Удивительные Эгейские царства

пер. с англ. - М. : "ТЕРРА", 1997. - 168 с. : ил. - (Энциклопедия "Исчезнувшие цивилизации").
Издательство: Терра, 1997 г.
Твердый переплет, 168 стр.
ISBN 5-300-00871-0

Этот песчаный и каменистый холм с виду ничем не поражает воображение. И все же
именно здесь находится одна из наиболее волнующих археологических находок в мире - курган
высотой в 160 футов, где залегают слоями, один под другим, руины древних городов. За его
грубыми очертаниями скрыт по меньшей мере десяток Трои, чье существование охватывает 3500
лет истории - от раннего бронзового века до времен римского могущества. В 1988 г. множество
ученых из Германии, Австрии, Дании, Великобритании, Мексики, Соединенных Штатов и Турции
стеклось к этому месту в северо-западной части Турции, лежащего милях в трех южнее Дарданелл
(пролива, отделяющего Европу от Азии), чтобы начать раскопки. Задача оказалась настолько
необъятной, что им пришлось возвращаться сюда лето за летом, чтобы продолжать свои работы.
Холм Гиссарлык (с турецкого: <малый замок>) расположен на севере Эгейского моря, этого
очага первых европейских цивилизаций. С запада цепь островков, подобно драгоценным камням,
сверкающим в бирюзовой оправе, тянется к материковой Греции, а там когтевидные полосы земли,

изрезанные природными бухтами, далеко убегают в пронизанные солнечными лучами морские
воды. Возле оконечности Аттики (юго-восточной области Греции), на юге Эгейского моря,
кружится целый венок Кикладских островов. Их хоровод удаляется к югу - к удлиненному Криту с
его горным хребтом и дальше, к просторам Средиземного моря.
В ту пору, когда обитатели материковой Европы по большей части еще ютились в хижинах,
народы этих островов, как
и жители Трои, переживали расцвет. Они странствовали на кораблях, возводили
величественные дворцы, совершенствовали письменность, упивались неслыханной роскошью и
создавали настенную живопись, соперничавшую с живописью самого Египта, в котором царил
<золотой век>. И вместе с тем уже ко времени Христа память об этих первых обитателях
Эгейского моря затерялась в веках. И только сто с лишним лет назад здесь, в Гиссарлыке, одному
археологу-самоучке, бывшему предпринимателю, посчастливилось приподнять завесу забвения.
Сегодня Гиссарлык превращен в испещренный ямами и рвами раскоп, открывающий взору
живой срез исторических эпох. В одном из этих слоев залегают руины города-крепости, который
послужил прообразом для одного из величайших творений литературы, Илиады Гомера,
сложенной около 2700 лет тому назад. Этот стихотворный эпос не знает себе равных по силе
повествования. Его действие движимо чувствами, колеблющимися от неукротимого гнева до
многоликой любви: это и чувственная страсть, и узы, связывающие родителей с детьми, и
воинская жажда славы в бою. Поэма рисует заключительные недели десятилетней мстительной
войны: царь Агамемнон с огромной ратью, собранной на континентальной части Греции (как мы
зовем ее теперь) и на Крите, рвется уничтожить Трою за то, что один из здешних царевичей,
невоздержный Парис, соблазнил и похитил славнейшую красавицу тех дней - Елену, царицу
Спарты и жену Агамемнона, брата Менелая.
В центре повествования - неизбежное противостояние двух могущественных воинов: почти
неуязвимого Ахилла, союзника Агамемнона, и троянца Гектара. Судьба, движимая везде сущими
богами, сводит их вместе в последний раз на клубящейся пылью троянской равнине. Гектар явно
слабее противника, но он сохраняет доблесть до конца:
Гектор таков устремился, махая мечом смертоносным. Прянул и быстрый Пелид, и
наполнился дух его гнева Бурного; он перед грудью уставил свой щит велелепный, Дивно
украшенный. Гомер. Илиада. XXII. 311-314. Пер. Н. И. Гнедича
Гектор не в силах устоять перед гневом и кровожадностью Ахилла - как не в силах устоять
перед ним ни один троянский воин. Но Троя еще продолжает успешно сопротивляться до тех пор,
пока войска Агамемнона не разыгрывают притворное отступление и отряд вооруженных греков не
проникает в крепость, схоронившись в гигантском деревянном коне. Об этих кознях
рассказывается уже в другом великом творении Гомера - Одиссее.
Зная, какие сказания, полные доблести, вероломства и страсти, бряцания копий и щитов,
связаны с этим местом, не удивительно, что столько ученых стремятся попасть в Гиссарлык.
Однако их интерес сравнительно нов. Курган обрел свою известность лишь в конце XIX
века благодаря немецкому археологу-самоучке Генриху Шлиману - человеку блестящему,
увлеченному, одержимому погоней как за деньгами, так и за далеким прошлым и к тому же твердо
убежденному, что описанные в Илиаде события, в той или иной форме, действительно
происходили - предположительно около 1250 г. до н. э. (дата, указывавшаяся согласно
древнегреческой традиции).
Увлечение Шлимана Гомером в конце концов привело к тому, что он открыл другой
легендарный народ - микенцев, населявших Пелопоннес, где позже суждено было зародиться

греческой цивилизации. Микенская культура сложилась и окрепла к 1600 г. до н.э. и ушла в
забвение около 1050 г. до н. э. Микенцы были людьми своевольными и пылкими: особенно это
касалось таких будоражащих игр, как война и охота. Они возводили массивные крепости с
просторными помещениями, выводили в море корабли, чье число возрастало год от года, и
острием копья утверждали свое могущество по всему Эгейскому морю.
Однако сами микенцы оказались наследниками более ранней и даже более утонченной
культуры: то была минойская культура на Крите. По пятам Шлимана с его находками проследовал
другой богатый археолог, британец сэр Артур Эванс. Он и обнаружил этот более древний Эгейский
народ - менее воинственный, более общинного склада, одаренный чудесными ремеслами,
искусством и архитектурой. Вскоре другие археологи проникли в изучении Эгейской цивилизации
еще дальше по времени - вплоть до IV тысячелетия до н.э., а там и до бронзового века. На
протяжении этого периода первобытные общества развивались практически на всех островах
Эгейского моря, особенно в их центральном кольце, известном под названием Киклад, - ожерелья,
протянувшегося между Пелопоннесом и Юго-западной Турцией. Так, Троя оказалась лишь
отправной точкой для великого эпоса наших дней - для археологических открытий. Теперь
множество ученых изучают микенскую, минойскую и кикладскую цивилизации, ведя свои
раскопки вокруг гомеровского <виноцветного моря>.
Международной группой, проводившей раскопки на Гиссарлыке летом 1988 г., руководил
немецкий историк Манфред Корфман, который придал совсем новый оборот истории той
баснословной войны. На основании открытия, совершенного им в начале 1980-х годов, Корфману
представлялось, что вероятной причиной Троянской войны была не прекрасная и коварная Елена,
а... морская торговля. Милях в пяти к юго-западу от Гиссарлыка Корфман обнаружил моряцкое
кладбище, относящееся к XIII веку до н.э.временам гомеровской Трои. В отличие от других
древних кладбищ, это являло взору поразительное разнообразие похоронных обычаев: одни
покойники были кремированы, другие погребены, но в могилах разных типов. Поскольку нигде
поблизости не удалось найти следов поселения, Корфман предположил, что все эти люди
жили здесь временно, в переносных жилищах. Он рассудил, что захоронение связано с торговыми
сообществами, в которые входили купцы из различных земель, а также корабельщики, водившие
суда с купеческим товаром.
Везя грузы с драгоценными металлами, керамикой, вином, оливковым маслом и другими
товарами, купцы пытались выйти через Дарданеллы в открытое море. Это было одно из
опаснейших мест в Эгейском Море для мореплавателей. В этот узкий пролив устремляются воды
Черного моря и впадающих в него крупнейших рек Восточной Европы и евразийских степей Дуная, Дона, Днепра, Буга и Днестра. Мощный водяной напор внутри пролива образует
противонаправленное течение, набирающее в среднем скорость до трех миль в час, а порой
достигающее пяти. Если ветер был попутный, то античному парусному кораблю нетрудно было
преодолеть течение, но даже летом почти всегда дули встречные ветры с севера. А в бурные
зимние месяцы, когда на море свирепствовали шторма, и речи не могло быть о том, чтобы
приближаться к морю, где свирепствовал ветер. (Мореходы научатся плавать против ветра лишь к
началу христианской эпохи.)
Нередко груженному товарами кораблю приходилось приставать к гавани поблизости от
входа в пролив и ждать - днями, неделями, иногда даже месяцами, - пока природа не начнет
благоприятствовать проходу. Такое положение вещей было весьма выгодно для Трои, поскольку
именно ей принадлежала ближайшая к Дарданеллам гавань, Бесикский залив - углубление в
побережье, спрятанное за мысом, который не дает прорваться сюда бушующим в проливе ветрам.
Укромный залив служил удобнейшим местом для моряка, бы переждать непогоду. Здесь-то, возле
северной оконечности Бесикского залива, Корфман и обнаружил моряцкое кладбище.

Корфман пришел к выводу, что в Бесикском заливе разворачивалась оживленная торговля,
главным образом потому, что кораблям приходилось совершать здесь вынужденную остановку.
Цитадель Троя, находившаяся неподалеку, вероятно, требовала для себя доли доходов от
мореплавания, - возможно, взимая
плату за право ставить корабли на якорь в гавани или вытаскивать их на берег, а также за
пищу или иные услуги. У купцов, остававшихся в заложниках у ветра, не было выбора, и они
платили.
Благодаря своему географическому положению и деловой хватке, Троя разбогатела. Но в то
же время, рассуждает Корфман, она стала лакомым кусочком. Торговцы с материковой Греции и из
других мест, негодовавшие на поборы здешних жителей или просто зарившиеся на золото Трои,
вполне могли вернуться сюда с большим войском, осадить город, сжечь его и разграбить, - и, быть
может, не однажды. Ко временам Гомера, как размышляет Корфман, протекшие века, наверное,
изгладили из памяти людей те далекие события, и опустошительные набеги, которыми двигали
негодование и алчность, превратились в воспетый Гомером десятилетний поход, снаряженный
великими царями, искавшими чести и ратной славы.
Личность Гомера окутана тайной, но, вероятно, поэт слагал Илиаду и Одиссею
приблизительно в 750-700 гг. до н.э., когда юная Греция только выбиралась из так называемых
<темных веков>, последовавших за падением микенской культуры около 1050 г. до н.э. Для этого
мрачного периода были характерны примитивные земледельческие поселения и неграмотность.
Вплоть до начала 1 тысячелетия до н.э. все сказания передавались лишь устно, и сменявшие друг
друга поколения сказителей наизусть заучивали слова старших наставников. Сам Гомер тоже был
устным поэтом, хранителем унаследованных преданий. Множество других легенд,
передававшихся певцами от поколения к поколению, тоже повествовали о деяниях богов, героев и
простых смертных в незапамятном прошлом.
В глазах греков классической эпохи (700-200 гг. до н. э.) гомеровский эпос был подлинным
историческим повествованием об их предках, описанием настоящих людей и событий. Это была
эпоха великих драматургов - Эсхила, Софокла и Еврипида. Эти титаны мысли переплавляли
древние предания в мощные трагедии, которые по сей день потрясают зрителей во всем мире.
Естественно, Троя была вознесена греками до положения святилища. В 334 г. до н.э.
македонский завоеватель Александр Великий, пройдя через Азию на пути в Персию, чтобы
сразиться с ее царем, сделал остановку в Трое. Он почтил древнее место, принеся жертву богам,
растеревшись оливковым маслом и обежав нагим (таков был обычай на погребальных играх в
честь знатных греков) вокруг предполагаемой гробницы Ахилла, чей дух, по мнению Александра,
продолжал жить в нем самом. Во все походы царь брал с собой затрепанную копию Илиады,
записанной на папирусном свитке, и будто бы засыпал, кладя ее себе под голову.
К концу VI века н.э. на месте Трои всякие поселения исчезли. В течение последующих
столетий имя Трои - или Илиона, как называли это место его последние завоеватели, - попрежнему
гремело во всех Эгейских землях, но ее точное местонахождение постепенно изгладилось из
памяти Запада. Когда в XV веке изобретение печатного станка вызвало к жизни ренессансный
всплеск страсти к словесности, и в 1488 г. во Флоренции появилось первое печатное издание
Гомера, - Агамемнон, Ахилл, Гектар и ,Елена вновь воцарились в умах просвещенных людей. Но
теперь никто и не думал воспринимать Илиаду и Одиссею как свидетельство подлинных событий.
Ученые оказались бессильны проследить греческую историю далее чем за VIII век до н.э.время,
когда состоялись первые Олимпийские игры. Предыдущие века оставались окутаны почти
непроницаемым мраком; скудные свидетельства той поры лишь указывали на то, что Эгейское
царство пришло в упадок: оно погрязло в нищете и невежестве и было сломлено бесконечными
войнами. Ученые сошлись на том, что созданные Гомером картины - дворцы, сокровища,

героические идеалы - всего лишь мираж. Должен был появиться человек с поистине буйным
воображением, чтобы опровергнуть такой взгляд.
Генрих Шлиман, которому выпало откопать Трою, не только обладал буйным
воображением: он был наделен хватким умом, удивительной памятью и безграничной энергией.
Иные поговаривали, что он к тому же себялюбив, хвастлив и склонен ко лжи. Шлиман,
который родился в 1822 г. в немецкой деревушке и одним из шести детей пастора, ре бенком видел
мало счастья. Его отец пил горькую, в открытую водил шашни с горничной и презрительно
обращался с женой. Десятилетия спустя в автобиографическом сочинении его сын создаст
грустную и романтическую
картину тех лет: он расскажет о девушке, которую любил, о юношеских приключениях
среди местных развалин, о первых увлечениях легендой о Трое. По его словам, в возрасте семи лет
он поверил в историческую правдивость сказаний о троянской войне и поклялся в один
прекрасный день разыскать и откопать гомеровскую крепость. Недавно ученые склонились к
мнению, что в действительности он впервые проявил интерес к Трое на удивление поздно. Они
основываются в своих заключениях на том, что в молодые годы, полные странствий, он
путешествовал по многим странам, но Грецию впервые посетил, лишь когда ему перевалило за
сорок. К тому же с воспоминаниями Шлиман всю жизнь обращался весьма вольно. Тем не менее в
детстве он жадно глотал книги, поэтому вполне правдоподобно, что, <проглотив> Гомера, он дал
полную волю воображению и стал предаваться немыслимым фантазиям.
Когда мальчику шел четырнадцатый год, тучи над его головой сгустились. Семейство
начало бедствовать после того, как отца лишили пастырства за волокитство и предполагаемые
растраты. Генриха, многообещающего ученика, забрали из школы и отправили в соседний городок
- прислуживать в зеленной лавке. Там он провел пять лет, выполняя различную черную работу.
Наконец, он в отчаянии бросил лавку и сбежал в гамбургский порт, намереваясь уехать в Америку.
Так как ему не удалось занять денег на проезд, он записался корабельным юнгой на судно, которое
направлялось к берегам Южной Америки. Путешествие оказалась кратким и закончилось
катастрофой. В Северном морс корабль был застигнут страшным штормом и затонул у берегов
Нидерландов. Шлиман чудом уцелел, уцепившись за бочонок, и через несколько часов его
подобрала спасательная шлюпка.
Повстречавшись лицом к лицу со Смертью на воде, он временно утратил желание пересечь
Атлантику и вместо этого поступил клерком в торговую фирму в Амстердаме. Вскоре его
наниматели поняли, что перед ними не простой паренек. Ему легко давались цифры, он хорошо
наблюдал и запоминал малейшие подробности дел. Но прежде всего, он был одержим страстью настойчивым, мощнейшим, всепоглощающим желанием преуспевать.
Успех в торговле подразумевал знание других языков, - и Шлиман, не тративший денег на
развлечения или роскошь, имевший мало друзей и никуда не ездивший, посвящал каждую
свободную минуту этой задаче, засиживаясь до поздней ночи и поглощая кружку за кружкой
сладкий чай. Заучивая длинные столбцы слов, за шесть месяцев он самостоятельно изучил
английский язык, а еще за полгода - французский. Но подобный процесс показался ему чересчур
медленным, и он разработал такую систему упражнений для чтения и письма, которая, по его
словам, позволяла овладеть любым языком ровно за шесть недель. Через два с не большим года
после того, как Шлиман получил в Амстердаме первую работу, он переписывался с другими
купцами на английском, французском, голландском, испанском, итальянском и португальском
языках. В конце концов он будет бегло изъясняться на дюжине языков.
Наиболее ценным для обретенного поприща Шлимана стал русский язык, которым он
овладел в 1844 г. Двумя годами позже его направили в Санкт-Петербург, чтобы уладить там дела
фирмы. Вряд ли он являл собой представительную фигуру: ему было всего 24 года, он был

невысок, неуклюж, обладал пронзительным голосом и натянутыми манерами. Но благодаря своим
талантам он вскоре сколотил состояние на торговле сырьем. Часть его гениальности заключалась в
неутолимой жажде знаний, причем немало сведений он черпал из общения с местными людьми
или из нескончаемого потока писем, которые получал и сам писал, не отходя от конторки. Такой
энергии была под стать и его способность рисковать по-крупному. Его рассказы о служебных
трудностях, словно вулканическая лава, обрушивались диким хвастовством на всякого, кто желал
слушать.
В 1850 г. Шлиман получил известие, что его младший брат Людвиг умер от тифа в
Калифорнии, где, по слухам, разбогател на золоте, недавно обнаруженном в речных руслах.
Шлиман решил заявить о своих правах на деньги. Во время путешествия он вел подробные записи
- привычка контролировать себя, которой он был верен всю жизнь и которую дополняли 10 тысяч
написанных им писем, а также 18 дневников и 12 книг о своей жизни и работе, которые он в конце
концов опубликует. Возможно, он уже догадывался, что биографов заинтересует его карьера; во
всяком случае, он уже принялся приукрашивать ее. Среди прочих фальсификаций в его дневнике
можно найти рассказ о том, как он присутствовал на большом приеме в Вашингтоне и имел
продолжительную беседу с президентом Миллардом Филмором и его женой. В действительности
же это событие никогда не происходило.
Состояние брата Людвига оказалось такой же выдумкой, как и президентское празднество.
В Сакраменто Шлиман начал скупать и продавать золотой песок и за девять месяцев скопил 400
тысяч долларов - по тем временам ошеломительный капитал. Он вернулся в Россию, чувствуя в
себе достаточно уверенности, чтобы обосноваться здесь и обзавестись семьей. Он остановил свой
выбор на дочери русского купца красивой, несколько высокомерной женщине, которая потом
родила ему троих детей (Екатерина Петровна Лыжина). Но Шлиман продолжал работать в таком
темпе, который оставлял мало времени для семейной жизни. Он взял под контроль рынок
красителя индиго. Он вложил деньги в недвижимость. Когда в 1854 г. разразилась Крымская война,
он оказался самым ловким из дельцов, торгуя
селитрой и серой, которые шли на изготовление пороха, и свинцом для пуль. Но сколь бы
ни возрастало его богатство, он по-прежнему был недоволен собой, несчастлив в браке, и попрежнему его грызло стремление доказать, чего он стоит.
Шлиман покинул Россию, перебравшись в Дрезден, а затем, в 1866 г., в Париж. Там он
изучал языки в Сорбонне и вкладывал деньги в собственность. Его жена осталась в СанктПетербурге, едва удосуживаясь отвечать на его письма. Ранним летом 1868 г. он посетил греческий
остров Итаку, Пелопоннес и то место в Малой Азии, где будто бы разворачивались события
троянской войны. Эта поездка перевернула его жизнь.
Среди многочисленных увлечений Шлимана давно занимала свое место античная
литература. И вот теперь Эгейское море и его окрестности, вызывающие литературные и
исторические ассоциации, пробудили в нем глубокую страсть к греческим преданиям, а заодно и
убежденность, что ему, одаренному столькими талантами и способностями, суждено будет стать
не рядовым посетителем, но подлинным исследователем этих мест. Ключ же к успеху виделся ему
до крайности простым: нужно лишь твердо верить в точность гомеровского повествования.
Впервые он проверил эту предпосылку на Итаке, родном острове легендарного героя
Одиссея, который сражался в троянской войне и затем, как подробно описано в Одиссее, целых
десять лет окольными путями возвращался на родину, к жене Пенелопе. Прибыв на Итаку,
Шлиман записал: <Каждый холм, каждый камень, каждый поток, каждая оливковая роща
напоминали мне о Гомере, и вот единым прыжком я перескочил через сотни поколений,
очутившись в сверкающем веке греческого величия>. Решившись вступить с этим веком в контакт,
Шлиман нанял четверых рабочих и отправился на гору Аэт, где, согласно легенде, некогда стоял
дворец Одиссея. Рабочие, подкапываясь под угол каменной стены, наткнулись на две урны с

прахом. Пораженный Шлиман записал в своем дневнике: <Вполне возможно, что они хранят прах
Одиссея и Пенелопы или их потомков>.
Подобными взлетами фантазии будет отмечен весь путь Шлимана - археолога. Вновь и
вновь, годы спустя, он будет приходить к заключениям, которые, в лучшем случае, ничем не были
подкреплены и которые побудили многих археологовпрофессионалов окрестить его искателем
газетных сенсаций. Вместе с
тем измышлениям Шлимана суждено будет обернуться подлинными чудесами в мире
открытий.
Его первая крупная находка была совершена в Трое. В 1868 г. он отправился произвести
разведку в предполагаемых местах троянской войны и заодно, примеряясь к будущим раскопкам,
наметить наиболее вероятное расположение гомеровой цитадели. Одним таким местом была
деревня Бунарбаши, расположенная милях в пяти в глубь материка от Эгейского моря; другим холм Гиссарлык, в трех милях от моря. Большинство ученых, принимавших всерьез мысль о
действительном существовании Трои, склонялись в пользу Бунарбаши, отчасти потому, что за ней
поднимался высокий кряж, должно быть, предоставлявший в древние времена важные
преимущества с точки зрения обороны. Некоторые предпочитали Гиссарлык, так как он ближе к
побережью и так как еще римляне, считавшие, что гомеровская Троя находилась здесь, построили
на холме свой город и назвали его Новой Троей (Ilium Novum, Новый Илион).
Не расставаясь с томиком Гомера, Шлиман исследовал обе местности. У поэта сказано, что
Ахилл в погоне за Гектаром трижды обогнул троянские стены. И он тоже попытался обежать
вокруг холма Бунарбаши, но понял, что это невозможно. Произвел он несколько беглых проб
почвы в Бунарбаши, но они не дали никаких результатов. После того, как Шлиман испытал такое
разочарование, его внимание привлек к Гиссарлыку англичанин по имени Фрэнк Калверт
(британский консул в Турции), живший поблизости, владевший частью этого холма и убежденный,
что гомеровский град сокрыт именно здесь. Немец-гость, расхаживая по местности и видя, что она
сходится с описаниями Илиады, пообещал приступить к раскопкам сразу же после того, как
раздобудет фирман, то есть разрешение, от турецкого правительства.
Однако почти два года Шлимана отвращали от этого предприятия личные дела.
Сорокашестилетний финансист развелся с русской женой, а затем попросил знакомого афинянина
подыскать ему в супруги подходящую молоденькую гречанку. <Она должна восхищаться Гомером,
- излагал он свои пожелания, - она должна обладать типично греческой наружностью, быть
черноволосой и, если возможно, красавицей. Но главное требование - это доброе и любящее
сердце>. Вскоре он женился на одной из предложенных невест, семнадцатилетней Софье
Энгастроменос, которая - к непрестанному изумлению мужа - оказалась женщиной с весьма
пылкой душой и всегда деятельно участвовала в археологических дерзаниях. От Софьи он имел
двух детей: дочь он назвал Андромахой, в честь жены Гектара, а сыну нарек имя Агамемнон, в
честь вождя ахейцев, разрушивших Трою.
В 1870 г. Шлиман, еще не получивший фирмана, приехал в Гиссарлык и начал раскопки.
Через 13 дней его незаконные действия прервали турки, владевшие землей, на которой он вел
раскопки, так как он пренебрег владениями Калверта, выбрав часть холма, глядевшую на море. За
эти недолгие и горячечные дни работы ему удалось раскопать мощные каменные стены - по его
словам, <шести футов толщиной, на диво построенные>, - а также часть здания 60 футов в длину и
40 футов в ширину. У восхищенного Шлимана не оставалось и тени сомнения, что он доказал
правдивость Гомера.
Однако Шлиману пришлось целый год умасливать турецких чиновников и даже пускать в
ход угрозы, прежде чем ему удалось выторговать фирман. Затем он нанял отряд из 120 рабочих и
за месяц, с октября по ноябрь, выкопал в холме глубокий ров. К своему изумлению, он обнаружил

целое множество Трои: стены над стенами, один город над другим, хаос из каменной кладки,
керамики, осколки ремесленных изделий. Полный уверенности в том, что гомеровская Троя древнейшее поселение, он с жадностью устремился к самому основанию холма, отметая или
уничтожая то, что попадалось ему по пути. Такой безжалостный метод раскопок заставит
некоторых ученых той поры назвать его <грабителем могил> и <вторым разрушителем Трои>.
Возвратившись весной 1872 г., он вновь заявил о своей <незыблемой вере в Гомера>. И все
же главнейшая находка этого сезона относилась к эллинистическому периоду. Он обнаружил
большой мраморный рельеф, изображавший Аполлона-Солнце с четверкой коней и
датировавшийся IV-серединой II века до н.э. Искусствоведы провозгласили скульптуру шедевром,
а самому Шлиману доставляла неизъяснимое удовольствие <четверка лошадей, которые, фыркая и
дико глядя вперед, несутся по вселенским просторам с безграничной мощью>. Хотя Шлиман
выказывал мало интереса к находкам, не относившимся к гомеровскому периоду, он все-таки
тайком вывез Аполлона из страны и поставил его в своем саду в Афинах.
На следующий год, раскапывая нижние слои, Шлиман натыкался на примитивную
керамику и каменные орудия. При виде таких скудных находок он уже начал было падать духом,
но все таки настойчиво продолжал поиски. И вдруг в недрах холма мелькнуло некое
свидетельство, которое ему было нужно. В апреле кирка рабочего ударилась о мощеную улицу,
затем показались огромные глиняные кувшины для хранения запасов, из чего можно было сделать
вывод о развитом хозяйстве. Находка следовала за находкой. В мае Шлиман откопал то, что давно
искал, - остатки большого здания, названные им <развалинами дворца последнего троянского царя,
известного у Гомера и во всей классической традиции под именем Приама>. Впереди находились
остатки двух огромных каменных сооружений. Он решил, что это Скейские ворота - место, где
происходило одно из самых волнующих событий Илиады: здесь Гектар прощался с женой
Андромахой, перед тем как отправиться в бой.
В конце мая была совершена находка, сама по себе способная заглушить прежние споры. В
стене здания, которое Шлиман принимал за Приамов дворец, блеснуло золото. Как он позднее сам
рассказывал, он под каким-то предлогом услал рабочих. А затем принялся копать сам перочинным ножом. Позднее он отмечал, что эта задача оказалась <величайшим риском в моей
жизни, ибо огромная оборонительная стена, под которой мне приходилось копать, каждое
мгновение грозила рухнуть на меня>. Наконец, он откопал клад - груду золотых предметов. Как он
пояснял, сокровище, должно быть, перед быстрым отъездом, было некогда уложено в <деревянный
сундук какой-нибудь из тех, что упоминает Гомер в Илиаде, описывая дворец Приама>. Археолог
быстро исчез вместе с женой, унеся золото Трои в вышитой алой шали Софьи.
Эта захватывающая история, которой верили почти сто лет, на самом деле, как выяснилось
недавно, была чистой выдумкой. Среди неточностей и указанное местонахождение клада: в 1878
году в интервью одному журналу Николаос Яннакис, один из наиболее доверенных рабочих
Шлимана, утверждал, что это была не дворцовая стена, а гробница, находившаяся за пределами
дома. Но, как бы то ни было в действительности, на Гиссарлыке было обнаружено настоящее
сокровище - ослепительная груда золота, в которой насчитывалось более 10 тысяч предметов.
Используя контрабандные связи родственников Софьи, Шлиман сумел вывезти клад за пределы
страны, куда не могли бы добраться турки, а затем оповестил мир о своем триумфе. Он заявил, что
нашел сокровища царя Приама.
Но Шлиман нашел не их. Он ошибся на целое тысячелетие. В безумном стремлении
добраться до основания холма он <проскочил> семь археологических слоев, так и не распознав их,
и нашел золото в восьмом. (Существовал еще и девятый пласт, залегавший под тем, где
скрывалось сокровище, а раскопки, предпринятые в 1988 г., обнаружат и еще более ранние
залежи.) Каждый из этих

слоев представлял собой город, построенный поверх развалин другого города. Нижний
слой, известный как Троя 1, относился к 3000 г. до н.э. и был почти на два тысячелетия древнее,
чем гомеровская крепость, которую осаждали войска Агамемнона. Груда золота находилась в
следующем пласте, который впоследствии назовут Троей II и отнесут к периоду до 2000 г. до н.э.
Подобно гомеровской Трое, которую поглотил огонь, постройки этой эпохи были также сожжены.
В верхних слоях находились Троя VIII - греческий город, где Александр воздавал почести Ахиллу,
и, наконец, Троя IX - уровень римского города с величественными общественными зданиями.
Торопясь докопаться до града Илиады, Шлиман и не заметил его, проглядев VI слой, который, как
потом установили археологи, и был Троей его грез.
Но в ту пору большинство людей принимало его историю с золотом за чистую монету. Он
мгновенно прославился и постарался выжать все возможное из своего открытия для своего
дальнейшего признания: писал для газет, читал лекции, опубликовал несколько книг, посвященных
своим находкам. В глазах большинства ученых золото служило доказательством того, что
классической Греции отнюдь не предшествовала культурная пустота. Несомненно, многими
веками раньше эгейцы знали, что такое богатство, великолепие и изящество.
В последующие годы Шлиман неоднократно возвращался на Гиссарлык, а в 1878 г. он
написал, что обнаружил <три маленьких клада и один - большой, состоящий из золотых
украшений>. Далее он сетовал, что, согласно условиям последнего фирмана, <я должен отдавать
две трети всех найденных предметов Императорскому музею в Константинополе>. В
действительности, что бы он ни уступил туркам, было ничто в сравнении с той царской добычей
из 9074 предметов, которую он контрабандой вывез из Турции и которую позже подарит Германии.
Пока же он выставил свои сокровища в доме-дворце, который выстроил себе в Афинах.
Тем временем внимание Шлимана обратилось к другой стороне Эгейского моря, куда его
манила еще одна гомеровская тайна - Микенская цитадель, возвышавшаяся над Аргивской
равниной на Пелопоннесе. Это была родина Агамемнона, где его ждала страшная кончина: легенда
гласит, что, когда царь возвратился с троянской войны, он был убит женой Клитемнестрой и ее
любовником Эгисфом. Микены фигурировали и во многих других преданиях. Их руины - в том
числе мощные стены из гигантских каменных плит, будто бы сложенные некогда племенем
великанов-циклопов - еще в античные времена вселяли благоговейный ужас и с тех пор неизменно
привлекали путешественников и ученых. Во II веке н. э. греческий писатель Павсаний писал:
<Клитемнестра и Эгисф похоронены немного в стороне от стены; они были признаны
недостойными лежать внутри стен города, где похоронен и сам Агамемнон, и те, которые были
убиты с ним> (Описание Эллады. Кн. II, XVI, 7. Пер. С. П. Кондратьева). Большинство ученых
полагало, что упоминание усыпальницы Агамемнона относилось не к главным оборонительным
стенам Микен, а к стенам самого города.
Шлиман держался иного мнения. В 1874 г. он, по своему обыкновению, быстро произвел
незаконные раскопки в Микенах. Попытка не принесла результатов, но в 1876 г. он возвратился с
отрядом рабочих и, на сей раз, с письменным одобрением правительства. Не слушая ничьих
советов, он принялся искать захоронения внутри крепости. Было найдено несколько чудесных ваз,
ножей, наконечников стрел и статуэток. Затем, спустя несколько недель, заступ ударился о
могильные плиты. Их окружали каменные горбыли, образуя почти непрерывную цепь скамей и
наводя на мысль, что здесь находились общественная площадь и священное место Микен. Шлиман
продолжал копать с лихорадочной быстротой.
Вначале земля неохотно открывала свои тайны. Но наконец рабочие наткнулись на
прямоугольную шахту, уводившую в глубь скалы. Это оказалась могила - первая из пяти,
расположенных на глубине от трех до пятнадцати футов. В шахтах покоились
26

останки девятнадцати мужчин, женщин и детей, украшенных золотом. Дети были
завернуты в погребальные пелены с кусочками золотой фольги. Тела некоторых мужчин
покрывали нагрудные дощечки, лица - маски из драгоценных металлов, а женщин украшали
золотые диски в форме пчел, спиралей и осьминогов. В глазах рябило от оружия, золотых кубков
для питья, брошей, булавок и других богатств. Уже чистым объемом клад намного превосходил
сокровища, которые Шлиман приписывал Приаму. Что же касается художественной выделки
предметов - инкрустация, чеканка, поразительные изображения религиозных, охотничьих и
военных сцен, - все это было неизмеримо более высокого качества, нежели все троянские находки
Шлимана. В последней из шахтовых гробниц он обнаружил скелет с золотой маской усатого и
бородатого царевича (см. обложку). Шлиман был уверен, что узнал его. Вспоминая об этом
открытии, он писал: <На меня смотрело лицо Агамемнона>.
И снова он ошибся. Как позже удалось установить, исходя из вазовой росписи и других
свидетельств, шахтовые гробницы относились приблизительно к 1600 г. до н.э., то есть были на
несколько веков старше, чем предполагаемое время троянской войны (1250 г. до н.э.). Но даже
самые суровые критики Шлимана не в силах были отрицать ценность его открытия, ибо он
раскопал - вместо греков, которых надеялся найти в Микенах - ранее неведомую цивилизацию. В
последующие годы, проводя раскопки среди других разрушенных крепостей на греческом
материке, он раздобыл дальнейшие доказательства богатства, обилия художественных ремесел и
военной мощи этой цивилизации. Впоследствии ученые назвали эту вновь найденную культуру
микенской - в честь легендарного града Агамемнона.
В ходе этих раскопок и дальнейших поисков в Трое Шлиман превратился в более искусного
и осторожного археолога. В
1882 г. он взял к себе в помощники Вильгельма Дёрпфельда, молодого архитектора,
настаивавшего на более тщательных полевых исследованиях. Дёрпфельд получит признание в
1893 г., распознав девять троянских слоев и установив, что баснословным гомеровым градом
является Троя VI, а не Троя II. Но что до Шлимана, тот до конца своих дней признавал семь слоев
и намеревался в будущем исследовать эти пласты.
В 1890 г. Шлиман скончался в возрасте 68 лет от воспаления мозга после ушной операции,
и поле исследований перешло к Дёрпфельду. Но слава Шлимана выросла с годами, главным
образом благодаря его многочисленным, пусть не всегда правдивым, сочинениям. И в Афины со
всего мира посыпались соболезнования и выражения почтения к его памяти. В его особняк явился
король Греции, неся венки. На гроб были возложены издания Илиады и Одиссеи, а в головах его,
словно председательствующий дух, стоял пьедестал с бюстом Гомера.
Какие бы недостатки ни были присущи Шлиману, он, как ни один другой археолог, сумел
заворожить весь мир. Но у него нашелся достойный преемник на Эгейской стезе - сэр Артур
Эванс, богатый англичанин, столь же энергичный, как и Шлиман. Ему тоже предстояло открыть
существование неведомого искусного народа - минойцев, как он назвал их в честь легендарного
царя Миноса. Об этом правителе и его владениях упоминается в гомеровской Одиссее:
Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный, Тучный, отовсюду объятый
водами, людьми изобильный. Там девяносто они городов населяют великих. Разные слышатся там
языки: там находишь пеласгов, В городе Кноссе живущих...
Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый. Гомер. Одиссея, XIX, 172-175,
177-179. Пер. В. А. Жуковского
Крит и Минос встречались и во множестве других легенд, но островное царство смутно
виделось даже самим грекам в картине их прошлого, а жившим позднее ученым представлялось и

вовсе мифическим. До тех пор пока Эванс не начал своих исследований, никто и не подозревал
ошеломительной истины - что первая европейская цивилизация зародилась на критской земле.
В жизни и карьере Артуру Эвансу во многом сопутствовала удача. Он родился в 1851 г. в
хартфордширской деревушке, рос в шумном доме, заполненном прислугой, получил
первоклассное образование и обрел финансовое благополучие, которого Шлиман в юности не
ведал. Его отец, Джон Эванс, был не только преуспевающим дельцом, но и одним из виднейших
английских антикваров. У него было много друзей в ученом мире, дом полнился старинными
монетами, римским стеклом, кельтским оружием и другими осколками минувшего. Артур, еще в
детстве проникшийся духом такого окружения, сопровождал отца на местных раскопках.
Но детство его было не совсем безоблачным. Когда ему было шесть лет, мать умерла, а отец
вскоре женился снова. В Харроу, элитной общественной школе, куда он поступил, его дразнили за
крайнюю близорукость и малый рост (в зрелом возрасте в нем было пять футов и два дюйма). И
все же робким отроком его нельзя было назвать: он был преисполнен уверенности в себе и обладал
потрясающей жизненной энергией.
Закончив Харроу, он поступил в Оксфорд, а затем в Гёттингенский университет в Германии.
Летом он обычно путешествовал по Балканам - области, давно изнывавшей под игом турокосманов. Опираясь на путевые впечатления, он написал книгу о Боснии и Герцеговине, а в 1877 г.
стал балканским корреспондентом Манчестер Гардиан. Он показал себя чрезвычайно
самоуверенным журналистом, с презрением относился к туркам и был ярым поборником
славянского национализма. Опасности такового положения не коснулись его. Женившись в 1878 г.
на дочери одного оксфордского историка, он поселился с ней в Рагузе (нынешний Дубровник). В
течение еще пяти лет он продолжал отсылать в Гардиан репортажи о бесчинствах османов и
мужестве славян. В конце концов власти решились действовать: сначала бросили его в тюрьму, а
потом выдворили из страны.
К счастью, к тому времени Эванс уже написал вторую книгу о Балканах и теперь считался
солидным историком. В 1884 г. он вступил в должность куратора Ашмолеанского музея в
Оксфорде - учреждения в ту пору полузаброшенного. Преодолевая изрядное сопротивление, Эванс
принялся наводить новые порядки, значительно расширил прежние собрания, построил для их
хранения новое здание и за четверть века своего управления превратил Ашмолеанский музей в
музей с мировым именем. Работа оставляла Эвансу много досуга, и он не терял времени даром:
все больше он увлекался археологией.
Весной и летом 1883 г. Эванс с женой отправились в Грецию. Они посетили Микены и
другие доисторические развалины, навестили в Афинах Генриха Шлимана. Его привели в восторг
раскопанные Шлиманом сокровища, особенно печатки и печатные перстни крошечные предметы,
в основном каменные, с помощью которых в воск или глину впечатывался рисунок, чтобы можно
было удостоверить этим знаком личность владельца. Изучая эти вещицы, Эванс обнаружил, что
его крайняя близорукость может служить преимуществом: поскольку ему приходилось подносить
печатки очень близко к глазам, чтобы разглядеть их, он различал подробности, укрывшиеся от
остальных, рисунки и символы, не родные для материковой греческой культуры. Крохотное
изображение осьминога указывало на некую морскую цивилизацию, другие рисунки чем-то
походили на египетские.
В течение следующих десяти лет Эванс читал лекции и писал статьи, посвященные
различным антикварным предметам, в то же время обдумывая более крупный замысел. Возможно,
народу, который осыпал сокровищами шахтовые гробницы в Микенах и выстроил в других местах
материковой Греции мощные крепости, предшествовала какая-то развитая цивилизация. Если это
так, то, наверное, она обладала некой письменностью - возможно, сродни египетским иероглифам.
<По всему региону, который ныне представляет цивилизованную Европу, некогда, должно быть,

существовали системы рисуночного письма, какое и сегодня бытует среди примитивных
человеческих племен>, - писал он.
В миниатюрных печатках скрывалась подсказка. В 1893 г. в Афинах Эвансу довелось
увидеть камешки наподобие амулетов с выцарапанными на них значками, еще больше
смахивавшими на иероглифы. Торговцы уверяли его, что камешки эти с Крита - находившегося
под турецким владычеством острова, лежавшего в 65 милях к югу от греческого материка и
протянувшегося на 160 миль в длину. Эванс ранее слышал о кургане Кефала неподалеку от
северного побережья Крита, где несколько лет назад были откопаны гигантские кувшины для
хранения запасов. Традиция отождествляла этот холм (площадью в несколько акров) с
местонахождением Кносса - родины легендарного царя Миноса.
Шлиман тоже подумывал о раскопках Кефалы. В письме 1888 г. он заявлял: <Мне бы
хотелось увенчать труды своей жизни еще одним великим делом - обнаружить доисторический
дворец
30
кносских царей на Крите>. Он даже пытался выкупить курган у его владельцев-турок, но
потом, заподозрив, что его собираются обмануть, прекратил переговоры. В 1894 г. Эванс
осуществил эту мечту. Он купил часть холма, так что никто больше не мог вести там раскопки.
Вскоре между критянами и их турецкими властителями вспыхнула война, и Эвансу - как всегда,
занимавшему антитурецкие позиции - пришлось ждать еще несколько лет.
Критяне отвоевали свободу, что благоприятствовало его замыслам. В 1900 г. Эванс был
готов к раскопкам. Он был сорокавосьмилетним бездетным вдовцом. Семью годами раньше его
потрясла смерть жены от туберкулеза; он оплакивал ее всю свою долгую жизнь и в знак траура
писал все заметки и письма на бумаге с черной каймой. Кносс и Крит превратились в его
единственную страсть.
С самого начала Кефала-Кносс оказался археологическим чудом. 23 марта под
руководством Эванса отряд из 50 рабочих (потом их число вырастет до 180) приступил к
раскопкам. Четыре дня спустя Эванс писал в дневнике о <необычайном явлении>, открывавшемся
ему. Он понял, что нашел новую цивилизацию, и полагал, что она восходит <во всяком случае, к
домикенской эпохе>.
Еще несколько дней работы приблизили встречу с одним из представителей этого народа.
На уровне пола просторного помещения были обнаружены два фрагмента фрески (живописи,
нанесенной на сырую штукатурку). Фрагменты складывались в изображение мужчины (в
натуральную величину) с вазой в руках и в яркой набедренной повязке. Этот наряд археологи уже
видели раньше: мужчин в точно такой же одежде изображали росписи, украшавшие древние
гробницы египетской знати. Египтяне представляли их при носящими дань фараону и называли
кефтиу - <люди с островов>. Эти кефтиу, размышлял теперь Эванс, скорее всего, и были
критянами.
Чем дальше продвигались раскопки, тем яснее становилась морская природа этой
цивилизации. Керамические черепки покрывали изображения осьминогов, морских ежей, морских
звезд и дельфинов. На стенах, колоннах, печатях был вырезан трезубец эмблема морского
владычества. Хотя египтяне и изображали этих островитян данниками Египта, не возникало
никакого сомнения в их собственном могуществе.
В Кефале оказался погребен огромный дворец, перестраивавшийся на протяжении
нескольких веков. В западной части кургана Эванс обнаружил фрагменты фрески, украшавшей
некогда великолепно расписанные покои. Они были уставлены каменными скамьями, а среди них -

каменный стул с высокой спинкой и сиденьем, расположенным заметно выше других. Эванс писал:
<Тщательная отделка, горделивая отстраненность, больший размер и высота гипсового сиденья
достаточно красноречиво свидетельствуют о том, что здесь был тронный зал>. Именно из этого
зала правил огромной морской державой царь Минос, - точнее, множество царей, поскольку Эванс
считал, что минос - скорее династический титул, чем личное имя.
Первые раскопки принесли и загадки. На многих фресках и рельефах оказались
изображения быков, видимо, имевшие религиозный смысл; в некоторых сценах над бычьими
рогами кувыркался юноша, представляя некую игру или обряд. Дворец изобиловал
изображениями женщин - не то жриц, не то богинь. Иногда их изображали с голубями или со
змеями, очень часто на росписях присутствовала двуострая секира, вездесущий символ минойской
религии. Помимо всех этих изображений, исследователи обнаружили сотни глиняных табличек,
испещренные прямыми рядами пиктографических знаков, - вероятно, дворцовые записи. Эта
находка вновь пробудила в Эвансе надежду, которая в первую очередь привела его на Крит. Он
распознал, что значки подразделяются на два вида, которые он назвал Линейным письмом А и
Линейным письмом В, но так и не сумел расшифровать их. Не удастся ему это и после
десятилетий упорных попыток.
Тем не менее уже первый год раскопок можно было считать ничем не омраченной победой.
С марта по июнь, когда пришлось устроить перерыв в работе, было раскопано более двух акров
земли. Эванс обратился к профессиональному архитектору, чтобы тот помог ему начертить общий
план дворцового комплекса, исходя из местоположения колонн, дверных проемов, лестниц, по
толков и полов. Кносский дворец раскинулся немыслимым множеством залов, коридоров,
церемониальных помещений и прочих покоев, которые окружали обширный мощеный внутренний
двор. Дальнейшие раскопки покажут, что он насчитывал около 1400 помещений и занимал
площадь в шесть акров.
По керамике и другим предметам Эванс смог установить время постройки ранних частей
дворца. Из того, что в Кноссе были найдены египетские каменные сосуды, а также из того, что
роскошно расписанная минойская керамика обнаружилась в египетских гробницах, возраст
которых уже был известен, - последовал вывод, что дворец был возведен около 1900 г. до н. э.
Эванс выкопал несколько пробных ям вплоть до скального массива и обнаружил следы почти
непрерывных поселений, восходящих к каменному веку, возможно, к 8000 г. до н.э. Более поздние
исследования покажут, что он ошибся на два тысячелетия.
Весь мир замер в ожидании. Эти находки, писала лондонская Таймс, <не уступают, а может
быть, и превосходят своим значением открытия Шлимана>. Археологи устремились на Крит и
начали раскапывать другие руины, быстро расширяя представления о минойцах как об искусном и
могущественном обществе. Эванс тем временем продолжал раскопки, так же плодотворно, как и
раньше. В 1901 г. в восточной части центрального двора была обнаружена величественная
лестница. Появился инкрустированный игральный столик. Показались фрески с изображением
религиозных обрядов и декоративными мотивами - цветами и бабочками.
Год за годом Эванс возвращался на Крит, чтобы изучать комплекс. Будучи богачом, в 1906 г.
он выстроил себе виллу неподалеку от места раскопок, уставил погреба тонкими винами, еду
выписывал из лондонского магазина Фортнем энд Мейсон и охотно принимал бесконечный поток
гостей. Изрядную часть своих богатств он пожертвовал не только на раскопки Кносса, но и на его
воссоздание - реконструкцию стен, полов, лестниц и колонн. Хотя настоящие стены были
сработаны в основном из досок, да и колонны были деревянными, Эванс использовал
укрепленный бетон, стараясь при этом как можно ближе следовать оригиналу. Для того чтобы
соединить между собой фрагменты фресок и восполнить недостающие куски, он прибег к услугам
Эдуарда Гильерона, талантливого швейцарского художника.

Археологам никогда в жизни не доводилось видеть ничего, подобного этим критским
дворцам, и они принялись разрабатывать теорию дворцовых комплексов (так они их назвали) хозяйственно тесно связанных сообществ, свидетельствовавших о навыках управления, не
уступавших в развитии зодческим и строительным талантам минойцев. Произведения искусства
светились любовью к природе и морю, к состязаниям и празднествам, к роскоши и наслаждениям.
Совершенно ясно, что минойцы были жизнерадостным народом, и их солнечному существованию
не угрожала никакая
опасность. В самом деле, время их величия длилось чрезвычайно долго. Эванс разработал
периодизацию минойской культуры, отнеся ее начало к 2500 г. до н. э., а закат - к 1400 г. до н.э.,
когда неведомое бедствие положило конец их цивилизации.
Но у него имелись и догадки относительно этого бедствия. Крит лежит в зоне повышенной
сейсмической активности и подвержен землетрясениям. В ходе раскопок он замечал, что
многослойный кносский дворец неоднократно страдал от них. Последний из дворцов погиб от
большого пожара, многие стены и потолки обвалились. Эванс считал, что минойское царство
разрушила чудовищная геологическая катастрофа.
Между 1921 и 1935 годами Эванс опубликовал четыре книги о своих находках. Все они
были написаны гусиным пером и объединены общим названием Дворец Миноса. Последний том
вышел в свет, когда автору исполнилось 84 года. Он создал научный шедевр, но многие вопросы
по-прежнему оставались без ответа, в том числе - отношение минойцев к другим Эгейским
культурам. Эванс был убежден, что великолепные достижения классической Греции уходят
корнями к минойскому миру и что микенцы были чем-то вроде полуварварской цивилизации,
вклинившейся между ними. При всей искусности микенцев в воинском деле, Эванс рассматривал
микенскую культуру как производную - <лишь провинциальный вариант> минойской
цивилизации, по его снисходительному выражению. Здесь он ошибался, как ошибался и Шлиман в
некоторых основополагающих моментах. Новое поколение археологов добудет доказательства,
которые позволят опровергнуть это и некоторые другие утверждения ученого.
Собирать по кусочкам Эгейскую историю - кто такие были микенцы, какая участь постигла
минойцев, каковы были достижения ранних кикладских культур - такая огромная задача встанет
перед преемниками Шлимана и Эванса. Эти два титана проследили тропу человеческого развития
в глубь веков, добравшись до тьмы неведомых тысячелетий, и там обнаружили свет человеческого
гения, сиявший ярче, чем кто-либо мог ранее предположить. В Илиаде Гомер повествует о том,
что, после того как победители покинули Трою и отправились домой, бог моря Посейдон
уничтожил там малейшие следы человеческого пребывания:
Всё он с землею сровнял до стремительных волн Геллеспонта; Самый же берег великий,
разрушив огромную стену, Вновь засыпал песками... Гомер. Илиада, XII, 30-32
Шлиман и Эванс, каждый на свой лад, проделали работу, обратную посейдоновой: они
разгребли песок Времени и показали всему миру, какими некогда были древние эгейцы. А по их
стопам последовали и другие и, один за одним, извлекли на свет божий иные цивилизации этих
царств, теперь навсегда ) спасенные от забвения.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Этот чеканный золотой ритон, или сосуд для питья, выполненный, в форме львиной головы, был
найден я одной из гробниц в Микенах, на родине нескольких знаменитейших воителей древнего
мира. Сегодня, как и 3600 лет назад, ритон ослепляет своим сверканьем.

Песчаниковый фриз на одной гробнице в Малой Азии изображает сцены из гомеровского эпоса Илиады и Одиссеи. Одна из частей барельефа IV в. до н. э. (верхнее фото), вероятно, представляет
рукопашную схватку троянца Гектора с греком Ахиллом. Нижний фрагмент изображает троянцев,
защищающих свои укрепления и швыряющих камни в греков-захватчиков.

Скульптура с мраморного рельефа, найденного Шлиманом на Гиссарлыке (и одно время
выставленного для обозрения в его афинском саду), представляет Феба Аполлона, бога солнца. На
рельефе, относящейся к IV-середине II в. до н. э., Аполлон изображен с квадригой лошадей, перед
тем, как совершить дневной объезд земли, неся миру свет.

Софья Шляман гречанка-жена археолога, в уборе из золотых украшений, найденных в Трое:
четыре серьги тонкой работы (две из них свешиваются с ее воротника), изящная диадема и
ожерелье.

Золотые пластинки со сценами из жизни природы украшают шестиугольную деревянную пиксиду
(коробочку для притираний) из шахтовой гробницы V в Микенах. Чеканные рельефы XVI в. до н.
э. представляют собой смесь различных эгейских мотивов, демонстрируя ярко выраженный живой
микенский стиль.

Под сверкающим диском солнца и серпом растущей луны богиня природных сил принимает цветы
от дарительниц: эта церемония изображена на золотом кольце-печатке, найденном в Микенах, Эта
сценка, размером лишь я дюйм, содержит много неясных символических намеков. Одеяния
женщин и двуострая секира указывают на минойское религиозное влияние.

Бюст Шлимана, заказанный Софьей, словно несет стражу на храмоподобном мавзолее
супружеской четы в Афинах. Расположние гробницы, которое Шлиман выбрал задолго до смерти,
позволяет одно временно видеть Акрополь и Эгейское море (архитектор Эрнст Циллер).

Инкрустированная игральная доска, по словам самого Эванса, - великолепнейший образец из всех
произведений минойского искусства. Доска размером 22х38 дюймов выполнена из кусочков
слоновой кости, горного хрусталя, золота, серебра я голубого стекла. Скорее всего, игроки бросали
на ней кости, т. е. играли в игру наподобие шашек или триктрака, где миг везения был столь же
важен, как и ловкость рук. Сходные предметы для игр были обнаружены лишь в египетских
гробницах той же эпохи.

Генрих Шлиман

Чтобы добраться до основания Гиссарлыка, где, по убеждению Шлимана, скрывалась гомеровская
Троя, он велел выкопать в холме в тот огромный ров (он достигает 131 фута в длину и 33 футов в
ширину). Сотни тонн пыли и щебня, а с ними и немые свидетельства о тысячелетиях
человеческого существования, были вырыты и бесцеремонно свалены со склона.

На глубине 36 футов под уровнем грунта Шлиман обнаружил остатки Трои II и нашел в этом слое
золото и другие сокровища. Троя II была некогда богатой и хорошо защищенной крепостью,
которая, судя по ряду признаков, погибла в большом пожаре: все это соответствовало
гомеровскому описанию. Ошибка Шлимна принявшего этот слой за город, спаленный в огне
троянской войны, вполне простительна, учитывая его неполную осведомленность о хронологии
Гиссарлыка.

Вильгельм Дёрпфельд

Команда рабочих Дёрпфельда позирует на Гиссарлыке, на дальнем плане простирается Троянская
равнина. Возвышенное расположение цитадели над плоской окрестностью должно быть, отгоняло
возможные мысли о набегах. В эпоху Трои VI Дарданеллы, известные в античности под именем
Геллеспонта> отстояли от холмя на милю.

Шлиман и Дёрпфельд намеренно оставили некоторые части холма нетронутыми, чтобы была
видна его прежняя высота. Блеген окрестил одну из них Островом и сделал этот снимок (слева) - с
человеком наверху для масштаба, - прежде чем приступить к осуществлению своего замысла,
которое растянется на семь лет. Остров подарил множество сведений о Троe III,IV, V - менее
известных поселениях, никогда не отождествлявшихся с легендарным городом "Илиады".

Эти два снимка изображают так называемый Остров на разных стадиях раскопок. Наверху виден
откопанный слой Трои IV. Два года спустя, когда стены Трои III были удалены, от Острова остался
лишь каменный пенек (слева), Шлиман оставил и еще один остроконечный выступ (на задней
плане), известный под именем Meгарона, поднимающийся из основания большого здания,
определенного как дворец Трои II.

Mанфред Корфман

Удалив из огромного рва вековые завялы щебня и растительность, рабочие возводят защитную
стену, чтобы предупредить дальнейшую эрозию. Цель работ - возвратить рву первоначальный вид,
который он имел во время раскопок Шлимана, чтобы он служил памятником истории
археологических исследований.

РАННИЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК 3500-2000 гг. до н.э.
КИКЛАДСКАЯ ГОЛОВА
В начале бронзового века особенно посчастливилось южным пределам Эгейского царства - Криту
и Кикладским островам так как благодаря выгодному местоположению до них доносились
отголоски исторических перемен, происходивших в Египте, уже вступившем в династическую
эпоху и выказывавшему необычайную зрелость и мудрость Расширив сеть торговых отношений,
завязавшихся в период н далее среди других Эгейских обществ
Несмотря на такое культурное смешение, разные группы коренного населения в Эгейском
бассейне развивались сравнительно независимо друг от друга, о чем бесспорно свидетельствуют
археологические данные Так мощные укрепления древней Грои и сокрытые за ее стенами клады
говорят о развитом политическом устройстве Зато на Кикладах особое место уделялось развитию
ремесел и техники Там обрела наивысший расцвет обработка металлов - этот краеугольный камень
всей Эгейской цивилизации Головы мраморных изваяний работы кикладских мастеров,
поражающие своей простотой (наверху), являют высшее эстетическое выражение той эпохи в
Эгейском мире
Появление в регионе индоевропейцев после 2000 г. до н.э. ознаменовало переход к новой эпохе
Разрушение старых поселений, зарождение новых стилей в керамике, зодчестве и погребальных
обычаях, а также новый язык, предтеча древнегреческого, - говорят о значительных сдвигах в
культуре Результаты раскопок показывают, что материковая и ближайшие островные цивилизации
пережили период почти повсеместного упадка, который продолжался почти до наступления
микенской эпохи

СРЕДНИЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК 2000-1600 гг. до н.э.
МИНОИСКИИ БЫК
На Крите процветала минойская цивилизация: бедствия, обрушившиеся на иные края, обошли ее
стороной. Эта культура получила свое название в честь легендарного царя - или целого поколения
царей, носивших имя Минос. Она первой из Эгейских цивилизаций подарила миру нетленные
достижения, сопоставимые с величайшими достижениями других крупнейших цивилизаций
древности.
Дворцы, которые начали возводить на Крите около 1900 г. до н.э., являлись средоточием
минойской жизни. Сама сложность дворцовых построек свидетельствует о развитой городской
культуре с ее общественной иерархией, аппаратом чиновников, религиозными обрядами,
организованным ремесленным производством. Дворцы, неоднократно страдавшие от
землетрясений и пожаров, были полностью перестроены около 1700 г. до н.э. Такое возрождение
получило название "золотого века" микойской цивилизации.
Мир, процветание и социальное равновесие позволили гражданам Крита подчинить своей власти
все восточное Средиземноморье, и критское влияние давало о себе знать еще много веков.
Критянам принадлежал ряд нововведений в строительном деле, обработке металлов и
государственном правлении. Кроме того, минойцы изобрели письменность, почти целиком
оригинальную. Первой такой системой стало пиктографическое, или иероглифическое письмо, а за
ним последовало так называемое линейное письмо А, до сих пор не расшифрованное. Все записи
процарапывались на сырых глиняных табличках.
Пожалуй, самым долговечным наследием минойцев стало их искусство. Критские художники живописцы, резчики, ваятели - создали поистине бессмертные шедевры невиданной красоты и

изящества, изображающие природный мир, религиозные мотивы, сакральные символы - например,
быка (наверху). Минойским искусством восхищались на всем Эгейском побережье и восточном
Средиземноморье, ему подражали - особенно на близлежащем острове Фера, в городе Акротири.
По грустной иронии, сильнейшее и губительное извержение вулкана на Фере около 1600 г. до н.э.,
вполне возможно, ускорило падение минойского владычества.

ПОЗДНИЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК 1600-1050 гг. до н.э.
МИКЕНСКОЕ КОЛЬЦО
За смертоносным извержением вулкана на Фере последовало окончательное разрушение дворцов
на Крите - всех, кроме Кносса, - по-видимому, в результате иноземных вторжений и стихийных
бедствий - землетрясений. В ту же пору слияние минойской и элладской культур на материке
породило новое политическое образование, названное микенским в честь своей главной цитадели.
Микенская цивилизация носила ярко выраженный военный характер. Города укрепляли мощные
стены, искусство изобиловало сценами сражений и охоты. Вытеснив минойцев, пришельцы с
материка воцарились в Кноссе, прибрали к рукам прежние минойские торговые пути и даже
переняли критскую письменность. Микенское линейное письмо В было вариантом минойского
письма, приспособленного для греческого языка.
Могущественные и тщеславные цари собрали несметные сокровища - золото и серебро. Часть
богатств они уносили с собой в могилу: например, такие золотые кольца, как показано наверху.
Некоторые древнейшие захоронения - шахтовые гробницы в Микенах - представляли собой
несколько усовершенствованный тип среднеэлладских погребений, помещенных в особые склепы.
Позже микенцы начали возводить сводчатые усыпальницы - толосы. Они являют великолепный
пример микенского зодчества и строительного искусства.

На протяжении позднего бронзового века микенцы добились господства над Эгейским морем, но
их цивилизация, как до них - минойская, начала клониться к упадку. Хотя ученые продолжают
спорить о причинах, - приводя в качестве возможных объяснений внутренние восстания, внешние
вторжения, резкие перемены природных условий, - они сходятся в одном: кончилось все это
полным крахом. И древние Эгейские царства на целые триста лет погрузились в забвение, - до тех
пор, пока их не озарил ослепительными лучами гомеровский эпос.