РОССИЙСКАЯ  АКАДЕМИЯ  НАУК
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ  ИНСТИТУТ  ИСТОРИИ
 М.  Б.  СВЕРДЛОВ
ДОМОНГОЛЬСКАЯ  РУСЬ
 Князь  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ  НА  РУСИ
VI  —  ПЕРВОЙ  ТРЕТИ  XIII  ВВ.
 АКАДЕМИЧЕСКИЙ  ПРОЕКТ
 С.-ПЕТЕРБУРГ,  2003

Федеральная  целевая  программа  «Культура  России»
(подпрограмма  «Поддержка  полиграфии  и  книгоиздания  России»)
 Утверждено  к  печати  Санкт-Петербургским
Институтом  истории  РАН
 Рецензенты:
 Л.  А.  Герд,  Л.  И.  Ивина
 735733  102573
ISBN  5-7331-0257-8
 ©  М.  Б.  Свердлов,  2003
©  Академический  проект,  2003

Долгий  и  сложный  путь  исследований
(Введение)
 В  российской  исторической  пауке  90-х  гг.  XX  —  начала  XXI  столе¬
тия  в  результате  произошедших  в  стране  общественно-политических
изменений,  краха  созданной  И.  В.  Сталиным  планово-распределитель¬
ной  системы  и  распада  СССР  происходит  отказ  от  прежних  идеологем  и
замена  их  новыми.  Одни  из  них  представляют  собой  возвращенные  в
исследовательский  оборот  идеи,  относящиеся  к  разным  периодам  исто¬
рии  исторической  науки  в  СССР  и  Российской  империи,  другие  —  дей¬
ствительно  новые  концепции  —  отражают  разные  тенденции  развития
исторической  науки  в  наши  дни.  Такое  многообразие  подходов  и  идей
является  следствием  непрерывности  и  единства  исследовательского  про¬
цесса,  но  в  то  же  время  —  результатом  воздействия  на  исследователя
многочисленных  факторов,  от  объективных  до  субъективных  (уровень
профессиональной  подготовленности,  овладения  методами  историчес¬
кого  познания,  «партийная»  позиция  как  принадлежность  к  научной
или  общественной  группировке,  политической  партии  и  так  далее).
 При  таком  закономерном  многообразии  мнений  сохраняется,  на
наш  взгляд,  возможность  определения  меры  объективности  истори¬
ческого  исследования  —  привлечение  всех  исторических  материалов  с
учетом  их  источниковедческого  анализа,  корректное  использование  всех
методов  исследования  для  многомерного  изучения  исторической  дей¬
ствительности,  постоянный  историографический  контекст  для  опре¬
деления  положительного  и  отрицательного  опыта  в  решении  общих  и
частных  проблем.
 Все  эти  вопросы  теории  исторического  исследования  имеют  пря¬
мое  отношение  к  анализу  проблемы  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси
VI  —  первой  трети  XIII  в.»,  до  появления  во  второй  трети  —  второй
половине  XIII  в.  новых  внешнеполитических  факторов,  которые  ока¬
зали  значительное  воздействие  на  дальнейшую  отечественную  исто¬
рию:  татаро-монгольское  нашествие  и  последующее  иго  Золотой  Орды,
крестоносное  движение  и  появление  Ливонского  ордена,  экспансия
Великого  княжества  Литовского  и  королевства  Польского.  Эта  про¬
блема  уже  более  250  лет  присутствует  на  страницах  трудов  историков.
Каждая  эпоха  в  истории  исторических  идей  предлагала  свои  ответы  на
се  вопросы.  Но  на  эти  ответы  воздействовали  многие  факторы.
 3

История  —  наука  о  человеческом  обществе  в  прошлом.  Поэтому
она  не  только  изучает  процессы  изменения  общества  во  времени,  но  и
сама  постоянно  оказывается  под  постоянным  влиянием  самого  обще¬
ства,  в  котором  во  все  периоды  исторической  науки  существовали  раз¬
ные  социальные  группы  с  различающимися  общественно-политиче¬
скими  интересами.  Прошлое  человечества  становилось  одним  из  средств
познания  истоков  настоящего,  вследствие  чего  идеи  настоящего  ста¬
новились  составной  частью  изучения  прошлого.  Поэтому  отбор  исто¬
рического  материала  и  его  интерпретация  оказывались  под  постоян¬
ным  воздействием  современных  для  исследователя  идей  и  обществен¬
ной  практики.
 Вместе  с  тем,  история  —  одна  из  гуманитарных  дисциплин.  Она
всегда  была  органично  связана  с  философией,  рассматривающей  об¬
щие  законы  существования  человечества.  В  разные  периоды  истории
русской  исторической  науки  XVIII—XX  вв.  в  разысканиях  по  отече¬
ственной  истории  для  выявления  причин  наблюдаемых  исторических
следствий  привлекались  в  XVII  —  первой  половине  XVIII  в.  теории
общественной  пользы  и  общественного  договора,  концепции  просве¬
тителей  середины  —второй  половины  XVIII  в.  В  первой  половине  XIX  в.
использовались  для  этого  теории  Г.  В.  Ф.  Гегеля  и  Ф.  В.  И.  Шеллинга,
в  середине  XIX  —  первой  трети  XX  в.  —  позитивизм  и  марксизм,  в
историко-идеологической  составляющей  систематизированный  и  пере¬
работанный  после  смерти  К.  Маркса  Ф.  Энгельсом  (см.  далее,  с.  15),  в
30-е  —  начале  50-х  гг.  —  сталинизм,  отчасти  сохраненный  в  своей  ме¬
тафизической  сущности  как  в  положительных,  так  и  в  отрицающих  его
формулировках  в  советской  исторической  литературе  постсталинского
периода  [обобщающие  работы  см.:  Рубинштейн  Н.  Л.  1941;  Цамутали
А.  Н.  1971;  1977;  1986;  Шапиро  А.  Л.  1993;  Свердлов  М.  Б.  1996а;  см.  там
же  указание  предшествующих  историографических  работ].  Одним  из
следствий  такого  взаимодействия  исторических  разысканий,  полити¬
ческих  и  философских  построений  стало  противопоставление  в  раз¬
ные  периоды  отечественной  истории  историко-философских  концеп¬
ций  европейской  принадлежности  России  в  мировом  контексте  (начи¬
ная  с  теорий  и  политической  практики  Петра  Великого  и  Екатерины
II)  и  концепций  национального  или  национально-конфессионального
противопоставления  России  романо-германскому  и  католическо-про¬
тестантскому  Западу,  как  результат  российской  евразийской,  общин¬
ной  и  соборной  природы  (теория  и  практика  правления  Николая  I,
славянофильство,  народничество).  Это  второе  направление  широко
распространилось  в  России  90-х  гг.  XX  в.  в  разного  рода  националис¬
тических  исторических  и  историко-идеологических  сочинениях.
 Наряду  с  таким  объективно  существующим  внешним  воздействием
на  историю  как  науку,  исторические  исследования  постоянно  совер¬
шенствовались  в  результате  развития  ее  методов,  расширения  их  Ис¬
точниковой  основы  и  углубления  их  источниковедческого  анализа,
 4

взаимодействия  со  смежными  гуманитарными  дисциплинами  —  фи¬
лологией,  лингвистикой,  этнографией,  социологией.  В  таком  контек¬
сте  истории  исторической  науки  проблема  изучения  князя  как  обще¬
ственно-политического  института  и  содержания  княжеской  власти  в
начальный  период  русской  истории  приобретает  особое  значение.  Судь¬
бы  этой  проблемы  в  отечественной  историографии  сложны  и  нераз¬
рывно  связаны  с  концепциями  и  методами  исторической  науки.  Исто¬
рия  исторических  идей  —  органическая  составная  часть  исторического
анализа.  Она  позволяет  определить  не  только  сложный  и  многознач¬
ный  процесс  предшествующего  изучения  научной  проблемы,  но  также
содержание  и  методы  предстоящего  научного  исследования.  Здесь  и
далее  историографический  анализ  ограничен  лишь  кругом  вопросов,
относящихся  к  изучению  проблемы  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси
VI  —  первой  трети  XIII  в.»  [подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а].
 Российских  историков  XVIII  —  первой  трети  XIX  в.  не  удовлетво¬
рял  средневековый  принцип  божественного  происхождения  княжес¬
кой  власти.  Они  усвоили  и  переосмыслили  учение  Аристотеля  о  мо¬
нархии,  олигархии  (аристократии)  и  демократии  как  власти,  принад¬
лежащей  одному  правителю,  немногим  или  народу.  Исходя  из  извес¬
тий  летописей  и  иностранных  нарративных  памятников,  сообщающих
об  определяющем  значении  на  Руси  властных  функций  князя  и  отсут¬
ствии  постоянно  действующих  альтернативных  источников  власти,  эти
историки  от  В.  Н.  Татищева  до  Н.  М.  Карамзина  и  Н.  А.  Полевого
характеризовали  княжескую  власть  Рюрика  и  его  потомков  как  монар¬
хическую.  Поэтому  для  них  определяющей  в  разные  конкретные  пе¬
риоды  истории  Руси  была  деятельность  князей.
 Русские  историки  и  общественные  деятели  этого  времени  поддер¬
жали  западноевропейские  просветительские  идеи  единства  историчес¬
кого  прогресса,  вошедшие  в  екатерининскую  историко-философскую
концепцию  «просвещенного  абсолютизма».  В  контексте  этих  идей  в
русскую  историческую  науку  вошли  и  распространившиеся  во  Фран¬
ции,  Англии  и  Германии  концепция  Ш.  Монтескье  и  Энциклопедии
Д.  Дидро  и  д’Аламбера  о  феодализме  (feodalite),  который  возник  в  ре¬
зультате  разложения  племенного  строя  и  появления  общественно-по¬
литических  отношений  на  основе  феодов,  первоначально  неземель¬
ных,  а  позднее  и  земельных,  как  материального  обеспечения  за  вас¬
сальную  службу.  Эта  научная  историческая  концепция  имела  также
идеологическое  содержание,  поскольку  наряду  с  другими  своими  тео¬
ретическими  открытиями  раскрывала  природу  феодального  обществен¬
ного  строя  не  только  в  средневековых,  но  и  в  европейских  странах
XVIII  в.  Поэтому  в  крепостнической  России  данная  теория  была  вос¬
принята  и  интерпретирована  в  политически  более  умеренных  вариан¬
тах,  в  частности  Ф.  М.  Вольтера.
 В  России  писали  тогда  о  «феодальном  праве»,  «феодальном  правле¬
нии»  на  Руси  X—XII  вв.,  преимущественно  подразумевая  под  ними
 5

пожалование  князем  земли  за  службу,  передачу  в  управление  княжи¬
чам  и  княжим  мужам  территорий,  ослабление  монархической  власти.
Феодальный  период  распространялся  в  этих  теориях  до  XV  в.,  поскольку
его  отрицанием  становилось  политически  централизованное  государ¬
ство  (с  различиями  в  интерпретации  С.  Е.  Десницкий,  И.  Н.  Болтин,
И.  П.  Елагин,  М.  Н.  Муравьев,  Н.  М.  Карамзин  и  др.,  в  романтичес¬
кой  историографии  20-х  гг.  XIX  в.,  исходя  из  других  принципов,  П.  И.
Пестель,  Н.  А.  Полевой).  В  контексте  данной  концепции  Н.  М.  Ка¬
рамзин  отметил  существование  верховной  княжеской  собственности
на  землю.  Сторонник  либеральных  преобразований  в  крепостничес¬
кой  России  М.  М.  Сперанский  в  предназначенном  для  императора
Александра  I  «Введении  к  Уложению  государственных  законов»  (1809  г.)
снял  существовавшее  тогда  в  русской  исторической  и  общественно-
политической  литературе  противопоставление  монархического  и  фео¬
дального  правления,  отметив  под  воздействием  практики  Великой
французской  революции  и  войн  революционной  Франции  «феодаль¬
ное  самодержавие»  как  особую  средневековую  форму  общественно-
политического  строя  [подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  18—66].
 Теории  единства  исторического  прогресса  народов  Европы  созда¬
вали  новые  условия  для  изучения  истории  княжеской  власти  на  Руси  в
системе  феодальных  социальных  отношений.  В  их  основе  кроме  науч¬
ных  наблюдений  находились  идеи  эволюционных  и  революционных
преобразований,  избавления  от  общественно-политических  режимов,
продолжавших  традиции  средних  веков.  Поэтому  они  стали  преследо¬
ваться  николаевским  режимом  в  России  после  1830  г.  в  результате  це¬
ленаправленной  правительственной  политики.
 В  таких  условиях  на  анализ  проблемы  «князь  и  княжеская  власть»,
содержащей  кроме  научных  значительные  идеологические  и  полити¬
ческие  комплексы,  стали  воздействовать  идеи  самого  разного  обще¬
ственно-политического  и  философского  содержания.  В  правление  им¬
ператора  Николая  I  основными  началами  российской  истории  и  со¬
временности  были  провозглашены  «православие,  самодержавие,  на¬
родность»  («народное  начало  в  видах  правительства»,  —  разъяснял  граф
С.  С.  Уваров).  Этот  идейный  натиск  сопровождался  усилиями  полити¬
ческой  полиции  и  жандармерии  (Третье  отделение  Собственной  его
императорского  величества  канцелярии).  Этот  правительственный  курс
активно  поддержали  его  добровольные  идеологи,  М.  П.  Погодин,
С.  П.  Шевырев,  Ф.  В.  Булгарин,  О.  И.  Сенковский  и  др.  Они  писали,
что  происхождение  княжеской  власти,  сословий,  городов  было  иным,
чем  в  Западной  Европе,  где  существовал  феодализм,  которого,  по  их
мнению,  не  было  на  Руси.  Политический  консерватизм  проецировал¬
ся  на  историческое  исследование,  в  котором  особенности  националь¬
ного  исторического  развития  абсолютизировались  и  становились  «обо¬
снованием»  особых  исторических  путей  России.  Поэтому  М.  П.  Пого¬
дин  без  обиняков  писал  С.  П.  Шевыреву  об  И.  В.  Киреевском,  кото¬
 6

рый  в  1832  г.  опубликовал  свои  наблюдения  о  сходстве  русской  «удель¬
ной  системы»  и  западноевропейского  «феодального  устройства»,  о  том,
что  «система  уделов  была  одним  из  элементов  феодализма»  |  Киреевский
И.  1832.  С.  382—3831:  «Киреевский  меряет  Россию  на  какой-то  Евро¬
пейский  аршин,  я  говорю  в  смысле  историческом,  а  это  —  ошибка.  <...>
Россия  же  особливый  мир,  у  нее  другая  земля,  кровь,  Религия,  основа¬
ния,  словом  —  другая  История  <...>.  Черт  возьми!  Россия  —  особливый
мир»  [М.  П.  Погодин  —  С.  П.  Шевыреву,  14  марта  1832  г.;  РЫБ  ОР,  ф.
850.  №  444,  л.  75;  подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  67—81].
 Отрицание  общих  путей  исторического  развития  средневековой  Руси
и  стран  Западной  Европы  распространилось  в  период  николаевского
царствования  и  в  других  направлениях  общественно-политической  и
научной  мысли.  В  продолжение  шеллингианских  поисков  «народного
духа»  определяющими  факторами  русской  истории  славянофилы  счи¬
тали  общинность  выражением  общественного  единения  в  отличие  от
классового  и  сословного  развития  стран  Запада,  а  православие  —  фор¬
мой  религиозно-духовной  жизни  Руси.  Государь  и  «Государство»  лишь
венчали  общинный  строй  «Земли».  Противопоставление  Руси  и  фео¬
дального  Запада  славянофилы,  как  до  них  и  «скептическая  школа»,
обосновывали  также  на  образно-художественном,  знаковом  уровне:
бароны,  замки,  менестрели,  «самовластие  баронов»,  слабость  их  «госу¬
дарей»  существовали  на  Западе  и  отсутствовали  на  Руси.  Западники
противопоставили  таким  теориям  восходившие  к  учению  немецкого
философа  Г.  В.  Ф.  Гегеля,  а  также  дерптского  историка  И.  Ф.  Г.  Эвер¬
са  концепции  закономерного  внутреннего  развития  всех  европейских
народов  от  родового  быта  к  государственному  (с  определенными  раз¬
личиями  К.  Д.  Кавелин,  С.  М.  Соловьев,  Б.  Н.  Чичерин).
 Николаевский  режим  привел  крепостническую  Россию  к  значитель¬
ному  экономическому,  социальному,  политическому  и  военному  от¬
ставанию  от  стран  Западной  Европы,  что  имело  следствием  ее  пораже¬
ние  в  Крымской  (Восточной)  войне  1853—1856  гг.  против  коалиции
Англии,  Франции  и  Турции.  Царская  власть  должна  была  начать  давно
необходимые  общественно-политические  реформы,  которые  сокращали
разрыв  в  этом  отставании:  отменить  крепостное  право  и  сословный
суд,  ввести  земское  самоуправление  и  т.  д.  Но  русская  историческая
наука  вплоть  до  середины  90-х  гг.  XIX  в.  продолжала  исходить  из  идей¬
но-политической  посылки  различия  путей  исторического  развития
России  и  стран  Западной  Европы.  Объективными  истоками  таких  идей
становились  сохранявшееся  экономическое  отставание  России,  низ¬
кий  уровень  развития  капиталистических  отношений  в  промышлен¬
ности  и  значительные  пережитки  крепостничества  в  сельском  хозяй¬
стве,  сословный  общественный  строй,  самодержавие  царской  власти,
а  также  свертывание  реформ  Александром  II  во  второй  период  своего
царствования  и  консервативная  внутренняя  политика  императора  Алек¬
сандра  III.
 7

В  таких  условиях  определяющего  50—60-летнего  правительствен¬
ного  и  идеологизированного  противопоставления  исторических  путей
развития  России  и  стран  Западной  Европы  проблема  «князь  и  княже¬
ская  власть»  в  домонгольской  Руси  решалась  по-разному.  В  официоз¬
ной  концепции  князь  являлся  источником  власти  к  всеобщему  благу
подданных,  защитником  и  судьей  народа.  Князь  не  был  отделен  от
народа  боярами  и  мужами,  поскольку  они  не  представляли  собой  класса
или  «многочисленного  сословия».  Народ  был  свободным,  платил  кня¬
зю  или  его  «прикащикам»  дани  от  «излишков»,  которыми  он  обладал
[Погодин  М.  1846.  Т.  III.  С.  500—503].  Для  либералов-славянофилов
общинный  строй  «Земли»  противостоял  «Государству»,  а  потому  народ
представлял  собой  некое  единство  без  сословий  [Киреевский  И.  В.  1861.
Т.  II.  С.  262—263].  С  началом  подготовки  и  проведения  реформ  при
Александре  II  историк-славянофил  И.  Д.  Беляев  ввел  в  исходные  тео¬
ретические  начала  и  анализ  конкретного  исторического  материала  лек¬
сику  и  представления  новейшего  для  него  времени.  Оппонируя  офи¬
циозным  концепциям,  он  писал,  что  до  первой  половины  XI  в.  управ¬
ление  князей  и  их  посадников  не  было  самовластным.  Равной  с  ним
была  независимая  власть  земщины  и  народного  веча.  Власть  князя
ограничивалась  судом  и  «управой»,  а  сами  они  занимались  более  набе¬
гами  на  ближних  и  дальних  соседей  для  добычи  и  славы.  При  Яросла-
вичах  и  их  потомках  Русская  земля,  по  И.  Д.  Беляеву,  города  и  села
представляли  собой  вечевые  общины.  Следуя  наряду  с  Н.  И.  Костома¬
ровым  и  В.  И.  Сергеевичем,  вероятно,  за  А.  Ф.  Тюриным  [см.:  Тю¬
рин  А.  1850.  С.  3—4,  59;  подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  90—91,
102—103,  107—109],  он  писал  о  состоявших  из  таких  общин  волостях,
власть  в  которых  осуществлялась  вечем  главного  города.  Таким  обра¬
зом,  вся  Русская  земля  представляла  собой  союз  общин,  «а  вся  Русская
земля  была  общим  Русским  миром».  При  таком  общинном  строе  зем¬
щины,  по  мнению  И.  Д.  Беляева,  княжеская  власть  «продолжала  ле¬
жать  как  бы  на  поверхности  Русского  общества  и  не  проникала  вглубь»
[Беляев  И.  1861.  С.  51-52,  99,  129-130,  206].
 В  отличие  от  такого  подхода  к  определению  места  и  значения  князя
и  княжеской  власти  С.  М.  Соловьев  характеризовал  их  на  Руси  второй
половины  IX  —  первой  половины  XI  в.  через  конкретные  формы  кня¬
жеской  деятельности  в  соответствии  с  информацией  исторических  ис¬
точников.  Князь  должен  был  «княжить  и  владеть»;  «он  думал  о  строе
земском,  о  ратях,  об  уставе  земском»;  он  был  вождем  на  войне  и  судьей
в  мирное  время,  наказывал  преступников.  Княжеский  двор  —  место  суда,
его  слуги  —  исполнители  судебных  приговоров;  он  был  источником  новых
юридических  норм  и  «уставов».  Князь  собирает  дань  и  распоряжается
ею.  По  «родовой  теории»  С.  М.  Соловьева,  княжеский  род  являлся  вер¬
ховным  собственником  земли,  отношения  между  князьями  регулирова¬
лись  началом  родового  старшинства,  в  соответствии  с  которым  распре¬
делялись  между  ними  княжие  столы  —  по  принципу  лествичного  вос¬
 8

хождения,  от  младших,  менее  значимых  столов,  к  старшим  [Соловьев
С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  222—223,  343—349;  первое  издание  в  1851  г.|.
 Конкретный  анализ  функций  княжеской  власти  был  крайне  огра¬
ничен  и  идеологизирован  во  все  более  распространявшихся  в  поре¬
форменной  России  теориях  общинно-вечевого  и  земско-вечевого  строя
Руси  IX  —  первой  половины  XIII  в.  Первая  из  них  была  более  связана
с  историко-идеологическим  обоснованием  теорий  славянофилов,  со¬
циалистов  теоретиков  и  революционеров-практиков  (народников  и
народовольцев),  вторая,  более  умеренная  —  либералов  [подробнее  см.:
Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  102—125].  Значение  князя  и  княжеской  власти
в  контексте  либеральных  государственно-правовых  идей  60-х  гг.  сфор¬
мулировал  В.  И.  Сергеевич.  В  домонгольской  Руси  он  выделил  два
начала:  монархическое  —  князь  и  народное,  демократическое  —  вече.
Это,  по  его  мнению,  —  необходимые  друг  другу  элементы  «обществен¬
ного  быта».  Они  регулируют  взаимные  отношения  посредством  дого¬
воров.  Народ  организован,  в  соответствии  с  уже  упомянутой  ранее  сло¬
жившейся  концепцией,  в  волости  с  главными  городами  и  подчинен¬
ными  им  пригородами,  руководимыми  народными  собраниями  «глав¬
ных»  или  «старших»  городов.  Такая  характеристика  вечевого  строя  во¬
лостей  подразумевала  социальное  уравнивание  участников  веча.  По¬
этому,  по  В.  И.  Сергеевичу,  «древняя  Россия  не  знала  сословий»,  в
«княжескую  эпоху»  «все  население  представляет  единоообразную  мас¬
су,  разные  слои  которой  отличались  один  от  другого  достоинством,  а
не  правами»,  «свободному  мужу  противополагаются  только  рабы».  Та¬
ким  образом,  организованный  «народ»  соединен  с  князем  «началами
единения  и  розни»,  но  «князь  есть  в  высшей  степени  народная  власть».
С  согласия  и  с  помощью  «народа»  князь  ведет  войну  и  участвует  в
суде.  Подати  В.  И.  Сергеевич  интерпретирует  как  желание  князя  «по¬
лучать  доход,  с  которого  можно  было  бы  быть  сыту».  Такой  подход  к
анализу  княжеской  деятельности  и  определению  места  князей  в  древ¬
нерусском  обществе  исключал  идею  о  верховной  собственности  кня¬
жеского  рода  на  землю.  Вместе  с  тем  на  конкретных  материалах  В.  И.
Сергеевич  показал,  что  лествичный  принцип  родового  старейшинства
в  распределении  княжеских  столов  не  доказан  в  концепции  С.  М.  Со¬
ловьева.  Поскольку  строй  городовых  волостей  с  его  особой  системой
отношений  с  княжеской  властью  по  материалам  XIV—XV  вв.  на  Руси
был  неизвестен,  ученый  объяснил  его  «исчезновение»  внешним  фак¬
тором  —  «татарским  завоеванием»  [  Сергеевич  В.  И.  1867.  С.  25—85,  1  13—
114,  274].
 Такой  подход  к  изучению  общественно-политического  строя  до¬
монгольской  Руси,  места  в  нем  князя  и  княжеской  власти  поддержали
с  определенными  отличиями  М.  Ф.  Владимирский-Буданов  и  М.  А.
Дьяконов  [здесь  и  далее  см.:  Владимирский-Буданов  М.  Ф.  1915.  С.  23—
43;  Дьяконов  М.  А.  1912.  С.  71  —  108,  136—153].  Они  добавили  к  вечу  и
князю  в  качестве  «формы  верховной  власти»  боярскую  думу.  В  отли¬
 9

чие  от  В.  И.  Сергеевича  они  отметили  большее  государственное  значе¬
ние  князя  как  правителя  и  судьи,  по  словам  М.  А.  Дьяконова,  также
«охранителя  внутреннего  мира,  установителя  и  блюстителя  порядка
или  наряда»,  «компетенцию»  князя  во  «всех  вопросах,  касающихся
внешней  и  внутренней  государственной  жизни  страны»,  поскольку  в
отличие  от  веча  князь  был  «постоянно  и  повседневно  действующим»
органом  власти.  Оба  исследователя  подобно  предшественникам  исхо¬
дили  из  мысли,  согласно  которой  князь  —  необходимый  элемент  госу¬
дарственного  устройства  всех  древнерусских  земель,  но  М.  Ф.  Влади¬
мирский-Буданов  полагал,  что  первоначальная  княжеская  власть  была
неограниченной  вследствие  родовых  оснований  власти  (в  языческий
период  она  была  еще  и  религиозная),  а  позднее  —  тождества  интере¬
сов  и  воли  князя  и  народа.  В  Новгороде  такое  «одиначество»  привело  к
ограничению  княжеской  власти  и  к  ряду  —  договору  с  новым  князем.
Признание  особого  значения  княжеской  власти  и  вечевого  народного
самоуправления  городовых  волостей  М.  Ф.  Владимирский-Буданов
согласовывал  с  единством  княжеского  рода  (союз  равных  князей-«бра-
тьев»)  и  «национальным  единством  Русской  земли».
 М.  А.  Дьяконов  поддержал  В.  И.  Сергеевича  в  отрицании  какого-
либо  единого  порядка  в  преемстве  княжеских  столов,  отмечая  в  прак¬
тике  междукняжеских  отношений  захваты  княжеских  столов  силой,
«физическое  старейшинство»,  начало  наследованного  владения  от
отца  —  отчины  и  народное  избрание.  Признание  Руси  как  единого
политического  пространства  приводило  и  М.  А.  Дьяконова  к  мысли,
что  только  междукняжеские  соглашения  поддерживали  такое  полити¬
ческое  объединение.
 В  исходной  концепции  различия  путей  исторического  развития  Руси
и  феодальных  стран  Западной  Европы  В.  О.  Ключевский  поддержал
идеи  С.  М.  Соловьева,  согласно  которым  верховная  власть  на  Руси
принадлежала  всему  княжескому  роду.  Старшим  в  нем  был  «великий
князь».  До  XIII  в.  в  соответствии  с  очередным  порядком  они  владели
разными  землями  по  очереди  лествичного  старшинства  (в  XIII—XIV  вв.,
по  В.  О.  Ключевскому,  устанавливается  удельный  порядок).  При  такой
исходной  посылке  и  у  него  княжеская  власть  соединялась  с  земством
только  «военно-полицейскими»  и  судебными  функциями.  «Их  при¬
знавали  носителями  верховной  власти»,  но  они  «были  не  полновластные
государи  земли».  Он  считал  Русскую  землю  федерацией  областей  не
политической,  а  генеалогической,  тогда  как  князья  и  их  дружины  яв¬
лялись,  по  его  метафорическому  выражению,  «перелетными  птицами
Русской  земли».  Соперником  князя  во  власти,  по  В.  О.  Ключевскому,
в  соответствии  с  господствовавшими  тогда  общинно-вечевой  и  земс¬
ко-вечевой  теориями,  был  главный  город  волости  со  своим  вечем.  По
отношению  к  князю  и  княжеской  власти  свободные  люди  до  середины
XIII  в.  делились  на  два  класса:  княжих  мужей,  которые  состояли  на
службе  князя,  и  людей,  которые  платили  князю  подати.  С  принятием
 10

христианства  возник  третий  класс  —  церковных  людей.  Такое  перво¬
начальное  политическое  деление  на  классы  по  отношению  к  князю  в
XII  в.  дополняется,  по  В.  О.  Ключевскому,  экономическим  делением
на  классы,  а  экономические  слои  различаются  правами,  то  есть  появ¬
ляется  деление  на  сословия  |Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  174—205,
271-277;  1959.  Т.  VI.  С.  136,  144-156,  172-175].
 Характеризуя  междукняжеские  отношения  в  соответствии  со  своей
концепцией,  В.  О.  Ключевский  писал:  «Если  я  не  ошибаюсь,  нигде
более  в  истории  мы  не  имеем  возможности  наблюдать  столь  своеоб¬
разный  политический  порядок»  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  176].
В.  О.  Ключевский  не  ошибался.  Такого  политического  порядка,  равно
как  общинно-  или  земско-вечевого  строя  в  других  странах  не  было,  но
происходило  это  не  вследствие  особого  исторического  пути  России,  а
в  результате  постоянного  политического  и  идеологического  воздей¬
ствия  на  историческую  науку  консервативной  политики  царской  влас¬
ти,  особенностей  философских  и  исторических  концепций,  а  также
опосредованного  воздействия  экономических  и  социальных  причин  на
российскую  историческую  науку  30-х  —  первой  половины  90-х  гг.  XIX
в.  как  науку  об  обществе.  Эти  объективные  и  субъективные  обстоя¬
тельства  создавали  предопределяющую  историческое  исследование
идеологическую  и  психологическую  направленность.  Как  писал  Н.  П.
Павлов-Сильванский,  «отрицание  какого  бы  то  ни  было  сходства  меж¬
ду  русской  древностью  и  западной  стало  у  нас  господствующей  пред¬
взятой  мыслью,  как  бы  признаком  учености  хорошего  тона»
[Сильванский  Н.  П.  1907.  С.  19].  Одним  из  следствий  такого  подхода
являлось  отрицание  и  феодального  строя  в  средневековой  Руси.  В  дан¬
ной  связи  Н.  И.  Кареев,  активный  деятель  русской  исторической  на¬
уки  конца  70-х  гг.  XIX  в.  —  20-х  гг.  XX  в.,  писал:  «У  нас  не  было
феодализма  —  такова  была  господствующая  точка  зрения  нашей  исто¬
риографии.  Среди  историков  было  как  бы  неприлично  находить  фео¬
дализм  в  России»  [Кареев  Н.  1910.  С.  6].  Такие  взляды  на  основное
содержание  средневековой  истории  Руси  сохранялось  в  течение  50—60
лет  в  основных  научных  и  преподавательских  центрах  Российской
империи  того  времени  —  в  Московском  университете  (В.  О.  Ключев¬
ский),  Киевском  университете  (М.  Ф.  Владимирский-Буданов),  Юрь¬
евском  (Дерптском)  университете  (М.  А.  Дьяконов),  на  юридическом
факультете  Петербургского  университета  (В.  И.  Сергеевич).  Профес¬
сора  кафедры  русской  истории  историко-филологического  факультета
Петербургского  университета  К.  Н.  Бестужев-Рюмин  и  С.  Ф.  Плато¬
нов  на  высоком  профессиональном  уровне  изучали  исторические  ис¬
точники,  что  продолжало  традиции  находившейся  в  Петербурге  Архе¬
ографической  комиссии,  но  самостоятельной  научной  концепции  рус¬
ской  истории  до  XIII  в.  они  не  разработали.
 Противопоставление  России  и  Запада,  вследствие  чего  отрицались,
в  частности,  феодальные  отношения  в  русской  истории,  настолько
 11

прочно  вошло  в  идеологию  царской  власти,  что  Николай  II  во  время
революции  1905  г.  обосновывал  чуждость  для  России  революционных
событий  общеисторическим  контекстом:  «У  нас  не  было  феодализма,
всегда  было  единение  и  доверие»  [Заседание  Совета  министров  3  и  11
февраля  1905  г.  в  записях  Э.  Ю.  Нольде.  1990.  С.  297].
 Нет  нужды  приводить  многочисленные  историософские  суждения
разных  политических  и  идеологических,  светских  и  религиозных,  на¬
правлений  XX  в.  и  начала  нашего  столетия,  которые  утверждали  ис¬
конные  особые  исторические  пути  России  и  ее  особые  начала.  Многие
из  них  повторяют  идеи  монархистов-консерваторов,  славянофилов,
народников  и  националистов  века  девятнадцатого.  Это  —  особая  исто¬
риографическая  тема.  Даже  интеллектуалы-евразийцы  в  Западной  Ев¬
ропе  20-х  гг.  XX  в.,  вне  СССР,  повторяли,  видимо,  не  подозревая  того,
столетней  давности  слова  добровольных  идеологов  николаевского  ре¬
жима,  который  привел  Россию  к  экономическому,  социальному  и  по¬
литическому  краху:  «Россия  представляет  собой  особый  мир.  Судьбы
этого  мира  в  основном  и  важнейшем  протекают  отдельно  от  судьбы
стран  к  западу  от  нее  (Европа),  а  также  к  югу  и  востоку  от  нее  (Азия).
«Своеобразие»  истории  «российско-евразийского  мира»  они  начинают
с  XII  в.  [Евразийство  (Формулировка  1927  г.).  1993.  С.  217;  курсив
авторов  статьи.  —  М.  С.].
 В  середине  90-х  гг.  XIX  в.  вновь  начала  разрабатываться  концепция
единства  исторического  развития  России  и  стран  Западной  Европы.
С  началом  открытой  экономической  политики  Николая  II,  активных
внешнеполитических  и  культурных  связей,  с  ростом  темпов  капитали¬
стического  развития  в  промышленности  и  сельском  хозяйстве  стано¬
вилось  очевидно,  что  Россия  такая  же  «европейская»  страна,  как  и
развитые  индустриальные  державы,  Англия,  Франция,  Германия.  По¬
этому  именно  в  Петербурге,  городе,  наиболее  тесно  связанном  в  90-
е  —  900-е  годы  со  странами  Западной  Европы,  и  вне  Петербургского
университета,  где  продолжалось  преподавание  в  соответствии  с  уже
традиционными  теориями  общественно-политического  строя  средне¬
вековой  Руси,  появилась  в  середине  90-х  гг.  концепция  Н.  П.  Павло-
ва-Сильванского  (он  служил  в  Министерстве  иностранных  дел  и  в  Го¬
сударственном  архиве)  о  «феодализме  в  древней  Руси»,  что  отражало
возвращение  к  идеям  единства  исторического  развития  России  и  дру¬
гих  стран  Европы.
 Концепция  средневекового  феодального  строя,  которая  в  западно¬
европейских  национальных  школах  середины  —  второй  половины  XIX
в.  присутствовала  постоянно,  вернулась  в  русскую  историческую  на¬
уку  после  60-летнего  перерыва  на  уровне  развития  романтических  и
позитивистских  школ  40-х  —  90-х  гг.  XIX  в.  Н.  П.  Павлов-Сильван-
ский  считал  определяющим  признаком  феодализма  крупное  господ¬
ское  землевладение.  Поэтому  с  ним  он  связывал  «главные  черты»  фе¬
одального  социально-политического  строя:  1)  «раздробление  верхов¬
 12

ной  власти  или  тесное  слияние  верховной  власти  с  землевладением»,
2)  иерархическая  организация  вассалитета-сюзеренитета,  объединяю¬
щая  раздробленную  на  домены-сеньории  территорию,  3)  условное  зем¬
левладение  —  феоды-поместья,  с  которыми  сосуществовала  феодаль¬
ная  аллодиальная  собственность  —  вотчины  [Сильванский  Н.  П.  1907.
С.  68—70].  Эти  «главные  черты»  были  установлены  на  материалах  за¬
падноевропейских  государств  эпохи  Меровингов  и  Каролингов,  су¬
ществовавших  в  зоне  романо-германского  синтеза,  где  сохранялись  тра¬
диции  крупного  римского  землевладения  и  рабовладения.  Поэтому,  хотя
Н.  П.  Павлов-Сильванский  и  называл  феод-должность  и  феод-деньги,
которые  представляли  собой,  как  показали  Монтескье,  Энциклопедия
Дидро  и  д’Аламбера,  социальная  практика  Франции  XVIII  в.,  констан¬
ты  средневекового  феодального  строя  общественно-политических  от¬
ношений,  он  воспринимал  их  как  денежную  плату  за  службу  или  дого¬
вор  найма,  противопоставляя  их  «настоящему  феоду-земле».
 Такое  статичное  понимание  феодализма  имело  важные  следствия.
Н.  П.  Павлов-Сильванский  установил  наличие  развитых  феодальных
институтов  на  Руси  XIII  —  первой  половины  XVI  в.,  тогда  как  предше¬
ствующая  эпоха  по  XII  в.  оказывалась  для  него  «дофеодальной»  в  соот¬
ветствии  с  характеристиками  общинно-вечевой  теории.  Впрочем,  он
отмечал  свойственную  феодализму  зависимость  смердов,  широкое  рас¬
пространение  вассального  договора  на  Руси  и  в  «дофеодальную  эпоху»
[Сильванский  Н.  П.  1907.  С.  59,  104],  как  бы  указывая  направления
преодоления  хронологической  и  содержательной  ограниченности  сво¬
ей  концепции.  Вновь  после  50—60-летнего  перерыва  русская  истори¬
ческая  наука  вместо  анализа  отдельных  общественно-политических  ин¬
ститутов  обратилась  к  изучению  систем  средневековых  феодальных
отношений,  социальных  и  экономических  связей  общины,  крупного
господского  хозяйства,  вертикальных  связей  вассалитета  и  отношений
земельной  собственности.  Но  это  был  феодализм  без  феодов  или  толь¬
ко  с  земельными  феодами.
 Одновременно  А.  Е.  Пресняков  вслед  за  своими  современниками  и
предшественниками  пересмотрел  концепцию  Соловьева-Ключевского
о  родовых  отношениях  русских  князей  и  их  лествичном  восхождении
к  старшим  столам,  установив  в  основе  княжеского  владения  волостя¬
ми  XI—XII  вв.  семейное  владение.  Он  показал  на  массовых  материа¬
лах,  что  Русь  XI—XII  вв.  представляла  собой  не  совокупность  общин,  а
структурно  социально-политически  организованные  земли-княжения,
тогда  как  общинно-вечевая  и  земско-вечевая  теории  принижали  в  них
социально-политическое  значение  князя.  Волость-княжение  в  этот
период  представляла  собой  наследственную  вотчину,  но  киевские  кня¬
зья  стремились  сохранить  политическое  единство  всей  Русской  земли.
А.  Е.  Пресняков  отметил,  что  нет  оснований  для  априорных  характе¬
ристик  этими  теориями  русского  города  на  начальном  этапе  развития
как  самоуправляющейся  общины,  обращая  внимание  на  активную  роль
 13

князя  и  княжеской  власти  в  организации  их  жизни  и  управления.  По¬
этому  он  пишет  о  появлении  веча  и  «общественных  властей»  Новгоро¬
да  и  Пскова  не  как  априорно  изначальном,  а  исторически,  близко  к
В.  О.  Ключевскому,  —  в  результате  развития  городов  и  ослабления
княжеской  власти.  Князь  в  своей  земле-княжсиии,  по  А.  Е.  Пресняко¬
ву,  социально  активен,  поскольку  он  и  его  двор  создают  особую  от
сельского  общинного  окружения  общественно-правовую  систему  кня¬
жой  защиты  и  княжого  права,  включавшие  княжескую  дружину,  а  так¬
же  разные  категории  лично  свободных  и  зависимых  людей  [Пресняков
А..  Е  1993.  С.  4-254].
 Н.  П.  Павлов-Сильванский  и  А.  Е.  Пресняков  исследовали  обще¬
ственный  строй  средневековой  Руси  в  новых  социально-политических
условиях  истории  России.  Они  исходили  из  концепций  единства  исто¬
рического  прогресса  индоевропейских  народов.  Поэтому  Н.  П.  Пав¬
лов-Сильванский  отмечал  арийские  истоки  в  символизме  древнего
русского  и  германского  права,  оба  они  анализировали  истоки  общи¬
ны,  княжеской  власти,  дружины,  сотенной  организации  и  т.  д.  в  пле¬
менном  строе  германцев  и  славян  и  их  последующее  развитие  на  раз¬
ных  стадиях  исторического  развития  стран  Западной  Европы,  славян  и
на  Руси.  Труды  Н.  П.  Павлова-Сильванского  и  А.  Е.  Преснякова  за¬
кладывали  основы  нового  синхростадиального  сравнительно-истори¬
ческого  подхода  к  изучению  средневековой  Руси  в  едином  контексте
европейских  стран.
 Несмотря  на  активное  противодействие  в  900-е  гг.  сторонников
особых  путей  исторического  развития  России,  концепции  Н.  П.  Пав¬
лова-Сильванского  и  А.  Е.  Преснякова  нашли  распространение  в  рус¬
ской  исторической  науке  900  —  20-х  гг.  XX  в.,  хотя  и  содержательно  в
ограниченном  виде  [см.:  Павлов-Сильванский  Н.  П.  1988.  С.  587—638;
Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  506—586;  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  137—157,  161,
174—183].  Концепция  Н.  П.  Павлова-Сильванского  нашла  поддержку  в
900-е  гг.  и  у  русских  марксистов.  Их  привлекали  в  этой  теории  подход  к
истории  России  в  едином  мировом  процессе,  выделение  в  этом  процес¬
се  феодального  периода.  Более  того,  видный  функционер  партии  боль¬
шевиков  М.  Н.  Покровский,  выпускник  Московского  университета,
ученик  В.  О.  Ключевского  и  П.  Г.  Виноградова,  излагал  основные  «при¬
знаки»  феодализма  по  Н.  П.  Павлову-Сильванскому,  а  не  по  К.  Марксу.
Впрочем,  в  изложении  М.  Н.  Покровского  эти  «признаки»  оставляли
еще  меньше  места  для  изучения  значения  княжеской  власти,  чем  в  тео¬
рии  Н.  П.  Павлова-Сильванского  и  в  марксизме,  что  отражает  его  склон¬
ность  в  объяснении  социально-политических  процессов  к  экономи¬
ческому  детерминизму  [Покровский  М.  Я.  Б.  г.  С.  64—67].
 Марксизм  как  научное  направление  и  общественно-политическое
движение,  распространившиеся  в  России  конца  XIX  —  начала  XX  в.,
также  предлагал  свои  решения  основных  проблем  русской  истории,  в
частности,  средневековой.  Особо  следует  рассмотреть  периодизацию
 14

исторического  процесса  в  марксистском  направлении,  поскольку  она
была  при  сталинском  режиме  мифологизирована.  Между  тем  она  ока¬
зывала  и  оказывает  воздействие  на  отечественных  историков  не  только
советского,  но  и  постсоветского  периодов  как  в  положительных,  так  и
в  отрицательных  формулировках.
 Определяя  основные  периоды  истории  человечества,  К.  Маркс  пи¬
сал  в  «Предисловии»  «К  критике  политической  экономии»:  «В  общих
чертах  азиатский,  античный,  феодальный  и  современный,  буржуаз¬
ный,  способы  производства  можно  обозначить,  как  прогрессивные
эпохи  экономической  и  общественной  формации»  [Маркс  К.  и  Эн¬
гельс  Ф.  Соч.  Т.  13.  С.  7].  В  этой  концепции,  многократно  повторенной
Марксом  с  упоминанием  азиатского  способа  производства  и  без  него,
обращает  внимание  тот  факт,  что  Маркс  вносил  в  категории  “азиат¬
ский”  и  ’’античный”  (или  “рабовладельческий”)  способы  производ¬
ства  цивилизационный  контекст  —  особенности  экономического,  со¬
циального,  политического  строя  и  культуры  в  странах  Азии  (и  Древне¬
го  Египта),  древнегреческой  и  древнеримской  цивилизаций.  Указывая
эти  способы  производства  как  прогрессивные,  Маркс  не  отмечал  их
прямой  преемственности,  лишь  намечая  направленность  историчес¬
кого  прогресса  в  хорошо  изученных  к  его  времени  цивилизациях,  пре¬
имущественно  на  европейском  историческом  опыте.  Эта  концепция,
использованная  Марксом  в  создании  политической  теории,  была  от¬
редактирована  и  упрощена  Ф.  Энгельсом  после  смерти  Маркса.  В  ис¬
торико-политическом  произведении  «Происхождение  семьи,  частной
собственности  и  государства»  он  указал  после  распада  первобытнооб¬
щинного  строя  лишь  три  преемственные  эпохи  классового  развития
человечества  с  учетом  европейского  исторического  опыта  —  рабство  в
античном  мире,  крепостничество  в  средние  века,  наемный  труд  в  но¬
вое  время  [Маркс  К.  и  Энгельс  Ф.  Соч.  Т.  21.  С.  175].
 Нацеленный  на  осуществление  пролетарской  революции,  В.  И.
Ленин  исходил  уже  из  определяющего  значения  формулы  Ф.  Энгель¬
са,  которая  указывала  на  предопределенность  революции  при  упро¬
щенном  изложении  исторического  процесса  для  широкого  круга  рево¬
люционеров  с  разной  по  уровню  образования  подготовкой.  Особенно
она  стала  важна  после  Октябрьской  революции  в  советском  государ¬
стве,  в  создание  и  защиту  которого  были  вовлечены  самые  широкие
народные  массы.  В  разработанной  Энгельсом  теории  докапиталисти¬
ческих  обществ  на  историческом  опыте  Западной  Европы,  крепостни¬
ческой  России  XVII  —  первой  половины  XIX  в.  Лениным  определяю¬
щими  оказывались  идеологемы  развитых  рабовладельческих  отноше¬
ний  как  начальной  стадии  классового  развития  общества,  крупного
землевладения,  соединенного  с  крепостничеством  как  «основных  при¬
знаков»  феодализма,  хотя  анализ  Марксом,  Энгельсом  и  Лениным  сред¬
невековых  обществ  был  значительно  более  сложным  и  конкретным
(см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  134-137,  164-169].
 15

Именно  эти  идеологемы  были  положены  в  основу  исторической
составляющей  сталинизма,  определявшего  общественно-политическую
и  идейную  жизнь  в  СССР  конца  20-х  —  начала  50-х  гг.,  а  в  преобра¬
женных  формах  и  позднее.  В  сталинизме  и  его  трансформациях  мета¬
физика  заменила  диалектику,  явный  и  скрытый  национализм  —  ин¬
тернационализм,  при  этом  труды  Маркса  целенаправленно  интерпре¬
тировались,  издавались  с  купюрами  или  не  издавались  вообще,  по¬
скольку  оказывались  «немарксистскими»  с  точки  зрения  сталинизма.
В  директивных  указаниях  И.  В.  Сталина  в  речи  на  Первом  всесоюзном
съезде  колхозников-ударников  (19  февраля  1933  г.),  в  «Замечаниях  по
поводу  конспекта  учебника  по  истории  СССР»,  подписанных  И.  В.
Сталиным,  А.  А.  Ждановым,  С.  М.  Кировым  (8  августа  1934  г.),  в  «Ис¬
тории  Всесоюзной  коммунистической  партии  (большевиков):  Краткий
курс»  (первое  издание  —  1938  г.)  смена  первобытнообщинных,  рабо¬
владельческих  и  феодальных  отношений  сформулирована  как  обяза¬
тельная  их  преемственность.  «Основными  признаками»  феодализма
указывались  крупное  господское  землевладение  и  соединенное  с  ним
крепостничество,  при  этом  «феодализм»  оказывался  без  феодов  или
свойственны  ему  были  только  «настоящие»  земельные  феоды.  В  соот¬
ветствии  со  сталинской  метафизикой  такой  статично  понимаемый  «фе¬
одализм»  становился  теоретической  основой  определения  Сталиным  и
его  соавторами  «дофеодального  периода»  —  «когда  крестьяне  не  были
еще  закрепощены»  [Сталин  //.,  Жданов  А.,  Киров  С.  1937.  С.  22].  Со¬
ставной  частью  исторической  теории  сталинизма  являлось  учение  о
государстве  исключительно  как  инструменте  насилия,  выражения  воли
господствующего  класса  без  учета  регулятивных  функций  государства,
что  было  необходимо  Сталину  для  установления  режима  личной  влас¬
ти  и  государственного  террора.
 Таким  образом,  сталинский  режим  вводил  в  практику  историчес¬
кого  исследования  наряду  с  многими  другими  идеологемы,  которые
оказывали  прямое  воздействие  на  изучение  становления  средневеко¬
вых  государств,  в  том  числе  Руси,  их  общественного  строя,  проис¬
хождения  и  природы  княжеской  власти.  Они  представляли  собой  те¬
оретические  посылки,  но  не  происходили  из  конкретного  историчес¬
кого  анализа.  В  соответствии  с  этими  идеологемами  в  результате  рас¬
пада  первобытнообщинного  строя  должны  появляться  рабовладель¬
ческие  общественные  отношения,  а  в  результате  их  разложения  —
феодальные.  Признание  феодального  строя  подразумевало  наличие
крупного  господского  землевладения  и  крепостничества,  существо¬
вание  государства  являлось  следствием  существования  развитых  клас¬
сов,  а  само  оно  было  инструментом  насилия  правящего  класса  и  т.  д.,
и  т.  п.  При  тоталитарном  сталинском  режиме  эти  теоретические  по¬
сылки  становились  определяющими  теоретическими  построениями,
под  которые  подбиралась  и  целенаправленно  интерпретировалась
информация  исторических  источников.  Логика  этих  построений  со¬
 16

хранилась  не  только  в  советский  постсталинский  период,  но  также  в
зеркальном  отражении  отрицания  и  теоретических  посылок  в  пост¬
советский  период.
 В  20-е  гг.  XX  в.  отечественные  историки  продолжали  устанавливать
общественное  положение  князя  через  определение  социального  строя
в  целом.  Главный  идеолог  Коммунистической  партии  «на  историчес¬
ком  фронте»  М.  Н.  Покровский  изображал  его  в  домонгольский  пери¬
од  близко  к  В.  О.  Ключевскому  и  общинно-вечевой  теории,  но  со  зна¬
чительными  «социологическими»  особенностями.  Свое  понимание
общественного  строя  домонгольской  Руси  и  места  в  нем  князя  он  рас¬
крыл  в  основном  в  СССР  20-х  гг.  учебном  пособии  «Русская  история  в
самом  сжатом  очерке»,  ежегодно  переиздававшемся  с  1920  по  1931  г.
Князья,  по  его  мнению,  являлись  предводителями  шаек  рабовладель¬
цев.  Они  ничем  не  управляли  и  до  X  в.  не  участвовали  в  суде.  Горо¬
да  —  стоянки  рабовладельцев.  Князья  начинают  заботиться  о  порядке
в  них  только  с  XI  в.  В  отличие  от  В.  О.  Ключевского  он  считает,  что
«городская  Русь  X—XI  века  еще  не  знала  общественных  классов».  Клас¬
сы  появляются  лишь  в  XI—XII  вв.  в  виде  рабовладельцев  (князья,  бо¬
яре,  ростовщики),  рабов  и  близких,  по  его  мнению,  к  рабам  закупов,
крестьян-должников.  Завершение  этого  строя  вечевых  городов  он  объяс¬
нял  переносом  основных  торговых  путей  из  Восточной  Европы  в  Сре¬
диземноморье  и  все  тем  же  «татарским  нашествием».  С  XIII  в.,  по
М.  Н.  Покровскому,  начинается  «усаживание»  боярина  в  усадьбе,  ши¬
роко  распространяются  господское  землевладение  и  «феодальные  по¬
рядки»  [Покровский  М.  1920.  С.  28—38;  1931.  С.  31—40].  Мнение  о
рабах  как  главной  рабочей  силе  господских  хозяйств  до  XII  в.  и  феода¬
лизации  с  XIII  и  даже  с  XII  в.  (П.  И.  Лященко)  распространились  в  20-
е  годы  вслед  за  В.  О.  Ключевским  и  М.  Н.  Покровским  в  социологизи-
рованных  работах  по  истории  русского  народного  хозяйства  [Кулишер
И.  М.  1925.  С.  73-111;  Лященко  П.  И.  1927.  С  54-65].
 В  работах  этого  времени  отмечается  также  обращение  к  теории
феодальных  отношений  на  Руси  до  XIII  в.,  в  связи  с  чем  изменяются
характеристики  положения  в  обществе  князя  и  функций  княжеской
власти.  В  1922  г.  С.  В.  Юшков  писал  по  материалам  исторических  ис¬
точников  о  росте  в  этот  период  крупного  землевладения  князей,  церк¬
ви  и  бояр,  о  распадении  «дружинного  союза»  и  оседании  дружинников
«по  земле»  (в  этом  он  был  близок  к  А.  Е.  Преснякову),  о  возникнове¬
нии  начальных  феодальных  институтов:  специальной  княжеской  за¬
щиты,  церковного  патроната  и  иммунитета  (близко  к  Н.  П.  Павлову-
Сильванскому).  Этим  процессам  и  окняжению  земли  он  видел  проти¬
водействие  вслед  за  современной  ему  литературой  в  городской  земщи¬
не  и  торговле.  Такое  противодействие  процессам  феодализации  он  ус¬
транял  вслед  за  многочисленными  предшественниками  внешним  фак¬
тором  «татарского  нашествия».  Князья,  по  С.  В.  Юшкову,  были  вклю¬
чены  в  XII—XIII  вв.  в  феодальные  системы  общественных  отношений
 17

и  процессы:  1)  формирование  крупного  землевладения,  соединенного
с  крепостничеством  (влияние  позитивистских  и  марксистских  работ;  к
такому  мнению  в  20-е  гг.  был  близок  и  С.  В.  Бахрушин  [Бахрушин  С.  В.
1987.  С.  69]),  2)  разложение  дружинного  строя  и  появление  отноше¬
ний  вассалитета  боярства  и  министериалитета  слуг  княжеского  двора
[Юшков  С.  В.  1924].  Ю.  В.  Готье  отнес  к  процессу  феодализации  появ¬
ление  крепостей  или  замков  «славянских  князьков  и  родовладык»  [Го¬
тье  Ю.  В.  1930.  С.  246].
 Княжеское  крупное  землевладение  как  основу  «процесса  феодали¬
зации  в  Киевском  периоде»  отмечал  в  20-е  гг.  и  А.  Е.  Пресняков.  Рабо¬
чей  силой  в  нем  он  считал  не  крепостных,  а  рабов-холопов  (вслед  за
В.  О.  Ключевским  и  М.  Н.  Покровским).  К  XII  в.  он  относил  теперь
преобразование  дружинных  отношений  в  новые,  феодальные,  что  свя¬
зывал  с  развитием  землевладения  у  дружины  и  с  княжеской  службой
землевладельческой  знати.  В  этих  процессах  А.  Е.  Пресняков  видел
экономическую  основу  столкновений  княжеской  власти  и  боярства.
Другую  сторону  феодализации  он  отметил  в  росте  значения  княже¬
ской  власти,  княжеского  двора  и  дворцового  хозяйства,  княжеской  ад¬
министрации  и  «кормлений»—«пожалований»,  что  придавало  княжес¬
кому  управлению  характер  вотчинного  владения.  Все  эти  причины
способствовали  обособлению  в  XII  в.  земель-княжений  во  владения
отдельных  линий  княжеского  рода.  Поэтому,  делал  он  вывод,  уже  в
XII  в.  существовали  «основные  признаки»  феодализма:  распад  терри¬
тории  и  власти,  дробление  на  отдельные  земли-княжества,  их  вотчин¬
но-владельческий  характер,  появление  вотчинного  землевладения  [нео¬
публикованное  исследование  А.  Е.  Преснякова  «Феодализм  в  России»
см.:  Архив  СПб.  ИИ  РАН,  ф.  193,  on.  1,  ед.  хр.  28,  л.  1—8;  подробнее
об  идеях  феодального  строя  на  Руси  в  отечественной  научной  литера¬
туре  20-х  гг.  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  169—187].
 Изучение  на  основе  письменных  источников  общественного  строя
Руси  до  XIII  в.,  определение  в  нем  места  князя  и  княжеской  власти
было  дополнено  в  конце  20-х  гг.  археологическими  наблюдениями  над
значительными  изменениями  в  материальной  культуре  Приладожья  до
второй  половины  IX  в.  и  в  последующую  эпоху.  Свойственные  для
этих  периодов  различия  материальной  и  духовной  культуры  В.  И.  Рав-
доникас  объяснял  эволюцией  от  «родового  союза»  к  «феодализму  в
процессе  становления»  [Raudonikas  W.  1930.  S.  5—6;  работа  над  книгой
была  завершена  в  1928  г.].  В  развитие  этих  наблюдений  группа  исто¬
риков  и  археологов  в  Государственной  Академии  истории  материаль¬
ной  культуры  в  Ленинграде  (в  ГАИМК  осуществлялись  тогда  програм¬
мы  комплексных  историко-археологических  исследований  с  привле¬
чением  специалистов  в  разных  гуманитарных  дисциплинах),  Б.  Д.  Гре¬
ков,  В.  В.  Мавродин,  М.  И.  Артамонов,  М.  К.  Каргер,  Н.  Н.  Воронин,
П.  Н.  Третьяков,  М.  М.  Цвибак,  с  1933  г.  С.  Н.  Валк  и  многие  другие
разработала  в  конце  20-х  —  начале  30-х  гг.  концепцию  становления  на
 18

Руси  феодальных  общественных  отношений  в  результате  разложения
родоплеменного  строя.  Значительный  вклад  в  разработку  этой  кон¬
цепции  внес  Б.  Д.  Греков.  Комплексный  анализ  материалов  письмен¬
ных  и  археологических  источников  свидетельствовал  о  том,  что  основу
древнерусской  экономики  составляли  не  сельские  промыслы,  как  ду¬
мали  В.  О.  Ключевский,  следующие  за  ним  Н.  А.  Рожков  и  другие
популярные  тогда  авторы,  а  основанное  на  пашенном  земледелии  сель¬
ское  хозяйство,  городские  и  сельские  ремесла.  Вместо  прежних  назыв¬
ных  характеристик  разных  категорий  средневекового  русского  обще¬
ства  как  свободных,  полусвободных  и  рабов  Б.  Д.  Греков  устанавливал
конкретные  формы  зависимости  и  использования  труда  зависимых
людей  в  господском  хозяйстве.  Челядь  и  холопов  он  характеризовал
как  рабов,  но  значение  рабства  на  Руси  XI—XII  вв.,  по  его  мнению,
уменьшалось  [Греков  Б.  Д.  1934].  Появлялись  у  Б.  Д.  Грекова  идеи  и  о
государственных  формах  эксплуатации  свободных  «непосредственных
производителей»  |Греков  Б.  Д.  1937.  С.  47],  но  эти  идеи  не  могли  раз¬
виться,  поскольку  они  противоречили  сталинским  «указаниям»,  опре¬
делявшим  «основные  признаки»  феодализма  в  виде  крепостничества  и
крупного  землевладения,  а  рабство  как  обязательную  начальную  ста¬
дию  классового  развития  общества.
 Грековская  концепция  вносила  значительные  коррективы  в  анализ
экономической  и  социальной  среды,  в  которой  находился  древнерус¬
ский  князь,  а  также  системы  социально-политических  связей,  в  кото¬
рую  была  включена  княжеская  власть  на  Руси  до  XIII  в.  Но  эта  новая
концепция  существенно  отличалась  от  сталинских  указаний  и  догма¬
тической  схемы  последовательности  общественно-экономических  фор¬
маций,  от  разрабатываемых  тогда  же  многообразных  производных  те¬
орий  рабовладельческого  периода  или  развитых  рабовладельческих  от¬
ношений  в  истории  Киевской  Руси  (И.  И.  Смирнов,  позднее  А.  В.
Шестаков,  П.  П.  Смирнов  и  др.),  трансформации  рабов  и  рабовла¬
дельцев  в  феодально  зависимых  людей  и  феодалов  (М.  М.  Цвибак  и
др.).  Сторонники  этих  теорий  критиковали  Б.  Д.  Грекова  как  за  несо¬
ответствия  «марксистской»  теории,  так  и  за  недооценку  значения  раб¬
ства  на  Руси,  имея  в  виду  новейшие  «указания»  И.  В.  Сталина.  Но  при
сталинском  режиме  30-х  —  начала  50-х  гг.  грековское  исследовательс¬
кое  направление  деформировалось  в  результате  воздействия  господ¬
ствовавших  тогда  идеологем.  Поэтому  признание  в  этой  концепции
феодализма  в  Киевской  Руси  имело  следствием  утверждение  крупного
землевладения  и  крепостничества  как  свидетельства  существования
феодального  строя,  а  с  распространением  при  сталинском  режиме  псев-
допатриотических  кампаний  —  их  удревнение,  и  чем  древнее,  тем  «пат¬
риотичнее»  [здесь  и  далее  анализ  грековского  и  других  направлений  в
изучении  общественного  строя  Руси  VI  —  первой  трети  XIII  вв.  в  оте¬
чественной  исторической  литературе  30-х  —  50-х  гг.  см.:  Свердлов  М.  Б.
1996а.  С.  191—278;  Горская  Н.  Л.  1999.  С.  80—195].  Этот  недостаток
 19

концепции  Б.  Д.  Грекова  был  подвергнут  критике  современниками,
которые  использовали  для  этого  другое  сталинское  «указание»  о  суще¬
ствовании  «дофеодального»  периода  (С.  В.  Бахрушин,  Н.  Л.  Рубинш¬
тейн,  С.  В.  Юшков).  Этот  период  оппоненты  Б.  Д.  Грекова  простирали
в  русской  истории  преимущественно  до  X  —  первой  половины  XI  в.  и
видели  основное  направление  движения  к  феодальным  отношениям
через  рабовладение.  Но  во  всех  этих  противоборствующих  исследова¬
тельских  направлениях  «феодализм»  был  без  феодов.  Отсюда  их  пре¬
имущественное  внимание  к  господскому  хозяйству.  Слово  «феодализм»
стало  обозначением  способа  производства  или  формации  без  учета
конкретных  форм  общественных  отношений,  основанных  на  множе¬
ственных  видах  неземельных  и  земельных  феодов.
 Между  тем  уже  в  конце  30-х  —  начале  50-х  гг.  формировались  но¬
вые  или  развивались  уже  существовавшие  подходы  к  изучению  обще¬
ственного  строя  домонгольской  Руси,  которые  позволяли  существенно
дополнить  возможности  грековской  концепции  в  изучении  обществен¬
ного  положения  князя  и  природы  княжеской  власти  в  этот  период
русской  истории.  Кроме  отношений  эксплуатации  и  зависимости  в
господском  хозяйстве  С.  В.  Юшков  продолжил  анализ  отношений  вас¬
салитета  и  подвассалитета,  возникновения  министериалитета.  В  этой
связи  он  отметил  те  формы  феодального  обеспечения  за  службу  в  виде
фьефов,  которые  были  открыты  французскими  просветителями  и  лишь
упомянуты  Н.  П.  Павловым-Сильванским:  передача  земли  в  оброчное
держание  (fief-roture),  должности  (fief-office),  выдача  денег  (fief-argent),
передача  земли  (fief-terre)  в  пожизненное  и  (или)  наследственное  вла¬
дение  (бенефиции  и  феод)  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  142—165].  Впрочем,
это  исследовательское  направление  у  С.  В.  Юшкова,  как  и  у  Н.  П.
Павлова-Сильванского,  осталось  не  только  без  развития,  но  и  без  про¬
должения,  поскольку  в  позднем  позитивистском  и  марксистском  на¬
правлениях  «феодализм»  подразумевался  прежде  всего  в  господском
хозяйстве  и  сеньориально-вассальных  отношениях.  С.  В.  Юшков  уста¬
навливал  феодальную  природу  также  в  неземельном  обеспечении  за
службу  князю,  в  рентных  функциях  древнерусской  дани  [Юшков  С.  В.
1936;  1949.  С.  285—287].  Последнее  исследовательское  направление
проявилось  в  определении  феодальной  природы  древнерусского  корм¬
ления  как  неземельного  материального  обеспечения  за  службу  князю
[Веселовский  С.  Б.  1947.  С.  263].  Но  и  эта  мысль,  которая  способствова¬
ла  более  глубокому  анализу  феодальных  отношений  в  средневековой
Руси  как  целостной  системы,  не  нашла  продолжения  и  развития  вслед¬
ствие  идеологем  того  времени.
 Новые  исследовательские  возможности  для  изучения  князя  и  кня¬
жеской  власти  на  Руси  XI—XIII  вв.  создавала  книга  Б.  А.  Романова
«Люди  и  нравы  древней  Руси:  Историко-бытовые  очерки  XI—XIII  вв.».
Ее  автор  исходил  из  того,  что  на  Руси  этого  времени  происходило  ста¬
новление  феодального  общества.  Задача  его  исследования  заключалась
 20

пс  в  целенаправленном  анализе  социальных  категорий  и  институтов,  а
в  изучении  отражения  «процесса  классообразования  в  древнерусском
феодальном  обществе»  «в  будничной  жизни»  русских  людей  XI—XIII  вв.
или,  разъяснял  он,  «как  люди  жили  на  Руси  в  это  время  (и  чем  кто
дышал,  сообразно  своей  социальной  принадлежности  и  капризу  своей
судьбы,  какой  удастся  подметить  в  памятнике,  если  пристально  в  него
всмотреться)»  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  5].  Это  был  новаторский  культу¬
рологический  подход,  который  позволял  автору  анализировать  соци¬
альное  поведение  и  социальную  психологию,  средневековое  сознание
и  самосознание,  образ  жизни,  социальные  связи  отдельных  личностей
и  значительных  слоев  общества  (в  формулировках  Б.  А.  Романова)
феодальной  челяди,  «свободных»  смердов,  светских  феодалов  и  «отцов
духовных».  Взгляды  исследователя  на  их  экономическое  и  обществен¬
ное  положение  продолжали  в  некоторых  проблемах  традиции  А.  Е.
Преснякова  и  Н.  П.  Павлова-Сильванского,  в  других  —  были  близки  к
сторонникам  широкого  распространения  холопства,  интерпретируемого
как  рабство,  а  также  развития  феодальных  отношений,  преимуществен¬
но  в  крупном  господском  хозяйстве  [см.  также  комментарии  Б.  А.  Ро¬
манова  к  Русской  Правде:  Правда  Русская.  1940;  Правда  Русская.  1947.
Т.  II].  Анализ  Б.  А.  Романовым  многообразных  видов  занятости  холо¬
пов  в  господском  хозяйстве,  установленные  им  возможности  похолоп-
ления  людей  из  самых  разных  социальных  слоев,  вплоть  до  купцов,
разрушали  стереотипное  представление  о  холопе  как  рабе.  Преодолел
он  и  ограничение  феодальных  отношений  господским  хозяйством,
выводя  их  в  виде  службы  в  княжеской  дружине  в  социально-полити¬
ческий  контекст  истории  страны  в  целом.  По  его  словам,  «крепость
дружинного  союза,  построенного  на  личной  связи  с  князем,  при  мно¬
гочисленности  князей,  —  один  из  устоев  системы  феодальной  раздроб¬
ленности  страны»  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  156].  Князь  Владимир  Моно¬
мах  (ум.  в  1125  г.),  по  его  словам,  —  «весь  в  эпохе  феодальной  раздроб¬
ленности».  Б.  А.  Романов  отметил  «его  крупное  значение  в  развитии,
если  не  в  создании  феодальной  политической  идеологии»  [Романов  Б.  А.
1947.  С.  167].  Вместе  с  тем,  во  время  псевдопатриотических  кампаний
сталинского  режима  он  решительно  отказывался  приспосабливать  ана¬
лиз  исторической  действительности  «применительно  к  новым  теку¬
щим  историко-социальным  представлениям»,  как  предлагал  тогда  под
сильнейшим  идеологическим  и  административным  давлением  акаде¬
мик  А.  С.  Орлов  [Орлов  А.  С.  1946.  С.  3;  Романов  Б.  А.  1947.  С.  166,
примеч.  1].  Отличались  в  существенных  вопросах  анализа  обществен¬
ного  строя  Руси  XI—XIII  вв.  взгляды  Б.  А.  Романова  и  от  выводов  Б.  Д.
Грекова  [см.:  Панеях  В.  М.  2000.  С.  217—226].  Опыт  «историко-быто¬
вых  очерков»  Б.  А.  Романова  для  изучения  проблемы  «князя  и  княжес¬
кой  власти»  в  домонгольской  Руси  важен  также  тем,  что  он  указывает
на  необходимость  анализа  форм  сознания  и  самосознания,  коллектив¬
ной  и  индивидуальной  психологии  в  «будничной  жизни»  князей.
 21

Поскольку  понимание  феодализма  с  основными  характеристиками
в  виде  крупного  господского  землевладения  и  крепостничества  пред¬
ставляло  собой  в  упрощенной  форме  обобщения  поздних  позитивист¬
ских,  догматических  марксистских  и  сталинистских  теорий,  попытки
рассмотреть  феодальные  (рентные)  функции  государственных  пода¬
тей,  которые  становились  средством  материального  обеспечения  за
службу  князю  (С.  В.  Юшков,  С.  Б.  Веселовский),  в  40-е  годы  поддер¬
жки  и  развития  не  находили.  Между  тем  они  позволяли  значительно
шире  рассмотреть  систему  социальных  связей  в  феодальном  обществе,
углубить  анализ  проблемы  генезиса  феодального  строя,  в  частности,
места  и  значения  в  нем  князя  и  княжеской  власти.  Это  исследователь¬
ское  направление  объективно  совпадало  с  давно  поставленной  рос¬
сийскими  историками  и  правоведами  проблемы  верховной  собствен¬
ности  князя  (государства)  на  землю  (Н.  М.  Карамзин,  С.  М.  Соловьев,
К.  А.  Неволин,  Б.  Н.  Чичерин,  В.  И.  Сергеевич,  В.  О.  Ключевский  и
др.),  свободной  крестьянской  собственности  или  «разделенной»  соб¬
ственности  на  землю  (К.  П.  Победоносцев)  [историографический  об¬
зор  см.:  Венедиктов  А.  В.  1948.  С.  114—126].
 При  изучении  русской  средневековой  истории  идеи  верховной
собственности  государства  на  землю  вернул  в  научные  исследования
Л.  В.  Черепнин.  По  его  мнению,  в  процессе  становления  и  развития
феодального  производства  на  Руси  IX—XIII  вв.  государство  стало  рас¬
сматривать  себя  как  верховного  собственника  всей  земли,  принадле¬
жавшей  ранее  крестьянам.  Одновременно  формировалась  частная  фе¬
одальная  собственность,  приобретающая  сословно-иерархический  ха¬
рактер.  В  соответствии  с  таким  пониманием  отношений  земельной
собственности  Л.  В.  Черепнин  рассматривал  смердов  как  государствен¬
ных  крестьян,  тогда  как  зависимость  смердов  была  близка,  по  его  мне¬
нию,  к  крепостничеству  (в  такой  характеристике  он  не  смог  оторвать¬
ся  от  круга  представлений  своего  времени)  [Черепнин  Л.  В.  1953.  С.  44;
1956.  С.  237—243].  Л.  В.  Черепнин  вносил  коррективы  в  грековские
определения  зависимых  людей  в  господском  хозяйстве,  в  частности,
княжеском.  Политический  строй  Руси  он  характеризовал  как  ранне¬
феодальную  монархию  со  времени  княжения  Владимира  Святослави¬
ча,  а  в  период  раздробленности  Русского  государства  (вслед  за  В.  О.
Ключевским)  —  как  «средневековую  федерацию»,  «союз  областей  че¬
рез  князей»,  но  с  политическим  и  классовым  содержанием,  феодаль¬
но-иерархической  структурой  и  международными  договорными  отно¬
шениями  на  началах  сюзеренитета-вассалитета  [Черепнин  Л.  В.  1972;
1972а].
 Изучая  историю  древнерусских  городов,  М.  Н.  Тихомиров  отметил
их  борьбу  с  князьями  за  городские  вольности,  особое  значение  в  ней
веча  как  органа  самоуправления  и  участие  в  вече  «черных»  людей  |  Ти¬
хомиров  М.  Н.  1956.  С.  197—220].  Такой  подход  возвращал  к  конкрет¬
ному  анализу  проблемы  «князь  и  город».  Но  в  дальнейшем  основное
 22

изучение  исследователей  сосредоточилось  на  проблеме  происхожде¬
ния  древнерусских  городов  [объективный  историографический  анализ
этой  проблемы  см.:  Носов  Е.  Н.  1993а.  С.  59—73).
 Сложен  был  путь  русской  исторической  науки  к  преодолению  сте¬
реотипов  позитивистских  теорий,  исследовательских  подходов  сталин¬
ского  и  постсталинского  периодов  в  изучении  эволюции  европейских
народов  от  племенного  строя  к  феодальному.  Каждая  новая  концеп¬
ция  воздействовала  на  раскрытие  содержания  проблемы  «князя  и  кня¬
жеской  власти»  в  домонгольской  Руси.  Впрочем,  теоретические  сте¬
реотипы  оказались  стойкими.
 А.  И.  Неусыхин  стремился  раскрыть  становление  раннефеодально¬
го  строя  без  недоказанного  удревнения  феодальных  структур,  без  пер¬
воначального  деления  на  рабов  и  рабовладельцев.  Но  содержание  фео¬
дального  строя  он  раскрывал  в  соответствии  с  идейными  комплексами
второй  половины  XIX  —  первой  половины  XX  в.:  через  развитие  гос¬
подского  вотчинного  хозяйства,  без  учета  социально-политических
факторов,  неземельных  феодов-фьефов,  но  при  абсолютизации  фео¬
дальной  ренты  как  земельной,  как  формы  реализации  земельной  соб¬
ственности.  Содержание  генетических  процессов  ограничивалось.  Ос¬
нову  анализа  составило  противопоставление  сложившихся  в  структур¬
ных  элементах  исторических  типов:  свободный  общинник  —  зависи¬
мый  крестьянин,  отсутствие  эксплуатации  —  классовая  эксплуатация,
бесклассовое  общество  —  классовое  общество,  отсутствие  государства  —
государство  как  отражение  воли  феодалов-вотчинников  [Неусыхин  А.  И'.
1967;  1968].  Такое  противопоставление  ограниченных  в  своем  содер¬
жании  моделей  было  свойственно  позитивизму,  неокантианству  и  ме¬
тодологии  сталинизма.  Поэтому  переходный  период  между  этими  дву¬
мя  моделями  у  А.  И.  Нсусыхина  оказался,  как  и  в  исторических  теори¬
ях  этих  направлений,  «дофеодальным»  [здесь  и  далее  подробнее  об
исследовательских  процессах  во  второй  половине  50-х  —  90-е  гг.  см.:
Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  257-319].
 Концепция  А.  И.  Неусыхина  свидетельствовала  об  ограниченности
исследовательских  возможностей  позитивистского,  догматического  мар¬
ксистского  и  сталинистского  понимания  «феодализма».  Последующее
изучение  феодальных  общественных  отношений  в  60-е  —  90-е  гг.  стало
процессом  раскрытия  их  множественных  форм  в  средневековом  госу¬
дарстве  и  господском  хозяйстве.  Сложности  в  их  анализе  происходили
вследствие  многих  причин:  осознанных  и  неосознанных  традиций  в
положительных  и  негативных  формулировках  позитивистских  и  нео¬
кантианских  теорий,  догматического  марксизма  и  сталинизма,  особен¬
но  «простых»  и  «ясных»  схем  Краткого  курса  «Истории  ВКП  (б)».
 Были  прочно  забыты  открытия  французских  просветителей,  кото¬
рые  проследили  эволюцию  феодов-фьефов  от  неземельных  к  земель¬
ным.  Поэтому  А.  Я.  Гуревич,  не  учитывая  их,  раскрывал  обширней¬
шую  сферу  распространения  неземельных  феодов-фьефов  в  западно¬
 23

европейском  феодальном  обществе,  включая  дани  и  кормления,  ссы¬
лаясь  на  определение  К.  Марксом  общественных  отношений  на  Руси
X—XI  вв.  —  «вассалитет  без  фьефов  или  фьефы,  состоящие  только  из
даней».  В  продолжение  этой  мысли  А.  Я.  Гуревич  пришел  к  важным
наблюдениям  об  эволюции  внутриплеменных  приношений,  угощений
и  кормлений  частично  в  государственную  подать,  частично  —  в  фео¬
дальную  ренту.  Отсюда  —  его  сопоставление  английского  боютенда,
скандинавской  вейцлы  и  полюдья  на  Руси.  Такие  наблюдения,  а  также
мысль  о  патримониальной  власти  короля,  собственника  всей  земли
своего  государства,  которое  он  делил  между  своими  сыновьями  как
наследственное  владение,  наполняли  конкретным  содержанием  фео¬
дализации  эволюцию  от  племенных  отношений  к  феодальным  и  раз¬
рушали  признаваемую  А.  Я.  Гуревичем  статичную  в  своем  содержа¬
нии,  исходившую  из  идеальных  типов  и  абсолютизации  классовых  от¬
ношений  теорию  «дофеодального  периода»  [Гуревич  А.  Я.  1970.  С.  11  —
12,  41—60  и  след.].  В  том  же  исследовательском  направлении  Ю.  Л.
Бессмертный  рассмотрел  государственные  подати  как  «рентные  фье¬
фы»,  то  есть  фьефы,  которые  имели  своей  материальной  основой  не
землю  «как  таковую»,  но  доходы  в  рентной  функции  с  земли  и  ее  вла¬
дельцев  [Бессмертный  Ю.  Л.  1980].
 В  отличие  от  этих  исследований  отечественных  медиевистов,  кото¬
рые  возвращали  изучение  феодальных  отношений  в  средневековом
обществе  к  истории  феодов,  а  потому  создавали  новые  условия  для
изучения  природы  и  функций  княжеской  власти,  в  работах  постста¬
линского  периода  специалистов  по  истории  Древней  Руси  стало  пре¬
обладать  указание  в  ней  рабовладения  и  отрицание  крупного  земле¬
владения.  Это  была  форма  оппозиции  теориям  30-х  —  первой  полови¬
ны  50-х  гг.  с  недоказанным  удревнением  феодализма  как  крупного
землевладения,  соединенного  с  крепостничеством.  Но  эта  опозиция
оставалась  в  пределах  все  той  же  идеологизированной  схемы  —  после¬
довательной  смены  первобытнообщинных,  рабовладельческих  и  фео¬
дальных  отношений.
 Послевоенный  вариант  грековского  направления  продолжил  Б.  А.
Рыбаков.  Поэтому  основное  содержание  феодализации  он  отмечал  в
землевладении  князей  и  бояр  в  IX—X  вв.  с  последующим  развитием
светских  и  монастырских  вотчин.  Социально-политическое  развитие
страны  заключалось  в  смене  раннефеодальной  монархии  (в  соответ¬
ствии  с  терминологией  С.  В.  Юшкова)  с  30-х  гг.  XII  в.  самостоятель¬
ными  княжествами-королевствами,  где  князья  владели  правами  суве¬
ренных  государей,  в  отличие  от  боярской  республики  —  Великого  Нов¬
города.  Этот  новый  период  традиционно  характеризовался  как  фео¬
дальная  раздробленность  [Рыбаков  Б.  А.  1964;  1982;  1993;  и  другие  ра¬
боты].  В  других  работах  этого  же  направления  более  подчеркивалась
особая  роль  рабовладения  в  процессе  становления  феодализма,  но  это
была  форма  выражения  новаторства  по  отношению  к  идеям  стал  и  н-
 24

ского  периода.  По  мнению  А.  П.  Пьяпкова  и  С.  А.  Покровского,  ра¬
бовладение  являлось  начальной  стадией  классового  общественного
развития.  С  IX  в.  они  рассматривали  общественный  строй  Руси  как
раннефеодальный.  Причем  А.  П.  Пьянков,  считая  холопов  рабами,
продолжал  это  холопство-рабство  как  константу  средневекового  строя
России  [  Покровский  С.  А.  1970;  Пьянков  А.  Я.  1980;  и  др.  ].  В.  И.  Горе¬
мыкина  продлевала  рабовладельческие  отношения  на  Руси  до  XII  в.,
когда  они  начинали  развиваться  в  феодальные.  При  этом  ею  приводи¬
лись  аналогии  с  «древними  греками  героической  поры»,  античными
полисами,  Древним  Римом  и  странами  Древнего  Востока  [Горемыкина
В.  И.  1970;  1982].  Такой  подход  подразумевал  в  русском  средневековом
обществе  положение  князя  как  правителя  рабовладельцев  и  рабов.
Впрочем,  исследователи  о  таком  следствии  «рабовладельческой»  тео¬
рии,  видимо,  не  задумывались.
 По  мнению  А.  А.  Зимина,  распространенное  до  первой  половины
XI  в.  рабство  во  второй  половине  XI  —  первой  половине  XIII  в.  со¬
кращается  в  своем  значении  и  трансформируется  в  разные  категории
феодально  зависимых,  которые  различаются  в  правовом  положении.
В  этом  мнении  он  вернулся  к  суждениям  советских  историков-марк-
систов  начала  30-х  гг.  В  то  же  время,  учитывая  наблюдения  С.  В.
Юшкова  и  Л.  В.  Черепнина  о  трансформации  дани  в  ренту,  А.  А.  Зи¬
мин  соединял  процесс  феодализации  во  второй  половине  IX  —  XI  в.  с
развитием  государства,  с  изменением  положения  в  нем  свободной  кре¬
стьянской  общины,  от  первоначальной  подчиненности  общины-верви
в  дани  и  суде  княжеской  феодальной  власти  к  превращению  во  второй
половине  XI  в.  дани  в  ренту  продуктами  [Зимин  А.  А.  1965;  1973].
 Наряду  с  традиционной  для  советской  историографии  преемствен¬
ностью  первобытнообщинных,  рабовладельческих  и  феодальных  от¬
ношений  в  работах  первой  половины  60-х  гг.  исследователей  обще¬
ственного  строя  Древней  Руси  вновь  появились  идеи  «дофеодального
периода».  Е.  Д.  Романова  и  Н.  Л.  Рубинштейн  особо  подчеркивали
архаичные  черты:  деление  общества  на  свободных  общинников  и  патри¬
архальных  рабов  —  челядь,  определяющее  социально-экономическое
и  общественно-политическое  значение  общины,  неподчиненность  об¬
щины,  земли-племени  князю  и  его  дружине,  которые  представляли
собой  формирующуюся  феодальную  организацию.  Эти  суждения  ос¬
новывались  преимущественно  на  традиционном  для  первой  половины
XX  в.  понимании  «феодализма»,  на  информации  Русской  Правды,  но
без  учета  истории  ее  текста,  разных  содержащихся  в  ней  хронологи¬
ческих  и,  соответственно,  содержательных  пластов  [Романова  Е.Д.  1961;
Рубинштейн  Н.  Л.  1965].  Таким  образом,  эти  работы  более  выражали
протест  против  недоказанного  удревнения  развитых  рабовладельческих
или  феодальных  отношений,  в  их  определениях,  свойственных  стали¬
низму,  чем  новую  разработку  проблемы  перехода  от  родоплеменного
строя  к  феодальному.
 25

Определению  соотношения  основных  институтов  феодального  госу¬
дарства  и  свободной  крестьянской  общины  была  посвящена  в  50-х  —
70-х  гг.  дискуссия  (менее  активно  продолжается  она  и  ныне).  Она  ве¬
лась  преимущественно  на  материалах  XIV—XVII  вв.  и  рассматривала
вопросы  землевладения  лично  свободного  (черного)  землевладения.  Ре¬
шала  она  также  общие  и  частные  проблемы  изучения  средневекового
Русского  государства  с  X  в.,  места  и  значения  в  нем  князя  и  княжеской
власти  [здесь  и  далее  историографические  обзоры,  исходящие  из  раз¬
ных  исследовательских  позиций  см.:  Копанев  А.  И.  1978.  С.  42—45;  Свер¬
длов  М.  Б.  1978.  С.  40-46;  1996.  С.  302-312;  Горский  А.  Д.  1979.  С.  25-
31;  Данилова  Л.  В.  1993;  1994.  С.  61  —  110;  Селивестров  С.  В.  1995;  и  др.].
 Сторонники  концепции  землевладения  лично  свободного  кресть¬
янства  разрабатывали  идеи  титульного  права  земельной  собственности
князя,  его  властных  функций,  отношений  «верховенства»  и  поддан¬
ства,  самоуправления  общины  и  ее  прав  земельной  собственности,
неограниченной  частной  собственности  черных  крестьян  на  землю  с
правом  свободного  распоряжения  своими  земельными  участками,  ча¬
стной  крестьянской  собственности  как  экономической  основы  соци¬
ально-политической  борьбы  крестьянства  в  феодальном  обществе
(И.  И.  Смирнов,  А.  И.  Копанев,  Г.  Е.  Кочин,  Ю.  Г.  Алексеев).
 К  этому  исследовательскому  направлению  примкнул  И.  Я.  Фроя-
нов.  По  его  мнению,  восточные  славяне  представляли  собой  до  X  в.
племенной  «союз  союзов»,  поэтому  князья  «действовали»  в  интересах
племенных  или  городских  общин.  В  XI  —  первой  трети  XIII  в.  в  Киев¬
ской  или  Древней  Руси  имели  место  «дофеодальный»  период,  «общин-
ность  без  первобытности»,  города-государства,  «сходные»  с  древнегре¬
ческими  полисами.  Целенаправленно  подбирая  и  интерпретируя  ис-
точниковые  материалы,  он  вернулся  к  назывным  характеристикам  раз¬
ных  категорий  зависимых  людей  в  Киевской  Руси:  «первые  отряды
крепостных»,  рабы,  полурабы  (полусвободные),  пленники.  До  середи¬
ны  XI  в.  вотчина,  по  его  мнению,  имела  рабовладельческий  характер.
В  соответствии  с  общинно-вечевой  и  земско-вечевой  теориями  он  опу¬
стил  государственно-правовые  отношения  общины-верви  и  князя,  по¬
этому  он  вслед  за  В.  И.  Сергеевичем  считает,  что  «древнерусские  кня¬
зья  на  хлебном  довольствии  стояли  каждый  в  своем  княжестве-волос¬
ти».  Функции  князя  заключались  в  «военно-дипломатической  работе»,
«охране  внутреннего  мира  и  порядка»  (прежде  всего  суд)  при  договор¬
ных  отношениях  с  народным  собранием  —  вечем.  По  словам  И.  Я.
Фроянова,  «князья  на  Руси  XI—XII  вв.  благоденствовали  в  значитель¬
ной  степени  за  счет  кормлений  —  своеобразной  платы  свободного  на¬
селения  за  отправление  ими  общественных  служб,  происхождение  ко¬
торой  теряется  в  далекой  древности».  Князья,  по  его  мнению,  «посто¬
янно  перемещались».  Вместе  с  тем  в  концепции  ученого  «сходство»
городов-государств  на  Руси  XI  —  первой  трети  XIII  в.  и  древнегречес¬
ких  полисов  распространено  на  античную  полисную  аристократию  и
 26

средневековое  боярство,  на  афинского  гражданина,  избранного  архон¬
том,  Солона  и  православного  русского  князя  Владимира  Мономаха,
внука  великого  киевского  князя  Ярослава  Мудрого  и  византийского
императора  Константина  IX  Мономаха.  Ученый  значительно  расши¬
рил  в  сравнении  с  В.  И.  Горемыкиной  круг  внесистемных  аналогий
социальных  связей  на  Руси  X—XII  вв.  и  архаических  обществ  на  уровне
развития  каменного  и  бронзового  века  (аборигены  Австралии,  папуасы
Новой  Гвинеи,  эскимосы  и  индейцы  Северной  Америки,  племена  Аф¬
рики  и  т.  д.).  Подобно  предшественникам  по  общинно-вечевой  и  земс¬
ко-вечевой  теориям,  вплоть  до  М.  Н.  Покровского  и  С.  В.  Юшкова  в  20-
е  гг.,  И.  Я.  Фроянов  должен  был  обратиться  к  внешнему  фактору  —
«татарскому  нашествию»,  чтобы  прекратить  такой  неизвестный  в  ос¬
тальной  средневековой  Европе  общественно-политический  строй  [Фро¬
янов  И.  Я.  1974;  1980;  1992;  Курбатов  Г.  Л.,  Фролов  Э.  Д,  Фроянов  И.  Я.
1986.  С.  334—335;  Фроянов  И.  Я.,  Дворниченко  А.  Ю.  1988;  и  др.].
 Методы  и  выводы  И.  Я.  Фроянова,  его  возвращение  к  теориям  30-
-х  —  первой  половины  90-х  гг.  XIX  в.,  исходящим  из  противопостав¬
ления  исторических  путей  России  и  стран  Западной  Европы,  внешние
аналогии  без  сущностного  анализа  активно  поддержаны  новейшим
националистическим  направлением.  В.  Т.  Пуляев  отнес  «научное  твор¬
чество»  И.  Я.  Фроянова  к  тем  исследованиям,  которые  указывают  в
качестве  «вековых  национальных  традиций»  в  России  «общинно-госу¬
дарственную  собственность»  (другие  отмечают  также  «общинность»  и
«соборность»),  способствующую  объединению  людей,  в  отличие  от  «за¬
падных  образцов»  [Пуляев  В.  Т.  1996.  С.  5].  Продолжая  такие  методы
«научного  творчества»,  И.  Я.  Фроянов  пришел  к  мнению,  что  в  исто¬
рии  России  нового  и  новейшего  времени  определяющее  значение  имеет
«мировая  закулиса»  [Фроянов  И.  Я.  1997;  2000J.  Диссертации  и  статьи,
написанные  под  руководством  И.  Я.  Фроянова,  репродуцировали  его
приемы  и  выводы.  Эту  зависимость,  видимо,  можно  объяснить  тем,  что,
по  словам  ректора  Санкт-Петербургского  университета  Л.  А.  Вербиц¬
кой,  «основной  стиль  его  руководства  —  ярко  выраженный  авторита¬
ризм».  Те,  кто  не  соглашался  с  его  мнением,  «были  вынуждены  или
приспосабливаться,  или  уходить»  [Радова  И.  2001.  С.  6].
 Другое  направление  разрабатывало  идеи  феодальных  отношений  в
системе  государства:  верховная  собственность  государства  на  землю,
иерархическая  структура  сословного  землевладения  включая  «черные
земли»  крестьянских  общин,  эксплуатировавшихся  государством,  отож¬
дествление  налога  и  ренты,  единая  феодальная  сущность  вотчинных  и
государственных  повинностей,  тождественность  характера  распоряже¬
ния  вотчинными  и  черными  землями,  а  также  зависимости  крестьян
от  феодалов  или  феодального  государства  при  сохранении  права  не¬
посредственного  распоряжения  землей  черными  крестьянами  и  волос¬
тями  (с  определенными  различиями  —  Л.  В.  Черепнин,  Н.  Н.  Покров¬
ский,  А.  Д.  Горский,  О.  М.  Рапов  и  др.).  В  пределах  этого  направления
 27

существовали  разные  теоретические  и  конкретно-исторические  под¬
ходы,  которые  расширяли  возможности  изучения  княжеской  власти  в
древнерусский  период.  Л.  В.  Черепнин  продолжал  анализировать  в
равной  мере  формы  крестьянской  зависимости  в  государственной  си¬
стеме  и  в  господском  хозяйстве  [Черепнин  Л.  В.  1972].  С.  М.  Каштанов
соединил  исторический  аспект  проблемы  с  политэкономическим  [Каш¬
танов  С.  М.  1970].  Я.  Н.  Щапов  рассмотрел  церковную  десятину  и
более  поздние  поступления  от  зависимого  населения  церковных  зе¬
мельных  владений  как  разные  виды  феодальной  ренты  [Щапов  Я.  Н.
1965.  С.  302—352;  1989.  С.  74—90].  В.  Л.  Янин  выделил  в  истории  Нов¬
города  довотчинный  период,  когда  материальной  основой  новгород¬
ского  боярства  была  государственная,  корпоративная  феодальная  соб¬
ственность  на  всю  территорию  Новгородской  земли,  а  государствен¬
ные  подати  представляли  собой  ренту.  По  его  мнению,  вечевые  инсти¬
туты  в  Новгороде  более  древние,  чем  княжеские.  Поэтому  князь  и  его
дружина  были  «экстерриториальны»  по  отношению  к  Новгороду,  в
котором  первичной  административной  организацией  была  кончанская
посадничья,  тогда  как  княжеская  сотенная  —  вторичной  [Янин  В.  Л.
1962;  Янин  В.  Л.,  Алешковский  М.  X.  1971;  Янин  В.  Л.  1972;  1977;  1981;
1982;  1982а;  Янин  В.  Л.,  Колнин  Б.  А.  1978].
 Проблема  верховной  собственности  государства  на  землю  рассмат¬
ривалась  и  в  обобщающих  трудах  по  истории  России  как  составная
часть  отношений  собственности.  При  этом  феодальная  природа  госу¬
дарственных  податей-нал  о  го  в  раскрывалась  исследователями  в  самых
различных  формах  поземельных  отношений  [Буганов  В.  //.,  Преобра¬
женский  А.  А.,  Тихонов  Ю.  А.  1980].  Л.  В.  Милов  исходит  из  концепции
прежде  всего  государственной  эксплуатации  земледельцев-общинни-
ков  в  Древней  Руси.  Этой  причиной  он  объяснил  феномен  сильной
государственной  власти,  обладание  ею  атрибутом  верховной  собствен¬
ности  на  землю  в  пределах  государственной  территории.  Л.  В.  Милов
рассматривает  налог  как  следствие  реализации  верховной  государствен¬
ной  собственности  на  землю  в  виде  феодальной  ренты,  ренты-налога
или  централизованной  ренты  [Милов  Л.  В.  1985.  С.  179—182;  1989].
 Данное  исследовательское  направление,  устанавливая  рентные  фун¬
кции  государственных  податей,  объективно  возвращалось  к  изучению
неземельных  фьефов-феодов  как  основы  феодальных  общественно-
политических  отношений.  Как  и  противоположное  направление,  ог¬
раничившее  феодальные  отношения  крупным  господским  хозяйством
и  земельными  феодами,  оно  основывалось  на  Источниковых  материа¬
лах.  Но  оба  подхода  раскрывали,  по  нашему  мнению,  лишь  одну  из
сторон  проблемы  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси  до  первой  трети
XIII  в.».  Ограничение  феодальных  по  природе  социальных  отношений
крупным  господским  хозяйством  вело  к  абсолютизации  значения  это¬
го  хозяйства  или,  напротив,  к  его  отрицанию  при  игнорировании  мно¬
гочисленных  фактов,  свидетельствующих  о  рентных  функциях  кня¬
 28

жеских  податей  и  об  основанных  на  них  социальных  и  государствен¬
ных  отношениях.  Напротив,  абсолютизация  рентных  отношений  по¬
датей  и  приводила  к  недооценке  их  общегосударственных  функций,
места  и  значения  княжеского  господского  хозяйства  в  общественном  и
экономическом  положении  князя.  Все  актуальнее  становилась  необ¬
ходимость  единства  исследовательского  процесса,  содержанием  кото¬
рого  являлся  анализ  всего  комплекса  исторических  фактов,  их  обоб¬
щение,  а  также  формирование  исторической  теории,  объясняющей
содержание  всей  совокупности  исторических  фактов.
 Опыт  такого  анализа  был  предпринят  автором  этих  строк.  Его  ис¬
ходной  посылкой  являлось  не  утверждение  верности  одной  из  истори¬
ческих  теорий  при  отрицании  всех  прочих,  а  следование  давно  сфор¬
мулированному  Г.  В.  Ф.  Гегелем  принципу,  согласно  которому  позна¬
ние  является  объективным  процессом  приближения  к  объективной  ис¬
тине.  При  таком  подходе  к  анализу  исследовательского  процесса  вы¬
ясняется,  что  каждое  из  предшествующих  научных  направлений  от¬
крывало  и  изучало  свою  определенную  часть  исторической  действи¬
тельности:  княжеская  (царская)  власть  в  монархических  теориях,  об¬
щие  исторические  закономерности  в  просветительских  концепциях  и
у  западников,  особенности  национального  развития  у  славянофилов,
анализ  исторических  фактов,  отдельных  факторов  исторического  раз¬
вития  и  общественных  структур  позитивистами,  установление  местно¬
го  самоуправления  сторонниками  общинно-  и  земско-вечевой  теорий,
начала  структурного  анализа  социальных  систем  К.  Марксом.  Дефор¬
мация  исследования  начиналась  тогда,  когда  значение  изучаемой  час¬
ти  исторической  действительности  абсолютизировалось  в  сложном  и
многомерном  историческом  процессе  или  данная  часть  воспринима¬
лась  как  целое,  а  открытия  предшественников  отбрасывались  как  «ус¬
таревшие»,  не  соответствующие  «новейшей  теории»  или  как  «мнимая
реальность».
 Используя  коллективный  предшествующий  исследовательский  опыт,
автор  этих  строк  в  работах,  опубликованных  в  60-е  гг.  —  2000  г.,  при¬
шел  к  выводу,  согласно  которому  общественный  строй  славян  и  вос¬
точных  славян,  в  частности,  закономерно  развился  в  VI  —  X  вв.  от
племенного  строя  к  феодальному.  Феодальные  общественные  отноше¬
ния  формировались  на  основе  службы  дружинниками  князю  и  мате¬
риального  обеспечения  за  эту  службу  посредством  фьефов-феодов,
которым  соответствовали  на  Руси  X—XIII  в.  слова  кормити,  корм,  а
позднее  —  кормление.  Разные  категории  зависимых  людей  формирова¬
лись  в  первоначально  мелких  господских  хозяйствах  посредством  раз¬
ных  видов  зависимости  обедневших  или  не  выполнивших  свои  обяза¬
тельства  соплеменников,  тогда  как  патриархальное  рабство  племенно¬
го  строя  развилось  в  сословие  холопов.  Этот  путь  имманентно  предоп¬
ределенного  становления  социально-дифференцированного  общества
был  свойственен  всем  славянским  государствам,  включая  многоэтнич-
 29

пую  Русь,  в  которой  восточнославянский  этнос  имел  определяющее
значение,  с  типологическими  различиями,  происходящими  вследствие
конкретных  исторических  особенностей  их  социального,  политичес¬
кого  и  этио-культурного  развития  [результаты  этих  исследований  обоб¬
щены  в  работах:  Свердлов  М.  Б.  1983;  1997].  В  этих  работах  основное
значение  уделялось  социально-экономическим  отношениям,  поэтому
проблема  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси  до  первой  трети  XIII  в.»
анализировалась  в  них  лишь  ограничено,  в  соответствии  с  задачами
изучаемых  вопросов.
 Одновременно  в  80-е  гг.  —  2000  г.  исследование  общественного  строя
Руси  до  XIII  в.  продолжалось  в  соответствии  с  разными  другими  ис¬
следовательскими  подходами,  каждый  из  которых  предлагал  свое  ре¬
шение  проблемы  «князя  и  княжеской  власти».  Особое  внимание  стало
уделяться  определению  значения  дружины  в  становлении  Русского  го¬
сударства.  По  мнению  А.  А.  Горского,  генезис  феодализма  на  Руси
был  неразрывно  связан  с  государствен  но-корпоративной  земельной  соб¬
ственностью  дружины  [Горский  А.  А.  1989],  тогда  как  Е.  А.  Мельникова
считает,  что  до  X  в.  Русь  представляла  собой  «дружинное  государство»
[Мельникова  Е.  А.  1995.  С.  22].  Последнее  мнение  поддержал  Н.  Ф.  Кот-
ляр.  Он  вернулся  к  характеристике  периода  до  X  в.  как  «дофеодально¬
го».  Н.  Ф.  Котляр,  как  И.  Я.  Фроянов  и  многие  другие  исследователи,
продолжает  понимать  под  «феодализмом»  общественные  отношения,
основанные  (в  его  формулировке)  на  «индивидуальном  землевладении»
и  иерархических  отношениях  сюзеренитета-вассалитета  «в  среде  гос¬
подствующего  класса».  «Феодализм»,  по  его  мнению,  начинается  на
Руси  с  XI  в.,  когда  корпоративная  собственность  перерастает  в  инди¬
видуальную.  Вернулся  он  к  теории  княжеского  «лествичного  восхож¬
дения»,  недоказанность  которой  показали  уже  В.  И.  Сергеевич,  М.  А.
Дьяконов  и  А.  Е.  Пресняков,  и  объяснил  ею  появление  системы  кня¬
жеского  сюзеренитета-вассалитета  [Котляр  Н.  Ф.  1998.  С.  54,  63—69,
97-101,  160].
 В  новейших  исследованиях  все  более  осознается  необходимость
специального  изучения  проблемы  «князь  и  княжеская  власть»  на  Руси
до  XIII  в.  Рассматривался  ее  правовой  и  идеологический  аспекты  [Ро¬
гов  В.  А.  1984;  Золотухина  Н.  М.  1985;  Чичуров  И.  С.  1990|.  А.  П.  Толоч-
ко  сделал  ее  основной  темой  своего  исследования.  Его  работа,  подоб¬
но  многочисленным  разысканиям  предшественников,  исходит  из  по¬
земельного  и  вассально-иерархического  содержания  феодальных  от¬
ношений.  В  анализе  княжеской  власти  Рюриковичей  он  переосмыс¬
лил  родовую  теорию  как  их  родовое  правление,  но  (в  категориях  древ¬
неримского  государственного  строя)  в  виде  принципата  —  верховных
прав  старейшего  князя.  В  конце  XI  в.  появилась  новая  форма  принци¬
пата  —  отчинный.  Появление  в  середине  XII  в.  «дуумвиров»  стало  след¬
ствием  упадка  принципата  и  постепенного  появления  нового  вида  ле¬
гитимизации  княжеской  власти  [Толочко  А.  П.  1992].  Отсюда  —  воз¬
 30

вращение  к  В.  О.  Ключевскому  в  характеристике  Киевского  государ¬
ства  X  в.  как  «военно-торговой  корпорации»  и  недооценка  объектив¬
ных  социальных  и  экономических  процессов  в  ее  развитии.  В  качестве
положительной  исследовательской  тенденции  следует  отметить  при¬
стальное  внимание  к  политической  и  династической  истории  Руси  до
XIII  в.  [Толочко  О.  ПТолочко  П.  П.  1998].
 В  значительной  «Россике»  так  называемого  «дальнего  зарубежья»
история  домонгольской  Руси  также  постоянно  присутствует.  Она  оп¬
ределяется  уже  заданными  давними  по  происхождению,  включая  ев¬
разийские,  теориями,  в  соответствии  с  которыми  характеризовались
как  общественный  строй  Руси  в  ту  эпоху,  так  и  место  в  нем  князя  и
княжеской  власти.  Эта  литература  многократно  анализировалась  (В.  Т.
Пашуто,  И.  П.  Шаскольский,  В.  П.  Шушарин  и  др.).  Отметим  в  но¬
вейших  работах  лишь  наиболее  характерные  общие  подходы.  По  мне¬
нию  одних,  князь  был  вершиной  социальной  иерархии.  Функции  его
были  главным  образом  военные  и  судебные.  Княжеским  советником  и
помощником  был  совет  бояр,  независимых  землевладельцев.  Город¬
ское  управление  контролировалось  вечем  —  народным  собранием  всех
свободных  взрослых  мужчин.  Но  слабость  этого  первого  Русского  го¬
сударства  после  смерти  Ярослава  Мудрого  становилась  все  более  оче¬
видной,  поскольку  этот  князь  в  своем  завещании  ввел  систему  лествич-
ного  восхождения  (по  В.  О.  Ключевскому)  [Kochan  L.,  Abraham  R.  1985.
Р.  18—20].  Переосмысленная  концепция  В.  О.  Ключевского  и  неокан¬
тианская  теория  «идеальных  типов»  ясно  прослеживается  в  мнении  о
существовании  в  Киевском  государстве  «вида  капитализма»,  а  во  Вла¬
димирском  княжестве  —  «возникавшего  полу-феодализма».  Согласно
другому  мнению,  исходившему  из  позитивистской  методологии  по¬
знания,  систему  киевского  управления  вряд  ли  можно  назвать  госу¬
дарством  [Kaiser  D.  Н.  1980.  Р.  306],  а  основное  содержание  социально-
экономического  и  политического  процесса  в  X—XII  вв.  составило  по¬
степенное  ослабление  различий  между  племенами.
 Сложность  научного  анализа  общественного  строя  Руси  до  XIII  в.
приводила  исследователей  не  только  к  упрощенным  схемам  прошлых
времен,  к  отрицанию  государства  на  Руси  в  этот  период,  но  и  к  возвра¬
щению  к  описательности  исторических  событий.  С.  Франклин  и  Д.  Ше¬
пард,  по  их  словам,  не  отвергая  специальную  терминологию,  «предпо¬
читали  не  втискивать  русов  в  какую-то  жесткую  концептуальную  мо¬
дель,  взятую  извне».  Они  вернулись  к  политической  истории  Руси  как
истории  княжеского  рода.  По  их  мнению,  в  XI  в.  «существовало  неко¬
торого  рода  единство  (или  единство  родственников),  которое  в  тече¬
ние  XII  столетия  распалось  на  относительное  множество».  «Тяготение
династии  к  единству,  сотрудничеству,  централизации,  конечно,  было  в
XI  в.  ничуть  не  сильнее,  чем  в  XII  и  XIII  вв.,  —  продолжают  авторы.  —
Просто  в  то  время  в  семье  было  меньше  членов,  которые  “сидели”  в
весьма  немногочисленных  городах  и  существовали  за  счет  гораздо  ме-
 31

нее  густой  сети  торговых  путей,  а  их  понятия  о  законности  власти
династии  разделяло  меньшее  число  населения».  Такой  исследователь¬
ский  подход  привел  С.  Франклина  и  Д.  Шепарда  к  выводу:  «В  течение
XII  в.  политическая  история  усложняется  до  полной  невразумительно¬
сти  <...>».  Эту  «полную  невразумительность»  они  объясняют  не  дезин¬
теграцией  Руси,  как  их  предшественники,  а  интеграцией.  Завершают
они  свой  труд  конечным  выводом,  близким  к  направлению  Д.  Кайзе¬
ра:  «Пользуясь  нашим  словарем,  мы  можем  сказать,  что  «государства»
не  существовало,  но,  возможно,  были  начатки  нации»  |  Франклин  С.,
Шепард  Д.  2000.  С.  526-528].
 Новое  поколение  историков  средневековья,  уже  не  удовлетворяясь
позитивистской  методологией,  определяло  новые  пути  исследований
посредством  методов  исторической  антропологии  [историографию  и
основные  исследовательские  проблемы  в  новейших  исследованиях  см.:
История  ментальностей.  Историческая  антропология.  1996;  Белик  А.  А.
1998;  2000;  Кром  М.  М.  2000].  Но  исследовательские  возможности  ис¬
торической  антропологии  в  своих  крайних  формах  также  проявляли
свою  ограниченность.  Обобщая  опыт  собственный  и  своего  поколе¬
ния,  один  из  ведущих  медиевистов  нашего  времени  Жак  Ле  Гофф  (в
соавторстве  с  Ж.-К.  Шмиттом)  недавно  писал:  «Позитивистская  исто¬
рия,  как  известно,  искала  “факты”.  Так  как  она  поставила  себе  целью
последовательно  выстраивать  факты,  чтобы  оценивать  изменения  во
времени  от  одного  факта  к  другому,  ее  концепция  заключается  в  дли¬
тельности  и  в  изменении.  Одно  из  благодеяний  междисциплинарнос¬
ти  станет,  если  она  приведет  медиевистов  к  тому,  что  они  разделаются
с  этой  манерой  думать  и  познавать,  чтобы  думать  в  понятиях  отноше¬
ний  и  структур,  что  свойственно  лингвистике,  а  также  структурной
антропологии»  [Le  Goff  /.,  Schmitt  J.-С.  1996.  Р.  13].  Себя  Ле  Гофф
отнес  «к  поколению  историков,  отмеченных  печатью  проблематики
“долговременности”  (longue  duree)».  Но  происхождение  такого  иссле¬
довательского  направления  он  объяснил,  в  противоположность  пози¬
тивистскому  выстраиванию  «фактов»,  «влиянием  трех  источников:
марксизма,  и  первоначального  и  модернизированного,  Фернана  Бро¬
деля  и  этнологии».  Концепцию  «долговременности»  Ле  Гофф  распро¬
странил  на  периодизацию  истории  средних  веков,  которые  он  назвал
«долгое  Средневековье»  и  отнес  к  периоду  со  II—III  вв.  до  промыш¬
ленного  переворота  в  XIX  в.  [Ле  Гофф  Ж.  2000.  С.  7—9].  Такой  подход
позволил  ему  рассматривать  Средневековье  как  историю  средневеко¬
вой  цивилизации  не  только  в  единстве  материальных,  социальных,
политических  структур  на  основе  нарративных,  юридических,  архео¬
логических  и  лингвистических  источников,  но  также  повседневных
привычек,  верований,  особенностей  поведения  и  ментальности.  Но¬
вый,  дополнительный,  объект  изучения  средневекового  общества,  ко¬
торый  ранее  лишь  изредка  попадал  в  поле  зрения  исследователей,  по¬
лучил  название  «другое  Средневековье»  [Ле  Гофф  Ж.  1992;  2000].
 32

Такой  подход  открывал  новые  возможности  для  анализа  историчес¬
кого  процесса  как  исследования  ментальности  в  истории  интеллекту¬
альной,  сельской  и  городской,  королевской  власти  и  маргинальных
групп.  В  то  же  время  Ле  Гофф  и  Ж.-К.  Шмитт  подчеркивают,  что
это  —  только  один  из  инструментов  прочтения  истории  историками.
Они  предупреждают  против  «подкладывания»  ментальностей  «под  раз¬
ными  соусами»  при  определении  причин  всех  проблем,  а  также  против
попыток  заменить  таким  образом  «экономический  детерминизм»  [Le
Goff  J.,  Schmitt  J.-C.  1996.  P.  14—25],  как  они  назвали  определяющее
значение  экономического  фактора.
 Новый  исследовательский  подход  привлек  многочисленных  иссле¬
дователей  к  анализу  проблем,  ранее  лишь  затрагивавшихся  медиевис¬
тами  или  вообще  не  изученным:  время  и  пространство,  святость  и  па¬
мять,  семья  и  секс,  положение  женщины  и  ребенка,  социальная  зна¬
чимость  возраста  и  многое  другое.  Ведущий  теоретический  журнал
французских  историков  «Анналы»  сосредоточился  на  обсуждении  этих
вопросов,  отказавшись  от  анализа  экономических,  социальных  и  по¬
литических  проблем  средневековья  [историографический  анализ  и  кри¬
тические  обзоры  см.:  Гуревич  Л.  Я.  1993;  Споры  о  главном:  Дискуссии
о  настоящем  и  будущем  исторической  науки  вокруг  французской  шко¬
лы  «Анналов».  1993].  Но  предупреждение  Ле  Гоффа  и  Шмитта  об  опас¬
ности  подмены  многомерной  истории  средневековья  историей  мен¬
тальностей  без  определяющего  значения  экономических  и  социальных
факторов,  кажется,  не  было  услышано.
 Причин  этого  явления  много,  и  их  специальный  анализ  не  являет¬
ся  темой  нашего  исследования.  Ранее  мы  уже  отметили,  видимо,  ос¬
новную  из  них.  Предшествующие  теории  исходили  из  абсолютизации
одного  или  нескольких  установленных  факторов  исторического  про¬
цесса.  Эти  факторы  соотносились  с  определенными  явлениями  исто¬
рического  процесса,  тогда  как  другие  явления  уже  целенаправленно
подбирались  и  интерпретировались,  а  многочисленные  иные  факты
не  учитывались,  поскольку  не  совмещались  с  предлагаемыми  теори¬
ями.  Поэтому  последние  оказывались  уязвимыми  для  критики,  а  им
противопоставлялись  другие  факты.  В  советский  период  эта  слож¬
ность  исследовательского  процесса  оказалась  усугубленной  сильней¬
шим  идеологизированным  воздействием  целенаправленных  парадигм,
исходивших  из  политической  теории,  догматических  марксистских,
сталинистских,  а  в  постсталинский  период  позитивистских,  неокан¬
тианских  по  содержанию  исторических  концепций.  Вследствие  этого
научный  анализ  оказался  в  научно  не  обоснованных  дискурсах:  жес¬
ткая  последовательность  родоплеменных,  рабовладельческих  и  фео¬
дальных  общественных  отношений  как  свидетельство  исторического
прогресса,  содержание  категорий  рабство,  феодализм  и  т.  д.  Поэтому
понятно  протестное  содержание  отказа  от  них  и  теорий,  с  ними  свя¬
занных.  Такой  отказ  имел  следствием  противопоставление  им  других
 2  Зак.  4508
 33

односторонних  теорий  или  возвращение  к  описателыюсти  событий  с
эвристическим  перебором  возможных  причинно-следственных  свя¬
зей.  Но  история  оказалась  в  дикурсе,  противоположном  другим  на¬
укам,  гуманитарным  и  естественным,  в  которых  определяющее  зна¬
чение  приобрел  системно-структурный  метод,  создающий  объектив¬
ные  условия  для  мобилизации  всех  научных  фактов,  для  создания  на
их  основе  теоретических  обобщений,  раскрывающих  их  содержание
(особенно  значительны  достижения  в  новейшее  время  лингвистики  и
социологии  в  гуманитарных  дисциплинах,  физики  и  генетики  —  в
естественных).
 Рассмотренные  ранее  научные  и  вненаучные  факторы  прямо  воз¬
действовали  на  новейшие  направления  в  изучении  социального  строя
средневекового  общества.  Ж.  Дюби  сохранил  традиционное  позитивист¬
ское  представление  о  феодализме  как  системе  землевладения,  вассаль¬
ных  отношениях  и  слабости  королевской  власти.  Особое  значение  при¬
давалось  при  таком  понимании  «феодализма»  реформе  Карла  Мартел¬
ла  и  практике  Каролингов  наделения  земельными  владениями  за  вас¬
сальную  службу.  В  то  же  время  Дюби  отметил  в  X—XI  вв.  экономичес¬
кий  рост  во  Франции,  новые  формы  юридических  институтов.  Эти  и
другие  наблюдения,  включавшие  также  давнюю  теорию  насилия,  ста¬
ли  началом  разработки  многочисленными  авторами  исследовательско¬
го  направления  теории  «феодальной  революции»  или  «феодальной
мутации»  [обстоятельный  историографический  анализ  см.:  Бессмерт¬
ный  Ю.  Л.  1984;  Решин  А.  И.  2001;  Щеглов  А.  Д.  2001].  Но  такие  содер¬
жательно  ограниченные  основания  без  учета  неземельных  фьефов  и
последующей  эволюции  феодальных  отношений,  основанных  на  зе¬
мельных  феодах,  поставили  их  сторонников  в  положение  русского  ис-
торика-марксиста  Н.  А.  Рожкова,  который  в  послереволюционной  Рос¬
сии  времени  Гражданской  войны  выделил  в  историческом  процессе
период  «феодальной  революции»  на  Руси  X—XII  вв.  Общее  у  этих  столь
разных  историков  было  то,  что  они,  увидев  знакомые  по  теории  и  ог¬
раниченные  по  содержанию  «признаки  феодализма»  в  развитом  сред¬
невековом  обществе,  приходили  к  мнению  о  «феодальной  революции»
как  процессе  его  быстрого  становления,  но  без  его  предшествующего
эволюционного  развития  |Рожков  Я.  1919].
 В  новейшей  российской  исторической  науке  происходят  те  же  про¬
цессы,  воздействующие  на  изучение  проблемы  «князь  и  княжеская
власть»  в  домонгольской  Руси.  А.  Я.  Гуревич,  следуя  принципам  фран¬
цузской  школы  культурной  антропологии,  изучал  категории  средневе¬
ковой  культуры,  относившиеся  к  жизни  материальной  и  духовной  [Гу¬
ревич  А.  Я.  1972;  1981;  1999.  Т.  1,  2].  В  продолжение  этого  подхода
начали  изучаться  категории  русской  средневековой  культуры,  «прав¬
да»  и  «вера»,  «власть»  и  «собственность»  и  т.  д.  Поведение  средневеко¬
вого  человека,  его  представления  о  себе,  о  людях  и  окружающем  мире
становятся  источником  новой  исторической  информации  [/Органов  А.  Л.
 34

1998;  Данилевский  И.  Н.  1999].  Но  в  данной  связи  особо  остро  встает
вопрос  об  объективности  исследовательских  критериев,  об  эволюции
средневековых  категорий  культуры  в  их  прямых  и  обратных  связях  с
экономической  и  социальной  действительностью,  о  степени  достовер¬
ности  используемой  в  таких  разысканиях  информации.  Без  их  посто¬
янного  комплексного  учета  культурологические  наблюдения  лишают¬
ся  своей  научной  доказательности.  Другой  подход  был  предложен
В.  Я.  Петрухиным.  Он  последовательно  использует  памятники  мате¬
риальной  и  духовной  культуры  как  исторический  источник,  что  позво¬
лило  ему  создать  новый  синтезный  вид  этнокультурного  анализа  и  из¬
ложения  истории  Древней  Руси.  Такой  подход  содержит  дополнитель¬
ные  возможности  в  анализе  начальных  этапов  становления  княжеской
власти  на  Руси,  раскрывает  некоторые  ее  реалии  [Петрухин  В.  Я.  1995;
2000.  С.  13—410].  Впрочем,  культурологический  подход  используется
и  для  нивелирования  общественного  положения  князя  в  древнерус¬
ском  социуме.  В  таком  подходе  конкретный  анализ  взаимодействия
княжеской  власти  и  разных  социальных  групп  заменен  утверждением
их  сплочения  «на  единой  духовной  основе  христианства»,  при  этом
многочисленные  и  многообразные  по  происхождению  и  содержанию
письменные  исторические  источники  с  противоположной  информа¬
цией  нс  учитываются  [такой  подход  см.:  Даркевин  В.  /7.,  Борисевич  Г.  В.
1995.  С.  47-49].
 Культурологическим  подходам,  сосредоточенным  на  частном,  осо¬
бенном,  а  иногда  и  единичном,  не  нужны  аналитические  возможности
концепции  феодальных  отношений.  Поэтому  закономерен  отказ  ис¬
следователей  данного  направления  от  изучения  их  генезиса  и  развития
на  Руси  X—XIII  вв.  А.  Я.  Гуревич  отказался  от  своих  конструктивных
наблюдений  над  генетическими  процессами  раннего  средневековья  и
ныне  характеризует  феодальные  институты  как  юридические.  Как  он
теперь  пишет,  «обычно-правовая  традиция»  германцев  «вступила  во
взаимодействие  с  позднеримскими  институтами».  Отсюда  закономер¬
но  его  возвращение  к  мнению,  свойственному  русским  историкам  раз¬
ных  направлений  второй  трети  —  конца  XIX  в.,  а  также  XX  —  начала
XXI  столетия:  «<...>  феодализм  остается  феноменом,  характерным  для
средневекового  Запада  и  чуждым  природе  тех  отношений  власти  и  соб¬
ственности,  которые  сложились  на  Руси»  [Гуревич  А.  Я.  2000.  С.  298].
 Таким  образом,  историографический  анализ  показывает,  что  про¬
блема  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси  VI  —  первой  трети  XIII  в.»
постоянно  находилась  в  поле  зрения  исследователей  в  течение  трех
столетий.  Она  включалась  в  разные  концепционпые  системы,  которые
оказывали  на  ее  решение  определяющее  воздействие.  Только  в  ред¬
чайших  случаях  она  становилась  темой  специального  научного  изуче¬
ния.  В  этих  концепциях  князь  являлся  творцом  и  основным  содержа¬
нием  исторического  процесса  на  Руси  XI  —  первой  трети  XIII  в.,  то
ограниченным  только  военными  и  судебными  функциями  членом  об¬
 35

щинного,  общинно-вечевого  или  земско-вечевого  строя,  то  главой  го¬
сударства,  выражающего  волю  правящего  класса  феодалов  или  рабо¬
владельцев,  или,  напротив,  равный  среди  равных  в  социуме  без  клас¬
сов,  сословий  и  без  государства  или  с  городами-государствами,  «сход¬
ными»  с  древнегреческими  полисами.  Такие  определения  не  позволя¬
ют  установить  объективные  критерии  в  конкретной  периодизации  ис¬
торического  процесса  на  Руси.  Отсюда  выделение  в  устанавливаемом
исследователями  одном  периоде  «Древней  Руси»  или  «Киевской  Руси»
основных  этапов,  характеризуемых  по  одному  из  явлений,  подчас  вто¬
ричному,  как  основному,  а  то  и  противопоставление  Руси  Древней
Руси  средневековой,  из  чего  можно  заключить,  что,  по  мнению  иссле¬
дователя,  Древняя  Русь  средневековой  не  была  [см.:  Юрганов  А.  Л.
1998].
 Все  исследовательские  направления  в  разной  мере  накопили  при
анализе  общественного  положения  князя  и  функций  княжеской  влас¬
ти  на  Руси  VI  —  первой  трети  XIII  в.  положительный  и  отрицательный
опыт  в  их  соотнесении  с  государством  как  высшим  институтом  управ¬
ления  и  регулирования  социальных  и  правовых  отношений,  с  органа¬
ми  местного  самоуправления.  Значительные  пласты  исторической  ин¬
формации  для  анализа  данной  проблемы  содержит  также  изучение  эт-
ногенетических  процессов  индоевропейцев,  исторического  развития
славян  и  других  индоевропейских  народов  Европы,  как  показали  ис¬
следования  уже  Н.  П.  Павлова-Сильванского  и  А.  Е.  Преснякова.  Но  и
в  этих  подходах  идеологизированные  позиции,  абсолютизация  огра¬
ниченных  в  исследовательских  возможностях  теорий  исключают  из
научного  анализа  не  соответствующие  им  слои  исторической  инфор¬
мации,  а  из  научного  обращения  —  обширные  комплексы  уже  накоп¬
ленных  наблюдений.  В  новейшей  литературе  закономерен  отказ  от
обедняющих  исследовательские  возможности  ограниченных  представ¬
лений  о  феодальных  общественных  отношениях  в  интерпретации  по¬
зднего  позитивизма,  догматического  марксизма  и  сталинизма.  Но  в
равной  мере  обедняющей  исследовательские  возможности  оказывает¬
ся  и  противоположная  крайность  —  отказ  от  понятия  «феодализм»  при
анализе  средневекового  общественного  строя.  Показателен  в  данной
связи  новейший  русский  перевод  названия  книги  Ж.  Дюби  «Les  trois
ordresourimaginairedufeodalisme»:  «Трехчастная  модель,  или  представ¬
ления  средневекового  общества  о  себе  самом»  [Дюби  Ж.  2000].  В  новом
русском  названии  отсутствуют  и  «сословия»,  и  «феодализм»,  которые
присутствуют  в  ее  французском  титуле,  что  ведет  к  несоответствию
такого  идеологизированного  перевода  замыслу  автора  книги.  Изуче¬
ние  средневекового  общества  должно  оставаться  аналитическим,  с  на¬
учно  обоснованными  определениями  используемых  понятий,  в  том
числе  категорий  рабовладение  и  феодализм.  Но  их  употребление  долж¬
но  учитывать  весь  предшествующий  исследовательский  опыт.
 По  нашему  мнению,  следует  отказаться  как  от  старых,  так  и  новых
 36

априорных  посылок  в  изучении  экономического,  общественно-поли¬
тического  и  идеологического  положения  князя  и  княжеской  власти  в
системе  общественных  отношений  на  Руси  до  первой  трети  XIII  в.  К
старым  идеологемам  относятся  представления  о  рабах  и  рабовладель¬
цах  как  начальной  стадии  сословного  или  классового  деления,  о  раб¬
стве,  определяемом  через  юридические  признаки  и  тяжелые  формы
эксплуатации,  о  феодализме  как  стадии  социального  развития,  кото¬
рая  появляется  в  результате  разложения  рабовладельческих  отноше¬
ний,  о  феодализме,  понимаемом  через  «признаки»  (крупное  вотчин¬
ное  землевладение,  условное  землевладение,  крепостничество,  юри¬
дические  институты  и  т.  д.).  К  новым  идеологемам  относятся  абсолю¬
тизация  культурной  антропологии,  особенностей  национального  раз¬
вития,  изучение  «другого  средневековья»  без  учета  взаимодействия  от¬
носимых  к  нему  элементов  культуры  с  основными  средневековыми  эко¬
номическими,  общественно-политическими  структурами  и  социальны¬
ми  связями.
 Весь  предшествующий  исследовательский  опыт  позволяет  по-но¬
вому  поставить  проблему  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси  VI  —  пер¬
вой  трети  XIII  вв.»:  системно  проследить  процесс  становления  этих
институтов  в  родоплеменном  обществе,  их  последующее  развитие  у
восточных  славян  и  на  Руси  во  всех  проявлениях  экономических,  со¬
циальных,  политических,  этнокультурных  связей,  коллективной  соци¬
альной  и  индивидуальной  психологии,  для  определения  объективного
и  субъективного  факторов  в  истории  княжеской  власти  на  Руси,  равно
как  и  государства  в  целом.  При  анализе  общественного  положения
князя,  природы  и  функций  княжеской  власти  важно  определить  их
постоянные  и  переменные  категории,  объективные  и  субъективные
факторы.  Значимость  этих  научных  проблем  тем  более  велика,  что  от
таких  субъективных  факторов  как  мера  политического  и  военного  та¬
ланта  князя,  времени  его  смерти  или  династических  обстоятельств  во
многом  зависели  судьбы  народа  и  государства,  жизни  тысяч  людей.
 Определяющее  значение  при  решении  этой  сложной  задачи  приоб¬
ретают  комплексный  анализ  всех  видов  нарративных,  юридических,
археологических,  лингвистических  источников,  памятников  архитек¬
туры  и  изобразительного  искусства,  использование  всех  этих  материа¬
лов  с  учетом  их  источниковедческого  анализа.  В  равной  мере  определя¬
ющее  значение  имеют  методы  исследования.  Вместо  широко  распрост¬
раненного  частичного  анализа  проблемы  с  распространением  сделан¬
ных  наблюдений  на  все  ее  решение  необходим  системно-структурный
анализ  общества  с  определением  всех  видов  экономических,  социальных,
политических,  культурных  и  поведенческих  связей  в  нем  князя.  Другая
составная  часть  этого  метода  —  диахронный  анализ  эволюции  инсти¬
тутов  князя  и  княжеской  власти  в  составе  всей  социальной  системы  в
целом  в  процессе  ее  развития  от  племени  к  государству  и  на  всех  эта¬
пах  государственного  развития  Руси  до  первой  трети  XIII  в.
 37

Абсолютизация  научных  схем  имеет  следствием  абстрагирование
исследовательских  теорий  общественного  строя  Руси  от  многозначной
в  конкретном  выражении  исторической  эволюции  народа  и  страны  в
постоянном  внутреннем  развитии,  в  политической  и  княжеской  дина¬
стической  истории,  в  многообразных  внешних  торговых,  военно-по¬
литических  и  династических  связях  с  другими  государствами,  ближни¬
ми  и  дальними,  в  коллективных  и  индивидуальных  формах  сознания  и
самосознания,  в  многообразных  памятниках  материальной  и  духовной
культуры.  Поэтому  в  данной  работе  в  равной  мере  придается  значение
анализу  общественного  положения  князя,  структуре  и  сущности  кня¬
жеской  власти  во  всех  их  экономических,  социальных,  административ¬
ных,  политических,  идеологических  и  конфессиональных  проявлениях,
а  также  контексту  экономических,  социальных,  политических,  идеоло¬
гических  процессов,  общественно-политической  истории  Руси.  Этот
контекст  позволяет  выявить  содержание  и  значение  постоянных  и  пере¬
менных  величин  в  общественном  положении  князя,  в  природе  и  функ¬
циях  княжеской  власти,  выявить  роль  субъективного  фактора  на  протя¬
жении  длительного  периода  русской  истории  по  первую  треть  XIII  в.
 Особое  значение  имеет  постоянный  историографический  контекст.
Положительный  и  отрицательный  опыт  предшествующей  научной  ли¬
тературы  позволяет  рассмотреть  эволюцию  княжеской  власти  на  Руси
VI  —  первой  трети  XIII  в.  в  разные  периоды  ее  истории,  отказавшись
от  априорной  посылки  существования  единого  этапа  до  первой  трети
XIII  в.  —  «Киевской  Руси»  или  «Древней  Руси».  Институты  «князя»  и
«княжеской  власти»  системно-структурно  изучаются  в  эти  периоды,
исходя  из  их  органических  связей  с  экономической,  социальной,  по¬
литической  средой,  с  материальной  и  духовной  культурой  постоянно
развивающегося  общества.  Такой  подход  имеет  следствием  при  диа-
хронном  анализе  возвращение  к  исследовательским  сюжетам,  уже  ра¬
нее  рассматривавшимся.  Поэтому  при  анализе  определенных  тем  в
разные  исторические  периоды  использованы  внутренние  сноски  для
их  указания  в  предшествующем  и  последующем  тексте.
 Историографические  экскурсы  необходимы  для  системно-структур¬
ного  анализа  проблемы  «князь  и  княжеская  власть»  в  каждый  из  кон¬
кретных  исторических  этапов  (в  данных  разысканиях  рассматриваются
разные  направления  лишь  в  научной  литературе).
 Мы  признательны  О.  Н.  Трубачеву,  к  сожалению,  уже  ушедшему  из
жизни,  и  Н.  Н.  Казанскому,  которые  прочитали  разделы,  посвящен¬
ные  праславянскому  и  индоевропейскому  периодам,  и  высказали  цен¬
ные  замечания.
 Поставленная  в  данной  книге  научная  проблема  относится  к  одним
из  тех  вопросов,  которые  автор  этих  строк  изучает  40  лет.  Поэтому  в
ряде  случаев  приводятся  ссылки  на  ранее  опубликованные  им  резуль¬
таты  разысканий,  где  уже  выполнен  анализ  исторических  источников
и  научной  литературы,  изучен  данный  вопрос  и  получены  определен¬
 38

ные  выводы.  Их  повторение  в  предлагаемой  читателю  работе  нецеле¬
сообразно  вследствие  значительного  увеличения  се  объема.  С  другой
стороны,  автор  счел  необходимым  в  наиболее  сложных  вопросах  изу¬
чения  поставленной  в  монографии  проблемы  повторить  ранее  выпол¬
ненный  исторический  анализ  в  дискуссии  с  противоположными  мне¬
ниями,  преимущественно  в  тех  случаях,  когда  оппоненты  по  разным
причинам  его  нс  учитывают,  искажают  или  замалчивают.  К  тому  же,
тиражи  опубликованных  работ  невелики  и  они  не  всегда  попадают  в
научные  библиотеки.  В  связи  с  их  плохим  комплектованием  после
1990  г.  ряд  опубликованных  зарубежных  исследований  оказался  для
автора  недоступным.  Научные  труды  учтены  в  нашей  работе  до  2001
года.

Глава  I.  Генетические  истоки  княжеской  власти
в  индоевропейский  период
 К  началу  XXI  столетия  индоевропеистика  накопила  значительные
материалы,  которые  являются  ценным  историческим  источником  для
изучения  древнейших  процессов  этнокультурного  и  социального  раз¬
вития  индоевропейских  народов,  сохранившихся  позднее,  в  частно¬
сти,  у  славян  [  Топоров  В.  Н.  1990.  С.  182—186;  см.  там  же  значительную
литературу  и  указание  основных  исследований  и  периодических  изда¬
ний  поданной  проблеме].  Впрочем,  их  использование  в  изучении  про¬
цесса  становления  средневекового  русского  общества  пока  минималь¬
но.  Причин  этому  несколько,  и  все  они  закономерны.
 На  протяжении  почти  трех  столетий  изучения  средневековой  рус¬
ской  истории  историки  стремились  исследовать  прежде  всего  те  факты
и  процессы,  информация  о  которых  содержится  в  письменных  источ¬
никах.  Поэтому  многочисленные  ученые  начинали  историю  Руси  с  IX  в.,
иногда  с  862  г.  —  года  «призвания»  варягов  (см.  далее,  с.  106—120).
Историки,  стремившиеся  проследить  генетические  процессы  станов¬
ления  Руси,  начинали  русскую  историю  с  VI  в.  —  времени  расселения
славян  на  обширных  пространствах  Центральной,  Юго-Восточной  и
Восточной  Европы.  В  таком  историческом  контексте  становились  яс¬
нее  процессы  не  только  восточнославянского  этногенеза,  но  также
общее  и  особенное  в  становлении  Русского  государства  в  его  сравни¬
тельно-историческом  комплексном  анализе  в  связи  со  становлением  и
развитием  других  славянских  в  этнической  основе  государств,  разуме¬
ется,  при  участии  других  этносов,  если  это  имело  место  в  этно-поли-
тических  и  социальных  процессах  [анализ  данных  историографичес¬
ких  и  исторических  процессов  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а;  1997].  Отече¬
ственные  лингвисты  постоянно  прослеживали  генетические  связи  рус¬
ской  средневековой  лексики  с  ее  индоевропейскими  истоками  (Ф.  Ф.
Фортунатов,  И.  А.  Бодуэн  де  Куртенэ,  М.  Фасмер,  О.  Н.  Трубачев,
Вяч.  Вс.  Иванов,  В.  Н.  Топоров  и  многие  другие).  Но  они  решали
прежде  всего  лингвистические  задачи.
 Препятствовало  привлечению  значительных  материалов,  накоплен¬
ных  специалистами  по  изучению  общеиндоевропейского  периода  ин¬
доевропейских  народов  Европы,  многообразие  концепций  индоевро¬
пейской  «прародины»,  теорий  формирования  основных  групп  индоев¬
 40

ропейских  языков  и  хронологии  этого  процесса.  Дополнительным  след¬
ствием  этого  фактора  стало  то,  что  исследователь,  занявший  опреде¬
ленную  позицию  в  этих  вопросах,  становился  уязвим  для  критики  сто¬
ронников  других  концепций.  Но  при  этом  не  использовались  значи¬
тельные  пласты  научно  достоверной  информации,  содержащейся  в  эти¬
мологии  и  семантике  лексики  общеиндоевропейского  языка  (индоев¬
ропейский  или  протоиндоевропейский  праязык).
 Между  тем,  проблема  генетической  связи  восточнославянского  мира
с  индоевропейским  периодом  была  сформулирована  не  только  исто¬
риками  древнейшего  права  и  лингвистами.  В  значительном  числе  оте¬
чественных  исследований  20-х  —  начала  30-х  годов,  в  многообразии
миграционных  и  автохтонных  теорий  того  времени  [историографичес¬
кий  анализ  см.:  Гадло  А.  В.  1978.  С.  13—18]  особое  место  занимают
наблюдения  тонкого  мыслителя  и  проницательного  историка  А.  Е.
Преснякова.  Вместо  взаимоисключающей  противоположности  сторон¬
ников  этих  теорий  он  отметил  конструктивное  содержание  в  миграци¬
онных  теориях,  установление  ими  взаимодействия  культур.  Выявляе¬
мые  ими  материалы  он  характеризовал  как  «незаменимый  источник
для  изучения  истории  культуры  в  ее  этногенетических  основах».  А.  Е.
Пресняков  отметил  возможности  решения  и  другой  задачи  —  «изуче¬
ние  в  социальном  строе  раннего  средневековья  и  на  Востоке,  и  на
Западе  тех  черт  его  общественного  строя,  которые  надо  признать  “ар¬
хаизмами”,  роднящими  этот  быт  преемственно  с  предыдущим  “прото¬
историческим”  периодом».  По  его  наблюдениям,  «подходя  к  ним  с
предпосылкой  непрерывной  эволюции  быта,  можно  найти  в  них  опору
для  уяснения  основных  черт  социального  строя  более  ранних  эпох»  [Пре¬
сняков  А.  Е.  1938.  С.  258—259;  первая  публикация  этого  исследова¬
ния  —  в  1926  г.  ].
 Последовавший  в  СССР  конца  20-х  —  начала  30-х  годов  натиск
догматических  марксистских  и  особенно  сталинистских  теорий  не
позволил  развиться  этим  наметившимся  тенденциям  генетического
метода  и  цивилизационного  подхода.  Более  того,  они  были  подавле¬
ны  догматическим  формационным  методом  в  формулировке  Ф.  Эн¬
гельса  и  В.  И.  Ленина,  императивно  насаждаемым  И.  В.  Сталиным  и
идеологическим  аппаратом  сталинского  режима.  Впрочем,  при  изу¬
чении  древнерусской  религии  и  фольклора  (в  последнем  —  вне  зави¬
симости  от  принадлежности  к  мифологической  [Пропп  В.  Я.  1975;
1976]  или  исторической  [Рыбаков  Б.  А.  1963;  1981;  1987]  школе)  ана¬
лиз  их  истоков  неизменно  приводил  к  индоевропейскому  периоду.
Столь  же  закономерно  определение  индоевропейских  корней  и  при
изучении  цивилизаций  Евразии  периода  античности  и  средневековья
[Бонгард-Левин  Г.  М.у  Грантовский  Э.  А.  1983].  Таким  образом,  постав¬
ленная  в  исторической  науке  проблема  анализа  общественного  строя
средневековой  Руси  и  русской  средневековой  цивилизации  как  гене¬
тического  продолжения  социальных  структур  индоевропейского  обще¬
 41

ства  и  индоевропейской  цивилизации  па  современном  уровне  разви¬
тия  исторической  науки  до  сих  пор  не  стала  темой  специального  изу¬
чения.  Такая  постановка  проблемы  позволяет  проследить  определен¬
ные  архетипичные  процессы  и  явления.  При  последовательном  при¬
менении  системно-структурного  и  генетического  методов  их  исследо¬
вание  содержит  значительные  аналитические  возможности.
 Индоевропейцы  развились  как  этническая  общность  в  V—IV  тыс.
до  н.  э.  Вероятно,  в  IV  или  на  рубеже  IV—III  тыс.  до  н.  э.  начали
появляться  индоевропейские  диалектные  группы.  В  литературе  суще¬
ствует  множество  теорий  относительно  первоначальной  территории  их
расселения  [их  аналитический  обзор  см.:  Drews  R.  1989.  Р.  25—45].  В
новейших  исследованиях  в  соответствии  с  обстоятельно  разработан¬
ной  гипотезой  Т.  В.  Гамкрелидзе  и  Вяч.  Вс.  Иванова,  «прародина»  ин¬
доевропейцев  находилась  в  обширном  ареале  Восточной  Анатолии,
Южного  Кавказа  и  Северной  Месопотамии.  Начало  миграций  индоев¬
ропейских  племен  относится  к  IV  тыс.  В  III—II  тыс.  до  н.  э.  они  рассе¬
лились  на  Европейском  континенте  двумя  основными  направлениями  —
из  Малой  Азии  на  Балканский  полуостров,  Пелопоннес,  острова  Сре¬
диземного  моря  и  другим  путем  —  в  Южное  Поволжье  и  Северное  При¬
черноморье  на  стадии  развития  бронзового  века  с  последующим  рассе¬
лением  в  Средиземноморье  и  лесной  зоне  Европы  [Гамкрелидзе  Т.  В.,
Иванов  Вяч.  Вс.  Т.  II.  1984.  С.  863—957;  История  Европы.  Т.  I.  1988.
С.  97—110;  ср.  гипотезы  о  существовании  индоевропейских  прародин  в
Малой  Азии,  на  Балканах,  в  Центральной  Европе,  в  Восточной  Прибал¬
тике,  в  Балтийско-Понтийском  регионе  и  на  других  пространствах  Ев¬
разии:  Сафронов  В.  А.  1989;  Шилов  Ю.  А.  1995;  EIEC.  1997.  Р.  290-300;
см.  там  же  литературу  проблемы].
 В  общеиндоевропейский  период  экономика  имела  комплексный  ха¬
рактер.  У  индоевропейцев  существовало  пашенное  земледелие  и  основ¬
ные  земледельческие  орудия  —  деревянный  плуг  (рало)  [  Степанов  Ю.  С.
1995.  С.  13—14]  и  серп.  Был  и  специальный  термин,  обозначавший  па¬
хоту  —  *аг(а)-,  сохранивший  длительную  историческую  традицию  в  ев¬
ропейской  ветви  индоевропейских  народов  \PuhvelJ.  1981.  Р.  110—124].
Наряду  с  плугом  (рало)  индоевропейцами  использовалось  также  сде¬
ланное  из  одного  куска  дерева  (из  одного  сука)  легкое  пахотное  ору¬
дие  —  соху  [Степанов  Ю.  С.  1995.  С.  13—14].  Эти  орудия  тянули  упряж¬
ные  животные,  что  позволяло  индоевропейцам  приспосабливать  пахот¬
ные  работы  к  разным  почвенно-климатическим  условиям.  Из  зерновых
культур  они  выращивали  ячмень,  двузернянку,  полбу,  просо.  В  Европе
в  эпоху  бронзы  к  ним  добавляются  рожь  и  овес.  Возделывались  и  техни¬
ческие  культуры  —  лен  и  конопля.
 Органической  составной  частью  экономики  индоевропейцев  явля¬
лось  животноводство.  В  его  состав  входили  тяглые  кони  и  лошади,
которые  для  пахоты  еще  не  использовались,  ослы,  крупный  рогатый
скот  —  быки  и  коровы,  мелкий  рогатый  скот  —  овцы,  козы,  а  также
 42

свиньи,  домашние  птицы  —  курицы.  Все  эти  виды  домашних  живот¬
ных  вследствие  их  большой  значимости  в  жизни  индоевропейцев  ста¬
новились  ритуальными  |Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.
С.  544—588,  593—598,  655—662,  687—694].  Постоянное  существенное
значение  имели  сельские  промыслы  —  пчеловодство  и  охота,  при  этом
волки,  медведи,  рыси,  олени,  дикие  быки-«туры»,  дикие  кабаны,  львы
приобретали  культовое,  табуированное  значение.  Еда  потреблялась
сырая  и  приготовленная  на  огне  с  использованием  соли  и  масел,  как
животных,  так  и  растительных  [Polome  Е.  С.  1982.  Р.  156—161,  163—
 164;  Гамкрелидзе  Г.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.  492—525,  602—
611,  697—704;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Женщины  занимались  ткачеством,  шили  одежду.  Индоевропейская
лексика  III—II  тыс.  до  н.  э.  позволяет  установить  существование  плот¬
ницкого  ремесла,  гончарного  дела,  металлургии  с  производством  меди
и  бронзы,  кузнечного  дела.  Из  металлов  использовались  также  серебро
и  золото,  прежде  всего  для  украшений.  В  качестве  средств  передвиже¬
ния  использовался  колесный  и  водный  (лодки)  транспорт,  что  позво¬
ляло  переселяться  во  всех  направлениях  [Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.
Вс.  1984.  Т.  II.  С.  704-738;  История  Европы.  1988.  Т.  I.  С.  97-110].
Впрочем,  верховой  езды  у  древних  индоевропейцев  еще  не  было  [Бен-
венист  Э.  1995.  С.  191].
 Основу  социальной  структуры  индоевропейцев  III—II  тыс.  до  н.  э.
составляли  ‘племя’  и  ‘род’  как  совокупности  людей,  связанных  родствен¬
ными  отношениями  [Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.
748—749;  EIEC.  1997.  Р.  531—532].  Несмотря  на  процесс  переселения,
индоевропейцы  были  оседлым  этносом.  Они  жили  тогда  в  поселениях,
укрепленных  и  неукрепленных.  Поселение  представляло  собой  объеди¬
нение  домов,  где  жили  члены  рода  —  объединения  нескольких  семей,
селение  (*woik-  ;  лат.  vicus  —  ‘село,  селение’,  д.-греч.  оТкос  —  ‘дом,  се¬
мья,  род’,  авест.  vis-,  в  санскрите  —  ‘общность’,  ‘народ’,  в  иран.  ‘род’,  в
котором  объединено  несколько  семей,  др.-рус.  вьсь).  Поселение  могло
обноситься  для  защиты  ‘оградой’.  Но  на  горе  возводились  также  ‘крепо¬
сти’,  ‘укрепленные  города’.  Понятие  ‘дом’  (*dom)  имело  значение  ‘дом’,
‘семья’,  ‘домашнее  хозяйство’,  ‘иуклеарная  семья’.  Дома  представляли
собой  жилища,  объединяющие  людей  по  определенным  семейным  и
социальным  признакам,  с  ‘главой  дома’  и  со  ‘служителями’.  Это  была
патрилокальная,  экзогамная  большая  семья,  которая  осуществляла  пра¬
во  кровной  мести  [Polome  Е.  С.  1982.  Р.  161;  Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов
Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.  741—746,  809—810;  История  Европы.  1998.  Т.  1.  С.
100-103;  Buti  G.  1987.  Р.  9-20;  Бенвенист  Э.  1995.  С.  196-205;  EIEC.
1997.  Р.  192-193,  281].
 Лексика  индоевропейцев  того  периода  содержала  понятия  ‘имуще¬
ства’,  ‘собственности’,  то  есть  основных  категорий  коллективного  или
индивидуального  владения  имуществом.  О  движении  собственности  в
этом  обществе  равных  в  правах  взрослых  членов  племени  свидетель¬
 43

ствуют  понятия  ‘купли’  —  ‘продажи’  (‘покупать’,  ‘продавать’,  ‘цена’,
‘торговая  стоимость’),  ‘обездоленный’,  ‘лишенный  имущества’  —  пос¬
ледние  два  со  значениями:  1)  ‘сирота’,  ‘ребенок,  лишенный  родителей
и  имущества,  наследства’,  2)  ‘слуга’,  ‘раб’,  ‘работа’  [Гамкрелидзе  Т.  В.,
Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.  746—748].
 У  древних  индоевропейцев  сложилось  противопоставление  ‘свобод¬
ный  человек’  (*eleutero)  —  ‘раб’  (*doero).  Понятия  ‘свободный  человек’
(лат.  liber,  греч.  е^е\)0еро<;  ,  ст.-слав,  ljudi  ‘народ’,  liudije  ‘люди’,  д.-в.-н.
liut,  др.-англ.  leod,  совр.  нем.  Leute  —  ‘люди’,  герм,  leod  —  ‘народ’),
‘свобода’,  как  отметил  Э.  Бенвенист,  формируются  на  основе  социа¬
лизированного  понятия  ‘роста’  как  «роста  определенной  социальной
категории  людей,  развития  определенного  коллектива»,  то  есть  сво¬
бодные  —  это  люди,  относящиеся  к  данному  народу,  рожденные  в  нем,
с  правом  наследования  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  213;  EIEC.  1997.  Р.  416—
417].
 Социальный  антипод  свободного  —  раб.  У  индоевропейцев  рабы
как  социальная  категория  появлялись,  вероятно,  двумя  путями,  что
отразилось  в  лексике  индоевропейских  языков.  Один  путь  образова¬
ния  понятия  —  плен:  ‘чужой’,  ‘враг,  взятый  в  плен  на  войне’,  ‘плен¬
ник’  или  чужеземцы,  относящиеся  к  другому  народу,  название  которо¬
го  стало  синонимом  ‘раба’  [Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.
Т.  II.  С.  477;  Бенвенист  Э.  1995.  С.  233—236].  Другой  путь  появления
рабской  зависимости  отразился  в  социальной  терминологии  через  ука¬
зание  лишения  семейных  связей  и  имущества.  Поэтому  и.-е.  *orb[h]o
‘обездоленный’,  ‘лишенный  имущества,  наследства’  в  тех  же  и  других
диалектах  —  ‘слуга’,  ‘раб’,  ‘работник,  находящийся  в  услужении’:  гот.
arbaits  ‘нужда’,  ‘работа’,  ‘труд’,  др.-в.-нем.  arabeit  ‘работа’  (нем.  Arbeit),
ст.-слав,  rabota  ‘неволя’,  ‘подневольный  труд’,  др.-рус.  ‘робота’  ‘рабо¬
та’,  ‘рабство’,  ‘неволя’.  Но  это  рабство  было  мягким,  патриархальным
[Ленцман  Я.  А.  1963].  Значения  ‘сирота’,  ‘обездоленный’  развивались  в
дополнительный  смысловой  ряд  —  ‘находящийся  в  услужении’,  ‘не¬
вольник’,  что  было  связано  как  с  бесправным  положением  сирот,  так  и
взятых  в  плен  женщин  и  детей,  когда  мужчин-пленных  убивали  [Гам¬
крелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.  479,  747-748].
 Впрочем,  надо  особо  отметить,  что  рабство  было  патриархальным,
архаичным,  свойственным  племенному  строю,  то  есть  рабы  подверга¬
лись  мягким  формам  эксплуатации,  они  наделялись  орудиями  труда  и
были  включены  в  состав  большой  патриархальной  семьи  —  фамилии.
 Социальная  лексика  свидетельствует,  что  первобытное  имуществен¬
ное  равенство  членов  племени  каменного  века,  энеолита  и  ранней  бронзы
уже  прошли.  Люди,  которых  боги  лишали  ‘добра’,  ‘имущества’,  называ¬
лись  в  соответствии  со  словообразовательными  моделями:  ‘у-бог’  —  ‘ни¬
щий’,  ‘убогий’,  ‘не-бог’  —  ‘нищий’,  ‘оставленный  богами’.  В  связи  с
возникновением  родового  или  индивидуального  владения,  имуществен¬
ного  неравенства  у  древних  индоевропейцев  появилось  воровство  с
 44

соответствующими  понятиями:  ‘воровать’,  ‘утаивать’,  ‘воровство’,  ‘вор’.
Существовало  также  понятие  ‘возмещение’  (‘компенсация’)  с  одним
из  значений  ‘долг’  (*dhlgh-)  [EIEC.  1997.  Р.  116].
 Поэтому,  по  нашему  мнению,  обоснован  вывод,  согласно  которому
в  древнем  индоевропейском  обществе  были  люди,  обладавшие  ‘богат¬
ством’  и  занимавшиеся  ‘торговлей’,  а  также  ‘лишенные  имущества’,
‘обездоленные’,  ‘воры’,  что  указывает  на  имущественные  различия  |  Гам-
крелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  И.  С.  748].
 Все  свободные  взрослые  члены  племени  обладали  равными  права¬
ми.  Поэтому  наиболее  широким  социальным  понятием,  включавшим
племена  и  роды,  было  ареальное  значение  ‘народ’.  По  мнению  Э.  Бен-
вениста,  семьи  объединялись  в  *uik  ‘клан’  с  его  главой,  а  кланы  —  в
‘племя’  *gen-  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  196—210;  см.  историографию  изу¬
чения  этой  проблемы:  EIEC.  1997.  Р.  530—532].  Но  у  древних  индоев¬
ропейцев  появились  обозначения  ‘предводитель  племени’,  ‘властелин’,
‘царь’,  восходившие  к  корневой  основе  *gen-  ‘рождать’,  ‘производить’
 [Бенвенист  Э.  1995.  С.  291].  По  наблюдениям  лингвистов,  в  процессе
исторического  развития  балто-славянские  языки  утратили  слова,  про¬
изводные  от  корня  *ken-  в  отличие  от  германских  (общегерманское
*kuningaz).  Поэтому  праслав.  *kbnedzb  явилось  заимствованием  из  гер¬
манских  языков.
 Существовало  у  древних  индоевропейцев  также  название  ‘предво¬
дителя’,  ‘царя’  от  основы  *гек-  в  значении  ‘направлять’,  ‘выправлять’,
‘выравнивать’  (лат.  rex,  regina,  др.-в.-н.  rihhi  ‘царство’,  ‘государство’,
нем.  Reich)  с  реконструкцией  образа  ‘священного  царя’  [Бенвенист  Э.
1995.  С.  249—253].  В  кельтском  и  германо-балто-славянском  диалек¬
тах  образовались  в  том  же  значении  ‘царь’  слова  с  основой  на  *d[h]:
гот.  waldan  ‘управлять’,  др.-в.-н.  waltan  ‘править’,  ст.-слав,  vlado  ‘гос¬
подствую’,  ‘владею’  [Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  Т.  II.  1984.
С.  748—752].  Наряду  со  значением  этого  слова  ‘быть  сильным,  пра¬
вить’  использовались  также  понятия  *tkeh-  ‘управлять’  <  *‘хранить  мир
страны’,  а  также  potietoi  ‘управлять,  быть  хозяином’  [Е1ЕС.  1997.  Р.  490].
 В  индоевропейский  период  отмечаются  почести,  которые  подчер¬
кивали  царское  достоинство.  Э.  Бенвенист  выделил  у  Гомера  понятие
уерш;  ‘честь,  почетный  дар,  почести’,  ‘дополнительная  почесть  царю
его  подданными  по  какому-либо  случаю’.  Он  решительно  возражает
против  сопоставления  этого  понятия  и  yrjpcov  ‘старик’,  при  котором
уёрсо;  определяется  как  привилегия,  связанная  с  возрастом,  как  почет,
оказываемый  старцам,  как  право,  связанное  с  возрастом,  а  не  с  соци¬
альной  ступенью  или  политической  функцией  [Бенвенист  Э.  1995.
С.  269—273].  Между  тем  такое  полное  отрицание  частичного  совпаде¬
ния  семантических  полей  слов  yfjpocq  ‘старость’  и  yepaq  ‘привилегия’,
подчеркивая  различия  их  семантики,  не  учитывает  эволюционного
развития  их  значений  —  от  возрастного  обозначения  к  привилегиям,  свя¬
занным  с  возрастом  и  к  привилегиям,  относящимся  к  социальному  поло¬
 45

жению,  а  не  возрасту.  Данная  семантическая  традиция  нашла  продол¬
жение,  в  частности,  в  латинском  языке  senex-старик,  semov-старейши¬
на,  старейший,  seimtox-член  сената,  сенатор  (и  более  поздних  роман¬
ских  языках),  в  славянских  языках  в  группе  слов  с  корнем  стар-  со
значениями  ‘старый’,  ‘старший’.  Поэтому,  по  нашему  мнению,  не¬
смотря  на  статичность  в  понимании  семантических  процессов,  наблю¬
дения  Э.  Бенвениста  раскрывают  содержание  возникновения  уже  в
индоевропейский  период  социального  выделения  царя  через  ‘честь,
почесть,  почетный  дар’,  которые  он  получал  как  старший,  но  генети¬
чески  эта  почесть  восходила  к  древнейшему  почитанию  ‘старших  по
возрасту’.
 Другой  вид  почести  в  индоевропейский  период  —  Tipf|-  достоинство
божественного  происхождения,  данное  лицу  царского  рода.  Поэтому  в
понятие  Tipri  входит  не  только  власть,  но  и  почетные  привилегии,  соот¬
ветствующие  материальные  блага  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  273—274].
 К  европейской  ветви  индоевропейцев  восходит  и  появление  знака
отличия  правителя  —  скипетр  (акгрттроу).  Первоначально  он  представ¬
лял  собой  у  греков  посох,  длинную  палку  (бори  букв,  ‘дерево’),  древко,
копье  (данное  явление  прослеживается  также  в  латинском  и  герман¬
ских  языках,  ср.  лат.  hasta).  Но  этот  знак  власти  приобретал  самостоя¬
тельное  сакральное  значение.  Поэтому  не  тот,  кто  владел  скипетром
(посохом),  делал  его  признаком  власти,  а  наличие  скипетра  (посоха)
делало  его  обладателя  правителем  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  262—263].
 Сложившееся  в  индоевропейской  древности  представление  о  сак¬
ральных  функциях  царя,  который  обеспечивал  процветание,  плодоро¬
дие,  нашло  продолжение  в  англо-саксонском  обозначении  владыки.
Англ,  lord  ‘господин’  отражает  древний  композит  hlaford,  первая  часть
которого  содержит  hlaf  ‘хлеб’  (к  этому  корню  восходит  и  русск.  хлеб,
по  мнению  Э.  Бенвениста,  видимо,  заимствование  из  готск.  hlaifs  с
теми  же  значениями;  впрочем,  это  заимствование  могло  быть  и  из
других  германских  языков  и  диалектов,  не  отраженных  для  праславян-
ского  периода  в  письменности).  Корневую  основу  для  hlaford  восста¬
навливают  hlaf-weard  ‘страж  хлебов’,  ‘господин,  обеспечивающий  про¬
питание,  кормилец’,  ‘хозяин  хлебного  каравая’,  равно  как  lady  ‘дама,
хозяйка’  в  древнеанглийском  —  hlaef-dige  ‘месящая  хлеб’,  а  люди,  под¬
чиненные  лорду,  —  ‘едоки  хлеба’  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  261].
 Индоевропейская  лексика  отразила  появление  социальных  связей,
производных  от  отношений  имущественных.  Понятия  ‘давать’  —  ‘брать’,
подразумевали  взаимность  обмена,  нерасчлененность  этих  значений  в
словах  дар,  подарок  —  ‘то,  что  дают’  и  ‘то,  что  берут’.  Отношения  обме¬
на  выражались  словами  с  корнем  *nem-  ‘давать’,  ‘наделять’  ~  ‘брать’,
*mei-(n-)-  ‘менять’,  ‘обмениваться’,  лат.  communis  —  ‘общий’,  ст.-слав,
тепа  ‘обмен’,  или  значения  ‘взаимности’  и  ‘парности’,  в  частности  др.-
инд.  Mitra  —  ‘божество  договора’,  ‘взаимного  соглашения’,  ср.  ст.  слав,
miru  ‘сообщность’,  ‘договор’.  Другая  система  социальных  связей  —  гос¬
 46

теприимство  и  угощение  между  ‘хозяином’  и  ‘гостем’,  ‘тем,  кто  прини¬
мает’  и  ‘тем,  кого  принимают’  выражалась  в  и.-е.  *g[h]ost[h]i  —  ‘хозя¬
ин’  ~  ‘гость’:  hostis  ‘чужеземец’,  hospcs,  hospitis  ‘чужестранец’,  ‘гость’,
‘оказывающий  гостеприимство’,  ‘хозяин’,  др.-в.-н.  ‘гость’,  ст.-слав,  gosti
‘гость’  \Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вяч.  Вс.  1984.  Т.  II.  С.  752—755;  см.
также:  EIEC.  1997.  Р.  184—186|.
 В  древних  индоевропейских  языках  прослеживаются  межсемейные
связи  в  виде  аталачества  (основа  *atalo,  лат.  atta  —  отец,  в  данном  слу¬
чае  —  отец-кормилец),  когда  между  двумя  семьями  устанавливается
родство  посредством  передачи  сыновей  на  воспитание.  Царские  дети
передавались  в  другую  семью,  особенно  материнскую,  то  есть  к  деду
ребенка  по  матери  [Бенвенист  Э.  1995.  С.  292—294].  Такая  традиция
отцов-кормильцев  способствовала  консолидации  знатных  родов,  с  дру¬
гой  стороны  —  устойчивости  их  преемственности,  генеалогической,
материальной,  идеологической.
 Древние  индоевропейцы  представляли  собой  не  только  экономи¬
чески,  социально  и  политически,  но  и  юридически  упорядоченное  об¬
щество.  В  нем  существовали  развитые  представления  о  праве,  суде.
Клятва  имела  как  социально-политическое,  так  и  правовое  значение.
Она  представляла  собой  словесно-обрядовую  процедуру,  включавшую
‘хождение  к  присяге  (клятве)’,  что  отразилось  в  кельтской,  латинской,
германской,  славянской  традиции:  лат.  ire  in  sacramentum,  нем.  Eidegang,
др.-рус.  идти  на  роту,  идти  port  (др.-рус  рота  ‘клятва,  присяга’  род¬
ственно  др.-инд.  vratam  ‘правило,  заповедь,  закон,  обет’).  Индоевро¬
пейские  языки  указывают  корневые  основы  *wid-//*weid,  раскрываю¬
щие  древнейшее  содержание  свидетельских  показаний  не  только  лю¬
дей  ‘ведающих’,  ‘знающих’,  но  и  ‘очевидцев’,  ‘тех,  кто  видел’  [  Watkins  С.
1970;  1987;  Бенвенист  Э.  1995.  С.  309,  341-342].
 К  общеиндоевропейскому  периоду  Ж.  Дюмезиль  отнес  формирова¬
ние  не  только  трехчастной  структуры  идеологии  в  связи  с  представле¬
ниями  о  человеке,  природе  и  Космосе,  но  и  начала  трех  особых  соци¬
альных  групп,  определяемых  их  основными  общественными  функци¬
ями.  Цари-жрецы  осуществляли  власть  и  богослужение,  воины  явля¬
лись  силой  и  защитой,  простые  свободные  члены  племени  или  общинники
обеспечивали  земледельческие  работы  и  животноводство  [Dumezil  G.
1966].  Представляется,  что  такое  объяснение  появления  сословий  или
каст  не  учитывает  всей  сложности  социальных  связей  в  архаических
обществах  и  упреждает  их  возникновение  в  период  распада  родопле¬
менного  строя.  Не  учитывает  оно  и  многообразных  экономических  и
общественных  отношений  в  роде  и  племени  на  поздней  стадии  их  су¬
ществования  и  разложения  в  разных  широтных  и  почвенно-климати¬
ческих  зонах  Евразии  и  Северной  Африки.  Поэтому  в  изучении  на¬
чальной  общественной  истории  народов  Европы  представляется  кон¬
структивным  не  изначальный  априорно-универсальный  принцип  трех¬
членного  деления,  а  комплексное  применение  генетического  и  сис¬
 47

темно-структурного  методов  в  анализе  родоплеменного  строя,  что  по¬
зволяет  установить  его  экономическую  и  социальную  природу,  исходя
из  информации  лингвистических,  письменных  и  археологических  ис¬
точников.
 Таким  образом,  индоевропейцы  в  общеиндоевропейский  период
представляли  собой  общество  с  комплексной  экономикой,  содержа¬
щей  значительные  возможности  дальнейшего  развития,  и  развитой
родоплеменной  структурой.  Социальное  равенство  полноправных  взрос¬
лых  членов  племени  могло  было  быть  совмещено  в  нем  с  имуществен¬
ным  неравенством  и  реальным  подчиненным  положением  отдельных
соплеменников  более  обеспеченными  членами  племени  и  социально
благополучными.  Появилось  в  этом  обществе  и  мягкое  патриархаль¬
ное  рабство.  Организованные  экономические  и  социально-политичес¬
кие  структуры  индоевропейских  племен,  уровень  их  развития  создава¬
ли  условия  не  только  для  их  переселений  на  новые  территории,  но  и
для  взаимодействия  с  другими  цивилизациями.
 Расселяясь  на  обширных  пространствах  Европы  (наша  тема  разыс¬
каний  относится  только  к  европейскому  региону),  индоевропейские
племена  несли  с  собой  традиции  своего  предшествующего  обществен¬
ного  развития,  культуры  и  языка.
 Индоевропейцы-ахейцы  начали  расселяться  на  Балканском  полу¬
острове,  видимо,  на  рубеже  III—II  тыс.  до  н.  э.  Они  смогли  не  только
повергнуть  минойскую  цивилизацию,  переплыв  Критское  море,  но  и
активно  усвоить  ее  опыт  в  материальной  и  духовной  культуре.
 Периодом  расцвета  ахейской  цивилизации  стали  XV—XIII  вв.  до
н.  э.  Комплексная  экономика  индоевропейцев,  основанная  на  пашен¬
ном  земледелии,  животноводстве,  сельских  промыслах  и  ремеслах,  со¬
хранила  у  ахейцев  свою  структуру,  хотя  в  новых  природных  условиях
при  малоплодородных  почвах,  при  сильно  изрезанной  береговой  ли¬
нии  и  заселенных  островах  в  засушливом  летом  средиземноморском
климате  значительно  сократилось  крупное  животноводство  и  возросла
роль  мелкого  животноводства  и  рыболовства.  Укрепленные  поселения
индоевропейского  периода  развились  в  защищенные  стенами  города  и
дворцы-цитадели.  Существовали  многочисленные  сельские  поселения.
Архаическая  в  общеиндоевропейский  период  царская  власть  стала  цен¬
трализованной  монархической  властью,  тогда  как  микенские  цари,
обладавшие  огромными  богатствами,  стали  жить  в  великолепно  ук¬
репленных  огромных  благоустроенных  дворцах.  Дворцовые  чиновни¬
ки  контролировали  работу  отрядов  рабов,  мужчин,  женщин  и  детей,  а
также  ремесленников.  Наряду  с  дворцовыми  рабами  существовали  так
называемые  «рабы  или  рабыни  бога».  Они  наделялись  небольшими
участками  земли  или  арендовали  их  (этот  вопрос  обсуждается)  и  не
были  полноправными  членами  общины.  Появилась  письменность  и
дворцовая  хозяйственная  документация.  Ахейцы  осуществляли  воен¬
ную  и  колонизационную  экспансию,  наиболее  значительной  и  знаме-
 48

питой  акцией  которой  стало  взятие  незадолго  до  1200  г.  Трои  объеди¬
ненным  войском  ахейских  царей  [История  Европы.  1988.  Т.  1.  С.  156—
167;  Андреев  Ю.  В.  1989.  С.  312-332J.
 Ахейская  цивилизация  в  контексте  древнейшего  периода  истории
индоевропейских  народов  свидетельствует  об  их  значительных  возмож¬
ностях  ускоренных  темпов  развития  в  благоприятных  условиях  взаи¬
модействия  с  другими  цивилизациями.  Но  этот  путь  был  не  однонап¬
равленно  прогрессивно-эволюционным.  Ахейской  цивилизации  был
нанесен  сильнейший  удар  другой  волной  мигрирующих  индоевропей¬
цев  —  дорийцами.  Они  находились  на  более  низкой  стадии  обществен¬
ного  развития  и  были  ближе  к  уровню  общеиндоевропейского  периода
[История  Европы.  1988.  Т.  1.  С.  219].  В  вытеснении  ахейской  цивили¬
зации  дорийской  лишь  отразилось  обычное  для  архаических  обществ
воздействие  миграционных  процессов:  на  стадии  развития  позднего
бронзового  и  раннего  железного  века  цивилизация  передовых  по  от¬
ношению  к  другим  индоевропейским  народам  ахейцев  была  разруше¬
на  более  архаическими  дорийцами,  относящимися  к  той  же  западной
ветви  индоевропейской  общности.
 Цивилизация  дорийцев  развилась  на  стадии  раннего  железного  века.
Это  общество  IX—VIII  вв.  известно  прежде  всего  по  материалам  совре¬
менных  Гомеру  слоев  «Илиады»  и  «Одиссеи».  В  нем  существовали  знать
и  свободные  рядовые  общинники,  а  также  зависимые  люди  —  рабы  и
поденщики-феты.  Знать  была  богата,  а  богатые  люди  —  знатны.  Они
обладали  обширными  полями,  запасами  железа,  бронзы,  драгоценных
металлов.  Цари-басилеи  и  лучшие  мужи  великолепно  вооружены  и  игра¬
ют  определяющую  роль  в  военном  деле  и  управлении.  Поэтому  они
обосновывали  свое  особое  общественное  положение  божественным  про¬
исхождением.  Гомер  называл  некоторых  из  них  «божественными»  или
«богоподобными».  Но  народ  и  народные  собрания  сохраняли  свое  ре¬
шающее  значение  в  решении  основных  политических  вопросов  гоме¬
ровского  общества.  Ю.  В.  Андреев  назвал  такой  политический  строй  —
«формальное  народовластие  при  фактическом  господстве  верхушки  ро¬
довой  знати»  [Андреев  Ю.  В.  1976.  С.  101].
 Носителями  единоличной  власти,  хотя  и  ограниченной,  являлись
цари-басилеи.  Когда  они  составляли  коллегиальный  совет  управления
войском  во  время  похода  на  Трою,  Гомер  называет  их  термином
yepovreQ  —  старцы,  старейшины.  Но  они  являются  также  «скипетро-
держцами»  по  принадлежащему  каждому  из  них  знаку  власти  и  «зевсо-
рожденными»  или  «вскормленными  Зевсом»,  что  должно  было  указы¬
вать  на  особое  расположение  к  ним  верховного  бога.  Василей  обладал
реальной  властью,  соединявшей  законодательные  и  исполнительные
прерогативы.  Он  являлся  главой  войска,  являл  пример  отваги  в  битве.
Во  время  общенародных  празднеств  совершал  жертвоприношения  бо¬
гам,  молил  их  о  всеобщем  благе.  Народ  почитал  царя  почетной  долей
вина  и  мяса  на  пиру,  лучшим  и  самым  большим  наделом  из  общинной
 49

земли.  Вместе  с  тем  Гомер  описывал  быт  такого  царя  как  весьма  скром¬
ный.  Он  мог  разделять  свою  скромную  трапезу  со  своими  рабами,  а  его
супруга  —  сидеть  за  ткацким  станком  в  окружении  своих  рабынь.  Царь
Итаки  Одиссей  гордился  нс  только  своим  воинским  искусством,  но
также  умением  пахать  и  косить.  Рабство  было  распространено  еще  весь¬
ма  ограниченно,  а  формы  эксплуатации  рабов  —  мягкими.  Как  отметил
в  данной  связи  Ю.  В.  Андреев,  Одиссей  сделал  за  примерное  поведение
и  послушание  главным  пастухом  Евмея,  которого  маленьким  мальчи¬
ком  купил  еще  отец  Одиссея  Лаэрт.  Евмей  надеется  (Одиссея,  XIV,  62  и
след.),  что  его  усердие  будет  вознаграждено  еще  более:  господин  даст
ему  земельный  надел,  дом  и  жену,  «словом,  все,  что  служителям  верным
давать  господин  благодушный  должен,  когда  справедливые  боги  успе¬
хом  усердье  их  наградили».  Рядовые  члены  общины,  вероятно,  сами
обрабатывали  свои  земельные  наделы,  тогда  как  у  знати  пахота  и  уборка
урожая  могли  выполняться  нанятыми  на  время  поденщиками-фетами.
 В  экономической  жизни  гомеровского  общества  особое  значение
приобрело  автономное  хозяйство  малой  патриархальной  семьи,  в  со¬
циальной  жизни  —  самоуправляющаяся  община,  первоначально  сель¬
ская,  а  с  VIII—VII  вв.  —  протогородская.  По  мнению  Ю.  В.  Андреева,
«небольшие  размеры  подавляющего  большинства  ранних  полисных
государств  не  благоприятствовали  вызреванию  и  консолидации  в  них
столь  типичного  для  варварских  обществ  I  тыс.  до  н.  э.  сословия  воен¬
ной  знати,  господствующего  над  массой  простонародья»  [Андреев  Ю.В.
1976;  История  Европы.  1988.  Т.  1.  С.  223—228  (раздел  «Гомеровское
общество»  написан  Ю.  В.  Андреевым)].
 Последующий  путь  древнегреческого  и,  шире,  античного  общества
в  VIII  в.  до  н.  э.  —  III  в.  н.  э.  определялся  развитием  рабства  и  распа¬
дом  рабовладельческой  системы.  Это  —  хорошо  известный  факт  исто¬
рии  Европы.  Существует  множество  теорий,  объясняющих  становле¬
ние  так  называемого  «классического  рабства»  [обстоятельный  анализ
данной  проблемы  и  литературы  см.:  Шишова  И.  А.  1991].  С  этим  про¬
цессом  связывают  не  только  исключительно  экзогенную  форму  раб¬
ства  и  отчуждение  рабов  от  средств  производства,  но  и  тесную  связь
возникновения  античного  рабства  со  становлением  новой  формы  го¬
сударства  —  античного  полиса.  Определяющими  в  античном  рабстве
становятся  следующие  черты:  «раб  становится  основным  производите¬
лем  и  основным  объектом  эксплуатации;  раб  не  имеет  собственности,
охраняемой  законом,  и  в  силу  этого  лишен  средств  производства;  раб
не  имеет  признаваемой  законом  семьи  и  юридически  приравнивается
к  вещи,  к  орудию  труда»  [Шишова  И.  А.  1991.  С.  16].
 Видимо,  при  анализе  причин  становления  рабовладельческих  отно¬
шений  у  индоевропейских  народов,  расселившихся  в  Северном  Среди¬
земноморье,  следует  также  учитывать  ограниченные  производственные
возможности  орудий  труда  в  эпоху  раннего  железа  и  сложные  для  сель¬
скохозяйственного  производства,  основанного  на  пашенном  земледе¬
 50

лии,—  традиционной  основы  экономики  индоевропейцев  —  природ¬
ные  условия.  Эти  факторы  способствовали  превращению  патриархаль¬
ных  рабов  в  орудия  труда  и  как  следствие  этого  —  в  объект  вещного
права  в  античном  обществе  (данная  проблема  нуждается  в  специальном
изучении).  Очевидным  следствием  формирования  античного  рабства  ста¬
ло  законодательным  образом  закрепленное  сохранение  сообщества  лично
свободных  граждан,  хотя  и  разделенных  на  сословия.  Другим  таким  след¬
ствием  стала  традиционность  античного  рабства,  которое  сохранялось  в
периоды  Римской  республики  и  империи,  включавших  обширнейшие
регионы  Южной  и  Западной  Европы,  Ближнего  Востока  и  Северной
Африки.  Но  эта  традиционность  превратилась  в  стагнацию  рабовладель¬
ческого  строя.  Его  изменения  наметились  только  в  сфере  общественно¬
го  производства.  Зависимые  держатели  мелких  земельных  наделов  —
колоны  вели  собственное  хозяйство.  Они  платили  арендную  плату  из
доли  урожая.  Но  все  более  возрастала  тенденция  их  прикрепления  к
земле.  Другой  формой  трансформации  античных  рабовладельческих  от¬
ношений  стало  наделение  сельских  рабов  земельным  наделом  —  пеку¬
лием,  на  котором  он  вел  мелкое  хозяйство.  Происходило  возвращение  к
соединению  раба  со  средствами  производства,  что  было  характерно  в
Европе  для  патриархального  рабства.  Как  следствие  этого  рабу  разреша¬
лось  иметь  семью  и  отдельное  жилище.  Эти  формы  эволюции  создавали
условия  для  появления  новых  общественных  отношений  —  средневеко¬
вых.  Но  прочие  экономические,  социальные  и  политические  структуры
сохраняли  системные  свойства  античного  рабовладельческого  строя  с
крупным  землевладением,  административным  управлением  и  импера¬
торской  властью  [История  древнего  мира.  1989.  Т.  III].
 Крайне  медленная  эволюция  стагнирующего  рабовладельческого
строя  кроме  внутренних  причин  была  ускорена  внешним  социально-
политическим  фактором  —  вторжением  в  III—V  вв.  германских  пле¬
мен  на  последней  стадии  родоплеменного  строя,  все  большим  их  рас¬
селением  на  территории  Западной  Римской  империи  и  формировани¬
ем  на  ее  территории  в  V—VI  вв.  так  называемых  «варварских»  коро¬
левств.  Западно-Римская  империя  стала  зоной  романо-германского
синтеза  общественных  отношений  и  культур  [Люблинская  А.  Д.  1968].
Внутренне  обусловленный  распад  античного  рабовладельческого  строя
совместился  территориально,  но  не  в  результате  имманентной  транс¬
формации  рабовладельческих  отношений  в  феодальные,  которые  по¬
явились  у  германцев  в  результате  разложения  родоплеменного  строя  (о
проблемах  изучения  генезиса  феодальных  отношений  в  Европе  см.
ранее,  с.  5—37;  см.  там  же  основную  литературу).
 Данный  по  необходимости  краткий  очерк  развития  общественного
строя  у  индоевропейцев,  расселившихся  в  Северном  Средиземномо¬
рье,  с  последующим  развитием  рабовладельческого  общественного
строя,  городов-государств  и  обширных  империй  с  республиканской,
олигархической  и  монархической  формами  правления  имеют  прямое
 51

отношение  к  изучению  становления  княжеской  власти  у  восточных
славян  и  на  Руси.  Он  свидетельствует  о  целенаправленности  и  недока¬
занности  стереотипов  многочисленных  теорий,  позитивистских,  дог¬
матических  марксистских,  сталинистских  и  постсталинистских  совет¬
ского  периода,  о  необходимой  смене  первобытнообщинных  или  ро¬
доплеменных  общественных  отношений  рабовладельческими,  а  пос¬
ледних  —  феодальными,  о  рабстве  как  обязательной  начальной  форме
сословного  или  классового  деления  в  результате  распада  родоплемен¬
ного  общества.
 Эти  теории  сложились  в  XIX  в.  в  результате  анализа  относительно
малоизученных  социально-экономических  процессов  в  Западной  Ев¬
ропе.  В  восходящей  к  научной  и  общественно-политической  литерату¬
ре  XVIII  в.  подчас  ожесточенной  дискуссии  так  называемых  «романи¬
стов»  —  сторонников  преемственности  римского  экономического,  со¬
циально-политического  и  культурного  наследия  в  становлении  феода¬
лизма  в  Западной  Европе  с  «германистами»  —  сторонниками  опреде¬
ляющей  роли  в  генезисе  феодальных  общественных  отношений  гер¬
манцев  преобладать  стали  первые.  Для  позитивистских  теорий  основ¬
ным  доводом  стали  ясно  прослеживаемые  процессы  культурной  пре¬
емственности  римской  цивилизации.  Но,  как  известно,  post  hoc  non
est  propter  hoc  —  «после  этого  не  значит  —  вследствие  этого».  Для  мар¬
ксистской  теории  такая  преемственность  становилась  свидетельством
закономерности  исторического  прогресса  в  смене  первобытнообщин¬
ной,  рабовладельческой  и  феодальной  общественно-экономических
формаций.  Но  эта  теория  сложилась  вследствие  политизации  научного
анализа.  Для  отечественных  историков  советского  периода  она  имела
определяющее  значение  как  результат  идеологического  давления,  а
также  по  убеждению.  До  сих  пор,  особенно  в  постсоветском  научном
сообществе,  теория  смены  общественно-экономических  формаций  от¬
ражается  в  их  исследованиях  в  осознанных  и  неосознанных  формах,  в
прямом  и  опосредованном  виде,  адекватно  или  в  преображенном,  иногда
в  зеркально  противоположном,  с  отрицательными  значениями.  По¬
этому  на  понимании  содержания  развития  древнейших  обществ  в  ра¬
ботах  К.  Маркса,  к  которым  возводит  себя  марксизм,  необходимо  кратко
остановиться.
 При  изучении  древнейших  обществ  К.  Маркс  и  Ф.  Энгельс  большое
внимание  уделяли  воздействию  на  них  почвенно-климатических  усло¬
вий,  окружающей  среды.  Они  писали:  «Всякая  историография  должна
исходить  из  этих  (геологических,  орогидрографических,  климатических
и  иных)  природных  основ  и  тех  их  видоизменений,  которым  они,  бла¬
годаря  деятельности  людей,  подвергаются  в  ходе  истории»  [Маркс  К.  и
Энгельс  Ф.  Соч.  Т.  3.  С.  19J.  Этой  мысли  К.  Маркс  придавал  существен¬
ное  значение  и  позднее:  «Раз  люди,  в  конце  концов,  становятся  оседлы¬
ми,  то  уже  от  различных  внешних  (климатических,  географических,
физических  и  т.  д.)  условий,  а  также  от  природных  свойств  людей  (от  их
 52

племенного  характера)  будет  зависеть,  в  какой  степени  эта  первона¬
чальная  общность  будет  видоизменена»  [Маркс  К.  1940.  С.  5;  см.  также:
Маркс  К.  и  Энгельс  Ф.  Т.  18.  С.  601—602;  Т.  20.  С.  150—152].  Такие  идеи
комплексного  анализа  составляли  основы  цивилизационного  подхода,
ныне  широко  распространенного.  Его  следствием  стало  постоянное  ука¬
зание  К.  Марксом  рабовладельческого  способа  производства  как  антич¬
ного,  то  есть  отнесенного  к  конкретным  европейским  античным  обще¬
ствам,  а  также  выделение  азиатского  способа  производства,  для  которо¬
го  он  считал  характерными  1)  существование  общины,  2)  ирригацион¬
ное  земледелие,  3)  как  следствие  этого  государственную  земельную  соб¬
ственность,  4)  централизованное  монархическое  государство  [Маркс  К.
и  Энгельс  Ф.  Соч.  Т.  9.  С.  132-134,  322;  Т.  12.  С.  497-498;  Т.  13.  С.  7,  20;
Т.  20.  С.  403,  417,  418;  Т.  23.  С.  89  и  др.].
 Данные  различия,  прослеживаемые  в  мировом  историческом  про¬
цессе  и  его  конкретном  выражении  на  Европейском  континенте  по¬
ставили  Ф.  Энгельса  в  качестве  систематизатора  марксизма  в  сложное
положение.  В  изданном  в  1884  г.,  уже  после  смерти  К.  Маркса,  в  сво¬
ем,  видимо,  основном  историческом  произведении  «Происхождение
семьи,  частной  собственности  и  государства»,  на  котором  выросли
многие  поколения  советских  политиков  и  историков,  он  определял,  с
одной  стороны,  конкретные  пути  исторического  развития  германцев
от  родоплеменного  строя  к  феодальному,  минуя  рабовладельческий,
американский  путь  развития  на  средней  стадии  варварства  как  след¬
ствие  воздействия  географического  фактора.  Но,  систематизируя  со¬
держание  политической  теории  марксизма,  он  соединил  восходящую
к  Просвещению  теорию  исторического  прогресса  с  преемственностью
первобытнообщинной,  рабовладельческой  и  феодальной  формаций,
превратив  эту  временную  преемственность  в  генетическую,  хотя  и  рас¬
сматривал  переходные  периоды  от  одной  формации  к  другой  в  соот¬
ветствии  с  учением  К.  Маркса  как  разрешение  противоречия  между
новым  уровнем  развития  производительных  сил  и  старыми  производ¬
ственными  отношениями  в  виде  социальной  революции,  в  данном  слу¬
чае  рабов,  обозначив  таким  образом  переход  от  рабовладельческого  строя
к  феодальному  в  конкретных  условиях  Западной  Европы  [Маркс  К.  и
Энгельс  Ф.  Т.  21.  С.  30  и  след.].
 Если  В.  И.  Ленин  как  теоретик  и  практик  рабочего  революционного
движения  конца  XIX  —  первой  четверти  XX  в.  в  марксистской  общеис¬
торической  формационной  концепции  ориентировался  прежде  всего  на
ее  определение  Ф.  Энгельсом  [Ленин  В.  И.  Поли.  собр.  соч.  Т.  39.  С.  68—
72],  то  И.  В.  Сталин  превратил  такую  политически  ориентированную
теорию  преемственности  и  революционной  смены  первобытнообщин¬
ного  строя,  рабовладения,  крепостничества  или  феодализма  в  офици¬
альную  историко-идеологическую  концепцию  своего  режима  [Сталин
И.  В.  1933.  С.  5;  История  Всесоюзной  коммунистической  партии  (боль¬
шевиков).  1938.  С.  114,  119—120].  Вольно  и  невольно  такой  подход  к
 53

определению  смены  общественного  строя  в  Европе  поддерживали  и
марксисты  догматического  направления  [историографический  анализ
см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  187—301].  Такие  исходные  теоретические
посылки  не  только  воздействовали  на  изучение  общественного  строя
античного  общества  в  советской  исторической  литературе  [История
древнего  мира.  1989.  Т.  I.  С.  9—18],  но  и  способствовали  настойчивому
стремлению  найти  развитые  рабовладельческие  отношения  вне  зоны
романо-германского  синтеза,  в  частности  на  Руси,  что  воздействовало
на  понимание  всей  системы  общественного  строя.  При  таком  теорети¬
ческом  подходе  марксистские  и  позитивистские  характеристики  сбли¬
жались.  Поэтому,  если  В.  О.  Ключевский  писал  о  рабовладении  как
первоначальном  основании  сословного  деления  общества  [Ключевский
В.  О.  1956.  Т.  1.  С.  166],  то  В.  И.  Ленин  отмечал,  что  «рабовладельцы  и
рабы  —  первое  крупное  деление  на  классы»  [Ленин  В.  И.  Поли.  собр.
соч.  Т.  39.  С.  70],  а  такие  исходные  посылки  также  определяли  содер¬
жание  последующего  изучения  социальных  структур  средневековых
обществ  (см.  также  ранее,  с.  15—28).
 Всем  названным  ранее  и  многим  другим  теориям,  анализирующим
сложнейшую  для  изучения  проблему  перехода  от  родоплеменного  строя
к  феодальному,  от  «романистов»  и  «германистов»  до  догматических
марксистских,  сталинистских  и  постсталинистских,  а  ныне  —  культу¬
рологических,  антропологических  и  т.  д.,  вводящим  новые  методы  меж¬
дисциплинарных  исследований  [особое  внимание  к  анализу  историо¬
графических  проблем  см.:  Вайнштейн  О.  Л.  1940;  Барг  М.  А.  1973;  Гут-
нова  Е.  В.  1985;  Споры  о  главном.  1993;  Свердлов  М.  Б.  1996а],  свой¬
ственны  одни  системные  признаки:  1)  абсолютизация  ограниченного
числа  или  одного  из  институтов,  одной  из  подсистем  общественных
отношений  или  социального  бытия,  2)  целенаправленные  методологи¬
ческие  принципы,  предопределяющие  ограниченные  исследовательс¬
кие  выводы.  Между  тем,  каждое  из  предшествующих  исследовательс¬
ких  направлений  внесло  свой  положительный  вклад  в  открытие  и  изу¬
чение  определенных  фактов  и  процессов.  Их  накопление  позволяет
продолжить  генетический  анализ  процесса  становления  одного  из  ос¬
новных  социальных,  политических  и  правовых  институтов  на  основе
всего  накопленного  предшествующего  опыта,  современного  систем¬
но-структурного  метода  без  идеологизированных  или  ограниченных  в
исследовательских  возможностях  схем.
 Сделанный  вывод  позволяет  оставить  историографическому  про¬
шлому  многочисленные  теории,  исходящие  из  обязательного  станов¬
ления  рабовладельческих  обществ  в  результате  разложения  родопле¬
менного  строя,  первоначального  социального  деления  вследствие  это¬
го  на  рабовладельцев  и  рабов,  прочих  других  «начал»  и  проследить
имманентный  закономерный  процесс  генезиса  княжеской  власти  в
результате  эволюции  всего  общества  в  целом,  всех  форм  социального
бытия  как  единого  целого.
 54

Глава  II.  Князь  и  княжеская  власть
в  славянских  племенах  V—VII  вв.
 Индоевропейцы,  расселившиеся  преимущественно  в  лесной  зоне
Европы,  к  северу  от  зоны  распространения  античной  цивилизации
Средиземноморья,  развивались  на  стадии  позднего  бронзового  и  ран¬
него  железного  века  более  замедленными  темпами,  чем  индоевропей¬
ские  народы,  расселившиеся  в  Средиземноморье.  В  процессе  их  раз¬
вития  в  II—I  тыс.  до  н.  э.  появились  кельты,  германцы,  иллирийцы,
фрако-фригийцы,  балто-славянская  общность,  которая  распалась  на
балтов  и  славян.  Хронология  и  основное  содержание  их  эногенеза,
процессы  расселения  на  Европейском  континенте  обсуждаются  в  на¬
учной  литературе  [Топоров  В.  Н.  1990.  С.  182—186;  см.  там  же  основ¬
ную  литературу  вопроса].  Славяне  сохранили  в  лексике  индоевропей¬
ское  наследие,  относящееся  к  обширным  слоям  материальной  и  ду¬
ховной  жизни,  социальным  связям  (в  продолжение  значительной  ис¬
следовательской  традиции  труды  А.  Мейе,  В.  Порцига,  Э.  Бенвениста,
О.  Н.  Трубачева,  В.  В.  Мартынова,  Й.  Сафаревича,  3.  Голомба  и  др.;
см.:  Schelesniker  Н.  1987;  Бирпбаум  X.  1987].  В  первой  половине  I  тыс.  н.
э.  происходит  процесс  формирования  славянских  культур,  которые  в
V—VI  вв.  в  виде  семи  различающихся  локальных  видов  распространи¬
лись  от  Одера  и  Савы  до  Днепра,  Северского  Донца  “и  Дуная  [этничес¬
кая  идентификация  археологических  культур  в  процессе  этногенеза
славян  дискутируется:  Седов  В.  В.  1994;  1995;  1997;  Баран  В.  Д.  1977;
см.  там  же  литературу  проблемы].
 Основы  сравнительно-исторического  анализа  социальных,  полити¬
ческих  и  военных  институтов  (тысячно-сотенная  организация,  князь
(король),  дружина  славян  с  VI  в.  н.  э.  и  германцев  I—II  вв.,  преимуще¬
ственно  по  материалам  Тацита,  и  в  более  поздние  периоды  как  след¬
ствие  единых  процессов  «доисторического  племенного  быта  всех  арий¬
ских  народов»  заложил  еще  А.  Е.  Пресняков  в  начале  XX  в.  в  едином
контексте  исторической  науки  того  времени  [ПресняковЛ.  1909.  С.  170—
188,  215—238].  В  более  поздних  исследованиях,  впрочем,  еще  на  огра¬
ниченной  основе  письменных  и  археологических  источников,  были
отмечены  одностадиальмость  их  развития,  близкие  по  структуре  систе¬
мы  хозяйства,  основанного  на  земледелии  и  животноводстве  [Левченко
М.  В.  1938.  С.  28,  30;  Греков  Б.  Д.  1945.  С.  18;  Бромлей  Ю.  В.,  Гуре-
 55

вин  Л.  Я.  1957.  С.  31—40;  Сюзюмов  М.  1960.  С.  9;  Ляпушкин  И.  И.  1968.
С.  155;  и  др.  ].  Эти  наблюдения  были  дополнены  близкими  по  содер¬
жанию  сообщениями  письменных  источников  о  племенном  строе,  вой¬
ске,  племенных  народных  собраниях,  князьях  (королях),  о  мягких  фор¬
мах  патриархального  рабства  у  германцев  I—II  вв.  и  славян  VI  —  нача¬
ла  VII  в.  [Свердлов  М.  Б.  1977;  1997.  С.  16—42;  см.  там  же  предшеству¬
ющую  литературу].  Эта  синхростадиальность  экономического  и  обще¬
ственного  строя  объясняется  единой  этногенетической  традицией  гер¬
манцев  и  славян  —  индоевропейских  народов,  которые  находились  на
стадии  развитого  железного  века,  в  лесной  зоне  Европы,  до  переселе¬
ния  на  территорию  империй,  Римской  и  Византийской.
 В  III  в.  н.  э.  германцы,  а  в  V—VI  вв.  славяне,  расселявшиеся  в  Цен¬
тральной  и  Восточной  Европе  во  II—V  вв.,  широко  включились  в  так
называемое  Великое  переселение  народов  на  поздней  стадии  племенно¬
го  строя  в  результате  закономерностей  их  внутреннего  развития  [здесь  и
далее  см.:  Неусыхин  А.  И.  1929;  Die  Germanen.  1976;  1983;  Трубачев  О.  Н.
1991;  Седов  В.  В.  1996.  С.  15—115;  см.  там  же  значительную  литературу
проблемы].  Но  научно  корректным  является  в  данном  случае  лишь  си¬
стемное  использование  информации  о  германцах  конца  I—II  в.
 В  эпоху  Великого  переселения  народов  судьбы  славян  и  германцев
неоднократно  переплетались.  Еще  в  римское  время  среди  германских
племен  на  Одере  находились,  вероятно,  небольшие  группы  славян.  В
формировании  многоэтничной  Черняховской  культуры  (II  —  начало  V
в.  н.  э.)  наряду  со  славянским  этносом  участвовали  готы,  тогда  как  в
VII  в.  славянские  племена  следовали  за  переселявшимися  на  запад  гер¬
манцами  [Седов  В.  В.  1979.  С.  89,  133—142;  1996.  С.  47—59].  Впрочем,
славяне  могли  участвовать  и  в  совместных  военных  действиях  с  гер¬
манцами,  например,  с  лангобардами  и  гепидами  в  Италии  [Свод.  Т.  I.
С.  188—191].  При.  изложении  событий  589  г.  Феофилакт  Симокатта
поставил  в  один  ряд  славян,  которые  разоряли  Фракию,  и  лангобар¬
дов,  которые  осадили  Рим.  Впрочем,  и  к  Риму  в  537  г.  подходили  скла-
вины  и  анты  в  составе  вспомогательного  конного  отряда  византийско¬
го  полководца  Велизария.  В  этих  волнах  переселявшихся  воинствен¬
ных  народов  Прокопий  Кесарийский  ставил  в  один  ряд  в  середине  VI
в.  мидийцев  и  сарацин,  которые  грабили  обширные  земли  в  Азии,
гуннов  и  славян,  которые  грабили  «всю  Европу»  [Свод.  I.  С.  204].
 Как  следует  из  письменных  и  археологических  источников,  у  герман¬
цев  и  славян  в  этот  период  образовывались  межплеменные  союзы,  кото¬
рые  вытесняли  соседние  племена  с  занимаемых  территорий.  Племена
делились  в  результате  внутренних  раздоров,  а  отделившиеся  их  части  под
руководством  своих  князей  (у  германцев  —  королей)  переселялись  на
новые  территории.  Включение  племен  в  Великое  переселение  народов
происходило  также  вследствие  экономических  факторов:  экстенсив¬
ного  земледелия  и  внутреннего  относительного  демографического  дав¬
ления,  поскольку  численность  населения  росла  быстрее,  чем  площади
 56

освоенных  пахотных  земель,  еще  ограниченных  легкими  почвами  реч¬
ных  и  озерных  долин  вследствие  архаичности  пахотных  орудий.  Поэто¬
му  германские  и  славянские  племена,  земледельческие  и  оседлые,  вос¬
принимались  римлянами,  а  позднее  и  византийцами  как  кочевники.  По
всем  этим  причинам  германцы  разрушили  оборонительные  системы  Рим¬
ской  империи  и  начали  расселяться  на  ее  землях  в  III  в.,  а  славяне
преодолели  во  второй  половине  VI  в.  сопротивление  Византийской  им¬
перии  и  начали  расселяться  на  ее  территории,  сначала  небольшими  груп¬
пами,  а  с  начала  VII  в.  значительными  племенами  [Иванова  О.  В.,  Ли-
таврин  Г.  Г.  1985.  С.  63-67;  Горский  А.  А.  1999.  С.  158-159].
 По  письменным  и  археологическим  источникам,  в  конце  прасла-
вянского  периода,  в  V—VI  вв.  славянские  племена  занимали  обшир¬
ные  пространства  от  верхней  Эльбы  и  Савы  на  западе  до  Северского
Донца  на  востоке  и  Дуная  на  юге.  В  V—VII  вв.  происходило  переселе¬
ние  славян  из  Центральной  Европы  через  земли  балтов  на  территории
между  озерами  Псковское  и  Ильмень  [Седов  В.  В.  1979;  1996.  С.  15—
115].  Славяне  представили  в  это  время  серьезную  угрозу  для  Византий¬
ской  империи.  Император  Юстиниан  I  (527—565),  который  вел  актив¬
ную  завоевательную  политику  в  Средиземноморье,  должен  был  укре¬
пить  на  Дунае  пограничные  крепости  и  отбивать  нападения  славян.
 Для  современников  этих  событий  было  очевидно  этническое  един¬
ство  славянского  мира.  Вместе  с  тем,  они  выделяли  и  наметившиеся  в
нем  различия.  Поэтому  готский  историк  Иордан  выделял  венедов,  скла-
винов  и  антов,  а  византийские  авторы  —  только  склавинов  и  антов,  те
славянские  группировки,  которые  переселились  к  границам  империи
и  с  которыми  ей  приходилось  вести  активные  военные  действия  как
на  собственной  территории,  так  и  на  занятых  славянами  землях  (воп¬
рос  о  славянской  идентификации  венедов  и  о  свойственных  им  архео¬
логических  культурах  обсуждается  в  исследовательской  литературе  [  Тру-
бачев  О.  Н.  1991.  С.  89;  Седов  В.  В.  1994;  Свод.  I.  С.  127—136].  Конкрет¬
ные  сведения  о  славянах  были  очень  важны  для  византийцев.  Поэтому
так  содержательны  были  для  них  утверждения  Прокопия  Кесарийско¬
го,  который  писал  в  середине  VI  в.,  что  у  склавинов  и  антов  один  и  тот
же  язык,  одинаковые  образ  жизни  и  верования.  О  том  же  писал  полко¬
водец  и  император  Маврикий  (582—602  гг.):  «Племена  склавов  и  антов
одинаковы  и  по  образу  жизни,  и  по  нравам  <...>»  [Свод.  I.  С.  369].
Возможные  различия  в  уровне  их  развития,  видимо,  нивелировались
не  только  вследствие  их  постоянного  взаимодействия,  но  и  миграции
к  Дунаю,  а  позднее  от  Дуная  к  местам  нового  и  прежнего  расселения.
 Вместе  с  тем  новейшие  археологические  и  лингвистические  иссле¬
дования  свидетельствуют,  что  славянский  мир  прошел  к  этому  време¬
ни  значительный  предшествующий  путь  исторического  развития.  На¬
ряду  с  общими  чертами  в  материальной  и  духовной  культуре,  в  языке
на  последней  стадии  праславянекого  единства,  у  склавинов  и  антов
прослеживаются  региональные  особенности  [в  новейшей  литературе
 57

см.  значительный  собранный  и  критически  осмысленный  материал:
Lowmiariski  И.  1963.  Т.  I;  Седов  В.  В.  1979;  1988.  С.  168-180;  1988а.
С.  16—21;  1994].  В  пражско-пеньковской  культуре,  отнесенной  иссле¬
дователями  к  антам,  устанавливается  этнокультурное  взаимодействие
славян  и  иранцев,  да  и  сам  этноним  анты,  наиболее  вероятно,  иран¬
ского  происхождения.  В  так  называемой  культуре  длинных  курганов
на  северо-западе  Восточной  Европы  прослеживаются  славянские,  при-
балтийскофинские  и  балтские  этно-культурные  элементы  I  Седов  В.  В.
1982.  С.  19—28;  46—58].  В  праславянском  языке  устанавливаются  как
диалектное  членение  языка,  так  и  германские,  латинские  (италийские),
иранские  элементы  [Лер-Сплавинский  Т.  1960.  С.  23—30;  Bimbaum  Н.
1966.  Р.  153-197;  Георгиев  В.  И.  1973.  С.  5-16;  Бирнбаум  X.  1987;  Тру-
бачев  О.  Н.  1991;  см.  там  же  литературу  проблемы].  Вероятно,  суще¬
ствовал  в  конце  праславянского  периода  и  литературный  язык  [Иванов
Вяч.  Вс.  1979.  С.  5—25;  Топоров  В.  Н.  1988.  С.  264—292],  который  со¬
хранялся  и  развивался  также  позднее,  что  позволило  солунским  бра¬
тьям,  Константину  и  Мефодию,  уже  во  второй  половине  IX  в.  переве¬
сти  с  греческого  языка  на  славянский  сложнейшие  по  словарному  и
понятийному  составу  тексты  духовного  и  светского  содержания,  вклю¬
чая  Священное  Писание  и  византийский  свод  законов  —  Эклогу  (в
нужных  для  их  целей  извлечениях).
 Таким  образом,  материальная  и  духовная  культура  славян  позволя¬
ет  установить  сохранение  в  процессе  славянского  этногенеза  древней¬
ших  индоевропейских  традиций  открытости  ко  взаимодействию  с  дру¬
гими  культурами  и  этносами.  Такие  открытые  этнокультурные  связи
были  свойственны  и  другим  индоевропейским  народам  Европы.
 Как  следует  из  анализа  письменных  источников,  археологических
и  лингвистических  материалов,  славяне  сохранили  древнейшую  индо¬
европейскую  традицию  комплексной  экономики.  Ее  основу  составля¬
ло  пашенное  земледелие.  Пахотные  орудия  плуг  и  рало  были  еще  без
железных  рабочих  частей.  Поэтому  славяне  распахивали  легкие  почвы
в  поймах  рек  и  в  прибрежной  полосе  озер.  Но  зерновые  культуры  со¬
ставляли  основу  продовольственного  обеспечения.  Поэтому  общесла¬
вянское  слово  жито,  производное  от  понятия  жить,  стало  обозначе¬
нием  у  славян  пшеницы  и  ржи.  Состав  полевых  и  огородных  культур
отразил  дальнейшее  развитие  земледелия  в  сравнении  с  общеиндоев¬
ропейским  периодом:  рожь,  пшеница,  ячмень,  полба,  овес,  просо,  бобы,
горох,  капуста,  лук,  мак,  морковь,  репа,  тыква,  хмель,  чеснок,  редька,
дыня,  технические  культуры  —  лен  и  конопля  [этот  вывод  был  сделан
на  основе  письменных  источников,  лингвистических  и  археологиче¬
ских  материалов:  Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  49—50;  впрочем,  в  новейшей
литературе  Г.  Г.  Литаврину  пришлось  вновь  доказывать,  что  основу
экономики  славян  составляло  пашенное  земледелие,  что  их  образ  жиз¬
ни  оседлый,  а  не  кочевой,  как  думают  некоторые  зарубежные  исследо¬
ватели:  Литаврин  Г.  Г.  1999.  С.  540—544].
 58

Стадо  сохранило  тот  же  состав.  Выращивались  крупный  и  мелкий
рогатый  скот,  коровы,  бараны,  козы,  а  также  свиньи.  Кони  продолжа¬
ли  использоваться  в  качестве  тягловой  силы,  но  они  стали  уже  и  вер¬
ховыми.  Поэтому,  как  следует  из  количественного  анализа  остеологи¬
ческого  материала  (5  %),  в  еду  они  почти  не  употреблялись  [Седов  В.  В.
1957.  С.  20;  Иванов  Вяч.  Вс.  1974;  1989;  и  др.  ].
 Дополнительное  к  земледелию  и  животноводству  значение  сохра¬
нили  сельские  промыслы  —  охота,  рыболовство,  бортничество,  сезон¬
ное  собирательство.  Из  ремесел  основное  значение  приобрело  произ¬
водство  железа  и  изделий  из  него.  Стальные  полосы  наваривались  на
железо.  Из  цветных  металлов  изготавливались  украшения.  Существо¬
вало  лепное  керамическое  производство,  ткачество  на  вертикальном  и
горизонтальном  станах  [Трубачев  О.  Н.  1966;  1988;  Свердлов  М.  Б.  1997.
С.  23—26;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Такая  комплексная  экономика  продолжала  сохранять  возможности
для  славян  расселяться  в  самых  разнообразных  почвенно-климатиче¬
ских  зонах  Европы,  приспосабливаясь  к  местным  условиям.  Но  это
было  не  простое  воспроизводство.  Самодостаточная  для  жизни
праславянского  общества  экономика  постоянно  прогрессировала  в  усло¬
виях  развитого  железного  века,  создавая  не  только  основной,  но  и  при¬
бавочный  продукт.  Поэтому  в  племени  появлялись  люди,  занятые  не
физическим  трудом  в  материальном  производстве,  а  управлением  и
профессиональной  военной  подготовкой,  что  становилось  реальным
основанием  престижного  положения  в  обществе.  Развивающаяся  ма¬
териальная  среда  и  общественное  производство  создавали  новые  усло¬
вия  для  эволюции  социальных  структур,  включая  управленческие,  в
славянских  племенах.
 Анализ  общественного  строя  славян  в  VI  —  начале  VII  в.  позволяет
раскрыть  в  нем  место  и  значение  князя  и  княжеской  власти,  устано¬
вить  направленность  их  эволюции  в  сравнении  с  общеиндоевропей¬
ским  периодом  и  определить  их  содержание  как  начала  последующего
социального  развития  восточных  славян.  При  этом  методически  важ¬
но  комплексное  использование  не  только  письменных,  преимуществен¬
но  византийских  источников,  археологических  и  лингвистических  ма¬
териалов,  но  также  сравнительно-исторических  данных.
 Прежде  чем  исследовать  генетические  процессы  становления  кня¬
жеской  власти  в  конце  праславянского  периода  следует  сделать  исто¬
риографическое  замечание.  Проблему  общественного  строя  славян  этого
времени  в  соответствии  с  принципами  системно-структурного  анализа
автор  этих  строк  исследует  уже  более  двадцати  лет.  Новые  публикации
источников  и  комментарии  к  ним,  наблюдения  археологов  и  лингвис¬
тов,  новые  приемы  исследований  позволяют  постоянно  развивать  и
углублять  сделанные  ранее  наблюдения  в  системно-структурном  ана¬
лизе  данной  проблемы  [Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  46—59;  1983.  С.  18—23;
1997.  С.  16—42;  см.  там  же  отечественную  и  зарубежную  литературу
 59

проблемы].  Ведущие  отечественные  слависты  с  этими  наблюдениями
согласны  [Флоря  Б.  Н.  1982.  С.  18,  30;  Иванова  О.  В.,  Литаврин  Г.  Г.
1985.  С.  78—97].  Однако  другие  авторы  продолжают  упоминать  лишь
отдельные  институты  праславянского  общества  или  вообще  не  рас¬
сматривают  его  социальную  структуру,  что  приводит  их  к  представле¬
ниям  о  славянах  VI  —  начала  VII  в.  как  о  чем-то  первобытном  и  аморф¬
ном.  Вследствие  такого  подхода  утрачивается  конкретное  научное  зна¬
ние  о  праславянском  периоде  в  русской  истории  как  переходной  ста¬
дии  славянских  народов  от  индоевропейского  племенного  этапа  к  го¬
сударственному  в  единой  семье  европейской  ветви  индоевропейцев,  а
древнерусский  период  оказывается  начальной  стадией  социально-эко¬
номической  и  политической  истории  Руси,  степень  развития  которой
определяется  в  зависимости  от  субъективных  представлений  автора  без
объективных  критериев.
 Другое  замечание  методическое.  Всестороннее,  а  потому  объектив¬
ное  раскрытие  содержания  отдельного  социального  института  или  об¬
щественной  категории  возможно  лишь  при  анализе  их  внутренней
структуры  и  в  системе  взаимодействия  с  другими  экономическими,
социальными  и  политическими  структурами  и  их  элементами  в  систе¬
ме  праславянского  общества  в  целом.  Поэтому  процесс  эволюции  кня¬
жеской  власти  в  праславянский  период  рассматривается  здесь  как  орга¬
ническая  составная  часть  этого  общества  в  конкретной  экономичес¬
кой,  социальной,  политической,  культурной  и  идеологической  среде.
 Основу  экономической  и  социально-политической  организации
славян  в  VI  —  начале  VII  в.  продолжало  составлять  *plem$  —  племя.
Оно  являлось  собственником  занимаемой  территории,  обеспечивало
жизнь  и  деятельность  всех  соплеменников.  Поэтому  общеплеменные
институты  самоуправления  и  управления  становились  верховными  по
отношению  ко  всем  остальным  племенным  структурам.  *Roch>  —  род  —
‘близкое  родство’  сузился  к  этому  времени  до  близких  родственников,
тогда  как  понятие  семья,  напротив,  расширилось,  приобретя  вторичные
значения  —  рабы,  слуги  [  Трубачев  О.  Н.  1959.  С.  163—165].  Эта  эволюция
основных  семейно-родовых  терминов  отразила  реальный  процесс  фор¬
мирования  патриархальных  больших  семей  (familia),  включавших  слуг  и
патриархальных  рабов.  Распад  рода  и  эволюция  семьи  свидетельствуют
о  процессах,  которые  вели  к  распаду  племенного  строя  на  последней
стадии  его  существования.
 Археологические  материалы  подтверждают  и  конкретизируют  эти
наблюдения.  Основной  тип  славянского  жилища,  прослеживаемого  в
лесостепной  и  отчасти  лесной  зонах  —  одинаковые  по  конструкции
квадратные  полуземлянки  от  8—10  до  18—20  кв.  м.,  что  свидетельству¬
ет  об  их  заселении  малыми  семьями.  Площадь  поселений  обычно  не¬
велика  —  не  более  1  га  при  одновременном  заселении  5—7  жилищ.  В
отдаленных  областях  славянского  расселения,  на  Десне,  в  IV—VII  вв.
существовали  поселения  из  1  или  3—4  домов.  Между  домами  находи¬
 60

лись  хозяйственные  ямы,  тогда  как  хозяйственные  сооружения  зани¬
мали  отдельный  участок.  Поселения  VI—VII  вв.  расположены  неболь¬
шими  гнездами  —  от  2—3  до  14  поселений.  Анализируя  эти  материалы,
И.  П.  Русанова  предположила,  что  начался  распад  большой  семейной
общины  и  стали  образовываться  патронимии  (Е.  А.  Горюнов  объяснил
их  не  столько  переходом  от  родовых  связей  к  территориальным,  сколь¬
ко  необходимостью  частых  переселений  при  подсечном  земледелии,  когда
покинутые  поселения  оставались  незаселенными  [Русанова  И.  Я.  1976.
С:  44—49;  Горюнов  Е.  А.  1981.  С.  12—35;  аналогичные  археологические
наблюдения  над  славянскими  поселениями  этого  времени  см.  также:
Kurnatovska  Z.  1979.  Р.  87—96;  История  на  България.  1981.  Т.  2.  С.  50]).
 Археологические  материалы  не  позволяют  установить  наличие  глав¬
ного  дома,  коллективное  приготовление  еды  —  характерные  признаки
этнографически  устанавливаемых  патронимий.  Поэтому  гипотеза  об
их  существовании  осталась  недоказанной.  Между  тем  вследствие  арха¬
ичности  пахотных  орудий  и  подсечной  системы  земледелия  еще  тре¬
бовались  усилия  больших  коллективов  [Русанова  И.  Я.  1976.  С.  50;
Горюнов  Е.  А.  1981.  С.  34—35].  Поэтому,  учитывая  хозяйственную  авто¬
номность  малых  семей  (Г.  Г.  Литаврин  считает,  что  малая  семья  стала
господствующим  типом  этносоциальной  организации  славянского  об¬
щества  накануне  переселения  славян  на  территорию  Византии  [Ли¬
таврин  Г.  Г.  1999.  С.  530])  и  сохранившуюся  необходимость  коллек¬
тивного  труда,  можно  предположить,  что  у  славян  в  этот  период  опре¬
деляющей  формой  социальной  организации  поселения  стала  перво¬
бытная  соседская  община  —  переходный  вид  от  родовой  общины  к
соседской.  В  ней  совмещались  распадавшиеся  родовые  и  формирую¬
щиеся  соседские  связи.  Вследствие  необходимости  территориального
и  экономического  единства  сородичи  сохраняли  черты  социальной  и
идеологической  общности  [Алексеев  В.  Я,  Першиц  А.  И.  1990.  С.  304],
тогда  как  понятие  род  формализовалось,  означая  как  первобытные  со¬
седские  общины,  так  и  большие  патриархальные  семьи,  состоявшие  из
кровных  родственников,  а  также  слуг  и  патриархальных  рабов  [Сверд¬
лов  М.  Б.  1997.  С.  26—27,  36—38].  Возможна  интерпретация  небольших
славянских  поселений  VI—VII  вв.  как  объединения  братских  и  отцов¬
ских  семей  или  объединения  большесемейных  и  малосемейных  хо¬
зяйств  [см.:  Брайчевский  М.  Ю.  1983.  С.  232—234;  Литаврин  Г.  Г.  1999.
С.  531].
 Несмотря  на  прослеживаемые  процессы  трансформации  и  распада
архаического  рода,  общественный  строй  славян  в  VI  —  начале  VII  в.
оставался  племенным.  Прокопий  Кесарийский  писал  вполне  опреде¬
ленно  о  существовании  у  них  коллективного  самоуправления:  «Ведь
народы  (Л.  А.  Гиндин  и  В.  Л.  Цымбургский  перевели  слово  ё0УТ|  как
племена  [Свод.  I.  С.  182,  183])  эти,  склавины  и  анты,  не  управляются
одним  человеком,  но  издревле  живут  в  народовластии,  и  оттого  у  них
выгодные  и  невыгодные  дела  всегда  ведутся  сообща»  [Свод.  I.  С.  182,
 61

183].  Высшим  органом  племенного  самоуправления  являлось  народ¬
ное  собрание,  которое  называлось,  вероятно,  *vctje  —  вече  \Фасмер.  I.
С.  308—309;  Шанский.  I.  Вып.  3.  С.  31].  Как  сообщает  Тацит  о  герман¬
цах  I  в.  н.  э.,  оно  принимало  решения  по  наиболее  важным  делам,  в
частности,  по  судебным.  К  последним  относились  дела  о  предатель¬
стве,  о  трусости  во  время  сражения,  так  и  «более  легкие  преступления»
(levioribus  delictis)  \  Тас.  Germ.,  XI,  XII].  Развитая  праславянская  юри¬
дическая  лексика  свидетельствует  о  прогрессирующей  системе  право¬
отношений  в  славянском  племени  того  времени  и  их  регулировании
посредством  юридических  норм  на  народном  собрании  (праславяи-
ские  правовые  понятия  переданы  в  их  современной  русской  форме):
‘суд’,  ‘закон’,  ‘право’,  ‘правда’,  ‘ряд’-‘связь’,  ‘порядок’,  ‘вира’,  ‘мзда’,
‘кара’,  ‘казнь’-‘наказание’,  ‘вор’,  ‘убийца’,  ‘наказание  за  убийство’
[Брицин  М.  А.  1965.  С.  83—95;  Степанов  Ю.  С.  1972.  С.  171  —  172;  Ива¬
нов  Вяч.  Вс.,  Топоров  В.  Н.  1978.  С.  237—239;  Трубачев  О.  Н.  1988.  С.  338—
339].  Но  участвовали  в  народном  собрании  не  все  члены  племени,  а
только  мужчины.  Поднимая  оружие,  они  поддерживали  принимаемое
решение.  Отсюда  следует,  что  на  данной  стадии  развития  племенного
строя  в  верховном  самоуправлении  племени  участвовали  только  те,
кто  реально  обеспечивал  его  существование  —  мужчины-воины,  про¬
шедшие  соответствующие  обряды  инициаций.  О  традициях  племенно¬
го  строя  свидетельствует  единственная  возможность  воздействовать  на
участников  народного  собрания  только  убеждением,  но  не  приказами
[  Тас.  Germ.,  XI],  и  в  этом  сведения  Тацита  о  германцах  также  в  полной
мере  соответствуют  ранее  приведенным  данным  Прокопия  Кесарий¬
ского  о  славянах.  Но  народное  собрание  на  данной  стадии  развития
племенного  строя  оказывалось,  как  было  очевидно  уже  Тациту,  орга¬
ном  управления  мало  оперативным,  поскольку  собирались  на  него  до
трех  дней  вследствие  расселения  членов  племени  и  разных  конкрет¬
ных  причин.  Поэтому  между  народными  собраниями,  писал  Тацит,
менее  важные  дела  племени  решали  старейшины  (principes)  —  племен¬
ная  знать,  которая  заранее  обсуждала  и  те  вопросы,  которые  могло
решить  только  народное  собрание  [Тас.,  Germ.  XI].
 Лингвистические  материалы  и  сведения  письменных  источников
отражают  в  славянском  обществе  VI—VII  вв.  и  начальные  процессы
социальной  дифференциации,  продолжавшие  традиции  общеиндоев¬
ропейского  периода.
 В  условиях  переселений  войны  славянских  племен  были  постоян¬
ными  как  с  неславянскими  народами  и  государствами,  так  и  друг  с
другом.  Во  время  нападений  склавинов  и  антов  на  Византийскую  им¬
перию  сообщается  о  захвате  многочисленных  пленных  и  огромной
добыче  [Свод.  I.  С.  201,  193,  189,  179,  181  и  след.  ].  Во  взаимных  вой¬
нах  склавинов  и  амтов  также  захватывались  пленные,  которые  превра¬
щались  в  рабов  [Свод.  I.  С.  181].  Захваченное  и  накопленное  богатство
еще  не  имело  социальных  следствий.  Славяне  относились  к  нему  ри¬
 62

туалы-ю,  закапывая  в  землю,  что  вело  к  образованию  кладов  и  сохране¬
нию  традиционного  единообразного  бедного  обряда  захоронений  [Свер¬
длов  М.  Б.  1997.  С.  35;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Как  писал  им¬
ператор  Маврикий,  «все  излишнее  (та  а^аукаш)  в  своих  вещах  они
закапывают  в  тайном  месте,  не  имея  открыто  ничего  лишнего»  \Mavr.
XI,  4].  В  этом  сообщении  В.  В.  Кучма  перевел  та  ощаукаГа  как  «все
ценное»  [Свод.  I.  С.  369].  Цепные  вещи  безусловно  входили  в  состав
того,  что  пряталось,  и  это  становилось  одной  из  причин  кладообразо-
ваиия  в  славянских  землях  VI  —  начала  VII  в.  Эта  традиция  утаивания
в  земле  была  свойственна  архаичным  обществам  [Гуревич  Л.  Я.  1972.
С.  197—198].  Но  наблюдение  многоопытного  Маврикия,  который,  ве¬
роятно,  воевал  в  славянских  землях,  как  представляется,  более  сложно
по  содержанию:  в  условиях  постоянных  войн  и  переселений  славяне
оставляли  в  пользовании  только  самое  необходимое,  тогда  как  вещи,
представлявшие  какую-то  ценность  и  в  данное  время  ненужные,  вклю¬
чая  орудия  труда  и  предметы  хозяйства  прятались  (зарывались)  в  зем¬
лю.  Такое  явление  —  широко  распространенное  зарывание  в  землю,  в
частности,  урожая,  для  того,  чтобы  спрятать,  сохранить  от  врага,  а  не
по  хозяйственной  невостребованности,  отметил  и  Тацит  у  германцев.
К  такому  же  мнению  по  лингвистическим  материалам  пришел  Э.  Бен-
венист:  отмеченное  Тацитом  закапывание  древними  германцами  бо¬
гатств  означало  не  пренебрежение  ими,  а  стремление  их  сохранить
[Бенвенист  Э.  1995.  С.  114—117].
 Отсюда  следует,  что  интерпретация  кладообразования  у  славян  и
германцев  только  ритуальным  стремлением  спрятать  ценные  вещи  без
последующего  их  использования  односторонне  архаизирует  их  отно¬
шение  к  вещам  и  богатству.
 Имущественное  неравенство  проявилось  и  в  праславянский  пери¬
од,  когда  существовали,  продолжая  общеиндоевропейскую  традицию,
понятия  ‘богатый,  богатеть’,  восходящие  к  *bogb  ‘богатый,  достояние’
[Трубачев  О.  Н.  1967.  С.  27—28;  Петлева  М.  П.  1971.  С.  120].  Противо¬
положными  по  смыслу  были  слова  со  значениями  ‘скудный’,  ‘нищий’,
‘неимущий’,  ‘скудость’,  ‘нищета’,  ‘бедность’,  ‘убогий’,  ‘бедный’  и  т.  д.
[Иванов  Вяч.  Вс.  1973.  С.  70;  Фасмер.  I.  С.  182,  524;  III.  С.  77,  143,  148,
314,  661;  IV.  С.  168;  Шанский.  Вып.  5.  С.  160—161].  Слово  *ubogb  ука¬
зывало,  по  наблюдениям  Вяч.  Вс.  Иванова  и  В.  Н.  Топорова,  «не  толь¬
ко  лишенность  богатства  (нищету),  но  и  лишенность  даваемых  богом
(богатством,  долей)  прав»  [Иванов  Вяч.  Вс.,  Топоров  В.  Н.  1978.  С.  235].
Эти  тонкие  лингвистические  наблюдения  раскрывают  начальные  фор¬
мы  имущественного  неравенства  в  славянских  племенах  на  последней
стадии  племенного  строя  и  праславянского  единства  —  богатство  и  его
отсутствие,  равно  как  и  возможное  отсутствие  имущества,  которое  могло
пропасть  в  результате  войн  и  других  социально-политических  бедствий.
Такие  скудные  и  убогие  лично  свободные  члены  племени  входили,  ви¬
димо,  в  состав  большой  патриархальной  семьи  знатного  человека  —
 63

господина  (*gospodiirb  —  праславянский  термин).  Но  эти  имуществен¬
ные  различия  для  членов  племени  еще  не  приводили  к  различию  со¬
циально-политических  прав,  как  это  произошло  с  дальнейшим  разви¬
тием  славянских  обществ  (мы  не  считаем  возможным  опровергать  из¬
ложенную  в  недостойной  для  научного  работника  форме  «критику»
данных  наблюдений,  изложенных  нами  впервые  ранее  [Свердлов  М.  Б.
1977.  С.  55],  И.  Я.  Фрояновым,  поскольку  она  основана  на  неверном
понимании  им  же  цитированного  нашего  текста  [Фроянов  И.  Я.  1996.
С.  72—73];  отметим  только,  что  отказ  И.  Я.  Фроянова  от  использова¬
ния  результатов  исследований  праславянской  социальной  лексики  как
исторического  источника  ограничил  возможности  его  анализа  обще¬
ственного  строя  славян  VI—VII  вв.,  что  привело  наряду  с  отсутствием
системного  сравнительно-исторического  анализа  (используемые  И.  Я.
Фрояновым  внесистемные  аналогии  не  являются  научно  корректны¬
ми)  к  его  упрощению  и  архаизации.
 Рабы-пленники  у  славян,  как  и  у  германцев,  подвергались  мягким
формам  эксплуатации.  Рабами  могли  быть  только  иноплеменники  и
пленные.  Пленники-рабы  становились  вооруженными  слугами  (ант
Хилвудий,  см.  далее,  с.  69).  Были  они  заняты  в  материальном  произ¬
водстве.  Как  следует  из  синхростадиальных  материалов  о  рабах  у  гер¬
манцев,  они  работали  пастухами  или  обеспечивались  землей  и  наделя¬
лись  хозяйством,  выплачивая  господину  натуральный  оброк.  Они  мог¬
ли  завести  семью  [анализ  экономического,  социального  и  правового
статуса  патриархальных  рабов  в  позднем  племенном  обществе  рассмат¬
ривался  нами  ранее  и  не  является  в  данном  исследовании  темой  спе¬
циального  изучения,  см.:  Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  54—55;  1997а.  С.  78—
80].  Но  их  социально-правовой  статус  оставался  рабским,  так  что  гос¬
подин  являлся  хозяином  их  жизни  и  имущества,  равно  как  существо¬
вало  и  право  продажи  рабов,  что  произошло  с  Хилвудием,  который
был  продан  своим  господином-склавином  за  «большие  деньги»  [Свод.
I.  С.  369;  Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  39—40].  Как  сообщает  полководец  и
император  Маврикий  (582—602  гг.),  после  определенного  срока  им
предлагают  за  известный  выкуп  вернуться  домой  или  остаться  у  славян
в  качестве  «свободных  людей  и  друзей»  [Свод.  I.  С.  369].  Раскрывая
материальные  основания  такого  освобождения,  Г.  Г.  Литаврин  пред¬
положил,  что,  работая  в  хозяйстве  господина,  пленник  как  бы  воспол¬
нял  ту  сумму,  которая  могла  быть  за  него  получена  при  продаже  или
выкупе  [Литаврин  Г.  Г.  1999.  С.  536].  Умный  и  проницательный  Пуб¬
лий  Корнелий  Тацит  имел  возможность  сравнить  современное  ему
рабство  (т.  е.  римское  или  античное  рабство)  в  Римской  империи,  где
начал  развиваться  земельный  колонат,  с  той  традицией  патриархаль¬
ного  рабства,  которое  сохранилось  у  германцев  его  времени  (и  продол¬
жало  существовать  у  славян  VI—VII  вв.).  Его  наблюдения  конкретны  и
информативны:  «Они  пользуются  рабами  не  по  нашему  обычаю,  с  точно
определенными  обязанностями  в  семействе:  каждый  управляет  своим
 64

домом,  своими  пенатами.  Господин  облагает  [его]  мерой  зерна,  мел¬
кого  скота  или  одежды,  как  колона,  и  раб  проявлятся  только  в  этом:
остальные  обязанности  по  дому  выполняют  жена  и  дети  [господина]»;
«Ты  не  отличишь  господина  и  раба  по  достоинствам  воспитания:  они
живут  среди  одного  и  того  же  скота,  на  одной  и  той  же  земле,  пока
возраст  нс  отделит  свободнорожденных,  а  доблесть  не  признает  их»  [  Тас.
Germ.  XXV,  XX;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].  В  этих  указаниях  Тацитом  веде¬
ния  хозяйства  и  образа  жизни  рабов  у  современных  ему  германцев,  их
социальных  и  экономических  связей  с  господином  в  племенном  обще¬
стве  ясно  видны  черты  патриархального  рабства  с  его  близостью  к  быту
младших  членов  фамилии  господина  [см.:  Кузищин  В.  И.  1976.  С.  232].
Обстоятельно  сообщая  об  основных  свойствах  патриархального  рабства
у  германцев  в  его  сравнении  с  развитым  римским  рабовладением,  Та¬
цит  как  бы  предупреждал  последующих  историков  против  преувеличе¬
ния  уровня  развития  рабовладения  в  позднем  племенном  обществе,  равно
как  и  против  архаизации  патриархального  рабства.
 Следствием  анализа  исторических  источников  и  исследовательской
литературы  стало  наиболее  распространенное  в  научных  трудах  опре¬
деление  рабства  с  мягкими  формами  эксплуатации  и  наделением  ору¬
диями  труда  в  позднем  племенном  обществе  как  патриархального,  то
есть  свойственного  архаическому  обществу  на  высшей  стадии  его  раз¬
вития.  Такая  форма  рабства  сложилась  в  общеиндоевропейский  пери¬
од  (см.  ранее)  и  его  традиции  сохранились  у  германцев  и  славян  в
период  железного  века.
 Такое  определение  данной  формы  рабства,  по  мнению  А.  М.  Хаза¬
нова,  устарело,  поскольку  она  присуща  и  позднематеринским  обще¬
ствам.  Поэтому,  учитывая  отсутствие  особого  класса  рабов  и  особой
сферы  применения  рабского  труда  в  общественном  производстве,  он
предложил  для  такого  вида  рабства  другое  название  —  «домашнее»  [Ха¬
занов  А.  М.  1975.  С.  114].  И.  Я.  Фроянова  не  удовлетворили  оба  эти
определения.  Ему  «более  уместным»  кажется  термин  «первобытное
рабство»,  «соответствующий  родовой  архаике,  характеризующей  эпоху
первобытности»  [Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  46].  Такое  определение  не  учи¬
тывает,  по  нашему  мнению,  стадиальную  расчлененность  таких  об¬
ширных  периодов  исторического  развития  человечества  как  «перво¬
бытность»  или  «первобытнообщинный  строй,  охватывающий  весь  ог¬
ромный  период  времени  от  появления  на  Земле  человека  до  становле¬
ния  первых  классовых  обществ  и  государства  <...>»  [Алексеев  В.  Я,
Першиц  А.  И.  1990.  С.  3—4].  С  другой  стороны,  понятие  домашнее  раб¬
ство  замкнуто  на  дом  и  его  хозяйство  без  учета  возможности  ведения
патриархальным  рабом  автономного  хозяйства.  К  тому  же  понятие  до¬
машнее  рабство  вневременное,  существовавшее  в  Северной  и  Южной
Америке  и  в  XIX  в.  Определения  рабства  А.  М.  Хазановым  и  И.  Я.
Фрояновым  не  учитывают  конкретной  информации  о  рабах  у  славян  и
германцев  на  последнем  этапе  существования  у  них  племенного  строя.
 3  Зак.  4508
 65

Причем  И.  Я.  Фроммов  без  доказательств  вводит  славян  (и  германцев)
железного  века  в  круг  первобытных  обществ  на  уровне  каменного  и
бронзового  века.  Предлагаемая  ученым  замена  исторически  конкрет¬
ной  характеристики  рабства  у  славян  VI  —  начала  VII  вв.  как  «патри¬
архального»  неопределенным  и  архаизирующим  понятием  «первобыт¬
ное»  нс  представляется  обоснованной.
 В  данной  связи  следует  привести  характеристику  рабства  в  прасла-
вянский  период  по  лингвистическим  материалам  Вяч.  Вс.  Ивановым  и
В.  Н.  Топоровым.  В  отличие  от  лингвистов,  которые  приспосабливают
свои  выводы  к  концепциям  историков,  эти  исследователи  анализиру¬
ют  информацию,  скрытую  в  языке,  что  делает  семантику  социальной
терминологии  самостоятельным  лингвистическим  источником  исто¬
рической  информации.  «В  праславянском,  как  и  в  исходном  общеин¬
доевропейском,  —  по  наблюдениям  Вяч.  Вс.  Иванова  и  В.  Н.  Топоро¬
ва,  —  различались  свободные  (полноправные)  и  несвободные,  равные
и  неравные,  но  не  было  различия  рабов  и  нерабов  (вопреки  бытующей
до  сих  пор  в  научной  литературе  ошибочной  точке  зрения).  Последнее
противопоставление  сложилось  лишь  на  материале  индоевропейских
языков  античности,  вторичным  образом  использовавших  индоевропей¬
ские  термины  и  их  переосмысливших  <...>.  Данная  типологическая
характеристика  праславянского  (как  и  праиндоевропейского  и  ранних
индоевропейских,  подобных  древнейшему  хеттскому)  общества,  вклю¬
чавшего  категорию  домашних  зависимых  работников  (но  не  рабов  в
античном  смысле),  представляется  весьма  важной  для  определения  его
социально-экономической  структуры»  [Иванов  Вяч.  Вс.,  Топоров  В.  Н.
1984.  С.  93].  В  этих  лингвистических  наблюдениях  над  семантикой
социальных  терминов  важно  то,  что  в  них  1)  вне  зависимости  от  ис¬
следований  историков  показан  процесс  преемственности  патриархаль¬
ного  рабства  от  индоевропейского  периода  к  праславянскому,  2)  пат¬
риархальное  рабство  отделено  от  процесса  формирования  рабовладель¬
цев  и  рабов,  3)  обозначены  содержательные  отличия  социальных  тер¬
минов,  относящихся  к  патриархальному  рабству  в  его  эволюции,  и
сущности  рабства  в  античном  обществе.  Эти  наблюдения  совпадают  с
нашими  выводами,  в  чем  мы  видим  их  подтверждение.
 Таким  образом,  у  германцев  I  в.  и  славян  VI  —  начала  VII  в.  суще¬
ствовало  фиксируемое  письменными  источниками  мягкое  по  формам
эксплуатации  патриархальное  рабство,  продолжавшее  традиции  обще¬
индоевропейского  периода  и  последующего  исторического  развития
индоевропейских  народов  (историографический  анализ  проблем  изу¬
чения  патриархального  и  античного  рабства  см.:  Шишова  И.  А.  1991.  С.
9—45).  Определение  конкретного  экономического,  социального  и  пра¬
вового  статуса  рабов  у  германцев  и  славян  на  стадии  позднего  племен¬
ного  строя  крайне  важно  для  понимания  не  только  социальной  струк¬
туры  славян  на  этой  стадии  общественного  развития,  но  и  для  пони¬
мания  исторических  закономерностей  в  целом.  Из  сделанных  ранее
 66

наблюдений  следует,  что  основанием  первоначального  социального,
классового  или  сословного,  деления  общества  было  не  рабство  вооб¬
ще,  как  следует  из  позитивистских  теорий  или  догматических  и  идео¬
логизированных  направлений  в  марксизме  (см.  ранее,  с.  15—27,  54),  и
не  «первобытное»  или  «домашнее»  рабство,  а  патриархальное  рабство.
Из  него  у  индоевропейских  народов,  расселившихся  в  Средиземномо¬
рье,  развилось  античное  рабство,  которое  стало  одной  из  основ  обще¬
ственного  производства  и  всей  системы  общественного  строя,  тогда
как  у  индоевропейских  народов  Центральной,  Северной  и  Восточной
Европы,  вне  зоны  распространения  рабовладельческой  Римской  им¬
перии,  эволюция  патриархального  рабства  определялась  новыми  усло¬
виями  развитого  железного  века.
 Определение  данных  путей  исторического  развития  важно  не  толь¬
ко  для  освобождения  от  позитивистских  и  догматических  марксист¬
ских  идеологем,  но  и  для  уточнения  одной  из  основных  характеристик
позднего  племенного  строя,  в  котором  происходил  процесс  становле¬
ния  института  княжеской  власти.
 Накопление  богатства  как  следствие  военной  добычи,  продажи  плен-
ников-рабов,  расширения  хозяйства  вследствие  занятости  в  нем  пат¬
риархальных  рабов,  включение  в  состав  патриархальной  большой  се¬
мьи  знатного  соплеменника  («господина»)  обедневших  членов  племе¬
ни  способствовало  соединению  еще  в  славянском  племенном  обще¬
стве  знатности  и  богатства.  В  таком  пути  к  знатности  через  богатство  и
в  отношении  к  богатству  славяне  V—VII  вв.  и  германцы  I  в.  также
были  подобны  [о  германцах  см.:  Тас.  Germ.  V].
 Знать  в  праславянском  обществе  этого  периода  по  происхождению
различалась.  Как  следует  из  многочисленных  общеславянских  понятий,
восходящих  к  праславянскому  корню  *star-,  со  значениями  ‘старец’  и
‘староста,  старейшина’,  знатными  в  праславянском  обществе  были  умуд¬
ренные  старцы  и  люди  старшие,  более  высокие  по  положению,  но  не  по
возрасту,  что  в  понятийном  и  сущностном  содержании  продолжало  ин¬
доевропейскую  традицию  (см.  ранее,  с.  45—46).  Основанием  для  знат¬
ности  являлось  также  мужество,  воинская  доблесть.  К  таким  людям  от¬
носилось,  видимо,  понятие  *vitQdzb  ‘витязь’,  восходящее  к  праслав.  *vitb
‘добыча,  трофей’.  В  конце  племенного  строя  оно  могло  относиться,  ве¬
роятно,  и  к  членам  княжеской  дружины  с  семантическими  оттенками
‘воин,  герой,  рыцарь’  \  Шустер-Шевц  X.  1986.  С.  231—233].
 Происхождение  от  знатных  людей  вело  к  образованию  знатных  ро¬
дов,  к  появлению  знатных  по  происхождению.  О  таких  людях  у  антов
при  изложении  событий  ок.  560  г.  писал  Менандр,  который  родился  и
жил  в  Константинополе,  служил  в  императорской  гвардии  и  прекрас¬
но  знал  то,  о  чем  сообщал  своим  читателям:  «Теснимые  набегами  вра¬
гов,  анты  отправили  к  ним  (аварам  —  М.  С.)  посла  Мезамира,  сына
Идаризия,  брата  Келагаста,  и  просили  выкупить  некоторую  часть  плен¬
ников  из  своего  племени.  Однако  посол  Мезамир,  болтун  и  хвастун,
 67

прибыв  к  аварам,  говорил  надменные  и  в  известном  отношении  дерз¬
кие  речи.  Тогда  котрагир  <...>  сказал  кагану:  «Этот  человек  приобрел
величайшую  силу  у  антов  и  может  противостоять  любым  своим  врагам
<...>  Послушавшись  его,  авары,  презрев  почтение  к  послам,  <...>  уби¬
вают  Мезамира»  |Men.  fr.  6;  Свод.  I.  С.  317  (перевод  И.  А.  Левинской  и
С.  Р.  Тохтасьева  приведен  с  незначительными  коррективами)].  Анализ
этого  текста  привел  исследователей  к  близким,  но  различающимся
мнениям  относительно  социального  статуса  Мезамира  и  его  знатных
родственников.  В  новейшей  литературе  О.  В.  Иванова  и  Г.  Г.  Литав-
рин  отметили,  что  Идаризий  или  Келагаст  был  вождем  антского  объе¬
динения  [Иванова  О.  В.,  Литаврин  Г.  Г.  1985.  С.  49].  Автор  этих  строк
исходит  из  той  же  мысли  и  делает  вывод,  что  Мезамир  —  не  вождь
племени,  а  знатный  по  происхождению,  поскольку  его  положение  оп¬
ределяется  через  знаменитых  родственников  [Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  52—
53].  И.  А.  Левинская  и  С.  Р.  Тохтасьев  считают  очевидным,  что  Меза¬
мир  —  один  из  «архонтов»  [Свод.  I.  С.  329,  337  (см.  там  же  литературу
вопроса)],  то  есть,  как  можно  заключить,  —  один  из  знатных  людей
племени,  но  не  его  глава,  князь.
 При  определении  социального  статуса  Мезамира  следует  учиты¬
вать  особенности  исторического  источника,  в  котором  содержится  рас¬
сказ  о  нем.  Труд  Менандра  сохранился  в  отрывках.  Отсюда  следует,
что  упомянутые  Менандром  в  шестом  фрагменте  Идаризий  и  Келагаст
без  каких-либо  указаний  их  общественного  положения  были  упомяну¬
ты  в  предшествующем  несохранившемся  тексте.  Видимо,  они  были
ранее  названы  одними  из  архонтов  —  вождями  или  князьями  антов
(см.  начало  фрагмента  6:"Otl  eirei  oi  архоутсс  ’Аутшу  aQXiwc  81бте0г|стау
<...>  —  «После  того  как  архонты  антов  оказались  в  бедственном  поло¬
жении  <...>»).  Мезамир  в  сохранившемся  тексте  «архонтом»  не  на¬
зван.  Он  «избран  для  посольства»  и  далее  последовательно  назван  «по¬
слом»  (6  ттрба(3битг|с),  даже  тогда,  когда  мог  бы  быть  назван  одним  из
«архонтов»,  о  которых  только  что  шла  речь  ранее:  «Мезамир  говорил
надменнее,  нежели  подобает  послу»,  «авары,  презрев  почтение  к  по¬
слам  <...>».  Да  и  характеристика  Мезамира  отнесена  к  поведению  по¬
сла,  а  не  архонта:  «Но  посол  Мезамир,  пустослов  и  хвастун,  прибыв  к
аварам,  изрек  слова  высокомерные  и  даже  в  чем-то  наглые»  (перевод
цитат,  кроме  первой,  И.  А.  Левинской  и  С.  Р.  Тохтасьева).  По  нашему
мнению,  из  такого  изложения  событий  следует,  что  Идаризий,  Кела¬
гаст  и  Мезамир  принадлежали  к  знатному  роду.  Двое  первых  или  один
из  них  могли  быть  архонтами  антов  и  о  них  шла  речь  ранее.  Мезамир
архонтом  не  являлся,  но  являлся  членом  этого  знатного  аптского  рода.
Поэтому  он  стал  послом.  Последнее  обстоятельство  косвенно  свиде¬
тельствует  о  том,  что  Мезамир  не  был  аптским  князем  —  отправлять
главу  племени  в  опасное  и  непредсказуемое  по  последствиям  посоль¬
ство  к  аварам  было  бы  неоправданным  риском,  тем  более  что  Мезамир
был  во  время  посольства  убит.
 68

Так  же  терминологически  корректно  различаются  в  информатив¬
ном  и  точном  изложении  событий  VII  в.  в  Собрании  II  Чудес  св.  Дмит¬
рия  Солуиского.  Князь  славянского  племени  ринхинов  Первуд  назван
в  нем  рт)£  (от  лат.  тех  —  царь,  король),  тогда  как  «избранные  славянс¬
кие  посланники»,  подобно  Мезамиру  —  тгрбаРеитбс  [Свод.  II.  С.  198,
199|,  но  не  рексами  или  архонтами,  т.  е.  они  были  послами,  но  князь¬
ями  не  являлись.  Однако,  как  бы  ни  решался  вопрос  о  Мезамире,  из¬
вестие  Менандра  свидетельствует  о  существовании  у  антов  в  середине
VI  в.  знатных  родов,  из  которых  избирались  князья.
 Готский  историк  Иордан  в  середине  VI  в.  при  изложении  событий
времени  Винитария,  т.  е.  конца  IV  —  начала  V  в.,  отмечает  у  антов
знать  —  приматов,  70  человек  которых  были  казнены  вместе  с  антским
королем  Божем  (или  Бозем)  [лингвистический  анализ  этого  имени  и
литературу  см.:  Свод.  I.  С.  159—160].  Число  70  —  возможно,  фольклор¬
ного  происхождения  [А.  Н.  Анфертьев  отметил  это  число  как  знаковое
в  преданиях  кочевников:  Свод.  I.  С.  160].  Но  приматами  (primates)
Иордан  называл  представителей  знатных  готских  родов.  Они  могли
возглавить  у  готов  племя  в  отсутствие  короля,  у  них  могли  быть  не¬
большие  дружины.  Они  играли  видную  роль  в  политической  жизни
племен,  руководили  их  переселениями  и  военными  действиями,  уча¬
ствовали  в  поставлении  короля  и  были  его  ближайшими  соратниками
[Иордан.  1960.  §  134,  136,  267,  277,  300,  304,  С.  359,  примеч.  769].  Со¬
вершенно  очевидно,  что  Иордан,  используя  в  середине  VI  в.  понятие
приматы  для  обозначения  антской  знати,  наполнял  его  конкретным
содержанием.  При  изложении  событий  конца  VI  в.  их  современник
Феофилакт  Симокатта  называет  славянскую  знать  старейшинами  (тоТс
cGvapxaic),  что  является  эквивалентом  ее  славянского  обозначения  того
времени,  но  в  контексте  его  сообщения  данное  понятие  включало  так¬
же  князей-архонтов  [Свод.  II.  С.  17,  48].  Более  отчетливо  указан  Ме¬
нандром,  вероятно,  князь  Лаврентий,  выделенный  из  племенной  зна¬
ти,  которая  им  названа  oi  ev  tcXcl,  о!  auTaJ  f^yepovee  [Свод.  I.  C.
321,  348-349].
 Византийские  авторы  специально  не  писали  о  славянской  знати,  в
отличие  от  Тацита,  который  конкретно  указывал  социальный  статус
германской  знати.  Но  ее  облик  устанавливается  достаточно  ясно  из
упоминаний  о  славянских  знатных  мужах  в  середине  VI  —  начале  VII
в.  Это  названный  Прокопием  Кесарийским  «некий  склавин»,  который
взял  в  плен  амта  Хилвудия.  Тот  стал  его  слугой  и  прославился  в  «воен¬
ных  делах»,  но  господин  продал  Хилвудия  за  «большие  деньги»  [Свод.
I.  С.  181,183].  У  славян  были  конные  воины,  которые  обладали,  види¬
мо,  лучшим  наступательным  и  оборонительным  вооружением,  чем
пешее  ополчение  племени  (в  537  г.  в  Италии  под  городом  Порт,  в
устье  Тибра  действовал  конный  отряд  в  1600  человек,  среди  которых
преобладали  гунны,  склавины  и  анты).  Поэтому  можно  предположить,
что  прежде  всего  славянская  знать  участвовала  в  дальних  походах  в
 69

поисках  добычи  и  славы,  но  без  потребности  необходимой  обороны
племени  [Свод.  I.  С.  177,  185].
 Процесс  становления  и  развития  славянской  знати  происходил,
видимо,  ускоренно  в  условиях  постоянного  культурного  и  военного
взаимодействия  с  соседними  народами.  Иоанн  Эфесский  (ок.  506/7  —
после  585/6  г.),  который  был  другом  императора  Юстиниана,  а  потому
располагал  значительной  достоверной  информацией,  отметил,  что  сла¬
вяне  «выучились  воевать  лучше,  чем  ромеи»  [Свод.  I.  С.  279].  Это  со¬
ответствовало  действительности,  поскольку  славяне  побеждали  визан¬
тийцев  не  только  вследствие  внезапных  нападений,  но  и  во  время  дли¬
тельных  походов,  беря  города  штурмом,  используя  засады  и  другие
тактические  хитрости  [Свод.  I.  С.  193],  что  косвенно  свидетельствуете
быстром  прогрессе  уже  в  VI  в.  славянской  знати  как  воинов  и  полко¬
водцев.  В  частности,  ант  Дабрагез  в  середине  этого  столетия  стал  в
византийской  армии  таксиархом,  командуя  конным  отрядом,  а  в'случае
необходимости  предводительствовал  не  только  на  суше,  но  и  на  кораб¬
лях  [Свод.  I.  С.  295].  Еще  ранее  ант  Хилвудий  оказался  среди  слуг  (пер¬
воначально,  видимо,  в  качестве  пленника  или  перебежчика)  в  окруже¬
нии  императора  Юстиниана,  заслужил  его  доверие  и  достиг  высокого
звания  стратига,  защищая  в  530—533  гг.  безопасность  Фракии  \Литав-
рин  Г.  Г:  1999.  С.  548-556].
 Прекрасно  информированный  о  военных  действиях  византийских
полководцев  Приска  и  Петра  Феофилакт  Симокатта  так  характеризует
предводителя  сильного  славянского  войска  Пирагаста  —  «этот  началь¬
ник  (филарх)  того  множества  (ttXt|0i>oc,  т.  е.  войска)  варваров».  В  пос¬
ледующем  изложении  событий  он  называет  Пирагаста  таксиархом  —
начальником,  командиром  [Свод.  II.  С.  35],  как  ранее  Менандр  указы¬
вал  командира  конного  отряда  анта  Дабрагеза.
 Исследователи  переводят  понятия  филарх  и  таксиарх  по  отноше¬
нию  к  славянской  знати  нейтрально  —  ‘глава,  предводитель,  вождь’
или  оставляют  их  без  перевода  [литературу  см.:  Свердлов  М.  Б.  1997.
С.  30—31].  Между  тем,  вероятно,  для  предводителей  племенного  войс¬
ка  существовало  или  формировалось  новое  славянское  понятие  *vojvoda
‘воевода’.  Его  функции  были  уже,  чем  князя  —  социально-политичес¬
кого  и  военного  вождя  племени.  Их  различия  заключались  в  основном
принципе  избрания  воеводы  только  как  военного  предводителя.  Тацит
писал  о  германцах:  королей  они  выбирали  по  знатности,  а  военных  вождей
(герцогов)  —  по  мужеству  [Тас.  Germ.  VII;  подробнее  см.  далее,  с.  71  —
72].  Таким  образом,  если  на  последнем  этапе  существования  племен¬
ного  строя  для  избрания  королем-князем  надо  было  быть  знатным  че¬
ловеком,  то  воеводой  мог  стать  мужественный  и  опытный  в  военном
деле  знатный  и  незнатный  соплеменник,  что  для  последнего  могло
стать  средством  обретения  престижного  статуса  в  племени.
 Таким  образом,  как  следует  из  приведенных  ранее  материалов,  ста¬
рейшины  —  славянская  знать  по  возрасту  и  мудрости,  по  наследствен-
 70

мой  знатности  и  мужеству  (у  германцев  становились  знатными  также
те,  кто  мог  воздействовать  на  соплеменников  словом,  что  не  просле¬
живается  у  славян)  активно  участвовали  в  решении  вопросов  ежеднев¬
ной  жизни  племени.  Наиболее  важные  из  них  обсуждали  позднее  на
народном  собрании.  Эти  знатные  люди  принадлежали  к  знатным  ро¬
дам  или  создавали  такие  знатные  роды.  Прежде  всего  им  принадлежа¬
ли  большие  патриархальные  семьи  —  роды,  в  состав  которых  входили
младшие  члены  семьи  и  патриархальные  рабы  —  челядь.  Возможно,  в
состав  челяди  славянского  знатного  мужа  —  господина  входили  также
слуги  и  сироты  —  обедневшие  и  утратившие  родственные  связи  сопле¬
менники.  Челядь  в  хозяйствах  славянской  знати  обеспечивала  ее  эко¬
номическую  и  общественную  стабильность,  традицию  ее  социального
статуса.  Видимо,  привычки  господина,  потомственное  знатное  поло¬
жение  наряду  с  приобретенным  большим  влиянием  среди  славян  ста¬
ли  причиной  заносчивого  поведения  Мезамира  (см.  ранее).  Вероятно,
по  преимуществу  из  их  среды  избирался  в  славянском  племени  князь.
 Во  второй  половине  VI  в.  Менандр  упоминает  о  существовании  у
антов  вождей,  правителей  (он  использует  широкое  понятие  архоутес
[Свод.  I.  С.  316,  317,  327—328]).  Император  Маврикий,  имевший  боль¬
шой  военный  и  политический  опыт  борьбы  со  славянами,  основывает
свою  стратегию  противостояния  им  на  внесении  раздоров  между  сла¬
вянскими  князьями,  которых  он  называет  заимствованным  из  латин¬
ского  языка  термином  королями:  «Так  как  у  них  много  королей  (priyojy)
и  они  несогласны  друг  с  другом,  следует  держать  в  руках  посредством
обещаний  или  даров  прежде  всего  тех  из  них,  которые  ближе  к  грани¬
цам,  а  на  других  нападать,  чтобы  вражда  не  объединила  их  по  отноше¬
нию  ко  всем  или  чтобы  они  не  создали  единодержавия  (poi^apxiav)»
[Свод.  I.  С.  374].  Такая  политика  могла  быть  сформулирована  лишь
при  существовании  у  славянских  князей  реальных  возможностей  ру¬
ководства  своими  племенами,  воздействия  на  военно-политические
решения  племенных  народных  собраний.
 В  рассмотренной  ранее  социальной  и  политической  структуре  пле¬
мени  князь  занимал  особое  положение.
 Византийское  название  славянских  князей  так  же,  как  и  герман¬
ских,  заимствованным  из  латинского  языка  термином  pfjyec  —  короли
или  греческим  широким  по  значению  понятием  архоутес,  не  только
свидетельствует  об  уравнивании  византийцами  славянских  и  германс¬
ких  племенных  вождей.  Объективно  оно  отразило  в  социально-полити¬
ческой  терминологии  единые  структурные  элементы  и  индоевропейс¬
кие  генетические  истоки  княжеской  власти.  Системно  привлекая  срав¬
нительно-исторические  материалы  синхро-стадиальных  обществ,  мож¬
но  научно  корректно  привлечь  сведения  Тацита  об  избираемости  коро¬
лей  у  германцев:  «Королей  они  выбирают  по  знатности,  а  герцогов  —
по  мужеству»  («Reges  ex  nobilitate,  duces  ex  virtute  sumunt»)  [Tac.  Germ.,
VII].  Основные  функции  короля  и  герцога  раскрываются  в  смысловом
 71

различии  использованных  понятий  и  их  семантике.  Как  следует  из  под¬
разумеваемого  противопоставления  и  использованного  Тацитом  титула
rex  (regerc  ‘править’,  ‘управлять’),  основной  функцией  короля  являлось
управление  племенем  в  мирное  время,  тогда  как  dux  (от  duco,  ducere
‘вести’,  ‘предводительствовать’)  избирался  предводителем  воинов,  войска
преимущественно,  вероятно,  в  военное  время.  Эти  термины  отразили
изменения,  произошедшие  в  позднем  индоевропейском  племенном  об¬
ществе  вне  зоны  распространения  античного  рабовладельческого  строя.
Из  названия  главы  рода  понятия  д-в-н.  kuning,  д-ск.  konungr,  д-а.  cyning
(прагерм.  *kuningaz)  стали  обозначением  правителя  ,  что  нашло  продол¬
жение  во  всех  европейских  языках:  н.  Konig,  a.  king,  ш.  konung,  kung  и  т.
д.  Именно  эти  семантические  изменения  отразил  латинский  титул-эк¬
вивалент,  использованный  Тацитом  для  обозначения  главы  германско¬
го  племени  —  гех.
 Такие  возможности  развившейся  германской  лексики  в  обозначе¬
нии  главы  племени  с  функциями  управления  были  использованы  сла¬
вянами.  В  процессе  этнокультурного  и  политического  взаимодействия
с  германцами  они  заимствовали  в  праславянский  период  прагерм.
*kuningaz  для  обозначения  главы  племени  с  функциями  управления  —
*kbnedzb  князь  [Преображенский.  I.  С.  324;  Фасмер.  И.  С.  266;  Филин  Ф.  П.
1962.  С.  136—137].  Этот  заимствованный  термин  вытеснил  исконно
славянское  слово  *voldyka  ‘владыка’,  ‘старший,  глава,  полновластный
вождь’  [Трубачев  О.  Н.  1959.  С.  185—186;  ср.:  Фасмер.  I.  С.  326,  341;
Шанский.  Вып.  3.  С.  116,  152].  Социальный  термин  dux,  использован¬
ный  Тацитом,  соответствовал  германскому  понятию  д-в-н.  herizoho,
с-в-н.  herzoge  —  букв,  воевода.  В  праславянском  языке  ему  соответ¬
ствовал  синоним  *vojvoda  ‘предводитель  войска’  [Фасмер.  I.  С.  332;
Шанский.  Вып.  3.  С.  127].  Впрочем,  вероятно,  князь  мог  избираться  в
славянском  племени  и  предводителем  войска.  Тогда  он  становился
воеводой,  а  это  слово  обозначало  княжескую  основную  функцию  во
время  войны.
 Таким  образом,  в  позднем  племенном  обществе  князь  избирался
на  народном  собрании  для  управления  племенем.  Такое  избрание  про¬
должало  древнюю  индоевропейскую  традицию.  Оно  выражало  значи¬
тельную  развитость  институтов  племенного  строя,  в  котором  наряду  с
высшим  органом  племенного  самоуправления  —  народным  собранием
и  коллективным  органом  управления  —  советом  старейшин  уже  суще¬
ствовала  необходимость  единовластных  решений  внутри  племени,  а
также  персонифицированного  представительства  племени  в  его  внеш¬
неполитических  связях  и  перед  богами.  Предпочтительное  избрание
князей  из  знати  в  позднем  племенном  обществе  указывает  на  предше¬
ствующую  эволюцию  этого  института:  князем  избирался  не  всякий,
этого  достойный,  как  некогда,  а  представитель  знатного  рода.  Такое
избрание  князя  делало  его  главой  всего  племени  с  правами  исполни¬
тельной  власти,  но  параллельно  с  ним  существовала  еще  власть  совета
 72

старейшин  —  племенной  знати,  а  над  ним  —  верховная  власть  пле¬
менного  народного  собрания.
 Такое  общественно-политическое  положение  князя  в  племенном
сообществе  равноправных  и  полноправных  свободных  людей  еще  не
приводило  к  социальным  следствиям.  Отношение  к  богатству  лишь
подчеркивало  такое  равенство.  Утверждалось  оно  и  в  традиционном,
одинаково  бедном  обряде  погребения,  который  отражал  равенство  со¬
племенников  перед  племенными  богами  и  в  «ином  мире».
 Военные  и  административные  функции  управления  избранного
на  народном  собрании  князя  являлись  следствием  его  особого  поло¬
жения  в  социально-экономической  системе  племени.  На  него  начи¬
нала  «замыкаться»  появившаяся  в  позднем  племенном  обществе  сис¬
тема  добровольных  подношений  князю  рядовых  членов  общества.  Эту
систему  описал  у  германцев  Тацит,  который  проявил  такую  наблюда¬
тельность  и  аналитичность  мышления,  которых  не  хватает  тем  исто¬
рикам  нового  и  новейшего  времени,  которые  склонны  к  описатель-
ности  или  несистемному  изучению  отдельных  институтов  и  соци¬
альных  категорий.  По  словам  Тацита,  «есть  обычай  —  племена  и,  кроме
того,  каждый  в  отдельности  приносят  вождям  (principibus)  или  скот,
или  плоды,  что,  приносимое  как  почесть,  служит  также  необходи¬
мым  потребностям»  [Тас.  Germ.,  XV].  Это  была  форма  материально¬
го  обеспечения  князя  в  мирное  время.  В  праславянский  период  ей
соответствовало,  вероятно,  понятие  *багь,  которое  продолжало  древ¬
нейшую  индоевропейскую  традицию  отношений,  содержащихся  в
понятии  *do  ‘давать,  брать’  [Трубачев  О.  Н.  1988.  С.  323].  В  древней¬
ший  период  такой  дар  подразумевал  кроме  материальных  оснований
отдар—  постоянное  добросовестное  исполнение  обязанностей  вож¬
дя  племени.  Эта  система  дара-отдара  материально  и  идеологически
объединяла  избранного  князя  с  его  племенем  как  экономического
основания  обязательного  исполнения  им  управленческих  функций.
В  позднем  племенном  обществе  такой  дар  становился  также  формой
почестья  —  признанием  рядовыми  членами  племени  особого  почет¬
ного  положения  князя.  В  древнерусский  период  эти  виды  обществен¬
ных  отношений  в  виде  добровольных  внутриплеменных  натуральных
подношений  князю  были  продолжены  и  развиты  в  особых  государ¬
ственных  податях  —  даре  и  почестье  (см.  далее).
 Исполнение  избираемым  князем  функций  высшей  племенной  пуб¬
личной  власти  имело  следствием  его  участие  в  судебном  процессе,
высшую  инстанцию  которого  представляло  народное  собрание.  Как
сообщал  Тацит  о  германцах,  князь  (король  —  гех)  наряду  с  племенем  в
целом  получал  часть  судебного  штрафа,  который  выплачивал  преступ¬
ник,  тогда  как  другую  часть  штрафа  получал  пострадавший  или  его
родственники  («Pars  multae  regi  vel  civitati,  pars  ipsi,  qui  vindicatur,  vel
propinquis  eius  exsolvitur»)  [  Tac.  Germ.,  XII].  Отсюда  следует,  что  уже  в
позднем  племенном  обществе  суд  стал  атрибутом  высшей  власти  в
 73

племени,  а  избранный  князь  —  одним  из  носителей  этого  атрибута
наряду  с  народным  собранием  —  вече.  В  праславянском  лексическом
фонде  слово  *prodadja  означала  "судебное  возмещение  за  нанесенный
ущерб’.  Вследствие  такого  разделения  судебного  штрафа  уже  в  позднем
племенном  обществе  на  публичное  и  частное  возмещение  пострадавше¬
му  лицу  или  его  родственникам  князь  участвовал  в  получении  таких
публичных  штрафов,  что  нашло  продолжение,  по  Русской  Правде,  на
Руси  X—XI  вв.  {Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  46—501.  А  это  также  способство¬
вало  накоплению  материальных  средств  князем  как  главой  племени.
 Таким  образом,  в  позднем  племенном  обществе  избранный  сла¬
вянский  князь  вследствие  своего  особого  общественного  положения,
исполняемых  военных,  политических  и  административно-судебных  фун¬
кций  получал  от  племени  добровольные  натуральные  подношения  и  часть
судебных  пошлин.  Они  становились  особыми  видами  его  материально¬
го  обеспечения  в  мирное  время  и  в  то  же  время  —  генетическим  нача¬
лом  более  поздних  государственных  податей  и  судебных  пошлин.
 Особый  социальный  статус  избираемого  князя  основывался  не
только  на  воле  племенного  народного  собрания,  на  рассмотренных
институтах  добровольных  натуральных  подношений  и  формирующей¬
ся  юридической  системе  регулирования  правоотношений  членов  пле¬
мени.  В  качестве  знатного  человека  он  входил  в  состав  знатного  рода  и
являлся  господином  зависимых  от  него  людей  —  челяди.  Господское
хозяйство  также  становилось  одной  из  экономических  основ  княже¬
ской  власти.  Это  экономическое  основание  существовало  автономно
по  отношению  к  структуре  племени  в  целом  и  делало  материальное
обеспечение  князя  относительно  самостоятельным.
 В  позднем  племенном  обществе  был  еще  один  институт,  автономно
существовавший  по  отношению  к  социально-политической  структуре
племени  и  относившийся  к  системе  княжеской  власти  —  дружина.  Тацит
объяснял  появление  дружин  у  знатных  германцев  добычей  в  военное
время  и  почетным  положением  —  в  мирное.  В  таких  дружинах
существовали  различия  в  положении  дружинников  в  зависимости  от
того,  кому  они  служат  («Gradus  quin  etiam  ipse  comitatus  habet,  iudicio
eius  quern  sectantur»).  Между  дружинниками,  по  его  словам,  существо¬
вало  соперничество,  чтобы  занять  при  своем  князе  первенствующее
положение.  Отсюда  можно  заключить,  что  в  архаической  дружине  позд¬
него  племенного  строя  имели  место  внутренняя  иерархия  и  вертикаль¬
ная  мобильность  дружинников.  Но  их  в  равной  мерс  объединяла  вер¬
ность  и  служба  предводителю,  тогда  как  последний  должен  был  их
материально  обеспечивать  [Тас.  Germ.,  XIII—XV].  В  исследователь¬
ской  литературе  обсуждался  вопрос  о  том,  существовали  ли  дружины  у
славян  |  Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  58;  1997.  С.  34—35;  см.  там  же  литера¬
туру  вопроса].  В  новейших  исследованиях  все  больше  накапливается
аргументов  в  пользу  положительного  ответа  на  этот  вопрос.  Впрочем,
некоторые  сторонники  этого  мнения  [Иванов  С.  А.  1983.  С.  17—18;
 74

Горский  А.  А.  1984.  С.  19;  1989.  С.  26;  Иванова  О.  В.  1985.  С.  18—19;
Свод.  II.  С.  1851  указывают  в  контексте  своих  доказательств  на  извес¬
тие  Собрания  I  «Чудес  св.  Дмитрия  Солунского»  (вероятно,  80-е  гг.
VI  в.)  о  нападении  на  Фессалоники  славянского  «варварского  войска,
нс  слишком  большого»,  около  пяти  тысяч  человек.  Но  это  войско  было
сильным,  поскольку  состояло  из  «отборных  и  опытных  воинов»  и  пред¬
ставляло  собой  «избранный  цвет  всего  народа  славян»  [Свод.  II.  С.  99].
Недавно,  в  связи  с  анализом  сообщений  Прокопия  Кесарийского  о
военной  организации  славян  С.  А.  Иванов  предположил,  что  у  двух
славянских  «князьков»  дружины  насчитывали  1800  и  1200  человек  [Ива¬
нов  С.  А.  1996.  С.  22].  В  данной  связи  следует  отметить,  что  рассматри¬
ваемый  текст  в  «Чудесах  св.  Дмитрия  Солунского»  представляет  собой
литературный  топос  [Lemerle  Р.  1981.  Т.  II.  Р.  46—69],  а  представление
о  славянской  княжеской  дружине,  превышающей  1000  человек,  может
соответствовать  данным  только  феодального  общества  [  Nadolski  А.  1962.
S.  187—209;  Василевский  Т.  1972.  С.  112;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  204—
205].  Таким  образом,  в  данных  текстах  речь  идет  об  отрядах  отборных
воинов,  а  не  о  значительных  по  численности  дружинах.
 В  праславянский  период  существовало  слово  *druzina  ‘товарище¬
ство’,  имеющее  собирательное  значение  [ЭССЯ.  Вып.  5.  С.  114—115].
Оно  являлось  производным  от  понятия  *drugb  ‘друг,  товарищ’  с  мо¬
рально-этическим  содержанием  [ЭССЯ.  Вып.  5.  С.  130—131].  Эти  осо¬
бые  социальные  отношения,  восходящие  к  общеиндоевропейскому
периоду,  отраженные  в  и.  -е.  слове  *dhreu,  от  которого  в  индоевропей¬
ских  языках  произошла  значительная  группа  социальных  терминов  со
значениями  ‘спутник,  товарищ,  отряд  воинов,  свита’  [Фасмер.  I.  С.
543;  Трубачев  О.  Н.  1959.  С.  172].  Поздним  праславянским  заимствова¬
нием  стало  и  другое  название  дружинника  —  *кътеГь  от  лат.  comes
‘спутник,  товарищ’  [Фасмер.  II.  С.  261;  ср.:  Schuster-Sewc  Н.  1964.  S.
246-252;  ЭССЯ.  Вып.  15.  С.  196-198].
 Что  касается  материального  содержания  дружины,  то  князь  нахо¬
дился  в  более  благоприятном  положении  в  сравнении  с  другими  знат¬
ными  людьми.  Как  отмечено  ранее,  у  князя  концентрировались  доб¬
ровольные  продовольственные  подношения  соплеменников  в  мирное
время  и  отчисления  от  судебных  штрафов.  Все  эти  материальные  блага
позволяли  князю  содержать  большую,  чем  у  других  знатных  людей,
дружину  и  обеспечивать  ее  лучше.
 Тацит  обстоятельно  изучил  социальное  положение  дружины  в  позд¬
нем  племенном  обществе.  Это  было  постоянное  добровольное  объеди¬
нение  в  военное  и  мирное  время.  Дружинников  соединяют  с  главой
дружины  отношения  дружбы-службы.  Они  постоянно  находились  при
своем  «вожде»  (princeps),  создавая  в  племени  обособленную  социальную
группу,  объединенную  не  племенными  и  кровнородственными  связя¬
ми,  а  службой.  Дружинники  не  были  заняты  в  материальном  произ¬
водстве,  постоянно  занимаясь  военным  делом  и  охотой.  Вследствие
 75

этого  как  стереотип  социального  поведения  у  них  сложилось  презре¬
ние  к  физическому  труду.  Средствами  материального  обеспечения  дру¬
жинников  стали  военная  добыча,  дары  соседних  племен,  подарки,  пиры
и  материальное  обеспечение,  которые  они  получали  не  от  племени,  а
от  князя  \  Тас.  Germ.,  XIII—XV;  см.  также:  Свердлов  М.  Б.  1977.  С.  56;
1997.  С.  36;  Горский  Л.  Л.  1989.  С.  17].  Тацит  раскрыл  конкретное  со¬
держание  таких  пожалований  за  службу:  наделение  боевым  конем,  ору¬
жием  и  пиры,  то  есть  имуществом  и  кормом.  Они  имели  не  только
материальное,  но  и  престижное  содержание.  Раскрывая  грядущим  ис¬
следователям  содержание  материальных  отношений  между  князем  (ко¬
ролем)  и  дружиной,  Тацит,  являясь  проницательным  аналитиком,  пи¬
сал,  что  пиры  «заменяют  жалование  за  службу»  [Тас.  Germ.,  XIV].  Эти
пиры  имели  кроме  материальных  оснований  идейную  подоснову  —
отдар  в  виде  верной  службы  и  единение  вождя  с  его  дружиной,  что
придавало  таким  пирам  также  сакральное  значение.  Данная  система
общественных  отношений  появилась  и  существовала  автономно  по
отношению  к  традиционным  племенным  институтам,  «замыкаясь»  не
на  них,  а  на  князя.
 На  последней  стадии  племенного  строя  добровольные  натуральные
подношения  рядовых  членов  племени  князю  и  его  дружине  станови¬
лись  началом  постоянного  внутри  племенного  податного  обложения  для
их  содержания.  Об  этом  свидетельствует  также  эволюция  праславян-
ского  понятия  *багь  от  обозначения  добровольного  ‘дара’  к  названию
государственной  подати  [Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  35—36;  см.  также  ра¬
нее,  с.  73].
 В  эпоху  Великого  переселения  народов  в  германских  и  славянс¬
ких  племенах  в  дружинах  князей  (королей)  формировалась  система
натурального  обеспечения  не  только  продуктами  и  пирами.  В  древ¬
них  германских  языках  она  обозначалась  понятиями,  сохранивши¬
мися  в  гот.  faihu  и  д-сев.  fe.  По  мнению  Э.  Бенвениста,  гот.  faihu
‘деньги’,  ‘состояние’,  глагол  faihon  ‘обогащаться’  не  были  связаны  с
животноводческим  лексиконом.  Д-сев.  fe,  по  его  наблюдениям,  имело
первичное  значение  ‘богатство,  движимость’,  со  вторичным  значе¬
нием  ‘скот’.  То  же  значение  fe  ‘добро’  сохранилось  в  композите  felag
‘общая  собственность’,  felagi  ‘товарищ,  друг,  спутник’  (д-а.  feolaga
‘друг’,  совр.  a.  fellow).  Отметим,  что  в  этой  группе  слов  ясно  просле¬
живается  традиция  понятия  fe  ‘добро’  как  формы  материального
выражения  дружинных  отношений.  Э.  Бенвенист  отметил  д-сев.  гла¬
гол  fena  ‘обогащаться,  приобретать  состояние’,  существительное
fenadr  'богатство’,  которое  обозначало  также  ‘скот’,  но  как  специ¬
альное  значение.  Приведя  эти  примеры,  древне-  и  среднеанглий¬
ские  слова  с  корневой  основой  fe,  он  ставит  вопрос  о  пересмотре
традиционно  устанавливаемых  связей  a.  fee  и  фр.  fief  (ст.  фр.  feu)  —
‘лен,  феод’  не  с  франкским  fehu  ‘скот’  и  производным  от  него  лат.
feus  ‘движимое  имущество’  (такой  традиционный  семантический  ряд
 76

еще  недавно  указывал  Р.  Бутрюш:  \Boutruche  R.  1968.  Vol.  1.  Р.  211|),
а  первичность  значений,  сохранившихся  в  словах  fihu,  гот.  faihu  как
обозначения  ‘движимого  имущества1  и  вторичность  значения  ‘скот1
\Беивепист  Э.  1995.  С.  57—58].
 Оставляя  лингвистам  решение  проблемы  о  первичности  значений
группы  слов  в  германских  языках  с  корневой  основой  fe  ‘богатство,
движимость’  и  ‘скот1  (историческое  социально-экономическое  един¬
ство  этих  понятий  неразрывно)  отметим  важность  наблюдений  Э.  Бен-
вениста  для  изучения  материального  содержания  древнейших  дружин¬
ных  отношений.  Эти  понятия  становились  обозначением  разных  ви¬
дов  пожалования  королем  дружинника  за  службу.  Они  были  семанти¬
ческой  основой  понятий,  обозначающих  новые  общественные  отно¬
шения,  формирующиеся  еще  в  дружине  племенного  общества  —  fe-od
(*od  ‘собственность’),  то  есть  генетически  «запрограммированных»
феодальных  отношений,  с  последующим  пониманием  феода  как  мате¬
риального  обеспечения  за  вассальную  службу  (в  средневековом  латин¬
ском  языке  feum,  fevum,  feudum,  feodum  и  т.  д.).
 Эти  наблюдения  сохраняют  значение  и  при  обратной  семантиче¬
ской  эволюции:  от  fe  —  в  значении  ‘скот,  деньги,  богатство1  к  ‘богат¬
ство,  имущество,  движимость’.  Значение  этих  наблюдений  для  уста¬
новления  генетического  начала  феодальных  отношений  возрастает,  если
учесть  более  позднее  социальное  совпадение  в  средневековом  мышле¬
нии  феода  как  материального  обеспечения  за  службу  и  бенефиция  —
‘благодеяния’:  «Beneficium,  quod  vulgo  dicitur  feodum»  («Бенефиций,
который  по-народному  (в  народе)  называется  феод»)  [Boutruche  R.  1968.
Vol.  1.  Р.  211;  возражения  вызывает  предполагаемое  Р.  Бутрюшем  позд¬
нее  появление  понятия  feod,  не  учитывающее  древнейшие  истоки  сло¬
ва  fe  в  значениях  ‘скот,  имущество,  деньги’  и  отраженные  в  них  обще¬
ственные  отношения].
 В  славянском  мире  материальным  обеспечением  за  «дружбу»-служ-
бу  в  дружине  наряду,  видимо,  с  конем  и  оружием  становились  также
пиры  с  дальнейшим  их  развитием  в  продовольственное  обеспечение  —
корм.
 Анализ  социально-экономических  и  социально-политических  струк¬
тур  племенного  строя  славян  в  VI  —  начале  VII  в.  свидетельствует  о
том,  что  князь  оказывался  во  главе  трех  его  структурных  систем  —
племени  как  макросистемы  и  подсистем:  знатного  рода,  который  стано¬
вился  княжеским,  а  также  дружины.  Эти  подсистемы  были  автономны
друг  к  другу.  Род,  который  в  этот  период  представлял  собой  большую
патриархальную  семью,  являлся  частью  племени,  но  в  отличие  от  него
был  соединен  близкими  кровнородственными  и  производственными
связями.  Наличие  собственного  комплексного  хозяйства,  патриархаль¬
ных  рабов  и  слуг  создавало  условия  для  относительно  самостоятельно¬
го  экономического  существования  княжеского  рода.  Княжеская  дру¬
жина  также  являлась  составной  частью  макросистемы  племени.  Но  это
 77

была  структура,  независимая  от  народного  собрания  и  совета  старей¬
шин,  поскольку  была  основана  на  принципе  личной  дружбы-службы
князю.  Все  эти  три  системы  не  только  возглавлялись  князем,  но  функ¬
ционально  были  интегрированы  системой  добровольных  податей  и  кня¬
жеских  пожалований,  объективно  необходимых  для  их  воспроизводства
и  дальнейшего  существования.  В  последнем  наблюдении,  а  также  в  ана¬
лизе  племени  VI  —  начала  VII  в.  как  сложной  в  структуре  замкнутой
системы,  основанной  на  горизонтальных  связях  и  началах  эксплуата¬
ции  патриархальных  рабов  —  основное  отличие  нашей  концепции  от
других,  в  которых  выделялись  лишь  отдельные  институты  племенного
строя  или  сочетание  некоторых  из  них  без  функционально  соединяю¬
щих  их  возникающих  податей  (они  назывались  ранее  вне  системных
связей),  первоначально  добровольных,  и  феода-корма.
 Обобщая  анализ  социального  положения  князя  в  позднеплемен¬
ном  славянском  обществе,  отметим  также  его  наделение  правовыми
функциями  в  виде  участия  в  решении  основных  юридических  дел  в
народном  собрании  племени,  также,  возможно,  с  социально-эконо¬
мическим  следствием  отчисления  части  судебных  штрафов  —  прода¬
жи.  Во  время  войн  князь  мог  быть  предводителем  войска,  хотя  этой
функцией  мог  обладать  и  другой,  более  опытный  или  талантливый  в
военном  деле  член  племени.  Исполнял  князь  и  функции  ежедневного
управления  племенем,  чего  не  мог  делать  совет  старейшин  и  тем  более
народное  собрание.
 Таким  образом,  в  последний  период  существования  племенного
строя  князь  и  княжеская  власть  как  социально-политические  институ¬
ты  приобретали  особое  значение.  Но  наряду  с  ними  существовали  еще
древние  по  происхождению  племенные  институты  —  совет  старейшин
и  народное  собрание  как  высший  коллективный  орган  племенного
самоуправления.  Князь  и  княжеская  власть  участвовали  во  всех  основ¬
ных  формах  экономических,  социальных,  политических  и  правовых
отношений  в  племени  и  в  их  регулировании,  что  создавало  условия
для  ускоренного  развития  именно  этого  института  в  системе  племени,
в  сравнении  с  его  другими  структурными  элементами.
 У  славян  в  это  время,  вероятно,  уже  существовал  и  символ  княже¬
ской  власти  —  деревянный  посох.  Подобно  многим  другим  институ¬
там  он  также  продолжил  индоевропейскую  традицию.  В  изучении  это¬
го  вопроса  конструктивное  направление  наметил  О.  Н.  Трубачев.  При
анализе  названия  города  Киева  [обзор  новейших  мнений  см.:  Свердлов
М.  Б.  1996.  С.  590]  он  обратил  внимание  на  широкое  распространение
топонимов  Киев,  Киева,  Киево  и  т.  п.  (и  производных  от  них  Киевец,
Киевичи  и  т.  д.)  в  обширнейшей  зоне  славянского  расселения  в  Цент¬
ральной,  Юго-Восточной  и  Восточной  Европе.  О.  Н.  Трубачев  тради¬
ционно  производит  эти  топонимы  от  имени  Кий  (первоначальное  зна¬
чение  слова  кий—  'дубина,  колотушка,  пест’).  Развитие  этого  имени  в
топоним  он  объяснил  как  изменение  славянского  личного  имени  в
 78

притяжательное  прилагательное:  *Киев  город  и  т.  д.  \Тру6ачев  О.  Н.
1991.  С.  133—136].  По  нашему  мнению,  эти  наблюдения,  убедительно
показывая  славянское  происхождение  топонима  Киев,  не  объясняют
такую  необычайную  распространенность  имени  Кий,  отразившуюся  в
топонимике.  Поэтому  можно  предположить,  что  происхождение  топо¬
нимов  Киев  и  близких  с  ним  однокоренных  названий  восходило  не  к
эпониму,  а  непосредственно  к  существительному  кий  в  значениях  ‘пря¬
мая  палка’,  ‘посох’,  ‘жезл’  как  архетипичный  символ  власти  в  племени
(см.  ранее,  с.  46).  При  такой  интерпретации  происхождения  топонима
город  киев  обозначал  племенной  центр,  место,  где  находится  носитель
племенной  власти  (по  модели  град-город  стольный,  то  есть  город,  где
находится  княжеский  стол-престол).  В  этом  случае  становится  понят¬
ной  значительная  распространенность  топонима  Киев  и  близких  к  нему
названий  городов  с  возможным  дополнительным  путем  образования
топонима  от  появившегося  эпонима  с  таким  именем.  Видимо,  забве¬
нием  в  XI  в.  древнейших  истоков  названия  стольного  города  Киева  и
средневековым  историзмом,  стремившимся  по  созвучию  установить
эпонима,  можно  объяснить  тот  факт,  что  в  Повести  временных  лет
Нестор  отразил  ожесточенные  споры  о  том,  кем  же  был  Кий,  перевоз¬
чиком  через  Днепр  или  главой  правящего  княжеского  рода  («княжаше
в  родЪ  своемь»)  [ПВЛ.  С.  9].
 Славянские  князья  того  времени  были  известны  их  современникам
в  Византийской  империи  не  только  по  социальному  положению,  но  в
некоторых  случаях  и  по  именам.  Они  излагают  эпизоды,  которые  по¬
зволяют  конкретизировать  общественное  место  князя  в  славянском
племени,  установить  формы  его  социального  поведения.
 Первым  по  времени  такое  сообщение  о  славянском  князе  принад¬
лежит  готскому  историку  Иордану.  Он  закончил  свое  сочинение  «О
происхождении  и  деяниях  гетов»  около  551  г.,  но  использована  в  нем
информация  предшествующего  по  времени  труда  готского  историка
Кассиодора  (ок.  526—533),  то  есть  восходит  она  к  первой  трети  VI  в.
Излагая  события  истории  готов  IV  столетия,  он  сообщает  о  князе  ан-
тов,  которого  он  называет  Boz  и  в  соответствии  с  латиноязычной  тра¬
дицией  —  королем  (гех).  В  использовании  этого  социального  термина
он  не  отличается  от  римского  историка  и  проницательного  аналитика
Тацита,  который  так  же  называл  германских  князей  (королей)  своего
времени.  Однако  в  данной  записи  Иордана  форма  имени  антского  князя
графически  недостаточно  ясна,  вследствие  чего  существуют  многочис¬
ленные  ее  интерпретации  [Свод.  I.  С.  114—115,  159—160],  к  тому  же
возможно,  что  в  имени  Boz  отразилась  передача  праславянского  слова
*vodjb  ‘вождь’  [Трубачев  О.  Н.  1991.  С.  229].
 Более  определенны  сведения  византийских  авторов  о  славянских
князьях,  которых  они  называли  по-гречески  традиционно  —  архонта¬
ми  или  на  латинский  манер  —  риксами  (рексами).  Имена  некоторых
из  них  известны.  При  изложении  обстоятельств  хорошо  известных
 79

византийцам  нападений  в  VII  в.  славянских  племен  на  Фессалонику
автор  «Чудес  св.  Дмитрия  Солунского»  (Собрание  II)  уверенно  разли¬
чает  воеводу  славянского  войска  Хацона,  которого  он  называет  хоро¬
шо  знакомым  византийцам  титулом  экзарх  [Свод.  II.  С.  93—94,  133,
135],  и  князя  славянского  племени  ринхинов  Первуда,  титул  которого
он  передает  через  заимствованное  из  лат.  тех  (ката  тои  тш  Puyx'irw
РЛУбс)  [Свод.  II.  С.  144,  145J.  Используя  тот  же  социальный  термин,
называет  он  и  «князей  племени  другувитов»  [Свод.  II.  С.  144,  145].
Такая  конкретность  в  указании  глав  племен  особенно  обращает  на  себя
внимание,  если  учесть,  что  для  обобщающего  указания  славянских
знатных  людей  автор  «Чудес»  использовал  более  широкие  и  менее  кон¬
кретные  понятия  —  вожди,  архонты  (тшу  tcov  cGvojv  T^oupei/Gw;  тыу  6е
<...>  архог'тал'  тыу  iKXaPLvw)  [Свод.  II.  С.  162,  163].  При  изложении
событий  90-х  гг.  VI  в.  Феофилакт  Симокатта  сообщает  об  Ардагасте,
который  во  главе  огромного  войска  захватил  на  византийской  терри¬
тории  многочисленных  пленных  и  добычу  [Свод.  II.  С.  15].  Когда  ви¬
зантийцы  во  главе  с  полководцем  Приском  перенесли  военные  дей¬
ствия  на  славянскую  территорию,  то  они  разграбили  «страну,  подвла¬
стную  Ардагасту»  [Свод.  II.  С.  20,  21].  По  мнению  Р.  Бенедикти  и  С.  А.
Иванова,  Ардагаст  распространял  свою  власть  на  данную  территорию,
имел  ее  в  своем  подчинении  [Benedicty  R.  1964.  S.  55;  Свод.  II.  С.  51].  В
связи  с  этим  мнением  можно  отметить,  что  власть  —  понятие  много¬
значное.  О  правах  и  возможностях  Ардагаста  реализовывать  свою  волю,
политическое  руководство  или  господство  над  населением  этих  земель
никаких  сведений  нет.  Вероятно,  Ардагаст  был  талантливым  полити¬
ком  и  военачальником  (об  этом  свидетельствуют  его  первоначальные
победы  над  византийцами).  Он  сумел  возглавить  значительное  объе¬
динение  славянских  племен,  и  ему  было  подчинено  их  объединенное
войско,  видимо,  прежде  всего  вследствие  его  авторитета.
 Если  в  сообщениях  об  Ардагасте  Феофилакт  Симокатта  не  называ¬
ет  его  титула,  то  в  дальнейшем  рассказе  о  той  же  военной  кампании
против  славян  по  отношению  к  впервые  упоминаемому  Мусокию  он
особо  отмечает:  «называемого  на  языке  варваров  риксом»  [Свод.  II.
С.  23],  уже  традиционно  отождествляя  славянский  социальный  тер¬
мин  князь  и  латинский  —  гех-король.
 Территории,  населенные  объединением  славянских  племен  или
значительным  племенем,  с  определенными  границами,  в  пределах  ко¬
торого  господствовало  одно  племя  во  главе  с  князем,  стали  называться
в  Византии  VI—IX  вв.  «Славиниями»  [Литаврин  Г.  Г.  1999.  С.  520—
526].  Вероятно,  общественное  положение  князя  в  этих  догосударствен-
ных  образованиях  основывалось  на  насильственном  подчинении  дру¬
гих  племен,  входивших  в  эти  объединения,  и  стало  властным,  потес-
тарным  (лат.  potestas  власть).
 Внутреннее  развитие  экономических,  социальных  и  политических
структур  славянских  племен,  их  постоянные  войны  с  Византией,  то
 80

союзные,  то  враждебные  отношения  с  аварами  и  германцами,  вероят¬
но,  способствовали  ускоренному  выделению  княжеской  власти  из  си¬
стемы  традиционных  племенных  институтов.  Уже  прекрасно  осведом¬
ленный  Менандр,  излагая  современные  ему  события  (ок.  560  г.),  сооб¬
щает  о  знатном  анте  Мезамире,  который  надменно  вел  себя  по  отно¬
шению  к  аварам  [Свод.  I.  С.  311—313,  317;  анализ  общественного  по¬
ложения  Мезамира  см.  ранее  с.  67—68).  Менандр  не  указал,  что  Меза-
мир  является  князем  (архонтом  или  риксом).  Но,  как  следует  из  опре¬
деления  Менандром  его  родственных  связей  через  более  знаменитых
отца  Идаризия  и  брата  Келагаста  (предшествующий  текст,  повествую¬
щий  о  них,  не  сохранился),  он  принадлежал  к  княжескому  роду.
 Свойственная  индоевропейским  народам  и,  как  ранее  было  отме¬
чено,  в  том  числе  славянам  открытость  к  взаимодействию  с  другими
культурами  наряду  с  объективными  имманентными  социальными  про¬
цессами  также  влияла  на  социальное  поведение  князя.  В  постоянных
войнах  с  Византией,  особенно  после  расселения  на  византийской  тер¬
ритории,  славяне  не  только  быстро  перенимали  у  византийцев  систе¬
му  вооружений,  наступательных  и  осадных.  Византийская  культура
воздействовала  также  на  быт  и  социальное  поведение  славян.  Как  сле¬
дует  из  рассказа  Прокопия  Кесарийского  о  рабе-анте  Хилвудии,  он
научился  говорить  по-гречески  и  выдавал  себя  за  того  анта  Хилвудия,
который  стал  полководцем  на  византийской  службе  [Свод.  I.  С.  187;
Литаврин  Г.  Г.  1986].  Показательно,  что  раб  Хилвудий  усвоил  все  это,
видимо,  в  славянской  среде,  в  отличие  от  своего  антского  тезки  и  Доб-
рагеза,  которые  находились  на  византийской  службе.  Как  следует  из
сообщений  Собрания  II  Чудес  св.  Дмитрия  Солунского  о  событиях
VII  в.,  князь  славянского  племени  ринхинов  носил  византийскую  одеж¬
ду  и  говорил  по-гречески  [Свод.  II.  С.  93—94,  147,  199,  208].
 Комплексный  анализ  всех  видов  исторических  источников  позво¬
лил  установить  место  и  значение  князя  и  княжеской  власти  как  инсти¬
тутов  позднего  племенного  строя.  Их  экономическими  основаниями
стали  собственное  господское  хозяйство  и  статус  господина  челяди,
включавшей  патриархальных  рабов,  добровольные  внутриплеменные
подношения  в  мирное  время  и  военная  добыча.  Их  социальными  ос¬
нованиями  являлись  не  только  знатное  положение,  включая  принад¬
лежность  к  знатному  роду,  избрание  народным  собранием  князя  с  ад¬
министративно-судебными  функциями  управления,  более  ограничен¬
ными  по  отношению  к  древнейшим  по  происхождению  верховным
институтам  племенного  самоуправления  —  племенному  собранию  и
совету  старейшин.  Князь  стал  главой  дружины  —  лично  преданных
ему  друзей-дружинников,  дружба-служба  которых  вознаграждалась  кня¬
жеским  материальным  обеспечением.  В  основе  такого  особого  поли¬
тического  статуса  князя  находилась  объективная  необходимость  по¬
стоянного  института  племенного  внутреннего  управления  и  внешних
отношений  с  другими  социально-политическими  образованиями,  пле¬
 81

менами  и  государствами,  но  при  верховных  правах  племенного  народ¬
ного  собрания.  При  этом  очень  важно  постоянно  иметь  в  виду,  что
князь  и  княжеская  власть  являлись  не  отдельно  взятыми  институтами
позднего  племенного  строя,  а  органической  составной  частью  племен¬
ной  структуры,  прямо  и  опосредованно  соединенной  прямыми  и  об¬
ратными  связями  со  всеми  другими  структурными  элементами  племе¬
ни.  Важно  также  учитывать,  что  особое  положение  князя  и  княжеской
власти  в  племени  формировалось  не  только  функционально-организа¬
ционно,  но  и  экономически  —  системой  добровольного  внутриплемен-
ного  податного  обложения.  У  князя  и  княжеской  власти  в  славянском
племени,  как  и  у  других  индоевропейских  народов  Европы  на  данной
стадии  общественного  развития  вне  зоны  античных  рабовладельческих
обществ,  существовали  не  только  эти  социально-экономические,  но  и
социально-политические  основания  для  их  дальнейшего  эволюцион¬
ного  развития  —  княжеская  дружина.  При  этом  можно  отметить  одну
важную  особенность  формирования  институтов  князя  и  княжеской
власти  в  славянском  племени  в  сравнении  с  германским.  Если  герман¬
цы  сохранили  индоевропейскую  традицию  сакральности  княжеской
власти  и  как  следствие  этого  —  мифологизацию  происхождения  кня¬
жеских  родов,  то  у  славян  эти  явления  не  прослеживаются,  что  можно
объяснить  внутренними,  неизвестными  нам  процессами,  которые  про¬
исходили  в  славянских  племенах  до  их  выхода  на  «историческую  аре¬
ну»  в  эпоху  Великого  переселения  народов  в  VI  в.  Поэтому  идеологи¬
ческим  основанием  князя  и  княжеской  власти  у  славян,  в  отличие  от
германцев,  становились  не  их  сакрализация  и  мифологизация,  а  сред¬
невековый  историзм  конкретных  личностей,  причинно-следственных
связей  и  конкретных  обстоятельств.

Глава  III.  Князь  и  княжеская  власть  у  восточных  славян
в  переходный  период
 ОТ  ПЛЕМЕНИ  К  ГОСУДАРСТВУ
 Экономические,  социальные,  внутри-  и  внешнеполитические  фак¬
торы  способствовали  появлению  еще  в  VI  —  начале  VII  в.  политичес¬
ких  союзов  славянских  племен.  Они  позволяли  успешно  защищаться
от  врагов  и  побеждать  противников.  Талантливые  или  удачливые  кня¬
зья  становились  во  главе  таких  союзов.  Ардагаст  во  главе  многочис¬
ленного  славянского  войска  дошел  до  Адрианополя,  захватив  большое
число  пленных  и  богатую  добычу.  Когда  византийцы  перенесли  воен¬
ные  действия  на  славянские  земли,  они  «разорили  страну  Ардагаста»,
то  есть  этот  князь  находился  во  главе  союза  племен,  которые  занимали
обширные  территории  [Theoph.  Sim.  II,  7;  VI,  7].  Возможно,  его  обще¬
ственное  положение  утверждала  еще  догосударственная  организация
(см.  также  ранее,  с.  80).  На  северо-востоке  византийских  владений  уже
в  конце  70-х  гг.  VII  в.  существовал  союз  «Семи  племен»,  который  был
подчинен  болгарским  ханом  Аспарухом  [Свод.  II.  С.  314—316,  ком¬
ментарии  Г.  Г.  Литаврина;  Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  48—50,  52—54,  см.
там  же  литературу  вопроса].
 Ко  второй  четверти  —  середине  VII  в.  относится  образование  на
землях  формирующихся  западных  славян  государства  во  главе  с  франк¬
ским  купцом  Само.  За  значительную  «пользу»  (utilitas),  оказанную  сла¬
вянам  в  их  борьбе  против  угнетателей,  он  был  избран  славянами  «ко¬
ролем»  (eum  super  se  eligunt  regem)  [Свод.  II.  С.  366,  367].  В.  К.  Ронин
перевел  utilitas  как  ‘доблесть’,  объясняя  это  понятие  как  «главную  доб¬
родетель  военного  вождя  и  правителя,  соединяющую  в  себе  силу,  энер¬
гию,  мудрость,  т.  е.  вообще  способность  эффективно  распоряжаться
своей  властью»  [Свод.  II.  С.  383].  Видимо,  utilitas  как  более  широкое
понятие  польза  —  мужество,  мудрость  в  борьбе  с  аварами  была  доста¬
точным  основанием,  чтобы  Само  стал  знатным  в  славянской  среде  и
избран  князем  в  соответствии  с  древней  славянской  традицией  вне
зависимости  от  его  этнической  принадлежности  франка,  как  написано
в  Хронике  Фредегара  и  считает  большинство  исследователей,  или,  как
думает  В.  К.  Ромин,  галло-римлянина.  Жизненный  путь  Само  свиде¬
тельствует  о  том,  что  в  это  время  у  славян  традиция  избрания  князя  из
 83

знатного  рода  была  дополнена  в  конкретных  условиях  активных  военных
действий  с  противником  избранием  из  своей  среды  людей  знатных  по
мужеству  и  по  мудрости,  хотя  первоначально  они  могли  быть  людьми
незнатными  или  неславянского  происхождения.  Государство,  в  котором
Само  «счастливо  правил»,  как  написано  в  хронике  Фредегара  VII  в.,  было,
вероятно,  потестарным,  основанным  на  завоевании  и  власти  завоевателя,
соединившим  племенные  традиции  и  начальные  государственные  инсти¬
туты  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  50—51].
 Аналогичные  процессы  происходили  и  у  славян  Восточной  Евро¬
пы,  формировавшихся  в  восточнославянский  этнос.  Экономическая  и
социальная  среда,  в  которой  реализовывались  восточнославянские
институты  князя  и  княжеской  власти,  в  VII—IX  вв.  существенно  изме¬
нялись.  Восточнославянские  племена  расселились  в  этот  период  от
Прикарпатья,  Днепра  и  Южного  Буга  до  среднего  течения  Оки,  верхо¬
вьев  Северского  Донца  и  Дона,  от  Псковско-Ильменьского  межозерья
до  Среднего  Поднепровья  [Ляпушкин  И.  И.  1968;  Никольская  Т.  Н.  1981;
Седов  В.  В.  1982;  1994;  Смиленко  А.  Т.  1989;  и  другие  работы].  Племена
дулебов,  хорватов,  тиверцев,  уличей,  полян,  древлян,  дреговичей,  се¬
верян,  радимичей,  кривичей  и  словен  расселялись  на  обширные  тер¬
ритории,  разделенные  лесными  массивами  и  болотами.  Их  поселения
располагались  гнездами  с  расстояниями  между  ними  от  30—40  до  100
км  и  более  [Ляпушкин  И.  И.  1968.  С.  128].  Такая  система  расселения
восточнославянских  племен  может  свидетельствовать  о  том,  что  они
представляли  собой  союзы,  состоявшие  из  малых  племен  [Lowmianski  Н.
1963.  Т.  II.  S.  33—46].  Б.  А.  Рыбаков  назвал  такие  племенные  союзы
«союзами  союзов»  [Рыбаков  Б.  А.  1958.  С.  857],  а  И.  Я.  Фроянов  вслед
за  ним  —  «суперсоюзами»,  «союзом  союзов»  и  «сверхсоюзом»  восточ¬
нославянских  племен  [Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  13—14  и  след.  ].  Впро¬
чем,  оба  этих  ученых  не  обосновали  употребление  такой  «союзной»
терминологии.  А.  А.  Горский,  напротив,  предположил,  что  термин  пле¬
мена  по  отношению  к  восточным  славянам  догосударствеиного  перио¬
да  неверен,  поскольку  в  период  славянского  расселения  VI—VIII  вв.
племенные  структуры  были  разрушены  и  образовались  новые  общно¬
сти  на  территориальной  основе.  При  этом  определяющим  поводом
изменений  оказывается  внешняя  причина  переселений,  а  не  внутрен¬
ние  объективные  факторы  экономической,  социальной  и  политиче¬
ской  эволюции  [Горский  А.  А.  1999.  С.  160—177;  2000].  Это  мнение
также  не  убеждает,  поскольку  не  учитывает,  на  наш  взгляд,  институты
племенной  организации  на  последнем  этапе  ее  существования,  сохра¬
нение  в  VIII—X  вв.  названий  по  занимаемым  территориям  (поляне,
древляне,  дреговичи,  волыняне,  уличи,  тиверцы),  по  князьям-эпони-
мам,  создававшим  властные  (потестарные)  образования  (радимичи  и
вятичи  —  от  имен  князей  Радим  и  Вятко),  разные  традиции  матери¬
альной  и  духовной  культуры  (керамика,  украшения,  домостроитель¬
ство,  погребальный  обряд).
 84

Прослеживаемое  по  археологическим  материалам  единство  (с  ло¬
кальными  вариантами)  материальной  и  духовной  культуры  каждого  из
восточнославянских  племен  [см.:  Ляпушкин  И.  И.  1968;  Седов  В.  В.  1982;
см.  там  же  литературу  проблемы)  указывает  на  сохранение  их  традици¬
онной  внутренней  этнокультурной  общности,  тогда  как  расселение  на
значительных  пространствах  —  на  сохранение  ими  общественно-по¬
литического  и  демографического  потенциала.  Но  такая  система  рассе¬
ления  свидетельствует  также  об  эволюционных  изменениях  в  это  вре¬
мя  структуры  племенного  управления:  на  обширных  территориях  на¬
родное  собрание  как  главный  орган  самоуправления  теряло  возмож¬
ности  быстрого  сбора  соплеменников,  что  объективно  вело  к  росту
значения  совета  старейшин,  состоящего  из  племенной  знати,  а  также
князя,  их  коллективных  и  индивидуальных  решений.
 Одновременно  материальные  процессы  вели  к  структурным  изме¬
нениям  восточнославянского  общества.  В  традиционном  для  индоев¬
ропейских  и,  в  частности,  славянских  народов  пашенном  земледелии
стало  широко  использоваться  железо  для  изготовления  сельскохозяй¬
ственных  орудий.  В  IX—X  вв.  практиковалась  паровая  двух-  и  трех¬
польная  система  земледелия  с  севооборотом  яровых  и  озимых  культур
(рожь,  твердая  и  мягкая  пшеница,  разные  виды  ячменя,  полба,  овес,
овсюг,  гречиха)  с  огородными,  бобовыми  и  техническими  культурами.
По-прежнему  распространены  были  животноводство,  охота,  рыболов¬
ство  и  бортничество.  Развивались  железоделательное  производство,
металлургическое,  кузнечное  и  ювелирное  дело,  керамическое  произ¬
водство  (с  IX  в.  —  гончарная  керамика,  хотя  для  домашних  целей  про¬
должала  использоваться  лепная  посуда).  Такой  уровень  производства
делал  малую  семью,  ранее  автономно  существовавшую  в  составе  боль¬
шой  патриархальной  семьи,  экономически  самостоятельной.  Малая
семья  могла  себя  материально  обеспечить.  Поэтому  большие  патриар¬
хальные  семьи  с  коллективным  производством  и  распределением  про¬
дукта,  с  коллективным  владением  в  пределах  племенной  земельной
собственности  и  с  коллективной  правовой  ответственностью  распада¬
ются.  Основными  типами  семейной  организации  стали  малая  семья  и
возникающая  на  ее  основе  неразделенная  семья,  отцовская  и  братская.
Вследствие  этого  патриархальная  большесемейная  община  трансфор¬
мируется  в  соседскую  с  индивидуальной  и  в  редких  случаях  малосе¬
мейной  правовой  ответственностью.
 В  результате  данных  структурных  изменений  общества,  развития
соседских  отношений,  общественного  разделения  труда  в  IX—X  вв.  у
восточных  славян  развивается  торговля,  формируется  денежная  систе¬
ма,  появляются  города  —  торговые,  ремесленные,  военно-политичес¬
кие  и  идеологические  центры  —  укрепленные  и  открытые  поселения
[Ляпушкин  И.  И.  1968.  С.  149-154;  Мавродин  В.  В.  1971.  С.  37-45;
Булкин  В.  А.,  Дубов  И.  В.,  Лебедев  Г.  С.  1978;  Седов  В.  В.  1982.  С.  236—
247;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  23—28,  90—105;  Древняя  Русь:  Город,  за¬
 85

мок,  село.  1985;  Носов  Е.  Н.  1988,  1990;  1993;  1999;  Рябинин  Е.  А.  1994;
Даркевич  В.  П.  1994;  1995;  1997;  Толочко  П.  П.  1997;  и  др.  ].
 Существенная  информация  об  общественно-политических  струк¬
турах  племенного  княжения,  о  месте  в  них  князя  и  значении  княжес¬
кой  власти  содержится  во  включенных  в  состав  Повести  временных
лет  (здесь  и  далее  —  ПВЛ)  преданиях  об  убийстве  древлянами  киев¬
ского  князя  Игоря  и  о  мести  им  княгини  Ольги  за  убийство  мужа.
 А. 	А.  Шахматов  считал,  что  предания  об  убийстве  князя  Игоря  и
мести  Ольги  были  включены  в  Начальный  свод  в  Киеве  (1093—1095  гг.),
а  о  походе  на  древлян  и  взятии  их  политического  центра  Искоросте-
ня  —  в  ПВЛ  (1113  г.)  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  109—110].  По  мнению
 B. 	М.  Истрина,  эти  предания  являлись  органичной  составной  частью
единовременно  написанного  летописного  текста  [Истрин  В.  М.  1924.
 C. 	56—57].  Е.  А.  Рыдзевская  отметила  в  них  основное  —  фольклорное
происхождение,  но  отличное  от  скандинавских  сюжетов,  тогда  как  А.  Г.
Кузьмин  —  «обрывки  каких-то  предшествующих  повестей»  [Рыдзевс¬
кая  Е.  А.  1978.  С.  194-202;  Кузьмин  А.  Г.  1977.  С.  336].
 Существенны  различия  в  интерпретации  общественно-политиче¬
ского  содержания  этих  преданий.  От  первоначального  изложения  ис¬
торических  событий  в  соответствии  с  летописным  повествованием  и
использования  в  исследованиях  отдельных  содержащихся  в  них  исто¬
рических  реалий  (такому  принципу  еще  следовали  ведущие  отечествен¬
ные  ученые  XIX  в.  [см.:  Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  С.  120—122;  Соловьев
С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  153—156;  и  др.  ]),  историки  перешли  к  аналити¬
ческому  выделению  в  них  информации  об  общественно-политическом
строе  восточных  славян  до  образования  Русского  государства  во  вто¬
рой  половине  IX  в.  М.  Ф.  Владимирский-Буданов  отметил  формиро¬
вание  в  этот  период  на  основе  восточнославянских  племен  новых  по¬
литических  образований  —  княжений.  Он  характеризовал  их,  исходя
из  фиксируемой  в  них  княжеской  власти,  как  государственный  строй,
появившийся  до  князей-варягов  [Владимирский-Буданов  М.  Ф.  1915.
С.  12—13].  Такой  исследовательский  подход  вносил  историзм  в  рас¬
крытие  конкретных  переходных  общественно-политических  форм  от
племени  к  государству.
 Эти  наблюдения  были  развиты  в  отечественной  литературе  сере¬
дины  —  второй  половины  XX  столетия.  В  ней  было  отмечено,  что  в
результате  объективных  экономических  и  социальных  процессов  племя
эволюционировало  в  новую  структуру  —  племенное  княжение.  В  нем
еще  сохранялся  традиционный  институт  народного  собрания  как  выс¬
шего  органа  самоуправления,  но  происходил  рост  значения  княже¬
ской  власти  и  племенной  знати,  которая  составляла  правящую  элиту
племенного  княжения.  Эти  наблюдения  о  структуре  племенных  кня¬
жений  как  нового  этапа  развития  племени  были  сделаны  П.  Н.  Тре¬
тьяковым  и  поддержаны  Б.  Д.  Грековым.  Но  они  преувеличивали  сте¬
пень  их  социально-политического  развития  как  государственных  об¬
 86

разований  в  духе  идей  псевдопатриотичсских  кампаний  сталинского
режима  конца  40-х  —  начала  50-х  годов  [  Третьяков  П.  Н.  1953.  С.  296—
303;  Греков  Б.  Д.  1953.  С.  528].  Наблюдения  над  структурой  племен¬
ных  княжений  как  переходной  формы  общественно-политического
устройства  от  племени  к  государству  были  обстоятельно  разработаны
 B. 	В.  Мавродиным  и  поддержаны  в  последующей  литературе  [Мавро-
дин  В.  В.  1971.  С.  100—109;  1971а;  см.  также:  lowmianski  Н.  1970.  Т.  IV.
S.  108-229;  Шаскольский  И.  П.  1972.  С.  56-57;  Королюк  В.  Д.  1972.
 C. 	218—219].  И.  И.  Ляпушкин  подверг  критике  мнение  о  племенных
княжениях  как  государственных  образованиях  [Ляпушкин  И.  И.  1968.
С.  162—169],  что  не  опровергало  мнения  о  племенных  княжениях  как
о  более  высокой  стадии  развития  племенной  структуры  [Пашуто  В.  Т.
1974].  Д.  С.  Лихачев  и  близко  к  нему  В.  Т.  Пашуто  обратили  внима¬
ние  на  социальные  реалии  в  них  с  определяющим  значением  пле¬
менной  знати,  а  не  народного  веча  [ПВЛ.  1996.  С.  435—437;  Пашуто
В.  Т.  1965.  С.  15].  В  новейшей  литературе  есть  тенденция  к  их  назва¬
нию  «племенными  княжествами»  [см.:  Горский  А.  А.  1989.  С.  29],  но
такой  термин  упреждает,  как  представляется,  формирование  княже¬
ства  как  определенной  государственной  структуры,  во  главе  которой
находится  князь.
 Б.  А.  Рыбаков  рассматривал  предания  о  мести  Ольги  как  «полити¬
ческий  трактат»,  написанный  в  середине  X  в.  Его  историческая  ин¬
формация  раскрывает,  по  его  мнению,  «внутреннюю  структуру  пле¬
менного  союза,  уже  переросшего  в  государство»  с  возрастающей  иерар¬
хией  «лучших»  мужей,  «нарочитых»  мужей,  князей,  которые  хорошо
пасут  Деревскую  землю.  Б.  А.  Рыбаков  предположительно  отнес  князя
Мала  к  «светлым  князьям»,  которые  указаны  в  русско-византийских
договорах  911  и  944  гг.  (см.  далее)  [Рыбаков  Б.  А.  1965.  С.  15].  Противо¬
положно  суждение  И.  Я.  Фроянова.  В  рассказах  о  мести  Ольги  ему
«слышится  отзвук  некой  зависимости  княжеской  власти  от  народа».
По  мнению  ученого,  «<...>  древляне  (народ)  собираются  на  думу  с
полным  сознанием  собственных  прав,  не  озираясь  на  знать»  [Фроянов
И.  Я.  1980.  С.  126,  127,  примеч.  66].
 Такие  существенные  различия  в  определении  происхождения  пре¬
даний  о  мести  княгини  Ольги  древлянам,  времени  их  включения  в
ПВЛ,  их  конкретной  исторической  информации,  в  частности,  о  месте
и  значении  князя  и  княжеской  власти  в  древлянском  племенном  кня¬
жении  побуждают  вернуться  к  их  специальному  анализу.
 Время  формирования  предания  о  мести  княгини  Ольги  в  том  лите¬
ратурном  виде,  в  котором  оно  записано  в  ПВЛ,  устанавливается  доста¬
точно  определенно.  В  качестве  киевских  ориентиров  происходивших
событий  автор  указал  своим  читателям  дворы  на  Андреевской  горе
княжих  мужей  Никифора  и  Чудина,  которые  участвовали  наряду  с
Изяславом,  Святославом  и  Всеволодом  Ярославичами  в  издании  так
называемой  Правды  Ярославичей  или  Домениального  устава.  Этот  свод
 87

юридических  норм  датируется  серединой  —  третьей  четвертью  XI  в.
(по  нашему  мнению,  он  был  издан  в  середине  XI  в.)  [  Свердлов  М.  Б.
1988.  С.  84—101,  см.  там  же  литературу  вопроса).  Таким  образом,  пре¬
дание  о  мести  княгини  Ольги  в  данном  виде,  вероятно,  сложилось  или
было  записано  через  100  лет  после  произошедших  событий.
 Этноним  древляне  использовался  тогда  только  в  исторических  пре¬
даниях  (в  ПВЛ  он  упомянут  в  последний  раз  под  6454/946  г.).  Отсюда
его  постоянное  указание  в  обобщающей  форме  названия  племени.
 Повествование  в  фольклорной  форме  раскрывает  реальное  положе¬
ние  князя  в  племенном  княжении  середины  X  в.  В  предании  об  убий¬
стве  Игоря  древляне  уподобляют  себя  стаду  овец,  а  князя  Игоря  —
волку,  который  повадился  этих  овец  таскать.  Эта  образная  фольклор¬
ная  антитеза  продолжена  в  предании  о  сватовстве  древлянского  князя
Мала  к  княгине  Ольге,  и  здесь  она  содержит  информацию,  сохранив¬
шуюся  в  народной  памяти,  о  значении  князя  в  Древлянской  земле:
«Мужа  твоего  убихомъ,  бяше  бо  мужь  твои  аки  волкъ  восхищая  и  гра¬
бя,  а  наши  князи  добри  суть,  иже  распасли  суть  Деревьску  землю»
[ПВЛ.  1996.  С.  27].  Глагол  «распасти»,  сохраняющий  значение  пасти,
переводят  обычно  литературно,  но  иносказательно  —  устроить  \  Срезнев¬
ский.  III.  Стб.  78],  беречь  [ПВЛ.  1996.  С.  164;  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  105].
Между  тем  глагол  пасти  продолжает  смысловое  и  тематическое  содер¬
жание  повествования:  древлянские  князья  пасли  древлян.  В  отличие  от
волка  Игоря  они  являлись  пастухами  древлян,  управляя  (это  значение
содержалось  в  семантике  глагола  пасти  [Срезневский.  II.  Стб.  885])  ими
и  защищая  их.
 Можно  подумать,  что  противопоставление  «добрых»  древлянских
князей  «волку»  —  Игорю  не  более,  чем  фольклорная  или  литературная
антитеза.  Между  тем,  наблюдения  Н.  И.  Милютенко  позволяют  пред¬
положить,  что  древляне  действительно  преуспевали  в  правление  своих
независимых  от  Киева  князей.  Судя  по  распространению  древлянских
археологических  памятников,  они  ограничили  расселение  полян  в  IX—
X  вв.  на  запад  узкой  полосой,  25—30  км,  «гор»  по  берегу  Днепра.  К  концу
IX  в.  древляне  подчинили,  вероятно,  дреговичей  и  волынян.  После
подчинения  власти  киевских  князей  они  неоднократно  пытались  от
нее  освободиться.  Да  и  в  составе  Русского  государства  Древлянская
земля  (позднее  в  составе  Туровского  княжества)  имела  большое  значе¬
ние  в  качестве  обширного  западного  княжения  в  правление  Олега  Свя¬
тославича,  Святополка  Ярополковича  и  Святослава  Владимировича
[Милютенко  Н.  И.  1993].
 Если  иметь  в  виду  такое  положение  древлянского  племенного  кня¬
жения  до  его  инкорпорации  в  составе  Русского  государства,  то  станет
понятен  реальный  смысл  сватовства  князя  Мала  к  овдовевшей  Ольге.
Мал  и  древлянская  знать  стремятся  не  отделиться  от  Русского  государ¬
ства,  а,  напротив,  продолжить  государственные  связи  посредством  ди¬
настического  союза,  но  уже  во  главе  с  древлянским  князем.  Кроме
 88

такого  политического  основания  в  сватовстве  древлянского  князя,  воз¬
можно,  как  отметил  Д.  С.  Лихачев,  отразился  и  древнейший  по  проис¬
хождению  обычай,  согласно  которому  человек,  убивший  царя  (главу
рода),  становится  его  преемником  во  власти,  женившись  на  вдове  уби¬
того  [ПВЛ.  1996.  С.  4351.  Но,  по  нашему  мнению,  если  такая  идея  и
существовала,  то  не  более,  чем  фоновая,  восходившая  к  архаическому
периоду,  поскольку  то  же  предание  содержит  информацию  о  конкрет¬
ных  политических  действиях  древлян  по  отношению  к  киевской  пра¬
вящей  династии:  в  качестве  победителей  они  хотят  удалить  осиротев¬
шего  Святослава  с  политической  сцены  —  «створимъ  ему,  якоже  хо-
щемъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  27].  Таким  образом  раскрываемое  содержание
политических  событий,  отраженное  в  исторических  преданиях  об  убий¬
стве  князя  Игоря  и  мести  древлянам  Ольги,  свидетельствует  о  высо¬
ком  уровне  самосознания  древлянского  князя  Мала  как  политическо¬
го  главы  племенного  княжения,  в  данном  случае  —  входящего  в  состав
формирующегося  Русского  государства.  Князь  племенного  княжения,
вероятно,  продолжал  традиции  предшествующего  племенного  строя  в
исполнении  ежедневных  административных  функций,  участия  в  суде
племени  и  в  возможном  исполнении  высших  воеводских  функций.
Можно  предположить,  что  значение  княжеской  власти  в  каких-то  из
этих  обязанностей  увеличилось.  Об  этом  косвенно  свидетельствует  сва¬
товство  к  вдове  великого  князя  русского  Ольге,  которой  едва  ли  пред¬
лагали  в  мужья  малозначимое  племенное  должностное  лицо.  Видимо,
среди  «светлых  и  великих  князей»,  которые  находились  «под  рукою»
великого  князя  Олега  согласно  договору  911г.  Руси  и  Византийской
империи,  были  и  племенные  князья.  Такой  титул  этих  князей  также
может  свидетельствовать  о  возрастании  значения  князей  внутри  пле¬
менного  княжения.  Эти  предположения  гипотетичны,  хотя  их  и  следу¬
ет  учитывать  при  анализе  тенденций  развития  княжеской  власти  в  во¬
сточнославянском  племенном  княжении.
 Предание  о  мести  княгини  Ольги  древлянам  сохранило  информа¬
цию  и  о  древлянской  знати,  которая  наряду  с  князем  принимает  ос¬
новные  политические  решения  и  участвует  в  их  исполнении.  Ее  назва¬
ния  —  лучьшии  мужи,  мужи  нарочиты  использованы  и  в  других  фольк¬
лорных  по  происхождению  известиях  ПВЛ  долетописного  периода.
Лучшими  мужами  кроме  древлянской  знати  в  ПВЛ  названа  также  знать
словен,  кривичей,  чуди  и  вятичей,  которых  князь  Владимир  Святосла¬
вич  переселил  в  конце  X  столетия  в  южнорусские  города,  уничтожая
древнюю  племенную  знать,  интегрируя  территории  бывших  племен¬
ных  княжений  в  составе  Русского  государства  (под  6496/988  г.)  (см.
далее,  с.  270).  В  другом  предании,  записанном  в  ПВЛ  под  6505/997  г.,
лучшими  мужами  названы  печенеги,  видимо  знатные,  которые  были
отправлены  послами  в  осажденный  ими  Белгород.  Таким  образом,
понятие  лучьшие  мужи  использовано  в  легендарном  пласте  известий
для  обозначения  племенной  знати,  тогда  как  в  качестве  названия  рус¬
 89

ской  знати  середины  XI  в.  оно  уже  не  использовалось.  Показательны  в
данной  связи  упомянутые  в  ПВЛ  под  6579/1071  г.,  видимо  со  слов
киевского  княжого  мужа  Яна  Вышатича  (ум.  1106  г.),  луньише  жены  в
рассказе  о  восстании  во  главе  с  языческими  жрецами  —  волхвами  на
Волге  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  97—98].  Принадлежность  этих  жен,  вла¬
девших  имением  и  продовольствием,  к  местной  знати  совмещалась  в
этом  рассказе  с  архаическими  ритуальными  действами  волхвов  по  от¬
ношению  к  ним.  Поэтому  Ян  Вышатич  и  летописец  осознанно  архаи¬
зировали  социальную  лексику  по  отношению  к  современной  им  пери¬
ферийной  волжской  знати,  называя  ее  иначе,  чем  знатных  мужей  и
жен  центральных  регионов  Руси.
 Понятие  нарочитый  в  применении  к  знати  также  относится  к  древ¬
нейшему  по  времени  пласту  записей  ПВЛ.  Детей  «нарочитое  чади»
забирали  по  приказу  Владимира  Святославича  насильно  учить  в  хрис¬
тианских  школах  (под  6496/988  г.).  «Нарочитые  мужи»  названы  среди
знатных  людей,  которые  могли  приходить  пировать  в  гридницу  на  кня¬
жеском  дворе  «при  князи  и  безъ  князя»  (6504/996  г.).  В  последний  раз
это  понятие  используется  в  ПВЛ  под  6523/1015  г.  как  название  новго¬
родцев,  которые  «иссекли»  варягов,  творивших  насилие  в  Новгороде.
 Таким  образом,  в  предании  о  мести  княгини  Ольги  древлянам,  сло¬
жившемся  или  записанном  в  середине  XI  в.  в  сохранившейся  в  ПВЛ
форме,  отразилась  древнейшая  социальная  лексика  «долетописного»
периода  X  —  начала  XI  в.,  обозначавшая  знать  племенного  княжения.
Это  были  традиционные  для  европейского  раннего  средневековья  по¬
нятия  в  виде  субстантивированных  прилагательных  в  превосходной
степени  через  противопоставление  простым  свободным  людям:
optimates,  maiores,  honestiores  в  латиноязычной  письменности.  Такая
информативность  обобщенных  названий  знатных  людей  способство¬
вала  сохранению  понятия  лучыиии  мужи  в  последующей  русской  соци¬
альной  терминологии  XI—XIII  вв.  Понятие  нарочитые  мужи—  ‘на¬
званные,  ведомые,  избранные,  лучшие’  является  синонимом  лучыиие
мужи.  Такое  широкое  употребление  слова  муж  с  разными  эпитетами
стало,  по  мнению  А.  С.  Львова,  причиной  его  замены  на  Руси  заим¬
ствованием  боярин  в  значении  ‘богатый  и  знатный’  [Львов  А.  С.  1975.
С.  214-215,  222].
 Традиции  института  народного  собрания  подразумеваются  в  извес¬
тии  о  том,  что  древляне  (в  целом)  «съдумавше»  со  своим  князем  Ма¬
лом,  когда  они  узнали  о  возвращении  киевского  князя  Игоря  для  по¬
вторного  взимания  дани.  В  отличие  от  интерпретации  этого  известия
как  «совета  знати  одной  земли»  (В.  Т.  Пашуто)  и  противоположного
крайнего  суждения  —  народ  задумал  убить  князя  Игоря,  «не  озираясь
на  знать»  (И.  Я.  Фроянов,  см.  выше  с.  87),  его  содержание  было  рас¬
крыто  И.  И.  Срезневским  социально  нейтральным  значением  глагола
«съдумати»  —  ‘обсудить,  обдумать’  [Срезневский.  III.  Стб.  699],  что
соответствует  обобщающему  характеру  изложения  событий  в  фольк¬
 90

лорном  повествовании:  древляне  без  различий  в  социальном  положе¬
нии  вместе  со  своим  князем  Малом  «держат  совет»  |ПВЛ.  1996.  С.  163;
БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  105],  обсуждают,  обдумывают  опасную  для  них
конкретную  ситуацию.  При  такой  интерпретации  раскрывается  ин¬
ституционная  определенность  данного  факта  в  давней  традиции  пле¬
менного  народного  собрания.  Но  это  было,  вероятно,  уже  собрание  не
всех  древлян,  расселившихся  на  обширной  территории  среди  лесов  и
болот  от  Припяти  до  верховьев  Случи  и  Тетерева  [Седов  В.  В.  1982.
С.  101  —  106]  (для  их  сбора  понадобилось  бы  много  времени),  а  город¬
ского  и  сельского  населения  главных  политических  центров  древлян  —
Искоростеня  и  Овруча.
 Древлянская  знать  указана  в  предании  в  качестве  послов,  что  про¬
должало  древнейшую  традицию,  восходившую  к  племенному  строю.
Но  при  изложении  происходивших  конкретных  событий  раскрывалось
также  их  социально-политическое  значение  в  племенном  княжении.
Когда  Ольга  потребовала  прислать  ей  в  качестве  послов  «мужи  наро¬
читы»,  «деревляне  изъбраша  лучьшие  мужи,  иже  дерьжаху  Деревьску
землю»  [ПВЛ.  1996.  С.  27—28].  Глагол  «дерьжати»  в  данном  контек¬
сте  —  ‘править,  управлять’  [Срезневский.  I.  Стб.  775;  ПВЛ.  1996.  С.  164;
БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  107].  Вместе  с  тем,  древлянская  знать  не  представ¬
ляла  собой  некий  один  социальный  слой.  В  ее  составе  находились
«старейшины  града»  (понятие  с  корнем  стар-  для  обозначения  стар¬
ших  по  положению)  Искоростеня,  которые  были  взяты  в  плен  во  вре¬
мя  штурма  [ПВЛ.  1996.  С.  29].  Слово  старейшины  имеет  в  ПВЛ  лите¬
ратурно-повествовательное  значение  [Львов  А.  С.  1975.  С.  186],  но  в
данном  контексте  оно  указывает,  что  в  Искоростени,  главном  городе
древлян,  находились  свои  знатные  люди,  отличные  от  других  древлян¬
ских  знатных  людей.  Являлись  ли  они  служилыми  людьми  князя  Мала
или  принадлежали  к  старой  племенной  знати  —  не  известно.  Но  в  из¬
вестиях  о  древлянской  племенной  знати  отразилась  информация  о  ее
вхождении  в  политическую  элиту  княжения:  они  принимали  вместе  с
князем  основные  политические  решения,  являлись  послами,  участво¬
вали  во  внутреннем  управлении,  занимая  особое  положение  в  городах.
Основную  роль  еще  сохраняло  племенное  народное  собрание,  но  со¬
бирать  его  становилось  все  сложнее,  а  князь  и  знать  приобретали  все
большее  значение.
 В  племенных  княжениях  IX—X  вв.  развивались,  вероятно,  и  другие
структурные  элементы  позднего  племенного  строя  —  внутриплемен-
ное  добровольное  натуральное  податное  обложение  в  мирное  время,
княжеская  дружина  и  господское  хозяйство  с  зависимыми  людьми,  но
прямых  сведений  об  этих  исторических  явлениях  нет  (они  включены  в
информацию  о  Русском  государстве  X  в.,  см.  известия  о  челяди  и  плен¬
никах  в  русско-византийских  договорах  911  и  944  гг.).

Князь  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ  В  ПОТЕСТАРНОМ  ГОСУДАРСТВЕ
 Одновременно  с  эволюцией  восточнославянских  племен  в  племен¬
ные  княжения  в  VIII—IX  вв.  продолжалось  в  результате  политических
и  экономических  факторов  формирование  межплеменных  союзов.
Древнейшим  из  них  в  Восточной  Европе  являлся,  видимо,  союз  пле¬
мен  во  главе  с  дулебами.  Их  племя  существовало  еще  в  праславянский
период.  Находилось  оно  в  Центральной  Европе,  но  часть  дулебов  по¬
пала  под  аварское  иго,  а  остальные  расселились  в  разных  направлени¬
ях,  включая  Прикарпатье  и  Волынь.  По  мнению  В.  В.  Седова,  дулебам
свойственна  археологическая  культура  типа  Луки-Райковецкой,  кото¬
рая  распространена  от  Волыни  до  правобережья  Среднего  Поднепро-
вья.  Вероятно,  из  племенной  группы  дулебов  VI—VII  вв.  образовались
позднее  волыняне,  древляне,  поляне,  дреговичи,  названия  которых
отразили  местности,  где  они  поселились  [Седов  В.  В.  1982.  С.  92—93;
см.  там  же  литературу  вопроса].  Происходил  ли  процесс  таким  обра¬
зом  или  культура  типа  Луки-Райковецкой  распространилась  на  племе¬
на  славянской  пражско-корчакской  культуры  в  этом  обширном  регио¬
не  вследствие  политического  господства  дулебов,  которое  предполагал
еще  В.  О.  Ключевский,  определенных  сведений  нет.  По  археологичес¬
ким  материалам  В.  В.  Седов  подтвердил  наблюдения  В.  О.  Ключевско¬
го  и  Л.  Нидерле  о  преемственности  племенного  союза  волынян  и  их
предшественников-дулебов  на  Волыни  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.
С.  110;  Нидерле  Л.  1956.  С.  155—156;  Седов  В.  В.  1982.  С.  94],  в  связи  с
чем  конкретным  содержанием  наполняется  записанное  арабским  гео¬
графом  ал-Масуди  предание  о  «валинана»,  у  которых  был  верховный
«царь».  Ему  подчинялись  прочие  «цари»,  но  в  результате  последовав¬
ших  раздоров  их  союз  распался  на  отдельные  колена  и  каждое  племя
выбрало  своего  «царя».  Таким  образом,  можно  предположить,  что  в
этом  предании,  относимом  к  VIII—IX  вв.,  прослеживается  существо¬
вание  межплеменного  союза  во  главе  с  талантливым  предводителем-
князем,  распад  этого  союза  и  дальнейшее  существование  племенных
княжений  во  главе  со  своими  князьями.
 Определенных  сведений  нет,  объединялись  ли  поляне  и  северяне  в
борьбе  против  военно-политического  натиска  Хазарского  каганата  (в
ПВЛ  под  6367/859  г.  сообщается  о  взимании  хазарами  дани  с  полян,
северян  и  вятичей)  [ПВЛ.  1996.  С.  12].  Но  в  Вертинских  анналах  под
839  г.  сообщается  о  хакане-кагане  росов.  Автор  этой  части  анналов
капеллан  императора  Людовика  Благочестивого  и  очевидец  событий
при  дворе  императора  Священной  Римской  империи  записал  о  неких
послах,  которые  прибыли  к  Людовику  на  Рейн  в  Ингельгейм  вместе  с
посольством  византийского  императора  Феофила.  По  его  словам,  они
«говорили,  что  их,  то  есть  их  народ,  называют  Рос  (Rhos),  что  их  ко¬
роль,  которого  называют  хакан,  послал  их  к  нему  [Феофилу],  как  они
 92

заявляли,  дружбы  ради».  Византийский  император  сообщал,  что  об¬
ратный  путь  этих  послов  из  Константинополя  пролегал  среди  «ужас¬
нейших»  «варварских  племен».  Поэтому,  чтобы  избежать  опасности,
они  были  отправлены  обратно  в  обход  этих  территорий.  Людовик  Бла¬
гочестивый  установил,  что  эти  послы  являются  «свеонами»  (племя  в
Средней  Швеции),  и  задержал  их.  Об  этом  он  сообщил  императору
Феофилу,  чтобы  тот  решил  сам,  заслуживают  ли  они  доверия  и  тогда
смогут  «вернуться  безопасно  на  родину»,  тогда  как  в  противном  случае
они  будут  возвращены  в  Константинополь.  Чем  закончился  этот  эпи¬
зод,  неизвестно,  поскольку  в  840  г.  Людовик  Благочестивый  умер  и
Пруденций  отъехал  ко  двору  западнофранкского  короля  Карла  Лысого
[Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  7—11].
 Данное  сообщение  Пруденция  о  посольстве  хакана-кагана  народа  рос
рассматривалось  или  упоминалось  в  разном  контексте  в  бесчисленном
количестве  работ,  в  том  числе  содержащих  наряду  с  конструктивными
наблюдениями  фактические  ошибки  и  произвольные  целенаправленные
построения.  Оно  изучалось  как  свидетельство  основания  Русского  госу¬
дарства  скандинавами  или  службы  русскому  князю  варягов-наемников,
как  доказательство  существования  восточнославянского  государства  с
определенной  внешней  политикой  по  отношению  к  Византийской  и  Свя¬
щенной  Римской  империям  и  как  указание  южного,  черноморского,  на¬
правления  экспансии  шведов  в  Восточной  Европе,  и  т.  д.,  и  т.  п.  Дела¬
лись  самые  разные  предположения  и  о  целях  посольства  росов  [истори¬
ографический  анализ  см.:  Сахаров  Л.  Я.  1980.  С.  37—42].
 Между  тем,  как  представляется,  не  учитывались  в  должной  мере
два  обстоятельства.  Императорский  капеллан  являлся,  вероятно,  участ¬
ником  приема  Людовиком  Благочестивым  византийского  посольства,
а  также  присоединенного  к  нему  в  Константинополе  посольства  кага¬
на  росов.  Поэтому  его  записи  в  Вертинских  анналах  свойственна  не
только  обстоятельность,  но  и  точность  информации.
 О  локализации  росов  в  IX  в.  в  Среднем  Поднепровье  свидетель¬
ствует  анализ  русских,  восточных,  византийских  и  западноевропей¬
ских  источников  [в  новейших  исследованиях  см.:  Свердлов  М.  Б.  1970;
1996.  С.  596-597;  Седов  В.  В.  1982.  С.  111-113;  Назаренко  Л.  В.  1993.
С.  42;  см.  там  же  литературу  вопроса].  В.  В.  Седов  развил  свою  кон¬
цепцию,  предположив,  что  ославяненный  этноним  Русь  неславянско¬
го,  вероятно,  иранского  происхождения  (О.  Н.  Трубачев  относит  *ros-
/  *rus-  к  иранизмам  скифо-сарматской  основы,  допуская  также  индо¬
арийскую  основу  {Трубачев  О.  Я.  1993;  1994;  1997;  1999]).  Он  стал  ис¬
пользоваться  в  славянском  мире  в  позднеримский  период,  когда  в  усло¬
виях  славяно-иранского  симбиоза  формировались  анты.  Зона  расселе¬
ния  русов  им  определена  в  регионе  Днепровского  Левобережья  и  Дона.
Этот  регион,  по  его  мнению,  составлял  территорию  Русского  каганата
со  стольным  городом  Киевом  в  первой  трети  IX  в.  [Седов  В.  В.  1999.  С.
27—81;  см.  там  же  новейшую  литературу  вопроса].
 93

Проблема  происхождения,  семантики  и  локализации  этнонимов  и
хоронимов  Рос/Русь  —  тема  специальных  научных  разысканий.  Но  учи¬
тывая  ее  особое  значение  в  изучении  начальных  этапов  становления
восточнославянской  государственности,  а  потому  —  в  анализе  эволю¬
ции  княжеской  власти  на  Руси,  следует  определить  основные  вопросы
ее  исследования.  Сложности  определения  истоков  этнонимов  и  хоро¬
нимов  Рос/Русь  заключаются  в  том,  что  Восточная  Европа  поздней  ан¬
тичности  и  раннего  средневековья  представляла  собой  обширнейшую
зону,  где  происходили  этногенез  славян,  их  этнокультурное  взаимодей¬
ствие  с  иранцами,  балтами,  финно-уграми,  а  с  середины  VIII  в.  и  со
скандинавами.  В  то  же  время  народы  Восточной  Европы  были  открыты
для  этнокультурного,  военно-политического  и  экономического  взаимо¬
действия  с  народами  Балтики,  объединившей  в  свою  очередь  народы  и
страны  Северной  Европы  [Leciejewicz  L.  1999],  а  также  Причерноморья.
Древнейший  Волжский  путь  вел  в  страны  Востока.
 В  новейшей  литературе  Е.  А.  Мельникова  и  В.  Я.  Петрухин  верну¬
лись  к  гипотезе  о  происхождении  этнонима  и  хоронима  Русь  от  этно¬
социального  термина  ruotsi.  По  их  мнению,  он  возник  до  эпохи  ви¬
кингов,  в  VI—VII  вв.,  в  финской  среде  для  обозначения  мореходов-
гребцов,  которые  приплывали  преимущественно  из  Средней  Швеции.
С  изменением  форм  деятельности  скандинавов  этот  термин  сохранил
только  этническое  значение  и  превратился  в  хороним  Ruotsi  —  назва¬
ние  в  финских  языках  Швеции  и  шведов.  Скандинавское  профессио¬
нальное  самоназвание  распространилось  в  Восточной  Европе,  отра¬
зившись  в  формах  рсос  и  Rhos.  К  середине  IX  в.  в  результате  западно-
финско-славянских  языковых  связей  финск.  ruotsi  перешло  в  др.-рус.
русь  для  обозначения  скандинавских  купцов  и  воинов  и  стало  приоб¬
ретать  преимущественно  социальное  значение  —  княжеская  дружина,  —
расширяясь  в  этническом  содержании,  включив  «мужей»  славянского
происхождения,  и  в  социальном  плане  —  как  обозначение  полиэтнич¬
ного  войска  вообще,  лишаясь  первоначального  основного  этнического
содержания.  Во  второй  половине  IX  —  первой  половине  X  в.  появился
хороним  Русь,  Русская  земля  —  расширительное  географическое  поня¬
тие,  обозначавшее  разноэтничные  территории  под  властью  великих
князей,  а  с  середины  X  в.  —  название  огромного  восточноевропейско¬
го  государства  [Мельникова  Е.  А.,  Петрухин  В.  Я.  1989].
 Устанавливались  также  южные  неславянские  связи  этнонима  и  хо¬
ронима  Рос,  как  предполагали  исследователи,  аланские  [Vernadsky  G.
1959.  Р.  63,  75,  79],  сармато-аланские  [  Третьяков  П.  Н.  1968],  иранские
(см.  ранее  работы  О.  Н.  Трубачева,  В.  В.  Седова),  германские  (герулы)
[Станг  X.  2000].  Эти  наблюдения  вновь  возвращают  его  объяснение  к
южным  регионам  Восточной  Европы.  Следует  также  отметить  право-
бережный  приток  Днепра  реку  Рось  как  маркер  южного  распростране¬
ния  этнонима  и  (или)  хоронима  Рос.  Возможно,  как  отмечено  иссле¬
дователями,  по  происхождению  он  был  иранским  и  отражал  подобно
 94

этнониму  анты  древнее  славяно-иранское  этнокультурное  взаимодей¬
ствие.  Традиционная  для  IX—X  вв.  греческая  форма  рок  лишь  сохра¬
нила  исконную  форму  этого  этнонима  и  (или)  хоронима.  Река  Рось,
сохранившая  его  древнейшую  форму  (возникновение  этого  гидронима
в  X  в.  отразило  бы  уже  единственную  для  этого  времени  форму  Русь),
вероятно,  являлась  маркером  южных  пределов  каганата  росов  (зона
расселения  восточных  славян).  Южнее  ее  начиналась  степь,  где  гос¬
подствовали  кочевые  народы  [см.:  Седов  В.  В.  1982.  С.  109,  карта  14].
 Кроме  южной  локализации  этнонима  и  хоронима  Рос  в  письмен¬
ных  источниках  на  нее  указывает  и  локализация  Русской  земли  в  узком
значении  этого  понятия  в  Среднем  Поднепровье  [с  определенными
различиями  в  интерпретации  см.:  Насонов  Л.  Н.  1951.  С.  29,  42  и  след.;
Рыбаков  Б.  А.  1982.  С.  60—66;  Кучкин  В.  А.  1995;  и  многие  другие  рабо¬
ты;  историографический  обзор  новейшей  литературы  см.:  Свердлов  М.  Б.
1996.  С.  596—597].  В  связи  с  гипотезой  Мельниковой-Петрухина  отме¬
тим  также  критику  ее  начальной  части  А.  В.  Назаренко,  который,  со¬
глашаясь  с  выводом  о  происхождении  этнонима  Русь  как  отражении
древнескандинавского  слова,  предположил,  что  варяги  в  составе  «со¬
циальной  верхушки»  в  Восточной  Европе  пользовались  в  качестве  языка
международного  и  межплеменного  общения  восточнославянским  язы¬
ком  [Назаренко  А.  В.  1998.  С.  75—79].
 Такие  различия  в  объяснении  двух  разных  по  происхождению,  но
близких  по  форме  этнонимов  —  Русь  и  Рос  на  новейшем  уровне  иссле¬
дований  подтверждаются,  по  нашему  мнению,  давней  гипотезой  В.  А.
Брима  об  их  сосуществовании  [Брим  В.  А.  1923;  эта  гипотеза  была  под¬
держана  А.  Е.  Пресняковым,  в  довоенных  работах  Б.  Д.  Грекова;  исто¬
риографический  анализ  см.:  Шаскольский  И.  П.  1978.  С.  155—156].  Не¬
давно  к  ней  вернулся  А.  П.  Новосельцев,  который  сослался  в  качестве
историографического  предшественника  в  этом  вопросе  на  М.  Я.  Сю-
зюмова  [Сюзюмов  М.  1940.  С.  121  —  123;  Новосельцев  А.  П.  1990.  С.  208].
Впрочем,  следует  отметить,  что  гипотеза  В.  А.  Брима  не  «носила  ком¬
промиссный  характер»,  как  думал  И.  П.  Шаскольский,  да  и  разное
происхождение  этих  близких  по  форме,  но  разных  по  происхождению
этнонимов  не  было  «парадоксальным»,  даже  «на  первый  взгляд»,  как
писал  А.  П.  Новосельцев,  поскольку  она  объясняла  устанавливаемые
факты  южного  Рос  и  северного  Русь.
 Информация  исторических  и  лингвистических  источников  не  рас¬
крывает  в  полной  мере  происхождение  этнонимов  и  хоронимов  Рос  и
Русь.  Между  тем  информация  Вертинских  анналов,  по  нашему  мне¬
нию,  позволяет  достаточно  определенно  ответить  на  вопрос,  где  нахо¬
дился  «каганат»  росов.
 Титул  каган  (хакан)  сохранился  в  X  в.:  так  называл  Ибн  Русте  князя
«народа  Рус».  В  XI  в.  он  стал  почетным  обозначением  киевских  князей
как  правителей  государства  [все  известия  исторических  источников  об
использовании  титула  каган  на  Руси  собраны  и  проанализированы  в
 95

новейшей  литературе  И.  Г.  Коноваловой,  см.:  Коновалова  И.  Г.  2001,
см.  там  же  историографию  проблемы].  Этот  титул,  вероятно,  был  за¬
имствован  у  хазар  и  политически  был  направлен  против  них  [Артамо¬
нов  М.  И.  1962.  С.  131;  Высоцкий  С.  А.  1966.  С.  49—52;  Новосельцев  А.  П.
1982.  С.  150—159;  1986.  С.  40].  К  близкому  мнению  пришла  И.  Г.  Ко¬
новалова,  по  мнению  которой  правитель  русов  принял  титул  каган  нс
столько  вследствие  хазарского  влияния,  сколько  в  результате  формаль¬
ной  самоидентификации,  предопределенной  внешними  обстоятельства¬
ми  [Коновалова  Г.  И.  2001.  С.  125].
 Предположение  о  существовании  «каганата»  росов  с  центром  в
Ладоге  [в  новейшей  литературе  см.:  Новосельцев  А.  П.  1965.  С.  406—
407;  Мачинский  Д.  А.  1986;  Shepard  J.  1995;  С.  Франклин  и  Д.  Шепард
добавили  также  возможные,  по  их  мнению,  Рюриково  городище  на
Волхове,  Верхнее  Поволжье  (Сарское  городище)  и  Бирку  в  Средней
Швеции:  Франклин  С,  Шепард  Д.  2000.  С.  55—64;  об  отправлении
послов  кагана  росов  из  Скандинавии  см.  также:  Tinnefeld  F.  1981.  S.
249]  не  убедительно.  В  этом  случае  становится  необъяснимой  цель
посольства  его  кагана  к  византийскому  императору  для  установления
или  сохранения  дружественных  отношений  («дружбы  ради»)  в  пер¬
вой  половине  IX  в.  на  таких  значительных  расстояниях,  а  также  со
столь  разными  региональными  политическими  и  экономическими
интересами  Византийской  империи  и  «каганата»  росов.  В  равной  мере
необъяснимым  становится  использование  на  крайнем  северо-западе
Восточной  Европы  тюркского  титула,  обозначающего  главу  государ¬
ства,  что  естественно  в  южных  регионах,  в  зоне  взаимодействия  не¬
тюркских  этносов  с  тюркским.
 Лишено  конкретного  исторического  обоснования  мнение  о  локали¬
зации  росов  и  их  «каганата»  в  Причерноморье  или  об  отождествлении
кагана  росов  и  хазар  [в  новейшей  литературе  см.:  Arignon  J.-P.  1984.  Р.  63—
67],  поскольку  в  этом  случае  посольство  росов  могло  вернуться  к  сво¬
ему  кагану,  тогда  как  император  Феофил  сообщал  Людовику  Благоче¬
стивому,  что  оно  не  могло  возвратиться,  поскольку  их  пути  пролегали
среди  варваров  и  диких  племен  [см.:  Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  39].
 Таким  образом,  сообщение  Пруденция  в  соединении  с  информа¬
цией  других  исторических  источников  позволяет  предположить,  что
послы  хакана-кагана  народа  рос  прибыли  в  838  г.  в  Константинополь
из  Среднего  Поднепровья.  Против  этого  вывода  не  было  приведено
достаточных  аргументов  [анализ  исторических  источников  и  предше¬
ствующая  литература:  Свердлов  М.  Б.  1970;  Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  22—
48;  Шаскольский  И.  П.  1981.  С.  43—54;  Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  37—45,
см.  там  же  анализ  новейшей  литературы|.  Как  отмечено  ранее,  В.  В.
Седов  локализовал  «Русский  каганат»  в  зоне  расселения  славян  Днеп-
ро-Донского  региона  [Седов  В.  В.  1999.  С.  59],  тогда  как,  по  другому
мнению,  в  Среднем  Поднепровье  в  этот  период  находилось  Полянское
княжество  [Новосельцев  А.  П.  1990.  С.  204].  Эти  мнения  различаются,
 96

но  они  в  равной  мере  локализуют  «каганат»  росов  первой  трети  IX  в.  в
южной  зоне  расселения  восточных  славян.
 Запись  императорского  капеллана  в  Вертинских  анналах  содержит
также  важную  явную  и  скрытую  информацию  о  происходивших  там
социально-политических  процессах.
 По  словам  послов  кагана  росов,  инициатором  посольства  являлся
их  правитель:  «их  король,  которого  зовут  хакан,  послал  их  к  нему  (им¬
ператору  Феофилу  —  М.  С.),  как  они  заявляли,  дружбы  ради».  Исполь¬
зованный  в  тексте  титул  rex-король  применен  Пруденцием  в  самом
широком  смысле  традиционной  тогда  латиноязычной  лексики  —  гла¬
ва,  государь,  повелитель.  В  таком  содержании  он  едва  ли  имел  опреде¬
ленную  смысловую  нагрузку.  Возможно,  Пруденций  или  переводчик
речи  послов  использовал  в  то  время  широкий  по  значению  титул  гех
традиционно  как  синоним  славянского  социально-политического  тер¬
мина  князь.  Свидетельство  послов  о  том,  что  их  князя  (короля)  назы¬
вают  хакан  (вероятно,  как  отмечено  ранее,  по  оппозиции  хазарскому
кагану),  а  также  отправление  им  послов  к  византийскому  императору,
указывают  на  определенную  степень  концентрации  им  политической
власти.  О  том  же  говорит  и  цель  посольства  к  византийскому  импера¬
тору  —  установление  или  сохранение  дружбы  —  в  данном  случае,  мир¬
ных  отношений  с  Византийской  империей  [Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  46]
или  союзных  отношений  князя-кагана  с  византийским  императором,
возможно,  против  Хазарского  каганата  и  его  правителя.
 К  «дружбе»  между  каганом  росов  и  византийским  императором  могло
побуждать  усиление  в  это  время  Хазарского  каганата  или  натиск  в  это
время  венгров  (последнее  предполагал  М.  И.  Артамонов),  которые  дви¬
гались  в  это  время  на  Запад  в  зоне  Причерноморья  и  южной  зоне
расселения  восточных  славян.  Именно  тогда  император  Феофил  от¬
правил  спафарокандидата  Петрону  с  флотом  и  войском,  чтобы  он  по¬
строил  по  просьбе  хазарского  кагана  в  низовье  Дона  крепость  Саркел.
Петрона,  выполнив,  видимо,  в  833—834  гг.  это  задание,  посоветовал
укрепить  в  Херсонесе  местное  управление,  назначив  там  стратига,  дабы
не  потерять  эту  часть  империи  |Константин  Багрянородный.  1989.
С.  170—173;  Продолжатель  Феофана.  1992.  С.  56—57,  284;  Артамонов
М.  И.  1958.  С.  7-50;  1962.  С.  288-324;  Плетнева  С.  А.  1976.  С.  50-52].
Как  сейчас  установлено  по  археологическим  материалам,  византий¬
ско-хазарское  сотрудничество  по  строительству  крепостей  имело  про¬
должение.  Системы  «крепостей  византийского  типа»  были  построены
не  только  в  низовьях  Дона,  но  и  в  верховьях  Северского  Донца  и  Дона
/Афанасьв  Г.  Е.  2001.  С.  47—53;  см.  там  же  литературу  проблемы].  Эта
вторая  группа  крепостей  не  только  защищала  северо-западные  преде¬
лы  Хазарского  каганата,  но  и  угрожала  юго-восточной  группе  восточ¬
нославянских  племен,  так  что  «дружба»  византийского  императора
Феофила  и  кагана  росов  могла  быть  основана  на  возможных  союзных
отношениях  против  значительно  распространившегося  в  это  время  в
 4  Зак.  4508
 97

Восточной  Европе  Хазарского  каганата  [строительство  хазарами  этих
крепостей  и  возникновение  в  данной  связи  угрозы  «Русскому  кагана¬
ту»  отметил  в  качестве  причины  посольства  к  Феофилу  В.  В.  Седов:
Седов  В.  В.  1999.  С.  73).  Исходя  из  практики  более  поздних  русско-
византийских  договоров  первой  половины  X  в.,  Г.  Г.  Литаврин  пред¬
положил,  что  и  в  838  г.  речь  шла  о  возможностях  торговли  росов  в
Константинополе  и  о  службе  норманнов  в  империи  [.Литаврин  Г.  Г.  2000.
С.  46].  Так  что  оснований  для  посольства  кагана  росов,  которые  находи¬
лись  в  южной  зоне  расселения  восточных  славян,  к  византийскому  им¬
ператору  было  в  это  время  достаточно  [см.  также:  Липшиц  Е.  Э.  1948].
 О  том,  что  императору  Феофилу  такое  установление  дружбы  также
было  важно,  свидетельствует  отправление  им  послов  кагана  росов  со
своим  посольством  и  соответствующей  доброжелательной  рекоменда¬
цией  императору  Людовику  Благочестивому  для  их  безопасного  воз¬
вращения.
 Столь  же  существенна  информация  Пруденция  о  том,  что,  по  сло¬
вам  этих  послов,  которые  оказались  свеонами-свеями,  их  называют
рос:  «qui  se,  id  est  gentem  suam,  Rhos  vocari  dicebant».  В  значительной
научной  литературе  эта  фраза  переводилась  как  указание  самоназва¬
ния  скандинавов:  «они  говорили,  что  они,  то  есть  их  народ,  называет¬
ся  Рос».  Между  тем  этот  приблизительный  перевод  можно  выполнить
грамматически  точно,  поскольку  от  этого  зависит  понимание  инфор¬
мации,  сообщаемой  Пруденцием  как  свидетелем  событий.  От  глагола
«dicebant»  зависит  синтаксический  оборот  accusativus  cum  infinitivo.  В
нем  местоимение  se  традиционно  в  средние  века  заменило  ешп.  Ин¬
финитив  vocari  представляет  собой  пассивную  форму  настоящего  вре¬
мени.  Поэтому  точное  содержание  рассматриваемой  фразы:  «Он  (им¬
ператор  Феофил  —  М.  С.)  также  послал  с  ними  неких  людей,  которые
говорили,  что  их,  то  есть  их  народ,  называют  Рос».
 Отсюда  следует,  что  пришедшие  в  Ингельгейм  шведы  и  этноним
Рос  —  понятия  не  идентичные:  другие  народы  именовали  их  «Рос»,
тогда  как  они  сами  себя  называли  «sueoni»  —  шведы  [Латиноязычные
источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  11  —  13;  см.  там  же  лите¬
ратуру].  Возможно,  отмеченное  таким  образом  отсутствие  этнической
идентичности  послов-свеонов  и  народа  Рос  явилось  следствием  ис¬
пользованной  этими  послами  уже  тогда  существовавшей  дипломати¬
ческой  формулы,  которая  сохранилась  в  обратном  переводе  с  гречес¬
кого  в  русско-византийских  договорах  911  и  944  гг:  «Мы  от  рода  руска-
го  <...>».  Далее  в  договоре  911  г.,  то  есть  всего  73  г.  спустя  после  по¬
сольства  к  Феофилу,  указаны  в  качестве  послов  только  скандинавы.
Но  посланы  они  были  от  Олега,  «великого  князя  рускаго»,  от  находив¬
шихся  «под  рукою  его»  «свътлых  и  великих  князь,  и  его  великих  бояр»
и  «по  повелению  от  всъх  иже  суть  под  рукою  его  сущих  Руси»  [ПВЛ.
1996.  С.  18;  см.  далее,  с.  148—163].  То  есть  само  представление  послов
не  подразумевало  утверждение  этнической  идентичности  послов  и  на¬
 98

рода,  правитель  которого  отправил  данных  послов  в  Византию.  Отсю¬
да  понятно  последующее  развитие  конфликта  в  Ингельгейме,  когда
Людовик  Благочестивый  выяснил,  что  послы  хакана  народа  Рос  явля¬
ются  свеонами  (шведами).  Но  этот  факт  не  свидетельствует  о  швед¬
ской  принадлежности  народа  Рос.  Отсюда  можно  также  заключить,
что  запись  Пруденция  отразила  дипломатический  протокол  представ¬
ления  послов  хакана  народа  Рос,  не  озабоченных  проблемой  этничес¬
кой  самоидентификации.  Эти  послы  служили  кагану,  представляя  его
и  народ,  которым  он  управлял.
 Из  такого  понимания  известия  Пруденция  следует,  что  в  Среднем
Подиепровье  существовал  центр  восточнославянского  территориаль¬
ного  образования,  которое  называлось  Рос.  Во  главе  его  находился  князь,
который  в  борьбе  с  Хазарским  каганатом  принял  титул  хакан  или  ка¬
ган.  Вероятно,  военная  опасность  способствовала  быстрой  концентра¬
ции  его  властных  функций,  вследствие  чего  он  мог  проводить  актив¬
ную  внешнюю  политику,  устанавливая  договорные  отношения  с  ви¬
зантийским  императором.  В  происходивших  в  нем  социально-полити¬
ческих  процессах  участвовали  скандинавы,  а  само  оно,  вероятно,  уже
было  вовлечено  во  враждебные  отношения  с  Хазарским  каганатом.
Объективными  условиями  такого  образования  являлись  внутренние
причины  развития  племен  в  племенные  княжения  и  формирования
межплеменных  союзов.  Внешним  фактором,  ускорившим  эти  процес¬
сы,  возможно,  стал  внешнеполитический  фактор  —  натиск  Хазарского
каганата,  в  результате  чего  восточнославянские  племена  должны  были
объединяться  для  защиты  своей  независимости.  Это  объединение,  во
главе  которого  находился  энергичный  князь,  вероятно,  не  выдержало
натиска  хазар,  которые  ненадолго,  видимо,  в  40-е—50-е  гг.  IX  в.  все  же
установили  над  полянами  свое  господство,  заставив  платить  их  дань,
равно  как  и  северян  с  вятичами.
 По  мнению  В.  В.  Седова,  подчинение  этих  племен  имело  место  в
60—70-е  гг.  IX  в.  [Седов  В.  В.  1999.  С.  70].  Такая  датировка  вызывает
сомнение,  поскольку  18  июня  860  г.  росы  на  20  судах  неожиданно
напали  на  Константинополь,  опустошив  его  окрестности.  Впрочем,  А.  П.
Каждан  обратил  внимание  на  то,  что  так  называемая  Брюссельская
хроника,  сообщающая  эту  точную  дату  —  источник  достаточно  поздний
(XI  в.  ?),  а  сама  эта  дата  в  хронике  необычайна  своей  уникальностью  —
указанием  дня  и  месяца,  индикта,  года  от  Сотворения  мира  и  года
правления  императора  Михаила  III.  Привлекая  материалы  гимнотвор-
чества  Иосифа  Песнопевца,  он  допустил  и  более  позднее  время  перво¬
го  похода  росов  на  Константинополь  —  865  или  866  г.,  год,  сохранив¬
шийся  в  древнерусском  летописании  [Каждан  Л.  1996.  С.  56—58].  В
867  г.  патриарх  Фотий  сообщал  в  окружном  послании,  что  росы,  поко¬
рившие  соседние  племена,  приняли  христианство.  Этот  народ  причис¬
лил  себя  к  «подданным  и  друзьям»  византийцев  и  принял  византийс¬
кого  иерарха  [см.:  История  Византии.  Т.  2.  1967.  С.  229].  Такая  актив¬
 99

ность  росов  во  главе  с  Аскольдом  и  Диром  в  середине  —  второй  поло¬
вине  60-х  гг.  IX  в.  предполагает  хазарское  завоевание  Среднего  Под-
непровья  в  предшествующий  краткий  период  40—50-х  гг.  этого  столе¬
тия,  учитывая,  что  уже  в  80-е  гг.  IX  в.  этот  регион  был  подчинен  кня¬
зьями  Олегом  и  Игорем  (см.  далее,  с.  130—135).
 На  процессы  образования  межплеменных  союзов,  политическое
развитие  восточнославянских  племенных  княжений  и,  соответствен¬
но,  на  развитие  института  княжеской  власти  с  конца  VIII  в.  стал  ак¬
тивно  воздействовать  и  экономический  фактор.  Во  второй  половине
этого  столетия  начал  функционировать  великий  транзитный  путь  Кас¬
пийско-Волжско-Балтийский,  выходивший  на  озере  Ильмень  и  реке
Волхов  в  зону  расселения  восточных  славян  на  северо-западе  Восточ¬
ной  Европы.  Волжское  направление,  выходившее  на  Оку,  и  пути  по
Дону,  Северскому  Донцу  и  левым  притокам  Днепра  обеспечивали  во¬
сточным  славянам  Днепровского  Левобережья,  Среднего  и  Верхнего
Поднепровья  до  начала  XI  в.  поступление  прежде  всего  огромных  масс
восточного  серебра,  а  также  торговлю  восточнославянских  и  сканди¬
навских  купцов  с  восточными  странами.  На  рубеже  VIII—IX  вв.  стал
использоваться  Балтийско-Днепровско-Черноморский  путь,  проходив¬
ший  в  большей  своей  части  по  восточнославянским  землям  (видимо,  в
30-е  гг.  IX  в.  он  был  дополнен  ответвлением  по  Западной  Двине).  Он
обеспечивал  торговлю  восточных  славян  со  странами  Балтийского  ре¬
гиона  и  Византийской  империей  [Янин  В.  Л.  1956;  Ляпушкин  И.  И.
1968.  С.  150-153;  Лебедев  Г.  С.  1975;  1985.  С.  227-235;  Носов  Е.  Н.
1976;  1999;  Фомин  А.  В.  1982;  1983;  1995;  Леонтьев  А.  Е.  1986;  Лебе¬
дев  Г.  С.,  Жвиташвили  Ю.  1999.  С.  55].  Вследствие  постоянного  функ¬
ционирования  этих  путей  в  их  северо-западной  части  по  верхнему  те¬
чению  Волги,  по  Волхову,  в  Приильменье  сложился  союз  славянских
племенных  княжений  словен,  так  называемых  псковских  кривичей  и
финно-угров  —  мери  [Носов  Е.  Н.  1990.  С.  189].
 Одновременно,  с  середины  VIII  в.  в  Ладоге  и  с  начала  IX  в.  по
Балтийско-Волжскому  пути  до  Волго-Окского  междуречья  расселяют¬
ся  скандинавы.  Это  были  первоначально  мирные  переселенцы,  ремес¬
ленники  и  купцы,  видимо,  прежде  всего  из  Средней  Швеции  [Но¬
сов  Е.  Н.  1990.  С.  187—188;  см.  также:  Arbman  Н.  1955.  S.  30—43;  Дави-
дан  О.  И.  1971;  Рябинин  Е.  А.  1980;  и  другие  работы].  С  началом  воен¬
ной  экспансии  в  Эпоху  викингов  в  первой  половине  IX  в.  норманны
начали  взимать  дань  с  союза  словен,  кривичей  и  мери,  как  следует  из
предания,  записанного  в  ПВЛ  [ПВЛ.  1996.  С.  12;  как  показал  А.  А.
Шахматов,  в  первоначальном  тексте  были  указаны  только  словене,
кривичи  и  меря,  тогда  как  чудь  явилась  более  поздней  вставкой  (Шах¬
матов  А.  А.  1908.  С.  291—294;  см.  также:  Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  101  —
105)].  Вероятно,  эти  варяги  происходили  из  Средней  Швеции,  с  кото¬
рой  с  середины  VIII  в.  до  XI  в.  традиционно  поддерживались  устойчи¬
вые  политические  и  торговые  связи  Севера-Запада  Восточной  Европы.
 100

А.  Н.  Кирпичников  соотнес  подчинение  межплеменного  союза  сло-
вен,  кривичей  и  мери  с  походом  в  852  г.  шведского  конунга  Анунда  из
Дании  на  Бирку.  Сообщение  об  этом  нападении  содержится  в  напи¬
санном  Римбсртом  Житии  св.  Ансгария.  Когда  датское  войско  заняло
этот  город,  Апунд  во  избежание  грабежей  (в  Житии  указаны  находив¬
шиеся  там  богатые  купцы)  направил  его  на  некий  «город»  в  «славян¬
ских  пределах»  (in  finibus  Slavorum).  А.  Н.  Кирпичников  предположил,
что  этим  городом  являлась  Ладога  [Кирпичников  Л.  И.  1988.  С.  47—48].
Эта  мысль  восходит  к  наблюдениям  Ф.  Крузе,  который  отметил  в  свя¬
зи  с  данным  нападением  датчан,  что  оно  относилось  к  славянам  Вос¬
точной  Европы,  по  землям  которой  важный  торговый  путь  вел  из  Сред¬
ней  Швеции  в  Византию.  Это  обстоятельство  могло  побудить  в  датчанах
мысль  о  новой  добыче  и  «новых  обстоятельствах».  Обосновал  Ф.  Крузе
такое  предположение  наблюдением,  согласно  которому  балтийские
славяне  IX  в.  назывались  в  источниках  того  времени  венедами  [Крузе  Ф.
1836.  С.  64].  Данная  гипотеза  была  поддержана  в  своем  основном  содер¬
жании  Н.  Т.  Беляевым  и  Г.  В.  Вернадским,  которые  считали,  что  Рюрик
приплыл  в  восточнославянские  земли  из  Южной  Ютландии  [Беляев  Н.  Т.
1929.  С.  232-242;  Vernadsky  G.  1943.  Р.  337-339].
 Это  предположение  вызывает  сомнения.  Экспансия  датчан  в  IX—
X  вв.  была  распространена,  как  известно,  на  запад  —  в  страны  Се¬
верного  моря  и  далее,  а  не  на  восток  —  Северо-Запад  Восточной  Евро¬
пы,  хотя  в  XI  в.  дате  ко-русс  кие  связи  и  существовали  уже  на  ином
уровне  общественно-политического  развития  этих  стран.  Но  датчане
совершали  морские  походы  в  восточнобалтийский  регион  и  плавания
«на  восток»  по  пути  «из  варяг  в  греки»  [Свердлов  М.  Б.  1970а;  Мельни¬
кова  Е.  А.  1977.  С.  39—43;  Назаренко  А.  В.  1991].  В  связи  с  анализом
рассматриваемого  известия  Жития  св.  Ансгария  X.  Ловмяньский  от¬
метил  шведе  ко-дате  кое  столкновение  в  Восточной  Прибалтике  в  сере¬
дине  IX  в.  Допустил  он  и  вероятность  нападения  датского  войска  пос¬
ле  Бирки  на  восточнославянский  город  (он  считал,  что  это  был  Новго¬
род),  хотя  отметил  отнесение  во  франкских  источниках  того  времени
этнонима  славяне  к  западным  славянам,  в  связи  с  чем  упомянул  иден¬
тификацию  указанного  Римбертом  «города»  с  поморским  Волином.
Связи  между  Данией  и  Новгородом  он  фиксировал  только  с  XI  в.  По¬
этому  он  решительно  отверг  предположение  о  появлении  Рюрика  с
датским  войском  в  землях  восточных  славян  [Ловмянский  Г.  1963.
С.  241-242].
 Как  представляется,  в  данной  дискуссии  каждый  из  исследователей
открывал  и  изучал  определенную  часть  исторической  действительнос¬
ти.  Когда  датское  войско  Анунда  находилось  в  Средней  Швеции,  уве¬
сти  его  оттуда  в  Ладогу  (Новгород  в  это  время,  еще  не  существовал)
было  естественно,  поскольку  этот  путь  был  хорошо  известен  и  посто¬
янно  использовался  тогда  шведами  (см.  ранее).  Ладога  занимала  важ¬
нейшее  стратегическое  положение  на  главных  транзитных  путях  Вос¬
 101

точной  Европы  —  Балтийско-Каспийском  и  Балтийско-Черноморском
\  Богуславский  О.  И.  1993].  Поэтому  она  могла  привлечь  внимание  дат¬
ского  войска,  стремившегося  к  большой  добыче.  В  данном  контексте,
вероятно,  обоснованно  предположение  о  нападении  датского  войска
на  Ладогу,  указанную  Римбертом  в  качестве  весьма  неясного  для  него
объекта  —  «город»  в  «славянских  пределах»,  тогда  как  Волин,  указан¬
ный  X.  Ловмяиьским,  —  важный  торговый  и  религиозный  центр  по¬
морских  славян  —  был  в  балтийском  регионе  хорошо  известен.  Вместе
с  тем,  обоснованными  представляются  сомнения  в  появлении  Рюрика
с  этим  датским  войском,  равно  как  и  предположении  о  подчинении
им  межплеменного  союза  словен,  кривичей  и  мери.
 Можно  предположить,  что  Анунд  действительно  отвлек  внимание
сильного  датского  войска  на  грабеж  Ладоги.  Возможно,  в  Ладогу  ушли
противники  Анунда,  которые  ему  не  подчинились.  Но  особое  значе¬
ние  данного  нападения  могло  заключаться  в  том,  что  этот  удар  наряду
с  внутренними  шведскими  распрями  ослабил  господство  варягов  на
Северо-Западе  Восточной  Европы,  чем  не  замедлили  воспользоваться
племенные  княжения  словен,  кривичей  и  мери,  чтобы  «изгнать  варя¬
гов  за  море»,  как  сказано  в  Сказании,  записанном  в  ПВЛ  под  6370/
862  г.  (летописная  хронология  в  данном  случае  относительна).  На  этот
международный  аспект  причин  восстания  подчиненного  варягами  меж¬
племенного  объединения  против  иноземного  гнета,  как  представляет¬
ся,  ранее  внимания  не  обращали.
 В  первой  трети  IX  в.  группа  скандинавов,  воинов  и  купцов,  прошла
по  уже  сложившемуся  Балтийско-Днепровско-Черноморскому  пути
(путь  «из  варяг  в  греки»)  с  Северо-Запада  Восточной  Европы  в  Сред¬
нее  Поднепровье  —  древнюю  зону  славянского  расселения  и,  как  от¬
мечено  ранее,  влились  в  процессы  формирования  государственного
образования  росов  (свеоны-шведы  названы  послами  кагана  росов).
 ПВЛ  отмечает  только  более  позднее  продвижение  варягов  в  Сред¬
нее  Поднепровье  в  связи  с  Рюриком,  который  появился  на  северо-
западе  Восточной  Европы  в  862  г.  (по  летописной  хронологии,  см.
далее).  В  соответствии  с  летописным  повествованием,  его  «бояре»,
Аскольд  и  Дир,  «отпросились»  у  него  в  Царьград  «со  своим  родом».
Совершая  путь  по  Днепру,  они  увидели  «на  горе  небольшой  город»,
население  которого  платило  дань  хазарам.  Они  там  остались,  «собрали
у  себя  много  варягов  и  стали  владеть  землей  полян»  [ПВЛ.  1996.  С.  13,
149;  перевод  Д.  С.  Лихачева].  Вероятно,  Аскольда  и  Дира  связало  с
Рюриком  историческое  предание,  поскольку  с  именем  Аскольда  свя¬
зывается  достоверная  информация  о  нападении  росов  на  Константи¬
нополь  в  860  г.  [Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  47—49;  см.  там  же  новейшую
литературу  вопроса].  Но  они  относились  к  той  волне  скандинавов,
которые  появились  в  земле  словен,  кривичей  и  мери  около  860  г.  с
мирными  целями  после  избрания  князем  Рюрика.  Поскольку  Среднее
Поднепровье  было  на  короткий  срок  завоевано  Хазарским  каганатом  в
 102

40-е  -50-е  гг.,  можно  предположить,  что  правление  Аскольда  и  Дира  в
Среднем  Поднепровье  имело  место  в  60-е  —  начале  80-х  гг.,  но  это
правление  не  было  одновременным  [с  различиями  в  интерпретации
см.:  Мавродын  В.  В.  1945.  С.  217-218;  Рапов  О.  М.  1988.  С.  119-1221.
Есть  мнение  о  существовании  при  Аскольде  и  Дире  Руси  как  государ¬
ства  [Брайчевський  М.  Ю.  1963;  1968;  1988;  Толочко  П.  П.  1987.  С.  22—
23],  впрочем,  не  доказано  существование  в  нем  государственных  ин¬
ститутов.  А.  П.  Толочко  предположил,  что  Аскольд  и  Дир  представля¬
ли  собой  диархию  —  князя  сакрального  и  князя  без  сакральных  функ¬
ций  [Толочко  О.  П.  1990.  С.  54—55].  Но  предположение  о  существова¬
нии  такой  формы  организации  княжеской  власти  у  восточных  славян
или  скандинавов  не  обосновано  ни  славянскими  материалами,  ни  нор¬
маннскими  (Аскольд  и  Дир  —  восточнославянская  передача  сканди¬
навских  имен  Hoskuldr  и  Dfri).
 В  Начальном  своде  сохранилась  информация  о  том,  что  при  Ас¬
кольде  и  Дире  это  южное  государственное  образование  (политическое
объединение  с  княжеской  властью,  с  определенной  территорией  и
стольным  городом  Киевом)  начало  военные  действия  против  древлян
и  уличей:  «<...>  и  бЪста  княжаща  в  КиевЪ,  и  владЪюща  Полями;  и
бЪша  ратнии  съ  Древляны  и  съ  Улици»  [НПЛ.  С.  106].  Приведенные
сведения  Начального  свода  сюжетно  соединяются  с  предшествующим
повествованием,  прерванным  в  нем  преданием  о  символической  упла¬
те  полянами  дани  хазарам  мечами,  что  должно  было  указывать  на  их
грядущее  могущество:  «По  сих  лЪтех  братиа  сии  изгибоша;  и  быша
обидими  Древьляны,  инЪми  околними»  [НПЛ.  С.  105].  Таким  обра¬
зом,  раскрывается  содержание  важнейших  событий  в  истории  Днеп¬
ровского  Правобережья  и  Среднего  Поднепровья.  Племенное  княже¬
ние  древлян,  расселившихся  между  реками  Припятью  и  Тетеревом,
некогда  нанесло  поражение  полянам,  которые  жили  преимущественно
в  зоне  лесостепи  к  югу  от  реки  Ирпень  до  реки  Рось  [о  расселении  и
материальной  культуре  древлян  и  полян  см.:  Седов  В.  В.  1982.  С.  101  —
110].  Между  древлянами  и  полянами  вдоль  реки  Тетерев  находился
пограничный  лесной  массив.  Вероятно,  последующие  события  стали
значительным  испытанием  для  полян,  которые  жили  в  Среднем  Под¬
непровье  и  поэтому  были  открыты  для  внешнего  военно-политичес¬
кого  воздействия.  В  первой  трети  IX  в.  они  вошли  в  каганат  Рос,  в
40-е  —  50-е  годы  того  же  столетия  они  должны  были  платить  дань
Хазарскому  каганату  (см.  ранее).  Но  при  Аскольде  и  Дире  поляне  со¬
ставили  этническую  основу  их  княжения.
 В  сообщении  Начального  свода  о  военных  действиях  Аскольда  и
Дира  против  древлян  и  уличей  содержится  значительная  скрытая  ин¬
формация.  Они  велись  только  на  Днепровском  Правобережье.  Таким
образом,  против  Хазарского  каганата,  еще  подчинявшего  северян  на
Днепровском  Левобережье,  племенное  княжение  полян,  во  главе  ко¬
торого  оказались  скандинавы  Аскольд  и  Дир,  воевать  еще  не  могло.
 103

Но  па  запад  и  юг,  вне  зоны  влияния  хазар,  оно  попыталось  распрост¬
ранить  свою  власть.  Вероятно,  военные  действия  Аскольда  или  Дира,
или  обоих  этих  вокияжившихся  у  полян  норманнов,  заключались  в
походах  на  северо-запад  от  Киева  в  Древлянскую  землю  за  погранич¬
ный  лес.  Походы  против  уличей  были  направлены  на  юг  или  юго-
запад  от  Киева.  В  IX  —  первой  трети  X  в.  они  жили,  вероятно,  в  райо¬
не  Днепровской  луки.  Их  племенной  центр,  город  Пересечен,  был
построен,  возможно,  на  реке  Стугне.  По  мнению  Б.  А.  Рыбакова,  на
юго-западе  они  первоначально  расселялись  до  места  впадения  Южного
Буга  в  Черное  море.  Есть  также  наблюдения  о  расселении  уличей  в
Нижнем  Поднестровье,  где  находится  излучина  Черного  моря  между
Днестром  и  Дунаем,  так  называемый  «Угол»  (в  новейших  исследовани¬
ях  наиболее  распространено  мнение  о  происхождении  этнонима  уличи
от  славянского  слова  угол  с  первым  носовым  звуком  о:  Трубачев  О.  Н.
I96J;  Skulina  Т.  1977.  S.  260;  см.  там  же  литературу  вопроса).  Под  натис¬
ком  печенегов  уличи  должны  были  сосредоточиться  в  Среднем  Поднеп-
ровье  [Рыбаков  Б.  А.  1950.  С.  3—17;  Hilczer-Kurnatowska  Z  1977.  S.  260—
261;  Седов  В.  В.  1982.  С.  130—132;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 В  связи  с  определением  значения  уличей  в  Восточной  Европе  IX  в.
особое  значение  приобретает  указание  в  так  называемом  Баварском
географе,  произведении,  датируемом  первой  половиной  —  серединой
IX  в.  [указание  изданий,  переводов  и  литературы  см.:  Латиноязычные
источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  18;  Назаренко  А.  В.  1993.
С.  12—13],  народа  Unlizi'.  «Унлици,  многочисленный  народ,  318  горо¬
дов».  Созвучие  этого  этнонима  и  восточнославянских  уличей  способ¬
ствовало,  начиная  с  работ  Н.  М.  Карамзина  и  П.  Й.  Шафарика,  их
отождествлению.  Недавно  к  этой  мысли  вернулся  А.  В.  Назаренко  [На¬
заренко  А.  В.  1993.  С.  26—28].  Между  тем  Б.  Хорак,  Д.  Травничек  и
X.  Ловмяньский  в  результате  источниковедческого  анализа  Баварского
географа  установили  группировку  в  тексте  перечисляемых  в  нем  этно¬
нимов,  поэтому  традиционная  идентификация  указанных  в  Баварском
географе  этнонимов  с  народами  Восточной  и  Центральной  Европы  по
созвучиям  оказывается  не  доказанной.  Unlizi  находятся  вне  условно
названной  X.  Ловмяньским  «черноморской  группы»,  в  которой  между
Ruzzi-руссами  и  Ungare-венграми  Unlizi  не  указаны.  Они  приведены  в
Географе  с  точным  количеством  городов,  подобно  народам,  близко  рас¬
положенным  к  Франкской  империи  (на  юго-востоке  Европы  так  упо¬
мянуты  только  хазары).  Поэтому  обоснованным  представляется  мнение
тех  исследователей,  которые  сомневаются  в  отождествлении  Unlizi  и
уличей  \Hordk  В.,  Travnicek  D.  1956.  S.  30;  lowmianski  Н.  1958.  S.  13—14].
Не  находит  подтверждения  и  мнение  о  неславянском  происхождении
уличей  [Rospond  S.  1968.  S.  25;  Boldur  А.  В.  1968;  Хабургаев  Г.  А.  1979.  С.
198—200;  в  новейшей  литературе  ср.:  Седов  В.  В.  1999.  С.  40—41].
 Таким  образом,  племенные  княжения  древлян  и  уличей  во  главе  со
своими  князьями  прошли  к  60—70-м  годам  значительный  путь  пред¬
 104

шествующего  общественно-политического  развития.  Они  смогли  орга¬
низовать  достойное  сопротивление  молодому  государственному  об¬
разованию  полям,  во  главе  которых  оказались  Аскольд  и  Дир  с  их
дружинами.  Поэтому  обоснованно  упоминание  в  Начальном  своде
лишь  об  их  военных  действиях  против  древлян  и  уличей  без  какого-
либо  конкретного  результата  (позднее  их  подчинением  займется  князь
Олег,  см.  далее,  с.  133—134)  и  в  этой  неопределенности  исхода  войн,
по  нашему  мнению,  —  свидетельство  достоверности  данной  инфор¬
мации,  сохраненной  исторической  памятью  и  записанной  в  конце
XI  в.  в  Начальном  своде.  С  другой  стороны,  безуспешность  военных
усилий  Аскольда  и  Дира  подчинить  сильные  в  военном  отношении
племенные  княжения  древлян  и  уличей,  отказ  от  продолжения  воен¬
ных  действий  против  Хазарского  каганата  (возможно,  с  ним  был  зак¬
лючен  мир  после  освобождения  полян  от  хазарской  дани)  может  сви¬
детельствовать  о  силе  их  противников,  которые  отбили  эти  нападе¬
ния.  Последним  обстоятельством  можно  объяснить  направление  экс¬
пансии  Аскольда  и  Дира  на  Константинополь  в  860  г.  Об  активности
общественно-политической  жизни  в  Среднем  Поднепровье  этого  вре¬
мени  может  свидетельствовать  сообщение  патриарха  Фотия  (до  сен¬
тября  867  г.)  о  распространении  христианства  среди  «народа  Рос»,
как  традиционно  он  продолжает  называть  пришельцев-язычников
[Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  50—60].
 На  северо-западе  Восточной  Европы  процесс  общественно-поли¬
тического  развития  от  союза  племен  к  государственности  происходил
в  середине  IX  в.  иным  путем.  На  изучение  в  XVIII—XX  вв.  конкретно¬
го  содержания  этого  исторического  процесса  особое  воздействие  ока¬
зывала  так  называемая  «норманская  проблема»  —  определение  значе¬
ния  варягов  в  образовании  Русского  государства.  В  ее  решении  сложи¬
лось  два  исследовательских  подхода  —  «норманизм»  и  «антинорманизм».
«Норманизм»  исходил  из  мысли  об  образовании  Русского  государства
скандинавами,  тогда  как  «антинорманизм»  отрицал  или  приуменьшал
их  значение  в  этом  процессе,  равно  как  и  само  присутствие  норманнов
в  Восточной  Европе.  В  крайностях  этих  позиций  проявился  их  науч¬
ный  идеализм  и  политизированность  (историографическая  литерату¬
ра,  посвященная  данной  проблеме,  также  оказалась  в  значительной
мере  идеологизированной;  ее  анализ  представляет  особую  историогра¬
фическую  тему).  Но  обе  эти  противоборствующие  концепции  много
сделали  для  мобилизации  и  изучения  всех  видов  исторических  источ¬
ников.  «Норманизм»  раскрыл  многочисленные  факты  участия  сканди¬
навов  в  исторических  процессах  в  Восточной  Европе  IX—XI  вв.,  тогда
как  «антинорманизм»  обратил  особое  внимание  на  внутренние  про¬
цессы  в  Восточной  Европе,  прежде  всего  в  восточнославянском  мире
[новейшие  историографические  обзоры,  исходящие  из  разных  иссле¬
довательских  концепций  см.:  Шаскольский  И.  П.  1983;  Авдусин  Д.  А.
1988;  Хлевов  А.  А.  1997;  Носов  Е.  Н.  1999а].  Это  историографическое
 105

замечание  необходимо  для  определения  значения  бесчисленной  пред¬
шествующей  литературы  в  изучении  социально-политических  процес¬
сов  на  северо-западе  Восточной  Европы  в  середине  IX  в.,  для  анализа
источи  и  кового  материала.
 Основная  информация  о  развитии  межплеменного  союза  в  на¬
чальные  формы  государственности,  об  изменениях  в  социально-по¬
литическом  статусе  княжеской  власти  содержится  в  так  называемом
Сказании  о  призвании  варягов,  записанном  в  ПВЛ  под  6370/862  г.
В  нем  сообщается,  что  словене,  кривичи  и  меря  восстали  против
варягов,  изгнали  их  «за  море»  и  перестали  платить  им  дань.  Однако
после  освобождения  у  них  начались  усобицы  и  войны  —  «въста  родъ
на  родъ».  Тогда  они  решили  найти  себе  князя,  чтобы  он  владел  ими
и  судил  по  праву.  Они  призвали  «за  морем»  трех  братьев  —  Рюрика,
Синеуса  и  Трувора.  Первый  сел  в  Новгороде,  второй  —  на  Белоозе-
ре,  третий  —  в  Изборске.  Через  два  года  братья  Рюрика  умерли  и
«прия  власть  Рюрикъ»  [ПВЛ.  С.  13].  Этому  преданию  посвящена  в
XVIII—XX  вв.  бесчисленная  литература,  в  которой  представлен  об¬
ширнейший  спектр  мнений  —  от  признания  достоверной  всей  его
информации  до  полного  ее  отрицания.  Особое  значение  в  изучении
Сказания  имело  исследование  А.  А.  Шахматова.  Он  подчеркивал  его
новгородское  происхождение,  исторические  аналогии  договорных
отношений  Новгорода  с  князьями  в  XII—XIII  вв.  и  в  событиях  сере¬
дины  IX  в.  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  294—299].  Это  направление  в
изучении  фольклорных  и  литературных  основ  Сказания,  его  исто¬
рических  аналогий  было  продолжено  прежде  всего  историками,  по¬
скольку  оно  позволяло  интерпретировать  Сказание  в  контексте  их
представлений  об  общественно-политическом  строе  Руси  XI—XII  вв.
[Тиандер  К.  1915.  Вып.  3.  С.  1  —  186;  Пархоменко  В.  1938;  Кузьмин
 А. 	Г.  1967;  Рыдзевская  Е.  А.  1978.  С.  162—172;  Lichacev  D.  S.  1970;  Фро-
янов  И.  Я.  1992.  С.  75-99].
 Другие  исследователи  характеризовали  Сказание  как  адекватное
отражение  исторической  действительности.  Отсюда  следовал  вывод  о
скандинавском  завоевании  или  призвании  варягов.  Но  при  этом  не  учи¬
тывались  жанровые  особенности  Сказания,  которые  воздействовали  на
его  содержание  как  исторического  источника  [см.:  Шасколъский  И.  П.
1965.  С.  76—95].  Н.  Т.  Беляев  предположил,  что  летописец  изложил  сагу
о  Рюрике,  названном  в  ней  «победоносным  и  верным»  (Signotr  ok
Thruwar).  В  этом  изложении  почетные  определения  конунга  были  пере¬
осмыслены  в  имена  его  братьев  [Беляев  Н.  Т.  1929.  С.  244—245].  По
мнению  Б.  А.  Рыбакова,  в  Сказании  отразилось  появление  норманнов  в
IX  в.  на  северо-западе  Восточной  Европы  и  захват  конунгом  Рюриком
Новгорода.  Имена  Трувор  и  Синеус,  по  его  мнению,  —  ошибочная  пе¬
редача  в  предании  скандинавских  выражений  thru  varing  —  ‘верная  дру¬
жина’,  sine  hus  —  ‘свой  род’  |  Рыбаков  Б.  А.  1963.  С.  290—299;  1982.  С.
298  и  др.;  Г.  Шрамм  попытался  обосновать  реальность  подвергавших¬
 106

ся  сомнению  имен  Синеус  и  Трувор:  Schramm  G.  1980;  1986;  это  мне¬
ние  было  подвергнуто  критике:  Шаскольский  И.  П.  1994].
 Особо  рассматривался  вопрос  об  идентичности  хорошо  известного
по  западноевропейским  анналам  обосновавшегося  во  Фрисландии  ко¬
нунга  Рёрика,  активно  участвовавшего  в  военных  и  политических  со¬
бытиях  во  Фрисландии  и  Ютландии,  а  также  в  сложных  по  содержа¬
нию  отношениях  с  Западно-  и  Восточно-Франкским  королевствами  в
40-е  —  50-е  и  в  начале  70-х  гг.  IX  в.  (где  находился  и  что  делал  Рёрик
в  60-е  гг.  —  неизвестно),  и  известного  по  русскому  летописанию  Рю¬
рика.  Первым  собрал  и  проанализировал  эти  материалы  Ф.  Крузе,  ко¬
торый  пришел  к  мнению  об  их  тождестве  [см.:  Крузе  Ф.  1836.  С.  43-
УЗ].  После  долгой  традиции  их  отождествления  (были,  впрочем,  и
противоположные  мнения)  X.  Ловмяньский  вновь  рассмотрел  эти  из¬
вестия  и  вернулся  к  мнению,  что  Рёрик  и  Рюрик  —  разные  люди.  Ос¬
новным  доказательством  для  такого  суждения  стала  мысль  о  распрост¬
ранении  плаваний  фризов  в  Балтийском  регионе  не  далее  Бирки  —
столицы  Средней  Швеции,  тогда  как  деятельность  шведов  он  просле¬
живал  от  Средней  Швеции  до  Восточной  Европы.  Отсюда  «запрограм¬
мированные»  в  такой  постановке  проблемы  схематизирующие,  а  пото¬
му  упрощающие  историческую  действительность  заключения:  «Поэто¬
му  мы  не  находим  основания  для  предположения,  что  Рорик  (так  транс¬
крибировано  имя  Рёрик  —  М.  С.),  следуя  устремлениям  фрисландско¬
го  купечества,  прокладывал  ему  дорогу  на  Ладогу  и  Волхов.  Подобного
рода  инициатива  не  была  актуальной  с  точки  зрения  фрисландских
интересов,  но  именно  якобы  для  ее  реализации  был  призван  Рорик,
датский  викинг»;  «Нет  никаких  данных,  позволяющих  приписывать
Рорику  роль  проводника  фрисландских  купцов  на  берега  Балтики.  Он
принадлежал  к  числу  западных  викингов,  занимавшихся  разбоем,  за¬
воеваниями,  феодальной  эксплуатацией,  в  противоположность  более
конструктивной  деятельности  восточных  варягов,  которые  устремля¬
лись  на  континент  прежде  всего  в  качестве  купцов»  [Ловмянский  Г.
1963.  С.  241,  242;  историографический  обзор  проблемы  см.:  там  же,
с.  221—228].  В  данном  исследовании  X.  Ловмяньский  упомянул  плава¬
ния  между  Данией  и  Новгородом-Острогардом  в  XI  в.  в  соответствии  с
известием  Хроники  Адама  Бременского  [Ловмянский  Г.  1963.  С.  242],
но  абсолютизировал  такую  хронологию  плаваний.  Между  тем,  можно
предположить,  что  подобная  исследовательская  методика  предопреде¬
лялась  «антинорманистской»  позицией  ученого  [его  конкретные  на¬
блюдения  и  авторская  позиция  были  обобщены  в  монографии:
LowmianskiH.  1957;  русский  перевод  см.:  Ловмяньский  X.  1985;  см.  там
же  историографические  статьи  В.  Т.  Пашуто,  Е.  А.  Мельниковой  и
 В. 	Я.  Петрухина,  комментарии  к  монографии  Е.  А.  Мельниковой  и
В.  Я.  Петрухина],  а  потому  вывод  был  для  него  предрешен.
 Между  тем,  в  последующих  исследованиях  раскрывались  традици¬
онность  морских  путей  вдоль  северного  и  южного  побережий  Балтий¬
 107

ского  моря  \  Свердлов  М.  Б.  19671,  но  главное  —  этнокультурное  и  эко¬
номическое  взаимодействие  пародов  и  стран  в  едином  пространстве
Северного  и  Балтийского  морей,  освоенных  в  эпоху  викингов,  в  конце
VIII  —  первой  половине  XI  в.  [Лебедев  Г.  С.  1985;  Leciejewicz  L.  19991.
Поэтому  в  новейшей  литературе  были  поддержаны  давние  наблюде¬
ния  над  идентичностью  Рюрика  и  фрисландского,  а  также  ютландско¬
го  конунга  Рёрика,  военно  и  политически  активного  в  середине  IX  в.
[Кирпичников  А.  Я.  1979.  С.  99-100;  1995;  1997;  Лебедев  Г.  С.  1985.  С.
212,  214].  В  качестве  исторических  реалий  в  Сказании  были  отмечены
также  следы  порядных  отношений  и  правовой  «договорной»  лексики
[Мельникова  Е.  А.,  Петрухин  В.  Я.  1991].
 В  развитие  этих  наблюдений  можно  отметить,  что  историческую
основу  Сказания  составили,  вероятно,  не  призвание  союзом  словен,
кривичей  и  мери  варягов  (эта  теория  была  широко  распространена  в
литературе  середины  XIX—XX  вв.  после  теории  завоевания  славян  ва¬
рягами  и  создания  ими  Русского  государства)  или  договор  с  ними,  а
избрание  князя,  которое  восходило  к  древнейшей  традиции  славянских
и  других  народов  на  последней  стадии  племенного  строя.  При  этом,
как  и  в  случае  избрания  славянами  франка  Само,  этническая  принад¬
лежность  князя  значения  не  имела.  Избрание  Рёрика  князем  завершало
древнюю  племенную  традицию.  Поэтому  оно  качественно  отличалось
от  избрания  князей  в  Новгородской  боярской  республике,  относящего¬
ся  к  средневековой  практике  заключения  договоров  городских  респуб¬
лик  (коммун)  с  феодальными  правителями  (князьями,  королями,  гра¬
фами  и  т.  д.)  [Mitteis  Н.  1974.  S.  223—236;  Kammler  Н.  1974.  S.  164—171].
 Археологические  находки  фризской  керамики  в  Бирке  —  столице
Средней  Швеции  в  IX  в.  и  в  Ладоге  (последнее  открытие  было  X.  Лов-
мяньскому  неизвестно)  указывают  на  то,  что  активность  фризских  куп¬
цов  в  VIII—IX  вв.  распространялась  в  этот  период  на  страны  Балтий¬
ского  региона  вплоть  до  Волхова.  Показательно,  что  найденный  во
время  раскопок  скандинавского  могильника  Плакун  в  Старой  Ладоге
фризский  кувшин  был  найден  в  погребении,  характерном  для  Швеции
[Корзухина  Г.  Ф.  1971.  С.  123—133;  Лебедев  Г.,  Жвиташвили  Ю.  1999.
 С. 	38—39].  Во  второй  половине  VIII  —  IX  в.  у  славян  Восточной  Евро¬
пы  появились  заимствованные  из  Западной  Европы  односторонние
составные  гребни,  привезенные  преимущественно  из  городов  Балтий¬
ского  региона  и,  возможно,  Фризии  [Кондратьева  О.  А.  1997.  С.  300—
307].  Отсюда  можно  заключить,  что  воинственный  Рёрик,  вынужден¬
ный  уйти  из  Фрисландии,  а  затем  из  Южной  Ютландии,  куда  он  пере¬
селился,  отправился  далее  путями  викингов  и  фризских  купцов  в  Сред¬
нюю  Швецию,  где  он  был  избран  княжить  представителями  межпле¬
менного  союза  словен,  кривичей  и  мери  (морской  путь,  соединявший
Среднюю  Швецию  и  Ладогу,  использовался  к  этому  времени  уже  сто
лет)  для  прекращения  усобиц  [Свердлов  М.  Б.  1994]  (А.  Н.  Кирпични¬
ков  особо  отмечает  датскую  принадлежность  Рёрика  и  предполагает
 108

датские  истоки  планировки  города  Ладога,  но  допускает,  что  на  Русь
Рюрик  отплыл  из  Средней  или  Южной  Швеции  |Кирпичников  Л.  Н.
1997.  С.  12-13]).
 Такой  контекст  событий  подтверждает  достоверность  известия  об
избрании,  Рюрика  княжить  «за  морем»  и  раскрывает  политический
смысл  этого  избрания  в  стремлении  межплеменного  союза  избежать
прежних  даннических  отношений  со  свеями-шведами.  Поэтому  в  Ла¬
доге  [Новгород  еще  не  существовал;  об  особом  экономическом  и  со¬
циально-политическом  значении  Ладоги  в  Поволховье  750—850  гг.  см.:
КирпичниковА.  Н.  1988.  С.  40—50]  князь  Рюрик  (адекватная  восточ¬
нославянская  форма  скандинавского  Рёрик)  стал  осуществлять  воен¬
но-политические  и  социальные  функции  в  интересах  избравшего  его
межплеменного  объединения,  контролировавшего  важнейшие  торго¬
вые  пути  на  Волгу  и  Каспий,  Днепр  и  Черное  море.  При  таком  конк¬
ретно-историческом  содержании  Сказания  раскрывается  свойственная
фольклору  легендарность  Синеуса  и  Трувора,  которые  составляли  ши¬
роко  распространенную  фольклорную  триаду  —  «три  брата»  [Свердлов
М.  Б.  1994;  1996.  С.  595-596].
 Сведения  древнейших  летописных  сводов,  сохранившихся  в  соста¬
ве  Лаврентьевской  летописи  (ЛЛ),  Ипатьевской  летописи  (ИЛ)  и  Нов¬
городской  I  летописи  (НПЛ)  о  деятельности  Рюрика  в  качестве  князя
объединения  племенных  княжений  словен,  кривичей  и  мери  различа¬
ются.  Между  тем  раскрытие  содержания  этой  деятельности  позволяет
установить  новый  этап  в  развитии  княжеской  власти  в  формирующем¬
ся  Русском  государстве.
 ЛЛ 	ИЛ
 Старейший  Рюрикъ  И  сьде  старейший  в
[сЁде  Новёгородё  —  до-  Ладозь  Рюрикъ,  а  другии
 бавл.  по  Троицкой  лето¬
писи],  а  другии  Синеусъ  на
БЁЛЁозерЁ,  а  третий  Из-
борьстЁ  Труворъ  <...>.
 По  дву  же  ЛЁту  Сине¬
усъ  ум  ре  и  братъ  его  Тру¬
воръ,  и  прия  власть  Рю¬
рикъ,  и  раздал  мужемъ  сво-
имъ  грады,  овому  Поло-
тескъ,  овому  Ростовъ,  дру¬
гому  БЁлоозеро  [ПСРЛ.  I.
Стб.  201.
 Синеусъ  на  БЁЛЁозерЁ,  а
третъи  Труворъ  въ  Из-
борьсцЁ  <...>.
 По  дъвою  же  лЁту
умре  Синеусъ  и  братъ  его
Труворъ,  и  прия  Рюрикъ
власть  всю  одинъ,  и  при-
шедъ  къ  Ильмерю,  и  сру¬
би  город  надъ  Волховом,
и  прозваша  и  Новъгород,
и  съде  ту,  княжа,  и  раз¬
дал  мужемъ  своимъ  воло¬
сти  и  городы  рубити:  ово¬
му  Полыпескъ,  овому  Рос¬
товъ,  другому  БЁлоозеро
[ПСРЛ.  II.  Стб.  141.
 НПЛ
 И  сЁдъ  старЁшиии  в
НовЁгородЁ,  6ё  имя  ему
Рюрикъ;  а  другыи  сЁде  на
БЁЛЁозерЁ,  Синеусъ;  а
третей  въ  ИзборьскЁ,  имя
ему  Труворъ  <...>.
 По  двою  же  лЁту  умре
Синеусъ  и  брат  его  Труворъ,
и  прия  власть  единъ  Рю¬
рикъ,  обою  брату  власть,  и
нача  владъти  единъ.  И
роди  сынъ,  и  нарече  имя
ему  Игорь  [НПЛ.  С.  106—
107].
 109

Совпадение  текста  (с  вариантами)  «Старейший,  Рюрикъ,  <...>.  По
двою  же  лъту  <...>  и  прия  власть  единъ  Рюрикъ»  (с  вариантами  «прия
власть  Рюрикъ»,  «прия  Рюрикъ  власть  всю  единъ»)  указывает  на  его
восхождение  к  одному  источнику,  в  котором  сообщалось  о  трех  брать-
ях-варягах.  Но  этот  источник  предшествовал  Начальному  своду  1093—
 1095  гг.  По  мнению  А.  А.  Шахматова,  в  Начальный  свод  далее  было
включено  повествование,  предназначенное  указать  генеалогическую
преемственность  власти  Рюрика,  Игоря  и  его  потомков.  Анализируя
общие  чтения  начальной  части  ПВЛ,  включая  варяжскую  легенду,  в
древнейших  летописных  сводах,  он  пришел  к  выводу,  что  древнейшие
тексты  сохранились  в  составе  Новгородской  I  и  Лаврентьевской  лето¬
писей,  более  поздние  —  в  Ипатьевской  и  Радзивиловской.  Поэтому
сообщения  о  прибытии  Рюрика  в  Ладогу,  о  старшинстве  Ладоги  перед
Новгородом  он  отнес  к  местному  ладожскому  преданию  [Шахматов  А.  А.
1908.  С.  312-317;  1938.  С.  63].
 Объяснение  происхождения  последующего  текста,  совпадающего  в
Лаврентьевском  и  Ипатьевском  списках,  «и  раздая  мужемъ  своимъ  <...>
овому  Полотескъ,  овому  Ростовъ,  другому  Бълоозеро»  представляет
собой  значительные  трудности.  Как  следует  из  ранее  указанной  гипо¬
тезы  А.  А.  Шахматова,  первоначальный  текст,  сохранившийся  в  Нов¬
городской  I  летописи,  позднее  исправлялся  и  дополнялся.  Исходя  из
предположения  А.  А.  Шахматова  о  существовании  трех  редакций  ПВЛ,
1113,  1116  и  1118  гг.,  М.  Д.  Приселков  допустил,  что  дополнения  и
исправления  в  связи  с  историей  и  событиями  на  Северо-Западе  Руси,
включая  сведения  о  поселении  Рюрика  в  Ладоге,  были  сделаны  со  слов
князя  Мстислава  Владимировича  в  редакции  1118  г.,  сохранившейся  в
составе  Ипатьевской  летописи  [Приселков  М.  Д.  1940.  С.  44].  Д.  С.  Ли¬
хачев  предположил,  что  данные  события  изложены  Никоном  в  напи¬
санном  им  летописном  своде  1073  г.  со  слов  знатного  новгородца  Вы-
шаты  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  92—93].  Впрочем,  Я.  С.  Лурье  поддержал
в  данной  связи  гипотезу  своего  учителя,  М.  Д.  Приселкова,  отметив  в
соответствии  с  собственными  источниковедческими  разысканиями,  что
сообщение  о  поселении  Рюрика  в  Ладоге  читалось,  вероятно,  уже  во
второй  редакции  Повести  временных  лет  1116г.,  судя  по  тексту  Радзи¬
виловской  летописи  [Лурье  Я.  С.  1996.  С.  262].  По  мнению  А.  Г.  Кузь¬
мина,  данный  рассказ,  включенный  в  Ипатьевскую  летопись,  являлся
первоначальным  в  истории  текста  Повести  временных  лет  [Кузьмин  А.  Г.
1967;  А.  Н.  Кирпичников  считает  эту  мысль  доказанной:  Кирпичников
А.  И.  1997.  С.  9].
 Историографический  анализ  включенного  в  ПВЛ  Сказания  о  трех
братьях-варягах  в  продолжение  почти  трех  столетий  его  научного  изу¬
чения  мог  бы  стать  темой  самостоятельного  историографического  ис¬
следования.  Отметим  только,  что  его  интерпретация  не  только  опреде¬
лялась  самыми  разными  теоретическими,  включая  общественно-по¬
литические,  посылками.  В  XX  столетии  к  ним  добавились  толкования
 ПО

источниковедческие.  При  этом  в  последнем  случае  основанием  для
них  стала  мысль  А.  А.  Шахматова  о  воздействии  на  труд  летописцев  их
политической  позиции.  Это  наблюдение  вскоре  абсолютизировалось,
к  тому  же  сам  А.  А.  Шахматов  способствовал  его  социологизации,  на¬
звав  летописца  Нестора  «первым  норманистом»  [Шахматов  А.  А.  1914.
С.  342].  Так  что  уже  оппонент  А.  А.  Шахматова  по  исследовательской
методике  Н.  К.  Никольский  рассматривал  Сказание  о  трех  братьях-
варягах  как  северную  по  происхождению  летописную  варяго-русскую
концепцию,  противоположную  по  содержанию  южной,  поляно-рус¬
ской  [Никольский  Н.  К.  1930.  С.  28—30].  Другой  оппонент  шахматов-
ской  методики,  А.  Г.  Кузьмин,  исходит  в  определении  первоначально¬
го  текста  Сказания  не  из  его  системного  сравнения  в  древнейших  ле¬
тописных  сводах,  а  из  представления  о  его  «логичности».  Поэтому  он
пишет,  что  «Лаврентьевская  летопись  не  знает  даже,  где  сел  Рюрик».
Отсюда  вывод:  в  Ипатьевской  и  Радзивиловской  летописях  содержит¬
ся  ладожский  вариант  варяжской  легенды,  тогда  как  «в  Лаврентьев¬
ской  летописи  этот  текст  испорчен,  а  в  Новгородской  I  отчасти  испор¬
чен,  а  отчасти  отредактирован»  в  результате  новгородско-ладожского
соперничества  [Кузьмин  А.  Г.  1967.  С.  45—53].  Последнюю  мысль  под¬
держал  И.  Я.  Фроянов.  Но,  по  его  словам,  А.  Г.  Кузьмин  «ошибся,  сведя
это  соперничество  к  первоначальному  смыслу  всего  Сказания».  Он  от¬
нес  исторические  реалии  Сказания  к  концу  XI  —  началу  XII  в.,  устраняя
в  нем  какое-либо  конкретное  содержание,  относящееся  к  тексту  источ¬
ника,  но  в  соответствии  со  своими  представлениями  о  Руси  конца  XI  —
начала  XII  в.:  «То  была  идеологическая  акция  ладожской  общины  в  ходе
борьбы  с  Новгородом  за  создание  собственной  волости»  [  Фроянов  И’.  Я.
1991.  С.  7].
 Иллюстративному  использованию  информации,  содержащейся  в
Сказании  о  трех  братьях-варягах,  ее  толкований,  лишенных  объектив¬
ных  оснований,  противостоит  системный  анализ  летописных  текстов  —
исследовательский  принцип,  обоснованный  А.  А.  Шахматовым.
 Текст  Сказания  о  поселении  Рюрика  на  Волхове,  смерти  его  брать¬
ев  и  его  единовластии  (условно,  краткая  редакция  сообщения)  являет¬
ся  литературно  целостным.  Этот  текст  (с  вариантами)  сохранился  в
составе  Новгородской  I,  Лаврентьевской  и  Ипатьевской  летописях  (текст
в  Радзивиловской  летописи  близок  Ипатьевскому).  Единственное  прин¬
ципиальное  различие  содержится  в  указании  города,  где  «сел»  Рюрик.
Начальный  свод,  сохранившийся  в  составе  Новгородской  I  летописи
[  Творогов  О.  В.  1976;  см.  там  же  обстоятельное  текстологическое  обо¬
снование  гипотезы  А.  А.  Шахматова  о  Начальном  своде],  указывает
Новгород.  Тот  же  город  называет  и  Троицкая  летопись,  текстуально
близкая  к  Лаврентьевской,  поскольку  их  общим  источником  являлся
Свод  1305  г.,  продолживший  традиции  северо-восточного  летописа¬
ния  домонгольского  периода  [Лурье  Я.  С.  1976.  С.  56—66].  Не  учел
А.  Г.  Кузьмин  и  содержательное  единство  рассматриваемого  им  текста
 111

Лаврентьевской  летописи,  в  которой  далее  следует  запись  о  новгород¬
цах:  «Новугородьци,  ти  суть  людье  ноугородьци  от  рода  варяжьска,
преже  бо  бкша  словкни»,  что  подтверждает  предшествующе^  упоми¬
нание  Новгорода.  Поэтому  реконструкция  утраты  текста  «скде  Новк-
городъ»  в  Лаврентьевской  летописи  научно  корректна.
 Критические  замечания  А.  Г.  Кузьмина  в  связи  с  данной  реконст¬
рукцией  не  представляются  убедительными  еще  в  двух  случаях.  Дело  в
том,  что  рассматриваемый  дефект  Лаврентьевской  летописи  произо¬
шел  не  вследствие  намеренного,  идеологизированного  редактирова¬
ния,  а  в  результате  механической  порчи  использованного  Лаврентием
и  его  предшественниками  текста,  поскольку  отсутствует  не  только  на¬
звание  города,  но  и  необходимый  для  содержания  фразы  глагол  «съде».
Неясно,  почему  А.  Г.  Кузьмин  исключил  Сказание  в  Новгородской  I
летописи  из  системного  сопоставления  с  соответствующими  текстами
Лаврентьевской  и  Ипатьевской  летописей,  поскольку  ее  древнейшее
чтение  указывает  первоначальное  содержание  (текстуальные  особен¬
ности  вариантов  в  данном  случае  не  рассматриваются).  Поэтому  пер¬
воначальный  текст  рассматриваемого  Сказания  (в  соответствии  с  те¬
мой  нашего  исследования  здесь  рассматривается  лишь  его  информа¬
ция,  относящаяся  к  истории  княжеской  власти  на  Руси)  реконструи¬
руется  по  Новгородской  I  летописи:  «И  съде  старейший  в  Новъго¬
рода,  бъ  имя  ему  Рюрикъ;  а  другыи  съде  на  Бълъозеръ,  Синеус;  а
третей  въ  Изборьскъ,  имя  ему  Труворъ.  И  от  rkx  варягъ,  находникъ
ткхъ,  прозвашася  Русь,  и  от  тъх  словет  Руская  земля;  и  суть  Новгород  -
стии  людие  до  днешняго  дни  от  рода  варяжьска.  По  двою  же  лъту  умре
Синеус  и  брат  его  Труворъ,  и  прия  власть  единъ  Рюрикъ,  обою  брату
власть,  и  нача  владъти  единъ»  [НПЛ.  С.  106—107].
 В  отличие  от  Новгородской  I  летописи  запись  о  раздаче  Рюриком
своим  служилым  знатным  людям  —  мужам  в  управление  городов  со¬
держит  следы  более  поздней  компиляции.  При  последовательном  ав¬
торском  повествовании  в  качестве  розданных  после  смерти  Синеуса  и
Трувора  городов  прежде  всего  должны  были  быть  названные  в  Сказа¬
нии  Белоозеро  и  Изборск,  где  правили  эти  князья.  Однако  в  Лавренть¬
евской  и  Ипатьевской  летописях  указан  только  первый  из  этих  горо¬
дов.  Изборск  заменен  Полоцком  и  Ростовом.  Но  текст  Ипатьевской
летописи,  вероятно,  более  поздний  по  отношению  к  Лаврентьевскому.
Его  фразы  «и  пришедъ  къ  Ильмерю  <...>  и  съдъ  ту,  княжа»  и  «волости
и  городы  рубити»  дважды  разрывают  текст,  сохранившийся  в  Лаврен¬
тьевской  летописи:  «раздал  мужемъ  своимъ  грады,  овому  <...>»  (см.
ранее),  при  этом  в  своде,  сохранившемся  в  Ипатьевской  летописи,
получился  литературно  несогласованный  текст.  Таким  образом,  в  рас¬
сматриваемых  летописных  текстах  ясно  прослеживается  часто  встре¬
чающееся  в  истории  летописания  компилирующее  наращение  текста
более  поздними  вставками.  Гипотеза  А.  Г.  Кузьмина  предполагает  об¬
ратный  процесс  литературного  редактирования  —  сведение  первона¬
 112

чального  пространного  текста  к  более  коротким  и  более  литературно
целостным  вариантам,  что  осталось,  по  нашему  мнению,  недоказан¬
ным.  Текстологический  анализ  Сказания  о  трех  братьях-варягах  со¬
впал  в  своих  выводах  с  гипотезой  А.  А.  Шахматова,  поддержанной  и
развитой  М.  Д.  Приселковым  и  другими  исследователями,  о  первич¬
ности  Начального  свода,  сохранившегося  в  составе  Новгородской  I
летописи,  по  отношению  к  ПВЛ  в  составе  Лаврентьевской  летописи  и
ее  более  поздних  редакций,  что  свидетельствует  об  объективности  сде¬
ланных  наблюдений.
 Тогда  возникает  вопрос,  к  какому  времени  относятся  более  поздние
указания  Полоцка  —  важнейшего  политического  центра  на  западно¬
двинской  ветви  Балтийско-Днепровско-Черноморского  пути  и  Росто¬
ва  —  экономического  и  идеологического  центра  на  северо-восточном
направлении  восточнославянской  земледельческой  колонизации,  но  не
на  Волжском  торговом  пути.
 В  отличие  от  И.  Я.  Фроянова,  оторвавшего  содержание  Сказания  о
трех  братьях-варягах  от  исторической  действительности  IX  в.,  В.  Я.
Петрухин  предположил,  что  Полоцк,  Ростов,  Белоозеро  указывают
современные  летописцу  (конец  XI  —  начало  XII  в.)  реалии,  соотнесен¬
ные  с  древнейшей  системой  договорных  отношений:  словене  (Новго¬
род),  кривичи  (Изборск,  Полоцк),  меря  (Ростов),  Белоозеро  —  центр
веси  [Петрухин  В.  Я.  1995.  С.  90].  В  этом  предположении  представля¬
ется  конструктивной  мысль  о  связи  в  историческом  предании  реалий
IX  в.  и  конца  XI  —  начала  XII  в.  Это  мнение  можно  развить.  В  Сказа¬
нии  испомещение  «братьев»  в  Изборске  и  Белоозере  отмечало  перво¬
начальную  зону  распространения  власти  Рюрика  в  качестве  князя  се¬
веро-западных  славянских  племенных  княжений  и  северо-восточных
финно-угорских  племен  —  от  псковских  кривичей  до  веси  на  Белоозе¬
ре.  На  вероятное  политическое  единство  и  внутренние  торговые  связи
этого  обширного  региона  в  середине  —  второй  половине  IX  в.  указы¬
вают  клады  серебряных  монет  —  дирхемов,  которые  являлись  основ¬
ным  видом  импорта  с  Востока,  сырьем  для  ювелирных  изделий,  сами
становились  украшениями  и  включались  в  восточнославянское  денеж¬
ное  обращение  (ногаты  от  араб.  нкд).  От  основных  транзитных  путей  в
конце  VIII  —  первой  трети  IX  в.  на  верховьях  Волги,  Мологи,  Полы,  в
Поволховье  клады  распространились  на  запад  до  Пскова  (псковский
клад  847—850  гг.),  на  восток  —  до  Пошехонья  (клад  863  г.)  [Ляпушкин
И.  И.  1968.  Рис.  3;  Носов  Е.  Н.  1976.  С.  95—105]  (по  нашему  мнению,
клады  зарывались  для  сохранности  ценных  вещей,  но,  вероятно,  чаще
во  время  опасности,  поэтому  их  находят  преимущественно  вдоль  тор¬
говых  путей).  Л.  А.  Голубева  отметила  в  белозерском  регионе  кроме
кладов  восточных  монет  IX  в.  небольшое  количество  бус  староладож¬
ских  типов  VIII—X  вв.  и  фризских  гребней.  Поэтому  она  сделала  вы¬
вод  о  ранних  связях  Белоозера  со  странами  Севера  Европы,  вовлечен¬
ными  в  восточную  торговлю  [Голубева  Л.  А.  1973.  С.  177—178].  Данные
 ИЗ

материалы  и  сделанные  ранее  наблюдения  свидетельствуют  о  том,  что
избранный  князем  Рюрик,  поселившись  в  Ладоге,  вероятно,  распрос¬
транил  свою  власть  от  Псковского  озера  до  Белоозера.  В  Сказании  о
трех  братьях-варягах  этот  факт  трансформировался  в  сообщения  о  прав¬
лении  фольклорных  «братьев»  Рюрика  в  Изборске  и  на  Белоозере.  Из-
борск  с  его  славянским  в  IX  в.  населением  [Седов  В.  В.  1982.  С.  56—57]
и  Белое  озеро  с  финно-угорским  населением,  которое  платило  ладож¬
скому  князю  дань,  являлись  в  этом  столетии  крайними  западным  и
восточным  пределами  данного  северо-западного  региона  Восточной
Европы,  объединенного  общностью  системы  торговых  путей  и  поли¬
тических  судеб.  Поэтому,  вероятно,  именно  там  Сказание  о  трех  бра¬
тьях-варягах  «посадило»  Трувора  и  Синеуса.  Таким  образом,  истори¬
ческая  действительность  IX  в.  отразилась  в  исторической  памяти,  но  в
преображенном  виде  реалий  X—XI  вв.
 Данная  гипотеза  об  историческом  содержании  Сказания  объясня¬
ет,  почему  в  новейшей  литературе  нет  необходимости  предполагать  в
нем  замену  Пскова  на  Изборск,  а  Ладоги  —  на  Белоозеро  [Куза  А.  В.
1975.  С.  155],  почему  отсутствие  в  IX  в.  города  Белоозера  и  «характер¬
ного  комплекса  скандинавских  изделий  IX—X  вв.»  в  Изборске  не  вы¬
зывает  «определенного  недоумения»  [Кирпичников  А.  Н.  1997.  С.  11]  и
почему  в  указании  Белоозера  в  Сказании  о  трех  братьях-варягах  нет
сведений  о  «межволостном  уровне  отношений  Новгорода»  во  второй
половине  XI  —  начале  XII  в.,  как  думает  И.  Я.  Фроянов  [Фроянов  И.  Я.
1991.  С.  7].
 Указанная  в  Сказании  последующая  передача  городов  мужам  в  уп¬
равление,  вероятно,  определяла  зону  распространения  власти  в  пред¬
ставлениях  конца  XI  —  начала  XII  в.  Полоцк  на  западе  и  Ростов  на
северо-востоке  Русского  государства  постоянно  были  в  поле  истори¬
ческого  и  политического  видения  летописцев  и  князей.  Во  включен¬
ных  в  ПВЛ  под  6415/907  г.  статьях  договора  Руси  с  Византией  в  числе
русских  городов,  получавших  уклады,  кроме  Киева,  Чернигова  и  Пе¬
реяславля  названы  также  Полоцк,  Ростов,  Любеч  и  «прочаа  грады»,
хотя  в  дальнейшем  тексте  послы  и  купцы,  получавшие  месячное  со¬
держание  в  Константинополе,  указаны  только  из  Киева,  Чернигова  и
Переяславля.  Послы  и  купцы  только  из  этих  трех  городов  получали
месячное  содержание  и  по  договору  944  г.  На  этом  основании  Б.  Д.
Греков  обоснованно  предположил,  что  Полоцк,  Ростов  и  Любеч  были
приписаны  к  указанию  городов  в  статьях  договора  под  6415/907  г.  ле¬
тописцем,  автором  ПВЛ,  но  скорее  —  его  продолжателем,  компилято¬
ром  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  295].
 В  ПВЛ  под  6496/988  г.  при  указании  городов,  где  Владимир  Свя¬
тославич  «посадил»  своих  сыновей,  названы  прежде  всего  Новгород,
Полоцк,  Туров,  Ростов.  Такое  пристальное  внимание  летописца  к  По¬
лоцку  и  Ростову  объясняется  их  исторической  и  политической  значи¬
мостью.  Б.  Д.  Греков  отметил,  что  Полоцк,  согласно  ПВЛ,  был  присо¬
 114

единен  к  владениям  киевского  князя  только  Владимиром  Святослави¬
чем  в  980  г.  \Греков  Б.  Д.  1953.  С.  295—296].  Между  тем  не  ясно,  когда
Рогволод  стал  князем  в  Полоцке.  Не  исключено,  что  он  был  захвачен
Рогволодом  в  великое  киевское  княжение  Святослава,  когда  все  его
военные  усилия  были  сосредоточены  на  Балканах.  Не  случайно  лето¬
писец  приписал  киевлянам  такие  слова  в  связи  с  нападением  печене¬
гов:  «Ты,  княжс,  чюжея  земли  ищеши  и  блюдеши,  а  своея  ся  охабивъ
<...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  32].  В  таком  упреке  могли  отразиться  не  только
нападение  печенегов  на  Киев,  но  и  территориальные  утраты  в  отсут¬
ствие  Святослава.  Поэтому  предположение  Л.  В.  Алексеева  о  завоева¬
нии  Полоцка  Рогволодом  только  в  60-е  годы  X  в.  представляется  убе¬
дительным  [Алексеев  Л.  В.  1975.  С.  218].  В  пользу  такого  мнения  свиде¬
тельствуют  и  новейшие  археологические  наблюдения,  согласно  кото¬
рым  в  Полоцке  отсутствуют  серийные  скандинавские  находки  и  пред¬
меты  скандинавского  женского  убора,  что  типично  для  большинства
мест  пребывания  скандинавов  в  Восточной  Европе  [Булкин  Вал.  А.,
Булкин  Вас.  А.  1994.  С.  164].
 Полоцк  и  верховья  Западной  Двины  могли  оказаться  под  властью
еще  Олега,  во  время  распространения  его  владений  на  смоленских
кривичей  в  конце  IX  в.  (см.  далее),  но  позднее  они  были  Рогволодом
захвачены.  Что  касается  реального  значения  в  Сказании  о  трех  брать-
ях-варягах  Ростова,  то  оно  также  могло  отражать  быстро  менявшуюся
в  IX  в.  этно-политическую  ситуацию,  когда  начала  формироваться  од¬
новременно  с  продолжающимся  расселением  восточных  славян  обшир¬
ная  Ростовская  земля  от  Нерли  Клязьменской  до  Белоозера,  включая
Поволжье  от  Ярославля  до  Медведицы,  где  находились  скандинавские
колонии  и  постоянно  жили  три  финно-угорских  народа  —  весь,  муро¬
ма  и  меря  [Дубов  И.  В.  1982;  см.  там  же  литературу].  Таким  образом,
указание  в  Сказании  Полоцка  и  Ростова  как  зоны  распространения
власти  Рюрика,  где  управляли  его  княжие  мужи,  могло  сохраниться  в
исторической  памяти  как  трансформированное  свидетельство  об  ос¬
новных  направлениях  военно-политической  экспансии  Рюрика  и  Олега.
В  исторической  традиции  оно  «подпитывалось»  военно-политической
практикой  русских  князей  X  в.,  включивших  эти  обширные  и  страте¬
гически  важные  области  в  состав  Русского  государства.
 Эта  информация,  указывавшая  направления  военно-политической
экспансии  князя  Рюрика  и,  вероятно,  Олега  по  основным  торговым
путям  в  юго-западном  и  юго-восточном  направлениях,  сохранялась  в
устной  традиции  в  X—XI  вв.  и  была  дополнена  в  Сказание  о  трех  бра-
тьях-варягах  при  написании  летописного  текста  в  конце  XI  —  начале
XII  в.  в  том  виде,  в  котором  сохранилась  в  Лаврентьевской  летописи.
Новая  редакция  Сказания  представляла  собой  целостный  литературно
завершенный  текст.  Текст  Ипатьевской  летописи  отражает  его  более
позднее  дополнение  и  исправление,  как  ранее  обоснованно  отмеча¬
лось,  с  учетом  ладожских  исторических  преданий.  В  третьей  редакции
 115

Сказания  было  правильно  указано,  что  местом  резиденции  Рюрика
являлась  Ладога  (существовавший  с  VIII  в.  город  со  славянским,  скан¬
динавским  и  финно-угорским  населением).
 Редактор  включил  дополнительные  сведения  о  деятельности  Рюри¬
ка:  он  пришел  к  Ильменю  и  «срубил»,  то  есть  построил  город  вместе  с
деревянными  стенами,  над  Волховом.  Речь  идет  о  Рюриковом  городи¬
ще.  Е.  Н.  Носов  датирует  его  существование  с  середины  IX  в.,  но  до¬
пускает,  что  это  поселение  могло  существовать  с  начала  этого  столе¬
тия.  В  последнем  случае  историческая  ситуация  еще  более  конкретна:
упрочив  свое  положение,  Рюрик  перенес  резиденцию  на  ранее  мало¬
значительное  поселение,  построил  там  укрепления,  поскольку  оно  имело
важное  экономическое,  политическое  и  военно-стратегическое  значе¬
ние  в  центре  системы  славянских  поселений  в  Приильменье  и  на  ве¬
ликих  торговых  путях  [Носов  Е.  Н.  1990.  С.  147—209;  1998].  Правя  в
качестве  князя,  он  здесь  «сел»,  то  есть  создал  резиденцию-двор,  разда¬
вая  в  управление  своим  приближенным  мужам  «волости»  и  поручая  им
строить  новые  «города»  —  укрепленные  поселения  и  укрепления  вок¬
руг  уже  существующих  поселений.  В  советский  период  исследователи
(со  значительным  многообразием  во  мнениях)  ограничивали  свое  по¬
нимание  древнерусского  города  псевдоматсриалистической  его  интер¬
претацией  как  преимущественно  социально-экономического  центра
[см.:  Носов  Е.  Н.  1993.  С.  61—73].  Между  тем  содержание  древнерус¬
ского  понятия  город  определялось  наличием  оборонительных  сооруже¬
ний  вокруг  поселения,  которое  могло  иметь  самые  разные  функции,
включавшие  также  военные,  административные  и  идеологические.  В
то  же  время  городом  называли  только  оборонительные  укрепления  по¬
селения.  Поэтому  строительная  деятельность  княжих  мужей  Рюрика
была  многозначной  по  своему  функциональному  назначению.
 Вероятно,  ошибочно  только  название  редактором  Сказания  пос¬
троенного  Рюриком  города  Новгородом.  В  XI—XII  вв.  он  назывался
Городищем.  Поэтому  редактор  Сказания  перенес  на  безымянное  в  его
время  поселение  название  всем  известного  городского  центра,  распо¬
ложенного  в  двух  километрах  и  неразрывно  связанного  с  ним  Новго¬
рода.  Вопрос  о  первоначальном  названии  Городища  в  данном  контек¬
сте  принципиального  значения  не  имеет  и  едва  ли  разрешим.  В  новей¬
шей  литературе  Е.  Н.  Носов,  обоснованно  отклоняя  мысль  о  его  назва¬
нии  Словенск,  поддержал  его  отождествление  с  Холмгардом  в  форме
Холм-город,  А.  Н.  Кирпичников  изменил  предлагаемую  им  интерпре¬
тацию:  не  Городец,  Городок,  а  Холмград,  Холмоград  [  Кирпичников  А.  Н.
1987.  С.  95;  1997.  С.  14;  Носов  Е.  Н.  1990.  С.  190—199;  историографию
проблемы  идентификации  древнескандинавского  топонима  Holmgardr
и  Новгорода  см.:  Джаксон  Т.  Н.  1994.  С.  208—209].
 Археологические  исследования  позволяют  конкретизировать  этно¬
политическую  ситуацию,  в  которой  оказался  избранный  князем  Рю¬
рик  и  в  которой  осуществлялась  его  деятельность.  Это  была  прежде
 116

всего  зона  расселения  словен,  кривичей  и  славяно-финского  этно¬
культурного  взаимодействия.  Но,  вероятно,  вследствие  благоприят¬
ного  расселения  па  основных  торговых  путях  северо-запада  Восточ¬
ной  Европы  племенные  княжения  славян  (со  свойственным  для  них
особым  значением  племенных  князей  и  знати,  см.  ранее,  с.  88—91)
быстро  развивались,  что  выразилось  в  появлении  в  этом  регионе  осо¬
бого  вида  погребальных  сооружений  —  сопок.  Они  представляли  со¬
бой  огромные  курганы  высотой  до  Юм.  По  наблюдениям  В.  В.  Седо¬
ва,  сопки  распространены  на  обширной  территории  в  низовье  (в  рай¬
оне  Ладоги)  и  верховье  (в  северной  части  Приильменья)  Волхова,  на
запад  от  Ильменя  —  в  бассейнах  Верхней  Луги  и  Нижней  Шелони,
на  юг  по  Ловати  (в  направлении  Днепра  и  Западной  Двины)  и  Поле
(в  направлении  верховьев  Волги),  на  восток  —  по  Мете  и  Мологе,
притоку  Волги  (указаны  основные  регионы  сосредоточения  сопок).
Обряд  погребения  (кремация  умерших,  обычно,  на  стороне  и  захоро¬
нение  в  сопке  остатков  сожжения)  и  погребальный  инвентарь  сла¬
вянские,  хотя  в  керамике  отмечается  местное  финское  влияние,  но
свыше  70  %  исследованных  погребений  в  сопках  без  инвентаря.  Ос¬
новная  масса  сопок  относится  к  VIII—IX  вв.  [Седов  В.  В.  1982.  С.  58—
66;  новейшее  обобщающее  исследование  сопок  определенного  реги¬
она,  см.:  Петренко  В.  П.  1994].
 Соглашаясь  с  мнением  о  словенской  принадлежности  сопок,  В.  Я.
Конецкий  особое  внимание  уделил  анализу  их  семантики  и  этно-со-
циальной  информации.  По  его  наблюдениям,  они  являются  сакраль¬
но-погребальными  памятниками,  возведение  которых  нуждалось  в  ог¬
ромных  трудовых  затратах,  хотя  содержалось  в  них  малое  количество
захоронений.  Сопкам  свойственны  скандинавские  социальная  престиж¬
ность  сакральных  курганов  и  отдельные  конструктивные  элементы,  а
также  характерная  для  славянского  обряда  погребения  ограниченность
погребального  инвентаря.  Сопки  возникли  в  Ладоге  в  среде  смешан¬
ного  населения  и  распространились  на  юг  в  Приильменье.  Как  особый
вид  погребальных  памятников  они  существовали  в  зоне  славянского
расселения,  оказывая  воздействие  на  традиционные  типы  славянских
захоронений,  но  не  повлияв  на  эволюцию  рядовых  погребальных  па¬
мятников  славянского  земледельческого  населения  Приильменья.  Соп¬
ки  не  распространились  на  всю  зону  расселения  славян  Северо-Запа¬
да,  но  стали  началом  традиции  возведения  дружинных  курганов,  по¬
добных  гнездовским  под  Смоленском,  черниговским  или  седневским.
Обобщая  эти  наблюдения,  В.  Я.  Конецкий  пришел  к  выводу,  что  соп¬
ки  —  новое  явление,  связанное  с  высшим  слоем  общества.  Оно  харак¬
теризовалось,  по  словам  исследователя,  «социальным  неравенством  и
жесткой  структурой,  позволявшей  организовывать  возведение  столь
трудоемких  сооружений»  [Конецкий  В.  Я.  1993].
 Таким  образом,  можно  полагать,  что  и  по  археологическим  матери¬
алам  традиционный  племенной  строй  у  восточных  славян  Северо-Запа¬
 117

да  распадался  и  создавались  в  VIII—IX  вв.  новые  славянские  социальные
структуры,  на  которые  мог  опираться  в  своей  деятельности  Рюрик.
 Включенные  в  текст  Сказания  о  трех  братьях-варягах  исторически
достоверные  сведения  обращают  внимание  на  характер  изменений  ре¬
дактором  сохраненного  им  текста.  Это  редактирование  имеет  важней¬
шее  значение  для  определения  деятельности  княжеской  власти  и  пра¬
вящей  элиты  в  княжение  Рюрика.  В  первоначальном  тексте  было  ска¬
зано,  что  он  «раздал  мужемъ  своимъ  грады  <...>».  Редактор  сделал  прин¬
ципиально  важное  изменение:  «и  раздал  мужемъ  своимъ  волости  и  го-
роды  рубити»  (курсив  наш  —  М.  С.).  Учитывая  ранее  отмеченную  дос¬
товерность  информации  редактора,  можно  предположить,  что  он  рас¬
полагал  древними  по  происхождению  и  точными  по  содержанию  све¬
дениями  о  деятельности  Рюрика.  В  соответствии  с  ними  он  исправил
и  дополнил  текст  ПВЛ  первой  редакции.
 Если  предположение  о  тождестве  Рёрика  и  Рюрика  верно,  то  мож¬
но  обобщить  наблюдения  над  его  военно-политической  деятельнос¬
тью  в  Западной,  Северной  и  Восточной  Европе  с  учетом  ранее  указан¬
ных  обстоятельных  разысканий  Ф.  Круга,  Т.  Н.  Беляева,  X.  Ловмянь-
ского  [обобщение  их  наблюдений  см.:  Касиков  X,  Касиков  А.  1990]  о
западноевропейском  периоде  его  жизни.  Рёрик  и  его  родственник  Ха-
ральд  Младший  правят  с  837  г.  Дорестадом  в  Западной  Фрисландии  в
качестве  лена,  полученного  от  франкского  императора  Людовика  Бла¬
гочестивого.  После  ссоры  с  его  преемником  в  840  г.  Рёрик  бежал  из
своего  владения  и  присоединился  в  датчанам,  во  главе  которых  напа¬
дал  в  40-е  годы  на  Гамбург  и  Северную  Францию.  В  850  г.  он  вновь
захватил  Дорестад,  но  участвуя  в  то  же  время  (походы  855,  857  гг.)  в
борьбе  за  королевскую  власть  в  Дании.
 В  857  г.  Рёрику  удалось  добиться  части  Датского  королевства  на
берегу  Балтийского  моря  (X.  Касиков  и  А.  Касиков  убедительно  под¬
держали  мнение  Ф.  Крузе  и  Н.  Т.  Беляева  о  владении  Рёрика  на  Бал¬
тике,  а  не  Северном  море,  вопреки  мнению  X.  Ловмяньского),  но  удер¬
жать  свое  новое  владение  он  не  смог  и  должен  был  бежать  из  Дании.
Стремление  в  Данию  свидетельствует  о  неблагоприятной  для  Рёрика  в
этот  период  ситуации  во  Фрисландии.  Поэтому  можно  предположить,
что  он  бежал  из  Дании  в  Среднюю  Швецию,  вероятно,  в  ее  главный
город  того  времени  —  Бирку,  где  его  встретило,  возможно,  в  858  г.
посольство  от  словен,  кривичей  и  мери.
 После  избрания  князем  в  их  межплеменном  объединении  Рёрик
обосновал  свою  резиденцию  в  Ладоге  —  основном  торгово-ремеслен¬
ном  центре  северо-запада  Восточной  Европы  в  это  время,  превратив
его  также  в  центр  военно-политический.  Однако  строительство  кня¬
жеского  двора  с  его  преимущественно  скандинавским  составом  вои¬
нов  и  слуг  вызывало,  вероятно,  постоянные  противоречия  с  местным
славянским  и  финским  населением  города.  Поэтому  Рёрик  перенес
свою  резиденцию  в  исток  Волхова  из  озера  Ильмень,  построив  там
 118

небольшой  город  с  оборонительными  сооружениями.  Этот  город  имел
еще  более  благоприятное  стратегическое,  экономическое  и  обществен¬
но-политическое  положение.  Он  контролировал  значительный  регион
с  местным  славянским  населением,  на  которое  при  необходимости  мог
опираться  в  разных  военно-политических  ситуациях.  Новый  город
подобно  Ладоге  контролировал  важнейший  торговый  путь  по  Волхову,
но,  в  отличие  от  нее,  он  был  удален  от  нападений  викингов  и  защищен
от  них  Ладогой.  Князь  и  его  резиденция  оказались  в  большей  безопас¬
ности  и  по  отношению  к  внешнему  противнику,  и  в  связи  с  внутрен¬
ними  конфликтами.  Ладога  стала  местом  нахождения  скандинавского
гарнизона,  крепостью,  защищающей  княжеский  стольный  город,  ос¬
таваясь  торгово-ремесленным  центром,  обслуживавшим  международ¬
ное  судоходство  по  Волхову,  что  было  особенно  важно  в  районе  Гос-
тиннопольских  и  Пчевских  порогов  [Кирпичников  А.  #.,  Рябинин  Е.  А.,
Петренко  В.  П.  1985;  Джексон  Т.  Н.  1999].
 Укрепив  свое  положение  в  землях  межплеменного  союза  словен,
кривичей  и  мери,  Рюрик,  вероятно,  с  состоящим  из  их  ополчений  вой¬
ском  и  своей  «верной  дружиной»  подчинил  по  уже  существовавшим
торговым  путям  территорию  до  Белого  озера,  включив  земли  веси  в
состав  формирующегося  славяно-финно-угорского  в  этнической  ос¬
нове  молодого  государства.  Видимо,  как  отмечено  ранее,  именно  это
распространение  власти  Рюрика  от  псковских  кривичей  до  веси  отра¬
зилось  в  народной  памяти,  «посадившей»  его  фольклорных  «братьев»  в
Изборске  и  Белоозере.  Эти  события,  вероятно,  сохранились  в  народ¬
ной  памяти  и  трансформировались  в  указание  в  Повести  временных
лет  веси  в  числе  племенных  княжений,  избравших  Рюрика  князем.
 Административно-судебное  управление  в  значительном  по  терри¬
тории  княжестве  он  укреплял,  как  следует  из  местных  ладожских  и
новгородских  преданий,  посредством  возведения  оборонительных  со¬
оружений  вокруг  существующих  поселений  (так  сам  он  поступил  на
Рюриковом  городище).  Из  городов  посаженные  в  них  знатные  мужи
осуществляли  княжескую  власть  —  административно-судебное  управ¬
ление,  что  имело  следствием  формирование  городской  волости  —  тер¬
ритории,  политическим  и  идеологическим  центром  которой  являлся
определенный  город.  Такой  защищенный  укреплениями  город  про¬
должал  или  приобретал  торговые  и  ремесленные  функции,  вследствие
чего  город  становился  также  экономическим  центром  волости.  Туда
сельские  жители  могли  приходить  продавать  свою  продукцию,  поку¬
пать  местные  и  иноземные  ремесленные  изделия.  Сделки  купли-про¬
дажи  обеспечивались  уже  существовавшей  восточнославянской  денеж¬
ной  системой,  включавшей  в  качестве  денежных  эквивалентов  сереб¬
ряные  гривны  и  ногаты  —  восточные  монеты-дирхемы,  а  также  мехо¬
вые  шкурки  куниц  (куны)  и  белок  (веверицы)  [историографический
обзор  исследований  по  истории  денежного  обращения  в  Древней  Руси
см.:  Свердлов  М.  Б.  1978].
 119

Эта  активная  деятельность  Рюрика  в  качестве  избранного  князя
укрепила  его  положение  на  северо-западе  Восточной  Европы.  Вероят¬
но,  в  середине  60-х  годов  он  попытался  вернуться  во  Фрисландию.  Но
в  867  г.  фризы-кокинги  изгнали  его  оттуда.  В  таких  обстоятельствах
он,  вероятно,  в  867—868  гг.  возвратился  в  Восточную  Европу.  В  870  и
872  гг.  Рёрик  встречался  с  западнофранкским  королем  Карлом  Лы¬
сым,  в  873  г.  восстановил  вассальные  отношения  с  Людовиком  Немец¬
ким.  Но  после  этого  он  вновь  и  окончательно  исчез  со  страниц  запад¬
ных  анналов.  Умер  Рерик  до  882  г.,  когда  он  упомянут  в  Фульдских
анналах  посмертно  [Ловмянский  Г.  1963.  С.  236—237].
 Из  собранных  летописцами  сведений  о  Рюрике  следует,  что  после
избрания  князем  он  вел  активную  внешнюю  и  внутреннюю  политику
для  укрепления  формирующейся  государственности  в  традициях  мест¬
ных  экономических  и  социально-политических  систем.  Пределы  этого
государственного  образования  были  расширены  в  направлениях  основ¬
ных  торговых  путей.  Княжескую  резиденцию  он  перенес  из  пригранич¬
ной  Ладоги  в  более  безопасное,  но  стратегически  и  военно-политичес¬
ки  более  важное  место,  в  центр  славянского  расселения  в  данном  реги¬
оне,  поскольку  славяне  стали  отныне  социально-политической  основой
власти  Рюрика  и  его  династии.  Волости  —  отдельные  исторически  сло¬
жившиеся  территории  —  он  поручал  в  управление  своим  приближен¬
ным  мужам.  Они  должны  были,  подобно  князю  на  Рюриковом  городи¬
ще,  возводить  новые  укрепления  вокруг  существующих  поселений  и
строить  новые  города.  Данная  информация  свидетельствует  о  новых
явлениях  в  развитии  княжеской  власти  и  правящей  элиты.  Рюрик  стал
главой  публичной  власти.  Ему  подчинены  племенные  князья  и  знать.  В
состав  правящей  элиты  были  включены  служилые  княжие  мужи  верхов¬
ного  по  социально-политическому  статусу  князя  Рюрика.  Таким  обра¬
зом,  вероятно,  что  при  Рюрике  образовалось  потестарное  государство,
аналогичное  «каганату»  росов  в  Среднем  Поднепровье.  Оно  продолжало
традиции  восточнославянских  племенных  княжений,  властных  (потес-
тарных)  основ,  княжеской  организации  и  завоевания,  но  в  то  же  время
с  формирующимися  государственными  институтами.  По  нашему  мне¬
нию,  потестарное  государство  стало  переходной  общественно-полити¬
ческой  организацией,  развивающейся  от  племенных  княжений  и  меж¬
племенных  союзов  к  государству  с  его  основными  институтами  —  кня¬
жеской  публичной  властью,  податной  системой,  территориальным  де¬
лением,  системой  права  и  войском.
 Конкретные  формы  подчинения  Рюриком  местных  князей  для  это¬
го  времени  в  древнейших  летописных  сводах  неизвестны,  равно  как
имена  самих  этих  князей.  Но  историков,  от  летописцев  до  современ¬
ных  нам  авторов,  интересовало  —  кто  были  князья  и  знатные  люди
славян  до  Рюрика,  какие  отношения  сложились  между  ним  и  местным
населением.  Первые  ответы  на  эти  вопросы  были  предложены  лето¬
писцами.
 120

В  письменных  памятниках  начала  XV  в.  впервые  назван  новгород¬
ский  посадник  (варианты  —  старейшина,  князь,  воевода)  Гостомысл,
отнесенный  к  дорюриковому  периоду,  то  есть  к  середине  IX  в.  В  так
называемом  списке  А  новгородских  посадников  в  составе  НПЛ  млад¬
шего  извода  (Комиссионный  список)  он  указан  первым  посадником:
«пръвыи  Гостомыслъ»  [НПЛ.  С.  164].  В.  Л.  Янин  датирует  этот  список
первыми  годами  XV  в.  Поэтому  в  контексте  истории  Новгородской
боярской  республики  этого  времени  он  раскрывает  значение  такого
упоминания  Гостомысла  как  утверждение  изначального  первенства
посадничества  в  Новгороде  по  отношению  к  княжеской  власти  [Янин
 B. 	Л.  1962.  С.  18,  46].
 Упоминается  Гостомысл  и  в  летописании  XV—XVII  вв.,  а  также  в
основанном  на  поздних  летописных  сводах  труде  В.  Н.  Татищева  «Ис¬
тория  Российская»,  написанной  во  второй  четверти  XVIII  в.  В  соответ¬
ствии  с  абсолютистской  историко-философской  концепцией  В.  Н.  Та¬
тищев  считал,  что  Гостомысл  был  «словенским  князем»  [  Татищев  В.  Н.
1962.  Т.  I.  С.  108-109;  1963.  Т.  II.  С.  32,  33,  203,  208,  213,  296,  298-300].
 В  протографе  Новгородской  IV  и  Софийской  I  летописей  была
сделана  следующая  запись:  «Словене  же  <...>  здьлаша  градъ  и  нареко-
ша  и  Новгородъ,  и  посадиша  и  старейшину  Гостомысла  <...>»,  что
можно  интерпретировать  в  представлениях  средневековой  идеологии
и  исторических  знаний  как  утверждение  первенства  местной  новго¬
родской  власти  перед  избираемыми  в  Новгороде  во  второй  трети  XII  —
первой  половине  XV  в.  князьями  (ср.  там  же:  «И  пришедъ  старейши¬
ною  Рюрикъ  седе  въ  Новегороди  <...>»  [ПСРЛ.  IV.  С,  3,  11;  ПСРЛ.  V.
 C. 	3,  11].  Протограф  этих  летописей  датируется  первой  половиной  XV  в.
(его  точная  датировка  дискуссионна).  В  число  его  источников  входил,
вероятно,  особый  новгородский  свод  начала  XV  в.  [Лурье  Я.  С.  1976.  С.
93—121].  А.  А.  Шахматов  предполагал,  что  известие  о  Гостомысле  со¬
держалось  в  Новгородском  своде  1167  г.  и  восходило  к  Новгородскому
своду  1050  г.,  но  идеи  о  существовании  этих  сводов  не  были  поддержа¬
ны  [ПВЛ.  1996.  С.  386;  Лурье  Я.  С.  1996.  С.  19—24].  Впрочем,  реально¬
го  исторического  содержания  в  известиях  о  Гостомысле  А.  А.  Шахма¬
тов  не  отмечал  [Шахматов  А.  А.  1919],  тогда  как  другие  указывали  на
их  легендарный  характер  [ПВЛ.  1996.  С.  386;  Янин  В.  Л.  1962.  С.  47;
Кузьмин  А.  Г.  1977.  С.  382].
 Многочисленные  историки  XVIII  —  первой  половины  XIX  в.  при
некритическом  подходе  к  историческим  источникам  использовали  из¬
вестия  о  Гостомысле  для  доказательства  существования  князей,  посад¬
ников  или  старейшин  до  «призвания  варягов»  (В.  Н.  Татищев,  М.  В.
Ломоносов,  М.  М.  Щербатов,  Ф.  Эмин,  И.  П.  Елагин,  и  многие  другие
российские  и  иностранные  авторы).  Впрочем,  уже  Г.  Ф.  Миллер  и  Н.  М.
Карамзин  высказывали  сомнения  в  исторической  реальности  Госто¬
мысла,  а  А.  Л.  Шлёцер  решительно  отрицал  такую  возможность,  по¬
скольку  в  летописях  до  XV  в.  упоминаний  о  нем  нет  [Шлёцер  А.  Л.
 121

1809.  Ч.  I.  С.  302—304;  Карамзин  Я.  М.  1989.  Т.  I].  С  развитием  источ¬
никоведения  во  второй  половине  XIX  —  XX  в.  известия  о  Гостомысле
перестали  использоваться  в  научных  трудах  в  качестве  источника  ис¬
торической  информации  (С.  М.  Соловьев,  В.  О.  Ключевский,  М.  А.
Дьяконов,  М.  Ф.  Владимирский-Буданов,  А.  Е.  Пресняков,  Б.  Д.  Гре¬
ков,  С.  В.  Юшков,  С.  В.  Бахрушин,  М.  Д.  Приселков,  Б.  А.  Рыбаков,
Л.  В.  Черепнин,  А.  А.  Зимин  и  многие  другие).  В.  В.  Мавродин  при¬
знавал  Гостомысла  «легендарной  личностью»,  но  видел  в  летописных
известиях  о  нем  реальную  информацию  о  доваряжской  самостоятель¬
ности  Новгорода,  об  управлении  там  «старейшин»,  местных  владык  в
«волостях»  и  «землях»  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  217;  1971.  С.  99].  И.  Я.
Фроянов  использовал  известия  о  Гостомысле  как  свидетельство  о  мест¬
ной  племенной  знати:  «в  лице  Гостомысла»  сохранилась  память  о  ста¬
рейшинах,  которые  правили  вместе  с  князьями  у  ильменских  словен
до  «призвания»  варягов  [Фроянов  И.  Я.  1992.  С.  66].
 В  этом  многообразии  мнений  представляются  более  обоснованны¬
ми  те  научные  гипотезы,  согласно  которым  Гостомысл  —  старейшина,
князь  или  воевода  легендарного  происхождения.  Записи  о  нем  в  пись¬
менных  памятниках  XV  в.  и  позднее  указывают  на  то,  что  он  явился
результатом  характерного  для  средних  веков  идеологизированного  и
персонифицированного  осмысления  исторических  событий.  Отсюда  —
существенные  различия  в  характеристиках  его  социального  положе¬
ния.  Поэтому  можно  сделать  вывод,  что  Гостомысл  —  следствие  исто¬
рического  и  литературного  творчества  XV  в.,  а  не  конкретный  истори¬
ческий  деятель.
 Вероятно,  такого  же  историко-литературного,  а  не  реального  про¬
исхождения  и  другой  «новгородец»  —  Вадим.  Он  появился  в  еще  более
позднем  летописании  —  XVI  в.  В  Никоновской  летописи  сообщается,
что  в  864  г.  «уби  Рюрикъ  Вадима  храброго  и  иныхъ  многихъ  изби  нов-
городцевъ,  съветниковъ  его»  [ПСРЛ.  Т.  IX.  С.  9].  В.  Н.  Татищев  ис¬
пользовал  эту  запись  в  «Истории  Российской»,  но  как  и  Гостомысла,
интерпретировал  «Водима»  как  «князя  словенскаго».  Ссылаясь  на
Иоакимовскую  летопись,  он  предположил,  что  этот  Вадим  был  князем
Изборским,  сыном  старшей  дочери  Гостомысла.  Вследствие  старшин¬
ства  матери  он  являлся  наследником  престола,  а  потому  и  был  убит
Рюриком  [  Татищев  В.  Я.  1963.  Т.  II.  С.  32,  208].  Н.  М.  Карамзин  счи¬
тал  вероятным,  что  «какой-то  Вадим,  именуемый  Храбрым,  пал  от  руки
сильного  Рюрика  вместе  со  многими  из  своих  единомышленников  в
Новегороде».  Но  он  оговорил,  продолжая  критический  подход  А.  Л.
Шлёцера  к  использованию  исторических  источников,  что  это  сообще¬
ние  содержится  в  поздних  летописях.  Поскольку  в  «древних  сказаниях
Нестора»  его  нет,  то  оно  «кажется  одною  догадкою  и  вымыслом»  [Ка¬
рамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  С.  95,  242].  Свое  скептическое  отношение  к
информации  поздних  летописей  о  Вадиме  С.  М.  Соловьев  выразил  ее
изложением,  близким  к  карамзинскому,  но  как  историк  он  все  же  ее
 122

использовал,  поскольку  неизвестно  по  древним  письменным  памят¬
никам,  какие  были  отношения  между  Рюриком  и  местным  населени¬
ем:  «Касательно  определения  отношений  между  призванным  князем  и
призвавшими  племенами  сохранилось  предание  о  смуте  в  Новгороде,
о  недовольных,  которые  жаловались  на  поведение  Рюрика  и  его  роди¬
чей  или  единоземцев,  и  в  главе  которых  был  какой-то  Вадим;  этот
Вадим  был  убит  Рюриком  вместе  со  многими  новгородцами,  его  со¬
ветниками».  Сомнения  вызывало  у  него  и  имя  Вадим,  столь  необычное
для  средневековой  ономастики.  Поэтому  он  допустил,  что  это  может
быть  и  нарицательное  имя  со  значениями  коновод,  передовой,  провод¬
ник  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  135,  306]  .  В  последующей  литерату¬
ре  известия  источников  XVI  в.  о  Вадиме  или  не  использовались,  или
привлекались  вслед  за  С.  М.  Соловьевым  как  свидетельство  недоволь¬
ства  местного  населения  Рюриком  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  141].
В.  В.  Мавродин  конкретизировал  и  причину  этого  недовольства  —  во-
княжение  Рюрика  в  Новгороде  в  результате  переворота,  вопреки  воле
новгородских  «мужей»  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  212].  Впрочем,  крити¬
ческое  отношение  к  информации  о  Вадиме  сохранялось  и  у  тех,  кто  с
доверием  относился  к  так  называемой  «избыточной»  информации
Никоновской  летописи,  то  есть  к  сообщениям,  которых  нет  в  более
древних  исторических  источниках  [Рыбаков  Б.  А.  1963.  С.  169—173],  и
у  тех,  кто  исходил  при  изучении  Никоновской  летописи  только  из  тек¬
стуального  анализа  [Клосс  Б.  М.  1980.  С.  187].
 В  новейшей  литературе  сохранилось  и  доверчивое  отношение  к  сооб¬
щению  о  Вадиме.  По  мнению  Г.  С.  Лебедева,  во  время  пребывания  Рю¬
рика  на  Западе  в  870—873  гг.  в  Ладоге  и  Новгороде  сложилась  антикня-
жеская  оппозиция  во  главе  с  Вадимом  Храбрым.  Вернувшись,  Рюрик
сумел  расправиться  с  непокорными  [Лебедев  Г.  С.  1985.  С.  214].  И.  Я.
Фроянова  не  предостерегла  необычность  для  средневековой  славянской
ономастики  имени  Вадим,  а  потому  для  него  интерпретация  С.  М.  Соло¬
вьевым  известия  о  Вадиме  —  только  «слишком  смелая  догадка».  Не  учел
он  опыта  системного  текстологического  анализа  Никоновской  летописи
как  историко-литературного  произведения  XVI  в.,  а  также  особенности
лексики  летописного  сообщения  о  Вадиме.  Вследствие  этого  ученый  вос¬
принял  сообщение  о  Вадиме  как  соответствующее  исторической  действи¬
тельности,  а  потому  подлежащее  только  анализу  и  интерпретации  с  уче¬
том  традиций  «первобытных  народов».  Для  него  Вадим  —  «словенский
князь»,  хотя  в  Никоновской  летописи  о  таком  его  статусе  речи  нет,  «со¬
ветники»  Вадима  —  «новгородские  старейшины»,  хотя  Новгорода  в  сере¬
дине  IX  в.  еще  не  было.  Поэтому  мысль  И.  Я.  Фроянова,  согласно  кото¬
рой  «убийство  Рюриком  словенского  князя  Вадима  с  последующим  при¬
своением  княжеского  титула  нельзя  считать  чем-то  необычным,  из  ряда
вон  выходящим»,  не  представляется  обоснованной,  к  тому  же  очень  она
отличается  от  содержания  анализируемого  ученым  исторического  источ¬
ника  [см.:  Фроянов  И.  Я.  1992.  С.  100—105].
 123

Учитывая  значительный  опыт  изучения  Никоновской  летописи  как
памятника  историко-литературного  творчества  XVI  в.  [см.:  Клосс  Б.  М.
1980],  можно  предположить,  что  содержащиеся  в  сообщении  о  недо¬
вольстве  новгородцев  Рюриком,  об  убийстве  в  данной  связи  «храброго
Вадима»  (в  соответствии  с  синтаксисом  древнерусского  языка,  опреде¬
ление  ставилось  как  перед  определяемым  словом,  так  и  после  него;  об
особенностях  использования  в  летописании  прилагательного  храбрый
см.  далее)  и  «иных  многих  новгородцев,  его  советников»  реалии,  сви¬
детельствуют  о  происхождении  этого  повествования  в  XV—XVI  в.  Как
отмечалось  ранее,  Новгорода  в  середине  IX  в.  еще  не  было,  поэтому
данное  известие  является  результатом  позднего  осмысления  истори¬
ческой  проблемы  —  отношений  Рюрика  и  местного  населения.  Слово
съвйтникъ  в  древнейшем  русском  летописании  не  использовалось,  судя
по  его  отсутствию  в  ПВЛ.  Его  распространение  в  светском  древнерус¬
ском  языке,  вероятно,  стало  результатом  воздействия  на  него  церков¬
нославянского.  В  летописании  XV  в.  у  него  есть  значение  сообщник
[Срезневский.  III.  Стб.  682].  Вероятно,  в  том  же  значении  использовано
это  слово  и  в  записи  Никоновской  летописи  (в  переводе  на  современ¬
ный  русский  язык)  о  том,  что  в  «том  же  году  Рюрик  убил  храброго
Вадима  и  перебил  иных  многих  новгородцев,  его  сообщников».  Назван¬
ные  ранее  исследователи,  видимо,  понимали  слово  съвшникъ  в  том  зна¬
чении,  которое  сохранилось  в  современном  русском  языке,  —  человек,
который  советует.  При  этом  возникало  смысловое  недоразумение  —
как  у  Вадима  Храброго  могли  быть  «многие  новгородцы»  советниками.
То  же  смысловое  недоразумение  и  в  стилистически  странной  мысли
И.  Я.  Фроянова:  «В  лице  же  “советников”  Вадима  мы  сталкиваемся  с
новгородскими  старейшинами  <...>»  [Фроянов  И.  Я.  1992.  С.  102],  при
этом  отождествление  «иных  многих  новгородцев,  его  советников»  с  «нов¬
городскими  старейшинами»  не  обосновано.
 В  контексте  Никоновской  летописи  Вадим  —  один  из  новгород¬
цев  некняжеского  происхождения.  В  повествовании  он  характеризу¬
ется  не  княжеским  титулом  (ср.  такие  постоянные  указания  в  преда¬
ниях  при  упоминании  древлянского  князя  Мала,  см.  ранее),  а  прила¬
гательным-эпитетом  храбрый.  В.  Н.  Татищев  считал  его  князем  в  ре¬
зультате  свойственной  его  времени  самодержавно-монархической  тео¬
рии  эпохи  абсолютизма.  И.  Я.  Фроянов  попытался  подтвердить  такое
мнение  логически.  Он  считает,  что  прилагательное  храбрый  —  про¬
звище.  Поэтому  Вадима  он  определяет  как  «военного»:  «Храбор  на
рати»  —  «одна  из  наиболее  восторженных  характеристик  древнерус¬
ских  князей,  читаемых  в  летописях».  Князья,  прославившиеся  храб¬
ростью  и  удальством,  получали  прозвища  —  Мстислав  Храбрый,
Мстислав  Удатный  (Удачливый).  Поэтому  Вадим  Храбрый,  по  его  мне¬
нию,  —  «словенский  военный  предводитель,  вождь,  или  князь».  В
последующем  анализе  И.  Я.  Фроянова  Вадим  —  только  князь  [Фроя¬
нов  И.  Я.  1992.  С.  102-105].
 124

Логическое  построение  И.  Я.  Фроянова  не  подтверждается  Источни¬
ковыми  материалами.  В  летописании  XI  —  начала  XII  в.  (приводим  ма¬
териалы  по  Лаврентьевскому  списку  ПВЛ)  прилагательное  храбрый  вхо¬
дит  в  словосочетание-клише  «вой  храбры»  [ПВЛ.  1996.  С.  28,  311.  Но
использовалось  оно  также  без  жесткой  связи  со  словом  вои\  «Началникъ
бо  бяше  кумиротворепыо  Серухъ,  творяшеть  бо  кумиры  во  имяна  мерт-
выхъ  человъкъ,  овъмъ  бывшимъ  царемъ,  другомъ  храбрымъ,  и  волхъ-
вомъ,  и  женамъ  прелюбодъицамъ»,  «Отъиметь  Господь  от  Иерусалима
кркпкаго  исполина,  и  человека  храбра  <...>».  При  этом  оно  соотноси¬
лось  не  только  с  мужчинами,  но  и  с  женщинами:  «<...>  в  нихъ  же  суть
храбрыя  жены  ловити  звърь  кръпкыи»  [ПВЛ.  1996.  С.  11,  42,  62].  Веро¬
ятно,  вследствие  такого  широкого  употребления  прилагательного  храб¬
рый  в  ПВЛ  в  похвале  Мстиславу  Владимировичу  присутствует  клише
«храборъ  на  рати»,  но  прозвище  «Храбрый»  по  отношению  к  нему  не
использовано,  возможно,  потому,  что  подобных  прозвищ  в  XI  —  начале
XII  в.  еще  не  было.  Да  и  в  более  позднем  летописании  прилагательное
храбрый  является  определением,  эпитетом,  синонимом  понятия  храбрый
воин,  но  не  прозвищем:  «<...>  и  убиша  посадника  новгородьскаго  Иван-
ка,  мужа  храбра  зкло,  <...>  и  Петрила  Микулъциця  и  много  добрыхъ
муж»  [НПЛ.  С.  23],  «<...>  и  Олександръ  Попович  ту  убьенъ  бысть  со
инъми  седмыодесятъ  храбрыих»,  «О  шести  мужь  храбрыхъ.  Зд-fc  явишася
в  полку  великого  князя  Александра  6  муж  храбрыхъ,  иже  с  ним  крепко
мужствоваху»  и  др.  [ПСРЛ.  Т.  25.  С.  121,  133;  см.  также:  Срезневский.  III.
Стб.  1394—1395].  Из  такого  употребления  прилагательного  храбрый  сле¬
дует,  что  и  в  Никоновской  летописи  при  указании  Вадима  оно  являлось
определением,  синонимом  понятия  храбрый  муж,  воин,  эпитетом,  отне¬
сенным  к  одному  из  многих,  но  нс  прозвищем  князя,  как  думает  И.  Я.
Фроянов.  Все  последующие  размышления  этого  ученого  являются  це¬
ленаправленными  подбором  и  интерпретацией  материала.
 Обобщая  наблюдения  над  сообщением  Никоновской  летописи  о
недовольстве  новгородцев  Рюриком,  об  избиении  им  «храброго  Вади¬
ма»  и  «иных  многих  новгородцев,  его  сообщников»,  можно  предполо¬
жить,  что  и  в  данном  случае  имеет  место  историко-литературное  ос¬
мысление  в  XVI  в.  отношений  Рюрика  и  местного  населения,  подобно
тому  как  ранее  в  XV  столетии  та  же  тема  излагалась  на  примере  фоль¬
клорно-литературного  Гостомысла.  И  Гостомысл,  и  Вадим  являлись
легендарными,  а  не  реальными  персонажами.  Разумеется,  как  отмече¬
но  ранее,  у  восточных  славян  в  середине  IX  в.  были  свои  князья  и
знать,  но  их  имена,  видимо,  не  сохранились  в  исторической  памяти,
кроме  древлянского  князя  Мала.  Этот  недостаток  компенсировали  ле¬
тописцы  XV—XVI  вв.  своим  историко-литературным  творчеством.  Та¬
ким  образом,  научные  направления,  сомневающиеся  в  их  реальности
или  отрицающие  их,  представляются  обоснованными.
 Особой  проблемой  для  летописцев,  а  также  для  историков  в  XVIII—
XX  вв.  стало  определение  восточнославянских  семейных  связей  Рюри¬
 125

ка.  Древнерусское  летописание  сообщает  лишь  о  его  легендарных  бра¬
тьях  (см.  ранее),  но  ничего  —  о  его  жене  или  женах.  Этот  недостаток
попытался  восполнить  Г.  С.  Лебедев.  Ссылаясь  на  В.  Н.  Татищева,  он
предположил,  что  Рюрик  во  второй  период  пребывания  на  Руси  в  875—
879  гг.  вступил  в  династический  брак  с  Ефандой  —  одной  из  представи¬
тельниц  местной  знати  [Лебедев  Г.  С.  1985.  С.  214;  эта  мысль  стала  в
литературе  повторяться:  Кирпичников  А.  //.,  Дубов  И.  В.,  Лебедев  Г.  С.
1986.  С.  193—194;  Касиков  X.,  Касиков  А.  1990.  С.  107;  и  др.].
 Исторически  достоверное  упоминание  В.  Н.  Татищевым  Ефаинды
(Ефанды)  содержится  в  приводимом  им  перечне  послов  от  русской
знати,  заключавших  мир  с  Византией  в  944  г.  (об  этом  договоре  см.
далее,  с.  140—168)  —  «Шигоберн  Ефаинды».  Под  Ефаиндой  (Ефандой)
он  подразумевал  княгиню,  жену  Улебову  или  Глебову.  Далее  он  разъяс¬
нял:  «Видно,  что  Ефанда  была  княгиня  Святославля,  а  Улеб  брат  Свя-
тославль,  но  о  них  ничего  более  не  упоминается»  [Татищев  В.  Н.  1963.
Т.  II.  С.  41,  218,  305].  Ефанда  —  жена  Рюрика,  вероятно,  результат
творчества  автора  Иоакимовской  летописи  как  историка  (см.  с.  227,
252—253).  Достоверных  сведений  о  ней  нет.  Таким  образом,  прямой
информации  о  жене,  родившей  Рюрику  Игоря,  нет.
 Дискуссионен  вопрос  о  династической  преемственности  княжеской
власти  после  смерти  Рюрика,  о  его  родственных  связях  с  князьями
Олегом  и  Игорем.  Но,  как  представляется,  явная  и  скрытая  информа¬
ция  исторических  источников  позволяет  дать  достаточно  определен¬
ные  ответы  на  эти  вопросы.
 В  Начальном  своде,  сохранившемся  в  составе  Новгородской  I  лето¬
писи,  указывается  прямая  династическая  преемственность  между  Рю¬
риком  и  Олегом:  «И  роди  (Рюрик.  —  М.  С.)  сынъ,  и  нарече  имя  ему
Игорь.  И  възрастъшю  же  ему,  Игорю,  и  бысть  храборъ  и  мудръ.  И  бысть
у  него  воевода,  именемъ  Олегъ,  муж  мудръ  и  храборъ»  [НПЛ.  С.  107].
В  ПВЛ  иное  изложение  событий,  но  в  равной  мере  сохраняющее  пря¬
мую  династическую  преемственность  княжеской  власти  Рюрика:  «Умер¬
ило  Рюрикови  предасть  княженье  свое  Олгови,  от  рода  ему  суща,  въдавъ
ему  сынъ  свои  на  руцъ,  Игоря,  бъ  бо  дътескь  вельми»  [ПВЛ.  1996.
С.  14].  Эти  существенные  различия  в  информации  летописных  сводов
конца  XI  и  начала  XII  в.  нуждались  в  объяснении.
 А.  А.  Шахматов  предположил,  что  автор  Начального  свода  создал
искусственную  конструкцию,  целью  которой  являлась  концепция  един¬
ства  княжеского  рода.  По  его  мнению,  летописец  располагал  инфор¬
мацией  о  походах  Олега  и  Игоря  на  Царьград  и  несомненными  сведе¬
ниями  о  прямой  нисходящей  генеалогической  преемственности  Иго¬
ря,  Святослава  и  Владимира,  где  не  было  места  для  Олега.  Поэтому
Игорь  был  указан  сыном  и  преемником  Рюрика,  а  Олег  —  воеводой
Игоря,  и  родственных  связей  между  ними  не  было  [Шахматов  А.  А.
1908.  С.  315-317;  1915.  С.  XXXII—XXXIII].  Гипотезу  об  отсутствии
родственных  связей  князей  Рюрика,  Олега  и  Игоря  поддержал  О.  В.
 126

Творогов,  обращая  особое  внимание  на  странное  отсутствие  дееспо¬
собности  Игоря  в  соответствии  с  ПВЛ  почти  до  тридцати  лет  [Повесть
временных  лет.  1991.  С.  177;  Творогов  О.  В.  1994.  С.  7].  В.  Л.  Комаро-
вич  выводил  Олега  из  генеалогической  преемственности  в  Начальном
своде  и  объяснял  его  указание  в  ПВЛ  в  качестве  воеводы  с  борьбой  в
христианский  период  с  предполагаемым  им  языческим  почитанием
«вещего»  князя  Олега  как  родоначальника  русских  князей.  Но  реаль¬
ных  родственных  связей  Олега  и  Игоря  он  не  отрицал  [Комарович  В.  Л.
1960.  С.  93-94].
 Между  тем,  такие  текстуальные  и  логические  аргументы  против
указываемой  в  древнейших  летописных  сводах  генеалогической  пре¬
емственности  Рюрика,  Олега  и  Игоря  отпадают,  если  учесть,  что  ин¬
формация  Начального  свода  не  противоречит  ПВЛ.  Их  различия,  ве¬
роятно,  происходят  от  принципиально  разных  исторических  концеп¬
ций.  Автор  Начального  свода  около  1095  г.  знал,  что  при  правящем
князе  Игоре,  сыне  Рюрика,  был  воевода  Олег.  При  этом  ему  как  лето¬
писцу  не  надо  было  даже  указывать  на  смерть  Рюрика  и  порядок  пере¬
дачи  им  власти  Игорю.  Поэтому  в  дальнейшем  летописном  повество¬
вании  то  Игорь  и  Олег  действуют  совместно,  то  Игорь  в  качестве  кня¬
зя  управляет  один.  Автор  ПВЛ  около  1113  г.  находился  в  другом  поло¬
жении.  В  его  распоряжении  находились  переводы  русско-византий¬
ских  договоров  911,  944  и  971  гг.,  где  Олег  и  Игорь  раздельно  указаны
в  качестве  великих  князей  русских.  К  тому  же  его,  видимо,  не  удовлет¬
воряло  отсутствие  сведений  о  династической  ситуации,  последовав¬
шей  после  смерти  Рюрика.  Поэтому  он  собрал  дополнительную  ин¬
формацию.  Из  нее  следовало,  что  Рюрик  передал  совсем  маленького
сына  на  воспитание  своему  родственнику  Олегу  и  тот  оставался  до
конца  жизни  реальным  правителем,  хотя  Игорь  обладал  всеми  права¬
ми  на  великокняжескую  власть.  Таким  образом,  сведения,  которые  автор
ПВЛ  мог  почерпнуть  из  Начального  свода,  были  существенно  допол¬
нены  и  уточнены.
 В  контексте  событий  IX—X  вв.  его  информация  подтверждается
косвенными  данными.  Олег  —  восточнославянская  форма  др.-сканд.
имени  Helgi.  По  мнению  М.  И.  Стеблина-Каменского,  это  —  заим¬
ствование  из  древне  шведского  языка  [Стеблин-Каменский  М.  И.  1955.
С.  240].  Если  учесть  фрисландские  и  ютландские  родственные  и  соци¬
альные  связи  Рёрика-Рюрика,  то  естестественно  предположить,  что  он
женился  во  время  недолгого  пребывания  в  Средней  Швеции  или  знат¬
ная  шведка  прибыла  в  Ладогу  из  Швеции  после  восстановления  этого
давнего  пути  этнических,  политических  и  торговых  контактов  (см.  ра¬
нее).  Второе  предположение  более  вероятно,  учитывая  совсем  юный
возраст  Игоря  ко  времени  смерти  отца.  Вероятно,  Олег  был  братом
или  близким  родственником  жены  Рюрика,  так  что  они  состояли  в
свойственном  родстве.  О  происхождении  Олега  из  знатного  рода  может
свидетельствовать  его  имя,  производное  от  heilagr  —  святой  [Стеблин-
 127

Каменский  М.  И.  1955.  С.  239]  .  Такое  указание  отношения  к  святости
отражает  характерное  для  древних  германцев  соединение  королями  выс¬
ших  светских  и  религиозных  функций,  сакрализацию  их  власти  как  след¬
ствие  легендарного  происхождения  королевских  родов  от  богов.
 Все  эти  обстоятельства  объясняют,  почему  после  смерти  Рюрика
Олег  стал  регентом  при  малолетнем  Игоре  и  князем.  Обладая  реаль¬
ной  властью,  он  до  своей  кончины  управлял  страной,  вероятно,  от¬
странив  от  княжеского  правления  значительно  менее  способного  Иго¬
ря  (см.  далее,  с.  181).  Многолетнее  реальное  отстранение  юного  князя
от  власти  имело  место  на  Руси  и  после  убийства  князя  Игоря  ок.  945  г.,
когда  регентом  при  малолетнем  Святославе  стала  княгиня  Ольга.  Уже
при  выросшем  сыне  она  отправила  в  959  г.  послов  к  германскому  ко¬
ролю  Оттону  I.  Участник  последовавших  в  данной  связи  событий  мис-
сийный  епископ  Адальберт,  будущий  первый  Магдебурге  кий  архиепис¬
коп,  сообщает  в  написанных  им  анналах,  что  это  были  «послы  Елены
(христианское  имя  Ольги  —  М.  С.),  королевы  ругов  (т.  е.  русов.  —
М.  С.)»,  но  ничего  не  сообщает  о  Святославе  как  соправителе  или  кня¬
зе  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  32—
39;  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  101  —  110]  (см.  далее,  с.  212—216).  Да  и  в
новой  истории  России  известно,  как  Екатерина  И  узурпировала  царс¬
кую  власть  в  продолжение  34  лет,  а  ее  сын  Павел  стал  императором
только  в  42  года  после  смерти  матери.
 Таким  образом,  запись  ПВЛ  под  6387/879  г.  о  передаче  Рюриком
перед  смертью  своего  княжения  родственнику  Олегу  в  связи  с  мало¬
летством  Игоря  сообщает  о  передаче  Олегу  регентства  (особо  подчерк¬
нуто  малолетство  Игоря  —  «бъ  бо  дътескъ  вельми»).  За  этим  последо¬
вала  реальная  узурпация  Олегом  княжеской  власти.  Но,  как  следует  из
записи  Начального  свода,  на  Руси  продолжали  помнить,  что  законным
князем  являлся  Игорь.  В  такой  версии  событий  в  Начальном  своде
указывалось,  что  Олег  являлся  воеводой  Игоря  в  качестве  его  близкого
родственника.  Это  также  соответствовало  истине.  Обстоятельства  ди¬
настического  кризиса,  последовавшего  после  смерти  Рюрика,  нс  со¬
хранились  в  исторической  памяти  или  намеренно  не  были  занесены
на  страницы  летописи.  Основная  в  данном  случае  информация  заклю¬
чается  в  том,  что  рассматриваемые  известия  Начального  свода  и  ПВЛ
свидетельствуют  о  династической  преемственности  Рюрика  и  Игоря,
при  этом  княжение  Олега  данную  преемственность  не  нарушило.  Та¬
ким  образом,  в  северо-западном  государственном  образовании  со  сто¬
лицей  в  Ладоге  во  второй  половине  IX  в.  сложилась  княжеская  динас¬
тия  Рюриковичей.  Многочисленные  попытки  отождествить  князя  Олега
и  Хельго,  указанного  в  древнееврейском  анонимном  Письме,  откры¬
том  в  каирской  генизе  [новейшую  публикацию  текста,  его  исследова¬
ние  и  комментарии  см.:  Голб  Н.,  Прицак  О.  1997],  что  «сдвигает»  время
его  правления  на  911—941  гг.  [последний  по  времени  опыт  см.:  Цукер-
ман  К.  1996;  см.  там  же  литературу  проблемы]  не  представляются  убе-
 128

дитсльными,  поскольку  они  абсолютизируют  отождествление  этих  пер¬
сонажей  восточноевропейской  истории,  не  допуская  возможности  су¬
ществования  в  правление  Игоря  другого  Олега,  относящегося  к  кня¬
жескому  роду  Рюриковичей  [см.:  Петрухин  В.  Я.  1998].
 В  середине  —  второй  половине  IX  в.  северо-западное  и  южное,  в
Среднем  Поднепровье,  государственные  образования,  а  также  незави¬
симые  восточнославянские  племенные  княжения  оказались  в  разных
экономических  и  политических  условиях.  Государственное  образова¬
ние,  этно-политическую  основу  которого  составляли  поляне  и  сканди¬
навы  Аскольда  и  Дира,  противостояло  Хазарскому  каганату  (соседние
северяне  и  радимичи  еще  продолжали  платить  ему  дань),  хотя  росы  и
совершали  походы  на  Черное  море.  Но  распространить  свою  власть  на
территориально  близкие  восточнославянские  племенные  княжения  оно
не  могло  (см.  ранее,  с.  102—104).  Рюрик  и  его  преемник  Олег  находи¬
лись  в  существенно  более  выгодном  положении.  Их  княжество  конт¬
ролировало  основные  торговые  пути  Восточной  Европы,  Балтийско-
Днепровско-Черноморский  и  Балтийско-Волжско-Каспийский,  кото¬
рый  в  это  время  обеспечивал  поступление  огромных  масс  серебра  в
Восточную  и  Северную  Европу.  Обширное  северо-западное  княжество
включало  в  своем  составе  племенные  княжения  словен,  так  называемых
псковских  кривичей  и  финно-угорские  народы.  Оно  обрело  значитель¬
ный  экономический  и  военный  потенциал,  а  во  главе  его  стояли  талант¬
ливые  князья  (субъективный  фактор  в  историческом  процессе)  —  Рюрик
и  Олег.  Преемственность  публичной  власти  в  виде  княжеской  динас¬
тии  и  формирующихся  институтов  княжеского  управления  способство¬
вали  превращению  северо-западного  союза  славянских  племенных
княжений  и  мери  в  государственноое  образование  —  княжество.  В  нем,
вероятно,  быстрее  происходил  процесс  концентрации  княжеской  вла¬
сти  вследствие  включения  в  систему  управления  княжих  служилых
людей,  как  следует  из  сохранившейся  в  исторической  памяти  инфор¬
мации  о  раздаче  Рюриком  своим  приближенным  мужам  в  управление
городов  и  волостей  (см.  ранее).  В  этих  условиях  значение  традицион¬
ных  племенных  институтов  все  более  ограничивалось  местным  само¬
управлением.  Сбор  межплеменного  народного  собрания  вследствие
территориального  роста  и  формирующейся  вертикали  княжеской  вла¬
сти  становился  невозможен.
 Напротив,  укреплялось  центральное  управление  посредством  на¬
значенных  князем  служилых  людей  с  административно-судебными
функциями.  Опорными  пунктами  княжеской  власти  становились  не
древние  племенные  религиозные  и  идеологические  центры,  а  горо¬
да  —  укрепленные  поселения  с  торговыми,  ремесленными,  полити¬
ческими  и  военными  функциями  (возможно,  с  преобладанием  одной
или  некоторых  из  них),  с  территориальной  организацией,  располо¬
женные  на  торговых  путях,  имевших  важнейшее  военно-стратегичес¬
кое  значение.  Эти  объективные  обстоятельства  стали  причиной  воен-
 5  Зак.  4508
 129

ио-политического  превосходства  северо-западного  княжества  во  главе
с  династией  Рюриковичей  над  южным  киевским  государственным  об¬
разованием  во  главе  с,  вероятно,  последовательно  правившими  князь¬
ями  Диром  и  Аскольдом.
 Такую  социально-политическую  ситуацию  отразила  историческая
память  в  преданиях  о  завоевании  Киева  князем  Олегом.  Достоверность
ее  информации  выявляется  в  результате  сопоставления  ПВЛ  и  На¬
чального  свода  в  составе  Новгородской  I  летописи.
 ЛЛ
 Поиде  Олегь,  поимъ
воя  многи,  варяги,  чюдь,
словЪни,  мерю,  весь,
кривичи,  и  приде  къ  Смо¬
лен  ьску  кривичи,  и  прия
градъ,  и  посади  мужь
свои.  Оттуда  поиде  внизъ
и  взя  Любець,  и  посади
мужь  свои.  И  придоста  къ
горамъ  хъ  киевьскимъ,  и
ув£да  Олегь,  яко  Оскольд
и  Диръ  княжита  <...>.
 ИЛ
 Поиде  Олгъ,  поемъ
вой  свои  многы,  варягы,
чюдь,  словЪны,  мЪрю,
весь,  кривичи,  и  прия
Смольнескъ  городъ,  и  по¬
сади  в  нем  мужь  свои.
Оттуда  поиде  внизъ,  взя
Любечь,  и  посади  мужь
свои.  И  придоста  къ  го¬
рамъ  киевьекымъ,  и  yeudt
Олгъ,  яко  Осколдъ  и  Диръ
княжита  <...>.
 НПЛ
 И  начаста  (Олег  и
Игорь.  —  М.  С.)  воевати,
и  налЪзоста  ДнЪпръ  рЪку
и  Смолнескъ  град.  И  от-
толЪ  поидоша  внизъ  по
Днепру,  и  придоша  къ  го¬
рам  кыевъекым,  и  узрЪста
городъ  Кыевъ,  и  испыта-
ша,  кто  в  немъ  княжить
<...>.
 В  основе  этих  трех  летописных  записей  находится  один  летопис¬
ный  текст.  Ближе  к  протографу  по-прежнему,  вероятно,  Начальный
свод.  Но  этот  текст  лаконичен  и  содержит  ограниченный  историчес¬
кий  материал.  Князь  Игорь,  юный  возраст  которого  не  указан,  и  его
воевода  Олег  «начали  воевать»  и  «налъзоста  Днъпръ  ръку  и  Смолнескъ
град».  Использование  глагола  «налъзти»  столь  необычно,  что  И.  И.
Срезневский  не  привел  данный  текст  в  своих  «Материалах»  [Срезневс¬
кий.  II.  Стб.  297—298].  Его  обычные  значения  ‘встретить,  найти,  отыс¬
кать’  в  данной  конкретной  ситуации,  видимо,  фольклорного,  а  не  ис¬
торического  происхождения,  поскольку  Днепр  уже  давно  использо¬
вался  как  составная  часть  Балтийско-Днепровско-Черноморского  пути
и,  разумеется,  был  хорошо  известен  в  Восточной  Европе.  Значения
‘приобрести,  добыть’  реку  Днепр  невозможны  стилистически.  После¬
дующие  действия  Игоря  и  Олега,  в  соответствии  с  Начальным  сводом,
заключаются  только  во  внезапном  захвате  Киева,  что  они  совершили
по  пути  —  «творящася  мимоидуща»  [НПЛ.  С.  107].
 Данное  схематичное  изложение  исторических  событий  в  Началь¬
ном  своде  с  фактическими  и  стилистическими  погрешностями  не  удов¬
летворило  автора  ПВЛ.  Он  переработал  и  дополнил  текст  Начального
свода  или  его  протографа,  в  котором  шла  речь  об  Игоре  и  Олеге,  как
следует  из  сохранившегося  в  ПВЛ  двойственного  числа  «придоста».
Автор  нового  текста  показал  государственный  характер  похода  Оле¬
га  —  реального  князя  северо-западного  княжества,  регента  при  мало¬
летнем  Игоре.  Перечень  племенных  ополчений  точно  соответствует
 130

территории  государственного  образования,  сложившегося  при  Рюри¬
ке.  Взятие  Смоленска  указано  теперь  не  как  случайное,  а  целенаправ¬
ленное  действие,  предназначенное  для  завоевания  так  называемых
смоленских  или  смоленско-полоцких  кривичей  и  для  установления
контроля  над  Верхним  Днепром  [Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  135—146;  Се¬
дов  В.  В.  1999.  С.  140—145,  см.  там  же  литературу  вопроса].  В  условиях
функционирования  системы  речных  путей  Восточной  Европы  этот
регион  приобрел  во  второй  половине  IX  в.  особое  значение.  В  зоне
распространения  гнездовских  курганов  в  это  время  в  прибрежной  час¬
ти  Днепра  в  устье  реки  Свинки  было  создано  поселение  (ок.  4  га),
рядом  с  которым  появился  могильник  в  виде  курганов.  Преобладаю¬
щее  население  здесь  составляли  кривичи,  ассимилировавшие  местное
балтское  население.  Но  были  здесь  также  скандинавы.  Сохранились,
вероятно,  еще  и  балты  [Седов  В.  В.  1999.  С.  207—208,  см.  там  же  лите¬
ратуру  вопроса].  Владение  этим  регионом  позволяло  установить  воен¬
но-политический  контроль  над  основными  волоками  и  речными  путя¬
ми  в  Восточной  Европе.
 Таким  было  конкретно-историческое  содержание  известия  ПВЛ  о
завоевании  Олегом  Смоленска  и  о  посажении  там  княжого  мужа.  В  нем
надо  различать  позднюю  летописную  форму  осмысления  давних  собы¬
тий  в  реалиях  XI  —  начала  XII  в.  (указание  Смоленска;  на  территории
современного  Смоленска  еще  не  установлены  археологические  слои
IX—X  вв.  [Авдусин  Д.  А.  1991.  С.  7—9]),  а  также  их  содержание,  свиде¬
тельствующее  о  талантливых  военно-политических  мероприятиях  князя
Олега,  который  в  своей  завоевательной  деятельности,  направленной
на  Поднепровье,  поставил  целью  распространить  пределы  своего  кня¬
жества,  установить  военно-политический  контроль  над  всей  восточно¬
европейской  системой  речных  путей.  В  таких  обстоятельствах  падение
Киева,  древнего  военного,  политического  и  экономического  центра
Среднего  Поднспровья,  становилось  вопросом  времени.
 Последующее  целенаправленное  наступление  Олега  с  войском  по
Днепру  и  взятие  Любеча  (археологические  материалы  свидетельствуют
о  существовании  на  месте  Любеча  в  IX—X  вв.  укрепленного  поселения
[Древняя  Русь:  Город,  замок,  село.  1985.  С.  95;  Археология  Украинской
ССР.  1986.  С.  301])  с  посажеиием  в  новом  владении  княжого  мужа  явля¬
ется  последовательным  развитием  предшествовавших  событий,  поскольку
Любеч  «нависал»  в  военно-стратегическом  отношении  над  Киевом,  а
потому  он  был  обречен.  Таким  образом,  известия  ПВЛ  конкретно  пока¬
зывают  процесс  территориального  роста  северо-западного  княжества  во
главе  с  династией  Рюриковичей.  Он  заключался  не  только  в  военных
действиях,  в  завоевании  новых,  стратегически  важных  территорий,  по  и
в  организации  нового  аппарата  княжеского  управления,  состоявшего  из
знатных  княжих  мужей  —  посадников,  которые  управляли  городами  —
военно-политическими,  идеологическими  и  социально-экономически¬
ми  центрами  формирующихся  областей  —  волостей.
 131

Объединение  северо-западного  княжества  Рюриковичей  и  Киевского
государственного  образования  по  летописной  хронологии  в  882  г.  име¬
ло  значительные  следствия  для  Восточной  Европы.  Олег  перенес  свою
резидению  в  Киев,  который  стал  стольным  городом.  Образовалось  Рус¬
ское  государство,  контролировававшее  Балтийско-Днепровско-Черно¬
морский  путь  на  всем  его  протяжении  в  Восточной  Европе  до  Причер¬
номорских  степей.  По  его  территории  проходила  также  северо-запад¬
ная  часть  Балтийско-Волжско-Каспийского  пути.  В  нем  распростра¬
нилась  публичная  власть  в  виде  княжеской  династии  Рюриковичей  и
княжеского  административно-судебного  аппарата.
 Начальный  свод  располагал  крайне  ограниченной  информацией  о
деятельности  Олега  в  Киеве,  по  преимуществу  сведениями  о  его  похо¬
де  на  Константинополь  в  907  г.  Основным  героем  его  повествования
являлся  князь  Игорь  [НПЛ.  С.  108—109].  Такое  изложение  событий  не
удовлетворило  автора  ПВЛ.  Он  собрал  устные  по  происхождению  ис¬
торические  предания  об  Олеге,  изложил  их  в  последовательной  лите¬
ратурной  форме,  что  позволяет  раскрыть  содержание  государственной
деятельности  этого  князя.
 К  инициативе  Олега  он  отнес  перенесение  княжеской  резиденции
в  Киев.  В  соответствии  с  литературным  жанром  это  решение  было
сформулировано  в  вымышленной  прямой  речи  Олега:  «Се  буди  мати
градомъ  русьским»  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  14].  В  этих  словах
для  читателей  начала  XII  в.  содержалась  информация  о  создании  после
завоевания  Киева  Олегом  нового  политического  центра  формирующе¬
гося  государства:  «мати  градомъ»  —  использование  понятия  р.т)троттоХ1с  —
‘мать  городов,  метрополия,  столица’  [ПВЛ.  1996.  С.  409].  То  есть  Киев
стал  местом  постоянной  резиденции  княжеской  династии  Рюрикови¬
чей,  ее  столицей,  стольным  городом.  Он  приобрел  особый  статус,  ко¬
торый  объединил  исторически  древнее  происхождение  Киева  и  его  пре¬
емственное  до  начала  XII  в.  особое  экономическое,  социальное,  поли¬
тическое  и  идеологическое  значение.  Такой  статус  Киева  как  стольно¬
го  города  государства,  символа  политической  власти  его  князя  и  поли¬
тического  традиционного  до  начала  XII  в.  единства  отличало  Русь  это¬
го  периода  от  многих  стран  раннесредневековой  Западной  Европы,
где  таких  столиц  не  было.
 Последующее  повествование  раскрывает  содержание  деятельности
Олега  по  укреплению  молодого  государства.  «Се  же  Олегъ  нача  городы
ставити»  —  строительство  укреплений  вокруг  существующих  поселе¬
ний  и  строительство  новых  укрепленных  центров  с  военными,  поли¬
тическими,  идеологическими,  экономическими  функциями.  Вероят¬
но,  к  такой  государственной  по  содержанию  деятельности  Рюрика  или
Олега  относится  строительство  укрепленного  поселения  в  Ти  мере  во
(третья  четверть  IX  в.),  Олега  —  военно-административного  центра  в
Шестовицах  (вторая  половина  IX  в.).  Они  были  построены  не  на  Волге
и  Днепре,  основных  торговых  путях  Восточной  Европы,  а  на  их  прито¬
 132

ках  —  Которосли  и  Десне.  Если  Тимерево  был  построен  в  контактной
зоне  расселения  словен,  мери  и  веси  (И.  В.  Дубов  отметил,  что  в  нем
новые  жилые  и  хозяйственные  постройки  возводились  не  на  месте  ранее
существовавших,  а  на  свободных  местах),  то  Шестовицы  —  в  земле
северян.  Впрочем,  их  население  было  смешанным  по  составу,  включая
славян,  скандинавов,  а  в  Тимерево,  разумеется,  и  финно-угров  [Дубов
И.  В.  1982.  С.  124-187;  Дубов  И.  В.,  Седых  В.  Н.  1995;  Андрощук  Ф.  А.
1995;  Седых  В.  Н.  1997;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Преимуще¬
ственные  военно-административные  функции  этих  поселений  (в  Ти¬
мерево  развивались  и  торгово-ремесленные),  их  «нацеленность»  на
внутренние  районы,  удаленные  от  магистральных  рек,  свидетельству¬
ют,  по  нашему  мнению,  об  их  первоначальном  предназначении  воен-
но-админстративного  контроля  и  управления  в  этих  районах,  что  по
времени  их  организации  совпадает  с  деятельностью  названных  ранее
князей.
 После  указания  Киева  как  нового  стольного  города  в  полной  мере
раскрывается  последующее  указание  деятельности  Олега  «<...>  и  уста-
ви  дани  словъномъ,  кривичемъ  и  мери»:  в  условиях  нового  государства
прежняя  социально-политическая  опора  династии  Рюриковичей  была
превращена  в  обычные  племенные  княжения,  которые  подобно  про¬
чим  должны  были  платить  регулярно  взимаемые  подати  —  «дани».
Недостаточно  ясно  время  происхождения  последующей  записи:  «<...>
и  [устави]  варягомъ  дань  даяти  от  Новагорода  гривенъ  300  на  лъто,
мира  дъля,  еже  до  смерти  Ярославле  даяше  варягомъ».  В  Новгороде
археологические  слои  конца  IX  —  начала  X  в.  еще  не  найдены  [Носов
Е.  Н.  1990.  С.  170—171].  Таким  образом,  эта  фраза  восходит,  вероятно,
к  Начальному  своду,  где  она  отнесена  к  деятельности  князя  Игоря  (в
летописном  тексте,  сохранившемся  в  составе  Новгородской  I  летопи¬
си,  вся  княжеская  деятельность  отнесена  к  Игорю,  но  текст  явно  неис¬
правен,  ср.  его  завершение:  «<...>  а  от  Новагорода  300  гривенъ  на  лъто
мира  дъля,  еже  не  дають»  [НПЛ.  С.  107].  Конкретное  содержание  этой
фразы  наполнено  значительным  социальным  и  политическим  содер¬
жанием  (см.  далее),  но  оно  относится  к  более  позднему  времени.
 Материалы,  собранные  в  ПВЛ  об  Олеге  на  юге  Руси,  значительно
более  точны  и  конкретны,  чем  сведения  Начального  свода  (поскольку
летописная  хронология  для  IX—X  вв.  относительна,  они  датированы
далее  периодом  80-х  гг.  IX  в.  —  началом  10-х  гг.  X  в.  в  целом  без  их
погодной  конкретизации).  В  них  сообщается,  что  Олег  завоевал  древ¬
лян,  северян  и  радимичей  и  стал  взимать  с  них  дань  по  черной  кунице,
которая  являлась  ценным  мехом  и  в  то  же  время  денежной  едини¬
цей  —  куной.  В  перечне  военных  действий  Олега  на  юге  Восточной
Европы  завоевание  древлян  названо  первым.  Такое  начало  наполнено
значительным  содержанием.  Оно  направлено  еще  не  против  Хазар¬
ского  каганата,  а  против  территориально  близко  расположенных  древ¬
лян,  в  военных  действиях  против  которых  Аскольд  и  Дир  не  добились
 133

успеха.  Олег  завоевал  давних  противников  полян  и  включил  их  в  со¬
став  Русского  государства,  продемонстрировав  тем  самым  его  значи¬
тельный  военно-политический  потенциал.
 Проверив  свое  войско  на  древлянах,  Олег  начал  военные  действия
против  Хазарского  каганата.  Возможно,  такая  последовательность  со¬
бытий,  отраженная  в  исторической  памяти,  является  свидетельством
их  последовательности  реальной.  Олег  подчинил  своей  власти  севе¬
рян,  затем  радимичей,  освободив  их  от  хазарской  дани,  но  возложив
на  них  дань  собственную.  Возможно,  Хазарский  каганат  в  это  время
не  мог  отстаивать  свой  контроль  над  северянами  и  радимичами,  по¬
скольку  его  внимание  было  отвлечено  событиями  на  Кавказе,  где  Дер¬
бент  во  второй  половине  IX  в.  стал  самостоятельным  эмиратом,  а  меж¬
ду  ним  и  каганатом  сложились  сложные  политические  отношения  и
даже  существовали  военные  столкновения  в  886/887,  900/901,  909  или
912  гг.  [Новосельцев  Л.  П.  1990.  С.  192—193].
 Показательна  последующая  запись:  «<...>  а  съ  уличи  и  тьверци
имяше  рать».  Она  свидетельствует,  что  Олегу,  как  ранее  Аскольду  и
Диру,  не  удавалось  расширить  пределы  своей  власти  на  юг  и  юго-за¬
пад,  где  находились  сильные  племенные  княжения  уличей  (см.  ранее,
с.  103—104)  и  тиверцев,  которые  жили  на  Днестре  до  915  г.,  когда  в
причерноморских  степях  появились  печенеги  и  вынудили  тиверцев
переселиться  севернее,  возможно,  на  Карпаты  и  в  Закарпатье  [Седов
В.  В.  1982.  С.  129—130;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Несмотря  на
эту  неудачу,  молодое  государство  оставалось  в  военно-политическом
отношении  сильным.  Оно  могло  поставить  сложнейшую  задачу  —  на¬
падение  на  столицу  Византийской  империи,  Константинополь  —  са¬
мый  большой,  богатый  и  красивый  город  Европы  того  времени.
 Нападение  Олега  на  Константинополь  в  907  г.  было  великолепно
подготовлено.  Оно  было  осуществлено  во  время  обострения  византий¬
ско-арабских  отношений  и  постоянных  военных  действий  между  им¬
перией  и  Багдадским  халифатом.  К  тому  же  осенью  906  г.  византий¬
ский  полководец  Андроник  восстал  против  императора,  а  в  феврале-
марте  907  г.  он  перешел  на  сторону  арабов.  В  самой  империи  велась
активная  подготовка  к  грандиозной  морской  экспедиции  против  ара¬
бов  [Васильев  А.  А.  1902.  С.  156—161,  164—168  и  след.].  Такое  удачно
выбранное  время  для  нападения  Олега  позволяет  предположить  зара¬
нее  собранные  данные  разведки.
 Талантливо  был  организован  и  сам  поход  Руси  на  Константино¬
поль.  Олег  собрал  ополчения  племенных  княжений,  которые  входили
в  состав  его  государства  (в  ПВЛ  указаны  почти  все  племенные  княже¬
ния,  которые  существовали  в  Восточной  Европе,  включая  не  входив¬
ших  в  состав  Русского  государства  дулебов,  хорватов  и  тиверцев,  что
является,  вероятно,  литературным  преувеличением,  которое  должно
было  подчеркнуть  грандиозность  объединенного  войска).  Главное,  он
был  комбинированным  —  сухопутным  на  конях  и  морским  на  кораб¬
 134

лях.  Такая  организация  предполагает  предварительное  соглашение  Олега
с  могущественным  болгарским  царем  Симеоном  [Литаврин  Г.  Г.  2000.
С.  63;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Комбинированный  поход  защи¬
щал  сухопутную  часть  войска  от  фланговых  византийских  десантов  с
моря,  а  в  случае  бури  позволял  морской  части  войска  переждать  непо¬
году  на  суше.
 В  результате  значительного  военного  успеха  этого  нападения  в  907
г.  между  князем  Олегом  и  императорами-соправителями  Львом  VI
Философом  и  Александром  первоначально  имело  место,  вероятно,
предварительное  устное  соглашение,  а  к  911  г.  разработан  и  заключен
мирный  договор.  Основным  в  этом  соглашении  и  договоре  стали  оп¬
ределение  льготных  условий  торговли  для  русских  купцов,  включая
крайне  редкое  для  империи  право  беспошлинной  торговли,  урегули¬
рование  статуса  русских  послов  и  купцов  в  Константинополе,  а  также
согласование  отдельных  вопросов  межгосударственных  отношений  Руси
и  Византии.  Через  тридцать  лет  князь  Игорь  совершил  поход  на  Кон¬
стантинополь,  вероятно,  для  того,  чтобы  заставить  империю  подтвер¬
дить  условия  этого  невыгодного  для  нее  договора.  Но  поход  941  г.  по¬
терпел  полное  поражение,  несмотря  на  мужество  русских  воинов.  По¬
этому  в  944  г.  он  повторил  поход  на  Византию,  но  на  этот  раз,  учтя
опыт  Олега.  Игорь  нанял  печенегов,  так  что  смог  организовать  движе¬
ние  своего  войска  на  Константинополь  одновременно  по  суше  и  по
морю.  Византийское  правительство,  памятуя  страшные  последствия
аналогичного  нападения  907  г.,  решило  не  допускать  это  войско  на
территорию  империи  и  предложило  заключить  новый  договор.  Игорь,
вероятно,  также  не  был  уверен  в  исходе  этого  предприятия,  поскольку
еще  свежа  была  память  о  трагическом  исходе  похода  941  г.  Поэтому,
не  начиная  военных  действий  в  империи,  он  заключил  в  том  же  944  г.
новый  мирный  договор  с  Византией.
 Тексты  русско-византийских  договоров,  помещенных  в  ПВЛ  под
6415/907,  6420/912  и  6453/945  гг.  изучаются  более  250  лет.  В  этих  ис¬
следованиях  накоплен  значительный  опыт  по  анализу  самих  догово¬
ров  или  отдельных  сюжетов  экономической,  социальной  и  политичес¬
кой  истории  Руси  X  в.  в  контексте  информации  других  исторических
источников.  Но  в  источниковедческом  и  историко-правовом  изучении
договоров  постоянно  появлялись  новые  наблюдения,  которые  не  учи¬
тывались  в  исторических  разысканиях,  что  придавало  последним  от¬
рицательное  свойство  иллюстративного  использования  Источниковых
материалов.  Поскольку  русско-византийские  договоры  первой  поло¬
вины  X  в.  представляют  собой  целостный  комплекс  документов,  отно¬
сящихся  к  одному  историческому  периоду  и  по  своему  происхожде¬
нию  межгосударственных  соглашений  содержащих  значительную  ин¬
формацию  о  княжеской  власти  на  Руси,  тему  «князь  и  княжеская  власть
на  Руси  в  первой  половине  X  в.»  по  русско-византийским  договорам
данного  периода  следует  рассмотреть  особо  с  учетом  накопленного  ис¬
 135

следовательского  опыта  (см.  здесь  же  источниковые  наблюдения  над
договором  971  г.  Святослава  с  Византийской  империей).
 Князь  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ  НА  РУСИ
ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЫ  X  в.
 ПО  РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИМ  ДОГОВОРАМ
 Уже  первые  исследователи  договоров,  Г.  Ф.  Миллер,  В.  Н.  Тати¬
щев,  М.  В.  Ломоносов,  Екатерина  II,  М.  М.  Щербатов,  И.  П.  Елагин  и
другие,  поставили  основые  вопросы  их  изучения:  деление  текстов  на
статьи,  их  перевод,  раскрытие  их  содержания  в  целом,  конкретных
исторических  терминов  и  реалий.  А.  Л.  Шлёцер  первым  посвятил  тек¬
стам  договоров  комплексный  текстологический,  историографический,
исследовательский  комментарий,  включая  реальный.  Впрочем,  рацио¬
налистические  приемы  критики  источников,  непонятные  «темные  ме¬
ста»,  отсутствие  известий  в  византийских  источниках  о  русско-визан¬
тийских  договорах  первой  половины  X  в.  привели  его  к  сомнениям  в
их  подлинности  [Шлёцер  А.  Л.  1816.  Т.  II].  Но  Ф.  Круг  обосновал  дос¬
товерность  хронологии  договоров,  их  подлинность  в  контексте  визан¬
тийских  событий  того  времени  [Krug  Ph.  1810].
 В  научной  литературе  первой  половины  XIX  в.  Н.  М.  Карамзин
развил  сравнительно-исторический  анализ  договоров,  сопоставляя  их
с  договором  императора  Юстиниана  I  и  персидского  шаха  Хосрова  в
561  г.  [Карамзин  Н.  М.  Т.  1.  1989.  С.  262,  примеч.  327],  тогда  как  И.  Ф.
Г.  Эверс  первым  характеризовал  договор  907  г.  не  как  самостоятель¬
ный,  а  как  предварительное  соглашение  к  мирному  договору  911  г.
[Ewers  J.  Ph.  G.  1826].
 Первые  специальные  комплексные  исследования,  посвященные
русско-византийским  договорам  X  в.  были  опубликованы  только  в  1851
г.  И.  Д.  Беляевым  и  в  1852  г.  И.  Д.  Беляевым  и  И.  И.  Срезневским.  В
них  была  изложена  проницательная  мысль,  согласно  которой  эти  до¬
говоры  —  «списки  с  греческого  подлинника».  Но  они  полагали,  что
переводы  были  сделаны  тогда  же  в  X  в.  И.  Д.  Беляев  рассмотрел  дого¬
вор  911  г.  как  источник  для  изучения  социально-политической  исто¬
рии,  истории  права  и  культуры  начала  X  в.  [Беляев  И.  1851;  Срезневс¬
кий  И.  И.  1852].  Труд  Н.  А.  Лавровского  «О  византийском  элементе  в
языке  договоров  Русских  с  Греками»  —  первый  системный  филологи¬
ческий  анализ,  исходивший  из  первичности  греческого  языка  догово¬
ров.  Он  позволял  установить  соотношение  происхождения,  формы  и
содержания  клаузул  (особых  статей  или  пунктов  в  договоре  или  зако¬
не)  и  правовых  норм,  прежде  всего  в  сравнении  с  византийскими  язы¬
ковыми  клише  и  законами  [Лавровский  Н.  1853].
 136

Обобщая  предшествующие  источниковедческие  наблюдения  над
процедурой  византийско-персидского  договора  561  г.,  С.  А.  Гедеонов
выделил  три  составные  части  процедуры  его  заключения:  1)  обсужде¬
ние,  составление  проекта  договора  каждой  стороной  на  своем  языке,
перевод  проекта  на  язык  другой  стороны,  их  сличение  и  согласование;
2)  составление  по  одобренным  проектам  договорной  грамоты  на  языке
каждой  из  сторон  с  употреблением  «своих  канцелярских  и  дипломати¬
ческих  форм»,  приложение  печатей  и  обмен  документами;  3)  вручение
послами  переводов  своих  экземпляров  на  язык  противоположной  сто¬
роны  без  печатей  послов.  Ограниченность  объема  и  содержание  дого¬
вора  971  г.  в  сравнении  с  предшествующими  С.  А.  Гедеонов  объяснил
особыми  обстоятельствами  заключения  мира  во  время  военных  дей¬
ствий  [Гедеонов  С.  А.  4.1.  1876.  С.  265-266,  277-278;  Ч.  2.  1876.  С.  282-
285;  см.  также:  Иловайский  Д.  1876].
 Иной  подход  к  оценке  значения  русско-византийских  договоров
как  источников  права  предложил  Н.  Л.  Дювернуа.  По  его  мнению,
«слагающееся  государство»  является  инициатором  нормотворчества,  а
значение  договоров  заключается  в  том,  что  «в  них  в  первый  раз  твердо
и  на  письме  установлены  были  нормы,  по  которым  должен  твориться
суд».  Это  право,  думал  он,  отразилось  в  договорах,  поскольку  русы  не
хотели  знать  законов  и  суда  «Греков»  [Дювернуа  Н.  1869.  С.  23—24].
Видимо,  Н.  Л.  Дювернуа  первым  сформулировал  теорию,  абсолютизи¬
рующую  государственное  нормотворчество  в  формировании  юриди¬
ческого  состава  русско-византийских  договоров.  Она  объективно  про¬
тивостояла  генетическим  теориям  происхождения  этого  нормативного
состава  из  восточнославянского,  византийского  или  скандинавского
права.
 С  учетом  распространившейся  во  второй  половине  XIX  в.  теории
общинно-вечевого  строя  Древней  Руси  К.  Г.  Стефановский  сформу¬
лировал  соотношение  власти  и  права  «в  эпоху  договоров»:  «Обществен¬
ная  власть  находилась  тогда,  с  одной  стороны,  в  руках  князя  и  его
органов  —  местных  правителей;  с  другой  —  эта  власть  принадлежала
вечу;  общины  тогда  пользовались  автономией  и  автократией.  Как  князь,
так  и  община  принимают  деятельное  участие  в  преследовании  пре¬
ступлений».  Такие  развитые  социально-политические  основания  обес¬
печивали  в  равной  мере  славянский  и  греческий  нормативный  состав
договоров  [Стефановский  К.  1873.  С.  285].  Д.  Я.  Самоквасов  отмечал
значение  на  Руси  X  в.  государственного  начала.  Он  устанавливал  лишь
восточнославянское  происхождение  нормативного  состава  договоров.
Договор  944  г.  он  рассматривал  как  дополнительный  к  предшествую¬
щему  соглашению  911  г.,  которое  продолжало  использоваться  наряду  с
новым  договором  [Самоквасов  Д.  Я.  1908.  С.  169].  Исходя  из  мысли,
что  племенные  княжения  представляли  собой  земские  государства,
государства-земли,  М.  Ф.  Владимирский-Буданов  считал,  что  в  них
существовала  разработанная  система  обычного  права.  Поэтому,  ана¬
 137

лизируя  нормативный  состав  русско-византийских  договоров,  он  ха¬
рактеризовал  его  как  компромисс  между  ним  и  византийским  правом.
Как  специалист  по  истории  права,  М.  Ф.  Владимирский-Буданов  ви¬
дел,  что  в  договорах  «гораздо  больше  следов  русского  права,  чем  ви¬
зантийского»  [Владимирский-Буданов  М.  Ф.  1915.  С.  89—91,  309;  такое
объяснение  преобладания  норм  русского  права  над  византийским  было
поддержано  в  литературе  того  времени:  Дарест  Р.  1894.  С.  186;  Мали¬
новский  Г.  1907.  С.  186—187].  Вследствие  одинаковой  приверженности
теориям  общинно-  и  земско-вечевого  строя,  но,  естественно,  с  отли¬
чиями,  близким  оказалось  и  мнение  В.  И.  Сергеевича.  Он  считал,  что
договоры  как  источник  права  представляют  собой  «новое  право,  про¬
никнутое  греческими  понятиями»:  «При  составлении  договоров  при¬
нимались  в  соображение  и  русские  обычаи,  но  они  вносились  в  дого¬
вор  лишь  постольку,  поскольку  не  противоречили  стремлению  греков
возложить  узду  на  примитивные  нравы  руси.  <...>  Договоры  являются
древнейшим  памятником  чужеземного  влияния  на  наше  националь¬
ное  право».  По  его  мнению,  в  907  г.  был  заключен  между  Русью  и
Византией  мир,  но  не  договор.  Текст  договора  911  г.  неполон  и  по¬
врежден:  он  содержал  в  себе  статьи,  записанные  в  летописи  под  907  г.,
а  также  статьи,  на  которые  ссылается  текст  договора  944  г.  [Сергее¬
вич  В.  1903.  С.  653—654;  первую  публикацию  этого  исследования  см.:
Сергеевич  В.  1882].
 Особое  внимание  к  отличиям  состава  русско-византийских  догово¬
ров  от  восточнославянской  и  византийской  юридических  систем,  а  не
к  установлению  их  нормативных  связей  привело  некоторых  правове¬
дов  к  мнению,  что  основу  договоров  составляло  особое  международ¬
ное  договорное  право  [Цитович  П.  1870;  Шершеневич  Г.  Ф.  1888].  С  та¬
кими  характеристиками  был  согласен  и  А.  Н.  Филиппов.  Он  поставил
проблему  конкретного  определения  греческих  и  славянских  «следов»  в
правовых  нормах  договоров,  при  этом  он  сформулировал  и  отрица¬
тельный  ответ  относительно  присутствия  в  них  «права  варяжского  или
германского»,  объясняя  «схожие  юридические  понятия»  скорее  «об¬
щими  условиями  жизни  древнейших  арийцев»,  чем  заимствованиями
[Филиппов  А.  Н.  1914.  С.  44—45].  Д.  М.  Мейчик  указал  тогда  же  на
Русскую  Правду  как  на  источник  права,  с  которым  следует  последова¬
тельно  сопоставлять  договоры  для  выявления  в  них  норм  русского  (во¬
сточнославянского)  права.  Но  устанавливал  он  в  нормативном  составе
договоров  объединение  русского  и  византийского  начал  при  определя¬
ющем  значении  последнего  [Мейчик  Д.  1915.  N  6.  С.  361—368].  При
этом  выявлялась  источниковедческая  недопустимость  произвольных
конъектур,  перестановок  текста,  аналогий  и  т.  д.  [Мейчик  Д.  1915.  N  6.
С.  353-372].
 В  обобщающих  концепционных  исследованиях  конца  XIX  —  нача¬
ла  XX  в.  общие  проблемы  изучения  социально-экономической  или
политической  истории  Руси  заслонили  вопросы  историко-правового
 138

анализа  русско-византийских  договоров  X  в.  Поэтому,  ссылаясь  на  них,
 B. 	О.  Ключевский  отметил  только,  что  киевский  князь,  его  родня  и
бояре,  представлявшие  собой  «правительственный  класс  Руси»,  явля¬
лись  тогда  «главными  русскими  купцами,  посылавшими  со  своими
агентами  торговые  корабли  в  Византию»  [Ключевский  В.  1902.  С.  36],
тогда  как  А.  Е.  Пресняков  рассмотрел  их  информацию  как  источник
для  определения  политической  структуры  и  степени  концентрации
княжеской  власти  на  Руси  первой  половины  X  в.  [Пресняков  А.  1909.
 C. 	25—27].  Но  и  для  таких  концепционных  исследований  оставался
важным  вопрос  определения  характера  этих  договоров,  поскольку  су¬
щественно  было  определить  возможность  использования  их  информа¬
ции  как  источника  для  изучения  русской  истории.  Поэтому  В.  О.  Клю¬
чевский  именно  в  таком  контексте  вернулся  к  их  текстам.  Вместо  кон¬
кретного  их  анализа  он  дал  их  обобщающие  характеристики.  Он  отме¬
тил  в  договорах  смешанные  нормы,  комбинирующие  римско-визан¬
тийское  и  русское  право,  причем  последнее  было  для  него  двойствен¬
ным  —  варяжским  и  славянским.  Отсюда  он  делал  вывод,  что  догово¬
ры  представляли  собой  памятники  договорного  права,  на  русскую  юри¬
дическую  систему  они  прямо  не  воздействовали,  да  и  отразились  в  нем
преимущественно  правовые  нормы  скандинавского  по  происхождению
«господствующего  класса»  Руси,  тогда  как  «только  отчасти,  по  сопри¬
косновению»  в  них  отразился  народный  юридический  обычай  [Клю¬
чевский  В.  О.  1956.  Т.  1.  С.  158—159].  К  мысли  о  договорах  как  памят¬
никах,  содержащих  нормы  договорного  права  для  применения  в  Ви¬
зантии,  пришел  и  М.  А.  Дьяконов  [Дьяконов  М.  1912.  С.  19].
 Впрочем,  тогда  же  сложилась  и  противоположная  по  содержанию
концепция,  согласно  которой  уже  в  начале  X  в.  «Русь  находилась  на
довольно  значительной  степени  развития  гражданственности,  если  с
ней  могло  вступать  византийское  государство  в  правильные  междуна¬
родные  сношения»  [Успенский  Ф.  1888.  С.  14],  а  сами  договоры  явля¬
ются  ценнейшими  памятниками  для  изучения  древнейшего  русского
«государственного,  общественного,  семейного,  экономического  строя»
и  права  («славяно-русского  племени»).  При  этом  А.  В.  Лонгинов  сде¬
лал  предположение,  многократно  повторявшееся  в  советской  истори¬
ческой  литературе,  что  в  архиве  киевских  князей  хранились  русские
списки  заключенных  на  основе  предварительных  переговоров  в  Ви¬
зантии  договоров  911г.  (мог  быть  это  и  текст  русского  оригинала)  и
944  г.  [Лонгинов  А.  В.  1904.  С.  1,  25—36,  77—78;  Филиппов  А.  Н.  1914.
С.  40—46].  Впрочем,  при  архаизации  общественно-политического  строя
Руси  X  в.  или  при  отсутствии  его  анализа  сохранялась  и  давняя  тради¬
ция  ограничения  содержания  и  назначения  договоров,  поскольку  рус¬
ские  купцы  характеризовались  как  «бесшабашная  вольница,  которая
столько  же  намеревалась  торговать,  сколько  и  грабить»,  а  «грекам  при¬
ходилось  обуздывать  наглость  являвшихся  оружием  или  договорами»
[МулюкинА.  С.  1906.  С.  104].
 139

Определение  нормативного  состава  ставило  вопрос  о  месте  исполь¬
зования  русско-византийских  договоров  в  качестве  источника  права.
 B. 	И.  Сергеевич  считал,  что  договоры  определяли  права  и  обязанности
русских  гостей  во  все  время  их  пребывания  в  Константинополе  [Серге¬
евич  В.  1903.  С.  654].  Исходя  из  содержания  византийско-венециан¬
ских  договоров,  сохранившихся  в  венецианском  архиве  и  содержащих
обязанности  империи  по  отношению  к  республике,  А.  К.  Димитриу  (в
развитие  наблюдений  И.  Ф.  Г.  Эверса  и  С.  А.  Гедеонова)  отметил,  что
в  летописи  находится  копия  текста,  составленного  от  имени  Игоря  к
империи.  Поэтому  текст  944  г.  содержал  обязанности  русских.  Отсюда
А.  К.  Димитриу  сделал  вывод,  что  византийского  экземпляра  по  отно¬
шению  к  Руси  у  летописца  не  было.  По  его  мнению,  он  погиб  к  тому
времени,  когда  создавалась  летопись,  а  летописец  пользовался  сделан¬
ными  в  Константинополе  копиями  договоров  с  греческих  оригиналов  —
неутвержденного,  по  его  мнению,  в  911  г.  и  договора  944  г.  от  имени
Игоря  к  Византии,  тогда  как  в  907  г.  был  заключен  только  словесный
мир  без  письменного  договора  [Димитриу  А.  1895.  С.  10,  20].  Мысль  о
договоре  907  г.  как  предварительном  поддержал  вскоре  А.  А.  Васильев.
Но  позднее  он  предположил,  что  в  907  г.  был  составлен  окончатель¬
ный  текст,  а  в  ПВЛ  был  включен  только  его  фрагмент  [Васильев  А.  А.
1902.  С.  165;  Vasiliev  А.  А.  1951.  Р.  219-220].
 Проблема  происхождения  и  нормативного  состава  договоров  вновь
ставила  вопросы  их  происхождения  и  назначения.  А.  А.  Шахматов  счи¬
тал,  что  в  киевской  княжеской  казне  хранился  не  первоначальный  текст
основного,  греческого  экземпляра  договора,  а  его  переделка  и  пере¬
вод,  причем  они  не  были  выполнены  тщательно,  поскольку  постоянно
путались  при  переводе  местоимения  мы,  нам,  наш,  нашего,  нами  и  вы,
вам,  ваш,  вашего,  вами  [Дьяконов  М.  1912.  С.  17—18;  Шахматов  А.  А.
1914.  С.  16—21;  мнение  А.  А.  Шахматова  о  происхождении  текста  до¬
говора  907  г.  поддержал  уже  в  лекционном  курсе  1915/1916  академи¬
ческого  года  А.  Е.  Пресняков,  позднее  С.  В.  Бахрушин  и  другие  иссле¬
дователи  (см.  далее):  Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  313;  Бахрушин  С.  В.  1937.
 C. 	172—173;  Гейман  В.  Г.  1951.  С.  35].  Но  одновременно  разрабатыва¬
лась  гипотеза  о  незначительной  мере  повреждения  текста  договоров,
что  выражалось  в  отдельных  сокращениях,  заменах,  перестановках  или
описках,  не  затемнявших  их  смысла  [Лонгинов  А.  В.  1904.  С.  20;  Мей-
чикД.  1915.  N  6.  С.  353—361].  Поэтому  Д.  М.  Мейчик  вернулся  с  опре¬
деленными  коррективами  к  уже  высказывавшемуся  ранее  мнению  о
тексте  договора  907  г.  как  проекте.  В  отличие  от  А.  К.  Димитриу  он
считал  договор  911  г.  утвержденным.  Что  касается  мнений  о  форме
договоров  —  1)  греческий  и  славянский  тексты  были  написаны  одина¬
ково  с  указанием  каждой  стороны  в  качестве  говорящей  и  слушающей,
2)  указания  сторон  менялись  в  зависимости  от  исходящей  договарива¬
ющейся  страны  и  к  кому  текст  предназначался,  —  Д.  М.  Мейчик  скло¬
нялся  к  первому  мнению.  При  этом  он  отметил  в  содержании  договора
 140

911  г.,  что  его  статьи  2—7  (по  условно  принятой  нумерации)  защищали
в  равной  мере  права  обеих  договаривающихся  сторон,  статьи  8—11  —
преимущественно  права  и  интересы  греков,  статьи  12—14—  преиму¬
щественно  права  и  интересы  руссов  [Мейчык  Д.  1915.  N  10.  С.  292—
306,  308].
 Исследования  русской  письменности  XI—XII  вв.  позволили  поста¬
вить  по-новому  давние  вопросы  происхождения  и  формы  текстов  до¬
говоров,  которые  попали  в  распоряжение  летописца  при  написании
ПВЛ.  В.  М.  Истрин  предположил,  что  отмеченные  ранее  исследовате¬
лями  ошибки  или  неточности  древнерусских  переводов  договоров  яв¬
ляются  следствием  позднего  происхождения  этих  переводов,  но  не  в
начале  XII  в.,  когда  Нестор  включил  их  в  Повесть  (как  думал  А.  А.
Шахматов),  а  в  конце  первой  половины  XI  в.,  когда  в  период  правле¬
ния  Ярослава  Мудрого  в  литературно-переводческом  кружке,  согласно
гипотезе  В.  М.  Истрина,  был  составлен  Хронограф  по  великому  изло¬
жению  с  повествованием  о  византийской  истории,  продолженной  рус¬
ской.  В  числе  использованных  источников  находились  и  только  что
выполненные  переводы  договоров,  которые  были  привезены  греческим
клиром,  призванным  Ярославом  при  учреждении  русской  митрополии
в  1037  г.  [Истрин  В.  М.  1925.  С.  387—393].  Мысль  о  более  позднем
времени  перевода  договоров  с  греческого  языка  сохранялась  в  научной
литературе,  впрочем,  без  обоснованного  анализа  [Cross  S.  Н.  1930.  Р.  104,
п.  1].
 М.  Д.  Приселков  охарактеризовал  договоры  Руси  с  Византией  как
коллекцию  текстов,  которые  хранились  в  казне  киевского  князя  Свя-
тополка  Изяславича.  Он  поддержал  гипотезу  А.  А.  Шахматова  о  про¬
исхождении  текста  договора  в  ПВЛ  под  6415/907  г.,  но  не  как  резуль¬
тат  литературного  творчества,  а  как  следствие  плохого  состояния  руко¬
писи,  которой  пользовался  летописец.  Но  княжеская  коллекция  дого¬
воров  была  неполной.  По  мнению  М.  Д.  Приселкова,  существовали
еще  другие  договоры,  реконструируемые  по  русским  и  византийским
источникам,  но  не  названные  Нестором  [Приселков  М.Д.  1940.  С.  229—
230;  гипотеза  М.  Д.  Приселкова  о  соотношении  текстов  договоров  907
и  911  гг.  позднее  была  поддержана:  Мавродин  В.  В.  1945.  С.  228;  Гор¬
ский  А.  А.  1997.  С.  6—10].  С.  В.  Юшков  считал  летописный  текст  под
6415/907  г.  компиляцией  на  основе  договоров  911  и  944  гг.  В  вопросе  о
характере  нормативного  состава  договоров  С.  В.  Юшков  оказался  бли¬
зок  к  мнениям  о  его  природе  компромисса  между  договаривающимися
сторонами.  Этот  компромисс  он  понимал  как  «довольно  искусную
попытку  приспособить  греческое  (византийское)  право,  характерное
для  развитого  феодального  общества,  к  русскому  праву  («Закону  рус¬
скому»),  т.  е.  к  системе  права  варварского,  дофеодального  государ¬
ства».  Под  «Законом  русским»  он  понимал  систему  права  руси  —  со¬
циальной  группы,  образовавшейся  в  результате  разложения  первобыт¬
нообщинного  строя  восточного  славянства  [Юшков  С.  В.  1949.  С.  82—
 141

85;  мысль  о  компромиссном  характере  нормативного  состава  догово¬
ров  911  и  944  гг.  была  поддержана  в  последующей  литературе:  Левченко
М.  В.  1956.  С.  159;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  61].  Продолжение  нашла  и
гипотеза  А.  А.  Шахматова  о  договоре  907  г.  как  результате  историко-
литературного  творчества  летописца  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  66;  Кузьмин
А.  Г.  1969.  С.  83;  1977.  С.  329—331;  Obolensky  D.  1971.  Р.  186;  Творогов
О.  В.  1976.  С.  17—21;  историографический  анализ  вопроса  о  реальнос¬
ти  похода  Олега  на  Византию  и  достоверности  договора  907  г.  см.:
Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  84—89].  Такой  основанный  на  текстологическом
анализе  подход  к  изучению  договора  907  г.  создавал  объективные  ус¬
ловия  для  творческих  дискуссий,  в  отличие  от  сформулированного
А.  Грегуаром  скептического  суждения,  отрицающего  достоверность  не
только  договоров  907  и  911  гг.,  но  и  поход  князя  Олега  на  Константи¬
нополь  [Gregoire  Н.  1937].
 Поддержку  в  научной  литературе  середины  XX  в.  нашла  и  гипотеза
А.  К.  Димитриу,  согласно  которому  в  907  г.  был  заключен  предвари¬
тельный  мирный  договор,  окончательно  оформленный  в  911  г.  [с  оп¬
ределенными  различиями  во  мнениях  см.:  Корнеева-Петрулан  М.  И.
1952.  С.  280;  Mikucki  S.  1953.  Р.  37;  Sorlin  I.  1961.  Р.  353;  Пашуто  В.  Т.
1968.  С.  314;  Хачатуров  Р.  Л.  1988.  С.  34].  Эту  мысль  поддержал  и  М.  В.
Левченко,  но  он  решительно  возражал  против  гипотезы  А.  К.  Димит¬
риу  о  договоре  944  г.  как  дополнительном  к  договору  911г.  [Левченко
М.  В.  1956.  С.  120-121,  154].
 Другим  направлением  в  их  изучении  стали  в  это  время  разыскания
лингвистов  и  филологов.  С.  П.  Обнорский  считал,  что  в  907  г.  между
Византией  и  Русью  не  было  ни  соглашения,  ни  соответствующего  пись¬
менного  договорного  акта.  Исходя  из  концепции  существования  в  X  в.
самостоятельных  традиций  русского  литературного  и  церковнославян¬
ского  языков,  он  предположил,  что  перевод  договора  911г.  был  сделан
болгарином  на  болгарский  язык,  выправлен  русским  справщиком,  но
сохранился  в  поврежденном  виде.  Перевод  договора  944  г.  выполнен
русским  книжником.  Появление  переводов  «приблизительно  должно
было  совпадать  со  временем  фактического  заключения  соответствую¬
щих  дипломатических  актов»  [Обнорский  С.  П.  1936.  С.  100—103].  Близко
к  А.  А.  Шахматову  Б.  А.  Ларин  рассматривал  в  лекционных  курсах
конца  40-х  —  начала  50-х  годов  текст  ПВЛ  под  907  г.  как  составную
часть  договора  911  г.  Договоры  911,  944  и  971  гг.  написаны,  по  его
мнению,  особым  деловым  русским  языком  X  в.  с  возрастающим  в  пос¬
леднем  договоре  старославянского,  болгарского  влияния.  По  лингвис¬
тическим  материалам  он  прослеживал  их  сложный  по  происхождению
состав  —  как  переводы  статей  с  греческого  языка,  так  и  записи  речей
русских  послов  [Ларин  Б.  А.  1975.  С.  35—52].
 Если  А.  А.  Зимин  последовательно  сравнивал  статьи  договоров  и
Русской  Правды  (этот  метод  широко  использовался  в  предшествую¬
щей  русской  историографии  для  установления  основ  их  нормативного
 142

состава)  [Зимин  А.  А.  1952;  1965;  1973],  то  Л.  В.  Черепнин  предложил
тогда  же  метод  их  системного  сопоставления  (прежде  всего  с  так  назы¬
ваемой  Древнейшей  Правдой  или  Правдой  Ярослава)  для  определения
эволюции  русского  права  с  начала  X  по  начало  XI  в.  |  Черепнин  Л.  В.
1965.  С.  139—146].  В.  Т.  Пашуто  отметил  повышение  значимости  норм
русского  и  византийского  права,  входивших  в  состав  договора  911  г.,
до  норм  права  международного,  «пригодного  и  обязательного  для  обе¬
их  сторон»  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  61;  о  статьях  русско-византийских
договоров  как  нормах  международного  права  см.:  Хачатуров  Р.  Л.  1988.
С.  61;  Бибиков  М.  В.  1992].
 Дипломатический  метод  в  изучении  русско-византийских  догово¬
ров  911,  944,  971  гг.  был  разработан  С.  Микуцким.  Он  рассматривал
соответствие  их  содержания  традиционному  абстрактному  протоколу
средневековых  грамот  и  устанавливал  их  отличия.  С.  Микуцкий  счи¬
тал  очевидным,  что  императорская  грамота  договора  911г.  происходи¬
ла  из  императорской  канцелярии,  откуда  «в  теории»  он  допускал  вслед
за  С.  А.  Гедеоновым  и  Р.  Траутманном  [Гедеонов  С.  1876.  С.  267;
Trautmann  R.  1931.  S.  242],  что  из  той  же  канцелярии  происходил  и
русский  экземпляр.  По  его  предположению,  русский  текст  договора
911  г.  представлял  собой  копию  проекта,  написанного  знакомым  с
византийской  дипломатикой  частных  актов  лицом  в  составе  русской
делегации  в  Константинополе.  Этот  текст  не  оказывал  никакого  воз¬
действия  на  договор  944  г.,  тогда  как  договор  971  г.  С.  Микуцкий  оха¬
рактеризовал  как  наиболее  древний  княжеский  акт,  написанный  пос¬
ле  завершения  переговоров.  Договоры  911  и  944  гг.  имели  форму  пись¬
ма  и  трехчастную  конструкцию:  протокол,  текст  и  эсхатокол.  Но  он
обратил  особое  внимание  на  то,  что  начальная  и  завершающая  части
составлены  от  имени  Руси,  тогда  как  центральная  часть  —  от  имени
византийского  императора  [Mikucki  S.  1953;  1960].  И.  Сорлен  присое¬
динилась  к  тому  исследовательскому  направлению,  которое  отрицает
реальность  договора  907  г.,  рассматривая  соответствующую  летопис¬
ную  запись  как  составную  часть  переговоров,  которые  завершились
заключением  договора  911г.  Она  близка  к  оценке  С.  Микуцким  дого¬
вора  Святослава  как  древнейшего  русского  княжеского  акта.  Его  крат¬
кость  объясняется  целью  —  завершением  военных  действий,  а  фор¬
ма  —  обязательствами  русской  стороны  по  отношению  к  империи  без
влияния  (за  исключением  начальной  формулы  равно  другого  свещания)
на  конкретный  протокол  грамоты  византийской  дипломатики.  В  дого¬
воре  911г.  она  отметила  несомненное  отражение  грамоты,  составлен¬
ной  византийской  стороной,  если  только  не  самой  византийской  кан¬
целярией,  с  обязательствами  Руси  по  отношению  к  Византии.  Договор
944  г.  она  характеризует  как  официальный  византийский  акт,  струк¬
турно  представляющий  собой  императорское  пожалование  русам,  но  с
преамбулой  и  завершающими  формулами,  составленными  от  имени
Руси  [Sorlin  /.  I  (partie).  1961.  Р.  353;  II  (partie).  1961.  Р.  467-475].
 143

Новые  условия  для  дальнейшего  изучения  русско-византийских
договоров  X  в.  создали  обобщающие  исследования  по  византийской
дипломатике  публичного  и  частного  акта  [DolgerF.,  Karayannopulos  J.  1968;
Медведев  И.  П.  1988].  На  основе  массовых  материалов  в  них  устанав¬
ливались  основные  принципы  и  содержание  их  формуляра,  класси¬
фикация  грамот.  Эти  наблюдения  создавали  условия  для  совершен¬
ствования  анализа  договоров  на  объективных  основаниях  обобщаю¬
щих  трудов  по  византийской  дипломатике.  В  анализе  русско-визан¬
тийских  договоров  X  в.  С.  М.  Каштанов  соединил  их  с  собственными
разысканиями  по  истории  русской  средневековой  дипломатики  [обоб¬
щение  опыта  дипломатического  анализа  и  историографию  по  исто¬
рии  русской  средневековой  дипломатики  см.:  Каштанов  С.  М.  1988].
Летописную  запись  о  договоре  907  г.  он  характеризовал  как  сведения
о  переговорах  византийцев  с  русскими  —  части  процедуры  заключе¬
ния  договора  911  г.  Он  рассмотрел  конкретный  протокол  грамот  911,
944,  971  гг.  и  установил  в  соответствии  с  классификацией  формуля¬
ров  византино-иностранных  договоров  [DolgerF.,  Karayannopulos  J.  1968.
S.  97—104]  их  близость  к  формуляру  договоров,  заключенных  в  Кон¬
стантинополе  в  992—1261  гг.  без  предварительных  переговоров  в  чу¬
жой  стране.  В  таком  выводе  появлялся  объективный  критерий  как  в
позитивном,  так  и  в  негативном  результате.  Первый  подтверждал  на¬
блюдения  о  договорах  911  и  944  гг.  как  о  соглашениях,  которые  в
русском  и  византийском  экземплярах  вырабатывались  совместно  обе¬
ими  сторонами,  но  на  основе  византийской  канцелярской  практики.
Он  определил  грамоту  911г.  как  написанную  от  лица  русской  сторо¬
ны,  не  соответствующую  протоколу  хрисовула.  Вместе  с  тем  не  под¬
тверждались  мнения  о  неподлинности  договоров,  о  грамоте  911г.  как
проекте  договора,  о  грамоте  944  г.  как  акте,  исходящем  из  текста
императорской  грамоты  —  хрисовула,  о  грамоте  971  г.  как  выдержке
из  акта,  первой  русской  княжеской  грамоте  и  т.  д.  [Каштанов  С.  М.
1972.  С.  209-215;  1975.  С.  94-99;  1976.  С.  69-83;  1996.  С.  9,  10,  12-
13,  53—54].  Продолжая  изучение  русско-византийских  договоров  X  в.,
С.  М.  Каштанов  ввел  в  1996  г.  существенные  коррективы  в  их  анализ.
По  его  мнению,  тексты  грамот  911,  944,  971  гг.  в  составе  ПВЛ  пред¬
ставляют  собой  перевод  неканцелярских  копий,  выполненных  в  виде
копийного  сборника  по  материалам  регистра  канцелярии.  Этот  ко-
пийный  сборник  был  составлен  с  политическими  целями,  вероятно,
по  распоряжению  митрополита  Никифора,  поставленного  на  Русскую
митрополию.  Прибыл  он  в  Киев  в  1104  г.  [Каштанов  С.  М.  1996а.
С.  39-42].
 А. 	Н.  Сахаров  исследовал  русско-византийские  договоры  X  в.  в  кон¬
тексте  дипломатических  отношений  империи  и  Руси.  Он  отметил,  что
в  грамоте  911г.  содержится  двусторонний  текст  о  соблюдении  догово¬
ра  руссами  и  греками,  а  сама  грамота  составлялась  в  двух  аутентичных
экземплярах  на  греческом  и  русском  языках.  Поэтому,  по  его  мнению,
 144

грамота  911  г.  не  приближалась  к  типу  византийского  хрисовула,  а
представляла  собой  текст  равноправного  договора  двух  стран.  Этот
договор  был  самостоятелен  по  отношению  к  мирному  соглашению  907  г.
Текст  грамоты  911г.  мог  быть  написан  по-гречески  и  позднее  переве¬
ден  на  русский  язык.  Договор  944  г.  объединил  основные  статьи  «мира»
907  г.,  устанавливающие  основные  принципы  политических  и  эконо¬
мических  отношений  двух  стран  и  многие  конкретные  статьи  «мира-
ряда»  911  г.,  «регулирующие  и  совершенствующие  детали  этих  отно¬
шений».  Но  этот  договор  являлся  не  дополнением  к  предшествующим,
а  самостоятельным  соглашением  на  новом  уровне  развития  русской
государственности  и  ее  дипломатии.  Краткость  формы  и  содержания
текста  договора  971  г.  А.  Н.  Сахаров  объяснил  тем,  что  это  было  поле¬
вое  перемирие,  условия  прекращения  военных  действий.  В  летопись,
по  его  мнению,  был  включен  русский  оригинал  договора  или  его  рабо¬
чая  копия  [  Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  84—180,  210—257;  1982.  С.  183—203,
см.  там  же  историографические  очерки,  посвященные  русско-визан¬
тийским  договорам  X  в.  как  памятникам  внешней  политики  Русского
государства  и  дипломатики  этого  периода].
 Я.  Малингуди  учла  накопленный  в  предшествующей  историогра¬
фии  опыт  дипломатического  анализа  этих  договоров  и  византийских
актов,  публичных  и  частных,  сравнения  этих  соглашений  с  византий¬
ско-итальянскими  договорами,  реконструкции  первоначального  гре¬
ческого  текста,  но  развила  эти  наблюдения  в  системное  исследование.
Такая  методика  позволила  ей  подтвердить  или,  напротив,  отвести  зна¬
чительное  число  ранее  сделанных  предшественниками  наблюдений,
прийти  к  новым,  хорошо  обоснованным  выводам.  Она  присоедини¬
лась  к  тем  исследователям,  которые  считают,  что  самостоятельного
письменного  договора  907  г.  не  было.  По  ее  мнению,  в  этом  году  имел
место  первый  этап  непосредственного  переговорного  процесса,  клятва
о  сохранении  мира.  На  втором  этапе  переговорного  процесса  в  911  г.
был  составлен  и  утвержден  письменный  текст  договора.  Текст  догово¬
ра,  ошибочно  включенный  в  ПВЛ  под  912  г.,  представляет  собой  за¬
ключительную  грамоту,  средняя  часть  которой,  по  преимуществу,  пра¬
вового  содержания,  является  извлечением  из  соответствующей  импе¬
раторской  грамоты.  Две  статьи  из  этого  извлечения  были  помещены
летописцем  в  ПВЛ  под  907  г.  Договор  944  г.  является  посреднической
грамотой.  В  ней  также  содержится  извлечение  из  соответствующей
императорской  грамоты.  Этот  договор  был  составлен  в  процессе  со¬
вместных  переговоров.  В  971  г.  договор  был  составлен  в  результате
непосредственных  переговоров.  Текст,  сохранившийся  в  составе  ПВЛ,
является  заключительной  грамотой.  Во  всех  трех  договорах  русская
сторона  обязуется  хранить  мир  по  отношению  к  Византийской  импе¬
рии.  Тексты  договоров  являются  переводами  копий  правомочных  ори¬
гиналов,  которые  были  вручены  русской  стороной  правящему  тогда
византийскому  императору.  Эти  русские  грамоты  составлены  по  пра¬
 145

вилам  византийской  дипломатики  византийскими  чиновниками  и  на¬
писаны  на  греческом  языке.  Тексты  договоров  были  переписаны  меж¬
ду  971  и  1046  гг.  в  Константинополе  прежде  чем  переведены  на  сла¬
вянский  язык.  Соответствующие  императорские  грамоты,  которые  были
вручены  русам,  не  имели  форму  Хрисовула  логос  —  грамоты,  выража¬
ющей  императорскую  милость,  использовавшейся  внутри  страны  и
только  с  конца  X  в.  —  в  международных  договорах  [Malingoudi  J.  1994,
тезисное  изложение  выводов  исследования  см.:  S.  107—108;  здесь  и
далее  учтен  перевод:  Малингуди  Я.  1995;  1997].
 Несомненные  достижения  в  дипломатическом  и  терминологичес¬
ком  анализе  русско-византийских  договоров  X  в.  Я.  Малингуди  по¬
пыталась  реализовать  в  анализе  их  юридических  норм.  Но  вместо  пос¬
ледовательно  проведенного  системного  метода,  использованного  в
своей  книге,  она  применила  в  историко-юридических  разысканиях
выборочный  эвристический  метод  изучения  отдельных  статей  дого¬
воров.  Поэтому  наряду  с  нейтральными  по  общественно-политичес¬
кому  содержанию  международноправовыми  нормами  о  выкупе  плен¬
ных  и  о  береговом  праве  \Malingoudi  J.  1998.  S.  52—64]  Я.  Малингуди
односторонне  рассмотрела  важнейшие  для  обеих  договаривающихся
сторон  статьи  об  убийстве,  воровстве  и  беглых  челядинах  лишь  на
основе  византийского  права  без  их  системного  сравнения  с  русскими
юридическими  памятниками  [Малингуди  Я.  1996;  Malingoudi  J.  1997.
S.  233-250].
 Автор  этих  строк  применил  другой  подход  к  изучению  русско-ви¬
зантийских  договоров  первой  половины  X  в.  На  основе  системного
сравнения  их  норм  со  статьями  Краткой  и  Пространной  Русской  Прав¬
ды,  с  германскими  варварскими  Правдами  он  реконструировал  норма¬
тивную  систему  Русской  Правды  X  в.,  генетически  восходившую  к  во¬
сточнославянским  Правдам  племен  Среднего  Поднепровья.  Текстуаль¬
ный  и  нормативный  сравнительный  анализ  русско-византийских  до¬
говоров  X  в.,  договоров  1191/1192  гг.  Новгорода  с  Готским  берегом  и
немецкими  городами,  договорами  Смоленска  с  Ригой  и  Готским  бере¬
гом  первой  трети  XIII  в.  свидетельствует,  по  его  мнению,  о  том,  что
при  их  заключении  в  качестве  основного  источника  права  постоянно
использовалась  Русская  Правда  и  система  древнерусского  права  в  це¬
лом.  В  равной  мере  свойственны  этим  договорам  характерные  для  них
статьи,  исходящие  из  правового  равенства  договаривающихся  сторон,
но  отредактированные  в  соответствии  со  временем  и  местом  их  при¬
менения,  в  русско-византийских  договорах  —  с  учетом  системы  ви¬
зантийского  права.  При  этом  осуществлялось  не  только  целенаправ¬
ленное  редактирование  существующих  статей  русского  и  византийского
права,  но  также  формулирование  специальных  правовых  норм  как  от¬
носящихся  к  международному  праву.  Русская  договоривающаяся  сто¬
рона,  как  и  византийская,  формулировалась  в  этих  договорах  как  еди¬
ное  правовое  пространство.  Договоры  определяли  1)  статус  русских
 146

купцов  в  Константинополе  как  следствие  межгосударственных  отно¬
шений,  регулирования  и  контроля  их  деятельности  как  императорской,
так  и  великокняжеской  властью,  2)  нормативность  контроля  над  дея¬
тельностью  русских  купцов  без  принижения  их  статуса  и,  напротив,
существование  для  них  определенных  экономических  и  юридических
привилегий  в  сравнении  с  другими  иноземными  купцами  [Свердлов
М.  Б.  1988;  1997.  С.  77—81;  1999.  С.  54—57].  Гипотеза  Я.  Малингуди  о
происхождении  списков  русско-византийских  договоров  X  в.  из  ви¬
зантийской  официальной  копийной  книги  позволила  предположить,
что  эти  списки  были  сделаны  в  связи  с  заключением  русско-византий¬
ского  династического  союза  в  988—989  гг.,  а  переведены,  как  считал
 В. 	М.  Истрин,  в  великое  киевское  княжение  Ярослава  Мудрого  [Свер¬
длов  М.  Б.  1999а].
 Анализ  нормативного  состава  договоров  раскрыл  не  только  кон¬
кретное  содержание  их  происхождения  и  редактирования  в  условиях
договорного  процесса.  Статьи  договоров  стали  важнейшим  истори¬
ческим  источником  для  изучения  правоотношений  договаривающих¬
ся  сторон,  определения  социального,  политического,  правового  и  пси¬
хологического  факторов  в  их  взаимодействии  и  влиянии,  а  также  ре¬
гулирования  правоотношений  и  социального  поведения  индивидуу¬
мов,  социальных  групп,  государственных  структур,  в  частности,  кня¬
жеской  власти  как  государственно-правового  и  политического  ин¬
ститута.
 Коллективный  исследовательский  опыт  свидетельствует  об  аутен¬
тичности  переводов  русско-византийских  договоров  X  в.  вне  зависи¬
мости  от  вопроса,  существовали  ли  их  русские  противни  или  нет.  Для
их  терминологического  анализа  столь  же  важны  наблюдения  о  перево¬
де  этих  текстов  на  Руси  в  XI  в.  (В.  М.  Истрин,  М.  Б.  Свердлов),  в
начале  XII  в.  (С.  М.  Каштанов).  Отсюда  следует,  что  экономическая,
социальная  и  политическая  лексика  переводов  свойственна  кругу  юри¬
дических  и  литературных  памятников  от  Русской  Правды  до  ПВЛ,  а
развитый  литературный  русский  язык  и  мышление  переводчиков  того
времени  адекватно  раскрыли  содержание  переводимых  ими  греческих
текстов  договоров.  Здесь  и  далее  анализируется  только  та  их  информа¬
ция,  которая  позволяет  раскрыть  положение  князя,  правовые,  полити¬
ческие,  социальные,  экономические  основы  княжеской  власти  на  Руси
первой  половины  X  в.
 Политическую  систему  княжеской  власти  на  Руси  в  данный  период
раскрывает  указание  в  договорах  911  и  944  гг.  русской  договариваю¬
щейся  стороны  (в  связи  с  тем,  что  в  Лаврентьевской  летописи  отсут¬
ствует  текст  ПВЛ  между  6406  и  6430  гг.,  статьи  договоров  за  эти  годы
приведены  по  Радзивиловской  летописи,  далее  —  РЛ;  здесь  и  далее
имеются  в  виду  списки  ПВЛ  в  составе  летописей).
 147

Договор  911  г.  (РЛ).
 1) 	Мы  от  рода  рускаго  <...>  иже
послан  и  от  Олга,  великого  князя  рус¬
каго,  и  от  вс^х,  иже  суть  под  рукою
его  светлых  и  великих  князь,  и  его
великих  бояръ  (самоназвание  русской
стороны.  —  М.  С.)  к  вам,  Лвови  и
Александру  и  Костянтину,  <...>  ца¬
ре  мъ  греческым,
 2) 	<...>  похотЪньем  наших  вели¬
ких  князь  и  по  повелънию  от  всъх
иже  суть  под  рукою  его  сущих  Руси
(самоназвание  русской  стороны.  —
М.  С.).
 3) 	Тако  же  и  вы,  грекы,  да  хра¬
ните  таку  же  любовь  ко  княземъ  на¬
шим  свЪтлымъ  рускым  и  ко  BCtM,
иже  суть  под  рукою  свЪтлаго  князя
нашего  (самоназвание  русской  сто¬
роны.  —  М.  С.).
 Текст  под  6415/907  г.:  «И  запов-
Ъда  Олег  <...>  даяти  уклады  на  рус-
кыа  грады  <...>,  по  тЪм  бо  городомъ
седяху  велиции  князи,  под  Олгом
суще».
 Договор  944  г.  (ЛЛ).
 1) 	Мы  от  рода  рускаго  <...>,  по¬
слании  от  Игоря,  великого  князя  рус¬
каго,  и  от  вся  коя  княжья  и  от  всЬхъ
людий  Руския  земля  (самоназвание
русской  стороны.  —  М.  С.).
 2) 	И  великии  князь  нашь  Игорь
и  боляре  его,  и  людье  вси  рустии  (са¬
моназвание  русской  стороны.  —  М.
 С.)  послашаны  къ  Роману,  и  Костян¬
тину  и  къ  Стефану,  къ  великимъ  ца-
ремъ  гречьскимъ,  створити  любовь  съ
самими  цари,  со  всЪмь  болярьствомъ
и  со  всЪми  людьми  гречьскими  на  вся
лЪта  <...>  (название  византийской
стороны.  —  М.  С.).
 3) 	А  великии  князь  рускии  и  бо¬
ляре  его  (название  русской  стороны.
—  М.  С.)  да  посылають  въ  Греки  къ
великимъ  царемъ  гречьскимъ  кораб¬
ли  <...>.
 В  обоих  договорах  указано  русское  общество,  состоящее  из  трех
социальных  слоев  —  князей,  бояр  и  «всех»,  кто  находится  «под  рукою
его»  или  «всех  людей  русских».  Во  главе  их  находится  «великий  князь
русский»  —  в  договоре  911г.  Олег,  в  договоре  944  г.  —  Игорь.  В  стать¬
ях  договоров  в  зависимости  от  их  конкретного  содержания  могут  быть
также  указаны  1)  великий  князь  и  князья,  2)  великий  князь  (князь)  и
бояре,  3)  великий  князь  (князья)  и  «все»  («все  люди  русские»)  без  не¬
названных  социальных  слоев,  что  свидетельствует  об  их  реальном  на¬
личии  в  общественной  структуре  Руси  первой  половины  X  в.  Соци¬
альный  обобщающий  термин  бояре  (параллельная  форма  письменных
памятников  XI  в.  —  боляре)  —  вероятно,  восточнославянское  заимство¬
вание  X  в.  из  болгарского  (единственное  число  бояр-ин  (боляр-ин),  т.  е.
‘человек,  относящийся  к  боярам’).  Он  восходит  к  тюркским  языкам  и
означает  —  'богатый  и  знатный’  или  'являющийся  богатым  и  знатным’
[Львов  А.  С.  1975.  С.  214—218;  Менгес  К.  Г.  1979.  С.  83—86;  Свердлов
М.  Б.  1983.  С.  41—44].  Позднее  С.  В.  Завадская  подтвердила  основное
содержание  этого  вывода:  до  начала  XII  в.  социальный  термин  боля-
рин-боярин  не  относился  к  определенной  общественной  категории  [За¬
вадская  С.  В.  1986].  А.  А.  Горский  вернулся  к  мнению,  согласно  кото¬
рому  бояре—  «верхушка  дружины»  (до  XI  в.,  уточняет  он,  неземлев¬
ладельческой  и,  возможно,  только  киевской)  [Горский  А.  А.  1989.  С.  41  —
 148

481.  Но  против  такого  ограничения  семантики  социального  термина
свидетельствуют  1)  указание  бояр  как  обобщающего  названия  визан¬
тийской  знати  в  договоре  944  г.,  всех  уровней  знатности,  землевла¬
дельческой  и  неземлевладельческой,  2)  новая  гипотеза  о  переводе  ко¬
пий  русско-византийских  договоров  в  XI  —  начале  XII  в.  (различия  в
определении  времени  перевода  в  данном  случае  значения  не  имеют),  а
в  этот  период,  и  по  мнению  А.  А.  Горского,  бояре  —  служилая  и  мест¬
ная  землевладельческая  знать,  о  чем  ранее  писали  его  предшественни¬
ки.  Филолог  В.  В.  Колесов  осознанно  отказался  от  определения  про¬
исхождения  слова  боярынь  —  славянское  оно  или  заимствованное,  а  без
определения  семантики  слова  его  последующие  этимологические  на¬
блюдения  лишены  смысла.  Видимо,  он  не  учел  болг.  боляринъ,  сопос¬
тавляя  на  уровне  обыденного  сознания  слова:  «<...>  большенький  —  го¬
ворит  женщина  о  старшем  сыне  <...>;  болярин—  говорил  князь  о  стар¬
шем  своем  помощнике  <...>»,  исходя  из  их  бездоказательно  устанав¬
ливаемого  корня  боль-  [Колесов  В.  В.  1986.  С.  94,283].  Отсюда  следует,
что  высказанное  нами  мненйе  о  широком  значении  в  русском  языке
XI—XII  вв.  слова  бояре-боляре  —  ‘люди  знатные  и  богатые’  не  опроверг¬
нуто,  а  потому  при  анализе  социальной  терминологии  русско-визан¬
тийских  договоров  X  в.  оно  может  рассматриваться  как  общее  и  обоб¬
щающее  обозначение  знати.  При  анализе  указанной  в  договорах  соци¬
альной  структуры  Руси  важно  отметить,  что  княжеские  служилые  люди
и  местная  племенная  знать  были  названы  как  один  социальный  слой.
 Если  учесть  такое  значение  социального  термина  бояре  (боляре)  в
русском  языке  XI  —  начала  XII  в.,  то  становится  понятным  уравнива¬
ние  в  договорах  911  и  944  гг.  социальных  структур  Руси  и  Византий¬
ской  империи,  несмотря  на  их  реальные  значительные  различия  —
структурно  они  в  равной  мере  состояли  из  главы  государства  (великий
князь  русский,  императоры-соправители),  людей  богатых  и  знатных
(бояре)  и  «всех  людей»,  русских  и  греческих,  которые  не  входили  в
ранее  указанные  социальные  слои.
 Последовательно  использованный  в  договорах  титул  великий  князь
русский  по  отношению  к  Олегу  и  Игорю  содержит  значительную  ин¬
формацию  об  их  особом  положении  в  обществе  и  государстве.  В  XVIII—
XIX  вв.  исследователи  исходили  из  указаний  договоров  на  особый  титул
киевских  князей  первой  половины  X  в.  как  свидетельстве  о  его  высшем
положении  по  отношению  к  другим  князьям.  Многообразие  мнений
составляло  лишь  объяснение  конкретного  соотношения  властей  князя
великого  и  прочих  князей,  указанных  в  договорах  911  и  944  гг.  (см.
далее).
 Особой  научной  проблемой  стало  объяснение  происхождения  ти¬
тула  великий  князь  русский.  По  мнению  В.  О.  Ключевского,  Олег  как
великий  князь  русский  —  только  старший  по  отношению  к  княжеским
наместникам,  посадникам  со  своими  дружинами,  таким  же  конунгам,
как  и  князь  киевский  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  1.  С.  152—153].  Д.  С.
 149

Лихачев  связал  появление  и  содержание  титула  великий  князь  с  источ¬
никоведением.  Он  отметил,  что  Никоновская  и  другие  поздние  лето¬
писи  ретроспективно  распространяют  этот  титул  на  всех  киевских  кня¬
зей.  Но  в  древнейших  списках  летописей  он  употребляется  со  второй
половины  XII  в.  —  Всеволод  Юрьевич  на  северо-востоке,  Рюрик  Рос-
тиславич  —  в  Киеве.  Поэтому  Д.  С.  Лихачев  предположил,  что  слово
великий  имеет  в  договоре  то  же  значение  почетного  титулования,  что  и
светлый,  но  не  больше  [Лихачев  Д.  С.  1950.  Ч.  2.  С.  274—275].  Исходя
из  единичности  случаев  отнесения  к  Рюриковичам  титула  великий  князь,
В.  Л.  Янин  считает,  что  в  XI—XII  вв.  титул  великий  князь  «не  имел  еще
принципиального  характера  и  мог  усваиваться  князьями  разных  тер¬
риторий,  если  эти  князья  были  склонны  к  пышному  самотитулова-
нию»  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  22].  По  мнению  А.  Г.  Кузьмина,  появле¬
ние  в  договорах  титула  великий  для  киевских  князей  стало  результатом
интерпретации  XII  в.  [Кузьмин  А.  Г.  1977.  С.  83].  Эта  мысль  обращает
внимание  на  то,  что  в  окружающем  повествовательном  летописном
тексте  при  изложении  событий  X  в.  в  летописных  сводах  XI—XII  вв.
такой  титул  не  использовался,  что  возвращало  исследователей  к  объяс¬
нению  появления  этого  титула  через  реалии  X  столетия.  А.  В.  Соловь¬
ев  предположил  в  нем  влияние  скандинавской  терминологии:
yflrkonungr—  'великий  князь’,  smakonungar  —  ‘подчиненные  князья’
[Soloviev  А.  1979.  Р.  148].  Но  эта  мысль  не  была  поддержана.  Продол¬
жало  разрабатываться  направление,  намеченное  Д.  С.  Лихачевым:  в
договоре  911г.  эпитет  великий  имел  восхваляющее  значение,  а  в  дого¬
ворах  944  и  971  гг.  —  этот  титул  не  «официальный»  [Vodoff  W.  1983.  Р.
142;  1987.  Р.  32;  статьи  переизданы  в  кн.:  Vodoff  W.  1989;  Рорре  А.  1984.
S.  424—429;  1989].  В  контексте  политической  истории  Руси  X—XII  вв.
А.  Поппэ  объяснил  появление  титула  великий  князь  в  Киевской  Руси
ростом  центробежных  сил  и  падением  политического  значения  Киева,
когда  новый  титул  первым  использовал  Всеволод  Большое  Гнездо,  ко¬
торый  создавал  новую  систему  старейшинства  в  Русской  земле  с  поли¬
тическим  центром  во  Владимире.  По  его  мнению,  не  были  официаль¬
ными  титулами  и  заимствованные  термины  каган  и  цесарь-царь  [Рорре
А.  1980.  S.  339;  1984;  1991.  Р.  8—9].  В  продолжение  этих  идей  Я.  Ма-
лингуди  исходит  из  того,  что  титул  великий  князь  «фактически»  не  ис¬
пользовался  до  второй  половины  XII  в.,  а  в  X  в.  указан  только  в  рус¬
ско-византийских  договорах.  Поэтому  она  возводит  слово  великий  к
греческим  «почетным»  прилагательным  ттбр1фсшг|с,  тгвр1фаисататос,  или
Харлтрос,  Харттрбтатос  в  соответствии  с  византийской  практикой  и  древ¬
неславянскими  переводами  византийской  литературы  [Malingoudi  J.  1994.
S.  39—40.  Anm.  86;  S.  57.  Anm.  120].  С.  M.  Каштанов  также  возражает
против  мнения  об  интитуляционном  характере  выражения  великий  князь.
По  его  предположению,  слово  великий  могло  быть  поставлено  перед
словом  князь  при  переводе  договоров  или  при  редактировании  ПВЛ.
Но  это  было  не  случайное  явление,  а  начало  длительного  процесса
 150

выработки  устойчивого  титула  князь  великий.  Впрочем,  С.  М.  Кашта¬
нов  допускает,  что  «в  порядке  дипломатической  любезности  греки  могли
в  911  и  944  гг.  назвать  киевского  князя  «великим»,  не  придавая  этому
эпитету  юридического,  институционного  значения,  поскольку  он  фак¬
тически  не  выполнял  такой  роли  и  в  византийской  интитуляции,  когда
в  некоторых  случаях  в  нее  попадал»  [Каштанов  С.  М.  1996.  С.  40—43].
 Сделанные  в  научной  литературе  наблюдения  над  титулом  великий
князь  в  договорах  911  и  944  гг.,  его  происхождением  и  эволюцией  со¬
здают  условия  для  их  продолжения.  Для  этого  следует  исходить  из  ана¬
лиза  их  текстов  как  дипломатических  документов  и  грамот  первой  по¬
ловины  X  в.
 В  интитуляции  договора  911  г.  контрагентом  «Олга,  великого  князя
рускаго»  указаны  византийские  императоры-соправители  —  «к  вам,
Лвови  и  Александру  и  Костянтину,  великим  о  Бозъ  самодержьцем,  ца-
ремъ  гречеекым»  (здесь  и  далее  по  ЛЛ).  Так  же  указаны  контрагенты  в
договоре  944  г.:  «И  великий  князь  нашь  Игорь,  и  князи,  и  бол  яре  его
<...>  послаша  ны  къ  Роману,  и  Костянтину  и  къ  Стефану,  къ  великимъ
царемъ  гречьскимъ  <...>»;  «А  великии  князь  рускии  и  боляре  его  да  посы-
лають  въ  Греки  къ  великимъ  царемъ  гречьскимъ  корабли  <...>».
 Анализируя  указание  в  инскрипции  византийских  императоров,
С.  Микуцкий  отметил  возможность  перевода  греческой  фразы  pcyaXoic
ev  060)  распХежл  или  аитократорсп.  Но,  по  его  мнению,  молитвенная
формула  ev  0бш  никогда  не  использовалась  в  императорских  грамотах
при  прилагательном  peyac  [Mikucki  S.  1953.  Р.  18—19].  В  данной  связи
С.  М.  Каштанов  привел  материалы,  свидетельствующие  о  характерно¬
сти  для  византийских  императорских  интитуляций  соединения  дан¬
ной  формулы  с  титулом  аитократар  и  с  прилагательным  реуас.  Поэто¬
му  он  не  согласился  с  мнением  С.  Микуцкого  [Каштанов  С.  М.  1996.
С.  48—49].  Аналогичные  С.  М.  Каштанову  наблюдения  привела  Я.  Ма-
лингуди  [Malingoudi  J.  1994.  S.  57,  Anm.  121].
 Исходя  из  последовательно  проводимого  в  договорах  911  и  944  гг.
равенства  договаривающихся  сторон  и  применяемой  по  отношению  к
византийским  императорам  составной  части  титула  великий,  можно  пред¬
положить,  что  такой  же  эпитет  дополняет  титул  русского  князя  как  след¬
ствие  дипломатического  этикета  при  указании  равенства  сторон.
 Титул  великий  князь  мог  быть  также  следствием  выделения  киев¬
ского  князя  из  числа  других  князей,  возглавлявших  племенные  княже¬
ния  в  составе  Русского  государства.  Такая  величающая  форма  образо¬
вания  титула  как  средства  политического  выделения  его  обладателя  из
числа  других  князей  свойственна  славянской  культуре.  К  1073  г.  отно¬
сится  величающая  запись  писца  Изборника  по  отношению  к  Свято¬
славу  Ярославичу:  «Великии  въ  князихъ  князь  Святославъ  <...>»  [Сто¬
лярова  Л.  В.  2000.  С.  21].  Традиция  величающей  формы  княжеского
титула  сохранялась  и  позднее:  «А  се  чара  кня[зя]  Володимирова  Давы¬
довича.  Кто  из  нее  пь[еть],  тому  на  здоровье,  а  хваля  Бога  [и]  своего
 151

осподаря  великого  кня[зя]»  [Рыбаков  Б.  А.  1964.  С.  28;  Медынцева  А.  А.
2000.  С.  104—114;  см.  там  же  литературу  и  варианты  интерпретации;
черниговское  княжение  Владимира  Давыдовича  1139—1151  гг.].  Во
второй  половине  XII  —  начале  XIII  в.  с  появлением  на  Руси  двух  кон¬
курирующих  политических  систем,  Киевской  и  Владимирской,  обра¬
зовался  постоянный  титул  великий  князь.  Появился  титул  великий  жу¬
пан  в  Сербии,  где  глава  государства  —  член  княжеской  династии  в
результате  концентрации  власти  выделился  из  числа  других  жупанов.
Аналогичным  было  появление  в  это  время  титула  великий  бан  в  Боснии
[Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  200—210].  Поэтому  надо  различать  титул  вели¬
кий  князь  как  величальный  и  как  постоянный  титул.  Это  наблюдение
объясняет  отсутствие  постоянного  титула  великий  князь  на  Руси  в  кон¬
це  X  —  первой  половине  XII  в.  В  данный  период  при  существовании
одной  княжеской  династии  Рюриковичей,  когда  князем  можно  было
только  родиться,  принадлежность  к  княжескому  роду  удостоверялась
только  титулом  князь.  Таким  образом,  отсутствие  титула  великий  князь
в  конце  X  —  первой  половине  XII  в.  не  может  быть  логическим  дока¬
зательством  его  отсутствия  на  Руси  в  первой  половине  X  в.
 Титул  великий  князь  имеет  также  реальное  содержание  высших  юри¬
дических  прав  Олега  и  Игоря  на  Руси.  В  тексте  договора,  помещенном
в  ПВЛ  под  6415/907  г.,  Олег  указан  в  качестве  гаранта  поведения  рус¬
ских  людей  в  Византии:  «<...>  да  запретить  князь  словомъ  своим  при-
ходящимъ  Руси  здъ,  да  не  творять  пакости  в  селъх  в  страна  нашей»
(РЛ;  в  ЛЛ  данный  текст  утрачен).  То  же  политическое  и  правовое  по¬
ложение  великого  князя  и  по  договору  944  г.:  «Да  запретить  князь
сломъ  своимъ  и  приходящимъ  Руси  еде,  да  не  творять  бещинья  в  селъхъ,
ни  въ  страна  нашей»  (ЛЛ).
 Историки  XVIII  —  начала  XIX  в.  отмечали  в  этих  текстах  свиде¬
тельство  значительной  власти  князя  на  Руси  [  Татищев  В.  Н.  1963.  Т.  II.
С.  36;  Ломоносов  М.  В.  1952.  С.  222;  Елагин  И.  1803.  С.  201;  SchlozerA.  L.
1803.  3.  Т.  S.  283].  Определенные  различия  в  их  интерпретации  возни¬
кали  вследствие  особенностей  чтений  выделенных  нами  курсивом  слов
в  разных  летописных  сводах.  В  Ипатьевской  летописи  (далее  —  ИЛ)
текст  под  6415/907  г.  несколько  отличается:  «Да  запретить  князь  людем
своим,  приходящим  Руси  здъ,  да  не  творят  пакости  в  селъхъ  и  въ  страна
нашей».  Соответствующий  текст  договора  944  г.  в  ИЛ  также  содержит
разночтение:  «И  да  запретить  князь  словом  своимъ  и  приходящий  Руси
еде,  да  не  творять  бещинья  в  селъхъ,  ни  въ  странъ  нашей»  (данный
текст  содержится  и  в  РЛ).
 Н.  М.  Карамзин  исходил  из  чтения  ЛЛ  сломъ,  поэтому,  по  его  мне¬
нию,  русский  князь  должен  был  запретить  своим  послам  «делать  оби¬
ду»  в  византийских  областях  и  селах  {Карамзин  И.  М.  1989.  Т.  I.  С.  105).
Вероятно,  вследствие  разночтений  в  летописях  С.  М.  Соловьев  только
изложил  содержание  данной  правовой  нормы:  «Князь  должен  запре¬
тить  своим  русским  грабить  села  в  стране  греческой»  [Соловьев  С.  М.
 152

1959.  Кн.  1.  С.  142].  В  слове  пакости  И.  И.  Срезневский  первоначаль¬
но  отмечал  «обычаи  вольной  добычи»,  «безчинья»,  но  позднее  раскрыл
в  нем  значения  близко  к  С.  М.  Соловьеву  —  разоренье,  грабеж  [Срез¬
невский  И.  И.  1854.  Стб.  271;  Срезневский.  II.  Стб.  864].  Впрочем,  после
введения  в  научный  оборот  договора  1169  г.  Византии  с  Генуей  Д.  М.
Мейчик  отметил  в  нем  аналогичный  текст,  из  которого  следовало  бо¬
лее  широкое  и  неопределенное  значение  слова  пакости  —  вред,
detrimentum.  В  отличие  от  предшественников  он  обратил  внимание
на,  казалось  бы,  однозначно  понимаемое  слово  село.  Д.  М.  Мейчик
привел  его  значение  в  древнеславянском  переводе  Кормчей  —  предме¬
стье,  ттроаатеюу.  В  данном  контексте  он  предположил,  что  речь  идет  о
предместьях  Константинополя.  В  слове  страна  он  отметил  и  значение
окрестность.  Поэтому,  смыкая  свои  наблюдения  с  давним  уже  мнени¬
ем  о  регулировании  поведения  русских  людей  прежде  всего  в  Кон¬
стантинополе,  Д.  М.  Мейчик  предположил,  что  речь  в  договоре  идет
не  только  о  столице,  но  и  ее  окрестностях  [Мейчик  Д.  1915.  N  10.  С.
304].  Но  эта  мысль  не  нашла  продолжения  в  последующей  литературе,
видимо,  потому,  что  интерпретация  текста  очень  отличалась  от  его
содержания.  А.  В.  Лонгинов  отметил  в  данном  контексте  значение  сло¬
ва  как  ‘приказ’.  Отсюда  он  делал  вывод,  что  «князю  вменялось  в  обя¬
занность  запретить  своим  приказом  приезжим  русским  производить
бесчинства  в  Греции  в  случае  отправки  им  туда  торгового  флота»  [Лон¬
гинов  А.  В.  1904.  С.  87—88].  Д.  С.  Лихачев  исходил  из  чтения  да  запре¬
тить  князь  словомъ  своим,  поэтому  он  перевел:  «Да  запретит  русский
князь  указом  своим,  чтобы  приходящие  сюда  русские  не  творили  ущерба
в  селах  и  в  стране  нашей»  [Лихачев  Д.  С.  1950.  Ч.  1.  С.  221].  Позднее  он
предложил  другой  вариант  перевода:  «<...>  пусть  запретит  русский  князь
указом  своим  приходящим  сюда  русским  творить  бесчинства  в  селах  и
в  стране  нашей»  [Лихачев  Д.  С.  1996.  С.  153].  А.  А.  Зимин  избрал  чте¬
ние  сълом,  поэтому  его  понимание  данной  правовой  нормы  стало  иным:
«Пусть  (русский)  князь  запретит  своим  послам  и  (вообще)  прибываю¬
щим  сюда  русским  творить  бесчинство  в  наших  селах  и  в  нашей  стра¬
не»  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  65—66].  Такую  интерпретацию  текста  со  ссыл¬
кой  на  чтение  Троицкой  летописи  «Да  запретить  князь  послом  своим
<...>»  поддержал  А.  Н.  Сахаров  [Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  115],  тогда  как
в  соответствии  с  чтением  ИЛ  людем  О.  В.  Творогов  перевел:  «Пусть
запретит  русский  князь  людям  своим,  приходящим  сюда  русским,  тво¬
рить  бесчинства  в  селах  и  в  стране  нашей»  [Творогов  О.  В.  1997.  С.  83].
Л.  Мюллер  включил  в  перевод  текста  реконструированное  «сълъмъ»  —
«послам»  вместо  реального  в  РЛ,  Московско-Академическом  списке
(далее  —  А)  и  ИЛ  «словомъ»,  оставив  «[другим]  приходящим  сюда  лю¬
дям  из  Руси»  [Muller  L.  2001.  S.  32].
 Многообразие  толкований  рассматриваемых  норм  договоров  про¬
исходит  от  различий  отдельных  чтений,  но  основное  содержание  тек¬
стов  близко  —  великий  князь  русский  является  гарантом  безопасного
 153

для  византийцев  поведения  русских  людей  в  империи,  а  потому  он
запрещает  им  наносить  ущерб  местным  жителям  во  время  пребывания
в  Византии.
 Такой  высший  статус  социальных,  политических  и  юридических  прав
великого  князя  русского  подтверждается  содержанием  договоров  911  и
944  гг.,  особенно  в  новых  появившихся  статьях  второго  из  них.  В  начале
диспозитивной  части  договора  944  г.,  содержащей  его  распоряжения,
констатируется,  что  ранее  прибывающие  в  империю  русские  послы  «но-
шаху»  —  ‘носили,  приносили’  золотые  печати,  а  купцы  —  серебряные.
В  тексте  не  указано,  когда  появилось  это  обязательное  удостоверение
княжеской  властью  прибывающих  в  Византию  по  государственным  и
личным  торговым  делам  русских  (относящихся  к  Руси)  людей.  Оно  мог¬
ло  быть  установлено  не  только  при  Игоре,  но  и  при  Олеге.  В  договоре
911  г.  оно  могло  не  фиксироваться  вследствие  традиционности  этого
условия,  да  и  в  договоре  944  г.  оно  записано  только  потому,  что  великий
князь  русский  принял  решение  о  новых  правилах  удостоверения.
 Еще  Ф.  Круг  отметил  в  византийской  хронике  Феофана  изложение
договора  Византии  с  болгарами  в  715  г.,  где  указывалось,  что  купцы  из
обеих  стран,  прибывающие  по  своим  делам,  должны  иметь  грамоты  и
печати  [Krug  J.  PH.  1805.  S.  145].  Это  наблюдение  было  поддержано  в
последующей  литературе  [Беляев  И.  Д.  1888.  С.  62].  И.  И.  Срезневский
указал  на  более  позднее  употребление  печати  в  сербском  Законнике
Стефана  Душана:  великие  бояре  вызывались  к  суду  грамотой  от  судьи,
тогда  как  остальные  подлежащие  суду  —  печатью  [Срезневский  И.  И.
1854.  Стб.  279].
 Содержание  печати,  указанной  в  договоре  944  г.  раскрывалось  так¬
же  как  кольцо  с  вырезанным  на  нем  государственным  гербом
[(SchlozerA.  L.  1805.  4.  Т.  S.  59],  печать  в  виде  перстня  [Зимин  А.  А.
1952.  С.  43;  Левченко  М.  В.  1956.  С.  126—127].  По  мнению  В.  Л.  Янина,
указанные  в  договоре  944  г.  печати  имели  вид  вислых  булл  [Янин  В.  Л.
1970.  Т.  I.  С.  15].  Была  определена  их  функция  для  удостоверения  гра¬
мот  [Каменцева  Е.  //.,  Устюгов  И.  В.  1963.  С.  41—43].  А.  А.  Молчанов
обратил  внимание  на  печати-подвески  со  знаками  (тамгой)  Рюрико¬
вичей,  которые  являлись  официальными  удостоверениями,  веритель¬
ными  знаками  послов  и  купцов  в  X  в.  [Молчанов  А.  А.  1976.  С.  77,  80—
81;  см.  также:  Янин  В.  Л.  1955.  С.  43;  1970.  Т.  I.  С.  40].  Мнение  о
юридическом  значении  подвесок  как  удостоверения  официального  ха¬
рактера  миссии  их  держателя  поддержал  С.  В.  Белецкий  [Белецкий  С.  В.
1997.  С.  126].  Но  Н.  А.  Соболева  вернулась  к  давнему  мнению  об  ука¬
занных  в  договоре  944  г.  печатях  как  перстнях,  удостоверявших  лич¬
ности  русских  послов  и  купцов  [Соболева  Н.  А.  1988.  С.  94;  1991.  С.  83;
это  мнение  поддержал  В.  Б.  Перхавко:  Перхавко  В.  Б.  1997.  С.  59],
тогда  как  С.  М.  Каштанов  считает:  поскольку  упомянутые  в  договоре
944  г.  золотые  и  серебряные  печати  послов  и  купцов  пока  не  отожде¬
ствлены  с  известными  ныне  древнерусскими  печатями,  то  под  ними
 154

можно  понимать,  присоединяясь  к  давнему  мнению  Ф.  Карецкого,
«нашейные  гривны  или  подобные  им  украшения»,  которые  не  имели
отношения  к  сфрагистике  \Карецкий  Ф.  1828.  С.  223—236;  Каштанов
С.  М.  1996.  С.  26].  Разногласия  исследователей  вызывал  не  факт  кня¬
жеского  удостоверения  всех  официально  прибывающих  из  Руси  по¬
слов  и  купцов,  а  определение  характера  княжеских  «печатей»  (по  на¬
шему  мнению,  наиболее  убедительна  мысль  о  подвесках  с  княжеским
знаком,  которые  были  найдены  во  время  археологических  раскопок).
 Данную  архаическую  форму  княжеского  удостоверения  «личности»
Игорь  заменил  грамотами:  «Ныне  же  увъдълъ  (в  ИЛ  —  «увъдалъ»)  есть
князь  вашь  посылати  грамоты  ко  царству  нашему»  (текст  по  ЛЛ).  Уже
В.  Н.  Татищев  перевел  глагол  увъдети  как  утвердил  в  значении  решил
(Татищев  В.  Н.  1963.  Т.  II.  С.  42).  Такой  перевод  был  обоснован  Н.  А.
Лавровским,  который  отметил  его  производность  в  качестве  перевода
от  глаголов  YiyvajaKeiv,  Siayi'yvajCTKeiv,  dSevai  в  значениях  постано¬
витьf  решить,  decernere,  statuere  [Лавровский  Я.  1853.  С.  140].  И.  Д.
Беляев  переводил  текст  более  нейтрально:  «Ныне  же  Князь  ваш  рас¬
судил  посылать  грамоты»  [Беляев  И.  Д.  1851.  С.  92].  Но  Д.  С.  Лихачев
вернулся  к  большей  императивности  в  глаголе  yetdemu,  что  обосно¬
вал  Н.  А.  Лавровский:  «Ныне  же  повелел  князь  ваш  <...>»  [Лихачев
Д.  С.  1950.  Ч.  1.  С.  232].  Так  же  перевел  эту  фразу  и  А.  А.  Зимин
[Зимин  А.  А.  1952.  С.  37;  см.  также:  Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  241].  Впро¬
чем,  Л.  Мюллер  вернулся  к  мнению  Н.  А.  Лавровского  и  снизил  уро¬
вень  императивности,  переведя  глагол  yetdemu  ‘festsetzen’,
‘bestimmen’  —  ‘установить’,  ‘назначить’  [Muller  L.  2001.  S.  58].  Таким
образом,  рассматриваемый  текст  договора  944  г.  свидетельствует  о
княжеском  постановлении  в  изменении  формы  удостоверения  лиц,
прибывающих  с  флотилией  судов  из  Руси.
 Указано  в  тексте  и  краткое  содержание  такой  грамоты:  «<...>  яко
послахъ  корабль  селико»  (испр.  по  РА,  в  ЛЛ  —  селько).  Передача  текста
от  первого  лица  свидетельствует  о  том,  что  грамота  составлялась  от
имени  великого  князя  русского  и  представляла  собой  официальный
документ,  предназначенный  для  имперских  властей.  Содержание  гра¬
моты  подразумевает  также  наличие  определенных  княжеских  служи¬
лых  лиц,  которые  учитывали  суда,  приплывающие  к  Киеву  и  собираю¬
щиеся  во  флотилии.  Информация  девятой  главы  труда  византийского
императора  Константина  Багрянородного  «Об  управлении  империей»
(сочинение  написано  в  948—952  гг.  [см.:  Константин  BaepHHopodnbiu.
1989.  С.  5])  позволяет  конкретизировать  процесс  сбора  такой  флоти¬
лии.  Эти  материалы,  как  и  многие  другие,  автор  почерпнул,  вероятно,
в  императорском  архиве.  Сведения  о  Руси  в  девятой  главе  относятся
приблизительно  к  тому  же  времени,  что  и  заключенный  в  944  г.  дого¬
вор  (Игорь  еще  жив,  а  его  малолетний  сын  Святослав  является  прави¬
телем  Новгорода,  символом  власти  в  нем  киевского  князя):  «[Да  будет
известно],  что  приходящие  из  внешней  Росии  в  Константинополь  мо-
 155

ноксилы  являются  одни  из  Немогарда  (Новгорода.  —  М.  С.),  в  кото¬
ром  сидел  Сфендослав,  сын  Ингора,  архонта  Росии,  а  другие  из  крепо¬
сти  Милиниски  (Смоленск.  —  М.  С.),  из  Телиуцы  (вероятно,  Любеч.  —
М.  С.),  Чсрнигоги  (Чернигов.  —  М.  С.)  и  из  Вусеграда  (Вышгород.  —
М.  С).  Итак,  все  они  спускаются  рекою  Днепр  и  сходятся  в  крепости
Киоава,  называемой  Самватос»  |  Константин  Багрянородный.  1989.  С.  44,
45,  308—316;  о  времени  записи  материалов  главы  9  ок.  944  г.  см.  также:
Там  же.  С.  292-293;  DAI.  II.  Р.  19].
 После  того  как  собравшиеся  во  флотилию  корабли  учитывались
княжеским  должностным  лицом,  их  количество  записывалось  от  лица
великого  князя  в  грамоту,  предназначенную  для  имперских  чиновни¬
ков.  Все  суда,  не  только  послов,  но  и  купцов,  а  также  находящиеся  на
них  люди  (Г.  Г.  Литаврин  распространил  действие  этой  нормы  также
на  воинов-русов  [Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  95])  оказывались  под  верхов¬
ным  контролем  и  юрисдикцией  киевского  князя.  Они  должны  были
подчиняться  нормам  договора,  заключенного  им  с  византийскими
императорами-соправителями.
 Согласно  договору  944  г.,  великий  князь  русский  персонифицирует
государство,  его  верховные  юридические  права  и  по  отношению  к  су¬
дам,  которые  приплыли  в  Константинополь  (империю)  без  велико¬
княжеской  грамоты.  В  таком  качестве  великий  князь  указан  как  един¬
ственный  корреспондент  византийских  властей:  «Аще  ли  безъ  грамоты
придуть,  и  преданы  будуть  намъ,  да  держимъ  и  хранимъ,  дондеже
възвЪстимъ  князю  вашему.  Аще  ли  руку  не  дадять,  и  противятся,  да
убьени  будуть,  да  не  изыщется  смерть  ихъ  от  князя  вашего.  Аще  ли
убъжавше  в  Русь  придуть,  мы  напишемъ  ко  князю  вашему,  яко  имъ  любо,
тако  створять»  [ПВЛ.  С.  24;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Такой  высший  объем  государственных,  социальных  и  юридических
прав  имеет  в  договоре  944  г.  важное  следствие,  видимо,  не  осознанное
его  авторами:  имея  в  виду  великого  князя  русского,  они  пишут  просто
князь,  хотя  на  Руси  есть  еще  и  другие  князья  —  племенных  княжений,
подобные  древлянскому  князю  Малу,  входивших  в  состав  Русского
государства.  Великий  князь  русский  является  единственным  контра¬
гентом  императоров-соправителей  в  контроле  над  прибывающими  в
Византию  судами  и  флотилиями.  По  его  разрешению  не  только  от¬
правлялись  торговые  флотилии  в  Константинополь  (империю).  Он
являлся  также  гарантом  жизни  отправляющихся  в  такое  путешествие
людей  и  их  имущества,  поскольку  в  случае  неправедного  нарушения
их  прав  или  убийства  именно  князь  мог  «взыскать»,  как  следует  из
терминологии  договора  944  г.,  с  императорских  властей.  Именно  к
великому  князю  русскому,  названному  как  бы  единственным  князем
на  Руси,  отправлялась  грамота  императоров-соправителей  в  случае
прибытия  русских  судов  без  грамоты.
 В  договоре  944  г.  великий  князь  русский  Игорь  указан  в  качестве
единственного  контрагента  византийских  императоров-соправителей
 156

и  при  решении  высших  государственных  внешнеполитических  вопро¬
сов,  проблем  взаимной  военной  помощи  двух  государств:  «А  о  Кор-
суньстъи  странк.  Елико  же  есть  городовъ  на  той  части,  да  не  имать
волости,  князь  рускии,  да  воюешь  на  шёхъ  странахъ,  и  та  страна  не
покоряется  вамъ,  и  тогда,  аще  просить  вой  у  насъ  князь  рускии  да  вою¬
ешь,  да  дамъ  ему,  елико  ему  будешь  требй»\  «А  о  сихъ,  оже  то  приходить
чернии  болгаре  и  воюють  въ  страна  Корсуньстъи,  и  велимь  князю  рус-
кому,  да  ихъ  не  пущаеть:  пакостить  страна  его»  [ПВЛ.  1996.  С.  25,
курсив  наш.  —  М.  С.  ].
 При  формулировании  в  договоре  944  г.  военных  союзных  отноше¬
ний  между  двуми  государствами  императоры-соправители  и  книзь  Игорь
идеитифицируютси  с  их  странами:  «Аще  ли  хотъти  начнешь  наше  цар¬
ство  от  васъ  вой  на  противищаиси  намъ,  да  пишемъ  къ  великому  князю
вашему,  и  послеть  к  намъ,  елико  же  хочемъ:  и  оттоле  уводить  ины  стра¬
ны,  каку  любовь  имЁють  Грьци  съ  Русью»  [ПВЛ.  1996.  С.  25—26,  курсив
наш.  —  М.  С.].  Политическое  содержание  данной  статьи  в  полной  мере
раскрыто  в  исследовательской  литературе.
 Рассматривай  текст  статьи  как  перевод  с  греческого  изыка,  Н.  А.
Лавровский  отметил  в  византийском  оригинале,  переведенном  словом
«царство»,  греч.  paaiXeia  вместо  (ЗаснХеис  и  употребление  при  нем
множественного  числа.  Он  не  сомневалси,  что  в  тексте  договора  было
использовано  первое  лицо  множественного  числа,  которое  отразилось
в  выражении  елико  хочем,  далеко  отстоищем  от  существительного  цар¬
ство  [Лавровский  Н.  1853.  С.  42].  Учитывай  эти  наблюдении,  Н.  Маркс
перевел:  «Если  Наше  Царское  Величество  пожелает  получить  от  вас
войско  против  врагов  своих,  то  Мы  напишем  к  великому  книзю  ваше¬
му  и  он  должен  прислать  столько  войска,  сколько  нам  будет  нужно.  И
после  того  все  страны  узнают,  какое  согласие  существует  между  Грека¬
ми  и  Русью»  [Маркс  Н.  1912.  Ч.  2.  С.  42].  М.  Д.  Приселков  выразил
сомнение  в  том,  что  текст  статьи  выражает  ее  истинное  содержание:
великий  книзь  русский  отправлиет  военную  помощь  византийскому
императору  по  его  желанию  в  тех  размерах,  в  которых  император  на¬
пишет.  Он  пришел  к  мнению,  что  смысл  завершении  договора  944  г.
иной:  Игорь  обещал  императору  отпускать  в  Византию  то  количество
своих  наемных  войск,  сколько  нужно  императору  [Приселков  М.Д.  1940.
С.  231—232].  Это  же  содержание  статьи  раскрыл  и  ее  перевод  Д.  С.
Лихачевым:  «Если  же  пожелаем  мы,  цари,  у  вас  воинов  против  наших
противников,  да  напишем  о  том  великому  книзю  вашему,  и  вышлет  он
нам  столько  их,  сколько  пожелаем:  и  отсюда  узнают  в  иных  странах,
какую  любовь  имеют  между  собой  греки  и  русские»  [Лихачев  Д.  С.
1950.  Ч.  I.  С.  235].  Этот  перевод  был  учтен  А.  А.  Зиминым,  который
его  отредактировал:  «Если  же  пожелает  наше  царское  величество  (по¬
лучить)  от  Вас  воинов  дли  борьбы  с  нашими  противниками,  и  если
напишут  (об  этом)  к  Вашему  великому  книзю,  то  пусть  пошлет  к  нам
(столько  их),  сколько  пожелаем;  и  пусть  из  этого  узнают  иные  страны,
 157

какая  дружба  связывает  греков  с  русскими».  Эту  статью  А.  А.  Зимин
интерпретировал  как  попытку  византийцев  обязать  великого  князя
русского  посылать  вооруженные  отряды  на  борьбу  с  противниками
Византии.  Впрочем,  эта  попытка  оказалась  недейственной,  отметил
А.  А.  Зимин,  ссылаясь  на  безуспешную  миссию  Калокира,  пытавшего¬
ся  привлечь  князя  Святослава  к  союзу  с  империей  против  болгар  [Зи¬
мин  А.  А.  1952.  С.  39—40,  49].  Г.  Г.  Литаврин  раскрыл  содержание  ста¬
тьи  в  том,  что  в  ответ  на  просьбу  императора  прислать  воинов  князь
обязывался  послать  их  столько,  сколько  хотел  император.  Эти  наемни¬
ки  отправлялись  с  Руси  сформированными  под  контролем  князя  отря¬
дами  на  заранее  оговоренных  условиях.  Данная  статья  становилась
внешнеполитическим  фактором,  поскольку  император  был  заинтере¬
сован  в  том,  чтобы  о  ней  знали  недруги  Византии  [Литаврин  Г.  Г.  1991.
С.  71].
 Таким  образом,  содержание  военно-политических  статей  договора
944  г.  раскрывает  положение  великого  князя  русского  как  суверенного
и  полноправного  правителя  Руси.  Поэтому  закономерно,  что  гарантом
соблюдения  этого  договора  от  русской  стороны  назван  один  Игорь:
«Да  аще  будеть  добръ  устроилъ  миръ  Игорь  великии  князь,  да  хранить
си  любовь  правую,  да  не  разрушится,  дондеже  солнце  сьяеть  и  весь
миръ  стоить,  в  нынешния  въки  и  в  будущая»  [ПВЛ.  1996.  С.  26].
 Установление  по  русско-византийским  договорам  первой  половины
X  в.  высшего  социального,  политического  и  юридического  статуса  ве¬
ликих  князей  русских,  Олега  и  Игоря,  ставит  сложную  исследователь¬
скую  проблему  —  соотношение  статуса  киевского  князя  и  прочих  рус¬
ских  князей,  относящихся  к  великокняжеской  династии  и  к  племенным
княжениям.  В  договоре  911г.  они  названы  в  интитуляции  грамоты  как
«светлые  и  великие  князья»,  которые  находятся  «под  рукою»  Олега.  Да¬
лее  эти  «светлые  князья»  указаны  в  первой  статье  договора  «под  рукою»
«светлого  князя»  Олега,  а  по  отношению  к  ним  всем  византийцы  долж¬
ны  соблюдать  условия  заключенного  мира.  В  последующем  тексте  эти
«светлые  и  великие  князья»  не  упоминаются  и  не  подразумеваются.  В
договоре  944  г.  эти  князья  названы  в  интитуляции  грамоты  в  обобщаю¬
щей  форме  —  «от  всякоя  княжья»  и  «князи».  В  последующем  тексте  они
также  не  указаны  и  не  подразумеваются,  тогда  как  единственным  реаль¬
ным  главой  Русского  государства,  как  установлено  ранее,  является  Игорь,
великий  князь  русский.
 Определение  соотношения  властей  великого  князя  русского  и  про¬
чих  русских  князей  в  первой  половине  X  в.  стало  научной  проблемой,
тесно  связанной  с  концепционными  и  общественно-политическими
взглядами  исследователей.
 По  мнению  Н.  А.  Лавровского,  выражение  иже  суть  под  рукою  его
является  византийским  по  происхождению,  соответствующим  о!  итто
ХвТра,  в  котором  слово  х^ф  обозначало  власть,  подчиненность.  Он  об¬
ратил  внимание  на  особую  значимость  выражения  «иже  суть  под  ру¬
 158

кою  его»:  «Его  неизменяемость,  исключительность  и  намеренно  час¬
тое  употребление  (4  раза)  наводят  на  мысль  о  его  официальном  значе¬
нии,  как  бы  указывающем  на  степень  власти  Олега  по  отношению  к
подданным».  В  данной  связи  он  раскрыл  в  средневековой  византий¬
ской,  русской  и  западноевропейской  практике  особое  значение  руки  как
символа  власти.  Он  допустил  также  содержащееся  в  этом  словесном
обороте  значение  ленной,  то  есть  вассальной  зависимости.  Поэтому  он
присоединился  к  И.  Ф.  Г.  Эверсу,  по  мнению  которого,  князья  «под
рукою  великого  князя  Рускаго»  должны  были  платить  ему  дань,  по¬
скольку  были  подчинены  его  власти,  и,  вероятно,  помогать  ему  войском
в  военное  время  [Лавровский  Н.  1853.  С.  97—101].
 Из  всех  этих  наблюдений,  свидетельствующих  об  особой  значимос¬
ти  руки  как  символа  власти,  распоряжения,  следует,  что  власть  киев¬
ского  великого  князя,  как  указывает  договор  911  г.  и  чем  определяется
его  содержание,  распространялась  на  «князей»,  «бояр»  и  «всъх  иже
суть  под  рукою  его  сущих  Руси».  При  этом  по  отношению  к  «князьям»
и  «боярам»  понятие  рука  приобретала  дополнительное  значение  вас¬
сальной  зависимости  (хорошо  известно  символическое  значение  руки
при  установлении  отношений  сюзеренитета-вассалитета  в  средневеко¬
вой  Западной  Европе).
 По  наблюдениям  Н.  А.  Лавровского,  в  договоре  911  г.  понятия  свет¬
лые  бояре  и  светлые  князья  тождественны,  тогда  как  составная  часть
титула  светлый  является  переводом  широко  распространенного  в  ви¬
зантийской  практике  титула  Хсцтротатос,  [ХХоиатрюс,  относившегося
при  византийском  дворе  и  к  иноземным  владетельным  лицам  [Лавров¬
ский  Н.  1853.  С.  96—110].  Мысль  о  «смешении»  в  договорах  «титулов»
князья  и  бояре  поддержал  И.  И.  Срезневский,  который  предложил  ори¬
гинальную  интерпретацию  этого  наблюдения:  эти  «особы»  были  по
отношению  к  самим  себе  и  своим  подвластным  князьями,  а  по  отноше¬
нию  к  великому  князю  —  болярами,  «т.  е.  вельможами,  магнатами,  гран¬
дами  —  не  более»  [Срезневский  И.  И.  1854.  Стб.  265].  И.  Д.  Беляев
отметил,  что  под  светлым  князем  нашим  подразумевался  князь  Олег
как  верховный  князь  на  Руси,  тогда  как  под  нашими  князьями  —  «кня¬
зья  над  славянскими  племенами,  подчиненными  Олегу»  [Срезневский
И.  И.  —  Беляев  И.  Д.  1852.  Стб.  320].  Обратил  он  внимание  и  на  рас¬
крытие  в  данном  контексте  сословно-политического  статуса  бояр:  они
«не  были  властителями  и  не  принадлежали  к  состоянию  князей»,  но
они  обладали  «титулом  светлости,  благородства,  особого  почета  в  на¬
роде»  [Беляев  И.  Д.  1888.  С.  57].  С.  М.  Соловьев  считал,  что  посольство
было  отправлено  в  Константинополь  от  «великого  князя  Олега,  от  всех
подручных  ему  князей  (знак,  что,  кроме  Олега  и  Игоря,  существовали
еще  другие  родичи  Рюриковы),  бояр  и  от  всей  подручной  ему  руси»
[  Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  143].
 По  мере  роста  интереса  к  социально-экономической  истории  ха¬
рактеристики  указанных  в  договорах  высших  социальных  слоев  стали
 159

делаться  более  конкретными.  В.  В.  Сокольский  расширил  круг  лиц,
названных  здесь  князьями:  это  —  мужи  Рюрика,  которым  он  роздал
волости  и  «туземные  князья  —  данники».  Он  считал,  что  указанные  в
договоре  великие  бояре  (он  избрал  такое  чтение)  являлись  знатными
дружинниками  и  представляли  собой  «высший  класс  жителей»  [Со¬
кольский  В.  В.  1870.  С.  13,  14],  тогда  как  Н.  Хлебников  —  племенные
князья  и  бояре,  на  которых  распространялась  система  управления,
подобная  более  позднему  кормлению  [Хлебников  Н.  1871.  С.  86].
 В  новейшей  исследовательской  литературе  Б.  А.  Рыбаков,  исходя
из  реалий  первой  половины  X  в.,  вернулся  к  мнению  Н.  А.  Лавровско¬
го,  что  понятия  светлые  князья,  великие  (светлые)  бояре  в  договоре
911  г.  —  результат  перевода  формул  византийского  протокола  [Рыба¬
ков  Б.  Л.  1982.  С.  173,  275,  359].  Впрочем,  отметил  В.  В.  Колесов,  такие
термины  были  понятны  на  Руси  как  следствие  торжественного,  но  зем¬
ного  воплощения  света  [Колесов  В.  В.  1986.  С.  220].  Автор  этих  строк
привлек  для  раскрытия  содержания  выражения  «под  рукою»  наблюде¬
ния  Я.  Гримма  над  средневековыми  древностями  индоевропейских
народов.  Из  них  следовало,  что  рука  —  широко  распространенный  у
них  символ  власти,  могущества,  установления  личной  или  вассальной
зависимости.  В  качестве  такого  символа  рука  широко  использовалась  в
средние  века  для  утверждения  договоров  и  сделок  в  словесных  форму¬
лах  и  обрядовых  действиях.  Отсюда  следовало,  что  указание  договора
911  г.  на  «светлых  и  великих  князей»  «под  рукою»  великого  князя  рус¬
ского  свидетельствовало  о  том,  что  племенные  князья  и  родственники
Олега  находились  в  подчиненном,  вассальном  положении  по  отноше¬
нию  к  нему  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  34;  значения  в  слове  рука  ‘власть,
господство’,  ‘воля,  распоряжение’  в  русских  письменных  памятниках
XI—XIV  вв.  при  обозначении  подчиненного  положения  см.:  Срезневс¬
кий.  III.  Стб.  190-191].
 В  таком  исследовательском  контексте  особой  темой  становилось
содержание  слов  договора  944  г.  «отъ  всякоя  княжья».  До  середины
XIX  столетия  их  содержание  раскрывалось  как  общее  указание  рус¬
ских  князей  (И.  Д.  Беляев  переводил:  «от  всех  князей»  [Беляев  И.  Д.
1851.  С.  91]).  И.  И.  Срезневский  в  данной  связи  разъяснял:  «собира¬
тельное  княжья  ж.  р.  как  братия»  [Срезневский  И.  И.  1854.  Стб.  264].
Следуя  таким  указаниям,  Н.  Маркс  позднее  перевел:  «<...>  посланы  от
Игоря,  великого  князя  русского,  и  от  всех  князей  и  людей  русской
земли»  [Маркс  Н.  1912.  Ч.  2.  С.  27].  Но  для  В.  В.  Сокольского  отсут¬
ствие  указания,  что  князья  находились  под  рукой  великого  князя,  сви¬
детельствовало  о  существовании  на  Руси  того  времени  независимых
князей,  таких  как  Рогволод  в  Полоцке  и  Тур  в  Турове.  Вывод  из  такой
посылки  он  сделал,  переосмысляя  «родовую»  теорию  С.  М.  Соловьева:
участие  этих  князей  в  заключении  мира  указывает  на  сознание  родо¬
вого  единства  Русской  земли,  а  между  Игорем  и  этими  князьями  су¬
ществовал  «тесный  союз»  [Сокольский  В.  1870.  С.  14].  Как  общее  обо-
 160

значение  разных  по  происхождению  князей,  в  числе  которых  был  и
Рюриков  род,  понимал  слова  всякое  княжье  и  А.  Е.  Пресняков  [Пре¬
сняков  А.  Е.  1909.  С.  26].  С  этим  мнением  согласился  С.  В.  Юшков,
предполагавший  в  них  князей-наместников  и  местных  князей  [Юшков
С.  В.  1939.  С.  27—28;  1949.  С.  94—95].  Но  М.  Д.  Приселков,  исходив¬
ший  из  мнения  о  большей  концентрации  княжеской  власти  на  Руси  в
первой  половине  X  в.,  видел  в  этом  слове  более  пренебрежительное  их
указание  [Приселков  М.  Д.  1941.  С.  232].  Впрочем,  чтение  ИЛ  от  всея
княжья  не  содержало  такого  подтекста,  а  потому  О.  В.  Творогов  пере¬
вел  эти  слова  —  «от  всех  князей»  [  Творогов  О.  В.  1997.  С.  97],  что  вер¬
нуло  раскрытие  смысла  дискутируемого  текста  к  общему  указанию
русских  князей,  более  низких  по  общественно-политическому  статусу,
чем  великий  князь  русский.
 В  договорах  содержится  также  скрытая  информация  о  существую¬
щей  в  первой  половине  X  в.  иерархии  князей.  Как  сообщается  в  тексте
ПВЛ  под  6415/907  г.  о  выплате  дани  Византией,  «и  заповъда  Олег  дати
воем  на  грады:  первое  на  Киевъ,  та  же  на  Чернигов,  на  Переаславль,  на
Полтъскъ,  на  Ростов,  на  Любеч  и  на  прочаа  городы;  по  тём  бо  городомъ
седяху  велиции  князи,  под  Олгом  суще».  Но  там  же  при  указании  обяза¬
тельного  пребывания  русских  купцов  в  константинопольском  пригоро¬
де,  где  находился  монастырь  св.  Маманта,  их  переписи  по  именам
(подразумевается  —  византийским  чиновником)  с  последующим  поме¬
сячным  содержанием  названы  купцы  только  из  трех  первых  из  них:
«первое  от  города  Киева,  и  паки  ис  Чернигова  и  ис  Переаславля,  и
прочий  гради».  Те  же  три  города  указаны  в  аналогичной  по  содержанию
статье  в  договоре  944  г.  Отметив  эти  различия,  Б.  Д.  Греков  предполо¬
жил,  что  Полоцк,  Ростов  и  Любеч  приписаны  летописцем,  автором  ПВЛ
или  его  продолжателем.  Впрочем,  подробно  остановившись  на  указан¬
ном  в  договорах  Киеве,  он  не  объяснил,  почему  там  же  названы  Черни¬
гов  и  Переяславль  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  295—296].  А.  Н.  Сахаров  также
выделил  эти  три  города,  после  которых  получали  месячину  купцы  из
прочих  городов  Руси.  Новым  было  то,  что  он  связал  обязательные  усло¬
вия  договоров  по  контролю  и  охране  русских  купцов  с  информацией
«Книги  эпарха»  —  составленном  в  X  в.  сборнике  уставов  константино¬
польских  цехов,  содержащем  важнейшую  информацию  по  организации
византийского  ремесла  и  торговли  и  участию  в  них  государственных
институтов  —  с  обязанностью  ведомства  легатария,  заместителя  и  по¬
мощника  эпарха  Константинополя  [Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  114].
 Г.  Г.  Литаврин  предложил  иное  объяснение,  почему  в  договоре  907  г.
указаны  перечисленные  там  города.  Согласно  его  гипотезе,  послы  и
купцы  из  этих  городов  составляли  первую  флотилию,  которая  в  конце
апреля  —  начале  мая  отправлялась  в  Константинополь,  достигая  к  на¬
чалу  июня  предместья  св.  Маманта.  Ее  послы  и  гости  первыми  полу¬
чали  помесячное  содержание  —  слебное  и  месячину.  Вторая  флотилия
из  городов  Северо-Западной  Руси  из-за  природно-климатических  ус-
 6  Зак.  4508
 161

ловий  собиралась  позднее.  В  середине  июня  она  приплывала  в  Киев,  а
к  началу  августа  оказывалась  в  Константинополе.  Такое  разделение  на
две  флотилии  было  удобным  для  византийского  правительства,  кото¬
рое  могло  благоприятно  для  себя  расселять,  содержать  и  держать  под
контролем  русских  послов,  купцов  и  их  людей  (по  подсчетам  Г.  Г.
Литаврина,  за  лето  их  оказывалось  в  предместье  св.  Маманта  не  менее
400—500  человек)  [Литаврин  Г.  Г.  1993.  С.  85—89].
 Представляется,  что  сделанные  ранее  наблюдения  можно  развить.
Поскольку,  как  отметил  Б.  Д.  Греков,  в  тексте  договора  под  6415/907  г.
и  в  договоре  944  г.  при  указании  помесячного  содержания  русских
купцов  в  Константинополе  в  одинаковой  последовательности  указаны
Киев,  Чернигов  и  Переяславль,  то  можно  предположить,  что  эти  три
города  к  этому  времени  стали  основными  княжескими  центрами  в
Южной  Руси,  а  между  ними  сложилось  данное  соотношение  в  их  зна¬
чимости.  Показательно,  что  и  110  лет  спустя  по  «ряду»  Ярослава  Муд¬
рого  старший  из  оставшихся  в  живых  сыновей  Изяслав  был  посажен
отцом  в  Киеве,  второй  по  старшинству  Святополк  —  в  Чернигове,  тре¬
тий,  Всеволод  —  в  Переяславле.  Таким  образом,  можно  предположить,
что  в  традиционном  средневековом  обществе  уже  в  X  в.  сложилась
устойчивая  традиция  старшинства  княжеских  столов,  и  эта  традиция
была  продолжена  в  следующем  столетии.
 Судя  по  уже  сложившейся  в  первой  половине  X  в.  иерархии  столов
Киева,  Чернигова  и  Переяславля,  Северская  земля  уже  была  интегри¬
рована  к  этому  времени  в  составе  Русского  государства,  в  ее  главных
городах  находились  члены  великокняжеской  семьи  или  княжие  мужи-
посадники,  а  сами  города  находились  в  определенном  соподчинении
по  степени  значимости.
 Обобщая  предшествующий  значительный  исследовательский  опыт
по  изучению  информации  русско-византийских  договоров  911  и  944
гг.  о  великом  князе  и  князьях  на  Руси  этого  времени  и  сделанные
нами  ранее  наблюдения,  можно  сделать  вывод,  что  великий  князь  об¬
ладал  в  Русском  государстве  верховными  социальными,  политически¬
ми  и  юридическими  правами.  Он  был  суверенным  правителем  обще¬
ства,  в  котором  находились  вассально  зависимые  от  него  князья,  чле¬
ны  великокняжеской  династии  и  племенные  князья,  а  также  люди  знат¬
ные  и  богатые  (бояре)  и  простой  свободный  народ  разного  имуществен¬
ного  состояния.  При  этом  отмечается  иерархия  членов  великокняже¬
ской  династии  в  зависимости  от  значимости  занимаемой  ими  служи¬
лой  должности  или  города  с  волостыо,  которым  они  управляли,  что,
вероятно,  было  связано  также  с  возрастом.
 Состав  великокняжеской  династии  раскрывается  (не  ясно  —  в  пол¬
ном  составе  или  частично)  в  составе  направленного  в  Константино¬
поль  в  944  г.  посольства  для  заключения  договора  с  империей.  Прежде
всего,  там  названы  послы  великого  князя  русского  Игоря,  его  сына
Святослава  и  жены  Ольги.  Следующий  круг  родственников  обозначен
 162

термином  родства  нети.  В  отличие  от  историков  XVIII  в.  Ф.  Круг  пер¬
вым  раскрыл  древнерусское  значение  этого  слова  —  сын  сестры,  отме¬
тив  его  синонимичность  греческому  схувфюс  |  Krug  РИ.  1810.  S.  210—215].
Вслед  за  Ф.  Кругом  Н.  М.  Карамзин  перевел  слово  нети  как  племянник
или  сын  сестры,  из  чего  он  сделал  вывод  о  существовании  у  Рюрика
дочери  (Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  II.  С.  114,  примеч.  347).  Интерпретацию
Ф.  Кругом  этого  понятия  принял  также  И.  Д.  Беляев  [Беляев  И.  Д.  1851.
С.  90].  Но  Н.  А.  Лавровский,  исходя  из  более  широкого  значения  слова
аУбфьбс,  предположил,  что  под  нетии  понимались  дети  сестры  и  брата,  а
не  только  сестры  [.Лавровский  Н.  1853.  С.  136].  Так  же  широко  раскрыл
значение  этого  индоевропейского  по  происхождению  термина  родства
И.  И.  Срезневский  [Срезневский.  II.  Стб.  433].  После  раскрытия  его  со¬
держания  наиболее  сложным  стало  определение  состава  указанных  в
договоре  великокняжеских  родственников.  Полно  и  обоснованно  с  этой
задачей  справился  М.  Д.  Приселков.  Он  отметил,  что  в  договоре  944  г.
перечислены  племянник,  сын  старшего  брата,  Игорь  с  детьми  Влади¬
славом  и  Предславой.  Сфандра  —  жена  другого  племянника,  Улеба.  Ее
детьми  являются  Турд,  Фост  и  Сфирка.  Акун  —  племянник  Игоря  от
младшего  брата  [Приселков  М.  Д.  1941;  с  этими  наблюдениями,  судя  по
отсутствию  возражений,  согласился  А.  А.  Зимин:  Зимин  А.  А.  1952.  С.  42;
есть  ныне  и  другие  гипотезы  о  составе  кровных  и  свойственных  род¬
ственников  великокняжеской  семьи  времени  правления  Рюрика,  Олега
и  Игоря;  см.:  Белецкий  С.  В.  2001.  Рис.  1,  2;  см.  там  же  указание  новей¬
ших  работ  на  эту  тему  и  генеалогические  таблицы].
 Вне  зависимости  от  конкретного  определения  устанавливаемых  ге¬
неалогических  связей  сложная  по  составу  великокняжеская  семья  с
близкими  родственными  связями  дядей  и  племянников  раскрывает  уже
существовавший  основной  принцип  наследования  великокняжеской
власти  во  второй  половине  IX  —  первой  половине  X  в.  —  по  прямой
нисходящей  линии  от  отца  к  сыну:  Рюрик  —  Игорь  —  Святослав.  Прав¬
ление  Олега  —  вероятно,  лишь  длительный  эпизод  узурпации  власти.
Но  следов  какой-либо  княжеской  «диархии»  Олега  и  Игоря  [  Толочко
О.  П.  1990.  С.  54-55]  нет.
 Кризис  потестарного  государства
 Русско-византийские  договоры  первой  половины  X  в.  исходили  из
существования  на  Руси  сильной  княжеской  власти,  осуществляющей
политическое,  социальное  и  юридическое  содержание  их  статей.  Меж¬
ду  тем  общественно-политическая  организация  потестарного  Русского
государства  этого  времени  была  сложной.  Она  содержала  разные  по
времени  происхождения  и  по  содержанию  структуры.
 163

Еще  сохранялась  автономия  племенных  княжений  во  главе  со  сво¬
ими  князьями.  Видимо,  они  заключали  с  киевскими  князьями  догово¬
ры.  Поэтому  византийский  император  Константин  Багрянородный,
обобщая  в  середине  X  в.  материалы  государственного  архива  и  соб¬
ственную  информацию,  назвал  восточнославянские  племенные  кня¬
жения  кривичей,  лендзанинов  (возможно,  радимичи),  «и  прочие  Сла-
винии»  «пактиотами»  (ol  ттактеЗтси)  «Росии»,  то  есть  заключившими  до¬
говор  или  данниками  [Константин  Багрянородный.  1989.  С.  44,  45,  316;
см.  там  же  литературу  вопроса].  Некоторые  из  этих  «Славиний»  —  пле¬
менных  княжений  подчинялись  силой,  других  заставляли  признать
власть  киевских  князей,  видимо,  мирным  путем.  Это  была  обычная
практика  территориального  роста  государства  того  времени.  Как  писал
позднее  будущий  митрополит  Иларион  о  Владимире  Святославиче,  он
покорил  «подъ  ся  округъняа  страны,  овы  миромъ,  а  непокоривыа  ме-
чемь»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  44].  Но,  судя  по  названию  этих  покорен¬
ных  племенных  княжений  «пактиотами»,  после  подчинения  они  зак¬
лючали  с  киевским  князем  еще  и  договор.  Этот  договор  с  племенным
княжением  («Славинией»)  во  главе  с  племенным  князем  (если  тот  под¬
чинялся  добровольно)  содержал,  вероятно,  условия  подчинения  и  форму
выплаты  регулярной  государственной  подати.
 Общегосударственным  институтом  управления  стала  развивающаяся
система  посажения  княжих  мужей  в  городах.  Властью  великого  князя
они  осуществляли  государственные  административно-судебные  и  воен¬
ные  функции  не  только  в  самом  городе,  но  и  его  округе  —  волости  (от
слова  власть).  Если  верны  сделанные  наблюдения  над  причиной  указа¬
ния  в  русско-византийских  договорах  первой  половины  X  в.  Киева,  Чер¬
нигова  и  Переяславля  как  следствия  иерархии  княжеских  столов  в  Юж¬
ной  Руси,  то  можно  предположить,  что  система  посадничества  дополня¬
лась  также  управлением  городами  и  их  волостями  князьями-наместника-
ми,  членами  великокняжеской  династии,  при  этом  такие  города  различа¬
лись  по  степени  значимости  в  Русском  государстве  в  целом.
 Наряду  с  такими  формами  прямого  управления  страной  киевской
великокняжеской  династией  существовал  еще  один  вид  прямого  вели¬
кокняжеского  административно-судебного  управления  и  сбора  дани-
подати  на  Руси,  самом  обширном  государстве  Европы  первой  полови¬
ны  X  в.  —  полюдье.  О  его  организации  сообщает  Константин  Багряно¬
родный  в  девятой  главе  своего  труда  «Об  управлении  империей».  Ин¬
формация  о  полюдье  на  Руси  считается  переводом  со  славянского  язы¬
ка  [DAI.  II.  Р.  19]  или  относящейся  к  сообщениям  хорошо  осведом¬
ленного  человека,  владевшего  русским  языком  [Константин  Багряно¬
родный.  1989.  С.  292—293].  Содержание  этой  информации  интерпрети¬
руется  по-разному,  а  от  этого  зависит  понимание  значительного  спек¬
тра  властных  отношений  на  Руси  этого  времени  и  природы  княжеской
власти.  Поэтому  сообщение  Константина  Багрянородного  о  полюдье
на  Руси  следует  рассмотреть  особо.
 164

Обобщая  существующую  у  него  информацию,  император  написал:
«Когда  наступает  ноябрь  месяц,  тотчас  их  архоутвс  выходят  со  всеми
росами  из  Киева  и  отправляются  в  тгоХибш,  что  именуется  уира,  а  имен¬
но  —  в  Славинии  вервианов  (древлян.  —  М.  С),  другувитов  (дрегови¬
чей.  —  М.  С.),  кривичей,  севериев  (северян.  —  М.  С.)  и  прочих  славян,
которые  являются  пактиотами  росов.  Кормясь  там  в  течение  всей  зимы,
они  снова,  начиная  с  апреля,  когда  растает  лед  на  реке  Днепр,  возвра¬
щаются  в  Киев»  [Константин  Багрянородный.  1989.  С.  50,  51].  Данное
сообщение  приведено  в  переводе  Г.  Г.  Литаврина,  полностью  соответ¬
ствующем  греческому  тексту.  Его  смысл  раскрывается  через  содержа¬
ние  использованных  в  нем  ключевых  понятий.
 При  анализе  этого  известия  Константина  Багрянородного  о  полюдье
на  Руси  следует  учитывать,  что,  как  отмечено  ранее,  его  источник  знал
русский  язык  и  реалии  русской  жизни.  Об  этом  свидетельствует  близ¬
кая  к  русскому  языку  передача  племенных  княжений,  названных  здесь
«Славиниями»  (как  показал  Г.  Г.  Литаврин,  «Славиния»  для  византий¬
цев  VI—IX  вв.  —  развитая  племенная  организация  во  главе  с  княжеской
властью  [Литаврин  Г.  Г.  1984]),  а  также  топонимов  и  русских  социальных
терминов.  Таким  образом,  содержание  данного  сообщения  раскрывает¬
ся  через  терминологический  анализ  общественных  категорий  на  Руси  и
в  Византии  первой  половины  X  в.
 Прежде  всего  следует  определить,  кого  имел  ввиду  Константин  Баг¬
рянородный  или  его  информатор  под  словом  архоутес.  В  исторической
литературе  XIX  —  первой  половины  XX  в.  его  переводили  традиционно
(вплоть  до  внимательного  к  социальной  терминологии  В.  В.  Латышева)
как  князья  [Константин  Багрянородный.  1934.  С.  10].  Но  поскольку  в
Киеве  ок.  944  г.  наличие  князей  (во  множественном  числе)  никем  обо¬
сновано  не  было  и  из  контекста  оно  не  следовало,  Р.  Й.  Г.  Дженкинс
перевел  архоутес  нейтрально  —  chiefs  {вожди,  предводители)  [DAI.  I.  1949.
Р.  63].  Такое  понимание  этого  слова  в  данном  контексте  было  поддер¬
жано  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  61].  Широкое  значение  слова  архоутес  в
исторической  и  юридической  византийской  литературе  этого  времени
сохранил  Г.  Г.  Литаврин,  который  оставил  это  слово  без  перевода  [Кон¬
стантин  Багрянородный.  1989.  С.  51].  Е.  А.  Мельникова  и  В.  Я.  Петру¬
хин  также  интерпретировали  слово  архоутес  как  предводители  [Констан¬
тин  Багрянородный.  1989.  С.  329,  примеч.  64].  Впрочем,  уже  В.  В.  Латы¬
шев  в  комментарии  к  слову  уира  привел  по  словарю  дю  Канжа  текст
Эклоги,  согласно  которой  «начальники  провинций»  —  архоутес  не  со¬
вершали  бы  без  необходимости  туда  поездки  или  «так  называемые  уирас»
«кеХейорсу  рг|8бу\  тыу  архоутсоу  e^Leyai,  х^р'^  ауаукшас  xP6La^  аттобтцДас
TioiciaQai  f|  та  с  Хсуорсуас  уирас»  [Константин  Багрянородный.  1934.  С.
57—58].  Таким  образом,  в  греческом  тексте  о  полюдье  на  Руси,  которым
пользовался  Константин  Багрянородный,  слово  архоутес  существовало,
но  оно  относилось  не  только  к  князьям,  но  и  к  другим  высшим  должно¬
стным  лицам  в  Русском  государстве.
 165

Как  представляется,  в  предшествующей  литературе  ме  обратили
должного  внимания  на  падеж  и  число  слова,  восточнославянское  про¬
исхождение  которого  не  вызывает  сомнения  —  та  ттоХибш.  Форма  это¬
го  существительного  в  именительном  и  винительном  падежах  —  полю¬
бив,  полюдье.  Исследователей  интересовал  сам  институт  полюдья,  по¬
этому  они  вели  речь  о  нем  только  в  единственном  числе,  к  тому  же  в
русской  письменности  XII  в.  оно  используется  в  единственном  числе
[Срезневский.  II.  Стб.  1153].  Между  тем,  в  тексте  слово  —  та  ттоХибьа
приведено  в  винительном  падеже  множественного  числа,  что  передано
в  переводе  Г.  Г.  Литаврина:  «<...>  архонты  выходят  со  всеми  росами  из
Киева  и  отправляются  в  полюдия  <...>».  В  тексте  недвусмысленно  ука¬
зано,  что  для  русского  или  византийского,  но  знающего  восточносла¬
вянский  язык  информатора  полюдий  было  несколько,  то  есть  каждый
архонт  отправлялся  в  свое  полюдье.  Традиционное  для  исследователь¬
ской  литературы  нового  времени  использование  слова  полюдье  в  един¬
ственном  числе  исходит  не  из  греческого  текста  источника  информа¬
ции,  а  из  традиции  и  перевода  В.  В.  Латышева,  от  которого  проблемы
данных  вопросов  были  далеки  [возможно,  такой  перевод  стал  резуль¬
татом  последующих  «редакционных  поправок»  Н.  В.  Малицким  и  И.  А.
Карабиновым,  не  оговоренных  при  его  публикации,  см.:  ИГАИМК,
Вып.  91.  1934.  С.  3].
 Это  наблюдение  возвращает  к  давнему  дискутируемому  вопросу  —
что  такое  было  полюдье,  синонимом  которого  в  греческом  языке  был
термин  и  государственный  институт  уира.
 В.  В.  Латышев  проанализировал  предшествующую  литературу  и
выделил  в  ней  работы  К.  А.  Неволина  и  Н.  А.  Лавровского,  которые
устанавливали  синонимичность  значения  этого  византийского  терми¬
на  словам  circulationes,  circuitiones  —  объезды,  выходы,  и  родственное
уирос  —  круг.  Поэтому  В.  В.  Латышев  раскрывал  значение  термина
уира  как  провинциальные  объезды.  Но  в  рассматриваемом  тексте  Кон¬
стантина  Багрянородного  перевод  несколько  изменен:  «(“князья”)  от¬
правляются  в  полюдье,  т.  е.  в  круговой  объезд,  и  именно  в  славянские
земли  вервианов,  другувитов,  кривичей,  севериев  и  остальных  славян,
платящих  дань  руссам»  [Константин  Багрянородный.  1934.  С.  10,  57,
примеч.  34].  Представляется,  что  несмотря  на  это  изменение  в  перево¬
де  В.  В.  Латышева  сохранено  основное  значение  термина  уирас  —
круговые  объезды  племенных  княжений  («Славиний»)  древлян,  дрего¬
вичей,  кривичей,  северян  и  «прочих  славян,  которые  являются  пакти-
отами  росов».  Такой  разъезд  дружин  по  землям  сохранил  в  своем  по¬
нимании  полюдья  М.  Д.  Приселков,  хотя  с  его  интерпретацией  этого
института  как  формой  расплаты  великого  князя  русского  с  наемной
варяжской  дружиной  нельзя  согласиться  [Приселков  М.Д.  1941.  С.  226—
240].  В.  В.  Мавродин  первоначально  отнесся  к  предположению  М.  Д
Приселкова  как  ко  «вполне  убедительному»  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.
244],  но  позднее  характеризовал  «круговой  объезд»  (по  переводу  В.  В.
 166

Латышева)  как  сбор  полюдья  в  виде  «всяких»  «товаров»  в  «определен¬
ные  пункты»:  Новгород,  Смоленск,  Любеч,  Чернигов,  Вышгород  [Мае-
родин  В.  В.  1971.  С.  81—82].  С.  В.  Юшков  рассматривал  полюдье  только
как  организацию  взимания  дани  [Юшков  С.  В.  1949.  С.  113].
 А. 	Я.  Гуревич  наметил  новое  направление  в  изучении  полюдья.  Он
характеризовал  полюдье  как  институт,  аналогичный  англо-саксонско¬
му  бокленду  —  сбору  королем  «угощения»  во  время  поездок  по  стране
на  содержание  дружины,  скандинавской  вейнле  —  кормлению  или  «уго¬
щению»  конунга  и  его  отряда  во  время  их  поездок  в  разные  районы
страны.  Из  первоначальных  пиров  вейцлы  превратились  в  повинность
сдачи  продуктов  для  конунга  и  его  дружинников.  А.  Я.  Гуревич  рас¬
крывал  социально-политическую  функцию  бокленда,  вейцлы  и  полю¬
дья  как  «окняжения»:  «дани  и  приношения,  угощения  и  кормления
всякого  рода,  взимавшиеся  еще  племенными  вождями  со  свободных
соплеменников  или  с  покоренных  народов,  со  временем  эволюциони¬
ровали  частично  в  государственную  подать,  частично  —  в  феодальную
ренту,  а  само  население,  их  платившее,  превращалось  в  зависимых
людей  государя  или  того  магната,  дружинника  или  церковного  учреж¬
дения,  которые  присваивали  право  этих  угощений  и  платежей»  [Гуре¬
вич  А.  Я.  1967.  С.  126—128;  1970.  С.  11].  Таким  образом,  анализ  извес¬
тия  Константина  Багрянородного  о  полюдье  на  Руси  первой  половины
X  в.  становился  все  более  актуален.
 Его  упоминания  в  исторических  исследованиях  были  бесчисленны,
но  в  них  не  делалось  попыток  раскрыть  конкретное  содержание  этого
института,  к  тому  же  на  интерпретацию  этого  сообщения  постоянно
воздействовал  фактор  концепционных  исследовательских  представле¬
ний.  В  отличие  от  такого  рода  работ  Б.  А.  Рыбаков  исследовал  данное
сообщение  Константина  Багрянородного  специально.  Он  интерпрети¬
ровал  «круговой  объезд»  росами  (в  соответствии  с  переводом  В.  В.  Ла¬
тышева)  как  последовательный  объезд  племенных  союзов,  находив¬
шихся  в  бассейне  Днепра  —  древлян,  дреговичей,  кривичей  и  северян.
Росы  останавливались  в  особых  становищах,  куда  местное  население
свозило  дань  [Рыбаков  Б.  А.  1979.  С.  37—44;  1982.  С.  318—329].  Не¬
сколько  позднее  автор  этих  строк  предложил  иную  интерпретацию
сообщения  Константина  Багрянородного  о  полюдье  на  Руси.  Поскольку
кроме  названных  «Славиний»  древлян,  дреговичей,  кривичей  и  севе¬
рян  он  указал  «и  прочих  славян,  которые  являются  пактиотами  росов»
(кш  Хоитыу  1кХа|Зш1л  oinyec  deny  тгакпытаь  тшу  'Рейс),  то  были  и
другие  племенные  княжения,  на  которые  распространялось  полюдье  в
Русском  государстве.  В  их  числе  в  это  время  были  словене,  радимичи,
уличи  и  тиверцы,  подчиненные  (последние  трое)  Олегом  и  Игорем  и
платившие  им  дань.  Отсюда  следовало,  что  уира,  указанная  Констан¬
тином  Багрянородным  или  источником  его  информации  как  синоним,
раскрывающий  византийским  читателям  русское  понятие  полюдье,  яв¬
ляется  не  последовательным  объездом  только  древлян,  дреговичей,
 167

кривичей  и  северян,  а  разъездом  «архонтов»  из  Киева  по  «Славиниям»,
названным  «и  прочих  славян».  Там  они  совершали  круговой  объезд,  что
было  аналогично  объездам  —  уира  провинциальных  начальников  —  ар¬
хонтов  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  61].
 Гипотеза  Б.  А.  Рыбакова  широко  вошла  в  последующую  научную,
научно-популярную  и  учебную  литературу  [см.:  Константин  Багряно¬
родный.  1989.  С.  330,  примеч.  66  (комментарий  Е.  А.  Мельниковой  и
 B. 	Я.  Петрухина);  Кобищанов  Ю.  М.  1995.  С.  247;  Скрынников  Р.  Г.  1997.
 C. 	30—31;  Кацва  Л.  А.,  Юрганов  А.  Л.  1997.  С.  24—25;  и  другие  работы].
Сблизился  с  такой  интерпретацией  полюдья  и  А.  П.  Новосельцев,  ко¬
торый  рассмотрел  информацию  об  этом  институте  в  восточных  источ¬
никах  как  объезд  правителем  русов  подчиненной  территории  и  взима¬
ние  подати  в  натуральной  форме  [Новосельцев  А.  П.  1986а].  В  отличие
от  этих  авторов  А.  А.  Горский  поддержал  наше  мнение.  При  этом  он
отметил,  что  сам  Константин  Багрянородный  дополнительно  называет
в  качестве  данников  Руси  уличей  и  загадочных  «лензанинов»  или  «лен-
дзанинов»  [Горский  А.  А.  1989.  С.  30—31].
 Вопрос  о  конкретном  содержании  полюдья  совмещается  с  другой
сложной  проблемой  —  определением  места  полюдья  в  социально-по¬
литическом  строе  Руси  первой  половины  X  в.  Невнимание  А.  П.  Но¬
восельцева  к  другим  социально-политическим  институтам  на  Руси  этого
периода  привела  его  к  преувеличению  роли  полюдья.  По  его  мнению,
«едва  ли  не  главной  задачей  русских  князей  первой  половины  X  в.
была  организация  полюдья,  а  затем  военно-торговых  экспедиций  с
целью  сбыта  полученного  в  ходе  полюдья  добра»  [см.:  История  Рос¬
сии.  1997.  С.  68].  Раскрывая  свое  понимание  этого  собранного  во  вре¬
мя  полюдья  «добра»,  А.  П.  Новосельцев  писал:  «Собиралась  эта  дань
натурой  (мехами,  медом,  воском,  рабами  и  т.  д.)  и  потом  сбывалась  во
время  походов  в  чужие  страны»  [Новосельцев  А.  П.  1992.  С.  201].  Таким
образом,  для  него  полюдье  —  форма  организации  даннических  отно¬
шений  при  архаизации  общественно-политического  строя  Руси  этого
времени.  Близки  к  такому  пониманию  полюдья  Е.  А.  Мельникова  и
В.  Я.  Петрухин.  По  их  мнению,  «полюдье  означало  объезд  князем  с
дружиной  подвластных  ему  территорий  с  целью  сбора  дани,  а  позднее
и  саму  дань».  Росы  при  этом  —  внешняя  организующая  сила,  посколь¬
ку,  по  их  мнению,  «участвуя  в  полюдье»  они  «содействовали  оформле¬
нию  в  восточнославянском  обществе  системы  сбора  дани».  Они  также
считают,  что  во  время  полюдья  дань  собиралась  воском,  мехами  и  ра¬
бами,  которые  «реализовывались  на  внешних  рынках»  [Константин
Багрянородный.  1989.  С.  330,  примеч.  66  (комментарий  Е.  А.  Мельни¬
ковой  и  В.  Я.  Петрухина)].
 А.  А.  Горский  отошел  от  таких  характеристик  полюдья,  присоединив¬
шись  к  наблюдениям  О.  М.  Рапова  и  М.  Б.  Свердлова,  согласно  которым
источники  в  это  время  отмечают  в  качестве  податных  единиц  «дым»  (т.  е.
дом,  двор),  «рало»,  «плуг»,  а  сама  дань  в  X  в.  взималась  в  определенных
 168

размерах  денежных  единиц  —  «по  щелягу»  и  «по  черие  куне».  Развитие
полюдья  он  видит  от  объезда  отрядом  киевских  дружинников  «своего»
союза  племенных  княжеств  и  сбора  дани,  минуя  местных  князей,  к  сбору
дани  посаженными  великим  князем  своих  родственников-князей  на  тер¬
ритории  уже  бывших  союзов  племенных  княжеств.  Модифицируя  кон¬
цепцию  «государственного»  феодализма,  он  определил  земли,  «обложен¬
ные  в  X  в.  фиксированной  данью-налогом»,  как  «корпоративную  соб¬
ственность  военно-дружинной  знати»  [Горский  А.  А.  1989.  С.  31—32].  Од¬
новременно  в  отечественной  литературе  все  более  устанавливаются  связи
полюдья  с  началом  системы  кормления  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  62;  1996;
Назаров  В.  Д.  1988:  Калинина  Т.  М.  1996].
 Сделанные  нами  ранее  наблюдения  над  текстом  сообщения  Кон¬
стантина  Багрянородного  об  институте  полюдья  на  Руси  первой  поло¬
вины  X  в.  позволяет  вернуться  к  этой  дискуссии.  Как  представляется,
нет  оснований  считать  полюдье  последовательным  объездом  «архонта¬
ми»  или  князем  со  знатью  и  дружинниками  всех  или  нескольких  пле¬
мен  (племенных  союзов,  племенных  княжений).  Нет  данных,  что  дань
собиралась  ими  мехами,  медом,  воском,  рабами.  Напротив,  источник,
которым  пользовался  император  при  написании  труда  «Об  управлении
империей»,  хорошо  знакомый  с  русской  действительностью  первой
половины  X  в.,  позволяет  предположить,  что  полюдье  представляло
собой  разъезд  князя,  членов  его  семьи  и  назначенных  князем  знатных
служилых  мужей  по  племенным  княжениям.  Пребывание  их  там  со
своими  дружинами  представляло  собой  объезд  данных  обширных  тер¬
риторий,  вероятно,  по  определенным  маршрутам  с  остановкой  в  опре¬
деленных  поселениях-погостах  (см.  далее).
 Социально-политическая  функция  таких  «полюдий»  раскрывается
использованием  Константином  Багрянородным  (вероятно,  его  инфор¬
матором)  глагола  бштрсфо)  —  ‘прокармливать,  питать,  содержать’.  То
есть  великий  князь,  члены  великокняжеской  семьи,  знатные  княжие
мужи  с  дружинами  («со  всеми  росами»)  ежегодно  выходили  из  Киева  с
ноября  по  апрель  кормиться.  Содержание  этого  корма  раскрыто  ви¬
зантийским  государственно-правовым  термином  уира  —  объездом  «ар¬
хонтом»  провинции  для  прямого  административно-судебного  управ¬
ления.  То  есть  в  административно-политическом  управлении  потес-
тарного  Русского  государства  первой  половины  X  в.  существовала  слож¬
ная  и  разновременная  по  происхождению  система  управления.  Князья
племенных  княжений,  если  они  подчинялись  великому  князю,  сохра¬
няли  свою  власть.  В  еще  немногочисленных  городах  находились  чле¬
ны  великокняжеской  семьи  и  княжие  мужи,  которые  осуществляли
управление  порученными  им  городами  с  их  округами-волостями.  В
зимнее  время  в  племенные  княжения,  находившиеся  на  обширных
пространствах  Русского  государства,  выезжали  с  функциями  прямого
великокняжеского  управления  сам  великий  князь,  его  родственники  и
княжие  мужи  с  дружинами,  которые  в  это  время  получали  корм.
 169

Более  поздние  по  времени  записи  русские  материалы  раскрывают
социальное  содержание  такого  корма.  Автор  Начального  свода  (около
1095  г.)  ставил  в  пример  своим  современникам  «древних  князей  и  му¬
жей  их»:  «Тъи  бо  князи  не  збираху  многа  имения,  ни  творимыхъ  виръ,
ни  продаж  въскладаху  люди;  но  оже  будяше  правая  вира,  а  ту  возмя,
дааше  дружинъ  на  оружье.  А  дружина  его  кормяхуся,  воююще  ины  стра¬
ны  <...>  Они  бо  не  складаху  на  своя  жены  златыхъ  обручей,  но  хожаху
жены  ихъ  в  сребряныхъ;  и  росплодили  были  землю  Руськую»  [НПЛ.
 С. 	104,  курсив  наш.  —  М.  С.].  В  то  же  время,  как  сообщал  автор  На¬
чального  свода,  «древние  князья»  давали  своим  дружинникам  деньги
на  оружие,  то  есть  свойственное  племенному  обществу  наделение  кня¬
зем  дружинников  оружием  (см.  ранее,  с.  76)  уже  заменено  их  обеспе¬
чением  деньгами  на  оружие.  Это  были  феоды-деньги  как  один  из  ви¬
дов  материального  обеспечения  за  службу  князю.
 Исторические  материалы  позволяют  определить,  к  какому  перио¬
ду  относились  эти  «справедливые»  для  русского  человека  второй  поло¬
вины  XI  в.  времена.  В  сороковые  годы  этого  столетия  Иларион,  кото¬
рый  станет  позднее  митрополитом,  считал  князя  Игоря  Рюриковича
«старым»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  42].  Поэтому  для  конца  XI  века  Олег  и
Игорь  —  «древние  князья».  Автор  Начального  свода  считал,  что  они  и
их  дружины  «кормились»,  воюя  с  другими  странами  или  в  других  стра¬
нах,  что,  как  показывает  информация,  записанная  Констанином  Баг¬
рянородным,  ошибочно.  Они  кормились  так  только  во  время  войн.  В
мирное  время  они  получали  корм  за  службу  киевскому  князю,  осуще¬
ствляя  княжеское  административно-судебное  управление.
 О  содержании  такого  корма  дает  представление  изданный  Яросла¬
вом  Мудрым  закон  о  натурально-денежном  обеспечении  вирника  во
время  исполнения  им  княжеской  службы,  сбора  виры  —  судебного
штрафа  за  убийство:  «Вирнику  взяти  7  въдоръ  солоду  на  неделю,  тъже
овснъ  любо  полоть,  или  двъ  ногатъ;  а  въ  среду  ръзану  въже  сыры,  в
пятницу  тако  же;  а  хлъба  по  кольку  могуть  ясти,  и  пшена;  а  куръ  по
двое  на  день;  коиъ  4  поставити  и  сути  имъ  на  ротъ,  колько  могуть
зобати;  <...>  а  передъ  гривна;  <...>  тъ  всъхъ  купъ  15  кунъ  на  неделю;  а
борошна  колько  могуть  изъясти;  до  недели  же  виру  сберуть  вирници»
[КП,  ст.  42;  см.:  БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  494].  Этот  текст  составлен  в
первой  половине  XI  в.  и  отражает  длительный  предшествующий  пери¬
од  такой  формы  материально-денежного  обеспечения  людей  на  кня¬
жеской  службе.  Указание  для  людей  хлеба  и  борошна  —  мучных  про¬
дуктов,  а  для  коней  корма  (в  аналогичной  статье  ПП  указан  овес)  без
ограничения  является  отражением  древнего  обеспечения  княжих  лю¬
дей,  когда  они  кормились,  исполняя  княжескую  службу.  О  том  же  сви¬
детельствует  уже  регламентированный  к  первой  половине  XI  в.  корм  в
виде  солода,  мяса,  сыра,  кур  (видимо,  в  христианский  период  к  нор¬
мированным  продуктам  была  добавлена  рыба).  Вероятно,  столетием
ранее  эти  продукты  взимались  ненормированно,  по  мере  надобности,
 170

следы  чего  сохранились  в  таком  потреблении  хлеба  и  борошна.  Воз¬
можно,  следствием  длительного  предшествующего  развития  стала  аль¬
тернативность  выплаты  княжескому  служилому  человеку  (в  данном
случае  вирнику)  —  продуктами  или  деньгами,  равно  как  и  выплата  вир¬
нику  одной  гривны  за  приезд  для  исполнения  своей  должности  («ссад-
ная  гривна»).  Показательна  традиция  в  структуре  этого  материально-
денежного  обеспечения  вирника  первой  половины  XI  в.,  а  также  корм¬
ления  наместников  и  волостелей  в  XV—XVI  вв.,  воевод  в  XVII  в.,  кормы
которых  состояли  прежде  всего  из  «въезжего»  и  многочисленных  де¬
нежных  и  натуральных  поступлений  [Пашкова  Т.  И.  2000.  С.  44—56;
Енин  Г.  П.  2000].  Это  структурное  единство  корма  княжих  (царских)
служилых  людей  в  традиционном  средневековом  обществе  и  государ¬
стве  отражало  единую  феодальную  природу  их  материально-денежного
обеспечения  за  службу  в  виде  прямых  поступлений  от  населения  (см.
также  далее,  с.  266—267).
 Другим  направлением  эволюции  натурального  обеспечения  киев¬
ского  князя  и  его  служилых  людей  во  время  полюдья  стало  превра¬
щение  полюдья  к  первой  трети  XII  в.  в  один  из  фиксированных  де¬
нежных  налогов  наряду  с  другими  денежными  податями-«данями»:
«на  Копысе  полюдья  четыре  гривны»,  «в  Лучине  полюдья  ...гривны»
[ДКУ.  С.  143];  «полюдие  даровьное,  полътретиядесяте  гривьнъ»
[ГВНП.  С.  140].  С  мнением,  согласно  которому  в  первой  трети  XII  в.
полюдье  представляло  собой  осенний  вооруженный  поход  князя  с
дружиной  для  получения  посильной  «даровой»  дани  [Алексеев  Л.  В.
1974.  С.  109],  трудно  согласиться,  поскольку  такое  полюдье  указано  в
точном  денежном  выражении  наряду  с  другими  податями-«данями».
Само  понятие  полюдье  сохранялось  в  Северо-Восточной  Руси  еще  в
конце  XII  в.,  но  оно  обозначало  переезды  по  владениям  [ПСРЛ.  Т.  I.
Стб.  408-409].
 Таким  образом,  полюдья,  указанные  на  Руси  Константином  Багря¬
нородным,  представляли  собой  архаический  по  происхождению  ин¬
ститут  великокняжеского  прямого  административно-судебного  управ¬
ления  племенными  княжениями,  но  имеющий  значительные  возмож¬
ности  последующего  развития.  Во  время  исполнения  этих  обязаннос¬
тей  великий  князь,  члены  великокняжеской  семьи,  княжие  мужи  и  их
дружины,  как  писал  византийский  император  (и  источник  его  инфор¬
мации),  кормились,  но  этот  корм  становился  натуральным  (натурально-
денежным)  обеспечением  служилых  князю  людей,  а  не  сбором  дани  в
виде  мехов,  меда,  воска  и  рабов  с  побежденного  племени.  В  этом  каче¬
стве  русские  полюдья  первой  половины  X  в.  были  близки  к  бокленду  и
вейцле,  по  без  их  первоначальных  функций  угощения  и  пира.  Они  явля¬
лись  материальным  обеспечением  за  вассальную  службу  киевскому  кня¬
зю,  ранним  неземельным  феодом.
 Полюдья  структурно  и  функционально  становились  началом  после¬
дующих  социально-политических  и  государственных  институтов.  В  то
 171

же  время  они  сами  являлись  продолжением  предшествующей  традиции
материального  обеспечения  за  службу  князю.
 Трансформация  полюдья  выражалась  также  в  великокняжеском  пре¬
доставлении  доходов  от  собираемых  податей  одному  из  знатных  служи¬
лых  людей.  Один  из  них,  Свенельд,  известен  по  преданиям,  записан¬
ным  в  ПВЛ.  Он  был  воеводой  князей  Игоря  и  Святослава.  При  заклю¬
чении  мира  с  Византийской  империей  в  971  г.  в  особых  условиях  воен¬
ных  действий  и  осады  русского  войска  в  Доростоле  он  указан  наряду  с
князем  Святославом  во  вступительной  части  договора.  В  Начальном  своде
сообщается,  что  после  подчинения  уличей  князь  Игорь  «дал»  «дань»  от
них  Свенельду  [НПЛ.  С.  109].  Во  время  полюдья  Свенельд  и  его  дружи¬
на  «кормились»  в  земле  уличей,  но  собираемые  подати  он  оставлял  у
себя.  Они  являлись  средством  материального  обеспечения  знатного  по
социально-политическому  статусу  Свенельда  за  службу  князю.  В  лето¬
писании  XI  в.  содержались  также  сведения  о  передаче  Свенельду  дани  с
древлян.  Такие  значительные  поступления  знатному  человеку  и  его  дру¬
жине  от  полюдий  в  племенных  княжениях  древлян  и  уличей  способ¬
ствовали  их  значительному  обогащению.  А.  А.  Шахматов  реконструи¬
ровал  целостное  сообщение  о  Свенельде  в  составе  рассказа  о  князе  Иго¬
ре  и  его  гибели:  «И  бъ  у  него  воевода  именьмь  Свънельдъ.  И  иде  Игорь
<...>.  И  примучи  угличъ  и  възложи  на  ня  дань  и  въдасть  Свънелду;  и
дасть  же  дань  деревьскую  Свенельду;  и  имаше  по  чьрнъ  кунъ  отъ  дыма.
И  ръша  дружина  Игореви:  «Се  далъ  еси  единому  мужеви  мъного;  отро-
ци  Свънельжи  изодълися  суть  оружьемъ  и  пърты,  а  мы  нази»  [НПЛ.
С.  110;  Шахматов  А.  А.  1908.  С.  359;  эти  записи,  сохранившиеся  в  соста¬
ве  НПЛ  и  ПВЛ,  были  отредактированы:  Творогов  О.  В.  1976.  С.  19—20].
 Данная  информация  раскрывает  функцию  ежегодно  взимаемой
дани-податей  —  материальное  обеспечение  Свенельда  и  служилых  ему
людей  за  управление  обширной  территорией  племенного  княжения
уличей  и,  возможно,  древлян.  Символами  таких  значительных  поступ¬
лений  становились  в  то  время  оружие  и  одежды,  и,  как  следует  из
предания,  Свенельд  смог  обеспечивать  своих  отроков  —  служилых
людей  лучше,  чем  князь  Игорь  —  своих  дружинников.
 Таким  образом,  древнее  по  происхождению  полюдье  содержало
возможности  дальнейшего  развития  в  традиционное  в  средневековой
России  кормление.  В  том  виде,  в  котором  полюдье  существовало  на
Руси  первой  половины  X  в.,  оно  являлось  институтом  потестарного
государства,  способствующим  постепенному  разрушению  свойствен¬
ных  ему  структур  племенных  княжений,  все  более  противоречащих
экономическим,  политическим  и  социо-культурным  факторам  интег¬
рации  восточнославянских  и  неславянских  земель  в  составе  Русского
государства.  В  этой  своей  направленности  полюдье  совпадало  с  други¬
ми  объективными  процессами,  происходившими  в  его  пределах.
 Как  отмечено  ранее,  в  этот  период  уже  долгое  время  существовала
единая  восточноевропейская  система  транзитных  и  внутренних  торго¬
 172

вых  путей.  Родоплсменные  связи  распадались,  что  вело  к  появлению
сельских  соседских  общин  и  городов  с  волостями.  Начала  формиро¬
ваться  на  обширных  пространствах  Русского  государства  единая  так
называемая  «древнерусская  культура»,  восточнославянская  в  основе,
интегрирующая  элементы  культур  ближних  и  дальних  славянских  и
неславянских  народов.  Образовалась  единая  по  структуре  денежная
система  на  основе  меховых  товаро-деиег,  куниц  и  белок,  серебряных
гривен  и  привозных  мусульманских  серебряных  монет  —  дирхемов.  Ее
фракциями  стали  гривны,  ногаты,  куны  и  веверицы.
 Важнейшим  интегрирующим  фактором  стало  формирование  и  су¬
ществование  уже  около  70  лет  (в  соответствии  с  летописной  хроноло¬
гией)  к  середине  X  в.  многоэтничного  Русского  государства  со  столи¬
цей  в  Киеве  и  его  институтов:  1)  великокняжеская  династия  Рюрико¬
вичей  и  великокняжеская  служилая  многоэтничная  дружина  как  орга¬
ны  публичной  власти,  2)  единая  податная  система  в  виде  ежегодно
взимаемой  фиксированной  подати  товаро-деньгами,  белкой  и  куницей
(веверицы  и  куны)  от  дыма-дома  —  хозяйства  малой  семьи  (распростра¬
ненный  в  раннесредневековой  Европе,  включая  Византию,  налог  подым¬
ное;  возможно,  с  конца  IX  —  начала  X  в.  подать  стала  взиматься  также
восточными  серебряными  монетами),  3)  свод  юридических  норм  —  Рус¬
ская  Правда,  которая  становилась  основой  судебной  практики  в  зоне
распространения  великокняжеской  власти,  4)  войско,  состоявшее  из
ополчений  племенных  княжений.
 В  пределах  Русского  государства  конца  IX  —  первой  половины  X  в.
происходили  также  социальные  процессы,  укрепляющие  его  полити¬
ческое  единство.
 Русско-византийские  договоры  первой  половины  X  в.  фиксируют
иерархическое  общество,  в  котором  кроме  великокняжеской  династии
и  князей,  членов  великокняжеской  семьи  и  князей  племенных  княже¬
ний,  существовали  также  знатные  и  богатые  —  «бояре»  и  все  осталь¬
ные  свободные  люди.  Эта  обобщающая  схема  договоров  может  быть
существенно  конкретизирована.
 Состав  княжеской  дружины  во  второй  половине  IX  —  первой  поло¬
вине  X  в.  прослеживается  лишь  в  общих  чертах.  Уже  в  позднем  пле¬
менном  обществе  дружинники  различались  по  своему  положению  (см.
ранее,  с.  74—75).  Летописцы  конца  XI  —  начала  XII  в.  (Начальный
свод  и  ПВЛ)  называют  их  в  соответствии  с  возрастной  терминологией:
старших  —  мужами,  менее  значительных  —  отроками,  которым  кня¬
гиня  Ольга  приказала  прислуживать  древлянам  [НПЛ.  С.  112;  ПВЛ.
1996.  С.  28].  Как  отмечено  ранее,  отроками  названы  вооруженные  слу¬
ги  или  дружинники  Свенельда.  Дружинная  терминология  продолжала
древнейшую  возрастную  семантику  полноправия  мужа  и  менее  значи¬
тельного  в  социальном  положении  отрока.
 Археологические  материалы  свидетельствуют  о  том,  что  в  началь¬
ный  период  существования  Русского  государства  основу  высокого  по¬
 173

ложения  правящей  элиты  составляло  не  материальное  богатство,  а  об¬
щественно-политическое  положение.  Как  свидетельствуют  материалы
дружинных  курганов,  богатый  инвентарь  погребений  в  Поднепровье
(Киев,  Чернигов,  Шестовицы,  Гнездово,  Новоселки  недалеко  от
Смоленска),  в  Ярославском  Поволжье  и  Юго-Восточном  Приладожье
появляется  только  с  X  в.,  преимущественно  с  его  середины.  До  этого
времени  воинов,  погребенных  в  дружинных  могильниках,  сопровожда¬
ло  в  «иной  мир»  только  оружие  [Рыбаков  Б.  А.  1949.  С.  14—60;  Каргер
М.  К.  1958.  С.  226;  Ляпушшн  И.  И.  1968.  С.  163;  Булкин  В.  А.,  Дубов  И.  В.,
Лебедев  Г.  С.  1978.  С.  140-143;  Дубов  И.  В.  1982.  С.  132-141;  Седов  В.  В.
1999.  С.  204—214].  Следует  иметь  в  виду,  что  погребальный  обряд  —
один  из  наиболее  консервативных  в  архаических  и  средневековых  об¬
ществах.  Поэтому  появление  новых  элементов  обряда  погребения  пре¬
одолевало  древний  устойчивый  стереотип  славянского  погребального
обычая  отправления  в  «иной  мир»  как  в  сообщество  равных.  Видимо,
вследствие  этого  в  восточнославянских  погребениях  долгое  время  со¬
блюдалась  традиция  незначительного  и  скромного  в  вещном  содержа¬
нии  погребального  инвентаря.  Представление  о  быстром  адекватном
отражении  в  погребальном  обряде  социальных  изменений  было  бы  про¬
явлением  недоказанного  вульгарно-социологического  подхода.
 Показательна  в  данной  связи  информация  о  правителе  русов  и  его
дружине  секретаря  посольства  багдадского  халифа  Муктадира  к  прави¬
телю  Волжской  Болгарии  в  921—922  гг.  Ибн  Фадлан  видел  там  русов,
оставил  описание  погребения  одного  из  них.  О  русах  он  сообщил  так¬
же,  что  их  «царь»  постоянно  проводит  время  на  ложе  в  окружении
четырехсот  мужей,  но  командует  войском  и  реально  управляет  госу¬
дарством  его  заместитель.  Это  известие  передает  в  трансформирован¬
ном  виде  основные  структурные  элементы  системы  управления  Руси
этого  времени:  князь  —  воевода  —  дружина.  Но  оно  принципиально
не  отличается  от  сообщения  о  государственном  управлении  у  хазар
[Ковалевский  А.  П.  1956.  С.  146].  Поэтому  из  данного  известия  Ибн
Фадлана  кроме  общих  фактов  существования  на  Руси  правителя  со
значительной  властью,  наличия  у  него  доверенного  управляющего  лица
(во  времена  Игоря  и  Святослава  таким  вторым  по  значению  лицом
стал  Свенельд)  и  дружины  большей  достоверной  информации  пока
едва  ли  можно  извлечь.  Вновь  мы  встречаемся  (см.  также  ранее,  с.  95—
96)  с  проблемой  использования  известий  восточных  источников  о  ру¬
сах  как  материалов  для  изучения  социальной  истории  Руси  IX—XII  вв.
Как  и  другие  исторические  источники,  но,  видимо,  в  еще  большей
мере,  учитывая  особенности  восприятия  Восточной  Европы  в  далеких
исламских  странах,  они  постоянно  нуждаются  в  специальном  источ¬
никоведческом  анализе  для  выявления  степени  их  достоверности,  ви¬
дов  трансформации  содержащейся  в  ней  информации  вследствие  осо¬
бенностей  этнокультурных  традиций,  получения  во  времени  и  в  про¬
странстве  этих  сведений  [недавний  опыт  такой  характеристики  см.:
 174

Матвеев  А.  С.  1999].  Изучение  сообщений  таких  известий  представля¬
ет  собой  особый  жанр  научных  исследований  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1979.
С.  63—71;  данная  научная  проблема  только  сейчас  становится  темой
системных  исследований:  Калинина  Т.  М.  1988;  см.  также  недавний
опыт:  ПолякА.  Н.  2001].
 Возможно,  что  в  указанном  Ибн  Фадланом  постоянном  окружении
400  мужей  русского  «царя»  трансформирован  но  отразились  сведения  о
существовании  у  Олега  и  Игоря  многоэтничной  старшей  дружины  (Ибн
Фадлан  был  очевидцем  погребения  знатного  руса  по  скандинавскому
обряду,  но  в  религиозном  и  обрядовом  содержании  он  типологически
был  близок  и  другим  индоевропейским  народам  раннего  средневеко¬
вья  —  германцам,  балтам  и  славянам  [Петрухин  В.  Я.  1995.  С.  205—
215]),  что  являлось  следствием  открытости  дружины  как  социальной
организации,  в  которой  основное  значение  имела  не  этническая  при¬
надлежность,  а  личная  преданность  и  служба  князю.
 Преобладание  в  русско-византийских  договорах  первой  половины
X  в.  скандинавских  имен  в  посольствах  великого  киевского  князя,  что,
вероятно,  отражало  состав  его  ближайшего  окружения,  указывает  на
значительную  степень  отдаления  князя  от  традиционных  структур  во¬
сточнославянских  племенных  княжений  [Шаскольский  И.  Я.  1965.
С.  87—89].  Это  были  княжие  мужи,  основу  вхождения  которых  в  пра¬
вящую  элиту  составляло  не  знатное  происхождение,  хотя  оно  было  не
исключено,  а  служба  великому  князю  (такое  преобладание  скандинав¬
ских  имен  становилось  ранее  одним  из  доказательств  основания  Рус¬
ского  государства  варягами).
 Принципы  вассальной  службы  и  верности,  формирование  нового
государственного  аппарата  из  членов  великокняжеской  дружины,  вклю¬
чение  в  его  состав  местной  племенной  знати,  которая  поступала  на
службу  к  Рюрику,  Олегу  и  Игорю,  получая  от  них  государственные
должности,  делали  этническую  принадлежность  служилых  княжих  му¬
жей  несущественной.
 Такая  открытость  дружины  являлась  необходимым  следствием  по¬
стоянной  значительной  потребности  князей  Рюрика,  Олега,  Игоря  в
ее  численно  большом  составе  как  воинского  отряда,  аппарата  государ¬
ственного  управления  на  значительных  территориях  с  разным  по  эт¬
нической  принадлежности  населением,  находившимся  под  их  влас¬
тью.  В  таких  общественно-политических  условиях  древние  по  проис¬
хождению  добровольное  внутриплеменное  обложение  и  материальное
обеспечение  князем  своей  дружины  в  мирное  время  развились  в  фор¬
мирующемся  и  развивающемся  Русском  государстве  в  натуральное  и
денежное  обеспечение,  в  корм-кормление  в  виде  прямых  раздач  или
отчислений  от  податей  за  исполнение  должностей  —  материального
обеспечения  за  службу  князю.
 Этот  же  процесс  происходил  в  VI—VIII  вв.  и  у  германских  народов
Западной  Европы,  равно  как  и  у  южных  и  западных  славян.  В  странах
 175

романо-германского  синтеза  такие  виды  материального  обеспечения  за
вассальную  службу  стали  называться  феодами  (см.  ранее,  с.  76—77)  —
феод-деньги,  феод-должность,  во  второй  половине  VIII  в.  вследствие  раз¬
витых  поземельных  отношений  собственности  в  странах  Западной  Евро¬
пы  на  землях  бывшей  Римской  империи  у  франков  появился  феод  —
земельное  держание.  Таким  образом,  на  Руси,  как  и  в  Западной  Европе,
переходный  период  от  племени  к  государству  происходил  во  множествен¬
ных  формах  социально-политического  развития,  но  с  единым  содержа¬
нием  становления  феодальных  отношений,  основанных  на  неземельных,
а  позднее  и  земельных  феодах.  При  этом  служилые  князю  люди  станови¬
лась  феодалами,  потому  что  они  получали  от  князя  (короля)  за  службу
натуральный,  денежный  или  денежно-натуральный  корм  (феоды).
 На  Руси  происходили  интегрирующие  процессы,  которые  наряду  с
властными  функциями  великого  князя  русского  постепенно  превра¬
щали  ее  в  единое  социально-политическое  пространство.  Как  отмече¬
но  ранее,  наряду  со  старой  знатью  племенных  княжений  во  второй
половине  IX  —  первой  половине  X  в.  появилась  новая  знать  служилых
князю  людей.  Эта  знать  развилась  из  высшего  слоя  дружины  предше¬
ствующего,  племенного,  периода  исторического  развития.  Княжие  мужи
назначались  на  государственные  должности  посадников  в  города  с  во¬
лостями  из  состава  старшей  дружины.  Таким  образом,  высшее  звено
государственного  управления  становилось  княжеским,  состоявшим  из
служилых  князю  людей.
 Другой  путь  интеграции  служилой  и  неслужилой  великому  князю
знати  на  Руси  во  второй  половине  IX  —  X  в.  заключался,  вероятно,  в
поступлении  племенной  знати  на  службу  великому  князю,  объединяв¬
шему  их  племенные  княжения  под  своей  властью.  Такой  вид  транс¬
формации  племенной  знати  и  ее  вертикальной  мобильности  имел  ме¬
сто  в  тот  же  период  и  при  тех  же  обстоятельствах  образования  потес-
тарного  государства  в  результате  объединения  племенных  княжений  в
Европе  вне  зоны  романо-германского  синтеза.  Обстоятельная  инфор¬
мация  о  таком  пути  формирования  интегрированной  служилой  знати
содержится  в  Саге  о  Харальде  Прекрасноволосом,  записанной  Снорри
Стурлусоном  (1179—1241)  и  рассказывающей  об  объединении  Норве¬
гии  этим  конунгом  под  своей  властью  в  первой  половине  X  в.  При
этом  важно  отметить,  что  установление  власти  короля  и  процесс  ин¬
теграции  служилой  и  племенной  знати  увязывались  в  народном  созна¬
нии  с  новым  представлением  о  системе  земельной  собственности:  «Всю¬
ду,  где  Харальд  устанавливал  свою  власть,  он  вводил  такой  порядок:  он
присваивал  себе  все  отчины  (др.-ск.  одаль.  —  М.  С.)  и  заставлял  всех
бондов  (свободных  крестьян.  —  М.  С.)  платить  ему  подать,  как  бога¬
тых,  так  и  бедных.  Он  сажал  в  каждом  фюльке  (племя,  племенное  кня¬
жение  во  главе  со  своим  конунгом.  —  М.  С.)  ярла  (второго  по  значе¬
нию  после  конунга  княжеского  знатного  мужа,  чиновника.  —  М.  С.),
который  должен  был  поддерживать  закон  и  порядок  и  собирать  взыс¬
 176

ки  и  подати.  Ярл  должен  был  брать  треть  налогов  и  податей  на  свое
содержание  и  расходы  <...>.  Харальд  конунг  настолько  увеличил  дани
и  подати,  что  у  ярлов  было  теперь  больше  богатств  и  власти,  чем  рань¬
ше  у  конунгов.  Когда  все  это  стало  известно  в  Трандхейме  (политичес¬
кий  центр  в  Средней  Норвегии.  —  М.  С),  многие  знатные  люди  при¬
шли  к  конунгу  и  стали  его  людьми».  В  родовой  саге  о  бонде  Эгиле  те
же  сюжеты  излагаются  при  большем  внимании  к  судьбам  простых  сво¬
бодных  людей:  «Конунг  Харальд  присвоил  в  каждом  фюльке  все  отчи¬
ны  и  всю  землю,  заселенную  и  незаселенную,  а  также  море  и  воды.
Все  бонды  должны  были  стать  зависимыми  от  него  держателями  зем¬
ли.  Лесорубы  и  солевары,  рыбаки  и  охотники  —  все  они  также  были
обязаны  повиноваться  ему.  От  этого  гнета  многие  бежали  из  страны,  и
были  тогда  заселены  многие  обширные,  еще  пустовавшие  земли  как
на  востоке  <...>,  так  и  на  западе».  В  «Саге  об  Олаве  Святом»  содержит¬
ся  аналогичное  сообщение  о  том,  что  Харальд  Прекрасноволосый  «пол¬
ностью  присваивал  всю  землю  и  весь  одаль,  как  населенные  земли,  так
и  пастбища,  острова  в  море,  леса  и  пустующие  земли,  а  всех  бондов
превратил  в  своих  арендаторов  и  поселенцев»  [  Снорри  Стурлусон.  1980.
С.  44;  Исландские  саги.  1956.  С.  68;  Гуревич  Л.  Я.  1967.  С.  93—94].
 Эти  известия  саг,  записанных  в  первой  половине  XIII  в.,  отражали
народное  осмысление  социально-политических  процессов  в  X—XII  вв.
и  обобщили  их.  Ранее  автор  этих  строк  уже  приводил  данные  синхро-
стадиальные  материалы  при  анализе  переходных  процессов  от  поздних
племенных  структур  к  раннефеодальным  на  Руси  и  в  славянских  стра¬
нах  как  раскрывающие  содержание  этих  процессов  и  совпадающие  в
своей  основной  информации  в  обществах  вне  зоны  романо-герман¬
ского  синтеза  общественных  отношений  в  Северной,  Восточной,  Цен¬
тральной  и  Юго-Восточной  Европе  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  83—84;
1997.  С.  127—129].  Но  сторонники  теорий  архаического  или  особого
исторического  пути  развития  Руси,  обязательных  рабовладельческих
отношений  как  промежуточных  между  первобытнообщинным  строем
и  феодальным  делают  вид,  что  этих  материалов  и  следующих  из  них
выводов  не  существует,  не  опровергая  их,  но  и  не  соглашаясь.  Поэто¬
му  следует  их  вновь  повторить  вследствие  их  особой  важности,  в  дан¬
ном  случае  в  связи  с  изучением  истории  княжеской  власти  в  раннес¬
редневековой  Руси.
 Приведенная  ранее  информация  разных  по  происхождению  и  жан¬
ровым  особенностям  саг  свидетельствует,  что  в  народном  сознании  в
X—XII  вв.  процесс  образования  государства  и  государственного  управ¬
ления  связывался  с  установлением  власти  конунга  (короля,  князя).  В
этом  правителе  персонифицировалось  государство.  С  государством  свя¬
зывалось  появление  верховной  собственности  государства  на  землю,
что  переосмыслялось  как  титульная  верховная  собственность  на  землю
конунга  (короля,  князя)  и  отнятия  полной  наследственной  собствен¬
ности  —  одаля,  который  никто  не  отнимал.  Более  того,  такие  вотчин¬
 177

ные  права  наследственной  собственности  сохранялись  в  средневеко¬
вой  Европе  в  виде  майората  или  минората,  предпочтительного  права
родового  выкупа  в  качестве  феодальных  институтов  собственности  и
права.  Но  их  прежняя  полнота  оказывалась  ограниченной  в  условиях
существования  титульной  верховной  собственности  конунга  (короля,
князя).  С  образованием  государства  связывалось  в  народном  сознании
назначение  правителем  в  крупных  территориальных  образованиях  своих
служилых  людей,  которые  должны  были  осуществлять  административ¬
но-судебное  управление,  следить  за  исполнением  государственных
повинностей  и  собирать  подати,  из  которых  одна  треть  могла  быть
оставлена  на  свое  содержание  и  расходы  на  служилых  людей.  Появле¬
ние  этих  государственных  институтов  воспринималось  в  народном  со¬
знании  как  ограничение  прежней  полной  свободы  или  лишение  ее,
хотя  тинги  —  народные  собрания  в  Скандинавских  странах  —  еще  долго
собирались.  Как  одно  из  следствий  этих  изменений  саги  объясняют
начало  внешней  колонизации,  в  которой  люди  искали  прежнюю  пол¬
ную  земельную  собственность  и  свободу.
 Народное  сознание  устанавливало  процесс  обогащения  высшей
знати  на  службе  конунгу  (королю,  князю),  вследствие  чего  местная
знать  переходила  служить  королю,  то  есть  происходил  процесс  интег¬
рации  местной  и  служилой  знати.
 Как  отмечено  ранее,  на  Руси  второй  половины  IX  —  первой  поло¬
вины  X  в.  происходили  те  же  процессы  установления  власти  князя,
формирования  системы  податей,  посажения  княжих  мужей  в  городах,
осуществление  ими  административно-судебных  функций  (об  их  праве
на  треть  собираемых  податей  см.  далее).  Такая  служба  князю  делала
княжого  мужа  более  богатым  и  властным,  чем  племенные  князья,  ко¬
торые  были  еще  ограничены  традициями  племенных  княжений  (исто¬
рическая  память  сохранила  сведения  о  Свенельде  —  княжом  муже,
который  обеспечивал  своих  служилых  людей  лучше,  чем  великий  князь
русский  Игорь).  Открытость  дружины  как  служилой  организации,  син-
кретичность  многоэтничной  дружинной  культуры,  княжеская  служба  как
средство  вертикальной  мобильности  позволяют  предположить  поступле¬
ние  на  службу  великому  князю  русскому  знати  племенных  княжений.
Данные  интегрирующие  процессы  на  Руси  позволяют  предположить  и
формирование  концепции  особого  значения  великокняжеской  власти.
Именно  ее  существованием  можно  объяснить  настойчивое  утверждение
власти  великого  князя  русского  Олега:  «<...>  иже  послани  от  Олга,  вели¬
кого  князя  рускаго,  и  от  всъх,  иже  суть  под  рукою  его  светлых  и  великих
князь,  и  его  великих  бояръ  <...>»,  «<...>  от  всъх  иже  суть  под  рукою  его
сущих  Руси»  (см.  ранее,  с.  148)  (на  возможность  существования  такой
концепции  особого  значения  великокняжеской  власти  на  Руси  и  ее  отра¬
жении  в  таких  формулах  ранее,  как  представляется,  внимания  не  обра¬
щали).  Из  реального  признания  особого  значения  великокняжеской  ад¬
министративно-судебной,  политической  и  военной  власти  на  Руси  ви¬
 178

зантийскими  императорами  исходили  обе  стороны  в  русско-византий¬
ских  договорах  первой  половины  X  в.
 Особое  значение  великокняжеской  власти  Олега  на  всем  простран¬
стве  Русского  государства  отмечается  и  в  языческих  религиозно-идео¬
логических  представлениях  на  Руси  первой  половины  X  в.  В  Началь¬
ном  своде  отмечено,  что  могила  Олега  находится  в  Ладоге  [НПЛ.  С.  109].
Южнорусский  автор  ПВЛ,  исходя  из  собственной  информации,  напи¬
сал,  что  могила  Олега  в  Киеве  на  горе  Щековица  «и  до  сего  дни»  [ПВЛ.
1996.  С.  20].  Одни  исследователи  видят  в  такой  информации  противо¬
речия  [Ловмяньский  X.  1985.  С.  136—137;  Петрухин  В.  Я.  1995.  С.  135;  и
др.].  Между  тем,  с  именем  Олега  могла  быть  связана  одна  из  много¬
численных  сопок  —  огромных  погребальных  насыпей  высотой  до  8  м
[Лебедев  Г.  С.  1985.  С.  209-215;  Лебедев  Г.,  Жвиташвили  Ю.  1999.  С.  107—
109]  (возможно,  так  называемая  «Олегова  могила»  на  левом  берегу  Вол¬
хова,  севернее  Ладоги,  могла  приобрести  такое  название  в  новое  время
[Петренко  В.  П.  1994.  С.  29,  примеч.  57]).  В  Киеве,  вероятно,  суще¬
ствовала  еще  одна  «могила»  Олега  —  у  Жидовских  ворот.  В.  В.  Мавро¬
ди  н  объяснял  этот  «разнобой»  тем,  что  слово  могила  могло  означать
‘памятник’  —  холм,  насыпаемый  во  время  тризны  в  честь  умершего.
Поэтому  таких  памятников-могил  могло  быть  несколько  [  Мавродин  В.  В.
1945.  С.  235].  Между  тем,  как  представляется,  такая  конкретизация
понятия  могила  и  не  нужна.  Видимо,  с  именем  Олега  символически
были  связаны  особые  по  размерам  или  значению  погребальные  насы¬
пи  (одна  из  них  —  реальное  место  погребения  Олега),  обозначавшие
крайние  пределы  его  владений:  одна  из  них  —  в  Киеве,  стольном  горо¬
де,  другая  —  в  Ладоге  или  рядом  с  ней,  первоначальным  стольным
городом.  Указание  в  данном  случае  именно  Ладоги  свидетельствует  о
древности  этого  события  и  точности  информации  о  нем,  поскольку  с
середины  X  в.  быстро  усиливающийся  Новгород  становится  экономи¬
ческим,  социальным  и  политическим  центром  Северной  Руси,  вытес¬
няя  в  этом  значении  Ладогу  и  Рюриково  городище.  Символическая
или  реальная  могила  Олега  в  Ладоге  свидетельствует  о  создании  в  его
княжение  государствообразующей  оси  Киев  —  Ладога,  которая  к  сере¬
дине  X  в.  стала  Киев  —  Новгород.  Экономическое  содержание  этой
оси  составил  великий  транзитный  Балтийско-Днепровско-Черномор¬
ский  путь.  Но  Ладога,  а  позднее  Новгород  имели  в  этой  оси  особое
экономическое  и  политическое  значение,  поскольку  они  контролиро¬
вали  северную  часть  другого  важнейшего  в  это  время  великого  тран¬
зитного  пути  —  Балтийско-Волжско-Каспийского.  Реальное  или  сим¬
волическое  погребение  Олега  в  Ладоге  или  рядом  с  ней  свидетельству¬
ет  также  о  сохранении  ею  идеологического  значения  как  первого
стольного  города,  где  находилась  одна  из  резиденций  Рюрика  и  Олега.
Это  идеологическое  значение  к  середине  X  в.  перейдет  к  Новгороду,
насколько  можно  судить  по  известию  Константина  Багрянородного,
согласно  которому  в  Новгороде  («Немогарде»)  «сидел»  Святослав,  сын
 179

Игоря,  «архонта  Росии»  (тоО  архо^тос  'Poiaiac)  [Константин  Багряно¬
родный.  1989.  С.  44,  45].  Поэтому  можно  предположить,  что  вследствие
экономических,  политических  и  идеологических  причин  уже  в  первой
половине  X  в.  сложилась  двухцентровая  система  Русского  государства
со  стольным  городом  в  Киеве  и  вторым  по  значению  городом  Ладогой
с  резиденцией  князя  на  Рюриковом  городище  (см.  ранее,  с.  116  и  след.).
К  середине  столетия  второй  северной  столицей,  объединившей  эконо¬
мическое  значение  Ладоги  и  административно-политическую  роль
Рюрикова  городища,  стал  Новгород.  Эти  северные  стольные  города
помимо  названных  ранее  функций  должны  были  осуществлять  непос¬
редственное  управление  обширной  зоной  владений  Руси  к  северу  от
волоков,  объединявших  земли  в  бассейне  Поднепровья  и  регион  к  се¬
веру  от  верховий  Западной  Двины,  Ловати  и  Волги  до  Невы,  а  также
пространства  между  Псковским  озером  и  Белоозером.  Этот  регион  при
взгляде  из  Константинополя  в  соответствии  с  древней  географической
традицией  воспринимался  как  «внешняя  Росия».  Именно  там,  как  пи¬
сал  Константин  Багрянородный,  при  жизни  Игоря  «сидел»  в  «Немо-
гарде»  (Новгороде)  его  сын  Святослав  [Константин  Багрянородный.  1989.
С.  44,  45,  309—311,  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Рассмотренные  ранее  экономические,  социальные,  политические  и
идеологические  процессы,  которые  вели  к  интеграции  потестарного  Рус¬
ского  государства,  имели  следствием  отношение  к  Олегу  и  Игорю  как  к
князьям,  обладающим  значительной  властью.  Видимо,  не  только  в  меж¬
дународной  практике,  но  и  внутри  страны  их  церемониально  величали
«великими  князьями  русскими»,  а  управляемая  ими  страна  стала  назы¬
ваться  в  Византийской  империи  обобщающим  хоронимом  '  Paid  —  «Ро-
сиа».
 Но  Русь  еще  не  была  политически  единым  государством.  В  его  со¬
став  входили  подчиненные  власти  киевского  князя  племенные  княже¬
ния  во  главе  со  своими  князьями.  Эти  социально-политические  струк¬
туры  сохраняли  элементы  завершающегося  переходного  периода  от
племенного  строя  к  государственному.  Их  существованием  определя¬
лась  необходимость  сохранения  архаического  по  происхождению  ин¬
ститута  полюдья.  С  другой  стороны,  существовали  и  усиливались  рас¬
смотренные  ранее  экономические,  социальные,  политические  и  идео¬
логические  факторы  интеграции  страны,  а  также  развивались  ранне¬
феодальные  отношения  в  системе  государства.  Эта  внутренняя  проти¬
воречивость  строя  потестарного  государства  задерживала  развитие  стра¬
ны,  системы  ее  политического  управления  во  главе  с  киевским  кня¬
зем,  распространение  в  языческой  среде  новых  монотеистических  ре¬
лигиозно-идеологических  представлений,  существовавших  в  Византий¬
ской  империи  и  других  странах  Европы,  с  которыми  Русь  поддержива¬
ла  активные  торговые  связи.
 Надо  было  искать  пути  дальнейшего  развития  страны.  В  этом  поис¬
ке  большое  значение  приобретал  субъективный  фактор  —  личные  спо¬
 180

собности  главы  Русского  государства  великого  князя  Игоря.  Но  он,
как  позволяет  судить  весь  комплекс  информации  о  нем,  был  склонен  к
традиционности  в  политике,  да  и  эта  традиционность  (или  консерва¬
тивность?)  была  соединена  у  Игоря  с  более  скромными,  чем  у  его  пред¬
шественников,  Рюрика  и  Олега,  возможностями  политического  и  во¬
енного  руководителя.  Если  исходить  из  информации  древнейших  ле¬
тописных  сводов,  подавление  восстания  древлян  после  смерти  Олега,
война  с  уличами  и  их  подчинение  [НПЛ.  С.  109;  ПВЛ.  1996.  С.  21]
лишь  продолжили  политику  политических  предшественников  Игоря
по  приращению  территории  Русского  государства  и  по  сохранению
завоеванного.  Первый  поход  на  Византию  в  941  г.  только  в  лодьях  был
стратегически  несовершенен  и  потерпел  полное  поражение.  Успеха
Игорь  смог  достичь  только  тогда,  когда  он  организовал  по  примеру
Олега  комбинированный  поход  в  944  г.  —  по  суше  и  на  море.  Как
следует  из  исторических  преданий,  записанных  в  ПВЛ,  о  гибели  князя
Игоря  и  последовавших  за  ней  событиях,  нарушением  обычая  или  «до¬
говора»  стало  решение  Игоря  увеличить  для  древлян  подати-«дань»,  а
после  ее  сбора,  сопровождавшегося  «насилием»,  повторить  полюдье.
Ошибочной  стала  и  мысль  князя  вернуться  к  древлянам  с  небольшой
дружиной  («съ  маломъ  же  дружины»).  Так  что  в  своей  гибели  Игорь
оказался  виноват  сам.
 Показательно  в  данной  связи,  что  в  историческом  предании  нет
сведений  о  стремлении  древлян  к  независимости.  Напротив,  они  стре¬
мились  к  заключению  брачного  союза  между  своим  князем  Малом  и
овдовевшей  Ольгой.  Эта  информация  может  свидетельствовать  также
о  том,  что  между  землями,  входившими  в  состав  Русского  государства
к  середине  X  в.  связи  окрепли  настолько,  что  древляне  уже  не  стреми¬
лись  к  политической  самостоятельности,  в  чем  также  можно  видеть
одно  из  следствий  интеграционных  процессов  на  Руси.
 Гибель  Игоря  показала  не  только  ограниченность  его  способностей
как  политика.  Она  свидетельствовала  об  устарелости  к  середине  X  в.  в
социально-политической  системе  Русского  государства  еще  сохраня¬
ющихся  племенных  княжений  и  полюдья,  которые  к  тому  же  были
чреваты  повторением  рецидивов,  подобных  решениям  Игоря  и  восста¬
нию  древлян.  Эта  система  нуждалась  в  преобразованиях,  в  заверше¬
нии  создания  политически  единого  государства.  Гибель  князя  Игоря
стала  знаковой.  Она  свидетельствовала  о  необходимости  дальнейшей
политической  интеграции  страны.

Глава  IV.  Князь  и  княжеская  власть
в  едином  Русском  государстве
(середина  X  —  начало  XI  в.)
 Реформы  княгини  Ольги
 В  середине  X  в.  снова,  как  и  после  смерти  Рюрика,  наряду  с  объек¬
тивными  факторами  в  русской  истории  особое  значение  приобрел
субъективный  фактор  —  мера  таланта  политического  руководителя.
Страна  вновь  переживала  династический  кризис  —  во  главе  государ¬
ства  оказался  ребенок.  Год  рождения  Святослава  точно  не  известен,  но
исторические  предания,  записанные  в  Начальном  своде  и  повторен¬
ные  в  ПВЛ,  уверенно  утверждают:  «А  Олга  же  бяше  в  Киевъ  съ  сыномъ
своимъ  дътьскомъ  Святославомъ  <...>»;  «<...>  и  суну  копьем  Свято-
славъ  на  древляны,  и  копие  летъ  сквозь  уши  коневъ,  бъ  бо  велми
дътескь»  [НПЛ.  С.  ПО,  112—113;  см.  также:  ПВЛ.  1996.  С.  27,  28].
Святослав  Игоревич  был  еще  совсем  юн,  а  потому  нуждался  в  регенте.
После  смерти  Рюрика  таким  регентом  стал,  вероятно,  дядя  по  матери
Олег,  после  гибели  Игоря  —  Ольга,  мать  юного  правящего  князя.
 В  древнейших  летописных  сводах  одинаково  указывается  проис¬
хождение  Ольги  из  Пскова  [НПЛ.  С.  107;  ПВЛ.  1996.  С.  16].  Ее  имя  —
скандинавское  по  происхождению.  М.  И.  Стеблин-Каменский  возвел
его  к  древнешведскому  H(i)aelgha,  которое  восходит  к  слову  heilagr  —
‘святой’  [Стеблин-Каменский  М.  И.  1955.  С.  240].  Именно  в  скандинав¬
ской  форме  называет  византийский  император  Константин  Багряно¬
родный  «княгиню  Росии»  Ольгу  —  ЕХуа,  которую  он  дважды  торже¬
ственно  принимал  в  своем  великолепном  дворце  Магнавре  и  вел  с  ней
переговоры  (см.  далее).  Указание  отношения  к  святости  в  ее  имени,
вероятно,  отражает  совмещение  светского  и  сакрального,  свойствен¬
ных  личности  и  деятельности  германских  правителей,  древним  коро¬
лям  и  конунгам.  Таким  образом,  можно  предположить,  что  Ольга  про¬
исходила,  как  и  ранее  Олег,  из  рода  конунгов,  которые  теперь  служили
русскому  князю.  В  XVI  в.  в  русских  исторических  произведениях  по¬
явилась  легенда  о  том,  что  Ольга  была  простой  по  происхождению
девушкой,  с  которой  Игорь  встретился  во  время  охоты  [ПСРЛ.  Т.  21.
1-я  пол.  С.  7].  Но  это  —  легенда  литературного  происхождения  или
записанное  местное  предание,  которое  переосмыслило  летописную
 182

запись  об  Ольге  и  соотнесло  ее  с  определенной  местностью  в  Псков¬
ской  земле  (вероятное  позднее  книжное  влияние  на  народную  легенду
о  княгине  Ольге  отмечала  ранее  Е.  А.  Рыдзевская  [Рыдзевская  Е.  А.
1978,  примеч.  125]).  Летописец  Переяславля  Суздальского  (XV  в.),  от¬
ражающий  Владимирский  летописный  свод  XIII  в.  [см.:  Творогов  О.  В.
1987.  С.  234—235]  и  дополненный  виелетописной  информацией,  по¬
добных  сведений  не  содержит,  да  и  в  летописных  сводах  вплоть  до
конца  XV  в.  таких  известий  нет  [см.:  ПСРЛ.  XXV.  С.  343].
 Происхождение  Ольги  из  княжеского  рода  объясняет,  почему  она
одна  и  ее  сын  стали  единственными  в  наследовании  власти.  Объясняет
это  и  ее  последующие  решительные,  властные  действия.  Жестоко  и
кроваво  подавила  Ольга  восстание  древлян.  Впрочем,  ее  действия  по
уничтожению  знатных  древлянских  послов-сватов,  по  сожжению  древ¬
лянского  города  Искоростеня  было  переосмыслено  в  народной  памяти
в  виде  преданий,  свойственных  многим  европейским,  включая  скан¬
динавов,  народам  [Рыдзевская  Е.  А.  1978.  С.  195—202].  Но  это  подавле¬
ние  восстания  являлось  лишь  необходимым  условием  для  последую¬
щей  организации  власти  на  Руси.
 Устранение  соперника  —  древлянского  князя  Мала  лишь  утверж¬
дало  преемственность  княжеской  власти  династии  Рюриковичей  и  го¬
сударственной  структуры  в  целом.  Последующие  действия  Ольги  сви¬
детельствуют,  что  она  осознала  необходимость  дальнейшего  развития
социально-политического  строя  Руси.
 Начальный  свод  и  ПВЛ,  сохранившие  слои  русского  летописания
середины  —  второй  половины  XI  в.,  сообщают  под  6454/946  г.,  то  есть
через  100—150  лет  после  произошедших  событий,  о  государственных
преобразованиях  княгини  Ольги  (для  последующего  анализа  условно
выделим  в  текстах  основные  блоки  информации).
 ЛЛ
 1) 	И  иде  Вольга  по
Дерьвст  Аи  земли  сь  сътъмъ
своимъ  и  съ  дружиною,  ус-
тавляющи  уставы  и  уро-
кы,  /и]  суть  становища  еА
и  ловища.
 2) 	Иде  Вольга  Иову  го¬
роду  и  устава  по  МьстА
повое  ты  и  дани,  и  по  Лу  з  А
оброки  и  дани;
 3) 	[и]  ловища  ея  суть
по  всей  земли,  знаменья,  и
мАста,  и  повосты,  и  сани
ее  стоять  въ  Плесков  А  и
до  сего  дьне,
 4) 	и  по  Днепру  пере-
вАсища  и  по  ДеснА,  и  есть
 ИЛ
 1) 	И  иде  Олга  поДеревь-
скои  земли  съ  сыномъ  сво¬
имъ  и  дружиною  своею,  ус-
тавляющи  уставы  и  уро-
кы,  и  суть  становища  ея
и  ловища  ея.
 2) 	Иде  Олга  Новугоро-
ду  и  устава  по  МьстА  по¬
госты  и  дань,  и  по  Лу  з  А
погосты  и  дань  и  оброкы;
 3) 	и  ловища  ея  суть  по
всей  земли,  и  знаменья,  и
мАста,  и  погосты,  и  сани
ея  стоять  въ  Плесков  А  и
до  сего  дни,
 4) 	и  по  ДнАпру  пере-
вАсища  и  по  ДеснА,  и  есть
 нпл
 1) 	И  иде  Олга  по  Де-
ревьстАи  землА  съ  сыномъ
своимъ  и  с  дружиною
своею,  уставляющи  уста¬
вы  и  урокы;  и  суть  стано¬
вища  ея  и  ловища.
 2) 	Иде  Олга  к  Иову  го¬
роду  и  устава  по  МьстА
погосты  и  дань,
 3) 	и  ловища  ея  суть  по
всей  земли,  и  знамение,  и
мъста  по  всей  земли,  и
погосты,  а  санки  ея  сто¬
ять  во  ПьсковА  и  до  сего
дни,
 4) 	по  ДнАпру  перевАси-
ща  и  села  и  по  ДеснА  есть
 183

село  ее  Ольжичи  и  доселе;  село  ея  Ольжичи  и  до  сего  село  ея  и  доселк;  и  въвра-
и  изрядивши,  възратися  къ  дни;  изрядивши,  вьзрати-  тися  къ  сыну  своему  Кые-
сыну  своему  Киеву. 	ся  къ  сыну  своему  в  Киевъ  ву  <...>
 <...>
 А.  А.  Шахматов  отметил  вставочный  характер  второго  блока  ин¬
формации  —  местные  новгородские  сведения  об  «устроениях»  Ольги  в
землях  по  Мете  и  Луге  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  110—111,  171  —  173].
Соединение  двух  летописных  текстов  о  деятельности  Ольги  в  Древ¬
лянской  и  Новгородской  землях  подчеркивал  и  Б.  Д.  Греков.  Он  обра¬
тил  внимание  также  на  то,  что  летописец,  сочетая  в  конце  XI  в.  про¬
шлое  с  настоящим,  отсылал  читателей  к  реалиям  новейшего  времени:
сани  княгини  Ольги  стоят  во  Пскове  до  сего  дня,  есть  село  ее  Ольжичи
и  доселе  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  301—302].  Учитывая  эти  источниковед¬
ческие  наблюдения,  отметим  содержание  основных  блоков  информа¬
ции  того  летописного  текста,  который  находился  в  их  основе.  Он  объе¬
динил  разные  по  времени  эпизоды  государственной  деятельности  Ольги
в  качестве  регента.
 1. 	После  подавления  восстания  в  Древлянской  земле  она  «уставля¬
ет»  уставы,  уроки,  становища,  ловища.
 2. 	Второй,  третий  и  четвертый  блоки  информации,  хотя  и  находят¬
ся  в  указанных  летописных  сводах  в  виде  единой  записи  под  6455/
947  г.,  содержат  различающуюся  информацию.  Во  втором  блоке  ука¬
зывается  путешествие  Ольги  в  Новгород  и  «уставление»  ею  по  Мете
погостов  и  дани  (ЛЛ,  ИЛ,  НПЛ),  по  Луге  —  оброков  и  дани  (ЛЛ)  или
погостов,  дани  и  оброков  (ИЛ).  Исследователи,  обращаясь  к  анализу
уставной  деятельности  Ольги,  выбирали  один  из  этих  вариантов,  обычно
не  обосновывая  текстологически  свой  выбор.  И.  Я.  Фроянов  попытал¬
ся  доказать  свой  выбор  варианта.  Из  Лаврентьевской  и  Ипатьевской
летописей  он  выбирает  чтение  второй.  Но  обоснование  его  не  тексто¬
логическое.  Вместо  текстуального  анализа  он  пишет,  что  ПВЛ  в  соста¬
ве  Лаврентьевской  летописи  «говорит  об  оброках»  только  по  Луге,  «умал¬
чивая  при  этом»  «уставление»  здесь  погостов.  Поэтому  в  различиях
уставной  деятельности  Ольги  на  Мете  и  Луге,  по  Лаврентьевскому  спис¬
ку,  он  также  видит  не  следствия  истории  текста,  а  «явную  непоследо¬
вательность  действий  княгини»  или  «оплошность  летописца  в  переда¬
че  событий»,  «склоняясь»  к  «оплошности  летописца».  Поэтому  он  счи¬
тает,  что  Ипатьевская  летопись  содержит  более  правильное  чтение.
«Уставление»  Ольгой  указанных  там,  как  и  в  Лаврентьевском  списке
ПВЛ,  оброков  на  Луге  он  устраняет,  приводя  чтение  НПЛ  о  погостах  и
дани  на  Мете,  и  резюмирует  в  качестве  доказательства:  «И  далее  об
оброках  ни  слова».  Но  ученый  не  сообщает  своим  читателям,  что  и  об
уставной  деятельности  Ольги  на  Луге  в  НПЛ  нет  «ни  слова».  Не  допус¬
кая  здесь  дефектности  текста  Начального  свода  и  следующих  за  ним  в
составе  новгородского  летописания  сводов,  И.  Я.  Фроянов  ссылается
 184

на  Архаигелогородский  летописец,  где  также  «говорится  о  дани  без
каких-либо  упоминаний  об  оброке».  Поэтому  он  приходит  к  мнению,
что  Ольга  взимала  на  Луге  и  Мете  с  племен  води  и  веси  (об  ошибочно¬
сти,  по  нашему  мнению,  последнего  суждения  см.  далее)  только  дань
как  единственную  форму  платежа  (здесь  и  далее  приходится  подробно
приводить  доказательства  И.  Я.  Фроянова  и  вследствие  особенностей
авторского  стиля  цитировать  их,  поскольку  мы  приходим  при  изуче¬
нии  общественного  строя  Руси  IX—XIII  вв.  к  противоположным  выво¬
дам)  [Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  428—429].  Между  тем  А.  Н.  Насонов  пре¬
дупреждал  против  иллюстративного  использования  Архангелогород¬
ского  летописца,  отмечая,  что  А.  А.  Шахматов  сначала  привлекал  его
для  реконструкции  Начального  свода,  хотя  в  нем  встречались  сокра¬
щения,  но  затем  отказался  от  этого,  поскольку  данный  источник  слиш¬
ком  поздний  [Насонов  А.  Н.  1969.  С.  21].  Но  вопрос  о  различиях  в
рассматриваемых  текстах  ПВЛ  по  Лаврентьевскому  и  Ипатьевскому
спискам  остается.  Ответ  на  него  осложняется  тем,  что  список  Началь¬
ного  свода,  вошедшего  в  НПЛ  младшего  извода,  содержал  сокраще¬
ние  —  отсутствовал  текст  об  уставной  деятельности  княгини  Ольги  на
Луге.  Решение  данного  вопроса  следует  искать  в  текстологическом
анализе,  а  не  на  уровне  обыденного  сознания,  подозревая  летописца  в
«оплошности»,  а  княгиню  в  «явной  непоследовательности  действий».
 Если  сопоставить  тексты  условно  выделяемого  блока  информации
об  уставной  деятельности  княгини  Ольги,
 ЛЛ
 по  МъстЪ  повое  ты
и  дани
 и  по  Лузь  [повосты]
оброки
и  дани
 ИЛ
 по  Мьсть  погосты
и  дань
 и  по  Лузь  погосты
и  дань
и  оброкы
 то  окажется,  что  оба  списка  ПВЛ  содержат  одинаковую  информа¬
цию  об  уставной  деятельности  княгини  Ольги:  по  Мете  были  уставле¬
ны  погосты  и  дани,  по  Луге  —  погосты,  оброки  и  дани.  Возможно,  при
переписывании  в  одном  из  сводов,  предшествовавших  Лаврентьевской
летописи,  повосты  по  Луге  выпали.  В  равной  мере  можно  предполо¬
жить,  что  слово  оброки  было  пропущено  в  записи  о  деятельности  Оль¬
ги  на  Мете  еще  в  Начальном  своде,  в  использованном  в  нем  источнике
или  в  списке,  который  был  использован  при  написании  ПВЛ.  Но  важ¬
но,  по  нашему  мнению,  анализировать  тексты  древних  русских  лето¬
писных  сводов  комплексно,  корректно  использовать  поздние  по  вре¬
мени  написания  летописи,  чтобы  не  архаизировать  историческую  дей¬
ствительность  Руси  середины  X  в.  Таким  образом,  источниковедче¬
ский  анализ  подтверждает  широко  распространное  в  научной  литера¬
туре  XVIII—XX  вв.  мнение  об  «уставлении»  княгиней  Ольгой  погостов
 185

и  развитии  податной  системы  в  виде  даней  и  оброков  (с  различиями  в
интерпретации),  а  не  «нормирование»  свойственной  племенному  об¬
ществу  дани,  как  думает  И.  Я.  Фроянов.
 Третий  комплекс  информации  о  государственной  деятельности  кня¬
гини  Ольги  может  рассматриваться  как  составная  часть  предшествую¬
щего  текста.  Об  этом  свидетельствует  последовательность  его  изложе¬
ния  и  указание  саней  Ольги  во  Пскове.  Но  в  предшествующем  тексте
под  6455/947  г.  понятия  земли  нет.  Там  указаны  лишь  территории  к
северо-западу  и  к  востоку  от  Новгорода.  Деревская  земля  названа  в  со¬
общении  об  уставной  деятельности  Ольги  после  подавления  восстания
древлян.  Поэтому  содержание  и  значение  условно  выделяемого  третье¬
го  комплекса  информации  следует  установить  через  анализ  текста  (Лав¬
рентьевский  и  Ипатьевский  списки  ПВЛ  и  НПЛ  см.  выше).
 1) 	В  Деревской  земле  «уставлены»
уставы
 уроки
 и  есть  ее  становища
и  ловища.
 2) 	По  Мете  и  Луге  «уставлены»
погосты
 дани
 оброки
 3) 	По  всей  земле  есть  ее  ловища
 знаменья
 места
 погосты
 Сопоставление  этих  трех  комплексов  информации  о  деятельности
княгини  Ольги  указывает,  что  третий  комплекс  лишь  частично  совпада¬
ет  с  первым  и  вторым,  содержа  собственную  информацию.  Отсюда  сле¬
дует,  что  он  не  является  продолжением  первых  двух,  а  имеет  самостоя¬
тельное  значение.  В  нем  сообщается,  что  ловища,  знаменья,  места  и
погосты  княгини  Ольги  находятся  «по  всей  земле»,  то  есть  по  всей  тер¬
ритории  Русского  государства,  а  сани  ее  стоят  во  Пскове  во  время  напи¬
сания  данной  летописи  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  111].  Понятия  земля
или  вся  земля  в  значении  ‘страна,  государство’  обычны  для  русской  пись¬
менности  XI  —  первой  трети  XII  в.  Чаще  они  встречаются  с  определени¬
ем  —  Русьская  земля.  Такое  осознание  целостности  страны  отмечается  в
первых  же  сохранившихся  памятниках  письменности.  Иларион  в  «Слове
о  Законе  и  Благодати»,  написанном  и  произнесенном  в  1040-е  гг.,  под
«нашей  землей»  подразумевает  всю  страну:  «Похвалимъ  же  и  мы,  по
силъ  нашей,  малыими  похвалами  великаа  и  дивнаа  сътворьшааго  наше¬
го  учителя  и  наставника,  великааго  кагана  нашеа  земли  Володимера  <...>.
Не  въ  худъ  бо  и  невъдомъ  земли  владычьствоваша,  нъ  въ  Руськк  <...>»
[БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  42,  44,  курсив  наш.  —  М.  С.].  Поэтому  нет  основа¬
ния  думать,  что  слова  летописца  «и  ловища  ея  суть  по  всей  земли,  знамя-
нья  и  мъста  и  повосты»  относятся  только  к  тем  районам,  где  жило  фин¬
но-угорское  население  по  Луге  и  Мете,  как  думает  И.  Я.  Фроянов,  точ¬
нее,  на  Нижней  Луге  и  Верхней  Мете,  где  оно  тогда  реально  находилось
 186

(на  этих  реках  уже  жили  восточные  славяне),  или  только  на  Северо-
Западе  Руси.  В  данном  контексте,  представляется,  речь  идет  о  всей  стра¬
не.  Позднее,  когда  в  глухих  районах  Поволжья  восставшие  волхвы  шли
от  Ярославля  к  Белоозеру,  путь  их  пролегал  от  погоста  к  погосту  («И
поидоста  по  Волзь,  кдъ  приидуча  в  погость,  ту  же  нарекаста  лучьшиъ
жены,  глаголюща  <...>»).  Обобщающий  эти  события  рассказ  помещен  в
ПВЛ  под  6579/1071  г.,  но  этот  регион,  освоенный  в  составе  Русского
государства  в  X  —  первой  половине  XI  в.,  характеризуется,  вероятно,  со
слов  участника  событий  Яна  Вышатича,  как  уже  обладающий  системой
погостов  [ПВЛ.  1996.  С.  74,  см.  также  с.  328—330  и  след.].
 Таким  образом,  можно  считать,  что  условно  выделяемый  третий
комплекс  информации  о  деятельности  княгини  Ольги  имеет  общерус¬
ское  содержание,  со  своим  собственным  объемом  информации.
 Четвертый  комплекс  сведений  также  имеет  самостоятельное  значе¬
ние,  но  в  отличие  от  предшествующего  имеет  территориально  и  содер¬
жательно  ограниченную  информацию.  Согласно  ПВЛ,  по  Днепру  и
Десне  есть  перевесища  княгини  Ольги,  а  ее  село  Ольжичи  существует
во  время  написания  летописи.  В  Начальном  своде  в  составе  НПЛ  ука¬
заны  «перевесища  и  села»  по  Днепру  и  Десне,  но  сохранившееся  до
времени  летописца  село  не  названо.  То  есть  в  условно  выделяемом
четвертом  комплексе  информации  указаны  господские  владения  Оль¬
ги  в  Южной  Руси.
 Завершает  этот  свод  сведений  о  государственной  и  хозяйственной
деятельности  княгини  Ольги  фраза:  «И  възратися  къ  сыну  своему  Кы-
еву  <...>»  (НПЛ).  Она  принадлежала,  вероятно,  ко  второму  комплексу
информации,  начинавшемуся  словами:  «Иде  Олга  к  Новугороду  <...>».
Такое  завершение  свидетельствует  о  том,  что  автор  Начального  свода
целенаправленно  объединил  эти  собранные  им  сведения  в  единое  по¬
вествование  о  государственной  и  хозяйственной  деятельности  княги¬
ни.  Оно  же  указывало  на  общерусский  характер  этой  деятельности.
А.  А.  Шахматов  отметил  искусственность  фразы,  завершающей  данное
повествование  [Шахматов  Л.  А.  1908.  С.  111].  Но  в  Начальном  своде
как  историческом  произведении  она  ясно  указывала  то  содержание
событий,  о  котором  хотел  сообщить  летописец.  Такое  значение  этой
фразы  как  завершающей  и  объединяющей  предшествующее  повество¬
вание  понял  автор  ПВЛ,  который  добавил  к  ней  емкое  по  содержанию
слово  «изрядивши».  И.  И.  Срезневский  раскрывает  содержание  глаго¬
ла  «изрядити»  в  данном  контексте  как  ‘распорядиться’  [Срезневский.
I.  Стб.  1080].  Д.  С.  Лихачев  и  О.  В.  Творогов  переводят  его  описатель¬
но:  «И  так,  установив  все»  [ПВЛ.  С.  166;  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  109].  Но
можно  сохранить  в  переводе  однокоренное  слово  с  тем  же  содержани¬
ем:  «Установив  такой  порядок  <...>»  [Словарь  русского  языка  XI—XVII
вв.  1979.  Вып.  1.  С.  208;  Словарь  древнерусского  языка  (XI—XIV  вв.).
1991.  Т.  IV.  С.  93],  что  в  равной  мере  относится  ко  всем  видам  ранее
указанной  деятельности  Ольги.
 187

Данные  летописные  материалы  свидетельствуют,  что  княгиня  Оль¬
га  осуществила  в  середине  X  в.  значительную  реформу  Русского  госу¬
дарства.  Погосты  —  места  временных  остановок  князя  или  княжих
мужей  с  дружинами  во  время  полюдья  —  она  реорганизовала  в  центры
постоянного  княжеского  административно-судебного  управления  в
сельской  местности.  Такое  «уставление»  погостов  наряду  с  уже  форми¬
рующейся  системой  городов  с  волостями  во  главе  с  княжескими  по¬
садниками  имело  следствием  замену  на  Руси  древнего  племенного  де¬
ления  территориальным.  Данные  летописные  материалы  свидетельству¬
ют  о  княжеском  господском  хозяйстве  середины  X  в.  В  его  состав  вхо¬
дили  заповедные  княжеские  леса,  в  которых  «знамениями»  были  отме¬
чены  их  границы,  борти,  ловища  и  перевесища,  а  также  дворы,  села,
города,  неукрепленные  гордские  поселения  —  «места».  Эти  измене¬
ния,  в  которых  участвовала  княгиня  Ольга  в  Качестве  правителя-ре-
гента  при  юном  Святославе  Игоревиче,  способствовали,  по  нашему
мнению,  дальнейшему  развитию  социальных  и  государственных  струк¬
тур,  формированию  политически  единого  государства  [Свердлов  М.  Б.
1983.  С.  62-74,  89].
 Эти  наблюдения  были  опубликованы  20  лет  тому  назад  в  контексте
дискуссий  50-х  —  начала  80-х  годов  об  общественном  строе  Руси  IX—
XIII  вв.  [историографический  обзор  см.  ранее,  с.  22—27].  Ныне  И.  Я.
Фроянов  повторил  свое  мнение  о  большом  значении  рабовладения  у
восточных  славян  X  в.  и  о  существовании  у  них  племенного  строя,
отрицая  существование  в  этот  период  Русского  государства.  В  отече¬
ственной  и  зарубежной  литературе  встречаются  ссылки  на  эти  идеи
как  на  доказанные,  а  В.  Т.  Пуляев  не  сомневается,  что  книга  И.  Я.
Фроянова  «Рабство  и  данничество  у  восточных  славян:  (VI—X  вв.)»
(СПб.,  1996),  «станет  заметной  вехой  в  познании  отечественной  исто¬
рии»  [Пуляев  В.  Т.  1996.  С.  7].  Поэтому  в  данном  исследовании  кня¬
жеской  власти  на  Руси  мы  не  можем  продолжить  разыскания,  основы¬
ваясь  только  на  полученных  ранее  выводах.  Приходится  рассмотреть
аргументы  противоположной  по  содержанию  теории  для  выявления
степени  их  научной  обоснованности,  тем  более  что  И.  Я.  Фроянов
значительную  часть  своего  труда  посвятил  критике  наших  работ.
 Как  следует  из  рассмотренной  ранее  информации  древнейших  рус¬
ских  летописных  сводов  о  деятельности  княгини  Ольги,  И.  Я.  Фроя¬
нов  использовал  ее  целенаправленно  для  архаизации  общественного
строя  Руси  середины  X  в.  (способы  его  доказательств  приходится  далее
излагать  по  необходимости  кратко).
 При  анализе  летописной  записи  об  Ольге  в  Древлянской  земле,
«уставляющи  уставы  и  урокы»,  ученый  выбирает  в  «Материалах  для
словаря  древнерусского  языка»  И.  И.  Срезневского  не  основные  свет¬
ские  значения  глагола  уапавити—  ‘установить,  постановить’  в  рус¬
ской  письменности  XI—XII  вв.  (в  применении  к  юридической  практи¬
ке  ср.:  «Правда  уставлена  руськои  земли,  егда  ся  съвокупилъ  Изяславъ,
 188

Всеволодъ,  Святославъ  <...>»,  ст.  18  КП;  «яко  же  Ярославъ  судилъ,
такожс  и  сынове  его  уставиша»,  ст.  2  ПП),  а  дополнительные  значения
в  терминологически  неопределенной  церковной  литературе  этого  вре¬
мени  ‘положить,  назначить’,  что  лишает  использованный  летописцем
глагол  конкретного  социального  и  юридического  содержания.
 Слово  устав  И.  Я.  Фроянов  также  раскрывает  не  через  основные
значения  в  русских  письменных  памятниках  —  ‘постановление1,  ‘ус¬
тав,  законы,  совокупность  законов  или  правил’,  а  выбирает  в  тех  же
«Материалах  для  словаря  древнерусского  языка»  И.  И.  Срезневского
дополнительные  значения  в  переводных  и  болгарских  памятниках  —
‘предел,  граница’.  В  понятии  урок  И.  Я.  Фроянов  отмечает  его  основ¬
ное  значение  —  ‘плата,  подать,  налог’.  Но  в  избранных  ученым  значе¬
ниях  слов  летописная  запись  приобретает  странное  содержание:  в  Древ¬
лянской  земле  княгиня  Ольга  положила  (назначила)  пределы  (грани¬
цы)  и  плату  (подать,  налог).  Тогда  он  упрекает  летописца  в  том,  что
тот  плохой  стилист:  «Обращает  внимание  некоторое  языковое  нагро¬
мождение,  похожее  на  тавтологию:  “уставляющи  уставы”».  Ученый
устраняет  мешающее  ему  слово  уставы,  ссылаясь  на  чтение  Летописца
Переяславля  Русского,  сложного  по  составу  краткого  летописца  XV  в.,
где  этого  слова  нет.  Но  снова  летописный  текст  использован  иллюст¬
ративно,  поскольку  в  научном  труде  его  информация  может  учиты¬
ваться  только  после  специального  источниковедческого  анализа,  а  дан¬
ный  текст  основательно  переработан,  сокращен  и  дополнен  [см.:  ПСРЛ.
Т.  41.  С.  17].
 Так  И.  Я.  Фроянов,  по  его  мнению,  обосновал  вывод:  «Тут,  несом¬
ненно,  речь  идет  об  определении  платежей,  взимаемых  с  древлян  на
основе  двустороннего  соглашения,  скрепленного,  надо  думать,  клят¬
вой  жителей  Древлянской  земли  и  присягой  Ольги  <...>»  [Фроянов
И.  Я.  1996.  С.  401].  Но  такое  соединение  интерпретации  и  внеисточ-
никовой  информации  не  соответствует  содержанию  летописного  тек¬
ста  «уставляющи  уставы  и  уроки»,  значение  которого  раскрывается,  по
нашему  мнению,  в  основных  значениях  этих  слов  в  XI—XII  вв.:  «уста¬
навливая  юридические  нормы  и  подати».
 При  определении  «становищ»  и  «ловищ»  княгини  Ольги  в  земле
древлян  И.  Я.  Фроянов  не  рассматривает  семантику  этих  понятий  как
источник  исторической  информации.  Он  обращается  к  обычному  в
его  трудах,  но  не  доказанному  приему  сопоставления  Руси  на  стадии
развитого  железного  века  с  народами  на  уровне  каменного  века,  в  дан¬
ном  исследовании  —  Новой  Гвинеи  и  Австралии.  И.  Я.  Фроянов  пи¬
шет  о  поведении  древних  людей,  которые  в  незнакомой  стране  испы¬
тывали  чувство,  будто  идут  по  заколдованной  земле,  а  потому  прини¬
мали  меры,  чтобы  охранить  себя  от  демонов,  обитающих  в  ней,  и  от
магических  способностей  ее  жителей,  перечисляя,  по  Д.  Д.  Фрезеру,
разные  ритуальные  действа  в  данной  связи.  Не  доказав  тождество  «мен¬
тальности»  русской  княгини  середины  X  в.  и  людей  каменного  века  и
 189

не  желая  сказать,  что  Ольга  «поступала  точно  так  же»,  ученый  пишет  о
том,  чего  нет  в  исторических  источниках:  «Она  остерегается  посещать
грады  древлян,  имевшие,  между  прочим,  сакральное  значение  для  ме¬
стного  населения  и  потому  внушающие  опасность  сторонним  лицам,
и  устраивает  отдельные  становища,  как  бы  создавая  вокруг  себя  обере¬
гаемое  Полянскими  богами  пространство.  <...>  Находясь  в  станови¬
щах,  Ольга,  конечно,  молилась  своим  богам,  приносила  им  жертвы,
чтобы  поддержать  божественное  благоволение  к  себе  и  тем,  кто  был  с
нею.  Жертвенному  умерщвлению  подвергались  не  только  люди,  но  звери
и  птицы,  возможно,  священные  с  точки  зрения  верований  древлян».
Из  всего  этого  (осаду  Искоростеня  в  том  же  стиле  приходится  опус¬
тить)  И.  Я.  Фроянов  делает  вывод:  «Устройство  “становищ”  и  пребы¬
вание  в  них  сопровождалось,  по  всей  видимости,  молениями  и  треба¬
ми,  призванными  обеспечить  безопасность  пришельцев  и  успех  зате¬
янного  ими  дела.  Нельзя  было  поэтому  обойтись  без  ловли  птиц  и
зверей,  приносимым  в  жертву  Полянским  богам,  то  есть  без  ритуаль¬
ной  охоты.  <...>  Следовательно,  “становища”  и  “ловища”,  составляя
некое  сакральное  единство,  дополняли  функционально  друг  друга»
[Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  406—412].  Но  все  эти  наблюдения  основаны  на
внеисточниковых  посылках,  соотнесенных  с  представлениями  людей
каменного  века.  Историческим  источникам  о  Руси  середины  X  столе¬
тия  они  противоречат.  Для  исторических  преданий,  летописцев  и  древ¬
нерусских  читателей  древлянские  города  были  лишены  сакрального
значения.  Напротив,  как  записано  в  ПВЛ,  «Ольга  же  устръмися  съ
сыномъ  своимъ  на  Искоростънь  городъ  <...>.  И  стоя  Ольга  лъто  цъло,
и  не  можаше  взяти  города».  Поэтому  предание  вкладывает  ей  в  уста
полные  материального  содержания  слова:  «А  вси  ваши  городи  переда-
шася  мнъ  и  ялися  по  дань  <...>»  (текст  Лаврентьевской  летописи  в  дан¬
ном  месте  дефектен,  поэтому  приводим  его  по  Ипатьевской).
 В  летописном  тексте  уставная  деятельность  Ольги  в  Древлянской
земле  отнесена  только  к  уставам  и  урокам.  Становища  и  ловища  отде¬
лены  от  них  глаголом  суть,  составляющим  с  этими  существительными
самостоятельное  предложение.  Напомним,  что  данный  текст  представ¬
ляет  собой,  вероятно,  свод  сведений  о  деятельности  княгини  Ольги.
Поэтому  использованная  в  нем  лексика  не  унифицирована  с  другими
комплексами  информации,  а  потому  сохранила  особенности  своего
источника,  что  соответствует  принципам  «ансамблевого  строения»
(Д.  С.  Лихачев)  летописного  свода.  Становище,  по  письменным  памят¬
никам  XI—XII  вв.  и  в  данном  контексте,  —  ‘стоянка,  стан’  [Срезнев¬
ский.  III.  Стб.  491].  Последующее  развитие  термина  А.  Н.  Потебия
определил  как  ‘стан,  станция  для  князей,  княжих  мужей  и  тиунов,
наезжавших  для  дани’  [см.:  Преображенский.  II.  С.  85;  Фасмер.  III.  С.  295;
Филин  Ф.  П.  1949.  С.  295].
 Таким  образом,  изменение  семантики  становища  сближает  его  с
погостом  в  содержании  их  функций.  Б.  А.  Романов  отметил  связи  ста-
 190

иовищ  и  ловищ  как  начальных  форм  «окняжения»  дальных  лесных
краев,  вслед  за  которыми  возникали  погосты  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  165].
Обобщая  эти  наблюдения,  можно  предположить,  что  рассматриваемая
летописная  запись  терминологически  отразила  начальный  этап  дея¬
тельности  княгини  Ольги  в  Древлянской  земле,  возможно,  и  местные
особенности,  сохранившие  понятие  становища.  Они  представляли  со¬
бой  станы,  где  останавливалась  княгиня  и  княжие  мужи  с  дружинами.
Как  давно  отмечено,  они  могли  совмещаться  с  ловищами—  ‘местами
для  звериной  и  рыбной  ловли’,  но  их  сакральных  функций,  в  отличие
от  мнения  И.  Я.  Фроянова,  ни  в  исторических  источниках,  ни  в  лекси¬
ческом  и  историческом  анализе  не  прослеживается  [Соловьев  С.  М.  1959.
Кн.  I.  1959.  С.  156;  Аристов  Н.  С.  1866.  С.  12;  Срезневский.  II.  Стб.  38;
Филин  Ф.  П.  1949.  С.  146;  Львов  А.  С.  1975.  С.  166].  При  таком  понима¬
нии  этих  терминов  ловища  представляли  собой  княжеские  территории,
где  останавливающиеся  в  становищах  княжие  мужи  и  дружинники
охотились  и  ловили  рыбу,  что  придавало  им  статус  княжеской  земель¬
ной  собственности  в  Древлянской  земле.
 В  интерпретации  уставной  деятельности  княгини  Ольги  по  Мете  и
Луге  И.  Я.  Фроянов  также  заменяет  данные  русских  исторических  ис¬
точников  недоказанными,  по  нашему  мнению,  аналогиями  с  «перво¬
бытными  племенами»,  в  частности,  с  племенами  на  стадии  каменного
века  Австралии  и  Новой  Гвинеи.  Для  доказательства  мнения,  что  Оль¬
га  «уставляла»  погосты  там,  где  обитали  финно-угорские  племена,  уче¬
ный,  как  и  22  года  тому  назад  [Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  115],  ссылается
на  заведомо  устаревшие  мнения,  не  учитывающие,  что  на  Мете  и  Луге
находилась  зона  славянофинского  синтеза,  причем  районы  компакт¬
ного  расселения  финно-угорских  племен  находились  на  Верхней  Мете
и  Нижней  Луге  (см.  также  выше)  [Булкин  В.  А.,  Дубов  И.  В.,  Лебедев
Г.  С.  1978.  С.  64—81;  Финно-угры  и  балты  в  эпоху  средневековья.  1987.
С.  34—42,  52—64].  Поэтому  его  мысль,  что  «поначалу,  погосты  —  это
специально  отведенные  места,  предназначенные  для  встреч  и  контак¬
тов  местных  финно-угорских  племен  с  чужеземцами»,  тогда  как  Ольга,
«опираясь  на  существующие  традиции  финно-угорских  племен,  обо¬
значила  сакрально  защищенные  места  сбора  дани»  [  Фроянов  И.  Я.  1996.
С.  424],  не  представляется  обоснованным.  В  этом  определении  не  учтен
также:  1)  восточнославянский  генезис  погоста  как  социально-полити¬
ческого  явления,  что  семантически  выражено  в  самом  понятии;  2)  отне¬
сение  погоста  именно  к  восточнославянской  среде  Русского  государ¬
ства,  что  сохранилось  в  традиции  Новгородской  земли:  «кто  купець,
тотъ  въ  сто;  а  кто  смердъ,  а  тот  потягнеть  въ  свои  погостъ;  тако  пошло
(исконно,  исстари.  —  М.  С.)  Новегородъ»  (напомним,  что  смерды  и
новгородцы  составляли  в  1018  г.  основу  войска  Ярослава  Мудрого  в
борьбе  за  власть  в  Киеве)  [ГВНП.  С.  13  (договорная  грамота  1268  г.
Новгорода  с  тверским  великим  князем  Ярославом  Ярославичем;  о  дате
грамоты  см.:  Янин  В.  Л.  1991.  С.  147—150);  НПЛ.  С.  15.  Мнение  И.  Я.
 191

Фроянова  о  смердах  как  о  «покоренных  племенах,  обложенных  да¬
нью»  —  «внешние  смерды»  и  рабах-пленниках,  посаженных  на  кня¬
жеские  земли  —  «внутренние  смерды»  [Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  119,  125]
не  объясняет  информацию  этих  и  других  исторических  источников  о
смердах  как  лично  свободном  и  зависимом  сельском  населении  Руси
XI—XIII  вв.  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  135—149  (см.  там  же  литера¬
туру  вопроса)].  3)  Не  учитывает  И.  Я.  Фроянов  и  распространение  по¬
гостов  в  XI  —  первой  трети  XII  в.  в  Ростовской  земле,  в  Смоленском
княжестве,  где  в  погостах  —  центрах  сельских  районов  собиралась  все
та  же  дань  (дани)  —  подати:  «У  Вержавлянех  у  Великих  9  погостъ,  а  в
тех  погостех  платит  кто  же  свою  дань  <...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  76;  см.
также  историографию:  там  же,  с.  497—499,  629—630;  ДКУ.  С.  141;  Щапов
Я.  Н.  1963;  Поппэ  А.  1966;  Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  21—23,  43—62].
 И.  Я.  Фроянов  не  раскрывает  своего  понимания  дани  (даней),  ко¬
торые  были  «уставлены»  княгиней  Ольгой  в  Древлянской  земле,  по
какому  принципу  и  как  часто  она  собиралась.  Ранее  ученый  писал,  что
дань  (в  соответствии  с  его  суждением  о  «внешних  смердах»)  «являлась
самым  распространенным  по  тому  времени  видом  грабежа»,  сейчас  он
отметил:  «Сведения  же  о  данях  идут  постоянно  целым  потоком»  [Фро¬
янов  И.  Я.  1974.  С.  125;  1996.  С.  429].  В  данной  связи  можно  лишь
заметить,  что  на  территории  формирующегося  и  развивающегося  Рус¬
ского  государства  в  конце  IX  —  X  вв.  и  до  XV—XVI  вв.  понятие  дань
(дани)  являлось  обобщающим  названием  податей,  натуральных,  денеж¬
ных  или  денежно-натуральных.  К  тому  же  регламентированное  еже¬
годное  взимание  точно  уставленных  меха  белки  или  куницы  от  ды-
ма=дома  —  хозяйства  малой  семьи  является  не  данью  с  завоеванного
народа,  а  государственной  податью.
 О  текстологически  недоказанном,  по  нашему  мнению,  отрицании
И.  Я.  Фрояновым  оброков,  уставленных  княгиней  Ольгой  по  Мете  и
Луге  (в  летописной  записи  речь  идет  только  о  данном  случае),  мы  уже
ранее  писали.  Что  касается  содержания  этого  редко  используемого
понятия  в  русской  письменности  XI—XII  вв.  в  рассматриваемом  лето¬
писном  тексте,  то  следует  отметить  его  близкую  однокоренную  форму
со  словом  урок  и  их  содержание  —  ‘точно  уговоренное’,  ‘точно  уста¬
новленное’  (оброкъ—  урокъ,  оброкы  —  урокы).  Поэтому  можно  предпо¬
ложить,  что  слово  оброкы  было  вписано  в  Начальный  свод,  ПВЛ  или
их  протографы  ошибочно,  поскольку  первоначальный  текст  был  де¬
фектным  (это  отразилось  в  различии  их  записей  о  действиях  княгини
Ольги  на  Мете  и  Луге,  несмотря  на  единство  региона  Северо-Запада  и
времени).
 Отсюда  следует,  что  известия  о  деятельности  княгини  в  Древлян¬
ской  земле  и  на  Северо-Западе  относятся  к  разным  ее  периодам  и
различны  по  содержанию.  Если  в  первом  случае  ее  задачи  определя¬
лись  интеграцией  в  составе  Русского  государства  земли  древлян  после
их  восстания,  то  во  втором  Ольга  отправилась  в  Новгород,  в  то  время
 192

действительно  новый  город,  который  в  середине  X  в.  только  формиро¬
вался,  но  уже  являлся  политическим  и  административно-судебным
центром:  в  конце  правления  князя  Игоря  там  номинальным  князем-
наместником  являлся  малолетний  Святослав,  тогда  как  прекрасно  ин¬
формированный  византийский  император  Константин  Багрянородный
писал  о  Новгороде  как  об  одном  из  центров  одной  страны  —  «Росии»
[Янин  В.  Л.  1994.  С.  17—18;  Константин  Багрянородный.  1989.  С.  44,  45,
311—312]  (см.  также  ранее,  с.  155—156).
 Таким  образом,  деятельность  княгини  Ольги  в  качестве  правителя-
регента  при  юном  Святославе  Игоревиче  осуществлялась  в  динамично
развивающемся  в  X  в.  обществе  и  государстве.  Не  останавливалась  эво¬
люция  основных  отраслей  экономики  —  сельского  хозяйства,  ремесла
и  торговли.  Патриархальные  большие  семьи  распались,  и  сложились
малые  и  неразделенные  (отцовские  и  братские)  семьи  как  определяю¬
щие  типы  семейной  организации,  которые  стали  основой  соседских
территориальных  общин  при  индивидуальной  и  в  редких  случаях  ма¬
лосемейной  правовой  ответственности.  Уже  существовавшие  ранее
государственные  институты  княжеской  династии,  княжеской  админи¬
стративно-судебной  и  военной  администрации  (посадники  в  городах  с
волостями  и  воеводы),  податей  от  хозяйства  малой  семьи  и  повиннос¬
тей  Ольга  дополнила  реформированием  уже  существовавших  погостов
как  мест  постоянных  остановок  князя  и  княжих  мужей  с  дружинами
во  время  полюдья  в  сельские  центры  постоянного  княжеского  адми¬
нистративно-судебного  управления.  «Уставление»  уроков  (оброков)  —
определенных  сумм  от  сельских  местностей  в  дополнение  к  уже  суще¬
ствовавшим  урокам  от  городов  являлось  последовательным  дополне¬
нием  и  развитием  формирующейся  системы  погостов  и  податей  [  Свер¬
длов  М.  Б.  1983.  С.  23-105;  1997.  С.  176-188].
 Вследствие  этих  преобразований  племенные  институты  местных
князей  и  народного  вечевого  самоуправления,  ограниченного  местны¬
ми  общинными  задачами,  уничтожались,  а  племенные  княжения  по¬
степенно  интегрировались  в  составе  политически  единого  Русского
государства.  Их  названия  исчезают  со  страниц  летописи  при  изложе¬
нии  событий  XI  в.,  хотя  традиционные  региональные  особенности  и
диалектное  членение  сохраняются  [Седов  В.  В.  1999.  С.  230—279].  Та¬
ким  образом,  реформы  княгини  Ольги  способствовали  росту  значения
государственных  институтов  в  общественно-политической  жизни  Руси
середины  —  второй  половины  X  в.  Оборотной  стороной  этого  процес¬
са  стало  сужение  поля  народного  самоуправления.  Племенные  народ¬
ные  собрания,  ограниченные  в  своих  социальных  и  политических  воз¬
можностях  уже  в  племенных  княжениях,  исчезли  по  мере  их  интегра¬
ции  в  составе  Русского  государства,  в  городах  и  городских  волостях
которого  княжескую  административно-судебную  власть  осуществляли
княжие  мужи.  Поэтому,  судя  по  относящейся  к  XI  —  первой  трети  XII
в.  информации  летописных  источников  и  Русской  Правды,  об  ограни-
 7  Зак.  4508
 193

ченных  юридических  правах  верви  —  соседской  общины  (см.  далее,  с.
526—527)  и  широком  значении  слова  вече,  от  ‘заговора’  и  ‘восстания’
до  ‘всеобщего  собрания  городского  населения  в  чрезвычайных  обстоя¬
тельствах’,  можно  предположить,  что  народное  самоуправление  было
ограничено  сельскими  общинами,  в  городе  —  общинами  улиц,  отдель¬
ных  районов,  а  по  мере  формирования  —  городских  концов,  где  они
появлялись  [  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  49—56,  см.  там  же  литературу  воп¬
роса].  Как  показал  еще  В.  О.  Ключевский,  с  развитием  городов  в  XII  в.
значение  городского  веча  как  института  местного  самоуправления  вы¬
росло  (Ключевский  В.  О.  1956.  С.  192—194).
 Таким  образом,  реформы  княгини  Ольги  способствовали  дальней¬
шему  развитию  государственной  структуры  во  главе  с  великим  князем
и  управляемой  великокняжеской  властью  к  целостности.
 В  период  детства  и  отрочества  Святослава  княгиня  Ольга  являлась
реальной  главой  государства.  Как  отмечено  ранее,  она  осуществляла
верховные  правительственные  функции:  подавила  восстание  древлян,
провела  реформы  по  организации  системы  погостов  и  совершенство¬
ванию  податной  системы.
 Ольга  руководила  и  выросшим  княжеским  господским  хозяйством.
В  его  состав  входили,  как  следует  из  восходящих  к  середине  X  в.  исто¬
рических  преданий  об  Ольге,  не  только  рассмотренные  ранее  ловища  —
‘места  для  ловли  зверей  и  рыбы’,  знамения—  ‘знаки  собственности,
значки,  отметы’,  перевесища  —  ‘места  охоты  на  птиц’,  которые  свиде¬
тельствуют  о  вхождении  в  состав  княжеского  господского  хозяйства
лесов  для  охоты  и  бортничества,  особых  мест  для  ловли  птиц  и  рыбные
тони.  В  числе  владений  княгини  Ольги  ПВЛ  упоминает  также  село:
«<...>  и  есть  село  ее  Ольжичи  и  доселе»  [ПВЛ.  1996.  С.  29].  По  мнению
А.  А.  Шахматова,  принятого  А.  А.  Зиминым,  в  летописном  своде  1423  г.
сохранились  записи  киевской  Десятинной  церкви  о  владении  Ольгой
и  другим  селом  —  Будутином,  которое  она  отдала  этой  церкви  [Ус¬
тюжский  летописный  свод.  1950.  С.  27;  ПСРЛ.  IX.  С.  35;  Шахматов
А.  А.  1908.  С.  376—377;  Зимин  А.  А.  1973.  С.  54].  Кроме  мест  —  ‘неук¬
репленных  городских  поселений’  в  состав  княжеского  господского  хо¬
зяйства  входил  и  хорошо  укрепленный  пригородный  замок  на  Днепре
(в  15—16  км  севернее  Киева)  Вышгород,  который  со  временем  разрос¬
ся  в  город:  «<...>  бъ  бо  Вышгородъ  градъ  Вользинъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  29;
Древняя  Русь:  Город,  замок,  село.  1985.  С.  53—56,  68].  В  отличие  от
многочисленных  исследователей,  согласных  с  информацией  этих  ис¬
точников,  поскольку  нет  данных,  их  опровергающих,  С.  В.  Бахрушин
писал,  что  Ольжичи  —  селение,  принадлежавшее  одному  роду,  возво¬
дившему  свое  происхождение  к  единому  предку.  А.  А.  Зимин  считал
это  мнение  убедительным.  Сообщение  о  Будутине  он  опровергал  вы¬
водом  Я.  Н.  Щапова  о  появлении  церковного  землевладения  на  Руси
во  второй  половине  XI  в.,  хотя  этот  вывод  не  относился  к  господскому
землевладению  X  в..  В  продолжение  такой  интерпретации  И.  Я.  Фро-
 194

ямов  пришел  к  мнению  о  нескольких  княжеских  селах  в  X  в.,  которые
«заводились»  «с  промысловыми  целями»  |Бахрушин  С.  В.  1937а.  С.  168;
Зимин  Л.  А.  53—54;  Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  46—51].  Н.  Ф.  Котляр  сомне¬
вается,  были  ли  земли  при  селах  Ольги,  но  считает,  что  при  всем  кри¬
тическом  отношении  к  этим  сообщениям,  «нельзя  их  просто  отки¬
нуть».  Эти  наблюдения  он  завершает  мнением  о  «частновладельческих
правах»  Олега  Святославича  на  Древлянскую  землю,  что  он  соединяет  с
«принципом  княжеского  индивидуального  землевладения»  в  XI  в.  [Котляр
Н.  Ф.  1989.  С.  152-153].
 Впрочем,  эти  мнения  не  опровергают  информации  источников,
поскольку  1)  название  Ольжичи  восходит  к  женскому  имени  Ольга,
тогда  как  притяжательная  форма  от  Олегъ  была  Олговъ,  Ольговъ  [см.:
Творогов  О.  В.  1997а.  С.  659,  715,  724],  а  потомки  Олега,  как  известно,
назывались  Олговичи,  2)  в  известии  о  селе  Будутине  явно  различаются
два  слоя  информации  —  о  владении  им  княгиней  Ольгой  и  о  вкладе
его  Десятинной  церкви.  Поэтому  А.  А.  Шахматов  отнес  пожертвова¬
ние  села  к  Малфреди,  не  подвергая  сомнению  сам  факт  этого  вклада
княжеского  села  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  377].  Вопрос  о  времени  это¬
го  вклада  может  обсуждаться,  но  он  не  относится  к  определению  вла¬
дения  им  княгиней  Ольгой.
 Отсюда  следует,  что  известия  исторических  источников  свидетель¬
ствуют  о  существовании  в  середине  X  в.  комплексного  княжеского
хозяйства,  включавшего  села.  Главным  центром  его  управления  являл¬
ся  великокняжеский  двор.  Он  же  продолжал  оставаться  княжеской
резиденцией.
 Историческая  память  сохранила  точно  соотносимые  с  городскими
ориентирами  второй  половины  XI  —  первой  половины  XII  в.  сведения
о  дворах  княгини  Ольги  в  Киеве:  «<...>  а  дворъ  княжь  бяше  в  города,
идеже  есть  нынъ  дворъ  Воротиславль  и  Чюдинъ,  а  перевъеище  бъ  внъ
града,  и  6fc  внь  града  дворъ  другыи,  идъжс  есть  дворъ  деместиковъ  за
святою  Богородицею;  надъ  горою  дворъ  теремныи,  бъ  бо  ту  теремъ
каменъ»  |ПВЛ.  1996.  С.  27;  в  ЛЛ  данный  текст  дефектен  и  дополнен  по
РА].  Таким  образом,  один  двор  Ольги,  согласно  ПВЛ  в  редакции,  вклю¬
ченной  в  ЛЛ,  находился  в  Киеве.  «Другой  двор»  с  каменным  теремом
указан  за  Десятинной  церковью,  но  вне  «города»,  под  которым  следует
понимать  в  данном  контексте  укрепления,  построенные  Владимиром
Святославичем  и  расположенные  недалеко  от  этого  собора.  В  таком
повествовании  отразился  взгляд  из  Киева.  В  редакции  ИЛ  эти  дворы
названы  несколько  иначе:  «<...>  а  дворъ  кьияжъ  бяше  в  города,  идеже
есть  нынъ  дворъ  Воротиславль  и  Чюдинъ,  а  перевъеище  бъ  внъ  города.
Дворъ  теремныи  и  другыи  —  идеже  есть  дворъ  демесниковъ  за  святою
Богородицею,  надъ  горою.  Бъ  бо  ту  теремъ  каменъ»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.
С.  104,  курсив  наш.  —  М.  С.].  В  этом  варианте  «теремной  двор»  не
назван  вне  городских  укреплений.  Но  в  предании  о  мести  Ольги  древ¬
лянам  за  убийство  мужа  сообщается,  что  теремной  двор  находился  вне
 195

города  [ПВЛ.  1996.  С.  27].  Так  что  «теремной  двор»,  принадлежавший
Ольге,  как  следует  из  ЛЛ,  близких  к  ней  летописных  сводов,  находил¬
ся  первоначально  вне  городских  укреплений.  С  ростом  города  в  XI  в.
он  оказался  внутри  городских  укреплений  [опыты  конкретной  локали¬
зации  дворов  Ольги  и  литературу  см.:  Каргер  М.  К.  1958.  С.  263—267;
Раппопорт  П.  А.  1982.  С.  113;  Толочко  П.  П.  1978.  С.  92—93;  Килие-
выч  С.  Р.  1982.  С.  37-42].
 Как  следует  из  совпадающей  информации  двух  редакций  ПВЛ  в  со¬
ставе  ЛЛ  и  ИЛ,  у  княгини  Ольги  было  два  двора.  Один  находился  в  горо¬
де,  другой  —  вне  городских  укреплений.  «Теремной  двор»  являлся  кня¬
жеской  резиденцией  для  жизни  и  отдыха  вне  города,  без  отрицательных
для  княжеской  семьи  обстоятельств  средневековой  городской  жизни  (мно¬
голюдность,  грязь,  возможность  неожиданного  нападения  горожан).
 Особое  место  князя  и  княжеской  власти  в  социально-политической
структуре  Русского  государства  в  регенство  княгини  Ольги  определено
в  до  сих  пор  мало  привлекаемом  в  трудах  по  истории  Руси  X  в.  сочине¬
нии  византийского  императора  Константина  Багрянородного  «О  це¬
ремониях  императорского  дворца».  Автор  использовал  в  нем  инфор¬
мацию  дворцового  Устава  о  торжественных  приемах  иноземных  пра¬
вителей  и  посольств  с  участием  императора  и  членов  его  семьи.  Эти
описания  приемов,  наполненных  значительным  символическим  содер¬
жанием,  очень  информативны.  Приемы,  в  которых  принимал  участие
августейший  автор  книги  «О  церемониях»,  видимо,  особенно  точны,
поскольку  он  являлся  очевидцем  происходивших  событий.  В  числе  опи¬
саний  императорских  приемов  в  книге  Константина  Багрянородного
содержится  и  подробное  описание  двух  приемов  императорской  семь¬
ей  княгини  Ольги  и  сопровождавших  ее  лиц.
 Относительно  времени  этих  приемов  в  научной  литературе  ведется
дискуссия.  Данному  вопросу  посвящена  значительная  литература.  Его
решение  осложнено  другой,  связанной  с  ним  проблемой,  —  определе¬
нием  времени  крещения  княгини  Ольги.  Сам  император  года  этих  при¬
емов  не  указал.  Поскольку  в  книге  названы  дни  приемов,  среда  9  сен¬
тября  и  воскресенье  18  октября,  то  год  устанавливался  957.  Г.  Г.  Литав-
рин  предположил,  что  данные  события  имели  место  в  946  г.,  в  котором
эти  числа  также  приходились  на  указанные  дни  недели  [новейшую  ли¬
тературу,  посвященную  этому  вопросу  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996.  С.  609].
Анализ  данной  проблемы  —  особая  тема  исследований.  Мы  рассмотрим
только  один  из  сюжетов  —  отражение  в  повествовании  Константина
Багрянородного  социально-политической  структуры  Руси  периода  ре¬
гентства  Ольги  [конкретный  анализ  состава  ее  посольства  к  императо¬
ру,  а  также  его  даров  участникам  посольства  см.:  Литаврин  Г.  Г.  1982].
 Император  называет  Ольгу  «архонтиссой  Росии»  (Tfjc  dpxoimaaric
Pwaiac)  [здесь  и  далее  греческий  текст  см:  Constantini  Porphyrogeniti.  1829.
Vol.  I.  P.  594—598;  новейшие  переводы  на  русский  язык:  Литаврин  Г.
Г.  1981.  С.  42—44;  2000.  С.  360—364],  то  есть  для  него  она  являлась
 196

княгиней-правительницей  всей  страны.  Именно  «правительницей  и
княгиней  росов»  (ctl  т?|с  fiycpovoc  ка1  Tfjc  архогтспг|С,,Е\уас  тал/Ршс)
названа  она  в  15  главе  второй  книги  труда  Константина  «О  церемони¬
ях  императорского  дворца»  в  отличие  от  иноземных  «послов»,  которых
император  принимал  в  том  же  великолепном  дворцовом  здании  —  «ве¬
ликом  Триклине  Магнавры»  [Constantini  Porphyrogeniti.  1829.  Т.  I.  Р.
510—511].  Такой  статус  Ольги  определял  порядок  следования  ее  свиты.
Она  торжественно  шествовала  по  залам  дворца  впереди  сопровождав¬
ших  ее  женщин,  которые  шли  за  ней  «по  порядку,  одна  за  другой».  В
этом  «порядке»  ясно  прослеживается  социально-политическая  иерар¬
хия  русского  общества  того  времени.
 В  ближнем  сопровождении  Ольги  находились  ее  родственницы  ар-
хонтиссы  и  наиболее  избранные  из  тех,  кто  ей  прислуживает.  Если  под
родственницами  архонтиссами  подразумевались  члены  великокняжеской
семьи,  то  кто  понимался  под  словами  ттрократотерсоу  GepaTTairw,  недо¬
статочно  ясно.  В.  В.  Латышев  перевел  эти  слова  как  «избраннейшие  при¬
служницы»  [ИГАИМК.  1934.  Вып.  91.  С.  47],  Г.  Г.  Литаврин  —  как  «наи¬
более  видные  из  ее  прислужниц»  [Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  362]  (об  опреде¬
лении  их  социального  статуса  см.  далее).  Учитывая,  что  эти  женщины
шествовали  вместе  с  родственницами  княгини,  можно  предположить,  что
эти  слова  можно  интерпретировать  более  широко  и  неопределенно  —
«наиболее  избранные  из  тех,  кто  ей  прислуживает»,  то  есть  женщины,
которые  входили  в  самое  близкое  окружение  княгини  Ольги.
 Вслед  за  Ольгой,  группой  великокняжеских  родственниц  и  при¬
ближенных  следовали  послы  и  купцы  «архонтов  Росии».  В  данной  свя¬
зи  показательно  обобщающее  указание  «архонтов»  —  князей  и  выс¬
шей  знати,  равно  как  и  сохранение  обобщающего  названия  страны
как  политически  единого  целого  —''Paxna.  Послы  в  свите  Ольги,  веро¬
ятно,  представляли  не  только  великокняжеских  родственников,  но  также
княжих  мужей,  которые  управляли  городами  с  волостями,  и  еще  со¬
хранившихся  племенных  князей,  которые  находились  в  зависимости
от  великокняжеской  династии  (в  русско-византийских  договорах  911  и
944  гг.  они  названы  «под  рукой»  великого  князя).  Эти  архонты,  веро¬
ятно,  являлись  главами  основных  политических  регионов  «Росии».  В
данной  связи  следует  отметить  наблюдение  Г.  Г.  Литаврина,  который
обратил  внимание  на  совпадение  количества  «общих  послов»  в  догово¬
ре  944  г.  и  послов,  сопровождавших  Ольгу  во  время  торжественных
приемов  императора  Константина  Багрянородного:  9  сентября  20  по¬
слов  и  18  октября  —  22  посла.  На  этом  основании  он  предположил,
что  в  таком  совпадении  отразилось  существование  на  Руси  22—23  го¬
родских  и  одновременно  административных  центра  [Литаврин  Г.  Г.
1982.  С.  82].
 Церемониальное  шествие  княгини  Ольги  и  ее  свиты  с  подразделе¬
нием  сопровождающих  лиц  на  определенные  социальные  группы  со¬
ответствует  порядку  перечисления  высших  социальных  слоев  на  Руси
 197

в  русско-византийских  договорах  911  и  944  гг.  Разные  по  происхожде¬
нию  исторические  источники  одинаково  отразили  социальный  строй
высших  слоев  общества  на  Руси  середины  X  в.  в  периоды  правления
Олега,  Игоря  и  Ольги.  Они  свидетельствуют  о  сохранении  преемствен¬
ности  верховной  политической  власти  великого  киевского  князя  и  вто¬
рого  по  значимости  общественно-политического  положения  круга  его
родственников  и  приближенных  служилых  людей.
 Количество  лиц,  сопровождавших  княгиню  Ольгу  на  прием  к  им¬
ператору,  было  значительным  (в  порядке  перечисления  в  использо¬
ванных  Константином  Багрянородным  записях  без  указания  получен¬
ных  ими  денежных  сумм).
 9  сентября
племянник
 8  «приближенных»  (oi  16101)
 20  послов
43  купца
 священник  Григорий
2  переводчика
 «люди»  (oi  сЫОрслтоО  Святослава
6  «людей»  (oi  dvOpomoi)  послов
переводчик  Ольги
В  десерте  участвовали
6  «приближенных»  (таге  i6icn)
 18  «прислуживающих  женщин»
(tolc  Обратимте)
 18  октября
племянник
священник  Григорий
16  «приближенных»  (та!  с  i6iai)
18  «рабынь»  (таТс  бойХсис)
 22  посла
44  купца
2  переводчика
 Состав  лиц,  сопровождавших  Ольгу  во  время  торжественных  импе¬
раторских  обедов,  почти  тождественен.  Во  втором  обеде  не  участвова¬
ли  только  «люди»  Святослава  и  послов,  а  также  переводчик  Ольги.  Но
соответствовало  ли  это  различие  действительности,  недостаток  ли  это
использованного  Константином  Багрянородным  списка  или  недосмотр
самого  императора  при  переписывании  (выпущены  три  последних  ука¬
зания  лиц  подряд)  —  не  ясно.  Почти  совпадает  и  количество  участни¬
ков  с  русской  стороны.  Незначительные  различия  числа  послов  и  куп¬
цов  во  время  этих  приемов  объясняются  почти  полуторамесячным  пе¬
рерывом  между  ними,  а  потому  возможными  изменениями  в  их  соста¬
ве  по  разным  причинам.
 В  сравнении  с  немного  различающимся  количеством  послов  и  куп¬
цов  обращает  на  себя  внимание  постоянное  число  «прислуживающих»  —
18.  Показательно  использование  в  одинаковом  контексте  для  их  обо¬
значения  разных  социальных  терминов  —  ai  Обратили  в  записи  о  при¬
еме  9  сентября  и  ai  SouXai  —  о  приеме  18  октября.  Использование  вто¬
рого  понятия  подразумевает  в  них  рабынь.  Поскольку  они  получили  18
октября  от  императора  по  6  милиарисиев,  столько  же,  сколько  свобод¬
ные  купцы,  а  наряду  с  купцами  ровно  вдвое  меньше,  чем  «приближен¬
ные»  и  «послы»,  то  можно  считать,  что  более  точно  определяет  их  соци¬
 198

альный  статус  слово  ai.  Обраттспгш  с  широким  полем  значений,  произ¬
водных  от  глагола  Оератгеиы  —  ‘служить,  находиться  в  услужении,  забо¬
титься’  и  т.  д.  Поэтому,  по  нашему  мнению,  значение  ‘те,  кто  прислу¬
живает’  (княгине)  наиболее  полно  и  широко  раскрывает  их  содержание.
 В  обоих  перечнях  лиц  на  втором  месте  после  княгини  Ольги  указан
не  сын  Святослав,  а  племянник  —  ауефтс.  В  русско-византийском  до¬
говоре  944  г.  названы  два  племянника  Игоря  —  Игорь  и  Акун  (см.
ранее,  с.  167).  Впрочем,  Г.  Г.  Литаврин  отметил,  что  этот  термин  отно¬
сится  к  кровным  родственникам.  Поэтому  он  отнес  «племянника»  к
близким  родственникам  Ольги  и  предположил  его  обязанности  как
военного  предводителя  во  время  путешествия,  обеспечивавшего  безо¬
пасность  посольства.  «Люди»  Святослава  получили  меньше  всех  ос¬
тальных  сопровождавших  Ольгу  лиц  (5  милиарисиев),  кроме  «людей»
послов  (3  милиарисия).  Указаны  они  также  в  конце  списка.  Поэтому
убедительным  представляется  мнение  Г.  Г.  Литаврина,  что  в  этих  фак¬
тах  отразилось  не  простое  регенство  Ольги  во  время  малолетства  Свя¬
тослава,  а  ее  полновластие  [Литаврин  Г.  Г.  1982.  С.  86]  (см.  также  ра¬
нее,  с.  128).
 Таким  образом,  изложение  Константином  Багрянородным  обстоя¬
тельств  двух  торжественных  приемов  княгини  Ольги  и  ее  свиты  свиде¬
тельствует  о  совпадении  его  информации  с  данными  источников,  уст¬
ных  и  письменных  по  происхождению,  обобщенных  в  ПВЛ.  Они  ука¬
зывают  на  полновластие  Ольги  в  период  ее  регентства  и  о  значитель¬
ной  степени  концентрации  княжеской  власти  на  Руси,  которая  вслед¬
ствие  проводимых  ею  реформ  продолжила  интеграцию  входивших  в  ее
состав  племенных  княжений  в  политически  единую  страну.  Информа¬
ция  этих  материалов  свидетельствует  также  об  иерархичности  высших
социальных  групп,  главой  которых  являлся  великий  князь,  в  данном
случае  княгиня  Ольга.
 Знатное  происхождение  Ольги,  се  высокий  общественно-полити¬
ческий  статус  великой  княгини  при  жизни  мужа  и  регента  при  юном
сыне,  госпожи  значительного  хозяйства  определили  систему  ее  соци¬
ального  поведения.  Историческая  память,  как  рассмотрено  ранее,  со¬
хранила  сведения  не  только  о  решительном  и  кровавом  подавлении
восстания  древлян,  которые  по-своему  были  правы  в  требовании  со¬
хранить  традицию  и  условия  договора  в  однократной  и  фиксирован¬
ной  выплате  дани-подати.  Уже  это  подавление  свидетельствовало  не
только  о  решительности  княгини,  о  ее  стремлении  держать  в  подчине¬
нии  население  страны  (в  русско-византийском  договоре  911  г.  оно
названо  —  «от  всъхъ  иже  суть  под  рукою  его  сущих  Руси»),  но  и  о
намерении  изменить  эту  сложившуюся  структуру  государства.  На  то
же  указывают  и  проведенные  ею  реформы  административно-судебно¬
го  и  податного  управления.
 Изложение  обстоятельств  торжественных  приемов  в  императорском
дворце  Константином  Багрянородным,  участником  этих  событий,  су¬
 199

щественно  дополняют  эти  характеристики  социального  поведения  кня¬
гини  Ольги  (в  многочисленных  работах  содержится  множество  неточ¬
ностей  в  передаче  происходивших  действий  во  время  императорских
приемов  и  их  интерпретации,  произошедших  вследствие  ошибочно  по¬
нятых  переводов  или  их  изложений,  поэтому  здесь  и  далее  изложение
церемоний  выполнено  по  переводу  Г.  Г.  Литаврина  [Литаврин  Г.  Г.
2000.  С.  360—364,  см.  там  же  его  комментарии]).
 Как  отмечено  ранее,  во  время  приема  9  сентября  Ольга  возглавляла
церемониальное  шествие  своей  свиты,  которая  следовала  в  определен¬
ном  порядке  по  мере  значимости  по  отношению  к  великой  княгине.
Она  была  торжественно  введена  в  зал  для  особо  торжественных  цере¬
моний  —  Триклин  Юстиниана  (см.  далее)  препозитом  и  двумя  остиа-
риями.  Там  уже  восседала  на  троне  императрица  Елена,  жена  Кон¬
стантина  Багрянородного,  а  на  кресле  ее  невестка  Феофано,  жена  Ро¬
мана  II,  который  позднее  в  959  г.  стал  императором.  Там  же  присут¬
ствовали  представительницы  семи  высших  титулов  империи.  После
ответа  на  вопрос  препозита  «как  бы»  от  лица  императрицы  данный
торжественный  прием  завершился,  и  Ольга  с  родственницами  архон-
тиссами  и  наиболее  избранными  из  тех,  кто  ей  прислуживает,  имела
время  для  отдыха  в  Скилах,  особом  здании  между  Триклином  Юсти¬
ниана  и  ипподромом.  Затем  она  продолжила  отдых  в  другом,  новом
дворцовом  здании  —  Кенургии.  Оттуда  ее  пригласили  на  беседу  с  им¬
ператором  в  присутствии  императрицы  и  их  детей.  При  этом  по  пове¬
лению  императора  она  села  и  «беседовала  с  ним,  сколько  пожелала».  В
этих  сведениях,  как  представляется,  скрыта  значительная  информа¬
ция.  1)  Переговоры  Ольги  с  императором  сидя  и  по  времени  в  зависи¬
мости  от  пожелания  княгини,  ее  участие  в  десерте  наедине  с  импера¬
торской  семьей  свидетельствует  об  особом  доверенном  к  ней  отноше¬
нии  Константина  Багрянородного.  Такое  отношение  было  вызвано,
вероятно,  крещением  княгини  в  Константинополе  и  ее  статусом  «ду¬
ховной  дочери»  императора  (см.  об  этом  далее).  2)  Эти  переговоры
были  посвящены  сложнейшим  вопросам  отношений  двух  стран.
 В  тот  же  день  в  Триклине  Юстиниана  императрица  и  ее  невестка
дали  в  честь  княгини  Ольги  торжественный  обед.  Елена  восседала  на
троне,  а  Феофано  —  вероятно,  на  золотом  кресле.  Ольга  стояла  рядом
с  ними.  Когда  руководитель  церемонии  трапезит  в  соответствии  с  це¬
ремониалом  ввел  ее  родственниц  архонтисс  и  они  совершили  проски-
несис  —  простирание  ниц  [Литаврин  Г.  Г.  1981.  С.  44]),  «<...>  архон-
тисса,  наклонив  немного  голову,  села  к  апоконту  («императорский  стол,
за  которым  с  августейшими  особами  могли  обедать  лишь  шесть  выс¬
ших  вельмож  империи  (патриарх,  кесарь,  новелиссим,  куропалат,  ва-
силеопатор  и  зоста-патрикия»)  на  том  же  месте,  где  стояла,  вместе  с
зостами,  по  уставу»  [Литаврин  Г.  Г.  1982.  С.  44,  45,  примеч.  45;  курсив
наш.  —  М.  С.].  Вероятно,  этот  незначительный  наклон  головы  являлся
обычным  для  Ольги  видом  приветствия.
 200

Во  время  этого  пира  певчие  главных  константинопольских  соборов
пели  величальные  песни  в  честь  императора  и  членов  его  семьи,  ра¬
зыгрывались  «всякие  театральные  игрища».  Одновременно  в  другом
парадном  зале,  Хрисотриклине,  имел  место  другой  торжественный  обед,
где  вместе  с  императором  и  Романом  II  пировала  мужская  часть  свиты
княгини  Ольги.  После  обеда  княгиня  Ольга  была  принята  отдельно
всей  императорской  семьей  во  время  десерта.  Он  был  подан  на  «малом
золотом  столе»  и  сервирован  «в  украшенных  жемчугами  и  драгоцен¬
ными  камнями  чашах».
 Во  время  приема  18  октября  император  обедал  с  мужской  частью
свиты  княгини  Ольги  в  Хрисотриклине,  а  императрица  с  детьми  и
невесткой  принимали  княгиню  в  особом  здании  —  Пентакувуклине
св.  Павла.
 Данная  информация,  почерпнутая  императором  Константином  Баг¬
рянородным  из  официальных  отчетов  и  дополненная  собственными
наблюдениями,  свидетельствует  о  том,  что  поведение  княгини  Ольги  и
сопровождавших  ее  лиц  соответствовало  необходимым  церемониям
византийского  императорского  дворца  (на  это  обстоятельство  обратил
внимание  Д.  В.  Айналов  [Айналов  Д.  В.  1905.  С.  20]).  В  случае  особой
общественно-политической  значимости  этот  церемониал  корректиро¬
вался  русской  стороной,  о  чем  свидетельствует  легкий  наклон  головы
великой  княгини,  тогда  как  сопрождавшие  женщины  совершали  по
византийскому  обряду  проскинесис.
 Эти  действия  указывают  на  уже  существующие  у  русских  участни¬
ков  посольства  комплексы  свойственного  средневековым  людям  цере¬
мониального  поведения  во  время  торжественных  приемов  и  обедов,
что  позволяет  предположить  существование  определенного  церемони¬
ала  и  в  русских  княжеских  дворах  и  хоромах.  Данные  достоверные
известия  византийского  императора  Константина  Багрянородного  по¬
зволяют  не  согласиться  с  сопоставлениями  И.  Я.  Фрояновым  социаль¬
ного  поведения  русских  людей  середины  X  в.  и  аборигенов  Австралии
на  стадии  каменного  века.  Напротив,  оно  присуще  средневековому
периоду  европейской  истории  и  свидетельствует  о  наличии  опреде¬
ленных  церемониальных  действий  и  об  открытости  русских  людей  этого
времени  к  восприятию  других  культур,  что  позволило  им  участвовать  в
сложных  церемониях  византийского  императорского  двора.
 Такое  социальное  поведение,  определяемое  активным  взаимодей¬
ствием  субъекта  и  социальной  среды,  отмечается  также  в  регламенти¬
рованном  русско-византийскими  договорами  911  и  944  гг.  поведении
русских  людей  в  Византии  (см.  ранее),  и  в  регламентации  поведения
русских  купцов  в  Западной  Европе,  что  фиксировано  уже  в  Раффель-
штеттенском  таможенном  уставе  (903—906  гг.)  [Латиноязычные  ис¬
точники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  26—32;  Назаренко  А.  В.
1993.  С.  59—100;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Отмечаемое  на  самых
разных  социальных  уровнях,  оно  было  бы  невозможно  без  реально
 201

существовавшей  подосновы  в  формировании  церемониальных  придвор¬
ных  действий  функциональных  связей  общения,  взаимодействия  ин¬
дивидуумов  и  социальных  групп.  Отсюда  следует,  что  данная  подосно¬
ва  социального  поведения  русских  людей,  от  великой  княгини  до  куп¬
цов  (а  по  русско-византийским  договорам  911,  944  гг.  и  челяди),  в
первой  половине  X  в.  на  Руси  существовала.
 Показательно,  что  устойчивые  функциональные  связи  общения  и
взаимодействия  всех  высших  социальных  групп  русского  общества  не
нарушались  в  особых  обстоятельствах  церемониальных  императорских
приемов  со  сложным  разработанным  этикетом.  Нс  деформировались
они  и  под  воздействием  окружающей  роскоши,  великолепных  зданий
и  их  залов.  Между  тем  княгине  Ольге  и  сопровождавшим  ее  лицам
пришлось  торжественно  шествовать,  совершать  церемониальные  дей¬
ствия  во  время  приемов  и  обедов  в  прекрасных  по  внешнему  виду  и
внутреннему  убранству  дворцовых  комплексах.
 Предание  об  Ольге,  записанное  в  ПВЛ,  вероятно,  отразило  некото¬
рые  из  тем  этих  переговоров.  Когда  Ольга  вернулась  в  Киев,  к  ней
прибыли  послы  византийского  императора,  которые  заявили  от  его
лица,  что  он  подарил  ей  много,  а  она  сказала,  что  как  вернется  на
Русь,  то  пришлет  ему  многие  дары,  челядь,  воск,  меха,  а  также  воинов
в  помощь.  Но  княгиня  гордо  и  недовольно  ответила:  «Аще  ты,  рьцы,
тако  же  постоиши  у  мене  в  Почаиие,  яко  же  азъ  в  Суду,  то  тогда  ти
дамь»  [ПВЛ.  1996.  С.  30].  В  этих  словах,  как  многократно  отмечалось  в
литературе,  отразились  реалии  пребывания  Ольги  в  Константинополе:
княгиня  предлагала  византийскому  посольству  находиться  в  киевском
пригороде  на  реке  Почайне  столь  же  долго,  сколько  она  находилась  в
константинопольском  пригороде  на  Боспорском  проливе.  Княгиня  со
своей  свитой  находилась  в  ожидании  приемов  в  Константинополе  дей¬
ствительно  долго,  учитывая,  что  русские  флотилии  приплывали  туда
летом,  тогда  как  первый  прием  состоялся  девятого  сентября,  а  второй  —
почти  через  полтора  месяца.  Учитывая  эти  реалии  в  историческом  пре¬
дании,  можно  попытаться  раскрыть  содержание  и  прочей  информации.
 Как  отметил  Г.  Г.  Литаврин,  милиарисии,  которые  получили  Ольга
и  члены  ее  свиты,  являлись  не  дарами  (М.  В.  Левченко  повторил  это
мнение  вслед  за  Н.  М.  Карамзиным  и  М.  П.  Погодиным  |Левченко  М.  В.
1956.  С.  232]),  посольским  жалованием  или  месячиной  \АйналовД.  1908.
С.  304;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  67;  Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  290;  А.  Н.
Сахаров  согласился  с  мнением  Д.  В.  Айналова],  а  обычными  во  время
торжественных  обедов  в  императорском  дворце  подношениями  гостям
в  знак  великодушия  (({яХопрла)  или  расположения  (eiKiefteia).  Поэтому
значительное  уменьшение  такой  раздачи  милиарисиев  во  время  второ¬
го  приема  во  дворце  княгини  Ольги  Г.  Г.  Литаврин  интерпретирует
как  отражение  недовольства  императора.  Это  недовольство  не  могло
быть  вызвано  неравенством  даров,  поскольку  императорские  чинов¬
ники  оценивали  принесенные  иноземцами  дары  и  дары  императора
 202

соответствовали  им  по  стоимости.  Поэтому  Г.  Г.  Литаврин  раскрыл
причину  недовольства  Константина  Багрянородного  «крушением  тех
надежд,  которые  он  возлагал  на  личную  встречу  с  русской  княгиней»
[.Литаврин  Г.  Г.  1982.  С.  89-92].
 Представляется,  что  изложение  событий  с  русской  стороны  в  пре¬
дании  об  Ольге  позволяет  объяснить  требования  императора  и  причи¬
ны  недовольства  русской  княгини.  Возможно,  обещания  Ольгой  до¬
полнительных  даров  Константину  Багрянородному  объясняются  бла¬
годарностью  и  обязанностью  возмещения  затрат  во  время  церемоний
ее  крещения  и  посвящения  в  духовные  дочери  императора  (см.  далее)
(такое  объяснение  летописного  известия  о  причинах  требования  даров
императору  в  литературе,  как  представляется,  ранее  не  предполага¬
лось).  Требование  Константином  воинов  в  помощь  в  полной  мере  со¬
ответствует  статье  русско-византийского  договора  944  г.:  «Аще  ли  хотьти
начнеть  наше  царство  от  васъ  вой  на  противящаяся  намъ,  да  пишемъ
къ  великому  князю  вашему,  и  послетъ  к  намъ,  елико  же  хочемъ:  и
оттоле  увъдять  ина  страны,  каку  любовь  имъють  грьци  съ  русью»  [ПВЛ.
1996.  С.  25—26].  На  совпадение  содержания  этой  статьи  и  требования
императора  отправить  ему  русских  воинов  обратил  внимание  А.  В.
Лонгинов  [Лонгинов  А.  В.  1904.  С.  72].  В  данной  связи  Г.  Г.  Литаврин
заметил,  что  русские  воины  участвовали  в  военных  действиях  визан¬
тийцев  в  955—958  гг.,  а  в  960—961  гг.  русский  отряд  участвовал  в  от¬
воевании  Крита  у  арабов,  впрочем,  заметил  он  в  последнем  случае,  не
известно,  было  ли  это  войско,  посланное  из  Киева  по  просьбе  импера¬
тора,  или  в  войске  империи  находился  отряд  вольных  русских  наемни¬
ков  [История  Византии.  1967.  Т.  2.  С.  232;  Литаврин  Г.  Г.  1986.  С.  57].
Указание  в  историческом  предании,  записанном  в  ПВЛ,  требования
императора  прислать  воинов  в  помощь  вновь  свидетельствует  о  том,
что  договор  944  г.  продолжал  исполняться  в  регентство  княгини  Оль¬
ги,  а  это,  в  свою  очередь,  подтверждает  достоверность  информации
данного  предания.
 Вместе  с  тем,  устанавливаемое  взаимное  недовольство  Ольги  и  Кон¬
стантина  Багрянородного  нуждается  в  объяснении.
 Причина  данного  взаимного  недовольства,  вероятно,  связана  с  це¬
лью  или  целями  посольства  Ольги  в  Византию.  Историки  писали  вслед
за  ПВЛ  о  ее  крещении  в  955  г.  в  Константинополе  от  императора  Кон¬
стантина  Багрянородного  и  патриарха  Полиевкта.  Поэтому  цель  по¬
сольства  Ольги  в  Византию  определялась  как  ее  личное  крещение.
Однако  введение  в  научный  оборот  труда  Константина  «О  церемониях
императорского  двора»  и  других  исторических  источников  позволяло
конкретизировать  сведения  записанного  в  летописи  предания  о  кре¬
щении  Ольги  и  о  ее  пребывании  в  Константинополе.
 С.  М.  Соловьев  сохранил  летописную  версию,  но  изменил  ее  дати¬
ровку.  По  его  мнению,  Ольга  отправилась  в  Константинополь  языч¬
ницей.  Но  она  была  настолько  поражена  «величием  греческой  рели¬
 203

гии»,  что  стала  там  христианкой  в  957  г.  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.
С.  158;  здесь  и  далее  подробный  анализ  работ,  в  которых  устанавли¬
вались  причины  путешествия  Ольги  в  Константинополь  см.:  Сахаров
 А. 	Н.  1980.  С.  262—270;  Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  154—157  и  след.].
Между  тем  во  второй  половине  XIX  в.  все  большее  внимание  иссле¬
дователей  привлекало  определение  иных  целей  путешествия  Ольги  в
Константинополь.  При  этом  стало  учитываться  и  сообщение  Хрони¬
ки  Продолжателя  Регинона  о  посольстве  Ольги  в  959  г.  к  германско¬
му  королю  Оттону  I.  В  числе  этих  работ  наиболее  убедительна  гипо¬
теза  М.  С.  Грушевского,  который  интерпретировал  известия  Хрони¬
ки  Продолжателя  Регинона  как  выражение  стремления  Ольги  учре¬
дить  на  Руси  автокефальную  архиепископию.  Поэтому  он  предполо¬
жил,  что  получив  отказ  в  этом  в  Византии,  она  обратилась  в  Герма¬
нию  [Грушевський  М.  1904.  Т.  I.  С.  405—406].
 В  научной  литературе  начала  XX  столетия  утвердились  идеи  о  двух
путешествиях  Ольги  в  Константинополь.  Одно  из  них  относилось,  по
Константину  Багрянородному,  к  957  г.,  а  другое  —  к  году,  определяе¬
мому  в  соответствии  с  авторскими  гипотезами.  В.  А.  Пархоменко  осо¬
бое  значение  придал  записи  Хроники  Продолжателя  Регинона,  согласно
которому  Ольга  крестилась  при  византийском  императоре  Романе  (см.
далее).  Поэтому  он  отнес  ее  второе  путешествие  ко  времени  около
960  г.  Он  предполагал,  что  Ольга  не  могла  креститься  в  957  г.,  посколь¬
ку  Константин  Багрянородный  обязательно  упомянул  бы  об  этом  со¬
бытии  (эта  мысль  нашла  широкое  распространение  в  последующей
литературе,  хотя  совершенно  очевидно,  что  сюжеты  его  труда  «О  цере¬
мониях»  не  подразумевали  данной  темы  [на  это  обстоятельство  обра¬
тил  внимание  М.  В.  Левченко:  Левченко  М.  В.  1956.  С.  228]).  Согласно
другой  его  мысли,  Ольга  стремилась  установить  династические  связи  с
домом  византийского  императора  [Пархоменко  В.  1911,  С.  18—20;  1913.
С.  125—141].  Для  М.  Д.  Приселкова  определяющее  значение  в  «поезд¬
ке»  в  957  г.  в  Константинополь  уже  крещенной  там  в  955  г.  Ольги
получение  «желательного  для  нее  иерархического  устройства  новой
церкви»  и  (вслед  за  В.  А.  Пархоменко)  установление  «родственных  свя¬
зей»  с  византийским  императором.  Впрочем,  она  получила  не  архи¬
епископию  или  митрополию  (далее  М.  Д.  Приселков  возвращается  к
конкретной  информации  Хроники  Продолжателя  Регинона),  а  епис-
копию  [Приселков  М.  Д.  1913.  С.  10—13].
 Трудности  определения  целей  путешествия  княгини  Ольги  в  Кон¬
стантинополь  способствовали  тому,  что  Е.  Е.  Голубинский  отказался
от  решения  такой  исследовательской  проблемы,  предположив,  что  рус¬
ская  княгиня  стремилась  увидеть  столицу  христианского  мира,  наблю¬
дать  быт  императоров  и  жизнь  столицы  христианского  мира  [Голубин¬
ский  Е.  Е.  1901.  Т.  I.  С.  78].  Такие  трудности  имели  следствием  предпо¬
ложения  тех  целей,  о  которых  не  было  прямой  информации  в  привле¬
каемых  исследователями  исторических  источниках.
 204

В. 	В.  Мавродин  предположил  в  числе  целей  «поездки»  Ольги  в  Кон¬
стантинополь  не  только  учреждение  Византией  христианской  церкви
на  Руси,  за  что  Русь  обязывалась  давать  «вой  в  помощь»,  но  и  измене¬
ние  в  пользу  Руси  условий  торговли  с  Византией  [Мавродин  В.  В.  1945.
 С. 	254].  По  мнению  М.  В.  Левченко,  Ольга  отстаивала  политические  и
торговые  интересы  Руси  [Левченко  М.  В.  1956.  С.  230],  тогда  как  В.  Т.
Пашуто  предположил,  что  поездка  Ольги  была  вызвана  желанием  Ольги
ввести  на  Руси  христианство,  но  добиться  этого  ей  не  удалось  [  Пашу¬
то  В.  Т.  1968.  С.  66;  эта  идея  позднее  была  поддержана:  Назаренко  А.  В.
1990].  А.  Н.  Сахаров  и  Ж.-П.  Ариньон  вернулись  к  идее  В.  А.  Пархо¬
менко  об  установлении  русско-византийского  династического  союза
как  основной  задаче  посольства  Ольги  в  Константинополь  [Сахаров
 A. 	Н.  1980.  С.  291;  Ариньон  Ж.-П.  1980.  С.  119-120].
 Во  второй  половине  XX  в.  сложилась  исследовательская  тенденция
ограничения  изучаемых  фактов,  относящихся  к  путешествию  княгини
Ольги  в  Константинополь,  прямой  информацией  исторических  источ¬
ников.  Автор  этих  строк  предположил,  что  одной  из  его  основных  за¬
дач  стала  организация  епископии  на  Руси.  После  отказа  ей  императо¬
ром  в  присылке  епископа  и  священников  она  с  такой  же  просьбой
обратилась  в  959  г.  к  германскому  королю  Оттону  I,  который  вскоре
после  этого  стал  императором  Священной  Римской  империи,  тонко
используя  для  достижения  своих  целей  политические  средства  —  со¬
перничество  двух  империй  [Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  283—286].  X.  Рюсс
вновь  соединил  крещение  Ольги  с  ее  путешествием  в  Константино¬
поль  в  957  г.  и  приемом  у  патриарха  [Handbuch  der  Geschichte  Russlands.
Bd.  1.  Lief.  4/5.  1979.  S.  292].  Тогда  же  В.  Фидас  высказал  мнение,  что
Ольга  совершила  только  одно  путешествие  в  Константинополь,  в  957
г.  Ее  крещение  было  личным,  не  преследующим  государственных  це¬
лей.  Но  в  переговорах  княгини  с  Константином  он,  подобно  предше¬
ственникам,  предполагает  урегулирование  торговых  отношений  [Фе[8ас
 B. 	1972/3.  S.  645—646].  Г.  Острогорский  и  Г.  Подскальский  поддержа¬
ли  мнение  о  крещении  Ольги  в  954/955  г.  по  сентябрьскому  летосчис¬
лению,  тогда  как  в  Константинополь  она  прибыла  уже  крещеной  [Ос¬
трогорский  Г.  1967;  Подскальски  Г.  1996.  С.  26—27;  см.  там  же  литерат-
ру  вопроса].  Ж.-П.  Ариньон  высказал  предположение,  что  Ольга  при¬
няла  крещение  в  конце  959  г.  Подобно  В.  Фидасу,  он  считает  это  част¬
ным  актом  [Ариньон  Ж.-П.  1980].  Г.  Г.  Литаврин  показал  «маловероят¬
ность»  мнения  Ж.-П.  Ариньона  о  времени  крещения  Ольги  [Литаврин
Г.  Г.  1981а.  С.  36—39].  Напротив,  он  разработал  гипотезу,  согласно
которой  Ольга  совершила  первое  путешествие  в  Константинополь  в
946  г.,  когда  она  была  еще  язычницей.  Результаты  переговоров  с  импе¬
ратором  (отчеты  об  этих  приемах  Константин  Багрянородный  вклю¬
чил  в  свой  труд  «О  церемониях»)  оказались  неблагоприятными,  что
привело  ко  взаимному  раздражению  княгини  и  императора.  Второе
путешествие  Ольги  состоялось  в  954/955  сентябрьском  году  и  завер¬
 205

шилось  успешно:  она  приняла  христианство,  была  возведена  в  ранг
«дочери»  императора,  а  Константин  получил  от  княгини  значитель¬
ную  военную  помощь  \Литаврин  Г.  Г.  1981;  1981а;  1982;  1983;  1986;
обобщение  этих  наблюдений  над  дипломатией  княгини  Ольги  и  ее
крещением  см.:  Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  157—213].
 Гипотеза  Г.  Г.  Литаврина  оживленно  обсуждалась  в  последующей
литературе.  Вносились  в  нее  и  коррективы.  О.  Прицак  отнес  описан¬
ные  Константином  Багрянородным  приемы  Ольги  к  разным  годам  —
к  946  и  957  [Pritsak  О.  1985].  Л.  Мюллер  поддержал  мнение  о  посоль¬
стве  Ольги  в  Константинополь  в  946  г.  Но  он  считает,  что  княгиня
была  к  этому  времени  крещена.  Поэтому  отнесение  в  ПВЛ  крещения
Ольги  к  6463  —  954/955  г.  является  неточным.  Задачу  посольства
Л.  Мюллер  видит  в  «полной  христианизации  своей  страны»  и  учрежде¬
нии  самостоятельной  русской  церкви  [Muller  L.  1987.  S.  78;  1988;  Мюл¬
лер  Л.  2000.  С.  43—59].  Мнение  о  путешествии  Ольги  в  Византию  в
945/946,  а  не  в  957  г.  поддержал  Ф.  Тиннефельд  [  Tinnefeld  F.  1987].  Под
влиянием  гипотезы  Г.  Г.  Литаврина  Д.  Оболенский  отказался  от  преж¬
него  мнения  о  путешествии  Ольги  в  Константинополь  в  957  г.  Он  под¬
держал  мысль  о  первом  посольстве  Ольги  в  946  г.  и  о  временном  со¬
хранении  ею  язычества.  Ссылаясь  на  указание  автора  Хроники  Про¬
должателя  Регинона  —  Адальберта,  современника  этих  событий  и  мис-
сийного  епископа  на  Руси  (см.  далее),  о  крещении  Ольги-Елены  при
императоре  Романе,  он  отнес  ее  второе  путешествие  в  Константино¬
поль  к  960  г.,  ко  времени  самостоятельного  правления  Романа  II.  По¬
добно  Л.  Мюллеру,  он  считает  ошибочным  мнение  о  15-летней  жизни
княгини  в  христианстве.  Причину  этой  ошибки  он  предполагает  в
ошибочном  прочтении  в  тексте  Памяти  и  похвалы  князю  русскому
Владимиру  цифры  0  —  9  как  EI  —  15  [Obolensky  D.  1984;  1990].  Впро¬
чем,  ссылаясь  на  указание  Адальберта,  О.  М.  Рапов  отнес  крещение
Ольги  в  Константинополе  ко  времени  правления  Романа  I  Лакапина
(12  декабря  913  —  16  декабря  944)),  но  после  смерти  князя  Игоря  [Ра¬
пов  О.  М.  1988.  С.  164—166].  В.  А.  Водов  принял  гипотезу  Г.  Г.  Литав¬
рина  как  наиболее  правдоподобную  [Vodoff  V.  1988.  Р.  52—53],  тогда
как  А.  В.  Назаренко  отстаивает  мнение  о  путешествии  княгини  Ольги
в  Константинополь  в  957  г.  [Назаренко  А.  В.  1989].  А.  В.  Назаренко
отметил  возможность  предварительного  оглашения  Ольги  до  этого  пу¬
тешествия,  ссылаясь  на  работы  Е.  Ф.  Шмурло,  Д.  Оболенского,  X.  Хан-
ника,  М.  Арранца  и  Лоренцо,  Л.  Мюллера  [Назаренко  А.  В.  1993;  1995]
(о  возможности  «первого  оглашения»  до  ее  крещения  в  Константино¬
поле  писал  еще  В.  А.  Пархоменко  [Пархоменко  В.  А.  1911.  С.  8;  1913.
 С. 	133]).  Но  и  мнение  о  путешествии  Ольги,  уже  крещенной,  в  Кон¬
стантинополь  в  957  г.  также  распространено  в  новейшей  литературе
[Рорре  А.  1988.  S.  464;  Высоцкий  С.  А.  1989;  Seibt  W.  1992.  S.  292].
 Многообразие  мнений  свидетельствует  о  сложности  определения
времени  крещения  княгини  Ольги.  Этот  важный  вопрос  в  изучении
 206

истории  княжеской  власти  на  Руси  в  X  в.  неразрывно  связан  с  общей
проблемой  —  княжеская  власть  и  христианство  на  Руси  в  середине  X
в.,  а  также  с  темой  —  великий  князь  русский  как  организатор  полити¬
ки  Русского  государства  в  этот  период.
 Великокняжеская  власть  и  христианство
в  регентство  княгини  Ольги
 Христианство  появилось  на  Руси  в  результате  многообразных  форм
этнокультурного,  военно-политического,  социального  и  экономического
взаимодействия  молодого  государства  в  IX—X  вв.  с  христианскими  стра¬
нами,  прежде  всего  с  Византией.  Было  бы  ошибочно  думать,  что  его
распространение  выражалось  лишь  в  увеличении  числа  неофитов.  В
этом  процессе  прослеживаются  два  основных  направления,  которые
можно  условно  назвать  распространением  христианства  «сверху»  и  «сни¬
зу».  «Сверху»  христианство  воспринималось  в  княжеско-дружинной
среде  во  время  походов  в  Византию,  русско-византийских  перегово¬
ров.  При  этом  крестившиеся  князья  могли  раскреститься.  В  истори¬
ческой  литературе  накоплен  значительный  опыт  критического  изуче¬
ния  относящихся  к  IX  в.  известий  о  таких  крещениях  во  время  похо¬
дов  на  Сурож  в  Крыму,  Амастриду  на  анатолийском  побережье  и  на
Константинополь.  Степень  достоверности  этих  известий  и  характер
реальной  исторической  информации  дискутируется  [Левченко  М.  В.  1956.
С.  46-89;  Сахаров  А.  Н.  1980.  С.  25-36;  Рапов  О.  М.  1988.  С.  67-116;
VodoffV.  1988.  Р.  30-37;  Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  24-36,  47-60;  см.  там
же  литературу  вопроса].  Сквозь  клише  написанного  Константином
Багрянородным  Жизнеописания  его  деда  императора  Василия  I  Маке¬
донянина  (867—886)  [Продолжатель  Феофана.  1992.  С.  142—143]  и  пре¬
увеличения  Окружного  послания  патриарха  Фотия  [см.:  Рапов  О.  М.
1988.  С.  77—90]  виден  процесс  появления  христианских  общин  в  мо¬
лодом  Русском  государстве.  В  944  г.  знатные  русы-христиане  участво¬
вали  в  заключении  русско-византийского  договора  и  утверждали  его  в
киевской  соборной  церкви  св.  Ильи.
 «Снизу»  христианство  распространялось  среди  находившихся  в  хри¬
стианских  странах  Центральной  Европы  и  Византии  русских  купцов,
их  челяди,  пленных  русских,  проданных  рабов,  а  также  «работающих»
в  Византии,  которые  имели  там  имущество  и  могли  его  письменно
завещать.  Другим  видом  такого  распространения  христианства  стало
прибытие  на  Русь  христиан  из  европейских  стран,  в  частности,  скан¬
динавов:  как  отмечено  в  ПВЛ  в  связи  с  утверждением  русско-визан¬
тийского  договора  944  г.,  «мнози  бо  бьша  варязи  хрестеяни»  [ПВЛ.
1996.  С.  26].  Распространение  христианства  «снизу»,  добровольно,  без
 207

принуждения,  свидетельствует  о  том,  что  неофитов  привлекали  его
религиозные,  философские  и  этические  основы.
 В  связи  с  изучением  состояния  христианских  общин  на  Рус/и  в  се¬
редине  X  в.  и  определением  в  связи  с  этим  целей  христианиза^орской
деятельности  княгини  Ольги  представляется,  что  недостаточно  извле¬
чена  скрытая  информация,  содержащаяся  в  указании  соборной  «церк¬
ви  святаго  Ильи,  яже  есть  надъ  Ручаемъ,  конець  Пасынчъ  беседы»,  где
«хрестеянея  Русь»  клялась  в  сохранении  условий  мирного  договора  944  г.
[ПВЛ.  1996.  С.  26].  В  соответствии  с  городской  топонимикой,  эта  со¬
борная  церковь  находилась,  вероятно,  на  торгово-ремесленном  Подо¬
ле  у  днепровских  причалов  [Толочко  П.  П.  1983.  С.  58].  Существование
соборной  церкви  свидетельствует  о  том,  что  христианская  община  в
Киеве  в  середине  X  в.  была  многочисленной.  Кроме  соборной  церкви,
существовали,  как  думал  Е.  Е.  Голубинский,  церкви  приходские.  Пред¬
ставляется  более  верным,  что  это  были  церкви  общин,  различавшихся
по  христианскому  вероисповеданию,  западнохристианскому  (преиму¬
щественно  скандинавы)  и  восточнохристианскому  (крестившиеся  по
византийскому  и  южнославянскому  обряду),  или  по  этническому  прин¬
ципу.  Существование  в  таких  условиях  соборной  церкви  позволяет
предположить,  что  эти  общины  не  враждовали,  несмотря  на  уже  сло¬
жившиеся  различия  в  догматах  и  обрядности,  тем  более,  что  христиан¬
ская  Церковь  до  1054  г.  официально  оставалась  единой.  Нахождение
церкви  св.  Ильи  на  днепровском  побережье  Подола  может  свидетель¬
ствовать  о  том,  что  ее  паства  происходила  преимущественно  из  торго¬
во-ремесленной  среды  и  воинов.  Оттуда  отчаливали  и  туда  приплыва¬
ли  корабли  гостей  и  дружинников.
 Значительная  скрытая  информация  содержится  и  в  посвящении
соборной  церкви  пророку  Илье.  Оно  свидетельствует  о  сложной  кон¬
таминации  религиозных  и  общественно-политических  идей.  Как  дав¬
но  отмечено  в  исследовательской  литературе,  пророк  Илья  был  близок
по  религиозным  атрибутам  и  функциям  верховному  языческому  богу
Перуну.  Именно  вследствие  этого  в  христианский  период  на  Руси  об¬
разовался  синкретический  образ  Ильи  пророка  с  языческими  атрибу¬
тами.  Но,  как  представляется,  не  обращалось  внимание  на  тот  факт,
что  до  введения  христианства  в  качестве  государственной  религии  про¬
рок  Илья  становился  христианской  альтернативой  Перуну,  поскольку
с  ним  также  были  связаны  божественное  извержение  огня,  дождя,  силь¬
ный  ветер  и  кроме  этого  —  землетрясения  [3  Цар.  18:38,  45;  19:11,  12].
Таким  образом,  посвящение  киевской  соборной  церкви  пророку  Илье,
вероятно,  свидетельствовало  об  активной  позиции  христианской  общи¬
ны  в  борьбе  с  язычеством  и  даже  об  угрозе  язычеству,  поскольку  пророк
Илья  был  борцом  с  идолопоклонством  [3  Цар.  18:40].
 Существование  организованной,  активной  по  отношению  к  языче¬
ству,  сложной  по  этническому  составу  и  по  уже  различающейся  вос-
точно-  и  западнохристианской  догматике  общины  объясняет,  почему
 208

христиане  заняли  в  княжение  Игоря  значительное  место  в  высшем
социальном  слое  Руси,  принимавшем  участие  в  заключении  и  утверж¬
дении  мира  с  Византией  в  944  г.,  чего  не  было  в  911  г.  Существование
такой  христианской  общины  объясняет  основные  периоды  деятельно¬
сти  княгини  Ольги  как  христианки.
 Наличие  сложной  в  своем  составе  христианской  общины  и  появле¬
ние  христиан  в  правящем  слое  раскрывают  контекст  событий,  относя¬
щихся  к  крещению  Ольги.  Судя  по  реминисценциям,  сохранившимся
в  сказаниях,  повествующих  о  мести  Ольги  древлянам  (погребение  в
ладье,  сожжение  в  бане,  приказ  насыпать  курган  —  «могилу  велику»  и
творить  тризну),  княгиня  при  жизни  мужа  и  вскоре  после  его  гибели
была  язычницей.  Отсюда  следует,  что  она  приняла  христианство  во
время  своего  регентского  правления.  Когда  это  произошло,  неясно.
 15-летний  период  жизни  Ольги  в  христианстве  в  «Памяти  и  похва¬
ле»  князю  Владимиру  приведен,  вероятно,  по  дате  ПВЛ.  В  древнейшей
редакции  этого  литературного  произведения  такого  указания  нет.  «Па¬
мять  и  похвала»  содержит  и  другие  следы  литературного  творчества,
которые  воспринимались  исследователями  как  информация  о  реаль¬
ных  исторических  событиях,  в  частности,  о  разрушении  ею  языческих
капищ.
 Судя  по  «Слову  о  законе  и  благодати»  мирополита  Илариона,  уже  в
первой  половине  XI  в.  произошло  уподобление  Владимира  Святосла¬
вича  Константину  Великому,  который  способствовал  укреплению  хри¬
стианства  в  Римской  империи  в  качестве  официальной  религии.  Это
сопоставление  идейно  и  литературно  развивалось  установлением  ана¬
логичности  христианизаторской  деятельности  Константина  и  его  ма¬
тери,  с  одной  стороны,  и  Владимира  и  его  «бабы»  Ольги  —  с  другой:
«Подобниче  великааго  Коньстантина  равноумне,  равнохристолюбче,
равночеститилю  служителемь  его!  <...>  Онъ  въ  елинъхъ  и  римлянъх
царьство  Богу  покори,  ты  же  —  в  Руси  <...>.  Онъ  съ  материю  своею
Еленою  крестъ  от  Иерусалима  принесъша  и  по  всему  миру  своему  рас-
лавъша,  въру  утвердиста,  ты  же  съ  бабою  твоею  Ольгою  принесъша
крестъ  от  новааго  Иерусалима,  Константина  града,  и  сего  по  всей  зем¬
ли  своей  поставиша,  утвердиста  въру».  В  христианизаторской  деятель¬
ности  Владимир  рассматривается  Иларионом  как  продолжатель  дея¬
ний  Ольги  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  48].
 Ту  же  преемственность  в  христианизаторской  деятельности  Влади¬
мира  на  Руси  вслед  за  Ольгой  прослеживает  и  монах  Иаков.  Для  него
также  важно  уподобить  Владимира  императору  Константину,  одеяни¬
ях  которого  он  пишет:  «И  разруши  храмы  идольские  съ  лжеименными
богы,  и  святыя  же  церкви  по  всей  вселении  постави  на  хвалу  Богу  <...>».
Между  тем  канон  требовал  указание  совместной  деятельности  Кон¬
стантина  и  его  матери  Елены,  что  ведет  к  повтору  текста:  «С  блаженою
и  богомудрою  матерью  своей  святою  Оленою  и  съ  чады  многы  приведе
къ  Богу  святымъ  крещениемъ  бещисленое  множество.  И  требища
 209

бьсовсьскыя  потреби,  и  храмы  идольскыа  разруши,  и  церквами  украси
всю  вселеную  и  грады  <...>»  (А.  А.  Шахматов  отметил  в  «Памяти  и
похвале»  Иакова  Мниха  сопоставление  только  Владимира  и  Констан¬
тина,  а  в  повторах  текста  —  результат  соединения  двух  сочинений  о
Владимире,  «восхвалявших  его  добродетели»  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.
18]).  Иаков  должен  сохранить  симметричность  другой  канонической
пары  —  Владимир  —  Ольга-Елена.  Поэтому  он  завершает  текст  о  Кон¬
стантине  Великом  фразой:  «Тако  же  и  блажен  ы  и  князь  Володи  мерь
сътвори  (глагол  в  единственном  числе.  —  А/.  С.)  съ  бабою  своею  Олгою».
Выделенный  здесь  текст  —  явная  приписка,  поскольку  последующее
повествование  —  вновь  только  о  Владимире,  деятельность  которого
изложена  в  словах,  отнесенных  ранее  к  Константину:  «Блаженыи  же
князь  Володимеръ,  внукъ  Олжинъ,  <...>  храмы  идольскыя  и  требища
всюду  раскопа  и  посте,  и  идолы  съкруши,  и  всю  землю  Рус  кую  и  грады
честными  церкви  украси  <...>»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  320;  курсив  наш.  —
М.  С.].  Здесь  речи  о  такой  христианизаторской  деятельности  Ольги
нет.
 Исследователи,  которые  ссылаются  на  «Память  и  похвалу»  Иакова
Мниха  как  на  доказательство  крещения  Ольги  в  954/955  сентябрьском
году  и  ее  христианизаторской  деятельности,  не  учитывают  того,  что
эти  сведения  содержатся  в  особом  произведении  —  «Похвале  княгине
Ольге»,  которое  включено  в  сочинение  Иакова  Мниха  лишь  в  некото¬
рых  списках.  Оно  включено  в  труд  Иакова  Мниха  после  его  написа¬
ния,  вследствие  чего  повествование  было  им  механически  нарушено.
Как  показал  А.  А.  Шахматов,  «Похвала  княгине  Ольге»  является  слож¬
ным  по  составу  компилятивным  произведением  [Шахматов  А.  А.
1908.  С.  13—19].  Оно  состоит  из  литературных  клише,  в  числе  которых
и  следующая  запись  после  указания  о  ее  крещении:  «И  потомъ  треби¬
ща  бъсовъская  съкруши  и  нача  жити  о  Христа  Исусъ  <...>»  [Зимин  А.  А.
1963.  С.  69;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].
 В  «Памяти  и  похвале  Ольге»  дата  ее  крещения  не  указана.  Видимо,
точной  в  ней  была  только  дата  смерти  Ольги  —  11  июля  6477/969г.
15  лет  —  от  крещения  до  смерти  —  соотнесены  с  датой  ПВЛ  путеше¬
ствия  ее  в  Константинополь  и  ее  крещение  там.  Таким  образом,  пред¬
ставляется  обоснованным  предположение,  что  в  более  поздней  «Памяти
и  похвале  княгине  Ольге»  15-летняя  жизнь  Ольги  в  христианстве  вы¬
числена  в  результате  соотнесения  этих  двух  дат.  Объясняя  появление
летописной  датировки  крещения  Ольги,  А.  А.  Шахматов  обратил  вни¬
мание  на  сообщение  Скилицы  (Кедрина)  о  прибытии  Ольги  в  Констан¬
тинополь  и  ее  крещении  до  6464  г.,  до  кончины  патриарха  Феофилакта.
Поэтому  он  предположил,  что  Ольга  крестилась  в  6463  г.  еще  при  Фео-
филакте.  Прибыла  она  в  Константинополь  уже  крещеной  (в  ее  свите  —
священник  Григорий).  Но  Скилица  и  составитель  летописной  повести  о
крещении  Ольги  совершили  одну  ошибку  —  они  соединили  два  разных
события  —  крещение  Ольги  и  ее  поездку  в  Царьград.  Впрочем,  отсюда
 210

А.  А.  Шахматов  сделал  совсем  необязательный  вывод,  согласно  которо¬
му  Ольга  стала  христианкой  в  6463  г.  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  117].
 Таким  образом,  нет  достоверных  сведений  о  крещении  княгини
Ольги  в  955  г.,  тем  более  о  преследованиях  ею  язычников  после  кре¬
щения  и  о  ее  попытке  крещения  Руси.  Как  представляется,  Ольга  кре¬
стилась  до  путешествия  в  Константинополь  [в  новейшей  литературе
это  мнение  вновь  активно  поддержал  Л.  Мюллер:  Мюллер  Л.  2000.  С.  44—
51].  На  эту  возможность  указывают  не  только  наличие,  как  отмечено
ранее,  активной  христианской  общины  в  Киеве,  и  христиан  в  числе
русской  знати,  но  и  постоянное  присутствие  в  свите  Ольги  в  Констан¬
тинополе  священника  Григория.
 Вместе  с  тем  летописное  сообщение  о  принятии  Ольгой  крещения  в
Константинополе  представляется  верным.  Об  этом  может  свидетель¬
ствовать  ее  христианское  имя  Елена.  Оно  соответствует  имени  жены
Константина  Багрянородного,  которая  стала  ее  крестной  матерью.  По
византийской  традиции,  неофит  принимал  имя  своего  реального  или
символического  крестного  отца.  Поэтому  в  крещении  Борис  Болгар¬
ский  стал  Михаилом  в  честь  императора  Михаила  III,  а  Владимир  Свя¬
тославич  —  Василием,  в  честь  правящего  императора  Василия  II
[Obolensky  D.  1971.  Р.  85,  198;  Ариньон  Ж.-П.  1980.  С.  117].  О  том  же
свидетельствует  и  летописная  запись  о  византийском  императоре  Кон¬
стантине  Багрянородном:  «<...>  нарекъ  ю  дъщерью  собъ»  [ПВЛ.  1996.
С.  30].  Слово  дыцерь  указывает  здесь  не  только  на  особые  связи,  уста¬
навливающиеся  при  крещении.  При  указании  иерархических  отноше¬
ний  византийского  императора  со  славянскими  и  неславянскими  пра¬
вителями  использовались  понятия  (духовный)  сын,  тогда  как  для  них
император  являлся  (духовный)  отец  и  даже  дед.  Эта  же  семейно-возраст¬
ная  терминология  отец  —  сын  —  брат  употреблялась  в  иерархических
отношениях  князей  при  отсутствии  феодальной  терминологии,  подоб¬
ной  западноевропейской,  и  на  Руси  XI—XII  вв.  (см.  далее).  Так  что
дыцерь  в  древнерусском  предании  об  Ольге  в  Константинополе  означа¬
ло  не  только  крестная  дочь,  но  и  духовная  дочь,  то  есть  занимающая
определенное  место  в  политической  иерархии  по  отношению  к  импера¬
тору  в  качестве  христианской  правительницы  Руси.  Отсюда  можно  за¬
ключить,  что  Ольга  приняла  крещение  в  Константинополе  во  второй
раз  или,  о  чем  уже  ранее  писали,  в  Киеве  она  была  только  оглашена.
 Как  отмечено  ранее,  исследователи  предположили  множество  тем,
о  которых  Ольга  могла  вести  переговоры  «сколько  хотела»,  как  напи¬
сал  Константин  Багрянородный,  во  время  приема  9  сентября.  Если
исходить  из  информации,  сохранившейся  в  ПВЛ,  речь  могла  идти  о
присылке  императору  даров,  явно  дополнительных  по  отношению  к
тем,  которые  были  уже  привезены  в  Константинополь.  Без  таких  да¬
ров  правители  стран  и  их  послы  не  отправлялись  тогда  в  другие  госу¬
дарства.  Эти  дополнительные  дары  были,  вероятно,  необходимы  в  свя¬
зи  с  торжественным  крещением  Ольги  при  императорском  дворе  и  ее
 211

новым  статусом  духовной  дочери  императора.  Переговоры  могли  вес¬
тись  и  в  связи  с  присылкой  Ольгой  отряда  русских  воинов  в  соответ¬
ствии  с  соответствующей  статьей  договора  944  г.  Вместе  с  тем,  Ольга
вернулась  из  Константинополя  недовольная  приемом.  Предание,  за¬
писанное  в  ПВЛ,  объясняет  это  недовольство  долгим  ожиданием  при¬
ема  в  императорском  дворце  (см.  ранее,  с.  202).  Но  недовольство  кня¬
гини  могли  вызвать  и  причины,  относящиеся  к  организации  церкви
на  Руси.
 Как  записал  в  Продолжении  Хроники  Регинона  под  959  г.  автор
этого  текста  и  участник  происходивших  событий  Адальберт,  «послы
Елены,  королевы  ругов,  которая  при  Романе,  константинопольском
императоре,  была  крещена  в  Константинополе,  придя  к  королю,  лжи¬
во  (ficte),  как  затем  стало  ясно,  просили,  чтобы  их  народу  были  по¬
ставлены  епископ  и  священники»  [здесь  и  далее  об  Адальберте,  его
авторской  части  Хроники,  а  также  анализ  излагаемых  в  ней  событий
см.:  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  32—
43;  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  101  —  130].  В  данной  записи  Елена  —  хрис¬
тианское  имя  княгини  Ольги,  руги  —  название  русов,  вероятно,  изме¬
ненное  под  воздействием  германской  исторической  традиции.  Пока¬
зательно,  что  Адальберт  назвал  Ольгу  королевой.  Это  может  свидетель¬
ствовать  о  значимости  ее  власти  правительницы  и  соотвествует  другим
сведениям  о  концентрации  княжеской  власти  на  Руси.  О  том,  что  рус¬
ские  послы  просили  епископа  и  священников  «лживо»,  Адальберт  пи¬
сал,  уже  зная  неудачный  исход  миссии,  которую  он  возглавил.  Вероят¬
но,  когда  он  прибыл  в  Киев  в  961  г.  или  в  начале  962  г.,  там  произошел
переворот  и  к  власти  пришел  Святослав,  перед  которым  стояли  другие
цели  (см.  далее).
 В  рассматриваемой  записи  Адальберта  содержатся  два  блока  ин¬
формации,  относящиеся  к  крещению  Ольги  и  ее  деятельности  в  каче¬
стве  «королевы»  Руси:  1)  она  была  крещена  в  Константинополе  при
императоре  Романе,  2)  она  просила  Оттона  I  прислать  на  Русь  еписко¬
па  и  священников.  Крещение  Ольги  в  Константинополе  подтвержда¬
ется  информацией,  сохранившейся  в  русских  источниках,  но  не  по¬
зволяет  однозначно  ответить  на  вопрос  —  было  ло  ли  это  крещение
первым  или  символически  значимым  вторым.  Сообщению  о  ее  креще¬
нии  при  императоре  Романе  (в  литературе  предполагались  Роман  I
Лакапин,  17  декабря  919  г.  —  16  декабря  944  г.,  или  Роман  II,  самосто¬
ятельное  правление  —  10  ноября  959  г.  —  15  марта  963  г.)  противоре¬
чит  тот  факт,  что  крестное  имя  Ольги  соответствовало  имени  жены
правящего  императора  —  Константина  Багрянородного.  Поэтому  ука¬
зание  Адальбертом  Романа  объясняется  как  часто  встречающееся  сме¬
щение  имен  во  времени:  события,  связанные  с  организацией  и  прове¬
дением  его  миссии  на  Русь  происходили  в  единодержавное  правление
Романа  II,  а  Адальберт  писал  свою  часть  Хроники  между  966  и  968  гг.,
когда  Роман  умер,  а  власть  захватил  Никифор  II  Фока  (16  августа
 212

963  г.  —  10  декабря  969  г.).  Таким  образом,  в  записи  Адальберта  досто¬
верным  является  только  сообщение  о  крещении  Ольги  в  Константи¬
нополе,  тогда  как  упоминание  императора  Романа  ошибочно.
 Во  втором  блоке  информации  достоверно  сообщение  о  просьбе
Ольги  прислать  на  Русь  епископа  и  священников.  Оно  подтверждается
тем,  что  сам  Адальберт  и  его  неожиданно  скончавшийся  предшествен¬
ник  Либуций  были  посвящены  в  сан  миссийного  епископа  Руси.  По¬
этому  представляется,  что  предположения  о  намерениях  Ольги  учре¬
дить  митрополию  или  архиепископию,  крестить  Русь  или  ввести  хри¬
стианство  в  качестве  государственной  религии  не  основаны  на  инфор¬
мации  исторического  источника.  Если  исходить  из  недвусмысленного
содержания  записи  Адальберта  (приглашение  епископа  и  священни¬
ков),  Ольга  стремилась  укрепить  христианскую  организацию  на  Руси,
заменив  стихийно  сложившуюся  систему  христианских  общин  во  гла¬
ве  с  причтом  соборной  церкви  св.  Ильи  епископией  во  главе  с  еписко¬
пом,  поставленным  верховной  в  христианском  мире  светской  властью
императора.  Такая  задача  и  ее  реализация  в  языческой  стране  были
осуществимы  в  середине  —  второй  половине  50-х  годов.  Более  того,
именно  тогда  мысль  о  создании  епископии  и  могла  возникнуть.  Вос¬
стание  древлян  было  подавлено.  Реформы  по  замене  племенного  деле¬
ния  территориальным  и  по  созданию  новой  системы  фиксированных
податей  проводились,  что  способствовало  дальнейшей  концентрации
княжеской  власти.  Поэтому  укрепление  христианкой  Ольгой  церков¬
ной  организации  в  виде  Киевской  епископии  представляло  собой  ре¬
альную  и  достижимую  цель.
 Если  исходить  из  таким  образом  понимаемого  прямого  содержания
известия  Адальберта,  соотнесенного  с  информацией  древнерусских
письменных  источников,  то  последовательность  и  смысл  событий  ока¬
жутся  следующими.  Поскольку  время  крещения  Ольги  в  954/955  г.
оказывается  недоказанным,  следует  предположить,  что  она  крестилась
ранее,  во  второй  половине  40-х  —  первой  половине  50-х  годов  (в  дан¬
ной  связи  предположение  еще  А.  Е.  Преснякова  о  крещении  Ольги
ранее  955  г.  представляется  обоснованным  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  326]).
В  контексте  преобразований  в  стране  во  время  своего  регентства  Ольга
последовательно  решила  крепить  христианское  сообщество  на  Руси  и
собственный  идейно-политический  статус,  приняв  крещение  от  импе¬
раторской  четы,  став  духовной  дочерью  императора  и  учредив  еписко-
пию.  Для  решения  этих  задач  Ольгой  было  предпринято  в  957  г.  путе¬
шествие  в  Константинополь.  Данные  цели  были,  вероятно,  совмеще¬
ны  с  другими  задачами,  которые  были  достигнуты,  если  Константин
Багрянородный  потребовал  отправления  в  империю  русских  воинов  в
соответствии  с  договором  944  г.  (см.  ранее,  с.  203).  Часть  проблем  во
время  прямых  переговоров  с  императором  была  решена  (крещение  от
императорской  четы,  получение  сана  духовной  дочери  императора).
Но  в  каких-то  просьбах  Ольге  было  отказано.  Трудности  пребывания
 213

княгини  в  Константинополе  заключались,  видимо,  в  том,  что  ей  дол¬
гое  время  не  давалась  аудиенция,  а  между  первым  приемом  у  импера¬
тора  и  вторым  имел  место  значительный  перерыв.  Как  отмечено  ра¬
нее,  византийский  император  и  русская  княгиня,  несмотря  на  дли¬
тельные  переговоры,  внешнее  доброжелательство  императорской  четы,
остались  недовольны  друг  другом.
 Можно  предположить,  что  одной  из  причин  этого  взаимного  недо¬
вольства  стала  просьба  Ольги  учредить  на  Руси  епископию,  вернее,
принципы  ее  организации.  Как  следует  из  высказанного  ранее  пред¬
положения  (с.  208),  христианская  община  в  Киеве  не  могла  не  быть
многоэтничной  с  двумя  определяющими  обрядами  —  уже  сложивши¬
мися  восточнохристианским  и  западнохристианским.  Киевская  собор¬
ная  церковь  св.  Ильи  объединяла  составлявшие  ее  общины  христиан.
Христианская  Церковь  оставалась  еще  единой,  так  что  христианская
община  в  Киеве,  видимо,  могла  осуществлять  принцип  Вселенской
Церкви:  «Не  говорите  лжи  друг  другу,  совлекшись  ветхого  человека  с
делами  его  и  облекшись  в  нового,  который  обновляется  в  познании  по
образу  Создавшего  его,  где  нет  ни  Еллина,  ни  Иудея,  ни  обрезанья,  ни
необрезанья,  варвара,  Скифа,  раба,  свободного,  но  все  и  во  всем  Хри¬
стос»  (Колос.  3:9—11).  Указание  в  Священном  Писании  «Скифа»  на¬
полнялось  в  это  время  в  христианском  мире  особым  содержанием,
поскольку  средневековая  историко-литературная,  а  в  Византии  и  на¬
родная  традиция  так  продолжала  называть  народы  Восточной  Европы,
включая  население  Руси.  Так  что  на  него  изначально  распространялся
этот  определяющий  принцип  Вселенской  Церкви.
 Возможно,  основным  для  княгини  Ольги  становилось  укрепление
церковной  организации  на  Руси,  что  объективно  совпадало  с  государ¬
ственной  задачей  распространения  христианства  «сверху»,  с  формиро¬
ванием  новой  идеологии,  новых  принципов  отношений  между  влас¬
тью  князя  и  его  подданными:  «Всякая  душа  да  будет  покорна  высшим
властям,  ибо  нет  власти  не  от  Бога;  существующие  же  власти  от  Бога
установлены.  Посему  противящийся  власти  противится  Божию  уста¬
новлению;  а  противящиеся  сами  навлекут  на  себя  осуждение.  <...>.  Ибо
начальник  есть  Божий  слуга,  тебе  на  добро.  Если  же  делаешь  зло,  бой¬
ся,  ибо  он  не  напрасно  носит  меч:  он  Божий  слуга,  отмститель  в  нака¬
зание  делающему  злое.  И  потому  надобно  повиноваться  не  только  из
страха  наказания,  но  и  по  совести.  Для  сего  вы  и  подати  платите,  ибо
они  Божии  служители,  сим  самым  постоянно  занятые.  Итак  отдавай¬
те  всякому  должное:  кому  подать,  подать;  кому  оброк,  оброк;  кому  страх,
страх;  кому  честь,  честь»  (Рим.  13:  1,  2,  4—7;  курсив  наш.  —  М.  С.).
Эти  принципы  соотносились  с  новой  общественно-политической  дей¬
ствительностью,  с  реформами  княгини  Ольги  в  административно-су¬
дебном  управлении  и  податной  системой  на  Руси.  Поэтому  укрепле¬
ние  церковной  организации  и  дальнейшее  распространение  христиан¬
ства  на  Руси  становилось  актуальной  задачей  княжеской  власти.
 214

Поскольку,  как  можно  предположить,  император  отказался  при¬
слать  на  Русь  епископа  и  священников,  последовательным  было  обра¬
щение  княгини  Ольги  с  такой  же  просьбой  в  условиях  существования
еще  единой  Церкви  к  уже  традиционной  сопернице  Византии  Свя¬
щенной  Римской  империи.  Такое  обращение  Ольги  к  Оттону  I,  еще
королю,  в  959  г.  было  стратегически  блестящим  политическим  демар¬
шем,  который  предполагал  положительное  его  решение.  Оно  было
продуманным  и  тактически,  поскольку  решение  об  отправлении  мис-
сийного  епископа  принимал  король,  а  не  римский  папа.  Поэтому  не
возникало  противоречия  между  церковными  властями,  папы  и  констан¬
тинопольского  патриарха.  Да  и  папская  курия  в  целях  более  быстрого
распространения  христианства  «в  языческих  странах»  (in  partibus
infidelium),  как  свидетельствует  опыт  распространения  христианского
богослужения  по  византийскому  обряду  миссией  Константина-Кирил¬
ла  и  Мефодия  за  сто  лет  до  этих  событий,  допускала  в  случае  необходи¬
мости  восточнохристианское  отправление  культа  наряду  с  католическим,
включая  богослужение  на  славянском  языке  [см.:  Сказания  о  начале
славянской  письменности.  1981.  С.  36—45  и  след.].  С  другой  стороны,
положительное  отношение  германского  короля  Оттона  1  (с  962  г.  —
императора)  к  просьбе  русской  «королевы»  могло  создать  положитель¬
ные  условия  для  распространения  в  далекой  стране  католического  об¬
ряда.  Отсюда  понятна  настойчивость,  с  которой,  несмотря  на  неожи¬
данные  трудности  (смерть  уже  поставленного  миссийного  епископа
Либуция),  миссия  уже  во  главе  с  Адальбертом  была  организована  и  все
же  отправлена  на  Русь,  хотя  и  со  значительным  опозданием.
 Как  видим,  сообщения  разных  по  происхождению  источников  со¬
впадают  в  своем  основном  содержании  и  дополняют  друг  друга.  Дан¬
ная  последовательность  событий  и  таким  образом  устанавливаемый  их
смысл  позволяют  сделать  вывод,  что  княгиня  Ольга  совершила  лишь
одно  путешествие  в  Константинополь,  вероятно,  в  957  г.,  когда  она
сама  и  Русское  государство  после  проведенных  реформ  были  готовы  к
постепенной  реорганизации  церковной  и  идеологической  жизни  в  стра¬
не.  Эти  преобразования  были  неразрывно  связаны  с  предшествовав¬
шими  социально-политическими  изменениями  и  становились  их  про¬
должением  в  идейной  сфере.  Таким  образом,  Ольга  проявила  себя  как
мудрый  политик,  который  вел  структурно  сложную  и  многостороннею
государственную  политику.  Она  быстро  и  решительно  провела  реорга¬
низацию  административно-политической  и  податной  системы  Русского
государства,  что  имело  следствием  создание  политически  единой  стра¬
ны  и  завершение  развития  к  целостности  системы  государственных
институтов.  Как  последовательное  развитие  этих  реформ  она  начала
процесс  включения  Руси  в  систему  европейских  государств,  для  чего
она  не  только  приняла  крещение  сама,  но  и  добилась  среди  стран,
входивших  в  зону  влияния  Византийской  империи,  высокого  статуса
«духовной  дочери»  императора  (в  X  в.  царь  Первого  Болгарского  цар¬
 215

ства  являлся  «духовным  сыном»  или  «духовным  братом»  византийско¬
го  императора  в  зависимости  от  военного  и  политического  соотноше¬
ния  сил  их  стран).  Столь  же  мудрым  было  и  стремление  Ольги  посте¬
пенно  укрепить  церковную  организацию  на  Руси,  поскольку  даже  в  ее
правящих  слоях  не  было  единодушия  относительно  распространения
христианства  (см.  далее,  с.  220—222).  Отсюда,  достоверна  информация
о  попытке  учреждения  на  Руси  епископии,  тогда  как  исследователь¬
ские  гипотезы  о  стремлении  Ольги  крестить  Русь,  ввести  христианство
в  качестве  государственной  религии  не  соответствуют  сведениям  исто¬
рических  источников,  опережают  ход  событий  и  предполагают  в  ее
деятельности  политический  и  идеологический  авантюризм,  что  в  све¬
дениях  разных  по  происхождению  исторических  материалов  не  про¬
слеживается.  Наконец,  свидетельство  Адальберта  указывает,  что  кня¬
гиня  Ольга  в  период  своего  полновластного  регентства  мудро  исполь¬
зовала  политические  средства  для  достижения  поставленной  цели  —
учреждение  епископии  на  Руси,  проницательно  используя  противоре¬
чия  двух  империй  —  Византийской  и  Священной  Римской.  Эти  дей¬
ствия  «королевы»  русов  свидетельствовали  не  только  о  ее  прекрасной
ориентации  в  основной  европейской  политической  интриге  того  вре¬
мени,  но  и  о  начале  осознанной  и  самодостаточной  европейской  по¬
литики  династии  киевских  князей.  Таким  образом,  в  период  регент¬
ства  Ольги  княжеская  власть  приобрела  качественно  новые  социальные,
политические,  идеологические  и  религиозные  измерения,  что  создава¬
ло  новые  условия  для  ее  дальнейшего  развития.  Но  этот  процесс  оста¬
вался  сложным  и  неоднозначным  в  своем  содержании.
 Княжеская  власть  и  религиозная  политика  —
 БОРЬБА  ТЕНДЕНЦИЙ
 Когда  Адальберт  и  его  спутники  прибыли  в  Киев  в  961  г.  или  нача¬
ле  962  г.,  их  уже  не  ждал  благоприятный  прием.  Вероятно,  в  это  время
к  власти  в  Русском  государстве  пришел  Святослав,  у  которого  были
иные,  чем  у  матери,  представления  о  содержании  княжеской  полити¬
ки.  Но  каким  был  Святослав  как  князь  и  правитель  —  этот  вопрос  стал
темой  длительного  изучения.
 Н.  М.  Карамзин  заостренно  поставил  проблему  соотношения  воен¬
ной  и  политической  деятельности  Святослава  в  его  княжение:  «Свя¬
тослав,  образец  великих  Полководцев,  не  есть  пример  Государя  вели¬
кого:  ибо  он  славу  побед  уважал  более  государственного  блага,  и  ха¬
рактером  своим  пленяя  воображение  Стихотворца,  заслуживает  уко¬
ризну  историка»  [Карамзин  И.  М.  1989.  Т.  I.  С.  139;  здесь  и  далее  исто¬
риографический  анализ  исследований  о  Святославе  см.:  Сахаров  А.  Н.
 216

1982.  С.  53—92].  В  многочисленных  последующих  исторических  тру¬
дах  обращалось  внимание  прежде  всего  на  военную  деятельность  Свя¬
тослава.  С.  М.  Соловьев,  стремившийся  раскрыть  внутреннее  содер¬
жание  и  закономерности  исторического  процесса,  не  отошел  от  пред¬
ставлений  о  князе-воине,  вожде  дружины:  «У  нашего  летописца  чита¬
ем,  —  пишет  он,  —  предание  о  подвигах  Святослава  в  войне  с  греками;
это  предание,  несмотря  на  неверный  свет,  который  брошен  им  на  со¬
бытия,  важно  для  нас  потому,  что  представляет  яркую  картину  дру¬
жинной  жизни,  очерчивает  характер  знаменитого  вождя  дружины,  около
которого  собралась  толпа  подобных  ему  сподвижников»,  «он  первый
между  дружинниками  бьется  в  челе  их,  но  не  отделяется  от  них,  не
существует  без  них,  живет  и  умирает  с  ними»  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.
I.  С.  165,  246].  В.  О.  Ключевский,  уделявший  особое  внимание  в  каче¬
стве  определяющих  исторических  факторов  в  древней  Руси  экономике
и  княжеским  семейно-родовым  отношениям,  лишь  упомянул  Свято¬
слава  в  данной  связи  в  своем  знаменитом  «Курсе  русской  истории»,  а
в  не  менее  знаменитой  «Боярской  думе  древней  Руси»  он  отсутствует
вообще,  поскольку,  вероятно,  военно-политическая  деятельность  кня¬
зя  у  него  не  связывалась  с  внутренним  строем  страны  [Ключевский  В.  О.
1956.  Т.  I.  Ч.  1.  С.  155—157,  170;  см.  также:  Ключевский  В.  О.  1902].  О
том,  насколько  трудно  было  преодолеть  сложившиеся  художественные
стереотипы  деятельности  Святослава  как  князя,  свидетельствует  его
характеристика  А.  Е.  Пресняковым,  по  его  словам,  «носителя  еще  сти¬
хийных  варяжских  импульсов»  после  изложения  его  описания  Львом
Диаконом:  «Чем  не  запорожский  атаман?  История  Святослава  —  по¬
следняя  вспышка  буйной  силы,  разгулявшейся  в  IX  и  X  вв.  на  воль¬
ном  просторе  Восточной  Европы,  и  в  то  же  время  последний  взмах
меча,  создавшего  основу  Киевского  государства»  [ПресняковЛ.  Е.  1993.
С.  327—328].  Близок  к  такой  характеристике  Б.  А.  Романов,  который
особо  отмечал  военную  деятельность  этого  князя  [Романов  Б.  А.  1947.
С.  21-22].
 Такая  характеристика  была  противоположна  наблюдениям  над  внеш¬
ней  политикой  Святослава  как  решением  задач,  которые  стояли  перед
растущей  Киевской  Русью  [Греков  Б.  Д.  1939,  С.  235—241;  1953.  С.
466].  Соединение  этих  исследовательских  направлений  привело  В.  В.
Мавродина  к  противоречивой  характеристике,  соединившей  описатель-
ность  с  теоретическими  началами,  но  в  их  сталинской  интерпретации.
С  одной  стороны,  по  его  словам,  «Святослав  —  не  правитель.  Он  —
воин,  вождь  многочисленного  и  храброго  воинства,  дружинный  князь,
сын  своего  века  и  своего  народа,  олицетворение  “славного  варварства”,
героического,  дружинного  периода  в  истории  русского  народа.  Он  —
князь  времен  “военной  демократии”,  превыше  всего  ставящий  свою
дружину,  сам  первый  дружинник  и  воин  земли  Русской,  ничем  ни  в
быту,  ни  в  привычках,  ни  в  одежде  не  отличающийся  от  своей  “бра¬
тьи”  —  дружинников».  Но,  с  другой  стороны,  В.  В.  Мавродин  в  дея¬
 217

тельности  Святослава  отмстил  внешнюю  военно-политическую  функ¬
цию  «образующегося  и  укрепляющегося  древнерусского  государства»
|  Мавродин  В.  В.  1945.  С.  259—260,  274].  Но  еще  ранее  без  каких-либо
образных  характеристик  военно-политическая  деятельность  Святосла¬
ва  исследовалась  в  контексте  русско-византийских  отношений  и  бал¬
канской  политики  империи  в  X  в.  (здесь  и  далее  конкретное  содержа¬
ние  этой  деятельности  темой  изучения  не  является)  [Успенский  Ф.  И.
1939;  Приселков  М.  Д.  1939.  С.  102—103].  Позднее,  исходя  из  текста
договора  971  г.  Святослава  с  Иоанном  Цимисхием,  И.  Сорлен  писа¬
ла:  «Ясно,  что  ко  времени  своей  кампании  против  Болгарии  Святос¬
лав  находился  во  главе  мощного  государства,  которое  Византия  не
могла  игнорировать.  Его  балканские  кампании  свидетельствуют  к  тому
же  о  новых  экономических  и  политических  намерениях.  Русских  ин¬
тересует  уже  не  только  узко  понимаемая  константинопольская  тор¬
говля.  Они  желают  занять  на  Балканах  место  Византии»  [Sorlin  I.  1961.
Р.  466].  Конкретный  анализ  внешнеполитической  и  дипломатичес¬
кой  деятельности  Святослава  [Карышковский  Я.  0.  1951;  1955;  Лев¬
ченко  М.  В.  1956.  С.  253—290;  Stokes  A.  D.  1961;  1962;  Пашуто  В.  Т.
1968.  С.  69—73,  89—90,  93—95;  Сахаров  А.  Н.  1982]  подтверждал  такой
исследовательский  подход  и  свидетельствовал  об  отражении  в  дея¬
тельности  Святослава  состояния  и  задач  Русского  государства  того
времени.  Впрочем,  А.  П.  и  П.  П.  Толочко  вернулись  к  противопо¬
ложным  по  содержанию  характеристикам,  в  соответствии  с  которы¬
ми  князь  Святослав  —  «последний  викинг»,  тогда  как  империя  Свя¬
тослава  распалась  так  же  стремительно,  как  и  была  создана  [Толочко
О.  Я,  Толочко  И  Я.  1998.  С.  87—96].  Н.  Ф.  Котляр  не  придал  значе¬
ния  анализу  государственной  и  военно-политической  деятельности
Святослава,  характеризовав  его  лишь  как  «настоящего  дружинного
князя»  [Котляр  Н.  Ф.  1998.  С.  66].
 Между  тем  при  изучении  деятельности  Святослава  возникала  еще
одна  тема,  заданная  историческим  преданием,  записанным  в  ПВЛ:  «Рече
Святославъ  къ  матери  своей  и  къ  боляромъ  своимъ:  «Не  любо  ми  есть
в  Киевъ  быти,  хочю  жити  в  Переяславци  на  Дунай,  яко  то  есть  середа
земли  моей,  яко  ту  вся  благая  сходятся:  от  Грекъ  злато,  паволоки,  вина
и  овощеве  розноличныя,  изъ  Чехъ  же,  из  Угорь  сребро  и  комони,  из
Руси  же  скора  и  воскъ,  медь  и  челяд»  [ПВЛ.  1996.  С.  32].  А.  А.  Шахма¬
тов  предположил  в  летописном  повествовании  о  Святославе  под  647—
6480  гг.  соединение  письменных  и  фольклорных  материалов  [Шахма¬
тов  А.  А.  1908.  С.  120—133].  Прямая  речь  при  изложении  событий  X  в.
восходила  к  историческому  преданию.  Оно  сохранило  реалии  того  вре¬
мени.  Владение  Святославом  Переяславцем  на  Дунае  совпадает  в  сво¬
ем  содержании  с  завоеванием  им  80  городов,  а  это  число  совпадает  с
количеством  крепостей,  существовавших  на  этой  великой  реке  в  период
Византийской  империи  и  в  Первом  Болгарском  царстве,  в  определенной
части  сохранившихся  доныне  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  122;  КузевА.у  Гю-
 218

зелев  В.  1981.  С.  94—243].  Наполнено  конкретным  историческим  содер¬
жанием  и  указание  в  данной  речи  Святослава  предметов  международ¬
ной  торговли  из  названных  стран  Центральной  и  Восточной  Европы
|Рыбаков  Б.  А.  1948.  Ч.  I.  С.  315—369;  Новосельцев  А.  П.,  Пашуто  В.  Т.
1967].  Проблема  возникает  в  определении  намерений  Святослава.
 Вопрос,  какой  из  этих  городов  назывался  Преславец,  дискутирует¬
ся  [историографию  проблемы  см.:  Перхавко  В.  Б.  1994.  С.  274—290].
В  частности,  поддержана  была  гипотеза  М.  Дринова,  согласно  которо¬
му  под  этим  топонимом  подразумевался  Малый  Преслав,  некогда  зна¬
чительный  торговый  город  на  дунайском  острове  Балта  [Дринов  М.  1872;
Левченко  М.  В.  1956.  С.  260].  Н.  М.  Карамзин  отождествил  Переясла-
вец  на  Дунае  и  столицу  Болгарии  Преслав  [Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.
С.  129],  который  был  построен,  в  отличие  от  первой  столицы  Первого
Болгарского  царства,  в  удобной  для  обороны  горной  местности.  С.  М.
Соловьев,  разумеется,  обратил  внимание  на  это  несоответствие  в  иден¬
тификации  Переяславца  на  Дунае  и  Преслава.  Сложность  для  него
представило  определение  Переяславца  как  «середы»  земли  Святосла¬
ва;  то  ли  это  срединное  место  как  средоточие  торговли,  но  не  владений
Святослава,  то  ли,  в  соответствии  с  родовой  теорией,  своей  Землей  он
считал  только  завоеванную  им  Болгарию,  тогда  как  Русская  земля  ос¬
тавалась  общим,  родовым  владением.  Поэтому,  считал  он,  Святослав
закончил  свое  княжение  на  Руси  и  отправился  в  Болгарию  навсегда
[Соловьев  С.  А/.  1959.  Кн.  I.  С.  163,  165].  Впрочем,  при  свойственных
литературе  XIX  в.  представлениях  о  Святославе  и  его  предшественни¬
ках  только  как  о  вождях  дружины,  мало  связанных  земским  или  об¬
щинным  строем  Земли  такие  переселения  воспринимались  как  пере¬
нос  княжеского  стола  из  одного  города  в  другой.  В.  В.  Мавродин  пред¬
положил,  что  Святослав  хотел  стать  «царем  Русско-Византийско-Бол¬
гарской  державы»  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  272,  275].  Такое  крайнее
мнение  поддержки  в  последующей  литературе  не  нашло,  но  мысль  о
перенесении  Святославом  столицы  своего  государства  в  Переяславец
на  Дунае  была  продолжена  [Левченко  М.  В.  1956.  С.  264;  История  Ви¬
зантии.  1967.  Т.  2.  С.  233;  Скрынников  Р.  Г.  1997.  С.  40;  История  России
с  древнейших  времен  до  конца  XVII  в.  1997.  С.  74;  и  др.  ].  Впрочем,
А.  Н.  Сахаров,  хотя  и  отметил  особое  экономическое  значение  Пере¬
яславца  на  Дунае,  не  пишет  о  переносе  Святославом  туда  столицы  [Са¬
харов  А.  Н.  1982.  С.  140—143].  В  других  работах  эта  мысль  подвергается
критике.
 По  мнению  В.  Б.  Перхавко,  Преславец  представлял  собой  речной
порт  на  Нижнем  Дунае,  но  летописец,  излагая  в  XI  в.  речь  Святослава,
подразумевал  под  этим  городом  столицу  Болгарии  Преслав  Великий
[Перхавко  В.  Б.  1994;  1995;  Коновалова  И.  Г.,  Перхавко  В.  Б.  2000.  С.  57—
64].  И.  Я.  Фроянов  думает,  что  Святослав  отправился  княжить  в  Бол¬
гарию,  но  не  в  Переяславец  на  Дунае,  как  написано  в  летописи,  а  в
Преслав.  Он  посадил  Ярополка  в  Киеве,  поскольку  предполагаемая
 219

ученым  «местная  Полянская  община,  принимавшая  активное  участие
в  выработке  и  проведении  политики  своих  князей»  не  допустила  бы
«такого  понижения  политического  статуса  Киева».  При  этом  ученый
использует  не  подтверждаемые  древними  историческими  источника¬
ми  поздние  по  времени  происхождения  Никоновскую  летопись  и  «Ис¬
торию  Российскую»  В.  Н.  Татищева  без  их  специального  источнико¬
ведческого  анализа  [Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  333—336  и  след.].  Близкую
мысль  о  намерении  Святослава  остаться  в  придунайских  землях  выс¬
казали  А.  П.  и  П.  П.  Толочко.  Но  поскольку  в  ПВЛ  недвусмысленно
указан  Переяславец  на  Дунае  как  центр  владений  Святослава,  они  пред¬
положили,  что  в  названии  этого  города  контаминированы  Переясла¬
вец  и  Преслав  [Толочко  О.  П.,  Толочко  П.  П.  1998.  С.  92].  Последнее
замечание  напомнило,  что  в  комплексе  известий  о  княжении  Свято¬
слава  и  его  политике  на  Балканах  летописцем  широко  использованы
фольклорные  материалы.  На  последнее  обстоятельство  лишь  изредка
обращается  последнее  время  внимание  [см.:  Котляр  Н.  Ф.,  Смолий  В.  А.
1990.  С.  61].
 Следует  отметить,  что  внимание  исследователей  привлекала  пре¬
имущественно  военная  и  дипломатическая  деятельность  Святослава.
Это  понятно,  поскольку  именно  она  занимала  основное  место  в  жизни
великого  князя,  с  ней  были  связаны  его  победы  и  поражения.  Прежде
всего  она  привлекала  внимание  современников,  а  потому  нашла  наи¬
более  полное  отражение  в  письменных  источниках  и  в  исторической
памяти.  Проблема  изучения  княжеской  власти  при  Святославе  оказа¬
лась  периферийной  и  мало  изученной.  Между  тем  она  является  в  пол¬
ной  мере  актуальной,  поскольку  следствия  —  крупнейшие  в  Европе
того  времени  военные  и  политические  предприятия  Святослава  —  ока¬
зались  без  анализа  их  базовых  оснований.
 При  анализе  внутренней  политики  Святослава  уже  в  начале  его
короткого  правления  в  962—972  гг.  обращает  внимание  его  отрица¬
тельное  отношение  к  христианству.  Историческое  предание  сохранило
сведения  о  том,  что  он  отказался  от  предложения  матери  креститься.
Крестившихся  Святослав  не  бранил,  но  насмехался  над  ними  («не  бра-
няху,  но  ругахуся  тому»)  [ПВЛ.  1996.  С.  30].  Историческая  память  со¬
хранила  в  трансформированном  виде  информацию  и  о  его  отрицатель¬
ном  отношении  к  миссии  Адальберта.  В  записанном  в  ПВЛ  повество¬
вании  об  «избрании»  веры  Владимиром  Святославичем  автор  вложил  в
уста  князя  многозначительные  слова,  обращенные  к  «немцам»:  «Идъте
опять,  яко  отци  наши  сего  не  прияли  суть»  [ПВЛ.  1996.  С.  39-40;
возможность  такой  интерпретации  летописной  записи  отмечена  уже
давно:  Бицилли  П.  М.  1914.  С.  2—6].  Данную  ситуацию  на  Руси,  недо¬
брожелательную  к  христианам  и  в  частности  к  немцам,  имел  в  виду
Адальберт,  когда  он  писал  в  хронике  под  962  г.  о  неудаче  своей  мис¬
сии:  «В  этом  же  году  Адальберт,  епископ,  назначенный  к  ругам,  не
будучи  в  состоянии  преуспеть  в  том,  чего  ради  он  был  послан,  и  видя,
 220

что  он  попусту  утруждается,  возвратился».  Сообщил  он  также,  что  во
время  возвращения  некоторые  из  его  людей  были  убиты,  а  сам  он  едва
спасся  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.
38].  Есть  мнения,  что  миссия  Адальберта  провалилась  из-за  «бестакт¬
ности  и  самоуверенности»  миссийного  епископа,  а  само  сообщение
Адальберта  «сфабриковано»,  чтобы  «оправдать  свою  киевскую  авантю¬
ру»  [Рамм  Б.  Я.  1959.  С.  35],  что  имели  место  насильственные  действия
христианизации  германскими  миссионерами,  а  это  вызвало  отпор  ме¬
стного  населения  [Рапов  О.  М.  1988.  С.  184].  Подобной  информации  в
исторических  источниках  не  содержится.  Ее  и  не  могло  быть,  посколь¬
ку  насильственную  христианизацию  в  далекой  стране  небольшая  группа
миссионеров  не  могла  проводить  без  направленной  на  это  поддержки
княжеской  власти.  Поэтому  можно  предположить,  что  причина  неуда¬
чи  миссии  Адальберта  заключена  в  изменении  княжеской  религиоз¬
ной  политики,  в  отказе  от  намерения  укрепить  церковную  организа¬
цию  на  Руси  и  учредить  епископию.  А  такое  решение,  судя  по  отноше¬
нию  Святослава  к  христианству,  мог  принять  только  правящий  князь.
 Историческое  предание,  записанное  в  ПВЛ,  приписывает  Свято¬
славу  объяснение,  почему  он  отказался  от  предложения  креститься:  «А
дружина  моа  сему  смъятися  начнуть»  [ПВЛ.  1996.  С.  30].  В  этих  сло¬
вах,  как  представляется,  скрыт  более  глубокий  смысл,  чем  обычно  по¬
нимаемые  вероятные  разногласия  в  случае  крещения  Святослава  меж¬
ду  дружинниками-язычниками  и  князем-христианином.  Можно  пред¬
положить,  что  в  них  отразилась  необходимость  для  Святослава  сохра¬
нения  мира  в  войске  и  стране  во  время  организации  и  проведения
задуманного  им  великого  восточного  похода.  Если  в  962  г.  Святослав
пришел  к  власти,  отстранив  княгиню  Ольгу  от  управления  [такая  воз¬
можность  интерпретации  событий  уже  отмечалась:  Пархоменко  В.  А.
1913.  С.  142—143]  и  отказавшись  от  ее  плана  учреждения  епископии,
то  уже  в  964  —  965  гг.  (по  летописной  хронологии)  он  прошел  землю
вятичей,  разгромил  волжских  булгар,  спустился  вниз  по  Волге,  разбил
хазарское  войско  во  главе  с  каганом,  перешел  в  Причерноморье,  где
захватил  Таманский  полуостров,  выйдя  к  границам  Византийской  им¬
перии,  возложил  дань  на  народы  Северного  Предкавказья  ясов  и  касо-
гов,  а  также  завоевав  хазарскую  крепость  Саркел,  взяв  под  свой  конт¬
роль  Донской  торговый  путь  и  Северное  Приазовье  [ПВЛ.  С.  31;  с
определенными  различиями  в  интерпретации  см.:  Артамонов  М.  И.
1962.  С.  426-429;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  93-95;  Сахаров  А.  Я.  1982.  С.
95-101;  Новосельцев  А.  И  1990.  С.  222-225;  ГадлоА.  В.  1994.  С.  55-57;
см.  там  же  литературу  вопроса].  Совершенно  очевидно,  что  Святослав,
отправляясь  в  такую  сложную  по  военно-политическому  содержанию
длительную  кампанию,  вне  зависимости  от  того,  была  ли  она  однора¬
зовая  или  нет,  не  мог  оставить  страну,  раздираемую  религиозными
противоречиями  язычников  и  христиан.  В  той  ситуации  ему  было  це¬
лесообразно  поддержать  абсолютное  большинство  языческого  населе¬
 221

ния  Руси.  О.  М.  Рапов  предположил,  что  Святослав  предпринял  гоне¬
ния  на  христиан.  Это  мнение  вызывает  сомнения.  О.  М.  Рапов  отме¬
тил  клятву  Святослава  языческими  богами,  Перуном  и  Волосом,  от¬
сутствие  упоминания  христиан  с  русской  стороны  при  заключении
договора  с  Византией  971  г.  Другой  аргумент  —  исторический  труд  В.  Н.
Татищева,  содержащий  сведения,  которые  невозможно  подтвердить
историческими  источниками  [Рапов  О.  М.  1988.  С.  187—192].  Первый
из  аргументов  доказательством  не  является,  поскольку,  как  следует  из
предания,  записанного  в  ПВЛ,  дружина  Святослава  —  по  преимуще¬
ству  языческая,  а  отношение  в  ней  к  христианам  было  недоброжела¬
тельное.  Второй  довод  также  не  подтверждает  мнения  О.  М.  Рапова,
поскольку  труд  В.  Н.  Татищева  «История  Российская»  нельзя  в  науч¬
ном  отношении  корректно  использовать  как  исторический  источник
без  специального  источниковедческого  анализа,  не  учитывая,  что  он
является  историческим  произведением  первой  половины  XVIII  в.  [обоб¬
щающий  историографический  анализ  см.:  Пештич  С.  Л.  1965.  С.  124—
163;  текстологический  анализ  см.:  Добрушкин  Е.  М.  1972;  здесь  и  далее
мы  не  считаем  возможным  привлекать  для  научного  анализа  «избы¬
точные»  известия  в  историческом  труде  В.  Н.  Татищева,  поскольку  их
невозможно  подтвердить  материалами,  близкими  ко  времени  проис¬
ходивших  событий;  поэтому,  как  представляется,  лучше  сделать  выво¬
ды  не  столь  широкие,  но  более  достоверные;  см.  также  далее,  с.  487].
Против  мнения  об  официальных  гонениях  на  христиан  могут  свиде¬
тельствовать  известия  о  том,  что  княгиня  Ольга  оставалась  христианкой
до  своей  смерти  и  ей  было  доверено  воспитание  внуков.  Вероятно,  в
религиозной  политике  Святослав  оказался  традиционен:  язычество  ос¬
талось  официальной  религией,  к  христианам  отношение  было  недобро¬
желательное,  но  гонений  на  них  не  было.  Таким  образом  во  время  дли¬
тельного  отсутствия  Святослава  на  Руси  сохранялся  религиозный  мир.
 Внешнеполитическая  деятельность  Святослава  имела  следствием
крушение  Хазарского  каганата,  освобождение  от  хазарского  контроля
Волжского  и  Донского  торговых  путей,  закрепление  Руси  на  Таман¬
ском  полуострове  и  подчинение  народов  Северного  Предкавказья  ка-
согов  и  асов-аланов.  В  состав  Русского  государства  были  интегрирова¬
ны  в  966  г.  (по  летописной  хронологии)  вятичи.  Восточное  и  юго-
восточное  направления  военно-политической  деятельности  Святосла¬
ва  имели  как  экономическое  содержание,  так  и  направленность  на  тер¬
риториальный  рост  страны.  В  967—971  гг.  он  перенес  военно-полити¬
ческую  деятельность  на  Балканский  полуостров,  где  Святослав  заста¬
вил  болгарского  царя  Петра  II  заключить  с  ним  союз  против  Визан¬
тии.  Лишь  с  большим  напряжением  сил  империя  отбила  этот  натиск
после  государственного  переворота,  закончившегося  убийством  10  де¬
кабря  969  г.  императора  Никифора  II  Фоки  и  значительных  усилий  его
преемника,  талантливого  и  энергичного  Иоанна  I  Цимисхия  [см.:  Лев¬
ченко  М.  В.  1956.  С.  254-290;  История  Византии.  1967.  Т.  2.  С.  233—
 222

235;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  69-74,  89-91,  93-95;  Сахаров  А.  Н.  1982;
см.  там  же  литературу  вопроса).  Такой  мощный  военно-политический
потенциал  Русского  государства  был  создан  реформами  княгини  Оль¬
ги,  тогда  как  Святослав  в  полной  мере  использовал  его,  сохранив  ре¬
лигиозно-идеологическое  единство  страны.  Впрочем,  поражение  Свя¬
тослава  в  войне  с  Византией  после  переворота  Иоанна  Цимисхия,  ви¬
димо,  было  предопределено,  поскольку  великий  князь  русский  вел
напряженные  боевые  действия  вдали  от  своей  страны,  тогда  как  ему
противостоял  талантливый  полководец  вблизи  от  своих  баз  пополне¬
ния  войска  новыми  контингентами,  к  тому  же  обладавший  изощрен¬
ным  дипломатическим  искусством.
 Поскольку  Святослав  провел  почти  все  годы  своего  самостоятель¬
ного  правления  до  своей  гибели  в  972  г.  в  войнах,  историческая  память
сохранила  его  идеализированный  образ  князя-воина,  который  вел  са¬
мый  простой  образ  жизни:  «Ходя  возъ  по  собъ  не  возяше,  ни  котъла,
ни  мясъ  варя,  но  потонку  изръзавъ  конину  ли,  зверину  ли  или  говяди¬
ну  на  углех  испекъ  ядяше,  ни  шатра  имяше,  но  подъкладъ  постилаше  и
съдло  в  головахъ;  тако  же  и  прочий  вой  его  вси  бяху»  [ПВЛ.  1996.
С.  31].  С  таким  образом  князя-воина,  представлялось  исследователям,
совпадает  описание  Святослава  Львом  Диаконом:  «Показался  и  Сфен-
дослав,  приплывший  по  реке  на  скифской  ладье;  он  сидел  на  веслах  и
греб  вместе  с  его  приближенными,  ничем  не  отличаясь  от  них.  Вот
какова  была  его  наружность:  умеренного  роста,  не  слишком  высокого
и  не  очень  низкого,  с  мохнатыми  бровями  и  светло-синими  глазами,
курносый,  безбородый,  с  густыми,  чрезмерно  длинными  волосами  над
верхней  губой.  Голова  у  него  была  совершенно  голая,  но  с  одной  сто¬
роны  ее  свисал  клок  волос  —  признак  знатности  рода;  крепкий  заты¬
лок,  широкая  грудь  и  все  другие  части  тела  вполне  соразмерные,  но
выглядел  он  угрюмым  и  диким.  В  одно  ухо  у  него  была  вдета  золотая
серьга:  она  была  украшена  карбункулом,  обрамленным  двумя  жемчу¬
жинами.  Одеяние  его  было  белым  и  отличалось  от  одежды  его  прибли¬
женных  только  чистотой.  Сидя  в  ладье  на  скамье  для  гребцов,  он  пого¬
ворил  немного  с  государем  (Иоанном  Цимисхием.  —  М.  С.)  об  услови¬
ях  мира  и  уехал»  [Лев  Диакон.  1988.  С.  82].
 Лев  Диакон,  современник  событий,  вероятно,  не  присутствовал  при
встрече  Иоанна  Цимисхия  со  Святославом.  Он  пользовался  сообще¬
ниями  очевидцев  и  какого-то  официального  источника.  Анализируя
описание  внешности  Святослава,  комментаторы  пришли  к  противоре¬
чивым  суждениям.  С  одной  стороны,  они  отмечают,  что  оно  напоми¬
нает  описание  Приском  Атиллы,  с  другой,  они  исходят  из  достоверно¬
сти  записанной  Львом  Диаконом  информации.  Комментаторы  пишут,
что  внешний  вид  князя  должен  был  производить  ошеломляющее  впе¬
чатление  на  византийцев,  поскольку  ромеи  стригли  волосы  только  по
случаю  траура  или  судебного  осуждения,  усы  мужчины,  видимо,  бри¬
ли,  но  бороды  отпускали  [Лев  Диакон.  1988.  С.  145,  214].  Отмечали
 223

также  сходство  прически  Святослава  и  запорожских  казаков,  но  более
близко  и  достоверно  —  кочевников-тюрок  |Sevcenko  /.  1965;  мнение  И.  И.
Шевченко  приведено  по:  Лев  Диакон.  1988.  С.  214].
 При  анализе  рассматриваемых  сообщений  ПВЛ  и  Льва  Диакона
следует  иметь  ввиду,  что  они  отражают  только  одну  сторону  деятель¬
ности  Святослава  —  воинскую.  Отсюда  их  описание  быта  князя-вои-
на,  предпринимавшего  длительные  кампании  на  значительном  отда¬
лении  от  своей  страны,  его  самого  простого  образа  жизни  с  вероятны¬
ми  заимствованиями,  в  том  числе  и  у  кочевников  тюрок,  и  в  способе
приготовления  и  потребления  пищи,  и  в  прическе.  Впрочем,  при  описа¬
нии  боевых  действий  тот  же  Лев  Диакон  сообщает  о  прекрасном  воору¬
жении  Святослава  и  его  воинов,  «защищенных  кольчугами  и  доходивши¬
ми  до  самых  ног  щитами»,  с  мечами,  боевыми  топорами,  копьями,  лука¬
ми  со  стрелами.  Пишет  он  и  о  боевом  построении  русского  войска  во
время  полевого  сражения,  что  позволяло  ему  успешно  биться  против  пре¬
красно  вооруженных  византийских  армий  во  главе  с  опытнейшими  пол¬
ководцами  [Лев  Диакон.  1988.  С.  76—78,  80].
 Другая,  социально-политическая,  действительность  выявляется  в
словах  Льва  Диакона,  когда  он  назвал  Святослава  «князем»,  «правите¬
лем»  (6  dpxaw)  росов.  Именно  от  него  исходит  инициатива  созыва  «со¬
вета  знатнейших»  (PouXfjv  rdv  apKJTwv)  во  время  осады  в  Доростоле  для
решения  основных  вопросов  дальнейших  военных  действий  или  заклю¬
чения  мира.  В  соответствии  с  полученной  информацией  именно  к  дей¬
ствиям  Святослава  как  князя  и  «разумного  полководца»  отнес  Лев
Диакон  отправление  послов  к  императору  Иоанну  Цимисхию  для  за¬
ключения  мира  и  только  они  двое,  как  отмечено  ранее,  вели  последу¬
ющие  переговоры  об  «условиях  мира»  [Leonis  Diaconi.  1828.  Р.  150—
158;  Лев  Диакон.  1988.  С.  79—82].
 Формулировки  сохранившегося  в  списке  (см.  ранее,  с.  136—163)
текста  русско-византийского  договора  971  г.  подтверждают  информа¬
цию  о  дальнейшей  концентрации  княжеской  власти,  произошедшей  в
результате  реформ  княгини  Ольги  и,  как  можно  судить  по  этому  дого¬
вору,  сохранившейся  при  Святославе.  Мирный  договор  заключен  от
имени  Святослава,  названного  в  начальном  протоколе  текста  «вели¬
ким  князем  русским»,  как  и  его  предшественники  по  «киевскому  сто¬
лу»  Олег  и  Игорь.  Но  в  качестве  русской  стороны,  заключающей  дого¬
вор,  назван  уже  только  он  один:  «Азъ  Святославъ,  князь  рускии,  яко
же  кляхъся,  и  утвержаю  на  свъщаньъ  семь  роту  свою:  хочю  имьти
миръ  и  свершену  любовь  со  всякимъ  (в  ИЛ  —  всякымъ)  великимь  ца-
ремъ  гречьскимъ  <...>».  Русская  сторона  при  этом  символически  ука¬
зана  как  социально  диференцированные  подданные:  «<...>  иже  суть
подо  мною  Русь,  боляре  и  прочий  <...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  34].  В  отличие
от  русско-византийских  договоров  911  и  944  гг.  с  русской  договарива¬
ющейся  стороны  другие  какие-либо  князья  кроме  Святослава  не  на¬
званы,  исходя  из  чего  С.  В.  Бахрушин  обоснованно  предположил,  что
 224

мелкие  князья  были  уничтожены  или  стали  великокняжескими  слу¬
жилыми  людьми  на  уровне  посадников  [Бахрушин  С.  В.  1937.  С.  93].
 Данный  начальный  протокол  русско-византийского  договора  971  г.
очень  информативен.  По  наблюдениям  С.  М.  Каштанова,  со  слов  Азъ
Святославъ  начинался  текст  грамоты,  написанной  в  лагере  Иоанна  Ци-
мисхия.  Слова  Азъ  Святославъ,  князь  рускии,  представляют  собой  инти-
туляцию  грамоты.  Ее  начало  с  местоимения  первого  лица  единственно¬
го  числа  перед  именем  С.  М.  Каштанов  сопоставил  с  аналогичным  на¬
чалом  западноевропейских  грамот  и  установил,  что  оно  свойственно
письменным  актам  герцогским,  а  не  королевским.  Такое  начало  грамо¬
ты  он  связал  с  желанием  греческой  стороны  поставить  русского  князя  в
положение  герцога,  а  не  короля  [Каштанов  С.  М.  1976.  С.  82—83;  1996.
С.  16,  44—45].  Отсюда  можно  заключить,  что  в  интитуляции  грамоты
отразилась  та  иерархия  титулов,  византийского  императорского  и  рус¬
ского  великокняжеского,  которая  была  установлена  княгиней  Ольгой,
но  без  христианского  «духовного»  содержания  «дочери  императора».
 Особой  темой  обсуждения  стало  объяснение  неясных  по  содержа¬
нию  слов  съ  всякымъ.  Исследователи  предполагали  в  данном  случае
пропуск  имени  Иоанна  Цимисхия,  тогда  как  И.  И.  Срезневский  пред¬
положил  в  слове  всякымъ  следствие  ошибочной  передачи  имени  импе¬
ратора  с  глаголицы  на  кирилицу  [Срезневский  И.  И.  1858.  Стб.  346].
А.  А.  Шахматов  предложил  реконструкцию:  «съ  вами,  Иоанъмь»  [Шах¬
матов  А.  А.  1916.  С.  86].  Это  мнение  было  принято  в  литературе
[Trautmann  R.  1931.  S.  50;  Svane  G.  1983.  S.  70—71;  Malingoudi  J.  1994.  S.
52].  Сложное  для  понимание  чтение  всакымъ  Д.  С.  Лихачев  интерпре¬
тировал  как  всеми,  отсюда  его  перевод:  «со  всеми  (вар.  —  с  каждым)
великими  царями  греческими,  с  Василием  и  Константином»  [ПВЛ.
1950.  Ч.  1.  С.  249;  ПВЛ.  1996.  С.  171].  Л.  Мюллер  избрал  перевод-
интерпретацию  —  «с  каждым»  [Muller  L.  2001.  S.  89].  Впрочем,  А.  А.
Зимин  ввел  в  перевод  реконструируемое  имя  императора:  «с  Иоанном,
великим  цесарем  греческим,  с  Василием  и  Константином,  богом  дан¬
ными  цесарями  <...>»  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  60].  А.  Н.  Сахаров  раскрыл
содержание  слова  всакымь  в  контексте  фразы  как  указание  продления
действия  договора  при  будущих  правителях  обоих  государств  [Саха¬
ров  А.  Я.  1982.  С.  198].
 Обобщая  свои  наблюдения,  С.  М.  Каштанов  иначе  раскрыл  слож¬
ную  структуру  ст.  1  и  последующего  текста  договора  как  памятника
дипломатики:  intitulatio  («Азъ  Святославъ,  князь  рускии»;  narratio-
dispositio  N  1  («яко  же  кляхъея  и  утверждаю  на  свъщаньъ  семъ  роту
свою»);  преамбула  с  указанием  другой  договаривающейся  стороны
(«хочю  имъти  миръ  ...со  ...»);  dispositio  N  2:  1)  мирные  обязательства
Святослава  по  отношению  к  Византии;  2)  обязательство  Святослава
вступать  в  борьбу  с  возможными  врагами  Византии;  3)  обещание  со¬
блюдать  договор  в  соответствии  с  принесенной  клятвой.  Объясняя
происхождение  и  значение  слова  всакымъ,  С.  М.  Каштанов  предполо-
 8  Зак.  4508
 225

жил,  что  оно  представляет  собой  производное  так  называемой
Pertinenzformcl,  которая  оказывалась  внутри  титула  и  начиналась  сло¬
вами  всем,  кому  или  все  кому  —  ттаспу  оТс  Поэтому,  по  его  мнению,
сначала  было  указано  имя  Иоанна  Цимисхия,  затем  оборот  тгаоту  оТс
и  далее:  то  ттароу,  за  которым  следовал  титул  «и  великимь  цесаремъ
Гречьскимъ».  Он  предположил  также,  что  это  слово  могло  было  быть
началом  другого  договора,  написанного  в  лагере  Святослава  от  имени
византийских  императоров  |  Каштанов  С.  М.  1996.  С.  14,  50].  Впрочем,
автор  этих  строк,  возвращаясь  к  гипотезе  А.  А.  Зимина,  предположил  в
слове  всякымъ  намеренную  порчу  текста,  скрывшую  имя  императора-
узурпатора  Иоанна  Цимисхия,  что  произошло  при  переписывании  тек¬
стов  договоров  из  официальной  копийной  книги  во  время  правления
императоров-соправителей  Василия  II  и  Константина  VIII  [подробнее
см.:  Свердлов  М.  Б.  1999].
 Дипломатический  анализ  договора  971  г.  свидетельствует,  что  он
был  заключен  великим  князем  Святославом  как  полновластным  пра¬
вителем  Руси.  Так  же  он  характеризовался  и  во  внешнеполитических
отношениях:  «Свендослав,  использовав  все  средства  и  во  всем  потер¬
пев  неудачу,  не  имея  уже  никакой  надежды,  склонился  к  заключению
договора.  Он  отправил  к  императору  послов,  прося  залогов  верности  и
внесения  в  число  союзников  и  друзей  ромеев,  чтобы  ему  со  всеми
своими  дозволено  было  удалиться  невредимыми  домой,  а  скифам,  если
пожелают,  —  безопасно  проходить  по  торговым  делам»  [Лев  Диакон.
1988.  С.  132].  Такой  статус  великокняжеской  власти  продолжил  тради¬
ции  княгини  Ольги.  Данная  традиционность,  вероятно,  осознавалась
Святославом,  несмотря  на  определенные  отличия  его  религиозной  по¬
литики  от  деятельности  в  этой  области  его  матери,  как  наследственная
преемственность  княжеского  рода.  На  такое  идеологизированное  от¬
ношение  к  княжеской  власти,  все  более  концентрирующейся  в  киев¬
ском  великом  князе,  и  ее  прерогативам  может  указывать  традицион¬
ный  геральдический  знак  Игоря  и  Святослава,  а  возможно  еще  и  Рю¬
рика  —  двузубец  [Белецкий  С.  В.  1997;  Белецкий  В.  Д.,  Белецкий  С.  В.
1998;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Особый  социальный  статус  Святослава  отмечался,  видимо,  и  вне¬
шними  атрибутами,  несмотря  на  свойственный  ему  образ  жизни  кня-
зя-воина.  Как  отметил  Лев  Диакон,  у  Святослава  были  длинные  усы  и
бритый  подбородок.  В  эпоху  западноевропейского  раннего  средневе¬
ковья  мужчинам  было  свойственно  иметь  бороду  или  брить  лицо.  Те
же  традиции  существовали  и  на  Руси.  Как  следует  из  ПВЛ,  с  бритым
лицом  и  усами  был  занявший  к  этому  времени  верховное  место  в  иерар¬
хии  богов  Перун  и  глава  княжеского  пантеона  [см.:  Рыбаков  Б.  А.  1987.
С.  412—444]:  «(Владимир.  —  М.  С.)  постави  кумиры  на  холъму  внь
двора  теремнаго:  Перуна  деревяна,  а  голова  его  серебряна,  а  усъ  золот
<...>»  [текст  приведен  по  более  исправному  в  данном  случае  Ипатьев¬
скому  списку:  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  126].  Именно  Перуном  и  Волосом
 226

(Велесом)  клялся  Святослав,  скрепляя  клятвой  договор  с  византий¬
скими  императорами  в  971  г.  Только  Перуном  клялся  отец  его  Игорь,
скрепляя  договор  с  Византийской  империей  в  944  г.,  а  в  Киеве,  в  соот¬
ветствии  с  языческими  обрядовыми  действами,  этот  мирный  договор
утверждался  Игорем  и  его  приближенными  мужами  на  холме,  где  сто¬
ял  Перун  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  102].
 Отсюда  можно  заключить,  что  Святослав  придерживался  или  за¬
падноевропейской  моды  брить  лицо  и  оставлять  длинные  усы,  проти¬
вопоставляя  себя  во  внешнем  виде  массе  простого  населения  Руси,
или  походил  на  верховного  княжеского  бога.  В  системе  духовных  цен¬
ностей  такое  совмещение  земного  и  божественного  приобретало  осо¬
бое  знаковое  значение.  Само  его  имя  Свято-слав  свидетельствовало  не
только  об  отношении  к  сакральному,  но  и  о  возрастании  славы  как
высших  качеств  ее  носителя  [Топоров  В.  Н.  1995.  С.  486].  В  имени
Святослава  была  продолжена  давняя  традиция  княжеского  рода  —  Олег,
Ольга  —  указывать  в  имени  причастность  к  сакральному.
 На  особое  социальное  положение  указывала  золотая  серьга  Святос¬
лава,  описанная  со  слов  информаторов  Львом  Диаконом.  Украшавший
ее  карбункул  —  красный  гранат.  Считалось,  что  тот,  кто  его  носит,
приобретает  власть  над  людьми.  Символом  особого  общественного
положения  был  и  жемчуг  [Николаев  С.  М.  1995.  С.  135—136,  146].  Та¬
ким  образом,  несмотря  на  одинаковую  в  походных  условиях  с  прочими
одежду,  Святослав  обладал  многозначительным  в  знаковом  средневеко¬
вом  обществе  символом  власти.  На  это  обстоятельство,  как  представляет¬
ся,  в  предшествующей  литературе  также  внимания  не  обращали.
 Таким  образом,  во  всем  комплексе  известий  о  Святославе  содер¬
жится  разнообразная,  но  единая  в  своем  содержании  информация  как
о  полновластном  главе  Русского  государства.  Этот  статус  в  равной  мере
отразился  в  его  внутренней  религиозной  и  внешней  политике,  в  систе¬
ме  его  поведения,  на  которое  определенное  воздействие  оказало  по¬
стоянное  участие  князя  в  войнах  или  подготовка  к  ним.
 Существует  поставленный  в  предшествующей  литературе  вопрос:
каковы  были  реальные  связи  Святослава  как  великого  князя  и  прави¬
теля  с  Русью,  вне  пределов  которой  он  находился  многие  годы.  Для
суждений,  которые  представляли  Святослава  только  как  князя-воина,
такой  проблемы  не  существовало,  поскольку  такой  князь  мог  приехать
и  уехать,  а  жизнь  «Земли»  или  общин  продолжалась  без  участия  князя
и  княжеской  власти.  Для  теорий,  исходивших  из  существования  на
Руси  середины  X  в.  государства,  раскрытие  содержания  этой  пробле¬
мы  становится  существенным,  но  и  оно  заслоняется  вопросами  изуче¬
ния  военно-политической  деятельности  Святослава.  Между  тем  сохра¬
нившиеся  исторические  источники  позволяют  вполне  определенно  от¬
ветить  на  этот  вопрос.
 Как  отмечено  ранее,  реформы  княгини  Ольги  способствовали  со¬
зданию  политически  единого  государства.  Отсутствие  каких-либо  иных
 227

князей  на  Руси  кроме  Святослава  свидетельствует,  что  на  Руси  к  971  г.
великокняжеская  власть  осталась  единственной  в  Русском  государстве
руководящей  силой,  осуществлявшей  центральное  управление.  В  та¬
ких  общественно-политических  условиях  естественно,  что  во  время
долгого  отсутствия  Святослава  правительницей  оставалась  княгиня
Ольга,  которая  руководила  воспитанием  внуков  во  время  их  малолет¬
ства.  Такая  ситуация  сохранилась  в  исторической  памяти  и  была  запи¬
сана  в  ПВЛ  под  6476/968  г.:  «Придоша  печенъзи  на  Руску  землю  пер¬
вое,  а  Святославъ  бяше  Переяславци,  и  затворися  Волга  въ  градъ  со
унуки  своими,  Ярополкомъ  и  Ольгомъ  и  Володимеромъ,  въ  градъ  Ки-
евъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  31].
 В  отсутствие  Святослава  на  Руси  продолжала  функционировать  вся
государственная  система  управления.  Как  следует  из  того  же  предания
о  нападении  печенегов  на  Киев  в  968  г.,  на  помощь  городу  собралось
ополчение  Днепровского  Левобережья  («людье  оноя  страны  Днепра»)
в  лодьях  во  главе  с  их  воеводой  Претичем.  Этот  воевода  был,  вероятно,
посадником  одного  из  городов  Днепровского  Левобережья,  прежде
всего,  вероятно,  Чернигова  или  Переяславля,  поскольку  эти  княжие
мужи  могли  совмещать  административно-судебные  и  военные  функ¬
ции.  В  предании  Претич  называет  себя  служилым  человеком  Святос¬
лава  —  мужем  [ПВЛ.  1996.  С.  31—32].
 Из  факта  существования  Руси  как  политически  единого  государ¬
ства  исходит  и  назначение  Святославом  своих  сыновей  князьями-на-
местниками:  «Святославъ  посади  Ярополка  в  Киевъ,  а  Ольга  в  дерева  хъ».
Согласно  преданию,  новгородцы  сами  попросили  себе  Владимира.  При
этом  в  ПВЛ  по  отношению  к  Святославичам  использована  та  же  соци¬
ально-политическая  лексика,  что  и  при  назначении  князьями  своих
приближенных  мужей  посадниками  в  города,  ср.:  «Поиде  Олегъ  <...>,
и  приде  къ  Смоленьску  съ  кривичи,  и  прия  градъ  и  посади  мужь  свои,
оттуда  поиде  внизъ,  и  взя  Любець,  и  посади  мужь  свои»  [ПВЛ.  1996.
С.  14,  33,  курсив  наш.  —  М.  С.].  В  этих  посажениях  был  значительный
политический  смысл.  В  отсутствие  отца  старший  из  сыновей  контро¬
лировал  стольный  город,  второй  по  старшинству  Святослав  —  мятеж¬
ную  землю  древлян,  где  всего  около  25  лет  до  этого  был  убит  князь
Игорь.  Юный  Владимир  со  своим  дядей  по  матери  Добрыней  контро¬
лировал  Новгород  —  новый  центр,  который  стал  преемником  древних
политических  и  идеологических  традиций  Ладоги  и  Рюрикова  городи¬
ща  на  политической  оси  Русского  государства  —  Киев  —  Ладога.  Кон¬
троль  над  Новгородом  был  необходим  и  вследствие  того,  что  он  про¬
должал  контролировать  основные  великие  торговые  пути  Восточной
Европы  —  Балтийско-Волжско-Каспийский  и  Балтийско-Днепровско-
Черноморский.  В  данной  связи  неясно,  на  каком  основании  И.  Я.
Фроянов  пишет,  восклицая:  «Ведь  Святослав  сажает  Ярополка  в
Киеве,  иначе  —  передает  ему  княжескую  власть.  Перед  нами
уникальный,  пожалуй,  в  истории  Древней  Руси  случай,  когда  власть  в
 228

Киеве  получил  сын  при  живом  отце»  [Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  336,
разрядка  И.  Я.  Фроянова].  Эта  идея  нужна  ученому  для  того,  чтобы
подтвердить  ранее  высказанную  им  мысль,  что  Святослав  решил  по¬
кинуть  Киев  и  сесть  на  княжение  в  Персяславце  на  Дунае,  под  кото¬
рым  он  понимает  Преслав,  построенный  в  предгорной  местности  (см.
ранее,  с.  219—220).  Вероятно,  И.  Я.  Фроянов  не  учел,  что  в  XI  —  нача¬
ле  XII  в.,  к  которым  относятся  материалы,  собранные  и  записанные  в
ПВЛ,  при  передаче  власти  от  отца  сыну  использовалась  иная  социаль¬
но-политическая  лексика.  Под  6562/1054  г.  в  ПВЛ  приведен  «ряд»  Яро¬
слава  Мудрого,  в  котором  записано:  «<...>  а  Святославу  даю  Черни¬
гову  а  Всеволоду  Переяславль,  а  Игорю  Володимерь»  [ПВЛ.  1996.  С.  70,
курсив  наш.  —  М.  С.].
 В  соответствии  с  древнерусской  социально-политической  терми¬
нологией  А.  Е.  Пресняков  обоснованно  писал:  в  связи  с  посажением
Святославом  сыновей:  «Перед  нами  первый  пример  раздела  княжих
владений  между  сыновьями  киевского  князя.  Это,  точнее,  не  раздел,
не  выдел  сыновьям  части  владений,  но  лишь  сосредоточение  «володе-
ния»  областями  в  руках  княжой  семьи:  отец  «сажает»  сыновей  посад¬
никами  своими  в  Киеве  и  в  “Деревъхъ”»  [Пресняков  Л.  Е.  1993.  С.  29].
В  развитие  такого  подхода  В.  В.  Мавродин  отметил  необходимость
создания  «крепкой  власти»  в  Древлянской  земле  и  экономический
фактор  —  контроль  над  крупнейшими  городами  на  пути  «из  варяг  в
греки»  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  276].  В  многообразии  мнений  данное
исследовательское  направление,  исходящее  из  процесса  становления  и
развития  русской  государственности  в  X  в.  при  научно  корректном
использовании  исторических  источников,  наметило  конструктивный
путь  анализа  внутриполитической  деятельности  Святослава  как  вели¬
кого  князя.  Поэтому  идеи  о  намерении  Святослава  постоянно  нахо¬
диться  в  Переяславце  на  Дунае  или  в  предгорной  местности  Преслава
не  представляются  обоснованными.  Они  не  учитывают  прямой  ин¬
формации  исторических  источников,  свойственной  им  социально-по¬
литической  терминологии,  а  также  уровня  развития  русской  государ¬
ственности  в  третьей  четверти  X  в.
 Исходя  из  изложенного  ранее  можно  сделать  вывод,  что  заверше¬
ние  создания  в  регентство  княгини  Ольги  политически  единого  госу¬
дарства,  проведение  ее  реформ  создали  условия  внутренней  стабиль¬
ности  страны  и  как  следствие  этого  традиционной  внутренней  поли¬
тики  Святослава.  Судя  по  прямой  и  скрытой  информации,  только  в
вопросе  укрепления  на  Руси  христианской  организации  он  не  поддер¬
жал  намерения  матери,  но  эти  действия  объясняются  внешнеполити¬
ческими  планами  Святослава  и  их  осуществлением.  Именно  внутрен¬
няя  стабильность  Русского  государства  в  этот  период  и  традиционная
внутренняя  политика  Святослава  создали  условия  для  решения  важ¬
нейших  объективно  существовавших  геополитических  задач  Русского
государства  в  третьей  четверти  X  в.  —  освобождение  от  хазарского  кон¬
 229

троля  важнейших  торговых  речных  путей  по  Волге  и  Дону  из  Руси  на
юго-восток  в  богатые  исламские  страны  и  на  юг  —  в  Приазовье  и  Се¬
верное  Предкавказье.
 Внутренне  состояние  Русского  государства  в  княжение  Святослава
объясняет  и  содержание  его  военно-политической  деятельности  на
Балканах.  Сохранение  болгарской  царской  династии  и  насильное  пре¬
вращение  царя  Петра  II  в  союзника,  активные  военные  действия  объе¬
диненного  русско-болгарского  войска  против  Византийской  империи,
захват  Филиппополя  и  движение  на  Аркадиополь,  что  открывало  путь
на  Константинополь,  раскрывают  намерения  Святослава  установить
свою  власть  на  Балканах  и,  возможно,  захватить  богатейший  город
Европы  того  времени  —  столицу  Византийской  империи.  При  этом
установление  власти  подразумевалось,  разумеется,  не  в  виде  интегра¬
ции  балканских  территорий  в  составе  Русского  государства,  а  в  сред¬
невековых  отношениях  сюзеренитета-вассалитета,  как  всего  через  50
лет  попытался  поступить  с  Русью  польский  князь  Болеслав  Храбрый
(см.  далее,  с.  336—339).  Такие  военно-политические  действия  на  Бал¬
канах  отражали  мощный  военный  потенциал  Русского  государства.  Свя¬
тослав  привел  на  Балканы  значительное  и  прекрасно  вооруженное  вой¬
ско  в  60000  человек,  а  увел  после  длительных  боевых  действий  —  22000
[Лев  Диакон.  1988.  С.  44,  81].  При  анализе  этих  цифр  следует  иметь
ввиду,  что  они  сообщены  современником  событий,  которому  была  до¬
ступна  значительная  документальная  информация,  а  также  сообщения
участников  событий.  Поэтому  сомнения  в  достоверности  этих  цифр
на  основании  более  поздних  сведений,  некоторые  из  них  имеют  к  тому
же  фольклорное  происхождение  [см.:  Левченко  М.  В.  1956.  С.  259—
260],  не  представляются  убедительными.  Следует  отметить  в  данной
связи,  что  спустя  20  лет  Владимир  Святославич  послал  византийскому
императору  Василию  II  вспомогательный  отряд  в  6000  воинов  (см.  да¬
лее).  Так  что  основное  войско  Святослава  в  начале  военных  действий  в
полной  мере  могло  насчитывать  60000  воинов.  Обоснованно  замеча¬
ние  комментаторов  труда  Льва  Диакона,  отметивших  связь  оставших¬
ся  в  живых  22000  воинов  Святослава  и  приведенные  хронистом  сведе¬
ния  о  количестве  продовольствия,  которым  следовало  их  обеспечить
для  возвращения  на  Русь,  что  подтверждает  численные  данные  Льва
Диакона  [Лев  Диакон.  1988.  С.  213,  примеч.  56].
 Величина  армии  Святослава  свидетельствует  о  том,  что  он  нахо¬
дился  во  главе  объединенного  войска,  включавшего  наряду  с  княже¬
ской  дружиной  наемников  и  территориальные  ополчения  (видимо,  во
время  многолетних  боевых  действий  на  Балканы  подходили  и  под¬
крепления).  Это  значительное  войско  имело  общерусский  характер  и
решало  задачи,  поставленные  великим  князем.  В  отличие  от  восточно¬
го  похода  964—965  гг.,  решавшего  геополитические  задачи  Русского
государства,  балканская  кампания  Святослава  в  868—971  гг.  осуществ¬
ляла  политические  амбиции  великого  князя.  Возможно,  прежде  всего
 230

поэтому  она  потерпела  поражение,  несмотря  на  мужество  и  воинское
искусство  полководца  и  его  воинов.
 Такое  определение  численности  войска  Святослава,  целей  его  во¬
енной,  политической  и  дипломатической  деятельности  на  Балканах
объясняет  причины  намерения  Святослава  «жить  в  Переяславце  на
Дунае»,  как  его  сформулировало  историческое  предание,  записанное  в
ПВЛ.  Болгарский  город  на  Дунае  действительно  может  считаться  ус¬
ловной  «серединой»  в  торговых  связях  с  Византией,  Венгрией,  Чехией
и  Русью.  Дунай  являлся  к  тому  же  важнейшей  торговой  магистралью
всей  Центральной  и  Юго-Восточной  Европы.  В  военной  деятельности
Святослава  болгарский  город  на  Дунае  имел  военное  значение,  по¬
скольку  он  являлся  центром  сосредоточения,  отдыха  и  дальнейшего
движения  русских  подкреплений  во  время  войны  с  Византией.  Стра¬
тегически  важным  было  расположение  такого  города  на  берегу  вели¬
кой  реки,  оставляя  возможность  организованного  отхода  за  Дунай  на
Русь.  Именно  такое  расположение  баз  Святослава  на  Дунае  раскрыва¬
ет  смысл  решительных  действий  Иоанна  Цимисхия,  направившего  суда
с  «греческим  огнем»  на  эту  реку,  чтобы  предотвратить  отступление
русского  войска.  Вероятно,  византийский  флот  блокировал  или  захва¬
тил  Переяславец,  поскольку  на  последнем  этапе  русско-византийской
войны  опорной  базой  Святослава  стал  не  Переяславец,  а  Доростол  (со¬
временная  Силистра).  Именно  такой  смысл  особого  значения  дунай¬
ских  городов  в  военно-политической  стратегии  Святослава  раскрыва¬
ется  в  маневрах  Иоанна  Цимисхия  и  в  условиях  того  полевого  согла¬
шения,  сведения  о  котором  получил  Лев  Диакон:  «Тавроскифы  (русы.  —
М.  С.)  уступят  ромеям  Дористол,  освободят  пленных,  уйдут  из  Мисии
(Болгарии.  —  М.  С.)  и  возвратятся  на  родину,  а  ромеи  (византийцы.  —
М.  С.)  дадут  им  возможность  отплыть,  не  нападут  на  них  по  дороге  с
огненосными  кораблями  (они  очень  боялись  «мидийского  огня»,  ко¬
торый  мог  даже  и  камни  обращать  в  пепел),  а  кроме  того,  снабдят  их
продовольствием  и  будут  считать  своими  друзьями  тех,  которые  будут
посылаемы  по  торговым  делам  в  Византий  (Константинополь.  —  М.
С),  как  было  установлено  прежде  (то  есть  восстановлены  благоприят¬
ные  условия  торговли  русов  по  договору  944  г.  —  М.  С.)»  [Лев  Диакон.
1988.  С.  81].
 Все  эти  факторы  не  учтены  в  мнениях,  исходящих  из  понимания
Переяславца  на  Дунае  как  столицы  Первого  Болгарского  царства  Пре¬
слава,  расположенного  в  предгорной  местности  Восточной  Старо-Пла-
нины,  а  потому  легко  блокируемой  сухопутными  войсками,  что  и  про¬
изошло  во  время  контрнаступления  Иоанна  Цимисхия.  Эти  мнения  не
учитывают,  что  скрытый  в  гористой  местности  Преслав  с  сухопутными
дорогами,  без  труда  подверженными  нападениям,  никак  не  мог  счи¬
таться  «серединой»  владений  Святослава,  благоприятной  к  тому  же  для
международных  торговых  связей.  О  самостоятельном,  хотя  и  зависи¬
мом  от  Святослава  положении  Первого  Болгарского  царства,  свиде¬
 231

тельствует  участие  болгарского  войска  в  объединенной  армии  Святос¬
лава  наряду  с  русами  и  вспомогательными  отрядами  венгров  и  печене¬
гов  весной  970  г.  в  битве  при  Аркадиополе.  Весной  971  г.  болгарский
царь  Борис  И,  сын  царя  Петра,  принявшего  постриг,  находился  с  се¬
мьей  в  столице  страны  Преславе.  Там  же  находилась  и  царская  казна
[Лев  Диакон.  1988.  С.  72].
 Таким  образом,  ни  русские,  ни  византийские  источники  не  свиде¬
тельствуют  о  том,  что  Святослав  покинул  Русь  и  стал  править  в  столи¬
це  Первого  Болгарского  царства  Преславе.  Напротив,  «великий  князь
русский»,  как  он  назван  в  русско-византийском  договоре  971  г.,  или
единственный  «князь  русский»  в  последующем  тексте  стремился  в  со¬
юзе  с  вассально  зависимым  болгарским  царем  нанести  империи  пора¬
жение  и  захватить  Константинополь,  что  не  удалось  ранее  ни  Олегу  и
Игорю,  ни  болгарскому  хану  Круму,  ни  царю  Симеону.  Переяславец
на  Дунае,  где  собирался  «жити»  Святослав,  был  лишь  важным  эконо¬
мическим  и  военно-политическим  центром,  опорной  базой,  откуда
Святослав  мог  продолжить  свою  экспансию  на  Балканах,  имея  целью
захват  Константинополя  [ПВЛ.  1996.  С.  34;  Сахаров  А.  Н.  1982.  С.  19—
21  и  след.  ].
 Отсюда  следует,  что  военно-политические  действия  Святослава  на
Балканах  определялись  его  планами  как  правителя  Руси,  а  не  пересе¬
ленца  в  столицу  Болгарского  царства.  Но  эти  планы  оказались  несбы¬
точными.  Они  не  исходили  из  объективных  геополитических  задач
Русского  государства.  Такое  несоответствие  субъективно  обозначен¬
ных  целей  объективным  факторам  привело  к  поражению  Святослава  в
балканской  кампании,  несмотря  на  проявленное  русским  войском,
князем  и  его  воеводами  мужество  и  полководческое  искусство.  Но  с
другой  стороны,  военно-политические  действия  Святослава  во  время
балканской  кампании  свидетельствуют  о  сохранении  во  время  его  кня¬
жения  традиции  значительной  концентрации  великокняжеской  влас¬
ти  и  осуществлении  им  политики  на  уровне  межгосударственных  от¬
ношений  ведущих  держав  огромного  субконтинента  —  Руси,  Первого
Болгарского  царства  и  Византийской  империи.  Балканская  политика
Святослава  стала  качественно  новым  этапом  внешнеполитических  дей¬
ствий  Руси  на  уровне  межгосударственных  отношений  в  сравнении  с
походами  на  Константинополь  Олега  и  Игоря,  дальнейшим  развитием
внешней  политики  княгини  Ольги,  что  во  внешнеполитических  функ¬
циях  отразило  внутреннее  развитие  великокняжеской  власти  и  самого
Русского  государства.
 Между  тем,  длительное  отсутствие  великого  князя  на  Руси  наноси¬
ло  ущерб  состоянию  страны.  Дело  не  только  в  нападении  печенегов  на
Киев  и  его  осаде,  что  стало  следствием  внешнеполитических  маневров
Византийской  империи,  стремившейся  отвлечь  Святослава  от  Балкан.
Как  предположил  еще  А.  А.  Шахматов,  во  время  отсутствия  Святосла¬
ва  варяг  Рогволод  захватил  полоцких  кривичей  и  основал  там  свое
 232

княжение,  тогда  как  варяг  Туры  —  в  Турове  |Шахматов  А.  А.  1915.
С.  XXXIV—XXXV].  Мнение  о  варяге  Туры  в  княжение  Святослава  не
находит  подтверждения,  что  отметил  вскоре  после  публикации  А.  А.
Шахматова  А.  Е.  Пресняков,  сославшийся  на  убедительную  интерпре¬
тацию  М.  С.  Грушевским  происхождения  топонима  Туров  от  князя-
эпонима,  вследствие  чего  Туры  был  им  отнесен  к  находившимся  под
рукой  великого  князя  киевского  местным  князьям  [Грушевський  М.  1905.
Т.  И.  С.  304;  Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  332].  Но  гипотеза  А.  А.  Шахматова
о  позднем  по  времени  захвате  Рогволодом  Полоцка  и,  можно  добавить,
недолгом  им  владении  находит  ныне  подтверждение  в  археологических
материалах.  Дело  в  том,  что  Полоцк  находился  на  активно  использовав¬
шейся  во  второй  половине  IX  —  первой  половине  XI  в.  западнодвин¬
ской  ветви  Балтийско-Волжско-Каспийского  пути  и  Балтийско-Днеп¬
ровско-Черноморского  пути.  Но,  по  археологическим  наблюдениям,
«среди  единичных  находок,  возможно,  относящихся  к  материальной
культуре  Скандинавии  (например,  ланцетовидный  наконечник  стрелы
или  рубленое  серебро),  лишь  меч  X  в.  (случайная  находка  за  пределами
древнего  поселка)  может  свидетельствовать  о  полоцко-варяжских  кон¬
тактах»  [Булкин  Вал.  А.,  Булкин  Вас.  А.  1994.  С.  164].  Так  что  историчес¬
кое  предание,  записанное  автором  Начального  свода  или  его  предше¬
ственником,  сохранило  в  словах  киевских  послов,  отправленных  к  Свя¬
тославу  после  снятия  печенежской  осады,  реальную  историческую  ин¬
формацию:  «Ты,  княже,  чюжея  землъ  ищеши  и  блудиши,  своея  ся  оха-
бив  <...>.  Аще  п  не  жаль  отчины  своея  (то  есть,  своего  наследственного
владения.  —  М.  С.)  <...>»  [НПЛ.  С.  119;  близкий  по  содержанию  текст
см.:  ПВЛ.  1996.  С.  32].  Возможно,  во  время  пребывания  Святослава  на
Балканах  скандинавский  конунг  Рогволод  захватил  Полоцк.
 Таким  образом,  несмотря  на  одинаковые  с  прочими  в  боевых  усло¬
виях  образ  жизни  и  одежду,  Святослав  обладал  многозначительными  в
знаковом  обществе  символами  власти.  Материальным  основанием  этих
символов  реальной  власти  во  время  войн  и  при  заключении  мира  яв¬
лялись  общественно-политический  строй  Русского  государства  этого
времени,  княжеское  господское  хозяйство  на  Руси  (в  Киеве  существо¬
вал  «дворъ  теремныи  отень»  Ярополка  и  Владимира  Святославичей).
Комплекс  сведений  о  Святославе  свидетельствует  о  том,  что  все  время
своего  самостоятельного  княжения  он  являлся  правителем  Руси.  Его
предшественники  создали  такие  основы  русской  государственности,
которые  следовало  только  продолжать,  что  Святослав  и  сделал,  даже
находясь  долгое  время  в  дальних  походах.  Эти  же  основания  стали
базой  качественно  новой  внешней  политики  Святослава:  от  традици¬
онного  присоединения  славянских  и  неславянских  племенных  княже¬
ний  и  племен  он  перешел  к  устранению  соперников  на  основных  тор¬
говых  путях  на  Восток  и  Кавказ,  что  являлось  продолжением  эконо¬
мических  задач  Русского  государства  и  новым  направлением  во  внеш¬
ней  политике.
 233

Качественные  изменения  во  внешнеполитической  деятельности
Святослава  по  отношению  к  Олегу  и  Игорю  и  преемственность  по
отношению  ко  внешней  и  внутренней  политике  княгини  Ольги  (за
исключением  отношения  к  христианству)  свидетельствуют  о  том,  что
деятельность  Святослава  сущностно  отражала  строй  Русского  государ¬
ства  на  новом  этапе  его  развития  —  на  стадии  политического  един¬
ства.  Принципиальным  и  все  более  актуальным  становилось  распрос¬
транение  христианства  на  Руси  как  новой  религии,  соответствующей  в
своих  религиозных,  философских,  этических  и  эстетических  ценнос¬
тях  новым  формирующимся  на  Руси  обществу  и  государству,  главой
которых  являлся  великий  князь.
 Династический  кризис  70-х  годов  X  в.
 На  новый  уровень  развития  княжеская  власть  вышла  через  динас¬
тический  кризис.  Его  внешняя  канва  изложена  в  ПВЛ.  После  гибели
Святослава  в  972  г.  в  летописи  под  6481/973  г.  записано:  «Нача  княжи-
ти  Ярополкъ»,  что  подразумевало  его  общерусское  княжение  в  Киеве.
Дальнейшее  изложение  летописец  ведет  исходя  из  того,  что  Олег  Свя¬
тославич  является  князем  в  древлянской  земле,  а  Владимир  Святосла¬
вич  —  в  Новгороде.  Под  6483/975  г.  в  ПВЛ  сообщается,  что  Олег  уви¬
дел  во  время  охоты  сына  воеводы  и  знатного  мужа  Свенельда  Люта,
который  также  охотился  в  том  же  лесу.  Это  вызвало  недовольство  кня¬
зя,  и  Олег  убил  Люта.  Свенельд,  стремясь  отомстить,  разжег  ненависть
Ярополка  по  отношению  к  Олегу.  Киевский  князь  совершил  поход  на
Древлянскую  землю.  Олег  вышел  с  войском  ему  навстречу,  но  в  битве
победил  Ярополк.  Олег  со  своими  воинами  побежал  под  защиту  ук¬
реплений  города  Овруча.  Но  в  давке  на  мосту  через  ров  к  городским
воротам  вниз  стали  падать  кони  и  люди,  среди  которых  оказался  Олег.
Ярополк,  по  словам  летописца,  «плакася»  над  погибшим  братом  и  по¬
хоронил  его,  упрекая  Свенельда  в  его  гибели.  Но  когда  Владимир  ус¬
лышал  в  Новгороде  о  произошедшем,  он  «убоявся»  и  бежал  «за  море»,
а  Ярополк  посадил  своих  посадников  в  Новгороде  и  «бъ  володья  единъ
в  Руси».  Под  6488/980  г.  в  ПВЛ  сообщается,  что  Владимир  вернулся  в
Новгород  с  варягами,  изгнал  посадников  Ярополка  и  сообщил  с  ними
старшему  брату,  что  пойдет  на  него  походом.  Но  до  того  как  отпра¬
виться  на  Киев,  он  напал  на  Полоцк,  потому  что  дочь  полоцкого  князя
Рогволода  Рогнеда  отказала  ему  в  сватовстве,  заявив:  «Не  хочю  розути
робичича,  но  Ярополка  хочю».  Владимир  захватил  Полоцк,  «уби»  Рог¬
волода  и  двух  его  сыновей,  а  Рогнеду  насильно  взял  в  жены.  После
этого  Владимир  совершил  поход  на  Киев.  Ярополк  «затворися»  в
стольном  городе,  тогда  как  Владимир  укрепил  свой  лагерь,  располо-
 234

жеиный  между  Дорогожичем  и  Капичем.  В  связи  с  этим  летописец
заметил,  что  ров  лагеря  Владимира  сохранился  «и  до  сего  дне».  Такое
указание  свидетельствует  об  исторической  народной  традиции,  сохра¬
нившей  память  о  событиях,  потрясших  их  современников.  Воевода
Ярополка  Блуд  изменил  своему  князю  и  уговорил  бежать  его  в  погра¬
ничный  со  степью  город  Родню,  так  что  Владимир  занял  Киев,  а  Род¬
ню  осадил.  Ярополк  должен  был  вернуться  в  Киев,  где  в  отчем  терем¬
ном  дворе  находился  Владимир  и  его  дружина.  Блуд  отделил  Ярополка
от  сопровождавших  его  лиц,  неожиданно  закрыв  двери,  и  два  варяга
подняли  его  на  мечи.  Владимир  взял  в  наложницы  его  жену,  красави-
цу-гречанку,  которая  была  уже  беременна  и  родила  Святополка.  За¬
вершая  это  повествование  и  начиная  новое,  летописец  написал:  «И
нача  княжити  Володимеръ  въ  Киевъ  единъ  <..  >»  [ПВЛ.  1996.  С.  37].
 Причины  произошедших  событий  объяснялись  историками  по-раз¬
ному,  при  этом  все  более  раскрывалось  их  содержание,  относящееся
не  к  «игре  стратей»  (А.  С.  Пушкин),  а  к  истории  княжеской  власти  на
Руси.  Уже  Н.  М.  Карамзин  объяснял  их  прекращением  «единодержа¬
вия»  в  государстве.  При  этом  он  предположил  отсутствие  у  Ярополка
власти  над  «Уделами»  своих  братьев  [Карамзин  Н.  М.  1988.  Т.  I.  С.  140].
Родовая  теория  С.  М.  Соловьева,  исходившая  из  коллективного  владе¬
ния  Русской  землей  княжеским  родом,  свела  причины  борьбы  Свято¬
славичей  к  дурным  советам  наставников  юных  князей  и  предательству
[Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  170—175].  Без  объективных  причин
оказалось  «междоусобие»  братьев  и  у  Н.  И.  Костомарова,  поскольку  на
Руси  IX—X  вв.,  по  его  мнению,  власть  Рюриковичей  «имела  не  госу¬
дарственные,  а  наезднические  или  разбойные  черты»,  а  их  целью  было
приобретение  добычи  [Костомаров  Н.  1888.  С.  3,  4].
 Интерпретация  событий  С.  М.  Соловьевым  и  Н.  И.  Костомаровым
не  могла  удовлетворить  сторонника  славянофильской  теории  И.  Д.  Бе¬
ляева,  который  отметил  существенные  изменения  во  власти  братьев  после
гибели  Святослава:  из  «отцовских  посаженников»  они  превратились  в
самостоятельных  и  независимых  князей  [Беляев  И.  1861.  С.  46].  В.  О.
Ключевский  усовершенствовал  подходы  родовой  теории  к  данному  воп¬
росу.  По  его  мнению,  «когда  умирал  отец,  тогда,  повидимому,  разрыва¬
лись  все  политические  связи  между  его  сыновьями:  политической  зави¬
симости  младших  областных  князей  от  старшего  их  брата,  садившегося
после  отца  в  Киеве,  незаметно.  Между  отцом  и  детьми  действовало  се¬
мейное  право;  но  между  братьями  не  существовало,  повидимому,  ника¬
кого  установленного,  признанного  права,  чем  и  можно  объяснить  усо¬
бицы  между  сыновьями  Святослава  и  Владимира.  Впрочем,  мелькает
неясная  мысль  о  праве  старейшинства».  Такое  объяснение  рассматрива¬
емых  событий  он  дополнил  и  экономическим  фактором,  отметив  осо¬
бое  значение  в  них  Киева  как  «ключа  от  главных  ворот  русской  торгов¬
ли».  По  его  мнению,  в  борьбе  за  этот  «ключ»  новгородский  князь  Вла¬
димир  погубил  своего  родного  брата  Ярополка  [  Ключевский  В.  О.  1956.
 235

Т.  I.  С.  170,  144].  А.  Е.  Пресняков  ввел  существенные  коррективы  в
концепцию  В.  О.  Ключевского.  Отношения  Святославичей  при  жизни
отца  он  объяснил  «старым  семейным  правом»,  основанным  «на  нераз¬
дельности  жития  и  владения».  Этот  семейный  союз  разрушался  с  разде¬
лом  владений,  при  этом  А.  Е.  Пресняков  не  отмечал,  в  отличие  от  В.  О.
Ключевского,  преимуществ  и  прав  старшего  брата  над  другими,  что  про¬
тиворечило  в  междукняжеских  отношениях  государственному  принци¬
пу  —  «политической  тенденции  киевских  князей  создать  прочное  под¬
чинение  Киеву  подвластных  областей»  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  30].
 A. 	А.  Шахматов  вообще  устранил  значение  семейных  междукняжеских
отношений  при  объяснении  событий  после  гибели  Святослава,  отметив
в  его  деятельности  причину  распада  Киевской  державы  [Шахматов  А.  А.
1915.  С.  XXXIV—XXXV].
 При  сталинском  режиме  середины  30-х  —  начала  50-х  годов  на  ис¬
следователей  оказывали  сильнейшее  воздействие  сталинские  идеи  де¬
ления  русской  истории  на  «дофеодальный»  период,  когда  крестьяне
еще  не  были  закрепощены,  и  «феодальный»,  крепостнический  период
(см.  ранее,  с.  16  и  след.).  Переход  от  одного  периода  к  другому  пре¬
имущественно  относили  ко  времени  правления  Владимира  Святосла¬
вича  и  Ярослава  Мудрого.  Поэтому  в  исследовательской  литературе
при  объяснении  причин  столкновения  Святославичей  особо  стали  под¬
черкиваться  архаические  черты.  С.  В.  Юшков  отмечал  у  «дофеодаль¬
ных  князей»  и  у  княжеской  власти  «много  патриархальных  черт»,  но
со  второй  половины  X  в.  —  и  «некоторое  развитие  и  осложнение  кня¬
жеских  функций»  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  31].  Поэтому  он,  не  пытаясь
установить  причины,  характеризовал  столкновение  Святославичей  как
«междоусобную  войну»,  в  которой  победил  князь  Владимир  [Юшков  С.
 B. 	1949.  С.  78].  Б.  Д.  Греков  предположил  решение  князя  Олега  вместе
с  «представителями  древлянского  общества»  отделиться  от  Киева  [Гре¬
ков  Б.  Д.  1953.  С.  467].  В.  В.  Мавродин  пытался  установить  политичес¬
кие  и  социально-экономические  причины  —  стремление  к  «одиначе-
ству»,  «частная  собственность  росла  и  укреплялась»  и  (вслед  за  К.  Марк¬
сом)  особенности  феодального  владения,  когда  лен  состоял  только  из
дани  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  292].  В  отличие  от  своих  предшественни¬
ков  и  современников  Б.  А.  Романов  характеризовал  произошедшие
события  как  «семейно-политическую  драму»,  произошедшую  вслед¬
ствие  «пагубного  пристрастия  людей  к  охоте»  и  влияния  «злых  совет¬
ников»  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  157—159].
 В  постсталинский  период  попытка  вернуться  к  марксизму  при  изу¬
чении  средневековой  русской  истории  привела  в  советской  историчес¬
кой  литературе  к  указанию  только  отношений  собственности  и  эконо¬
мических  категорий  как  определяющих  все  виды  социальных  и  поли¬
тических  отношений.  Эта  теория  нашла  выражение  в  концепции  «го¬
сударственного  феодализма».  Оказала  она  воздействие  и  на  объясне¬
ние  причин  династического  кризиса  70-х  гг.  X  в.  По  мнению  О.  М.
 236

Рапова,  «после  трагической  гибели  Святослава  у  днепровских  порогов
в  972  г.  великим  князем  и  верховным  собственником  всех  земель  был
провозглашен  Ярополк.  Два  младших  сына  Святослава  должны  были
стать  вассалами  Ярополка».  В  качестве  причины  «неурядицы»  он  пред¬
положил,  что  «древлянский  и  новгородский  наместники  рассматрива¬
ли  свои  земельные  владения,  полученные  от  отца,  а  не  от  старшего
брата,  как  полную  безусловную  собственность»  [Рапов  О.  М.  1977.  С.
32].  Близко  к  этому  мнению  Н.  Ф.  Котляр  характеризовал  Олега  Свя¬
тославича  обладателем  абсолютных  «частновладельческих  прав»,  кото¬
рые  противостояли  правам  «кормленщика»  Люта  Свенельдича,  вслед¬
ствие  чего  последний  был  убит  [Котляр  Н.  Ф.  1989.  С.  153].
 Напротив,  исходя  из  теорий  «дофеодального»,  общинно-вечевого  и
земско-вечевого  строя  домонгольской  Руси,  И.  Я.  Фроянов  «увидел»  в
конфликте  киевского  князя  Ярополка  с  древлянским  князем  Олегом
«отражение  давнего  антагонизма  древлянской  общины  с  Киевом»  [Фро¬
янов  И.  Я.  1980.  С.  26].  Многие  исследователи  вообще  отказывались
установить  причины  братоубийственной  борьбы  Святославичей,  огра¬
ничиваясь  указанием  по-разному  определяемого  повода  —  убийства
по  приказу  князя  Олега  Люта  Свенельдича  и  последовавшей  борьбы  за
власть.  Теоретические  посылки,  не  основанные  на  конкретных  исто¬
рических  материалах  и,  напротив,  описательность  событий  имеют  след¬
ствием  то,  что  выявление  причин  братоубийственного  столкновения
Святославичей  в  контексте  княжеской  власти  на  Руси  и  междукняжес-
ких  отношений  продолжает  оставаться  актуальным.  При  этом  следует
различать  причины  и  следствия,  а  их  отличать  от  повода  кровавой  борь¬
бы  Святославичей  —  убийства  Люта  Свенельдича.
 Учитывая  предшествующий  исследовательский  опыт,  можно  отме¬
тить,  что  конструктивный  путь  изучения  данной  проблемы  был  наме¬
чен  теми  исследователями,  которые  рассматривали  Русь  70-х  гг.  X  в.
как  единое  пространство  системы  торговых  путей  (В.  О.  Ключевский)  и
единое  политическое  пространство  (А.  Е.  Пресняков,  В.  В.  Мавродин).
При  этом  следует  иметь  в  виду,  что  на  Руси  этого  времени  уже  не  упо¬
минаются  какие-либо  другие  князья,  кроме  династии  Рюриковичей.
 Как  отмечено  ранее,  Святослав,  отправляясь  вторично  на  Балканы,
оставил  сыновей  управлять  в  свое  отсутствие  в  соответствии  с  возрас¬
том:  Ярополка  —  в  Киеве,  Олега  —  в  Древлянской  земле,  Владими¬
ра  —  в  Новгороде  для  сосредоточения  власти  великокняжеской  динас¬
тией.  После  гибели  отца  эта  система,  казалось  бы,  должна  была  обес¬
печить  преемственность  великокняжеской  власти  в  государстве,  по¬
скольку  старший  из  братьев  находился  в  стольном  городе  «в  отца  мес¬
то»  и  тем  самым  порядок  наследования  был  обеспечен.  Но  случилось
противоположное.  Основную  причину  произошедших  событий  лето¬
писец  настойчиво  повторяет.  После  гибели  Олега  и  бегства  Владимира
из  Новгорода  он  пишет:  «<...>  и  бъ  володъя  (Ярополк.  —  М.  С.)  единъ
в  Руси».  После  коварного  убийства  Ярополка  по  приказу  Владимира
 237

ом  вновь  пишет:  «И  нача  кияжити  Володимеръ  въ  Киевъ  единъ  <...>»
[ПВЛ.  1996.  С.  35,  37].  То  есть  летописец  недвусмысленно  указывал,
что  основной  причиной  братоубийственного  столкновения  было  еди¬
новластие  в  стране.  Русь  для  летописца  —  единое  политическое
пространство  от  Киева  до  Новгорода.  Эта  информация  —  результат
исторической  традиции  и  понимания  сути  событий  русскими  людьми
второй  половины  XI  —  начала  XII  в.  Если  исходить  изданных  материа¬
лов,  а  не  теорий  XVIII—XX  вв.,  то  окажется,  что  единовластие,  устано¬
вившееся  на  Руси  в  результате  династической  традиции  Рюриковичей,
реформ  княгини  Ольги  и  существовавшее  во  время  правления  Свято¬
слава,  после  его  гибели  исчезло.  Исходя  из  того,  что  иных  князей,  кро¬
ме  династии  Рюриковичей,  на  Руси  70-х  гг.  X  в.  и  последующего  време¬
ни  не  отмечается,  следует  предположить  возникновение  нового  фено¬
мена  княжеской  власти:  княжеский  стол  и  стольный  город  возникали  в
это  время  там,  где  находилась  резиденция  князя,  его  двор.  Это  предпо¬
ложение  подтверждается  записью  священника  Упыря  Лихого  в  1047  г.
(всего  70  лет  спустя)  о  новгородском  князе  Владимире  Ярославиче  —
«князю  Володимиру,  Новъгорода  княжащю»  [СтоляроваЛ.  В.  2000.  С.  11].
В  это  время  в  Киеве  княжил  его  отец  Ярослав  Мудрый.  Таким  образом,
хотя  Владимир  Ярославич  был  только  князем-наместником,  для  совре¬
менников  он  был  князем,  который  княжил.
 Поэтому,  если  младшие  братья  не  признавали  семейно-иерархи¬
ческого  подчинения  старшему,  киевскому  князю,  то  единовластие  на
Руси  прекращалось  (на  опасность  разрушения  в  это  время  единовлас¬
тия  на  Руси  особое  внимание  обратил  В.  В.  Мавродин  [Мавродин  В.  В.
1945.  С.  292-293]).
 Данное  наблюдение,  исходящее  из  прямого  смысла  текста  ПВЛ,
раскрывает  содержание  произошедших  событий,  последовавших  пос¬
ле  гибели  Святослава.  Ярополк,  старший  среди  братьев  и  «посажен¬
ный»  отцом  в  Киеве  легитимно  стал  главой  Русского  государства.  Его
родной  или  сводный  брат  Олег  (если  он  был  от  «законной»  второй
жены  язычника  Святослава)  управлял  близкой  к  Киеву  и  в  недавнем
прошлом  мятежной  Древлянской  землей.
 Младший  из  братьев  Владимир  был,  вероятно,  «прижитым».  Не
случайно  историческая  память  сохранила  сведения,  что  его  мать  Ма-
луша  была  ключницей  Ольги,  так  что  едва  ли  она  была  женой  Святос¬
лава.  Названы  по  именам  ее  брат,  Добрыня,  и  отец,  Малко  Любеча-
нин.  Судя  по  тому,  что  в  летописном  предании  Рогнеда  назвала  Вла¬
димира  «робичичем»,  можно  предположить,  что  их  семья  была  плене¬
на.  До  пленения  эта  семья  была  знатной,  поскольку  Малуша  оказалась
в  ближнем  окружении  Ольги,  а  Добрыня  стал  позднее  посадником  в
Новгороде.  Знатное  происхождение  Владимира  по  материнской  ли¬
нии  предположил  ранее  А.  А.  Шахматов.  По  его  мнению,  польский
историк  XV  в.  Ян  Длугош,  который  пользовался  русскими  летописны¬
ми  сводами,  назвал  по  имени  убийцу  князя  Игоря  —  древлянского  князя
 238

Мискину.  А.  А.  Шахматов  отождествил  его  с  Мстишей,  сыном  Све-
иельда  и  Мстиславом  Лютым  или  Лютом  Свсиельдичем,  он  же  Мал
или  Мал  ко  Любечаиин  —  древлянский  князь,  которого  древлянские
послы  сватали  за  Ольгу,  он  же  —  отец  Малуши,  матери  Владимира  и
сестры  Добрыми  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  340—378].  Такая  генеалогия
матери  Владимира  была  подвергнута  обоснованным  сомнениям
[Стендер-Петерсен  А.  1956;  Miiller  L.  1958;  Рыбаков  Б.  А.  1963.  С.  194—
 196;  Поппэ  А.  1974;  Рорре  А.  1975.  S.  498—499].
 На  распад  политического  единства  Русского  государства  в  первый
период  самостоятельного  правления  Ярополка  указывает  историчес¬
кое  предание,  включенное  уже  в  Начальный  свод  [см.:  НПЛ.  С.  124].
В  нем  сообщается  о  том,  что  Лют  Свенельдич,  который  жил  в  Киеве,
«гна  по  звъри  в  лъсъ»,  то  есть  предавался  любимому  развлечению  знат¬
ных  людей  —  охоте.  Вероятно,  преследуя  «зверя»,  он  заехал  в  княжес¬
кий  заповедный  лес  близкой  от  Киева  Древлянской  земли  (о  лесах  в
составе  княжеских  господских  владений  еще  в  регентское  княжение
Ольги  см.  ранее,  с.  194).  Далее  в  летописном  повествовании  появляет¬
ся  новая  тема.  Во  время  охоты  Люта  Свенельдича  увидел  князь  Олег,
который  также  охотился  в  тех  местах,  и  спросил,  кто  это.  Ему  ответи¬
ли,  что  Свенельдич.  Тогда  Олег  напал  на  него  и  убил.  Летописец  при¬
вел  этот  случай,  чтобы  объяснить  причину  ненависти  Ярополка  про¬
тив  Олега.  По  его  словам,  Свенельд,  желая  отомстить  за  своего  сына,
постоянно  говорил  Ярополку:  «Поиди  на  брать  свои  и  прими  волость
его»  [текст  приведен  по  Лаврентьевской  летописи:  ПВЛ.  1996.  С.  35;
курсив  наш.  —  М.  С.].
 Большинство  исследователей  использовало  эту  запись  (при  разли¬
чающейся  интерпретации)  как  адекватную  информацию  о  произошед¬
ших  событиях.  В  этом  случае  ее  содержание  традиционно  раскрывает¬
ся  как  сообщение  об  убийстве  Олегом  Люта  Свенельдича  в  своих  вла¬
дениях,  что  стало  причиной  похода  Ярополка  на  брата.  «Волостью»
Олега  при  этом  оказывается  Древлянская  земля,  которой  он  в  это  вре¬
мя  владел.  В  отличие  от  предшественников  И.  Я.  Фроянов  исходит  из
мысли,  что  летописец  «неверно  объясняет  причину  начала  междукня-
жеской  распри».  По  его  мнению,  летописец  использовал  Сказание  о
первых  русских  князьях  (вслед  за  М.  Н.  Тихомировым),  которое  в  дан¬
ной  части  «подвергалось  обработке,  сопровождавшейся  перестройкой
текста».  Во  фразе  «И  о  томъ  бысть  межю  ими  ненависть,  Ярополку  на
Ольга»  И.  Я.  Фроянову  очевидно  ее  «неуклюжее  построение»:  «вопре¬
ки  правилам  древнерусского  языка  местоимение  в  ней  употреблено
прежде  упоминания  лиц,  которых  оно  обозначает».  Для  него  «неожи¬
данно  тут  появляется  и  Ярополк».  Поэтому  в  «начальной  редакции»  он
меняет  Ярополка  на  Свенельда.  Ученый  допускает,  что  его  предполо¬
жение  «не  соответствует  действительности».  По  И.  Я.  Фроянову,  в  ле¬
тописном  рассказе  не  согласовано  убийство  Люта  Свенельдича  с  его
причиной.  Убийство  Люта  он  «рассматривает»  «как  своего  рода  месть
 239

за  отца»,  который,  по  его  «догадке»,  погиб  по  вине  киевской  общины,
Ярополка  и  Свенельда  [Фроянов  И.  Я.  1996.  С.  353—355,  358].
 Видимо,  можно  согласиться  с  И.  Я.  Фрояновым,  что  его  рассужде¬
ние  «не  соответствует  действительности».  Ученый  целенаправленно
интерпретирует  летописный  текст,  а  потому  его  обвинения  летописца
в  намеренном  искажении  используемого  текста  и  его  написании  «воп¬
реки  правилам  древнерусского  языка»  не  содержат  каких-либо  основа¬
ний.  Но  оно  обращает  внимание  на  неудовлетворительность  повество¬
вательного  изложения  историками  событий  вслед  за  Начальным  сво¬
дом  и  ПВЛ,  не  учитывая  особенностей  летописного  текста  об  убийстве
Люта  Свенельдича  как  исторического  источника.
 По  времени  излагаемых  событий  под  6483/975  г.  данный  рассказ
восходит  к  долетописному  периоду.  В  нем  постоянно  используется  пря¬
мая  речь,  что  указывает  на  его  фольклорные  истоки  и  литературное  про¬
исхождение.  Фольклорное  и  литературное  начала  воздействовали  на
содержание  повествования.  В  Начальном  своде,  отраженном  в  составе
НПЛ,  было  записано  после  сообщения  о  гибели  Святослава  [о  присут¬
ствии  этого  текста  в  составе  Начального  свода  см.:  Творогов  О.  В.  1976.
 С. 	24]:  «Свънделъ  же  прииде  Кыеву  къ  Ярополку;  а  Ярополкъ  же  княжа
в  Киевъ,  и  воевода  бъ  у  него  Блудъ.  Ловы  дъюще  Свъньлдицю,  име-
немъ  Л  уть,  ишедъ  бо  ис  Кыева,  гна  по  звъри  в  лъсъ;  и  узръ  Олегъ»
[НПЛ.  С.  124].  Этот  текст  был  отредактирован  автором  ПВЛ:  «Нача  кня-
жити  Ярополкъ.  Ловъ  дъющю  Свъналдичю,  именемъ  Лють  <...>»  (и  да¬
лее  по  тексту  близко  к  Начальному  своду).  Данный  повествовательный
текст  содержит  конкретную  историческую  информацию,  сопоставимую
со  сведениями  других  исторических  источников  (см.  ранее).
 Далее  уже  в  Начальном  своде  содержался  текст-диалог,  характер¬
ный  для  фольклорного  или  литературного  творчества.  В  нем  нет  конк¬
ретной  исторической  информации,  но  в  нем  присутствует  свойствен¬
ный  фольклору  и  литературе  мотив  «узнавания»:  «и  рече:  “Кто  се  есть”.
И  реша:  “Свъндельдиць”»  [НПЛ.  С.  124;  близкий  по  содержанию  текст
см.:  ПВЛ.  1996.  С.  35].  Такое  соединение  конкретного  исторического
повествования  и  фольклорно-литературного  сюжета  имеет  следствием
информативное  «выпадение»  текста-диалога  из  исторического  изло¬
жения  событий.  Поэтому  последующая  фраза  «И  заихавъ,  уби,  бъ  бо
ловы  дъя  Олегъ»  [НПЛ.  С.  124;  близкий  по  содержанию  текст  см.:
ПВЛ.  1996.  С.  35]  является  продолжением  слов  «и  узръ  Олегъ».  Таким
образом,  историческое  повествование  в  летописи  возобновляется  без
связи  с  предшествующей  темой  «узнавания».  Оно  сообщает,  что  Лют
Свенельдич  убит  Олегом  Святославичем  потому,  что  он  охотился  в  его
владениях  тогда,  когда  там  же  охотился  князь.  Данное  сообщение  столь
же  информативно,  как  и  предшествующее  историческое  повествова¬
ние  (до  фольклорно-литературного  текста-диалога).  Оно  свидетельствует
о  высоком  статусе  князя  и  значительных  возможностях  его  власти  по
отношению  к  лицам  некняжеского  происхождения.
 240

Данное  историческое  повествование  завершается  в  НПЛ  обобщаю¬
щей  фразой:  «И  оттолъ  бысть  межи  ими  ненависть,  Ярополъку  на  Олга».
Она  коррелирует  с  содержанием  всего  повествования,  начиная  с  пер¬
вой  фразы,  где  названы  Ярополк  и  Свенельд.  Отсюда  можно  заклю¬
чить,  что  автор  ПВЛ  использовал  именно  Начальный  свод.  Этот  вывод
соответствует  наблюдениям  А.  А.  Шахматова  и  исследователей  шахма-
товского  направления.  Разумеется,  в  приведенной  ранее  обобщающей
фразе  нет  ни  «неожиданности»  в  «появлении  Ярополка»,  ни  «неуклю¬
жего  построения»  фразы  и  нарушения  летописцем  «правил  древнерус¬
ского  языка»,  ни  «замены  имен»  Ярополка  и  Свенельда.  Поэтому  не
только  в  связи  с  историческим  содержанием,  но  и  литературно  орга¬
нично  указание  Свенельда,  вновь  с  использованием  летописцем  пря¬
мой  речи:  «Поиди  на  брать  свои  и  прими  волость  (в  НПЛ  «власть».  —
М.  С.)  его,  хотя  отмьстити  сыну  своему»  [текст  приведен  по  Лавренть¬
евской  летописи:  ПВЛ.  1996.  С.  35;  НПЛ.  С.  124].
 Таким  образом,  в  целенаправленной  интерпретации  И.  Я.  Фрояно-
ва,  придающей  летописному  тексту  смысл,  противоположный  тому,
что  в  нем  написано,  не  учтены  существенные  наблюдения  в  истории
русского  летописания  XI  в.,  его  природа  литературно-исторического
произведения,  в  котором  в  равной  мере  присутствуют  историческое
повествование  и  литературное  творчество.  Противоположна  представ¬
лениям  И.  Я.  Фроянова  и  обычная  для  средних  веков  запись  летопис¬
ца  о  Древлянской  земле  как  о  владении  («волость»,  «власть»)  Олега,  а
не  о  «древлянской  общине».  В  равной  мере  в  Начальном  своде  и  ПВЛ
не  содержится  информация  о  «частновладельческих  правах»  Олега  на
Древлянскую  землю,  как  предполагает  Н.  Ф.  Котляр.
 Информация  исторических  источников  свидетельствует  о  двух  про¬
тивоположных  по  содержанию  процессах,  происходивших  в  полити¬
чески  едином  Русском  государстве  70-х  гг.  X  в.  Передача  Святославом
в  управление  сыновьям  во  время  его  отсутствия  в  соответствии  с  их
старшинством  наиболее  сложных  и  важных  для  княжеского  контроля
политических  центров  как  средства  сосредоточения  власти  после  его
гибели  приобрела  противоположное  значение.  Хотя  Святослав  поса¬
дил  Ярополка  в  Киеве  в  соответствии  с  принципом  старейшинства,
Олег  реализовал  свое  право  на  княжескую  власть  в  Древлянской  зем¬
ле.  Еще  сложнее  оказалось  положение  Владимира  Святославича.  В  раз¬
витие  наблюдений  В.  О.  Ключевского  и  В.  В.  Мавродина  можно  отме¬
тить,  что  при  жизни  отца  Ярополк  в  Киеве  и  Владимир  в  Новгороде
контролировали  важнейшие  Балтийско-Волжско-Каспийский  путь  и
Балтийско-Днепровско-Черноморский  путь.  После  гибели  Святослава
контроль  над  вторым  путем  оказался  в  разных  руках.  Ярополк  контро¬
лировал  его  южную  часть,  тогда  как  Владимир  —  северную.  Под  конт¬
ролем  Владимира  оказалась  также  северная  часть  Балтийско-Волжско-
Каспийского  пути.  Поэтому  он  оказался  богаче  и  в  более  выгодном
положении,  чем  Ярополк,  который  по  праву  старшего  и  посаженного
 241

отцом  в  Киеве  законно  владел  стольным  городом.  Таким  образом,  Свя¬
тослав  своим  решением  обрек  одного  из  сыновей  на  гибель.
 Начальный  свод,  как  представляется,  объективно  излагает  после
гибели  Святослава  исходную  ситуацию  в  972  г.,  определявшую  судьбы
княжеской  власти  на  Руси.  Ярополк  «княжа  в  Киевъ,  и  воевода  бъ  у
него  Блудъ»  [НПЛ.  С.  124,  курсив  наш.  —  М.  С.].  То  есть  Ярополк
занимал  великокняжеский  стол.  Его  воеводой  был  Блуд,  который  ру¬
ководил  княжеским  войском.  После  заключения  мира  в  971  г.  с  Визан¬
тией  к  Ярополку  в  Киев  пришел  с  остатками  русского  войска  другой
воевода,  Свенельд,  влиятельный  политический  и  военный  деятель  вре¬
мен  правления  Игоря  и  Святослава.  В  Киеве  находился  и  сын  Све-
нельда  Лют.  Отсюда  можно  предположить,  что  могущественный  род
Свенельда  поддержал  легитимного  киевского  князя  Ярополка.  О  за¬
конном  старейшинстве  Ярополка  свидетельствуют  новейшие  гераль¬
дические  исследования.  Выясняется,  что  Ярополк  в  качестве  старшего
из  братьев  продолжил  традицию  двузубца  как  геральдического  знака
Рюриковичей,  включая  его  отца  [Пчелов  Е.  В.  1995.  С.  37—38;  Мельни¬
кова  Е.  Л.  1996.  С.  49;  Белецкий  С.  В.  1997.  С.  109-114].
 Вероятно,  Ярополк  предпринимал  решительные  меры  для  восста¬
новления  единовластия  в  стране.  Олег  и  Владимир,  в  свою  очередь,
реализовали  свое  право  на  княжескую  власть,  являясь  сыновьями  ве¬
ликого  князя  Святослава.  Эта  ситуация  распада  политического  един¬
ства  княжеской  власти  была  осложнена  захватом  Полоцка  скандинав¬
ским  конунгом  Рогволодом.  Этот  захват  был  не  только  территориаль¬
ным.  Он  имел  для  Руси  и  важнейшие  отрицательные  экономические
следствия,  поскольку  Полоцк  контролировал  активно  использовавшую¬
ся  западнодвинскую  ветвь  Балтийско-Волжско-Каспийского  пути  и
Балтийско-Днепровско-Черноморского  пути.
 В  таких  сложнейших  общественно-политических  условиях  убий¬
ство  Олегом  Люта  Свенельдича  выразило  сложность  и  остроту  проти¬
воречий  в  Русском  государстве  этого  времени.  Было  ли  это  убийство
поводом  для  последовавших  военных  действий  или,  напротив,  оно  от¬
разило  их  неотвратимую  необходимость  —  вопрос  вторичный.  Но  все
дальнейшие  события  —  закономерные  следствия  объективных  причин.
 Как  отмечено  ранее,  когда  Владимир  узнал  в  Новгороде,  что  в  борьбе
с  Ярополком  Олег  погиб,  он,  «убоявъся,  бъжа  за  море»  [НПЛ.  С.  125;
ПВЛ.  1996.  С.  35].  Причина  бегства  заключалась,  вероятно,  не  только  в
боязни.  Было  очевидно,  что  Ярополк  стремится  восстановить  едино¬
властие  в  стране  и,  соответственно,  контроль  над  всей  системой  ос¬
новных  торговых  путей.  Но  наряду  с  этими  причинами  существовал
династический  повод.  Известно,  что  геральдическим  знаком  Владими¬
ра  являлся  трезубец.  Теперь,  когда  установлено  единство  геральдиче¬
ского  знака  Рюриковичей  в  виде  двузубца  до  Святослава  и  Ярополка
(знак  Олега  Святославича  неизвестен),  появление  в  родовом  двузубце
центрального  зубца  с  копьевидным  завершением  имело  символиче¬
 242

ский  смысл:  Владимир  в  качестве  рожденного  не  от  «законной»  жены
выражал  в  геральдическом  знаке  особое  положение,  дополнительное  к
основной  ветви  княжеского  рода.  Материалы  относительно  точно  да¬
тируемых  археологических  памятников  позволили  С.  В.  Белецкому
установить,  что  Владимир  пользовался  трезубцем  в  качестве  личного
знака  уже  при  жизни  отца.  В  Новгороде,  где  княжил  Владимир,  на
подвеске  княжеского  чиновника  двузубец  Святослава  и  Ярополка  был
переделам  на  трезубец.  Поскольку  верхняя  хронологическая  граница
археологического  слоя  определена  973  г.,  С.  В.  Белецкий  предполо¬
жил,  что  в  этом  изменении  знака  была  выражена  суверенность  новго¬
родского  князя  от  Киева  [Белецкий  С.  В.  1997.  С.  112—113].
 Таким  образом,  выясняется  обоснованность  предположений  о  стрем¬
лении  Владимира  к  политической  самостоятельности  от  Ярополка.
С  другой  стороны,  действия  Ярополка  против  младшего  брата  свиде¬
тельствуют  о  его  последовательности  и  раскрывают  их  истинный  смысл:
Ярополк  посадил  своих  посадников  в  Новгороде  и  «бъ  владея  единъ  в
Руси»  [НПЛ.  С.  125;  ПВЛ.  1996.  С.  35].  Единовластие  на  Руси  было
восстановлено  по  летописной  хронологии  в  6485/977  г.
 Бегство  Владимира  «за  море»  наполнено  значительным  смыслом.
Фраза  «за  море»  традиционно  обозначала  плавания  из  Ладоги,  а  по¬
зднее  и  Новгорода  в  Скандинавию,  прежде  всего  в  Среднюю  Швецию.
Отправляясь,  Владимир,  вероятно,  взял  с  собой  значительные  сред¬
ства,  чтобы  нанять  там  войско  и  вернуться  на  Русь.  Такие  средства  у
новгородского  князя  были.  Всего  через  40  лет  новгородский  князь-
наместник  Ярослав  Владимирович  в  1014  г.  ежегодно  отправлял  отцу  в
Киев  2000  гривен,  что  составляло  102  кг  серебра  при  расчетном  весе
гривны  51  г  или  392  кг  серебра  при  весе  гривны  196  г.  Оставлял  он  себе
1000  гривен,  что  составляло  ежегодно,  соответственно,  51  или  196  кг
серебра  (см.  далее,  с.  256).  Такие  значительные  денежные  поступления
происходили  не  только  в  результате  податей  с  местного  населения,  но
и,  как  отмечалось  ранее,  выгоднейшего  стратегического  положения
Новгорода  и  Ладоги,  через  которые  шли  значительные  торговые  пото¬
ки  и  где  с  купцов  взимались  торговые  и  проездные  пошлины.  Русские
купцы,  которые  плыли  по  речным  путям,  контролировавшимся  Ви¬
зантийской  империей  и  Хазарским  каганатом,  платили  в  X—XI  вв.  де¬
сятину  от  стоимости  товаров  [Новосельцев  Л.  П.  1990.  С.  115],  так  что
можно  предположить  практику  взимания  такой  десятины  обычной  в
Восточной  Европе.
 Владимир  вернулся  в  Новгород  с  наемным  скандинавским  войском
(«с  варягы»)  по  летописной  хронологии  в  6488/980  г.  В  том  же  году,
как  следует  из  изложения  последующих  событий  в  Начальном  своде  и
ПВЛ,  он  победил  Ярополка  и  стал  княжить  в  Киеве  [НПЛ.  С.  125—
127;  ПВЛ.  1996.  С.  36—37].  Но  такому  определению  времени  происхо¬
дивших  событий  противоречит  точная  дата  вокняжения  Владимира  в
Киеве,  указанная  в  Памяти  и  похвале  князю  Владимиру  Иакова  Мни¬
 243

ха  —  11  июня  6486/978  г.,  в  восьмой  год  после  смерти  его  отца  Святос¬
лава  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  326J.  Определение  хронологии  событий  важ¬
но  для  анализа  их  содержания.  Поэтому  на  определении  года  возвра¬
щения  Владимира  на  Русь  следует  остановиться  особо.
 Как  отмечено  ранее,  Святослав  заключил  мир  с  Византийской  им¬
перией  в  июле  971  г.  Последующие  события  происходили  в  сентябрь¬
ском  972  г.  Святослав  не  вернулся  с  конным  войском  Свенельда  в
Киев,  а  отправился  в  лодьях.  Поскольку  днепровские  пороги  были  бло¬
кированы  печенегами  (о  трудностях  их  преодоления  по  этой  причине
писал  еще  Константин  Багрянородный  [Константин  Багрянородный.
1989.  С.  50,  51]),  Святослав  вынужден  был  провести  зиму  в  Белобере-
жье  —  в  Днепровском  лимане.  Весной  он  должен  был  вновь  отпра¬
виться  вверх  по  Днепру,  поскольку  зимой  «бъ  гладь  великъ».  Но  в
порогах  печенежский  хан  Куря  все  же  напал  на  русский  отряд  и  Свя¬
тослав  погиб  [НПЛ.  С.  124;  ПВЛ.  1996.  С.  35].  Таким  образом,  Свято¬
слав  погиб  весной  972  г.
 Если  Владимир  сел  князем  в  Киеве  11  июля  на  восьмой  год  после
гибели  отца,  как  написал  Иаков  Мних,  то  это  произошло  в  980  г.
Этот  же  год  правильно  вычислили  летописцы  в  60-е  гг.  XI  в.  при
введении  погодной  росписи  излагаемых  событий.  Но  дата  вокняже-
ния  Владимира  в  6486/978  г.  также  подтверждается  другими  матери¬
алами:  время  правления  Владимира  исчислялось  в  37  лет,  Ярослав
родился  не  в  980,  а  в  978  или  979  г.  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  527,  коммен¬
тарий  Н.  И.  Милютенко].  Эти  различия,  как  представляется,  не  про¬
тиворечат  друг  другу.  Счисление  лет  правления  Владимира  начина¬
лось  со  времени  его  возвращения  на  Русь  «с  варягы»,  когда  он  объя¬
вил  о  борьбе  с  Ярополком,  то  есть  с  978  г.  В  событийном  ряду  рожде¬
ние  Ярослава  не  связано  с  киевским  вокняжением  Владимира,  так
что  родиться  он  мог  еще  в  Новгороде  (косвенно  эта  мысль  подтверж¬
дается  последующими  тесными  связями  Ярослава  именно  с  Новгоро¬
дом,  см.  далее).  Но  вокняжился  Владимир  в  Киеве  действительно  на
восьмой  год  после  смерти  отца  —  в  980  г.,  если  верить  источнику
информации  Иакова  Мниха  —  11  июля.  Отсюда  можно  заключить,
что  год  вокняжения  Владимира  в  Киеве  в  Памяти  и  похвале  князя
Владимира  появился  в  результате  описки  переписчика  (она  была  про¬
должена  в  последующей  рукописной  традиции,  древнейший  сохра¬
нившийся  список  датируется  XV  в.)  или  вследствие  ошибки  в  под¬
счете  лет.
 Таким  образом,  можно  считать,  что  Владимир  вернулся  «с  варяга¬
ми»  в  Новгород  в  978  г.  Это  войско,  вероятно,  было  значительным,
поскольку  оно  позволило  Владимиру  не  только  победить  в  борьбе  с
противниками,  но  и  стало  доставлять  ему  значительные  сложности  (см.
далее,  с.  271).  Он  изгнал  из  Новгорода  посадников  Ярополка  и  передал
с  ними  Ярополку,  чтобы  он  готовился  к  битве  с  ним  [НПЛ.  С.  125;
ПВЛ.  С.  35].
 244

Как  следует  из  летописных  известий,  Владимир  поступил  далее  как
проницательный  политик.  Вероятно,  он  пытался  мирно  установить  свой
контроль  над  Севером  и  Северо-Западом  Руси.  Поэтому  он  отправил  по¬
сольство  в  Полоцк  к  князю  Рогволоду,  чтобы  установить  с  ним  династи¬
ческий  союз,  направленный  против  Ярополка.  Историческое  предание
объясняет  неудачу  Владимира  в  сватовстве  к  Рогнеде,  дочери  Рогволода,
гордостью  княжны.  Предание  вкладывает  в  ее  уста  через  изложение  сва¬
дебного  обряда  указание  на  то,  что  Владимир  ей  не  ровня  в  отличие  от
«законно»  рожденного  Ярополка:  «Не  хочю  розути  робичича,  но  Яропол¬
ка  хочю»  [текст  приведен  по  ПВЛ.  1996.  С.  37;  соответствующий  текст
НПЛ  содержит  новгородские  диалектные  особенности].  Можно  предпо¬
ложить,  что  причины  отказа  были  еще  более  значительными.  Видимо,
Рогволод  стремился  установить  династический  союз  с  киевским  князем
Ярополком.  Поэтому  он  был  назван  желанным  для  Рогнеды  женихом.  В
последующем  изложении  событий  в  предании  вновь  сообщается,  что,  когда
Владимир  отправился  в  поход  на  Полоцк,  Рогнеду  собрались  послать  в
Киев  замуж  за  Ярополка.  Об  уже  установленных  союзных  отношениях
полоцкого  и  киевского  князей  может  свидетельствовать  жестокая  распра¬
ва  Владимира  с  Рогволодом,  который  был  убит  вместе  с  двумя  сыновья¬
ми.  Рогнеда  была  взята  в  жены  Владимиром  насильно.
 Эти  события  произошли  в  978—979  гг.  Не  мирные,  так  военные
методы  позволили  Владимиру  установить  полный  контроль  над  Севе¬
ро-Западом  русских  земель,  над  основными  транзитными  торговыми
путями,  пролегающими  в  этом  регионе.  Тем  самым  он  блокировал  их
функционирование  в  южнорусских  землях.  Владимир  собрал  значи¬
тельные  военные  силы.  О  его  стратегическом  и  военном  превосходстве
над  старшим  братом  косвенно  свидетельствует  измена  князю  Яропол-
ку  воеводы  Блуда,  который  переметнулся  на  сторону  более  сильного.
Ярополк  был  обречен  и  погиб.
 Таким  образом,  близкие  ко  времени  происходивших  событий  рус¬
ские  письменные  источники  XI  —  начала  XII  в.  и  современные  им
геральдические  материалы  позволяют  проследить  в  княжеской  власти
70-х  гг.  XI  в.  две  различающиеся  тенденции  развития.  Династический
кризис  выявил  необходимость  восстановления  единовластия  в  стране.
Через  братоубийство  этой  цели  добились  Ярополк,  а  затем  и  Влади¬
мир,  что  свидетельствует  об  объективно  существующей  потребности
на  Руси  единовластной  системы  управления.  С  другой  стороны,  моно¬
полия  власти  династии  Рюриковичей  стала  причиной  возникновения
особого  феномена:  принадлежность  к  этой  княжеской  династии  ста¬
новилась  основанием  на  право  княжения.  Князем  нельзя  было  стать,
им  можно  было  только  родиться  в  династии  Рюриковичей,  причем
принадлежность  к  княжескому  роду  определялась  по  отцовской  нис¬
ходящей  линии.  Эти  формы  развития  княжеской  власти  осуществля¬
лись  еще  в  пределах  языческих  религиозно-идеологических  представ¬
лений.  Судя  по  тому,  что  в  1044  г.  Ярослав  приказал  извлечь  останки
 245

Ярополка  и  Олега  и  крестить  их  [ПВЛ.  1996.  С.  67|,  все  три  Святосла¬
вича  оставались  в  70-е  годы  язычниками,  в  чем  они  продолжили  отно¬
шение  отца  к  христианству.
 Кроме  данной  информации  русских  исторических  источников,  ко¬
торые  с  учетом  источниковедческого  анализа  можно  считать  достовер¬
ными,  в  работах  исследователей  используются  известия  поздних  по
времени  происхождения  или  иностранных  материалов,  сообщения  ко¬
торых  вводят  существенные  коррективы  в  изучение  княжеской  власти
во  время  династического  кризиса  70-х  гг.  XI  в.
 В  работы  по  истории  Руси  этого  времени  вошли  известия  Нико¬
новской  летописи  под  979  г.  о  пришедших  к  Ярополку  послах  «изъ
Рима  от  папы»  [ПСРЛ.  Т.  IX.  С.  39].  Еще  Н.  М.  Карамзин  ввел  в
научный  оборот  сообщение  хроники  Ламперта  Херсфельдского  о  при¬
бытии  в  Кведлинбург  ко  двору  императора  Оттона  I  русских  послов,
которые  поднесли  ему  богатые  дары  [Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  С.  143].
Ко  времени  княжения  Ярополка  некоторые  исследователи  отнесли
сообщение  Жития  св.  Ромуальда,  написанного  Петром  Дамиани,  о
крещении  Руси  св.  Бонифацием  [Пархоменко  В.  1913.  С.  162—163;  На¬
заренко  Л.  В.  1994.  С.  101  —  102;  2001.  С.  340—342  и  след.  ].  Эти  известия
соотносились  со  ссылками  В.  Н.  Татищева  на  Иоакимовскую  лето¬
пись.  В  одном  случае  он  писал:  «Ярополк  же  бе  муж  кроткий  и  мило¬
стивый  ко  всем,  любяше  христианы,  и  асче  сам  не  крестися  народа
ради,  но  никому  не  претяше»  [Татищев  В.  Н.  1962.  Т.  I.  С.  111].  В
другом  случае,  по  словам  историка,  автор  Иоакимовской  летописи
Ярополка  «кротость,  благонравие  и  любовь  к  христианам  довольно
похваляет»  [Татищев  В.  Н.  1963.  Т.  II.  С.  225,  примеч.  149].
 На  основании  данных  сообщений  В.  А.  Пархоменко  пришел  к  вы¬
воду,  что  Ярополк  был  крещен  западными  миссионерами,  но  сведения
об  этом  исчезли  из  летописных  записей  во  второй  половине  XI  в.  вслед¬
ствие  усилившегося  византийского  влияния  на  Руси  [Пархоменко  В.
1913.  С.  163—164;  крайнее  суждение  в  том  же  направлении  изложено  в
статьях  В.  Заикина,  в  которых  Ярополк  Святославич  назван  «католи¬
ческим  государем  Руси»,  библиографию  работ  В.  Заикина  см.:  Наза¬
ренко  А.  В.  1994.  С.  121,  примеч.  2].  В  новейшей  литературе  О.  М.
Рапов  пришел  к  выводу,  что  Ярополк  осуществлял  прохристианскую  и
провизантийскую  политику,  оставаясь  язычником.  Но  он  пал,  посколь¬
ку,  по  мнению  исследователя,  такая  политика  «пришлась  не  по  нраву
его  военно-феодальному  окружению»  [Рапов  О.  М.  1988.  С.  193—206].
По  мнению  А.  В.  Назаренко,  напротив,  Ярополк  вел  активную  запад¬
ную  политику.  Он  стремился  установить  контроль  над  Волынью  и
Южным  Побужьем.  Поэтому,  думает  исследователь,  в  976  г.  он  вел
направленные  против  чешского  князя  Болеслава  II  переговоры  с  им¬
ператором  Священной  Римской  империи  Оттоном  II,  тогда  как  чеш¬
ский  князь  установил  «контакты»  с  Владимиром  Новгородским  и  Оле¬
гом  Древлянским,  что  имело  следствием  союз  младших  братьев  против
 246

старшего,  который  погиб  в  результате  последовавших  событий  11  июня
978  г.  Ярополк  был  крещен  по  западнохристианскому  обряду,  и  крес¬
тильным  именем  его  было  Петр  |  Назаренко  А.  В.  1994.  С.  99—131;  2001.
С.  339-390].
 Между  тем,  представляется,  что  все  эти  направления  разысканий
должны  иметь  в  равной  мере  историческое  и  источниковедческое  обо¬
снование.  Использование  так  называемых  «избыточных»  известий
Никоновской  и  иесохранившейся  Иоакимовской  летописи,  источника
информации  В.  Н.  Татищева,  остается  не  доказанным  до  тех  пор,  пока
не  будет  проведено  системное  историографическое  и  источниковед¬
ческое  исследование  русских  летописных  и  других  историко-литера¬
турных  произведений  XVI—XVII  вв.  с  учетом  воздействовавших  на  их
содержание  общественно-политических  событий  в  России  этого  пери¬
ода  (см.  ранее,  с.  227).  Формирование  идеологии  царской  власти,  ре¬
альной  преемственности  России  как  опоры  православия  после  паде¬
ния  Византийской  империи  и  учреждения  в  ней  патриархии,  сложная
по  содержанию  политика  России  по  отношению  к  Западу  воздейство¬
вали  на  переосмысление  поздними  летописцами  прошлого  Руси  в  воз¬
можностях  исторической  мысли  позднего  средневековья.  Показатель¬
на  в  данной  связи  «летописнообразиая»  запись  Пискаревского  лето¬
писца  под  6488/980  г.:  «Бысть  княжения  Ярополча  50  леть,  а  во  креще¬
нии  княживъ  17»  [ПСРЛ.  XXIV.  С.  46].  Весь  этот  текст  отличается  в
своем  содержании  от  более  древних  летописных  сводов.  Считать,  что  в
нем  использованы  несохранившиеся  ныне  источники,  как  пишут  об
«избыточных»  известиях  Никоновской  и  Иоакимовской  летописей,  нет
оснований.  Но  данная  запись  Пискаревского  летописца,  вероятно,  сде¬
ланная  в  развитие  традиции  Никоновской  летописи  [см.:  Пискаревс-
кий  летописец.  1955.  С.  7—22],  находит  средневековое  идейное  обо¬
снование  в  установлении  преемственности  христианской  веры  на  Руси
от  княгини  Ольги  к  Ярополку,  а  позднее  и  Владимиру.  При  этом  хри¬
стианство  Ярополка  заполняло  значительный,  по  мнению  летописца,
перерыв  в  христианской  традиции  между  Ольгой  и  Владимиром.  Труд
В.  Н.  Татищева  «История  Российская»  как  историческое  произведение
первой  половины  XVIII  в.  ранее  уже  рассматривался.  Из  этих  наблю¬
дений  следует,  что  иллюстративное  использование  содержащихся  в  нем
«избыточных»  в  сравнении  с  корпусом  древнейших  письменных  ис¬
точников  информации  не  является  доказанным  (А.  В.  Назаренко  счи¬
тает  сообщение  Иоакимовской  летописи  о  христианских  симпатиях
Ярополка  Святославича  «достаточно»  правдоподобным,  но  не  исполь¬
зует  его,  как  непригодное  для  «аргументации,  претендующей  на  осно¬
вательность»  [Назаренко  Л.  В.  2001.  С.  345]).
 Сообщение  Петра  Дамиани  (ум.  в  1072  г.)  в  Житии  св.  Ромуальда  о
крещении  св.  Бонифацием  «короля  руссов»  (rex  Russorum)  и  его  наро¬
да  также  нуждается  в  критическом  анализе.  Это  повествование  пред¬
ставляет  собой  соединение  житийных  клише  и  исторических  реалий.
 247

Бонифаций  совершил  чудо,  пройдя  невредимым  сквозь  пламя,  вслед¬
ствие  чего  король  и  русы  приняли  крещение.  Один  из  братьев  короля,
который  жил  с  ним,  отказался  креститься,  а  потому  был  королем  убит.
Другой  брат  жил  отдельно  от  короля.  Он  также  отказался  креститься,
заключив  Бонифация  под  стражу,  а  затем  и  убил  проповедника,  вслед¬
ствие  чего  оцепенел.  Это  оцепенение  прошло  только  после  того  как
брат  крестился  по  воле  короля  [подробное  изложение  житийного  сю¬
жета  и  его  перевод  см.:  Назаренко  Л.  В.  1994.  С.  101;  2001.  С.  340—341].
 В.  А.  Пархоменко  идентифицировал  «короля  руссов»  с  Ярополком,
а  его  братьев  —  с  Олегом  и  Владимиром  [Пархоменко  В.  1913.  С.  163].
А.  В.  Назаренко  согласился  с  этим  мнением,  сопоставив  оцепенение
брата  короля  с  болезнью  Владимира  Святославича  во  время  похода  на
Корсунь,  допуская  тем  самым  связь  между  древнерусскими  источни¬
ками  о  крещении  Владимира  и  «соответствующими  латинскими  тек¬
стами».  Поэтому  он  допускает,  что  в  легенде  св.  Бонифация  «произошла
не  просто  путаница  Руси  и  Пруссии,  а  контаминация  предания  о  Бру¬
но-Бонифации  с  воспоминаниями  о  деятельности  каких-то  безымян¬
ных  миссионеров,  действительно  побывавших  на  Руси  во  времена  Яро-
полка»  [Назаренко  А.  В.  1994.  С.  101  —  102;  2001.  С.  346—353;  см.  там  же
литературу  вопроса].
 Представляется,  что  отождествление  «короля  руссов»  с  Ярополком
осуществлено  без  достаточных  оснований.  Довод  в  пользу  такого  мне¬
ния  для  А.  В.  Назаренко,  как  и  ранее  для  В.  А.  Пархоменко  —  мотив
трех  братьев  и  их  взаимоотношений,  «живо  напоминающий»  отноше¬
ния  между  Ярополком,  Олегом  и  Владимиром  [Назаренко  А.  В.  1994.
С.  101].  «Русский»  период  в  жизни  св.  Бонифация  ни  в  литературном,
ни  в  источниковедческом  контексте  оснований  для  таких  сближений
не  дает.
 Бонифаций  —  имя,  взятое  при  пострижении  в  монахи  знатного  по
происхождению  проповедника  христианства  Бруно.  Он  родился  в  се¬
мье  Кверфуртского  графа  Бруно,  родственника  графов  Вальбек.  Его
жизнь  и  деятельность  проходила  в  Германии,  Италии,  Венгрии,  Польше,
Пруссии  и  на  Руси.  Знатное  происхождение  и  подвижничество  сдела¬
ли  его  человеком  известным.  В  997  г.  он  стал  капелланом  императора
Оттона  III.  В  Италии  он  постригся  в  монахи  и  в  998—1002  гг.  находил¬
ся  в  монастырях  Авентина,  Монте  Кассино  и  в  Перее  около  Равенны.
В  1002  г.  папа  Сильвестр  II  посвятил  его  в  Риме  в  сан  миссийного
архиепископа  —  archiepiscopus  gentium.  В  1005  г.  он  без  успеха  пропо¬
ведовал  в  Венгрии,  после  чего,  вероятно,  в  конце  1007  г.,  отправился
распространять  христианство  в  основном  регионе  расселения  печене¬
гов  на  юге  Восточной  Европы.  Его  путь  туда  пролегал  через  Русь,  где
Бруно  был  задержан  Владимиром  Святославичем  против  его  воли  на
один  месяц  (Бруно  сам  написал  в  письме  к  германскому  королю  Ген¬
риху  II,  который  в  1014  г.  стал  императором).  Впрочем,  по  прошествии
месяца  Владимир  сам  проводил  миссионера  с  почетом  к  границе  с
 248

печенегами.  Но  и  у  них  миссия  Бруна  оказалась  безуспешной.  После
этого  Бруно  обосновался  при  дворе  польского  князя  Болеслава  Храб¬
рого,  при  поддержке  которого  он  отправился  проповедовать  к  прус¬
сам,  где  был  убит  вместе  со  спутниками  14  февраля  1009  г.  Между  1019
и  1025  г.  Бруно  Кверфуртский  был  канонизирован.  В  Германии  его
стали  почитать  под  именем  Бруно,  в  Италии  —  под  монашеским  име¬
нем  Бонифаций  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.
1989.  С.  45—47,  73—74,  106—107,  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Знать  основные  факты  биографии  Бруно-Бонифация  необходимо
для  того,  чтобы  понять  содержание  повествования  о  нем  Петра  Дами-
ани.  Совершенно  очевидно,  что  он  стремился  прославить  нового  свя¬
того  в  Италии  и  собирал  доступную  информацию.  Впрочем,  эти  сведе¬
ния  поступали  разрозненные,  да  и  точность  их  в  соответствии  с  жи¬
тийным  жанром  прославления  святого  была  необязательна.
 Определяющим  в  идентификации  «короля  руссов»,  у  которого  на¬
ходился  Бруно-Бонифаций,  является  обращение  миссионером  прави¬
теля  страны  в  христианство.  Ярополк  до  смерти  оставался  язычником,
поскольку  в  1044  г.  его  останки  были  крещены,  тогда  как  Владимир
принял  христианство.  Таким  образом,  Петр  Дамиани  использовал  ре¬
альный  факт  пребывания  Бруно-Бонифация  при  дворе  Владимира
Святославича,  чтобы  приписать  ему  заслугу  крещения  русского  князя.
Это  было  важно  не  только  для  прославления  нового  святого,  но  и  для
самоутверждения  католической  церкви  в  противоположность  право¬
славной  еще  до  их  официального  раскола  в  деле  распространения  хри¬
стианства  Бруно-Бонифацием  хотя  бы  таким  образом.  Отсюда  следует,
что  в  повествовании  Петром  Дамиани  о  Бруно-Бонифации  прослежи¬
вается  реальная  историческая  подоснова  его  пребывания  на  Руси  в
княжение  Владимира  Святославича,  принявшего  христианство,  но,
разумеется,  не  от  западного  миссионера.
 Указание  Петром  Дамиани  у  «короля  руссов»  двух  братьев  каким-
либо  датирующим  свидетельством  быть  не  может.  «Три  брата»  —  обыч¬
ный  средневековый  фольклорный  и  литературный  мотив.  Под  него
приспосабливалось  историческое  повествование:  о  трех  сыновьях  Вла¬
димира  Святославича  писал  саксонский  епископ  и  хронист  Титмар
Мерзебургский,  который  внимательно  следил  за  событиями  на  Руси
[Thietmar.  VII,  72],  о  трех  братьях,  сыновьях  Владимира  Святославича,
историческая  память  сохранила  сведения  и  в  саге  об  Эймунде  [см.:
Джексон  Т.  Н.  1994.  С.  106].
 Таким  образом,  в  идентификации  «короля  руссов»  в  повествовании
Петра  Дамиана  о  Бруно-Бонифации  определяющим  является  не  ука¬
зание  «трех  братьев»,  а  крещение  правителя  Руси.  Впрочем,  это  не
исключает,  что  в  столкновениях  этих  братьев  не  отразилась  в  транс¬
формированном  виде  братоубийственная  война  Святославичей.  Ко
времени  правления  Владимира  относятся  и  те  события,  которые  отне¬
сены  Петром  Дамианом  к  биографии  Бруно-Бонифация.  В  его  заклю¬
 249

чении  под  стражу,  вероятно,  было  переосмыслено  насильственное  за¬
держание  Бруно  Владимиром  Святославичем,  когда  проповедник  от¬
правился  в  1007—1008  гг.  к  печенегам.  Но  на  эту  информацию  могли
наслоиться  также  сведения  об  аресте  в  1014  или  начале  1015  г.  коло-
бжегского  епископа  Рейнберна,  который  был  отправлен  на  Русь
польским  князем  Болеславом  Храбрым  в  качестве  духовника  его  доче¬
ри,  выданной  замуж  за  Святополка  Ярополковича  (см.  далее).  Епис¬
коп  был  арестован  и  содержался  в  «одиночном  заключении»  (in  singulari
custodia),  поскольку  он  являлся  соучастником  заговора  Святополка
против  Владимира.  В  заключении  Рейнберн  умер,  вероятно,  не  без
насилия  [Свердлов  М.  Б.  1976.  С.  109—110;  Латиноязычные  источники
по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  61,  66,  82—83].  Смерть  Рейнберна  в
заключении  в  княжение  Владимира  также,  вероятно,  была  переосмыс¬
лена  Петром  Дамиани  или  его  информатором  как  убийство  Бруно-
Бонифация  в  заключении  во  время  его  ареста  на  Руси.  Таким  образом,
нет  достаточных  оснований  считать,  что  «русский  эпизод»  в  жизни
Бруно-Бонифация,  изложенный  Петром  Дамиани,  относится  ко  вре¬
мени  киевского  княжения  Ярополка,  а  не  Владимира  Святославича.
 В  этом  известии  и  тем  более  в  тексте,  еще  более  далеком  от  объек¬
тивных  оснований,  хроники  Адемара  мет,  оснований  считать,  что  речь
идет  в  них  о  крещении  Ярополка  по  западнохристианскому  обряду.  К
тому  же,  согласно  ПВЛ,  как  отмечено  ранее,  в  1044  гг.  останки  Яро¬
полка  и  Олега  Святославичей  были  крещены,  но,  в  соответствии  с  пра¬
вилом  Карфагенского  собора,  останки  погребаемого  человека  крестить
было  нельзя.  Поэтому  мнение  о  крещении  Ярополка,  к  тому  же  по
западнохристианскому  обряду  [Назаренко  А.  В.  2001.  С.  389—390],  не
представляется  доказанным.
 А.  В.  Назаренко  поддерживает  мысль  о  реальности  русского  по¬
сольства  в  973  г.  к  императору  Оттону  Великому,  о  чем  сообщается  в
анналах  Ламперта  Херсфельдского  [Назаренко  Л.  В.  1994.  С.  102—103;
по  его  мнению,  гипотезы  о  военном  и  матримониальном  союзе  между
киевским  князем  Ярополком  Святославичем  и  германским  императо¬
ром  Оттоном  II,  включая  данный  аргумент,  обоснованы:  Назаренко  А.  В.
2001.  С.  361].  Историки  средневековой  Руси  воспринимали  сообщение
анналов  Ламперта  Херсфельдского  под  973  г.  как  достоверную  инфор¬
мацию:  «Император  Оттон  старший  (имеется  ввиду  Оттон  Великий.  —
М.  С.)  прибыл  с  младшим  (имеется  ввиду  его  сын  Оттон  II.  —  М.  С.)  в
Кведлинбург  и  там  праздновал  23  марта  святую  Пасху.  И  туда  прибыли
послы  многочисленных  народов,  то  есть  римлян,  греков,  беневентов,
италов,  венгров,  данов,  славян,  болгар  и  руссов  с  великими  дарами»
[Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  162,
163—164;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Поэтому  исследователи  самым  раз¬
ным  образом  интерпретировали  данную  запись  в  соответствии  со  сво¬
ими  представлениями  о  событиях  на  Руси  в  973  г.,  но  не  учитывались
результаты  источниковедческих  исследований.
 250

Ламперт  Херсфельдский  родился,  вероятно,  в  1020-е  годы.  15  марта
1058  г.  он  стал  монахом  Херсфельдского  монастыря,  в  котором  после
паломничества  в  Иерусалим  приобрел  более  значительное  положение.
После  1081  г.  он  стал  первым  аббатом  монастыря  в  Хасунгеие.  Умер
он,  вероятно,  ок.  1085  г.
 Ламперт  много  занимался  литературной  деятельностью.  Рассмат¬
риваемые  здесь  Анналы  он  написал  между  1077  и  1080  гг.  Поскольку
Ламперт  долгое  время  являлся  монахом  Херсфельдского  монастыря,
понятно,  почему  в  основу  своих  анналов  он  положил  херсфельдскую
анналистическую  традицию.  Эта  традиция  имела  давние  истоки.  Еще
в  X  в.  в  Херсфельдском  монастыре  находился  текст  анналов,  доведен¬
ных  до  982  г.,  впоследствии  продолженных  погодными  записями.  Этот
кодекс-архетип  копировался  и  становился  началом  анналистической
традиции  в  других  книжных  центрах,  прежде  всего  в  монастырях  —
Хильдесхеймские  анналы,  Большие  Альтайхские  анналы,  Деяния  Маг-
дебургских  архиепископов  и  др.  В  текстах  этих  памятников,  иногда
более  древних  по  времени  записи,  чем  сочинение  Ламперта,  содержат¬
ся  под  973  г.  близкие  записи,  ср.:  «Otto  senior  imperator  cum  iuniore
venit  Quidelingaburg,  ibique  celebraverunt  pascha  10.  Kal.  Aprilis,  et  illuc
venerunt  ad  eos  legati  Graecorum,  Beneventanorum,  Ungariorum,
Bulgariorum,  Danorum,  Slavorum  cum  regiis  muneribus»  [Annales
Hildesheimenses.  1839.  P.  62].  В  этом  тексте,  характерном  для  херсфель-
дской  анналистической  традиции,  продолженной  в  других  книжных
центрах,  упоминаний  римлян,  италов  и  руссов  нет.  Это  свидетельствует
о  том,  что  Ламперт  их  приписал  в  уже  существующий  текст.
 Данное  текстологическое  наблюдение  совпадает  в  своем  содержа¬
нии  с  выводами  источниковедческих  и  литературоведческих  исследо¬
ваний,  которые  показали  свободное  обращение  Ламперта  с  историчес¬
кими  источниками,  которыми  он  пользовался,  и  с  историческими  фак¬
тами,  о  которых  он  писал  [Ranke  L.  1888.  S.  125—149;  Diefenbacher  J.
1890;  Holder-Egger  0.  1893;  Knonau  G.  M.  v.  1894.  S.  791-851;  и  др.].
Поэтому  Г.  Дельбрюк  считал  его  Анналы  сочинением  «фальсификато¬
ра  истории  и  намеренного  лжеца»,  а  Р.  Кубо  —  «почти  нерасторжимой
тканью  из  правды  и  вымысла,  историческим  романом»  [DelbriickH.  1873;
Kubo  R.  1890.  S.  56].  Таким  образом,  редактирование  Лампертом  Херс-
фельдским  использованного  им  текста  Херсфельдских  анналов  под  973
г.  является  для  него  не  исключением,  а  литературным  приемом.  Ха¬
рактер  редактирования  раскрывает  его  содержание:  к  вящей  славе  От¬
тона  Великого  и  его  сына,  будущего  императора  Оттона  II,  к  ним  при¬
было  еще  большее  число  послов  с  «великими  дарами»,  чем  сообщают
древние  анналы  его  монастыря.  В  таком  контексте  добавленные  Лам¬
пертом  римляне,  италийцы  и  руссы  приобретают  научный  интерес  не  в
связи  с  событиями  не  973  г.,  а  второй  половины  70-х  гг.  XI  в.,  когда  он
работал  над  своим  текстом  Анналов.  Но  это  —  особый  сюжет  истори¬
ческого  исследования.
 251

На  данные  текстологические,  источниковедческие  и  литературовед¬
ческие  особенности  Анналов  Ламперта  Херсфельдского  и  отредакти¬
рованного  им  текста  автор  этих  строк  ранее  обращал  внимание  [Свер¬
длов  М.  Б.  1972.  С.  286—287;  Латиноязычные  источники  по  истории
Древней  Руси.  1989.  С.  158—172].  С  этим  наблюдением  согласился
X.  Рюсс  [Handbuch  der  Geschichte  Russlands.  Bd.  1,  Lief.  4/5.  1979.  S.  302,
Anm.  2].  А.  В.  Назаренко  противопоставляет  этим  наблюдениям  логи¬
ческий  аргумент  —  «отсутствие  на  имперском  съезде  в  марте  973  г.
папских  и  ломбардских  послов  было  бы  крайне  странным».  Предполо¬
жению  редактирования  Лампертом  используемого  текста  анналов  он
противопоставил  «гипотезу  о  вставке».  Против  «добавлений»  свиде¬
тельствует,  по  его  мысли,  то,  что  они  «сделаны  не  единым  куском,  а
порознь  в  трех  местах».  На  первоначальную  древность  этого  текста
указывает,  полагает  он,  форма  этнонима  Rusci.
 Как  представляется,  следует  учесть,  что  1)  названные  Херсфельд-
скими  анналами  послы  (если  они  действительно  были  в  Кведлинбурге
в  973  г.)  представляли  самые  разные  страны,  не  входившие  в  Священ¬
ную  Римскую  империю,  2)  включение  Лампертом  в  начало  перечня
народов,  от  которых  прибыли  послы,  Romanorum,  в  середину  —
Italorum,  в  завершение  —  Ruscorum,  а  не  «единым  куском»,  свидетель¬
ствует  о  литературном  характере  редактирования  (А.  В.  Назаренко  надо
было  бы  объяснить,  почему  в  других  памятниках  херсфельдской  анна-
листической  традиции  именно  эти  народы  в  начале,  середине  и  завер¬
шении  перечня  были  исключены,  если  его  мнение  верно),  3)  формы
хоронима  —  Ruscia,  и  этнонима  —  rex  Ruscorum  свойственны  также
трудам  старших  и  младших  современников  Ламперта  [Латиноязычные
источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  117,  176,  184].  Таким
образом,  аргументы  А.  В.  Назаренко  в  пользу  реальности  посольства
руссов  к  Оттону  Великому  не  представляются  доказанными,  что,  ви¬
димо,  ясно  и  самому  автору,  судя  по  его  формулировке  научного  выво¬
да:  «Итак,  —  пишет  он,  —  положимся  на  Ламперта  в  том,  что  русское
посольство  973  г.  к  Оттону  I  все-таки  имело  место.  Тогда  его  надо
приписать  Ярополку  Святославичу»  [Назаренко  А.  В.  1994.  С.  102—103].
 Многочисленные  предшественники,  признававшие  достоверность
информации  Ламперта  Херсфельдского  о  русском  посольстве  к  Отто¬
ну  Великому,  по-разному  объясняли  его  цели.  По  мнению  В.  В.  Мав-
родина,  Ярополк  готовился  к  борьбе  за  единовластие  на  Руси  и  стре¬
мился  заручиться  его  поддержкой,  но  на  Западе  это  посольство  рас¬
сматривалось  как  повод  для  распространения  влияния  папской  курии
на  новые  земли  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  295].  Поскольку  в  сообщении
анналов  ничего  не  сказано  о  вопросах  веры,  Б.  Я.  Рамм  возразил  про¬
тив  мысли  о  католической  экспансии  в  данном  случае  [Рамм  Б.  Я.
1959.  С.  38].  Исходя  из  длительности  поездок  того  времени,  И.  М.
Шекера  отнес  русское  посольство  еще  к  Святославу  Игоревичу,  кото¬
рый,  по  его  мнению,  на  уровне  дипломатических  связей  стремился
 252

использовать  давнюю  вражду  германского  императора  к  византийской
империи  [Шекера  И.  М.  1963.  С.  169].  Поскольку  никакой  информа¬
ции  о  целях  русского  посольства  времени  княжения  Ярополка  в  анна¬
лах  Ламперта  нет,  В.  Т.  Пашуто  не  стал  о  них  гадать  и  лишь  предполо¬
жил  его  участие  в  «в  каких-то  крупных  международных  переговорах»
 [Пашуто  В.  Т.  1968.  с.  121].  Но  А.  В.  Назаренко  вернулся  на  основе
собственных  наблюдений  к  идее  И.  М.  Шекеры,  предполагая  «воз¬
можное  русско-германское  сотрудничество  против  Византии»,  но  до¬
полнил  эту  гипотезу  особой  «политической  ситуацией»  в  результате
заключения  византийско-германского  и  византийско-русского  дого¬
воров  [Назаренко  А.  В.  1994.  С.  102—103].
 Такое  мнение  А.  В.  Назаренко  соединяет  с  предположением  об
укреплении  русско-германского  союза  династический  брак  Ярополка
и  неизвестной  по  имени  внучки  Оттона  Великого,  дочери  швабского
графа  Куно,  пересматривая  гипотезу  Н.  Баумгартена  о  том,  что  она
была  замужем  за  Владимиром  Святославичем.  Поскольку  А.  В.  Наза¬
ренко  не  доказал,  что  Ярополк  был  крещен,  то  очевидно,  что  князь-
язычник  не  мог  жениться  на  внучке  императора  Священной  Римской
империи,  близкой  родственнице  правящего  императора  Оттона  II.
 Эту  мысль  А.  В.  Назаренко  соединяет  с  предположением  политиче¬
ского  союза  Оттона  II  с  Ярополком  в  борьбе  императора  с  Чехией  и
Польшей  как  следствия  «интересов  Руси  в  Южном  Побужье».  Но  с  та¬
ким  мнением  согласиться  трудно,  поскольку  ПВЛ  содержит  информа¬
цию  об  «интересах»  Руси  в  Галиции  и  на  Волыни  в  виде  походов  на
белых  хорватов  и  на  так  называемые  Червеньские  города  только  при
Владимире  Святославиче  в  условиях  политической  стабильности  на  Руси
90-х  гг.  X  в.,  а  не  распрей  в  краткое  правление  Ярополка  (см.  далее).
 Такая  гипотеза  привела  А.  В.  Назаренко  к  объяснению  династиче¬
ского  кризиса  на  Руси  70-х  годов  не  объективными  внутренними  эко¬
номическими,  социальными,  политическими  и  идеологическими  при¬
чинами,  а  внешнеполитическим  фактором  беспрецедентного  размаха.
По  его  мнению,  переговоры  Ярополка  и  Оттона  II  осенью-зимой  976
г.  имели  следствием  «контакты»  чешского  князя  Болеслава  II  с  Олегом
и  Владимиром,  которые  заключили  союз  против  Ярополка  [Назаренко
А.  В.  1994.  С.  104—121].  Данное  построение  (его  подробный  анализ
отвлек  бы  наше  исследование  далеко  от  основной  проблемы)  не  нахо¬
дит  конкретного  подтверждения  в  реалиях  общественно-политической
и  религиозной  жизни  стран  Центральной  и  Восточной  Европы  70-х  гг.
X  в.  Поэтому  мысль  И.  М.  Шекеры  и  А.  В.  Назаренко  о  внешнеполи¬
тической  деятельности  князя-язычника  Ярополка  в  отношениях  с  Ви¬
зантийской  империей  или,  напротив,  со  Священной  Римской  импе¬
рией  остаются,  по  нашему  мнению,  не  доказанными.  По  нашему  мне¬
нию,  исследователи  упреждали  те  событий,  которые  произошли  на  Руси
в  ином  контексте  и  с  другим  содержанием  в  киевское  великое  княже¬
ние  Владимира  Святославича  (980—1015).
 253

Единовластие  Владимира  Святославича
 Во  время  правления  в  Новгороде,  в  борьбе  с  Ярополком  Владимир
Святославич  продемонстрировал  свойства  человека  решительного,  с
широким  мышлением,  умеющим  подчинить  всё  своей  воле  для  дости¬
жения  цели.  Тот,  кто  противостоял  ему,  погибал.  На  золотых  и  сереб¬
ряных  монетах,  самые  ранние  из  которых  относятся,  вероятно,  к  988—
990  гг.,  чеканеных  по  приказу  Владимира  Святославича,  есть  его  изоб¬
ражение.  На  нем  князь  —  с  длинными  усами,  бритыми  подбородком  и
щеками.  В  этом  изображении  М.  П.  Сотникова  отметила  также  круп¬
ный  нос,  «крепкую,  энергичную»  форму  подбородка,  «грозно»  сдвину¬
тые  брови.  Такие  портретные  черты  напоминают  описание  Львом  Ди¬
аконом  Святослава,  отца  Владимира  (см.  ранее,  с.  223).  Поэтому  убе¬
дителен  вывод:  резчики  штемпелей  стремились  к  портретному  сход¬
ству,  на  монетах  —  древнейший  русский  портрет  X  в.  [Сотникова  М.  Я.,
Спасский  И.  Г.  1983.  С.  61;  Сотникова  М.  П.  1995.  С.  174,  239].
 В  действиях  Владимира  до  980  г.  ясно  прослеживается  не  только
воля,  но  и  понимание  объективных  стратегических  задач.  Готовясь  к
борьбе  за  киевский  стол,  он  вернул  под  свою  власть  богатый  Новгород,
занимавший  важнейшее  положение  на  основных  торговых  путях  Вос¬
точной  Европы.  Владимир  начал  восстановление  территориальной  це¬
лостности  Русского  государства.  Он  возобновил  контроль  над  западно¬
двинской  ветвью  Балтийско-Волжско-Каспийского  и  Балтийско-Днеп¬
ровско-Черноморского  путей,  уничтожив,  вероятно,  захвативших  По¬
лоцк  конунга  Рогволода  и  его  сыновей  (см.  ранее,  с.  245).  Он  смог  объеди¬
нить  под  своим  началом  экономический  и  военный  потенциал  Северо-
Запада  и  Запада  Русского  государства.  Поэтому  он  имел  предпочтитель¬
ные  возможности  победить  в  борьбе  с  Ярополком,  о  чем  скрыто  свиде¬
тельствует  измена  Ярополку  его  воеводы  Блуда.
 Владимир  должен  был  уничтожить  Ярополка  не  только  для  того,
чтобы  восстановить  в  стране  единовластие.  Являясь  «прижитым»  сы¬
ном,  чтобы  добиться  власти,  он  должен  был  прервать  законную  линию
наследования  киевского  стола  старшей  ветвью  полнопровного  Яро¬
полка.  О  таком  содержании  развивающихся  событий,  об  осознании
Владимиром  своего  особого  положения  как  начала  новой  ветви  в  ве¬
ликокняжеском  роде  свидетельствует  его  княжеский  геральдический
знак  в  виде  трезубца.  О  том  же  свидетельствует  не  только  коварное
убийство  Ярополка  по  приказу  Владимира,  но  также  его  женитьба  по
языческому  праву  левирата  на  вдове  старшего  брата,  усыновление  его
новорожденного  сына.  Князь-язычник  мог  иметь  нескольких  жен,  так
что  родившийся  Святополк  Ярополкович  должен  был  быть  уравнен  в
правах  с  сыновьями  Владимира.
 Кроме  династического  «решения»  вопроса  единовластия  в  стране  Вла¬
димир  восстановил  единовластие  и  организационно.  Символом  преем-
 254

ственности  великокняжеской  власти  стало  для  Владимира  его  поселение
на  киевском  «теремном  дворе»  отца  со  своими  воинами  и  служилыми
людьми  [ПВЛ.  1996.  С.  36].  Таким  образом,  он  оказался  на  столе—  пре¬
столе  своего  отца.  Об  особом  значении  стола  как  символа  единовластия
свидетельствуют  надписи  на  златниках  и  сребрениках  Владимира,  начи¬
ная  с  первого  выпуска  златников  и  сребреников  I  типа,  вероятно,  при¬
уроченного  к  официальному  принятию  христианства  в  качестве  государ¬
ственной  религии  и  к  женитьбе  на  Анне,  сестре  византийских  императо¬
ров  Василия  II  и  Константина  VIII,  в  989  г.  —  «Владимиръ  на  столе»
(конечное  е  используется  альтернативно  с  ё).  При  этом  на  златниках  и
сребрениках  I  типа  сам  стол-престол  в  отличие  от  сребреников  II—IV
типов  не  изображен  [Сотникова  М.  П.  1995.  С.  19—96,  191—192].  Таким
образом,  надпись  на  этих  монетах  раскрывает  глубокий  смысл  владения
княжеским  столом-престолом  на  Руси  во  второй  половине  X  в.  —  он  стал
символом  верховной  власти  над  территорией,  которой  управлял  князь,
восседающий  на  столе-престоле.  Отсюда  следуют  взаимные  связи  обще¬
ственно-политических  реалий  и  символов:  одна  страна  —  Русское  госу¬
дарство,  один  княжеский  стол  как  символ  единовластия,  один  стольный
город  (столица)  —  Киев,  где  находился  княжеский  стол,  один  князь,  ко¬
торый  обладал  столом-престолом.  Эти  наблюдения  позволяют  предполо¬
жить,  что  на  Руси  X  в.  основным  символом  власти  являлся  уже  не  кий-
посох,  как  в  древнейшие  индоевропейский  и  общеславянский  периоды,  а
стол-престол,  на  который  садился  с  вокняжением  князь  и  который  сам
становился  символом  власти.  Отсюда  единовластие  на  Руси  во  второй
половине  X  в.  стало  ассоциироваться  с  обладанием  княжеским  столом  в
Киеве.  Поэтому  борьба  за  него  стала  причиной  ожесточенной  междукня-
жеской  борьбы  и  братоубийств.
 Таким  образом,  устранив  старшего  брата  и  законного  наследника
власти  отца,  Владимир  стал  жить  на  теремном  дворе  Святослава,  в  его
тереме  и  воссел  на  его  столе.  Княжеское  единовластие  в  Русском  госу¬
дарстве  было  восстановлено.  Оно  имело  следствием  и  восстановление
вертикали  княжеской  власти.  Княжие  служилые  люди,  старшая  дру¬
жина,  состоявшая  из  княжих  мужей,  и  младшая  дружина,  членами  ко¬
торой  являлись  отроки,  продолжали  совмещать  функции  воинские,
престижного  обслуживания  князя  на  его  дворе  и  вне  его,  а  также  ад¬
министративно-судебные  [с  определенными  различиями  в  интерпре¬
тации  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  40—48;  Горский  Л.  Л.  1989.  С.  41—52,
см.  там  же  литературу  вопроса).
 Высший  слой  государственного  управления  продолжал  комплекто¬
ваться  из  наиболее  доверенных  к  князю  лиц  и  родственников.  В  отли¬
чие  от  Свенсльда,  который  до  середины  70-х  гг.  X  в.  оставался  воево¬
дой  князей  Игоря  и  Святослава,  Владимир  Святославич  не  поставил
воеводой  своего  дядю  по  матери  Добрыню.  В  молодые  годы  Владими¬
ра,  когда  он  в  киевское  княжение  отца  стал  князем-наместником  в
Новгороде,  Добрыня  отправился  на  север  вместе  с  племянником  в  ка-
 255

честве  воспитателя-кормильца.  В  свое  киевское  княжение  Владимир
совершил  поход  на  волжских  болгар  вместе  с  Добрыней,  которого  еще
ранее  «посади»,  то  есть  сделал  посадником,  в  Новгороде  |ПВЛ.  1996.
С.  33,  37,  391.  Как  показал  А.  Е.  Пресняков,  княжеские  кормильцы  и
позднее,  в  XII—XIII  вв.,  назначались  своими  воспитанниками  на  выс¬
шие  государственные  должности  тысяцкого  и  посадника  [Пресняков  А.  Е.
1993.  С.  197—198].  Таким  образом,  данный  путь  комплектования  выс¬
шего  слоя  государственного  управления  из  ближайшего  княжеского
окружения  сохранялся  на  Руси  в  виде  устойчивой  традиции.
 Другим  средством  вертикальной  мобильности  и  участия  в  государ¬
ственном  аппарате  являлись  не  родственные  связи  с  князем  и  не  кор-
мильство,  а  личные  заслуги  перед  князем.  Воеводой  Ярополка  Свято¬
славича  стал  Блуд,  который,  по  словам  летописца,  «приимъ  от  него
чести  многы»  [текст  ПВЛ  по  ИЛ  здесь  более  исправен,  чем  по  ЛЛ,  ср.;
БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  124;  ПВЛ.  1996.  С.  38].
 Третьим  направлением  в  формировании  государственного  аппара¬
та  оставалось  со  второй  половины  IX  в.  посадничество  —  посажение
княжих  мужей  в  городах  с  волостями  с  высшими  местными  админис¬
тративно-судебными  функциями.  Источником  властных  полномочий
посадников  также  являлась  княжеская  власть.  Их  социальный  статус  и
формы  материального  обеспечения  раскрываются  информацией  древ¬
нейших  летописных  сводов,  относящейся  к  началу  XI  в.
 ПВЛ
 6522/1014  Ярославу  же  сущю
НовЪгорода,  и  урокомь  дающю  Кы-
еву  двЪ  тысяча  гривенъ  от  года  до
года,  а  тысячю  НовЪ  города  гридемъ
раздаваху.  И  тако  даяху  ecu  посад¬
ницы  новъгородьстии,  а  Ярославъ  сего
не  даяше  к  Кыеву  отцю  своему.
 нпл
 6522/1014  Ярославу  же  живущу
в  НовЪ  города  и  урокомь  дающю  дань
Кыеву  2000  гривен  от  года  до  года,
а  тысящю  Нов^  города  гридемъ  раз¬
даваху.  И  тако  даяху  въси  князи  нов-
городстии,  а  Ярославъ  сего  не  дая¬
ше  къ  Кыеву  отцю  своему.
 В  этих  близких  по  содержанию  текстах  Начального  свода  и  ПВЛ
сообщается  о  выплате  новгородским  князем-наместником  Ярославом
в  Киев  фиксированной  ежегодной  подати  от  города  —  урока,  в  НПЛ
названного  также  данью,  но  в  том  же  значении  ежегодной  подати.  Эта
традиционная  с  конца  IX  в.  система  обложения  в  данном  случае  рас¬
крыта  конкретно  в  цифрах.  Ежегодный  урок  от  Новгорода  составлял  в
начале  XI  в.  2000  гривен,  то  есть  ок.  100  кг  серебра  при  весовой  норме
гривны  51  г.  или  ок.  400  кг  серебра  при  весовой  норме  196  г.  (см.  также
ранее,  с.  243).  Такое  огромное  количество  серебра,  ежегодно  отправ¬
лявшееся  Ярославом  в  Киев,  составлялось  из  традиционных  с  IX  в.
податей,  собираемых  с  местного  населения,  судебных  штрафов  и  по¬
шлин,  которые  получал  князь  и  княжие  служилые  люди,  осуществляв¬
шие  суд  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  46—73  и  след.],  а  также  разного  вида
 256

торговых  пошлин.  Значительные  поступления  от  торговых  пошлин  оп¬
ределялись  важным  стратегическим  положением  Новгорода,  который
контролировал,  как  отмечено  ранее,  северную  часть  великих  торговых
путей  по  Восточной  Европе.  Все  эти  подати  и  пошлины  получал  киев¬
ский  князь  в  качестве  главы  государства,  его  административно-судеб¬
ной  системы.  Поэтому  Болеслав  Храбрый  захватил  в  1018  г.  в  Киеве
«неописуемо  богатую  казну»  киевских  князей.  Эта  казна  была  столь
значительна,  что,  по  словам  очевидца  событий,  саксонского  рыцаря,
одна  ее  часть  была  роздана  польским  князем  союзным  отрядам  немцев
(300  человек),  венгров  (500  человек),  печенегов  (1000  человек),  а  дру¬
гая  ее  часть  была  отправлена  в  Польшу  [Латиноязычные  источники  по
истории  Древней  Руси.  1993.  С.  143,  197—198]  (перевод  А.  В.  Назарен¬
ко  фразы  Титмара  Мерзебургского:  «hospitibus  suis  ас  fautoribus
distribuitur»  нам  не  представляется  удовлетворительным:  «раздал  своим
иноземным  сторонникам»  [  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  197—198],  поэтому
мы  исходим  из  предложенного  нами  перевода:  «была  роздана  Болесла¬
вом  своим  союзникам  и  сторонникам»).
 Между  тем  из  Новгорода  в  Киев  отправлялись  не  все  собираемые
подати  —  дань  или  урок,  а  только  их  две  трети.  Одну  треть  князь-наме¬
стник  Ярослав  ежегодно  оставлял  у  себя  для  раздачи  «гридемъ».  Это
количество  также  было  очень  значительно  —  от  51  кг  до  196  кг  серебра
при  разном  счете  весовой  нормы  гривны.  Такое  деление  всех  видов
собираемых  податей  на  две  трети,  которые  отправлялись  королю,  и
одну  треть,  которую  оставляли  себе  назначенные  королем  правители
областей  на  содержание  своего  аппарата  управления  и  воинского  от¬
ряда,  было  свойственно  раннефеодальным  структурам  Европы.  Так
поступали  (с  некоторыми  различиями)  меровингские  и  каролингские
графы,  скандинавские  ярлы,  моравские  и  сербские  жупаны  [Свердлов
М.  Б.  1997.  С.  103,  127,  199].
 Гриди  (от  др-ск.  gridi  —  ‘товарищ’,  ‘телохранитель’),  среди  которых
ежегодно  распределялось  такое  значительное  количество  серебра  в
Новгороде  —  это  служилые  люди  Ярослава,  его  административно-су¬
дебный  аппарат  и  воинский  отряд.  В  числе  княжеских  гридей  X  —
первой  половины  XI  в.  находились  также  наемники-скандинавы  [Срез¬
невский.  I.  Стб.  591—592;  Ключевский  В.  О.  1959.  Т.  VI.  С.  148;  Свердлов
М.  Б.  1974;  Мельникова  Е.  А.  1978;  Джаксон  Т.  Н.  1994;  2000;  2000а].
 Такое  конкретное  содержание  собираемых  в  Новгороде  начала  XI  в.
податей,  их  распределения  и  их  единый  европейский  контекст  позво¬
ляет  установить  объективные  критерии  в  содержании  единственного
существенного  разночтения  рассматриваемых  летописных  текстов:  в
ПВЛ  такое  взимание  и  распределение  податей  осуществляли  все  по¬
садники  новгородские,  в  НПЛ  —  все  князья  новгородские.  В  интер¬
претации  этих  различий  существуют  значительные  расхождения,  ко¬
торые  определялись  научной  и  общественной  позицией  исследовате¬
лей.  Н.  М.  Карамзин  исходил  из  концепции  существования  полити-
 9  Зак.  4508
 257

чески  единого  Русского  государства  в  X—XI  вв.  Поэтому  он  писал  о
выплате  дани  великому  киевскому  князю  «наместниками  новгородс¬
кими»,  отождествляя  их  функции  с  посадниками,  но  нс  соединяя  эту
политическую  структуру  с  признаваемой  им  для  этого  времени  «Сис¬
темой  Феодальной».  С.  М.  Соловьев,  исходивший  из  теории  единства
в  данный  период  Русской  земли  под  властью  княжеского  рода,  считал,
что  ежегодно  посылали  в  Киев  подать  все  новгородские  посадники
[Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  С.  160;  Соловьев  С.  Л/.  1959.  Кн.  I.  С.  200].
И.  Д.  Беляев  в  соответствии  со  славянофильскими  идеями,  появляю¬
щимися  теориями  общинно-вечевого  и  земско-вечевого  строя  домон¬
гольской  Руси,  но  терминологически  точно,  писал,  что  Ярослав,  по¬
добно  другим  посадникам,  ежегодно  платил  условленную  дань  Киеву,
тысячу  гривен  раздавал  своему  «полку  или  дружине  гридей»,  но  пра¬
вил  согласно  с  новгородским  вечем  и  народными  обычаями  [Беляев  И.
1864.  С.  225].  Автор  теории  удельно-вечевого  или  федеративного  строя
Древней  Руси  Н.  И.  Костомаров  также  отнес  выплату  уроков  киевско¬
му  князю  к  деятельности  посадников,  которые  им  характеризовались
как  посредники  между  княжеской  властью  и  народом  [Костомаров  Н.  И.
1904.  С.  35].  Сохраняя  в  переработанном  виде  соловьевскую  концеп¬
цию  политического  единства  Руси  в  X  в.,  В.  О.  Ключевский  считал,
что  при  жизни  Святослава  его  сыновья  правили  областями  в  качестве
его  посадников  (наместников)  и  платили  дань  со  своих  областей  вели¬
кому  князю  —  отцу  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  170].
 Последнее  направление  в  анализе  рассматриваемых  летописных  тек¬
стов  развил  В.  Л.  Янин,  который  отметил  в  них  реальное  равенство  «между
посадниками  ранней  поры  и  князьями,  получившими  власть  над  Новгоро¬
дом  из  рук  киевского  князя».  Различия  между  ними  заключались  в  том,  что
новгородские  князья  были  посадниками,  но  не  все  новгородские  посадни¬
ки  являлись  князьями  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  47].  Если  Б.  Д.  Греков  видел  в
положении  Ярослава  в  Новгороде  более  политический  статус  посадника,
«подручника  киевского  князя»,  который  стал  выражать  сепаратистские
новгородские  интересы  [Греков  Б.Д.  1953.  С.  482],  то  С.  В.  Юшков  обра¬
тил  внимание  в  отношениях  Ярослава  в  Новгороде  и  Владимира  в  Киеве
на  их  внутреннее  содержание  —  семейное  по  форме,  вассальное  по
существу  территориальных  отношений  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  175].  В
терминологических  различиях  «князя»  и  «посадника»  отразилось,  по
И.  Я.  Фрояиову,  разное  политическое  и  идейное  содержание  самих
летописных  памятников.  В  ПВЛ  выражена  южнорусская  великокня¬
жеская  концепция,  согласно  которой  все  князья,  отправленные  из  Киева
в  Новгород  —  посадники,  тогда  как  в  Новгороде  стремились  иметь
своего  князя  (впрочем,  это  верное,  по  нашему  мнению,  наблюдение
интерпретировано  в  контексте  давней  общинно-вечевой  теории)  [Фро-
янов  И.  Я.  1992.  С.  150-151].
 Учитывая  исследовательский  опыт,  накопленный  в  изучении  рас¬
сматриваемых  текстов  ПВЛ  и  НПЛ,  можно  сделать  вывод,  что  моло-
 258

дыс  князья-маместники  Рюриковичи  были  включены  в  сложившийся
институт  посадников.  Они,  как  и  посадники,  две  трети  собираемых
податей  отправляли  в  Киев,  а  треть  оставляли  на  содержание  княже¬
ского  административно-судебного  и  военного  аппарата  (видимо,  и  на
свое  содержание).  Такая  практика  представляла  собой  обычную  форму
материального  обеспечения  за  службу  посредством  феодов-денег  и
феодов-должностей,  как  отмечено  ранее,  и  в  других  странах  Европы.
Обобщающая  формулировка  киевского  летописца  «и  тако  даяху  вси
посади  и  ци  новъгородьстии»  позволяет  предположить,  что  здесь  конк¬
ретизирован  общий  принцип  распределения  податей  посадниками  на
Руси.  В  НПЛ  выражен  новгородский  взгляд  на  этот  факт  —  князья,
исполнявшие  функции  посадников,  и  княжеские  посадники  были  ос¬
мыслены  в  давней  традиции  как  князья.  Такое  переосмысление  собы¬
тий  отражало,  вероятно,  политические  тенденции  в  Новгороде  начала
XI  в.,  когда  Ярослав  и  новгородцы  выступили  против  верховной  влас¬
ти  в  Киеве.
 Вместе  с  тем  посажение  княжича  для  управления  в  городе  —  цент¬
ре  определенной  земли  могло  приобрести  значение,  отличное  от  по¬
садничества,  не  только  вследствие  его  принадлежности  к  княжескому
роду  Рюриковичей.  Оно  становилось  для  княжича  кормом-кормлени¬
ем.  Киевский  князь  мог  менять  место  правления  сыновей,  но  мог  ос¬
тавить  сына  и  его  потомков  в  данной  земле-княжении.  Так,  Полоцкая
земля  стала  с  конца  X  в.  наследственным  владением  Изяслава  Влади¬
мировича.  Через  50  лет  Изяслав,  Святослав,  Всеволод  Ярославичи  так¬
же  получили  в  свое  управление  обширные  земли,  которые  они  называли
своей  отчиной  (вотчиной)  —  наследственным  владением  по  отцу.  Во  Фран¬
ции  такая  феодальная  система  наследственного  владения  сына  короля
называлась  апанаж  (от  лат.  арапаге  —  ‘давать  хлеб,  кормить’,  panis  —  ‘хлеб’),
что  идентично  русским  понятиям  XI—XII  вв.  —  хлеб,  корм.
 В  конце  X  —  начале  XI  в.  в  усложнении  состава  и  структуры  правя¬
щей  элиты  наряду  с  новыми  явлениями  княжеских  наследственных
владений,  еще  подчиненных  власти  великого  киевского  князя,  и  с  вклю¬
чением  княжичей  в  институт  посадничества  отмечается  наделение  знат¬
ных  людей  обширными  территориями  в  управление  и  кормление,  что
аналогично  западному  феоду-держанию  или  лену.  В  такое  «держание»
в  начале  XI  в.  была  передана  Ладога  —  важнейший  торгово-ремеслен¬
ный  и  военно-административный  центр  на  северо-западе  Руси,  ярлу
Рёгнвальду,  родственнику  жены  Ярослава  Мудрого  Иигигерд,  а  затем
его  сыну  Эйливу  |  Свердлов  М.  Б.  1974.  С.  65;  Глазырина  Г.  В.,  Джаксон
Т.  Н.  1986.  С.  110—112;  Джаксон  Т.  Н.  1994.  С.  153-161].
 Прямое  воздействие  на  состав  правящей  элиты  политически  еди¬
ного  Русского  государства  второй  половины  X  —  первой  трети  XII  в.
оказывала  подсистема  княжих  служилых  людей  —  дружина.  Ее  изуче¬
ние  в  данном  аспекте  —  проблема  нс  только  исследовательская  исто¬
рическая,  но  также  историографическая.  Еще  Н.  М.  Карамзин  опреде¬
 259

лил  основные  проблемы  ее  анализа:  1)  состав,  2)  функции,  3)  матери¬
альное  обеспечение,  4)  время  существования  и  характер  эволюции,
5)  некняжеские  дружины  наряду  с  княжескими  [Карамзин  Н.  М.  1989.
Т.  I.  С.  167;  1991.  Т.  II—III.  С.  467].  Основное  содержание  последую¬
щего  изучения  русской  дружины  X—XII  вв.  хорошо  прослеживается
по  обстоятельному  историографическому  очерку  А.  А.  Горского  [Гор¬
ский  А.  А.  1989.  С.  3—13].  Эти  наблюдения  дополнены  здесь  контек¬
стом  идей  научных  школ  и  направлений  в  исторической  науке  XIX—
XX  вв.,  объективно  воздействовавших  на  конкретно-исторические  ис¬
следования  о  дружине  (лишь  в  необходимых  случаях  указываются  оп¬
ределенные  работы).  В  литературе  этого  времени  было  установлено,
что  княжеская  дружина  была  старшей  —  мужи,  бояре  и  младшей  —  от¬
роки,  детские,  гриди  (или  гридь  как  обобщающее  название  младшей
дружины).  С.  М.  Соловьев  отметил  широкое  значение  слова  дружи¬
на—  все  вооруженные  люди,  войско,  и  узкое  значение  —  приближен¬
ные  к  князю  люди,  для  которых  военное  дело  было  постоянным,  боя¬
ре-советники  князя  —  старшие  члены  дружины,  мужи  или  гриди  —
воины  по  преимуществу.  Были,  по  его  мнению,  и  княжие  мужи,  зани¬
мавшие  разные  должности  в  городах  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  229—
331].  И.  А.  Порай-Кошиц  существенно  развил  последнее  наблюдение,
указав,  что  князья  назначали  дружинников  на  самые  разные  админис¬
тративные  и  судебные  должности  [Порай-Кошиц  И.  Л.  1874.  С.  1  —  13].
Наблюдения  В.  О.  Ключевского  еще  более  подчеркивали  широту  и
неопределенность  понятия  дружина.  В  узком  значении  —  это  «класс
княжих  мужей»,  в  широком  смысле  —  «всякое  товарищество,  всякое
сообщество»,  включая  «население  судебного,  сельского  или  городско¬
го  округа».  В  середине  XII  в.  термин  двор  заменил  предшествующее
обобщающее  название  всех  членов  дружины  гридь  [Ключевский  В.  О.
1959.  Т.  VI.  С.  145-149].
 Особой  проблемой  стало  определение  материального  обеспечения
дружины.  Если  М.  П.  Погодин  отмечал  здесь  основное  значение  кор¬
млений  и  даней,  то  И.  Д.  Беляев  —  наделение  землей  в  XI—XII  вв.  на
поместном  праве.  Н.  П.  Хлебников,  признавая  землевладение  дружин¬
ников,  не  считал  его  результатом  княжеских  пожалований.  Впрочем,
Н.  Загоскин  вернулся  к  мнению  М.  П.  Погодина  —  дружинники  не
имели  земельных  владений.  Основу  их  существования  составляла  служба
князю  и  договорные  с  ним  отношения.  Исследование  М.  Яблочкова
дополняло  эти  наблюдения:  старшие  дружинники  исполняли  высшие
должности,  младшие  дружинники  —  низшие,  а  их  доходы  составляли
кормления,  судебные  и  административные  пошлины,  княжеское  жа¬
лование,  приобретаемые  земли.  В  40-е  гг.  XIX  в.  —  начале  XX  в.  славя¬
нофилы,  а  позднее  сторонники  терий  общинно-вечевого  и  земско-ве¬
чевого  строя  Древней  Руси,  противопоставлявшие  «Государство»  и  «Зем¬
лю»,  князя  и  земство,  общины  или  городовые  волости  с  народным
вечевым  самоуправлением  отмечали  наряду  с  княжескими  дружинами
 260

«городовые»  или  «земские»,  наряду  с  княжескими  боярами  «туземных»
или  «земских».  В  круге  таких  идей  они  отмечали  интеграцию  княжес¬
кой  дружины  и  местной  знати.  Но  князья  и  их  дружины  оставались
при  этом  вне  этих  городовых  волостей  с  их  вечевым  самоуправлением,
вследствие  чего  государственные  подати  интерпретировались  сторон¬
никами  земско-вечевой  и  общинно-вечевой  теорий  как  оплата  труда
князей  и  их  дружинников,  а  их  социально-политические  функции  ог¬
раничивались  военным  делом  и  административно-судебными  обязан¬
ностями.
 Н.  П.  Павлов-Сильванский  связывал  с  дружинными  отношениями
последующую  вассальную  военную  службу  и  советом  бояр  князю,  а  с
ростом  боярского  землевладения  в  XII—XIII  в.  —  ослабление  дружин¬
ных  связей.  А.  Е.  Пресняков,  исходивший  прежде  всего  из  теории
Г.  Бруннера  о  дружине  как  частноправовом  союзе,  основанном  на  «един¬
стве  очага  и  хлеба»,  особое  значение  в  распаде  дружины  также  прида¬
вал  росту  боярского  землевладения.
 Жесткие  связи  феодального  строя  с  крупным  землевладением,  гос¬
подским  хозяйством  и  крепостной  зависимостью  стали  причиной  того,
что  в  советский  и  постсоветский  периоды  «дружинные»  отношения
противопоставлялись  «феодальным»,  которые  начинались  с  «оседания»
дружинников  на  землю,  с  их  превращения  в  землевладельцев,  а  дру¬
жинных  отношений  —  в  вассальные.  В  зарубежной  литературе  хотя  и
отмечался  сложный  состав  дружины,  ее  военные  и  административно¬
судебные  функции,  обеспечение  из  государственных  податей,  причи¬
ны  распада  дружины  также  ограничивались  ростом  землевладения  дру¬
жинников  (Т.  Василевский,  X.  Ловмяньский,  Л.  Макай,  У.  Хальбах)
[историографический  обзор  см.:  Горский  А.  А.  1989.  С.  8—9,  12—13].
 Если  в  советский  период  пониманию  структурообразующего  значе¬
ния  передачи  князем  на  Руси  X—XII  вв.  служилым  ему  людям  в  виде
материального  обеспечения  податей  и  пошлин  или  их  части,  должно¬
стей,  «держания»  и  управления  —  кормления  (С.  В.  Юшков,  Л.  В.  Че¬
репнин  и  его  школа)  мешал  вненаучный  догматизм  и  идеологический
террор,  то  в  постсоветский  период  в  России  пониманию  этих  идей,
восходящих  к  открытиям  Ш.  Монтескье  и  следующей  за  ним  в  данной
проблеме  «Энциклопедии»  Дидро  и  д’Аламбера,  препятствуют  догма¬
тические  традиции  в  марксизме  и  сталинизма  (образование  классов  и
государства  только  как  орудия  классового  господства,  феодализма  как
крупного  землевладения,  соединенного  с  крепостничеством,  или  вот¬
чины),  а  также  архаизация  общественного  строя  и  выведение  Руси  из
общего  для  средневековой  Европы  контекста  исторического  развития.
По  словам  И.  Я.  Фроянова,  «с  одной  стороны,  дружинники  проявляют
склонность  к  подвижности,  обусловленной  перемещениями  князей,  с
другой  стороны,  они  испытывают  некоторую  тягу  к  оседлости».  Уче¬
ный  прослеживает  «бытовую  близость  князя  и  дружины»,  которая  «жила
в  значительной  мере  на  княжеские  средства».  Дружина,  сидящая  по
 261

городам,  получала  волостные  доходы,  «занятая  судебными  и  админис¬
тративными  делами,  получающая  за  свою  работу  корм  и  прочую  мзду»
[Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  71—77  и  след.  |.
 В  отличие  от  такого  методологического  и  методического  подхода  к
изучению  русской  дружины  в  XI—XIII  вв.,  А.  А.  Горский  предположил
процессы  становления  и  развития  древнерусской  дружины,  исходя  из
концепции  государственной  собственности  на  землю  как  экономичес¬
кой  основы  земельной  ренты,  интерпретированных  как  корпоратив¬
ная  земельная  собственность  правящего  класса  и  система  корпоратив¬
ной  эксплуатации  им  лично  свободного  населения.  Он  пришел  к  вы¬
воду  об  идентичности  служилой  военно-дружинной  знати  и  господ¬
ствующего  класса  в  XI—XIII  вв.  Выход  бояр  из  дружинной  организа¬
ции  он  также  связал  с  ростом  землевладения  и  доходов  от  вотчин,
тогда  как  младшая  дружина  становится  княжеским  двором  [Горский
А.  А.  1989].  Между  тем,  автор  этих  строк  пришел  к  выводу  о  рентном
значении  разных  видов  неземельного  материального  обеспечения  дру¬
жинников  за  службу  князю  —  кормов-кормлений,  аналогичных  запад¬
ноевропейским  феодам  —  деньгам,  должностям  и  держаниям,  что  сви¬
детельствовало  о  феодальной  природе  княжей  служилой  организации
и  о  едином  пути  развития  феодального  строя,  основанного  на  незе¬
мельных  и  земельных  феодах  как  материальном  обеспечении  за  вас¬
сальную  службу  на  Руси  и  в  других  европейских  странах  [историогра¬
фию  проблемы  и  исследование  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996;  1997].
 При  таком  многообразии  мнений  о  содержании  понятия  дружина,
о  ее  природе  и  месте  в  правящих  социальных  группах  Руси  единствен¬
ным  критерием  в  ответе  на  эти  вопросы  является  комплексное  и  кон¬
кретное  использование  материалов  исторических  источников.
 При  изучении  дружины  исследователи  традиционно  следуют  за  ле¬
тописными  известиями,  которые  отмечают  ее  постоянное  присутствие
при  князе,  в  войнах  и  социальных  конфликтах,  на  княжеском  дворе  и
во  время  его  пиров.  Особая  княжеская  забота  и  щедрость  по  отноше¬
нию  к  дружине  стали  литературным  штампом  в  летописании  XI—XII
вв.  На  этом  основании  последовательно  делался  вывод,  согласно  кото¬
рому  дружина  —  некая  замкнутая  социальная  группа  со  своей  внут¬
ренней  структурой,  в  которую  люди  поступают  и  служат  князю,  то  есть
дружина  институировалась.  Внешняя  логичность  и  обоснованность  та¬
кого  заключения  приводила  к  тому,  что  исследователи  не  обращали  вни¬
мания  нате  факты,  которые  противоречат  такому  выводу.  Обобщающее
понятие  дружина  есть,  но  нет  производного  от  него  обозначения  лица,  к
нему  принадлежащего,  типа  позднего  дружинник  (ср.:  Русь  —  русин,  че¬
лядь  —  челядин,  гриди,  гридь  —  гридин,  более  позднее,  двор  —  дворя-
нин).  Напротив,  относящиеся  к  дружине  люди  обозначаются  другими,
социально-возрастными  или  заимствованными  терминами  —  мужи,  от¬
роки,  детские,  гриди.  Само  понятие  дружина  представляет  собой  широ¬
кий  спектр  социальных  значений  (см.  далее),  по  отношению  к  которым
 262

применение  слова  дружина  как  название  княжеского  иерархического  по
структуре  института  само  нуждается  в  специальном  обосновании.
 При  изложении  событий  X—XII  вв.  в  преданиях  и  письменных  па¬
мятниках  понятие  дружина  используется  в  равной  мере  как  общее  обо¬
значение  служилых  князю  людей  [ПВЛ.  1996.  С.  26],  небольшое  число
княжеских  воинов  или  небольшой  отряд  («мала  дружина»)  [ПВЛ.  1996.
С.  28,  75,  86,  93,  110],  отдельный  воинский  отряд,  принадлежавший
конкретному  князю  (при  изложении  воинских  событий:  «дружина  отня»,
«дружина  княжа»  и  т.  д.)  [ПВЛ.  1996.  С.  28,  67],  конкретные  знатные
люди  древлян,  новгородцев  и  знатные  люди  как  общее  обозначение
[ПВЛ.  1996.  С.  28,  49,  56,  62],  воинский  отряд  или  войско  в  целом
[ПВЛ.  1996.  С.  33—34,  49—50,  64—65  (имеется  в  виду  княжеская  дру¬
жина  и  войско,  приведенное  из  Тмутороканского  княжества),  67,  93,
103,  109],  ограниченное  число  лиц,  не  определенных  по  социальному
статусу  (арестованные  или  пленные)  [ПВЛ.  1996.  С.  74,  103],  и,  напро¬
тив,  приближенных  к  князю  или  княжеский  совет  [ПВЛ.  1996.  С.  74,
92,  102,  113,  122],  княжеские  спутники  или  небольшой  княжеский  от¬
ряд  [ПВЛ.  1996.  С.  68,  78,  87,  113,  116].
 Данные  многочисленные  значения  понятия  дружина  указывают  на
основное  направление  его  эволюции  с  праславянского  периода  (см.
выше,  с.  74—77)  —  обозначение  любых  видов  социальных  групп.  В
нем  прослеживаются  два  направления  —  социально  нейтральные  ука¬
зания  различных  социальных  коллективов  и  разные  виды  объедине¬
ний  княжеских  служилых  людей.  Это  наблюдение  подтверждается  ис¬
пользованием  слова  дружина  в  ПП,  изданной,  видимо,  в  великое  ки¬
евское  княжение  Владимира  Мономаха  (1113—1125)  или  его  сына
Мстислава  Великого  (1125—1132)  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  106—170;
см.  там  же  литературу  вопроса],  то  есть  в  конце  существования  поли¬
тически  единого  Русского  государства  или  Киевской  Руси.  В  ст.  53  ПП
дружина  —  ограниченный  круг  знатных  людей,  созванных  Владими¬
ром  Мономахом  для  издания  закона  об  урегулировании  взимания  дол¬
говых  процентов.  В  ст.  5  ПП  дружиной  названа  совместная  денежная
плата  членов  крестьянской  общины-верви  за  убийство  («а  въ  40  гри-
венъ  ему  (преступнику.  —  М.  С.)  заплатити  ис  дружины  свою  часть»).
Ст.  91  ПП  раскрывает  отношения  княжеских  дружинников  и  князя  в
делах  о  выморочном  (без  сыновей)  наследстве.  Их  содержание  уста¬
навливается  в  сопоставлении  с  теми  же  правоотношениями  князя  с
боярами  —  людьми  знатными  и  богатыми  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С  41  —
44;  см.  там  же  литературу  вопроса]  и  смердами  —  лично  свободным
сельским  населением.  По  ст.  90  ПП,  если  умрет  без  наследников  смерд,
то  его  наследство  (земля,  хозяйство  в  целом)  отходит  к  князю.  Если  у
него  есть  дочери,  то  им  отходит  часть  этого  наследства.  По  ст.  91,  «аже
в  боярехъ  любо  въ  дружине,  то  за  князя  задниця  не  идеть;  но  оже  не
будеть  сыновъ,  а  дчери  возмуть».  Как  отметил  А.  Е.  Пресняков,  отри¬
цательная  формулировка  этой  статьи  свидетельствует  об  отмене  ею
 263

прежнего  порядка,  когда  наследство  дружинника  отходило  князю  при
отсутствии  сыновей  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  419].  А.  Е.  Пресняков
интерпретировал  эту  правовую  норму  в  контексте  теории  дружины  как
«союза  княжеской  защиты»,  что  привело  его  к  ограничению  данной
правовой  нормы  дружинниками.  Между  тем,  как  следует  из  его  на¬
блюдений,  ранее  три  слоя  населения  были  перед  княжеским  судом  в
равном  положении  в  делах  о  выморочном  имуществе  —  бояре,  члены
дружины  и  смерды.  Их  выморочные  земельные  владения  отходили  к
князю  (по  нашему  мнению,  в  нем  персонифицировалось  право  ти¬
тульной  верховной  земельной  собственности,  см.  выше,  с.  181  —  182)
[  Свердлов  М.  Б.  1970].  В  сравнении  со  смердами,  по  ст.  91  ПП,  бояре  и
члены  дружины  оказались  по  таким  делам  о  наследстве  в  привилеги¬
рованном  положении  —  при  наличии  дочерей  сохранялись  их  наслед¬
ственные  владения.
 В  связи  с  определением  социальной  природы  княжеской  дружины
следует  установить,  что  объединяло  дружину  —  воинский  отряд  и  не¬
большое  число  воинов,  спутников  князя  в  сражении  и  на  совете,  в
социальном  конфликте  и  на  княжеском  дворе,  общее  название  служи¬
лых  князю  людей  и  собственников  наследственных  владений,  права  на
которые  становились  привилегированными.  По  нашему  мнению,  это
была  по-прежнему  дружба-служба  князю,  которая  являлась  основой
формирования  дружины  еще  в  позднем  племенном  обществе,  а  в  но¬
вых  общественных  условиях  —  названием  служилых  князю  людей.  В
обобщающем  понятии  дружина  сохранялась  древняя  традиция  друж¬
бы-службы  с  обратными  связями  пожалований.  Их  семантика  и  соци¬
альная  практика  была  общеевропейской.  У  германских  народов  вер¬
ность  (Treue),  следующие  из  нее  договорные  отношения  и  взаимные
обязательства,  являлась  основой  германских  дружин  и  последующих
вассальных  отношений  [Mitteis  Н.  1974.  S.  56—59  ff.].  Эти  же  обще¬
ственные  отношения  выражены  в  латиноязычных  понятиях  раннего
средневековья  fideles  —  ‘верные’,  ‘дружинники,  вассалы’,  beneficium  —
‘благодеяние’,  ‘пожалование’.  В  латинояычных  актах  и  нарративных
памятниках  славянское  понятие  дружина  (дружинники)  передавалось  —
fideles  (см.  далее,  с.  418).
 Таким  образом,  русская  дружина  X  —  первой  половины  XI  в.  —  это
«верные»  князю  люди,  которые  служили  ему  на  приципах  дружбы-службы
с  материальным  обеспечением  за  эту  службу.
 Отсюда  постоянное  клише  щедрости  князя  к  дружине  в  XI  в.  и
позднее  как  составная  часть  посмертной  похвалы  почившему  князю:
«<...>  любяше  дружину  по  велику,  именья  не  щадяше,  ни  питья,  ни
ъденья  браняше»  [о  Мстиславе  Владимировиче  под  6544/1036;  ПВЛ.
1996.  С.  66;  см.  также:  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  551,  703]  и  др.  Д.  С.  Лихачев
обоснованно  характеризовал  это  клише  как  выражение  отношений  вас¬
салитета-сюзеренитета,  обязанность  князя  по  отношению  к  дружине
[Лихачев  Д.  С.  1970.  С.  43].  В  этом  наблюдении  отразилась  лишь  одна
 264

сторона  феодальных  отношений,  которая  постоянно  отмечалась  ис¬
следователями  как  «признак  феодализма».  «Щедрость»  князя  по  отно¬
шению  к  дружине  была  более  значимой.  Она  являлась  обозначением
корма,  денежных  и  материальных  пожалований  —  неземельных  фео¬
дов.  Такого  рода  феоды  представляли  собой  материальное  содержание
феодальных  отношений  как  обеспечения  за  вассальную  службу.  В  та¬
ком  понимании  сущности  феодальных  отношений  —  наше  значитель¬
ное  отличие  от  других  их  интерпретаций  в  соответствии  с  разными
«признаками».  Установление  этого  факта  помогает  понять  отношение
к  богатству  князя  на  Руси  и  правителей  в  других  раннесредневековых
обществах:  оно  являлось  не  объектом  накопления,  а  средством  мате¬
риального  обеспечения  дружинников.
 Такая  традиционная  система  общественных  отношений  князя  и
служилых  ему  членов  дружины  раскрывает  содержание  предания  о
Владимире  Святославиче,  о  недовольстве  им  знатных  людей,  прежде
всего  служилых  бояр,  гридей,  сотских,  десятских,  и,  видимо,  неслужи¬
лых  «нарочитых  мужей»,  которые  пировали  на  его  киевском  дворе  в
гриднице  —  специальном  помещении  для  воинов-профессионалов  —
гриди.  Они  были  недовольны  тем,  что  им  приходилось  есть  деревян¬
ными  ложками,  а  не  серебряными.  Предание  приписывает  Владимиру
слова,  в  которых  переосмыслен  но  была  выражена  феодальная  система
отношений,  основанных  на  неземельных  феодах:  «Се  слышавъ  Володи-
меръ  повелъ  исковати  лжицъ  сребрены  ясти  дружинъ,  рек  сице,  яко
“Сребромь  и  златом  не  имам  налъсти  дружины,  а  дружиною  налезу
сребро  и  злато,  яко  же  д  ьдъ  мои  и  отець  мои  доискася  дружиною  злата
и  сребра”»  [ПВЛ.  1996.  С.  56].  Таким  образом,  основная  функция  золота
и  серебра  —  не  накопление  и  богатство,  а  наделение  им  дружины.  От¬
сюда  особое  отношение  к  богатству  в  системе  неземельных  феодов  —
оно  должно  тратиться  для  обеспечения  дружинников,  что  является
материальным  выражением  отношений  дружбы-службы,  «верности»
[ПВЛ.  1996.  С.  56].
 Та  же  система  неземельных  феодов  указана  летописцем  при  изло¬
жении  летописцем  современных  для  него  событий  под  6583/1075  г.
Когда  Святослав  Ярославич  в  свое  киевское  великое  княжение  решил
повеличаться  своим  богатством,  золотом,  серебром  и  драгоценными
тканями,  перед  немецкими  послами,  те  ему  сказали:  «Се  ни  въ  что  же
есть,  се  бо  лежить  мертво.  Сего  суть  кметье  луче.  Мужи  бо  ся  доищють
и  болше  сего»  [ПВЛ.  1996.  С.  85].  Это  была  реальная  ситуация,  по¬
скольку  посольство  от  германского  короля  (с  1084  г.  —  императора)
Генриха  IV  действительно  прибыло  в  Киев  для  урегулирования  дел  (в
них  были  вовлечены  также  Польша  и  римский  папа)  в  связи  с  изгна¬
нием  Изяслава  Ярославича.  Это  посольство  привезло  из  Руси,  как  со¬
общает  Ламперт  Херсфельдский,  огромное  количество  золота,  серебра
и  драгоценных  одежд,  в  чем  очень  нуждался  Генрих  IV,  казна  которого
была  в  это  время  опустошена  вследствие  постоянных  войн  [Свердлов
 265

М.  Б.  1968;  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.
С.  164—165,  170—172].  Смысл  речи  немецких  послов,  записанной
летописцем,  —  истина,  в  равной  мерс  справедливая  для  русских  и
немцев,  для  великого  киевского  князя  и  для  германского  короля  (им¬
ператора):  лежащее  богатство  мертво,  оно  должно  распределяться  среди
членов  дружины,  вассалов  (здесь  показательно  редко  используемое  в
русской  дружинной  лексике  понятие  кмет,  но  близкое  к  лат.  comes),
а  они  (мужи—  члены  старшей  дружины,  см.  далее)  добудут  больше
богатств.
 О  том,  как  обеспечивались  члены  дружины  за  службу,  сообщает
автор  Начального  свода  (ок.  1095  г.),  осуждая  современников  и  идеа¬
лизируя,  как  исстари  повелось,  давние  времена:  «<...>  како  быша  древ¬
ний  князи  и  мужие  ихъ,  и  како  отбараху  Руския  землъ,  и  ины  страны
придаху  под  ся;  тъи  бо  князи  не  збираху  многа  имения,  ни  творимыхъ
виръ,  ни  продаж  въекладаху  люди;  но  оже  будяше  правая  вира,  а  ту
возмя,  дааше  дружинъ  на  оружье.  А  дружина  его  кормяхуся,  воююще
ины  страны  и  бьюшеся  и  ркуще:  “Братье,  потягнемъ  по  своемъ  князъ
и  по  Рускои  землъ”;  глаголюще:  ‘‘Мало  есть  намъ,  княже,  двусотъ  гри-
венъ”»  [НПЛ.  С.  104].  То  есть,  по  словам  летописца,  древние  князья  и
их  дружины  «кормились»,  добывая  себе  богатство,  воюя  против  чужих
стран,  а  дружинники  еще  говорили,  что  им  мало  двухсот  гривен,  кото¬
рые  им  дает  князь.  Праведные  виры  (судебные  штрафы  князю  за  убий¬
ство)  становились  материальным  обеспечением  дружинников  и  трати¬
лись  на  оружие.  Теперь  же,  по  мнению  летописца,  все  иначе.  Совре¬
менные  ему  князья  и  их  дружины  собирают  значительные  богатства.
Виры  и  продажи  (судебные  штрафы  князю  за  преступления,  менее
значительные,  чем  убийство)  взимаются  неправедно.  Дружина  «кор¬
мится»  в  Русской  земле.
 Судебные  штрафы,  которые  становились  княжеским  материальным
обеспечением  за  службу  и  тратились  на  оружие  и  коней,  историческая
традиция  запомнила  и  в  связи  с  попыткой  Владимира  после  крещения
«казнити  разбойника»,  то  есть  следовать  византийской  системе  физи¬
ческого  наказания  преступника  вместо  древней  исконной  системы  де¬
нежных  штрафов,  которые  получал  князь.  Эта  реформа  оказалась  не¬
удачной,  поскольку  перестали  поступать  деньги  на  оружие  и  коней,
так  что  Владимир  вернулся  к  прежней  системе  взимания  вир.  «И  жи-
вяше  Володимеръ  по  устроенью  отъию  и  дьдшо»  —  завершает  летопи¬
сец  повествование  [ПВЛ.  С.  36].  То  есть,  можем  мы  установить,  что
древний  порядок  взимания  князем  судебных  вир  и  продаж,  их  назна¬
чения  для  материального  обеспечения  дружинников  был  восстановлен
(см.  также  далее,  с.  291).
 Но  судебные  штрафы  использовались  не  только  на  вооружение  чле¬
нов  дружины,  что  в  новой  форме  продолжило  традицию  древнейших
феодов  —  пожалования  князем  оружия  и  коней.  Они  употреблялись
также  для  материального  обеспечения  служилых  князю  людей,  кото-
 266

рыс  исполняли  не  только  военные,  но  и  административно-судебные
функции.  Согласно  Покону  вирному,  изданному  Ярославом  Мудрым
(ум.  в  1054  г.),  княжеский  вирник  (и  его  помощник  —  отрок)  получали
во  время  сбора  виры  (40  гривен  за  убийство  простого  свободного  чело¬
века  и  80  гривен  —  за  княжого  мужа,  соответственно  —  ок.  2  кг  или
8  кг  серебра  при  расчетном  весе  гривны  51  г  или  196  г.  серебра  в  грив¬
не)  точно  установленный  натуральный  и  денежный  корм,  который  он
должен  был  собрать  за  неделю.  Но  в  Поконе  есть  следы  ранее  нерегла-
ментированного  потребления  продуктов.  Хлеба  и  пшена  вирник  и  его
отрок  могли  в  княжение  Ярослава  Мудрого  и  позднее  взимать  во  вре¬
мя  сбора  виры  в  течение  недели  без  ограничений.  Да  и  само  точно
установленное  для  вирника  количество  солода,  баранины,  говядины,
сыров,  рыб  или  равных  им  денежных  сумм  подразумевает  их  ранее
нерегламентированное  взимание,  что  вызывало  сопротивление  мест¬
ного  населения  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  101  —  103;  см.  там  же  литерату¬
ру  вопроса].  К  этому  корму  вирник  дополнительно  получал  одну  грив¬
ну  только  за  то,  что  он  прибыл  для  сбора  виры.  В  так  называемой
Правде  Ярославичей  (ст.  19—41  КП,  в  соответствии  с  самыми  разными
гипотезами  —  середина-третья  четверть  XI  в.)  указаны  также  отчисле¬
ния  от  судебных  пошлин  другим  должностным  лицам  княжеского  ад¬
министративно-судебного  аппарата  —  мечнику  и  емцу  (ст.  41  КП).
 Таким  образом,  автор  Начального  свода  идеализировал  давние  вре¬
мена:  члены  княжеской  дружины  «кормились»  тогда  не  только  во  время
войн,  но  и  в  мирное  время  в  Русском  государстве,  получая,  как  не¬
когда  Свенельд,  подати  от  определенных  его  территорий,  одну  треть
собираемых  податей,  как  посадники,  доходы  в  виде  податей,  корма,
отчислений  от  судебных  пошлин  при  исполнении  по  княжескому
поручению  административно-судебных  должностей  (феоды-должно¬
сти).  Автор  Начального  свода  назвал  также  еще  один  древний  по  про¬
исхождению  вид  материального  обеспечения  за  службу  князю  —  раз¬
дачи  денег  (феод-деньги),  которые  были  значительными  —  200  гри¬
вен  (ок.  10  кг  или  39  кг  серебра  при  весе  гривны  51  г  или  196  г.)  (см.
также  ранее,  с.  170—171,  243).
 Но  дружина  —  обобщающее  обозначение  служилых  князю  людей,
его  fldeles  —  «верных»,  вассалов.  Она  состояла  из  мужей,  отроков  и
гридей,  позднее  также  детских.  Определение  их  социального  статуса
раскрывает  их  функции  и  формы  материального  обеспечения  в  дружи¬
не,  степень  их  участия  в  правящем  социальном  слое  Руси  данного  пе¬
риода.
 Как  отмечено  ранее,  княжие  («свои»)  мужи  являлись  теми  людьми,
которых  князья  «сажали»  в  городах  для  управления  ими,  что  стало  на¬
чалом  посадничьего  управления.  Из  числа  княжих  мужей  назначались
воеводы,  такие  как  Свенельд.  «Мужем»  князя  Святослава  называет  себя
воевода  Претич  в  предании  о  нападении  печенегов  на  Киев  (см.  ранее,
с.  228).  Социальный  термин  «княжой  муж»  для  обозначения  лица,  от¬
 267

носящегося  к  княжеской  администрации  в  X—XI  вв.,  вошел  в  поня¬
тийный  аппарат,  видимо,  уже  в  X  в.  В  русско-византийском  договоре
944  г.  (вне  зависимости  от  времени  его  перевода)  без  каких-либо  до¬
полнительных  разъяснений  аналогично  указаны  чиновники  византий¬
ской  администрации  «царевы  мужи»,  что  было  в  полной  мере  понятно
русскому  человеку  этого  времени  [ПВЛ.  1996.  С.  24].  С  развитием  в
политически  едином  Русском  государстве  тысячной  организации  кня¬
жие  мужи  стали  источником  кадров  и  ее  руководителей  —  тысяцких
[Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  136—170;  см.  там  же  анализ  литературы  по
этой  проблеме].
 Знатные  княжие  мужи  служили  князьям  в  продолжение  несколь¬
ких  поколений  в  конце  X—XI  в.  посадниками  и  тысяцкими  (Остро-
мир,  Вышата  Остромирич,  Ян  Вышатич,  его  брат  Путята  Вышатич,
Шимон,  Георгий  Шимонович,  Ратибор  и  др.)  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.
63;  Воронцов-Вельяминов  Б.  А.  1977.  С.  127—129;  Свердлов  М.  Б.  1979.
С.  225—226].  Княжие  мужи,  подобно  Яну  Вышатичу  [ПВЛ.  1996.  С.  76],
назначались  данщиками  для  сбора  податей  на  определенных  террито¬
риях  с  административно-судебными  функциями  (еще  С.  М.  Соловьев
сопоставлял  действия  Яна  Вышатича  в  Белозерье  в  1071  г.,  по  летопис¬
ной  хронологии,  с  «государевыми  посланцами»  —  missi  dominici  Карла
Великого)  [Соловьев  С.  М.  Б.  г.  Стб.  1297—1299].  Видимо,  из  числа
княжих  мужей  назначались  с  временными  функциями  вирники.
 Высокий  социальный  статус  княжих  мужей  способствовал  тому,  что
они  еще  в  944  г.  участвовали  в  утверждении  русско-византийского  до¬
говора,  а  в  конце  столетия  Владимир  Святославич  из  числа  «своих»
мужей  избрал  своих  посланцев  для  «испытания»  вер.
 Таким  образом,  княжие  мужи  —  высший  слой  служилых  князю
людей,  из  числа  которых  в  период  существования  политически  едино¬
го  Русского  государства  назначались  посадники  с  высшей  админист¬
ративно-судебной  властью  в  городе  и  его  волости,  воеводы,  тысяц¬
кие  —  предводители  городских  и  волостных  ополчений,  а  также  на
временные  должности  данщики,  вирники  и  т.  п.  Княжие  мужи  испол¬
няли  престижные  обязанности  при  заключении  договоров,  в  княже¬
ских  посольствах,  участвовали  в  княжеских  советах.  За  их  службу  кня¬
зю  и  исполнение  государственных  должностей  в  княжеском  аппарате
власти  они  получали  материальное  обеспечение  в  виде  отчислений  от
податей  и  пошлин  или  в  виде  прямых  денежных  раздач.  Все  это  спо¬
собствовало  появлению  у  княжих  служилых  мужей  особого  правового
статуса.  Их  жизнь  была  защищена  двойной  вирой  80  гривен,  тогда  как
вира  за  простого  свободного  человека  составляла  40  гривен  (ст.  1,  3
ПП).  Эта  норма,  зафиксированная  в  ПП,  вероятно,  в  первой  трети  XII
в.,  существовала,  видимо,  и  ранее,  поскольку  в  так  называемой  Правде
Ярославичей  (ст.  19—40  КП)  указана  та  же  80-гривенная  вира  за  убий¬
ство  членов  управления  княжеским  хозяйством  —  огнищанина,  тиуна,
старшего  конюха  (ст.  19—23  КП).  Но  в  Правде  Ярославичей  княжие
 268

мужи  не  упомянуты,  поскольку  этот  свод  юридических  норм  был  пред¬
назначен  для  правовой  зашиты  княжеского  господского  хозяйства  [  Свер¬
длов  М.  Б.  1988.  С.  84—101;  см.  там  же  литературу  вопроса|.  Возможно,
служилые  княжие  мужи  назначались  князем  на  управляющие  должно¬
сти  в  своем  господском  хозяйстве,  как  следует  из  следующего  терми¬
нологического  редактирования:  «А  иже  убыоть  огнищанина  в  разбои,
или  убийца  не  ищуть  <...>»  (ст.  20,  КП),  «Аже  кто  убиеть  княжа  мужа
в  разбои,  а  головника  не  ищють  <...>»  (ст.  3  ПП).  Престижность  такой
службы  указывает  на  тот  высокий  социальный  статус,  который  наде¬
ляла  служба  князю  вне  зависимости  от  государственной  или  хозяй¬
ственной  должности.
 Обобщая  эти  наблюдения,  можно  сделать  вывод,  что  высший  слой
служилых  князю  людей  с  особым  социальным  и  правовым  статусом
составил  на  Руси  XI  в.  высшее  после  князей  сословие  (возможно,  и
ранее,  но  источники  не  содержат  информацию  поданной  теме).  Мате¬
риальной,  правовой  и  идеологической  основой  данного  статуса  явля¬
лась  служба  князю,  вхождение  в  его  дружину.  Эта  служба  (принадлеж¬
ность  к  дружине)  с  интегрированными  военными,  административно¬
судебными  и  служебными  при  княжеском  дворе  функциями,  высши¬
ми  для  княжих  мужей,  вводила  их  в  правящий  социальный  слой  Рус¬
ского  государства,  в  элиту.
 Младшую  княжескую  дружину  в  X—XI  вв.  составляли  отроки.  Они
упоминаются  в  разных  по  происхождению  произведениях  (предания,
записанные  в  ПВЛ,  Сказание  об  убийстве  Бориса  и  Глеба,  тексты  ПВЛ
о  современных  летописцу  событиях)  в  качестве  воинского  отряда,  слуг
княжеского  двора  и  слуги  как  ближайшее  княжеское  окружение  [ПВЛ.
1996.  С.  59,  60;  Revelli  G.  1993.  Р.  199,  236,  263].  Как  следует  из  ст.  20,  74
ПП,  они  были  включены  также  в  княжескую  административно-судеб¬
ную  систему  (отроки  упомянуты  в  связи  с  получением  ими  судебных
пошлин).  Но  отроки  исполняли  административно-судебные  должнос¬
ти  и  ранее.  В  Поконе  вирном  Ярослава  Мудрого  (ст.  42  КП)  указан
один  вирник,  тогда  как  в  том  же  Поконе  в  составе  ПП  (ст.  9)  вирник
назван  вместе  с  отроком.  Совпадение  корма  в  обоих  вариантах  Покона
и  указание  в  обоих  случаях  четырех  коней  свидетельствуют  о  том,  что
и  во  времена  Ярослава  Мудрого,  в  первой  половине  XI  в.,  отроки  в
качестве  помощников  вирников,  княжих  мужей,  совмещали  наряду  с
военными  и  служебными  при  княжеском  дворе  функциями  обязанно¬
сти  административных  и  судебных  лиц  по  поручению  князя.
 Понятие  отрок  относилось  в  X—XI  вв.  и  к  слугам,  вооруженным  и
невооруженным  людям  русской  знати.  Яна  Вышатича  сопровождали
12  отроков  во  время  его  поездки  в  Суздальскую  землю  в  качестве  дан-
щика.  Знатный  новгородец  Гюрята  Рогович  отправил  своего  отрока  на
Печеру  и  далее  в  Югру  [ПВЛ.  1996.  С.  76,  107].  Показательно,  что  эти
отроки  знатных  людей  не  названы  дружиной,  хотя  в  широком  значе¬
нии  это  понятие  и  могло  быть  к  ним  применено.  Данное  явление,  как
 269

представляется,  можно  объяснить  тем,  что  княжеская  дружина  предста-
вяла  собою  иерархическую  военно-служилую  организацию  с  совмещен¬
ными  административно-судебными  и  служебными  по  княжескому  дво¬
ру  функциями,  с  феодальной  системой  материального  обеспечения  кня¬
жеских  «кормов»  и  должностей.  Поэтому  понятие  дружина  в  данном
значении  все  больше  ограничивалось  служилыми  князю  людьми,  тогда
как  у  знатных  людей  были  только  отроки-слуги.  Показательна  такая
дружинная  терминология  в  записанном  в  ПВЛ  предании  о  гибели  князя
Игоря:  «<...>  рекоша  дружина  Игореви:  «Отроци  Свъньлъжи  изодълися
суть  оружьемъ  и  порты,  а  мы  нази»  (см.  также  выше,  с.  171  —  172).
 Третий  слой  княжеской  дружины  в  X  —середине  XI  в.  составляли
гриди.  Это  были,  вероятно,  воины-профессионалы,  постоянная  охра¬
на  князя  и,  видимо,  наиболее  боеспособная  ее  часть.  В  ее  состав  в  этот
период  входили  также  скандинавы,  с  которыми  заключались  договоры
(отсюда  использование  скандинавского  понятия  для  обобщающего
названия  этого  слоя  служилых  князю  людей).
 Таким  образом,  княжеская  дружина  представляла  собой  в  X  —  се¬
редине  XI  в.  иерархическую  организацию  служилых  князю  людей,  му¬
жей  и  отроков,  с  совмещенными  военными,  административно-судеб¬
ными  и  служебными  на  княжеском  дворе  функциями  и  феодальными
формами  материального  обеспечения  за  службу  посредством  раздач
денег,  должностей  с  натурально-денежными  поступлениями  от  пода¬
тей  и  пошлин  за  их  исполнение.
 Как  отмечено  ранее,  она  интегрировала  в  своем  составе  местную,
племенную  по  происхождению  знать,  члены  которой  поступали  на
княжескую  службу.  Наряду  с  этим  закономерно  происходившим  про¬
цессом  Владимир  Святославич  осуществлял  насильную  интеграцию
местной,  племенной  по  происхождению  знати  и  княжеских  служилых
людей.  Он  «нарубал»  «лучших  мужей»  словен,  кривичей,  чюди,  вяти¬
чей  и  переселял  их  в  новопостроенные  южнорусские  пограничные  кре¬
пости  (это  известие  помещено  в  ПВЛ  под  6497/988  г.).  Таким  образом
великий  киевский  князь  принудительно  выводил  еще  сохранившуюся
племенную  знать,  прерывал  ее  древние  по  происхождению  социальные
связи  с  местным  населением,  устранял  ее  возможное  сопротивление  в
обширных  регионах  и  завершал  начатую  княгиней  Ольгой  территори¬
альную  интеграцию  бывших  племенных  княжений  в  составе  полити¬
чески  единого  Русского  государства.  Одновременно  он  укреплял  юж¬
ные  рубежи  страны.  Показателен  размах  этой  социальной  политики
Владимира  Святославича,  охватывающей  всю  территорию  страны,  от
севера  Руси  до  ее  южных  рубежей,  и  демонстрирующей  значительную
концентрацию  и  силу  княжеской  власти,  которой  местная  знать  не
могла  противостоять.  Развитые  по  форме  и  содержанию  памятники
письменности  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  позволяют
исследовать  структуры  русского  общества  и  их  эволюцию  более  обсто¬
ятельно  (см.  далее,  с.  386—419,  514—567).
 270

Сохранение  политически  единого  государства,  вертикаль  его  соци¬
ально-политического  управления  в  виде  служилых  людей  —  иерархи¬
ческой  дружины,  организованной  на  феодальных  началах  натурально-
денежного  обеспечения  за  службу,  восстановило  мощный  военно-по¬
литический  потенциал  Русского  государства,  создало  условия  для  ак¬
тивного  проведения  Владимиром  внешней  и  внутренней  политики  на
всем  его  пространстве.
 В  первый  период  своего  правления,  до  принятия  в  988—990  гг.  хри¬
стианства  в  качестве  государственной  религии,  Владимир  Святосла¬
вич,  подобно  отцу,  соединял  традиционные  направления  внутренней
и  внешней  политики  с  новаторскими.  Он  решительно  подавил  восста¬
ния  вятичей  и  радимичей  (в  6489/981  и  6492/984  гг.  по  летописной
хронологии),  которых,  видимо,  не  удовлетворяло  восстановление  силь¬
ной  центральной  власти  и  продолжающийся  процесс  интеграции  их
бывших  племенных  княжений  в  составе  политически  единого  государ¬
ства.  Владимир  быстро  подавил  мятеж  варягов-наемников,  которые
помогли  ему  завоевать  власть  в  стране.  Как  сообщается  еще  в  Началь¬
ном  своде,  одних  из  них  он  сделал  своими  служилыми  людьми  —  «из-
бра  от  них  мужи  добры  и  храбры  и  мудры,  и  раздая  имъ  грады»,  то  есть
сделал  наиболее  талантливых  из  них  своими  посадниками.  Прочих  он
отправил  в  Константинополь,  посоветовав  византийскому  императору
рассредоточить  их  по  разным  городам  империи  [НПЛ.  С.  128].
 Поход  Владимира  против  волжских  булгар  (в  ПВЛ  под  6493/985  г.)
продолжил  политику  Святослава  на  волжской  части  великого  Балтий¬
ско-Каспийского  пути.  Вероятно,  булгары,  контролировавшие  Сред¬
нее  Поволжье,  стали  препятствовать  его  нормальному  функциониро¬
ванию.  Характерное  для  Святослава  в  восточной  политике  соединение
экономического  и  политического  факторов  Владимир  продолжил  на
западном  от  Русского  государства  направлении.  Он  завоевал  Волынь  с
Перемышлем  и  так  называемыми  Червенскими  городами  (в  ПВЛ  под
6489/981  г.).  Этот  регион  представлял  собой  зону  интересов  Чешского
и  Польского  государств.  Но  он  был  важен  и  для  Руси,  поскольку  по  его
землям  проходил  один  из  важных  торговых  путей  в  X  в.  на  Краков,
Прагу  и  далее  на  Средний  Дунай  [новейшую  литературу  по  сложному
вопросу  этно-политической  принадлежности  Перемышля  и  Червен-
ских  городов  в  70—80-е  гг.  X  в.  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996.  С.  613].  По¬
этому  Владимир,  завоевав  Волынь,  проявил  себя  как  смелый  и  иници¬
ативный  политик,  в  равной  мере  учитывающий  экономические  и  по¬
литические  интересы  Русского  государства.  Он  упредил  распростране¬
ние  в  этот  регион  власти  польского  князя  Мешко  I  и  его  сына  Болес¬
лава  Храброго.
 Успех  на  Волыни  Владимир  системно  развил  в  распространение  сво¬
ей  власти  на  прусское  племя  ятвягов  (в  ПВЛ  под  6491/983  г.).  Западное
внешнеполитическое  направление  в  этом  регионе  продолжало  оставать¬
ся  в  поле  зрения  Владимира,  так  что  он  завоевал  в  992  г.  хорватов,  кото¬
 271

рые  жили  в  Восточном  Прикарпатье.  Эта  территория  в  составе  Русского
государства  стала  Галицкой  землей  [Седов  В.  В.  1982.  С.  123—129].  Как
позволяют  установить  Хильдесхсймские  анналы  под  992  г.,  данная  ак¬
ция  привела  к  угрозе  войны  между  Русью  и  Польшей  [с  определенными
различиями  в  интерпретации  см.:  Королюк  В.  Д.  1964.  С.  101  —  102;  Свер¬
длов  М.  Б.  1972а.  С.  147;  В.  В.  Седов  предположил,  что  поход  Владимира
на  хорватов  был  вызван  их  предшествующим  завоеванием  польским
князем  Болеславом  Храбрым:  Седов  В.  В.  1982.  С.  123].  Таким  образом,
экспансия  Владимира  на  Запад  привела  к  значительному  расширению
пределов  Русского  государства  в  Галиции  и  на  Волыни,  к  временному
подчинению  ятвягов,  причем  в  борьбе  за  эти  земли  он  явно  упреждал
распространение  здесь  власти  польских  князей.
 Одновременно  Владимир  сдерживал  натиск  опаснейшего  против¬
ника  —  кочевников  печенегов  —  не  только  встречными  боевыми  дей¬
ствиями,  но  и  созданием  мощной  оборонительной  линии,  включав¬
шей  в  свой  состав  крепости  и,  вероятно,  модернизированные  так  на¬
зываемые  Змиевы  валы  [Раппопорт  П.  А.  1956.  С.  169—170].
 В  таких  условиях  напряженной  внутренней  и  внешней  политики
Владимир  стремился  не  только  продолжить  религиозную  политику  отца
в  сохранении  язычества  и  ограничении  на  Руси  христанства.  Он  ре¬
формировал  языческую  религию,  приспосабливая  ее  к  нуждам  образо¬
вавшегося  огромного  государства.  На  холме,  вне  теремного  двора,  сво¬
ей  резиденции,  Владимир  создал  языческий  пантеон,  который  состоял
из  разных  по  происхождению  (славянского,  иранского  и,  возможно,
финно-угорского)  богов  —  Перуна,  Хорса,  Дажьбога,  Стрибога,  Си-
маргла,  Мокоши  [новейшее  исследование  по  данной  проблеме  см.:
Васильев  М.  А.  1999;  см.  там  же  историографию  проблемы].  В  новое
капище  были  включены  не  все  почитаемые  верховные  боги  (нет  Воло¬
са-Велеса,  мифологического  антагониста  Перуна),  но  те,  кто  находил¬
ся  в  его  составе,  представляли  собой  организованную  иерархию  [ПВЛ.
1996.  С.  450—451,  612—613;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Известие
о  создании  Владимиром  нового  капища  содержалось  еще  в  Начальном
своде  [НПЛ.  С.  128].  В  отличие  от  других  исследователей  О.  М.  Рапов
считает,  что  в  этом  сообщении  содержатся  сведения  не  о  реформе,  а
только  о  перемещении  капища  [Рапов  О.  М.  1988.  С.  210—211].  Однако
эта  мысль,  видимо,  принижает  значение  попытки  Владимира  модер¬
низировать  языческий  пантеон  в  государственной  системе.
 Создание  вне  теремного  двора  пантеона,  состоявшего  из  разных  по
этнокультурному  и  функциональному  содержанию  богов,  их  отбор
имели  ныне  не  во  всем  ясное,  но  принципиально  реформаторское  зна¬
чение.  О  том  же  свидетельствует  и  поставление  идола  Перуна  на  уже
существовавшем  капище  над  Волховом  (в  Перыни  находились,  веро¬
ятно,  три  святилища)  [Седов  В.  В.  1954;  Русанова  И.  Я,  Тимощук  Б.  А.
1993.  С.  28].  На  большое  значение  для  Владимира  этой  меры  указывает
то,  что  это  утверждение  культа  Перуна  среди  уже  существовавших  ка¬
 272

пищ  он  поручил  самому  близкому  для  себя  человеку  —  Добрыне,  дяде
по  матери  [НПЛ.  С.  128].  С  этими  сведениями  об  укреплении  и  ре¬
формировании  язычества  как  государственной  религии  согласуются  дан¬
ные,  сохраненные  христианским  преданием,  о  преследовании  семьи
варягов-христиан  за  веру  и  об  их  мученической  смерти  [НПЛ.  С.  130—
131].  Это  повествование,  вероятно,  уже  в  виде  особого  произведения
вошло  в  Пролог,  а  из  него  в  поздние  летописные  своды.  В  нем  указано
имя  погибшего  сына  —  Иоанн.  Отца  звали,  видимо,  Туры.  С  его  име¬
нем  А.  А.  Шахматов  связал  посвящение  Туровой  божницы,  упомяну¬
той  в  Киевском  летописном  своде  1200  г.  [Шахматов  А.  А.  1907].
 Эти  источниковые  материалы,  относящиеся  к  языческой  религиозной
политике  Владимира  Святославича,  не  позволяют  согласиться  с  предпо¬
ложением  А.  Поппэ  без  каких-либо  доказательств,  что  мать  Владимира
Малуша  должна  была  креститься  и  воспитывать  в  сыне  «внутреннее»  хри¬
стианство  [Рорре  А.  1992.  Р.  51—52].  Напротив,  языческая  религиозная
политика  Владимира  до  введения  христианства  в  качестве  государствен¬
ной  религии  была  целостной.  Она  пыталась  в  пределах  традиционности,
без  внутренних  религиозно-идеологических  потрясений  «выжать»  из  язы¬
чества  все  его  возможности.  Но  Владимиру,  вероятно,  все  более  очевид¬
ным  становилось  несоответствие  древней  религии  предков  новому  обще¬
ственному  и  политическому  состоянию  Русского  государства.  В  этом  Русь
была  не  одинока.  Тогда  же,  во  второй  половине  X  —  начале  XI  в.  и  по  тем
же  причинам  учреждаются  епископства,  а  христианство  становится  госу¬
дарственной  религией  в  Польше,  Венгрии,  Норвегии,  Швеции  [Приня¬
тие  христианства  народами  Центральной  и  Юго-Восточной  Европы  и
крещение  Руси.  1988].  Принадлежность  к  язычеству  ограничивала  поли¬
тические  и  экономические  связи  с  христианскими  странами,  делала  не¬
возможными  династические  союзы  с  христианскими  государями,  отда¬
ляя  тем  самым  Русь  от  христианских  стран  Европы  и  Византии,  замедляя
экономическое  и  культурное  развитие  Русского  государства.  Видимо,  все
более  очевидными  становились  и  беспредельные  идеологические  возмож¬
ности  христианства  этого  времени.
 Все  это  привело  Владимира  Святославича  к  решению  задачи,  кото¬
рую  поставила  его  «баба»,  княгиня  Ольга,  всего  за  тридцать  лет  до
того,  на  памяти  одного  поколения,  —  утвердить  и  распространить  хри¬
стианство  на  Руси.  Но  в  качестве  суверенного  правителя  (княгиня  Ольга
была  только  регентом  при  Святославе),  на  новом  уровне  развития  го¬
сударственности  он  ставит  задачу  по-новому  —  сделать  христианство
на  Руси  государственной  религией.  Разные  цели  приводят  к  различ¬
ным  методам.  Если  Ольга  просила  у  Оттона  I  епископа  и  священни¬
ков,  что  было  достаточно  для  учреждения  епископии  и  распростране¬
ния  христианства,  но  было  явно  мало  для  превращения  христианства  в
государственную  религию  и  крещения  Руси,  то  цель,  поставленная
Владимиром,  требовала  значительных  государственных,  дипломатичес¬
ких  и  военных  усилий,  решительно  им  осуществленных.
 273

Здесь  и  далее  следует  иметь  в  виду,  что  в  исторической  литературе
ведется  дискуссия  относительно  времени  и  места  крещения  Влади¬
мира  Святославича  и  введения  христианства  на  Руси  в  качестве  госу¬
дарственной  религии.  Наряду  с  традиционной  датой  этих  событий  —
988  г.  —  высказаны  также  иные  мнения:  наиболее  ранняя  из  датиро¬
вок  —  986  г.  [Кузьмин  А.  Г.  1977.  С.  273—274],  наиболее  поздняя  —
990  г.  [Завитневин  В.  3.  1888.  С.  148;  Шмурло  Е.  Ф.  1927.  С.  144;  Рапов
О.  М.  1988.  С.  221—250;  Беляев  С.  А.  1994;  см.  там  же  историографию
вопроса].  Оживленно  обсуждается  и  вопрос  о  достоверности  лето¬
писного  предания  о  выборе  веры  Владимиром  Святославичем  —  пра¬
вославия,  католичества  (до  официального  раскола  восточно-  и  запад¬
нохристианской  церквей),  иудаизма  и  ислама  |ПВЛ.  1996.  С.  39—49].
Широко  распространено  мнение  о  достоверном  отражении  в  нем  ре¬
альных  событий.  Но  еще  А.  А.  Шахматов  поставил  вопрос  о  литера¬
турном  происхождении  Речи  философа  и  его  беседы  с  Владимиром
(по  его  мнению,  переработанный  болгарский  источник)  [Шахматов
А.  А.  1908.  С.  152—157].  Это  исследовательское  направление  развил
Д.  С.  Лихачев,  который  отметил  жанр  Речи  философа  —  распростра¬
ненный  в  христианской  учительной  литературе  так  называеый  со¬
кратический  диалог,  но  восходит  она  к  русскому  компилятивному  хро¬
нографу  [ПВЛ.  1996.  С.  454—455].  С  определенными  различиями  в  опре¬
делении  идейного  содержания  и  литературного  происхождения  лето¬
писное  повествование  о  выборе  Владимиром  веры,  в  частности,  Речь
философа,  продолжают  изучаться  и  в  новейшей  литературе  [Muller  L.
1962.  S.  27—28;  Львов  А.  С.  1968;  Архипов  А.  1993.  С.  38—39;  Подскаль-
ски  Г.  1996.  С.  29—34,  см.  там  же  историографию  вопроса].  Высказы¬
вались  в  новейшей  литературе  мнения  о  реальности  посольств  Влади¬
мира  в  разные  страны,  включая  мусульманские  [Новосельцев  А.  П.  1983],
при  этом  допускалась  возможность  принятия  на  Руси  ислама  [Под-
скальски  Г.  1996.  С.  29]  или  выбора  религии,  которая  больше  подходи¬
ла  русскому  обществу  [Рапов  О.  М.  1988.  С.  214].
 Проблемы  происхождения  повествования  о  выборе  веры  Владими¬
ром  Святославичем,  хронологии  событий,  связанных  с  крещением  Руси
нуждаются  в  дальнейшем  изучении.  Их  специальный  анализ  в  данной
работе  не  является  определяющим  для  поставленной  в  ней  проблемы.
Но  уже  накопленный  коллективный  опыт  позволяет  установить,  что  в
литературном  по  форме  и  содержанию  повествовании  о  выборе  веры
отразились  реальные  торговые  и  политические  связи  Руси  с  христиан¬
скими  Византией,  западными  европейскими  странами,  восточными
мусульманскими  государствами  и  Хазарским  каганатом,  где  религией
правящего  слоя  был  иудаизм.  Из  этих  стран  прибывали  в  Русское  го¬
сударство  прежде  всего  купцы  и  миссионеры,  которые  формировали
общины  по  этническому  и  религиозному  принципу.  Эти  факты  могли
стать  реальной  основой,  по  словам  А.  Е.  Преснякова,  «обобщенной
формулы,  какую  с  литературной  точки  зрения  представляют  летопис¬
 274

ные  рассказы  о  беседах  Владимира  с  представителями  разных  религий
и  о  его  посольствах  для  «испытания  веры»  в  разные  страны»  [Пресня¬
ков  А.  Е.  1993.  С.  348].
 Культурно-исторически  введение  православия  на  Руси  в  качестве
государственной  религии,  вероятно,  было  предопределено.  Этнически,
в  системе  хозяйства,  в  образе  жизни  и  в  религии  восточные  славяне  и
в  языческий  период  принадлежали  к  европейской  цивилизации.  Ис¬
лам  в  это  время  являлся  религией  восточных  народов.  Древнейшая
монотеистическая  религия  —  иудаизм  не  соответствовал  в  своем  рели¬
гиозно-идейном  содержании  свойственной  европейскому  средневеко¬
вью  развивающейся,  в  том  числе  и  на  Руси,  системе  феодальных  отно¬
шений.  Католические  страны  Западной  Европы  были  отдалены,  к  тому
же  с  ближайшей  из  них,  Польшей,  где  западнохристианский  обряд
только  распространялся,  у  Владимира  существовали  сложные  напря¬
женные  военно-политические  отношения.  Напротив,  Русское  государ¬
ство  поддерживало  с  Византией  устойчивые  экономические  связи.
После  заключения  Святославом  мира  с  империей  было  возобновлено
и  военно-политическое  сотрудничество  двух  стран.  Создание  в  Пер¬
вом  Болгарском  царстве  учениками  и  преемниками  Константина-
Кирилла  и  Мефодия  системы  православного  богослужения  на  сла¬
вянском  языке,  существование  на  нем  корпуса  богослужебных  книг,
трудов  религиозного  и  светского  содержания  создавали  объективные
условия  для  быстрого  утверждения  и  распространения  христианства
на  Руси.  Все  эти  обстоятельства  предопределяли,  по  нашему  мне¬
нию,  обращение  Владимира  Святославича  прежде  всего  к  правосла¬
вию  как  новой  вере,  религиозно  и  идеологически  объединяющей  ог¬
ромное  Русское  государство.
 Но  наряду  с  этими  объективными  факторами  существовал  еще  и
субъективный  фактор,  который  предопределил  обращение  Владимира
к  православию  —  несомненный  талант  русского  князя  в  решении  по¬
ставленных  им  сложнейших  политических  задач.  Дело  в  том,  что  в
отличие  от  католической  церкви,  главой  которой  являлся  римский  папа,
главой  православной  церкви  являлся  византийский  император.  Таким
образом,  принимая  православие,  Владимир  одновременно  решал  слож¬
нейшие  религиозные  и  политические  проблемы.
 О  том,  что  Владимир  в  полной  мере  осознавал  особую  важность
именно  такого  религиозно-политического  решения  проблемы  введе¬
ния  христианства  на  Руси  в  качестве  государственной  религии,  свиде¬
тельствуют  предпринятые  им  решительные  меры  (учитывая  существен¬
ные  различия  в  литературе  относительно  хронологии  событий  и  их
интерпретации,  укажем  лишь  основное  содержание  процесса).  Выда¬
ющийся  византийский  полководец  Варда  Склир,  доместик  схол  Вос¬
тока,  восстал  против  императора  Василия  II  летом  976  г.  Только  в  979
г.  другому  знатному  полководцу,  Варде  Фоке,  с  огромным  напряжени¬
ем  сил  удалось  это  восстание  подавить.  В  986  г.  Василий  II  потерпел
 275

полное  поражение  в  войне  с  болгарами.  Воспользовавшись  ситуацией,
Варда  Фока  начал  в  том  же  году  против  него  мятеж,  провозгласив  себя
15  августа  987  г.  императором.  Весной  987  г.  вторично  восстал  Варда
Склир.  Фока  попытался  установить  союзные  отношения  со  Склиром,
что  не  удалось,  и  Склир  был  арестован  по  приказу  Фоки.  Уже  в  начале
988  г.  Варда  Фока  направил  свою  армию  в  европейскую  часть  импе¬
рии:  один  отряд  —  на  Босфор,  чтобы  из  Хрисополя  угрожать  Констан¬
тинополю,  другой  —  к  Авидосу.  Там  восставших  встретила  император¬
ская  армия,  в  состав  которой  входило  6-тысячное  русское  войско,  на¬
правленное  Владимиром  на  помощь  императору  по  его  просьбе  [Ми¬
хаил  Пселл.  1978.  С.  7—11,  265—266].
 Из  такой  последовательности  и  содержания  событий  следует,  что
Василий  II,  военно  и  политически  ослабленный  мятежом  Варды  Склира,
поражением  от  болгар  (этот  фактор  подчас  не  учитывается  как  одно  из
оснований  обращения  за  военной  помощью  к  русскому  князю)  и  вос¬
станием  Варды  Фоки  отправил  в  986  г.  или  в  первой  половине  987  г.
посольство  к  Владимиру  с  просьбой  послать  ему  значительное  русское
войско.  Такое  обращение  за  военной  помощью  было  предусмотрено
договорами  Игоря  и  Святослава.  Вероятно,  осенью  (по  морю)  или  зи¬
мой  (по  суше)  русское  войско  появилось  в  империи.  Оно  было  вклю¬
чено  в  состав  императорской  армии,  которая  13  апреля  988  г.  разбила
мятежников  при  Авидосе.  В  этой  битве  Варда  Фока  погиб.
 Отправив  в  Византию  6-тысячный  отряд,  Владимир  исполнил
просьбу  Василия  II.  Но,  воспользовавшись  благоприятной  ситуацией,
слабостью  императорской  власти  и  присутствием  в  Византии  значи¬
тельного  русского  войска,  он  потребовал  себе  в  жены  принцессу  Анну,
сестру  императоров-соправителей  Василия  II  и  Константина  VIII.
 Возможность  подобного  развития  событий  допускал  еще  их  дед,
Константин  Багрянородный,  когда  он  поучал  своего  сына  и  их  отца
Романа  II:  «Если  когда-либо  народ  какой-нибудь  из  этих  неверных  и
нечестивых  северных  племен  попросит  о  родстве  через  брак  с  василев-
сом  ромеев,  т.  е.  либо  дочь  его  получить  в  жены,  либо  выдать  свою
дочь,  василевсу  ли  в  жены  или  сыну  василевса,  должно  тебе  отклонить
и  эту  их  неразумную  просьбу,  говоря  такие  слова:  <...>  никогда  васи-
левс  ромеев  да  не  породнится  через  брак  с  народом,  приверженным  к
особым  и  чуждым  обычаям,  по  сравнению  с  ромейским  устроением,
особенно  же  с  иноверным  и  некрещеным,  разве  что  с  одними  франка¬
ми.  <...>  С  иным  же  каким  бы  то  ни  было  народом  нельзя  этого  сде¬
лать;  а  дерзнувший  совершить  такое  должен  рассматриваться  как  на¬
рушитель  отеческих  заветов  и  царских  повелений,  как  чуждый  сонму
христианскому  —  и  предается  анафеме.  <...>  Поскольку  каждый  народ
имеет  различные  обычаи,  разные  законы  и  установления,  он  должен
держаться  своих  порядков  и  союзы  для  смешения  жизней  заключать  и
творить  внутри  одного  и  того  же  народа.  <...>  Именно  поэтому  устано¬
вилось  и  существует  единомыслие  друг  с  другом,  взаимопонимание,
 276

дружеское  общение  и  сожительство;  чуждые  же  нравы  и  отличные  уза¬
конения  обыкновенно  порождают  враждебность,  ненависть  и  ссоры,
что  помогает  возникновению  не  дружбы  и  единения,  а  вражды  и  раз¬
доров»  [Константин  Багрянородный.  1989.  С.  59,  61,  63].  Это  поучение,
давно  введенное  в  научный  оборот,  раскрывает  содержание  перегово¬
ров  посольства  Василия  II  и  Владимира  Святославича  в  987  г.
 Владимир  Святославич  использовал  эти  переговоры,  чтобы  комп¬
лексно  и  решительно  провести  важнейшие  для  Руси  и  своей  власти
религиозную  и  политическую  реформы.  Поскольку  религиозная  язы¬
ческая  реформа  оказалась  неэффективной,  Владимир  вернулся  к  идее
своей  «бабы»  княгини  Ольги  всего  через  30  лет  после  ее  неудачи  ук¬
репить  христианскую  организацию  на  Руси,  что  свидетельствует  об
объективно  существовавшей  потребности  в  распространении  и  ук¬
реплении  христианства  на  Руси  в  середине  —  второй  половине  X  в.
Но  осуществляет  Владимир  эту  проблему  на  новом  уровне.  Он  одно¬
временно  решает  три  задачи:  1)  помогает  в  тяжелейшей  ситуации
византийскому  императору,  2)  на  этом  основании  сватается  к  его  се¬
стре,  чтобы  поднять  свой  статус  среди  европейских  правителей,  3)
принимает  крещение  сам  (без  крещения  сватовство  было  бы  бессмыс¬
ленно)  и  обещает  сделать  христианство  государственной  религией,
поскольку,  согласно  идеологии  византийских  правителей,  как  напи¬
сал  Константин  Багрянородный,  должно  было  быть  «единомыслие
друг  с  другом,  взаимопонимание,  дружеское  общение  и  сожитель¬
ство».  В  последней  связи  Г.  Г.  Литаврин  отметил,  что  в  полиэтнич¬
ной  и  космополитичной  Византийской  империи  указанное  Констан¬
тином  VII  единство  «рода»,  племени  и  языка  —  не  принадлежность  к
одному  народу  (сам  Константин  Багрянородный  был  женат  на  ар¬
мянке  или  полуармянке  Елене,  поэтому  в  его  детях  текла  и  армян¬
ская  кровь),  а  единство  подданства,  веры  и  греческого  языка  (языка
церкви  и  государства)  [Константин  Багрянородный.  1989.  С.  346,  при-
меч.  60].
 Вероятно,  согласование  и  решение  всех  этих  вопросов  было  пред¬
принято  во  время  переговоров  Владимира  Святославича  с  посольством
Василия  II.  Учитывая,  что  в  апреле  988  г.  русское  войско  уже  сража¬
лось  под  Авидосом,  представляется  наиболее  убедительным  мнение,
согласно  которому  Владимир  принял  крещение  в  987  г.  в  Киеве.  Веро¬
ятно,  тогда  же  крестились  его  сыновья  и  дружина  [обоснование  этой
даты  см.:  Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  346—347].  После  победы  над  Вардой
Фокой  императоры-соправители,  в  соответствии,  в  частности,  с  на¬
ставлениями  деда,  не  отправили  свою  сестру  замуж  в  «варварскую»
страну.  Да  и  для  них  самих  такой  брак  был  унизителен.  Тогда  Влади¬
мир  заставил  их  выполнить  данное  ими  обещание,  совершив  в  989  г.
поход  на  Херсонес  (Корсунь)  —  административный  центр  владений
империи  в  Северном  Причерноморье.  Он  был  занят  Владимиром,  ве¬
роятно,  летом  того  же  года  после  длительной  осады  [о  дате  взятия  Хер-
 277

соиеса  см.:  Богданова  Н.  М.  1986;  Лев  Диакон.  1988.  С.  222,  примем.  70;
по  мнению  О.  М.  Рапова,  взятие  Херсонеса  имело  место  в  конце  апре¬
ля  —  начале  мая  990  г.:  Рапов  О.  М.  1988.  С.  208—250;  1988а].  По  мне¬
нию  А.  Поппэ,  походом  на  Херсонес  в  989  г.  Владимир  поддержал
Василия  II  в  его  борьбе  против  этого  города,  который  оказался  на  сто¬
роне  противников  императора  \Poppe  А.  1976;  Поппэ  А.  1978],  но  это
предположение  нуждается  в  дополнительном  обосновании  [возраже¬
ния  этой  гипотезе  см.:  Рапов  О.  М.  1988.  С.  225;  Obolensky  D.  1989;
Shepard  J.  1992;  позднее  С.  Франклин  и  Д.  Шепард  нейтрально  изло¬
жили  эти  столь  различные  по  содержанию  характеристики  событий:
Франклин  С.,  Шепард  Д.  2000.  С.  238—239].
 Таким  образом,  Владимир  вынудил  императоров-соправителей  от¬
править  свою  сестру  ему  в  жены.  Получив  ее,  он  вновь  их  унизил,  на
что  мало  обращается  внимания  в  литературе:  он  передал  им  в  качестве
вена  (свадебного  подарка)  город  Херсонес,  который  принадлежал  им¬
ператорам  по  праву.  Корсунская  легенда  о  крещении  Владимира  в  Хер-
сонесе  (по  мнению  Д.  С.  Лихачева,  она  была  включена  монахом  Пе¬
черского  монастыря  Никоном  в  свод  1073  г.)  перенесла  крещение  Вла¬
димира  из  Киева  в  Херсонес,  из  986  или  987  г.  ко  времени  взятия
Корсуня.  Но  Корсунская  легенда  содержала  наряду  с  информативны¬
ми  херсонесскими  реалиями  жанровые  фольклорные  мотивы,  свиде¬
тельствующие  о  ее  устном  происхождении,  а  также  агиографические
клише  (бесчестное  поведение  в  Херсонесе  Владимира-язычника  и  его
преображение  с  принятием  христианства,  слепота  Владимира  и  его
прозрение  после  крещения)  [комментарии  Д.  С.  Лихачева  см.:  ПВЛ.
1996.  С.  458].  Такое  повествование  имело  следствием  немотивирован¬
ный  поход  Владимира  на  Корсунь,  появление  мысли  о  женитьбе  на
принцессе  Анне  только  после  его  взятия,  жесткое  увязывание  креще¬
ния  Владимира  с  женитьбой  на  ней.
 Версия  событий  Корсунской  легенды  вошла,  вероятно,  из  свода
1073  г.  в  Начальный  свод  и  в  ПВЛ  [НПЛ.  С.  150—156;  ПВЛ.  1996.  С.
49—52].  Поэтому  она  воздействовала  на  последующее  понимание  пос¬
ледовательности  и  содержания  событий,  относящихся  к  крещению
Владимира  и  его  женитьбе  на  принцессе  Анне.  Между  тем  критиче¬
ский  анализ  Корсунской  легенды  в  составе  древнейших  русских  лето¬
писных  сводов  позволяет  разделить  вопросы  военно-политической  де¬
ятельности  Владимира  Святославича,  его  переговоров  с  Василием  II,  а
также  крещения  (см.  ранее)  и  вопросы  определения  достоверной  исто¬
рической  информации  в  Корсунской  легенде.  К  последней,  как  отме¬
тил  А.  А.  Шахматов,  относятся  известия  не  только  о  походе  Владимира
на  Корсунь  и  взятии  им  города,  о  женитьбе  на  греческой  царевне,  но
также  сообщения  о  том,  что  князь  привез  из  Корсуня  мощи  святых
Климента  и  Фива,  священные  сосуды,  иконы,  две  бронзовые  статуи  и
четырех  бронзовых  коней,  привел  оттуда  священников  [Шахматов  А.  А.
1908.  С.  134;  о  степени  достоверности  Корсунской  легенды  (Л.  Мюл¬
 278

лер  выделил  также  Киевскую  легенду  о  крещении  Владимира)  см.:
Мюллер  Л.  2000.  С.  60—70].  Видимо,  к  достоверной  исторической  ин¬
формации  относятся  наполненные  херсоиесскими  реалиями  сведения
о  конкретных  обстоятельствах  осады  города,  об  обеспечении  его  водой
по  водопроводу.  События  херсонесского  похода  позволяют  предполо¬
жить,  что  достоверно  также  сообщение  Корсунской  легенды  о  пребы¬
вании  Владимира  в  Хсрсонесе  до  того  времени,  пока  туда  не  прибыла
на  корабле  Анна.  К  реалиям  пребывания  Владимира  в  Херсонесе  от¬
носится,  вероятно,  строительство  по  его  приказу  на  месте  разрушен¬
ного  храма  новой  церкви,  посвященной  его  небесному  покровителю
св.  Василию  [Беляев  С.  А.  1994а].  Такое  строительство  церкви  «на  горе»
может  свидетельствовать  о  ее  назначении  символа  христианской  при¬
надлежности  русского  князя  и  его  страны,  а  также  постоянного  гроз¬
ного  напоминания  корсунянам  о  Владимире  и  мощи  его  государства.
 Эти  сведения  позволяют  предположить,  что  Владимир  Святославич
настойчиво  добивался  поставленных  целей  —  установления  династи¬
ческого  союза  с  византийскими  императорами-соправителями  с  пос¬
ледующим  введением  христианства  в  качестве  государственной  рели¬
гии.  В  Херсонесе,  христианском  городе,  был  совершен  обряд  венча¬
ния  русского  князя  и  византийской  царевны.  Для  крещения  Руси  он
вывел  из  Херсонеса  священников,  вывез  необходимые  для  высокого
авторитета  христианского  почитания  мощи  святых  Климента  и  Фива,
для  богослужения  —  церковные  сосуды  и  иконы.  Подумал  Владимир
и  о  преображении  Киева  уже  как  христианского  города,  подобного
византийскому.  Поэтому  он  взял  с  собой  также  бронзовые  статуи  и
коней  [ПВЛ.  1996.  С.  52]  (аналогичным  образом  поступили  в  1204  г.
венецианцы,  которые  привезли  в  свой  город  из  захваченного  кресто¬
носцами  Константинополя  сохранившихся  до  сих  пор  четырех  брон¬
зовых  коней).
 Вернувшись  в  Киев,  Владимир  быстро  и  не  без  принуждения  заста¬
вил  киевлян  креститься.  В  990—996  гг.  была  учреждена  митрополия
[см.:  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  23—28;  гипотезы  и  литературу  о  первона¬
чальном  статусе  Русской  церкви  см.:  Подскальски  Г.  1996.  С.  42—44].
При  ее  учреждении  Владимир  издал,  вероятно,  учредительную  грамо¬
ту,  которая  была  позднее  дополнена  и  переработана  в  Церковный  ус¬
тав  [критическое  издание  см.:  ДКУ.  С.  13—84;  источниковедческий
анализ:  Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  12—135;  см.  там  же  историографию  изу¬
чения  Устава].  С.  М.  Каштанов  обратил  внимание  на  то,  что  в  качестве
контрагента  в  грамоте  (Уставе)  указана  княгиня  Анна,  а  не  митропо¬
лит.  Поэтому  он  предположил,  что  первоначально  грамота  представ¬
ляла  собой  по  существу  (но  не  по  форме)  договор  с  Византией,  откуда
назначались  на  Русь  митрополиты.  Он  допустил  также,  что  сыновья
Владимира  от  предшествующих  браков  также  приняли  в  нем  участие  в
качестве  третьей  договаривающейся  стороны  [Каштанов  С.  М.  1996.  С.
67].  Последнее  наблюдение  позволяет  предположить  организационные
 279

усилия  Владимира  в  преемственности  укрепления  христианской  орга¬
низации  и  распространения  христианства  на  Руси.
 Сопротивлявшихся  Владимир  обращал  в  христианство  насильно.
Предание  запомнило,  что  тысяцкий  Владимира  Путята  крестил  народ
мечом,  а  его  дядя  Добрыня  —  огнем.  Во  время  раскопок  Новгорода
был  обнаружен  относящийся  к  этому  времени  пожарный  слой,  что,
вероятно,  подтверждает  достоверность  такой  информации  \Янин  В.  Л.
1984;  Хорошев  А.  С.  1988;  Мусин  А.  Е.  1999.  С.  147—149].  Последующее
распространение  христианства  из  Среднего  Поднепровья  на  Верх¬
нюю  Волгу  и  Белоозеро  [Petrukhin  V.  Ya.,  Pushkina  Т.  А.  1998]  также
подразумевает  не  только  распространение  православия  по  внутрен¬
нему  побуждению  верующих,  но  и  в  результате  государственных  уси¬
лий.
 Христианство  —  монотеистическая  религия,  синтезировавшая  за
тысячу  лет  существования  значительный  опыт  философских  школ,  эти¬
ческих  и  эстетических  учений.  В  Европе  оно  развилось  к  этому  време¬
ни  из  первоначальной  религии  духовного  и  материального  равенства  в
религию  только  духовного  равенства  перед  Богом  христиан  сословно
дифференцированных  обществ.  К  концу  X  в.  церковь  стала  иерархи¬
ческой  церковной  организацией  с  феодальными  формами  материаль¬
ного  обеспечения  посредством  неземельных  феодов  в  виде  десятины
[о  конкретном  содержании  этих  видов  поступлений  см.:  Щапов  Я.  Н.
1989;  см.  там  же  литературу  проблемы].
 Когда  христианство  стало  на  Руси  государственной  религией,  оно
начало  вытеснять  в  общественном  религиозном  сознании  родоплемеи-
ное  по  происхождению  языческое  многобожие,  создавая  гибкую  под¬
систему  религиозного  синкретизма  (двоеверия)  в  тех  зонах  религиоз¬
ных  верований  и  быта,  где  вытеснение  языческих  представлений  хри¬
стианскими  в  ежедневной  жизни  и  праздниках  оказалось  невозмож¬
ным.  До  XIII  в.  даже  князья  сохранили  в  абсолютном  большинстве
свои  языческие  имена,  наряду  с  которыми  имена  христианские  ис¬
пользовались  лишь  в  ограниченных  сакрализованных  зонах  деятель¬
ности.  Поэтому  все  знали  князей  Владимира  Святославича,  Святопол-
ка  Ярополковича,  Ярослава  Владимировича,  канонизированных  Бори¬
са  и  Глеба  Владимировичей  и  т.  д.  Но  лишь  в  редких  религиозных  и
светских  ситуациях  использовались  их  же  христианские  имена,  соот¬
ветственно  —  Василий,  Петр,  Георгий,  Роман  и  Давид.
 Евангелие  предлагало  новые  идеальные  отношения  между  людьми.
Борьба  за  их  осуществление  составила  всю  историю  христианства.  Новая
религия  утвердила  моногамию  как  обязательную  норму  семейной  жизни.
Христианство  делало  сакральной  верховную  власть,  освящало  всю  го¬
сударственную  систему,  включая  подати,  и  всякое  господское  хозяй¬
ство,  включая  повинности:  «Всякая  душа  да  будет  покорна  высшим  вла¬
стям,  ибо  нет  власти  не  от  Бога;  существующие  лее  власти  от  Бога
установлены.  Посему  противящийся  власти  противится  Божию  уста¬
 280

новлению;  а  противящиеся  сами  навлекут  на  себя  осуждение.  Ибо  на¬
чальствующие  страшны  не  для  добрых  дел,  но  для  злых.  Хочешь  ли  не
бояться  власти?  Делай  добро,  и  получишь  похвалу  от  нее,  ибо  началь¬
ник  есть  Божий  слуга,  тебе  на  добро.  Если  же  делаешь  зло,  бойся,  ибо
он  не  напрасно  носит  меч:  он  Божий  слуга,  отмститель  в  наказание
делающему  злое.  И  потому  надобно  повиноваться  не  только  из  страха
наказания,  но  и  по  совести.  Для  сего  вы  и  подати  платите,  ибо  они
Божии  служители,  сим  самым  постоянно  занятые.  Итак  отдавайте
всякому  должное:  кому  подать,  подать;  кому  оброк,  оброк;  кому  страх,
страх;  кому  честь,  честь»  [Рим.  13:1—7;  курсив  наш.  —  М.  С].
 Христианство  утвердило  концепцию  богоустановленной  власти.
Поэтому  Иларион  указал  в  качестве  истока  княжеской  власти  Яросла¬
ва  как  преемника  Владимира  Святославича  проявление  Божественной
воли:  «Добръ  же  зъло  и  въренъ  послухъ  сынъ  твои  Георгии,  егоже  сътво-
ри  Господь  наместника  по  тобе  твоему  владычьству  <...>»  [БЛДР.  1997.
Т.  1.  С.  50].  А.  В.  Карташев  проследил  и  производные  идеи  от  концеп¬
ции  божественного  происхождения  княжеской  власти:  «если  дарова¬
ние  власти  дело  Промысла,  то  добиваться  ее  насильно  нельзя»,  Боже¬
ственный  Промысл  создает  не  только  хороших  властителей,  но  также
«зла  царя,  или  князя,  или  епископа»  [КарташевЛ.  В.  1993.  Т.  I.  С.  253—
254].  Поэтому  уже  Лука  Жидята,  поставленный  новгородским  еписко¬
пом  Ярославом  Мудрым  в  1036  г.  (ум.  15  октября  1059/1060  г.),  поучал
свою  паству:  «Бога  ся  боите,  князя  чтите,  раби  первое  Бога,  также
господу»  [Бугославский  С.  1913.  С.  225],  следуя  иерархии  Божествен¬
ной  и  светской  власти,  но  указывая  всех  прочих  как  «рабов»  (в  соот¬
ветствии  с  церковнославянской  терминологией)  по  отношению  к  Богу
и  князю.
 В  учение  Иисуса  Христа  вошло  указание  верховной  светской  влас¬
ти  как  высшей  сферы,  подчиненной,  но  альтернативной  власти  боже¬
ственной:  «Отдавайте  кесарево  кесарю,  а  Божие  Богу»  [Мат.  22,  21;
Мар.  12,  17;  Лук.  20,  25].  «Симфония  властей»  в  православной  церкви
создавала  условия  для  реализации  верховных  возможностей  светской
власти  без  альтернативных  устремлений  к  первенству  власти  церков¬
ной,  что  имело  место  в  католичестве.  Поэтому,  вводя  православие  в
качестве  государственной  религии,  Владимир  Святославич  обретал  то
религиозное  и  идеологическое  начало,  которое  позволило  бы  ему  в
духовно-религиозной  сфере  объединить  Русское  государство,  санкци¬
онировать  и  освятить  всю  систему  сложившихся  общественных  и  госу¬
дарственных  отношений,  приобрести  в  восточно-христианской  церк¬
ви  мощного  идейного  союзника,  который  не  претендовал  на  первен¬
ство  в  светской  жизни,  воздействуя  лишь  на  духовную  и  нравственную
жизнь  общества.  Е.  Е.  Голубинский  писал  об  отношениях  светской  и
духовной  властей  в  домонгольский  период:  «Власть  гражданская  обя¬
зана  материально  содержать  и  внешним  образом  охранять  власть  цер¬
ковную.  Со  своей  стороны  эта  последняя  должна  представлять  собою
 281

нравственное  начало,  которое  бы  нравственным  образом  благотворно
действовало  на  власть  гражданскую».  В  идеальной  конструкции  «сим¬
фонии  властей»  светская  власть  оказывалась  определяющей,  так  что
князья  в  нарушение  канонических  правил  по  своей  воле  избирали  «кан¬
дидатов  в  епископы»,  могли  изгнать  неугодного  епископа  с  кафедры
не  только  без  суда,  но  даже  вопреки  суду  церковному  [Голубинский  Е.
1901.  С.  547,  552-554].
 Новый  особый  статус  светской  власти  в  полной  мере  осознавался
на  Руси  как  сакральное  единство  Господа  и  великокняжеской  семьи.
Уже  в  1036—1050  гг.  Иларион  говорил,  риторически  обращаясь  в  ее
присутствии  к  почившему  Владимиру  Святославичу:  «Добръ  же  зъло  и
въренъ  послухъ  сынъ  твои  Георгии  (Ярослав  Мудрый.  —  М.  С.),  егоже
сътвори  Господь  наместника  по  тебе  твоему  владычьству  <...>.  Къ  сему
же  виждь  благоверную  сноху  твою  Ерину  (Ирина-Ингигерд  —  жена
Ярослава  Мудрого.  —  М.  С.),  виждь  вънукы  твоа  и  правнукы:  како
живуть,  како  храними  суть  Господемь,  како  благоверие  держать  по
предаянию  твоему,  како  въ  святыа  церкви  чястять,  како  славять  Хрис¬
та,  како  покланяются  имени  его»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  50].
 Учреждение  Русской  митрополии  (митрополичья  кафедра  «Росиа»  —
т)  ‘Рота  или  6  'Paxjiac)  с  созданными  в  конце  X—XI  в.  епископиями
в  Новгороде,  Ростове,  Полоцке,  Турове,  Владимире-Волынском,  Чер¬
нигове,  Переяславле,  Белгороде,  Юрьеве,  позднее  в  Смоленске  и  дру¬
гих  городах  [Рорре  А.  1968;  1971;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  25—26,  33—41;
Подскальски  Г.  1996.  С.  52—60],  завершало  строительство  «Русской  зем¬
ли»  как  социально,  политически,  религиозно  и  идеологически  единого
государства,  хотя  язычество  сохранялось  на  Руси  еще  долгое  время,  а
синкретизм  христианских  и  языческих  верований  сохранялся,  как  и  в
других  странах  Европы,  в  течение  всего  средневековья  и  нового  време¬
ни.  Территориальная  структура  митрополии  соответствовала  террито¬
рии  государства,  а  епископии  охватили  все  пространство  Руси  как  од¬
ной  страны  —  «России».  Показательно  в  данной  связи  сохранение  ус¬
тойчивой  традиции  осознания  в  Византийской  империи  X—XI  вв.  по¬
литического,  а  с  конца  X  в.  и  церковного  единства  Руси,  что  нашло
выражение  в  византийском  названии  митрополии.  То  же  устойчивое
самоназвание  —  «митрополит  России»  содержится  в  титуле  русских
митрополитов,  указанном  на  их  печатях,  иногда  наряду  с  их  чином  в
синклите  константинопольского  патриарха.  При  этом  указание  стра¬
ны,  Церковь  которой  они  возглавляли,  не  оставляет  сомнения  в  том,
что  все  это  государство  воспринималось  как  административно-поли¬
тически  единое  целое:  «К  [ijpL]e  P[orj]0eL  0еотгерттто  М-[л]тротт[о]X[ltt|]
Poaaia[c]»  —  «Господи,  помози  Феопемпту,  митрополиту  России»;
«K[upi]e  (3[of|]0[a  'Е]фра!р  тгрсото[тг]роб8ра)  [ка]1  рг|тро[тто]Х1тг|/  Ршасг'ктс»  —
«Господи,  помози  Ефрему,  протопроедру  и  митрополиту  России»  [Янин
В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  44].  Эти  надписи  на  древнейших  найденных  печатях
относятся  к  одним  из  первых  русских  митрополитов  первой  полови¬
 282

ны  —  середины  XI  в.,  по  близкие  им  по  содержанию  надписи  на  бул¬
лах  с  определенными  отличиями  продолжаются  и  позднее  до  XIII  в.
 Формальный  раскол  Восточной  и  Западной  христианской  церквей
еще  не  произошел,  но  реальные  различия  между  этими  конфессио¬
нальными  направлениями  были  уже  значительными.  Поэтому  Влади¬
мир,  принявший  христианство  из  Византии,  строит  церковную  орга¬
низацию  в  соответствии  с  теми  принципами,  которые  он  считает  наи¬
более  благоприятными  для  Русского  государства,  не  обращая  внима¬
ния,  подобно  княгине  Ольге,  на  их  восточно-  или  западнохристиан¬
ское  происхождение.
 Княжеской  (государственной)  формой  обеспечения  церковной  орга¬
низации  Русской  митрополии  стала  десятина.  Анализ  ее  происхожде¬
ния  объясняет  принципы  Владимира  в  идеологии  строительства  об¬
новляющегося,  теперь  уже  христианского  Русского  государства,  его
принципы  политика-христианина.  В  Западной  церкви  широко  исполь¬
зовалась  десятина  как  средство  ее  государственного  обеспечения,  тог¬
да  как  основу  материального  обеспечения  Восточной  церкви  составля¬
ли  землевледение,  пожалования  и  вклады.  Отсюда,  казалось  бы,  со
всей  очевидностью  следовало,  что  в  условиях  создания  Русской  митро¬
полии  и  по  необходимости  ее  быстрого  финансового  обеспечения  Вла¬
димир  использовал  западный  опыт,  передав  ей  десятину  от  княжеских
доходов  (см.  далее).  Но  в  условиях  существования  на  Руси  православ¬
ной  церкви  как-государственной  и  ее  противостояния  с  католической
церковью  такой  вывод  оказывался  не  столь  очевидным.
 Н.  М.  Карамзин  отметил  древнейшую  языческую  и  ветхозаветную
традицию  десятины  для  священников.  Он  указал  также  на  продолже¬
ние  этой  традиции  в  Западной  церкви  с  IX  в.  и  отсутствие  ее  в  церкви
«Греческой».  Обратил  он  внимание  на  отличия  летописной  записи  о
княжеской  десятине  от  своего  «избытка»  и  более  позднего,  отнесенно¬
го  им  к  XIII  в.,  Устава  Владимира  о  десятине  и  церковных  судах,  что
создавало  конструктивные  условия  для  дальнейшего  анализа  как  исто¬
рии  десятины  на  Руси,  так  и  на  источниковедческий  аспект  проблемы
[Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  С.  293—294,  примеч.  473].  Но  как  следствие
идеологической  политики  императора  Николая  I,  объяснявшей  исто¬
рическое  прошлое  и  настоящее  России  триединым  принципом  «пра¬
вославия,  самодержавия  и  народности»,  темы  происхождения  десяти¬
ны  в  княжение  Владимира  Святославича,  анализ  ее  развития  в  источ¬
никоведческом  контексте  не  нашли  продолжения  не  только  при  нико¬
лаевском  режиме,  но  и  после  его  завершения  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.
I.  С.  262,  332,  примеч.  419;  Беляев  И.  1861.  С.  73;  Костомаров  Н.  1888.
С.  5—6].  Изучение  этих  вопросов  оставалось  нежелательным  вслед¬
ствие  особого  статуса  православной  Церкви  в  императорской  России
как  государственного  института,  находящейся  к  тому  же  в  жестком
противостоянии  с  Церковью  католической.  Поэтому  только  выдаю¬
щийся  историк  Церкви  и  иерарх  Макарий  (Булгаков)  имел  возмож¬
 283

ность  обстоятельно  их  исследовать  и  опубликовать  результаты  своих
разысканий  в  либеральный  период  правления  Александра  II  (первое
издание  «Истории  Русской  Церкви»  митрополита  Макария  —  в  1857  г.,
второе  —  в  1868  г.).  Он  снял  вопрос  о  происхождении  древнерусской
десятины,  отметив,  что  в  «Греции»  ею  «не  пользовались»,  но  Влади¬
мир  «не  подражал  и  Западной  Европе».  Макарий  отметил  особое  свой¬
ство  десятины  при  Владимире  в  том,  что  она  давалась  киевской  собор¬
ной  церкви  только  от  княжеского  имения  и,  по  его  мнению,  от  даней
и  доходов  от  городов  великого  князя,  но  не  его  детей.  Впрочем,  он
предположил  также,  что  уже  при  Владимире  были  установлены  в  пользу
Десятинной  церкви  десятины  от  княжеского  суда,  от  торгов  и  от  пода¬
тей  от  хозяйств,  включая  княжеское.  Такие  десятины  устанавливались
Владимиром,  по  его  мнению,  также  для  прочих  соборов  и  епископ¬
ских  кафедр  [Макарий  (Булгаков).  1995.  Кн.  2.  С.  98—99].
 Е.  Е.  Голубинский  поставил  проблему  происхождения  древнерус¬
ской  десятины  иначе.  Он  отметил,  что  в  Византийской  империи  су¬
ществовали  многочисленные  виды  обеспечения  Церкви,  но  государ¬
ственная  поддержка  в  виде  руги  исчезла.  На  Западе,  напротив,  сло¬
жилась  развитая  система  десятины:  «государство  должно  было  отда¬
вать  в  пользу  церкви  десятую  часть  всех  своих  ежегодных  доходов,
как  денежных,  так  и  натуральных»,  «все  частные  люди,  как  знатные  и
богатые,  так  и  простые  и  бедные  должны  были  отдавать  в  пользу  цер¬
кви  ту  же  десятую  часть  своих  ежегодных  доходов,  денежных  ли  то,
или  натуральных».  Государственная  десятина  поступала  епископам,
десятина  от  частных  лиц  —  местному  приходскому  духовенству.  Со¬
поставляя  древнерусское  обеспечение  Церкви  с  византийской  и  за¬
падноевропейской,  Е.  Е.  Голубинский  пришел  к  выводу,  что  Влади¬
мир  «отчасти  воспользовался  примером  народов  западных»,  обеспе¬
чив  десятиной  «от  стяжаний  или  от  прибытков»  только  высшее  духо¬
венство.  Е.  Е.  Голубинский  раскрыл  содержание  обеспечения  Влади¬
миром  Святославичем  десятиной  «отъ  имения  своего»  как  «от  своего
частного  имения  или  хозяйства»,  а  «отъ  градъ  своихъ»  как  от  государ¬
ственных  доходов,  которые  собирались  через  города  как  центры  их
областей  [Голубинский  Е.  1901.  С.  502—509].  Близкого  мнения  был  и
А.  В.  Карташев,  который  считал,  что  князь  создал  институт  десятины
по  примеру  западных  стран,  даровал  митрополии  десятину  «из  лич¬
ных  имений»  и  «его  государственных  сборов»,  но  без  точного  их  ука¬
зания.  Десятина  была  установлена  и  для  всех  епископий  [Карташев
А.  В.  1993.  Т.  1.  С.  204].
 Отрицание  западноевропейского  происхождения  древнерусской
десятины  было  возобновлено  в  советский  период  в  контексте  полити¬
ки  противостояния  СССР  и  «буржуазного»  (и  неправославного)  Запа¬
да,  что  проецировалось  на  изучение  истории  русской  церкви.  В  много¬
численных  трудах  исследователей  эта  проблема  умалчивалась.  Впро¬
чем,  в  поисках  начала  древнерусской  десятины  польский  историк
 284

А.  Поппэ  предположил,  что  первый  митрополит  на  Руси  Феофилакт,
который  ранее  находился  на  митрополичьей  кафедре  в  Севастии,  под¬
сказал  Владимиру  мысль  об  обеспечении  церкви  посредством  десяти¬
ны  как  в  своей  бывшей  армянской  епархии  [Поппэ  Л.  В.  1972.  С.  136J.
В  60-е  гг.  XX  в.  возобновился  и  конкретный  анализ  происхождения
древнерусской  десятины.
 Исследователи  указывали  на  широкое  использование  десятины  в
славянских  землях  \Kowalenko  W.,  Sawicki  W.  1962.  S.  438—439].  По
наблюдениям  Б.  Н.  Флори,  десятина  была  общеславянского  проис¬
хождения,  но  материальная  зависимость  Церкви  от  княжеских  дохо¬
дов  и  пошлин,  десятины,  на  Руси  была  большей  и  сохранялась  доль¬
ше,  чем  в  западнославянских  странах  [Флоря  Б.  Н.  1986;  1992.  С.  15—
16].  По  другому  мнению,  древнерусская  десятина  продолжила  библей¬
скую  традицию  [Подскальски  Г.  1996.  С.  64;  Петрухин  В.  Я.  2000а].
Я.  Н.  Щапов  отметил  древнее  происхождение  отчислений  в  виде  деся¬
той  части  пошлин  и  жертв  в  Передней  Азии,  в  античный  период  в
Средиземноморье.  Десятина  от  провозимых  товаров  взималась  с  рус¬
ских  купцов  в  IX  в.  властями  Византии  и  Хазарского  каганата  в  виде
проездных  пошлин.  Поэтому,  по  его  наблюдениям,  нет  оснований  свя¬
зывать  с  библейской  или  христианской  традицией  всякую  десятину
[Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  86].  Я.  Н.  Щапов  предположил,  что  древнерус¬
ская  десятина  —  местного  происхождения  языческой  поры  для  содер¬
жания  культа.  При  этом  он  обратил  внимание  на  «общность  централи¬
зованной  десятины»  в  Польше,  принявшей  христианство  в  966  г.,  и  на
Руси  [Щапов  Я.  Н.  1965.  С.  315—326;  1989.  С.  76—87;  см.  там  же  лите¬
ратуру  вопроса].  Эти  исследовательские  направления  в  определении
истоков  древнерусской  десятины  можно  продолжить.
 В  предыстории  христианской  десятины  ее  уплата  священникам  вхо¬
дила  в  организационные  начала  материального  обеспечения  людей,
которые  профессионально  отправляли  богослужение.  Ветхий  завет  —
органическая  составная  часть  Священного  писания  —  сохранил  сведе¬
ния  об  обеспечении  десятиной  левитов,  при  этом  раскрывалось  ее  на¬
значение:  «И  сказал  Господь  Аарону:  <...>  А  сынам  Левия,  вот,  Я  дал  в
удел  десятину  из  всего,  что  у  Израиля,  за  службу  их,  за  то,  что  они
отправляют  службы  в  скинии  собрания.  <...>  Так  как  десятину  сынов
Израилевых,  которую  они  приносят  в  возношение  Господу,  Я  отдаю
левитам  в  удел;  потом  и  сказал  Я  им:  между  сынами  Израилевыми  они
не  получат  удела.  И  сказал  Господь  Моисею,  говоря:  Объяви  левитам  и
скажи  им:  когда  вы  будете  брать  от  сынов  Израилевых  десятину,  кото¬
рую  Я  дал  вам  от  них  в  удел,  то  возносите  из  нее  возношение  Господу,
десятину  из  десятины»  [Числ.  18,  21,  24—26].  Эту  традицию  обеспече¬
ния  священников  сохранил  в  идеологии  христианской  Церкви  апостол
Павел:  «Получающие  священство  из  сынов  Левииных  имеют  заповедь  —
брать  по  закону  десятину  с  народа,  то  есть,  со  своих  братьев,  хотя  и
сии  произошли  от  чресл  Авраамовых»  [Евр.  7,  5].
 285

Когда  Владимир  Святославич  вводил  христианство  в  качестве  госу¬
дарственной  религии,  существовали,  как  отмечено  ранее,  две  системы
обеспечения  белого  и  черного  духовенства  в  пределах  еще  единой  Цер¬
кви:  в  Западной  Европе  —  землевладение  с  зависимыми  людьми  и  де¬
сятина,  тогда  как  в  Византии  церковная  десятина  не  взималась  [Исто¬
рия  Византии.  1967.  Т.  2.  С.  170],  хотя  десятина  как  вид  государствен¬
ного  налога  существовала  [Литаврин  Г.  Г.  1977.  С.  276,  220—221].  Цер¬
ковная  десятина  позволяла  сразу  же  обеспечивать  духовенство  по  мере
распространения  христианства  как  государственной  религии,  поскольку
правители  могли  законодательно  передавать  Церкви  десятину  от  по¬
ступающих  им  податей  и  пошлин.  Таким  образом,  между  правителем
и  Церковью  устанавливались  особые  отношения:  правитель  обеспечи¬
вал  ее  материально,  Церковь  поддерживала  правителя  в  жизни  сак¬
ральной  и  духовной.  Данным  обстоятельством  объясняется  вероятное
существование  церковной  десятины  в  Великой  Моравии  и  государ¬
ственной  десятины  для  обеспечения  церкви  с  княжеских  городов  в
Польше.  Появление  в  Польше  централизованной  десятины  без  ее  лич¬
ных  выплат  на  начальном  этапе  объясняется,  по  нашему  мнению,  не¬
обходимостью  срочного  создания  системы  обеспечения  князем  только
что  созданной  церковной  организации.  В  данной  связи  приводимые
Я.  Н.  Щаповым  факты  получения  десятой  части  добычи  святилищем
Свентовита  в  Арконе  и  десятина  щецинского  святилища  бога  Триглава
(как  указано  в  сообщении  об  этом  факте  в  историческом  источнике  —
в  соответствии  с  христианским  законом  десятины)  [Щапов  Я.  Н.  1989.
С.  86—87]  свидетельствуют,  вероятно,  не  только  о  возможности  сла¬
вянской  традиции  десятины,  но  также  о  влиянии  в  XI—XII  вв.  католи¬
ческой  церковной  десятины  на  находившееся  под  значительным  куль¬
турно-политическим  воздействием  Польского  княжества,  а  позднее  и
Священной  Римской  империи  государственное  образование  поморян.
 В  формирующейся  католической  церкви  «симфония  властей»  нару¬
шалась  вследствие  притязаний  римских  пап  на  светскую  власть,  их  стрем¬
ления  к  верховенству  над  властью  светской,  что  выразилось  в  1075—
1122  гг.  в  борьбе  императоров  Священной  Римской  империи  и  римских
пап  за  инвеституру,  в  появлении  позднее  национальных  церквей  во
Франции  и  в  Англии  во  главе  с  королями.  В  Византийской  империи
такого  внутреннего  противоречия  между  императором  и  православной
Церковью  не  было.  Император  являлся  ее  главой.  Поэтому  Владимир,
принимая  христианство  из  Византийской  империи,  наследовал  и  сло¬
жившуюся  там  систему  «симфонии  властей».  Но  Византия  не  могла
предложить  ему  пригодную  для  начального  этапа  распространения  хри¬
стианства  систему  материального  обеспечения  церковной  организации.
 В  решении  этой  сложнейшей  проблемы  проявились  самостоятель¬
ность  и  талант  Владимира  (и  его  советников)  как  государственного
деятеля.  В  пределах  еще  официально  единой  христианской  Церкви  он
соединил  православную  систему  «симфонии  властей»,  вероятно,  с  ка¬
 286

толической  системой  се  материального  обеспечения.  Поэтому  Русская
церковь  создавалась  как  православная,  Владимир  являлся  православ¬
ным  князем,  но  в  качестве  правителя  Русского  государства  сразу  же
заявил  о  своей  самостоятельности  по  отношению  к  империи  не  только
в  политических  отношениях,  но  и  в  строительстве  на  Руси  православ¬
ной  Церкви.  Вероятно,  он  не  только  соперничал  с  Польшей  за  владе¬
ние  Червенскими  городами,  вступал  с  польским  князем  Болеславом
Храбрым  в  сложнейшие  военно-политические,  дипломатические  и
династические  отношения  (см.  далее),  но  также  использовал  опыт,
накопленный  польскими  князьями,  в  материальном  обеспечении  мо¬
лодой  церковной  организации.  Использовал  Владимир  этот  опыт  при
строительстве  Церкви  православной.
 Исторические  источники  раскрывают  и  другие  формы  активного
обеспечения  Владимиром  Русской  церкви,  создания  ее  основных  ин¬
ститутов  как  государственных.  Он  финансировал  и  обеспечил  строи¬
тельство  греческими  мастерами,  их  русскими  учениками  и  строитель¬
ными  рабочими  огромной  церкви  св.  Богородицы.  Она  была  быстро
возведена  и  украшена  внутренним  убранством:  заложена  в  989—991  гг.
и  освящена  уже  в  996  г.  Это  было  трехнефное  шестистолпное  здание  с
тремя  апсидами.  К  нему  с  трех  сторон  примыкали  галереи.  Основное
здание  храма  имело  в  длину  27.2  м,  в  ширину  18.2  м.  Подкупольное
пространство  равнялось  в  длину  6.5  м,  в  ширину  7.2  м  (все  размеры
рассчитаны  по  фундаменту)  [здесь  и  далее  о  Десятинной  церкви  см.:
Раппопорт  П.  Л.  1982.  С.  7].
 Церковь  создавалась  одновременно  как  княжеская  придворная  и
митрополичья.  Для  того,  чтобы  Владимир  Святославич  и  его  ближай¬
шее  окружение  не  смешивались  с  прочими  христианами,  в  соборе  была
построена  лестничная  башня,  которая  вела  на  хоры.  Там  князь  нахо¬
дился  над  клиром  и  прочими  молящимися,  но  ниже  изображений  Хри¬
ста,  архангелов  и  пророков.  Судя  по  найденным  во  время  раскопок
(церковь  погибла  во  время  взятия  Киева  батыевым  войском  в  1240  г.)
мраморным  капителям,  резным  плитам,  парапетам  хоров,  карнизам,
византийские  архитекторы  оформляли  ее  внутреннее  убранство  по
подобию  константинопольских  церквей.  Ее  архитектурными  образца¬
ми  послужили  церковь  св.  Апостолов,  усыпальница  Константина  Ве¬
ликого,  и  особенно  дворцовая  церковь  св.  Богородицы  «Новая»  (Фа-
росская  церковь  Богородицы  Большого  дворца  в  Константинополе),
построенная  Василием  Македонянином,  основателем  династии,  к  ко¬
торой  принадлежали  жена  Владимира  Святославича  и  его  шурины-
императоры.  Тем  самым  церковь  Богородицы,  как  и  женитьба  на  прин¬
цессе  Анне,  соединяла  Владимира  Святославича  с  династической  и
церковной  традицией  Византийской  империи.  Византийская  тради¬
ция  была  сохранена  и  в  организации  причта  св.  Богородицы,  во  главе
которого  был  поставлен  многоопытный  Анастас,  выведенный  Влади¬
миром  вместе  со  священниками  из  Херсонеса.
 287

Как  в  Константинополе,  этот  громадный  по  масштабам  русского
строительства  того  времени  собор  стал  центром  значительного  архи¬
тектурного  комплекса  в  Киеве.  Видимо,  по  константинопольскому
образцу  в  оборонительных  сооружениях  стольного  города  строители
Десятинной  церкви  создали  парадный  въезд  в  виде  ворот,  несколько
дворцовых  зданий.  На  площади  перед  собором  были  поставлены  скульп¬
туры,  привезенные  из  Херсонеса.  Его  возведение  не  только  создало  в
городе  архитектурную  доминанту,  но  и  стало  началом  ансамблевого
градостроительства  [Раппопорт  П.  А.  1993.  С.  30].  Основным  в  этом
ансамбле  стали  его  неразрывные  светско-сакральные  функции  идео¬
логического  княжеского  центра,  аналогичного,  хотя  и  в  менее  значи¬
тельном  выражении,  константинопольскому  императорскому.
 Столь  же  многозначно  было  и  посвящение  этой  церкви  св.  Богоро¬
дице.  Оно  не  только  сохраняло  привычное  для  порфирородной  царев¬
ны,  а  ныне  русской  княгини  сочетание  резиденции  и  церкви  св.  Бого¬
родицы,  но  также  символизировало  высшее  небесное  покровительство
и  защиту  новообращенному  русскому  народу  в  целом.  Поэтому  не  пред¬
ставляется  убедительным  стремление  увидеть  в  этом  посвящении  Ус¬
пение  Богоматери  или  по  ассоциации  —  Софию  —  Премудрость  Бо¬
жию  [Аверинцев  С.  С.  1971.  С.  38;  Мюллер  JJ.  2000.  С.  96].  В  период
активного  и  творческого  освоения  христианства  на  Руси  митрополи¬
чья  кафедральная  и  княжеская  церковь,  вероятно,  была  посвящена  св.
Богородице  как  защитнице  всего  «нового»  христианского  народа  и  его
предстательнице  перед  Господом.  Именно  такой  смысл  содержится  в
Слове  о  Законе  и  Благодати,  признесенном  Иларионом  во  второй  по¬
ловине  1040-х  годов,  вероятно,  перед  саркофагом  князя  Владимира
[Мюллер  Л.  2000.  С.  97].  Обращаясь  к  сущему  на  небесах  Владимиру
Иларион  говорил:  «Добръ  послухъ  благов*рию  твоему,  о  блажениче,
святаа  церкви  Святыа  Богородица  Мариа,  юже  създа  на  правое*рьи*и
основ*  <...>»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  50].
 Эта  соборная  церковь  —  символ  и  центр  Русской  митрополии  —
стала  одновременно  обозначением  места  ее  финансовых  поступлений.
Уже  в  Начальном  своде  содержалась  запись:  «Помолившюся  ему,  (Вла¬
димир.  —  М.  С.)  рекъ  сице:  “Се  даю  свят*и  Богородици  сеи  от  им*ния
моего  и  от  град  моих  десятую  часть”.  Положивъ,  написа  клятву  въ
церкви  сеи,  рекъ:  “Аще  кто  посудит  сего,  да  будет  проклят”»  [НПЛ.
С.  165].  Этот  же  текст  содержится  и  в  ПВЛ  [ПВЛ.  1996.  С.  55].  О  деся¬
тине,  данной  Владимиром  церкви  св.  Богородицы  как  центру  Русской
митрополии  сообщают  и  другие  памятники  письменности  [Щапов  Я.  Н.
1989.  С.  76—77].  От  этой  десятины  церковь  св.  Богородицы  стала  на¬
зываться  «Десятинной».
 Владимир  распорядился  теми  финансовыми  поступлениями  для
обеспечения  Церкви,  какие  он  мог  немедленно  выделить  и  контроли¬
ровать:  доходы  от  княжеской  казны  и  княжеского  господского  хозяй¬
ства.  Как  отмечено  ранее,  в  Киев  постоянно  поступали  государствен¬
 288

ные  подати,  судебные  штрафы  и  т.  д.  Поэтому  в  княжеской  казне  в
правление  Владимира  Святославича  в  условиях  существования  поли¬
тически  единого  государства,  несмотря  на  постоянные  значительные
траты  на  материальное  содержание  служилых  людей  —  дружины,  со¬
бирались  значительные  средства.  Об  этом  свидетельствует  сообщение
саксонского  рыцаря,  который  в  составе  немецкого  вспомогательного
отряда  в  войске  польского  князя  Болеслава  Храброго  в  1018  г.  побывал
в  Киеве.  В  соответствии  с  его  рассказом,  епископ  и  хронист  Титмар
Мерзебургский  написал,  что  Болеслав  захватил  там  «неописуемо  бога¬
тую  казну»  киевских  князей  (см.  ранее,  с.  257).  Таким  образом,  Влади¬
мир  Святославич  располагал  в  своей  казне  необходимыми  средствами,
чтобы  десятиной  от  них  содержать  созданную  им  церковную  органи¬
зацию  и  строить  храмы.  При  этом  он  использовал  и  европейский  на¬
копленный  опыт,  вероятно,  прежде  всего  в  Польском  княжестве,  госу¬
дарственного  материального  содержания  Церкви  посредством  десяти¬
ны,  пока  она  не  начнет  содержать  себя  сама.  Не  теологические  прин¬
ципы  формирующихся  православной  и  католической  церквей,  а  необ¬
ходимый  прагматизм  определял  эти  организационные  меры  Владими¬
ра  Святославича  —  правителя  Русского  государства.  Таким  образом,
запись  Начального  свода  о  «даче»  Владимиром  десятины  Русской  мит¬
рополии  конкретно  раскрывает  ее  содержание:  «от  град  моих»  —  деся¬
тина  поступлений  от  городов  с  волостями,  собираемых  посадниками  и
передаваемых  в  княжескую  казну,  «от  имения  моего»  —  от  княжеско¬
го  господского  хозяйства.
 Содержание  княжеского  пожалования  указано  в  летописном  сво¬
де  в  прямой  речи  Владимира.  Такой  вид  изложения  содержания  гра¬
моты  —  распространенный  летописный  прием.  С  другой  стороны,  Д.  С.
Лихачев  отметил,  что  «речи»  послов  запоминались,  а  при  изложении
событий  тщательно  цитировались  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  114—125].
Отмечается  также  стремление  летописцев  использовать  грамоты  при
изложении  прямой  речи  для  придания  ей  документальной  точности
[НПЛ.  С.  321;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  523].  Важно  определить  степень  дос¬
товерности  «речи»  Владимира  о  пожаловании  им  десятины  соборной
церкви  св.  Богородицы.
 Эта  летописная  запись  соответствует  формуляру  древнейших  со¬
хранившихся  данных  грамот  —  князя  Всеволода  Мстиславича  (1134  г.
?)  и  Варлаама  (1192—1210  гг.,  В.  Л.  Янин  называет  эту  грамоту  вклад¬
ной)  [о  датировках  этих  грамот  и  их  содержании  см.:  Янин  В.  Л.  1991.
С.  138,  207—211].  Она  содержит  1)  диспозитивную  клаузулу-формулу
«далъ  еемь»,  соединенную  в  летописном  изложении  с  указанием  адре¬
санта  —  «Се  даю»  (данная  Всеволода  Мстиславича  —  «Се  азъ  [имярек]
далъ  еемь»;  данная  Варлаама  —  «Се  въдале  [имярек]»),  2)  адресат  —
«святой  Богородици  сеи»  (данная  Всеволода  Мстиславича  —  «святому
Георгию»,  данная  Варлаама  —  «святому  Спасу»),  3)  распоряжение  —
«от  имения  моего  и  от  град  моих  десятую  часть»  (данная  Всеволода
 10  Зак.  4508
 289

Мстиславича  —  «Терпужьскыи  погость  Ляховичи  съ  землею  ...»,  дан¬
ная  Варлаама  —  «землю  и  огородъ,  и  ловища  рыбьная  ...»,  4)  санк¬
ция  —  «Аще  кто  посудит  сего,  да  будет  проклят»  (данная  Всеволода
Мстиславича  —  «А  хто  поступить,  судиться  со  мною  передъ  Георгиемь
въ  сии  въкъ  и  въ  будущий»,  данная  Варлаама  —  «Аще  кто  дияволъмь
наученъ  и  злыми  человъкы  наваженъ  цьто  хочетъ  отъяти  ...  а  буди  ему
противень  святы  и  Спасъ  и  въ  сь  въкъ  и  въ  будущий»  [о  терминологии
условного  формуляра  см.:  Каштанов  С.  М.  1970.  С.  27—45;  1988.  С.
169-193].
 Устойчивый  формуляр,  отраженный  в  нарративном  произведении
второй  половины  XI  в.  (Начальный  свод)  и  письменных  актах  XII  в.,
позволяет  предположить,  что  этот  формуляр  создавался  в  процессе
общественной  и  юридической  практики  или  уже  существовал  в  кня¬
жение  Владимира  Святославича  [гипотезу  автора  о  становлении  фор¬
муляра  древнерусских  актов  от  устойчивых  клише  словесно-обрядо¬
вых  процедур  юридического  содержания  к  письменным  актам  разных
видов  см.:  Свердлов  М.  Б.  1976а;  о  классификации  древнерусских  актов
см.:  Каштанов  С.  М.  1988.  С.  146—154;  см.  там  же  литературу  вопроса].
Этот  формуляр  в  словесной,  а  затем  и  письменной  форме  данных  гра¬
мот  мог  формироваться  и  существовать  в  практике  самых  разных  не¬
земельных,  а  позднее  и  земельных  княжеских  пожалований  членам
дружины  —  княжим  мужам  и  отрокам  (кормов-феодов)  X—XI  вв.  По
мнению  Я.  Н.  Щапова,  Владимир  дал  Десятинной  церкви  уставную
грамоту  [Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  126].
 Таким  образом,  летописная  запись  о  пожаловании  Владимиром
десятины  киевской  соборной  церкви  св.  Богородицы  можно  считать
достоверной.  В  своем  содержании  она  отражает  устойчивую  устную
историческую  традицию  пожалования  («се  даю  ...»)  или  данную  грамо¬
ту  или  уставную  грамоту,  сопровождаемую  пожалованием,  изложен¬
ную  в  виде  прямой  речи.  Она  сообщает  о  том,  что  первым  действием
Владимира  Святославича  в  материальном  обеспечении  Русской  мит¬
рополии  стало  официальное  пожалование  в  виде  грамоты  или  словес¬
но-обрядовой  процедуры  юридического  содержания  теми  денежными
поступлениями,  которыми  он  мог  распорядиться  немедленно  и  их  кон¬
тролировать  —  от  своего  господского  хозяйства  и  от  государственных
податей,  поступающих  от  посадников.
 Анализируя  содержание  Церковного  устава  Владимира,  Я.  Н.  Ща¬
пов  отметил  и  передачу  Церкви  «судов»  по  брачным  делам  —  разводы,
двоеженство,  осужденные  церковью  формы  брака,  изнасилования.
Согласно  его  предположению,  обобщающее  указание  десятины  киев¬
ской  св.  Богородице  и  эти  «суды»  стали  основой  устава  Владимира
[Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  125-127].
 Владимир  Святославич  и  его  преемники  строили  отношения  с  Рус¬
ской  церковью  самостоятельно,  методом  проб  и  ошибок,  но  исходя  из
реалий  отечественной  действительности.  Еще  в  Начальном  своде  был
 290

записан  рассказ  о  том,  что  в  княжение  Владимира  умножились  разбои.
По  совету  «епископов»  князь  отказался  от  взимания  вир  —  поступав¬
шего  в  княжескую  казну  судебного  штрафа  за  убийство  и  начал  «каз-
нити  разбоиникы»  —  наказывать  их  смертной  казнью  в  соответствии  с
византийским  законом.  Но,  сообщается  далее  в  рассказе,  епископы  и
«старцы»  отметили,  что  в  условиях  постоянных  войн  отсутствие  по¬
ступлений  от  вир  отрицательно  сказалось  на  обеспечении  княжеских
воинов  оружием  и  конями.  Тогда  Владимир  вернулся  к  прежней  су¬
дебной  системе  взимания  вир.  «И  живяше  Володимиръ  по  устроеныо
отыпо  и  дъдню»  [завершение  рассказа  цитировано  по  тексту  ПВЛ,  в
данном  случае  более  близкому  к  протографу:  ПВЛ.  1996.  С.  56J.
 Основное  содержание  этого  сообщения  заключается  в  том,  что  гре¬
ческие  по  происхождению  «епископы»  попытались  распространить
действие  «византийского  закона»,  воспользовавшись  стремлением  кня¬
жеской  власти  казнями  прекратить  или  сократить  количество  разбоев,
которые  очень  увеличились  в  княжение  Владимира  Святославича  [Свер¬
длов  М.  Б.  1988.  С.  80].  В  этой  практике  И.  П.  Медведев  отметил  не
только  стремление  использовать  конкретную  норму  Кормчей  книги
[см.:  Загоскин  Н.  П.  1892.  С.  23],  но  и  общую  позицию  церкви  в  вопро¬
се  о  широком  применении  смертной  казни  |  Медведев  И.  П.  1999.  С.  467].
В  данной  связи  Л.  В.  Милов  предположил,  что  была  сделана  попытка
использовать  в  качестве  источника  права  древнерусский  перевод  Эк¬
логи,  византийского  свода  законов  VIII  в.,  прежде  всего  ее  XVII  титула
[Милов  Л.  В.  1996].  Но  эта  реформа  не  учитывала  особенности  финан¬
совой  системы  и  раннефеодальных  служилых  отношений  в  Русском
государстве.  Они  исходили  из  принципов  мобилизации  в  казне  всех
денежных  поступлений  и  их  перераспределения  в  соответствии  с  об¬
щегосударственными  задачами  строительства  городов,  пограничных  кре¬
постей  и  оборонительных  линий,  вооружения  войска,  а  также  наделе¬
ния  князем  членов  дружины  (в  частности)  денежным  обеспечением  за
службу  (см.  ранее).  Поэтому  попытка  введения  византийской  право¬
вой  нормы  наказания  за  разбойное  убийство  оказалась  на  Руси  оши¬
бочной  и  Владимир  от  нее  отказался.
 Таким  образом,  организационные  начала  Русской  церкви,  создава¬
емой  Владимиром  Святославичем,  в  ее  финансовом  обеспечении  по¬
средством  десятины  и  наделении  судебными  правами  являлись  след¬
ствием  его  самостоятельной  по  отношению  к  Византийской  империи
позиции,  хотя  организационно  Русская  митрополия  входила  в  состав
Константинопольской  патриархии,  а  ее  митрополиты  имели  соответ¬
ствующие  титулы  патриаршьего  синклита.
 В  исследовательской  литературе  поставлен  вопрос  о  зависимости
Русской  церкви  от  Констанстантинопольского  патриарха.  Для  митро¬
полита  Макария  (Булгакова)  основанием  для  такого  представления  о
«зависимости»  стало  вхождение  Русской  митрополии  в  состав  Кон¬
стантинопольского  патриархата:  ее  «совершенная  зависимость»  (988—
 291

1240  гг.),  постепенный  переход  от  зависимости  к  самостоятельности
(1240—1589  гг.)  и  самостоятельность,  начиная  с  1589  г.  |Макарий  (Бул¬
гаков).  1995.  Ки.  2.  С.  11|.  Отсутствие  автокефалии  продолжало  рас¬
сматриваться  как  «зависимость»  и  позднее.  Поэтому,  когда  М.  Д.  При¬
селков  предположил,  что  христианство  на  Руси  было  принято  от  Ох¬
ридского  патриархата,  он  и  эти  церковные  связи  характеризовал  как
«зависимость»,  тогда  как,  по  его  мнению,  учреждение  в  Киеве  в  1037—
1039  гг.  митрополии  в  составе  Константинопольского  патриархата  оз¬
начало  для  него  установление  над  Русыо  власти  Византийской  импе¬
рии  [Приселков  М.  Д.  1913.  С.  97].  В  последующих  исследованиях  эти
идеи  основывались  на  представлениях  о  Византии  как  универсальной
империи,  что  имело  следствием  политическую,  церковную  и  идеоло¬
гическую  зависимость  стран,  входящих  в  зону  распространения  ее  вли¬
яния  и  православия  [Vasiliev  А.  А.  1932;  Kampfer  F.  1983;  и  др.].  В  совет¬
ских  работах  второй  половины  30-х  —  40-х  годов  такие  мысли  о  «зави¬
симости»  Руси  и  русской  Церкви  от  империи  подпитывались  теорией
сталинизма  о  «враждебном  окружении»  и  практикой  шпиономании.
Поэтому  М.  Д.  Приселков  писал,  используя  лексику  той  поры:  «<...>
агент  Империи,  поселившийся  в  Киеве  в  качестве  русского  митропо¬
лита,  стал  играть  видную  политическую  роль  не  только  как  проводник
распоряжений  Империи,  но  и  как  один  из  направляющих  центров
международных  отношений»  [Приселков  М.  Д.  1939.  С.  104].  Создание
в  Киеве  митрополии  рассматривалось  как  подчинение  Руси,  превра¬
щение  русских  в  подданных  императора,  как  установление  зависимос¬
ти  русской  Церкви  [Мавродин  В.  В.  1945.  С.  367].  В  отличие  от  таких
представлений  Д.  Оболенский  поставил  вопрос  о  существовании  осо¬
бого  «Византийского  содружества»,  которое  объединяло  православные
страны,  Pax  orthodoxa,  в  религионое,  культурное  и  политическое  сооб¬
щество  во  главе  с  императором.  Вследствие  этого  отношения  между
Византией  и  Русыо  оказывались  особыми,  вне  традиционных  точных
юридических  и  конституционных  понятий  [Оболенский  Д.  1970;
Obolensky  D.  1971].
 Между  тем,  рассматривая  структуру  организации  православной
Церкви  на  конкретно-исторических  материалах,  уже  Е.  Е.  Голубин¬
ский  пришел  к  выводу,  что  «Греческая  церковь  не  имела  совершенно
никакого  права  на  то,  чтобы  подчинять  себе  церковь  Русскую,  и  пос¬
ледняя  не  имела  совершенно  никакой  обязанности  к  тому,  чтобы  при¬
знать  над  собою  власть  церкви  Греческой»  [Голубинский  Е.  Е.  1901.
С.  262].  Соглашаясь  с  гипотезой  об  идеальном  положении  византий¬
ского  императора  во  главе  Ойкумены,  И.  П.  Медведев  отметил,  что
византийская  политическая  доктрина  в  значительной  мере  утрачивала
принудительный  характер  в  странах,  находящихся  на  периферии  Ой¬
кумены,  где  находилась  Русь  [Медведев  И.  П.  1972.  С.  423].  Все  более
утверждается  концепция  самостоятельного  и  самодостаточного  разви¬
 292

тия  Руси  как  государства  в  дохристианский  и  христианский  периоды,
вследствие  чего  она  сохраняла  светскую  и  церковную  самостоятель¬
ность  после  введения  православия  как  государственной  религии  [Ли-
таврин  Г.  Г’.,  Янин  В.  Л.  1970.  С.  39;  Wasilewski  Т.  1970;  Mango  С.  1984.  Р.
301-310;  Щапов  Я.  Н.  1989;  Chrysos  Е.  1992;  Литаврин  Г.  Г.  2000,  С.  338—
359,  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Анализ  деятельности  Владимира  Святославича  по  созданию  Рус¬
ской  церкви,  по  обеспечению  ее  материально  и  юридическими  права¬
ми  свидетельствует  о  наиболее  обоснованном  последнем  из  названных
исследовательских  направлений.  По  нашим  наблюдениям,  Владимир
осознанно  вводил  православие  на  Руси  в  качестве  государственной
религии.  Но  он  использовал  заложенную  в  идейные  и  организацион¬
ные  основы  православной  Церкви  концепцию  «симфонии  властей»,
для  того  чтобы  контролировать  Русскую  церковь  и  организовать  ее  в
пределах  Константинопольской  патриархии  в  качестве  автономного  об¬
разования  в  соответствии  с  общественным  строем  Русского  государ¬
ства,  идеологической,  внутренней  и  внешней  политикой  его  князей.
 Статус  Владимира  как  правителя  в  его  единении  и  взаимодействии
с  властью  церковной  определяется  в  соответствии  с  явной  и  скрытой
информацией  исторических  источников,  до  сих  пор  не  использован¬
ных  при  изучении  данной  проблемы,  или  привлекавшихся  в  неболь¬
шой  степени.  Среди  такого  рода  материалов  находятся  монеты,  чека¬
ненные  в  его  княжение.
 Златники  и  сребреники  Владимира  Святославича  хорошо  изучены
[Сотникова  М.  Я,  Спасский  И.  Г.  1983;  Сотникова  М.  П.  1995;  см.  там
же  предшествующую  литературу].  В  сребрениках  выделены  четыре  типа.
Установлено,  что  златники  и  сребреники  Владимира  I  типа  чекани¬
лись  в  одно  время,  вероятно,  ок.  988—990  гг.  в  связи  с  введением  хри¬
стианства  на  Руси  в  качестве  государственной  религии  и  женитьбой
Владимира  на  Анне.  Сребреники  I—IV  типов  изготавливались  доста¬
точно  долгое  время  в  княжение  Владимира.  Были  они  южнорусского
происхождения,  но  между  чеканом  I  типа  и  II—IV  типов  имел  место
временной  перерыв.  Чеканка  всех  типов  сребреников  происходила,
вероятно,  вследствие  конкретных  потребностей  [Сотникова  М.  Я.,  Спас¬
ский  И.  Г.  1983.  С.  81;  Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  172-192].
 Вместе  с  тем,  монеты  всегда  имели  большое  информативное  значе¬
ние.  Их  чекан  в  средние  века  являлся  королевской  регалией  —  моно¬
польным  правом  власти.  Изображения  на  них  были  наполнены  значи¬
тельным  содержанием  как  в  реалистических  формах,  так  и  в  символах.
Эти  изображения,  равно  как  и  надписи  на  монетах  обстоятельно  ана¬
лизировались  [историографический  анализ  этих  работ  см.:  Свердлов  М.  Б.
1979.  С.  166—170;  Сотникова  М.  Я,  Спасский  И.  Г.  1983.  С.  10—46;
Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  127—156;  см.  там  же  предшествующую  лите¬
ратуру].  Поэтому  монеты  и  изображения  на  них  являются  ценным  ис¬
торическим  источником.
 293

Златники  и  сребреники  Владимира  по  весу  были  близки  современ¬
ным  им  золотым  солидам  и  восточным  дирхемам  [здесь  и  далее  нумиз¬
матический  анализ  см.:  Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  19—95,  172—191],
которые  ввозились  в  это  время  на  Русь  (в  IX  —  первой  половине  XI  в.
дирхемы  были  включены  в  денежное  обращение).  Такая  весовая  нор¬
ма  русских  монет  указывает  на  то,  что  при  чекане  они  рассматрива¬
лись  как  единая  составная  часть  существовавшей  в  Русском  государ¬
стве  системы  денежного  обращения.  Но  основным  в  монетах  Влади¬
мира  было  не  экономическое  начало  (их  эмиссии  были  невелики,  боль¬
шое  число  сребреников  имело  низкую  пробу  серебра),  а  идеологиче¬
ское  значение.
 В  художественном  оформлении  монеты  Владимира  были  близки
византийским  номисмам  (золотым  монетам)  и  милиарисиям  (серебря¬
ным  монетам)  времени  правления  императоров-соправителей  Васи¬
лия  II  и  Константина  VIII.  Их  внешний  вид  свидетельствует  об  их
принадлежности  к  зоне  распространения  византийской  культуры,  но
выполнены  штемпели  этих  монет  русскими  мастерами.  Изображения
на  них  исполнены  глубокого  содержания,  объединяющего  русские  и
византийские  реалии  и  символы.
 На  аверсе  (лицевой  стороне)  монет  Владимира  всех  типов  изобра¬
жен  князь  с  грозно  сдвинутыми  бровями,  крупными  носом  и  подбо¬
родком,  с  бритым  лицом  и  длинными  усами,  что  близко  описанию
Святослава  Игоревича  Львом  Диаконом  (см.  ранее,  с.  223).  Поэтому  в
полной  мере  обоснованна  характеристика  данного  княжеского  изоб¬
ражения  как  древнейшего  русского  портрета  X  в.,  где  усматриваются
индивидуальные  и  этнические  черты  [Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  174].
На  златниках  и  сребрениках  I  типа  Владимир  Святославич  изображен
с  регалиями,  сходными  с  их  изображениями  на  византийских  монетах
X—XI  вв.:  в  стемме-венце  с  подвесками  и  помещенным  в  центре  кре¬
стом,  со  скипетром  и  в  торжественном  одеянии  [  Толстой  И.  И.  1882;
1893].  Но  эти  регалии  не  являлись  повторением  византийских  нумиз¬
матических  образцов,  поскольку  нет  императорской  державы.  К  реа¬
лиям  русской  общественно-политической  жизни  относилось  также
изображение  на  этих  монетах  личного  геральдического  знака  у  левого
плеча  князя.  Владимир  изображен  сидящим,  но  изображения  стола-
трона  нет.  Впрочем,  есть  на  златниках  и  сребрениках  I  типа  различаю¬
щиеся  кириллические  надписи:  «Владимиръ  на  столъ»,  «Владимир,  а
се  его  злато  (сребро)»,  так  что  стол  как  символ  единовластия  и  полнов¬
ластия  на  Руси  назван,  но  не  изображен.
 Особое  внимание  исследователей  привлекало  на  монете  изображе¬
ние  согнутых  в  коленях  ног  князя.  По  словам  И.  И.  Толстого,  «ноги
выходят  из  груди  фигуры,  как  бы  приклеенные  к  ней  без  всякой  забо¬
ты  о  смысле  рисунка»  [Толстой  И.  Я.  1893.  С.  16].  А.  А.  Молчанов
пишет  о  «черточках-ногах»,  не  замечая  ясного  изображения  сапог  с
каблуками  [Молчанов  А.  А.  1973;  см.  также:  Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  238].
 294

Такой  штемпель  монеты  воспринимался  как  следствие  неумелости  рез¬
чика  (И.  И.  Толстой)  его  художественной  беспомощности  (А.  В.  Ореш¬
ников)  [историографию  см.:  Сотникова  М.  П.  1995.  С.  173].  Между  тем
на  аверсе  сребреников  I  типа  ясно  и  умело  обозначены  не  ноги,  а
сапоги  с  массивными  каблуками.  Смысл  такого  подчеркнуто  значимо¬
го  изображения  сапог  в  контексте  императорских  регалий  Владимира
Святославича  на  первый  взгляд  непонятен.  Однако,  как  следует  из
анализа  византийских  императорских  инсигний  того  времени,  равное
с  прочими  значение  имела  красная  (пурпурная)  обувь  (сапоги).  Иног¬
да,  во  время  переворотов  или  боевых  действий,  красные  сапоги  могли
стать  единственным  символом  императорской  власти  [см.:  Сверд¬
лов  М.  Б.  1998.  С.  83-84].
 Таким  образом,  в  средневековом  мире  символов  регалии,  с  которы¬
ми  изображен  Владимир  на  сребрениках  I  типа,  чеканенных  в  988—
990  гг.  в  связи  с  женитьбой  русского  князя  на  царевне  Анне  (это  мне¬
ние  представляется  наиболее  убедительным),  венец,  скипетр  и  верх¬
няя  одежда,  подобные  императорским,  свидетельствовали  о  принад¬
лежности  Владимира  к  высшей  иерархии  в  византийской  системе,  но
не  равного  императорскому  положению  (отсутствие  державы).  За  40
лет  до  того  император  Константин  Багрянородный,  дед  Василия  II  и
Константина  VIII,  убеждал  их  отца  и  потомков  отказывать,  «если  по¬
требуют  когда-либо  и  попросят  либо  хазары,  либо  турки,  либо  также
росы,  или  какой  иной  народ  из  северных  и  скифских  —  а  подобное
случается  частенько  —  посылать  им  что-нибудь  из  царских  одеяний
или  венцов,  или  из  мантий  ради  какой-либо  их  службы  и  услуги  <...>»
[Константин  Багрянородный.  1989.  С.  55;  курсив  наш  —  М.  С.].  Вероят¬
но,  в  сложнейших  обстоятельствах  80-х  годов  в  результате  «службы  и
услуги»  —  отправки  для  спасения  Македонской  династии  6-тысячного
корпуса,  возвращения  императорам-соправителям  Херсонеса,  женитьбы
на  царевне  Анне,  введения  православия  в  качестве  государственной
религии  русский  князь  потребовал  от  Василия  II  кроме  установления
родственных  связей  еще  одного  исключения  —  императорских  рега¬
лий.  Судя  по  реалистическим  изображениям  на  златниках  и  сребрени¬
ках  Владимира,  они  были  ему  переданы,  но,  разумеется,  кроме  глав¬
ного  символа  императорской  власти  —  державы.  Как  показали  иссле¬
дования  И.  И.  Толстого  и  А.  В.  Орешникова,  в  византийской  нумиз¬
матике  отсутствуют  подобные  прототипы  в  рисунке  регалий  Владими¬
ра  на  штемпелях.  Отсюда  следует,  что  их  резчики  не  компоновали  эле¬
менты  различных  нумизматических  образцов,  а  осознанно  изобразили
Владимира  Святославича  в  регалиях,  которые  могли  быть  получены
князем  от  шуринов-императоров  [Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  154—159].
 Так  что  в  ближайшем  окружении  порфирородной  Анны  в  Киеве
были  не  только  княжеские  хоромы,  каменная  церковь  св.  Богородицы,
городская  площадь,  украшенная  привезенной  из  Херсонеса  скульпту¬
рой.  Видимо,  и  супруг  ее  в  торжественных  случаях  облачался  в  одея-
 295

мия,  подобные  императорским,  надевал  венец.  Мог  он  держать  в  руке
и  скипетр  —  символ  власти  христианского  государя.  Этот  скипетр  не
был  чуждым  символом  власти,  поскольку  он  являлся  знаковым  про¬
должением  древнейшей  индоевропейской  и  славянской  традиции  по¬
соха  в  той  же  функции  (о  семантической  преемственности  от  скипетра
в  виде  длинной  палки  к  скипетру  византийских  императоров  см.:  Pilz  Е.
1994.  Р.  66—67].  Ту  же  единую  семантическую  традицию  сохраняли
трон  византийских  императоров  и  стол-престол  русских  князей.
 На  тех  же  монетах  утверждалась  самостоятельность  Владимира  по
отношению  к  византийской  императорской  власти.  Об  этом  свиде¬
тельствовал  на  аверсе  геральдический  княжеский  знак  у  его  левого  плеча.
Княжеский  трезубец,  а  не  двузубец,  как  у  отца  и  старшего  сводного
брата  Ярополка,  подчеркивал  особое  положение  Владимира  как  родо¬
начальника  новой  княжеской  ветви.  Такими  же  символами  самостоя¬
тельности  становились  на  сребрениках  I  типа  (красные)  сапоги  и  ки¬
риллические  надписи.  Изображение  на  реверсе  златников  и  сребрени¬
ков  I  типа  Христа-Пантократора  (как  на  монетах  Василия  II  и  Кон¬
стантина  VIII)  указывало  на  восточнохристианскую  принадлежность
Русского  государства,  подобно  Византийской  империи.  Такой  насы¬
щенный  общественно-политической  и  идеологической  информацией
тип  монет  становился  основой  последующих  трех  вариантов  штемпеля
сребреников  Владимира  (см.  далее,  с.  301—303).
 Новый  внешний  облик  князя  с  символами  высшей  монархической
власти  в  христианском  государстве,  его  новый  международный  статус
шурина  византийских  императоров-соправителей  подразумевают  воп¬
рос  —  насколько  Владимир  преобразился  внутренне.  Как  писал  и  го¬
ворил  Иларион  еще  до  своего  поставления  митрополитом  в  1051  г.,
«съвлъче  же  ся  убо  каганъ  нашь  и  съ  ризами  ветъхааго  человека,  съло-
жи  тлъннаа,  оттрясе  прахъ  неверна  и  вълъзе  въ  святую  купель.  И  по-
родися  отъ  Духа  и  воды,  въ  Христа  крестився  въ  Христа  облъчеся,  и
изиде  от  купили  бълообразуяся,  сынъ  бывъ  нетлъниа,  сынъ  въскръше-
ниа.  Имя  приимъ  въчно,  именито  на  роды  и  роды,  Василии,  имже
написася  въ  книгы  животныа,  въ  вышниимъ  градъ  и  нетльннъимъ
Иерусалима»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  44].  В  исследованиях  XVIII  —  нача¬
ла  XX  в.  подразумевалось,  что  креститель  Руси  и  сам  преобразился  под
воздействием  христианства.  Поэтому,  начиная  с  В.  Н.  Татищева,  осо¬
бое  внимание  уделялось  анализу  конкретных  фактов  социально-эко¬
номической,  политической  и  религиозной  жизни  Руси  периода  его
правления,  личность  и  деяния  самого  князя  оказывались  на  первом
плане.  С  другой  стороны,  видимо,  с  С.  М.  Соловьева  при  установле¬
нии  причин  и  процессов  «органического»  развития  исторического  про¬
цесса  особое  внимание  уделялось  определению  их  закономерностей  и
материальных  оснований.  Такая  методика  была  поддержана  В.  О.  Клю¬
чевским  и  особенно  историками  советского  периода.  Вследствие  этого
личность  Владимира  Святославича  столь  же  закономерно  отступала  на
 296

второй  план.  В  последнее  время  особое  внимание  вновь  привлекли
личность  и  деятельность  князя-христиаиина,  быстрые  преобразования
страны  и  се  князя  в  связи  с  крещением.  Поэтому,  по  словам  Г.  Под-
скальского,  «до  крещения  как  бы  «еще-не-страна»,  Русь  становится
«страною»  и  одновременно  членом  христианского  (византийского)  со¬
общества  государств»»  [Подскальски  Г.  1996.  С.  37],  тогда  как,  по  мне¬
нию  А.  Поппэ,  после  крещения  произошло  внутреннее  перерождение
Владимира  в  князя-христианина  [Рорре  А.  1992.  Р.  47].
 В  связи  с  дискуссионностыо  и  очевидной  недостаточностью  изуче¬
ния  вопроса  о  внутреннем  преображении  князя  Владимира-христиа-
нина  эту  проблему  следует  рассмотреть  особо  в  контексте  изучения
общественного  положения  князя  и  природы  княжеской  власти.  Как
сообщают  ПВЛ  и  Титмар  Мерзебургский,  в  его  систему  поведения
вошли  щедрые  милостыни.  О  том  же  вспоминает  Иларион  в  Слове  о
законе  и  благодати  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней
Руси.  1989.  С.  85;  Рорре  А.  1992.  Р.  48—49].  А.  В.  Назаренко  отметил,  что
в  близких  выражениях  Титмар  пишет  о  «щедрости  милостыни»  у  Эм-
нильды,  третьей  жены  польского  князя  Болеслава  Храброго,  и  новооб¬
ращенного  венгерского  короля  Гезы.  Поэтому  он  ставит  вопрос:  явля¬
ется  сообщение  Титмара  о  щедрых  милостынях  Владимира  отражением
реальности  или  литературным  клише  [Назаренко  А.  В.  1993.  С.  177].
 «Щедрость»  и  «милостыни»  не  вошли  в  клишированные  характери¬
стики  ПВЛ  почивших  русских  князей  XI  —  начала  XII  в.,  хотя  щед¬
рость  и  милосердие  к  бедным  и  нуждающимся  в  помощи  Владимир
Мономах  указывал  в  системе  княжеского  поведения,  а  вдова  князя
Святополка  Изяславича,  человека  грешного  и  покровителя  ростовщи¬
ков,  раздала  значительные  богатства  монастырям,  священникам  и  бед¬
ным  [ПВЛ.  1996.  С.  101,  126].  Религиозные  истоки  «милости»  и  «мило¬
стыни»  христианина  находятся  в  заповедях  Иисуса  Христа,  изложен¬
ных  в  Нагорной  проповеди  (Матф.  V,  7;  VI,  1—4).  Предания  о  Влади¬
мире  Святославиче,  записанные  в  ПВЛ  под  6504/996  г.,  упоминают
его  щедрые  пиры  для  знатных  и  незнатных,  денежные  и  продуктовые
раздачи  бедным.
 В  новейшей  литературе  эти  известия  интерпретируются  противо¬
положным  образом.  И.  Я.  Фроянов  уподобил  древнерусские  пиры  пот¬
лачу  североамериканских  индейцев,  но  без  его  «характерной  черты»  —
«перераспределения  богатств  по  принципу  коллективизма,  противо¬
борства  индивидуального  и  общинного  начал,  хотя  какие-то  следы  всего
этого  еще  проступают»  [Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  138—149;  см.  там  же
предшествующую  литературу  о  потлаче  и  пирах  на  Руси].  По  мнению
И.  Н.  Данилевского,  летописные  записи  о  пирах  Владимира  —  след¬
ствие  литературной  контаминации  библейских  текстов  о  пирах  Соло¬
мона  и  ассоциативного  мышления  [Данилевский  И.  Н.  1999.  С.  12—13].
Между  тем,  пиры  и  денежные  раздачи  в  конце  существования  племен¬
ного  строя  и  в  раннефеодальных  обществах  имели  социально-эконо¬
 297

мическое  и  престижное  содержание.  Если  при  племенном  строе  (как
отмстил  римский  историк  Тацит  у  германцев)  пиры  «заменяют  жало¬
вание  за  службу»,  то  в  раннее  средневековье  материальные  и  денеж¬
ные  пожалования  (пиры  продолжают  престижную  функцию)  стано¬
вятся  одной  из  основ  пожалований-феодов  (см.  ранее,  с.  76—77).  От¬
сюда  следует,  что  социально-экономическая  функция  пиров  Владими¬
ра  Святославича  продолжала  единую  традицию  европейских  народов
на  стадии  развитого  железного  века.  Потлач  северо-американских  ин¬
дейцев,  которые  до  XVI  в.  находились  на  архаической  стадии  развития
бронзового  века,  еще  не  использовали  лошадей  и  колес,  относится  к
другой  исторической  и  этно-культурной  традиции.  Что  касается  биб¬
лейских  контаминаций  и  аллюзий  в  ПВЛ,  то  они  закономерны  в  рели¬
гиозном  сознании,  воспитанном  на  Священном  Писании,  в  словах  и
образах  которого  излагались  реалии  русской  жизни.
 Таким  образом,  «щедрость»  и  «милостыня»  в  системе  христианских
духовных  ценностей  усваивались  наиболее  легко  Владимиром,  как  и
другими  неофитами,  в  переосмысленном  продолжении  и  развитии
предшествующей  социальной  практики  языческого  периода  —  раздач,
пожалований,  пиров.  Поэтому  известия  о  щедрых  милостынях  Влади¬
мира,  видимо,  адекватно  отражали  действительность,  тогда  как  сооб¬
щения  о  пирах  Владимира  свидетельствовали  о  продолжении  во  время
его  княжения  социальной  и  сакральной  функций  пиров,  которые  в
виде  коллективного  потребления  пищи  становились  одной  из  форм
престижного  материального  вознаграждения  за  службу  и  укрепления
межличностных  связей,  что  выразилось  в  традиции  называть  коллек¬
тивные  пиры  братчиной,  а  чашу,  которая  шла  по  кругу  с  хмельным
напитком  —  братиной.
 Быт  князя-правителя  в  языческий  и  христианский  периоды  подра¬
зумевал  церемониальные  действа,  к  которым  он  был  хорошо  подготов¬
лен,  как  показали  еще  приемы,  устроенные  княгине  Ольге  константи¬
нопольским  императорским  двором  (см.  ранее).  Княжеский  церемо¬
ниал  еще  более  усложнился  с  введением  христианства  в  качестве  госу¬
дарственной  религии,  как  свидетельствуют  строительство  в  Десятин¬
ной  церкви  лестничной  башни  в  качестве  особого  княжеского  входа  на
хоры  и  особого  положения  князя  там  во  время  богослужения  —  между
Богом  и  всеми  прочими,  включая  клир  (см.  ранее,  с.  287).  Десятинная
церковь  не  сохранилась.  Но  поскольку  она  построена  и  расписана  ви¬
зантийскими  мастерами,  убранство  ее  было  традиционным  для  того
времени.  Характеризуя  живопись  византийских  храмов,  О.  Демус  под¬
черкивал,  что  она  «не  апеллирует  к  зрителю  как  к  индивиду,  к  душе,
которая  должна  быть  спасена,  а  обращается  к  нему  как  к  члену  Церк¬
ви,  занимающему  определенное  место  в  ее  иерархии».  Обобщая  на¬
блюдения  над  декором  византийского  храма,  он  писал:  «Византийской
системе  присуща  величественная  целеустремленность.  Кажется,  что  ее
создатели  прежде  всего  старались  отразить  главную  формулу  визан¬
 298

тийской  теологии  —  христологичсский  догмат,  —  а  также  его  причаст¬
ность  к  обряду  и  структуре  Византийской  церкви.  Нет  изображений,
которые  не  были  бы  так  или  иначе  связаны  с  этим  основополагающим
постулатом:  образы  Христа  в  Его  различных  видах,  Богоматерь,  анге¬
лы,  апостолы,  пророки  и  святые  размещались  в  иерархическом  поряд¬
ке,  который  включал  и  изображения  мирских  государей  —  наместни¬
ков  Христа  на  земле»  [Демус  О.  2001.  С.  16,  17].  Если  такое  традицион¬
ное  декоративное  убранство  было  выдержано  в  св.  Богородице  Деся¬
тинной  (сомневаться  в  этом  нет  оснований,  поскольку  оно  есть  в  со¬
хранившейся  Софии  Киевской),  то  Владимир  Святославич,  находясь  в
Десятинной  церкви  во  время  богослужения,  становился  органической
частью  иерархии  Небесной  и  земной,  являясь  реально  и  символически
главой  последней.
 Но  нет  оснований  думать,  как  считал  Г.  К.  Вагнер,  что  Владимир
участвовал  в  Десятинной  церкви  в  литургическом  действе,  подобно
византийскому  императору  в  Софии  Константинопольской,  а  потому
он  находился  не  на  хорах,  а  перед  солеей  [Вагнер  Г.  К.  1994.  С.  151  —
156]  —  возвышением  перед  алтарной  преградой  (иконостас  тогда  не
существовал).  Против  этого  предположения  свидетельствует  тот  факт,
что  Десятинная  церковь  продолжила  традицию  не  Софийского  собора,
а  дворцовой  церкви  Богородицы.  Строительство  лестничных  башен  для
особого  входа  князя  на  церковные  хоры  стало  не  только  устойчивой
традицией,  но  и  развилось  в  создание  переходов  непосредственно  из
второго  этажа  княжеского  дворца  на  хоры  [Раппопорт  П.  А.  1993.  С.  36,
55,  68].  Восхождение  князя  на  хоры  при  богослужении,  начиная  с  Де¬
сятинной  церкви,  может  свидетельствовать  о  том,  что  он  в  литургии  не
участвовал.  На  то  же  указывают  митатории  князя,  прослеживаемые  в
нижней  и  верхней  южных  галереях  киевской  и  новгородской  Софии
(30-40-е  гг.  XI  в.)  [Штендер  Г.  М.,  Сивак  С.  И.  1995.  С.  292-295].
Присутствие  князя  на  южной  галерее,  вероятно,  продолжало  его  сле¬
дование  византийскому  церемониалу,  согласно  которому  император
традиционно  находился  в  Софийском  соборе  на  южной  галерее  хоров.
Таким  образом,  обязанности  богослужения  усложнили  церемониаль¬
ные  действия  Владимира-христианина,  позволили  их  приблизить  к
соответствующим  церемониям  византийских  императоров.  Но  и  в  дан¬
ном  случае  Владимир  и  его  преемники  исходили  из  реалий  русской
жизни  —  они  не  участвовали  в  литургии.
 Новое  особое  положение  князя-христианина  расширило  сферу  об¬
щественной  и  политической  деятельности,  но  не  изменило  ее  само¬
стоятельного  характера  и  преемственности  по  отношению  к  предше¬
ствующему  периоду.
 После  крещения,  введения  христианства  в  качестве  государствен¬
ной  религии,  женитьбы  на  византийской  принцессе  Владимир  про¬
должал  государственную  и  религиозную  политику  как  христианский
суверенный  правитель,  не  утративший,  впрочем,  привычек  языческой
 299

поры.  Как  писал  мерзебургский  епископ  и  хронист  Титмар,  современ¬
ник  Владимира  Святославича,  получавший  информацию  о  Руси  пре¬
имущественно  от  немцев,  относившихся  к  русскому  князю  нейтраль¬
но  (Русь  и  Германия  объективно  являлись  союзниками  в  борьбе  про¬
тив  могущественного  тогда  Польского  государства),  писал  о  продол¬
жающемся  после  крещения  «распутстве»  Владимира  и  «большом  наси¬
лии  над  слабыми  данаями  (византийцами.  —  М.  С.)»  [Thietmar.  VII.  72,
74;  здесь  и  далее  о  Титмаре,  его  хронике  и  известиях  о  Руси  в  новей¬
шей  литературе  см.:  Свердлов  М.  Б.  1976;  Латиноязычные  источники
по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  57—102;  Назаренко  Л.  В.  1993.  С.  131  —
205;  мнения  авторов  по  частным  вопросам  этой  темы  различаются;  см.
там  же  литературу  вопроса].  Видимо,  это  «насилие»  осуществлялось
прежде  всего  над  византийцами  на  Руси.  Но  проявлялось  оно  также  в
отношениях  с  Византийской  империей  и  Константинопольской  пат¬
риархией.  Как  отмечено  ранее,  в  соответствии  с  принципами  католи¬
ческой  церкви  он  использовал  десятину  для  материального  обеспече¬
ния  на  Руси  церкви  православной.
 Впрочем,  к  западным  правителям  и  к  Западной  церкви  Владимир
относился  исходя  исключительно  из  интересов  собственных  и  госу¬
дарственных  как  политик,  а  не  член  христианского  сообщества.  Мис-
сийного  епископа  Бруно  Кверфуртского,  отправившегося  через  рус¬
ские  земли  после  миссии  к  венграм  в  1005—1006  гг.  проповедовать
христианство  в  главные  кочевья  печенегов  (об  этом  пишет  сам  Бруно  в
письме  к  германскому  королю  Генриху  II),  князь  удерживал  при  себе
против  воли  миссионера  в  продолжение  одного  месяца.  Подозревал  ли
его  Владимир  в  политических  интригах  или  опасался  за  его  жизнь,  как
объясняет  это  насилие  сам  проповедник,  —  предположений  может  быть
много.  Очевидно  одно:  Владимир  полностью  контролировал  действия
знатного  миссионера  (он  был  сыном  графа  Кверфуртского)  и,  когда
счел  возможным,  проводил  его  с  почетом  до  южных  рубежей  своего
государства  [Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  290—291;  Латиноязычные  источ¬
ники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  45—56;  см.  там  же  литерату¬
ру].  А.  Поппэ  видит  в  стремлении  Владимира  задержать  Бруно  наме¬
рение  уберечь  «пламенного  миссионера»  от  опасности  [Рорре  А.  1992.
Р.  55],  не  учитывая  указание  самого  Бруно  —  «удерживая  против  [моей]
воли»  (retinens  contra  voluntatem),  что  свидетельствует  о  многозначно¬
сти  причин,  по  которым  князь  насильно  оставил  у  себя  миссийного
епископа  и  его  спутников.
 Подобно  своей  «бабе»  княгине  Ольге  Владимир  преследовал  во  внеш¬
ней  политике  прежде  всего  интересы  своей  страны  и  собственные,  не
ориентируясь  на  абстрактные  постулаты.  Поэтому  в  конце  правления
он  переориентировал  свои  политические  и  династические  интересы  на
Запад.  Вероятно,  после  смерти  Анны  в  1011  г.  Владимир  женился  на
дочери  графа  Куно  или  неизвестной  нам  западной  принцессе  (Болес¬
лав  Храбрый  в  1018  г.  пленил  в  Киеве  мачеху  Ярослава  Мудрого
 300

[Thietmar.  VIII,  33]).  В  результате  новейших  исследований  предполо¬
жение  этого  брака  подвергнуто  сомнению,  впрочем,  мысль  о  женитьбе
Ярополка  Святославича  на  дочери  графа  Куно  [Назаренко  А.  В.  1994.
С.  104—121;  2001.  С.  361—369]  представляется  еще  менее  убедитель¬
ной  (см.  ранее,  с.  253).  Преследуя  самостоятельные  цели,  он  поддер¬
живает  союзные  отношения  с  германским  королем  Генрихом  II  Свя¬
тым  (с  1014  г.  —  императором)  в  борьбе  с  Болеславом  Храбрым.  Но
когда  надо  было  закрепить  в  1013  г.  мир  с  польским  князем,  Владимир
женил  на  его  дочери  своего  пасынка  Святополка.  Впрочем,  по  нашему
мнению,  в  1014  г.  или  начале  1015  г.  Святополк,  его  жена,  ее  духовник
епископ  Рейнберн  составили  с  Болеславом  Храбрым  заговор  против
Владимира.  Но  Владимира  не  остановили  ми  династические  связи  за¬
говорщиков  на  Руси,  ни  высокий  церковный  статус  епископа,  кото¬
рый  ранее  находился  на  кафедре  в  Колобжеге.  Они  были  арестованы,
помещены  в  одиночное  заключение,  в  котором  Рейнберн  умер,  види¬
мо,  не  без  насилия  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней
Руси.  1989.  С.  80—83;  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  167—170;  см.  там  же
литературу].  Столь  же  решительно  поступил  Владимир  и  по  отноше¬
нию  к  мятежному  сыну  Ярославу,  который  восстал  в  1014  г.  в  Новго¬
роде  против  власти  отца.  Тот  начал  собираться  в  поход,  но  умер.
 В  контексте  таких  внутри-  и  внешнеполитических  акций  Владими¬
ра  Святославича  раскрывается  идейное  содержание  принципиальных
изменений  на  его  сребрениках  II—IV  типов,  чеканенных,  напомним,
после  определенного  перерыва  после  златников  и  сребреников  I  типа.
Его  монеты  этого  периода  вновь  становятся  ценным  и  еще  мало  ис¬
пользованным  для  изучения  идеологической  политики  Владимира  ис¬
торическим  источником.  Личный  княжеский  знак,  который  ранее  на¬
ходился  на  аверсе  у  левого  плеча  князя,  теперь  заменил  на  реверсе
монеты  византийский  образ  Христа-Пантократора.  Владимир  стал  изоб¬
ражаться  с  нимбом  —  знаком  святости  власти  здравствующего  христи¬
анского  правителя,  подобно  византийским  императорам  (сребреники
II,  IV  типов).  Подчеркнуто  значимое  изображение  сапог  пропало,  но
появился  трон,  подобный  императорским,  причем  княжеские  трон  и
одежда  (кольчуга  или  торжественное  императорское  одеяние,  украшен¬
ное  камнями  и  жемчугом)  сребреников  IV  типа  соответствуют  реалиям
и  отличаются  от  византийских  нумизматических  образцов  [Толстой
И.  И.  1893.  С.  21-22;  Орешников  А.  В.  1930.  С.  87-112;  1936.  С.  32-39,
70].  В  развитие  этих  наблюдений  М.  П.  Сотникова  обратила  внимание
на  особую  свободу  и  самостоятельность  в  композиции  резчика  штем¬
пелей  сребреников  IV  типа.  По  ее  наблюдениям,  его  рисунок  может
рассматриваться  как  исторический  источник  по  древнерусской  одежде
и  княжеского  головного  убора.  Она  выделяет  два  варианта  последне¬
го  —  высокая  русская  шапка,  так  называемая  «складня»  —  скуфья,
сплошь  унизанная  жемчугом,  а  также  венец  (исследовательница  счи¬
тает,  что  это  низкая,  почти  плоская  шапочка)  с  крестом  в  центре  или
 301

на  вершине.  Такие  византийские  императорские  венцы-диадемы,  да¬
тируемые  серединой  —  третьей  четвертью  XI  в.,  сохранились  до  наших
дней  \Kovacs  £.,  Lovag  Z.  1980;  Культура  Византии.  1989.  С.  537—538].
Княжеское  одеяние  представляет  собой  длинную  —  до  пят  —  рубаху
(далматик),  украшенную  узорчатой  полосой  или  бахромой  по  подолу,
и  длинный  плащ  с  орнаментом  по  краю.  Плащ  скреплен  у  правого
плеча  круглой  фибулой  и  перекинут  через  левую  руку  [  Сотникова  М.  П.
1995.  С.  189].
 Впрочем,  символы  высшей  власти,  с  которыми  изображен  на  моне¬
тах  Владимир,  продолжали  оставаться  столь  значимыми,  что  русские
князья  сохраняли  к  ним  особое  внимание.  Княжеский  венец  (или  шап¬
ка)  с  крестом  не  стал  в  это  время  русской  традицией  в  отличие  от
высокой  шапки  с  опушкой.  Причина  отказа  от  венца  или  стеммы  рас¬
крывается  в  семантике  этой  регалии.  Исследуя  корону  венгерского
короля  Гезы,  присланную  ему  императором  Михаилом  Дукой,  А.  Гра¬
бар  писал:  о  дискуссионности  вопроса  о  присланной  византийским
императором  венгерскому  королю  короны  как  символа  «вассальных
отношений  Венгрии  к  Византии».  Он  отметил,  что  «венгерский  ко¬
роль,  надевший  эту  корону,  допускал  если  не  юридически,  то  по  край¬
ней  мере  “философски”»  «систему  политико-мистических  взглядов,
которая  ставила  его,  хотя  бы  только  морально,  в  некоторую  духовную
зависимость  от  императора»  [Грабар  А.  2000.  С.  36].  Учитывая  рассмот¬
ренное  ранее  сложное  содержание  отношений  Владимира  Святослави¬
ча  к  Византийской  империи,  можно  сделать  вывод,  что  венец  или  стем-
ма,  имевшие  столь  знаковое  содержание,  не  могли  остаться  в  практике
дворцового  церемониала  и  в  системе  символов  власти  русского  князя.
Поэтому,  если  держава  обоснованно  не  использовалась  изначально,  то
византийский  венец  (или  шапка)  с  крестом,  вероятно,  перестал  ис¬
пользоваться  вследствие  его  особого  идеологического  значения.  По¬
этому  знаками-символами  княжеской  власти  являлись  стол-престол,
верхнее  одеяние,  красные  сапоги.  Если  во  времена  Владимира  кня¬
жеская  шапка  с  закругленным  верхом  и  опушкой  могла  использовать¬
ся  альтернативно  с  византийским  венцом,  то  с  киевского  княжения
Ярослава  Мудрого  в  качестве  символа  княжеской  власти  использова¬
лась  только  княжеская  шапка  (см.  далее,  с.  431).
 Эти  изменения  в  монетных  изображениях  в  полной  мере  отражают,
по  мнению  М.  П.  Сотниковой  и  И.  Г.  Спасского,  новые  тенденции  в
западной  внешней  и  династической  политике  Владимира  Святослави¬
ча  после  1011  г.  (года  смерти  Анны)  и,  добавим,  антивизантийские
действия  князя.  Поэтому  в  качестве  повода  для  чекана  сребреников
II—IV  типов  они  предположили  женитьбу  Владимира  на  дочери  графа
Куно.  Как  отмечено  ранее,  упоминаемое  в  «Генеалогии  Вельфов»  и
«Вейнгартенской  истории  Вельфов»  определение  «короля  ругов»  —  мужа
дочери  графа  Куно,  внучки  по  материнской  линии  императора  Оттона
I  Великого,  дискуссионно.  Но  обсуждение  вопроса  о  браке  Владимира
 302

Святославича  после  смерти  Анны  нс  отрицает  западной  направленно¬
сти  политики  Владимира  Святославича  в  последний  период  его  прав¬
ления,  в  связи  с  чем  было  изменено  оформление  сребреников.
 А.  Поппэ  обратил  внимание  на  известие  Титмара  Мерзебургского
(со  слов  информатора)  о  том,  что  саркофаги  Владимира  и  Анны  «от¬
крыто  стоят  посреди  храма»,  посвящение  которого  в  данном  случае
ошибочно  отнесено  к  св.  Клименту,  папе  Римскому,  то  есть  по  наибо¬
лее  знаменитым  мощам,  содержащимся  в  Десятинной  церкви  [Thietmar.
VIII,  74;  Рорре  Л.  1992.  Р.  49—50].  В  новейшей  литературе  можно  встре¬
тить  мнение,  что  саркофаги  Владимира  и  Анны,  по  свидетельству  Тит¬
мара  Мерзебургского,  стояли  в  Десятинной  церкви  в  приделе  св.  Кли¬
мента  [Архипова  Е.  И.  2001.  С.  37].  Эта  мысль  не  учитывает  конкретные
терминологические  указания  использованного  текста:  «Hie  <...>  obiit,
sepultus  in  Cuiewa  civitate  magna  et  in  aecclesia  Christi  martiris  et  papae
Clementis  iuxta  predictam  conjugam  suam,  sarcofagis  eorundem  in  medio
templi  palam  stantibus»  (курсив  наш.  —  M.  С.  ].  Использованные  в  нем
понятия  aecclesia,  templum  указывают  на  помещение  саркофагов  в  цен¬
тре  храма,  церкви.
 А.  Поппэ  отметил,  что  помещение  могилы  правителя  перед  лицом
Господа  не  представляло  собой  ничего  особенного  в  Западной  Европе.
В  Византии,  напротив,  подобное  погребение  в  центральном  нефе  под
куполом  было  бы  невозможно  даже  для  императора.  Впрочем,  он  не
остановился  на  этом  важном  наблюдении,  но,  следуя  идее  о  христиан¬
ском  преображении  Владимира,  пришел  к  мысли,  что  подобное  поме¬
щение  саркофагов  еще  не  означало  отнесение  к  лику  святых,  но  его
предвидело  [Рорре  А.  1992.  Р.  49—50].  Между  тем  такое  расположение
Владимиром  первого  по  времени  в  1011  г.  саркофага  княгини  Анны  не
могло  подразумевать  ее  причисление  к  лику  святых.  Саркофаг  Влади¬
мира  был  лишь  поставлен  рядом  с  первым.  Таким  образом,  место  сар¬
кофагов  княжеской  четы  становится  еще  одним  свидетельством  запад¬
ной  ориентации  Владимира  в  последний  период  его  правления  и  сви¬
детельством  того,  что  Владимир  в  полной  мере  осознавал  особое  поло¬
жение  княжеской  власти  и  князя  на  Руси  и  в  христианском  мире.
 Исторические  источники,  свидетельствующие  о  военной  деятель¬
ности  Владимира  Святославича,  его  внешней  и  внутренней,  религиоз¬
ной  и  династической  политике,  обращают  внимание  на  его  полновла¬
стие  в  стране.  На  то  же  указывают  система  его  отношений  с  Церковью,
знаковые  изображения  и  надписи  на  его  монетах.  Между  тем  в  расска¬
зах  ПВЛ  о  Владимире  упоминаются  не  только  бояре  —  «люди  знатные
и  богатые»,  которые  (в  данном  случае)  являлись  членами  старшей  дру¬
жины  и  служили  князю,  но  и  «старцы»  (с  вариантом  «старцы  град¬
ские»).  В  языческий  период  они  упомянуты  в  качестве  тех,  кто  выби¬
рал  человеческие  жертвы  для  богов,  позднее  —  советников  князя  в
принятии  христианства  и  вместе  с  епископами  —  при  изменении  на¬
казаний  за  преступления  [ПВЛ.  1996.  С.  38,  48,  56].  Использование
 303

этого  архаичного  термина  в  летописном  повествовании  позволило  не¬
которым  исследователям  предположить,  что  эти  «старцы»  —  племен¬
ная  знать,  исполнявшая  в  княжение  Владимира  административно-су¬
дебные  функции  [Мавродин  В.  В.,  Фроянов  И.  Я.  1974;  Ловмяньский  X.
1978.  С.  99,  но  X.  Ловмяньский  с  противоречевой  исследовательской
позицией:  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  38].  Между  тем  данные  упоми¬
нания  «старцев»  —  проблема  не  историческая,  а  источниковедческая.
Ученые  не  обратили  внимания  на  то,  что  «старцы»  упомянуты  только  в
преданиях,  а  не  в  современном  известиям  историческом  источнике.
Сами  эти  упоминания  представляют  собой  нейтральные  по  конкрет¬
но-историческому  содержанию,  но  устойчивые  повествовательные  кли¬
ше,  а  понятие  «старцы»,  как  отметила  С.  В.  Завадская,  литературного
происхождения  и  не  отражает  в  этих  текстах  реальную  сущность  обо¬
значаемой  им  общественной  категории  [Завадская  С.  В.  1978.  С.  101  —
102;  1999].  С  прекращением  преданий  о  Владимире  под  6505/997  г.  в
тексте  ПВЛ  понятие  «старцы»  больше  не  появляется.  Поэтому  назван¬
ные  в  преданиях  о  Владимире  Святославиче  «старцы»  —  элемент  лите¬
ратурного  или  фольклорно-литературного  повествования  [Свердлов  М.  Б.
1983.  С.  38—39],  или  составная  часть  литературного  топоса  «князь-
советники»  [см.:  Bogatyrev  S.  2000.  Р.  38—43].
 Итак,  разные  по  происхождению  исторические  источники  раскры¬
вают  целостный  образ  Владимира  Святославича  —  человека  мужествен¬
ного,  решительного,  для  которого  определяющими  являлись  интересы
Руси  и  свои  собственные.  Он  использовал  опыт  и  продолжил  деятель¬
ность  предшественников  по  строительству  Русского  государства,  по
его  территориальному  росту.  Владимир  понимал  всю  важность  введе¬
ния  христианства  в  качестве  государственной  религии  для  решения
задач  укрепления  княжеской  власти  и  Русского  государства.  Он  был
гибким  политиком,  меняя  для  достижения  цели  религиозно-идеологи¬
ческие  и  политические  ориентиры.  Когда  для  него  стала  очевидна  ис¬
черпанность  возможностей  язычества,  он  ввел  в  качестве  государствен¬
ной  религии  православие.  Наряду  с  византийскими  образцами  он  ис¬
пользовал  западноевропейский  опыт,  а  когда  отношения  с  Византий¬
ской  империей  ухудшились,  он  активизировал  матримониальные,  по¬
литические  и  культурные  контакты  на  Западе.  Вслед  за  княгиней  Оль¬
гой  даже  после  введения  православия  в  качестве  государственной  ре¬
лигии  и  в  составе  Константинопольской  патриархии  Владимир  строил
отношения  с  Византией  не  на  идеологизированных  началах,  а  на  праг¬
матических  основаниях  как  правитель  европейской  державы,  что  про¬
явилось  как  в  церковной,  так  и  светской  международной  политике.
 Владимир  использовал  возможности  христианства  в  новой  системе
поведения  князя  и  религиозных  ритуалов,  но  не  в  ограничении  свобо¬
ды  действий  в  личной  жизни  и  политических  обязательствах  в  еще
едином  пространстве  христианских  государств,  впрочем,  реально  уже
разделенных  на  православные  и  католические.  Владимир  использовал
 304

христианство  для  достижения  своих  целей  как  политический  деятель,
идеолог  и  человек.  Когда  ему  надо  было  добиться  поставленых  целей,
он  и  в  языческий,  и  в  христианский  периоды  становился  своеволь¬
ным,  жестоким  и  коварным,  чуждым  заповедям  любви,  милосердия  и
прошения.  Его  свойства  как  человека,  с  юного  возраста  до  смерти,
определялись  суровым  и  решительным  характером,  традициями  той
эпохи,  социальным  и  политическим  статусом  князя.
 Видимо,  этими  обстоятельствами  объясняется  столь  долгий  пери¬
од,  когда  Владимир  не  причислялся  к  лику  святых,  несмотря  на  апос¬
тольскую  миссию  крестителя  Руси.  Как  отмечено  ранее,  он  при  жизни
изображался  на  сребрениках  с  нимбом  —  символом  святости  власти.
Прославлялся  он  как  креститель  Руси  и  после  смерти.  А.  В.  Назаренко
отметил  на  Руси  «элементы  житийной  традиции»  в  первой  половине
XI  в.  [  Назаренко  Л.  В.  1996].  К  этим  «элементам»  он  отнес,  вероятно,
клишированные  представления,  основанные  на  Священном  Писании,
первичные  по  отношению  к  житийной  литературе.  Канонизирован
Владимир  был  тогда,  когда  его  имя  стало  символом  былого  единства  и
величия  Руси,  когда  введение  христианства  в  качестве  государствен¬
ной  религии  отождествлено  с  апостольской  миссией,  а  принадлежность
к  православию  явилась  формой  этнополитической  самоидентифика¬
ции  в  условиях  политической  раздробленности  страны  и  постоянной
конфронтации  с  государствами  неправославной  религиозной  принад¬
лежности  (возможно,  он  был  канонизирован  в  1251  г.  [Толочко  П.  Я.
1996;  см.  там  же  литературу  вопроса]).
 Показательно,  что  в  представлениях  современников  Владимир  осу¬
ществлял  свои  преобразования  в  религиозной  жизни  Русского  госу¬
дарства  в  структурно  традиционной  для  второй  половины  X  —  первой
половины  XI  в.  социально-политической  среде.  Об  этом  свидетель¬
ствует  уже  Иларион.  В  торжественной  речи,  предназначенной  для  про¬
изнесения  перед  Ярославом  Владимировичем  и  его  семьей  всего  через
30—35  лет  после  смерти  Владимира,  Иларион  не  делит  долгий  период
его  правления  по  событиям  общественной  жизни.  Разумеется,  он  от¬
метил  особое  значение  крещения  Руси,  что  совершалось,  по  его  сло¬
вам,  не  без  страха  перед  княжеской  властью:  «Сии  славный  от  славны-
ихъ  рожься,  благороденъ  от  благородныих,  каганъ  нашь  Влодимеръ,  и
възрастъ  и  укръпъвъ  от  дътескыи  младости  <...>.  И  единодержець  бывъ
земли  своей,  покоривъ  подъ  ся  округъняа  страны,  овы  миромъ,  а  непокори-
выа  мечемь.  <...>  Нъ  подвижеся  паче,  заповедавъ  по  всей  земли  и  крьсти-
тися  <...>  и  всемъ  быти  христианомъ  малыим  и  великыимъ,  рабомъ  и
свободныим,  уныим  и  старыим,  бояромъ  и  простыим,  богатыим  и  убогы-
имъ.  И  не  бы  ни  единого  же  противящася  благочестному  его  повеле¬
нию,  да  аще  кто  и  не  любовию,  нъ  страхом  повелъ  вшааго  крещаахуся,
понеже  бъ  благоверие  его  съ  властию  съпряжено»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.
С.  44;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].  В  этих  преобразованиях,  основанных  на
соединении  «благоверия»  и  власти,  заключался  новый  этап  развития
 305

сакрального,  идеологического,  социально-политического  статуса  кня¬
жеской  власти  и  князя  как  института  государственной  власти.
 Вместе  с  тем  идеологическим  основанием  княжеской  власти  оста¬
вались  также  исторические  и  светские,  несакральные  традиции.  Ила-
рион  изложил  в  Слове  о  законе  и  благодати  идеологию  княжеской
династии,  ясную  и  многозначную  для  него  и  его  современников:  «По-
хвалимъ  же  и  мы,  по  силъ  нашей,  малыими  похвалами  великаа  и  див-
наа  сътворыиааго  нашего  учителя  и  наставника,  великааго  кагана  на-
шеа  земли  Володимера,  вънука  старааго  Игоря,  сына  же  славнааго
Святослава,  иже  въ  своа  лъта  владычествующе,  мужьствомь  же  и  хра-
боръствомъ  прослуша  въ  странахъ  многах,  и  победами  и  кръпостию
поминаются  нынъ  и  словуть»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  42].  Из  этих  слов
следует  не  только  прямая  информация  —  династическая  преемствен¬
ность  власти,  но  также  скрытая  информация  —  эта  власть  принадле¬
жала  Владимиру,  его  отцу  и  деду  по  праву  наследственного  владения.
Кажется,  от  предшественников  ускользнул  этот  значительный  скры¬
тый  смысл  в  указании  предшественников  Владимира  по  Киевскому
столу  только  в  двух  поколениях  по  мужской  линии  —  отца  и  деда.  Иму¬
щественные  термины  отчина  и  дедина,  отчина  использовались  в  каче¬
стве  названий  наследственных  владений,  в  том  числе  княжеских  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  305].  Отсюда  понятно  не  только  отсутствие  в  данном  тексте
упоминания  других  мужчин,  но  и  высоко  чтимой  княгини  Ольги.  С
другой  стороны,  Иларион  указывает  одинаковый  характер  владения  на
Руси  Владимира  и  его  предшественников  —  «владычествующе»,  то  есть
‘властвовавшие’.
 Видимо,  Владимир  Святославич  первый  из  русских  князей  начал
называть  своим  именем  города,  находившиеся  на  рубежах  и  обозна¬
чавшие  его  владения.  Административно-политическим  центром  Во¬
лыни  он  сделал  построенный  им  город  Владимир.  В  Галиции  был  по¬
строен  город-крепость  Василев,  названный  по  христианскому  имени
князя  Владимира.  Город-крепость  с  таким  же  названием  был  построен
в  бассейне  пограничной  с  Печенежской  степью  реки  Стугны.  Он  вхо¬
дил  в  систему  стугненской  полосы  укреплений,  защищавших  стольный
город  Киев  с  юга  на  Днепровском  Правобережье.  Таким  образом,  го¬
рода-крепости  с  языческим  и  христианским  именами  Владимира  мар¬
кировали  его  владения  на  юго-западе  и  юге  Руси,  где  военно-полити¬
ческая  ситуация  в  его  княжение  стабилизировалась.
 Последовательное  название  в  Слове  о  законе  и  благодати  Владими¬
ра  Святославича  каганом,  вероятно,  отражает  существовавшую  на  Руси
тенденцию  использовать  для  указания  его  высокого  статуса  особый
титул.  По  нашему  мнению,  использование  титула  каган  по  отношению
к  Владимиру  являлось  идеологически  знаковым.  Он  соединял  в  себе
историческую  преемственность  вызова  русских  князей  хазарским  ка¬
ганам  и  отражение  в  нем  преемственности  власти  некогда  могуще¬
ственного  в  Восточной  Европе  Хазарского  каганата,  на  смену  которо¬
 306

му  пришла  Русь  в  результате  побед  Святослава.  После  крещения  Вла¬
димира  этот  титул  не  мог  стать  официальным,  поскольку  он  принадле¬
жал  к  другой  этнокультурной  и  религиозной  традиции.  Поэтому  он
сохранил  только  величальное  значение,  полностью  утратив  конкрет¬
но-историческое  содержание.  Но  еще  через  30—35  лет  спустя  Илари-
он,  лицо  духовное,  относящееся  к  восточно-христианскому  вероиспо¬
веданию,  прославлял  Владимира,  называя  его  каганом:  «Сии  славный
от  славныихъ  рожься,  благороденъ  от  благородныих,  каганъ  нашь  Вла-
димеръ  <...>».  Традиция  использования  этого  титула  по  отношению  к
киевскому  князю  была  столь  значительна,  что  Иларион  называл  Вла¬
димира  каганом  в  ситуации,  противоположной  в  своем  содержании
происхождению  и  значению  этого  тюркского  титула,  который  исполь¬
зовали  хазарские  сакральные  цари,  тюрки  по  этнической  принадлеж¬
ности  и  иудейского  вероиспведания:  «Сьвлъче  же  ся  убо  каганъ  нашь
и  съ  ризами  ветьхааго  человека,  съложи  тлъннаа,  оттрясе  прахъ  не-
въриа  и  вълъзе  въ  святую  купель»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  44].  Эта  тради¬
ция  свидетельствовала  об  объективной  потребности  на  Руси  первой
половины  XI  в.  в  особом  титуле  для  киевского  князя,  который  отразил
бы  особую  значимость  его  реальной  власти  (о  титулах  русских  князей
в  первой  половине  XI  в.  см.  также  далее,  с.  422—428).

Глава  У.  От  политического  кризиса
к  восстановлению  единства
 (середина  10-х  —  середина  50-х  гг.  XI  в.)
 Кризис  княжеской  власти  в  1014—1019  гг.
 Огромное  государство  Владимира  Святославича  представляло  со¬
бой  развивающуюся  сложную  экономическую  и  социально-политичес¬
кую  структуру.  Ее  объединяла  развитая  сеть  транзитных  и  внутренних
торговых  путей,  иерархическая  организация  на  началах  службы,  осу¬
ществлявшая  княжеское  государственное  военное  и  административ¬
но-судебное  управление,  единая  податная  и  денежная  системы,  еди¬
ный  закон  —  Русская  Правда,  княжеская  династия  Рюриковичей,  цер¬
ковная  организация,  активно  распространяющая  православие,  рели¬
гиозно  и  идеологически  интегрирующая  еще  недавно  языческое  насе¬
ление.  Все  более  развивающиеся  городские  и  сельские  ремесла,  сель¬
ские  промыслы,  сельскохозяйственное  производство  способствовали
укреплению  внутренних  экономических  и  социальных  связей,  что  при¬
вело  к  формированию  в  восточнославянской  этнической  среде  единой
древнерусской  материальной  культуры  с  локальными  вариантами,  ко¬
торая  нивелировала  различия  племенных  княжений.  Да  и  сами  их  на¬
звания  исчезли,  замененные  территориальными  обозначениями  по
городам  с  их  волостями.
 Но  существовали  также  факторы,  противодействовавшие  политиче¬
скому  единству  Русского  государства.  Региональная  замкнутость  обшир¬
ных  областей  с  автономными  экономическими  и  социальными  связями
приводила  к  появлению  местных  политических  интересов.  Феодальная
природа  общественно-политических  отношений  имела  следствием  по¬
явление  при  Владимире  Святославиче  в  составе  Русского  государства
первого  автономного  Полоцкого  княжества  во  главе  с  Изяславом  Вла¬
димировичем  в  результате  превращения  княжеского  управления-корм¬
ления  —  апанажа  в  региональную  местную  наследственную  княжескую
власть,  подчиненную  киевскому  князю.  Процесс  распространения  хри¬
стианства  среди  городского  и  особенно  сельского  населения  также  со¬
вершался  сложно,  поскольку  новой  религии  приходилось  преодолевать
древнейшие  традиции  язычества  в  менталитете  и  образе  жизни.
 Эти  дезинтегрирующие  факторы  постоянно  воздействовали  на  со¬
стояние  княжеской  власти  на  Руси,  прямо  и  опосредованно  указывая
 308

на  ее  особое  значение  для  судеб  Русского  государства.  Княжеская  ди¬
настия  как  экономическая,  социальная  и  политическая  подсистема
русского  общества  также  существовала  и  развивалась  по  своим  внут¬
ренним  закономерностям  в  соответствии  с  объективными  и  субъек¬
тивными  факторами.  Все  эти  причины  проявились  в  судьбах  княжес¬
кой  династии  уже  в  конце  правления  Владимира  Святославича  и  при¬
вели  к  династическому  кризису.
 Первым  по  времени  испытанием  на  прочность  центральной  кня¬
жеской  власти  Владимира  Святославича  стал  заговор  против  него  па¬
сынка  Святополка  Ярополковича.  Он  явился  следствием  объективных
и  субъективных  причин.  Объективным  фактором  в  его  возникновении
стало  включение  Владимиром  Руси  в  единое  в  религиозном  отноше¬
нии  пространство  европейских  христианских  государств,  в  политичес¬
кую  жизнь  стран  Центральной  Европы.  Владимир  опередил  на  Волы¬
ни  могущественного  польского  князя  Болеслава  Храброго  и  подчинил
своей  власти  этот  важнейший  в  военно-стратегическом  и  экономичес¬
ком  отношении  регион.  Вероятно,  установил  он  союзные  и  династи¬
ческие  связи  с  германской  Саксонской  императорской  и  королевской
династией  (см.  ранее,  с.  253,  271—272;  Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  290—
291).  Такая  политическая  и  военная  активность  Владимира  в  зоне  стра¬
тегических  интересов  Болеслава  Храброго  стала  причиной  противо¬
действия  польского  князя.
 Как  сообщает  мерзебургский  епископ  и  хронист  Титмар,  после
заключения  в  конце  мая  1013  г.  благоприятного  для  Болеслава  мира
с  германским  королем  Генрихом  II  Святым  в  Мерзебурге,  польский
князь  «напал  на  Руссию  при  поддержке  наших  вспомогательных  от¬
рядов,  и  когда  он  опустошил  большую  часть  той  страны,  произошла
ссора  между  своими  (поляками.  —  М.  С.)  и  принимавшими  его  пе¬
ченегами,  и  хотя  те  были  его  союзниками,  приказал  всех  их  пере¬
бить»  [Thietmar.  VI.  91].  Ранее  Титмар  обещал  в  своей  хронике,^что
он  расскажет  о  замужестве  дочери  Болеслава  за  «сына  короля  Вла¬
димира»  (ее  имени  он  не  сообщает)  [Thietmar.  IV.  58],  но  он  не  ука¬
зал  замужество  Болеславны  как  причину  войны  польского  князя
против  Руси.  В  седьмой  книге  хроники  Титмар  пишет  о  женитьбе
сына  (он  имеет  в  виду  Святополка,  которого  не  называет  по  имени)
«короля  руссов»  Владимира  на  дочери  князя  Болеслава.  В  последу¬
ющем  тексте  той  же  книги  он  пишет  о  том,  что  вместе  с  польской
княжной  на  Русь,  видимо,  в  качестве  духовника  был  отправлен  ко-
лобжегский  епископ  Рейнберн.  Когда  Владимир  узнал,  что  «его  сын,
побуждаемый  Болеславом,  тайно  готовится  ему  сопротивляться»  (то
есть  участвует  в  заговоре,  инспирированном  польским  князем),  то
он  посадил  «сына»,  его  жену  и  Рейнберна  в  одиночное  заключение.
Рейнберн  там  умер  (видимо,  был  умерщвлен).  «Болеслав,  узнав  обо
всем  этом,  не  переставал  мстить,  чем  только  мог»  [  Thietmar.  VII.  72,
73]  (см.  также  ранее,  с.  301).
 309

По  мнению  многочисленных  исследователей,  от  Р.  Рёпеля  и  И.
Карловича  до  В.  Д.  Королкжа  и  В.  Т.  Пашуто  |  Roepell  R.  1840.  S.  145;
Karlowicz  J.  1866.  Р.  11;  1872.  S.  6;  Короток  В.  Д.  1964.  С.  229;  Пашуто
В.  Т.  1968.  С.  35—36]  сначала  был  заключен  брак  между  Святополком  и
дочерью  Болеслава,  затем  имел  место  их  арест,  а  война  Болеслава  про¬
тив  Владимира  в  1013  г.  стала  местью  польского  князя  за  этот  арест  и
смерть  епископа  Рсйнберна.  Между  тем  анализ  хроники  Титмара  по¬
зволяет  сделать  другой  вывод.  Заключив  Мерзебургский  мир,  Болеслав
начал  военные  действия  против  Руси,  но  кроме  тактических  успехов
большего  он  не  добился.  Поэтому  он  заключил  с  Владимиром  мир,
который  скреплялся  династическим  союзом  его  дочери  и  сына  (па¬
сынка)  русского  князя.  После  ареста  заговорщиков  Болеслав  не  пере¬
ставал  мстить  [Фортинский  Ф.  Я.  1872.  С.  197;  Линниченко  И.  1884.  С.
47;  Zakrzewski  St.  1925.  S.  250—251].  Именно  этот  вывод  представляется
наиболее  полно  обоснованным  [Шекера  I.  М.  1967.  С.  88—89;  Свердлов
М.Б.  1972а.  С.  148—151;  1976.  С.  110—111;  Латиноязычные  источники
по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  80—83;  Назаренко  А.  В.  1993.  С.
153-154].
 Если  учесть,  что  Болеслав  Храбрый  начинал  войны  обычно  в  авгу¬
сте-сентябре,  поскольку  война  должна  была  сама  себя  кормить  [Nadolski
А.  1956.  S.  48],  то  последовательность  событий  оказывается  следующей.
Заключив  в  конце  мая  1013  г.  выгодный  для  себя  Мерзебургский  мир,
Болеслав  договорился  о  совместных  военных  действиях  против  Руси  с  пе¬
ченегами.  Видимо,  для  большей  уверенности  в  успехе  военных  действий
польский  князь  призвал  в  качестве  вспомогательного  войска  немецкие  от¬
ряды.  Обычно  это  участие  интерпретируется  как  следствие  заинтересован¬
ности  Генриха  II  в  отвлечении  внешнеполитических  интересов  Болеслава
на  восток  [Назаренко  А.  В.  1993.  С.  154,  180—181;  см.  там  же  литературу
вопроса].  Автор  этих  строк  также  придерживался  такого  мнения  [Свердлов
М.  Б.  1972а.  С.  149].  Между  тем,  «нашими»  саксонец  Титмар  называет
саксонцев,  в  частности,  в  числе  «наших»,  которые  погибли  в  сражении
русского  войска  Ярослава  Мудрого  и  союзного  войска  Болеслава  Храброго
22  июля  1018  г.  на  реке  Буг,  Титмар  назвал  саксонского  рыцаря  Херика  или
Эрика  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  89—
90].  Поэтому  можно  предположить,  что  участие  саксонцев  в  войске  Боле¬
слава  Храброго  явилось  следствием  их  собственной  инициативы  в  расчете
на  военную  добычу,  а  не  государственного  предприятия  германского  коро¬
ля.  Такая  самостоятельность  была  свойственна  вассалам  по  отношению  к
сюзерену  в  феодальном  обществе.  В  пользу  такой  интерпретации  событий
могут  косвенно  свидетельствовать  последующие  скоординированные  во¬
енные  действия  в  1017  г.  императора  Священной  Римской  империи  Ген¬
риха  II  и  Ярослава  Мудрого  (см.  далее,  с.  330—331).
 По  наблюдениям  сторонников  разных  гипотез  в  интерпретации  этих
событий,  объектом  совместного  польско-печенежского  нападения  стали
юго-западные  земли  Русского  государства  —  территория  Червенских
 310

городов,  в  равной  мерс  близкая  к  польским  и  печенежским  владениям.
Такое  предположение  подтверждается  тем  фактом,  что  после  успеш¬
ных  военных  действий  на  Руси  в  1018  г.  Болеслав  захватил  именно
Червенские  города  [данный  вывод  обстоятельно  обосновал  уже  И.  А.
Линниченко:  Линниченко  И.  1884.  С.  83].
 Как  сообщил  информатор  мерзебургского  епископа  и  хрониста
Титмара,  в  результате  распрей  Болеслав  Храбрый  приказал  перебить
своих  союзников  печенегов.  Таким  образом,  нападение  польского  князя
на  Русское  государство  закончилось  для  него  безрезультатно.  Тогда  он
решил,  судя  по  последовательности  событий,  добиться  своих  целей  в
борьбе  с  князем  Владимиром,  найдя  себе  союзника  на  Руси.  Таким
естественным  союзником  для  него  стал  Святополк  Ярополкович.
 Владимир  Святославич  сам  создал  причины  грядущего  династиче¬
ского  кризиса,  приказав  убить  своего  старшего  брата  киевского  князя
Ярополка  и  женившись  на  его  беременной  жене,  которая  родила  уже
Владимиру  племянника  и  пасынка  Святополка.  Видимо,  Владимир
считал  его  сыном  и  не  отличал  его  от  своих  сыновей.  Он  дал  Свято-
полку  в  управление  важное  по  стратегическому  положению  Туровское
княжество,  которое  контролировало  торговые  пути  из  Руси  на  Запад,  в
частности,  по  р.  Припять,  входившей  в  Днепровско-Висленский  и
Днепровско-Неманский  пути  [Булкин  В.  А.,  Зоценко  В.  Н.  1990;  Иов
О.  В.  1997].  Владимир  доверил  ему  династический  союз  с  Польшей,
женив  на  дочери  Болеслава  Храброго,  подразумевая,  видимо,  нейтра¬
лизацию  последующих  враждебных  действий  польского  князя.  В  этом
контексте  особое  значение  приобретают  особенности  чекана  монеты
N  203—1,  опубликованной  в  сводном  каталоге  русских  монет  конца
X—  первой  половины  XI  в.  [Сотникова  М.  Я,  Спасский  И.  Г.  1983.
С.  190;  Сотникова  М.  П.  1995.  С.  108].  Для  нее  характерно  изображе¬
ние  на  лицевой  стороне  князя  и  указание  имени  Святополка,  тогда
как  на  реверсе  отчеканен  трезубец  —  геральдический  знак  Владимира
Святославича.  Такое  соединение  разных  по  содержанию  изображений
определено  как  ошибка  резчика  штемпеля  [Сотникова  М.  Я.,  Спасский
И.  Г.  1983.  С.  85;  Сотникова  М.  Я.  1995.  С.  192].  Допуская  такое  воз¬
можное  объяснение,  С.  В.  Белецкий  предположил,  что  в  данном  слу¬
чае  чекан  монеты  выражал  право  вассальной  эмиссии,  которое  Свято¬
полк  получил  от  дяди-сюзерена,  находясь  на  туровском  столе.  Разви¬
вая  это  наблюдение,  он  допустил,  что  чеканка  монеты  N  203—1  мате¬
риализовала  юридическое  признание  Владимиром  прав  Святополка
«быть  первым  вассалом,  а  фактически  —  престолонаследником  и  пра¬
вопреемником  великого  киевского  князя»  [Белецкий  С.  В.  1997.  С.  99—
100].  Представляется,  что  для  такого  предположения  оснований  нет,
поскольку  оно  лишает  смысла  заговор  Святополка  против  Владимира.
Реальное  содержание  этой  гипотезы  тем  более  неясно  после  разобла¬
чения  инспирированного  Болеславом  заговора.  Но  наблюдение  С.  В.
Белецкого  наполняется  реальным  содержанием,  если  предположить,
 311

учитывая  преимущественно  репрезентативный  характер  древнейшего
русского  чекана  [  Сотникова  М.  П.,  Спасский  И.  Г.  1983.  С.  81;  Сотни¬
кова  М.  П.  1995.  С.  191  —  192],  что  небольшая  эмиссия  монет  типа  N
203  была  чеканена  к  заключению  династического  брака  Святополка  и
дочери  Болеслава.  Изображение  на  аверсе  выражало  политическую
значимость  Святополка,  тогда  как  трезубец  Владимира  символизиро¬
вал  его  суверенную  власть.  И  то,  и  другое  соответствовали  реальному
соотношению  объема  княжеской  власти  Святополка  и  Владимира  в
конце  1013  —  начале  1014  г.,  когда  имело  место  заключение  русско-
польского  мира  и  династического  союза.
 Как  следует  из  изображений  двузубца  на  последующем  чекане  мо¬
нет  уже  самого  Святополка  [Сотникова  М.  Я.,  Спасский  И.  Г.  1983.  С.
180—196;  Сотникова  М.  П.  1995.  С.  96—114],  он  себя  считал  сыном
Ярополка,  а  потому  обладающим  всеми  правами  на  Киевский  стол.
Таким  образом  устанавливаемое  самосознание  Святополка  в  полной
мере  раскрывает  содержание  инспирированного  Болеславом  заговора
против  Владимира  его  зятя,  дочери  и  епископа  Рейнберна,  о  чем  на¬
писал  Титмар  Мерзебургский.  Ранее  М.  С.  Грушевский  отмечал  осо¬
бую  заинтересованность  Болеслава  в  заговоре,  тогда  как  В.  Д.  Коро-
люк  —  Святополка  [Грушевсъкий  М.  1904.  Т.  I.  С.  48—49;  Королюк  В.  Д.
1964.  С.  222—229].  Оба  эти  исследовательские  направления  соответ¬
ствуют  информации  исторических  источников.  Между  тем  нет  данных
о  том,  что  особое  значение  в  организации  заговора  приобрели  пропа¬
ганда  Рейнберном  католичества  и  западно-христианское  вероиспове¬
дание  Святополка.  [Zaktzewski  St.  1925.  S.  250;  Рамм  Б.  Я.  1959.  С.  48—
49].
 А. 	Ф.  Грабский  отметил,  что  Святополк  представлял  политический
интерес  для  Болеслава,  поскольку  у  него  были  сложные  отношения  с
Владимиром,  его  город  Туров  находился  на  важном  торговом  пути  между
Русью  и  Польшей,  а  зависимость  Турова  от  польского  князя  позволяла
ему  все  же  овладеть  Червенскими  городами  [Grabski  A.  F.  1957.  S.  174—
176].  Но  и  поддержка  Болеслава  была  важна  для  Святополка.  Тот  стре¬
мился  вернуть  принадлежащий  ему  по  праву  Киевский  стол  вопреки
воле  Владимира,  который,  вероятно,  готовил  себе  в  преемники  сына  от
«болгарыни»  Бориса  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  73].  Впрочем,  заговор
стал  известен  Владимиру,  а  заговорщики  арестованы.
 Владимиру  Святославичу  удалось  в  1014  г.  пресечь  внутридинасти-
ческую  оппозицию,  связанную  с  внешнеполитической  поддержкой
польского  князя  Болеслава  Храброго,  приостановить  династический
кризис,  скрыто  существующий  в  наличии  старшей  княжеской  ветви  в
лице  Святополка  Ярополковича  и  младшей  ветви  Владимира  Святосла¬
вича  и  его  сыновей.  Но  в  том  же  году  произошло  восстание  против
власти  отца  новгородского  князя  Ярослава.  Древнейшие  летописные
своды  приписывают  инициативу  восстания  и  его  руководство  Ярославу
Владимировичу  [НПЛ.  С.  168;  ПВЛ.  1996.  С.  58;  Творогов  О.  В.  1997.  С.
 312

172].  Видимо,  причина  его  восстания  заключалась  в  нежелании  Яросла¬
ва  выплачивать  ежегодную  огромную  подать  в  2000  гривен  киевскому
князю.  Объективно  оно  происходило  также  вследствие  особого  геогра¬
фического  и  экономического  положения  Новгорода,  который  поддер¬
живал  активные  экономические,  социальные  и  политические  связи  со
странами  Балтийского  региона.  Это  были  те  же  причины,  которые  ста¬
ли  основанием  противостояния  Владимира  Святославича  Ярополку.  Воз¬
можно,  Ярослава  побудило  к  восстанию  и  внутридинастическое  сопер¬
ничество,  поскольку  после  подавления  заговора  Святополка  Владимир
приблизил  к  себе  Бориса,  сына  от  «болгарыни»,  вызвав  его  в  Киев  из
Ростова,  где  он  являлся  князем-наместником,  тогда  как  Ярослав  был
сыном  Рогнеды  (эти  сведения  сохранились  в  Сказании  о  Борисе  и  Гле¬
бе  и  в  сокращенном  виде  в  Начальном  своде  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  328;
НПЛ.  С.  168—169]).  Ярослав  готовился  к  борьбе  с  отцом,  приведя  ва¬
ряжское  войско  из-за  моря.  Но  во  время  сборов  в  поход  Владимир  Свя¬
тославич  умер  15  июля  1015  г.  Его  любимый  сын  Борис  с  дружиной  отца
и  войском  находился  в  это  время  в  походе,  преграждая  путь  печенегам,
которые  собрались,  как  поступили  сведения,  напасть  на  Русь.
 Со  смертью  Владимира  содержание  династического  кризиса  изме¬
нилось.  Оно  стало  борьбой  сводных  братьев  за  Киевское  княжение.
Прежде,  чем  его  анализировать,  следует  сделать  два  источниковедче¬
ских  замечания.  В  сохранившейся  в  исландской  традиции  Саге  об  Эй-
мунде  сообщается,  что  этот  конунг  служил  Ярославу  и  убил  Бурицла-
ва,  которого  исследователи  отождествили  с  Борисом  Владимировичем.
Отсюда  следовало,  что  Борис  был  убит  по  приказу  Ярослава,  а  не  Свя¬
тополка  [литературу  см.:  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  174—176;  недавно  к
этому  целенаправленному  и,  по  нашему  мнению,  ошибочному  выводу
вернулись  И.  Н.  Данилевский  и  А.  Л.  Юрганов,  см.:  Данилевский  И.  Н.
1999.  С.  336—347;  Юрганов  А.  Л.  1998.  С.  9].  Эти  ученые  не  учли  осо¬
бенности  саги  как  особой  формы  фольклорно-литературного  произве¬
дения,  в  котором  контаминированы  исторические  факты  и  художе¬
ственный  вымысел  [Стеблин-Каменский  М.  И.  1971].  Поэтому  обосно¬
ванной  является  характеристика  Т.  Н.  Джаксон  этого  эпизода  саги  как
литературного  сюжета  [Джаксон  Т.  Н.  1994.  С.  169—170].  Другое  заме¬
чание  относится  к  мнению,  которое  интерпретирует  сообщение  Тит-
мара  Мерзебургского  о  бегстве  Святополка  к  тестю  после  освобожде¬
ния,  оставив  на  Руси  жену  [Thietmar.  VII,  73],  как  о  последовавшем
вскоре  после  освобождения  [обоснованные  возражения  см.:  Назаренко
А.  В.  1993.  С.  174—176]:  из  обобщенного  по  форме  сообщения  мерзе¬
бургского  хрониста  такого  вывода  сделать  нельзя.
 Таким  образом,  достоверной  является  информация  древнейших
русских  летописных  сводов  о  том,  что  после  смерти  Владимира  Свято-
полк  оказался  в  Киеве.  Борис  со  служилыми  людьми  —  «дружиной»
отца  и  войском  возвращался  после  похода  на  печенегов  по  приказу
отца,  так  и  не  встретив  их.  Он  остановился  на  реке  Альте  недалеко  от
 313

Киева.  В  Новгороде  с  варяжским  войском  находится  восставший  Ярос¬
лав,  отказывающийся  платить  2000  гривен  киевскому  князю.  В  анализ
этой  кризисной  для  княжеской  династии  ситуации  определенные  за¬
труднения  вносит  церковная  и  летописная  оценка  событий.  Посколь¬
ку  невинно  убиенные  ростовский  князь  Борис  и  муромский  князь  Глеб
были  канонизированы  (погибший  в  результате  преследования  Свято-
полка  Святослав  Древлянский  в  число  святых  включен  не  был),  в  со¬
ответствии  с  законами  средневекового  христианского  мышления  и  аги¬
ографического  жанра  Святополк  был  уподоблен  Каину  и  прозван  Ока¬
янным  [о  семантике  такого  уподобления  см.:  Успенский  Б.  Л.  2000.
С.  22—39],  а  его  сторонники  —  «съвътникы  всему  злу  и  началникы
всей  неправьдъ»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  332].
 В  древнейших  летописных  сводах  последовательность  и  содержа¬
ние  событий  изложены  с  точки  зрения  победителя  Ярослава  Мудрого
и  его  потомков.  Впрочем,  основное  содержание  происходивших  собы¬
тий  было  для  их  современников  и  потомков  очевидно  —  борьба  за  еди¬
новластие:  «<...>  яко  да  избъеть  вся  наслъдьникы  отца  своего,  а  самъ
приимъть  единъ  въсю  власть»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  332].  Ту  же  мысль,
еще  отсутствующую  в  Начальном  своде,  повторил  и  автор  ПВЛ,  сооб¬
щив  об  убийстве  Святослава  Владимировича:  «Избью  всю  братью  свою
и  прииму  власть  русьскую  единъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  61].  Эта  цель  —  еди¬
новластие  —  являлась  основной  задачей  Святополка.  События  брато¬
убийственной  борьбы,  участниками  которой  стали  князья  ростовский,
муромский,  древлянский,  убитый  в  Карпатских  горах  во  время  бегства
в  Венгрию,  киевский  князь  Святополк  и  новгородский  Ярослав,  ясно
указывали,  что  для  современников  и  участников  событий  Русская  зем¬
ля  представляла  собой  единое  политическое  пространство.  Скрытыми
от  них  оставались  экономические  причины  происходивших  событий,
но  их  конкретное  политическое  содержание  оказалось  однозначно  ин¬
терпретированным  государственно-церковной  концепцией  Ярослава
Мудрого  и  его  сыновей  (Ярослав  способствовал  почитанию  убитых
братьев  [Подскальски  Г.  1996.  С.  184—185],  мстителем  за  которых  он
стал).
 Историки  постоянно  стремились  раскрыть  причины  кровавого  ди¬
настического  кризиса  на  Руси  в  1015—1018  гг.,  преодолевая  воздей¬
ствие  летописной  и  агиографической  традиции,  что  было  непросто  в
Российской  империи,  где  церковь  не  была  отделена  от  государства.
Если  Н.  М.  Карамзин  увидел  в  Святополке  лишь  «похитителя  престо¬
ла»  и  «дерзость  злодея»  [Карамзин  Н.  М.  1991.  Т.  П-Ш.  С.  7—8],  то
С.  М.  Соловьев  отметил,  что  тогда  же  в  Чехии  и  Польше  также  «обна¬
ружилось  стремление  старших  князей  отделываться  от  родичей  насиль¬
ственными  средствами»  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  1.  С.  206—207].  На¬
блюдение  С.  М.  Соловьева  обращало  внимание  на  объективность  воз¬
никновения  династического  кризиса  на  Руси,  но  не  раскрывало  его
причин,  ограничивая  их  пределами  княжеского  рода.  В  их  поисках
 314

И.  Д.  Беляев  вернулся  к  их  древнейшему  объяснению  —  борьбе  за  еди¬
новластие  [Беляев  И.  1861.  С.  78],  тогда  как  Н.  И.  Костомаров  —  к
внутридинастическим  интригам:  Святополк  имел  право  на  княжение
по  старшинству  рождения,  тогда  как  дети  «болгарыни»,  по  его  мне¬
нию,  «христианской  царевны»  имели  «нравственное  преимущество»
 [Костомаров  Н.  1888.  С.  9—10].
 Ученик  С.  М.  Соловьева  В.  О.  Ключевский  в  «Курсе  русской  исто¬
рии»,  впервые  опубликованном  в  1903  г.,  вернулся  к  объяснению  про¬
изошедших  событий  как  к  следствию  княжеских  внутрисемейных  от¬
ношений,  лишенных  объективных  социальных  и  экономических  ос¬
нований.  Поэтому  для  него  единовластие  на  Руси  до  середины  XI  в.  —
политическая  случайность,  а  не  закономерность.  По  его  мнению,  меж¬
ду  отцом  и  детьми  существовало  семейное  право,  но  между  братьями
не  существовало  «никакого  установленного  признанного  права».  По¬
этому,  когда  умирал  отец,  разрывались  все  политические  связи  между
его  сыновьями.  Впрочем,  В.  О.  Ключевский  привел  слова  Бориса  из
летописного  варианта  Сказания  об  убиении  Бориса  и  Глеба:  «Не  буди
MHt  възняти  рукы  на  брата  своего  старъишаго:  аще  и  отець  умре,  то  сь
ми  буди  въ  отца  мъсто».  В  них  он  отметил  «неясную  мысль  о  праве
старшинства»  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  169—170].  Одновременно
с  таким  поиском  внутренних  причин  династического  конфликта  1015—
1018  гг.  М.  С.  Грушевский  снял  с  него  запрограммированный  оценоч¬
ный  характер,  заложенный  в  традиции  летописания  и  агиографиче¬
ской  литературы.  Он  предположил,  что  в  случае  победы  Святополка
общество  с  ним  примирилось  бы,  а  его  методы  достижения  власти
были  бы  забыты,  как  это  было  ранее  и  позднее  [Грушевсъкий  М.  1905.
Т.  II.  С.  8].  С  мнением  М.  С.  Грушевского  согласился  тогда  же  А.  Е.
Пресняков,  но  он  решительно  возразил  В.  О.  Ключевскому,  посколь¬
ку,  по  его  мнению,  в  древнерусских  известиях  сведений  о  княжеском
старейшинстве  или  о  правах  первородства  нет,  а  приведенные  В.  О.
Ключевским  слова  летописи  —  «плод  позднейшей  идеализации  Бори¬
са  и  Глеба  с  точки  зрения  иного  поколения».  Единственная  причина
произошедших  событий,  по  его  наблюдениям,  —  борьба  за  единовлас¬
тие.  Но  подтверждение  этой  мысли  для  него  —  не  только  мнение  со¬
временников  тех  событий,  но  и  последующие  действия  Ярослава  Муд¬
рого,  который  стал  «самовластець  Русьстъи  земли»  после  смерти  свое¬
го  брата  Мстислава,  посадив  «в  поруб»  последнего  из  живых  брата
Судислава  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  33].
 В. 	В.  Мавродин  сохранил  традиции  изучения  кровавого  междукня-
жеского  столкновения  в  1015—1018  как  внутридинастического  конф¬
ликта,  хотя  его  позиция  оказалась  компромиссным  объединением  мне¬
ний  В.  О.  Ключевского  и  А.  Е.  Преснякова:  Борис  не  хотел  выступить
против  старшего  брата,  против  принципа  старейшинства,  который,
впрочем,  не  определял  порядка  замещения  престола  [Мавродин  В.  В.
1945.  С.  349].  Для  Б.  А.  Романова  эти  события  —  одна  из  «гримас»  в
 315

«быту  княжеского  рода»  —  «прямое  убийство  как  условие  овладения
чужим  столом  и  лишней  властью»  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  184].  В  отли¬
чие  от  таких  характеристик  Б.  Д.  Греков  предположил,  что  Святополк
«стал  проводить  политическую  линию  своего  отца»  (под  которым  он
понимал  Владимира)  —  противодействие  угрозам  «целостному  суще¬
ствованию  Древнерусского  государства»  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  482—
483].  Впрочем,  советских  историков  более  интересовали  социально-
экономические  основы  Русского  государства  X—XI  вв.,  поэтому  они
мало  обращали  внимания  на  его  династическую  историю.
 Вне  системы  династических  отношений  рассмотрел  политику  Свя-
тополка  и  И.  Я.  Фроянов,  по  мнению  которого,  конец  X  —  начало
XI  в.  —  «время  неудержимого  разложения  родовых  отношений»,  тогда
как  «место  племенных  союзов  заступают  союзы  общин».  Вслед  за  А.  Е.
Пресняковым  он  отмечает  пассивность  киевлян  в  переходе  на  сторону
Святополка,  но  объясняет  ее  как  «результат  отлучки  боеспособного
населения,  ушедшего  во  главе  с  Борисом  навстречу  печенегам»  [Фроя¬
нов  И.  Я.  1980.  С.  33,  143,  129].  Такой  подход  к  изучению  Руси  конца
X  —  начала  XI  в.  был  поддержан  Р.  Г.  Скрынниковым.  По  его  мне¬
нию,  «княжеские  «волости»  были  слабо  связаны  с  Киевом  и  между
собой»,  а  «порядок  престолонаследия  на  Руси  не  сложился».  Причину
«непрекращающихся  раздоров  в  княжеской  семье»  он  видит  в  том,  что
«взрослые  сыновья  были  недовольны  тем,  что  им  приходилось  отсы¬
лать  в  Киев  львиную  долю  дани,  которую  они  собирали  в  своих  княже¬
ствах»  [Скрынников  Р.  Г.  1997.  С.  66].
 Альтернативным  такому  подходу  стало  изучение  произошедших  в
этот  период  событий  В.  И.  Бугановым.  Новым  в  его  исследовании  ста¬
ло  то,  что  он  отметил  в  стремлении  Владимира  передать  киевский  стол
младшему  Борису  нарушение  установившейся  традиции  по  отноше¬
нию  к  старшим  Святополку  и  Ярославу.  Предположил  он  и  субъектив¬
ный  фактор  —  возможную  ненависть  двух  последних  к  Владимиру,
который  погубил  близких  им  людей  и  подверг  опале  мать  Ярослава
Рогнеду.  В  особой  позиции  Ярослава  по  отношению  к  Владимиру  В.  И.
Буганов  особо  подчеркнул  его  возможные  связи  с  «новгородской  вер¬
хушкой»,  традиционно  сепаратистски  относящейся  к  Киеву,  а  также
благоприятные  для  Святополка  конкретные  обстоятельства  июля  1015
г.,  когда  старший  из  сыновей  Святополк  оказался  в  Киеве  в  отличие  от
соперников  [История  России:  С  древнейших  времен  до  конца  XVII
века.  1997.  С.  106-108].
 Накопленный  исследовательский  опыт,  новые  наблюдения  над  ну¬
мизматическими  и  геральдическими  материалами  позволяют  продол¬
жить  изучение  причин  и  содержания  династического  кризиса  на  Руси
в  1015-1018  гг.
 Прежде  всего,  следует  отметить,  что  этот  кризис  являлся  составной
частью  общего  династического  кризиса,  который  начался  в  1014  г.
Владимир  успел  решить  только  часть  проблем,  нейтрализовав  заговор
 316

Святополка.  Более  сложная  задача  —  подавление  восстания  Ярослава
и  новгородцев  —  осталась  нерешенной.  Киевский  князь  не  мог  реали¬
зовать  свою  власть  в  Новгороде,  вследствие  чего  разрывалась  традици¬
онная  экономическая  и  идеологическая  ось  Русского  государства
Киев  —  Новгород.  Повторялась  опаснейшая  для  Руси  ситуация,  пос¬
ледовавшая  после  гибели  Святослава  Игоревича.  Вновь  сложились  об¬
стоятельства,  которые  должны  были  завершиться  гибелью  князя  Нов¬
городского  или  князя  Киевского.  Владимир  Святославич  прекрасно
понимал  всю  серьезность  произошедшего,  чем  объясняется  его  обсто¬
ятельная  подготовка  к  походу:  «Требите  путь  и  мосты  мостите»  —  за¬
писал  в  Начальном  своде  летописец  слова  Владимира  спустя  80  лет.
По  такому  хорошо  подготовленному  пути  должно  было  пойти  его  вой¬
ско  на  Новгород.  Но  Владимир  умер,  а  решение  проблемы  княжеского
единовластия  приобрело  еще  более  длительный  и  кровопролитный  ха¬
рактер.
 Со  смертью  Владимира  Святославича  начался  второй  период  дина¬
стического  кризиса.  Новый  этап  определялся  попыткой  Святополка
вернуть  себе  принадлежащий  ему  по  праву  Киевский  стол,  поскольку
его  отец,  старший  по  возрасту  и  положению  Ярополк,  осуществляв¬
ший  в  Киеве  верховную  власть  в  стране  в  соответствии  с  волей  Свя¬
тослава,  был  убит  по  приказу  младшего  из  братьев,  к  тому  же  «прижи¬
того»  от  ключницы.  Для  понимания  содержания  событий  следует  учесть,
что  в  древнейших  летописных  сводах,  в  которых  содержалась  офици¬
альная  идеологическая  и  историографическая  концепция  Ярослава  и
его  сыновей,  и  в  близкой  к  ней  агиографической  традиции  постоянно
подчеркивается,  что  Святополк  Ярополкович  и  Владимировичи  явля¬
ются  братьями.  Это  целенаправленное  толкование  имеет  идейное  ос¬
нование  и  конечную  цель  свести  братоубийственное  столкновение  к
хорошо  известной  всем  христианам  модели  Каин—Авель.  Уже  в  этой
модели  содержались  все  оценочные  характеристики:  жертва  невинна  и
добродетельна,  победитель  —  орудие  дьявола.  Вслед  за  такой  концеп¬
цией  XI  в.  следовали  не  только  средневековые  летописцы  и  агиогра-
фы,  но  также  историки  в  XVIII—XX  вв.
 Между  тем  установленные  ранее  права  Ярополка  и  его  сына  Свято¬
полка  на  стол  Киевский,  сребреники,  чеканенные  Святополком,  со¬
держат  совершенно  иную  историческую  информацию.  Им  были  чека¬
нены  монеты  двух  типов.  Первая  по  времени  эмиссия  содержала  изоб¬
ражение  Святополка,  сидящего  на  троне  с  тронной  подушкой,  в  кня¬
жеской  шапке  и  в  торжественном  одеянии  со  складками  на  коленях  и
плаще,  скрепленном  фибулой.  Вокруг  головы  князя  нимб  —  символ
святости  княжеской  власти.  В  правой  руке  Святополк  держит  крест.  В
соответствии  с  традицией,  у  него  бритое  лицо  и  длинные  усы,  но  ко¬
роче,  чем  изображены  у  Владимира,  видимо,  в  соответствии  с  новой
модой.  На  реверсе  изображен  княжеский  знак  Святополка  —  двузубец
с  крестом.  На  аверсе  надпись  —  «Святополк  на  столь»,  на  обороте  —
 317

«а  се  его  серебро».  Как  следует  из  нумизматического  анализа,  некото¬
рые  из  штемпелей  этих  сребреников  повторяют  манеру  исполнения
последних  по  времени  чекана  монет  Владимира  —  сребреников  IV  типа,
не  только  в  размерах  монет,  пропорциях,  отдельных  деталях  изображе¬
ний,  но  и  в  расположении  легенды,  начертании  отдельных  букв  и  в
правописании.  Вес  монет,  2,4  —  3,0  г,  также  равен  сребреникам  Вла¬
димира.  После  некоторого  перерыва  Святополк  возобновил  чекан  мо¬
нет  со  своим  княжеским  знаком.  Впрочем,  эти  монеты  были  значи¬
тельно  худшего  качества,  чем  первая  эмиссия.  Реально  они  не  содер¬
жали  серебра,  являясь  скорее  прокламативными  символами,  чем  среб¬
рениками.  Языческое  имя  Святополка  было  заменено  на  них  крес¬
тильным  именем  —  «Петрос»  и  «Петор»,  то  есть  Петр  [  Сотникова  М.  /7.,
Спасский  И.  Г.  1983.  С.  82—96;  Сотникова  М.  П.  1995.  С.  192—205].
 Информация  сребреников  Святополка  вносит  существенные  допол¬
нения  и  коррективы  в  те  сведения  о  событиях  1015—1018  гг.,  которые
содержатся  в  разных  по  происхождению  исторических  источниках.  В
данной  связи  мы  учитываем  предшествующий  коллективный  положи¬
тельный  и  отрицательный  исследовательский  опыт.  Как  сообщают  древ¬
нейшие  летописные  своды  и  агиографическая  традиция,  в  момент  кон¬
чины  Владимира  Святославича  15  июля  1015  г.  для  Святополка  суще¬
ствовала  чрезвычайно  благоприятная  ситуация.  Святополк,  освобож¬
денный  Владимиром  из  заключения  и,  видимо,  им  прощенный,  нахо¬
дился  в  Киеве.  Его  основной  в  это  время  соперник  Борис  находился  с
дружиной  отца  и  войском  в  походе  против  печенегов.  Ярослав  с  новго¬
родцами  и  наемным  варяжским  войском  был  далеко  на  севере  и  в  ско¬
ром  времени  вмешаться  в  ход  событий  не  мог.  После  похорон  Влади¬
мира  в  Десятинной  церкви,  как  сказано  в  Начальном  своде,  «Свято-
полкъ  съде  в  Киевъ  по  отци»  [НПЛ.  С.  169].  Но  реально  Святополк  сел
на  столе  Киевском  не  после  отца,  а  после  отчима,  который  узурпиро¬
вал  власть,  принадлежавшую  племяннику.
 Видимо,  эта  благоприятная  для  Святополка  ситуация  определила
содержание  последовавших  событий.  Он,  вероятно,  заявил  о  своих
правах  на  стол  Киевский  по  праву  первородства.  Этот  принцип  был
соблюден  Святославом,  который  дал  в  управление  стольный  город  Киев
старшему  Ярополку.  Он  был  свойственен  и  христианскому  сознанию  в
соответствии  со  Священным  Писанием.  В  Ветхом  завете  утверждались
не  только  особое  положение  первенца  по  отношению  к  младшим  бра¬
тьям  [Быт.  49,  3;  Исх.  22,  29;  Втор.  21,  17],  но  и  особое  право  на  цар¬
ство:  «И  дал  им  (сыновьям.  —  М.  С.)  отец  их  большие  подарки  сереб¬
ром,  и  золотом,  и  драгоценностями,  вместе  с  укрепленными  городами
в  Иудее;  царство  же  отдал  Иораму,  потому  что  он  первенец»  [II  Пар.
21,  3].  Апостол  Павел  решительно  осуждал  людей,  которые  могли  бы
отказаться  от  особых  прав  первородства  за  ничтожную  подачку  [Евр.
12,  16].  Таким  образом,  Святополк  мог  утверждать  свои  права  на  Ки¬
евский  стол,  который  он  занял  в  отсутствие  соперников  не  только  как
 318

сын  Ярополка,  но  и  в  соответствии  со  Священным  Писанием.  Эти
наследственное  право  и  идеологические  основания  он  подкреплял  мас¬
совыми  раздачами  среди  киевлян  «имения»,  что  свидетельствует  о  вла¬
дении  им  не  только  Киевским  столом,  но  и  великокняжеской  казной,
поскольку  своего  «имения»  после  ареста  и  нахождения  в  Киеве  он  иметь
не  мог.  Всего  через  три  года  мерзебургский  хронист  Титмар  назовет
эту  казну  со  слов  саксонского  рыцаря,  который  был  в  Киеве  в  1018  г.  и
являлся  очевидцем  событий,  «неописуемо  богатой»  [Thietmar.  VIII,  32]
(см.  ранее,  с.  257).  Видимо,  не  было  у  Святополка  в  это  время  и  своей
дружины,  кроме  сторонников,  поэтому  он  постарался  этими  раздача¬
ми  привлечь  на  свою  сторону  киевлян.
 Киев  в  это  время  был  наиболее  крупным  на  Руси  экономическим,
социальным  и  идеологическим  центром,  с  мощными  городскими  ук¬
реплениями.  Современник  событий  Титмар  со  слов  того  же  информа¬
тора  называет  Киев  этого  времени  «чрезвычайно  могущественным».  По
его  словам,  «в  этом  огромном  городе,  который  является  столицей  того
царства,  имеется  более  400  церквей  и  8  рынков,  жителей  же  —  неведо¬
мое  количество»  [  Thietmar.  VIII,  32;  тексты  и  перевод  известий  Титмара
см.:  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  63—
64,  68—69;  ср.  перевод:  Назаренко  Л.  В.  1993.  С.  142—143].  Киев  к  концу
X  в.  значительно  разросся.  Фортификационные  укрепления  старого
мысового  городища  на  Андреевской  горе  не  соответствовали  потребно¬
стям  города.  В  конце  X  в.  старый  ров  засыпали.  С  южной  и  восточной
стороны  была  возведена  новая  система  укреплений.  Северная  и  западная
стороны  так  называемого  «города  Владимира»,  защищенные  крутыми
обрывами,  были,  видимо,  укреплены  валами  [Каргер  М.  К.  1958.  С.  ЮЗ-
104;  1961.  С.  90;  Раппопорт  П.  А.  1956.  С.  91;  Толонко  П.  П.  1970.  С.  73—
78].  Заселен  был  в  это  время  и  Подол  [Толонко  П.  П.  1983.  С.  51—58].
 Таким  образом,  археологические  материалы  подтверждают  сведе¬
ния  саксонского  рыцаря  о  значительных  для  того  времени  размерах
столицы  Руси.  Большое  число  церквей,  которое  он  там  насчитал,  объяс¬
нялось  исследователями  по-разному.  Е.  Е.  Голубинский  считал,  что  в
их  число  входили  приходские  церкви,  но  большинство  их  составляли
церкви  домовые  [Голубинский  Е.  1901.  Т.  I.  С.  471;  это  мнение  было
поддержано:  Рорре  А.  1988.  S.  472,  498;  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  199].  Но
можно  предположить,  что  такое  большое  число  включало  также  часов¬
ни  —  дома,  увенчанные  крестом,  происхождение  и  семантика  которых
объединяли  языческие  традиции  и  новое  христианское  назначение  дома
для  коллективной  и  индивидуальной  молитвы  [Платонов  Е.  В.  1999.
 С. 	13—14;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 В  этом  «огромном  городе»,  по  словам  информатора  Титмара  Мер-
зебургского,  находились  кроме  того  восемь  рынков.  Как  следует  из
письменных  и  археологических  источников,  в  Киеве  жили  многочис¬
ленные  княжие  служилые  люди,  купцы  и  ремесленники,  люди  свобод¬
ные  и  зависимые.  Саксонец  точно  определил  Киев  как  «столицу  того
 319

царства»  («que  istius  regni  caput  est»),  что  также  соответствует  сведени¬
ям  русских  источников  о  Киеве  как  стольном  городе  Русского  государ¬
ства.  Все  эти  данные  свидетельствуют  о  том,  что  Киев  в  1015  г.  являлся
обычным  европейским  средневековым  городом,  только  таким  значи¬
тельным  по  размерам,  что  поразил  иноземца,  который  там  побывал
три  года  спустя.
 Этот  город  подчинялся  в  X  в.  князю  и  его  администрации,  но  вслед¬
ствие  своих  экономических,  социальных,  идеологических  и  военных
функций  он  приобрел  в  начале  XI  в.  особое  значение.  Сложная  струк¬
тура  населения  со  своей  местной  знатью,  купцами  и  ремесленниками,
многообразие  функций  стольного  города  объединили  это  население  в
автономный  по  отношению  к  княжеской  власти  общественный  кол¬
лектив  со  своими  нормами  жизни  и  социального  поведения,  опреде¬
ляемыми  городскими  задачами,  что  также  свойственно  средневеково¬
му  городу.  Поэтому  со  стороны  Святополка  было  мудрым  политиче¬
ским  шагом  массовыми  раздачами  «имения»  из  княжеской  казны  при¬
влечь  на  свою  сторону  горожан,  когда  у  него  еще  не  было  ни  дружины,
ни  войска.  Это  была  обычная  для  средневековья  форма  «щедрости»
как  средства  привлечения  князьями  (королями)  симпатий  прежде  все¬
го  городского  населения  на  свою  сторону.
 Древнейший  для  этого  времени  нарративный  источник,  Началь¬
ный  свод,  излагает  дальнейшее  развитие  событий  (насколько  точно  —
объективно  установить  не  удается).  Когда  Святополк  сел  на  велико¬
княжеском  столе,  стремясь  приобрести  сторонников,  он  «созвал  киев¬
лян»  («съзва  кыянъ»),  то  есть  он  призвал  киевлян  на  княжеский  двор.
Летописец  обоснованно  не  использует  здесь  понятие  вече,  поскольку
это  не  было  ни  институированное  собрание  для  принятия  определен¬
ного  политического  решения,  ни  определенный  орган  власти,  ни  сти¬
хийная  форма  социальной  активности,  то  есть  те  общественные  ситу¬
ации,  когда  в  русских  исторических  источниках  XI—XIII  вв.  в  этих
значениях,  использовалось  это  слово.  Именно  этим  пришедшим  разда¬
вали  по  приказу  Святополка  «имение»  для  того,  чтобы  превратить  их  в
сторонников,  а  не  всем  подряд  по  всему  Киеву.  В  пользу  такой  интер¬
претации  свидетельствует  изложение  этих  событий  в  Сказании  о  Бо¬
рисе  и  Глебе.  По  мнению  С.  А.  Бугославского,  Сказание  было  написа¬
но  в  середине  XI  в.  На  основе  его,  дополненного  Сказанием  о  чудесах,
около  1108  г.  Нестор  составил  «Чтение  о  житии  и  о  погублении  блаже-
ную  страстотерпьца  Бориса  и  Глъба».  Противоположная  по  содержа¬
нию  гипотеза  была  обоснована  А.  А.  Шахматовым,  поддержана  и  раз¬
работана  Н.  Серебрянским,  Д.  И.  Абрамовичем,  Н.  Н.  Ворониным:  в
80-е  гг.  XI  в.  Нестором  было  написано  Чтение.  На  его  основе,  а  также
на  летописной  повести  после  1115  г.  было  создано  Сказание.  Л.  А.
Дмитриев  отметил  гипотетичность  обоих  подходов  и  необходимость
дальнейшего  изучения  этой  источниковедческой  проблемы  [историог¬
рафический  анализ  Л.  А.  Дмитриева  см.:  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  528].
 320

Летописи  и  Сказание  излагают  близкие,  хотя  и  различающиеся  по
содержанию  версии  событий.  В  Сказании  написано:  «Святопълкъ  же,
скдя  по  отьци,  призвавъ  кыяиы,  многы  дары  имъ  давъ,  отпусти»  [БЛДР.
1997.  Т.  1.  С.  332],  то  есть,  по  Сказанию,  Святополк  ограничился
щедрым  одариванием  тех,  кто  пришел  на  княжеский  двор,  после  чего
их  отпустил.  В  Сказании  княжеская  власть  Святополка  указана  в  дан¬
ной  ситуации  более  самостоятельной  по  отношению  к  киевлянам  как
автономному  по  интересам  социальному  коллективу,  чем  в  древней¬
шем  летописании.
 В  изложении  последующих  событий  летописная  версия  в  прямой
информации  и  Сказание  в  скрытой  информации  совпадают.  В  соот¬
ветствии  с  Начальным  сводом  киевляне  «имение»  «приимаху,  и  не  бъ
сердце  их  с  нимъ,  яко  братья  ихъ  бяху  с  Борисомъ»  [НПЛ.  С.  169],  то
есть  тот,  кто  пришел,  дары  Святополка  взяли,  но  искренне,  сердцем,  к
нему  не  присодинились,  поскольку  их  братья  (можно  добавить,  и  близ¬
кие  родственники)  находились  в  киевском  ополчении,  которое  ушло
вместе  с  дружиной  Владимира  в  поход  против  печенегов.  Начальный
свод  и  ПВЛ  с  небольшими  отличиями,  но  близко  по  содержанию,  из¬
лагают  последовавшие  события.  Возвращаясь  после  похода  против  пе¬
ченегов,  Борис  узнал  о  смерти  отца  и  вокняжении  Святополка.  С  «бо¬
ями»—ополчением  и  дружиной  отца  он  остановился  на  реке  Альте,  где
дружина  предложила  ему  пойти  с  войском  на  Киев  и  занять  отцовский
престол.  Борис  отказался  выступить  против  старшего  брата.  Тогда
войско  и  отцовская  дружина  разошлись,  а  Борис  остался  со  своей
личной  дружиной  —  отроками.  Святополк  отправил  послов  к  Борису
с  предложением  дружеских  отношений,  но  сам  отправился  к  своим
сторонникам  в  Вышгород  и  там  некто  Путьша,  видимо,  местный  по¬
садник  и  местная  знать  («боярьци»)  активно  поддержали  Святопол¬
ка,  приняв  участие  в  заговоре  и  убийстве  Бориса  [НПЛ.  169—170;
ПВЛ.  1996.  58-59].
 Сказание  кратко  излагает  содержание  действий  и  переговоров  Свя¬
тополка,  также  упоминая  Путьшу  и  вышгородских  «мужей»,  но  в  соот¬
ветствии  с  агиографическим  жанром  литературы  дополняет  его  пря¬
мой  речью  персонажей  и  аллюзиями  из  Священного  Писания.  Пере¬
сказ  в  Сказании  летописного  текста,  повествующего  о  действиях  Свя¬
тополка  по  ритуально  тайному  перевозу  на  санях  умершего  Владимира
из  княжеского  двора  в  Берестове  в  Десятинную  церковь,  признание
Борисом  старейшинства  Святополка  свидетельствует  о  вторичности
Сказания  в  сравнении  с  летописным  повествованием  [см.:  БЛДР.  1997.
Т.  1.  С.  330,  332,  334].
 Сюжетные  совпадения  древнейших  летописных  сводов  и  Сказа¬
ния  как  историко-литературных  произведений  с  агиографическими
составными  элементами  имели  следствием  тот  факт,  что  исследовате¬
ли  использовали  их  содержание  как  информативную  основу  научного
сюжетного  и  содержательного  анализа  событий.
 11  Зак.  4508
 321

Между  тем  вне  научного  анализа  оказалось  «Чтение  о  житии  и  о
погублепии  блажсную  страстотерпьца  Бориса  и  Глъба».  Работая  над
ним  в  начале  XII  в.,  Нестор  собрал  значительную  дополнительную
информацию  о  произошедших  событиях.  Ему  были  известны  биогра¬
фические  подробности.  В  1015  г.  Глеб  был  еще  «велми  дьтескъ»,  но
был  уже  разумным  («въ  разумъ  сы»),  «взимаше  бо  книгы  и  чтяше,  бяше
бо  и  грамоть  наученъ».  Поскольку  Глеб  был  совсем  юн,  Владимир  ос¬
тавил  его  при  себе  в  Киеве,  тогда  как  уже  выросшего  Бориса  он  женил.
В  «области»,  данной  Владимиром  в  управление  (имеется  в  виду  Росто¬
во-Суздальская  земля),  Борис  проявил  себя  милосердным  (в  соответ¬
ствии  с  агиографическим  жанром)  правителем,  тогда  как,  можно  сде¬
лать  вывод,  Глеб  являлся  муромским  князем  номинально.  Чтение  вы¬
страивает  последовательность  событий,  отличную  от  других  историко-
литературных  произведений.  Сначала  указывается,  что  старший  среди
братьев  Святополк  еше  при  жизни  Владимира  Святославича  стал  зло¬
умышлять  («мыслити»)  против  Бориса,  в  чем  можно  видеть  переос¬
мысленную  информацию  о  заговоре  Святополка,  его  жены  и  Рейнбер-
на:  «Хотяше  бо  оканныи  всю  страну  погубити  и  владети  единъ»  (пока¬
зательно,  что  Нестор  в  начале  XII  в.  продолжает  видеть  события  в  об¬
щегосударственном  масштабе).  Как  реакцию  на  эти  злоумышления
Нестор,  последовательно  излагая  события,  пишет  о  вызове  Владими¬
ром  Бориса  в  Киев.
 Из  неизвестных  источников  (без  литературных  реминисценций)
Нестор  черпает  информацию  о  том,  что,  узнав  о  смерти  Владимира
(автор  неизменно  называет  его  отцом  Святополка),  Святополк  «всъде
на  коня  и  скоро  доиде  Кыева  града».  Отсюда  следует,  что  во  время
смерти  Владимира  он  находился  не  в  Киеве,  а,  вероятно,  в  Вышгоро-
де,  судя  по  его  поддержке  вышгородской  знатью.  Как  следует  из  Чте¬
ния,  Святополк  проявил  инициативу  в  захвате  киевского  стола,  тогда
как  любимцу  Владимира  Глебу  пришлось  из  Киева  бежать  в  «корабле-
це»  —  на  небольшом  судне.  Чтение  совпадает  с  другими  памятниками
в  сообщении  о  том,  что  Борису  не  пришлось  вступить  в  военное  стол¬
кновение  с  противником,  но  и  здесь  выявляется  неизвестная  в  других
исторических  источниках  информация.  Борис  возвратился  из  похода,
«умиривъ  грады  вся»  (возможно,  население  пограничных  городов  выс¬
тупило  против  занятой  распрями  центральной  власти,  оставленное  ею
без  поддержки  во  время  нападения  печенегов,  что  и  стало  причиной
организации  сильного  войско  Бориса,  включавшего  киевское  ополче¬
ние;  численность  войска  указана  в  Чтении  «акы  до  8  тысящь»).
 В  агиографическом  по  форме  Чтении  повторены  в  изложении  сло¬
ва,  полностью  приведенные  в  древнейших  летописных  сводах  в  пря¬
мой  речи:  «Слышавъ  же,  яко  брать  ему  старейший  на  столь  садить
отчи,  възрадовася,  рекыи:  «Сии  ми  будеть  яко  отець»».  Далее  эта  мысль
повторена,  видимо,  вследствие  ее  особой  важности  для  автора,  а  также
для  композиционного  противопоставления  братоубийственному  замыс¬
 322

лу  Святополка:  «Блаженыи  же  путемь  своимъ  идяше,  радуяся,  иже  брать
ему  старки  на  столе  отчи  сель».  Такое  утверждение  старейшинства
Святополка  приобретает  в  Чтении  особое  значение,  поскольку  Нестор
указывает  пожелание  Владимира  о  вокняжении  в  Киеве  Бориса.  Вои¬
ны  ему  говорят:  «Идемъ  или  с  тобою  или  едини.  И  тако  того  (Свято¬
полка.  —  М.  С.)  нужею  ижденсмь  из  града,  а  тебе  же  въведемъ,  яко  же
преда  намъ  тебе  благыи  отець  твои».  Это  литературное  по  форме  и
содержанию  обращение  воинов  к  Борису  существенно  отличается  от
лаконичного  призыва  дружины  Владимира  и  воинов  поити  на  Киев  и
сесть  на  «столе  отьне».  Видимо,  по  форме  данный  текст  Чтений  вто¬
ричен,  но  завещание  Владимиром  Борису  киевского  стола,  подразуме¬
ваемое  всем  комплексом  памятников,  указано  здесь  прямо,  что  может
свидетельствовать  о  его  сохранении  в  устной  или  письменной  тради¬
ции  XI  в.  [Revelli  G.  1993.  С.  620-644].
 Таким  образом,  Чтение  подтверждает  основную  информацию  древ¬
нейших  летописных  сводов  и  Сказания  о  Борисе  и  Глебе,  еще  более
недвусмысленно  подчеркивая  пожелание  Владимира  передать  стол
Киевский  Борису,  а  также  активные  действия  Святополка  в  его  захва¬
те  после  смерти  отчима.  Наряду  с  дополнительными  подробностями
Чтение  некоторые  из  фактов  опускает,  сюжетно  упрощая  противосто¬
яние  Бориса  и  Святополка.
 Особое  значение  для  темы  нашего  исследования  имеет  настойчи¬
вое  утверждение  всех  разных  по  жанрам  рассмотренных  памятников  о
признании  Борисом  и  Глебом  старейшинства  двоюродного  брата.  По¬
скольку  текстуальные  и  сюжетные  особенности  позволяют  сделать  вывод
о  вторичности  Сказания  о  Борисе  и  Глебе,  а  также  повествования  Не¬
стора  о  событиях  1015  г.,  особое  значение  приобретают  формулы  ука¬
зания  старейшинства  Святополка  в  древнейших  летописных  сводах.  В
Начальном  своде  она  была  приведена  в  прямой  речи  Бориса:  «Не  буди
мъне  възняти  рукы  на  брата  своего  стареишаго;  аще  отьць  ми  умьре,
то  сь  ми  буди  въ  отьца  мксто»  [ср.:  НПЛ.  С.  170;  Шахматов  Л.  А.  1916.
С.  168;  текст  приведен  в  реконструкции  А.  А.  Шахматова;  курсив  наш.  —
М.  С.  ].  Эта  же  фраза  приведена  в  ПВЛ.  Смысл  этой  фразы  раскрывал¬
ся  исследователями  разных  направлений  как  указание  старейшинства
в  княжеском  роде.  Впрочем,  А.  Е.  Пресняков,  исходивший  из  концеп¬
ции  отношений  в  княжеском  роде  как  в  неразделенной  семье,  высказал
мнение,  что  в  древнерусских  известиях  сведений  о  княжеском  старей¬
шинстве  или  о  правах  первородства  нет,  а  слова  Бориса  являются  ре¬
зультатом  более  поздней  идеализации  Бориса  и  Глеба  (см.  ранее,  с.  315).
 Между  тем  в  так  называемом  «ряде  Ярослава»  (1054  г.),  всего  40  лет
спустя  после  событий  1015  г.,  указывалась  та  же  формула  старейшин¬
ства:  «Се  же  поручаю  въ  себе  место  столь  свои  старейшему  сыну  моему
и  брату  вашему  Изяславу  Кыев;  сего  послушайте,  якоже  послушаете
мене,  да  ть  будешь  въ  мене  мксто»  [реконструкцию  текста  Начального
свода  см.:  Шахматов  А.  А.  1916.  С.  204;  см.  также:  НПЛ.  С.  182;  ПВЛ.
 323

1996.  С.  70;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].  «Поручение»  Киева  Святославом
старшему  среди  братьев  Ярополку,  а  Ярославом  —  старшему  из  остав¬
шихся  в  живых  Изяславу  свидетельствует  о  существовании  традиции
уже  во  второй  половине  X  в.  —  первой  половине  XI  в.  передачи  Киев¬
ского  стола  в  соответствии  с  первородством.  Этот  древнейший  принцип
лишь  отражал  традицию  наследования  в  семьях  в  эпоху  патриархата,  а
после  после  распада  рода  —  большой  патриархальной  и  малой  семьи
(частный  вид  ее  существования  —  неразделенная  семья).  Поэтому  в  от¬
личие  от  многочисленных  предшественников  мы  считаем,  что  во  вто¬
рой  половине  X  в.  —  первой  половине  XI  в.  на  Руси  уже  существовал
принцип  наследования  старшим  сыном.  Об  этом  же  свидетельствует
постоянное  подчеркивание  старейшинства  Святополка  его  двоюродны¬
ми  и  сводными  братьями  Владимировичами  во  всех  исторических  па¬
мятниках,  сообщающих  о  событиях  1015  г.
 Тот  факт,  что  Святополк  и  Владимировичи  являлись  двоюродными
братьями,  позволяет  сделать  вывод,  что  старейшинство  Святополка
определялось  не  только  его  старшинством  по  отношению  к  Владими¬
ровичам,  но  и  тем,  что  он  являлся  сыном  старшего  среди  Святослави¬
чей,  то  есть  представлял  собой  старшую  династическую  ветвь.  Поэто¬
му  можно  предположить,  что  Святополк  стремился  утвердить  прин¬
цип  наследования  стольного  города  и  верховной  власти  на  Руси  по
прямой  нисходящей  линии  старших  сыновей,  то  есть  развитый  динас¬
тический  принцип  наследования  власти,  а  не  родовой  (С.  М.  Соловьев
и  многие  другие)  и  не  неразделенной  семьи  (А.  Е.  Пресняков).  В  пользу
такой  интерпретации  династического  наследования  свидетельствует  тот
факт,  что  Владимир  Святославич  стремился  передать  княжескую  власть
своему  любимцу-сыну  Борису  вообще  без  каких-либо  признаков  оп¬
ределенного  принципа  наследования,  что  в  свою  очередь  указывает  на
полноту  власти  Владимира  во  время  его  правления.
 Таким  образом,  раскрытое  соотношение  факторов  в  княжеской  ди¬
настии  раскрывает  причины,  почему  Святополк  не  только  «избивал»
своих  двоюродных  братьев  Владимировичей,  но  и  выступил  против
Владимира  в  конце  1013  —  начале  1014  г.:  он  утверждал  принцип  сво¬
его  старейшинства  по  отношению  к  дяде,  Владимиру  Святославичу,  и
права  на  власть  своей  династической  линии  как  сын  старшего  среди
Святославичей,  Ярополка.  Эта  династическая  коллизия  совмещалась  с
необходимостью  единовластия  на  Руси  этого  времени.  Изображения  и
надписи  на  монетах  Святополка  подтверждают,  как  представляется,
это  наблюдение.
 Портретное  изображение  Святополка  и  надпись  «Святополкъ  на
столъ»  утверждают  его  вокняжение  в  Киеве,  причем  стол  продолжает
оставаться  символом  единства  Русского  государства  на  всем  его  про¬
странстве  и  полновластия  сидящего  на  нем  князя.  Чекан  монет  (так
называемая  «королевская  регалия»),  основные  инсигнии  верховной
государственной  власти  —  престол  стройной  подушкой,  парадное  оде-
 324

яиие,  княжеская  шапка  с  меховой  оторочкой  вместо  императорского
венца,  крест  распространителя  христианства,  сменивший  скипетр,  нимб
вокруг  головы  князя,  как  на  сребрениках  Владимира,  —  свидетельствуют
о  преемственности  власти  Святополка  по  отношению  к  предшествен¬
нику.  Но  изображение  на  реверсе  монеты  двузубца  свидетельствовало
о  восстановлении  Святополком  прямого  наследования  власти,  что  со¬
блюдалось  на  Руси  от  Игоря  до  Ярополка.
 Свои  наблюдения  над  историей  княжеских  знаков  С.  В.  Белецкий
развивает,  отметив,  что  Святополк  изменил  отцовский  княжеский  знак
на  один  элемент  —  форму  левого  зубца.  Это  изменение  он  объяснил
нарушением  престолонаследия  в  результате  распрей  Святославичей  или
требованиями  этикета,  «согласно  которому  племянник-вассал  не  мог
иметь  тамгу  “старшего  типа”  по  сравнению  с  тамгой  “младшего  типа”,
которой  располагал  дядя-сюзерен,  узурпировавший  власть»  [Белецкий
С.  В.  1997.  С.  146].  Представляется,  что  это  —  усложненное  объясне¬
ние  развития  двузубца  Святослава,  Ярополка  и  Святополка.  Как  давно
было  установлено,  княжеский  знак  в  виде  двузубца  и  трезубца  разви¬
вался  с  помощью  «отпятнышей»  —  дополнительных  многообразных  по
видам  дополнений  [историографию  см.:  Свердлов  М.  Б.  19796.  С.  178—
180].  Новейшие  наблюдения  подтвердили  этот  вывод  [Молчанов  А.  А.
1985.  С.  66—68;  Сотникова  М.  П.,  Спасский  И.  Г.  1983.  С.  69—102;
Сотникова  М.  П.  1995.  С.  182—211;  Белецкий  С.  В.  1997.  С.  93—171;  и
др.].  Отсюда  можно  заключить,  что  изменение  левого  двузубца  Свято¬
полка  отразило  общую  закономерность  развития  княжеского  знака,
начатого  Владимиром  Святославичем  и  продолженного  его  сыновья¬
ми.  Содержание  этого  изменения  (появление  креста)  знаково:  симво¬
лическое  выражение  принадлежности  Святополка  к  христианству,  не¬
смотря  на  кровавые  преследования  им  Владимировичей,  и  стремление
пресечь  династическую  линию  Владимира  —  крестителя  Руси.
 Символически  знаковый  чекан  сребреников  Святополка,  вероят¬
но,  знаменовал  завершение  второго  этапа  династического  кризиса  на
Руси  в  1015—1016  гг.,  когда  Святополк  вокняжился  на  киевском  сто¬
ле  отца  и  дяди,  а  также  «избил»  реальных  и  возможных  соперников
Владимировичей  —  ростовского  князя  Бориса,  муромского  Глеба  и
древлянского  Святослава.  Реальным  соперником  оставался  в  Новго¬
роде  Ярослав  Владимирович.
 Противостояние  Ярослава  власти  Киева  восходило  еще  к  первому
периоду  династического  кризиса.  Но  после  вокняжения  там  Свято¬
полка  оно  приобрело  новое  содержание.  Ярослав  выступал  теперь  не
только  за  уменьшение  податей  верховному  киевскому  князю.  Он  дол¬
жен  был  отомстить  за  смерть  братьев.  К  тому  же  повторялось  разделе¬
ние  единой  системы  торговых  путей  и  управления,  когда  юг  Руси,  сред¬
нее  и  верхнее  течение  Днепра  контролировались  князем  в  Киеве,  а  се¬
веро-запад  Руси  и  северо-западные  внутренние  и  транзитные  пути  —
князем  в  Новгороде.  Эта  ситуация  вновь  должна  была  привести  к  гибе¬
 325

ли  одного  из  князей,  в  данном  случае  Святополка  или  Ярослава,  и  к
восстановлению  единовластия  в  стране.
 Третий  этап  династического  кризиса  заключется  в  киевском  вокня-
жении  Ярослава  и  бегстве  Святополка  из  Руси.  Эти  события  также
раскрывают  состояние  княжеской  власти  в  период  кризиса.  Выявляет¬
ся  оно  через  анализ  исторических  источников,  сведения  которых  су¬
щественно  различаются.
 Древнейшие  летописные  своды  раскрывают  в  противостоянии  Свя¬
тополка  и  Ярослава  две  системы  политических  действий  и  социально¬
го  поведения  князей  в  период  сложнешего  по  содержанию  политичес¬
кого  и  династического  кризиса.  В  ПВЛ,  в  большой  мере  содержащей
южнорусские  известия,  после  сообщения  об  убийстве  Владимирови¬
чей  содержится  запись:  «Святополкъ  же  оканиыи  нача  княжити  Кы-
евъ.  Созвавъ  люди,  нача  даяти  овъмъ  корзна,  а  другым  кунами,  и  раз¬
дал  множьство»  [ПВЛ.  1996.  С.  62].  Эта  фраза  отсутствует  в  Начальном
своде,  поэтому  можно  предположить  ее  южнорусское  происхождение.
Но,  с  другой  стороны,  она  частично  совпадает  с  ранее  рассмотренной
более  лаконичной  по  форме  фразой  Начального  свода:  «Святополкъ
же  сиде  Кыевъ  по  отци  своемь,  и  съзва  кыяны,  и  нача  даяти  имъ  име¬
нье».  Возможно,  первая  из  цитированных  фраз  является  лишь  обыч¬
ным  для  летописания  композиционным  повтором,  необходимым  для
того,  чтобы  вернуться  к  последовательному  изложению  событий  после
развернутого  агиографического  по  форме  повествования  об  убиении
Бориса  и  Глеба.  В  данном  случае  указание  дорогих  плащей  и  денег
раскрывает  более  позднее  представление  о  содержании  глухого  указа¬
ния  «имения»  в  Начальном  своде.  Но  в  обеих  летописных  записях  со¬
зыв  Святополком  «людей»  («киевлян»)  и  раздача  им  «имения»  (плащей
и  денег)  свидетельствуют  о  том,  что,  укрепляя  социальную  опору  сво¬
ей  власти,  он  стремился  опереться  на  простые  слои  киевского  населе¬
ния,  у  которого  этих  плащей  и  денег  не  было.  В  эту  толпу  едва  ли
пришли  киевские  бояре,  купцы,  те,  кто  составлял  дружину  Владимира
и  хорошо  вооруженное  киевское  ополчение,  кто  предлагал  Борису  пойти
на  Киев  и  сесть  на  княжеском  столе,  выполняя  волю  отца.  Эти  люди
«имение»  (плащи  и  деньги)  имели  и  в  княжеской  раздаче  не  нужда¬
лись.  Но  являлась  ли  такая  раздача  «имения»  формой  популизма  («щед¬
рый»,  следовательно,  «хороший»  князь)  или  проявлением  внутренней
политики  Святополка,  который  стремился  опереться  в  утверждении
своих  прав  первородства  на  средние  и  бедные  слои  киевского  населе¬
ния  в  противоположность  старой  и  новой  знати,  существовавшей  при
Владимире,  —  установить  не  удается.
 В  ином  общественно-политическом  положении  оказался  в  1015  г.
Ярослав  в  Новгороде.  Еще  готовясь  к  военному  столкновению  с  от¬
цом,  он  привел  в  Новгород  наемное  скандинавское  войско.  Долгое
время  оно  находилось  в  Новгороде  без  военного  применения,  что  име¬
ло  следствием  падение  дисциплины.  Содержание  последующих  собы¬
 326

тий  определяется  в  зависимости  от  анализа  их  двух  различающихся
версий.  Одна  из  них  содержится  под  6523/1015  г.  в  ПВЛ  в  редакциях,
сохранившихся  в  составе  Лаврентьевской  и  Ипатьевской  летописей,  а
также  в  Новгородской  первой  летописи  младшего  извода  (далее  —
НПЛмл.).  Оба  рассказа  содержат  текстуальные  совпадения,  вследствие
чего  они  воспринимались  как  два  близких  по  содержанию  рассказа.
Между  тем  их  сравнение  свидетельствует  о  том,  что  находящийся  в  их
основе  текст  был  подвергнут  значительной  переработке,  в  результате
чего  они  стали  излагать  события  по-разному.
 Согласно  НПЛмл.,  варяги  совершали  насилия  над  замужними  жен¬
щинами.  В  ПВЛ  эти  насилия  осуществлялись  над  новгородцами  и  их
женами,  то  есть  причина  последующего  конфликта  указана  как  проти¬
воречия  между  варягами  и  всем  новгородским  населением.  По  НПЛмл.,
новгородцы  собрались  ночью  и  перебили  варягов  «в  Поромонъ  дворъ»,
то  есть  на  дворе  («усадьбе»),  где  находились  скандинавские  наемники
Ярослава  и  где  останавливались  приезжавшие  иноземные  купцы  [Мель¬
никова  Е.  А.  1984.  С.  130;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Такое  ло¬
кальное  действие  подразумевает  выступление  части  горожан,  тогда  как
в  ПВЛ  сообщается  о  восстании,  то  есть  и  в  этом  случае  конфликт  изоб¬
ражен  как  значительный  по  своим  причинам  и  следствиям.  В  НПЛмл.
подчеркивается,  что  во  время  избиения  варягов  Ярослав  находился  в
селе  Ракоме,  тогда  как,  согласно  ПВЛ,  разгневанный  Ярослав  ушел  в
Ракому  и  «седе  въ  дворъ»,  то  есть  он  выехал  из  восставшего  города  и
укрылся  в  семи  верстах  в  укрепленной  резиденции,  что  также  свиде¬
тельствует  о  более  глубоком  развитии  конфликта,  чем  следует  из  рас¬
сказа  НПЛмл.  Согласно  последней,  Ярослав  собрал  «вой  славны  тыся-
щу»  и  перебил  их,  тогда  как  другие  бежали  из  города.  В  ПВЛ  Ярослав
позвал  к  себе  и  перебил  «нарочитые  мужи».  Узнав  той  же  ночью  от
своей  родной  сестры  Предславы  о  смерти  отца  и  убийстве  братьев,  Ярос¬
лав  собрал  утром  остаток  новгородцев  и  устроил,  по  НПЛмл.,  вече  «на
полъ»,  тогда  как  в  ПВЛ  не  сообщается,  где  присутствовал  «избыток  нов-
городець».  Отметим,  что  это  упоминание  веча  —  единственное  для  Нов¬
города  XI  в.  и  собрано  вече  было  по  инициативе  князя.
 Редакционная  обработка  этих  рассказов  о  новгородских  событиях
1015  г.  произошла  в  конце  XI  —  начале  XII  в.,  когда  создавались  На¬
чальный  свод  и  ПВЛ.  Поскольку  Начальный  свод  содержит  текст  бо¬
лее  древний,  можно  предположить,  что  в  нем  сохранилась  более  древ¬
няя  версия  событий.  Проверить  это  наблюдение  позволяет  анализ  со¬
держания  двух  рассматриваемых  летописных  рассказов.
 Согласно  ПВЛ,  когда  после  восстания  Ярослав  ушел  в  княжеское
село  Ракому,  где  находился  его  двор,  он  призвал  туда  «нарочитых  му¬
жей»,  «иже  бяху  иссякли  варягы»,  то  есть  новгородскую  знать,  которая
руководила  восстанием,  и  приказал  их  перебить.  В  последующем  из¬
ложении  событий  Ярослав  собирает  «остаток»  новгородцев,  то  есть  в
данном  контексте  —  оставшихся  представителей  новгородской  знати.
 327

Предположение,  что  «заутра»  Ярослав  собрал  оставшееся  новгородское
население,  неправомерно,  поскольку  превращает  избиение  «нарочи¬
тых  мужей»,  приглашенных  на  княжеский  двор,  в  массовую  резню  и
неоправданно  распространяет  понятие  «нарочитые  мужи»  на  широкие
слои  новгородцев.  Упоминание  в  этом  рассказе  «дружины»  по  отно¬
шению  к  убитым  новгородцам  также  не  свидетельствует  об  их  боль¬
шом  числе  и  не  определяет  их  воинской  принадлежности,  поскольку
понятие  «дружина»  использовалось  в  конце  XI  —  начале  XII  в.  для
обозначения  небольшого  количества  знатных  людей  (см.  далее,  с.  492).
При  таком  понимании  содержания  текста  оказывается,  что  вече,  на
котором  выступил  для  примирения  Ярослав,  представляло  собой  ос¬
тавшихся  в  живых  «нарочитых  мужей»  —  новгородской  знати.  Об  этом
же  свидетельствует  ответ  новгородцев  Ярославу,  в  котором  погибшие
названы  в  прямом  и  переносном  смысле  «братьями»  участников  веча,
то  есть  их  близкие  родственники  (ранее  в  повествовании  «братией»
названы  сводные  братья  Ярослава,  убитые  Святополком).  Отсюда  сле¬
дует,  что,  согласно  ПВЛ,  вече  в  Новгороде  состояло  из  представителей
знати.  Когда  они  погибли,  их  заменили  близкие  родственники,  то  есть
представительство  знатных  родов  на  новгородском  вече  не  прекрати¬
лось.  В  этом  случае  «вече»  —  орган  олигархического  боярского  правле¬
ния.  Такое  прочтение  текста  ПВЛ  подтверждает  мнение  В.  Л.  Янина  о
характере  новгородского  веча  как  олигархического  органа  власти  мест¬
ной  знати.  Версия  ПВЛ  содержит  информацию  о  том,  что  в  отличие  от
Святополка,  который  искал  союзников  в  простых  киевлянах,  Ярослав,
несмотря  на  кровавый  конфликт,  восстановил  союзные  отношения  с
новгородской  знатью.
 В  рассказе  НПЛмл.  содержание  событий  иное.  Из  него  следует,  что
после  ночного  восстания  Ярослав  разгневался  на  горожан  и  перебил
«вой  славны  тысящу».  Это  выражение  недостаточно  ясно,  что  стало
причиной  его  различных  толкований  [см.:  Пресняков  Л.  Е.  1993.  С.  150—
151  (нарочитые  мужи,  старшина  новгородских  сотен);  Черепнин  JI.  В.
1965.  С.  132  (знатные  военачальники,  возглавлявшие  подразделения
войсковой  тысячи);  Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  163  («широкий  круг  людей,
куда  входят  и  “нарочитые”»;  и  др.].  Но  следует  обратить  внимание  на
синтаксис  этой  фразы  НПЛмл.  «Вой  славны»  и  «тысяща»  представля¬
ют  собой  два  прямых  дополнения  в  винительном  падеже  объекта,  между
которыми  отсутствует  подчинительная  связь.  В  этом  случае  два  пря¬
мых  дополнения  следует  разделить  запятой:  Ярослав  «собра  вой  слав¬
ны,  тысящу».  Тогда  оказывается,  учитывая  значения  прилагательного
славный  ‘досточтимый,  прославляемый,  славный,  знаменитый’  и  дру¬
гие,  что  собранной  и  перебитой  Ярославом  оказалась  верхушка  тысяч¬
ной  новгородской  организации.  Поэтому  более  близким  к  тексту  Нов¬
городской  первой  летописи  представляется  толкование  данных  слов
Л.  В.  Черепниным.  В  дальнейшем  изложении  этой  летописи  подразу¬
мевается  именно  тысячная  организация,  а  не  знатные,  «нарочитые
 328

мужи»,  о  которых  говорится  в  ином  по  содержанию  рассказе  ПВЛ.  На
тысячную  организацию  в  НПЛмл  указывает  необходимость  собрать  вече
«на  поле»  вне  города,  где  такое  широкое  по  социальному  составу  вече
собраться  не  могло,  поскольку  не  было  внутри  городских  укреплений
достаточного  свободного  пространства.  В  данном  случае  вече  —  собра¬
ние  тысячной  организации,  созванной  князем  в  чрезвычайных  обсто¬
ятельствах  [Свердлов  М.  Б.  1984.  С.  175—181].
 Вероятно,  версия  изложения  событий  Начального  свода,  отражен¬
ного  в  НПЛмл,  не  только  более  древняя,  но  и  более  достоверная.  На
это  могут  указывать  сохранившиеся  в  нем  обстоятельства  новгород¬
ской  действительности  начала  XI  в.  —  собранное  князем  вече  «вне  гра¬
да».  Вероятно,  версия  ПВЛ  —  ее  последующее  переосмысление.  Из
текста  НПЛ  следует,  что  Ярослав  мудро  пошел  на  восстановление  со¬
юзных  отношений  с  местной  тысячной  организацией  для  достижения
успеха  в  будущем  столкновении  со  своим  двоюродным  братом,  захва¬
тившим  киевский  стол.  В  состав  новгородской  тысячи  входила  и  мест¬
ная  знать,  с  которой  Ярослав  также  примирился.
 Преувеличению  советскими  историками  классовой  борьбы  во  всех
формах  социальных  столкновений  И.  Я.  Фроянов  противопоставил  сгла¬
живание  общественных  противоречий  на  Руси  начала  XI  в.  По  его  мне¬
нию,  «столкновение  новгородцев  с  варягами  произошло  на  бытовой  почве
из-за  разнузданного  поведения  сластолюбивых  варягов,  покушавшихся
на  целомудрие  замужних  женщин  Новгорода»,  «выступили  новгород¬
цы»,  «поднялись  новгородцы»  [Фроянов  И.  Я.  1992.  С.  152—153].  Види¬
мо,  ученый  недооценил  значение  социального  конфликта  в  Новгороде
в  1015  г.  как  восстания,  когда  новгородская  тысячная  организация  стала
основной  силой,  выступившей  против  выходящего  из-под  княжеского
контроля  наемного  варяжского  войска.  Тонкий  лексикограф,  академик
императорской  Академии  наук  И.  И.  Срезневский,  менее  всего  озабо¬
ченный  поисками  классовой  борьбы,  раскрыл  содержание  слова  встае¬
те  в  летописном  контексте  от  глагола  въстати=востати  как  ‘восстать’
[Срезневский.  I.  Стб.  421—422].  Недооценил  И.  Я.  Фроянов  и  решитель¬
ность  Ярослава  в  подавлении  этого  восстания,  когда  княжеские  казни
обезглавили  восставшую  против  скандинавских  наемников  новгород¬
скую  тысячную  организацию.  Эти  действия,  равно  как  и  примирение  с
новгородским  ополчением  прекратили  конфликт  и  объединили  вокруг
князя  основные  боеспособные  силы,  которые  помогли  ему  захватить
Киев:  его  служилых  людей  (дружину),  наемников-варягов,  новгород¬
ское  городское  ополчение  и  сельское  ополчение  (смердов).  Установле¬
ние  социального  мира  позволило  князю  Ярославу,  в  отличие  от  Свято-
полка,  объединить  вокруг  себя  разнородные  силы,  включая  Новгород
как  сложный  по  составу  социальный  коллектив  со  своими  особыми  эко¬
номическими,  общественными  и  идеологическими  интересами.
 Ярослав  сохранил  над  Новгородом  и  северо-западом  Руси  админи¬
стративно-судебный  контроль,  «посадив»  в  Новгороде  посадником  пе¬
 329

ред  походом  па  Киев  Константина  Добрынина  [НПЛ.  С.  161,  470].  Он
являлся  дядей  Ярослава  по  материнской  линии,  то  есть  был  самым  близ¬
ким  по  кровному  родству  человеком  (см.  ранее  то  же  особое  значение
Добрыни  по  отношению  к  его  племяннику  Владимиру  Святославичу).
Поэтому  посажение  Ярославом  в  Новгороде  Константина  свидетель¬
ствовало  не  только  о  продолжении  городского  прямого  княжеского  уп¬
равления,  но  также  об  особом  княжеском  контроле  за  Новгородом  по¬
средством  посажеиия  в  нем  посадником  близкого  княжеского  родствен¬
ника,  хотя  и  некняжеского  происхождения  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  48—51].
 К  зиме  1015/1016  гг.  ситуация  в  династическом  противостоянии
Святополка  и  Ярослава  определилась.  Как  сообщают  древнейшие  ле¬
тописные  своды,  Ярослав  пошел  походом  на  Киев  с  объединенным  по
составу  войском.  Кроме  княжеской  дружины,  в  нем  участвовало  нов¬
городское  ополчение  горожан  и  свободного  сельского  населения  —
смердов  численностью,  вероятно,  3000  человек  (НПЛмл.,  ПВЛ  сооб¬
щает  менее  достоверное  число  —  40000),  а  также  наемное  войско  варя¬
гов  (в  1015  г.  была  убита  только  та  их  часть,  которая  оказалась  на
«Поромони  дворе»).  Навстречу  Ярославу  выдвинулся  Святополк  к  стра¬
тегически  важному  Любечу,  который  контролировал  путь  из  Верхнего
Поднепровья  в  Среднее.  К  этому  столкновению  Святополк  также  ак¬
тивно  готовился.  Он  собрал  не  только  ополчения  южнорусских  земель
(«Руси»  в  узком  значении  слова  —  земель  Среднего  Поднепровья),  но
также  наемников  печенегов  (см.  реконструкцию  текста  Начального
свода  А.  А.  Шахматовым;  о  печенегах  в  составе  войска  Святослава  со¬
общает  ПВЛ  [ПВЛ.  1996.  С.  63;  Шахматов  А.  А.  1916.  С.  180]).  После
длительного  трехмесячного  противостояния,  что  может  свидетельство¬
вать  о  приблизительном  равенстве  сил,  более  активный  в  военных  дей¬
ствиях  Ярослав  победил.
 В  источниках  содержатся  две  версии  последующих  событий,  из  ко¬
торых  можно  предположить,  что  Святополк  сразу  после  поражения
под  Любечем  бежал  в  Польшу  к  тестю  Болеславу  или  он  сначала  бежал
к  своим  союзникам  печенегам,  а  после  безуспешного  нападения  с  ними
на  Киев  в  1017  г.  отправился  в  Польшу.  Этот  сюжет  —  тема  особого
исследования  [исторические  источники  см.:  Назаренко  А.  В.  1984.  С.
15—19;  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.
83—85].  В  обоих  случаях  письменные  материалы  свидетельствуют  о
том,  что  Святополк  решил  отстаивать  свои  права  на  стол  Киевский  с
помощью  внешних  политических  сил.
 После  вокняжения  Ярослава  в  стольном  городе  экономическая,  со¬
циально-политическая  и  идеологическая  ось  Русского  государства
Киев—Новгород  была  восстановлена.  Он  контролировал  Киев,  а  его
посадник  и  близкий  кровный  родственник  Константин  Добрынин  —
Новгород.  Ярослав  мог  восстановить  деятельность  правителя  полити¬
чески  единого  Русского  государства  —  от  Киева  до  Новгорода  и  Бере-
стья  (Бреста)  на  западе.
 330

Вероятно,  в  1015—1016  гг.  он  издал  так  называемую  Древнейшую
Правду  или  Правду  Ярослава,  видимо,  первый  русский  источник  свет¬
ского  писаного  права.  Ее  основным  назначением  стало  регулирование
юридических  отношений  новгородцев  и  варягов,  хотя  в  Новгороде,
как  и  на  Руси  в  целом,  основным  источником  права  являлась  княжес¬
кая  нормативная  система  Русской  Правды,  видимо,  еще  в  устной  фор¬
ме  (см.  далее,  с.  386—387).
 Ярослав  отпустил  из  Киева  новгородское  ополчение,  щедро  возна¬
градив  его  участников.  Свободное  сельское  население  —  смерды  полу¬
чили  по  одной  гривне  (от  51  до  196  г  серебра),  старосты  —  избранные
и  (или)  назначенные  княжеской  властью  главы  погостов,  равно  как  и
горожане-новгородцы  —  10  гривен  (от  половины  килограмма  до  двух
килограммов  серебра)  [НПЛ.  С.  175].  В  таком  вознаграждении  ясно
послеживается  социальная  политика  Ярослава:  он  щедрый,  то  есть  хо¬
роший  князь.  В  то  же  время  его  социальная  политика  дифференциро¬
вана:  видимо,  участники  городского  ополчения  были  значительно  луч¬
ше  вооружены,  а  следовательно,  —  обеспечены,  равно  как  и  руководи¬
тели  погостной  администрации,  чем  лично  свободное  население  —
смерды.  Поэтому  они  получили  существенно  большее  вознагражде¬
ние,  что  является  в  свою  очередь  отражением  социальной  дифферен¬
циации  новгородского  общества.  Но  и  одна  гривна  в  то  время  —  не
малое  вознаграждение,  если  учесть,  что  в  гривне  времени  Ярослава
содержалось  25  кун  или  50  резан  (вевериц).
 Опытный  политик,  Ярослав  стал  быстро  укреплять  внешне-  и  внут¬
риполитическое  положение  своего  государства.  Титмар  Мерзебургский
узнал  от  императора  Генриха  II,  который  прибыл  в  Мерзебург  1  октяб¬
ря  1017  г.,  что  Ярослав  (хронист  его  называет  «король  руссов»)  «напал
на  Болеслава,  но  не  смог  захватить  осажденный  город».  Этот  текст
написан  рукой  писца  хрониста.  Над  строкой  уже  сам  Титмар  припи¬
сал:  «как  обещал  ему  через  своего  посла»  [  Thietmar.  VII,  65].  Эта  запись
была  сделана  по  самым  последним  сведениям.  Император  Генрих  II
прибыл  в  Мерзебург  1  октября  1017  г.,  а  1  ноября  он  был  уже  в  Алыи-
тедте.  Таким  образом,  можно  предположить,  что  о  русском  после  со¬
общил  мерзебургскому  епископу  сам  император,  тогда  как  сведения  о
нападении  Ярослава  на  владения  Болеслава  являются  официальной
версией  событий,  которую  хронист  записал.  При  такой  интерпретации
текста  Титмара  нападение  Ярослава  на  польские  владения  имело  мес¬
то  в  августе—сентябре  1017  г.  [  Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  153;  1976.  С.  108—
109;  1989.  С.  74-75;  ср.:  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  158-160].
 Это  достоверное  сообщение  совпадает  по  времени  с  известием  НПЛ:
«Ярославъ  иде  къ  Берестию»  [НПЛ.  С.  15].  Еще  Н.  М.  Карамзин  отме¬
тил,  что  хроника  Титмара  и  летопись  сообщают  об  одном  событии
[Карамзин  Н.  М.  1991.  С.  196,  примеч.  10].  Это  мнение  широко  распро¬
странилось  в  историографии.  Д.  С.  Лихачев  подверг  сомнению  дати¬
ровку  похода  в  летописи  [ПВЛ.  II.  1950.  С.  363,  367],  однако  доказа¬
 331

тельства  А.  Ф.  Грабского  и  С.  М.  Кучиньского  показали  недостаточ¬
ную  обоснованность  таких  сомнений  |  GrabskiA.  F.  1957.  S.  197;  Kuczynski
S.  М.  1958.  S.  244].  Из  этих  известий  следует,  что  поддержка  Болесла¬
вом  своего  зятя  Святополка,  бегство  последнего  к  тестю  имели  след¬
ствием  решительные  действия  Ярослава  в  международной  деятельнос¬
ти  уже  через  год  после  его  вокняжения  в  Киеве.  Он  установил  дипло¬
матические  отношения  с  императором  Генрихом  II,  своим  естествен¬
ным  союзником  против  польского  князя.  Судя  по  их  скоординирован¬
ным  военным  действиям,  нападениям  в  1017  г.  на  польские  владения
императора  (в  июле)  и  Ярослава,  они  установили  также  и  военный
союз  против  Болеслава.  Этот  союз  мог  быть  заключен  в  1016  —  начале
1017  г.  [литературу  и  разные  точки  зрения  на  хронологию  и  содержа¬
ние  русско-немецко-польских  отношений  см.:  Назаренко  А.  В.  1993.  С.
157—160].  Однако  поход  Генриха  II  был  для  императора  Священной
Римской  империи  неудачным,  да  и  нападение  Ярослава  на  погранич¬
ный  город  Берестье  не  увенчалось  успехом.  Впрочем,  М.  С.  Грушев¬
ский  и  за  ним  А.  В.  Назаренко  считают,  что  в  1017  г.  Ярослав  взял
Берестье.  При  переводе  указанной  ранее  официальной  версии  собы¬
тий  в  записи  Титмара  Мерзебургского  о  нападении  «короля  руссов»  на
Болеслава  А.  В.  Назаренко  предложил  собственный  перевод  «фразы»
«nil  ad  urbem  possesam  proficisse»  с  «противоположным»,  чем  у  его  мно¬
гочисленных  предшественников  смыслом:  Ярослав,  «овладев  [неким]
городом,  ничего  [более]  там  не  добился».  Поэтому  он  думает,  что  «в
литературе  распространился  неверный  перевод  данного  места  хрони¬
ки»  [Назаренко  А.  В.  1993.  С.  157—158].
 Но  такой  вариант  перевода  не  убеждает.  Выделенная  А.  В.  Наза¬
ренко  «фраза»  —  только  часть  законченного  по  смыслу  предложения
«<...>  cesar  <...>  comperit  Ruszorum  regem  <...>  Bolizlavum  peciise  nilque
ibi  ad  urbem  possessam  proficisse».  В  обороте  Accusativus  cum  infinitivo  к
существительному  в  винительном  падеже  regem  относится  инфинитив
proficisse  с  предлогом  ad  именно  с  целевым  значением  с  этим  глаголом
‘преуспевать  в’,  а  не  в  абстрагированном  в  данном  словосочетании
указании  на  место  действия,  как  думает  А.  В.  Назаренко.  Именно  по¬
этому  большинство  исследователей  переводили  эту  фразу  как  указание
неудачи  осады  города,  что  позволяет  избежать  бессодержательности
ситуации,  если  принять  перевод  А.  В.  Назаренко:  что  более  «там»  (в
пограничном  городке  на  торговых  путях,  удаленном  от  значительных
политических  центров)  мог  добиться  Ярослав,  овладев  Берестьем.
 Активная  внутренняя,  а  также  международная  дипломатическая  и
военная  политика  Ярослава  характеризует  его  как  главу  политически
единого  могущественного  Русского  государства  в  1016—1017  гг.  Не
случайно  Титмар,  прекрасно  разбиравшийся  в  феодальной  иерархии
титулов  в  соответствии  с  их  реальным  значением,  неизменно  называет
Ярослава  «королем»,  как  и  германского  короля  Генриха  II  до  его  коро¬
нации  императором.  Болеслава  он  постоянно  титулует  «герцогом»  (dux).
 332

Использование  титула  король  по  отношению  к  Владимиру,  а  затем  и
Ярославу,  вероятно,  отражает  высокий  статус  Русского  государства  и
его  князя  в  сознании  западных  правителей  и  знати,  определенную  по¬
литику  великих  киевских  князей  на  Западе  по  утверждению  своего
места  в  иерархии  монархов.  Так  что  его  употребление  в  переговорах
Ярослава  и  императора  Генриха  II,  а  также  во  время  их  совместных
действий  против  польского  князя  Болеслава  Храброго,  свидетелем  чего
епископ  и  хронист  Титмар  стал  в  октябре  1017  г.,  может  указывать
также  на  определенное  самосознание  Ярослава  и  на  его  определенную
политику  не  только  во  внешнеполитических  отношениях,  но  и  внутри
Русского  государства,  как  и  его  отца.
 О  том  же  свидетельствует  и  быстрое  строительство  Ярославом  в
Киеве  собора  святой  Софии.  Титмар  записал  со  слов  своего  информа¬
тора,  очевидца  событий,  о  том,  что  Киев  не  только  открыл  ворота  пе¬
ред  иноземным  войском  во  главе  с  Болеславом  и  Святополком  (см.
далее),  но  также  «архиепископ  того  города  с  мощами  святых  (в  Киеве
в  это  время  находились  мощи  святых  Климента  и  его  ученика  Фифа,
которые  из  Херсонеса  привез  Владимир.  —  М.  С.)  и  прочими  различ¬
ными  ценностями  почтил  пришедших  в  соборе  святой  Софии,  кото¬
рый  в  прошлом  году,  к  сожалению,  пострадал  от  пожара  вследствие
несчастного  случая»  [Thietmar.  VIII,  32].  В  литературе  широко  распро¬
странилось  обоснованное  мнение  В.  Абрахама,  что  под  использован¬
ным  в  данном  случае  средневековым  церковным  термином  monasterium
следует  понимать  ‘кафедральный  собор’  [Abraham  W.  1904.  S.  42;  Рорре
А.  1964.  S.  380-381;  1981.  Р.  16;  ПоппэА.  1965.  С.  97-104;  1968.  С.  97-
98].  Это  сообщение  Титмара  подтверждается  Новгородской  первой
летописью,  где  сообщается  под  6525/1017  г.  о  строительстве  («заложе¬
на  бысть»)  святой  Софии.  Поэтому  в  полной  мере  обосновано  предпо¬
ложение  о  существовании  в  Киеве  деревянной  церкви  св.  Софии,  пост¬
радавшей  от  пожара  в  результате  печенежского  набега  в  1017  г.  [Каргер
М.  К.  1961.  С.  102;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  25].  На  констатации  факта
существования  такой  церкви  в  Киеве  исследователи  останавливались.
 Между  тем  в  данном  сообщении  Титмара  содержится,  как  пред¬
ставляется,  и  значительная  скрытая  информация,  на  которую  ранее
внимания  не  обращали.  Почему  «архиепископ»  встречал  с  мощами
святых  в  1018  г.  Болеслава,  Святополка  и  их  окружение  в  пострадав¬
шем  от  пожара  кафедральном  соборе  св.  Софии,  а  не  в  великолепной
каменной  церкви  Богородицы  Десятинной,  которая,  вероятно,  также
пострадала  от  пожара.  Ответ  на  этот  вопрос,  как  представляется,  со¬
держится  в  самом  тексте  Титмара:  к  этому  времени  церковь  св.  Софии
стала  княжеским  собором  и,  вероятно,  там  находились  пока  единствен¬
ные  на  Руси  мощи  святых.  Там  же  осуществлял  службу  и  митрополит
(«архиепископ»)  [литературу  и  анализ  вопроса  о  титуле  главы  Русской
Церкви  в  хронике  Титмара  см.:  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  189—191].  Все
это  указывает  на  стремление  Ярослава  утвердить  «свой»,  главный  госу¬
 333

дарственный  культ  на  Руси  —  святой  Софии.  Посвящение  новой  кня¬
жеской  церкви  подобно  главному  храму  Византийской  империи  в  Кон¬
стантинополе  свидетельствовало  об  особом  идеологическом  значении
и  культа,  и  церкви  уже  в  самом  начале  киевского  княжения  Ярослава.
Их  развитие  найдет  продолжение  после  установления  его  единовлас¬
тия  в  1019  г.  Но  их  появление  уже  в  1017  г.  указывает  на  строительство
Ярославом  с  самого  начала  киевского  правления  собственной  идеоло¬
гии  своего  княжения  (о  строительстве  каменного  Софийского  собора
см.  далее,  с.  356—364).
 В  июле  1018  г.  начинается  четвертый  этап  династического  кризиса
на  Руси.  Он  характеризуется  направленной  против  Русского  государ¬
ства  интервенцией  польского  князя  Болеслава  Храброго,  который  под¬
держал  своего  зятя  Святополка  в  его  борьбе  с  Ярославом.
 ПВЛ  и  хроника  Титмара  Мерзебургского  свидетельствуют,  что  Яро¬
слав  был  готов  к  этому  вторжению.  Когда  22  июля  Болеслав  и  Святополк
вышли  к  пределам  Русского  государства  с  польским  войском,  а  также
союзными  отрядами  трехсот  немецких  (видимо,  преимущественно  сак¬
сонских)  рыцарей,  пятисот  венгерских  и  тысячью  печенежских  воинов,
им  навстречу  вышел  на  Западный  Буг  Ярослав  с  русским  войском.
 Обстоятельные  сведения  о  происходивших  событиях  содержатся  в
хронике  Титмара  Мерзебургского.  Как  отмечалось  ранее,  их  современ¬
ник  Титмар  записывал  информацию,  которую  он  получил  от  своего
собеседника,  саксонского  рыцаря,  который  побывал  на  Руси  в  составе
войска  Болеслава  Храброго  в  1018  г.:  «Между  тем  Ярослав  силой  захва¬
тывает  некий  город,  который  подчинялся  тогда  его  брату  (Святопол-
ку.  —  М.  С.),  и  уводит  его  население»  [Thietmar.  VIII,  32;  здесь  и  далее
перевод  наш:  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.
1989.  С.  68—69;  ср.  перевод:  Назаренко  А.  В.  1993.  С.  142—143].  Эти
события  записаны  сразу  после  сообщения  о  поражении  войска  Яро¬
слава  на  Западном  Буге,  к  которому  объединенная  армия  Болеслава  и
Святополка  вышла  22  июля  1018  г.  В  этой  битве  войско  Ярослава  по¬
терпело  полное  поражение,  а  сам  он  с  четырьмя  «мужами»  —  знатны¬
ми  служилыми  людьми  бежал  в  Новгород  [Thietmar.  VIII,  32;  ПВЛ.
1996.  С.  63].  Отсюда  следует,  что  «между  тем»  Титмара  указывает  на
одновременность  этих  военных  действий.  Ярослав  вышел  с  войском
на  Западный  Буг,  чтобы  преградить  путь  на  Русь  Болеславу  и  Свято-
полку.  Другое  войско  было  отправлено  им,  вероятно,  на  Туров  —
стольный  город  Святополка  и  Туровского  княжества,  которые  явля¬
лись  владением  Святополка.  Данное  наблюдение,  исходившее  из  пря¬
мого  смысла  сообщения  информатора  Титмара,  было  сделано  И.  А.
Линниченко  [Линниченко  И.  1884.  С.  89,  100]  и  широко  поддержано  в
последующей  литературе,  тогда  как  мысль  о  нападении  Ярослава  на
Пинск  или  Вышгород  [Ильин  Н.  Н.  1957.  С.  117]  не  обоснована  ни
источниками,  ни  контекстом  событий.  Этот  поход  должен  был  лишить
Святополка  опорной  базы  в  русских  землях  и  в  тылу  его  войска  на
 334

Западном  Буге.  Показательно,  что,  осуществляя  массовый  вывод  насе¬
ления  этого  города,  Ярослав  действовал  так  же  решительно,  как  и  его
отец  Владимир,  который  осуществлял  массовые  выводы  знати  север¬
ных  земель  для  их  политической  интеграции  в  составе  политически
единого  государства.
 А.  В.  Назаренко  предположил,  что  в  рассмотренном  известии  Тит-
мара  сообщается  о  походе  Ярослава  в  1017  г.  на  Берестье.  В  этой  запи¬
си  он  видит  анахронизм  среди  окружающих  ее  сообщений  о  событиях
1018  г.  [Назаренко  Л.  В.  1981.  С.  176—184].  Такое  мнение  не  учитывает,
по  нашему  мнению,  что  Титмар  вслед  за  своим  информатором  подчер¬
кнул  одновременность  излагаемых  им  событий  посредством  слова  interea
‘между  тем,  тем  временем’.  А.  В.  Назаренко  вынужден  опустить  такое
прямое  указание  одновременности  событий  (весь  рассказ  Титмара  о
событиях  1018  г.  на  Руси  [Thietmar.  VIII,  31—33]  насыщен  свидетель¬
ствами  современника,  а  то  и  участника  событий).  Не  учтено  также,  что
Титмар  передает  данные  сведения  информатора  в  настоящем  времени,
что  подчеркивает  одновременность  событий.  Таким  образом,  для  на¬
чала  четвертого  этапа  династического  кризиса  на  Руси  1014—1019  гг.
характерны  не  только  его  дальнейшая  «интернационализация»,  но  и
готовность  обеих  сторон  к  борьбе  до  полной  победы.
 Многоопытный  полководец  Болеслав  сразу  же  после  победы  на
Западном  Буге  устремился  с  войском  к  Киеву.  Как  написал  Титмар,
киевляне  пытались  было  защитить  свой  город,  но  должны  были  от¬
крыть  ворота.  Причину  этого  он  объясняет  вслед  за  своим  информато¬
ром  бегством  «короля»  Ярослава,  тогда  как  обращение  страны  к  «по¬
корности»  —  «милостью»  Святополка  и  «страхом  перед  нашими»,  то
есть  перед  объединенным  войском  Болеслава,  в  котором  участвовали
немцы  (саксонцы).  Допуская  правомерность  такого  перевода  текста
Титмара,  А.  В.  Назаренко  вслед  за  Р.  Хольцманом  и  В.  Трильмихом
раскрыл  содержание  его  смысла  так,  что  «весь  тот  край»  был  обращен
к  покорности  «благорасположением»  киевлян  к  Святополку  и  «стра¬
хом  перед  нашими»  [Назаренко  Л.  В.  1993.  С.  142,  187].  Но  против
допущения  в  переводе  такого  большого  значения  «благорасположения»
киевлян  к  Святополку  предупреждает  тот  факт,  что  киевляне,  остав¬
ленные  «своим  обратившимся  в  бегство  королем»  Ярославом,  «защи¬
щали»  свой  город,  когда  к  нему  подошло  иноземное  войско.  Впрочем,
оба  перевода  предполагают  активную  социальную  политику  Святополка
по  отношению  к  киевскому  населению  и  участие  последнего  в  реше¬
нии  династического  конфликта  как  определенного  социального  кол¬
лектива,  занимавшего  в  княжеском  династическом  конфликте  собствен¬
ную  позицию.
 Исследователи  по-разному  устанавливали  цели  Киевского  похода
1018  г.  Как  отметил  В.  Д.  Королюк,  в  качестве  основной  его  причины
особо  выделялась  месть  Болеслава  за  своего  тестя,  захват  им  Червен-
ских  городов,  что  польский  князь  совершил,  возвращаясь  из  Киева,
 335

политическое  подчинение  Болеславом  Киевской  Руси,  династические
отношения.  По  мнению  В.  Д.  Королюка,  Болеслав  не  стремился  стать
на  Руси  единовластным  правителем.  Ему  было  выгоднее  рассредото¬
чить  власть  между  двумя-тремя  равносильными  правителями  [Королюк
В.  Д.  1964.  С.  252—256;  см.  там  же  литературу  проблемы].  В.  Т.  Пашуто
предположил  главной  целью  Болеслава,  если  таковая  была,  —  иметь  в
Киеве  одного  вассального  князя  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  37].  Определе¬
ние  целей  похода  Болеслава  на  Киев  во  многом  зависит  от  анализа
состояния  княжеской  власти  на  Руси  в  это  время.  Поэтому  данную
тему  следует  рассмотреть  особо.
 Как  свидетельствует  информатор  Титмара,  Болеслав  Храбрый  зах¬
ватил  в  Киеве  не  только  «неописуемо  богатую»  княжескую  казну  (см.
ранее,  с.  257),  но  также  семью  Ярослава  —  его  мачеху,  вдову  Владимира
Святославича,  его  жену  и  девять  его  сестер  [Thietmar.  VIII,  32].  После
вхождения  в  Киев  и  признания  всем  населением  власти  Святополка
Болеслав  вознаградил  и  отпустил  только  вспомогательные  иноземные
отряды.  Польское  войско  было  «разведено»,  как  сообщается  в  ПВЛ,  по
городам  «на  покоръмъ»,  то  есть  для  обеспечения  продовольствием.  Воз¬
можно,  что  оно  стало  в  южнорусских  городах  гарнизонами,  являясь  ре¬
альной  силой,  обеспечивающей  «спокойствие»  местного  населения.  Та¬
кие  действия  Болеслава  мало  походили  на  действия  князя,  который  стре¬
мился  только  посадить  своего  зятя  на  Киевский  стол  и  вернуться  в
Польшу.
 Смысл  происходившего  раскрывает,  как  представляется,  чекан  Бо¬
леславом  Храбрым  так  называемых  «русских»  монет.  На  их  лицевой
стороне  изображен,  как  на  сребрениках  Владимира  и  Святополка,  си¬
дящий  князь  в  плаще,  застегнутом  фибулой,  и  в  княжеской  шапке.  По
обеим  сторонам  изображения  надпись  кириллицей  «Болеславъ».  На
реверсе  —  разновидность  «патриархального»  креста,  близкого  к  изоб¬
ражениям  креста  на  византийских  милиарисиях  Константина  VII  и
Романа  II  (945—959)  [Потин  В.  М.  1968.  С.  184].  Сейчас  наиболее  обо¬
сновано  и  распространено  мнение,  согласно  которому  эти  монеты  че¬
канены  Болеславом  Храбрым,  а  не  Болеславом  II  Польским  (1058—
1079),  не  чешскими  князьями  Болеславом  II  (967—998)  или  Болесла¬
вом  III  (999—1002)  и  не  галицким  князем  Болеславом  Тройденовичем
(1337—1340).  Существенно  различались  мнения  о  целях  этого  чекана
Болеслава  Храброго:  для  нужд  русско-польской  торговли,  для  Малой
Польши,  для  Червенских  городов,  присоединенных  Болеславом  к
Польше  в  1018  г.,  для  польского  населения  в  Польше,  как  одна  из  мер
Болеслава  Храброго  во  время  Киевского  похода  [историографический
анализ  см.:  Потин  В.  М.  1968.  С.  186;  Swierdlow  М.  В.  1969.  S.  175—176].
 Изображения  и  надпись  на  этих  монетах  подтверждают,  по  нашему
мнению,  последнее  мнение.  Изображение  Болеслава  в  русской  нумиз¬
матической  традиции  свидетельствует  о  символической  преемствен¬
ности  Болеславом  власти  киевских  князей.  Крест  византийских  патри¬
 336

архов  на  реверсе  указывал  на  сохранение  Болеславом  на  Руси  право¬
славной  церковной  традиции.  Кириллическая  надпись  предназнача¬
лась  для  русского  населения.  Вместе  с  тем  такая  эмиссия  нарушала
монопольное  право  Святополка  как  правителя  Руси  чеканить  монеты,
а  надпись  «Болеславъ»  указывала  сюзерена,  который  узурпировал  эту
королевскую  регалию.  Принципиальные  отличия  этих  сребреников  от
польских  монет  Болеслава  с  латинскими  надписями  и  в  западной  ма¬
нере  исполнения  подразумевают  их  чекан  в  Киеве  и  предназначение
для  Руси.
 Такое  идейно  насыщенное  содержание  изображений  и  надписи  на
«русских»  монетах  Болеслава  Храброго  совпадает  в  своем  смысле  с  дей¬
ствиями  польского  князя  в  Киеве  и  указывает  на  то,  что  он,  восполь¬
зовавшись  максимально  благоприятной  для  себя  ситуацией,  стал  рас¬
сматривать  себя  сюзереном  Руси.  Утверждая  себя  таким  образом  в  ка¬
честве  сюзерена,  он  не  только  ставил  Святополка  в  вассальное  поло¬
жение,  лишая  смысла  его  борьбу  за  стол  Киевский.  Болеслав  утверж¬
дал  себя  как  сюзерен  и  правитель  Руси.  Он  сделал  одну  из  захваченных
в  Киеве  сестер  Ярослава  Предславу  наложницей.  Таким  образом  он
унизил  не  только  своего  противника  Ярослава,  но  и  всю  русскую  кня¬
жескую  династию.  Такой  поступок  Болеслава  в  духе  раннего  средневе¬
ковья  не  украшал  нравственный  облик  выдающегося  польского  князя.
Недавно  И.  Банашкевич  элегантно  интерпретировал  произошедшие
события  семиотически:  польский  князь  —  прибывший  извне  госпо¬
дин-победитель,  а  местная  возлюбленная  —  олицетворение  добычи  в
приобретенном  владении  [Banaszkiemcz  J.  1990].  Между  тем  все  дей¬
ствия  Болеслава  в  Киеве,  включая  захват  княжеской  казны,  имели  кон¬
кретное,  реальное  и  отнюдь  не  семиотически  абстрактное  значение.
Таким  образом,  превращение  русской  княжны  в  наложницу  лишь  под¬
черкивало  подчинение  Болеславом  Руси  и  унижение  ее  княжеской
династии.
 Именно  такое  содержание  событий  отразилось  в  официальной  ин¬
формации,  отраженной  в  анналах,  написанных  в  Кведлинбургском
женском  монастыре,  где  аббатиссой  в  999—1045  гг.  была  сестра  импе¬
ратора  Оттона  III  Адельгейда,  принадлежавшая  к  Саксонской  коро¬
левской  и  императорской  династии  [Manitius  М.  1923.  S.  276].  В  них
под  1019  г.  было  написано,  что  «Болеслав  подчинил  себе  Русию  с  по¬
мощью  саксонцев»  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней
Руси.  1989.  С.  105,  106].  Ошибка  на  один  год  объясняется,  видимо,
тем,  что  в  монастыре  в  1016—1019  гг.  записи  не  велись  и  анналист
вернулся  к  работе  в  1020  г.  [Wattenbach-Holtzmann.  1938.  S.  46].  Отме¬
тим,  кстати,  что  для  современников  событий  Болеслав  подчинил  своей
власти  не  киевскую  общину  или  город-государство,  как  следует  из
мнения  И.  Я.  Фроянова  об  общественно-политическом  строе  Руси  этого
времени,  а  государство  «Русию».  Эта  информация  и  далее  сохранялась
в  Западной  Европе,  так  что  Адам  Бременский  в  своей  хронике,  напи¬
 337

санной  в  основном  в  1073—1076  гг.,  также  записал  о  том,  что  «христи¬
аннейший  король»  Болеслав  «подчинил»  «Руссию»  \Adam.  Schol.  24;
Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  138,
48—149].  В  польской  средневековой  исторической  традиции  последо¬
вательно  проводилась  мысль  о  завоевании  Руси  Болеславом  Храбрым.
В  хронике,  написанной  Галлом  Анонимом  через  сто  лет  после  проис¬
ходивших  событий,  утверждалось:  «С  того  времени  Русь  долго  платила
Польше  дань»  [Gall.  I,  7],  что  повторялось  и  в  более  поздних  по  време¬
ни  хрониках  и  анналах  [Chronicon  polono-silesiacum.  Р.  558;  Annales
capituli  cracoviensis,  Annales  cracovienses  compilati.  P.  586;  Annales
Polonorum.  P.  618,  619,  621].
 Рассмотренные  ранее  события  в  Киеве  в  1018  г.,  информация  о  них,
распространенная  в  странах  Западной  Европы  и  сохраненная  в  польской
средневековой  историографической  традиции,  позволяют  раскрыть  со¬
держание  действий  Болеслава  Храброго  в  Киеве  и  определить  состояние
в  это  время  власти  киевского  князя.  Болеслав  установил  сюзеренитет
над  Русским  государством.  В  1018  г.  он  повторил  в  Киеве  то,  что  совер¬
шил  в  Чехии  в  1003  г.  Тогда  польский  князь  воспользовался  ослаблени¬
ем  княжеской  власти  в  Чехии  при  Болеславе  III  Рыжем,  его  противоре¬
чиями  со  знатными  родами  Славниковцев  и  Врошовцев.  Он  предъявил
свои  права  на  чешский  княжеский  престол,  поскольку  его  отец  Мешко
 I 	был  женат  на  дочери  чешского  князя  Болеслава  I,  так  что  польские
князья  Мешко  и  его  сын  Болеслав  Храбрый  использовали  в  Чехии  ди¬
настические  связи  для  политических  целей.  Впрочем,  пребывание  там
польского  войска,  поведение  польских  воинов  и  опасность  утраты  по¬
литической  самостоятельности  привели  к  активным  выступлениям  че¬
хов  против  польских  гарнизонов  и  Болеслава  Храброго.  Поэтому,  опа¬
саясь  восстания  в  Праге,  польский  князь  в  1004  г.  должен  был  поспеш¬
но  уйти  из  страны.  На  пражский  трон  сел  Яромир,  который  начал  союз¬
ные  военные  и  политические  действия  с  германским  королем  Генрихом
 II 	против  Болеслава  Храброго  [Королюк  В.  Д.  1964.  С.  193—199;
Lowmianski  Н.  1973.  Т.  V.  S.  567—575;  Prehled  dejin  Ceskoslovenska.  1980.  S.
109—110;  см.  там  же  историографию  проблемы].
 Было  высказано  мнение,  согласно  которому  Болеслав  Храбрый,  зах¬
ватив  Чехию,  стремился  создать  западнославянское  государство,  спо¬
собное  противостоять  Священной  Римской  империи.  Корректируя  эту
мысль,  В.  Д.  Королюк  предположил,  что  Болеслав  хотел  включить  в
свою  монархию  Чехию,  Моравию  и,  возможно,  Словакию  [Королюк  В.Д.
1964.  С.  195;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Мнение  В.  Д.  Королюка,
как  представляется,  более  учитывает  основы  организации  раннефеодаль¬
ных  государств,  для  которых  была  свойственна  не  территориальная  ин¬
теграция,  а  вассальная  зависимость  правителей  конкретных  государствен¬
ных  образований  во  главе  с  королем,  князем,  герцогом  и  т.  д.
 Учитывая  эту  попытку  включения  Чехии  в  состав  Польского  госу¬
дарства,  можно  предположить,  что  Болеслав  таким  же  образом  попы¬
 338

тался  подчинить  своей  власти  сюзерена  и  Русь.  Воспользовавшись  бла¬
гоприятной  для  себя  военно-политической  ситуацией,  он  не  только
вмешался  в  династический  конфликт  русских  князей,  поддержав  сво¬
его  тестя.  Матримониальные  связи  стали  для  него  средством  сначала
для  заговора  в  конце  1013  —  начале  1014  г.  Святополка  против  Влади¬
мира  Святославича,  а  в  1018  г.  и  для  провозглашения  себя  сюзереном
Руси,  свидетельством  чего  стали  все  его  действия  в  Киеве,  включая
эмиссию  «русских»  сребреников.  Святополку  предназначалась,  веро¬
ятно,  роль  вассального  князя.  В  пользу  такой  интерпретации  событий
свидетельствуют  также  сообщения  Титмара  Мерзебургского  о  посоль¬
ствах  Болеслава  Храброго  из  Киева  к  императорам  Священной  Рим¬
ской  империи  и  Византии  [Thietmar.  VIII,  32].
 Содержание  посольства  в  Германию  можно  интерпретировать  как
стремление  Болеслава  уверить  Генриха  II  в  преданности  ему,  несмотря
на  значительные  успехи  на  Руси:  «Он  послал  своего  возлюбленного
аббата  Тун  и  к  нашему  императору,  чтобы  он  еще  более  увеличил  свою
милость  и  помощь,  а  он  заявляет,  что  будет  проявлять  всяческую  по
отношению  к  нему  кротость».  Эти  наблюдения  нами  ранее  уже  излага¬
лись  [Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  154].  В  литературе  высказывались  также
мнения  о  возможности  совместных  военных  действий  Болеслава  и  Ген¬
риха  II  против  Руси  [Grabski  A.  F.  1957.  S.  199;  Королюк  В.  Д.  1964.  С.
246],  желание  Болеслава  подчеркнуть  свое  могущество  [Головко  А.  Б.
1988.  С.  29],  «какие-то  цели  практической  политики»  [Назаренко  А.  В.
1993.  С.  204].  Но  эти  предположения  не  учитывают,  как  представляет¬
ся,  конкретные  обстоятельства  пребывания  Болеслава  в  Киеве.
 Учитывая  контекст  русско-византийских  отношений  этого  време¬
ни,  можно  предположить,  что  посольство  Болеслава  в  Византию  сооб¬
щало  императору  Василию  II  о  произошедших  на  Руси  изменениях  и
предлагало  не  без  угрозы  признать  сюзеренитет  польского  князя  над
Русским  государством  («В  Грецию,  также  от  него  [теперь]  близкую,  он
отправил  послов,  которые  ее  императору  обещали  блага,  если  он  хочет
иметь  верного  друга,  если  же  нет,  заявляли  они,  то  он  станет  сильней¬
шим  и  непобедимым  врагом»).  Вероятно,  условием  компромисса  яв¬
лялось  сохранение  православия  на  Руси,  о  чем  свидетельствовал  ви¬
зантийский  крест  на  реверсе  «русских»  монет  Болеслава.  Предлагать
добрые  отношения  или  угрожать  Византийской  империи  за  плохое  от¬
ношение  к  Польше  [так  думал  А.  Ф.  Грабский:  Грабский  А.  Ф.  1958.  С.
178—182]  было  бы  бессмысленно,  так  как  интересы  Византии  и  моло¬
дого  польского  государства  нигде  в  это  время  не  пересекались.  Но  если
учесть,  что  Болеслав  стремился  стать  сюзереном  Руси,  то  тогда  задаб¬
ривание  византийского  императора  и  угрозы  в  его  адрес  (в  качестве
сюзерена  он  мог  бы  заменить  молодую  православную  церковную  орга¬
низацию  на  Руси  католической)  обретают  реальное  содержание.  Как
сообщает  информатор  Титмара,  именно  Болеслав,  а  не  Святополк,  от¬
правил  киевского  митрополита  (он  назвал  его  «архиепископом»)  к
 339

Ярославу  с  просьбой  вернуть  его  дочь,  которую  тот,  как  отсюда  следу¬
ет,  предусмотрительно  отправил  в  Новгород,  обещая  вернуть  ему  жену,
мачеху  и  сестер.
 Из  всего  изложенного  ранее  следует,  что  после  того  как  войско  под
руководством  Болеслава  и  Святополка  вошло  в  Киев,  польский  князь
не  допустил  своего  зятя  к  управлению  и  стал  вести  себя  как  сюзерен
Руси.
 Исторические  источники,  свидетельствующие  об  установлении  Бо¬
леславом  Храбрым  сюзеренитета  над  Русью,  объясняют  содержание
событий  на  юге  Руси,  последовавших  вскоре  после  вступления  войска
польского  князя  14  августа  в  Киев  и  разведения  польских  воинов  по
городам  «на  покорм»,  вероятно,  в  качестве  гарнизонов.  Как  записано  в
ПВЛ,  «Святополкъ  рече:  “Елико  же  ляховъ  по  городомъ,  избиваите  я”.
И  избиша  ляхы»  [ПВЛ.  1996.  С.  63].  А.  А.  Шахматов  предположил,  что
такое  сообщение  восходит  к  событиям  1069  г.,  когда  польский  князь
Болеслав  Смелый,  оказавший  помощь  Изяславу  Ярославичу,  должен
был  уйти  из  Киева  по  той  же  причине:  «И  распуща  ляхы  на  покормъ,
и  избиваху  ляхы  отаи»  [ПВЛ.  1996.  С.  75;  Шахматов  А.  А.  1908.  С.
439—440].  Д.  С.  Лихачев  возразил  против  такой  интерпретации,  по¬
скольку  возмущение  против  поляков  в  равной  мере  могло  иметь  место
и  в  1018,  и  в  1069  г.  [ПВЛ.  1996.  С.  475—476].  В  дополнение  к  этому
наблюдению  можно  отметить,  что  ПВЛ  по-разному  сообщает  о  выс¬
туплении  местного  населения  против  поляков.  В  1069  г.  происходили
убийства  поляков  «тайно»,  то  есть  нарастало  народное  движение  про¬
тив  них,  тогда  как  в  1018  г.  указан  инициатор  выступления  —  князь
Святополк.  Причина  его  восстания  со  всей  очевидностью  следует  из
всех  рассмотренных  ранее  действий  Болеслава  Храброго  в  Киеве,  что
подтверждает  предложенную  нами  интерпретацию  событий.  Святополк
совершил  много  убийств  и  других  преступлений,  чтобы  добиться  вер¬
ховной  власти  в  Русском  государстве.  Поэтому  он  был  по-своему  пос¬
ледователен  и  проявил  мужество,  когда  призвал  народ  к  восстанию
против  своего  тестя  и  польского  войска,  которые  его  вернули  в  Киев.
Он  сам  хотел  быть  суверенным  правителем  Руси.  Для  польского  князя
выступление  Святополка  и  растущее  против  поляков  движение  мест¬
ного  населения  стали  провалом  той  политики,  которую  он  пытался
осуществить:  использовать  династические  связи  для  установления  сю¬
зеренитета  над  развитыми  государствами,  Чехией  и  Русью.  Но  как  в
Чехии,  так  и  на  Руси,  она  привела  к  народным  восстаниям  во  главе  с
представителями  местных  княжеских  династий,  Яромиром,  сыном  чеш¬
ского  князя  Болеслава  III,  и  Святополком  Ярополковичем,  против
Болеслава  Храброго  и  его  опытного,  прекрасно  вооруженного  войска.
 Вероятно,  в  данных  обстоятельствах  Святополк  осуществил  эмис¬
сию  монет  с  надписями  «Петрос»  и  «Петор».  Практически  они  лише¬
ны  серебра.  По  наблюдениям  М.  П.  Сотниковой,  «самые  серебряные»
из  них  содержат  крайне  мало  серебра  —  480°  и  300°,  тогда  как  осталь-
 340

пые  премированные  экземпляры  (7  из  15),  по  ее  словам,  «в  лучшем
случае  несут  лишь  следы  серебра»  [Сотникова  М.  П.  1995.  С.  205].  Та¬
кое  обеспечение  серебром  монетной  эмиссии  понятно,  поскольку  ки¬
евская  княжеская  казна  была  захвачена  Болеславом.  Но  сами  монеты
имеют  ясно  выраженный  прокламативный  характер.  На  их  лицевой
стороне  находится  портретное  изображение  князя  —  «средовек  с  рез¬
кими  чертами  лица  и  большими  усами».  Вокруг  его  головы  —  нимб.
Князь  уже  традиционно  изображен  сидящим  в  княжеской  шапке  и
торжественной  княжеской  одежде.  На  реверсе  —  княжеский  знак  Свя-
тополка  Ярополковича,  но  имя  князя  на  аверсе  указано  в  византини-
рованной  форме  «Петрос»,  а  также  в  славянской  —  «Петор»,  то  есть
приведено  христианское  имя  Святополка  [Янин  В.  Л.  1955.  С.  166;  Сот¬
никова  М.  П.  1995.  С.  196—205].  Такой  святой  покровитель  крайне  ред¬
ко  встречается  в  христианском  имяннике  православных  русских  кня¬
зей.  Возможно,  оно  отражает  самосознание  Владимира  Святославича,
при  котором  Святополк  был  крещен,  в  едином  христианском  простран¬
стве,  а  потому  его  покровителем  был  избран  наиболее  почитаемый  в
католическом  мире  святой.  Но  византинированная  форма  имени  «Пет¬
рос»  указывает  на  то,  что  во  время  восстания  против  Болеслава  Храб¬
рого  он  подчеркивал  свою  православную  принадлежность.
 Болеслав  должен  был  поспешно  выступить  из  Киева,  забрав,  как
сообщает  ПВЛ,  «имение»,  то  есть  награбленные  богатства,  захвачен¬
ных  в  плен  бояр  Ярослава,  а  также  его  сестер.  Вывел  он  также  огром¬
ный  полон  и  захватил  на  обратном  пути  Червенские  города  [ПВЛ.  1996.
С.  63;  о  пленении  бояр  Ярослава,  его  двух  сестер  и  полоне  сообщается
также  в  Житии  Моисея  Угрина:  БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  418;  о  захвате
огромной  киевской  княжеской  казны  см.  ранее,  тогда  как  о  вывозе  ее  в
Польшу  писал  еще  сто  лет  спустя  польский  хронист  Галл  Аноним:  Gall.
I,  7].  Но  Святополк  вернул  себе  власть  в  Киеве.  Как  записано  в  ПВЛ,
«Святополкъ  же  нача  княжити  Кыевъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  63].
 Определилась  в  это  время  общественно-политическая  ситуация  и  в
Новгороде.  После  поражения  на  Западном  Буге  Ярослав  бежал  туда  с
четырьмя  «мужами»  (см.  ранее,  с.  334).  Он  хотел  было  «бъжати  за  море»,
чтобы,  вероятно,  по  примеру  отца  привести  варяжское  войско.  Но,
сообщается  в  ПВЛ,  «<...>  посадникъ  Коснятинъ,  сынъ  Добрынь,  с  нов-
городьци  расъкоша  лодьъ  Ярославль,  рекуще:  «Хочемъ  ся  и  еще  бити
съ  Болеславомъ  и  съ  Святополкомь»  [ПВЛ.  1996.  С.  63].  В  новейшей
литературе  существуют  две  противоположные  интерпретации  этих  со¬
бытий.  По  мнению  Б.  А.  Рыбакова,  в  борьбе  за  независимость  новго¬
родцы  выступили  против  Ярослава  [Рыбаков  Б.  А.  1963.  С.  202].  И.  Я.
Фроянов  обвинил  его  в  «искажении»  «сути  конфликта»  и  написал,  что
«новгородская  община»  стремилась  утвердить  свою  независимость  от
Святополка.  В  летописном  упоминании  в  Новгороде  посадника  Кон¬
стантина  наряду  с  князем  Ярославом  он  увидел  «появление  первых
проблесков  единовременного  существования  в  городе  двух  институ¬
 341

тов:  княжения  и  посадничества»  [Фроянов  И.  Я.  1992.  С.  157—158).  Но,
отметим,  в  исторических  источниках  нет  сведений  о  борьбе  Новгорода
за  «независимость»  от  Святополка.  И.  Я.  Фроянов,  видимо,  не  учел,
что  Константин  Добрынич  —  дядя  Ярослава,  кровно  близкий  к  нему
человек.  Ярослав  сам  сделал  его  посадником.  Поэтому  решительный
поступок  посадника  Константина  Добрынича  и  новгородцев  раскры¬
вает,  по  нашему  мнению,  совершенно  иное  содержание.
 Новгород  как  особый  экономический,  социальный,  политический
и  идеологический  коллектив  был  заинтересован  в  завершении  динас¬
тического  кризиса,  который  приводил  к  значительным  экономическим
потерям,  поскольку  русская  часть  пути  «из  варяг  в  греки»  вновь  оказа¬
лась  в  руках  двух  враждующих  княжеских  политических  группировок.
В  изложении  событий  летописцем  «новгородцы»  названы  не  как  соци¬
альный  коллектив  вообще.  Указаны  Константин  Добрынич  с  новго¬
родцами,  то  есть  против  решения  князя  Ярослава  отправиться  «за  море»
выступил  во  главе  новгородцев  его  дядя,  назначенный  им  же  посадни¬
ком.  Из  летописного  текста  следует,  что  новгородцы  были  заинтересо¬
ваны  не  в  независимости  от  Ярослава  или  Святополка,  а  в  победе  «сво¬
его»  князя.
 Но  действия  Константина  Добрынича  выражали  не  только  интере¬
сы  Новгорода.  Поскольку  он  был  дядей  Ярослава,  то  был  кровно  заин¬
тересован  в  положительном  для  племянника  разрешении  династиче¬
ского  кризиса.  От  этого  зависела  и  его  собственная  судьба.  Тем  реши¬
тельнее  Константин  препятствовал  отплытию  Ярослава  «за  море»  в
критической  ситуации  междукняжеской  борьбы:  интересы  династии
Владимировичей  и  Новгорода  в  борьбе  со  Святополком  совпали.  Во
второй  половине  1018  г.  вновь  сложилась  политическая  ситуация,  по¬
вторяющая  обстоятельства  второй  половины  1015  г.  —  Святополк  или
Ярослав  должен  был  отступить  или  погибнуть.
 Автор  ПВЛ  сообщает  о  развитии  общественно-политической  ситуа¬
ции  в  Новгороде  после  того  как  посадник  Константин  Добрынич  с
новгородцами  «рассек  ладьи  Ярослава»:  «Начаша  скотъ  събирати  от
мужа  по  4  куны,  а  от  старость  по  10  гривен,  а  от  бояръ  по  18  гривен.  И
приведоша  варя  гы,  и  вдаша  имъ  скотъ,  и  совокупи  Ярославъ  воя  м  но¬
ты»  [ПВЛ.  1996.  С.  63].  Этих  сведений  нет  в  Начальном  своде,  так  что
очевидно,  что  они  представляют  собой  дополнительные  материалы,
собранные  автором  ПВЛ.  Но  они  древнего  происхождения,  поскольку
в  них  последовательно  использовано  уже  древнее  ко  времени  написа¬
ния  ПВЛ  обобщающее  название  денег  «скот»,  а  не  обычное  для  второй
половины  XI  —  первой  четверти  XII  в.  «куны».  Об  этом  свидетельству¬
ет  такое  же  употребление  слова  «скот»  в  ст.  15,  16,  18  Древнейшей
Правды  или  Правды  Ярослава,  сохранившейся  в  составе  Краткой  Прав¬
ды  Русской  (далее  —  КП).  В  Пространной  Правде  Русской  (далее  —
ПП),  датируемой,  по  нашему  мнению,  первой  третью  XII  в.  [Свердлов
М.  Б.  1988.  С.  106—170;  см.  там  же  литературу  вопроса]  последователь¬
 342

но  использовано  в  том  же  значении  слово  «куны»,  включая  соответ¬
ствующие  ст.  15  и  16  КП  статьи  47  и  38  ПП  (ст.  18  КП  в  ПП  не  вклю¬
чена).  Показательно,  что  списки  древнейшей  Синодально-Троицкой
группы  ПП  более  древние  (Синодальный  I  список  датируется  1282  г.,
а  Троицкий  I  список  —  второй  половиной  XIV  в.),  чем  списки  КП  в
составе  НПЛмл.  Таким  образом,  последовательное  использование  слова
«скот»  в  рассматриваемом  повествовании  ПВЛ  свидетельствует  о  древ¬
ности  его  происхождения.
 Из  рассмотренного  ранее  новгородского  эпизода  1018  г.  следует,
что  Ярослав  на  какое-то  время  после  разгрома  на  Западном  Буге  утра¬
тил  возможность  осуществлять  свою  княжескую  власть.  В  этот  траги¬
ческий  для  него  период  максимальную  политическую  активность  раз¬
вили,  в  формулировке  ПВЛ,  «посадникъ  Коснятинъ,  сынъ  Добрынь,  с
новгородьци».  Неясно,  представляли  ли  эти  новгородцы  знать,  широ¬
кую  по  социальному  составу  политическую  группировку,  которая  под¬
держивала  Ярослава,  или  город  в  целом  как  автономный  по  экономи¬
ческим,  социальным,  политическим  и  идеологическим  интересам  кол¬
лектив,  но  недвусмысленно  указано  политическое  руководство  в  про¬
исходивших  новгородских  событиях  дяди  Ярослава  Константина  Доб¬
рынина.  Именно  он  и  «новгородцы»  ввели  чрезвычайный  дифферен¬
цированный  налог  для  сбора  денег,  необходимых  для  продолжения
борьбы  Ярослава  со  Святополком:  с  простого  свободного  новгородца
собрали  4  куны,  со  старосты  —  10  гривен,  с  боярина  —  18  гривен.  Ис¬
следователи  обычно  ограничиваются  указанием  этого  факта.  Но  при
анализе  этих  цифр  оказывается,  что  старосты  —  административно-су¬
дебные  руководители  городских  сотен  и  (или)  погостов  платили  в  60
раз  больше  (от  ок.  0,5  кг  до  ок.  2  кг  серебра),  чем  простые  свободные
горожане,  а  бояре  —  более,  чем  в  ПО  раз  (от  ок.  1  кг  до  более  3,5  кг
серебра  при  расчетном  весе  51  г  или  196  г  серебра  в  гривне)  (при  ра¬
венстве  одной  гривны  25  кунам  в  княжение  Ярослава  Мудрого,  по
КП).  Такие  различия  в  платежеспособности  указывают  не  только  на
значительную  имущественную  дифференциацию  новгородского  насе¬
ления  в  это  время,  но  и  на  тс  социальные  слои,  которые  в  основном
финансировали  восстановление  в  Киеве  княжеской  власти  Ярослава  —
бояре  и  новгородская  администрация.  Отсюда  можно  предположить,
что  прежде  всего  они  во  главе  с  Константином  Добрыничем  были  за¬
интересованы  в  восстановлении  вертикали  власти,  возглавляемой  кня¬
зем,  но  при  условии,  что  этим  князем  будет  Ярослав.
 Как  следует  из  записи  ПВЛ,  Константин  Добрынин  и  «новгород¬
цы»  (то  есть,  вероятно,  те  же  высшие  социальные  слои  Новгорода)
«приведоша  варягы  и  вдаша  имъ  скотъ»  —  создали  наемное  сканди¬
навское  войско.  Новгородская  тысячная  организация  была  под  их  кон¬
тролем,  так  что  княжеская  власть  в  Новгороде  была  восстановлена,  а
летописец,  завершая  это  повествование,  смог  наконец-то  вернуться  к
Ярославу:  «<...>  и  совокупи  Ярославъ  воя  многы»  [ПВЛ.  1996.  С.  63].
 343

Собрав  значительное  войско,  Ярослав  вновь  пошел  на  Киев,  но  на
этот  раз  Святополк  ничего  не  смог  ему  противопоставить  в  разорен¬
ном  событиями  1017—1018  гг.  Киеве.  К  тому  же  он  был  дискредитиро¬
ван  участием  в  польской  интервенции.  Поэтому,  как  следует  из  ПВЛ,
не  вступая  в  военные  действия  с  Ярославом,  Святополк  бежал  к  своим
давним  союзникам  печенегам  и  уже  с  печенежским  войском  он  попы¬
тался  ему  противостоять.  Но  после  разгрома  на  реке  Альте  он  снова
бежал  в  страны  Центральной  Европы  и  где-то  «межю  Ляхы  и  Чехы»
умер.
 Князь  Ярослав  и  эволюция  княжеской  власти
в  1019-1054  гг.
 Обобщая  события  междукняжеской  борьбы  в  1015—1016  гг.,  лето¬
писец  записал  в  ПВЛ:  «Ярославъ  же  съде  Кыевъ  на  столъ  отьни  и  дъдни»
[ПВЛ.  1996.  С.  63].  Эти  слова  указывают,  что  в  сознании  русского  че¬
ловека  второй  половины  XI  —  начала  XII  в.  политическое  единство
Русского  государства  было  неразрывно  связано  с  княжеской  династи¬
ческой  преемственностью  и  с  обладанием  символом  власти  во  всей
стране  —  княжим  столом  Киевским.  Город  Киев  сохранил  общегосу¬
дарственное  значение  политического  и  идеологического  центра.  В  ди¬
настическом  кризисе  и  в  борьбе  за  верховную  власть  в  стране  победи¬
ла  не  старшая  ветвь  Ярополка,  а  младшая  —  Владимира.  Потерпевший
поражение  Святополк  был  уподоблен  в  соответствии  с  христианским
каноном  мышления  библейскому  братоубийце  —  Каину  и  тем  самым
он  навеки  оказался  связан  с  происками  дьявола.
 Ярославу  предстояла  напряженная  деятельность  по  восстановлению
былого  могущества  Русского  государства.  Киевская  княжеская  казна
была  похищена  Болеславом  Храбрым.  Стольный  город  Киев  очень
пострадал  от  военных  действий.  Если  в  древнейшем  летописании  лишь
упоминается  под  6525/1017  г.  о  том,  что  в  Киеве  «погорели  церкви»
[ПВЛ.  1996.  С.  63],  то  Титмар  Мерзебургский  записал  со  слов  своего
информатора,  что  Киев  был  опустошен  сильным  пожаром,  который
произошел  в  результате  нападения  печенегов  по  наущению  Болеслава,
да  и  киевский  митрополит,  как  отмечено  ранее,  встречал  с  мощами
святых  польского  князя  и  Святополка  в  пострадавшем  от  пожара  собо¬
ре  святой  Софии  [Thietmar.  VIII.  32].  Система  податей  была,  вероятно,
дезорганизована  как  ослаблением  центральной  власти,  так  и  распрями
сторонников  Святополка  и  Ярослава.
 Но  Русское  государство  как  территориальное  и  политическое  един¬
ство  сохранилось.  Правда,  полоцкий  князь  Брячислав,  сын  Изяслава
Владимировича,  попытался  воспользоваться  его  слабостью.  В  1021  г.
он  напал  на  Новгород,  захватил  его,  разграбил  и  с  пленными  новго¬
 344

родцами  и  добычей  направился  в  Полоцк,  что  свидетельствует  лишь  о
грабительском  характере  этого  набега,  но  не  о  политических  амбициях
полоцкого  князя.  Возможно,  он  стремился  нанести  сильный  удар  Нов¬
городу,  экономическому,  политическому  и  идеологическому  центру
северо-запада  Руси,  чтобы  увеличить  значение  своего  Полоцка  на  За¬
падной  Двине.  Но  Ярослав  предпринял  марш-бросок  своего  войска  из
Киева,  внезапным  нападением  разбил  возвращающегося  Брячислава,
заставив  его  бежать  в  Полоцк,  а  освобожденных  пленников  вернул  в
Новгород  [ПВЛ.  1996.  С.  64].
 В  пределах  всего  обширного  Русского  государства  как  единого  по¬
литического  пространства  развивался  в  1024—1036  гг.  и  династичес¬
кий  конфликт  Ярослава  Мудрого  с  его  братом  Мстиславом.  Мстислав
Владимирович  был  посажен  отцом  управлять  Тмутараканью.  Эта  тер¬
ритория,  основу  которой  составлял  Таманский  полуостров,  развилось
под  его  управлением  в  самостоятельное  княжество.  Мстислав  не  только
противостоял  византийской  опасности,  но  и  распространил  свою  вер¬
ховную  власть  над  касожско-зихским  объединением  в  Северном  Пред¬
кавказье  [Гадло  А.  В.  1988.  С.  200—203;  1994.  С.  73—90].  Впрочем,
княжить  в  отдаленных  землях  он  не  захотел  и  отправился  добывать
себе  власть  на  Руси  с  войском,  состоящим  из  касогов  и  хазар.  Как
доказали  А.  А.  Шахматов  и  М.  Д.  Приселков,  южнорусская  и  тмута-
раканская  информация,  относящаяся  к  60—70-м  гг.  XI  в.,  в  ПВЛ  и
Киево-Печерском  монастыре  связана  с  биографией  Никона,  монаха
этого  монастыря  (не  позднее  1058  г.).  В  1078  г.  он  был  избран  игуме¬
ном  этого  монастыря  и  умер  в  преклонном  возрасте  в  1088  г.  С  его
именем  связывают  создание  ок.  1073  г.  летописного  свода  [Творогов
О.  В.  1987.  С.  279—281;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Таким  обра¬
зом,  эти  и  последующие  события  изложены  хорошо  осведомленным
человеком.
 Когда  в  1024  г.  Мстислав  подошел  к  Киеву,  Ярослава  там  не  было.
Он  находился  в  Новгороде.  Киевляне  не  впустили  Мстислава  в  город.
Видимо,  свежи  были  тяжелые  воспоминания  о  недавних  междукня-
жеских  распрях  1015—1018  гг.  и  тяжелейших  для  их  города  послед¬
ствиях.  Вновь  перед  хорошо  укрепленным  городом  стояли  иноземные
воины,  от  которых  можно  было  ждать  нового  разорения.  Да  и  Ярослав
проявил  себя  к  этому  времени  активным  и  опытным  князем,  который
был  занят  восстановлением  политически  единого  Русского  государ¬
ства,  стольным  городом  которого  оставался  Киев  (см.  далее).  Тогда
Мстислав  отошел  ко  второму  по  значению  южнорусскому  городу  Чер¬
нигову  и  там  «съде  на  столъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  64—65],  то  есть  вокняжил-
ся  там.  Поскольку  Чернигов  в  киевские  княжения  от  Святослава  до
Святополка  управлялся  не  князьями,  а  представителями  княжеской
администрации  мужами-посадниками,  то  вокняжение  там  Мстислава
свидетельствует  о  сохранении  в  это  время  принципа:  где  князь,  там  и
его  стол  (престол)  —  один  из  символов  княжеской  власти.
 345

Ярослав  не  собирался  расставаться  со  своим  единовластием  на  Руси,
которое  он  завоевал  такой  ценой.  В  соответствии  с  уже  многократно  про¬
веренным  методом  Ярослав  «посла  за  море  по  варягы»,  откуда  пришло
наемное  скандинавское  войско  во  главе  с  Я  куном.  Навстречу  объединен¬
ному  войску  Ярослава  Мстислав  выдвинул  объединенное  ополчение  Днеп¬
ровского  Левобережья  (оно  названо  Никоном  «северянами»,  видимо,  в
память  о  некогда  существовавшем  на  этой  территории  племенном  союзе)
и  свою  дружину.  Организация  Мстиславом  такого  ополчения  свидетель¬
ствует  о  том,  что  он  сразу  после  вокняжения  установил  свой  контроль  над
левобережными  военными  организациями  —  тысячами.  В  ожесточенном
ночном  сражении  при  городе  Листвен  войско  Ярослава  потерпело  пора¬
жение.  Но  Мстислав,  видимо,  во  избежание  последующей  изнуритель¬
ной  братоубийственной  борьбы  с  неясным  исходом  согласился  на  при¬
мирение.  Поэтому  он  удовлетворился  политическим  компромиссом.  В
раскрытии  его  содержания  очень  важны  формулировки,  использованные
Никоном  в  прямой  речи  Мстислава,  что  передает  или  историческую  тра¬
дицию,  или  восприятие  событий  их  младшими  современниками,  кото¬
рых  летописец  хорошо  знал  в  южнорусских  землях  и  в  Тмутаракани.  Он
сказал:  «Сяди  в  своемь  Кыевъ:  ты  еси  старейшей  брать  <...>».  То  есть
Киев  воспринимается  им  как  город  Ярослава,  его  стольный  город,  а  вла¬
дение  им  непосредственно  связано  с  возрастным  старейшинством  и  ста¬
рейшинством  социальным  в  междукняжеских  отношениях.  Киев  сохра¬
няет  и  свое  особое  значение  как  главный  стольный  город  Русского  госу¬
дарства.  Владения  Мстислава  обозначены  как  земли  к  востоку  от  Днепра:
«<...>  мнъ  буди  си  сторона».  Излагая  основное  условие  Городецкого  мира,
заключенного  между  братьями,  Никон  повторил  основной  итог  их  дого¬
вора:  «И  раздал  иста  по  Днъпръ  Русьскую  землю:  Ярославъ  прия  сю  сто¬
рону,  а  Мьстиславъ  ону»  [ПВЛ.  1996.  С.  65],  рассматривая  следствия  это¬
го  раздела  из  Киева,  вернее,  из  Киево-Печерского  монастыря,  располо¬
женных  на  Днепровском  Правобережье.
 Такому  общерусскому  пространственному  видению  политических
событий  и  междукняжеских  отношений  соответствовала  и  система  по¬
ведения  самих  князей.  Как  записал  Никон,  «и  сьдяше  Мьстиславъ
Чернигова,  а  Ярославъ  Новъгородъ,  и  бъяху  Кыевъ  мужи  Ярославли»
[ПВЛ.  1996.  С.  65],  то  есть  в  данных  политических  обстоятельствах
Ярослав  опасался  постоянно  находиться  в  Киеве  и  управлял  столицей
из  Новгорода,  отправляя  туда  своих  мужей  —  членов  административ¬
но-судебного  аппарата,  в  том  числе,  видимо,  посадников.  Такая  обще¬
ственно-политическая  и  династическая  ситуация  в  стране  продолжа¬
лась  до  1036  г.,  когда  умер  Мстислав.
 Русское  государство  сохранило  политическое  единство  при  старей¬
шинстве  Ярослава  и  сохраненении  Киева  как  стольного  города.  В  1031
г.  Ярослав  и  Мстислав  предприняли  грандиозный  совместный  поход
против  Польши,  вернув  под  власть  Русского  государства  Червенские
города,  захваченные  в  1018  г.  Болеславом  Храбрым.  Они  совершили
 346

поход  также  в  польские  земли  и  захватили  там  огромный  полон  [ПВЛ.
1996.  С.  651.  Показательно,  что  летописец  указал  на  раздел  пленников
между  Ярославом  и  Мстиславом,  но  он  не  пишет  о  подобном  разделе
Червенских  городов,  что  подразумевает  их  возвращение  под  сюзере¬
нитет  Ярослава.
 Между  тем  Мстислав  осознавал  себя  реальным  правителем  Днеп¬
ровского  Левобережья  и  Чернигова  как  своего  стольного  города.  На
это  указывают  не  только  условия  Городецкого  мира,  но  и  строитель¬
ство  Мстиславом  в  Чернигове  исполненного  значительным  средневе¬
ковым  символическим  и  идейным  содержанием  Спасского  собора.  Оно
раскрывается  прежде  всего  в  посвящении  собора.  В  ПВЛ  под  6530/
1022  г.  сообщается,  видимо,  Никоном  о  строительстве  в  Тмутаракани
Мстиславом  в  бытность  его  там  князем  церкви  св.  Богородицы.  По¬
священие  Мстиславом  каменной  церкви  св.  Богородице  указывало  на
его  сохраняющиеся  идейные  связи  с  главной  киевской  святыней  —
кафедральной  церковью  св.  Богородицы  Десятинной.  Но  в  Чернигове
Мстислав  строит  кафедральный  собор,  посвященный  св.  Спасу.  Это
посвящение  главной  для  него  церкви  отлично  и  от  первоначального
культа  св.  Богородицы,  основанного  и  распространенного  как  княже¬
ско-государственного  Владимиром  Святославичем,  и  от  культа  св.  Со¬
фии,  который  начал  утверждать  как  главный  княжеско-государствен¬
ный  культ  Ярослав.  Такое  посвящение  черниговского  кафедрального
собора  было  исполнено  для  средневекового  религиозного  сознания
глубокого  смысла.  Можно  предположить,  что,  вокняжившись  в  Чер¬
нигове,  Мстислав  утверждал  свой  собственный  главный  культ,  под¬
черкивая  отличия  от  главных  княжеско-государственных  культов  отца
и  старшего  брата.  Показательно,  что  именно  в  соборе  св.  Спаса,  стены
которого  были  возведены  только  на  4—5  м  (их  верхний  край  можно
было  достать,  стоя  на  коне,  записал  летописец,  а  на  высоте  стен  4—4,5
м  и  сейчас  прослеживается  шов,  свидетельствующий  о  перерыве  в  стро¬
ительстве  [Раппопорт  П.  А.  1982.  С.  40]),  Мстислав  был  погребен  в
1036  г.  [ПВЛ.  1996.  С.  66].  В  создании  своего  собственного  княжеского
культа  Мстислав  следовал  примеру  деятельности  Ярослава  в  Киеве.
 Принципиальное  значение  имело  само  строительство  черниговско¬
го  Спасского  собора.  Его  осуществляли  константинопольские  зодчие,
как  и  возведение  Десятинной  церкви.  Его  строительная  техника  также
была  близка  технике  Десятинной  церкви,  но  сам  собор  был  крупнее  ее
(приблизительные  размеры  по  фундаменту  Десятинной  церкви  —  27  х
18,  св.  Спаса  —  33  х  22  [Раппопорт  П.  А.  1982.  С.  7,  39].  Он  должен  был
играть  значительную  роль  в  княжеском  церемониале,  поскольку  хоры
были  в  нем  размещены  не  только  над  нартексом,  но  тянулись  также
над  северным  и  южным  нефами  до  самых  апсид  [Раппопорт  П.  А.  1993.
С.  31].  В  строительстве  таких  обширных  хоров  св.  Спас  следовал  за
киевской  Десятинной  церковью  и  константинопольской  Софией.  На
этих  хорах,  преимущественно  южных,  князья  в  Киеве  и  императоры  в
 347

Константинополе  совершали,  наряду  с  дворцовыми  помещениями,
приемы  и  решали  государственные  проблемы.
 Таким  образом,  условия  Городецкого  мира,  совместная  внешняя
политика  Ярослава  и  Мстислава,  но  в  то  же  время  ясно  выраженная
политика  и  идеология  Мстислава,  указывающие  на  обособление  уп¬
равляемых  этим  князем  территорий,  свидетельствуют  о  существова¬
нии  на  Руси  1026—1036  гг.  особой  системы  княжеской  власти.  Она
представляла  собой  политическое  двуединство  в  управлении  Русским
государством.  Старший  Ярослав  владел  его  основными  экономически¬
ми  и  политическими  центрами,  Киевом  и  Новгородом,  а  также  его
большей  и  наиболее  экономически  развитой  частью.  Он  же  контроли¬
ровал  основную  экономическую,  социальную,  политическую  и  идео¬
логическую  ось  Русского  государства  Киев  —  Новгород.  Младший
Мстислав  владел  землями  к  востоку  от  Днепра.  Но  Русское  государ¬
ство  сохраняло  при  таком  разделе  свое  единство  вследствие  определя¬
ющего  воздействия  систем  торговых  путей,  княжеской  власти  с  регу¬
лируемыми  междукняжескими  отношениями  братьев,  единой  церков¬
ной  организацией  и  все  более  интегрирующим  единством  материаль¬
ной  и  духовной  культуры.
 Вместе  с  тем  раздел  Русского  государства  между  Ярославом  и  Мсти¬
славом  отличался  от  владения-корма  (апанажа)  полоцкого  князя  Изясла-
ва  Владимировича.  Княжество  последнего  представляло  собой  террито¬
рию,  данную  отцом  в  управление,  кормление  вместе  со  служилыми  людь¬
ми  —  дружиной.  Полоцкое  княжество  продолжало  входить  в  единое  по¬
литическое  и  идеологическое  пространство  Русского  государства,  но  не
известно,  платил  ли  его  князь  киевским  князьям  часть  собираемых  пода¬
тей  и  пошлин,  как  князь-наместник  в  Новгороде.  Полоцкое  княжество
следовало  судьбе  апанажа  —  оно  стало  наследственным  княжеством  при
сыне  Изяслава  Брячиславе,  его  внуке  и  правнуках.  Мстислав  Владимиро¬
вич  Тмутараканский,  напротив,  добился  раздела  политически  единого  Рус¬
ского  государства  силой  оружия.  Но  этот  раздел  привел  к  существованию
территориально  огромного  автономного  образования,  дальнейшие  судь¬
бы  которого  были  не  ясны  —  станет  ли  оно  самостоятельным  или  нет.
 Эта  политическая  и  династическая  проблема  разрешилась  для  Ярос¬
лава  благополучно.  В  1033  г.  умер,  видимо,  единственный  сын  Мсти¬
слава  Евстафий,  а  в  1036  г.  и  еще  молодой  и  полный  сил  («дебелъ
тъломь»  и  «храборъ  на  рати»)  Мстислав,  который  отправился  на  охоту
и  «разболелся»  [ПВЛ.  1996.  С.  65—66].  Была  ли  это  роковая  для  Мстис¬
лава  случайность,  или  ему  «помогли»  умереть,  вариантов  толкований
без  обоснованных  доказательств  может  быть  множество.  Но  все  про¬
изошедшее  свершилось  в  пользу  Ярослава,  так  что  летописец  записал:
«Посемь  же  перея  власть  его  (Мстислава.  —  М.  С.)  всю  Ярославъ,  и
бысть  самовластець  Русьстъи  земли»  [ПВЛ.  1996.  С.  66].  Теперь  Яро¬
слав  мог  самостоятельно  осуществлять  свою  деятельность  по  руковод¬
ству  огромной  страной.
 348

Как  представляется,  идея  «самовластья»  присутствовала  в  правле¬
нии  Ярослава,  начиная  с  его  первого  вокняжения  в  Киеве.  На  это  мо¬
гут  указывать  быстрое  возведение  в  1016—  первой  половине  1018  г.
Софийской  церкви,  которая,  вероятно,  как  отмечено  ранее,  стала  глав¬
ным  княжеским  храмом  в  отличие  от  кафедральной  Богородицы  Деся¬
тинной.  Ее  строительство  и  посвящение  свидетельствуют  о  том,  что
Ярослав  сразу  же  стал  утверждать  в  Киеве  собственный  главный  кня¬
жеский  христианский  символ,  истоки  которого,  возможно,  восходят  еще
к  его  новгородскому  княжению.  Новый  княжеский  христианский  сим¬
вол,  подобно  особенностям  в  княжеском  геральдическом  знаке,  являл¬
ся,  вероятно,  следствием  самоутверждения  князя  и  его  власти  по  отно¬
шению  к  предшественникам,  его  особого  значения  в  роде  Рюрикови¬
чей.  Но  в  Киеве  культ  св.  Софии  приобретал  особое  политическое  и
идеологическое  значение,  поскольку  такое  посвящение  имел  главный
храм  Византийской  империи.  В  константинопольской  Софии  находил¬
ся  во  время  литургии  и  иногда  служил  ее  патриарх.  Пребывал  там  во
время  службы  и  византийский  император,  который  совершал  на  южной
галерее  и  государственные  приемы.  Так  что  строительство  в  Киеве  кня¬
жеской  церкви  св.  Софии  изначально  было  символичным  и  приобрета¬
ло  для  Ярослава  все  большее  значение.
 Одновременно  укреплял  Ярослав  внутри-  и  внешнеполитическое
положение  княжеской  власти.  Эта  деятельность  осуществлялась  им
постоянно,  но  была  она  неразрывно  связана  с  конкретными  обстоя¬
тельствами  его  жизни,  а  потому  на  различных  этапах  его  биографии
наполнялась  разным  содержанием.  Вследствие  неразрывной  связи
биографии  Ярослава  и  его  деятельности  как  князя  по  укреплению  кня¬
жеской  власти  и  Русского  государства  в  разные  периоды  его  жизни  появ¬
лялись  различающиеся  приоритеты.
 Начальный  этап  во  время  династического  кризиса  1015—1018  гг.
характеризовался  борьбой  за  стол  Киевский  и  стремлением  быстро
укрепить  свою  власть.  В  1019—1036  гг.  Ярослав,  как  следует  из  его
деятельности,  осознавал,  что  он  является  князем  общерусским,  но  в
южнорусских  землях  после  выступления  Мстислава  и  Городецкого  мира
1026  г.  его  положение  оказалось  ограниченным  вследствие  раздела  тер¬
ритории  государства  и  вокняжения  в  Чернигове  воинственного  брата.
Поэтому  он,  как  отмечено  ранее,  местом  своей  резиденции  избрал
Новгород,  Киевом  управлял  через  своих  мужей  —  посадников  —  и  зна¬
чительное  внимание  уделял  укреплению  своего  общественно-полити¬
ческого  положения  на  северо-западе  Руси.
 В  1019—1036  гг.  северо-запад  Руси  с  экономическим,  политиче¬
ским  и  идеологическим  центром  в  Новгороде  сохранял  для  Ярослава
особое  значение,  поскольку  он  был  неразрывно  связан  со  странами
Балтийского  региона  и,  шире,  северной  европейской  зоной  устойчи¬
вых  этнокультурных,  политических  и  торговых  контактов.  Поэтому  в
этот  период  он  продолжал  свою  деятельность  в  этом  огромном  про¬
 349

странстве  как  князь  всего  Русского  государства  со  значительными  вла¬
стными  функциями.
 Ярослав  был  женат  на  Ингигерд,  дочери  конунга  Олава  Шведского,
тогда  как  норвежский  конунг  Олав  Святой  —  на  ее  сестре  Астрид  |в
новейшей  литературе  указывается  1019  г.  как  время  заключения  этого
брака:  Джаксон  Т.  Я.  2000,  см.  там  же  литературу  вопроса;  но  в  августе
1018  г.  жена  Ярослава  была  пленена  в  Киеве  Болеславом  Храбрым  (см.
ранее,  с.  336),  который  предлагал  Ярославу  обменять  ее  вместе  с  маче¬
хой  и  сестрами  на  свою  дочь,  так  что  или  Ярослав  женился  на  Инги¬
герд  до  середины  1018  г.,  или  обмен  не  состоялся  и  женитьба  на  швед¬
ской  принцессе  стала  для  него  вторым  браком].  Таким  образом,  Яро¬
слав  находился  в  близком  свойственном  родстве  с  правителями  обеих
стран  Северной  Европы  того  времени.  Эти  династические  союзы  яв¬
лялись  составной  частью  реальных  политических  отношений  со  Шве¬
цией  и  Норвегией,  отражая  активное  участие  Ярослава  в  происходив¬
ших  там  событиях.  Так  что  понятно,  почему  Олав  Святой,  готовясь  к
предстоящей  борьбе  в  Норвегии  со  своими  противниками,  отправился
в  1029—1030  гг.  в  Новгород  к  Ярославу  и  оставил  у  него  своего  сына,
шестилетнего  Магнуса  —  будущего  конунга  (короля)  норвежского
(1035—1047  гг.)  и  датского  (1042—1047  гг.)  Магнуса  Доброго.  Олав
Святой  погиб  в  битве  при  Стикластадире  в  1030  г.,  так  что  Магнусу
пришлось  остаться  при  дворе  Ярослава  до  1034  г.  В  этом  году  за  ним
прибыли  представители  норвежской  знати,  чтобы  поставить  его  ко¬
нунгом  [Свердлов  М.  Б.  1974.  С.  55—68;  Джаксон  Т.  Я.  1994.  С.  29—87,
154—160,  182—186;  2000.  С.  39—88;  см.  там  же  литературу].  Отмечают¬
ся  в  это  время  русско-датские  династические  и  политические  связи
[Свердлов  М.  Б.  1970а.  С.  81—88;  Назаренко  А.  В.  1991.  С.  167—190].  По
мнению  А.  В.  Назаренко,  Ярослав  стремился  создать  в  1018  —  первой
половине  20-х  годов  антипольскую  коалицию  в  союзе  со  Швецией  и
Данией,  что  не  представляется  доказанным,  поскольку  прямой  и  скры¬
той  информации  о  таком  намерении  князя  нет.
 При  Ярославе  Северо-Запад  Руси  продолжал  оставаться  органично
включенным  в  систему  и  социальных  связей  стран  Северного  и  Бал¬
тийского  морей.  В  Саге  об  Олаве  Святом,  содержащейся  в  «Круге  зем¬
ном»  Снорри  Стурлусона,  сообщается,  что  Ингигерд  «дала»  ярлу  Рёгн-
вальду,  который  сопровождал  ее  из  Швеции  на  Русь,  данный  ей  Ярос¬
лавом  в  качестве  свадебного  дара  город  Ладогу  «и  то  ярлство,  которое
к  нему  принадлежало».  Рёгнвальд  долго  управлял  Ладогой  («был  там
ярлом»).  Сведения  об  управлении  Ладогой  Рёгнвальдом  содержатся
также  и  в  Саге  об  Эймунде  Хрингссоне.  После  смерти  Рёгнвальда  Ла¬
догой  управлял  его  сын  Эйлив  [Джаксон  Т.  Я.  1994.  С.  75,  118—119,
158—160].  Эти  сведения  признаны  в  научной  литературе  исторически
достоверными,  но  характер  такого  владения  Ладогой  и  Ладожской  во¬
лостью  определялся  по-разному:  «наемный  варяг-воин»  (А.  Н.  Насо¬
нов),  «великокняжеский  наместник»  (Г.  С.  Лебедев),  «наместник  ве¬
 350

ликой  княгини»  (А.  Н.  Кирпичников),  «условное  держание»  (Г.  В.  Гла¬
зырина,  Т.  Н.  Джаксон  в  исследовании,  изданном  в  1985  г.).  В  1974  г.
мы  предположили,  что  эти  известия  свидетельствуют  о  передаче  Яро¬
славом  в  управление  скандинавам  значительных  областей  Русского  го¬
сударства  в  управление;  с  этим  мнением  согласилась  Т.  Н.  Джаксон
[см.:  Джаксон  Т.  Н.  1994.  С.  159—160;  2000.  С.  67].  Социальную  функ¬
цию  этого  пожалования  Рёгнвальду  Г.  В.  Глазырина  и  Т.  Н.  Джаксон
определили  как  древнерусское  кормление,  названное  в  сагах  в  терми¬
нах  норвежской  вейцлы.  Впрочем,  позднее  Г.  В.  Глазырина  сослалась
на  вывод  Н.  Л.  Пушкаревой,  что  на  Руси  женщина  получила  право
владеть  и  распоряжаться  недвижимостью,  включая  землю,  приблизи¬
тельно  с  конца  XII  в.  Поэтому  она  выразила  сомнение  в  достоверности
сообщения  о  свадебном  даре  Ярослава  Ингигерд  [литературу  см.:  Джак¬
сон  Т.  Н.  1994.  С.  159-160].
 Свадебный  дар  Ладоги  Ярославом  является  важным  фактом  кня¬
жеской  деятельности,  раскрывающей  характер  и  объем  княжеской  вла¬
сти  на  Северо-Западе  Руси  в  конце  10-х  гг.  XI  в.  Во-первых,  следует
рассмотреть  вопрос  о  достоверности  этого  сообщения  как  выражения
общественно-политических,  имущественных  и  правовых  отношений
на  Руси  и  в  Скандинавии  в  раннесредневековый  период.  В  это  время
имущественные  права  женщин  последовательно  защищались,  что  под¬
разумевало  право  их  собственности.  Уже  в  русско-византийском  дого¬
воре  911  г.  в  связи  с  убийством  «хрестьанина»  или  «русина»  в  равной
мере  по  отношению  к  убийце  указаны  частные  случаи:  «Аще  ли  убе¬
жит  сотворивыи  убийство,  да  аще  есть  домовит  (курсив  наш,  текст
приведен  по  Радзивиловской  летописи,  содержащей  ПВЛ  в  редакции
1116  г.  в  составе  Владимирских  сводов  последней  четверти  XII  в.,  и  в
Ипатьевской  летописи,  содержащей  ПВЛ  в  ред.  1118  г.  в  составе  свода
1200  г.,  —  имовит,  текст  Лаврентьевской  летописи  в  этой  части  ПВЛ
не  сохранился.  —  М.  С.),  да  часть  его,  сиръчь  иже  его  будеть  по  закону,
да  возметь  ближнии  убьенаго,  а  и  жена  убившаго  да  имъеть  толицем
же  пребудеть  по  закону».  Если  же  убийца  «неимовит»  и  бежит,  то  его
следует  задержать  и  убить,  когда  он  будет  найден  [ПВЛ.  1996.  С.  18].
То  есть  жена  убийцы,  в  равной  мере  византийца  или  «русина»,  имеет
право  на  сохранение  за  собой  той  части  «имения»,  которое  ей  полага¬
ется  по  закону.  Имение  движимое  и  недвижимое  здесь  не  разделено.
 Земельные  владения  княгини  отмечаются  еще  в  правление  княги¬
ни  Ольги  (см.  ранее,  с.  194—195).  В  Пространной  Правде  Русской  (пер¬
вая  треть  XII  в.;  далее  —  ПП)  содержится  группа  статей  об  имуще¬
ственных  отношениях  в  связи  с  наследованием,  включая  жену  (вдову)
и  мать  (ст.  98—106  ПП).  В  ней  указаны  права  распоряжения  «имени¬
ем»  вдовой  в  период  малолетства  детей.  В  ст.  102  ПП  указан  выдел
мужем  жене  («<...>  но  что  ей  даль  мужь,  с  тем  же  ей  седети  или,  свою
часть  вземше,  седети  же»).  В  ст.  103  и  106  ПП  провозглашается  непри¬
косновенность  имущества  матери  со  стороны  детей  и  ее  свобода  рас-
 351

поряжения  этим  имуществом,  при  этом  движимое  и  недвижимое  име¬
ние  во  всех  статьях  не  разделено.
 Таким  образом,  нет  оснований  согласиться  с  мнением  Н.  Л.  Пуш¬
каревой,  согласно  которой  женщина  на  Руси  получила  право  владеть  и
распоряжаться  недвижимым  имуществом  с  конца  XII  в.  [Пушкарева
Н.Л.  1989.  С.  104—139).  В  исследованиях  Г.  В.  Глазыриной  в  связи  с
вопросом  о  свадебном  даре  Ярослава  Ладоги  и  ладожской  волости
Ингигерд  содержится  еще  одно,  по  нашему  мнению,  дискуссионное
мнение.  Дело  в  том,  что  этот  дар  должен  рассматриваться  не  в  системе
отношений  движимой  и  недвижимой  собственности,  которые  русские
правовые  источники  XI—XII  вв.  не  различают  как  особые  виды  соб¬
ственности,  а  в  системе  феодальных  отношений.
 К  XI—XII  вв.  относятся  известия  о  пожаловании  князьями  городов
женщинам  и  детям  из  княжеской  семьи.  О  таком  пожаловании  Влади¬
мира  Святославича  своей  жене  Рогнеде  и  сыну  Изяславу  сообщается  в
народном  предании  (записано  в  Лаврентьевской  летописи  под  6636/
1128  г.).  Когда  малолетний  Изяслав  по  наущению  своей  матери  Рогне¬
ды  выступил  против  отца,  он  сообщил  об  этом  боярам,  а  те  сказали:
«“Уже  не  убии  ея,  детяти  деля  сего,  но  въздвигни  отчину  ея.  И  дай  ей
с  сыном  своим”.  Володимер  же  устрой  город,  и  да  има,  и  нарече  имя
городу  тому  Изяславль»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  300—301].  Как  показывает
источниковедческий  анализ,  это  предание  основывалось  на  реальных
исторических  фактах  и  существовало  еще  в  XI  —  начале  XII  в.  [см.:
ПВЛ.  1996.  С.  278,  448—449].  В  данном  случае  важно,  что  в  XI—XII  вв.
пожалование  города  жене  и  сыну  являлось  обычным  фактом  для  исто¬
рического  повествования,  то  есть  оно  соответствовало  как  реальным
общественным  отношениям  и  отношениям  собственности,  так  и  об¬
щественному  сознанию  того  времени.  В  летописном  своде  1200  г.,  вхо¬
дящем  в  состав  Ипатьевской  летописи,  в  повествовании  о  близких  по
времени  или  современных  событиях  под  6667/1159  г.  упомянут  «город
княгинин»,  жены  Святослава  Владимировича  [ПСРЛ.  II.  Стб.  502].  В
1187  г.  киевский  князь  Рюрик  Ростиславич  подарил  в  1187  г.  своей
снохе  к  свадьбе  город  Брагин  и  другие  «многи  дары»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
658].  В  1173  г.  жена  князя  Рюрика  Ростиславича  родила  сына  на  пути
из  Новгорода  в  Смоленск  в  городе  Лучине,  и  отец  подарил  этот  город
новорожденному  Ростиславу-Михаилу  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  567].  Этот
небольшой  город  указан  в  Уставной  грамоте  Смоленской  епископии,
датируемой  согласно  новейшим  исследованиям  1134  г.  [Поппе  А.  1966.
С.  59-71]  или  1136  г.  [Щапов  Я.  Н.  1963.  37-47;  1972.  С.  136-150;  см.
там  же  литературу  вопроса]  (ранее  эта  грамота  датировалась  1150  г.).
Он  выплачивал  в  качестве  ежегодной  подати  определенное  число  гри¬
вен  (цифра  в  тексте  не  сохранилась),  а  также  проездную  пошлину  —
мыт  и  «корчмите»  [ДКУ.  С.  143].
 Таким  образом,  свадебный  дар  Ярославом  Ладоги  и  Ладожской  во¬
лости  своей  невесте  Ингигерд  представлял  собой  обычное  для  обще-
 352

ствеиных  отношений  и  отношений  собственности  на  Руси  X—XII  вв.
княжеское  пожалование  жене.  При  этом  вотчинная  собственность  или
управление  с  правом  сбора  податей  (корм),  пожалование  женщине,
мужчине  или  ребенку  не  различаются.  Вместе  с  тем,  пожалование  Ла¬
доги  и  Ладожской  волости  русским  князем  своей  невесте  корреспон¬
дирует  с  имущественными  отношениями  в  Скандинавии.  В  Саге  об
Олаве  Святом  Снорри  Стурлусон  использовал  для  обозначения  этого
пожалования  понятие  свадебный  дар  —  tilgjgf.  Такой  дар  должен  был
соответствовать  стоимости  приданого  невесты.  А  в  Легендарной  саге
об  Олаве  Святом  сообщается,  что  шведский  конунг  Олав  отдает  в  жены
свою  дочь  «с  большим  богатством»  [Глазырина  Г.  В.  1994.  С.  242;  Джак-
сон  Т.  Н.  1994.  С.  158].  Эти  наблюдения  можно  развить.  В  Скандина¬
вии  данные  отношения  относятся  к  системе  дара  (в  данном  случае  —
gjQv),  который  требует  отдара.  Эта  же  система  имущественных  отно¬
шений  существовала  на  Руси,  и  восходили  обе  эти  системы  к  архети¬
пичным  имущественным  отношениям  и  их  символическому  выраже¬
нию  у  индоевропейских  народов  (см.  ранее,  с.  46,  76).  Поэтому  Т.  Н.
Джаксом  обоснованно  считает  свадебный  дар  Ярославом  Ладоги  своей
невесте  Ингигерд  с  последующим  посажением  для  управления  и  кор¬
мления  там  ярла  Рёгнвальда  историческим  фактом  [Джаксон  Т.  Н.  2000.
С.  66-70].
 В  пожаловании  Ладоги  и  Ладожской  волости  Ярославом  своей  жене
Ингигерд  нет  ни  скандинавского  влияния,  не  иностранного  заимство¬
вания,  а  есть  конкретное  выражение  общественных  и  имущественных
отношений  на  Руси  в  едином  европейском  цивилизационном  простран¬
стве,  одной  из  форм  которого  являлись  активные  экономические,  эт¬
нокультурные  и  политические  связи  Скандинавских  стран  и  Руси  в
этот  период.  Ярослав,  женатый  на  шведской  принцессе,  в  условиях
еще  официально  не  разделившейся  христианской  церкви  осмыслял  себя
в  едином  этнокультурном  пространстве  скандинавских  стран  Балтий¬
ского  региона  и  Северного  моря.  Передача  Ладоги  и  Ладожской  воло¬
сти  Рёгнвальду  представляет  собой  продолжение  хорошо  известных  на
Руси  посажений  княжих  мужей  в  городах  с  волостями.  Они  управляли
этими  городами,  обладая  наделенными  князем  административно-су¬
дебными  функциями,  собирали  в  них  подати,  отдавая  в  княжескую
казну,  вероятно,  их  две  трети  и  оставляя  себе  одну  треть,  как  делали
меровингские  и  каролингские  графы,  скандинавские  ярлы,  моравские
и  южнославянские  жупаны  (см.  также  ранее,  с.  256—257).  Поэтому
такое  посажение  Рёгнвальда  в  Ладоге  можно  рассматривать  как  одно
из  проявлений  феодальных,  ленных  отношений,  которые  существова¬
ли  в  этот  период  в  странах  Европы.
 До  1036  г.  Новгород  оставался  местом  резиденции  и  опорной  базой
Ярослава.  Но  в  то  же  время,  обладая  властью  в  Киеве  с  1016  г.  (с
перерывом  в  1018  г.),  Ярослав  все  время,  включая  период  разделения
государства  с  Мстиславом,  осуществлял  общественно-политические
 12  Зак.  4508
 353

функции  правителя  Русского  государства.  В  ПВЛ  под  6530/1022  г.  отме¬
чается  поход  Ярослава  к  Бсрестыо  (Бресту),  что  связывается  с  реализа¬
цией  целей  неудачного  похода  к  этому  городу  в  1017  г.  Но  это  начало
контрнаступления  Ярослава  против  Болеслава  Храброго  развития  не
имело  в  связи  с  внутренними  усобицами  Брячислава  Изяславича'и  Мстис¬
лава  Владимировича.
 Со  стабилизацией  внутриполитического  положения  на  Руси  во  вто¬
рой  половине  20-х  —  первой  половине  30-х  гг.  Ярослав  включился  в
сложную  систему  политических  отношений  стран  Центральной  Евро¬
пы  —  Германии,  Польши,  Чехии,  преследуя  цели  Русского  государ¬
ства.  Ценнейшая  информация  об  этих  событиях  содержится  в  Житии
императора  Конрада  II,  написанном  его  капелланом  Випоном,  и  в  ПВЛ.
После  кончины  Болеслава  Храброго,  который  незадолго  до  смерти  с
согласия  папы  стал  польским  королем  (короновался  17  июня  1025  г.),
между  его  сыновьями  началась  ожесточенная  борьба  за  власть.  Ее  по¬
началу  захватил  Мешко  II,  который  сохранил  королевский  титул.  Для
укрепления  своих  политических  позиций  против  Конрада  II  (ок.  990—
1039,  германский  король  с  1024  г.,  император  с  1027  г.,  основатель
Франконской  (Салической)  династии)  он  вступил  в  союз  с  чешским
князем  Олдржихом  (1012—1034).  Его  брат  Оттон-Бесприм  (вероятно,
он  обладал  двумя  именами,  христианским  и  языческим)  нашел  под¬
держку  у  Конрада.  Как  сообщает  Випон  (этой  информации  в  русских
исторических  источниках  нет),  Мешко  изгнал  Оттона  в  «Руссию»  (Ruzzia).
Известия  об  этих  и  последующих  событиях  биограф  Конрада  II  собрал
при  дворе  императора.  Он  пишет,  что  Оттон  после  пребывания  «неко¬
торое  время»  в  «Руссии»  обратился  за  помощью  к  Конраду,  «чтобы  при
помощи  и  содействии  его  вернуться  на  родину».  Тогда,  продолжает  Ви¬
пон,  «император,  желая  действовать,  решил,  что  нападет  с  войском  на
Мешко  с  одной  стороны,  а  брат  Оттон  —  с  другой».  Мешко  II  не  выдер¬
жал  этот  натиск  с  двух  сторон  и  бежал  к  своему  союзнику  в  Чехию
[Свердлов  М.  Б.  1972а.  С.  294-295;  1989.  С.  115-122].
 Ярослав  воспользовался  благоприятной  для  себя  ситуацией,  имея
союзниками  императора  Конрада  II,  польского  князя  Оттона-Беспри-
ма,  чтобы  возобновить  активные  военные  действия  против  Польши.
Сначала  он,  вероятно,  в  исполнение  плана  союзников,  вернул  в  1030  г.
в  состав  Руси  Белз,  захваченный  в  1018  г.  Болеславом  Храбрым  [ПВЛ.
1996.  С.  65].  Исполнял  он  при  этом  задачи  Русского  государства  в  це¬
лом,  поскольку  Белз  входил  в  число  так  называемых  Червенских  горо¬
дов,  находящихся  на  торговых  путях  из  Руси  в  Центральную  Европу.
Но,  вероятно,  сил  контролируемой  Ярославом  западной  половины
Русского  государства  в  войне  с  сильным  противником  было  недоста¬
точно.  Так  что  в  следующем,  1031  г.,  он  совместно  с  братом  Мстисла¬
вом  «собраста  вой  многъ»,  не  только  вновь  занял  Червенские  города,
но  они  «повоеваста»  и  сами  польские  территории,  выведя  оттуда  зна¬
чительный  полон.  При  этом  Ярослав  проявил  значительную  военную
 354

и  политическую  активность,  координируя  свои  действия  не  только  с
Мстиславом,  но  также  с  польским  изгнанным  князем  Оттоном-Бес-
примом,  как  следует  из  записей  Випона,  и  с  императором  Священной
Римской  империи  Конрадом  II,  как  следует  из  того,  что  последний
отправился  в  поход  на  Польшу  в  следующем,  1032  г.  \Bresslau  Н.  1884.
S.  8-9;  Holtzmcmn  R.  1909.  S.  97-98].
 Ярослав  распорядился  своей  частью  пленников  по-государственно¬
му,  «посадив»  их  в  южных  пределах  своих  владений  по  реке  Рось  на
Днепровском  Правобережье.  Под  6540/1032  г.  в  ПВЛ  содержится  за¬
пись  о  строительстве  по  реке  Рось  «городов»,  то  есть  крепостей.  Эти
записи  свидетельствуют  об  активном  укреплении  Ярославом  южных
границ  Русского  государства,  но  его  деятельность  была  ограничена
только  их  южной  частью  [ПВЛ.  1996.  С.  65—66].  Что  делал  в  это  время
Мстислав,  как  он  распорядился  своими  пленными  и  строил  ли  крепо¬
сти  на  юго-восточных  рубежах  по  Днепровскому  Левобережью  —  не¬
известно.
 Новые  возможности  приобрела  деятельность  Ярослава  после  смер¬
ти  брата  Мстислава.  Анализ  18-летнего  правления  Ярослава  до  его
смерти  20  февраля  1054  г.  [см.:  Рыбаков  Б.  А.  1959.  С.  245—249;  Высоц¬
кий  С.  А.  1966.  С.  39]  раскрывает  характер  княжеской  власти  на  Руси  в
этот  период.  Вся  его  деятельность  вновь  обрела  общерусский  характер.
Глубокий  смысл  содержит  одна  из  первых  акций  Ярослава  в  начале
нового  периода  своего  княжения:  он  отправился  в  Новгород,  где,  ве¬
роятно,  до  1030  г.  посадником  был  Константин  Добрынин,  а  в  1030—
1034  гг.  —  старший  сын  Ярослава  Илья,  который  умер  в  1034  г.  [Янин
В.  Л.  1962.  С.  48—49].  Там  он  «посади»  своего  сына  Владимира  и  «епис¬
копа  постави  Жидяту»  [ПВЛ.  1996.  С.  66].  Посажение  в  Новгороде
сына  киевского  князя  в  качестве  князя-наместника  являлось  уже  древ¬
ней  традицией,  восходившей  к  Игорю  Рюриковичу.  Оно  не  только
позволяло  из  Киева  контролировать  экономическую,  политическую  и
идеологическую  ось  Русского  государства,  но  и  сосредоточиться  Яро¬
славу  на  общерусском  управлении  из  Киева.  Новым  в  посажении  Яро¬
славом  князей-наместников  стало  то,  что  во  втором  по  значению  горо¬
де  Русского  государства  он  назначал  старших  по  возрасту  сыновей  —
Илью,  а  затем  Владимира.  Ранее  Владимир  Святославич  и  Ярослав
старшими  не  являлись.  Новация  Ярослава  подчеркивала  особое  значе¬
ние  Новгорода,  второго  по  значению  города  в  политически  едином
государстве.  Наместничество  в  нем  становилось  знаком  особого  дове¬
рия  отца,  княжившего  в  Киеве,  и  вероятной  преемственности  на  столе
Киевском.
 Столь  же  значимо  и  поставление  им  в  Новгороде  епископом  Жидя-
ты  (эта  форма  имени  —  сокращение  от  полного  восточнославянского
Жидислав,  Жидослав).  Лука-Жидята  был  не  греком,  а  русским,  его
перу  принадлежит  «Поучение  к  братии»  [  Творогов  О.  В.  19876.  С.  251  —
253].  Возможно,  он  принадлежал  к  тем  приближенным  людям  Яросла¬
 355

ва,  из  числа  которых  вышел  Иларион  —  автор  «Слова  о  законе  и  бла¬
годати»  и  первый  митрополит  —  русский  [ПВЛ.  1996.  С.  68].  При  его
«поставлен  и  и»  новгородским  епископом  важно  было  то,  что  оно  было
совершено  не  митрополитом,  а  князем.  Как  отметил  Е.  Е.  Голубин¬
ский,  «по  каноническим  правилам  избрание  епископа  должно  быть
совершаемо  собором  епископов  митрополии  под  председательством
митрополита  без  всякого  участия  гражданской  власти,  вмешательство
которой  положительно  воспрещается  и  признается  противозаконным»
[Голубинский  Е.  1901.  С.  360].  Ярослав  осуществил  право  инвеституры,
за  которое  так  ожесточенно  сражались  40  лет  спустя  римский  папа
Григорий  VII  и  германский  король  Генрих  IV.  Вероятно,  это  был  пер¬
вый  на  Руси  опыт  замещения  киевским  князем  столь  значимого  иерарха
«своим»  человеком,  тем,  кому  он  мог  полностью  доверять.  Продолже¬
нием  этого  опыта  стало  позднее  поставление  Ярославом  Илариона  мит¬
рополитом  (см.  далее,  с.  379—381).  Косвенно  свидетельствует  в  пользу
этого  предположения  «клевета»  против  Луки-Жидяты  и  его  арест  мит¬
рополитом  Ефремом  в  1055  г.,  равно  как  и  низведение  Илариона  с
митрополичьей  кафедры  вскоре  после  смерти  Ярослава  Мудрого.  Из
этих  наблюдений  следует,  что  одними  из  первых  мер  единовластного
правления  Ярослава  стало  установление  им  нового  порядка  назначе¬
ния  в  Новгороде  князя-наместника,  прямого  княжеского  светского  и
церковного  контроля  над  этим  городом  из  Киева,  а  также  реализация
верховенства  светской  власти  над  церковной  в  Русской  митрополии.
 Ярослав  превратил  Киев  в  гигантскую  строительную  площадку.  В
ПВЛ  под  6545/1037  г.  записано:  «Заложи  Ярославъ  городъ  великыи,  у
него  же  града  суть  Златая  врата;  заложи  же  и  церковь  святыя  Софья,
митрополыо,  и  посемь  церковь  на  Золотыхъ  воротъхъ  святыя  Богоро¬
дица  Благовещенье,  посемь  святаго  Георгия  манастырь  и  святыя  Ири¬
ны»  [ПВЛ.  1996.  С.  66].  Это  строительство  должно  было  придать  но¬
вый  облик  столице  русского  государства,  столь  пострадавшей  во  время
междукняжеских  распрей  1015—1018  гг.,  но  имело  оно  также  значи¬
тельное  идеологическое  содержание.
 Новые  оборонительные  сооружения  вокруг  Киева  —  «город  Ярос¬
лава»  —  защищали  дополнительную  к  «городу  Владимира»  террито¬
рию  в  80  га.  В  них  были  построены  Золотые  ворота  и  другие  проезд¬
ные,  ныне  не  сохранившиеся  башни,  причем  Золотые  ворота  повторя¬
ли  название  константинопольских.  Длина  вала  составляла  ок.  3,5  км,
высота  —  более  12  м,  ширина  —  до  20  м.  При  его  строительстве  в  тече¬
ние  4  лет  должно  было  быть  занято  около  1000  человек.  На  гребне  вала
были  возведены  наземные  деревянные  стены  [Раппопорт  П.  А.  1956.  С.
96-97].
 В  самом  Киеве  при  Ярославе  были  возведены  Софийский  собор,
церкви  св.  Ирины  и  св.  Георгия,  небесных  покровителей  Ярослава  и
его  жены.  В  то  же  время  они  дублировали  посвящения  одних  из  глав¬
ных  константинопольских  храмов.  Как  свидетельствуют  археологичес¬
 356

кие  исследования,  при  Ярославе  были  построены  также  церковь,  не¬
известная  по  письменным  источникам,  и  несколько  дворцовых  зда¬
ний.  М.  К.  Каргер  отметил  демонстративность  названия  новых  киев¬
ских  сооружений  именами  прославленных  цареградских  построек.  Воз¬
ражая  этому  наблюдению,  А.  И.  Комеч  предположил,  что  с  равным
основанием  можно  сказать  об  их  названии  из  подражания  [Каргер  М.  К.
1961.  С.  256;  Комеч  А.  И.  1987.  С.  230].  По  нашему  мнению,  оба  эти
наблюдения  дополняют  друг  друга,  поскольку  названия  и  посвящения
в  средние  века  являлись  символами,  которые  указывали  на  традицию,
но  одновременно  были  или  становились  знаком  альтернативности,
самостоятельности.  П.  П.  Тол  очко  думает,  такое  строительство  отра¬
жало  соперничество  Киева  с  Константинополем  как  следствие  стрем¬
ления  к  уравнению  прав  на  христианское  наследие  [  Толочко  П.  П.  1991].
Но  такое  предположение,  видимо,  не  учитывает  несопоставимость  в
то  время  этих  двух  городов  ни  как  явлений  градостроения,  ни  как  цен¬
тра  уже  древней  патриархии  и  только  что  организованной  митропо¬
лии,  ни  различий  в  положении  василевса  как  главы  огромной  импе¬
рии  и  христианского  (или  православного)  мира  и  русского  князя  —
главы  «нового»  христианского  народа.
 Таким  образом,  можно  предположить,  что  комплексное  строитель¬
ство  Ярослава  в  Киеве,  повторяющее  в  названиях  знаменитые  кон¬
стантинопольские  здания  и  оборонительные  сооружения,  в  конкрет¬
ных  общественно-политических  обстоятельствах  Руси  второй  полови¬
ны  30-х  —  первой  половины  50-х  гг.  XI  в.  свидетельствовало  о  его
намерении  создать  новый  Киев  как  «новый  Константинополь».  При
этом  построенные  церковные  и  светские  здания,  включая  Золотые  во¬
рота,  представляли  собой  единый  архитектурный  ансамбль.  В  соблю¬
дении  принципа  ансамблевого  строительства  Ярослав  следовал  за  от¬
цом  и  у  них  был  один  образец  —  Константинополь.
 Особое  идеологическое  значение  строительной  деятельности  Яро¬
слава  его  соратник,  церковный  и  культурный  деятель  Иларион  пере¬
осмыслил  в  том,  что  возведение  князем  Софии  Киевской  он  сопоста¬
вил  с  возведением  Соломоном  знаменитого  храма  в  Иерусалиме  [БЛДР.
1996.  Т.  1.  С.  50].  Это  сопоставление  естественно  для  русских  христиан
XI  —  начала  XII  в.,  которые  таким  образом  включали  русскую  исто¬
рию  в  единый  контекст  христианской  истории,  начинающейся,  в  со¬
ответствии  со  Священным  писанием,  с  Ветхого  Завета.  Так  же  посту¬
пил  и  автор  ПВЛ,  который  начал  повествование  «откуду  есть  пошла
Руская  земля  <...>»  с  изложения  всемирной  истории  по  Ветхому  Заве¬
ту.  Между  тем  в  новейшей  исследовательской  литературе  распростра¬
нилось  мнение,  что  Киев,  подобно  Константинополю,  понимался  тог¬
да  как  Новый  или  Второй  Иерусалим,  противопоставленный  Иеруса¬
лиму  ветхому  [Подскальски  Г.  1996.  С.  204;  см.  там  же  предшествую¬
щую  литературу;  Meyendorff  J.  1987.  Р.  392;  Успенский  Б.  А.  1996.  С.  480;
2000.  С.  88—89].  В  продолжение  этих  наблюдений  И.  Н.  Данилевский
 357

предположил,  что  Ярослав  своим  строительством  новых  укреплений  и
каменных  зданий  Киева  создавал  «Новый  Иерусалим»,  отмечая,  что
городская  структура  Константинополя  «отстраивалась  во  образ  Иеру¬
салима».  Кроме  существования  в  Иерусалиме  Золотых  ворот  и  возве¬
денного  в  нем  знаменитого  храма,  на  что  уже  ранее  обращалось  вни¬
мание,  И.  Н.  Данилевский  ссылается  на  гипотезу  К.  К.  Акентьева  о
реализации  при  строительстве  Софии  Киевской  концепций  «перене¬
сения»  (translatio  и  retranslatio  Hierosolymi),  в  данном  случае  Святого
Города  в  Константинополь,  а  из  него  в  Киев.  В  свою  очередь  началом
размышлений  К.  К.  Акентьева  стал  мозаичный  греческий  текст  сере¬
дины  XI  в.  на  алтарной  арке  Софии  Киевской:  «Бог  посреди  него  (име¬
ется  в  виду  город.  —  М.  С.),  и  он  (город.  —  М.  С.)  не  поколеблется.
Поможет  ему  Бог  с  раннего  утра»  [Пс.  45,  5]  (греческое  слово  ttoXic  —
город  женского  рода).  Этот  стих  псалма  45  относится  к  культовому  центру
Иерусалима  Храму  Соломона,  равно  как  и  к  библейской  историогра¬
фии  Второго  храма.  В  связи  с  этим  наблюдением  К.  К.  Акентьев  рас¬
смотрел  ветхозаветные  аллюзии  в  Слове  о  законе  и  благодати  митро¬
полита  Илариона  [Акентьев  К.  К.  1995;  см.  там  же  историографию  про¬
блемы;  Данилевский  И.  Я.  1999].
 Отметим,  что  конструктивное  содержание  гипотез  К.  К.  Акентьева
и  И.  Н.  Данилевского  существенно  различается.  Основанием  гипотезы
К.  К.  Акентьева  является  реальный  текст  псалма,  воспроизведенного
на  алтарной  арке  Софии  Киевской.  Этот  текст,  по  нашему  мнению,
наполняется  конкретным  содержанием  в  связи  со  строительством  хра¬
ма  св.  Софии  в  уже  возведенном  «городе  Ярослава».  Но  эта  ситуация
лишь  в  символах,  столь  значимых  для  религиозного  сознания,  повто¬
ряет  обстоятельства  строительства  Храма  царем  Соломоном.  В  Софии
Киевской  данный  стих  псалма  являлся  свидетельством  единства  тра¬
диции  Священного  Писания,  освящения  этой  традицией  и  утвержде¬
нием  особого  значения  нового  Храма.  Так  что  раскрытое  А.  А.  Акенть¬
евым  содержание  стиха  псалма  и  другие  сделанные  им  наблюдения
относятся,  видимо,  к  свойственной  христианству  концепции  тради¬
ции,  а  не  к  идеологизированной  теории  «перенесения».  Что  касается
предположения  И.  Н.  Данилевского,  то  оно,  по  нашему  мнению,  про¬
тиворечит  изложенной  Иларионом  в  Слове  о  законе  и  благодати  кон¬
цепции  принадлежности  «нового»  христианского  народа  лишь  к  Но¬
вому  Завету  (см.  далее).  К  тому  же  И.  Н.  Данилевскому  в  гипотезе  о
Киеве  как  «Новом  Иерусалиме»  пришлось  абстрагироваться  от  важ¬
нейших  знаковых  указаний  о  преемственности-антитезе  Киева  по  от¬
ношению  к  Константинополю:  св.  София,  храмы  св.  Георгия  и  св.
Ирины,  византийская  архитектура  этих  храмов.  Поэтому,  представля¬
ется,  комплексное  строительство  «города  Ярослава»  и  каменных  хра¬
мов  с  константинопольскими  посвящениями  свидетельствует  о  возве¬
дении  Ярославом  Мудрым  на  берегах  Днепра  символов-вызовов,  от¬
носящихся  к  традиции  Константинополя,  а  не  Иерусалима.
 358

Грандиозный  Софийский  собор  стал  новой  архитектурной  доми¬
нантой  Киева.  Он  строился  как  главный  собор  Русского  государства  и
митрополии.  До  сих  пор  впечатляют  его  размеры  и  архитектура.  Об¬
щий  размер  Софии  с  галереями  подлине  —  41,7  м,  по  ширине  —  54,6  м.
Диаметр  главного  купола  —  ок.  7,6  м.,  но  есть  еще  12  меньших  купо¬
лов.  Такой  многокупольности  также  не  было  в  византийских  церквах.
Несмотря  на  посвящение,  подобное  главному  византийскому  храму,
создавался  он  как  самостоятельный  по  архитектуре  памятник.  Софий¬
ский  собор  —  пятинефный  с  пятью  апсидами,  чего  никогда  не  было  в
Византии.  С  трех  сторон,  кроме  восточной,  к  нему  примыкают  гале¬
реи  —  внутренние  двухэтажные  и  внешние  —  одноэтажные.  Две  лест¬
ничные  башни  вели  на  хоры.  В  империи  в  это  время  строились  срав¬
нительно  небольшие  трехнефные  церкви.  Тем  более  принципиальным
и  многозначным  становилось  строительство  Софии  Киевской.
 Собор  имеет  целостную  пирамидальную  структуру.  Его  интерьер  в
центральной  части,  подкупольном  пространстве  и  главной  апсиде  ук¬
рашен  прекрасной  мозаикой  с  золотым  фоном,  по  примеру  констан¬
тинопольской  Софии,  но  боковые  части  —  фресками,  что  явилось  ре¬
зультатом  самостоятельного  творчества.  Обширные  хоры  имели  осо¬
бое  значение  в  Софии  Киевской,  как  и  в  Софии  Константинопольс¬
кой.  На  них  совершались  церемонии  княжеского  двора,  как  в  Кон¬
стантинополе  —  императорского.  Для  их  освещения  через  окна  бара¬
банов  глав  была  создана  многокупольная  система  собора.  Внутри  ог¬
рады,  окружавшей  Софийский  собор,  находился  также  двор  митропо¬
лита  [Раппопорт  П.  А.  1993.  С.  33—38;  см.  там  же  литературу].
 Определение  времени  строительства  киевской  Софии  также  имеет
большое  значение  для  изучения  княжеской  власти,  княжеской  внут¬
ренней  и  идеологической  политики.  Ссылаясь  на  материалы  древне¬
русских  памятников  и  хроники  Титмара  Мерзебургского,  согласно  ко¬
торому  в  1017  г.  в  Киеве  пострадал  от  пожара  собор  (monasterium)  св.
Софии  (см.  ранее,  с.  333—334),  одни  исследователи  полагают,  что  су¬
ществовала  построенная  Владимиром  Святославичем  деревянная  цер¬
ковь  св.  Софии,  а  в  1037  г.  был  заложен  каменный  собор  (М.  К.  Кар¬
тер,  А.  Поппэ,  Я.  Н.  Щапов  и  др.).  П.  П.  Толочко  считает  правдопо¬
добной  давнюю  мысль  П.  Г.  Лебединского,  что  деревянная  София  была
основана  ранее,  при  княгине  Ольге.  Но  такое  удревнение  строитель¬
ства  Софии  Киевской  поддержки  в  научной  литературе  не  нашло.  Рас¬
пространено  мнение,  согласно  которому  в  1017  г.  существовала  камен¬
ная  церковь  св.  Софии  (Н.  Н.  Ильин,  С.  А.  Высоцкий,  Г.  Н.  Логвин,
Н.  Н.  Никитенко,  и  др.)  [библиографию  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.
624;  последняя  мысль  недавно  повторена  также  в  статье:  Никитенко
Н.  ННикитенко  М.  М.  1999].
 Анализируя  княжеские  знаки  на  голосниках,  В.  И.  Стависский  и
Т.  А.  Бобровский  пришли  к  мнению  о  строительстве  св.  Софии  до  1037  г.
при  совместном  участии  Рюриковичей  [Стависский  В.  //.,  Бобровский
 359

Т.  А.  1986].  В  пользу  ее  строительства  до  1037  г.  С.  В.  Белецкий  привел
граффити  на  стене  Владимирского  придела  с  изображением  княже¬
ского  знака  Брячислава  Изяславича  (ум.  в  1041  г.),  что  подразумевает
существование  фрескового  убранства  северной  галереи  собора  в  1041  г.
[Белецкий  С.  В.  1995].  Особое  значение  в  определении  времени  строи¬
тельства  собора  С.  А.  Высоцкий  придавал  греческой  надписи  с  вероят¬
ной  датой  6540  (1031/32),  14  индикта  [Высоцкий  С.  А.  1974;  1975;  1989а.
С.  17—18].  Впрочем,  это  мнение  недавно  подверг  критике  А.  Поппэ,
который  считает  первыми  по  времени  граффити  Софии  Киевской  1052
и  1054/55  гг.  [Поппэ  А.  В.  1996].
 Доказательства  в  пользу  строительства  до  1037  г.  не  однозначны  в
своем  содержании.  Они  не  отрицают  времени  начала  строительства  храма
в  1037  г.  и  завершенного,  вероятно,  в  начале  40-х  гг.  [Раппопорт  77.  А.
1993.  С.  33].  Знаки  Рюриковичей  на  голосниках  свидетельствуют  лишь
об  участии  их  мастеров  в  строительстве  собора.  Княжеский  знак  Бря¬
числава  Изяславича  мог  быть  нанесен  и  после  его  недавней  тогда  смер¬
ти.  Таким  образом,  для  определения  времени  строительства  киевской
Софии  определяющее  значение  имеет  статья  ПВЛ  под  6544/1036  г.
 В  отличие  от  обобщающей  в  своем  содержании  статьи  ПВЛ  под
6545/1037  г.  вся  она  соотнесена  в  своем  содержании  с  основным  со¬
бытием  этого  года  —  смертью  Мстислава  Владимировича.  После  его
смерти  Ярослав  отправился  в  Новгород  с  сыном  Владимиром  и  Лу-
кой-Жидятой  (см.  ранее,  с.  355—356).  Когда  Ярослав  там  находился,
на  Киев  напали  печенеги  «бе-щисла».  Князь  поспешил  ему  на  по¬
мощь  со  значительным  войском  («вой  многы»)  и  «вниде  в  городъ  свои».
Затем  он  «выступи  из  града,  и  исполчи  дружину»  (в  данном  случае
«дружина»  —  значительное  войско,  состоявшее  из  киевского  и  нов¬
городского  ополчений,  а  также  варягов)  «и  сташа  пред  градомь».  Пе¬
ченеги  начали  наступать,  «и  сступишася  на  мъсте,  иде  же  стоить  нынъ
святая  Софья,  митрополья  русьская:  бъ  бо  тогда  поле  внъ  града»  [ПВЛ.
1996.  С.  66].
 Из  этого  текста  следует,  что  битва,  в  которой  участвовало  значи¬
тельное  число  воинов,  происходила  в  1036  г.  вне  городских  стен  на
поле,  где  позднее  был  построен  Софийский  собор.  Если  бы  он  строил¬
ся  или  уже  был  возведен,  то  такое  сражение  на  этом  «поле»  не  могло
бы  произойти.  П.  П.  Толочко  интерпретирует  данную  запись  ПВЛ  так,
что  сражение  с  печенегами  произошло  на  месте,  где  «стоит  теперь  (в
1036  г.)  церковь  св.  Софии»  [Толочко  П.  П.  1983.  С.  74—75],  то  есть
битва  с  печенегами  была  значительно  ранее  1036  г.  (ссылки  на  напол¬
ненное  произвольными  толкованиями  сочинение  Н.  Н.  Ильина  [Иль¬
ин  Н.  Н.  1957]  и  фольклорно-литературную  по  происхождению  Сагу  об
Эймунде,  см.  ранее  с.  313)  не  могут  быть  научным  доказательством).
По  нашему  мнению,  такая  интерпретация  вносит  противоречие  в  текст
летописца:  он  указывает  время  нападения  печенегов  на  Киев  именно  в
отсутствие  Ярослава,  который  после  смерти  Мстислава  отправился  в
 360

Новгород  с  сыном  Владимиром  и  Лукой-Жидятой.  Поэтому  естественно
последующее  изложение  событий  летописцемюн  указал  в  собранном
Ярославом  войске  варягов  и  словен,  с  которыми  князь  вошел  в  Киев
[ПВЛ.  1996.  С.  66].  Таким  образом,  летописное  известие,  указывающее
время,  после  которого  было  возведено  сохранившееся  ныне  здание  св.
Софии,  содержит  точную  и  непротиворечивую  информацию.  Отсюда
следует,  что  София  Киевская  была  построена  в  конце  30-х  —  начале
40-х  годов.
 Сторонники  мнения  о  строительстве  сохранившейся  ныне  св.  Со¬
фии  до  1017  или  1037  г.  не  учитывают  необычность  строительства  та¬
кого  значимого  собора  вне  городских  укреплений,  что  постоянно  под¬
вергало  бы  его  опасности  уничтожения.  В  равной  мере  и  по  той  же
причине  нет  оснований  для  мнения  о  существовании  здесь  построен¬
ного  Владимиром  Святославичем  Софийского  монастыря  с  «кафедра-
лом»,  как  думают  Н.  Н.  и  М.  М.  Никитенко,  ссылаясь  на  Титмара
Мерзебургского,  к  тому  же  1)  нет  сведений  о  существовании  монасты¬
рей  на  Руси  в  это  время,  2)  слово  monasterium,  использованное  Титма-
ром,  означает  также  собор,  в  чем  согласны  все  новейшие  переводчики
этого  текста,  3)  не  обосновано  мнение  о  строительстве  Владимиром
нового  кафедрального  собора  со  знаковым  посвящением  св.  Софии
при  недавно  возведенной  им  столь  значимой  св.  Богородицы.  Мысль  о
строительстве  Софии  Киевской  в  10-е  годы  привела  Н.  Н.  и  М.  М.
Никитенко  к  парадоксальной  мысли,  согласно  которой  усыпальница
Ярослава  была  в  нем  создана  приблизительно  в  конце  20-х  гг.,  то  есть
за  четверть  века  до  кончины  князя,  когда  сам  он  находился  после  зак¬
лючения  Городецкого  мира  со  Мстиславом  в  1026  г.  в  Новгороде,  а
Киевом  управлял,  назначая  туда  своих  служилых  знатных  людей.
 Таким  образом,  проблема  существования  собора  св.  Софии  в  Киеве
подразделяется  на  три  темы.  1)  В  1017—1018  гг.  в  Киеве  существовала
деревянная  соборная  церковь  св.  Софии,  которая  пострадала  от  пожа¬
ра  1017  г.  подобно  другим  киевским  церквам  в  пределах  городских
укреплений.  2)  Она  была  возведена  Ярославом  в  1016  —  первой  поло¬
вине  1018  г.  и  содержит  скрытую  информацию  о  целенаправленной
политике  Ярослава,  который  вокняжился  в  Киеве,  видимо,  зимой  1015/
1016  г.  3)  Прямой  смысл  рассмотренной  ранее  записи  1036  г.  свиде¬
тельствует  о  том,  что  мало  вероятно  предположение  о  начале  строи¬
тельства  нового  огромного,  прекрасно  украшенного  собора,  религиоз¬
ного  и  идейно-политического  символа  Руси  вне  городских  укрепле¬
ний  в  условиях  постоянной  внешней  опасности,  прежде  всего  пече¬
нежской,  до  возведения  «города  Ярослава».  Едва  ли  такое  строитель¬
ство  имело  смысл,  когда  сам  Ярослав  при  жизни  Мстислава  находился
в  Новгороде.  Напротив,  начавшееся  гигантское  строительство  приоб¬
ретает  значительное  содержание  после  смерти  Мстислава,  когда  госу¬
дарство  было  вновь  объединено  под  одной  княжеской  властью,  возве¬
дение  Спасского  собора  в  Чернигове  было  временно  прекращено  (см.
 361

ранее,  с.  347),  а  княжеская  казна  вновь  стала  единой  и  способной  обес¬
печивать  такое  масштабное  строительство  в  Киеве.
 По  нашему  мнению,  запись  ПВЛ  под  6545/1037  г.  о  строительной
деятельности  Ярослава  объективно  излагает  ее  многолетнее  содержа¬
ние:  в  1037  г.  были  заложены  «город  великий»  —  новая  система  город¬
ских  укреплений  с  Золотыми  воротами  и  св.  София  как  новый  центр
Русской  митрополии,  затем  была  построена  на  Золотых  воротах  Благо¬
вещенская  церковь,  а  еще  позднее  —  церкви  святых  Георгия  и  Ирины
(небесных  покровителей  Ярослава  и  Ингигерд),  которые  стали  цент¬
рами  монастырей.
 Возведение  тринадцатиглавой  Софии  Киевской  являлось  демонст¬
рацией  мощи  и  богатства  Русского  государства.  В  ее  посвящении  св.
Софии  указывалась  преемственность  по  отношению  к  религиозно-по¬
литическому  центру  православного  мира  —  Софии  Константинополь¬
ской,  но  одновременно  альтернативность,  независимость  киевского
князя  по  отношению  к  императору.  Они  проявлялись  не  только  в  са¬
мостоятельности  ее  конструктивных  решений,  но  также  в  новом  зна¬
ковом  содержании  особого  почитания  св.  Софии  для  Русского  госу¬
дарства.
 После  завершения  Софии  Киевской  были  построены  Софийские
соборы  в  Новгороде  (1045—1050  гг.)  и  в  Полоцке  (вероятно,  в  50-е  гг.
XI  в.).  Для  них  София  Киевская  была  образцом,  но  они  представляли
собой,  по  словам  П.  А.  Раппопорта,  ее  «как  бы  сокращенные  репли¬
ки».  Они  меньше  по  размерам,  трехапсидные,  но  столь  же  значимы  в
своем  архитектурном  решении.  Софию  Новгородскую  венчают  пять
глав.  У  нее  одна  галерея  и  одна  лестничная  башня  на  хоры.  Несохра-
нившаяся  ныне  София  Полоцкая  имела  семь  глав.  После  ее  заверше¬
ния  к  ней  была  пристроена  галерея  [Раппопорт  П.  А.  1993.  С.  38].
 Посвящение  нового  главного  столичного  кафедрального  храма  св.
Софии,  как  в  Константинополе,  возведение  величественных  Софий¬
ских  соборов  на  основных  торговых  путях  по  Днепру,  Волхову  и  За¬
падной  Двине,  маркирующих  пределы  Русского  государства,  обозна¬
чающих  его  как  политически  и  конфессионально  единое  простран¬
ство,  освященное  св.  Софией  —  Премудростью  Божией,  представляли
собой  своего  рода  имперскую  идею  в  архитектуре.  Ее  исток  находился
в  Византии,  но  ее  смысл  наполнялся  на  Руси  свойственным  ей  содер¬
жанием.  Она  символизировала  политически  единое  государство,  во  главе
которого  находился  мудрый  и  могущественный  князь.  Вместе  с  тем
эти  Софийские  соборы,  маркирующие  пределы  Русского  государства
на  основных  торговых  путях  Восточной  Европы,  могли  символизиро¬
вать  в  христианском  сознании  всю  страну  как  Дом  Святой  Софии  —
Премудрости  Божией.  Этот  новый  религиозно-идеологический  сим¬
вол  мог  означать,  что  первоначальный  Владимиров  культ  Святой  Бого¬
родицы  —  защитницы  нового  христианского  народа  и  его  предстатель¬
ницы  перед  Господом  в  период  самовластного  правления  Ярослава
 362

знаково  был  уже  недостаточен.  Для  него  высшим  религиозно-идеоло¬
гическим  культом  стала  Святая  София  —  Премудрость  Божия,  которая
должна  была  интегрировать  всех,  принадлежавших  к  Руси,  сделать  их
мудрыми,  а  страну  —  великой,  подобно  тому  как  София  Константино¬
польская  символизировала  единство  и  величие  Византийской  импе¬
рии.  Такое  интегрирующее  значение  культа  Святой  Софии  было  зало¬
жено,  по  наблюдениям  В.  Н.  Топорова,  во  внутренней  смысловой  и
философской  подоснове  понятия  1оф[а  с  производными  значениями
указания  членства  «своих  собственных  людей»,  «своего»  и,  с  другой
стороны  —  «себя»,  «свой»  в  его  индивидуальности  [  Топоров  В.  Н.  1995.
С.  67—79].  Если  это  наблюдение  верно,  то  можно  предположить,  что
утверждение  Ярославом  культа  Святой  Софии  в  его  религиозно-идео¬
логической  политике  дважды  срывалось:  в  1018  г.  —  в  результате  втор¬
жения  Болеслава  Храброго  и  в  1024  г.  —  вследствие  амбиций  Мстисла¬
ва.  Только  став  «самовластием»  в  1036  г.  он  смог  осуществить  эту  вели¬
чественную  религиозно-идеологическую  программу,  что  в  свою  оче¬
редь  может  указывать  на  строительство  ныне  существующего  храма
после  этого  года,  но  не  ранее,  по  политическим  причинам.
 Эта  осознанная  идеологическая  насыщенность  строительства  Ярос¬
лава  в  конце  30-х  —  40-е  годы  соответствует  содержанию  Слова  о  за¬
коне  и  благодати  Илариона,  тогда  же  им  написанного  (он  упоминает
как  существующие  собор  св.  Софии  и  надвратную  Благовещенскую
церковь)  и  предназначенную  для  произнесения  перед  Ярославом,  его
женой  Ириной  (ум.  в  1050  г.),  его  детьми  и  внуками.  Иларион  утверж¬
дает  многозначительную  для  средневекового  сознания  аналогию  дея¬
тельности  императора  Константина  и  его  матери  Елены  по  распростра¬
нению  христианства  в  Византийской  империи  с  такой  же  деятельнос¬
тью  Владимира  и  его  «бабы»  Ольги  на  Руси.  Владимир  уподоблен  им¬
ператору  Константину:  «Подобниче  великааго  Коньстантина,  равно-
умне,  равнохристолюбче,  равночестителю  служителемь  его!  Онъ  съ  свя-
тыими  отци  Никеискааго  Събора  закон  человекомъ  полагааше,  ты  же
съ  новыими  нашими  отци  епископы  сънимаяся  чясто,  съ  многымъ
съмерениемь  съвещаваашеся,  како  въ  человецехъ  сихъ  ново  познав-
шиихъ  Господа  законъ  уставити.  Онъ  въ  елинкхъ  и  римлянах  царьство
Богу  покори,  ты  же  в  Руси:  уже  бо  и  въ  онехъ  и  въ  насъ  Христос  царемь
зовется.  Онъ  съ  материю  своею  Еленою  крестъ  от  Иерусалима  при-
несъша  и  по  всему  миру  своему  раславъша,  веру  утвердиста,  ты  же  съ
бабою  твоею  Ольгою  принесъша  крестъ  от  новааго  Иерусалима,  Кон¬
стантина  града,  и  сего  по  всей  земли  своей  поставивша,  утвердиста  веру»
[БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  48;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Но  это  подобие  княги¬
ни  Ольги  и  императрицы  Елены,  князя  Владимира  и  императора  Кон¬
стантина,  «всей  земли»  Владимира  и  «всего  мира»  Константина  важно
для  Илариона  не  само  по  себе,  а  как  предшествие  деятельности  Ярос¬
лава,  продолжающего  дело  отца:  «Добръ  же  зело  и  веренъ  послухъ  сынъ
твои  Георгии,  егоже  сътвори  Господь  наместника  по  тебе  твоему
 363

владычьству,  не  рушаща  твоих  уставъ,  иъ  утвержающа,  ни  умаляюша
твоему  благовърию  положениа,  но  паче  прилагающа,  не  казяща,  иъ
учиняюща».  При  этом  в  строительстве  Софии  Киевской  он  уподоб¬
ляет  Ярослава  по  отношению  к  Владимиру  как  библейского  царя  Со¬
ломона,  который  возвел  знаменитый  на  весь  христианский  мир  Иеру¬
салимский  храм,  царю  Давиду  (о  теме  Иерусалимского  храма  см.  ра¬
нее).  София  Константинопольская  здесь  отсутствует  как  промежу¬
точное  звено,  но  она  скрыто  присутствует  в  посвящении  нового  ре¬
лигиозного  центра  Русского  государства  и  митрополии.  Обращаясь  к
сущему  на  небесах  Владимиру,  Иларион  говорит:  «Иже  недоконьча-
ная  твоя  наконьча,  акы  Соломонъ  Давыдова,  иже  дом  Божии  вели-
кыи  святыи  его  Премудрости  създа  на  святость  и  освящение  граду
твоему,  юже  съ  всякою  красотою  украси  <...>»  [БЛДР.  1996.  Т.  1.
С.  50].  Показательно,  что  для  новой  идеологии  правления  Ярослава
даже  Десятинная  церковь  Богородицы  является  «недоконченным»  со¬
зиданием,  которое  становится  завершенным  лишь  со  строительством
св.  Софии  Киевской.
 Киевская  София  должна  была  прославлять  Ярослава  Мудрого  и
членов  его  семьи.  В  этом  она  также  следовала  за  Софией  Константи¬
нопольской.  Мозаичные  портреты  императоров  в  соборе,  изображе¬
ния  здесь  же  Иисуса  Христа  и  Богородицы  освящали  их  власть  и  про¬
славляли  их.  В  отличие  от  Византии,  где  ктиторские  композиции  по¬
мещались  в  храмах  в  нартексе  или  в  приделах  [Высоцкий  С.  Л.  1989а.  С.
34],  а  в  Софии  Константинопольской  и  в  галереях,  в  Софии  Киевской
значительная  по  размерам  ктиторская  фреска  находилась  в  централь¬
ном  нефе.  Особая  значимость  превращает  эту  фреску  в  важный  исто¬
рический  источник,  еще  мало  использованный  в  исследованиях  по
истории  княжеской  власти  на  Руси  30-х  —  40-х  гг.  XI  в.
 Изучение  ктиторской  фрески  представляет  значительные  сложнос¬
ти.  Стена  с  проемом,  на  которой  была  изображена  ее  центральная  часть,
некогда  была  разобрана.  В  1904  г.  Я.  И.  Смирнов  обнаружил  в  библио¬
теке  Академии  художеств  в  Петербурге  копии  с  рисунков  голландского
художника  Вестерфельда,  который  их  сделал  в  Киеве  для  польского
короля  Станислава  Августа  в  1651  г.  На  одном  из  них  была  изображена
вотивная  фреска  с  Ярославом,  держащим  схематичное  изображение
Софии  Киевской,  женой  Ярослава  Ириной-Ингигерд  и  следующими
за  ними  по  разные  стороны  фрески  детьми.  Таким  образом  были
подтверждены  ранее  сделанные  предположения  о  существовании  та¬
кой  фрески  на  основании  случайно  открытого  в  1843  г.  на  южной  сте¬
не  центрального  нефа  ее  фрагмента.  Изображенные  на  них  четыре
фигуры  были  записаны  масляными  красками  в  1850  г.  под  «Софию,
Веру,  Надежду  и  Любовь».
 Реставрация  1935  г.  раскрыла  на  южной  стене  св.  Софии  четыре
фигуры,  а  раскопки  М.  К.  Каргера  в  1939  г.  обнаружили  нижние  части
двух  восьмигранных  столбов,  которые  являлись  основанием  проема  в
 364

стене  с  центральной  частью  ктиторской  композиции.  Эти  открытия
позволили  М.  К.  Каргеру  доказать  изначальное  существование  в  Со¬
фии  Киевской  фрески,  в  центральной  части  которой  в  середине  нахо¬
дился  Христос,  по  сторонам  от  него  —  Ярослав  и  Ирина,  а  на  южной  и
северной  стенах  —  их  дети.  Эта  гипотеза  была  подтверждена  находкой
после  расчистки  северной  стены  двух  фигур,  принадлежавших  той  же
композиции.  В  последующих  исследованиях  особо  дискутируемыми
вопросами  оказались  темы:  1)  были  ли  изображены  на  западной  стене
рядом  с  Христом  княгиня  Ольга  и  Владимир  Святославич,  2)  на  какой
стене,  южной  или  северной,  были  изображены  княжичи,  а  на  какой
княжны,  3)  как  члены  княжеской  семьи  идентифицируются  с  изобра¬
жениями  на  стенах  собора  и  на  рисунке  Вестерфельда.
 В  настоящее  время  существуют  три  основные  гипотезы  относительно
изображений  на  ктиторской  фреске  —  В.  Н.  Лазарева,  А.  Поппэ  и  С.  А.
Высоцкого  [здесь  и  далее  анализ  и  историографию  ктиторской  компо¬
зиции  в  Софии  Киевской  см.:  Лазарев  В.  Н.  1959.  С.  148—169;  Рорре  А.
1968а.  S.  3—27;  Высоцкий  С.  А.  1989а.  С.  64—112].  В  соответствии  с
новейшим  исследованием  С.  А.  Высоцкого,  который  использовал  так¬
же  рентгенологические,  антропологические  наблюдения,  анализ  тех¬
ники  живописи,  на  ктиторской  фреске  изображения  членов  княжес¬
кой  семьи  различаются  по  росту  и  по  одеяниям.  По  его  мнению,  на
стене  южной  галереи,  где  во  время  богослужения  находились  мужчи¬
ны,  изображены  по  росту  сыновья,  торжественно  шествующие  к  цен¬
тру  композиции.  На  стене  противоположной,  северной,  галереи,  где
находились  женщины,  были  изображены  дочери.  В  центре  компози¬
ции,  на  западной  стене  направо  от  Христа  —  Владимир  и  Ярослав,
который  держит  условно  изображенный  храм  св.  Софии,  —  налево  Ольга
и  Ирина.  Эта  ктиторе  кая  фреска  представляла  собой  групповой  порт¬
рет  семьи  Ярослава.  Как  отметил  С.  А.  Высоцкий  вслед  за  А.  Граба¬
ром,  таких  портретов  еще  не  было  в  Византии,  но  на  Руси  возмож¬
ность  таких  изображений  существовала,  как  свидетельствует  также
выходная  миниатюра  Изборника  Святослава  1073  г.  с  групповым  пор¬
третом  семьи  Святослава  Ярославича.
 Различается  интерпретация  идейного  содержания  ктиторской  фрески
Софии  Киевской.  М.  К.  Каргер  особо  подчеркивал  ее  политическое
содержание:  выражение  силы  и  могущества  молодого  Древнерусского
государства,  способствование  ктиторской  композиции  в  укреплении
этого  могущества  [Каргер  М.  К.  1954.  С.  180].  Светское  содержание
«группового  портрета  семейства  Ярослава»  отметил  и  В.  Н.  Лазарев.  С
завершением  ктиторской  композиции,  вероятно,  в  1045  г.  он  связывал
и  окончание  строительства  Софии  Киевской  (освящение  11  мая  1046  г.).
Впрочем,  значение  этой  композиции  он  ограничил  увенчиванием  тру¬
дов  князя  по  возведению  и  украшению  храма,  чувством  гордости  за
все  содеянное  при  покровительстве  Христа-Вседержителя  [Лазарев  В.  Н.
1959.  С.  169].
 365

В  отличие  от  таких  характеристик  А.  Поппэ  наметил  новое  опреде¬
ление  основных  идей  ктиторской  фрески  через  соотнесение  се  места  в
центральном  кресте  церкви  напротив  Евхаристии  в  апсиде.  По  его
мнению,  процессия  двенадцати  членов  семьи  монарха  является  репли¬
кой  на  процессию  апостолов.  Он  приходит  к  выводу,  что  фреска  ста¬
новится  видимым  символом  апостольской  миссии  династии  среди  своих
подданных,  портретные  изображения  которых  персонифицировали
идею  божественного  поручения  земной  власти  Ярославу  и  его  семье.
По  его  мнению,  эта  фреска  должна  была  утверждать  легитимность  вла¬
сти  Ярослава,  если  его  обвинят  в  узурпации  [Рорре  Л.  1968а.  S.  26—27].
 С.  А.  Высоцкий,  предполагавший  изображение  на  фреске  не  толь¬
ко  Владимира  Святославича,  но  и  княгини  Ольги,  раскрыл  идейное
содержание  группового  портрета  семьи  Ярослава  как  «доктрину,  про¬
славляющую  под  эгидой  Христа  Владимира  и  Ольгу  как  лиц,  связан¬
ных  с  принятием  христианства  на  Руси  непосредственно  от  Бога;  Ярос¬
лава  как  продолжателя  их  дел  и  строителя  задуманного  его  отцом  Со¬
фийского  собора;  его  наследников,  которым  принадлежало  будущее».
Возвращаясь  к  раскрытию  идейного  содержания  ктиторской  фрески,
С.  А.  Высоцкий  писал,  что  она  «изображала  в  символической  форме
апофеоз  введения  христианства  на  Руси,  она  прославляла  его  деятелей
Владимира  и  Ольгу,  строителя  собора  Ярослава  Мудрого  и  его  род,
освящала  их  земную  власть».  Отметив  расположение  этой  фрески  в
центральном  нефе  собора  против  мозаик  Евхаристии  и  «молящейся
Оранты»  в  главном  алтаре,  он  подчеркнул,  что  «изображенные  на  фреске
земные  владыки  находятся  под  особым  покровительством  киевской
Оранты»  [Высоцкий  С.  Л.  1989а.  С.  111  —  112].
 С.  А.  Высоцкий  внес  значительный  вклад  в  изучение  ктиторской
фрески  Софии  Киевской,  но  такой  анализ,  ограничение  его  киев¬
скими  реалиями  сузили  возможности  раскрытия  ее  художественно¬
го  и  идейного  содержания  как  отражения  в  микрокосме  церкви  хри¬
стианского  макрокосма.  Ко  времени  его  разысканий  уже  были  сде¬
ланы  важные  наблюдения.  В.  Н.  Лазарев  показал,  что  система  моза¬
ичных  и  фресковых  изображений  Софии  Киевской  следовала  за  зна¬
менитой  Новой  церковью  («Неа»)  основателя  Македонской  динас¬
тии  Василия  1  (867—886)  с  изображениями  в  куполе  Пантократора,
окруженного  ангелами,  в  апсиде  Богоматери  Оранты,  на  сводах  —
апостолов,  мучеников,  патриархов,  пророков,  евангелистов.  Такие
мозаики  и  росписи  храма,  по  мнению  В.  Н.  Лазарева,  символизиро¬
вали  Церковь  Вечную.  Вершиной  композиции  являлось  изображение
Христа  Пантократора  в  куполе.  В  новейшей  литературе  в  образе  Пан¬
тократора  в  куполе  храма  выявляется  также  его  «вседержительский»,
«всеобъемлющий»  характер  [Мэтьюз  Г.  1994.  С.  10—11].  Апостолы
или  пророки  в  барабане  под  куполом  —  предвозвестники  его  учения,
тогда  как  четыре  евангелиста  в  парусах  —  четыре  столпа  евангельско¬
го  учения.
 366

Богоматерь  Оранта  с  поднятыми  к  Спасителю  руками  —  олицетво¬
рение  Церкви  Земной.  Расположенные  в  нижней  части  апсиды  Евха¬
ристия,  фигуры  первосвященников,  архидьяконов  и  святителей  соеди¬
няли  небесную  сферу,  символизированную  куполом  и  сводами,  и  зем¬
лю,  где  протекала  деятельность  многочисленных  святых  и  мучеников.
Эта  декоративная  система  стала,  по  наблюдениям  В.  Н.  Лазарева,  со
временем  канонической.  Идею  сопряженности  небесного  и  земного  в
Богоматери  Оранте  сохраняет  и  С.  С.  Аверинцев.  Исходя  из  концеп¬
ции  отношений  «единосущия»  в  сознании  средневекового  человека,
он  рассматривает  ее  образ  как  единство  конкретных  малых  и  беско¬
нечно  широких  понятий  [Аверинцев  С.  С.  1972.  С.  48—49].
 В  апостолах  Евхаристии  Софии  Киевской  В.  Н.  Лазарев  отметил
близость  к  архаической  группе  мозаик,  исполненных  в  жестком  ли¬
нейном  стиле,  изображающих  фронтальные  фигуры,  строгие  лица  в
отличие  от  другой  группы  изображений,  гораздо  более  свободных,
живописных  и  артистичных.  Он  подчеркнул,  что  в  Евхаристии  Софии
Киевской  апостолы,  подходящие  к  Христу,  «изображены  в  однообраз¬
ных,  как  бы  застывших  позах,  причем  их  фигуры  размещены  на  рав¬
ных  друг  от  друга  интервалах»  [Лазарев  В.  Н.  1947.  С.  75—77,  93—94,
119].  Отметил  он  и  уподобление  фигур  на  ктиторской  фреске  Софии
Киевской  торжественному  ритуальному  шествию  апостолов  в  сцене
«Евхаристии»  [Лазарев  В.  Н.  1959.  С.  159—160].  Но  евангельская  Евха¬
ристия,  равно  как  и  Причастие  христиан,  которое  совершалось  под
куполом  на  возвышении  перед  вимой,  создавали  единое  пространство,
венчаемое  куполом  и  изображенным  на  нем  Пантократором:  «Именно
в  Причастии  христианин  подходит  в  этом  мире  ближе  всего  к  осуще¬
ствлению  идеи  христианской  жизни,  к  уподоблению  себя  Христу  и
отождествлению  с  Ним.  Этот  преображающий  символизм  наиболее
важен  для  понимания  смысла  церковного  здания  и  образа  Пантокра-
тора».  Это  наблюдение  Т.  Мэтьюз  подтверждает  пространным  выска¬
зыванием  Максима  Исповедника  [Мэтьюз  Т.  1994.  С.  12—13].
 В.  Д.  Лихачева  особое  внимание  обратила  в  сценах  Евхаристии  на
художественное  и  идейное  значение  симметричности  композиции,  на
отраженном  равенстве  двух  ее  половин.  Поэтому,  по  ее  наблюдениям,
святители  и  апостолы  —  в  тождественных  позах,  на  одинаковом  рассто¬
янии  друг  от  друга.  Они  представляют  собой  два  равных  композицион¬
ных  элемента,  построенных  на  едином  движении,  направленном  от  краев
композиции  к  центральной  оси.  Отсюда  функция  таких  изображений
как  средства  гармонизации  и  ритма.  Она  предположила  вслед  за  Дж.
Мэтью  [Mathew  G.  1963.  Р.  125],  что  на  распространение  в  византийском
изобразительном  искусстве  таких  ритмических  композиций  повлиял
этикет  дворцовых  церемоний.  Как  пример  подобной  ритмической  ком¬
позиции  приводит  она  также  изображение  сыновей  и  дочерей  Ярослава
Мудрого  (она  ссылается  на  одно  из  ранних  исследований  С.  А.  Высоц¬
кого  по  данной  теме)  [Лихачева  В.  Д.  1971.  С.  15—16].
 367

Все  эти  сделанные  над  художественными  изображениями  в  Софии
Киевской  наблюдения  позволяют  продолжить  анализ  ее  ктиторской
фрески.  Как  отметили  исследователи,  все  изображенные  на  ней  члены
семьи  Ярослава  расположены  на  равном  расстоянии  друг  от  друга.  Их
ноги  повернуты  в  сторону  центра  композиции,  символизируя  движе¬
ние  к  Иисусу  Христу,  там  расположенному.  В  то  же  направление  обра¬
щены  их  согнутые  в  локте  руки.  Поэтому  следует  вернуться  к  конст¬
руктивным  наблюдениям  В.  Н.  Лазарева  и  А.  Поппэ  о  близости  кти¬
торской  фрески  к  композиции  Евхаристии  Софии  Киевской.  Но  ее
содержание  и  значение  представляются  более  значительными,  чем  реп¬
лика  на  процессию  апостолов  и  указанные  следствия.
 Изображение  на  фреске  семьи  Ярослава  находилось  в  едином  изоб¬
разительном  и  идейном  пространстве  центрального  нефа  Софийского
собора.  Это  единство  не  нарушалось  существовавшей  тогда  алтарной
преградой,  так  что  центральный  неф  был  виден  весь,  до  западной  сте¬
ны  с  ктиторской  фреской.  Он  был  един  в  пространстве  храма.
 В  соответствии  с  наблюдениями  В.  Н.  Лазарева,  в  Софии  Киевской
Церковь  Вечная,  венчаемая  Христом  Пантократором,  соединена  с  Цер¬
ковью  Земной  Богоматерью  Орантой.  Сама  же  Церковь  Земная  здесь
же  изображена  в  более  низком  ярусе  в  виде  Причащения  апостолов  —
Евхаристии.  В  том  же  ярусе  находятся  первосвященники,  святители  и
другие  почитаемые  персонажи  Священного  Писания  и  Священного
Предания.  Продолжением  этих  изображений  в  апсиде  центрального
нефа  становится  на  его  южной  и  северной  стенах  симметричная  ком¬
позиция  с  семьей  Ярослава  Мудрого.  Особое  композиционное  значе¬
ние  приобретают  отмеченные  В.  Д.  Лихачевой  симметричность  и  рит¬
мичность  ктиторской  фрески,  близкие  к  тем  же  свойствам  Евхарис¬
тии.  Ее  центром,  так  же,  как  и  в  Евхаристии,  является  Христос.  Таким
образом,  в  системе  символов  Софийского  собора  ктиторская  фреска
приобретала  большее  значение,  чем  она  определена  предшествующи¬
ми  исследователями,  наблюдения  которых  в  данной  связи  в  полной
мере  обоснованны.  По  нашему  мнению,  она  утверждала  равное  учас¬
тие  христианской  Руси,  персонифицированной  в  правящей  ветви  кня¬
жеской  династии,  в  Земной  Церкви.  Строитель  Софии  Киевской  Ярос¬
лав  и  члены  его  семьи  уподоблены  причащающимся  апостолам.
 Тем  самым  высшая  мера  святости  распространена  на  одну  из  вет¬
вей  княжеского  дома  —  ту,  к  которой  принадлежал  Ярослав,  которой
принадлежала  высшая  власть  в  Русском  государстве.  Вместе  с  тем,  в
едином  пространстве  храма  покровителями  семьи  Ярослава  станови¬
лись  не  только  все  святые  Земной  Церкви  и  Богородица,  но  также
глава  Церкви  Вечной  Иисус  Христос  и  София  —  Премудрость  Божия
как  второе  лицо  Святой  Троицы.  Для  людей,  молящихся  в  храме,  Ярос¬
лав,  его  жена  и  дети,  изображенные  на  фреске,  становились  освящен¬
ными  членами  Земной  Церкви.  Ктиторская  фреска  зримо  и  идеально
повышала  сакральный,  политический  и  идеологический  статус  кня¬
 368

жеской  власти,  персонифицированной  в  Ярославе  и  членах  его  семьи
(вопрос  о  ее  легитимности  после  смерти  Святополка  уже  не  мог  быть
поставлен).  Изображение  на  ктиторской  композиции  основателя  со¬
бора  становилось  одним  из  оснований  новой  идеологии  «единовлас¬
тия»  Ярослава  и  освященности  той  княжеской  ветви,  началом  которой
он  становился.
 Уподобление  членов  семьи  Ярослава  участникам  Евхаристии  стало
причиной  столь  небычного  коллективного  портрета  княжеской  семьи
и  ктитора  собора,  находящихся  в  движении,  нарисованных  в  три  чет¬
верти  по  отношению  к  зрителю,  а  не  традиционно  изображенных  ста¬
тично  и  фронтально,  что  свойственно  ктиторским  изображениям.  Жанр
фрески  —  ктиторский  портрет,  как  следует  из  изображения  Ярослава  с
Софией  Киевской  в  руке  на  рисунке  Вестерфельда.  Но  оно  свидетель¬
ствует  против  предположения  С.  А.  Высоцкого  об  изображении  рядом
с  Христом  Владимира  (и  соответственно  Ольги),  поскольку  в  соответ¬
ствии  с  такой  гипотезой  Ярослав  подносил  св.  Софию  не  Христу,  как
должно  быть  в  соответствии  с  каноном  ктиторской  фрески,  а  Влади¬
миру  Святославичу,  что  в  соответствии  с  тем  же  каноном  лишено  со¬
держания.  Обращает  внимание  творческая  смелость,  с  которой  Яро¬
слав  подчинил  своей  воле  церковный  и  художественный  каноны  для
освящения  своей  персоны  и  власти,  что  способствовало  появлению
уникальной  фрески  с  портретным  изображением  ктитора  и  ег<5  семьи  в
движении  к  Христу.  Вместе  с  тем,  как  отмечалось  ранее,  в  его  церемо-
ниальности  содержатся  реминисценции  дворцовой  обрядности,  столь
существенной  для  светской  ипостаси  княжеского  дома.  Так  что  в  за¬
падной  части  центрального  нефа,  где  находились  во  время  богослуже¬
ния  князь,  его  семья  и  приближенные,  церковное  убранство  было  со¬
единено  со  светскими  сюжетами,  соотвествующим  образом  переосмыс¬
ленными.
 Идейное  содержание  ктиторской  фрески  Софии  Киевской,  как  и  всего
собора  в  целом,  убедительно  свидетельствует  о  том,  что  их  создание
стало  возможно  только  после  смерти  Мстислава  Владимировича  в  1036  г.
Стилистическая  и  содержательная  близость  изображений  на  ней  и  в
Евхаристии  подтверждает  предположение  В.  Н.  Лазарева  о  создании  этой
фрески  в  1045  г.,  незадолго  до  освящения  собора  в  1046  г.
 Устанавливаемая  идеология  строительства  и  изобразительного  ис¬
кусства  времени  «единовластного»  правления  Ярослава  раскрывает
содержание  его  внешней  и  внутренней  политики.  Важные  события
происходили  одновременно  со  строительством  Софии  Киевской  в  1037—
1046  гг.  Видимо,  прямо  и  косвенно  они  также  отразились  на  замысле
ее  строительства,  на  содержании  ее  мозаик  и  фресок.
 В  третий,  последний,  период  своего  киевского  княжения  Ярослав
вновь  сразу  же  определил  приоритеты  внешней  политики.  Саксонский
анналист  сообщает  об  одной  из  его  первых  значительных  внешнепо¬
литических  акций  в  своей  обширной  исторической  компиляции,  за¬
 369

вершающейся  1139  годом:  когда  «герцог  поляков»  Казимир  вернулся
на  родину,  он  женился  на  дочери  «короля  Руссии»  [здесь  и  далее  см.:
Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1990.  С.  217,
227,  234—235,  примеч.  27].  Это  известие  заимствовано  хронистом  из
несохранившегося  источника.  Показательно,  что  в  нем  применена
иерархия  титулов  правителей  Польши  и  Руси,  установившаяся,  как
следует  из  хроники  мерзебургского  епископа  Титмара,  еще  в  начале  XI
в.:  первый  из  них  —  «герцог»  (dux),  второй  —  «король»  (гех),  что  отра¬
жает  традиционное  соотнесение  реальной  значимости  правителей  этих
стран  в  международных  связях.  При  этом  «Руссия»  вновь  после  смуты
1014—1018  гг.  воспринимается  как  единая  страна,  во  главе  которой
стоит  один  правитель.
 Как  доказал  еще  О.  Бальцер,  Казимир  женился  на  сестре  Ярослава
Мудрого  Марии-Добронеге  [Balzer  О.  1895.  S.  87—90].  Известие  об  этом
династическом  союзе  содержится  и  в  ПВЛ.  Оно  помещено  под  6551/
1043  г.,  и  в  нем  сообщается  также,  что  в  качестве  свадебного  дара  Ка¬
зимир  подарил  Ярославу  800  человек,  которые  были  пленены  Болесла¬
вом  Храбрым  в  1018  г.  [ПВЛ.  1996.  С.  67;  известие  об  этом  браке  без
указания  года  его  заключения  и  родства  жены  Казимира  с  Ярославом
сохранилось  и  в  более  позднем  польском  летописании  см.:  Gall.  I,  19].
А.  А.  Шахматов  показал,  что  запись  об  этом  династическом  союзе  по¬
явилась  в  ПВЛ  под  6551/1043  г.  ошибочно.  По  его  мнению,  она  долж¬
на  была  быть  отнесена  к  1041  г.  —  году  первого  похода  Ярослава  на
Мазовию  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  285;  это  мнение  поддержал  Б.  Вло-
дарский:  Влодарский  Б.  1961.  С.  123].  В.  Т.  Пашуто  предположил,  что
династический  союз  Казимира  и  Марии-Добронеги  скрепил  русско-
польский  договор  1042  г.  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  39—40].  Однако,  как
показал  О.  Бальцер,  будущие  польские  правители  Болеслав  II  Смелый
(1039—1081,  князь  с  1058  по  1076  г.,  король  с  1077  по  1979  г.)  и  Влади¬
слав  I  (1040—1102,  князь  с  1079  г.)  родились  в  1039  и  1040  гг.,  следова¬
тельно,  временем  заключения  брака  следует  считать  середину  1038  г.  —
начало  1039  г.  [Balzer  О.  1895.  S.  89;  это  мнение  было  поддержано  в
последующей  литературе:  Kuczynski  S.  М.  1954—1956.  S.  257—258;  Коро-
люк  В.  Д.  1964.  С.  306—307;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Таким  обра¬
зом,  династический  брак  Казимира  и  Марии-Добронеги  относится  к
одной  из  мер  по  укреплению  польско-русского  союза,  заключенного,
вероятно,  в  1038  г.  [Kuczynski  S.  М.  1954—1956.  S.  257;  Королюк  В.  Д.
1958.  С.  16—17;  Головко  А.  Б.  1988.  С.  43].  Видимо,  выполняя  союзные
обязательства  и  преследуя  свои  политические  интересы,  Ярослав  совер¬
шил  походы  (в  соответствии  с  хронологией  ПВЛ)  в  1038  г.  на  ятвягов,  в
1040  г.  на  Литву,  а  в  следующем,  1041  г.,  на  Мазовию,  которая  отдели¬
лась  от  Польского  государства,  вероятно,  в  результате  восстания  второй
половины  30-х  годов.  В  связи  с  таким  военно-политическим  сближени¬
ем  Руси  и  Польши  между  их  правителями  был  заключен  еще  один  дина¬
 370

стический  союз.  В  1039  г.  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  39—40]  или  в  1043  г.
\Королюк  В.  Д.  1964.  С.  315—319]  сын  Ярослава  Изяслав  был  женат  на
сестре  Казимира  I  и  дочери  короля  Мешко  II  Гертруде.
 Поход  1041  г.  против  мазовшан,  во  главе  которых  находился  князь
Маслав  (Моислав),  цели  не  достиг,  так  что  в  1047  г.,  выполняя  союз¬
нические  обязательства,  Ярослав  повторил  поход  на  Мазовию  [ПВЛ.
1996.  С.  67,  68;  Королюк  В.  Д.  1964.  С.  280—281,  302—321;  ср.:  lownian-
ski  Н.  1973.  S.  406—411;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Во  время  со¬
противления  этому  натиску  Маслав  (Моислав)  погиб,  а  Ярослав  пере¬
дал  покоренную  землю  своему  шурину  Казимиру  I  Восстановителю.
Таким  образом,  и  Ярослав  активно  способствовал  восстановлению
Польского  государства,  с  князем  которого  у  него  был  установлен  по¬
литический  и  династический  союз.
 В  контексте  этих  событий  особое  значение  приобретает  сообщение
Саксонского  анналиста  о  посольстве  Ярослава  с  дарами  в  1040  г.  к
германскому  королю  Генриху  III  (1017—1056,  король  с  1039  г.,  импе¬
ратор  с  1046  г.,  сын  Конрада  II).  Поскольку  у  русского  князя  были  в
это  время  прочные  союзные  отношения  с  Казимиром,  то  предполагать
какие-то  традиционные  антипольские  цели  этого  посольства  было  бы
необоснованным.  На  Руси  также  не  происходило  каких-либо  событий,
которые  способствовали  отправлению  этого  посольства.  Поэтому  можно
предположить,  что  оно  должно  было  поздравить  Генриха  III  с  началом
самостоятельного  правления  и  продолжить  уже  традиционные  союз¬
ные  отношения  русских  князей  с  германскими  королями  [Свердлов  М.  Б.
1972.  С.  294—295;  Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.
1990.  С.  217,  227].
 Впрочем,  это  посольство,  вероятно,  имело  для  истории  русско-гер¬
манских  политических  отношений  продолжение.  Во  время  пребыва¬
ния  при  дворе  Генриха  III  русские  послы  узнали,  что  король  овдовел  в
1038  г.,  когда  умерла  его  супруга  Кунигильда,  дочь  датского  короля
Канута  Великого.  Поэтому  неудивительно  появление  в  анналах  Лам-
перта  Херсфельдского  сообщения  о  прибытии  в  Гослар  в  числе  «по¬
слов  разных  стран»  и  «послов  руссов».  Они,  видимо,  какое-то  время
ездили  по  стране  с  двором  Генриха  III  и,  как  пишет  анналист,  в  1043  г.
«вернулись»  в  Гослар  «печальные»,  «так  как  они  получили  решитель¬
ный  отказ  в  отношении  дочери  своего  короля,  которую  они  надеялись
отдать  замуж  за  короля  Генриха».  Эта  обстоятельная  информация  попа¬
ла  к  Ламперту,  монаху  Херсфельдского  монастыря,  вероятно,  в  составе
анналов  с  херсфельдскими  записями  до  1039  г.  и  продолженными  в  Хер-
сфельде  в  1040—1044  гг.  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древ¬
ней  Руси.  1989.  С.  158—162,  164;  см.  там  же  историю  изучения  анналов
Ламперта  Херсфельдского].  Неудача  этого  сватовства  понятна,  посколь¬
ку  политические  интересы  Генриха  III,  короля  из  Франконской  (Сали¬
ческой)  династии,  находились  прежде  всего  в  Западной  Европе  в  отли¬
чие  от  германских  королей  из  Саксонской  династии.  Поэтому  в  том  же
 371

1039  г.,  когда  было  отказано  в  сватовстве  русским  послам,  Генрих  III
женился  на  Агнесе  де  Пуатье,  от  которой  у  него  в  1050  г.  родился  сын,
будущий  император  Генрих  IV.  Но  если  Генрих  III  отказался  жениться
на  дочери  Ярослава,  то  его  сын  женится  на  его  внучке  (см.  далее).  Уста¬
новление  династических  союзов  в  средние  века  —  лишь  верхушка  айс¬
берга  сложнейших  политических,  экономических  и  прочих  межгосудар¬
ственных  отношений.  Поэтому  в  связи  с  этим  сватовством  Ярослава  в
1043  г.  можно  предположить,  что  он  стремился  утвердить  свои  позиции
в  межгосударственных  отношениях  стран  Центральной  Европы.  Воз¬
можно,  заключение  династического  союза  с  германским  королем  и  в
скором  будущем  императором  Священной  Римской  империи  должно
было  усилить  позиции  Ярослава  в  его  сложных  отношениях  с  Визан¬
тийской  империей,  которые  стремительно  ухудшались  в  1042—1043  гг.
[Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  295—296;  см.  там  же  источниковедческий  ана¬
лиз  данного  известия  анналов  Ламперта  под  1043  г.].
 Одновременно  с  активной  политикой  Ярослава  в  Польше  и  Герма¬
нии,  направленной  на  укрепление  союзных  политических  и  династи¬
ческих  отношений,  быстро  ухудшались  межгосударственные  отноше¬
ния  Руси  и  Византийской  империи  [на  связь  этих  двух  направлений
внешней  политики  Ярослава  уже  обращалось  внимание:  Пашуто  В.  Т.
1968.  С.  79,  123].  В  1043  г.  Ярослав  отправил  значительное  войско  на
Византию  во  главе  со  своим  старшим  сыном  Владимиром  и  воеводой
Вышатой  Остромиричем.  Причины  этого  похода  объяснялись  иссле¬
дователями  по-разному.  В  30—50-е  годы  XX  в.  еще  продолжалась  вос¬
ходившая  к  митрополиту  Макарию  (Булгакову)  традиция  видеть  в  рус¬
ско-византийских  отношениях  стремление  империи  осуществлять  цер¬
ковно-политическое  господство  над  Русским  государством  (см.  ранее,
с.  291—292).  Отсюда  —  интерпретация  русского  похода  1043  г.  как  одно
из  следствий  политики  Ярослава  по  защите  церковной  и  политичес¬
кой  самостоятельности  от  византийского  императора  [Приселков  М.  Д.
1913,  С.  90-92;  1939.  С.  104;  Мавродин  В.  В.  1945.  С.  367,  370-371;
Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  44—49;  и  др.].  Вариантами  такого  подхода  стала
интерпретация  происходивших  в  1043  г.  событий  как  проявление  «не¬
нависти»  на  Руси  к  Византии  на  уровне  межгосударственных  отноше¬
ний  —  от  обычного  набега  [Будовниц  И.  У.  1950.  С.  207;  1960.  С.  46]  до
военного  выступления  против  греческой  гегемонии  [.Левченко  М.  В.
1956.  С.  394].  В  новейшей  литературе  основные  причины  похода  1043  г.
связываются  с  русским  вмешательством  во  внутриполитические  собы¬
тия  Византии  в  связи  с  восстанием  полководца  Григория  Маниака
осенью  1042  —  весной  1043  г.  против  воцарившегося  Константина
Мономаха,  который  женился  на  императрице  Зое,  последней  правив¬
шей  представительнице  Македонской  династии  [Vernadsky  G.  1953.  Р.
50—63;  Рорре  А.  1968.  S.  69—130;  1971.  Р.  233—235],  или,  напротив,  с
ограничением  русских  в  военно-политических  и  торговых  связях  с
Византией  в  результате  целенаправленной  политики  Константина
 372

Мономаха  [Литаврин  Г.  Г.  1967.  С.  85;  1972.  С.  178-222;  2000.  Р.  214—
276;  Shepard  J.  1978.  Р.  147-2121.
 Обобщая  изучение  причин  морского  нападения  Руси  на  Византию
в  1043  г.,  всех  обстоятельств  военных  действий,  Г.  Г.  Литаврин  пришел
к  выводу,  что  этот  поход  был  задуман  Ярославом  для  давления  на  им¬
перию,  скорее  для  демонстрации  силы  перед  империей  и  другими  стра¬
нами,  чем  для  ее  применения.  Контрибуция,  которую  потребовал  рус¬
ский  князь,  не  только  должна  была  возместить  нанесенный  матери¬
альный  ущерб,  но  также  стать  извинением,  признанием  вины  перед
Русью,  а  также  восстановить  в  империи  престиж  Руси,  «уже  в  полной
мере  осознавшей  свою  мощь».  Хотя  Константин  IX  Мономах  и  посту¬
пил  жестоко,  приказав  многих  из  русских  воинов  ослепить  из  той  ча¬
сти  войска,  которая  должна  была  высадиться  после  бури  на  берег  и  там
пленена,  он  должен  был  восстанавливать  в  последующие  три  года  меж¬
государственные  отношения  с  Русью.  В  1046  г.  пленные  русские  вои¬
ны  были  отпущены,  уже  в  декабре  1047  г.  русское  «северное  войско»
участвовало  в  подавлении  мятежа  Льва  Торника,  а  между  1046—1051  гг.
заключен  династический  брак  между  сыном  Ярослава  Всеволодом  и
дочерью  или  близкой  родственницей  Константина  Мономаха  [.Литав¬
рин  Г.  Г.  2000.  С.  274—275;  см.  там  же  литературу  вопроса].
 Между  тем,  Ярослав  продолжал  оказывать  давление  на  Византий¬
скую  империю,  устанавливая  межгосударственные  союзные  отноше¬
ния  с  ее  противниками,  укрепляя  свое  положение  в  странах  Централь¬
ной  и  Западной  Европы.  Вероятно,  осенью  1043  г.  на  Русь  тайно  бежал
из  Константинополя  Харальд  Суровый  Правитель.  Ранее,  в  1031  —  1034
гг.  он  уже  служил  Ярославу,  к  которому  бежал  после  гибели  своего
брата  Олава  Святого  в  битве  при  Стиклстадире  в  1030  г.  Затем  около
десяти  лет  он  служил  византийскому  императору.  После  возвращения
на  Русь  зимой  1043/1044  г.  он  женится  на  дочери  Ярослава  Елизавете.
Этот  более  чем  двадцатилетний  династический  брак  не  только  укрепил
традиционные  дружественные  связи  с  норвежским  правящим  домом,
но  также  имел  следствием  временный  союз  с  могущественным  ярлом
Свеном  Эстридсеном,  будущим  датским  королем  (1047  —  1075/1076)
[Джаксом  Т.  Н.  1982.  С.  111-112;  1999;  2000.  С.  131-152;  см.  там  же
литературу].
 Тогда  же,  в  1034—1046  гг.  на  Руси  находились  герцоги  Андрей  (Эн-
дре)  и  Левенте  из  династии  Арпадов.  Они  должны  были  бежать  от
своего  дяди  Шаламона  (Соломона)  I.  В  Киеве  будущий  венгерский
король  Андрей  I  (1046—1058)  женился  на  дочери  Ярослава  Анастасии,
имя  которой  в  Венгрии  стало  католическое  —  Агмунда  [Шушарин  В.  П.
1961.  С.  154].  Немного  времени  спустя,  в  начале  1048  г.  из  Парижа  в
Киев  отправилось  состоявшее  из  знатных  людей  посольство  с  поруче¬
нием  короля  Генриха  I  (1011  —  1060,  французский  король  с  1031  г.,  из
династии  Капетингов)  привести  ему  невесту,  дочь  Ярослава  Мудрого.
Посольство  вернулось  во  Францию  с  Анной  Ярославной  в  1049  г.  19  мая
 373

1051  г.  в  Реймсе  было  отпраздновано  их  бракосочетание,  а  в  1052  г.  она
стала  матерью  будущего  короля  Филиппа  I  (1052—1108,  король  с  1060  г.)
\Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  132].  О  значимости  этого  брака  для  русской  и
французской  сторон  свидетельствует  тот  факт,  что  первой  супругой
Генриха  I  была  Матильда,  дочь  императора  Священной  Римской  им¬
перии  Генриха  И.  Обращает  внимание  более  чем  годичный  перерыв
между  прибытием  Анны  Ярославны  во  Францию  и  временем  свадьбы.
Он  объясняется  необходимостью  изучения  русской  княжной  француз¬
ского  и  латинского  языков,  католической  церковной  обрядности.  Но
она  хранила  память  о  родине,  о  чем  свидетельствует  се  запись  кирил¬
лицей  ее  имени  и  королевского  титула  «Ан[н]а  ръ[г]ина»  —  «королева
Анна»  на  жалованной  грамоте  Суассонскому  монастырю.  Помнил  ли  о
своих  русских  началах  Филипп  I,  неизвестно.  Уж  очень  рано  молодой
король  был  отстранен  от  матери,  когда  она  после  смерти  Генриха  II
вышла  замуж  за  Рауля  II,  графа  де  Крепи  и  Валуа.  Но,  по  мнению  В.  Т.
Пашуто,  ее  второй  сын  Гуго  Великий,  граф  Крепи,  один  из  участников
первого  крестового  похода,  являясь  двоюродным  братом  черниговско¬
го  князя  Святополка  Изяславича,  не  случайно  радушно  отнесся,  види¬
мо,  в  1104—1107  гг.  к  игумену  одного  их  монастырей  Черниговского
княжества  Даниилу,  который  совершал  в  это  время  паломничество  в
Палестину  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  132—133].
 Содержание  внешней  (включая  династическую)  политики  Яросла¬
ва  в  странах  Центральной,  Северной,  Западной  и  Юго-Восточной  Ев¬
ропы  позволяет  вернуться  к  анализу  идейного  содержания  рассмот¬
ренной  ранее  ктиторской  фрески  Софии  Киевской.  М.  К.  Каргер  от¬
метил  ее  политическое  значение,  поскольку  в  ктиторской  композиции
в  торжественном  шествии  навстречу  Ярославу  приближались  его  доче¬
ри  —  королевы  Норвегии,  Франции  и  Венгрии  [Каргер  М.  К.  1954.  С.
180].  В  этом  замечании  в  интерпретированном  виде  отражена  лишь
часть  ее  реалий,  сложившихся  к  тому  же  к  концу  правления  Ярослава
Мудрого.  Но  сам  метод  анализа  ее  идейного  содержания  через  раскры¬
тие  политического  и  династического  значения  изображенных  на  кти¬
торской  фреске  персонажей  представляется  конструктивным.  Ее  осо¬
бое  значение  раскрывалось  во  время  ее  написания  в  последний  период
строительства  собора  и  его  освящения.
 Как  следует  из  рисунка  Вестерфельда  1651  г.,  на  южной  и  северной
стенах  центрального  нефа  Софии  Киевской  вслед  за  Ярославом  и  Ири¬
ной,  изображенных  над  западным  проемом,  церемониально  шествуют
соответственно  четыре  юноши  и  три  девушки  и  один  маленький  ребе¬
нок,  пол  которого  определяется  по-разному:  мальчик  (В.  Н.  Лазарев),
девочка  (С.  А.  Высоцкий)  (литературу  см.  ранее).  По-разному  опреде¬
ляется  и  время  написания  ктиторской  композиции:  1037  г.  —  С.  А.
Высоцкий,  Г.  Н.  Логвин,  П.  П.  Толочко,  1045  г.  —  В.  Н.  Лазарев,  А.  Поп-
пэ.  Отсюда  существенные  различия  в  атрибуции  изображений  детей
Ярослава  и  Ирины.  Эти  вопросы  нуждаются  в  дальнейшем  изучении.
 374

Между  тем  наблюдения  исследователей  позволяют  сделать  при  анали¬
зе  ктиторской  фрески  определенные  выводы.  Вероятно,  обоснованно
С.  А.  Высоцкий  отождествил  княжеские  фигуры  на  южной  стене  с
мужской  половиной  семьи  Ярослава.  В  1037—1045  гг.  были  живы  Вла¬
димир,  Изяслав,  Святослав,  Всеволод.  Младший  из  детей  Вячеслав
родился  в  1036  г.,  тогда  как  старший  Илья,  который  правил  в  Новгоро¬
де  в  1030—1034  гг.,  ко  времени  создания  фрески  умер  [Янин  В.  Л.  1962.
С.  48—49].  На  северной  стене  —  Елизавета,  Анастасия  и  Анна.  Чтобы
объяснить  появление  четвертой  дочери,  С.  А.  Высоцкий  использует
сообщение  В.  Н.  Татищева  о  рождении  у  Ярослава  неизвестной  по
имени  дочери  [Высоцкий  С.  А.  1989.  С.  105].  Такое  использование  труда
В.  Н.  Татищева  без  специальный  разысканий  в  данной  связи  не  пред-
ствляется  корректным.  С.  А.  Высоцкий,  настаивавший  на  создании
фрески  в  1037  г.,  не  учел  особенностей  быта  в  средневековом  обще¬
стве,  когда  мальчики  в  младенчестве  находились  на  «женской  полови¬
не»  дома  и  даже  носили  платье.  Так  что  четвертым  изображенным  пер¬
сонажем  на  северной  стене  мог  быть  Вячеслав.
 Стремление  С.  А.  Высоцкого  видеть  в  ктиторской  фреске  исключи¬
тельно  реалистические  изображения  не  позволили  ему  сделать  наблю¬
дения,  исходящие  из  свойственного  средневековому  мышлению  и  изоб¬
разительному  искусству  символизма,  а  также  оценить  выводы  в  дан¬
ной  связи,  сделанные  его  предшественниками  и  оппонентами.  Такие
наблюдения  ранее  уже  отмечались:  симметричность  и  церемониаль-
ность  изображений,  отражение  ими  противоположной  на  восточной
стене  сцены  Евхаристии  и  вследствие  этого  особой  их  идейной  насы¬
щенности.  Вместе  с  тем,  вне  зависимости  от  того,  когда  была  написа¬
на  ктиторская  фреска  в  1037—1045  гг.,  к  году  освящения  храма  в  1046
г.  это  было  не  реальное,  а  идеальное  изображение  княжеской  семьи,
которая  церемониально  шествовала  к  Христу.  В  1046  г.  Елизавета  уже
отправилась  с  мужем  в  Норвегию,  Анастасия  —  в  Венгрию,  где  цер¬
ковная  служба  велась  по  католическому  обряду.  Напротив,  на  хорах  во
время  богослужения  над  изображением  великокняжеской  семьи  на
ктиторской  фреске  находились  шведка  по  происхождению  Ирина-Ин-
гигерд  и  польская  королевна,  дочь  Мешко  II  и  сестра  правящего
польского  князя  Гертруда,  которые  уже  следовали  канонам  православ¬
ного  богослужения.  Возможно,  пребывала  там  уже  и  православная  ви¬
зантийская  принцесса,  дочь  или  родственница  императора  Констан¬
тина  Мономаха,  которой  еще  предстояло  выучить  русский  язык.  Но
вскоре,  еще  до  смерти  матери,  последовавшей  в  1050  г.,  Анна  покинет
южные  хоры  Софийского  собора.  За  всеми  ними  стояли  незримые,  но
реальные  политические  и  династические  связи  с  правителями  Норве¬
гии,  Швеции,  Дании,  Польши,  Чехии,  Венгрии,  Византийской  импе¬
рии,  а  вскоре  и  Франции  (по  мнению  А.  В.  Назаренко,  Святослав  же¬
нился  на  Оде,  дочери  Леопольда,  графа  Штаде,  в  1072  г.,  после  смерти
Ярослава  [Назаренко  А.  В.  1992.  С.  184])  .
 375

Соотнося  идеальное  изображение  семьи  Ярослава  и  ее  реальный
состав,  можно  сделать  вывод,  что  в  ктиторской  композиции  отража¬
лась  та  же  концепция  Вселенской  Церкви,  которой  следовала  до  Яро¬
слава  княгиня  Ольга  и  которую,  возможно,  учитывал  Владимир  Свя¬
тославич  (см.  ранее,  с.  214,  300—305).  Еще  не  наступивший  официаль¬
ный  раскол  Христианской  Церкви  не  создавал  для  этого  препятствий.
Соотнесение  церемониального  шествия  к  Христу  семьи  Ярослава  Муд¬
рого  в  сцене,  подобной  Евхаристии,  с  реальным  составом  этой  семьи
вновь  возвращало  к  сформулированному  апостолом  Павлом  принципу
Вселенской  Церкви.  В  новейшей  исследовательской  литературе  выс¬
казано  мнение,  согласно  которому  «в  Киевской  Софии  апостольская
миссия  предстает  в  виде  деяния,  осуществленного  князем  —  сотворе¬
ния  нового  народа,  становящегося  “святым  и  своим  Богу”  (Эфес.  2:
19),  а  сам  князь  уподобляется  ветхозаветным  патриархам  и  царям,  зак¬
лючающим  завет  с  Богом»  [Лифшиц  Л.  И.  1994.  С.  168].  Первая  мысль,
утверждающая  апостольскую  миссию  князя,  традиционна  и  верна,  хотя
в  контексте  изображений  центрального  нефа  Софии  Киевской  и  реа¬
лий  общественно-политической  жизни  Русского  государства  второй
половины  30-х  —  40-х  гг.  XI  в.  представляется  ограниченной,  тогда
как  второе  утверждение,  вероятно,  ошибочно,  поскольку  русский  князь
в  идеологии  того  времени,  равно  как  и  на  ктиторской  фреске  Софии
Киевской  имел  не  ветхозаветное,  а  новозаветное  апостольское  измере¬
ние  утверждения  и  распространения  христианства  на  Руси.
 Такое  соединение  вселенского  значения  христианства,  Божествен¬
ного  присутствия  в  делах  земных,  Ярослава  и  его  семьи  прослеживает¬
ся  не  только  в  ктиторской  фреске  Софии  Киевской.  О  том  же  говорил
и  писал  Иларион  еще  до  поставления  в  митрополиты,  в  годы  строи¬
тельства  этого  храма:  «Оттряси  сонъ,  —  обращался  Иларион  к  сущему
на  небесах  Владимиру  Святославичу,  —  възведи  очи,  да  видиши,  какоя
тя  чьсти  Господь  тамо  съподобивъ,  и  на  земли  не  беспамятна  оставилъ
сыномъ  твоимъ.  Въстани,  виждь  чадо  свое  Георгиа,  виждь  утробу  свою,
виждь  милааго  своего,  виждь  егоже  Господь  изведе  от  чреслъ  твоихъ,
виждь  красящааго  столь  земли  твоей  —  и  возрадуйся  и  възвеселися!  Къ
сему  же  виждь  благоверную  сноху  твою  Ерину,  виждь  вънукы  твоа  и
правнукы:  како  живуть,  како  храними  суть  Господемь,  како  благоверие
держать  по  предаянию  твоему,  како  въ  святыа  церкви  чястять,  како
славять  Христа,  како  покланяются  имени  его»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.
50].  Такое  идейное  и  содержательное  совпадение  художественного  уб¬
ранства  Софии  Киевской,  Слова  о  законе  и  благодати  свидетельствует
о  дальнейшем  развитии  в  40-е  годы  идеологии  освященности  княже¬
ской  власти,  в  частности,  Ярослава  и  членов  его  семьи  в  едином  кон¬
тексте  христианского  мира.  Исходя  из  анализа  целенаправленной  по¬
литики  Ярослава,  его  строительной  деятельности,  можно  считать,  что
и  идеологическая  политика  внутри  страны  и  в  межгосударственных
отношениях  формировалась  прежде  всего  им  самим,  хотя  в  ее  созда¬
 376

нии  и  в  реализации  активно  участвовали  и  сподвижники  Ярослава,
такие  как  Иларион.
 Самосознание  Ярослава  как  христианина  и  единовластного  правителя
Русского  государства  предопределило  не  только  его  внешнюю  и  династи¬
ческую  политику.  Оно  характеризовало  и  его  церковную  политику.
 Ярослав  нарушил  церковный  канон,  приказав  в  1044  г.  выкопать
останки  своих  дядей,  Ярополка  и  Олега  Святославичей,  умерших  в
язычестве,  крестить  их  и  захоронить  в  Десятинной  церкви  [ПВЛ.  1996.
С.  67].  ПВЛ  сообщает  также  о  том,  что  в  1051  г.,  уже  после  освящения
Софии  Киевской,  он  собрал  епископов  и  «постави»  митрополитом  «ру¬
сина»  Илариона  [ПВЛ.  1996.  С.  68],  как  в  1036  г.  «постави»  в  Новгоро¬
де  Луку-Жидяту.  Суть  произошедшего  разъяснил  Е.  Е.  Голубинский.
Он  указал  на  28-е  правило  Четвертого  вселенского  собора,  согласно
которому  «Константинопольские  архиепископы»  должны  были  постав¬
лять  митрополитов  после  их  избрания  (на  епархиальном  соборе  епис¬
копов)  и  его  представлении.  Но  практика  заключалась  в  том,  что  рус¬
ского  митрополита  избирал  патриарх  с  собором  находившихся  при  нем
архиереев.  Поэтому  в  домонгольский  период  поставленными  в  Кон¬
стантинополе  Русскими  митрополитами  оказывались  греки  за  исклю¬
чением  двух  случаев.  Но,  уяснив  смысл  происходившего  порядка  по-
ставления  Русских  митрополитов,  сам  Е.  Е.  Голубинский  заменил  его
последующей  интерпретацией.  Он  рассматривал  такую  практику  по-
ставления  митрополитов  как  «зло»  для  Руси.  В  поставлении  митропо¬
литом  Илариона  он  отметил  желание  Ярослава  ввести  новый  порядок
избрания  и  поставления  митрополитов  —  «из  природных  Русских  и  в
самой  России».  Допустив  в  этих  действиях  скрытый  смысл  Ярослава
восстановить  отнятую  Византией  у  Русской  Церкви  автокефалию,  Е.  Е.
Голубинский  предположил  все  же,  что  желанием  князя  было  не  раз¬
рыв  церковного  союза  с  «Греками»,  а  поставление  митрополитом  че¬
ловека  к  нему  приближенного  и  доверенного  (возможно,  Иларион
был  его  духовником),  человека  подвижнической  жизни,  «блестяще  та¬
лантливого  и  высоко  образованного»  [  Голубинский  Е.  1901.  С.  272—274,
297—299].  М.  Д.  Приселков  снизил  идеологизацию  проблемы  постав¬
ления  Илариона  в  митрополиты.  Он  предположил,  что  по  воле  Ярос¬
лава  собор  русских  епископов  избрал  его  на  митрополию  и  посвятил  в
епископы.  Право  утверждения  оставалось  за  Константинопольским
патриархом,  который  в  этом  утверждении  отказал,  и  Илариону  еще
при  жизни  Ярослава  «пришлось  отойти  в  тень»  [Приселков  М.  Д.  1913.
С.  ПО].  Но  в  советской  исторической  литературе,  особенно  при  ста¬
линском  режиме  с  его  комплексами  идей  тотальных  заговоров  и  вре¬
дительства,  враждебного  окружения,  возобладала  интерпретация  по¬
ставления  Илариона  как  выражение  борьбы  Ярослава  против  «игемо-
нии»  Византийской  империи  и  Константинопольской  патриархии,  за
независимость  русской  церкви  и  Руси  [см.:  Мавродин  В.  В.  1945.  С.
367;  см.  также  ранее,  с.  292].
 377

Такие  характеристики  были  позднее  пересмотрены.  Причины  по¬
давления  Илариона  в  митрополиты  стали  рассматриваться  в  контек¬
сте  истории  православной  Церкви,  ее  взаимодействия  со  светской  вла¬
стью.  В.  Т.  Пашуто  отметил  в  произошедших  событиях  стремление
Ярослава  к  полному  подчинению  Русской  церкви  светской  власти  [Па¬
шуто  В.  Т.  1968.  С.  80],  тогда  как  Я.  Н.  Щапов  установил  особое  значе¬
ние  поставления  Илариона  в  процессе  формирования  национальной
государственной  церковной  организации  на  Руси  [Щапов  Я.  Н.  1989.
С.  169—179].  А.  Поппэ  объяснял  поставлеиие  Илариона  попытками
византийского  (в  том  числе  и  русского)  монашества  восстановить  древ¬
ние  канонические  права  провинциальных  церковных  соборов.  Но,  по
его  мнению,  юридическое  подчинение  Русской  митрополии  Констан¬
тинопольской  патриархии  сомнению  не  подвергалось,  поэтому  нельзя
говорить  о  ее  стремлении  к  автокефалии  [Рорре  А.  1968.  S.  131  —  151;
Поппэ  А.  1970.  С.  108—124;  [Поппэ  А.]  1989.  С.  193].  Последнее  направ¬
ление  еще  более  усилил  Л.  Мюллер,  который  отметил,  что  нет  извес¬
тий  об  отсутствии  разрешения  патриарха  на  избрание  Илариона.  В  его
«Слове  о  законе  и  благодати»,  по  мнению  Л.  Мюллера,  нет  антигре-
ческого  содержания,  да  и  позднее  такое  церковное  столкновение  не
упоминается,  даже  при  поставлении  в  митрополиты  Климента  Смоля-
тича  сто  лет  спустя  [Muller  L.  1989.  Р.  324—345].  Он  считает,  что  по-
ставление  Илариона  прошло  обычным  порядком.  Необычным  в  нем
было  только  то,  что  новый  митрополит  был  «русином»  [Мюллер  Л.  2000.
С.  91-92].
 В  новейшей  исследовательской  литературе  вслед  за  Л.  Мюллером
разрабатывается  гипотеза,  согласно  которой  Русская  Церковь  при  Ярос¬
лаве  Мудром  оставалась  в  составе  Константинопольской  патриархии  и
в  поставлении  Илариона  не  было  антивизантийского  содержания,  но  в
русско-византийских  церковно-политических  отношениях  после  вой¬
ны  1043  г.  изменилась  направленность  основных  тенденций.  На  Руси
стали  принижать  значение  Византии  в  христианизации  Русского  госу¬
дарства  (в  этом  —  одна  из  идей  Илариона  в  Слове  о  законе  и  благода¬
ти),  тогда  как  в  империи  с  приходом  к  власти  Константина  IX  Моно-
маха,  по  словам  Г.  Г.  Литаврина,  «константинопольский  двор  стал  де¬
монстрировать  по  меньшей  мере  политику  пренебрежения  к  сохране¬
нию  традиционных  дружественных  отношений  со  своим  давним  рус¬
ским  союзником»  |Литаврин  Г.  Г.  2000.  С.  214—276,  318—325;  см.  так¬
же:  Avenarius  А.  1989.  Р.  689—701;  Подскальски  Г.  1996.  С.  63,  149;  Фран¬
клин  С.,  Шепард  Д.  2000.  С.  313-315].
 Сделанные  наблюдения  раскрыли  значительные  возможности  в
интерпретации  поставления  митрополитом  Илариона.  Они  позволяют
вернуться  к  анализу  источникового  материала  уже  с  учетом  накоплен¬
ного  опыта.
 Поставление  Илариона  в  митрополиты  происходило  в  особых  об¬
стоятельствах  в  истории  Русского  государства  и  церкви,  раскрываю¬
 378

щих  значение  этого  события  в  соответствии  с  прямой  информацией
исторических  источников,  не  прибегая  к  реконструкциям,  которые
создают  возможности  для  интерпретаций  без  объективных  оснований.
Как  отмечено  ранее,  к  1051  г.  были  построены  новые  киевские  город¬
ские  укрепления,  София  Киевская,  а  также  церковь  Благовещения  свя¬
той  Богородице  на  Золотых  воротах.  Это  строительство  было  столь
значимо  в  своем  идеологизированном  посвящении  и  убранстве,  что
Иларион,  близкое  к  Ярославу  доверенное  лицо,  провозглашал,  види¬
мо,  то,  что  князь  хотел  услышать  и  прочитать  —  Божественное  благо¬
словение  его  строительной  деятельности  в  Киеве,  причем  Благовеще¬
ние  деве  Марии  отождествлялось  с  Божественным  благословением  его
стольного  города  Киева.  О  том,  что  для  Ярослава  такое  отождествле¬
ние  являлось  одним  из  проявлений  идеологии  его  «самовластного»
правления  в  40-е  годы,  свидетельствует  его  «монументальная  пропа¬
ганда»  в  виде  надвратной  церкви  Благовещения  на  Золотых  воротах,
освящающих  и  защищающих  главный  въезд  в  город:  «И  славный  градъ
твои  (Владимира  Святославича.  —  М.  С.)  Кыевъ  величьствомъ,  яко
вънцемъ,  (Ярослав.  —  М.  С.)  обложилъ,  пръдалъ  люди  твоа  и  градъ
святыи,  всеславнии,  скорей  на  помощь  христианомъ  Святой  Богоро-
дици,  ей  же  и  церковь  на  Великыихъ  вратъх  създа  въ  имя  первааго
Господьскааго  праздника  —  святааго  Благовъщениа,  да  еже  целование
архангелъ  дасть  Дъвици,  будеть  и  граду  сему.  Къ  оной  бо:  “Радуйся,
обрадованаа!  Господь  с  тобою!”,  къ  граду  же:  “Радуйся,  благоверный
граде!  Господь  с  тобою!”»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  50].
 В  таких  обстоятельствах  активного  идеологического  и  реального  стро¬
ительства  произошла  в  1043  г.  русско-византийская  война,  которая  при¬
вела,  как  установлено,  к  охлаждению  отношений  между  правителями  двух
стран  и  их  взаимным  недружественным  акциям.  К  тому  же,  вероятно,  в
конце  40-х  годов  умер  митрополит  Феопемпт.  Ему  принадлежит  печать  с
надписью:  «K[upi]e  (3[or|]0[€i]  воттбрттто  р[л]тротт[о]\[пт|]'Ростст1а[с]»  [Янин
В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  44;  Рорре  А.  1968.  S.  98-104,  131-132;  1971.  Р.  201—
205].  Указание  его  на  печати  как  митрополита  всей  страны  «России»
подчеркивало  особое  значение  руководителя  церковной  организации  и
духовной  власти  на  Руси.  Поэтому  вопрос  о  преемнике  Феопемпта  в
конкретных  условиях  «единовластного»  правления  был  столь  важен  для
Ярослава.  Ему  нужен  был  помощник  и  соратник,  который  хорошо  знал
реалии  русской  жизни,  а  не  оппонент,  исходивший  из  византийской
системы  ценностей.  Вероятно,  для  Ярослава  «симфония»  властей  долж¬
на  была  выражаться  в  активном  содействии  церковной  власти  принад¬
лежавшей  ему  власти  светской.
 В  данных  обстоятельствах  раскрывается  глубокий  смысл  в  том,  что
Ярослав  «посади»  не  только  Луку-Жидяту  на  епископскую  кафедру  в
Новгороде,  но  и  Илариона  на  мирополичыо  кафедру  в  Киеве.  Запись
ПВЛ  лаконична:  «Постави  Ярославъ  Лариона  митрополитомь  русина
въ  святъи  Софьи,  собравъ  епископы»  [ПВЛ.  1996.  С.  68].  Тот  же  текст
 379

находится  и  в  Киево-Печерском  патерике  в  Сказании,  принадлежа¬
щем  перу  Нестора,  печерского  монаха,  писателя.  Пострижен  он  был  в
Киево-Печерском  монастыре  при  игумене  Стефане  (1074—1078  гг),
всего  через  20—25  лет  после  поставления  Илариона  митрополитом,
так  что  его  запись  сохранила  живую  церковную  традицию:  «Посем  же
благоволи  Богъ  въложити  на  сердце  благоверному  великому  князю
Ярославу,  и,  собрав  епископы,  в  лето  6559  поставиша  его  митрополи¬
том  въ  Святей  Софии  <...>»  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  318,  647J.  Она  лишь
обработана  в  соответствии  с  жанром  средневековых  христианских  чте¬
ний.  Но  здесь  проблемы  возникают  источниковедческие:  А.  А.  Шах¬
матов  считал,  что  этот  текст  относится  к  Продолжению  Древнейшего
летописного  свода,  составленному  Никоном,  и  записан  в  1073  г.  [Шах¬
матов  А.  А.  1908.  С.  444—451].  Появляется  также  вопрос  об  участии  в
составлении  так  называемого  Свода  Никона  монахов  Печерского  мо¬
настыря,  но  это  —  проблема  изучения  истории  данного  текста,  а  не
его  содержания.
 В  рассматриваемом  сообщении  о  поставлении  Илариона  митропо¬
литом  содержится  значительная  явная  и  скрытая  информация.  Из  нее
следует,  что  при  отсутствии  после  смерти  Феопемпта  митрополита  со¬
бор  епископов  Русской  митрополии  собрал  не  патриарх,  а  князь.  Из¬
брание  Илариона  совершил  не  константинопольский  патриарший  си¬
нод,  а  собор  русских  епископов.  Нет  известий  исторических  источни¬
ков  о  том,  что  Ярослав  собрал  его  по  инициативе  патриарха,  а  постав¬
ленный  им  митрополит  отправился  за  патриаршьим  благословением  в
Константинополь.  Это  избрание  являлось,  как  показал  Е.  Е.  Голубин¬
ский,  нарушением  уже  существовавшей  традиции  назначения  констан¬
тинопольским  патриархом  митрополита  Русской  митрополии  совмес¬
тно  с  собором  патриаршьего  греческого  окружения.  Напротив,  смысл
поставления  Ярославом  раскрывался  в  прямой  информации  записи
ПВЛ  —  Иларион  был  «русином»  и,  как  известно  из  других  материалов,
просвещенным  духовным  лицом,  принадлежащим  клиру  церкви  Свя¬
тых  Апостолов  в  княжеском  селе  Берестове,  где  находился  также  кня¬
жеский  двор  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  316,  318;  Розов  Н.  Н.  1987.  С.  198—
204;  см.  там  же  литературу].
 В  летописной  записи  раскрывается  и  метод,  с  помощью  которого
Ярослав  осуществлял  свою  волю.  Как  показал  Е.  Е.  Голубинский,  обы¬
чаю  константинопольских  патриархов  князь  противопоставил  канони¬
ческое  правило  избрания  митрополита  епископами  митрополии.  О
достоверности  летописного  сообщения  свидетельствует  запись  от  име¬
ни  Илариона,  содержащаяся  в  списке  его  сочинений  (сер.  XV  в.)  в
сборнике,  хранящемся  в  Государственном  Историческом  музее:  «Аз
милостию  человеколюбиваго  Бога  мних  и  пресвитер  Иларион  изволе¬
нием  его  от  богочестивых  епископов  священ  бых  и  настолован  в  вели-
цем  и  богохранимом  граде  Кыеве  яко  быти  в  немь  митрополиту,  пас¬
туху  же  и  учителю.  Быша  же  си  в  лето  6559  владычествующу  благо¬
 380

веры-юму  кагану  Ярославу  сыну  Владимирю,  аминь»  [цит.  по:  Розов  Н.
И.  1987.  С.  200;  курсив  наш.  —  М.  С.|.  Но  поскольку  такое  избрание
противоречило  воле  патриарха,  поставление  на  митрополичью  кафед¬
ру  осуществил  Ярослав,  вновь,  как  и  в  случае  с  Лукой-Жидятой,  осу¬
ществляя  право  инвеституры  в  нарушение  церковного  правила  патри-
аршьего  поставления  на  митрополию.  Отсюда  следует,  что  летописная
запись  о  поставлении  Илариона  митрополитом  отражает  борьбу  рус¬
ского  князя  с  константинопольским  патриархом  за  право  назначения
на  руководство  митрополией  своего  ставленника.  Ярослав  использо¬
вал  в  противостоянии  патриарху  каноническое  правило,  но  тут  же  на¬
рушал  его,  преследуя  свои  политические  и  идеологические  цели.  По¬
этому  не  представляется  убедительным  мнение  Л.  Мюллера,  который
считает  конфликт  между  Константинополем  и  Киевом  по  поводу  по¬
ставления  Илариона  «мнимым»  [Мюллер  Л.  2000.  С.  91—92].
 Наше  предположение  целей  и  средств  поставления  Илариона  на
митрополичью  кафедру,  основанное  на  коллективном  предшествую¬
щем  опыте,  подтверждается  событиями,  последовавшими  после  смер¬
ти  Ярослава.  Уже  в  1054  или  в  1055  г.  в  Киеве  оказался  новый  митро¬
полит  —  грек  Ефрем.  Известна  его  печать,  содержащая  многозначи¬
тельную  надпись:  K[upi]e  (3[сф]0[в1  ‘Е]фра1р  ттршто[тт]роб8ра)  [ка]1
рг|тро[тто]\1тт]  'Росклас»  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  44].  Указание  в  ней
высокого  византийского  титула  протопроедр  —  члена  совета  при  пат¬
риархе,  узкого  круга  его  советников  —  предшествует  его  титулу  митро¬
полита  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  44-47;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  168;
А.  Поппэ  считает  Ефрема  членом  императорского  сената,  см.:  Рорре  А.
1972.  Р.  26—31;  [Поппэ  А.  ]  1989.  С.  191  —  192].  Это  свидетельствует  о
желании  патриарха  восстановить  после  смерти  Ярослава  прежнюю  си¬
стему  назначения  на  Русскую  митрополию  своих  ставленников,  а  вы¬
сокий  титул  протопроедра  и  приближенное  положение  к  патриарху
должны  были  придать  особую  значимость  такому  назначению.
 Иларион  был  низведен  с  митрополичьей  кафедры  и,  возможно,  вер¬
нулся  в  Киево-Печерский  монастырь  [Розов  Н.  Н.  1987.  С.  199—200].  О
намерении  константинопольского  патриарха  изменить  установленную
Ярославом  систему  княжеского  управления  свидетельствует  времен¬
но  е  отстранение  им  другого  княжеского  ставленника  —  Луки-Жидя-
ты.  В  более  позднем,  чем  ПВЛ,  летописании  (Д.  С.  Лихачев  считал,
что  оно  сохранилось  в  группе  летописей,  восходящих  к  Новгородско-
Софийскому  своду  30-х  годов  XV  в.  [ПВЛ.  1996.  С.  490—491],  но  этот
источниковедческий  вопрос  не  относится  в  данном  случае  к  определе¬
нию  степени  его  достоверности)  сообщается,  что  в  1055  г.,  то  есть  сра¬
зу  же  после  прибытия  на  Русь  митрополита  Ефрема,  на  епископа  Луку
был  донос  («клевета»)  его  холопа  Дудика.  Лука  был  приведен  из  Нов¬
города  в  Киев,  где  его  Ефрем  «осуди».  Лука  находился  в  Киеве  три
года,  видимо,  в  заключении,  после  чего  Ефрем  вернул  ему  новгород¬
 381

скую  кафедру,  вероятно,  после  заверений  в  преданном  ему  служении.
Лука  вернулся  в  1058  г.  в  Новгород  и  жестоко  расправился  со  своим
холопом,  но  важно  в  данном  случае  использование  летописцем  поня¬
тий,  свидетельствующих  о  значительной  концентрации  власти  не  только
князя  и  митрополита,  но  и  епископа:  «Лука  прия  свои  столь  в  Новь  го¬
рода  и  свою  область.  Дудицъ  же  холопу  оскомины:  уръзаша  ему  носа  и
объ  руц£,  и  бъжа  в  Нъмци»  [НПЛ.  С.  183;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 О  продолжении  прямого  управления  Ярославом  церковными  дела¬
ми  и  после  поставления  Илариона  в  митрополиты  свидетельствует
Проложное  сказание  на  26  ноября.  В  нем  сообщается  об  освящении  в
этот  день  князем  Ярославом  и  митрополитом  Иларионом  церкви  св.
Георгия  в  основанном  Ярославом  Георгиевском  монастыре  и  указыва¬
ется,  что  князь  постановил  («сотвори»)  совершать  в  нем  настолование
новопоставленных  епископов  [Памятники  древнерусской  церковно¬
учительной  литературы.  1896.  С.  58—59].  Тем  самым  с  помощью  свое¬
го  ктиторского  монастыря  он  контролировал  назначение  и  поставле-
ние  епископов.  Обобщало  строительство  Русской  Церкви  издание  Ярос¬
лавом  нового  Церковного  устава  (см.  далее,  с.  397—398).
 Церковная  политика  Ярослава  Мудрого  свидетельствует  о  ее  цело¬
стном  подходе.  Он  сохранил  в  отношении  к  Церкви  основной  прин¬
цип,  которому  следовали  княгиня  Ольга  и,  вероятно,  его  отец,  —  ее
восприятие  как  Вселенской.  Возможно,  отношение  к  Восточно-хрис¬
тианской  церкви  в  самовластное  правление  Ярослава  постоянно  опре¬
делялось  сложным,  неоднозначным  содержанием  экономических,  со¬
циально-политических  и  династических  связей  с  Византийской  импе¬
рией,  с  Константинопольским  патриархатом,  а  также  активными  внеш¬
неполитическими  и  династическими  контактами  с  правителями  стран,
где  была  распространена  Западно-христианская  церковь.  Как  и  Вла¬
димир  Святославич,  Ярослав  подчинял  свои  отношения  с  Церковью
интересам  государства  и  своим  собственным.  Составной  частью  этих
усилий  являлся  объективно  происходивший  процесс  становления  го¬
сударственной  церковной  организации,  свойственной  Руси  (Я.  Н.
Щапов  отметил  особенности  церковно-политического  полицентриз¬
ма,  существовавшего  в  Византийской  империи,  нескольких  патриар¬
хий,  признание  богослужения  на  местных  языках  и  существование
православных  государственных  церквей  в  странах  вне  империи  (Бол¬
гария,  Русь,  Сербия  и  др.)  [Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  168]).  Государствен¬
ный  характер  церкви  определялся  как  соотношением  верховной  светс¬
кой  и  церковной  власти,  сложившимся  в  византийской  восточно-хри¬
стианской  церкви,  так  и  системой  ее  княжеского  обеспечения  посред¬
ством  десятины,  дополненной  Ярославом  передачей  митрополиту  и
епископам  судебных  штрафов  —  продаж.
 Прецедент  поставления  князем  в  качестве  митрополита  доверенно¬
го  лица  имел  продолжение,  когда  в  1147  г.  в  свое  киевское  княжение
Изяслав  Мстиславич,  внук  Владимира  Мономаха,  «постави»  митропо¬
 382

литом  Клима  С  мол  яти  ча,  «вы  ведь  изъ  Заруба»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  340].
Показательно,  что  Киевский  летописный  свод,  который  содержит  эту
запись,  использует  в  данном  случае  ту  же  лексику  при  изложении  это¬
го  события,  что  и  младшие  современники  поставления  митрополитом
Илариона  Ярославом  Мудрым.  Впрочем,  в  соответствии  с  концепцией
«симфонии  властей»  русские  митрополиты  греческого  происхождения
понимали  свое  подчиненное  положение  по  отношению  к  светской  вла¬
сти,  в  соответствии  с  которой  они  осуществляли  власть  церковную.  Да
и  князья,  когда  им  было  нужно,  подчеркивали  свое  превосходство,  что
стало  политической  и  идеологической  традицией.  В  80-е  гг.  XI  в.  мо¬
нах  Киево-Печерского  монастыря  Нестор  сообщал  в  Житии  св.  Фео¬
досия  о  событиях,  видимо,  двадцатилетней  давности,  как  Изяслав  Ярос-
лавич  в  гневе  угрожал  игумену  этого  монастыря  Никону  Великому:  «<...>
на  заточение  послю  тя  и  сущая  с  тобою  (то  есть  с  печерскими  монаха¬
ми.  —  М.  С.),  и  печеру  вашу  раскопаю»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  372].  Как
сообщает  младший  современник  происходивших  событий  монах  Киево-
Печерского  монатыря  Нестор,  тот  же  Изяслав,  когда  ему  понадобилось,
«вывел»  игумена  этого  монастыря  на  игуменство  в  свой  ктиторский  мо¬
настырь  св.  Дмитрия.  При  этом,  как  помнили  в  Киево-Печерском  мона¬
стыре,  Изяслав  хотел  сделать  свой  монастырь,  посвященный  святому  по¬
кровителю  князя,  «выше»  Печерского,  «надъяся  на  богатство»,  то  есть
ставя  богатство  выше  духовности  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  320].
 Княжеская  угроза  могла  стать  реальным  преследованием.  Позднее
сын  Изяслава  Святополк  «заточил»  в  Турове  другого  киево-печерского
игумена  Иоанна  за  его  обличения  по  отношению  к  Святополку  «не-
сытьства  ради,  богатьства  и  насилия  ради»  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  432].
Так  что  князья  являли  не  только  реальное  верховенство  светской  вла¬
сти  над  церковной,  но  и  нежелание  слушать  поучения  от  лиц  духов¬
ных.  Светская  власть  была  в  это  время  настолько  выше  церковной,  что
по  словам  того  же  Нестора,  его  игумен  Феоктист  «с  молбою»  обратил¬
ся  в  1108  г.  к  великому  киевскому  князю  Святополку  Изяславичу  за
разрешением  поминать  почившего  печерского  игумена  Феодосия,  за¬
писав  его  в  Синодик.  Лишь  после  содействия  князя  митрополит  «по¬
велел»  вписать  в  Синодик  его  имя  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  328].
 Ярослав  превратил  церковную  политику  в  политику  культурно-хри¬
стианского  просвещения  народа  как  составную  часть  государственной
внутренней  политики.  Это  верно  поняли  летописцы,  создавая  панеги¬
рик  Ярославу  Мудрому  (поскольку  приводимый  далее  текст  не  содер¬
жит  проблем  анализа  вопросов,  рассматриваемых  в  данной  книге,  при¬
ведем  емкую  в  своем  содержании  запись  в  переводе  Д.  С.  Лихачева):
«И  стала  при  нем  вера  христианская  плодиться  и  расширяться,  и  чер¬
норизцы  стали  умножаться,  и  монастыри  появляться.  <...>  И  собрал
писцов  многих,  и  переводили  они  с  греческого  на  славянский  язык.  И
написали  они  книг  множество,  ими  же  поучаются  верующие  люди  и
наслаждаются  учением  божественным.  <...>  Ярослав  же,  как  мы  уже
 383

сказали,  любил  книги  и,  много  их  написав,  положил  в  церкви  святой
Софии,  которую  создал  сам.  <...>  И  другие  церкви  ставил  по  городам
и  по  местам,  поставляя  попов  и  давая  от  богатств  своих  жалование  (в
летописном  тексте  —  «и  дая  имъ  от  имьнья  своего  урокъ»),  веля  им
учить  людей,  потому  что  им  поручено  это  Богом,  и  посещать  часто
церкви.  И  умножились  пресвитеры  и  люди  христианские.  И  радовался
Ярослав,  видя  множество  церквей  и  людей  христиан,  а  враг  сетовал,
побеждаемый  новыми  людьми  христианскими»  [ПВЛ.  1996.  С.  204].
 Тема  «новых  людей  христианских»  стала  выражением  активной  на¬
ступательной  идеологической  политики  Ярослава,  который  понимал,
какие  усилия  предстояло  ему  и  его  преемникам  осуществить  для  ут¬
верждения  христианства  в  сознании  и  образе  жизни  еще  недавно  или
ныне  сущих  язычников.  Об  идейной  значимости  этой  темы  в  правле¬
ние  Ярослава  свидетельствует  его  активный  сторонник  Иларион:  «Лъпо
бъ  благодати  и  истина  на  новы  люди  въсиати.  Не  въливають  бо,  по
словеси  Господню  вина  новааго  учениа  благодътьна  въ  мъхы  вътхы
<...>.  Яко  же  и  есть.  Въра  бо  благодътьнаа  по  всей  земли  простръся  и
до  нашего  языка  рускааго  доиде.  <...>  И  уже  не  идолослужителе  зовем¬
ся,  нъ  христиании  <...>.  И  уже  не  капище  сътонино  съграждаемь,  но
Христовы  церкви  зиждемь;  уже  не  закалаемь  бъсомъ  другъ  друга,  нъ
Христос  за  ны  закалаемь  бываеть  и  дробимъ  въ  жертву  Богу  и  Отьцю.
И  уже  не  жерьтвеныа  крове  въкушающе,  погыбаемь,  нъ  Христовы  пре-
чистыа  крове  въкушающе,  съпасаемся»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  38].  Пос¬
ледняя  тема  перекликается  с  сюжетами  Евхаристии  и  ктиторской  фрес¬
ки  Софии  Киевской  [об  идейной  близости  этой  ктиторской  компози¬
ции  и  Слова  Илариона,  о  его  предполагаемом  участии  в  творческом
процессе  создания  художественного  убранства  Софии  Киевской  см.:
Высоцкий  С.  А.  1989а.  С.  102—112].  Отсюда,  по  наблюдениям  Н.  К.  Ни¬
кольского,  один  из  истоков  «религиозного  оптимизма»,  свойственного
«раннему  русскому  христианству»  [Никольский  Н.  К.  1913.  С.  1—23;  эти
наблюдения  были  поддержаны  в  последующей  литературе:  Пресняков
А.  Е.  1993.  С.  358  (в  лекционном  курсе  1915—1916  гг.);  Приселков  М.  Д.
1939.  С.  103;  Мавродин  В.  В.  1945.  С.  335].
 Рассмотренная  ранее  активная  церковная  и  идеологическая  полити¬
ка  (ее  составной  частью  являлось  строительство  в  Киеве  и  Софийских
соборов  в  Новгороде  и  позднее  в  Полоцке),  внешнеполитическая  дея¬
тельность  (включая  династическую)  Ярослава  сопровождалась  в  период
его  единовластия  укреплением  позиций  Русского  государства  в  Восточ¬
ной  Европе  и  распространением  его  пределов.  В  1042  г.  Ярослав  подчи¬
нил  своей  власти  финское  племя  емь  (heme),  которое  жило  в  централь¬
ной  части  Южной  Финляндии  |ПВЛ.  1996.  С.  67].  В  Южной  Эстонии  на
месте  ранее  существовавшего  поселения  эстов  он  приказал  построить  в
1030  г.  больший  по  размерам  с  валом  и  деревянными  оборонительными
сооружениями  город,  названный  его  христианским  именем  —  Юрьев
(ныне  —  Тарту)  [ПВЛ.  1996.  С.  65;  Примак  В.  К.  1971].  Восточные  пре¬
 384

делы  распространения  его  власти  были  обозначены  строительством  на
Волге  укрепленного  поселения  —  города  Ярославля.
 На  юге  на  печенегов  оказывалось  постоянное  давление.  В  1036  г.  их
Западное  объединение  было  наголову  разбито  под  Киевом.  Так  что  в
середине  XI  в.  четыре  округа  западных  печенегов  распались,  а  позднее
они  должны  были  откочевать  на  Дунай  и  Балканы  [Плетнева  С.  А.
1958.  С.  216—217].  На  Днепровском  Правобережье  в  пограничной  зоне
с  тогда  Печенежской  степью  на  реке  Рось  был  построен  около  1032  г.
еще  один  город-крепость,  названный  Юрьев.  Этот  город  входил  в  си¬
стему  укреплений  по  реке  Рось,  имевшую  большое  значение  в  защите
Киева  с  юга,  откуда  можно  было  ожидать  нападения  кочевников  [Рап¬
попорт  П.  А.  1956.  С.  172—173].  Вероятно,  вскоре  после  того,  как  этот
город-крепость  был  построен,  там  была  учреждена  Ярославом  Юрьев¬
ская  епископия,  глава  которой,  как  и  Белгородский  епископ,  являлся
викарием  Русской  митрополии  [Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  43—45].
 Таким  образом,  если  все  пространство  Русского  государства  на  ос¬
новных  торговых  путях  в  период  самовластного  правления  Ярослава  и
после  его  смерти  освящали  храмы  св.  Софии,  то  пределы  его  власти
маркировались  городами,  носящими  имя  Ярослава.
 Русское  государство  1015—1054  гг.,  несмотря  на  происходившие  в
нем  раздоры  в  1015—1024  гг.  и  последующее  разделение  территории  и
власти  до  1036  г.,  представляло  собой  единое  политическое  и  эконо¬
мическое  пространство  во  главе  с  одной  княжеской  династией  —  Рус¬
ская  земля,  Русь,  Руссия,  Россия.  Это  единство  Ярослав  укреплял  стро¬
ительством  сильной  государственной  церкви,  распространением  и  уг¬
лублением  христианства,  православного  в  своих  основах,  но  сохраняв¬
шего  принципы  Вселенской  Церкви.  Мощное  в  военном  отношении
Русское  государство  этого  времени  не  только  значительно  распростра¬
нило  свои  пределы  в  Восточной  Европе  от  Западной  Галиции  и  Волы¬
ни  до  Волги,  от  Финского  залива  до  Причерноморской  степной  зоны.
Оно  играло  также  большую  роль  в  межгосударственных  отношениях,
экономических,  политических  и  династических,  в  сложном  взаимо¬
действии  стран  Центральной,  Северной,  Западной  и  Юго-Восточной
Европы.  Князь  Ярослав  персонифицировал  во  всех  этих  процессах  го¬
сударство  и  княжескую  власть.
 Но  одновременно  Ярослав  постоянно  активно  осуществлял  кня¬
жеские  функции  внутригосударственного  управления,  регулирования
общественных  и  правовых  отношений  между  людьми,  населявшими
это  государство.  Особое  значение  княжеской  власти  в  руководстве
жизнью  народа  являлось  для  Ярослава  и  его  окружения  не  только  про¬
должением  исторической  традиции,  но  и  находило  подтверждение  в
идеологии  христианства.  Поэтому  наполненным  реальным  содержа¬
нием  было  изложение  Иларионом,  вероятно,  в  присутствии  Ярослава
и  его  семьи  событий,  относящихся  к  крещению  Руси,  как  волевого
акта  Владимира  Святославича,  распространенного  на  все  возрастные  и
 13  Зак.  4508
 385

социальные  группы  (в  традиционной  церковной  лексике)  Русского
государства:  «Нъ  подвижеся  (Владимир.  —  М.  С.)  паче,  заповъдавъ  по
всей  земли  и  крьститися  <...>  и  всъмъ  быти  христианомъ:  малыим  и
великыимъ,  рабомъ  и  свободныим,  уныим  и  старшим,  бояромъ  и  простыим,
богатыим  и  убогыимъ.  И  не  бы  ни  единого  же  противящася  благочест¬
ному  его  повелению,  да  аще  кто  и  не  любовию,  нъ  страхом  повелъвша-
аго  крещаахуся,  понеже  б  к  благое  Ърие  его  съ  властию  съпряжено»  [БЛДР.
1997.  Т.  1.  С.  44;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Ярослав  —  законодатель
 Ко  времени  Ярослава  Мудрого  племенные  обычаи  правового  ра¬
венства  давно  миновали.  Княжеская  власть,  как  отмечено  ранее,  уча¬
ствовала  в  развитии  племенных  восточнославянских  Правд,  способ¬
ствуя  формированию  свода  юридических  норм  —  Русской  Правды,
которая  использована  в  русско-византийских  договорах  911  и  944  гг.
под  названием  Закон  Русский.  На  Руси  середины  —  третьей  четверти
XI  в.  существовала  уже  другая  система  общественных  и  правовых  от¬
ношений.  Регулировать  их,  исходя  из  принципов  социальной  и  юри¬
дической  справедливости,  должны  были  князья:  «Аште  имъеши  дрьзно-
вение  къ  властелемъ  и  къияземъ,  поскърби  о  обидимъмь  отъ  сильнаго,
и  до  пота  попьри  по  сирота,  да  въмънить  Господь  капля  пота  твоего  съ
кръвию  мученичьскою.  Аште  ли  незнаемъ  еси  князьмъ  си,  то  къ  тъмъ,
иже  имуть  дрьзновение  къ  нему,  потужи  о  убозъмь,  и  Господь  рано  по
пьрвому  се  въмънить  ти»  [Изборник  1076  года.  1965.  С.  256—257].
 Принятие  христианства  в  качестве  государственной  религии  сдела¬
ло  возможным  широкое  распространение  кириллицы  и  богатейшей  в
своем  жанровом  составе  письменной  традиции,  существовавшей  в
Византийской  империи  и  Первом  Болгарском  царстве.  Владимир  Свя¬
тославич  создавал  правовые  основы  функционирования  Русской  Цер¬
кви,  и  в  его  правление,  вероятно,  делались  попытки  приспособить  ви¬
зантийское  законодательство  к  существовавшей  русской  традицион¬
ной  системе  юридических  норм  и  регулирования  правоотношений  (см.
ранее,  с.  291).  Но  системы  писаного  права  в  Русском  государстве  еще
не  было.  Она  постепенно  формировалась  в  первой  половине  XI  в.  при
активном  участии  Ярослава  Мудрого.
 Основой  системы  писаного  права  стала  Русская  Правда  [историю
ее  изучения  и  изданий  см.:  Валк  С.  Н.  1957;  1958;  1960;  1976;  см.  также:
Волк  С  Н.  1991;  2000.  С.  189-411;  Knoph  J.  Т.  1994;  Зимин  А.  А.  1999].
В  многочисленных  трудах  появление  ее  древнейшей  части  в  письмен¬
ном  виде  как  Правды  Ярослава  или  Древнейшей  Правды  (Краткая  Прав¬
да  —  далее  КП,  ст.  1  —  18)  объяснялось  княжеским  или  государственным
нормотворчеством,  отражением  в  праве  формирования  государства  или
классовой  борьбы.  В  новейшей  литературе  Л.  В.  Милов  интерпретировал
 386

ее  возникновение  следствием  отказа  от  попытки  введения  на  Руси  визан¬
тийских  норм  светского  права  [Милов  Л.  В.  1996].
 Анализ  текста  Русской  Правды  позволяет  раскрыть  процесс  его
формирования  как  следствие  нескольких  факторов  —  1)  распростране¬
ния  письменности,  которая  позволяла  в  прямой  связи  с  фактами  об¬
щественной  и  политической  истории  Руси  фиксировать  в  писаной
форме  реально  существовавшие  в  юридической  практике  правовые
нормы,  2)  усложнения  социальных  и  правовых  отношений,  их  отраже¬
ния  в  нормах  писаного  права,  3)  княжеского  нормотворчества,  4)
внутренних  закономерностей  развития  писаного  права  [Свердлов  М.  Б.
1988].
 Ярослав  издал  Древнейшую  Правду  (ст.  1  —  17  КП,  см.  ранее,  с.  331),
вероятно,  в  1015—1016  гг.  (вторая  дата  сообщается  в  НПЛмл  [НПЛ.  С.
175]).  В  ней  были  записаны  основные  статьи  уже  действующей  с  кон¬
ца  IX  в.  Русской  Правды,  основного  источника  права,  относящиеся  к
преступлениям  против  личности  (ст.  1  —  10),  собственности  (ст.  12—13
КП),  к  следственной  и  судебной  процедуре  (ст.  14—16  КП).  Две  статьи
были  посвящены  возвращению  господину  зависимых  людей  —  челяди
(ст.  11,  16  КП)  и  одна  содержала  норму,  относящуюся  к  наказанию
холопа,  ударившего  лично  свободного  мужчину  (ст.  17  КП).  Целена¬
правленный  отбор  ограниченных  по  нормативному  составу  статей,  их
редактирование  с  учетом  распространения  на  варягов  и  колбягов  (фин¬
ских  купцов),  позволяют  предположить,  что  это  была  выборка  в  пись¬
менной  форме  из  действующей  нормативной  системы  Русской  Прав¬
ды,  видимо,  еще  в  устной  форме,  для  судебного  регулирования  право¬
вых  отношений  между  русскими  людьми  и  скандинавами  в  Новгороде
(новгородское  происхождение  Правды  Ярослава  или  Древнейшей  Прав¬
ды  неоднократно  ранее  отмечалось).  Вероятно,  это  был  первый  по  вре¬
мени  русский  письменный  источник  светского  права,  которым  долж¬
ны  были  руководствоваться  в  Новгороде  лица,  облаченные  судебной
властью,  когда  князь  находился  в  Киеве.  Его  появление  стало  возмож¬
но  с  распространением  с  стране  кириллицы,  прежде  всего  в  деятель¬
ности  государственного  аппарата  и  в  городской  среде  [Свердлов  М.  Б.
1988.  С.  30—73;  новейшие  гипотезы  о  распространении  письменности
в  X  в.  в  деловой  и  государственной  практике  см.:  Успенский  Б.  А.  1983.
С.  12;  Рождественская  Т.  В.  1992.  С.  45—46;  Медынцева  А.  А.  2000.  С.
230—263;  см.  там  же  историографию  проблемы].  Видимо,  позднее,  но
в  княжение  Ярослава,  к  Древнейшей  Правде  была  приписана  ст.  18,
заимствованная  из  Закона  судного  людем.
 Русская  Правда  еще  в  устной  форме  в  первой  половине  XI  в.  про¬
должала  регулировать  правоотношения  в  связи  с  преступлениями  про¬
тив  личности  и  собственности,  удовлетворяя  потребности  суда.  Но  раз¬
витие  комплексного  в  социальной  и  экономической  структуре  кня¬
жеского  хозяйства  имело  следствием  издание  так  называемой  Правды
Ярославичей  или  Домениального  устава.
 387

Изучение  этого  юридического  текста  длится  более  250  лет.  Законо¬
мерны  существенные  различия  в  определении  времени  ее  появления,
князей,  которые  ее  издали.  Определяющим  в  этих  вопросах  является
заголовок,  который  ему  предшествует:  «Правда  уставлена  Руськои  земли,
егда  ся  съвокупилъ  Изяславъ,  Всеволодъ,  Святославъ,  Коснячко,  Пе-
ренъгь,  Микыфоръ  Кыянинъ,  Чюдинъ,  Микула»  [текст  приведен  по
Археографическому  списку;  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  492].  Более  исправен
заголовок,  сохранившийся  в  составе  Пространной  Правды  Русской:
князья  отделены  от  мужей  и  указаны  они  в  должном  возрастном  по¬
рядке,  как  в  других  письменных  памятниках  XI  —  начала  XII  в.  Но  там
он  неполон  и  приведен  как  вводная  часть  одной  правовой  нормы:  «По
Ярославъ  же  паки  совкупившеся  сынове  его,  Изяславъ,  Святославъ,
Всеволодъ,  и  мужи  ихъ,  Коснячько,  Перенъгъ,  Никифоръ,  и  отложи  -
ша  убиение  за  голову,  но  кунами  ся  выкупати;  а  ино  все,  якоже  Ярославъ
судилъ,  та  коже  и  сынове  его  уставиша»  [курсив  наш.  —  М.  С.;  текст
приведен  по  Троицкому  I  списку;  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  496].
 В  новейшей  исследовательской  литературе  высказано  мнение,  что
Правда  Ярославичей  была  издана  в  1072  г.  (М.  Н.  Тихомиров,  С.  В.
Юшков),  в  70-е  гг.  XI  в.  (Б.  Д.  Греков,  А.  А.  Зимин,  Л.  В.  Черепнин,
Б.  А.  Рыбаков,  впрочем,  по  мнению  А.  А.  Зимина,  Устав  Ярославичей
был  издан  в  конце  правления  Ярослава).  Разные  мнения  высказыва¬
лись  относительно  ее  нормативного  состава  и  его  происхождения.  В
недавно  посмертно  изданном  монографическом  исследовании  Русской
Правды,  законченном  в  1979  г.,  А.  А.  Зимин  предположил,  что  Яросла-
вичи  в  конце  правления  отца  приняли  Устав  для  защиты  княжеских
владений,  слуг,  челяди  и  скота  от  покушений  прежде  всего  окрестного
населения.  Они  ввели  также  двойную  виру  за  убийство  «высших  адми¬
нистраторов».  КП,  по  его  мнению,  —  книжного  происхождения,  по¬
явилась  в  процессе  написания  летописных  сводов  XI  в.  и  не  была  ут¬
верждена  официально.  В  1072  г.  после  подавления  восстаний  60-х  —
начала  70-х  гг.  XI  в.  старшие  Ярославичи,  по  его  мнению,  собрались
на  съезд  в  Вышгороде  и  приняли  там  новый  общерусский  кодекс  —
Правду  Ярославичей  [Зимин  А.  А.  1999.  С.  124,  134—150,  191—216].  Уже
после  безвременной  кончины  А.  А.  Зимина  была  опубликована  книга
автора  этих  строк  об  истории  текста  Русской  Правды.  В  ней  высказы¬
валось  предположение,  что  КП  представляет  собой  результат  кодифи¬
кации  законодательства  Ярослава,  тогда  как  Ярославичам  принадле¬
жит  только  законодательное  запрещение  кровной  мести  [Свердлов  М.  Б.
1988.  С.  21—30,  84—105;  А.  А.  Зимин  учел  нашу  первоначальную  пуб¬
ликацию,  соглашаясь  или  дискутируя  с  ее  положениями,  см.:  Свердлов
М.  Б.  1978а.  С.  135-159].
 В  связи  с  датировкой  КП  и  атрибуцией  ее  статей  19—40  отметим,
что  их  отнесение  к  Ярославичам  основано  лишь  на  предваряющем  их
заголовке,  который  неточен  в  своем  содержании,  а  на  поле  Академи¬
ческого  списка  Новгородской  I  летописи  рядом  с  ним  находится  по¬
 388

мета  «зри»,  отражающая  предшествующую  редакторскую  работу  [под¬
робнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  17—21].  Как  следует  из  приведен¬
ной  ранее  ст.  2  ПП,  для  древнерусских  юристов,  кодификаторов  ПП,
коллективное  законодательство  Ярославичей  было  ограничено  запре¬
щением  кровной  мести  за  убийство  при  обязательной  ее  замене  вирой.
О  том  же  свидетельствует  и  ст.  65  ПП,  указывающая,  что  после  смерти
отца  Ярославичи  постановили  выкуп  холопа  деньгами,  если  тот  ударил
свободного  человека,  тогда  как  «Ярославъ  быль  уставилъ  убити  и»,  что
соответствует  содержанию  ст.  17  КП.  Да  и  заголовок  Пространной
Правды  «Суд  Ярославль  Володимъричь.  Правда  Русьская»  начинал  су¬
дебник,  в  который  органично  включены  нормы  КП.
 Вопрос  об  атрибуции  и  датировке  издания  ст.  19—40  КП  еще  будет
обсуждаться  в  исследовательской  литературе.  В  данном  случае  отме¬
тим,  что  мнение  А.  А.  Зимина  об  их  появлении  в  качестве  норм  писа¬
ного  права  еще  при  жизни  Ярослава  подтверждается  и  нашим  иссле¬
дованием.  Поэтому  корректно  использование  их  наряду  с  Поконом
вирным,  изданным  Ярославом,  для  определения  княжеской  судебной
и  административной  власти  в  его  княжение.  Оно  в  равной  мере  кор¬
ректно  и  при  предположении  более  поздней  записи  данных  статей,  во
время  совместного  правления  Ярославичей,  поскольку  в  них  отрази¬
лись  длительные  исторические  процессы.
 Отметим  в  этой  связи  особенность  издания  Ярославом  первых  ис¬
точников  светского  писаного  права.  И  так  называемая  Древнейшая
Правда  (ст.  1  —  17  КП),  и  Домениальный  устав  (ст.  19—40  КП)  опубли¬
кованы  в  письменном  виде  для  конкретных  целей  —  для  регулирова¬
ния  новгородско-варяжских  отношений  и  для  защиты  княжеского  гос¬
подского  хозяйства.  В  обоих  случаях  основным  источником  их  норм
являлся,  вероятно,  действующий  свод  законов  —  Русская  Правда,  ви¬
димо,  в  устной  форме  (такие  своды  юридических  норм  в  устной  форме
существовали  в  Норвегии  и  Швеции  в  виде  так  называемых  «област¬
ных  законов»  до  XII—XIII  вв.,  когда  они  стали  записываться).  При
записи  они  редактировались  для  исполнения  нужных  целей.  Поэтому
в  Древнейшей  Правде  в  социально  нейтральных  по  содержанию  статьях
появились  конкретные  указания  варягов  и  колбягов,  а  в  Домениальном
уставе  приписывалось  слово  княжеский  (княжь  конь,  княжа  борть)  (пе¬
речисление  членов  княжеской  господской  администрации  и  зависимых
людей  являлось  одной  из  задач  Устава).  Представляется  обоснованным
мнение  (А.  Е.  Пресняков,  Н.  П.  Павлов-Сильванский,  Б.  Д.  Греков,
Б.  А.  Романов,  М.  Н.  Тихомиров  и  др.),  согласно  которому  все  статьи
Устава  (ст.  19—40  КП)  относятся  к  защите  княжеского  хозяйства.  При
этом  следует  учесть,  что  в  одних  статьях  прямо  указана  защита  княжих
людей  и  княжеского  хозяйства  (ст.  19—28,  32,  33  КП),  тогда  как  в  других
таких  указаний  нет  (ст.  29—31,  34—40  КП).  Вторая  группа  статей,  как  и
многие  статьи  первой  группы,  была,  по  нашему  мнению,  заимствована
из  действующего  свода  юридических  норм  —  Русской  Правды,  так  что  в
 389

Домениальном  уставе  она  стала  исполнять  новую  функцию  по  охране
княжеского  хозяйства,  как  и  статьи  первой  группы,  поэтому  функции
всех  его  статей  равнозначны  [подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.
106-108;  1988.  С.  84-101].
 Наряду  со  сводом  юридических  норм  для  конкретных  целей  Яро¬
слав  издавал  отдельные  законы  («Поконъ  вирныи»,  «Урокъ  мостьни-
ковъ»).  Вероятно,  собрание  законов  Ярослава,  представлявшее  первую
их  кодификацию,  называлось  «Суд  Ярославль  Володимъричь».  Этот
заголовок  сохранили  русские  правоведы  в  первой  четверти  или  первой
трети  XII  в.,  когда  они  создавали  при  Владимире  Мономахе  или  Мсти¬
славе  Великом  новый  свод  законов  —  Пространную  Правду  Русскую  и
органично  включили  в  его  состав  частично  переработанное  собрание
законов  Ярослава  Мудрого  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  84—105].
 Краткая  Правда  Русская  содержит  информацию  о  деятельности  князя
как  правителя  государства  и  как  владельца  своего  господского  хозяй¬
ства.
 Первый  вид  его  деятельности  выразился  в  издании  закона  или  свода
юридических  норм.  К  законотворчеству  Ярослава  Мудрого  относится
запись  в  новгородских  сводах  под  6524/1016  г.  в  связи  с  вознаграждени¬
ем  им  новгородцев  за  помощь  в  овладении  Киевом:  «<...>  и  отпусти  ихъ
всъх  домовъ,  и  давъ  имъ  Правду,  и  Уставь  списавъ,  тако  рекши  имъ:
«По  сеи  грамотъ  ходите,  якоже  списах  вамъ,  такоже  держите»  [НПЛ.  С.
175—176].  А.  А.  Шахматов  считал,  что  она  принадлежит  древнейшему
новгородскому  летописанию  времени  Ярослава.  Но  в  первоначальном
летописном  тексте,  по  его  мнению,  содержалась  не  находящаяся  в  ныне
сохранившейся  НПЛ  мл  КП,  а  грамота,  «определявшая  те  или  иные  воль¬
ности  новгородские»  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  507—509].  Здесь  не  рас¬
сматривается  дискуссионный  вопрос  о  том,  какой  документ  был  дан
Ярославом  новгородцам.  Важно  отметить,  что  для  летописцев  XI  в.  из¬
дание  Ярославом  закона  («Правды»)  или  грамоты  юридического  содер¬
жания  (А.  А.  Зимин  интерпретировал  понятия  «давъ  Правду»  как  «издал
новый  закон»,  а  «Уставь  списавъ»  «как  отредактировал  старые  княжес¬
кие  постановления»  [Зимин  А.  А.  1999.  С.  148]),  сомнению  не  подлежало
[о  тексте  НПЛ  мл  см.:  Бобров  А.  Г.  2001.  С.  66—92].
 Недвусмысленно  указывается  издание  Ярославом  закона  о  матери¬
ально-денежном  обеспечении  вирника  во  время  сбора  виры  —  «То  ти
урокъ  Ярославль».  К  законотворческой  деятельности  Ярослава  отно¬
сится,  вероятно,  ст.  41  КП,  определяющая  распределение  податей  и
судебных  штрафов  между  князем,  церковью  (десятина)  и  княжеским
чиновником,  а  также  Урок  мостников  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  101-
ЮЗ;  см.  там  же  литературу].
 Таким  образом,  Ярослав  продолжил  правовую  деятельность  своих
предшественников  по  киевскому  княжению  как  княжескую  прерога¬
тиву  и  как  княжескую  законодательную  инициативу.  Эту  преемствен¬
ность  по  отношению  к  Владимиру  отметил  Иларион,  говоривший  (и
 390

писавший)  о  Ярославе:  «<...>  егже  сътвори  Господь  наместника  по
тебе  твоему  владычьству,  не  рушаща  твоих  уставь,  нъ  утвержающа,  ни
умаляюща  твоему  благоверию  положения,  но  паче  прилагающа,  не
казяща,  нъ  учиняюща»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  50;  курсив  наш.  —  М.  С.].
Данная  древняя  по  происхождению  традиция  соединилась  в  христиан¬
ский  период  с  концепцией  «праведного  князя»  —  главой  судебной  вла¬
сти:  «Аще  бо  кая  земля  управится  пред  Богомъ,  поставляетъ  ей  цесаря
или  князя  праведна,  любяща  судъ  и  правду,  и  властеля  устраяет,  и  судью,
правящего  судъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  62;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 В  статье  41  КП  записано:  «А  от  гривне  мечнику  куна,  а  в  десятину
15  кунъ,  а  князю  3  гривны,  а  от  12  гривну  емъцю  70  кунъ,  а  в  десятину
2  гривне,  а  князю  10  гривенъ»  [здесь  и  далее  тексты  КП  и  ПП  см.:
БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  490—517].  Из  ее  содержания  следует,  что  десятина
от  продажи  отходила  на  материальное  обеспечение  церковной  органи¬
зации,  в  чем  она  продолжала  предопределенную  Владимиром  Свято¬
славичем  функцию.  Текст  статьи  сохранился  в  дефектном  виде  (из  грив¬
ны  выплатить  штраф  в  три  гривны  невозможно),  поэтому  при  раскры¬
тии  ее  содержания  следует  учесть  ее  наиболее  обоснованный  текстоло¬
гический  и  содержательный  анализ.  Штрафы  в  пользу  княжеских  ад¬
министративно-судебных  чиновников  мечника  и  емца  выплачивались
сверх  продажи  [Янин  В.  Л.  1982а.  С.  144—145;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  82—
83;  подробнее  см.  далее,  с.  396—397].
 В  Поконе  вирном  отразилась  длительная  предшествующая  эволю¬
ция  обеспечения  княжеского  служилого  человека,  который  должен  был
собрать  с  убийцы  или  верви  —  соседской  общины,  в  состав  которой  он
входит,  виру  —  штраф  за  убийство  простого  свободного  человека  в  40
гривен  (более  2  кг  серебра  или  ок.  8  кг  при  гривне  51  г  или  196  г)  и
княжеского  знатного  мужа  в  80  гривен  (соответственно,  более  4  кг  и
более  15,6  кг  серебра).  Вероятно,  вместе  с  вирником  находился  и  его
помощник  —  «отрок»,  который  указан  в  ст.  9  ПП  с  заголовком  «А  се
покони  вирнии  были  при  Ярославъ»  при  тех  же  размерах  натурально¬
денежного  корма.  Они  могли  находиться  во  время  сбора  виры  неогра¬
ниченное  время  и  могли  получать  продовольственный  корм  также  без
ограничений.  Эта  традиция  сохранилась  в  указаниях  «а  хлъба  по  коль-
ку  могуть  ясти,  и  пшена»  по  отношению  к  вирнику  с  отроком  и  «сути
имъ  на  ротъ,  колько  могуть  зобати»  для  четырех  коней  (по  два  коня  у
вирника  и  отрока).  Но  в  тексте  Покона  вирного  все  прочие  нормы
потребления  и  время  их  пребывания  точно  регламентированы.  Вира
должна  собираться  не  более  недели.  Показателен  состав  натурально¬
денежного  обеспечения  на  неделю,  когда  местному  населению  прихо¬
дилось  «кормить»  вирника  и  отрока:  7  ведер  солода,  чтобы  варить  пиво,
туша  барана  или  полтуши  говядины,  или  две  ногаты,  в  постные  дни,
среду  и  пятницу  —  резана  или  сыры,  в  говение  следовало  «кормить»
рыбами  или  дать  7  резан.  За  неделю  на  корм  вирника  с  отроком  долж¬
но  было  быть  потрачено  15  кун,  но  реально  вирник  получал  корма  в
 391

скоромные  дни  больше,  чем  на  15  кун  [значительный  опыт,  накоплен¬
ный  в  изучении  Покоиа  вирного  см.:  Правда  Русская.  1947.  С.  223—
234]  .  Кроме  того  вирник  получал  от  местного  населения  за  сбор  виры
8  гривен  (так  в  ст.  9  ПП,  в  тексте  КП  ошибочно  указано  60  гривен),  10
резан  и  12  вевериц,  причем  еще  одну  гривну  вирник  получал  только  за
то,  что  приезжал  взимать  виру.  Таким  образом,  только  гривнами  вир¬
ник  получал  в  свой  доход  ок.  полу  килограмма  серебра  или  ок.  2  кг  се¬
ребра  (при  весе  гривны  51  г  или  196  г  серебра).  Отсюда  следует,  что  корм
вирника  за  исполнение  административно-судебного  поручения  являлся
средством  его  материального  обеспечения  за  службу  и  обогащения.
 Установленная  в  первой  половине  XI  в.  структура  фиксированного
корма  вирника  и  его  помощника  отрока  (в  денежной  составляющей  он
совпадал  с  доходом,  который  получал  князь-наместник  и  посадник),
была  продолжена  в  длительной  традиции  кормленных  доходов  намест¬
ников  и  волостелей  в  XV—XVI  вв.  и  воевод  в  XVII  в.  Они  по-прежнему
состояли  из  «въезжего»  корма,  последующих  натуральных  и  денежных
поступлений,  предназначенных  приехавшему  для  управления  и  корма
главе  княжеской  (царской)  администрации,  а  также  сопровождавшим
его  лицам.  Состав  и  количество  взимаемого  корма  в  XV—XVII  вв.  зна¬
чительно  увеличились  в  сравнении  с  кормом  вирника  первой  полови¬
ны  XI  в.,  все  более  выходя  из  пределов  княжеской,  а  позднее  царской
регламентации  [Пашкова  Т.  И.  2000.  С.  44—56;  Енин  Г.  П.  2000],  что
свидетельствовало  о  нарастающем  кризисе  кормленной  системы.  Но
социально-экономическая  природа  этого  корма  оставалась  единой  —
феодальной:  она  являлась  материально-денежным  обеспечением  за  служ¬
бу  посредством  государственных  податей,  поступающих  непосредствен¬
но  княжому  (цареву)  служилому  человеку  от  местного  населения  при
исполнении  им  совмещенных  административных,  судебных  и  военных
обязанностей.
 Показательно,  что  формулировки  Покона  в  соблюдении  постных
дней  и  постов  исходили  из  соблюдения  норм  христианской  жизни,
которым  должны  следовать  как  вирники,  так  и  местное  население,
которое  их  «кормило».  Это  свидетельствует  об  одной  из  форм  активно¬
го  внедрения  княжеской  властью  правил  православного  поведения  в
народную  среду  посредством  деятельности  административно-судебно¬
го  аппарата.
 Постоянные  активные  строительные  работы,  обновление  мостов,
мостовых  в  городах,  городских  оборонительных  сооружений  имели
следствием  издание  Урока  мостников,  который  устанавливал  конкрет¬
ную  оплату  этих  работ.  Наряду  с  точными  цифрами  перераспределе¬
ния  доходов  от  судебных  штрафов  такое  указание  свидетельствует  о
стремлении  княжеской  власти  к  регулированию  доходов  княжих  слу¬
жилых  людей  и  оплаты  работ  государственного  значения  по  найму.
Княжеское  регулирование  разных  по  происхождению  форм  денежных
или  денежно-натуральных  выплат  податного  населения  вновь  стано¬
 392

вится  свидетельством  значительной  концентрации  княжеской  власти,
которая  в  равной  мере  проявлялась  также  в  многообразном  государ¬
ственном  и  церковном  строительстве,  во  внешнеполитической  деятель¬
ности  и  династических  союзах,  в  идеологической  политике.
 Домениальный  устав  указывает  и  на  центр  утверждения  княжеской
судебной  власти  в  Русском  государстве  первой  половины  —  середины
XI  в.  —  княжой  двор.  В  его  составе  ст.  38  о  необходимости  вести  свя¬
занного  вора  приобретает  значение  защиты  хозяйства  княжих  людей:
«Аще  убыоть  татя  на  своемъ  дворъ,  любо  у  клъти,  или  у  хлъва,  то  той
убить;  аще  ли  до  свша  держать,  то  вести  его  на  княжь  дворъ\  а  оже  ли
убыоть,  а  люди  будуть  видели  связанъ,  то  платити  в  немь».  Один  из
юридических  источников  этой  статьи  —  древнейшее  по  происхожде¬
нию  право  убить  преступника  на  месте  преступления  (ст.  4  русско-
византийского  договора  911  г.,  ст.  13  договора  944  г.,  ст.  21  КП,  допус¬
кающая  возможность  безнаказанного  убийства  в  данных  обстоятель¬
ствах  убийцы  княжеского  огнищанина).  Подобная  по  содержанию  статья
содержится  в  ПП,  имеющей  общерусское  значение:  «Аже  убиють  кого
у  клъти  или  у  которое  татьбы,  то  убиють  во  пса  мъсто;  аже  ли  и  додер¬
жать  секта,  то  вести  на  княжь  дворъ;  оже  ли  убиють  и,  а  уже  будуть
людие  связана  видели,  то  платити  в  томь  12  гривенъ»  (ст.  40  ПП;  кур¬
сив  наш.  —  М.  С.).  Поскольку  ПП  применялась  в  качестве  источника
права  на  всей  территории  Руси  и  в  период  ее  политической  раздроб¬
ленности  [Зимин  А.  А.  1999.  С.  279—320;  см.  также  далее,  с.  514—524]
(такое  же  применение  имел,  по  нашему  мнению,  ранее  и  Домениаль¬
ный  устав),  то  из  содержания  ст.  38  КП  и  40  ПП  следует,  что  связан¬
ных  воров  не  свозили  в  Киев  и  Новгород,  дворы  Ярослава  и  Ярослави-
чей  не  были  распространены  повсеместно,  а  княжими  дворами  назва¬
ны  в  данных  статьях  дворы  посадников  в  городах  и  старост  в  погостах,
где  эти  представители  княжеской  администрации  осуществляли  кня¬
жескую  судебную  власть.
 Ко  времени  правления  Ярослава  Мудрого  относится,  вероятно,  и
редактирование  Церковного  устава,  изданного  его  отцом.  Это  редак¬
тирование  было  необходимо  как  следствие  внутреннего  развития  Рус¬
ской  Церкви,  так  и  конкретных  политических  обстоятельств.
 В  среде  еще  преобладавшего  языческого  населения  Церковь  стро¬
илась  княжеской  властью  «сверху»,  в  чем  она  в  конце  X  —  первой
половине  XI  столетия  продолжила  традицию  предшествующего  вре¬
мени.  Поэтому  митрополит  и  его  ближайшее  окружение  в  Десятин¬
ной  церкви  в  качестве  реального  руководства  митрополии  получили
в  соответствии  с  пожалованием  князя  значительные  денежные  по¬
ступления  для  их  последующего  перераспределения.  В  условиях  ог¬
ромной  страны  закономерно  развитие  такой  системы  обеспечения  рус¬
ской  Церкви  в  двух  направлениях:  1)  десятину  стали  получать  также
епископы  в  своих  епархиях  для  ее  перераспределения  среди  священ¬
ников,  2)  десятина  стала  отчисляться  Церкви  не  из  княжеской  казны,
 393

а  в  виде  прямых  отчислений  десятины  епископам  от  государственных
податей  —  «даней»,  торговых  и  судебных  пошлин,  судебных  штра¬
фов.  Представляется,  что  данное  общее  направление  эволюции  кня¬
жеского  материального  обеспечения  Церкви  можно  конкретизиро¬
вать,  анализируя  содержание  отредактированного  текста  Церковного
устава  Владимира.
 Одни  изменения  коснулись  церковных  «судов»,  к  которым  были
добавлены  дела  по  имущественным  отношениям  между  супругами,  об
оскорблении  ударом  и  о  недостойных  формах  драки  (зубоядение)  [  Щапов
Я.  Н.  1972.  С.  125].  Общее  указание  десятины  св.  Богородице  было
заменено  конкретным  перечнем  десятин  на  всей  территории  Русского
государства  от  княжеского  суда,  торга  и  податей  от  хозяйств:  «И  по
том  летом  минувшим  создах  церковь  святую  Богородицю  и  дах  десяти¬
ну  к  ней  во  всей  земли  Рускои  княженья  от  всего  суда  десятую  векшу,
ис  торгу  десятую  неделю,  из  домов  на  всякое  лето  десятое  всякого
стада  и  всякого  жита  чюдной  Матери  Божии  и  чюдному  Спасу»  [текст
приведен  в  реконструкции:  Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  120].  В  данном  случае
переработки  Устава  отразили  также  сложные  судьбы  новой  системы
взимания  десятины,  что  выразилось  в  указании  церквей  св.  Богороди¬
цы  и  св.  Спаса  (в  некоторых  редакциях  устава  Владимира  св.  Спас
назван  ранее  св.  Богородицы).
 При  определении  времени  и  места  такого  указания  собора  св.  Спа¬
са  Я.  Н.  Щапов  исходит  из  гипотезы  о  завершении  работы  над  архети¬
пом  устава  Владимира  во  второй  половине  XII  в.  Поэтому  он  предпо¬
ложил,  что  такое  появление  св.  Спаса  могло  произойти  в  Чернигове,
где  кафедральная  церковь  имела  такое  посвящение.  Другой  вариант
его  гипотезы  —  Владимир  Залесский  в  княжение  Андрея  Боголюбско-
го.  Там  и  тогда  был  создан  совместный  культ  Богородицы  и  Спаса
[Щапов  Я.  Н.  1972.  128—131].  Между  тем  в  Чернигове  второй  полови¬
ны  XII  в.  не  отмечается  столь  важных  общественно-политических  и
церковных  событий,  которые  могли  бы  привести  к  значимому  указа¬
нию  св.  Спаса  в  качестве  альтернативного  (наряду  с  киевской  св.  Бо¬
городицей)  получателя  общерусской  десятины.  Во  Влади  миро-Суздаль¬
ском  княжестве  Андрей  Боголюбский  дал  десятину  заложенной  им
церкви  Успенья  св.  Богородицы.  Пожалованная  им  десятина  состояла
из  поступлений  от  княжеских  стад  и  отчислений  от  торговой  пошлины
на  землях  его  княжества  [ПСРЛ.  I.  Стб.  348,  см.  также  далее,  с.  611].
Данные  обстоятельства  свидетельствуют,  возможно,  об  иных  причи¬
нах  и  времени,  когда  десятина  собиралась  еще  «во  всей  земли  Руской»,
но  получателем  десятины  наряду  с  киевской  св.  Богородицей  стал  чер¬
ниговский  св.  Спас.
 Такая  уникальная  ситуация  существовала  в  великое  княжение  Яро¬
слава  Мудрого  во  второй  половине  20-х  середине  30-х  годов,  когда  в
соответствии  с  Городецким  миром  Ярослав  и  Мстислав  Владимирови¬
чи  разделили  страну.
 394

Общественно-политической  ситуации  соответствовала  церковная
политика  Мстислава  Владимировича.  Как  отмечено  ранее,  в  Тмутара¬
кани  по  его  приказу  была  построена  местными  мастерами  церковь  св.
Богородицы,  что  подчеркивало  ее  преемственность  по  отношению  к
киевской  Десятинной  церкви,  свидетельствовало  о  принадлежности  тер¬
риториально  далекого  от  Руси  Тмутараканского  княжества  к  единой
системе  Русского  государства.  Но  в  своем  стольном  городе  Чернигове
в  30-е  годы  он  возводит  более  крупный,  чем  Десятинная  церковь,  Спас¬
ский  собор.  Возможно,  посвящение  черниговского  собора  св.  Спасу
являлось  альтернативным  киевской  кафедральной  церкви  св.  Богоро¬
дицы.  Хотя  Спасский  собор  ко  времени  смерти  Мстислава  был  возве¬
ден  только  на  4  —  4,5  м,  похоронен  был  князь  в  строящемся  соборе
[ПВЛ.  1996.  С.  66].  Такое  погребение  Мстислава,  утверждавшего  свои
права  по  отношению  к  Ярославу,  свидетельствовало  об  особом  назна¬
чении  св.  Спаса  как  храма  не  только  центра  черниговской  епископии,
но  и  альтернативного  киевской  св.  Богородице.
 Все  изложенное  позволяет  предположить,  что  указание  св.  Спаса  в
Церковном  уставе  Владимира  появилось  в  особой  ситуации  в  Русском
государстве  и  церкви  второй  половины  20-х  —  30-х  годов  первой  по¬
ловины  XI  в.  Вероятно,  Мстислав  создал  в  Чернигове  не  только  поли¬
тический  центр  своей  половины  Русского  государства.  Возможно,  в
св.  Спасе  он  создавал  равный  со  св.  Богородицей  Десятинной  церков¬
ный  центр,  который  нуждался  в  конституировании  и  финансирова¬
нии.  В  данной  связи  можно  предположить,  что  Мстислав,  пользуясь
равновеликими  с  Ярославом  военно-политическими  возможностями,
не  только  настоял  на  равном  со  св.  Богородицей  упоминании  св.  Спа¬
са  в  уставе  Владимира.  Финансирование  клира  Чернигова  и  церков¬
ной  структуры  всей  Мстиславовой  половины  Русского  государства  с
церковным  центром  в  черниговском  св.  Спасе  могло  осуществляться
еще  только  посредством  десятины.  В  этих  условиях  прежнюю  центра¬
лизованную  десятину  времени  Владимира  Святославича,  «замкнутую»
на  киевскую  св.  Богородицу,  следовало  разделить.  Поэтому  вероятно,
что  в  конкретных  обстоятельствах  второй  половины  20-х  —  первой
половины  30-х  годов  Ярослав  и  Мстислав  осуществили  реформу  в  обес¬
печении  Русской  церкви  десятиной.  Вместо  прежнего  отчисления  де¬
сятины  из  княжеской  казны  от  совокупных  ежегодных  поступлений  (в
1026—1036  гг.  на  Руси  существовало  два  таких  княжеских  двора,  а  ре¬
ально  три  —  Мстислава  в  Чернигове,  Ярослава  формально  в  Киеве,
фактически  в  Новгороде)  князья  приняли  решение  о  разделе  центра¬
лизованной  десятины  между  киевской  св.  Богородицей  и  чернигов¬
ским  св.  Спасом.  Эта  новая  система  позволяла  в  равной  мере  одинако¬
во  собирать  десятину  и  распределять  ее  между  клирами  территорий,
церковными  центрами,  символами  которых  стала  киевская  св.  Богоро¬
дица  и  черниговский  св.  Спас.  Вероятно,  такое  преобразование  стало
началом  дальнейших  реформ  в  обеспечении  церковной  организации
 395

десятиной  —  1)  ее  централизованное  поступление  епископу  из  кня¬
жеской  казны,  2)  введение  в  церковный  устав  указаний  на  конкретные
виды  отчислений  непосредственно  от  княжеских  (государственных)  по¬
датей  и  пошлин.
 Указание  первого  из  этих  видов  поступлений  десятины  содержится
в  Уставе  новгородского  князя  Святослава  Ольговича  1136/1137  гг.:  «Ус¬
тавь,  бывъшии  прежде  насъ  въ  Руси  от  прадъдъ  и  от  дъдъ  нашихъ,
имати  пискупомъ  десятину  отдании  и  от  виръ,  и  продажь,  что  входить
въ  княжь  дворъ  всего».  Ссылки  в  первой  статье  Устава  «Руси»  «от
прадъдъ  и  от  дъдъ  нашихъ»  свидетельствует  не  только  об  общерусском
характере  данного  закона,  как  обоснованно  отмечено  в  комментарии  к
данной  норме  [Законодательство  Древней  Руси.  1984.  Т.  1.  С.  224,  226],
но  и  о  ее  древности.  В  отличие  от  традиционного  для  Руси  XI—XIII  вв.
указания  на  преемственность  поколений  по  отцу  и  деду  (ср.  «отчина  и
дядина»  —  наследственное  владение,  «Се  яз,  князь  великии  Василеи,
нарицаемыи  Володимер,  сынъ  Святославль,  внук  Игорев  (и)  блаженыя
Ольги»  в  Уставе  князя  Владимира  [Законодательство  Древней  Руси.
1984.  Т.  1.  С.  224,  226],  таких  примеров  можно  привести  множество)
ссылка  на  «прадедов  и  дедов»  крайне  редка.  В  данном  случае  она  сви¬
детельствует  о  древности  данной  формы  отчисления  десятины.  Для
Святослава  Ольговича  прадеды  —  это  поколение  Ярослава  Мудрого  и
Мстислава  Владимировича.  Если  бы  эта  норма  восходила  к  законода¬
тельству  только  Владимира  Святославича  или  Ярослава  Мудрого,  ис¬
торическая  память  о  которых  и  письменные  акты  устойчиво  сохраняли
информацию  об  их  деятельности,  то  они  были  бы  указаны  (ср.:  «По
Ярославъ  же  паки  совкупившеся  сынове  его  <...>  и  отложиша  убиение
за  голову,  но  кунами  ся  выкупати;  а  ино  все,  якоже  Ярославъ  судилъ,
такоже  и  сынове  его  уставиша»,  «А  се  покони  вирнии  были  при  Яро¬
славъ  <...>»  [ст.  2,  9  ПП]).  Таким  образом,  можно  предположить,  что  в
период  разделения  Русского  государства  Ярославом  и  Мстиславом  Вла¬
димировичами  не  только  централизованное  обеспечение  митрополии
десятиной  было  разделено  между  киевской  св.  Богородицей  и  черни¬
говским  св.  Спасом,  но  и  было  начато  наделение  десятиной  епископов
непосредственно  от  посадников  городов,  находившихся  в  их  епархиях.
 Вероятно,  уже  в  середине  XI  в.  была  сделана  попытка  передать
Церкви  десятину  от  вир  и  продаж  непосредственно  из  судов.  Как  за¬
писано  в  ст.  41  КП,  «а  от  гривне  мечнику  куна,  а  в  десятину  15  кунъ,  а
князю  3  гривны,  а  от  12  гривну  емъцю  70  кунъ,  а  в  десятину  2  гривнъ
только,  а  князю  10  гривенъ»  [текст  КП  приведен  по  Академическому
списку  с  учетом  разночтений  по  Археографическому  списку:  БЛДР.
1997.  Т.  4.  С.  494].  А.  А.  Зимин  отметил  в  этой  статье  не  только  порчу
текста,  но  и  «следы  позднейшей  редакционной  правки»  в  виде  появле¬
ния  десятины,  тогда  как  в  КП  нет  постановлений,  «отражающих  осо¬
бые  интересы  духовенства»  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  104].  В.  Л.  Янин  ис¬
следовал  содержание  статьи  41  КП  в  ее  сопоставлении  со  ст.  74  ПП,
 396

исходя  из  содержательной  целостности  и  симметричности  конструк¬
ции  обеих  частей  ст.  41  КП.  Продажа  состояла  в  обоих  случаях  из  штра¬
фа  в  пользу  князя  и  десятины.  Десятина  была  равна  1/5  княжеской  доли
и  1/6  продажи.  Штрафы  в  пользу  мечника  и  емца  выплачивались  сверх
продажи.  Расчет  штрафов,  взимаемых  мечником,  исходил  не  из  одной
гривны,  а  из  90  кун,  тогда  как  указание  одной  куны  мечнику  тоже  оши¬
бочно  —  первоначальной  цифрой  в  протографе  была  21  куна  [Янин  В.  Л.
1982а.  С.  144—145].  Данный  расчет  отчислений  от  судебных  пошлин
был  поддержан  Т.  Е.  Новицкой  [Законодательство  Древней  Руси.  1984.
Т.  1.  С.  63].  Содержательно,  сюжетио  и  по  употреблению  терминов  де¬
нежной  системы  ст.  41  близка  следующей  ст.  42—  Покону  вирному
Ярослава  Мудрого.  Поэтому  эти  две  статьи  воспринимались  как  тема¬
тически  единое  целое  с  двойной  нумерацией  статьи  [Правда  Русская.
1947.  С.  223—234;  Тихомиров  М.  Н.  1941.  С.  70],  а  время  составления  ст.
41  относилось  к  княжению  Ярослава  Мудрого  [Черепнин  Л’  В.  1965.  С.
160—161;  Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  101  —  105].  В  посмертно  опубликован¬
ном  исследовании  А.  А.  Зимина  о  Русской  Правде  ст.  41  КП  традицион¬
но  отнесена  к  княжескому  уставу  Ярославичей,  тогда  как  отмеченная  в
литературе  близость  ее  к  Покону  вирному  и  отличия  от  предшествую¬
щего  текста  остались  не  рассмотренными  [Зимин  А.  А.  1999.  С.  99—125].
 Композиционная  целостность  ст.  41  КП,  ее  содержательная  сопос¬
тавимость  со  ст.  74  ПП,  но  в  то  же  время  отсутствие  свойственной  ей
десятины  в  последующей  судебной  системе,  хотя  судебные  пошлины,
включая  дополнительные  (наклады),  в  ПП  продолжают  указываться,
позволяют  предположить,  что  ст.  41  КП  явилась  следствием  не  более
позднего  редактирования,  как  думал  А.  А.  Зимин,  а  попытки  введения
при  Ярославе  десятины  в  виде  прямого  отчисления  от  судебного  штра¬
фа  и  ее  отмены  вследствие  неисполнимости  тогда  такого  решения.
Десятина  при  Ярославе  стала  вновь  отчисляться  от  валового  поступле¬
ния  податей  и  пошлин  на  княжеский  двор  (в  княжескую  казну).  О
такой  преемственности  институтов  и  законов  говорил  Иларион,  обра¬
щаясь  к  памяти  почившего  Владимира  Святославича,  вероятно,  в  при¬
сутствии  Ярослава  Мудрого  (см.  ранее,  с.  390—391).
 Возможно,  для  укрепления  правовых  основ  Русской  церкви  в  киев¬
ское  княжение  Ярослава  был  переведен  византийский  Номоканон  XIV
титулов  (без  толкований)  —  собрание  постановлений  церковных  собо¬
ров  и  законов  византийских  императоров,  регулирующих  нормы  цер¬
ковной  организации  и  отношений  [см.:  Милов  Л.  В.  1980;  Milov  L.  V.
1996].
 Ярослав  издал  также  свой  Церковный  устав.  Его  первоначальную
основу  составляла,  вероятно,  Уставная  грамота  Ярослава,  позднее  пе¬
реработанная  и  дополненная.  Ее  текст  был  составлен  после  совмест¬
ных  решений  князя  с  митрополитом  Иларионом,  то  есть  между  1051  и
1054  гг.  Он  фиксировал  договорные  отношения  между  княжеской  вла¬
стью  и  Церковью  [Каштанов  С.  М.  1996.  С.  67].  Основная  часть  статей
 397

сохранившихся  ныне  редакций  этого  Устава  относится  к  XI  —  первой
половине  XII  в.  Его  Пространная  редакция  возникла  в  XII—XIII  вв.
Позднее  она  также  перерабатывалась.  Между  тем  текстологический
анализ  позволяет  реконструировать  архетип  Устава,  датируемый  XI  —
первой  половиной  XII  в.,  и  установить  его  первоначальное  содержа¬
ние  [здесь  и  далее  см.:  тексты  Пространной  редакции  Устава:  Щапов
Я.  Н.  1976.  С.  85—139;  исследования  и  реконструкция  архетипа  Цер¬
ковного  устава  Ярослава:  Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  178—306;  1987.  С.  175—
181;  1989.  С.  107—113].  По  наблюдениям  Л.  В.  Милова,  Устав  Ярос¬
лава  в  своей  первоначальной  форме  был  составлен  в  киевское  княже¬
ние  Ярослава  Мудрого  и  предназначен  для  введения  в  юридическую
практику  на  Руси  византийской  системы  наказаний  за  нарушение  норм
семейного  и  церковного  права  [Милов  Л.  В.  1986].
 Введение  к  нему  указывает  на  инициативу  издания  княжеской
власти:  «Се  яз,  князь  великыи  Ярослав,  сын  Володимерь,  по  Данию
отца  своего  съгадал  есмь  с  митрополитом  с  Ларионом,  сложил  есмь
гречьскыи  номокаиун.  Аже  не  подобаеть  сих  тяжь  судити  князю,  ни
бояром,  дал  есмь  митрополиту  и  епископом»  [текст  приведен  по  ре¬
конструкции  архетипа,  где  сняты  более  поздние  включения:  Щапов
Я.  Н.  1972.  С.  293].  То  есть  в  преамбуле  Устава  указано,  что  Ярослав
«посоветовался»  («съгадати»  —  ‘советоваться’  [Срезневский.  III.  Стб.
686])  с  митрополитом  Иларионом  и  отменил  применение  византий¬
ского  Номоканона  —  сборника  норм  канонического  права.  Основное
содержание  Устава  заключалось  в  том,  что  1)  дела  по  нарушению  норм
моногамной  семьи  и  преступлениям  против  христианской  нравствен¬
ности  передавались  в  церковный  суд,  2)  устанавливалась  русская  си¬
стема  наказания  вирами  и  продажами,  поступающими  митрополиту
или  епископу,  при  сохранении  церковных  форм  воздействия  —  епи¬
тимьей,  дополнительными  постами,  молитвами  и  поклонами,  вре¬
менным  запрещением  присутствия  на  богослужении,  3)  на  перечис¬
ленные  в  Уставе  правонарушения  Церкви  предоставлялся  судебный
иммунитет  [Щапов  Я.  Н.  1972.  С.  304—305;  1989.  С.  ПО].
 Таким  образом,  можно  предположить,  что  Ярослав  Мудрый  со¬
здал  систему  писаного  светского  и  церковного  права,  которая  регу¬
лировала  самые  разные  виды  правоотношений,  относящиеся  к  инди¬
видууму,  семье,  княжескому  хозяйству  и  Церкви.  Его  законодатель¬
ство  использовало  предшествующие  источники  светского  и  церков¬
ного  права,  тогда  как  его  законодательные  памятники  создавали  кон¬
структивные  условия  для  последующего  развития  системы  светского
и  церковного  права  на  Руси.  В  то  же  время  Ярослав  (при  участии
Мстислава  Владимировича)  содействовал  формированию  свойствен¬
ной  и  другим  европейским  христианским  странам  самостоятельной
сложной  структуры  податного  в  виде  десятины  и  юридического  обес¬
печения  церковной  власти  Русской  митрополии.  В  светской  жизни
Русского  государства  князь  продолжал  оставаться  верховным  источ¬
 398

ником  юридической  власти,  лицом,  осуществляющим  верховное  кня¬
жеское  правосудие  на  всем  пространстве  Русского  государства  и  из¬
дающим  законы.
 Князь  В  СВОЕМ  ГОСПОДСКОМ  ХОЗЯЙСТВЕ
 Князь  Ярослав  Мудрый  был  господином  собственного  хозяйства.
Вероятно,  он  построил  новый  княжеский  двор  в  Киеве  с  жилыми  стро¬
ениями.  Позднее  его  стали  называть  «Ярославль  двор»,  иногда  с  эпи¬
тетом  «великий»,  поскольку  занимал  значительную  территорию  (воз¬
можно,  он  был  построен  на  месте  теремного  двора  Ольги  и  Владими¬
ра)  [ср.:  Каргер  М.  К.  1958.  С.  268-269,  279;  Килиевич  С.  Р.  1982.  С.  102;
Толочко  П.  П.  1983.  С.  195—196;  см.  там  же  литературу  вопроса].  «Яро¬
славль  двор»  существовал  и  в  Новгороде.  Эти  дворы  были  защищены
укреплениями.  Они  представляли  собой  сложные  комплексы  дворцо¬
вых  зданий,  церкви  и  хозяйственных  построек.
 Известны  два  пригородных  села  Ярослава.  Одно  —  давнее  княже¬
ское  село  Берестово  под  Киевом  с  княжеским  двором,  монастырем  и
церковью  Святых  Апостолов.  Видимо,  селу  Берестову  принадлежало
«княже  поле»,  которое  Святослав  Ярославич  «дал»  Печерскому  монас¬
тырю  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  424].  Это  было  не  только  владельческое
сельское  поселение.  В  качестве  места  нахождения  княжеской  резиден¬
ции  оно  имело,  как  отметил  М.  К.  Каргер,  и  политическое,  государ¬
ственное  значение.  Именно  там  в  1015  г.  Владимир  собирался  на  вос¬
ставший  Новгород  и  там  умер.  Позднее,  в  1073  г.  сыновья  Ярослава
Святослав  и  Всеволод  сделали  Берестово  своей  резиденцией,  объеди¬
нившись  против  старшего  брата  Изяслава,  а  в  1113  г.  во  время  восста¬
ния  в  Киеве  там  находился  Владимир  Мономах  [Каргер  М.  К.  1958.  С.
273—274].  Другое  известное  село  Ярослава  —  Ракома  —  находилось  под
Новгородом  (см.  ранее,  с.  327).
 Кроме  сел  в  состав  княжеских  господских  владений,  вероятно,  про¬
должали  входить  города.  Если  Вышгород,  находившийся  в  15  км  от
Киева,  был  «градъ  Вользинъ»  при  княгине  Ольге,  при  Владимире  в
языческую  пору  его  правления  там  находились  его  наложницы,  а  в
христианскую  построена  патрональная  церковь  св.  Василия,  то  Ярос¬
лав  Мудрый  приехал  туда  больной  и  там  скончался.  Вероятно,  княже¬
ским  господским  владением  объясняется  тот  факт,  что  именно  в  Выш-
городе  киевский  князь  Изяслав  Ярославич  построил  новую  церковь,
где  были  захоронены  канонизированные  Борис  и  Глеб,  а  в  1115  г.  они
были  перезахоронены  в  новой  церкви  (см.  далее,  с.  496—498).  Архео¬
логические  исследования  существенно  дополнили  эту  информацию.
Его  начало  восходит  к  княжескому  укрепленному  двору-замку,  пост¬
роенному  на  месте  более  раннего  поселения.  Представляя  собой  мы-
совой  тип  укреплений,  он  был  великолепно  защищен  уже  рельефом
 399

местности,  где  был  построен.  Это  был  один  из  традиционных  путей
образования  такого  рода  княжеских  резиденций  и  городов  в  X-XIII  вв.
[Раппопорт  П.  А.  1956.  С.  64;  1967.  С.  191].  Княжеский  двор-замок
представлял  собой  детинец  со  значительными  укреплениями  (ок.
350x250  м),  где  позднее  был  построен  каменный  храм  Бориса  и  Глеба.
Рядом  с  укрепленной  княжеской  резиденцией  разросся  торгово-ремес¬
ленный  посад,  защищенный  оборонительными  сооружениями  —  околь¬
ный  город.  Под  Вышгородом  в  1091  г.  охотился,  вероятно,  в  княжес¬
ких  заповедных  лесах  киевский  князь  Всеволод  Ярославич,  а  в  И  13  г.
скончался  (возможно,  в  пригородном  княжеском  дворе)  Святополк
Изяславич  [Свердлов  М.  Б.  1982.  С.  113—114;  см.  там  же  литературу
вопроса].
 Эти  данные  о  дворах,  селах  и  городах,  которые  находились  в  соста¬
ве  личной  княжеской  собственности  при  Ярославе,  вероятно,  сообща¬
ют  лишь  о  части  его  реальных  владений.  В  их  состав,  видимо,  продол¬
жали  входить  заповедные  леса  с  бортными  деревьями  и  местами,  бла¬
гоприятными  для  охоты.  Эта  прямая  и  скрытая  информация  подтвер¬
ждается,  раскрывается  и  дополняется  так  называемой  Правдой  Яро-
славичей  или  Домениальным  уставом  (ст.  19—40  КП),  который  разъяс¬
няет  внутреннюю  структуру  княжеского  владения,  существовавшего
при  Ярославе  и  в  начальный  период  самостоятельного  правления  его
сыновей.  Домениальный  устав  был  предназначен  защитить  княжеское
господское  хозяйство  и  в  этом  он  был  аналогичен  Капитулярию  о  вил¬
лах  (императорских  господских  хозяйствах)  Карла  Великого.
 Экономическая  структура  княжеского  господского  хозяйства  помимо
рассмотренных  ранее  основных  структурных  элементов  конкретизиру¬
ется  множеством  объектов,  которые  защищаются  Домениальным  уста¬
вом:  села,  обозначенные  межевыми  знаками  земельные  владения,  в
том  числе  пашня  (ст.  24,  34,  КП),  клети  с  продуктами,  кони  в  табунах
или  находящиеся  в  конюшне,  крупный  и  мелкий  рогатый  скот,  содер¬
жащийся  в  хлеве  или  стаде,  а  также  свиньи  и  козы  (ст.  21,  28,  31,  38,  40
КП),  борти  (ст.  32  КП),  домашняя  птица  (голубь,  курица,  утка,  гусь,
журавль,  лебедь)  (ст.  36  КП),  предназначенные  для  охоты  и  охраны  хо¬
зяйства  псы  или  только  для  охоты  ястребы  и  соколы  (ст.  37  КП),  ладьи
(ст.  35  КП),  а  также  необходимые  для  хозяйства  сено  и  дрова  (ст.  39
КП).
 Такое  комплексное  по  экономической  структуре  хозяйство  посто¬
янно  нуждалось  в  руководстве  и  рабочей  силе.
 В  ст.  19—23  Домениального  устава  указана  защита  лиц  админист¬
ративного  управления  княжеского  господского  хозяйства.  Первым  из
них  назван  огнищанин.  Раскрытие  семантики  этого  социального  тер¬
мина  представляло  значительные  сложности  вследствие  ограниченной
информации  исторических  источников,  а  также  изменяющегося  во
времени  значения  данного  слова.  Но  коллективный  исследовательский
опыт  позволил  установить  его  содержание  и  эволюцию.  В  первой  по¬
 400

ловине  XIX  в.  была  установлена  этимологическая  связь  социального
термина  огнищанин  с  понятием  огнище  —  ‘очаг,  костер,  кострище’,  ко¬
торое  обоснованно  интерпретировалось  как  обобщающее  название  дома,
хозяйства.  Поэтому  значение  слова  огнищанин  раскрывалось  тогда  как
человек  домовитый,  зажиточный,  независимый  домохозяин,  селянин  [с
определенными  различиями  в  интерпретации,  определяемой  разными
историческими  концепциями:  Н.  М.  Карамзин,  И.  Ф.  Г.  Эверс,  А.  Рейц;
здесь  и  далее  при  отсутствии  библиографических  указаний  историо¬
графию  см.:  Правда  Русская.  1947.  Т.  II.  С.  132—146;  Срезневский.  III.
Стб.  603—604].  На  последующее  изучение  социального  термина  огни¬
щанин  определяющее  воздействие  оказал  тот  факт,  что  первые  его  упо¬
минания  хронологически  содержатся  в  КП,  где  он  указан  в  числе  лю¬
дей  княжеского  господского  хозяйства,  а  вторая  небольшая  группа  из¬
вестий  относится  к  новгородским  материалам  конца  XII  —  XIII  в.  (ле¬
тописные  сообщения,  так  называемый  устав  князя  Ярослава  «о  мос-
техъ»),  где  слово  огнищанин  социально  соотносится  с  термином  боярин
(в  последней  связи  в  литературе  время  от  времени  высказывалось  мне¬
ние,  что  огнищанин  —  традиционный  новгородский  термин).  Поэтому
в  соответствии  с  методикой  изучения  социальных  категорий  вне  их
развития  в  древнерусский  период  информация  этих  исторических  ис¬
точников  объединялась,  а  их  интерпретация  определялась  концепци¬
ей,  которой  руководствовался  данный  исследователь.  Поэтому  если
С.  М.  Соловьев  и  вслед  за  ним  Н.  И.  Ланге  определяли  огнищан  как
княжих  людей,  живущих  при  огнище-дворе  (Н.  И.  Ланге  —  «выслу¬
женные  дворяне»),  а  также  как  бояр,  то  Ф.  И.  Леонтович  в  соответ¬
ствии  с  задружной  теорией  видел  в  них  задругу  —  людей,  которые  жили
на  одном  огнище,  а  в  огнищанине  —  старейшину  общины.  В.  О.  Клю¬
чевский  отметил  замену  слова  огнищанин,  использованного  в  КП,  в
соответствующей  по  содержанию  ст.  3  ПП  другим  термином  —  кня¬
жой  муж.  Отсюда  он  сделал  обоснованный  вывод,  что  слово  огнищанин
было  устаревшим  («обветшалый  термин»),  а  потому  вытеснялось  «из
ходячего  юридического  языка»,  но  последующая  интерпретация  опре¬
делялась  исторической  концепцией  В.  О.  Ключевского:  статьи  Правды
Ярославичей  «еще  не  знают  класса  княжих  мужей»,  а  сами  огнища¬
не  —  рабовладельцы.  Соглашаясь  с  последним  мнением,  М.  А.  Дьяко¬
нов  отмечал  по  материалам  XIII  в.  тождество  бояр  и  огнищан,  а  также
считал  обе  эти  социальные  категории  землевладельцами.  Между  тем,
намеченный  С.  М.  Соловьевым  анализ  термина  огнищанин  как  обозна¬
чение  человека,  который  живет  при  княжеском  огнище,  было  развито
с  учетом  терминологической  замены  в  ПП  огнищанина  на  княжого
мужа:  огнищане  —  старшая  княжеская  дружина  (М.  Ф.  Владимирский-
Буданов),  княжеские  дружинники  (Н.  П.  Павлов-Сильванский),  член
огнища,  дома  своего  вождя,  древнейший  термин  для  обозначения  «лич¬
ного  состава»  княжеской  дружины  (А.  Е.  Пресняков,  это  мнение  по¬
вторил  ученик  А.  Е.  Преснякова  Б.  А.  Романов:  Романов  Б.  Л.  1947.
 401

С.  146].  В  отличие  от  этих  обобщающих  гипотез  Б.  Д.  Греков  и  С.  В.
Юшков  ограничились  анализом  деятельности  огнищанина  по  Русской
Правде  и  пришли  к  близким,  но  различающимся  выводам:  огнища¬
нин  —  глава  княжеской  вотчины  и  представитель  князя,  он  отвечает  за
«все  течение  жизни  вотчины»,  включая  сохранность  княжеского  вот¬
чинного  имущества  [Греков  Б.  Д.  1939.  С.  88],  дворцовый  слуга  князя
[Юшков  С.  В.  1939.  С.  151].  Эти  определения  объединил  А.  А.  Зимин  —
«княжеский  дворецкий,  глава  княжеского  хозяйства»  [Зимин  Л.  А.  1952.
С.  95].  Столь  же  разнообразны  представления  об  огнищанине  и  у  лин¬
гвистов:  управляющий  княжеским  селом  [Ларин  Б.  А.  1975.  С.  72],  хо¬
зяин  подсеки,  крупный  землевладелец  [Львов  А.  С.  1975.  С.  21—211],
хозяин  подсеки,  а  позднее  —  владыка  «дома»  и  «вместе  с  тем  —  выс¬
ший  чин  княжеского  окружения»  [Колесов  В.  В.  1986.  С.  283].
 Коллективный  исследовательский  опыт  свидетельствует,  что  изуче¬
ние  социального  положения  огнищанина  значительно  варьируется
вследствие  того,  что  1)  без  доказательств  объединена  разновременная
информация  разных  по  происхождению  источников,  2)  анализ  данной
информации  подвержен  предопределяющему  воздействию  исследова¬
тельских  концепций.  С  учетом  накопленного  позитивного  и  негатив¬
ного  опыта  следует  вернуться  к  изучению  общественного  положения
огнищанина,  исходя  из  определяющего  значения  Источниковой  ин¬
формации.
 Как  давно  установлено,  этимология  этого  социального  термина,
производного  от  огнища,  указывает  на  принадлежность  огнищанйна  к
данному  огнищу.  Ст.  19—21  КП  свидетельствуют  о  принадлежности
огнищанина  к  княжескому  господскому  хозяйству.  В  этом  собрании
статей,  предназначенных  для  защиты  княжеского  господского  хозяй¬
ства  и  принадлежащих  к  нему  людей,  юридические  нормы,  указываю¬
щие  судебные  штрафы  за  убийство  огнищанина,  приведены  первыми,
что  может  свидетельствовать  о  его  особо  высоком  положении  среди
других  должностных  лиц  этого  хозяйства.  Поэтому  обоснованными
представляются  ранее  приведенные  мнения,  согласно  которым  древ¬
ний  по  происхождению  славянский  термин  огнищанин  обозначал  главу
княжеского  господского  хозяйства.  Функции  огнищанина  в  этом  хо¬
зяйстве  раскрываются  также  в  ст.  21  КП:  «Аще  убиють  огнищанина  у
клъти,  или  у  говяда,  или  у  коровьъ  татьбы,  то  убити  въ  пса  мъсто».
Вероятно,  М.  Ф.  Владимирский-Буданов  первый  обстоятельно  раскрыл
содержание  данной  нормы  как  убийство  огнищанина  во  время  кражи
им  в  княжеском  хозяйстве  [Владимирский-Буданов  М.  1899.  С.  31,  при-
меч.  5;  1915.  С.  315].  Это  мнение  было  поддержано  многими  исследо¬
вателями  [Дьяконов  М.  1912.  С.  50;  Goetz  L.  К.  1913.  S.  46—54;  Тихоми¬
ров  М.  Н.  1941.  С.  66;  1953.  С.  81;  Зимин  А.  А.  1952.  С.  96;  1999.  С.  115].
Между  тем,  исходя  из  назначения  статьи  для  защиты  имущества  князя
от  вора,  Б.  А.  Романов  последовательно  интерпретировал  содержание
ст.  21  КП  противоположным  образом  в  соответствии  с  социальным
 402

статусом  огнищанина  —  как  защиту  им  княжеских  интересов,  вслед¬
ствие  чего  вор  его  убивал,  а  убийцу  следовало  убить  как  собаку.  Разви¬
вая  это  наблюдение,  Б.  А.  Романов  подтверждал  его  и  правовым  содер¬
жанием  статей  об  убийстве  огнищанина:  в  ст.  19  за  его  убийство  пла¬
тит  убийца,  в  ст.  20  —  вервь,  в  ст.  21  —  расправа  без  суда  на  княжом
дворе  [Романов  Б.  А.  1908.  С.  30;  1940.  С.  48-49;  1947.  С.  147].  Это
мнение  также  было  поддержано  в  последующей  исследовательской
литературе  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  203;  Юшков  С.  В.  1949.  С.  495;
Греков  Б.  Д.  1951.  С.  19;  Черепнин  JI.  В.  1965.  С.  189;  Российское  зако¬
нодательство  X—XX  вв.  1984.  Т.  I.  С.  59—60].
 Доказательными  представляются  аргументы  сторонников  второго
мнения:  1)  мысль  о  грабителе-огнищанине  с  использованием  инфор¬
мации  ст.  40  ПП  не  учитывает,  что,  как  показывает  текстуальный  ана¬
лиз,  ст.  40  ПП  составлена  из  норм  статей  21  и  38  КП,  но  при  этом
устранен  из  текста  огнищанин,  поэтому  мысль  об  огнищанине-граби-
теле  ст.  40  ПП  доказать  не  может  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  124—125];  ст.
21  КП,  как  показал  Б.  А.  Романов,  составляет  тематическое  единство
со  ст.  19,  20,  где  также  указано  убийство  огнищанина  людьми,  которые
не  входят  в  состав  управления  княжеским  хозяйством.  О  том  же  свиде¬
тельствует  и  стилистическое  единство  всех  трех  статей  при  указании
правонарушений  как  преступлений  против  огнищанина:  «Аще  убьють
огнищанина  въ  обиду  <...>»  (ст.  19),  «А  иже  убьють  огнищанина  в
разбои  <...>»  (ст.  20),  «Аже  убьють  огнищанина  у  клъти  <...>»  (ст.  21),
что  в  равной  мере  указывает  на  огнищанина  как  на  объект  нападения
извне  организационных  структур  княжеского  господского  хозяйства.
Как  и  все  содержание  Домениального  устава,  ст.  19—21  КП  предназ¬
начены  для  защиты  княжеского  господского  хозяйства  и  его  людей.
Таким  образом,  мнение  Б.  А.  Романова,  поддержанное  другими  иссле¬
дователями,  о  норме  ст.  21  КП  как  разрешении  убийства  на  месте  пре¬
ступления  за  убийство  огнищанина,  который  защищал  княжеское  хо¬
зяйство,  представляется  обоснованным  содержательно  и  источнико¬
ведчески.
 Этимология  социального  термина  огнищанин  указывает  на  то,  что
он  управлял  княжеским  огнищем  в  целом.  Ст.  21  КП  позволяет  предпо¬
ложить,  что  в  его  ведении  кроме  княжеского  дворца  находились  также
дворцовые  службы  обеспечения,  находившиеся  на  дворе  или  вблизи  от
него:  клети  с  продуктами,  конюшни  и  стойла  крупного  рогатого  скота.
Жизнь  огнищанина  была  защищена  двойной  вирой  —  80  гривен  (бо¬
лее  4  кг  или  более  15,6  кг  серебра  при  гривне  51  г  или  196  г).  О  его
особых  правах  в  княжеском  хозяйстве  и  особой  княжеской  защите  сви¬
детельствует  ст.  19  КП,  согласно  которой,  если  огнищанина  убьют  за
обиду  («Аще  убьють  огнищанина  въ  обиду  <...>»),  то  убийца  несет
индивидуальную  ответственность,  и  «люди»  (вервь-община)  участво¬
вать  в  выплате  виры  не  могут.  Если  в  соответствии  со  ст.  20  КП  огни¬
щанин  будет  убит  в  результате  разбойного  нападения  (  «Аще  убьють
 403

огнищанина  в  разбои  <...>»),  то  общине-верви  следует  самой  выпла¬
тить  эту  двойную  виру,  если  она  не  ищет  и  нс  найдет  убийцу.
 О  древности  института  огнищан  свидетельствует  не  только  этимо¬
логия  данного  социального  термина,  но  и  судьбы  самого  института.  В
Домениальном  уставе  рядом  с  огнищанином  в  княжеском  господском
хозяйстве  функционирует  тиун,  за  убийство  которого  также  платилась
двойная  вира.  Уже  во  времена  И.  И.  Срезневского  были  очевидны  ис¬
токи  этого  социального  термина  в  северной  группе  германских  языков
[Срезневский.  III.  Стб.  963].  В  современном  исландском  языке  до  сих
пор  сохранилось  аналогично  звучащее  слово  pjonaco  значениями  ‘слу¬
жить,  прислуживать’.  Таким  образом,  этимология  социального  терми¬
на  тиун  и  его  особое  значение  в  княжеском  господском  хозяйстве  во
время  правления  Ярослава  Мудрого  и  его  сыновей  указывает  на  эво¬
люцию  тиунов  от  слуг,  тех,  кто  прислуживал  князю,  до  управляющих
княжеским  господским  хозяйством.
 Вероятно,  происхождение  термина  огнищанин  более  древнее,  вос¬
ходящее  к  праславянеким  истокам  огнища  как  средоточия  и  символа
хозяйства,  в  частности,  княжеского  хозяйства  с  его  свободными  и  за¬
висимыми  людьми.  Появление  слова  тиун  как  социального  термина
относится  к  более  поздней  эпохе  этнокультурного  взаимодействия  во¬
сточных  славян  и  скандинавов,  когда  последние  включились  в  соци¬
альные,  экономические  и  политические  процессы  в  Восточной  Евро¬
пе.  Различия  в  семантике  этих  социальных  терминов  указывают  на
различия  в  изменении  социального  положения  их  носителей:  если  ог¬
нищанин  традиционно  руководил  хозяйством  княжеского  дома  и  его
двором  с  находящимися  на  нем  лично  свободными  и  зависимыми  людь¬
ми,  то  тиун  —  княжеский  слуга  —  стал  получать  в  управление  перифе¬
рийные  зоны  княжеских  владений,  отмечаемых  еще  в  княжение  Ольги
и  образовавшихся,  вероятно,  в  первой  половине  X  в.  —  заповедные
леса  с  бортями  и  угодьями  для  разного  вида  охоты,  а  также  города.
Сосуществование  данных  социальных  терминов  в  Домениальном  ус¬
таве  свидетельствует  о  еще  сохраняющихся  различиях  в  сферах  их  уп¬
равления.  Но  уже  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.,  во
время  киевского  княжения  Ярославичей  и  их  внуков,  происходит  ин¬
теграция  системы  управления,  отразившаяся  в  терминологической  уни¬
фикации.  В  ПП  и  других  письменных  памятниках  этого  и  последую¬
щего  времени  отмечается  распространение  термина  тиун  для  обозна¬
чения  всех  видов  управляющих  княжеским  и  некняжеским  господ¬
ским  хозяйством  [Срезневский.  III.  Стб.  961—963;  см.  также  далее].  Ве¬
роятно,  лишь  древний  славянский  термин  огнищанин  «сопротивлялся»
этой  тенденции  дольше  других,  вследствие  чего  в  ПП  сохранилась  его
«гибридная»  форма  —  тиун  огнищный  (ст.  12).
 В  ст.  19  КП  указывается  также  двойная  вира  за  подъездного.  Наибо¬
лее  убедительно  содержание  этого  термина  объяснил  Б.  Д.  Греков,
который  раскрыл  значение  слова  подъезд  как  право  приезда  для  полу¬
 404

чения  податей.  Отсюда  подъездной  —  сборщик  податей  |Греков  Б.  Д.
1939.  С.  88;  аналогичную  интерпретацию  см.:  Зимин  А.  А.  1952.  С.  95].
По  форме  текст  о  подъездном  является  припиской.  Как  отметил  А.  А.
Зимин,  его  нет  в  аналогичных  статьях  ПП  (ст.  1,  3,  12),  поэтому  обо¬
снованно  его  мнение,  что  он  является  позднейшей  вставкой  в  княжес¬
кий  Устав  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  95].
 В  ст.  23  КП  указана  двойная  вира  в  80  гривен  и  за  жизнь  старшего
конюха  —  управляющего  княжеским  конным  хозяйством,  его  табуна¬
ми  и  выездом.  В  этой  статье  есть  важная  по  содержащейся  информа¬
ции  приписка:  «<...>  яко  уставилъ  Изяславъ  въ  своем  конюсъ,  егоже
убилъ  дорогобудьци».  В  этом  тексте  [см.:  Правда  Русская.  1947.  Т.  И.
С.  161  —  163]  указан  судебный  прецедент,  который  стал  правовой  нор¬
мой.  Из  него  следует  также  инициирующая  роль  княжеской  власти  в
формировании  системы  судебных  штрафов:  если  до  данного  решения
Изяслава  Ярославича  за  старшего  конюха  не  платили  двойной  виры,
что  свидетельствовало  о  приниженном  положении  руководителя  коне¬
водческого  хозяйства,  то  ныне  Изяслав  уравнял  его  с  высшими  долж¬
ностями  в  княжеском  господском  владении  —  огнищанином  и  тиу¬
ном.
 Значительную  скрытую  информацию  содержит  указание  этого  тек¬
ста  о  введении  80-гривенной  виры  Изяславом  в  связи  с  убийством  в
Дорогобуже.  Для  одних  исследователей  это  указание  было  датирую¬
щим  признаком,  относящимся  к  активизации  «классовой  борьбы»  в
конце  60-х  годов  XI  в.,  поэтому  оно  относилось  к  одному  из  доказа¬
тельств  издания  ст.  19—40  КП  в  киевское  княжение  Изяслава  и,  следо¬
вательно,  после  смерти  Ярослава.  При  этом  допускались  без  каких-
либо  доказательств  предположения,  согласно  которым  Изяслав  мог
принять  такое  решение  в  Дорогобуже,  отправляясь  в  1069  г.  из  Киева  в
Польшу  через  Волынскую  землю  [Тихомиров  М.  Н.  1953.  С.  81;  Череп¬
нин  Л.  В.  1965.  С.  187].  Допускалось  существование  под  Дорогобужем
княжеской  вотчины  Изяслава  во  время  его  княжения  в  Киеве  [Юшков
С.  В.  1950.  С.  123;  Воронин  Н.  Н.  1957.  С.  19].
 Между  тем,  Изяслав  княжил  в  Туровской  земле,  простиравшейся
до  Волыни,  в  период  до  1052  г.  Поэтому  последовательно  предположе¬
ние  Б.  Д.  Грекова,  по  мнению  которого,  у  Изяслава  Ярославича  там
было  «имение»  до  середины  XI  в.  [Греков  Б.  Д.  1939.  С.  87—88].  Б.  А.
Романов  развил  данный  подход  при  анализе  текста  Русской  Правды.
Он  обоснованно  предположил,  что  двойная  вира  существовала  уже  при
Ярославе,  из  чего  исходил  составитель  КП.  Сами  нормы  Правды  Ярос-
лавичей  существовали  при  Ярославе.  Поэтому  Изяслав,  устанавливая
80-гривенную  виру  за  убийство  старшего  конюха,  действовал  «в  своем
домене»  при  жизни  отца  в  соответствии  с  существующей  нормативной
системой  [Романов  Б.  А.  1940.  С.  46,  49,  55].  Такой  подход  к  происхож¬
дению  ст.  23  КП  был  поддержан  в  последующей  литературе  [Свердлов
М.  Б.  1978.  С.  154;  1988.  С.  29,  86—87,  108—109].  Доказательства  второ¬
 405

го  подхода  оказывались  убедительнее  отсутствия  аргументов  первого,
поэтому  А.  А.  Зимин,  сторонник  мнения  об  установлении  80-гривен-
ной  виры  Ярославичами,  объединил  эти  две  гипотезы:  события  в  До¬
рогобуже,  о  которых  сообщает  ст.  23  КП,  имели  место  между  1024  г.
(рождение  Изяслава)  и  1078  г.  (его  гибель)  [Зимин  Л.  Л.  1999.  С.  113],
что  не  добавило  доказательности  мнению  о  возможности  создания
Изяславом  судебного  прецедента  в  Дорогобуже  после  1052  г.
 Вероятно,  Ярослав  и  его  сыновья  сами  принимали  решения  по  уп¬
равлению  наиболее  важными  отраслями  княжеского  господского  хо¬
зяйства,  поручая  их  также  знатным  людям  из  своего  ближнего  окруже¬
ния,  назначенным  огнищанами  и  тиунами.  Социальный  статус  стар¬
шего  конюха  был  к  ним  приравнен,  видимо,  в  30-е  —  начале  50-х  го¬
дов.  Но  руководящие  должности  в  княжеском  господском  хозяйстве
поручались  и  зависимым  людям  —  холопам.  Сельские  старосты  руко¬
водили  княжеской  господской  властью  сельскими  поселениями  —  се¬
лами,  тогда  как  старосты  ратайные  —  пахотными  работами  в  них  (ст.
24  КП).  Холопы  являлись  также  кормильцами  и  кормилицами  княже¬
ских  детей  во  время  их  младенчества  (ст.  27  КП).  Позднее,  еще  в  дет¬
ском  возрасте,  княжичи  передавались  на  воспитание  кормильцам,  пре¬
имущественно  близким  родственникам,  для  подготовки  к  ратному  делу
и  управлению.  За  убийство  таких  холопов,  которые  управляли  в  кня¬
жеском  господском  хозяйстве  другими  свободными  и  несвободными
людьми,  занимали  в  нем  низшие  руководящие  должности,  платили
судебный  штраф  12  гривен.  Он  был  в  три  и  одну  треть  раза  меньше
штрафа,  который  платили  за  убийство  простого  свободного  челове¬
ка  —  40  гривен,  но  почти  в  два  с  половиной  раза  больше,  чем  за  убий¬
ство  простого  холопа  и  других  категорий  зависимых  людей.
 Как  отмечено  ранее,  в  научной  литературе  XVIII—XX  вв.  было  рас¬
пространено  мнение,  согласно  которому  холопы  являлись  рабами.  Ос¬
нованием  такого  суждения  являлся  1)  юридический  статус  личной  за¬
висимости  с  правом  господина  на  жизнь  и  собственность  холопа,  2)
догматическая  марксистская  теория  о  рабовладельческих  отношениях
как  первой  обязательной  стадии  классового  развития  общества,  3)  ана¬
логии  правового  и  бытового  положения  античных  рабов  и  древнерус¬
ских  холопов.  На  Руси  XI—XII  вв.  слово  раб  в  светском  языке  не  ис¬
пользовалось.  Оно  употреблялось  лишь  в  литературе  на  церковносла¬
вянском  языке  и  в  русской  духовной  литературе,  на  которую  этот  язык,
постоянно  употреблявшийся  в  богослужении,  оказывал  постоянное
воздействие.
 Между  тем,  по  нашему  мнению,  холопы  не  являлись  рабами,  а  Ярос¬
лав  и  его  сыновья  не  были  рабовладельцами,  хотя  холопы  и  трудились
в  их  хозяйствах.  На  Руси,  как  и  в  других  странах  Центральной,  Север¬
ной  и  Юго-Восточной  Европы,  вне  зоны  романо-германского  синтеза,
патриархальное  рабство,  свойственное  родоплеменному  обществу,  раз¬
вивалось  не  по  античному,  рабовладельческому  пути  превращения  ра¬
 406

бов  в  орудия  труда  и  объект  права,  а  по  пути  средневековому  —  с
наделением  орудиями  труда,  взиманием  натуральной  ренты  и  службой
господину.  Отсюда  отличия  холопов  от  рабов  в  формах  похолопления,
занятости  в  хозяйстве  и  освобождения,  что  устанавливается  на  Руси  по
материалам  второй  половины  XI—XII  в.  (о  социально-правовом  стату¬
се  лично  свободного  и  зависимого  населения  во  во  второй  половине
XI  —  первой  трети  XII  в.  подробнее  см.  далее,  с.  558—560).  Показа¬
тельно,  что  в  русской  литературе  юридического  содержания  XI—XII  вв.
последовательно  использован  конкретный  в  социально-экономичес¬
ком  и  правовом  содержании  термин  холоп,  но  не  неопределенное  по¬
нятие  раб.
 В  числе  зависимых  людей  в  княжеском  господском  хозяйстве  на¬
званы  кроме  холопов  смерды  и  рядовичи.  Как  свидетельствуют  события
1015—1016  гг.,  смерды  —  свободное  сельское  население  —  составили
наряду  с  новгородцами  основу  ополчения,  с  которым  Ярослав  завоевал
киевский  стол.  В  качестве  свободного  сельского  населения  смерды  жили
в  составе  погостов.  Основной  формой  их  социальной  организованнос¬
ти  и  активности  являлась  соседская  община  —  вервь.  Наличие  в  кня¬
жеском  господском  хозяйстве  смердов  указывает,  что  в  его  составе  уже
в  первой  половине  XI  в.  находились  села,  экономической  и  социаль¬
ной  жизнью  которых  руководил  не  сельский  сход  —  вече,  а  сельский
староста  —  холоп.  Смерды  продолжали  платить,  вероятно,  те  же  пода¬
ти  деньгами  или  продуктами  от  дома-дыма  —  хозяйства  малой  семьи
или  от  сохи  или  плуга  —  пашни,  которая  ими  распахивалась.  В  господ¬
ском  хозяйстве  эти  подати  становились  денежной  и  продовольственной
рентой.  Но  след  былой  личной  свободы  таких  смердов  сохранился.  В  ст.
33  КП  особо  приведено  запрещение  истязать  смерда  без  княжеского
повеления,  что  защищало  его  от  самоуправства  домениальной  админи¬
страции.
 На  природу  зависимости  рядовичей  указывает  слово,  составляющее
корневую  основу  этого  социального  термина  —  ряд  —  ‘договор’.  Рядо¬
вичи  не  могли  уйти  от  господина,  не  вернув  или  не  отработав  ему  долг
с  процентами.  Эти  проценты,  сопровождаемые  внеэкономическим
принуждением,  также  становились  рентой  —  доходом,  не  требующим
предпринимательской  деятельности.  Социально-экономическое  и  пра¬
вовое  положение  рядовичей  и  смердов  в  традиционном,  но  постоянно
развивающемся  обществе  и,  в  частности,  в  княжеском  господском  хо¬
зяйстве  раскрывается  по  более  поздним  материалам  второй  половины
XI  -  XII  в.
 За  убийство  холопа,  не  занимающего  престижные  должности  в
княжеском  господском  хозяйстве,  а  также  рядовича  и  смерда,  нахо¬
дящегося  в  зависимом  положении  указан  равный  судебный  штраф  —
5  гривен  (ст.  24,  25  КП).  Объединяло  эти  категории  зависимого  насе¬
ления  также  то,  что  рядовичи,  смерды  и  холопы,  которые  имели  соб¬
ственное  хозяйство,  платили  господину,  в  данном  случае  князю,  рен¬
 407

ту,  то  есть  были  феодально  зависимыми.  Такое  уравнение  юридиче¬
ского  статуса  разных  по  социальному  происхождению  и  содержанию,
но  равных  по  определяющей  роли  господской  эксплуатации  категорий
людей,  свидетельствует  о  том,  что  в  первой  половине  XI  в.  формирова¬
лось  сословие  зависимых  людей,  определяющим  правовое  положение
которого  стал  одинаковый  судебный  штраф  за  убийство  простого  хо¬
лопа.  Зависимые  люди  работали  в  господском  хозяйстве  князя,  кото¬
рый  посредством  внеэкономического  принуждения  и  системы  доме-
ниального  управления  получал  от  них  ренту  —  доход,  который  не  тре¬
бовал  предпринимательской  деятельности.
 Князь  и  сословия
 В  русской  исторической  науке  до  середины  XIX  в.  определяющее
значение  имели  разного  содержания  теории,  объяснявшие  содержа¬
ние  происходивших  событий  воздействием  монархического  начала,
государства,  имманентным  развитием  общества  от  родовых  отноше¬
ний  к  семейным  и  государственным.  При  таком  подходе  многочис¬
ленные  исследователи  отмечали  существование  на  Руси  X—XIII  вв.
разных  категорий  знатных,  простых  свободных  и  зависимых  людей,
не  характеризуя  ее  социальную  структуру  в  целом.  С  развитием  исто¬
рической  науки  и  распространением  в  ней  позитивизма  такой  описа¬
тельный  подход  стал  недостаточен.  Во  второй  половине  XIX  —  нача¬
ле  XX  в.  исследователи  начали  анализировать  древнерусское  обще¬
ство  в  определяющих  его  структурных  характеристиках.  М.  Ф.  Вла¬
димирский-Буданов  исходил  из  того,  что  в  древней  Руси  существова¬
ли  три  класса,  но  не  сословия  —  бояре,  горожане  и  смерды.  Его  пред¬
ставления  о  сословиях  па  Руси  имели  негативное  содержание:  эти
«классы»,  по  его  словам,  «не  могут  быть  названы  сословиями  в  запад¬
ноевропейском  средневековом  смысле»  [Владимирский-Буданов  М.  Ф.
1915.  С.  25].  М.  А.  Дьяконов  поддержал  мысль  о  том,  что  в  древней
Руси  «существуют  различные  классы,  но  нет  деления  на  сословия».  В
соответствии  с  его  определениями,  «общественным  классом  называ¬
ется  группа  населения,  обособившаяся  от  прочего  населения  по  сво¬
им  специальным  занятиям  или  имущественному  положению»,  свя¬
зывая  последнее  с  отношениями  собственности  («имущественного
обладания»).  Отличительным  признаком  сословия  он  называл  разли¬
чие  между  группами  населения  по  правам  в  соответствии  с  наличием
у  каждого  сословия  своей  совокупности  прав  и  обязанностей.  В  со¬
словиях  он  отмечал  обособление  «сословных  групп»,  создающее  их
«некоторую  замкнутость»,  наследственность  сословных  прав  и  обя¬
занностей,  препятствия  к  переходу  из  одного  сословия  в  другое.  В
общественных  классах  М.  А.  Дьяконов,  напротив,  отмечал  переходы
«из  класса  в  класс»  «единственно  в  зависимости  от  условий,  благо¬
 408

приятствующих  переменах  в  имущественной  состоятельности  лица  и
в  его  занятиях»  [Дьяконов  М.  А.  1912.  С.  72].
 В  отличие  от  такого  юридически-догматического  подхода  к  опреде¬
лению  понятия  сословие,  исходящего  из  поздних,  развитых  характери¬
стик  сословного  деления  общества,  В.  О.  Ключевский  разработал  ис¬
торический  метод  в  анализе  древнерусской  социальной  структуры.  В
отличие  от  лекционных  курсов  80-х  —  90-х  гг.  «Терминология  русской
истории»  и  «История  сословий  в  России»,  в  которых  понятия  сословие,
преимущественно  с  юридическим  значением,  и  класс,  преимущественно
с  экономическим  содержанием,  использовались  не  всегда  последова¬
тельно  [Ключевский  В.  О.  1959.  Т.  VI.  С.  131-132,  144-156,  172-175,
276—277,  311—322],  в  обобщающем  его  исследования  «Курсе  русской
истории»  В.  О.  Ключевский  привел  аналитические  характеристики
использованных  им  понятий.  По  Русской  Правде  он  отмечает  деление
«русского  общества  XI  и  XII  вв.»  на  сословия  и  классы.  Принцип  деле¬
ния  на  сословия  —  «политический».  В  соответствии  с  ним  В.  О.  Клю¬
чевский  выделил  «высшее  привилегированное  и  военно-правительствен¬
ное  сословие»  служилых  князю  людей,  жизнь  которых  защищалась
двойной  вирой.  Другое  сословие,  непривилегированное,  представляло
собой  людей,  или  простых  людей,  городское  и  сельское  население,
которое  платило  князю  дань.  Холопов,  которых  В.  О.  Ключевский  тра¬
диционно  рассматривал  как  рабов,  он  определил  как  особый  класс,
который  не  платил  податей,  служил  не  князю,  а  «частным  лицам».  В
соответствии  с  экономическим  делением  он  устанавливает  по  Русской
Правде  бояр  —  «класс  частных  привилегированных  земельных  собствен¬
ников»,  два  класса  простого  сельского  населения  —  смердов,  свобод¬
ных  государственных  крестьян,  и  наймитов,  или  полусвободных,  зави¬
симых  от  господина  ролейных  закупов.  По  словам  В.  О.  Ключевского,
«политические  сословия  создавались  князем,  княжеской  властью;  эко¬
номические  классы  творились  капиталом,  имущественным  неравен¬
ством  людей».  Поэтому  он  отмечал  несовпадение  «экономических  клас¬
сов»  и  «основных  государственных  сословий»,  различия  их  всех  в  соот¬
ветствии  с  правами  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  244—246].
 В  советской  литературе  30-х  —  80-х  годов  появление  классов  было
неразрывно  связано  с  возникновением  государства  как  инструмента
насилия  и  реализации  власти  господствующего  класса.  Поэтому,  в  со¬
ответствии  с  таким  догматическим  подходом  в  этих  работах  при  ана¬
лизе  раннесредневековых  обществ  существование  государства  свиде¬
тельствовало  о  развитых  классах  и  наоборот.  Попытки  пересмотра  та¬
кого  подхода  с  60-х  годов  XX  в.  лишь  возвращали  к  теориям  «дофео¬
дального»,  общинно-вечевого  и  земско-вечевого  строя  в  Древней  Руси,
отрицавшим  в  ней  классы  и  сословия,  предполагающим  в  ней  архаич¬
ный  общественный  строй,  рабовладение  как  антитезу  «феодализму»,
понимаемому  в  категориях  позитивистских,  догматических  марксист¬
ских  и  сталинистских  теорий  [историографию  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.
 409

С.  168—175,  195—301].  В  соответствии  с  новейшей  идеологизацией  не
нужен  и  аналитический  подход  дореволюционных  ученых,  исходив¬
ших  из  существования  в  Древней  Руси  классов  и  (или)  сословий:  «Как
“лепшие  люди”,  так  и  “черные”  сплачивались  на  единой  духовной
основе  христианства.  Народ  как  деятельная  политическая  сила  прини¬
мал  участие  в  приглашении  князей  на  стол  или  сгоне  их  со  стола,
существенно  ограничивал  их  власть.  Подчеркивая  равенство  сторон,
князья,  обращаясь  к  низам,  часто  пользовались  словом  “братие”,  “бра¬
тья”»  [Даркевич  В.  #.,  Борисевич  Г.  В.  1995.  С.  48].
 Таким  образом,  в  исследовательской  литературе  существует  слож¬
ная  и  многозначная  проблема  определения  места  князя  и  княжеской
власти  в  соотношении  с  другими  слоями  русского  общества  XI  в.
 Иларион,  обращаясь  в  40-е  годы  XI  в.  к  памяти  Владимира  Святос¬
лавича,  видимо,  в  присутствии  Ярослава  и  членов  его  семьи,  отразил
дифференциацию  общества  второй  половины  X  —  первой  половины
XI  столетия  в  лексике  церковной  литературы  того  времени:  «малыим  и
великыимъ,  рабомъ  и  свободныим,  уныим  и  старыим,  бояромъ  и  про-
стыим,  богатыим  и  убогыимъ»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  44].  Письменные
исторические  источники  и  выполненный  ранее  исторический  анализ
позволяют  конкретизировать  это  обобщенное  указание  социальной
структуры  русского  общества  данного  периода.
 Средневековый  принцип  деления  на  три  сословия  в  соответствии  с
видом  занятости  в  общественном  труде  на  тех,  кто  воюет,  тех,  кто  мо¬
лится,  и  тех,  кто  занят  физическим  трудом  [см.:  Дюби  Ж.  2000],  суще¬
ствовал  и  в  Русском  государстве  XI  в.,  оказывая  воздействие  на  про¬
цесс  формирования  в  нем  сословий.  Но  при  определении  места  князя
в  процессе  образования  сословий  на  Руси,  в  частности,  в  княжение
Ярослава  Мудрого  реализация  этого  принципа  нуждается  в  конкрет¬
ном  исследовании.  Сложность  решения  данной  проблемы  заключает¬
ся  как  в  ограниченности  информации  исторических  источников,  так  и
в  состоянии  исторических  разысканий  по  этой  теме.
 В  многочисленных  исследованиях  постоянно  и  обоснованно  отме¬
чается  особое  значение  княжеской  дружины  в  процессе  формирова¬
ния  на  Руси  знати.  Вследствие  разрозненности  и  ограниченности  све¬
дений  о  дружине  она  рассматривалась  на  материалах  XI—XII  вв.  С
одной  стороны,  отмечалось,  что  в  периоды  политического  единства
Русского  государства  и  его  раздробленности  она  отправляется  вместе  с
князем,  когда  он  занимает  княжеские  столы  в  разных  городах  с  воло¬
стями  или  волостях  вследствие  меняющихся  политических  обстоятельств
и  внутридинастических  междукняжеских  отношений.  Такие  известия
служили  основанием  для  выводов  о  дружине  как  служилой  князю  иерар¬
хической  по  структуре  военно-служилой  корпорации  [С.  М.  Соловьев,
И.  Д.  Беляев,  Н.  И.  Костомаров,  Н.  П.  Хлебников,  И.  А.  Порай-Ко-
шиц,  Н.  П.  Загоскин,  М.  Яблочков,  Е.  А.  Белов,  В.  И.  Сергеевич,  М.
С.  Грушевский,  Т.  Василевский,  Л.  Макай,  А.  Экк,  К.  Р.  Шмидт,
 410

У.  Хальбах;  со  значительными  различиями  во  мнениях;  историогра-
фическй  очерк  см.:  Горский  Л.  Л.  1989.  С.  3—13].  Теория  княжеского
«лествичного  восхождения»  от  младших  столов  к  старшим  поставила
В.  О.  Ключевского  в  сложное  положение.  С  одной  стороны,  он  не  мог
не  видеть  «указания  на  земли  бояр  и  младших  дружинников»  в  XI  и
XII  вв.,  но  вследствие  «подвижности»  князей,  бояр  и  дружинников,  он
пришел  ко  мнению,  что  «боярское  землевладение  развивалось  слабо»,
дружинники  «предпочитали»  «деятельное  участие  в  торговых  оборотах»
и  получение  «от  своих  князей  денежного  жалования».  Отсюда  его  пред¬
ставление  о  князьях  и  их  дружинах  как  «перелетных  птицах  Русской
земли»  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  197,  199].
 Наряду  с  такими  наблюдениями  в  литературе  конца  XIX  —  начала
XX  в.  формировалось  исследовательское  направление,  в  котором  на
основе  значительных  Источниковых  материалов  выяснялось,  что  «кня¬
жеская  дружина  была  совокупностью  ближайших  сотрудников  князя
по  делам  государственного  управления  и  домашнего  хозяйства»  [Дья¬
конов  М.  1912.  С.  81].  По  наблюдениям  М.  Ф.  Владимирского-Будано¬
ва,  из  дружинного  и  «земского»  «элементов»  с  XI  в.  формируется  «один
боярский  класс»  вследствие  превращения  дружинников  в  местные  зем¬
левладельцы,  а  «земских  бояр»  —  в  «класс  княжих  мужей».  Впрочем,
он  считал,  что  дружиной  назывался  двор  князя  [Владимирский-Буданов
М.  Ф.  1915.  С.  27—29].  А.  Е.  Пресняков  показал,  что  гипотеза  В.  О.
Ключевского  о  княжеском  «лествичном  восхождении»  не  доказана.  Он
отметил  не  только  «обзаведение»  дружинниками  собственным  хозяй¬
ством  с  XI  в.,  но  и  значение  дружины  как  начала  боярского  сословия,
княжеской  администрации.  Подобно  М.  Ф.  Владимирскому-Буданову
он  отождествлял  первоначальное  значение  дружины  и  княжеского  двора
[Пресняков  Л.  Е.  1993.  С.  194—196].  В  развитие  такого  подхода  Б.  А.
Романов  не  противопоставил  в  книге,  написанной  30  лет  спустя,  «под¬
вижность»  дружины  землевладению  в  XI—XII  вв.,  а  соединил  их:  «Дру¬
жина  терпит  вместе  с  князем,  рискует  вместе  с  ним,  выигрывает  и  про¬
двигается  вместе.  А  живет  она  с  ним  уже  не  «на  едином  хлебе»,  а  в  своих
домах,  владет  своими  селами,  куда  и  ездит  «на  свое  орудье»,  по  своим
хозяйственным  делам,  как  и  сами  князья»  [Романов  Б.  Л.  1947.  С.  13,
163].
 Между  тем  введенная  Н.  П.  Павловым-Сильванским  в  научный
оборот  теория  феодализма  в  древней  Руси  поставила  сложную  пробле¬
му  соотношения  дружины  и  свойственных  феодальному  строю  васса¬
лов.  Исходя  из  позднепозитивистской  концепции  крупного  землевла¬
дения  как  основы  феодализма  Н.  П.  Павлов-Сильванский  противопо¬
ставил  вслед  за  Г.  Бруннером  дружинные  отношения  вассальными,
соединив  их  только  генетической  преемственностью:  «Вассалы  отли¬
чаются  от  дружинников  главным  образом  своей  земельной  оседлостью
и  хозяйственной  самостоятельностью.  Вассалитет  —  это  отделившаяся
от  князя,  оседлая,  землевладельческая  дружина»  [Павлов-Сильванский
 411

Н.  П.  1988.  С.  429].  Такое  понимание  места  дружины  в  генезисе  фео¬
дального  строя  перешло  в  догматическое  направление  марксистских
исследований,  особенно  при  сталинском  режиме,  поскольку  в  нем,  как
отмечалось  ранее,  основными  «признаками»  феодализма  считались  круп¬
ное  землевладение,  соединенное  с  крепостничеством.  Поэтому  особое
значение  тогда  приобрел  вопрос  об  «оседании»  дружины  [Н.  Л.  Рубин¬
штейн,  Б.  Д.  Греков,  С.  В.  Юшков,  В.  В.  Мавродин,  Б.  А.  Рыбаков,  в
иностранной  литературе  X.  Ловмяньский,  У.  Хальбах;  историографи¬
ческий  обзор  см.:  Горский  А.  А.  1989.  С.  8—9,  12—13].  Но  в  отличие  от
позитивистского  направления  особое  внимание  стало  в  нем  уделяться
крупному  боярскому  и  дружинному  землевладению  как  средоточию  раз¬
ных  видов  эксплуатации,  господства  и  подчинения.  Поэтому  в  совет¬
ской  исторической  литературе  преимущественное  внимание  уделялось
не  микроанализу  понятия  и  содержания  дружины,  а  борьбе  вокруг  воп¬
росов  наличия,  отсутствия  или  появления  земельных  владений  у  дру¬
жинников  в  Киевской  Руси,  «оседания»  дружины  и  как  следствие  это¬
го  —  ее  «разложения».  От  решения  этих  вопросов  зависело  в  данном
исследовательском  направлении  определение:  дружинники  —  феодалы
или  нефеодалы  (из  этого  направления  выделялся  С.  В.  Юшков,  кото¬
рый  более  других  обращал  внимание  на  вассальное  феодальное  свой¬
ство  дружинных  отношений  и  рентные  функции  податей-даней  [исто¬
риографию  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996а.  С.  191—257].  Поэтому  в  противо¬
положность  исследователям,  которые  писали  о  земельных  владениях
дружинников  в  Киевской  Руси,  И.  Я.  Фроянов,  сторонник  противопо¬
ложного  мнения,  пишет:  «Когда  дружинник  полностью  садится  на  землю,
он  перестает  быть  дружинником,  превращаясь  в  земельного  собствен¬
ника  —  феодала».  Но  поскольку  исторические  источники  свидетельству¬
ют,  по  словам  ученого,  об  «обзаведении  дружинников  землей»,  он  объяс¬
няет  это  явление  «противоречивыми  тенденциями»:  «С  одной  стороны,
дружинники  проявляют  склонность  к  подвижности,  обусловленной  пере¬
мещениями  князей,  с  другой  стороны,  они  испытывают  некоторую  тягу
к  оседлости»  [Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  68,  72—73;  курсив  наш.  —  М.  С.}.
 Проблема  противоположности  в  Киевской  Руси  статично  понимае¬
мых  дружины  и  господского  землевладения,  свойственная  исторической
литературе  позднего  позитивистского,  догматического  марксистского
и  сталинистского  направлений  1900-х  —  50-х  гг.  XX  в.,  закономерно
появилась  в  этих  направлениях  вследствие  метафизичности  их  теоре¬
тических  основ.  В  тот  период  она  сыграла  свою  положительную  роль,
обратив  внимание  на  необходимость  изучения  и  дружины,  и  землевла¬
дения  дружинников  на  Руси  XI—XII  вв.  Но  в  60-е  —  70-е  годы  она  уже
свидетельствовала,  как  показывает  опыт  И.  Я.  Фроянова,  об  исчерпан¬
ности  своих  исследовательских  возможностей.  Поэтому  были  предпри¬
няты  другие  подходы  к  решению  данной  проблемы.  А.  А.  Горский  со¬
хранил  идею  противоположности  в  Киевской  Руси  дружины  и  господ¬
ского  землевладения.  Концепцию  государственной  земельной  собствен¬
 412

ности  при  феодализме  как  экономической  категории  он  переосмыс¬
лил  в  теорию  корпоративной  собственности  дружины  до  X  в.  включи¬
тельно.  В  XI—XII  вв.,  по  его  мнению,  вотчинное  землевладение  дру¬
жинников  формируется  1)  через  передачу  князьями  права  на  сбор  дани
с  определенных  областей,  2)  княжеское  пожалование  из  государствен¬
ных  земель,  находящихся  в  корпоративной  собственности  военно-дру¬
жинной  знати,  3)  пожалование  из  княжеской  домениальной  земли.
Конструктивно  наблюдение  А.  А.  Горского,  согласно  которому  со  вто¬
рой  половины  XI  в.  в  составе  дружины  появился  новый  социальный
слой  —  детские,  тогда  как  его  предшественники  считали,  что  и  ранее
они  существовали  в  младшей  дружине  наряду  с  отроками  (см.  далее,
с.  539-540)  [Горский  А.  А.  1989.  С.  52-54,  74-76].
 Противопоставление  «дружины»  и  «феодальных  отношений»,  по¬
нимание  последних  в  круге  разнородных  идей  позитивистских,  догма¬
тических  марксистских  и  сталинистских  теорий,  по  нашему  мнению,
приводит  изучение  древнерусской  дружины  к  разрыву  ее  многообраз¬
ных  экономических,  социальных  и  политических  связей  со  всеми  дру¬
гими  структурами  общества,  к  выборочному  использованию  истори¬
ческих  источников,  к  характеристикам  социальных  институтов  по  по¬
добию.  Показателен  в  новейшей  литературе  подход  к  изучению  соци¬
альной  природы  дружины  на  Руси  X—XII  вв.  И.  Н.  Данилевским.  По
его  мнению,  «древнерусская  дружина  была  своеобразной  военной  об¬
щиной,  которой  руководил  князь  —  первый  среди  равных».  В  такой
аналогии  «дружины»  и  «общины»  не  определено  понятие  «община»,
не  учтены  и  не  опровергнуты  сделанные  ранее  в  научной  литературе
наблюдения  над  началами  службы  в  племенном  и  средневековом  об¬
ществах,  над  природой  княжеского  (королевского)  вознаграждения  за
нее  как  основы  социальных  связей  в  дружине.  Далее  И.  Н.  Данилев¬
ский  конкретизирует  мысль  о  древнерусской  дружине  как  своеобраз¬
ной  военной  общине:  «Тем  не  менее  это  была  корпорация  профессио¬
нальных  воинов,  за  которой,  видимо,  признавалась  номинальная  кол¬
лективная  собственность  на  земли,  с  которых  она  собирала  дань»  (ви¬
димо,  вслед  за  А.  А.  Горским,  но  без  указания  конкретных  фактов
корпоративной  земельной  собственности).
 И.  Н.  Данилевский  возражает,  видимо,  В.  О.  Ключевскому:  «В  то
же  время  было  бы  неверно  абсолютизировать  оторванность  дружины
от  общества»,  не  обращая  внимания  на  историческую  литературу  XX
столетия,  раскрывшую  множественные  экономические,  социальные,
политические  и  идеологические  связи  княжеской  дружины  и  «обще¬
ства»  в  средневековый  период.  Он  пишет  о  «некотором  взаимопро¬
никновении  общинных  и  дружинных  элементов»  «приблизительно  с
XII  в.»,  когда  часть  дружинников  «осядет»  на  землю.  Но  А.  Е.  Пресня¬
ков,  на  которого  в  данном  случае  ссылается  ученый,  отмечает  этот
процесс  не  как  «некоторое  взаимопроникновение»,  а  содержательно,
многозначно  и  с  XI  в.
 413

Вслед  за  А.  Я.  Гуревичем  И.  Н.  Данилевский  характеризует  отно¬
шение  к  богатству  дружинников  на  Руси  X—XII  вв.  культурологиче¬
ски,  лишая  княжеские  пожалования  социально-экономического  содер¬
жания:  «Получаемые  богатства,  судя  по  всему,  не  несли  экономиче¬
ской  сущности.  Создается  впечатление,  что  дружинников  больше  вол¬
новал  сам  акт  передачи,  нежели  обогащение  как  таковое».  Для  опро¬
вержения  возможной  мысли  о  феодальной  природе  экономических,
социальных,  политических  и  идеологических  отношений  в  древнерус¬
ской  дружине  ученый  приводит  разные  по  содержанию,  но  в  равной
мере  ограниченные  представления  о  природе  феодального  строя:  «Как
известно,  феодальные  отношения  базируются,  во-первых,  на  корпора¬
тивном  землевладении  и,  во-вторых,  на  раздаче  земельных  участков
воинам  на  условиях  их  службы  владельцу  земли».  То  есть,  в  понима¬
нии  «феодальных  отношений»  И.  Н.  Данилевский  следует  одному  из
вариантов  теории  «государственного  феодализма»  (возможно,  вслед  за
А.  А.  Горским),  но  возвращается  к  теории  «настоящих  феодов»  как
земельных.
 Поэтому  И.  Н.  Данилевский  вернулся  в  периодизации  и  характери¬
стиках  феодальных  отношений  в  средневековой  Руси  к  ранее  выска¬
зывавшимся  мнениям,  но  без  ссылки  на  предшественников:  «Они  на¬
чали  складываться  на  Руси  —  с  характерными  поместьями-бенефици¬
ями,  всевозможными  иммунитетами  и  скрупулезной  регламентацией
вассальной  службы  —  только  на  рубеже  XIII—XIV  вв.  и  получили  пол¬
ное  развитие  в  XVI  в.»  [Данилевский  И.  Н.  1999.  С.  110—111,116—117].
 Исследовательские  подходы  И.  Н.  Данилевского  к  изучению  древ¬
нерусской  дружины,  природы  феодальных  отношений,  его  выводы,
использование  исторических  источников  и  исследовательской  литера¬
туры  свидетельствуют,  по  нашему  мнению,  об  ограниченности  анали¬
тических  возможностей  научных  теорий,  к  которым  он  вернулся.  Но  и
такой  характер  авторского  взгляда  на  историю  Руси  историографиче¬
ски  важен,  поскольку  он  отражает  исследовательские  тенденции  к  по¬
вторению  позитивистских  теорий  о  «признаках»  «феодализма»  в  круп¬
ном  землевладении,  господском  хозяйстве,  иммунитетах  и  сеньори¬
ально-вассальной  иерархии,  а  также  представлений  советских  истори¬
ков  о  «феодализме»  без  феодов  вместо  системного  и  конкретного  изу¬
чения  древнерусской  дружины,  ее  экономического,  социального,  по¬
литического  и  идеологического  содержания.
 Таким  образом,  проблема  изучения  дружины  в  социальной  струк¬
туре  Руси  XI—XII  вв.  продолжает  оставаться  научно  актуальной.  По
нашему  мнению,  она  приобретает  особое  значение  при  анализе  соот¬
ношения  княжеской  власти  и  процесса  формирования  сословий.
 Информация  исторических  источников  XI  —  начала  XII  в.  не  со¬
держит  каких-либо  сведений  о  дружине  как  об  «общине».  Напротив,
этот  социальный  термин  сохраняет  уже  традиционные  обобщающие
значения  —  ‘отряд  воинов’  или  ‘ближайшее  окружение  князя’.  Про¬
 414

должал  он  использоваться  и  в  иных  смыслах  —  ‘широкая  по  составу
группа  людей5,  ‘войско  в  целом5  или,  напротив,  —  ‘небольшая  группа
людей,  от  приближенных  князя  до  отбитых  у  врага  пленных5.  Некото¬
рые  известия  указывают  на  дружину,  как  на  княжеский  отряд,  но  они
не  разъясняют,  состояла  ли  она  из  воинов-профессионалов  или  из
широкого  круга  служилых  князю  людей.  На  фоне  широкого  и  соци¬
ально  неопределенного  употребления  этого  слова  дружина  как  конк¬
ретная  иерархически  структурированная  социальная  группа,  объеди¬
ненная  службой  князю,  определенным  натурально-денежным  обеспе¬
чением  за  эту  службу,  кодексом  чести,  преданности  князю  выявляется
через  исполнение  дружинниками  совмещаемых  функций  —  военной,
административно-судебной  по  поручению  князя,  а  также  личной  службы
князю,  связанной  с  княжеским  двором  [см.  также  ранее,  с.  259—270;
Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  214—216;  см.  там  же  указания  исторических
источников].
 Как  следует  из  слов  автора  Начального  свода  (ок.  1095  г.),  служилые
князю  люди,  дружина,  «кормились»  в  своей  собственной  стране,  а  сами
князья  собирали  значительные  богатства  и  возлагали  на  людей  непра¬
ведные  виры  и  продажи  [здесь  и  далее  текст  см.:  НПЛ.  С.  104;  см.  также
ранее,  с.  266].  Жены  нынешних  членов  дружин,  продолжал  летописец,
ходят  в  золотых  обручах,  тогда  как  при  «древних  князьях»  они  ходили  в
серебряных.  Он  обращается  к  князьям  и  их  дружинам,  напоминая  им  о
необходимости  богатств  праведных,  а  налогов  справедливых  в  терминах
современной  ему  русской  податной  системы:  «Пишетъ  бо  ся:  богате-
ство  неправдою  сбираемо  извъется  <...>  И  паки:  луче  малое  праведнику,
паче  богатьства  грЁитыхь  много.  Да  отсела,  братья  моя  возлюбленая,
останемся  от  несытьства  своего,  нь  доволни  будете  урокы  вашими,  яко  и
Павелъ  пишеть:  емуже  дань,  то  дань;  ему  же  урокъ,  то  урокъ;  никому  же
насилья  творяще  <...>»  (курсив  наш.  —  М.  С.).  Уже  в  конце  XI  в.  людям
«разумным»  («смыслении»)  было  очевидно,  что  «наша  земля  оскудела
есть  от  рати  и  от  продажь»  [ПВЛ.  1996.  С.  92;  под  6601/1093  г.],  то  есть
от  постоянных  войн  и  неправедных  судов  княжих  служилых  людей.  Та¬
ким  образом,  государственная  система  податей,  судебных  штрафов  и
пошлин  продолжала  оставаться  основой  материального  обеспечения
княжеской  дружины  после  перераспределения  в  княжеской  казне  или  в
виде  прямых  отчислений  княжим  служилым  людям  за  исполнение  дол¬
жностных  государственных  функций.
 Именно  служба  князю  придавала  высший  юридический  статус  че¬
ловеку,  который  ему  служил,  вне  зависимости  от  того,  где  он  был  за¬
нят  —  в  руководстве  княжеским  господским  хозяйством  или  входил  в
число  старшей  дружины  —  княжих  мужей.  Поэтому,  если  в  так  назы¬
ваемом  Домениальном  уставе  высший  80-гривснный  штраф  приведен
за  убийство  огнищанина,  княжеского  тиуна  и  старшего  конюха  (см.
ранее,  с.  403—406),  то  в  Пространной  Правде  Русской  тот  же  штраф
указан  в  ст.  1  вслед  за  заголовком  «Суд  Ярославль  Володимъричь»  в
 415

расширительной  формулировке  княжой  муж  как  обобщающее  назва¬
ние  высшего  слоя  служилых  князю  людей,  от  которых  отделены  выс¬
шие  должностные  лица  княжеского  хозяйства  —  тиуны:  «<...>  аще  ли
не  будеть  кто  его  мьстя,  то  положити  за  голову  80  гривенъ,  аще  будешь
княжь  мужь  или  тиуна  княжа;  аще  ли  будеть  русинъ,  или  гридь,  любо
купець,  любо  тивунъ  боярескъ,  любо  мечникъ,  любо  изгои,  ли  словъ-
нинъ,  то  40  гривенъ  положити  за  нь»  (курсив  наш.  —  М.  С.).
 Таким  образом,  Русская  Правда  соединяет  юридический  статус  лю¬
дей  с  их  социальным  статусом,  что  является  определяющим  принципом
сословного  деления.  Из  этого  критерия  следует,  что  соединение  высше¬
го  общественного  положения  на  службе  князю  в  качестве  княжих  му¬
жей  с  административно-судебными,  военными  и  служебными  при  дво¬
ре  функциями  («старшая  дружина»),  а  также  в  его  господском  хозяйстве
с  высшим  после  князей  юридическим  статусом,  определяемым  двойной
80-гривенной  вирой  за  убийство,  формировало  на  Руси  XI  —  начала  XII
в.  высшее  сословие  на  начальной  стадии  его  становления  с  особым,
двойным  наказанием  за  преступление  против  жизни  относящихся  к  нему
людей.  Отметим,  что  понятие  бояре  —  ‘люди  знатные  и  богатые’  в  этот
период  имело  лишь  широкое  значение  и  еще  не  стало  названием  выс¬
шего  сословия.  Но  богатство  уже  имело  социальные  следствия.  Оно  вело
к  социальному  неравенству:  «По  семь  же  вьсякому  богату  главу  свою
покланяи  съмърения  ради,  древо  бо  много  вътвьно  поклонениемь  подъи-
деши  и  мимо  идеши»  [Изборник  1076  года.  1965.  С.  242—243].  Эту  тему
в  блестящей  афористичной  форме  развил  через  сто  лет  Даниил  Заточ¬
ник  (см.  далее,  с.  640—643).
 40-гривенная  вира  объединила  без  социальных  различий  все  другие
категории  лично  свободного  населения:  по  территориальному  прин¬
ципу  (русин,  Словении  —  ст.  1  КП,  ст.  1  ПП),  по  участию  в  княжеской
дружине  (гридин  —  ст.  1  КП,  ст.  1  ПП),  в  княжеском  господском  хо¬
зяйстве  (ст.  11  ПП  —  конюх,  повар),  по  принадлежности  к  княжеско¬
му  административно-судебному  аппарату  среднего  и  низшего  уровня
(ябетник,  мечник  —  ст.  1  КП,  ст.  1  ПП,  отрок  —  ст.  11  ПП),  к  господ¬
скому  некняжескому  хозяйству  (боярский  тиун  —  ст.  1  ПП),  к  купцам
(ст.  1  КП,  ст.  1  ПП),  к  лицам,  изменившим  социальный  статус  (из¬
гои  —  ст.  1  КП,  ст.  1  ПП),  к  избираемым  или  назначаемым  старостам,
к  простым  свободным  людям,  горожанам  и  сельским  жителям  (лю-
дин  —  ст.  3  ПП).  Эти  социальные  группы  составили  в  общественно¬
правовом  отношении  одно  сословие  лично  свободных  людей,  которые
различаются  в  соответствии  с  видом  профессиональных  занятий,  соб¬
ственности  и  местом  в  системе  общественных  отношений.  Социальным,
политическим  и  правовым  содержанием  их  сословного  положения  яв¬
ляются,  кроме  равного  40-гривенного  судебного  штрафа  за  убийство,
право-обязанность  лично  свободного  человека  платить  в  соответствии
с  решением  княжеского  суда  судебный  штраф  —  продажу  («аже  будуть
свободнии  с  нимь  крали  или  хоронили,  то  князю  въ  продажа»,  ст.  121
 416

ПП),  а  также,  вероятно,  участие  в  территориальных  вечевых  организа¬
циях  (в  городе  —  кончаиские  и  уличаиские,  в  сельской  местности  —
верви),  а  также  в  купеческих  сотнях.  Отдельные  представители  такого
сословия  лично  свободных  людей  участвовали  в  княжеских  властных
органах  (отроки,  мечники,  ябетники)  или  были  богатыми  (купцы),  но
это  не  меняло  их  сословного  статуса.
 При  установлении  определяющих  сословнообразующих  факторов,
вероятно,  следует  учитывать  также  деление  населения  Руси  на  приви¬
легированных  и  непривилегированных.  Видимо,  неподатными  явля¬
лись  княжие  служилые  люди,  тогда  как  податными  —  все  прочее  го¬
родское  и  сельское  население,  судя  по  действующей  и  все  усложняю¬
щейся  податной  системе  на  Руси  X—XII  вв.  [о  налогах  на  Руси  этого
времени  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  27—28,  57,  197—199].
 Таким  образом,  можно  подтвердить  и  развить  на  основе  последую¬
щего  исследовательского  опыта  наблюдения  В.  О.  Ключевского  над
формированием  сложного  по  структуре  общества,  состоящего  из  клас¬
сов  и  сословий,  а  также  определить  в  этом  процессе  место  княжеской
власти.
 Их  эволюция  является  продолжением  и  развитием  предшествую¬
щих  социальных  процессов.  Устанавливается  трехчастный  принцип
сословного  деления,  основанного  на  неравенстве  юридических  прав,
совмещенных  с  социальным  статусом.  Привилегированное  неподат¬
ное  сословие  представляет  собой  служилых  князю  людей  с  совмещен¬
ными  военными,  административно-судебными  и  служебными  по  кня¬
жескому  двору  функциями.  Это  сословие  состояло  из  знати  —  высших
должностных  лиц  княжеского  государственного  и  домениального  ап¬
парата,  а  также  княжих  мужей  (так  называемая  «старшая  дружина»),
жизнь  которых  была  защищена  двойной  80-гривенной  вирой.  Низший
слой  служилых  князю  людей  в  защите  их  жизни  был  уравнен  со  всем
остальным  лично  свободным  населением  вне  зависимости  от  его  иму¬
щественных  и  социальных  различий.  Но  княжие  служилые  люди  («дру¬
жина»)  по-прежнему  представляли  собой  привилегированный  обще¬
ственный  слой,  иерархически  организованный  правящий  класс,  ос¬
новным  источником  материального  обеспечения  которого  являлось  в
этот  период  натурально-денежное  обеспечение  —  корм  (феоды).  Ос¬
новным  сословнообразующим  фактором  на  Руси  XI  —  начала  XII  в.
являлось  не  личное  богатство,  а  служба  князю  в  составе  «дружины»  и  в
руководстве  княжеским  господским  хозяйством.  Княжеская  служба
создавала  военно-служилое  сословие,  социально-экономическую  ос¬
нову  которого  составлял  натурально-денежный  корм,  а  социально-пра¬
вовую  основу  —  привилегированное,  вероятно,  неподатное  состояние.
Различия  положения  в  иерархии  должностей  на  княжеской  службе  ста¬
новились  основанием  деления  этого  сословия  на  знатных  мужей,  жизнь
которых  защищалась  80-гривенной  вирой,  и  прочих  привилегирован¬
ных  людей.
 14  Зак.  4508
 417

«Дружина»  на  Руси  XI  —  начала  XII  в.  сохраняла  предшествующую
традицию  и  имела  то  же  структурное  и  социальное  содержание,  что  и
в  других  европейских  средневековых  странах,  в  которых  существовали
феодальные  отношения.  До  VIII  в.  служилые  королю  люди,  получав¬
шие  в  качестве  материального  обеспечения  корм,  вооружение,  жили¬
ще,  назывались  vassi  (отсюда  —  вассалы).  Другим  принципом  вассаль¬
ных  связей  была  «верность»  —  fides.  Поэтому  вассально  зависимые  люди
назывались  также  fideles  —  верные.  Как  писал  Л.  П.  Карсавин,  еще  в
10-е  годы  XX  в.  преодолевший  позитивистское  понимание  крупного
землевладения  как  основного  признака  феодализма,  «основа  феодаль¬
ного  строя  —  верность,  получающая  конкретное  выражение  в  догово¬
ре,  а  по  существу  своему  соединенная  с  некоторою  идеею  определен¬
ного  обычая,  определенной  формы  отношений  и  личной  связи  двух
индивидуумов»  [Карсавин  Л.  П.  1995.  С.  84].
 В  славянских  странах  (Хорватия,  Чехия,  Польша),  где  письмен¬
ным  языком  стал  латинский,  для  обозначения  служилых  князю  (коро¬
лю)  людей  («дружины»)  в  целом  также  использовалось  слово  fideles  —
‘верные’,  а  служилого  человека  —  fidelis  ‘верный’,  то  есть  использова¬
лись  те  же  социальные  термины  Западной  Европы,  которые  обознача¬
ли  вассалов.  При  этом  в  Хорватии  и  западнославянских  странах  поня¬
тие  fideles  —  ‘верные’  могло  означать  и  всех  служилых  людей  («дружи¬
ну»)  в  целом,  так  и  определенный  круг  приближенных  к  князю  лиц.  В
письмах  римских  пап  Иоанна  VIII  и  Стефана  V  к  великоморавскому
князю  Святополку  I  они  названы  в  конце  IX  в.  в  соответствии  с  обыч¬
ной  для  того  времени  практикой  использования  феодальной  социаль¬
ной  лексики  —  «cum  nobilibus  viris  fidelibus  tuis»  —  «с  твоими  знатными
верными  мужами»,  а  также  «cum  omnibus  fidelibus  tuis»  —  «со  всеми
твоими  верными»,  то  есть  по  той  же  модели,  которая  использовалась
на  Руси  в  письменности  XI  —  начала  XII  в.,  —  «со  всей  своей  дружи¬
ной».  В  Хорватском  княжестве  (позднее  —  королевстве),  которое  ин¬
тенсивно  развивалось  в  зоне  славяно-позднеримского  этнокультурно¬
го  взаимодействия  служилые  люди,  «верные»  («дружина»)  —  fideles
представляли  собой  в  конце  IX  в.  иерархическую  структуру.  Ее  выс¬
ший  слой  назывался  жупаны,  которые  занимали  высшие  должности  в
государстве  и  при  княжеском  дворе.  В  Польском  княжестве,  в  кото¬
ром,  как  и  на  Руси,  государственность  формировалась  несколько  более
замедленными  темпами,  чем  в  Хорватии  и  Великой  Моравии  (в  Пер¬
вом  Болгарском  царстве  на  названия  служилой  знати  сильнейшее  воз¬
действие  оказала  тюркская  лексика),  ближайшее  окружение  Болеслава
Храброго  обозначалось  в  соответствии  с  двухчастным  делением  слу¬
жилых  людей  («дружины»)  —  магнаты  и  воины  (milites).  Близкое  кня¬
жеское  окружение  названы  также  традиционно  fideles  —  ‘верные,  вас¬
салы,  дружина’  [Свердлов  М.  Б.  1997.  С.  81—84,  92,  170—171].
 Особое  сословие  составило  белое  и  черное  духовенство  со  своими
автономными  структурами  самоуправления  и  церковным  судом.
 418

Как  отмечено  ранее,  на  Руси  XI  —  начала  XII  в.  третьим  в  иерар¬
хии  сословием  стало  лично  свободное  население  вне  зависимости  от
экономического  положения  —  местная  знать,  сохранившаяся  после
массовых  выводов  Владимира  Святославича,  купеческое  и  ремеслен¬
ное  городское,  а  также  сельское  население.  Его  равное  сословное  по¬
ложение  определялось  правами  местного  самоуправления,  равной
защитой  жизни  40-гривенной  вирой,  правами  владения  собственным
хозяйством,  несмотря  на  различия  его  конкретного  содержания,  его
защитой  княжеской  властью  и  законом,  но  также  отстранением  от
участия  в  верховном  княжеском  управлении.  Вероятно,  все  это  со¬
словие  было  податным,  несмотря  на  экономические  различия,  но  40-
гривенная  вира  уравнивала  его  с  членами  младшей  дружины,  при¬
надлежащими  к  другой  сословной  группе.  Отсюда  следует,  что  опре¬
деляющим  в  сословном  делении  являлось  служилое  князю  и  неслу¬
жилое  состояние,  неподатной  и  податной  статус.  Неподатное  состоя¬
ние  являлось  сословной  привилегией  за  службу  князю,  за  исполне¬
ние  на  княжеской  службе  военных,  административно-судебных  и  слу¬
жебных  по  княжескому  двору  обязанностей.  Третье  сословие,  веро¬
ятно,  эволюционировало  вследствие  интеграции  местной  и  княже¬
ской  служилой  знати  в  новое  сословие  —  боярство,  появившееся  в
XII  в.  (см.  далее).
 Четвертое  сословие  представляло  собой  разные  категории  зависи¬
мых  людей,  находящихся  в  составе  господского  хозяйства.  Первона¬
чально  оно  было  столь  же  разнородно,  как  и  сословие  лично  свобод¬
ного  населения.  Его  составляли  холопы,  которые  продолжали  эконо¬
мический  и  правовой  статус  патриархальных  рабов,  но  в  новых  соци¬
альных  условиях  становились  сословием  лично  зависимого  населе¬
ния.  Зависимых  смердов  и  рядовичей  объединяла  с  холопами  соци¬
альная  политика  уравнивания  наказания  за  убийство  5-гривенным
штрафом  [ст.  25,  26  КП].
 Таким  образом,  Ярослав  Мудрый  являлся  правителем  государства,
население  которого  было  иерархически  и  сословно  структурировано.
Для  служилого  и  неслужилых  сословий  он  являлся  сюзереном  и  мо¬
нархом,  обладавшим  в  1036—1054  гг.  единовластием.  Их  экономи¬
ческое  и  социально-политическое  единство  определялось  феодаль¬
ной  природой  государственных  податей  и  пошлин,  которая  станови¬
лась  основой  натурально-денежного  обеспечения  членов  дружины  за
службу  князю,  а  также  господским  хозяйством,  где  взималась  рента  с
разных  категорий  зависимого  населения.  Князь  Ярослав  распростра¬
нял  административно-судебную  власть  на  все  сословия  Русского  го¬
сударства.  В  то  же  время  он  был  господином  собственного  хозяйства,
в  состав  которого  входили  разные  категории  зависимого  населения.

Ярослав  —  «самовластец»
 В  Русском  государстве  периода  единовластного  правления  Яросла¬
ва  в  1036—1054  гг.  существовали  органы  самоуправления  в  виде  сель¬
ских,  а  также,  вероятно,  кончанских  и  уличанских  городских  вече  [об
уличанских  организациях  в  Новгороде  см.:  Буров  В.  А.  1994.  С.  16—50;
см.  там  же  литературу  вопроса],  но  они  не  были  альтернативными  ис¬
точниками  власти.  Поэтому  летописная  фраза,  определяющая  положе¬
ние  Ярослава  в  Русском  государстве  после  смерти  Мстислава,  «и  бысть
самовластець  Русьстьи  земли»  означала  не  только  то,  что  он  стал  един¬
ственным  правителем  (И.  И.  Срезневский  раскрывал  значение  этого
слова  —  единовластец  [Срезневский.  III.  Стб.  248]),  но  и  то,  что  он  один
осуществлял  власть  в  огромной  стране:  от  находившихся  под  данью
финских  и  эстонских  территорий  (в  эстонской  земле  был  построен
город-крепость  Юрьев)  до  пограничья  со  степью,  где  также  был  пост¬
роен  город-крепость  Юрьев  и  там  была  учреждена  епископия,  от  Во¬
лыни,  где  административным  центром  оставался  построенный  Влади¬
миром  Святославичем  город  Владимир,  заменивший  в  этом  назначе¬
нии  ранее  существовавшие  так  называемые  Червенские  города,  до  Ярос¬
лавля  на  Волге.  Города,  названные  именами  его  самого  и  его  отца,
продолжали  маркировать  пределы  его  владений.  Как  отмечено  ранее,
Софийские  соборы  в  Киеве,  Новгороде  и  Полоцке  на  основных  торго¬
вых  магистралях,  видимо,  стали  символами  зоны  распространения  но¬
вого  княжеского  культа,  установленного  Ярославом  Мудрым  —  Святой
Софии.  Поэтому  можно  сделать  вывод,  что  этот  князь  являлся  «само¬
властием»  —  монархом  огромной  страны,  в  которой  государственной
религией  было  православное  христианство,  а  высшим  религиозно-иде¬
ологическим  культом  —  Святая  София  —  Премудрость  Божия.  Это  свой¬
ство  княжеской  власти  раскрывает  содержание  всей  его  внутренней  и
внешней  политики,  объясняет  природу  и  саму  возможность  его  динас¬
тической  политики.
 Раннефеодальная  природа  княжеской  власти  подразумевала  про¬
должение  традиции  наделения  киевским  князем  своих  сыновей  об¬
ширными  территориями  для  управления  и  кормления.  Возраст  княжи¬
ча  при  этом  значения  не  имел,  поскольку  он  являлся  символом  кня¬
жеской  власти,  а  его  двор  —  центром  административно-судебного  уп¬
равления.  Ярослав  следовал  в  этой  традиции  за  своими  предшествен¬
никами  —  Игорем,  Святославом  и  Владимиром.  Старшему  сыну  он
поручал  Новгород  —  социально-политический  и  идеологический  центр
обширной  Новгородской  земли.  Сначала  он  «посади»  там  Илью,  а  после
его  ранней  смерти  —  Владимира  [НПЛ.  С.  470].  Как  следует  из  выход¬
ной  записи  1047  г.  священника  Упыря  Лихого,  для  русских  людей  в
Новгороде  того  времени  Владимир  Ярославич  был  князем,  который
осуществлял  княжескую  власть,  но  сама  она  определялась  через  отцов¬
скую  и  княжескую  власть  отца  —  Ярослава:  «<...>  князю  Володимиру,
 420

Новкгородъ  княжащю,  сыыови  Ярославлю  большему»  [Столярова  Л.  В.
2000.  С.  11].  Владимир  осуществлял  волю  отца,  когда  отправился  в
общерусский  по  значению  поход  на  Византию  в  1043  г.  В  таком  же
положении  князей-наместников  находились  при  жизни  Ярослава  и
другие  его  сыновья.  В  Ипатьевском  списке  ПВЛ  сохранилось  указание
места  княжения  Изяслава  перед  смертью  Ярослава  —  Туров  (в  Лаврен¬
тьевском  списке  —  пропуск).  Святослав  тогда  княжил  во  Владимире
Волынском,  а  Всеволода  Ярослав  держал  «у  себе»,  поскольку  любил
его  отец  более  других  братьев,  поясняет  летопись  [ПСРЛ.  Т.  И.  Стб.
150].  Но  перед  смертью  Ярослав  переменил  княжеские  столы  своих
сыновей  (см.  далее,  с.  434—439).
 Объединяла  эти  огромные  территории,  населенные  не  только  вос¬
точнославянской  древнерусской  народностью,  но  и  неславянскими
народами,  средневековая  природа  подданства,  выражавшаяся  в  при¬
знании  вождями  неславянских  племен  верховной  власти  киевского
князя,  в  регулярной  выплате  ему  дани  и  в  военной  службе  в  случае
необходимости  [Пашуто  В.  Т.  1965.  С.  92—116].  Феодальная  природа
службы  и  натурально-денежного  вознаграждения  за  нее  продолжала
объединять  вокруг  князя  людей,  принадлежащих  к  восточнославян¬
скому  и  неславянским  этносам.
 Верховная  власть  и  воля  князя  Ярослава  была  распространена  как  на
отдельного  человека,  так  и  на  социальные  коллективы.  В  ПВЛ  под  6544/
1036  г.  сообщается,  что  по  его  приказу  был  посажен  «в  порубъ»  его  брат
Судислав,  который  княжил  во  Пскове,  только  потому,  что  тот  был  «ок-
леветанъ  к  нему»  [ПВЛ.  1996.  С.  66;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Отец  святого
Феодосия  после  рождения  сына  (ок.  1036  г.)  должен  был  переселиться
со  своей  семьей  из  города  Василева,  входившего  в  число  крепостей  Днеп¬
ровского  Правобережья,  защищавших  Киев,  в  отдаленный  от  стольного
города  Курск  в  Посемье,  в  юго-восточных  пределах  Черниговской  зем¬
ли,  т.  е.  в  дальнюю  область  Днепровского  Левобережья.  Причина  такого
переселения  —  «князю  тако  повелевшу»  [Патерик  Киево-Печерского
монастыря.  1911.  С.  16—17;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Перед  княжеской  властью  община-вервь  являлась  коллективным
юридическим  лицом  и  коллективным  ответчиком  за  совершенные  на
ее  территории  преступления.  Поэтому  она  должна  была  выплачивать
80-гривенную  виру  за  убийство  огнищанина,  если  не  искала  убийцу
(ст.  20  КП).  Вместе  с  тем  князь  регулировал  отношения  между  общи¬
ной  и  ее  членами.  Общинникам  («людям»)  запрещено  было  участво¬
вать  в  выплате  огромной  двойной  виры,  если  убийца  огнищанина  из¬
вестен.  В  этом  случае  убийца  сам  должен  платить  огромный  судебный
штраф,  который  отходил  князю  (его  казне)  и  его  служилым  людям  (ст.
19  КП).  Когда  же,  еще  до  раздела  государства  с  Мстиславом  (в  ПВЛ
это  сообщение  помещено  под  6532/1024  г.),  вследствие  голода  в  Сузда¬
ле  поднялось  восстание  во  главе  с  языческими  жрецами  волхвами  и
восставшие  стали  избивать  «старую  чадь»  —  высший  слой  местного
 421

общества,  утверждая,  что  у  них  хранятся  запасы  продовольствия  («дер¬
жать  гобино»),  то  Ярослав  сам  отправился  в  Суздаль,  «изъимавъ  волх¬
вы,  расточи,  а  другыя  показни»  [ПВЛ.  1996.  С.  65],  подавив  это  рели¬
гиозное  сопротивление,  а  также  стремление  к  ушедшему  в  прошлое
социальному  и  имущественному  равенству.
 Эти  властные  функции  являлись  выражением  верховного  положе¬
ния  киевского  князя  как  сюзерена  всех  сословий  Русского  государ¬
ства.  В  его  лице  они  совмещались  с  верховными  внешнеполитически¬
ми  и  военными  функциями.  Поэтому  укрепившееся  при  Ярославе  внут¬
реннее  состояние  государства  позволило  ему  решать  столь  значитель¬
ные  внешнеполитические  задачи  включения  страны  в  общеевропей¬
скую  систему  политических  и  династических  связей.  Вместе  с  тем,  выс¬
шее  в  социальной  структуре  положение  князя  и  его  властные  функции
позволили  Ярославу  проводить  целенаправленную  политику  по  укреп¬
лению  и  распространению  христианства,  организации  Русской  Церк¬
ви,  по  идеологически  направленному  преобразованию  сознания  и  бы¬
тия  всех  сословий  Русского  государства.  Такой  смысл  верховного  уп¬
равления  страной  в  целом  и  населяющими  ее  людьми  был  ясен  совре¬
меннику  этих  событий  Илариону,  который,  обращаясь  к  сущему  на
небесах  Владимиру  Святославичу,  просил  его,  вероятно,  в  присутствии
Ярослава  и  его  семьи  (эти  идеи  предназначались  и  для  прочтения  в
Слове  о  законе  и  благодати)  помолиться  о  «благоверном  кагане  нашем
Георгии».  Суть  княжеской  деятельности,  за  которую  Ярослав  должен
был  получить  божественное  вознаграждение,  —  управление  Богом  дан¬
ными  ему  людьми  («Богомъ  даныа  ему  люди  управивьшу»;  курсив  наш.  —
М.  С.).
 Как  человек  церковный,  Иларион  раскрывает  княжеское  управле¬
ние  в  образной  системе,  свойственной  клирикам,  но  в  равной  мере
многозначной  и  для  людей  светских:  князь  пасет  своих  людей  («за
трудъ  паствы  людии  его  приати  от  него  (Вседержителя  Бога.  —  М.  С.)
вънець  славы  нетлънныа  съ  всъми  праведныими,  трудившиимися  его
ради»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  52;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].  Но  и  в  светском
понятийном  аппарате  Иларион  использовал  слова,  указывающие  на
высшее  единовластное  положение  Ярослава  в  Русском  государстве.
Поэтому  в  записи  о  своем  посвящении  и  настоловании  в  митрополиты
он  пишет:  «Быша  же  си  въ  лъто  6559,  владычествующу  благовърьному
кагану  Ярославу,  сыну  Владимирю»  [БЛДР.  Т.  1.  1997.  С.  60;  курсив
наш.  —  М.  С.].
 Значительное  возвышение  княжеской  власти  над  всеми  прочими
социально-политическими  структурами  имело  следствием  два  проти¬
воположных  по  форме,  но  единых  по  содержанию  процесса  в  форми¬
ровании  титула  этой  власти.  Вероятно,  начавшийся  при  Владимире
процесс  титулования  князем  носителя  этой  власти  стал  устойчивым  при
Ярославе.  Поэтому  титул  князь,  а  не  великий  князь,  теперь  был  достато¬
чен  для  носителя  верховной  власти,  тогда  как  семейно-родственные
 422

отношения  и  место  княжения  указывали  на  меру  значимости  каждого
конкретного  князя  в  междукняжеских  отношениях.
 С  другой  стороны,  на  Руси,  вероятно,  использовались  и  некняжес¬
кие  титулы,  которые  могли  обозначить  особое  положение  в  стране
княжеской  власти  и  самого  Ярослава.  В  западноевропейских  странах
Ярослава,  как  и  его  отца  Владимира,  называли  преимущественно  ко¬
ролем  (гех)  в  отличие  от  польских  князей,  которых  называли  неизмен¬
но  герцогами  (dux)  кроме  тех  случаев,  когда  они  официально  принима¬
ли  королевский  титул,  как  незадолго  до  своей  смерти  поступил  Болес¬
лав  Храбрый.  М.  Хельман  считал,  что  такие  различия  в  титулах  русско¬
го  и  польского  князя  происходили  для  мерзебургского  епископа  и  хро¬
ниста  Титмара  вследствие  того,  что  Польша  входила  в  систему  Свя¬
щенной  Римской  империи,  тогда  как  Русь  и  Венгрия  нет,  а  потому  их
правителей  Титмар  называл  королями  [Hellmarm  М.  1959.  S.  411;  это
мнение  не  без  одобрения  привел  В.  П.  Шушарин:  Шушарин  В.  П.  1965.
С.  424—425].  Но  такому  объяснению  противоречат  указанные  В.  П.
Шушариным  обращения  в  1075  г.  римского  папы  Григория  VII,  кото¬
рый  не  только  не  входил  в  систему  Священной  Римской  империи,  но
и  бывал  ей  враждебен,  к  князю  Изяславу  Ярославичу  как  к  королю,  а  к
польскому  князю  Болеславу  II  Смелому,  противнику  империи,  —  как
к  герцогу  [Шушарин  В.  П.  1965.  С.  426—427].  Тогда  же  младший  совре¬
менник  Ярослава  и  Григория  VII  каноник  бременского  кафедрального
собора  Адам  в  тексте  своей  хроники  «Деяния  архиепископов  гамбург¬
ской  церкви»  называл  Ярослава  королем  (в  одном  месте  даже  «святой
король  Руссии»,  видимо,  в  продолжение  традиций  сакральности  коро¬
левской  власти).  Поэтому  последовательно  указание  им  Ярослава  в  ряду
других  королей  Европы  (с  приведением  заключенных  между  ними  ди¬
настических  союзов):  «Харальд  (будущий  король  Норвегии.  —  М.  С.),
вернувшись  из  Греции,  взял  в  жены  дочь  короля  Русии  Ярослава  (Адам
использовал  скандинавскую  форму  имени  —  Gerzlef.  —  М.  С.);  другую
взял  Андрей,  король  венгров,  от  которой  родился  Соломон;  король
франков  Генрих  взял  третью,  которая  родила  ему  Филиппа»  [Латино¬
язычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  138—139;  см.
ранее,  с.  373—374].  Отсюда  следует,  что  титулование  Ярослава  королем
являлось  традиционным  для  Западной  Европы  указанием  правителя
Руси  в  устойчивой  системе  европейских  государей,  обладавших  опре¬
деленными  титулами  в  соответствии  с  феодальной  иерархией.
 Титул  король—гех  принадлежал  к  знаковой  системе  западноевро¬
пейских  титулов  в  субординации  по  отношению  к  императору  Свя¬
щенной  Римской  империи  наряду  с  менее  значимыми  герцогом,  гра¬
фом  и  т.  д.  На  Руси  он  использоваться  не  мог.  Поэтому  на  Руси  отме¬
чается  традиция  величального  использования  высшего  тюркского  ти¬
тула  —  каган.  Если  титул  князь,  относимый  только  к  правящей  динас¬
тии,  абсолютизировался,  то  конкретное  содержание  древнего  тюрк¬
ского  титула  каган  в  княжение  Ярослава  было  лишено  на  Руси  конк¬
 423

ретного  содержания.  Илариои  применял  его  в  Слове  о  законе  и  благо¬
дати  не  только  по  отношению  к  Владимиру,  но  и  к  Ярославу:  «Паче  же
помолися  о  сынъ  твоемь,  благовкрньмь  каганъ  нашемь  Георгии  <...>»
|БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  52].  Он  же  использован  в  записи  митрополита
Илариона  о  его  посвящении  и  настоловании.  В  этих  текстах,  предназ¬
наченных  для  произнесения  при  князе  и  без  него,  а  также  для  прочте¬
ния,  слово  каган  не  являлось  официальным  титулом.  Оно  было  уже
традиционно  величальным  и  наполнено  средневековым  символизмом,
утверждавшим  преемственность  той  династии,  которая  победила  ме¬
нее  90  лет  назад  Хазарский  каганат,  некогда  подчинивший  часть  вос¬
точнославянских  племен,  позднее  вошедших  в  состав  Русского  государ¬
ства.  Об  особом,  величальном  в  данном  случае  значении  титула  каган
свидетельствует  его  образовавшаяся  семантически  противоречивая  «гиб¬
ридная»  форма  —  «благовърьныи  каганъ  Ярославъ».  Его  первая  часть
указывает  на  христианскую  и  славянскую  принадлежность  Ярослава,
тогда  как  истоком  второй  его  составной  части  —  каган  является  тюрк¬
ский  титул  верховного  сакрального  хазарского  правителя,  принадлежав¬
шего  к  иудейскому  вероисповеданию.  Таким  образом,  титул  каган  в
применении  к  Ярославу  Мудрому,  как  и  ранее  к  Владимиру  Святосла¬
вичу,  не  имел  конкретного  политического  и  идеологического  смысла.
Вместе  с  тем,  он  содержал  значительную  скрытую  информацию,  указы¬
вающую  на  широкие  политические  и  исторические  ассоциации,  отно¬
сящиеся  к  княжеской  власти  на  Руси  середины  XI  в.,  а  также  на  сохра¬
нение  объективной  потребности  в  особом  величальном  обозначении
титула  главы  Русского  государства,  более  высокого,  чем  князь.
 Выражением  этой  потребности  стало  применение  к  Ярославу  и  ти¬
тула  царь.  Он  использован  в  надписи  на  стене  Софии  Киевской,  сооб¬
щающей  дату  его  смерти.  В  прочтении  этой  надписи  и  ее  интерпрета¬
ции  есть  различия  [Рыбаков  Б.  А.  1959.  С.  245;  1964.  С.  14—16;  Высоц¬
кий  С.  А.  1959.  С.  243-244;  1966.  С.  39-41;  1991.  С.  42-27;  Кузьмин
 А. 	Г.  1977.  С.  235—236;  Зиборов  В.  К.  1995.  С.  13—21  и  след],  но  слова
«цря  наш  <...>»  (второе  слово  сохранилось  неполностью)  принято  во
всех  толкованиях.  Отнесение  к  Ярославу  титула  царь  вновь  обратило
внимание  исследователей  на  сложную  проблему  отношений  Руси  и
Византии  в  княжение  Ярослава,  а  также  на  положение  княжеской  вла¬
сти  в  Русском  государстве,  поскольку  титул  царь=цесарь  является  си¬
нонимом  титула  император.  На  Руси  XI  —  начала  XII  в.  разный  уро¬
вень  значимости  царя=цесаря  и  князя  был  очевиден,  в  связи  с  чем  ав¬
тор  ПВЛ,  завершая  Повесть  об  убиении  Бориса  и  Глеба,  приводил
слова  пророка  Исаии,  применяя  их  к  русской  жизни  1015  г.,  без  их
дополнительных  разъяснений:  «Богъ  даеть  власть,  ему  же  хощеть;  по-
ставляеть  бо  цесаря  и  князя  вышнии,  ему  же  хощеть,  дасть»  [ПВЛ.
1996.  С.  62].  Поэтому  перед  исследователями  появился  вопрос,  что
означает  применение  по  отношению  к  русскому  князю  титула  царь-
цесарь,  традиционно  относимый  к  византийским  императорам.
 424

Решая  эту  проблему,  И.  И.  Срезневский  пришел  к  выводу,  что  в
случае  с  Мстиславом  Владимировичем  (киевское  княжение  в  1125—
1132  гг.)  этот  титул  имел  не  основное,  а  дополнительное  значение  —
независимый  властелин  [Срезневский  И.  И.  1882.  Стб.  52].  По  мнению
 В. 	О.  Ключевского,  в  XI—XII  вв.  по  отношению  к  киевским  князьям  это
был  «вид  особого  почетного  отличия»,  но  не  официальный  титул  [Клю¬
чевский  В.  О.  1959.  Т.  VI.  С.  138].  В  связи  с  открытием  надписи  в  Софии
Киевской  вопрос  о  применении  к  Ярославу  титула  царь  стал  дискутиро¬
ваться  оживленно.  Б.  А.  Рыбаков  соотнес  указание  ПВЛ  о  Ярославе  —
«самовластие»  с  1036  г.  с  титулами  каган  и  царь,  которые  применялись
по  отношению  к  нему,  и  пришел  к  выводу,  что  оба  эти  титула  имели
официальное  значение  и  ставили  великого  князя  на  один  уровень  с  ви¬
зантийским  императором  [Рыбаков  Б.  А.  1964.  С.  14—16].  Это  мнение
поддержал  Т.  Василевский,  но  он  объяснял  применение  на  Руси  титула
царь  близко  к  И.  И.  Срезневскому  как  символ  суверенитета,  полной
независимости  правителя,  каким  мог  быть  только  император  [  Wasilewski
Т.  1970.  Р.  47].  Такой  подход  обращал  внимание  на  определение  поло¬
жения  киевского  князя  как  главы  государства  в  его  соотнесении  с  реа¬
лиями  Византийской  империи.  А.  Поппэ,  напротив,  рассматривает  при¬
менение  титула  царь  по  отношению  к  Ярославу  Мудрому  и  Мстиславу
Великому  близко  к  В.  О.  Ключевскому  —  только  как  результат  исполь¬
зования  в  ограниченной  среде  распространения  власти  князя  —  на  кня¬
жеском  дворе  и  в  церковной  среде  [Рорре  А.  1969.  Р.  ПО,  п.  38].
 Мысль  Б.  А.  Успенского  о  том,  что  наименование  Ярослава  Мудро¬
го  царем  может  означать  «только  культурную  ориентацию,  поскольку
оно  не  основывается  на  преемственности  и  не  определяется  формаль¬
ной  процедурой  поставления»  [Успенский  Б.  А.  2000.  С.  35],  представ¬
ляется  отчасти  верной  в  указании  «культурной  ориентации»  и  ограни¬
ченной  в  своем  последующем  содержании.  «Культурная  ориентация»
соотносилась  с  православной  византийско-южнославянской  традици¬
ей.  Но  ее  абсолютизация  не  учитывает,  что  Ярослава  торжественно
величали  на  Руси  и  каганом.  Конфессиональная  и  культурная  тради¬
ция  становилась  основой  опосредованной  преемственности  в  наиме¬
новании  Ярослава  царем  как  выражение  традиционно  особого  соци¬
ально-экономического,  политического,  идеологического  и  правового
положения  киевского  князя  на  Руси.  Такая  традиция  возмещала  отсут¬
ствие  «формальной  процедуры  поставления».
 В  отличие  от  этих  столь  различных  направлений  в  определении
смысла  использования  высшего  в  средневековой  иерархии  титула  царь
по  отношению  к  Ярославу  и  его  потомкам,  накапливались  наблюде¬
ния,  раскрывающие  содержание  этого  феномена.  Этимология  слова
недвусмысленно  указывает  на  его  происхождение  от  лат.  Caesar.  Про¬
блема  заключалась  в  определении  путей  его  распространения  в  южно-
и  восточнославянских  землях.  В  начале  XX  в.  сложилось  мнение,  что
ц£сарь=царь  является  германским  заимствованием  (гот.  kaisar)
 425

[BernekerE.  1908.  Bd.  I.  S.  127;  Фасмер.  IV.  C.  291).  Следование  этому
мнению  привело  А.  С.  Львова  к  мысли  о  проникновении  на  Русь  назва¬
ния  столицы  Византии  Цъсарьградъ  из  западнославянских  земель  [Львов
А.  С.  1975.  С.  196].  В.  В.  Колесов  считает  титул  цксарь=царь  заимствова¬
нием  из  греческого  языка.  Он  не  придал  значения  его  употреблению  в
домонгольской  Руси,  связав  его  распространение  с  Ордынским  влады¬
чеством,  что  упростило  и  схематизировало  изучаемые  им  отражения  в
древнерусской  лексике  представлений  о  главе  государства  |  Колесов  В.  В.
1986.  С.  269—270  и  след.;  ср.:  Добродумов  И.  Г.  1996].
 Между  тем,  венгерские  лексикографы  уже  в  первой  половине  про¬
шлого  столетия  предложили  альтернативную  гипотезу  о  данном  язы¬
ковом  заимствовании  из  германского  (готского)  или  балканского  (ла¬
тинского)  [библиографию  см.:  Moravcsik  Gy.  1963.  S.  229].  Именно  как
непосредственное  заимствование  из  средневекового  латинского  языка
находит  подтверждение  появление  титула  цЬсарь—царь  у  последующих
лексикографов  и  историков  [Sfawski  F.  1952—1956.  Т.  I.  S.  56;  Skok  Р.
1971.  Knj.  I.  S.  258].  Данное  исследовательское  направление  развил
Г.  Моравчик.  Он  показал,  что  греческое  слово  ксистар,  заимствованное
из  латинского,  существовало  в  Византии  как  синоним  титула  (ЗаслХбис  —
император  (славянская  форма  кесарь).  В  Болгарии  XI  в.  для  его  обо¬
значения  использовались  цесарь  >  цьсарь  >  царь.  Отсюда  он  сделал
вывод,  что  цесарь  (>  царь)  является  непосредственным  заимствовани¬
ем  из  латинского  языка  славянами  на  Балканском  полуострове  в  VI—
VII  вв.  Этот  титул,  по  словам  Г.  Моравчика,  «гордым  обозначением
достоинства  (звания  —  Wurdenname)»  был  равен  титулу  византийского
императора  и  «украшал»  не  только  болгарских  и  сербских,  но  и  рус¬
ских  правителей  [Moravcsik  Gy.  1963.  S.  234—236].
 В.  Водов  конкретизировал  последнее  наблюдение,  рассмотрев  зна¬
чения  в  русских  памятниках  письменности  XI—XII  вв.  не  только  су¬
ществительных  царь,  цесарь,  но  также  их  производных:  прилагательно¬
го  царский,  глагола  царствовати,  существительных  царствие,  царство.
По  его  мнению,  титул  царь,  примененный  в  XI—XII  вв.  к  князьям
киевским,  не  был  более  и  менее  значительным.  Он  не  «покрывал  в
полной  мере»  (recouvrir)  какую-либо  «институционную  реальность»  и
в  отличие  от  термина  самодержец  не  выражал  какое-либо  соотноше¬
ние  политических  сил,  за  исключением,  возможно,  киевских  князей  X
в.,  особенно  Владимира  Святославича,  по  поздним  источникам.  В.  Водов
отметил  также,  что  в  применении  к  русскому  князю  титула  царь  труд¬
но  усматривать  простое  желание  использовать  формулу  восхваления
\VodoffW.  1989.  III.  Р.  39-40].
 Сделанные  в  исследовательской  литературе  терминологические  наблю¬
дения  важны  для  раскрытия  содержания  титула  царь  по  отношению  к
Ярославу  в  надписи  Софии  Киевской,  сообщающей  о  его  смерти.  Ее  текст
выполнен  в  «высоком  стиле»,  соответствующем  поводу,  месту  и  времени.
Поэтому  в  ней  использовано  торжественное  «успе»  или  «успение»,  а  не
 426

традиционная  для  такого  случая  лексика,  ср.:  «(Владимир.  —  М.  С.)  скон-
чася  месяца  нуля  въ  15  день.  Умре  же  на  Берестовъмь  <...>»,  «Преставися
Володимеръ,  сынъ  Ярославль  старей,  Новъгородъ»,  «Преставися  вели-
кыи  князь  русьскыи  Ярославъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  58,  70].  Этому  «высокому
стилю»  соответствовал  и  высший  в  иерархии  правителей  титул  царь.  Та¬
кое  употребление  политического  термина,  вероятно,  было  не  только  да¬
нью  посмертной  риторике  или  стилистическому  единству.  В  знаковом
средневековом  обществе  оно  стало  отражением  общественного  сознания
и  социально-политических  реалий  в  конце  правления  Ярослава.
 В  ежедневной  богослужебной  практике  на  Руси  титул  царь  посто¬
янно  соотносился  с  единовластным  правителем  —  Христом,  «царем
царствующих».  В  ежедневной  политической  и  экономической  жизни
«просвещенных»  слоев  русского  общества,  знати,  простых  горожан  и
людей  церковных  царь  —  единовластный  правитель  Греков  —  Визан¬
тийской  империи,  а  Царьград  —  стольный  город  царя.  В  этой  системе
идейных  координат  и  средневековых  символов  применение  к  Яросла¬
ву  славянского  по  форме  и  общеевропейского  по  содержанию  титула
царь  становилось  на  Руси  символом  княжеского  единовластия  и  пол¬
новластия,  сюзерена  иерархически  структурированного  общества.  Иде¬
ологическую  среду  для  названия  Ярослава  царем  создавала  как  его  кон¬
фронтация  с  Византийской  империей,  так  и  союзы,  включая  династи¬
ческие,  с  правителями  значимых  в  европейской  политической  системе
государств,  в  том  числе  и  Византии.  Символизм  средневековых  пред¬
ставлений  уравнивал  киевские  и  константинопольские  реалии,  несмотря
на  их  существенные  конкретные  различия  —  огромные  для  европей¬
ских  масштабов  городские  территории  Киева  и  Царьграда,  их  Софий¬
ские  соборы,  Золотые  ворота.  Ктиторская  фреска  Софии  Киевской  сим¬
волизировала  в  Ярославе  и  его  семье  Божественное  Причащение  всей
страны,  тогда  как  изображенный  на  ней  князь,  подносящий  Христу
храм  св.  Софии,  был  аналогичен  в  этом  действе  императору  Юстини¬
ану  в  Софии  Константинопольской.  Показательно,  что  Адам  Бремен¬
ский,  который  широко  пользовался  северогерманской  и  скандинав¬
ской  информацией,  записал  в  своей  хронике,  законченной  через  20—
25  лет  после  смерти  Ярослава,  о  соревновательности  Киева  с  Констан¬
тинополем:  «Ее  (Руссии.  —  М.  С.)  столицей  является  город  Киев,  со¬
ревнующийся  с  константинопольским  скипетром,  славнейшим  укра¬
шением  Греции»  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.
1989.  С.  128,  138].
 Таким  образом,  можно  предположить,  что  титул  царь  в  надписи
Софийского  собора  использован  по  отношению  к  Ярославу  не  в  ин¬
ституционном  его  значении,  не  для  внешнеполитического  указания
равенства  с  византийским  императором,  что  было  в  то  время  лишено
реального  содержания.  Вероятно,  это  был  термин  «внутреннего  упот¬
ребления»  как  свидетельство  полновластия  Ярослава  в  сублимирован¬
ной  для  русского  человека  того  времени  форме.  Такое  представление  о
 427

высшем  на  Руси  уровне  власти  киевского  князя  создавалось  не  только
его  определяющим  экономическим,  социальным,  политическим  и  пра¬
вовым  положением  в  стране,  но  также  его  активной  целенаправлен¬
ной  внутренней  и  внешней  политикой,  то  есть  мнение  о  Ярославе  как
царе  формировалось  не  только  вследствие  объективных  факторов,  но  и
в  результате  субъективной  причины  —  преобразующей  деятельности
данного  конкретного  князя.  В  соединении  с  историческими  традици¬
ями  эта  деятельность  Ярослава  формировала  имперскую  идею  в  кон¬
тексте  княжеской  власти.  Поэтому  Иларион  в  Слове  о  законе  и  благо¬
дати  говорил  и  писал  еще  до  поставления  в  митрополиты  то,  что  Яро¬
слав  хотел  услышать  и  прочитать:  «Не  въ  худъ  бо  и  невъдомъ  земли
владычьствоваша  (речь  идет  об  Игоре,  Святославе  и  Владимире.  —  М.  С.)
нъ  въ  Руськъ,  яже  въдома  и  слышима  есть  всъми  четырьми  конци  зем¬
ли.  Сии  славный  от  славныихъ  рожься,  благороденъ  от  благородныих,
каганъ  нашь  Влодимеръ  <...>.  И  единодержець  бывъ  земли  своей,  поко-
ривъ  подъ  ся  округъняа  страны,  овы  миромъ,  а  непокоривыа  мечемь»  [БЛДР.
1997.  Т.  1.  С.  42,  44;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 При  Ярославе  прежде  всего  архитектура  стала  идеологическим  сим¬
волом  и  пропагандистом  княжеской  власти  как  в  ее  единении  с  влас¬
тью  духовной,  так  и  в  самостоятельном  воздействии  на  общество.  Ог¬
ромные  храмы,  возведенные  к  тому  же  на  «горах»,  холмах  и  высоких,
обрывистых  берегах,  возвышались  над  домами,  говоря  словами  Ила-
риона,  «малых  и  великих,  рабов  и  свободных,  юных  и  старых,  бояр  и
простых,  богатых  и  убогих»,  утверждая  имперскую  идею  княжеской
власти.
 Княжеская  власть  выражала  себя  и  в  особой  системе  поведения.  На
ктиторской  фреске  Софии  Киевской  в  церемониальном  шествии  изоб¬
ражены  были  Ярослав,  его  супруга  Ингигерд-Ирина,  их  дети,  что  по¬
зволяет  предположить  такие  же  церемониальные  шествия  и  в  княжес¬
ком  быту  (см.  ранее,  с.  376,  379).  Церемониальность  княжеского  ше¬
ствия  подразумевалась  при  входе  в  Софию  Киевскую.  В  продолжение
традиции  Десятинной  церкви  в  Софии  также  были  построены,  но  уже
две,  лестничные  башни,  которые  позволяли  Ярославу,  членам  его  се¬
мьи  и  ближайшему  окружению  подняться  на  галереи,  где  они  находи¬
лись  соответственно  их  положению  в  обществе  —  ниже  Бога,  но  выше
прочих  молящихся,  включая  клир.
 Княжеская  процессия  должна  была  выделиться  (или  она  была  вы¬
делена  изначально)  из  всех  мирян,  идущих  на  богослужение  еще  до
входа  в  храм,  поскольку  вход  на  лестничные  башни  находился  снару¬
жи  собора,  а  не  изнутри  его.  Первоначально  женщины  и  мужчины
княжеской  процессии  должны  были  разделиться.  Женщины  поднима¬
лись  по  северной  лестничной  башне  и  попадали  на  северную  галерею,
где  находились  во  время  службы,  мужчины  —  по  южной  лестничной
башне  и  выходили  на  южную  галерею  (в  результате  ориентации  собора
башни  реально  являлись  северо-западной  и  юго-западной).  Позднее
 428

вход  в  северную  башню  был  замурован,  так  что  участники  княжеской
процессии  поднимались  на  хоры  все  вместе.
 Порог  и  ступени  лестницы  были  украшены  мозаичным  орнамен¬
том,  причем  размер  их  кубиков  и  орнамент  близки  мозаикам  в  цент¬
ральной  части  собора  [здесь  и  далее  архитектурный  анализ  лестнич¬
ных  башен  Софии  Киевской  и  изображений  в  них,  а  также  основную
предшествующую  исследовательскую  литературу  см.:  Высоцкий  С.  А.
1989.  С.  114—204].  Эта  близость  орнаментальных  изображений  может
свидетельствовать  не  только  об  одновременности  строительства  всего
храма,  как  отметил  С.  А.  Высоцкий,  но  и  об  особой  значимости  этих
княжеских  входов  на  хоры.  Они  были  видны  издалека.
 Княжеские  хоромы-дворцы  не  сохранились.  По  археологическим
материалам  лишь  известно,  что  они  имели  кирпичную  кладку  и  были
украшены,  в  частности,  мозаиками  и  фресками  [Раппопорт  П.  А.  1982.
 С. 	9,  10,  15].  Княжеские  хоромы-дворцы,  как  главная  составляющая
часть  княжеского  двора,  представляли  собой  сложные  комплексы  жи¬
лых  и  хозяйственных  помещений.  Жизнь  князей  в  них  существенно
отличалась  от  обитателей  домов  других  слоев  русского  общества  этого
времени.  Монах  Киево-Печерского  монастыря  записал  рассказ  своего
игумена,  святого  Феодосия,  о  его  посещении  хором  Святослава  Яро-
славича,  видимо,  вскоре  после  его  вокняжения  в  Киеве  в  1073  г.:  «<...>
и  яко  въниде  (Феодосий.  —  М.  С.)  въ  храмъ,  идеже  бъ  князь  съдя,  и  се
видъ  многия  играюща  пръдъ  нимь:  овы  гусльныя  гласы  испущающемъ,
другыя  же  оръганьныя  гласы  поющемъ,  и  инъмъ  замарьныя  (этот  ду¬
ховой  инструмент  неясен.  —  М.  С.)  пискы  гласящемъ,  и  тако  вьсъмъ
играющемъ  и  веселящемъся,  якоже  обычаи  есть  пръдъ  князьмь»  [БЛДР.
1997.  Т.  1.  С.  422;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Сюжеты  фресок  и  мозаик  в  княжеских  хоромах  неизвестны.  По¬
этому  особый  интерес  имеют  выполненные  при  Ярославе  фресковые
росписи  лестничных  башен  Софии  Киевской.  Вероятно,  они  отражали
вкусы  и  интересы  заказчика  строительства  храма.
 Изображения  на  стенах  лестничных  башен,  которые  вели  к  месту
молитвы,  продолжали  традиции  византийского  изобразительного  ис¬
кусства  и  выполнены,  вероятно,  византийскими  мастерами.  Впрочем,
элементы  местных  реалий  исследователи  в  них  отмечают.  Сюжеты
фресок  (от  входа  в  северную  лестничную  башню)  следующие:  «Верб¬
люд  с  поводырем»,  «Борьба  ряженых»,  «Охота  на  медведя»,  «Борющи¬
еся  атлеты»,  «Фантастическое  животное»,  «Императрица  с  приближен¬
ными»,  «Зверь  кошачьей  породы  (барс  ?)  в  прыжке  на  жертву  (?)»,
«Фантастическое  животное»,  медальоны  с  разными  в  них  изображени¬
ями,  в  том  числе  музыканта,  играющего  на  смычковом  инструменте,
«Император  (?)  на  белом  коне»,  композиция  с  изображением  город¬
ского  здания,  «Охота  с  собакой  на  оленя»,  «Прием  византийским  им¬
ператором»,  композиция  с  изображением  императора.  Фресковые  изоб¬
ражения  в  южной  лестничной  башне  (от  входа):  «Охота  на  вепря»,
 429

«Охота  с  дрессированными  гепардами  (пардусами)»,  «Два  льва  с  добы¬
чей»,  «Охота  на  белку  или  куницу»,  «Нападение  на  всадника  крупного
зверя»,  «Константинопольский  ипподром»,  «Дворец  ипподрома  —  Ка-
фисма»,  розетка  с  двумя  опирающимися  на  нее  передними  лапами  гри¬
фонами,  «Коляды»,  «Охота  на  дикого  коня»,  «Скоморохи»,  «Акроба¬
ты»,  ловчие  соколы,  вписанные  в  медальоны.
 Значительная  часть  фресковых  росписей  погибла,  а  сохранившие¬
ся  —  фрагментарны.  Поэтому  реконструкции  всей  композиции  роспи¬
сей  лестничных  башен  Софийского  собора  дискуссионны.  Вместе  с
тем,  обобщая  наблюдения  предшественников,  в  том  числе  Н.  П.  Кон¬
дакова  и  А.  Н.  Грабара,  а  также  свои  собственные,  С.  А.  Высоцкий
отметил  определяющее  положение  в  них  «Приема  византийского  им¬
ператора»  в  северной  башне,  и  «Ипподрома»  —  в  южной,  а  также  «фре¬
сок  охотничьего  жанра».  Часть  последних  была  написана  с  учетом  мест¬
ной  южнорусской  фауны  («Охота  на  белку»  и  «Охота  на  коня»),  сюже¬
ты  которых  не  имеют  параллелей  в  византийском  дворцовом  искусст¬
ве.  Поэтому  он  пришел  к  выводу,  что  фресковая  живопись  лестничных
башен  Софии  Киевской  продолжала  традиции  дворцовых  росписей,  к
тому  же  в  некоторых  случаях  отмечаются  в  изображениях  и  композиции
близкие  аналогии  в  византийском  искусстве  (А.  Н.  Грабар  прослеживал
параллели  в  памятниках  византийской  художественной  традиции  [Гра¬
бар  А.  Н.  1962.  С.  241—245;  2000.  С.  81—92]).  Эти  росписи  содержали
сцены,  имевшие  не  только  условный  и  развлекательный  характер,  но  и
повествовавшие  о  значительных  исторических  событиях  [Высоцкий  С.  А.
1989.  С.  158-201].
 Оставляя  обсуждение  этой  гипотезы  искусствоведам,  отметим,  что
фрески  лестничных  башен  Софии  Киевской  являются  важным  исто¬
рическим  источником  для  анализа  самосознания  русских  князей  и  их
ближайшего  окружения.  Обращает  внимание  светское  содержание  изоб¬
ражений,  которые  сопровождали  их  к  месту  молитвы  и  богослужения,
что  указывает  на  стремление  сохранить  земные  настроения  вплоть  до
выхода  на  хоры.  Сами  эти  настроения  относятся  к  делам  дворцовым,  к
развлечениям,  в  том  числе  к  любимому  княжескому  занятию  —  охоте.
Обращает  внимание  открытость  Ярослава  (и  его  сыновей)  к  восприя¬
тию  иноземной,  в  данном  случае  византийской,  светской  художествен¬
ной  культуры  и  участие  этой  культуры  в  ежедневном  княжеском  быту.
Все  это  наряду  с  активной  деятельностью  в  распространении  восточ¬
нохристианской,  прежде  всего  византийской  и  славянской  письмен¬
ности  и  культуры,  с  международными  (в  частности  династическими)
союзами  без  воздействия  на  них  культурных  и  конфессиональных  раз¬
личий  свидетельствует  о  широте  мышления  князя  и  его  ближайшего
окружения,  о  его  самоидентификации  не  по  этническому  признаку,  а
по  социальному  статусу,  по  принадлежности  к  широко  понимаемой
византийской  христианской  культуре  дворцов,  которая  сопровождала
его  даже  в  православном  храме  вплоть  до  выхода  на  хоры.
 430

Система  поведения  Ярослава,  его  семьи  и  ближайшего  окружения
в  церемонии  шествия  от  хоромов  княжеского  двора  до  Софии  Киев¬
ской,  к  особому  входу  в  нее,  восхождения  на  хоры  и  нахождения  там
во  время  богослужения  в  полной  мере  соответствует  идеологии  его
правления  как  возвышенного  над  всеми  социальными  группами  «са¬
мовластна».  Ту  же  цель  преследовал  столь  значимый  символ  в  знако¬
вом  средневековом  обществе  как  одеяние  членов  княжеской  семьи.
Как  следует  из  сохранившейся  части  ктиторской  фрески  в  Софии  Ки¬
евской  (в  данном  случае  не  имеет  значения  —  это  дочери  Ярослава
или  его  сыновья,  см.  ранее,  с.  354—365),  на  двух  из  них  изображены
плащи-корзно.  Одежды  трех  фигур  имеют  орнаменты  в  виде  кругов,
украшенных  жемчугами.  У  первого  справа  персонажа  сохранилось  изоб¬
ражение  красновато-коричневого  цвета  сапожек  с  загнутыми  носка¬
ми,  плащ  охристо-красного  цвета,  платье  —  светло-зеленое.  Высокая
шапка  цвета  красно-коричневой  охры  с  меховой  опушкой.  У  второй
фигуры  платье  красно-корчневой  охры,  плащ-корзно  —  светло-серый.
Головной  убор  —  красноватого  цвета.  Платье  третьей  фигуры  красно¬
го  цвета,  головной  убор  —  красновато-коричневого.  Четвертый  персо¬
наж  был  изображен  первоначально  в  красновато-коричневого  цвета
шапке,  отороченной  мехом,  с  высокой  тульей,  в  плаще-корзно  цвета
разбеленной  красной  охры  на  правом  плече  и  фибулой.  Эти  новейшие
наблюдения  приведены  в  соответствии  с  результатами  фотофизичес-
кого  исследования  и  рентгено-эмиссиографирования  [Дорофиенко  И.  П.
1988.  С.  135—142;  см.  также:  Каргер  М.  К.  1954.  С.  157—159;  Лазарев
В.Н.  1959.  С.  159;  Высоцкий  С.  А.  1989.  С.  81—88  и  след.].  Следует
отметить,  что  и  ранее  с  помощью  рентгеноэмиссиографии  у  четвертой
фигуры  был  выявлен  первоначальный  рисунок  головного  убора  с  вы¬
сокой  тульей,  тогда  как  на  сохранившемся  рисунке  видна  голова,  «как
бы  прикрытая  косынкой  или  платочком»  [Гильгендорф  И.  1981.  С.  67].
Эти  изображения  членов  княжеской  семьи  свидетельствуют  о  том,  что
как  ранее,  в  конце  X  —  начале  XI  в.,  так  и  XI  в.  атрибутами  княжеской
власти  являлись  шапка  (с  опушкой),  плащ-корзно  и  сапоги  красного
цвета.  Вне  зависимости  от  того,  были  ли  княжеские  красные  шапки  и
плащи  изображены  в  соответствии  с  реалиями  или  символично  окра¬
шены  в  красный  императорский  цвет  —  в  обоих  случаях  на  ктитор¬
ской  фреске  Софии  Киевской  они  указывали  в  главном  соборе  страны
и  митрополии  на  высшую  власть  их  обладателей,  тогда  как  сама  компо¬
зиция  с  Ярославом,  подносящим  в  качестве  основателя  Софию  Киев¬
скую  Христу,  как  Юстиниан  на  мозаике  в  Софии  Константинополь¬
ской,  с  детьми  в  багряных  одеждах,  шапках  и  сапогах  также  знаково
выражали  идею  высшей  политической  власти  Ярослава  Мудрого.
 Особое  символическое  значение  определенного  вида  одежд  и  их
цвета  было  хорошо  известно  на  Руси  в  XI  в.,  так  что  монах  Киево-
Печерского  монастыря  Нестор  писал  в  80-е  годы  этого  столетия  о  сво¬
ем  старшем  современнике  и  игумене  этого  монастыря  святом  Феодо¬
 431

сии:  «Козьлины  бо  тому  бъахуть,  яко  многоц£ньная  и  свшьяая  одежа,
власяниця  же,  яко  се  чьстьная  и  цесарьская  багъряниця»  [БЛДР.  1997.  Т.
1.  С.  426;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].
 Торжественное  верхнее  одеяние  князей  вошло  в  это  время  не  толь¬
ко  в  число  инсигний  княжеской  власти.  Оно  приобрело  особое  сак¬
ральное  значение,  эту  власть  освящающее.  На  эту  функцию  верхних
княжеских  одежд  в  отечественной  литературе,  кажется,  внимания  не
обращали.  В  специальном  исследовательском  очерке  истории  одежды
на  Руси  до  XIII  в.  А.  В.  Арциховский  этот  вопрос  не  поставил  [Арци-
ховский  А.  В.  1948.  С.  234—262].  Позднее  Я.  Малингуди  отметила  отра¬
жение  особого  значения  силы  и  власти  Ярослава  не  только  в  использо¬
ванном  по  отношению  к  нему  титула  царь,  подобного  византийскому
императорскому,  но  также  изображение  его  самого  и  его  семьи  в  им¬
ператорских  одеяниях  [MaAiy/couSp  Г.  1992.  S.  74].
 Между  тем,  о  таком  особом  значении  княжеских  одеяний  свиде¬
тельствует  Лаврентьевская  летопись  в  повествовании  под  671  1/1203  г.
о  том,  как  Рюрик  Ростиславич  с  черниговскими  князьями  Ольговича-
ми  и  половцами  захватили  Киев  и  подвергли  его  страшному  разоре¬
нию.  Они  «разграбиша»  также  церкви  и  монастыри,  в  том  числе  древ¬
нейшие  и  главные  соборы  —  св.  Софию  и  св.  Богородицу  Десятинную.
По  словам  летописца,  грабители  «одраша»  иконы,  захватили  там  крес¬
ты,  священные  сосуды,  книги  и  «порты  блаженныхъ  первыхъ  князьи,
еже  бяху  повышали  в  церквахъ  святыхъ  на  память  собъ»  [ПСРЛ.  Т.  I.
Стб.  418;  см.  также  далее,  с.  629].  «Блаженные  первые  князья»,  кото¬
рые  могли  повесить  в  Десятинной  церкви  и  Софии  Киевской  свои
одеяния  в  них  —  это  их  основатели-строители  Владимир  Святославич
и  Ярослав  Мудрый.  По  мнению  А.  П.  Толочко,  эти  княжеские  одежды
в  главных  киевских  храмах  продолжали  византийскую  традицию.  Они
могли  иметь  не  только  декоративное  и  мемориальное  значение,  но
также  использоваться  в  ритуале  «посажения  на  стол».  А  потому  эта
традиция  сохранилась  в  русских  землях  в  XII—XIII  вв.,  моделируя  со¬
ответствующие  ритуалы  [Толочко  А.  П.  1991].  Эта  гипотеза  представля¬
ет  несомненный  интерес,  но  сделанные  автором  наблюдения  убеди¬
тельны  не  в  равной  мере.
 Как  следует  из  анализируемой  записи  Лаврентьевской  летописи,
ктиторы  Богородицы  Десятинной  и  Софии  Киевской  приказали  пове¬
сить  свои  одеяния  «на  память  о  себе».  Видимо,  они  были  сшиты  из  тех
дорогих,  в  том  числе  византийских,  тканей,  паволоки-шелка  и  акса¬
мита-бархата,  в  которых  князья  в  конце  X  —  XII  вв.  изображены  на
монетах  и  особенно  обстоятельно  на  миниатюрах  и  фресках  [Кондаков
Я.  Я.  1906;  Арциховский  А.  В.  1948.  С.  234-262;  Каргер  М.  К.  1954;
Лазарев  В.  Я.  1959;  Высоцкий  С.  А.  1989].  Они  входили  в  наиболее  цен¬
ное  церковное  убранство  и  сохранились  до  1203  г.  (если  это  были  оде¬
яния  Владимира  Святославича  и  Ярослава  Мудрого,  то  они  хранились
в  продолжение  150—200  лет).  Эти  одеяния  имели  для  их  владельцев
 432

церемониальный  характер.  Но  предполагать  в  них  последующее  во
времени  церемониальное  использование  нет  оснований,  поскольку  в
тексте  указано  их  прямое  назначение,  предполагавшееся  основателя¬
ми  храмов,  —  память  о  них.  Отсюда  следует,  что  вывешивание  в  хра¬
мах  одеяний  их  ктиторов  не  продолжало  византийскую  традицию,  ко¬
торая  символизировала  сакральную  и  историческую  преемственность
императорской  власти  как  составная  часть  интронизации  императора,
а  было  национальной  традицией  почитания  памяти  князя,  видимо,
как  некогда  «могилы»  Олега  и  саней  княгини  Ольги  (см.  ранее).
 Такое  указание  подразумевает,  что  все  это  время  одеяния  Владими¬
ра  и  Ярослава  были  объектами  почитания  и,  вероятно,  сакрализован-
ными  символами  княжеской  власти.  Эта  традиция,  возможно,  восхо¬
дила  еще  к  языческим  временам,  но  приобрела  она  и  значение  освя¬
щения,  поскольку  одеяния  хранились  в  храмах,  являлись  носителями
памяти.  Можно  предположить,  что  княжеские  одеяния,  вывешенные
в  храмах,  вошли  в  систему  религиозного  синкретизма,  органично  со¬
единившего  языческую  и  христианскую  традиции.  В  то  же  время  они
были  зримым  свидетельством  непрерывной  исторической  и  княжес¬
кой  династической  традиции.  Эти  одеяния  свидетельствовали  о  вели¬
чии  Руси  времени  правления  тех  князей,  которых  также  называли,  как
свидетельствовала  традиция,  каганами  и  царями,  «благовърие»  которых,
как  писал  Иларион  в  40-е  годы  XI  в.  о  Владимире  Святославиче,  «съ
властию  съпряжено»  [БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  44].

Глава  VI.  Княжеская  власть  в  Русском  государстве  второй
половины  XI  —  первой  трети  XII  в.
 КНЯЗЬ  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ  В  СИСТЕМЕ
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ  ОТНОШЕНИЙ
 Перед  смертью  Ярослав  разделил  свое  огромное  государство  —  «Рус¬
скую  землю»  между  сыновьями.  Его  предсмертное  распоряжение  при¬
ведено  в  ПВЛ  как  устное  наставление,  но  в  то  же  время  и  как  завеща¬
ние  («наряди  сыны  своя,  рекъ  имъ»).  Композиционно  оно  делится  на
три  части.  Первая  часть  —  наставление  сыновьям,  утверждающее  глав¬
ную  мысль:  необходимо  жить  в  мире  и  любви,  иначе  «погыбнете  сами,
и  погубите  землю  отець  своихъ  и  дедъ  своихъ,  юже  нал  езоша  трудомь
своимь  великымъ;  но  пребывайте  мирно,  послушающе  брат  брата».  Эта
мысль  обобщает  и  всемирный,  и  библейский  опыт,  на  котором  воспи¬
тывался  христианин  при  чтении  Священного  Писания.  В  то  же  время
она  обобщала  исторический  опыт  собирания  Рюриковичами  Русского
государства,  а  также  трагические  следствия  междукняжеских  раздоров.
Конкретное  распоряжение  Ярослава  по  распределению  княжеских  сто¬
лов  содержится  в  средней  части  его  завещания:  «Се  же  поручаю  в  собе
место  столь  старейшему  сыну  моему  и  брату  вашему  Изяславу  Кыевъ;
сего  послушайте,  якоже  послушаете  мене,  да  той  вы  будешь  в  мене
место;  а  Святославу  даю  Черн  и  го  въ,  а  Всеволоду  Переяславль,  а  Иго¬
рю  Володимерь,  а  Вячеславу  Смолинескъ».  Последующий  текст  пред¬
ставляет  собой  изложение  завещания  в  виде  косвенной  и  прямой  речи:
«И  тако  раздали  имъ  грады,  заповъдавъ  имъ  не  преступати  предала
братия,  ни  сгонити,  рекъ  Изяславу:  «Аще  кто  хощеть  обидъти  брата
своего,  то  ты  помагаи,  его  же  обидять».  И  тако  уряди  сыны  своя  пре-
бывати  в  любви»  [ПВЛ.  1996.  С.  70;  курсив  наш.  —  А/.  С.].
 В  соответствии  с  теориями  XVIII  в.,  исходящими  из  воли  монарха
как  определяющего  исторического  фактора,  «ряд»  Ярослава  интерпре¬
тировался  как  «ошибка»  (Н.  Г.  Леклерк)  [здесь  и  далее  историографи¬
ческий  контекст  см.  ранее,  с.  5—35;  Свердлов  М.  Б.  1996а].  В  отличие
от  такого  оценочного  подхода  Н.  М.  Карамзин  изложил  содержание
решения  Ярослава  о  разделе  страны  на  «Княжения»,  руководствуясь
летописным  текстом:  «старший  сын»  —  «Глава  отечества  и  старших
братьев»,  его  младшие  братья  —  «Удельные  Князья»  с  правом  наследо¬
 434

вания  детям,  зависимые  «от  Киевского,  как  присяжники  и  знамени¬
тые  слуги  его»  [Карамзин  Н.  М.  1991.  Т.  II—III.  С.  463—464],  что  соот¬
носилось  с  его  определением  на  Руси  до  XV  в.  «Системы  Феодальной,
Поместной  или  Удельной».  Такой  подход,  сохранивший  идеи  общеев¬
ропейского  развития  России,  был  поддержан  Н.  А.  Полевым  в  теории
«семейного  феодализма»  на  Руси  второй  половины  XI  —  XII  в.  [Поле¬
вой  Н.  1829.  Т.  I].
 В  поисках  закономерностей  внутреннего  развития  А.  Рейц  тогда  же
характеризовал  раздел  Ярославом  своих  владений  как  следствие  «се¬
мейного  быта»  —  образование  «союзного  государства»  Ярославичей  во
главе  с  верховной  властью  старшего  брата  [ReutzA.  1829.  S.  19—20  ff.],
подчеркивая  тем  самым  большее  значение  семейного  начала  в  между-
княжеских  отношениях.  В  развитие  такого  подхода  в  соответствии  с
«родовой  теорией»  С.  М.  Соловьев  определял  их  родственными  связя¬
ми  и  обязанностями.  «О  государственной  связи,  государственной  под¬
чиненности,  —  по  его  словам,  —  нет  помину».  Междукняжеские  отно¬
шения  определялись,  по  его  мнению,  «лествичным  восхождением»,  а
переходный  период  к  государственному  быту  начнется  во  второй  по¬
ловине  XII  в.  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  344—347].  Эту  теорию
развил  В.  О.  Ключевский,  который  отметил  в  разделе  Русской  земли
Ярославом  «согласование  генеалогического  отношения  князей  с  эко¬
номическим  значением  городовых  волостей»  с  порядком  наследова¬
ния  по  старшинству,  от  младших  столов  —  к  старшим.  Эта  теория  «оче¬
редного  порядка»  сохраняла  идею  единства  Русской  земли  и  княже¬
ского  рода  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  170—189].
 А.  Е.  Пресняков  критиковал  в  начале  XX  столетия  анализ  «ряда»
Ярослава  в  концепции  Соловьева-Ключевского.  Он  отметил,  что  в  этом
«ряде»  не  установлен  будущий  порядок  преемственности  владения  кня¬
жескими  волостями,  а  также  нет  «понятия  о  сохранении  единого,  об¬
щего  и  нераздельного  владения  русской  землей  всеми  князьями  Яро¬
славля,  а  тем  более  Рюрикова  рода».  Он  указал  на  необходимость  раз¬
личать  преемственность  владения  князей  в  своих  владениях  («землях-
волостях»)  и  «преемство  в  старейшинстве  над  всеми  князьями  русской
земли».  Поэтому  в  «ряде»  Ярослава  он  отметил  явление,  присущее  и
другим  славянским  странам  того  времени  (Польше,  Чехии),  —  «опре¬
деленную  политическую  тенденцию  к  сохранению  основ  государствен¬
ного  единства  в  компромиссе  с  тенденцией  семейного  раздела»,  а  в
совместной  политической  деятельности  старших  Ярославичей  —  «три¬
умвират»  до  1073  г.  с  перерывом  в  1068—1072  гг.  [Пресняков  А.  Е.  1993.
С.  35-47].
 Особое  внимание  в  советской  историографии  к  социально-эконо¬
мическим  факторам  как  определяющим  политические  процессы  изме¬
нило  отношение  исследователей  к  установлению  места  и  значения
«ряда»  Ярослава  в  истории  Руси  второй  половины  XI  в.  В  отличие  от
теорий,  в  которых  особая  роль  в  истории  придавалась  порядку  княже¬
 435

ского  наследования,  политическим  и  правовым  институтам,  в  такой
исторической  концепции  «ряд»  Ярослава  стал  фактом  политической
истории.  По  мнению  М.  Д.  Приселкова,  «ряд»  Ярослава  вел  к  распаду
Руси,  тогда  как  в  политических  интересах  Византийской  империи  было
сохранение  ее  единства,  вследствие  чего  она  поддержала  союз  трех  стар¬
ших  Ярославичей  [Приселков  М.  Д.  1938.  С.  124—125].  С.  В.  Юшков
исходил  из  происходившего  на  Руси  процесса  феодализации  и  паде¬
ния  значения  Киевского  политического  центра,  которые  были,  по  его
мнению,  причиной  «центростремительных  тенденций».  Вернувшись  к
летописному  тексту,  он  отметил,  что  в  нем  сообщается  лишь  о  сюзере¬
нитете  старшего  из  Ярославичей  —  Изяслава,  по  отношению  к  которо¬
му  младшие  братья  становились  его  вассалами.  По  его  мнению,  этот
«ряд»  был  аналогичен  предшествующему  распоряжению  княжескими
столами  Святославом  Игоревичем,  был  он  возможен  и  для  князя  Вла¬
димира,  чему  помешали  обстоятельства  его  смерти.  Но  в  соответствии
с  формирующейся  в  это  время  теорией  периода  феодальной  раздроб¬
ленности  С.  В.  Юшков  рассматривает  «ряд»  Ярослава  как  начало  про¬
цесса  ослабления  власти  великого  князя  и  роста  центростремительных
сил,  начала  замены  принципа  старейшинства  при  преемстве  княжес¬
кой  власти  принципом  отчины.  Этот  процесс  нарушался  борьбой  фео¬
дальных  группировок,  но  одновременно  укреплялись  отношения  сю-
зеренитета-вассалитета,  в  соответствии  с  которыми  великий  князь  ста¬
новился  первым  среди  равных  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  175—177].  Б.  Д.
Греков  писал  о  «явных  признаках  феодального  раздробления»  после
смерти  Ярослава  Мудрого.  Но  внутренний  процесс  деления  государ¬
ства  он  рассматривал  как  следствие  развития  отдельных  его  частей.
Поддержал  он  идею  А.  Е.  Преснякова  о  триумвирате  старших  Яросла¬
вичей.  Б.  Д.  Греков  отметил  также  владение  Изяславом  «самыми  глав¬
ными  частями  земли  —  Киевом  и  Новгородом»  и  предположил,  что
этот  князь  не  удовлетворился  ролью  равного  среди  трех,  а  его  попытка
использовать  свое  старейшинство  окончилась  для  него  изгнанием  [Гре¬
ков  Б.  Д.  1953.  С.  489—490].  В  отличие  от  такого  подхода  Л.  В.  Черепнин
подчеркивал  в  завещании  Ярослава  сохранение  политического  единства
Древнерусского  государства,  начальные  процессы  политического  рас¬
членения  страны,  но  не  социально-экономические  причины  феодаль¬
ной  раздробленности.  По  его  наблюдениям,  между  членами  княжеской
фамилии  существовали  вассально-иерархические  отношения.  Во  главе
их  находился  Изяслав  [Черепнин  Л.  В.  1965.  С.  169—170;  1972а.  С.  360].
 В  новейших  разысканиях  авторы  возвращаются  с  определенными
отличиями  к  прежним  теориям:  Ярослав  создал  триархию,  разделив
«собственно  Русь»  между  тремя  старшими  Ярославичами  [ПоппэА.  1995.
С.  66—67],  государство  —  общее  родовое  владение,  в  котором  каждому
князю  выделялась  его  «персональная  часть»  [Толочко  О.  П.,  Толочко
П.  П.  1998.  С.  176],  завещание  Ярослава  основано  на  началах  «лествич-
ного  восхождения»,  создавая  иерархические  отношения  между  князья¬
 436

ми  \Котляр  Н.  Ф.  1998.  С.  160—161],  земля  Руси  —  собственность  кня¬
жеского  рода,  все  наследие  делилось  на  части,  а  не  переходило  одному
наследнику,  устанавливался  принцип  старшинства  среди  братьев,  ко¬
торые  не  должны  посягать  на  владения  друг  друга,  но  это  завещание
могло  быть  использовано,  подредактировано,  а  может  быть  и  приду¬
мано  для  достижения  определенных  этических  и  политических  целей
[  Франклин  С,  Шепард  Д.  2000.  С.  356—359].  А.  В.  Назаренко  включил
определение  в  «ряде»  Ярослава  сложного  в  своем  содержании  феноме¬
на,  отражавшего  социальные,  политические  и  династические  процес¬
сы  на  Руси  XI  в.,  в  контекст  гипотезы  о  смене  ранней  формы  полити¬
ческого  устройства  «феодализирующихся»  государств  —  corpus  fratrum
заключительной  его  формой  —  сеньоратом,  то  есть  выделением  стар¬
шего  из  братьев-сонаследников  при  регламентации  их  взаимоотноше¬
ний.  По  его  мнению,  наследование  идеальной  верховной  власти  обес¬
печивала  десигнация  —  заблаговременно  урегулированный  порядок
престолонаследия.  Поэтому  А.  В.  Назаренко  интерпретирует  «ряд»
Ярослава  как  десигнацию  Изяслава  [Назаренко  А.  В.  2000.  С.  504—516].
 Анализ  разысканий  о  «ряде»  Ярослава  и  его  следствиях  свидетель¬
ствует,  что  они  накапливали  конструктивные  наблюдения  в  раскрытии
его  социального  и  политического  содержания.  Но  если  сравнить  эти
наблюдения  с  летописным  текстом,  то  видно,  что  они  постоянно  под¬
вергались  определяющему  воздействию  исследовательских  концепций.
Поэтому  при  анализе  княжеской  власти  после  смерти  Ярослава  Муд¬
рого  необходимо  ее  соотнести  с  его  «рядом»-завещанием.
 Прежде  всего  следует  определить  характер  летописной  записи  заве¬
щания  Ярослава  как  вида  исторического  источника.  Ему  свойственен
устойчивый  набор  формул,  характерный  для  формуляра  княжеских  и
некняжеских  духовных  грамот  XII—XIV  вв.:  Се  азъ  [имярек]  (ср.  в  за¬
вещании  Ярослава  —  «Се  азъ  отхожю  свъта  сего»;  се  поручаю  (приказы¬
ваю)  (ср.  в  завещании  Ярослава  —  «Се  же  поручаю  в  собе  мъсто  столъ
старейшему  сыну  ...Изяславу»);  даю  (вар.  даль,  се  даль)  (ср.  в  завеща¬
нии  Ярослава  —  «А  Святославу  даю  Черниговъ  ...»  [подробнее  тексты
грамот  см.:  Свердлов  М.  Б.  1976а.  С.  62—63].  Использование  клаузулы
«Се  поручаю»  в  завещании  Ярослава  такое  же,  как  и  в  древнейшей  со¬
хранившейся  (в  списке)  духовной  Антония  Римлянина  (1110—1131  гг.)
(о  подлинности  этой  духовной  грамоты  и  ее  дате  [Янин  В.  Л.  1977а.  С.
40—57;  1991.  С.  206—207;  см.  там  же  литературу  вопроса]).  Это  свиде¬
тельствует  о  ее  принадлежности  к  древнему  формуляру,  поскольку  в
XII  в.  альтернативной  ей  клаузулой  становится  «приказываю»  вне  зави¬
симости  от  княжеского  или  некняжеского  происхождения  грамоты.  В
летописной  передаче  тексту  княжеского  завещания  придан  устный  ха¬
рактер,  хотя  его  содержание  следует  письменному  так  называемому
«конкретному  формуляру»  (А.  С.  Лаппо-Данилевский),  ср.:  «[Мсти¬
слав  Ростиславич]  възръвъ  на  дружину  свою  и  на  княгиню  <...>  и  поча
имъ  молвити:  Се  приказыываю  <...>»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  609,  под  6686/
 437

1179  г.];  «[Ярослав  Владимирович]  се  молвяшеть  мужемь  своимь:  «Се
аз  <...>.  А  се  приказываю  мъсто  свое  Олгови  <...>,  а  Володимьру  даю
Перемышль  <...>»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  657,  под  6695/1187  г.].  Отсюда
следует,  что  в  основе  княжеских  завещаний,  записанных  в  летописях,
находилась  устойчивая  процедура  словоговорения  с  определенным  на¬
бором  формул,  имеющих  юридическое  значение,  или  в  XI—XII  вв.  уже
существовали  продолжающие  эту  традицию  записи  или  грамоты.  Сооб¬
щение  ПВЛ  о  «ряде»  Ярослава  представляло  собой  не  повествовательную
запись  литературно-исторического  содержания,  а  включенный  в  лето¬
пись  юридический  текст,  который  имел  устойчивую  традицию.
 Ярослав  «поручил»  Изяславу  старейшинство  («в  отца  мъсто»)  среди
братьев  и  как  его  символ  и  реальное  содержание  —  стол  в  Киеве.  Си¬
стема  политического  единовластия  при  этом  сохраняется:  «<...>  сего
послушайте,  якоже  послушаете  мене,  да  той  вы  будеть  в  мене  мъсто».
Об  этом  свидетельствует  и  понимание  политической  системы  страны
современниками.  В  соответствии  с  выходной  записью  1057  г.  дьякона
Григория  в  Остромировом  евангелии:  «Изяславу  же  кънязу,  тогда
пръдрьжащу  объ  власти:  и  отца  своего  Ярослава,  и  брата  своего  Воло-
димира.  Самъ  же  Изяславъ  кънязь  правлааше  столь  отца  своего  Яро¬
слава  Кыевъ,  а  брата  своего  столь  поручи  правити  близоку  своему  Ос-
тромиру  Новъгородъ»  [Столярова  Л.  В.  2000.  С.  14—17;  см.  там  же
комментарии  и  литературу].  Власть,  в  данном  случае,  —  власть,  гос¬
подство,  архл,  principatum  [Срезневский.  I.  Стб.  273].  По  отношению  к
столу  Новгородскому  власть,  вероятно,  еще  и  волость  —  территория,
которая  этой  власти  подчиняется.  Отсюда  следует,  что  для  дьякона
Григория  и  его  современников  после  смерти  отца  Изяслав  осуществ¬
лял  верховную  власть  Ярослава  —  «предержал»  его  власть,  правил  де¬
лами  верховного  Киевского  стола.  Но  кроме  того  он  осуществлял  ре¬
гиональную  власть  князя-наместника  Новгородского,  а  дела  этого  уп¬
равления  («столь»)  он  поручил  своему  близкому  родственнику  Остро-
миру.
 Такое  использование  понятий  княжеские  власть  и  стол  позволяет
предположить,  что  в  середине  XI  в.  стол  являлся  символом  резиден¬
ции  и  средоточия  княжеской  власти,  который  требовал  правящего  князя.
Такими  центрами  постоянного  нахождения  княжеского  стола  в  сере¬
дине  XI  в.  являлись  Киев,  Новгород,  Полоцк  и,  вероятно,  Туров,  где  к
этому  времени  правили  Святополк  Ярополкович  и  Изяслав  Яросла-
вич.  Учитывая  предшествующий  трагический  опыт,  во  избежание  рас¬
прей  между  сыновьями  Ярослав  сам  наделил  их  наследственными  вла¬
дениями  —  волостями  (апанажами).  Старшего  из  братьев  Изяслава  он
вывел  из  Турова,  «поручив»  ему  верховную  власть  в  стране  и  стол  Ки¬
евский,  которыми  обладал  он  сам,  а  также  «власть»  и  стол  Новгородс¬
кие  для  управления  Северо-Западом  и  Севером  страны.  Следующего
по  возрасту  Святослава  он  вывел  из  Владимира  Волынского  и  «дал»
ему  третью  по  значению  в  это  время  территорию  —  «власть»  и  стол
 438

Черниговские  с  управлением  Тмутараканью  и  Муромской  землей.  Тре¬
тьему  по  старшинству  Всеволоду  он  «дал»  «власть»  и  стол  Переяславс¬
кие  с  управлением  южной  частью  Днепровского  Левобережья,  а  так¬
же,  как  следует  из  других  материалов,  северо-восточные  земли  с  го¬
родскими  центрами  в  Ростове  и  Суздале  [о  разграничении  владений
Святослава  и  Всеволода  Ярославичей  см.:  Зайцев  А.  К.  1975.  С.  76—111;
Кучера  М.  П.  1975.  С.  127-143;  Кучкин  В.  А.  1984.  60-92;  1985.  С.  23-
24].  Где  княжили  при  жизни  отца  младшие  Ярославичи  Игорь  и  Вя¬
чеслав,  неизвестно,  равно  как  и  княжили  ли  они  вообще.  Но  в  завеща¬
нии  Ярослав  «дал»  первому  из  них  Владимир  Волынский  и  юго-запад¬
ные  земли  вместо  управлявшего  там  ранее  Святослава,  а  Вячеславу  —
Смоленск  и  важнейшие  в  торговом  отношении  территории  с  волока¬
ми,  соединявшими  бассейны  рек  Днепра,  Волги  и  Западной  Двины,  с
проходившими  по  ним  путями  [Седов  В.  В.  1975.  С.  240—259;  Алексеев
Л.  В.  1980.  С.  64—71,  195—198].  Полоцкая  «волость»  не  подлежала  пе¬
рераспределению,  поскольку  уже  полстолетия  она  находилась  во  вла¬
дении  княжеской  ветви  Изяслава  Владимировича  (она  стала  его  отчи-
ной-апанажем  при  прямом  наследовании  по  мужской  линии).
 Как  отмечено  ранее,  глагол  даты  входит  в  состав  клаузул  духовных
грамот  при  указании  наследования  владением.  Он  последовательно
используется  и  в  Русской  Правде  при  регулировании  имущественных
отношений  в  связи  с  наследованием:  «Аже  жена  сядеть  по  мужи,  то  на
ню  часть  даты,  а  что  на  ню  мужь  възложить,  тому  же  есть  госпожа
<...>»  (ст.  93  ПП),  «А  материя  часть  (имущества.  —  М.  С.)  не  надобъ
дътемъ,  но  кому  мати  дасть,  тому  же  взяти;  дасть  ли  всъмъ,  а  вси
роздълять  <...>»  (ст.  103  ПП),  «А  матери,  который  сын  добръ,  перваго
ли  мужа,  другаго  ли,  тому  же  дасть  свое  (имущество.  —  М.  С);  аче  и
вси  сынове  ей  будуть  лиси,  а  дчери  можеть  даты,  кто  ю  кормить»  (ст.
106  ПП).  Из  этих  юридических  норм  духовных  грамот  и  Русской  Правды
—  основного  источника  светского  права  —  следует,  что  тот,  кому  заве¬
щатель  дал  все  свое  наследство  или  часть  его,  становился  его  владель¬
цем.
 Раскрытое  таким  образом  нормативно-юридическое  содержание
завещания  Ярослава  объясняет  суть  того  политического  порядка,  ко¬
торый,  в  соответствии  с  его  волей,  должен  был  существовать  в  Русском
государстве  после  его  смерти.  Как  мудрый  отец  в  семье,  Ярослав  раз¬
делил  свою  страну,  в  которой  он  «владычествовал»,  не  в  соответствии
со  своими  пристрастиями  (более  других  он  любил,  вероятно,  Всеволо¬
да),  а  в  строгом  соответствии  с  традицией  и  законом,  по  которым  все
сыновья  должны  были  быть  наделены  наследством  отца  в  порядке  стар¬
шинства.  Каждому  из  сыновей  он  дал  в  управление  и  владение  точно
указанные  территории  в  уменьшающемся  в  то  время  экономическом  и
социально-политическом  значении  и  в  соответствии  с  возрастом  кня¬
зей.  Дача  по  завещанию  подразумевала  ее  унаследованное  по  закону
владение  отца  —  отчину.  Именно  так  были  названы  на  Любечском
 439

съезде  в  1097  г.,  то  есть  всего  40  лет  спустя,  после  кровопролитной
борьбы  за  передел  наследства,  которым  должны  были  владеть  по  зако¬
ну  сыновья  старших  Ярославичей:  «Кождо  да  держишь  отниму  свою:
Святополкъ  Кыевъ  Изяславлю,  Володимер  Вссволожю,  Давыдъ  и  Олегъ
и  Ярославъ  Святославлю  <...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  110].  Но  данные  отцом
владения  Ярославичей  не  становились  самостоятельными  княжествами.
Они  продолжали  оставаться  частями  политически  единого  государства,
главой  которого  «в  отца  место»  (это  словесное  клише  в  понятиях  семей¬
ного  старшинства  обозначало  сюзерена  по  отношению  к  вассально  под¬
чиненному  князю,  см.  далее)  был  старший  по  возрасту  Изяслав.  В  этих
новых  княжествах  сын  наследовал  владение  отца.  Если  у  князя  сына  не
было,  данное  княжеское  владение  территориально  оставалось  в  составе
политически  единого  государства:  оно  могло  быть  передано  другому
князю  или  доходы  от  него  могли  быть  разделены  между  князьями  дру¬
гих  княжеств.  Так  поступили  старшие  Ярославичи,  когда  в  1057  г.  умер
смоленский  князь  Вячеслав:  они  «вывели»  Игоря  из  Владимира  Волын¬
ского  и  «посадили»  его  в  Смоленске.  При  этом  военные  и  политические
акции  Ярославичей  продолжали  совершаться  в  пределах  Руси  как  еди¬
ного  политического  пространства  (см.  далее).
 Исходя  из  сделанных  ранее  наблюдений,  следует  установить  сущ¬
ность  завещания  Ярослава  и  меру  его  новаций.  В  разделе  своих  владе¬
ний  между  сыновьями  в  соответствии  с  их  старшинством  Ярослав  сле¬
довал  примеру  деда,  Святослава  Игоревича,  который,  отправляясь  на
свою  последнюю  Балканскую  кампанию,  «посадил»  своих  сыновей,
Ярополка,  Олега  и  Владимира  (посажение  второго  по  старшинству  Олега
в  Древлянской  земле,  а  не  Новгороде,  явилось,  вероятно,  следствием
предшествующих  древлянских  восстаний),  руководствуясь  тем  же  прин¬
ципом.  Сохранение  старейшинства  при  посажении  сыновей  князьями
соблюдалось  и  Владимиром,  который  «посадил»  Вышеслава  в  Новго¬
роде,  с  последующими  перемещениями  княжичей  после  смерти  Вы¬
шеслава,  так  что  только  заговор  Святополка,  мятеж  Ярослава  и  смерть
Владимира  в  особых  обстоятельствах  сборов  в  поход  против  сына  и
новгородцев  не  позволили  Владимиру  составить  завещание  по  разделу
своих  огромных  владений  между  сыновьями.  Вероятно,  лишь  вслед¬
ствие  краткости  записи  ПВЛ  об  этом  событии  там  отсутствует  указа¬
ние  Святослава  на  старейшинство  Ярополка  «в  отца  место»,  но  пере¬
дача  ему  стольного  города  Киева  такое  распоряжение  подразумевает.
О  прямой  связи  княжеского  старейшинства  с  Киевом  свидетельствует
последующая  борьба  Владимира  Святославича  за  княжеский  стол.  Борь¬
ба  Святополка  за  Киевский  стол  отца  в  качестве  сына  Ярополка,  про¬
должавшего  преемственность  старшей  династической  ветви,  свидетель¬
ствует  о  формировании  в  первой  половине  XI  в.  наследования  княже¬
ского  стола  как  владения-отчины.
 Если  верны  сделанные  наблюдения  над  основным  принципом  на¬
следования  Киевского  стола  в  соответствии  со  старейшинством  стар¬
 440

шей  династической  ветви  при  наделении  следующих  по  возрасту  сы¬
новей  отчинами,  то  оказывается,  что  этот  принцип  последовательно
соблюдался  на  Руси  в  течение  80  лет,  от  Святослава  Игоревича  до  Яро¬
слава  Мудрого.  Он  являлся  продолжением  наследования  княжеского
стола  единственным  сыном,  что  имело  место  при  наследовании  власти
при  Рюрике  и  Игоре.  Нарушения  этой  традиции  являлись  следствием
малолетства  князей  и  регентства  (Олег,  Ольга)  или  борьбы  за  измене¬
ние  законного  порядка  наследования  (Владимир  Святославич,  Яро¬
слав),  что  вело  к  кровопролитной  междукняжеской  борьбе.
 Отсюда  следует,  что  в  своем  «ряде»-завещании,  содержание  которого
установлено  ранее,  Ярослав  был  традиционен.  Новым  в  нем  является
действительно  мудрое  решение,  которое  учло  предшествующий  истори¬
ческий  и  собственный  опыт  Ярослава  —  указание  владения  Новгородом
киевским  князем  Изяславом  Ярославичем,  который  один,  таким  обра¬
зом,  контролировал  историко-идеологическую  и  политическую  ось  Киев
—  Новгород.  Чтобы  контролировать  Новгород,  Изяслав  «посадил»  там
князем-наместником  своего  сына  Мстислава.
 Выделение  Ярославом  Вячеславу  Смоленска,  казалось  бы,  разру¬
шало  единство  контроля  над  транзитным  путем  «из  варяг  в  греки».  Но
это  решение  может  указывать  также  на  то,  что  младший  из  братьев  не
мог  противодействовать  старшему,  который  контролировал  наиболее
значимые  части  этого  пути  во  главе  с  Киевом  и  Новгородом.  В  пользу
такого  мнения  свидетельствует  посажение  в  Смоленске  старшими  Яро-
славичами  младшего  Игоря  после  того  как  там  умер  Вячеслав.  Но,  воз¬
можно,  такое  решение  отражало  уменьшающееся  в  то  время  междуна¬
родное  значение  этого  транзитного  торгового  пути  в  связи  со  станов¬
лением  системы  морских  коммуникаций  вокруг  Западной  Европы  и
Средиземного  моря  —  от  Скандинавии  до  Константинополя,  тогда  как
в  пределах  самой  Руси,  напротив,  возрастало  самостоятельное  значе¬
ние  Смоленска  и  смоленского  княжения  (волости).
 Когда  в  1060  г.  Игорь  Ярославич  умер,  «разделися  Смоленескъ  на
три  части».  Это  известие  содержится  в  поздних  летописях  —  Тверском
сборнике,  Софийской  I  и  Новгородской  IV  летописях  [ПСРЛ.  Т.  XV.
Стб.  153;  Т.  V.  Вып.  1.  С.  131;  Т.  IV.  Ч.  1.  Вып.  1.  С.  118].  Его  нет  в
ПВЛ,  но  эта  информация,  вероятно,  достоверна.  В  скрытой  форме  она
подтверждается  Владимиром  Всеволодовичем  Мономахом,  который
вспоминал  в  своем  Поучении,  что  в  1078  г.  он  привез  отцу  из  Смолен¬
ска,  которым  тогда  владел,  дань  —  300  золотых  гривен.  Эта  сумма,
кратная  трем,  вероятно,  продолжала  традицию  выплаты  податей  каж¬
дому  из  отчичей  [Кучкин  В.  А.  1985.  С.  26,  примеч.  58].  Запись  сохра¬
нилась  в  летописных  сводах,  вероятно,  продолжавших  традицию  об¬
щерусского  в  своей  направленности  Тверского  свода  XIV  в.  [см.:  Лурье
Я.  С.  1976.  С.  49—55,  119].  Существенны  различия  в  раскрытии  конк¬
ретного  содержания  этой  фразы:  Смоленск  стал  общей  волостью  трех
старших  Ярославичей,  которые  поделили  его  доходы  [Пресняков  А.  Е.
 441

1993.  С.  42—43],  разделены  были  территории  Смоленской  земли  [Янин
В.  Л.  1960.  С.  117;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  48],  на  три  части  был  разделен
город  [Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  195],  была  разделена  не  территория,  а
доходы  от  княжества,  не  между  Ярославичами,  а  между  Борисом  Вяче¬
славичем,  Давыдом  и  Всеволодом  Игоревичами  —  сыновьями  правив¬
ших  ранее  в  Смоленске  князей  [Куч  кин  В.  А.  1985.  С.  25—26].  Возможно
каждое  из  указанных  объяснений  произошедших  событий,  но  все  они
не  отрицают  основного  —  Смоленск  и  Смоленская  земля  оставались
после  смерти  Вячеслава  и  Игоря  Ярославичей  в  едином  политическом
пространстве  Русского  государства  в  правление  «триумвирата»  (А.  Е.
Пресняков)  старших  Ярославичей  —  Изяслава,  Святослава  и  Всеволода.
 Эти  наблюдения  позволяют  сделать  вывод,  что  предшествующие
исследовательские  направления  раскрывали  и  изучали  определенную
часть  междукняжеских  отношений  последней  трети  X  —  середины  XI
в.  —  значение  в  них  великокняжеской  власти,  родственно-династиче¬
ских  связей,  но  при  этом  абсолютизировалось  значение  княжеских  вла¬
стных  функций  или,  напротив,  семейно-родственных  отношений  в  со¬
ответствии  с  «родовой  теорией»  и  ее  модификациями.  В  данной  связи
раскрывается  особое  значение  мнения  А.  Е.  Преснякова,  отметившего
в  междукняжеских  отношениях  этого  и  последующего  времени  соеди¬
нение  территориально-политических  и  кровно-родственных  отноше¬
ний,  на  которые  он  распространил  принципы  неразделенной  семьи.  В
таком  сохранении  единой  причины  еще  проявляется  скрытая  зависи¬
мость  от  теории  «родового»  начала.  Между  тем,  при  конкретном  ана¬
лизе  завещания  Ярослава  Мудрого  и  междукняжеских  отношений  пос¬
ледней  трети  X  —  середины  XI  в.  устанавливаются  принципы  наследо¬
вания  верховной  власти  киевского  князя  по  прямой  нисходящей  ли¬
нии  старшего  сына  при  наделении  других  сыновей  на  праве  отчинного
наследственного  владения,  но  с  феодальным  содержанием  апанажа  —
сохранения  политического  единства  государства.  Таким  образом,  рас¬
крывается  феодальная  качественная  определенность  династических
междукняжеских  отношений  на  Руси  в  единстве  властных,  территори¬
альных,  кровно-родственных  связей  с  «отчинными»  («вотчинными»)
правами  наследования  определенными  территориями  еще  политиче¬
ски  единого  государства  с  единой  церковной  организацией  —  митро¬
полией,  с  определяющими  традициями  древнерусской,  восточносла¬
вянской  в  основе  многоэтничной  культуры.
 Установленная  таким  образом  природа  династических  отношений
на  Руси  середины  XI  в.  раскрывает  содержание  того,  что  произошло  в
междукняжеских  отношениях  после  смерти  Ярослава.  Указание  им
главенства  Изяслава  «в  собе  мъсто»  —  «сего  послушайте,  якоже  послу¬
шаете  мене»,  то  есть  переход  власти  по  прямой  нисходящей  линии  к
старшему  сыну,  соблюдено  не  было.  Вместо  «самовластия»  Изяслава
ПВЛ  отмечает  до  1068  г.  коллективные  совместные  действия  старших
Ярославичей.  Исходя  из  установленных  нами  ранее  начал  династиче¬
 442

ской  власти  Рюриковичей,  происхождение  этого  союза  следует  опре¬
делить  как  следствие  равенства  экономического,  социального  и  воен¬
но-политического  потенциалов  Изяслава  и  его  претенциозных  брать¬
ев,  Святослава  и  любимца  отца  Всеволода.  Еще  были  сильны  тради¬
ции  политического  единства  страны,  определенные  всей  предшеству¬
ющей  политикой  князей,  от  Рюрика  и  Олега  до  Ярослава.  Поэтому,
судя  по  совместным  действиям  старших  Ярославичей,  она  отразила
объективно  существующую  потребность  в  сохранении  этого  единства.
 Показательно  их  содержание  в  пределах  единого  политического  и
идеологического  пространства.  Как  отмечено  ранее,  после  смерти  смо¬
ленского  князя  Вячеслава  они  «вывели»  (что  подразумевает  насильное
действие)  Игоря  Ярославича  из  Владимира  Волынского  и  «посадили»
его  в  Смоленске.  В  1059  г.  они  освободили  псковского  князя  Судисла-
ва,  который  находился  в  заключении  по  приказу  Ярослава  Мудрого  24
года,  после  чего  тот  принял  монашеский  постриг  (вольно  или  неволь¬
но  —  неясно).  В  1060  г.  они  совместно  с  троюродным  братом  полоц¬
ким  князем  Всеславом  Брячиславичем  совершили  победоносный  по¬
ход  в  степи  на  кочевников  торков,  после  чего  те  перестали  представ¬
лять  серьезную  опасность  для  Южной  Руси  и  поселились  на  левом
берегу  реки  Рось  [Плетнева  С.  А.  1958.  С.  164—165;  1981.  С.  213—222;
1982]  в  качестве  федератов  Руси.  То,  что  Всеслав  отправился  в  этот
поход  из  далекого  Полоцка,  свидетельствует  о  признании  им  задач
Русского  государства  как  этно-политического  и  идеологического  един¬
ства,  что  утверждал  и  построенный,  вероятно,  в  50-е  годы  [Раппопорт
П.  А.  1982.  С.  94;  1993.  С.  38;  см.  там  же  литературу  вопроса]  в  Полоцке
храм  святой  Софии.  Таким  образом,  политические  действия  «триум¬
вирата»  распространялись  на  все  пространство  Русского  государства.
 Но  князья  предпринимали  и  самостоятельные  военно-политичес¬
кие  акции.  Являясь  князем  Киевским  и  Новгородским,  Изяслав  пре¬
следовал  наряду  с  общерусскими  и  собственные  политические  цели.  В
1058  г.  он  отправился  в  успешный  поход  на  голядь,  балтское  племя,
которое  занимало  обширные  территории  от  прусских  земель  до  р.  Оки.
В  VIII—XII  вв.  происходил  процесс  их  славянизации  [Седов  В.  В.  1994.
С.  308].  Поскольку  регион,  куда  этот  поход  был  направлен,  неизвес¬
тен,  нельзя  судить,  преследовал  ли  он  цели  местные  или  общерусские.
Но  он  был  совершен  без  участия  Святослава  и  Всеволода.  Изяслав
напал  также  и  на  эстонское  племя  саккала,  в  чем  он  продолжил  актив¬
ную  политику  отца  по  отношению  к  эстонским  территориям.
 Переяславский  князь  Всеволод  выступил  в  одиночку  в  1060/1061  г.
(в  ПВЛ  сообщение  об  этом  походе  помещено  под  6569  г.)  против  по¬
ловцев,  которые  впервые  напали  на  «Русскую  землю»,  и  потерпел  пол¬
ное  поражение  [ПВЛ.  1996.  С.  71].  Тогда  на  Руси  еще  не  знали,  что  к
ее  пределам  подошел  многочисленный  и  сильный  в  военном  отноше¬
нии  тюркский  народ,  так  что  поражение  Всеволода  после  блестящей
коллективной  победы  над  торками  за  год  до  того  стало  серьезным  пре¬
 443

дупреждением  для  русских  князей  относительно  их  коллективных  уси¬
лий  в  борьбе  с  новым  грозным  противником.
 В  60-е  годы  между  князьями  начались  распри.  В  1064  г.  Ростислав
Владимирович,  сын  новгородского  князя  Владимира  Ярославича,  по¬
пытался  установить  свою  власть  в  Новгороде,  найдя  поддержку  там
отдельных  представителей  новгородской  знати,  в  частности,  сына  по¬
садника  Остромира  (в  ПВЛ  он  назван  воеводой).  Вероятно,  Ростислав,
обделенный  Ярославом  при  раздаче  владений,  попытался  вернуться  в
Новгород  как  в  отчинное  владение.  Но  эта  попытка  оказалась  неудач¬
ной,  так  что  ему  пришлось  бежать  со  своими  сторонниками  в  Тмутара¬
кань,  где  уже  княжил  его  двоюродный  брат  Глеб,  сын  черниговского
князя  Святослава  Ярославича.  Ростислав  «выгнал»  из  Тмутаракани
Глеба,  который  отправился  к  отцу.  Святослав  отправился  в  поход  на
племянника  и  восстановил  сына  на  тмутараканском  княжеском  столе,
но  как  только  Святослав  с  войском  ушел,  Ростислав  вновь  изгнал  Иго¬
ря,  который  вернулся  в  Чернигов.  Возможно,  Ростислав  попытался
превратить  Тмутаракань  в  свою  волость  [ПВЛ.  1997.  С.  71;  данную
интерпретацию  действий  Ростислава  Владимировича  см.:  Гадло  А.  В.
1988.  205-206;  1994.  98-101].
 Ростислав  укрепил  положение  Тмутараканского  княжества,  взимая
дань  с  касогов,  живших  в  Северном  Предкавказье,  но  вскоре,  в  1066  г.,
был,  вероятно,  отравлен  присланным  из  Византии  котопаном.  Но  и
котопан,  вернувшись  в  Херсонес,  был  там  убит  местными  жителями.
Вероятно,  в  этих  событиях  отразились  совместные  действия  против
Ростислава  черниговского  князя  Святослава  и  императора  Константи¬
на  X  Дуки  (1059—1067),  тогда  как  херсониты,  убив  котопана,  показа¬
ли,  что  не  хотят  участвовать  в  действиях  против  Тмутараканского  кня¬
жества  [Якобсон  А.  Л.  1950.  С.  20—23;  Левченко  М.  В.  1956.  С.  403—404;
Гадло  А.  В.  1988.  205—206;  1994.  98—101].  Возможно,  отравление  Рости¬
слава  явилось  следствием  опасений  Византии  в  связи  с  активизацией  Руси
в  Приазовье,  тогда  как  убийство  котопана  —  результатом  действий  груп¬
пировки,  связанной  с  Русью  через  Тмутаракань  [Насонов  А.  Н.  1951.  С.
96-97;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  84].
 Но  при  всех  интерпретациях  событий,  связанных  с  Ростиславом
Владимировичем,  очевидно,  что  на  Руси  60-х  годов  XI  в.  наряду  с  по¬
литикой  старших  Ярославичей  по  сохранении  политического  единства
страны  и  преемственности  княжеского  владения  установленными  тер¬
риториями  проявилась  тенденция  к  пересмотру  этих  наследственных
прав.  При  этом,  если  в  Новгороде  Ростислав  попытался  утвердить  свое
право  сына-наследника  на  княжеский  стол  своего  отца,  Владимира
Ярославича,  занятого  в  соответствии  с  волей  Ярослава  дядей  Ростис¬
лава  Изяславом  (в  этих  действиях  Ростислава  еще  раз  проявилось  су¬
ществовавшее  на  Руси  право  княжеского  наследования  по  прямой  нис¬
ходящей  мужской  линии),  то  в  Тмутараканском  княжестве,  существо¬
вавшем  в  политической  системе  Черниговского  княжества,  Ростислав
 444

сам  нарушил  субординацию  прав  владения  княжеским  столом  (Свя¬
тослав  Ярославич  и  его  сыновья),  действуя  уже  в  системе  военно-по¬
литических  отношений  и  территориальных  претензий,  основанием  ко¬
торых  являлась  лишь  его  принадлежность  к  династии  Рюриковичей.
При  этом  княжеские  распри,  как  и  ранее,  в  начале  столетия,  интерна¬
ционализировались,  вовлекая  соседнюю  страну  в  решение  внутрирус-
ских  междукняжеских  противоречий,  что  указывает  на  постоянную
включенность  Руси  в  межгосударственные  отношения  европейских
стран.
 Сложившаяся  на  Руси  система  княжеского  отчинного  владения
имела  следствием  в  середине  60-х  годов  еще  один  феномен  —  воспри¬
ятие  отчинного  владения  другого  князя  как  «чужого».  Полоцкое  кня¬
жество  было  выделено  в  особое  владение  еще  Владимиром  Святосла¬
вичем.  Уже  около  ста  лет  оно  имело  свою  династию.  До  конца  50-х
годов  XI  в.  его  князья  осознавали  свою  принадлежность  к  Русскому
государству  как  к  политически  единому  пространству,  что  выразилось
в  строительстве  в  Полоцке  Софийского  собора  и  участии  Всеслава  в
1060  г.  в  совместном  походе  со  старшими  Ярославичами  против  торков
(см.  ранее).  Но  в  1065  г.  Всеслав  Полоцкий  напал  на  Псков,  разбил  на
р.  Черехе,  правом  притоке  р.  Великой,  новгородское  ополчение  во  главе
с  Мстиславом  Изяславичем,  который  бежал  после  этого  к  отцу  в  Киев
[см.  анализ  источников  об  этом  событии  и  их  анализ:  Кучкин  В.  Л.
1985.  С.  23].
 Развивая  успех,  зимой  1066/7  г.  Всеслав  Брячиславич  напал  на  Нов¬
город,  который  в  это  время  управлялся,  вероятно,  посадником  Изя-
слава  Ярославича,  разграбил  его  и  сжег.  В  отличие  от  лаконичной  за¬
писи  ПВЛ,  в  Новгородской  I  летописи  старшего  извода  сохранились
существенные  подробности,  включая  непосредственность  реакции  бла¬
гочестивого  летописца  на  произошедшие  события:  «Приде  Всъславъ  и
възя  (видимо,  штурмом.  —  А/.  С.)  Новъгородъ,  съ  женами  и  съ  дътми;
и  колоколы  съима  у  святыя  Софие.  О,  велика  бяше  бъда  въ  час  тыи;  и
понекадила  съима»  [ПВЛ.  1996.  С.  71,  72;  НПЛ.  С.  17].
 Столь  же  жестоко  поступили  старшие  Ярославичи,  которые  сразу
же  отправились  в  поход  против  полоцкого  князя,  несмотря  на  суровую
зиму  («зимъ  сущи  велицъ»),  чтобы  наказать  его  за  нападения  на  севе¬
ро-западные  владения  Изяслава.  Их  гнев  против  Всеслава  был  направ¬
лен  и  на  его  княжество  в  целом.  В  повествовании  ПВЛ,  насыщенном
подробностями  и  датами,  свидетельствующими  о  его  записи  совре¬
менником  событий,  сообщается,  что  «взяли»  (штурмом)  Минск,  по¬
скольку  минчане  «затворишася  в  градъ»,  мужчин  изрубили  («исъко-
ша»),  «а  жены  и  дъти  вдаша  на  щиты».  В  ожесточенном  сражении  на
Немиге  3  марта  1067  г.  в  глубоком  снегу  («и  бяше  снъгь  великъ»)  вой¬
ско  Ярославичей  победило,  а  Всеслав  бежал.
 Особое  значение  этих  событий  отразилось  в  реакции  на  них  совре¬
менников  и  потомков.  В  Новгороде  была  сделана  летописная  запись,
 445

сохранившаяся  в  составе  более  поздних  летописных  сводов,  в  Новго¬
родско-Софийском  своде  30-х  гг.  XV  в.  (Софийская  I  летопись).  В  ней
сообщалось,  что  Всеслав  занял  не  весь  Новгород,  а  до  Неревского  кон¬
ца,  «и  пожже  и  пойма  все  у  святъи  Софии:  и  паникадила,  и  колоколы
и  отиде».  Битву  на  Немиге  описал  120  лет  спустя  в  образном  художе¬
ственном  стиле  и  автор  «Слова  о  полку  Игореве»  [см.:  ПВЛ.  1996.  С.
494—495;  комментарии  Д.  С.  Лихачева].  В  неоднократном  изложении
этих  трагических  событий  в  разных  по  происхождению  источниках
выявляется  их  суть,  которая  так  потрясла  современников.  Возможно,
причиной  похода  Всеслава  являлось  его  стремление  захватить  княжой
стол  Изяслава  в  Новгороде  и  тем  самым  взять  под  свой  контроль  все
торговые  пути  на  северо-западе  Руси,  как  ранее  Владимир  Святосла¬
вич  объединил  под  своей  властью  Северо-Запад  в  обратном  направле¬
нии  —  подчинив  из  Новгорода  Полоцк.  Таким  образом,  очередное  стол¬
кновение  князей  в  борьбе  за  власть  впервые  сопровождалось  разоре¬
нием  князьями  городов  как  территории  чужих  и  враждебных  княжеств
на  пространстве,  которое  традиционно  воспринималось  как  единая
Русская  земля.  Впервые  русские  люди  стали  грабить  «чужие»  церкви,  а
такие  же  православные  христиане  массами  избиваться,  браться  в  по¬
лон  и  подвергаться  насилиям.
 В  нападении  Всеслава  на  Новгород,  в  его  поведении  там  раскрыва¬
лось  их  скрытое  значение  —  полная  политическая  самостоятельность
полоцкого  князя  и  его  борьба  за  передел  наследия  Ярослава.  Выявля¬
лась  опаснейшая  для  Русского  государства  тенденция.  О  таком  содер¬
жании  происходивших  событий  свидетельствуют  методы,  которыми
Ярославичи  эту  тенденцию  подавляли.  В  этом  подавлении  они  пошли
дальше  Всеслава.  Судя  по  тому,  что  Ярославичи  не  взяли  Полоцк,  они
не  смогли  (или  не  захотели)  развить  свой  военный  успех  на  Немиге.
Поэтому  летом,  10  июля,  1067  г.  они  призвали  Всеслава  в  Оршу  для
переговоров,  поклялись  (целовали  крест)  в  сохранении  его  личной  бе¬
зопасности.  Но  когда  тот  переплыл  в  ладье  через  Днепр  и  вошел  в
шатер,  где  уже  находился  Изяслав,  его  схватили,  как  отметил  летопи¬
сец,  «преступивше  кресть»,  и  отправили  в  Киев  в  «поруб»  с  двумя  сы¬
новьями  [ПВЛ.  1996.  С.  72].
 Нарушение  клятвы,  особенно  клятвы,  освященной  крестоцелова-
нием  —  великий  грех.  О  том,  что  думали  современники  в  связи  с  нару¬
шением  крестоцелования,  свидетельствует  особый  экскурс  летописца
в  связи  с  последующими  событиями  1068  г.:  «Богъ  же  показа  силу
крестную  на  показанье  земль  Русьстъи,  да  не  преступають  честнаго
креста,  цъловавше  его;  аще  ли  преступить  кто,  то  и  здъ  прииметь  казнь
и  на  придущемь  въцъ  казнь  вечную.  Понеже  велика  есть  сила  крест¬
ная:  крестом  ь  бо  побужен  и  бывають  силы  бъсовьскыя,  кресть  бо  кня¬
зем  в  бранех  пособить,  въ  бранех  крестомъ  согражаеми  върнии  людье
побъжають  супостаты  противныя,  кресть  бо  вскоре  избавляеть  от  на-
пастии  призывающим  его  с  върою»  [ПВЛ.  1996.  С.  74—75].  Исходя  из
 446

такого  особого  значения  крсстоцелования,  освящающего  клятву,  мож¬
но  заключить,  что  Изяслав,  Святослав  и  Всеволод  в  полной  мере  осоз¬
навали,  что  совершают  смертный  грех,  нарушая  крестоцелование.  Но
отсюда  также  следует,  что  для  них  политическая  целесообразность  была
выше  клятвы  и  христианской  заповеди.  В  деятельности  Всеслава  Бря-
числавича  им  важнее  было  подавить  тенденцию  разрушения  полити¬
ческого  единства  Русского  государства.
 Потенциал  политического  единства  страны  в  сложившейся  системе
династической  княжеской  власти,  княжеского  административно-судеб¬
ного  управления  во  второй  половине  XI  в.  был  столь  значителен,  что
позволил  Руси  преодолеть  значительные  политические  кризисы.
 Первое  испытание  политической  системы  триумвирата  Ярослави-
чей  имело  место  в  сентябре  1068  —  апреле  1069  г.  Его  причиной  стало
поражение  объединенного  войска  Изяслава,  Святослава  и  Всеволода,
выступивших  против  напавших,  как  написал  летописец,  «на  Русскую
землю»  половцев.  Русское  войско  было  разбито  недалеко  от  Киева  на
реке  Альте.  Летописец  сообщает,  что  Изяслав  и  Всеволод  «побежали»
в  Киев.  Сражение  на  Альте  подразумевает,  что  расположенный  южнее
этой  реки  Переяславль,  которым  владел  Всеволод,  сам  находился  под
половецкими  ударами.  Поэтому  Всеволод  должен  был  бежать  в  Киев,
оставив  Переяславль  защищать  себя  самому,  тогда  как  Святослав  мог
вернуться  в  свой  Чернигов.
 «Людье  кыевстии»,  которые  «прибежали»  в  Киев,  «створиша  въче
на  торговище»  15  сентября.  Желая  продолжать  борьбу  с  половцами,
они  потребовали  у  князя  оружие  и  коней.  «Изяслав  же  сего  не  послу-
ша»  —  завершает  изложение  этого  эпизода  летописец  [А.  А.  Шахматов
отметил  подробное,  содержащее  конкретные  даты  летописное  изложе¬
ния  событий  в  ПВЛ,  в  частности  в  повествовании  о  1068—1069  гг.;
исходя  из  этого  он  предположил,  что  автором  повествования  являлся
их  современник  Никон,  игумен  Киево-Печерского  монастыря  и  лето¬
писец;  эту  гипотезу  поддержали  и  развили  М.  Д.  Приселков  и  Д.  С.
Лихачев:  ПВЛ.  1996.  С.  74—75;  Шахматов  Л.  А.  1908.  С.  453—454;  При¬
селков  М.  Д.  1940.  С.  33;  Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  82—93].  Содержание
летописного  рассказа  заключается  в  том,  что  «людье  кыевстии»  —  ки¬
евское  ополчение.  Они  хотят  вновь  сразиться  с  половцами,  но  после
поражения  и  последовавшего  бегства  у  них  нет  оружия  и  коней,  кото¬
рых  они  требуют  у  князя,  что  указывает  на  отсутствие  у  городской
тысячной  организации  своего  арсенала,  оружейных  мастерских  и  та¬
бунов,  которыми  владел  князь.  Тысячная  организация  представляла
собой,  видимо,  только  ополченцев  с  личным  вооружением.  Но  в  отли¬
чие  от  них  Изяслав  считал,  что  войско  еще  не  готово  к  новому  походу
и  сражению.  Поэтому,  как  следует  из  последующего  повествования,
какая-то  часть  ополчения  («дружина»),  которая  настаивала  на  немед¬
ленном  продолжении  борьбы  с  половцами,  была  заключена  по  прика¬
зу  князя  в  «погреб».
 447

Показательно  приведенное  ранее  первое  упоминание  веча  15  сен¬
тября  в  Киеве.  Как  следует  из  текста  ПВЛ,  это  —  собрание  участников
ополчения,  и  собрались  они  не  на  вечевой  площади,  которой  нет,  а  на
самой  большой  городской  территории,  которая  может  вместить  участни¬
ков  этого  собрания  горожан,  —  на  торговой  площади  («на  торговище»).
 Первоначально  гнев  ополченцев  был  направлен  против  княжеского
воеводы  Коснячко  (в  1054  г.  он  участвовал  в  совете  старших  Ярослави-
чей,  запретивших  кровную  месть).  Одна  их  часть  отправилась  к  двору
этого  княжого  мужа,  который  предусмотрительно  бежал,  другая  освобо¬
дила  арестованных  князем  киевлян  («дружину»).  Летописное  повество¬
вание  раскрывает  содержание  последующего  развития  восстания:  часть
горожан  пришла  на  княжеский  двор.  Изяслав  находился  тогда  в  своем
тереме  «на  сенях»  с  ближним  окружением  служилых  людей  («дружи¬
ной»),  в  числе  которых  был  Тукы,  брат  ЧЮдина,  также  участника  кня¬
жеского  совета  1054  г.  и  княжеского  посадника  (или  тиуна)  в  Вышгоро-
де  в  1072  г.  Тукы  предложил  князю  усилить  охрану  Всеслава,  при  этом
показательно  надменное  отношение  этого  княжого  мужа  к  восставшим:
«Видиши,  княже,  людье  възвыли;  поели,  атъ  Всеслава  блюдуть»  (пере¬
вод  Д.  С.  Лихачева  и  О.  В.  Творогова  «люди  расшумелись»  [ПВЛ.  1996.
С.  212;  БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  211]  смягчает  грубость  выражения  Тукы
«люди  взвыли»  [см.:  Срезневский.  I.  Стб.  344]).  Другие  дружинники  пред¬
ложили  убить  Всеслава,  который  находился  в  тюремном  заключении.
Такое  убийство  могло  остановить  восставших,  поскольку  у  них  исчез  бы
возможный  предводитель-князь  как  альтернативная  Изяславу  власть.
Изяслав  «не  послуша»  таких  советников,  так  что  он  поступил  достойно
по  отношению  к  арестованному.  Когда  восставшие  «людье»  отправи¬
лись  освобождать  Всеслава,  Изяслав  и  Всеволод  бежали  с  княжеского
двора,  после  чего  восставшие  провозгласили  Всеслава  своим  князем
(«прославиша  и»)  посреди  княжеского  двора,  а  сам  княжеский  двор  «раз-
грабиша»,  включая  княжескую  казну  —  «бещисленое  множьство  злата  и
сребра,  кунами  и  бълью».  Изяслав  со  всей  семьей  бежал  к  своему  пле¬
мяннику  польскому  князю  Болеславу  Смелому  (Изяслав  был  женат  на
его  тете,  сестре  польского  князя  Казимира),  Всеволод  —  в  принадле¬
жавший  ему  Курск  [о  вхождении  Курска  в  состав  владений  переяслав¬
ских  князей  в  XI  —  первой  половине  XII  в.  см.:  Зайцев  Л.  К.  1975.  С.  87—
95],  а  его  юный  сын  Владимир  Мономах  —  на  свое  княжение  в  Ростов
[эти  наблюдения  Д.  С.  Лихачева  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  521].
 Киевское  восстание  15  сентября  1068  г.  позволяет  установить,  что  в
Киеве  не  существовало  общественного  института,  глава  которого  мог
бы  стать  альтернативой  княжеской  власти.  Поэтому  в  результате  вос¬
стания  «легитимный»  князь  Изяслав  был  заменен  «чужим»  князем  Все-
славом,  против  которого  киевляне  в  прошлом  году  воевали.  Как  запи¬
сал  летописец,  Всеслав  «сидел»  в  Киеве  семь  месяцев  [ПВЛ.  1996.  С.
74—75].  Укреплению  его  положения  в  стольном  городе  способствовал,
вероятно,  Киево-Печерский  монастырь.  У  монастыря  были  сложные
 448

отношения  с  Изяславом  вследствие  его  преследований  монастырского
духовного  руководителя  Антония,  из-за  того,  что  Изяслав  «вывел»  мо¬
настырского  игумена  Варлаама  в  построенный  им  ктиторский  Дмит¬
ровский  монастырь.  К  тому  же,  как  писал  Нестор,  автор  Жития  Фео¬
досия,  «хотя  сътворити  свои  монастырь  выше  Печерьскаго  монастыря,
надъася  на  богатство».  Поэтому  Антоний  и  монахи  Печерского  мона¬
стыря  поддержали  Всеслава.  Когда  Изяслав  вернулся  в  апреле  1069  г.
из  Польши,  он  «нача  гнъватися»  «на  Онтония  про  князя  Всеслава»,  так
что  Святослав  Ярославич  должен  был  послать  своих  людей,  чтобы  они
тайно  увезли  его  в  Чернигов  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  320,  426,  476].
 До  начала  ноября  половцы  разоряли  южнорусские  земли.  Тем  вре¬
менем  в  Чернигове  Святослав  подготовил  хорошо  вооруженное  кон¬
ное  войско,  которое  разбило  половцев  1  ноября  под  Сновском  (севе¬
ро-восточнее  Чернигова,  то  есть  в  глубинном  районе  княжества,  при¬
чем  половцы  перешли  на  правый  берег  реки  Сновь)  [ПВЛ.  1996.  С.
74].  Вероятно,  только  после  того  как  Черниговское  княжество  было
очищено  от  половцев,  Святослав  смог  включиться  во  внутриполити¬
ческие  дела  Русского  государства.  Впрочем,  последствия  половецкого
разорения  1068  г.  ограничили  его  возможности  участвовать  в  происхо¬
дивших  событиях,  а  Всеволод,  судя  по  отсутствию  информации  в  древ¬
нейших  летописных  сводах,  вообще  в  них  никак  не  участвовал  в  зиму
1068/1069  гг.
 После  бегства  Изяслава  Святослав  стал  на  Руси  старшим  из  Яро-
славичей.  Отправиться  в  поход  на  Киев,  где  был  провозглашен  князем
Всеслав,  он,  вероятно,  не  решился.  Киевляне  и  Киево-Печерский  мо¬
настырь  поддерживали  своего  нового  князя.  Как  показали  события
1069  г.,  киевское  ополчение  выступило  против  вернувшегося  на  Русь
Изяслава.  Но  Святослав  использовал  благоприятную  для  себя  ситуа¬
цию  в  Новгороде,  не  дав  распространиться  на  него  претензиям  Все¬
слава.  Как  сообщается  в  перечне  князей  Новгородских,  Святослав  Ярос¬
лавич  «посадил»  в  Новгороде  сына  своего  Глеба  [НПЛ.  С.  470].  Это
событие  произошло,  вероятно,  зимой  1068/1069  г.  Как  отмечено  ра¬
нее,  в  1065  г.  после  поражения  на  р.  Черехе  Мстислав  Изяславич  бе¬
жал  из  Новгорода  к  отцу  в  Киев.  Зимой  1067/1068  г.  Глеб  Святославич
княжил  в  Тмутаракани,  а  в  1069  г.  он  являлся  уже  новгородским  кня¬
зем.  Отсюда  последовательно  предположение  В.  Л.  Янина,  что  Глеб
получил  новгородский  стол  от  Святослава,  хотя  тот  и  не  был  в  1068  г.
киевским  князем  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  49—50].  Глеб  Святославич  оста¬
вался  новгородским  князем  до  1078  г.,  когда  он  был  убит  «в  Заволо-
чии»,  после  чего  в  Новгороде  вокняжился  Святополк  Изяславич,  то
есть  Новгород  вернулся  во  владение  Изяслава  и  его  княжеской  ветви.
Таким  образом,  Глеб  оставался  новгородским  князем  после  второго
киевского  княжения  Изяслава  Ярославича  в  1069—1073  г.  (до  22  мар¬
та)  и  после  его  третьего  киевского  вокняжения  15  июля  1077  г.  Отсюда
следует,  что  Изяслав  вынужден  был  согласиться  с  решением  своего  бра-
 15  Зак.4508
 449

та  Святослава  о  вокняжении  Глеба  в  Новгороде,  а  это,  в  свою  очередь,
свидетельствует  о  новгородском  княжении  Глеба  как  о  враждебной  по
отношению  к  Изяславу  акции,  которая  не  была  пересмотрена  после
киевского  вокняжения  Изяслава.
 Содержание  событий  зимы  1068—1069  гг.  свидетельствует  о  том,
что  Изяслав  бежал  в  Польшу  со  всей  своей  семьей,  включая  всех  трех
сыновей  во  второй  половине  сентября  1068  г.  (Мстислав  Изяславич
вновь  упомянут  лишь  с  пришедшими  Изяславом,  Болеславом  Смелым
и  польским  войском,  см.  далее).  Всеслав  остался  в  Киеве,  но  на  разо¬
ренном  княжеском  дворе  и  с  разграбленной  казной.  Зимой,  когда  по¬
ловцы  ушли  в  Причерноморские  степи,  Святослав  и  Всеволод  Яросла-
вичи  ничего  против  Всеслава  не  предприняли,  видимо,  восстанавли¬
вая  свои  княжества  после  нашествия  половцев,  а  весной,  в  апреле
1069  г.,  Изяслав  уже  подходил  к  Киеву  с  польским  войском  во  главе  с
Болеславом  Смелым.  Всеслав  смог  выйти  с  войском  (киевским  опол¬
чением)  им  навстречу  только  к  расположенному  недалеко  от  Киева
Белгороду.  Вероятно,  неравенство  сил  и  малые  возможности  победить
стали  причиной  того,  что  «чужой»  для  Киева  Всеслав  ночью,  «утаивъея
кыянъ»,  бежал  в  «свой»  Полоцк  [здесь  и  далее  о  событиях  1069  г.  см.:
ПВЛ.  1996.  С.  75].  Показательна  в  данной  связи  хронологическая  точ¬
ность  летописца  в  изложении  событий.  Рассказ  о  киевском  восстании
и  провозглашении  Всеслава  князем  15  сентября  он  завершил  фразой:
«Всеслав  же  съде  Кыевъ  мъсяць  7»,  то  есть  с  середины  сентября  по
середину  апреля.  После  бегства  Всеслава  и  наказания  киевлян  за  вос¬
стание  Изяслав  сел  «на  столь  своемь»  2  мая  1069  г.  Эти  точные  хроно¬
логические  указания  наряду  с  многочисленными  событийными  и  то¬
понимическими  реалиями  свидетельствуют  об  изложении  их  южно-
русским  современником  событий  (в  данной  связи  убедительной  пред¬
ставляется  гипотеза  Шахматова  —  Приселкова,  что  записи  ПВЛ  о  со¬
бытиях  1068—1069  гг.  принадлежат  игумену  Киево-Печерского  монас¬
тыря  Никону,  см.  ранее,  с.  345—347,  тогда  как  мнение  о  возникнове¬
нии  данного  летописного  рассказа  в  городской  среде  [  Тихомиров  М.  Н.
1955.  С.  94]  не  содержит  каких-либо  доказательств).
 В.  А.  Кучкин  предположил,  что  события  с  ноября  1068  г.  по  апрель
1069  г.  имели  другое  содержание.  Начальной  посылкой  его  предполо¬
жения  является  упоминание  Слова  о  полку  Игореве  о  том,  что  князь
Всеслав,  находясь  в  Киеве,  «княземъ  грады  рядяше»,  тогда  как  собы¬
тия  в  это  время  происходили  иначе,  чем  они  изложены  в  ПВЛ.  Изяс¬
лав  отправился  из  восставшего  Киева  не  в  Польшу,  а  в  Новгород,  где
находился  его  сын  Мстислав,  но  затем  ушел  в  Польшу  с  ним  и  с  боя¬
рином  Владимира  Мономаха  Ставком  Скордятичем  (более  обоснован¬
ной  представляется  конъектура  —  Ставко  Гордятич  [ПВЛ.  1996.  С.  102;
БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  464])  «примерно  в  ноябре».  Святослав  получил
Новгород  по  договору  со  Всеславом.  Владимир  Всеволодович  Моно¬
мах  отправился  в  Смоленск,  затем  во  Владимир  Волынский,  который
 450

был  уступлен  ему  Всеславом.  В  ту  же  зиму  Мономах  был  отправлен
Святославом  и  Всеволодом  охранять  Берестье.  В  таком  содержании
событий  В.  А.  Куч  кин  видит  точность  упоминания  в  Слове  о  полку
Игореве  «рядов»  Всеслава  во  время  его  краткого  киевского  княжения
[Кучкин  В.  А.  1985.  С.  27-35].
 С  гипотезой  В.  А.  Кучкина  трудно  согласиться.  Исследователь,  не¬
изменно  внимательно  относящийся  к  анализу  используемых  истори¬
ческих  источников,  видимо,  уже  в  исходной  посылке  не  учел  поэти¬
ческую  природу  Слова  о  полку  Игореве,  где  при  изложении  событий
1185  г.  в  соответствии  с  законами  поэтического  жанра  историческая
действительность  преображена  [ЛихачевД.  С.  1995.  С.  171  —  175].  Веди-
ном  художественном  произведении  объединены  разновременные  кли¬
шированные  характеристики  и  поэтический  вымысел.  Поэтому  вызы¬
вает  сомнения  исходная  посылка  в  анализе  В.  А.  Кучкиным  между-
княжеских  отношений  в  60-е  гг.  XI  в.,  если  прочитать  всю  фразу  Сло¬
ва,  основанную  на  антитезе  частично  отобранных,  что  свойственно  ху¬
дожественному  творчеству,  реалий  и  фольклорно-поэтических  обра¬
зов:  «Всеславъ  князь  людемъ  судяше,  княземъ  грады  рядяше,  а  самъ  въ
ночь  влъкомъ  рыскаше;  изъ  Кыева  дорискаше  до  куръ  Тмутараканя,
великому  Хръсови  влъкомъ  путь  прерыскаше»  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.
264].  Но  наблюдение  В.  А.  Кучкина  имеет  большое  значение  в  ином
контексте:  в  исторической  памяти  и  общественном  сознании  распре¬
деление  киевским  князем  городов  другим  князьям  в  управление  и  вла¬
дение  —  обычное  явление,  начиная,  судя  по  древнейшим  источникам,
с  Игоря  и  Святослава  Игоревича.  В  данном  случае  оно,  вероятно,  было
клишированно  включено  в  круг  деятельности  Всеслава  во  время  его
киевского  княжения.
 Из  текста  ПВЛ  следует,  что,  когда  в  Белгороде  наутро  «людье»  уви¬
дели,  что  Всеслав  бежал,  они  «възвратишася  Кыеву,  и  створиша  въче
<....  >»  .  То  есть,  людье  в  данном  конкретном  случае  —  киевское  опол¬
чение.  К  этому  подлежащему  в  предложении  относятся  сказуемые
възвратишася  и  створиша.  То  есть,  ополчение  вернулось  в  Киев  и  со¬
брало  вече.  Это  —  прямой  смысл  данного  предложения  в  отличие  от
его  интерпретации  как  доказательства  существования  общенародного
городского  (городской  волости,  города-государства)  органа  самоуправ¬
ления,  власти,  которая  призывала  и  изгоняла  князей  (в  последнем  по
времени  толковании  —  «общинная  революция,  утвердившая  верховен¬
ство  общины  над  князем»  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  195].  Таким  образом,
из  текста  ПВЛ  следует,  что  киевское  ополчение  вернулось  после  бег¬
ства  Всеслава  в  Киев  и  в  качестве  единственной  во  второй  половине
апреля  1069  г.  реальной  в  городе  политической  и  военной  силы  собра¬
ло  вече,  чтобы  решить  судьбу  города.
 Автор  летописной  записи  об  этих  событиях  сообщает  об  обраще¬
нии  участников  веча  за  помощью  к  Святославу  и  Всеволоду  Ярослави-
чам  перед  нависшей  опасностью.  Они  признавали,  что  «зло  створили
 451

есмы,  князя  своего  прогиавше»,  и  призывали  их  войти  в  Киев,  чтобы
избежать  возмездия  («а  се  велеть  на  ны  Лядьскую  землю»).  В  случае  их
отказа  они  угрожали:  «<...>  зажегше  град  свои,  ступимъ  въ  Грсчьску
землю».  А.  А.  Шахматов  предположил,  что  в  этой  угрозе  сказалось  на¬
мерение  киевлян  последовать  пророчеству  волхва  в  1064  г.  —  «на  пятое
лето  Русская  земля  станет  на  Греческой»  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.
457].  В  последующих  исследованиях  эта  угроза  воспринималась  конк¬
ретно:  трансформация  русско-византийских  военно-политических  от¬
ношений  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  453],  в  Греческую  землю  могли  уйти
купцы-«гречники»,  которые  торговали  с  Византией,  тогда  как  просто¬
му  люду  оставалось  готовиться  к  борьбе  или  с  отчаяния  зажечь  «град»
[Мавродин  В.  В.  1961.  С.  64—65],  крупные  купцы,  тогда  как  на  посаде
«подобные  планы»  «нашли  своеобразное  преломление»  в  известии  о
волхве  и  его  пророчестве  [Пашуто  В.  Т.  1965.  С.  26;  со  ссылкой  на
мнение  М.  Д.  Приселкова],  «представители  всех  основных  разрядов
населения  Киева»  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  189—190].  Между  тем,  мож¬
но  предположить,  что  в  угрозе  киевлян,  как  и  ранее  в  пророчестве
волхва,  отразилась  социальная  практика  и  социальная  психология  в
средневековой  Руси,  как,  вероятно,  и  во  всех  европейских  странах  —
уход  от  власти  князя,  в  котором  персонифицировалось  государство,  от
княжеской  административной,  податной  и  судебной  системы  в  поис¬
ках  свободы  от  нее,  что  являлось  одной  из  причин  внутренней  и  внеш¬
ней  крестьянской  колонизации,  переселений  волхвов  и  тех  язычни¬
ков,  которые  не  хотели  становиться  христианами.
 Обращение  киевлян  к  Святославу  и  Всеволоду  имело  лишь  ограни¬
ченное  следствие:  братья  предупредили,  чтобы  Изяслав  не  вводил
польское  войско  в  город,  не  обрушивал  на  него  свой  гнев  и  не  «погу¬
бил»  город.  При  этом  Киев  они  характеризуют  только  как  традицион¬
ное  место  княжеской  резиденции:  «нама  жаль  отня  стола»  (возможно,  в
этих  словах  Никон  отразил  традиционное  для  современников  значение
Киева  —  стольный  город  в  политической  системе  Русского  государства).
Судя  по  действиям  Изяслава,  он  не  хотел  ухудшения  отношений  с  бра¬
тьями  и  разорения  Киева  (польское  войско  Болеслава  Храброго  было,
видимо,  еше  памятно).  Поэтому  он  пошел  к  городу  с  небольшим
польским  отрядом  («мало  ляховъ  поимъ»)  вместе  с  Болеславом,  но  по¬
слал  «пред  собою»  в  Киев  своего  сына  Мстислава  со  служилыми  людь¬
ми  («дружиной»).  Расправа  Мстислава  была  быстрой  и  жестокой.  По
его  приказу  были  изрублены  («исъче»)  киевляне  «числом  70  чади»,  ко¬
торые  освободили  Всеслава,  «а  другыя  слъпиша,  другыя  же  без  вины
погуби,  не  испытавъ».  В  советской  и  постсоветской  литературе  особое
внимание  уделялось  определению  в  данном  случае  понятия  чадь,  чтобы
определить  характер  восстания,  которое  произошло  в  сентябре  1068  г.:
1)  люди,  не  относящиеся  к  знати  —  для  доказательства  антифеодального
характера  восстания  1068  г.  |  Тихомиров  М.  Н.  1955.  С.  95;  Черепнин  Л.  В.
1965.  С.  178],  2)  жители  Киева,  киевляне  —  исходя  из  текста  и  без  спе¬
 452

циальных  комментариев  [Мавродин  В.  В.  1961.  С.  65;  Пашу  то  В.  Т.  1965.
С.  26],  3)  дружина  Изяслава  и  пострадавшие  без  вины  представители
широких  или  низших  слоев  населения  —  для  доказательства  сложной
межсословной  борьбы  [Толочко  П.  П.  1972.  С.  134—135],  4)  «простые
люди»  —  для  доказательства  мысли  о  «народных  массах»  как  «движущей
силы»  восстания  1068  г.  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  190].  Слово  надъ  без
уточняющих  определений  имело  значение  люди  [Срезневский.  III.  Стб.
1469—1470].  Поэтому  при  раскрытии  содержания  действий  Мстислава
Изяславича  в  Киеве  убедительно  лишенное  целенаправленной  интер¬
претации  мнение  В.  В.  Мавродина  и  В.  Т.  Пашуто  о  том,  что  княжич
убил  70  киевлян  (без  конкретизации  их  социального  положения),  кото¬
рые  освободили  из  заключения  Всеслава.  Ослепление  и  убийство  без
«испыта»  других,  невиновных  людей,  лишь  подчеркивало  жестокость
княжеской  расправы  с  киевлянами  уже  не  за  освобождение  Всеслава,  а
за  восстание  против  князя  Изяслава  и  против  его  власти.
 После  этих  убийств  и  ослеплений  полон  трагизма  был  церемони¬
альный  вход  Изяслава  в  Киев,  символизирующий  торжество  князя  и
покорность  киевлян  его  власти:  «Изяславу  же  идущю  къ  граду,  изидоша
людъе  противу  с  поклоном,  и  прияша  князь  свои  кыяне;  и  аде  Изяславъ
на  столь  своемь,  месяца  мая  въ  2  день»  [ПВЛ.  1996.  С.  75].  Многие
исследователи,  сторонники  разных  научных  направлений,  кажется,  не
отметили  этот  трагичный,  но  обычный  для  средних  веков,  эпизод  в
истории  княжеской  власти  на  Руси  второй  половины  XI  в.  и  отноше¬
ния  князя  к  населению  стольного  города:  после  подавления  сопротив¬
ления  горожане  «с  поклоном»  вышли  навстречу  «своему  князю».
 Польских  воинов  Болеслава  Смелого,  как  и  50  лет  тому  назад  рас¬
пределенных  на  «покорм»  (иначе  их  было  не  обеспечить  продоволь¬
ствием),  местное  население  начало  избивать  «отай».  Вероятно,  недо¬
вольство  иноземцами  грозило  перерасти  в  восстание.  Но  обществен¬
но-политическая  ситуация  в  Киеве  была  иной,  чем  50  лет  тому  назад.
Княжеская  власть  Изяслава  была  восстановлена,  да  и  у  польского  кня¬
зя  были  иные  задачи,  чем  у  Болеслава  Храброго.  Он  помог  Изяславу
вновь  сесть  на  стол  Киевский  и  должен  был  вернуться  в  Польшу.
 Изяслав  продолжил  преследование  своих  противников  и  без  польско¬
го  войска,  что  свидетельствует  о  восстановлении  в  стольном  городе
Киеве  княжеской  военной  и  административно-судебной  системы  уп¬
равления.  Как  сообщает  вероятный  автор  летописного  повествования
Никон,  Изяслав  «възгна  торгъ  на  гору,  и  прогна  Всеслава  ис  Полотьска,
посади  сына  своего  Мьстислава  Полотьскъ».  Когда  Мстислав  вскоре
умер,  он  «посадил»  там  же  его  брата  Святополка,  тогда  как  Всеслав
должен  был  бежать  [ПВЛ.  1996.  С.  75;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Внимание  исследователей  привлекло  сообщение  о  переводе  Изяс-
лавом  торга  на  «гору».  Еще  Н.  М.  Карамзин  объяснил  эту  акцию  ее
социально-политическим  содержанием:  поскольку  «мятеж»  (вече  и
начало  восстания  против  Изяслава)  в  1068  г.  имел  место  на  торгу,  то
 453

Изяслав  перевел  его  в  верхнюю  часть  города,  что  являлось  мерой  пре¬
досторожности  [Карамзин  Н.  М.  1991.  Т.  II.  С.  50].  Такое  объяснение,
соединявшее  торг  и  вече,  многократно  повторялось  в  последующей
исследовательской  литературе  с  вариантами,  производными  от  автор¬
ских  позиций:  предупреждение  «демократической  сходки»  на  торгу  [По¬
кровский  М.  Н.  1966.  С.  159],  стремление  князя  обезопасить  себя  от
действий  веча,  которое  находилось  на  торгу  [Воронин  Н.  И.  1940.  С.
61],  княжеский  контроль  над  вечем  или  «вечевыми  сходами»  [Греков
Б.Д.  1953.  С.  493;  Мавродин  В.  В.  1961.  С.  66],  желание  «парализовать
политическую  активность  торгово-ремесленного  населения,  усилить
контроль  княжеской  администрации  за  деятельностью  веча»  [  Черепнин
Л.  В.  1965.  С.  178].  Поскольку  в  летописном  сообщении  повествуется  о
торге,  а  не  о  вече,  М.  Н.  Тихомиров  предположил,  что  речь  в  нем  идет
о  княжеском  наблюдении  над  торговлей  [Тихомиров  М.  Н.  1955.  С.  100].
Это  направление  в  интерпретации  летописной  записи  было  продолже¬
но:  перенос  торга  должен  был  «затруднить  влияние  купечества  на  чер¬
ных  людей»  [Пашуто  В.  Т.  1965.  С.  26],  способствовать  княжескому
контролю  над  порабощением  свободных  людей  за  долги,  поскольку
торг  был  не  только  местом  торговли,  но  и  с  регулированием  правовых
отношений  по  делам  о  долге  и  воровстве  [Зимин  А.  А.  1973.  С.  145].  По
И.  Я.  Фроянову,  Изяслав  не  контролировал  торг.  Он  был  перенесен,
чтобы  князь  мог  «зорче  следить  за  настроениями  народа  и  оперативнее
реагировать  в  критические  моменты».  Далее  он  заменяет  использован¬
ное  в  летописном  рассказе  слово  торг  понятием  вече  и  в  переносе  веча
к  сакрально  значимым  местам  города  —  к  св.  Софии  и  княжеской
резиденции  —  он  видит  «главное»  в  этом  переносе.  Отсюда  он  делает
целенаправленный  вывод:  «Вече  как  бы  вводилось  в  круг  высших  ин¬
ститутов,  направлявших  течение  общественной  жизни»,  что  наряду  с
мнением  об  изгнании  и  призвании  князей  киевской  вечевой  общиной
ведет  его  к  уже  цитированной  ранее  мысли  об  общинной  революции,
утвердившей  верховенство  общины  над  князем  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.
193-195].
 При  таком  различии  мнений  вновь  следует  вернуться  к  тексту  ПВЛ.
Его  содержание  —  указание  репрессивных  действий  Изяслава  после  того
как  ушло  польское  войско.  Изяслав  преследовал  Всеслава,  чтобы  нака¬
зать  его  за  нападение  на  Новгород,  за  поддержку  восставших  киевлян  и
посягательство  на  его  отчину  —  Киев  и  стол  Киевский.  В  том  же  кон¬
тексте  указаний  репрессивных  действий  находится  и  летописная  запись
о  принудительном  характере  переноса  киевского  торга  «на  гору».
 Как  записал  в  1018  г.  со  слов  информатора,  побывавшего  в  Киеве,
мерзебургский  епископ  и  хронист  Титмар,  в  этом  «огромном  городе»
было  восемь  рынков  (см.  ранее,  с.  319).  Видимо,  за  50  лет  в  территори¬
ально  выросшем  городе  торгов  стало  не  меньше.  Один  из  них,  вероят¬
но,  самый  крупный,  назван  в  повествовании  летописца  о  событиях
1068  г.  —  торговище,  на  котором  прибежавшие  киевские  ополченцы
 454

устроили  вече.  Оно  находилось  на  Подоле,  так  что  восставшие  участ¬
ники  веча  15  сентября  1068  г.  «идоша  на  гору»,  чтобы  прийти  ко  двору
воеводы  Коспячко.  Можно  предположить,  что  единственный  торг,  ко¬
торый  Изяслав  «възгна»  «на  гору»  в  качестве  репрессивной  меры  —  это
торговище.  Прочие  киевские  торги  были  оставлены  на  своих  местах.
Тогда  раскрывается  содержание  данной  акции  Изяслава:  1)  самый  боль¬
шой  торг,  на  котором  могло  бы  собраться  на  вече  значительное  число
киевлян,  оказывался  «на  горе»  под  более  эффективным  контролем
княжеской  администрации,  2)  в  случае  необходимости  торговище  на¬
ходилось  под  вероятным  ударом  близко  расположенной  на  княжеском
дворе  дружины,  3)  в  системе  укреплений  верхнего  города  оно  оказыва¬
лось  отрезанным  от  преобладавшего  на  Подоле  торгово-ремесленного
населения,  часть  которого  жила  и  на  «горе».  Таким  образом,  представ¬
ляется,  что  конструктивный  путь  анализа  рассматриваемого  летопис¬
ного  текста  был  намечен  еще  Н.  М.  Карамзиным,  который  исходил  из
прямого  смысла  написанного  летописцем,  а  также  те  исследователи,
которые  были  близки  к  такой  интерпретации.  Перенесение  торга  в
Киеве  князем  Изяславом  следовало  средневековым  основам  обществен¬
но-политической  жизни,  а  не  «городским  общинно-государственным
образованиям»,  пример  которых  И.  Я.  Фроянов  указывает  в  античной
афинской  Агоре  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  194],  выводя  стольный  город
Русского  государства  из  реального  исторического  времени.
 После  того  как  Изяслав  вернул  себе  стол  Киевский,  между  братьми
были  сохранены  мирные  отношения.  Об  этом  свидетельствует  начало
строительства  Всеволодом  в  1070  г.  церкви  св.  Михаила  в  пригородном
ктиторском  Выдубицком  монастыре  (к  югу  от  Киева).  Изяслав  постро¬
ил  в  Вышгороде  (к  северу  от  Киева)  новую  церковь,  и  в  1072  г.  все  три
Ярославича  участвовали  вместе  с  иерархами  Русской  церкви  в  торже¬
ственном  перенесении  в  нее  останков  Бориса  и  Глеба,  своих  дядей.
Эти  торжества  имели  большое  значение  в  общественно-политической,
церковной  и  идеологической  жизни  всего  Русского  государства.
 В  исследовательской  литературе  давно  было  высказано  предполо¬
жение,  согласно  которому  в  Вышгороде  в  1072  г.  Борис  и  Глеб  были
официально  канонизированы  [в  новейшей  литературе  эту  гипотезу
обстоятельно  разработал  А.  Поппэ:  ПоппэЛ.  1966а;  1973;  РорреЛ.  1969а;
1981;  и  др.;  см.  там  же  литературу  проблемы].  Но  отмечается  и  гипоте¬
тичность  такой  датировки  канонизации  [Подскальски  Г.  1996.  С.  185—
186;  см.  там  же  литературу  проблемы;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  177].  По
мнению  Л.  Мюллера,  они  были  канонизированы  еще  в  княжение  Яро¬
слава,  не  позднее  1039  г.,  тогда  как  в  1072  г.  имело  место  перенесение
останков  святых  [Muller  L.  1992;  Мюллер  Л.  2000.  С.  71—87;  2001].
 Эти  князья  почитались  как  святые  до  произошедшего  в  Вышгороде
события.  По  мнению  Л.  Мюллера,  его  описание  в  ПВЛ  и  агиографи¬
ческих  произведениях  свидетельствует  не  о  канонизации,  а  о  перене¬
сении  мощей  [Мюллер  Л.  2000.  С.  71—74].  Возможно,  до  1072  г.  Борис-
 455

Роман  и  Глеб-Давид  Ярославичи  были  местночтимыми,  а  после  пере¬
несения  мощей  стали  канонизированными  официально.  В  пользу  это¬
го  мнения  косвенно  свидетельствуют  имена  старших  сыновей  Свято¬
слава  Ярославича  в  их  честь,  причем  Глеб  Святославич  уже  в  1065  г.
был  правящим  князем,  Роман  Святославич  —  в  1077—1079  гг.,  а  Давыд
—  в  1093—1095  гг.  [Рапов  О.  М.  1977.  С.  96—1001.  Эта  особенность
почитания  Бориса  и  Глеба  отразилась,  возможно,  в  том,  что  Глеба  бо¬
лее  чтили  в  семье  Святослава  Ярославича  Черниговского,  а  Бориса  —  в
семье  Владимира  Мономаха,  то  есть  в  круге  родственников,  княжив¬
ших  в  Муроме  и  Ростове  [Алешковский  М.  X.  1972.  С.  104—114  и  след.].
Но  вне  зависимости  от  решения  вопроса  о  времени  официальной  ка¬
нонизации  очевидно,  что  во  время  перенесения  мощей  20  мая  в  новую
церковь  Бориса  и  Глеба  к  ним  относились  как  к  святым:  «И  вземше
первое  Бориса  в  древянъ  рацъ  Изяславъ,  Святославъ,  Всеволодъ,  взем¬
ше  на  рама  своя  понесоша,  предъидущем  черноризцем,  свеща  держа-
ще  в  рукахъ,  и  по  них  дьякони  с  кадилы,  и  посемь  пресвитери,  и  по
них  епископи  с  митрополитом;  по  сих  с  ракою  идяху.  И  принесше  в
новую  церковь,  отверзоша  раку,  исполнися  благоуханья  церкы,  воня
благы;  видъвше  же  се,  прославиша  Бога.  И  митрополита  ужасть  обиде,
бъ  бо  нетвердъ  верою  к  нима;  и  падь  ниць,  просяше  прощенья.  Цъло-
вавше  мощи  его,  вложиша  и  в  раку  камену»  [ПВЛ.  1996.  С.  78].  Заме¬
чание  летописца  о  том,  что  митрополит  Георгий,  грек  по  происхожде¬
нию,  был  «нетверд  верою»,  свидетельствует  о  сопротивлении  главы
Русской  церкви  в  почитании  Бориса  и  Глеба  как  святых,  но  коллек¬
тивной  воле  Ярославичей  он  противостоять  не  мог.
 Возникает  вопрос,  почему  князья  настаивали  на  канонизации  сво¬
их  дядей  и  на  отношении  к  ним  как  к  святым  вопреки  сопротивлению
митрополита.  У  главы  Русской  митрополии,  видимо,  были  серьезные
доводы,  поскольку  они  не  являлись  мучениками  за  веру.  Борис  и  Глеб
не  стали  апостолами.  Апостольскую  миссию  исполнил  Владимир  Свя¬
тославич,  но  он  еще  не  был  канонизирован.  Д.  С.  Лихачев  отметил  в
культе  Бориса  и  Глеба  пример  братской  любви  и  покорности,  прин¬
цип  старейшинства.  По  его  словам,  «с  этим  культом  связано  торжество
Русской  земли  над  кознями  дьявола,  пытающегося  посеять  раздоры
среди  князей»  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  150].  Раскрытое  таким  образом
содержание  культа  Бориса  и  Глеба  свидетельствует  о  его  обществен¬
ном  и  династическом  значении  —  сохранение  политического  единства
страны  и  предотвращение  междукняжеских  распрей.
 Видимо,  наблюдения  Д.  С.  Лихачева  установили  основное  полити¬
ческое  и  династическое  содержание  канонизации  Бориса  и  Глеба.  Пе¬
ренесение  мощей  в  новую  церковь  при  участии  трех  высших  по  поло¬
жению  князей,  а  также  иерархов  Русской  церкви  во  главе  с  митропо¬
литом,  создание  единого  места  поклонения,  появление  и  распростра¬
нение  необходимых  для  религиозного  почитания  агиографических  по¬
вествований  [Мюллер  Л.  2000.  С.  54;  Абрамович  Д.  И.  1916;  Revelli  G.
 456

19931  имели  объединяющее  общерусское  религиозное  и  светское  зна¬
чение  создания  культа  национальных  святых,  службы  которым  велись
во  всех  храмах.
 Однако  в  конкретных  условиях  начала  70-х  годов  новый  христиан¬
ский  культ  на  Руси  имел  и  дополнительный  смысл.  Можно  предполо¬
жить,  что  для  Изяслава  сама  принадлежность  к  родственникам,  среди
которых  были  святые,  предотвращала  возможные  распри.  Вероятно,
новый  христианский  культ  должен  был  обновить  и  усилить  в  стране
сакральную  значимость  правящей  княжеской  династии  в  целом  и  каж¬
дого  к  ней  относящегося.  Существование  святых  в  княжеской  динас¬
тии  подтверждало  также  ее  высокий  статус  в  межгосударственных  по¬
литических  и  династических  связях.
 Канонизированные  князья  Борис  и  Глеб  глубоко  вошли  в  быт  рус¬
ских  людей  второй  половины  XI  в.  и  в  последующее  время.  Изготавли¬
вались  многочисленные  энколпионы  (крест-складень  для  хранения
мощей  святого,  изображенного  на  одной  из  сторон  креста,  который
носился  поверх  одежды).  Культ  Бориса  и  Глеба  был  двойным.  По¬
скольку  в  качестве  лицевой  стороны  оказывалось  преимущественно
изображение  Глеба,  М.  X.  Алешковский  предположил,  что  первона¬
чально  культ  был  Глебоборисовским,  а  не  Борисоглебским,  которым
он  стал  в  конце  XI  —  начале  XII  в.  Он  установил  связи  почитания
Глеба  и  Бориса  с  культом  врачей-исцелителей,  поэтому,  по  его  мне¬
нию,  в  связи  с  феодализацией  культа  произошла  его  трансформация  в
культ  братьев-заступников  Земли  Русской  [Алешковский  М.  X.  1972.  С.
116—119].  Но  можно  предположить  и  иную  эволюцию  культа  Бориса  и
Глеба.  В  условиях  появления  национального  пантеона  святых  князь-
полководец  Борис  с  самого  начала  почитался  как  христианский  по¬
кровитель  русских  воинов.  Глеб,  возможно,  почитался  первоначально
как  князь-целитель.  Поэтому  его  изображение  в  качестве  оберега  и
символа  исцеления  преимущественно  оказывалось  на  лицевой  сторо¬
не  энколпиона,  тогда  как  Бориса  —  на  оборотной.  Поскольку  в  систе¬
ме  религиозного  синкретизма  к  сфере  исцеления  относилось  значи¬
тельное  число  символов  и  оберегов,  вероятно,  княжеский  культ  Бори¬
са  и  Глеба  интегрировался  и  стал  общерусским  культом  князей-зас-
тупников  Русской  Земли.  Отсюда  —  особое  значение  этих  святых  —
политическое,  династическое,  общерусское  военное  и  целительное  для
каждого  в  отдельности.
 Таким  образом,  съезд  Ярославичей  в  Вышгороде  в  1072  г.,  их  со¬
вместное  участие  в  перенесении  мощей  Бориса  и  Глеба  в  построенную
Изяславом  новую  церковь  должны  были  восстановить  и  укрепить  по¬
литическое  единство  Русского  государства.  Видимо,  инициатором  это¬
го  княжеского  съезда  и  организационного  завершения  создания  куль¬
та  первых  русских  святых  Бориса  и  Глеба  являлся  Изяслав.  Съезд  был
созван  в  его  владениях.  Он  построил  новую  церковь,  куда  были  пере¬
несены  мощи  дядей  Ярославичей  и  в  то  же  время  новоявленных  свя¬
 457

тых.  Изяслав  был  больше  всех  заинтересован  в  восстановлении  дву¬
единой  системы  Русского  государства,  сохранявшего  легитимный  раз¬
дел  владений  между  братьями  в  соответствии  с  волей  Ярослава,  но
вместе  с  тем  устанавливающего  старейшинство  «в  отца  место»  старше¬
го  из  них.  Существует  мнение,  согласно  которому  на  съезде  в  Вышго-
роде  была  установлена  и  так  называемая  Правда  Ярославичей  [  Тихо¬
миров  М.  Н.  1941.  С.  64-65;  Черепнин  Л.  В.  1965.  С.  185-195].  Для
такого  предположения  нет  ни  прямой,  ни  косвеной  информации,  тог¬
да  как  в  новейшей  исследовательской  литературе  такие  связи  между
законодательной  деятельностью  старших  Ярославичей  и  их  съездом  в
Вышгороде  в  1072  г.  не  устанавливаются  [Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  21  —
30,  84-101;  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  177-184].
 Княжеский  съезд  в  Вышгороде  и  канонизация  Бориса  и  Глеба  сви¬
детельствуют  о  сохранении  тенденции  политического  единства  Рус¬
ского  государства.  При  этом  выявляется  активная  роль  в  укреплении
этой  тенденции  Изяслава,  который  был  в  ней  лично  заинтересован.
 Однако  и  после  Вышгородского  съезда  сохранялись  факторы,  кото¬
рые  способствовали  политической  раздробленности  Русского  государ¬
ства.  Оно  оставалось  разделенным  на  княжеские  отчины.  Образова¬
лись  местные  княжеские  династии  сыновей  Ярослава  —  Изяслава,
Святослава,  Всеволода,  а  также  полоцких  Изяславичей.  Они  имели
полное  право  на  свои  отчины  и  боролись  за  них.  Кроме  того,  были
сыновья  Вячеслава  и  Игоря  Ярославичей,  которые  требовали  свои  вла¬
дения  в  Русском  государстве,  ссылаясь  на  право  отчины.  Города  уве¬
личивались  численно  и  территориально  [Древняя  Русь:  Город,  замок,
село.  1985.  С.  54—55],  но  как  экономические,  социальные,  политичес¬
кие  и  идеологические  коллективы  со  своими  автономными  от  княжес¬
кой  власти  интересами  они  еще  не  могли  противостоять  князьям.  Судь¬
бы  политически  единого  Русского  государства,  разделенного  на  кня¬
жеские  отчины,  зависели  теперь  оттого,  будет  ли  между  князьями  мир
и  согласие  или  нет.
 Но  мира  между  Ярославичами  и  их  сыновьями  не  было.  Каждый  из
Ярославичей  являлся  могущественным  князем,  который  владел  и  уп¬
равлял  обширными  землями.  Свое  могущество  они  уже  доказали  ра¬
нее  войнами.  В  каждом  из  владений  кафедральные  церкви  были  по¬
священы  разным  культам:  у  Изяслава  —  святая  София  в  Киеве  и  Нов¬
городе,  у  Святослава  —  святой  Спас  в  Чернигове,  у  Всеволода  —  ар¬
хангел  Михаил  в  Переяславле  (под  Киевом  в  1070  г.  Всеволод  постро¬
ил  также  в  основанном  им  Выдубицком  монастыре  церковь  св.  Миха¬
ила).  Различались  и  внешнеполитические  приоритеты  этих  князей.  Если
до  1073  г.  Изяслав  ориентировался  на  союзные  отношения  с  польской
княжеской  династией,  то  Святослав  и  Всеволод  —  в  продолжение  пред¬
шествующих  традиций  —  на  союзы  с  германским  королевским  домом,
с  саксонскими  маркграфами  и  графами  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  123—
125;  Свердлов  М.  Б.  1972.  С.  296—297].  Преимущественными  связями
 458

русских  князей  с  саксонскими  привителями  объясняется  тот  факт,  что
именно  в  связи  с  Саксонией  Русь  упоминается  в  германских  хрониках
и  анналах  значительно  чаще,  чем  в  связи  с  другими  немецкими  земля¬
ми  [Латиноязычиые  источники  по  истории  Древней  Руси.  1990.  С.  209—
2111.  А.  В.  Назаренко  предположил,  что  брак  (по  его  мнению,  между
1072—1074  гг.)  Владимира  Всеволодовича  Мономаха  и  Гиды,  дочери
последнего  англосаксонского  короля  Англии  Харальда,  погибшего  в
1066  г.,  был  одним  из  следствий  скоординированной  политики  Свя¬
тослава  и  Всеволода  в  Германии  в  1069—1072  г.  против  польского  кня¬
зя  Болеслава  Смелого  и  тем  самым  против  Изяслава  [Назаренко  А.  В.
1994.  С.  187—188].  Как  представляется,  гипотеза  А.  В.  Назаренко  под¬
час  недоказанно  жестко  увязывает  в  единый  европейский  «концерт»
разрозненные  известия  о  внешнеполитических  отношениях  стран  Во¬
сточной,  Центральной  и  Северной  Европы.  Но  вслед  за  предшествен¬
никами  он  убедительно  показал  широкие  общеевропейские  связи  рус¬
ских  князей  в  середине  —  второй  половине  XI  в.  и  различие  их  внеш¬
неполитических  интересов.
 Таким  образом,  в  Русском  государстве  второй  половины  XI  в.  еще
только  зрели  силы,  которые  вели  к  его  политической  дезинтеграции.
Отсюда  следует  вывод,  согласно  которому  предстоящая  борьба  Изяс¬
лава,  Святослава  и  Всеволода  являлась  следствием  их  политических
амбиций.
 1072  г.  закончился  на  Руси  спокойно.  Но  начало  1073  г.  ознамено¬
валось  возобновлением  междукняжеских  распрей.  Как  сообщается  в
ПВЛ,  уже  22  марта  1073  г.  (напомним,  что  Новый  год  начинался  тогда
в  марте)  Святослав  и  Всеволод  вошли  в  Киев  и  «сели  на  столе»  в  кня¬
жеском  селе  Берестовом  [ПВЛ.  1996.  С.  78—79].  Последнее  замечание
ПВЛ  многозначительно,  на  что,  кажется,  ранее  внимания  не  обраща¬
ли.  Союзники  вместе  выступили  против  старшего  брата,  но  сесть  вдвоем
на  княжеский  стол  в  Киеве  они  не  могли,  поскольку  на  Руси,  в  отли¬
чие  от  Византийской  империи,  еще  не  было  традиции  соправитель-
ства.  Княжеским  столом  мог  владеть  лишь  один  князь.  Поэтому  они
сели  вдвоем  на  княжеском  дворе  в  древнем  родовом  владении  —  селе
Берестове.  Там,  видимо,  они  решили,  что  в  Киеве  будет  править  Свя¬
тослав  (возможно,  Смоленск  и  его  волость  тогда  же  получил  Всеволод
(и  его  сын  Владимир);  по  мнению  Л.  В.  Алексеева,  Владимир  Моно¬
мах  «взял»  Смоленск  в  1076  г.  [Алексеев  JI.  В.  1980.  С.  195,  см.  там  же
литературу  вопроса]).
 Хотя  летописец  приписывает  Святославу  «начало  выгнаныо  брат-
ню»,  будто  бы  он  «прельсти»  Всеволода,  причина  «выгнанья»  указыва¬
ется  в  ПВЛ  реалистично:  Изяслав  «сватится»  со  Всеславом,  то  есть
хочет  установить  с  ним  династический  союз,  чтобы  изгнать  своих  бра¬
тьев  [ПВЛ.  1996.  С.  79].  В.  А.  Кучкин  видит  в  этом  сообщении  лишь
желание  бросить  тень  на  Святослава  и  обелить  Всеволода.  Поэтому  он
сомневается  в  правоте  А.  А.  Шахматова,  относившего  весь  текст  статьи
 459

ПВЛ  под  6581  г.  к  своду  Никона  1073  г.,  и  предполагает  его  появление
в  киевское  княжение  Всеволода  в  1078—1093  гг.  \Кучкин  В.  А.  1985.  С.
27].  Такое  предположение  возможно,  но  оно  не  единственное.  Можно
предположить,  что  летописец  сообщил  истинную  политическую  и  ди¬
настическую  ситуацию  на  Руси  зимой  1072/1073  гг.  Дело  в  том,  что
после  Вышгородского  съезда  Изяслав  перехватил  политическую  ини¬
циативу,  создав  место  поклонения  первых  русских  святых  в  своих  вла¬
дениях.  После  событий  1068—1069  гг.  он  один  оказался  со  значитель¬
ными  территориальными  утратами,  лишившись  Новгорода,  обширных
владений  и  значительных  денежных  поступлений  на  северо-западе  и
севере  Руси.  К  тому  же  во  время  критических  ситуаций  минувших  лет
Святослав  и  Всеволод  выступали  совместно  по  отношению  к  Изясла-
ву.  Поэтому,  если  информация  ПВЛ  верна,  то  она  может  свидетель¬
ствовать  о  намерении  Изяслава  в  союзе  со  Всеславом  Полоцким  из¬
гнать  Глеба  Святославича  из  Новгорода  (реально  только  этим  могло
ограничиться  «выгнанье»,  поскольку  союз  Святослава  и  Всеволода  с
сыновьями  был  в  военном  отношении  силен  и  влиятелен  политичес¬
ки,  как  позволяют  заключить  события  конца  60-х  —  первой  половины
70-х  гг.).  Союз  со  Всеславом  мог  позволить  Изяславу  реально  стать  «в
отца  место»,  как  завещал  Ярослав.  Но  младшие  Ярославичи  вернули
себе  политическую  инициативу,  так  что  Изяслав  вновь  должен  был
бежать  со  своей  семьей  (на  этот  раз  с  женой  Гертрудой,  тетей  Болесла¬
ва  Смелого,  сыном  Ярополком  и  невесткой  Ириной)  в  Польшу.
 Овладев  Киевом,  Святослав  установил  контроль  над  осью  Киев  —
Новгород,  поскольку  в  последнем  уже  пять  лет  княжил  его  сын  Глеб.
Современниками  он  осмыслялся  как  глава  всей  страны,  что  следует  из
именной  записи  писца  Иоанна  о  завершении  им  Изборника  в  6584/1076
г.  «при  Святослав^  князи  Руськы  земля»  [Столярова  Л.  В.  2000.  С.  29].
 Святослав  в  Киеве  и  Изяслав  в  изгнании  вели  себя  как  правители
политически  единого  государства:  первый  из  них  как  правящий,  а  вто¬
рой  —  как  изгнанный.  Изяслав  отправился  в  Польшу  «со  именьем
многым»,  собираясь  на  эти  богатства  нанять  войско.  В  ПВЛ  лишь  кратко
сообщается,  что  у  него  все  было  отнято,  а  самого  его  прогнали  [ПВЛ.
1996.  С.  79].  Изяслав  (в  латиноязычных  источниках  он  назван  Дмитри¬
ем,  что  свидетельствует  о  его  самоназвании  на  Западе  крестильным
именем)  обратился  за  помощью  к  римскому  папе  Григорию  VII,  от¬
правив  к  нему  сына  Ярополка.  «Наместник  святого  Петра»  принял
русского  князя.  Судя  по  письму  Григория  VII  к  Изяславу,  за  помощь  в
возвращении  «королевства»  Ярополк  стал  вассалом  папы  («дал  прися¬
гу  быть  верным  (т.  е.  вассалом.  —  М.  С.)  главе  апостолов  (т.  е.  святому
Петру.  —  М.  С.)»),  тогда  как  папа  «давал»  им  власть  именем  апостола
Петра.  Возможно,  для  того,  чтобы  получить  поддержку  папы,  Ярополк
принял  католичество.  Об  этом  могут  свидетельствовать  изображения
на  выполненной  в  византийской  манере  с  кириллическими  надпися¬
ми  миниатюре  второй  половины  XI  в.  латинской  Трирской  псалтири,
 460

вероятно,  более  ранней,  чем  миниатюра.  На  ней  изображены  Ярополк
и  его  жена  Ирина,  которые,  стоя,  обращаются  к  святому  Петру,  тогда
как  мать  Ярополка  Гертруда  простерлась  перед  ним  ниц,  видимо,  с
намерением  поцеловать  обутую  в  сандалию  ногу  св.  Петра,  что  повто¬
ряло  ритуал  приема  у  папы  [Кондаков  Н.  П.  1906.  Таб.  I,  VI].  Гертруда
была  польской  княжной  по  рождению  и  католичкой  по  воспитанию.
На  Руси  она  исповедовала,  вероятно,  православие.  Но  на  миниатюре
она  следует  обычному  для  католиков  того  времени  ритуалу  целования
туфли  первосвященника.  Ярополк  и  Ирина  обращают  руки  к  лику  св.
Петра  в  жесте,  близком  к  евхаристии  Софии  Киевской,  что  может  ука¬
зывать  на  их  причащение  от  апостола.  Показательно,  что  в  киевском
ктиторском  Дмитриевском  монастыре  Изяслава  и  его  сыновей  Яро¬
полк  построил  церковь  особо  почитаемого  католиками  св.  Петра,  где
он  и  был  погребен  5  декабря  1086  г.  [ПВЛ.  1996.  С.  88].
 Григорий  VII  направил  к  Изяславу  не  только  послание,  но  и  двух
послов,  которые  должны  были  продолжить  переговоры  и,  возможно,
оказать  ему  конкретное  содействие  в  переговорах  с  Болеславом  Сме¬
лым.  Одновременно  он  отправил  к  польскому  князю  послание  с  тре¬
бованием  вернуть  «королю  русов»  (Изяславу)  его  богатства  [Тургенев
А.  И.  1841.  С.  2—3].  С  помощью  папы  ему  удалось  вернуть  захвачен¬
ную  казну,  после  чего  он  отправился  за  помощью  к  германскому  коро¬
лю  Генриху  IV  (императором  тот  стал  в  1084  г.).  О  прибытии  «короля
руценов,  по  имени  Деметрий»  в  1075  г.  в  Майнц,  где  тогда  находился
король  со  своим  двором,  подробно  написал  современник  событий  Лам-
перт  Херсфельдский.  По  его  словам,  он  привез  «неизмеримые  сокро¬
вища,  состоящие  из  золотых  и  серебряных  сосудов  и  очень  дорогих
одежд,  и  попросил  оказать  ему  помощь  против  своего  брата,  который
силой  изгнал  его  из  королевства  и  захватил  власть  со  свирепостью  ти¬
рана».  Генрих  IV  отправил  на  Русь  посольство  во  главе  с  соборным
протоиереем  Бурхардом,  требуя  от  Святослава  «добровольно  уступить
королевство»  и  угрожая,  что  в  противном  случае  «вскоре  ему  придется
испытать  на  себе  власть  и  военную  мощь'Тевтонского  государства».  В
ожидании  возвращения  послов  Генрих  IV  передал  «короля  руценов»
«под  покровительство»  саксонского  маркграфа  Дедона  III  [Латино¬
язычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.  С.  164].  Угрожая
Святославу,  Генрих  IV,  говоря  современным  языком,  блефовал.  В  Гер¬
мании  против  его  власти  велась  так  называемая  Саксонская  война  1073—
1075  гг.,  казна  была  пуста,  так  что  король  не  мог  осуществить  свои
угрозы.  Суть  происходящих  событий  современникам  была  ясна.  В  дан¬
ной  связи  другой  хронист,  Зигеберт  из  Жамблу,  писал:  «После  того,
как  два  брата,  короли  русов,  столкнулись  в  борьбе  за  власть,  старший
из  них,  изгнанный  всей  страной,  докучает  императору  Генриху,  чтобы
он  подчинил  ему  его  брата  и  государство  русов,  восстановив  его  своей
помощью  в  стране.  Однако  это  было  напрасно,  так  как  тяжелая  рас¬
пря,  вспыхнувшая  в  Римской  империи,  заставляла  больше  заботиться
 461

о  себе,  чем  помогать  другому»  [Латиноязычные  источники  по  истории
Древней  Руси.  1989.  С.  170—171].
 Если  Генрих  IV  сам  не  мог  реализовать  свои  угрозы,  то  оказать  дав¬
ление  на  Святослава  и  польского  князя  Болеслава  Смелого  было  вполне
реально.  В  том  же  1075  г.,  когда  ранней  весной  Изяслав  оказался  в  Три¬
ре  при  дворе  германского  короля,  немецкие  послы  прибыли  в  Киев  к
князю  Святославу.  Летописец  Никон  не  пишет  о  целях  этого  посоль¬
ства,  но  он  сообщает  о  поведении  нового  киевского  князя:  «Святославъ
же,  величаяся,  показа  имъ  богатьство  свое.  Они  же  видъвше  бещисле-
ное  множьство,  злато,  и  сребро,  и  паволокы,  и  ръша:  «Се  ни  въ  что  же
есть,  се  бо  лежить  мертво.  Сего  суть  кметье  луче.  Мужи  бо  ся  доищють
и  болше  сего»  [ПВЛ.  1996.  С.  85].  Эта  библейская  мудрость  о  бренности
богатства,  как  отмечалось  ранее  (см.  с.  265—266),  в  средние  века  напол¬
нялось  новым  содержанием:  богатство  должно  было  не  «лежать  мерт¬
во»,  а  «работать»  —  становиться  денежной  частью  «корма»,  феодами-
деньгами  для  обеспечения  за  службу  дружинников,  «верных»,  вассалов.
Не  исключено,  что  летописная  прямая  речь  немецких  послов  отражала
и  реальные  их  заявления,  о  чем  косвенно  свидетельствует  редкое  в  лите¬
ратурной  практике  использование  слова  кметье,  близкое  к  лат.  comes
[Свердлов  М.  Б.  1968].  Но  о  завершении  миссии  посольства  известно
достаточно  определенно.  Ламперт  Херсфельдский  записал  в  своей  хро¬
нике:  «<...>  вернулся  Бурхард,  глава  трирской  церкви,  который  отпра¬
вился  к  королю  руценов,  исполнив  королевское  посольство  и  привезя
столько  золота,  серебра  и  драгоценных  одежд,  что  никто  не  помнил
ранее  о  таком  количестве,  привезенном  в  немецкое  королевство  за  один
раз.  За  такую  плату  король  руценов  хотел  приобрести  у  короля,  чтобы
его  брату,  которого  он  изгнал  из  королевства,  тот  не  оказывал  помощи
против  него.  Этого  он,  конечно,  мог  добиться  даром,  поскольку,  заня¬
тый  междоусобными  войнами,  тот  никоим  образом  не  имел  возможно¬
сти  начать  внешние  наступательные  войны  со  столь  отдаленными  наро¬
дами.  Обстоятельства  времени  придали  великую  цену  этому  замечатель¬
ному  дару»  [Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989.
С.  164—165].  Отсюда  следует,  что  в  переговорах  с  германским  королем
Святослав  предпочел  откупиться.  При  этом  казна  киевского  князя  была
столь  значительна,  что,  уже  опустошенная  Изяславом,  она  очень  скоро
была  восстановлена,  а  откуп  Святослава  столь  велик,  что  приобрел  для
Генриха  IV  стратегическое  значение.
 Одновременно  Святослав  отблагодарил  польского  князя  Болеслава
Смелого  за  его  ныне  отрицательное  отношение  к  Изяславу,  пытаясь
предотвратить  его  будущие  враждебные  акции.  В  1076  г.  он  отправил
Владимира  Мономаха  и  своего  сына  Олега  с  войском  на  помощь
польскому  князю  в  его  войне  против  чешского  князя  Братислава  II
[ПВЛ.  1996.  С.  85,  102;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  56].
 Таким  образом,  в  1073—1076  гг.  Изяслав  и  его  сын  Ярополк  ак¬
тивно  и  плодотворно  для  себя  использовали  сложные  польско-герма¬
 462

но-папские  отношения,  чтобы  найти  на  Западе  поддержку  в  борьбе
за  возвращение  Киевского  стола.  Эта  активность,  несмотря  на  все  ее
сложности,  увенчалась  успехом.  Весной  1077  г.  Изяслав  пришел  на
Русь  «с  ляхы».  Святослав,  являясь  в  эти  годы  киевским  князем,  также
интенсивно  участвовал  в  «концерте»  центральноевропейских  госу¬
дарств,  Германии,  Польши  и  Чехии.  Русь,  сохранявшая  политиче¬
ское  двуед  и  нство  Святослава  и  Всеволода  с  сыновьями,  обеспечивала
значимость  приоритетной  политики  русских  князей  в  Центральной
Европе.
 Неожиданная  смерть  Святослава  Ярославича  во  время  (или  после)
операции  («от  рьзанья  желве»)  27  декабря  1076  г.  вновь  поставила  про¬
блему  Киевского  княжения.  Святослав  был  погребен  «у  святаго  Спаса»
в  Чернигове.  Место  захоронения  свидетельствует  о  том,  что  он  мыслил
себя  прежде  всего  князем  Черниговским,  а  не  Киевским.  Уже  1  января
на  Киевский  стол  сел  Всеволод  Ярославич,  но  весной  1077  г.  пришел
на  Русь  с  польским  войском  Изяслав.  Всеволод  пошел  навстречу  ему  на
Волынь  уже  в  качестве  князя  Киевского.  Но  вместо  военных  действий
братья  заключили  мир,  и  15  июля  Изяслав  в  третий  раз  воссел  на  при¬
надлежавший  ему  по  праву  престол.  Последующие  события  раскрывают
содержание  мирного  договора  двух  последних  Ярославичей  и  содержа¬
ние  политического  устройства  Русского  государства  в  это  время.
 Статья  ПВЛ  за  6585/1077  г.  завершается,  казалось  бы,  загадочной
фразой:  «Олегъ  же,  сынъ  Святославль,  бъ  у  Всеволода  Чернигова».
Статья  за  следующий  год  начинается  записью:  «Бежа  Олегъ,  сынъ  Свя¬
тославль,  Тмутороконю  от  Всеволода,  месяца  априля  10»  [ПВЛ.  1996.
С.  85].  Таким  образом  оказывается,  что  Всеволод  уступил  Киевский
стол  по  закону  Изяславу,  но  с  его  согласия  захватил  стол  Чернигов¬
ский,  а  обширные  владения  Черниговского  княжества  присоединил  к
своим  Переяславской  и  Ростово-Суздальской  землям.  Смоленское  кня¬
жество  принадлежало  его  сыну  Владимиру  Мономаху.  Под  властью
Всеволода  оказались  огромные  территории  к  востоку  от  Днепра,  кото¬
рыми  50  лет  тому  назад  владел  Мстислав  Владимирович,  а  в  Смоленс¬
ком  княжестве  они  переходили  и  на  Днепровское  Правобережье.  Олег
Святославич,  вместо  того,  чтобы  стать  наследником  отца  в  Чернигов¬
ском  княжестве,  отстранялся  от  его  управления,  и  ему  были  даны  в
корм  или  определенные  города,  или  определенная  территория.  Нару¬
шение  закона  наследования  сопровождалось  при  этом  унижением  гор¬
дого  и  талантливого  князя,  недавнего  союзника  Всеволода  и  Владими¬
ра  Мономаха.  Все  это  объясняет,  почему  Олег  бежал  от  Всеволода  в
Тмуторокань  весной  1078  г.  и  почему  он  тотчас  начал  борьбу  всеми
средствами  за  возвращение  своей  Черниговской  отчины,  за  законный
порядок  наследования.
 Одновременно  и  Изяслав  участвовал  в  переделе  владений  в  Рус¬
ском  государстве.  В  ПВЛ,  которая  была  написана,  вероятно,  в  киев¬
ское  княжение  его  сына  Святополка  и  редактировалась  в  киевское  кня¬
 463

жение  Владимира  Мономаха  (в  соответствии  с  гипотезой  А.  А.  Шахма¬
това)  в  статье  под  6586/1078  г.  содержится  нейтральная  по  содержанию
запись:  «В  се  же  лъто  убьенъ  бысть  Глъбъ,  сынъ  Святославль,  в  Заво-
лочии».  После  обычной  величальной  посмертной  характеристики  в  ПВЛ
добавлено,  что  он  был  похоронен  23  июля  в  Чернигове  «за  Спасомъ»
[ПВЛ.  1996.  С.  85].  Между  тем,  в  новгородском  летописании,  более
или  менее  независимом  (в  разные  периоды)  от  княжеской  власти  со¬
держится  важная  дополнительная  информация:  «<...>  и  выгнашя  (Гле¬
ба  Святославича.  —  М.  С.)  из  града,  и  бъжа  за  Волокъ,  и  убишя  и
Чюдь.  А  Святополкъ  съде  на  столъ,  сынъ  Изяславль  <...>  [НПЛ.  С.
470].  Отсюда  следует,  что  Глеб  был  убит  не  во  время  похода  в  Заволо-
чье,  как  можно  подумать  из  записи  ПВЛ,  а  был  изгнан  из  Новгорода.
Естественно  предположить,  что  он  был  изгнан  теми,  кто  воспользо¬
вался  этим  изгнанием,  т.  е.  Изяславом,  его  сыном  Святополком  и  их
людьми.  Они  сделали  то,  что  Изяслав  не  мог  сделать  после  второго
киевского  вокняжения,  когда  Всеволод  был  союзником  Святослава.
Сейчас  Всеволод  Изяслава  поддерживал  и  тот  смог  осуществить  в  Нов¬
городе  переворот.  Вновь,  после  10-летнего  перерыва,  Изяслав  восста¬
новил  свой  контроль  над  осью  Киев  —  Новгород.  Ярополк  Изяславич
«сидел»  недалеко  от  Киева  в  прекрасно  укрепленном  Вышгороде  и  всегда
мог  поддержать  отца.
 Показательно,  что  тело  Глеба  Святославича  было  увезено  летом
не  в  Новгород,  а  в  далекий  Чернигов.  Такое  погребение  могло  симво¬
лизировать,  с  одной  стороны,  традиционную  принадлежность  этого
города  Святославу  и  его  потомкам,  но,  с  другой  стороны,  и  нежела¬
ние  Изяслава  и  Святополка,  чтобы  в  Новгороде  находилась  могила
предшественника,  относящегося  к  другой,  соперничающей  княжеской
ветви.
 Новая  двуединая  структура  Русского  государства  продолжала  дав¬
нюю  традицию  его  политического  единства,  но  при  существовании
все  увеличивающегося  числа  внуков  Ярослава  она  создавала  князей-
изгоев,  лишенных  отчинных  владений,  если  они  отказывались  от  вас¬
сального  положения  подручных  князей.  Таким  образом,  в  условиях
роста  местных  княжеских  династий  во  второй  половине  XI  в.  в  поли¬
тическом  устройстве  Русского  государства  сложилась  парадоксальная
ситуация:  сохранение  тенденции  к  единству  политической  власти  обо¬
стряло  борьбу  князей  за  отчинное  владение.  Князья-изгои  стремились
объединиться  в  борьбе  за  свои  отчины  против  сторонников  полити¬
ческого  единства.  Но  и  этот  «расклад»  политических  сил  стал  ослож¬
няться,  поскольку  в  их  противоборство  все  больше  стало  включаться
население  крупных  городов,  прежде  всего  стольных  центров.  Горожа¬
не  могли  поддержать  разные  стороны  в  междукняжеской  борьбе,  тогда
как  централизованная  в  своей  структуре  церковная  организация  во  главе
с  митрополитом  поддерживала  тенденцию  единства  страны  и  власти.
 Эта  позиция  Русской  церкви  исходила  как  из  идейных,  так  и  орга-
 464

мизационпых  основ,  поскольку  политически  единое  государство  обес¬
печивало  ее  регулярное  финансирование  в  условиях  еще  ограниченно¬
го  церковного  землевладения.  В  условиях  политической  децентрали¬
зации  местные  князья,  вероятно,  все  менее  передавали  десятину  цен¬
тру  Русской  митрополии  —  киевской  церкви  св.  Богородицы,  ограни¬
чиваясь  обеспечением  «своих»  епископий,  что  ослабляло  централизо¬
ванную  организацию  митрополии.  Видимо,  этим  обстоятельством
объясняется  редкая  в  стандартизированных  летописных  княжеских
некрологах  похвала  Ярополку  Изяславичу:  «<...>  десятину  дая  святъи
Богородици  от  всего  своего  именья  по  вся  лъта»  [ПВЛ.  1996.  С.  88].  По
мнению  В.  А.  Кучкина,  в  этой  записи,  которая  принадлежала  перу
игумена  Киево-Печерского  монастыря  Иоанна,  в  Начальном  своде
середины  90-х  гг.  XI  в.  сообщалось  не  о  Десятинной  церкви,  а  о  Пе¬
черской  церкви  Успенья  св.  Богородицы.  Доказывает  он  эту  мысль
сообщением  о  том,  что  Ярополк  «вда  всю  жизнь  свою,  Небльскую  во¬
лость,  и  Дерьвьскую,  и  Лучьскую,  и  около  Киева»  [ПСРЛ.  II.  Стб.  492].
Поэтому  и  десятину  он  давал  Успенскому  собору,  которая  названа  в
данном  случае  церковью  св.  Богородицы  [Кучкин  В.  Л.  1995.  С.  105—
106].  Эта  гипотеза  представляет  несомненный  исследовательский  ин¬
терес,  но  дело  в  том,  что  после  смерти  Ярополка  авторы  летописных
записей  пишут,  видимо,  о  разных  вкладах.  Успенский  собор  был  осно¬
ван  в  1073  г.,  а  освящен  в  1089  г.  Ярополк  был  убит  в  1086  г.  Поэтому
надо  доказать,  что  Ярополк  мог  давать  в  течение  всей  своей  жизни
(«по  вся  лъта»)  десятину  непостроенной  и  неосвященной  церкви.  Надо
доказать  также,  что  возможна  была  ежегодная  дача  княжеской  десяти¬
ны  такой  киевской  пригородной  монастырской  церкви,  а  не  Русской
митрополии,  ее  черному  и  белому  духовенству,  историческому  центру
митрополии  —  Богородице  (Десятинной).
 Олег  Святославич  и  Борис  Вячеславич  вернулись  на  Русь  с  поло¬
вецким  войском  и  направились  к  Чернигову.  Если  Олег  имел  полное
отчинное  право  на  Черниговское  княжение,  то  Борис  был  уже  давним
князем-изгоем,  который  стремился  лишь  захватить  какие-нибудь  вла¬
дения.  4  мая  1077  г.  он  даже  завладел  Черниговом,  где  княжил  восемь
дней  [ПВЛ.  1996.  С.  85].  25  августа  половцы  разбили  вышедшего  на¬
встречу  князя  Чернигово-Переяславского  Всеволода,  причем  в  битве
погибло  много  знатных  княжих  мужей.  Олег  смог  войти  в  город  Чер¬
нигов,  и  отчинный  принцип,  казалось  бы,  восторжествовал.  При  этом
сразу  же  определилось  отношение  к  произошедшим  событиям  других
общественно-политических  сил.  Летописец,  излагая  церковный  взгляд,
писал,  решительно  осуждая  Олега  и  Бориса:  «<...>  землъ  Русьскъи  много
зло  створше,  проливше  кровь  хрестьяньску,  ея  же  крове  взищеть  Богь
от  руку  ею,  и  отвъть  дати  има  за  погубленыа  душа  хрестьяньскы».  Чер¬
ниговцы,  напротив,  поддержали  Олега,  поэтому,  когда  позднее  объе¬
диненное  войско  Изяслава,  Всеволода  и  их  сыновей  подошло  к  Чер¬
нигову,  его  население  «затворилось»  в  городе  и  княжескому  войску
 465

пришлось  брать  его  штурмом  |ПВЛ.  1996.  С.  85—86).  Таким  образом
Русская  церковь  заняла  активную  позицию  в  поддержке  сохранения
политического  единства  страны  и  осуждения  противников  этой  поли¬
тики.  Но  стольный  город  Чернигов,  исходя  из  своих  автономных  эко¬
номических,  социальных,  политических  и  идеологических  интересов
как  городского  коллектива,  решительно  поддержал  «своего»  князя.
Отсюда  следует,  что  междукняжеская  борьба  Изяслава,  Всеволода  и  их
сыновей,  с  одной  стороны,  и  Олега  и  Бориса  —  с  другой  в  конце  70-х  гг.
XI  в.,  стала  выражением  противостояния  традиции  единовластия  при
феодально-иерархическом  подчинении  князей  и  децентрализации,  ос¬
нову  которой  составили  не  только  княжеский  отчинный  принцип,  но
и  все  более  крепнущая  автономность  интересов  крупных  городов.  При
этом  антагонистом  Чернигова  стала  не  княжеская  власть  вообще,  не
«свой»  князь,  а  князь  «чужой».
 Противостояние  этих  тенденций  завершилось  битвой  3  октября
1078  г.  на  Нежатиной  ниве  объединенного  войска  Изяслава,  Всеволо¬
да,  Ярополка  Изяславича  и  Владимира  Всеволодовича  Мономаха,  с
одной  стороны,  с  войском  Олега  и  Бориса  —  с  другой.  В  ней  погибли
Изяслав  и  Борис,  но  войско  Олега  и  Бориса  потерпело  полное  пораже¬
ние,  а  Олег  вновь  бежал  в  Тмуторокань  (представляется  убедительным
возражение  В.  А.  Кучкина  против  предположения  об  организации  убий¬
ства  Изяслава  Всеволодом  [Кучкин  В.  А.  1995.  С.  111]).
 Гибель  Изяслава  вновь  поставила  вопрос  о  власти  в  Киеве.  Но  те¬
перь  он  решен  полным  военно-политическим  превосходством  Всево¬
лода  и  Владимира  Мономаха,  контролировавших  большую  часть  рус¬
ских  земель.  Видимо,  этот  фактор,  а  не  семейное  старейшинство,  ста¬
ло  решающим  в  киевском  вокняжении  Всеволода.  Ярополк  был  ранее
поддержан  римским  папой,  а  это  вне  зависимости  от  того,  стал  он
католиком  или  нет,  было  предосудительно  для  иерархов  Русской  Цер¬
кви  в  условиях  их  жесткого  противостояния  католичеству  (еще  игумен
Киево-Печерского  монастыря  Феодосий  наставлял  в  1069  г.  князя  Изяс¬
лава  Ярославича  в  особом  послании  о  различиях  в  вере  «крестьянской»
и  «латыньскои»).  Но  Всеволод  не  унизил  Ярополка.  Он  «посадил»  его
во  Владимире  Волынском,  «придав  ему  Туров»,  как  написано  в  ПВЛ.
Судя  по  введению  Изяславом  Ярославичем  двойной  виры  за  убийство
его  старшего  конюха  дорогобужцами,  о  чем  сообщается  в  ст.  23  КП,  он
княжил  на  Волыни  при  жизни  отца  до  1052  г.  Изяслав  был  какое-то
время  князем  и  в  Турове  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  150;  Свердлов  М.  Б.  1988.  С.
29;  см.  также  ранее,  с.  405].  Таким  образом,  Всеволод  не  просто  посадил
Ярополка  во  Владимире  Волынском  и  Турове,  удаляя  его  из  недавних
владений  отца,  а  пересмотрел  завещание  Ярослава,  вернув  Ярополка  в
те  владения  Изяслава,  которыми  тот  владел  еще  при  жизни  Ярослава.
 Принципиальным  было  «посажение»  Всеволодом  своего  сына  Вла¬
димира  в  Чернигове.  Оно  также  означало,  что  в  новых  конкретных
условиях  Всеволод  пересмотрел  завещание  отца,  посадив  своего  сына
 466

в  отчине  Святослава  и  Святославичей.  Всеволод  вновь  выстроил  сис¬
тему  единовластия,  в  соответствии  с  которым  киевский  князь  являлся
главой  политически  единого  государства  и  иерархически  подчиненных
ему  князей.  В  этих  своих  действиях  он  следовал  объективно  существо¬
вавшей  тенденции  сохранения  политического  единства  Руси.  Но  в  них
прослеживается  и  воздействие  субъективного  фактора.  После  смерти
отца  до  1078  г.  Всеволод  оставался  третьим  или  вторым  в  Русском  го¬
сударстве,  уступая  старшим  братьям  не  только  в  возрасте,  но  и  в  ак¬
тивности.  Судя  по  его  перераспределению  княжеских  столов,  он  вос¬
создавал,  насколько  это  было  возможно  в  тех  условиях,  то  государство,
которое  существовало  в  последний  период  правления  Ярослава.  Ос¬
новные  территории  были  подчинены  власти  его  и  сына,  Владимира
Мономаха.  Полоцкий  Всеслав  и  племянник  Ярополк  Изяславич  были
подчинены,  причем  оба  они  княжили  там  же,  где  и  их  отцы  при  жизни
Ярослава.  Святополк  Изяславич  «сидел»  в  Новгороде  —  там,  куда  «по¬
садил»  его  отец.  Всем  им  Всеволод,  являясь  князем  Киевским,  прихо¬
дился  «в  отца  место».  Но  Ярополка  он  на  всякий  случай  ослабил,  вы¬
делив  в  составе  его  владений  для  Рюрика  Ростиславича  Перемышль-
ское  княжество.  Как  сообщается  в  некрологе  ПВЛ  о  Всеволоде  Яро-
славиче,  во  время  его  киевского  княжения  ему  досаждали  его  племян¬
ники,  «хотя  власти  ов  сея,  ово  же  другие;  сеи  же,  омиряя  их,  раздаваше
власти  имъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  91—92].  Но  из  практики  «раздачи  волос¬
тей»  Всеволодом  следует,  что  волости  он  «давал»  племянникам,  лишь
покорным  его  власти,  или  там,  где  они  могли  противодействовать  ему
в  меньшей  степени.  Эта  система  восстановленного  в  1078  г.  единовла¬
стия,  основанная  на  иерархическом  подчинении  князей,  была  осмыс¬
лена  на  Руси  в  категориях  династической  преемственности,  полити¬
ческого  верховенства  стола  Киевского,  единства  власти  и  страны:  «Все-
володъ  же  съде  Кыевъ  на  столъ  отца  своего  и  брата  своего,  приимъ
власть  русъскую  всю»  [ПВЛ.  1996.  С.  87;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Всеволод  создавал  систему  управления  страной  целостной,  устра¬
няя  несогласных.  Когда  наследующий,  1079,  годтмутороканский  князь
Роман  Святославич  попытался  пересмотреть  итоги  деятельности  Все¬
волода  и  вернуть  себе  Черниговское  княжество  с  помощью  половецко¬
го  войска,  киевский  князь  остановил  их  у  Переяславля  и  заключил  с
половцами  мир.  Когда  же  Роман  с  половцами  вернулся  к  русским  ру¬
бежам,  половцы  же  его  и  убили  2  августа,  вероятно,  в  результате  про¬
исков  Всеволода.  После  этого  князь  Киевский  постарался  лишить  враж¬
дебных  ему  Святославичей  каких-либо  владений  в  Русском  государ¬
стве.  Видимо,  в  соответствии  с  его  желанием  некие  «козаре»,  т.  е.  хаза¬
ры,  оставшиеся  в  Тмутороканском  княжестве  после  включения  Свя¬
тославом  Игоревичем  этих  земель  в  состав  Русского  государства,  зах¬
ватили  Олега  Святославича  и  «поточиша  и  за  море  Цесарюграду»  в
ссылку  (последующий  текст  сообщает,  что  эти  хазары  являлись  сто¬
ронниками  Всеволода,  они  советовали  ему  убить  Романа  и  Олега  Свя¬
 467

тославичей).  После  этого  Всеволод  посадил  в  Тмуторокани  своего  кня¬
жого  мужа  Ратибора  |здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  87—92).
 Казалось  бы,  желанный  внутренний  мир  был  установлен.  Однако
над  Русью  как  домоклов  меч  нависала  традиция  княжеских  отчинных
земельных  владений  и  как  их  следствие  —  попытки  их  пересмотра.
Обделенные  Всеволодом  Давыд  Игоревич  и  Володарь  Ростиславич  в
1081  г.  бежали  в  Тмуторокань,  где  они  захватили  посадника  Ратибора
и  начали  княжить  сами.  В  1083  г.  туда  вернулся  из  ссылки  Олег  Свя¬
тославич,  захватив,  а  затем  и  изгнав  Давыда  и  Володаря,  избив  союз¬
ных  Всеволоду  хазар  и  вокняжившись  там.  В  1084  г.  князья-изгои  Во¬
лодарь  и  Василько  Ростиславичи  включились  в  борьбу  за  передел  кня¬
жеских  владений.  Они  не  дерзнули  напасть  на  владения  Всеволода,  но
попытались  отнять  у  Ярополка  Волынь.  Давыд  начал  разбойничать  в
устье  Днепра  (в  Олешье).  Так  что  Владимиру  Мономаху  пришлось  си¬
лой  восстановить  власть  Ярополка  во  Владимире  Волынском,  тогда
как  Всеволоду  —  «дать»  Давыду  Дорогобуж.
 Вероятно,  последнее  обстоятельство  вызвало  в  1085  г.  восстание  Яро¬
полка  против  Всеволода:  как  следует  из  содержания  указанных  в  ПВЛ
событий,  Всеволод  не  только  лишил  Ярополка  последних  по  времени
владений  отца  и  Киевского  княжения,  но  и  умиротворял  Давыда  Игоре¬
вича  за  счет  его  нынешних  и  давних  отцовских  владений.  Ярополк  со¬
брался  было  идти  походом  на  Всеволода,  возможно,  в  попытке  захва¬
тить  Киев,  но  Всеволод  отправил  против  него  с  войском  своего  сына
Владимира,  так  что  Ярополку,  как  его  отцу  и  ему  самому  ранее,  в  1068  и
1073  гг.,  пришлось  бежать  в  Польшу.  О  степени  значения  власти  киевс¬
кого  князя  в  Галицко-Волынских  землях  в  это  время  свидетельствует
«посажение»  Владимиром  Мономахом  Давыда  Игоревича  во  Владимире
Волынском  после  восстания  и  бегства  Ярополка.  Но  после  его  возвра¬
щения  из  Польши  и  примирения  с  Владимиром,  который  представлял
на  Волыни  власть  отца,  он  снова  «сел»  на  столе  Владимирском.
 После  смерти  Ярополка  многозначительным  был  переход  Свято-
полка  Изяславича  в  1088  г.  из  Новгорода  «Турову  жити»  (по  Ипатьев¬
скому  списку  указано  —  «на  княженье»)  [ПВЛ.  1996.  С.  88;  ПСРЛ.  Т.
II.  Стб.  199].  Это  сообщение  предполагает  два  объяснения:  самостоя¬
тельность  решения  Святополка  (так  думает  В.  А.  Кучкин  [Кучкин  В.  А.
1995.  С.  113])  или  перевод  его  Всеволодом  ближе  к  Киеву  под  при¬
смотр,  разрывая  его  возможные  связи  с  новгородскими  боярами,  осво¬
бождая  Новгородский  стол  для  Владимира  и  его  сыновей  и  воссозда¬
вая  традиционную  связь  Киевского  и  Новгородского  столов.  Возмож¬
ны  обе  эти  интерпретации  событий,  но  обращает  внимание  тот  факт,
что  Святополк  сел  в  Турове,  а  не  во  Владимире  Волынском.  Отсюда
можно  заключить,  что  ему  была  дана  лишь  часть  прежних  владений
убитого  Ярополка.  Но  и  этот  факт  нуждается  в  объяснении:  было  это
ограничение  добровольным  со  стороны  Святополка  или  принудитель¬
ным,  чтобы  дать  всю  Галицию  и  Волынь  в  управление  Ростиславичам.
 468

Содержание  этих  событий  объясняет  гипотеза  В.  А.  Кучкина  о  со¬
глашении  между  Всеволодом  Ярославичем  и  Святополком  Изяслави-
чем  в  конце  70-х  годов  о  добровольной  передаче  последнему  Киевско¬
го  стола  после  смерти  Всеволода.  По  этому  предположению,  данное
соглашение  было  заключено  после  гибели  Изяслава  на  Нежатиной  ниве
в  1078  г.  Отсюда,  по  мнению  В.  А.  Кучкина,  похороны  Изяслава  были
совершены  в  Киеве  при  участии  одного  Святополка,  тогда  как  Влади¬
мир  Мономах  с  отцом  ушли  в  Переяславль  (со  ссылкой  на  Поучение
Владимира  Мономаха,  где  при  указании  его  похода  к  Переяславлю
использованы  глаголы  идохомъ  и  стахомъ  в  аористе  1  лица  множествен¬
ного  числа  [Кучкин  В.  А.  1995.  С.  112—113]).
 Эта  гипотеза  убедительна,  но  возможны,  по  нашему  мнению,  и
коррективы.  По  нашему  мнению,  нет  оснований  исключать  Всеволода
из  числа  участников  погребения  Изяслава  в  Софии  Киевской,  а  не  в
Богородице  Десятинной  (в  соответствии  с  гипотезой  В.  А.  Кучкина),
ссылаясь  на  Слово  о  полку  Игореве,  поскольку  в  поэтическом  произ¬
ведении  в  соответствии  с  законами  жанра  внимание  автора  могло  быть
сосредоточено  на  одном  из  участников  событий,  да  и  сами  эти  собы¬
тия  могли  быть  художественно  преображены.
 Такие  предположения  не  снижают  убедительности  гипотезы  В.  А.
Кучкина  о  добровольной  передаче  Всеволодом  Киевского  стола  пле¬
мяннику  Святополку  Изяславичу,  а  не  сыну  Владимиру.  Вероятно,  это
соглашение  имело  место  в  1087—1088  гг.  после  убийства  Ярополка.
Переход  Святополка  на  Туровское  княжение  —  без  Галиции  и  Волы¬
ни,  но  недалеко  от  Киева,  стал  его  следствием.  Вероятно,  постоянные
претензии  племянников  на  законные  отчинные  владения  убедили  Все¬
волода  в  несостоятельности  в  новых  условиях  давней  системы  полити¬
ческого  единства  страны.  О  таких  постоянных  требованиях  летописец
написал  в  некрологе  Всеволоду  Ярославичу,  а  подобные  размышления
летописец  приписал  Владимиру  Мономаху  после  смерти  его  отца:  «Во¬
лоди  меръ  же  нача  размышляти,  река:  “Аще  сяду  на  столъ  отца  своего,
то  имам  рать  съ  Святополком  взяти,  яко  есть  столь  преже  отца  его
быль”»  [ПВЛ.  1996.  С.  92].  Новая  экономическая  и  социально-поли¬
тическая  реальность  требовала  последовательного  выстраивания  но¬
вой  политической  системы  наследования  княжеских  отчин  при  иерар¬
хическом  соподчинении  князей  во  главе  с  князем  Киевским.  То  есть
через  25  лет  Всеволод  вернулся  к  той  системе,  которая  была  предус¬
мотрена  еще  в  завещании  его  отца  Ярослава.  Но  Всеволод  сделал  для
себя  два  исключения:  он  хотел  умереть  князем  Киевским  и  сохранить
в  своем  наследственном  владении  Черниговское  княжество,  что  отда¬
вало  Владимиру  Мономаху  и  его  потомкам  Днепровское  Левобережье,
доминирующее  положение  в  стране  и  в  междукияжсских  отношениях.
 Политическая  система  Русского  государства  стала  развиваться  в  том
направлении,  которое  было  намечено  в  завещании  Ярослава  и  к  кото¬
рому  вернулся  Всеволод,  но  жизнь  вносила  в  нее  свои  коррективы.
 469

Эти  важные  для  истории  Руси  события  по  времени  были  очень  близки
к  написанию  Начального  свода,  вероятно,  игуменом  Киево-Печерско¬
го  монастыря  Иоанном,  поэтому  он  изложил  их  особенно  подробно.
Источником  его  информации  был,  вероятно,  и  участник  событий  Ян
Вышатич  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  98—100].
 Всеволод  умер  13  апреля  1093  г.,  на  следующий  день  он  был  погре¬
бен  столь  же  значимо,  что  и  его  отец  —  в  Софии  Киевской,  а  уже  24
апреля  Святополк  Изяславич  въехал  в  Киев  и  «сел  на  столе  отца  своего
и  дяди  своего»  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  92—98].  Такой  краткий
промежуток  времени  между  этими  двумя  событиями  с  учетом  времени
для  гонца  в  Туров  к  Святополку  и  переезда  этого  князя  со  своими
людьми  из  Турова  в  Киев  косвенно  свидетельствует  об  обоснованнос¬
ти  гипотезы  В.  А.  Кучкина  о  предварительном  соглашении  о  передаче
ему  Киевского  стола.
 Половцам  стало  известно  о  переменах  на  столе  Киевском,  и  они
прислали  послов  возобновить  мир  с  новым  князем  Киевским.  Как
пишет  Иоанн,  Святополк  «не  здумавъ  с  болшею  дружиною  отнею  и
стрыя  своего,  совЪтъ  створи  с  пришедшими  с  нимъ».  На  этом  «совете»
они  решили  послов  арестовать,  а  в  ответ  на  это  половцы  «почаша  вое-
вати».  Святополк  отпустил  их  послов,  «хотя  мира»,  но  было  уже  позд¬
но.  Половцы  осадили  Торческ  и  стали  разорять  русские  земли.
 Данная  ситуация  с  половецким  посольством  свидетельствует,  что
князь  по-прежнему  принимал  важнейшие  решения  о  войне  и  мире,
советуясь  с  теми  людьми  из  своего  окружения,  с  которыми  считал  нуж¬
ным.  Святополк  советовался  не  с  многоопытными  служилыми  людьми
отца  и  дяди,  а  с  теми,  кого  считал  более  близкими  и  доверенными.  Но
у  всех  у  них  не  было  опыта  борьбы  с  половцами,  поскольку  до  того  он
княжил  в  Полоцкой  земле,  а  потом  в  Новгороде  и  Турове.  Естествен¬
но,  что  о  народном  вече,  принимающем  решения  о  войне  и  мире,  нет
речи  ни  у  Святополка  как  правителя,  ни  у  летописца  как  комментато¬
ра  его  действий,  поскольку  такого  веча  нет,  а  общегородские  органы
самоуправления  в  Киеве  не  институировались.  Позднее  во  время  по¬
хода  против  половцев  Святополк  Изяславич,  Владимир  и  Ростислав
Всеволодовичи  «созваша  дружину  свою  на  совътъ»,  в  данном  случае  —
руководителей  подразделений  объединенного  войска.  Участвовали  в
этом  «совете»  и  «кияне»  —  предводители  киевского  ополчения.  Имен¬
но  они  предложили  губительное  решение  перейти  реку  Стугну,  чтобы
сразиться  с  половцами,  тогда  как  «смыслении  мужи,  Янь  и  прочий»
мудро  предложили  стоять  на  берегу  этой  реки,  прикрывшись  ею,  и
ожидать  нападения  половецкого  войска  в  лучшей  для  русской  рати
позиции.  Однако  отсутствие  опыта  войны  с  половцами  у  Святополка  и
его  окружения,  посредственные  воинские  навыки  у  руководителей  ки¬
евского  ополчения  горожан  имели  следствием  поражение  объединен¬
ного  русского  войска  26  мая  1093  г.  под  городом  Трепольем  (во  время
бегства  Ростислав  утонул  на  глазах  у  Владимира  Мономаха,  который
 470

пытался  ему  помочь).  Полный  разгром  потерпело  войско  Святополка
на  реке  Желани  23  июля  того  же  года,  когда  князь  попытался  помочь
изнемогающему  в  осаде  Торческу.  Святополк  прибежал  в  Киев  «сам-
третей».
 Но  и  после  таких  поражений  в  самом  начале  киевского  княжения
он  оставался  правителем  своих  владений.  Святополк  заключил  мир  с
половцами  и  попытался  укрепить  его,  заключив  мир  с  могуществен¬
ным  половецким  ханом  Тугорканом,  женившись  на  его  дочери.  Это
был  первый  династический  союз  русского  православного  князя  и  язы¬
ческой  княжны  тюркского  происхождения.  До  этого  брака  после  при¬
нятия  христианства  на  Руси  в  качестве  государственной  религии  внеш¬
неполитические  династические  союзы  русские  князья  заключали  ис¬
ключительно  с  христианскими  правящими  домами  стран  Централь¬
ной,  Северной  и  Западной  Европы,  а  также  Византии.  Ранее  русские
князья  ограничивались  политикой  активной  обороны  против  кочев¬
ников  Причерноморских  степей,  завершившейся  разгромом  печенегов
и  торков,  превращением  некоторых  из  этих  тюркских  народов  в  кон¬
федератов,  которые  жили  на  южных  рубежах  Руси.  Так  что  династи¬
ческий  союз  с  Тугорканом  стал  знаковым  событием  в  международной
политической  ориентации  Русского  государства.
 Полновластно  вел  себя  Святополк  в  первые  же  годы  правления  и
во  внутренней  политике.  Когда  после  половецких  походов  1093—1095
гг.  разоренным  оказался  и  центр  епископии  Юрьев,  основанный  Ярос¬
лавом  Мудрым,  Святополк  «повела»  построить  город  на  Витичевском
холме  и  назвал  его  Святополчь,  явно  указывая  на  преемственность  в
княжеской  политике  строительства  городов  и  названия  их  в  честь  кня-
зей-основателей.  Князь  «повела»  поселиться  там  юрьевскому  еписко¬
пу  Марину,  а  также  жителям  Юрьева  и  других  разоренных  погранич¬
ных  городов,  перенеся  тем  самым  центр  епископии  в  город,  назван¬
ный  в  свою  честь.
 Святополк  был  последователен  в  восстановлении  отчинного  поряд¬
ка  наследования  столов,  к  чему  вернулся  в  конце  своего  правления
Всеволод  Ярославич.  Несмотря  на  свои  союзные  отношения  с  Влади¬
миром  Мономахом,  он  ничего  не  сделал  для  того,  чтобы  помочь  ему
сохранить  Чернигов,  когда  к  этому  городу  в  1094  г.  подошел  с  полов¬
цами  Олег  Святославич,  находившийся  ранее  в  Тмуторокани.  Понача¬
лу  Владимир  пытался  сопротивляться,  но  Олег  сжег  поселения  и  мо¬
настыри  вокруг  города.  Когда  же  Мономах  ушел  в  свой  отчинный  Пе¬
реяславль,  а  Олег  вошел  «в  град  отца  своего»,  половцы  продолжили
«воевати  около  Чернигова».  Как  разъяснил  летописец,  Олег  им  этого
не  «возбранял»,  «бъ  бо  самъ  повелълъ  имъ  воевати»  [ПВЛ.  1996.  С.  95]
—  таково  было  жестокое  наказание  Олега  жителям  Черниговской  зем¬
ли  за  то,  что  они  17  лет  подчинялись  переяславским  князьям.
 Переходный  период  от  системы  политического  единства  и  отчин-
апанажей  (ее  пытались  сохранить  старшие  Ярославичи)  к  иерархичес¬
 471

кой  системе  отчинного  княжеского  владения  был  сложен.  Святополк
Изяславич  и  Владимир  Мономах,  между  которыми  установились  со¬
юзные  отношения  после  добровольной  передачи  Святополку  стола
Киевского,  объединили  свои  усилия  в  том,  чтобы  этот  процесс  был
контролируемый,  в  отличие  от  князей-изгоев,  которые  стремились  не
только  к  владению  своими  отчинами,  но  и  к  изменению  сложившего¬
ся  порядка.  Последнее  обстоятельство  еще  более  объединяло  Свято-
полка  и  Владимира,  которым  приходилось  противостоять  этому  на¬
тиску.
 Новгородское  летописание,  заинтересованное  прежде  всего  в  изло¬
жении  местных  событий,  сообщает  о  том,  что  не  попало  в  комплекс
южнорусских  известий  середины  90-х  годов.  Его  сообщения  разъясня¬
ют  начало  и  развитие  процесса  княжеского  перераспределения  земель¬
ных  владений.  В  Новгородской  I  летописи  записано,  что  в  6603/1095  г.
Святополк  и  Владимир  пошли  на  Давыда  Святославича,  который  на¬
ходился  в  Смоленске.  Они  его  оттуда  вывели  и  «вдаша»  ему  Новгород
[НПЛ.  С.  19].  Из  этого  сообщения  следует,  что  после  смерти  Всеволо¬
да  Святославичи  перешли  в  решительное  наступление  на  объединив¬
шихся  Изяславичей  и  Всеволодовичей.  Не  только  Олег  вернул  себе
Черниговскую  отчину,  но  и  его  брат  Давыд  захватил  Смоленск,  кото¬
рым  уже  около  20  лет  владел  Владимир  Мономах.  У  Давыда  были  оп¬
ределенные  основания  для  этого  захвата,  поскольку  в  1060  г.  его  отец
владел  Смоленском  совместно  с  братьями,  Изяславом  и  Всеволодом.
Но  через  35  лет  речь  могла  идти  не  о  совместном,  а  только  о  личном
владении.  Поэтому  Владимир  и  должен  был  объединиться  со  Свято-
полком,  чтобы  вернуться  в  Смоленск.
 Но  в  1095  г.  союзники  уже  не  могли  изгнать  Давыда  из  Русского
государства.  Поэтому  они  «вдаша»  ему  Новгород,  подальше  от  спор¬
ных  территорий  Поднепровья,  Днепровского  Левобережья  и  северо-
восточных  земель,  тогда  как  Мстислав  Владимирович,  как  следует  из
ПВЛ,  отправился  из  Новгорода  в  отчинные  земли,  в  Ростов,  который
ему,  вероятно,  был  дан  отцом  в  управление  и  владение.  Показателен  в
данной  связи  размах  этих  событий  на  обширнейших  расстояниях,  что
свидетельствует  о  сохранении  в  это  время  Русского  государства  как
единого  политического  пространства,  несмотря  на  его  разделы  на  от¬
чины.  Но  в  этот  процесс  княжеских  переразделов  владений  вмешались
новгородцы.  В  том  же  1095  г.  они  отправили  послов  к  Мстиславу  Вла¬
димировичу  в  Ростов,  вернули  его  в  Новгород,  а  Давыду  заявили:  «Не
ходи  к  нам»  [ПВЛ.  1996.  С.  96].  В  такой  активной  позиции  новгород¬
цев  выразилось  уже  значительное  развитие  в  Новгороде  институтов
самоуправления,  формирующаяся  тенденция  к  установлению  незави¬
симости  «от  династических  судеб  киевского  стола»  \Янин  В.  Л.  1962.  С.
58;  1977.  С.  29-31,  39].
 Давыд  вернулся  в  «чужой»  Смоленск  и  «сел»  там.  Новгород  вновь
оказался  под  контролем  Всеволодовичей.  Необходим  был  политичес¬
 472

кий  компромисс,  регулирующий  в  виде  особого  договора  междукня-
жескис  отношения.  Поэтому,  как  сообщается  в  ПВЛ  под  6604/1096  г.,
Святополк  и  Владимир  «посласта»  к  Олегу,  предлагая  ему  приехать  в
Киев  (символичное  место  исторического  и  политического  центра  Рус¬
ского  государства):  «<...>  да  порядъ  положимъ  о  Русьтъи  земли»  перед
епископами,  игуменами,  перед  служилой  знатью  («мужи»)  своих  отцов
и  «людми  градьскыми».  Но  Олег  гордо  отказался:  «Нъсть  мене  лъпо
судити  епископу,  ли  игуменом,  ли  смердом»  [ПВЛ.  1996.  С.  96].
 В  этом  эпизоде  политических  отношений  выразилось  не  только
стремление  Олега  (Святославичей)  к  пересмотру  традиции  политиче¬
ского  единства  страны,  но  и  к  пересмотру  отчинных  владений.  При
этом  выявляются  в  новых  исторических  условиях  роста  значения  зна¬
ти  и  городов  два  типа  княжеской  политики.  Святополк  и  Владимир
стремятся  объединить  вокруг  княжеской  власти  Церковь,  знать  и  го¬
рода,  сделать  их  участниками  объединительного  процесса.  Олег,  на¬
против,  выступает  в  этом  эпизоде  как  сторонник  давней  традиции
монополии  княжеской  власти,  освященной  властью  Божественной.  Эту
традицию  Олег  усвоил,  следуя  не  только  примеру  своего  отца,  Свято¬
слава  Ярославича,  но  также  усвоив  идеи,  которые  содержались  в  лите¬
ратурных  произведениях  своего  времени.  В  Изборнике  1076  г.,  в  част¬
ности,  было  написано:  «Князя  бойся  всей  силой  своею,  ибо  страх  пе¬
ред  ним  —  не  пагуба  для  души,  лишь  вернее  научишься  Бога  от  того
бояться.  Пренебрежение  властями  —  пренебрежение  Богом.  Ведь  если
кто  власти  земной  не  боится,  поучения  видимого  владыки,  то  как  уст¬
рашится  невидимого?  Боится  ученик  учительского  слова,  но  больше  —
самого  учителя,  так  и  страшайщийся  Бога  боится  и  князя,  через  кото¬
рого  наказываются  согрешающиеся,  ибо  князь  —  перед  людьми  слуга
Бога,  милость  или  наказание  преступных  <...>.  Перед  князем  стра¬
шись  говорить  неправду,  ибо  губит  Господь  изрекающих  ложь,  но  по¬
корно  истину  говори  ему,  словно  Господу  самому»  [БЛДР.  1999.  Т.  2.
С.  427;  перевод  В.  В.  Колесова].
 Эта  традиция  монополии  княжеской  власти,  ранее  символично
выражавшаяся  в  особом  княжеском  дворе,  костюме,  в  манере  брить
лицо,  в  особом  входе  в  храм  и  в  особом  месте  в  нем  на  хорах,  теперь
проявилась  и  в  словесном  выражении,  в  высокомерном  отношении  к
светской  служилой  знати  и  горожанам,  которых  Олег  презрительно
назвал  смердами,  т.  е.  крестьянами,  простыми  сельскими  людьми  [под¬
робнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  19706.  68—76;  по  мнению  А.  А.  Зимина,
слово  смерд  соответствует  здесь  бранному  слову  холоп:  Зимин  А.  А.  1973.
С.  114;  впрочем,  эта  интерпретация  является  следствием  гипотезы  А.  А.
Зимина  о  «холопьей  природе»  смердов,  и  в  данном  случае  неясно,  по¬
чему  Олег  Святославич  так  и  не  обругал  служилых  знатных  мужей  и
горожан  холопами].
 Святополк  и  Владимир  поняли,  что  отказ  Олега  приехать  к  ним  на
«совет»  является  следствием  его  злого  умысла  против  них  и  той  поли¬
 473

тической  системы,  которую  они  представляют  («ты  мыслиши  на  наю»),
что  стало  началом  новых  военных  действий  в  1096  г.  Святополк  и  Вла¬
димир  вновь  изгнали  Олега  из  Чернигова,  но  Олег  выступил  против
них  в  союзе  с  половцами,  так  что  Святополку  пришлось  сражаться
против  своего  тестя  Тугоркана.  Во  время  военных  действий  половцы
разорили  и  сожгли  села  и  монастыри  вокруг  Киева,  княжеский  двор  в
Берестове  и  Красный  («Красивый»)  двор,  построенный  20  лет  до  того
Всеволодом  Ярославичем  на  Выдубицком  холме.  Половцы  во  главе  с
ханом  («князем»)  Тугорканом  были  наголову  разбиты  на  реке  Трубеж.
В  битве  погиб  Тугоркан,  сын  его  «и  ины  князи».  При  этом  показатель¬
но  рыцарственное  отношение  Святополка  к  поверженному  «тестю  сво¬
ему  и  врагу»,  как  написал  летописец  —  очевидец  событий  (о  том,  как
половцы  ворвались  в  Печерский  монастырь,  он  рассказал  от  первого
лица):  его  тело  было  привезено  с  Трубежа  «к  Кыеву»  и  погребено  ря¬
дом  с  дорогой  между  княжеским  селом  Берестовом  и  недалеко  от  него
расположенным  Печерским  монастырем  [ПВЛ.  1996.  С.  97].
 Как  следует  из  повествования  летописца,  враждебные  действия  кня¬
зей  охватили  все  пространство  Русского  государства,  кроме  его  запад¬
ных  и  юго-западных  княжеств.  Олег  Святославич  отправился  в  Смо¬
ленск  к  брату  Давыду,  но  пошел  не  в  Киев,  чтобы  заключить  «ряд»  со
Святополком  и  Владимиром,  а  в  Муром,  где  княжил  Изяслав  Влади¬
мирович,  чтобы  вернуть  себе  это  владение  в  состав  Черниговского  кня¬
жества  по  праву  отчины  («волость  отца  моего»).  Это  владение  он  назы¬
вает  хлебом,  утверждая  тем  самым  право  на  эту  волость-апанаж:  «А  ты
ли  ми  здъ  хлъба  моего  же  не  хощеши  дати?»  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.
1996.  С.  108—109].  Изяслав  попытался  оказать  сопротивление  и  собрал
значительные  ополчения  из  других  северо-восточных  владений  отца  —
из  Суздаля,  Ростова,  Белоозера.  В  ожесточенной  битве  под  Муромом
6  сентября  1096  г.  Изяслав  погиб.  Его  тело  «положили»  поначалу  в
муромском  монастыре  св.  Спаса,  а  затем  перенесли  в  Новгород  и  по¬
гребли  в  Софийском  соборе.
 Олег  подчинил  своей  власти  также  Суздаль  и  Ростов,  в  городах  Ро¬
стовской  и  Муромской  земли  «посажа»  своих  посадников  и  «дани  поча
брати»,  т.  е.  государственная  система  при  смене  князей  продолжала
действовать,  регулярные  подати  —  взиматься,  а  перемены  ограничи¬
лись  персональной  сменой  княжеского  административно-судебного
аппарата.  Но  Владимир  Мономах  направил  другого  своего  сына,  Мсти¬
слава,  крестника  Олега  Святославича,  против  своего  двоюродного  бра¬
та  и  крестного  отца  Мстислава  спасать  положение  в  северо-восточных
землях.  Мстислав  Владимирович  со  своей  дружиной  и  новгородским
ополчением,  к  которым  присоединились  ростовцы,  белозерцы,  а  позд¬
нее  его  брат  Вячеслав  со  «стягом»  отца  и  с  половцами.  Они  разбили
Святославичей,  Олега  и  Ярослава.  Последние  еще  пытались  сопротив¬
ляться,  но  Мономашичи  решили  эту  проблему  в  соответствии  с  соци¬
альной  политикой  отца.  Они  заключили  мир  с  муромцами  и  рязанца¬
 474

ми,  привлекая  горожан  на  свою  сторону.  Олег  и  Ярослав  должны  были
бежать  из  этих  земель,  а  их  победитель  Мстислав  ушел  сначала  в  Суз¬
даль,  а  затем  и  в  свой  Новгород.
 Все  эти  кровавые  события  еще  раз,  в  том  же  1096  г.,  обратили  вни¬
мание  участников  междукняжеской  борьбы  на  необходимость  заклю¬
чения  мира,  «ряда»  —  урегулирования  междукняжеских  отношений.
Эту  программу  сформулировал  Владимир  Мономах  в  письме  к  Олегу
Святославичу  (согласно  наиболее  убедительному  и  распространенно¬
му  мнению,  в  1096  г.)  в  понятиях  необходимости  сохранения  каждым
из  князей  своего  л77£&7-апанажа,  но  в  составе  единой  Русской  земли:
«<...>  да  то  ти  садить  сынъ  твои  хрестьныи  с  малым  братомъ  своимь
(имеются  ввиду  Мстислав  и  Юрий  Владимировичи.  —  М.  С),  хльбъ
ъдучи  дъдень  (имеется  ввиду  получение  натурально-денежных  податей
в  Ростово-Суздальской  земле.  —  М.  С.),  а  ты  съдиши  в  своемъ  (имеется
в  виду  Черниговское  княжество,  которое  включало  спорную  Муром¬
скую  землю.  —  М.  С.)  —  а  о  се  ся  ряди;  али  хочеши  тою  убити,  а  то  ти
еста,  понеже  не  хочю  я  лиха,  но  добра  хочю  братьи  и  Русьскъи  земли.  А
егоже  то  и  хощеши  насильем,  тако  въ  даяла  и  у  Стародуба  и  милосер-
дуюча  по  тобъ,  очину  твою».  Показательно,  что  в  социально-полити¬
ческой  лексике  Владимира  Мономаха  понятие  хлеб  относится  к  на¬
следственному  владению  Всеволодовичей,  и  в  этом  смысле  оно  тожде¬
ственно  отчине.  Хотя  речь  идет  о  спорных  территориях  Северо-Восто¬
ка  (Муромское  княжество),  Владимир  Всеволодович  имеет  в  виду  мир
и  благо  для  всей  Русской  земли,  т.  е.  Русского  государства  в  целом.
Форма  регулирования  междукняжеских  отношений  —  ряд-договор  в
присутствии  свидетелей,  удостоверявших  устный  или  письменный  до¬
говор.  Поэтому  далее  Мономах  пишет,  призывая  в  свидетели  Бога:
«Али  Богъ  послух  тому,  с  братом  твоимъ  (имеется  ввиду  Давыд  Свя¬
тославич.  —  М.  С.)  рядилися  есвъ,  а  не  поможеть  рядитися  бес  тебе»
[тексты  и  комментарии  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  106,  531—532].
 Эти  идеи,  которые  сформулировал  Владимир  Мономах,  стали  оче¬
видны  к  1097  г.  и  другим  основным  участникам  политических  между¬
княжеских  распрей.  Все  они  понимали  возможность  соединения  прин¬
ципов  отчины  и  единства  Русской  земли.  Летописец  написал  об  учас¬
тниках  княжеского  съезда  в  Любече,  куда  приехала  лишь  часть  правив¬
ших  тогда  князей  —  Святополк  Изяславич  Киевский,  Владимир  Все¬
володович  Переяславский,  Давыд  Игоревич  Владимиро-Волынский,
Василько  Ростиславич  Теребовльский,  Олег  Черниговский  и  Давыд
Смоленский  Святославичи  (указаны  княжества,  в  которых  они  прави¬
ли  перед  Любечским  съездом):  «Да  нонъ  отселъ  имемся  въ  едино  сер¬
дце,  и  блюдем  Рускыъ  земли;  кождо  да  держить  отчину  свою  <...>»
[ПВЛ.  1996.  С.  110].  Из  этой  записи  следует,  что  князья,  восходившие
к  разным  генеалогическим  ветвям  потомков  Ярослава  Мудрого,  в  пол¬
ной  мере  осознавали,  что  они  принадлежат  к  одному  этнокультурному
и  политическому  пространству  —  Русской  земле  (в  широком  значении),
 475

т.  е.  Русскому  государству.  В  пределах  этого  единства  каждый  из  них
должен  владеть  своим  наследственным  владением  («отчиной»).  То  есть,
в  записи  летописца  о  Любечском  съезде  повторены  те  же  идеи,  что  и  в
письме  Владимира  Мономаха  к  Олегу  Святославичу.  Судя  по  совмест¬
ным  действиям  в  это  время  Мономаха  и  Святополка  Изяславича,  пос¬
ледний  также  разделял  такие  идеи.  Это  свидетельствует  об  объектив¬
ности  записи  летописца  об  основном  вопросе  Любечского  княжеского
съезда.
 Летописец  сообщает  и  о  том,  что  на  Любечском  съезде  звучала  мысль
о  необходимости  соблюдения  данного  принципа.  Отход  от  него  ведет
к  междукняжеской  «которе»,  а  она  —  к  гибели  Русской  земли,  к  ее
разорению  половцами,  которые  рады  междукняжеским  войнам.  В  ле¬
тописной  записи  о  Любечском  съезде  сообщается  о  том,  что  все  его
участники  согласились  с  необходимостью  следовать  этому  принципу
сохранения  единства  страны  при  одновременном  разделе  ее  на  кня¬
жеские  наследственные  владения  и  при  запрещении  их  переразделов.
Принятие  этого  решения  скреплялось  в  соответствии  с  юридической
процедурой  удостоверением  в  виде  клятвы  и  крестоцелования.  Завер¬
шало  юридическое  удостоверение  этой  клятвы  в  соответствии  со  сло¬
весно-обрядовой  процедурой  проклятие,  которое  в  иных  формулиров¬
ках  присутствует  в  формуляре  русских  средневековых  публичных  и
частных  актов:  «Да  будеть  на  нь  хресть  честный  и  вся  земля  Русьская»
[ПВЛ.  1996.  С.  109—110].  Показательно,^что  и  в  данной  части  юриди¬
ческого  удостоверения  договора  наряду  со  священным  символом  хри¬
стианства  указана  Русская  земля  как  единое  целое.
 Проблема  заключалась  в  том,  чтобы  князья  придерживались  этого
принципа.  Но  он  же  сохранял  и  основы  будущих  междукняжеских  рас¬
прей,  поскольку  все  князья  осознавали  себя  в  едином  политическом
пространстве  с  равными  правами  на  власть  и  свою  часть  в  законном
наследственном  владении  —  отчине,  что  понималось  каждым  из  кня¬
зей  по-разному,  а  это  вело  к  новым  междукняжеским  группировкам  и
войнам.
 Не  успели  князья  разъехаться  из  Любеча,  как  княжеские  междоусо¬
бицы  возобновились.  С  согласия  Святополка,  нарушив  крестоцелова-
ние,  Давыд  Игоревич  обманом  захватил  Василько  Ростиславича.  По  его
приказу  Василько  был  ослеплен.  В  борьбе  за  власть  князья  ранее  убива¬
ли  друг  друга,  но  такого  преступления,  тем  более  вскоре  после  договора,
скрепленного  крестоцелованием,  еще  не  было.  Это  преступление  по¬
трясло  русских  людей  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  110—117].
 Обстоятельный  рассказ  об  этих  событиях  в  ПВЛ  позволяет  устано¬
вить,  почему  мирное  соглашение  князей  оказалось  неисполнимым.  Его
автор  в  тексте  назван  —  Василий.  Обилие  подробностей  и  содержание
повествования  свидетельствуют  о  том,  что  он  был  свидетелем  и  участ¬
ником  излагаемых  событий  [разные  мнения  о  социальном  положении
Василия  и  литературу  см.:  Творогов  О.  В.  1987в.  С.  91—92;  от  первого
 476

лица  речь  ведется  до  записи  под  6606/1098  г.;  по  мнению  А.  X.  Алеш¬
ковского  Василий  в  1119  г.  переработал  ПВЛ,  написанную  Нестором
{Алешковский  А.  X.  1971.  С.  32—52],  но  эта  гипотеза  не  была  поддержа¬
на  в  последующей  исследовательской  литературе].  Как  следует  из  рас¬
сказа  Василия,  владимиро-волыиский  князь  Давыд  Игоревич  сказал
Святополку,  что  Василько  Ростиславич  убил  его  брата  Ярополка,  хочет
захватить  его  владения  в  Турове,  Пинске,  Берестье  и  Погорине,  будто
бы  он  установил  союз  с  Владимиром  Мономахом,  с  тем,  чтобы  тот  сел
в  Киеве,  а  Василько  —  во  Владимире  Волынском.  Святопок  стал  участ¬
ником  заговора  против  Василько.  Под  предлогом  празднования  име¬
нин  Святополка-Михаила  8  ноября  в  день  Михаила  Архангела  он  был
завлечен  на  княжеский  двор,  схвачен  и  закован.  Затем  Василька  отвез¬
ли  в  Белгород,  где  его  ослепили  конюх  Святополка  Сновид  Изечевич  и
конюх  Давыда  Игоревича  Дмитр.  В  такой  ситуации  Владимир  Моно¬
мах  обратился  к  своим  недавним  врагам,  Давыду  и  Олегу  Святослави¬
чам  в  организации  совместного  похода  против  Святополка  за  такое  его
преступление.  Тот  попытался  отвести  вину  на  одного  Давыда  Игоре¬
вича,  но  ему  не  поверили.  Как  обоснованно  заявили  «мужи»  новых
союзников,  «в  твоемь  градъ»  (курсив  наш.  —  М.  С.),  имея  в  виду  Бел¬
город,  был  ослеплен  Василько.
 Союзное  войско  черниговского  и  переяславского  князей  уже  соби¬
ралось  на  следующий  день  переправиться  через  Днепр,  а  Святополк  —
бежать  из  Киева,  как  в  события  вновь  вмешалось  население  города  —
«кыяне».  Они  хорошо  помнили  о  бедственных  последствиях  княже¬
ских  междоусобиц.  Поэтому  жители  города  не  «дали  бежать»  Свято¬
полку  (возможно,  в  городе  вновь  произошло  восстание),  а  из  Киева
были  отправлены  для  переговоров  вдова  Всеволода  и  митрополит  Ни¬
колай,  т.  е.  не  представители  местной  знати  или  городских  властей,  а
наиболее  значимые  в  городе  после  Святополка  люди  —  глава  Русской
церкви  и  вдовствующая  княгиня,  мачеха  Владимира  Мономаха  (лето¬
писец  отметил,  что  Владимир  Мономах  «чтяшеть  ю  акы  мать,  отца
ради  своего»).  Как  писал  современник  и  участник  событий,  вероятно,
все  тот  же  Василий,  переговоры  велись  с  Владимиром,  хотя  обраща¬
лись  послы  ко  всем  участникам  княжеской  коалиции:  «Молимся,  кня-
же,  тобъ  и  братома  твоима,  не  мозьте  погубити  Русьскыъ  земли»  (об¬
ращение  к  Владимиру  объясняется,  вероятно,  сбалансированностью
его  общественно-политической  и  нравственной  позиции,  его  почти¬
тельным  отношением  к  вдовствующей  княгине).  Основная  тема  пере¬
говоров  этих  послов  и  Владимира  Мономаха  —  стремление  не  погу¬
бить  Русскую  землю,  уберечь  ее  от  нашествий  половцев.  Этим  рас¬
прям  противопоставлена  предшествующая  деятельность  князей:  «иже
бъша  стяжали  отци  ваши  и  дьди  ваши  трудом  великим  и  храбрьствомь,
побарающе  по  Русьскъи  земли,  ины  земли  приискываху  <...>»  (глав¬
ная  тема  введения  Начального  свода,  см.  ранее,  с.  266,  оставалась  столь
же  актуальной  и  в  1097  г.).  Последующие  переговоры  велись  уже  через
 477

«мужей»,  т.  е.  через  знатных  служилых  людей.  Союзники  заставили
Святополка  присоединиться  к  ним,  тогда  как  виновным  в  ослеплении
Василька  был  объявлен  один  Давыд  Игоревич.
 Обстоятельный  рассказ  Василия  от  первого  лица  раскрывает  не  толь¬
ко  причины  междукняжеских  столкновений,  но  и  социальное  поведе¬
ние  князей,  их  отношение  друг  к  другу,  к  своим  и  чужим  владениям.
Давыд  Игоревич  отправил  Василия  с  двумя  своими  отроками,  Уланом
и  Колчей,  предлагая  ослепленному  Васильку  Ростиславичу:  «<...>  вдам
ты  которой  ты  городъ  любъ,  любо  Всеволожь,  любо  Шеполь,  любо  Пе-
ремиль»,  если  Владимир  Мономах  прекратит  уже  начатый  против  него
поход  и  вернется.  «Азъ  же  идох  к  Василкови,  —  пишет  Василий,  —  и
поводах  ему  вся  ръчи  Давыдовы».  На  это  князь  Василько  возразил:
«Но  сему  ми  дивно,  дает  мы  городъ  своы,  а  моы  Теребовль,  моя  власть  ы
ныне  ы  пождавше»  (здесь  и  далее  курсив  наш.  —  А/.  С.;  т.  е.  Давыд  дает
Василько  свой  город,  а  его  владение,  волость  —  Теребовль  и  ныне  и  в
будущем).  Зная  о  ближайших  последствиях  происходивших  событий,
Василий  здесь  же  комментирует  слова  Василька  Ростиславича:  «Якоже
и  бысть;  вскоре  бо  прия  власть  свою».
 Последующие  события  1097  г.  раскрывают  причину  поддержки  Свя-
тополком  Давыда  Игоревича  во  время  заговора  против  Василька  Рос¬
тиславича.  Как  отмечено  ранее,  после  ослепления  Василька  Свято-
полк  был  вынужден  включиться  в  преследование  своего  недавнего  со¬
юзника,  что  завершилось  вокняжением  Святополка  на  столе  Владими-
ро-Волынском,  тогда  как  Давыд  Игоревич  должен  был  бежать  в  Польшу.
После  этого  Святополк  пошел  войной  на  Володаря  и  Василька  Рос-
тиславичей,  поскольку,  по  его  словам,  «се  есть  волость  отца  моего  и
брата  (имеется  в  виду  Ярополк.  —  М.  С.)»,  то  есть  княжества  Владими¬
ре-Вол  ынское  и  Теребовльское.  В  объединенном  войске  Святополка
участвовали  не  только  Изяславичи,  два  сына  Святополка,  два  сына
Ярополка  Изяславича,  но  и  Святослав  Давыдович,  прозванный  Свято¬
ша,  из  черниговских  Святославичей.  Несмотря  на  поражение  от  Рос-
тиславичей,  Святополк  попытался  закрепиться  на  Волыни,  посадив
своего  сына  от  наложницы  Мстислава  во  Владимире,  а  Ярслава  Свято-
полковича  отправив  к  венгерскому  королю  Коломану  за  помощью.  В
такой  ситуации  противоборствующие  силы  перегруппировались.  В  борь¬
бе  за  Галицию  Святополковичи  оказались  в  союзе  с  венгерским  коро¬
лем,  а  Ростиславичи  объединились  с  вернувшимся  из  Польши  Давы¬
дом  Игоревичем  и  половецким  ханом  Боняком,  которого  Давыд  при¬
вел  из  половецких  степей.  Завершилось  это  противостояние  полным
разгромом  русско-венгерского  войска  русско-половецким.  Но  Мсти¬
слав  Святополкович  успел  «затвориться»  во  Владимире  с  гарнизоном,
состоящим  из  отрядов  из  Берестья,  Пинска  и  Выгошева.  После  гибели
Мстислава  во  время  осады  Святополк  послал  на  помощь  осажденным
войско  из  Киева  во  главе  со  знатным  княжим  мужем,  воеводой  Путя-
той  Вышатичем.  Святоша,  хотя  и  целовал  крест  Давыду  Игоревичу  в
 478

том,  что  не  будет  воевать  против  него,  нарушил  крестоцелование  и
неожиданно  напал  на  войско  Давыда,  осаждавшее  Владимир.  Воинов
Давыда  стали  рубить  с  двух  сторон  —  и  киевско-черниговское  войско,
и  осажденные  владимирцы  вместе  с  гарнизоном.  Давыд  вновь  должен
был  бежать,  на  этот  раз  в  Половецкую  землю  к  Боняку.  Показательно,
что  победители  посадили  во  Владимире  назначенного  Святополком
посадника  Василя,  что  указывает  на  стремление  киевского  князя  вла¬
деть  Волынью  как  отчиной.  Но  с  помощью  Боняка  Давыд  продолжил
сопротивление.  Он  выбил  из  Луцка  Святошу,  отпустив  его  к  отцу  в
Чернигов,  и  захватил  Владимир  Волынский.
 Но  события  не  завершились  победой  одного  из  галицких  и  Волын¬
ских  князей.  Наиболее  могущественные  в  это  время  Святополк,  Вла¬
димир  Мономах,  Давыд  и  Олег  Святославичи  собрались  на  совет  в
Уветичах  10  августа  (в  Ипатьевской  летописи  —  14  августа)  1100  г.  За
зло,  которое  Давыд  Игоревич  принес  князьям  («зане  вверглъ  еси  ножь
в  ны,  его  же  не  было  в  Русский  земли»),  они  вывели  его  из  Владими¬
ра  и  «посадили»  в  городке-крепости  Божеске  на  Западном  Буге.  Свя¬
тополк,  который  в  это  время  уже  владел  Волынью,  «дал»  Давыду  еще
для  управления  и  корма  волынские  города  Дубен  и  Чарторыйск,  тог¬
да  как  Владимир  Мономах  и  Святославичи,  Давыд  с  Олегом  —  только
денежный  корм  по  200  гривен.  Но  и  пострадавшие  в  этой  междукня-
жеской  распре  Володарь  и  Василько  также  были  ущемлены  могуще¬
ственными  князьями.  Ростиславичам  была  дана  лишь  одна  волость
(«власть»)  —  Перемышль.  Если  бы  Володарь  с  этим  не  согласился,
князья-союзники  предлагали  дать  корм  для  Василько  у  себя  («да  его
кормим  сдъ»).
 Содержание  и  итог  кровавого  междукняжеского  столкновения  в
1097—1100  гг.  свидетельствует,  по  нашему  мнению,  о  том,  что  его  при¬
чиной  являлось  все  то  же  столкновение  двух  противоборствующих  тен¬
денций  —  децентрализации  Русского  государства  и  стремления  сохра¬
нить  его  политическое  единство.  Этот  конфликт  прошел  несколько
различающихся  в  своем  содержании  этапов.
 На  начальной  стадии  имела  место  борьба  за  первенство  в  Галиции
между  Ростиславичами  и  Давыдом  Игоревичем.  Это  столкновение  от¬
ражало  процесс  становления  Галицкой  земли  как  автономной  терри¬
тории  в  составе  Русского  государства.  На  данном  этапе  Святополк  под¬
держал  Давыда.  Но  после  его  победы  Святополк  сам  предъявил  свои
права  на  юго-западные  земли  Русского  государства  по  отчинному  пра¬
ву.  Поскольку  он  был  князем  Киевским,  его  претензии  отражали  тен¬
денцию  сохранения  политического  единства  страны,  соединенную  с
правами  княжеской  отчины.  Вновь  внутренний  междукняжеский  кон¬
фликт  был  интернационализирован.  В  нем  приняли  участие  как  цент¬
ральноевропейские  государства,  так  и  половцы.  Но  вновь  победила
тенденция  политического  единства.  При  этом  удивительную  стойкость
в  ее  активной  поддержке  проявил  Владимир  Мономах.  Уступив  Киев-
 479

ский  стол  Святополку,  Черниговское  и  Смоленское  княжества  Свя¬
тославичам  в  соответствии  с  правом  старшинства,  смирив  княжескую
гордыню,  он  последовательно  боролся  в  данном  конфликте  за  соблю¬
дение  этих  политических  принципов,  если  надо,  оказывая  давление  на
Святополка  в  союзе  со  Святославичами,  принуждая  его  к  военным
действиям  против  Давыда  Игоревича,  но  и  постоянно  поддерживая  его
затем  в  борьбе  с  галицко-волынскими  князьями.  Впрочем,  и  Святосла¬
вичи,  вернув  себе  Черниговское  княжество  и  захватив  княжество  Смо¬
ленское,  «вписались»  в  эту  политическую  систему  и  также  поддержали
ее.  Все  это  объясняет,  почему  в  междукняжеском  конфликте  в  равной
мере  пострадали  обе  стороны,  и  Ростиславичи,  и  Давыд  Игоревич.
 Если  прежняя  система  политического  единства  страны  уничтожала
потерпевших  поражение  князей-соперников  или  изгоняла  их  из  стра¬
ны  (в  частности,  в  Тмуторокань),  то  в  конце  XI  в.  она  выработала
новый  вид  их  обеспечения  в  случае  поражения  —  наделение  феодом-
кормом  в  виде  незначительных  городов  с  волостями  и  (или)  денег.
 После  восстановления  иерархически  организованной  системы  по¬
литического  единства  Русского  государства  Святополк  внимательно
следил  за  ее  сохранением.  Когда  в  Берестье  в  1101  г.  князь  Ярослав
Ярополчич  поднял  восстание  против  своего  дяди  Святополка,  тот  со¬
вершил  против  него  поход,  захватил  его  в  плен,  заковал  и  привел  в
Киев  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  117].  Вероятно,  Ярослав  Яро¬
полчич  был  посажен  в  Берестье  Святополком  после  гибели  во  время
осады  Владимира  Волынского  его  внебрачного  сына  берестейского
князя  Мстислава  Святополковича.  Но  жизнь  на  окраине  Русского  го¬
сударства  в  бедной  волости,  в  политически  важной  для  киевского  кня¬
зя,  но  постоянно  подвергаемой  опасности  нападений  со  стороны  по¬
ляков,  после  богатой  волынской  Луцкой  волости  [об  этом  вероятном
предшествующем  владении  Ярослава  Ярополковича  см.:  Рапов  О.  М.
1977.  С.  87]  племянника  Святополка  не  удовлетворяла.
 Иерархи  церкви,  митрополит  и  игумены,  «умолиша»  Святополка
простить  племянника,  взывая,  видимо,  к  христианскому  милосердию,
которое  должно  было  быть  выше  светского  наказания  князем  Киев¬
ским.  Ярослава  Ярополковича  привели  к  клятве  у  раки  святых  Бориса
и  Глеба  в  Вышгороде,  после  чего  расковали  и  отпустили.  Судя  по  тому,
что  1  октября  1101  г.  Ярослав  Ярополкович  бежал  из  Киева,  он  нахо¬
дился  в  стольном  городе,  получая  корм,  но  такая  жизнь  сына  активно¬
го  Ярополка  Изяславича  не  удовлетворяла.  Поэтому  он  преступил  клятву
у  мощей  первых  русских  святых  и  предков,  противопоставив  стремле¬
ние  к  реальной  княжеской  власти  святости  клятвы  и  христианскому
прощению  Святополка,  гарантами  чего  являлись  митрополит  и  игуме¬
ны.  Ярослав  Святополчич  обманом  («прелстивъ»)  захватил  и  вновь  за¬
ковал  своего  двоюродного  брата.  Видимо,  непокорный  Ярослав  Яро¬
полкович  содержался  в  заключении  в  тяжелых  условиях  и  был  уморен,
если  уже  11  августа  1102  г.  он  умер.
 480

Эпизод  с  Ярославом  Ярополковичем  указывает,  как  жестко  следил
Святополк  за  сохранением  иерархически  организованной  системы,  в
которой  «в  отца  место»  находился  князь  Киевский.  Воспользовавшись
благоприятной  для  себя  политической  ситуацией,  Святополк  попы¬
тался  тогда  же  восстановить  древнюю  традицию  посажения  князем
Киевским  своего  сына  в  Новгороде  со  значительными  положительны¬
ми  для  себя  экономическими,  социальными  и  политическими  след¬
ствиями.  Как  сообщается  в  ПВЛ  под  6610/1102  г.,  между  Святополком
и  Владимиром  Мономахом  существовал  договор,  согласно  которому
Новгород,  где  тогда  «сидел»  с  1088  г.  (с  перерывом  в  1093—1095  гг.)
Мстислав  Владимирович,  должен  был  быть  отдан  сыну  Святополка,
судя  по  названному  далее  Владимиру  Волынскому,  Ярославу,  тогда  как
Мстислава  следовало  «посадить»  во  Владимире  Волынском,  где  тогда
«сидел»  с  1097  г.  Ярослав  Святополкович  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.
С.  117].  К  тому  же  Святополк  приобретал  важнейший  в  экономиче¬
ском,  социальном,  политическом  и  идеологическом  содержании  Нов¬
город,  обширнейшие  территории  Северо-Запада  и  Севера  Руси.  Вла¬
димир  Мономах,  напротив,  не  только  терял  контроль  над  Новгородом.
Его  владения  оказались  разбросаны:  Переяславское  княжество,  севе¬
ро-восточные  земли,  разделенные  к  тому  же  с  Олегом  Святославичем,
а  по  этому  договору,  и  галицко-волынские  земли,  отдаленные  от  от¬
чинных  владений  Мономаха.  Этот  грандиозный  междукняжеский  об¬
мен  землями  в  пределах  политически  единого  Русского  государства
был  выгоден  Святополку,  который  воспользовался  своим  особым  по¬
ложением  князя  Киевского  и  существовавшими  междукняжескими
противоречиями.  В  этом  неравном  по  политическим  последствиям  до¬
говоре  Владимир  Мономах  должен  был  уступить.  Но  в  события  вме¬
шались  новгородцы,  которые  уже  не  хотели  стать  объектом  передела
княжеских  владений.
 В  связи  с  реализацией  этого  договора,  как  сообщается  в  ПВЛ,  20
декабря  1101  г.  в  Киев  прибыл  Мстислав,  но  не  один,  а  с  новгородца¬
ми.  Они  заявили  Святополку:  «Се  мы,  княже,  прислани  ктобъ,  и  ркли
ны  тако:  “Не  хочем  Святополка,  ни  сына  его.  Аще  ли  2  главъ  имъеть
сынъ  твои,  то  пошли  и;  а  сего  ны  даль  Всеволодъ,  а  въскормили  есмы
собъ  князь,  а  ты  еси  шелъ  от  насъ”»  [ПВЛ.  1996.  С.  117].  Анализируя
посольские  «речи»,  включенные  в  летописи,  Д.  С.  Лихачев  пришел  к
выводу,  согласно  которому  послы  их  передавали  «в  более  или  менее
законченных  формулировках».  Они  запоминались  послами  и  участни¬
ками  переговоров  и  представляли  собой  «своего  рода  готовые  офици¬
альные  определения  создавшейся  ситуации».  Анализируя  ранее  приве¬
денную  «речь»  новгородских  послов  как  исследователь  древнерусской
литературы,  Д.  С.  Лихачев  писал,  что  она  «настолько  насыщена  типич¬
ными  новгородизмами,  что  точность  ее  воспроизведения  в  стилисти¬
чески  иной  —  южной,  киевской  летописи  не  вызывает  сомнений»  [Ли¬
хачев  Д.  С.  1947.  С.  121,  124].  Продолжая  эти  наблюдения,  можно  от-
 16  За  к.  4508
 481

метить  в  «речи»  и  конкретные  социально-политические  новгородские
реалии.  В  словах  новгородцев  «Се  мы,  княже,  прислаии  ктобъ,  и  ркли
ны  тако»  указано,  что  они  отправлены  не  князем,  который  прибыл  в
Киев  вместе  с  ними,  а  другим  властным  институтом,  тогда  как  послы
только  передают  уже  принятое  решение,  отказывая  в  передаче  Новго¬
родского  стола  Святополку  и  (или)  его  сыну.  Новгородцы  угрожают
последнему  расправой,  если  он  все  же  прибудет  в  Новгород.  Но  они  не
против  князя  и  княжеской  власти,  а  за  «своего»  князя  Мстислава.  Они
указывают,  что  его  «им  дал»  еще  Всеволод,  подразумевая  тем  самым,
что  на  их  стороне  традиция  великокняжеской  власти  («старина»).  В
словах  «а  въскормили  есмы  собъ  князь»  скрыты  два  значения,  ясные
для  современников  этих  событий.  С  одной  стороны,  они  сообщают,
что  Мстислав  был  «посажен»  на  Новгородский  стол  по  воле  деда  еще  в
юные  годы  и  вырос,  являясь  князем  Новгородским  [см.:  Янин  В.  Л.
1962.  С.  59;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  137—138].  С  другой  стороны,  в  слове
въскормили  содержится  существенный  экономический,  социальный  и
политический  подтекст.  Корм  —  натуральные  и  денежные  отчисления
князю  и  его  дружине  как  форма  материального  обеспечения.  Он  выра¬
жал  включенность  Мстислава  в  новгородскую  административно-судеб¬
ную  и  политическую  систему  в  продолжение  многих  лет,  за  время  ко¬
торых  он  стал  ее  составной  частью.  Вместе  с  тем,  в  коллективном  ре¬
шении  новгородцев,  в  их  сложных  отношениях  с  властью  нынешнего
и  предшествующего  князя  Киевского,  «своего»  князя  Новгородского
выявляется  процесс  все  более  укрепляющегося  формирования  идеи
независимости  Новгорода,  что  отражало  его  экономический  рост,  внут¬
реннее  развитие  его  избираемых  институтов  самоуправления  [Янин  В.  Л.
1962.  С.  58].
 В  данной  политической  ситуации  Святополк  отступил,  поскольку
против  него  могли  выступить  в  союзе  могущественный  и  многоопыт¬
ный  Владимир  Мономах  и  Новгород.  К  ним  могли  присоединиться  и
недавние  союзники  Мономаха  Святославичи,  Олег  и  Давыд.  Поэтому
Святополк  предпочел  мир  и  совместный  с  Владимиром  контроль  над
Русским  государством  новой  войне  с  неясным  исходом.
 Стабилизация  территориального  и  властного  положения  князей
имела  следствием  сразу  же  определившиеся  их  внешнеполитические
приоритеты.  Судя  по  внешнеполитическим  акциям,  Святополк  Изя-
славич  стремился  соединить  в  них  свое  положение  князя  Киевского  и,
ныне,  князя  Волынского.  16  ноября  1102  г.  в  Польшу  было  направлено
посольство,  которое  сопровождало  Сбыславу  Святополковну,  невесту
Болеслава  III  Кривоустого.  В  этом  году  Болеслав  III  вокняжился  и  стал
управлять  Малой  Польшей,  тогда  как  его  брат  Збигнев  —  Великой
Польшей  и  Мазовией.  В  династическом  союзе  Святополка  и  Болесла¬
ва  III  были  заинтересованы  обе  стороны.  Болеславу  нужен  был  могу¬
щественный  союзник  в  предстоящей  борьбе  против  Збигнева.  Свято¬
полк  стремился  обезопасить  свое  Волынское  владение  от  нападений
 482

из  Польши,  к  тому  же  династические  связи  княжеской  ветви  Изяслава
Ярославина  с  польскими  князьями  была  постоянными.  Династический
брак  должен  был  скрепить  этот  союз.  Болеслав  Кривоустый  развил  при
этом  значительную  активность,  что  свидетельствует  о  его  заинтересо¬
ванности.  Как  сообщает  современник  описываемых  событий  и  сторон¬
ник  Болеслава  Галл  Аноним,  он  просил  разрешение  на  этот  брак  у  папы
Пасхалия  II,  поскольку  жених  и  невеста  являлись  близкими  родствен¬
никами  (в  третьем  поколении)  [Галл  Аноним.  1961.  С.  84;  Пашуто  В.  Т.
1968.  С.  46;  Щавелева  Н.  И.  1990.  С.  54-55,  71-72].
 В  качестве  князя  Киевского  и  Волынского  Святополк  включился  в
сложную  систему  политических  отношений  государств  Центральной
Европы  и  Византии.  В  1102  г.  была  заключена  венгерско-хорватская
уния.  Венгерский  король  Кальман  I  значительно  увеличил  территорию
своего  государства,  Венгрия  утвердилась  на  Балканах,  в  регионе  по¬
стоянных  военно-политических  интересов  Византийской  империи.
Поэтому  Кальман  I  стремился  расширить  круг  союзников,  тогда  как
Святополк  также  нуждался  в  поддержке  своего  контроля  над  Волы¬
нью,  в  частности,  против  князя  Перемышльского  Володаря.  Видимо,
следствием  этих  взаимных  интересов  стал  династический  брак  в  1104  г.
Предславы  Святополковны  и  венгерского  «королевича»,  вероятно,  гер¬
цога  Альмоша  [ПВЛ.  С.  119;  Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  53].  С  венгерским
королем  Кальманом  I  вступил  в  союз  и  зять  Святополка  польский  князь
Болеслав  Кривоустый,  который  укрепил  таким  образом  свои  позиции
в  борьбе  со  своим  братом  Збигневом,  опиравшимся  на  союз  с  чехами
[Галл  Аноним.  1961.  С.  84—85].  В  такой  ситуации  и  князь  Перемышль-
ский  Володарь  Ростиславич  должен  был  нейтрализовать  создавшийся
против  него  могущественный  союз.  Как  сообщается  в  ПВЛ,  20  июля
1104  г.  дочь  Володаря  отправили  в  Константинополь  «за  царевичь  за
Олексиничь»,  то  есть  за  сына  императора  Алексея  I  Комнина  [ПВЛ.
1996.  С.  119].
 Стабилизация  общественно-политической  ситуации  на  Руси  и  вос¬
становление  союзных  отношений  Святополка  и  Владимира  Мономаха
позволила  начать  целенаправленную  борьбу  с  половецкой  угрозой.  По
инициативе  Святополка  он  и  Владимир  со  своими  «дружинами»  со¬
брались  на  Долобском  озере.  Поскольку  все  они  находились  в  одном
шатре,  то  понятие  дружина  относится  в  данном  случае  лишь  к  неболь¬
шому  числу  приближенных  знатных  мужей  каждого  из  князей.  Воп¬
рос,  который  они  обсуждали,  был  сложен:  следовало  ли  идти  в  поход
против  половцев  весной,  опередив  их  нападение  на  русские  земли.
Служилые  люди  («дружина»)  Святополка  были  против,  поскольку  сво¬
бодное  сельское  население,  смерды,  которые  входили  в  состав  ополче¬
ния,  и  их  лошади,  мобилизованные  для  похода,  будут  оторваны  от  па¬
хотных  работ.  Однако  новая  тактика  внезапного  весеннего  нападения
на  половцев  могла  принести  успех.  Поэтому  Святополк  и  Владимир
настояли  на  весеннем  походе  [анализ  различающихся  версий  рассказа
 483

о  Долобском  съезде  в  Лаврентьевской  и  Ипатьевской  летописях  см.:
Романов  Б.  А.  1947.  С.  131  —  1421.
 Исполнение  решения  Долобского  съезда  показало  действенность
стабилизировавшейся  благодаря  усилиям  Владимира  Мономаха  и  в
меньшей  степени  Святополка  двуединой  системы  княжеской  иерар¬
хии  и  отчинного  владения.  Во  главе  с  ними  в  объединенном  войске
участвовало  еще  пять  князей,  в  том  числе  и  столь  далекий  от  половец¬
ких  степей  полоцкий  князь  Давыд  Всеславич.  Но  отчинный  принцип
оставлял  возможность  и  для  нарушения  этого  принципа  единения.
Поэтому  черниговский  князь  Олег  Святославич  под  предлогом  нездо¬
ровья  отказался  от  участия  в  походе,  тогда  как  его  брат  Давыд  был
послушен  решению  Долобского  съезда.  Победа  объединенного  войска
была  полной  [ПВЛ.  1996.  С.  118—119],  что  показало  русским  князьям
необходимость  единства  в  борьбе  с  основными  силами  половцев.  Та¬
кую  же  полную  победу  одержало  союзное  войско  русских  князей  в
1107  г.,  уже  при  участии  Олега  Святославича,  на  реке  Суле  над  объеди¬
ненными  силами  половецких  ханов,  которые  начали  было  опустошать
южнорусские  земли  [ПВЛ.  1996.  С.  119—120].
 Смерть  Святополка  Изяславича  16  апреля  1113  г.  стала  началом
социально-политического  кризиса.  Возможно,  он  зрел  еще  в  послед¬
ний  период  жизни  князя.  Об  этом  может  косвенно  свидетельствовать
особая  средневековая  форма  княжеского  самоутверждения  —  строи¬
тельство  в  1108—1113  гг.  великолепной  златоверхой  церкви  в  честь  сво¬
его  христианского  покровителя  архангела  Михаила  [Раппопорт  П.  А.
1982.  С.  16—17].  Обращает  внимание  то,  что  он  был  захоронен  не  в
Десятинной  церкви  или  Софийском  соборе,  как  его  предшественники
на  столе  Киевском,  а  в  своей  недавно  построенной  церкви  св.  Михаи¬
ла  Златоверхой.  Такое  место  захоронения  позволяет  предположить,  что
Святополк  опасался  протестов  против  его  погребения  в  главных  киев¬
ских  соборах.  О  том  же  косвенно  свидетельствуют  и  особо  щедрые
пожалования  его  вдовы  монастырям  и  церквам  на  помин  души,  а  так¬
же  милостыни  бедным.  М.  С.  Грушевский  отметил  также,  что,  по  сло¬
вам  летописца,  князя  оплакивали  его  бояре  и  дружина,  тогда  как  насе¬
ление,  очевидно,  ничем  не  выразило  о  нем  сожаления  [ПВЛ.  1996.  С.
126;  Грушевский  М.  1891.  С.  121].  Все  это  свидетельствует  о  значитель¬
ном  недовольстве,  накопившемся  у  киевлян  за  время  двадцатилетнего
княжения  Святополка.
 После  смерти  Святополка  в  Киеве  произошел  социальный  взрыв.
Если  до  середины  XIX  в.  историки  лишь  упоминали  киевское  восста¬
ние  в  1113  г.,  «мятежников»,  не  раскрывая  его  причины  и  ограничива¬
ясь  канвой  политических  событий  [см.:  Карамзин  Н.  М.  1991.  Т.  II—III.
С.  91],  то  С.  М.  Соловьев  показал  на  материалах  Печерского  монасты¬
ря,  что  Святополк  был  корыстолюбивым  и  жестоким.  Когда  в  Киеве
подорожала  соль,  он  отнял  ее  у  печерских  монахов,  чтобы  продать  по
высокой  цене.  Святополк  заточил  печерского  игумена  Иоанна  за  об¬
 484

личения  его  и  его  правления.  При  Святополке  творилось  много  наси¬
лий  над  людьми:  дома  знатных  людей  он  искоренял  без  вины,  у  мно¬
гих  отнял  «имение»,  великое  было  нестроение  и  грабеж  беззаконный.
Оказывал  он  покровительство  и  ростовщикам  евреям  [Соловьев  С.  М.
1959.  Кн.  I.  С.  399-400].
 Во  второй  половине  XIX  столетия  внимание  исследователей  стало
привлекать  социальное  содержание  событий,  происходивших  в  Киеве
в  1113  г.  Если  Н.  Хлебников  сравнивал  восставших  с  «разгулявшимися
детьми»,  видел  в  них  силу  «разрушительную»,  а  не  «сознательную,  орга¬
низованную»  [Хлебников  Я.  1871.  С.  266],  то  М.  С.  Грушевский  харак¬
теризовал  восстание  как  «вспышку  людей  худых  и  бедных,  воспользо¬
вавшихся  отсутствием  центральной  власти,  чтобы  проявить  всегдаш¬
нее  нерасположение  к  сильным  и  богатым»  [Грушевский  М.  1891.  С.
124].  Русские  революции  1905  и  1917  гг.  ввели  в  научный  анализ  киев¬
ских  событий  1113  г.  понятие  революция  как  синоним  восстания  про¬
тив  правящих  классов  [Грушевський  М.  1905.  Т.  III.  С.  321;  Покровский
М.  Я.  1933.  Т.  I.  С.  79-80;  Греков  Б.  Д  1935.  С.  107-108;  и  др.  ].
 Абсолютизация  теории  классовой  борьбы  в  концепции  сталинско¬
го  режима  и  советского  строя  постсталинской  поры  побуждала  исто¬
риков  интерпретировать  киевские  события  1113  г.  как  следствие  клас¬
совой  борьбы.  Кажется,  Б.  Д.  Греков  первый  расширил  интерпрета¬
цию  восстания  в  Киеве  до  отражения  его  следствий  в  Уставе  о  закупах,
включенном  в  состав  Пространной  Правды  Русской.  Поскольку  заку¬
пы  относились  к  сельскому  населению,  то  таким  образом  классовые
столкновения  в  1113  г.  распространялись  не  только  на  город,  но  и  в
село  [Греков  Б.  Д.  1935.  С.  107—108;  это  мнение  было  позднее  поддер¬
жано:  Тихомиров  М.  Я.  1941.  С.  206—211;  1955.  С.  133—147;  Мавродин
 B. 	В.  1961.  С.  73-79;  Черепнин  Л.  В.  1965.  С.  234-247;  Зимин  А.  А.  1973.
 C. 	159-160;  Толочко  Я.  Я.  1980.  С.  105-106;  1983.  С.  214-215;  и  др.  ].
Но  определения  природы  этого  восстания  различались.  По  мнению
одних,  оно  имело  антифеодальный  характер  [Тихомиров  М.  Я.  1955.  С.
136;  Мавродин  В.  В.  1961.  С.  74;  и  др.],  тогда  как  другие  отмечали  в  нем
основное  содержание  —  народное  движение  за  регулирование  долго¬
вых  отношений  и  ограничение  ростовщических  процентов  [Греков  Б.Д.
1953.  С.  502-503;  Черепнин  Л.  В.  1965.  С.  234-247;  Зимин  А.  А.  1973.  С.
159—160;  Толочко  П.  Я.  1983.  С.  214—215].  По  И.  Я.  Фроянову,  в  Киеве
имело  место  не  восстание.  «Разграбление  двора  тысяцкого  и  еврейско¬
го  квартала  означало  не  разбойное  нападение  толпы,  а  наказание  по
закону,  освященному  обычаем».  Этот  «обычай»,  по  его  мнению,  зак¬
лючается  в  коллективном  праве  на  богатство  (на  примере  африканско¬
го  племени  банту):  после  смерти  князя  оно  «либо  раздавалось  публич¬
но,  либо  подвергалось  грабежу,  или  общественному  расхищению»  (так
ученый  объяснил  обычные  для  средневековья  пожертвования  вдовы
Святополка  в  монастыри,  церкви  («попомъ»)  и  милостыни  «убогымъ»)
[Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  186,  205,  223].  В  отличие  от  И.  Я.  Фроянова  Л.  Н.
 485

Гумилев  интерпретировал  киевское  восстание  1113  г.  как  первый  в  Ки¬
еве  еврейский  погром,  а  посольство  киевлян  к  Владимиру  Мономаху  —
как  следствие  опасений  бояр  разрастания  «этого  безобразия»,  которое
может  их  коснуться  |  Гумилев  Л.  Н.  1992.  С.  76].
 Накопленный  положительный  и  отрицательный  опыт  свидетель¬
ствует  о  необходимости  продолжения  анализа  киевского  восстания  1113
г.,  но  без  предопределяющего  воздействия  уже  сложишегося  мнения.
Этот  анализ  необходим  для  установления  тех  социальных  проблем,
которые  создало  долгое  правление  Святополка,  а  также  тех  задач,  ко¬
торые  должен  был  решить  его  преемник.
 Как  давно  было  отмечено,  обстоятельные  сообщения  о  киевском
восстании  1113  г.  содержатся  в  редакции  ПВЛ,  сохранившейся  в  со¬
ставе  Ипатьевской  летописи,  и  Сказании  о  чудесах  Бориса  и  Глеба.
 ПВЛ
 Наутрия  же,  въ  семы  на  10
день,  свъгь  створиша  кияне,  по-
слаша  к  Володи  меру,  глагол  юще:
«Поиди,  княже,  на  столь  отенъ  и
дъденъ»  <...>.
 Кияни  же  разграбиша  дворъ
Путятинъ,  тысячького,  идоша  на
жиды  и  разграбиша  я.
 И  послашася  паки  кияне  к  Во-
лодимеру,  глаголюще:  «Поиди,
княже,  Киеву;  аще  ли  не  поидеши,
то  въси,  яко  много  зло  уздвигнеть-
ся,  то  ти  не  Путятинъ  дворъ,  ни
соцькихъ,  но  и  жиды  грабити,  и
паки  ти  поидуть  на  ятровь  твою  и
на  бояры,  и  на  манастыръ,  и  буде-
ши  ответь  имълъ,  княже,  оже  ти
манастыръ  разграбять».
 Се  же  слышавъ  Володимеръ
поиде  в  Киевъ.  <...>
 Съдъ  на  столъ  отца  своего  и
дъдъ  своихъ;  и  вси  людье  ради
быша,  и  мятежъ  влеже  [ПВЛ.
1996.  С.  126].
 Сказание  о  чудесах...
 И  многу  мятежю  и  крамола
бывъши  въ  людьхъ  и  мълвъ  не
малъ.
 И  тогда  съвъкупивъшеся  вси
людие,  паче  же  больший  и  наро-
читии  мужи.  Шедъше  причьтъмъ
всъхълюдии  и  моляху  Володими-
ра,  да  въшедъ  уставить  крамолу,
сущюю  въ  людьхъ.
 И,  въшедъ,  утоли  мятежь  и
гълку  въ  людьхъ.  И  прея  княже¬
ние  всея  Русьскы  земля  <...>
[Revelli  G.  1993.  С.  558;  здесь  и
далее  используется  данное  крити¬
ческое  издание].
 Вопрос  о  времени  написания  Сказания  о  чудесах  Бориса  и  Глеба
недостаточно  ясен  [дискуссии  о  соотношении  написанного  Нестором
Чтения  о  Борисе  и  Глебе,  Сказания  о  Борисе  и  Глебе  и  Сказания  о
чудесах  см.:  Дмитриев  Л.  А.  1997.  С.  528—5291.  Оно  было  дополнено  к
Сказанию  о  Борисе  и  Глебе  после  1115  г.,  когда  мощи  святых  были
перенесены  в  новую  каменную  церковь  в  Вышгороде,  но,  вероятно,
 486

незначительно  позже  этой  даты,  поскольку  автор  Сказания  о  чудесах
был  прекрасно  осведомлен  об  обстоятельствах  строительства  этой  цер¬
кви  и  последовавших  событиях  (см.  далее,  с.  496).  Древнейший  сохра¬
нившийся  список  Сказания  о  чудесах  содержится  в  составе  Успенско¬
го  сборника  конца  XII  —  начала  XIII  в.  [Успенский  сборник  XII—
XIII  вв.  1971.  С.  58—71].  На  исследователей  оказывал  определяющее
воздействие  выбор  источника  информации  о  киевском  восстании
1113  г.:  ПВЛ  или  Сказание  о  чудесах.  Некоторые  исследователи  ис¬
пользовали  к  тому  же  разыскания  об  этом  событии  в  «Истории  Рос¬
сийской»  В.  Н.  Татищева,  хотя  его  информация  не  отмечается  в  древ¬
них  по  происхождению  исторических  источниках.  По  форме  и  содер¬
жанию  они  соответствуют  историческому  исследованию,  различаясь  в
первой  и  второй  редакциях  труда:  «По  смерти  Святополка  кия  не,  со-
шедшеся  на  вече  у  святыя  Софии,  избраша  вси  на  великое  княжение
Владимира  Всеволодича»  [Татищев  В.  Н.  1964.  Т.  IV.  С.  179;  первая
редакция],  «По  смерти  его  киевляне,  сошедшись  к  церкви  святой  Со¬
фии,  учинили  совет  о  избрании  на  великое  княжение,  на  котором  без
всякого  спора  все  согласно  избрали  Владимира  Всеволодича»  [  Тати¬
щев  В.  Н.  1963.  Т.  II.  С.  128;  вторая  редакция;  их  источниковедческий
и  историографический  анализ  см.:  Пештич  С.  Л.  1965.  С.  158—159].
 Большинство  исследователей,  исходя  из  информации  ПВЛ  и  Сказа¬
ния  о  чудесах,  пришли  к  мнению,  что  активными  сторонниками  обраще¬
ния  к  Владимиру  Мономаху  занять  Киевский  княжеский  стол  являлась
знать  и  верхи  торгово-ремесленного  населения.  И.  Я.  Фроянов,  обвинив
своих  предшественников  кого  в  «ошибках»,  кого  в  «поверхностной  оцен¬
ке»,  считает:  «Внимательный  текстовой  анализ  показывает,  что  Ипатьев¬
ская  летопись  (ученый,  вероятно,  имеет  ввиду  ПВЛ  в  составе  летописно¬
го  свода,  сохранившегося  в  Ипатьевской  летописи  XV  в.  —  М.  С.),  Сказа¬
ние  о  Борисе  и  Глебе  (это  Сказание  информации  о  киевском  восстании
1113  г.  не  содержит  в  отличие  от  более  позднего  Сказания  о  чудесах,
совершенных  этими  святыми.  —  М.  С.),  а  также  татищевские  известия  в
принципе  едины,  дополняя  друг  друга  в  некоторых  подробностях».  Выб¬
рав  из  «татищевских  известий»  текст  первой  редакции  «Истории  Россий¬
ской»  о  вече  и  создав  из  Источниковых  известий  некую  компиляцию,
И.  Я.  Фроянов  пришел  к  выводу,  противоположному  оценке  событий  в
использованных  им  памятниках:  «<...>  избрание  Мономаха  “на  великое
княжение’'’  есть  продолжение  и  укрепление  практики  политического  вер¬
ховенства  киевского  веча  <...>»  [Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  206—211].  Крити¬
куя  некоторых  из  своих  предшественников  за  недоказанное  использова¬
ние  одной  из  Источниковых  версий  или  их  соединение,  ученый  сам  пос¬
ледовал  в  этом  за  ними.  Поэтому  при  анализе  киевского  восстания  1113  г.
важно  их  научно  корректное  использование.
 Обращают  внимание  существенные  различия  исторических  источ¬
ников  в  изложении  событий  в  Киеве,  последовавших  после  смерти
Святополка.  За  насыщенным  подробностями  повествованием  о  болез¬
 487

ни  Святополка  после  Пасхи,  о  его  кончине  за  Вышгородом  16  апреля,
перевозе  его  тела  в  Киев  в  ладье  и  возложении  его  на  ритуальные  сани,
о  погребении  с  «обычныя  пъсни»  в  церкви  св.  Михаила,  автор  текста
столь  же  обстоятельно  продолжил  рассказ  о  недавних  событиях.  Точно
указав  время  (на  десятый  день  после  погребения),  летописец,  вероят¬
но,  осознанно  пишет  о  совете,  а  не  о  вече,  на  котором  «кияне»  приня¬
ли  обращение  к  Владимиру  Мономаху  занять  княжеский  стол  Киевс¬
кий.  Понятие  «кияне»,  которые  собрались  на  совет,  неопределенно,
поэтому  в  его  интерпретации  может  быть  предложено  множество  тол¬
кований  в  зависимости  от  исследовательских  предпочтений.  Смысл
обращения  «киян»  раскрывается  в  последующих  событиях.
 Как  отметило  большинство  исследователей  в  соответствии  с  текстом
ПВЛ,  Владимир  отказался  ехать  в  Киев  «на  столь  отенъ  и  дъденъ»:  «<...>
и  не  поиде,  жаля  си  по  братъ».  По  мнению  М.  П‘.  Погодина,  «не  видим»,
чтобы  Мономах  отказывался:  «он  только  не  шел  немедленно;  следова¬
тельно,  кажется,  нет  нужды  и  объяснять  его  отказ»  [Погодин  М.  1850.
Т.  IV.  С.  371—372,  примеч.  105].  Эту  мысль  поддержал  И.  Я.  Фроянов,
по  словам  которого,  из  слов  летописца  «никак  не  вытекает,  будто  он
напрочь  отказался  ехать  в  Киев».  В  подтверждение  ее  он  ссылается  так¬
же  на  короткий  срок,  16  —  20  апреля,  от  смерти  Святополка  до  прихода
Владимира  в  Киев,  соединяя  известия  ПВЛ  в  составе  Ипатьевской  лето¬
писи  и  более  позднего  краткого  текста  в  составе  Лаврентьевской  лето¬
писи  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  290;  Фроянов  И.  Я.  1995.  С.  214—215].  Мнение
Погодина  —  Фроянова  не  представляется  убедительным,  поскольку  гла¬
гол  «не  поиде»  передает  действие  в  совершенном  виде,  а  не  в  имперфек¬
те.  Об  этом  же  свидетельствует  повторное  обращение,  уже  предупреж¬
дение-угроза,  киевлян  (см.  текст  ПВЛ  ранее).  Ссылка  И.  Я.  Фроянова
на  Лаврентьевскую  летопись  и  его  последующие  хронологические  рас¬
четы  вызывает  недоумение,  поскольку  в  «Ипатьевской  летописи»  (ре¬
ально  —  ПВЛ),  одном  из  основных  для  него  и  других  исследователей
исторических  источников  для  изучения  киевского  восстания  1113  г.,  точно
указан  день,  когда  собрался  совет  «киян»,  обратившихся  к  Владимиру  —
на  десятый  день  после  похорон  Святополка.  Учитывая,  что  Вышгород
находился  в  18  км  вверх  по  Днепру,  а  Святополк  умер  под  Вышгородом,
то  его  похороны  могли  быть  совершены  в  Киеве  не  ранее  17—18  апреля.
Таким  образом,  совет  «киян»,  вероятно,  имел  место  в  последние  числа
апреля.  Отсюда  следует,  что  развитие  событий  в  Киеве  нарастало  посте¬
пенно  и  у  посольства  киевлян  было  достаточно  времени  для  перегово¬
ров  с  Владимиром  Мономахом,  который  находился  тогда  в  Переяславле.
Видимо,  в  начале  мая  в  Киеве  началось  восстание  (см.  далее).
 Другой  современный  событиям  источник,  Сказание  о  чудесах  Бориса
и  Глеба,  излагает  те  же  события  иначе,  с  «другой  точки  зрения».  Если
рассказ  ПВЛ  раскрывает  их  развитие  во  времени,  восстание  указано  только
после  отказа  Владимира  приехать  на  княжение  Киевское,  а  в  коротком
повествовании  о  нем  четырежды  использовано  слово  грабеж  и  производ¬
 488

ные  от  него,  то  в  Сказании  изложение  событий  начинается  сразу  с  вос¬
стания.  Оно  называется  в  этом  произведении  «мятежь  и  крамола»,  «кра¬
мола»,  «мятежь  и  гълка»,  что  является  не  описанием  событий,  а  их  харак¬
теристикой.  Автору  Сказания  известно,  что  во  время  этого  «мятежа  и
крамолы»  собрались  «вси  людие,  паче  же  больший  и  нарочитии  мужи».
Эта  противоречивая  характеристика  —  все  люди,  особенно  высокие  по
положению  и  знатные  мужи  —  являлась  обоснованным  аргументом  для
многочисленных  предшествующих  исследователей  сделать  вывод,  что  во
время  восстания  именно  знать  стала  инициатором  и  участником  посоль¬
ства  к  Владимиру  «молить»  его  «уставить  крамолу,  сущюю  въ  людьхъ».
Но  это  наблюдение  можно  развить.  Киевские  послы  говорили  от  имени
«всех  людей»,  но  они  представляли  только  тех,  кто  хотел  остановить  «мя¬
теж»,  а  не  принимал  в  нем  участие.  Такое  изложение  событий  позволяет
предположить,  что  их  современник,  автор  текста  Сказания,  обобщал  ин¬
формацию,  сообщенную  послами  второго  киевского  посольства.  Завер¬
шение  этого  повествования,  по  нашему  мнению,  подтверждает  данное
наблюдение  и  указывает  то  место,  где  автор  находился  во  время  изложе¬
ния  данной  версии  событий:  «И  въшедъ  (Владимир  в  Киев.  —  М.  С),
утоли  мятежь  и  гълку  въ  людьхъ.  И  прея  княжение  всея  Русьскы  земля  въ
лъто  6600  и  21  лъто».  Место,  где  восстание  могло  было  быть  названо
таким  образом,  а  вокняжение  Владимира  в  Киеве  характеризовалось  как
«княжение  всея  Русьскы  земля»  —  это  двор  Владимира  Мономаха.
 Если  данные  наблюдения  верны,  то  из  них  следует,  что  основным
источником  для  изучения  киевского  восстания  1113  г.  является  рас¬
сказ  ПВЛ,  отражающий  содержание  событий  с  точки  зрения  лица,
находившегося  в  городе.  Повествование  Сказания  о  чудесах  Бориса  и
Глеба  отражало  взгляд  на  них  извне,  в  обобщающих,  оценочных  ха¬
рактеристиках.  Если  в  ПВЛ  отразился  взгляд  на  данные  события  чело¬
века,  близкого  к  слоям  рядового  городского  населения,  то  в  Сказании
—  людей  «больших  и  нарочитых»,  а  также  близких  к  князю  Владимиру
Мономаху  и  (или)  его  самого.
 Таким  образом,  информация  о  киевском  восстании  1113  г.  стано¬
вится  важнейшим  источником  для  изучения  княжеской  власти  на  Руси
конца  XI  —  начала  XII  в.  Как  следует  из  всего  комплекса  нарративных
источников,  а  также  Пространной  Правды  Русской  (см.  далее,  с.  514—
524),  алчность  Святополка,  его  неправедность  и  покровительство  рос¬
товщикам  стали  причиной  недовольства  им  населения  Киева  —  круп¬
нейшего  города  страны.  Поскольку  стол  Святополка  в  течении  20  лет
находился  в  Киеве,  именно  его  жители  испытывали  прежде  всего  эти
тяготы  его  княжения.  После  его  смерти  недовольство  киевлян  князем
выразилось  сначала  в  их  отказе  участвовать  в  похоронах,  а  позднее,
вероятно,  оно  начало  распространяться  на  княжескую  администрацию
и  на  ростовщиков,  которым  он  покровительствовал.  В  попытке  упре¬
дить  восстание  на  десятый  день  после  похорон  Святополка  киевляне
собрали  («створиша»),  вероятно,  широкий  по  составу  совет  (мы  счита¬
 489

ем,  что  летописец  осознанно  использовал  это  слово;  подмена  его  тер¬
мином  вече  привносит  иные  социально-политические  отношения  и
подразумевает  иной  политический  институт,  а  потому  она  научно  не¬
корректна).  Кто  участвовал  в  этом  совете,  летописец  не  сообщил.  Но,
судя  по  решению  обратиться  к  Владимиру  Мономаху  и  по  происхо¬
дившим  далее  нападениям  киевлян  на  двор  тысяцкого  Путяты,  сот¬
ских  и  евреев,  это  были  по  преимуществу  люди,  относившиеся  к  окру¬
жению  Святополка  и  его  администрации.
 Решение  совета  об  обращении  к  Владимиру  Мономаху  с  предложе¬
нием  занять  стол  Киевский  было  обоснованным  решением.  Как  отме¬
тил  еще  С.  М.  Соловьев,  Изяславичи  были  дискредитированы  правле¬
нием  Святополка.  Черниговские  Святославичи  также  имели  на  Руси
печальную  славу,  особенно  Олег  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  401  —
402].  Продолжая  эти  наблюдения,  отметим,  что  обращение  киевлян  в
данных  конкретных  обстоятельствах  к  Владимиру  Мономаху  было  мо¬
тивированным  политически  и  династически.  В  продолжение  двадцати
лет  Киевского  княжения  Святополка  Владимир  был  его  союзником,  за
исключением  отдельных  эпизодов.  Мономах  последовательно  демонст¬
рировал  свою  приверженность  системе  политического  двуединства  стра¬
ны,  соединявшего  политическую  иерархию  во  главе  с  князем  Киевским
и  отчинного  владения.  Поэтому  Киев  мог  сохранить  при  нем  свое  осо¬
бое  положение  главного  стольного  города  Русского  государства  («Рус¬
ской  земли»).  В  1093  г.  Владимир  мирно  уступил  княжение  Киевское,  в
чем  проявил  мудрость  и  предсказуемость  политического  поведения,  в
отличие  от  представителей  других  династических  ветвей  Рюриковичей.
В  конкретных  условиях  1113  г.  Владимир  и  династически  имел  пред¬
почтительное  право  на  Киевское  княжение  при  исключении  Изяслави-
чей  и  Святославичей,  поскольку  его  отец  умер  в  1093  г.  князем  Киев¬
ским.  Видимо,  совет  киевлян  принял  в  конце  апреля  единственно  вер¬
ное  и  обоснованное  решение.  Во  всяком  случае  оно  не  имеет  признаков
импульсивности  массового  сознания  во  время  восстания,  подобно  по¬
литически  немотивированному  провозглашению  князем  Киевским  по¬
лоцкого  князя  Всеслава  в  1068  г.  Вместе  с  тем  решение  совета  киевлян
обратиться  к  Мономаху  с  предложением  занять  стол  Киевский  свиде¬
тельствует  об  их  самосознании  как  жителей  стольного  города,  об  учас¬
тии  Киева  как  крупнейшего  на  Руси  экономического,  социального,  по¬
литического  и  идеологического  центра  в  политическом  процессе.  Но
при  этом  показательно,  что  совет  киевлян  был  за  нового  князя,  а  не  за
административно-политические  институты  городского  самоуправления.
 Отказ  Владимира  от  этого  предложения  объяснимо.  Вокняжение  в
Киеве  могло  вовлечь  его  в  столкновение  с  Изяславичами,  чего  он  из¬
бежал  20  лет  тому  назад.  Вслед  за  киевским  вокняжением  должно  было
последовать  решение  многочисленных  общественно-политических
проблем,  накопившихся  при  Святополке,  да  и  сам  стольный  город  был
накануне  социального  взрыва.
 490

Из  текста  ПВЛ  неясно,  началось  ли  восстание  в  Киеве  во  время
отсутствия  послов  или  после  их  возвращения.  Но  его  направленность
против  княжеской  администрации  Святополка  (тысяцкий,  сотские)  и
евреев-ростовщиков  очевидна.  Тем  самым  выражался  народный  про¬
тест  против  внутренней  политики  Святополка.  Последовательное  ис¬
пользование  современником  и,  вероятно,  свидетелем  событий  глагола
разграбиты  свидетельствует  о  внешних  формах  этого  протеста.  Вместе
с  тем  показательно,  что  после  разрушения  верхнего  уровня  княжеской
системы  административного  управления,  состоявшего  из  служилых
людей  Святополка,  у  киевлян  не  оказалось  собственных  институтов
самоуправления,  способных  справиться  с  восставшими  людьми  и  гра¬
бежами.  Более  того,  как  следует  из  слов  участников  второго  посоль¬
ства  киевлян  к  Владимиру  Мономаху  (по  тексту  ПВЛ),  была  очевидна
тенденция  дальнейшего  развития  киевского  восстания:  нападения  на
вдовствующую  княгиню,  на  бояр,  разграбление  монастырей.  Именно
на  этой  стадии  киевского  восстания  о  нем  начинает  повествовать  Ска¬
зание  о  чудесах  Бориса  и  Глеба.  Когда  в  нем  записано,  что  «многу
мятежю  и  крамола  бывъши  въ  людьхъ»,  то  ясно,  что  эта  оценка  исхо¬
дит  не  от  участников  восстания,  а  от  тех,  кто  от  него  пострадал  или
может  пострадать,  от  тех,  кто  этому  мятежу  и  крамоле  противостоит  и
(или)  будет  противостоять.
 Вероятно,  именно  отсутствие  общегородских  органов  самоуправле¬
ния  побудило  киевлян  вновь  обратиться  за  помощью  к  Владимиру
Мономаху.  Как  отмечено  ранее,  видимо,  со  слов  этого  посольства  Ска¬
зание  указывает  социальный  состав  людей,  которые  приняли  это  ре¬
шение:  «съвъкупивъшеся  вси  людие,  паче  же  больший  и  нарочитии
мужи»,  то  есть  не  те,  кто  грабил,  а  те,  кого  могли  разграбиты  —  люди
домовитые  и  знать.  Эта  сложная  по  социальному  составу,  но  близкая
по  имущественному  положению  часть  киевлян  самоидентифицирова-
лась  со  «всеми  людьми»  и  выступала  от  имени  «всех  людей»,  исключая
из  своего  состава  тех,  кто  участвовал  в  восстании.  Именно  они  «моли¬
ли»  Владимира,  чтобы  он  пришел  в  Киев  «уставить  крамолу,  сущюю  въ
людьхъ»  (здесь  Сказание  подразумевает  под  «людьми»  широкие  слои
киевлян  —  участников  восстания).
 В  такой  острейшей  общественно-политической  ситуации  Владимир
Мономах  согласился  на  предложение  второго  киевского  посольства.
Это  решение  позволяло  заполнить  вакуум  власти  в  Киеве,  восстано¬
вить  систему  княжеского  административно-судебного  управления,  ос¬
тановить  грабежи,  предотвратить  нападения  на  тех,  кто  назван  в  рас¬
сказе  ПВЛ  «бояре»,  а  в  Сказании  —  «больший  и  нарочитии  мужи»,  на
княжеский  двор  и  монастыри.  Дав  такое  согласие,  Владимир  брал  обя¬
зательство  восстановить  в  Киеве  систему  княжеской  власти,  обеспе¬
чить  право  на  жизнь  и  собственность  представителей  имущих  классов.
Одновременно  он  решал  и  династическую  проблему  княжения  в  Кие¬
ве,  где  с  его  возвращением  вновь  оказались  Всеволодовичи.
 491

В  отличие  от  своего  дяди  Изяслава,  который  начал  свое  возвраще¬
ние  в  Киев  в  1069  г.  массовыми  казнями,  Владимир  Мономах  начал
свое  киевское  княжение  44  года  спустя  с  решения  одной  из  основных
проблем,  которая  стала  причиной  киевского  восстания  1113  г.
 В  Пространной  Правде  Русской  записано:  «Уставь  Володимърь  Все-
вол  одича.  А  се  уставилъ  Володимъръ  Всеволодичь  по  Святополцъ,  созва
дружину  свою  на  Берестовъмь:  Ратибора  Киевьского  тысячьского,  Про-
копыо  Бълогородьского  тысячьского,  Станислава  Переяславьского  ты¬
сячьского,  Нажира,  Мирослава,  Иванка  Чюдиновича,  Олгова  мужа,  и
уставили  до  третьяго  ръза,  оже  емлеть  въ  треть  куны;  аже  кто  возметь
два  ръза,  то  то  ему  взяти  исто;  паки  ли  возметь  три  ръзы,  то  иста  ему  не
взяти.  Аже  кто  емлеть  по  10  кунъ  отлета  на  гривну,  то  того  не  отмътати»
(ст.  53  ПП).  Эта  запись  многое  разъясняет  из  первых  же  мер,  которые
предпринял  Владимир  Мономах  после  вокняжения  в  Киеве.
 Он  восстановил  систему  княжеского  административно-судебного
управления,  а  главой  киевской  тысячи  поставил  многоопытного  кня¬
жого  мужа  Ратибора,  который  служил  еще  его  отцу,  в  1079—1081  гг.
являлся  посадником  в  Тмутаракани,  в  1095  г.  находился  в  отчинном
владении  Мономаха  Переяславле,  а  в  1100  г.  участвовал  в  съезде  в
Уветичах  как  его  доверенное  лицо.  Владимир  собрал  в  княжеском  при¬
городном  селе  Берестове  небольшой  круг  доверенных  лиц  («дружину»)
для  принятия  нового  закона  («устава»)  о  размере  максимального  взи¬
маемого  процента  («реза»).  В  состав  этой  «дружины»  он  включил  Ра¬
тибора,  который  уже  был  к  этому  времени  поставлен  киевским  тысяц¬
ким,  белгородского  тысяцкого  Прокопия  (дополнительных  сведений  о
нем  нет),  Станислава  Доброго  Тудковича  (Туковича)  (он  был  сыном
Тукы,  княжого  мужа  Изяслава,  а  позднее  Всеволода  Ярославичей,  и
братом  Чудина,  который  ранее  участвовал  в  законодательной  деятель¬
ности  Ярославичей).  Кроме  трех  южнорусских  тысяцких  в  небольшой
круг  доверенных  лиц  Владимир  Мономах  включил  трех  знатных  му¬
жей.  О  Нажире  и  Мирославе  сведений  не  сохранилось.  Иванко  Чуди-
нович  —  сын  Чудина,  киевского  боярина  и  княжого  мужа  Изяслава
Ярославича,  двоюродный  брат  переяславского  тысяцкого  Станислава
Доброго  Тудковича  (Туковича).  Название  в  ПП  Иванко  «Олговым  му¬
жем»  стало  для  А.  А.  Зимина  одним  их  оснований  предположить,  что
Устав  Владимира  Мономаха  был  издан  около  1116  г.,  поскольку  Олег
Святославич  умер  в  августе  1115  г.  [Зимин  А.  А.  1952.  С.  162;  1965.  С.
263;  1999.  С.  253].  Между  тем  оно  таким  основанием  не  является,  по¬
скольку  А.  А.  Зимин  признавал,  что  Мономах  до  ссоры  в  мае  1115  г.
«координировал  все  свои  действия  со  Святославичами»  [Зимин  А.  А.
1952.  С.  162].  Отсюда  лишь  следует,  что  и  при  своем  вокняжении  на
столе  Киевском  Владимир  согласовывал  свои  действия  с  черниговским
князем  Олегом,  а  слово  дружина  в  Уставе  о  резах  означает  в  данном
случае  не  служилых  людей,  а  узкий  круг  доверенных  лиц.  Есть  также
мнение,  согласно  которому  Владимир  Мономах  издал  в  Берестове  Ус¬
 492

тав  о  резах  до  въезда  в  Киев  [  Тихомиров  М.  Н.  1953.  С.  98;  Черепнин  Л.
В.  1965.  С.  236].  Такая  мысль  также  не  представляется  доказанной.
Дело  в  том,  что  при  издании  Устава  в  Берестове  Владимир  уже  дей¬
ствует  как  князь  Киевский:  1)  он  уже  назначил  Ратибора  киевским
тысяцким,  2)  в  Берестове  под  Киевом  участвует  в  принятии  Устава  не
только  тысяцкий  отчинного  владения  Владимира  Переяславля,  но  так¬
же  тысяцкий  Белгорода,  прежнего  владения  Святополка,  где  ныне  кня¬
жит  Владимир  Мономах,  3)  в  юридической  акции  Владимира  участву¬
ет  и  служилый  муж  князя  Черниговского.  Поэтому  более  убедительно
мнение  об  издании  Устава  о  резах  после  прекращения  восстания  в
Киеве  [см.:  Юшков  С.  В.  1950.  С.  335].  Следует  при  этом  отметить,  что
ограничение  тысяцких  в  берестовской  «дружине»  Мономаха  тремя  тер¬
риториально  близкими  городами,  участием  служилого  мужа  князя  Чер¬
ниговского  может  свидетельствовать  о  стремлении  Владимира  издать
Устав  о  резах  после  вокняжения  в  Киеве  как  можно  скорее,  учитывая
возможности  княжеского  военного  контроля  над  тысячными  органи¬
зациями  (см.  далее,  с.  526—529).
 На  определение  времени  издания  Устава  более  поздним  временем
воздействовала  мысль  об  отнесении  к  нему  законодательства  о  закупах
и  о  кодификации  в  нем  предшествующих  законов  [см.:  Юшков  С.  В.
1950.  С.  331-335;  Смирнов  И.  И.  1963.  С.  274-280;  Зимин  А.  А.  1965.  С.
261-275;  1999.  С.  217-254;  Черепнин  Л.  В.  1965.  С.  237].  Между  тем,
Б.  Д.  Греков  ограничивал  Устав  о  резах  Владимира  Мономаха  статьей
53  ПП,  М.  Н.  Тихомиров  с  большим  сомнением  допускал  принадлеж¬
ность  к  Уставу  ст.  54,  55  ПП,  хотя  и  относил  законодательство  о  заку¬
пах  к  его  же  уставной  деятельности  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  503;  Тихоми¬
ров  М.  Н.  1941.  С.  205—207].  Текстуальный  анализ  ПП  позволяет  раз¬
вить  это  второе  направление  разысканий.  При  составлении  ее  текста
ст.  50—53  ПП  о  процентах  расчленили  целостный  комплекс  норм  о
долговых  операциях  (ст.  47—49,  54,  55).  Этот  сюжетно  единый  комп¬
лекс  статей  о  резах  представляет  собой  соединение  законов  Святопол¬
ка  Изяславича  о  процентах  и  отмену  «третного  реза»  Мономахом  (ст.
53  ПП).  Поэтому  убедительным  представляется  мнение  об  издании  им
Устава  о  резах  в  Берестове  вскоре  после  вокняжения  в  Киеве  только  в
виде  ранее  приведенного  текста  ст.  53  ПП  как  ограничение  долгосроч¬
ного  взимания  ненавистного  «третного  реза»  —  50  %,  разрешенного
Святополком  (ст.  51  ПП)  [Ключевский  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  248;  Свердлов
М.  Б.  1988.  С.  130—134;  Зимин  А.  А.  1999.  С.  229—230].  То  есть,  первое
по  времени  регулирование  правовых  отношений  Мономахом  относи¬
лось  к  ограничению  ростовщической  эксплуатации.  Отсюда  следует
также,  что  1)  вопрос  о  правовом  положении  закупов  не  решался  в  Бе¬
рестове,  тогда  как  Устав  о  закупах  относился  к  более  позднему  законо¬
дательству  Владимира  Мономаха,  2)  как  следует  из  информации  ПВЛ,
восстание  1113  г.  в  Киеве  было  городским,  не  захватывавшим  сель¬
скую  округу,  хотя,  как  показало  более  позднее  издание  Мономахом
 493

Устава  о  закупах,  их  правовое  положение  также  нуждалось  в  регулиро¬
вании.  Таким  образом,  вокняжившись  в  Киеве,  Владимир  Мономах
восстановил  высшие  звенья  княжеского  управления  и  ограничил  рос¬
товщичество.  Этим  он  «утоли  мятежь  и  гълку  въ  людьхъ».
 Как  отмечено  ранее,  в  Сказании  о  чудесах  Бориса  и  Глеба  написа¬
но,  что  Владимир  «прея  княжение  всея  Русьскы  земля».  Эти  слова  от¬
ражают  в  исторической  традиции  и  идеальной  форме  лишь  преемствен¬
ность  этнокультурной,  церковной  и  политической  системы  Русского
государства.  Реально  Мономах  становился  лишь  первым  среди  равных
владельцев  княжеств-отчин.
 В  это  время  все  более  укреплялась  система  отчинного  княжеского
владения.  Уже  не  только  полоцкие  Всеславичи  не  претендовали  на
Киевское  княжение,  но  и  активные  в  возвращении  своих  отчинных
владений  черниговские  Святославичи.  На  последнее  обстоятельство
обратил  внимание  еще  С.  М.  Соловьев,  который  отметил  в  нем  лишь
временную  утрату  старшинства  и  нарушение  порядка  княжеского  пер¬
венства  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  402;  А.  Е.  Пресняков,  специаль¬
но  изучавший  содержание  междукняжеских  отношений,  оставил  этот
факт  без  комментария,  лишь  отметив  мирные  отношения  между  Вла¬
димиром  Мономахом  и  Святославичами:  Пресняков  Л.  Е.  1993.  С.  67—
68].  Между  тем,  как  представляется,  на  исследователей  воздействовала
концепционная  предопределенность  их  наблюдений.  Если  следовать
не  от  концепции  к  факту,  а  от  факта  к  обобщению,  то  оказывается,  что
в  отсутствии  претензий  Святославичей  на  княжеский  стол  Киевский
проявляется  их  следование  завещанию  Ярослава  и  Любечского  кня¬
жеского  съезда:  они  пошли  на  все,  включая  наведения  на  Русь  полов¬
цев,  чтобы  вернуть  себе  законную  черниговскую  отчину.  Добившись
ее,  на  Киев  они  уже  не  претендовали.  Видимо,  их  в  полной  мере  удов¬
летворяла  двуединая  система  Русского  государства  с  иерархическим
подчинением  князю  Киевскому,  но  с  наследственным  владением  кня¬
жеством-отчиной.  При  жизни  Святополка  такой  системе  следовал  и
Владимир  Мономах,  но  политические  обстоятельства  и  несостоятель¬
ность  Изяславичей  побудили  его  к  нарушению  этого  порядка,  с  чем
согласились,  видимо,  и  Святославичи.
 Вероятно,  Владимир  Мономах  понимал  необходимость  существо¬
вания  данной  двуединой  системы  Русского  государства  вне  зависимо¬
сти  от  того,  кто  стоит  во  главе  иерархии  русских  князей,  но  он  также
осознавал,  что  эта  система  жизнеспособна  при  сильном  князе  Киев¬
ском.  Поэтому  как  многоопытный  политический  деятель  он  начал  сразу
же  выстраивать  новую  политическую  вертикаль  собственной  власти.  Уже
неожиданное  нападение  половцев,  которые,  как  сообщается  в  ПВЛ  в
составе  Ипатьевской  летописи,  узнали  о  смерти  Святополка  (они,  веро¬
ятно,  надеялись  на  княжеские  раздоры  и  последствия  киевского  восста¬
ния),  позволили  Владимиру  Мономаху  продемонстрировать  дееспособ¬
ность  новой  княжеской  иерархии.  Он  выступил  навстречу  кочевникам
 494

во  главе  объединенного  войска  своих  сыновей,  племянников  и  союзно¬
го  Олега  Черниговского.  Половцы  бежали  [ПВЛ.  1996.  С.  126].
 Владимир  срочно  укрепил  и  собственное  положение  в  пределах
Русского  государства  в  1113—1114  гг.  Он  «вывел»  своего  сына  Свято¬
слава  из  Смоленска  и  «посадил»  его  в  Переяславском  княжестве,  тогда
как  другого  сына,  Вячеслава,  «посадил»  в  Смоленске.  Когда  же  Свя¬
тослав  вскоре  умер,  Владимир  посадил  в  Переяславле  своего  сына  Яро-
полка.  Показательно,  что  Святополк  Владимирович  был  похоронен  в
переяславском  соборе  архангела  Михаила.  Он  был  погребен  как  пере¬
яславский  князь,  а  не  отвезен  в  Киев,  где  княжил  его  отец,  что  может
свидетельствовать  о  самосознании  переяславцев  как  жителей  автоном¬
ного  в  составе  Русского  государства  («Русской  земли»)  княжества.
 В  Новгороде  с  1088  г.  правил  Мстислав  Владимирович  [см.:  Янин
В.Л.  1962.  С.  59].  Если  до  1113  г.  он  построил  лишь  один  храм  (в
1103  г.  церковь  Благовещения  в  княжеской  резиденции  Городище  под
Новгородом),  то  с  началом  киевского  княжения  отца  он  начал  там
активное  строительство.  В  1113  г.  была  заложена  на  княжеском  Ярос¬
лавовом  дворище  церковь  св.  Николая.  В  Юрьевом  монастыре  был
заложен  в  1119  г.  собор  св.  Георгия,  в  1117  г.  в  Антониевом  монастыре
—  церковь  Рождества  Богородицы  (построена  в  1119  г.)  [Раппопорт
П.А.  1982.  С.  67-68,  70,  73-74;  1993.  С.  55,  58;  Кушнир  Я.  Я.  1991.  С.
19—21].  Эти  огромные  храмы,  значительно  возвышавшиеся  над  про¬
чими  городскими  и  монастырскими  строениями,  не  только  формиро¬
вали  созданное  княжеской  властью  единое  сакральное  пространство.
Они  композиционно  объединяли  основные  части  города  и  его  бли¬
жайшие  пригороды,  имевшие  важнейшее  политическое  и  религиозное
значение.  Они  должны  были  демонстрировать  устойчивость  династии
Всеволодовичей,  ее  богатство,  власть  и  покровительство  над  Новгоро¬
дом.  В  1116  г.  Мстислав  начал  строительство  новых,  значительно  боль¬
ших  по  защищаемой  территории  новгородских  укреплений,  тогда  как
княжеский  посадник  Павел  —  новой  каменной  крепости  в  Ладоге,  важ¬
нейшем  для  Новгорода  северном  форпосте  и  перевалочном  торговом
пункте  (Новгородская  I  летопись  указывает  время  начала  строитель¬
ства  новгородских  укреплений,  1116  г.,  более  точно,  чем  ПВЛ  —  1114
г.  [НПЛ.  С.  20;  дискуссию  о  строительстве  новгородских  укреплениях
в  XI—XII  вв.  см.:  Алешковский  М.  X.  1962;  Янин  В.  Л.  1982.  С.  79—85;
Кушнир  Я.  Я.  1991.  С.  5-14;  Носов  Е.  Я.  1995.  С.  5-17].
 Не  забывал  Владимир  о  своем  влиянии  в  юго-западной  Руси,  для
чего  он  женил  своего  сына  Романа  на  дочери  перемышльского  князя
Володаря  Ростиславича  [ПВЛ.  1996.  С.  126].
 Укреплял  Мономах  существующую  систему  политического  двуедин-
ства  и  идеологически.  Средством  для  этого  он  избрал  освящение  пост¬
роенной  новой  каменной  церкви  святых  Бориса  и  Глеба  и  перенесе¬
ние  туда  их  мощей.  Сам  этот  факт  давно  известен  по  рассказу  ПВЛ  под
6623/1115  г.  в  составе  Ипатьевской  летописи,  но  некоторые  его  под¬
 495

робности  вызывали  вопросы  внимательного  читателя  [Пресняков  Л.  Е.
1993.  С.  67,  примем.  150].  Введение  в  научный  оборот  Сказания  о  чуде¬
сах  Бориса  и  Глеба,  современное  или  близкое  по  времени  к  происхо¬
дившим  событиям,  существенно  дополняют  информацию  ПВЛ  и  мно¬
гое  в  ней  разъясняют.
 В  Сказании  сообщается,  что  еще  в  киевское  княжение  Святополка
Изяславича  Владимир  Мономах  «оковал»  серебром  и  золотом  раки  свя¬
тых,  а  Олег  Святославич,  «приведи»  в  Вышгород  строителей  («зьдате-
ле»),  «повелъ»  им  создать  новую  каменную  церковь  святых  Бориса  и
Глеба  вместо  разрушившейся  прежней,  «въдавъ  имъ  вьсе  пообилу,  яже
на  потребу».  После  того  как  она  была  построена  и  расписана,  Влади¬
мир  и  Олег  «моляаше»  Святополка  перенести  святых  мученников  в
новопостроенную  церковь.  Но  Святополк  этого  не  хотел  сделать,  по¬
скольку  построил  эту  церковь  не  он.  Эти  события  имели  место  в  1111
г.,  поскольку,  как  написано  в  Сказании,  Святополк  умер  «на  второе
лъто  по  устроение  цьркве  тоя»  [Revelli  G.  1993.  С.  556,  558].
 Как  следует  из  Сказания,  мощи  и  церковь  святых  Бориса  и  Глеба
являлись  общерусским  достоянием,  хотя  они  и  находились  во  владе¬
ниях  Святополка.  Сам  Святополк  был  занят  строительством  и  убран¬
ством  заложенной  в  1108  г.  великолепной  киевской  ктиторской  церк¬
ви  св.  Михаила  Златоверхой,  украшенной  прекрасными  мозаиками  и
фресками.  Поэтому,  вероятно,  он  не  мог  финансировать  создание  но¬
вой  церкви  Бориса  и  Глеба.  В  сравнении  со  Святополком  Олег  и  Вла¬
димир  оказывались  более  благочестивыми  и  более  почитающими  об¬
щерусские  святыни,  чем  князь  Киевский,  что,  вероятно,  соответство¬
вало  действительности.  Но  без  согласия  Святополка  двоюродные  бра¬
тья  не  могли  освятить  новую  церковь  и  перенести  мощи  Бориса  и
Глеба,  что  свидетельствует  о  его  значительной  власти  как  верховного
князя  Киевского  и  владельца  данной  территории.  Обладая  такой  влас¬
тью,  Святополк  не  позволил  это  сделать,  чтобы  не  быть  униженным  во
время  этих  церемоний,  что  в  свою  очередь  указывает  на  его  отрица¬
тельные  личные  качества.  Возможно,  Владимир  и  Олег  как  политики
стремились  к  созданию  такой  ситуации.
 В  Сказании  о  чудесах  Бориса  и  Глеба  более  подробно  и  точно  изла¬
гаются  обстоятельства,  относящиеся  к  перенесению  их  мощей  и  освя¬
щению  новой  церкви  1  мая  1115  г.  Если  в  ПВЛ  нейтрально  указано,
что  собрались  Владимир  Мономах,  Давыд  и  Олег  Святославичи,  «сду-
маша»  перенести  мощи  Бориса  и  Глеба,  а  далее  неточно  написано:
«бяху  бо  создали  церковь  има  камяну»  (в  Сказании  сообщается,  что
церковь  построил  Олег)  [здесь  и  далее  см.:  ПВЛ.  1996.  С.  127—128],  то
в  Сказании  инициатива  этих  событий  принадлежит  Владимиру.  Там
же  указано,  что  князья  прибыли  в  Вышгород  с  сыновьями,  активное
участие  в  сборе  епископов  принял  митрополит  Никифор  («събьра  вься
епискупы»).  В  Сказании  более  полно  приведены  участвовавшие  в  пе¬
ренесении  мощей  и  освящении  церкви  иерархи  [Revelli  G.  1993.  С.  558].
 496

Отсюда  можно  предположить,  что,  став  князем  Киевским,  Моно¬
мах  постарался  перехватить  инициативу  в  перенесении  мощей  и  освя¬
щении  новой  церкви  святых  Бориса  и  Глеба.  В  ПВЛ  сообщается  о
пире,  устроенном  Олегом  после  освящения  церкви.  Это  обстоятель¬
ство  вызвало  вопросы  у  внимательного  к  тексту  ПВЛ  А.  Е.  Пресняко¬
ва:  не  было  ли  у  Олега  своего  двора  в  Вышгороде,  почему  он  принима¬
ет  братьев  в  Вышгороде,  а  не  Владимир  (см.  ранее,  с.  496).  Сказание  о
чудесах  в  полной  мере  отвечает  на  эти  вопросы:  праздник  освящения
церкви  принадлежал  именно  Олегу,  по  приказу  и  при  финансирова¬
нии  которого  она  была  построена.
 Но  во  время  перенесения  мощей  между  Владимиром,  с  одной  сто¬
роны,  и  Святославичами  —  с  другой  произошла  «распря»:  первый  хо¬
тел  поместить  раку  Бориса  и  раку  Глеба  в  середине  церкви  и  поставить
над  ними  серебряный  «терем»,  тогда  как  братья  хотели  их  поместить
под  сводом  («в  комару»)  «на  правой  стороне»,  то  есть,  вероятно,  в  пра¬
вом  нефе.  Митрополит  и  епископы,  согласно  ПВЛ,  предложили  тя¬
нуть  жребий.  Выиграли  Святославичи.
 Кажется,  исследователи  не  придали  значения  особому  смыслу  этой
«распри».  Весь  тот  эпизод  отсутствует  в  Сказании.  Между  тем,  и  «рас¬
пря»,  и  умолчание  о  ней  в  Сказании  представляются  многозначитель¬
ными.
 Дело  в  том,  что  погребение  мощей  святого  в  центре  храма  —  като¬
лическая  традиция,  которую  продолжило  такое  погребение  князя  Вла¬
димира  Святославича  и  княгини  Анны  в  Десятинной  церкви  (см.  ра¬
нее,  с.  303).  Таким  образом,  можно  предположить,  что  Владимир  Мо¬
номах  стремился  сохранить  в  предлагаемом  им  обряде  погребения  ка¬
нонизированных  Бориса  и  Глеба  древнейший  христианский  киевский
вид  княжеского  захоронения  и  демонстрировал  свою  открытость  к  ди¬
алогу  с  западной  христианской  культурой.  Династические  западно¬
европейские  связи  его  княжеской  ветви  явно  преобладали  над  генеа¬
логическим  происхождением  по  материнской  линии  от  византийского
императорского  дома.  Сам  он  был  женат  на  английской  принцессе
Гиде,  дочери  Харальда  Годвинсона.  Его  старший  сын,  новгородский
князь  Мстислав,  имел  также  скандинавское  имя  Харальд.  Женат  он
был  на  дочери  шведского  короля  Инга  Стейнкельсона.  Дочь  Владими¬
ра  Евфимия  была  замужем  за  венгерским  королем  Кальманом.  Сестра
Мономаха  Евпраксия  Всеволодовна  выдана  за  саксонского  маркграфа
Генриха  Длинного,  а  после  его  смерти  —  за  императора  Священной
Римской  империи  Генриха  IV.  Поэтому  можно  предположить,  что  пра¬
вославный  князь  Владимир  Мономах  мыслил  категориями  еще  Все¬
ленской  Церкви,  не  придавая  особого  значения  произошедшему  в  1054  г.
расколу.  Возможно,  в  погребении  Бориса  и  Глеба  в  центре  храма  он
видел  преемственность  канонизированных  князей  по  отношению  к
Владимиру  Святославичу  в  едином  процессе  распространения  и  укреп¬
ления  христианства  на  Руси.
 497

Вопреки  воле  Владимира  Мономаха  Олег  и  Давыд  Святославичи
предложили  захоронить  мощи  святых  в  южной  части  храма,  что  про¬
должило  традицию  нахождения  киевского  князя  на  южной  галерее
хоров,  а  этот  обычай  продолжил  в  свою  очередь  древнюю  традицию
византийских  императоров  (см.  далее).  Византийская  культурная  тра¬
диция  была  близка  Олегу  и  вследствие  обстоятельств  его  жизни.  Он  не
только  вынужденно  находился  в  Византии  в  1078—1083  гг.,  из  них  два
года  на  острове  Родос,  но  и  был  женат  на  византийской  аристократке,
которой  принадлежали  печати  с  греческой  надписью:  «K[upi]e  (3[or|]0[ei]
тт]  8т]  8оиат|  OcoOdou  dpxovTr)a[cr]i]  '  Puxjiac  тт)  Мои£аХа)гт|ст[а]1]»  —
«Господи  помоги  рабе  своей  Феофано,  архонтиссе  России,  Музало-
ниссе»  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  24—25;  см.  также  ранее,  с.  000].
 Таким  образом,  в  «распре»  Владимира  Мономаха  и  Святославичей
относительно  места  погребения  канонизированных  князей  Бориса  и
Глеба  в  новопостроенной  церкви  столкнулись  две  культурные  тради¬
ции  и,  вероятно,  две  тенденции  культурной  и  политической  жизни
Руси  того  времени  —  сохранения  традиции  Вселенской  Церкви,  от¬
крытости  в  политическом  и  культурном  взаимодействии  с  западноев¬
ропейскими  странами  и  их  неприятие,  ориентация  на  византийские,
православные  традиции,  усвоенные  и  развитые  в  Русском  государстве.
 Разрешить  эту  «распрю»  должны  были  иерархи  Русской  церкви.  Во
главе  ее  в  это  время  находился  грек  по  происхождению  Никифор,  ко¬
торый  активно  выступал  на  Руси  против  «веры  латинской».  В  посла¬
нии  к  Владимиру  Мономаху  он  не  только  перечислил  двадцать  «вин»,
«како  отврьжени  быша  латина  от  святыя  съборныя  и  правовърныя  цер-
кве»,  но  и  поучал  его:  «Подобаеть  бо  княземъ,  яко  от  Бога  избраномъ  и
призваномъ  на  правоверную  веру  его,  Христова  словеса  разумети  из-
весто  и  основание  церковное  твердое»  [Понырко  Н.  В.  1992.  С.  71,  73].
Поэтому  в  данном  конфликте  со  Святославичами  Владимир  Мономах
должен  был  уступить:  эпизода  со  жребием  в  связи  с  местом  погребе¬
ния  канонизированных  князей-мучеников  или  не  было,  или  его  реше¬
ние  было  предопределено.  Поскольку  «распря»  затрагивала  важные
вопросы  религиозной  и  культурной  жизни  на  Руси  в  первые  годы  ки¬
евского  княжения  Мономаха,  то  становится  ясным,  почему  она  не  упо¬
мянута  в  Сказании  о  чудесах  Бориса  и  Глеба  —  произведении,  пред¬
назначенном  для  прославления  первых  русских  святых.  Для  Владими¬
ра  этот  конфликт,  вероятно,  не  имел  принципиального  значения,  к
тому  же  он  в  полной  мере  принадлежал  к  православной  культуре.  По¬
этому  после  завершения  торжеств  в  Вышгороде  он  не  только  украсил
золотом  и  серебром  раки  Бориса  и  Глеба,  но  также  своды,  где  они
находились,  то  место  их  погребения,  из-за  которого  произошла  его
«распря»  со  Святославичами.  Позднее,  в  1117  г.,  Владимир  построил
свою  церковь,  посвященную  св.  Борису  и  Глебу,  на  реке  Альте,  где
был  убит  Борис  [ПВЛ.  1996.  С.  129].  Таким  образом,  Мономах  утвер¬
дил  свойственное  ему  самому  почитание  этих  святых.
 498

«Распря»  Владимира  Мономаха  со  Святославичами  относительно
места  погребения  Бориса  и  Глеба  в  храме  имела,  вероятно,  еще  одно
следствие,  на  которое  до  сих  пор,  как  представляется,  еще  не  обраще¬
но  внимания.  Захоронение  князя  в  церкви,  исполненном  святости  для
христианина  месте,  было  следствием  как  религиозно-идеологического
осмысления  природы  княжеской  власти,  так  и  реального  соотнесения
светской  и  церковной  власти.  Оно  подтверждало  высший  прижизнен¬
ный  общественный  и  политический  статус  князя,  утверждая  его  и  по¬
смертно.  Строительство  храма,  посвященного  тезоименинному  князю
святому,  не  только  подразумевало  небесное  содействие  этого  святого
такому  князю,  но  и  реальную  возможность  быть  погребенным  в  кти-
торской  церкви.  Но,  как  следует  из  событий  рассмотренной  ранее  «рас¬
при»,  во  второй  половине  XI  в.,  после  раскола  православной  и  католи¬
ческой  церквей,  относительно  места  княжеского  погребения  в  храме
стала  формироваться  новая  традиция.  Если  Владимир  Святославич  и
княгиня  Анна  были  похоронены  в  центре  Десятинной  церкви  и  Моно¬
мах  попытался  продолжить  эту  западнохристианскую  традицию,  то
Святославичи  в  союзе  с  митрополитом  Никифором  стали  активными
сторонниками  новой  формы  княжеского  погребения  в  южной  части
храма.  Как  известно,  византийских  императоров  в  церкви  не  хорони¬
ли,  так  что  княжеское  погребение  в  храме  —  продолжение  предше¬
ствующей  западнохристианской  и  киевской  традиции.  Но  перенесе¬
ние  его  в  южную  часть  церкви,  видимо,  —  воздействие  византийской
церковной  и  политической  культуры.  Южные  хоры  Софии  Констан¬
тинопольской  —  место  пребывания  императора  во  время  богослуже¬
ния.  Русские  князья  и  их  ближайшее  окружение,  вероятно,  также  на¬
ходились  в  этой  «мужской»  части  хоров  во  время  службы.  Таким  обра¬
зом,  княжеское  захоронение  в  южной  части  храма  становилось  симво¬
лом  постоянного  присутствия  князя  в  храме  во  время  богослужения  и
вне  его  на  свойственном  князьям  месте.  Это  место  захоронения  про¬
должило  русскую  княжескую  традицию,  которая,  в  свою  очередь,  про¬
должила  византийскую  императорскую.  Таким  образом,  можно  пред¬
положить,  что  в  середине  —  третьей  четверти  XI  в.  сложился  новый
обычай  княжеского  погребения  в  южной  части  храма.  Он  контамини-
ровал  западнохристианскую,  византийскую  императорскую  и  русскую
княжескую  традиции.  Но  назначение  его  было  прежним  —  сакрализа¬
ция  и  прославление  княжеской  власти,  персонифицированной  в  кня¬
зьях  здравствующих  и  усопших.  Эта  традиция  распространилась  по¬
зднее  на  княгинь,  иерархов  Русской  Церкви,  местную  знать  и  стала
осуществляться  в  южной  части  храма  по  преимуществу  [см.  древней¬
ший  сохранившийся  некрополь  Софии  Новгородской:  Янин  В.  Л.  1988].
 Уступив  в  вопросе  о  месте  погребения  первых  русских  святых,  Вла¬
димир  Мономах  был  непреклонен  в  наказании  князей  за  попытку  раз¬
рушить  су  шествовавшую  двуединую  систему  Русского  государства.  Когда
в  1116  г.  минский  князь  Глеб  Всеславич  (из  полоцких  Изяславичей)
 499

начал  экспансию  в  южном  направлении,  захватив  Смоленск,  земли  до
Припяти,  а  также  волынский  город  Случеск,  Владимир  отправился  на
Минск  во  главе  объединенного  войска,  в  состав  которого  входили  так¬
же  дружины,  возможно,  вместе  с  ополчениями  его  сыновей,  чернигов¬
ских  князей,  Давыда  Святославича  и  Ольговичей  (Олег  Святославич
умер  в  1115  г.).  В  военных  действиях  Владимира  и  его  подручных  кня¬
зей  ясно  прослеживается  определенный  план.  Одновременный  удар
был  нанесен  по  основным  стратегическим  центрам:  Вячеслав  Влади¬
мирович  занял  Оршу  и  Копысу.  Объединенное  войско  Давыда  Святос¬
лавича  и  Ярополка  Владимировича  взяло  штурмом  расположенный
недалеко  от  Минска  Друцк.  Город  был  разорен,  а  население  взято  в
плен.  Основное  войско  во  главе  с  Владимиром  осадило  Смоленск,  где
находился  виновник  смуты  Глеб  Всеславич.  Глеб  сдался  на  милость
князя  Киевского.  Казалось,  что  Владимир  его  простил.  Он  был  отпу¬
щен  княжить  в  Минск,  хотя  плененное  население  Друцка  было  уведе¬
но  в  далекое  отчинное  Переяславское  княжество  Мономаха  и  его  сы¬
новей  и  поселено  в  построенном  для  него  городе  Желди  в  погранич¬
ной  со  степью  зоне,  на  реке  Суде  (обычная  для  европейского  средне¬
вековья  форма  массового  переселения  людей  для  освоения  или  защи¬
ты  определенных  территорий,  на  Руси  так  ранее  поступил  Ярослав
Мудрый  с  захваченными  в  плен  поляками,  см.  ранее,  с.  355).  Но  Глеб,
вероятно,  не  мог  смириться  с  поражением,  так  что  Владимир  отнял  у
него  в  1119  г.  Минское  княжение.  Глеб  был  приведен  в  Киев,  где  в  том
же  году  и  умер  (или  был  уморен)  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  282—283,  285].
 В  1117  г.  приструнил  Владимир  Мономах  и  владимиро-волынского
князя  Ярослава  Святополковича,  который  развил  на  Волыни  какую-то
отрицательную  для  Русского  государства  активность.  М.  С.  Грушев¬
ский  отметил,  что  Ярослав  не  участвовал  в  походах  Мономаха  и  в  дру¬
гих  его  предприятиях.  Он  предположил,  что  Ярослав  надеялся  после
его  смерти  получить  киевский  стол  [Грушевский  М.  1891.  С.  127;  впро¬
чем,  для  такого  предположения  Источниковых  оснований  нет].  Вновь
демонстрируя  свою  власть,  Владимир  отправился  походом  на  Волынь
вместе  с  черниговским  князем  Давыдом  Ольговичем,  тогда  как  с  юго-
запада  наступали  на  стольный  город  Ярослава  перемышльские  князья
Володарь  и  Василько.  После  60-дневной  осады  хорошо  укрепленного
Владимира  Ярослав  «покорился»  и  «ударил  челом»  перед  Мономахом.
Тот  оставил  ему  княжение,  но  «велел  ему  приходить  к  себе,  когда  по¬
зову  тебя»,  то  есть  поставив  его  в  вассальное  положение.  Ярослав  не
смог  с  этим  смириться  и  в  следующем  году  бежал  в  Венгрию.  Тогда
Мономах  отправил  княжить  во  Владимир  своего  сына  Андрея,  вслед¬
ствие  чего  установил  непосредственный  контроль  и  над  юго-западным
регионом  страны.  Но  и  этот  внутрирусский  конфликт  вскоре  интерна¬
ционализировался.  У  отца  Ярослава  Святополка  были  установлены
династические  союзы  с  венгерскими  и  польскими  правителями,  да  и
сам  Ярослав  был  женат  до  1106  г.  на  дочери  венгерского  короля  Ласло
 500

и  был  шурином  польского  князя  Болеслава  Кривоустого  \  Щавелева  Н.  И.
1990.  С.  70].  Так  что  уже  в  1120  г.  Андрей  должен  был  идти  со  вспомо¬
гательным  войском  «поганых»  (вероятно,  половцев)  на  Польшу,  а  в
следующем  году  уже  Ярослав  с  польским  войском  пришел  к  Червежо,
где  посадником  был  многоопытный  княжой  муж  Мономаха  Фома  Ра-
тиборич,  отец  которого  служил  еще  Всеволоду  Ярославичу,  был  по¬
садником  в  Тмутаракани  и  тысяцким  в  Киеве,  участвовал  в  княжеском
съезде  в  Уветичах  и  в  издании  Устава  о  резах  Владимира  Мономаха.
Завершился  этот  эпизод  борьбы  на  международном  уровне  местной
княжеской  власти  с  центральной  властью  князя  Киевского  тем,  что  в
1123  г.  Ярослав  Святополкович  с  большим  войском,  состоявшим  из
венгров,  поляков  и  чехов,  осадил  Владимир  Волынский,  где  находился
Андрей  Владимирович.  Поддержали  Ярослава  и  местные  перемышль-
ские  князья,  Володарь  и  Василько,  которые,  видимо,  понимали,  что  за
непослушание  воле  князя  Киевского  вне  зависимости  от  того,  кто  бу¬
дет  занимать  этот  стол,  их  может  ждать  судьба  Ярослава  Святополко-
вича.  Впрочем,  и  для  последнего,  и  для  Глеба  Всеславича  в  равной
мере  было  характерно  то,  что  в  первый  раз  Мономах  их  не  наказывал,
а  лишь  корректировал  их  социально-политическое  поведение  в  соот¬
ветствии  с  существовавшей  тогда  двуединой  системой  Русского  госу¬
дарства.  Но  если  князь  в  эту  систему  отказывался  включаться,  его  на¬
казание  было  суровым.
 Показательно,  что  в  этом  интернационализированном  противосто¬
янии  местной  и  центральной  княжеской  власти  владимирцы  никак
себя  не  проявили.  Летописец,  обстоятельно  повествующий  о  происхо¬
дивших  событиях,  вложил  в  уста  Ярослава  слова,  раскрывающие  по¬
нимание  сути  событий  в  то  время  [анализ  прямой  речи  в  летописных
сводах  XI—XIII  вв.  см.:  Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  114—131]:  «Ярославъ
<...>  молвяше  тако  Андръеви  и  горожаномъ:  «То  есть  градъ  мои  <...>»  .
Но  Андрей  «съ  всими  людми  своими»  держался  стойко,  надеясь  на  Бога
«и  на  отца  своего»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  287;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Веро¬
ятно,  в  отличие  от  Новгорода  и  Киева,  но  подобно  многим  городам
Руси  первой  четверти  XII  в.,  главный  стольный  город  Волыни  еще  не
стал  в  это  время  социальным  коллективом  со  своей  политической  по¬
зицией,  осознанной  или  неосознанной.
 Ситуация  разрешилась  в  результате  гибели  Ярослава  во  время  оса¬
ды.  Власть  князя  Киевского  еще  раз  продемонстрировала  свою  силу  по
отношению  к  местным  князьям.  Военно-политическое  преобладание
в  Русском  государстве  Владимира  Мономаха  и  его  сыновей  позволило
ему  проводить  централизованную  политику  по  отношению  к  своим
ближним  восточным  и  южным  соседям.  В  1120  г.  Юрий  Владимиро¬
вич  совершил  победоносный  поход  на  волжских  болгар,  что  имело
целью,  вероятно,  установление  благоприятных  условий  для  плавания
русских  купцов  на  Средней  Волге.  В  результате  укрепления  централь¬
ной  власти  у  Владимира  Мономаха  сложилось  мнение,  что  он  может
 501

защитить  южные  рубежи  и  без  тюркских  племен  —  федератов.  Поэто¬
му  в  следующем  году  он  «прогнал»  «береньдичи  (берендеев.  —  М.  С.)
из  Руси»,  а  торки  и  печенеги  «сами  бъжаша»,  как  сказано  в  летописи,
вошедшей  в  состав  Киевского  свода  1200  г.,  сохранившегося  в  Ипать¬
евской  летописи.  Владимир  использовал  возможности  династического
союза,  чтобы  вести  более  сложные  военно-политические  отношения  с
половцами,  не  только  вступая  с  ними  в  столкновения.  В  1116  г.  перея¬
славский  князь  Ярополк  Владимирович  и  муромский  Всеволод  Давы¬
дович  совершили  поход  на  Дон  [Артамонов  М.  И.  1962.  С.  450—451;
Плетнева  С.  А.  1990.  С.  62—63]  или  Северский  Донец  [Гадло  А.  В.  1994.
С.  190],  где  взяли  три  половецких  городских  поселения.  В  результате
их  победы  над  половцами  союзные  с  ними  торки  и  печенеги  отошли  к
границам  Руси,  признав  зависимость  от  Владимира  Мономаха  [Гадло
А.  В.  1994.  С.  190].  Для  упрочения  мирных  отношений  с  половцами  его
сын  Андрей  был  женат  в  1117  г.  на  внучке  Тугоркана  [ПСРЛ.  Т.  II.
Стб.  285-286].
 Самостоятельную  политику  вел  Владимир  Мономах  по  отношению
к  византийскому  императору  Алексею  I  Комнину.  Он  признал,  видимо,
самозванца  Льва  Диогена,  за  которого  отдал  замуж  свою  дочь  Марицу
(ранее  Лев  пользовался  поддержкой  Тугоркана).  В  1116  г.  Лев  выступил
против  императора.  На  Дунае  его  поддержали  несколько  городов,  но  в
Дерестре  (Доростоле)  он  был  убит.  Тогда  же,  вероятно,  координируя  с
ним  военные  действия,  на  Дунай  пришел  воевода  Владимира  Мономаха
Иван  Войтишич  и  посадил  русских  посадников  по  занятым  Львом  при-
дунайским  городам  [Пашуто  В.  Т.  1968.  С.  186—187].
 Подобно  своим  предшественникам,  Владимир  Мономах  стремился
обеспечить  преемственность  наследования  киевского  княжения  своим
сыном.  Для  этого  он  «привел»  из  Новгорода  Мстислава  и  «дал»  ему
расположенный  недалеко  от  Киева  Белгород.  Находясь  там,  Мстислав
мог  быстро  исполнять  поручения  отца,  а  после  его  смерти  без  промед¬
лений  сесть  на  стол  Киевский.  В  Новгороде  он  посадил  внука  Всево¬
лода  Мстиславича,  так  что  давняя  система  контроля  над  осью  Киев  —
Новгород,  восстановленной  Владимиром  Мономахом,  была  сохране¬
на.  Он  уже  традиционно  следовал  существовавшей  двуединой  системе
Русского  государства  —  политическое  верховенство  князя  Киевского  и
иерархически  подчиненные  князья,  владельцы  княжеств-отчин.  По¬
этому  каждый  из  его  пяти  сыновей  имел  «свою  волость».  Именно  туда
каждый  из  них  вернулся  после  похорон  отца,  «идеже  бяше  комуждо  ихъ
раздаялъ  волости»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  289;  курсив  наш.  —  М.  С.  ].  Таким
образом,  Мономах  сохранил  обычный  для  феодального  средневеково¬
го  строя  Европы,  включая  Русское  государство  с  X  в.,  принцип  «разда-
чи»-раздела  в  отчину-апанаж  сюзереном  своих  владений  между  сыно¬
вьями.  Но  и  князья,  принадлежавшие  к  другим  династическим  ветвям,
оберегали  свои  наследственные  владения.  Таким  образом,  если  отец
Владимира  Мономаха  Всеволод  в  молодости  пытался  пересмотреть  эту
 502

политическую  систему  Русского  государства,  захватив  вопреки  заве¬
щанию  Ярослава  Мудрого  «чужое»  Черниговское  княжество,  то  сам
Мономах  после  смерти  отца  последовательно  выступал  за  сохранение
этой  системы,  сначала  добровольно  подчинившись  власти  двоюродно¬
го  брата  Святополка  из  старшей  династической  ветви,  которой  Яро¬
слав  Мудрый  передал  киевское  княжение,  а  затем,  с  вокняжением  в
Киеве  и  сам  следуя  этому  принципу,  и  принуждая  других  к  его  сохра¬
нению.
 Владимир  Мономах  умер  19  мая  1125  г.,  когда  ему  шел  семьдесят
третий  год.  Двенадцать  лет  из  них  он  был  князем  Киевским.  В  южно-
русской  летописной  традиции,  сохранившейся  в  Киевском  летопис¬
ном  своде  1200  г.,  он  определяется  наряду  с  традиционными  характе¬
ристиками  новыми  чертами  как  «братолюбець  и  нищелюбець,  и  доб¬
рый  страдалець  за  Рускую  землю»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  289].  В  таком
определении  достоверно  его  «братолюбие»,  когда  «братья»  соблюдали
те  принципы  единства  Русского  государства  («Русской  земли»),  кото¬
рым  следовал  сам  он.  Был  он  и  «добрым  страдальцем  за  Рускую  зем¬
лю»,  за  все  Русское  государство  в  целом,  укрепляя  его  влияние  на  ру¬
бежах,  последовательно  сохраняя  его  существовавшую  двуединую  по¬
литическую  систему,  что  способствовало  его  относительной  стабиль¬
ности,  но  не  забывая  политические  и  территориальные  выгоды  своей
династической  ветви  (о  «нищелюбии»  Владимира  см.  далее,  с.  569—
572).
 Такие  характеристики  Мономаха  косвенно  подтверждает  и  лето¬
писная  запись  о  его  похоронах.  В  отличие  от  Святополка  Изяславича,
по  котором  «плакали»  лишь  его  княгиня  и  «дружина»,  то  есть  близкие
и  служилые  ему  люди,  на  похоронах  Владимира  «плакахуся  по  святомъ
и  добромъ  князи  (такое  определение  также  необычно  для  летописных
клишированных  посмертных  характеристик.  —  М.  С.)  весь  народъ  и
вси  людье».  В  отличие  от  Святополка  Мономах  был  погребен  не  в
своем  Выдубицком  монастыре,  основанном  его  отцом  Всеволодом,  не
в,  вероятно,  построенной  им  самим  церкви  св.  Спаса  в  княжеском
селе  Берестове,  где  через  32  года  был  похоронен  его  сын,  киевский
князь  Юрий  Владимирович  Долгорукий,  а  в  Софии  Киевской,  рядом  с
отцом.  Такое  погребение  демонстрировало  не  только  общественное
признание  его  достоинств  как  правителя,  но  преемственность  на  столе
Киевском  княжеской  ветви  Всеволодовичей.  Поэтому  последователь¬
ным  стало  дальнейшее  наследование  этого  стола  по  прямой  нисходя¬
щей  линии.  Летописец  в  данной  связи  записал:  «Мьстиславъ,  старей¬
шин  сынъ  его,  седе  на  столе  в  Киеви  отца  мЁсто  своего  майя  въ  20»
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  289;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 «Волости»-княжества  Мономашичей  составляли  большую  часть
Русского  государства.  В  это  время  в  Новгороде  «сидел»  Всеволод  Мстис-
лавич.  Владимировичи  княжили:  в  Смоленске  —  Ростислав,  в  Перея¬
славле  —  Ярополк,  в  Турове  —  Вячеслав,  на  Волыни  —  Андрей,  в  Рос-
 503

тово-Суздальской  земле  —  Юрий,  позднее  названный  Долгоруким.
Власть  Мстислава  оставалась  верховной  по  отношению  ко  всем  дина¬
стическим  ветвям  Рюриковичей.  Если  для  братьев  его  верховный  ста¬
тус  определялся  формулой  «в  отца  место»,  то  для  других  ветвей  Рюри¬
ковичей  он  был  верховным  князем  Киевским.  Поэтому  он  разрешает
усобицы  галицких  Володаревичей  и  черниговских  Святославичей,  ко¬
торые  послушно  участвуют  в  его  походах.  Подобно  отцу,  Мстислав
борется  с  непокорными  полоцкими  князьями,  придавая  своим  дей¬
ствиям  общерусское  значение,  что  завершилось  ссылкой  полоцких
князей  с  их  семьями  в  Византию.  Как  Владимир  Мономах,  он  исполь¬
зует  эти  распри  для  увеличения  территорий,  которые  контролируются
им  самим  и  его  сыновьями.  У  черниговских  князей  он  забрал  Посемье
и  «дал»  его  сыну  Изяславу,  которому  «отдал»  позднее  Полоцк  и  Минск.
Так  же  активно  Мстислав  защищает  Русское  государство  («Русскую
землю»)  от  старых  противников  —  половцев,  и  новых  —  Литвы  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  289-294].
 Мстислав  умер  15  апреля  1132  г.  Но  похоронен  он  был,  видимо,  в
соответствии  с  собственным  пожеланием,  не  в  Софии  Киевской,  как
его  отец  и  дед,  а  в  церкви  св.  Феодора,  которую  он  построил  в  честь
своего  святого  покровителя.  Так  Мстислав  поступил  подобно  непопу¬
лярному  в  Киеве  Святополку  Изяславичу,  да  и  княжеский  стол  Киев¬
ский  он  передал  не  своему  сыну  Всеволоду,  а  брату,  переяславскому
князю  Ярополку,  то  есть  после  его  смерти  при  передаче  власти  в  Киеве
повторялась  ситуация  1113  г.,  но  без  восстания,  которое  тогда  про¬
изошло.  Такое  нарушение  сложившегося  порядка  позволяет  предпо¬
ложить,  что  популярность  Мстислава  значительно  понизилась  в  Киеве
в  последний  период  его  княжения.  Об  этом  свидетельствует  также  со¬
общение  Лаврентьевской  летописи  о  вокняжении  в  Киеве  Ярополка,
«людье  бо  кыяне  послаша  по  нь»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  301]  (в  составе
данной  летописи  сохранилась  северо-восточная  летописная  традиция,
дополненная  южнорусской  летописной  информацией).  Из  такого  со¬
общения  следует,  что  в  Киеве  в  это  время  проходили  неизвестные  нам
общественно-политические  процессы,  в  которых  киевляне  вновь,  как
и  в  1113  г.,  избрали  представителей  города  как  сложного  по  социаль¬
ному  составу  коллектива  со  своими  автономными  интересами.  М.  С.
Грушевский  отметил,  что  различающиеся  сообщения  о  вокняжении
Ярополка  Владимировича  в  Киеве  не  противоречат,  а  дополняют  друг
друга.  В  одном  из  них  написано  о  передаче  стола  по  завещанию  князя,
в  другом,  по  его  мнению,  —  о  киевском  вече,  которое  приняло  завеща¬
ние  Мстислава  и  санкционировало  его  [Грушевский  М.  1891.  С.  145].
Если  первое  из  этих  наблюдений  основано  на  информации  историчес¬
кого  источника,  то  второе  является  следствием  целенаправленной  его
интерпретации  в  контексте  земско-вечевой  теории.  Известий  о  «киев¬
ском  вече»  и  его  санкциях  в  данном  сообщении  Лаврентьевской  лето¬
писи  (и,  соответственно,  летописных  сводов,  составляющих  содержа¬
 504

ние  ее  данной  части)  нет.  Но  ее  информация  об  участии  киевлян  в
передаче  княжеской  власти  в  Киеве  Ярополку  в  соответствии  с  волей
Мстислава  подтверждает  предположение  о  сложной  в  это  время  поли¬
тической  ситуации  в  городе.  Активное  участие  горожан  в  передаче
княжеской  власти  свидетельствует  о  существенном  увеличении  значе¬
ния  населения  стольного  города  в  общественно-политической  жизни
страны.
 Но  Мстислав  не  отказался  от  намерения  посадить  в  Киеве  одного
из  своих  сыновей.  Бездетному  брату  Ярополку  он  оставил  «на  руки»
своих  детей  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  294],  то  есть  поручил  помогать  им  в
дальнейшем  (старший  из  «детей»  Всеволод  с  1117  г.  княжил  в  Новго¬
роде,  а  второй  по  старшинству  Изяслав  княжил  в  1127  г.  в  Курске,  а  в
1129  г.  —  в  Полоцке).  Последующие  действия  Ярополка  подтверждают
это  предположение.  В  том  же  1132  г.  он  «привел»  Всеволода  Мстисла-
вича  из  Новгорода  и  «дал»  ему  Переяславль,  отчинное  княжение  Все¬
володовичей.  Но  в  первый  же  день  княжения  там  Всеволода  в  Перея¬
славль  «приехал  с  полком»  Юрий  Владимирович  Долгорукий,  «выг¬
нал»  его  и  «сел»  там  княжить.  После  восьми  дней  княжения  Ярополк
вывел  Юрия  из  Переяславля  и  «привел»  туда  из  Полоцка  Изяслава
Мстиславича,  а  в  Полоцке  «оставил»  третьего  по  старшинству  брата
Святополка  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  301—302].  Последующие  события  1132—
 1136  гг.  имели  следствием  все  возраставшее  противоборство  Мстисла-
вичей,  Владимировичей  и  Ольговичей.  Но  они  оказались  в  разных  ус¬
ловиях.  За  Мстиславичами  была  все  более  слабеющая  вследствие  по¬
стоянных  нападений  кочевников  переяславская  отчина  и  традиция
киевского  княжения.  Древняя  по  происхождению  практика  князей-
наместников,  которую  осуществляли  Владимир  Мономах  и  Мстислав
в  качестве  князей  Киевских,  позволяла  реализовывать  их  власть  в  об¬
ширных  регионах  Русского  государства,  подавляя  сопротивление  мес¬
тных  князей.  Но  вследствие  ослабления  центральной  власти  при  Яро-
полке  Владимировиче  они  оказались  и  без  некогда  мощной  поддержки
князя  Киевского,  и  без  традиционных  социально-политических  свя¬
зей  с  местными  экономическими  и  общественными  структурами.  По¬
этому  Мстиславичи  могли  опираться  в  предстоящей  борьбе  за  полити¬
ческое  первенство  преимущественно  на  традиции  и  поддержку  дяди
Ярополка.  Показательны  в  этом  круговороте  событий  судьбы  Мстис-
лавичей.  Выведенный  из  Переяславля  Всеволод  вернулся  в  Новогород,
но  новгородцы,  которые  его  «вскормили»  и  власть  которого  в  Новго¬
роде  ранее  отстояли,  теперь  подняли  против  него  восстание  («въстань
велика  въ  людьхъ»),  в  чем  их  поддержали  псковичи  и  ладожане.  Они
«выгнали»  Всеволода  из  города,  но  «пакы  съдумавъше»  вернули  его.
Новгородцы  вновь  выразили  свою  позицию  как  сложного  по  социаль¬
ному  составу  городского  коллектива  с  противоборствующими  тенден¬
циями.  Далее  Всеволод  стремится  соединить  интересы  собственные,
династические  и  новгородские.  После  успешного  похода  в  1133  г.  в
 505

чюдские  (эстонские)  земли  для  возвращения  под  русский  контроль  го¬
рода  Юрьева,  он  ввязывает  новгородцев  в  династическую  междукня-
жескую  войну,  предприняв  неудачный  поход  во  владения  Юрия  Влади¬
мировича,  «хотя  брата  своего  посадити  Суждали»,  то  есть  Изяслава  Мстис-
лавича,  оставшегося  без  княжества.  Зимой  1134/1135  гг.  Всеволод  вновь
отправляется  в  поход  на  Суздаль.  В  этих  походах,  поддержанных  новго¬
родцами,  выражались  и  новгородские  интересы,  поскольку  быстро  уси¬
ливающееся  при  Юрии  Долгоруком  Ростово-Суздальское  княжество
начало  контролировать  торговые  пути  в  Северо-Восточной  Европе.  В
1135  г.  Всеволод  заложил  на  Торгу  церковь  св.  Богородицы  [НПЛ.  С.
22—23].  Строительство  в  центре  торговой  и  общественной  жизни  Нов¬
города  церкви,  посвященной  древнейшему  княжескому  культу  св.  Бого¬
родицы,  для  исполненного  символизма  средневекового  общества  было,
вероятно,  знаковым,  посколько  посвящение  новой  новгородской  церк¬
ви  было  таким  же,  как  и  первой  каменной  княжеской  и  митрополичьей
церкви  в  Киеве.  Поэтому  можно  предположить,  что  ее  строительство
вновь  стало  демонстрацией  интеграционной  княжеской  политики  Все¬
волода,  тогда  как  Новгород  уже  сформировался  как  самостоятельный
социально-эконономический,  политический  и  идеологический  городс¬
кой  коллектив.  Поэтому  новгородцы  совместно  с  псковичами  и  ладожа-
нами  28  мая  1136  г.  совершили  мирный  переворот.  Всеволод  с  семьей
был  заключен  под  стражу  на  епископском  дворе,  а  через  полтора  меся¬
ца,  15  июля,  отпущен  из  города  [НПЛ.  С.  23—24].
 Как  отмечено  ранее,  Изяслав  Мстиславич  был  посажен  отцом  кня¬
жить  в  1127  г.  в  Курске,  в  1129  г.  —  в  Полоцке,  Ярополком  Владимиро¬
вичем  —  в  1132  г.  в  Переяславле,  в  позднее  в  Турове,  Пинске  и  Мин¬
ске,  а  уже  в  1133  г.  князь  Киевский  «послал»  его  к  «братьи»  в  Новгород
вообще  без  земельных  владений  ,  но  с  кормом:  «даша  дани  Печерь-
скыъ  и  от  Смолиньска  даръ»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  302].  Именно  после¬
дним  обстоятельством  объясняется  ранее  упомянутая  неудачная  по¬
пытка  Всеволода  Мстиславича  посадить  его  в  Суздале  в  1134  г.  После
этой  авантюры  в  Новгороде  Всеволод  попытался  наделить  брата  кня¬
жением,  а  за  это  приходилось  проливать  кровь  новгородцам,  к  тому  же
Всеволод  «ехалъ  еси  съ  полку  переди  всъхъ»,  что  ему  припомнили  нов¬
городцы  в  1136  г.  [НПЛ.  С.  26].  Изяслав  отправился  в  Туров,  откуда
его  изгнал  ушедший  из  Переяславля  Вячеслав  Владимирович.  Тогда
Изяслав  «иде»  в  1135  г.  в  Минск,  но  и  там  он  не  смог  остаться,  после
чего  в  том  же  году  снова  «иде»  в  Новгород  «к  братьи»,  но  уже  без  корма
[ПСРЛ.  Т.  1.  Стб.  302;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  145].
 Ранее  упомянуто,  что  Изяслав  Мстиславич,  отправляясь  из  Полоц¬
ка  в  1132  г.  по  воле  Ярополка  Киевского  княжить  в  Переяславль,  «ос¬
тавил»  там  брата  Святополка.  Вскоре  полочане  его  «выгнаша».  Новго¬
родская  I  летопись  отмечает  его  уже  во  Пскове  со  старшим  братом
Всеволодом,  где  после  его  смерти  Святополк  Мстиславич  княжит  уже
самостоятельно  [НПЛ.  С.  24—25].
 506

Из  старших  Мстиславичей  только  Ростислав  сумел  сохранить  Смо¬
ленское  княжество  в  качестве  отчинного  владения.  Оттуда  он  «нави¬
сал»  над  Киевом,  ожидая  своего  часа.  Он  стал  князем  Киевским,  но
при  этом  показательны  его  отличия  от  брата  Изяслава.  После  новго¬
родского  пребывания  у  Всеволода  в  1135  г.  Изяслав  княжил  по  воле
Ярополка  Киевского  во  Владимире  Волынском,  с  1142  г.  уже  по  реше¬
нию  другого  киевского  князя  Всеволода  Ольговича  вернулся  на  отчину
в  Переяславль,  где  находился  до  смерти  Всеволода  Ольговича,  после¬
довавшей  1  августа  1146  г.  Тогда  киевляне  призвали  Изяслава  на  кня¬
жение.  После  победы  над  Игорем  и  Святославом  Ольговичами  у  Оле¬
говой  могилы  он  стал  13  августа  того  же  года  князем  Киевским,  кото¬
рым  оставался  до  своей  кончины  13  ноября  1154  г.,  впрочем,  с  корот¬
кими  перерывами,  когда  его  изгонял  Юрий  Долгорукий,  и  с  совмест¬
ным  княжением  с  дядей  Вячеславом  Владимировичем  в  последние  годы
жизни.  Ростислав  Мстиславич  стал  князем  Киевским  после  смерти
старшего  брата  уже  8  декабря,  прибыв  из  своего  отчинного  Смоленска.
Сначала  он  правил  совместно  со  своим  дядей  Вячеславом  Владимиро¬
вичем,  а  после  его  скорой  смерти  —  один.  Но  в  конце  1154  г.  Рости¬
слав  бежал  из  Киева  в  Смоленск  в  результате  наступления  на  него
черниговского  князя  Изяслава  Давыдовича  с  союзными  половцами.
Вторично  он  пришел  из  Смоленска  на  киевское  княжение  12  апреля
1159  г.  Находился  он  на  столе  Киевском  до  своей  кончины  14  марта
1167  г.  [Рапов  О.  М.  1977.  С.  145-147;  Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  198-215].
 Судьбы  старших  Мстиславичей  показывают,  что  после  смерти
Мстислава  Владимировича,  на  рубеже  первой  и  второй  трети  XII  в.,
наследование  княжеской  власти  в  Киеве  стало  возможным  лишь  при
благоприятном  стечении  обстоятельств.  Им  препятствовали  как  пре¬
тензии  на  стол  Киевский  представителей  других  династических  ветвей
Рюриковичей,  так  и  социально-политическая  активность  киевлян,
многочисленного  и  сложного  по  социальному  составу  городского  на¬
селения  со  своими  автономными  от  княжеской  власти  интересами.  Для
старших  Мстиславичей,  кроме  Ростислава,  определяющим  явился  их
княжеский  статус,  а  не  княжество-отчина  или  княжество-волость.  Пе¬
реяславское  отчинное  княжество  стало  яблоком  раздора  между  Мсти-
славичами  и  Владимировичами,  так  что  Мстиславичам  с  большим  тру¬
дом  удавалось  его  удерживать.  Лишь  Ростислав  смог  сохранить  и  укре¬
пить  свое  смоленское  отчинное  владение  и  передать  его  сыновьям.
 Владимировичи  стремились  вернуть  себе  определяющую  роль  на
Руси,  оттесненные  от  Киева  своими  старшими  братьями  Мстиславом
и  Ярополком,  который  стал  союзником  и  покровителем  Мстислави¬
чей.  После  1132  г.  их  младшие  братья  оказались  в  разном  положении.
Вячеслава  Владимировича  отец  «посадил»  в  1113  г.  в  Смоленске  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  276].  При  переделе  княжеств  в  начале  своего  княжения  Ки¬
евского  Ярополк  Владимирович  вывел  его  из  Турова  и  «дал»  ему  Пере¬
яславль,  откуда  тот  самовольно  ушел  в  1134  г.  и  вернулся  в  Туров  [ПСРЛ.
 507

Т.  I.  Стб.  302].  Узнав  о  смерти  в  Киеве  Ярополка,  который  скончался
18  февраля,  Вячеслав  устремился  в  Киев,  где  его  «встретили»  «люди  с
митрополитом»  и  посадили  его  «на  столе  прадеда  его  Ярослава»  уже  22
февраля.  Но  вскоре  к  Киеву  пришел  Всеволод  Ольгович.  Не  желая
кровопролития,  он  предложил  Вячеславу  Владимировичу  «идти  поздо-
рову  из  города».  Митрополит  «смири»  Вячеслава,  и  тот  вернулся  в  Ту¬
ров.  А  уже  5  марта  Всеволод  Ольгович  вошел  в  Киев  [ПСРЛ.  Т.  1.  Стб.
306—307].  Вероятно,  в  1146  г.  Изяслав  Мстиславич  изгнал  Вячеслава
из  Турова,  после  чего  тот  владел  в  1149  г.  Пересопницей.  Около  1150  г.
Юрий  Долгорукий  дал  ему  Вышгород.  20  апреля  1151  г.  Вячеслав  стал
в  Киеве  соправителем  своего  племянника  Изяслава  Мстиславича,  а
после  его  смерти  в  1154  г.  —  соправителем  Ростислава  Мстиславича  и
вскоре  умер  [Рапов  О.  М.  1977.  С.  141  —  142].
 Юрий  Долгорукий  еще  ребенком  был  отправлен  отцом  Владими¬
ром  Мономахом  со  своим  боярином  Георгием  Шимоновичем  княжить
в  Ростово-Суздальскую  землю,  но  после  смерти  старшего  брата  Мсти¬
слава  он  решил  вернуться  в  отчину  Владимировичей  Переяславль.  В
1132  г.  он  захватил  этот  город  на  восемь  дней,  откуда  был  возвращен  в
свои  прежние  владения  новым  киевским  князем  и  старшим  братом
Ярополком  (см.  ранее).  Но  Юрий  не  хотел  более  находиться  в  своем
«глухом»  северо-восточном  княжестве.  В  южнорусском  летописании
под  6643/1135  г.  сохранилось  известие,  что  он  «испроси»  у  Ярополка
Переяславское  княжество,  предлагая  вместо  него  «Суждаль  и  Ростовъ
и  прочюю  волость  свою,  но  не  всю».  Но  из-за  этого  Ольговичи  начали
войну.  Тогда  Ярополк  с  младшими  братьями  Юрием  и  Андреем  пошли
на  Всеволода  Ольговича,  захватили  около  Чернигова  села.  Но  когда
Ярополк  вернулся  в  Киев  и  распустил  войско,  а  к  Всеволоду  Ольгови-
чу  пришли  союзные  половцы,  уже  он  с  братьями,  Изяславом  и  Свято-
полком  Мстиславичами  «поидоша  воююче  села  и  городы  Переяславь-
скои  власти  и  люди  съкуще,  доже  и  до  Киева  придоша  и  Городець
зажгоша»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  295—296].  Дальнейшее  социально-эконо¬
мическое  и  административно-политическое  развитие  Ростово-Суздаль¬
ской  земли  (в  том  числе  строительство  городов  и  создание  новых  ад¬
министративных  центров,  перенесение  центра  княжеского  управления
из  Ростова  в  Суздаль  и  наделение  «волостями»  сыновей,  по  какой-то
причине  не  получил  «волости»  старший  из  них  Ростислав)  [Кучкин  В.  А.
1984.  С.  73—88]  создавало  новые  условия  для  военно-политической
экспансии  Юрия  Долгорукого  на  юг.  В  1149  г.  в  союзе  с  черниговски¬
ми  князьями  и  половцами  он  победил  войско  своего  племянника  Изя¬
слава,  въехал  в  Киев  и  «сел  на  столе  отца  своего».  Но  через  два  года
после  победы  на  реке  Руте  Изяслав  вернул  себе  киевское  княжение.
После  ряда  перемен  на  столе  Киевском,  включая  сокняжения  Изясла¬
ва  и  Ростислава  Мстиславичей  с  дядей  Вячеславом  Владимировичем,
зимой  1  154/1155  г.  Юрий  Долгорукий  с  полками  вновь  направился  на
Киев,  где  власть  уже  принадлежала  Изяславу  Давыдовичу.  Вероятно,
 508

Юрий  намеренно  шел  через  владения  Ростислава,  чтобы  поставить  его
в  иерархически  зависимое  положение  еще  до  занятия  им  киевского
стола.  Эту  задачу  суздальский  князь  выполнил.
 Иерархические  отношения  дяди  и  племянника  были  сформулиро¬
ваны  в  многозначительной  словесно-обрядовой  процедуре  с  использо¬
ванием  семейно-возрастной  терминологии:  «“<...>  нынъ  кланяю  ти  ся,
стрыи  ми  ecu  яко  отець”.  Гюрги  же  рече:  “<...>  а  ты  ми  ecu  свои  брат  и
сыпь”,  <...>  и  тако  целоваста  межю  собою  хрестъ  на  всей  любви».  После
этого  Юрий  пошел  на  Киев,  а  Ростислав  —  «в  свой  Смоленск».  Во  вре¬
мя  переговоров  с  Изяславом  Давыдовичем  Юрий  предъявил  свои  права
на  Киев  как  на  отчинное  владение:  «Мнъ  отцина  Киевъ,  а  не  тобъ».
Действительно,  Юрий  имел  отчинное  право  во  втором  поколении,  тогда
как  Изяслав  —  в  третьем,  что  давало  Юрию  предпочтительное  право.
После  вокняжения  в  Киеве  в  1155  г.  «на  столе  отцов  своих  и  дедов»  он
и  в  южнорусских  землях  стал  «раздавать»  «волости  детям».  Храброго
полководца  и  умного  дипломата  Андрея  он  «посадил»  к  Киеву  поближе
в  Вышгороде,  Бориса  —  в  Турове,  Глеба  —  в  давней  отчине  Владимиро¬
вичей  Переяславле,  Василька  —  в  Поросье  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  383,  477—
479;  курсив  наш.  —  М.  С.\.  Но  княжил  Юрий  в  Киеве  недолго.  В  1157  г.
он  был,  вероятно,  отравлен.  Показательно,  что  погребен  он  был  в  церк¬
ви  св.  Спаса  в  Берестове.  Место  погребения  не  в  главных  киевских  цер¬
квах  вновь  свидетельствует  о  негативных  чувствах  к  нему  киевлян.  Вновь
после  смерти  князя  восставшие  киевляне  начали  «грабить»,  на  этот  раз
Красный  (т.  е.  Красивый)  двор  Юрия,  его  же  загородный  двор,  который
он  называл  «Раем»,  киевский  двор  его  сына  Василька,  а  также  «изби¬
вать»  по  южнорусским  городам  и  селам  суздальцев  и  «грабить»  их  иму¬
щество  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  489].
 Младший  из  Владимировичей  Андрей  на  киевское  княжение  не
претендовал.  Еще  в  1118  г.  отец  «послал»  его  во  Владимир  Волынский.
В  1135  г.  он  сражается  вместе  с  киевским  князем  Ярополком  под  Чер¬
ниговом.  Видимо,  за  эту  помощь  Ярополк  «привел»  своего  брата  Анд¬
рея  из  Владимира  и  «дал»  ему  отчинное  Переяславское  княжество,  а
племяннику  своему  Изяславу  Мстиславичу  —  Владимир  Волынский
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  285,  295,  297].  Когда  киевским  князем  стал  Всево¬
лод  Ольгович,  он  решил  «посадить»  в  Переяславском  княжестве  своего
брата,  чтобы  лишить  Владимировичей  и  Мстиславичей  их  отчинного
владения,  откуда  они  угрожали  и  Киеву,  и  Черниговскому  княжеству.
Поэтому  он  повелел  Андрею  отправиться  в  Курск.  Летописец  записал
ответ  Андрея,  который  посоветовался  со  своими  служилыми  людьми
(«дружиной»).  Вне  зависимости  от  того,  насколько  точна  эта  летопис¬
ная  запись,  она  передает  отношение  современников  происходивших
событий  к  княжескому  наследственному  владению  —  отчине-волости
(в  XI—XII  вв.  для  обозначения  наследственного  владения  использова¬
лось  также  альтернативное  понятие  отчина  и  дедина;  обычно  исследо¬
ватели  цитируют,  если  это  делают,  самое  начало  ответа  Андрея  Влади¬
 509

мировича,  тогда  как  весь  летописный  текст  раскрывает  значение  отчи¬
ны  для  князей  в  их  общественной  практике  и  мышлении):  «Лъпьши
ми  того  смерть  и  съ  дружиною  на  своей  отцинь  и  на  дъдинъ  взяти,
нежели  Курьскои  княженьи.  Отець  мои  Курьскъ  не  съдълъ,  но  въ  Пе-
реяславли.  Хочю  на  своей  отчинъ  смерть  прияти.  Оже  ти  брат  не  дось/-
ти  (испр.  по  X,  П.  —  М.  С.)  волости  всю  землю  Рускую  дьржачи,  а
хощеши  сея  волости,  а  убивъ  мене,  а  тобъ  волость,  а  живъ  не  иду  изъ
своей  волости;  обаче  не  дивно  нашему  роду,  тако  же  и  преже  было
<...>»  ,  приводя  в  качестве  примера  убийство  Святополком  Бориса  и
Глеба  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  305].  Всеволод  Ольгович,  который  нарушал
княжеское  отчинное  право,  в  полной  мере  осознавал,  что  вершит  не¬
правое  дело,  следуя  своим  политическим  интересам.  Еще  совсем  не¬
давно,  в  1135  г.,  сами  Ольговичи  отстаивали  свои  отчинные  права  у
киевского  князя  Ярополка  Владимировича:  «Что  ны  отець  (Олег  Свя¬
тославич.  —  М.  С.)  держал  при  вашемъ  отци  (Владимире  Всеволодови¬
че.  —  М.  С.),  того  же  и  мы  хочемъ.  Аже  не  вдасть,  то  не  жалуйте,  что  ся
удъеть.  То  вы  виновати,  то  на  васъ  буди  кровь»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  296].
 В  отличие  от  Мстиславичей  и  Владимировичей  Святославичи  (Да¬
выдовичи  и  Ольговичи),  восстанавливали  во  второй  трети  XII  в.  свое
общерусское  значение,  которое  было  при  их  деде  Святославе  Яросла-
виче.  Подобно  другим  династическим  ветвям  Рюриковичей,  они  также
сохраняли  свои  отчинные  владения.
 Наиболее  активным  из  Давыдовичей  был  Изяслав.  В  1142  г.  он  со
старшим  братом  Владимиром  получил  во  владение  от  киевского  князя
Всеволода  Ольговича  (двоюродного  брата)  четыре  города  —  Дрогичин,
Вщиж,  Берестье,  Ормину.  Когда  Владимир  Давыдович  был  в  1147  г.
князем  Черниговским,  Изяслав  был  князем  Стародубским.  В  1151  г.
он  владел  отчиной  Ольговичей  —  Вятичской  землей,  но  по  требова¬
нию  Святослава  Ольговича  вернул  ее  и  возвратился  в  свою  отчину,  что
свидетельствует  о  внутренних  распрях  и  у  князей  разных  ветвей  Свя¬
тославичей.  Когда  в  1154  г.  умер  великий  киевский  князь  Изяслав
Мстиславич,  Изяслав  Давыдович,  узнав  об  этом  в  Чернигове,  «поехал»
в  Киев  и  «пришел»  на  левый  днепровский  берег  к  «перевозу».  Тогда
князь-соправитель  Вячеслав  Владимирович  послал  к  нему  людей  и  велел
сказать:  «Пошто  еси  приъхалъ  и  кто  тя  позвалъ?  Еди  же  у  свои  Черни¬
гова  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  469;  курсив  наш.  —  М.  С.].  После  смерти
Вячеслава  Владимировича  в  том  же  году  Изяслав  Давыдович  все  же
захватил  ненадолго  Киев,  но  был  оттуда  изгнан  Юрием  Долгоруким.
На  съезде  князей  в  Лутаве  в  1155  г.  Юрий,  уже  великий  князь  киев¬
ский,  для  примирения  со  Святославичами  «въда»  Изяславу  Давыдови¬
чу  в  дополнение  к  его  владениям  город  Карачев,  а  его  двоюродному
брату  Святославу  Ольговичу  —  Мозырь.  «И  ту  уладивъся  с  нима  иде  въ
свои  Киевъ»  [ПСРЛ.  II.  Стб.  482].  После  смерти  Юрия  Изяслав  Давы¬
дович  все  же  стал  великим  князем  Киевским  21  мая  1157  г.,  дав  Чер¬
ниговское  княжество  племяннику  Святославу  Владимировичу.  После
 510

изгнания  из  Киева  в  1159  г.  он  ушел  в  Вятичскую  землю,  поскольку  в
Чернигове  уже  княжил  Святослав  Ольгович,  а  в  Новгороде-Северском
—  Святослав  Всеволодович.  Изяслав  захватил  «вси  вятичи»  и  город
Облов,  который  принадлежал  жене  Святослава  Всеволодовича.  Затем
он  вокняжился  в  городе  Вырь,  откуда  нападал  уже  на  Путивль  и  свое
прежнее  владение  —  Черниговскую  землю,  за  что  его  город  Вырь  был
сожжен  дорогобужским  князем  Владимиром  Андреевичем.  Погиб  Изяс¬
лав  в  битве  с  войском  Ростислава  Мстиславича  в  1162  г.,  пытаясь  вер¬
нуть  киевское  княжение.  В  отличие  от  Изяслава,  другие  Давыдовичи,
Владимир  (за  исключением  периода  союзных  действий  с  Изяславом),
Ростислав  и  Всеволод,  оставались  в  пределах  Черниговской  земли  в
своих  владениях.  Святослав  Давыдович  (Святоша)  постригся  в  монахи
Киево-Печерского  монастыря  [см.:  Рапов  О.  М.  1977.  С.  104—105].
 Черниговский  князь  Всеволод  Ольгович  стал  киевским  князем  5  мар¬
та  1139  г.,  но  передал  черниговское  княжение  не  родному  брату  Иго¬
рю,  а  двоюродному  брату  Владимиру  Давыдовичу.  Игорь  и  Святослав
Ольговичи  потребовали  у  брата  Всеволода  отчинные  черниговские  и
новгород-северские  волости,  но  он  мог  им  дать  уже  только  те  волости,
которые  контролировал  сам  в  качестве  князя  Киевского:  Берестье,
Дрогичин,  Черторыйск  и  Клеческ.  Была  у  них  также  волость  и  около
Гомия  (Гомеля).  Игорь  и  Святослав  решили  действовать  против  Все¬
волода  Ольговича  совместно  с  двоюродными  братьями  Давыдовичами,
но  киевский  князь  расстроил  их  союз.  Давыдовичам  он  «дал»  Берестье,
Дрогичии,  Вщиж,  Ормину,  Игорю  —  Городец,  Юрьев  и  Рогачев,  Свя¬
тославу  —  Клеческ  и  Черторыйск.  В  Черниговских  землях  Игорь  вла¬
дел  еще  и  Путивлем.  Всеволод  Ольгович  попытался  сделать  Киев  на¬
следственным  владением  Ольговичей.  На  княжеском  съезде  в  Киеве  в
1143  г.  он  заявил,  что  если  раньше  Владимировичи  «сажали»  своих
преемников  в  Киеве,  то  теперь  он  «дает»  «по  собъ»  Киев  брату  своему
Игорю.  Во  исполнение  этого  решения  он  заставил  всех  князей  цело¬
вать  крест.  После  смерти  Всеволода  Ольговича  в  1146  г.  киевским  кня¬
зем  стал  Игорь,  но  в  стольном  городе  вновь  накопились  социальные
противоречия.  На  этот  раз  киевляне  возложили  вину  на  руководителей
черниговской  администрации  —  киевского  тиуна  Ратшу  и  вышгород-
ского  тиуна  Тудора.  Последующее  развитие  событий  определяли  киев¬
ляне  как  городской  коллектив  со  своими  общественно-политическими
интересами,  отличными  от  княжеских.  Они  собрали  вече  и  заставили
Святослава  Ольговича,  который  находился  в  Киеве  с  братом  Игорем,
поклясться  в  том,  что  им  не  будет  «насилья»  ни  от  князей,  ни  от  их
тиунов.  Стремясь  держать  ситуацию  под  контролем,  Святослав  цело¬
вал  крест  за  себя  и  за  брата.  Затем  он  отправился  с  киевскими  «лучши¬
ми  мужами»  к  Игорю,  и  тот  целовал  крест  в  том  же.  Но  пока  «лучшие
мужи»  ездили  к  князю,  другие  киевляне,  к  ним  не  относящиеся,  «уст-
ремишася  на  Ратьшинъ  дворъ  грабить,  и  на  мъчьникы».  Видимо,  нена¬
висть  к  черниговской  администрации  накопилась  столь  значительная,
 511

что  она  могла  найти  выход  только  в  таких  формах.  Игорь  послал  к
восставшим  киевлянам  своего  брата  Святослава  с  дружиной,  и  они
едва  их  «утиши».  Одновременно  Игорь  отправил  посла  к  своему  со¬
пернику  по  киевскому  столу  Изяславу  Мстиславичу,  напоминая  ему  о
давнем  крестоцеловании  еще  при  Всеволоде  Ольговиче.  Но  тот  не  от¬
ветил  Игорю,  ни  его  посла  не  отпустил,  стремясь  получить  киевский
стол  в  результате  восстания  горожан.
 Возможно,  во  время  княжения  Всеволода  Ольговича  его  тиуном  и
сотскими  осуществлялись  жесткие  методы  управления  (показательно,
что  глава  киевской  княжеской  городской  администрации  назван  тиу¬
ном,  так  же,  как  и  глава  администрации  княжеского  господского  хо¬
зяйства).  Эти  методы  стали  причиной  ненависти  горожан,  а  тут  еще
осуществилась  преемственность  власти  черниговских  князей  на  киев¬
ском  столе.  Но,  вероятно,  восстание  киевлян  вызвали  также  социаль¬
но-экономические  причины.  Чернигов  —  мощный  экономический,
социальный,  политический  и  идеологический  центр,  расположенный
недалеко  от  Киева,  объективно  мог  стать  его  соперником,  особенно  во
время  княжения  в  нем  черниговской  династии.  К  тому  же  за  короткий
срок  служилые  люди  («дружины»)  черниговских  князей  Всеволода  и
Игоря  Ольговичей  приобрели  движимое  и  недвижимое  «имение»  в
Киеве  и  его  округе,  так  что  после  победы  над  ними  «розъграбиша  ки-
яне  съ  Изяславомъ  дружины  Игоревы  и  Всеволожъ,  и  села,  и  скоты,
взяша  именья  много  в  домехъ  и  в  манастырехъ»  [ПСРЛ.  Т.  И.  Стб.
328].  К  тому  же  черниговский  князь  Всеволод  Ольгович  на  столе  Ки¬
евском  раздавал  своим  родственникам  в  корм  и  управление  города  с
волостями,  что,  вероятно,  вызывало  недовольство  киевлян.  Так  же
поступил  и  Игорь  Ольгович,  призывая  на  помощь  родственников  (Вла¬
димира  и  Изяслава)  перед  решительным  столкновением  с  Изяславом
Мстиславичем.  Как  сообщается  в  Киевском  своде  1200  г.,  «она  же  и
въспросиста  у  него  волостии  много,  Игорь  же  има  вда  и  повела  има
ити  к  собБ»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  324].
 В  таких  обстоятельствах  для  киевлян  очевидными  становились  пре¬
имущества  «своего»  Мстиславича  перед  «чужими»  Ольговичами.  Эта
тема  приниженности  киевлян  передана  летописцем  в  словах  киевских
знатных  «мужей»  к  Изяславу  Мстиславичу:  «Ты  нашь  князь!  Пойди
Олговичь!  Не  хоцемъ  быти  акы  в  задничи  (т.  е.  как  люди,  которые
передаются  по  наследству.  —  М.  С.)»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  323].  При
активной  поддержке  киевлян  объединенное  войско  во  главе  с  Изясла¬
вом  наголову  разбило  войско  черниговских  князей.  Игорь  был  пленен,
заключен  в  тюрьму  и  пострижен  в  монахи,  а  19  сентября  1147  г  его
убили  восставшие  киевляне,  тогда  как  Изяслав  «сБде  на  столб  дБ  да
своего  и  отца  своего»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  327].  Святослав  Ольгович
вернулся  после  поражения  брата  в  Черниговскую  землю.  Он  вступил  в
союзные  отношения  с  Юрием  Долгоруким,  обрел  волости  с  городами,
наиболее  важные  из  которых  —  Новгород-Северский  и  Путивль.  С
 512

1155  г.  по  1164  г.,  возможно,  с  перерывом  он  княжил  в  Чернигове
[Рапов  О.  М.  1977.  С.  106-108].
 Сыновья  муромо-рязанского  князя  Ярослава  Святославича  Свято¬
слав,  Ростислав  и  Владимир  владели  волостями  своего  отца  и  на  чужие
княжества,  насколько  известно,  не  претендовали  [Рапов  О.  М.  1977.  С.
108—109].  Число  таких  князей  значительно  умножается  во  второй  тре¬
ти  XII  в.  по  мере  отчинного  деления  княжеств.  Они  ограничиваются
своими  отчинам  и-волостям  и  и  территориальными  претензиями  в  пре¬
делах  отцовских  и  дедовских  владений,  не  предъявляя  более  древние
по  происхождению  права  на  Киевский  или  другой  «чужой»  значимый
стол,  хотя,  разумеется,  постоянно  были  на  великое  княжение  Киевс¬
кое  претенденты,  происходившие  преимущественно  из  крупных  кня¬
жеств  или  такового  добившиеся.
 Анализ  политической  системы  Русского  государства  в  30-е  —  50-е
годы  XII  в.  позволяет  сделать  ряд  выводов.
 Кончина  великого  князя  Киевского  Мстислава  Владимировича  ста¬
ла  началом  ожесточенной  борьбы  трех  династических  ветвей  —  Мстис-
лавичей,  Владимировичей  и  Святославичей.  Наиболее  устойчивыми  и
успешными  в  этой  борьбе  оказались  Владимировичи  (Мономаховичи),
тогда  как  их  соперники  после  частичных  успехов  отошли  на  второй  план.
 Внешняя  форма  междукняжеского  соперничества  —  борьба  за  стол
Киевский  —  скрывала  его  основное  содержание:  а)  сохранение  каждой
из  династических  ветвей  своих  отчинных  владений,  восходивших  к
завещанию  Ярослава  Мудрого,  с  последующими  коррективами,  отно¬
сящимися  преимущественно  к  деятельности  Владимира  Мономаха,  б)
стремление  отдельных  представителей  династических  ветвей  захватить
Киев  как  социально-политический  и  идеологический  центр  страны,
основываясь  на  традиции  отчинного  права.  Столкновение  княжеских
династий  в  30-е  —  50-е  годы  XII  в.  охватывало  все  пространство  Рус¬
ского  государства  —  от  Киева  до  Новгорода,  от  Галиции,  Волыни  и
Берестья  до  Поволжья.
 В  междукняжеские  столкновения  этого  периода  коррективы  начало
вносить  население  крупных  городов,  Киева,  Новгорода,  Полоцка,  что
отражало  рост  их  значения  как  экономических,  социальных,  полити¬
ческих  и  идеологических  центров  с  автономными  от  княжеской  власти
интересами.  Состав  их  населения  включал  бояр-землевладельцев  и  тор¬
гово-ремесленное  население,  людей  богатых  и  бедных,  поэтому  значе¬
ние  в  городских  антикняжеских  выступлениях  конкретных  социальных
слоев  устанавливается  со  значительной  степенью  вероятности.  Более
проявляется  активность  бедных  слоев  городского  населения  во  время
антикняжеских  восстаний,  тогда  как  знать  сотрудничает  во  время  го¬
родских  восстаний  с  княжеской  властью.
 Начало  междукняжеской  борьбы,  последовавшей  вскоре  после  смер¬
ти  Мстислава  Владимировича,  указывает  на  основное  для  политичес¬
кой  истории  Руси  первой  трети  XII  в.  значение  киевского  княжения
 1  7  Зак.  4508
 513

Владимира  Моиомаха  и  его  сына  Мстислава:  сохранение  единства  двух
социально-политических  и  правовых  начал,  свойственных  феодальным
обществам,  —  наследственных  княжеских  владений-отчин  и  иерархи¬
ческого  подчинения  их  правителей  князю  Киевскому  —  главе  Русско¬
го  государства.  Отсюда  следует,  что  их  киевское  княжение  является
последним  периодом  политически  единого  Русского  государства  —
Киевской  Руси.  Оно  определяет  рубеж  в  истории  Русского  государства
и  княжеской  власти,  за  которым  начинается  период  политической  раз¬
дробленности  страны.
 Поэтому  корректно  исследовать  положение  князя  и  княжеской  вла¬
сти  с  системе  социально-правовых  отношений  и  культурных  ценнос¬
тей  в  пределах  единого  для  изучения  данной  проблемы  периода  второй
половины  XI  —  первой  трети  XII  в.
 Князь  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ
В  СИСТЕМЕ  СОЦИАЛЬНО-ПРАВОВЫХ  ОТНОШЕНИЙ
 Нарративные  источники  показали  место  и  значение  князя  как  гла¬
вы  изменяющегося  и  развивающегося  в  своей  структуре  политически
единого  Русского  государства  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII
в.  Место  и  функции  князя  в  системе  социально-правовых  отношений
этого  периода  раскрываются  в  разных  по  происхождению  историче¬
ских  источниках,  в  разной  мере  и  в  разных  ракурсах.  Их  изучение
должно  исходить  из  информационных  и  жанровых  особенностей  этих
источников.
 Основным  памятником,  содержащим  сведения  по  данной  пробле¬
ме,  является  Пространная  Правда  Русская  [обобщающие  работы  по  ее
историографии  и  археографии  см.  ранее,  с.  386].  В  новейших  исследо¬
ваниях  ПП  существуют  два  основных  направления:  ее  текст  сформи¬
ровался  в  конце  XI  —  первой  трети  XII  в.  (Б.  Д.  Греков,  Б.  А.  Романов,
С.  В.  Юшков,  А.  А.  Зимин,  М.  Б.  Свердлов),  он  продолжал  склады¬
ваться  до  начала  XIII  в.  (М.  Н.  Тихомиров,  Л.  В.  Черепнин,  Я.  Н.
Щапов).  Основная  причина  этих  различий  заключается  в  методике  ус¬
тановления  прямого  детерминирующего  воздействия  общественно-по¬
литических  событий,  социальных  отношений,  государственного  строя,
а  также  постоянного  государственного  нормотворчества  на  текст  ПП.
Конкретный  текстологический  анализ  позволил  С.  В.  Юшкову  и  А.  А.
Зимину  преодолеть  такую  методологию  при  определении  времени  из¬
дания  ПП  [текстологические  наблюдения  А.  А.  Зимина  обобщены  в
посмертно  изданной  книге:  Зимин  А.  А.  1999],  хотя  такие  методы  про¬
должают  использоваться  сторонниками  государственно-юридической
школы  [Хачатуров  Р.  Л.  1974].  Установлению  жестко  детерминирован¬
ных  связей  государственного  (княжеского)  нормотворчества  с  истори¬
ей  текста  ПП  противопоставлена  также  методика  его  анализа,  исходя¬
 514

щего  из  относительной  самостоятельности  темпов  и  содержания  нор¬
мативного  оформления  правоотношений,  писаного  права  с  учетом  пре¬
емственности  их  юридического  и  литературного  выражения  как  след¬
ствия  особого  значения  традиции  в  средневековой  ментальности  [  Свер¬
длов  М.  Б.  1988,  С.  106—170].  Поэтому  далее  мы  исходим  из  наблюде¬
ний,  согласно  которым  ПП  является  кодификацией  русского  права,
выполненной  в  киевское  княжение  Владимира  Мономаха  или  его  сына
Мстислава.
 ПП  представляет  собой  основной  источник  светского  права,  отно¬
сящегося  к  суду  княжескому.  В  нее  не  включены  нормы  семейного
права  и  наказания  за  нарушения  христианской  нравственности,  выде¬
ленные  еще  Ярославом  Мудрым  суду  церковному.  Заголовок  ПП  ука¬
зывает  на  ее  историческую  традицию,  а  также  на  княжескую  власть
как  па  источник  власти  судебной  —  «Суд  Ярославль  Володимъричь».
Для  древнерусских  юристов  указание  Ярослава  Мудрого  как  на  изда¬
теля  судебника  был  наполнен  и  конкретным  правовым  содержанием,
поскольку  почти  весь  текст  КП  без  изменений  или  в  отредактирован¬
ном  виде  (обсуждается  вопрос  —  в  ПП  использован  известный  нам
текст  КП  или  его  редакция)  был  включен  в  ПП,  начиная  со  ст.  1  ПП,
объединившей  и  пеработавшей  ст.  1  и  19  КП.  Составители  ПП,  разра¬
батывая  свод  законов,  иногда  указывали  их  авторов  и  издателей,  вновь
указывая  на  княжескую  власть  как  на  источник  власти  судебной:  «По
Ярославъ  же  паки  совкупившеся  сынове  его,  Изяславъ,  Святославъ,
Всеволодъ,  и  мужи  ихъ,  Коснячько,  Перенъгь,  Никифоръ,  и  отложиша
убиение  за  голову,  но  кунами  ся  выкупати;  а  ино  все,  якоже  Ярославъ
судилъ,  такоже  и  сынове  его  уставиша»,  «Уставъ  Володимърь  Всеволо-
дича.  А  се  уставилъ  Володимъръ  Всеволодичь  по  Святополцъ,  созва
дружину  свою  на  Берестовъмь  <...>»  (ст.  2,  53  ПП;  здесь  и  далее  текст
ПП  цитируется  по  наиболее  исправному  Троицкому  1  списку  древней¬
шей  Синодально-Троицкой  группы  списков  [издание  и  перевод  данно¬
го  текста  см.:  БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  490—517]).  В  ст.  9  ПП  сохранены
указание  издания  Покона  вирного  при  Ярославе,  а  в  ст.  65  ПП  —  ссыл¬
ки  на  закон  Ярослава,  постановляющий  убить  холопа,  убившего  сво¬
бодного  мужа,  и  на  закон  Ярославичей,  которые  «уставиша»  такого  хо¬
лопа  «бити»  или  взять  денежный  штраф,  но  не  убивать,  как  следует  из
запрещения  Ярославичами  кровной  мести.  Но  в  остальных  правовых
нормах  указания  издавших  их  князей  нет.  Лишь  закон  о  «третном  резе»,
предшествующий  Уставу  Владимира  Мономаха,  своим  содержанием  и
местом  в  ПП  предполагает  происхождение  в  княжение  Святополка  Изяс-
лавича.  Показательно,  что  ст.  12  ПП  о  двойной  вире  за  убийство  тиуна
огнищного  и  конюшего,  объединившая  и  переработавшая  содержание
ст.  19  и  23  КП,  устранила  указание  нормативного  происхождения  вто¬
рой  из  них  Изяславу  Ярославичу  (см.  ранее,  с.  405).  Видимо,  такая  бе-
зымянность  законов,  кроме  указанной  в  статьях  преемственности  Ярос¬
лав  —  Ярославичи  —  Владимир  Мономах,  должна  была  подразумевать
 515

их  равное  применение  на  всем  пространстве  «Русской  земли».  С  другой
стороны,  данная  преемственность  косвенно  свидетельствует  об  издании
ПП  в  киевское  княжение  Владимира  Мономаха  или  его  сына  Мстисла¬
ва  [анализ  списков  ПП  см.:  Любимов  В.  П.  1940].
 Заголовок  ПП  включает  в  себя  также  уже  традиционное  указание
происхождения  и  этно-политическую  зону  распространения  этого  Суда
 — 	«Правда  Русьская»,  что  подразумевает  ее  продолжающееся  приме¬
нение  на  территории  политически  единого  Русского  государства.
 В  отличие  от  КП,  компилятивно  объединившей  разнородные  по
времени  и  происхождению  источники  права,  ПП  представляет  собой
целостный  по  структуре  судебник.  Он  состоит  из  нескольких  комплек¬
сов  статей,  посвященных  регулированию  правоотношений  в  связи  с
разными  видами  правонарушений:  убийство  (ст.  1—22  ПП),  удары,
толчки  и  физические  угрозы  (ст.  23—31  ПП),  бегство  зависимых  лю¬
дей,  кража  собственности,  следственные  действия  по  этим  делам  (ст.
32—46  ПП),  операции  долга,  долговых  процентов,  хранения  чужого
товара  (ст.  47—55  ПП),  Устав  о  закупах  (ст.  56—66  ПП),  кража  соб¬
ственности,  следственные  действия  и  штрафы  по  этим  делам  (ст.  69—
87  ПП;  данный  повтор  композиционный,  но  не  содержательный),  Ус¬
тав  о  наследстве  (ст.  90—108  ПП),  Устав  о  холопах  (ст.  110—121  ПП).
Некоторые  из  этих  комплексов  статей  содержат  нормы  иного  содержа¬
ния,  но  это  лишь  композиционный  недостаток,  свойственный  средне¬
вековым  сводным  памятникам,  как  юридическим,  так  и  историко-ли¬
тературным  (летописным  сводам).
 ВПП  социально  направленной  остается  двойная  вира  за  убийство
служилого  княжого  мужа  и  членов  высшей  администрации  княжеско¬
го  господского  хозяйства.  Вира  за  убийство  прочих  свободных  людей,
служилых  князю  и  неслужилых,  равна  40  гривнам.  Традиционными
являются  судебные  штрафы  за  убийство  зависимых  людей:  12  гривен
 — 	за  княжеских  министериалов-холопов,  тиунов  сельских  и  руководя¬
щих  пахотными  работами,  за  высоко  ценимых  в  господском  хозяйстве
холопов  —  кормильца  и  кормилицу  княжича,  ремесленников.  Прочие
зависимые  —  смерд,  холоп  и  рядович  —  традиционно  защищены  штра¬
фом  в  5  гривен  (роба  —  в  6  гривен)  (ст.  1,  3,  11  —  17  ПП).  Социально
направлены  статьи,  регулирующие  правоотношения  широко  и  неопре¬
деленно  названного  господина,  под  которым  понимался  человек  разно¬
го  престижного  социального  статуса,  и  зависимых  от  него  холопа  и
закупа,  обеспечивая  господину  эксплуатацию  их  труда  (см.  далее,  с.
557—567).  Но  основное  назначение  ПП  —  равное  и  справедливое  регу¬
лирование  правоотношений  лично  свободных  людей.  Она  защищает
индивидуум  от  убийства,  членовредительства,  угрозы  и  оскорбления,  а
его  собственность  —  от  разрушения  и  похищения.  Фиксированное  по
Древнейшей  Правде  или  Правде  Ярослава  еще  в  начале  XI  в.  и  значи¬
тельно  разработанное  в  писаной  форме  ПП  выведение  этих  многочис¬
ленных  видов  правонарушений  из  сферы  обычного  права  для  решения
 516

в  княжеском  суде  в  соответствии  с  государственным  законом,  с  судеб¬
ными  денежными  штрафами  в  пользу  пострадавшего  и  князя,  с  судеб¬
ными  пошлинами  в  пользу  княжеских  служилых  людей,  отправляю¬
щих  правосудие,  указывает  на  глубокое  проникновение  государства  и
княжеской  юрисдикции  в  ежедневную  жизнь  индивидуумов  в  составе
городских  и  сельских  коллективов  (многочисленные  частные  случаи
правоотношений,  не  фиксированные  в  Русской  Правде,  вероятно,  ре¬
шались  в  территориальных  сельских  и  городских,  уличанских  и  кон-
чанских,  общинах  на  основе  обычного  права).
 Показательны  в  данной  связи  статьи,  защищающие  имущественные
права  женщины  и  ребенка.  Вдова  сохраняет  и  свободно  распоряжается
тем  «имением»,  которое  ей  завещал  муж.  Осиротевшие  дети  (мальчики)
по  завещанию  и  без  него  получают  наследство  отца  (сестру  они  обязаны
выдать  замуж  с  приданым,  но  без  основного  (недвижимого)  отцовского
наследства).  В  случае  их  малолетства  и  повторного  брака  их  овдовевшей
матери  или  овдовевшего  отца  все  их  права  на  имущество  умершего  отца
или  матери  гарантированы,  а  в  случае  нанесения  ущерба  этому  имуще¬
ству  отчимом  последний  должен  возместить  этот  ущерб.  Если  же  такой
отчим  умирал,  возместить  этот  ущерб  должны  были  его  сыновья.  Об
особой  защите  имущественных  прав  ребенка  свидетельствуют  статьи  о
наследовании  детьми  имущества  своего  отца,  если  у  одной  матери  были
дети  от  двух  мужей,  когда  она  выходила  замуж  второй  раз  (ст.  92—106).
В  этих  статьях  княжеская  власть  проводила  важнейшую  социальную
политику  по  сохранению  преемственности  господского  и  простого  сво¬
бодного  хозяйства,  что  поддерживало  также  экономическую  стабиль¬
ность  индивидуума  и  общества.  В  таком  активном  участии  княжеской
власти  в  делах  наследования  прослеживается  древняя  по  происхожде¬
нию  традиция,  отмеченная  еще  в  русско-византийских  договорах  911  и
944  гг.
 О  большом  значении,  которое  придавала  княжеская  власть  регули¬
рованию  правоотношений  в  связи  с  наследованием,  свидетельствуют
статьи  ПП  о  выморочном  наследстве  (без  сыновей).  Такое  наследство
лично  свободного  смерда  отходило  князю.  Если  у  этого  смерда  были
дочери,  то  им  выделялась  только  часть  наследства,  если  же  они  были
замужем,  то  они  ничего  не  получали  (ст.  90  ПП).  Такой  же  контроль
князя  (в  нем  персонифицировалось  государство)  осуществлялся  и  над
выморочным  наследством  боярина  и  дружинника,  то  есть  ‘человека
знатного  и  богатого’  и  служилого  князю  человека  («О  задницъ  боярь-
стъи  и  о  дружиннъи»,  ст.  91  ПП).  Такое  наследство  князю  не  отходит,
а  наследуют  ему  дочери.  Необычная  для  Русской  Правды  отрицатель¬
ная  формулировка  ст.  91  ПП  позволила  А.  Е.  Преснякову  предполо¬
жить,  что  данная  статья  представляет  собой  юридическую  новацию,
содержащую  смягчение  прежней  нормы  в  пользу  дочерей-наследниц:
она  заменила  древнюю  норму,  согласно  которой  наследство  дружин¬
ника  при  отсутствии  дочери  отходило  князю  [Пресняков  А.  Е.  1993.
 517

С.  419].  Отсюда  следует,  что  выморочное  имущество  знатных  людей,
дружинников  и  свободных  смердов  и  ранее  отходило  князю,  юриди¬
ческим  основанием  чего  являлось,  вероятно,  титульное  право  верхов¬
ной  собственности  князя  (государства)  на  землю.
 Княжеский  суд  исходил  не  только  из  защиты  прав  индивидуума,  но
и  предполагал  в  большинстве  судебных  наказаний  индивидуальную
ответственность.  Малосемейная  ответственность  указывалась  за  убий¬
ство  в  «разбои»,  без  ссоры  (ст.  7  ПП),  а  также  за  поджог  гумна  и  двора
(ст.  83  ПП).  В  обоих  видах  преступлений  свободными  людьми  в  виде
наказания  названы  изгнание  («поток»)  и  разграбление,  причем  в  ст.  83
уточнено,  что  после  выплаты  поджигателем  за  «пагубу»  остальное  хо¬
зяйство  поджигателя  конфискует  князь,  что  вновь  свидетельствует  об
активном  участии  княжеской  власти  в  присвоении  малосемейной  соб¬
ственности.
 ПП  раскрывает  содержание  взаимодействия  княжеской  власти  и
соседской  общины-верви.  Экономически  и  социально  автономная  вервь
перед  князем  и  законом  —  коллективное  юридическое  лицо.  Обладая
на  своей  территории  определенными  юридическими  правами,  она  ста¬
новится  перед  судом  коллективным  ответчиком.  Если  вервь  не  ищет
убийцу  убитого  в  разбое  княжого  мужа  или  простого  свободного  чело¬
века,  найденного  на  ее  земле,  то  именно  она  должна  платить  князю
виру  —  соответственно  80  и  40  гривен  (ст.  3  ПП).  В  отличие  от  регла¬
ментированного  Поконом  вирным  недельного  сбора  виры  вирником  и
его  помощником-отроком  (ст.  9  ПП),  верви  предоставлен  законом  в
данном  случае  срок  без  жестких  ограничений,  так  как,  разъясняется  в
ст.  4  ПП,  она  выплачивает  виру  без  преступника.  Поскольку  соседская
община  жестко  включена  в  государственную  систему  податей  и  по¬
винностей,  на  нее  распространяется  княжеская  юрисдикция,  то  закон
регламентирует  и  разные  варианты  выплат  виры  в  случае  разного  рода
убийств  на  ее  территории.  Общее  правило:  если  преступник  является
членом  данной  верви,  то  другие  общинники  должны  помогать  ему
выплачивать  виру,  поскольку  и  он  им  ранее  помогал  (принцип  круго¬
вой  поруки  признается  и  фиксируется  законом).  Но  закон  регламен¬
тирует  и  расклад  выплаты  виры,  что  подтверждает  наблюдение  о  глу¬
боком  проникновении  княжеской  юрисдикции  в  правовые  основы  сель¬
ской  общины-верви:  «<...>  любо  си  дикую  виру,  но  сплатити  имъ  во
обчи  40  гривенъ,  а  головничьство  самому  головнику,  а  въ  40  гривенъ
ему  заплатити  ис  дружины  свою  часть»  (если  выплачивать  дикую  виру,
то  платить  им  всем  вместе  40  гривен,  а  за  преступление  платить  само¬
му  преступнику,  а  из  совместной  платы  40  гривен  ему  заплатить  свою
часть)  (ст.  5  ПП).  Кто  ранее  не  вкладывался  в  дикую  виру,  тому  об¬
щинники  не  помогают  и  он  выплачивает  ее  сам  (ст.  8  ПП).
 Регламентирует  закон  и  разные  виды  наказания  за  разные  виды
убийства  в  верви.  В  случае  убийства  в  присутствии  других  людей  во  время
ссоры  или  на  пиру  убийца  платит  виру  при  участии  верви,  поскольку  и
 518

он  вкладывался  в  коллективную  выплату  виры  за  других  (ст.  6  ПП;  вып¬
латить  виру  в  40  или  80  гривен  простому  свободному  человеку  было  не¬
возможно,  см.  ранее,  с.  391—392).  Но,  как  отмечено  ранее,  если  кто  со¬
вершил  разбойное  убийство,  без  ссоры,  то  за  него  члены  верви  не  платят,
а  его  с  женою  и  детьми  выдают  на  поток  и  разграбление  (ст.  7  ПП).
 Включение  данных  статей  об  убийстве  членами  верви  в  общий  ком¬
плекс  норм  об  убийстве  как  частный  случай  решения  таких  судебных
дел  раскрывает  не  только  социальный  и  правовой  статус  соседской
общины  как  коллективного  юридического  лица  и  ответчика  на  суде,
но  и  природу  индивидуальной  ответственности  ее  членов  перед  кня¬
жеским  судом  за  другие,  менее  значительные  правонарушения.  Пол¬
ное  включение  общины-верви  в  княжескую  государственно-правовую
систему,  исполнение  ею  определенных  следственных  действий,  круго¬
вой  поруки,  предоставление  общине  льготного  режима  выплаты  виры
в  случае  необнаружения  убийцы  после  его  поисков  указывает  на  мно¬
гообразные  формы  регулирования  княжеским  судом  правоотношений
в  общине,  но  также  и  на  необходимость  сельской  общины-верви  с  ее
дуализмом  коллективного  и  малосемейного  владения,  с  местным  са¬
моуправлением  как  автономного  коллектива  —  коллективного  юриди¬
ческого  лица  и  ответчика  на  княжеском  суде  по  наиболее  тяжким  пра¬
вонарушениям  в  связи  с  убийством  и  в  исполении  судебных  решений
по  этим  делам.
 В  сельской  общине-верви  была  сосредоточена  хозяйственная,  со¬
циальная  и  юридическая  активность  лично  свободного  крестьянина-
смерда.  В  сохраненной  в  летописной  традиции  речи  Владимира  Моно-
маха  на  Дол  обе  ком  съезде  в  1103  г.  такой  смерд  —  земледелец,  живет  в
«селе»  с  пашней,  имеет  лошадь  и  «имение»,  женат,  имеет  детей.  В
княжествах  XI  —  начала  XII  в.  он  лишен  права  воздействовать  на  ре¬
шение  основных  государственных  проблем:  объявление  войны  и  за¬
ключение  мира.  На  Долобском  съезде  князья  Святополк  Изяславич  и
Владимир  Мономах  со  своим  ближайшим  окружением,  «дружинами»,
сидя  в  одном  шатре,  решают,  мобилизовать  смердов  и  их  лошадей  для
похода  на  половцев  или  нет  [Б.  А.  Романов  обосновал  первичность
записи  ПВЛ  под  6611/1103  г.  в  редакции  Сильвестра,  сохранившейся  в
составе  Лаврентьевской  летописи,  имеющей  существенные  отличия  от
ее  отредактированного  текста  в  Ипатьевской  летописи,  поэтому  тра¬
диция  использования  последней  не  является  научно  корректной,  см.:
Романов  Б.  А.  1947.  С.  130-143].
 Изучению  экономического,  социального  и  правового  положения
смердов  на  Руси  XI—XII  вв.  посвящена  значительная  литература  [ис¬
ториографические  обзоры  см.:  Черепнин  Л.  В.  1972.  С.  176—182;  Зимин
А.  А.  1973.  С.  84—93;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  135—139].  Исторические
источники  этого  периода,  подтверждаемые  и  дополняемые  материала¬
ми  первой  половины  —  середины  XIII  в.,  свидетельствуют  о  смердах
как  основном  свободном  сельском  населении.  Его  социально-эконо¬
 519

мический  и  правовой  статус  определяется  кроме  ранее  отмеченного
положения  земледельца,  владеющего  «имением»,  участием  в  княжес¬
ком  войске  и  мобилизацией  у  него  коня  также:  1)  юрисдикцией  и  «под¬
данством»  «своему»  князю,  2)  княжеской  правовой  защитой,  3)  платой
в  княжеском  суде  за  правонарушение  продажи  в  качестве  лично  сво¬
бодного  человека,  4)  жизнью  в  погосте  и  платой  князю  регулярной
фиксированной  подати,  5)  передачей  князю  выморочного  имущества
смерда  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1970;  1983.  С.  135—149].
 Кроме  общих  норм  защиты  личности  и  имущества  ПП  особо  ого¬
варивала  защиту  смерда,  запрещая  его  «мучить»  «безъ  княжа  слова»,  то
есть  без  княжеского  повеления.  Нарушитель  этой  правовой  нормы
платил  судебный  штраф  3  гривны,  а  пострадавший  смерд  получал  гривну
кун  (ст.  78  ПП).  Такая  юридическая  защита  смердов  прежде  всего  от
натиска  людей  знатных  и  богатых  стала  объектом  гордости  Владимира
Мономаха,  который  обоснованно  писал  в  своем  Поучении:  «Тоже  и
худаго  смерда  и  убогыъ  вдовицъ  не  даль  есмь  силным  обидъти  <...>»
[БЛДР.  1996.  Т.  1.  С.  470].  Эти  слова  в  полной  мере  подтверждены  ПП
и  относительно  юридической  защиты  прав  вдовы  (см.  ранее),  и  смер¬
да.  Смердов  в  качестве  свободного  сельского  населения  и  ранее  защи¬
щало  княжеское  право.  В  ПВЛ  под  6579/1071  г.  сообщается  о  восста¬
нии  в  «Ростовской  области»  во  главе  с  двумя  волхвами.  Повстанцы
пришли  по  Волге  до  Белоозера,  где  собирал  подати  княжой  муж  Свя¬
тослава  Ярославича  Ян  Вышатич.  Ян  узнал,  что  волхвы  являются  смер¬
дами  его  князя,  и  потребовал  их  выдать.  Когда  повстанцы  отказались
это  сделать,  Ян  подавил  восстание  силой  и  захватил  волхвов-смердов.
Но  они  настаивали  на  том,  что  суд  вершить  над  ними  может  только
сам  князь:  «Нама  стати  пред  Святославомь,  а  ты  не  можеши  створити
ничтоже».  После  пытки  они  настаивали  на  том  же:  «Стати  нама  пред
Святославом».  Тогда  Ян  разрешил  пострадавшим  от  волхвов  людям
использовать  право  кровной  мести,  уже  отмененной  Ярославичами,  и
те  их  убили  [ПВЛ.  1996.  С.  76—77].
 В  источниковедческой  литературе  доказано,  что  рассказ  о  подавле¬
нии  восстания  волхвов  в  Белозерье  записан  летописцем  со  слов  самого
Яна  Вышатича  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  108—109].  Это  наблюдение  при¬
нято  в  исследовательской  литературе.  Таким  образом,  из  рассказа  Яна
следует,  что  требование  волхвами-смердами  княжеского  следствия  и
суда  соответствует  действительности.  Соответствует  оно  и  ПП.  Дис¬
куссионен  год,  под  которым  помещен  рассказ  об  этом  восстании.  Не¬
смотря  на  явное  компилятивное  соединение  под  одним  годом  разно¬
временных  событий,  большинство  исследователей  датировало  его  1071
г.  или  близким  к  этому  году  временем.  Упоминание  в  повествовании
неурожая,  вследствие  которого  это  восстание  произошло,  а  повстанцы
стали  убивать  лучших  жен,  с  ритуальными  действиями  забирая  в  их
хозяйствах  продовольствие  и  «имение»,  позволило  предположить,  со¬
единяя  это  сообщение  с  дендрохронологическими  наблюдениями,  что
 520

это  восстание  произошло  осенью  1075  г.  —  весной  1076  г.  [Кучкин  В.  А.
1969.  С.  67—69]  или  осенью  1076  г.  [Рапов  О.  М.  1979.  С.  142—145].
Продолжив  разыскания,  В.  А.  Кучкин  пришел  к  убедительному  выво¬
ду  о  времени  восстания  осенью  1073  г.  —  весной  1074  г.,  когда  также
имел  место  климатический  экстремум  (по  дендрохронологическим
материалам  —  угнетение  годовых  колец  деревьев),  что  стало  причиной
«скудости»  в  Ростовской  земле.  Святослав  Ярославич  уже  был  тогда
князем  в  Киеве,  но  ему  принадлежала  часть  Ростовской  земли  —  от
Ярославля  до  Белоозера  с  погостами  по  Волге  и  Шексне.  По  предпо¬
ложению  В.  А.  Кучкина,  Святослав  получил  эти  земли  по  ряду  со  Все¬
володом  —  владельцем  Ростовской  земли  как  отчины.  В  данной  связи
он  допустил,  развивая  мысль  С.  М.  Соловьева,  что  Святослав  отдал
Всеволоду  свой  Чернигов,  а  также  Туров,  где  в  1076  г.  сидел  Владимир
Мономах,  но  за  это  он  получил  киевский  стол,  Волынь  и  северные
земли  Ростовской  области,  которые  составили  единое  целое  с  новго¬
родскими  владениями  Святослава,  где  княжил  в  это  время  его  сын
Глеб.  В  качестве  источника  информации  летописца  об  этом  восстании
во  главе  с  волхвами  он  также  указывает  на  самого  Яна  Вышатича.  От¬
сюда  следует  также,  что  пребывание  Яна  в  Белозерье  было  не  обыч¬
ным  сбором  податей,  а  связано  с  введением  там  нового  управления,
назначением  новой  южнорусской  администрации  [Кучкин  В.  А.  1984.
С.  63-65].
 Из  данных  наблюдений  следует  не  только  достоверность  сведений
ПВЛ  о  восстании,  но  также  слов  волхвов-смердов  о  действиях  Яна
Вышатича.  Отсюда  можно  предположить,  что  в  сознании  смердов  По¬
волжья  в  70-е  гг.  XI  в.  гарантом  их  юридических  прав  был  находящий¬
ся  в  Киеве  «их»  князь,  на  чем  они  настаивали  перед  Яном.  Таким
образом,  и  законодательная  норма  ст.  78  ПП  о  защите  личных  прав
смердов,  и  их  обеспечение  Владимиром  Мономахом,  о  чем  он  с  гордо¬
стью  писал,  продолжали  во  второй  половине  XI  —  первой  четверти  XII
в.  уже  давнюю  традицию,  восходившую  к  X  в.,  князя  как  верховного
носителя  юридических  прав.  Именно  эта  функция  княжеской  власти
являлась  правовой  и  социальной  основой  так  называемого  «смердолю-
бия»  Владимира  Мономаха,  в  дискуссиях  относительно  которого  сло¬
мано  так  много  копий  историками  в  XIX  и  XX  вв.
 Княжеское  обеспечение  юридического  статуса  смердов,  правовой
защиты  их  личности  и  имущества  обеспечивало  в  стране  сельскохо¬
зяйственное  производство,  военную  и  дорожную  повинности,  регу¬
лярную  выплату  древних  по  происхождению  податей  —  дани,  дара,
«поплужного»,  полюдья,  которое  из  объезда  населения  для  сбора  нату¬
ральных  и  денежных  податей  превратилось  в  денежный  налог.  Когда
Всеволод  Мстиславич  не  обеспечил  княжескую  защиту  свободного  сель¬
ского  населения  наряду  с  другими  недостатками  своего  правления,  он
был  изгнан  в  1136  г.  с  новгородского  княжения,  причем  первым  обви¬
нением  было:  «не  блюдеть  смердъ»  [НПЛ.  С.  24].  Разорение  хозяйства,
 521

увеличение  налогов  становились  причиной  бегства  крестьян.  Поэто¬
му  князья  должны  были  давать  налоговые  льготы  для  восстановления
крестьянского  хозяйства:  в  1229  г.  черниговский  князь  Михаил  Все¬
володович,  призванный  в  Новгород,  «вда  свободу  емьрдомъ  на  5  лът
дании  не  платити,  кто  сбежалъ  на  чюжю  землю,  а  симъ  повеле,  къто
еде  живеть,  како  уставиле  передний  князи,  тако  платите  дань»  [НПЛ.
С.  68].
 Если  княжеская  защита  прав  лично  свободных  крестьян  была  тра¬
диционной,  в  специальных  законодательных  постановлениях  она  нуж¬
далась  мало,  то  социальный  и  юридический  статус  свободных  людей,
которые  попадали  в  разные  формы  экономической  зависимости,  час¬
тично  сохраняя  свободу,  но  с  внеэкономическим  принуждением,  нуж¬
дался  в  правовом  регламентировании.  Княжеская  власть  последова¬
тельно  охраняла  их  права.
 Закупы  попадали  в  зависимость  через  «купу»  —  ссуду  денежную
или  натуральную,  долг  под  проценты  и  отработки.  Занятость  закупов
только  на  сельскохозяйственных  работах,  на  пашне  и  по  обслужива¬
нию  господского  скота,  свидетельствует  о  том,  что  эта  новая  для  Руси
форма  зависимости,  появившаяся,  вероятно,  во  второй  половине  XI  —
начале  XII  в.,  была  распространена  только  среди  сельского  населения.
Закупы  отрабатывали  купу  в  хозяйстве  господина,  но  они  имели  свои
земельные  наделы  («отарицу»)  и  тягловый  скот,  которые  являлись  эко¬
номической  основой  частичного  сохранения  прав  свободного  челове¬
ка  [обоснование  этого  мнения,  анализ  исторических  источников  и  ли¬
тературы  см.:  Свердлов  М.  Б.  1978в.  С.  54—66].  В  связи  с  таким  двой¬
ственным  положением  закупов  —  сохранение  у  них  личной  свободы,
своего  «имения»,  но  в  то  же  время  экономическая  зависимость  и  необ¬
ходимость  отрабатывать  долг  —  княжеская  власть  осуществляла  по  от¬
ношению  к  ним  двойственную  социально-правовую  политику.  С  од¬
ной  стороны,  закон  предоставлял  господину  возможности  для  внеэко¬
номического  принуждения  закупов:  бить  «про  дело»,  превращать  в  хо¬
лопов  за  тайное  бегство  и  воровство  (ст.  56,  62,  64  ПП).  Но  значитель¬
но  большее  число  норм  защищало  права  закупов  как  свободных  лю¬
дей.  Закон  указывал,  что  без  этих  правонарушений  господин  не  может
превратить  закупа  в  холопа,  то  есть  лишить  его  личной  свободы.  Закон
разрешал  закупам  уходить  открыто  в  поисках  денег  для  выплаты  купы
или  даже  бежать  в  поисках  правосудия  к  князю  или  судье  вследствие
оскорблений  их  господином.  За  несправедливые  удары  господин  пла¬
тил  закупу  судебный  штраф  (ст.  56,  61  ПП).  Княжеский  суд  решал
имущественные  отношения  между  господином  и  закупом  справедливо
и  в  пользу  закупа:  за  повреждение  или  утрату  господского  имущества  и
скота  не  по  вине  закупа  он  господину  не  платил;  господину  запреща¬
лось  наносить  вред  имуществу  и  купе  закупа,  брать  с  него  за  купу
больше  денег,  за  что  господин  платил  судебный  штраф  (продажу)  в  3
гривны  князю  (ст.  57,  58,  60  ПП).
 522

При  таком  подходе  княжеской  власти  к  юридической  защите  лично
свободного  человека,  хотя  экономически  и  социально  зависимого,  ог¬
раниченного  в  правах,  запрещение  ПП  превращать  лично  свободного
человека  в  холопы  за  ссуду  —  «дачу»  —  является  лишь  частным  случа¬
ем  этого  принципа,  но  столь  же  последовательно  проведенным  в  за¬
щите  прав  лично  свободных  людей  (ст.  111  ПП).
 Тот  же  принцип  регулирования  и  защиты  прав  лично  свободных
людей  соблюдался  княжеской  властью  при  добровольном  похолопле-
нии,  то  есть  при  установлении  личной  зависимости.  По  ст.  110  ПП
оговаривалось  обязательное  присутствие  свидетелей  при  продаже  хо¬
лопа  и  выплате  денег  перед  самим  холопом.  Свободный  мог  жениться
на  «робе»  (холопке)  без  договора  и  становился  холопом;  если  заклю¬
чался  договор,  то  он  сохранял  свободу.  Если  при  поступлении  на  гос¬
подскую  службу  тиуном  свободный  человек  заключал  договор,  он  со¬
хранял  свободу.
 В  городской  среде  помимо  общегосударственных  норм  защиты  лич¬
ности  и  собственности  свободных  и  зависимых  людей  княжеская  власть
регулировала  купеческие  сделки  (купеческими  операциями  занимались
и  бояре)  с  доверением  денег  и  товаров  при  торговле  и  хранении  (ст.  48,
49,  54,  55  ПП).  Особо  остро  стал  вопрос  о  ростовщических  операциях
и  росте  процентов  в  киевское  княжение  Святополка  Изяславича:  если
месячный  процент  долга  на  короткий  срок  не  выплачивался,  такой
должник  должен  был  давать  ростовщику  «третный  рез»  —  50  %  долга.
Такое  развитие  ростовщических  отношений  вело  к  еще  большему  обед¬
нению  и  разорению  людей,  чье  имущественное  положение  оказалось
нестабильным,  что  и  вызвало  в  Киеве  восстание  в  1113  г.  после  смерти
Святополка  (ст.  51,  53  ПП;  см.  также  ранее,  с.  493).  В  такой  сложной
социально-экономической  и  политической  ситуации  поведение  Вла¬
димира  Мономаха  было  последовательно  компромиссным:  совместно
со  своими  ближайшими  советниками  он  отменил  для  «униженных»
«третный  рез»,  но  для  ростовщиков  оставил  для  обогащения  «10  кун  на
гривну»,  что  составляет  20  %  при  расчете  50  кун  в  гривне  и  40  %  при
расчете  25  кун  в  гривне,  т.  е.  Владимир  Мономах  снял  остроту  пробле¬
мы,  регулируя  своей  властью  отношения  ростовшиков  и  должников,
доводя  их  до  бесконфликтного  состояния.
 Таким  образом,  ПП  позволяет  установить  единство  внутренней
политики  Ярославичей,  Владимира  Мономаха  и  его  сына  Мстислава
во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  Они  стремились  (види¬
мо,  Святополк  Изяславич  в  меньшей  мере)  сохранить  мир  и  стабиль¬
ность  на  Руси:  1)  в  ее  государственном  устройстве  обеспечить  согласо¬
ванность  начал  политического  единства,  символизированного  во  влас¬
ти  князя  Киевского,  и  отчинного  права  княжеского  наследования,  2)  в
разных  социальных  группах,  эксплуатирующих  и  эксплуатируемых,
снять  остроту  противоречий,  регулируя  общественные,  правовые  и
имущественные  отношения.  Их  княжеская  защита  поддерживала  и
 523

социально  слабые  элементы,  сирот  и  вдов,  в  чем  христианская  нрав¬
ственность  соединялась  с  государственными  и  сословными  интереса¬
ми  преемственности  хозяйств  и  социального  статуса.  Но,  когда  поли¬
тические  и  общественные  противоречия  достигали  высшей  степени
восстания,  княжеская  власть  снимала  их  или  посредством  компромис¬
са  (в  Киеве  в  1113  г.),  или  подавляя  восстание  силой  (на  Белоозере,
видимо,  весной  1074  г.),  или  жестоко  расправляясь  с  бывшими  участ¬
никами  восстания  и  горожанами  в  целом  (в  Киеве  в  1069  г.).
 Социально-экономические  основы
 КНЯЖЕСКОЙ  ВЛАСТИ
Князь  И  ГОСУДАРСТВЕННАЯ  СИСТЕМА
 Как  установлено  ранее,  Русское  государство  второй  половины  XI  —
первой  трети  XII  в.  соединяло  традиции  политического  единства  и
начала  отчинного  владения  определенными  землями,  которые  форми¬
ровались  в  княжества,  находящиеся  под  властью  местных  княжеских
династий  Рюриковичей.  Борьба  представителей  разных  династических
ветвей  за  политическое  первенство,  которое  символизировалось  во
владении  княжеским  столом  Киевским,  или  за  передел  отчин  имела
следствием  переселение  князя  и  его  служилых  людей  («дружины»)  из
одного  стольного  города  в  другой,  объединение  под  властью  одного
князя  разных  значительных  территорий  или,  напротив,  лишение  его
каких-либо  владений.  Но,  как  следует  из  политических  судеб  русских
князей  данного  периода,  князь  всегда  оставался  носителем  княжеско¬
го  титула  по  праву  рождения  и  только  Рюрикович  мог  быть  князем.  Не
определенная  территория  —  земля  или  город  —  создавали  княжеский
стол,  а  князь,  его  резиденция  и  княжеский  стол  создавали  стольный
город,  княжество  и  «волость»  —  территорию,  на  которую  распростра¬
нялась  власть  из  стольного  города  или  города  —  центра  княжеской
администрации.  Разумеется,  в  образовании  таких  «волостей»  форми¬
рующее  значение  имели  также  местные  экономические,  социально-
политические  и  идеологические  связи.  Но  в  разных  землях  и  отчинах
Русского  государства  князья  оставались  в  пределах  единого  полити¬
ческого,  культурного,  идеологического  и  церковного  пространства  —
«Русской  земли»  в  широком  значении  этого  понятия.  Способствовали
этому  единству  также  традиции  социально-экономических  основ  кня¬
жеской  власти.
 Властные  административные  и  судебные  функции  осуществлялись
в  стольных  городах  самими  князьями.  Этим  обстоятельством  объясня¬
ется  тот  факт,  что  в  стольных  городах  данного  периода  посадники  не
упоминаются.  В  тех  городах,  где  административно-судебное  управле¬
 524

ние  осуществляли  княжие  мужи-посадники  как  представители  кня¬
жеской  власти,  князь  всегда  мог  реализовать  свои  верховные  функции.
Поэтому  Владимир  Мономах  писал  в  своем  Поучении,  вероятно,  в
1117  г.  или  вскоре  после  этого  времени  [о  времени  написания  Поуче¬
ния  см.:  Лихачев  Д.  С.  1987.  С.  98—102;  см.  там  же  литературу],  обоб¬
щая  свой  жизненный  опыт:  «На  посадники  не  зря,  ни  на  биричи,  сам
творилъ,  что  было  надобъ,  весь  нарядъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  104—105].  Про¬
исхождение  властных  функций  посадников  раскрывалось  в  названии
этой  должности  и  этимологии  данного  соцально-политического  тер¬
мина,  производного  от  глагола  посадити  ‘поставить,  назначить’  [Срез¬
невский.  II.  Стб.  1227—1230;  см.  также  ранее,  с.  130,  268].  Если  в  горо¬
де  существовал  ранее  княжеский  стол,  но  князя  в  данный  период  в
городе  не  было,  то,  вероятно,  княжеский  стол  посаднику  поручался.  В
выходной  записи  дьякона  Григория  написано  о  заказчике  Остромиро-
ва  евангелия:  «<...>  Изяславу  же  кънязу  тогда  пръдрьжащу  объ  власти:
и  отца  своего  Ярослава,  и  брата  своего  Володимира.  Самъ  же  Изяславъ
кънязь  правлааше  столъ  отца  своего  Ярослава  Кыевъ,  а  брата  своего
столь  поручи  правити  близоку  своему  Остромиру  Новъгородъ»  [Столя¬
рова  Л.  В.  2000.  С.  14;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Поэтому  в  1079  г.  великий
киевский  князь  Всеволод  «посади  посадника  Ратибора»  в  Тмутаракани
[ПВЛ.  1996.  С.  87].  Когда  Олег  Святославич  начал  борьбу  с  Всеволодо¬
вичами  за  передел  отчин  на  Северо-Востоке  Руси  в  1096  г.,  он  захватил
Муромскую  и  Ростовскую  земли,  «посажа  посадникы  по  городом,  и
дани  поча  брати»  [ПВЛ.  1996.  С.  108],  то  есть  посадники  начали  взи¬
мать  с  их  населения  подати.
 Посадник  мог  быть  посажен  в  стольном  городе  вместо  князя,  если
этот  князь  был  враждебен  и  изгнан  во  время  предшествующей  между-
княжеской  борьбы.  Поэтому  в  борьбе  за  Волынь  союзные  чернигов¬
ский  князь  Святослав  Давыдович  (Святоша)  и  киевский  воевода  Путя-
та,  исполняя  волю  киевского  князя  Святополка  Изяславича,  посадили
во  Владимире  Волынском  посадника  Василя.  Но  их  противник  Давыд
Святославич  продолжил  борьбу  и  вернул  себе  Владимир,  так  что  по¬
саднику  Василю  пришлось  бежать  [ПВЛ.  1996.  С.  116].  Посадники  са¬
жались  князьями  не  только  в  крупных  городах,  но  и  в  мелких.  Реали¬
зуя  властные  функции  своего  князя  на  спорных  территориях,  они  не
только  осуществляли  административно-судебное  управление,  собира¬
ли  подати,  но  и  подавляли  сопротивление  недовольных  властью.  В  се¬
веро-восточных  сводах,  вошедших  в  состав  Лаврентьевской  летописи,
сообщается,  что  в  1127  г.  Посемье  (земли  по  р.  Сейм)  находилось  под
властью  переяславского  князя  Ярополка  Владимировича:  «по  всей  Семи»
были  его  посадники,  а  в  Курске  он  посадил  Изяслава  Мстиславича.  Но
за  эти  земли  боролся  и  черниговский  князь  Всеволод  Ольгович,  кото¬
рый  привел  союзных  ему  половцев.  В  данной  связи  показательна  реп¬
лика  летописца  по  поводу  последовавшей  борьбы  за  Посемье:  «и  тако
бысть  пагуба  посульцем,  ово  от  половець,  ово  же  от  своихъ  посадникъ»
 525

[ПСРЛ.  I.  Стб.  296,  305;  курсив  наш.  —  М.  С.].  В  последовавшей  между-
княжеской  борьбе  киевский  князь  Всеволод  Ольгович  захватил  в  1146  г.
Туровское  княжество.  Посадники,  которые  находились  в  городах,  были
закованы  и  вместе  с  туровским  епископом  Якимом  приведены  в  Киев
[ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  314].
 В  датируемой  по  Я.  Н.  Щапову  1136  г.  уставной  и  жалованной  гра¬
моте  смоленского  князя  Ростислава  Мстиславича  церкви  св.  Богоро¬
дицы  и  епископу  Мануилу  в  связи  с  учреждением  Смоленской  епис-
копии  указаны  те  особенности  правового  статуса  посадника,  о  кото¬
рых  не  сообщается  в  нарративных  источниках:  князь  или  посадник
(они  указаны  в  грамоте  альтернативно)  должны  были  в  определенных,
оговоренных,  судебных  делах  делить  судебные  штрафы  пополам,  а  в  те
судебные  дела,  которые  отданы  суду  епископа  (судебный  иммунитет),
не  должны  вмешиваться  ни  князь,  ни  его  посадник,  ни  тиун  [новей¬
шее  критическое  издание  см.:  ДКУ.  С.  144;  комментированное  изда¬
ние  см.:  [Щапов  Я.  Н.  ]  1984.  С.  212—213,  215;  библиографию  новей¬
ших  исследований  уставной  и  жалованной  грамоты  Ростислава  Мсти¬
славича  см.:  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.  48,  примеч.  143].  Посадник  должен
был  помочь  вернуть  господину  бежавшего  от  него  холопа.  Если  госпо¬
дин  находил  такого  холопа  сам,  то  он  должен  был  дать  «отрока»  из
своей  младшей  администрации,  чтобы  тот  официально  задержал  («свя¬
зал»)  такого  холопа  (ст.  114  ПП).  В  ПП  сохранена  и  норма  ст.  38  КП  о
том,  что  если  захватят  вора  во  время  воровства  ночью  и  продержат  его
до  рассвета,  то  его  должно  вести  на  княжеский  двор,  что  позволяет
предположить,  что  двор  посадника,  где  вершился  княжеский  суд,  про¬
должал  называться  «княжеский  двор»  (см.  ранее,  с.  393).
 Во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  денежное  обеспече¬
ние  посадников  и  его  административно-судебного  и  военного  аппара¬
та  осуществлялось,  вероятно,  как  и  в  первой  половине  XI  в.  —  посред¬
ством  отчисления  части  (до  одной  трети)  от  собираемых  податей  (см.
ранее,  с.  256).  Отходила  им,  видимо,  и  часть  судебных  пошлин.
 Таким  образом,  и  сам  князь,  и  его  посадники  осуществляли  адми¬
нистративно-судебное  управление  всей  обширной  территорией  Рус¬
ского  государства  в  целом  и  княжеских  отчин  в  частности.  При  пере¬
деле  отчин  менялся  лишь  личный  состав  посадников,  если  они  не  на¬
чинали  служить  новому  князю.  Посадники  назначались  князем  из  числа
его  знатных  мужей  и  «сажались»  им  городах  с  волостями.  Вследствие
особенностей  общественно-политического  строя  Новгорода,  воздей¬
ствия  местной  знати  и  купечества,  в  результате  отдаленности  от  стольно¬
го  города  Киева,  в  соответствии  с  гипотезой  В.  Л.  Янина,  в  Новгороде
конца  80-х  годов  XI  в.  возникло  посадничество  как  форма  боярского
представительства.  Оно  заменило  прежнее  назначение  посадников
киевских  князей.  В  1117  г.  в  Новгороде  сложилась  система  двоевлас¬
тия  князя  и  посадника,  а  в  1136  г.  —  смесного  суда  князя  и  новгород¬
ского  посадника  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  54—106;  1977.  С.  31—34,  39].  Но
 526

это  был  путь  эволюции  посадничества  в  особых  условиях  Новгородс¬
кой  земли.
 Из  числа  княжих  мужей,  членов  старшей  дружины,  князья  назна¬
чали  тысяцких  —  руководителей  военной  организации  города  и  его
волости.  Исторические  источники  позволяют  установить  обществен¬
ное  положение  некоторых  из  них.  Как  записано  в  ПВЛ,  в  1089  г.  киев¬
ским  тысяцким  был  Ян  Вышатич.  Как  записал  позднее  Нестор,  в  6614/
1106  г.  он  умер  в  90  лет,  «в  старости  мастита»,  «от  него  же  и  азъ  многа
словеса  слышах,  еже  и  вписах  в  лътописаньи  семь,  от  него  же  слышах»
[ПВЛ.  1996.  С.  88,  119].  Если  указание  лет  его  жизни  подвергалось
сомнению  [Приселков  М.  Д.  1940.  С.  18;  Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  102—103,
примеч.  4;  Творогов  О.  В.  1991.  С.  187],  то  форма  и  содержание  рассказов
Яна  и  его  отца  Вышаты,  сына  новгородского  посадника  Остромира,  ясно
прослеживаются  в  Печерских  летописных  сводах  —  в  Начальном  своде
(ок.  1095  г.)  и  ПВЛ  [Шахматов  А.  А.  1908.  С.  226—228,  441—444;  Лихачев
Д.  С.  1947.  С.  102—109;  В.  Л.  Янин  выразил  сомнения  относительно
более  ранней  предполагаемой  генеалогии  рода  Вышаты-Яна  в  родстве
Остромира  и  новгородского  посадника  Константина  (Коснятина):  Янин
В.  Л.  1962.  С.  54;  историографию  новейших  исследований  см.:  Кучкин
В.  А.  1984.  С.  63—65;  Творогов  О.  В.  1987в.  С.  483—484].  Отсюда  важна
современная  происходившим  событиям  социальная  терминология,  ис¬
пользованная  в  ПВЛ.
 В  связи  с  Яном  Вышатичем  в  ПВЛ  под  6597/1089  г.  записано,  что
он  «держал»  воеводство  Киевской  тысячи  («воеводьство  держащю  Кы-
евьскыя  тысяща»),  т.  е.  в  киевское  княжение  Всеволода  Ярославича
административное  руководство  тысячной  организацией  он  совмещал  с
руководством  ею  во  время  военных  действий.  Как  отмечено  ранее,  в
киевское  княжение  Святослава  Ярославича  Ян  Вышатич  собирал  по¬
дати  и,  вероятно,  решал  административные  вопросы  в  Белозерье  вес¬
ной  1074  г.  В  1093—1106  гг.  он  был  знатным  мужем  уже  киевского
князя  Святополка  Изяславича.  Его  брат  Путята  Вышатич  также  слу¬
жил  в  1097—1113  гг.  Святополку  в  Киеве,  стал  там,  как  и  его  брат,
тысяцким  и  совершал  по  его  поручению  походы,  причем  во  время  по¬
хода  с  «воями»-ополчением  на  Волынь  он  назван  «воеводой».  Его  двор
был  разграблен  киевлянами  во  время  восстания  1113  г.  [Свердлов  М.  Б.
1979в.  С.  225—226].  Таким  образом,  киевские  тысяцкие  Ян  и  Путята,
их  отец  Вышата  и  дед  Остромир  являлись  потомственной  киевской
знатью,  владели  дворами  в  Киеве,  по  поручению  киевских  князей  они
становились  также  посадниками.  В  качестве  воевод  они  возглавляли
княжеское  войско  во  время  походов  и  на  Волынь,  и  на  Константино¬
поль  (Вышата  в  1043  г.).
 Такая  родословная  и  общественное  положение  киевских  тысяцких
Яна  и  Путяты  Вышатичей  не  были  исключением.  Родословная  киевс¬
кого  тысяцкого  в  1113  г.  Ратибора  неизвестна,  но  он  был  княжим  му¬
жем  Всеволода  Ярославича  и  Владимира  Мономаха.  В  1079—1081  гг.
 527

ом  являлся  посадником  в  Тмутаракани,  в  1095  г.  находился  в  Переяс¬
лавле,  где  тогда  княжил  Владимир  Мономах,  в  1100  г.  участвовал  в
княжеском  съезде  в  Уветичах  как  его  доверенное  лицо.  Видимо,  сразу
после  вокняжения  в  Киеве  в  1113  г.  Владимир  Мономах  назначил  его
киевским  тысяцким  (см.  также  ранее,  с.  492).  В.  Л.  Янин  предположил
еще  два  киевских  периода  деятельности  Ратибора:  до  1079  г.  и  после
тмутараканского  посадничества  до  смерти  Всеволода  в  1093  г.  Сыно¬
вья  Ратибора  также  занимали  высокое  положение:  Ольбег  в  1095  г.
находился  с  отцом  в  Переяславле,  а  Фома  вместе  с  Вячеславом  Влади¬
мировичем,  вероятно,  по  приказу  Владимира  Мономаха,  в  1116  г.  хо¬
дил  на  Дунай  (В.  Л.  Янин  предположил,  что  это  могут  быть  два  имени
одного  лица)  [Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  С.  63].
 В  отличие  от  Ратибора,  известна  не  только  должность,  но  и  генеа¬
логия  переяславского  тысяцкого  в  1113  г.  Станислава  Доброго.  Он  был
сыном  Тукы,  княжого  мужа  Изяслава,  а  позднее  Всеволода  Ярослави-
чей,  братом  Чудина,  который  участвовал  в  законодательной  деятель¬
ности  Ярославичей.  В  1136  г.  Станислав  был  в  числе  киевских  бояр,
погибших  в  результате  междукняжеских  распрей.  О  преемственно  вы¬
соком  социальном  статусе  тысяцких  свидетельствует  и  генеалогия  ки¬
евского  тысяцкого  в  1147  г.  Рагуила  Добрынича.  Его  отец  Добрыня
Рагуилович  был  в  1096  г.  воеводой  Мстислава  Владимировича  в  его
новгородское  княжение,  так  что  можно  предположить,  что  он  пришел
в  составе  старшей  дружины  из  Новгорода  в  Киев,  где  в  великое  княже¬
ние  Мстислава  занял  вместе  с  сыном  видное  положение.  Рагуил  Доб-
рынич  продолжал  служить  его  детям  —  киевским  князьям  Изяславу  и
Владимиру.  Эта  служба  была  средством  получить  «корм»,  но  также
осознанным  служением  не  только  князю,  но  и  государственным  инте¬
ресам.  Когда  в  1169  г.  киевским  князем  стал  Мстислав  Изяславич,
Владимир  признал  старейшинство  своего  племянника,  но  вскоре  на¬
рушил  крестоцелование  и  начал  вести  переговоры  с  половецкими  ха¬
нами.  Однако  его  «дружина»,  наиболее  близкие  к  нему  доверенные
лица,  Рагуил  Добрынич,  Михаил  и  Завид,  отказались  за  ним  следо¬
вать:  «А  собъ  еси,  княже,  замыслилъ,  а  не  ъдем  по  тобъ  —  мы  того  не
выдали»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  228,  349,  536].  О  высоком  статусе  Рагуила
Добрынича,  вероятно,  и  после  исполнения  должности  киевского  ты¬
сяцкого  свидетельствует  происхождение  и  положение  другого  члена
этой  «дружины»  Владимира  Мстиславича  —  Завида  (традиционное  хри¬
стианское  имя  Михаил  не  позволяет  проследить  его  родословную).
Завид,  судя  по  распространенному  новгородскому  имени,  происходил
из  Новгорода.  В  1122  г.  Мстислав  Владимирович  женился  на  дочери
новгородского  посадника  Дмитра  Завидовича,  который  умер  в  1118  г.
В  1128  г.  в  великое  киевское  княжение  Мстислава  посадником  в  Нов¬
городе  был  посажен  Завид  Дмитриевич,  свояк  князя  [НПЛ.  С.  21—22].
Вероятно,  Завид,  названный  в  южнорусском  летописании  в  1169  г.,
был  внучатым  племянником  жены  Мстислава  Владимировича.  В  это
 528

время  он  был  уже  потомственным  киевским  боярином.  Так  переплета¬
лись  судьбы  знатных  боярских  родов,  представителям  которых  князья
поручали  высшие  должности  посадников  и  тысяцких.
 Во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  позднее  высшие
должности  в  Русском  государстве  поручались  князьями  и  служилой
знати,  происходившей  из  иноземцев.  Когда  на  Русь  прибыл  из  Шве¬
ции,  спасаясь  от  преследований,  знатный  варяг  Шимон  [Браун  Ф.  А.
1902],  он  оказался  «в  чести»  у  Ярослава  Мудрого.  Тот  «дал»  Шимона
сыну  Всеволоду,  чтобы  он  служил  ему  как  человек  многоопытный  на
высших  должностях  («да  будет  старей  у  него»).  В  период  «триумвира¬
та»  Ярославичей  Шимон  был  близок  к  братьям.  Его  сын  Георгий  Ши-
монович  служил  Владимиру  Мономаху  и  был  им  отправлен  вместе  с
юным  Юрием  Владимировичем  для  управления  в  Суздальскую  землю.
Когда  Юрий  Долгорукий  стал  в  1155  г.  киевским  князем,  он  «тысяць-
кому  же  своему  Георгиеви,  яко  отцу,  предасть  землю  Суждальскую».
При  этом  Георгий  Шимонович  по  традиции  стал  тысяцким  ростовским,
но  жил  в  Суздале  [Киево-Печерский  патерик.  С.  296—301;  Насонов  А.  Н.
1951.  С.  176-177;  Кучкин  В.  А.  1984.  С.  72-73].
 Происхождение  власти  тысяцкого  от  князя,  а  не  от  города  с  волос¬
тью,  тысячная  организация  которого  тысяцкому  князем  поручалась,
стало  причиной  того,  что  в  летописании  XII  в.  тысяцкий  стал  называл¬
ся  по  князю,  а  не  по  городу:  «Воротиславъ  Андръевъ  тысячьскыи  и
Иванко  Вячеславль»,  т.  е.  Воротислав  —  тысяцкий  владимиро-волын-
ского  князя  Андрея  Владимировича  Доброго  и  Иванко  —  тысяцкий
клеческого  князя  Вячеслава  Ярославича  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  298].  Из
упоминания  тысяцкого  Вячеслава  Ярославича  также  следует,  что  ты¬
сячные  организации  во  главе  с  княжескими  тысяцкими  существовали
не  только  в  крупных  городах,  но  и  в  мелких,  таких  как  Клеческ  и  его
волость.  В  рассказе  о  трагических  киевских  событиях  1147  г.,  завер¬
шившихся  убийством  князя  Игоря  Ольговича  киевский  тысяцкий  Ла¬
зарь  назван  только  по  имени,  а  Рагуил  —  «Володимерь  тысячьскыи»,
по  своему  князю  Владимиру  Давыдовичу.  В  дальнейшем  повествова¬
нии  летописец  последователен:  Владимир  «посла  <...>  Рагуила,  своего
тысячского»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  316-317].
 Известия  о  тысяцких  свидетельствуют,  что  во  второй  половине  XI
—  первой  трети  XII  в.  тысяцкие  назначались  князьями  из  среды  слу¬
жилой  знати,  в  крупных  городах  по  преимуществу,  видимо,  из  потом¬
ственной  знати.  В  соответствии  со  своим  происхождением  и  соци¬
альным  статусом  они  владели  городскими  дворами  и,  вероятно,  села¬
ми  —  сельскими  поселениями  и  (или)  участками  земли  [материалы  об
этих  значениях  слова  село  см.:  Срезневский.  III.  Стб.  327—329].  Тради¬
ционное  распространение  на  них  древнего  понятия  дружина  указывает
лишь  на  их  положение  приближенных  к  князю  доверенных  лиц.  В  ка¬
честве  служилых  князю  людей  они  относились,  как  и  посадники  и  вое¬
воды,  к  широко  понимаемой  старшей  дружине,  но  в  общественной  жиз¬
 529

ни  на  них  по-прежнему  распространялся  обобщающий  и  неопределен¬
ный  социальный  термин  бояре.
 Воеводство,  вероятно,  как  и  ранее,  поручалось  людям  опытным  в
военном  деле  (см.  ранее,  с.  70—72).  Видимо,  чаще  других  воеводами
становились,  подобно  Яну  Вышатичу,  тысяцкие,  которые  руководили
своим  тысячным  ополчением.  Но,  как  следует  из  названия  новгородс¬
кого  посадника  Остромира,  воеводой  в  летописных  записях  ПВЛ,  от¬
носящихся  к  современнику  и  участнику  событий  60-х  годов  XI  в.  Ни¬
кону,  автору  предполагаемого  свода  1073  г.  [Приселков  М.  Д.  1940.  С.
31—33;  Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  82—87],  обязанности  воеводы  могли  по¬
ручаться  и  посаднику.  Отсюда  можно  предположить,  что  особой  воен¬
но-административной  должности  воеводы  в  данный  период  не  было,  а
воеводство  только  поручалось  князем  на  время  военных  действий  опыт¬
ным  княжеским  служилым  мужам.  Поэтому  редкие  упоминания  вое¬
вод  без  других  должностей  могут  свидетельствовать  лишь  об  одной  из
общественных  функций,  которые  исполнял  данный  персонаж  пове¬
ствования.  Таков  воевода  Коснячько  (Константин).  Во  время  неудач¬
ного  похода  на  половцев  во  главе  со  старшими  Ярославичами  в  1068  г.
он  являлся,  вероятно,  киевским  тысяцким,  который  держал  воевод¬
ство  над  киевской  тысячей  во  время  похода.  Для  киевлян  прежде  всего
он  отвечал  за  неудачу  их  военных  действий,  за  новую  после  поражения
организацию  тысячного  войска  и  его  вооружение.  Поэтому  прежде  всего
против  него  был  направлен  гнев  восставших  киевлян  [ПВЛ.  1996.  С.
74].  На  организационные,  а  не  полководческие  функции  воеводы,  ког¬
да  в  войске  присутствует  князь,  указывает  в  своем  Поучении  Влади¬
мир  Мономах.  Мономах  советует  детям  во  время  похода  не  доверять
воеводам,  а  самим  исполнять  воеводские  функции,  что  не  исключает
участия  воевод  во  время  военных  советов  и  военных  действий:  «На
воину  вышедъ,  не  льнитеся,  не  зрите  на  воеводы;  <...>  и  сторожа  сами
наряживаите,  и  ночь,  отвсюду  нарядивше  около  вой  тоже  лязите,  а
рано  встанете  <...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  101].
 Во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  позднее  прослежи¬
вается  институт  сотских.  Сообщения  о  них  свидетельствуют  об  их  иму¬
щественном  и  социальном  выделении  из  среды  простого  городского
населения.  Во  время  киевского  восстания  1113  г.  их  дворы  находились
под  угрозой  разгрома,  когда  двор  тысяцкого  Путяты  был  уже  «разграб¬
лен»  [ПВЛ.  1996.  С.  126].  В  Новгороде  в  1118  г.  на  сотского  Ставра  и
новгородских  бояр  —  сторонников  власти  киевских  князей  был  на¬
правлен  гнев  новгородцев  за  то,  что  Владимир  Мономах  и  его  сын
Мстислав  заставили  всех  новгородских  бояр  явиться  в  Киев,  где  их
привели  к  крестоцелованию  в  верности  княжеской  власти,  после  чего
большая  их  часть  была  отпущена  в  Новгород,  тогда  как  «иныя»  остав¬
лены  в  Киеве  [НПЛ.  С.  21].  Эти  известия  указывают  на  вхождение
сотенной  организации  в  систему  княжеского  управления,  вероятно,  с
административно-территориальными  и  военными  функциями  [о  со¬
 530

вмещении  этих  функций  сотников  в  славянских  странах  см.:  Бромлей
Ю.  В.  1963.  С.  73—76;  1968.  С.  254—255].  Упоминания  сотских  вместе
с  главой  тысячной  организации  и  боярами  как  владельцев  городских
дворов  свидетельствует  об  их  избрании  и  (или)  княжеском  назначении
из  среды  лиц  именитых.  По  наблюдениям  В.  Л.  Янина,  в  новгородских
условиях  сотни  организовывали  небоярское  свободное  население  и
сотскими  были  не  бояре.  В  XIII  в.  они  стали  представителями  бояр,  а
не  населения  сотен  [Янин  В.  Л.  1974;  см.  там  же  литературу  вопроса;
ср.:  Буров  В.  А.  1987;  1994.  С.  83-96,  114-137].
 В  исторических  источниках,  содержащих  информацию  о  системе
административно-судебного  и  военного  управления  во  второй  поло¬
вине  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  позднее,  до  второй  половины  XIII  в.,
нет  сведений  о  десятках  и  возглавляющих  их  десятских,  которые  фик¬
сируются  в  древнейшем  пласте  летописной  информации,  относящей¬
ся  к  концу  X  —  началу  XI  в.  В  данной  связи  можно  предположить,  что
эта  низшая  форма  территориальной  организации  позднего  племенно¬
го  и  раннего  государственного  строя  изжила  себя  в  связи  с  развитием
территориальной  соседской  общины  —  верви  и  городов  с  их  террито¬
риальными  уличанскими  и  кончанскими  организациями,  с  сотенной  и
тысячной  структурами,  которые  стали  элементами  княжеской  системы
государственного  управления.  Возможно,  традиция  десятков  сохраня¬
лась  в  отдаленных  регионах  Русского  государства  и  десятские  остава¬
лись  выборными,  но  в  сохранишихся  юридических  и  нарративных  па¬
мятниках  данного  периода  она  не  зафиксирована.
 Княжеский  аппарат  административно-судебного  управления  с  оп¬
ределенными,  преимущественно  совмещенными  функциями  состоял
из  служилых  князю  людей.  На  Руси  второй  половины  XI  —  первой
трети  XII  в.,  да  и  последующего  времени  междукняжеской  борьбы  для
его  обобщающего  обозначения  продолжало  использоваться  древнее  по
происхождению  слово  дружина.  Оно  сохраняло  также  широкое  значе¬
ние  —  от  войска  до  небольшой  группы  лиц,  воинов  или  людей  невоен¬
ных,  что  являлось  следствием  формирующего  его  семантику  слова  дро-
угъ  (см.  ранее,  с.  74—78,  262—270).  Использование  этого  социального
термина  для  обозначения  служилых  князю  людей  в  сообщениях,  со¬
временных  их  записи  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  в
последующий  период  политической  раздробленности,  раскрывает  та¬
кую  семантику  слова,  если  следовать  от  практики  его  применения,  а
не  презумпции  существования  в  это  время  дружины  как  некоей  струк¬
турированной  служилой  князю  организации  (корпорации).
 В  наполненном  подробностями  рассказе  о  похоронах  киевского
князя  Святополка  Изяславича  в  1113  г.,  что  свидетельствует  о  его  при¬
надлежности  современнику  событий,  записано:  «И  плакашеся  по  немь
бояре  и  дружина  его  вся  <...>»  [ПВЛ.  1996.  С.  126;  см.  также  ранее,  с.
484].  Исследователи  давно  обратили  внимание  на  то,  что  в  этом  сооб¬
щении  не  указано  обычное  для  таких  церемоний  участие  народа  с  ри¬
 531

туальным  плачем  или  искренним  выражением  горя,  что  указывает  на
нелюбовь  к  покойному  князю  среди  киевлян  и  на  напряженную  ситу¬
ацию  в  Киеве.  В  данной  записи  понятийно  и  содержательно  разделе¬
ны  бояре  —  киевские  ‘люди  знатные  и  богатые’  и  дружина  Святополка
—  ‘служилые  ему  люди’.  Столь  же  последовательно  разделены  бояре  и
дружина  в  юридической  практике  этого  времени  при  указании  вымо¬
рочного  имущества  (наследство  при  отсутствии  сына):  «О  задницъ  бо-
ярьстъи  и  о  дружиннъи.  Аже  в  боярехъ  любо  въ  дружи  нъ,  то  за  князя
задниця  не  идеть;  но  оже  не  будеть  сыновъ,  а  дчери  возмуть»  (ст.  91
ПП,  см.  также  ранее,  с.  517—518).  В  данном  решении  важного  имуще¬
ственного  вопроса  о  наследстве  в  древнейшей  Синодально-Троицкой
группе  списков  ПП  отдельно  указаны  социальные  группы  бояр  и  дру¬
жины  и  одинаковое  судебное  решение  по  одному  юридическому  во¬
просу.  Отсюда  следует,  что  бояр  и  дружину  в  данных  случаях  разделяла
служба  князю,  а  не  богатство  и  знатность,  которые  могли  быть  и  были
у  представителей  этих  социальных  групп.  Поэтому  возможно  было  при¬
менение  понятия  боярин  к  княжому  мужу,  человеку  высшего  слоя  слу¬
жилой  иерархии,  защищенному  двойной  вирой.
 Традиционно  многозначное  слово  дружина  использовалось  для  ука¬
зания  ограниченного  количества  доверенных  князю  лиц,  его  советни¬
ков,  с  которыми  он  принимает  государственное  решение  или  закон,
участвует  в  княжеском  съезде,  обедает  и  т.  д.  Такова  созванная  Влади¬
миром  Мономахом  дружина  в  Берестове  в  1113  г.  —  три  южнорусских
тысяцких  и  три  княжих  мужа,  из  которых  один  служил  черниговскому
князю  Олегу  Святославичу.  То  есть  дружина  в  данном  случае  —  совет,
а  его  участники  —  советники  (см.  ранее,  с.  492).  Близкое  окружение
приближенных  и  доверенных  лиц  представляли  собой  дружины  Свя¬
тополка  Изяславича  и  Владимира  Мономаха,  когда  они  сидели  «въ  еди-
номь  шатръ»  во  время  Долобского  съезда  в  1103  г.  (см.  ранее,  с.  483).  В
таком  значении  слово  дружина  использовалось  не  только  в  повество¬
вательном  летописном  тексте,  но  и  в  рассказе  от  первого  лица  участ¬
ника  событий  Василия,  когда  он  сообщает  о  решении  владимиро-во-
лынского  князя  Давыда  Игоревича  отправить  его  к  ослепленному  по
его  приказу  теребовльскому  князю  Васильку  Ростиславичу:  «И  придох
к  нему  (за  Василием  Давыд  послал  ночью.  —  М.  С.),  и  съдяху  около  его
дружина,  и  посадивъ  мя  и  рече  ми  <...>  [ПВЛ.  1996.  С.  113].  С  такой
дружиной  —  ограниченным  по  составу  числом  доверенных  лиц  —  князь
Ростислав  Владимирович  пировал  в  1066  г.,  когда  к  нему  пришел  отра¬
вивший  его  «котопан»,  а  Изяслав  Ярославич  «сидел»  на  сенях  своего
дворца,  когда  началось  восстание  в  Киеве  в  1068  г.  [ПВЛ.  1996.  С.  72,
74].  С  «малой  дружиной»  —  небольшим  числом  спутников  в  1078  г.
Олег  Святославич  бежал  после  поражения  в  сражении  «и  одва  утече,
бъжа  Тмутороканю»  [ПВЛ.  1996.  С.  86].  О  том,  что  это  были  именно
избранные  люди,  свидетельствует  общее  число  служилых  князю  лю¬
дей.  Когда  Святополк  Изяславич  пришел  в  1093  г.  в  Киев  из  Турова,
 532

он  только  отроков  имел  в  составе  своей  «дружины»  800  человек  [о  до¬
стоверности  такого  указания  числа  отроков  в  ПВЛ  по  Ипатьевскому  списку
в  сравнении  с  Лаврентьевским  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  204;  текст  см.:
БЛДР.  1997.  Т.  1.  С.  252].
 Отсюда  обоснованы  многочисленные  наблюдения  о  постоянных
тесных  общественно-политических,  военных  связях,  «ежедневной  жиз¬
ни»  князя  и  дружины  [Пресняков  Л.  Е.  1909.  С.  230;  эта  мысль  широко
распространилась  в  последующей  литературе].  Но  это  единство  опре¬
делялось  не  тем,  что  князь  постоянно  находился  со  всем  составом  дру¬
жины,  как  думали  некоторые  авторы,  а  тем,  что  рядом  с  князем  посто¬
янно  находился  ограниченный  состав  доверенных  лиц  —  дружина,  с
которыми  князь  советовался  —  «думал»,  пировал,  с  помощью  которых
управлял,  которые  его  охраняли  и  были  ближайшим  окружением  в
многообразных  проявлениях  общественной  жизни  (данное  наблюде¬
ние  излагалось  нами  и  ранее,  но  оно  не  было  сформулировано  в  таком
конкретном  виде  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  214—219;  см.  там  же  извес¬
тия  нарративных  источников  и  литературу]).
 Были  в  общественно-политической  жизни  князя  ситуации,  прежде
всего  война  и  вокняжение  на  другом  столе,  когда  с  князем  уходили  все
его  служилые  люди  или  те,  кто  соглашался  уйти,  тогда  как  другие  это¬
го  не  делали,  осуществляя  право  отъезда  («и  тако  побъже  Святославъ
из  Новагорода  Корачеву,  дружина  же  его  по  нем  идоша,  а  друзии  оста-
ша  его,  и  жена  и  дъти  с  нимъ»  [6654/1146  г.;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  334;
курсив  наш.  —  М.  С.].  Во  этом  случае  «дружина»  представляла  собой
отдельное  воинское  соединение,  «полк»,  отряд,  или  небольшое  войс¬
ко,  которое  участвовало  в  сражениях  и  других  видах  военных  действий
(Святослав  Ольгович  «перебралъ  дружину  у  братии  и  безъ  возъ  при-
шелъ  бъ  на  конихъ  въ  трехъ  тысячахъ»  [6654/1146  г.;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
335]),  или  совокупность  служилых  князю  людей.
 С  другой  стороны,  если  упоминания  в  исторических  источниках  о
господских  владениях,  включая  земельные,  у  служилых  князю  людей  в
XI  в.  редки,  то  в  первой  половине  —  середине  XII  в.  они  упоминаются
как  обычное  явление.  Этот  феномен  может  быть  объяснен  еще  огра¬
ниченными  зонами  распространения  светской  письменности,  началь¬
ными  в  XI  в.  формами  летописания  и  письменных  актов,  но  не  самого
господского  землевладения.
 Южнорусское  летописание  XII  в.  обстоятельно  излагало  происхо¬
дившие  события,  и  в  нем  сразу  появляются  упоминания  господских
владений  княжих  служилых  людей  (на  эти  известия  неоднократно  об¬
ращалось  внимание  в  предшествующей  исторической  литературе).  Когда
относившийся  к  Мономашичам,  княжившим  в  южнорусских  землях,
Изяслав  Мстиславич,  должен  был  в  борьбе  с  Юрием  Долгоруким  оста¬
вить  киевское  княжение,  то,  полный  готовности  к  предстоящей  борь¬
бе,  он  обратился  к  «дружине  своей»  в  1150  г.:  «Вы  есте  по  мнъ  из
Рускы  земли  вышли,  своихъ  сель  и  своихъ  жизнии  лишився,  а  азъ  пакы
 533

своея  дядины  и  отчины  не  могу  перезръти  <...>»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
409;  здесь  и  далее  курсив  наш.  —  М.  С.].  Полочане  с  покаянием  гово¬
рили  в  1159  г.  своему  князю  Рогволоду  Борисовичу,  имея  в  виду  вос¬
стание  1151  г.:  «<...>  и  жизнь  твою  всю  разграбихомъ  и  твоея  дружины»
[ПСРЛ.  II.  Стб.  494]  (слово  жизнь  используется  в  это  время  в  значении
‘земельные  владения’,  ‘села’)  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  123—124]).
 Показательно  то,  что  такими  владениями  обладают  служилые  люди
князей,  не  только  издавна  правивших  в  землях  династических  ветвей,
но  и  недавно  вокняживишихся  (на  это  обстоятельство,  как  представ¬
ляется,  ранее  внимания  не  обращали).  Всеволод  Ольгович  стал  князем
Киевским  в  1139  г.  В  1143  г.,  стремясь  обеспечить  преемственность  вла¬
дения,  он  завещал  после  своей  смерти  киевское  княжение  младшему
брату  Игорю.  Когда  же  1  августа  1146  г.  Игорь  вокняжился  в  Киеве,
вскоре  он  был  лишен  княжения  киевлянами  в  союзе  с  Мономаховичем
Изяславом  Мстиславичем.  После  победы  киевляне  и  дружинники  Изя-
слава  «разграбили»  «дружины  Игоревы  и  Всеволожк,  и  села  и  скоты,  взя¬
та  имънья  много  в  домехъ  и  манастырехъ»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  328].  Вслед¬
ствие  того,  что  члены  дружины  жили  в  это  время  в  своих  селах  и  домах,
в  своих  хозяйствах,  князья  «собирали»  их  перед  военными  действиями,
а  после  «рати»  дружину  «распускали»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  319,  471,  690,
691  и  др.].
 Пространная  Правда  Русская  —  развитый  по  нормативному  составу
судебник,  изданный,  вероятно,  в  великое  киевское  княжение  Владими¬
ра  или  его  сына  Мстислава,  то  есть  между  1113  и  1132  гг.  (см.  ранее,  с.
514—524),  указывает  широко  и  неопределенно  или  как  господина  пост¬
радавшего  лица  и  истца  в  судебно-следственных  действиях,  владельца
беглого  зависимого  человека  (челядина),  хозяина  коня,  оружия,  одеж¬
ды,  крупного  и  мелкого  рогатого  скота,  свиней  и  птиц,  хлева,  клети,
гумна,  зерна  в  зерновых  ямах,  сена  и  дров,  бортных,  пашенных  и  дворо¬
вых  меж  и  других  знаков  собственности,  бобровых  угодий  и  бортей,
охотничьих  снастей  и  птиц,  ястреба  и  сокола,  разного  вида  ладей,  вклю¬
чая  морские  (ст.  32—44,  69—77,  79—84  ПП).  Столь  же  широко  и  неопре¬
деленно  назван  господин  (или  кто)  закупа  и  холопа  (ст.  56—65,  110—121
ПП).  Данное  явление  также  отражает  широкий  социальный  состав  вла¬
дельцев  господского  хозяйства,  в  число  которых  входили  и  члены  кня¬
жеской  дружины.  На  последнее  обстоятельство  указывает  ст.  91  ПП  о
наследстве  боярина  и  члена  дружины.  Ее  содержание  как  указание  дол¬
гой  предыстории  такого  господского  владения  раскрывает  отрицатель¬
ная  формулировка  ее  правовой  нормы:  в  случае  смерти  боярина  или
члена  дружины  при  отсутствии  у  них  сына  их  наследство  князю  не  отхо¬
дило  (см.  ранее,  с.  517—518).  То  есть  и  в  законодательном  памятнике
указание  господского  хозяйства  служилых  людей  появилось  как  след¬
ствие  развития  писаного  права,  а  не  возникновения  этого  хозяйства.
 Приведенные  ранее  материалы  позволяют  раскрыть  эволюцию  ма¬
териального  содержания  княжеской  дружины.  Она  постоянно  матери¬
 534

ально  обеспечивалась  князем  за  службу.  С  другой  стороны,  господские
хозяйства  князей  и  княжеской  песлужилой  знати  (крупное  княжеское
хозяйство  с  X  в.  и  мелкое  некняжсское  в  X—XI  вв.)  дополняются  в
XI—XII  вв.  распространяющимся  господским  хозяйством  служилой
знати  и  поступление  местной  знати  на  княжескую  службу.  Как  след¬
ствие  этих  экономических  и  социальных  процессов,  эволюции  форм
собственности  происходит  интеграция  служилой  и  местной  неслужи¬
лой  знати,  в  результате  чего  формируется  сословие,  которое  называет¬
ся  бояре.  В  XII—XIII  вв.  этот  социальный  термин  может  означать  как
старших  дружинников,  так  и  местную  знать  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.
С.  199-202,  214-219].
 Эти  наблюдения  позволяют  развить  ранее  сделанные  наблюдения
над  содержанием  известий  о  селах,  дворах  и  домах  у  членов  княжеской
дружины.  Во-первых,  как  показала  информация  исторических  источ¬
ников,  для  Русского  государства  второй  половины  XI  —  первой  трети
XII  в.  были  свойственны  политическое  единство,  символизированное
властью  киевского  князя,  и  система  наследственных  княжеских  владе¬
ний-отчин.  Поэтому  представления  исследователей  о  постоянном  «пе¬
ремещении»  князей  в  этот  период,  да  и  позднее,  значительно  преуве¬
личивали  это  явление,  тогда  как  представление  о  «лествичном  восхож¬
дении»  князей  от  младших  столов  к  старшим  осталось  недоказанным.
Отсюда  следует,  что  земельные  владения,  дворы  и  дома  княжих  служи¬
лых  людей,  членов  старшей  и  младшей  дружины,  могли  постоянно
существовать  в  отчинных  княжеских  владениях.  Известия  об  этих  ви¬
дах  собственности  в  новом  для  их  князя  княжении  может  также  свиде¬
тельствовать  об  их  приобретении  в  достаточно  короткие  сроки  не  только
в  период  сохранения  традиции  политического  единства  Русского  госу¬
дарства,  но  и  позднее,  в  период  его  политической  раздробленности.
Данные  виды  собственности  членов  дружины  в  новом  для  князя  кня¬
жении  может  указывать  на  то,  что  местная  знать,  владеющая  селами,
дворами  и  домами,  начинает  служить  новому  князю,  то  есть  входит  в
состав  его  дружины  с  совмещенными  военными,  административно¬
судебными  и  служебными  по  княжескому  двору  функциями.
 Отсюда  можно  сделать  новые  по  содержанию  предположения.  Ме¬
стная  землевладельческая  знать  входила  в  соответствии  со  своим  соци¬
альным  статусом  в  число  служилых  княжих  мужей,  тогда  как  менее
знатные  люди  становились  отроками  нового  князя,  то  есть  положение
в  княжеской  дружине  продолжало  их  социальный  статус  до  службы  но¬
вому  князю  (эта  мысль  продолжает,  к  сожалению,  не  опубликованные  в
виде  статьи  конструктивные  наблюдения  нашего  аспиранта  А.  И.  Гуро¬
ва  над  составом  «государева  двора»  в  XV  в.).  Старых  и  новых  членов
княжеской  дружины  интегрировала  служба  князю  и  распространенная
на  них  система  натурально-денежного  обеспечения  за  эту  службу.
 Социальная  структура  княжих  служилых  людей  второй  половины
XI  в.  отразила  ее  дальнейшую  эволюцию:  древнейшие  по  происхожде-
 535

пию  категории  княжих  мужей  и  отроков  пополнили  детские.  В  рас¬
сматриваемый  период  княжие  мужи  —  ее  высший  слой  [здесь  и  далее  о
княжих  мужах  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  201—202;  Горский  А.  А.  1989.
С.  48—49;  см.  там  же  источники  и  литературу].  Они  —  ближайшее
окружение  князя.  Княжие  мужи  назначались  на  высшие  должности  в
княжеском  административно-судебном  и  военном  аппарате  управле¬
ния  в  качестве  посадников,  тысяцких  и  воевод.  Для  многих  из  них
статус  княжого  мужа  был  наследственным.  Как  следует  даже  из  огра¬
ниченной  для  XI—XII  вв.  информации  нарративных  источников,  фа¬
милии  знатных  мужей  служили  князьям  в  нескольких  поколениях  до
100  лет  [Свердлов  М.  Б.  1979в.  С.  223—231].  Служба  князю  становилась
средством  вертикальной  мобильности  для  людей  знатных  и  богатых  —
бояр.  Она  делала  их  княжими  мужами.
 Жизнь  княжих  мужей  продолжала  защищаться  двойной  вирой  в  80
гривен  (ст.  1  ПП).  В  ПП  особо  указывалась  коллективная  ответствен¬
ность  общины-верви  и  выплата  ею  80  гривен,  если  на  ее  территории
убит  княжой  муж.  Таким  образом,  соблюдение  особого  сословного  ста¬
туса  княжих  мужей  было  обязательно  для  всех.  Как  свидетельствуют
биографии  потомственных  княжих  мужей,  они  исполняли  должности
по  поручению  князя  по  всей  территории  Русского  государства,  от  Нов¬
города  до  Тмутаракани,  но  после  их  исполнения  возвращались  в  пре¬
жние  владения  [Янин  В.  Л.  1962.  51—54;  Свердлов  М.  Б.  1979в.  С.  225—
229],  что  свидетельствует  о  сохранении  ими  и  их  родственниками  дво¬
ров  и  сел.  Когда  же  тысяцкий  Георгий  Шимонович  был  отправлен
Юрием  Долгоруким  в  Ростово-Суздальскую  землю,  то  и  там  имя  Ши-
мон,  чуждое  русской  антропонимике,  отразилось  в  названиях  четырех
сел,  что  свидетельствует  о  землевладении  или  его  отца  (по  предполо¬
жению  Б.  А.  Воронцова-Вельяминова,  в  Ростове  находился  с  юным
Владимиром  Мономахом  еще  отец  Георгия  Шимон)  [Воронцов-Велья¬
минов  Б.  А.  1977.  С.  127—132],  или  его  старшего  сына  (в  нарративных
источниках  этого  времени  хорошо  прослеживается  традиция  имени
старшего  сына  по  деду).  Землевладение  местных  знатных  людей  —  бояр,
которые  поступали  князю  на  службу  и  становились  его  мужами,  было
изначальным.
 Отроки  представляли  собой  второй  по  времени  происхождения  слой
княжих  служилых  людей.  В  нарративных  источниках  данного  периода
они  продолжают  быть  ближайшим  княжеским  окружением  в  качестве
слуг,  низшего  слоя  дружины,  членов  двора  и  личной  охраны.  В  ст.  20
ПП  отрок  указан  как  самостоятельный  княжеский  судебный  чинов¬
ник,  который  получает  значительную  судебную  пошлину  (гривну  кун)
за  отвод  обвинения  в  убийстве.  Еще  более  значительную  пошлину  в  2
гривны  и  20  кун  получал  отрок  в  качестве  судебного  чиновника  при
получении  судебного  штрафа  в  12  гривен  (это  был  второй  по  величине
судебный  штраф  после  виры  за  убийство  простого  свободного  челове¬
ка)  (ст.  74  ПП).
 536

Подобно  княжим  мужам  отроки  были  заняты  и  в  княжеском  хозяй¬
стве.  При  этом  ст.  11  ПП  особо  указывала,  что  жизнь  такого  княже¬
ского  отрока  защищалась  вирой  в  40  гривен.  Последнее  обстоятель¬
ство  свидетельствует  о  сохранении  им  свободы  в  княжеском  господс¬
ком  хозяйстве,  которое  стремилось  всеми  средствами  удержать  работа¬
ющих  в  нем  людей,  установив  над  ними  разные  формы  зависимости,
от  похолопления  до  рядовничества.  Более  того,  установление  виры  за
убийство  отрока  в  40  гривен  свидетельствует  о  том,  что  служба  князю
в  качестве  отрока  в  составе  дружины  вне  зависимости  от  его  проис¬
хождения  (возможно,  из  пленных  людей)  делала  его  свободным  или
подтверждала  статус  свободного  человека.  Поэтому  встречающееся  мне¬
ние  о  вхождении  в  число  княжеских  отроков  рабов  или  несвободных
людей  [Платонов  С.  Ф.  1913.  С.  95—96;  Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  90—91;
Горский  А.  А.  1989.  С.  53]  подтверждения  не  находит  [об  общественном
положении  княжеских  отроков  подробнее  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.
202-205;  Горский  А.  А.  1989.  С.  51-52].
 Служба  князю  развивала  у  отрока  чувство  самосознания  и  само¬
идентификации  через  принадлежность  его  к  служилым  людям  данного
князя.  Об  этом  может  свидетельствовать  надпись  в  Софии  Киевской  о
погребении  там  Всеволода-Андрея  Ярославича.  Это  граффито  «Дъмитръ
псалъ,  отрочька  его»,  указывая  точную  дату  этого  события  и  по  цер¬
ковному  календарю  —  «великий  четверг»  и  по  астрономическому  —  14
апреля  (1093  г.)  [Высоцкий  С.  А.  1966.  С.  18—24].  Так  же  поступил  в
традиционной  благопожелательной  надписи  в  Софии  Новгородской  и
Фарьман,  который  самоидентифицировался  —  «Глебов  отрок»,  т.  е.
князя,  вероятно,  Глеба  Святославича,  княжившего  в  Новгороде  в  1069—
1070  гг.  Как  уточнила  Т.  В.  Рождественская,  Фарьман  был,  видимо,
скандинавом  [Медынцева  А.  А.  1978.  С.  108;  Рождественская  Т.  В.  1994.
С.  207-208].
 Как  показал  А.  А.  Горский,  со  второй  половины  XI  в.  в  составе  млад¬
шей  дружины  появились  детские.  По  материалам  конца  XI  —  XII  в.,
они  не  входят,  в  отличие  от  отроков,  в  ближайшее  окружение  князя,  в
число  дружинников,  находящихся  при  нем  в  данный  момент.  Есть  одно
известие  об  отряде  детских,  судя  по  контексту,  немногочисленном.  Они
упоминаются  в  качестве  княжеских  чиновников  без  конкретизации  ад¬
министративно-судебных  обязанностей,  как  малозначительные  судеб¬
ные  исполнители  и  находящиеся  на  высокой  должности  городские  по¬
садники.  В  отличие  от  отроков,  термин  детские  не  обозначает  всю  млад¬
шую  дружину.  Упоминаются  детские  только  княжеские.  О  некняжеских
детских  сведений  нет.  Они  имеют  собственные  дома.  Внутри  этой  соци¬
альной  категории,  возможно,  существует  некоторая  дифференциация,
поскольку  в  1149  г.  упомянуты  меньшие  детские.  Эти  наблюдения,  в
значительной  мере  совпадающие  с  нашими,  уточняют  их  в  определении
времени  появления  детских  и  в  установлении  различий  между  ними  и
отроками.  А.  А.  Горский  объяснил  повышение  значимости  детских  для
 537

князей  тем,  что  бояре,  будучи  падежной  социальной  и  военной  опорой
князей,  становились  в  XI—XII  вв.  землевладельцами-вотчинниками  и
«нередко  переставали  передвигаться  вслед  за  князьями»,  часто  меняв¬
шими  свои  столы  [Горский  А.  А.  1989.  С.  52—55;  см.  там  же  указание
исторических  источников  и  литературы;  ср.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  205—
207].  Между  тем,  подчеркивая  сходство  отроков  и  детских,  он  недооце¬
нил  собственных  существенных  наблюдений  над  их  различиями.  По¬
этому  следует  вернуться  к  этим  дискуссионным  вопросам  в  определе¬
нии  понятий  дружина,  княжие  мужи  и  отроки.
 Соглашаясь  с  основными  наблюдениями  А.  А.  Горского,  отметим
те  из  них,  которые  отличают  детских  от  отроков.  Применение  соци¬
ального  термина  детские  уже,  поскольку  нет  известий  о  детских  не¬
княжеских  и  он  не  обозначает  всю  младшую  дружину.  Название  этой
категории  появилось  во  второй  половине  XI  в.  —  позже,  чем  отроки,
так  что  он  отражает  новое  социальное  явление.  Выше  детских  в  кня¬
жеской  служилой  социальной  иерархии  только  княжие  мужи  (бояре).
Детские  не  являются  слугами  княжеского  двора  и  не  всегда  находятся
при  князе.
 Другие  отличия,  как  представляется,  не  отмечены  в  достаточной
степени.  В  качестве  судебного  исполнителя  в  делах  о  наследстве  он
получал  значительную  пошлину  в  одну  гривну  кун,  а  в  делах  с  исполь¬
зованием  Божьего  суда  железом  —  полгривны,  в  10  раз  больше,  чем
мечник,  который  получал  5  кун  (ст.  108,  86  ПП).  Но  особо  значимы
сообщения  о  социальном  положении  детских  60-х  —  70-х  гг.  XII  в.
Ранее  рассматривался  эпизод  с  Владимиром  Мстиславичем,  который  в
своих  интригах  против  киевского  князя  и  племянника  Мстислава  Изяс-
лавича  обратился  в  1169  г.  за  поддержкой  к  потомственной  киевской
знати,  боярам,  которые  его  тогда  поддерживали,  к  своей  «дружине»  —
Рагуилу  Добрыничу,  Михаилу  и  Завиду.  Когда  же  те  отказались  следо¬
вать  за  ним,  Владимир  сказал  о  своих  детских:  «А  се  будуть  мои  бояре»
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  536],  то  есть  детские  должны  были  стать  при  нем
высшим  слоем  знатных  людей.  Второе  известие  относится  к  смутным
для  Владимиро-Суздальского  княжества  после  убийства  Андрея  Бого-
любекого  1175—1176  гг.  В  последовавшей  кровопролитной  распре
Мстислав  и  Ярополк  Ростиславичи,  с  которыми  враждовал  Андрей,
временно  обосновались  во  Владимиро-Суздальском  княжестве.  Там  они
раздали  посадничество  по  городам  детским,  которые  пришли  с  ними
из  Среднего  Поднепровья,  где  Ростиславичи  княжили.  Эти  детские
«многу  тяготу  людем  симъ  створиша  продажами  и  вирами,  тогда  как
«сама  князя  молода  бяста,  слушая  бояръ»  [эти  летописные  записи,
имеющие  общерусское  значение,  сохранились  в  северо-восточном  и
южнорусском  летописании;  ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  374—375;  ПСРЛ.  Т.  II.
Стб.  598].  Судя  по  административно-судебным  функциям  в  городах,
детские  Ростиславичей  действительно  исполняли  административно¬
судебные  обязанности  посадников.  Таким  образом,  следует  обратить
 538

особое  внимание  на  то,  что  положение  детских  среди  служилых  князю
людей  (в  «дружине»)  было  более  значимым,  чем  отроков.  Они  могли
стать  посадниками  и  высшим  слоем  знати  —  боярами,  тогда  как  об
отроках  таких  сведений  нет,  что  может  свидетельствовать  об  отсут¬
ствии  таких  форм  вертикальной  мобильности  отроков.
 Обобщая  наблюдения  над  общественным  положением  детских  в
княжеской  дружине,  их  отличиями  от  отроков,  можно  предположить,
что  их  появление  отразило  новое  социальное  явление.  Высший  слой
служилых  князю  людей  —  княжие  мужи  рекрутировался  из  знатных
служилых  и  ранее  неслужилых  князю  людей,  к  которым  в  равной  мере
мог  применяться  социальный  термин  боярин,  человек  знатный  и  бога¬
тый.  Низший  слой  дружины  —  отроки  рекрутировались  на  княжескую
службу  из  самых  разных  слоев  общества,  включая  пленных,  но  эта
служба  уравнивала  их  общественный  статус  равной  вирой  и  равными
возможностями  при  исполнении  функций  военных,  административ¬
но-судебных  и  служебных  на  княжеском  дворе.  Можно  предположить,
что  формирование  во  второй  половине  XI  в.  промежуточного  между
княжими  мужами  и  отроками  слоя  детских  отразило  появление  в  чис¬
ле  служилых  князю  людей  более  материально  обеспеченных  людей,
чем  отроки.  Возможно,  на  княжескую  службу  поступали  также  люди
из  «среднего  класса».  Они  владели  «имением»  и,  возможно,  землей  в
большей  мере,  чем  простые  свободные  люди  и  тем  более  зависимые,  и
в  меньшей  степени,  чем  знатные,  бояре.  Служба  князю  свободных  людей
из  этого  «среднего  класса»  имело  следствием  возникновение  промежу¬
точного  между  княжими  мужами  и  отроками  слоя  служилых  людей,
которые  дополняли  на  более  высоком  уровне  функции  отроков  и  на
более  низком  уровне  —  княжих  мужей.
 Такой  экономический  и  социально-политический  статус  детских
разъясняет  происхождение  и  содержание  этого  нового  для  Руси  второй
половины  XI  в.  социального  термина.  Его  этимологию  определяет  на¬
полненное  в  средние  века  значительным  смыслом  слово  дети,  но  су¬
ществовало  оно  не  самостоятельно,  а  в  соотнесении  с  другими  соци¬
альными  терминами  и  обозначенными  ими  общественными  категори¬
ями:  княжие  мужи  —  бояре.  Именно  эту  терминологическую  и  соци¬
альную  связь,  вероятно,  сохранил  появившийся  в  XIII  в.  термин  дети
боярские  как  продолжение  социального  термина  детские.  Возникнове¬
ние  детских  как  особого  слоя  княжеских  служилых  людей  делало  кня¬
жескую  «дружину»  социально  более  сложной,  охватывающей  большее
число  общественных  слоев  и  социально-политических  связей  в  госу¬
дарственных  структурах.
 Численно  детские  были  еще  немногочисленны.  Их  появление  только
во  второй  половине  XI  в.  имело  следствием  отсутствие  особо  указан¬
ной  в  Пространной  Правде  Русской  юридической  защиты  жизни  дет¬
ских  в  отличие  от  княжих  мужей  и  отроков.  Но  их  время  было  впере¬
ди.  Таким  образом,  можно  предположить,  что  когда  во  второй  полови¬
 539

не  XII  —  XIII  в.  княжие  мужи  и  местная  неслужилая  знать  консолиди¬
ровались  в  сословие  бояр,  отроки  и  слуги  княжеского  двора  стали  осо¬
бым  социальным  военно-служилым  слоем  дворян  или  слуг  (см.  далее,
с.  593—596).  Социальную  категорию  детских  продолжили  дети  боярс¬
кие  —  мелкие  и  средние  служилые  землевладельцы.
 Название  во  второй  половине  XI  в.  нового  слоя  княжих  служилых
людей  детскими  свидетельствует  о  сохранении  традиции  обозначения
их  социального  статуса  в  соответствии  с  возрастными  категориями,
подобно  тому  как  ранее  были  названы  княжие  мужи  и  отроки.  Такая
система  социально-возрастной  иерархии  была  тождественна  термино¬
логии  иерархии  правителей  отец  —  брат  —  сын.  В  этом  она  была  ана¬
логична  такому  же  использованию  семейно-возрастных  терминов  в
православных  южнославянских  странах  и  Византийской  империи:  «ду¬
ховный  отец»  —  «духовный  сын».  У  западноевропейских  сюзеренов
широко  применялось  для  указания  равенства  слово  брат.
 Сохранение  и  развитие  на  Руси  данной  семейно-возрастной  тер¬
минологии  объяснялось  необходимостью  определения  иерархического
соотношения  как  правителей,  так  и  разных  категорий  служилых  им
людей.  Такая  целостная  терминологическая  система  формировалась
имманентно,  как  следует  из  существования  таких  же  семейно-воз¬
растных  обозначений  служилых  категорий  в  Польше  pueri  и  iuvenes
наряду  с  традиционными  феодальными  терминами  fideles  и  другие
(см.  ранее,  с.  211,  264,  418).  Ее  появление  объясняется  существова¬
нием  иерархических  отношений  между  князьями  и  служилыми  им
людьми  как  для  указания  их  конкретного  социального  статуса  внут¬
ри  этих  социальных  подсистем,  так  и  для  символического  обозначе¬
ния  вне  их.
 Княжеская  система  податей  и  пошлин  сохраняла  основное  значе¬
ние  финансирования  общегосударственных  потребностей  (строитель¬
ство  городов,  пограничных  оборонительных  сооружений,  вооружение
войска  и  т.  д.),  а  также  материального  обеспечения  князя  и  княжих
служилых  людей.  Кроме  отходивших  князю  судебных  пошлин  и  штра¬
фов,  вир  и  продаж,  существовали  на  Руси  этого  времени  многочислен¬
ные  подати,  которые  стали  многообразнее  с  IX—X  вв.  Юридические
источники  отмечают  существование  на  Руси  первой  трети  XII  вв.  «го¬
стиную  дань»  —  с  купцов,  «торговое»  —  за  право  торговли,  «мыта»  —
за  провоз  товара,  «перевоза»  —  за  перевоз  товаров  и  людей  через  вод¬
ную  преграду,  «корчмитов»  —  с  корчмы,  постоялого  и  питейного  дво¬
ра.  В  середине  XII  в.  упоминаются  также  «погородье»  —  фиксирован¬
ный  денежный  налог  с  города,  заменивший,  вероятно,  древний  урок,  а
также  «почестье»  —  подать  в  денежной  или  натуральной  форме.  Эти
множественные  виды  податей  представляли  собой  княжескую  (госу¬
дарственную)  налоговую  систему,  которая  была  дополнена  уже  древ¬
ними  к  тому  времени  повинностями  —  дорожной  («повозом»,  обеспе¬
чением  перевозок  транспортными  средствами  и  людьми)  и,  вероятно,
 540

городовой  (обязанностью  строить  городские  укрепления  и  ремонтиро¬
вать  их)  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  59—60,  198—  1991.  Такая  система  пода¬
тей  и  повинностей  постоянно  действовала  в  Русском  государстве  вто¬
рой  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  позднее,  с  началом  его  поли¬
тической  раздробленности.  Она  обеспечивала  княжескую  казну  значи¬
тельными  денежными  поступлениями.  Так  что,  когда  в  отчинных  или
новых  завоеваных  княжествах  со  сменой  князей  осуществлялась  пре¬
емственная  смена  высших  должностных  лиц  в  княжеском  админист¬
ративно-судебном  и  военном  управлении,  необходимо  было  только  по-
сажение  в  городах  посадников  из  членов  княжеской  «дружины»,  чтобы
они  обеспечили  продолжение  функционирования  этой  системы  пода¬
тей  и  повинностей.
 Древний  по  происхождению  натуральный,  а  позднее  и  денежный
корм,  вероятно,  в  конце  XI  в.  стали  обозначать  словом  «хлеб»,  тогда
как  само  оно  превратилось  в  архетипический  по  происхождению  си¬
ноним  княжеского  натурального  податного  обложения  отчинного  кня¬
жества  —  волости  и  города.  Именно  в  таком  смысле  использовал  со¬
временник  событий  автор  ПВЛ  слово  хлеб,  излагая  под  6604/1096  г.
претензии  Олега  Святославича  на  Муромскую  землю:  «Иди,  —  гово¬
рил  он,  обращаясь  к  Изяславу  Владимировичу,  сыну  Владимира  Мо-
номаха,  —  в  волость  отца  своего  Ростову,  а  то  есть  волость  отца  моего.
Да  хочю,  ту  съдя,  порядъ  створити  со  отцемь  твоим.  Се  бо  мя  выгналъ
из  города  отца  моего.  А  ты  ли  ми  здъ  хлъба  моего  же  не  хощеши  даты!»
[ПВЛ.  1996.  С.  108;  курсив  наш.  —  М.  С.].  В  том  же  значении  исполь¬
зует  слово  хлеб  и  Владимир  Мономах  в  письме  к  Олегу  Святославичу,
применяя  в  качестве  его  синонима  термины  наследственного  права
дедина  (в  трансформированной  форме)  и  отчина.  Имея  в  виду  своих
сыновей  Мстислава  и,  вероятно,  Вячеслава  [Кучкин  В.  А.  1984.  С.  68—
69;  см.  там  же  литературу;  другие  исследователи  думали,  что  Мстисла¬
ва  и  Юрия]  Мономах  писал:  «<...>  да  то  ти  садить  сынъ  твои  хресть-
ныи  с  малым  братомъ  своимь,  хлъбъ  ъдучи  дъдень,  а  ты  съдиши  в  своемъ
—  а  о  се  ся  ряди».  Стремясь  избежать  «насилия»,  которого  желал  Олег
Святославич  в  борьбе  за  передел  княжеских  владений,  Владимир  Мо¬
номах  напоминал  Олегу  о  том,  что  ему  уже  давали  наследственое  вла¬
дение,  используя  для  его  обозначения  уже  слово  отчина,  а  не  хлеб:
«<...>  тако  вь  даяла  и  у  Стародуба  и  милосердуюча  по  тобъ,  очину
твою»  [ПВЛ.  1996.  С.  106;  курсив  наш.  —  М.  С.].  И  позднее  слова
отчина  и  хлеб  сближались  как  синонимичные:  «Брате  и  свату,  отчину
нашю  и  xnt6b  нашь  взялъ  еси»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  698].  Из  этих  допол¬
няющих  друг  друга  значений  наследственного  владения  на  Руси  вто¬
рой  половины  XI  —  XII  в.,  область  отца  моего,  город  отца  моего,
отчина,  хлеб,  следует  их  содержательная  и  терминологическая  бли¬
зость  французскому  феодальному  понятию  апанаж  как  наследствен¬
ного  владения  принца  королевского  дома  в  пределах  одного  государ¬
ства  (см.  ранее,  с.  348,  434—440,  474—476).
 541

Одновременно  понятие  хлеб  становилось,  вероятно,  синонимом  мате¬
риального  и  материально-денежного  обеспечения  в  виде  корма  за  службу
князю.  Исторические  источники  не  позволяют  проследить  такое  обозна¬
чение  податей  вне  княжеской  среды  в  XI—XIII  вв.  Но  в  XIV—XVI  вв.
хлеб,  который  называли  посопиый  хлеб,  посошный  корм,  yen,  посп  представ¬
лял  собой  фиксированный  хлебный  оброк.  В  XVII  в.  информация  исто¬
рических  источников  свидетельствует  о  существовании  широкого  семан¬
тического  поля,  в  котором  социально-политические  понятия  обозначали
многообразные  формы  общественных  отношений  [здесь  и  далее  см.:  Енин
Г.  П.  2000.  С.  49—75,  150—158;  2002.  С.  11—21].  Кормленные  воеводы
приглашали  старост  на  пир  «хлеба  есть».  «На  другой  день»  старосты  вып¬
лачивали  воеводе  за  этот  пир  денежную  «почесть».  Таким  образом,  воево¬
да  являлся  в  данной  ситуации  человеком,  который  ‘давал  хлеб’,  получая
отдар  в  виде  чести,  почитания  и  как  следует  из  этого  древнейшего  назва¬
ния,  средневековой  подати.  Поэтому  возникает  вопрос,  не  отражало  ли
клишированное  выражение  позднего  средневековья  «хлеба  есть»  древ¬
нейшее  ситуативное  и  языковое  клише,  генетически  восходившее  еще  к
индоевропейскому  периоду,  а  потому  существовавшее  в  восточнославян¬
ской  и  древнерусской  среде  еще  в  IX—XIII  вв.  Альтернативность  нату¬
рального  и  денежного  содержания  местным  населением  княжих  служи¬
лых  людей  при  исполнении  ими  административно-судебных  функций  в
первой  половине  XI  в.  в  Поконе  вирном  Ярослава  Мудрого  сохранилась
в  традиции,  включавшей  указание  хлеба  в  названии  подати  —  «за  все  про
все:  за  хлеб  и  за  колачи,  и  за  мясо,  и  за  еица»  —  при  выплате  за  нее  только
денег.
 Из  приведенных  ранее  наблюдений  следует,  что  в  Русском  государ¬
стве  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.,  соединившем  тради¬
цию  этно-культурного,  политического  и  церковного  единства  страны
с  отчинными  началами,  а  также  позднее,  в  процессе  его  политическо¬
го  дробления,  продолжал  существовать  многофункциональный  аппа¬
рат  княжеского  государственного  управления  с  совмещенными  функ¬
циями  его  членов,  княжие  служилые  люди  по  традиции  назывались
дружиной.  Ее  члены  рекрутировались  из  разных  слоев  общества,  вслед¬
ствие  чего  они  были  по-разному  обеспечены  собственным  «имением»,
занимали  разное  место  в  служилой  иерархии  и  исполняли  различаю¬
щиеся  административно-судебные,  военные  и  служебные  по  княжес¬
кому  двору  функции:  княжие  мужи  (бояре)  —  детские  —  отроки.  Но
они  в  равной  мере  материально  обеспечивались  за  службу  должностя¬
ми,  податями,  пошлинами  или  отчислениями  от  них,  денежными  раз¬
дачами,  которые  являлись  их  кормом  (феодом-должностью  и  феодом-
деньгами).  Служба  князю,  натурально-денежное  и  денежное  обеспече¬
ние  за  эту  службу  сохранили  в  данный  период  форму  и  терминологию
дружины  как  обобщающего  названия  княжих  служилых  людей.  Эта
княжая  дружина  имела  государственное  функциональное  и  феодаль¬
ное  сущностное  содержание.
 542

Князь  И  ГОСПОДСКОЕ  хозяйство
 Лучше  изучена  социально-экономическая  структура  княжеского
господского  хозяйства  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  Ее
исследованию  в  XX  в.  было  посвящено  значительное  число  аналити¬
ческих  работ.  В  изучении  его  экономических  основ  сложилось  два  ис¬
следовательских  направления.  Одно  из  них  восходило  к  концепции  В.
О.  Ключевского  о  торговом  и  охотничье-промысловом  характере  эко¬
номики  Киевской  Руси.  Поэтому  особое  внимание  в  нем  уделялось
сообщениям  о  сельских  промыслах,  животноводстве  и  коневодстве  в
княжеском  хозяйстве  (Н.  А.  Рожков,  С.  В.  Вознесенский).  К  такой
характеристике  княжеского  хозяйства  присоединился  И.  Я.  Фроянов.
По  его  словам,  «княжеский  конь  в  Правде  Ярославичей  выдвигается
на  первый  план»,  в  XI—XII  вв.  «скотоводство  в  хозяйстве  князей  было
центральной  отраслевой  ветвью,  ее  основой,  фундаментом»,  тогда  как
пашня  «выполняет  подсобную  роль».  Поэтому  ученый  в  соответствии
со  своей  концепцией  интерпретирует  летописное  сообщение  о  нахо¬
дившихся  в  1146  г.  900  стогах  на  гумне  в  селе  князя  Игоря  Ольговича
как  сено  [Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  55—61]  вопреки  восточнославянской,
общеславянской  и  индоевропейской  традиции  помещать  после  сбора
урожая  и  обрабатывать  на  гумне  не  сено,  а  зерновые  культуры.  Такой
подход  к  изучению  княжеского  господского  хозяйства  второй  полови¬
ны  XI  —  первой  трети  XII  в.  имел  следствием  умолчание  или  целенап¬
равленную  интерпретацию  значительной  информации  исторических
письменных  источников  о  земледелии  и  землевладении  в  княжеском
господском  хозяйстве.
 В  начале  XX  в.  сложилось  другое  исследовательское  направление,  в
котором  была  показана  земледельческая  и  землевладельческая  основа
как  восточнославянской  экономики,  так  и  княжеского  господского
хозяйства  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  (М.  С.  Грушев¬
ский,  А.  Е.  Пресняков,  М.  Н.  Покровский).  Археологические  и  линг¬
вистические  материалы  подтвердили  эти  данные  исторических  источ¬
ников.  Поэтому  начиная  с  30-х  гг.  XX  в.  в  отечественной  литературе
существовала  устойчивая  традиция  изучения  княжеского  хозяйства,  ос¬
нову  которого  составляли  землевладение  и  пашенное  земледелие  (с  раз¬
личиями  в  интерпретации  Б.  Д.  Греков,  С.  В.  Бахрушин,  С.  В.  Юшков,
В.  В.  Мавродин,  Б.  А.  Романов,  Б.  А.  Рыбаков,  Л.  В.  Черепнин,  А.  А.
Зимин,  И.  И.  Смирнов,  М.  Б.  Свердлов,  А.  А.  Горский  и  другие)  [истори¬
ографический  анализ  исследований  экономических  и  социальных  факто¬
ров,  в  том  числе  княжеского  хозяйства,  см.:  Свердлов  М.  Б.  1996.  С.  126—
132,  150-152,  159-162,  191-210,  241-243,  268-317].
 Вопрос  о  структуре  господского  княжеского  хозяйства  во  второй
половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  следует  рассматривать  с  учетом
анализа  ПП  —  основного  исторического  источника  для  изучения  дан¬
ной  исследовательской  проблемы.  В  ст.  11  —  17  ПП  повторены  с  опре-
 543

деленными  изменениями  ст.  19,  22—27  КП  о  вирах  и  штрафах  за  убий¬
ство  княжеских  управляющих,  слуг  и  зависимых  людей:  тиуна  огнищ-
ного,  тиуна  конюшего  —  80  гривен,  княжеского  отрока,  конюха,  пова¬
ра  —  40  гривен,  сельского  и  пашенного  (ратайного)  тиуна,  ремеслен¬
ника  и  ремесленницы,  кормильца  и  кормилицы  —  12  гривен,  рядови¬
ча,  смерда,  холопа  —  5  гривен,  робы  —  6  гривен.
 В  социальной  терминологии  произошла  замена  древних  восточнос¬
лавянских  по  происхождению  названий  огнищанина  и  старосты  уни¬
фицирующим  заимствованным  скандинавским  словом  тиун  —  ‘слуга’.
Новыми  являются  ст.  11  ПП  о  вире  в  40  гривен  за  убийство  княжеско¬
го  отрока,  конюха,  повара  и  ст.  15  о  12-гривенном  штрафе  за  холопов-
ремесленников.  Существуют  разные  мнения  относительно  появления
первой  из  этих  статей:  составители  ПП  использовали  «не  дошедший
до  нас  источник»  (более  поздний  список  КП  —  ?)  [Пресняков  А.  Е.
1993.  С.  215—216],  в  статье  отразились  новые  явления  в  изменении
состава  княжеского  двора  [Правда  Русская:  Учебное  пособие.  1940.  С.
58],  допускались  обе  эти  возможности  [Goetz  L.  К.  1912.  Bd.  III.  S.  67;
Зимин  А.  А.  1952.  С.  143—144;  позднее  А.  А.  Зимин  интерпретировал
появление  ст.  11  ПП  как  следствие  редакционной  работы  ее  состави¬
теля  и  «показатель  развития  русских  городов  как  ремесленных  цент¬
ров»:  Зимин  А.  А.  1999.  С.  245—246].  Между  тем  материалы,  относящи¬
еся  ко  второй  половине  X  —  первой  половине  XI  в.,  свидетельствуют
об  отроках  не  только  как  о  членах  младшей  дружины,  но  и  княжеского
двора.  В  княжеском  домениальном  уставе  (ст.  23  КП)  упомянут  стар¬
ший  («старый»)  конюх,  следовательно,  и  до  записи  в  ст.  11  ПП  были
обычные  конюхи  (в  ст.  28  КП  указан  штраф  за  похищение  княжеского
коня,  а  в  1068  г.  восставшие  киевляне  требовали  у  Изяслава  Ярослави-
ча  коней,  что  подразумевает  у  князя  табунов  для  хозяйственных  и  во¬
енных  нужд,  а  этим  табунам  были  необходимы  не  только  старшие,  но
и  обычные  конюхи,  жизнь  которых  защищалась  не  двойной,  а  обыч¬
ной  вирой  в  40  гривен).  Появление  в  ст.  11  ПП  повара,  разумеется,
также  не  отражает  создание  данной  категории  лиц  в  княжеской  рези¬
денции-дворе,  где  постоянно  находилось  значительное  число  лиц  кня¬
жеской  семьи,  их  охраны  и  слуг.  Таким  образом,  ст.  11  ПП  с  указанием
40-гривенной  виры  за  убийство  княжого  отрока,  конюха  и  повара  сви¬
детельствует  не  об  их  появлении  на  княжеском  дворе,  а  об  утверждении
всех  их  в  правовом  статусе  лично  свободных  людей  на  княжеской  служ¬
бе  независимо  от  их  происхождения,  а  также  о  развитии  светского  пи¬
саного  права,  в  котором  шире  отражена  защита  людей  княжеского  гос¬
подского  хозяйства.
 Аналогичный  вывод  можно  сделать  и  о  содержании  ст.  15  ПП.  В
условиях  натурального  господского  хозяйства  значительное  число  пред¬
метов  ремесленного  производства  не  покупалось,  а  производилось  лично
зависимыми  ремесленниками-холопами.  Поэтому  их  присутствие  на
княжеском  дворе  среди  холопов  подразумевается  и  до  издания  ПП  (см.
 544

обобщающее  указание  холопов  в  ст.  26  КП).  Вероятно,  поводом  к  со¬
зданию  ст.  15  ПП  явилась  необходимость  установить  высокий  штраф  в
12  гривен  за  убийство  ремесленника-холопа  (за  обычного  холопа  пла¬
тили  штраф  5  гравен),  что  свидетельствует  о  возросшем  их  значении  в
хозяйстве  и  повышении  их  квалификации  (XI—XII  вв.  на  Руси  проис¬
ходил  значительный  подъем  ремесленного  производства).
 Если  сделанные  над  текстом  Русской  Правды  наблюдения  верны,
то  можно  сделать  вывод,  что  новые  нормы  ст.  11  и  15  ПП,  указываю¬
щие  виру  и  штраф  за  убийство  княжеского  отрока,  конюха,  повара,
ремесленника,  свидетельствуют  не  об  их  появлении  в  княжеском  гос¬
подском  хозяйстве,  а  о  развитии  светского  писаного  права,  фиксирую¬
щего  социальный  и  юридический  статус  находящихся  в  его  составе
людей  [см.:  Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  111  —  113].
 Тот  же  принцип  преемственности  экономической  структуры  кня¬
жеского  господского  хозяйства  и  совершенствования  его  нормативно¬
го  обеспечения  последовательно  соблюден  в  «хозяйственных»  статьях
ПП.  В  отличие  от  компактной  группы  ст.  11  —  17  ПП  с  указанием  вир  и
штрафов  за  убийство  людей  княжеского  господского  хозяйства  его
объекты  собственности,  указанные  в  КП  в  качестве  княжеских,  приве¬
дены  в  ПП  в  расширительных  формулировках  с  редким  названием
пострадавшего  лица  как  кто  или  господин.  Лишь  в  ст.  45  ПП  сохрани¬
лось  указание  3-гривенного  штрафа  за  кражу  княжеского  коня,  «а  за
инъхъ  по  2  гривны»,  тогда  в  ст.  28  КП  такой  же  3-гривенный  штраф  за
кражу  княжеского  коня  приведен  наряду  с  2-гривенным  штрафом  за
коня  смерда.  Такое  редактирование  статей  ПП  указывает  на  ее  основ¬
ную  задачу  —  защиту  хозяйства  широко  понимаемого  господина,  а  также
простого  полноправного  свободного  владельца  имения.  При  этом  зако¬
нодательные  нормы  ПП  в  сравнении  с  КП  лишь  редактировались  и
дополнялись,  но  содержательные  изменения  в  них  не  вносились  (ср.
наказания  за  кражу  разного  вида  лошадей,  скота,  лодей,  за  различные
разорения  борти,  за  нарушения  межей,  бортной,  ролейной,  дворовой,  в
ст.  45,  72,  76,  79  ПП,  тогда  как  в  ст.  28,  32,  34,  35  ПП  более  ограничено
названы  те  же  объекты  похищений  и  нарушений).
 «Хозяйственные»  судебные  нормы  ПП,  дополнительные  к  КП,  не¬
многочисленны  и  не  отнесены  специально  к  защите  княжеского  хо¬
зяйства.  Ст.  84  и  73  ПП  о  злонамеренном  убийстве  коней,  скота  и
подрубливании  «знаменных»  и  «межных»  дубов  являются  новыми  по
отношению  к  КП,  но  они  сообщают  сведения,  уже  известные  по  КП  и
ПП  о  существовании  на  княжом  дворе  коней  и  скота  (ст.  28  КП)  и
использовании  межевых  знаков  и  знаменной  тамги  (ст.  28,  34  КП;  ст.
70—72  ПП).  Ст.  76  ПП  о  разорении  борти  является  дополнительной  к
нормам  с  аналогичным  содержанием  ст.  32.  КП  и  75  ПП.  Ст.  43  и  83
ПП  сообщают  о  гумне  и  жите  в  яме.  Но  существование  этих  объектов
хозяйства  подразумевалось  в  связи  с  упоминанием  княжеской  господ¬
ской  пашни  (ст.  24  КП).  Хранение  зерна  в  ямах  у  восточных  славян
 18  Зак.  4508
 545

известно  по  археологическим  материалам  уже  в  IX—X  вв.  Новыми  яв¬
ляются  ст.  69  и  80  ПП  о  наказаниях  за  кражу  бобра  и  за  разрушение
охотничьей  снасти.  Но  и  эта  защита  прав  на  охоту  отражала  развитие
писаного  права,  а  не  появление  данных  видов  учета  бобровых  хаток  с
их  обитателями  и  охоты  со  снастями  [сравнительный  анализ  статей
КП  и  ПП  см.:  Свердлов  М.  Б.  1988.  С.  106-170].
 Таким  образом,  статьи  КП  и  ПП  о  княжеских  зависимых  людях  и
объектах  хозяйствования  свидетельствуют  о  том,  что  за  промежуток
времени  между  их  составлением  (середина  XI  —  первая  треть  XII  в.)  в
княжеском  господском  хозяйстве  существенных  перемен  не  произош¬
ло,  а  редакционные  изменения  и  дополнения  этих  норм  в  ПП  следует
отнести  к  развитию  законодательства,  отражавшего  эволюцию  обще¬
ства  и  конфликты  в  нем,  а  также  к  эволюции  писаного  права.  Но  исто¬
рические  источники  позволяют  более  обстоятельно  рассмотреть  соци¬
ально-экономическую  структуру  княжеского  господского  хозяйства  в
этот  период,  когда  продолжались  традиции  политически  единого  Рус¬
ского  государства,  но  все  более  крепли  тенденции,  которые  вели  к  его
распаду.
 Экономическим,  социальным  и  идеологическим  центром  княжес¬
кого  господского  хозяйства  продолжал  оставаться  княжеский  двор.  В
то  же  время  он  являлся  политическим  центром,  поскольку  представ¬
лял  собой  резиденцию  князя  как  носителя  верховной  государственной
власти.  Особое  значение  княжеского  двора  в  общественной  и  полити¬
ческой  жизни  князя  выявлялось  с  X  в.  В  новый  исторический  период
содержание  и  значение  княжеского  двора  раскрываются  более  конк¬
ретно.
 Больше  сведений  о  княжеских  дворах  в  Киеве,  поскольку  южнорус¬
ское  летописание  постоянно  следило  за  общественной  жизнью  в  Киеве
и  событиями,  относящимися  к  носителям  верховной  власти  —  князьям.
Как  следует  из  летописных  известий  второй  половины  XI  —  середины
XII  в.,  резиденцией  князей  Киевских  был  в  это  время  значительный  по
занимаемой  территории  княжой  двор,  который  в  середине  XII  столетия
стал  называться  Ярославль  или  Великий,  хотя  ранее  он  так  не  имено¬
вался.  По  мнению  М.  К.  Каргера,  он  находился  на  территории  так  на¬
зываемого  «города  Владимира»  на  том  же  месте,  что  и  в  X  в.  О  величине
его  незастроенного  пространства  свидетельствует  тот  факт,  что  в  1150  г.
в  этот  двор  въехал  князь  Изяслав  Мстиславич  «всим  своимъ  полкомъ  и
киянъ  с  ним  приде  множество».  В  том  же  году  после  победы  над  Юрием
Долгоруким  Изяслав,  отслужив  благодарственный  молебен  в  св.  Софии,
поехал  с  братьями  на  Ярославль  двор,  позвав  с  собой  «на  обед»  союзни¬
ков-венгров  и  «кияны».  Все  они  «пребыша  у  велицъ  весельи»,  а  венгры
устроили  там  ристалище  «на  фарехъ  и  на  скокохъ  играхуть  на  Ярославли
двор*  многое  множество»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  397,  416].  Как  следует  из
письменных  источников,  на  княжеских  дворах  кроме  парадных  прием¬
ных  помещений  и  жилых  хором  находились  погреба  для  хранения  про¬
 546

дуктов  и  тюрьмы-темницы,  медуши  для  хранения  напитков  из  меда  и
вина,  бретьяницы  для  хранения  бортного  меда  или  амбары,  кладовые,
скотницы  —  хранилища  казны,  конюшни,  бани  [Воронин  Н.  Н.  1951.  С.
226-231;  Каргер  М.  К.  1958.  С.  275-276].
 На  княжом  дворе  хранились  также  значительное  княжеское  име¬
ние  и  казна,  так  что  когда  восставшие  в  1068  г.  киевляне  его  захватили,
то  они  его  «разграбиша»  —  «бещисленое  множьство  злата  и  сребра,
кунами  и  бълыо».  В  1183  г.  на  Великом  дворе  была  освящена  церковь
св.  Василия.
 М.  К.  Каргер  раскрыл  особое  идеологическое  значение  названия
этого  двора  Ярославлим  в  том,  что  оно  указывало  на  преемственность
княжеской  власти  в  период  междоусобной  борьбы  за  киевский  стол  и
тем  самым  способствовало  ее  авторитету  [Каргер  М.  К.  1958.  С.  267—
272].  Но  важно  отметить,  что  этот  огромный  двор  с  дворцовыми  и
хозяйственными  строениями  постоянно  нуждался  в  хозяйственном
обслуживании  и  охране  в  качестве  княжеской  резиденции,  центра  го¬
сударственного  управления  и  места  хранения  княжеской  казны.  По¬
стоянное  большое  хозяйственное  и  политическое  значение  сохранял
княжеский  пригородный  двор  в  селе  Берестовом,  где  находилась  цер¬
ковь  св.  Апостолов,  а  после  его  разорения  половцами  хана  Боняка  воз¬
ведена,  вероятно,  Владимиром  Мономахом  доныне  сохранившаяся
церковь  св.  Спаса  [Каргер  М.  К  1958.  С.  273—274;  Раппопорт  П.  А.
1982.  С.  22—23].  Еще  один  пригородный  княжеский  двор  был  постро¬
ен  «под  Угорским»,  между  Киевом  и  Берестовым.  Там  жил  в  середине
XII  столетия  соправитель  Вячеслава  Владимировича  Изяслав  Мсти-
славич  [Каргер  М.  К  1958.  С.  274-275].
 Киев  —  крупнейший  город  Русского  государства,  его  политический
и  идеологический  центр  постоянно  привлекал  князей  из  разных  дина¬
стических  ветвей,  и  они  строили  в  нем  или  его  пригородах  свои  дворы.
Брячислав  Изяславич  и  его  преемники,  князья  далекого  Полоцка,  из
династии,  постоянно  стремившейся  к  автономности  по  отношению  к
князьям  Киевским,  имели  в  Киеве  в  XI  в.  свой  двор.  Всеволод  Яросла-
вич,  еще  являясь  князем  Переяславским,  построил  на  Выдубицком
холме  не  только  свой  ктиторский  монастырь  с  церковью  архангела
Михаила,  но  и  Красный  двор,  само  название  которого  говорит  о  его
красоте.  На  Острове,  напротив  Выдубицкого  монастыря,  также  суще¬
ствовал  в  XII—XIII  вв.  княжеский  двор.  В  1150  г.  под  Киевом  суще¬
ствовал  также  Теремец,  т.  е.  теремной  двор.  Самоутверждение  князей,
стремление  доказать  свое  могущество  и  богатство  побуждали  князей
строить  в  Киеве  особо  красивые  дворы,  так  что  и  Юрий  Долгорукий
имел  там  свой  Красный  двор,  а  пригородный  двор  за  Днепром  он  сам
называл  «Раем».  Но  князь  не  «теснился»  на  этих  дворах  с  сыновьями,
так  что  Василько  Юрьевич  должен  был  построить  в  Киеве  свой  двор
[Каргер  М.  К.  1958.  С.  275—279].  При  изложении  киевских  событий
1147  г.  упомянут  «двор  Мстиславль»,  принадлежавший  матери  Влади¬
 547

мира  Мстиславича.  Судя  по  названию,  он  был  построен  Мстиславом,
сыном  Владимира  Мономаха.
 Как  следует  из  письменных  источников  и  археологических  матери¬
алов,  терем  на  княжеском  дворе  представлял  собой  дворец  —  высокое
башнеобразное  здание  или  часть  дворцового  комплекса  с  шатровой
крышей.  Сени  служили  переходом  между  избой  —  теплым  летним  по¬
мещением  и  клетью  —  летней  спальней  и  кладовой  для  имущества  и
являлись  парадным  помещением.  В  едином  комплексе  с  княжеским
дворцом  или  отдельно  от  него  находилась  гридница  —  большое  поме¬
щение  для  постоянного,  иногда  наемного,  отряда  воинов,  княжеской
охраны.  В  теремной  комплекс  входили  также  повалуши  —  холодные
горницы,  «истобки»  —  теплые  избы,  где  могла  поместиться  небольшая
дружина.  Поэтому  терем  или  хоромы  представляли  собой  комплексы
зданий,  соединенных  переходами  и  сенями,  двух-  и  трехэтажные  дома
[Воронин  Н.  Н.  1951.  С.  219-226;  Каргер  М.  К.  1961.  С.  7-79,  83-86;
Холостенко  Н.  В.  1963;  Воронин  Н.  #.,  Раппопорт  П.  А.  1967;  Спегаль-
ский  Ю.  П.  1972.  С.  235—271;  Раппопорт  П.  А.  1975.  С.  141;  Раппопорт
П.  А.,  Шолохова  Е.  В.  1981].  Как  отмечено  ранее,  на  дворах,  в  городе  и
на  селе,  князья  часто  строили  рядом  с  дворцами  церкви,  которые  со¬
единялись  с  ними  крытыми  переходами,  так  что  им  уже  вообще  не
надо  было  встречаться  с  другими  людьми,  знатными  и  незнатными,
чтобы  попасть  на  церковные  хоры  [Воронин  Н.  Н.  1951.  С.  224—226;
Ратич  А.  А.  1974.  С.  188—191;  Раппопорт  П.  А.  1982.  С.  70].  Такие
переходы  на  хоры  способствовали  психологическому  эффекту  явления
князя  народу  и  клиру  перед  богослужением.  Дворы  князей  и  церков¬
ных  иерархов  окружала  каменная  или  деревянная  ограда  с  воротами
[Каргер  М.  К  1961.  С.  206-216].
 В  сознании  русского  человека  середины  XI  —  начала  XII  в.  (так
датируется  в  соответствии  с  разными  гипотезами  Сказание  о  Борисе  и
Глебе,  см.  ранее,  с.  320—321)  княжеские  дворы  и  все  богатства,  в  них
содержащиеся,  —  органическая  составная  часть  княжеского  бытия.  По¬
этому  автор  Сказания  так  изложил  размышления  князя  Бориса  Влади¬
мировича:  «Чьто  бо  приобрътоша  преже  братия  отца  моего  или  отець
мои?  Къде  бо  ихъ  жития  и  слава  мира  сего,  и  багряниця,  и  брячины,
сребро  и  золото,  вина  и  медове,  брашьна  чьстьная  и  быстрин  кони,  и
домове  краснии  и  велиции,  и  имения  многа,  и  дани  и  чьсти  бещисль-
ны  <...>  ?»  [Revelli  G.  1993.  Р.  165].  В  этих  словах  узнается  жизнь  князя
на  своем  дворе  в  рассматриваемый  период,  да  и  ранее.  Они  подтверж¬
даются  не  только  сценой  разграбления  двора  Изяслава  Ярославича  в
1068  г.,  но  и  событиями  1154  г.  Когда  умер  Вячеслав  Владимирович
(его  сын  Михаил  умер  в  ИЗО  г.),  на  Ярославль  двор  в  Киеве  приехал
его  племянник  Ростислав  Мстиславич,  созвал  его  служилых  мужей,
тиунов  и  ключников,  приказал  принести  его  «имение»  —  одежды,  зо¬
лото  и  серебро  и  стал  их  раздавать  монастырям,  церквам  и  нищим
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  473].  В  междоусобной  войне  1146  г.  в  сельском
 548

«дворе  добром»  Игоря  Ольговича  его  противники  Давыдовичи  захва¬
тили  в  бретяницах  и  погребах  вино  и  меды,  а  «что  тяжкого  товара
всякого  до  железа  и  до  мъди,  не  тягли  бяхуть  от  множества  всего  того
вывозити».  Все  же  Давыдовичи  «повелъста»  все  это  погрузить  «на  возы»,
а  двор,  церковь  св.  Георгия,  которая,  видимо,  на  нем  стояла,  и  гумно  с
девятьюстами  стогами  «зажечи».  Противники  захватили  на  дворе  Свя¬
тослава  Ольговича  в  Путивле  его  казну,  500  берковцев  меда,  80  корчаг
вина,  как  и  у  его  брата  множество  «тяжкого  товара  всякого»,  а  700
зависимых  человек  —  челяди  разделили  между  собой.  Церковь  св.  Воз¬
несения,  которая,  вероятно,  находилась  на  княжом  дворе,  они  «всю
облупиша»,  захватив  все  церковное  убранство,  книги  и  колокола  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  333,  334].
 Княжеские  дворы  были  и  в  других  городах  Русского  государства.
Как  отмечено  ранее,  в  Новгороде  Ярослав  Мудрый  построил  на  Торго¬
вой  стороне  двор,  который  стал  центром  княжеского  административ¬
но-судебного  управления  и  княжеской  резиденцией.  Позднее  Ярославль
двор  явился,  как  и  в  Киеве,  символом  преемственности  княжеской
власти,  доказательством  ее  силы  и  авторитета.  Ту  же  цель  преследова¬
ло  и  строительство  на  его  территории  в  непосредственной  близости  от
княжеских  хором  огромной  по  высоте  Никольской  церкви,  которая
значительно  возвышалась  над  всеми  окружающими  ее  строениями  и
органично  стала  одной  из  архитектурных  доминант  Новгорода,  укра¬
шая  и  организуя  городское  пространство.  Княжеский  двор  во  времена
Ярослава  находился  и  в  ближнем  пригородном  селе  Ракоме.  Вслед¬
ствие  того,  что  информация  летописцев  относилась  преимущественно
к  событиям  в  Киеве  и  Новгороде,  именно  об  этих  городских  и  приго¬
родных  дворах  содержатся  их  сведения.  Но  Русская  Правда  исходила
из  того,  что  княжеские  дворы  как  центры  судопроизводства  находи¬
лись  на  всем  пространстве  Русского  государства  и  там  находился  или
сам  князь,  или  член  княжеской  администрации  с  административно¬
судебными  функциями  (прежде  всего  посадник).
 В  состав  княжеского  господского  хозяйства  продолжали  входить  и
города.  Некоторые  из  построенных  князьями  городов,  которые  носили
их  имена  (южнорусские  Василев,  Юрьев),  разрослись  в  обычные  горо¬
да  с  детинцем  и  посадом,  другие  стали  укрепленными  княжескими
резиденциями-замками  (Ольгов,  Всеволож,  позднее  Данилов),  вокруг
которых  появился  посад  [Свердлов  М.  Б.  1982].  В  мышлении  русских
людей  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  и  позднее  такой  путь
образования  княжеского  отчинного  города  воспринимался  как  возмож¬
ный  и  обычный.  В  народном  предании,  записанном  в  Лаврентьевской
летописи  под  6636/1128  г.,  повествуется  о  насильном  замужестве  по¬
лоцкой  княжны  Рогнеды  за  Владимира  Святославича  и  о  том,  как  ма¬
лолетний  Изяслав  по  наущению  матери  с  мечом  выступил  против  отца.
Владимир  созвал  бояр  и  поведал  им  о  произошедшем.  Они  же  сказали
князю:  «“Уже  не  убии  ея  дитяти,  деля  сего,  но  въздвигни  отчину  ея  и
 549

дай  ей  с  сыном  своимъ”.  Володимеръ  же,  —  продолжает  далее  предание,
—  устрой  городъ  и  да  има  и  нарече  имя  городу  тому  Изяславль»  [ПСРЛ.
Т.  I.  Стб.  300—301;  курсив  нвш.  —  М.  С.].  Так  историческое  предание  в
социальных  реалиях  и  юридических  понятиях  наследственного  права
своего  времени  объяснили  происхождение  существовавшего  тогда  горо¬
да,  названного  по  имени  князя.  Такими  городами,  входившими  в  кня¬
жеское  господское  владение,  управлял  или  сам  князь,  или  его  тиун.
 В  событиях  1159  г.  упомянут  «город  княгинин»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
502],  не  названной  по  имени  жены  Изяслава  Давыдовича.  Неизвестно,
был  ли  этот  город  первоначально  в  составе  княжеского  владения  или
был  передан  княгине  в  управление,  владение  и  для  сбора  с  него  пода¬
тей.  Судьба  города  Лучина  в  Смоленской  земле  более  определенна.  В
уставной  и  жалованной  грамоте  1136  г.  князя  Ростислава  Мстиславича
Смоленской  епископии  Лучин  указан  как  обычный  город  Смоленско¬
го  княжества,  в  котором  собиралось  в  виде  податей-даней  определен¬
ное  число  (цифра  в  тексте  грамоты  не  сохранилась)  гривен,  а  также
пошлины,  мыт  и  «корчмиты»  с  постоялых  и  питейных  дворов.  Десяти¬
на  с  этих  податей  от  Лучина,  как  и  от  других  поселений,  передавалась
учреждаемой  епископии.  Но  в  1173  г.  в  Лучине,  на  пути  из  Новгорода
в  Смоленск,  жена  Рюрика  Ростиславича  родила  первенца,  которого
князь  назвал  в  честь  деда  Ростиславом  и  крестным  именем  Михаил.
Радость  Рюрика  была  столь  велика  (летописец  так  и  записал:  «и  бысть
радость  велика  о  роженьи  его»),  что  «дасть  ему  (новорожденному.  —
М.  С.)  отець  его  Лучинъ  городъ,  въ  нъмже  родися»  и  кроме  того  счас¬
тливый  отец  поставил  на  том  месте,  где  произошло  это  событие,  цер¬
ковь  в  честь  архангела  Михаила  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  567].  Для  Рюрика
Ростиславича  Смоленское  княжество  было  отчинным  владением.  По¬
этому,  хотя  он  в  киевское  княжение  отца  (ум.  в  1167  г.)  правил  в  юж¬
норусских  землях,  ок.  1170  г.  в  Овруче,  в  1170—1171  гг.  в  Новгороде,  а
в  1173  г.  вопреки  воле  Андрея  Боголюбского  стал  князем  Киевским
[см.:  Рапов  О.  М.  1977.  С.  161-162;  Алексеев  Л.  В.  1980.  С.  215-218],
дарение  Рюриком  города  Лучина  в  отчинном  Смоленском  княжестве
своему  новорожденному  сыну  многое  разъясняет  в  объеме  обществен¬
но-политических  прав  князей.
 Новорожденный  Ростислав  Рюрикович  является  субъектом  княже¬
ского  (государственного)  права  владеть,  управлять,  собирать  подати  и
пошлины  в  городе,  который  был  подарен  ему  отцом.  Такое  управление
Лучином  осуществлялось,  вероятно,  не  посадником,  а  назначенным
Рюриком  княжим  мужем  или  тиуном,  тогда  как  доходы  отходили  не  в
казну  смоленского  князя,  а  непосредственно  на  содержание  княжича
и  его  ближайшего  окружения.  Смоленский  князь  мог  передавать  во
владение,  управление  и  кормление  город  в  своем  отчинном  княжестве,
где  в  Смоленске  в  это  время  находился  другой  князь  —  Ярополк  Рома¬
нович.  Впрочем,  возможно,  что  Лучин  и  его  волость,  занимавшие  важ¬
ное  стратегическое  положение  на  пограничных  коммуникациях  между
 550

Смоленской  и  Новгородской  волостями,  были  даны  в  отчинное  владе¬
ние  Рюрику  Ростиславичу  еще  его  отцом.
 Позднее,  в  1187  г.,  Рюрик  Ростиславич  подарил  к  свадьбе  молодой
жене  уже  выросшего  первенца,  14-летиего  Ростислава,  Верхуславе  Все¬
володовне  город  Брягин  и  «многи  дары».  В  связи  с  женитьбой  сына
Рюрик  «створи»  «велми  силну  свадбу,  яка  же  несть  бывала  в  Руси».  На
ней  присутствовало  более  20  князей.  Так  что  подарок  Рюрика  был  под-
стать  такому  событию  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  658].  Но,  главное,  он  был
верен  своему  обычаю  отмечать  важнейшие  для  себя  события  дарением
«виновнику  торжества»  города,  так  что  дарение  новорожденному  Рос¬
тиславу  Лучина  не  было  случайностью  или  неверно  записанной  лето¬
писцем  информацией.  В  1188  г.  Рюрик  Ростиславич  «дал»  своему  зятю
Роману  Мстиславичу  для  управления  и  кормления  город  Торческ,  ког¬
да  брат  Романа  Всеволод  Мстиславич  не  пустил  его  во  Владимир  Во¬
лынский,  где  тот  княжил  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  662].
 Кроме  городов  в  составе  господских  княжеских  владений  упомина¬
ются  также  волости.  Если  волость  города  Лучина  принадлежала  Рюри¬
ку  Ростиславичу  предположительно,  то  в  южнорусском  летописании  в
связи  с  указанием  посмертного  вклада  в  Печерский  монастырь  неназ¬
ванной  по  имени  дочери  Ярополка  Изяславича  и  жены  одного  из  по¬
лоцких  князей  Глеба  Всеславича  записано,  что  ее  отец  Ярополк  Изяс-
лавич  (умер  в  1086  г.)  «вда  всю  жизнь  свою,  Небльскую  волость,  и
Дерьвьскую,  и  Лучьскую,  и  около  Киева»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  492].  При
анализе  данной  записи  мнения  исследователей  существенно  различа¬
ются:  это  свидетельство  вхождения  в  XI  в.  волостей  в  княжеское  гос¬
подское  владение  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  48;  Греков  Б.  Д.  1953.  С.  138],
передача  Небльской  волости  монастырю  в  полное  владение  или  толь¬
ко  доходов  от  нее  [Тихомиров  М.  Н.  1955.  С.  35],  только  денежные
доходы  от  этой  волости  без  земельного  пожалования  и  феодального
содержания  [Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  77],  пожалование  монастырю  фео¬
дального  по  содержанию  кормления  от  волостей  при  первоначальном
их  вхождении  в  состав  княжеского  хозяйства  [Щапов  Я.  Н.  1965.  С.
332;  1989.  С.  151  —  152],  владельческие  села  Ярополка,  находившиеся
на  территории  этих  волостей  [Рапов  О.  М.  1977.  С.  84].
 Раскрывает  содержание  рассматриваемой  летописной  записи  с  точ¬
ным  указанием  земельных  и  денежных  вкладов  в  Печерский  монас¬
тырь  Ярополка  Изяславича,  его  дочери  и  Глеба  Всеславича  ее  проис¬
хождение  как  выписи  из  вкладной  книги  этого  монастыря  [Приселков
М.  Д.  1913.  С.  226].  Отсюда  становится  ясным  происхождение  точного
числа  золотых  и  серебряных  гривен,  сел  и  перечня  волостей  Ярополка.
Указание  небольшой  Небльской  волости,  вероятно,  у  озера  Невель  на
границе  Полоцкой  земли  [  Тихомиров  М.  Н.  1955.  С.  35],  а  также  «около
Киева»  свидетельствует  о  том,  что  не  вся  обширная  Луцкая  область  на
Волыни  и  не  вся  Деревская  земля,  политическим  центром  которой
стал  Туров,  явились  вкладом  Ярополка  в  Печерский  монастырь,  а  не¬
 551

большие  владельческие  волости  на  их  территориях.  Эти  волости  (или
волостки)  были  разбросаны  на  большие  расстояния,  но  их  объединяла
политическая  биография  Ярополка.  У  него  был  заключен  династичес¬
кий  союз  с  князем  из  полоцкой  ветви  Изяславичей.  Он  княжил  на
Волыни  и  в  Туровской  земле  (Луцк  занимал  выгодное  стратегическое
положение  между  ними)  и  активно  помогал  отцу  во  время  его  киевс¬
ких  княжений.  Отсюда  можно  заключить,  что  во  время  его  правления
и  разного  рода  политической  деятельности  у  него  появлялись  и  зе¬
мельные  владения  в  виде  небольших  волостей  (или  волосток).  Их  он
завещал  Печерскому  монастырю.  Но  отсюда  также  следует,  что  право
княжеской  земельной  собственности  сохранялось,  несмотря  на  то,  что
сами  княжения  оказывались  во  власти  других  князей.  Поэтому  можно
сделать  вывод,  что  на  Руси  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.
преемственность  княжеского  землевладения  и  княжеского  господско¬
го  хозяйства  осуществлялась  не  только  в  отчинных  княжествах,  но  и  в
«чужих»  княжениях.  Это  явление  характерно  для  средневековых  евро¬
пейских  стран  и  отношений  земельной  собственности,  равно  как  и  зе¬
мельные  вклады  церкви  в  виде  территориальных  образований  светски¬
ми  правителями  (ср.  приблизительно  в  это  же  время  пожалования  Жнин-
ского  и  Ловичского  округов  Гнезненскому  архиепископству)  [  Свердлов
М.  Б.  1997.  С.  263—264;  см.  там  же  источники  и  литературу].  Первона¬
чальной  формой  эксплуатации  таких  волостей  в  составе  княжеского  гос¬
подского,  а  затем  монастырского  хозяйства  являлось  взимание  податей
и  повинностей.
 Показательно,  что  летописец,  сообщая  о  вкладе  Ярополка  Изясла-
вича  в  Печерский  монастырь  в  виде  четырех  волостей  использовал  фразу
«вда  всю  жизнь  свою».  В  этой  содержательно  конкретной  записи  сере¬
дины  XII  ст.  сохранившегося  в  составе  Ипатьевской  летописи  Киев¬
ского  свода  1200  г.  значительную  историческую  информацию  содер¬
жит  слово  жизнь.  В  литературе  уже  обращалось  внимание  на  то,  что  в
это  время  оно  обозначало  источник  существования  —  село,  продоволь¬
ствие,  имущество,  личное  владение  в  целом  [Срезневский.  I.  Стб.  873;
Черепнин  Л.  В.  1976.  С.  18;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  123—124],  поэтому
интерпретация  слова  жизнь  как  «кормленная  волость»  [Фроянов  И.  Я.
1974.  С.  77]  не  представляется  обоснованной.  В  данном  случае  важно
вернуться  к  его  конкретному  содержанию,  чтобы  определить  волости,
которыми  владел  Ярополк.  В  том  же  летописном  своде  при  изложении
событий  междукняжеской  распри  1146  г.  так  излагается  в  прямой  речи
ущерб  от  враждебных  действий:  «Се  еста  землю  мою  повоевали,  и  ста¬
да  моя  и  брата  моего  заяли,  жита  пожьгли  и  всю  жизнь  погубила  еста»,
тогда  как  ранее  сообщается  о  захвате  3000  «кобыл  стадных»,  1000  ко¬
ней,  а  «по  селомъ  пожгоша  жита  и  дворы»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  332;  кур¬
сив  наш.  —  М.  С.].  В  том  же  значении  используется  слово  жизнь  и  в
последующем  изложении  военных  действий  Изяслава  Мстиславича
против  черниговских  Ольговичей  и  из  союзников.  Поскольку  Изяслав
 552

не  могло  них  добраться  (они  находились  в  осаде  в  великолепно  укреп¬
ленном  Чернигове),  он  «пожьже  вся  села  их  оли  и  до  Боловоса»,  а
потом  заявил:  «Се  есмы  села  их  пожгли  вся  и  жизнь  их  всю  <...>,  а
поидемъ  к  Любчю,  идеже  их  есть  вся  жизнь».  Позднее  Ольговичи  и  их
союзники  жаловались  на  Изяслава:  «<...>  ту  села  наша  пожгли  оли  до
Любча  и  всю  жизнь  нашю  повоевали»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  361,  363].  Таким
образом,  военные  действия  Изяслава  охватили  обширную  территорию
между  Десной  и  Днепром,  но  владения,  села  и  жизнь,  его  противников
были  распространены  не  на  всем  этом  пространстве,  а  находились  в
округах  Чернигова  и  Любеча,  которые  киевский  князь  и  разорял.
 Таким  образом,  волости,  которыми  владел  в  традиционных  земле¬
дельческих  регионах  Русского  государства  Ярополк  Изяславич,  и  на¬
званные  в  летописном  тексте  жизнью  обретают  конкретное  содержа¬
ние:  это  были  земельные  владения  с  селами,  пашнями,  стадами  скота
и  табунами  лошадей.
 Если  запись  о  вкладе  Ярополком  Изяславичем  волостей  (до  1086  г.)
в  Печерский  монастырь  сохранилась  благодаря  особому  вниманию
печерского  летописца  к  событиям,  относившимся  к  кончине  в  1158  г.
его  дочери,  похороненной  с  мужем  «у  головахъ»  могилы  св.  Феодосия
(см.  далее,  с.  556—557),  то  о  вкладах  волостей  в  новгородский  Юрьев
монастырь  в  тот  же  период  сообщают  сохранившиеся  грамоты.  По¬
скольку  эти  акты  представляют  собой  юридические  документы,  в  них
приведены  и  правовые  основания  владения  данными  волостями.
 Грамотой,  датируемой  ИЗО  г.,  Мстислав  Владимирович  и  его  сын
Всеволод  Мстиславич  «дали»  Юрьеву  монастырю  волость  Буйце  или
Буец,  «осеннее  полюдье  даровное»  в  25  гривен,  а  также  серебряное
блюдо  [здесь  и  далее  текст  см.:  ГВНП.  С.  140—141].  Она  представляла
собой  значительную  по  размерам  княжескую  волость  (ранее  ее  счита¬
ли  селом)  у  верховьев  реки  Полы,  на  южной  границе  Деревской  пяти¬
ны  [Янин  В.  Л.  1991.  С.  135].  Поскольку  эта  грамота  является  подлин¬
ником  и  древнейшим  актом,  сохранившимся  в  оригинале,  особо  важ¬
ны  сообщаемые  в  ней  государственно-правовые  основания  владения
этой  волостью.  Кроме  указания  на  постоянное  преемственное  владе¬
ние  («да  же  который  князь  по  моемь  княжении  почьнеть  хотъти  отъя-
ти  у  святаго  Георги[я,  а]  Богъ  буди  за  тъмь  и  святая  Богородица,  и  тъ
святыи  Георгии  у  него  то  отимаеть»)  в  ней  сообщается,  что  волость
«дана»  монастырю  «съ  данию,  и  съ  вирами,  и  съ  продажами»,  т.  е.  с
податным  и  судебным  иммунитетами.  Поскольку  феодальные  по  при¬
роде  иммунитеты  не  выделены  в  особое  пожалование,  а  указаны  в  до¬
полнение  к  основному  вкладу  в  монастырь  —  волости  Буйце,  можно
предположить,  что  право  суда  и  сбора  податей  в  господских  княжеских
и  церковных  владениях,  видимо,  и  в  боярских,  осуществлялось  и  ра¬
нее.  Отсюда  можно  заключить,  что  разбросанные  в  разных  землях  во¬
лости  Ярополка  Изяславича  не  только  защищались  правом  собствен¬
ности,  но  также  обеспечивались  податным  и  судебным  иммунитетами
 553

от  внешнего  «вторжения»  княжих  служилых  людей  вне  зависимости  от
того,  кто  княжил  в  данной  земле-княжении.  Благодаря  таким  иммуни¬
тетам  князь  или  другой  владелец  земли  регулярно  получал  от  населе¬
ния  этого  владения  натуральные  и  денежные  поступления.  Поэтому
княжеская  владельческая  волость  в  данном  случае  приобретала  значе¬
ние  жизнь.
 Показательно,  что  указание  в  данной  грамоте  земельного  пожало¬
вания  монастырю  вместе  с  живущими  в  нем  людьми  особо  не  выделе¬
но  из  других  видов  княжеского  вклада.  Оно  только  приведено  на  пер¬
вом  месте  вследствие  особой  значимости,  но  там  же  указано  вено.  Ка¬
кое  это  вено,  неясно,  поскольку  плохо  сохранившееся  слово  «во...кое»
объясняется  по-разному  и  недостаточно  убедительно  [Янин  В.  Л.  1991.
С.  135—136].  Но  можно  предположить,  что  это  вено  в  земельной  фор¬
ме  или  в  виде  постоянных  денежных  поступлений  от  населения  зе¬
мельного  владения  было  дано  Мстиславом  Владимировичем  или  его
сыном  Всеволодом  своей  новгородской  невесте  в  1122  или  в  1123  г,
когда  они  женились  на  новгородках  [НПЛ.  С.  21].  После  этих  княжес¬
ких  вкладов  в  Юрьев  монастырь  в  грамоте  перечислены  ежегодная  де¬
нежная  подать  в  25  гривен  и  серебряное  блюдо  в  30  (?)  гривен  серебра.
Такая  нерасчлененность  в  княжеском  вкладе  в  монастырь  1)  обшир¬
ной,  населенной  людьми  волости  с  податным  и  судебным  иммунитета¬
ми,  2)  государственных  по  природе  податей  полюдья  и  дара,  трансфор¬
мированных  в  единый  налог  «осеннее  полюдье  даровное»,  3)  вена,  от¬
носимого  к  брачным  и  наследственным  отношениям,  4)  серебряного
блюда,  относящегося  к  вещному  праву,  может  свидетельствовать  о  пол¬
ном  праве  распоряжения  князем  в  первой  трети  XII  в.  всеми  этими
видами  собственности,  государственных  и  правовых  отношений.  По
мнению  В.  Л.  Янина,  волость  Буйце  была  выделена  Мстиславом  Влади¬
мировичем  своему  сыну  Всеволоду,  вероятно,  в  1127  г.  из  состава  своего
Смоленского  княжества  [Янин  В.  Л.  1998.  С.  11  —  102;  2001.  С.  30].
 Другая  княжеская  данная  грамота  новгородскому  Юрьеву  монасты¬
рю  с  указанием  вклада  в  виде  волости  датируется  временем  ок.  1134  г.
\Янин  В.  Л.  1991.  С.  138].  Формуляр  и  содержание  этого  акта,  принад¬
лежавшего  Всеволоду  Мстиславичу,  отличаются  от  предшествующей
грамоты,  но  они  аналогичны  другим  сохранившимся  в  списках  дан¬
ным  (вкладным)  грамотам  этого  князя  [об  их  датировках  см.:  Янин  В.
Л.  1991.  С.  136—138].  Происхождение  отличий  объясняется  особым
видом  вклада  в  Юрьев  монастырь  киевским  князем  Мстиславом  через
посредство  своего  сына  новгородского  князя  Всеволода,  тогда  как  гра¬
моты  последнего  в  равной  мере  удостоверяют  его  непосредственные
земельные  вклады  в  монастырь.  Для  них  характерен  не  только  устой¬
чивый  формуляр,  но  также  обвод  его  границ,  что  свидетельствует  о
давней  традиции,  продолжавшей  древнюю  практику  и  нормы  Русской
Правды,  княжеского  землевладения  и  разных  видов  обозначения  гра¬
ниц  этих  владений  межевыми  знаками.  Всеволод  Мстиславич  «дал»
 554

Юрьеву  монастырю  находившуюся  на  территории  древнего  Терпуж-
ского  погоста  волостку  Ляховичи  «съ  землею,  и  съ  людьми,  и  съ  конь-
ми,  и  лъсъ,  и  борти,  и  ловища  на  Ловати»  с  последующим  конкретным
указанием  пределов  этого  владения  [ГВНП.  С.  139].  Как  показали  ис¬
торико-географические  и  археологические  исследования,  объектом
княжеского  вклада  в  монастырь  стал  не  погост,  как  думали  ранее,  а
значительная  по  размерам  волостка.  Определена  и  ее  локализация  [Янин
В.  Л.  1978;  1981.  С.  229-239;  Носов  Е.  Н.  1993].
 Обсуждается  также  социально-экономическое  содержание  княжес¬
кого  вклада  в  Юрьев  монастырь.  Б.  Д.  Греков  исходил  из  мысли,  что
указанные  в  грамоте  люди  и  кони  представляют  собой  «княжеское
имущество»  [Греков  Б.  Д.  1952.  Т.  I.  С.  264].  Повторяя  идею  Б.  Д.  Гре¬
кова,  А.  Л.  Шапиро  писал,  что  в  Ляховичах  жили  княжеские  холопы  —
«люди»  и  содержались  кони,  там  находились  угодья  охотничьи  и  борт¬
ные,  но  не  пахотные  [Шапиро  А.  Л.  1971.  С.  67;  это  мнение  было  под¬
держано:  Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  10—11;  Носов  Е.  Н.  1993.  С.  37].  Л.  В.
Черепнин  отметил  неудовлетворительность  такой  интерпретации  в  том,
что  из  содержания  грамоты  не  следует  отнесение  названных  в  ней  «лю¬
дей»  к  холопам,  а  не  крестьянам,  тогда  как  самих  Ляховичей  —  к  кня¬
жескому  господскому  хозяйству,  а  не  к  свободному  сельскому  поселе¬
нию  [  Черепнин  Л.  В.  1972.  С.  154].  А.  А.  Зимин  вернулся  к  мысли  Б.  Д.
Грекова  для  подтверждения  своей  гипотезы  о  трансформации  рабов-
холопов  в  разные  категории  зависимых  людей  [Зимин  А.  А.  1973.  С.
262].  Такая  интерпретация  также  отходила  от  недоказанного  отожде¬
ствления  указанных  в  данной  грамоте  Всеволода  Мстиславича  «лю¬
дей»  с  холопами  (напомним,  что  в  древнейший  период  в  слово  люди
семантически  содержится  информация  об  их  статусе  лично  свободных,
см.  ранее,  с.  44).
 В.  Л.  Янин  не  только  доказал  локализацию  данной  волости,  но  и
отметил  в  ней  наличие  плодородных  почв  [Янин  В.  Л.  1981.  С.  239].
Впрочем,  Е.  Н.  Носов  пишет,  что  в  Ляховичах  не  обнаружено  «ярко
выраженных  слоев  древнерусского  времени».  Он  предположил,  что
«княжеское  владение  Ляховичи  образовалось  на  основе  «заимки»  кня¬
зем  небольшого  глухого,  земледельчески  не  освоенного  участка  вдоль
сухопутной  дороги  от  р.  Ловати  к  р.  Поле».  Единственным  поселением
являлись  основанные  на  Ловати  Ляховичи,  которые  контролировали
дорогу  и  были  заселены  холопами.  В  волостке  содержались  княжеские
кони,  в  лесах  находились  охотничьи  и  бортные  угодья.  Поэтому  Е.  Н.
Носов  интерпретировал  княжеский  вклад  Ляховичей  в  монастырь  как
прежде  всего  право  контроля  над  сухопутной  дорогой  от  Новгорода  «в
Русь»  и  получение  «соответствующих  доходов».  Последующее  заселе¬
ние  волостки  и  ее  земледельческое  освоение  осуществлялось  монасты¬
рем  и  его  зависимыми  людьми  [Носов  Е.  Н.  1993.  С.  35—38].
 Считая  доказанными  многие  из  историко-географических  наблю¬
дений  Е.  Н.  Носова,  можно  предположить  иную  интерпретацию  дан¬
 555

ной  грамоты  при  определении  северной  части  волостки  в  развитие
наблюдений  В.  Л.  Янина:  на  ее  территории  были  и  другие,  кроме  Ля-
ховичей,  сельские  поселения,  а  также  пахотные  земли.  При  такой  ло¬
кализации  волостки  раскрывается  содержание  каждого  из  использо¬
ванных  в  ней  терминов.  В  соответствии  с  другими  письменными  па¬
мятниками  того  времени,  земля  —  ‘пахотная  земля’.  Люди  —  широкое
по  смыслу  обозначение  лично  свободных,  включая  разного  вида  зави¬
симых,  но  не  холопов.  Поэтому  оно  могло  в  данном  случае  относиться
к  смердам.  Кони  —  основной  вид  на  Руси  тяглого  скота.  Видимо,  эти
же  люди  ловили  рыбу  в  тонях  Ловати,  а  в  лесах  вели  бортное  хозяйство.
Поэтому  можно  предположить,  что  Всеволод  Мстиславич  «дал»  Юрье¬
ву  монастырю  часть  территории  погоста  с  землей,  людьми  и  всем  пе¬
речисленным  в  грамоте  [Свердлов  М.  Б.  1993].  Впрочем,  корректируя
это  мнение,  можно  также  предположить,  что  вкладом  в  монастырь  стала
господская  княжеская  волостка.  Поэтому  она  по  структуре  подобна
жизни  южнорусских  княжеских  господских  владений  (с  северными
коррективами).  Видимо,  последующие  разыскания  позволят  уточнить
и  развить  сделанные  ранее  наблюдения  над  содержанием  данной  гра¬
моты  Всеволода  Мстиславича  новгородскому  Юрьеву  монастырю,  но
то,  что  это  был  вклад  земельный  и  он  представлял  собой  значительную
по  размерам  территорию,  сомнения  не  вызывает.
 Таким  образом,  и  земельные  волости  существовали  в  составе  кня¬
жеских  господских  хозяйств  во  второй  половине  XI  —  первой  трети
XII  в.
 Княжеские  села  постоянно  упоминаются  в  сообщениях  о  самых
разных  событиях  этого  периода.  Они  продолжили  предшествующую
традицию  княжеского  владения  селами,  да  и  ПП  сохранила  особую
норму,  посвященную  наказанию  12-гривенным  штрафом  за  убийство
княжеских  старост,  которые  руководили  селами  и  пахотными  работа¬
ми.  Теперь  они  названы  тиунами,  распространившимся  в  русском  языке
того  времени  обозначением  лично  свободных  и  зависимых  членов  кня¬
жеской  господской  администрации.  Но  этот  термин  лучше  отражал
сущность  отношений  между  ними  и  князем  —  они  являлись  его  слуга¬
ми  —  министериалами,  а  не  рабами,  хотя  сельский  и  ратайный  тиуны
были  холопами  (ст.  13  ПП).  На  села  в  составе  княжеского  господского
хозяйства  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  исследователи
постоянно  обращали  внимание,  так  что  этот  факт  в  доказательствах  не
нуждается.  В  аналитических  работах  исследователи  ограничивались  его
констатацией  и  анализом  социального  состава  живших  в  них  людей.
Между  тем  некоторые  из  таких  известий  о  селах  содержат  важную  ин¬
формацию  о  конкретных  формах  княжеского  владения  ими.
 Как  отмечено  ранее  (с.  553),  в  1158  г.  в  Печерском  монастыре  на
почетном  месте  была  погребена  не  названная  по  имени  жена  минско¬
го  князя  Глеба  Всеславича,  дочь  Ярополка  Изяславича.  Летописец  со¬
общает  о  ней  множество  подробностей.  Она  умерла  3  января,  а  4
 556

января  «вложена  въ  гробъ».  Поскольку  ранее  было  написано,  что  она
была  «положена»  «в  головах»  у  св.  Феодосия  «съ  княземъ  въ  гробъ»,  то
становится  ясным,  что  она  была  подхоронена  в  уже  существовавшую
на  этом  месте  могилу  мужа.  Такое  почетное  для  погребения  место  было
предоставлено  в  соответствии  со  щедрыми  вкладами  этой  семьи  в  мо¬
настырь.  Ее  отец  «вда»  ему  четыре  волости,  она  сама  с  мужем  при  его
жизни  —  500  гривен  серебра  и  50  гривен  золота.  После  смерти  князя
она  пожаловала  монастырю  100  гривен  серебра  и  50  гривен  золота,  а
по  своей  смерти  завещала  5  сел  с  челядью  и  все  свое  имение,  вплоть  до
повоя.  Обстоятельства  ее  жизни  многое  разъясняют  в  княжеском  вла¬
дении  селами.
 Как  сообщил  летописец,  она  умерла  в  возрасте  84  лет,  из  них  40  лет
она  прожила  во  вдовстве  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  492—493].  Муж  ее,  воин¬
ственный  минский  князь  Глеб  Всеславич,  видимо,  не  понял,  что  с  во-
княжением  Владимира  Мономаха  в  Киеве  установилась  гуманная  в  срав¬
нении  с  правлением  Святополка  Изяславича,  но  сильная  власть.  Стрем¬
ление  Мономаха  регулировать  социальные  отношения  он  принял  за  сла¬
бость.  Поэтому  в  1116  и  1119  гг.  он  воевал  против  ближних  от  своих
владений  и  дальних  земель.  Если  его  первая  война  закончилась  для  него
ограничением  владений  только  Минской  волостью,  то  вторая  —  заклю¬
чением  в  тюрьму  в  Киеве,  где  он  вскоре  и  умер  [Рапов  О.  М.  1977.  С.  55;
см.  также  ранее,  с.  499—501].  Поэтому  огромный  прижизненный  вклад
Глеба  и  его  жены  в  Печерский  монастырь,  ок.  120  кг  серебра  и  ок.  8  кг
золота  при  расчетном  весе  гривны  196  граммов,  должен  был  обеспечить
посмертное  избавление  князя  от  прегрешений  его  местом  погребения
«в  головах»  уже  канонизированного  св.  Феодосия.  Такое  погребение  мужа,
равно  как  и  собственное,  жена  Глеба  обеспечила  также  своими  значи¬
тельными  вкладами.  Но  дело  в  том,  что  она  владела  своими  5  селами  с
зависимыми  людьми  —  челядью,  ок.  20  кг  серебра  и  ок.  1  кг  золота,
живя  уже  40  лет  во  вдовстве.  У  Глеба  Всеславича  с  женой  были  четыре
сына  [см.:  Рапов  О.  М.  1977.  Табл.  2].  Таким  образом,  наследство  князя
его  сыновья  получили  в  соответствии  с  законом.  Владение  его  вдовы  —
это  или  выдел  ее  мужа,  или  ее  приданое:  «А  материя  часть  не  надобъ
дътемъ,  но  кому  мати  дасть,  тому  же  взяти  <...>»  (ст.  103  ПП).  Где  нахо¬
дились  ее  села  с  зависимыми  людьми  —  неясно,  или  в  прежних  владе¬
ниях  отца,  разбросанных  от  Волыни  до  Днепра,  или  в  минских  владени¬
ях  мужа,  или  «под  Киевом»,  подобно  волости  Ярополка  Изяславича,  но
очевидно,  что  она  управляла  всем  этим  хозяйством  в  течение  40  лет
непосредственно  или  своими  тиунами.
 Как  следует  из  ст.  13  —17  ПП,  состав  зависимых  людей,  находивших¬
ся  в  княжеском  господском  хозяйстве  в  первой  половине  XI  в.  (см.  ра¬
нее,  с.  400—408),  сохранился  и  во  второй  половине  XI  —  первой  трети
XII  в.,  но  он  усложнялся  и  развивался  [анализ  общественного  положе¬
ния  разных  категорий  зависимых  людей  на  Руси  рассматриваемого  пе¬
риода  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  90—105,  135—193;  см.  там  же  анализ
 557

исторических  источников  и  предшествующей  литературы].  Из  сохра¬
ненного  в  ст.  16  ГТП  5-гривенного  штрафа  за  убийство  смерда  следует,
что  смерды  находились  также  и  в  качестве  зависимых  людей  в  составе
господского  хозяйства.  Вероятно,  они  попадали  в  княжеское  и  некня¬
жеское  господские  хозяйства  в  составе  сел  и  волостей.  Но  они  частично
сохраняли  права  лично  свободных,  их  продолжал  защищать  княжеский
суд,  а  подати  в  натуральной  и  денежной  форме  и  повинности  они  про¬
должали  исполнять,  вероятно,  в  том  же  составе  и  тех  же  размерах,  что  и
ранее  —  на  государство  [источники  и  литературу  см.:  Корецкий  В.  И.
1955;  Семенов  А.  И.  1959;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  140-149].
 Социальный  термин  челядь  продолжал  оставаться  широким  обозна¬
чением  разных  видов  категорий  зависимого  населения.  Поэтому  как  и
в  КП,  в  ПП  не  указан  штраф  за  убийство  челядина,  в  отличие  от  кон¬
кретных  категорий  зависимых  людей.  Между  тем  информация  истори¬
ческих  источников,  прежде  всего  ПП,  позволяет  предложить  иное,  чем
рабы,  определение  холопов.  Определяющим  для  многих  поколений
исследователей  в  дефиниции  холопов  как  рабов  являлся  их  юридичес¬
кий  статус,  предполагавший  почти  безнаказанное  убийство  господи¬
ном  холопа  и  особые  права  господина  в  имущественных,  товарных  и
денежных  отношениях  (ст.  116—121  ПП).  Такой  юридический  подход
дополнялся  сообщениями  о  тяжелом  бытовом  положении  холопов,  их
аналогиями  с  античными  рабами,  а  также  позитивистскими  и  догма¬
тическими  марксистскими  теориями  об  обязательных  начальных  ра¬
бовладельческих  отношениях  в  позднем  племенном  и  раннем  государ¬
ственном  обществах,  что  ведет  к  формированию  первых  по  времени
сословий  или  классов  рабовладельцев  и  рабов.  Между  тем  предлагаемое
нами  новое  решение  данной  исследовательской  проблемы  исходит  из
того,  что  древнерусское  холопство  продолжает  традицию  не  рабства  во¬
обще,  а  патриархального  рабства  позднего  племенного  строя  со  служ¬
бой  господину  патриархальных  рабов  и  наделением  их  орудиями  произ¬
водства  [анализ  исторических  источников  и  исследовательской  литера¬
туры  см.:  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  149—170;  1996;  1997;  см.  также  ранее,  с.
64-67,  406-407].
 Древнерусская  общественная  практика  отразила  появление  новых
социальных  отношений  на  основе  древнего  патриархального  рабства
распространением  термина  холоп  и  новой  общественной  категории
холопы.  На  генетические  истоки  холопства  указывало  сохраненное  в
русском  языке  слово  роба,  тогда  как  древний  социальный  термин  раб
использовался  только  в  памятниках  под  воздействием  церковносла¬
вянской  письменности.  В  отличие  от  патриархального  рабства,  источ¬
никами  которого  являлись  плен  и  продажа  иноплеменников,  в  холоп¬
стве  —  это  лишь  одни  из  многих  видов  установления  холопской  зави¬
симости  для  иноземцев  и  соотечественников  наряду  с  самопродажей,
включая  фиктивную,  за  небольшую  сумму  [см.:  Романов  Б.  А.  1947.  С.
83—84],  женитьбой  на  робе  и  поступлением  к  господину  на  службу  в
 558

должность  тиуна  без  договора-ряда  о  сохранении  свободы  (ст.  110  ПП).
В  холопы  превращали  в  виде  наказания  как  зависимых  закупов,  воров
и  тайных  беглых  (ст.  56,  64  ПП),  а  также  несостоятельных  купцов,
которые  по  своей  вине  погубили  чужой  товар  или  деньги  и  не  могут  их
возместить  [ст.  54  ПП;  о  таком  виде  похолопления  купцов  и  их  после¬
дующем  использовании  в  торговых  предприятиях  господина  см.:  Ро¬
манов  Б.  А.  1947.  С.  78—79;  данная  интерпретация  источников  более
предпочтительна,  чем  предположение  А.  А.  Зимина  о  попадании  таких
купцов  в  число  закупов  —  по  его  мнению,  необельных  холопов:  Зимин
А.  А.  1973.  С.  165—167].  Холопами  становились  дети  холопов.
 Таким  образом,  холопство  являлось  средством  мобилизации  рабо¬
чей  силы  людей  из  разных  общественных  состояний:  1)  свободные  —
юридически  и  экономически  независимые,  2)  экономически  зависи¬
мые  и  ограниченные  в  правах,  но  сохранившие  личную  свободу  заку¬
пы,  3)  пленники,  4)  дети  холопов.  Методы  похолопления  также  были
различными.  Наряду  с  древнейшими  видами  установления  зависимос¬
ти  —  пленом  и  продажей  при  осуществлении  насильственного  похо¬
лопления  широко  использовался  княжеский  суд  для  наказания  заку¬
пов  и  не  исполнивших  обязательства  купцов.  В  холопы  поступали  так¬
же  свободно,  вследствие  социальных  и  экономических  причин:  дей¬
ствительная  или  фиктивная  самопродажа,  поступление  на  службу.
Причиной  такого  поступления  являлась  социальная  и  политическая
нестабильность  непосредственного  производителя.  Воспроизводству
холопов  способствовали  женитьба  свободного  человека  с  холопом  или
робой  без  договора-ряда  о  сохранении  свободы,  а  также  преемствен¬
ность  социального  статуса.
 Княжеские  холопы  по-прежнему  были  заняты  в  самых  разных  от¬
раслях  господского  хозяйства  в  качестве  тиунов  сельских  и  пахотных,
кормильцев  и  кормилиц  малолетних  княжат,  ремесленников  (ст.  13,
15,  17  ПП;  ст.  15  ПП,  которой  нет  соответствующей  нормы  в  КП,  о  12-
гривенном  штрафе  за  убийство  холопа-ремесленника  является  основа¬
нием  для  мнения  о  более  позднем  появлении  в  княжеском  хозяйстве
этой  категории  зависимых  людей,  но  в  контексте  других  «новых»  ста¬
тей  ПП  она,  по  нашему  мнению,  с  большим  основанием  свидетель¬
ствует  о  развитии  на  Руси  писаного  светского  права,  см.  ранее,  с.  543—
546).  Они  осуществляли  для  господина  денежные  и  торговые  операции
(ст.  116,  117  ПП).  Возможно,  смерды  и  закупы,  которые  попали  в  хо¬
лопы,  сохраняли  свои  земельные  участки  и  хозяйство.  Собственное
хозяйство  могли  иметь  также  холопы-тиуны,  сельские  и  пахотные,
которые  могли  устанавливать  личную  власть  над  другими  холопами  (в
последней  связи  на  Руси  XII—XIII  вв.  говаривали:  «не  холопъ  въ  холо-
пехъ,  кто  у  холопа  работаетъ»  [Зарубин  Н.  Н.  1932.  С.  69]).  Такие  холо¬
пы-тиуны  могли  иметь  земельные  участки  до  поступления  в  холопы
или  получить  их  от  князя  при  поступлении  в  тиуны.  Отсюда  следует,
что  разные  методы  установления  зависимости  и  различный  состав  хо¬
 559

лопов  имели  следствием  дифференцированное  имущественное  и  про¬
изводственное  положение  холопов  в  княжеском  господском  хозяйстве.
 Вероятно,  в  холопстве  основным  было  не  лишение  средств  произ¬
водства,  как  в  рабстве,  а  установление  полной  личной  зависимости,
лишение  экономической  и  социальной  личной  свободы  при  наделе¬
нии  холопа  орудиями  труда  или  осуществления  им  многообразных  слу¬
жебных  функций.  В  определенных  случаях  допускались  судебные  по¬
казания  холопов  (ст.  66,  85  ПП).
 Однако  холопство  было  не  только  инструментом  внеэкономического
принуждения.  Взамен  свободы  оно  давало,  насколько  было  возможно  в
средневековом  обществе,  гарантии  жизни,  защищенной  от  насилия  дру¬
гих  «силных».  Для  таких  холопов  положительные  экономические  и  со¬
циальные  последствия  были  более  существенны,  чем  сохранение  лич¬
ной  свободы  и  статуса  юридически  полноправного  человека.  Как  писал
Даниил  Заточник  в  «Слове»  (XII  в.),  «зане  князь  щедръ,  отецъ  есть  слу-
гамъ  многим:  мнозии  бо  оставляють  отца  и  матерь,  к  нему  прибегают».
На  то,  что  под  «слугами»  подразумеваются  прежде  всего  холопы,  указы¬
вает  утрата  на  «службе»  свободы:  «Доброму  бо  господину  служа,  дослу¬
жится  слободы,  а  злу  господину  служа,  дослужится  болшеи  роботы»
[БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  276].  Последняя  фраза  указывает  также  на  осво¬
бождение  холопа  господином  при  жизни  или  по  завещанию.  Во  втором
случае  такой  холоп  назывался  задушный  человек  [Романов  Б.  А.  1947.  С.
68—69;  Черепнин  Л.  В.  1956.  С.  256].  Холоп  мог  сам  выкупить  себя  у
господина,  став  изгоем  [ДКУ.  С.  157],  защиту  жизни  которого  40-гри-
венной  вирой  уже  как  свободного  человека  утверждала  ст.  1  ПП.  Холоп
мог  получить  свободу  по  суду,  о  чем  свидетельствует  судебная  пошлина
в  9  кун  от  процессов  по  «свободе»  (ст.  109  ПП).
 Источники  холопства,  формы  эксплуатации  в  господском  хозяй¬
стве,  юридический  статус  и  пути  освобождения  свидетельствуют  о  том,
что  холопство  являлось  средством  рекрутирования  слуг  и  рабочей  силы
в  господское  хозяйство  вне  связи  с  государственными  источниками
доходов  и  рабочей  силы.  Личная  зависимость  и  определяемые  ею  со¬
циально-экономические  и  правовые  последствия  были  формой  при¬
крепления  зависимого  человека  к  господину  в  условиях  отсутствия
государственной  системы  прикрепления  к  земле  или  тяглу,  и  поэтому
холопство  может  быть  названо  генетически  происходившей  из  патри¬
архального  рабства  личной  крепостью,  то  есть  средневековой  формой
зависимости.  В  исследовательской  литературе  осталось,  по  нашему
мнению,  нераскрытым  происхождение  двойственной  природы  холоп¬
ства  —  близкого  к  рабству  правового  статуса  и  свойственного  феодаль¬
ному  строю  социально-экономического  положения.  В  древнерусском
холопстве  прослеживается  эволюция  патриархального  рабства  (не  ра¬
бовладения  или  развитых  рабовладельческих  отношений)  в  сословие,
которое  просуществовало,  развиваясь,  до  его  отмены  и  слияния  с  кре¬
постным  крестьянством  при  Петре  I.
 560

ПП  сохранила  указание  КП  в  составе  зависимых  людей  княжеско¬
го  господского  хозяйства  и  рядовичей  (ст.  14  ПП).  Указание  рядовича  в
одном  перечне  с  другими  зависимыми  подчеркивало  среди  них  его
особое  место,  хотя  его  правовой  статус  в  господском  хозяйстве  оста¬
вался  равным  со  смердами  и  холопами,  о  чем  свидетельствует  судеб¬
ный  штраф  за  его  убийство  в  5  гривен.  Приписка  ст.  14  ПП  «тако  же  и
за  боярескъ»  отмечает  существование  рядовичей  не  только  в  княжес¬
ком,  но  и  в  боярском  хозяйстве,  хотя  и  неясно,  является  ли  она  след¬
ствием  появления  рядовичей  в  боярском  хозяйстве  или  это  следствие
того,  что,  в  отличие  от  так  называемой  Правды  Ярославичей  или  До¬
мен  иального  устава  ПП,  предназначена  не  только  для  защиты  княжес¬
кого  господского  хозяйства,  а  издана  как  общерусский  судебник.  По¬
этому  в  двух  основных  направлениях  интерпретации  социального  тер¬
мина  рядович:  1)  «рядовой»,  обыкновенный  зависимый  или  свободный,
2)  свободный  или  зависимый,  заключивший  с  господином  ряд  [истори¬
ографические  обзоры  см.:  Правда  Русская.  1947.  С.  166—170;  Зимин  А.  А.
1973.  С.  115—117],  предпочтительно  второе  его  объяснение.
 ПП  раскрывает  юридическое  содержание  ряда  как  1)  предоставле¬
ние  денег  под  проценты  или  продовольствия  (меда,  зерна)  с  возвраще¬
нием  долга  в  увеличенном  количестве  (ст.  50  ПП),  2)  как  женитьбу  на
робе  и  переход  в  тиунство  с  условием  сохранения  личной  свободы  (ст.
ПО  ПП).  Из  этих  правовых  норм  следует,  что  при  заключении  ряда
для  господина  (князя  или  боярина)  главное  было  не  лишить  рядовича
свободы,  а  установить  над  ним  зависимость.  При  этом  конкретный
вид  зависимости  мог  варьироваться,  как  следует  из  завершения  ст.  110
ПП,  указывающей  разные  виды  договоров  о  сохранении  свободы:  «<...>
то  како  ся  будеть  рядилъ,  на  том  же  стоить».  Поэтому  нам  предствля-
ется  более  обоснованным  мнение,  согласно  которому  рядовичами  были
не  рабы,  а  свободные  люди,  которые  «рядились»  на  работу  по  ряду,
договору  (С.  М.  Соловьев,  Н.  И.  Ланге,  Б.  Д.  Греков,  Б.  А.  Романов
[см.:  Правда  Русская:  Учебное  пособие.  1940.  С.  49—50].  Это  могла
быть  «работа»  как  занятость  в  материальном  производстве,  так  и  служ¬
ба  господину.  О  таких  видах  занятости  рядовичей  свидетельствует  афо¬
ризм  «Слова»  Даниила  Заточника:  «Не  имьи  собъ  двора  близь  царева
двора  и  не  дръжи  села  близь  княжа  села:  тивунъ  бо  его,  аки  огнь,
трепетицею  накладенъ,  и  рядовичи  его,  аки  искры.  Аще  от  огня  усте-
режиши,  но  от  искоръ  не  можеши  устеречися  и  сождения  порт»  [БЛДР.
1997.  Т.  4.  С.  276].  Таким  образом,  значительную  опасность  для  сосе¬
дей  княжеского  села  представляли  не  только  знатные  тиуны,  жизнь
которых  была  защищена  80-гривенной  вирой,  тиуны-холопы,  сельс¬
кие  и  ратайные,  но  также  сохранившие  свободу  по  ряду,  но  попавшие
в  зависимость  рядовичи,  женившиеся  на  робе  и  разного  рода  должни¬
ки,  которые  должны  вернуть  долг  с  процентами.  Такие  рядовичи  угро¬
жали  соседям  княжеского  села,  но  их  самих  защищала  власть  князя,
реальная  сила  княжеского  господского  хозяйства.
 561

В  отличие  от  давних  в  княжеском  господском  хозяйстве  смердов,
холопов  и  рядовичей,  неясно,  входили  ли  в  его  состав  новые  категории
зависимых,  появившиеся  на  Руси  во  второй  половине  XI  —  начале  XII
в.  Дело  в  том,  что  общерусская  по  целям  издания  ПП  регулировала
правоотношения  между  господином  и  зависимыми  людьми  вне  разли¬
чий  в  социальном  положении  господина.  Данное  обстоятельство,  по
нашему  мнению,  в  равной  мере  свидетельствует  как  о  росте  в  это  вре¬
мя  социально-экономического  и  политического  значения  местной  и
служилой  знати  —  «бояр»  (напомним,  что  в  ПП  судебное  наказание  за
нарушение  прав  или  убийство  «боярина»  не  указано,  поскольку  этот
социальный  термин  еще  сохранял  широкое  обозначение  человека  знат¬
ного  и  богатого),  так  и  о  развитии  светского  писаного  права  и  Русской
Правды  как  основного  источника  светского  права.  Вследствие  этого
становится  неясно,  какие  новые  категории  зависимых,  которые  не  были
указаны  в  КП,  вошли  в  состав  зависимых  людей  княжеского  господс¬
кого  хозяйства.
 В  рассматриваемый  период  русской  истории  новой  категорией  за¬
висимых  людей  стали  закупы  [здесь  и  далее  подробнее  см.:  Свердлов  М.
Б.  1978;  см.  там  же  анализ  исторических  источников  и  литературы  про¬
блемы;  историографические  обзоры  также  см.:  Правда  Русская.  1947.
С.  438—481;  Греков  Б.  Д.  1953.  С.  195—199;  Смирнов  И.  И.  1963.  С.  230—
236;  Зимин  А.  А.  1973.  С.  121  —  125].  Закуп  владел  конем  и  землей  (ст.
57—59  ПП).  В  хозяйстве  господина  он  работал  на  пашне  и  по  обслу¬
живанию  господского  скота  (ст.  57,  58  ПП).  Отсюда  следует,  что  за-
купничество  как  форма  зависимости  и  эксплуатации  распространя¬
лось  среди  сельского  населения  [в  экономической  характеристике  за¬
купов  наиболее  близкие  их  определения  см.:  Романов  Б.  А.  1947.  С.
69-79;  Черепнин  Л.  В.  1956.  С.  252-257;  182-186].
 В  отличие  от  многочисленных  исследователей  мы  считаем,  что  за¬
куп  был  лично  свободным  человеком  и  сохранял  ограниченные  его
права  в  период  зависимости,  которая  являлась  следствием  прав  вне¬
экономического  принуждения  господина.  Закуп  был  платежеспособ¬
ным  и  находился  перед  законом  в  равных  денежных  отношениях  с
господином,  который  должен  был  платить  за  нарушение  юридических
и  имущественных  прав  закупа  (ст.  56—61  ПП).  Такие  правоотношения
закупа  и  господина  являлись  результатом  личной  свободы  закупа  и  его
экономического  статуса.  Зависимость  закупа  устанавливалась  вслед¬
ствие  его  обязательства  перед  господином  вернуть  или  отработать  де¬
нежный  долг  с  процентами  (возможно,  также  зерно  и  земледельческие
орудия,  плуг  и  борону)  (ст.  60,  61  ПП).
 Закуп  мог  уйти  открыто  в  поисках  денег  для  выплаты  купы  с
процентами  и  даже  бежать  к  князю  или  к  судьям  из-за  оскорблений
господина.  За  это  его  не  превращали  в  холопы,  но  должны  были
дать  княжеское  правосудие  (ст.  56  ПП).  Если  в  отсутствие  закупа
что-либо  из  предоставленного  ему  господского  хозяйства  «погиб¬
 562

нет»  или  украдут  скот  из  закрытого  им  хлева,  то  закуп  за  это  не
платит  господину  (ст.  57,  58  ПП).  Если  же  господин  нанесет  ущерб
закупу,  причинит  вред  взятому  им  у  господина  имуществу  или  его
личной  собственности,  то  господин  должен  возместить  закупу  ущерб
и  заплатить  судебный  штраф  60  кун  (ст.  59  ПП).  Если  господин  взял
с  закупа  больше,  чем  следует,  денег,  то  он  должен  лишнее  вернуть  и
заплатить  судебный  штраф  3  гривны  (ст.  60).  Если  господин  продаст
закупа  в  холопы,  то  он  освобождается  от  долга,  тогда  как  господин
должен  за  это  преступление  платить  судебный  штраф  12  гривен  (ст.
61  ПП).  Если  господин  бьет  закупа  в  пьяном  состоянии  или  без
вины,  то  он  должен  платить  судебный  штраф  как  за  свободного  в
соответствии  с  Русской  Правдой  (ст.  62).  Это  —  права  закупа  как
лично  свободного.
 Права  господина  во  внеэкономическом  принуждении  заключаются
в  следующем.  Если  закуп  тайно  бежит  от  господина  или  становится
вором,  то  он  становится  холопом  господина  (ст.  56,  64  ПП).  Если  за¬
куп  повредил  во  время  работы  господский  инвентарь,  плуг  и  (или)
борону,  «погубит»  скот,  когда  его  пасет,  или  не  затворит  скот,  где  ему
велел  господин,  то  закуп  должен  заплатить  господину  за  нанесенный
ему  ущерб  (ст.  57,  58  ПП).  Господин  имеет  право  бить  закупа  «за  дело»
(ст.  62  ПП).
 Такие  права  закупа  и  господина  являлись  следствием  их  договор¬
ных  отношений,  сохранения  и  защиты  законом  юридического  статуса
закупа  как  лично  свободного  крестьянина-смерда,  владевшего  своим
земельным  наделом,  скотом  и  сельскохозяйственными  орудиями  тру¬
да.  С  другой  стороны,  ПП  показывает,  как  экономически  и  социально
более  устойчивое  господское  хозяйство,  в  том  числе  и  княжеское,  стре¬
мится  посредством  разного  вида  долга,  в  данном  случае  прежде  всего
денежного,  мобилизовать  и  использовать  рабочую  силу,  превратить
временную  зависимость  крестьянина  в  постоянную  (в  таком  определе¬
нии  природы  закупничества  мы  близки  к  его  характеристике  Л.  В.
Черепниным  как  «долговой  кабалы»  [Черепнин  Л.  В.  1972.  С.  182]).  В
княжеское  господское  хозяйство  закупов  могли  вовлекать  тиуны  сель¬
ские  и  пахотные,  так  что  князь  и  княжеский  суд  имели  возможность
защитить  их  права.
 Определение  такого  экономического,  социального  и  правового  ста¬
туса  свидетельствует,  что  мнения  об  их  крепостнической  или  полукре-
постнической  форме  зависимости  (С.  В.  Юшков,  С.  А.  Покровский),  о
подобии  деревенской  служилой  кабалы  (Б.  Д.  Греков),  о  «бытовом  по¬
рабощении»  закупа  (Б.  А.  Романов),  о  закупах  как  неполных  холопах
(И.  И.  Яковкин),  холопах,  выкупающихся  на  свободу  (А.  А.  Зимин),
как  «деклассированной  части  древнерусского  общества»,  «людским
резервом»  которой  был  «“люмпен-пролетариат”  на  русской  почве»,  как
«полурабах,  а  не  феодально  зависимых»  (И.  Я.  Фроянов)  нуждаются  в
дополнительной  аргументации.
 563

Ст.  Ill  ПП  фиксирует  еще  одну,  вероятно,  новую  форму  обще¬
ственных  и  правовых  отношений,  не  отраженных  в  КП,  —  в  связи  с
предоставлением  дачи:  «А  въ  дачъ  не  холопъ,  ни  по  хлъбъ  роботять,  ни
по  придатъцъ;  но  оже  не  доходять  года,  то  ворочати  ему  милость;  отхо¬
дить  ли,  то  не  виноватъ  есть».  Из  ее  содержания  следует,  что  содержа¬
ние  дачи  раскрывается  прежде  всего  в  понятиях  хлеб,  придаток,  т.  е.
то,  что  дается  дополнительно,  и  милость  [о  содержании  дачи  и  вдаче-
стве  см.:  Алексеев  Ю.  Г.  1978;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  179—182;  см.  там
же  историографию  вопроса  и  анализ  исторических  источников].  Из
данной  правовой  нормы  следует,  что  свободный  человек,  взявший  дачу,
должен  работать  на  господина,  пока  не  вернет  или  не  отработает  дачу,
что  было  близко  к  закупничеству,  но  не  тождественно  ему.  Н.  Л.  Ру¬
бинштейн  убедительно  сопоставил  дачу  с  западноевропейским  прека-
рием  [Рубинштейн  Н.  1927.  С.  54].  Впрочем,  в  соответствии  с  поздни¬
ми  позитивистскими  и  догматическими  марксистскими  теориями  об
обязательном  поземельном  содержании  феодальных  отношений  он
определил  прекарий  как  земельный  участок,  хотя  он  мог  иметь  в  соот¬
ветствии  с  определением  Дигест  (XXXIII,  26,  I)  самое  разное  конкрет¬
ное  содержание  в  виде  материального  обеспечения.  Отсюда  характер¬
ная  для  средневекового  общества  близость  социально-экономических
и  правовых  отношений  в  связи  с  предоставлением  дачи  к  прекарным.
Вероятно,  люди,  взявшие  дачу,  были  близки  также  к  госпитам.  На  это
указывает  сохранение  ими  личных  прав  свободного  человека,  возмож¬
ность  уйти  в  любое  время  и  обязанность  рассчитаться  с  собственни¬
ком  земли  перед  уходом.  Было  у  этих  двух  категорий  людей  и  отличие:
госпит  оказывался  в  юрисдикции  господина,  тогда  как  у  вдача  оста¬
вался  княжеский  суд.  В  княжеском  господском  хозяйстве  данного  пе¬
риода  дачу  могли  предоставлять  тиуны,  но  входили  ли  люди,  взявшие
дачу,  в  состав  княжеского  господского  хозяйства  —  неизвестно.
 Столь  же  неясно,  были  ли  в  нем  заняты  прощенники,  пущенники  и
задушные  люди.  Прощенники  —  видимо,  должники,  которым  были  про¬
щены  долги,  оставлена  свобода  вместо  обращения  в  холопство,  но  ко¬
торые  должны  были  выполнять  определенные  повинности  в  пользу
господина  [Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  182—185;  см.  там  же  анализ  истори¬
ческих  источников  и  исследовательской  литературы].  Пущенники  и
задушные  люди  —  те,  кто  был  отпущен  на  свободу  при  жизни  и  по
завещанию  господина.  Но  постоянные  значительные  княжеские  стро¬
ительные  и  прочие  работы,  нуждавшиеся  в  труде  высоко  профессио¬
нальных  или  многочисленных  работников,  подразумевает  использова¬
ние  князьями  в  данный  период  наемных  людей  —  наймитов  [Шапиро
А.  Л.  1977.  С.  140-141,  144-1481.
 Таким  образом,  в  Русском  государстве  второй  половины  XI  —  пер¬
вой  трети  XII  в.,  сохранявшем  традиции  политического  единства  и
усложняющейся  системы  отчинного  владения  формирующимися  но¬
выми  княжествами,  князья  продолжали  владеть  преимущественно  в
 564

отчинных  княжествах  крупными,  господскими  хозяйствами,  в  состав
которых,  как  и  ранее,  входили  княжеские  дворы-резиденции,  которые
являлись  также  центрами  княжеского  государственного  и  господского
владельческого  управления.  В  состав  такого  хозяйства  могли  входить
города  и  волости,  центрами  которых  они  являлись,  а  также  волостки,
села.  Экономическую  основу  княжеского  хозяйства  составляло  земле¬
владение  и  пахотное  земледелие.  Но  в  нем  присутвовали  также  живот¬
новодство  и  коневодство,  сельские  промыслы  и  ремесла.
 Система  управления  таким  сложным  по  составу  хозяйством  остава¬
лась,  в  основном,  традиционной,  но,  видимо,  развивалась.  Ее  основу
составляли  тиуны-министериалы.  Знатные  мужи  осуществляли  руко¬
водство  хозяйством  княжеского  двора  (тиуны  огнищные)  и  табунами
коней  (тиуны  конюшие).  Княжескими  городами  и  волостями  управля¬
ли  знатные  княжие  мужи  и  тиуны.  Хозяйством  княжеского  двора-ре¬
зиденции  в  среднем  звене  руководили  лично  свободные  отроки,  коню¬
хи,  повара,  тогда  как  селами  и  пахотными  работами  —  тиуны-мини¬
стериалы,  холопы.  Низшие  руководящие  должности  в  княжеском  гос¬
подском  хозяйстве  были  престижны  и  обеспечивали  материальное  су¬
ществование  тем,  кто  в  нем  служил.  Поэтому  для  поступления  на  службу
в  качестве  тиунов  такого  уровня,  а  также  ключников  свободные  люди
становились  холопами,  совершая  лишь  обрядовую  процедуру  (привя¬
зывание  к  поясу  ключа)  без  каких-либо  признаков  самопродажи  или
заключая  договор  о  службе,  становясь  княжескими  рядовичами.  Это
хозяйство  обеспечивало  ежедневную  жизнь  княжеского  двора-резиден¬
ции  от  государственного  и  господского  управления,  торжественных
приемов  и  пиров  до  любимого  княжеского  развлечения  —  охоты.
 Смерды  и,  вероятно,  закупы  в  волостях  и  селах  обеспечивали  сель¬
скохозяйственное  производство,  в  котором,  как  и  в  сельских  промыс¬
лах,  могли  были  быть  заняты  также  холопы,  рядовичи,  возможно,  пу-
щенники  и  прощенники.  Закупы  и  холопы  пасли  скот  и  коней.  Холо¬
пы  обслуживали  княжеский  двор,  обеспечивали  на  нем  необходимое
ремесленное  производство.  Эти  категории  зависимых  людей  находи¬
лись  в  разных  формах  зависимости,  поскольку  обширное  и  многооб¬
разное  княжеское  господское  хозяйство  постоянно  нуждалось  в  рабо¬
чих  руках.  Для  их  мобилизации  оно  использовало  самые  разные  сред¬
ства  установления  зависимости  над  людьми.  Но  последних,  несмотря
на  различные  виды  их  зависимости,  объединяло  получение  князем-
господином  ренты  —  дохода,  который  не  требовал  предпринимательс¬
кой  деятельности  и  взимался  посредством  внеэкономического  принуж¬
дения.  Впрочем,  и  в  холопах,  добровольно  поступивших  в  холопство,
не  занятых  в  материальном  производстве,  преобладали  функции  служ¬
бы  над  происходящим  от  патриархального  рабства  юридическим  ста¬
тусом.  Таким  образом,  князь  в  своем  хозяйстве  являлся  типичным  для
средневековья  господином,  взимающим  с  зависимых  людей  разные
виды  ренты,  управляющим  слугами-министериалами,  а  не  рабовла¬
 565

дельцем,  относящимся  к  иной  исторической  эпохе  античного  мира,  к
другой  цивилизации.  Князь  —  владелец  обширного  и  сложного  по  со¬
ставу  хозяйства  мог  непосредственно  включаться  в  его  управление,  но
мог  доверить  это  управление  и  своим  тиунам.
 Княжеские  господские  хозяйства  в  отчинных  княжествах  продол¬
жали  древнюю  традицию.  Можно  предположить,  что  в  условиях  по¬
стоянной  борьбы  за  княжеские  столы,  переселений  в  другие  города  и
вокняжений  на  иных  столах  княжеские  господские  хозяйства  органи¬
зовывались  заново,  но  более  вероятной  представляется  гипотеза,  со¬
гласно  которой  в  каждом  княжестве  они  оставались  прежними,  как
княжеский  двор  и  стол.  Менялись  лишь  его  владелец  и  княжеская  ад¬
министрация  господского  хозяйства.  Последнее  в  данном  случае  по¬
вторяло  судьбу  административно-судебного  и  военного  управления  в
новом  княжестве.
 Из  предшествующего  анализа  экономического,  социального  и  по¬
литического  положения  князя  и  княжеской  власти  в  Русском  государ¬
стве  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  следует,  что  до  1068  г.
«триумвират»  Ярославичей,  а  с  70-х  годов  князья  Киевские  целенап¬
равленной  политикой  сохраняли  его  политическое  единство,  являясь
главой  иерархии  русских  князей,  принадлежащих  разным  династичес¬
ким  ветвям.  Последовательность  и  успех  этой  политики  определялись
наряду  с  объективными  причинами  субъективным  фактором  —  мерой
политического  таланта,  который  более  проявился  у  Всеволода  Яросла-
вича,  его  сына  и  внука.  Одновременно,  но  еще  в  пределах  политичес¬
ки  единого  государства,  возрастало  значение  отчинного  княжения.
Вследствие  этого  юридическая  и  податная  власть  князя  Киевского  на
территории  отчинных  княжеств  не  распространялась,  а  его  политичес¬
кая  власть  подчиняла  князей  отчинных  княжеств  на  основе  феодаль¬
ного  принципа  сюзеренитета—вассалитета.
 В  пределах  всего  Русского  государства  данного  периода  князья  осу¬
ществляли  верховную  власть  в  своих  княжествах.  Это  происходило
вследствие  того,  что  князь  являлся  в  них  главой  высшего  и  среднего
звена  административно-судебного  и  военного  управления,  которое
осуществлялось  его  служилыми  людьми  («дружиной»).  Княжеский  со¬
вет,  состоявший  из  ограниченного  круга  доверенных  лиц,  с  которым
князь  «думал»,  княжескую  власть  не  ограничивал  (таких  сведений  нет),
но  он  был  необходим  для  коллективного  обсуждения  и  принятия  оп¬
тимальных  решений.  Не  ограничивали  княжескую  власть  и  местные
органы  самоуправления  в  сельских  соседских  общинах,  городских  ули-
чанских,  кончанских  и  купеческих  сотенных  организациях,  решения
которых  и  юрисдикция  ограничивались  территорией  и  компетенцией
этих  объединений  на  основе  обычного  права,  тогда  административная
и  судебная  власть  была  княжеской.
 Каждый  князь  являлся  сюзереном  иерархически  организованных
служилых  людей  («дружины»),  которые  различались  в  соответствии  с
 566

происхождением  из  знатных  и  незнатных  слоев  общества.  Вследствие
этих  различий  они  становились  на  княжеской  службе  сословиями  слу¬
жилых  мужей  и  отроков,  а  во  второй  половине  XI  —  начале  XII  в.
появилась  новая  группа  служилых  людей  —  детских.  Их  существова¬
ние  обеспечивали  княжеские  (государственные)  подати  и  пошлины,
которые  по-прежнему  распределялись  или  перераспределялись  посред¬
ством  корма.  Причем  с  конца  XI  в.  корм  стал  также  средством  матери¬
ального  обеспечения  князей-изгоев  с  вассальной  службой  владельцу
княжества  и  без  нее.
 Одновременно  существовали  все  более  распространявшиеся  в  сре¬
де  низших  слоев  служилых  людей  господские  хозяйства.  Сами  господ¬
ские  хозяйства  усложнялись  в  своем  социальном  составе  в  результате
появления  новых  категорий  зависимых  людей  —  закупов,  вероятно,
пущенников  и  прощенников.  Поэтому  новые  по  содержанию  статьи
Русской  Правды  указывали  владельцев  зависимых  людей  и  «имения»
социально  широко  и  нейтрально  —  господин.
 Хотя  таким  господином  мог  быть  и  князь,  он  не  был  «первым  среди
равных»  некняжеского  происхождения,  поскольку  в  Русском  государ¬
стве  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  еще  не  было  социально¬
экономически  и  политически  альтернативных  ему  общественных  слоев
и  социально-политических  институтов.  Знать  еще  не  консолидирова¬
лась  в  особое  сословие  боярство,  тогда  как  города,  в  которых  концент¬
рировалось  знатное  и  торгово-ремесленное  население  со  своими  авто¬
номными  от  княжеской  власти  интересами,  еще  развивались  и  не  дос¬
тигли  той  степени,  когда  они  могли  институироваться  как  средневеко¬
вые  городские  республики  со  своими  избираемыми  магистратами.  Впро¬
чем,  оба  этих  процесса,  консолидации  знати  и  эволюции  городов,  в
данный  период  происходили.  Знать  и  города  время  от  времени  выступа¬
ли  против  княжеской  власти,  а  в  Новгороде  уже  сформировался  инсти¬
тут  избираемых  городских  посадников,  который  объединял  интересы
местной  неслужилой  знати  —  бояр  и  крупнейшего  города  Северо-Запа¬
да  Руси  в  целом.  Но  князь  Киевский  в  данный  период  являлся  главой
Русского  государства,  а  каждый  князь  —  главой  «своего»  княжества.  Князь
являлся  носителем  и  символом  верховной  административно-судебной  и
политической  власти,  освященной  в  соответствии  со  средневековым
христианским  мышлением  Божественным  происхождением.  В  «симфо¬
нии»  светской  и  церковной  властей  князь  являлся  защитником  и  по¬
кровителем  Церкви,  но  в  то  же  время  —  и  ее  духовным  сыном.  Поэтому
князь  символизировал  концентрацию  государственной  власти  и  обла¬
дал  особым  правовым  статусом,  в  соответствии  с  которым  убийство  князя
Русской  Правдой  не  предусматривалось.
 Эти  наблюдения  сделаны  на  основе  анализа  исторических  источни¬
ков.  Но  существенно  определить,  как  они  соотносятся  с  представлени¬
ями  русского  общества  данного  периода  о  князе  и  княжеской  власти.
 567

Князь  И  КНЯЖЕСКАЯ  ВЛАСТЬ  В  СОЗНАНИИ  И  САМОСОЗНАНИИ
РУССКОГО  ОБЩЕСТВА  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЫ  XI  —  ПЕРВОЙ  ТРЕТИ  XII  В.
 Самосознание  русских  князей  этого  времени  воспитывалось  на  ви¬
зантийских  православных  принципах  политической  культуры  и,  шире,
—  восточнохристианской  цивилизации.  Значительный  опыт  в  их  ут¬
верждении  на  Руси  был  накоплен  уже  ранее,  в  правление  Владимира,
Святополка  и  Ярослава  Мудрого.  Он  совмещался  с  экономическими,
социальными,  политическими  и  идеологическими  реалиями  Русского
государства,  так  что  появление  такого  самосознания  у  русских  право¬
славных  князей  во  второй  половине  XI  —  первой  трети  XII  в.  было  уже
традиционным.
 Как  отмечено  ранее,  в  христианском  средневековом  обществе  кня¬
жеская  власть  считалась  божественного  происхождения.  Со  времени  вве¬
дения  христианства  на  Руси  в  качестве  государственной  религии  князь  и
княжеская  власть  соединили  в  себе  высшее  освященное  и  светское  нача¬
ло,  что  предопределило  их  особую  идеологизированную  значимость,  осо¬
бое  социальное  поведение,  установленное  в  храме  место  между  Богом  и
всеми  прочими  христианами,  включая  клир.  Во  второй  половине  XI  —
первой  трети  XII  в.  русские  князья  считались  уже  не  только  «избранными
от  Бога»,  но  также  опорой  православной  веры.  Они  должны  были  просве¬
щать  и  наставлять  порученным  им  от  Бога  людей:  «Дани  ти  будуть  осно¬
вание,  —  писал  митрополит  Никифор  (о  нем  см.  далее,  с.  573)  князю
Владимиру  Мономаху,  —  якоже  есте  святыя  церкве  на  свътъ  и  на  настав¬
ление  порученымъ  имъ  людемъ  от  Бога.  Единъ  бо  Богь  царствует  небес¬
ными,  вамъ  же  (то  есть,  князьям.  —  М.  С.)  съ  его  помощию  царствовати
земными,  дольнимъ  симъ  въ  роды  и  роды».  И  после  кончины  мира,  по
Никифору,  князьям  предстояло  царствовать  вместе  с  Богом  на  небесах
[Понырко  Н.  В.  1992.  С.  73].  В  контексте  таких  идей  последовательным
было  появление  в  православном  русском  обществе  концепции  «Избор¬
ника»,  написанного  в  1076  г.  в  киевское  княжение  Святослава  Ярослави-
ча:  «<...>  акы  земльному  князю,  такоже  и  къ  небесному  цару  приступи  сь
боязнью»  [Изборник  1076  года.  1965.  С.  675].  Поэтому  Олег,  сын  Свято¬
слава  Ярославича,  воспитанный  на  таких  наставлениях  и  в  соответствии
со  своим  социальным  статусом,  надменно  заявил  в  1096  г.  Святополку
Изяславичу  и  Владимиру  Мономаху:  «Нъсть  мене  лъпо  судити  епископу,
ли  игуменом,  ли  смердом».  Впрочем,  монах-летописец  с  осуждением  пи¬
шет  о  таком  высокомерии,  которое  противоречило  христианским  прин¬
ципам  смирения:  «<...>  въсприимъ  смыслъ  буи  и  словеса  величава»  [ПВЛ.
1996.  С.  96;  см.  также  ранее,  с.  473].  Олег  жил  к  тому  же  ранее  три  года  в
Византийской  империи,  его  супруга  Феофано  Музалонисса  происходила
из  знатного  византийского  рода  и  называла  себя  «архонтиссой  Росии».
Так  что  его  «словеса  величава»  выразили  самосознание  князя  Чернигов¬
ского,  которому  незачем  было  заключать  договор  с  двоюродными  брать¬
 568

ями  в  присутствии  в  качестве  свидетелей  епископов,  игуменов,  старой
служилой  знати  («мужей»)  их  отцов  и  «людей  городских»,  которых  он
обозвал  (кроме  иерархов)  «смердами».
 О  том,  каков  был  на  Руси  этого  времени  идеал  князя  и  какими
могли  быть  реальные  князья  в  качестве  его  антиподов,  каков  был  круг
княжеских  занятий,  свидетельствует  Владимир  Мономах  в  своем  По¬
учении  детям  и  потомкам.  Свою  деятельность  князь,  подобно  боль¬
шинству  мемуаристов  во  все  века,  излагает  как  соответствующую  иде¬
алу.  В  данном  случае  важно  определить  возможности  положительного
и  отрицательного  в  княжеской  практике,  поскольку  состояние  истори¬
ческих  источников  не  позволяет  установить  их  конкретно,  во  всем  мно¬
гообразии  не  только  по  отношению  к  множеству  существовавших  тогда
князей,  но  даже  и  по  отношению  к  самому  автору  Поучения.  Особое
значение  того,  что  написал  в  данной  связи  Владимир  Мономах,  заклю¬
чается  в  раскрытии,  хотя  и  в  идеальном  виде,  княжеской  деятельности
изнутри,  с  точки  зрения  самого  князя  [в  данном  случае  рассматривается
только  деятельность  идеального  князя-правителя  в  Поучении  Монома-
ха  и  его  вероятного  антипода:  ПВЛ.  1996.  С.  101,  104—105].
 Идеальный  князь
 1) 	Всего  же  паче  убогых  не  за¬
бывайте,  но  елико  могуще  по  силъ
кормите,  и  придайте  сирота,  и
вдовицю  оправдите  сами,  а  не
вдаваите  силным  погубити  че¬
ловека.
 2) 	Ни  права,  ни  крива  не  уби¬
вайте,  ни  повелевайте  убити  его
<...>.
 3) 	Аще  ли  вы  будете  кресть
целовати  к  братьи  или  г  кому  <...>
и  целовавше  блюдете  <...>.
 4) 	И  в  земли  («имение».  —  М.
С.)  не  хороните,  то  ны  есть  ве-
ликъ  трехъ.
 5) 	В  дому  своемь  не  ленитеся,
но  все  видите;  не  зрите  на  тиву-
на,  ни  на  отрока,  да  не  посмеют¬
ся  приходящий  к  вам  ни  дому  ва¬
шему,  ни  обеду  вашему.
 6) 	На  воину  вышедъ,  не  лени¬
теся,  не  зрите  на  воеводы;  ни  пи¬
тью,  ни  еденью  не  лагодите,  ни
спанью;  и  стороже  сами  наряжи-
ваите  <...>.
 Князь,  достойный  осуждения
 1) 	О  лишенных  достатка  не  за¬
ботится,  не  оказывает  помощь  си¬
ротам  и  сам  не  являет  справедли¬
вость  по  отношению  к  вдовам,
позволяет  «сильным»  погубить
человека.
 2) 	Убивает  правого  и  винова¬
того  или  приказывает  убить  его.
 3) 	Нарушает  крестоцелование.
 4) 	Прячет  «имение»  в  земле.
 5) 	Дома  ленится,  полностью
доверяет  управление  хозяйством
тиуну  и  отроку.
 6) 	Во  время  военных  действий
ленится,  доверяя  руководство  вое¬
водам,  привержен  пьянству,  еде
и  сну,  не  ставит  сам  сторожей  и
т.  д.
 569

7) 	Куда  же  ходяще  путемъ  по
своимъ  землямъ,  не  дайте  пакос¬
ти  дъяти  отрокомъ,  ни  своимъ,  ни
чюжимъ,  ии  в  сел  ьхъ,  ни  в  житъх,
да  не  кляти  вас  начнуть.
 7) 	Во  время  поездок  по  своим
владениям  позволяет  отрокам
(служилым  людям  низшего  уров¬
ня)  приносить  вред  своим  и  чу¬
жим,  селам  и  посевам.
 Образ  князя  идеального  формировался  не  только  как  сублимиро¬
ванное  выражение  особого  экономического,  социального  и  полити¬
ческого  положения  князя  в  русском  обществе  того  времени.  Как  отме¬
тил  Д.  С.  Лихачев,  такой  образ  создавался  также  особыми  художествен¬
ными  средствами  в  русском  эпосе,  литературе  и  искусстве  XI—XII  вв.
Он  отнес  эти  художественные  средства  к  особенностям  эпического  стиля
и  стиля  монументального  историзма,  содержание  которых  объяснил
следствиями  особенностей  народного  творчества,  а  также  феодальной
природой  общественных  отношений  [Лихачев  Д.  С.  1970.  С.  25—71].
 Разумеется,  между  идеальным  князем  и  его  антиподом  существова¬
ло  множество  переходных  типов,  в  разной  степени  соединявших  поло¬
жительные  и  отрицательные  стороны  в  княжеской  деятельности.  Мно¬
гие  из  них  мы  уже  встречали  в  общественно-политической  жизни  Рус¬
ского  государства  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.  Пожалуй,
крайним  по  жестокости  видом  княжеского  самоуправства  стал  приказ
младшего  брата  Владимира  Мономаха  Ростислава  утопить  инока  Пе¬
черского  монастыря  Григория,  над  которым  ранее  издевались  из  озор¬
ства  княжеские  отроки.  Да  и  племянник  Мономаха  Мстислав  Свято-
полкович  приказал  пытать  иноков  того  же  монастыря,  чтобы  узнать,
где  сокрыт  монастырский  клад  [Романов  Б.  А.  1947.  С.  172—175].
 Административно-судебные  и  военные  функции  князей,  их  инди¬
видуальные  положительные  и  отрицательные  свойства  оказывали  пря¬
мое  воздействие  на  общественно-политическую  жизнь  всей  страны.
Современный  событиям  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.
взгляд  изнутри  подтверждает  те  виды  деятельности  князя,  которые  были
нами  ранее  установлены  по  письменным  источникам  того  времени,
сообщая  о  них  дополнительные  реалии,  хотя,  видимо,  и  со  свойствен¬
ными  жанру  поучений  идеализацией  и  абсолютизацией  сказанного  или
написанного.  Обобщая  накопленный  опыт,  Владимир  Мономах  писал
о  себе:  он  делал  все  то,  что  должен  был  делать  его  служилый  отрок  на
войне  и  на  охоте,  ночью  и  днем,  в  жару  и  мороз.  Он  совершал  местное
государственное  управление,  не  доверяя  своим  посадникам  и  биричам
(в  данном  случае  —  вероятно,  сборщикам  податей).  Управлял  он  и
своим  хозяйством  («и  в  дому  своемь  то  я  творилъ  есмь»).  И  охотничь¬
им  хозяйством  он  ведал,  и  конюшим,  не  доверяя  его  тиуну  конюшему.
Во  время  походов  он  сам  осуществлял  как  общее  руководство  вой¬
ском,  не  доверяя  его  воеводам,  так  и  контролировал  все  стороны  по¬
ходной  жизни.  Поучение  Мономаха  подтверждает  также  возможность
княжеской  расправы  с  лично  свободными  людьми,  виновными  и  не¬
 570

виновными,  без  каких-либо  для  себя  последствий  вопреки  нормам
Русской  Правды,  что  имело  место  в  Киеве  в  1069  г.,  когда  Изяслав
Ярославич  вернулся  с  польским  войском  после  бегства  из  восставшего
города.  Владимир  призывал  так  не  делать,  но  это  совершалось  неодно¬
кратно  и  до  Поучения,  и  после  него.  Призыв  не  нарушать  освященную
крестоцелованием  клятву  также  лишь  подтверждает  практику  этого  вида
клятвопреступления  в  междукняжеских  отношениях.
 Взгляд  на  события  изнутри  раскрывает  новую  информацию,  допол¬
нительную  к  известным  фактам.  Конкретизируя  евангельскую  запо¬
ведь  в  применении  к  Руси,  Владимир  Мономах  писал,  указывая  на
достоинство  своего  княжения:  «Тоже  и  худаго  смерда  и  убогыъ  вдо-
вицъ  не  даль  есмъ  силным  обидъти  <...>»  .  Долгое  время  в  исследова¬
тельской  литературе  не  обращалось  внимания  на  то,  что  хотел  сказать
этой  фразой  Владимир  Мономах.  Она  воспринималась  лишь  как  одно
из  свидетельств  его  многообразной  деятельности.  На  ее  интерпрета¬
цию  воздействовали  и  исследовательские  концепции.  Б.  А.  Романов
объяснил  эту  защиту  Владимиром  Мономахом  смердов,  исходя  из  кон¬
цепции  А.  Е.  Преснякова,  как  людей  зависимых  в  системе  повиннос¬
тей  «княжого  общества»  или  «союза  княжой  защиты»  [Романов  Б.  А.
1947.  С.  117;  ср.:  Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  234-246].
 Раскрыть  содержание  данной  фразы  Мономаха  стало  еще  сложнее
в  советской  литературе  «марксистского  направления»,  которое  исхо¬
дило  из  априорных  посылок  первоначального  деления  общества  в  древ¬
нерусской  истории  на  рабов  и  рабовладельцев,  «первичного»  закрепо¬
щения  с  делением  на  феодалов  и  крепостных.  Отстаивая  принципы
конкретного  анализа  процесса  становления  феодальных  отношений,
Б.  Д.  Греков  вернулся  к  давним  наблюдениям  о  том,  что  основной
корпус  известий  исторических  источников,  сообщающих  о  смердах,
содержит  информацию  о  них  как  о  лично  свободных  крестьянах,  хотя,
отметил  он,  есть  известия  о  смердах,  которые  уже  попали  в  феодаль¬
ную  зависимость.  В  таком  контексте  Б.  Д.  Греков  писал,  что  Владимир
Мономах  ставил  себе  в  заслугу  защиту  им  смердов  и  вдов  от  «сильных»
[Греков  Б.  Д.  1935.  С.  102].  Но  вследствие  воздействия  на  исследова¬
тельский  процесс  излюбленной  сталинской  идеологемы,  в  соответствии
с  которой  государство  является  орудием  господства  правящего  класса,
слова  Мономаха  о  защите  им  вдов  и  смердов  оказывались  социальной
демагогией  или  становились  невостребованными,  поскольку  не  соот¬
ветствовали  такой  «теории».  Позднее  по  этой  причине  Б.  Д.  Греков
данную  фразу  из  Поучения  более  не  использовал  в  качестве  одного  из
доказательств  лично  свободного  статуса  смердов.  С.  В.  Юшков  ее  не
учитывал,  поскольку  он  считал  смердов  зависимыми  в  «начале  закре-
поститсльного  процесса»  [Юшков  С.  В.  1939.  С.  92—113],  а  И.  И.  Смир¬
нов  поступил  также  в  связи  с  тем,  что  в  законодательстве  Владимира
Мономаха  о  смердах  он  устанавливал  отражение  процесса  возникно¬
вения  древнерусской  сеньории,  хотя  он  и  разделял  концепцию  Б.  Д.
 571

Грекова  о  существовании  лично  свободных  смердов  [Смирнов  И.  И.
1963.  С.  24—82].  Впрочем,  А.  А.  Зимин  использовал  слова  Мономаха  о
защите  им  смердов  и  вдов  как  свидетельство  его  социальной  политики
[Зимин  А.  А.  1973.  С.  233].  В  его  интерпретации  такое  соединение  лич¬
но  свободной  вдовы,  владевшей  «имением»,  и  смерда,  по  его  мнению,
раба-холопа,  который  становится  феодально  зависимым,  оказывается
парадоксальным.
 При  анализе  гордого  заявления  Владимира  Мономаха  в  Поучении
о  том,  что  он  защищал  «худого  смерда»  и  «убогую  вдовицу»  от  обид
«силных»,  следует  вернуться  к  самому  тексту,  определяя  содержащую¬
ся  в  нем  информацию.  Давно  было  отмечено,  что  Владимир  Мономах
использовал  при  написании  своего  Поучения  литературные  произве¬
дения  данного  жанра  [Протопопов  С.  1874;  Ивакин  И.  М.  1901;  Орлов
А.  С.  1946.  С.  108—126].  В  частности,  были  прослежены  параллели  По¬
учения  с  «Премудростью  Иисусова  сына  Сирахова»  и  с  Поучением
Ксенофонта  [Орлов  А.  С.  1946.  С.  111  —  115].  Сравнение  с  ними  позво¬
ляет  установить,  какой  смысл  вкладывал  князь  в  эти  слова.
 Когда  Владимир  Мономах  поучал  сыновей  и  потомков,  «<...>  и  при¬
дайте  сирота,  и  вдовицю  оправдите  сами,  а  не  вдаваите  силным  погуби-
ти  человека»,  он  указывал  нуждающихся  в  княжеском  правосудии  сиро¬
ту  и  вдовицу  в  соответствии  с  распространенной  евангельской  запове¬
дью,  изложенной  и  в  «Премудрости  Иисусова  сына  Сирахова»:  «Не  имать
пръзьръти  молитвы  сирааго,  ни  въдовиця  <...>»  [Изборник  1076  года.
1965.  С.  389,  783].  Эту  мысль  Мономах  развил  в  необходимость  право¬
вой  защиты  каждого  свободного  человека  (ранее  имелись  в  виду  свобод¬
ные  сирота  —  орфсшос  и  вдовица  —  хлра).  Смысловой  акцент  здесь  зак¬
лючен  на  необходимости  их  защиты  от  «силного».
 Иначе  интерпретирована  князем  мысль  Жития  Ксенофонта:  «Убо-
гыихъ  посъштяита,  въдовицъ  заштиштаита  <...>»  [Изборник  1076  года.
1965.  С.  478,  725]  при  указании  Владимиром  своей  деятельности.  Она
приводится  как  социально  адресная:  «Тоже  и  худаго  смерда  и  убогыъ
вдовицъ  не  далъ  есмь  силным  обидъти  <...>»  .  Сироту  здесь  заменил
«худой  смерд»,  т.  е.  смерд  обедневший,  а  вдова  указана  как  «убогыя»,  т.
е.  в  древнем  значении  —  ‘лишенная  богатства’,  ‘бедная’.  Таким  обра¬
зом,  социальная  политика  Владимира  Мономаха  конкретизируется  им
самим  как  защита  прав  не  только  лично  свободных  людей,  но  и  обеднев¬
ших,  против  которых  была  направлена  экономическая  и  социальная
активность  «сильных».  В  этом  он  осуществлял  государственную  функ¬
цию  обеспечения  прав  лично  свободных  людей  вне  зависимости  от  их
имущественного  состояния.  Судя  по  тому,  что  Мономах  этим  гордил¬
ся,  другие  князья  этого  не  делали,  оставляя  лично  свободных,  но  обед¬
невших  смердов  и  вдов  без  защиты  их  прав.  Таким  образом,  взгляд
Мономаха  «изнутри»  княжеской  деятельности  раскрывает  дополнитель¬
ные  подробности  социальной  и  юридической  практики  княжеской
власти  в  дополнение  к  Русской  Правде,  где  указана  защита  личности  и
 572

имущественных  прав  смердов  и  вдов  без  указания  особых  обстоятельств
их  бедности.
 Поучение  содержит  и  дополнительную  информацию  об  отношении
к  богатству  на  Руси  в  это  время.  Призыв  не  зарывать  «имение»  в  землю
содержит,  по  нашему  мнению,  двойной  смысл.  С  одной  стороны,  он
подтверждает  существование  древней  традиции  хранения  ценных  пред¬
метов,  украшений,  денег  и  орудий  производства,  в  земле,  что  объясня¬
ет  процесс  кладообразования  не  только  как  следствие  вражеских  напа¬
дений.  Этот  призыв  Мономаха  свидетельствует  лишь  о  возможности,
вторичности  семиотического  объяснения  таких  кладов  как  следствия
материальной  невостребованности  богатства  (см.  ранее,  с.  63).  Но  можно
также  предположить,  что  данные  слова  в  трансформированном  виде
отражают  традиционную  и  необходимую  при  феодальных  отношениях
мысль  о  необходимости  не  хранить,  а  тратить  князем  богатства  в  каче¬
стве  феода-денег  —  корма.
 Поучение  сообщает  и  о  такой  реалии  средневекового  быта  как  опу¬
стошительные  действия  отроков,  слуг  и  воинов,  во  время  «путей»  кня¬
зя  с  мирными  и  военными  целями.  Как  следует  из  слов  Мономаха,
пользуясь  своим  положением  вооруженных  княжих  людей,  они  твори¬
ли  «пакости»  и  своим,  и  чужим,  и  в  сельских  поселениях,  и  на  полях,
так  что  только  князь  мог  контролировать  их  поведение.
 Во  всех  приведенных  ранее  случаях  Владимир  Мономах,  видимо,
стремился  следовать  лучшим  образцам.  Такому  идеальному  в  своей
деятельности  князю-правителю  соответствует  в  Поучении  и  его  нрав¬
ственный  облик,  соответствующий  христианским  заповедям  (данная
тема  —  особый  исследовательский  сюжет,  который  здесь  не  рассмат¬
ривается).
 Как  осмысляли  князя  и  княжескую  власть  простые  люди,  опреде¬
лить,  видимо,  несложно,  исходя  из  характеристик  обыденного  мышле¬
ния  —  хороший-плохой,  справедливый-несправедливый,  мудрый-глу-
пый,  простой  в  обращении  —  высокомерный,  щедрый-скупой,  крот-
кий-грозный  и  т.  д.  Некоторые  из  таких  характеристик  князей,  разу¬
меется,  в  положительной  форме,  присутствуют  в  летописных  сводах
преимущественно  в  виде  некрологов.  Но  в  них  отсутствует  анализ  де¬
ятельности  князя  и  функций  княжеской  власти.  Такой  анализ  на  уров¬
не  аналитического  мышления  своего  времени  выполнил  митрополит
Никифор.  Просвещенный  грек,  поставленный  на  митрополичью  ка¬
федру  константинопольским  патриархом,  митрополит  Никифор  при¬
был  в  Киев  6  декабря  1104  г.  и  был  возведен  на  митрополичий  престол
18  декабря  того  же  года.  В  1113  г.  с  «епископами  и  всеми  киевлянами»
он  встретил  Владимира  Мономаха,  когда  тот  вокняжился  «на  столе  сво¬
его  отца  и  дедов»,  а  в  1115  г.  в  качестве  главы  Русской  церкви  он  уча¬
ствовал  вместе  с  клиром  и  князьями  в  перенесении  мощей  святых  Бо¬
риса  и  Глеба  в  новый  Вышгородский  храм  и  в  последующих  многоднев¬
ных  церемониях.  Умер  Никифор  в  1121  г.  [Понырко  Н.  В.  1992.  С.  59].
 573

В  своем  Послании  Владимиру  Мономаху  о  посте  митрополит  Ни¬
кифор  определил  деятельность  князя  в  се  сопоставлении  с  деятельно¬
стью  органов  чувств.  В  философии  и  социологии  XIX—XX  вв.  такой
подход  разовьется  в  социальную  антропологию.  На  уровне  таких  сопо¬
ставлений  он  характеризует  князя  как  полновластного  правителя  в  своем
княжестве  и  называет  тех,  посредством  кого  он  управляет:  «Якоже  бо
ты,  княже,  съдя  зде,  в  сеи  своей  земли,  воеводами  и  слугами  своими  дки-
ствуеши  по  всей  земли,  и  сам  ты  ecu  господинъ  и  князь,  тако  и  душа  по
всему  тьлу  дъиствуеть  пятью  слугъ  своих,  рекше,  пятью  чювствъ  <...>»  .
В  данной  связи  Никифор  коснулся  актуальной  тогда  проблемы  щедрых
раздач  княжеских  «сокровищ»,  противопоставляя  их  противоположной
возможности  бесполезного  хранения  их,  о  чем  писал  и  Владимир  Мо¬
номах:  «И  николи  же  ти  съкровище  положено  бысть,  или  злато,  или
сребро  ищьтено  бысть,  но  вся  раздан  и  обкма  рукама  истощая  до  же  и
досъл  fc.  Но  скотьница  твоя  по  Божии  благодати  нескудна  есть  и  неисто¬
щима,  раздаваема  и  не  оскудьема»  [Понырко  Н.  В.  1992.  С.  68—69].  В
словах  митрополита  о  щедрых  денежных  раздачах,  как  и  в  других  мате¬
риалах  этого  времени,  содержится  важнейшая  информация  об  актив¬
ном  использовании  денежного  обеспечения  за  службу  в  качестве  феода-
денег.  При  этом  свидетельство  о  том,  что  княжеская  казна  нескудна  и
неистощима,  раздаваема  и  неоскудеваема,  ясно  указыывает  на  то,  что
податная  система  в  правление  Владимира  Мономаха  работала  хорошо.
 Характеристика  Никифором  Владимира  Мономаха  как  «господина
и  князя»,  который  сидит  в  «своей  земле»  и  управляет  ею  своими  вое¬
водами  и  слугами,  также  подтверждается  всей  прочей  исторической
информацией  того  времени.  При  этом  обращает  на  себя  внимание  раз¬
личие  в  названиях  служилых  людей  Мономахом  и  Никифором.  Если
князь  использует  для  их  обозначения  традиционные  для  него  в  про¬
должение  всей  его  долгой  жизни  термины  воевода,  отрок,  тиун,  то
митрополит  называет  две  последние  категории  новым  для  русской  со¬
циальной  терминологии  интегрирующим  понятием  слуги,  что,  вероят¬
но,  отражает  новые  тенденции  в  общественных  процессах  (см.  далее,
с.  592-596).
 Послание  Никифора  сообщает  дополнительную  информацию  о
княжеском  быте  того  времени.  Она  исходит  из  двух  систем  поведения,
в  которых  князь  оказывается  в  разных  жизненных  обстоятельствах.  В
сельских  владениях  и  во  время  охоты  он  «высоких»  домов  и  нарядных
одеяний  («светлое  ношение  порт»)  избегает,  а  живет  в  обычных  домах,
более  спит  на  земле  во  время  охоты  и  носит  скромную  обычную  одеж¬
ду  («сиротину  носит  одъжю»).  Но  когда  князь  входит  в  город  «власти
дъля»,  то  он  облачается  в  торжественные  княжеские  одеяния  («въ  вла¬
стительскую  ризу  облачится»)  |Понырко  Н.  В.  1992.  С.  68—69].
 Как  следует  из  других  нарративных  источников  и  археологических
материалов,  в  мирной  городской  жизни  вне  хором  князь  в  это  время
был  выделен  из  окружающих  его  людей  прежде  всего  итихоы-корзно
 574

[здесь  и  далее  см.:  Кондаков  Н.  П.  1906;  Арциховский  А.  В.  1948.  С.  244—
262].  Его  шили  из  дорогих  материалов.  Ом  был  больших  размеров  и
застегивался  обычно  фибулой-застежкой  (запона)  у  правого  плеча,  что
продолжало  древнюю  традицию  X  в.  Когда  плащ  застегивался  на  две
фибулы,  они,  обычно,  соединялись  цепочкой.  Такие  запоны  имели
иногда  форму  звезды.  Известны  плащи  и  других  типов  (япончица,
мятьль).
 Облегавшая  тело  «властительская  риза»  имела  круглый  или  квад¬
ратный  вырез  ворота,  который  обшивался  золотом  и  драгоценными
камнями.  Они  образовывали  по  краю  широкую  кайму  —  оплечье  или
ожерелье.  Полы  одежды  также  обшивались  каймой,  украшенной  золо¬
тым  шитьем,  драгоценными  и  полудрагоценными  камнями  (припол,
притолок).  В  талии  одежду  перехватывал  пояс  с  металическими  набо¬
рами  и  золотым  шитьем.  Княжеские  сапоги  изготавливались  из  мяг¬
кой  цветной  кожи  красного,  синего  или  желтого  цвета.  Княжеская
шапка  была  с  меховым  околышем  и  имела  сферическую  форму.  В  та¬
ких  одеяниях  изображена  семья  князя  Святослава  Ярославича  на  вы¬
ходной  миниатюре  Изборника  Святослава  1073  г.  Верхняя  княжеская
одежда  могла  быть  разного  цвета,  включая  красный  разных  тонов  до
пурпурного  и  малинового.  Торжественные  княжеские  одежды  по-пре¬
жнему  шили  из  шелка-паволоки,  но  с  XII  в.  известен  также  аксамит,
вид  бархата  с  орнаментом  в  виде  стилизованных  грифонов,  львов,  ор¬
лов  и  пр.,  расположенных  обычно  в  круглых  медальонах.  Аксамит  так¬
же  известен  красного  и  фиолетового  цвета.  Верхние  одежды  красного
цвета  могли  быть  обшиты  жемчугом.  Но  князья  могли  надевать  и  одежду
высших  византийских  сановников,  как  изображен  Ярополк  Изяславич
на  современных  ему  миниатюрах  Трирской  псалтыри.  Его  жена  также
одета  на  этих  изображениях  в  византийское  придворное  платье.
 Такие  одеяния  князей  и  членов  их  семей,  как  было  очевидно  совре¬
менникам,  имело  знаковое  значение,  указывавшее  на  высший  соци¬
альный  статус  тех,  кто  их  носил.  Такое  же  значение  имели  и  имена
князей.  Во  второй  половине  XI  в.  многочисленных  русских  князей
называли  еще  преимущественно  языческими  и  обязательно  крестиль¬
ными  именами  (вторые  нам  подчас  неизвестны).  Но  круг  княжеских
имен  был  весьма  ограничен.  При  этом  они  имели  не  только  особое
значение  генеалогической  преемственности.
 Генеалогия  как  ‘перечисление  в  определенной  последовательности
предков  определенного  человека’  являлась  постоянным  источником
информации  для  истории  родственных  связей  определенных  семей  и
ее  членов.  Княжеские  имена  указывали  также  на  княжеские  владель¬
ческие,  общественно-политические  и  идеологические  претензии.
 По  письменным  материалам  XI—XII  вв.,  наряду  с  традиционной
генеалогической  связью  сын-отец  существовало  указание  родства  по
прямой  нисходящей  мужской  линии  сын-отец-дед.  Такая  генеалоги¬
ческая  преемственность  существовала  в  сообщениях  о  конкретных
 575

формах  родства  («преставися  великыи  князь  Всеволодъ,  сынъ  Ярос¬
лавль,  внукъ  Володимерь»,  ПВЛ,  под  6601/1093  г.;  здесь  и  далее  коли¬
чество  приводимых  примеров  можно  значительно  увеличить).  Она  же
использовалась  как  доказательство  исконного  владения  —  «отчины  и
дедины»  («Лъпыии  ми  того  смерть  и  съ  дружиною  на  своей  отчина  и
на  дъдинъ  взяти,  нежели  Курьскои  княженьи»;  Ипатьевская  летопись
под  6648/1140  г.,  см.  также  ранее,  с.  510).  Данная  генеалогическая  пре¬
емственность  приводилась  и  как  обобщающее  название  предков  («по¬
губите  землю  отець  своихъ  и  дъдъ  своихъ»;  ПВЛ  под  6562/1054).  Слово
прадед  использовалось  при  обобщающем  указании  предков,  в  значении
дед  или  праотец  Адам  [Срезневский.  I.  Стб.  1362—1363].  Но  конкрет¬
ные,  по  имени,  указания  прадедов  в  генеалогической  преемственности
нам  неизвестны.  Возможно,  они  в  таком  виде  не  применялись.
 Конкретный  анализ  традиционных  княжеских  имен  содержит  скры¬
тую  и,  как  кажется,  еще  неиспользованную  информацию  об  их  особом
общественно-политическом  значении  [здесь  и  далее  новейшие  по  вре¬
мени  генеалогические  таблицы  см.:  Рапов  О.  М.  1977;  Франклин  С,
Шепард  Д.  2000].  В  первой  по  времени  возникновения  местной  полоц¬
кой  династии  потомков  Владимира  Святославича  его  сын  Изяслав  и
внук  называли  сыновей  именами,  отличными  от  других  ветвей  Влади¬
мировичей  —  соответственно,  Брячислав  (Изяславич)  и  Всеслав  (Бря-
числавич).  В  именах  сыновей  Всеслава  прослеживается  политическая  и
идеологическая  программа  князя.  Троих  из  них  он  называет  в  честь  ка¬
нонизированных  Бориса-Романа  и  Глеба-Давыда  Романом,  Глебом  и
Давыдом,  двоих  —  в  честь  пращуров,  по  женской  линии  Рогволодом,  по
мужской  —  Святославом.  Из  этих  имен  следует,  что  Всеслав  осмыслял
полоцкое  княжество  в  едином  общерусском  историческом,  религиоз¬
ном  и  идеологическом  пространстве.  Но  то,  что  он  назвал  сына  не  в
честь  прадеда  Владимира,  которого  столь  высоко  почитали  в  других  рус¬
ских  землях,  а  прапрадеда  Рогволода  (этого  имени  нет  в  княжеской  оно¬
мастике  других  ветвей  Владимировичей  XI  —  первой  трети  XII  в.),  уби¬
того  по  приказу  Владимира,  может  указывать  на  то,  что  Всеслав  подчер¬
кивал  таким  образом  особое  положение  свое  и  своего  княжества,  неза¬
висимого  при  Рогволоде,  в  системе  междукняжеских  отношений.
 Та  же  историко-идеологическая  тенденция  сохраняется  и  в  именах
полоцких  Всеславичей.  Наряду  с  популярными  в  русской  княжеской
ономастике  того  времени  именами  Ростислав,  Володарь,  Василько,
Всеволод,  Давыд  князь  Глеб  Всеславич  называет  одного  из  своих  сы¬
новей  Изяславом,  вероятно,  в  честь  прапрадеда,  Изяслава  Владимиро¬
вича,  но  не  в  честь  Владимира  Святославича,  а  Рогволод  Всеславич
назвал  своего  сына  Рогволодом  по  своему  имени,  но  скорее  также  в
честь  полоцкого  пращура.  Имя  Владимир,  видимо,  появляется  в  по¬
лоцкой  ветви  князей  лишь  в  шестом  поколении  после  Владимира  Свя¬
тославича,  но  уже  как  следствие  его  широкой  распространенности  в
общерусской  княжеской  ономастике.
 576

Иная  ономастическая  ситуация  у  Ярославичсй.  Третий  по  старшин¬
ству  из  сыновей  Ярослава  Мудрого  Изяслав  называет  сыновей  имена¬
ми  противников  отца  и  деда:  Ярополк,  Святополк  и  Мстислав.  Едва  ли
это  случайно.  Можно  предположить,  что,  последовательно  включая  в
династическую  историю  своей  княжеской  ветви  имена  давних  против¬
ников  своего  деда  и  отца  из  старшей  ветви  Ярополка  —  Святополка
равно  как  и  более  позднего  оппонента  отца  Мстислава  Владимирови¬
ча,  Изяслав  их  интегрировал  в  число  Ярославичей,  видимо,  смягчая
души  погибших  в  междукняжеской  борьбе  предков  и  давая  возмож¬
ность  их  именам  «присутствовать»  среди  Ярославичей.  Но  уже  Яро¬
полк  и  Святополк  Изяславичи  назвали  трех  своих  сыновей  в  честь  пра¬
деда  Ярославами  и  в  честь  деда  Изяславом,  в  чем  нельзя  не  видеть
отражение  памяти  об  их  киевском  княжении  и  идейных  претензиях  на
него,  чему  уже  не  суждено  было  осуществиться.
 Святослав,  названный  Ярославом  Мудрым  в  честь  деда,  и  его  сы¬
новья  иначе  выразили  в  именах  своих  сыновей  свои  политические  и
идейные  пристрастия.  Святослав  назвал  трех  своих  старших  сыновей  в
честь  святых  Бориса  и  Глеба  Глебом,  Романом  и  Давыдом,  четвертого
из  сыновей  —  в  честь  пращура  Олегом,  а  младшего  —  по  отцу  Яросла¬
вом.  Все  три  Святославича,  Давыд,  Олег  и  Ярослав,  у  которых  были
мальчики,  назвали  одного  из  своих  сыновей  Святославом  и  Владими¬
ром  и  ни  одного  —  Ярославом.  Лишь  в  четвертом  поколении  после
Ярослава  появляется  мальчик  с  таким  редким  для  Святославичей  име¬
нем,  тогда  как  Святослав,  а  с  середины  XII  в.  и  Олег  —  наиболее  ис¬
пользуемые  в  этой  княжеской  ветви  имена.  С  конца  XI  —  начала  XII  в.
в  этой  династии  распространились  и  чуждые  ее  первоначальной  оно¬
мастике  имена  Изяслав  и  Всеволод,  первоначально  появившиеся  у  сы¬
новей  политически  активных  Давыда  и  Олега  Святославичей.
 В  отличие  от  старших  братьев  Всеволод  Ярославич  назвал  своего
первенца  по  деду  Владимиром,  а  Владимир  Мономах,  подобно  своему
дяде  Изяславу  —  своих  многочисленных  сыновей  по  именам  соперни¬
ков  деда  и  прадеда  Мстиславом  и  Ярополком,  по  именам  своих  старших
братьев  —  Изяславом  и  Святославом,  по  святым  Борису  и  Глебу  —  Ро¬
маном  и  Глебом,  в  честь  чешского  святого  Вацлава  Вячеславом  и  соб¬
ственного  почитаемого  святого  Андреем.  Эти  имена,  а  также  добавив¬
шиеся  в  первой  половине  XII  в.  Всеволод  (по  прадеду),  Святополк  и
Ростислав  стали  в  этой  княжеской  ветви  наиболее  распространенными.
 Наблюдения  над  княжеской  ономастикой  позволяют  сделать  ряд
выводов,  относящихся  к  политической  истории  Руси  рассматриваемо¬
го  периода.  Династические  ветви  Изяслава,  Святослава  и  Всеволода  в
мужских  именах  первоначально  демонстрировали  свою  преемствен¬
ность  и,  соответственно,  претензии  на  стол  Киевский:  первые  две  —
от  Ярослава,  третья  —  от  Владимира.  Но  уже  дети  «триумвирата»  Яро¬
славичей  свидетельствуют  в  именах  своих  сыновей  о  разных  полити¬
ческих  намерениях:  если  Изяславичи  и  Всеволодовичи  продолжили  эту
 19  Зак.  4508
 577

традицию,  включая  в  свой  состав  имена  князей  —  соперников  своих
деда  и  прадеда,  тем  самым  возрождая  княжеский  имснник  в  полном
составе,  включая  имя  убийцы  Бориса  и  Глеба  Святополка,  то  Свято¬
славичи  ограничились  именами  своих  близких  по  времени  предше¬
ственников  по  княжеству  Черниговскому,  что  позволяет  видеть  в  этом
явлении  их  отказ  от  претензий  на  Киев.  О  справедливости  этих  на¬
блюдений  свидетельствует  отсутствие  не  только  их  стремления  занять
стол  Киевский  в  реальной  политике,  но  до  конца  XII  в.  отсутствие  в
этой  княжеской  ветви  имен  Ярополка,  Святополка  и  Мстислава.  В
таком  отборе  имен  как  свидетельстве  ограничения  амбиций  «своими»
отчинными  землями  Святославичи  подобны  хронологически  более
ранней  княжеской  ветви  полоцких  князей,  которые  в  именах  своих
сыновей  указывали  местные,  а  не  общерусские  традиции  генеалоги¬
ческой  преемственности  в  Рогволоде,  Брячиславе,  Всеславе.  Косвенно
подтверждают  эти  наблюдения  имена  потомков  новгородского  князя
Владимира  Ярославича,  которые  после  многих  злоключений  утверди¬
лись  в  галицко-волынских  землях,  что  отразилось  в  возрождении  в
этой  династии  преемственности  имен  Володимерко  —  Ярослав  (Осмо-
мысл)  —  Владимир  только  в  XII  в.
 Если  языческое  имя  князя  стало  содержать  со  второй  половины  XI
в.  значительную  информацию  о  его  принадлежности  к  определенной
княжеской  династической  ветви,  ее  самосознании,  общественно-по¬
литических  и  идеологических  амбициях,  то  христианское  (крестиль¬
ное)  имя  князя  (напомним,  что  только  христианское  княжеское  имя
лишь  в  редких  случаях  встречается  до  первой  трети  XIII  в.)  указывало
его  небесного  покровителя.  Но  в  средневековом  знаковом  обществе  и
оно  наполнялось  особым  идейным  содержанием.  Крестильное  имя
Владимира  Святославича  Василий  соответствовало  имени  его  заочно¬
го  крестного  отца  византийского  императора  Василия  II,  указывая  на
особые  церковные,  династические  и  идеологические  связи,  которые
устанавливались  между  русским  князем  и  главой  империи  в  связи  с
крещением  Владимира  и  его  женитьбой  на  принцессе  Анне.  Уже  не¬
бесный  покровитель  Ярослава  Мудрого  св.  Георгий  имел  для  Руси  са¬
мостоятельное  значение  и  в  форме  Гюрги  «=>  Юрий  вошло  в  традици¬
онный  княжеский  именник.  Ярослав  построил  в  Киеве  в  честь  св.  Ге¬
оргия  монастырь,  а  сам  этот  святой-воитель  стал  одним  из  наиболее
почитаемых  святых  на  Руси  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в.
Так  что  уже  внук  Ярослава  Владимир  Мономах  назвал  своего  сына  не
языческим,  а  христианским  именем  Юрий.
 Крестильные  имена  сыновей  Ярослава  были  даны  в  соответствии  с
идейными  пристрастиями  отца.  Их  глубокий  внутренний  смысл  ныне
во  многом  неясен  вследствие  ограниченной  информации  историчес¬
ких  источников.  Можно  лишь  догадываться  об  особом  значении  из¬
брания  в  святые  покровители  Дмитрия  Солунского,  воителя  и  защит¬
ника  от  врагов,  для  его  сына  Изяслава,  рожденного  в  1024  г.,  в  год
 578

политических  и  социальных  потрясений  на  Руси  [ПВЛ.  1996.  С.  64—
65],  Николая  Мирликийского,  заступника  и  покровителя  в  жизненных
бедах,  для  Святослава,  рожденного  в  1027  г.,  вскоре  после  раздела  Рус¬
ского  государства  между  Ярославом  и  Мстиславом,  когда  Ярослав  дол¬
жен  был  жить  в  Новгороде  и  оттуда  управлять  своей  половиной  страны.
 Менее  ясен  внутренний  смысл  избрания  в  святые  покровители  апо¬
стола  Андрея  для  Всеволода,  рожденного  в  1030  г.,  когда  политическая
ситуация  на  Руси  для  Ярослава  стабилизировалась  и  время  работало  на
него.  Все  три  брата,  которые  стали  во  второй  половине  XI  в.  князьями
Киевскими,  строили  в  главном  стольном  городе  страны  или  в  его  бли¬
жайших  окрестностях  ктиторские  монастыри,  церкви  в  других  горо¬
дах,  а  почитание  этих  святых  оказывалось  более  распространенным,
чем  других  святых,  о  чем  свидетельствует  их  более  частая  повторяе¬
мость  в  посвящении  церквей  и  монастырей,  а  также  именах  [о  строи¬
тельстве  церквей  и  монастырей  на  Руси  до  первой  трети  XIII  в.  см.:
Голубинский  Е.  1904.  С.  292—325;  Раппопорт  77.  Л.  1982].  Как  свиде¬
тельствуют  крестильные  имена  князей,  посвящения  ими  монастырей
и  церквей  в  княжеской  среде  в  данный  период  предпочтительно  изби¬
рались  также  в  качестве  небесных  покровителей  архангел  Михаил  (Все¬
волод  Ярославич,  который  посвятил  ему  Выдубицкий  монастырь,  Свя-
тополк  Изяславич),  апостол  Петр  (Ярополк  Изяславич)  и  св.  Феодор
(Мстислав  Владимирович).  Но  предпочтительное  избрание  в  княже¬
ской  среде  этих  святых  покровителей  способствовало  появлению  на
Руси  новых  культов  особо  почитаемых  святых,  что  также  отражало  из¬
менения  в  княжеском  самосознании.
 Дело  в  том,  что  Богородичный  культ,  который  вел  свое  начало  от
создания  первой  кафедральной  церкви,  возведенной  Владимиром  Свя¬
тославичем,  являлся  общекняжеским.  Культ  св.  Софии,  который  иде¬
ологически  (в  средневековом  религиозном  значении)  объединил  зем¬
ли  Русского  государства  и  маркировал  его  пределы  при  Ярославе  Муд¬
ром,  в  период  роста  самостоятельности  составляющих  его  княжеств
утратил  это  свое  значение.  Вследствие  этого  соборы  св.  Софии  из  сим¬
волов  единения  стали  лишь  центрами  епархий,  митрополии  и  двух
епископий,  Новгородской  и  Полоцкой.
 Исследователи  давно  обратили  внимание  на  особое  почитание  апо¬
стола  Андрея  Всеволодом  Ярославичем  (историографический  обзор  см.
далее).  Андрей  было  его  крестильным  именем.  В  1086  г.  он  заложил
церковь  апостола  Андрея  в  Киеве  и  основал  при  этой  церкви  монас¬
тырь.  В  этом  монастыре  стала  монахиней  его  дочь  Анна  и  там  же  были
погребены  она  и  ее  мать.  Церковь  апостола  Андрея  была  построена  и  в
Переяславле.  Владимир  Мономах  назвал  своего  сына  не  языческим,  а
единственным  христианским  именем  —  Андрей.  Так  же  позднее  по¬
ступил  и  сын  Мономаха  Юрий.  В  таком  контексте  особое  значение
приобретает  включенное  в  ПВЛ  Сказание  о  пребывании  Андрея  в  Во¬
сточной  Европе.
 579

Содержание  Сказания  соединяет  два  плана  —  исторический  и  со¬
временный.  Его  автор  знает,  что  апостол  Андрей  жил  задолго  до  того,
как  появились  Киев  и  Новгород.  Но  он  исходит  из  современной  ему
ситуации  начала  XII  в.:  вся  обширная  территория  между  этими  горо¬
дами  —  Славянская  земля.  Эти  два  плана,  древний  и  современный,
повествования  объединяет  пророчество  апостола  Андрея,  согласно  ко¬
торому  на  «горах»  Киевских  будет  «город  великий»  и  «многие  церкви»
Бог  воздвигнет.  Поэтому  апостол  взошел  на  эти  «горы»,  благословил
их  и  поставил  там  крест.  Затем  он  отправился  вверх  по  Днепру  и  при¬
шел  к  словенам,  где  «ныне  Новгород».  Там  апостол  увидел  парные
бани,  мытье  в  которых  с  юмором  описано  [ПВЛ.  1996.  С.  9].
 О  содержании  и  значении  этого  Сказания  в  исследовательской  ли¬
тературе  ведется  дискуссия.  М.  Д.  Приселков  показал,  что  предание  о
пребывании  .апостола  Андрея  в  Славянской  земле  —  поздняя  вставка,
относящаяся  ко  времени  редактирования  ПВЛ  игуменом  Печерского
монастыря  Сильвестром  в  киевское  княжение  Владимира  Мономаха
[Приселков  М.  Д.  1940.  С.  42—43].  По  мнению  Д.  С.  Лихачева,  эта  ле¬
генда  об  Андрее  была  усвоена  Мономахом  из  Византии,  поскольку,
как  установлено  еще  В.  Г.  Васильевским  [Васильевский  В.  Г.  1909.  С.
49—50],  император  Михаил  Дука  писал  отцу  Мономаха  Всеволоду  о
том,  что  первым  проповедником  христианства  на  Руси  был  апостол
Андрей  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.  170;  о  византийских  истоках  сказания
см.  также:  Карташев  А.  В.  1993.  Т.  I.  С.  42—51].  Но  позднее  Д.  С.
Лихачев  подчеркивал  основное  значение  в  этом  повествовании  народ¬
ного  предания  [ПВЛ.  1996.  С.  388—389].  Л.  Мюллер  отметил  в  Сказа¬
нии  об  апостоле  Андрее  церковно-теологическое  содержание.  По  его
наблюдениям,  в  контексте  русской  церковной  истории  XI—XII  вв.  апо¬
стол  Андрей  не  рассматривался  как  основатель  русской  церкви.  В  Ска¬
зании  он  только  благословляет  страну  и  обещает  будущую  Божью  ми¬
лость.  Поэтому  Л.  Мюллер  видит  идею  Сказания  в  том,  что  апостоль¬
ство  церкви  и  в  стране  без  апостола  должно  основываться  не  на  цер¬
ковно-правовой  фикции,  а  утверждаться  на  том  факте,  что  и  здесь  «уче¬
нья  их  аки  труби  гласять  <...>  в  церквахъ»  [Мюллер  Л.  1974;  перевод  в
новой  редакции  см.:  Мюллер  Л.  2000.  С.  183—201].  В.  А.  Водов  отметил
в  Сказании  особое  идейное  содержание  в  том,  что  оно  устанавливало
связь  русской  христианской  организации  с  первоначальным  христи¬
анством  и  сообщало  ей  «апостольское»  измерение  не  только  теологи¬
чески,  но  и  исторически  [VodoffV.  1988.  Р.  293].  Г.  Подскальский  воз¬
разил  против  высказывавшихся  мнений  о  приоритетах  Константино¬
поля  и  Рима  в  легенде,  о  ее  антиновгородской  направленности  в  связи
с  церковно-политическими  событиями  на  Руси  XI  —  начала  XII  в.  По
его  мысли,  Сказание  утверждало  сопричастие  Руси  к  деятельности  апо¬
стола,  обусловленность  возвышения  Киева,  но  в  отличие  от  других
исследователей  он  не  отметил  в  Сказании  явных  церковно-политиче¬
ских  тенденций  [Подскальски  Г.  1996.  С.  17—20;  см.  там  же  новейшую
 580

библиографию;  ср.:  Dvomik  F.  1958;  Мурьяиов  М.  Ф.  1969].  Другие  авто¬
ры  большее  внимание  уделяли  идейным  связям  Сказания  с  реалиями
исторической  действительности  Руси  XI  —  начала  XII  в.  [Рыбаков  Б.  А.
1963.  С.  226—227;  Кузьмин  А.  Г.  1974].  В  данной  связи  И.  С.  Чичуров
также  подверг  сомнению  идею  о  византийских  элементах  в  Сказании.
По  его  мнению,  ПВЛ  положила  начало  такой  идеологической  тради¬
ции,  которая  не  связывала  имя  апостола  Андрея  с  Константинополем
[Чичуров  И.  С.  1990а].
 Коллективный  исследовательский  опыт  позволяет  развить  сделан¬
ные  ранее  наблюдения.  Особое  внимание  к  апостолу  Андрею  в  семье
Всеволода  Ярославича  и  активная  строительная  деятельность  в  его  честь
позволяют  предположить,  что  Всеволод  во  время  своего  княжения  Ки¬
евского  (1078—1093)  постарался  превратить  семейное  почитание  апос¬
тола  Андрея  в  новый,  особо  чтимый  на  Руси  христианский  культ,  кото¬
рый  смог  бы  внести  новые  идеи  в  обоснование  исконных  начал  Русской
церкви,  но  одновременно  способствовал  бы  идейному  возвышению  Все¬
володовичей  в  сравнении  с  другими  династическими  ветвями.  В  данной
связи  особое  значение  приобретает  идеологическое  содержание  Сказа¬
ния  о  пребывании  апостола  Андрея  в  Восточной  Европе.
 По  церковному  преданию,  апостол  Андрей  вместе  со  своим  братом
Петром  проповедовал  христианство  скифам,  т.  е.  народам  Северного
Причерноморья.  Поскольку  Петр  стал  наиболее  почитаемым  из  апос¬
толов  в  католической  церкви,  а  римский  папа  —  его  наместником  на
земле,  то  можно  предположить,  что  вследствие  противостояния  двух
ветвей  христианства  в  Европе  того  времени  в  константинопольской
патриархии  предпочитали  говорить  о  евангельской  проповеди  скифам
одного  Андрея.  В  традиционной  византийской  этнонимии  долгое  вре¬
мя  скифами  продолжали  называть  народы  Восточной  Европы,  так  что
перенесение  на  славян  Восточной  Европы  проповеди  апостола  Анд¬
рея,  о  чем  писал  Всеволоду  Ярославичу  император  Михаил  VII  Дука,
являлось  обычным  для  средневекового  мышления  явлением.
 Кроме  этого  воздействия,  церковного  и  императорского,  на  интер¬
претацию  в  княжение  Всеволода  и  Владимира  Мономаха  культа  апос¬
тола  Андрея  как  первосвятителя  Руси  можно  предположить,  что  в  Ки¬
еве  в  конце  XI  —  начале  XII  в.  велась  активная  идейная  работа  по
осмыслению  древнейшей  этнической  и  христианской  истории  славян.
Поводом  для  этого,  вероятно,  стал  привоз  в  Киев  славянских  книг
Сазавского  монастыря,  единственного  в  Чехии,  где  богослужение  ве¬
лось  на  славянском  языке.  Кроме  чешских  славянских  книг  там  нахо¬
дились  и  моравские  литературные  произведения  X  в.,  продолжавшие
традицию  миссии  Константина-Кирилла  и  Мефодия.  В  их  числе  нахо¬
дились  в  качестве  самостоятельных  историко-литературных  произве¬
дений  и  Сказание  о  преложении  книг  на  словенский  язык  (его  само¬
стоятельное  литературное  существование  доказано  А.  А.  Шахматовым
и  Н.  К.  Никольским),  и  предполагаемая  нами  Повесть  о  поселении
 581

славян  на  Дунае.  Как  теперь  установлено,  Нестор,  автор  Жития  Бориса
и  Глеба  и  вероятный  автор  ПВЛ,  использовал  при  их  написании  житие
св.  Вацлава  (Вячеслава).  В  ПВЛ  вне  зависимости  от  ее  авторства  про¬
слеживается  использование  чешских  письменных  памятников:  Пролож-
ного  жития  Людмилы,  Жития  св.  Вацлава,  возможно,  гомилии,  посвя¬
щенной  Людмиле.  Моравские  по  происхождению  историко-литератур¬
ные  произведения  были  использованы  во  вводной  части  ПВЛ,  где  исто¬
рия  Руси  соединялась  не  только  со  всемирной  библейской  историей,  но
и  с  историей  славян,  эпизодом  которой  стало  их  поселение  на  Дунае
[Свердлов  М.  Б.  1993;  см.  там  же  литературу  вопроса].  Но  в  них  распро¬
странение  христианства  среди  славянских  народов  связывалось  с  мис¬
сиями  апостолов  Андроника  и  Павла,  причем  сам  Мефодий  назван  «на-
стольникомъ  Анъдрониковымъ»  [ПВЛ.  1996.  С.  16].
 Исходя  из  этих  наблюдений,  а  также  исследований  предшествен¬
ников,  можно  сделать  вывод,  что  включенное  в  ПВЛ  Сказание  о  пре¬
бывании  апостола  Андрея  в  Славянской  земле  —  одно  из  идеологиче¬
ских  обоснований  новой  концепции  апостола  Андрея  как  первокрес¬
тителя,  апостола  Руси  и  в  данной  связи  попытка  не  только  придать  ей
апостольское  измерение  и  связать  Русь  с  первоначальным  христиан¬
ством,  о  чем  писал  В.  А.  Водов,  но  также  ввести  особо  почитаемый
христианский  культ,  дополнив  им  богородичную  и  софийскую  тради¬
цию.  Для  этого  пришлось  в  новой  историко-теологической  концепции
пересмотреть  прежнюю  теорию,  изложенную  Нестором  в  Житии  Бо¬
риса  и  Глеба,  что  на  Руси  не  было  апостолов  [Лихачев  Д.  С.  1947.  С.
170].  Одновременно  отсекалась  и  возможность  интерпретации  апосто¬
ла  Павла  как  первоучителя  славян  и  Руси  через  своего  ученика  Андро¬
ника  (возможность  такого  толкования  отметил  Г.  Подскальский  [Под-
скальски  Г.  1996.  С.  19]).
 Вероятно,  попытка  Всеволода  Ярославича  и  Владимира  Мономаха
создать  общерусский  культ  апостола  Андрея  как  первокрестителя  Руси
и  тем  самым  укрепить  свое  особое  общественно-политическое  и  рели¬
гиозно-идеологическое  значение  в  Русском  государстве  как  князей
Киевских  не  удалась.  В  процессе  нарастающей  самостоятельности  от¬
чинных  княжеств  новый  общерусский  княжеский  культ  апостола  Анд¬
рея  оказался  невостребованным.
 Двуединая  система  Русского  государства,  соединявшая  начала  по¬
литического  единства  и  владения  отчинными  княжествами,  позволяла
сохранить  постоянно  функционирующие  местные  административно¬
судебные  и  податные  системы,  что  обеспечивало  регулярные  податные
поступления  в  княжескую  казну.  Вследствие  этого  князья,  особенно
занимающие  центральное  положение  в  системе  междукняжеских  от¬
ношений  первой  трети  XII  в.  Всеволодовичи,  могли  развернуть  актив¬
ное  дорогостоящее  строительство  прекрасных  каменных  храмов,  ут¬
верждающих  богатство  и  мощь  княжеской  власти,  ее  союз  с  властью
духовной.
 582

Глава  VII.  Княжеская  власть  и  новые
социально-политические  процессы
в  период  политической  раздробленности
 (вторая  треть  XII  —  первая  треть  XIII  в.)
 Как  установлено  в  предшествующей  главе,  после  смерти  киевского
князя  Мстислава  Владимировича  Киев  стал  номинальным  символом
политического,  идеологического  и  церковного  единства  страны.  Всю
вторую  треть  XII  в.  между  Мономаховичами  и  черниговскими  Ольго-
вичами  велась  ожесточенная  борьба  за  контроль  над  Киевом.  Это  была
военно-политическая  борьба  за  престижное  княжение,  причем  для
сохранения  преемственности  княжеской  власти  была  выработана  но¬
вая  форма  княжеского  владения  —  соправительство  (Изяслав  Мстис-
лавич  и  его  дядя  Вячеслав  в  первой  половине  50-х  годов,  а  в  1154  г.
ненадолго  Вячеслав  Владимирович  с  другим  своим  племянником,  Ро¬
стиславом  Мстиславичем)  [Грушевский  М.  1891.  С.  143—224;  Пресняков
А.  Е.  1993.  С.  75-102].
 Княжеская  династия  распалась  на  несколько  ветвей,  представители
которых  то  враждовали  друг  с  другом,  то  создавали  временные  союзы
против  враждебных  княжеских  группировок  или  отдельных  князей.
Отчинными  владениями  Святославичей  стали  Черниговское  и  Муро¬
мо-Рязанское  княжества,  Мономаховичей  —  Переяславское,  Ростово-
Суздальское,  Смоленское  княжества.  В  Полоцком  княжестве  в  XII  в.
продолжали  княжить  потомки  Изяслава  Владимировича,  в  Туровском
княжестве  —  потомки  Изяслава  Ярославича,  в  Галиции  и  на  Волыни
—  Мономаховичи,  а  также  потомки  Володаря  и  Василько  Ростислави-
чей,  среди  которых  выделился  своим  военно-политическим  значением
в  третьей  четверти  XII  в.  Ярослав  Осмомысл.  Эти  новые  общественно-
политические  и  территориальные  образования  отчинных  княжеств,  а
также  Новгородская  боярская  республика  стали  называться  Земля  [Гор¬
ский  А.  А.  2001;  см.  там  же  литературу  вопроса],  что  отразило,  вероят¬
но,  их  внутреннюю  самодостаточность  и  организованность  в  сознании
и  самосознании  русских  людей  того  времени.  Борьба  за  передел  кня¬
жеских  владений  в  середине  XII  —  первой  трети  XIII  в.  продолжалась,
причем  она  уже  велась  не  только  между  династическими  ветвями,  но  и
внутри  сложившихся  местных  династий  [новейшие  работы  по  соци¬
ально-политической  истории  этих  княжеств  см.:  Алексеев  JI.  В.  1966;
 583

1980;  Древнерусские  княжества  X—XIII  вв.  1975;  Рапов  О.  М.  1977;
Толочко  П.  П.  1980;  Кучкин  В.  А.  1984;  Лимонов  Ю.  А.  1987;  Рыбаков
Б.  А.  1993.  С.  469—564;  и  др.].  Образовалась  многочисленная  княже¬
ская  династия  Рюриковичей,  к  которой  можно  было  принадлежать  толь¬
ко  по  праву  рождения.  Где  бы  князь  ни  находился,  в  отчинном  княже¬
стве,  захватывал  или  получал  в  управление  другие  княжеские  столы  и
территории,  только  он  мог  осуществлять  верховную  административно-
судебную  и  военную  власть.  Но  объем  этой  власти  со  второй  трети  XII
в.  начал  в  значительной  мере  варьироваться  в  зависимости  от  реально¬
го  соотношения  общественно-политических  сил.
 В  рассматриваемый  период  продолжался  рост  значения  городов  как
укрепленных  социально-экономических,  политических,  идеологических
и  военных  центров  обширных  городских  округ.  К  середине  XII  в.  они
не  только  многочисленны,  но  и  занимают  обширную  городскую  тер¬
риторию  [Древняя  Русь:  Город.  Замок.  Село.  1985.  С.  51—61].
 Одновременно  с  ростом  городов  увеличивалось  значение  местной
знати,  которая  жила  в  этих  городах,  оказывая  социально-политиче¬
ское  воздействие  на  городское  торгово-ремесленное  население.  Слу¬
жилая  знать  продолжала  интегрироваться  с  местной,  формируя  новое
сословие  —  бояр,  которое  еще  в  первой  трети  XII  в.  не  образовалось,
так  что  Пространная  Правда  Русская  называет  социально  нейтрально
—  господин  —  всякого  владельца  зависимых  людей,  а  также  земельной
и  прочей  собственности.
 Князья,  местная  знать,  города  с  их  волостями  со  второй  трети  XII  в.
оказываются  в  разных  землях  Русского  государства  в  различном  соот¬
ношении  в  качестве  основных  общественно-политических  сил.
 Традиционные  и  новые  социально-политические
процессы
 В  результате  предшествующего  роста  местной  новгородской  знати
—  боярства,  становления  посадничества  в  форме  боярского  представи¬
тельства  после  восстания  1136  г.  формируется  Новгородская  боярская
республика  с  основными  выборными  магистратами  посадников  и  ты¬
сяцких,  купеческой  организацией  Иванского  ста,  территориальной
сотенной  организацией  рядового  городского  свободного  населения.
Новгород  приглашал  князей  и  заключал  с  ними  договоры  об  условиях
правления.  Крайне  ограниченные  в  праве  политической  власти  и  зем¬
левладении  князья  активно  участвовали  в  военных  операциях  респуб¬
лики  и  в  смесном  суде  с  посадниками  [Янин  В.  Л.  1962;  1977;  Подвигина
Н.  Л.  1976.  С.  108—117]  (о  положении  князя  и  княжеской  власти  в
Новгородской  боярской  республике  со  второй  трети  XII  в.  см.  далее).
Выборные  высшие  должностные  лица,  посадник  и  тысяцкий,  проис¬
 584

ходившие  преимущественно  из  городской  знати  (бояре,  в  Западной
Европе  патрициат),  договорные  отношения  с  князьями  —  институты,
характерные  для  средневековых  городов-коммун.
 Города  в  других  русских  землях  XII—XIII  вв.  не  обрели  самостоя¬
тельного  общественно-политического  значения.  В  странах  Западной
Европы  социальной  основой  города  в  этот  период  становились  мест¬
ная  знать  —  патрициат,  купеческие  гильдии,  ремесленные  цехи,  а  по¬
литической  основой  —  единство  интересов  городских  сословий,  воз¬
главляемых  избираемыми  магистратами  и  защищенных  мощными  обо¬
ронительными  системами.  Такое  социально-политическое  положение
позволяло  некоторым  западноевропейским  городам  вести  относитель¬
но  самостоятельную  политику  по  отношению  к  королю  и  феодальной
знати.  Русский  город  этого  периода  был  ограничен  в  таких  возможно¬
стях.  Купеческие  организации  на  Руси  —  сотни  (кроме  Новгорода)
были  слабы.  Цеховые  организации  едва  прослеживаются  [опыт  такой
реконструкции  цехового  объединения  златокузнецов  по  археологичес¬
ким  материалам  см.:  Гуревич  Ф.  Д.  1981.  С.  132—134;  см.  там  же  лите¬
ратуру  вопроса]  или  они  отсутствовали.  Города  управлялись  князьями
или  княжеской  администрацией,  посадниками,  тысяцкими,  позднее
тиунами  и  наместниками.  В  городах  жили  также  бояре,  находились  их
дворы.  Бояре  оказывали  постоянное  экономическое,  социальное  и
политическое  воздействие  на  городское  торгово-ремесленное  населе¬
ние.  Поэтому  оно  поддерживало  определявших  политическое  содер¬
жание  событий  князей  или  в  случае  соперничества  —  бояр,  в  зависи¬
мости  от  конкретного  соотношения  общественно-политических  сил  и
интересов  [  Тихомиров  М.  Н.  1956.  С.  193—200  и  след.;  Черепнин  Л.  В.
1972а.  С.  362—364].  Но  вследствие  такой  социально-экономической
структуры  и  общественно-политической  организации  русские  города
XII—XIII  вв.,  даже  Киев,  кроме  Новгорода  и  с  XIV  в.  Пскова,  не  смог¬
ли  стать  самостоятельной  общественной  силой  в  жизни  Руси  подобно
западноевропейским  городам,  несмотря  на  несомненные  эпизодиче¬
ские  выступления  горожан  как  социального  объединения  с  автоном¬
ными  от  княжеских  и  реже  боярских  интересов.  Например,  отсутствие
в  Киеве  выборной  (республиканской)  городской  структуры  админист¬
ративно-судебного  и  военного  самоуправления  имело  следствием  боль¬
шое  значение  в  древнем  стольном  городе  князя  и  княжеской  власти.
Когда  в  1154  г.  в  результате  распрей  и  половецкого  набега  князья  разъе¬
хались  по  своим  отчинным  владениям,  южнорусский  летописец  выра¬
зительно  написал:  «Тогда  же  тяжько  бысть  кыяномъ,  не  остал  бо  ся
бяшеть  у  них  никаковъ  князь»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  343—344].  Но  со  вто¬
рой  половины  XII  в.  и  сам  Киев  становился  не  нужен  князьям,  инте¬
ресы  которых  были  сосредоточены  в  отчинных  владениях.  Такие  кня¬
зья,  захватившие  Киев,  не  оставались  в  нем,  а  посылали  туда  править
князей  менее  значимых,  от  них  зависимых.  Киев  становился  объектом
междукняжеского  передела  владений  [Черепнин  Л.  В.  1972а.  С.  364—
 585

365].  Или,  напротив,  Киев  и  Русская  земля  в  узком  значении  земель
Среднего  Поднепровья  и  Киевского  княжества  становились  объекта¬
ми  междукняжеских  договоров  по  организации  «причастия»  в  Русской
земле  —  владения  в  ней  определенными  территориями  \Пашуто  В.  Т.
1965.  С.  73—76;  Черепнин  Л.  В.  1972а.  С.  365;  Толонко  П.  П.  1980].
 На  северо-востоке  Руси  владимиро-суздальские  князья  Андрей  Юрь¬
евич  Боголюбский  и  Всеволод  Юрьевич  Большое  Гнездо  создали  в  50-е
—  80-е  гг.  XII  в.  систему  великого  княжения  Владимирского  как  само¬
стоятельного  от  киевской  власти  политического  объединения  северо-
восточных  князей,  сюзереном  которых  являлся  князь,  правивший  во
Владимире.  Эта  политически  централизованная,  иерархически  органи¬
зованная  система  княжеского  правления  подчинила  своей  власти  фор¬
мирующееся  сословие  бояр  и  города.  В  западных  Полоцком  и  Смолен¬
ском  княжествах  княжеская  власть  сохранила  определяющее  значение,
но  бояре  и  стольные  города,  все  более  крепнувшие  в  XII—XIII  вв.  по¬
стоянно  вносили  коррективы  в  социальную  ситуацию.  Равновесие  сил
княжеских  и  боярских  группировок,  в  равной  мере  привлекавших  тор¬
гово-ремесленное  население  городов  на  свою  сторону,  вело  к  их  посто¬
янным  кровопролитным  столкновениям.  Великое  княжение  Киевское
еще  сохраняло  престижное  значение,  что  привлекало  некоторых  князей
править  в  Киеве.  Но  Русское  государство  как  политически  единое,  уп¬
равляемое  из  Киева  —  политического  центра  страны,  прекратило  свое
существование  со  второй  трети  XII  в.  Впрочем  его  культурно-истори¬
ческая  традиция  сохранилась.  По  XIII  в.  на  всем  пространстве  русских
земель  существовала,  с  местными  вариантами,  единая  материальная
культура.  Литературный  язык  и  литература  также  оставались  едиными.
Русская  митрополия  поддерживала  это  единое  культурное  пространство
единством  церковной  организации,  а  ее  глава  в  XII  в.  имел  титул,  со¬
хранявший  историческую  традицию  —  обобщающее  указание  страны  в
целом  —  митрополит  «всея  Росии»  или  «всея  России»  [Янин  В.  JI.  1970.
Т.  I.  С.  48—51].  Когда  же  объективные  социально-экономические  и  по¬
литические  процессы  разделили  к  концу  XII  —  началу  XIII  в.  население
Руси  на  жителей  разных,  иногда  враждебных  земель-княжеств  (киян,
смолян,  полочан,  новгородцев,  рязанцев,  владимирцев  и  т.  д.),  они  еще
сохраняли  общее  самоназвание  —  культурно-историческую  самоиден¬
тификацию  —  русин,  то  есть  ‘относящийся  к  Руси’;  в  договоре  смолен¬
ского  князя  с  Ригой  и  Готским  берегом  (1223—1225  г.)  см.:  «<...>  стави-
ти  имъ  на  послушьство  русина  же  нъмьчица;  тако  же  и  въ  всъхъ  тяжахъ,
рядъ  смолнянину  съ  немьчицемь  про  послушьство»  [Смоленские  грамо¬
ты  XIII—XIV  веков.  1963.  С.  11].  Все  эти  обстоятельства  социально-
политической  истории  Руси  периода  политической  раздробленности
вносили  существенные  региональные  коррективы  в  общий  процесс  эво¬
люции  княжеской  власти,  местной  знати  и  городов.
 Общее  и  особенное  в  истории  княжеской  власти,  ее  взаимодей¬
ствия  с  другими  высшими  социальными  слоями  в  данный  период  ус¬
 586

танавливается  лишь  при  ее  региональном  изучении  с  учетом  особен¬
ностей  политического  развития  русских  княжеств  и  Новгородской  бо¬
ярской  республики.
 Понятие  дружина  продолжало  использоваться  в  это  время  во  всех
русских  землях  и  сохранило  свою  многозначность.  Редко,  но  употреб¬
лялось  его  обобщающее  значение  ‘княжеское  войско,  полк’,  объеди¬
ненное  войско  нескольких  князей  или  во  главе  с  одним  князем  [ПСРЛ.
Т.  I.  Стб.  307-308,  337,  352,  354-355;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  401,446,  638].
Дружина  продолжала  оставаться  общим  названием  служилых  князю
людей,  отряда  воинов  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  400,  689,  694].  Она  по-пре¬
жнему  означала  ограниченный  круг  доверенных  лиц,  с  которыми  князь
советуется,  «думает».  Но  эта  «дума»  непостоянна  по  составу  и  собира¬
ется  только  пожеланию  князя  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  319,  327,  329,  389,  415;
ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  355,  380,  409,  412-413,  507,  562,  686,  691].  Поэтому
в  исторических  источниках  этого  времени  еще  не  прослеживается  бояр¬
ская  дума  как  односословное  «учреждение  постоянное,  действующее
ежедневно»  [Ключевский  В.  О.  1902.  С.  70]  или  «совет  при  князе  —  одно¬
палатный  сословный  орган,  давний  устойчивый  институт  политическо¬
го  строя  древней  Руси»,  «верховный  орган  власти  раннефеодального
государства»  [Пашуто  В.  Т.  1965.  С.  19].  Эти  мнения,  как  представляет¬
ся,  упреждают  становление  думы  как  политического  государственного
института.  Дума  или  дружина  —  в  данный  период  одно  из  названий
совета  из  доверенных  избранных  лиц,  которых  князь  собирает  для  об¬
суждения  сложных  государственных  вопросов.  Но  решение  по  ним  при¬
нимает  сам  князь  как  лицо,  обладающее  верховной  властью  во  всех  рус¬
ских  землях,  кроме  Новгородской  боярской  республики.
 Такое  употребление  понятия  дружина  свидетельствует  о  сохране¬
нии  в  XII—XIII  вв.  семантики  термина,  который  распространялся  на
неопределенно  широкий  или  узкий  круг  лиц,  подчиненных  княжеской
власти,  соотнесенных  между  собой  и  с  князем  определенными  соци¬
альными  связями.  В  том  же  семантическом  ряду  продолжается  тради¬
ция  названия  дружиной  служилых  князю  людей,  в  том  числе  высшего
их  слоя.  При  перечислении  по  именам  членов  дружины,  бежавшей
вместе  с  князем  Мстиславом  Изяславичем,  названы  руководитель  кня¬
жеского  двора  —  дворский  Олекса,  сын  воеводы  Жирослава  Сбыслав,
один  из  управителей  княжеского  хозяйства  тиун  Род  «и  многие  дру¬
гие»,  то  есть  люди  самого  разного  социального  статуса,  в  том  числе
управляющие  княжеским  двором  и  хозяйством  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  544].
 В  мирное  время  эти  служилые  князю  люди  выделялись  под  назва¬
нием  дружина.  После  убийства  Андрея  Боголюбского  в  1174  г.  «рос-
товци  и  сужьдальци,  и  переяславци,  и  вся  дружина  от  мала  до  велика
съехашася  к  Влодимерю»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  371],  то  есть  к  стольному
городу  убитого  князя  съехались,  разумеется,  не  все  жители  Ростова,
Суздаля  и  Переяславля  от  мала  до  велика,  а  только  социально  актив¬
ная  их  часть,  заинтересованная  в  определенном  решении  данной  по¬
 587

литической  ситуации,  тогда  как  княжеские  служилые  люди,  находив¬
шиеся  на  княжом  дворе  в  Боголюбове,  на  административно-судебных
должностях  в  разных  городах  княжества,  возможно,  в  своих  земельных
владениях  —  селах  приехали  все,  от  низших  должностных  лиц  до  выс¬
ших.  В  военное  время  эта  дружина  составляла  воинский  отряд,  отдель¬
ный  от  «полка»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  334;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  464,  471].
 Но  терминологически  дружина  в  XII—XIII  вв.  могла  отделяться  и
от  бояр.  Киевский  летописец  сообщает  под  1147  г.,  что  княживший
тогда  в  Киеве  Изяслав  Давыдович  собрал  «бояры  своя,  и  всю  дружину
свою,  кияне»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  343—344].  Его  противники,  Изяслав,
Ростислав  и  Ярополк  Мстиславичи,  перед  началом  военных  действий
«съзваша  бояры  свое  и  всю  дружину  свою  и  нача  думати  с  ними»  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  380].  Впрочем,  тот  же  летописец  сообщал,  что  князь  «думал»
с  дружиной,  не  выделяя  в  ее  составе  бояр  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  357,  409,
412—413;  см.  также:  ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  358,  389,  415].  Таким  образом,
княжеская  дружина  на  юге  Руси  середины  —  второй  половины  XII  в.
—  служилые  князю  люди.  Бояре  могут  быть  в  ней  социально  выделе¬
ны,  хотя  в  общем  обозначении  воинского  отряда  или  узкого  круга  при¬
ближенных  лиц  они  могут  и  не  называться.
 То  же  разделение  бояр  и  дружины  прослеживается  в  этот  период  и
в  северо-восточных  княжествах.  Во  время  смуты,  последовавшей  пос¬
ле  убийства  Андрея  Боголюбского,  «ростовцы  и  боляре»  привели  из
Новгорода  в  Ростов  князя  Мстислава  Ростиславича.  Стремясь  подчи¬
нить  своей  власти  все  Владимиро-Суздальское  княжество,  он  собрал
перед  походом  на  Владимир  «ростовци  и  боляре,  гридьбу  и  пасынки,  и
всю  дружину».  Защищая  свои  права  на  владимирский  стол,  навстречу
ему  выступил  Всеволод  Юрьевич  «с  володимерци,  и  с  дружиною  своею,
и  что  бяше  бояр  осталося  у  него»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  380].  Содержание
этих  летописных  записей  достаточно  ясно  раскрывает  использованные
в  ней  социальные  термины.  Ростовцы  —  ростовское  торгово-ремес¬
ленное  население,  которое  утратило  свое  прежнее  значимое  положе¬
ние  в  связи  с  переносом  столицы  княжества  во  Владимир,  бояре  —
городская  и  землевладельческая  (или  только  последняя)  владимиро¬
суздальская  знать,  которую  подавляла  самодержавная  власть  Андрея
Боголюбского.  В  последующем  изложении  ростовцы  и  владимирцы  —
городские  ополчения,  тысячи.  «Гридьба  и  пасынки,  и  вся  дружина»  —
в  терминах  дружинно-возрастной  терминологии  младшие  по  социаль¬
ному  статусу  служилые  люди.  В  Новгородской  I  летописи  об  этих  же
событиях  сообщается,  что  Мстислав  Ростиславич  отправился  в  Ростов
«с  дружиною  своею»  [НПЛ.  С.  35].  Воинский  отряд  служилых  людей
Всеволода  Юрьевича  также  назван  «своя  дружина».  Бояре,  которые  ос¬
тались  у  Всеволода  —  та  часть  знати,  видимо,  меньшая,  которая  под¬
держивала  великокняжескую  власть,  прежде  всего,  вероятно,  бояре
владимирские  и  суздальские.  Каждая  из  противоборствующих  сторон
в  последующем  изложении  событий  названа  полком,  то  есть  объеди-
 588

ценным  войском.  В  Липицкой  битве  27  июня  1177  г.  победил  Всево¬
лод  Юрьевич.  Указание  побежденной  стороны  подтверждает  сделан¬
ные  ранее  наблюдения  над  социальными  терминами.  Мстислав  и  «дру¬
жина  его»,  то  есть  отряд  служилых  ему  людей,  бежали.  «Ростовцев  и
бояр  всех»  победители  связали,  причем  социальное  положение  плен¬
ных  бояр  в  дальнейшем  изложении  событий  раскрывается:  «села  бо-
лярьская  взяша,  и  кони,  и  скот»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  381—382],  то  есть
бояре  —  землевладельческая  знать.
 Данные  факты  свидетельствуют  о  сложных  общественно-полити¬
ческих  процессах  —  новациях  и  традициях,  которые  имели  в  середине
—  второй  половине  XII  в.  общерусское  значение.  Распространение
понятия  боярин  —  ‘человек  знатный  и  богатый’  на  высший  слой  слу¬
жилых  князю  людей  и  местную  землевладельческую  знать  указывает
на  продолжение  и  развитие  интеграции  княжеской  служилой  и  мест¬
ной  неслужилой  знати  в  единое  общерусское  сословие  бояр.  До  первой
трети  XII  в.  сословные  привилегии  общественно-правового  статуса
распространялись  только  на  высший  слой  служилых  князю  людей  —
княжих  мужей.  В  середине  —  второй  половине  XII  в.  в  результате  эво¬
люции  местной  знати,  ее  вхождения  в  состав  княжеской  служилой  знати
или  напротив  —  противостояния  княжеской  власти,  княжеской  слу¬
жилой  организации,  что  не  понижало  социального  статуса  местной
знати,  сложилось  сословие  бояр,  общественно-правовое  положение
которых  не  менялось  в  зависимости  от  того,  являлись  они  правящей
княжеской  или  местной  знатью.  Этот  сословный  статус  им  придавали
сословные  привилегии,  совмещенные  с  особым  имущественным  по¬
ложением  —  богатством  и  знатностью.
 Эти  изменения  в  процессе  формирования  сословия  бояр  отмечены
в  Краткой  и  Пространной  редакциях  Церковного  устава  Ярослава  Муд¬
рого,  созданного  в  1051—1054  гг.,  но  переработанного  в  XII—XIII  вв.
[Щапов  Я.  *Н.  1972.  С.  243]).  В  нем  указаны  разные  штрафы  при  защите
чести  дочери  и  жены  бояр,  «менших  бояр»,  «добрых»  или  «нарочитых»
людей  и  «простой  чади»  (ст.  2,  3  Краткой  и  Пространной  редакций).
Разные  штрафы  предусмотрены  за  развод  с  женой  без  ее  вины  «вели¬
ких  бояр»,  «менших  бояр»,  «нарочитых  людей»,  «простой  чади»  (ст.  4
Краткой  и  Пространной  редакций  Церковного  устава  Ярослава)  [но¬
вейшее  комментированное  издание  см.:  Российское  законодательство
Х-ХХ  веков  1984.  Т.  1.  С.  163-208].
 Такая  юридическая  стратификация  общества  по  уровню  знатности,
высшим  статусом  которой  являются  бояре,  совмещалась  в  обществен¬
ном  сознании  с  определением  их  особого  положения  в  обществе.  В
связи  со  смутой  в  Галицко-Волынской  Руси  в  1221  г.  местный  летопи¬
сец  писал  о  современных  ему  событиях:  «<...>  и  вся  земля  попленена
бысть:  бояринъ  боярина  плънившю,  смердъ  смерда,  градъ  града,  якоже
не  остатися  ни  единой  вси  плънени»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  739],  то  есть
бояре  выделены  вне  своих  внутренних  имущественных  и  социальных
 589

различий  в  один  общественный  слой,  равно  как  и  крестьяне-смерды  и
торгово-ремесленное  население  городов.
 Бояре,  составлявшие  высшую,  но  количественно  ограниченную  часть
«двора»  как  служилой  княжеской  организации,  являлись  составной
частью  боярства  как  сословия  в  княжествах  с  преемственной  княжес¬
кой  властью.  Из  числа  бояр  княжеского  двора,  к  которым  в  середине
XII  —  первой  половине  XIII  в.  по  традиции  еще  относилось  понятие
княжой  муж,  а  в  XIII—XIV  вв.  все  более  последовательно  —  бояре  и
бояре  нарочиты,  князья  назначали  во  всех  русских  княжествах  воевод
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  320,  565;  см.  также;  стб.  557,  573,  754].  Причем  в
Юго-Западной  Руси  отмечается  расширение  функций  воевод:  когда
Даниил  Романович  присоединил  к  своим  владениям  в  1234  г.  Галиц¬
кую  землю,  он  раздал  в  управление  и  кормление  города  не  только  сво¬
им  боярам,  но  и  воеводам  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  771].  Вероятно,  преиму¬
щественно  из  числа  княжих  мужей  и  бояр  княжеского  двора  назнача¬
лись  князьями  тысяцкие,  которые  назывались  в  равной  мере  по  тыся¬
че,  которую  возглавляли,  и  по  князю,  которому  служили  [НПЛ.  С.  64,
260;  ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  304,  316-318,  457;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  534,  548,
733,  748,  763].
 Наиболее  близким  и  доверенным  лицам  княжеского  двора,  кор¬
мильцам  и  близким  родственникам-воспитателям,  князья  продолжали
поручать  высокие  административно-судебные  должности,  в  частности,
посадников,  которые  назначались  обычно  из  высшего  слоя  служилых
людей,  но  все  более  сменялись  тиунами  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  342,  356,
432,  546].  Кроме  высших  должностей  княжеского  двора,  дворских  и
тиунов,  в  систему  княжеского  военного  и  административно-судебного
управления  начали  привлекаться  в  первой  половине  XIII  в.  другие  дво¬
ровые  должностные  лица  —  меченоша  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  435,  510]  и
стольник  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  455;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  789;  Рапов  О.  М.  1977.
С.  181],  печатник  —  хранитель  княжеской  печати  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
791—792],  седельничий,  руководивший  верховым  выездом  князя  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  751,  763].  Впрочем,  им  давались  только  поручения.  Придвор¬
ными  титулами  эти  должности  княжеского  двора  еще  не  стали.
 В  условиях  политической  раздробленности  Русского  государства
бояре  —  высшее  после  князей  сословие  —  стало  социальной  основой
правящей  элиты  в  разных  общественно-политических  обстоятельствах.
 Таким  образом,  развитие  служилой  княжеской  и  местной  знати  в
условиях  политически  раздробленного  Русского  государства,  в  разли¬
чающихся  общественно-политических  условиях  в  равной  мере  явля¬
лось  следствием  общих  законов  формирования  сословий  средневеко¬
вого  общества.
 Появление  боярства  как  сословия  явилось  следствием  предшеству¬
ющих  социальных  процессов.  В  истории  дружины  как  внутренне  диф¬
ференцированного  общественного  слоя  служилых  князю  людей  оно
отразилось  в  широком  и  последовательном  использовании  понятия  бояре
 590

для  указания  ее  высшей  по  положению  страты,  хотя  и  древнее  альтер¬
нативное  княжие  мужи  продолжало  использоваться.  Княжеская  дру¬
жина  в  данном  социальном  содержании  продолжала  давние  традиции
в  новых  общественно-политических  условиях  XII—XIII  вв.  Ее  разли¬
чающиеся  по  социальному  статусу  слои  продолжали  называться  кня¬
жие  мужи  или,  альтернативно,  бояре,  детские  и  отроки  с  традиционно
совмещенными  военными,  административно-судебными  и  престиж¬
ными  по  двору  служебными  функциями.  Из  их  числа  (кроме  отроков)
князь  продолжал  назначать  посадников  в  города  с  волостями  [ПСРЛ.
Т.  I.  Стб.  324-325;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  373,  390,  495,  598;  ПРП.  II.  С.
63-65,  74].
 Княжеские  подати  и  судебные  пошлины  по-прежнему  собирали
посадники  и  тиуны  —  чиновники  княжеского  господского  хозяйства,
отправляя  их  в  княжескую  казну,  выделяя  из  них  десятину  церкви  и
оставляя  часть  себе  (см.  также  ранее  материалы  Русской  Правды,  ко¬
торая  оставалась  в  русских  землях  XII—XV  в.  основным  источником
светского  права)  [Зимин  А.  А.  1999.  С.  279—334].  Посадники,  назначен¬
ные  Ростиславичами  из  числа  детских,  за  короткое  время  успели  при¬
нести  населению  значительный  ущерб  исполнением  своих  админист¬
ративно-судебных  обязанностей:  «<...>  они  же  многу  тяготу  людемь
симь  створиша  продажами  и  вирами»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  598].  Эта  раз¬
витая  податная  и  административно-судебная  система  материально  обес¬
печивала  княжих  людей  денежно-натуральным  кормом  за  исполнение
должностей.  Особым  видом  такого  обеспечения  за  вассальную  службу
оставались  прямые  раздачи  князем  из  казны  материальных  ценностей
—  золота  и  серебра  (см.  ранее,  с.  264—267).  Эти  традиционные  раздачи
золота  и  серебра  представляли  собой  феоды-деньги,  тогда  как  раздачи
имения  —  продовольствия,  одежд,  оружия  продолжали  древнейшую  тра¬
дицию  натурального  обеспечения  членов  дружины  на  княжеском  дво¬
ре.  Но  эта  традиция  все  более  утрачивала  свое  первоначальное  содер¬
жание,  превращаясь  в  почетные  пожалования  [их  поздние  формы  см.:
Забелин  И.  1915.  Ч.  II.  С.  371-374].
 Неземельные  кормы  оставались  всеобщей  формой  княжеского  ма¬
териального  обеспечения  за  службу.  Но  у  служилых  князю  людей  от¬
мечается  в  XII—XIII  вв.  и  землевладение,  известное  у  них  с  первой
половины  XI  в.  Оно  делало  их  материальное  положение  более  обеспе¬
ченным  и  стабильным.
 Структурные  изменения  организации  служилых  князю  людей,  рост
землевладения  прежде  всего  княжих  мужей  —  бояр,  развитая  система
неземельного  обеспечения  кормом  за  службу  князю,  политическая  раз¬
дробленность  страны  имели  определяющее  значение  в  трансформации
древней  по  происхождению  системы  государственного  управления  в
виде  дружины  периода  политического  единства  Русского  государства  в
новые  социально-политические  структуры  и  организацию  государствен¬
ного  управления  —  в  княжеский  двор.
 591

Двор  как  близкое  окружение  слуг,  аппарат  управления  княжеского
хозяйства  и  постоянный  воинский  отряд  приобретал  особую  роль  в
этот  период,  когда  князья  боролись  за  новые  владения,  а  двор  переез¬
жал  в  новый  стольный  город,  в  котором  в  результате  мирных  или  во¬
енных  действий  оказывался  князь.  Этот  процесс  постепенного  возрас¬
тания  значения  двора  воздействовал  на  структуру  правящей  элиты,  что
выразилось  в  распространении  лексики  княжеского  двора  в  традици¬
онных  названиях  государственных  должностных  лиц.
 Уже  в  уставной  и  жалованной  грамоте  Смоленской  епископии  князя
Ростислава  Мстиславича,  датируемой  1136  г.,  тиуны  указаны  наряду  с
посадниками  в  качестве  членов  княжеского  административно-судебно¬
го  аппарата,  которые  могли  посягать  на  отчисления  судебных  штрафов
и  пошлин,  отходивших  епископу  [ДКУ.  С.  144].  В  40-е  годы  XII  в.  кня¬
жеские  тиуны  Всеволода  Ольговича  Ратша  и  Тудор  были  назначены  в
городскую  администрацию  Киева  (там  упоминается  также  двор  Ратши)
и  Вышгорода.  После  убийства  Андрея  Боголюбского  в  1174  г.  во  время
мятежа  во  Владимиро-Суздальском  княжестве  были  разграблены  дома
княжеских  посадников,  тиунов,  детских  и  мечников  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
321—322.  592;  ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  370],  но  в  данном  случае  недостаточно
ясно,  здесь  тиуны  являются  членами  управления  княжеским  хозяйством
или  административно-судебного  аппарата.  В  20-е  годы  XIII  в.  в  Смо¬
ленском  княжестве  княжеские  тиуны  исполняли  руководящие  админи¬
стративно-судебные  должности  не  только  на  волоках  —  важнейших  по
значению  составных  частях  речных  торговых  систем,  но  и  в  самом  Смо¬
ленске  наряду  с  князем.  За  их  жизнь,  как  и  за  жизнь  послов,  выплачи¬
валась  двойная  вира  (принцип  Русской  Правды  по  наказанию  за  убий¬
ство  лиц,  относящихся  к  высшему  слою  княжих  служилых  людей)  [текст
оригинала  договора  1229  г.  Смоленска  с  Ригой  и  Готским  берегом  см.:
Смоленские  грамоты  XIII—XIV  веков.  1963.  С.  20—25].  Согласно  древ¬
нейшей  сохранившейся  новгородской  договорной  с  князем  грамоте  1264
г.  (на  этих  условиях  клялся  Новгороду  еще  Ярослав  Всеволодович,  кото¬
рый  был  новгородским  князем  с  перерывами  с  1215  по  1246  г.)  [в  новей¬
шей  литературе  В.  Л.  Янин  отнес  «грамоты  Ярославли»  к  1220-м  гг.:
Янин  В.  Л.  1962.  С.  136],  тиун  управлял  княжеской  «половиной»  «Волока
со  всеми  волостями»  и  Торжка  [ГВНП.  С.  9].  Таким  образом,  в  XII  —
первой  трети  XIII  в.  в  русских  княжествах  происходило  распростране¬
ние  института  княжеских  тиунов  с  административно-судебными  функ¬
циями  управления  княжеского  двора.  Этот  институт  первоначально  су¬
ществовал  параллельно  с  древним  по  происхождению  посадничеством,
постепенно  его  вытесняя.  Как  негативную  реакцию  на  этот  обществен¬
но-политический  процесс  роста  значения  княжеского  двора  можно  рас¬
сматривать  сохранение  должности  посадников  в  Новгородской  бояр¬
ской  республике,  где  из  института  назначаемых  князем  княжих  мужей
он  превратился  в  институт  избираемых  магистратов,  тогда  как  понятие
тиуны  в  данном  значении  распространения  не  нашло.
 592

Рост  значения  княжеского  двора  как  центра  государственного  уп¬
равления  воздействовал  во  второй  половине  XII  в.  на  эволюцию  сред¬
него  и  низшего  слоев  служилых  князю  людей.  В  Лаврентьевской  лето¬
писи  под  6683/1175  г.  впервые  в  письменных  источниках  упоминают¬
ся  дворяне  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  370].  Для  последующих  известий  истори¬
ческих  источников  северо-восточного  и  новгородского  происхожде¬
ния  сообщения  о  дворянах  обычны.  В  южнорусских  письменных  па¬
мятниках  их  синонимом  являются  понятия  слуги,  слуги  дворные  [Свер¬
длов  М.  Б.  1983.  С.  207-214].
 Эти  известия  не  могли  не  привлечь  особого  внимания  исследовате¬
лей,  поскольку  дворяне  стали  со  временем  основным  правящим  сосло¬
вием  в  России.  Между  тем  изучение  начального  периода  становления
этого  сословия  представляет  значительные  трудности  вследствие  огра¬
ниченной  информации  исторических  источников  и  воздействия  на  ее
интерпретацию  различных  научных  и  общественно-политических  тео¬
рий.  Историографический  анализ  данной  проблемы  мог  бы  стать  те¬
мой  самостоятельного  исследования  [Карамзин  Я.  М.  1991.  Т.  II—III.
С.  467;  Соловьев  С.  М.  1960.  Кн.  II.  С.  508;  Ключевский  В.  О.  1959.  Т.  VI.
С.  148-149;  Сергеевич  В.  1909.  С.  498;  Дьяконов  М.  1912.  С.  84-85;
Владимирский-Буданов  М.  Ф.  1915.  С.  115—116;  Павлов-Сильванский  Н.  77.
1909.  С.  24-25;  Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  185-230;  Юшков  С  В.  1939.  С.
152;  Романов  Б.  А.  1947.  С.  33;  Свердлов  М.  Б.  1978;  1983.  С.  207-211;
Назаров  В.  Д.  1978.  С.  119—123;  Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  97—98;  Лимонов
Ю.  А.  1987.  С.  150-173;  Горский  А.  А.  1989.  С.  80-81].  Обобщая  мне¬
ния,  изложенные  в  специальных  разысканиях,  а  также  наблюдения
автора  этих  строк,  можно  сделать  вывод,  что  дворяне  (слуги,  слуги
дворные)  являлись  свободными  служилыми  князю  людьми.  Нет  дан¬
ных  о  том,  что  в  их  числе  были  холопы  или  другие  категории  зависи¬
мых.  Такое  мнение  могло  сложиться  в  результате  недоказанного  объе¬
динения  дворян  со  слугами  княжеского  хозяйства  —  министериалами,
в  числе  которых  действительно  находились  лично  свободные  и  зависи¬
мые  люди,  рядовичи  и  холопы.  Нет  достоверных  Источниковых  дан¬
ных  о  том,  что  дворяне  были  заняты  в  XII—XIII  вв.  в  административ¬
ном  управлении  господского  хозяйства,  в  том  числе  княжеского  и  бо¬
ярского.  Лишь  в  недостаточно  ясной  по  содержанию  старорусской  бе¬
рестяной  грамоте  N  10,  датируемой  XII  в.,  сообщается,  что  некий  «дво¬
рянин»  «пакостил»  в  Городище,  владении  Анания,  и  его  следовало  при¬
струнить  —  «полошити».  На  новейших  исследователей  ранней  исто¬
рии  дворян  оказала  влияние  интерпретация  слова  дворянин  в  первой
публикации  этой  берестяной  грамоты  —  «принадлежащий  ко  двору,
дворецкий,  управляющий  Анании  в  Городище»  [Арциховский  А.  В.,  Янин
В.  Л.  1978.  С.  151;  Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  209;  Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.
164;  Горский  А.  А.  1989.  С.  80].  Но  с  равным  основанием  можно  сделать
вывод  из  текста  этой  грамоты,  что  упомянутый  в  берестяной  грамоте
дворянин  относится  к  княжескому  административному  аппарату,  тог¬
 593

да  как  Ананий  должен  остановить  его  «пакости»  [Назаров  В.  Д.  1984.  С.
118;  А.  А.  Горский  думает,  что,  судя  по  содержанию  грамоты,  дворя¬
нин  зависит  от  Анания  [Горский  А.  А.  1989.  С.  112,  примем.  44],  но
последний  мог  воздействовать  на  дворянина  и  как  на  княжеское  адми¬
нистративное  лицо].  Учитывая,  что  все  известия  о  дворянах  свидетель¬
ствуют  об  их  принадлежности  к  княжескому  окружению  и  админист¬
ративно-судебному  управлению,  такая  интерпретация  является  пред¬
почтительной.
 Совмещенные  военные,  административно-судебные  и  служебные  на
княжеском  дворе  функции  свидетельствуют  о  генетической  преемствен¬
ности  дворян  по  отношению  к  детским  и  отрокам,  а  двора  —  по  отно¬
шению  к  дружине.  Поэтому  традиции  социальной  лексики  способство¬
вали  первоначально  параллельному  употреблению  дружинной  лексики
и  новой  лексики  двора.  О  преемственных  связях  дворян  с  дружинника¬
ми  свидетельствуют  раздачи  князем  дани  (в  данном  случае  с  подчинен¬
ной  Новгороду  чуди)  в  соответствии  с  древним  принципом:  две  трети
сюзерену  (в  данном  случае  Новгороду  Великому),  одну  треть  —  дворя¬
нам,  а  также  владение  княжескими  дворянами,  как  и  ранее  членами
дружины,  собственными  господскими  хозяйствами  (см.  далее).
 Новые  свойства  двора  по  отношению  к  дружине  формировались
особыми  для  второй  трети  XII—XIII  вв.  общественными  условиями
политической  раздробленности  Руси.  Эта  мысль,  высказанная  ранее
автором  этих  строк,  осталась  не  раскрытой  [Свердлов  М.  Б.  1978.  С.  58].
А.  А.  Горский  объяснил  смену  дружины  двором  в  связи  с  распадом
единого  древнерусского  государства  на  отдельные  княжества,  прежде
всего  с  развитием  княжеских  доменов,  утратой  господствующим  клас¬
сом  «общерусской»  корпоративности  в  виде  дружины,  а  позднее  и  с
исчезновением  института  дружины  по  мере  развития  боярской  вот¬
чинной  собственности  [Горский  А.  А.  1989.  С.  81].  В.  Д.  Назаров  объяс¬
нил  эту  смену  ростом  землевладения  светских  феодалов,  ростом  чис¬
ленности  и  изменением  структуры  господствующего  класса,  более  со¬
вершенной  системой  государственного  политического  аппарата  и  не¬
удовлетворительной  в  новых  условиях  многозначной  дружинной  тер¬
минологией  [Назаров  В.  Д.  1978.  С.  122—123].  И.  Я.  Фроянов  характе¬
ризовал  конкретное  содержание  социального  процесса  в  понятиях
физиологии:  «С  конца  XII  в.  мы  получаем  возможность  наблюдать,
как  младшая  дружина  (отроки,  детские,  милостники  и  пр.)  мало-пома¬
лу  поглощаются  княжеским  двором»,  «по  мере  разложения  дружинных
отношений  <...>  младшая  дружина  постепенно  переваривается  кня¬
жеским  двором»  [Фроянов  И.  Я.  1980.  С.  95,  97].
 Вследствие  важности  и  дискуссионности  проблемы  смены  княже¬
ской  дружины  двором  ее  следует  рассмотреть  особо.  Как  показано  ра¬
нее,  двор  в  качестве  резиденции  князя  постоянно  включал  в  свой  со¬
став  членов  старшей  и  младшей  дружины  вследствие  совмещенности
их  функций,  военных,  административно-судебных  и  престижных  слу¬
 594

жебных  по  княжескому  двору.  Такая  совмещенность  функций  была
сформулирована  афористично  в  применении  к  русской  действитель¬
ности:  «Князь  бо  не  туне  носить  мечь  Божии,  ибо  слуга  есть»  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  592—593].  Она  совпадала  с  синонимичностью  понятий  на
Руси:  дворянин  —  слуга  —  слуга  дворный.  В  условиях  возрастающей  по¬
литической  раздробленности  Русского  государства,  прямого  админис¬
тративно-судебного  управления  из  княжеского  двора  определяющим  в
знаковом  общественном  положении  служилых  князю  людей  станови¬
лась  не  древняя  по  происхождению  служба-дружба,  а  указание  при¬
надлежности  к  княжескому  двору.  Понятие  слуга,  восходящее  к  пра-
славянскому  лексическому  фонду,  определяемое  значениями  ‘служить,
поддерживать,  помогать’,  не  содержало  представлений  о  лишении  лич¬
ной  свободы  [Фасмер.  III.  С.  676].  Поэтому  понятно,  почему  в  истори¬
ческих  источниках  нет  сведений  о  включении  в  XII—XIII  вв.  в  состав
дворян-слуг  зависимых  людей,  холопов.  Такая  служба  на  княжеском
дворе  создавала  условия  вертикальной  мобильности  —  быстрой  карье¬
ры  от  социальных  низов  до  знатного  положения.  Повесть  об  убиении
Андрея  Боголюбского,  написанная  вскоре  после  этих  событий,  содер¬
жит  сведения  об  одной  из  таких  биографий  (вопрос  об  авторе  пове¬
ствования  дискутируется,  но  согласно  всем  гипотезам,  в  1174  г.  он
находился  во  Владимире)  [см.:  БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  617].  Заговор  воз¬
главлял  зять  боярина  Кучки  Петр,  но  его  инициатором  был  слуга  Яким,
брата  которого  Андрей  Боголюбский  велел  казнить  (учитывая  синони¬
мичность  понятий  княжеский  слуга  и  дворянин,  можно  предположить,
что  Яким  был  дворянином).  В  числе  заговорщиков  назван  также  Ан-
бал,  яс  родом.  По  мнению  В.  В.  Абаева,  Лнбал  может  быть  не  именем
собственным,  но  сохраненным  как  прозвище  осетинским  словом  то¬
варищ,  букв,  приближенный  ясин.  Другое  значение  слова  анбал  —  ‘груз¬
чик,  носильщик’,  что,  возможно,  отражало  первоначальную  профес¬
сию  боголюбского  осетина  [Воронин  Н.  Я.  1963.  С.  86,  примеч.  86,  96;
см.  там  же  литературу  вопроса;  Н.  Н.  Воронин  отметил,  что  Повесть
попала  в  Киевскую  летопись  не  раньше  1190  г.,  поскольку  Успенский
собор  назван  пятиглавым,  хотя  первоначально  он  был  одноглавым].  В
тексте  Повести  Анбал  —  имя  собственное.  Как  следует  из  Повести,
Анбал  пришел  на  княжеский  двор  в  бедных  одеждах  и  стал  служить
князю.  Он  дослужился  до  ключника  —  управителя  хозяйством  княже¬
ского  дома,  сохраняя  свободу  (ст.  ПО  ПП  указывала  превращение  в
холопы  тиуна,  который  символически  привязывал  к  поясу  ключ  без
особого  договора,  но  мог  быть  при  этом  заключен  договор  о  сохране¬
нии  свободы).  В  1074  г.  Анбал  ходил  уже  в  аксамите  (бархате)  и,  види¬
мо,  был  в  числе  знатных  людей,  поскольку  только  он  назван  по  имени
в  Повести  наряду  с  Петром,  зятем  знатного  боярина  Кучки,  Кучкови-
чами  и  княжеским  слугой  Якимом  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  210—214].
Таким  образом,  слуги-дворяне  продолжали  традицию  служилых  князю
отроков:  эта  служба  сохраняла  или  давала  им  свободу.
 595

Двор  как  особая  структура  служилых  князю  людей  с  совмещенны¬
ми  военными,  административно-судебными  и  престижными  служеб¬
ными  при  князе  функциями  сохранялся  при  переезде  князя  в  другое
княжество.  Поэтому  двор  —  преемник  дружины  —  представлял  собой
всегда  готовую  к  действиям  внутренне  структурированную  организа¬
цию  бояр  и  дворян-слуг,  отряд  воинов,  административно-судебный
аппарат  и  доверенных  слуг  княжеского  двора.  При  вокняжении  в  но¬
вом  владении  происходила  лишь  персональная  замена  членов  высшего
и  среднего  звена  княжеской  администрации,  тогда  как  представители
местной  знати  могли  начать  службу  новому  князю.
 При  этом  в  числе  служилых  князю  людей  учитывались  также  слуги
княжеского  двора.  В  данной  связи  для  младшего  звена  служилых  лю¬
дей  определяющей  становилась  принадлежность  к  княжескому  двору,
что  вело  в  социальной  терминологии  к  появлению  нового  термина  —
дворянин,  т.  е.  ‘принадлежащий  ко  двору’.  Это  понятие,  обозначающее
служилых  князю  людей  с  совмещенными  административно-судебны¬
ми,  военными  и  служебными  по  княжескому  двору  функциями,  ин¬
тегрировало  разных  по  происхождению  и  положению  людей.
 Таким  образом,  во  второй  трети  XII  —  первой  трети  XIII  в.  устанав¬
ливаются  новые  политические  и  социально-политические  процессы:
политическая  раздробленность  государства,  формирование  боярства  как
сословия,  появление  княжеского  двора  как  социально-политической  и
военной  организации,  основу  которой  составляла  служба  князю.  Пре¬
жних  младших  членов  дружины  —  «отроков»  («верные»  —  fideles)  за¬
менили  слуги  —  дворяне.  Эти  структурные  социально-политические
изменения  создавали  для  князя  и  княжеской  власти  системно  новые
условия  экономического,  социально-политического  и  идеологическо¬
го  функционирования  в  разных  землях  Русского  государства,  которое
все  более  распадалось  на  относительно  самостоятельные  государствен¬
ные  образования  с  различающимся  общественно-политическим  уст¬
ройством.
 Князь  и  Новгородская  боярская  республика
 После  1136  г.  в  Новгородской  боярской  республике  князь  и  его
двор  были  выведены  из  Ярославова  дворища,  расположенного  в  цент¬
ре  города,  на  Рюриково  городище,  поскольку  потенциально  князь  пред¬
ставлял  собой  опасность  для  республиканского  строя.  В  отличие  от
других  русских  земель,  в  Новгородской  республике  бояре  стали  в  XII
в.  правящим  сословием.  По  наблюдениям  В.  Л.  Янина,  посадничество
стало  главным  институтом  власти  местных  боярских  кланов.  Отсюда
их  острая,  иногда  кровопролитная  борьба  за  посадничество.  Во  время
этой  борьбы  боярские  кланы  вступали  в  союзы  друг  с  другом  и  с  при¬
глашаемыми  князьями.  Но  новгородское  боярство  оставалось  закры¬
 596

тым  сословием,  и  оно  постоянно  контролировало  посадничество.  По¬
этому,  хотя  в  1137—1175  гг.  было  13  посажений  на  посадничество,  в
них  участвовало  только  8  человек,  которые  избирались  неоднократно,
к  тому  же  дважды  избранный  Иванко  Захарьич  являлся  сыном  посад¬
ника  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  95—106J.  Но  и  они,  учитывая  родственные
связи,  делятся  на  небольшое  количество  боярских  кланов  [Молчанов
 A. 	А.  1998.  С.  72—74],  относившихся  к  двум  сторонам  Новгорода,  Со¬
фийской  и  Торговой  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  104—106].
 В  процессе  последующего  развития  институтов  Новгородской  бо¬
ярской  республики  в  конце  XII  в.  появляются  тысяцкие,  в  состав  дея¬
тельности  которых  входил  торговый  суд,  наблюдение  над  торговыми
мерами,  участие  в  заключении  торговых  договоров.  По  мнению  В.  Л.
Янина,  тысяцкий  —  представитель  всех  свободных  новгородцев,  кро¬
ме  бояр  и  зависимых  от  них  людей,  глава  сотенного  городского  насе¬
ления.  Он  установил,  что  имена  тысяцких  и  посадников,  включая  их
родственников,  совпадают  только  со  второй  четверти  XIV  в.  Поэтому
 B. 	Л.  Янин  предположил,  что  до  этого  времени  тысяцкие  не  принадле¬
жали  к  боярским  кланам,  из  которых  избирались  посадники.  Но  по¬
скольку  тысяцкие  были  богатыми  людьми,  то  следует  вывод,  что  ты¬
сяцкие  избирались  из  богатых  небоярских  родов  [Янин  В.  Л.  1962.  С.
 110—116].  Таким  образом,  в  состав  правящей  знати  с  конца  XII  в.  были
включены  богатые  люди  небоярского  происхождения,  которые  в  XIV
в.  стали  называться  житьи  люди.
 Вече  продолжало  оставаться  институтом  боярского  олигархическо¬
го  правления.  Хотя  в  1175—1255  гг.,  за  80  лет,  произошло  21  избрание
посадников,  ими  стало  только  13  человек.  Но  и  они  происходили  из
небольшого  числа  боярских  кланов  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  120,  160;  1981.
Схема  28.  С.  136—137;  Молчанов  А.  А.  1998.  С.  74].
 В  XII—XIII  вв.  новгородские  бояре  активно  использовали  для  обо¬
гащения  свое  сословное  положение,  участие  в  политической  элите.
Этому  способствовала  не  только  их  экономическая  активность  —  вне¬
шняя  торговля,  ремесленное  производство,  городское  и  сельское  зем¬
левладение,  долговые  и  ростовщические  операции,  но  также  участие  в
государственной  системе  податного  обложения,  сбор  дани  с  финно-
угорских  племен  Севера  [Янин  В.  Л.  1981.  С.  249—256;  История  кресть¬
янства  Северо-Запада  России:  Период  феодализма.  1994.  С.  42—54].
Такая  активность,  участие  в  высших  магистратурах  посадников  и  ты¬
сяцких  становились  основанием  для  накопления  боярами  значитель¬
ных  богатств.  Уже  в  начальный  период  новгородской  политической
независимости  от  княжеской  власти,  в  1137  г.,  с  группы  новгородских
бояр  —  сторонников  Всеволода  Мстиславича,  взяли  откуп  1500  гри¬
вен,  в  1141  г.  у  посадника  Якуна  Мирославича  —  1000  гривен,  а  его
брата  Прокопия  —  100  гривен  [НПЛ.  С.  24—26].  На  современников,
видимо,  произвело  значительное  впечатление  то  «сокровище»,  кото¬
рое  обнаружили  восставшие  новгородцы  в  1207  г.  на  дворе  посадников
 597

Мирошки  и  его  сына  Дмитра.  Это  впечатление  ясно  выражено  в  лето¬
писном  повествовании:  «<...>  дворъ  <...>  зажьгоша,  а  житие  ихъ  по-
имаша,  а  села  ихъ  распродаша  и  челядь,  а  скровища  ихъ  изискаша  и
поимаша  бещисла,  а  избытъкъ  роздълиша  по  зубу,  по  3  гривнъ  по  все¬
му  городу,  и  на  щитъ;  аще  кто  потаи  похватилъ,  а  того  единъ  Богъ
въдаеть,  и  от  того  мнози  разбогатъша;  а  что  на  дъщькахъ,  а  то  князю
оставиша».  Хозяйства  посадников  Семена  Борисовича,  Внезды  Воло¬
вика  с  дворами  и  селами,  тысяцкого  Бориса  и  других  бояр  были  разо¬
рены  во  время  восстания  1230  г.  [НПЛ.  С.  51,  70;  о  владениях  бояр-
посадииков  Несды-Внезды  и  Мирошки  Нездинича  см.:  Янин  В.  Л.,
Зализняк  А.  А.  1986.  С.  63—65].
 Идеологическим  символом  новгородского  самосознания  как  выраже¬
ния  самостоятельности  по  отношению  к  княжеской  власти  явилось  со¬
здание  к  середине  XIII  в.  в  Новгороде  нового  архитектурного  облика  хра¬
ма,  который  стал  местным  вариантом  романского  стиля,  по  словам  Л.  А.
Беляева,  «до  известной  степени  родственного  скандинавской  и  вообще
балтийской  романике»  [Беляев  Л.  А.  1997.  С.  311],  столь  отличного  от
предыдущего  и  современного  княжеского  строительства  церквей.
 При  определении  места  князя  в  общественно-политической  струк¬
туре  Новгородской  боярской  республики  существенны  наблюдения  В.  Л.
Янина  о  сохранении  не  только  военных,  но  и  судебных  функций  князя
в  виде  участия  в  смесном  суде  [Янин  В.  Л.  1977.  С.  33—35].  Приезжаю¬
щий  с  князем  в  Новгород  двор  сразу  включался  в  систему  местного
военного  и  административно-судебного  управления.
 Экономический,  социально-политический  и  правовой  статус  изби¬
раемого  Новгородом  князя  конституировался  в  предварительно  зак¬
люченном  договоре  со  второй  трети  XII  в.,  вероятно,  в  устной  форме,
с  XIII  в.  —  в  письменной  (Л.  В.  Черепнин  предполагал,  что  письмен¬
ные  договоры  стали  составляться  в  конце  XII  в.  в  новгородское  княже¬
ние  Ярослава  Владимировича  [  Черепнин  Л.  В.  1948.  Т.  I.  С.  252—253;
это  мнение  поддержал  В.  Водов:  Водов  В.  1989.  С.  55—56;  см.  также
ранее,  с.  592].  Формуляр  договоров  был  традиционен,  что  свойственно
средневековой  ментальности,  для  которой  основанием  истинности  и
преемственности  была  старина.
 Как  отмечено  ранее,  в  древнейшем  сохранившемся  проекте  дого¬
вора  1264  г.  Новгорода  с  тверским  великим  князем  Ярославом  Яросла-
вичем  (ГВНП.  №  1)  указано,  что  на  таких  же  условиях  княжил  в  Нов¬
городе  его  отец,  Ярослав  Всеволодович  (с  1215  по  1236  г.  с  перерыва¬
ми).  Одновременно  в  другом  варианте  докончания  1264  г.  (ГВНП.  №
2)  и  в  договорной  грамоте  1268  г.  (ГВНП.  №  3)  еще  более  подчеркнута
традиционность  условий  этих  договоров:  «На  семь,  княже,  цълуи  хрьстъ
къ  всъму  Новугороду,  на  цъмь  то  цьловали  дъди,  и  отци,  и  отець  твои
Ярославъ  (имеется  в  виду  Ярослав  Всеволодович.  —  М.  С).  Новъго-
родъ  ти  държати  въ  старинъ,  по  пошлина»  [ГВНП.  С.  9—12;  здесь  и
далее  коррективы  в  датировках  новгородских  договорных  грамот  в  срав¬
 598

нении  с  публикацией  ГВНП  см.:  Янин  В.  Л.  1991.  С.  142—150  и  след.;
комментарии  см.  там  же,  а  также:  Зимин  А.  А.  1953.  С.  141  —  157].  По¬
этому  в  формуляре  новгородско-княжеских  договоров  очень  важны  как
традиционные  клаузулы,  так  и  новации.  Нормы  этих  соглашений  стре¬
мились  максимально  ограничить  возможности  внедрения  князя  и  лю¬
дей  его  двора  в  новгородские  социально-экономические,  политиче¬
ские  и  правовые  структуры.  Но  эти  же  запретительные  или  ограничи¬
тельные  по  содержанию  статьи  свидетельствуют  об  их  нормативности
при  определении  положения  князя  и  членов  их  двора  в  новгородских
владениях  и  в  «низовских»  княжествах.  В  последней  связи  новгород¬
ско-княжеские  договорные  грамоты  особенно  важны,  поскольку  гра¬
моты  русских  княжеств  с  указанием  их  внутреннего  управления  не
сохранились.  Здесь  и  далее  анализируются  те  статьи  договоров,  кото¬
рые  относятся  к  изучаемой  здесь  проблеме  экономического,  социаль¬
ного  и  политического  положения  князя  и  княжеской  власти.  Их  нор¬
мативный  состав  рассмотрен,  в  основном,  в  последовательности  сло¬
жившегося  традиционного  формуляра  княжеско-новгородских  дого¬
ворных  грамот.
 В  соответствии  с  ГВНП  №  1  и  2,  князь  не  должен  отменять  дей¬
ствие  уже  изданных  грамот:  «Грамотъ  ти,  кияже,  не  посужати».  Эта
запретительная  формула  подразумевает  отмены  или  попытки  отмены
князьями  грамот.  Поскольку  здесь  указаны  «грамоты»  во  множествен¬
ном  числе,  а  не  данная  конкретная  договорная  грамота,  можно  пред¬
положить,  что  князья  отменяли  или  пытались  отменить  грамоты  кня¬
жеские  и  (или)  новгородские.
 Князь  не  имеет  права  лишать  «мужа»  волости  без  вины.  Новгород¬
ские  волости  —  исторически  сложившиеся  территориальные  единицы.
В  Новгородской  земле  волости  управлялись  боярами  новгородскими  и
князь  не  имел  права  заменить  их  своими  мужами.  Они  собирали  там
подати,  часть  которых  отходила  к  ним  и  становилась  одним  из  источ¬
ников  их  обогащения  [Янин  В.  Л.  1981].  Эта  норма  исходила  из  того,
что  князья  пытались  лишать  новгородских  знатных  мужей  без  их  вины,
а  это  подразумевает,  что  они  в  своих  отчинных  княжествах  лишали
волостей,  управления  и  кормления,  служилых  людей  без  вины.
 В  Новгороде  князь  не  имел  права  без  участия  посадника  «разда¬
вать»  волости  и  «давать»  грамоты.  Значение  этой  меры  ограничения
княжеской  власти  в  Новгородской  боярской  республике  в  полной  мере
раскрывается,  если  учесть,  что  с  древнейших  времен  князь  единовластно
«сажал»  своих  мужей  в  качестве  посадников  по  городам  и  (или)  «да¬
вал»  города  в  своем  княжестве  вместе  с  волостями  сыновьям  для  уп¬
равления  и  владения.  Впрочем,  и  в  Новгородской  земле  князья  при
благоприятной  для  себя  политической  ситуации  поступали  таким  же
образом,  как  следует  из  другого  проекта  договорной  грамоты  1264  г.
(ГВНП.  №  2),  где  указано  в  связи  с  запрещением  князю  «раздавать»
волости  без  участия  посадника,  что  Александр  Невский  и  его  сын  Дмит¬
 599

рий  «раздаялъ  волости»  при  участии  новгородцев,  но  посадник  при
этом  не  указан.  В  данном  проекте  оговорено,  что  этих  мужей  «без  вины»
нельзя  лишать  волостей.
 Князь  получал  от  волостей  особую  подать  —  «дар».  Это  ограниче¬
ние  также  существенно  отличалось  от  значительных  податных  поступ¬
лений  и  судебных  пошлин  в  княжескую  казну  в  отчинных  княжествах.
Впрочем,  в  особых  общественно-политических  обстоятельствах  при
заключении  в  1268  г.  договора  с  тверским  великим  князем  Ярославом
Ярославичем  этот  князь  мог  «куны  имати»  на  двух  погостах,  т.  е.  взи¬
мать  с  них  традиционные  подати.
 Регламентировано  право  княжеской  охоты  —  кабанов  можно  было
бить  не  ближе  шестидесяти  верст.  Далее  также  регламентировалось
право  охотиться  в  погосте  Озвадо,  который  находился  на  р.  Ловать
недалеко  от  ее  впадения  в  озеро  Ильмень.  Точно  указывались  условия
пребывания  княжеских  «осетрьника»  и  медовара  —  руководителей  со¬
ответствующих  служб  княжеского  двора,  о  чем  была  заключена  особая
договорная  грамота  Новгорода  еще  с  Ярославом  Всеволодовичем.  Ка¬
ких-либо  подобных  ограничений  в  отчинных  княжествах  неизвестно.
 Князю,  княгине  и  княжеским  боярам  не  разрешалось  держать  зак-
ладников.  Закладничество  —  новая  в  сравнении  с  формами  зависимо¬
сти  XII  в.  форма  перехода  лично  свободных  крестьян  —  смердов  и
горожан  —  купцов  под  покровительство  господина,  вследствие  чего
они  теряли  личную  свободу,  но  получали  экономическую  и  социальную
поддержку  в  господском  хозяйстве.  Из  этой  запретительной  статьи
следует,  что  князь  и  его  бояре  принимали  закладчиков  во  время  его
княжения  в  Новгородской  земле,  и  тем  более  без  ограничений  делали
это  в  своем  княжестве.
 Князю,  его  княгине,  боярам  и  дворянам  (наряду  с  социальным  тер¬
мином  дворяне  в  договорной  грамоте  1268  г.  (ГВНП  №  3)  использова¬
но  также  альтернативное  понятие  слуги)  запрещалось  «по  Новгород¬
ской  волости»  «держать»  села  и  «ставить»  свободы-слободы.  Села  —
сельские  поселения  с  зависимыми  людьми  —  челядью  [Подвигина  Н.  Л.
1976.  С.  42—44].  Свободы-слободы,  в  отличие  от  сел,  ставились  госпо¬
дином  и  населялись  холопами.  Эти  поселенцы  освобождались  от  нов¬
городских  податей,  а  потому  их  поселения  назывались  слободами.  Та¬
кие  слободы  покупал  еще  в  50-е  годы  XII  в.  Андрей  Боголюбский,
видимо,  во  Владимиро-Суздальской  земле  (см.  далее,  с.  611).  По  мне¬
нию  А.  А.  Зимина,  слободы,  в  данном  случае  —  «частновладельческие
поселения,  освобожденные  временно  или  постоянно  от  уплаты  важ¬
нейших  податей  в  пользу  Новгорода»  [Зимин  А.  А.  1953.  С.  147].  Вместе
с  тем  разрешалось  владеть  пожнями  —  лугами,  необходимыми  для  со¬
держания  коней  княжеских  и  его  служилых  людей.  В  альтернативном
проекте  договорной  грамоты  1264  г.  (ГВНП.  №  2)  запрещалось  князю,
его  княгине,  боярам  и  дворянам  не  только  «держать»  села,  но  также  их
«купити»  и  «даромъ  приимати».  Вне  зависимости  от  того,  был  ли  это,
 600

в  соответствии  с  гипотезой  В.  Л.  Ямина,  проект  1264  г.  или  договорная
грамота  1266  г.,  как  указано  в  публикации  ГВНП,  за  два  года  такие
виды  владения  землей  возникнуть  не  могли.  Так  что  в  появлении  дан¬
ных  форм  земельного  владения  следует  видеть  не  их  возникновение,  а
совершенствование  нормативного  содержания  статей  договора.  Имен¬
но  поэтому  данная  формулировка  была  повторена  в  договорной  гра¬
моте  Новгорода  с  тверским  князем  Ярославом  Ярославичем  (ГВНП.
№  3),  датируемой  1268  г.  (в  публикации  ГВНП  —  1270  г.).  Да  и  пожни
князь  Александр  Невский  пытался  прихватить  больше,  чем  оговорено
в  договоре,  что  должен  был  вернуть  Новгороду  уже  Ярослав  Ярославич
(ГВНП.  №  2).
 Князь  имеет  право  участвовать  в  административно-судебном  уп¬
равлении  Новгородом  только  на  территории  самой  Новгородской  зем¬
ли.  В  договоре  1268  г.  эта  статья  была  основательно  переработана.  В
ней  указывалось  конкретно,  что  «на  Низу»,  т.  е.  во  Владимиро-Суз¬
дальской  земле  и  в  Тверском  княжестве  князь  не  имел  права  судить
новгородца  и  «раздавать»  дани-подати.
 В  Новгородской  земле  право  поездок  князя  регламентировалось:
он  мог  раз  в  три  года  ездить  в  Ладогу  —  основной  после  Новгорода
военный,  торгово-ремесленный  и  идеологический  центр,  а  также  в  Русу
—  центр  производства  соли.
 Князю  запрещалось  осуществлять  какой-либо  вывод  населения,  что
совершал  еще  Владимир  Святославич  в  Новгородской  земле  и  что  кня¬
зья,  вероятно,  делали  в  мирное  время  и  в  своих  отчинных  княжествах.
 Княжеские  дворяне  и  тиуны,  руководители  княжеской  админист¬
рации  в  государственном  управлении  и  господском  хозяйстве,  должны
были  получать  конкретно  установленные  денежные  суммы  во  время
исполнения  ими  служебных  обязанностей  и  связанных  с  ними  переез¬
дов  —  погонов.  При  этом  в  мирное  время  купцы  от  подводной  повин¬
ности  освобождались.  Учитывая  существование  повоза  —  дорожной
повинности  с  X  в.  и  натурально-денежного  обеспечения  княжих  слу¬
жилых  людей  во  время  исполнения  должностных  обязанностей  (они
регламентированы  уже  в  Поконе  вирном  Ярослава  Мудрого)  можно
сделать  вывод,  что  данная  система  обеспечения  постоянно  существо¬
вала  и  в  княжествах  рассматриваемого  нами  периода,  хотя  таких  изве¬
стий  о  ней  в  исторических  источниках  не  содержится.
 Точно  устанавливались  торговые  проездные  пошлины  от  лодьи,  воза,
от  льна  и  коробьи  хмеля  по  2  векши,  которые  должны  были  уплатить
новгородцы,  въезжая  на  территорию  отчинного  княжества.  Данная  ста¬
тья  исходила  из  того,  что  князь  мог  произвольно  повышать  такие  по¬
шлины.  В  договорной  грамоте  1268  г.  (ГВНП.  №  3)  указывается  также
запрещение  «ставить»  «мыт»,  т.  е.  устанавливать  заставы  для  сбора
проезных  пошлин  в  Новгородской  земле.  Такие  нормы  подразумевали
произвольное  повышение  князьями  сбора  торговых  и  проездных  по¬
шлин,  а  также  установление  мытных  застав  в  своих  княжествах.
 601

Особо  оговаривалось  требование  Новгорода  к  князю  посылать  для
управления  и  сбора  податей  «за  Волок»  только  новгородских  мужей,
что  отражает  новгородское  противодействие  княжеским  попыткам  по¬
сылать  туда  своих  служилых  людей  и  утвердиться  в  новгородских  двин¬
ских  владениях.
 Сложна  проблема  определения  происхождения  и  природы  княжес¬
кого  землевладения  в  Новгородской  республике.
 По  грамотам  1264  и  1268  гг.  (ГВНП.  №  2,  3)  князю  с  княгиней
равно  как  и  княжеским  боярам  и  дворянам  (с  альтернативным  назва¬
нием  слуги)  запрещалось  держать  —  владеть,  покупать  и  принимать
«даром»,  то  есть  без  оплаты,  села.  Получение  земли  «даром»  подразу¬
мевает,  по  нашему  мнению,  операции  завещания,  дарения,  а  учитывая
существование  закладничества  —  превращение  вотчинного  владения  в
частичное  или  бенефиций.  Ю.  А.  Лимонов  интерпретирует  запреще¬
ние  принимать  дворянину  село  «даром»  как  «дара»  земли  и  села  дворя¬
нину  за  службу  [Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  159).  Такое  мнение  дискусси¬
онно,  поскольку  тот  же  запрет  распространяется  на  князя  и  княгиню,
что  свидетельствует  отнюдь  не  о  пожаловании  им  земли  и  села  за  службу.
 Происхождение  и  содержание  княжеского  землевладения  раскры¬
ваются  лишь  в  общей  системе  земельной  собственности  в  Новгород¬
ской  республике.  В  XIII—XIV  вв.  там  существовала  двуединая  система
земельной  собственности.  Она  представляла  собой  верховную  государ¬
ственную  и  наследственную  вотчинную  (господскую  и  свободную  кре¬
стьянскую,  черносошную)  собственность  на  землю  [Янин  В.  Л.  1981;
История  крестьянства  Северо-Запада  России:  Период  феодализма.  1994.
С.  22—76;  см.  там  же  историографию  проблемы].
 Изучение  земельной  собственности  князей,  княгинь,  княжеских  бояр
и  дворян-слуг  в  Новгородской  боярской  республике  оказалось  на  пе¬
риферии  исследований  данной  проблемы.  Это  объясняется,  видимо,
тем,  что  для  изучавших  новгородскую  аграрную  историю  их  информа¬
ция  относилась  к  «низовским»  княжествам  и  к  особой  форме  межгосу¬
дарственных  договорных  отношений.  Для  исследователей  социально-
экономической  истории  северо-восточных  княжеств  данная  тема  при¬
надлежала  новгородской  истории.  Между  тем  договоры  Великого  Нов¬
города  с  князьями  в  XIII—XIV  вв.  содержат  ценную  и  еще  не  исполь¬
зованную  в  полной  мере  информацию  для  изучения  княжеской  зе¬
мельной  собственности  на  Руси  этого  периода.
 Новгородско-княжеские  договоры  не  только  частично  раскрывают
формы  социально-экономической  и  политической  активности  князей,
а  также  членов  княжеского  двора  в  своем  княжестве  и  в  особых  усло¬
виях  Новгородской  боярской  республики.  Они  указывают  пути  рас¬
пространения  княжеского  землевладения  в  отчинных  княжествах  и
внедрения  князей,  членов  княжеского  двора  в  местные  социально-эко¬
номические  и  политические  структуры  в  случае  овладения  князьями
другими  княжествами:  они  покупали  села,  ставили  слободы  с  холопа¬
 602

ми,  получали  земли  в  виде  дарения  или  вместе  с  закладниками,  по¬
лучали  в  волостях  должности  и  деньги  в  виде  отчисления  от  податей
или  подати  при  их  исполнении  (см.  ранее).
 Новгородско-княжеские  договорные  грамоты  второй  половины  XIII
—  начала  XIV  в.  свидетельствуют  о  преемственности  (с  определенны¬
ми  коррективами)  форм  землевладения  князей,  княжеской  служилой
и  новгородской  знати,  а  также  социальной  и  экономической  активно¬
сти,  свойственной  им  в  первой  половине  XIII  столетия.  Вопреки  по¬
стоянным  новгородским  запретам  князья,  княгини,  княжеские  бояре
и  дворяне-слуги  продолжали  покупать  села  в  Новгородской  земле.
Согласно  грамоте  1317  г.,  составленной  в  сложных  для  тверского  князя
Михаила  Ярославича  обстоятельствах,  выясняется,  что  эти  купли  со¬
вершались  не  только  при  нем,  но  также  в  новгородское  княжение  (в
порядке  перечисления  в  грамоте)  Александра  Невского,  Ярослава  Ярос¬
лавича,  Василия  Ярославича,  Дмитрия  Александровича  и  Андрея  Алек¬
сандровича,  то  есть  с  середины  30-х  —  40-х  гг.  XIII  в.  [ГВНП.  №  12;
комментарии  см.:  Янин  В.  Л.  1991.  С.  155—161].  От  этих  сел  они  долж¬
ны  были  отказаться  после  многих  (до  70—80)  лет  владений.
 Однако  показательно,  что  конфисковывались  села,  купленные  только
в  новгородское  княжение  последнего  из  князей,  Михаила  Ярославича:
«А  што  селъ  покупили  мои  бояре  и  слугы  в  мое  княженье,  тъхъ  селъ
отступился  есмь  Новугороду  бес  кунъ  <...>».  Села,  купленные  в  кня¬
жения  его  предшественников,  начиная  с  Александра  Невского,  можно
было  только  выкупить:  «<...>  на  тъхъ  селъхъ  куны  имати  у  истьца,  а
земля  к  Новугороду;  не  будеть  истьця,  целовати  ему,  како  не  въдаеть
истьця,  и  колько  будеть  даль  на  селъ,  куны  взяти  у  Новагорода,  а  зем¬
ля  к  Новугороду.  А  у  кого  имуть  окупати  село,  колко  у  него  будеть
селъ,  вся  имъ  окупати  села  одинова»,  т.  е.  кто  продал  село,  у  того
следовало  покупателю  взять  деньги,  а  земля  становилась  новгородской
собственностью.  Когда  первоначальный  владелец  села  по  прошествии
долгого  времени  был  уже  неизвестен,  равно  как  и  стоимость  этого  села,
то  деньги  новому  владельцу  (видимо,  по  современной  тогда  оценоч¬
ной  стоимости)  должны  были  выплатить  новгородские  власти,  а  земля
становилась  собственностью  Новгородской  республики.  При  этом  ого¬
варивалось,  что  таким  образом  выкупались  у  владельца  все  села,  сколько
бы  их  ни  было,  то  есть  их  могло  быть  несколько  или  много.
 Из  этих  развитых  по  содержанию  выкупных  операций  следует,  что
1)  купленные  новгородские  села  князей,  княгинь,  княжеских  бояр  и
дворян-слуг  являлись  их  полными  и  наследственными  владениями,  2)
запрещения  покупать  села  на  новгородской  территории  ими  не  вы¬
полнялись,  3)  после  запретов,  установленных  и  обновленных  в  новго¬
родско-княжеских  договорах,  новгородские  села  князей  и  княжих  слу¬
жилых  людей  оставались  их  вотчинами.  Более  того,  перемены  князей
на  новгородском  столе  не  сказывались  на  их  владении  такими  селами,
хотя  в  северо-восточных  землях  эти  князья  враждовали  и  являлись
 603

политическими  соперниками.  Отсюда  следует,  что  с  первой  половины
XIII  в.,  со  времени  новгородского  княжения  Александра  Невского,  фик¬
сируется  право  реальной  экстерриториальности  господской  земельной
собственности  князей  и  княжих  служилых  людей,  а  также  титульное
верховное  право  государства  —  Новгородской  боярской  республики  на
землю.
 Как  отмечено  ранее,  информация  сохранившихся  новгородских
договорных  грамот  о  формах  экономической  и  социальной  активности
северо-восточных  князей  на  территории  Новгородской  боярской  рес¬
публики  первой  половины  XIII  —  начала  XIV  в.  предполагает  их  нор¬
мативность  и  в  «низовских»  княжествах.
 Анализ  отношений  земельной  собственности  в  Новгородской  бо¬
ярской  республике  XIII—XIV  вв.  позволяет  установить  их  сложную
структуру.  Она  состояла  из  титульной  верховной  собственности  госу¬
дарства  (Новгорода)  на  землю,  что  выразилось  в  запретах  приобретать
ее  князьям,  княгиням,  княжим  служилым  людям,  боярам  и  дворянам-
слугам,  а  также  в  потенциальной  возможности  конфискаций  вотчин¬
ной  земельной  собственности.  Эти  вотчинные  земельные  владения
могли  быть  наследственными,  приобретаться  посредством  купли,  зак¬
лада  («даромъ»),  а  также  насилием.  Такой  вид  княжеской  земельной
собственности  на  новгородской  территории,  ее  традиции  и  практика
вотчинного  владения  оказывались  сильней  титульной  верховной  нов¬
городской  собственности.  Поэтому  попытки  новгородских  тотальных
конфискаций  земельных  владений  не  удавались,  а  сами  они  сводились
к  принудительному  выкупу,  и  то  с  исключениями.  Данная  сложная
структура  господской  земельной  собственности  в  Новгороде  постоян¬
но  создавала  условия  не  только  укрепления  там  княжеской  власти,  но
также  угрозы  новгородскому  общественно-политическому  устройству
со  стороны  княжих  людей,  которые  становились  новгородскими  зем¬
левладельцами.
 Такая  структура  титульной  верховной  государственной  и  вотчин¬
ной  господской  земельной  собственности  ставит  еще  один  вопрос:
почему  князья  и  их  служилые  люди,  несмотря  на  определенные  поли¬
тические  и  административные  ограничения,  постоянно  приобретали
земельные  владения  на  новгородской  территории.  Экономическим  и
правовым  основанием  для  земельных  купель  и  других  форм  приобре¬
тения  земли  являлась  экстерриториальность  вотчинного  владения  в
средневековых  обществах.  Но,  вероятно,  была  и  другая  причина,  отно¬
сящаяся  к  исторической  традиции  и  общественному  сознанию.  Нов¬
городская  боярская  республика  и  северо-восточные  княжества  исто¬
рически  продолжали  традиции  некогда  политически  единого  Русского
государства.  Они  представляли  собой  традиционное  этнокультурное
пространство  (при  региональных  различиях  и  постоянной  многоэтнич-
ности),  определяющее  значение  в  котором  имел  восточнославянский,
позднее  русский  этнос.  Они  принадлежали  к  конфессиональному  про-
 604

страиству  одной  православной  митрополии  в  составе  Константинополь¬
ской  патриархии.  Вероятно,  все  эти  факторы  формировали  в  высших
сословиях  восприятие  северо-восточных  княжеств  и  Новгородской  зем¬
ли  как  единого  этнокультурного  пространства,  на  которое  по  тради¬
ции  и  закону  могла  распространяться  их  экономическая  и  социальная
активность.
 Традиции  монархической  княжеской  власти
во  Владимиро-Суздальском  княжестве
 Одновременно  на  Северо-Востоке  Руси  формировалось  в  середине
—  второй  половине  XII  в.  противоположное  Новгородской  боярской
республике  по  своей  политической  структуре  Владимиро-Суздальское
княжество.  Оно  продолжало  традиции  Ростово-Суздальской  земли,
которая  находилась  в  отчинном  владении  Владимира  Мономаха  и  его
потомков.  Владимир  Всеволодович,  следуя  давней  традиции  прадеда,
Владимира  Святославича,  и  деда,  Ярослава  Мудрого,  построил  страте¬
гически  важный  город-крепость  на  Клязьме,  маркирующий  южные
пределы  своего  отчинного  княжества,  и  назвал  его  своим  именем  Вла¬
димир.  Этот  город  не  только  защищал  южные  подходы  к  Суздалю,  но
и  был  военно-политическим  центром  южных  рубежей  Ростово-Суз¬
дальской  земли,  которым  противостояли  Муромо-Рязанские  земли,
принадлежавшие  черниговским  Святославичам  [см.  также:  Воронин  Н.  Н.
1961.  С.  39].  Таким  образом,  в  составе  еще  политически  единого  госу¬
дарства  Владимир  Мономах  обозначал  пределы  своего  отчинного  кня¬
жения.  Поэтому,  представляется,  В.  А.  Кучкин,  который  считает,  что
границы  Ростово-Суздальского  княжества  «начинают  фиксироваться»
при  Юрии  Долгоруком  [Кучкин  В.  А.  1984.  С.  76],  недооценил  особое
стратегическое  и  маркирующее  значение  строительства  Владимира  на
Клязьме.
 Сын  и  преемник  Мономаха  по  Ростово-Суздальскому  княжению
Юрий  Долгорукий  значительно  более  активно  и  целенаправленно  со¬
вершенствовал  инфраструктуру  своего  владения  в  новых  условиях  быст¬
ро  развивавшихся  во  второй  трети  XII  в.  отчинных  княжеств.  Истори¬
ко-географические  и  археологические  исследования  показывают,  что  с
30-х  —  40-х  годов  существовали  суздальско-черниговский  и  суздальс¬
ко-новгородский  рубежи.  Было  проведено  разграничение  и  со  Смо¬
ленской  землей  [Насонов  А.  Н.  1951.  С.  183—185;  Кучкин  В.  А.  1984.  С.
76—83].  Эти  рубежи  были  укреплены  системой  городов,  которые  со¬
ставляли  основу  обороны  княжества  от  нападений  соседей  из  других
русских  волостей.  Вдоль  муромо-рязанских  рубежей  были  построены
позднее  Гороховец,  Ярополч  (судя  по  названию,  он  был  построен  Яро-
полком  Владимировичем,  братом  Юрия  Долгорукого),  Стародуб,  Бого¬
 605

любов.  Здесь  же  находятся  неидентифицирусмые  с  конкретными  горо¬
дами  крепости  —  Сунгиревское  и  Осовецкое  городища.  Черниговский  и
смоленский  рубежи  были  укреплены  городами  на  р.  Москве  —  Моск¬
вой,  Звенигородом  и  Тушковом.  Граница  с  Новгородской  землей  была
укреплена  городами  Зубцов,  Микулин,  Тверь,  Кснятин,  Кашин,  Углич.
На  восточном  рубеже  с  Волжской  Булгарией  были  построены  Нижний
Новгород,  Городец  и  Унжа  [Раппопорт  П.  А.  1961.  С.  184—185].
 Такое  порубежное  обособление  Ростово-Суздальского  княжества
раскрывает  особое  значение  строительства  Юрием  Долгоруким  горо¬
дов  в  его  внутренних  районах  —  Юрьева  Польского,  построенного  в
1151  г.,  Дмитрова,  заложенного,  вероятно,  осенью  1154  г.,  и  переве¬
денного  по  княжескому  решению  от  озера  Клсщина  Переяславля  [о
строительстве  Юрием  только  этих  укрепленных  городов,  а  также  пору¬
бежных  Кснятина  и  Москвы  см.:  Воронин  Н.  Я.  1961.  С.  55—56;  Кучкин
В.  А.  1984.  С.  84—85;  Н.  Н.  Воронин  допускал  также  строительство  при
Юрии  Звенигорода,  Перемышля,  Городца  и  Микулина].  Они  развива¬
ли  его  государственную  структуру,  заменяя  погостную  систему  города¬
ми  с  волостями.  Показательны  при  этом  названия  новых  городов  име¬
нами  князей  —  в  честь  самого  Юрия  Долгорукого,  а  также  новорож¬
денного  Всеволода-Дмитрия,  что  свидетельствует  о  значительной  кон¬
центрации  княжеской  власти,  предпринявшей  это  городское  строи¬
тельство.  Знаковым  является  название  города  Переяславля.  Оно  не
только  повторяло  Переяславль  Южный,  но  новый  город  был  располо¬
жен  также  на  одноименной  реке  Трубеж.  Такое  удвоение  топонимики
в  средневековом  мышлении  продолжало  традиции  не  только  символи¬
ческой  преемственности,  но  и  альтернативности  (см.  также  ранее,  с.
362).  Поэтому  можно  предположить,  что  Юрий,  хотя  и  стремился  стать
князем  Киевским,  в  своем  отчинном  княжестве  он  создал  «свой»  Пе¬
реяславль,  повторяющий  отчину  деда  и  отца.
 В  соответствии  с  традицией  Юрий  дал  сыновьям  в  своем  Суздаль¬
ском  княжестве  в  управление  и  корм  города  с  волостями.  В  частности,
второй  по  старшинству  Андрей  получил  Владимир,  тогда  как  старшему
Ростиславу  по  неизвестной  причине  отец  «волости  не  да»  в  Суздаль¬
ской  земле  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  366;  Кучкин  В.  А.  1984.  С.  85—86].  Когда
в  1149  г.  Юрий  занял  Киев,  то  посадил  в  отчинном  Переяславле  Юж¬
ном  старшего  из  сыновей  Ростислава,  в  близком  к  Киеву  Вышгороде
—  храброго  воина  и  опытного  полководца  Андрея,  в  Белгороде  —  Бо¬
риса,  в  Каневе  —  Глеба.  Таким  образом  Юрий  вывел  из  Суздальской
земли  своих  сыновей,  чтобы  обезопасить  свое  пребывание  в  Киеве.
Показательно,  однако,  то,  что  стольный  город  Суздаль  он  «дал»  млад¬
шему  в  это  время  из  сыновей  Васильку  (младший  брат  последнего
Михалко,  видимо,  еще  не  родился,  тогда  как  Всеволод  родится  только
в  1154  г.).  В  такой  передаче  двора  князя  Суздальского,  да  и  самого
Суздаля  младшему  из  сыновей  Юрий  следовал  норме  Русской  Правды,
согласно  которой  «дворъ  без  дъла  отень  всякъ  меншему  сынови»  (ст.
 606

100  ПП).  Кажется,  на  это  соответствие  прижизненного  раздела  Юрием
своих  владений  в  соответствии  с  принципом  минората,  сохраненном  в
Русской  Правде,  внимания  не  обращали.  Но  в  данном  случае  важно
то,  что  Юрий  поступил  как  обычный  господин  в  своем  владении.  Да  и
позднее,  когда  в  1155  г.  он  вновь  занял  Киев  и  посадил  Андрея  в  Выш-
городе,  Юрий  «дал»  Ростов  и  Суздаль  недавно  родившимся  Михалке  и
Всеволоду  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  371—372;  ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  595;  Кучкин
В.  А.  1984.  С.  86—87].  Так  что  и  в  данном  случае  Юрием  было  соблюде¬
но  отчинное  право  минората.  Понимание  этого  факта  раскрывает,  по
нашему  мнению,  суть  последовавших  событий.  Когда  в  1155  г.  Андрей
ушел  из  Вышгорода  против  воли  отца  в  ранее  данный  ему  отцом  Вла¬
димир,  он  не  претендовал  на  власть  в  Суздальской  земле.  Поэтому,
возможно,  и  не  последовали  против  него  репрессии  Юрия,  который
лишь  заставил  ростовцев  и  суздальцев  целовать  крест  своим  младшим
сыновьям.
 Юрий  Долгорукий  строил  «свое»  отчинное  Ростово-Суздальское
княжество  не  только  в  военно-стратегическом  отношении,  админист¬
ративно  и  династически,  но  также  идеологически.  При  этом  и  здесь
подчеркнутая  преемственность  становилась  средством  выражения  осо¬
бого  положения  Ростово-Суздальской  земли  по  отношению  к  Киеву.
Если  Владимир  Мономах  построил  во  Владимире  церковь  св.  Спаса  в
продолжение  южнорусской  традиции  в  едином  контексте  со  строи¬
тельством  Спасских  церквей  в  Берестове  и  Переяславле  Южном  [о
строительстве  этих  церквей  см.:  Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  39—44,  197—
200;  Раппопорт  П.  А.  1982.  С.  22—23,  36—37],  то  Юрий  строит  Спас¬
ский  собор  в  Переяславле  Залесском  не  только  как  продолжение  стро¬
ительства  отца,  но  и  делает  его  главным  соборным  храмом  города,  чего
не  было  в  Переяславле  Южном.  Этот  собор  соединен  переходами  с
княжеским  дворцом  [Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  39—44,  197—200;  Раппо¬
порт  П.  А.  1982.  С.  22—23,  36—37],  так  что  князь  появлялся  на  хорах
Спасского  собора,  не  спускаясь  на  «грешную  землю»  и  не  соединяясь
с  прочими  молящимися  и  клиром.
 Юрий  Долгорукий  построил  церковь  в  честь  своего  небесного  по¬
кровителя  св.  Георгия  во  Владимире,  построенном  отцом,  а  на  кня¬
жеском  дворе  в  Кидекше  —  в  честь  св.  Бориса  и  Глеба,  первых  русских
святых,  родственников,  почитаемых  во  всех  русских  землях  и  особен¬
но  в  княжеском  роде.  Но  архитектурное  решение  этих  храмов  принци¬
пиально  иное,  чем  южнорусских,  киевских  и  переяславских.  Они  —
белокаменные,  лаконичны  и  строги.  Как  писал  в  данной  связи  Н.  Н.
Воронин,  «впечатление  уверенной  и  спокойной  подавляющей  физи¬
ческой  силы  проникает  весь  организм  храма».  Отметил  он  и  особое
значение  «придворных  храмов»  Бориса  и  Глеба  в  Кидекше  и  Георгия
во  Владимире  в  организации  окружающего  пространства:  «Они  откры¬
то  и  гордо  выдвинуты  на  высокую  кромку  речного  берега,  как  бы  пред¬
варяя  развитие  приема  господства  здания  в  широком  ландшафте  —
 607

приема,  который  столь  блестяще  реализуют  владимирские  зодчие  Ан¬
дрея  Боголюбского  и  Всеволода  III.  Этот  зарождающийся  здесь  прин¬
цип  едва  ли  случайно  перекликается  с  активным,  наступательным  ду¬
хом  княжеской  политики,  перерастающей  в  открытую  борьбу  с  силами
феодального  дробления».  Архитектурные  истоки  храмов,  построенных
Юрием  Долгоруким,  —  в  Галицкой  Руси,  с  князем  которой  Владимир¬
ам  Юрий  породнился  в  1150  г.,  выдав  замуж  свою  дочь  за  его  сына
Ярослава  Владимировича,  знаменитого  Ярослава  Осмомысла  [Воронин
Н.  Н.  1961.  С.  105,  ПО].
 Из  сделанных  ранее  наблюдений  следует,  что  Юрий  Долгорукий,
хотя  и  стремился  в  соответствии  с  древней  тенденцией  в  Киев  для
утверждения  своего  старейшинства  в  Русской  земле,  но  в  Ростово-Суз¬
дальской  земле  в  соответствии  с  также  уже  давней  традицией  он  ук¬
реплял  организационно  и  идеологически  особую  систему  отчинного
владения.  В  этом  Ростово-Суздальское  княжество  не  отличалось  от  уже
существовавших  Полоцкого,  Переяславского,  Черниговского,  Турово-
Пинского  княжеств,  а  также  формирующихся  Смоленского,  Галицко¬
го  и  Волынского  княжеств  со  своими  княжескими  династиями.
 Когда  в  1155  г.  Андрей  ушел  от  Юрия  Долгорукого  в  свою  волость-
апанаж  Владимир,  это  был  лишь  бунт  против  воли  отца.  Реальных  след¬
ствий,  как  отмечено  ранее,,  он  не  имел,  кроме  посажения  Юрием  в
Ростове  и  Суздале  Михалка  и  Всеволода,  а  также  крестоцелования  в
верности  княжичам  населения  этих  городов.
 В  значительной  предшествующей  исторической  литературе  уходу
князя  Андрея  Юрьевича  от  отца  из  Киевской  области  во  Владимир,
росту  значения  при  нем  и  его  младшем  брате  Всеволоде  Большое  Гнездо
Владимиро-Суздальского  княжества  без  попыток  этих  князей  править
в  Киеве  придавалось,  начиная  с  позднего  летописания  и  Синопсиса,
особое  значение.  Ранние  монархические  исторические  концепции  от¬
мечали  в  этом  событии  перенос  политического  центра  Русского  госу¬
дарства  из  Киева  во  Владимир,  падение  великого  княжения  Киевского
и  начало  великого  княжения  Владимирского  как  переходной  стадии  к
великому  княжеству  Московскому.  В  таком  мнении  в  трансформиро¬
ванном  виде  сохранилась  средневековая  идея  знакового  и  содержа¬
тельного  перенесения  центральной  власти  или  символа  императорской
власти  (translatio  imperii).  Традиции  этой  концепции  прослеживаются
вплоть  до  Н.  М.  Карамзина  [Карамзин  Н.  М.  1991.  Т.  II—III.  С.  170—
192].  В  «родовой  теории»  С.  М.  Соловьева  поход  войска  Андрея  Бого¬
любского  на  Киев  в  1169  г.  без  последующего  в  нем  княжения  стал
«событием  поворотным»  [Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  С.  529;  курсив  С.
М.  Соловьева.  —  М.  С.  ],  поскольку  он  начинал,  по  его  мнению,  разви¬
тие  междукняжеских  отношений  от  «родовых»  к  «государственным».
По  В.  О.  Ключевскому,  Андрей  «впервые  отделил  старшинство  от  ме¬
ста:  заставив  признать  себя  великим  князем  всей  Русской  земли,  он  не
покинул  своей  Суздальской  волости  и  не  поехал  в  Киев  сесть  на  стол
 608

отца  и  деда».  Это  политическое  событие  он  рассматривал  как  полити¬
ческое  следствие  русской  колонизации  верхнего  Поволжья  [Ключевс¬
кий  В.  О.  1956.  Т.  I.  С.  316—320].  Мысль  о  содержании  произошедших
при  Андрее  Боголюбском  событий  как  отделении  княжеского  старей¬
шинства  от  Киева,  т.  е.  политического  господства  старейшего  князя  и
служилого  подчинения  других  князей,  поддержал  А.  Е.  Пресняков.  При
этом  он  подчеркивал,  что  старшинство  признавалось  за  князем,  а  не  за
его  городом  Владимиром-на-Клязьме  [Пресняков  А.  Е.  1993.  С.  468—
470].  Б.  Д.  Греков,  напротив,  поддержал  мысль  С.  М.  Соловьева  о  по¬
ходе  войска  Андрея  на  Киев  как  «событии  поворотном»,  но  объясняе¬
мом  не  «родовой  теорией»,  а  «независимым»  положением  владимирс¬
кого  князя,  подобно  другим  до  него,  от  Киева,  что  являлось  следстви¬
ем  феодальной  раздробленности  [Греков  Б.  Д.  1953.  С.  513].
 События,  произошедшие  в  Ростово-Суздальской  земле  после  не¬
ожиданной  смерти  Юрия  Долгорукого  в  1157  г.  (видимо,  он  был  от¬
равлен),  раскрывают  содержание  эволюции  княжеской  власти  на  Се¬
веро-Востоке  Руси.
 В  летописных  сводах  второй  половины  XII  в.  содержатся  записи  о
том,  как  Андрей  стал  Ростово-Суздальским  князем,  но  эти  записи  раз¬
личаются.  От  их  различий  зависит  понимание  содержания  произошед¬
ших  событий.  Лаврентьевская  летопись:  «Того  же  лъта  Ростовци  и
Суждалци,  здумавше  вси,  пояша  Аньдръя,  сына  его  (Юрия  Владими¬
ровича.  —  М.  С.)  старъишаго,  и  посадиша  и  в  Ростов^  на  отни  столъ  и
Суждали,  занеже  бъ  любимъ  всъми  за  премногую  его  добродетель  <...>»
[ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  348].  В  Ипатьевской  летописи  этот  текст  повторен  с
коррективом:  «Томъ  же  лете  сдумавши  Ростовци  и  Суждальци  и  Воло-
димирци  вси,  пояша  Аньдрея,  сына  Дюргева  (Юрия  Владимировича.  —
М.  С.)  стареишаго,  и  посадиша  и  на  отни  столе  Ростове  и  Суждали  и
Володимири,  зане  бе  прилюбимъ  всим  за  премногую  его  добродетель
<...>»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  490—491;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Различие
очевидно  в  добавленном  указании  владимирцев  в  совете,  который  при¬
нял  решение  о  вокняжении  Андрея,  а  также  города  Владимира,  где
Андрей  был  посажен  на  «отни  столе».  Исходя  из  анализа  летописных
сводов,  А.  Н.  Насонов  пришел  к  убедительному  выводу,  что  запись
Лаврентьевской  летописи  восходит  к  ростовскому  летописанию,  кото¬
рое  велось  в  Ростове  при  Успенском  соборе.  Поэтому  он  считал,  что
именно  «ростовцы»  и  «суздальцы»  избрали  Андрея  на  княжеский  стол
[Насонов  А.  Н.  1969.  С.  121  —  132].  Идентичный  текст,  сохраненный  се¬
веро-восточным  и  южнорусским  (Киевский  летописный  свод  1200  г.  в
составе  Ипатьевской  летописи)  летописанием,  с  добавлениями  «вла¬
димирцев»  и  города  Владимира  в  южнорусской  версии  позволяет  пред¬
положить,  что  первоначальной  была  современная  событиям  северо-
восточная  запись,  а  потому  анализ  А.  Н.  Насоновым  событий  в  связи  с
вокняжением  Андрея  в  Ростове  и  Суздале  источниковедчески  обосно¬
ван.  Между  тем  в  последующих  разысканиях  без  доказательств  иссле-
 20  Зак.  4508
 609

дователи  начали  использовать  соответствующую  запись  Ипатьевской
летописи  [Кучкин  В.  А.  1984.  С.  87—88;  Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  43—44].
Отсюда  следовало,  что  ростовцы,  суздальцы  и  владимирцы,  «сдумав-
ши»,  «пояша»  и  «посадиша»  Андрея  «на  отни  столъ»  в  Ростове,  Сузда¬
ле  и  Владимире.  Но  при  этом  возникало  противоречие  между  этой
летописной  записью  и  реальным  содержанием  событий,  поскольку
Владимир  являлся  отчинным  княжением  Андрея  и  он  уже  «сидел»  там
с  1155  г.  Поэтому  ни  «избирать»  его,  ни  «сажать»  его  там  на  княжеский
стол  не  надо  было.
 К  более  поздней,  по  нашему  мнению,  приписке  летописца  в  Киев¬
ском  своде  (в  составе  Ипатьевской  летописи)  столь  внимательный  к
источниковедческому  обоснованию  исторических  выводов  В.  А.  Куч¬
кин  добавил  сообщение,  относящееся  к  иной  общественно-полити¬
ческой  ситуации,  которая  имела  место  в  1174/1175  г.  после  убийства
Андрея  Боголюбского,  в  другом  историческом  контексте:  узнав  о  смерти
князя,  к  городу  Владимиру,  уже  долгое  время  единственному  княже¬
скому  стольному  городу,  съехались  ростовцы,  суздальцы,  переяславцы
и  «вся  дружина».  В  результате  В.  А.  Кучкин  пришел  к  выводу,  не  дока¬
занному  историческими  источниками:  в  посажении  Андрея  участвова¬
ли  ростовцы,  суздальцы,  владимирцы,  переяславцы,  «Андрей  был  выб¬
ран  князем  всей  земли  во  главе  со  “старшими”  городами»  [Кучкин  В.  А.
1984.  С.  87—88].  Ю.  А.  Лимонов  интерпретировал  произошедшие  со¬
бытия  как  собор,  на  котором  присутствовали  «представители  феодаль¬
ных  корпораций»  «старейших»  городов  («тысячи»  и  веча)  —  Ростова  и
Суздаля,  а  также  «младших»  городов  —  Владимира  и  Переяславля  За¬
лесского,  уже  не  приводя  Источниковых  доказательств  в  обоснование
этого  мнения  [Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  43—44].
 Источниковедческий  анализ  летописных  текстов  о  посажении  Анд¬
рея  Юрьевича  «на  отни  столъ»,  не  соединенный  без  доказательств  с
информацией  о  других  исторических  событиях,  позволяет  раскрыть  в
сообщении  ростовского  летописца,  сохранившегося  в  северо-восточ¬
ных  летописных  сводах,  важнейшую  информацию  о  начальном  этапе
становления  «самодержавия»  Андрея  Боголюбского.
 Как  отмечено  ранее,  Юрий  Долгорукий  «дал»  Ростов  и  Суздаль  своим
младшим  сыновьям,  Михалке  и  Всеволоду,  вероятно,  после  того  как
посадил  править  старших  сыновей  в  южнорусских  волостях.  Возмож¬
но,  в  связи  с  мятежом  Андрея  и  его  уходом  в  «свой»  Владимир  он
заставил  клясться  в  верности  (целовать  крест)  своим  младшим  сыно¬
вьям  население  этих  городов  [см.:  Кучкин  В.  А.  1984.  С.  87].  Можно
предположить,  что  крестоцелование  совершали  не  все  их  жители  (по¬
добных  сведений  нет),  а  княжеская  администрация,  иерархи  и  местная
знать.  После  смерти  Юрия  15  мая  1157  г.  оказалось,  что  в  стольных
городах  Ростово-Суздальского  княжества  правят  совсем  юные  княжи¬
чи  (когда  родился  Михалко,  неизвестно,  а  Всеволоду  не  было  и  трех
лет).  Совершенно  очевидно,  что  реально  правили  княжеством  их  кор¬
 610

мильцы  и  близкие  к  ним  боярские  кланы.  Взрослый  талантливый  воин
и  политик  Андрей  находился  во  Владимире.  Такая  политическая  и
династическая  ситуация  раскрывает  причину  нарушения  крестоцело-
вания  ростовцами  и  суздальцами,  видимо,  прежде  всего  княжими  слу¬
жилыми  людьми  и  местной  знатью  —  они  не  хотели  находиться  под
реальной  властью  близких  к  юным  княжичам  боярских  родов.  Реаль¬
ную  альтернативу  им  в  Ростово-Суздальской  земле  составлял  влади¬
мирский  князь  Андрей.  Поэтому  становится  понятно,  почему  только  о
ростовцах  и  суздальцах  написал  ростовский  летописец  (Лаврентьев¬
ская  летопись)  —  они  были  заинтересованы  в  том,  чтобы  управление
осуществлял  князь,  а  не  боярские  кланы.
 После  вокняжения  в  древнейших  стольных  городах,  Ростове  и  Суз¬
дале,  в  1157  г.  ситуация  для  Андрея  решительно  меняется.  В  качестве
верховного  северо-восточного  князя  он  контролирует  казну,  систему
податей  и  повинностей.  Поэтому  он  может  теперь  украсить  «свой»
новый  стольный  город  Владимир  и  сделать  его  политическим  и  цер¬
ковным  центром  всего  княжества.  Судя  по  записям  1158—1159  гг.,
княжеский  двор  и  центр  Ростовской  епископии  находится  еще  в  Рос¬
тове.  Но  уже  8  апреля  1158,  в  начале  первого  же  строительного  сезона
после  переворота,  он  заложил  во  Владимире  каменный  Успенский  со¬
бор  с  тем  же  посвящением,  что  и  кафедральный  храм  Ростовской  епис¬
копии.
 Эти  преемственность  и  потенциальная  альтернативность  станови¬
лись  сигналом  последующих  действий  ростово-суздальского  князя.
Клиру  строящейся  церкви  он  «дал»  «много  имения»,  земельные  владе¬
ния  с  податями  от  их  населения,  а  также  десятину  от  своего  скота  и
княжеских  доходов  от  торговых  пошлин:  «свободы  купленыя  и  з  дань-
ми,  и  села  липшая,  и  десятины  в  стадъхъ  своихъ,  и  торгь  десятый».
Позднее  он  придал  Успенскому  собору  и  город  Гороховец  [ПСРЛ.  Т.
II.  Стб.  599;  Кучкин  В.  А.  1984.  С.  91].  Одновременно  он  «заложил»
новые  городские  укрепления  с  земляными  валами  и  рублеными  стена¬
ми  длиною  около  4400  м.,  защищающие  значительно  большую,  чем
ранее,  городскую  территорию  [здесь  и  далее  о  строительстве  времени
Андрея  Боголюбского  см.:  Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  128—342].  В  состав
этих  укреплений  входили  и  мощные  Золотые  ворота  также  с  Богоро¬
дичной  надвратной  церковью  (Положения  риз  Богоматери),  как  в  Ки¬
еве  [ПСРЛ.  Т.  1.  Стб.  348].  Под  одним  из  крутых  обрывов,  укреплен¬
ных  городским  валом  и  стеной,  текла  река  Лыбедь,  тоже  как  в  Киеве.
То  есть  уже  на  следующий  год  после  переворота  Андрей  начал  обуст¬
раивать  свой  стольный  город  так  же,  как  120  лет  до  того  Ярослав  Муд¬
рый  —  Киев,  когда  было  восстановлено  его  единовластие  в  Русском
государстве.
 Уже  в  1161  г.  строительство  и  убранство  Успенского  собора  было
завершено.  Княжеский  вход  на  его  хоры  вел  непосредственно  из  вто¬
рого  этажа  «владычных  сеней».  Так  что  и  Андрей,  подобно  своим  пред¬
 611

шественникам  в  Киеве,  Чернигове,  Новгороде  и  Переяславле  Залес-
еком  с  самого  начала  своего  самостоятельного  владимиро-суздальско¬
го  княжения  следовал  принципу  «явления  князя  народу  в  храме».  Сам
белокаменный  Успенский  собор,  по  наблюдениям  Н.  Н.  Воронина,
был  охвачен  цветной  полосой  росписи  аркатурного  пояса.  На  ее  фоне
играли  золотом  стволы  колонок.  Косяки  порталов,  водометы,  барабан,
прорезные  украшения  на  закомарах  были  окованы  «золотой  медью»  или
украшены  позолотой.  Все  это  поражало  современников  необычайной
роскошью  и  силой  художественного  эффекта.  Успенский  собор  стал
центром  формирующегося  архитектурного  ансамбля  столицы,  его  юж¬
ного  «фасада»,  обращенного  к  Клязьме  и  обширным  заречным  далям.
Эта  органичная  связь  архитектурного  шедевра  с  окружающим  ландшаф¬
том  была  переосмыслена  современниками  в  легенде  о  «явлении»  собора
«на  воздусе»,  как  проявления  нового  чуда  Богородицы.  Владимирский
Успенский  собор  приобрел  и  особое  символическое  значение  для  кня¬
жеской  династии,  поскольку  он  стал  местом  захоронения  самых  близ¬
ких  для  Андрея  Боголюбского  людей  —  сыновей  Изяслава  (1165  г.)  и
Мстислава  (1173  г.),  брата  Ярослава  (1166  г.).  В  1174  г.  там  был  погребен
и  сам  Андрей.  С  1158  г.  при  Успенском  соборе  велось  владимирское
летописание.  Вероятно,  первый  летописный  свод  был  завершен  в  нем  в
1177  г.  [Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  124,  185-186].
 Владимирский  Успенский  собор  и  более  поздние  архитектурные
памятники  во  Владимиро-Суздальском  княжестве  при  Андрее  Бого-
любеком  и  его  преемниках  содержали  в  сравнении  с  предшествующим
строительством  на  Руси  два  новых  элемента,  которые  были  знаковы¬
ми.  Они  возводились  из  белого  камня,  а  их  фасады  украшал  аркатур-
ный  пояс.  Несмотря  на  преемственность  владимиро-суздальского  стро¬
ительства  по  отношению  к  традициям  отечественного  зодчества  и  ясно
выраженные  местные  задачи  их  возведения,  эти  особенности  свиде¬
тельствовали  о  многом.  Белокаменные  здания  Влади  миро-Суздальского
княжества  внешне  значительно  отличались  от  киевских,  переяславс¬
ких,  черниговских,  смоленских  и  новгородских  построек,  что  демон¬
стрировало  их  принципиальную  новизну  по  отношению  к  ним.  С  дру¬
гой  стороны,  эти  здания  строились  при  активном  участии  галицких
мастеров  и  во  многом  походили  на  церковные  и  светские  здания  Га¬
лицкой  Руси,  что  свидетельствовало  о  сохранении  Руси  как  единого
культурного  и  конфессионального  пространства,  в  котором  происхо¬
дили  сложные  процессы,  отражавшие  различающиеся  общественно-
политические  и  идеологические  тенденции.
 Историки  древнерусской  архитектуры,  определяя  истоки  нового
архитектурного  облика  Владимиро-Суздальского  княжества,  обратили
внимание  на  сообщение  В.  Н.  Татищева  в  «Истории  Российской»  о
том,  что  Андрей  Боголюбский  обратился  за  содействием  к  императору
Священной  Римской  империи  Фридриху  Барбароссе,  который  при¬
слал  западноевропейских  зодчих.  Анализируя  особенности,  которые
 612

они  внесли  в  церковное  и  светское  строительство,  историки  архитек¬
туры  отметили  в  них  элементы  позднего  романского  стиля,  свойствен¬
ного  Южной  Германии  или  Северной  Италии  [см.:  Раппопорт  П.  А.
1993.  С.  68;  Иоаннисян  О.  М.  1997;  Ioannisyan  О.  1998;  см.  там  же  лите¬
ратуру  проблемы].  Н.  Н.  Воронин,  особо  настаивая  на  отечественных
началах  владимиро-суздальского  зодчества  при  Андрее  Боголюбском,
возражал  против  его  характеристики  как  русского  варианта  романско¬
го  стиля.  Но  и  он  отмечал  «общие  черты»  Боголюбовского  замка  (см.
далее)  с  замками  средней  полосы  Германии  между  Рейном  и  Эльбой,
построенными,  реставрированными  или  перепланированными  при
Фридрихе  Барбароссе  (Хагенау,  Гослар,  Вартбург  и  др.),  с  замком  Дан-
квардероде  саксонского  герцога  Генриха  Льва  в  Брауншвейге,  пред¬
ставлявшим  собой  единый  комплекс  дворцовой  церкви  и  дворцовых
построек,  соединенных  переходами  между  собой,  а  также  с  замковой
стеной.  Н.  Н.  Воронин  установил  параллели  между  владимирской  пла¬
стикой  и  романской  пластикой  Северной  Италии.  В  последней  связи
он  обоснованно  заметил:  «Эти  сопоставления  можно  было  бы  умно¬
жить,  но  и  они  будут  свидетельствовать  лишь  о  широком  распростра¬
нении  сходных  образов  и  «образцов»  в  средневековом  искусстве  Евро¬
пы,  но  не  дадут  ничего  сходного  в  целом»  [Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  329—
336].  Этими  наблюдениями  Н.  Н.  Воронин  выводил  установление  ис¬
токов  романских  элементов  из  узкого  круга  параллелей  и  широко  ста¬
вил  вопрос  о  происхождении  данных  стилистических  особенностей.  В
данной  связи  следует  вернуться  к  сообщению  о  происхождении  ино¬
земных  мастеров,  которые  участвовали  в  строительстве  владимирского
Успенского  собора.
 Истоки  известия  о  мастерах,  присланных  Андрею  Боголюбскому
Фридрихом  Барбароссой,  установить  не  удается.  В  официальном  вла¬
димирском  летописании  об  этих  близких  по  времени  происхождения
событиях  под  6668/1160  г.  содержится  другая  запись:  «По  въръ  же  его
и  по  тщанью  его  к  святъи  Богородица  приведе  ему  Богъ  изъ  всъхъ
земль  всъ  мастеры  и  украси  ю  паче  инъхъ  церквии»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.
351;  с  незначительными  вариантами  совпадающая  запись  содержится
в  Летописце  Переяславля  Суздальского,  написанного,  вероятно,  в  1215
г.:  ПСРЛ.  Т.  41.  С.  IX,  90].  Не  отрицая  устанавливаемые  историками
архитектуры  связи  владимиро-суздальского  и  галицкого  зодчества,  от¬
метим  в  продолжение  наблюдений  Н.  Н.  Воронина,  что  для  владими¬
ро-суздальского  летописца  было  важно  отметить  работу  мастеров  «из
всех  земель».  Такая  запись  свидетельствовала  об  участии  мастеров  из
самых  разных  стран  в  строительстве  и  убранстве  владимирского  Успен¬
ского  собора.  При  таком  понимании  летописного  текста  романские  эле¬
менты  владимиро-суздальской  архитектуры  оказываются  в  самом  ши¬
роком  контексте  романского  стиля  в  Европе  конца  XI  —  XII  вв.
 Белокаменное  владимирское  строительство  было  органично  соеди¬
нено  с  архитектурой  Галиции,  но  также,  как  отмечено  ранее,  Север¬
 613

ной  Италии,  Южной  и  Средней  Германии.  Декоративное  значение
галерей  со  сдвоенными  и  строенными  романскими  оконными  проема¬
ми  в  странах  Западной  Европы  становились  составной  частью  художе¬
ственного  убранства  фасадов.  Такое  декоративное  убранство  в  тех  же
странах  трансформировалось  в  архитектурный  прием  использования
горизонтального  ряда  (или  рядов)  сдвоенных  или  строенных  роман¬
ских  окон  (иногда  они  дополнялись  рядом  колонок)  на  преимуще¬
ственно  гладком  фасаде,  вертикально  разделенном  пилястрами  (или
лопатками).  Этот  архитектурный  прием  использован  при  строитель¬
стве  соборов  XI—XII  вв.  в  Вероне,  Павии,  Парме,  Модене  и  других
итальянских  городах.  В  пизанских  соборе,  баптистерии  и  башне,  в
соборе  в  Лукке  и  других  городах  он  трансформировался  в  ряды  деко¬
ративных  колонок,  выделенных  пространством  из  стены,  тогда  как  в
соборе  Кастельсардо  (Сардиния)  —  в  ряд  небольших  колонн,  соеди¬
ненных  арками,  на  фоне  стены  с  небольшим  окном-розеткой.  В  Балыди
(Сардиния)  и  некоторых  южноитальянских  городах  такой  ряд  коло¬
нок  превратился  в  пилястры.
 Последний  архитектурный  прием  закономерно  развился  в  север¬
ном  широтном  направлении  вследствие  более  холодного  климата  в
декоративный  колончато-аркатурный  пояс,  поскольку  внешние  гале¬
реи  в  соборах  не  подразумевались,  а  стены  были  лишены  окон  или
имели  небольшое  их  количество.  В  данной  связи  показательны  роман¬
ские  соборы  в  Великобритании  и  Ирландии,  где  использован  как  ук¬
рашение  фасада  аркатурно-колончатый  пояс  (Линкольн,  собор  в  замке
Акр,  капелла  в  Кешел  и  др.).  В  Кентерберийском  соборе  аркатурно-
колончатый  пояс  применен  как  украшение  фасада  с  большим  числом
окон,  тогда  как  в  Рочестере  он  повторен  и  на  башнях  собора  [см.:  Die
Kunst  der  Romanik:  Architektur.  Skulptur.  Malerei.  1996.  S.  74—116,  221  —
239  ff.].
 Данный  историко-архитектурный  экскурс  важен  для  понимания
идеологического  значения  строительства  Андрея  Боголюбского.  Оно
демонстрировало  отказ  владимиро-суздальского  князя  от  давних  тра¬
диций  архитектуры  Киева  и  других  русских  городов,  включая  Ростов,  в
строительстве  храмов  из  кирпича  (в  технике  утопленного  ряда)  и  в
оформлении  фасадов.  При  этом  традиционная  архитектоника  кресто¬
во-купольных  храмов  сохранялась.  Храмы,  построенные  Андреем  Бо-
голюбским  и  его  преемниками,  Боголюбовский  замок  не  только  были
аналогичны  постройкам  Галицкой  Руси.  Они  отражали  общую  тенден¬
цию  распространения  в  это  время  на  Руси  элементов  романского  сти¬
ля  [Беляев  Л.  А.  1997.  С.  311;  романские  элементы  прослеживаются  в
русской  архитектуре  с  рубежа  XI—XII  вв.  в  архитектуре  Чернигова,  а
позднее  и  Киева,  но  особенно  во  владимиро-суздальской  архитектуре
50—60-х  гг.  XII  в.:  Иоаннисян  О.  М.  1999].  Во  Влади  миро-Суздальском
княжестве  эти  храмы  стали  составной  частью  обширнейшей  зоны  рас¬
пространения  данного  вида  строительства  романских  архитектурных
 614

памятников  от  Англии,  Ирландии  и  Италии  до  Северо-Восточной  Руси.
Но  во  Владимиро-Суздальском  княжестве  это  новейшее  по  тем  време¬
нам  архитектурно-художественное  оформление  стен  зданий  было  пе¬
реосмыслено  в  соответствии  с  русскими  традициями,  с  учетом  евро¬
пейской  северо-восточной  природы  и  рельефа,  в  результате  чего  были
созданы  удивительные  по  красоте,  величественности  и  элегантности
церкви  и  дворцовые  комплексы.
 Активное  церковное  и  гражданское  строительство  утверждало  так¬
же  преемственность  и  мощь  княжеской  власти.  Во  Владимире  был
построен  новый  двор  князя  Андрея.  Рядом  с  уже  существовавшей  цер¬
ковью  Георгия  там  была  возведена  новая  церковь  Спаса.  Вместе  с  хо¬
ромами  и  строениями  княжеских  дворов  они  образовали,  вероятно,
значительный  архитектурный  ансамбль,  который  возвышался  на  под¬
нятом  краю  Нового  города  рядом  с  Золотыми  воротами  [Воронин  Н.  Н.
1961.  С.  200].
 В  1158  г.  Андрей  начал  возведение  загородной  резиденции  —  Бого¬
любова.  Ее  строительство  продолжалось  до  1165  г.  В  отличие  от  много¬
численных  княжеских  дворов,  существовавших  в  X—XII  вв.,  Боголю¬
бове  частично  сохранилось.  Вместе  с  археологическими,  изобразитель¬
ными  и  письменными  материалами  сохранившаяся  его  часть  позволи¬
ла  Н.  Н.  Воронину  создать  его  научно  обоснованную  реконструкцию.
Княжеская  резиденция  представляла  собой  расположенный  на  высо¬
ком  берегу  Клязьмы  замок  с  белокаменными  стенами  и  башнями,  воз¬
веденными  на  гребне  валов.  Через  Андреевские  ворота  люди  попадали
на  вымощенную  белым  камнем  дворцовую  площадь.  На  нее  выходил
западный  фасад  дворцового  комплекса  протяженностью  ок.  80  м.  В
центре  дворцового  комплекса  находился  собор,  фланкированный  дву¬
мя  златоверхими  лестничными  башнями.  Из  левой  башни  аркада  пе¬
реходов  вела  во  дворец  —  двухэтажное  белокаменное  здание  с  колон¬
чатым  поясом,  с  посводными  и  шатровыми  кровлями.  Направо  от  со¬
бора  переходы  вели  к  южной  крепостной  башне  замка.  В  убранстве
парадного  западного  фасада  использовалась  золоченая  медь.  Перед
собором  на  площади  был  построен  киворий  с  шатровым  золотым  вер¬
хом.  На  территории  дворцового  комплекса  были  размещены  также
многочисленные  хозяйственные  и  бытовые  постройки  [Воронин  Н.  Н.
1961.  С.  201-261].
 Одновременно  с  общественно-политически  и  идеологически  зна¬
чимым  княжеским  строительством  храмов  и  дворцов  Андрей  Боголюб-
ский  активно  участвовал  в  разработке  новых  христианских  культов,
которые  стали  бы  новыми  религиозно-государственными  символами
его  княжества.  Их  основу  составил  общерусский  и  княжеский  культ
Богородицы.  Во  владимирских  вариантах  он  разрабатывался  как  осо¬
бое  почитание  праздника  Успенья  Богородицы,  в  связи  с  чем  был  по¬
строен  во  Владимире  собор,  посвященный  этому  празднику,  а  также
как  почитание  Владимирской  иконы  Божьей  Матери  (вероятно,  по
 615

инициативе  Андрея  Боголюбского  на  основе  записей  клира  Успенско¬
го  собора  было  написано  в  1163—1164  гг.  Сказание  о  ее  чудесах  [БЛДР.
1997.  Т.  4.  С.  618—619J).  Создание  Сказания  о  чудесах  Владимирской
иконы  Божьей  Матери  позволяло  официально  почитать  ее  как  чудо¬
творную  и  как  общерусскую  святыню,  связанную  с  деятельностью  Ан¬
дрея  Боголюбского.
 Андрей  Боголюбский  обустраивал  свое  княжество  церковно-идео¬
логически  быстро  и  комплексно.  Когда  после  пожара  1160  г.  в  Ростове
начали  строить  новый  каменный  кафедральный  собор,  открытые  в
прежнем  храме  погребения  были  объявлены  обретением  мощей  по¬
гибших  за  100  лет  до  того  времени  ростовских  епископов  Леонтия  и
Исайи.  В  60-е  годы  было  написано  Сказание  о  Леонтии  Ростовском
(по  мнению  Н.  Н.  Воронина,  начальная  краткая  редакция  Жития  Ле¬
онтия  была  составлена  в  1161  —  1162  гг.  при  участии  Андрея  Боголюб¬
ского).  Тогда  же  князь  построил  в  Боголюбове  небольшую  церковь  его
имени.  Так  что  Владимиро-Суздальское  княжество  обрело  тогда  же
«своего»  местночтимого  святого.  Почитание  Леонтия  приобретало  для
Андрея  и  княжеской  власти  особый  антиростовский  подтекст,  поскольку
этого  епископа  убили  ростовцы  (канонизирован  Леонтий  был  в  1190
г.)  [Воронин  Н.  Я.  1961.  С.  123;  19636;  Филипповский  Г.  Ю.  1987.  С.
159—171;  см.  там  же  литературу].
 Вероятно,  при  Андрее  стало  одним  из  основных  церковных  празд¬
ников  празднование  1  октября  Покрова  Богородицы.  Как  отметил  Е.  Е.
Голубинский,  этот  праздник  был  связан  с  житием  константинопольско¬
го  святого  Андрея  Юродивого.  В  соответствии  с  этим  житием  Богороди¬
ца  простерла  свой  омофор  (женский  головной  покров)  после  своей  мо¬
литвы  во  Влахернах  (монастырь  и  район  в  Константинополе)  над  всеми
людьми,  которые  там  находились.  Но  когда  Богородица  удалилась,  ис¬
чез  вместе  с  омофором  и  св.  Андрей.  Е.  Е.  Голубинский  связал  распро¬
странение  этого  праздника  на  Руси  с  тем  обстоятельством,  что  св.  Анд¬
рея  Юродивого  принимали  за  славянина  [Голубинский  Е.  1904.  С.  400—
406].  Между  тем,  как  следует  из  жития,  на  одноименного  Андрею  Бого-
любскому  святого  распространились  Божественная  благодать  и  покро¬
вительство.  Именно  этим  житие  св.  Андрея  Юродивого  в  интерпрета¬
ции  особого  значения  Покрова  Богородицы  отличалось  от  его  обычного
понимания  в  средние  века  как  защиты  всех  христиан.
 Таким  образом,  в  соответствии  со  средневековым  религиозным  со¬
знанием  почитание  такого  Покрова  Богородицы  распространяло  его
защиту  и  благодать  на  одноименного  св.  Андрею  Юродивому  князя
Андрея  Боголюбского.  Если  верно  предположение,  что  гениальная  в  своем
архитектурном  решении  церковь  Покрова  на  Нерли  была  построена  в
1166  г.  [Воронин  Я.  Я.  1961.  С.  262—301;  Раппопорт  Я.  А.  1982.  С.  58—
59],  то  отсюда  следует,  что  культ  Покрова  Богородицы  появился  в  каче¬
стве  нового  праздника  Владимиро-Суздальского  княжества  уже  в  на¬
чальный  период  правления  в  нем  Андрея  Боголюбского  и  предназна¬
 616

чался  для  освящения  его  личности  и  его  власти.  Такое  первоначальное
содержание  культа  Покрова  Богородицы  отличалось  своей  персонифи¬
кацией  от  обычного  в  то  время  утверждения  Божественной  природы
абстрагированной  княжеской  власти.  В  то  же  время  во  Владимиро-Суз¬
дальском  княжестве  формируется  «идея  богоподобия  и  обоготворения
княжеской  власти»  [Карташев  Л.  В.  1993.  С.  253].  Эта  концепция  содер¬
жится  в  близкой  к  происходившим  событиям  Повести  об  убиении  Анд¬
рея  Боголюбского:  «Пишетъ  апостолъ  Павелъ:  “Всяка  душа  властемъ
повинуется”  (ср.:  Тит.  3,  1),  власти  бо  от  Бога  учинены  суть;  естествомъ
бо  царь  земнымъ  подобенъ  есть  всякому  человеку,  властью  же  сана  вышь-
ши,  яко  Богъ.  Рече  великии  Златоустець:  “Иже  кто  противится  власти,
противится  закону  Божью.  Князь  же  не  туне  носить  мечь  Божии,  ибо
слуга  есть”»  (ср.:  Рим.  13,  3—3)  [БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  216;  примеч.  В.  В.
Колесова]).  Эти  идеи  создавали  в  религиозных  формах  теоретические
основания  княжеского  полновластия,  продолжая  и  развивая  концеп¬
цию  божественного  происхождения  княжеской  власти.  Они  наполня¬
лись  конкретным  содержанием  в  условиях  монархической  власти  во
Владимиро-Суздальском  княжестве.
 В  контексте  тех  же  политических  идей  Андрей  Боголюбский  уста¬
новил  особое  местное  почитание  св.  Спаса  (1  августа).  Поводом  для
его  учреждения  стала  победа  владимирского  войска  над  волжскими
болгарами  в  1164  г.  В  написанном  в  обоснование  этого  праздника  Ска¬
зании  культ  св.  Спаса  в  княжестве  Владимиро-Суздальском  был  соот¬
несен  с  чудом  походной  иконы  св.  Спаса,  когда  византийский  импера¬
тор  Мануил  Комнин  победил  сарацин.  Поэтому  в  Сказании  утвержда¬
лась  важная  для  средневекового  сознания  идеологема  об  утверждении
праздника  св.  Спаса  как  общего  для  обоих  правителей,  Мануил  а  и
Андрея.  Это  свидетельствовало  как  о  высоком  статусе  владимиро-суз¬
дальского  князя,  так  и  об  особой  значимости  церковной  организации,
находившейся  под  его  контролем.  Именно  поэтому  новая  белокамен¬
ная  церковь  св.  Спаса  была  построена  уже  в  1164  г.  на  княжеском
дворе  [Воронин  Н.  Н.  19636;  Щапов  Я.  Н.  1989а.  С.  163].
 Формирование  новой  идеологии,  включенной  в  контекст  византий¬
ской  светской  и  церковной  истории,  создание  новой  государственнос¬
ти  имели  следствием  применение  в  летописи,  «Сказании  о  празднике
Спаса»  и  Службе  Покрову  Богородице  величального  титула  царь  и  при¬
лагательного  царский  по  отношению  к  Андрею  Боголюбскому  [см.:
Щапов  Я.  Н.  1989а.  С.  164],  что  отразило  политические  и  идеологиче¬
ские  преобразования  на  Северо-Востоке  Руси.
 Создание  Андреем  Боголюбским  Владимиро-Суздальского  княже¬
ства  как  самостоятельного  государственного  образования  выразилось
и  в  существенном  для  средневекового  общества  вопросе  о  поставлении
епископа  высшей  церковной  властью  или  князем.
 Менее  ста  лет  до  того  эта  проблема  трансформировалась  в  Запад¬
ной  Европе  в  острейший  спор  между  монархами  и  папами  об  инвести¬
 617

туре.  Завершился  он  только  в  1122  г.  Вормским  конкордатом.  Но  если
для  католической  церкви  важен  был  вопрос  об  участии  папы  в  подав¬
лении  епископа,  что  до  конца  XI  в.  обычно  совершал  император  или
король,  то  на  Руси  для  киевских  князей,  а  с  середины  XII  в.  для  князей
отчинных  княжеств  время  от  времени  возникала  проблема  подавле¬
ния  «своего»  иерарха,  что  становилось  для  них  одной  из  форм  выраже¬
ния  верховенства  светской  власти  по  отношению  к  власти  церковной.
В  1051  —  1053  гг.  этот  вопрос  был  важен  для  Ярослава  Мудрого,  в  1147—
1155  гг.  —  для  киевского  князя  Изяслава  Мстиславича,  который  насто¬
ял  на  поставлении  митрополитом  Климента  Смолятича  без  предше¬
ствующего  рукоположения  константинопольского  патриарха.
 В  1163  г.  Андрей  Боголюбский  не  только  поддержал  своего  став¬
ленника  Феодора  в  его  противостоянии  рукоположенному  епископу
греку  Леону,  но  и  попытался  сделать  Владимир  новым  центром  митро¬
полии,  альтернативным  Киеву.  Изучение  церковно-политических  сю¬
жетов,  связанных  с  Феодором,  является  особой  исследовательской  про¬
блемой,  относящейся  не  только  к  вопросам  канонического  права  (по¬
сты  в  господские  праздники)  и  источниковедения  (южнорусская  и  се¬
веро-восточная  версии  изложения  событий  в  Ипатьевской  и  Лаврен¬
тьевской  летописях),  но  также  к  идентификации  самого  Феодора  и  его
деяний:  одни  исследователи  не  учитывают  пребывания  митрополита
Феодора  в  Киеве  с  августа  1160  г.  по  июнь  1161  г.,  тогда  как  другие
простирают  его  деятельность  до  июня  1162  г.  вопреки  летописному
указанию  только  на  10-месячный  срок  обретения  Феодора  на  митро¬
поличьей  кафедре  [см.:  ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  352;  ПСРЛ.  Т.  И.  Стб.  514—
515,  520,  522;  Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  119-120;  1962;  Бережков  Н.  Г.
1963.  С.  174-176;  VodoffV.  1974;  Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  51-58;  [Поп-
пэА.\  1989.  С.  198,  199].  В  сложнейшей  коллизии  светских  и  церков¬
ных  интересов  Андрея  Боголюбского,  его  ставленника  Феодора,  рос¬
товского  епископа  Леона,  туровского  епископа  Кирилла,  киевских  мит¬
рополитов  Феодора  и  Константина,  константинопольского  патриарха
Луки  Хризоверга  владимиро-суздальский  князь  отступил  перед  объе¬
диненным  натиском  иерархов,  которые,  видимо,  в  полной  мере  осоз¬
навали,  чем  грозит  в  условиях  60-х  годов  создание  нового  центра  Рус¬
ской  митрополии.  Он  выдал  Феодора  на  суд  митрополиту  Константи¬
ну  и  тот  был  предан  мучительной  казни.
 Социальная  и  идеологическая  политика  Андрея  во  Владимиро-Суз¬
дальском  княжестве  свидетельствует  о  стремлении  князя  после  1157  г.
как  можно  быстрее  консолидировать  его  как  политически  самостоя¬
тельное  государственное  образование  со  своей  новой  столицей  и  но¬
выми  святынями.  В  1160  г.  случайно  или  намеренно  произошел  гран¬
диозный  пожар  в  Ростове  «и  церкви  всъ  и  сборная  дивная  и  великая
церквы  святой  Богородица  сгоръ  [добавл.  из  РА]  и  яко  же  не  было,  ни
будеть».  Хотя  в  1162  или  в  1163  г.  новый  каменный  Успенский  собор  в
Ростове  был  построен,  но  расписан  он  был  только  через  четверть  века
 618

IРаппопорт  П.  А.  1982.  С.  61].  Андрей  стремился  ослабить  и  Суздаль,
суздальское  боярство,  так  что  этот  стольный  город  Юрия  Долгорукого
более  не  имел  на  Северо-Востоке  прежнего  первенствующего  значе¬
ния  [Кучкин  В.  А.  1984.  С.  88].  Таким  образом,  Андрей  не  только  укра¬
шал  и  укреплял  новую  столицу  своего  княжества,  но  также  устранял  ее
соперников  и  могущественных  предшественников.
 Одновременно  он  поступал  таким  же  образом  со  своими  ближай¬
шими  родственниками  и  высшей  знатью.  В  1161  г.  Андрей  изгнал  из
своего  княжества  епископа  Леона,  братьев  Мстислава  и  Василько,  двух
племянников  Ростиславичей,  а  также  «мужей  передних»  своего  отца.
Цель  этих  действий  была  летописцу  очевидна:  «<...>  хотя  самовлас-
тець  быти  всъи  Суждальскои  земли».  Мстислав  и  Василько  вместе  с
матерью,  родственницей  императора  Мануила,  и  самым  младшим  бра¬
том  Всеволодом  (будущий  великий  князь  Всеволод  Большое  Гнездо)
должны  были  отправиться  в  изгнание  в  Византию,  где  император  дал  в
управление  и  кормление  Мстиславу  четыре  города  на  Дунае,  а  Василь¬
ко  —  «волость»  [ПСРЛ.  И.  Стб.  520,  521;  дата  событий  по  ультрамар-
товскому  стилю,  см.:  Бережков  Н.  Г.  1963.  С.  174;  Кучкин  В.  А.  1984.  С.
88,  примеч.  244].
 Новая  внутренняя  и  идеологическая  политика  сильной  княжеской
власти,  «самовластия»  позволяла  Андрею  Боголюбскому  подавлять  по¬
пытки  «старого»  ростовского  и  суздальского  боярства  проявлять  само¬
стоятельность  по  отношению  к  князю  [Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  48—64].
Социально-политической  опорой  князя  стали  служилые  ему  люди  и
население  быстро  строящегося  и  развивающегося  Владимира.  Эти  «но¬
вые  люди»,  «мъзинии  Володимерьстии»  были  летописцем  обоснован¬
но  противопоставлены  «старейшим»  ростовцам  и  суздальцам  [ПСРЛ.
Т.  I.  Стб.  378].  Сопротивление  старой  местной  знати  —  бояр  —  было,
видимо,  подавлено  Андреем  Боголюбским,  отражением  чего  стал  заго¬
вор  против  него,  составленный  в  1174  г.  при  участии  боярского  рода
Кучковичей.
 Политика  Андрея  по  отношению  к  другим  русским  землям  раскры¬
вает  основные  цели  всей  его  политической  деятельности.  Несмотря  на
политическую  раздробленность  Руси,  она  продолжает  восприниматься
как  единое  политическое,  этнокультурное,  историческое  и  конфессио¬
нальное  пространство.  Поэтому  Андрей  включается  в  соперничество
со  смоленскими  Ростиславичами,  которые  преимущественно  контро¬
лируют  в  это  время  киевский  стол,  и  с  черниговской  династией  —  за
контроль  над  Новгородом.  Это  была  не  только  историческая  традиция.
Новгород  контролировал  торговлю  со  странами  Балтийского  и  Север¬
ного  морей.  Для  Владимиро-Суздальского  княжества  он  становился
«окном  в  Европу»,  тогда  как  новгородские  обширные  владения  на  Се¬
вере  Восточной  Европы  привлекали  внимание  своими  богатствами  меха,
рыбы  и  соли.  К  тому  же  у  Андрея  было  мощное  средство  давления  на
Новгород  —  возможность  контролировать  волоки  из  «низовских  кня¬
 619

жеств»,  по  которым  поступал  в  Новгород  прежде  всего  хлеб,  без  кото¬
рого  там  мог  наступить  голод.  Но  его  борьба  за  контроль  над  Новгоро¬
дом  в  1160—1168  гг.,  хотя  и  расколола  новгородское  боярство  [Янин
 B. 	Л.  1962.  С.  101  —  105],  но  не  принесла  ему  успеха  [здесь  и  далее  обзор
политических  акций  Андрея  в  русских  землях  см.:  Воронин  Н.  Н.  1961.
 C. 	124—127;  Лимонов  Ю.  А.  1987.  С.  65—79].  Сторонники  новгородской
самостоятельности  обратились  к  киевскому  князю  Мстиславу  Изясла-
вичу,  сыну  Изяслава  Мстиславича,  с  просьбой  прислать  им  на  княже¬
ние  сына.  Тот  им  «дал»  своего  старшего  сына  Романа  [ПСРЛ.  Т.  II.
Стб.  543],  поскольку  обращение  новгородцев  позволяло  восстановить
в  новых  общественно-политических  условиях  традиционную  ось  Киев
—  Новгород.  Тогда  Андрей  нанес  сильнейший  удар  по  древнему  стольно¬
му  городу  Киеву,  который  придавал  авторитет  и  санкцию  историчес¬
кой  традиции  его  политическим  соперникам.
 Он  отправил  в  поход  на  Киев  полки  Владимиро-Суздальского  кня¬
жества  во  главе  со  своим  сыном  Мстиславом.  Основные  события  про¬
изошли  в  предпасхальные  недели  Великого  поста  конца  мартовского
6677  (1169/1170)  г.  [о  хронологии  событий  здесь  и  далее  см.:  Бережков
Н.  Г.  1963.  С.  180—181].  В  объединенном  войске  участвовали  еще  11
князей  (в  порядке  перечисления  летописцем):  Глеб  Юрьевич  Переяс¬
лавский,  Роман  Ростиславич  Смоленский,  Владимир  Андреевич  Доро¬
гобужский,  Рюрик  Ростиславич  Овручский,  Давыд  Ростиславич  Выш-
городский  и  его  брат  Мстислав  (место  княжения  не  указано),  черни¬
говские  Олег  и  Игорь  Святославичи,  внуки  легендарного  Олега  Свя¬
тославича  (Гориславича),  подросший  младший  брат  Андрея  Всеволод,
а  также  Мстислав,  вероятно,  сын,  но  возможно,  что  и  племянник  Мстис¬
лава  Ростиславича.  Союзное  войско  шло  по  территориям,  контролиру¬
емым  этими  князьями.  Оно  собралось  в  Вышгороде,  а  на  Федоровой
неделе  стояло  уже  под  Кирилловским  монастырем  (он  был  основан
Всеволодом  Ольговичем  после  1140  г.  и  являлся  ктиторским  монасты¬
рем  черниговских  Ольговичей)  рядом  с  Киевом.  Мстислав  Изяславич
«затворился»  в  Киеве  и  пытался  организовать  оборону,  тогда  как  напа¬
давшие  пытались  взять  город  штурмом  («и  бысть  брань  крепка  отвсю-
ду»)  [повествование  киевского  летописца  наполнено  точным  указани¬
ем  дат,  событий  и  имен  их  участников,  здесь  и  далее  подробнее  см.:
ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  544—545].  Мстиславу  Изяславичу  со  своим  отрядом
и  «дружиной»  —  администрацией,  приближенными  людьми  и  сторон¬
никами  удалось  прорваться  из  взятого  союзным  войском  Киева  и  бе¬
жать  на  юго-запад  в  сторону  города-крепости  Василева.  Впрочем,  оже¬
сточение  достигло  такой  степени,  что  их  преследовала  конница  чер¬
ных  клобуков  и  «много  изоимаша  дружины  около  его».  В  числе  взятых
в  плен  «дружины»  оказались  дворский  (руководитель  княжеского  дво¬
ра)  Олекса,  тиун  Род,  Дмитр  Хоробрый  (видимо,  предводитель  кня¬
жеского  отряда),  а  также  знатные  киевские  бояре  Сбыслав  Жиросла-
вич  и  Иван  Творимирич.
 620

Киев  был  взят  союзным  войском  8  марта,  в  среду,  на  вторую  неде¬
лю  Великого  поста,  в  сакральный  для  христиан  период  года  (Пасху
должны  были  праздновать  31  марта).  Летописец  описал  ужасающие
события  последующих  двух  дней:  весь  город,  церкви  и  монастыри,
включая  основные  центры  Русской  митрополии,  св.  Софию  и  Богоро¬
дицу  Десятинную,  были  разграблены,  а  некоторые  из  них  и  подожже¬
ны.  Одних  киевлян  убивали,  других  уводили  в  плен,  жен  разлучали  с
мужьями,  а  детей  —  с  матерями,  «и  церкви  обнажиша  иконами,  и  кни¬
гами,  и  ризами,  и  колоколы  изнесоша  всъ  смоляне,  и  суждальци,  и
черниговци,  и  Олгова  (князя  Олега  Святославича.  —  М.  С.)  дружина,  и
вся  святыни  взята  бысть».
 Такое  первое  в  истории  Киева  всеобщее  разграбление  имело  осо¬
бое  значение,  но  исследователи  обращали  внимание  преимуществен¬
но  или  на  сам  факт  разорения  прекрасного  города,  или  оно  терялось  в
определении  целей  политики  Андрея  Боголюбского  в  русских  землях.
Определяя  конкретную  причину  такого  разорения,  В.  И.  Сергеевич  и
вслед  за  ним  П.  В.  Голубовский  думали,  что  это  была  месть  подчинен¬
ных  долгое  время  народов  Киеву  за  его  гегемонию  [Сергеевич  В.  1867.
С.  120;  Голубовский  П.  1881.  С.  152].  М.  С.  Грушевский  отметил  в  дан¬
ной  связи,  что  времена  гегемонии  Киева  уже  давно  прошли,  так  что  он
увидел  в  разграблении  Киева  намерение  Андрея  ослабить  и  унизить
его  значение  [Грушевский  М.  1891.  С.  223—224].  Н.  Н.  Воронин  пред¬
положил  в  киевском  походе  1169  г.  месть  Андрея  Боголюбского  за  казнь
епископа  Феодора.  По  его  мнению,  Киев  стал  рядовым  городом,  кото¬
рому  было  не  подняться  вновь,  тогда  как  его  руководящее  место  занял
северный  Владимир  [Воронин  Н.  Н.  1961.  С.  125].  В  гипотезе  Н.  Н.
Воронина  ясно  прослеживается  концепция  «переноса»  политического
центра  Руси.  В  контексте  той  же  концепции  Л.  Н.  Гумилев  интерпре¬
тировал  киевские  события  1169  г.  как  следствие  снижения  пассионар-
ности  Руси,  утраты  этнической  комплиментарности,  когда  Киев  для
Андрея  Боголюбского  стал  «таким  же  чужим,  как  какой-нибудь  не¬
мецкий  или  польский  замок»  [Гумилев  Л.  Н.  1992.  С.  80].
 Представляется,  что  мнение  М.  С.  Грушевского,  который  отметил
особое  значение  Киева  в  общерусском  пространстве  этого  времени,
ближе  к  раскрытию  содержания  событий,  чем  суждения  других  иссле¬
дователей.  Но  его  наблюдения  можно  дополнить  и  развить.
 Следует  обратить  внимание  на  тот  факт,  что  в  войске  и  в  разграбле¬
нии  Киева  участвовали  смоленские,  владимиро-суздальские,  черни¬
говские  и  прочие  полки,  которые  привели  их  князья.  То  есть  в  ослаб¬
лении  и  унижении  Киева  были  заинтересованы  все  участники  похода.
Уничтожить  историческое  и  идеологическое  значение  Киева  было  не¬
возможно.  Он  оставался  центром  Русской  митрополии.  Сохранены
были,  хотя  и  разграблены,  символы  былого  величия  —  Богородица
Десятинная  и  София  Киевская.  В  этих  храмах  не  были  тронуты  верх¬
ние  одежды  «блаженыхъ  первых  князей,  еже  бяху  повышали  в  церк-
 621

вахъ  святыхъ  на  память  собъ».  Они  оставались  не  только  символами
исторической  традиции,  но  и  знаком  единства  княжеского  рода,  обо¬
значением  прав  каждого  из  Рюриковичей  на  Киев.  Эти  княжеские  оде¬
яния  были  захвачены  «в  полонъ»  только  при  разграблении  Киева  в
1203  г.  Рюриком  Ростиславичем,  черниговскими  Ольговичами  и  их
союзниками-половцами  [ПСРЛ.  1.  Стб.  418].  Владение  Киевом  сохра¬
няло  общественно-политическое  значение  для  князей  вплоть  до  его
осады  и  уничтожения  войском  Батыя  в  1240  г.
 Отсюда  можно  сделать  вывод,  что  Андрей  Боголюбский  и  его  союз¬
ники  превратили  Киев  —  первый  и  главный  политический,  церков¬
ный,  идеологический  и  исторический  центр  русских  земель  в  первый
среди  равных  ему  по  политическому  значению  княжеских  стольных
городов.  Поскольку  уничтожить  особое  значение  Киева  для  русских
князей  было  невозможно,  Андрей  сделал  так,  что,  ослабив  его,  он  со¬
здал  условия  для  превращения  «своего»  Владимира  в  альтернативный
ему  политический  центр.  Идейно  и  практически  такое  уравнивание
было  подготовлено  строительной  деятельностью  и  церковной  полити¬
кой,  созданием  новых  религиозно-идеологических  символов.  Обосно¬
вано  оно  было  и  исторически  (в  категориях  средневекового  мышле¬
ния),  когда  была  создана  «греческая  легенда»  о  древности  ростовской
епископии,  ее  первых  епископах  —  греках  Феодоре  и  Иларионе,  пре¬
емником  которых  стал  Леонтий,  а  также  мифологизированная  версия
об  основании  города  Владимира  не  Мономахом,  а  Владимиром  Свя¬
тославичем  [Воронин  Н.  Н.  1963а.  С.  45].
 После  разорения  Киева  Андрей  попытался  развить  свой  успех,  от¬
правив  в  тяжелый  поход  зимой  1169/1170  г.  (в  конце  мартовского  года)
против  Новгорода  и  находившегося  там  Романа  Мстиславича  свое  вой¬
ско  и  подручных  князей  во  главе  с  победителем  Киева  сыном  Мсти¬
славом  и  воеводой  Борисом  Ростиславичем.  Однако  искусство  и  муже¬
ство  оборонявшихся  заставило  владимиро-суздальское  войско  отсту¬
пить,  а  болезни  и  голод  превратили  это  отступление  в  полное  пораже¬
ние.  Впрочем,  Андрей,  угрожая  перекрыть  волоки  для  поступающего  в
Новгород  хлеба,  все  же  заставил  новгородцев  выслать  Романа  Мстис¬
лавича  и  принять  на  княжение  союзника  и  родственника  Андрея  Рю¬
рика  Ростиславича.
 Трудные  времена  ожидали  Андрея  и  в  Киеве.  Посаженный  им  Глеб
Юрьевич  там  не  удержался,  так  что  в  1170  г.  Мстислав  Изяславич  вновь
вошел  в  Киев  и  возобновил  борьбу  со  смоленскими  Ростиславичами  и
Глебом  Юрьевичем.  Впрочем,  смерть  Мстислава  19  августа  того  же
года  остановила  это  направление  событий.  Ростиславичи,  не  решаясь
открыто  выступить  против  Андрея,  призвали  на  киевский  стол  своего
дядю  Владимира  Мстиславича,  но  и  тот  после  недолгого  княжения  в
три  с  половиной  месяца  скончался  30  мая  1171  г.  Теперь  уже  смолен¬
ские  Ростиславичи,  Рюрик,  Давыд  и  Мстислав,  вступили  в  борьбу  с
Андреем  и  его  ставленниками  за  контроль  над  Киевом  и  южнорусски¬
 622

ми  землями  [Грушевский  М.  С.  1891.  С.  226—233  и  след.].  Андрей  пы¬
тался  самовластно  повелевать  Ростиславичами,  приказав  им  выдать
южнорусских  бояр,  заподозрив  тех  в  том,  что  они  «уморили»  его  брата
Глеба,  который  умер,  являясь  князем  Киевским,  20  января  1171  г.  Когда
те  отказались  это  сделать,  он  приказал  им  отправиться  в  Смоленскую
землю  —  Роману  из  Киева,  Давыду  из  Вышгорода,  Мстиславу  из  Бел¬
города.  Увещевания  Ростиславичей  не  помогли.  Напротив,  Андрей
«разжегся  гнъвомъ».  О  характере  междукняжеских  отношений  Андрея
Боголюбского  и  Ростиславичей  свидетельствуют  их  «речи»,  обстоятельно
записанные  летописцем.  Андрей  отправил  в  качестве  посла  своего  меч¬
ника  Михну  со  словами:  «Не  ходите  в  моей  воли,  ты  же,  Рюриче,  поиди
вь  Смолньскь  кь  брату  во  свою  отчину,  а  Давыдови  рци,  а  ты  поиди  вь
Берладь,  а  в  Руськои  земли  не  велю  ти  быти,  а  Мьстиславу  молви,  в
тобъ  стоить  все,  а  не  велю  ти  в  Рускои  землЁ  быти».  Отважный  Мсти¬
слав  не  испугался  («от  уности  навыклъ  бяше  не  уполошитися  никого
же»,  приказал  посла  схватить  и  обрить  ему  голову  и  бороду,  т.  е.  мак¬
симально  оскорбил  и  Михну,  и  его  князя,  а  самому  Андрею  велел  пе¬
редать:  «Мы  тя  до  сихъ  мъсть,  акы  отца  имъли  по  любви.  Аже  ecu  съ
сякыми  р  ъчьми  прислалъ  не  акы  кь  князю,  но  акы  кь  подручнику  и  просту
человеку,  а  что  умыслилъ  еси,  а  тое  дъи,  а  Богъ  за  всъмъ»  [ПСРЛ.  Т.  II.
Стб.  569—573;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Из  этих  «речей»  следует,  что
всем  полагалось  находиться  «в  воле»  Андрея,  а  он  «велит»,  где  кому
быть.  Так  он  обращался  и  к  зависимому  князю-подручнику,  и  к  «про¬
стому  человеку».  Но  князь  независимый  считал  такие  слова  оскорб¬
лением  и  отвечал  на  них  также  оскорблением.  Андрей  отправил  на
непокорных  Ростиславичей  в  Среднее  Поднепровье  огромную  рать.
Но,  несмотря  на  участие  более  двадцати  князей,  поход  завершился
неудачей.
 Решительность  Андрея  Боголюбского,  его  «самовластие»  позволя¬
ли  достичь  значительных  успехов  в  развитие  деятельности  Юрия  Дол¬
горукого:  создание  мощного  отчинного  Владимиро-Суздальского  кня¬
жества,  превращение  его  в  важный  общественно-политический  фак¬
тор  в  судьбах  русских  земель,  подъем  его  культуры.  Но  те  же  причины
вызывали  активное  сопротивление  как  других  политических  структур
в  русских  землях  (Новгородской  боярской  республики  и  самостоятель¬
ных  князей  отчинных  княжеств),  так  и  разных  общественных  слоев  в
самом  Владимиро-Суздальском  княжестве.  О  заговоре  против  князя
сообщается  в  Повести  об  убиении  Андрея  Боголюбского,  написанной
вскоре  после  произошедших  событий,  в  1175—1176  гг.  [Колесов  В.  В.
1987.  С.  365—367;  см.  там  же  литературу  вопроса;  более  обоснованной
представляется  гипотеза  о  первоначальной  краткой  версии  событий,
сохранившейся  во  Владимирском  летописном  своде  1177  г.  (в  составе
Лаврентьевской  летописи;  мнения  А.  А.  Шахматова,  С.  А.  Бугослав-
ского,  А.  Н.  Насонова,  Д.  С.  Лихачева,  В.  П.  Адриановой-Перец),  а  не
ее  более  поздней  переработки  в  пространной  версии  (в  составе  Ипать¬
 623

евской  летописи;  мнения  Н.  И.  Серебрянского,  Б.  А.  Рыбакова),  в  ко¬
торой,  в  частности,  вследствие  редактирования  события  указаны  оши¬
бочно,  см.:  Бережков  Н.  Г.  1963.  С.  192].  Поводом  для  заговора  стало
решение  Андрея  о  казни  брата  его  приближенного  («възлюблены  имъ»)
слуги  (дворянина)  Якима.  В  числе  заговорщиков  находились  и  бояре
Кучковичи,  и  управляющий  личным  княжеским  хозяйством  ключник
Анбал.  Андрей  был  убит  в  своем  Боголюбовском  замке  29  июня  1174  г.
 После  убийства  князя  ростовские  и  суздальские  бояре  попытались
перехватить  политическую  инициативу.  В  северо-восточном  летопи¬
сании  сохранилось  изложение  этих  событий  современником.  Как  от¬
метил  А.  Н.  Насонов,  летописец  отмечал  активные  действия  против
«владимирцев»,  против  братьев  Андрея  Боголюбского  Михалки  и  Все¬
волода  Юрьевичей  не  «ростовцев»  и  «суздальцев»  вообще,  а  ростов¬
ских  и  суздальских  бояр  [Насонов  А.  Н.  1969.  С.  160—162].  В  обстоя¬
тельном  повествовании  сообщается,  что  «суздальцы»,  которые  приеха¬
ли  к  Михалке,  рассказывают  ему  о  предшествовавших  военных  дей¬
ствиях  Мстислава  Ростиславича  против  города  Владимира  и  князей
Юрьевичей:  «Мы,  княже,  на  полку  томь  со  Мстиславом  не  были,  но
были  с  ним  боляре;  а  на  нас  лиха  сердца  не  держи,  но  поъди  к  нам»
[ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  378—379].  Таким  образом,  городское  торгово-ремес¬
ленное  население  недвусмысленно  противопоставило  себя  «боярам»-
знати.  Именно  бояре,  по  словам  летописца,  активно  поддержали  Рос-
тиславичей  во  Владимиро-Суздальском  княжестве  после  гибели  Анд¬
рея  Боголюбского:  «<...>  а  боляре  князю  тою  держахутся  крепко»
[ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  375].  В  рассказе  об  этом  кровавом  противостоянии
автор  пишет  о  «правде»  владимирцев,  которые  остались  без  своего  князя:
«Безо  князя  будуще  в  Володимери  градъ,  толико  възложше  всю  свою
надежю  и  упованье  к  святой  Богородица  и  на  свою  правду»  (курсив
наш.  —  М.  С).  Далее  он  излагает  политическую  ситуацию  на  Руси  70-х
годов  XII  в.  как  политическую  программу  —  правду  ростовских  и  суз¬
дальских  бояр,  смешивая  косвенную  и  прямую  речь  этих  бояр:  «Нов-
городци  бо  изначала  и  смолняне,  и  кыяне,  [и  полочане]  и  вся  власти,
яко  же  на  думу,  на  въча  сходятся:  на  что  же  старейший  сдумають,  на
томь  же  пригороди  стануть.  А  здъ  городъ  старый  Ростовъ  и  Суждаль  и
ecu  боляре  хотяще  свою  правду  поставити,  (далее  летописец  с  осужде¬
нием  комментирует.  —  М.  С.)  не  хотяху  створити  правды  Божья,  но
(далее  прямая  речь  бояр.  —  М.  С.)  «како  нам  любо,  —  рекоша,  —  також
створим:  Володимерь  е  пригородъ  нашь».  Летописец  завершает  это
изложение  боярских  измышлений  от  первого  лица  с  горечью  и  гневом:
«<...>  противящеся  Богу  и  святьи  Богородица,  и  правда  Божьъ,  слу¬
шающе  злых  человъкъ  развратников,  не  хотящих  намъ  добра  завистью,
граду  сему  и  живущим  в  немь»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  377—378].  В  этом
созданном  во  Владимире  второй  половины  70-х  гг.  XII  в.  ярком  произ¬
ведении  общественно-политической  мысли  и  публицистики,  осужда¬
ющем  происки  ростовских  и  суздальских  бояр,  раскрываются  истори¬
 624

ческие  и  политические  основания  их  претензий  на  первенство  в  отсут¬
ствие  князя.  Ростовские  и  суздальские  бояре  указывают  на  новгород¬
цев,  которые  «изначала»  сходятся  на  вече  как  на  «думу»-совет,  а  то,  что
они  решат,  другие  города  их  волости  исполняют.  Для  доказательства
этой  мысли,  которая  должна  идеологически  с  историческими  свиде¬
тельствами  обосновать  подчинение  Владимира  боярам  Ростова  и  Суз¬
даля,  современная  для  второй  половины  XII  в.  практика  Новгородской
боярской  республики  распространяется  на  весь  период  существования
Новгорода.  Добавляются  к  ней  также  известные  тогда  случаи  вечевых
собраний  в  Смоленске,  Киеве,  Полоцке  середины  XII  в.  В  таком  обоб¬
щении  вече  распространяется  на  все  русские  волости.  Это,  по  словам
летописца  —  правда  бояр,  «злых  развратников»,  которые  противятся
«Божьей  правде».  Этой  «вечевой  теории»  боярской  «правды»  автор  пове¬
ствования  противопоставляет  всем  известные  факты:  город  Владимир  был
поставлен  Владимиром  Мономахом,  потом  там  правили  Андрей  и  Миха¬
ил  Юрьевичи,  к  которым,  видимо,  позднее  был  приписан  Всеволод,  по¬
скольку  Михаил  умер  в  1176  г.  (обоснованно  не  указан  во  Владимире
Юрий  Долгорукий,  дворы-резиденции  которого  находились  в  Ростове  и
Суздале,  тогда  как  Владимир  он  отдал  в  управление  сыну  Андрею).
 Автор  данного  повествования  был  не  историком,  а  средневековым
«публицистом».  Ему  было  достаточно  этих  фактов  для  утверждения  «прав¬
ды  Божьей»  и  опровержения  «правды»  боярской.  Но  он  мог  бы  доба¬
вить,  что  нигде  ранее  в  русских  княжествах,  а  в  Новгородской  земле  до
1136  г.,  сведений  о  такой  системе  вечевого  самоуправления  нет.  Слово
вене  было  хорошо  известно  и  повсеместно  распространено  на  Руси.  Но
использовалось  оно  не  в  том  значении,  которое  ему  придавали  ростов¬
ские  и  суздальские  бояре,  «злые  развратники».  Это  —  как  следует  из
сведений  приведенных  ранее  исторических  источников,  1)  собрание
горожан  в  осажденном  городе,  2)  собрание  горожан  после  поражения  в
войне  с  половцами  для  совместного  решения  продолжать  сражаться  с
ними,  3)  с  целью  предупредить  княжескую  расправу  с  восставшими  ки¬
евлянами,  и,  напротив,  4)  собрание  горожан  по  инициативе  князей.
Только  один  раз  для  истории  Руси  XI—XII  вв.  новгородская  летопись
сообщает  о  совместной  «думе»  горожан  «старшего»  города  и  «пригоро¬
дов»,  но  это  известие  не  соответствует  «правде»  ростовских  и  суздальс¬
ких  бояр.  Когда  в  1136  г.  Новгородская  земля  принимала  решение  бо¬
роться  за  независимость  от  власти  киевского  князя,  что  стало  началом
новгородской  системы  договорных  отношений  с  князьями,  это  реше¬
ние  принималось  коллективно,  а  не  «старшим»  городом,  да  и  понятие
вене  при  этом  не  использовано:  «Индикта  лета  14,  новгородьци  призва-
ша  пльсковиче  и  ладожаны  и  сдумаша,  яко  изгонити  князя  своего  Всево¬
лода  <...>»  [НПЛ.  С.  24;  см.  также  ранее,  с.  506].
 Таким  образом,  изложенная  владимирским  летописцем  «правда»
ростовских  и  суздальских  бояр  являлась  их  политической  программой,
которая  сложилась  как  идейное  боярское  противодействие  быстро  уси¬
 625

ливавшейся  в  Северо-Восточной  Руси  великокняжеской  власти.  После
убийства  Андрея  Боголюбского  для  них  сложилась  благоприятная  воз¬
можность  перехватить  политическую  инициативу,  вернуть  себе  пре¬
жнее  политическое  влияние  и  подчинить  своей  власти  новый  стольный
город.  Между  тем,  именно  это  изложение  «правды»  ростовских  и  суз¬
дальских  бояр,  вырванное  из  контекста  летописного  повествования,
не  изученное  в  своем  сложном  идейном  и  конкретно-историческом
содержании,  стало  в  русской  исторической  науке  60-х  —  70-х  гг.  XIX  в.
в  острой  политической  ситуации  революционного  и  либерального  зем¬
ского  движения  одним  из  оснований  общинно-вечевой  и  земско-вече¬
вой  теорий,  согласно  которой  историческая  традиция  общинного  и
земского  самоуправления  на  Руси  была  противоположна  княжескому,
государственному  началу  (со  значительными  вариантами  в  зависимос¬
ти  от  степени  радикализма  или  умеренности  авторов).  В  70-е  гг.  про¬
шлого  столетия  к  этим  теориям  вернулся  И.  Я.  Фроянов,  сопоставляя
подобные  вечевые  города  на  Руси  с  полисами  Древней  Греции  и  выво¬
дя  тем  самым  историю  Руси  из  общего  контекста  исторического  раз¬
вития  средневековой  Европы  (см.  ранее,  с.  17,  26—27).  Как  следует  из
конкретного  анализа  летописных  текстов,  их  информация  не  содер¬
жит  данных  для  таких  идеологизированных  обобщений.
 Между  тем,  ростовским  и  суздальским  боярам  не  удалось  перехва¬
тить  в  общественно-политической  системе  Владимирско-Суздальско¬
го  княжества  политическое  первенство.  Структуры  и  идейные  тради¬
ции  отчинного  княжества  оказались  сильнее  претензий  старого  бояр¬
ства,  которое,  возможно,  стремилось  к  новгородскому  общественно-
политическому  строю.  Михалко  и  Всеволод  Юрьевичи  военно-поли¬
тическими  методами  пресекли  такое  развитие  событий.  Они  разбили
смоленских  Ростиславичей,  которые  попытались  было  утвердиться  с
помощью  ростовских  и  суздальских  бояр,  а  также  рязанского  князя
Глеба  Ростиславича  во  Владимиро-Суздальском  княжестве,  и  15  июня
1175  г.  вступили  во  Владимир.  Впрочем,  через  год  Михалко  умер,  так
что  восстанавливать  созданную  Андреем  Боголюбским  систему  силь¬
ной  княжеской  власти  должен  был  один  Всеволод.
 На  начальном  этапе  владимирские  служилые  князю  бояре,  «дружи¬
на»  (дворяне-слуги  и  сторонники),  а  также  городское  торгово-ремес¬
ленное  население  всячески  его  поддерживали  и  побуждали  к  реши¬
тельным  действиям.  Когда  ростовские  бояре  призвали  на  помощь  из
Новгорода  Мстислава  Ростиславича  и  двинули  на  Владимир  свое  вой¬
ско,  они  нанесли  ему  полное  поражение  в  битве  на  Юрьевском  поле,
ростовцев  и  «бояр  всех»  «повязали»  (здесь  же  и  социально-экономи¬
ческая  характеристика  ростовских  бояр:  «а  села  болярьская  взяша,  и
кони,  и  скот»).  Столкновение  сторонников  разных  путей  развития
Северо-Востока  Руси,  боярского  полновластия,  вероятно,  подобного
новгородскому,  и  великокняжеского  была  бескомпромиссной.  Если  до
битвы  на  Юрьевском  поле  «ростовцы  и  бояре»  отвергали  попытки  Все¬
 626

волода  миром  решить  сложнейшие  проблемы  Владимиро-Суздальско¬
го  княжества,  то  после  победы  Всеволод  вернулся  во  Владимир  «с  че¬
стью  великою,  а  володимерци  и  дружина  поведоша  колодникы  (рос¬
товцев  и  бояр.  —  М.  С.),  и  скотъ  погнаша,  и  кони,  славяще  Бога,  и
святую  Богородицу,  и  крестную  силу,  егоже  переступили  бяху  ростов-
ци  и  боляре»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  380—382].
 Но  остатки  ростовской  знати  в  том  же  году  продолжили  борьбу  со
Всеволодом  уже  в  союзе  с  рязанским  князем  Глебом  Ростиславичем  и
половцами.  Они  обошли  войско  Всеволода  и  начали  разорять  окрест¬
ности  Владимира.  Опустошили  Боголюбово  и  богато  украшенную  бо-
голюбовскую  церковь,  сожгли  села  владимирских  бояр,  а  их  «жены  и
дети,  и  товаръ  (в  данном  случае  «имение»,  имущество.  —  М.  С.)  да
поганым  на  щитъ,  и  многы  церкви  запали  огнемъ».  Эту  рать  Всеволод
разбил  в  битве  на  Прусковой  горе.  Вновь  был  захвачен  значительный
полон,  включая  князя  Глеба,  его  сына  Романа  и  шурина  Ярополка
Ростиславича,  а  также  «дружина  ихъ  вся  и  всъ  вельможи  ихъ»  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  383—385].  На  третий  день  во  Владимире  произошел  «мятежь
великъ».  Восставшие  упрекали  своего  князя  в  мягкости  по  отношению
к  этим  сторонникам  «правды»  ростовских  и  суздальских  бояр:  «Княже,
мы  тобъ  добра  хочемъ  и  за  тя  головы  своъ  складываемъ,  —  передает
летописец  их  слова,  —  а  ты  держишь  ворогы  своъ  просты.  А  се  ворози
твои  и  наши,  суждальци  и  ростовци:  любо  и  казни,  любо  слъпи,  али
дай  нам  (на  расправу.  —  М.  С.)».  В  следующем,  1178  г.,  дружина  (в
данном  случае  —  войско  и  служилые  люди)  Всеволода  вопреки  его
воле  захватила  и  разграбила  Торжок  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  385,  386].
 Таким  образом,  «новые  люди»,  «мъзинии  Володимерьстии»,  часть
бояр  и  служилые  люди  решительно  боролись  за  восстановление  силь¬
ной  великокняжеской  власти.  Их  «правда»  решительно  отличалась  по
содержанию  от  «правды»  ростовских  и  суздальских  бояр.  Всеволод
выполнил  эту  задачу.  Поэтому  после  его  смерти  летописец  записал
восходящую  к  указанию  христианских  добродетелей,  но  конкретизи¬
рованную  к  владимиро-суздальской  действительности  фразу:  «<...>  судя
суд  истененъ  и  нелицемерен,  не  обинуяся  лица  сильных  своих  бояръ,
обидящих  менших  и  роботящих  сироты,  и  насилье  творящим»  [ПСРЛ.
Т.  I.  Стб.  437;  курсив  наш.  —  М.  С.].  Отсюда  следует,  что  Всеволод
Большое  Гнездо  подчинил  своей  власти  всю  знать  в  огромном  Влади¬
миро-Суздальском  княжестве.  Она  стала  интегрирующим  понятием  —
его  бояре.  Они  представляли  собой  высшее  служилое  князю  сословие,
составлявшее  основу  правящей  знати  при  княжеском  дворе,  а  также
местной  знати.  Как  уже  давно  велось  на  Руси,  эти  бояре  творили  «на¬
силие»,  «обижали»  людей  из  более  низких  социальных  слоев  и  превра¬
щали  в  холопы  обедневших  «сирот»  (см.  ранее,  с.  520—523,  569—573).
Но  великий  князь  Всеволод  стремился  обеспечить  справедливое  регу¬
лирование  этих  видов  социальных  и  правовых  отношений,  в  чем  он
следовал  за  своим  дедом  великим  князем  Владимиром  Мономахом,
 627

осуществляя  в  то  же  время  одну  из  основных  функций  княжеской  вла¬
сти  —  правосудие.
 После  сильнейшего  пожара  1193  г.,  в  котором  сгорела  половина
стольного  города  Владимира,  в  том  числе  14  церквей  (княжеский  двор
с  его  прекрасными  церквами  удалось  отстоять),  Всеволод  начал  в  нем
значимое  в  идейном  содержании  строительство.  Вокруг  княжеского
двора  в  следующем  году  были  заложены  каменные  стены  —  детинец,
что  превращало  княжескую  резиденцию  в  небольшую  крепость.  По¬
добно  Изяславу  в  1069  г.  Всеволод  перевел  владимирский  торг  с  клязь-
менской  пристани  за  Волжскими  воротами  под  стены  детинца.  Таким
образом,  если  строительство  детинца  символизировало  мощь  и  возра¬
стающую  «закрытость»  жизни  великого  князя  по  отношению  к  стольно¬
му  городу,  то  перевод  торга  под  его  стены  —  усиливающийся  контроль
над  ним  [здесь  и  далее  анализ  внутренней  политики  Всеволода  Боль¬
шое  Гнездо  см.:  Воронин  Я.  Я.  1961.  С.  346—348].
 Во  избежание  соперничества  разных  ветвей  династии  (этот  горь¬
кий  опыт  хорошо  помнили  на  Руси  в  связи  с  гибелью  Бориса  и  Глеба)
Всеволод  изгнал  из  Руси  своего  племянника,  последнего  оставшегося
в  живых  сына  Андрея  Боголюбского  Георгия.  Тот  отправился  на  Кав¬
каз,  где  женился  на  грузинской  царице  Тамаре.
 Всеволод  не  ставил  вопроса  о  самостоятельной  митрополии  или
епископии  для  Владимира,  но  он  добился  того,  что  епископ  Леон  пол¬
ностью  отстранился  от  активной  деятельности.  Когда  после  его  смерти
в  начале  80-х  годов  митрополит  прислал  во  Владимир  рукоположенно¬
го  им  епископа  Николая,  Всеволод  его  не  принял  и  предложил  своего
ставленника  —  игумена  киевского  пригородного  Спасского  монасты¬
ря  на  Берестове  Луку  и,  несмотря  на  сопротивление  митрополита,  вы¬
нудил  его  поставить  епископом  в  свое  княжество.  В  1190  г.  преемник
Луки  —  духовник  Всеволода  Иоанн  был  рукоположен  митрополитом
Никифором  в  епископы  без  возражений.  Для  повышения  авторитета
епископии  был  тогда  же  канонизирован  ростовский  епископ  Леонтий.
 В  политических  отношениях  с  другими  русскими  землями  Всево¬
лод  Юрьевич  утверждал  свое  могущество  и  политическое  первенство
[здесь  и  далее  анализ  этих  политических  отношений  см.:  Грушевский
М.  1891.  С.  243-273;  Воронин  Я.  Я.  1961.  С.  348-352;  Янин  В.  Л.  1962.
С.  114—119].  Значительно  ослабив  Рязанское  княжество  победами,
одержанными  в  1177  г.,  Всеволод  далее  сдерживал  военно-политиче¬
скую  активность  своих  южных  соседей,  содействуя  распрям  между  ря¬
занскими  Глебовичами,  а  то  и  предпринимая  встречные  военные  дей¬
ствия.  В  Киевской  земле  ему  противостояли  Святослав  Всеволодович
из  черниговской  династии  и  Рюрик  Ростиславич  из  смоленской.  В  1181
—  1195  гг.  они  прекратили  соперничество  за  Киев,  так  что  город  вос¬
становился  после  разгрома  1169  г.,  вернул  себе  политический  автори¬
тет  и  вновь  стал  общерусским  по  своему  значению  центром,  а  не  толь¬
ко  символом  его  исторической  памяти.  Киевским  князем  в  эти  годы
 628

был  до  своей  кончины  Святослав  Всеволодович.  Святослав  поддержи¬
вал  было  рязанских  князей  против  Всеволода,  в  1180  г.  сам  предпри¬
нял  поход  вместе  с  новгородским  полком  против  Владимиро-Суздаль¬
ского  княжества,  но  потерпел  неудачу  и  далее  не  посягал  на  особое
положение  Всеволода  в  северо-восточных  русских  землях.  Но  когда
преемник  Святослава  на  киевском  столе  Рюрик  Ростиславич  из  род¬
ственной  Всеволоду  смоленской  ветви  Мономаховичей  начал  вести
самостоятельную  политику,  Всеволод  стравил  Рюрика  с  его  же  зятем
галицким  князем  Романом  Мстиславичем.  Вследствие  этого  Роман
выбил  Рюрика  из  Киева,  но  не  остался  там,  поскольку  Галицкая  земля
была  для  него  важнее.  Он  посадил  в  стольном  городе  своего  ставлен¬
ника  и  двоюродного  брата  Ингваря  Ярославича.  Киевское  население
отнеслось  к  произошедшим  изменениям,  вероятно,  положительно,  по¬
скольку,  когда  Роман  ушел  с  войском,  Рюрик  с  союзными  Ольговича-
ми  и  половцами  подверг  Киев  в  1203  г.  ужасающему  разгрому  (см.
ранее,  с.  432).  Поэтому  Роман  вернулся  с  войском  в  Киевскую  землю,
но  не  наказал,  а  примирился  с  ними  и  заставил  Рюрика  и  Ольговичей
установить  мир  с  Всеволодом  Юрьевичем.  У  галицкого  князя  Романа
Мстиславича  Всеволод  и  позднее  пользовался  значительным  автори¬
тетом.  Когда  после  успешного  совместного  похода  Романа  и  Рюрика
против  половцев  в  1204  г.  Роман  разгневался  на  своего  союзника,  он
приказал  насильно  постричь  в  монахи  Рюрика,  его  жену  и  дочь,  свою
бывшую  жену,  которую  ранее  от  себя  отослал,  тогда  как  сыновей  Рос¬
тислава  и  Владимира  Рюриковичей  привез  с  собою  в  Галич.  Всеволод
вступился  за  Рюриковичей.  Роман  их  отпустил,  а  Ростиславу  «дал»
киевский  стол.  Гибель  Романа  в  Польше  в  1205  г.  на  время  остановила
галицкое  участие  в  борьбе  за  влияние  на  князей  Киевских.
 Последующие  претензии  на  киевский  стол  черниговского  князя
Всеволода  Святославича  Чермного  могли  быть  успешными  только  при
поддержке  владимиро-суздальского  князя.  Поэтому  в  1211  г.  ему  уда¬
лось  выдать  замуж  свою  дочь  за  сына  Всеволода  Большое  Гнездо  Юрия.
Имея  такого  могущественного  союзника,  он  вокняжился  в  Киеве,  от¬
дав  за  это  свой  отчинный  Чернигов  Рюрику  Ростиславичу.
 Степень  влияния  Всеволода  Юрьевича  на  политические  события  в
Киеве  зависела  от  конкретного  соотношения  сил  его  сторонников  и
противников,  при  этом  сам  город  и  его  жители  становились  лишь  стра¬
дающей  стороной  в  этом  столкновении  княжеских  амбиций  и  страс¬
тей,  не  имея  возможности  на  них  воздействовать.  В  отличие  от  Киева,
в  Новгородской  боярской  республике  ему  постоянно  надо  было  учи¬
тывать  не  только  конкуренцию  князей  из  других  династических  вет¬
вей,  прежде  всего  смоленской  и  черниговской,  но  также  социально¬
политически  организованное  боярское  и  торгово-ремесленное  населе¬
ние,  которое  уже  привыкло  активно  участвовать  в  общественных  про¬
цессах,  в  выборах  своих  высших  должностных  лиц.  Поэтому  Всеволод
должен  был  следить,  чтобы  среди  новгородских  бояр  присутствовали
 629

его  сторонники.  В  его  политических  отношениях  с  Новгородской  бо¬
ярской  республикой  постоянно  возникали  ситуации,  которые  были
немыслимы  в  отношениях  великого  князя  Владимирского  с  другими
князьями,  княжествами  и  городами.  После  частой  смены  во  второй
половине  70-х  годов  смоленских  и  черниговских  князей  в  1182  г.  он
посадил  в  Новгороде  поначалу  своего  свояка,  безземельного  князя
Ярослава  Владимировича.  Но  поскольку  тот  «много  творяше  пакости»
Новгородской  республике,  новгородцы  в  1184  г.  вновь  обратились  за
князем  в  Смоленск,  откуда  привели  Мстислава  Давыдовича.  Борьба
боярских  группировок  во  главе  с  провладимирским  посадником  Ми-
халко  Степановичем  и  просмоленским  посадником  Завидом  Нереви-
ничем  привела  к  тому,  что  новгородцы  зимой  1  186/87  г.  убили  брата
Завида  Гаврилу,  посадник  Завид  должен  был  бежать,  а  посадником
снова  стал  Михалко  Степанович.  Поэтому  уже  в  1187  г.  новгородцы
«выгнали»  Мстислава  Давыдовича  и  послали  во  Владимир  ко  Всеволо¬
ду  просить  вновь  Ярослава  Владимировича,  который  вокняжился  в
Новгороде  20  ноября  того  же  года  и  княжил  до  26  ноября  1196  г.  В
соответствии  с  гипотезой  В.  Л.  Янина,  в  эти  годы  обостряется  борьба
между  посадником  Мирошкой  Нездиничем,  который  возглавлял  одну
из  боярских  группировок,  враждебных  Михалке  Степановичу,  и  из¬
бранным  тысяцким  Миронегом,  который  принадлежал  к  крупнейшим
новгородским  землевладельцам  и  осуществлял  республиканский  конт¬
роль  над  купцами,  ремесленниками  и  землевладельцами,  не  принад¬
лежавшими  боярству.  Обе  эти  группировки  объединились  против  кня¬
зя  Ярослава  Владимировича,  но  показательно,  что  в  1196  г.  они  не
изгоняют  его,  а  отправляют  посольство  во  главе  с  посадником  Ми¬
рошкой  во  Владимир  ко  Всеволоду,  чтобы  тот  прислал  им  княжить
сына.  Но  Всеволод  им  сына  не  доверяет.  Он  заинтересован  в  княже¬
нии  в  Новгороде  Ярослава  Владимировича.  Поэтому  он  арестовывает
новгородское  посольство  во  главе  с  посадником  и  делает  его  заложни¬
ком  в  политической  интриге.  Тогда  новгородцы  призвали  княжить
противника  Всеволода  черниговского  Ярополка  Ярославича,  который
сидел  в  Новгороде  с  конца  марта  до  конца  сентября  1197  г.  Но  группи¬
ровка  сторонников  Всеволода  была  сильна,  посадник  и  его  посольство
находились  у  него  в  заложниках,  так  что  новгородцы  изгоняют  Яро¬
полка  и  вновь  принимают  от  Всеволода  Ярослава  Владимировича,  ко¬
торый  возвращается  в  Новгород  с  освобожденным  посадником  Ми¬
рошкой  зимой  1197  г.,  за  неделю  до  Крещения.
 К  1199  г.  влияние  Всеволода  в  Новгороде  настолько  окрепло,  что
он  вывел  Ярослава  Владимировича  из  Новгорода  и  позвал  в  свой
стольный  город  Владимир  новгородского  архиепископа,  посадника  и
«лучших  мужей»  за  сыном  Святославом,  которому  было  3  года.  Это
княжение  продолжалось  до  1205  г.  и  было,  разумеется,  символичным,
поскольку  реально  княжескую  власть  в  Новгороде  осуществляли  со¬
провождавшие  его  бояре  Всеволода  и  княжеский  двор.  В  1204  г.  посад¬
 630

ник  Мирошка  умер  и  его  должность  вновь  перешла  к  Михалке  Степа¬
новичу.  В.  Л.  Янин  объяснил  мирный  переход  посадничества  к  другой
боярской  группировке  как  следствие  политики  сплочения.  Можно  пред¬
положить,  что  это  было  также  следствие  значительного  влияния  вели¬
кокняжеской  власти,  которая  ограничивала  возможности  буйных  стол¬
кновений  боярских  группировок  (например,  в  1186  г.  сторонников
посадника  Завида  Гаврилу  Неревинича  и  Вача  Свиневича  убили,  сбро¬
сив  с  моста  в  Волхов).
 В  1205  г.  Всеволод  заменил  в  Новгороде  юного  Святослава  девят¬
надцатилетним  Константином.  Вероятно,  он  хотел,  чтобы  на  новго¬
родском  столе  находился  его  более  независимый  в  своих  решениях
ставленник  [см.:  Янин  В.  Л.  1961.  С.  108—116].  Характерно  в  данной
связи  описание  в  княжеском  северо-восточном  летописании,  влади¬
мирском  или  ростовском,  начала  XIII  в.,  отразившемся  в  своде  1305  г.
(Лаврентьевская  летопись)  [см.:  Лурье  Я.  С.  1987.  С.  242—245;  см.  там
же  литературу]  проводов  Константина  отцом  в  Новгород.  Летописец
изложил  историко-идеологические  обоснования  общерусской  и  нов¬
городской  политики  Всеволода  Юрьевича  в  виде  его  обращения  к  сыну:
«Сыну  мои  Костянтине!  На  тобъ  Богъ  положилъ  переже  старъишинь-
ство  во  всей  братьи  твоей,  а  Новъгородъ  Великыи  старъишииьство  имать
княженыо  во  всей  Русьскои  земли.  По  имени  твоем  тако  и  хвала  твоя.
Не  токмо  Богъ  положилъ  на  тебъ  старъишиньство  в  братьи  твоей,  но  и
въ  всей  Русской  земли.  И  язъ  ти  даю  старъишиньство  —  поъди  в  свои
городъ»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  422].  Эти  слова,  вне  зависимости  от  того,
были  они  произнесены  Всеволодом  или  только  были  написаны  лето¬
писцем,  отражают  понимание  политической  системы  русских  земель
начала  XIII  в.  Приведенный  ранее  летописный  текст  раскрывает  зна¬
чительную  скрытую  и  явную  информацию.
 Константин  родился  18  мая  1185  г.  Такое  имя  было  первым  в  мно¬
гочисленном  русском  княжеском  роде  за  все  время  его  существования
и,  напротив,  было  распространено  среди  византийских  императоров.
Византийский  император  Константин  Мономах  был  в  числе  их  пред¬
ков.  Император  Константин  Великий  являлся  на  Руси  не  только  сим¬
волом  распространения  и  утверждения  христианства,  но  также  симво¬
лом  могущества  империи.  В  ПВЛ,  вошедшей  в  основу  северо-восточ¬
ного  летописания,  их  предок  Владимир  Святославич  сравнивается  с
Константином  Великим,  при  этом  осознавалось,  что  тот  —  правитель
«великого  Рима»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  130].  Изображение  императора
Константина  Великого  входило  в  систему  росписей  храмов,  начиная  с
Софии  Киевской  (возможно,  оно  было  в  числе  фресок  и  киевской
Богородицы  Десятинной).  Таким  образом,  Всеволод  Большое  Гнездо,
являясь  великим  князем  Владимиро-Суздальского  княжества,  дал  в  1185
г.  своему  первенцу  знаковое  имя,  Константин.  Ему  придавалось  осо¬
бое  политическое  значение  как  символу  политического  могущества
княжества,  где  новорожденный  первенец  Константин  должен  был  кня¬
 631

жить.  Таким  образом,  в  имени-символе  старшего  сына  Всеволода  со¬
держалась  политическая  программа  его  отца  —  старейшинство  во  всей
Русской  земле.  Именно  эта  идея  содержалась  и  в  его  обращении  к
сыну,  реальном  или  в  виде  историко-литературного  отражения  в  кня¬
жеском  северо-восточном  летописании.
 В  рассматриваемом  обращении  Всеволода  к  Константину  содер¬
жится  еще  одна  общественно-политическая  идея,  на  которую,  как  ка¬
жется,  внимания  ранее  не  обращали  —  отражение  в  идеологии  влади¬
миро-суздальских  князей  смены  политических  приоритетов.  В  иссле¬
довательской  литературе  давно  был  отмечен  осознанный  отказ  Андрея
Боголюбского  от  борьбы  за  политическое  первенство  в  Киеве.  Но  в
словах  о  том,  что  «Новъгородъ  Великыи  старьишиньство  имать  кня-
женыо  во  всей  Русьскои  земли»,  отразилась,  по  нашему  мнению,  за¬
мена  борьбы  за  Киев  борьбой  за  Новгород.  Возможно,  в  этой  форму¬
лировке  отразилась  идеология  и  самого  Новгорода,  судя  по  указанию
его  особого  места  в  русских  землях.  В  данном  случае  имелось  в  виду
историческое  старейшинство  Новгорода.  Но  для  средневекового  со¬
знания  оно  становилось  обоснованием  особой  общественно-полити¬
ческой  значимости.  Поэтому  в  предании  об  избрании  князем  Рюрика
Новгород  заменил  Ладогу  как  указание  города,  где  Рюрик  первона¬
чально  поселился.  Можно  предположить,  что  такое  особое  значение
Новгорода,  указанное  в  северо-восточном  летописании,  объясняет  идей¬
ные  основания  похода  войска  Андрея  Боголюбского  во  главе  со  Мстис¬
лавом  Андреевичем  в  зиму  1169/1170  г.  и  последующее  давление  на
Новгород  Всеволода.
 Из  всего  изложенного  ранее  следует,  что  Всеволод,  отправляя  в
Новгород  на  княжение  своего  старшего  сына  Константина  вместо  юного
Святослава,  придавал  этой  акции  особое  политическое  значение,  под¬
разумевавшее,  вероятно,  включение  Новгорода  в  орбиту  политическо¬
го  старейшинства  великого  княжения  Владимирского.  Поэтому  пред¬
ставляется  обоснованным  определение  В.  Л.  Яниным  встречных  мер  в
Новгороде  в  виде  избрания  посадником  Дмитра,  сына  активного  про¬
тивника  новгородской  политики  Всеволода  Мирошки,  как  «явно  за¬
щитительный  акт»  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  116].  Последующая  внутренняя
политика  посадника  Дмитра  Мирошкинича,  его  борьба  с  враждебны¬
ми  ему  боярскими  группировками  и  противостояние  князю  Всеволоду
в  отстаивании  новгородских  свобод  привела  к  полному  поражению  его
клана  и  союзников.  Развитие  Новгородской  боярской  республики  и  ее
институтов,  вмешательство  в  новгородско-великокняжеские  отноше¬
ния  Мстислава  Мстиславича  Удачливого  (Удатного),  генеалогически
продолжавшего  смоленских  Ростиславичей,  не  могли  изменить  в  1220-
е  годы  основной  принцип  взаимодействия  Новгорода  и  великих  кня¬
зей  Владимирских  —  признание  постоянного  политического  влияния
(В.  Л.  Янин  называет  его  «суверенитет»)  этой  великокняжеской  дина¬
стии  над  Новгородом,  несмотря  на  существенные  ограничения  в  нем
 632

княжеской  власти  вследствие  развития  республиканских  институтов.
Признание  Новгородской  республикой  этого  влияния  становилось  в
это  время  одним  из  средств  ее  постоянной  защиты  и  усиления  воен¬
ной  мощи  владимирскими  полками.  В  1222  г.  они  во  главе  со  Святос¬
лавом  Всеволодовичем  ходили  с  новгородцами  в  поход  на  Венден.  В
1223  г.  Ярослав  Всеволодович,  отец  Александра  Невского,  воевал  в
Ливонии.  В  1225  г.  он  отстаивал  общие  владимиро-новгородские  ин¬
тересы,  отбивая  без  новгородской  помощи  нападение  литовцев.  В  1227—
1228  гг.  Ярослав  совершил  поход  в  земли  еми  и  крестил  корел.  Ярослав
был  сторонником  активных  военных  действий  против  крестоносцев  и
был  готов  совершить  поход  на  Ригу,  но  новгородцы  и  псковичи  не
поддержали  в  1228  г.  такой  смелый  план.  В  1234  г.  уже  вместе  с  новго¬
родцами  он  совершил  поход  во  владения  Ордена  и  отбил  нападение
литовцев  [см.:  Воронин  Н.  Н.  1962.  С.  11].
 Эти  отношения  сохраняются  и  развиваются  в  особых  условиях  ве¬
ликого  княжения  Владимирского  в  системе  зависимости  от  Золотой
Орды  с  середины  XIII  в.,  когда  статус  великого  князя,  официального
главы  русских  князей,  подразумевал  распространение  его  власти  над
Новгородской  республикой,  несмотря  на  заключение  ею  традицион¬
ного  договора  с  очередным  великим  князем  Владимирским,  который
становился  одновременно  князем  новгородским.  В.  Л.  Янин  просле¬
живает  традиционность  этой  системы  и  в  XIV—XV  вв.,  в  которой  ме¬
нялись  вследствие  развития  республиканских  институтов  и  конкрет¬
ных  обстоятельств  объем  княжеской  власти  в  Новгороде,  размер  и  ха¬
рактер  княжеской  юрисдикции  и  доходов  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  116—
172].  Таким  образом,  система  владимирского  старейшинства  над  Нов¬
городом,  установленная  при  Всеволоде,  продолжалась  в  развитии  до
XIV—XV  вв.
 В  конце  жизни  Всеволод  Большое  Гнездо  отдалил  от  себя  Констан¬
тина,  дав  ему  Ростов,  хотя  тот  претендовал  также  на  Владимир,  т.  е.  на
полное  политическое  преобладание  во  Владимиро-Суздальском  кня¬
жестве.  О  степени  противоречий  между  отцом  и  старшим  сыном  сви¬
детельствует  тот  факт,  что,  как  сообщается  в  современном  событиям
Летописце  Переяславля  Суздальского  (далее  —  ЛПС;  вероятно,  был
написан  в  1215  г.),  Константин  не  приехал  на  похороны  отца  (1212  г.).
В  Летописце  написано,  что  он  «не  успел»  («не  утяглъ  бъ  приехати»)
[здесь  и  далее  см.:  ПСРЛ.  Т.  41.  С.  IX,  129—130].  Но  Всеволод  был  в
своем  решении  тверд.  Он  приблизил  к  себе  второго  по  старшинству
Юрия,  завещал  ему  старейшинство,  стольный  город  Владимир  и  дове¬
рил  воспитание  младших  своих  сыновей,  Святослава  и  Ивана.  Кон¬
стантину  он  «дал»  Ростов,  Ярославу  —  Переяславль  Залесский,  а  Вла¬
димиру  —  Юрьев.  Но  политическая  ситуация  была  неустойчива.  Свя¬
тослав  бежал  к  Константину.
 Во  время  второго  в  истории  Владимиро-Суздальского  княжества
династического  кризиса  княжеская  власть  вновь  оказалась  ослаблен¬
 633

ной.  С  одной  стороны,  следы  прежнего  «самовластия»  проявлялись  в
том,  что  старшие  Всеволодовичи,  пытаясь  урегулировать  конфликт,
распоряжались  крупными  городами  как  своими  полными  владениями,
причем  нет  никаких  следов  участия  городского  населения  в  принятии
решений.  Показательно  в  данном  случае  изложение  событий  их  совре¬
менником,  переяславским  летописцем.  Узнав,  что  Константин  и  Свя¬
тослав  собирают  войско,  Юрий  отправил  к  старшему  брату  послов  с
мирным  предложением:  «“Брате  Константине,  оже  хочешь  Володиме-
ря,  иди  сяди  в  немъ,  а  мнъ  дай  Ростовъ”  (т.  е.  предлагая  обменяться
владениями.  —  М.  С.).  Костянтинъ  же  не  хоть  сего,  но  хоть  в  Ростовъ
посадити  сына  своего  Василька,  а  самъ  хоче  състи  въ  Володимири,  а
Гюрги  рече:  “Ты  сяди  в  Суждали”.  Гюргю  же  не  хотящю  сего,  но  по-
слася  къ  брату  къ  Ярославу  въ  Переяславль,  река:  “Идеть  на  мя  брать
Костянтинъ,  и  нынъ  поиде,  брате,  да  любо  ся  с  нимъ  уладива,  любо
биевася”».  После  военных  действий  под  Ростовом  союзного  войска
Юрия  с  владимирцами  и  суздальцами,  а  также  Ярослава  с  переяслав-
цами  против  «полка»  Константина,  братья  «умиришася».  В  то  же  вре¬
мя,  когда  18  апреля  Ярослав  Всеволодович  в  соответствии  с  решением
отца  приехал  в  Переяславль  Залесский  (переяславский  летописец  точ¬
но  указывает  дату  этого  события),  он  созвал  «вси  переяславци»  к  Спас¬
скому  собору  и  обратился  к  ним:  «“Братия  переяславци,  се  отець  мои
иде  къ  Богови,  а  васъ  удалъ  мнъ,  а  мене  вдаль  вамъ  на  руцъ.  Да  рците
ми,  братия,  аще  хощете  мя  имъти  собъ,  якоже  имъсте  отца  моего,  и
головы  своя  за  мя  сложити”.  Они  же  вси  тогда  рекоша:  “Велми,  госпо¬
дине,  тако  буди,  ты  нашь  господинъ,  ты  Всеволодъ”.  И  цъловаша  к
нему  вси  крестъ”».  В  условиях  политической  нестабильности  Ярославу
необходима  была  поддержка  городского  населения.  Поэтому  князь
обращается  к  нему,  указывая  на  волю  отца  и  на  особое  значение  го¬
родской  поддержки.  Но  обращение  к  горожанам  «братия  переяславци»
не  означает  признание  их  социального  равенства  или  равенства  во  Хри¬
сте.  Это  —  признание  слабости  княжеской  власти,  когда  глагол  велъти
может  вызвать  по  отношению  к  князю  противоположную  реакцию.  Не
ясно,  кто  участвовал  в  этом  собрании.  Судя  по  призыву  Ярослава  сло¬
жить  за  него  головы  —  это  было  не  все  население  города  с  женщинами
и  детьми,  а  городское  ополчение.  Но  участники  собрания  у  Спасского
собора  обращаются  к  князю  со  словом  не  брат,  а  господин.  Говоря  Яро¬
славу,  «ты  нашь  господинъ,  ты  Всеволодъ»,  переяславцы  признают  его
полновластие  как  правителя  и  преемственность  его  власти.  Далее  они
постоянно  участвуют  в  его  военных  предприятиях.
 В  последующей  борьбе  Константина  с  братьями  Юрием  и  Яросла¬
вом  победил  старший  брат,  который  находился  во  главе  ростовско-нов¬
городской  коалиции.  После  победы  в  Липицкой  битве  он  стал  в  1216  г.
князем  Владимиро-Суздальским.  Но  2  февраля  1218  г.  Константин  умер,
и  во  Владимире  в  соответствии  с  волей  отца  вновь  сел  Юрий.  Сейчас  он
оказывается  главой  не  политически  единого,  как  его  отец  и  дед,  а  уже
 634

раздробленного  княжества.  Сыновья  Константина  владеют  Ростовом  и
Устюгом  —  Василько,  Ярославлем  —  Всеволод,  Угличем  —  Владимир.
Во  владении  Юрия  Всеволодовича  находятся  Владимир,  Суздаль  с  Мос¬
квой  и  поволжскими  городами  —  Костромой  и  Солигаличем.  У  Яросла¬
ва  Всеволодовича  кроме  Переяславля  Залесского  —  Дмитров,  Зубцов,
Тверь,  Коснятин  и  Нерехта.  Святослав  Всеволодович  правит  Юрьевом
Польским,  а  его  брат  Владимир  —  небольшой  Стародубской  волостью
[здесь  и  далее  см.:  Воронин  Я.  Я.  1962.  С.  9—13].  Но  в  этих  условиях
Юрий  восстановил  свою  верховную  власть,  которую  признали  его  бра¬
тья  и  племянники.  Когда  в  1229  г.  «нъкыи  льсти»  попытались  противо¬
поставить  ему  Ярослава,  которого  поддержали  Константиновичи,  то
Юрий  собрал  в  Суздале  княжеский  съезд,  на  котором  все  «нелюбье»
было  «исправлено».  Все  его  участники  Юрию  «поклонились»,  назвав
его  «отцом  и  господином»  [ПСРЛ.  Т.  I.  Стб.  451—452].
 Юрий  установил  союзные  отношения  с  митрополитом  Кириллом,
который  посвятил  в  епископы  Владимиру,  Суздалю  и  Переяславлю
княжеского  ставленника  Митрофана.  Подобно  отцу  и  дяде,  он  укреп¬
лял  позиции  своего  княжества  на  Волге,  воюя  с  болгарами  и  подчиняя
мордовских  племенных  князей.  Большое  значение  в  этих  военно-по¬
литических  действиях  приобрела  построенная  крепость  Нижний  Нов¬
город.
 В  конце  XII  —  первой  трети  XIII  в.  бояре  оставались  единым  сосло¬
вием.  Они  участвовали  в  военных  действиях,  и  многие  из  них  погиба¬
ли.  Бояре  являлись  землевладельцами,  так  что  во  время  военных  дей¬
ствий  горели  и  разграбливались  их  села.  Бояре  сражались  в  войске  князя,
управляли  городами  и  волостями.  Дворяне-слуги,  исполнявшие  низшие
военные,  административно-судебные  и  служебные  при  княжеском  дворе
функции,  в  поле  зрения  летописцев  XIII—XIV  вв.,  в  отличие  от  бояр,
почти  не  попадали.  Лишь  в  клише  «бояре  и  слуги»  понятие  слуги  раскры¬
вается  как  обобщающее  сословное  служилое  название,  включавшее  воль¬
ных  слуг  княжеского  двора.
 Договорные  грамоты  Новгорода  с  князьями  второй  половины  XIII  в.
позволяют  дополнить  (гипотетично,  разумеется)  сведения  об  обществен¬
но-экономическом  статусе  князей,  бояр  и  дворян-слуг  во  Владимиро-
Суздальском  княжестве  и  с  10-х  —  20-х  годов  XIII  в.  в  северо-восточ¬
ных  княжествах.  Как  отметил  В.  Л.  Янин,  их  формуляр  восходит  к
докончаниям  Ярослава  Всеволодовича,  «но  в  своей  принципиальной
части  базируется  на  докончаниях  XII  в.»  [Янин  В.  Л.  1962.  С.  161;  см.
также  ранее,  с.  598].  В  новгородско-княжеских  договорных  грамотах
значительная  часть  статей  содержит  запретительные  формулировки,
предполагающие  такие  действия  князей  или  их  попытки  как  в  Новго¬
родской  республике,  так  и  в  «своих»  княжествах.  Поэтому  в  договор¬
ных  грамотах  Новгорода  с  Ярославом  Ярославичем  и  его  ближайшими
преемниками  прослеживается  преемственность  в  деятельности  его  отца
Ярослава  Всеволодовича  и  его  ближайших  предшественников.
 635

Из  запретительной  формулировки  древнейших  сохранившихся  про¬
ектов  договора  1264  г.  Новгорода  с  Ярославом  Ярославичем  (ГВНП.  №
1,  2)  «Грамотъти,  княже,  не  посужати»  следует,  что  северо-восточные
князья  пытались  отменить  или  отменяли  изданные  грамоты  (подроб¬
нее  см.  ранее,  с.  599—603;  см.  там  же  комментарии  к  последующим
статьям  договорных  грамот).  Запрещение  в  Новгороде  князю  без  учас¬
тия  посадника  «раздавать»  волости  и  «давать»  грамоты  подразумевает,
что  князь  в  «своем»  княжестве  единовластно  в  продолжение  древней
традиции  «сажал»  своих  мужей  в  качестве  посадников  по  городам  и
(или)  «давал»  их  в  вместе  с  волостями  своим  сыновьям  для  управления
и  владения.  Но,  как  следует  из  новгородской  запретительной  форму¬
лы,  в  «своем»  княжестве  князь  мог  лишить  без  вины  служилого  знат¬
ного  «мужа»,  как,  впрочем,  и  своего  сына  волости,  которая  была  дана
ему  князем  в  управление  и  в  корм.
 Новгородское  запрещение  князю,  княгине  и  княжеским  боярам
держать  закладников  подразумевает,  что  в  северо-восточных  княже¬
ствах  осуществлялся  такой  переход  в  за  клади  ичество  лично  свободных
крестьян  —  смердов  и  горожан  —  купцов  под  их  покровительство  с
утратой  личной  свободы,  но  при  экономической  и  социальной  под¬
держке  в  господском  хозяйстве.
 Из  запрещения  князю,  его  княгине,  боярам  и  дворянам-слугам  «дер¬
жать»  села  и  «ставить»  свободы-слободы  (проект  договорной  грамоты
1264  г.;  ГВНП.  №  1)  следует,  что  эти  виды  сельских  поселений  с  зави¬
симыми  людьми  —  челядью  и  холопами  —  продолжали  входить  в  со¬
став  княжеского  хозяйства.
 Необходимое  в  новгородских  условиях  разрешение  владеть  пожня¬
ми  —  лугами,  необходимыми  для  содержания  коней  княжеских  и  его
служилых  людей  подразумевает  их  существование  и  в  княжествах  (в
Русской  Правде  пожни  как  объект  владения,  в  частности,  княжеского,
не  указаны).  Запрещение  в  альтернативном  проекте  договорной  гра¬
моты  1264  г.  (ГВНП.  №  2)  князю,  его  княгине,  боярам  и  дворянам  не
только  «держать»  села,  но  также  их  «купити»  и  «даромъ  приимати»
подтверждает  сведения  о  таких  формах  владения  селами  князей  и  бояр
в  княжествах,  указывает  на  возможность  владения  ими  дворянами-слу-
гами,  а  также  сообщает  о  данных  видах  их  приобретения  посредством
купли  и  получения  их  «даром»  —  без  оплаты.  Такое  получение  села
«даром»  подразумевает,  по  нашему  мнению,  его  завещание,  дарение,  а
учитывая  существование  закладничества  —  превращение  вотчинного
владения  в  частичное  или  бенефиций.
 Показательно  запрещение  князю  в  Новгороде  осуществлять  вывод
населения,  что  свидетельствует  о  возможности  таких  действий  князей
в  «своих»  отчинных  княжествах.
 Указание  в  новгородско-княжеских  договорах  для  княжеских  дво¬
рян  и  тиунов,  конкретно  установленных  денежных  сумм  во  время  ис¬
полнения  ими  служебных  обязанностей  и  связанных  с  ними  переездов
 636

— 	погонов  продолжает  данную  традицию  в  практике  и  писаном  праве
(Русская  Правда),  осуществлявшуюся  в  княжествах  (погон,  погон  вир¬
ный,  отчисления  от  судебных  пошлин  и  т.  п.).
 Точно  установленные  в  княжеско-новгородских  договорах  торго¬
вые  проездные  пошлины  от  лодьи,  воза,  от  льна  и  коробьи  хмеля,  ко¬
торые  должны  были  уплатить  новгородцы,  въезжая  на  территорию  от¬
чинного  княжества,  указывают  на  продолжение  их  древней  традиции
и  подразумевают,  что  князь  мог  произвольно  повышать  такие  пошли¬
ны.  Показательно  выражение  договорной  грамоты  1268  г.  (ГВНП.  №  3)
«ставить»  «мыт»  как  запрещение  князю  в  «Новгородской  волости».  Оно
свидетельствует  о  том,  что  в  отчинных  княжествах  практика  установ¬
ления  новых  мытных  застав  по  распоряжению  князя  была  в  это  время
обычной.
 С.  Б.  Веселовский  генетически  проследил  начало  кормлений  XIV
в.,  которые  он  изучал,  во  второй  половине  IX  в.  (в  его  формулировках
следует  учитывать  особенности  исследовательских  традиций  и  терми¬
нологии  первой  половины  XX  в.).  Поэтому  он  сделал  обоснованный
вывод,  что  в  северо-восточной  Руси  периода  удельной  раздробленнос¬
ти  «различные  кормления  были  господствующей  формой  вознаграж¬
дения  за  службу  и  содержания  ратных  и  приказных  княжеских  слуг»
[Веселовский  С.  Б.  1947.  С.  263].  Анализируя  многовековую  традицию
кормлений  от  полюдья  и  раздачи  князьями  городов  своим  дружинни-
кам-наместникам  «в  древнейшее  время»  до  наместников  и  волостелей
XIV—XV  вв.,  он  отмечал  их  постоянное  свойство  нераздельности  фун¬
кций  княжеской  административно-судебной  и  военной  службы  с  пра¬
вом  сбора  для  себя  определенных  кормов  и  доходов.  Поэтому,  по  его
словам,  «древнейшие  кормленщики  были  единственными  и  универ¬
сальными  органами  княжеской  власти»  [Веселовский  С.  Б.  1947.  С.  265—
267,  272].
 Приведенные  ранее  материалы  и  сделанные  наблюдения  в  полной
мере  подтверждают  и  дополняют  этот  вывод  С.  Б.  Веселовского.  Они
раскрывают  феодальное  содержание  русских  средневековых  кормов  и
кормлений  в  их  тождестве  с  западноевропейскими  натурально-денеж¬
ными  феодами  и  феодами-должностями,  а  также  в  их  сущности  —
ренте.
 Более  низкий  по  отношению  к  боярам  слой  служилых  князю  людей
 — 	слуг  или  дворян,  как  отмечено  ранее,  совмещал  военные,  админи¬
стративно-судебные  и  престижные  на  княжеском  дворе  функции.  Ис¬
полняя  обязанности  на  княжеском  дворе,  они  подчинялись  дворско-
му,  так  что  и  в  такой  организации  двор  северо-восточных  князей  был
аналогичен  двору  князей  юго-западных  в  XIII  в.  (см.  далее,  с.  648).
Они  были  лично  свободными  людьми,  на  что  указывает  их  перечисле¬
ние  в  одном  ряду,  как  и  в  XI—XII  вв.,  со  свободным  тяглым  податным
населением.  Но  от  бояр  и  слуг  вольных,  исполнявших  многообразные
административно-судебные  и  прочие  княжеские  поручения,  их  отли¬
 637

чало,  помимо  различий  в  социальном  статусе  и  уровне  занимаемых  на
княжеской  службе  должностей,  запрещение  отъезда:  «А  которые  слуги
потягли  къ  дворьскому,  а  черный  люди  к  сотникомъ,  тыхъ  мы  (другому
князю  —  М.  С.)  въ  службу  не  приимати»  [ДДГ.  С.  20].
 В  качестве  среднего  и  низшего  звена  княжеского  управления,  кня¬
жеских  воинов  слуги  вольные  и  слуги  княжеского  двора  активно  со¬
действовали  распространению  власти  своего  князя.  Князья,  их  бояре  и
слуги-дворяне  владели  землями  в  своих  княжествах  и  стремились,
пользуясь  правом  экстерриториальности  землевладения,  купить  села  в
чужих  княжествах,  а  также,  как  рассмотрено  ранее,  в  Новгородской
земле.
 В  новых  условиях  формирования  Владимиро-Суздальского  княже¬
ства  в  сознании  и  самосознании  его  князей  формировался  образ  кня¬
зя,  продолжавший  предшествующие  традиции  княжеской  власти  пе¬
риода  политического  единства  Киевской  Руси.  Поэтому  владимиро¬
суздальские  князья  сохраняли  все  функции  и  атрибуты  княжеской  еди¬
нодержавной  власти.  Новая  владимиро-суздальская  церковная  архи¬
тектура  в  своей  определяющей  крестово-купольной  конструкции  под¬
черкивала,  с  одной  стороны,  традиционность  основ  русской  право¬
славной  церкви,  но  внешний  облик  белокаменных  храмов,  украшен¬
ных  колончато-аркатурным  поясом,  с  новой  эстетикой  фасадов  свиде¬
тельствовал  о  стремлении  владимиро-суздальских  князей  к  переменам,
к  новым  символам  в  определяющей  идеологическую  и  религиозную
жизнь  церковной  организации.  Обновляя  внешний  облик  храмов,  Ан¬
дрей  Боголюбский  и  его  преемники  указывали  на  особое  положение
своего  княжества  по  отношению  к  предшественникам  и  соседям.  В  то
же  время  внешний  вид  этих  белокаменных  храмов,  украшенных  арка-
турно-колончатым  поясом,  обращал  внимание  на  принадлежность  Рус¬
ской  церкви  ко  всему  христианскому  миру,  простирающемуся  в  Евро¬
пе  от  Ирландии  и  Англии  до  Волги.
 Укрепленный  княжеский  двор  по-прежнему  оставался  резиденци¬
ей  князя,  центром  его  управления  княжеством  и  господским  хозяй¬
ством.  Но  Андрей  превращает  его  в  прекрасный  по  архитектурным
достоинствам  каменный  замок  в  Боголюбове.  Его  конструктивные  осо¬
бенности,  также  новаторские,  перекликаются  с  современными  ему  зам¬
ками  немецких  правителей.  Это  новое  художественное  оформление
княжеского  двора,  видимо,  должно  было  подчеркивать  как  особое  со¬
циально-политическое  положение  его  владельца,  так  и  особый  соци¬
альный  статус  принадлежавших  к  нему  дворян-слуг.
 Новая  идеология  величия  и  особого  значения  великокняжеской
власти  выразилась  не  только  во  всей  политической  и  строительной
деятельности  владимиро-суздальских  князей,  в  имени  первенца  Всево¬
лода  Юрьевича  Константин,  но  также  в  использовании  ими  в  рассмат¬
риваемый  период  нового  княжеского  символа  —  геральдического  льва,
подобного  западноевропейским,  продолженного  в  символике  Московс¬
 638

кого  княжества  [Некрасов  Л.  И.  1924.  С.  38—39;  1928;  1929.  С.  144—147;
Арциховский  А.  В.  1946.  С.  53—55;  Соболева  Н.  А.,  Артамонов  В.  А.  1993.
С.  15,  161.  По  мнению  Г.  К.  Вагнера,  герб  с  изображением  льва  стал
идеологическим  средством  в  осуществлении  политических  идей  влади¬
мирских  князей  [Вагнер  Г.  К.  1962].
 Эти  наблюдения  свидетельствуют  о  владимиро-суздальском  князе
как  носителе  высших  военных,  административных  и  судебных  функ¬
ций  в  княжестве.  Лишь  в  кризисных  для  династии  ситуациях  князь
обращался  к  городскому  населению,  прежде  всего,  вероятно,  к  город¬
скому  ополчению,  чтобы  получить  его  поддержку.  Но  в  периоды  ста¬
билизации  общественно-политической  жизни  он  вновь  полновластно
управлял  княжеством.  Ростов  и  Суздаль,  где  бояре  приобрели  особое
значение,  не  стали  боярскими  республиками,  в  которых  бояре  и  торго¬
во-ремесленное  население  имело  близкие  экономические,  социальные
и  политические  интересы.  Их  войско  было  разбито,  боярские  села  со¬
жжены,  а  сами  ополченцы  пленены  Юрьевичами  в  союзе  с  владимир¬
цами.  Город  Владимир,  а  с  10-х  —  20-х  годов  XIII  в.  и  другие  города
оказались  тесно  связанными  с  княжеской  властью,  под  ее  прямым  уп¬
равлением,  а  потому  не  могли  развиться  в  автономные  от  нее  социаль¬
но-политические  коллективы,  подобные  Новгороду  того  времени.
 Блестящее  по  литературным  достоинствам  владимиро-суздальское
произведение  Слово  Даниила  Заточника  позволяет  проследить,  как
люди,  принадлежавшие  к  некняжеским  и  небоярским  социальным  сло¬
ям,  относились  к  князю  и  княжеской  власти.  Есть  мнение,  что  перво¬
начальный  текст  Слова  представлял  собой  послание  опального  кня¬
жеского  служилого  человека,  вероятно,  дворянина,  своему  князю,  воз¬
можно,  Ярославу  Владимировичу.  Написано  оно  было,  вероятно,  в  80-
е  —  90-е  гг.  XII  в.  Вторичным  является  другое  литературное  произве¬
дение  —  Моление  Даниила  Заточника,  которое  рассматривается  как
литературный  отклик  на  Слово  и  датируется  XIII  в.  Есть  менее  обо¬
снованные  мнения  и  о  первичности  Моления,  об  иных  князьях-ад-
ресатах  и  об  ином  социальном  статусе  Даниила  —  ремесленник,  холоп,
летописец  [Лихачев  Д.  С.  1987.  С.  112—115;  см.  там  же  литературу  про¬
блемы;  новейшее  критическое  издание,  перевод  и  комментарии  Л.  В.
Соколовой  см.:  БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  268—283,  634—639].  Между  тем
можно  предположить,  что  поскольку  точных  атрибутирующих  сведений
в  Слове  не  содержится,  кроме  указания  Новгорода  в  сфере  деятельности
князя,  то  его  можно  отнести  к  владимиро-суздальской  литературе  80-х  гг.
XII  в.  —  первой  трети  XIII  в.,  прежде  всего  ко  времени  владимиро¬
суздальского  княжения  Всеволода  Юрьевича,  для  власти  которого  (а  не
только  реального  пребывания)  в  равной  мере  были  доступны  указанные
в  Слове  Боголюбово,  Белое  озеро,  озеро  Лаче  и  Новгород.  Мы  согласны
с  мнением,  согласно  которому  Моление  является  более  поздним  по  вре¬
мени  и  вторичным  произведением,  поэтому  его  историческая  информа¬
ция  здесь  не  рассматривается.
 639

Слово  Даниила  Заточника  содержит  многообразные  сведения  о  быте
и  нравах  на  Руси  XII—XIII  вв.  [их  обстоятельный  анализ  см.:  Романов
Б.  А.  1947].  Значительная  часть  Слова  в  яркой  афористичной  манере
отражает  самые  разные  стороны  жизни  русских  людей  своего  времени.
Много  сведений  содержится  в  нем  и  об  отношении  к  князю  его  служи¬
лого  человека.  Но  при  анализе  этой  информации  следует  иметь  в  виду,
что  происхождение  и  содержание  она  имеет  не  общерусское,  а  влади¬
миро-суздальское.
 Даниил  последовательно  называет  князя  господином  —  ‘повелите¬
лем,  правителем’.  Он  —  источник  милости,  приближенного  положе¬
ния  служилого  человека  к  князю.  М.  Н.  Тихомиров  предположил  в
«милости»  материальное  благо  в  виде  условного  землевладения.  На
основании  этого  он  высказал  мнение  о  существовании  особой  обще¬
ственной  категории  —  милостников  [  Тихомиров  М.  Н.  1952].  Это  мне¬
ние  широко  распространилось  в  последующей  литературе  [последние
по  времени  подобные  суждения,  кажется:  Фроянов  И.  Я.  1974.  С.  70—
73;  1980.  С.  93—95].  Между  тем,  конкретным  анализом  исторических
источников  данное  предположение  не  подтверждается.  Как  показали
лексикографические  исследования,  милость  —  ‘благосклонность,  рас¬
положение  к  кому-нибудь’,  так  что  милостник  —  это  ‘любимец,  близ¬
кий  член  дружины,  приближенный  слуга’  [Срезневский.  II.  Стб.  138;
Лексика  и  фразеология  «Моления»  Даниила  Заточника.  1981.  С.  106;
Свердлов  М.  Б.  1983.  С.  212—214;  Горский  А.  А.  1989.  С.  55].
 Но  князь  может  быть  и  причиной  бедственного  положения  служи¬
лого  человека,  если  на  него  будет  обращен  княжеский  гнев,  «зане  ог-
раженъ  есмь  (пишет  о  себе  Даниил  Заточник.  —  М.  С.)  страхомъ  грозы
твоеа,  яко  плотомъ  (оплотом.  —  М.  С.)  твердым»  [здесь  и  далее  линг¬
вистические  комментарии  см.:  Лексика  и  фразеология  «Моления»  Да¬
ниила  Заточника.  1981;  перевод  и  комментарии  Л.  В.  Соколовой  см.:
БЛДР.  1997.  Т.  4.  С.  268-283,  634-639].
 Даниил  происходит  из  небогатых  и  незнатных  слоев  русского  об¬
щества,  к  тому  же  он  оказался  лишен  милости  князя  и  сослан  на  север¬
ное  глухое  озеро  Лаче.  Поэтому  горьким  житейским  опытом  и  мудро¬
стью  исполнен  его  афоризм  —  «в  печали  человъкь  обрътаеть  умъ
свръшенъ».  Уже  обладая  этим  «умом  совершенным»,  Даниил  обраща¬
ется  к  современной  ему  действительности  Владимиро-Суздальского
княжества  и  видит  в  нем  особое  положение  князя,  далекое  от  идей
христианского  равенства,  человеческой  справедливости  и  «правды».
 Даниил  Заточник  исходит  из  того,  что  современное  ему  общество
основано  на  имущественном  противопоставлении:  богатый  —  убогий
=бедный.  Богатство  в  нем  соединено  с  особым  социальным  статусом,
а  социальный  статус  —  с  особыми  социально-политическими  права¬
ми.  По  его  словам,  «богат  мужь  везде  знаем  есть,  и  на  чюжеи  страна
друзи  держить,  а  убогъ  во  своей  ненавидим  ходить;  богат  возглаголеть
—  вси  молчат  и  вознесут  слово  его  до  облакъ,  а  убогии  возглаголеть  —
 640

вси  на  нь  кликнуть;  ихже  ризы  свътлы,  тех  ръчь  честна».  У  Даниила
нет  сел  и  знатности,  как  у  боярина,  поэтому  он  и  в  своей  стране  «нена¬
видим»  и  слова  сказать  не  может.  Единственная  его  возможность  стать
«богатым  мужем»,  который  сможет  говорить  и  тогда  прочие  замолк¬
нут,  да  еще  «вознесут  его  речь  до  небес»  —  это  служба  князю.  Поэтому
так  страстен  призыв  Даниила  к  князю  взять  его  к  себе  на  службу,  ко¬
торая  обеспечит  его  материально  и  защитит  социально:  «Пусти  тучю
(благодеяния.  —  М.  С.)  на  землю  художества  (бедности,  от  слова  ху¬
дость.  —  М.  С.)  моего  <...>.  Княже  мои,  господине!  Избави  мя  от  ни¬
щеты  сея,  яко  серну  от  тенета,  аки  птенца  от  кляпци  (ловушки.  —
М.  С.),  яко  утя  от  ногти  носимаго  ястреба,  яко  овца  от  устъ  лвовъ.  Азъ
бо  есмь,  княже,  аки  древо  при  пути:  мнозии  бо  посъкають  его  и  на
огнь  мечють;  тако  и  азъ  всъм  обидимъ  есмь,  зане  ограженъ  есмь  стра¬
хом  грозы  твоеа».
 Имущественные  и  социальные  отличия  разделяют  Даниила  (да  и
других  бедствующих  простых  людей)  не  только  с  «богатым  мужем»,  но
и  с  князем.  При  этом  в  его  изложении  контраст  между  его  образом
жизни  и  бытом  князя  достигает  драматизма,  достойного  пера  Ф.  М.
Достоевского:  «Но  егда  веселишися  многими  брашны  (яствами.  —
М.  С.),  а  мене  помяни,  сух  хлъбъ  ядуща;  или  пиеши  сладкое  питие  —  а
мене  помяни,  теплу  воду  пиюща  от  мъста  незавътрена  (не  защищен¬
ного  от  ветра.  —  М.  С.);  егда  лежиши  на  мяккых  постелях  под  соболь¬
ими  одъялы  —  а  мене  помяни,  под  единым  платом  (холстиной.  —  М.  С.)
лежаща  и  зимою  умирающа,  и  каплями  дождевыми,  аки  стрелами,  сер¬
дце  пронизающе».
 В  обществе  времени  Даниила  Заточника  вечная  тема  «сирот  и  вдов»,
которых  следует  защитить  от  богатых  и  знатных,  решается  не  законом
и  правдой,  а  милостью  князя,  потому  что  его  самовластие  является  ис¬
точником  суда  и  справедливости.  В  теме  княжеской  справедливости
речь  Даниила  сбивается  на  библейскую  образность  и  восточную  лесть:
«Птица  бо  радуется  весни,  а  младенець  матери,  весна  украшаеть  цвъты
землю,  а  ты  оживляеши  вся  человъкы  милостию  своею,  сироты  и  вдо-
вици,  от  велможь  погружаемы  (притесняемых.  —  М.  С.).  Княже  мои,
господине!  Яви  ми  зракъ  лица  своего,  яко  гласъ  твои  сладокъ,  и  образ
твои  красенъ,  мед  истачають  устнъ  твои  и  послание  твое  —  аки  рай  с
плодом».
 Излагая  беды  человеческие,  Даниил  имеет  в  виду  всех  страждущих.
Поэтому  он  видит  для  князя  лишь  одну  возможность  помочь  им  мате¬
риально  —  подаяние  от  своих  богатств:  «Да  не  будет,  княже  мои,  гос¬
подине,  рука  твоя  согбена  на  подаяние  убогих»,  «<...>  тако  и  ты,  кня¬
же,  не  въздержи  злата,  ни  сребра,  но  раздавай  людем».  Но  себя  он
относит  к  тем,  кто  нуждается  не  в  милостыни,  а  в  службе  князю.  По¬
этому  Даниил  вновь  возвращается  к  постоянной  для  Руси  XI—XII  сто¬
летий  библейской  теме  щедрости  князя  (царя)  к  своим  служилым  лю¬
дям,  которая  материализуется  в  средневековом  обществе  принципом
 21  Зак.  4508
 641

материального  обеспечения  за  службу:  «<...>  тако  и  князь  многими
людми  честенъ  и  славенъ  по  всъмъ  странам.  Якоже  бо  похвалися  Езе-
кии  царь  посломъ  царя  Вавилонскаго  и  показа  им  множество  злата  и
сребра,  —  они  же  ръша:  нашь  царь  богатъи  тебе  не  множеством  злата,
но  множеством  воя,  зане  мужи  злата  добудуть,  а  златом  мужей  не  до-
быти».
 Мудрый  князь,  по  Даниилу  Заточнику,  —  залог  воинских  побед:
«<...>  великъ  звърь,  а  главы  не  имъеть,  тако  и  многи  полки  без  добра
князя»,  тогда  как  княжеская  власть  —  основа  государства:  «Гусли  бо
страяются  (настраиваются.  —  М.  С.)  персты,  а  тъло  основается  жила¬
ми,  а  дубъ  крепится  множеством  корениа,  тако  и  градъ  нашь  —  твоею
дръжавою».  Но  князь  управляет  княжеством  не  один,  а  с  помощью
советников-«думцев».  В  них,  а  не  в  ближайшем  поводе,  он  указывает
причину  успехов  и  неудач  князя:  «Господине  мои!  То  не  море  топить
корабли,  но  вътри;  не  огнь  творить  ражежение  (раскаляет.  —  М.  С.)
железу,  но  надымание  мъшное  (раздувание  мехами.  —  М.  С.);  такоже
и  князь  не  самъ  впадаеть  въ  вещь  (в  грех.  —  М.  С),  но  думци  вводять.
3  добрымъ  бо  думцею  думая,  князь  высока  стола  добудеть,  а  с  лихимъ
думцею  думая  —  меншего  лишенъ  будеть».
 Наряду  с  государственными,  социальными,  правовыми  функциями
Даниил  характеризует  князя  и  как  владельца  господского  хозяйства.  В
данной  связи  он  рассматривает  только  те  отношения,  которые  ему  бо¬
лее  близки  по  княжескому  двору:  «<...>  мнозии  бо  оставляють  отца  и
матерь,  к  нему  прибегают».  К  таким  людям  князь  должен  быть  «щед¬
рым»  и  «добрым».  Тогда  он  —  «отець  есть  слугамъ  многиим».  Судя  по
тому,  что,  «доброму  господину»  служа,  человек  «дослужится  слободы»
—  речь  здесь  идет  о  поступлении  в  княжеское  господское  хозяйство  в
холопы.  Антитезой  «доброму  господину»  у  Даниила  Заточника  являет¬
ся  «злой  господин»  —  кто  ему  служит,  «дослужится  болшеи  роботы».
Эту  антитезу  «щедрого»,  «доброго»  господина  и  «злого»  господина  он
распространяет  на  все  стороны  жизни  людей,  которые  им  служат:  «<...>
зане  князь  щедръ  —  аки  ръка,  текуща  без  бреговъ  сквози  дубравы,
напаяюще  не  токмо  человеки,  но  и  звъри,  а  князь  скупъ  —  аки  ръка  въ
брезъх,  а  брези  камены:  нълзи  пити,  ни  коня  напоити».
 За  этими  образными  фразами  Даниила  —  широкие  социальные
полотна.  Добровольное  поступление  в  холопы  —  один  из  распростра¬
ненных  видов  установления  личной  зависимости.  Такие  холопы  слу¬
жили  в  княжеском  господском  хозяйстве  тиунами,  ключниками,  они
могли  быть  кормильцами  малолетних  княжичей,  но  они  могли  быть
заняты  и  на  тяжелых  сельскохозяйственных  и  ремесленных  работах
(см.  ранее,  с.  558—560).  Таким  образом,  Даниил  Заточник  имел  в  виду
разное  отношение  князей  к  своим  холопам,  добровольно  поступив¬
шим  к  нему  на  службу.  У  «доброго»  и  «щедрого»  князя  такие  слуги-
холопы  не  только  могли  получить  свободу,  но  они  находили  также
социальную  защиту  и  могли  обогатиться,  «напаяемые»  «рекой»  кня¬
 642

жеского  хозяйства.  У  князя  «злого»  и  «скупого»  все  происходило  про¬
тивоположным  образом:  никаких  доходов  от  работы  в  его  хозяйстве  не
было,  свободы  —  не  получить,  тогда  как  в  еще  более  тяжелом  положе¬
нии  можно  было  оказаться.
 Размышления  о  судьбах  слуг-холопов  в  княжеском  господском  хо¬
зяйстве  переходят  у  Даниила  в  афористично  изложенные  наблюдения
над  определением  значения  этого  хозяйства  для  окружающих.  Если
научный  исторический  анализ  свидетельствует  об  экономической  и
соцальной  активности  княжеского  господского  хозяйства,  то  совре¬
менник  событий  Даниил  указывает  на  его  агресивность  по  отношению
к  соседям,  при  этом  он,  как  и  другие  источниковые  материалы,  указы¬
вает  на  княжеские  двор  и  село  в  качестве  основных  центров  княжеско¬
го  хозяйства,  а  на  тиунов  и  рядовичей  —  как  на  его  наиболее  активные
социальные  элементы:  «Не  имъи  собъ  двора  близь  царева  двора  и  не
дръжи  села  близь  княжа  села:  тивунъ  бо  его  —  аки  огнь,  трепетицею
(осиной.  —  М.  С.)  накладенъ,  и  рядовичи  его  —  аки  искры.  Аще  от
огня  устережешися,  но  от  искоръ  не  можеши  устеречися  и  сождения
порть».
 Приведенные  ранее  материалы  свидетельствуют  о  самосознании
владимиро-суздальских  князей  и  об  отражении  их  деятельности  в  со¬
знании  современников  как  полновластных  правителях  своих  княжеств,
владельцах  господских  хозяйств  и  зависимых  людей.  В  этих  сведениях
они  подтверждают  информацию  всего  корпуса  исторических  источни¬
ков  о  княжеской  деятельности,  о  положении  князя  в  социально  и  иму¬
щественно  дифференцированном  обществе.
 Слово  Даниила  Заточника  сообщает  важные  сведения  о  появлении
новых  черт  в  статусе  владимиро-суздальского  князя  в  период  его  «са¬
мовластия»  —  для  своих  дворян-слуг  он  становился  господином,  источ¬
ником  их  материального  и  социального  благосостояния.  Без  древних
по  происхождению  черт  дружбы-службы  такое  положение  низшего  слоя
лично  свободных  служилых  людей  княжеского  двора  становилось  на¬
чалом  формирования  особого  военно-служилого  сословия  дворян-слуг  с
неразделенными  военными,  административно-судебными  и  служебны¬
ми  по  двору  функциями.  В  отличие  от  бояр,  которые  владели  селами,
а  сами  они  обладали  сословными  привилегиями  в  защите  жизни  и
чести  их  самих  и  их  близких,  которые  могли  не  поддержать  «своего
князя»  и  отъехать  к  другому,  дворяне-слуги  полностью  зависели  от
своего  князя.  В  случае  концентрации  им  политической  власти  в  кня¬
жестве  они  составляли  социально-политическую  опору  такого  князя.
Экономически,  социально  и  политически  зависимые  от  своего  князя,
они  могли  стать  началом  его  деспотической  власти,  окруженной  лес¬
тью  и  подобострастием.  Социально-политическим  условием  княже¬
ской  деспотической  власти  являлось  отсутствие  социальных  слоев,  ко¬
торые  могли  бы  сдерживать  княжеское  полновластие,  поскольку  бояр¬
ство  и  старые  крупные  города  Ростов  и  Суздаль  были  ослаблены  Анд¬
 643

реем  и  Всеволодом  Юрьевичами,  тогда  как  другие  города  и  местная
знать  были  слабы.  По  мере  роста  значения  последних,  становления
отчинных  прав  владения  на  княжения-апанажи  и  появления  местных
княжеских  династий  и  Владимиро-Суздальское  княжество  вошло  в  10-
е  —  20-е  гг.  XIII  в.  в  свою  стадию  политической  раздробленности.  Но
непрерывная  традиция  особого  значения  князя  и  княжеской  власти,
прямых  связей  служилых  людей  со  своим  князем  продолжалась.  По¬
этому  тверской  епископ  Семен  (ум.  1288)  отмечает  сохранение  этой
традиции  в  XIII  столетии,  а  также  существование  «князей  добрых»  и
князей  «без  Божия  страха»  как  общерусское  явление.  В  Наставлении
этого  епископа  речь  идет  конкретно  о  полоцком  князе  Константине
Безруком,  но  Семен  говорит  о  князе  как  человеке  и  правителе  безот¬
носительно  к  месту  его  конкретного  правления,  развенчивая  миф  о
«добром»  князе  и  его  «плохих»  служилых  людях  —  тиунах  и  местных
княжеских  правителях  —  волостелях.  По  словам  епископа  Семена,
Константин  Безрукий  хотел  «укорить»  своего  тиуна  за  некий  просту¬
пок  и  спросил  владыку,  где  быть  такому  тиуну  на  том  свете.  Семен
ответил:  «Где  и  князю».  Князю  этот  ответ  не  понравился,  и  он  сказал
епископу:  «“Тиунъ  неправду  судить,  мьзду  емлеть,  люди  продаеть,  му¬
чить,  лихое  все  дъеть;  а  язь  что  дъю?”  И  рече  епископ:  “Аже  будеть
князь  добръ,  богобоин,  жалуеть  людии,  правду  любить,  —  исбираеть
тиуна  или  коего  волостеля  —  мужа  добра  и  богобоина,  страха  Божия
полна,  разумна,  правдена,  по  закону  Божию  все  творяща,  и  суд  въду-
ща.  И  князь  в  рай,  и  тивун  в  рай.  Будеть  ли  князь  без  Божия  страха,
христьян  не  жалуеть,  сирот  не  милуеть,  и  вдовицями  не  печалуеть,  —
поставляеть  тивуна  или  коего  волостеля  —  человека  зла,  Бога  не  боя-
щася  и  закона  Божия  не  въдуще,  и  суда  не  разумъюще,  толико  того
дъля,  абы  князю  товара  добывал,  а  людии  не  щадить.  Аки  бешена
человека  пустилъ  на  люди,  дав  ему  мечь,  —  тако  и  князь,  дав  волость
лиху  человвъку  губити  люди.  Князь  во  ад  и  тиун  с  нимь  во  ад!”»  [БЛДР.
1997.  Т.  5.  С.  394].
 Равенство  общественно-политических  сил
в  Юго-Западной  Руси  и  его  следствия
 На  юго-западе  Руси,  в  Галиции  и  на  Волыни  князь  и  княжеская
власть  имели  общие  и  особенные  черты  в  сравнении  с  северо-запад¬
ными  и  северо-восточными  русскими  землями.  По  этим  обширным
территориям  с  плодородными  почвами  с  X  в.  торговые  пути  вели  из
Среднего  Поднепровья  в  Центральную  Европу,  существовали  города,
Нервень,  Белз,  Перемышль,  и  новые  города,  которые  были  построены
русскими  князьями,  Владимир,  Галич  и  другие,  которые  стали  опорой
княжеской  власти  в  этом  обширном  и  богатом  крае.  Впрочем,  правле¬
 644

ние  представителей  разных  ветвей  династии  Рюриковичей  было  в  нем
непостоянным.  Только  в  конце  XI  —  начале  XII  в.  в  Галиции  закрепи¬
лись  князья  Володарь  и  Василько  Ростиславичи.  В  1141  г.  Владимир
Володаревич  перенес  свою  резиденцию  из  древнего  Перемышля  в  Га¬
лич  —  молодой  и  первоначально  небольшой  городок,  что  способство¬
вало  его  превращению  в  хорошо  укрепленный  значительный  эконо¬
мический  и  политический  центр.  Военно-политического  могущества
Галицкое  княжество  достигло  в  правление  Ярослава  Владимировича
Осмомысла  (1153—1187).
 На  Волыни  княжеская  власть  осуществлялась  потомками  Мстисла¬
ва  Владимировича,  но  стабильной  она  стала  только  при  его  правнуке
Романе  Мстиславиче.  Он  был  сыном  волынского  князя  Мстислава
Изяславича  и  дочери  польского  князя  Болеслава  Кривоустого.  В  1167—
1169  гг.  его  отец  княжил  также  в  Киеве,  поэтому  он  по  древней  тради¬
ции  посадил  в  апреле  1168  г.  Романа  в  Новгороде,  где  тот  находился  до
осени  1170  г.  Поскольку  Мстислав  Изяславич  должен  был  оставить
Киев  под  натиском  Андрея  Боголюбского  и  вернуться  во  Владимир-
Волынский,  туда  же  направился  и  Роман.  Последний  попытался  объе¬
динить  в  1188  г.  Волынь  и  Галицию,  но  из  Галича  его  выбили  венгры,
а  Владимир  занял  его  брат  Всеволод.  Так  что  Роману  пришлось  отпра¬
виться  в  Киев  к  тестю  Рюрику  Ростиславичу,  получить  от  него  в  корм¬
ление  Торческую  волость  и  только  после  его  активной  поддержки  вер¬
нуться  во  Владимир,  тогда  как  Всеволод  сел  в  Белзе.  В  90-е  —  начале
1200-х  гг.  Роман  значительно  укрепил  свое  положение  на  Волыни,  в
1199  г.  присоединил  к  своим  владениям  Галицкое  княжество.  Галиц¬
ких  бояр  он  подчинил,  одних  противников  уничтожив,  других  изгнав,
а  земли  их  конфисковав.  Воевал  он  и  против  Рюрика  и  Давыда  Рос-
тиславичей.  В  1202  г.  он  отнял  у  своего  тестя  киевское  княжение,  его
самого  велел  постричь  в  монахи,  а  в  Киеве  посадил  своего  подручного
волынского  князя  Ингвара  Ярославича.  Пытался  Роман  распростра¬
нить  свое  влияние  в  Литве  и  Польше,  но  во  время  похода  против  мало¬
польского  князя  Лешко  в  1205  г.  он  погиб  [Пашуто  В.  Т.  1950.  С.  191  —
193;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  175-176].
 После  его  гибели  в  Галиции  и  Волыни  вновь  установилась  полити¬
ческая  смута.  В  Галицко-Волынской  летописи  она  названа  —  «великъ
мятежь»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  717].  Длительный  период  противоборства
князей,  бояр,  городов  с  активным  участием  венгерских  королей  и  польских
князей  завершился  лишь  с  подчинением  Даниилом  Романовичем  в  20-е
—  30-е  годы  Волынского  и  Галицкого  княжеств,  воссоединенных  в  1238
г.  Политическим  центром  Волынского  княжества  стал  новый  город  Вла¬
димир,  основанный  Владимиром  Святославичем  и  развившийся  в  значи¬
тельный  экономический  и  политический  центр  с  детинцем  и  окольным
городом  более  60  га  [Пашуто  В.  Т.  1950.  С.  191—220;  Древняя  Русь:  Го¬
род.  Замок.  Село.  1985.  С.  74-77;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  175-176,  188-190;
Котляр  Н.  Ф.  1985;  Котляр  М.  Ф.  1998.  С.  50-194].
 645

Обстоятельства  социально-политической  истории  Галицко-Волын-
ской  Руси  первой  трети  XIII  в.  обстоятельно  изложены  в  сохранив¬
шейся  в  составе  Ипатьевской  летописи  так  называемой  Галицко-Во¬
лынской  летописи,  в  той  ее  части,  которая,  вероятно,  написана  совре¬
менником  и  отчасти  участником  событий  митрополитом  Кириллом.
Его  летописный  свод,  включавший  также  галицко-волынские  записи
современников  и  известия  Киевской  летописи,  был  составлен  в  1246  г.
[здесь  и  далее  источниковедческие  и  исторические  комментарии  О.  П.
Лихачевой  см.:  БЛДР.  1997.  Т.  5.  С.  482—515].  Отсюда  —  значительные
подробности  в  изложении  событий,  множество  конкретных  имен,  иног¬
да  без  указания  их  общественного  положения,  как  людей,  хорошо  из¬
вестных  участникам  событий,  а  также  точность  социальной  термино¬
логии.
 В  Юго-Западной  Руси  города,  землевладельческая  знать  —  бояр¬
ство  и  княжеская  власть  развивались  как  равные  общественно-поли¬
тические  силы  с  преимуществом  одной  из  них  в  определенные  перио¬
ды  политической  истории,  что  оказывало  прямое  воздействие  на  об¬
щественно-политическое  положение  князя  и  состояние  княжеской
власти  в  Галицком,  Волынском  и  Галицко-Волынском  княжествах  вто¬
рой  половины  XII  —  первой  трети  XIII  вв.
 Стремление  галицких  и  волынских  князей  перенести  свои  рези-
денции-«дворы»  в  «новые»  города,  подобно  тому  как  это  делали  влади¬
миро-суздальские  князья,  свидетельствует  о  тех  же  тенденциях  сделать
князя  и  княжескую  власть  независимыми  от  попыток  влияния  городс¬
кого  торгово-ремесленного  населения  и  бояр.  Примером  такого  воз¬
действия  на  князя  является  семейная  драма  Ярослава  Осмомысла.  Бо¬
яре  и  население  Галича  превратили  ее  в  общественно-политическую
распрю.  Использовав  личную  жизнь  князя  как  повод,  бояре  и  городс¬
кое  население  настояли  на  том,  чтобы  любимая  князем  женщина  была
сожжена,  их  сын  отправлен  в  «заточение»,  а  «князя  водивше  ко  кресту,
яко  ему  имъти  княгиню  вь  правду»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  564].  Поэтому
галицко-волынские  князья  и  позднее  продолжали  строить  «новые»  го¬
рода,  переносили  в  них  свой  княжеский  двор  и  стол,  сначала  в  Холм,  а
затем  и  во  Львов.
 Несмотря  на  нестабильность  княжеской  власти,  в  юго-западных
княжествах  второй  половины  XII  —  первой  трети  XIII  в.  постоянными
оставались  общерусские  основы  ее  организации.  Князьями  там  могли
быть  только  Рюриковичи,  которые  вопреки  превратностям  судеб  со¬
храняли  свой  социальный  статус.  Князья  владели  своими  княжества¬
ми  или  предъявляли  на  них  права  как  на  свою  отчину  —  наследствен¬
ное  владение  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  721].  «Отчиной»  называл  Даниил  Ро¬
манович  владения  отца,  которые  ему  приходилось  отвоевывать  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  732].  Галицкий  князь  Мстислав  Ярославич  Немой  «дал»
Даниилу  свою  «отчину»  и  «поручил»  ему  под  покровительство  своего
сына  луцкого  князя  Ивана  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  750].  Как  «отчичей»,
 646

князей,  имеющих  законные  права  на  отчинное  владение  княжеством,
их  рассматривали  люди  и  некняжеского  происхождения.  Поэтому  га-
лицко-волынский  летописец,  излагая  события  1208  г.,  сообщал  о  том,
как  бояре,  сторонники  династической  ветви  Романа  Мстиславича,  опа¬
саясь  княжеской  ветви  Игоревичей,  нашли  в  Венгрии  еще  совсем  юного
Даниила  Романовича,  «дътьска  суща»,  «и  просиша  у  короля  Угорьско-
го:  «Дай  намъ  отчина  Галичю  Данила,  ать  с  нимъ  приимемь  и  (Галич.
—  М.  С.)  от  Игоричевъ»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  724;  курсив  наш.  —  М.  С.].
 Галицко-волынские  Романовичи  были  интегрированы  в  систему
династических  союзов  обширного  пространства  Восточной  и  Централь¬
ной  Европы,  что  многое  разъясняет  в  интернационализации  династи¬
ческого  кризиса  в  Галицко-Волынском  княжестве  после  гибели  Рома¬
на  Мстиславича,  а  также  в  политике  Даниила  Романовича  и  его  млад¬
шего  брата  Василько.  Они  являлись  двоюродными  племянниками  вен¬
герского  короля  Андрея  II,  троюродными  племянниками  краковского
князя  Лешка  (их  бабушка  была  сестрой  князя  Казимира  II).  Жена  Да¬
ниила  Анна  Мстиславна  —  внучка  половецкого  хана  Котяна,  а  через
него  в  родстве  с  литовскими  князьями  Тевтивилом  и  Едивидом,  тогда
как  Василько  был  женат  на  Елене,  дочери  великого  князя  владимирс¬
кого  Юрия  Всеволодовича  [БЛДР.  1997.  Т.  5.  С.  486].
 На  Волыни  и  в  Галиции  продолжалась  традиция  институтов  кня¬
жеских  тысяцких  и  воевод.  При  изложении  событий  под  6721/1213  г.  в
Галицком  своде  упоминается  перемышльский  тысяцкий  Ярун,  а  под
6734/1226  г.  другой  перемышльский  тысяцкий  Юрий,  который  «пере¬
да»  город  королевичу  Андрею  и  бежал  к  своему  князю  Мстиславу  Удач¬
ливому.  Активным  сторонником  Даниила  Романовича  был  «тысяцкий
его»  Демьян,  который  предупредил  князя  о  заговоре  против  него  в
Вишне,  владении  боярина  Филиппа  [ПСРЛ.  II.  Стб.  762].  Сохранялась
и  сотенная  система  княжеского  военно-административного  управле¬
ния.  Сотский  Микула  участвовал  в  небольшом  по  составу  совете-«вече»,
которое  собрал  Даниил  Романович,  когда  у  него  осталось  всего  18  «вер¬
ных  отроков»  с  тысяцким  Демьяном.  Даниил  спросил  у  его  участни¬
ков,  останутся  ли  они  «верными»,  если  он  выступит  против  «врагов
его»  (врагами  Даниила  были  тогда  белзский  князь  Александр  Всеволо¬
дович  и  бояре,  противники  Романа).  Сотский  Микула  занял  реши¬
тельную  позицию.  Летописец  записал  его  слова,  сохранившиеся  в  виде
афоризма:  «Господине,  не  погнетши  пчелъ,  меду  не  ъдать»  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  763].  Судя  по  этой  фразе,  среднее  звено  княжеской  админи¬
страции,  как  и  высшие  по  положению  тысяцкие,  поддерживали  вос¬
становление  сильной  княжеской  власти,  без  которой  в  условиях  кня¬
жеско-боярской  крамолы  они  не  могли  осуществлять  функции  верхов¬
ного  княжеского  управления,  от  чего  прежде  всего  страдало  простое
свободное  население  (сотские  были  связаны  прежде  всего  с  ним).  В.  Т.
Пашуто  предположил,  что  у  Даниила  было  войско  во  главе  с  воеводой
Мирославом  и  ополчение  галицких  горожан.  Это  мнение  исходило  из
 647

того,  что  Даниил  обратился  к  галицкому  вечу,  а  его  войско  было  значи¬
тельным  [Пашуто  В.  Т.  1950.  С.  213;  1965.  С.  33].  Между  тем  из  летопис¬
ного  текста  следует,  что  вече  было  не  городским  народным  собранием,
а  небольшим  по  составу  советом  верных  Даниилу  людей.  После  совета,
на  котором  его  участники  обещали  князю  («господину  нашему»)  оста¬
ваться  ему  «верными»,  Даниил  вышел  из  Галича  с  небольшим  числом
воинов  («устремися  изиити  со  малом  ратникъ»),  да  и  Мирослав  пришел
к  нему  с  небольшим  числом  «отроков»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  764].
 В  первой  трети  XIII  в.  князья  все  чаще  поручали  исполнение  воен¬
ных,  дипломатических  и  административных  функций  должностным
лицам  княжеского  двора:  дворскому  —  руководителю  хозяйством  и
людьми  княжеского  двора,  печатнику  —  хранителю  княжеской  печати,
стольнику  —  вероятно,  руководителю  службы  княжеского  стола-пре-
стола,  седельничему  —  возможно,  руководителю  службы  княжеского
выезда  [Пашуто  В.  Т.  1950.  С.  138].  Это  соединение  придворных  и
государственных  функций  встречается  в  Галицко-Волынской  Руси  этого
времени  чаще,  чем  в  других  русских  княжествах,  что  может  быть  след¬
ствием  ее  постоянных  династических,  политических  и  культурных  свя¬
зей  с  Польшей  и  Венгрией,  где  эти  институты  дворцово-государствен¬
ного  управления  были  уже  развиты.  Особое  значение  в  Юго-Западной
Руси  приобрели  княжеские  дворские,  в  чем  можно  видеть  активное
развитие  этого  института  княжеского  двора,  аналогичного  централь¬
ноевропейским  институтам  палатинов  или  майордомов  того  времени,
которым  поручалось  в  случае  необходимости  княжеское  войско  [о  па-
латинах  в  Польше  середины  XI  —  первой  половины  XIII  в.  см.:  Сверд¬
лов  М.  Б.  1997.  С.  259—260;  см.  там  же  источники  и  литературу].  «Ве¬
ликим  дворским»  назвал  автор  галицко-волынских  записей  венгерско¬
го  палатина  Пота,  которому  король  «поручил»  «воеводьство  надо  вси-
ми  воими»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  724].
 В  периоды  стабилизации  княжеской  власти  галицко-волынские
князья  оказывали  прямое  воздействие  и  на  организацию  владимир¬
ской  епископии.  Как  следует  из  записи  о  владимирских  епископах,
составленной,  вероятно,  епископом  Кириллом,  составителем  Галиц¬
кого  свода,  владимирский  епископ  Никифор  по  прозвищу  Станило
был  первоначально  слугой  князя  Василька  Романовича  [БЛДР.  1997.
Т.  5.  С.  494],  то  есть  принадлежал  к  слугам  дворным,  дворянам.  Таким
образом,  он  как  доверенное  лицо  князя,  его  ставленник,  прошел  с  по¬
мощью  своего  покровителя  значительный  путь  от  княжого  служилого
человека  до  епископа.  Даниил  Романович,  подобно  северо-восточным
князьям,  вероятно,  использовал  право  инвеституры  для  того,  чтобы  по¬
ставить  епископом  свою  креатуру  —  Иоанна  из  клира  владимирского
Успенского  собора:  «Божиею  же  волею  избранъ  бысть  и  поставленъ  бысть
Иванъ  пискупъ  княземь  Даниломъ  от  клироса  великое  церкви  Святой
Богородици  Володимерьскои».  Позднее  он  перевел  епископскую  кафедру
из  Владимира  в  свой  новопостроенный  город  Холм  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
 648

740;  анализ  этих  событий  церковной  истории  см.:  Щапов  Я.  Н.  1989.  С.
52-54].
 Основу  материального  обеспечения  за  службу  князю  и  исполнение
должностей  княжеского  (государственного)  аппарата  продолжал  состав¬
лять,  вероятно,  корм.  Поэтому,  когда  Даниил  и  его  младший  брат  Ба¬
сил  ько  подчинили  своей  власти  «землю  Галичьскую»,  они  «розда  горо-
ды  бояромъ  и  воеводамъ  (для  управления  и  кормления.  —  М.  С.)  и
бъаше  корма  у  нихъ  много»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  771;  курсив  наш.  —
М.  С],  хотя  у  этих  служилых  бояр  уже  были,  видимо,  свои  отчинные
земельные  владения  (см.  далее).  В  пользу  такого  мнения  свидетель¬
ствует  «милость»,  которую  оказал  Мстислав  Удатный  галицкому  боя¬
рину  Судиславу.  Князь  «дасть»  ему  в  управление  и  кормление  город
Звенигород  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  738].  Таким  феодом  для  королевича
Андрея,  сына  венгерского  короля  Андрея  II,  стал  Перемышль  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  748].  Этот  важнейший  в  военно-стратегическом  и  социаль¬
но-политическом  значении  город  он  получил  от  галицкого  князя  Мстис¬
лава  Удатного  после  женитьбы  на  его  младшей  дочери.  Мстислав  по¬
ступил  в  данном  случае  подобно  Ярославу  Мудрому  более  200  лет  до
того,  когда  тот  в  качестве  свадебного  дара  подарил  Ладогу  Ингигерд,  а
та  передала  этот  город  и  его  волость  в  управление  и  кормление  своему
родственнику  Рогнвальду.  Это  подобие  свидетельствует  не  только  о
единой  природе  общественных  феодальных  отношений  на  Руси  дан¬
ного  периода,  но  и  об  их  единой  европейской  природе.
 Основу  высокого  социального  статуса  галицких  и  волынских  бояр
составляли  потомственное  знатное  происхождение,  особое  экономи¬
ческое  положение,  а  также  высокие  должности  княжеских  служилых
бояр.  В  отрицательной  формулировке  по  отношению  к  обычному  че¬
ловеку  середины  XIII  в.  галицко-волынский  летописец  определил  та¬
кой  статус:  «не  бояринъ,  ни  доброго  роду»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  853].
Галицко-волынские  бояре  владели  дворами  в  городах  и  вне  их,  подоб¬
но  двору  Судислава  Бернатовича  вне  Галича.  Когда  в  1229  г.  войско
Даниила  его  «взяло»  (видимо,  он  был  хорошо  укреплен),  там  были
захвачены  «вино  и  овоще,  и  корма,  и  копии,  и  стрълъ  пристраньно
видити»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  758].  Подобные  дворы  в  сельской  местнос¬
ти  подразумевают  у  бояр  земельные  владения.  Владельческим  селом
или  городком  являлась  Вишня  заговорщика  боярина  Филиппа  в  1230
г.  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  762].  Названия  некоторых  городков  указывали  на
их  владельческое  происхождение:  Андреев,  Дядков  [Пашуто  В.  Т.  1950.
С.  144—145].  Такие  бояре-землевладельцы  органично  входили  в  мест¬
ные  экономические,  социальные,  политические,  идеологические  сис¬
темы.  Поэтому,  когда  Галицкое  и  Волынское  княжества  объединялись
под  одной  княжеской  властью,  бояре  указывались  по  своей  территори¬
альной  принадлежности:  «бояре  галичкыи  и  володимерьстии»  или  кон¬
кретно,  бояре  города  Галича  или  Владимира  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  717,
718,  721,  726,  727,  774  и  др.].
 649

Галицкие  бояре  были  столь  самостоятельны  по  отношению  к  кня¬
зю,  что  могли  безнаказанно  унизить  его  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  763].  Они
могли  поддерживать  князя,  но  могли  его  и  не  «любить»  («бояром  же  не
любящимъ  Инъгвара»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  721]  или  учинить  «крамолу»  —
составить  заговор  против  Данила  Романовича  («садящим  же  имъ  в  думъ
и  хотящимъ  огнемь  зажещи»)  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  762].  Во  время  военных
действий  Даниила  Романовича  против  венгерского  короля  Андрея  II
«все  бояре  галицкие»  «предашася»  королю  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  765].
 Во  время  «великого  мятежа»,  когда  в  Галиче  в  1205  г.  не  было  кня¬
зя,  галицкие  и  владимирские  бояре  взяли  на  себя  военно-политичес¬
кую  инициативу,  собрав  войско  и  выйдя  навстречу  Рюрику  Ростисла-
вичу,  который  попытался  воспользоваться  смутой  и  захватить  Галич
[ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  717].  Социальное  и  политическое  значение  бояр  в
Галиции  и  на  Волыни  было  значительно.  В  1206  г.  в  сложнейших  об¬
стоятельствах  иноземного  вмешательства  галицкие  бояре  призвали  на
княжение  Владимира  Игоревича,  сына  героя  Слова  о  полку  Игореве.
Чтобы  укрепить  свои  позиции  в  Галиции,  Владимир  прибыл  в  Гали¬
цию  с  братьями  Романом,  Святославом  и  Ростиславом,  которым  дал  в
управление  и  кормление  Звенигород  и  Перемышль.  Поэтому  прежде
всего  на  бояр  обрушились  неблагодарные  Игоревичи,  когда  они  реши¬
ли  укрепить  свою  власть  в  Галиции  в  1208  г.  Убитых  было  много  —  500
(видимо,  с  сыновьями),  в  том  числе  и  «великие  бояре»,  тогда  как  ос¬
тальные  разбежались.  Позднее  галицкие  бояре  содействовали  тому,  что
венгерский  король  Андрей  II  «посадил»  в  Галиче  своего  сына  королеви¬
ча  Андрея.  Об  остроте  противоречий  между  княжеской  властью  и  могу¬
щественной  местной  знатью  можно  судить  по  уже  приведенным  ранее
многозначительным  словам  сотского  Микулы  Даниилу  Романовичу,
который  готовился  к  борьбе  со  своими  противниками:  «Господине,  не
погнетши  пчелъ,  меду  не  мать»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  723—724,  763].
 Бояре  делились  не  только  по  землям,  в  которых  находились  их  вла¬
дения,  но  также  по  тому,  служили  они  князю  или  нет,  а  если  служили,
то  какому  князю  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  751,  769—770,  905,  928].  «Свои
бояре  и  слуги»  или  слуги  дворные  сопровождали  князя  во  время  воен¬
ных  действий  и  разного  рода  мирных  событий  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  851,
856,  876,  899,  901,  908,  928].  Но  традиционно  летописец  мог  назвать
небольшой  отряд  княжеских  воинов,  небольшое  войско  малой  дружи¬
ной,  дружиной,  отличной  от  ополчения-лолкя,  хотя  встречается  и  сино¬
нимичное  использование  понятий  дружина  и  войско  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.
823,  835,  841,  856,  886].  Галицкие  и  волынские  бояре,  служилые  и  не¬
служилые,  находились  в  равном  сословном  положении  с  польской  и
венгерской  знатью.  Поэтому  вследствие  внутриполитических  событий
они  отъезжали  к  венгерским  королям  и  польским  князьям,  от  которых
получали  кормления,  и,  напротив,  польские  знатные  люди  служили
русским  князьям  [Пашуто  В.  Т.  1950.  С.  140—141  и  след.].  В  Юго-
Западной  Руси  аналогом  венгерского  палатина  являлось  понятие  вели¬
 650

кий  дворский,  синонимом  обозначения  знати  венгерских  королей,
польских  князей,  австрийского  герцога  —  бояре  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  724,
754,  810,  820,  827  и  след.  ].  Все  это  свидетельствует  о  сословной  близо¬
сти  знати  Галицко-Волынской  Руси  и  стран  Центральной  Европы.
 В  Галиции  и  Волыни  в  XIII  в.  как  и  в  Северо-Восточной  Руси  вы¬
деляли  «великих  бояр».  Их  первое  упоминание  относится  в  галицко-
волынском  летописании  к  1207  г.,  что  позволяет  предположить  появ¬
ление  этого  понятия  уже  в  XII  в.  Основу  социального  статуса  «великих
бояр»  составляли  служба  князю  на  высоких  должностях  дворского  и
тысяцкого,  их  богатства  и  земельные  владения.  Видимо,  у  них  были  и
свои  отряды  вооруженных  людей.  Когда  Даниил  и  Василько  Ростисла-
вичи  вернулись  после  очередного  изгнания  из  Польши,  вокруг  них
собралось  объединенное  войско,  но  отряд  Даниила  был  больше,  чем  у
его  союзников:  «Бъ  бо  вой  Данилова  болши  и  кръплъиши,  бяху  бояре
велиции  отца  его  вси  у  него»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  729—730].  Это  количе¬
ственное  и  качественное  превосходство  войска  Даниила  летописец
объяснил  участием  великих  бояр,  которые  служили  еще  Роману  Мсти-
славичу,  что  подразумевает  существование  у  них  собственных  отрядов.
 «Свои  бояре  и  слуги»  князя  в  Юго-Западной  Руси  все  более  инсти-
туировались  в  княжеский  двор.  «Лучших  своих  бояр  и  слуг»  в  качестве
всегда  готового  к  военным  действиям  отряда  князья  отправляли  для
внезапных  нападений  на  противника.  Во  время  военных  действий  Вла¬
димира  Васильковича  погиб  его  любимый  слуга  дворный  (должность
при  дворе),  сын  боярина  (социальное  положение)  Рах  Михайлович  (ука¬
зание  отчества  свидетельствует  о  знатности  его  происхождения)  [ПСРЛ.
Т.  II.  Стб.  876—877,  886—887].  Но  служба  князю  оставалась  средством
вертикальной  мобильности.  Поэтому  боярами  могли  стать  и  потомки
свободных  крестьян  смердов  («от  племени  смердья»),  подобно  Лазарю
Домажиричу  и  Ивору  Молибожичу,  которые  управляли  производством
Коломыйской  соли,  но  доходами  от  нее,  пользуясь  ослаблением  кня¬
жеской  власти  во  время  ордынского  нашествия,  распоряжались  без
«повеления  княжа».  О  значительности  этих  доходов  можно  судить  по
тому,  что  на  них  «великие  князья»  содержали  воинов.  Внук  священни¬
ка  Доброслав  Судьич  пришел  в  Бакоту  и  захватил  «безъ  княжа  повеле¬
нья»  «все  Понизье»  —  южную  часть  Галиции.  Княжеский  дворский
Григорий  Васильевич  замыслил  сам  править  «горной  страной  Пере-
мышльской»  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  789—790].
 Для  неслужилой  местной  знати  Галицко-Волынской  Руси  князь
являлся  сюзереном.  В  случае  войны  она  должна  была  являться  в  кня¬
жеское  войско.  Но  обладая  реальным  экономическим,  социальным  и
политическим  влиянием,  имея  право  отъезда,  волынские  и  особено
галицкие  бояре  постоянно  оказывались  в  оппозиции  к  князю,  не  явля¬
ясь  в  его  войско  или  выступая  против  него.  Формы  и  степень  участия
бояр  в  региональных  магистратурах  в  качестве  местной  правящей  зна¬
ти,  в  отличие  от  Новгородской  земли,  не  известны.  Но  в  Юго-Запад-
 651

мой  Руси  бояре  воспринимались  как  единое  сословие.  Поэтому  лето¬
писец  при  изложении  событий  тяжелой  военно-политической  борьбы
князей  Даниила  и  Василько  Романовичей  и  их  сторонников  за  власть
писал,  выделяя  разные  социальные  слои:  «<...>  и  вся  земля  попленена
бысть:  бояринъ  боярина  плънившю,  смердъ  смерда,  градъ  града,  якоже
не  остатися  ни  единой  вси  (деревни.  —  М.  С.)  плънени»  [ПСРЛ.  Т.  II.
Стб.  739].
 Города  Галиции  и  Волыни  указаны  в  летописном  своде  митрополи¬
та  Кирилла  как  активные  участники  общественно-политических  со¬
бытий.  Их  объединяет  то,  что  горожане  занимают  в  них  определенную
позицию,  но  у  них  отсутствуют  свои  избираемые  (республиканские)
институты,  в  отличие  от  Новгорода  того  же  времени.  В  этом  отноше¬
нии  города  Галиции  и  Волыни  подобны  городам  других  русских  зе¬
мель  с  развитыми  институтами  княжеской  власти.
 В  тяжелейшее  для  вдовы  Романа  Мстиславича  время,  когда  она  с
двумя  малышами-сыновьями  должна  была  бежать  от  преследовавших
их  галицких  бояр  и  князя  Владимира  Игоревича,  горожане-«влади-
мирцы»  их  не  «выдали».  Более  того,  они  хотели  убить  княжеского  по-
сла-священника  из  вражеского  стана.  Впрочем,  княгиня  Анна  с  сыно¬
вьями  должна  была  бежать  из  Владимира  к  краковскому  князю  и  род¬
ственнику  Лешко  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  718].  В  сложных  обстоятельствах
междоусобной  княжеской  борьбы,  боярских  распрей,  автономных  ин¬
тересов  городов  горожане  были  сторонниками  сильной  княжеской  вла¬
сти,  которая  позволяла  бы  им  спокойно  заниматься  для  них  главным
 — 	торгово-ремесленной  деятельностью.  Показательно,  как  точно  от¬
разил  это  соотношение  политических  интересов  разных  социальных
слоев  летописец  в  изложении  последующих  происходивших  событий
(в  Ипатьевской  летописи  он  изложены  под  6734/  1226  г.).  Судислав,
излагая  позицию  бояр,  предлагал  Мстиславу  Удатному  «дать»  уже  об¬
рученную  дочь  за  королевича  Андрея  и  «дать»  ему  город  Галич,  по¬
скольку,  говорил  Судислав,  «бояре  не  хотять  тебе».  Одновременно  ве¬
лась  политика  междукняжеских  отношений  —  Мстислав  не  хотел  «дать»
Галич  королевичу  Андрею,  но  хотел  его  «дать»  Даниилу.  Однако  га-
лицкие  бояре  боялись  стремления  Даниила  к  полновластию  и  отгова¬
ривали  Мстислава  от  этого  решения,  поскольку,  по  их  словам,  у  «ко¬
ролевича»  князь  всегда  сможет  Галич  забрать,  а  у  Даниила  —  нет.  В
этих  различиях  скрыты  разные  формы  владения  Галичем:  для  Андрея
этот  город  был  бы  условным  владением  —  леном,  а  для  Даниила  —
возвращением  наследственной  отчины.  Сами  «галичане»  «хотели»,  чтобы
правителем  стал  Даниил,  но  Мстислав  «дал»  галицкое  княжение  коро¬
левичу  Андрею.  Видимо,  Мстислав  осознавал,  что  в  этом  случае  он
сохранял  над  ним  сюзеренитет,  хотя  и  оставил  себе  только  «Понизье»
 — 	Подолье  на  юге  Галицкого  княжества  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  750].  В
этом  конфликте  общественно-политических  интересов  также  ясно  про¬
слеживается  стремление  городского  населения  к  сильной  княжеской
 652

власти,  его  противодействие  междукняжеским  интригам  и  попыткам
бояр  сохранить  свое  политическое  влияние.
 В  тридцатилетием  противостоянии  основных  общественно-поли¬
тических  сил  Галиции  и  Волыни  —  княжеской  власти,  бояр  и  городов
—  в  результате  активной  деятельности  Даниила  и  во  всем  его  поддер¬
живавшего  брата  Василька  постепенно  усиливалась  княжеская  власть
Романовичей.  Это  позволило  Даниилу  вернуться  в  середине  30-х  годов
к  общерусской  политике.  Подобно  северо-восточному  князю  Яросла¬
ву  Всеволодовичу,  Даниил  начал  военные  действия  против  крестонос¬
цев.  Воевал  он  против  ордена  «Добжинские  братья»,  магистр  которого
был  взят  в  плен.  После  этого  поражения  в  1235  г.  «Добжинские  бра¬
тья»  объединились  с  Тевтонским  орденом  в  Ливонский  орден.  Одно¬
временно  Даниил  был  вовлечен  и  в  общерусскую  борьбу  за  «киевское
наследие».  В  1223—1235  гг.  в  Киеве  княжил  сын  Рюрика  Ростиславича
Владимир,  который  был  союзником  Даниила.  После  поражения  под
Торческом  в  1235  г.  он  был  взят  в  плен  половцами.  Тогда  в  события
включился  черниговский  князь  Михаил  Всеволодович,  сын  князя  ки¬
евского  и  черниговского  Всеволода  Чермного.  Михаил  попытался  вос¬
становить  в  русских  княжествах  влияние,  которое  было  некогда  у  его
отца.  Поэтому  он  занял  Киев,  а  позднее  захватил  галицкое  княжение,
на  котором  оставил  своего  сына  Ростислава.  Но  Михаил  Чернигов¬
ский  не  рассчитал  своих  военно-политических  возможностей,  так  что
вскоре  Киев  захватил  владимиро-суздальский  Ярослав  Всеволодович,
который  был  оттуда  изгнан  в  1236  г.  выкупленным  из  плена  Владими¬
ром.  Но  около  1238  г.  Михаил  вновь  захватил  Киев,  откуда  он  бежал  с
приближением  передовых  татаро-монгольских  отрядов.  Несмотря  на
страшное  бедствие  Ордынского  нашествия,  князья  продолжали  ожес¬
точенную  борьбу  за  Киев.  В  1238  г.  там  сменились  Владимир  Рюрико¬
вич,  Ростислав  Мстиславич  Смоленский  и,  наконец,  Даниил  Романо¬
вич,  который  оставил  там  своего  наместника  Дмитра.  Именно  Дмитру
пришлось  в  1240  г.  организовать  оборону  Киева  от  войск  Батыя.  При
этом  он  вел  себя  столь  мужественно,  что  после  ранения  и  пленения
ему  была  оставлена  жизнь  [ПСРЛ.  Т.  II.  Стб.  782—788;  Пашуто  Б.  Т.
1950.  С.  219-220;  Рапов  О.  М.  1977.  С.  123-124,  181].

Заключение
 Историографический  анализ  (его  не  следует  путать  с  библиографи¬
ческой  полнотой)  свидетельствует,  что  при  изучении  проблемы  «князь
и  княжеская  власть  на  Руси  VI  —  первой  трети  XIII  в.»  постоянно
существовали  различия  в  изучении  общих  и  частных  вопросов  много¬
численных  ее  тем.  Это  многообразие  объясняется  как  внутренней  эво¬
люцией  исторической  науки  (уровень  мобилизации  исторических  ис¬
точников,  их  источниковедческого  анализа,  использования  методов),
так  и  воздействием  на  исследователей  разных  общественно-полити¬
ческих  систем,  теоретических  и  реальных,  философских  концепций,  а
также  конкретных  обстоятельств  жизни  России  ее  новой  и  новейшей
истории.  Поэтому  основным  исследовательским  принципом  при  ее
изучении  в  предложенных  читателю  разысканиях  стало  следование  не
идеологемам,  включая  протестный  отказ  от  аналитического  подхода
или  его  ограничение  причинно-следственными  связями,  а  системно¬
структурный,  генетический  и  сравнительно-исторический  методы.  Они
позволили  последовательно  устанавливать  исторические  факты,  ана¬
лизировать  их  внутреннюю  структуру,  синхронное  и  диахронное  взаи¬
модействие,  рассматривать  их  в  контексте  сложного  в  своем  содержа¬
нии  исторического  процесса.  Особое  значение  при  этом  приобрели
коллективный  предшествующий  опыт,  а  также  источниковедение  ис¬
пользованных  исторических  материалов  как  органические  составные
части  исторического  исследования.  Вместе  с  тем  при  изучении  дея¬
тельности  князей  оказалось  необходимым  вернуться  к  ее  анализу  в
событийном  ряду,  что  позволило,  как  представляется,  найти  объектив¬
ные  критерии  в  ее  конкретных  характеристиках,  в  определении  в  ис¬
торическом  процессе  значения  личности  князя  как  правителя.
 При  изучении  проблемы  «князь  и  княжеская  власть  на  Руси  VI  —
первой  трети  XIII  в.»  большое  значение  приобрело  определение  пара¬
дигмы  общественного  развития  возникающего  и  развивающегося  древ¬
нерусского  общества,  системными  структурными  элементами  которо¬
го  являлись  данные  институты.  Конкретный  анализ  показал  отсутствие
на  Руси  данного  периода,  как  и  в  обширном  субконтиненте  Восточ¬
ной,  Центральной,  Юго-Восточной  и  Северной  Европы,  вне  зоны  ро¬
мано-германского  синтеза,  преемственной  смены  первобытнообщин¬
ных,  рабовладельческих  и  феодальных  общественных  отношений  как
следствия  их  внутреннего  развития.  Эта  идеологема  постоянно  дефор¬
 654

мировала  исследовательский  процесс  в  отечественной  исторической
науке  советского  периода.  Вместе  с  тем  ограниченными  оказались  воз¬
можности  культурологических  и  цивилизационных  методов,  абсолю¬
тизирующих  особенности  национального  развития  без  учета  общих
закономерностей  исторической  эволюции,  а  также  внесистемного  изу¬
чения  отдельных  категорий  культуры  вне  их  различий  в  конкретные
исторические  периоды  и  в  разных  социальных  группах.
 Установленное  основное  содержание  исторического  развития  Руси
от  племенных  общественных  отношений  к  феодальным  позволило,  как
представляется,  раскрыть  событийное  и  сущностное  содержание  эво¬
люции  институтов  князя  и  княжеской  власти  во  все  периоды  русской
истории  изучаемого  периода.
 Анализ  общества  индоевропейского  периода  показал  генетические
истоки  той  экономической,  социально-политической  и  культурной
среды,  в  которой  функционировали  князь  и  княжеская  власть  как  ее
структурные  элементы  позднее,  в  древнерусский  период.  Эти  наблю¬
дения  позволяют  проследить  их  начала,  истоки  некоторых  архетипов,
а  также  содержание  той  исторической  эволюции,  которая  привела  к
появлению  в  VI—VII  вв.  на  обширных  пространствах  Центральной,
Восточной  и  Юго-Восточной  Европы  славян  на  стадии  развитого  же¬
лезного  века  и  позднего  племенного  строя.
 Определение  путей  исторического  развития  индоевропейских  на¬
родов  (рассмотрена  их  европейская  ветвь)  позволяет  установить  два
различающихся  вектора.  Древнейший  путь  социальной  эволюции  ин¬
доевропейских  племен,  расселившихся  в  Средиземноморье,  опреде¬
лялся  рабством  как  основным  видом  использования  пленников,  отне¬
сенных  к  вещному  праву  и  орудиям  труда.  В  Европе  эта  система  обще¬
ственного  строя  территориально  распространилась  по  мере  роста  вла¬
дений  античных  рабовладельческих  государств  —  Древней  Греции  и
Рима.  Славяне  относились  к  той  ветви  индоевропейских  племен,  эт¬
ническое  и  экономическое  становление  которых  на  стадии  племенно¬
го  строя  и  железного  века  происходило  с  различающимися  темпами  в
лесной  зоне  Европы.  В  этих  конкретных  исторических  условиях  у  сла¬
вян,  как  и  у  германцев,  разложение  племенного  строя  вело  в  раннес¬
редневековый  период  к  формированию  не  рабовладельческих,  а  фео¬
дальных  общественных  отношений.
 Новейшие  методы  конкретных  исторических  исследований  позво¬
лили  использовать  коллективный  опыт,  накопленный  исторической
наукой  в  продолжение  250  лет  при  изучении  феодальных  обществен¬
ных  отношений.  Он  показывает  ограниченность  позитивистского  под¬
хода  к  их  анализу  как  только  земельных  феодов  или  крупного  земле¬
владения,  сеньориально-вассальных  отношений,  равно  как  и  догмати¬
ческого  марксистского  и  сталинистского  подходов  к  феодализму  как  к
общественно-экономической  формации  без  конкретных  многообраз¬
ных,  включая  неземельные,  феодов  и  основанных  на  них  экономиче¬
 655

ских,  социальных  и  политических  отношениях.  Их  отрицание  на  но¬
вейшем  уровне  исторических  исследований  и  в  новейших  обществен¬
но-политических  условиях  имеет  как  научное,  так  и  протестное  содер¬
жание.  Предложенные  ныне  культурологические  и  цивилизационные
подходы  противопоставили  им  абсолютизацию  частного  и  особенного  в
историческом  развитии  без  учета  содержащихся  в  этих  подходах  кон¬
структивных  начал  знаковых  систем,  общего  и  закономерного,  раскры¬
вающих  сущностные  процессы  исторического  развития.  Поэтому  кон¬
структивным  стал  анализ  эволюции  институтов  князя  и  княжеской
власти  в  раннесредневековом  и  развитом  средневековом  обществе,  в
контексте  свойственных  ему  экономических,  социальных,  политиче¬
ских  отношений,  идеологии,  коллективной  психологии  и  межличнос¬
тных  связей,  формирующихся  на  основе  неземельных  и  земельных  фе¬
одов,  разных  форм  зависимости  людей  своего  этноса  при  взимании  с
них  продуктовой,  отработочной  или  денежной  ренты  (дохода,  не  тре¬
бующего  предпринимательской  деятельности),  посредством  внеэконо¬
мического  принуждения,  в  отличие  от  отношений  рабовладельцев  и
пленников-рабов,  которые  имели  место  в  античных  обществах.
 Положение  князя  на  Руси  в  переходный  и  феодальный  периоды
определялось  содержанием  феодальных  отношений  —  натуральным
(позднее  —  натурально-денежным)  обеспечением,  феодом-кормом,
служилых  князю  людей  (дружина).  Княжеское  господское  хозяйство
обеспечивалось  трудом  зависимых  людей,  с  которых  взималась  про¬
дуктовая,  денежная  и  натуральная  рента.  Патриархальное  рабство  пле¬
менного  общества  развилось  в  холопство,  соединившее  рабский  пра¬
вовой  статус  со  средневековыми  формами  эксплуатации,  основанной
на  ограничении  личной  свободы,  на  службе  и  наделении  орудиями
труда.  Поэтому  находившиеся  в  составе  княжеского  господского  хо¬
зяйства  холопы  существовали  на  Руси  в  течение  всего  ее  средневеко¬
вого  периода.
 Определение  такой  парадигмы  исторического  развития  Руси  X  —
первой  трети  XIII  в.,  системно  включенных  в  ее  структуры  князя  и
княжеской  власти,  принципиально  отличается  от  многочисленных  пред¬
шествующих  мнений,  определявших  «феодализм»  через  крепостниче¬
ство,  соединенное  с  крупным  землевладением,  крупную  вотчину,  ус¬
ловное  землевладение,  сеньориально-вассальные  отношения.  Исходя
из  этих  «признаков»  исследователи  устанавливали  отсутствие,  большее
или  меньшее  наличие  в  средневековой  Руси  «феодализма»  или  «рабов¬
ладения»,  понимаемого  в  соответствии  с  позитивистскими,  догмати¬
ческими  марксистскими  и  сталинистскими  теориями.
 Данная  парадигма  исторического  развития  европейских  народов
позволяет  раскрыть  причины  ускоренных  темпов  развития  обществен¬
ных  отношений  в  германских  племенах,  расселившихся  в  III—V  вв.  на
территории  Римской  империи  и  усвоивших  ее  культурное  наследие
(зона  романо-германского  социально-культурного  синтеза),  а  также  за¬
 656

медленных  темпов  их  эволюции  в  германских  и  славянских  племенах
вне  этой  зоны.  С  другой  стороны,  она  позволяет  понять  общее  и  осо¬
бенное  в  историческом  развитии  разных  ветвей  славян,  приобретав¬
ших  в  процессе  распада  родоплеменных  отношений,  становления  и
развития  государств  в  IX—XIII  вв.  региональные  особенности  в  своих
средневековых  по  социальному  строю  обществах  в  результате  воздей¬
ствия  различающихся  религиозной  и  культурной  традиций  Священ¬
ной  Римской  и  Византийской  империй.
 В  таком  историческом  контексте  эволюция  институтов  князя  и  кня¬
жеской  власти  у  восточных  славян  раскрывается  как  органичная  со¬
ставная  часть  процесса  формирования  многоэтничного  государства,
объединившего  и  политически  интегрировавшего  предшествовавшие
восточнославянские  племенные  княжения  и  межплеменные  союзы.  В
многоэтничном  Русском  государстве,  этнокультурную  основу  которо¬
го  составили  восточные  славяне  при  участии  в  разной  мере  активности
скандинавов,  финно-угров,  балтов  и  тюрок,  князь  и  княжеская  власть
прошли  несколько  этапов  развития.
 В  потестарном  государстве,  объединившем  завоеванные  племенные
княжения  и  межплеменные  союзы  силой  оружия,  князья  на  Руси  до
середины  X  в.  активно  использовали  в  новых  общественно-политичес¬
ких  условиях  как  древние  по  происхождению  структуры  подчиненных
племенных  княжений  во  главе  со  своими  князьями,  так  и  новые  госу¬
дарственные  институты.  Первоначально  добровольные  внутриплемен-
ные  подношения  князю  и  его  дружине  трансформировались  в  регу¬
лярно  взимаемые  фиксированные  подати=налоги  князю  от  дыма-дома,
хозяйства  малой  семьи.  Архаичное  по  происхождению  и  форме  полю¬
дье  стало  формой  прямого  княжеского  управления,  сбора  податей,  кор¬
мления  князя  и  его  служилых  людей.  Княжие  мужи-посадники  управ¬
ляли  городами,  которые  становились  центрами  княжеского  террито¬
риального  управления  городской  волостью.  Нормы,  видимо,  южной
группы  восточнославянских  племенных  Правд  были  объединены  в
княжеский  закон  —  Правду  Русскую.  Племенное  право-обязанность
участия  в  ополчении  стало  обязанностью  участвовать  в  княжеском  вой¬
ске  наряду  с  княжеской  дружиной  и  наемными  отрядами  варягов  и
печенегов.  Эти  государственные  институты,  вассальное  подчинение
племенных  князей,  власть,  основанная  на  военной  силе  и  завоевании,
в  потестарном  государстве  стали  социально-политическим  основани¬
ем  особо  значимого  положения  великого  князя  русского,  величальный
титул  которого  выделял  его  из  членов  княжеского  рода  и  подчиненных
племенных  князей.  Вместе  с  тем  они  создавали  условия  для  дальней¬
шей  эволюции  Русского  государства.
 Реформы  княгини  Ольги  по  замене  племенного  деления  террито¬
риальным  по  погостам  и  городам  с  волостями,  по  регламентации  сбо¬
ра  податей  и  распространению  княжеской  судебной  власти  имели  след¬
ствием  создание  средневекового  государства  с  его  основными  полити¬
 657

ческими  институтами.  Во  главе  его  находился  великий  князь  русский,
резиденция  (княжой  двор)  которого  находился  в  стольном  городе  Ки¬
еве.  Княжие  служилые  люди,  иерархически  организованные  (княжие
мужи  и  отроки  —  «дружина»),  обеспечивали  функционирование  госу¬
дарственного  административно-судебного  аппарата,  княжеской  воен¬
ной  организации,  а  также  обслуживание  княжеского  двора.  В  новой
государственной  системе  происходили  распад  племенных  связей  и  фор¬
мирование  соседских  сельских  общин.  Исчезли  племенные  по  проис¬
хождению  альтернативные  князю  источники  власти  —  племенное  на¬
родное  собрание  и  совет  старейшин.  Как  следствие  этого  в  Русском
государстве  происходила  дальнейшая  концентрация  княжеской  влас¬
ти,  появление  и  существование  в  нем  во  второй  половине  X  —  первой
половине  XI  в.  раннефеодальной  монархической  княжеской  власти,
что  уже  отмечалось  некоторыми  из  исследовательских  направлений.
Князь  стал  символом  политического  единства  Русского  государства.  В
нем  персонифицировались  титульная  верховная  земельная  собствен¬
ность  как  символ  политического  суверенитета  над  государственной  тер¬
риторией,  а  также  распространенные  на  ее  жителей  верховные  власт¬
ные  и  юридические  функции.  Города,  названные  по  языческому  или
христианскому  имени  Владимира  и  Ярослава,  стали  маркировать  пре¬
делы  государства  как  княжеского  владения.
 Князь  —  правитель  и  законодатель  —  принимал  решения  по  ре¬
формированию  пантеона  верховных  богов  в  языческий  период  (Вла¬
димир),  укреплению  христианской  организации  (княгиня  Ольга)  и
принятию  христианства  в  качестве  государственной  религии  (Влади¬
мир).  Эти  решения  способствовали  консолидации  Русского  государ¬
ства,  росту  его  военно-политической  мощи  и  позволили  значительно
увеличить  его  территорию  к  середине  XI  в.,  ввести  его  в  систему  евро¬
пейских  политических  и  династических  отношений.
 Основным  средством  материального  обогащения  князя  являлись
государственные  подати,  которые  концентрировались  в  княжеской  каз¬
не.  Они  распределялись  среди  служилых  князю  людей,  становясь  для
них  феодом-деньгами.  Служба  князю  создавала  также  возможность
интеграции  служилой  и  местной  неслужилой  знати,  материального
обеспечения  княжих  служилых  людей  посредством  отчислений  от  на¬
турально-денежных  поступлений  за  исполнение  ими  административ¬
но-судебных  должностей  (феод-должность,  корм).  Служба  князю  и
феодальные  методы  материального  обеспечения  за  нее  стали  эконо¬
мическим,  социальным  и  правовым  основанием  формирования  при¬
вилегированного  служилого  сословия,  высший  слой  которого,  княжие
мужи,  был  защищен  двойной  вирой.
 Вместе  с  тем,  князь  —  человек  знатный  и  богатый  —  владел  господ¬
ским  хозяйством  с  зависимыми  людьми.  Он  участвовал  в  управлении
им,  но  не  был  при  этом  рабовладельцем,  поскольку  в  господском  хо¬
зяйстве  использовались  средневековые  методы  его  организации,  эксп¬
 658

луатации  зависимых  людей  посредством  разных  видов  зависимости  и
взимания  продуктовой,  отработочной  и  денежной  ренты,  а  также  вне¬
экономического  принуждения.  От  еще  небольших  господских  хозяйств
местной  знати  княжеское  владение  этого  периода  отличалось  размера¬
ми  и  более  сложной  структурой  (вхождение  в  его  состав  укрепленных
и  неукрепленных  городов,  заповедных  охотничьих  и  бортных  лесов,
сел,  и  т.  д.).
 Введение  христианства  в  качестве  государственной  религии  спо¬
собствовало  сакрализации  княжеской  власти,  завершению  формиро¬
вания  ее  идеологии  в  системе  средневековых  христианско-монархи¬
ческих  ценностей,  святости  происхождения  и  сущности  власти,  разви¬
тию  ее  символов  и  системы  княжеского  поведения.  Появились  особо
почитаемые  христианские  культы,  которые  становились  культами  кня¬
жеского  рода  и  государственными:  св.  Богородица  —  при  Владимире
Святославиче  и  св.  София  —  при  Ярославе  Мудром.  Поэтому  Софий¬
ские  соборы  наряду  с  городами,  названными  княжескими  именами,
стали  маркерами  пределов  Русского  государства.
 На  всю  территорию  политически  единого  Русского  государства  рас¬
пространилась  система  междукняжеских  отношений,  в  которых  опре¬
деляющим  стал  принцип  княжеского  наследования  по  прямой  нисхо¬
дящей  мужской  линии  (неславянские  этносы  были  включены  в  состав
Руси  на  основе  политической  зависимости  их  князей  и  даннических
отношений).  Этот  фактор  стал  причиной  жестоких  междукняжеских
столкновений  в  периоды  династических  кризисов,  которые  приводили
к  княжескому  братоубийству.  Он  явился  одной  из  основ  традиции  по¬
литического  единства  страны,  когда  со  второй  половины  XI  в.  это  един¬
ство  начали  разрушать  объективные  факторы  дальнейшего  прогрес¬
сивного  исторического  развития  Руси:  распространение  отчинного  вла¬
дения  княжествами  (апанажи)  и  как  следствие  этого  —  формирование
местных  княжеских  династий,  рост  значения  местной  землевладель¬
ческой  знати,  экономическая  и  социальная  эволюция  городов,  кото¬
рая  приводила  наиболее  значительные  из  них  к  автономности  по  от¬
ношению  к  княжеской  власти,  особенно  в  периоды  династических  и
политических  кризисов.  В  условиях  этих  разных  по  содержанию  тен¬
денций  исторического  развития  Руси  особое  значение  приобретал
субъективный  фактор  —  мера  таланта  князя  как  политического  руко¬
водителя,  который  мог  сохранить  единство  страны,  ее  стабильность,
гарантии  жизни  и  собственности  ее  жителей.  В  качестве  постоянных
факторов  в  деятельности  князей  Киевских  сохранялось  их  значение
как  источника  верховной  власти  и  права.  Отсюда  —  особая  роль  Вла¬
димира  Мономаха  и  его  сына  Мстислава,  сохранивших  в  первой  трети
XII  в.  политическое  единство  Русской  земли  и  общерусскую  значи¬
мость  внешнеполитических  связей.
 Анализ  деятельности  князей  со  второй  трети  XII  в.  свидетельствует
о  ее  особой  политической  традиции  на  всем  пространстве  «Русской
 659

земли»,  от  Киева  до  Новгорода,  от  Галиции  и  Волыни  до  Поволжья.  Ее
общерусское  значение  совмещалось  с  церковным,  культурным  и  идео¬
логическим  единством  Руси.  Вместе  с  тем,  в  образовавшихся  много¬
численных  княжествах  ясно  прослеживается  преобладание  отчинного
права  владения  ими.  Князья  как  общественно-политический  институт
являлись  во  второй  трети  XII  —  первой  трети  XIII  в.  структурной  со¬
ставной  частью  трех  разных  систем  —  1)  княжеской  монархической
власти  в  княжествах  Северо-Восточной,  Юго-Восточной  и  Западной
Руси  (с  различиями  в  мере  полновластия),  2)  Новгородской  боярской
республики  с  избираемыми  магистратами  и  ее  договорными  отноше¬
ниями  с  князьями,  3)  княжеств  Юго-Западной  и  Южной  Руси,  где  в
равной  мере  оказались  воздействующими  на  политический  процесс
княжеская  власть,  городское  население  и  местная  знать  —  бояре.  Это
—  лишь  основные  типы  социально-политических  систем  данного  пе¬
риода.  В  каждом  отдельном  княжестве  в  разные  периоды  его  истории
соотношение  главных  социально-политических  сил  —  княжеской  вла¬
сти,  местной  знати  и  города  —  изменялось.  Объективный  микроана¬
лиз  исторического  процесса  —  проблема  предстоящих  исследований.
Но,  обобщая  уже  сделанные  наблюдения,  можно  прийти  к  выводу,  что
конструктивным  представляется  то  исследовательское  направление,
которое  характеризует  социально-политическое  состояние  Русского
государства  со  второй  трети  XII  в.  как  его  политическую  раздроблен¬
ность.  Такое  определение  сохраняет  реально  существовавшие  в  новый
исторический  период  традиции  исторического,  церковного,  культур¬
ного  единства,  самосознания  принадлежности  к  «Русской  земле»,  что
теперь  сосуществовало  с  самосознанием  региональной  принадлежнос¬
ти  «киян»,  «смолян»,  «новгородцев»,  «галичан»,  «владимирцев»  и  т.  д.
 В  таких  различающихся  общественно-политических  условиях  осо¬
бое  значение  сохранял  субъективный  фактор  —  личность  князя,  кото¬
рому  приходилось  в  конкретных  общественно-политических  обстоя¬
тельствах  выстраивать  систему  княжеской  власти  при  возрастающем
значении  во  всех  княжествах  городов  и  знати.  В  условиях  постоянных
социальных  и  политических  внутренних  противоречий  общество  ме¬
нее  страдало  в  устойчивых  системах  раннефеодальной  монархии  и  рес¬
публики,  чем  в  тех  княжествах,  где  социально-политические  возмож¬
ности  князя  и  бояр  оказывались  близкими,  а  торгово-ремесленному
населению  городов  приходилось  маневрировать  между  этими  проти¬
воборствующими  группировками.
 В  политически  раздробленной  Руси  институт  княжеской  власти
продолжал  развиваться.  При  сохранении  ее  феодальных  экономиче¬
ских  и  социально-политических  основ  усложнилась  структура  княжих
служилых  людей,  княжих  мужей  и  отроков,  включившая  во  второй
половине  XI  —  начале  XII  в.  в  свой  состав  средний  слой  —  детских.  Во
второй  половине  XII  в.  феодальные  принципы  дружбы-службы  по  от¬
ношению  к  князю  стали  заменяться  военно-служилым  состоянием  и
 660

принадлежностью  к  княжескому  двору,  хотя  древнее  по  происхожде¬
нию  слово  дружина  еще  долгое  время  являлось  обобщающим  названи¬
ем  служилых  князю  людей.  Принадлежность  княжескому  двору,  древ¬
нему  по  происхождению  центру  государственного  и  княжеского  гос¬
подского  управления,  стала  обозначением  формирующегося  военно¬
служилого  сословия,  интегрировавшего  низшие  слои  прежней  «дружи¬
ны»,  отроков,  а  также  слуг  княжеского  двора.  Это  сословие  называли
альтернативно  —  дворяне  или  слуги.  Но  они  продолжали  прежние  совме¬
щенные  функции  членов  дружины  по  реализации  княжеской  власти  и
личной  службы  князю  —  княжеское  административно-судебное  управ¬
ление,  военную  службу  и  престижную  службу  на  княжом  дворе.  Кня¬
жеское  материальное  обеспечение  за  службу  оставалось  феодальным  в
виде  прямых  или  через  княжескую  казну  натурально-денежных  отчис¬
лений  (феоды-корм).  Впрочем,  дворяне-слуги  являлись  также  владель¬
цами  имения  —  собственных  домов  и  земельных  владений.
 В  княжествах  периода  политической  раздробленности  Руси  до  пер¬
вой  трети  XIII  в.  князья  сохраняли  верховные  властные  и  правовые
функции.  Лишь  выступления  бояр  и  городов  могли  временно  их  огра¬
ничить  или  помешать  их  исполнению.  Только  в  Новгородской  бояр¬
ской  республике  функции  княжеской  власти  были  постоянно  ограни¬
чены  институтами  веча,  избираемых  посадников  и  тысяцких.  Но  и  там,
как  показал  В.  Л.  Янин,  большое  значение  князя  сохранялось  в  смес-
ном  суде  и  военном  деле.
 Внешнеполитические  и  матримониальные  связи  князей  утратили  в
этот  период  общерусское  значение.  Они  стали  ограничены  интереса¬
ми  отдельных  князей,  их  княжеств  и  княжеских  группировок.  Исчезли
общерусские  княжеские  христианские  культы.  Их  заменили  региональ¬
но  ограниченные  княжествами  культы  небесных  покровителей  отдель¬
ных  князей  и  их  семей.  В  частности,  с  началом  строительства  монар¬
хической  системы  Владимиро-Суздальского  княжества  был  создан  и
новый  княжеский  культ  Покрова  Богородицы,  а  новыми  государствен¬
ными  символами  стали  икона-заступница  Богоматери  Владимирской
и  геральдический  лев.  Но  и  в  этот  период  интенсивного  внутреннего
развития,  ограничения  внешних  политических,  династических  и  куль¬
турных  связей  региональными  княжескими  или  республиканскими
(Новгород)  интересами  Русь,  ее  институты  князя  и  княжеской  власти
оставались  в  пределах  единого  европейского  социально-экономичес¬
кого,  политического  и  культурного  пространства.
 На  Руси  X  —  первой  трети  XIII  в.  существовали  представления  о
князе  идеальном  (эти  идеалы  во  времени  менялись),  были  представле¬
ния  и  о  святости  как  высшем  нравственном  идеале  поведения,  вклю¬
чая  такой  ее  особый  вид  как  жертвенность  [  Топоров  В.  Н.  1995.  Т.  I.  С.
438].  В  соответствии  с  христианскими  ценностями  князья  делились  на
святых  и  грешных.  Но  князья  были  органично  включены  во  все  сферы
жизни  земной,  где  они  различались  по  мере  ума,  таланта  и  совести.
 661

Мера  блага  и  зла,  которые  они  принесли  своим  и  чужим  княжествам,
определялась  в  самой  различной  степени,  в  зависимости  от  сословного
положения  лица  оценивающего,  в  зависимости  от  того,  относится  он  к
победителям  или  побежденным,  разоряющим  или  разоряемым.  Была
общая  для  всех  реальная  и  духовная  ценность  —  Русская  земля,  но  по
мере  роста  политической  раздробленности  страны  о  ней  все  реже
вспоминали  князья,  кияне  и  смоляне,  новгородцы  и  галичане,  володимер-
цы  и  суждальцы.  Но  она  продолжала  существовать,  и  это  осознали  лишь
в  годину  смертельной  для  нее  опасности.

Литература
 Абрамович  Д.  И.  1916.  Жития  святых  мучеников  Бориса  и  Глеба  и  служ¬
бы  им.  Пг.
 Авдусин  Д.  А.  Современный  антинорманизм  //  ВИ.  1988.  №  7.
 Аверинцев  С.  С.  1972.  К  уяснению  смысла  надписи  над  конхой  цент¬
ральной  апсиды  Софии  Киевской  //  Древнерусское  искусство:  Художе¬
ственная  культура  домонгольской  Руси.  М.
 Айналов  Д.  В.  1905.  Княгиня  св.  Ольга  в  Царьграде  //  Труды  двенадца¬
того  археологического  съезда  в  Харькове.  Т.  III.  М.
 Айналов  Д.  1908.  Очерк  по  истории  древнерусского  искусства.  Ч.  II:  О
дарах  русским  князьям  и  послам  в  Византии  //  ИОРЯС.  Т.  XIII.  Кн.  2.
 Акентьев  К.  К.  1995.  Мозаики  киевской  св.  Софии  и  «Слово»  митропо¬
лита  Илариона  в  византийском  литургическом  контексте  //  Литургия,  ар¬
хитектура  и  искусство  византийского  мира:  Труды  XVIII  Межд.  конгресса
византинистов  (Москва,  8—15  августа  1991)  и  другие  материалы,  посвя¬
щенные  памяти  о.  Иоанна  Мейендорфа.  СПб.  (Византинороссика.  Т.  I).
 Алексеев  В.  Я,  ПершицА.  И.  1990.  История  первобытного  общества.  М.
 Алексеев  Л.  В.  1975.  Полоцкая  земля  //  X  —  XIII  вв.  М.
 Алексеев  Л.  В.  1980.  Смоленская  земля  в  IX—XIII  вв.:  Очерки  истории
Смоленщины  и  Восточной  Белоруссии.  М.
 Алексеев  Ю.  Г.  1978.  Статьи  о  «вдачестве»:  (Опыт  терминологического
анализа  древнерусских  юридических  текстов)  //  ВИД.  Вып.  IX.
 Алешковский  М.  X.  1962.  Новгородский  детинец  1044—1430  гг.:  (По  ма¬
териалам  новых  исследований)  //  Архитектурное  наследство.  Вып.  14.  М.
 Алешковский  М,  X.  1971.  Повесть  временных  лет:  Судьба  литературного
произведения  в  Древней  Руси.  М.
 Алешковский  М.  X.  1972.  Русские  глебоборисовские  энколпионы  1072—
1150  годов  //  Древнерусское  искусство:  Художественная  культура  домон¬
гольской  Руси.  М.
 Андреев  Ю.  В.  1976.  Раннегреческий  полис:  (Гомеровский  период).  Л.
 Андреев  Ю.  В.  1989.  Крито-микенский  мир  //  История  древнего  мира.
3-е  изд.  [Кн.  1]:  Ранняя  древность.  М.
 Андрощук  Ф.  А.  1995.  Хронология  Шестовицкого  могильника  //Древ¬
ние  культуры  и  цивилизации  Восточной  Европы.  Одесса.
 Ариньон  Ж.  -Я.  1980.  Международные  отношения  Киевской  Руси  в  се¬
редине  X  в.  и  крещение  княгини  Ольги  //  ВВ.  Т.  41.
 Аристов  Н.  1866.  Промышленность  древней  Руси.  СПб.
 663

Артамонов  М.  И.  1935.  Средневековые  поселения  на  Нижнем  Дону.  Л.
 Артамонов  М.  //.  1958.  Саркел  —  Белая  Вежа  //  Труды  Волго-Донской
археологической  экспедиции.  Т.  I.  М.;  Л.  (МИД.  №  62).
 Артамонов  М.  И.  1962.  История  хазар.  Л.
ч4  Археология  Украинской  ССР.  1986.  Т.  3:  Раннеславянский  и  древне¬
русский  периоды.  Киев.
 Архипов  А.  1993.  К  изучению  сюжета  о  выборе  веры:  «Повесть  времен¬
ных  лет»  и  «еврейско-хазарская  переписка»  //  Jews  and  Slavs.  Jerusalem;
Spb.  Vol.  1.
 Архипова  E.  И.  2001.  О  месте  погребения  Ярослава  Мудрого:  (проблема
княжеской  усыпальницы)  //  РА.  №  1.
 Арциховский  А.  В.  1946.  Древнерусские  областные  гербы  //  Учен.  зап.
МГУ.  Вып.  93.  Кн.  1.
 Арциховский  А.  В.  1948.  Одежда  //  История  культуры  Древней  Руси:
Домонгольский  период.  Т.  I:  Материальная  культура.  М.;  Л.
 Арциховский  А.  В.,  Янин  В.  Л.  1978.  Новгородские  грамоты  на  бересте:
(Из  раскопок  1962—1976  гг.).  М.
 Афанасьев  Г.  Е.  2001.  Где  же  археологические  свидетельства  существо¬
вания  Хазарского  государства?  //  РА.  №  2.
 Баран  В.  Д.  1997.  Венеди,  склавши  та  анти  у  свшп  археолопчих  джерел
//  Проблемы  славянской  археологии.  М.  (Труды  VI  Межд.  Конгресса  слав,
археологии.  Т.  1).
 Барг  М.  А.  1973.  Проблемы  социальной  истории  в  освещении  западной
медиевистики.  М.
 Бахрушин  С.  В.  1937.  «Держава  Рюриковичей»  //  ВДИ.  №  2
 Бахрушин  С.  В.  1937а.  Некоторые  вопросы  истории  Киевской  Руси  //
ИМ.  Кн.  3.
 Бахрушин  С.  В.  1987.  Труды  по  источниковедению,  историографии  и
истории  России  эпохи  феодализма:  (Научное  наследие).  М.
 Белецкий  В.  Д,  Белецкий  С.  В.  1998.  О  знаках  на  кистене  из  Белой  Вежи
//  Скифы.  Хазары.  Славяне.  Древняя  Русь:  Межд.  научная  конференция,
посвященная  100-летию  со  дня  рождения  М.  И.  Артамонова.  СПб.
г/,  Белецкий  С.  В.  1995.  К  вопросу  о  времени  строительства  Софийского
собора  в  Киеве  //  Церковная  археология.  Ч.  2:  Христианство  и  древнерус¬
ская  культура.  СПб.;  Псков.
 Белецкий  С.  В.  1997.  Начало  русской  геральдики  (знаки  Рюриковичей
X—XI  вв.)  //  У  источника:  Сб.  ст.  в  честь  члена-корреспондента  РАН  С.
М.  Каштанова.  Ч.  1.  М.
 Белецкий  С.  В.  2001.  Несколько  замечаний  о  генеалогии  первых  поко¬
лений  рода  Рюриковичей  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневеко¬
вье:  Генеалогия  как  форма  исторической  памяти:  XIII  Чтения  памяти  В.
Т.  Пашуто.  Материалы  конференции.  М.
 Белик  А.  А.  1998.  Культурология.  Антропологические  теории  культур.  М.
 Белик  А.  А.  2000.  Культурная  (социальная)  антропология  —  область
научных  исследований  и  учебная  дисциплина  //  Этнографическое  обозре¬
ние.  №  6.
 Беляев  И.  Д.  1851.  Русь  в  первые  сто  лет  от  прибытия  Рюрика  в  Новго¬
 664

род  //  Временник  имп.  Московского  общества  истории  и  древностей  россий¬
ских.  Кн.  15.
 Беляев  И.  Д.  1858.  О  наследстве  без  завещания  по  древним  русским
законам  до  уложения  царя  Алексея  Михайловича.  М.
 Беляев  И.  1861.  Рассказы  из  русской  истории.  Кн.  1.  М.
 Беляев  И.  1864.  История  Новгорода  Великого  от  древнейших  времен  до
падения.  М.
 Беляев  И.  Д.  1888.  Лекции  по  истории  русского  законодательства.  2-е
изд.  М.  (первое  издание  опубликовано  в  1878  г.  после  смерти  автора,  пос¬
ледовавшей  в  1873  г.).
 Беляев  Л.  А.  1997.  Восточнохристианские  и  романские  элементы  в  куль¬
туре  домонгольской  Руси  (мысли  вслух)  //  Проблемы  славянской  археоло¬
гии.  М.  (Труды  VI  Межд.  Конгресса  слав,  археологии.  Т.  1).
 Беляев  Н.  Т.  1929.  Рорик  Ютландский  и  Рюрик  Начальной  летописи  //
Сборник  статей  по  археологии  и  византиноведению.  Seminarim
Kondakovianum.  Т.  HI.  Praha.
 Беляев  С.  А.  1994.  Что  писалось  в  юбилейной  литературе  о  месте  кре¬
щения  князя  Владимира  //  Byzantinorussica.  №  1.  М.
 Беляев  С.  А.  1994а.  «Базилика  на  холме»  в  Херсонесе  и  «церковь  на  горе»
в  Корсуни,  построенная  князем  Владимиром  //  Byzantinorussica.  №  1.  М.
 Бенвенист  Э.  1995.  Словарь  индоевропейских  социальных  терминов:  I.
Хозяйство,  семья,  общество.  II.  Власть,  право,  религия.  М.
 Бережков  Н.  Г.  1963.  Хронология  русского  летописания.  М.
 Бессмертный  Ю.  Л.  1980.  Сеньориальная  и  государственная  собствен¬
ность  в  Западной  Европе  и  на  Руси  в  период  развитого  феодализма  //
Социально-экономические  проблемы  российской  деревни  в  феодальную
и  капиталистическую  эпохи.  Ростов  н/Д.
 Бессмертный  Ю.  Л.  1984.  Феодальная  революция  X—XI  вв.  //  ВИ.  №  1.
 Бестужев-Рюмин  К.  1872.  Русская  история.  Т.  I.  СПб.
 Бибиков  М.  В.  1992.  Некоторые  источниковедческие  аспекты  изучения
древнерусской  государственности  //  Образование  Древнерусского  государ¬
ства:  Спорные  проблемы.  Чтения  памяти  члена-корреспондента  АН  СССР
В.  Т.  Пашуто.  Тезисы  докладов.  М.
 Бирнбаум  X.  1987.  Праславянский  язык:  Достижения  и  проблемы  в  его
реконструкции.  М.
 Бицилли  П.  М.  1914.  Западное  влияние  на  Руси  и  начальная  летопись.
Одесса.
 Бобров  А.  Г.  2001.  Новгородские  летописи  XV  века.  СПб.
 Богданова  Н.  М.  1986.  О  времени  взятия  Херсонеса  князем  Владимиром
//  ВВ.  Т.  47.
 Богуславский  О.  И.  1993.  Южное  Приладожье  в  системе  трансевразийс-
ких  связей  IX—XII  вв.  //Древности  Северо-Запада  России:  (Славяно-фин¬
но-угорское  взаимодействие,  русские  города  Балтики).  СПб.
 Бонгард-Левин  Г.  М.,  Грантовский  Э.  А.  1983.  От  Скифии  до  Индии.
Древние  арии:  мифы  и  история.  2-е  изд.  М.
 Брайчевський  М.  Ю.  1963.  Коли  i  як  виник  Кшв.  Кшв.
 Брайчевський  М.  Ю.  1968.  Походження  Pyci.  Кшв.
 665

Брайчевський  М.  Ю.  1988.  Утверження  христианства  на  Pyci.  Кшв.
 Брайчевский  М.  Ю.  1983.  Славяне  в  Подунавье  и  на  Балканах  в  VI—VIII
вв.  (по  данным  письменных  источников)  //  Славяне  на  Днестре  и  Дунае.
Киев.
 Браун  Ф.  А.  1902.  Фрианд  и  Шимон,  сыновья  варяжского  князя  Афри-
кана  //  ИОРЯС.  Т.  VII.  Кн.  1.
 Брим  В.  А.  1923.  Происхождение  термина  «Русь»  //  Россия  и  Запад.  Т.  I.  Пб.
 Брицин  М.  А.  1965.  Из  истории  восточнославянской  лексики.  Киев.
 Бромлей  Ю.  В.  1963.  К  вопросу  о  сотне  как  общественной  ячейке  у
восточных  и  южных  славян  в  средние  века  //  История,  фольклор,  искусст¬
во  славянских  народов.  М.
 Бромлей  Ю.  В.  1968.  К  реконструкции  административно-территориаль¬
ной  структуры  раннесредневековой  Хорватии  //  Славяне  и  Русь  М.
 Бромлей  Ю.  В.,  Гуревич  А.  Я.  1957.  Возникновение  классового  общества
у  древних  германцев  и  славян  //  Преподавание  истории  в  школе.  №  4.
 Буганов  В.  //.,  Преображенский  А.  А.,  Тихонов  Ю.  А.  1980.  Эволюция
феодализма  в  России:  Социально-экономические  проблемы.  М.
 Бугославский  С.  Поучение  епископа  Луки  Жидяты  по  рукописям  XV—
XVII  вв.  //  ИОРЯС.  1913.  Т.  XVIII.  Кн.  2.
 Будовниц  И.  У.  1950.  Об  исторических  построениях  М.  Д.  Приселкова  /
/  ИЗ.  Т.  35.
 Будовниц  И.  У.  1960.  Общественно-политическая  мысль  Древней  Руси.  М.
 Булкин  В.  Я.,  Дубов  И.  В.,  Лебедев  Г.  С.  1978.  Археологические  памятни¬
ки  Древней  Руси  IX—XI  вв.  Л.
 Булкин  В.  Я.,  Зоценко  В.  Н.  1990.  Среднее  Поднепровье  и  неманско-
днепровский  путь  IX—XI  вв.  //  Проблемы  археологии  Южной  Руси.  Киев.
 Булкин  Вал.  Я.,  Булкин  Вас.  А.  1994.  Древний  Полоцк:  У  истоков  куль¬
туры  //  Памятники  древнего  и  средневекового  искусства:  Сб.  ст.  в  память
проф.  В.  И.  Равдоникаса.  СПб.  (Проблемы  археологии.  Вып.  3).
 Буров  В.  А.  1987.  О  местоположении  княжеской  сотни  в  древнем  Нов¬
городе  //  СА.  №  1.
 Буров  В.  А.  1994.  Очерки  истории  и  археологии  средневекового  Новго¬
рода.  М.
 Вагнер  Г.  К.  1962.  К  вопросу  о  владимиро-суздальской  эмблематике  //
Историко-археологический  сборник.  М.
 ^  Вагнер  Г.  К.  1994.  От  Десятинной  церкви  к  Софийскому  собору  //
Byzantinorussica.  №  1.  М.
 Вайнштейн  О.  Л.  1940.  Историография  средних  веков  в  связи  с  разви¬
тием  исторической  мысли  от  начала  средних  веков  до  наших  дней.  М.;  Л.
 Валк  С.  Н.  1957.  Татищевские  списки  Русской  Правды  //  Материалы
по  истории  СССР.  Т.  V:  Документы  по  истории  XVIII  века.  М.
 Валк  С.  Н.  1958.  И.  Н.  Болтин  и  его  работа  над  Русской  Правдой  //
ТОДРЛ.  Т.  XIV.
 Валк  С.  И.  1960.  Русская  Правда  в  изданиях  и  изучениях  20  —  40-х
годов  XIX  в.  //  АЕ  за  1959  г.  М.
 Валк  С.  Н.  1976.  Еще  о  Болтинском  издании  Правды  Русской  //  ТОДРЛ.
Т.  XXX.
 666

Валк  С  //.  1991.  Избранные  труды  по  археографии:  Научное  наследие.  СПб.
 Вал  к  С.  //.  2000.  Избранные  труды  по  историографии  и  источниковеде¬
нию:  Научное  наследие.  СПб.
 Василевский  Т.  1972.  Организация  городовой  дружины  и  ее  роль  в  фор¬
мировании  славянских  государств  //  Становление  раннефеодальных  сла¬
вянских  государств.  Киев.
 Васильев  А.  А.  1902.  Византия  и  арабы:  Политические  отношения  Визан¬
тии  и  арабов  за  время  Македонской  династии.  СПб.  (Записки  Историко-
филологического  факультета  имп.  С.-Петербургского  университета.  Ч.  LXVI).
 Васильев  М.  А.  1999.  Язычество  восточных  славян  накануне  крещения
Руси:  Религиозно-мифологическое  взаимодействие  с  иранским  миром.
Языческая  реформа  князя  Владимира.  М.
 Васильевский  В.  Г.  1909.  Труды.  Т.  II,  вып.  1.  СПб.
 Венедиктов  Л.  В.  1948.  Государственная  социалистическая  собствен¬
ность.  М.;  Л.
 Веселовский  С.  Б.  1947.  Феодальное  землевладение  в  Северо-Восточной
Руси.  Т.  1.  М.;  Л.
 Византийская  книга  Эпарха.  1962  /  Вступит,  статья,  перевод,  коммен¬
тарий  М.  Я.  Сюзюмова.  М.
 Владимирский-Буданов  М.  1899.  Хрестоматия  по  истории  русского  пра¬
ва.  Вып.  1.  5-е  изд.  СПб.;  Киев.
 Владимирский-Буданов  М.  Ф.  1915.  Обзор  истории  русского  права.  7-е
изд.  Пг.  -Киев.
 Влодарский  Б.  1961.  Ятвяжская  проблема  в  польско-русских  связях  X—
XIII  вв.  //  Международные  связи  России  до  XVII  в.  М.
 Водов  В.  1989.  К  истории  оформления  докончаний  Новгорода  с  князь¬
ями  в  XIII  в.:  (Наблюдения  над  политической  лексикой)  //  История  и
культура  древнерусского  города.  М.
 Воронин  Н.  Н.  1940.  Восстания  смердов  в  XI  в.  //  ИЖ.  №  2.
 Воронин  Н.  Н.  1951.  Жилище  //  История  культуры  Древней  Руси:  До¬
монгольский  период.  Т.  I:  Материальная  культура.  М.;  Л.
 Воронин  Н.  Н.  1957.  «Анонимное»  сказание  о  Борисе  и  Глебе,  его  вре¬
мя,  стиль  и  автор  //  ТОДРЛ.  Т.  XIII.
 Воронин  Н.  Н.  1961.  Зодчество  Северо-Восточной  Руси  XII—XV  веков.
Т.  I:  XII  столетие.  М.
 Воронин  //.  Н.  1962.  Зодчество  Северо-Восточной  Руси  XII—XV  веков.
Т.  II:  XI1I-XV  столетия.  М.
 Воронин  Н.  Н.  1962а.  Андрей  Боголюбский  и  Лука  Хризоверг  //  ВВ.  Т.  21
 Воронин  Н.  Н.  1963.  «Повесть  об  убийстве  Андрея  Боголюбского»  и  ее
автор  //  ИСССР.  №  3.
 Воронин  Н.  Н.  1963а.  «Житие  Леонтия  Ростовского»  и  византийско-
русские  отношения  второй  половины  XII  в.  //  ВВ.  Т.  23.
 Воронин  Н.  Н.  19636.  Сказание  о  победе  над  болгарами  1164  г.  и  празд¬
нике  Спаса  //  Проблемы  общественно-политической  истории  России  и
славянских  стран.  М.
 Воронин  Н.  //.,  Раппопорт  П.  А.  1967.  Смоленский  детинец  и  его  памят¬
ники  //  СА.  №  3.
 667

Воронцов-Вельяминов  Б.  А.  1977.  К  истории  ростово-суздальских  и  мос¬
ковских  тысяцких  //  История  и  генеалогия.  М.
 Высоцкий  С.  А.  1959.  Датированные  граффити  XI  в.  в  Софии  Киевской
//  СА.  N°  4.
 Высоцкий  С.  А.  1966.  Древнерусские  надписи  Софии  Киевской  XI—XIV
вв.  Киев.  Вып.  1.
 Высоцкий  С.  А.  1974.  Автограф  художника  из  Софийского  собора  в  Ки¬
еве  //  Культура  средневековой  Руси.  Л.
 Высоцкий  С.  А.  1975.  Графт  та  час  побудови  Софшського  собору  в
Киев1  //  Стародавнш  Кшв.  Кшв.
 Высоцкий  С.  А.  1989.  О  дате  поездки  посольства  Ольги  в  Константино¬
поль  //  Древние  славяне  и  Киевская  Русь.  Киев.
 ^  Высоцкий  С.  А.  1989а.  Светские  фрески  Софийского  собора  в  Киеве.
Киев.
 Высоцький  С.  О.  1991.  Напис  про  смерть  Ярослава  Мудрого  у  Софжському
co6opi  в  Киев1  та  деяш  питания  його  вивчення  //  Археолопя.  №  2.
 Гадло  А.  В.  1971.  Восточный  поход  Святослава  //  Проблемы  истории
феодальной  России.Л.
 Гадло  А.  В.  1978.  Этногенез  восточных  славян  //  Советская  историогра¬
фия  Киевской  Руси.  Л.
 Гадло  А.  В.  1988.  К  истории  Тмутараканского  княжества  во  второй  по¬
ловине  XI  в.  //  Историко-археологическое  изучение  Древней  Руси:  Итоги
и  основные  проблемы.  Л.
 Гадло  А.  В.  1994.  Этническая  история  Северного  Кавказа  X—XIII  вв.
СПб.
 Галл  Аноним.  1961.  Хроника  и  деяния  князей  или  правителей  польских
/  Предисловие,  пер.  и  прим.  Л.  М.  Поповой.  М.
 Гамкрелидзе  Т.  В.,  Иванов  Вян.  Вс.  Т.  I,  II.  1984.  Индоевропейский  язык
и  индоевропейцы:  Реконструкция  и  историко-типологический  анализ  пра¬
языка  и  протокультуры.  Тбилиси.
 Гедеонов  С.  А.  1876.  Варяги  и  Русь.  Ч.  1:  Варяги  ;  Ч.  2:  Русь.  СПб.
 Гейман  В.  Г.  1951.  Право  и  суд  //  История  культуры  Древней  Руси:
Домонгольский  период.  Т.  II:  Общественный  строй  и  духовная  культура.
М.;  Л.
 Георгиев  В.  И.  1973.  Три  периода  развития  праславянского  языка  //
Славянска  филология.  София.
 Гильгендорф  И.  1981.  Комплексное  исследование  фрески  группового
портрета  Ярослава  Мудрого  в  Киевской  Софии  //  Искусство.  N°  10.
 Гиппиус  А.  А.  1997.  К  истории  сложения  текста  Новгородской  первой
летописи  //  НИС.  Вып.  6  (16).
 Глазырина  Г.  В.  1994.  Свадебный  дар  Ярослава  Мудрого  шведской  прин¬
цессе  Ингигерд  (к  вопросу  о  достоверности  сообщения  Снорри  Стурлусо¬
на  о  передаче  Альдейгьюборга  /  Старой  Ладоги  скандинавам  //ДГ,  1991  г.  М.
 Глазырина  Г.  В.,  Джаксон  Т.  Н.  1986.  Из  истории  Старой  Ладоги  (на
материалах  скандинавских  саг)  //ДГ.  1985.  М.
 Голб  //.,  Прицак  О.  1997.  Хазарско-еврейские  документы  X  века  /  Науч¬
ная  редакция,  послесловие  и  комментарии  В.  Я.  Петрухина.  М.;  Иерусалим.
 668

Головко  А.  Б.  1988.  Русь  и  Польша  в  политических  взаимоотношениях  X
—  первой  трети  XIII  в.  Киев.
 Голубева  Л.  А.  1973.  Весь  и  славяне  на  Белом  озере  X—XIII  вв.  М.
 Голубинский  Е.  1901.  История  русской  церкви.  Т.  I:  Период  первый,
Киевский  или  Домонгольский.  1-я  половина  тома.  2-е  изд.  М.
 Голубинский  Е.  1904.  История  русской  церкви.  Т.  I:  Период  первый,
Киевский  или  Домонгольский.  Вторая  половина  тома.  2-е  изд.  М.
 Голубовский  Я.  1881.  История  Северской  земли  до  половины  XIV  в.
Киев.
 Горемыкина  В.  И.  1970.  К  проблеме  истории  докапиталистических  об¬
ществ  (на  материале  Древней  Руси).  Минск.
 Горемыкина  В.  И.  1982.  Возникновение  и  развитие  первой  антагонисти¬
ческой  формации  в  средневековой  Европе:  (Опыт  историко-теоретическо¬
го  исследования  на  материале  варварских  королевств  Западной  Европы  и
Древней  Руси).  Минск.
 Горская  Я.  А.  1999.  Борис  Дмитриевич  Греков.  М.
 Горский  А.  А.  1984.  Дружина  и  генезис  феодализма  на  Руси  //  ВИ.  №  4.
 Горский  А.  А.  1989.  Древнерусская  дружина.  М.
 Горский  А.  А.  1997.  К  вопросу  о  русско-византийском  договоре  907  г.  /
/  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Международная  дого¬
ворная  практика  Древней  Руси.  IX  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Матери¬
алы  к  конференции.  М.
 Горский  А.  А.  1999.  Славянское  расселение  и  эволюция  общественного
строя  славян  //  Буданова  В.  П.,  Горский  А.  А.,  Ермолова  И.  Е.  Великое
переселение  народов:  Этнополитические  и  социальные  аспекты.  М.
 Горский  А.  А.  2000.  О  «племенной  знати»  и  «племенах»  у  славян  //
Florilegium:  К  60-летию  Б.  Н.  Флори.  М.
 Горский  А.  А.  2001.  О  древнерусских  «землях»  //  ОИ.  N9  5.
 Горский  А.  Д.  1979.  К  вопросу  о  сущности  черного  землевладения  на
Руси  в  XIV—XV  вв.  //  Проблемы  развития  феодальной  собственности  на
землю.  М.
 Горюнов  Е.  А.  1981.  Ранние  этапы  истории  славян  Днепровского  Лево¬
бережья.  Л.
 Готье  Ю.  В.  1930.  Железный  век  в  Восточной  Европе.  М.;  Л.
 Грабар  А.  Я.  1962.  Светское  изобразительное  искусство  домонгольской
Руси  и  «Слово  о  полку  Игореве»  //  ТОДРЛ.  Т.  XVIII.
 Грабар  А.  2000.  Император  в  византийском  искусстве.  М.
 Грабский  А.  Ф.  1958.  По  поводу  польско-византийских  отношений  в
начале  XI  в.  //  ВВ.  Т.  XIV.
 Греков  Б.  Д.  1934.  Рабство  и  феодализм  в  древней  Руси  //  И  ГАИ  М  К.
Вып.  86.  М.;  Л.
 Греков  Б.  Д.  1935.  Феодальные  отношения  в  Киевском  государстве.  М.;  Л.
 Греков  Б.  1937.  Киевская  Русь  и  проблема  генезиса  русского  феодализ¬
ма  в  работах  М.  Н.  Покровского  //  ИМ.  Кн.  5—6.
 Греков  Б.  Д.  1939.  Киевская  Русь.  М.;  Л.
 Греков  Б.  Д.  1944.  Киевская  Русь.  М.;  Л.
 Греков  Б.  Д.  1945.  Борьба  Руси  за  создание  своего  государства.  М.;  Л.
 669

Греков  Б.  Д.  1951.  Полица:  Опыт  изучения  общественных  отношений  в
Полипе  XV—XVII  вв.  М.
 Греков  Б.  Д.  1952.  Т.  I.  Крестьяне  на  Руси.  М.;  Л.
 Греков  Б.  Д.  1953.  Киевская  Русь.  М.
 Грушевский  М.  1891.  Очерк  истории  Киевской  земли  от  смерти  Яросла¬
ва  до  конца  XIV  столетия.  Киев.
 Грушевский  М.  1904.  Т.  I.  1стор1я  Украши-Руси.  2-е  вид.  До  початку  XI
в1ка.  У  JIbBiBi.
 Грушевский  М.  1905.  Т.  II.  1стор1я  Украши-Руси.  2-е  вид.  XI—XII  BiK.  У
JIbBiBi.
 Грушевський  М.  1905.  Т.  III.  Истор1я  Украши—Pyci.  У  JIbBiBi.
 Гумилев  Л.  Н.  1992.  От  Руси  до  России.  СПб.
 Гуревич  А.  Я.  1967.  Свободное  крестьянство  феодальной  Норвегии.  М.
 Гуревич  А.  Я.  1970.  Проблемы  генезиса  феодализма  в  Западной  Европе.  М.
 Гуревич  А.  Я.  1972.  Категории  средневековой  культуры.  М.
 Гуревич  А.  Я.  1981.  Проблемы  средневековой  народной  культуры.  М.
 Гуревич  А.  Я.  1993.  Исторический  синтез  и  Школа  «Анналов».  М.
 Гуревич  А.  Я.  1999.  Избранные  труды.  Т.  1:  Древние  германцы.  Викин¬
ги.  М.;  СПб.;  Т.  2:  Средневековый  мир.  М.;  СПб.
 Гуревич  А.  Я.  2000.  Из  выступления  на  защите  докторской  диссертации
А.  Л.  Юрганова  //  Одиссей.  2000.  М.
 Гуревич  Ф.  Д.  1981.  Древний  Новогрудок  —  окольный  город.  Л.
 Давидан  О.  И.  1971.  К  вопросу  о  контактах  древней  Ладоги  со  Сканди¬
навией:  (По  материалам  нижнего  слоя  Староладожского  городища)  //  Ск.
сб.  Вып.  16.
 Данилевский  И.  Н.  1999.  Древняя  Русь  глазами  современников  и  потом¬
ков  (IX—XII  вв.):  Курс  лекций.  М.
 Данилевский  И.  Н.  1999а.  Мог  ли  Киев  быть  Новым  Иерусалимом?  //
Одиссей.  1998.  М.
 Данилова  Л.  В.  1993.  Становление  системы  государственного  феодализ¬
ма  в  России:  Причины,  следствия  //  Система  государственного  феодализ¬
ма  в  России.  М.
 Данилова  Л.  В.  1994.  Сельская  община  в  средневековой  Руси.  М.
 Дарест  Р.  1894.  Исследования  по  истории  права.  СПб.
 Даркевич  В.  П.  1994.  Происхождение  и  развитие  городов  Древней  Руси
(Х-ХШ  вв.)  //  ВИ.  №  10.
 Даркевич  В.  П.  1995.  О  некоторых  спорных  проблемах  происхождения
и  развития  древнерусских  городов  (X—XIII  вв.)  //  Город  как  социокуль¬
турное  явление  исторического  процесса.  М.
 Даркевич  В.  П.  1997.  К  проблеме  происхождения  древнерусских  горо¬
дов  //  Истоки  русской  культуры.  М.
 Даркевич  В.  Я.,  Борисевич  Г  В.  1995.  Древняя  столица  Рязанской  земли.  М.
 Демус  О.  2001.  Мозаики  византийских  храмов:  Принципы  монумен¬
тального  искусства  Византии.  М.
 Джексон  Т.  Н.  1982.  Исландские  королевские  саги  о  русско-скандинав¬
ских  матримониальных  связях  //  Ск.  сб.  Т.  XXVII.
 Джаксон  Т.  Н.  1994.  Исландские  королевские  саги  о  Восточной  Евро¬
 670

пе:  (первая  треть  XI  в.):  Тексты,  перевод,  комментарий.  М.
 Джаксон  Т.  II.  1999.  Исландские  саги  о  роли  Ладоги  и  Ладожской  воло¬
сти  в  осуществлении  русско-скандинавских  торговых  и  политических  свя¬
зей  //  Раннесредневековые  древности  Северной  Руси  и  ее  соседи.  СПб.
 Джаксон  Т.  Н.  1999а.  Елизавета  Ярославна,  королева  норвежская  //  Во¬
сточная  Европа  в  исторической  перспективе:  К  80-летию  В.  Т.  Пашуто.  М.
 Джаксон  Т.  Н.  2000.  Исландские  королевские  саги  о  Восточной  Европе
(середина  XI  —  середина  XIII  в.):  Тексты,  перевод,  комментарий.  М.
 Джаксон  Т.  II.  2000а.  Четыре  конунга  на  Руси:  Из  истории  русско-
норвежских  политических  отношений  последней  трети  X  —  первой  поло¬
вины  XI  в.  М.
 Димитриу  А.  1895.  К  вопросу  о  договорах  русских  с  греками.  СПб.  (отд.
отт.  из  Византийского  временника.  №  4).
 Дмитриев  Л.  А.  1997.  Сказание  о  Борисе  и  Глебе  //  БЛДР.  Т.  1.
 Добродомов  И.  Г.  1996.  Западная  и  восточная  титулатура  в  древнерус¬
ской  письменности  XI—XII  вв.  //Древняя  Русь  и  Запад:  Научная  конфе¬
ренция:  Книга  резюме.  М.
 Добрушкин  Е.  М.  1972.  «История  Российская»  В.  Н.  Татищева  и  русские
летописи  (Опыт  текстологического  анализа):  Автореф.  дисс.  ...  канд.  ист.
наук.  Л.
 Дорофиенко  И.  П.  1988.  О  новом  исследовании  группового  портрета
семьи  Ярослава  Мудрого  в  Софийском  соборе  в  Киеве  //  Древнерусское
искусство:  Художественная  культура  X  —  первой  половины  XIII  в.  М.
 Древняя  Русь:  Город.  Замок.  Село.  1985.  М.
 Дринов  М.  1872.  Южные  славяне  и  Византия  в  X  в.  М.  (Отд.  отт.  из
ЧОИДР.  Кн.  4).
 Дубов  И.  В.  1982.  Северо-Восточная  Русь  в  эпоху  раннего  средневеко¬
вья:  (Историко-археологические  очерки).  Л.
 Дубов  И.  В.у  Седых  В.  Н.  1995.  Тимерево  в  свете  новейших  исследова¬
ний  //  Древняя  Русь:  новые  исследования.  СПб.  (Славяно-русские  древ¬
ности.  Вып.  2).
 Дьяконов  М.  1912.  Очерки  общественного  и  государственного  строя  древ¬
ней  Руси.  4-е  изд.  СПб.
 Дюби  Ж.  2000.  Трехчастная  модель,  или  представления  средневекового
общества  о  себе  самом.  М.
 Дювернуа  Н.  1869.  Источники  права  и  суд  в  древней  России:  Опыты  по
истории  русского  гражданского  права.  М.
 Евразийство  (Формулировка  1927  г.)  //  Россия  между  Европой  иАзией:
Евразийский  соблазн:  Антология.  М.
 Елагин  И.  1803.  Опыт  повествования  о  России.  Кн.  I.  М.
 Енин  Г.  П.  2000.  Воеводское  кормление  в  России  в  XVII  в.  (содержание
населением  уезда  государственного  органа  власти).  СПб.
 Енин  Г.  П.  2002.  Воеводское  кормление  в  России  в  XVII  в.:  Автореферат
дисс.  ...  доктора  истор.  наук.  СПб.
 Забелин  И.  1915.  Домашний  быт  русских  царей  в  XVI—XVII  ст.  Ч.  II.  М.
 Завадская  С.  В.  1978.  О  «старцах  градских»  и  «старцах  людских»  в  Древ¬
ней  Руси  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье.  М.
 671

Завадская  С.  В.  1986.  «Болярин»  —  «боярин»  в  древнерусских  письменных
источниках//ДГ.  1985  г.  М.
 Завадская  С.  В.  1999.  Термин  болярин  в  Изборниках  1073  и  1076  годов  /
/  Восточная  Европа  в  исторической  перспективе:  К  80-летию  В.  Т.  Пашу-
то.  М.
 Завитневич  В.  3.  1888.  О  месте  и  времени  крещения  св.  Владимира  и
о  годе  крещения  киевлян  //  Труды  Киевской  духовной  академии.  №  1.
Киев.
 Загоскин  //.  П.  1892.  Очерк  истории  смертной  казни  в  России.  Казань.
 Зайцев  А.  К.  1975.  Черниговское  княжество  //  Древнерусские  княже¬
ства  X—XIII  вв.  М.
 Законодательство  Древней  Руси.  1984.  Т.  1.  М.
 Зарубин  Н.  И.  1932.  «Слово»  Даниила  Заточника  по  редакциям  XII  и
XIII  вв.  и  их  переделкам  /  Подготовил  к  печати  Н.  Н.  Зарубин.  Л.
 Заседание  Совета  министров  3  и  11  февраля  1905  г.  в  записях  Э.  Ю.
Нольде.  1990  /  Подг.  Р.  Ш.  Ганелин  //  АЕ  за  1989  г.  М.
 Зиборов  В.  К.  О  летописи  Нестора:  Основной  летописный  свод  в  рус¬
ском  летописании  XI  в.  СПб.
 Зимин  А.  А.  1952.  Памятники  права  Киевского  государства:  X—XII  вв.  /
Сост.  А.  А.  Зимин.  М.  (Памятники  русского  права.  Вып.  1  /  Под  ред.  С.  В.
Юшкова).
 Зимин  А.  А.  1953.  Памятники  права  феодально-раздробленной  Руси:
XII—XV  вв.  /  Сост.  А.  А.  Зимин.  М.  (Памятники  русского  права.  Вып.  2  /
Под  ред.  С.  В.  Юшкова).
 Зимин  А.  А.  1959.  Новые  списки  Русской  Правды  //  АЕ  за  1968  г.  М.
 Зимин  А.  А.  1965.  Феодальная  государственность  и  Русская  Правда  //
ИЗ.  Т.  65.
 Зимин  А.  А.  1973.  Холопы  на  Руси:  (с  древнейших  времен  до  конца  XV
в.)  М.
 Зимин  А.  А.  1999.  Правда  Русская.  М.
 Знойко  И.  Д.  1908.  О  походах  Святослава  на  Восток  //  ЖМНП.  №  12.
 Золотухина  И.  М.  1985.  Развитие  русской  средневековой  политико-пра¬
вовой  мысли.  М.
 Ивакин  И.  М.  1901.  Князь  Владимир  Мономах  и  его  Поучение.  Ч.  1:
Поучение  к  детям,  письмо  к  Олегу  и  отрывки.  М.
 Иванов  Вяч.  Вс.  1974.  Опыт  истолкования  древнерусских  ритуальных  и
мифологических  терминов,  образованных  от  *asva  —  «конь»  //  Проблемы
истории  языков  и  культуры  народов  Индии.  М.
 Иванов  Вяч.  Вс.  1979.  К  проблеме  следов  древнейшего  литературного
языка  у  славян  //  Славянское  языкознание:  История  литературных  языков
и  письменность.  М.
 Иванов  Вяч.  Вс.  1989.  Ритуальное  сожжение  конского  черепа  и  колеса  в
Полесье  и  его  индоевропейские  параллели  //  Славянский  и  балканский
фольклор.  М.
 Иванов  Вяч.  Вс.,  Топоров  В.  Н.  1978.  О  языке  древнего  славянского  пра¬
ва  (К  анализу  некоторых  ключевых  терминов)  //  Славянское  языкозна¬
ние:  VIII  Межд.  съезд  славистов.  М.
 672

Иванов  Вяч.  Вс.,  Топоров  В.  //.  1984.  К  истокам  славянской  социальной
терминологии:  (Семантическая  сфера  общественной  организации,  власти,
управления  и  основных  функций)  //  Славянское  и  балканское  языкозна¬
ние:  Язык  в  этнокультурном  аспекте.  М.
 Иванов  С.  А.  1983.  Славяне  и  Византия  в  VI  в.  по  данным  Прокопия
Кесерийского:  Автореф.  дисс.  ...канд.  ист.  наук.  М.
 Иванов  С.  А.  1996.  Прокопий  Кесарийский  о  военной  организации  славян
//  Славяне  и  их  соседи,  вып.  6:  Греческий  и  славянский  мир  в  средние  века  и
раннее  новое  время.  Сб.  ст.  к  70-летию  академика  Г.  Г.  Литаврина.  М.
 Иванова  О.  В.  1985.  К  вопросу  о  существовании  у  славян  «дружины»  в
конце  VI—VII  в.  (По  данным  «Чудес  св.  Дмитрия»)  //  Этногенез,  ранняя
этническая  история  и  культура  славян.  М.
 Иванова  О.  В.,  Литаврин  Г.  Г.  1985.  Славяне  и  Византия  //  Раннефео¬
дальные  государства  на  Балканах:  VI—XII  вв.  М.
 Изборник  1076  года.  1965  /  Издание  подготовили  В.  С.  Голышенко,  В.
Ф.  Дубровина,  В.  Г.  Демьянов,  Г.  Ф.  Нефедов  /  Под  ред.  С.  И.  Коткова.  М.
 Иловайский  Д.  1876.  Разыскания  о  начале  Руси.  М.
 Ильин  Н.  И.  1957.  Летописная  статья  6523  г.  и  ее  источник.  М.
 Иоаннисян  О.  М.  1997.  Романская  архитектура  Ломбардии  и  зодчество
Владимиро-Суздальской  Руси:  (К  вопросу  о  происхождении  мастеров  Ан¬
дрея  Боголюбского)  //  Тезисы  докладов  научной  конференции  памяти  М.
А.  Гуковского.  СПб.
 Иоаннисян  О.  М.  1999.  Деятельность  романских  мастеров  на  Руси  в  XI—
XII  вв.  //  История  и  культура  древних  и  средневековых  славян.  М.  (Труды
VI  Межд.  Конгресса  славянской  археологии.  Т.  5).
 Иов  И.  В.  1997.  Припятско-Неманский  путь  в  IX—XI  вв.  в  свете  новых
археологических  данных  //  Проблемы  славянской  археологии.  М.  (Труды
VI  Межд.  Конгресса  слав,  археологии.  Т.  1).
 Иордан.  1960.  О  происхождении  и  деяниях  гетов  /  Вступ.  статья,  пер.,
комм.  Е.  Ч.  Скржинской.  М.
 Исландские  саги.  1956.  М.
 История  Византии.  1967.  Т.  2.  М.
 История  Всесоюзной  коммунистической  партии  (большевиков).  1938:
Краткий  курс.  М.
 История  древнего  мира.  1989.  Т.  I:  Ранняя  древность.  3-е  изд.  М.
 История  древнего  мира.  1989.  Т.  III:  Упадок  древних  обществ.  3-е  изд.  М.
 История  Европы.  Т.  1.  1988:  Древняя  Европа.  М.
 История  крестьянства  Северо-Запада  России.  1994:  Период  феодализ¬
ма.  СПб.
 История  ментальностей.  Историческая  антропология.  1996:  Зарубеж¬
ные  исследования  в  обзорах  и  рефератах.  М.
 История  на  България.  София,  1981.  Т.  2.
 История  России  с  древнейших  времен  до  конца  XVII  века.  1997.  М.
 История  русской  литературы  X—XVII  веков  /  Под  ред.  Д.  С.  Лихачева.
1980.
 Истрин  В.  М.  1924.  Замечания  о  начале  русского  летописания:  По  по¬
воду  исследования  А.  А.  Шахматова.  Л.
 22  Зак.  4508
 673

Метрик  В.  М.  1925.  Договоры  русских  с  греками  X  века  //  ИОРЯС  РАН.
1924.  Т.  XXIX.
 Каждой  А.  П.  1996.  Иосиф  Песнопевец  и  первое  русское  нападение  на
Константинополь  //  Славяне  и  их  соседи.  Вып.  6:  Греческий  и  славянский
мир  в  средние  века  и  раннее  новое  время:  Сб.  ст.  к  70-летию  академика  Г.
Г.  Литаврина.  М.
 Калинина  Т.  М.  1988.  Сведения  ранних  ученых  арабского  халифата:  Тек¬
сты,  перевод,  комментарий.  М.  (Древнейшие  источники  по  истории  наро¬
дов  СССР).
 Калинина  Т.  М.  1996.  Арабо-персидские  географы  о  взаимоотношении
русов  и  славян  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Полити¬
ческая  структура  Древнерусского  государства.  VIII  Чтения  памяти  В.  Т.
Пашуто:  Тезисы  докладов.  М.
 Каменцева  Е.  Я.,  Устюгов  Н.  В.  1963.  Русская  сфрагистика  и  геральди¬
ка.  М.
 Карамзин  Н.  М.  1989.  Т.  I.  История  государства  Российского.  М.
 Карамзин  И.  М.  1991.  Т.  II—III.  История  государства  Российского.  М.
 Каргер  М.  К.  1954.  Портреты  Ярослава  Мудрого  и  его  семьи  в  Киевской
Софии  //  Уч.  зап.  ЛГУ.  N°  160.  Серия  историч.  наук.  Вып.  20.
 Каргер  М.  К.  1958.  Древний  Киев.  Т.  I:  Очерки  по  истории  материаль¬
ной  культуры  древнерусского  города.  М.;  Л.
 Каргер  М.  К.  1961.  Древний  Киев.  Т.  II.  М.;  Л.
 Кареев  Н.  1910.  В  каком  смысле  можно  говорить  о  существовании  фе¬
одализма  в  России?:  По  поводу  теории  Павлова-Сильванского.  СПб.
 Карецкий  Ф.  1828.  Некоторые  замечания  о  гривне  как  древнем  знаке
отличия  в  России  //  Труды  и  летописи  Общества  истории  и  древностей
российских.  Ч.  4.  Кн.  1.
 Карсавин  Л.  П.  1995.  Культура  средних  веков.  Киев.
 Карташев  А.  В.  1993.  Т.  1.  Очерки  по  истории  Русской  церкви.  М.
 Карышковский  П.  О.  1951.  Русско-болгарские  отношения  во  время  Бал¬
канских  войн  Святослава  //  ВИ.  №  8.
 Карышковский  П.  О.  1955.  К  истории  балканских  походов  при  Святос¬
лаве  //  КСИС.  Вып.  14.
 Касиков  X.,  Касиков  А.  1990.  Еще  раз  о  Рюрике  Новгородском  и  Рорике
Датчанине  //  Ск.  сб.  Т.  XXXIII.
 Кацва  Л.  А.,  Юрганов  А.  Л.  1997.  История  России  VIII—XV  вв.:  Учебник
для  VII  класса  средних  учебных  заведений.  М.
 Каштанов  С.  М.  1970.  Феодальный  иммунитет  в  свете  марксистско-
ленинского  учения  о  земельной  ренте  //  Актуальные  проблемы  истории
России  эпохи  феодализма.  М.
 Каштанов  С.  М.  1972.  О  процедуре  заключения  договоров  между  Ви¬
зантией  и  Русью  в  X  в.  //  Феодальная  Россия  во  всемирно-историческом
процессе:  Сб.  статей,  посвященный  Л.  В.  Черепнину.  М.
 Каштанов  С.  М.  1975.  Русские  княжеские  акты  X—XIV  вв.  (до  1380  г.)
//АЕ  за  1974  г.
 Каштанов  С.  М.  1976.  Интитуляция  русских  княжеских  актов  X—XIV
вв.:  (Опыт  первичной  классификации)  //  ВИД.  Вып.  VIII.
 674

Каштанов  С.  М.  1988.  Русская  дипломатика.  М.
 Каштанов  С.  М.  1993.  О  выражении  «Ивановым  написанием»  в  лето¬
писном  тексте  русско-византийского  договора  911  г.  //  Восточная  Европа
в  древности  и  средневековье:  Спорные  проблемы  истории.  Чтения  памяти
В.  Т.  Пашуто.  М.
 Каштанов  С.  М.  1996.  Из  истории  русского  средневекового  источника:
Акты  X—XVI  вв.  М.
 Каштанов  С.  М.  1996а.  К  вопросу  о  происхождении  текста  русско-ви¬
зантийских  договоров  X  в.  в  составе  Повести  временных  лет  //  Восточная
Европа  в  древности  и  средневековье:  Политическая  структура  Древнерус¬
ского  государства.  VIII  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Тезисы  докладов.  М.
 Килиевич  С.  Р.  1982.  Детинец  Киева  IX  —  первой  половины  XIII  веков:
По  материалам  археологических  исследований.  Киев.
 Киреевский  И.  1832.  Девятнадцатый  век  //  Европеец.  Ч.  3.
 Киреевский  И.  1861.  Т.  И.  Полное  собрание  сочинений.  М.
 Кирпичников  А.  Н.  1979.  Ладога  и  Ладожская  волость  в  период  раннего
средневековья  //  Славяне  и  Русь.  Киев.
 Кирпичников  А.  Н.  1988.  Ладога  и  Ладожская  земля  VIII—XIII  вв.  //
Историко-археологическое  изучение  Древней  Руси:  Итоги  и  основные
проблемы.  Л.  (Славяно-русские  древности.  Вып.  1).
 Кирпичников  А.  Н.  1995.  Ладога  VIII—X  вв.  и  ее  международные  связи  /
/  Древняя  Русь:  Новые  исследования.  СПб.  (Славяно-русские  древности.
Вып.  2).
 Кирпичников  А.  Н.  1997.  «Сказание  о  призвании  варягов»:  Анализ  и
возможности  источника  //  Первые  скандинавские  чтения:  Этнографичес¬
кие  и  культурно-исторические  аспекты.  СПб.
 Кирпичников  А.  //.,  Дубов  И.  ВЛебедев  Г.  С.  1986.  Русь  и  варяги  (рус¬
ско-скандинавские  отношения  домонгольского  времени)  //  Славяне  и  скан¬
динавы.  М.
 Кирпичников  А.  Рябинин  Е.  Л.,  Петренко  В.  П.  1985.  Некоторые  ито¬
ги  изучения  средневековой  Ладоги  //  Новое  в  археологии  Северо-Запада
СССР.  Л.
 JCiocc  Б.  М.  1980.  Никоновский  свод  и  русские  летописи  XVI—XVII
веков.  М.
 Ключевский  В.  1902.  Боярская  дума  древней  Руси.  3-е  изд.  М.  (первое
издание  опубликовано  в  1882  г.).
 Киочевский  В.  О.  1956.  Сочинения.  М.  Т.  I:  Курс  русской  истории.  Ч.  1.
 Ключевский  В.  0.  1959.  Сочинения.  М.  Т.  VI:  Специальные  курсы.
 Кобищанов  Ю.  М.  1995.  Полюдье:  Явление  отечественной  и  всемирной
истории  цивилизаций.  М.
 Ковалевский  А.  П.  1956.  Книга  Ахмеда  Ибн  Фадлана  о  его  путешествии
на  Волгу  в  921—922  гг.  Харьков.
 Колесов  В.  В.  1986.  Мир  человека  в  слове  Древней  Руси.  Л.
 Комарович  В.  Л.  1960.  Культ  рода  и  земли  в  княжеской  среде  XI—XIII
вв.  //  ТОДРЛ.  Т.  XVI.
 Комеч  А.  И.  1987.  Древнерусское  зодчество  конца  X  —  начала  XII  в.:
Византийское  наследие  и  становление  самостоятельной  традиции.  М.
 675

>  Кондаков  //.  П.  1906.  Изображения  русской  княжеской  семьи  в  миниатю¬
рах  XI  века.  СПб.
 Кондратьева  О.  А.  1997.  Древнерусские  гребни  IX—XI  вв.:  местное  про¬
изводство  и  общеевропейские  традиции  //  Памятники  старины:  Концеп¬
ции.  Открытия.  Версии.  Памяти  В.  Д.  Белецкого.  1919—1997.  Т.  I.  СПб.;
Псков.
 Конецкий  В.  Я.  1993.  Новгородские  сопки  в  контексте  этносоциальных
процессов  конца  I  —  начала  II  тысячелетия  н.  э.  //  НИС.  Вып.  4  (14).
 Коновалова  И.  Г.  2001.  О  возможных  источниках  заимствования  титула
«каган»  в  Древней  Руси  //  Славяне  и  их  соседи.  Вып.  10:  Славяне  и  коче¬
вой  мир.  М.
 Коновалова  И.  Г.,  Перхавко  В.  Б.  2000.  Древняя  Русь  и  Нижнее  Подуна-
вье.  М.
 Константин  Багрянородный.  1934.  Об  управлении  государством  //  ИГА-
ИМК.  Вып.  91.  М.;  Л.
 Константин  Багрянородный.  1989.  Об  управлении  империей:  Текст,  пе¬
ревод,  комментарий  /  Под  ред.  Г.  Г.  Литаврина,  А.  П.  Новосельцева.  М.
 Копанев  А.  И.  1978.  Крестьянство  Русского  севера  в  XVI  в.  Л.
 Корецкий  В.  И.  1955.  Новый  список  грамоты  великого  князя  Изяслава
Мстиславича  новгородскому  Пантелеймонову  монастырю  //  Историчес¬
кий  архив.  №  5.
 Корзухина  Г.  Ф.  1971.  О  некоторых  ошибочных  положениях  в  интер¬
претации  материалов  Старой  Ладоги  //  Ск.  сб.  Вып.  XVI.
 Коринфский  А.  А.  1995.  Народная  Русь:  Круглый  год  сказаний,  поверий,
обычаев  и  пословиц  русского  народа.  Смоленск  (первое  издание  М.,  1901).
 Корнеева-Петрулан  М.  И.  1952.  К  изучению  состава  и  языка  договоров
русских  с  греками  //  Уч.  зап.  МГУ.  Вып.  150.  Русский  язык.
 Королюк  В.  Д.  1958.  Летописные  статьи  о  русско-польском  союзе  40-х
годов  XI  в.  //  Славянский  архив.  М.
 Королюк  В.  Д.  1964.  Западные  славяне  и  Киевская  Русь  в  X—XI  вв.  М.
 Королюк  В.  Д.  1972.  Основные  проблемы  формирования  раннефеодаль¬
ной  государственности  и  народностей  славян  Восточной  и  Центральной
Европы  //  Становление  раннефеодальных  славянских  государств.  Киев.
 Костомаров  Н.  И.  1860.  Мысли  о  федеративном  начале  в  Древней  Руси
//  Основа.  №  2.  СПб.
 Костомаров  Н.  1888.  Русская  история  в  жизнеописаниях  ее  главнейших
деятелей.  Т.  1:  Господство  дома  св.  Владимира.  X  —  XVI  столетия.  3-е  изд.
СПб.
 Костомаров  //.  И.  1904.  Собр.  соч.:  Исторические  монографии  и  иссле¬
дования.  СПб.,  1904.  Кн.  3.  Т.  VII  и  VIII:  Севернорусские  народоправства
во  времена  удельновечевого  уклада  (История  Новгорода,  Пскова  и  Вятки).
 Котляр  //.  Ф.  1985.  Формирование  территории  и  возникновение  горо¬
дов  Галицко-Волынской  Руси  IX—XIII  вв.  Киев.
 Котляр  И.  Ф.  1989.  К  истории  возникновения  нормы  частного  земле¬
владения  в  обычном  праве  Руси  //Древние  славяне  и  Киевская  Русь.  Киев.
 Котляр  И.  Ф.  1998.  Древнерусская  государственность.  СПб.
 Котляр  М.  Ф.  1998.  Галицько-Волинська  Русь.  Кшв.
 676

Котляр  Я.  Ф.,  Смолий  В.  А.  1990.  История  в  жизнеописаниях.  Киев.
 Кром  М.  М.  2000.  Историческая  антропология:  Пособие  к  лекционному
курсу.  СПб.
 Крузе  Ф.  1836.  О  происхождении  Рюрика  (Преимущественно  по  фран¬
цузским  и  немецким  летописям)  //  ЖМНП.  Ч.  9.  Nq  1.
 Куза  А.  В.  1975.  Новгородская  земля  //  Древнерусские  княжества  X—
XIII  вв.  М.
 Кузев  А.,  Гюзелев  В.  1981.  Български  средновековни  градове  и  крепости.
Т.  I:  Градове  и  крепости  по  Дунав  и  Черно  море.  Варна.
 Кузищин  В.  И.  1976.  Генезис  рабовладельческих  латифундий  в  Италии
(II  в.  до  н.  э.  —  I  в.  н.  э.).  М.
 Кузьмин  А.  Г.  1967.  К  вопросу  о  происхождении  варяжской  легенды  //
Новое  о  прошлом  нашей  страны:  Памяти  академика  М.  Н.  Тихомирова.  М.
 Кузьмин  А.  Г.  1969.  Русские  летописи  как  источник  по  истории  Древней
Руси.  Рязань.
 Кузьмин  А.  Г.  1974.  Сказание  об  апостоле  Андрее  и  его  место  в  Началь¬
ной  летописи  //  ЛХ.  1973  г.
 Кузьмин  А.  Г.  1977.  Начальные  этапы  древнерусского  летописания.  М.
 Кузьмин  С.  Л.  1997.  Ярусная  стратиграфия  нижних  слоев  Староладожс¬
кого  городища  //  Памятники  старины:  Концепции.  Открытия.  Версии.
Памяти  В.  Д.  Белецкого.  1919—1997.  Т.  I.  СПб.;  Псков.
 Кузьмин  С.  Л.  Сопки  Нижнего  Поволховья:  Взгляд  на  проблему  на  ис¬
ходе  XX  века  //  Раннссредневековые  древности  Северной  Руси  и  ее  сосе¬
дей.  СПб.
 Кулишер  И.  М.  1925.  История  русского  народного  хозяйства.  М.
 Культура  Византии.  1989:  Вторая  половина  VII—XII  в.  М.
 Курбатов  Г’  Л.,  Фролов  Э.  Д.,  Фроянов  И.  Я.  1986.  Заключение  //  Ста¬
новление  и  развитие  раннеклассовых  обществ:  Город  и  государство.  Л.
 Кучера  М.  Я.  1975.  Переяславское  княжество  //  Древнерусские  княже¬
ства  Х-ХШ  вв.  М.
 Кучкин  В.  А.  1969.  Ростово-Суздальская  земля  в  X  —  первой  трети  XIII
в.:  (Центры  и  границы)  //  История  СССР.  №  2.
 Кучкин  В.  А.  1984.  Формирование  государственной  территории  Северо-
Восточной  Руси  в  X—XIV  вв.  М.
 Кучкин  В.  А.  1985.  «Слово  о  полку  Игореве»  и  междукняжеские  отно¬
шения  60-х  годов  XI  в.  //  ВИ.  Nq  11.
 Кучкин  В.  А.  1995.  «Съ  тоя  же  Каялы  Святополъкъ  ...»  //  RM.  Т.  VIII,  1.
 Кучкин  В.  А.  1999.  Чудо  св.  Пантелеймона  и  семейные  дела  Владимира
Мономаха  //  Россия  в  средние  века  и  новое  время:  Сб.  ст.  к  70-летию  Л.  В.
Милова.  М.
 Кушнир  И.  И.  1991.  Архитектура  Новгорода.  Л.
 Лавровский  Н.  1853.  О  византийском  элементе  в  языке  договоров  Рус¬
ских  с  Греками:  Рассуждение,  представленное  в  историко-филологичес¬
кий  факультет  имп.  С.-Петербургского  университета  на  степень  магистра
русской  словесности.  СПб.
 Лазарев  В.  Я.  1947.  История  византийской  живописи.  Т.  1:  Текст.  М.
 Лазарев  В.  Я.  1959.  Новые  данные  о  мозаиках  и  фресках  Софии  Киев¬
ской:  Групповой  портрет  семейства  Ярослава  //  ВВ.  Т.  XV.
 677

Ларин  Б.  А.  1975.  Лекции  по  истории  русского  литературного  языка  (X  —
середина  XVIII  в.).  М.
 Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1989:  Германия.
IX  —  первая  половина  XII  в.  /  Составление,  перевод,  комментарий  М.  Б.
Свердлова.  М.;  Л.
 Латиноязычные  источники  по  истории  Древней  Руси.  1990:  Германия.
Середина  XI  —  середина  XIII  в.  /  Составление,  перевод,  комментарий  М.
Б.  Свердлова.  М.;  Л.
 Ле  Гофф  Ж.  1992.  Цивилизация  средневекового  Запада.  М.  (первое  из¬
дание:  Paris,  1965).
 Ле  Гофф  Ж.  2000.  Другое  средневековье:  Время,  труд  и  культура  Запада.
Екатеринбург  (первое  издание:  Paris,  1977).
 Лебедев  Г.  С.  1975.  Путь  из  варяг  в  греки  //  Вестник  ЛГУ.  Т.  20.  Вып.  3.
Лебедев  Г.  С.  1985.  Эпоха  викингов  в  Северной  Европе:  Историко-архе¬
ологические  очерки.  Л.
 Лебедев  ГЖвиташвили  Ю.  1999.  Дракон  «Нево»  на  пути  из  варяг  в
греки:  Археолого-навигационные  исследования  древних  водных  коммуни¬
каций  между  Балтикой  и  Средиземноморьем.  СПб.
 Лев  Диакон.  1988.  История  /  Перевод  М.  М.  Копыленко,  статья  М.  Я.
Сюзюмова,  комментарий  М.  Я.  Сюзюмова,  С.  А.  Иванова  /  Отв.  ред.  Г.  Г.
Литаврин.  М.
 Левченко  М.  В.  1938.  Византия  и  славяне  в  VI—VII  вв.  //  ВДИ.  №  4.
Левченко  М.  В.  1956.  Очерки  по  истории  русско-византийских  отноше¬
ний.  М.
 Лексика  и  фразеология  «Моления»  Даниила  Заточника.  1981  /  Отв.  ред.
Е.  М.  Иссерлин.  Л.
 Ленцман  Я.  А.  1963.  Рабство  в  микенской  и  гомеровской  Греции.  М.
Леонтович  Ф.  1874.  Задружно-общинный  характер  политического  быта
древней  России  //  ЖМНП.  №  7.
 Леонтьев  А.  Е.  1986.  Волжско-Балтийский  торговый  путь  в  IX  в.  //
КСИА.  №  183.
 Лер-Сплавинский  Т.  1960.  К  современному  состоянию  проблемы  про¬
исхождения  славян  //  Вопросы  языкознания.  №  4.
 Лимонов  Ю.  А.  1987.  Владимире-Суздальская  Русь:  Очерки  социально-
политической  истории.  Л.
 Линниченко  И.  1884.  Взаимные  отношения  Руси  и  Польши  до  полови¬
ны  XIV  ст.  Ч.  I.  Киев.
 Липшиц  Е.  Э.  1948.  О  походе  Руси  на  Византию  ранее  842  г.  //  ИЗ.  Т.  26.
Литаврин  Г.  Г.  1967.  Пселл  о  причинах  последнего  похода  русских  на
Константинополь  в  1043  г.  //  ВВ.  Т.  XXVII.
 Литаврин  Г.  Г.  1972.  Война  Руси  против  Византии  в  1043  г.  //  Исследо¬
вания  по  истории  славянских  и  балканских  народов:  Эпоха  средневековья.
Киевская  Русь  и  ее  славянские  соседи.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1977.  Византийское  общество  и  государство  в  X—XI  вв.:
Проблемы  истории  одного  столетия:  976—1081.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1981.  Путешествие  русской  княгини  в  Константино¬
поль.  Проблема  источников.  //  ВВ.  Т.  42.
 678

Литаврин  Г.  Г.  1981а.  О  датировке  посольства  княгини  Ольги  в  Констан¬
тинополь  //  ИСССР.  №  5.
 Литаврин  Г.  Г.  1982.  Состав  посольства  Ольги  в  Константинополе  и
«дары»  императора  //  Византийские  очерки:  Труды  советских  ученых  к
XVI  Международному  конгрессу  византинистов.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1983.  Древняя  Русь,  Болгария  и  Византия  в  IX—X  вв.  /
/  История,  культура,  этнография  и  фольклор  славянских  народов:  IX  Меж¬
дународный  съезд  славистов.  М.
 Литаврин  Г.  Г  1984.  Славинии  VII—IX  вв.  —  социально-политические
организации  славян  //  Этногенез  народов  Балкан  и  Северного  Причерно¬
морья.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1986.  О  двух  Хилбудах  Прокопия  Кесарийского  //  ВВ.  Т.  47.
 Литаврин  Г.  Г.  1986а.  К  вопросу  об  обстоятельствах,  месте  и  времени
крещения  княгини  Ольги  //  ДГ.  1985  г.
 Литаврин  Г.  Г.  1991.  О  юридическом  статусе  древних  русов  в  Византии
в  X  в.:  (Предварительные  замечания)  //  ВО.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1993.  Условия  пребывания  древних  русов  в  Константи¬
нополе  в  X  в.  и  их  юридический  статус  //  ВВ.  Т.  54.
 Литаврин  Г.  Г.  1993а.  «Приходяще  Русь  да  витають  у  святаго  Мамы»  //
Philologia  slavica:  К  70-летию  академика  Н.  И.  Толстого.  М.
 Литаврин  Г.  Г.  1999.  Византия  и  славяне:  Сб.  ст.  СПб.
 Литаврин  Г.  Г.  2000.  Византия,  Болгария,  Древняя  Русь  (IX  —  начало
XII  в.).  СПб.
 Литаврин  Г.  Г.у  Янин  В.  Л.  1970.  Некоторые  проблемы  русско-визан¬
тийских  отношений  в  IX—XI  вв.  //  ИСССР.  №  4.
 ЛифшицЛ.  И.  1994.  К  реконструкции  иконографической  программы  и
литургического  контекста  росписи  Софийского  собора  в  Новгороде  1108  г.
//  Восточнохристианский  храм:  Литургия  и  искусство.  СПб.
 Лихачев  Д.  С.  1947.  Русские  летописи  и  их  культурно-историческое  зна¬
чение.  М.;  Л.
 Лихачев  Д.  С.  1970.  Человек  в  литературе  древней  Руси.  М.
 Лихачев  Д.  С.  1987.  Владимир  Всеволодович  Мономах//  БЛДР.  Вып.  I
(XI  -  XIV  вв.).  Л.
 Лихачев  Д.  С.  1995.  Поэтика  «Слова»  //  Энциклопедия  «Слова  о  полку
Игореве».  Т.  4.  СПб.
 Лихачева  В.  Д.  1971.  Композиционное  единство  монументальной  живо¬
писи  и  зодчества  в  древней  Руси  //  Лихачева  В.  Д.,  Лихачев  Д.  С.  Художе¬
ственное  наследие  древней  Руси  и  современность.  Л.
 Ловмянский  Г’  1963.  Рорик  Фрисландский  и  Рюрик  Новгородский  //
Ск.  сб.  Т.  VII.
 Ловмяньскии  X.  1978.  О  происхождении  русского  боярства  //  Восточная
Европа  в  древности  и  средневековье.  М.
 Ловмяньскии  X.  1985.  Русь  и  норманны.  М.
 Логвин  Г.  Н.  1987.  Про  час  спорудження  Софийского  собору  в  Киев1  //
У1Ж.  №  2.
 Ломоносов  М.  В.  1952.  Древняя  российская  история  от  начала  российс¬
кого  народа  до  кончины  великого  князя  Ярослава  Первого  или  до  1054
года  //  Ломоносов  М.  В.  Поли.  собр.  соч.:  В  10  т.  Т.  6.  М.;  Л.
 679

Лонгинов  А.  В.  1904.  Мирные  договоры  русских  с  греками,  заключенные  в
X  в.:  Историко-юридическое  исследование.  Одесса.
 Лурье  Я.  С.  1976.  Общерусские  летописи  XIV—XV  вв.  Л.
 Лурье  Я.  С.  1987.  Летопись  Лаврентьевская  //  СККДР.  Вып.  1.
 Лурье  Я.  С.  1996.  Примечания  //  Приселков  М.  Д.  История  русского
летописания  XI—XV  вв.  СПб.
 Лурье  Я.  С.  1996а.  Предисловие  //  Там  же.
 Львов  А.  С.  1968.  Исследование  «Речи  философа»  //  Памятники  древ¬
нерусской  письменности:  Язык  и  текстология.  М.
 Львов  А.  С.  1975.  Лексика  «Повести  временных  лет».  М.
 Любимов  В.  П.  1940.  Списки  Правды  Русской  //  Правда  Русская.  Т.  I:
Тексты  /  Подготовили  к  печати  В.  П.  Любимов,  Н.  Ф.  Лавров,  М.  Н.  Тихо¬
миров,  Г.  Л.  Гейерманс  и  Г.  Е.  Кочин  /  Под  ред.  Б.  Д.  Грекова.  М.;  Л.
 Люблинская  А.  Д.  1968.  Типология  раннего  феодализма  в  Западной  Ев¬
ропе  и  проблема  романо-германского  синтеза  //  СВ.  Вып.  31.
 Лянушкин  И.  И.  1968.  Славяне  Восточной  Европы  накануне  образова¬
ния  Древнерусского  государства  (VIII  —  первая  половина  IX  в.):  Истори¬
ко-археологические  очерки.  Л.  (МИА,  Nq  152).
 Лященко  П.  И.  1927.  История  русского  народного  хозяйства.  М.;  Л.
 Мавродин  В.  В.  1945.  Образование  Древнерусского  государства.  Л.
 Мавродин  В.  1961.  Народные  восстания  в  Древней  Руси  XI—XIII  вв.  М.
 Мавродин  В.  В.  1971.  Образование  Древнерусского  государства  и  фор¬
мирование  древнерусской  народности.  М.
 Мавродин  В.  В.  1971а.  О  племенных  княжениях  восточных  славян  //
Исследования  по  социально-политической  истории  России.  Л.
 Мавродин  В.  В.,  Фроянов  И.  Я.  1974.  «Старцы  градские»  на  Руси  X  в.  //
Культура  средневековой  Руси.  Л.
 Макарий  {Булгаков).  1990.  История  Русской  церкви.  Кн.  2:  История
Русской  церкви  в  период  совершенной  зависимости  ее  от  Константино¬
польского  патриарха  (988—1240).  М.
 Малингуди  Я.  1995.  Русско-византийские  связи  в  X  веке  с  точки  зрения
дипломатики  //  ВВ.  Т.  56  (81).
 Малингуди  Я.  1997.  Русско-византийские  договоры  в  X  веке  в  свете  дип¬
ломатики  //  ВВ.  Т.  57  (82).
 Малиновский  Г.  1907.  Лекции  по  истории  русского  права.  Вып.  1.  Томск.
 Маркс  К.  1940.  Формы,  предшествующие  капиталистическому  произ¬
водству.  М.
 Маркс  Н.  Ч.  1.  1912.  К  тысячелетию  договора  Олега  911-го  года:  Дого¬
воры  русских  с  греками  и  предшествовавшие  заключению  их  походы  рус¬
ских  на  Византию.  Ч.  1:  Время  Олега.  /  Издание  Московского  Археологи¬
ческого  института  под  ред.  Н.  Маркса.  М.
 Маркс  Н.  Ч.  2.  1912.  К  тысячелетию  договора  Олега  911-го  года:  Дого¬
воры  русских  с  греками  и  предшествовавшие  заключению  их  походы  рус¬
ских  на  Византию.  Ч.  2:  Время  Игоря  и  Святослава  /  Издание  Московско¬
го  Археологического  института  под  ред.  Н.  Маркса.  М.
 Матвеев  А.  С.  1999.  «Русы»  и  славяне  в  арабских  средневековых  источ¬
никах:  Проблемы  восприятия  инородной  культуры  //  История  и  культура
 680

древних  и  средневековых  славян.  М.  (Труды  VI  Межд.  Конгресса  славянской
археологии.  Т.  5).
 Мачинский  Д.  А.  1986.  Этносоциальные  и  этнокультурные  процессы  в
Северной  Руси  (Период  зарождения  древнерусской  народности)  //  Рус¬
ский  Север:  Проблемы  этнокультурной  истории,  этнографии,  фольклори¬
стики.  Л.
 Медведев  И.  П.  1972.  Империя  и  суверенитет  в  средние  века:  (На  приме¬
ре  истории  Византии  и  некоторых  сопредельных  государств)  //  Проблемы
истории  международных  отношений:  Сб.  ст.  памяти  акад.  Е.  В.  Тарле.  Л.
 Медведев  И.  П.  1988.  Очерки  византийской  дипломатики:  (Частнопра¬
вовой  акт).  Л.
 Медведев  И.  П.  1999.  Смертная  казнь  в  толковании  Феодора  Вальсамо-
на  //  Византийская  цивилизация  в  освещении  российских  ученых:  1947—
1991.  М.
 Медынцева  А.  А.  1978.  Древнерусские  надписи  Новгородского  Софийс¬
кого  собора:  XI—XIV  века.  М.
 Медынцева  А.  А.  2000.  Грамотность  в  Древней  Руси:  По  памятникам
эпиграфики  X  —  первой  половины  XIII  в.  М.
 МейчикД.  1915.  №6,  10,  11;  1916.  №  3,  11;  1917.  №5.  Русско-византий¬
ские  договоры  //  ЖМНП.  1915.  №  6,  10,  11;  1916.  №  3,  11;  1917.  №  5.
 Мельникова  Е.  А.  1977.  Скандинавские  рунические  надписи:  Тексты,
перевод,  комментарии.  М.
 Мельникова  Е.  А.  1978.  «Сага  об  Эймунде»  о  службе  скандинавов  в  дру¬
жине  Ярослава  Мудрого  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневеко¬
вье.  Сб.  ст.  М.
 Мельникова  Е.  А.  1984.  Новгород  Великий  в  древнескандинавской  пись¬
менности  //  Новгородский  край.  Л.
 Мельникова  Е.  А.  1995.  К  типологии  предгосударственных  и  раннего¬
сударственных  образований  в  Северной  и  Северо-Восточной  Европе:  По¬
становка  проблемы  //  ДГ.  1992—1993.  М.
 Мельникова  Е.  А.  1996.  «Знаки  Рюриковичей»  на  восточных  монетах  //
Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Политическая  структура
Древнерусского  государства:  VIII  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Тезисы
докладов.  М.
 Мельникова  Е.  А.  2001.  Скандинавские  рунические  надписи:  Новые  на¬
ходки  и  интерпретации:  Тексты,  перевод,  комментарий.  М.
 Мельникова  Е.  А.,  Петрухин  В.  Я.  1989.  Название  «Русь»  в  этнокультур¬
ной  истории  Древнерусского  государства  //  ВИ.  №  4.
 Мельникова  Е.  Л.,  Петрухин  В.  Я.  1991.  «Ряд»  легенды  о  призвании  ва¬
рягов  в  контексте  раннесредневековой  дипломатии  //  ДГ.  1990  г.  М.
 Менгес  К.  Г.  1979.  Восточные  элементы  в  «Слове  о  полку  Игореве».  Л.
 Милов  Л.  В.  1980.  О  древнерусском  переводе  византийского  кодекса
законов  VIII  века  (Эклоги)  //  ИСССР.  1976.  №  1.
 Милов  Л.  В.  1985.  О  причинах  возникновения  крепостничества  в  Рос¬
сии  //  ИСССР.  №  3.
 Милов  Л.  В.  1986.  Устав  Ярослава  (К  проблеме  типологии  и  происхож¬
дения)  //  Руско-български  връзки  през  векове.  София.
 681

Милов  Л.  В.  1989.  Общее  и  особенное  российского  феодализма  (Постанов¬
ка  проблемы)  //  ИСССР.  N°  2.
 Милов  Л.  В.  1996.  Легенда  или  реальность:  (О  неизвестной  реформе
Владимира  и  Правде  Ярослава)  //Древнее  право.  N9  1.
 Милютенко  Н.  И.  1992.  Титулатура  «князь»  —  «каган»  —«царь»  в  Древ¬
ней  Руси  //  Образование  древнерусского  государства:  Спорные  проблемы.
Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто:  Тезисы  докладов.  М.
 Милютенко  //.  И.  1993.  Древлянская  земля  в  IX—X  вв.:  (По  летопис¬
ным  источникам)  //  Старожитносп  Швденно1  Pyci:  Матер1али  111  icT.-ap-
хеол.  семшару  «Чершпв  i  його  округа  в  IX—XIII  ст.».  Чертив.
 Михаил  Пселл.  1978.  Хронография  /  Перевод,  статья  и  примечания  Я.
Н.  Любарского.  М.
 Молчанов  А.  А.  1973.  К  вопросу  о  художественных  особенностях  и  пор-
третности  изображений  на  древнейших  русских  монетах  //  Вестник  Моек,
ун-та.  Серия  IX.  История.  N°  3.
 Молчанов  А.  А.  1976.  Подвески  со  знаками  Рюриковичей  и  происхожде¬
ние  древнерусской  буллы  //  ВИД.  Вып.  VII.  Л.
 Молчанов  А.  А.  1985.  Об  атрибуции  лично-родовых  знаков  князей  Рю¬
риковичей  X—XIII  вв.  //  ВИД.  Вып.  XVI.
 Молчанов  А.  А.  1998.  Усадьбовладельцы  новгородского  Людина  конца:
генеалогические  связи  и  политическая  преемственность  (вторая  половина
XI  —  первая  половина  XIII  в.)  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средне¬
вековье:  X  Чтения  в  80-летию  В.  Т.  Пашуто.  Материалы  конференции.  М.
 Мулюкин  А.  С.  1903.  К  вопросу  о  договорах  русских  с  греками  //  Жур¬
нал  министерства  юстиции.  №  IX,  1906.
 Муръянов  М.  Ф.  Андрей  Первозванный  в  Повести  временных  лет  //
Палестинский  сборник.  Вып.  19  (32).  Л.
 Мусин  А.  Е.  1999.  Меч  и  крест:  Новое  религиозное  сознание  Древней
Руси  по  данным  археологии  //  Раннесредневековые  древности  Северной
Руси  и  ее  соседей.  СПб.
 Мэтьюз  Т.  1994.  Преображающий  символизм  византийской  архитекту¬
ры  и  образ  Пантократора  в  куполе  //  Восточнохристианский  храм:  Литур¬
гия  и  искусство.  СПб.
 Мюллер  Л.  1974.  Древнерусское  сказание  о  Хождении  апостола  Андрея
в  Киев  и  Новгород  //  ЛХ.  1973  г.
 Мюллер  Л.  2000.  Понять  Россию:  Историко-культурные  исследования.
М.
 Мюллер  Л.  2001.  Летописный  рассказ  и  Сказание  о  святых  Борисе  и
Глебе:  Их  текстуальное  взаимоотношение  //  RM.  Т.  X.  №  1.
 Назаренко  А.  В.  1984.  О  датировке  Любечской  битвы  //  ЛХ.  1984  г.  М.
 Назаренко  А.  В.  1989.  Когда  же  княгиня  Ольга  ездила  в  Константино¬
поль?  //  ВВ.  Т.  50.
 Назаренко  А.  В.  1990.  Попытка  крещения  Руси  при  княгине  Ольге  в
контексте  международных  отношений  эпохи  //  Церковь,  общество  и  госу¬
дарство  в  феодальной  России.  М.
 Назаренко  А.  В.  1991.  О  русско-датском  союзе  в  первой  четверти  XI  в.  /
/  ДГ.  1990.  М.
 682

Назаренко  А.  В.  1993.  Немецкие  латиноязычные  источники  IX—XI  вв.:
Тексты,  перевод,  комментарий.  М.
 Назаренко  А.  В.  1994.  О  династических  связях  сыновей  Ярослава  Муд¬
рого  //  ОН.  №  4—5.
 Назаренко  А.  В.  1995.  Еще  раз  о  дате  поездки  княгини  Ольги  в  Кон¬
стантинополь:  Источниковедческие  заметки  //ДГ.  1992—1993.
 Назаренко  А.  В.  1996.  Элементы  житийной  традиции  о  ев.  Владимире  в
западноевропейской  литературе  первой  половины  XI  в.  //Древняя  Русь  и
Запад:  Научная  конференция.  Книга  резюме.  М.
 Назаренко  А.  В.  1996а.  Происхождение  древнерусского  денежно-весо¬
вого  счета  //  ДГ.  1994  г.:  Новое  в  нумизматике.
 Назаренко  А.  В.  1997.  К  вопросу  об  отражении  древнерусского  права  в
договорах  Руси  с  Византией  X  в.  //  Восточная  Европа  в  древности  и  сред¬
невековье:  Международная  договорная  практика  Древней  Руси.  IX  Чтения
памяти  В.  Т.  Пашуто.  Материалы  к  конференции.  М.
 Назаренко  А.  В.  1998.  О  языке  восточноевропейских  варягов  IX—X  вв.  //
Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  X  Чтения  к  80-летию  В.  Т.
Пашуто.  М.
 Назаренко  А.  В.  2000.  Порядок  престолонаследия  на  Руси  X—XII  вв.:
наследственные  разделы,  сеньорат  и  попытки  десигнации  (типологичес¬
кие  наблюдения)  //Из  истории  русской  культуры.  Т.  I:  (Древняя  Русь).  М.
 Назаренко  А.  В.  2001.  Древняя  Русь  на  международных  путях:  Междис¬
циплинарные  очерки  культурных,  торговых,  политических  связей  XI—XII
веков.  М.
 Назаров  В.  Д.  1978.  «Двор»  и  «дворяне»  по  данным  новгородского  и
северо-восточного  летописания  (XII—XIV  вв.)  //  Восточная  Европа  в  древ¬
ности  и  средневековье:  Сб.  ст.  М.
 Назаров  В.  Д.  1984.  О  феодальном  землевладении  в  Новгородской  рес¬
публике:  (К  выходу  книги  В.  Л.  Янина  «Новгородская  феодальная  вотчина
(Историко-генеалогическое  исследование)»  //  ИСССР.  №  2.
 Назаров  В.  Д.  1988.  Полюдье  и  система  кормлений:  Первый  опыт  клас¬
сификации  нетрадиционных  источников  //  Общее  и  особенное  в  развитии
феодализма  в  России  и  Молдавии:  Проблемы  государственной  собствен¬
ности  и  государственной  эксплуатации  (Ранний  и  развитой  феодализм).
Чтения,  посвященные  памяти  Л.  В.  Черепнина:  Тезисы  докладов.  М.
 Насонов  А.  //.  1951.  «Русская  земля»  и  образование  территории  Древне¬
русского  государства.  М.
 Насонов  А.  //.  1969.  История  русского  летописания  XI  —  начала  XVIII
века:  Очерки  и  исследования.  М.
 Некрасов  А.  И.  1924.  Из  владимиро-суздальских  впечатлений  //  Среди
коллекционеров.  №  5—6.  М.
 Некрасов  А.  И.  1928.  О  гербе  суздальских  князей  //  Сборник  статей  в
честь  А.  И.  Соболевского.  Л.
 Неусыхин  А.  И.  1929.  Общественный  строй  древних  германцев.  М.
 Неусыхин  А.  И.  1967.  Дофеодальный  период  как  переходная  стадия  раз¬
вития  от  родоплеменного  строя  к  феодальному  (на  материале  истории  За¬
падной  Европы  раннего  средневековья)  //  ВИ.  №  1.
 683

Неусыхин  А.  И.  1968.  Дофеодальный  период  как  переходная  стадия  разви¬
тия  от  родоплеменного  строя  к  раннефеодальному  (Тезисы  доклада)  //  СВ.
Вып.  31.
 Нидерле  Л.  1956.  Славянские  древности.  М.
 Никитенко  Н.  Я,  Никитенко  М.  М.  1998.  Княжеская  усыпальница  в
Софии  Киевской  //  ПКНО.  1997  г.
 Никитенко  Н.  Н.,  Никитенко  М.  М.  1999.  Известия  средневековых  не¬
мецких  источников  о  Софии  Киевской  в  свете  новых  исследований  //
Славяне  и  их  соседи:  Средние  века  —  раннее  новое  время.  Вып.  9.  Славя¬
не  и  немцы.  1000-летнее  соседство:  мирные  связи  и  конфликты.  М.
 Николаев  С.  М.  1995.  Камни:  мифы,  легенды,  суеверия.  Новосибирск.
 Никольская  Т.  Н.  1981.  Земля  вятичей:  К  истории  населения  бассейна
верхней  и  средней  Оки  в  IX—XIII  вв.  М.
 Никольский  Я.  А'.  1913.  О  древнерусском  христианстве  //  Русская  мысль.
Кн.  6.
 Никольский  Я.  К.  1930.  Повесть  временных  лет  как  источник  по  исто¬
рии  начального  периода  русской  письменности  и  культуры:  К  вопросу  о
древнейшем  русском  летописании.  Вып.  I.  Л.
 Никольский  С.  Л.  1995.  Кровная  месть  по  русско-византийским  догово¬
рам  X  в.  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Язычество,
христианство,  церковь.  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Тезисы  докладов.  М.
 Новосельцев  А.  П.  1965.  Восточные  источники  о  восточных  славянах  и
Руси  VI—IX  вв.  //  Новосельцев  А.  П.,  Пашуто  В.  Т.,  Черепнин  Л.  В.  и  др.
Древнерусское  государство  и  его  международное  значение.  М.
 Новосельцев  А.  П.  1982.  К  вопросу  о  древнейшем  титуле  русского  князя
//  И  СССР.  №  4.
 Новосельцев  А.  П.  1983.  Киевская  Русь  и  страны  Востока  //  ВИ.  №  3.
 Новосельцев  А.  П.  1986.  Некоторые  черты  древнерусской  государствен¬
ности  в  сравнительно-историческом  аспекте:  (Постановка  проблемы)  //
ДГ.  1985  г.  М.
 Новосельцев  А.  П.  1986а.  Арабские  источники  об  общественном  строе
восточных  славян  IX  —  первой  половины  X  в.  (полюдье)  //  Социально-
экономическое  развитие  России.  М.
 Новосельцев  А.  П.  1990.  Хазарское  государство  и  его  роль  в  истории
Восточной  Европы  и  Кавказа.  М.
 Новосельцев  А.  Я.  1992.  Древнерусское  государство//  История  Европы.
Т.  2:  Средневековая  Европа.  М.
 Новосельцев  А.  Я.  1997.  Внешняя  политика  Древней  Руси  во  времена
Олега  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Международная
договорная  практика  Древней  Руси.  IX  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Ма¬
териалы  к  конференции.  М
 Новосельцев  А.  Я.,  Пашуто  В.  Т.  1967.  Внешняя  торговля  Древней  Руси
(до  середины  XIII  в.)  //  ИСССР.  Nq  3.
 Носов  Е.  Я.  1976.  Нумизматические  данные  о  северной  части  Балтийс¬
ко-Волжского  пути  конца  VIII—X  в.  //  ВИД.  Вып.  VIII.
 Носов  Е.  Я.  1988.  Некоторые  общие  проблемы  славянского  расселения
в  лесной  зоне  Восточной  Европы  в  свете  истории  хозяйства  //  Историко¬
 684

археологическое  изучение  Древней  Руси:  Итоги  и  основные  проблемы.  Л.
(Славяно-русские  древности.  Вып.  1).
 Носов  Е.  II.  1990.  Новгородское  (Рюриково)  городище.  Л.
 Носов  Е.  Н.  1993.  О  грамоте  Всеволода  Мстиславича  на  Терпужский
погост  Ляховичи  на  р.  Ловати:  (К  вопросу  о  сложении  феодальной  вотчи¬
ны)  //  НИС.  Вып.  4  (14).  СПб.;  Новгород.
 Носов  Е.  II.  1993а.  Проблема  происхождения  первых  городов  Северной
Руси  //  Древности  Северо-Запада  России:  (Славяно-финно-угорское  вза¬
имодействие,  русские  города  Балтики).  СПб.
 Носов  Е.  Н.  1995.  Новгородский  детинец  и  Городище:  К  вопросу  о  ран¬
них  укреплениях  и  становлении  города  //  НИС.  Вып.  5  (15).
 Носов  Е.  Н.  1998.  К  вопросу  о  социальной  типологии  древнерусских
городов  (Ладога  —  «Рюриково  городище»  —  Новгород)  //  Скифы.  Хазары.
Славяне.  Древняя  Русь:  Межд.  Научная  конференция,  посвященная  100-
летию  со  дня  рождения  М.  И.  Артамонова.  Тезисы  докладов.
 Носов  Е.  II.  1999а.  Современные  археологические  данные  по  варяжс¬
кой  проблеме  на  фоне  традиций  русской  историографии  //  Раннесредне¬
вековые  древности  Северной  Руси  и  ее  соседей.  СПб.
 Носов  Е.  Н.  19996.  Речная  сеть  Восточной  Европы  и  ее  роль  в  образова¬
нии  городских  центров  Северной  Руси  //  Великий  Новгород  в  истории
Средневековой  Европы.  М.
 Обнорский  С.  П.  1936.  Язык  договоров  русских  с  греками  //  Язык  и
мышление.  Т.  VI—VII.  М.;  Л.
 Оболенский  Д.  1970.  Связи  между  Византией  и  Русью  в  XI—XV  вв.  М.
(XIII  Межд.  конгресс  историч.  наук).
 Орешников  А.  В.  1930.  Классификация  древнейших  русских  монет  по
родовым  знакам  //  Известия  Академии  наук  СССР,  VII  серия,  отд.  гума¬
нитарных  наук.  Л.  №  2.
 Орешников  А.  В.  1936.  Денежные  знаки  домонгольской  Руси.  М.
 Орлов  А.  С.  1946.  Владимир  Мономах.  М.;  Л.
 Острогорский  Г.  1967.  Византия  и  киевская  княгиня  Ольга  //  То  Honor
of  Roman  Jakobson.  Vol.  II.  The  Hague;  Paris.
 Павлов-Сильванский  H.  П.  1909.  Государевы  служилые  люди.  2-е  изд.
СПб.
 Павлов-Сильванский  Н.  П.  1988.  Феодализм  в  России  /  Статьи  С.  О.
Шмидта  и  С.  В.  Чиркова.  Примеч.  С.  В.  Чиркова.  М.
 Памятники  церковно-учительной  литературы.  1896.  Вып.  2,  ч.  1.  СПб.
 Панеях  В.  М.  2000.  Творчество  и  судьба  историка:  Борис  Александро¬
вич  Романов.  СПб.
 Пархоменко  В.  1911.  Древнерусская  княгиня  святая  равноапостольная
Ольга:  (Вопрос  о  крещении  ея).  Киев.
 Пархоменко  В.  1913.  Начало  христианства  Руси:  Очерк  из  истории  Руси
 IX—X  вв.  Полтава.
 Пархоменко  В.  А.  1924.  У  истоков  русской  государственности.  Пг.
 Пархоменко  В.  1938.  К  вопросу  о  «норманском  завоевании»  и  проис¬
хождении  Руси  //  ИМ.  №  4.
 Патерик  Киево-Печерского  монастыря.  1911.  СПб.
 685

Пашкова  Т.  И.  2000.  Местное  управление  в  Русском  государстве  первой
половины  XVI  в.:  Наместники  и  волостели.  СПб.
 Пашуто  В.  Т.  1950.  Очерки  по  истории  Галицко-Волынской  Руси.  [М.].
 Пашуто  В.  Т.  1965.  Особенности  структуры  Древнерусского  государ¬
ства  //  Новосельцев  А.  П.  и  др.  Древнерусское  государство  и  его  междуна¬
родное  значение.  М.
 Пашуто  В.  Т.  1965.  Черты  политического  строя  Древней  Руси  //  Ново¬
сельцев  А.  П.  и  др.  Древнерусское  государство  и  его  международное  значе¬
ние.  М.
 Пашуто  В.  Т.  1968.  Внешняя  политика  Древней  Руси.  М.
 Пашуто  В.  Т.  1974.  Летописная  традиция  о  «племенных  княжениях»  и
варяжский  вопрос  //  ЛХ.  1973.  М.
 Перхавко  В.  Б.  1994.  Где  же  находился  дунайский  град  Переяславец?  //
BS.  Roc.  LV.
 Перхавко  В.  Б.  1995.  Летописный  Переяславец  на  Дунае  //  ДГ.  1992—
1993  гг.
 Перхавко  В.  Б.  1997.  Несколько  комментариев  к  русско-византийским
договорам  X  в.  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Между¬
народная  договорная  практика  Древней  Руси.  IX  Чтения  памяти  В.  Т.  Па¬
шуто.  Материалы  к  конференции.  М.
 Петренко  В.  П.  1994.  Погребальный  обряд  населения  Северной  Руси
VIII—X  вв.:  Сопки  Северного  Поволховья.  СПб.
 Петрухин  В.  Я.  1993.  Варяги  и  хазары  в  истории  Руси  //  Этнографичес¬
кое  обозрение.  №  3.
 Петрухин  В.  Я.  1995.  Начало  этнокультурной  истории  Руси  IX—XI  ве¬
ков.  М.
 Петрухин  В.  Я.  1998.  Хазария  и  Русь:  Источник  и  историография  //
Скифы.  Хазары.  Славяне.  Древняя  Русь:  Межд.  Научная  конференция,
посвященная  100-летию  со  дня  рождения  М.  И.  Артамонова.  Тезисы  док¬
ладов.
 л!  Петрухин  В.  Я.  2000.  Древняя  Русь:  Народ.  Князья.  Религия  //  Из  исто¬
рии  русской  культуры:  Т.  I  (Древняя  Русь).  М.
 Петрухин  В.  Я.  2000а.  К  проблеме  происхождения  древнерусской  деся¬
тины  //  Florilegium:  К  60-летию  Б.  Н.  Флори.  М.
 Пештич  С.  Л.  1965.  Русская  историография  XVIII  в.  Ч.  II.  Л.
 Пискаревский  летописец.  1955  /  Подготовка  текста,  вводная  статья,
примечания  О.  А.  Яковлевой  //  Материалы  по  истории  СССР.  Т.  II.  Доку¬
менты  по  истории  XV—XVII  вв.  М.
 Платонов  Е.  В.  1999.  О  происхождении  часовен  //  Герценовские  чте¬
ния.  1999:  Актуальные  проблемы  социальных  наук.  СПб.
 Платонов  С.  Ф.  1913.  Лекции  по  русской  истории.  8-е  изд.  СПб.
 Плетнева  С.  А.  1958.  Печенеги,  торки  и  половцы  в  южнорусских  степях
//  Труды  Волго-Донской  археологической  экспедиции.  Т.  I.  М.;  Л.  (МИА
№  62)
 Плетнева  С.  А.  1976.  Хазары.  М.
 Плетнева  С.  А.  1981.  Печенеги,  торки,  половцы  //  Степи  Евразии  в
эпоху  средневековья.  М.
 686

Плетнева  С.  А.  1982.  Кочевники  средневековья:  Поиски  исторических  за¬
кономерностей.  М.
 Плетнева  С.  А.  1990.  Половцы.  М.
 Повесть  временных  лет.  1991  /  Пер.  Д.  С.  Лихачева.  Петрозаводск.
 Погодин  М.  1846.  Т.  III.  Исследования,  замечания  и  лекции  о  русской
истории:  Норманнский  период.  М.
 Погодин  М.  1850.  Т.  IV.  Исследования,  замечания  и  лекции  о  русской
истории.  М.
 Подвигина  Н.  Л.  1976.  Очерки  социально-экономической  и  политичес¬
кой  истории  Новгорода  Великого  в  XII—XIII  вв.  М.
 Подскальски  Г.  1996.  Христианство  и  богословская  литература  в  Киевс¬
кой  Руси  (988—1237  гг.).  Изд.  2-е,  испр.  и  доп.  для  русского  перевода.
СПб.  (первое  издание  в  1982  г.).
 Покровский  М.  Н.  Б.  г.  Русская  история  с  древнейших  времен,  при  уча¬
стии  Н.  М.  Никольского  и  В.  Н.  Сторожева.  М.
 Покровский  М.  1920.  Русская  история  в  самом  сжатом  очерке.  Ч.  1,2:
От  древнейших  времен  до  второй  половины  19-го  столетия.  1-е  изд.  М.;
1931.  10-е  изд.  М.;  Л.
 Покровский  М.  И.  1933.  Т.  1.  Русская  история  с  древнейших  времен.  М.
 Покровский  М.  Н.  1966.  Избранные  произведения.  Кн.  I.  М.
 Покровский  С.  А.  1970.  Общественный  строй  Древнерусского  государ¬
ства  //  Труды  всесоюзного  юридич.  заоч.  ин-та.  Т.  14.  М.
 Поляк  А.  Н.  2001.  Восточная  Европа  IX—X  веков  в  представлении  Вос¬
тока  //  Славяне  и  их  соседи.  Вып.  10:  Славяне  и  кочевой  мир.  М.
 Понырко  Н.  В.  1992.  Эпистолярное  наследие  Древней  Руси  XI—XIII
века:  Исследования,  тексты,  переводы.  СПб.
 Поппэ  А.  1965.  Заснування  Софп  КшвськЫ  //  У1Ж.  №  9.
 Поппэ  А.  1966.  Учредительная  грамота  Смоленской  епископии  //  АЕ  за
1965  г.  М.
 Поппэ  А.  1966а.  О  роли  иконографических  изображений  в  изучении
литературных  произведений  о  Борисе  и  Глебе  //  ТОДРЛ.  Т.  XXII.
 Поппэ  А.  1968.  Русские  митрополии  Константинопольской  патриархии
в  XI  в.  //  ВВ.  Т.  XXVIII.
 Поппэ  А.  1970.  Русско-византийские  церковно-политические  отноше¬
ния  в  середине  XI  в.  //  ИСССР.  №  3.
 Поппэ  А.  1972.  Истоки  церковной  организации  древнерусского  госу¬
дарства  //  Становление  раннефеодальных  славянских  государств.  Киев.
 Поппэ  А.  1973.  О  времени  зарождения  культа  Бориса  и  Глеба  //  RM.  Т.  I.
 Поппэ  А.  1974.  Родословная  Мстиши  Свенельдича  //ЛХ.  1973  г.
 Поппэ  А.  1978.  О  причинах  похода  Владимира  Святославича  на  Корсунь
988—989  гг.  //  Вестник  Московского  гос.  ун-та.  Серия  «История».  №  2.
 [Поппэ  А.  ]  1989.  Митрополиты  киевские  и  всея  Руси  (988—1305  гг.)  //
Щапов  Я.  Н.  Княжеские  уставы  и  церковь  в  Древней  Руси  XI—XIV  вв.  М.
 Поппэ  А.  1995.  О  зарождении  культа  св.  Бориса  и  Глеба  и  о  посвящен¬
ных  им  произведениях  //  RM.  Т.  VIII.  №  1.
 Поппэ  А.  В.  1996.  К  дискуссии  о  времени  постройки  Софии  Киевской
(Граффити  Nq  2)  //  Проблемы  изучения  древнерусского  зодчества:  (По
 687

материалам  архитектурно-археологических  чтений,  посвященных  памяти  П.  А.
Раппопорта,  15—19  января  1990  г.).  СПб.
 Порай-Кошиц  И.  А.  1874.  Очерк  истории  русского  дворянства  от  поло¬
вины  IX  до  конца  XVIII  века.  М.
 Потин  В.  М.  1968.  Древняя  Русь  и  европейские  государства  в  X—XIII  вв.:
Историко-нумизматический  очерк.  Л.
 Правда  Русская.  1947.  Т.  II:  Комментарии  /  Сост.  Б.  В.  Александров,  В.  Г.
Гейман,  Г.  Е.  Кочин,  Н.  Ф.  Лавров  и  Б.  А.  Романов  /  Под  ред.  Б.  Д.  Грекова.
М.;Л.
 Правда  Русская:  Учебное  пособие.  1940  /  Под  ред.  Б.  Д.  Грекова.
 Пресняков  А.  Е.  1909.  Княжое  право  в  древней  Руси:  Очерки  по  истории
 X—XII  столетий.  СПб.
 Пресняков  А.  Е.  1938.  Задачи  синтеза  протоисторических  судеб  Восточ¬
ной  Европы  //  Пресняков  А.  Е.  Лекции  по  русской  истории.  Т.  I:  Киевс¬
кая  Русь.  М.  Первая  публикация:  Яфетический  сборник.  Л.,  1926.
 Пресняков  А.  Е.  1993.  Княжое  право  в  древней  Руси:  Очерки  по  истории
X—XII  столетий.  Лекции  по  русской  истории:  Киевская  Русь  /  Подготовка
текста,  статьи  и  примечания  М.  Б.  Свердлова.  М.
 Примак  В.  К.  1971.  Археологические  раскопки  в  Тарту  и  поход  Яросла¬
ва  в  1030  г.  //СА.  №  2.
 Принятие  христианства  народами  Центральной  и  Юго-Восточной  Ев¬
ропы  и  крещение  Руси.  1988.  М.
 Приселков  М.  Д.  1913.  Очерки  по  церковно-политической  истории  Ки¬
евской  Руси  X—XII  вв.  СПб.
 Приселков  М.  Д.  1938.  «Слово  о  полку  Игореве»  как  исторический  ис¬
точник  //  Историк-марксист.  №  6.
 Приселков  М.  Д.  1939.  Русско-византийские  отношения  IX—XII  вв.  //
ВДИ.  N°  3  (8).
 Приселков  М.  Д.  1940.  История  русского  летописания  XI—XV  вв.  Л.
 Приселков  М.  Д.  1941.  Киевское  государство  второй  половины  X  в.  по
византийским  источникам  //  Ученые  записки  ЛГУ.  №  73.  Серия  историч.
наук,  вып.  8.
 Приселков  М.  Д.  1996.  История  русского  летописания  XI—XV  вв.  /  Пре¬
дисловие,  примеч.  Я.  С.  Лурье.  СПб.
 Продолжатель  Феофана.  1992.  Жизнеописания  византийских  царей  /
Издание  подготовил  Я.  Н.  Любарский.  СПб.
 Пропп  В.  Я.  1975.  Типологические  исследования  по  фольклору:  Сбор¬
ник  статей  памяти  Владимира  Яковлевича  Проппа  (1895—1970).  М.  (спи¬
сок  трудов  В.  Я.  Проппа  и  исследования  его  творчества).
 Пропп  В.  Я.  1976.  Фольклор  и  действительность:  Избранные  статьи.  М.
(в  сборнике  опубликованы  также  ранее  не  изданные  работы).
 Протопопов  С.  1874.  Поучение  Владимира  Мономаха  как  памятник
религиозных  воззрений  и  жизни  на  Руси  в  дотатарскую  эпоху.  Ч.  171,  фев¬
раль.
 Пуляев  В.  Т.  1996.  Слово  к  читателю  //  Фроянов  И.  Я.  1996.  Рабство  и
данничество  у  восточных  славян:  (VI—X  вв.).  СПб.
 Пушкарева  Н.  Л.  1989.  Женщины  Древней  Руси.  М.
 688

Пчелов  Е.  В.  1995.  Еще  раз  о  «знаке  Рюриковичей»  в  свете  нумизматических
данных//Третья  Всероссийская  нумизматическая  конференция.  М.
 Пьянков  А.  П.  1980.  Происхождение  общественного  и  государственного
строя  Древней  Руси.  Минск.
 Радова  И.  2001.  Сначала  —  эксперимент,  потом  —  тесты:  Считает  рек¬
тор  СПб  ГУ  Людмила  Вербицкая  //  Известия.  21.  05.  2001.  №  87  (25925).
 Рамм  Б.  Я.  1959.  Папство  и  Русь  в  X—XV  вв.  М.;  Л.
 Рапов  О.  М.  1977.  Княжеские  владения  на  Руси  в  X  —  первой  половине
 XIII 	в.  М.
 Рапов  О.  М.  1979.  О  датировке  народных  восстаний  на  Руси  XI  в.  в
Повести  временных  лет  //  ИСССР.  №  2.
 Рапов  О.  М.  1988.  Русская  церковь  в  IX  —  первой  трети  XII  в.:  Приня¬
тие  христианства.  М.
 Рапов  О.  М.  1988а.  Еще  раз  о  датировке  взятия  Корсуня  князем  Влади¬
миром  //  ВВ.  Т.  49.
 Раппопорт  П.  А.  1956.  Очерки  по  истории  русского  военного  зодчества
X—XIII  вв.  Л.  (МИА.  №  52).
 Раппопорт  П.  А.  1961.  Очерки  по  истории  военного  зодчества  Северо-
Восточной  и  Северо-Западной  Руси  X  —  XV  вв.  М.;  Л.  (МИА.  №  105).
 Раппопорт  П.  А.  1967.  Военное  зодчество  западнорусских  земель  X—
 XIV 	вв.  Л.  (МИА.  №  140).
 Раппопорт  П.  А.  1967а.  Очерки  по  истории  русского  военного  зодче¬
ства  X—XIII  вв.  Л.
 Раппопорт  П.  А.  1975.  Древнерусское  жилище  //  Древнее  жилище  на¬
родов  Восточной  Европы.  М.
 Раппопорт  П.  А.  1982.  Русская  архитектура  X—XIII  вв.:  Каталог  памят¬
ников.  Л.  (Археология  СССР:  Свод  археологических  источников.  Е  1—47.
 Раппопорт  П.  А.  1993.  Древнерусская  архитектура.  СПб.
 Раппопорт  П.  А.,  Шолохова  Е.  В.  1981.  Дворец  в  Полоцке  //  КСИА.
Вып.  164.
 Ратин  А.  А.  1974.  К  вопросу  о  княжеских  дворцах  в  стольных  городах
Галицкой  Руси  XI—XIV  вв.  //  Культура  средневековой  Руси.  Л.
 Решин  А.  И.  2001.  Еще  раз  о  «феодальной  революции»  и  источниках  ее
изучения  в  монографии  Д.  Бартелеми  «Имела  ли  место  революция  тысяч¬
ного  года»  //  СВ.  Вып.  62.
 Рогов  В.  А.  1984.  К  вопросу  о  развитии  княжеской  власти  на  Руси  //
Древняя  Русь:  Проблемы  права  и  правовой  идеологии.  М.
 Рождественская  Г.  В.  1992.  Древнерусские  надписи  на  стенах  храма:
Новые  источники  XI—XV  вв.  СПб.
 Рождественская  Т.  В.  1994.  Еще  раз  о  топониме  «Поромонь  двор»  в
летописном  известии  (1015)  1016  г.  //  Памятники  средневековой  культу¬
ры.  Открытия  и  версии:  Сб.  ст.  к  75-летию  В.  Д.  Белецкого.  СПб.
 Рожков  Н.  1919.  Русская  история  в  сравнительно-историческом  осве¬
щении:  (Основы  социальной  динамики).  Т.  1.  Пг.
 Розов  Н.  //.  1987.  Иларион  //  СККДР.  Вып.  1.  Л.
 Романов  Б.  А.  1908.  Смердий  конь  и  смерд  (в  летописи  и  Русской  Прав¬
де)  //  ИОРЯС.  Т.  XIII.  Кн.  3.
 689

[Романов  Б.  А.]  1940.  Комментарии  //  Правда  Русская:  Учебное  пособие.
М.;Л.
 Романов  Б.  А.  1947.  Люди  и  нравы  древней  Руси:  (Историко-бытовые
очерки  XI—XIII  вв.).  Л.
 Романов  Б.  А.  1948.  Деньги  и  денежное  обращение  //  История  культуры
Древней  Руси.  Т.  I.  М.;  Л.
 Романова  Е.  Д.  1961.  Свободный  общинник  в  «Русской  Правде»  //
ИСССР.  N°  4.
 Российское  законодательство  X—XX  вв.  Т.  I.  1984.  М.
 Рубинштейн  Н.  1927.  До  icTopii  сошяльних  вщносин  у  Кшвськп  Pyci
 XI—XII  ст.  //  Наук.  зап.  Наук,  -дослщ.  катедри  icTopii  украш.  культури.  N9
6.  Харк1в.
 Рубинштейн  Н.  Л.  1941.  Русская  историография.  М.
 Рубинштейн  Н.  Л.  1965.  Древнейшая  Правда  и  вопросы  дофеодального
строя  Киевской  Руси  //  АЕ  за  1964  г.  М.
 Русанова  И,  П.  1976.  Славянские  древности  VI—VII  вв.  М.
 Русанова  И.  Я,  Тимощук  Б.  А.  1993.  Языческие  святилища  древних  сла¬
вян.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1949.  Древности  Чернигова  //  МИА.  №  11.  М.;  Л.
 Рыбаков  Б.  А.  1950.  Уличи:  (Историко-географическая  заметка)  //  КСИ-
ИМК.  Вып.  35.
 Рыбаков  Б.  А.  1958.  Предпосылки  образования  Древнерусского  госу¬
дарства  //  Очерки  истории  СССР:  Кризис  рабовладельческой  системы  и
зарождение  феодализма  на  территории  СССР.  Ill  —IX  вв.  М.;  Л.
 Рыбаков  Б.  А.  1959.  Запись  о  смерти  Ярослава  Мудрого  //  СА.  N°  4.
 Рыбаков  Б.  А.  1963.  Древняя  Русь:  Сказания,  былины,  летописи.  [М.].
 Рыбаков  Б.  А.  1964.  Первые  века  русской  истории.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1964а.  Русские  датированные  надписи.  М.  (Археология
СССР.  Свод  археологических  источников.  Е  1—44).
 Рыбаков  Б.  А.  1979.  Геродотова  Скифия.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1981.  Язычество  древних  славян.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1982.  Киевская  Русь  и  русские  княжества  XII—XIII  вв.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1987.  Язычество  Древней  Руси.  М.
 Рыбаков  Б.  А.  1993.  Киевская  Русь  и  русские  княжества  XII—XIII  вв.  2-
е  изд.  М.
 Рыдзевская  Е.  А.  1978.  Древняя  Русь  и  Скандинавия  в  IX—XIV  вв.:  (Ма¬
териалы  и  исследования).  М.
 Рябинин  Е.  А.  1980.  Скандинавский  производственный  комплекс  VIII  в.
из  Старой  Ладоги  //  Ск.  сб.  Вып.  25.
 Рябинин  Е.  А.  1994.  У  истоков  ремесленного  производства  в  Ладоге:  (К
истории  общебалтийских  связей  в  предвикингскую  эпоху)  //  Новые  ис¬
точники  по  археологии  Северо-Запада.  СПб.
 Самоквасов  Д.  Я.  1908.  Курс  истории  русского  права.  3-е  изд.  М.
 Сафронов  В.  А.  1989.  Индоевропейские  прародины.  Горький.
 Сахаров  А.  Н.  1975.  Кий:  Легенды  и  реальность  //  ВИ.  N°  10.
 Сахаров  А.  Н.  1980.  Дипломатия  Древней  Руси:  IX  —  первая  половина
X  в.  М.
 690

Сахаров  А.  //.  1982.  Дипломатия  Святослава.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1967.  Известия  о  русско-скандинавских  связях  в  хрони¬
ке  Адама  Бременского  //  Ск.  сб.  Вып.  XII.
 Свердлов  М.  Б.  1968.  О  посольской  «речи»  в  рассказе  Повести  времен¬
ных  лет  под  1075  г.  //  ТОДРЛ.  Т.  23.
 Свердлов  М.  Б.  1970.  Локализация  русов  в  арабской  географической  ли¬
тературе  IX—X  вв.  //  Известия  Всесоюзного  географического  об-ва.  №  4.
 Свердлов  М.  Б.  1970а.  Дания  и  Русь  в  XI  в.  //  Исторические  связи  Скан¬
динавии  и  России  IX—XX  вв.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  19706.  Смерды  в  Древней  Руси  //  ИСССР.  №  5.
 Свердлов  М.  Б.  1971.  Об  общественной  категории  «челядь»  в  Древней
Руси  //  Проблемы  истории  феодальной  России:  Сб.  статей  к  60-летию
проф.  В.  В.  Мавродина.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1972.  Политические  отношения  Руси  и  Германии  X  —
первой  половины  XI  в.  //  Проблемы  истории  международных  отношений:
Сб.  ст.  памяти  акад.  Е.  В.  Тарле.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1972а.  Известия  немецких  источников  о  русско-польских
отношениях  конца  X  —  начала  XII  в.  //  Исследования  по  истории  славян¬
ских  и  балканских  народов:  Эпоха  средневековья.  Киевская  Русь  и  ее  сла¬
вянские  соседи.
 Свердлов  М.  Б.  19726.  Изображение  княжеских  регалий  на  монетах  Вла¬
димира  Святославича  //  ВИД.  Вып.  IV.
 Свердлов  М.  Б.  1974.  Скандинавы  на  Руси  в  XI  в.  //  Ск.  сб.  Вып.  XIX.
 Свердлов  М.  Б.  1976.  Известия  о  Руси  в  Хронике  Титмара  Мерзебурге  -
кого  //  ДГ.  1975.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1976а.  Древнерусский  акт  X—XIV  вв.  //  ВИД.  Вып.  VIII.
 Свердлов  М.  Б.  1977.  Общественный  строй  славян  в  VI  —  начале  VII  в.
//  СС.  №  6.
 Свердлов  М.  Б.  1978.  Генезис  феодальной  земельной  собственности  в
Древней  Руси  //  ВИ.  №  8.
 Свердлов  М.  Б.  1978а.  К  истории  текста  Краткой  редакции  Краткой
Правды  //  ВИД.  Вып.  X.
 Свердлов  М.  Б.  19786.  Дворяне  в  Древней  Руси  //  Из  истории  феодаль¬
ной  России:  Статьи  и  очерки  к  70-летию  со  дня  рождения  проф.  В.  В.
Мавродина.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1978в.  К  изучению  формирования  феодально  зависимо¬
го  крестьянства  в  Древней  Руси:  (Закупы  Русской  Правды)  //  ИСССР.  №  2.
 Свердлов  М.  Б.  1979.  Восточные  письменные  источники  //  Советское
источниковедение  Киевской  Руси:  Историографические  очерки.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1979а.  Нумизматика  //  Советское  источниковедение
Киевской  Руси:  Историографические  очерки.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  19796.  Геральдика  //  Советское  источниковедение  Ки¬
евской  Руси:  Историографические  очерки.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1979в.  Генеалогия  в  изучении  класса  феодалов  на  Руси
XI—XIII  вв.  //  ВИД.  Вып.  XI.
 Свердлов  М.  Б.  1982.  К  изучению  древнерусских  топонимов  как  истори¬
ческого  источника  //  ВИД.  Вып.  XIII.  Л.
 691

Свердлов  М.  Б.  1982а.  Челядь  и  холопы  в  Древней  Руси  //  ВИ.  №  9.
 Свердлов  М.  Б.  1983.  Генезис  и  структура  феодального  общества  в  Древ¬
ней  Руси.  Л.
 Свердлов  М.  Б.  1984.  К  истории  новгородского  веча  //  Новгородский
край.Л.
 Свердлов  М.  Б.  1988.  От  Закона  Русского  к  Русской  Правде.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1993.  К  изучению  грамоты  Всеволода  Мстиславича  на
Терпужский  погост  Ляховичи  //  НИС.  Вып.  4  (14).
 Свердлов  М.  Б.  1993а.  К  изучению  моравских  исторических  произведе¬
ний  в  составе  «Повести  временных  лет»  //  Феодальная  Россия:  Новые
исследования.  СПб.
 Свердлов  М.  Б.  1994.  Rorik  (Hrorikr)  i  Gordum  //  Восточная  Европа  в
древности  и  средневековье:  Древняя  Русь  в  системе  этнополитических  и
культурных  связей:  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1996.  Дополнения  //  ПВЛ.  1996.
 Свердлов  М.  Б.  1996а.  Общественный  строй  Древней  Руси  в  русской
исторической  науке  XVIII—XX  вв.  СПб.
 Свердлов  М.  Б.  19966.  «Корм—кормление»:  Становление  феодального
социально-политического  института  на  Руси  IX—XIII  вв.  //  Studia
Humanistica.  СПб.
 Свердлов  М.  Б.  1997.  Становление  феодализма  в  славянских  странах.
СПб.
 Свердлов  М.  Б.  1997а.  Патриархальное  рабство  и  древнерусское  холоп¬
ство  //  У  источника:  Сб.  ст.  в  честь  С.  М.  Каштанова.  Ч.  I.  М.
 Свердлов  М.  Б.  19976.  Государственно-юридическое  регулирование  пра¬
воотношений  в  международных  договорах  Руси  X  —  первой  трети  XIII  в.  /
/  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Международная  дого¬
ворная  практика  Древней  Руси.  IX  Чтения  памяти  члена-корреспондента
АН  СССР  В.  Т.  Пашуто.  Материалы  к  конференции.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1999.  Русский  купец  в  Константинополе  в  первой  поло¬
вине  X  в.  //  Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье:  Контакты,
зоны  контактов  и  контактные  зоны.  XI  Чтения  памяти  В.  Т.  Пашуто.  Ма¬
териалы  к  конференции.  М.
 Свердлов  М.  Б.  1999а.  О  времени  перевода  русско-византийских  дого¬
воров  X  в.  //  Герценовские  чтения  1999:  Актуальные  проблемы  социальных
наук.  СПб.
 Седов  В.  В.  1954.  Новые  данные  о  языческом  святилище  Перуна  //
КСИИМК.  Вып.  53.
 Седов  В.  В.  1957.  К  вопросу  о  жертвоприношениях  в  древнем  Новгоро¬
де  //  КСИИМК.  Вып.  68.
 Седов  В.  В.  1975.  Смоленская  земля  //  Древнерусские  княжества  X—
XIII  вв.  М.
 Седов  В.  В.  1978.  Анты  //  Проблемы  советской  археологии.  М.
 Седов  В.  В.  1979.  Происхождение  и  ранняя  история  славян.  М.
 Седов  В.  В.  1982.  Восточные  славяне  в  VI—XIII  вв.  М.
 Седов  В.  В.  1988.  Диалектно-племенная  дифференциация  славян  в  на¬
чале  средневековья  по  данным  археологии  //  История,  культура,  этногра¬
 692

фия  и  фольклор  славянских  народов.  М.,  1988.  С.  169—180
 Седов  В.  В.  1988а.  Проблемы  происхождения  и  начальной  истории  сла¬
вян  //  Историко-археологическое  изучение  Древней  Руси:  Итоги  и  основ¬
ные  проблемы.  Л.
 Седов  В.  В.  1994.  Славяне  в  древности.  М.
 Седов  В.  В.  1995.  Славяне  в  раннем  средневековье.  М.
 Седов  В.  В.  1996.  Происхождение  славян  и  местонахождение  их  прароди¬
ны:  Расселение  славян  в  V—VII  вв.  //  Очерки  истории  культуры  славян.  М.
 Седов  В.  В.  1997.  Этногенез  славян  в  древности  и  начале  средневековья
//  Проблемы  славянской  археологии.  М.  (Труды  VI  Межд.  Конгресса  слав,
археологии.  Т.  1).
 Седов  В.  В.  1999.  Древнерусская  народность:  Историко-археологичес¬
кое  исследование.  М.
 Седов  В.  В.  2000.  Русский  каганат  IX  столетия  //  Древнерусская  культу¬
ра  в  мировом  контексте:  Археология  и  междисциплинарные  исследова¬
ния.  М.
 Седых  В.  Н.  1997.  Тимерево  и  Шестовица  //  Любецький  зЧзд  княз1в
1097  року  в  юторичшй  дол1  КшвськЫ  Pyci.  Чертив.
 Селивестров  С.  В.  1995.  Проблема  крестьянской  собственности  в  рус¬
ской  исторической  мысли  (вторая  половина  XIX  века).  Караганда.
 Семенов  А.  И.  1959.  Неизвестный  новгородский  список  грамоты  князя
Изяслава,  данной  Пантелеймонову  монастырю  //  НИС.  Вып.  9.  Новгород.
 Сергеевич  В.  1867.  Вече  и  князь:  Русское  государственное  устройство  и
управление  во  времена  князей  Рюриковичей:  Исторические  очерки.  М.
 Сергеевич  В.  1882.  Греческое  и  русское  право  в  договорах  с  греками  //
ЖМНП.  №  1.
 Сергеевич  В.  1903.  Лекции  и  исследования  по  древней  истории  русско¬
го  права.  СПб.  (первое  издание  опубликовано  в  1883  г.).
 Сергеевич  В.  1909.  Древности  русского  права.  Т.  1.  3-е  изд.  СПб.
 Сильванский  Н.  П.  1907.  Феодализм  в  древней  Руси.  СПб.
 Сказания  о  начале  славянской  письменности.  1981  /  Вступит,  статья,
перевод  и  комментарии  Б.  Н.  Флори.  М.
 Скрынников  Р.  Г.  1997.  История  Российская.  IX—XVII  вв.  М.
 Словарь  русского  языка  XI—XVII  вв.  М.,  1979.  Вып.  1.  С.  208.
 Словарь  древнерусского  языка  (XI—XIV  вв.).  М.,  1991.  Т.  IV.  С.  93.
 Смиленко  А.  Т.  1989.  К  изучению  локальных  особенностей  культуры
союзов  восточнославянских  племен  VIII—X  вв.  //  Древние  славяне  и  Ки¬
евская  Русь.  Киев.
 Смирнов  И.  И.  1963.  Очерки  социально-экономических  отношений  Руси
 XII—XIII  веков.  М.;  Л.
 Смоленские  грамоты  XIII—XIV  веков.  1963  /  Подготовили  к  печати  Т.  А.
Сумникова  и  В.  В.  Лопатин  /  Под  ред.  Р.  И.  Аванесова.  М.
 Снорри  Стурлусон.  1980.  Круг  земной.  М.
 Соболева  II.  А.  1991.  Русские  печати.  М.
 Соболева  II.  А.,  Артамонов  В.  А.  1993.  Символы  России.  М.
 Сокольский  В.  1870.  О  договорах  Олега  с  греками.  Киев,  1870.
 Соловьев  С.  М.  Б.  г.  Собр.  соч.  СПб.
 693

Соловьев  С.  М.  1959.  Кн.  I.  История  России  с  древнейших  времен.  Кн.  1
(Тома  1-2).  М.
 Сотникова  А/.  /7.  1995.  Древнейшие  русские  монеты  X—XI  вв.:  Каталог
и  исследование.  М.
 Сотникова  М.  П.,  Спасский  И.  Г.  1983.  Тысячелетие  древнейших  монет
России:  Сводный  каталог  русских  монет  X—XI  вв.  Л.
 Спегальский  Ю.  П.  1972.  Жилище  северо-западной  Руси  XI—XIII  вв.  Л.
 Споры  о  главном.  1993:  Дисуссии  о  настоящем  и  будущем  историчес¬
кой  науки  вокруг  французской  школы  «Анналов».  М.
 Срезневский  И.  И.  1854.  Договоры  с  греками  //  Известия  имп.  Акаде¬
мии  наук  по  Отделению  русского  отделения  и  словесности.  Т.  III.  СПб.
 Срезневский  И.  И.  1858.  Следы  глаголицы  по  памятникам  X  в.  //  ИОРЯС.
Т.  VII.
 Срезневский  И.  И.  1862.  Чтения  о  древних  русских  летописях  //  Запис¬
ки  АН.  Т.  II.  №  4.
 Срезневский  И.  И.  1882.  Древние  памятники  русского  письма  и  языка
(X—XIV  вв.).  2-е  изд.  СПб.
 Срезневский  И.  И.  —  Беляев  И.  Д.  1852.  О  договорах  князя  Олега  с
греками:  1.  Записка  И.  И.  Срезневского.  2.  Извлечения  из  Записки  И.  Д.
Беляева  //  Известия  имп.  Академии  наук  по  Отделению  русского  языка  и
словесности.  Т.  I.  СПб.
 Ставиский  В.  //.,  Бобровский  Т.  А.  1986.  Клейма  на  голосниках  XI—XII
вв.  из  Киева  //  СА.  №  3.
 Сталин  И.  1933.  Речь  на  первом  всесоюзном  съезде  колхозников-удар-
ников.  М.
 Сталин  И.,  Жданов  А.,  Киров  С.  1937.  Замечания  по  поводу  конспекта
учебника  по  истории  СССР  //  К  изучению  истории:  Сборник.  М.
 Станг  X.  2000.  Наименование  Руси:  (Герульская  версия).  СПб.
 Стеблин-Каменский  М.  И.  1955.  Древнеисландский  язык.  М.
 Стеблин-Каменский  М.  И.  1971.  Мир  саги.  Л.
 Стендер-Петерсен  А.  1956.  Остромир  —  Вышата  —  Янь:  Генеалогичес¬
кая  заметка  //  For  Roman  Jakobson:  Essays  on  the  Occation  of  his  Sixtieth
Birthday.  The  Hague.
 Степанов  Ю.  C.  1972.  Слова  правда  и  цивилизация  в  русском  языке  //
Известия  АН  СССР.  Сер.  л-ры  и  языка.  Т.  31,  вып.  2.
 Степанов  Ю.  С.  1995.  «Слова»,  «понятия»,  «вещи».  К  новому  синтезу  в
науке  о  культуре  //  Бенвенист  Э.  1995.  Словарь  индоевропейских  соци¬
альных  терминов.
 Стефановский  К.  1873.  Разграничение  гражданского  и  уголовного  су¬
допроизводства  в  истории  русского  права  //  ЖМНП.  N°  3.
 Столярова  Л.  В.  2000.  Свод  записей  писцов,  художников  и  переплетчи¬
ков  древнерусских  пергаментных  кодексов  XI—XIV  веков.  М.
 Сюзюмов  М.  1940.  К  вопросу  о  происхождении  слова  «Рос»,  «Россия»  /
/  ВДИ.  No  2.
 Сюзюмов  М.  1960.  К  вопросу  об  особенностях  генезиса  и  развития  фе¬
одализма  в  Византии  //  ВВ.  Т.  XVII.
 Татищев  В.  Н.  1962—1964.  Т.  I—IV.  История  Российская:  в  7  т.  М.;  Л.
 694

Творогов  О.  В.  1976.  Повесть  временных  лет  и  Начальный  свод:  (Текстоло¬
гический  комментарий)  //  ТОДРЛ.  Т.  XXX.
 Творогов  О.  jВ.  1987.  Летописец  Переяславля  Суздальского  //  СККДР.
Вып.  I.  Л.
 Творогов  О.  В.  1987а.  Никон  (Великий)  //  СККДР.  Вып.  I.  Л.
 Творогов  О.  В.  19876.  Лука  Жидята  //  СККДР.  Вып.  I.  Л.
 Творогов  О.  В.  1987в.  Василий  //  СККДР.  Вып.  I.
 Творогов  О.  В.  1987г.  Янь  Вышатич  //  СККДР.  Вып.  I.
 Творогов  О.  В.  1991.  Примечания  //  Повесть  временных  лет  /  Пер.  Д.  С.
Лихачева.  Петрозаводск.
 Творогов  О.  В.  1994.  Древняя  Русь:  События  и  люди.  СПб.
 Творогов  О.  В.  1997.  Повесть  временных  лет  /  Подготовка  текста,  пере¬
вод  и  комментарии  О.  В.  Творогова  //  БЛДР.  Т.  1:  XI—XII  века.  СПб.
 Творогов  О.  В.  1997а.  Лексический  состав  «Повести  временных  лет»  //
Лаврентьевская  летопись.  М.  (ПСРЛ.  Т.  1).
 Тиандер  К.  1915.  Датско-русские  исследования.  Вып.  3.  Пг.
 Тихомиров  М.  Н.  1941.  Исследование  о  Русской  Правде.  М.;  Л.
 Тихомиров  М.  И.  1952.  Условное  держание  на  Руси  в  XII  в.  //  Академи¬
ку  Б.  Д.  Грекову  ко  дню  семидесятилетия.  М.
 Тихомиров  М.  Я.  1953.  Пособие  для  изучения  Русской  Правды.  М.
 Тихомиров  М.  Я.  1955.  Крестьянские  и  городские  восстания  на  Руси
XI—XIII  вв.  М.
 Тихомиров  М.  Я.  1956.  Древнерусские  города.  2-е  изд.  М.
 Толочко  А.  Я.  1991.  «Порты  блаженных  первых  князей»:  К  вопросу  о
византийских  политических  теориях  на  Руси  //  Южная  Русь  и  Византия:
Сборник  научных  трудов  (К  XVIII  конгрессу  византинистов).  Киев.
 Толочко  А.  Я.  1992.  Князь  в  Древней  Руси:  Власть,  собственность,  иде¬
ология.  Киев.
 Толочко  О.  Я.  1990.  До  питания  про  сакральш  чинники  становления
княз1всько1  влади  на  Pyci  у  IX—X  ст.  //  Археолопя.  №  1.
 Толочко  О.  Я.,  Толочко  П.  П.  1998.  Кшвська  Русь.  Кшв  (Украша  кр1зь
BiKH.  Т.  4).
 Толочко  П.  П.  1970.  1сторична  топограф1я  стародавнього  Киева.  Кшв.
 Толочко  П.  Я.  1972.  Вече  и  народные  движения  в  Киеве  //  Исследова¬
ния  по  истории  славянских  и  балканских  народов:  Эпоха  средневековья.
Киевская  Русь  и  ее  славянские  соседи.
 Толочко  Я.  Я.  1978.  Нове  у  вивченж  Кшва  //  Археолопя.  Т.  26.
 Толочко  Я.  Я.  1980.  Киев  и  Киевская  земля  в  эпоху  феодальной  раз¬
дробленности  XII—XIII  вв.  Киев.
 Толочко  Я.  Я.  1983.  Древний  Киев.  Киев.
 Толочко  Я.  Я.  1991.  Киев  —  соперник  Константинополя  //  Южная  Русь
и  Византия:  Сборник  научных  трудов  (К  XVIII  конгрессу  византинистов).
Киев.
 Толочко  Я.  Я.  1996.  Про  час  i  мюце  каношзаци  Володимира  //  Археолопя.
№  1.
 Толочко  Я.  Я.  1997.  Пути  становления  древнерусских  городов  //  Про¬
блемы  славянской  археологии.  М.
 695

Толстой  И.  И.  1882.  Древнейшие  русские  монеты  Великого  княжества
Киевского:  Нумизматический  опыт.  СПб.
 Толстой  И.  И.  1893.  Древнейшие  русские  монеты.  СПб.
 Топоров  В.  II.  1988.  К  реконструкции  древнейшего  состояния  прасла-
вянского  языка  //  Славянское  языкознание:  X  Межд.  съезд  славистов.  М.
 Топоров  В.  Н.  1990.  Индоевропеистика//Лингвистический  энциклопе¬
дический  словарь.  М.
 Топоров  В.  Н.  1995.  Святость  и  святые  в  русской  духовной  культуре.  Т.
1:  Первый  век  христианства  на  Руси.  М.
 Третьяков  П.  II.  1953.  Восточнославянские  племена.  Изд.  2-е.  М.
 Третьяков  П.  Н.  1968.  О  древнейших  русах  и  их  земле  //  Славяне  и
Русь.  М.
 Трубачев  О.  Н.  1959.  История  славянских  терминов  родства  и  некото¬
рых  древнейших  терминов  общественного  строя.  М.
 Трубачев  О.  II.  1961.  О  племенном  названии  «уличи»  //  Вопросы  сла¬
вянского  языкознания.  Т.  5.  М.
 Трубачев  О.  Н.  1966.  Ремесленная  терминология  в  славянских  языках
(Этимология  и  опыт  групповой  реконструкции).  М.
 Трубачев  О.  Н.  1967.  Из  истории  славяно-иранских  лексических  отно¬
шений  //  Этимология.  1965.  М.
 Трубачев  О.  Н.  1988.  Славянская  этимология  и  праславянская  культура
//  Славянское  языкознание:  X  Международный  съезд  славистов.  М.
 Трубачев  О.  Н.  1991.  Этногенез  и  культура  древнейших  славян:  Лингви¬
стические  исследования.  М.
 Трубачев  О.  Н.  1993.  К  истокам  Руси  (Наблюдения  лингвиста).  М.
 Трубачев  О.  Н.  1994.  Русь.  Россия.  Очерки  этимологии  названия  //  Рус¬
ская  словесность.  №  3.
 Трубачев  О.  Н.  1997.  В  поисках  единства:  Взгляд  филолога  на  проблему
истоков  Руси.  2-е  изд.  М.
 Трубачев  О.  II.  1999.  Indoarica  в  Северном  Причерноморье:  Реконст¬
рукция  реликтов  языка.  Этимологический  словарь.  М.
 Тургенев  Л.  И.  1841.  Акты  исторические,  относящиеся  к  России.  Т.  I.
СПб.
 Тюрин  А.  1850.  Общественная  жизнь  и  земские  отношения  в  древней
Руси.  СПб.
 Успенский  Б.  А.  1983.  Языковая  ситуация  Киевской  Руси  и  ее  значение
для  истории  русского  литературного  языка.  М.
 Успенский  Б.  А.  1996.  Восприятие  истории  в  Древней  Руси  и  доктрина
«Москва  —  Третий  Рим»  //  «Русское  подвижничество»:  Сб.  ст.  к  90-летию
Д.  С.  Лихачева.  М.
 Успенский  Б.  А.  2000.  Царь  и  император:  Помазание  на  царство  и  се¬
мантика  монарших  титулов.  М.
 Успенский  Б.  А.  2000а.  Борис  и  Глеб:  Восприятие  истории  в  Древней
Руси.  М.
 Успенский  Ф.  1888.  Русь  и  Византия  в  X  веке:  Речь,  произнесенная  11-го
мая  1888  г.  в  торжественном  собрании  Одесского  Славянского  Благотвори¬
тельного  Общества  в  память  900-летнего  юбилея  крещения  Руси.  Одесса.
 696

Успенский  Ф.  И.  1939.  Значение  походов  Святослава  в  Болгарию  //  ВДИ.
№  4  (9).
 Успенский  сборник  XII—XIII  вв.  1971  /  Издание  подготовили  О.  А.
Князевская,  В.  Г.  Демьянов,  М.  В.  Ляпон.  М.
 Устюжский  летописный  свод.  1950  /  Под  ред.  К.  Н.  Сербиной.  М.;  Л.
 Филин  Ф.  П.  1949.  Лексика  русского  литературного  языка  древнекиевс¬
кой  эпохи  (по  материалам  летописей).  Л.
 Филин  Ф.  П.  1962.  Образование  языка  восточных  славян.  М.;  Л.
 Филиппов  А.  //.  1914.  Учебник  истории  русского  права:  (Пособие  к  лек¬
циям).  Ч.  I.  5-е  изд.  Юрьев.
 Филипповский  Г.  Ю.  1987.  Житие  Леонтия  Ростовского//С  К  КДР.  Вып.  I.
 Финно-угры  и  балты  в  эпоху  средневековья.  1987  /  Отв.  ред.  В.  В.  Се¬
дов.  М..
 Флоря  Б.  Н.  1982.  Древняя  славянская  этническая  общность  //  Разви¬
тие  этнического  самосознания  славянских  народов  в  эпоху  раннего  сред¬
невековья.  М.
 Флоря  Б.  //.  1986.  О  материальном  обеспечении  церкви  на  Руси  и  в
западнославянских  государствах  в  период  раннего  феодализма  //ДГ.  1985  г.
М.
 Флоря  Б.  //.  1989.  К  генезису  легенды  о  «дарах  Мономаха»  //ДГ.  1987  г.  М.
 Флоря  Б.  Н.  1992.  Отношения  государства  и  церкви  у  восточных  и  за¬
падных  славян.  М.
 Флоря  Б.  Н.  1999.  К  изучению  церковного  устава  Всеволода  //  Россия  в
средние  века  и  новое  время:  Сб.  ст.  к  70-летию  Л.  В.  Милова.  М.
 Фомин  А.  В.  1982.  Источниковедение  кладов  с  куфическими  монетами
IX—X  вв.:  Автореф.  дисс.  ...канд.  ист.  наук.  М.
 Фомин  А.  В.  1983.  Методические  проблемы  систематизации  кладов  с
куфическими  монетами  IX—XV  вв.  //  ВИД.  Вып.  XIV.
 Фомин  А.  В.  1995.  Древнерусские  денежно-монетные  рынки  в  70—80-х
годах  X  в.  //ДГ.  1992-1993.
 Фортинский  Ф.  Я.  1872.  Титмар  Мерзебургский  и  его  хроника.  СПб.
 Франклин  С.,  Шеппард  Д.  2000.  Начало  Руси:  750—1200.  СПб.
 Фроянов  И.  Я.  1965.  О  рабстве  в  Киевской  Руси  //  Вестник  Ленинград¬
ского  ун-та.  №  2.  Серия  истории,  языка  и  л-ры.  Вып.  2.
 Фроянов  И.  Я.  1974.  Киевская  Русь:  Очерки  социально-экономической
истории.  Л.
 Фроянов  И.  Я.  1980.  Киевская  Русь:  Очерки  социально-политической
истории,  Л.
 Фроянов  И.  Я.  1991.  Исторические  реалии  в  летописном  Сказании  о
призвании  варягов  //  ВИ.  №  6.
 Фроянов  И.  Я.  1992.  Мятежный  Ногород:  Очерки  истории  государствен¬
ности,  социальной  и  политической  борьбы  конца  IX  —  начала  XIII  столе¬
тия.  СПб.
 Фроянов  И.  Я.  1995.  Древняя  Русь:  Опыт  исследования  истории  соци¬
альной  и  политической  борьбы.  М.;  СПб.
 Фроянов  И.  Я.  1996.  Рабство  и  данничество  у  восточных  славян:  (VI—
X  вв.).  СПб.
 697

Фроянов  И.  Я.  1997.  Октябрь  семнадцатого  (глядя  из  настоящего).  СПб.
 Фроянов  Я.  Я.  2000.  Погружение  в  бездну.  СПб.
 Фроянов  И.  Я.,  Дворниченко  А.  Ю.  1988.  Города-государства  Древней
Руси.  Л.
 Хабургаев  Г.  А.  1989.  Этнонимия  «Повести  временных  лет»  в  связи  с
задачами  реконструкции  восточнославянского  глоттогенеза.  М.
 Хазанов  А.  М.  1975.  Разложение  первобытнообщинного  строя  и  возник¬
новение  классового  общества  //  Первобытное  общество:  Основные  про¬
блемы  развития.  М.
 Хачатуров  Р.  Л.  1974.  Некоторые  методические  и  теоретические  вопро¬
сы  становления  древнерусского  права.  Иркутск.
 Хачатуров  Р.  Л.  1988.  Мирные  договоры  Руси  с  Византией.  М.
 Хлебников  //.  1871.  Общество  и  государство  в  домонгольский  период
русской  истории.  СПб.
 Хлевов  А.  А.  1997.  Норманская  проблема  в  отечественной  исторической
науке.  СПб.
 Холостенко  //.  В.  1963.  Черниговские  каменные  княжеские  терема  в  XI  в.  //
Архитектурное  наследство.  Вып.  15.  М.
 Хорошев  А.  С.  1988.  Христианизация  Руси  по  археологическим  данным
//  Природа.  №  7.
 Цамутали  А.  //.  1971.  Очерки  демократического  направления  в  русской
историографии  60—70-х  годов  XIX  в.  Л.
 Цамутали  А.  Н.  1977.  Борьба  течений  в  русской  историографии  во  вто¬
рой  половине  XIX  века.  Л.
 Цамутали  А.  Н.  1986.  Борьба  направлений  в  русской  историографии  в
период  империализма:  Историографические  очерки.  Л.
 Цитович  П.  1870.  Исходные  моменты  в  истории  русского  права  наследо¬
вания.  Харьков.
 Цукерман  К.  1996.  Русь,  Византия  и  Хазария  в  середине  X  века:  проблемы
хронологии  //  Славяне  и  их  соседи.  Вып.  6:  Греческий  и  славянский  мир  в
средние  века  и  раннее  новое  время:  Сб.  ст.  к  70-летию  академика  Г.  Г.  Литав-
рина.  М.
 Черепнин  Л.  В.  1948.  Русские  феодальные  архивы.  Т.  I.  М.;  Л.
 Черепнин  Л.  В.  1953.  Основные  формы  развития  феодальной  собствен¬
ности  на  Руси  (до  XVII  в.)  //  ВИ.  №  4.
 Черепнин  Л.  В.  1956.  Из  истории  формирования  класса  феодально  зави¬
симого  крестьянства  на  Руси  //  ИЗ.  Т.  56.
 Черепнин  Л.  В.  1965.  Общественно-политические  отношения  в  древней
Руси  и  Русская  Правда  //  Новосельцев  А.  П.,  В.  Т.  Пашуто,  Л.  В.  Череп¬
нин,  В.  П.  Шушарин,  Я.  Н.  Щапов.  Древнерусское  государство  и  его  меж¬
дународное  значение.  М.
 Черепнин  Л.  В.  1972.  Русь.  Спорные  вопросы  истории  феодальной  зе¬
мельной  собственности  в  IX—XV  вв.  //  Новосельцев  А.  П.,  Пашуто  В.  Т.,
Черепнин  Л.  В.  Пути  развития  феодализма.  М.
 Черепнин  Л.  В.  1972а.  К  вопросу  о  характере  и  форме  Древнерусского
государства  X  —  начала  XIII  в.  //  ИЗ.  Т.  89.
 Черепнин  Л.  В.  1976.  Еще  раз  о  феодализме  в  Киевской  Руси  //  Из
истории  экономической  и  общественной  жизни  России.  М.
 698

Чичуров  И.  С.  1990.  Политическая  идеология  средневековья:  Византия  и
Русь.  М.
 Чичуров  И.  С.  1990а.  «Хождение  апостола  Андрея»  в  византийской  и  древ¬
нерусской  церковно-идеологической  традиции  //  Церковь,  общество  и  госу¬
дарство  в  феодальной  России.  М.
 Шапиро  А.  Л.  1971.  Складывание  крупного  вотчинного  землевладения  //
Аграрная  история  Северо-Запада  России:  вторая  половина  XV  —  начало
XVI  в.  Л.
 Шапиро  А.  Л.  1977.  Проблемы  социально-экономической  истории  Руси
XIV—XVI  вв.  Л.
 Шапиро  А.  Л.  1993.  Русская  историография  с  древнейших  времен  до
1917  г.  Б.  м.
 Шаскольский  И.  П.  1965.  Норманская  теория  в  современной  буржуаз¬
ной  науке.  М.;  Л.
 Шаскольский  И.  П.  1972.  О  начальных  этапах  формирования  Древне¬
русского  государства  //  Становление  раннефеодальных  славянских  госу¬
дарств.  Киев.
 Шаскольский  И.  П.  1978.  Норманская  проблема  в  советской  историог¬
рафии  //  Советская  историография  Киевской  Руси.  Л.
 Шаскольский  И.  П.  1981.  Известия  Вертинских  анналов  в  свете  данных
современной  науки  //ЛХ.  1980.  М.
 Шаскольский  И.  Л.  1983.  Антинорманизм  и  его  судьбы  //  Генезис  и
развитие  феодализма  в  России.  Л.
 Шаскольский  И.  П.  1994.  Русско-скандинавские  отношения  раннего  средне¬
вековья  в  работах  Г.  Шрамма:  (Историографический  обзор)  //  ОИ.  №  2.
 Шахматов  А.  А.  1908.  Разыскания  о  древнейших  русских  летописных  сво¬
дах.  СПб.
 Шахматов  А.  А.  1914.  [Рецензия].  Вл.  Пархоменко.  Начало  христиан¬
ства  Руси:  Очерк  из  истории  Руси  IX—X  вв.  Полтава,  1913  //  ЖМНП.  Ч.  LII.
№  8.
 Шахматов  А.  А.  1914а.  Несколько  замечаний  о  договорах  с  Греками
Олега  и  Игоря.  СПб.  (отд.  отт.  из  вып.  VIII  Записок  Неофилологического
общества).
 Шахматов  А.  А.  1915.  Очерк  древнейшего  периода  истории  русского
языка.  Пг.  (Энциклопедия  славянской  филологии.  Вып.  11).
 Шахматов  А.  А.  1916.  Повесть  временных  лет.  Т.  I:  Вводная  часть.  Текст.
Примечания.  Пг.
 Шахматов  А.  А.  1919.  Древнейшие  судьбы  русского  племени.  Пг.
 Шахматов  А.  А.  1938.  Обозрение  русских  летописных  сводов.  М.;  Л.
 Шекера  И.  М.  1963.  М1жнародж  зв’язки  Кшвсько1  Руси.  Кшв.
 Шершеневич  Г.  Ф.  1888.  История  кодификации  гражданского  права  в
России.  Казань.
 Шилов  Ю.  А.  1995.  Прародина  ариев:  История,  обряды  и  мифы.  Киев.
 Шитова  И.  А.  1991.  Раннее  законодательство  и  становление  рабства  в
античной  Греции.  Л.
 Шлёцер  А.  Л.  1809—1819.  Ч.  1—III.  Нестор.  Русския  летописи  на  древ-
не-Славенском  языке,  сличенныя,  переведенныя  и  объясненныя  Авгус¬
том  Лудовиком  Шлёцером.  Перевел  с  немецкаго  Дмитрий  Языков.  СПб.
 699

Шмурло  Е.  Ф.  1927.  Когда  и  где  крестился  Владимир  Святой  //  Записки
Русского  исторического  общества  в  Праге.  Т.  I.  Прага.
 Штендер  Г.  М.,  Сивак  С.  И.  1995.  Архитектура  интерьера  Новгородского
Софийского  собора  и  некоторые  вопросы  богослужения  //Литургия,  архи¬
тектура  и  искусство  византийского  мира.  СПб.  (Византинороссика:  Труды  С.-
Петербургского  общества  византино-славянских  исследований.  Т.  1).
 Шустер-Шевц  X.  1986.  Древнейший  слой  славянских  социально-эконо¬
мических  и  общественно-институциональных  терминов  и  их  судьба  в  сербо¬
лужицком  языке  //  Этимология.  1984.  М.
 Шушарин  В.  П.  1961.  Русско-венгерские  отношения  в  XI  в.  //  Между¬
народные  связи  России  до  XVII  в.  М.
 Шушарин  В.  П.  1965.  Древнерусское  государство  в  западно-  и  восточно¬
европейских  средневековых  памятниках  //  Новосельцев  А.  П.  и  др.  Древ¬
нерусское  государство  и  его  международное  значение.  М.
 Щавелева  Н.  И.  1990.  Польские  латиноязычные  источники:  Тексты,
перевод,  комментарий.  М.
 Щапов  Я.  Н.  1963.  Смоленский  устав  князя  Ростислава  Мстиславича  //
АЕ  за  1962  г.  М.
 Щапов  Я.  Н.  1965.  Церковь  в  системе  государственной  власти  древней
Руси  //  Новосельцев  А.  П.  и  др.  Древнерусское  государство  и  его  междуна¬
родное  значение.  М.
 Щапов  Я.  И.  1972.  Княжеские  уставы  и  церковь  в  Древней  Руси  XI—
XIV  вв.  М.
 [Щапов  Я.  Н.]  1984.  Смоленские  уставные  грамоты  //  Российское  зако¬
нодательство  X—XX  веков.  В  девяти  томах.  Т.  1.  Законодательство  Древ¬
ней  Руси.  М.
 Щапов  Я.  Н.  1987.  О  системах  права  на  Руси  в  XI—XIII  вв.  //  ИСССР.  №  5.
 Щапов  Я.  Н.  1989.  Государство  и  церковь  Древней  Руси  X—XIII  вв.  М.
 Щапов  Я.  Н.  1989а.  Политические  концепции  о  месте  страны  в  мире  в
общественной  мысли  Руси  XI  —  XIV  вв.  //  ДГ.  1987  г.
 Щеглов  А.  Д.  2001.  «Феодальная  революция»  и  насилие:  дискуссия  в
журнале  «Past  and  present»  //  СВ.  Вып.  62.
 Юрганов  А.  Л.  1998.  Категории  русской  средневековой  культуры.  М.
 Юшков  С.  В.  1924.  Феодальные  отношения  и  Киевская  Русь  //  Учен,
зап.  Саратовского  гос.  ун-та.  Т.  I,  вып.  4.
 Юшков  С.  В.  1936.  Эволюция  дани  в  феодальную  ренту  в  Киевском
государстве  в  X—XI  вв.  //  ИМ.  N°  6.
 Юшков  С.  В.  1939.  Очерки  по  истории  феодализма  в  Киевской  Руси.
М.;  Л.
 Юшков  С.  В.  1949.  Общественно-политический  строй  и  право  Киевс¬
кого  государства.  М.
 Юшков  С.  В.  1950.  Русская  Правда.  М.
 Якобсон  А.  Л.  1950.  Средневековый  Херсонес:  (XII—XIV  вв.).  М.;  Л.
(МИА.  №  17).
 Якобсон  А.  Л.  1959.  Раннесредневековый  Херсонес  //  МИА.  №  63.
 Янин  В.  Л.  1955.  Древнейшая  русская  печать  X  века  //  КСИИМК.  Вып.
57.  М.
 700

Янин  В.  Л.  1956.  Денежно-весовые  системы  русского  средневековья:  До¬
монгольский  период.  М.
 Яппи  В.  Л.  1960.  Между  княжеские  отношения  в  эпоху  Мономаха  и  «Хож¬
дение  игумена  Даниила»  //  ТОДРЛ.  Т.  XVI.
 Янин  В.  Л.  1962.  Новгородские  посадники.  М.
 Янин  В.  Л.  1970.  Т.  I.  Актовые  печати  Древней  Руси  X—XV  вв.  М.
 Янин  В.  Л.  1972.  Проблемы  социальной  организации  Новгородской  рес¬
публики  //  Россия  и  Италия.  М.
 Янин  В.  Л.  1974.  К  проблеме  новгородских  сотен  //  АЕ  за  1973  г.  М.
 Янин  В.  Л.  1977.  Новгородская  феодальная  вотчина:  (Историко-генеалоги¬
ческое  исследование).  М.
 Янин  В.  Л.  1977а.  Очерки  комплексного  источниковедения:  Средневеко¬
вый  Новгород.  М.
 Янин  В.  Л.  1978.  Грамота  Всеволода  Мстиславича  на  погост  Ляховичи  //
Восточная  Европа  в  древности  и  средневековье.  М.
 Янин  В.  Л.  1981.  Новгородская  феодальная  вотчина:  (Историко-генеалоги¬
ческое  исследование).  М.
 Янин  В.  Л.  1982.  Социально-политическая  структура  Новгорода  в  свете
археологических  исследований  //  НИС.  Вып.  1  (11).
 Янин  В.  Л.  1982а.  Археологический  комментарий  к  Русской  Правде  //  Нов¬
городский  сборник:  50  лет  раскопок  Новгорода.  М.
 Янин  В.  Л.  1984.  Летописные  рассказы  о  крещении  новгородцев:  О  воз¬
можном  источнике  Иоакимовской  летописи  //  Русский  город:  Исследования
и  материалы.  Вып.  7.  М.
 Янин  В.  Л.  1985.  Русские  денежные  системы  IX—XV  вв.  //  Древняя  Русь:
Город.  Замок.  Село.  М.
 Янин  В.  Л.  1988.  Некрополь  Новгородского  Софийского  собора:  Церков¬
ная  традиция  и  историческая  критика.  М.
 Янин  В.  Л.  1991.  Новгородские  акты  XII—XV  вв.:  Хронологический  ком¬
ментарий.  М.
 Янин  В.  Л.  1994.  Основные  исторические  итоги  археологического  изуче¬
ния  Новгорода  //  Новгородские  археологические  чтения.  Новгород.
 Янин  В.  Л.  1998.  Новгород  и  Литва:  Пограничные  ситуации  XIII—XV  вв.
М.
 Янин  В.  Л.  2001.  У  истоков  новгородской  государственности.  Великий
Новгород.
 Янин  В.  Л.,  Алешковский  М.  X.  1971.  Происхождение  Новгорода:  (К  поста¬
новке  проблемы)  //  ИСССР.  №  2.
 Янин  В.  Л.,  Зализняк  А.  А.  1986.  Новгородские  грамоты  на  бересте  (Из
раскопок  1977—1983  гг.).  М.
 Янин  В.  Л.,  Колчин  Б.  А.  1978.  Итоги  и  перспективы  новгородской  архео¬
логии  //  Археологическое  изучение  Новгорода.  М.

MaXucovSi}  Г.  1992.  IcrTopia  трс  '  Pajcriac,  Н  'Pcoaia  той  KiePou,  9ос  ai.  —
1240.  0баааХои.кг|.
 <t>ei8ac  В.  1972/73.  'H  Tyyepovic  тои  Ki€(3ou  'OXya—'EXevri  рвта^и  'AvaToXifc
ка1  Диабазе  //  'Еттбтг|р1е  'Етснрешс  Bu£avTivojv  Zttou6cl>v.  T.  39/40.
 Abraham  IV.  1904.  Powstanie  organizacyi  kosciola  lacinskiego  na  Rusi.  T.  I.  Lwovv.
 Annales  capituli  cracoviensis,  Annales  cracovienses  compilati  1866.  /  Ed.  R.  Ropell.
W.  Arndt//  MGH.SS.  XIX.
 Annales  Hidesheimenses.  1839  /  Ed.  G.  H.  Pertz//  MGH,  SS.  III.
 Annales  Polonorum  1866.  /  Ed.  R.  Ropell.  W.  Arndt//  MGH.  SS.  XIX.
 Arbman  H.  1955.  Svear  i  osterviking.  Stockholm.
 Avignon  J.-P.  1984.  Remarques  sur  le  titre  de  kagan  attribue  aux  princes  russes  d’apres
les  sources  occidentals  et  russes  des  IXe  —  Xle  s.  //  Зборник  радова  Византинолошкого
института.  Т.  23.  Београд.
 Avenarius  А.  1989.  Metropolitan  Ilarion  on  the  Origin  of  Christiaity  in  Rus‘:  The
Problem  of  the  Transformation  of  Byzantine  Influence  //  Proceedings  of  the  International
Congress  Commemorating  the  Millenium  of  Christianity  in  Rus’-Ukraine.  N.  Y.  (HUS.  Vol.
XII/XIII).
 Balzer  O.  1895.  Genealogia  Piastow.  Krakow.
 Banaszkiewiez  J.  1990.  Boleslaw  i  Peredslawa:  Uwagi  о  uroczystosci  stanowienia  wtadcy
w  zwiqku  z  wejsciem  Chrobrego  do  Kijowa  //  KH.  R.  97.  N.  3—4.
 Benedictу  R.  1964.  Die  auf  die  friihslavische  Gesellschaft  beziigliche  byzantinische
Terminologie  //  Actes  du  XII  Congres  International  des  etudes  Byzantines  (Ochride,  1961).
Vol  2.  Beograd.
 Berneker  E.  1908.  Bd.  I.  Slawisches  etymologisches  Worterbuch.  Heidelberg.
 Birnbaum  //.  1966.  The  Dialecys  of  Common  Slavic  //  Ancient  Indo-European  Dialects.
Berkley;  Los  Angeles.
 Bogatyrev  S.  2000.  The  Sovereign  and  his  Counsellors:  Ritualised  Consultations  in
Muscovite  Political  Culture,  1350s  —  1570s.  Saarijarvi  (Annales  Academiae  scientiarum
Fennicae.  Ser.  Humaniora.  T.  307.
 Boldur  A.  B.  1968.  The  Enigma  of  the  Ulichi-Tivertsy  People  //  Balkan  Studies.  Vol.
9.  №  1.  Thessaloniki.
 Boutruche  R.  1968.  Vol.  1.  Seigneurie  et  Feodalite:  Le  premier  age  des  liens  d’homme  a
homme.  Paris.
 Bresslau  H.  1884.  Jahrbiicher  des  Deuschen  Reichs  unter  Konrad  II.  Bd.  II.  Leipzig.
 Buti  G.  1987.  The  Family  and  the  Tribe:  Remarks  on  Indo-European  Social  Setting  //
Studien  zum  Indogermanischen  Wortschatz/Hrsg.  v.  W.  Meid.
 CallmerJ.  1981.  The  archeology  of  Kiev  ca  A.  D.  500—1000:  A  survey  //  Les  pays  du
Nord  et  Byzance  (Scandinavie  et  Byzance):  Actes  du  colloque  nordique  et  international  de
byzantinologie,  tenu  a  Upsal  20  -22  avril  1979.  Uppsala.
 Chronicon  polono-silesiacum.  1866  /  W.  Arndt  //  MGH.  SS.  XIX.
 Chrysos  E.  1992.  Was  Old  Russia  a  Vassal  State  of  Byzantium?//  The  Legacy  of  Saints
Cyril  and  Methodius  to  Kiev  and  Moskow.  Thessaloniki.
 Constantini  Porphyrogeniti  1829.  Vol.  I.  Imperatoris  De  cerimoniis  aulae  Byzantinae  libri
duo  /  Rec.  I.  I.  Reiskii.  Bonnae.
 Cross  S.  H.  1930.  The  Russian  Primary  Chronicle  //  Harvard  Studies  and  Notes  in
Philology  and  Literature.  Vol.  XII.  Cambridge.
 702

Delbriick  H.  1873.  Uber  die  Glaubwurdigkeit  Lamperts.  Bonn.
 Die  Germanen.  1976.  Geschichte  und  Kulturder  germanischen  Stamme  in  Mitteleuropa.
Bd.  I:  Von  den  Anfangen  bis  zum  2.  Jahrhundert  unserer  Zeitrechnung.  Berlin.
 Die  Germanen.  1983.  Geschichte  und  Kulturder  germanischen  Stamme  in  Mitteleuropa.
Bd.  II:  Die  Stamme  und  Stammesverbande  in  der  Zeit  vom  3.  Jahrhundert  bis  zur  Herausbildung
der  politischen  Vorherrschaft  der  Franken.  Berlin.
 Die  Kunst  der  Romanik:  Architektur.  Skulptur.  Malerei.  1996  /  Hrsg.  R.  Toman.  Koln.
DieffenbacherJ.  1890.  Lambert  von  Hersfeld  als  Historiograf.  Wurzburg.
 Dolger  F.  1924.  Bd.  I.  Regesten  der  Kaiserurkunden  des  Ostromischen  Reiches  von  565  bis
1453.  Miinchen;  Berlin.
 Dolger  F.,  KaraycmnopulosJ.  1968.  Byzantinische  Urkundenlehre.  I.  Abschnitt.  Munchen.
Drews  R.  1989.  The  Coming  of  the  Greeks:  Indo-European  Conquests  in  the  Aegean  and
the  Near  East.  Princeton.
 Dumezil  G.  1966.  La  religion  romaine  archaique.  P.
 Dvornik  F.  1958.  The  Idea  of  Apostolicity  in  Byzantium  and  the  Legend  of  the  Apostle
Andrew.  Cambridge.
 Ewers  J.  Ph.  G.  1826.  Das  alteste  Recht  derRussen  in  seiner  geschichtlichen  Entwickelung.
Dorpat;  Hamburg.  1826.
 Goetz  L.  K.  1912—1913.  Bd.  II-III.  Das  Russische  Recht  (Русская  Правда).  Stuttgart.
Grctbski  A.  F.  1957.  Studia  nad  stosunkami  polsko-ruskimi  w  poczqtkach  XI  w.  //  Slawia
Orientals.  R.  VI.  Warszawa.
 Gregoire  H.  1937.  La  legende  d’Oleg  et  1’expedition  d’lgor//  Bulletin  de  la  classe  des
Lettres  et  des  Sciences,  Morale  et  Politique  de  l’Academie  royale  de  Belgique.  T.  XXIII.
Bruxelles.
 Handbuch  der  Geschichte  Russlands.  Bd.  1.  Lief.  4/5.  1979  /  Hrsg.  von  M.  Hellmann,  K.
Zemack,  G.  Schramm.  Stuttgart.
 Hellmann  M.  1959.  Vladimir  der  Heilige  in  der  zeitgenossischen  abendlandischen
Uberlieferung  //  JGO.  Bd.  7,  H.  4.
 Hellmann  M.  1987.  Die  Handelsvertrage  des  10.  Jahrhunderts  zwischen  Kiev  und  Byzanz
//  Untersuchungen  zu  Handel  und  Verkehr  der  vor-  und  friihgeschichtlichen  Zeit  in  Mittel-  und
Nordeuropa.  T.  IV:  Der  Handel  der  Karolinger-  und  Wikingerzeit.  Gottingen.
Hilczer-Kurnatowska  Z.  1977.  Ulize  //  SSS.  T.  6.  Cz.  1.
 Ho/der-Egger  О.  1893.  Studien  zu  Lambert  von  Hersfeld  //NA.  Bd.  19.
 Holtzmann  R.  1909.  Wippo  und  die  schwabische  Weltchronik  //  Neues  Archiv  der  Gesellschaft
fur  altere  deutsche  Geschichtskunde.  Bd.  35.  Hannover.
 Hordk  В.,  Travnicek  D.  1956.  Descriplio  civitatum  ad  septentrionalem  plagam  Danubii
(tzv.  Bavorsky  Geograf)  //  Rozpravy  Ceskoslovenske  Academie  ved.  Rada  spolecenskych  ved.
R.  66.  Ses.  2.
 loannisyan  O.  1998.  Between  Byzantium  and  the  Romanesque  West:  The  Architecture  of
Old  Rus’  in  the  10th—13th  Centuries  //  Rom  und  Byzanz  im  Norden:  Mission  und
Glaubenswechsel  im  Ostsceraum  warend  des  8.  —14.  Jahrhunderts.  Bd.  II.  (Abhandlungen  der
Akademie  der  Wissenschaften  und  der  Literatur.  Geistes-  und  Sozialwissenschaftliche  Klasse.
Jg.  1997.  q3,  II).
 Kaiser  D.  H.  1980.  The  Growth  of  the  Law  in  Medieval  Russia.  Princeton  Univ.  Press.
Kammler  H.  1974.  Die  Feudalmonarchien:  Politische  und  wirtschaftlich-soziale  Faktoren
ihrer  Entwicklung  und  Funktionsweise.  Koln;  Wien.
 Kdmpfer  F.  1983.  Eine  Residenz  fur  Anna  Porphyrogenneta  //  Jahrbiicher  Fiir  Geschichte
Osteuropas.  N.  F.  Bd.  41,  H.  1.
 703

Karlowicz  J.  1866.  De  Boleslai  primi  bello  Kioviensi.  Berolini.
 Karlowicz  J.  1872.  Wyprawa  Kijowska  Boleslawa  Wielkiego.  Poznan.
 Knonau  G.  M.  v.  1894.  Jahrbiicher  des  Deutzen  Reiches  unter  Heinrich  IV.  und  Heinrich
V.  Bd.  II.  Leipzig.
 Knoph  J.  T.  1994.  Den  Ros’ka  Rattens  Rotter:  En  historiografisk  studie  av  Ssiktema
om  den  ryska  rattens  ursprung.  Uppsala.
 Kochan  L.,  Abraham  R.  1985.  The  Making  of  Modern  Russia.  2nd  ed.  Penguin  Books
(первое  издание  в  1965).
 Kovacs  E.,  Lovag  Z.  1980.  The  Hungarian  Crown  and  other  Regalia.  Budapest.
 Kovalenko  W.,  Sawicki  W.  1961.  Dziesi^cina  //  SSS.  T.  1.
 KrugJ.  Ph.  1805.  Zur  Munzkunde  Russlands.  Spb.
 Krug  Ph.  1810.  Kritischer  Versuch  zur  Aufklaerung  der  byzantinischen  Chronologic,
mit  besonderer  Rucksicht  auf  die  fruhere  geschichte  Russlands.  SPb.
 Kubo  R.  1890.  Beitrage  zur  Kritik  Lamberts  von  Hersfeld.  Halle.
 Kuczynski  S.  M.  1954—1956.  Nieznany  traktat  polsko-ruski  roku  1039  //  Slavia
Antiqua.  T.  V.  Poznan.
 Kuczynski  S.  M.  1958.  Stosunki  polsko-ruskie  do  schylku  wieku  XII  //  SO.  R.  VII.
 Kurnatowska  Z.  1979.  Structure  sociale  des  Sclavenes  a  la  lumiere  d’une  analyse  de
1’habitat  //  Balkanoslavica.  T.  1.
 Le  Goff  У.,  Schmitt  J.  -C.  1996.  L’histoire  medievale  //  CCM.  Vol.  39.  Janvier-Juin.
 Leciejewicz  /.  1999.  The  Baltic  as  the  Mediterranean  Sea  of  Nothern  Europe  in  the
Early  Middle  Ages  //  Раннесредневековые  древности  Северной  Руси  и  ее  соседи.  СПб.
 Lemerle  Р.  1981.  Т.  II.  Les  plus  anciens  recueils  des  miracles  de  saint  Demetrius  et  la
penetration  des  slaves  dans  les  Balkans.  T.  II:  Commentaire.
 Leveque  P  -Ch.  [1801/1802].  Histoire  de  Russie.  Nouvelle  edition,  corrigee  et  augmentee
par  l’auteur  <...>.  T.  1.  Paris.  An  VIII  [1801/1802].
 Lichacev  D.  S.  1970.  The  Legend  of  the  Colling-in  of  the  Varangians,  and  Political
Purposes  in  Russian  Chronicle  —  Writing  from  the  Second  Half  of  the  11th  to  the  Beginning
of  the  12th  Century  //  Varangian  Problems.  Copenhagen.  (Scando-Slavica.  Supplementum
1).
 Lowmiahski  H.  1957.  Zagadnienie  roli  normanow  w  genezie  panstw  slowianskich.
Warzsawa.
 Lowmiahski  H.  1958.  О  identyficacji  nazw  Gcografa  Bawarskiego  //  SZ.  Poznan.  T.  2.
 Lowmiahski  H.  1963—1973.  T.  I—V.  Poczqtki  Polski  z  dziejow  slowian  w  I  tysiqcleciu
n.  e.  Warszawa.
 Malingoudi  J.  1994.  Die  russisch-byzantinischen  Vortrage  des  10.  Jhds.  aus
diplomatischer  Sicht.  Thessaloniki.
 Malingoudi  J.  1997.  Die  russisch-byzantinischen  Vortrage  des  10.  Jhds.  aus
rechtshistorischer  Sicht:  Ein  erster  Deutungsversuch  //  BS.  Bd.  LVIII.
 Malingoudi  J.  1998.  Der  rechtshistorische  Hintergrund  einiger  Verordnungen  aus  den
russisch-byzantinischen  Vertragen  des  10.  Jhts.  //  BS.  Bd.  LIX.
 Mango  C.  1984.  The  Life  of  St.  Andrew  the  Fool  Reconsiderated  //  Byzantium  and  its
Image:  Variorum  Reprints.  London,  q  VIII.
 Manitius  M.  1923.  Geschichte  der  latcinischen  Literatur  des  Mittelalters.  2.  T.  Miinchen.
 Mathew  G.  1963.  Byzantine  aesthetics.  London.
 Meyendorff  J.  1987.  Wisdom  —  Sophia:  Contrasting  Approaches  to  a  Complex  Theme
//DOP.  Vol.  41.
 704

Mikucki  S.  1953.  Etudes  sur  la  diplomatique  russe  la  plus  ancienne.  Cracovie.  (Bulletin
international  de  l’Academie  polonaise  des  sciences  et  des  lettres.  Classe  de  philologie,
Classe  d’histoire  et  de  philosophic,  Supplemental  7).  Cracovie.
 Mikucki  S.  1960.  Remarques  sur  la  diplomatique  russe  de  Xe  et  Xie  siecles  //  Zeszyty
naukowe  Uniwersitetu  Jagiellonskiego.  Place  historyczne,  №  26,  zesz.  4.  Krakow.
 Milov  L.  V.  1996.  The  Problem  of  Byzantine  Law  in  Old  Russia  //  Revue  des  Etudes  Sud-
Est  Europeennes.  T.  XXXIV,  q  3—4.  Bucarest.
 Mitteis  H.  1974.  Der  Staat  des  Hohen  Mittelalters:  Grundlinien  einer  vergleichenden
Verfassungsgeschichte  des  Lehnszeitalters.  9.  Aufl.  Weimar.
 Morcivcsik  Gy.  1963.  Zur  Geschichte  des  Herrschertitels  ‘Caesar  >  царь’  //  Зборник
радова  Византолошког  института.  Кн>.  VIII:  Melanges  G.  Ostrogorsky.  Vol.  I.  Београд.
 Mii/ler  L.  1958.  War  Jan  Vysatic  ein  Enkel  des  Ostromir?  //  Die  Welt  der  Slawen.
Wiesbaden.  Jg.  3.  Hf.  3.
 Miiller  L.  1962.  Des  Metropoliten  Ilarion  Lobrede  auf  Vladimir  den  Heiligen  und
Glaubenskenntnis.  Wiesbaden.
 Miiller  L.  1987.  Die  Taufe  Russlands:  Die  Friihgeschichte  des  russischen  Christentums  bis
zum  Jahre  988.  Miinchen.  (Quellen  und  Studien  zur  russischen  Geistesgeschichte.  Bd.  6).
 Miiller  L.  1988.  Erzahlung  der  «Nestorchronik»  fiber  die  Taufe  Ol’gas  im  Jahre  954/955
//  ZfS.  Bd.  33.  №  6.
 Miiller  L.  1989.  Ilarion  und  die  Nestorchronik  //  Proceedings  of  the  International  Congress
Commemorating  the  Millenium  of  Christianity  in  Rus’-Ukraine.  N.  J.  (HUS.  Vol.  XII/XIII).
 Miiller  L.  1992.  Zur  Frage  nach  dem  Zeitpunkt  der  Kanonisierung  der  Heiligen  Boris  und
Gleb  //  The  Legacy  of  Saints  Cyril  and  Methodius  to  Kiev  and  Moscow  //  Proceedings  of  the
International  Congress  on  the  Millenium  of  the  Conversion  of  Rus’  to  Christianity.  Thessaloniki
26—28.  November  1988.  Thessaloniki.
 Miiller  L.  2001.  Die  Nestorchronik:  Die  altrussische  Chronik  <...>.  Miinchen.
 NcidolskiA.  1956.  Polskie  sily  zbrojne  w  czasach  Boleslawa  Chrobrego.  Lodz.
 Nadolski  A.  1962.  Polskie  sity  zbrojne  i  sztuka  wojenna  w  poczqtkach  panstwa  polskiego
//  Poczqtki  panstwa  polskiego.  T.  I.  Poznan.
 Obolensky  D.  1971.  The  Byzantine  Commonwealth:  Eastern  Europe,  500—1453.  N.  -J.;
Washington.
 Obolensky  D.  1984.  The  Baptism  of  Princess  Olga  of  Kiev:  The  Problem  of  the  Sources
//  Obolensky  D.  Philadelphie  et  autres  etudes.  Paris.
 Obolensky  D.  1989.  Cherson  and  the  Conversion  of  Rus’:  An  Anti-Revisionist  View  //
Byzantine  and  Modern  Greek  Studies.  Birmingham.
 Obolensky  D.  1990.  Olga’s  Conversion:  The  Evidence  Reconsidered  //HUS.  Vol.  12/13.
 Petrukhin  V.  Ya.,  Pushkina  T.  A.  1998.  Old  Russia:  the  Earliest  Stages  of  Christianization
//  Rom  und  Byzanz  im  Norden:  Mission  und  Glaubenswechsel  im  Ostseeraum  warend  des  8.  —
14.  Jahrhunderts.  Bd.  II.  (Abhandlungen  der  Akademie  der  Wissenschaften  und  der  Literatur.
Geistes-  und  Sozialwissenschaftliche  Klasse.  Jg.  1997.  q3,  II).
 Pilz  E.  1994.  Lecostume  officiel  des  dignitaires  byzantins  a  l’epoque  Paleologue.  Uppsala
(Acta  Universitatis  Upsaliensis.  Figura  Nova.  Series  26).
 Polome  C.  1982.  The  Indo-Europeans  in  the  fourth  and  third  millenie  /  Ed.  by  C.
Polome.  Ann  Arbor.
 Poppe  A.  1964.  Uwagi  о  najstarszych  dziejach  Kosciola  na  Rusi  //  PH.  T.  LX,  zesz.  3.
 Poppe  A.  1968.  Panstwo  i  kosciol  na  Rusi  w  XI  wieku.  Warszawa.
 Poppe  A.  1968a.  Kompozycja  fundacyjna  Sofii  Kijowskiej:  W  poszukiwaniu  ukladu
pierwotnego  //  Biuletyn  historii  sztuki.  R.  XXX.  q  1.  Warszawa.
 23  За  к.  4508
 705

Рорре  А.  1969.  Le  prince  el  I’Eglise  cn  Russie  de  Kiev  depuis  la  fin  du  Xe  siecle  et
jusqu’au  debut  du  XHe  siecle  //  Acta  Poloniae  historica.  Vol.  XX.
 Poppe  A.  1969a.  Opowiesc  о  meczenstwie  i  cudach  Borysa  i  Gleba:  Okolicznosci  i  czas
powstania  utworu  //  Slavia  Orietalis.  T.  XVIII.
 Poppe  A.  1971.  L’organisation  diocesaine  de  la  Russie  aux  Xle  —  XIle  siecles  //
Byzantion.  (1970).  Bruxelles.
 Poppe  A.  1971a.  La  demiere  expedition  russe  contre  Constantinople  //  BS.  T.  XXXII,
fasc.  2.  Prague.
 Poppe  A.  1972.  La  tentative  de  reforme  ecclesiastique  en  Russie  au  milieu  du  Xie  siecle  /
/  Acta  Poloniae  historica.  T.  25.  Warszawa.
 Poppe  A.  1975.  Sweneld  //  SSS.  T.  5.
 Poppe  A.  1976.  The  Political  Background  to  the  Baptism  of  Rus’:  Byzantine-Russian
Relations  between  985—989  //  DOP.  Washington.
 Poppe  A.  1980.  Das  Reich  der  Rus’  im  10.  und  11.  Jahrhundert:  Wandel  der  Ideenwelt  //
JGO.  Bd.  28.
 Poppe  A.  1981.  The  Bilding  of  the  Church  of  St.  Sophia  in  Kiev  //  Journal  of  Medieval
History.  №  7.
 Poppe  A.  1981a.  La  naissance  du  cult  de  Boris  et  Gleb  //  CCM.  Vol.  XXIV.
 Poppe  A.  1984.0  tytule  wielkoksiqzecym  na  Rusi  //  Przeglqd  historyczny.  Warszawa.
 Poppe  A.  1988.  Christianisierung  und  Kirchenorganisation  der  Ostslawen  in  der  Zeit  vom
10.  bis  zum  13.  Jahrhundert  //  Osterreichische  Osthefte.  Jg.  30.  Wien.
 Poppe  A.  1989.  Words  that  serve  the  Authority:  On  the  Title  of  «Grand  Prince»  in  Kievan
Rus’  //  Acta  Poloniae  Historica.  Warszawa.
 Poppe  A.  1991.  Christianity  and  Ideological  Change  in  Kievan  Rus’:  The  First  Hundred
Years  //  Canadian-American  Slavic  Studies.  Vol.  25.
 Poppe  A.  1992.  Vladimir,  prince  chretien  //  Le  origini  e  lo  sviluppo  della  christianita
slavo-bizantina.  Roma.
 Prehled  dejin  teskoslovenska.  1980.  T.  I,  б.  1:  (do  roku  1526).  Praha.
 Pritsak  О.  1985.  When  and  where  was  Ol’ga  baptized  //  HUS.  Vol.  9.  q  1/2.
 PuhvelJ.  1981.  Annalecta  indoeuropaea.  Innsbruck.
 Ranke  L.  1888.  Zur  Kritik  frankisch-deutscher  Reichsannalisten.  Samtliche  Werke.  Bd.
51.  Leipzig.
 Raudonikas  W.  1930.  Die  Normannen  der  Wikingerzeit  und  das  Ladogagebiet.  Stockholm.
 Reutz  A.  1829.  Versuch  uber  die  geschichtliche  Ausbildung  der  russischen  Staats-  und
Rechts-Verfassung.  Mitau.
 Revelli  G.  1993.  Monumenti  letterari  su  Boris  e  Gleb.  Genova.
 Roepell  R.  1840.  Geschichte  Polens.  Bd.  I.  Hamburg.
 RospondS.  1977.  Pochodzenie  nazwy  Rus’  //  Rocznik  Slawistyczny.  T.  38.  q  1.
 Schelesniker  H.  1987.  Die  Schichten  der  urslavischen  Wortschatzes  //  Studien  zum
Indogermanischen  Wortschatz/Hrsg.  v.  W.  Meid.  Innsbruck.
 Schlozer  A.  L.  1802—1804.  T.  1  —4.  Нестор.  Russische  Annalen  in  ihrer  slawonischen
Grundschprache  verglichen,  iibersetzt  und  erklart  von  A.  L.  Schldzer.  Gottingen.
 Schramm  G.  1980.  Die  erste  Generation  der  altrussischen  Fiirstendynastie:  Philologische
Argumenten  fur  die  Historizitat  von  Rjurik  und  seine  Brudem  //  JGO.  Bd.  28.
 Schramm  G.  1986.  Sechs  waragische  Probleme  //  JGO.  Bd.  34.
 Schuster-Sewc  H.  1964.  Zur  Bezeichnung  des  Bauem  im  Slawischen:  *cholpb,  *кътеГь,
♦smrdb  //  ZfS.  Bd.  IX.  H.  2.  Berlin.
 Seibt  W.  1992.  Der  historische  Hintergrund  und  die  Taufe  der  Rus’  (989)  //  The  Legacy  of
 706

Saints  Cyril  and  Methodius  to  Kiev  and  Moscow:  Proc.  of  the  Intern.  Congress  of  the
Millenium  of  the  Conversion  of  Rus’  to  Cristianity.  Thessaloniki.
 Sevcenco  /.  1965.  Sviatoslav  in  Byzantine  and  Slavic  Miniatures  //  Slavic  Review.  Vol.  24.
 Sevcenko  /.  1977.  Hagiography  of  the  Iconoclast  Period  //  Iconoclasm.  Birmingham.
 Shepard  J.  1978.  Why  did  the  Russians  Attack  on  Byzantium  in  1043?  //  Byzantinische-
Neugriechischen  Jahrbiicher.  Bd.  XXII.  A  then.
 Shepard  J.  1992.  Some  Remarks  on  the  Sources  for  Conversion  of  Rus’  //  Le  origini  e  lo
svi  luppo  del  la  christianita  slavo-bizantina.  Roma.
 Shepard  J.  1995.  The  Rhos  Guests  of  Louis  the  Pious:  whence  and  wherefore?  //  Early
Medieval  Europe.  N.  4.
 Skok  P.  1971.  Knj.  I.  Etymologijski  rjecnik  hrvatskoga  ili  srpskoga  jezika.  Zagreb.
 Skulina  T.  1997.  Ulicze  //  SSS.  T.  6.  Cz.  1.
 Slawski  F.  T.  1.1952—1956.  Stowniketymologicznyjqzyka  polskiego.  Krakow.
 Soloviev  A.  1979.  Byzance  et  la  formation  de  I’Etat  russe:  Variorum.  London.
 Sorlin  /.  I.  (partie).  1961.  Les  traites  de  Byzance  avec  la  Russie  au  Xe  siecle.  I  (partie)  /
/  Cahiers  du  monde  Russe  et  Sovietique.  Vol.  II,  №  3.  Paris.
 Stokes  A.  D.  1961.  The  Background  and  Chronology  of  the  Balkan  Campaigns  of  Svjatoslav
Igorevich  //  SEER.  Vol.  XL,  №  4.
 Stokes  A.  D.  1962.  The  Balkan  Campaigns  of  Svjatoslav  Igorevich  //  SEER.  Vol.  XL,  №  5.
 Svane  G.  0.1983.  Nestors  kronike  Beretningen  om  de  Svundne  Ar/Oversat  og  kommenteret
af  G.  O.  Svane.  Wormianum.
 Swierdlow  M.  В.  1969.  Jeszcze  о  «ruskich»  denarach  Boleslawa  Chrobrego  //  Wiadomosci
numizmatyezne.  R.  13,  zesz.  3  (49).  Warszawa.
 Tinnefeld  F.  1981.  «Der  furchtbare  Blitzschlag  aus  dem  femsten  Norden»:  Der  Angriff  der
Rhos  auf  Konstatinopel  im  Jahr  860.  Das  Ereignis,  seine  Vorgeschichte  und  seine  historische
Bedeutung  //  Les  pays  du  Nord  et  Byzance.  Uppsala.
 Tinnefeld  F.  1987.  Die  russische  Furstin  Olga  bei  Konstantin  VII.  und  das  Problem  der
«purpurgeborenen  Kinder»  //  RM.  T.  7.  P.  1.
 Trautmann  R.  1931.  Die  altrussische  Nestorchronik  Povest’  Vremennych  Let  /  In  Ubersetzung
herausgegeben  v.  R.  Trautmann.  Leipzig.
 VasilievA.  A.  1932.  Was  Old  Russia  a  Vassal  State  of  Byzantium//  Speculum.  Vol.  VII,
№  3,  July.
 VasilievA.  A.  1951.  The  Second  Russian  Attack  on  Constantinople  //  DOP.  Vol.  VI.
 Vernadsky  G.  1943.  Ancient  Russia.  New  Haven.
 Vernadsky  G.  1946.  The  Rus’  in  the  Crimea  and  the  Russo-Byzantine  Treaty  of  945  //
Byzantina-Metabyzantina.  T.  I.
 Vernadsky  G.  1953.  The  Byzatine-Russian  War  of  1043  //  Sud-Ost-Forschungen.  Bd.  XII.
 Vernadsky  G.  1959.  The  Origins  of  Russia.  Oxford.
 VodoffW.  1974.  Un  «parti  theocratique»  dans  la  Russie  du  XIIe  siecle?  (Remarques  sur  la
politique  ecclesiastique  d’Andre  de  Bogoljubovo  //  CCM.  T.  17.
 Vodojf  V.  1983.  La  titulature  des  princes  russes  du  Xe  au  debut  du  XHe  siecles  et  les
relations  exterieures  de  la  Russie  Kievienne  //  Revue  des  etudes  slaves.  Paris.  T.  55.  Fasc.  1.
 Vodojf  V.  1987.  La  titulature  princiere  en  Russie  du  Xle  au  debut  du  XHe  siecles:  Questions
de  critique  des  sources  //  JGO.  NF.  Bd.  35.
 VodoffV.  1988.  Naissancc  de  la  chretiente  russe:  La  conversion  du  prince  Vladimir  de
Kiev  (988)  et  ses  consequences  (Xle  —  XIHe  siecles).  Paris.
 VodoffW.  1989.  Princes  ct  principautes  russes  (Xe  —  XVI  Ie  siecles).  Northampton.
 Vogt  A.  1935.  Constantin  VII  Porphyrogenet.  Le  livre  des  ceremonies:  Commentaire.  Paris.
 707

Wasilewski  T.  1970.  La  place  de  I’Etat  russe  dans  le  monde  byzantin  pendant  le  haut
Moyen  Age  //  Acta  Poloniae  historica.  Vol.  XXII.
 Watkins  C.  1970.  Studies  in  Indo-European  Legal  Language,  Institutions  and  Mythology
//  Indo-European  and  Indo-Europeans  /  Ed.  G.  Cardono,  H.  M.  Hoenigswald  and  A.  Senn.
Philadelphia.  University  of  Pennsylvania.
 Watkins  C.  1987.  ‘In  the  Interstices  of  Procedure’:  Indo-European  Legal  Language  and
Comparative  Law  //  Studien  zum  Indogermanischen  Wortschatz  /  Hrsg.  v.  W.  Meid.
 Wattenbach-Holtzmann.  1938.  Deutschlands  Geschichtsquellen  ini  Mittelalter:  Deutsche
Keiserzeit.  Bd.  I,  1.  H.
 Zakrzewski  St.  1925.  Boleslaw  Chrobry  Wielki.  Lwow  —  Warszawa  —  Krakow.
 Список  СОКРАЩЕНИЙ
 AE  —  Археографический  ежегодник.  M.
 АН  СССР  —  Академия  наук  СССР  (с  1992  г.  —  Российская  Академия
наук  —  РАН).
 БЛДР  —  Библиотека  литературы  Древней  Руси.  СПб.
 ВВ  —  Византийский  временник.  М.
 В  И  —  Вопросы  истории.  М.
 ВИД  —  Вспомогательные  исторические  дисциплины.  Л.  (СПб.).
 ВО  —  Византийские  очерки.  М.
 ГВНП  —  Грамоты  Великого  Новгорода  и  Пскова  /  Под  ред.  С.  Н.  Валка.
М.;  Л.,  1949.
 ДГ  —  Древнейшие  государства  на  территории  СССР:  Материалы  и  иссле¬
дования  (с  1994  г.  —  Древнейшие  государства  Восточной  Европы:  <...>.  М.).
 ДДГ  —  Духовные  и  договорные  грамоты  великих  и  удельных  князей  XIV—
XVI  вв.  М.;  Л.  1950.
 ДКУ  —  Древнерусские  княжеские  уставы  XI—XV  вв.  1976.  /  Издание  под¬
готовил  Я.  Н.  Щапов.  М.
 ЖМНП  —  Журнал  Министерства  народного  просвещения.  СПб.
 И  ГАИ  М  К  —  Известия  Государственной  Академии  истории  материальной
культуры.
 ИЗ  —  Исторические  записки.  М.
 ИЛ  —  Ипатьевская  летопись.
 ИОРЯС  —  Известия  Академии  наук  по  Отделению  русского  языка  и  сло¬
весности.  СПб.  —  Пгр.  —  Л.
 ИСССР  -  История  СССР.  М.
 КП  —  Краткая  Правда  Русская.
 КСИС  —  Краткие  сообщения  Института  славяноведения  АН  СССР.  М.
 ЛЛ  —  Лаврентьевская  летопись.
 ЛХ  —  Летописи  и  хроники.  Сб.  ст.  М.
 МИА  —  Материалы  и  исследования  по  археологии  СССР.  М.;  Л.
 НИС  —  Новгородский  исторический  сборник.  Л.  (СПб.).
 НПЛ  —  Новгородская  первая  летопись  старшего  и  младшего  изводов  /
Под  ред.  А.  Н.  Насонова.  М.;  Л.,  1950.
 НПЛ  мл.  —  Новгородская  первая  летопись  младшего  извода.
 708

ОИ  —  Отечественная  история.  М.
 ОРЯС  —  Отделение  Русского  языка  и  словесности  Академии  наук.
 П  —  Погодинский  список  Ипатьевской  летописи.
 ПВЛ  —  Повесть  временных  лет.
 ПВЛ.  1950.  Ч.  1,2.  1950.  Ч.  1:  Текст  и  перевод//Подготовка  текста  Д.  С.
Лихачева,  перевод  Д.  С.  Лихачева  и  Б.  А.  Романова  /  Под  ред.  В.  П.  Адриано-
вой-Перетц.  М.;  Л.,  1950.  Ч.  2.:  Приложения.  Статьи  и  комментарии  Д.  С.
Лихачева  /  Под  ред.  В.  П.  Адриановой-Перетц.  М.;  Л.
 ПВЛ.  1996.  Повесть  временных  лет  /  Подг.  текста,  пер.,  статьи  и  комм.  Д.
С.  Лихачева.  2-е  изд.  СПб.,  1996.
 ПК  НО  —  Памятники  культуры.  Новые  открытия.  Ежегодник.  М.;  Л.
 ПП  —  Пространная  Правда  Русская.
 Преображенский.  I,  II  —  Преображенский  А.  Этимологический  словарь
русского  языка.  М.,  1910  —  1914.
 ПСРЛ  —  Полное  собрание  русских  летописей.  СПб.  —  Пгр.  —Л.,;  М.  —  М.
 ПСРЛ.  Т.  I.  —  Лаврентьевская  летопись  и  Суздальская  летопись  по  Ака¬
демическому  списку.  М.,  1962.
 ПСРЛ.  Т.  II.  —  Ипатьевская  летопись.  М.,  1962.
 ПСРЛ.  Т.  IV.  Вып.  1.  —  Новгородская  четвертая  летопись.  Пг.  1915.
 ПСРЛ.  Т.  V.  Вып.  1.  —  Софийская  первая  летопись.  Л.,  1925.
 ПСРЛ.  Т.  IX.  —  Летописный  сборник,  именуемый  Патриаршей  или  Ни¬
коновской  летописью.  СПб.,  1862.
 ПСРЛ.  Т.  XV.  —  Летописный  сборник,  именуемый  Тверскою  летописью.
СПб.,  1863.
 ПСРЛ.  Т.  XXI.  1-я  пол.  —  Книга  степенная  царского  родословия.  Ч.  1.
СПб.,  1908.
 ПСРЛ.  Т.  XXIV.  Пискаревский  летописец.  М.,  1978  (пров.).
 ПСРЛ.  Т.  XXV.  —  Московский  летописный  свод  конца  XV  в.  М.;  Л.  1949.
 ПСРЛ.  Т.  41  —  Летописец  Переяславля  Суздальского  (Летописец  русских
царей).  М.,  1995.
 Р  —  Радзивиловская  летопись.
 PH  Б  —  Российская  национальная  библиотека.
 СА  —  Советская  археология.  М.
 САИ  —  Свод  археологических  источников.  М.
 СВ  —  Средние  века.  М.
 Свод.  I  —  Свод  древнейших  письменных  известий  о  славянах.  Т.  I:  (I—VI
вв.)  /  Сост.  Л.  А.  Гиндин,  С.  А.  Иванов,  Г.  Г.  Литаврин.  М.,  1994.
 Свод.  II  —  Свод  древнейших  письменных  известий  о  славянах.  Т.  II:
(VII—IX  вв.)  /  Сост.  С.  А.  Иванов,  Г.  Г.  Литаврин,  В.  К.  Ронин.  М.,  1995.
 Ск.  сб.  —  Скандинавский  сборник.  Таллин.
 СККДР  —  Словарь  книжников  и  книжности  древней  Руси.  Вып.  I  (XI  —
первая  половина  XIV  в.).  Л.,  1987.
 Срезневский.  I—III.  —  Срезневский  И.  И.  Материалы  для  словаря  древне¬
русского  языка  по  письменным  памятникам.  СПб.,  1893—1903.
 ТОДРЛ  —  Труды  отдела  древнерусской  литературы  (Пушкинский  дом)
АН  СССР.  Л.  (СПб.).
 У1Ж  —  Украшський  юторичний  журнал.  Кшв.
 709

Фасмер.  I—IV.  —  Фасмер  М.  Этимологический  словарь  русского  языка.
М.,  1973.
 X  —*  Хлебниковский  список  Ипатьевской  летописи.
 Шанский.  Вып.  2—5  —  Шанский  Н.  М.  Этимологический  словарь  русского
языка.  М.,  1965-1973.
 ЭССЯ.  1—22  —  Этимологический  словарь  славянских  языков:  Праславян-
ский  лексический  фонд/Под  ред.  О.  Н.  Трубачева.  М.,  1974—1995.
 BS  —  Byzantinoslavica.  Praha.
 ССМ  —  Cahiers  de  civilisation  medievale  Xe  —  XHe  siecles.  Poitiers.
 DAI.  Vol.  II.  —  Constantine  Porphyrogenitus.  De  administrando  imperio:  Commentary
by  F.  Dvomik,  R.  J.  Jenkins,  B.  Lewis,  Gy.  Moravcsik,  D.  Obolensky,  S.  Runciman.  London,
1962.
 DOP  —  Dumbarton  Oaks  Papers.  Washington.
 EIEC.  —  Encyclopedia  of  Indo-European  Culture  /  Ed.  J.  P.  Mallory  and  D.  Q.  Adams.
London  and  Chicago,  1997.
 HUS  —  Harvard  Ukranian  Studies.  Cambridge  (Mass.).
 JGO  —  Jahrbuch  fur  Geschichte  Osteuropas.  Wiesbaden.
 KH  —  Kwartalnik  Historyczny.  Warszawa.
 MGH.  SS.  —  Monumenta  Germaniae  Historica.  Scriptores.  Hannoverae.
 NA  —  Neues  Archiv  der  Gesellschaft  fur  altere  deusche  Geschichtskunde.  Hannover.
 NF  —  Neue  Folge.
 PH  —  Przegl^d  Historyczny.  Warszawa.
 RM  —  Russia  medievalis.  Munchen.
 SEER  —  The  Slavonic  and  East  European  Review.  London.
 SO  —  Slavia  Orientalis.  Warszawa.
 SSS.  1961—1986.  T.  1—7.  —  Slownik  Starozytnosci  Stowianskich:  Encyklopedyczny
zarys  kultury  slowian  od  czasow  najdawniejszych.  Wroclaw;  Warszawa;  Krakow.
 ZfiS  —  Zeitschrift  fur  Slawistik.  Berlin.

Указатель  имен*
 Аарон,  библ.  285
Абаев  В.  В.  595
 Абрамович  Д.  И.  320,  456,  663
Авдусин  Д.  А.  105,  130,  663
Авель,  библ.  317
Аверинцев  С.  С.  288.  367,  663
Авраам,  библ.  285
 Агнсса  дс  Пуатье,  жена  короля  гсрманск.
Генриха  111  372
 Адальберт,  епископ  миссийный,  хронист
128,  204,  212,  213,  215,  216,  220,
 221
 Адам,  библ.  576
 Адам  Бременский,  хронист  немецк.  107,
337.  338,  423,  427
 Адсльгсйда,  аббатисса  Квсдлинбургск.
м-ря  337
 Адсмар,  хронист  французск.  250
Адрианова-Перетц  В.  П.  623
Айналов  Д.  В.  201,  202,  663
Акентьев  К.  К.  358,  663
Акун,  племянник  Игоря  Рюриковича
163,  199
 Александр,  император  визант.,  сын
Василия  I  Македонянина  135,  148,
 151
 Александр  1,  император  российск.  6
Александр  II,  император  российск.  7,  8,
284
 Александр  III,  император  российск.  7
Александр  Всеволодович,  кн.  бслзск.,
сын  Всеволода  Изяславича  647
Александр  Ярославич  Невский,  кн.
новгородск.,  твсрск.,  вел.  кн.
владимирск.,  сын  Ярослава
Всеволодовича  125,  599,  601,  603,
604,  633
 Алексеев  В.  П.  61,  65,  663
Алексеев  Л.  В.  100,  115,  130,  171,  192,
439.  442,  459,  507,  550,  583,  663
Алексеев  Ю.  Г.  26,  564,  663
Алексей  I  Комнин,  император  визант.
483,  502
 Алешковский  М.  X.  28,  457,  477,495,
663,  701
 Ал-Масуди,  географ  арабск.  92
Альмош,  герцог  вснгсрск.  483
Анастас,  священник  287
Анастасия  (Агмунда)  Ярославна,  княг.,
дочь  Ярослава  Владимировича
Мудрого  373,  375
Анбал,  ключник  595,  624
Андреев  Ю.  В.  49,  50,  663
Андрей,  ев.,  апостол  579-582
Андрей,  королевич  вснгсрск.,  кн.
 галицк.,  сын  короля  вснгсрск.  Андрея
II  647,  649,  650,  652
Андрей  (Эндрс)  I,  герцог,  король
вснгсрск.  373,  423
 Андрей  II,  король  вснгсрск.  647,  649,
650
 Андрей  Александрович,  кн.  городецк.,
вел.  кн.  владимирск.,  сын  Александра
Ярославина  Невского  603
Андрей  Владимирович  Добрый,  кн.
владимиро-волынск.,  псрсяславск.,
сын  Владимира  Всеволодовича
Мономаха  500-503,  508,  509,  529,
577,  579
 Андрей  Юродивый,  ев.  616
Андрей  Юрьевич  Боголюбекий,  кн.
владимиро-суздальск.,  сын  Юрия
Владимировича  Долгорукого  394,
538,  550,  586-588,  595,  600,  606,
608-611-626,  632,  538,  644,  645
Андроник,  ев.,  апостол  582
Андроник,  полководец  визант.  134
Андрощук  Ф.  А.  133,  663
Анна,  княг.,  жена  Владимира
 Святославича  255,  276,  278,  279,
287,  293,  295,  300,  302,  303,  375,
497,  499,  578
 Анна  Всеволодовна,  княг.,  дочь
Всеволода  Ярославина  579
Анна  Мстиславна,  княг.,  жена  Даниила
Романовича  Галицкого  647,  652
Анна  Ярославна,  княжна,  дочь  Ярослава
Владимировича  Мудрого  373,  374
Антоний  Печерский,  игумен  Кисво-
Псчсрск.  м-ря  449
 *  В  указатель  включены  имена  святых,  которым  посвящены  церкви  и  монастыри
 711

Антоний  Римлянин,  игумен  Антонисва
м-ря  437
 Анунд,  конунг  швсдск.  101,  102
Анфертьев  А.  Н.  69
Ардагаст,  вождь  славянок.  80,  83
Ариньон  Ж.-П.  205.  211,  663
Аристов  Н.  С.  191,  633
Аристотель  5
Арранц  М.  206
Артамонов  В.  А.  639,  664
Артамонов  М.  И.  18,  96,  97,  502,  664
Архипов  А.  274,  664
Архипова  Е.  И.  303,  664
Арциховский  А.  В.  432,  575,  593,  639,
664
 Аскольд,  кн.  кисвск.  100,  102-105,  129,
130,  133,  134
 Аспарух,  хан  болгарск.  83
Астрид,  дочь  Олава  Шётконунга,  короля
швсдск.  350
 Атилла,  вождь  гунек.  223
Афанасьев  Г.  Е.  97,  664
Бальцер  О.  (Balzer  О.)  370
Банашкевич  И.  (Banaszkiewicz  J.)  337,
702
 Баран  В.  Д.  55,  664
Барг  М.  А.  54,  664
 Бахрушин  С.  В.  18,  20,  122,  140,  194,
195,  224,  225,  242,  243,  543,  664
Белецкий  В.  Д.  226,  664
Белецкий  С.  В.  154,  163,  226,  311,  325,
360,  644
 Бслик  А.  А.  32,  664
 Беляев  И.  Д.  8,  136,  154,  155,  159,  160,
163,  235,  258,  260,  283,  315,  410,
664-665,  694
Беляев  Л.  А.  598,  614,  665
Беляев  Н.  Т.  101,  106,  118,  665
Беляев  С.  А.  274,  279,  665
Бснвснист  Э.  43,  44.  45,  46,  47,  55,  63,
76,  77,  665
 Бснсдикти  Р.  (Benediety  R.)  80,  702
Бережков  Н.  Г.  618-620,  624,  665
Бессмертный  Ю.  Л.  24,  34,  665
Бестужев-Рюмин  К.  Н.  11,  665
Бибиков  М.  В.  143,  665
Бирнбаум  X.  (Birnbaum  Н.)  55,  58,  665,
702
 Бицилли  П.  М.  220,  665
 Блуд,  воевода  235,  240,  242,  245,  254,  256
 Бобров  А.  Г.  390,  665
Бобровский  Т.  А.  694
Богданова  Н.  М.  278,  665
Богородица,  см.  Мария,  ев.  Богородица
Богуславский  О.  И.  102,  665
Бодуэн  дс  Куртенэ  И.  А.  40
Бож  (Боз,  Boz),  кн.  антск.  69
Болеслав  I,  кн.  чешек.,  338
Болеслав  II,  кн.  чешек.  246,  253,  336
Болеслав  III  Рыжий,  кн.  чешек.  336  .  340
Болеслав  Храбрый,  кн.,  король  польск.
230,  249,  250,  256,  271,  272,  287,
289.  300,  301,  309-312,  330-341,
344,  346,  350,  354,  363,  418.  423,
452,  453
 Болеслав  II  Смелый  (Щедрый),  кн.,
король  польск.  336,  340,  370,  423,
448,  450,  453,  459-462
Болеслав  III  Кривоустый,  кн.,  король
польск.  482,  501
 Болеслав  Тройдснович,  кн.  галицк.  336
Болтин  И.  Н.  6
Бонгард-Лсвин  Г.  М.  41,  665
Бонифаций,  ев.,  см.  Бруно-Бонифаций  ев.
Боняк,  хан  половецк.  478,  479,  547
Борис,  тысяцкий  новгородск.  598
Борис  I,  царь  болгарск.  211
Борис  II,  царь  болгарск.  232
Борис-Роман  Владимирович,  ев.,  кн.
ростовск.,  сын  Владимира
Святославича  280,  312-316,  321  —
326,  399,  400,  455-458,  495  (начало
указания  церквей),  496-499,  510,
 573,  576,  577,  578,  607,  628
Борис  Вячеславич,  кн.  Смоленск.  (?),  сын
Вячеслава  Ярославича  442,  465,  466
Борис  Ростиславич,  воевода  622
Борис  Юрьевич,  кн.  бслгородск.,
туровск.,  сын  Юрия  Владимира
Долгорукого  509,  606
Борисевич  Г.  В.  35,  410,  665
Брайчсвский  М.  Ю.  61,  103,  665,  666
Браун  Ф.  А.  529,  666
Брим  В.  А.  95,  666
Брицин  М.  А.  62,  666
Бромлей  Ю.  В.  55,  531,  666
Бруннер  Г.  261,  411
Бруно-Бонифаций  (Бруно
 Квсфуртский),  ев.,  архиепископ
миссийный  246-250,  300
 712

Брячислав  Изяславич,  кн.,  сын  Изяслава
Владимировича  344,  345.  348,  354.
360,  547,  576
Буганов  В.  И.  28,  316,  666
Бугославский  С.  А.  281,  320,  623,  666
Будовниц  И.  У.  372.  666
Булгарин  Ф.  В.  6
Булкин  Вал.  А.  115,  233,  666
Булкин  Вас.  А.  85,  115,  174,  191,  233.
311,  666
 Буров  В.  А.  420,  531,  666
Бурхард,  протоиерей  461,  462
Бутрюш  Р.  (Boutruche  R.)  77,  702
Вагнер  Г.  К.  299,  639,  666
Вадим,  легенд.  122-125
Вайнштейн  О.  Л.  54,  666
Валк  С.  Н.  18,  386,  666,  667
Варда  Склир,  полководец  византийск.
275,  276
 Варда  Фока,  полководец  византийск.
275-277
 Варлаам,  игумен  Кисво-Псчсрск.  м-ря
289,  290,  449
 Василевский  Т.  (Wasilewski  Т.)  75,  261,
293,  410,  425,  667,  707
Василий,  автор  древнсрусск.  476-478,  532
Василий  ев.  399.  547
Василий  I  Македонянин,  император
византийск.  207,  287,  366
Василий  II  Болгаробойца,  император
византийск.  211,  225,  226,  230,  255,
275-278,  294,  295,  296,  339,  578
Василий  Ярославич,  кн.  костромск.,  вел.
кн.  владимирск.,  сын  Ярослава
Всеволодовича  603
Василь^  посадник  владимиро-волынск.
479,  525
 Васильев  A.  A.  (Vasiliev  А.  А.)  134,  140,
292,  667,  707
Васильев  М.  А.  272,  667
Васильевский  В.  Г.  580,  667
Василько  Константинович,  кн.
ростовский,  сын  Константина
Всеволодовича  635
 Василько  Романович,  кн.  волынск.,  сын
Романа  Мстиславича  647-649,  65  1  —
653
 Василько  Ростиславич,  кн.  тсрсбовльск.,
сын  Ростислава  Владимировича  468,
475-479,  500.  501,  532,  583,  645
 Василько  Святославич,  кн.  полоцк.,  сын
Святослава  Вссславпча  576
Василько  Юрьевич,  кн.,  сын  Юрия
Владимировича  Долгорукого  509,
547,  606,  619
 Вацлав  (Вячеслав),  ев.  577,  582
Вач  (Ивач)  Свинсвич,  новгородец  631
Венедиктов  А.  В.  22,  667
Вербицкая  Л.  А.  27,  667
Вернадский  Г.  В.  (Vernadsky  G.)  94,101,
372,  707
 Всрхуслава  Всеволодовна,  княг.,  жена
Ростислава  Рюриковича  551
Веселовский  С.  Б.  20,  22,  637,  667
Всстсрфельд  364,  365,  374
Винитарий,  король  готск.,  69
Виноградов  П.  Г.  14
Випон,  биограф  немецк.  354
Владимир  Андреевич,  кн.  дорогобужск.,
сын  Андрея  Владимировича  Доброго
511,  620
 Владимир  Басилькович,  кн.  владимиро-
волынск.,  сын  Василько-Романовича
651
 Владимир  Володарсвич  (?),  кн.  полоцк.,
сын  Володаря  Глебовича  576
Владимир  (Владимирко)  Володарсвич,
кн.  галицк.,  сын  Володаря
Ростиславича  608,  645
Владимир  Всеволодович,  кн.  юрьсвск.,
стародубок.,  сын  Всеволода
Юрьевича  Большое  Гнездо  635
Владимир  Всеволодович  Мономах,  кн.
псрсяславск.,  Смоленск.,  чсрниговск.,
кисвск.,  сын  Всеволода  Ярославича
21,  27,  263,  297,  390,  399,  440,  441,
448,  450,  451,  459,  462-464,  466-
479,  481,  483,  484,  486-505.  508,
510,  513-516,  519-521,  523,  525,
537-530,  532,  536,  541,  547.  548,
557,  568-574,  577-582,  605.  607,
622,  625,  627,  659
 Владимир  Давыдович,  кн.  чсрниговск.,
сын  Давыда  Святославича  151,  152,
510-512,  529,  577
Владимир  Игоревич,  кн.  путивльск.,
галицк.,  сын  Игоря  Святославича
650,  652
 Владимир  Константинович,  кн.  углицк.,
сын  Константина  Всеволодовича  635
 713

Владимир  Мстиславич,  кн.  владимиро-
волынск.,  кисвск.,  сын  Мстислава
Владимировича  Великого  528.  538,
548,  622
 Владимир  Рюрикович,  кн.  кисвск.,  сын
Рюрика  Ростиславича  653
Владимир  Святославич,  кн.  новгородск.,
кисвск.,  сын  Святослава  Игоревича
22,  89,  90,  114,  115,  126,  164,  186.
209-211,  220,  226,  228,  230,  233-
239,  241-250,  253-256,  258,  265,
266.  268,  270-291,  293-313,  316-
319.  321-326,  330,  333,  336,  339,
344,  352,  355,  356,  359,  361,  363-
366,  369,  376,  379,  382,  385,  386,
390,  391,  394-397,  399,  410,  411,
419,  420,  422.  427,  428,  432,  433.
436.  440,  441,  445,  446,  456,  497,
499,  568,  576,  578,  579,  601,  605,
622,  631,  645,  658,  659
Владимир  Ярославич,  кн.  новгородск.,
сын  Ярослава  Владимировича
Мудрого  238,  355,  360,  361,  372,
 375,  420,  421,  427,  438,  444,  525,
 578
 Владимир  Ярославин,  кн.  галицк.,  сын
Ярослава  Владимировича  Осмомысла
438,  578
 Владимир  Ярославин,  кн.  слсцк.  (?),  сын
Ярослава  Святославича  513,  577
Владимирский-Буданов  М.  Ф.  9,  10,  11,
86,  122,  137,  138,  401,  402,  408,  593,
667
 Владислав  (Володислав),  князь  (?)  163
Владислав  I,  кн.  польск.  370
Влодарский  Б.  370,  667
Внезд  Воловик,  посадник  новгородск.
 598
 Водов  В.  A.  (Vodoff  W.  (V.))  150,  206,
207,  426,  580,  582,  598,  618,  667
Вознесенский  С.  В.  543
Володарь  Глебович,  кн.  Минск.,  сын
Глеба  Вссславича  576
Володарь  Ростиславич,  кн.
 тмутороканск.,  псрсмышльск.,  сын
Ростислава  Владимировича  468,  478,
479,  483,  495,  500,  501,  583,  645
Володимирко  (Владимир)  Володарсвич,
кн.  галицк.,  сын  Володаря
Ростиславича  578
 Волос  (Велес),  языч.  бог  222,  226,  227,
272
 Вольтер  Ф.  М.  5
 Воронин  Н.  Н.  18,  320,  405,  454.  547.
548,  595,  605-608.  611-613,  615-
618.  620-622,  633,  635.  667
Воронцов-Вельяминов  Б.  А.  268,  536,
668
 Воротислав,  боярин  (?)  кисвск.  195
Воротислав,  тысяцкий  кн.  Андрея
Владимировича  529
Вратислав  II,  кн.  чешек.  462
Всеволод  Глебович,  кн.  изяславск.,  сын
Глеба  Вссславича  576
Всеволод  Давыдович,  кн.  муромск.,  сын
Давыда  Святославича  502,  511
Всеволод  Игоревич,  кн.  Смоленск.  (?),
сын  Игоря  Ярославича  442
Всеволод  Константинович,  кн.
ярославск.,  сын  Константина
Всеволодовича  635
 Всеволод  Мстиславич,  кн.  бслзск.,  сын
Мстислава  Изяславича  551,  645
Всеволод  Мстиславич,  кн.  новгородск.,
псковск.,  сын  Мстислава
Владимировича  Великого  289,  290,
502-507,  521,  553-556,  597,  625
Всеволод  Ольгович,  кн.  чсрниговск.,
кисвск.,  сын  Олега  Святославича
507-512,  525.  526.  534,  592,  620
Всеволод  Святославич  Чермный,  кн.
чсрниговск.,  кисвск.,  сын  Святослава
Всеволодовича  629
Всеволод  Юрьевич  Большое  Гнездо,
князь,  сын  Юрия  Владимировича
Долгорукого  150.  586,  588,  589,
606-608,  610,  619,  620,  624-633,
638,  639,  644
 Всеволод  Ярославич,  кн.  псрсяславск.,
чсрниговск.,  кисвск.,  сын  Ярослава
Владимировича  Мудрого  87,  162,
 189,  229,  259,  373.  375,  388.  399,
400,  421,  434,  439.  442,  443,  448,
450-452,  456.  458.  459,  463-472.
474,  477,  482,  492,  501-503.  515,
521.  525,  527-529.  537,  547.  566.
576,  577,  579-582
 Вссслав  Брячиславич,  кн.  полоцк.,  сын
Брячислава  Изяславича  443,  445-451,
452,  454,  459,  460,  467,  490,  576
 714

Высоцкий  С.  А.  96,  206,  355,  359.  360.
364-367,  369,  374.  375.  384.  424.
 429.  430-432,  537.  668
Вышата  Остромирич,  воевода  268,  372,
527
 Вышсслав  Владимирович,  кн.
 новгородск.  440
Вятко,  легенд.  84
 Вячеслав  Владимирович,  кн.  Смоленск.,
туровск.,  кисвск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  474,  495,
500,  503.  506-508,  510.  528,  541.
547,  548.  577,  583
 Вячеслав  Ярославич,  кн.  клсчсск.,  сын
Ярослава  Святополковича  529
Вячеслав  Ярославич,  кн.  Смоленск.,  сын
Ярослава  Владимировича  Мудрого
375,  434,  439-443,  458
Гаврила  Нсрсвинич,  боярин  новгородск.
630,  631
 Гадло  А.  В.  41,  221,  345,  444,  502,  668
Галл  Аноним  (Gall),  хронист  338,  341,
370,  483,  668
 Гамкрслидзс  Т.  В.  42,  43,  44,  45,  47,  668
Гегель  Г.  В.  Ф.  4,  7,  29
Гедеонов  С.  А.  137,  140,  143,  668
Геза,  король  вснгсрск.  297,  302
Гейман  В.  Г.  140,  668
Генрих  II  Святой,  король  гсрманск.,
император  Священной  Римск.
империи  248,  300,  301,  309,  310,
331-333,  338,  339,  374
Генрих  III,  король  гсрманск.,  император
Священной  Римск.  империи  371,  372
Генрих  IV,  король  гсрманск.,  император
Священной  Римск.  империи  265,  356,
372,  461,  462,  497
 Генрих  I,  король  французск.  373,  374,
423
 Генрих  Длинный,  маркграф  саксонск.  497
Георгиев  В.  И.  58,  668
Георгий,  ев.  495,  549,  578
Георгий,  митрополит  кисвск.  456
Георгий,  ев.  289,  290,  356,  358,  362.
 382,  553,  607
 Георгий  (Юрий)  Андреевич,  кн.
 новгородск.,  сын  Андрея  Юрьевича
Боголюбекого  62
Георгий  Шимонович,  тысяцкий
ростовск.  268,  508,  529.  536
 Гертруда,  княг.,  жена  Изяслава
 Владимировича  371.  375.  460,  461
Гида,  княг.,  жена  Владимира
 Всеволодовича  Мономаха  459,  497
Гильгендорф  И.  431,  668
Гиндин  Л.  А.  61
 Глазырина  Г.  В.  259,  351,  352,  353,  668
Глеб-Давыд  Владимирович,  ев.,  кн.
муромск.,  сын  Владимира
Святославича  280,  314,  315,  322,
 323,  325,  326,  399,  400,  455-458,
 495  (начало  указания  церквей),  496-
499,  510,  573.  577,  578,  607,  628
Глеб  Владимирович  (?),  кн.  Смоленск.,
псрсяславск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  577
Глеб  Вссславич,  кн.  мннск.,  полоцк.,  сын
Вссслава  Брячиславича  499-501,
 551,  556,  557
 Глеб  Ростиславич,  кн.  рязанск.,  сын
Ростислава  Ярославича  626,  627
Глеб  Святославич,  кн.  тмутороканск.,
новгородск.,  сын  Святослава
Ярославича  444,  449,  450,  460,  464,
521,  577
 Глеб  Юрьевич,  кн.  псрсяславск.,  кисвск.,
сын  Юрия  Владимировича
Долгорукого  509,  606,  620,  622,  623
Голб  Н.  128,  668
Головко  А.  Б.  339,  370,  669
Голомб  3.  55
Голубева  Л.  А.  ИЗ.  669
Голубинский  Е.  Е.  204,  208,  281,  282,
284,  292,  319,  356,  377,  380,  579,
616,  669
 Голубовский  П.  В.  621,  669
Гомер  49,  50
 Горемыкина  В.  И.  25,  27.  669
 Горская  Н.  А.  19,  669
 Горский  А.  А.  30,  57,  75,  76,  84,  87,
 141,  148,  149,  168,  169,  255,  260-
262,  411-414,  536-538.  543,  583,
593,  594,  640,  669
Горский  А.  Д.  26,  27,  669
Горюнов  Е.  А.  61.  669
Гостомысл,  легенд.  121,  122,  125
Готье  Ю.  В.  18,  669
Грабар  А.  Н.  302,  365.  430,  669
Грабский  А.  Ф.  (Grabski  A.  F.),  312,  332,
339,  669,  703
 715

Грантовский  Э.  А.  41,  665
Грсгуар  A.  (Gregoire  Н.),  142,  703
Греков  Б.  Д.  18-20,  21,  55,  86,  87,  95,
 1  14,  115,  122,  161,  162,  184.  217,
236,  258,  316,  388,  389,  402-405.
412,  436.  452.  454.  485,  493,  514.
543.  551.  555,  561-563,  571,  572,
609.  669,  670
Григорий,  дьякон  438,  525
Григорий,  инок  570
Григорий,  священник  198,  210,  211
Григорий  VII,  папа  римск.  356,  423,
460,  461
 Григорий  Васильевич,  дворский  651
Григорий  Маниак,  полководец
византийск.  372
Гримм  Я.  160
 Грушевский  (Грушсвський)  М.  С.  204,
233,  312.  315,  332,  410,  484,  485.
500,  504.  543,  583,  521,  623,  628,
670
 Гуго  Великий,  граф  Крепи  374
Гумилев  Л.  Н.  486,  621,  670
Гуревич  А.  Я.  23,  24,  33,  34,  35,  55,  63,
167,  177,  414,  670
Гуревич  Ф.  Д.  585,  670
Гуров  А.  И.  535
Гутнова  Е.  В.  54
Гюзелев  В.  219,  677
Гюрята  Рогович,  новгородец  269
Дабрагез,  ант  70,  81
Давид,  библ.  364
Давидан  О.  И.  100
Даврентий,  князь  славянок.  69
Давыд  Вссславич,  кн.  полоцк.,  сын
Вссслава  Брячиславича  484,  576
Давыд  Игоревич,  кн.  тмутороканск.,
дорогобужск.,  владимиро-волынск.,
сын  Игоря  Ярославича  442,  468,
475-480,  532
 Давыд  Ольгович,  кн.,  сын  Олега
Святославича  500
 Давыд  Ростиславич,  кн.  вышгородск.,
Смоленск.,  сын  Ростислава
Мсгиславича  620,  622,  623,  645
Давыд  Святославич,  кн.  чсрниговск.,
Смоленск.,  440,  472,  474.  475,  477.
482,  484,  496,  498.  500,  525,  577
Дажьбог,  бог  язычсск.  272
Д'Аламбер  5,  13,  261
 Даниил,  игумен,  автор  дрсвнсрусск.  374
Даниил  Заточник,  автор  дрсвнсрусск.
 416,  560,  561,  639-643
Даниил  Романович,  кн.  галицко-
волынск.,  кисвск.,  сын  Романа
Мстиславича  590,  646-653
Данилевский  И.  Н.  35,  297,  313,  357,
358,  413,  414,  670
Данилова  Л.  В.  26,  670
Дарсст  Р.  138,  670
Дарксвич  В.  П.  35,  86,  410,  670
Дворниченко  А.  Ю.  27,  698
Дсдон,  маркграф  саксонск.  461
Дельбрюк  Г.  (Delbriick  Н.)  251,  703
Дсмус  О.  298,  299,  670
Демьян,  тысяцкий  Даниила  Романовича
Галицкого  647
Дссницкий  С.  Е.  6
 Джаксон  Т.  Н.  116,  119,  249,  257,  259,
313,  350,  351,  353,  373.  670,  671
Дженкинс  Р.  Й.  Г.  165
Дидро  Д.  5,  13,  261
Димитриу  А.  К.  140,  142,  671
Дир,  князь  кисвск.  100,  102-105,  129,
130,  133,  134
 Дмитр,  конюх  кн.  Давыда  Игоревича
477
 Дмитр,  наместник  кисвск.  653
Дмитр,  отрок  кн.  Всеволода  Ярославича
537
 Дмитр  Завидович,  посадник  новгородск.
528
 Дмитр  Мирошкинич,  посадник
новгородск.  598,  632
Дмитр  Хоробрый  620
Дмитриев  Л.  А.  320,  486,  671
Дмитрий  Александрович,  кн.
 псрсяславск.,  всл  кн.  Владимирск.,
сын  Александра  Ярославича  Невского
600,  603
 Дмитрий  Солунский,  ев.  69,  75.  80,  81,
383,  578
 Добродомов  И.  Г.  671
Доброслав  Судьич,  боярин  галицк.  651
Добрушкин  Е.  М.  222,  671
Добрыня,  дядя  Владимира  Святославича
228,  238,  239,  255,  256,  272,  280,
330
 Добрыня  Рагуилович,  воевода  кн.
Мстислава  Владимировича  528
 716

Дорофнснко  И.  П.  431,  671
Достоевский  Ф.  М.  641
Дринов  М.  219,  671
 Дубов  И.  В.  85,  115,  126,  133,  174,  191,
666,  671,  675
Дудик,  холоп  382
 Дьяконов  М.  А.  9,  10,  11,  30,  122,  139,
140,  401,  402.  408,  409,  411,  593,
671
 Дю  Канж  165,  671
Дюби  Ж.  34,  36,  410
Дювернуа  Н.  Л.  137,  671
Евмей,  легенд.  50
 Евпраксия  Всеволодовна,  княжна,  дочь
Всеволода  Ярославина  497
Евстафий  Мстиславич,  княжич,  сын
Мстислава  Владимировича  348
Евфимия  Владимировна,  княжна,  дочь
Владимира  Всеволодовича  Мономаха
497
 Едивид,  кн.  литовск.  647
Екатерина  II,  императрица  российск.  4,
128,  136
 Елагин  И.  П.  6,  121,  136,  152,  671
Елена,  императрица  византийск.  200,
209,  277,  363
 Елена  (см.  Ольга),  княг.  русск.
 Елена,  княг.,  жена  Василько  Романовича
647
 Елизавета  Ярославна,  дочь  Ярослава
Владимировича  Мудрого  373,  375
Енин  Г.  П.  171,  392,  542,  671
Ефанда,  легенд.  126
Ефаинда,  княг.  126
Ефрем,  митрополит  282,  356,  381
Жвиташвили  Ю.  100,  108,  179,  678
Жданов  А.  А.  16,  694
Жирослав,  воевода  587
Забелин  И.  Е.  591,  671
Завадская  С.  В.  148,  304,  671,  672
Завид,  муж  княжой  528,  538
Завид  Дмитриевич,  посадник
новгородск.  528
 Завид  Нсрсвинич,  посадник  новгородск.
630,  631
 Завитневич  В.  3.  274,  672
Загоскин  Н.  П.  260,  291,  410,  672
Заикин  В.  246
Зайцев  А.  К.  439,  448,  672
Зализняк  А.  А.  598,  701
 Зарубин  Н.  Н.  559
Збигнев,  кн.  польск.  482,  483
Зиборов  В.  К.  424,  672
Зигсбсрт  из  Жамблу,  хронист  461
Зимин  А.  А.  25,  122,  142,  143,  153-155,
157,  158,  163,  194,  195,  210,  225,
 226,  386,  388-390,  393,  396,  397,
402,  405,  406,  454,  473,  485,  492,
493,  514,  519,  543,  544,  555,  559,
 562,  563,  572,  591,  599,  600,  672
Золотухина  Н.  М.  30,  672
Зоценко  В.  П.  311,  666
Зоя,  императрица  византийск.,  жена
Константина  IX  Мономаха  372
Иаков  Мних,  монах  псчсрск.,  писатель
209,  243,  244
 Ибн  Русте,  географ  арабск.  95
Ибн  Фадлан,  секретарь  посольства  174,
175
 Ивакин  И.  М.  572,  672
Иван  Войтишич,  воевода  502
Иван  Всеволодович,  кн.  стародубок.,  сын
Всеволода  Юрьевича  Большое  Гнездо
633
 Иван  Мстиславич,  кн.  луцк.,  сын
 Мстислава  Ярославича  Немого  646
Иван  Творимирич,  боярин  киевск.  620
Иванко  Захарьич,  посадник  новг.  125,
597
 Иванко,  тысяцкий  кн.  Андрея
Владимировича  Доброго  529
Иванко  Чудинович,  муж  княжой  492
Иванов  Вяч.  Вс.  40,  42,  43,  44,  45,  47,
58,  59,  62,  63,  66,  668,  672,  673
Иванов  С.  А.  74,  75,  80,  673
Иванова  О.  В.  57,  60,  68,  75,  673
Ивор  Молибожич,  боярин  галицк.  651
Игорь,  племянник  Игоря  Рюриковича
163,  199
 Игорь  Ольгович,  кн.  киевск.,  сын  Олега
Святославича  507,  511,  512,  529,
 534,  543,  549
 Игорь  Рюрикович,  кн.  киевск.,  сын
 Рюрика  86,  88-90,  100,  109,  110,  126-
130,  132,  133,  135,  140,  148,  149,  151,
152,  154-160,  162,  163,  167,  170,  172,
174,  175,  178,  180-182,  198,  199,  206,
224,  226-228,  232,  234,  239,  242,  255,
270,  276,  306,  325,  355,  396,  420,  428,
441,  451
 717

Игорь  Святославич,  кн.  новгород-
ссвсрск.,  сын  Святослава  Ольговича
620
 Игорь  Ярославич,  кн.  владимиро-
волынск.,  Смоленск.,  сын  Ярослава
Владимировича  Мудрого  229,  434.
439-443,  458
Идаризий,  ант,  67,  68,  81
Езский  (Езския),  библ.,  642
Изяслав  Андреевич,  кн.,  сын  Андрея
Юрьевича  Боголюбекого  612
Изяслав  Владимирович,  кн.  курск.,
муромск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  474,  541,
577
 Изяслав  Владимирович,  кн.  полоцк.,  сын
Владимира  Святославича  259,  308,
348,  352,  383,  439,  549,  576,  583
Изяслав  Глебович,  кн.  полоцк.,  сын  Глеба
Вссславича  576
 Изяслав  Давыдович,  кн.  стародубск.,
чсрниговск.,  кисвск.,  сын  Давыда
Святославича  507-512,  550,  588
Изяслав  Мстиславич,  кн.  курск.,  полоцк.,
псрсяславск.,  владимиро-волынск.,
кисвск.,  сын  Мстислава
Владимировича  Великого  382,  504-
508,  510,  512,  525,  528,  533,  534,
546,  547,  552,  583,  588,  618
Изяслав  Святополкович,  кн.  туровск.  (?),
сын  Святополка  Изяславича  577
Изяслав  Ярославич,  кн.  туровск.,
 новгородск.,  кисвск.,  сын  Ярослава
Владимировича  Мудрого  87,  162,
 189,  259,  265,  323,  324,  340,  371,
375,  383,  388,  399,  405,  406,  421,
423,  434,  436-438,  440-443,  445-
450,  452-466,  469,  472,  483,  492,
515,  525,  528,  532,  544,  548,  571,
577,  578,  583,  628
 Иисус  Христос  281,  282,  287,  296,  297,
299,  301,  364-369,  384,  427
Иларион,  епископ  ростовск.  622
Иларион  (Ларион),  митрополит  кисвск.
164,  170,  209,  281,  282,  288,  296,
297,  305-307,  356,  357,  363,  364.
376-384.  390,  397,  410,  422,  428,
433
 Иловайский  Д.  137,  673
Ильин  Н.  Н.  334,  359,  360,  673
 Илья,  пророк,  ев.  207-209,  214
Илья  Ярославич,  кн.,  сын  Ярослава
 Владимировича  Мудрого  355,  375.  420
Ингвар  Ярославич,  кн.  луцк.,  сын
Ярослава  Изяславича  645,  650
Инге  Стсйнксльсон,  король  швсдск.  497
Ингигерд-Ирина,  княгиня,  жена
Ярослава  Владимировича  Мудрого
259,  282,  350-353,  362-365,  374,
375,  428,  649
Иоанн,  варяг  273
 Иоанн,  игумен  Кисво-Псчсрск.  м-ря,
летописец  383,  465,  470,  484
Иоанн,  писец  460
Иоанн  (Иван),  епископ  владимиро-
волынск.,  холмск.  648
Иоанн  VIII,  папа  римск.  418
Иоанн  1  Цимисхий,  император
византийск.  218,  222-226,  231
Иоанн  Златоуст,  617
Иоанн  Эфесский,  хронист  византийск.
 70
 Иоаннисян  О.  М.  (Ioannisyan  О.)  613,
614,  673,  703
Иов  О.  В.  311,  673
 Иордан,  историк  готск.  57,  69,  79,  673
Иосиф  Песнопевец  99
Ирина,  ев.  356,  358,  362
Ирина,  княг.,  жена  Ярополка  Изяславича
460,  461
 Ирина  (Ирина-Ингигерд),  княгиня,  см.
 Ингигерд-Ирина
Исаия,  пророк,  библ.  424
Исайа,  ев.,  епископ  ростовск.  616
Истрин  В.  М.  86,  141,  147,  673,  674
Кавелин  К.  Д.  7
Каждан  А.  П.  99,  674
Казанский  Н.  Н.  38
 Казимир  I  Восстановитель,  кн.  польск.
370,  448
 Казимир  II  Справедливый,  кн.
 сандомирск.  и  краковск.,  куя  век.  и
мазовецк.  647
Каин,  библ.  314,  317,  344
Кайзер  Д.  (Kaiser  D.  Н.)  31,  32,  703
Калинина  Т.  М.  169,  175,  674
Калокир,  посол  византийск.  158
Кальман,  см.  Коломан
Камснцсва  Е.  И.  154,  674
Карабинов  И.  А.  166
 718

Карамзин  Н.  М.  5,  6,  22,  86,  104,  121,
122,  136,  152,  163,  202,  216.  219,
 235,  246,  257,  259.  260,  283,  314,
 331,  401.  434.  435.  453-455.  484,
 593,  608,  674
 Каргср  М.  К.  18,  174,  196,  319,  333,
 357,  359,  364,  365,  374,  399,  431,
432,  546,  547,  548,  674
Карее  в  Н.  И.  11,  674
Карецкий  Ф.  155,  674
Карл  Великий,  император  франкск.  400
Карл  Лысый,  император  франкск.  93,  120
Карл  Мартелл,  король  франкск.  34
Карлович  И.  (Karlowicz  J.)  310,  704
Карсавин  Л.  П.  418,  674
Карташев  А.  В.  281,  284,  580,  617,  674
Карышковский  П.  О.  128,  674
Касиков  А.  118,  126,  674
Касиков  X.  118,  126,  674
Кассиодор,  историк  готск.  79
Кацва  Л.  А.  168,  674
Каштанов  С.  М.  28,  144,  147,  150,  151,
154,  155,  225,  226,  279,  290,  397,
674,  675
 Кедрин,  хронист  византийск.  210
Кслагаст,  67,  68,  81
Кий,  легенд.  78,  79
Килисвич  С.  Р.  196,  399,  675
Киреевский  И.  В.  6,  7,  8,  675
Кирилл,  епископ  туровск.  618
Кирилл  I,  митрополит  кисвск.  635
Кирилл  II,  митрополит  кисвск.  646,  648,
652
 Киров  С.  М.  16,  694
Кирпичников  А.  Н.  101,  108-110,  114,
116,  119,  126,  351,  675
климент,  ев.  278,  279,  303,  333
Климент  Смолятич,  митрополит  КИСВСК.
 378,  383,  618
Клосс  Б.  М.  123,  124,  675
Ключевский  В.  О.  10,  11,  13,  14,  17-19,
22,  30,  31,  54,  92,  122,  123,  139,  149,
194,  217,  235,  237,  241,  257,  258,
260,  296,  315,  401,  409,  411,  413,
417,  425,  435,  493,  543,  587,  593,
608,  609,  675
 Кобищанов  Ю.  М.  168,  675
Ковалевский  А.  П.  174,  675
Колесов  В.  В.  149,  160,  402,  426,  473,
617,  623,  675
 Коломан  (Кальман),  король  вснгсрск.
 478,  483,  497
Колча,  отрок  478
Колчнн  Б.  А.  28,  701
Комарович  В.  Л.  127,  675
Комеч  А.  И.  357,  675
Кондаков  Н.  П.  430,  432,  461,  575,  676
Кондратьева  О.  А.  108,  676
Конецкий  В.  Я.  117,  676
Коновалова  И.  Г.  96,  219,  676
Конрад  II,  король  гсрманск.,  император
Священной  Римск.  империи  354,  355,
371
 Константин,  митрополит  кисвск.  618
Константин-Кирилл,  христианский
просветитель  58,  215,  275,  581
Константин  Безрукий,  кн.  полоцк.  644
Константин  Великий,  император
византийск.  209,  210,  363,  631
Константин  VII  Багрянородный,
 император  византийск.  97,  148,  151,
155,  156,  164-171,  179,  180,  182,
183,  196-201,  203-205,  207,  211-
213,  244,  276,  277,  295,  336
Константин  VIII,  император  византийск.
 225,  226,  255,  276,  294,  295,  296
Константин  IX  Мономах,  император
византийск.  27,  372,  373,  375,  378,
631
 Константин  X  Дука,  император
византийск.  444
Константин  Всеволодович,  кн.
новгородск.,  ростовск.,  вел.  кн.
владимирск.  631-634,  638
Константин  Добрынин,  посадник  330,
341-343,  355,  527
Копансв  А.  И.  26,  676
Корецкий  В.  И.  558,  676
Корзухина  Г.  Ф.  108,  676
Корнеева-Петрулан  М.  И.  142,  676
Королюк  В.  Д.  87,  272,  310,  312,  335,
336,  338,  339.  370,  371,  676
Коснячко  (Константин),  воевода  кисвск.
388,  448,  455,  515
 Костомаров  Н.  И.  8,  235,  258,  283,  315,
410,  676
 Котляр  Н.  Ф.  (М.  Ф.)  30,  195,  218,  220,
237,  241,  437,  645,  676,  677
Котян,  хан  половецк.  647
Кочин  Г.  Е.  26
 719

Кром  М.  М.  32
 Круг  Ф.  (Krug  Ph.)  136,  154.  163.  677,
704
 Крузе  Ф.  101,  107,  1  18,  677
Крум,  хан  болгарск.  232
Кубо  Р.  (Kubo  R.)  251,  704
Куза  А.  В.  114,  677
Кузев  А.  219,  677
Кузищнн  В.  И.  65,  677
Кузьмин  А.  Г.  86,  106,  110-112,  121,
142,  150,  274,  424,  581,  677
Кулишер  И.  М.  17,  677
Кунигильда,  жена  короля  гсрманск.
Генриха  III  371
 Куно,  граф  швабск.  253,  300-302
Курбатов  Г.  Л.  27,  677
Куря,  хан  псчснежск.  244
Кучера  М.  П.  439,  677
Кучиньский  С.  М.  (Kuezynski  S.  М.)  332,
370,  704
 Кучка,  боярин  595
 Кучкин  В.  А.  95,  439,  441,  442,  445,
 450,  451,  459,  460,  465,  466,  468-
470,  521,  527,  529,  541,  584,  605,
606,  610,  611,  619,  677
Кучма  В.  В.  63
Кушнир  И.  И.  495,  677
Лаврентий,  летописец  112
Лавровский  Н.  А.  136,  155,  156,  158-
160,  163,  166,  677
 Лазарев  В.  Н.  365-369,  374,  431,  432,
677
 Лазарь,  тысяцкий  кисвск.  529
Лазарь  Домажирич,  боярин  галицк.  651
Ламперт  Хсрсфсльдский,  хронист
 немецк.  246,  250-253,  265,  371,  372,
461,  462
 Ланге  Н.  И.  401,  561
 Лаппо-Данилсвский  А.  С.  437
 Ларин  Б.  А.  142,  402,  678
 Ласло  I  Святой,  король  вснгсрск.  500
 Латышев  В.  В.  165-167,  197
 Лаэрт,  отец  Одиссея  50
 Лс  Гофф  Ж.  (Lc  Goff  J.)  32,  33,  678,  704
 Лебедев  Г.  С.  85,  100,  108,  123,  126,
 174,  179,  191,  350,  666,  675,  678
Лебединский  П.  Г.  359
Лев  Диакон,  хронист  визант.  217,  223,
224,  226,  227,  230-232,  254,  278,
294,  678
 Лев  VI  Философ,  император  византийск.
135,  148,  151
 Лев  Диоген,  самозванец  (?)  502
Лев  Торник,  повстанец  византийск.  373
Лсвснтс,  герцог  вснгсрск.  373
Лсвинская  И.  А.  68
 Левченко  М.  В.  55,  142,  154,  202,  204,
205,  207,  218,  219,  222,  230,  372,
444,  678
 Леклерк  Н.  Г.  434
 Ленин  В.  И.  15,  41,  53,  54
 Ленцман  Я.  А.  44,  678
 Леон,  епископ  ростовск.  618,  619,  628
 Леонтий,  ев.,  епископ  ростовск.  616,
 622,  628
 Лсонтович  Ф.  И.  401,  678
Леонтьев  А.  Е.  100,  678
Леопольд,  граф  Штадс  375
Лср-Сплавинский  Т.  58,  678
Лешко  (Лешек)  Белый,  кн.  сандомирск.,
краковск.  645,  647,  652
Либуций,  епископ  миссийный  215
Лимонов  Ю.  А.  584,  593,  602,  610,  618-
620,  678
 Линниченко  И.  А.  310,  311,  334,  678
Липшиц  Е.  Э.  98,  678
Литаврин  Г.  Г.  57,  58,  60,  61,  64,  68,  70,
80,  81,  83,  96,  98,  102,  105,  135,  156,
158,  161,  162,  165,  166,  196,  197,
199,  200,  202-207,  277,  286,  293,
372,  373,  378,  673,  678,  679
Лифшиц  Л.  И.  376,  679
Лихачев  Д.  С.  (Lichacev  D.)  87,  89,  90,
106,  ПО,  153,  155,  157,  187,  190,
225,  264,  274,  278,  289,  331,  340,
372,  381,  383,  446-448,  451,  456.
470,  481,  520,  525,  527,  530,  570,
580,  582,  623,  639,  679,  704
Лихачева  В.  Д.  367,  368,  679
Лихачева  О.  П.  646
 Ловмяньский  X.  (Lowmianski  Н.)  58,  84,
87,  101,  102,  104,  107,  108,  118,  120,
179,  261,  304,  338,  371,  412,  679,  704
Логвин  Г.  Н.  359,  374.  679
Ломоносов  М.  В.  121,  136,  152,  679
Лонгинов  А.  В.  139,  140,  153,  203,  680
Лувий,  библ.  285
Лука,  епископ  ростовск.  628
Лука-Жидята  (Жидислав,  Жидослав),
епископ  новгородск.,  281,  355,  356,
360,  361,  377,  379,  381,  382
 720

Лука  Хризовсрг,  патриарх
константинопольск.  618
Лурье  Я.  С.  ПО,  111,  121,  441,  631,  680
Львов  А.  С.  90,  91,  148,  191,  274,  402,
426,  680
 Любимов  В.  П.  516,  680
Люблинская  А.  Д.  51,  680
Людмила,  ев.  582
 Людовик  Благочестивый,  император
франкск.  92,  93,  96,  98,  99,  118
Людовик  Немецкий,  король
восточнофранк.  120
 Лют  Свснсльдич,  сын  воеводы  Свснсльда
234,  237,  239,  240,  242
Ляпушкин  И.  И.  56,  84,  85,  87,  100,  113,
174,  680
 Лященко  П.  И.  17,  680
Маврикий,  император  византийск.  57,
63,  64,  71
 Мавродин  В.  В.  18,  85,  87,  103,  122,
 123,  141,  166,  167,  179,  205,  217-
219,  229,  236-238,  241,  252,  292,
304,  315,  372,  377,  384,  412,  452-
454,  485,  543,  680
 Магнус  Добрый,  король  норвежек.,  сын
Олава  Харальдсона  350
Макай  Л.  261,  410
Макарий  (Булгаков),  митрополит,
 историк  283,  284,  291,  292,  372,  680
Мал,  кн.  древлянск.  87-91,  124,  125,
 156,  181,  183
 Малингуди  Я.  (Malingoudi  J.,  MaXiKo66r|
Г.)  145-147,  150,  151,  225,  432,  680,
702,  704
 Малиновский  Г.  138,  680
Малицкий  Н.  В.  166
Малко  Любечанин,  238,  239
Малуша,  мать  Владимира  Святославича
238,  239,  273
Малфредь  195
Мамант,  ев.  161
 Мануил,  епископ  Смоленск.  526
Мануил  I  Комнин,  император
византийск.  617,  619
Марин,  епископ  юрьсвск.  471
Марица,  княжна,  дочь  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  502
Мария,  ев.  Богородица  287-290,  299,
333,  347,  349,  361,  364,  379,  394-
396,  432,  465,  495,  506,  526,  553,
 615-618,  621,  624,  627,  631,  659
Мария-Добронсга  Владимировна,  дочь
Владимира  Святославича  370
Маркс  К.  4,  15,  24,  29,  52,  53.  236,  680
Маркс  Н.  157,  160.  680
Мартынов  В.  В.  55
Маслав  (Моислав),  кн.  мазовецк.  371
Матвеев  А.  С.  175,  680
Матильда,  королева,  жена  короля
французск.  Генриха  1  374
Мачинский  Д.  А.  96,  681
Медведев  И.  П.  144,  291,  292,  681
Медынцева  А.  А.  152,  387,  537,  681
Мезамир,  ант.  67-69,  71,  81
Мейс  А.  55
 Мейчик  Д.  М.  138,  140,  141,  153,  681
Мельникова  Е.  А.  30,  94,  95,  101,  107,
108,  165,  168,  242,  257,  327,  681
Менандр,  хронист  византийск.,  67-71,
81
 Менгсс  К.  Г.  148,  681
Мсфодий,  христианский  просветитель,
58,  215,  275,  581,  582
Мешко  1,  кн.  польск.  271,  338
Мешко  II,  король  польск.  354,  371,  375
Микула,  муж  княжой  388
Микула,  сотский  галицк.  647,  650
Микуцкий  С.  (Mikucki  S.)  142,  143,  151,
704,  705
 Миллер  Г.  Ф.  121,  136
Милов  Л.  В.  (Milov  L.  V.)  28,  291,  386,
387,  397,  398,  681-682,  705
Милютенко  Н.  И.  88,  244,  682
Миронсг,  тысяцкий  новгородск.  630
Мирослав,  муж  княжой  492
Мирослав,  боярин  волынск.  647,  648
Мирошка  Нездинич,  посадник
новгородск.  598,  630,  631
Мискина  239
 Митрофан,  епископ  владимирск.  635
Михаил,  ев.,  архангел  455,  477,  484,
488,  495.  496,  547.  550,  579
Михаил,  муж  княжой  528,  538
Михаил  III,  император  византийск.  99,
211,  581
 Михаил  VII  Дука,  император
византийск.  302,  580,  581
Михаил  Всеволодович,  кн.  чсрниговск.,
сын  Всеволода  Святославича
Чермного  522,  653
 721

Михаил  Вячеславич,  кн.,  сын  Вячеслава
Владимировича  548
 Михаил  Псслл,  хронист  византийск.  276,
682
 Михаил  (Михалко)  Юрьевич,  всл.  кн.
владимирск.,  сын  Юрия
Владимировича  Долгорукого  606-
608,  610,  624,  625,  626
Михаил  Ярославич,  кн.  твсрск.,  всл.  кн.
владимирск.,  сын  Ярослава
Ярославича  603
 Михалко  Степанович,  посадник
новгородск.  630,  631
Михна,  мечник  623
Моисей,  библ.  285
Мокошь,  богиня  язычсск.  272
Молчанов  А.  А.  154,  294,  325,  597,  682
Монтескье  Ш.  5,  13,  261
Моравчик  Г.  (Moravesik  Gy.)  426,  705
Мстислав  Андреевич,  кн.,  сын  Андрея
Юрьевича  Боголюбекого  612,  620,
622,  632
 Мстислав  (Харальд)  Владимирович
Великий,  кн.  новгородск.,
бслгородск.,  кисвск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  110,  263,
390,  425,  472,  474,  475,  481,  482,
495,  502,  504,  505,  507,  508,  513-
516,  523,  528,  530,  541,  553,  554,
577,  579,  583,  645,  659
Мстислав  Владимирович  Храбрый,  кн.
тмутороканск.,  чсрниговск.,  сын
Владимира  Святославича  124,  125,
264,  315,  345-349,  353-355,  360,
361,  363,  369,  394-396,  398,  420,
421,  463,  577,  579
 Мстислав  Давыдович,  кн.  новгородск.,
вышгородск.,  сын  Давыда
Ростиславича  630
 Мстислав  Изяславич,  кн.  псрсяславск.,
дорогобужск.,  луцк.,  псрсяславск.,
владимиро-волынск.,  кисвск.,  сын
Изяслава  Мстиславича  528,  538,  587,
620,  622,  645
 Мстислав  Изяславич,  кн.  новгородск.,
полоцк.,  сын  Изяслава  Ярославича
441,  445,  449,  450,  452,  453,  577
Мстислав  Лютый,  239
Мстислав  Мстиславич  Удатный
(Удачливый),  кн.  торопецк.,
 новгородск.,  галицк.,  сын  Мстислава
Ростиславича  Храброго  124,  632,
649.  652
 Мстислав  Ростиславич,  кн.  Смоленск.,
новгородск.,  сын  Ростислава
Мстиславича  437,  620.  622-624,  626
Мстислав  Ростиславич,  кн.,  сын
 Ростислава  Юрьевича  538,  588,  589
Мстислав  Святополкович,  кн.
бсрсстсйск.,  сын  Святополка
Изяславича  478,  480,  570
Мстислав  Юрьевич,  кн.  новгородск.,  сын
Юрия  Владимировича  Долгорукого
619
 Мстислав  Ярославич  Немой,  кн.  луцк.,
сын  Ярослава  Изяславича  646
Мстиша  239
 Муктадир,  халиф  багдадск.  174
Мулюкин  А.  С.  139,  682
Муравьев  М.  Н.  6
Мурьянов  М.  Ф.  581,  682
Мусин  А.  Е.  280,  682
Мусокий,  князь  славянск.  80
Мэтью  Дж.  (Mathew  G.)  367,  704
Мэтьюз  Т.  366,  367,  682
Мюллер  Л.  (Muller  L.)  153,  155,  206,
 211,  225,  239,  274,  279,  288,  378,
381,  455,  456,  580,  682,  705
Нажир,  муж  княжой  492
Назаренко  А.  В.  93,  95,  101,  104,  128,
201,  205,  206,  212,  246-248,  250,
252,  253,  257,  297,  300,  301,  305,
310,  313,  319,  330-335,  339,  350,
375,  437,  459,  682,  683
Назаров  В.  Д,  168,  593,  594,  683
Насонов  А.  Н.  95,  185,  350,  444,  529,
605,  609,  623,  624,  683
Неволин  К.  А.  22,  166
Некрасов  А.  И.  639,  683
Нестор,  летописец,  агиограф  79,  111,
122,  320,  322,  323,  383,  431,  449,
477,  527,  582
 Нсусыхин  А.  И.  23,  56,  683,  684
Нидерле  Л.  92,  684
Никитенко  Н.  Н.  359,  361,  684
Никитенко  М.  М.  359.  361,  684
Никифор  (Микыфор),  муж  княжой  87,
388,  515
 Никифор,  митрополит  кисвск.  496,  498,
499,  568,  573,  574
 722

Никифор  И,  митрополит  кисвск.  628
Никифор  II  Фока,  император
внзантийск.  212,  222
Никифор  Станило,  епископ  владимиро-
волмнек.  648
Николаев  С.  М.  227,  684
Николай,  епископ  ростовск.  628
Николай  Мирлнкнйский,  ев.  495
Николай,  митрополит  кисвск.  477
Николай  I,  император  российск.  4,  6,
 283
 Николай  II,  император  российск.  12
Никольская  Т.  Н.  84,  684
Никольский  Н.  К.  111,  384,  581,  684
Никон  Великий,  игумен  Кисво-Псчсрск.
м-ря,  летописец  110,  278,  345-347,
380,  383,  450,  452,  453,  460,  462,
 530
 Новицкая  Т.  Е.  397
 Новосельцев  А.  П.  95,  96,  134,  168,  219,
221,  243,  274,  684
Нольдс  Э.  Ю.  12
 Носов  Е.  Н.  23,  86,  100,  105,  113,  116,
133,  495,  555,  684,  685
Обнорский  С.  П.  142,  685
Оболенский  Д.  (Obolensky  D.)  142,  206,
211,  278,  292,  685,  705
Ода,  дочь  Леопольда,  графа  Штадс  375
Одиссей  50
 Олав  Шётконунг,  король  швсдск.  350,
 353
 Олав  Святой,  король  норвежек.  350,  353,
373
 Олдржих,  кн.  чешек.  354
Олег,  кн.  (?),  129
 Олег,  кн.  русск.  98,  100,  105,  115,  126—
135,  142,  148,  149,  151,  152,  154,
158,  159,  163,  167,  170,  175,  178-
181,  198,  224,  227,  228,  232,  234,
433,  441.  443
 Олег  Святославич,  кн.  дрсвлянск.,  сын
Святослава  Игоревича  88,  228,  234,
236-241,  242,  246,  248,  250,  377,
440
 Олег  Святославич,  кн.  новгород-
 ссвсрск.,  сын  Святослава  Ольговича
620,  621
 Олег  Святославич,  кн.  чсрниговск.,  сын
Святослава  Ярославича  195,  440,
 462,  463,  465-468,  471-477,  479,
 481.  482.  484,  490.  492.  495-498,
500,  510.  525,  532.  541,  568,  577
Олег  Ярославич,  прозв.  Настасьич,  сын
Ярослава  Владимировича  Осмомысла
438
 Олскса,  дворский  587,  620
Олсксандр  (Александр)  Попович  125
Ольбег  Ратиборич  528
Ольга,  княп,  жена  Игоря  Рюриковича
86-91,  128,  162,  181-216,  221-227,
229,  232,  234,  238,  239,  247,  270,
273,  277,  283,  298,  300.  304,  351,
359.  363,  365.  366,  369,  376,  382,
396,  399,  404,  433,  441,  657,  658
Орешников  А.  В.  295,  301,  685
Орлов  А.  С.  21,  572,  685
Острогорский  Г.  205.  685
Остромир,  посадник  новгородск.  268,
438,  444.  525,  527,  530
Оттон  (Otto)  I  Великий,  король  герм.,
император  Священной  Римск.
империи  128,  204,  205,  212,  215,
 246,  250,  252,  253,  273,  302
Оттон  II,  император  Священной  Римск.
 империи  246,  250,  251,  253
Оттон  III,  император  Священной  Римск.
империи  248,  337
 Оттон-Бссприм,  кн.  польск.  354,  355
Павел,  ев.,  апостол  285,  318,  376,  582,
617
 Павел,  посадник  ладожск.  495
Павел  I,  император  российск.  128
Павлов-Сильванский  Н.  П.  (Сильванский
Н.  П.  )  11-14,  17,  20,  21,  36,  261,
389,  401,  411,  593,  685,  693
Панеях  В.  М.  21,  685
Пархоменко  В.  А.  106,  204-206,  221,
246,  248,  685
 Пасхалий  II,  папа  римск.  483
Пашкова  Т.  И.  171,  392,  686
Пашуто  В.  Т.  31,  87,  90,  107,  142,  143,
202,  205,  218,  219,  221,  223,  253,
310,  336,  370-372,  374,  378,  421,
444.  452-454,  458,  483,  502,  586,
587,  645,  647-650,  653,  686
Первуд,  кн.  славянск.  69,  80
Псрснсг  388.  515
 Перун,  бог  язычсск.  208,  222,  226,  227,
272
 Перхавко  В.  Б.  154,  219,  686
 723

Псршиц  А.  И.  61,  65,  663
Псстсль  П.  И.  6
 Петр,  св.,  апостол  460,  461,  579,  581
Петр,  полководец  византийск.  70
Петр,  зять  боярина  Кучки  595
Петр  I  Великий,  император  российск.  4,
560
 Петр  II,  царь  болгарск.  222,  230,  232
Петр  Дамиани,  агиограф  246,  247,  249,
250
 Петренко  В.  П.  117,  119,  179
Петрило  Микульчич,  посадник
новгородск.  125
Пстрона,  спафарокандидат  97
Петрухин  В.  Я.  (Petrukhin  V.  Ya.)  35,  94,
95,  107,  108,  113,  129,  165,  168,  175,
179,  280,  285,  681,  686
Псштич  С.  Л.  222,  487,  686
Пирагаст,  таксиарх  византийск.  70
Платонов  Е.  В.  319,  686
Платонов  С.  Ф.  11,  537,  686
Плетнева  С.  А.  97,  385,  443,  502,  686,
687
 Победоносцев  К.  П.  22
 Погодин  М.  П.  6,  7,  8,  202,  260,  488,
 687
 Подвигина  Н.  Л.  584,  600,  687
Подскальский  (Подскальски)  Г.  205,  274,
279,  282,  285,  297,  314,  357,  378,
455,  580,  687
Полевой  Н.  А.  5,  6,  435
Покровский  М.  Н.  14,  17,  18,  27,  454,
485,  543,  687
Покровский  Н.  Н.  27
Покровский  С.  А.  25,  563,  687
Полисвкт,  патриарх  константинопольск.
203
 Поляк  А.  Н.  175,  687
Понырко  Н.  В.  498,  568,  573,  574,  687
Поппэ  А.  (Рорре  А.)  150,  192,  206,  239,
273,  278,  282,  284,  297,  300,  303,
319,  333,  352,  359,  360,  365,  366,
368,  372,  374,  378,  379,  381,  425,
436,  455,  618,  687.  705
Порай-Кошиц  И.  А.  260,  410,  688
Порциг  В.  55
 Пот,  палатин  вснгсрск.  648
Потсбня  А.  Н.  190
Потин  В.  М.  336,  688
Прсдслава,  княг.  (?)  163
 Прсдслава  Владимировна,  княжна,  дочь
Владимира  Святославича  337
Прсдслава  Святополковна,  княжна,  дочь
Святополка  Изяславича  483
Преображенский  А.  72,  709
Преображенский  А.  А.  28,  190,  666
Пресняков  А.  Е.  13,  14,  17,  18,  21,  30,
36,  41,  55,  95,  122,  139,  140,  161,
213,  217,  229.  233,  236,  237,  256,
261,  263,  264,  268,  274,  275,  277,
315,  316,  323.  324,  328,  384,  389,
401.  403,  411,  413.  435,  436,  441.
442,  494,  496,  497,  517,  533,  543,
544,  571,  583,  593.  609,  688
Прстич,  воевода  228,  267
Примак  В.  К.  384,  688
Приселков  М.  Д.  110,  113,  122,  141,
 157,  161,  163,  166,  204,  218,  292,
345,  372,  377,  384,  436,  447,  450,
452,  527,  530,  551,  580,  688
Приск,  полководец  византийск.,  70,  80
Приск,  хронист  византийск.  223
Прицак  О.  (Pritsak  О.)  128,  206,  668,
706
 Продолжатель  Рсгинона,  см.  Адальберт
Продолжатель  Феофана,  хронист
византийск.  207,  688
Прокопий,  тысяцкий  бслгородск.  492
Прокопий  Кесарийский,  хронист
византийск.  56,  57,  61,  62,  69,  81
Прокопий  Мирославич,  боярин
новгородск.  597
Пропп  В.  Я.  41,  688
Протопопов  С.  572,  688
Прудснций,  хронист  франкск.  93,  96-99
Пулясв  В.  Т.  27,  188,  688
Путьша,  посадник  (?)  321
Путята,  тысяцкий  кн.  Владимира
Святославича  280
 Путята  Вышатич,  тысяцкий,  воевода
кисвск.  268,  478,  486,  490,  525,  527,
530
 Пушкарева  Н.  Л.  351,  352,  688
Пушкин  А.  С.  235
Пчелов  Е.  В.  242,  689
Пьянков  А.  П.  25,  689
Равдоникас  В.  И.  (Raudonikas  W.)  18,
706
 Рагуил  Добрынич,  тысяцкий  кн.
Владимира  Давыдовича  528,  538
 724

Ралим,  легенд.  84
Радова  И.  27,  689
Рамм  Б.  Я.  221,  252.  312,  689
Рапов  О.  М.  27,  103,  168,  206,  207,  221.
220,  237,  246,  272,  274,  278,  442,
480.  482.  506-508,  511,  513.  521,
 550,  551,  557,  576,  584,  590,  645,
653,  689
 Раппопорт  П.  А.  196,  272,  287,  288,  299.
319,  347,  356,  359,  360,  362,  385,
 400,  429,  443,  484.  547.  458,  579,
 606.  607.  613,  616,  619,  667,  689
Ратибор,  посадник  тмутороканск.,
тысяцкий  кисвск.  268,  468,  492,  493,
525,  527,  528
Ратин  А.  А.  548,  689
Ратша,  тиун  кисвск.  511,  592
Рауль  II,  граф  дс  Крепи  и  Валуа  374
Рах  Михайлович,  слуга  дворный  кн.
 Владимира  Васильковича  651
Рейнберн,  епископ  колобжсгск.  250,
 301,  309,  310,  312,  322
Рейц  A.  (Rcutz  А.)  401,  435,  706
Решин  А.  И.  34,  689
Регнвальд,  ярл  259,  350,  351,  353
Рёпель  Р.  (Roepell  R.)  310,  706
Рёрик  (Рорик),  конунг,  см.  Рюрик  107—
109,  118,  120,  127
Римберт,  агиограф  101,  102
Рогволод,  конунг  115,  160,  232,  233,
242,  245.  254,  576
 Рогволод  Борисович,  КН.  ПОЛОЦК.,  сын
Бориса  Всеволодовича  534,  576
Рогволод  Вссславич,  кн.  полоцкий,  сын
Вссслава  Брячиславича  576
Рогволод  Рогволодович  (?),  кн.
 полоцкий,  сын  Рогволода  Вссславича
576
 Рогнеда,  княг.,  жена  Владимира
Святославича  234,  238,  245,  313,
 316,  352,  549
Рогов  В.  А.  30.  689
Род,  тиун  587,  620
Рождественская  Т.  В.  387.  537,  689
Рожков  Н.  А.  19,  34,  543,  689
Розов  Н.  Н.  380.  381.  689
Роман  1  Лакапин,  император  византийск.
148,  151,  206,  212
 Роман  II,  император  византийск.  200,
201,  204,  212,  276,  336
 Роман  Владимирович,  кн.  владимиро-
волынск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  495,  577
Роман  Вссславич,  кн.  полоцк.,  сын
Вссслава  Брячиславича  576
Роман  Глебович,  кн.  рязанск.,  сын  Глеба
Ростиславича  627
 Роман  Игоревич,  кн.  звснигородск.,  сын
Игоря  Святославича  650
Роман  Мстиславич,  кн.  новгородск.,
галицк.,  сын  Мстислава  Изяславича
551,  620,  622,  629,  645,  647,  651,  652
Роман  Ростиславич,  кн.  Смоленск.,
кисвск.  620,  623
 Роман  Святославич,  кн.  тмутороканск.,
сын  Святослава  Ярославича  467,  577
Романов  Б.  А.  20,  21,  190,  191,  217,
 236,  315,  316,  389,  401-403,  405,
411,  484,  514,  519,  543,  558-563,
571,  593,  640,  689,  690
Романова  Е.  Д.  25,  690
Ронин  В.  К.  83
 Ростислав  Владимирович,  кн.  Смоленск.,
сын  Владимира  Всеволодовича
Мономаха  503,  509
Ростислав  Владимирович,  кн.
тмутороканск.,  сын  Владимира
Ярославича  444,  532
Ростислав  Всеволодович,  кн.
псрсяславск.,  сын  Всеволода
Ярославича  470,  570
Ростислав  Вссславич,  кн.  полоцк.,  сын
Вссслава  Брячиславича  576
Ростислав  Давыдович,  кн.,  сын  Давыда
Святославича  511
 Ростислав  Игоревич,  кн.,  сын  Игоря
Святославича  650
 Ростислав  Михайлович,  кн.  новгородск.,
галицк.,  луцк.,  чсрниговск.,  сын
Михаила  Всеволодовича  653
Ростислав  Мстиславич,  кн.  Смоленск.,
кисвск.,  сын  Мстислава
Владимировича  Великого  507,  508,
511.  526.  548,  550,  583,  588,  592
Ростислав  Мстиславич,  кн.  Смоленск.,
кисвск.,  сын  Мстислава  Романовича
Ростислав  Рюрикович,  кн.  кисвск.,  сын
Рюрика  Ростиславича  352,  550,  551
Ростислав  Юрьевич,  кн.  псрсяславск.,
сын  Юрия  Владимировича
Долгорукого  508,  606
 725

Ростислав  Ярославин,  кн.  рязанск.,
муромск.,  сын  Ярослава
Святославича  513
 Рубинштейн  Н.  Л.  4,  20,  25,  412,  564,
690
 Русанова  И.  П.  61,  272.  690
Рыбаков  Б.  А.  24,  41,  84,  87,  95,  104.
106,  122.  123,  152.  160,  167,  168,
174,  219,  226,  239,  341,  355,  388,
412,  424,  425,  543,  581,  584,  624,
 690
 Рыдзсвская  Е.  А.  86,  106,  183,  690
Рюрик  (см.  Рёрнк),  кн.  5,  101,  102,  106-
112,  114-116,  118-128,  130,  132,
 160,  163,  175,  179,  181,  182,  226,
441,  443.  632
 Рюрик  Ростиславич,  кн.  овручек.,
 киевск.,  сын  Ростислава  Мстиславича
150,  352,  432,  467,  550,  551,  620,
622,  628,  629,  650,  653
Рюсс  X.  205,  252
Рябинин  Е.  А.  86,  100,  119,  690
Саксонский  анналист  369,  371
Само,  слав,  князь  83,  84,  108
Самоквасов  Д.  Я.  137,  690
Сафарсвич  Й.  55
Сафронов  В.  А.  42,  690
Сахаров  А.  Н.  93,  96,  97,  142,  144,  153,
155,  161.  202,  204,  205,  207,  216,
218,  219,  221,  223,  225,  232,  690,
 691
 Сбыслав  Жирославич,  боярин  киевск.
587,  620
 Сбыслава  Святополковна,  княжна,  дочь
Святополка  Изяславича  482
Свен  Эстридссн,  датск.  ярл,  король  373
Свснсльд,  воевода  172-174,  178,  234,
240-242,  244,  255,  267,  270
Свентовит,  бог  язычсск.  286
Свердлов  М.  Б.  (Swierdlow  М.  В.)  4-9,
 14,  15,  18,  19,  23,  26,  30,  40,  54,  56,
58,  59.  61,  63.  64,  68,  70,  74-76,  78,
83-85,  88,  93.  95,  96,  101,  108,  109,
119,  147.  148,  152,  160,  165,  168,
169,  175,  177.  188,  192-194,  196,
205,  226,  250.  252,  255-257,  259.
262-265,  267-269,  271,  272,  290,
291,  293,  295,  300,  304,  309,  310,
325,  329.  331,  336,  339,  342,  350,
354,  359,  371,  372,  387-390,  397,
 400,  403.  405,  409,  412,  415,  417,
418,  437.  458,  462.  466,  473.  493,
514,  515,  519,  522.  527.  532.  534,
535,  537,  538,  541,  543,  545,  546,
549,  552,  556-558,  564,  582,  593,
594,  640,  648.  691,  692,  707
Святополк  1,  кн.  всликоморавск.  418
Святополк  Изяславич,  кн.  новгородск.,
туровск.,  ПОЛОЦК.,  КИСВСК.,  сын
Изяслава  Ярославина  141,  297,  374,
383,  400,  440,  449,  463,  464,  467-
494,  496,  500,  503,  504,  515,  519,
523,  525,  527,  531,  532,  557,  568.
577,  579
 Святополк  Мстиславич,  кн.  полоцк.,
владимиро-волынск.,  сын  Мстислава
Владимировича  Мономаха  505,  506,
508
 Святополк  Ярополкович,  кн.  туровск.,
киевск.,  сын  Ярополка  Святославича
88,  235,  250,  254,  280,  301,  309-330,
332-337,  339-345,  369,  438,  440,
568,  577,  578
Святослав,  князь  (?)  126
Святослав  Владимирович,  кн.  Смоленск.,
псрсяславск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  495,  577
Святослав  Владимирович,  кн.  вщижск.,
чсрниговск.,  сын  Владимира
Давыдовича  352,  510
Святослав  Владимирович,  кн.  дрсвлянск.,
сын  Владимира  Святославича  88,  314,
325
 Святослав  Всеволодович,  кн.  туровск.,
новгород-ссвсрск.,  киевск.,  сын
Всеволода  Ольговича  511,  628,  629
Святослав  Всеволодович,  кн.
 новгородск.,  юрьсвск.,  суздальск.,
сын  Всеволода  Юрьевича  Большое
Гнездо  630,  632-635
Святослав  Вссславич,  кн.  полоцк.,  сын
Вссслава  Брячиславича  576
Святослав  Давыдович  Святоша,  кн.
чсрниговск.,  сын  Давыда
Святославича  478,  479,  511.  525,  577
Святослав  Игоревич,  кн.  новгородск.,
киевск.,  сын  Игоря  Рюриковича  89,
115,  126,  128,  136,  143,  155.  156,
 162,  163,  172,  174,  179,  180,  182,
188,  193,  194,  198,  199,  212,  216.
 726

217.  220-235.  237,  238,  240-244.
 252,  254,  255,  270.  273.  276.  294,
306,  307,  317,  324.  325,  345,  396.
420,  428,  436,  437.  440,  441,  451.
 467
 Святослав  Игоревич,  кн.  псрсмышльск.,
сын  Игоря  Святославича  650
Святослав  Ольгович,  кн.  новгородск.,
чсрниговск.,  сын  Олега  Святославича
396,  507,  510-512,  533,  549,  577
Святослав  Ярославич,  кн.  владимиро-
волынск.,  чсрниговск.,  кисвск.,  сын
Ярослава  Владимировича  Мудрого
87,  151.  162,  189,  229,  365,  399,  421,
429,  434,  438,  439,  442-445,  447,
449-452,  456,  458-464,  467,  473,
510,  515,  520,  521,  527,  568,  575,
577,  579
 Святослав  Ярославич,  кн.  муромск.  (?),
сын  Ярослава  Святославича  577
Седов  В.  В.  55,  56,  57,  58,  59,  84,  85,
91-96,  98,  99,  103,  104,  114,  117,
130,  134,  174,  193,  272,  439,  443,
692,  693
 Седых  В.  Н.  133,  671,  693
Ссливестров  С.  В.  26,  693
Семен,  епископ  твсрск.  644
Семен  Борисович,  посадник  новгородск.
598
 Семенов  А.  И.  558,  693
Сснковский  О.  И.  6
 Сергеевич  В.  И.  8,  9,  10,  11,  22,  26,  30,
138,  140,  410,  593,  621,  693
Ссрсбрянский  Н.  И.  320
Ссрух,  библ.  125
Сивак  С.  И.  299.  700
Сильвестр,  летописец,  игумен
 Михайловского  Выдубицк.  м-ря,  сп.
Переяславля  Южного  519,  580
Сильвестр  II,  папа  римск.  248
Симаргл;  бог  язычсск.  272
Симеон,  царь  болгарск.  232
Синеус,  легенд.  106,  107,  109,  112,  114
Скилица,  хронист  византийск.  210
Скрынников  Р.  Г.  168,  219,  316,  693
Смиленко  А.  Т.  84,  693
Смирнов  И.  И.  19,  26,  483,  543,  562,
571,  572,  693
Смирнов  П.  П.  19
Смирнов  Я.  И.  364
 Смолий  В.  А.  220
 Сновид  Изечевич,  конюх  кн.  Святополка
Изяславича  477
 Снорри  Стурлусон,  историк,  поэт
исландск.  176,  177,  353,  693
Соболева  Н.  А.  154,  639,  693
Соколова  Л.  В.  639,  640
Сокольский  В.  В.  160,  693
Соловьев  А.  В.  (Soloviev  А.)  150,  707
Соловьев  С.  М.  7,  8,  9,  10,  13.  22,  86,
122,  123,  152,  153,  159,  160,  1916
203,  204,  217,  219,  235,  258,  260,
268,  283,  296,  314,  324,  401,  410,
435,  484,  485,  490,  494,  521,  561,
593,  608,  609,  693,  694
Соломон,  библ.  297,  357,  358,  364
Соломон  (Шаламон)  I,  король  венгсрск.
423
 Солон,  архонт  афинск.  27
Сорлен  И.  (Sorlin  I.)  142,  143,  218,  707
Сотникова  М.  П.  254,  255,  293-295,
301,  302,  311,  312,  318,  325,  340,
341,  694
 Спасский  И.  Г.  254,  293,  302,  311,  312,
318,325,694
 Спсгальский  Ю.  П.  548,  694
Сперанский  М.  М.  6
Срезневский  И.  И.  88,  90,  91,  124,  125,
130,  136,  153,  154,  159,  160,  163,
166,  187-191,  225,  257,  329,  398,
401,  404,  420,  425,  438,  448,  453,
525,  529,  552,  576,  640,  694,  709
Стависский  В.  И.  359,  694
Ставко  Гордячич  (Скордятич),  боярин
450
 Ставр,  сотский  новгородск.  530
Сталин  И.  В.  3,  16,  19,  41,  53,  694
Станг  X.  94,  694
 Станислав  Добрый  Тудкович  (Тукович),
тысяцкий  псрсяславск.  492,  528
Станислав  Август,  король  польск.  364
Стеблин-Каменский  М.  И.  127,  128,
 182.  313,  694
 Стсндср-Пстсрсен  А.  239,  694
Степанов  Ю.  С.  42,  62,  694
Стефан,  визант.  император,  сын  Романа
I  148,  151
 Стефан,  игумен  Киево-Псчсрск.  м-ря
380
 Стефан  Душан,  царь  ссрбск.  154
 727

Стефан  V,  папа  римск.  418
Стсфановский  К.  Г.  137,  694
Столярова  Л.  В.  238.  421.  438,  460.  525.
 694
 Стрибог,  бог  язычсск.  272
Судислав,  боярин  галицк.  649,  652
Судислав  Бернатович,  боярин  галицк.
649
 Судислав  Владимирович,  кн.  псковск.,
сын  Владимира  Святославича  315,
421.  443
 Сфандра,  княг.  (?)  русск.  163
Сфирка  163
 Сюзюмов  М.  Я.  56,  95,  694
Тамара,  царица  грузинск.  628
Татищев  В.  Н.  5,  121,  122,  124,  126,
 136.  152,  155,  220,  222,  246,  247,
296,  375,  487,  612,  694
Тацит  П.  К.  (Tacitus  Р.  С.),  историк
дрсвнсримск.  62-65,  67,  69-74,  76,
79,  298
 Творогов  О.  В.  111,  127,  142,  153,  161,
172,  183,  187,  312,  345,  355,  448,
476,  527,  695
Тевтивил,  кн.  литовск.  647
Тиандер  К.  106,  695
Тимощук  Б.  А.  272
Тиннсфсльд  Ф.  (Tinnefeld  F.)  96,  206,
707
 Титмар  (Thictmar)  Мсрзсбургский,
епископ,  хронист  249,  257,  289,  297,
300,  301,  303,  309-313,  319,  331-
336,  339,  344,  359,  361,  423,  454
Тихомиров  М.  Н.  22,  239,  388,  389,
 397,  402.  405,  450,  452,  454,  458,
485,  493,  514,  551,  585,  640,  695
Тихонов  Ю.  А.  28,  666
Толочко  А.  П.  (О.  П.)  30,  31,  103,  163.
 218,  220,  432,  436,  695
Толочко  П.  П.  31,  86,  103,  196,  208,
 218,  220,  305,  319,  357,  359,  360.
374,  399,  436,  453,  485,  584,  586,
 695
 Толстой  И.  И.  294,  295,  301,  696
Топоров  В.  Н.  40,  55,  58,  62,  63,  66,
 227.  363,  661,  673,  696
Тохтасьсв  С.  Р.  68
 Травничек  Д.  (Travnidek  D.)  104.  703
Траутманн  Р.  (Trautmann  R.)  143,  225.
707
 Третьяков  П.  Н.  18,  86,  87,  94.  696
Трнглав,  бог  язычсск.  286
Трильмнх  В.  335
 Трубачев  О.  Н.  38,  40,  55-60,  62,  63,
 72,  73,  75,  78,  79  .  93,  94,  104,  696
Трувор,  легенд.  106,  107,  109,  112,  114
Тугоркан,  хан  половецк.  474
Тудор,  тиун  вышгородск.  511,  592
Тукы,  муж  княжой,  брат  Чюдина  448,
492,  528
Туни,  аббат  339
Тур  (Туры),  легенд.  160,  233
Тургенев  А.  И.  461,  696
Турд  163
Туры,  варяг  273
Тюрин  А.  Ф.  8,  696
Уваров  С.  С.  6
Улан,  отрок  478
 Улсб  (Глеб),  кн.  (?),  племянник  Игоря
Рюриковича  126,  163
Упырь  Лихой,  священник  238,  420
Успенский  Б.  А.  314,  357,  387,  425,  696
Успенский  Ф.  И.  139,  218,  686,  697
Устюгов  Н.  В.  154,  674
Фарьман,  отрок  кн.  Глеба  Святославича
(?)  537
 Фасмср  М.  40,  62,  63,  72,  75,  190,  426,
595,  709
 Феодор  (Федор),  св.  504,  579
Феодор,  легенд.  (?)  епископ  ростовск.
622
 Феодор,  сп.  (?).  ростовск.  618,  621
Феодор,  митрополит  кисвск.  618
Феодосий,  ев.,  иг.  Кисво-Псчсрск.  м-ря
383,  421,  429,  431,  466,  553,  557
Феоктист,  игумен  Кисво-Псчсрск.  м-ря
383
 Феопемпт,  митрополит  кисвск.  282,  379,
380
 Феофан,  хронист  византийск.  154
Фсофано,  императрица  византийск.  200
Фсофано  Музалонисса,  княг.,  жена  кн.
 Олега  Святославича  498,  568
Фсофил,  император  византийск.  92.  96-
98
 Фсофилакт,  патриарх
 константинопольск.  210
Фсофилакт,  митрополит  кисвск.  285
Фсофилакт  Симокатта,  хронист
византийск.  56,  69,  70,  80,  83
 728

Фив,  СВ.  278,  279.  333
Фидас  В.  (?ei6aq  В.)  205.  702
Филин  Ф.  П.  72,  190,  191.  697
Филипп,  боярин  галицк.  647,  649
Филипп  I,  король  французск.  374.  423
Филиппов  А.  Н.  138,  139.  697
Филипповский  Г.  Ю.  616,  697
Флоря  Б.  Н.  60,  285.  697
Фома  Ратиборич,  посадник  чсрвснск.,
сын  Ратибора  501,  528
Фомин  А.  В.  100,  697
Фортинский  Ф..Я.  310,  697
Фортунатов  Ф.  Ф.  40
Фост  163
 Фотий,  патриарх  константинопольск.  99,
105,  207
 Франклин  С.  31,  32,  96,  278,  378,  437,
576,  697
 Фрсдсгар,  хронист  франк.  83,  84
Фрезер  Д.  Д.  189
Фридрих  I  Барбаросса,  император
Священной  Римской  империи  612
Фролов  Э.  Д.  27,  677
Фроянов  И.  Я.  26,  27,  30,  64,  65,  66,  84,
87,  90,  111,  113,  114,  122-125,  184-
186,  188-192,  194,  195,  201,  219,
220,  228,  229.  237,  239-241,  258,
261,  262,  297,  304,  316,  328,  329,
337,  341,  342,  412,  451-455,  485-
488,  537,  543,  551,  552,  555,  563,
593,  594,  626,  640,  677,  697,  698
Хабургасв  Г.  А.  104,  698
Хазанов  А.  М.  65,  698
Хальбах  У.  261,  411,  412
Ханник  X.  206
 Харальд  Годвинсон,  король  англосакс.
459
 Харальд  Младший,  конунг  118
Харальд  Прекрасноволосый,  конунг
норвежек.  176
 Харальд  Суровый  Правитель,  конунг,
король  норвежек.  373,  423
Хацон,  воевода  славянск.  80
Хачатуров  Р.  Л.  142,  143,  514,  698
Хсльго,  кн.  (?),  128
Хсльман  М.  (Hellmann  М.)  423,  703
Херик  (Эрик)  310
Хилвудий,  ант  64,  69,  70,  81
Хлебников  Н.  П.  160,  260,  410,  485,  698
Хлевов  А.  А.  105,  698
 Холостснко  Н.  В.  548,  698
Хольцман  Р.  (Holtzmann  R.)  335,  337,
355.  703
 Хорак  Б.  (Horak  В.)  104,  703
Хорошев  А.  С.  280,  698
Хоре,  бог  язычсск.  272,  451
Хосров,  шах  псрсидск.  136
Христос,  см.  Иисус  Христос
Цамутали  А.  Н.  4.  698
Цвибак  М.  М.  18,  19
Цитович  П.  138,  698
Цукерман  К.  128,  698
Цымбурский  В.  Л.  61
Черепнин  Л.  В.  22,  25,  27,  28,  122,  143,
261,  328,  388,  397,  403,  405,  436,
452,  454,  458,  485,  493,  514,  519,
520,  543,  552,  555,  560.  562,  563,
585,  586,  598,  698
Чичерин  Б.  Н.  7,  22
Чичуров  И.  С.  30,  581,  699
Чудин,  муж  княжой,  брат  Тукы  87,  195,
388,  448,  492
 Шанский  Н.  М.  62,  63,  72,  710
Шапиро  А.  Л.  4,  555,  564,  699
Шаскольский  И.  П.  31,  87,  95,  96,  105—
107,  175,  699
Шафарик  П.  Й.  104
 Шахматов  А.  А.  86,  100,  106,  ПО,  111,
113,  121,  126,  140-142,  172,  184-
187,  194,  195,  210,  211,  218,  225,
232,  236,  238,  239,  241,  273,  274,
312,  320,  323,  330,  340,  345,  370,
380,  390,  447,  450,  452,  459,  464,
527,  581,  623,  699
 Шевченко  И.  И.  (Scv6cnko  I.)  224,  707
Шевырев  С.  П.  6,  7
Шекера  И.  М.  252,  253,  310,  699
Шеллинг  Ф.  В.  И.  4
 Шепард  Д.  (Shepard  J.)  31,  32,  96,  278,
373,  378,  437,  576,  697,  707
Шершснсвич  Г.  Ф.  138,  699
Шестаков  А.  В.  19,  699
Шигоберн,  посол  126
Шилов  Ю.  А.  42,  699
Шимон,  сын  варяжского  конунга  268,
529,  536
 Шишова  И.  А.  50,  66,  699
Шлёцер  А.  Л.  (SchlOzer  F.  L.)  121,  122,
136,  152,  154,  699,  706
Шмидт  К.  Р.  410
 729

Шмитт  Ж.-К.  (Schmitt  J.-C.)  32,  33,  704
Шмурло  Е.  Ф.  206,  274.  700
Шолохова  Е.  В.  548,  689
Шрамм  Г.  (Schramm  G.)  106.  107,  706
Штсндср  Г.  М.  299,  700
Шустср-Шсвц  X.  (Schuster-Sevvc  Н.)  67,
75,  700,  706
 Шушарин  В.  П.  31,  373,  423.  700
Щавслсва  Н.  И.  483,  501,  700
Щапов  Я.  Н.  28,  192,  194,  279,  280,  282,
285.  286,  290,  293,  333.  352,  359.
378,  381,  382,  385,  391,  394,  398,
455,  458,  514,  526,  551,  589.  617,
648,  700
 Щеглов  А.  Д.  34,  700
Щербатов  М.  М.  121,  136
Эверс  И.  Ф.  Г.  (Ewers  J.  Ph.  G.)  7.  136,
140,  159,  401,  703
Эйлив  Рёгнвальдссон,  ярл  259,  350
Эймунд  Хрингссон,  конунг  249,  313,
 350
 Экк  А.  410
Эмин  Ф.  121
 Эмнильда,  жена  кн.  Болеслава  Храброго
297
 Энгельс  Ф.  4,  15,  41,  52,  53
Юрганов  А.  Л.  34,  36,  168,  313,  674,
 700
 Юрий,  тысяцкий  персмышльск.  647
Юрий  Владимирович  Долгорукий,  кн.
ростово-суздальск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  501,  503-
510,  512,  529,  533,  536,  541,  546,
547,  578,  579,  605-610,  619,  623,
 625
 Юрий  Всеволодович,  всл.  кн.
владимирск.,  сын  Всеволода
Юрьевича  Большое  Гнездо  629,  633-
635,  647
 Юстиниан  1,  император  византийск.  57,
70,  136,  427,  431
 Юшков  С.  В.  17,  18,  20,  22,  24,  25,  27,
122,  141.  161,  167,  236,  258.  261.
388.  402,  403,  405,  412,  436,  483,
514,  543,  551,  563,  571,  593,  700
Яблочков  М.  260,  410
Яким,  епископ  туровск.  526
Яким,  слуга  Андрея  Юрьевича
Боголюбекого  595,  624
Якобсон  А.  Л.  444,  700,  701
 Яковкин  И.  И.  563
Якун,  варяг  346
 Якун  Мирославич,  посадник  новгородск.
597
 Ян  Вышатич,  муж  княжой,  тысяцкий
кисвск.  90,  187,  268,  269,  470,  520,
521,  527,  530
 Ян  Длугош,  историк  польск.  238
Янин  В.  Л.  28,  100,  121,  150,  154,  191,
193,  258,  268,  280,  2826  289,  293,
328,  330,  341,  355,  375,  379,  381,
 391,  396,  397,  437,  442.  449.  472,
482,  495,  498,  499.  526,  527,  529,
531,  536, 	553-556. 	584, 	586,  592,
 593,  596-603, 	620, 	628, 	630-633,
 635,  661, 	664, 	679, 	701
 Яромир,  кн.  чешек.  338,  340
Ярополк  Владимирович,  кн.  туровск.,
псрсяславск.,  кисвск.,  сын  Владимира
Всеволодовича  Мономаха  495,  500,
502-505,  507-510,  525,  577,  605
Ярополк  Изяславич,  кн.  вышгородск.,
владимиро-волынск.,  туровск.,  сын
Изяслава  Ярославича  460-462,  464-
468,  469, 	477, 	478, 	480, 	551-553,
 556,  557, 	575, 	577, 	579
 Ярополк  Мстиславич,  кн.  поросский,
сын  Мстислава  Владимировича  588
Ярополк  Святославич,  кн.  кисвск.,  сын
Святослава  Игоревича  219,  228,  233-
235,  237-250,  252-254,  256,  296,
301,  311-313,  317-319,  325,  344,
377,  440,  577
 Ярополк  Романович,  кн.  Смоленск.,  сын
Романа  Ростиславича  550
Ярополк  Ростиславич,  кн.  кисвск.,
владимиро-суздальск.,  новгородск.,
сын  Ростислава  Юрьевича  538,  627
Ярополк  Ярославич,  кн.  новгородск.,
вышгородск.,  сын  Ярослава
Всеволодовича  630,  635,  636
Ярослав  Владимирович,  кн.  новгородск.,
сын  Владимира  Мстиславича  598,
 630
 Ярослав  Владимирович  Мудрый,  кн.
новгородск.,  кисвск.,  сын  Владимира
Святославича  27,  31.  133,  141,  143,
162,  170,  189,  191,  229.  236,  243-
245,  256-259,  267.  269,  280-282,
300-302,  305,  310,  312-318,  323,
 730

325-337,  340-358,  360-363-366.
368-391,  393-401,  404-406.  410,
419-444,  446.  458.  460,  464,  466.
467,  471,  475,  500,  503.  513,  515,
516,  525,  529,  542,  549.  568,  576-
579,  589,  605,  611,  618,  649.  658,
659
 Ярослав  Владимирович  Осмомысл,  кн.
галицк.,  сын  Владимира
Володарсвича  438,  578,  608,  645,
 646
 Ярослав  Всеволодович,  кн.  владимирск.,
кисвск.,  сын  Всеволода  Юрьевича
Большое  Гнездо  592,  598,  600,  633—
635,  639,  653
 Ярослав  Святополкович,  кн.  владимиро-
волынск.,  сын  Святополка  Изяславича
478,  480  ,481,  500,  501,  577
 Ярослав  Святославич,  кн.  муромо-
 рязанск.,  сын  Святослава  Ярославича
 • 	440,  474,  475,  513,  577
 Ярослав  Ярополчич,  кн.  бсрсстсйск.,
сын  Ярополка  Изяславича  480,  481,
577
 Ярослав  Юрьевич,  кн.,  сын  Юрия
Владимировича  Долгорукого  612
 Ярослав  Ярославич,  кн.  псрсяславск.,
твсрск.,  вел.  кн.  Владимирск.,  сын
Ярослава  Всеволодовича  191,  598,
600,  601,  603
 Ярун,  тысяцкий  псрсмышльск.  647
 Abraham  R.  31,  704
Abraham  W.  333,  702
Arbman  H.  100,  702
Arignon  J.-P.  96,  702
Avenarius  A.  378,  702
Berneker  E.  425,  702
Bogatyrev  S.  304,  702
Boldur  A.  B.  104,  702
Bresslau  H.  355,  702
Buti  G.  43,  702
Chrysos  E.  293.  702
Cross  S.  H.  141,  703
Diefenbacher  J.  251,  703
DOlger  F.  144,  703
Drews  R.  42,  703
Dumezil  G.  47,  703
Dvornik  F.  581,  703
 Goetz  L.  K.  402,  544,  703
Hilczer-Kurnatovvska  Z.  104,  703
Holdder-Egger  O.  251,  703
Holtzmann  R.  708
Kammler  H.  108,  703
Kampfer  F.  292,  704
Karayannopulos  J.  144,  703
Knonau  G.  M.  v.  251,  704
Knoph  J.  T.  386,  704
Kochan  L.  31
Kovacs  E.  302,  704
Kowalenko  W.  285,  704
Kurnatowska  Z.  61,  704
Leciejewicz  L.  94,  108,  704
Lemerl  P.  75,  704
Lovag  Z.  302,  704
Mango  C.  293,  704
Manitius  M.  337,  704
Meyendorff  J.  357,  704
Mitteis  H.  108,  264,  705
Nadolski  A.  75,  310,  705
Pilz  E.  296,  705
Polome  E.  C.  43,  705
Puhvel  J.  42,  706
Pushkina  T.  A.  280,  705
Ranke  L.  251,  706
 Revelli  G.  269,  323,  456,  486,  496,  548,
706
 Rospond  S.  104,  706
Sawicki  W.  285,  704
Schelesniker  H.  55,  706
Seibt  W.  206,  706
SkOk  P.  426,  707
Skulina  T.  104,  707
Slawski  F.  426,  707
Stokes  A.  D.  218,  707
Svane  G.  225,  707
Watkins  C.  47,  708
Wattenbach  W.  337,  708
Zakrzewski  St.  310,  312,  708

ОГЛАВЛЕНИЕ
 Долгий  и  сложный  путь  исследований  (Введение)
 3
 Глава  I.  Генетические  истоки  княжеской  власти
 в  индоевропейский  период 	40
 Экономические  основы  индоевропейского  общества.  Социальная
структура.  Виды  почести  и  ее  символы.  Формирование  античной
рабовладельческой  цивилизации.  Рабовладение  в  социологизиро-
ванных  исторических  концепциях.
 Глава  II.  Князь  и  княжеская  власть  в  славянских  племенах  V—VII  вв 	55
 Расселение  славян  и  экономические  основы.  Социальная  структу¬
ра.  Знать  и  князь.  Появление  княжеской  дружины.  Символ
княжеской  власти.  Социальное  поведение  князя.
 Глава  III.  Князь  и  княжеская  власть  в  переходный  период 	83
 От  племени  к  государству 	83
 Традиции  и  новации  в  экономике.  Князь  в  племенном  княжении.
Князь  и  княжеская  власть  в  потестарном  государстве 	92
 Межплеменной  союз  дулебов.  Росы  и  их  каган.  Северо-западный
межплеменной  союз.  Среднеднепровское  государственное  образо¬
вание.  Аскольд  и  Дир.  Северо-западное  государственное  образова¬
ние.  Избрание  Рюрика.  Гостомысл  и  Вадим  —  историческая
действительность  или  историческая  легенда.  Начало  династии
Рюриковичей.  Князь  Олег  и  формирование  Русского  государства.
 Князь  и  кня  жеская  власть  на  Руси  первой  половины  X  в.
 по  русско-византийским  договорам 	 136
 Проблемы  изучения  русско-византийских  договоров.  Политичес¬
кая  система  княжеской  власти.  Титул  великий  князь.  Великий
князь  и  княжеская  вассальная  иерархия.
 Кризис  потестарного  государства   	163
 Традиции  и  новации  административно-политической  структуры.
Княжие  служилые  люди.  Новые  процессы  —  начало  интеграции
знати  и  появление  княжеской  титульной  собственности  на  землю.
 732

Глава  ГУ.  Князь  и  княжеская  власть  в  политически  едином  Русском
 государстве  (середина  X  —  начало  XI  в.)  	182
 Реформы  княгини  Ольги 	182
 Происхождение  княгини  Ольги.  Реформы  Ольги  и  формирование
политически  единого  государства.  Княжеское  господское  хозяй¬
ство.  Цсремониальность  поведения  как  символ  княжеской  власти.
Русско-византийские  политические  отношения.
 Великокняжеская  власть  и  христианство  в  регентство
 княгини  Ольги 	207
 Распространение  христианства  на  Руси  в  IX—X  вв..  Христианиза-
торская  деятельность  Ольги.
 Княжеская  власть  и  религиозная  политика  —  борьба  тенденций...  216
Деятельность  князя  Святослава  в  концепциях  историков.  Святос¬
лав  и  христианство.  Князь-правитель:  деятельность  и  социальное
поведение.
 Династический  кризис  70-х  годов  X  в 	234
 Объективные  факторы  и  борьба  Святославичей  за  первенство.
Единовластие  Ярополка.  Победа  Владимира.
 Единовластие  Владимира  Святославича 	254
 Реалии  и  символы  нового  единовластия.  Княжие  служилые  люди
и  государственное  управление.  Массовые  выводы  знати.  Традиции
и  новаторство  внешней  политики.  Реформа  языческого  пантеона.
Введение  христианства  как  государственной  религии.  Христиан¬
ство  и  сакрализация  княжеской  власти.  Князь  и  материальное
обеспечение  Русской  Церкви.  Церковный  устав  Владимира.
 Попытка  введения  византийских  норм  светского  права.  Власть
светская  и  власть  церковная.  Владимир-правитель,  символы
власти  и  ортодоксальной  веры.  Церемониальность  поведения.
Символы  княжеского  полновластия:  политика  византийская  и
западная,  одеяние,  место  погребения,  идея  наследственного
владения,  маркирование  государственных  пределов  княжеским
именем.  Величальный  титул  каган.
 Глава  V.  От  политического  кризиса  к  восстановлению  политического
 единства  (середина  10-х  —  середина  50-х  гг.  XI  в.) 	308
 Кризис  княжеской  власти  в  1014—1019  гг 	308
 Интегрирующие  и  дезинтегрирующие  факторы.  Заговор  Свято-
полка  Ярославича.  Восстание  Ярослава  Владимировича.  Традиция
единовластия  и  династические  права  Святополка.  Вокняжение
Святополка  в  Киеве.  Святополк  и  Ярослав  в  1015—1016  гг..
 Киевское  княжение  Ярослава  в  1016—1018  гг..  Киевский  поход
Болеслава  Храброго.  Святополк  и  Ярослав  в  1018  г..
 Князь  Ярослав  и  эволюция  княжеской  власти  в  1019—1054  гг 	344
 Сложный  путь  политической  интеграции.  Искусство  править  и
ждать.  «Самовластное»  правление  Ярослава  в  1036—1054  гг.  —
 733

практика  и  идеология.
 Ярослав  —  законодатель 	386
 Князь  в  своем  господском  хозяйстве 	399
 Традиции  комплексной  структуры  княжеского  хозяйства.  Состав
административного  управления.  Люди  зависимые.
 Князь  и  сословия 	408
 Сословнообразующие  факторы:  княжеская  служба,  податное
состояние,  юридический  статус  зависимости.
 Ярослав  —  «самовластец» 	420
 Имя  Ярослав  и  св.  София  —  маркеры  государственных  пределов.
«Самовластие»  как  социально-политическое  и  правовое  полновла¬
стие.  Символы  княжеской  власти:  титулы,  архитектура,  система
поведения,  одеяния.
 Глава  VI.  Княжеская  власть  в  Русском  государстве
 второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в 	434
 Князь  и  княжеская  власть  в  системе  социально-политических
отношений 	434
 Завещание  Ярослава.  Традиция  политического  единства.  Князь  и
Киев  в  1068  г.  Канонизация  Бориса  и  Глеба.  Крах  союза  Яросла-
вичей  —  причины  объективные  и  субъективные.  Любеческий
княжеский  съезд.  Святополк  Изяславич  и  традиция  политическо¬
го  единства.  Княжеская  власть  и  киевское  восстание  1113г.
Киевское  княжение  Владимира  Мономаха.  Конец  политического
 единства  Русского  государства.
 Князь  и  княжеская  власть
 в  системе  социально-правовых  отношений 	514
 Пространная  Правда  Русская  —  основной  источник  княжеского
права.  Правовое  регулирование  социальных  отношений.
Социально-экономические  основы  княжеской  власти
Князь  и  государственная  система 	524
 Княжие  служилые  люди  и  государственный  аппарат  управления.
Феодальные  основы  материального  обеспечения  князя  и  княжих
служилых  людей.  Господское  землевладение  княжих  служилых
людей.
 Князь  и  господское  хозяйство 	543
 Комплексная  экономическая  структура  господского  хозяйства.
Традиции  и  новации  в  административном  управлении,  в  составе
зависимых  людей.
 Князь  и  княжеская  власть  в  сознании  и  самосознании  русского
 общества  второй  половины  XI  —  первой  трети  XII  в 	568
 Социальное  поведение  князя.  Князь  идеальный  и  князь  реаль¬
ный.  Княжеские  символы:  одеяния,  ономастика,  княжеские
культы  небесных  покровителей.
 734

Глава  VII.  Княжеская  власть  и  новые  социально-политические
 процессы  в  период  политической  раздробленности
 (вторая  треть  XII  —  первая  треть  XIII  в.) 	583
 Традиционные  и  новые  социально-политические  процессы 	584
 Определяющие  политические  силы  —  город,  бояре,  князь.
Традиции  полисемантичности  слова  “дружина”.  Формирование
сословия  бояр.  Княжеский  двор  как  новый  центр  административ¬
но-судебного  и  военного  управления.  Начало  военно—служилого
сословия  дворян.
 Князь  и  Новгородская  боярская  республика 	596
 Высшие  выборные  республиканские  органы  и  бояре.  Особенности
княжеского  статуса  и  землевладения.
 Традиции  монархической  княжеской  власти
во  Владимиро-Суздальском  княжестве 	605
 Формирование  инфраструктуры  княжества.  Династический  кризис
и  вокняжение  Андрея  Боголюбского.  Самовластное  правление  и
идеологические  символы.  Политика  общерусская  и  внутренняя.
Гибель  Андрея  Боголюбского.  «Правда»  боярская  и  «правда»
княжеская.  Вокняжение  Всеволода  Большое  Гнездо.  Княжеское
полновластие.  Северо-восточный  князь  в  общественном  сознании.
 Равенство  общественно-политических  сил
 в  Юго-Западной  Руси  и  его  следствия 	644
 Традиция  княжеской  власти.  Княжие  служилые  люди  и  их
материальное  обеспечение.  Княжеский  двор.  Галицкие  и  Волынс¬
кие  бояре.  Города  в  борьбе  князей  и  бояр.
 Заключение 	654
 Литература 	  663
 Список  сокращений 	708
 Указатель  имен 	711

Свердлов  М.  Б.
 Домонгольская  Русь:  Князь  и  княжеская  власть  на  Руси  VI  —
первой  трети  XIII  в.  —  СПб.:  Академический  проект,  2003  —  736  с.
 ISBN  5-7331-0257-8
 Монография  посвящена  раннему  периоду  истории  нашей  страны.  В  ней
системно  изучены  институты  князя  и  княжеской  власти  в  процессе  становле¬
ния  и  развития  русского  средневекового  общества  и  государства.  Они  исследо¬
ваны  в  контексте  событийной  истории  Руси  с  учетом  всего  предшествующего
научного  опыта.  Рассмотрены  основные  факты  деятельности  знаменитых  рус¬
ских  князей  середины  IX  —  первой  трети  XIII  в.,  предложена  целостная  картина
русского  общества  этого  периода.  Книга  читается  как  увлекательное  повество¬
вание  о  начале  Русского  государства.
 М.  Б.  Свердлов  —  автор  около  200  опубликованных  работ,  в  том  числе
монографий:  “Генезис  и  структура  феодального  общества  в  Древней  Руси”  (Л.,
1983),  “От  Закона  Русского  к  Русской  Правде”  (М.,  1988),  “Общественный
строй  Древней  Руси  в  русской  исторической  науке  XVIII—XX  вв.”  (СПб.,  1996),
“Становление  феодализма  в  славянских  странах”  (СПб.,  1997)  и  др.
 Переплет  Ю.  С.  Александров
Художественный  редактор  В.  Г.  Бахтин
Компьютерная  верстка  А.  Т.  Драгомощенко
Корректор  О.  Я.  Абрамович
 ЛР  №066191  от  27.11.98
 Подписано  в  печать.  Формат  60x90/16
 Бумага  офсетная.  Печать  офсетная.  Гарнитура  Newton.
 Уел.  п.  л.  46.  Уч.  изд.  п.  л.  50.  Тираж  1300  экз.  Заказ  N°  4508
 Гуманитарное  агентство  “Академический  проект”
 191002,  Санкт-Петербург,  ул.  Рубинштейна,  д.  26
 Отпечатано  с  готовых  диапозитивов
в  Академической  типографии  «Наука»  РАН
199034,  Санкт-Петербург,  9  линия,  12

онография  известного  российского
историка  посвящена  раннему  периоду
истории  нашей  страны*  В  ней  системно
изучены  институты  князя  и  княжеской
власти  в  процессе  становления  и  развития
русского  средневекового  общества  и  госу¬
дарства*  Они  исследованы  в  контексте
событийной  истории  Руси  с  учетом  всего
предшествующего  научного  опыта.  Рас¬
смотрены  основные  факты  деятельности
знаменитых  русских  князей  середины  IX  -
первой  трети  XIII  в.,  предложена  целост¬
ная  картина  русского  общества  этого  пе¬
риода.  Книга  читается  как  увлекательное
повествование  о  начале  Русского  госу¬
дарства.
 М.  Б.  Свердлов  —-  автор  около  200  опуб¬
ликованных  работ,  в  том  числе  моногра¬
фий;  «Генезис  и  структура  феодального
общества  в  Древней  Руси»  (Л.,  1983),  «От
Закона  Русского  к  Русской  Правде»  (М.,
1988),  «Общественный  строй  Древней
Руси  в  русской  исторической  науке  XVIII—
XX  вв.»  (СПб.,  1996),  «Становление  феода¬
лизма  в  славянских  странах»  (СПб.,  1997)
и  др.
 ISBN  5-7331-0257-8
 9  785733  1
 02573
 Гуманитарное  агентство
«Академический  проект»