АКАДЕМИЯ НАУК УКРАИНЫ
ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ
ДРЕВНОСТИ СКИФОВ
Сборник научных трудов
КИЕВ
1994
Сборник посвящен различным вопросам истории и археологии скифского периода Восточной Европы
По-новому трактуются известные события скифской истории, например, поход Дария I Гио-таспа против скифов и пр.
Значительное внимание уделяется рассмотрению отдельных локальных групп памятников скифского времени на территории Украинской П шобережной Лесостепи, правомерности их выделения и хронологии.
Публикуются материалы скифской эпохи из раскопок, проведенных в степной и лесостепной зонах Украины в последние годы.
Для археологов, историков, всех, кто интересуется историей нашей Родины.
Редакционная коллегия
Е.В.ЧЕРНЕНКО (ответственный редактор),В.Ю.МУРЗИН, С.А.СКОРЫЙ (ответственный секретарь)
Утверждено к печати ученым советом Института археологии АН Украины
Редактор ЛЛ.Ващенко
ISBN 5-12-003997-9
© Институт археологии АН Украины, 1994
БОРИС НИКОЛАЕВИЧ МОЗОЛЕВСКИЙ
(193« - 1993)
13 сентября 1993 г. ча 58 году жизни после тяжелой болезни умер Борис Николаевич Мозолевский, кандидат исторических наук, известный украинский археолог и поэт. За свою более чем 20-летнюю деятельность в области археологии Б.Н.Моэолевскому удалось сделать очень многое. Сформировавшись как ученый под непосредственным и прямым воздействием создателя украинской школы скифэведения А.И.Тереножкина, проработав с ним долгие годы, Борис Николаевич взял лучшее у своего'учителя, во многом продолжив его традици .
Прекрасный полевой исследователь Б.Н.Мозолевский обладал изумительной научной интуицией. С его именем связаны раскопки многочисленных курганов, прежде всего юга степной Украины и в первую очередь курганных групп Никопольщины, материалы которых вошли в золотой фонд отечественного скифоведения. Особое место в полевых исследованиях Бориса Николаевича занимали раскопки курганов скифской знати. Толстая, Хомина, Водяна, Бабина, Соболева Могилы, Яелтокаменка - каждый из этих курганов кочевой элиты имеет важнейшее значение для изучения истории скифов. Особое место среди названных памятников занимает Толстая Могила, блестящее изучение которой принесло Б.Н.Моэолевскому широчайшую известность в научном мире и кругу общественности. Бесспорно, он был лучшим специалистом в изучении стой категории памятников.
Борис Николаевич оставил нам монографию "Товста Могила", "Мелитопольский курган", являющиеся настольными книгами любого ски-Фоведа, и весьма оригинальную книгу "Скзфський степ", где органически соединены поофесскональные знания и его поэтический дар.
В памяти коллег-скифологов и друзей Б.Н.Мозолевский останется не только прекрасным исследователем, но и интересным самобытным поэтом, разносторонне одаренным человеком, личностью высокой духовности, отзывчивым и добрым товарищем.
Книга посвящается светлой и незабвенной памяти Бориса Николаевича Моэолевского.
СОДЕРЖАНИЕ
Бессонова СС Курганы Лесостепного Побужья....................................... 3
Скорый С.А. О Волынской локальной группе памятников ’’скифской культуры" Правобережной Лесостепи.............................................................. 34
Ковпаненко Г.Т., Бессонова СС, Скорый С. А. Новые погребения раннего железного века в Поросье.................................................................... 41
Григорьев В.П. Захоронение тяжеловооруженного скифского воина у с. Гладковшина.	63
Махортых СВ., Фоменко В.А. Развальский клад....................................
Полин СВ. О походе Дария в Причерноморскую Скифию.............................. 86
Гаврилюк Н.А. Каменское городище и его округа................................. 102
Фиал ко БЕ. Погребальный комплекс кургана Огуз................................ 122
Андрух СИ Малая Скифия в Добрудже............................................. 144
Список сокращений............................................................. 138
С.СБЕССОНОВА
КУРГАНЫ ЛЕСОСТЕПНОГО ПОБУЖЬЯ
В статье рассматриваются погребальные памятники Восточной Пополни позднескифского времени, исследованные в конце XIX - начале XX в. и практически не введенные в научный оборот.
Своеобразие памятников Верхнего Побужья впервые отмечено А.А.Спицыным, проводившим в 1910 г. раскопки на Немировском городище (современная Винницкая область). Раскопки позволили поставить вопрос о своеобразии ’’Немировской” лепной керамики и ее связи с культурой европейского гальштата [Спицын, 1911; 1918]. А.А.Спицьш отмечает историко-культурную общность Лесостепного Побужья с Днепровским Лесостепным Правобережьем, где, по его мнению, обитали племена скифов-пахарей. Этот термин он понимал как оседлое земледельческое население в противовес кочевникам Степи.
Дальнейшие исследования подтвердили своеобразие памятников Верхнего Побужья и их промежуточный характер по отношению к другим памятникам Лесостепи — Среднего Подаестровья и Среднего Поднепровья. Югоподольской экспедицией под руководством М.И.Артамонова в 1946—1953 гг. проводились разведки ряда памятников в По-бужье, раскопки Немировского и Севериновского городищ, позволивпме проследить преемственность материальной культуры от предскифского времени до VI—V вв. до н.э. [Артамонов, 1947; 1947а; 1952; 1955; 1955а; Смирнова, 1961]. М.И.Артамонов и Г.И.Смирнова выделили Подольскую группу памятников, не разделяя ее на западный ииОсточный варианты.
Впервые памятники Лесостепного Побужья выделены в Верхнебужский.вариант скифской культуры И.В.Фабрициус [1948; 1951]. В основу выделения положено своеобразие лепной керамики городищ, хотя отмечалось и отличие погребальных памятников от поднепровских и в особенности поднестровских. Побужская группа памятников выделена на тех же основаниях Б.Н.Граковым и А.И.Мелюковой [1954, с. 82-83, С5-86].
Наиболее четкая и развернутая характеристика побужской группы памятников дана А.И.Тереножкиным и В.А.Ильинской [Археолога УРСР, 1971, с. 94—97; Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 282—286]. В круг памятников этой группы вклкмен Новоселковский могильник в верховьях Горного Тйкича. Новое название локальной группы — Восточноподольская — представляется удачным, так как одновременно отражает генетическую близость ее памятников западноподольским и в то же время подчеркивает их различие, обусловленное разностью исторических судеб названных регионов1.
Памятники Восточноподольской группы сосредоточены главным образом в верхнем течении Южного Буга между Винницей и Немировым (рис. 1). Здесь расположены городища и поселения: Немировское, Севериновское. Якушкнское, Переорки, а также курганные могильники у сел Ильинцы, Кальник, Переорки, Шершни. Разделение с памятниками Западноподольской группы не представляет особых сложностей благодаря природному рубежу — водоразделу между верховьями притоков Южного Бута и Днестра. Памятники Западной Подолии не выходят за пределы Днестра и нижнего течения
1 В статье используются две параллельные группы терминов для обозначения памятников Подолии: Побужская (Восточноподольская) и Днестровская (Западноподольская).
©ССБессонова, 1994
ISBN 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994.	3
Я-^
Рис. I. Памятники скифского времени Лесостепного Побужья:
1 - Новоживотов; 2 — Новоселка; 3.- Долинка (Янковичи); 4 - Умань; 5 — Редвинцы; б — Жовт-невое; 7 - Уладовка; 8 — Куриловка; 9 - Мизяков; 10 — Переорки; 11 — Северинов; 12 — Межи-ров; 13 - Гришевпы; 14 — Шершни; 15 - Байраковка; 16 - Немиров; 17 — Ильинды; 18 - Кальник;
19 - Михайловка; 20 — Завадовка; 21 - Песчаная; 22 — Кринички. А — курганы; Б — городище.
его притоков [Ковпаненко, Белозор, 1989]. Наименее четко прослеживаются северная и восточная Гранины,
Северной границей памятников Восточноподольской группы можно считать зону распространения типично скифских памятников, которая вряд ли простиралась далеко на север от Винницы. В районе Калиновки (р. Згар — верхний левый приток Южного Буга) и Хмельника (верховья Южного Буга) находилась, судя по могильникам у сел Мизяков и Куриловка, зона, контактная с памятниками милоградской культуры.
Восточную границу считаем возможным проводить, вслед за И.В.Фабрициус [1951, с. 63-64], А.И.Тереножкиным и В.А.Ильинской [Археолот УРСР, 1971, с. 95], по Горному Тикичу, Ятрани, Синюхе [Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 281; Стрижак, 1982, с. 82] ..Если принять предложенную условную границу, то к Восточноподольской группе отойдут памятники Уманшины [см. возражение: Артамонов, 1955,с. 86], а также междуречье Роси и Горного Тикича.
Южную границу памятников Восточноподольской группы мы отодвигаем до границ Степи и Лесостепи, то есть она включает в себя среднее течение Южного Буга в .предел ах Лесостепи. Здесь, в бассейне р, Савранки, расположена группа памятников, которые М.И.Артамонов связывал с южными соседями скифов-пахарей — ализонами: курганы у сел Песчаная й Кринички [Седанский, 1899, с. 256-257; ОАК, 1909-1910, с. 178-179]. Известны и поселения скифского времени [Патокова, 1959, с. 132—134]. На границе с Лесостепью, в бывшем Балтском уезде, отмечено наибольшее для Побужья количество курганов — 531 [Гульдман, 1901, с.. 256]. Теоретически они должны тяготеть к городищам и поселениям района Винницы, так как торговый путь, проходивший по долине Южного Буга, несомненно, связывал эти два очага оседлого лесостепного населения. Иные очаги, оседлости отделены от восточноподольских значительными степными пространствами (Нижнее Побужье) или рекой Днестр (Могилев-Подольская подгруппа Западной Пополни).
Очерченная территория Восточноподольской локальной группы. памятников в основном совпадает, кроме бассейна р. Савранка, с Подольско-Побужским регионом Лесостепи [Природа Украинской ССР, 1985, с. 27, рис. 2, 25]. На ней можно выделить 4
несколько локальных подгрупп: 1)центральная — ”немировская”; 2)восточная — ”но-воселковская” (сюда же включены уманские курганы)1 2; 3)южная — ’’савранская”, занимающая промежуточное положение между западноподольскими памятниками Могилев-Подольской подгруппы и памятниками ’’немировской” подгруппы.
Восточноподольская группа памятников скифского времени остается одной из наименее исследованных. Кроме упоминавшихся раскопок А.А.Спицына и М.А.Арта-монова отдельные курганные погребения^ исследовали В.Б.Антонович [ОАК, 1891, с. 165—171], Н.Е.Бранденбург [ОАК,1901, с. 106; ЖРБ, 1908,с. 139—141],С.С.Гамчен-ко и др. Краткие сведения об их раскопках опубликованы А.А.Спицыным [1918, с. 52— 53, 102, 117, 120], Е.О.Сецинским [1899, с. 256-257], Д.К.Гульдманом [1901, с. 273, 282], а также в ЗРАО [1896, т. VIII, с. 169—170] _А.Быдловский [1904; 1905] опубликовал результаты раскопок могильника у с. Новоселка. Ценным источником остаются Археологические карты Подольской губернии, составленные в конце XIX в. Е.О.Сецинским [1899] и Д.К.Гульдманом [1901].
Несколько курганов VI—IV вв. до н.э. были раскопаны в 20-е и 60-е годы сотрудниками Уманского музея [Покровська, Ддденко. 1970]. Экспедиция Винницкого музея исследовала три погребения чернолесско-жаботинского периода у с. Тютьки [Заец, 1979] и шесть курганов милоградской культуры у с. Мизяков [Лобай, 1977] с погребениями конца V—IV вв. до н.э. Несколько погребений этой же культуры VI—V вв. до н.3. были исследованы в 1950 году [Лагодовська, Виезжев, Копилов, 1956]. В 80-х годах несколько пунктов предскифского и скифского времени открыты в ходе обследования трассы газопровода [Магомедов, Лобай, 1982; Пачкова, 1984].
Материалы восточнопсдольских могильников из-за неудовлетворительного состояния источника (опубликована лишь часть материалов, как правило, без иллюстраций, коллекции утрачены) привлекались только в незначительной степени при исследовании историко-культурных процессов, протекавших в этом регионе в скифское время, хотя сам источник представляет значительный интерес.
В настоящее время известны 17 пунктов с курганными могильниками, группами или единичными курганами скифского времени3. Среда них два больших (около 200 насыпей каждый) могильника: один у с. Переорки, близ городища IV в. до н.э., второй — между селами Новоселка, Яцковичи и Ивахни. Оба могильника частично исследованы. Могильник у с. Уладовка не раскапывался, но, судя по аналогиям с могильниками V—IV вв. до н.э. в Лесостепи и в Степи (большое количество тесно расположенных невысоких насыпей), его можно отнести к этому времени.
Довольно крупные могильники известны у сел Завадовка Теплицкого района (49 компактно расположенных небольших насыпей) и Кальник Ильинецкого района (27 курганов,.раскопаны три). Курганный могильник значительных размеров у с. Дубова бывшего Балтского уезда называет Д.К.Гульдман. В археологической карте, опубликованной исследователем [1901, с. 256], наибольшее количество курганов отмечено на границе со степью (Балтский уезд) и в прилегающих к нему с севера Ольгопольском и Гайсинском уездах.
Мы располагаем данными о 62 погребениях скифского времени, большинство из которых приходятся на^восточную подгруппу (рис. 1). Информация о них отличается и наибольшей полнотой. Наиболее скудные сведения сохранились о погребениях Савранской подгруппы. Основной массив погребений датируется концом V—IV вв. до н.э., и только 9 погребений, и то предположительно, можно отнести к эпохе архаики.
Сведения о погребальном обряде эпохи скифской архаики очень скудны. Второй половиной VII в. до н.э. датируется погребение в кургане могильника Шершни II [Магомедов, Лобай, 1982], совершенное в неглубоком (0,7 м) сожженном деревянном склепе, облицованном вертикально вкопанными бревнами. Сохранилась только часть склепа, поэтому' не известны ни его размеры, ни точная конструкция. Видимо, погребальный обряд близок обряду могильника у с. Тютьки Чернолесско-Жаботинского периода
1 Этот район был центром какой-то племенной общности в предскифский период, о чем свидетель-
ствует сосредоточение здесь памятников белогрудовской и чернолесской культур [Храбан,
з 1971Ь
г Не считая могильников милоградской культуры у сел Мизяков и Куриловка. Подробнее см.: Бессонова, 1989а.
(к. VIII—VII вв. до н.э.). Там погребения совершены в мелких прямоугольных или подквадратных ямах, перекрытых деревом. Перекрытие иногда обожжено. Погребенные лежали скорченно на боку головой на север ^Заец, 1979].
Стены могил с архаическим инвентарем, открытые С.С.Гамченко в районе с. Кринички, обложены камнем и имели каменное перекрытие. Размеры ям около 2,33 х 1,05 м, глубина 1,42 м. Погребенные лежали скорченно на боку головой на север. Инвентарь (булавки, кольца, стрелы, черпаки) характерен для погребений эпохи архаики [ОАК, 1909—1910, с. 178]. Захоронения в примитивных каменных ящиках в сочетании со скорченным положением умерших характерны для Молдавской и Западноподольской групп памятников VII—VI вв. до н.э. (Мелюкова, 1958, с. 48,.85]. Так как погребения этого времени в Среднем Побужье практически неизвестны, то делать какой-либо вывод несколько преждевременно. Однако тип погребального сооружения связан, скорее всего, с упомянутыми западными территориями.
Архаическое погребение (или несколько?) открыто и в числе могил, раскопанных В.Б .Антоновичем (судя по находкам 10 бронзовых архаических стрел с шипами и сосудов ”из черной лоснящейся глины”). Об обряде ничего не известно. Упоминаются лишь погребения в грушевидных ямах ("особого типа”), но связаны ли они с архаическими находками — неизвестно [Сецинский, 1899, с. 256—257].
Погребение VII или VIв. до н.э. выявлено в одном из курганов Умани, раскопанных П.Куринным, судя по ’’скифскому черпачку”. Разрушенное погребение первой половины V в. до н.э., открытое в Умани (к._№ 6), совершено в квадратной яме 3,5 х 3,5 х 2,1 м с деревянной обкладкой стен. У западной стенки две ямки, в одной из которых вбит наконечник копья. В могиле захоронены два человека. Найдена золотая обкладка деревянной чаши. Об обряде двух других погребений начала — первой половины V в. до н.э. ничего не известно (к. № 6,11). В к. № 5 найдены: амфориск, дно миски, каменная плитка, раковины каури, красная краска; в к. № 11 — стрелы, ворвар-ка, две подвески от сбруи. Еще два погребения ориентировочно, на основе находок (горшок, бусы), отнесены к V в. до н.э. [Покровська, Дщенко, 1970].
Таким образом, архаические погребения известны во всех подгруппах, но в ограниченном количестве. Конечно, новые раскопки пополнят число погребений VII—V вв. до н.э., но совершенно очевидно, что соотношение их и погребений конца V—IV вв. до н.э. будет значительно отличаться от ситуации в Киево-Черкасском регионе и в Западноподольской группе. В первом — количество погребений VII — первой половины V в. до н.э. превышает количество погребений конца V-IV вв. до н.э., во втором хорошо представлены погребения VII—VI вв. до н.э., а последующего времени не известны вообще. Это связано, видимо, не только с изменением численности населения, но и с погребальной традицией. В Побужье, вероятно, традиция курганных захоронений возобладала лишь с конца V в. до н.э. Поэтому, возможно, не известны могильники ранних городищ — Немировского и Севериновского. Вполне вероятно, что население этих городищ хоронило умерших рядом с поселением [Артамонов, 1952, с. 193].
К поэднескифскому периоду (конец V-IV.BB..no н.э.) относятся 53 подкурганных погребения. Большая их часть расположена в междуречье рек Горный Тикич и Соб (Новоселка, Умань, Ильинцы, Кальник). Городища не выявлены. Известны городища в соседстве с курганными могильниками в центральной подгруппе, но в одном случае (Переорки) раскопаны всего семь курганов (не опубликованы), а в другом (Ула-довка) дата городища не ясна, могильник же по внешним признакам относится к позднескифскому времени.
Чаше всего встречались насыпи около 1,5 ми ниже, изредка — курганы высотой 3-4 м (Межиричка). Известны и очень высокие курганы: Ильинцы (8,5 м), Кальник (около 9 м), Новожитов (10 м, не раскопан). Насыпи обычно полностью не исследовались, поэтому' данных о наличии рвов нет. Изредка отмечаются находки в насыпях обломков глиняной посуды, костей животных, пепла и угля4 [Budlowsky, 1904, S. 80]. В насыпи к. № 1 [1886 г.] у с. Стрижавка обнаружена ’’палка”. В курганах, за редким исключением, по одной могиле. Две могилы — в Новоселке (к. № 21, 26), Ильинцах
4 Исключение составляют курганы у с. Кальник с остатками тризн и человеческими жертвоприношениями в насыпи.
(к. N’ 1 (493)); в к. № 4 возле Умани — три могилы, из них две впускные. Почти все погребения совершены в курганах, сооруженных в скифское время, залсключением, возможно,щв ух случаев.
Способ захоронения. Преобладала ингумадия. Обряд трупосожжения известен в Верхнем Побужье с предскифского времени. Для позднескифского периода можно с уверенностью утверждать, что этот обычай не являлся господствующим. В нескольких случаях фиксируется сожжение склепа вместе с погребенным. Сожженный наземный склеп, судя по остаткам ’’значительного кострища” и гнездам от бревен, открыт в Ильинцах (к. № 3) [ОАК, 1901, с. 106; Спицын, 1918, с. 102]. Среда семи курганов, раскопанных в Переорках, также встречались столбовые гробницы, наземные или в ямах. Над могилой разводили большой костер, причем огонь нередко проникал и в саму могилу. В некоторых случаях ’’даже стенки ям для столбов оказались обожжены” (Артамонов, 1947, с. 135]. Судя по этому краткому описанию, сожжения склепов были полные и неполные, когда обгорало только перекрытие. Видимо, и останки погребенных не всегда подвергались воздействию огня. Обряд близок к примененному в ильинецком могильнике, а также обряду сожжения в погребениях Киево-Черкасского региона.
Несколько иного типа сожжение открыто в к. № 6 новоселковского могильника. Трупосожжение, видимо, совершено в могиле, стенки которой очень сильно обожжены; в публикации сказано, что могила выложена кирпичом или обожженными вальками глины. Стены ’’окопаны”, по бокам — отверстия для вывода пламени и дыма [Bud-lowsky, 1904, S. 71 ]. Кости погребенного (в них застряли два наконечника стрел) после сожжения собраны в лепной корчагообразный сосуд с двумя ручками — ’’урну” (см. рис. 4, 10). Захоронение - одно из самых ранних в могильнике и датируется концом У в. до н.э. В данном случае, очевидно, наиболее правомерны фракийские аналогии. Так называемые ’’печи” известны в двух могильниках Северной Болгарии: курганном могильнике IV в. до н.э. у с. Зимниче на Левобережье Нижнего Дуная и могильнике Поя-нешгы [Мелюкова, 1979, с. 123—124]. Интересно, что во втором-случае могильнаялма (круглой формы) обложена глиняными вальками. Правда, в обоих случаях останки умерших лежали на дне могил, а не в урнах5 [Мелюкова, 1979, с. 124], хотя в целом захоронения в урнах праха сожженных на стороне погребенных для северных фракийцев, в том числе в позднегетский период, более характерны [Лапушнян, 1979, с. 60, табл. 101.
Интересно погребение V в. до н.э. у с. Пыржолтены (правобережье Нижнего Днестра) , напротив которого (левый берет реки) открыты скифские могильники в Дубос-сарском и Григориопольском районах [Ляпушнян, Попов, 1973, с. 409]. Погребение совершено в овальной яме со следами обжига, обмазки и деревянных конструкции. Пережженные кости помещены в урну типа ’’вилланова”. Инвентарь характерен для широкого круга воинских захоронений этого периода, обряд же погребения, скорее всего, фракийский.
Возможно, трупосожжения были и среди погребений IV в. до н.э. в районе сел Песчаная и Кринички в бассейне с. Савранки (раскопки С.С.Гамченко). Грушевидные ямы перекрыты невысоким широким ’’точком”6, среда находок упоминается ’’урна”.
Таким образом, случаи трупосожжения с последующим захоронением праха в урне связаны, скорее всего, с северо-фракийской традицией..Сожжения погребальных сооружений также встречаются в могильниках, где отмечены черты нескифской (фракийской?) обрядности: Ильинцы, к. № 3 (см. ниже о сходстве с планировкой гетского святилища склепа к. № 1 (493), а также Переорки (северная ориентация погребенных). Отметим, что сожжения присущи погребениям высокого социального ранга — в деревянных столбовых склепах.
Известны типы 27 погребальных сооружений, не считая 7 погребений в Переорках. Среди них преобладают захоронения в ямах с деревянными конструкциями (17 слу-
5 А.И.Мелюкова сравнивает обряд упомянутых фракийских погребений со скифским лесостепным # и степным (неполное сожжение в могиле, типично воинский инвентарь).
В публикациях конца XIX — начала XX в. ’’точками” обычно называют площадки из плотной глины, иногда обожженной, сверху слой земли или камней.
1 - Кальник, к. № 2. Разрез насыпи (по В.Б.Антоновичу): а — чернозем; б — истлевший дерн; в -площадка из обожженной глины; г - захоронения;*) — деревянный настил; е — деревянный шатер; ж - деревянный помост под настилом; з - пласт желто-зеленой глины с остатками захоронения; и - яма со срубами, заполненная черноземом; к - разрез траншеи. 2 — Ильинцы, к. 1 (493). План (по Н.Е.Бранденбургу); 3 — схематический план гробницы к. № 2 (по В.Б.Антоновичу); 4 - план гробницы к.№ 3 (по В.Б.Антоновичу); 5 - разрез рзсыпи к. № 1 (там же): а - чернозем; в - комковатый чернозем с разложившимся дерном; с — твердая глина с включением углей; д — очень плотный чернозем; е — материковая глина.
чаев). Вполне возможно, что они не были господствующим типом, но обычно исследователями отмечается наличие дерева в могилах, тогда как погребения в простых грунтовых ямах часто не упоминаются вообще.
Вначале кратко остановимся на сооружениях, открытых в курганах у с. Кальник и Редвинцы, которые, по нашему мнению, не являлись погребальными сооружениями [Бессонова, 1989].
В Кальницком.могильнике, состоявшем из 27 насыпей и двух ’’майданов”, В.Б.Антоновичем раскопаны три, размещавшиеся в разных местах [ОАК, 1891, с. 165—171].
В к. № 3 открыта квадратная яма со стенками, обложенными досками, с деревянным помостом на дне, под которым находились 9 толстых дубовых свай7 8 (рис. 2, 4). Над помостом слой извести и много угля. В яме, заполненной светлым глеем, на разной
7 Из текста отчета не ясно, возвышались ли сваи над помостом.
8
глубине найдены три наконечника копий, фрагменты амфоры и мисочки, бронзовые бляшка и подвеска, а также часть черепа вола, череп быка (в центре ямы) и другие кости его скелета, часть голени еще какого-то животного. Все находки располагались в южной часта ямы.
Более интересное сооружение открыто в к. 2 (рис. 2, 1). Почти вся подкурганная поверхность была покрыта деревянным помостом толщиной 0,4-0,9 м, который окружал прямоугольную8 яму 5,7 х 4,95 м, ориентированную углами по сторонам света (рис. 2, 5). Глубина ямы 2,6 м, наполнена она очень твердым ’’сплошным” черноземом. Над ямой помост из досок, в 12 ярусов’ (доски каждого яруса лежали перпендикулярно предыдущим).. Над ним возвышался конусообразный деревянный шатер высотой 2,15 и диаметром около 10 м, сплошь заполненный внутри деревом. Стороны опускались под углом 45°. От южного угла ямы отходили две траншеи, высеченные в материке сразу под деревянным помостом и выходившие на периферию насыпи.
Сооружение, судя по всему, не предназначалось для захоронения - яма вся была заполнена очень твердым ’’сплошным” черноземом. В ней обнаружено лишь сооружение из трех вписанных прямоугольников, каждый из которых состоял нз 8 деревянных столбов, соединенных по верху рейками, один столб в центре. Между черноземным заполнением ямы и помостом, в слое желто-зеленой глины найдены несколько костей животных, часть человеческого скелета, в том числе черепа, кучка из 20 бронзовых трехгранных наконечников стрел и ’’железное колечко”.
Судя по находкам (см. ниже), комплекс к. № 2 датируется IV в. до н.э., возможно, первой его половиной.
В к. № 2 и 3 у с. Кальник можно отметить общие черты ритуала, не встречающиеся в других курганах: кострища, жертвоприношения в насыпи, мощные деревянные помосты (в к. № 2 над ямой, а в к. № 3 — на дне), под которыми вкопаны мощные столбы, не несшие, возможно, конструктивной нагрузки (в к. № 3 над ямой не было перекрытия, а в к. № 2 столбы не доходили до помоста-перекрытия н не были вкопаны в материк) . В ямах заполнение из светлого глея (к. № 3) или двуслойное (плотный чернозем и желто-зеленая глина в к. № 2). Остатки жертвоприношений находились именно в слое глея или глины (к ним мы относим и часть человеческого скелета под шатром в к. № 2). Обычных человеческих захоронений не обнаружено, нет и следов ограбления.
Курган № 1 несколгко отличался от двух упомянутях. Ядро насыпи состояло из твердого чернозема, на котором лежал очень плотный (утрамбованный) пласт .желтой глины со множеством углей16 (рис. 2, 5). В северной части кургана, на уровне горизонта - ’’гнездо угля” с пережженными костями животных. Встречались также комки пережженной глины, черепок от сосуда, обломок плоского бронзового браслета «.кремневого ножа с ретушью. Здесь также можно предполагать жертвоприношение. В огромной круглой яме (диаметр ее 5,6 м, глубина около 2 м), заполненной твердым черноземом, лежал на подстилке из коры скелет человека, прикрытый сверху слоем камыша. Скелет лежал на левом боку, правая рука вытянута вперед. Многие кости скелета встречались на разной глубине и в разных местах ямы (в отчете это объясняется действиями грызунов). Рядом с остатками скелета на подстилке найдены: железные удила и при них железные бляшки с отверстием (от узды?), деревянный колчан с 40 бронзовыми трехгранными наконечниками стрел, кинжал или нож в деревянных ножнах, обитых бронзовой бляхой. В южной часта могилы - ’’гнездо угля”, скелет барана на подстилке из коры и рядом большая остродонная амфора.
Возможно, впечатление необычности этого комплекса усиливается хорошей сохранностью органики. Но в то же время применение коры и в особенности тростника8 * 10 11 характерно именно для жертвоприношений [Кудрявский, 1904; Gonda, 1985]. Такова же, очевидно,и роль деревянных настилов или платформ из хвороста или бревен, нередко встречающихся в курганах скифского времени, а также в жреческих сарматских
8 В опубликованном отчете яма названа ’’кубической”, но приводимый в архиве чертеж (рис. 2, 3) опровергает это 1 Архив ЛОИА, фонд № 1, опись 1, 1891 г, № 44, с. 30].
’ ОАК,1891, с. 170. В архивном отчете -- иные данные — 10 рядов (Архив ЛОИА,... № 44, с. 6].
10 Толщина его в центре доходила до 0,5 м. Аналогичный, но гонкий слой был и в насыпи кургана № 3.
11 В северных широтах для этой цели использовали камыш.
погребениях Приуралья [Смирнов, 1964, с. 324, рис. 31; с. 25—28, 36—37, с. 32, рис. 50]. Предположение о чисто сакральной роли комплексов, открытых в к. № 2 и 3, подтверждается убедительными аналогиями Ульских и Уляпских курганов V—IV вв. до н.э. Прослеживаются и общие черты: подсыпка из чернозема, деревянные помосты, столбы, скрытые под землей и не имеющие конструктивного значения [Балонов, 1987].
Приведем еще несколько выразительных аналогий отдельным элементам ’’жертвенников”: деревянную пирамиду над помостом из шести накатов в кургане Татарской культуры Большой Салбык [Вадецкая, 1981, с. 83-85]; длинные подземные ходы, не связанные с погребением, в третьем Бесшатырском кургане [Акишев, Ку-шаев, 1966, с.51, рис. 35, с. 61, рис. 49].
К числу необычных комплексов относится и к. № 1 у с. Редаинцы Хмельницкого района Хмельницкой области, который определен его исследователями как кенотаф [Винокур, Гуцал, 1973, 1974]. Под насыпью выявлены остатки круглого в плане деревянного сооружения диаметром от 4,5 до 6,6 м, сверху несколько маленьких очажков. Здесь же — принадлежности конской узды, копье, наконечники стрел, бусина. Сооружение (толщиной 0,2—0,25 м) находилось не на горизонте, а на подсыпке из серо-черного грунта толщиной 0,6 м. Следов погребения не обнаружено. Вероятно, также жертвенник.
Те же элементы, что и в названных выше жертвенниках, открыты в к. № 1 первой половины VI в. до н.э. у с. Ленковцы в Западной Подолии: 1) каменная вымостка; 2) она лежала на подсыпке из чернозема, содержащего большое количество серого тлена от травы; 3)кострише и две круглые ямки со следами сожжения; 4) под вымосткой и частично среди нее найдены оружие, посуда, удила, оселок; 5)изогнутая траншея, ведущая от полы кургана под вымостку [Мелюкова, 1953, с. 60—62]; известно еще несколько аналогичных ’’кенотафов” из раскопок А.Быдловского и Ф-Пуласского [там же, с. 63]. Таким образом, традиция возведения ’’кенотафов” (а также основные элементы конструкций) прослеживаются в Западной Подолии со времен архаики [Мелюкова, 1958, с. 41].
Г.И.Смирнова [1977] считает ’’кенотафы” обычными курганами с трупосожжения-ми. Безусловно, жертвенники и погребения имели ряд общих элементов в конструкции, особенно захоронения выдающихся лиц, чьи могилы становились своеобразными святилищами. И все же, думается, существуют основания для выделения среди массы захоронений жертвенников по следующим основным критериям: отсутствие захоронения человека при ярко выраженных следах жертвоприношений и наличии отмеченных выше особенностей насыпей.
Погребения на уровне древнего горизонт а. В кургане 1886 г. (п. № 1) у с. Стрижавка скелет мужчины (?) лежал на поверхности материка, головой на северо-запад. Во втором кургане (1888 г.) два скелета, видимо, также лежали на уровне древнего горизонта, подобно погребешнс к. № 9 в Умани. Деревянные склепы на уровне горизонта обнаружены в Переорках и в Ильинцах, во всех трех курганах. В к. № 212, где найдена золотая обкладка горита, раскопан деревянный склеп 5,7 х 5,7 м ”на чистом материке” (слегка заглублен в землю?). В к. №3 (остался недокопанным) на поверхности материка выявлен сожженный столбовой склеп. Судя по находкам золотых бляшек, в кургане (стоял рядом с к. № 2) также было совершенно знатное захоронение.
Особенно интересен склеп, открытый в к. № 1 (493), — размером 6,39х 5,68 м, с 24 столбами, расположенными ’’неправильным по л у крутом” [ЖРБ, с. 140]. Судя по схематическому чертежу' (рис. 2, 2) в плане склеп имел вид полуовала с выделенным входом, перед которым два столба вынесены вперед. Подобная планировка очень близка гетскому святилищу IV—Ш вв. до н.э., обнаруженному на городище Бутучены в Молдове [Никулине, 1987, рис. 8 и 9, с. 72-76]. Правда, конструкция гетского святилища более сложная, но в основе лежит тот же полуовал с линией столбов перед входом. Такая аналогия очень показательна: она свидетельствует о проникновении элементов гетской культуры в Среднее Побужье, по крайней мере в среду высшей знати. Конструкция наземных склепов в Переорках неизвестна.Погребения в Ильинец-ких к. № 1 (493) и 2 имели бревенчатые перекрытия, но конструкция их не ясна.
12 Нумерация курганов (№ 1—3) моя. Курган, раскопанный Н.Е.Бранденбургом, имеет также второй номер: 1 (493).
Захоронения в ямах с деревянными конструкциями. В но-воселковском могильнике из 19 курганов скифского времени в 10 отмечены деревянные конструкции в ямах. Известно краткое описание лишь двух из них: в к. № 1 (четырехугольная яма со следами дубовых стен) и к. № 4 (стенки обшиты дубовыми брусьями, по четырем углам вкопано по массивному столбу, сверху настлан дубовый потолок). В остальных восьми случаях ссылки — ’’как в предыдущем кургане” или ’’как в к. № 1—4”13 [Bydfowski, 1904, с. 80]. Остается, однако, не ясным, были ли во всех погребениях, помимо деревянной облицовки, столбы, или же только в наиболее богатом погребении к. № 4 (размеры 7,2 х 5,4 х 2,1 м). В к. № 67 у с. Яцковичи (продолжение новоселковского могильника) западную стенку могилы подпирали три столба, на которых развешены принадлежности конской сбруи. Сверху — перекрытие из дубовых бревен в два наката. В к. № 3 у с. Межиричка стены, и потолок могилы (размеры 4 х 3,6 м) были ’’забраны березовыми брусьями”..Яма с 10 столбами открыта в кургане 1886 г. у с. Стрижавки-В курганах у с. Переорки, судя по краткой публикации М.И.Ар1амонова,.были также столбовые гробницы в ямах с деревянными перекрытиями. Две столбовые гробницы исследованы в курганах у с. Кальник. Таким образом, захоронения в ямах с деревянными столбами или облицовкой стен составляли около 20 % всех известных нам захоронений восточноподольской группы14.
На долю погребений в простых грунтовых ямах приходится около 50 % захоронений. Четырехугольные ямы отмечены в новоселковских к. N* 15—17, возможно, и в к. № 14, 18, 20, 21/1 и 21/2,-26, а также № 68, 71, 73 у сел Яцковичи и Ивахни; уман-ских к. № 7, 8, 10, 4/3; п. № 2, к. № 1 (493) у с. Ильинцы. Некоторые из ям имели большие размеры: 4,25 х 4,22 м (Ивахни, к. № 73), 5 х 6 м (Межиричка, к. № 1), большая яма, очевидно, открыта и в ’’очень большом” к.Д° 18 у Новоселок. Яма перекрыта дубовыми бревнами, подобно яме в к. № 73 с. Ивахни и ильинецкому погребению.
Мощное деревянное перекрытие (размеры 8 хД м), частично заходящее под глиняный выкид, прослежено в уманском к„М° 4 [Покровська, Дщенко, 1971, с. 169, сн. 7]. Большие по площади деревянные настилы встречаются в курганах Поднестровья IV в. до н.з._Территориально наиболее близкая аналогия — к. № 2 у с. Кобриново в бассейне Горного Тикича [Ковпаненко,.Бессонова, Рычков, 1986].
Разновидностью простых грунтовых являются ямы круглые в плане. Они открыты в к. № 2 у с. Межиричка; в нескольких курганах у с. Кринички. Упоминавшаяся яма в к. № 1 у с. Кальник отличалась очень большими размерами. Размеры другой ямы в кургане у с. Межиричка достигали 3,3 х 2,4 м- (вторая цифра, возможно, означает глубину).
Интересны погребения в курганах у с. Кринички Балтского района на севере Одесской области. Здесь В.Б.Антоновичем и С.С.Гамченко открыты несколько могил, высеченные ’’очень глубоко в подпочве и имели форму грушеобразную, наподобие хлебных ям” [Сецинский, 1899, с. 2*56—257; Гульдман,Д901,х. 282; Спицын, 1918, с. 120].
Погребения в основном V—IV вв. до н.з., судя по находкам (железное оружие, бронзовые стрелы и украшения, бронзовые поножи, амфоры, чернолаковые сосуды, ’’урна”)15. Среди погребений, раскопанных В.Б.Антоновичем, - несколько архаических (сосуды из ’’черной лоснящейся глины, 10 бронзовых наконечников стрел ”с крючками”) , также,.возможно, совершенных в грушевидных ямах (?).
Погребения в круглых, расширяющих книзу ямах, хорошо известны в Степном Побужье на территории Николаевской области: Лиманды II, к. № 2, и. № 1; Лиманды III, к. № 8, п. N° 1 [по Ю.Н.Гребенникову]; в с. Каменная Балка Первомайского района — к. № 7, п. № 1, к. № 5, п. № 1 [Шапошникова, Фоменко, Балушкин, 1975]; погребения у сел Малые Кринички и Варваровка под Николаевом [Нейхардт, 1982, с. 10]. В этих ямах, забитых сверху камнем, выявлен примерно такой же инвентарь, что и в
13 А.Быдловский отмечает, что такие сооружения существовали во всех курганах [№ 1-18], за исключением к. № 6, 10, 11, 14 (невысокие насыпи).
В 1988 г. сотрудники Винницкого музея исследовали у с. Вороновицы слегка заглубленную в землю столбовую гробницу с деревянными стенками и сожженным шатровым перекрытием. Датируется, вероятно, IV в. до н.э. Информация Б. И.Дебая.
15 Аналогичный инвентарь открыт и в трех погребениях обычного типа, раскопанных здесь Зборовским [Сецинский, 1899, с. 255-256].
и
Криничках. Датируются такие погребения в пределах второй половины V—IV вв. до н.э., хотя не исключены ииболее ранние датировки (см. выше).
Погребения в ’’грушевидных” ямах являются, судя по всему, особенностью погребального обряда племен Среднего и Нижнего Побужья. М.И.Артамонов [1949, с 152] считал подобные погребения ализонскими. Генетически они восходят, очевидно, к заглубленным в землю круглым в плане землянкам, хорошо известным в период архаики в Северо-Западном Причерноморье, в том числе в Лесостепном Побужье (Немировское городише) и Поднестровье16 или к зерновым ямам17. Их прототипом могли также быть так называемые очажные ямы для разведения огня, например на поселениях лесостепной части Молдовы [Мелюкова, 1958, с..76] и в Поднестровье.
На поселении 'у с. Долиняны в Поднестровье в очажной яме обнаружен расчлененный скелет мужчины, перекрытый большими кусками спрессованного керамического шпака. Яма почти грушевидная в разрезе (с подбоем в нижней части), датируется в пределах VI, возможно, начала V в. до н.э. [Смирнова, 1988]18 ..Ранее здесь же открыто захоронение в хозяйственной яме взрослого и трех детей [Смирнова, 1979]. Однако собственно захоронения в ямах грушевидной формы остаются местной особенностью Степного Побужья и территории, пограничной с Лесостепью.
В Лесостепном Правобережье захоронения в круглых грушевидных могилах встречены в могильнике, у Холодного Яра близ Смелы, своеобразный характер которого справедливо отмечен Е.Ф.Покровской [1957]. Таких ям там не менее пяти. Датируются погребения в основном концом V - началом IV в. до н.э. По инвентарю и обряду это типичные погребения скифов-степняков, более всего напоминающие погребения Нижнего Подунавья и Поднестровья. Наличие украшений фракийского типа и проволочной пружинной фибулы позволило Е.Ф.Покровской высказать осторожное предположение об участии этой группы населения во фракийских походах скифов.
Совпадение типов погребальных сооружений с побужскими позволяет высказать предположение относительно передвижения скифского населения в Поднепровье из пограничных с Фракией районов, скорее всего Степного Побужья, в конце V или начале IV в. до н.э. Возможно, маршрут передвижения пролегал через Среднее Побужье. В пользу такого предположения свидетельствуют украшения милоградского типа. Именно в Среднем Побужье встречается сочетание скифских, фракийских и милоградских элементов культуры.
Положение погребенных описывается в редких случаях: восемь раз отмечено положение вытянутое на спине и в пяти — скорченное или полускорченное на боку. Скорченные захоронения встречаются в сочетании: тип погребального сооружения (большая круглая яма в к. № 1 у с. Кальник или каменные ящики в районе сел Кринички — Песчаная) или же подчиненный характер погребения - в ногах у основного погребенного (Новоселка, к. № 18).
Ориентация погребенных. Чаше всего встречается, характерная для скифов западная ориентация — 15 скелетов (всего известно 28). еше один ориентирован на восток. В двух случаях (Яцковичи, к. № 68 и 69) это коллективные захоронения, где умершие лежали головами в разные стороны. Южная ориентация отмечена в двух случаях: сопровождающее захоронение ребенка (Янковичи, к. Е° 71) и сопровождающее захоронение в могиле, где находилось еще трое погребенных (Межиричка, к. № 1). Северная ориентация отмечена в погребениях могильника у с. Переорки; в трех скорченных захоронениях (Новоселка, к. № 18, Кринички-Песчаная, раскопки Гамчен-ко), в к. № 69 у с. Яцковичи. Последнее, возможно, было сопровождающим, подобно погребению в новоселковском к. № 18.
Меридиональные ориентации в Среднем Побужье известны с предскифского време
16 У с. Новосельское на Нижнем Дунае недавно открыт интересный комплекс раннегальштатского времени: 15 грушевидных ям под небольшими насыпями с остатками трукосожжений или жертвоприношений [ Новицкий, 1989, с. 100].
17 Н.Н.Погребова 11954, с. 8) считала такие могилы, открытые близ Николаева, захоронениями в заброшенных зерновых ямах. Подобные захоронения действительно изредка встречаются на позднескифских поселениях [ Гаврилюк, Зубар, 1983, с. 111].
18 Примерно этим же временем датируется парное погребение - жертвоприношение в круглой яме с небольшим подбоем на Мотропинском городище {Бессонова, Скорый, Махортых, 1989].
ни (с. Тютьки). В IV в. до н.э. их можно считать характерными для групп населения, связанных этнически с населением милоградской культуры или с северными фракийцами. Так, северная (в меньшей степени южная) ориентация характерна для погребений могильников у сел Мизяков и Курилов ка, которые исследователи относят к милоградской культуре. Можно предполагать (на основании сопровождающих захоронений с меридиональной ориентацией) подчиненное положение иноэтничных элементов по отношению к господствующему скифскому населению. Характерно, что такие ориентации ни разу не отмечены для основных погребенных в богатых воинских могилах. Что касается савранской подгруппы, то здесь северная ориентация погребенных связана, скорее всего, с фракийским влиянием.
Количество погребенных в одной могиле различно: по одному человеку в 15 и по 2-3-4 человека в 10 могилах. В к.~№ 73 у с. Явахни захоронены 10 человек, лежавших в разных направлениях1*. Половозрастной состав также различен. Одиночные захоронения в основном мужские. В совместных захоронениях встречается как мужской, так и женский инвентарь (в том числе примерно одинаковый по ценности). Есть и несомненно самостоятельные захоронения женщин в сопровождении детей.
Сопровождающие захоронения можно с уверенностью отметать в трех погребениях: Новоселка, к. № 2, 18; Яцковичи, к. № 71. В первом и третьем случаях- дета; во втором — возраст не указан. Во всех случаях основным погребенным, судя по инвентарю, была женщина, а сопровождающие лежали в ногах вместе со скелетами животных: в новоселковском к. № 2 и к. № 71 у Яцковичей ребенок и верблюд, в к. № 18 — конь и скелет без вещей.
В остальных случаях (2—3 и более погребенных) выделить сопровождающие захоронения не удается. Это высокие курганы с богатыми захоронениями (Новоселки, к. № 4, 7; Яцковичи, к. № 68; Межиричка, к. № 1). В новоселковском к. № 4(не ограблен) мужчина и женщина сопровождались богатым инвентарем (рис. 3), в ограбленном к. № 7 (также два разнополых скелета) картина менее ясна. В к. № 68 и 69 (по 2—3 человека) сохранился только женский инвентарь: так же, как и в кургане у Межирички, где в обширной яме (5x6 м) захоронены четыре человека. Судя по сочетанию широтных и меридиональных ориентаций погребенных, можно предположить сопровождающие захоронения в к. № 68 у Яцковичей к в к. Nr 1 у с. Межиричка — один из погребенных лежал в ногах у другого, перпег’щкулярно к нему. В кургане 188s г. ус. Стрижав-ка у одного из погребенных - два копья, у второго — нож.
Выделяется захоронение из 10 человек, в основном без черепов>в к. № 73 у с. Ивах-ни, лежавших в разных направлениях. Это напоминает коллективные захоронения чер-нолесско-жабоганского периода (с. Тютьки).
Захоронения коней обнаружены в пята могилах (Новоселка, к. №4,5,7, 18; Янковичи, к..№ 67). Возможно, захоронение коня было и в разграбленном новоселковском к. № 3 — здесь найдены перемешанные конские и человеческие кости (в последних застряли наконечники стрел), а также в к. № 1 у с. Межиричка, где лежали кости четырех человек и коней. Четыре коня были со сбруей, два — без. Еще в семи погребениях найдены только принадлежности сбруи. Таким образом, пятая часть погребений (20 %) содержит захоронения коня или уздечек. В основном это погребения Новоселковского могильника. Если сравнивать с захоронениями этого же периода Клево-Черкасского региона, то гам эти находки составляют всего 10 %. Не отмечены захоронения коней и узды в погребениях савранской подгруппы.
Во всех случаях конь захоронен в одной могиле с человеком, в ногах или в изголовье, перпендикулярно погребенному. В новоселковских к. № 4 и- 7 конь положен в ногах погребенной пары. В к. № 5 (захоронение воина в панцире) обнаружено два конских скелета — по одному в изголовье и в ногах. Во всех упомянутых погребениях кони взнузданы. В к. № 67 у. с. Яцковичи конь также лежал в ногах .воина, а уздечка подвешена на деревянном столбе у западной стенки могилы. В ’’очень большом” новоселковском к. № 18, где находилось богатое захоронение женщины (?), конь (без узды) лежал сбоку, рядом с ним скелет сопровождающего погребенного без вещей. *
W Ср. с погребением в к. № 5 v с. Мизяков.
Рис. 3. Новоселка, к. № 4. Л л ан погребения (по А.А.Быдловскому).
Обычай совместного захоронения коня в одной могиле с человеком не характерен дая скифских степных курганов этого периода. Обычно конь лежит в отдельной яме, реже (в погребениях знати) во входной яме или дромосе. Последняя традиция более характерна для Прикубанья. Совместные, в одной яме, захоронения коней и человека известны в погребениях IX—VIII вв. до н.э. ирано-закавказских регионов [Погребова, 1977, с. 114—140], а также в п. № 5 Келермесского могильника рубежа VII—VI вв. до н.э. [Галанина, 1985, с. 160]. В Нартанском могильнике в Кабардино-Балкарии для захоронений Vll—V вв. до н.э. характерны скелеты коней, положенные в ногах или сбоку умершего [Батчаев, 1985]. В погребениях Тасмолинской культуры в Центральном Казахстане в ногах умерших изредка встречаются захоронения взнузданных черепов коней (Тасмола I, к.№ 19, V, к. N0 3).
В лесостепных правобережных захоронениях конца V—IV вв. до н.э. конь в четырех случаях захоронен по степной традиции — в отдельной яме, в одном случае — в дромосе и в двух — в одной могиле с человеком20, тогда как в VI—Vвв. до н.э. преобладала
20 Одно погребение в Поросъе (Бобрина), а второе (Ризино) - в бассейне Гнилого Тикича. Оба погребения разрушены, поэтому не ясно, был ли полный скелет коня или только его часть.
’’кавказская” традиция — в дромосе или вместе с человеком21 . Как видам, восточноподольские захоронения коней ближе к последней традиции.
Не имеют аналогии в скифских погребениях два случая захоронения верблюдов (один молодой): Новоселка, к. № 2, Яцковичи, к. № 71. Они погребены по такому же обряду, что и кони: в ногах умерших, вместе с детьми. Совместное захоронение подростков и верблюдов является, несомненно, восточным обычаем. Этот обряд, в частности, зафиксирован у калмыков в XII и XVI вв. при погребении знатных лиц [Бакаева, Гучинова, 1987, с. 100]. В Казахстане, Туве, Алтае верблюд считался сакрально чистым животным [Коновалов, 1988,с.94—95].
Кости верблюдов встречаются в транзитных пунктах торгового пути из Ольвии на восток [Островерхов, 1981, с. 91], проходившим по долине Южного Буга [ср. также Терешук, 1981] и далее через местность Экзампей — ’’священные дороги”. Одноименный источник Экзампей чаще всего отождествляют с р. Синюхой [Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 280—282]. Интересно, что некоторые восточные черты встречаются в погребальном обряде местного населения и инвентаре.
Заслуживают внимания и следующие обстоятельства: 1) равнозначность конских (верблюжьих) и человеческих жертвоприношений; 2) сочетание двух жертвоприношений (подростка и коня или верблюда) отмечено лишь в погребениях, содержавших женский инвентарь, в мужских воинских захоронениях только конь (кони).
О том, что подростки, как и кони, приносились в жертву, причем были равными по значимости жертвами, свидетельствует их местоположение в ногах или сбоку умершей, перпендикулярно ей (Новоселка, к. № 2, возможно, Межиричка, к. № 1)22.
Особенно интересно захоронение в к. № 71 у с. Яцковичи: в ногах женщины (голова лежала на каменной плите) — два ребенка и молодой верблюд, причем старший ребенок опирался головой на верблюда (голова на костях животного). Наиболее близкой аналогией, на наш взгляд, является захоронение, открытое в Дубоссарском районе Молдовы (на Среднем Днестре) в к. № 18 [Кетрару и Серова, 1987, с. 120—121, рис. 119]. В ногах женщины лежал, почти поперек ямы (головой на северо-северо-восток), второй погребенный, голова которого покоилась на куче костей животных (конь и крупный рогатый скот). Оба погребения датируются концом V или первой половиной IV в. до н.э. и имеют ряд совпадений в инвентаре (каменные плитки, круглые камни, зеркала, бусы, золотые бляшки, амфоры, ложи) и обряде (жертвоприношения коня и подростка) , выделяющих их из обшей массы [Бессонова, 1991, с. 80]23.
Еще одна интересная аналогия — захоронение в к. № 20 у Холодного Яра близ Смелы [Покровська, 1957]. В круглой грушевидной яме была похоронена женщина с оружием, зеркалом, жертвенным мясом и ножами, пряслицами, точильной плитой и круглыми камешками. В ее ногах (поперек ямы) - скелет подростка с мелкими украшениями, в том числе двумя бронзовыми подвесками подгорцевско-милоградского типа. У женщины серьги фракийского типа.
Эти особенности погребального обряда можно, очевидно, отнести к этнографическим. Неординарность погребений (с жертвоприношением человека или животного) в сочетании с сакрально-магическими предметами погребального инвентаря (зеркала, каменная плита) позволяют отнести их к числу жреческих (знахарских). В различных сочетаниях элементы этого обряда повторяются в некоторых погребениях конца V — первой половины IV в. до н.э. (около 20). Иногда встречается оружие, хотя чаще набор инвентаря женский (зеркала, каменные плитки, каменные или глиняные шарики,
21 Аналогией является захоронение коня (также без узды) в жреческом пиребении начала VI в. до н.э. в к. № 35 у с. Бобрина [Бобринский, 1901]. Возможно, захоронения коней без узды характерны именно для женских погребений? [ Галанина. 1985. с. 160]. Если это так, то сушест-вуютуже две параллели между конскими захоронениями Северного Кавказа и Лесостепи.
Совместные жертвоприношения коней н подростков отмечены в к. № 5 возле аула Уляп в Прикубанье [ Балонов, 1987, с. 41]. Более близкая территориально аналогия, также первой половины IV в. до н.э., - курган у с. Косоуцы в Среднем течении Днестра на правом берегу, скелеты трех лошадей и двух собак лежали в пределах ямы, между стенками склепа и деревянной ограды. Между скелетами лошадей, частично перекрывая их. лежал скелет мальчика 10—14 лет [Маи-зура, 1982, с. 124—126].
В текст вкралась досадная опечатка, в результате чего находки каменных плиток и галек оказались фракийскими чертами обряда.
пряслица). Характерно, что все эти погребения открыты не в ’’классической” степной Скифии, но на ее периферии (Крым, Дыестро-Дунайское междуречье24, Лесостепь -Побужье, Поросье, бассейн Тясмина).
Есть все основания предполагать, что обряд захоронения с упомянутым набором инвентаря степного происхождения25. Особенно ярко степные, даже восточные черты проявляются в к. № 71 у с. Яцковичи (плита под головой26, верблюд). Распространение этого обряда на широкой территории скифской периферии свидетельствует о прямом проникновении степного населения в Лесостепь и о достаточно одинаковых проявлениях культовой практики.
Напутственная мясная пища отмечена в восьми или девяти погребениях. Следует отметить редкую встречаемость мясной пищи в новоселковском могильнике, что необычно для богатых воинских захоронений этой эпохи. Лишь в к. № 1 найдены кости коня с ножом (напутственная пища?). В уманском могильнике мясная пища отмечена в к. № 6 (корова-бык) и № 10 (конь?). Кости коня или вола найдены в к. № 3,4 у Ме-жирички. В к. № 1 этой же группы найдены кости коня (см. выше) и птицы. Необычны на этом фоне остеологические остатки в курганах у с. Кальник: целый скелет барана27 (к. № 1) , кости быка и барана (к. № 2); вола, быка и других животных, в том числе черепа (к. № 3) .
Отметим также следующие редко встречающиеся детали погребального обряда: канавка на дне могилы вокруг погребального сооружения (Яцковичи, к. № 69); четыре округлые ямки по углам могилы, без следов дерева (Яцковичи, к. № 71). Эти детали спорадически встречаются в погребениях различных культур скифского времени [Ольховский, 1978]. Возможно, ямки предназначались для жертвоприношений подземным богам.
Особенностью погребального обряда Восточной Подолии позднескифского времени является то, что здесь господствующими с конца V в. до н.э. становятся курганные захоронения. Большинство открытых погребений этого периода — воинские и женские довольно высокого социального ранга, что, возможно, объясняется выборочным характером исследования. Пока неизвестны грунтовые и курганные могильники рядового населения.
Господствующий тип подкурганных погребальных сооружений — грунтовая яма с деревянным перекрытием, иногда со столбами и деревянной облицовкой стен. Большое количество сожженных погребальных сооружений и самих погребенных наверняка объясняется соседством с регионами, где огонь в этот период широко использовался в погребальной практике (Волынь, Западная Подолия и Молдова).
Выделяются три основных подгруппы, различающиеся деталями погребального обряда.
1) Восточная (или новоселковская) подгруппа. Погребальный обряд довольно однообразный, соответствующий в целом лесостепному правобережному. Отличия: иной обряд захоронения коней (верблюдов), почти полное отсутствие мясной пищи. Открыто несколько погребений, совершенных по фракийскому (Новоселки, к. № 6), степному ’’скифскому” (Яцковичи, к. № 71) обряду.
2) Центральная (ильинецкая) подгруппа; Погребальный обряд наиболее синкретичен. Наряду со скифскими элементами такие детали, как меридиональная ориентация, более частые сожжения и наземные деревянные склепы, характерны для соседних северной и юго-западной территорий.
24 ..
Здесь каменные плиты иногда встречаются в сочетании с лепными курильницами, внутри которых — обожженные камешки или заглаженные обломки амфорных ручек. Аналогичный обычай известен и в погребениях на территории Румынии |Андрух, Суничук, 1987, с. 44].
25 Особенно хорошо этот обряд прослеживается у сарматских племен Приуралья конца V-IV вв. до н.э.
Обычай этот отмечен еще в курганах Западной Подолии конца VII — начала VI в. до н.э. [ Pulaski, 1902, с. 6, 23], в детском погребении второй половины VI в. до н.э. на Береаани [Доман-ский, Виноградов, Соловьев, 1986, с. 34—35J. в ольвийском погребении конца VI в. до н.э. [ Скуд-нова, 1988, с. 48, мог. 38]. Что же касается периода V—IV вв. до нд., то в это время положение плит под голову встречается в восточных культурах скифо-сербского крута, а также на Керченском полуострове ( Бессонова, Скорый. 1986; Бессонова, Бунятян, Гаврилюк, 1988].
Бараньи туши характерны для раннесарматских погребений Южного Приуралья и Поволжья ] Смирнов, 1964, с. 100-101-]-.
Комплексы погребения
Пункт	Курган/погре бение	Посуда		Оружие			Узда	1 | Во рв арка	Нож	Пряслице (п), Веретено (в)	Каменная плита (п), Оселок	Зеркало	Украшения		Прочие находки	Лата, в. до н.э.
		Лепная* Г., М„ Кр..	Гончарная А., Чл., Пг.	Стрелы*	М„ Кн„ Кп., Д. Т.	Пн., П., К.	У., Пс., Н., Б?						С., Бс., П.,О.	Бр, К.		
Новоселка	1	М	15 Кп, Д2 П	+	IV 2	М	2	П2?	+	Бс	Бляшки золотые (2)	IV 3	21	IV 4	Г	А,	Котелок медный,	Пер. пол, IV Пг	крюки железные (3), Муж.	75 М, Кп, П У, Пс	0	С, 0	Бронзовые кольца (2), 68 Д2	фибула Жен.	+	+ С, О,	Золотые диадема, бляш- То же П, Бс	ки головного убора (26), пластинки (34) 5	А, Пг	Кп, 2 Пн У, Б, Пс 6	Кр	♦	Стрелы в костях	V-IV 7	А	105	К	Бс	Наконечник булавы Пер. пол. IV 8	43	Железные трубочки (2),	IV бронзовые украшения 9	43 Кп, Д2 П	+	П	Бс	IV 12	М	+	Пер. пол. IV 13	Пг 14	Кп	У 15	Кп, Д2	+	IV 16	Г	4	IV? 17	+	Пн	Остатки оружия	IV? 18	А, Пг	+	Бс	Золотые бляшки (2) Тр-ячетв, IV 4,14	То же 20	Чл	С	То же 21/1	М	Бронзовая бляха (от Пер. пол. IV панцыря?) 21/2	Бр2 26/1	Г 26/2	Б -	Костяная молоточковид-	V ная булавка																
Оэ
Пункт	1 Курган/погре- | бение	Посуда		Оружие		Узда
		Лепная* Г., М., Кр..	Гончарная А., Чл., Пг,	Стрелы*	1	М„ Ки..| Пн., Кн„ Д..П., К. Т. j 	L	У., Пс., Н„ Б?
Ворварка
Новоселка	Разру- М
, шейное
Яцковичи	67	+	98		Ки2	К	+		+
	68 69 70	г	А, Чл						
Ивахни Умань	71 73 4/3 6	+ +	А	8 1	Кп4, Д В Кп, В2		У, Пс, Н, Б		
Редвинцы Ильинцы .	8 9 11 П.1955 1 1(493)/2 2	г	А А, Пг	7 3 2 154	Кп Кп2, Д, Пн, П, В	К П.К		+ И, Б Пс У, Б	+	+
Кальник	3 1		А	+	Ки?		У, Б		
	2 3		А, Пг	20	КпЗ				
Сгрижавка	1				Кп,Д		П		+
(1886 г.)
Продолжение табл.
Пряслице (п),	! Веретено (в)	'	Каменная плита (п), Оселок	Зеркало	i	Украшения		Прочие находки	Дата ♦ в. до н.э,
			С.. Бс., I.. О.	Бр„ К.		
К
	Остатки плаща	Кон. V -нач. IV
	Гальки (2)	Пер. пол. IV
Бс	Бронзовые украшения	Пер. пол. IV?
Бс	”с ушками”	То же
С	Обломок медной трубки	V-IV
Бс	Гальки (6), шило	v-rv
С	Золотая пластина от	Пер. пол. V
	чаши	
С		
Бс		V?
	Подвески от сбруи (2)	Пер. пол. V
Бс		V?
	Куски железа	Пер. пол. IV
		То же
	Горит, золотые наклад-	Вгор. пол.
	ки, бляшки	IV
	Золотые бляшки	IV
	Ножны деревянные с	IV?
	бронзовой бляхой Колечко железное	IV?
	Бронзовые привеска и	IV?
	обломок бляшки Медные выпуклые	V-IV?
	бляшки	
% J
C<
2-I
>
2:2:
• s
= Ё c
w
•* я
S’ Ж

а 8. u ю 3
О.Э o. о 2 to <u v x e ? x ж a л w 3 £ 3 * t: g e;
Й 3W
S 5 11 S* н * а
о 10
2£ «
8 £ О “ X
О x X О £Х 2 ? 5 , X
<<£	< Ё< С
3) ЮжнаЯуИли савранская, подгруппа. Наиболее сильно чувствуется связь с Нижним Побужьем (погребения в грушевидных ямах) и Молдовой (тру-посожжения).
Для всех .подгрупп характерно полное отсутствие катакомб, ровиков и каменных колец в курганах.
Погребальный и н в е н-тд р ь. К сожалению, известны далеко не все находки. В основном это .материалы новоселковского могильника, изданные А.Быдловским частично, а также некоторые находки уманского могильника, отдельные находки из могильников у сел Ильинцы и Пере-орки. Остальные известны лишь по упоминаниям (таблица).
Набор лепной посуды в погребениях конца V—IV вв. до н.э. примерно тот же, что и в Киево-Черкасском регионе. Корчагообразные нелощеные сосуды найдены в трех погребениях Новоселовского могильника и, возможно, (’’урна”) в грушевидной яме у с. Кринички. Высота сосудов около 31—33, диаметры дна 9—10 см. Два сосуда близки по форме (рис. 4, 10, 72), но у одного из них две небольшие ручки, а в основании горла - орнамент из пальцевых ямок. У третьего сосуда сильно раздутый, шарообразный корпус (рис. 4, 12). По форме и размерам они близки лощеным корчагам V—IV вв. до н.э. Среднего Поднестровья, генетически восходящим к корчагам вилланозского периода [Петренко, 1967, с. 21, табл. 7]. Близкий по форме сосуд, но более приземистый (высота 27 см) найден в могильнике у с. Пересрки. Второй сосуд из этого же могильника еще меньше (высота 22 см) с высоким воронковидным горлом28.
Формы горшков известны всего в четырех случаях (рис. 3; 4, 4-6). Интересен горшочек из к. № 67 у с. Яцковичи (рис. 4, 5). Форма и орнамент на горле типичны для скифских горшков (высота 10,5 см). Необычны восемь вертикальных ’’ребер” на корпусе, что сближает его с курильницами скифского времени [Яко-
28 Близкие типы сосудов нтйдены на поселении IV в. до н.э. у с. Сорока (рис. 4, 9, ₽а) [ Хавлюк, 1979, рис. 10, 5, 10, 17, /91-
Рис. 4. Лепная и гончарная посуда из курганов:
i У 7, 10	-15 —Новоселка (7 - к. № 21, п. № 1; 2 —к. 12; 3 —разрушенное погребение;
7 к. №1	7 — к. №2; 70-к. №6; 13-к. №4; 14 -к. №5; 75 —к. №18); 5 -Яцковичи
№ 67); О —Умань (п. 1955 г.); 8 - Умань (к. № 5); 9, 9е ~ Сорока, селище: 11 —Янковичи (к. №71); 12 —Ивахни (к. №73).
Фот. I. Находки из курганов:
I. 4 — Новоселка, к. № 18; 2—Новоселка, к. Хе 5; 3— Ильницы, к. № 1 (493); 5, 6, 8, 9—Новоселка, к. № 4; 4, 7—Новоселка, к. Хе 20 (7—5, 7— глина; 6, 8, 9,— бронза).
венко, 1971]. По форме ближе всего курильницы из Тираспольских курганов [Мелюкова, 1962, с. 159], нижнюю дату которых можно, очевидно, доводить до начала IV в. до н.э. [Полин, 1989].
Мисок известно всего четыре, все из новоселковского могильника. Они примерно одной формы, с загнутым внутрь краем, у трех выражен поддон, одна с плоским дном. Самая большая миска (диаметр около 20 см) с подлощеной поверхностью и мелкими наколами или дырочками по краю напоминает архаические ’’вазы” с высоким поддоном (рис. 4, 5). Одна из мисочек украшена зигзагообразной линией (рис. 4,1) [Мелюкова, 1979, с. 157 сн 281], вторая с ’’ушком” — очевидно, со сливом или ручкой-упором с отверстием. Такие ручки характерны для керамики культур фракийского круга [Мелюкова, 1979,' с. 108, рис. 36, 2; Никулина, 1987, с. 47, рис. 3, 7, 9]. На одной из мисок (рис. 4, 7) — с подчощеной поверхностью — ’’ушко” сочетается с орнаментом из мелких круглых вдавлений [Мелюкова, 1958, рис. 30,15, 32].
Гончарная керамика представлена в погребениях лучше, чем лепная. Известны 14 амфор, 3 кувшина, 1 амфориск, 2 миски, 8 чернолаковых сосудов и еще несколько ’’терракотовых” в курганах савранской подгруппы. Сохранились изображения че тырех амфор. Из них две типа Солоха I (фото 1, 3, 5), одна типа Солоха II (фото 1,7). Оба типа — начала—второй . четверти IV в. до н.э. [Брашинский, 1984. табл. ХХШ, 3, 22; XXVIII. Зб- XXIX, 6; Манцевич, 1987, с. 51-53, 105-106, N® 32, 81]. Одна амфора (фото 1,2) близка хиосским последней четверти V—IV вв. до н.э. [ср. Брашинский, 1984, табл. IX, 7,2; X, 7, 2]. На горле амфоры из новоселковского к. № 7 — гераклей-ское клеймо КААА1 [Брашинский, 1980, № 213—214]. Клейма с именем Каллий Б.А.Василенко датирует концом V — первой четвертью IV в. до.н.э. [Евдокимов, Фридман, 1987, с. 115]. Типы амфор те же, что и в погребениях Киево-Черкасского региона.
Из кувшинов наиболее ранний найден в новоселковском к. № 5 (рис. 4,14). Он датируется по уздечному набору рубежом V—IV или первой половиной IV в. до н.э. Подобные кувшины считаются продукцией западнофракийских городов и известны на Нижнем Днестре [Мелюкова, 1975, рис. 46, 5] и в некрополе Ольвии [Козуб, 1974, с. 63, рис. 23, 2]. Кувшин из к. № 4 этого же могильника (рис. 4, 13) можно сравнить с кувшином первой половины IV в. до н.э. из Елизаветовского могильника [Брашинский. 1980, с. 140, табл. XVIII, 233]. Не ранее чем второй половиной IV в. до н.э. следует датировать кувшин из к. № 18 (рис. 4, 75), близкий сосудам сарматского периода [ср. Козуб, 1974, рис. 23, 5]. Амфориск из к. № 5 возле Умани (рис. 4, 8) близок к ольвийским V в. до н.э. [Козуб, 1974, с. 79—80, рис. 34, 7].
Набор чернолаковых сосудов такой же, что и в курганах других регионов Правобережья. В новоселковском к. № 18 обнаружены четыре сосуда (фото 1, 4) второй половины или, скорее всего, третьей четверти IV в. до н.э. [Брашинский, 1980, N* 170, 171, 178, 146]. Этим же временем можно датировать и канфар (фото 1, 7) из к. N’ 20 [ср. Брашинский, 1980, '№ 200, 201]. Краснофигурный килик с ’’греческими фигурами" и "арабесками” найден в к. № 68 у Яцковичей. В одном из курганов у с. Кринички найдена капеллированная пелика или канфар (с ’’гладкими выпуклыми полосками” и орнаментом в виде ’’ветки с листьями”), очевидно, второй половины - конца IV в. до н.э. [Sprakes. Talcott, 1970, р. 286, N 711, Кастанаян, 1950, с. 129].
Медный круглодонный котелок обнаружен в новоселковском к. № 4 (фото 1,9). Вверху две ручки - головки животных с ушами (грифонов?), к которым, вероятно, крепилась гонкая железная дужка или кольца. Близкий по форме котелок (но с другими ручками) найден в погребении IV в. до н.э. к. N6 5 у с. Аксютиншя [Ильинская, 1968, табл. XXI, 77]. Его можно также сравнить с китайскими ’’чашами-зеркалами” V в. до н.э. [Стратанович, 1961, с. 69, рис. 9].
В том же к. № 4 возле кувшина обнаружены три больших железных крюка (фото 1, 6,8). В Мелитопольском кургане [Тереножкин, Мозолевский, 1988, рис. 102] найдогы семь аналогичных крюков с ’’пробоями” (крепились к деревянной основе?). Известна находка крюка вместе с железными щипцами, вероятно, висевшими на нем [Дорофеев, Кубышев, Полин, 1989, табл. 18, 2].
К числу редких находок относится обломок золотой обшивки деревянной чаши из к. № 6 возле Умани (см. рис. 8, 7). Подобные находки нередки в Степном и Лесостепном Поднепровье.
Рис. 5. Оружие:
1-3, 20, 21. 25, 26 - Новоселка, к. № 4; 4. 19. 28 - Ильинцы, к. № 1 (493) ; 5. 6 18 - Новоселка, к. 1; 7, 1б, 17 — Новоселка к. N5 15; 8 -Новоселка, к. N® 14; 9, 22 -Умань, к. № 6; 10 — Умань, к. № 4, п. № 3; 11, 13, 14 - Новоселка, к. № 1; 2! - Умань, к, № 6; 29, 30 - Редвинцы (1-24 -железо; 25-30 - бронза).
Наступательное оружие выявлено в 28 погребениях (не считая погребений, в Переорках) , в том числе в 10 случаях — вместе с уздой и конем. Чаше всего (в 22 погребениях) встречаются стрелы. Количество их в погребениях различно: от 1—3 до наборов по 105—154 стрелы. Колчаны упоминаются дважды (Яцковичи,к.№67, Кальник,к.№1). В Ильинецком кургане найден горит с золотой обкладкой так называемого чертомлыц-кого типа (см. фото 2,1).
Копья найдены в 17 погребениях (включая Переорки), дротики — в 8. Аналогии им известны на обширной территории как в Степи, так и в Лесостепи (рис. 5, 1-19). В к. № 7 ус. Новоселка обнаружен наконечник от оловянного жезла или булавы со следами дерева в отверстии.
Стрелы в основном бронзовые, реже костяные: 32 в новоселковском к. № 8 и 12 — в ильинецком к. № 1. Стрелы первого комплекса квадратные в сечении, с шипами, некоторые с отверстиями в боках. Бронзовые стрелы в основном трехгранные со. скрытой втулкой, иногда с треугольными вырезами в основании граней (рис. 5, 25-30). Некоторые стрелы из кургана у с.Редвинцы очень близки стрелам первой половины IV в. до н.э. [Евдокимов, Фридман, 1987, рис. 19, 5], а также стрелам из могильника у с. Переорки [ там же, рис. 8,10].
Меч упоминается в погребениях всего один раз (Новоселка, к. № 4). Нож или кинжал в деревянных ножнах, украшенных бронзовой бляхой, найден в к. № 1 у с. Кальник. ’’Длинный” меч найден в с. Мышеловки Одесской обл. [Спицын, 1918, с. 120]. Меч из новоселковского кургана также относится к числу длинных — без навершия 77 см. Рукоять ажурная, перекрестие ложнотреугольное (рис. 5, 20). Мечи этого типа изредка встречаются в Лесостепи [Мелюкова, 1964, с. 51, табл. 18, 11], навершия овальные. Они напоминают мечи из сарматских комплексов V—FV вв. до н.э., но у последних иные навершия и сплошные рукояти [Максименко, 1983, с. 217, рис. 63, 4, 5J. Топорик с четырехугольным обухом найден в к. № 2 у с. Кринички.
Остатки защитного вооружения выявлены в 11 курганах. Наиболее полный набор — в ильинецком к. № 1 (493). Целый панцирь из железных чешуек разной величины обнаружен в новоселковском к. № 5; отдельные чешуйки — в к. № 17 и в уманском к. № 4. Луновидной формы панцирные (?) бляхи диаметром 22 см найдены в ильинецком к. № I (493) и разрушенном п. № 1 новоселковского к. № 21 (рис. 6, 3). Во втором случае — бляха ’’позолоченная”. Подобные нагрудники широко распространены во Фракии и Македонии, где изготовлялись местными торевтами [Галанина, 1965, с. 9].
Остатки защитных поясов найдены в четырех курганах: Новоселка, к. № 1 (бронзовые и железные чешуйки) ; к. № 4 (железные с бронзовой спайкой); к. № 9 (бронзовые); Ильинцы, к. № 1 (493) (бронзовые, рис. 6, 9). Поножи (рис. 6,1) найлоны в шести курганах, причем в четырех случаях отмечено, что они были на голенях умерших. Очевидно, все погребения с поножами можно датировать концом V — первой половиной IV в. до н.э. Значительное количество поножей в побужских курганах [Галанина, 1965, с. 7] объясняется, возможно, налаженными торговыми связями с Северо-Западным Причерноморьем.
Принадлежности узды встречены в 13 комплексах; в четырех — вместе с захоронением коней. Полные уздечные наборы открыты в новоселковских к. № 4, 5,7; п. № 3 к. № 4 возле Умани и, возможно, в к. № 67 у с. Яцковичи. О форме удил и псалий дают представление находки в новоселковском к. № 5 и уманском к. № 4. Удила обычного для IV века типа, однокольчатые (рис. 6, 17). Псалии, насколько можно судить по не очень четким репродукциям, трех типов.
I — S-видные с восьмеркообразными расширениями вокруг отверстий (рис. 6, 10-11). В уманском к. № 4 из 6 псалиев 3 покрыты глубокой винтовой нарезкой (рис. 6, 12—13). Аналогичный псалий, но с более грубой нарезкой найден в к. № 67. Псалии такой формы известны в комплексах рубежа V — первой половины JV в. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 26, 3; Манцевич, 1987, с. 43, кат. № 23, 24; Максименко, 1983, рис. 12, 22]. Точные аналогии псалиям с нарезкой пока не известны. Е.Ф.Покровская и О.П.Диденко [1970, с. 173] называют псалии из к. № 19 у ст. Воронежская, но у них нарезка иной формы, а весь комплекс более архаичен [ОАК,1903, с. 75, рис. 153].
II — псалии (железные?) с прямым стержнем и концами, отогнутыми почти под прямым углом в разные стороны (рис. 6. 14, 15). Близкие типы псалий характерны 23
Рис. 6. Находки из курганов:
1 -3. 9 - Ильинцы , к. 1 (493); 4.41 - Умань, к. № 11; 5 -8,10-13,17-19, 23, 24. 30 - Умань, к. № 4, п. № 3; 14-16, 21, 22, 29, 36, 40, 44 - Новоселка, к. N* 5; 20, 26, 27, 37- Редвинцы, курган; 25. 38, 42, 43 - Новоселка, к. № 4 (1-6,10-16,19-34 - бронза; 7, 8,17,18, 34-44 -железо).
Рис. 7. Украшения:
1—3, 5—7, 9—15 — Новоселка, к. № 4; 4 — Новоселка, к. № 20; 8 — Новоселка, к. № 21, п. № 2 (1, 2,5,6- стекло; 3, 7, 9, 10,22-15 - золото; 4, 8,11 - бронза).
для V в. до н.э. [ср..Петренко, 1967, табл. 26,15, 6], хотя иногда встречаются и в погребениях конца V — первой половины IV в. до н.э.
Ill — С-видные, довольно сильно согнутые псалии (рис. 6, 16)м. Изредка они встречаются в погребениях конца V — начала IV в. до н.э. [ср. Максименко, 1983, рис. 12,31].
Так называемые наносники известны двух типов.
I — в виде ушастой головки со щитком внизу (рис. 6,19—22). Близки налобникам V—IV вв. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 29, 9,16].
11 — два наносника с широкими веерообразными щитками [см. Bydfowski, 1904, с. 72, рис. 101]. Близки наносникам из Мелитопольского кургана и Страшной Могилы [Ильинская, 1973, рис. 4,4; 5,4]. Нащечные бляхи в виде сильно стилизованных частей тел животных (рис. 6, 23-25) датируются IV в. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 29, 7; Ильинская, 1973, рис. 8,20].
Мелкие пронизи выполнены в зверином стиле: пять бронзовых ’’розеток с птичьими головами” (Яцковичи, к. № 67), птичий коготь или клык (рис. 6, 33), головка хищной птицы и ’’медвежья лапа” (фото 2, 3—б). Пронизи в виде когтей в основном
29 Не исключено (фото нечеткое), что это псалий типа 1
Фоу. 2. Находки из погребений:
1— Ильницы к. Ns 2; 2— Новоселка, к. № 12; 3—6— Новоселка, к. № 26, п. № 2; 7—10— Новоселка, к. Кб 4 (/, 7—10 — золото, 2—6— бронза).
щоактерны V в. до н.э. [ср. Петренко, 1967, табл. 27,5; 30,8,11]. Бляха в виде ’’медвежьей лапы” ближе к экземплярам V в. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 30, 9-10]. Стилистически наиболее близка бляха из Солохи, но она со шитком вверху [Манцевич, 1987, с. 44—45, к. № 27]. Две бронзовые стремявидные пронизи V в. до н.э. найдены в уманском к. № 11 (рис. 6,41).
Круглые бляхи-пуговицы представлены несколькими размерами (рис. 6, 28—32)  без петли на обороте (из ильинецкого к. N’ 1 (493)) с круглым отверстием в центре [аналогия см. Манзура, 1982, с. 127, рис. 3, 2]; ромбической формы с круглыми выпуклинами из кургана у с. Редвинцы (рис. 6, 27)30, (аналогии конца V — первой половины IV в. до н.э.) [Петренко, 1967, табл. 27, S; Максименко, 1983, рис. 12,12]. Интересны ажурные пуговицы в виде вихревых розеток из этого же кургана (рис. 6, 26). Свастикообразные’ бляхи из скифских курганов IV в. до н.э. близки фракийским [Мелюкова, 1976, с. 126, рис. 11, 10, 11]. Извесгны аналогии и в Прикубанских курганах [Шедевры..., с. 109, кат. № 63, рис. ЗЬ31; ОАК за 1903, с. 74, рис. 147].
Кольца для крепления ремней различно э типа: без выступов, с тремя и одним выступом (рис. 6, 7, 8, 35-, 36). Найдены и подпружные пряжки с трапециевидным выступом (рис. 6, 38-40). Ворварки железные (Новоселка, к. № 5), бронзовые шестигранные и круглые (рис. 6, 4, 5, 6).
Таким образом, 8 из 13 комплексов с находками узды можно датировать рубежом V—IV или первой половиной IV вв. до н.э. (Новоселка, к. № 4, 5, 7, п. № 2; к. N" 26; Яцковичи, к. № 67; Умань, п. 3, к. № 4; Ильинцы, к. №' 1 (493) , Редвинцы). Один комплекс (Умань. к. № 11) датируется первой половиной V в. до н.э. Дата четырех комплексов не ясна.
Орудия труда малочисленны. Ножи, видимо, являются обычной находкой. Они упоминаются в 12 погребениях, не считая могильника в Переорках. Обычно в могиле один нож, реже два - большой и маленький (Новоселка, к. Ne 2). Их клали вместе с конем (Новоселка, к. № 1) у ног женщины (Новоселка, к. № 4; Яцковичи, к. № 71).
Находки пряслип можно предполагал, в пяти погребениях (см. таблицу). В огчс-тах они названы "большими бусами” из глины или камня. Две такие ’’бусины" из новоселкой ск его к. № 4 (рис. 7, 2) явно были пряслицами. Находки пряслиц парами характерны для погребений IV в. до н.э. В к. № 1 у с. Межиричка найдены, вероятно, остатки веретена: две костяные конические трубочки, орнаментированные ’’арочками”, и широкое костяное колечко с циркульным орнаментом.
Каменный брусок со следами сработанности обнаружен в новоселковском к. № 4. Представляет интерес находка в четырех погребениях плоских каменных плиток и в двух - глиняных шариков. Такие плитки встречаются в погребениях V — первой половин,.. IV в. до н.э.
Набор украшений из восточноподольских курганов свидетельствует об особенностях этнического состава населения и культурных связей. Бусы выявлены в 13 погребениях; известны изображения всего нескольких (рис. 7,1, 5, 6; 8, 2, 5, 6). Бусы, инкрустированные вставками из нескольких глазков, известны в ряде погребений конца V — первой половины IV в. до н.э. [Мозолевский, 1987, рис. 6,39; Битковский, Полин, 1987, рис. 7, 5]. Интересно ожерелье, найденное на шее женского скелета в к. № 71 у с. Янковичи: округлые голубые и зеленые бусы, удлиненные коричневые, инкрустированные белыми зигзагами [ср.: Покровська, 1957, табл. I, 9]. Одна бусина накрест оплетена серебряной проволокой. Круглая бусина из ляпис-лазури в золотой оправе найдена в кургане у с. Межиричка. Бусы в металлической оправе наиболее характерны для погребений V в. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 23, 12, с. 34; Мозолевский, 1987, с. 73, рис. 6, 26-28]. В центре этого ожерелья - сложная бусина: на бронзовую трубку налаяны две продолговатые бусины из стекла, а в месте их соединения и по обоим концам — ажур ле плетеные обоймы из золотой проволоки. Близкая по композиции бусина-пронизь найдена в п. № 3 к. № 4 возле Умани она имела вид стержня с бронзовыми цилиндрами на концах и поясками со сканным орнаментом. Более характерны
30 Вероятно, это стилизованное изображение жабы или лягушки [ср. Петренко, 1967, табл. 27, 8,151.
31 Так можно датировать бляху из аула Уляп по аналогии с Солохой, где эта композиция дана в сокращенном виде [ Манцевич, 1987, кат. № 92].
для V — первой половины IV в. до н.э. стеклянные бусы в виде пирамидок (Яцковичи, к. № 69, Переорки). Семь дутых золотых бус и одна красная каменная найдены в к. № 18 новоселковского могильника. Об остальных бусах сведения очень краткие.
В насыпи к. № 1 ус. Кальник обнаружена ’’стеклянная плоская овальная бу-са”, с вырезанным изображением стоящего вправо зверя, повернувшего назад голову. Очевидно, это вставка перстня. Подобные находки изредка встречаются в степных погребениях первой половины IV в. до н.э. [Бессонова, Бунятян. 1 щри-люк, 1988, рис. 24,2].
Золотое ожерелье из 13 дутых юд-весок в виде женских головок с амфоровидными подвесками найдены на груди женского скелета из новоселковского к. № 4 (рис. 7, 7). К нему, видимо, относились две ’’застежки” (рис. 7,10) [Лесков, 1974, с. 50, рис. 40].
Бронзовые украшения с ’’ушками” обнаружены у бедер погребенного в к. № 70 у Яцковичей. Вероятно, это подвески типа колокольчиков (рис. 8, 3), открытые в детском погребении могильника в Переорках [Петренко, 1978, табл. 26, 20]. Аналогичные подвески известны в погребениях милоградской культуры [Петровська, 1971, рис. 7, э], а также у сопровождающего погребенного в к. № 20 Холодного Яра V—IV вв. до н.э. [Покровська, 1957, табл. 1, 5].
Три скрепленных между собой кольца (одно железное, дна медных) найдены в кургане у с. Межирички [Покровська, 1957, с. 7; Петренко, 1967, с. 34, табл. 20, 52; Лобай, 1977, рис. 2,3-6]32. Возле черепа мужчины из новоселковского к. № 4 лежали два небольших бронзовых колечка с выступами и бронзовая щипцовая фибула. Возле шеи — девять
Рис. 8. Украшения:
7 - Умань, к. № 6; 2 Умань, разрушенное погребение; 3 - Переорки, могильник (по В.Г.Петрен-ко); 4 - Умань, к. N* 5; 5 - Умань, к. № 9; 6, 7, 10, 11 — Новоселка, к. № 4; 8 - Новоселка, к. № 21, п. № 2; 9 - Новоселка, разрушенное погребение.
золотых колеи, соединенных с петельками
(рис. 8, 7). Аналогии фибуле (ряс. 7, 11) найти не удалось. Фибулы фракийского и италийского типов изредка встречаются в лесостепных погребениях [Петре, ко, 1 %7, табл. 20,13, 25].
Золотые серьги выявлены в двух погребениях: Новоселка, к. N* 4 (у мужчины и женщины) и № 20; бронзовая — в к. №8 возле Умани. Мужская серьга из к. № 4 (рис. 7, 3) имеет многочисленн .е аналогии на Правобережье, но в бронзе [Петренко, 1978, табл. ’8, 7-10, 12]. Женские серьги типа ’’калачик” с подвесками в виде 10 фигурок птиц (рис. 7, 9). Аналогичные серьги, но более тонкой работы и более богатые по отделке обнаружены в Чмыревой Могиле [Петренко, 1978, табл. 19, 72; Киевский музей..., рис. 32]. Серьга из к. № 20 (рис. 7, 4) является стилизацией серьги
32 А.И.Мелюкова [ 1979, с. 227-229] приводит доказательства фракийского происхождения одинарных или сдвоенных колец с выступами, применявшихся в качестве пряжек или украшений.
типа ’’калачик” [Петренко, 1978, с. 31]. Аналогичная серьга, но серебряная, происходит из Елизаветовского могильника на Нижнем Дону, а бронзовая — из Светловодского могильника [Бокий, 1983,.рис. 52, 2].
Уникальны височные золотые подвески, украшавшие женский головной убор из новоселковского к..№ 4 (фото 2, 7). Они состояли из плоских щитков, на которых изображена сцена терзания человека грифоном. К основанию щитков прикреплены каплевидные и треугольные, соединенные между собой привески. Последние близки украшениям из п. № 1, к. № 1 у с. Мастюгино [Петренко, 1978, табл. 27; 37; Либеров, 1965, табл. 36, 27]. Плоские треугольные щитки с орнаментом и с ушками для подвесок (орнамент напоминает новоселковский) найдены в к. № 2 у с. Мизяков [Лобай, 1977, рис. 4, 6] , а также в подгорцевских погребениях [Петровська, 1971, рис. 5,1, 2].
Возле головы женского скелета в том же к. 4 найдена единственная в этом регионе головная диадема. (фото 3, 1, 2). В верхнем фризе изображены восемь рогатых лосиных голов (сзади от них отходят язычки, какими обычно передают хвост или гриву), в нижнем — стилизованные овы. Головы лосей выполнены в манере, близкой изображениям V в. до н.э. Правобережной Лесостепи [Шкурко, 1976, рис. 2,5; Петренко, 1967, табл. 31]. В IV в. до н.э. в Поднепровье вообще исчезает традиция изображения лосей [Шкурко, 1976, с. 99]33.
Выше диадемы лежали 26 круглых блящек с очень стилизованными изображениями ’’двойных сфинксов” — от головного убора (рис. 7, 13). Аналогии им известны в погребениях IV в. до н.э. [Петренко, 1967, табл. 19,27; Лесков, 1974, с. 43, рис. 33], в том числе первой половины этого столетия [Онайко, 1970, табл. 42, 8166; Полин, 1984, рис. 15,7].
По всему женскому скелету, в разных местах, найдены 34 золотые бляшки с изображениями пальметт, крылатого грифона или дракона, орла с развернутыми крыльями, очень стилизованных масок двух типов в сочетании с пальметтами (рис. 7, 12, 14, 15; 8, 10, 11; фото 2, 8—10). Часть из них, в особенности маски, не имеют близких аналогий, хотя в целом они хорошо известны в торевтике Северного Причерноморья. 11ек оторые бляшки имеют аналогии в погребениях первой половины IV в. до н.э. [Ман-цевич, 1987. с. 32, кат. № 4; Петренко, 1967, табл. 19,59].
Мелкие золотые украшения одежды или головных уборов найдены также в ново-селковских к. № 2, 17; ильинецком к. N* 1 (493), 2; к. № 1 у с. Межиричка.
Два небольших бронзовых браслета с сильно заходящими концами и несколько обломков браслетов происходят из разрушенного (детского?) п. № 2 новоселковского к. № 21 (рис. 7, 8: 8, 8). Золотой несомкнутый браслет с утолщенными краями, имитирующий ’’плетенку”, найден в разрушенном погребении этого же могильника (рис. 7, 9).
Костяная молоточковидная булавка периода средней бронзы найдена в п. № 2, к. №26 в комплексе с уздечными пролизками V в. до н.э. [Majewsky. 1905, с. 71, рис. 67- 68]. Очевидно, она использовалась вторично как амулет.
Зеркала найдены в пяти погребениях новоселковского могильника, в женских, судя по инвентарю, погребениях (в трех случаях назван пол). В четырех случаях они лежали возле головы погребенных. Сохранилось изображение зеркала из к. № 12 (фото 2, 2). Диаметр диска 22, .длина ручки 15 см, на конце треугольный выступ (обломанный круглый9). Подобное зеркало, возможно, найдено в к. № 4 (рис. 3). Датируются они V- IV в. до н.э. [Петренко, 1967, с. 35, табл. 24, 1, 9,12], но наиболее характерны, особенно зеркала большего диаметра, для первой половины IV в. до н.э.
О зеркале из к. № 2 известно, что у него была короткая ручка и диск со следами золочения. Два однотипных, по-видимому, зеркала с деревянными ручками обнаружены в к. 18, 71 (диаметры 14,5 и 14 см). Подобные зеркала характерны для IV в. до н.э.
Таким образом, наиболее представительные категории погребального инвентаря конца V—IV .в. до н.э. такие же, что и в погребениях Лесостепи других регионов: посуда (гончарной привозной несколько больше, чем лепной), оружие, узда, украшения, орудия труда, зеркала. Необходимо отметить довольно высокий для Лесостепи процент погребений с оружием и конской уздой. Если сравнить с погребениями Степи этого
33 Исключения: бляшки из Солохи [ М^нцевич, 1987, с. 63, кат. № 39]; к. № 4 возле аула Уляп [ Шедевры.... с. 110. № 70].
периода, то там процент захоронений, содержавших наступательное вооружение, несколько выше; защитного — почти идентичен, а детали узды встречены всего в 1,5 % погребений [Бунятян, 1985, с. 46—47]34.
Погребальный инвентарь позволяет пересмотреть традиционные датировки восточноподольских курганов. Почти все погребения (13 курганов и 1 жертвенник), содержавшие достаточно выразительный инвентарь, можно датировать концом V — первой половиной IV в. до н.э. К этому же времени, вероятно, относится и часть погребений в Переорках, а также четыре из шести погребений милоградского типа в могильнике у с. Мизяков35. Ко второй половине (очевидно, третьей четверти) можно уверенно отнести три погребения: Новоселки, к. № 18, 20; Ильинцы, к. № 2.
Приведем сделанные нами выводы о ходе этнокультурных процессов на территории Лесостепного Побужья.
Наличие достаточно изолированного поселенческого ’’куста” в пределах естественных природных рубежей — Подольско-Побужского региона Лесостепи — позволяет присоединяться к мнению о суше, .вовании здесь в конце V—IV в. до н.э., как и в VI1-VI вв. до н.э., локального варианта лесостепной культуры скифского типа.
Малое количество архаических погребений на территории Лесостепного Побужья не позволяет проследить пути развития местной традиции. Не исключено, что некоторые особенности обряда (северная ориентация погребенных) являются наследием предшествующего периода. Не ясен период второй половины VI—V в. до н.э., когда в Лесостепном Побужье и Поднестровье исчезают скифские погребения36. Резкое возрастание количества курганных погребений с конца V в. до н.э., в том числе явно скифского облика (новоселковский могильник), позволяет говорить о второй волне ски-физации.
К сожалению, пока не издана .керамика, собранная на позднескифских городищах. По мнению М.И.Артамонова [1947, с. 135], эти материалы свидетельствуют, что на позднем этане Побужье ближе к Поднестровью, чем к Поднепровью. В погребальном же обряде восточноподольских курганов конца V—IV в. до н.э. не прослеживается преемственность с западноподольскими курганами по основным показателям (способ захоронения, устройство погребальных сооружений). С V в. до н.э. территория Западной Подолии оказывается ”не сферы влияния скифской культуры, о чем свидетельствует исчезновение курганного обряда захоронений.
В Поднепровье же и Побужье исторический процесс протекал синхронно, судя по однотипности памятников (большие курганные могильники, поселения с незначительным культурным слоем). По главным показателям погребального обряда наблюдается большое сходство; курганный обряд захоронений, преобладание ингумации, единичных, реже парных захоронений, вытянутого на спине положения умерших и западной ориентации. простых грунтовых ям или ям с деревянными конструкциями (столбы, об., падка стон, перекрытия, реже пол), обычай ритуального сжигания склепа, идентичность наборов погребального инвентаря. Со второй половиной IV в. до н.э. в Побужье, как и в Степи, начинается резкое социальное расслоение общества: появляются высокие курганные насыпи (Ильинцы, к. № 2, Новоселка, к. № 18) с обилием античного импорта и золотыми изделиями.
Отличия побужских погребений от поднепровских сводятся: к более частей меридиональной ориентации, особенно северной; полному отсутствию катакомб; захоронениям коней в одной камере с умершим; почти полному отсутствию мяснс” напутственной пищи в погребениях, а также котлов и деревянных чаш с золотыми обкладками. В основном перечисленные различия сводятся к отклонению от скифского степного обряда, черты которого в Лесостепном Поднепровье выражены намного отчетливее.
Эта отличия объясняются та-ими основными факторами: 11 направлением екифи-зации Лесостепного Побужья; 2) периферийным положением самого региона в зоне
34 Сравниваемые погребения принадлежат одной категории.
35 К. № 1 (носохевидная булавка и бикокичсские бусы); к. V 2 (подвески полгорцевского типа [Петровская, 1971, с. 1. 16, рис, 4, 7; 5, 21) ; к. № 3 (бронзовые булавки с гравированным орнаментом на стержнях [Петренко, 1978, с. 12)); к. 4 (копье [Евдокимов. Фридман, 1987, с. 133, рис. 6,1 [), а также к. № 5, 6.
36 Нельзя исключать и частичного перемещения населения из Лесостепного Побуж»я в Нижнее [ Марченко, 1988, с. 117].
3. Новоселка, к. № 4. Золотые украшения головного убора, диадема и бляшки головного убора; 2 — фрагмент диадемы
активных контактов с носителями милоградской культуры .и северными фракийцами. Внедрение ”милограддев”'7 на территорию Восточной Подолии отчетливо.прослеживается с конца V — начала IV в. до н.э., то есть оно совпадает со второй волной скифи-зации. Как и во всем северном ареале Правобережной Лесостепи, скифы и милоград-пы жили здесь чересполосно. Судя по наличию отдельных могильников (Мизяков, Куриловка), милоградцы на территории Восточной Подолии сохраняли этнические связи.
Погребения могильников Переорки и Мизяков свидетельствуют о смешении черт двух обрядов — скифского (курганный обряд, трупоположения, тип погребального сооружения, оружие) и милоградского (северная ориентация, погребения ->а горизонте и в мелких ямах, украшения).
Возможно, существовала и социальная дифференциация по этническому принципу. Судя по могильнику у с. Мизяков. милоградцы составляли менее состоятельный, чем скифы, слой населения. Не исключено, что именно ’’милоградцам” принадлежали сопровождающие захоронения с меридиональной ориентацией. Такая же картина зависимого положения милоградцев прослеживается и в погребениях у Холодного Яра [Покров-ська, 1957].
Фракийские черты в погребальном обряде и инвентаре восточноподолъских курганов редки, но выразительны. ”яма-печь”; трупосожжение в урне в новоселковском к. № 6; возможно, планировка склепа в ильинецком к. № 1 (493), Прослеживаются фракийские элементы и в орнаментации лепной керамики. Отдельной этнической общности носители фракийской культуры в Побужье не составляли.
’’Скифское” в погребальном обряде и инвентаре восточноподольских курганов соответствует лесостепному правобережному варианту, но в несколько.ослабленном виде. Последнее может свидетельствовать об отсутствии непосредственных контактов населения Восточной Подолии и ’’классической” степной Скифии. Приведенные выше этнографические особенности обряда позволяют предполагать довольно тесные двусторонние связи с населением Степного Побужья и Пнестро-Дунайсксго междуречья. Вероятно, скифизация Лесостепного Побужья в конце V — начале IV в. до н.э. шла с юго-запада, возможно по древним торговым пулям, пролегавшим через долину Южного Буга [Островерхов, 1981; Терещук, 1981].
Представляют интерес и анпогии культовых сооружений с Прикубанскими, нс находящие пока удовлетворительно! э объяснения, но, несомненно, свидетельствующие об обшей генетической основе самой традиции. В этой связи необходимо обратить внимание на близкий к кавказскому обычай захоронения коней в Побужье.
Что касается образа жизни населения, оставившего курганные могильники в Лесостепном Побужье. то его, скорее всего, можно охарактеризовать как полукочевой [Артамонов, 1955, с. 86] . .Существовали, конечно, и центры оседлости, например Яку-шинское городище или огромное городище у с. Переорки, могильник которого насчитывал около 200 насыпей.
Степень исследованности Лесостепного Побужья еше недостаточна для решения вопроса о расселении Геродотовых скифов-пахарей. Геродот [IV, 17, 52] вполне определенно указывает, что скифы-пахари жили выше ализонов по Гипанису, в месте их наибольшего сближения. Речь идет о конкретном племени, скифском по языку или образу жизни. Однако вся сложность состоит в том, что для середины V в. до н.э. (примерное время написания труда Геродота) в Верхнем Побужье вообще и. изве тны памятники скифской культуры, за исключением нескольких погребений Уманского могильника.
Наличие значительного количеств? греческого импорта в курганах Верхнего и Сред него Побужья IV в. до н.э., их сходство по погребальному обряду со Средним По-цнепровьем способствовали, вероятно, представлениям о ’’широком” расселении скифов-пахарей — от Южного Бута до Днепра [Тереножкин, 1961, с. 233; Иейхардт. 1982, с. 106, сн. 194]. Однако к Геродотовым скифам-пахарям середины V в. до н.э. эта ситуация уже не имеет отношения. Пока есть основания предполагать, что в Верхнем и Сред-
37 Носители мнлоградской кульгуры отождествляются и основном с неврами Геродота, а по этническому признаку их считают прасяавянами или балтами. реже - кельтами или ке лыяэонанными племенами ( Доыур, Каллистов. Шишова. 1982. с. 232; Стрижак. 1488. е. 70 -71; 126 -127].
нем Побужье, а также в Подаечтровье VI—V вв. до н.э. происходило сокращение прямых торговых и прочих связей с античными городами и кочевой степью.
Можно предложить следующие объяснения несоответствия сведений Геродота и археологических данных: 1) Геродот излагает этническую ситуацию предшествующего периода, времени существования Немировского и Севериновского городищ; 2) во времена Геродота верхнее течение Гипаниса (Южного Буга) могли отождествлять с его левыми полноводными притоками Синюхой, Гнилым или Горным, Ти-кичем [Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с. 279]. Такое толкование открывает новые перспективы поиска скифов-пахарей, тем более, что в бассейне Синюхи известны скифские погребения VI-V вв. до н.э. [Бокий, 1986].
Акишев К.А., Кушаев Г.А. Древняя культура саков и усуней долины реки Или. - Алма-Ата, 1963. — 319 с.
Артамонов М.И. Археологические исследования в Подолии // ВЛГУ. - 1947. - №* 12. -- С. 134 135. Артамонов М.И. Юго-Подольская экспедиция // KCI..IMK. - 1947а. — Вын. 21. - С. 74-75.
Артамонов М.И. Этногеография Скифии // Уч. зад ЛГУ. Серия ист. наук. - 1949. - Вып. 13. -
С 129-171.
Артамонов M.L Археолопчн! дослщження на Полненному Под1лл1 в 1948 poui Ц АП. - 1952. -Т. 4. - С. 193-195.
Артамонов М.И. Некоторые итоги пятитегних исследований Юго-Подольской археологической экспедиции // КСИА АН УССР. - 1955. - Вып. 4. - С. 84-87.
Артамонов М.И. Археологические исследования в Южной Подолии в 1952-1953 годах // КСИЛ АН СССР. - 1955а. - Вып. 59. - С. 115-116.
Археология УРСР. В 3-х томах. - К. : Наук, думка. — 1971. - Т. 2. — 504 с.
Андрух С.И., Суничук Е.Ф. Захоронения зажиточных скифов в низовьях Дуная Ц Новые исследования по археологии Северного Причерноморья. — К. : Наук, думка, 1987. — С. 38 -46.
Бакаева Э.П., Гучинова Э.Б.М. Погребальный обряд у калмыков в XVII-XX вв. // СЭ. -- 1988. — №4. - С. 98-110.
Балонов Ф.Р. Святилище скифской эпохи в Адыгее (интерпретация курганов па р. Уль) // Скифо-сибирский мир. — Новосибирск : Наука, 1987. — С. 38 -45.
Батчаев В.М. Курганы скифского времени у селения Нартан // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. — Нальчик : Изд-во ’’Эльбрус”, 1985. - С. 19-115.
Бессонова С.С., Скорый СА. Погребение скифского воина из Акташского могильника в Восточном Крыму // СА. - 1986. - № 4. - С. 152-158.
Бессонова С.С. Культовые сооружения скифского времени в Побужье // Тез. док.ч. Первой Кубанской Краевой конференции. - Краснодар, 1989.
Бессонова С.С. Памятники Восточной Подолии скифского времени // НА ИА АН УССР, 1989а. Бессонова С.С. Лесостепное Побужье в IV в. до н.э. (По чанным курганных могильников) Ц Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья (V тыс. до н.э. -Vb. н.э.).- К„ 1991.-С. 179-180.
Бессонова С.С., Бунлтян Е.П., Говрилюк Н.А. Акташский могильник скифского времени в Восточном Крыму. — К,: Наук, думка, 1988. - 219 с.
Бессонова С.С., Скорый С.А., Махортых С.В. Отчет Среднеднспревской экспедиции за 1988 г. // Н?\ ИА АН УССР, 1989.
Бокий ШИ. Отчет Кировоградского педагогического института о раскопках в пгт Петрово и г. Свсг-ловодске И НА ИА АН УССР, 1983. - С. 175.
Бокий Н.М. Греко-варварские связи в Причерноморском регионе (ио материалам правобережного пограничья Степи и Лесостепи) Ц Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и средние века. — Ростов-на-Дону, 1986. — С. 3-14.
Бобринский А.А. Отчет о раскопках в Чигиринском уезде Киевской губернии в 1903 г. // ПАК. — 1905. - Вып. 14. - С. 1-43.
Битковский О.Б., Патин С.В. Скифский курган у с. Ботдановка на Херсопщине (К проблеме хронологии памятников V-IV вв. до н.э.) Ц Скифы Северного Причерноморья. К. • Наук, думка, 1987. - С. 74-85.
Британский И.Б, Греческий керамический импорт на Нижнем Дену. - Л. : Наука, 1980. - 268 с. Брашинский И.Б. Методы исследования античной торговли (На примере Северного Причерноморья). - Л. : Наука. 1984. - 248 с.
Бунятяп Е.П. Методика социальных .реконструкций в археологии. К. : Наук, думка, 1985.	227 с.
Вадецкая Э.Б. Ска. ы о древних курганах. -Новосибирск : Нз> ка. 1981.- 113с.
Виноградов КА., Марченко К.К. Северное Причерноморье в скифскую эпоху. Опыт периодизации истории Ц Киммерийцы и скифы. Тез. докл. - Кировоград. 1987. - С. 36-39.
Винокур И.С., Гуцал А.Ф. Отчет об археологических исследованиях 1973 года // НА ИА АН УССР, 1973/83.
Винокур И.С., Гуцал А.Ф. Райосы Подольской экспедиции // АО за 1973 г. М.. 1974. - С. 256. Вишневская ОА. Кс’льтура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII- V вв. до н.э. - М. : Наука, 1973.- 160 с.
Гаврилюк Н.А. Домашние промыслы и быт населения степной Скифии. — К. : Наук, думка, 1989. -НО с.
Гаврилюк Н.О., Зубар В.М. Охоронн) розкопки поблизу городища Золотий Мис // Археологи. -1983. - 44.-С. 107-111.
Галанина Л.К. Скифские древности Поднепровья. - М. : Наука, 1977. - 68 с., 33; Табл. (САИ; Вып. Д1-33).
Галанина Л.К. К проблеме взаимоотношений скифов с местами (по данным новых раскопок Келер-месского курганного могильника) // СА. - 1985. — № 1. - С. 156-165.
Граков .Б.Н., Мелюкова А.И. Об этнических и культурных различиях в степных и лесостепных областях Европейской части СССР в скифское время // ВССА. - 1954. — С. 39-93.
Гульдман Д.К. Памятники старины в Подолии (Материалы для составления археологической карты Подольской губернии). - Каменец-Подольский, 1901. -401 с.
Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в "Истории” Геродота. - М. : Наука, 1982. — 455 с.
Демонский Я.В., Виноградов Ю.Г., Соловьев С.Л. Березанская археологическая экспедиция в 1982 году (предварительные итоги) // Древние памятники культур на территории СССР. -Л. : Изд-во ГЭ, 1986. - С. 25-36.
Евдокимов Г.Л., Фридман М.И. Скифские курганы у с. Первомаевка на Херсонщине // Скифы Северного Причерноморья. - К. ; Наук, думка, 1987. - С. 85—115.
Дорофеев В.В., Кубышев А.И., Полин С.В. Скифские могильники междуречья Утлюков в Приазовье (Препринт). - К., 1993. - Табл. 18,3.
Журнал раскопок Брандербурга Н.Е- 188s- 1902 гг. - СПб, 1908. — VIII, 220 с.
Зоей И.И. Курганный комплекс раннескифского времени v с. Тютьки Винницкой области. // СА. — 1979. -№ 1. - С. 256-260.
Заец И.И., Малиновская Т.В., Лобай И.И. Раскопки Винницкого краеведческого музея // АО за 1973 г. - М„ 1974. - С. 275-276.
Зеест И.Б. Керамическая тара Боспора // МИА. - 1960. — № 83. — 180 с.
Ильинская В.А. Скифы Днепровского Лесостепного Левобережья. — К.: Наук, думка, 1968. — 188 с., 43 табл.
Ильинская В.А. Скифская узда VI в. до н.э. // Скифские древности. - К. : Наук, думка. 1973. -С. 42-63.
Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII-IV вв. до н.э. — К. : Наук, думка, 1983. - 222 с.
Кастанаян Е.Г. Обряд тризны в боспорских курганах //СА. - 1950. — Т. 14. - С. 124-138.
Кетрару ИД., Серова Н.Л. Сикфские курганы в Дубоссарском районе // Молдавское Поднестровье в первобытную эпоху. - Кишинев: Штиинца, 1987. — С. 107-131.
Киевский музей исторических драгоценностей. - К. : Мнстецтво, 1974. - 21 с., 194 ил.
КозубЮ.1. Некрополь OnbeiTV-FV ст. до н.е. - К. : Наук, думка, 1974. — 183 с.
Ковпаненко Г.Т., Белозор В.П. Памятники Западной. Подолии скифского времени//НА ИА АН УССР, п.т. 166.
Ковпаненко Г.Т., Бессонова С.С., Рычков И.А. Отчет археологической экспедиции о раскопках Правобережного отряда в 1986 г. // НА ИА АН УССР, № 1986/16.
Коновалов А.В. Казахская мантика // Лаучно-атеистическис исследования в музеях. - Л. • Изд. ГМИРА, 1988. - С. 95—99.
Кудрявский Д. Исследования в области древнеиндийских домашних обрядов. - Юрьев, 1904. -260 с.
Лагодовська О.Ф., Виезжев P.I., Капилов Ф.Б. Кургани ск!фського часу в с. Курилтвш П АП. -1956. - Т. 6.-С. 17-20.
Лапушнян В.Л. Ранние фракийцы X - начала IV в. до н.э. в Лесостепной Молдавии. - Кяштлев : Г'гиинцз, 1979. - 142 с.
Лапушнян В.Л., Попов С.И. Погребение V в. до н.э. Молдавии // АО за 1973. — М., 1974. — С. 409.
Лесков О. Скарби кургани Херсоншинч. - К. : Наук, думка, 1974. - 123 с.
Либеров ПД. Памятники скифского времени на Среднем Дону. — М. : Наука, 1965. - 112 с. (САИ;
Вмп. Д1-31).
Лобай Б.1. Кургани сктфського часу на Втнниччиш // Археолопя. - 1977. — 21. — С- 77- 84.
Магомедов Б.В., Лобай Б.И. Отчет Подольского отряда Лесостепной Правобережной экспедиции о работах в 1982 году // НА ИА АН УССР.
Максименко В.Е. Савроматы и сарматы на Нижнем Дону. - Ростов-на-Дону: Изд. РУ, 1983. - 223 с.
Маниевич А.П. Курган Солоха. - Л. : Искусство, 1987. — 143 с.
Манзура И.В. Раскопки курганов у с. Косоуцы // АИ.М. - 1982. — С. 122-129.
Марченко К.К.Варвары в составе населения Березани и Ольвии. - Л. : Наука, 1988. - 143 с.
Мелюкова А.И. Памятники скифского времени на Среднем Днестре // КСИА. — 1953. - Вып. 51. -С. 60-73.
Мелюкова А.И. Памятники скифсю .-о времени Лесостепного Среднего Поднепровья // МИА. -1958. — № 64. — С. 5-102.
Мелюкова А.И. Скифские курганы Тирасполыцины Ц МИА. - 1962. — № 115. - С- 114-167.
МелюковаА.И. Вооружение скифов. — М.; Наука, 1964. - 91 с., 23 табл. (САИ; Вып. ДГ-4).
Мелюкова А.И. Поселение и могильник скифского времени v с. Николаевка. - М. : Наука, 1975. -258 с.
Мелюкова А.И. К вопросу о взаимосвязях скифского и фракийского искусства // Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М. : Наука, 1976. - С. 106-137.
Иейхардт А.А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. — Л. : Наука, 1982. -240 с.
Никулина И.Т. Северные фракийцы в VJ—1 вв. до н.э. - Кишинев, 1987. - 270 с.
Новицкий ЕМ. Могильник раннежелезного века у с. Новосельское // Тез. докл. облает, конференции "Проблемы скифо-сарматской археологии”. — Запорожье, 1989. — С. 100.
ОАК за 1891 г. - Спб., 1893.
О4/С за 1901 г. - СПб.. 1903.
О4Кза 1903 г. - СПб., 1906.
Ольховский В.С. Раннескифские погребальные.сооружения по Геродоту и археологическим данным //СА. - 1978. - № 4. - С. 83-97.
Онайко Н.А. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VU-V вв. до н.э. - М.: Наука, 1970, 212 с., 45 табл. (САИ; Вып. Д1-27).
Островерхов А.С. Ольвия и торговые пути Скифии // Древности Северо-Западного Причерноморья. - К. : Наук, думка, 1981. - С. 84-95.
Почкове С.П. Отчет б разведке по Винницкой области в 1984 году // НА ИА АН УССР. — 1984/26 б. Петренко Б.Г. Правобережье Среднего Приднепровья в V—III вв. до н.э. — М. : Наука, 1967. — 180 с., 37 табл. (САИ; Вып. Д1—4).
Петренко В.Г. Украшения Скифии VII—III вв. до н.э. - М. : .Наука, 1978. — 180 с., 37 табл. (САИ; Вып. Д4—5) .
Петровсъка €.О. Пщпршвськ! пам’ятки Ки&ського Подншров’я // Археология. - 1971. - Вип. 2. -С. 9-22.
Погребова Н.Н. Позднескифские городища на Нижнем Днепре // МИА. - № 64. - 1958. — С. 103—247.
Погребова М.Н. Иран и Закавказье в раннем железном веке. — М. . Наука, 1977. - 184 с.
Покровська €.О. Кургани 1\' ст. до н.е. бшя Холодного Яру поблизуСмии // Археолопя. - 1957. -
Т. 10.-С. 65-79.	э
Покровська С.Ф., Д1деико О.П. Кургани сюфсъкого часу бгля Уман! // Археолопя. - 1970. — Т. 23. -С. 166-175.
Полин С.В. Захоронение скифского воина-дружинника у с. Красный Подол на Херсонщине Ц Вооружение скифовл сарматов. - К. : Наук, думка, 1984. - С. 103—119.
Полин С.В. Культурно-хронологический анализ т.н. раннссарматских погребений завоевательного периода// НА ИА АН УССР, т. 167.
Природа Украинской ССР..Ландшафты и физико-географическое районирование. — К. : Наук, думка, 1985. - 222 с.
Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. — М. : Наука, 1979. - 248 с.
Сецинский Е.О. Археологическая карта Подольской губернии // Тр. XIAC. - 1899. — Т. 1. -С. 222-257.
Скуднова В.М. Архаический некрополь Ольвии. - Л.: Искусство, 1988. — 183 с.
Смирнова Г.И. Севериновское городище // АСГЭ. - 1962. - Вып. 2. - С. 88-103.
Смирнова Г.1. Щодо поховального характеру ранньосюфських пам’яток поблизу ci’i Дслиняни, Новосмкн, Б1лоус1вки // Археолопя. - 1977. - 23. - С. 3-10.
Смирнова Г.И. Поселение и могильник у с. Долиняны на Буковине // АО за 1978 г. — М., 1979. — С. 403-404.
Смирнова Г.И. Отчет.о работе Западноукраинской археологической экспедиции Государственного Эрмитажа 1987 г. // НА ИА АН УССР, № 1987/122.
Смирнов К.Ф. Савроматы. - М. : Наука. 1964. - 379 с.
Спицын А.А. Скифы и Гальштатт // Сб. археологии, статей, поднесенных графу Бобринскому А.А. -СПб., 1911.-С. 155-168.
Спицын А.А. Курганы скифов-пахарей // ИАК. — 1918. - Вып. 65. — С. 87—143.
Стратанович Г.Г. Китайские бронзовые зеркала: их типы: орнаментация и использование // Тр. ИЭ. - 1961. - Т. 73. - С. 47—78,
Тереножкин А.И. Предскифский период на Днепровском Правобережье. — К. : Наук, думка, 1961. — 248 с.
Тереножкин А.И., Мозолевский Б.Н. Мелитопольский курган. — К. : Наук, думка, 1988. — 263 с.
Терешчк K.L Ссредиьов1чн1 торговельш шляхи СхщиоГ Волиш // Археолопя. - 1981. - Вип. 36. -С. 77-85.
Фабриц’ус LB. Основш завдання вивчення ск!фського та сарматського перюд1в на УкраЗю //Архео-попя. - 1948. - Т. 2. - С. 207-208.
Фабрициус 1.В. До питания шро топотраф1защю племен Ск!фц // Археолог1я. - 1951. - Т. 5. -С. 50-80.
Хавлюк П.1. П1зньоск1фське селище Сорока // Археолопя. — 1979. - 29. - С. 34-54.
Храбан ГМ. Пам’ятки чорнолюько! культури на Уманщиш // Археолопя. — 1971. — 2. — С. 81—87.
Шапошникова О.Г., Фоменко В.М., Балушкин А.М. Отчет о работе Ингульской экспедиции за 1975 г. //НА : А АН УССР, № 1977/15.
Шедевры древнего искусства Кубани. Каталог выставки. - М_, 1987. - 188 с.
Шкурка А.И. О локальных различиях в искусстве Лесостепной Скифии // Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. - М. : Наука, 1976. - С. 90-105.
Яковенко Е.В. Про куляст! курилъниш IV-I ст. до н.е. // Археолопя. - 1971. — 2. — С. 87—93.
BydtowsldA. Mogily w Nowosiolce // Swiatowit. - Warszawa, 1904. — T. 5. - S. 59—80.
Bydtov.ski A. Mogily w Nowosiolce // Op. cit. - 1905. - T. 6. - S. 1-30.
MajeskiE. О charakterze starszych Kurhanow grupy Jackowickiej // Op. cit.* S. 47-72.
Pulaski F. ’’Mogily” о nasypie kamiennym w powiecie kamienieckim // Swiatowit. — 1902. - T. 5. -& 3-39.
Sprakes В., Talcott L..Black and plain pottery of the 6th, 5th, 4th centuries B.C. // The Athenian Agora. -New Jersey. - 1970. - Vol. 12. - P. I, IL - 389 p., pL
С.А.СК0РЫЙ
О ВОЛЫНСКОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ГРУППЕ ПАМЯТНИКОВ ’’СКИФСКОЙ КУЛЬТУРЫ” ПРАВОБЕРЕЖНОЙ ЛЕСОСТЕПИ
В статье ставится под сомнение правомерность выделения в Украинской Правобережной Лесостепи Волынской локальной группы памятников скифской культуры.
Выделение локальных групп памятников в ареале культуры скифского времени Украинской Лесостепи и на Правобережье является одним из несомненных достижений отечественного скифоведения. Вг вленные этнографические различия в сфере материальной культуры, быта, погребальной практики позволили поставить на повестку дня ряд актуальных вопросов: о гене ;се населения, проживающего на конкретных территориях; его этнокультурной истории; отождествлении его с теми или иными племенами, о которых сообщал Геродот,и пр.
Напомню, что заслуга выделения лесостепной культуры скифского времени как таковой принадлежит А.А.Спицыну, который достаточно близко подошел к идее присутствия в ней отдельных локальных вариантов [Спицын, 1918]. Более определенно писал об этом М.И.Ростовцев, в частности четко подчеркивая своеобразие памятников Киевщины [Ростовцев, 1925, с. 463—504]. В 30-е годы польским археологом Т.Сули-мирским были обобщены материалы памятников скифской культуры Западной Подолии, показаны их особенности на фоне иных известных к тому времени древностей скифской эпохи Лесостепи [Sulimirski, 1936]. Впоследствии памятники этого региона специально изучались Г.И.Смирновой [1^54].
В начале 50-х годов И.В.Фабрициус на территории Лесостепной Украины выделила 9 локальных групп, в том числе на Правобережье, помимо названных Киевской и Западноподольской групп - Вррхнебугскую группу памятников [Фабрнцус, 1951, с. 52], получившую впоследствии название Восточнопод рльской. На карте локальных вариантов культур скифского времени, поме! ценной в известной работе Б.Н.Гракова и А.И.Мелюковой, применительно к Правобережью Украинской Лесостепи также обозначены три группы: Киевская, Северозападная поднестровская (т.е. Западноподольскхч) и Побужская. (т.е. Верхнебугская или Восточноподольская) [Граков, Мелюкова, 1954, с. 83, рис..9].
Традиционно считается, что на территории Правобережной Лесостепи (а следова-тельнт, в пределах упомянутых локальных групп) обитало оседлое земледельческс скотоводческое население. Культура его, по мнению одних исследователей, несмотря на ряд общих черт с собственно скифской степной культурой, наиболее ярко проявившихся в таких ее компонентах, как вооружение, конский убор, искусство (звериный стиль), весьма отличалась от последней, являясь местной в своей основе [Граков, Мелюкова, 1954, с. 78]. У сторонников этой точки зрения она получила название ски-фоидной. По мнению А.И.Тереножкина, в скифское время на Правобережье, как и в целом в Лесостепи, обитало население, культура которого была тсждественн культуре собственно скифских племен Степи, т.е. являлась скифской [1971, с. 16-24]. Что касается этнической принадлежности населения Правобережной Лесостепи, то доминирует точка зрения о том, что в Лесостепном Правобережном Поднепровье проживали праслазяне, генезис которых с’ чзан с более ранним периодом1. В составе населения Поднестровья, который был достаточно сложным, немаловажную роль играл фракийский элемент.
Автор настоящей работы придерживается мнения о проживании в Лесостепном Правобережье, начиная с эпохи архаи. .и, наряду с праславянским населением определенной группы скифеи иранцев {Скорый. 19871.Ранее подобная точка зрения была высказана М.И.Ростовцевым { 1918, с. 76] и некоторыми другими исследователями.
С.С. А. Скорый. 1994
34	ISBNS-12-003997-9. Древности скифов. Диев, 1994.
В начале 60-х годов А.И.Тереножкин выделил в Лесостепном Правобережье новую локальную группу памятников скифской культуры — так называемую Волынскую (1961, с. 225 , 238, рис. 115], дав развернутую ее характеристику несколько позже, в специальной статье [1965]. По А.И.Тереножкину, названная группа памятников занимает северную окраину Правобережной Лесостепи и южную часть украинского Полесья, иными словами - территорию Восточной Волыни [Ильинская, Тереножкин. 1983, с. 286-288]. Памятники этой группы представлены значительным числом неукрепленных поселений (родовых поселков), немногочисленными погребальными памятниками: кургане трупоположением у с. Сивки [ Люба-Радзиминский, 1897, с. 79-82]; подкурганное погребение с трупосожжением (?) у с. Забороль [Suiirnirski. 1968, р. 164]; грунтовый могильник с трупосожжениями в сосуддх-урнах (12 захоронений) в с. Могиляны Ровенской области [Смишко, 1957]; разрушенные подкурганные захоронения в с. Миклаши Хмельницкой области [Тереножкш, 1965, с. 31], грунтовое погребение с трупоположением в Городке Волынс ой области [Fitzke, 1936/37]. По мнению А.И.Тереножкина, преобладающим являлся обряд кремации с погребением в урнах — местный архаический похоронный ритуал.
Впоследствии тезис о существовании на указанной территории локальной группы памятников скифской культуры прочно вошел в скифоведение, найдя отражение в ряде обобщающих трудов [Археолопя Украгнсько! РСР, 1971, с. 32, карта 2, с. 76, 100-104; 1986, с. 63, карта 3, с. 90, 112-113; Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 228-229, 286-290].
Обращение ведущего украинского скифолога к памятникам раннего железного века Восточной Волыни в конце 50-х — начале 60-х годов2 вполне закономерно. В 50 — 60-е годы наблюдается значительный рост интереса к вопросам этногеографии Скифии, что было связано сзпоисками границ распространения скифской культуры, выяснением ее локальных особенностей на территории Лесостепи. Решение перечисленных вопросов достаточно тесно соприкасалось с проблемой определения конкретной территории формирования и обитания праславянского этноса, ставшей в это время чрезвычайно актуальной в отечественной и зарубежной науке. Необходимо отметить, что несколько ранее, в 30-е годы, некоторые польские археологи, и Т.Сулимирский в частности, писали о некоей волынской культуре, которая якобы генетически связана с лужицкой культурой (является локальным вариантом последней) и образовалась в результате прямой экспансии населения лужицкой культуры в Среднем Поднепровье [Suiirnirski, 1936а].
Изучая материалы раннего железного века Восточной Волыни, А.И.Тереножкин пришел к выводу, что указанная территория является северным пограничьем скифской куль уры оседлого земледельческого населения, генетически связанного с прасла-вянским населением чернолесской культуры. По мнению исследователя, здесь, как и на большей части Лесостепного Правобережья, проживали исторические скифы-пахари. По А.И.Тереножкину, культура Волынской группы была однообразной й монолитной. В целом она имела достаточно архаический облик, что проявилось в широком распространении орудий труда из камня и кремня, консервативном облике посуды (форма сосудов, их орнаментация). Тем не менее, подчеркивал автор, лепная керамика сходна с керамикой позднечернолссского, жаботинского, старшего журовского периодов По-днепровья. Хронология памятников определена А.И.Тереножкиным в пределах второй ступени чернолесской культуры (VIII — первая половина VII в. до н.э.) и раннескиф-ского времени (конец VII—VI в. до н.э.). На основании изучения материала он отверг тезис о проживании на очерченной территории населения лужицкой культуры. Характеризуя Волынскую группу, А.И.Тереножкин отмечал малочисленность предметов скифского вещевого комплекса и практически полное отсутствие античного импорта. Помимо древностей хифов-пахарей, им выделены здесь и немногочисленные памятники милоградской культуры [Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 286—288].
В 60—70-е годы разведками И.К.Свешникова, Л.И.Крушелышцкой и другими исследователями на территории Волыни (в частности, на Ровеншиие) обнаружено значительное количество (около 40) поселений скифского времени [Свешшков, Школь-
2 Говоря о конце 50-х годов, я имею в виду полевые исследования А.И.Тереножкина на Волыни в 1959 г. [ 1959].
ченко, 1982]3. Памятники Волыни становятся объектом пристального внимания Л.И.Кру-шельницкой. посвятившей им ряд специальных работ или разделов в обобщающих работах [Крушелькицька, 1974, с. 11—24; 1974а, с. 228-276; 1976, с. 72-82; 1985, с. 91—92]. Исследовательница предложила называть их памятниками могилянского типа (от упомянутого некрополя с трупосожжениями в Могилянах). Она уточнила зону распространения указанных памятников — в основном юго-восток Ровенской области, север Хмельницкой и юго-запад Житомирской [Крушельницька, 1974, с. 20], что, по ее мнению, соответствует территории Западной Волыни4.
Представляется, что определение этого региона в качестве Восточной Волыни, как это делал А.И.Тереножкин, более соответствует истине {Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 288). Хронологические рамки бытования могилянской группы, предложенные Л.И.Крушельницкой, в основном аналогичны датам А.И. Тереножкина. Тем не менее, в отличие от А.И. Тереножкина, Л.И.Крушельницкая отметила, что названные памятники отнюдь не обладают единством на всей территории их распространения и имеют локальные отличия, обусловленные, в частности, несомненной генетической преемственностью от местных культур эпохи бронзы.
По мнению Л.И.Крушельницкой, формирование могилянской группы памятников осуществлялось в стороне от культурных процессов, которые происходили на землях Днепровского Правобережья [Крушельницька, 1976, с. 81].
В одной из последних работ, анализируя могилянский керамический комплекс (исследовательница обращалась к нему неоднократно), Л.И.Крушельницкая пришла к вполне справедливому выводу о том, что все формы могилянских сосудов (за исклю-чением биконических горшков, известных в высоцкой культуре) имеют аналогии в памятниках позднечернолесской культуры Поднестровья [1985, с. 92]. Близость некоторых сосудов керамике высоцкой и лужицкой культур, по мнению Л.И.Крушельницкой, свидетельствует об определенных связях населения могилянской группы с западными соседями.
Говоря о погребальном обряде населения могилянской группы, Л.И.Крушельницкая. как и А.И.Тереножкин, убедительно показала, что ритуал трутюсожжения с последующим ссыпанием пепла кремированных в сосуды-урны или помещением туда кальцинированных костей является исконным похоронным обрядом местного населения Правобережной Лесостепи и ее северных районов, в частности, восходящим к эпохе меди-бронзы. Что же касает.я кургана у с. Сивки Ровенской обл., подкурганных захоронений с трупоположениями в с. Миклаши Хмельницкой обл., грунтового погребения с трупоположенисм в Городке Волынской обл.,то появление последних на Волыни, по мнению Л.И.Крушельницкой, следует связать с передвижением сюда в середине или конце VII в. до н.э. какой-то небольшой группы населения со скифоидной культурой с территории Лесостепного Правобережья [1976, с. 81, 1985, с. 91—92]. К сожалению, исследовательница не называет конкретную территорию, откуда пришли предполагаемые носители ’’скифоидной” культуры.
Достаточно парадоксальным выглядит то обстоятельство, что Л.И.Крушельницкая, так зримо и убедительно представив доказательства своеобразия памятников могилянской группы на фоне древностей скифского времени Правобережной Лесостепи (особенно на материалах погребального обряда, керамического комплекса), показав их бесспорную связь с местными культурами эпохи бронзы, сочла возможным трактовать их в качестве одной из групп раннескифской культуры Украинской Лесостепи, но ”с выразительными локальными особенностями” [Крушельницкая, 1990, с. 147; 1991, с. 35]. Таким образом, в конечной оценке этих памятников она оказалась близка А.И.Тереножкину.
Обратимся к упомянутому кургану в Сивках. Это тем более уместно, поскольку сколько-нибудь детальная информация о всех иных перечисленных выше погребениях с трупоположениями отсутствует. Под невысокой насыпью, на уровне древнего
3 В настоящее время известно более 70 поселений, большинство из которых, к сожалению, стационарно не исследовались.
4 Отметим, что в определении территории, занимаемой памятниками могилянского типа, Л.И.Кру-шельницкая не всегда последовательна. В одних случаях речь идет о зоне ’’стыка Южного Полесья и Западной Волыни” [ 1974. с. 22], в других - просто Западной Волыни ( 1976, с. 72], в третьих -это '"центральные и восточные районы Западной Волыни и Южного Полесья” [ 1985, с. 90].
горизонта, находилась единственная могила со стенами, выложенными камнями. Скелет лежал вытянуто, головой на запад, руки вдоль туловища. С левой стороны стоял небольшой сосуд банковидной формы с остатками костей животных; у левой ноги — черпак, правой — горшок небольших размеров (рис. 1, 1-3). Судя по инвентарю, погребение датируется не позже конца VII — начала VI в. до н.э.5 Подчеркну, что использование камня для сооружения погребальных конструкций является чертой, абсолютно не характерной для захоронений скифской эпохи Днепровского Лесостепного Правобережья6, за исключением территории Западной Подолии. Именно там широко распространены курганы, в конструкциях которых использован камень (как в насыпи, так и в погребальных сооружениях) [Sulimirski. 1936, с. 5-7; Смирнова 1978, с. 126].
Наиболее близкими аналогиями погребальному сооружению в Сивках являются могилы раянескифского времени прямоугольной формы, обложенные по краям камнем, исследованные у с. Раков-Кут Тернопольской обл. [Крушельнипька, 1974а, с. 247, рис. 68, 2]. Вместе с тем;положение и ориентация погребенных Запздноподольской группы, как правило, иные, чем зафиксированные в кургане у с. Сивки. Покойников хоронили обычно в скорченном положении, ориентация их весьма неустойчивая, чаще всего северная или северо-западная [Смирнова, 1978, с. 126]. Интересно, что в могилах у с. Раков-Кут умершие, как и в Сивках, лежали вытянуто на спине, не имели иную ориентацию: северную, северо-западную, восточную. Примечательно, что керамика из кургана в Сивках и особенно глубокий черпак, поверхность которого украшена разным геометрическим орнаментом (рис. 1, 1) имеет ближайшие аналогии в керамическом комплексе Западноподольской группы памятников, что отмечал А.И.Тереножкин [1965, с. 30—31]. Как видим, рассмотрение материалов данного погребения не дает оснований связывать подобные памятники с приходом на территорию Восточной Волыни какого-либо населения из Лесостепного Поднепровья. Конструкция могилы, лепная керамика, найденная в ней,имеют ближайшие аналогии в области Западноподольской группы Поднестровья, хотя некоторые элементы обряда несколько отличны.
Па мой взгляд, определение памятников раннего железного века Восточной Волынить качестве локальной группы (или варианта) скифской культуры весьма проблематично. Достаточно вспомнить, что выделение того или иного региона в ареал конкретной археологической культуры основано на присутствии там характерных (основных) признаков, свойственных этой культуре (характер поселений, погребальный обряд, специфика материальной культуры и пр.).
При выделении скифской культуры обычно руководствуются не только погребальным обрядом, типами поселений, керамикой и украшениями, которые оценивались как основные признаки [Граков, Мелюкова, 1954, с. 78], но и такими важнейшими в условиях ’’скифского подвижного военного быта” категориями, как оружие, конский убор, звериный стиль, что убедительно обосновано А.И.Тереножкиным [1971, с. 17]. К слову, в последнее время ставится под сомнение правомерность использования керамики в качестве этнокультурного определителя фсочевнических памятнике^ поскольку ’’кочевники легко заимствовали керамику у соседей или тех племен, с которыми они общались”. Сказанное вполне применимо к скифскому обществу [Мелюкова, 1980, с. 124; Петрецко, 1983, с. 46] Что же касается Правобережной Лесостепи (особенно памятников раннескифского времени), то вполне очевидно, что керамика здесь не может быть критерием определения скифской культурной принадлежности, поскольку сформировалась главным образом на основе местной белогрудовско-чернолесской традиции [Тереножкин, 1971,с. 23; Ильинская, 1980,с. 122].
Итак, в какой же мере можно говорить (и можно ли говорить вообще?) о скифской или скифоидной культуре применительно к территории Восточной Волыни?
5 А.И.Тереножкин датировал могилу первой половиной VI в. до н.э., ссылаясь на ближайшую аналогию черпаку - сосуд из кургана у с. Ленковцы [ 1965. с. 30J, отнесенный А.И.Мелюковой к указанному времени [ 1953, с. 64. рис. 30, 5]. А.И.Мелюкова. в свою очередь, ориентировалась на сосуды высоцкой культуры, в частности на черпак из Лугового- В настояшее время уточнена хронология высоцкой культуры, ее верхняя хронологическая граница определена концом VII — началом VIв. до н_э. [Крушельницька, 1985, с. 83 ), что позволяетудревшпьдату захоронения в Сивках.
6 Единственным исключением является курган Псрепятиха в Киевском Поднепровье. в конструкции которого широко использован камень ( Скорий, 1990].
Как известно, в очерченном регионе абсолютно не получил раснрострлксгия исд-курганиый обряд погребения, характерный для населения скифской куль-.vpf,! на всем протяжении ее существования и широко известный на территории Украинской Лесостепи (как на правом, так и на левом берегу Днепра, г также в Побужье и в Пу. днестрсвье) в зоне лекальных трупп памятниковНапомню, что в ряде районов Лесостепи, в том числе и на Правобережье. известны курганные могильники, насчитывающие сотни насыпей. На.Волыни же доминировал обряд погребения в грунтовых.могилах. куда помешались сосуды-урны с труносожжеяиями — несомненно, местный похоронный ритуал, восходящий к погребальной практике еще более -знних эпох. Появление немногочисленных курганов, судя по данным обряда, следует, видимо, объяснять этнокультурными контактами с населением Поднестровья.
Селиша, открытые на Восточной Волыни, по характеру и топографии весьма сходны с синхронными поселениями других локальных групп раннего железного века Западной Волыни и Верхнего.Поднестровья (в частности, лежнипкой группы раннего железного века), что отвечалось Л И.Крушельницкой [1976. с. 72]. Особо следует подчеркнуть, что здесь полностью отсутствуют укрепленные поселения — городища, прекрасно представленные на территории всех локальных групп скифской культуры Украинской Лесостепи. Многие из них обнесены мошне/ оборонительной системой, внутренняя площадь достигала иногда сотен и даже тысяч гектаров.
Но главное, что позволяет усомниться в правомерности выделения на рассматриваемой территории локального варианта скифской (или скифоидной) культуры, состоит в том, что здесь практически отсутствует скифский вещевой комплекс, прекрасно известный в других регионах Украинской Лесостепи. Предметы скифского типа представлены случайными находками: железный кинжал IV в. до н.э., найденный в прошлом веке близ г. Дубно Ровенской обл. [Ханенко, 1900, табл. XXXVIII], железный меч V в. до н.э., обнаруженный в 1921 г. у с. Скраглевка Бердичевского р-на Житомирской обл.7 8 9. одиночные бронзовые наконечники стрел [Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 288] типа экземпляра VII в. до н.э., найденного вблизи Житомира* (рис. 1, 4-6). Исключением являются гвоздевидные серьги так называемого скифского типа, выявленные в упоминавшемся уже грунтовом погребении с трупоположением в Городке Волынской обл.
Таким образом, скифские находки представлены в основном немногочисленными предметами вооружения. Конское снаряжение, изделия, оформленные в зверином стиле, не -известны здесь вовсе. Иными словами, на территории Восточной Волыни отсутствует так называемая скифская триада (по Б.Н.Гракову), которая — как бы порою ни относились к ней скептически некоторые авторы [Шрамко, 1980. с. 94] - нередко является основополагающей дтя определения.скифской культурной принадлежности того или иного конкретного памятника. Особо подчеркнем, что на территории локальных групп Правобережья (Киево-Черкасской. Западноподольской, Восгочноподольской) и Левобережья названные категории скифской материальной культуры представлены многочисленными находками. Следовательно, шля выделения памятников Восточной Волыни в локальную группу скифской культуры в свете соображений, изложенных выше, отсутствуют достаточные •основания. Если же придерживаться .иного мнения, то возникает вопрос - на основании каких именно критериев осуществлено выделение скифской культуры вообще и ее локальных вариантов в Лесостепи в частности?
7 В восточной часта Житомирской области, пограничной с Киевщиной, в прошлом веке раскопан ряд тодкурганиых погребений с вещами скифского типа (VII-VI и IV вв. до н.i.) у сел Пили-повичи Радомышленск ого .р-на (Антонович, 1895. с. 10(. Новая Котельня Андрушевского р-на (Антонович, 1893, с. 65-66], Хоцорков, Жовтпеве. Ерчики Попсльнянского р-на ( Антонович, 1893, с. 13-14; Neyman, 1884. к 33 -34}. Последние нс привлекались А.И.Теренсжкилым и Л.И.Крушечьнникой. изучавшими памятники раннего железного века Восточной Волыни, что . вполне объяснимо, поскольку по характеру об-вчД.» и вещевому комплексу они составляют единое целое с памятниками скифской кулыуры Киево-Черкасского региона (Ковтиенко, Бессонова, Скорый. 1989 с. 139-1401.
в ..	,	...
хранится ь сстачиях ж; ;омипскогс оо.ластного краеведческого музея.
9 Сообщение китомирского краеведа В.Ю.Юрочкина.
3
Керамика (/—J) и предметы вооружения скифского типа (4-6) с территории Восточной Волыни:
1-3 - Сивки; 4 - Скрагпсвка; 5 - Дубно; 6 - Житомир (Соколова Гора).
Думаю, что будет правомерным сохранить за памятниками раннего железного века Восточной Волыни название, предложенное Л.И.Крушельницкой, — ”могилянская группа памятников раннего железного века”, тем более что последнее принято рядом исследователей и получило отражение в научной литературе [Пелешишин, 1975, с. 336; Свешшков, Нжольченко, 1981].
Таким образом, северо-западную границу распространения скифской культуры в Лесостепном Правобережье, очевидно, можно в настоящее время проводить от низовьев р. Припять на севере Киевской области по направлению к верховьям Южного Буга, охватывая крайнюю юго-восточную часть современной Житомирской обл. К северо-западу от нее памятники скифской культуры как таковой не представлены.
Антонович В.Б. Древности Юго-Западного края // МАР. - 1893. - № 11. - 78 с.
Антонович В.Б. Археологическая карта Киевской губернии. - М., 1895. — 139 с.
Археология УкрсИнсько! РСР (в 3-х томах). — К. : Наук, думка, 1971. - Т. 2. - 502 с.
Археология Украинской ССР (в 3-х томах). - К. : Наук, думка, 1986. - Т. 2. - 588 с.
Граков Б.Н., Мелюкова А.И. Об этнических и культурных различиях в степных и лесостепных областях европейской части СССР в скифское время Ц ВССА. - 1954. -С. 39 93.
Ильинская^В.А. Выступление по дискуссионным проблемам отечественной скифологии // НАА. -1980. -№ 5. - С. 121-123.
Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII—IV вв. до н.э. - К. : Наук, думка, 1983. - 588 с.
Ковпаненко Г.Т., Бессонова С.С., Скорый С А. Памятники скифской эпохи Днепровского Песо-степного Правобережья {Киево-Черкасский регион). - К. : Наук, думка, 1989. — 333 с.
Крушельницька Л.1. Пам‘ятки могилянського типу// Археология. - 1974.— 13. — С. 11—24.
Крушельницька Л.1. Населения ЗахшноГ Волин! 1 ВерхньоГ Наддн!стрянщини у раннъосюфський час // Стародавне населения Прикарпаття i Волин!. — К. ; Наук, думка, 1974а. — С. 248—263.
Крушельницька Л.1. П!вшчне Прикарпаття ! Зах!дна Волинь за доби раннього залЬа. - К. : Наук, думка, 1976. - 144 с.
Крушельницька Л.1. Взаемозв’язки населения Прикарпаття ! Волин! з племенами Схщноп Централь-НО1 Свропи. — К. : Наук, думка, 1985. - 160 с.
Крушельницкая Л.И. Культуры Прикарпатья, Волыни и Закарпатья в раннескифское времяБала-гури Э.А., Крушельницкая Л.И., Конопля В.М. и др. Археология Прикарпатья, Волыни и Закарпатья (энеолит, бронза и раннее железо). - К. Наук, думка, 1990. - 186 с.
Крушельницкая Л.И. Северо-Восточное Прикарпатье в эпоху поздней бронзы и раннего железа (проблемы этнокультурных процессов). — Автореф. дис.... д-ра ист. наук. - К., 1991. - 43 с.
Люба-Радзиминский С.В. Памятники каменного века части Западной Волыни // Труды IX Археологического съезда. — М., 1897. — С. 79—82.
Мелюкова А.И. Памятники скифского времени на Среднем Днестре /,' КСИИМК. — 1953. — Вып. 51. - С. 60-73.
Мелюкова А.И. Выступление -по дискуссионным проблемам отечественной скифологии // НАА. -1980. - № 5. — С. 123-125.
ПелешишинНА. Раскопки у с. Хорив на Волыни // АО за 1974,- М., 1975. - С. 335—336.
Петренко В.Г. Скифская культура на Северном Кавказе Ц АСГЭ. — 1983. — № 23. — С. 43—48.
Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России. - Пг. : Огни, 1918. — 189 с.
Ростовцев М.И. Скифия и Боспор. - Л., 1925. - 621 с.
Свешников I.K., Нкольченко Ю.М. Довшлик з археологи Украши. Ровеиська область. - К. : Наук, думка, 1982. — 144 с.
Скорый С.А. К этнокультурной истории Днепровского Лесостепного Правобережья // Киммерийцы и.скифы. Тез. докл. Всесоюзного семинара памяти А.И.Тереножкина. — Кировоград, 1987. — Ч. II - С. 70-72.
Скорий С.А. Курган Переп’ятиха (до етнокультурноГ icropiT Дншровського Люостепового Право-бережжя). - К. : Наук, думка, 1990. — 121 с.
Смирнова Г.И. Археологические культуры лесостепной Правобережной Украины и Молдавии в VII -V вв. до н.э. — Автореф. дис.... канд. ист. наук. — Л.. 1954. — 16 с.
Смирнова Г.И. Новое в изучении археологических памятников Северо-Западной Скифии (западно-подольская группа памятников) // Культура Востока : древность и раннее средневековье. — Л. : Аврора, 1978. - С. 115-130.
Смишко М.Ю. Погребения раннежелезного века в с. Могиляны Ровенской области // КСИА АН УССР. - 1957. - Вып. 7. - С. 54-57.
Спицын А.А. Курганы скифов-пахарей // ИАК. - 1918. - Вып. 65. - С. 87-143.
Тереножкин А.И. О работе Волынской археологической экспедиции Института археологии Академии наук УССР в 1959 году // НА ИА АН Украины, 1959/13.
Тереножкин А.И. Предскифский период на Днепровском Правобережье. — К. : Изд-во АН УССР, 1961. - 246 с.
Тереножкш.ОГ. Пам’ятки скгфш-орачгв в П!вденному Пол!сс! // Археолога. — 1965. — Т. 19. -С. 22-35.
Тереножкин А.И. Скифская культура//ПСА. - 1971. - С. 15-24.
Фабрйрус I.B. До питания про топограф!защю племен Ск!фи // Археологи. - 1951. - Т. 5. — С. 50-80.
Ханенко Б.Н. нВ.И. Древности Приднепровья. — К., 1900. - Вып. 3. - 21 с.
Шрамко БА. Выступление по дискуссионным проблемам отечественной скифологии // НАА. -1980.-№ 6. - С. 93-95.
FitzkeJ. Badania archeologiczne w Grodku, pow. Luclj // Swiatowit. - 1936/37. — T. 18. — S. 3—40.
Neyman C. Notatki archeologiczne z Ukrainy // Zbior wiadomosci do antropologii krajowej. - Krakow, 1884. - T. 8. - S. 33-47.
Sulimirski T. Scytowie na zachodnim Podolu. - Lwow, 1936. - 183 s.
Sulimirski T. Zagadnienieekspansjekultury Luzyckiejna Ukraine//WA. - 1936a. - T. XIV. - S. 40-54.
Sulimirski T. Corded Ware.end Globular Amphorae North-East of the Carpathians. — London, 1968.
Fitzke I. Badania archeologiczne w Grodku, pow. Luck// Swiatowit - 1936/37. -T. 18. - S, 3-40.
Г.Т.КОВПАНЕНКО, С.С.БЕССОНОВА, С.А.СКОРЫЙ
НОВЫЕ ПОГРЕБЕНИЯ РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКА В ПОРОСЬЕ
В научный оборот вводятся материалы захоронений раннего железного века, исследованных в 80-е годы в бассейне р.Рось, определяются культурно-хронологические позиции памятников.
В 1985—1986 гг. Лесостепной Правобережной экспедицией ИА АН Украины (начальник Ковпаненко Г.Т.) на территории Черкасской области, в том числе в зоне новостроек, исследованы памятники раннего железного века (Ковпаненко, Бессонова, Скорый, 1988].
Настоящая работа посвящена публикации материалов погребений предскифского и скифского времени, открытых в основном в междуречье Роси и Тясмина.
Погребение у с. Ольшана Городишенского района. Расположено на юго-западной окраине села, на возвышенности левого берега р. Мазники (в 2 км к северо-востоку от ’’Межрайсельхозтехники”). Обнаружено по скоплению фрагментов лепной керамики на вспаханной поверхности, доисследовано в 1986 г.* Погребение полностью разрушено пахотой. Основные находки размещались в пахотном слое на глубине 0,25—0,20 м, концентрируясь на площади 3,2 х 2 м: мелкие обломки человеческих костей, в частности зубов; фрагменты четырех черпаков (1—4), три из которых удалось реставрировать, двух мисок (5, 6), горшка (7) ; бронзовая булавка (8) ; обломок дужки £рон-зового кольца или серьги (9); пастовая бусина (10); глиняное пряслице (11).
Судя по набору инвентаря (пряслице, украшения, посуда), погребение принадлежало женщине. Захоронение совершено по обряду трупоположения, скорее всего, в неглубокой грунтовой яме, впоследствии разрушенной. Курганная насыпь, вероятно, была небольшой и полностью распахана. Ниже приводим описание предметов.
1.	Черпак с неглубокой, широко открытой чашечкой полусферической формы. Переход шейки в корпус выделен ребром. На дне — вдавленная внутрь круглая лунка. Петельчатая ручка, овальная в сечении, оттянута назад и высоко выступает над краем. Заканчивается цилиндрическим отростком. Цвет сосуда темно-серый, поверхность хорошо залощена, высота черпака 5, диаметр по венчику 10,2 см (рис. 1,2).
2.	Черпак с неглубокой чашечкой полусферической формы. Венчик слегка отогнут наружу. шейка не выделена. На дне — вдавленная внутрь круглая лунка. Петельчатая ручка, овальная в сечении, обломана. По-видимому, выступала над краем. Поверхность слабо полдошена, темно-серого цвета. От плечиков до дна черпак украшен поясом резного орнамента в виде лент, заполненных косой и горизонтальной штриховкой. Между ними - свободное поле. Высота сосуда 3,5, диаметр по венчику 8,5 см (рис. 1,10).
3.	Черпак с мелкой, широко открытой чашечкой в виде плошки. Венчик слегка отогнут наружу. На дне — вдавленная внутрь круглая лунка. Петельчатая ручка обломана. Вероятно, как и у сосудов подобной формы, высоко выступала над краем. Поверхность подлощена, серого цвета. Высота черпака 2,7, диаметр по венчику 10,2 см (рис. 1,3).
4.	Фрагменты черпака: 11 стенок и обломки донышка с вдавленной вовнутрь круглой лункой. Поверхность лощеная, черного цвета.
5.	Фрагменты миски: 8 стенок и обломки верхней части. Край плавно загнут вовнутрь. С внутренней стороны — орнамент в виде наколов, по краю — двойные полукруглые выступы. Поверхность лощеная, черного цвета (рис. 1,2).
6.	Три фрагмента верхней части миски. Украшены по краю с внешней стороны ’’жемчужинами”, с внутренней им соответствуют довольно крупные ямки. Поверхность слабо подлощена, темно-серого цвета (рис. 1,5).
7.	Фрагменты горшка: 4 стенки и 2 обломка венчика. По краю венчика — орнамент в виде пальцевых вдавлений, ниже — сквозные проколы, под ними — налепной валик,
* Раскопки Г.Т.Ковпаненко и СА-Скорого-Могилу обнаружил краевед И.П.Гуриненко, который вместе с группой учащихся Ольшанской средней школы принимал активное участие в исследовании памятника.
с:Г.Т.Ковпаненко. С.СБессонова, С.А.Скорый, 1994
IS В.Х' 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994.	41
Рис. I. Ольшана, разрушенное погребение:
1,-3, 10 — черпаки; 2, 5 — фрагменты мисок; 4 - обломок горшка; 6 — пряслице; 7 — булавка; 8 — обломок кольца; 9 - бусина (1-6,10 — глина; 7,8 - бронза; 9 - стекло).
расчлененный пальцевыми защипами. Поверхность грубая, нелощеная, оранжевого цвета (рис. 1,4).
8.	Бронзовая гвоздевидная булавка с рельефным валиком в верхней части. Длина 9 см. Конец обломан. Диаметр шляпки 1 см (рис. 1,7).
9.	Обломок дужки бронзового кольца или серьги, круглой в сечении. Диаметр 0,3 см (рис. 1,5).
10.	Пастовая колесовидная бусина белого цвета диаметром 1 см; диаметр отверстия 0,3 см (рис. 1,9).
11.	Глиняное пряслице усеченно-конической формы. Реставрировано из двух фрагментов. Хорошо обожжено, серого цвета. Высота 1,9 см, нижний диаметр 3, верхний 1,8, диаметр отверстия 0,5—0,6 см (рис. 1,6).
Рассмотрим датировку погребения. Черпаки №1 и 3 относятся к группе широких неорнаментированных с высокими ручками, известных в основном с начала VII в. до Н.Э. [Ильинская, 1975, с. 118]. Сосуды весьма близки первому из публикуемых черпаков. Они найдены в к. N* 15 у с. Константиновка, в к. № 340 у с. Теклино [Ильинская, 42
1975, табл. XTV, 8; XXIV, 2]. По последним данным, оба кургана датируются VII в. до н.э. [Ковпаненко, Бессонова, Скорый, 1989, с. 288]. Прямые аналогии черпаку с мелкой чашечкой (N* 3) нам не известны, однако сосуды такой же формы, но украшенные резным геометрическим орнаментом, встречаются довольно часто, например в к. № 90 у с. Бобрица VII в. до н.э. [Ковпаненко, 1981, с. 18, рис. 14, 2].
Наиболее близкой аналогией черпаку № 2 является сосуд из к. N* 119 могильника ”А” на р. Тенетнике. Последний отличается лишь дополнительным орнаментом на плечиках в виде горизонтальной полоски, покрытой косой штриховкой: чрезвычайно важно, что в комплекс этого кургана входят бронзовая булавка, идентичная нашей [Покровська, 1975, с. 64, рис. 2, 1,11]. Такая же булавка найдена в к. N* 139 указанного могильника [Покровська, 1975, с. 64, рис. 2, 2]. Еще один экземпляр случайно обнаружен наЧеркасшине [Петренко, 1978, с. 95, табл. 7, <8].
Названные погребения на р. Тенетнике относятся к числу древнейших памятников жаботинского этапа. Раньше их датировали концом VII — рубежом VII—VI вв. до н.э. [Ильинская, 1975, с. 122—123] или VII - началом VI в. до н.э. [Покровська, 1975, с. 71]. В последнее время их правомерно относят к более раннему времени (во всяком случае, к. № 139) — к концу VIII - началу VII в. до н.э. [Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 231].
Таким образом, в свете приведенных данных наиболее вероятная дата ольшанского погребения -начало — первая половина V1I в. до кз. Этой дате не противоречат и другие материалы комплекса, в частности типы мисок и их орнаментика.
Захоронение на уровне древнего горизонта или в неглубокой грунтовой яме (что, вероятно, имело место в рассматриваемом случае) также являлось особенностью древнейших памятников жаботинского этапа [Покровська, 1975, с. 69; Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 231].
Курганы у с. Яснозорье Черкасского района. Группа из 12 курганов располагалась в 1.5 км к северу от северо-восточной окраины села на невысоком, полого спускающемся к небольшой пересохшей речке песчаном плато в уроч. ’’Горбани”.
Курганы размещались без видимой системы на расстоянии от 10 до 750 м друг от друга. Ласыпи распаханы. Максимальная сохранившаяся высота — до 3 м.
В 1985 г. полностью исследовано семь курганов, в одном доисследовано впущенное в насыпь захоронение. В трех из них ( № 1, 2, 6) обнаружены впускные захоронения скифского времени, в одном ( № 8) — предскифское погребение.
Курган №1 к моменту исследования достигал высоты 2,9 м, диаметр - около 36 м. Открыто четыре погребения: три — ямной культуры и одно (№ 1) — скифского времени*.
Погребение № 1 находилось в центре кургана (южная стена могилы в 0,4 м от условного центра). Части деревянного перекрытия зафиксированы на глубине 0,77 м от поверхности (рис. 2,20).
Могильная яма (3,25 х 3 м) подпрямоугольной формы, ориентирована по оси восток - запад, углы слегка округлены. Дно - на глубине 1,50 м от перекрытия (то есть реальная глубина могилы 1,50 м) и 2,27 м от поверхности кургана. Стены сравни-теьно ровные.
Перекрытие состояло из деревянных плах различной ширины (0,10—0,24; 0,40 м), не очень толстых, лежавших поперек могилы по линии север — юг. По краям ямы зафиксировано 11-12 плах, уложенных в один ярус. Судя по всему, первоначально их было не менее 19—20 штук. Дерево обуглено, вероятно, в результате горения ритуального кострища над могилой.
На дне могилы, по центру, на подстилке из коры лежали обожженные кости человека (рис. 2, 20). По всей видимости, труп обгорел после того, как на него рухнули горящие обломки перекрытия. В могиле следы кострища отсутствуют. Подстилка сохранилась частично: четко фиксировалась прослойкой белого цвета. Максимальные размеры подстилки 1,80 х 1,22 м. От погребенного сохранились только берцовые кости; остальные кости прослежены по желтому тлену. Судя по расположению костей ног, умерший лежал на спине вытянуто, головой на запад.
* Курган исследован С.А.Скорым.
Рис. 2. Ясноэорье, курган № 1, погребение N” 1:
1 — меч; 2—3 — наконечники копий; 4 — золотая обкладка деревянной чаши; 5—8,12—19 — наконечники стрел; 9 - вток; 10 - нож; 11 - остатки колчана; 20 - план погребения (а - меч; б - копья;
В головах, за подстилкой, найдены остатки деревянного сосуда (7), в котором лежали железный нож (2) и бараньи кости. У пояса умершего наискось (справа налево) — железный меч (3); в районе левой руки — колчанный набор (N’ 1) с 20 наконечниками стрел (4). Колчанный набор № 2 с 84 наконечниками лежал в 0,2 м к северу от костей левой ноги (5). Параллельно скелету, слева, лежали два копья с железными наконечниками (6, 7) и втоками (S, 9). Последние размещались на уровне левого ко-  лена — в 0,2 м от него. Древки копий не сохранились. Наконечники копий лежали не на одной линии с втоками: один почти под прямым углом, второй — под острым относительно втоков. Скорее всего, копья сломаны перед тем, как их положили в могилу. Поэтому их длина, учитывая размеры могилы, могла быть более 3 м. В северо-западном углу лежали мелкие кусочки кожи (10). В 0,5 м севернее меча найдена позолоченная обивка деревянного сосуда (77). В северо-восточном углу на боку лежала амфора горлом к центру могилы (72). Ниже приводим описание найденных предметов.
1.	Деревянный сосуд не сохранился. Прослежен в виде пятна коричневого тлеиа овальной формы размерами 20 х 12 см.
2.	Железный нож с горбатой спинкой обычного скифского типа (рис. 2,10). Сохранилось лезвие. Длина 10,2 см, максимальная ширина 2,3 см.
3.	Меч железный обоюдоострый, длиной 64—65 см. Лежал в деревянных ножнах, от которых сохранился тлен. Длина клинка 50 см. Выкован в виде вытянутого треугольника. Максимальная ширина 7,2 см. Ручка сохранилась фрагментарно. Навер-шие, скорее всего, брусковидное. Перекрестье состояло из двух приваренных к ручке пластинок. Точная форма неясна (рис. 2.7).
4.	Колчанный набор N* 1 включал 20 бронзовых наконечников стрел, лежавших плотно в два ряда полосой шириной 6 см. В процессе коррозии они ’’скипелись”. Скорее всего, первоначально стрелы находились в кожаном колчане. Во втулках многих наконечников сохранились обломки от деревянных древков. 10 наконечников сохранились полностью, 11 — в обломках. Все наконечники трехлопастные. Выделяются четыре основные типа;
а)	наконечник со скрытой втулкой, треугольной головкой, лопасть проработана углублением в виде высокой трапеции. Высота 2,6-3 см. Внешний диаметр втулки — 5, внутренний — 3 мм (6 экз.) (рис. 2,5);
б)	наконечник с выступающей втулкой, узкой сводчатой головкой. Лопасти проработаны углублением. Втулка выступает на 4—5 мм. Высота наконечника 3,1 см, диаметр аналогичный. Во втулке сохранился обломок древка (рис. 2,6) (1 экз.);
в)	наконечник с треугольной головкой, слегка выступающей втулкой. Лопасти проработаны углублением, концы их заострены и выступают как шипы на 2 мм. Высота 2 см. Диаметр втулки аналогичный. Во втулках сохранились обломки от древков (рис. 2, 7) (3 экз.);
г)	наконечник с узкой сводчатой головкой, выступающей втулкой. Лопасти проработаны углублением в виде буквы ”П”. Общая высота не менее 3,2 см. Втулка выступает на 5 см; шесть граней (3 экз.) (рис. 2, 5). Котасретные типы отдельных фрагмен-тирот тнных наконечников установить не удалось.
5. Колчанный набор N’ 2 включал 84 бронзовых наконечника стрел, лежавших в два ряда шириной 18 см, в деревянном горите или колчане, от которого сохранился фрагмент в виде слабо выгнутой дуги толщиной 5 мм (рис. 2,11). Большинство наконечников ’’скипелось”; во втулках обломки от древков. 78 наконечников — целые, 6 — фрагментированные. Выделяются следующие типы;
а)	наконечник со скрытой втулкой, треугольной головкой, ровными или слегка изогнутыми концами лопастей; втулка ограничена (в большей или меньшей степени) двумя углублениями, местами слегка огранена. Ее диаметр 4 мм, внутренний — 3,5. Высота наконечника 2,6—3,1 см (43 экз.) (рис. 2.19);
б)	наконечник стрелы, аналогичный найденному в колчане N* 1 (рис. 2, 5);
в, г - колчан со стрелами; д - деревянное блюдо; е - нож; ж - амфора). (1—3, 9-10 - железо; 4 — позолоченное серебро; 5—8, 12-19 - бронза; 11 - дерево, бронза. I - горелое дерево; II - растительная подстилка).
в)	наконечник со скрытой втулкой; головка в виде сильно вытянутого узкого треугольника. Высота наконечника 5 см (1 экз.) (рис. 2,12).
г)	наконечник со скрытой втулкой; головка в виде вытянутого треугольника, концы лопастей сильно опущены в виде шипов. Высота 3 см (2 экз.) (рис. 2,13);
д)	наконечник со скрытой втулкой, головка слегка сводчатая, концы лопастей опушены и расходятся в разные стороны. Высота 2,5 см (1 экз.) (рис. 2,14);
е)	маленький башневидный наконечник со скрытой втулкой. Лопасть слабо проработана ложбинкой в виде буквы ”П”. Высота 2 см (2 экз.) (рис. 2,15)',
ж)	наконечник стрелы, аналогичный третьему экземпляру из колчанного набора № 1 (рис. 2, 7)*
з)	наконечник со слегка сводчатой головкой, втулкой, выступающей на 4 мм. Лопасть проработана углублением в виде буквы ”П”, высота 2,4—2,8 см (27 экз.) (рис. 2,16)',
и)	наконечник со скрытой втулкой, треугольной головкой, лопасти внизу фигурно подрезаны (1 экз.) (рис. 2,17).
к)	два наконечника, аналогичны найденным в колчанном наборе N‘ 1 (рис. 2, 6);
л)	наконечник с выступающей втулкой, узкой сводчатой головкой. Высота 3 см (1 экз.) (рис. 2,18).
6—7. Железные наконечники копий (однотипные?) Перо у обоих разрушено, однако, судя по сохранившимся фрагментам, оно скорее всего остролистной формы, длиной 17—18, шириной до 5 см. На пере наконечника лучшей сохранности виден четко выраженный валиковидный гребень (рис. 2, 2). Втулка конусовидной формы, длиной 11 — 12 см, внешний диаметр 3, внутренний — 2 см. На втулке одного из наконечников хорошо виден непроваренный кузнечной сваркой шов (рис. 2, 3). Сверху на втулках обоих наконечников надеты фиксирующие ободки, образующие валики (толщина до 4 мм). В верхней части втулок, на расстоянии 2,6 см от края, сквозные отверстия для лучшего закрепления на древках копий (рис. 2, 2). Внутри втулок — деревянный тлен от древков (рис. 2,2).
8—9. Железные цилиндрические втоки от копий. Сохранность одного хорошая, второго плохая. Вр'ки представляют собой трубки, скрученные из железных пластин. У лучшего экземпляра шов не сварен. Длина втоков 7 см, внешний диаметр 2,1, внутренний 1,5 см. Во втоках сохранился тлен от древков (рис. 2, 9).
10.	Небольшие куски плотной темной кожи от изделия неясного назначения. Сохранность плохая.
11.	Обивка деревянного ритуального сосуда в виде пластины прямоугольной формы размерами 3,15x20,5 мм. Верхний край слегка обломан. Изготовлена из тонкого листового серебра путем обжима на металлической матрице и последующей обрезки. Позолочена. По краям — 12 сквозных отверстий для крепления к деревянной основе. Сохранилось 11 отверстий, расположенных на расстоянии 7—9 мм друг от друга. Отверстия диаметром 1 мм. Обивка крепилась к сосуду серебряными гвоздиками. Бляшка — слегка выпуклой формы — передает профиль края сосуда. Штамп очень четкий. Олень изображен с поджатыми под живот ногами (поза лежащего или ’’летящего” оленя), голова высоко поднята. Глаз передан выпукло кружочком. Ноздри, копыта, пасть проработаны четкими черточками. Рога большие, стилизованные. На двух отростках рогов — две противостоящие головки хищных птиц; глаз передан кружочком, клюв сильно загнут. На туловище оленя также изображена голова хищной птицы и профиль, смотрящая вправо (рис. 2,4).
12.	Амфора светлоглиняная (круга Фасоса). Общая высота 60 см, высота горла 14, максимальная ширина корпуса 28—29, диаметр горла внутренний 8,5, внешний 11 см. Горло прямое; ручки д.оские в сечении, ближе к линзовидной форме, ножка рюмкообра-’чая. На поверхности во многих местах сохранились следы от горелого дерева (фото 1,5). Погребение следует отнести к V в. до н.э. В пользу этой даты свидетельствуют типы наконечников стрел [Полш, 1987, с. 31, рис. 11, 15, 23',с. 32, рис. 13, 1. 24. 25], обивка сосуда с изображением лежащего оленя, аналогии которой известны в погребениях конца VI - второй половины V в. донэ. [Петренко, 1967, табл. 16, 1, 3; Ильинская, 1968, табл. XVI, 7; Мурзин, 1984, с. 22, рис. 10, 2] .амфора фасос-ского круга.
Сочетание обивок сосудов и некоторых наконечников стрел, аналогичных публикуемым, встречено в комплексе кургана Первая Завадская могила на Днепропетровщине [Мозолевский, 1980, с. 104, рис. 43, 7—4, рис. 44, б, 9, с. 10]. Курган датируется второй — третьей четвертью V века до н.э. [Пол1н, 1987, с. 31]. Амфора позволяет уточнить дату яснозорского погребения. Весьма близкие формы относятся (по И.Б.Брашин-скому) к третьей четверти V в. до н.э. Однако корпус яснозорской амфоры более стройный, а форма горла скорее похожа на амфоры первой половины IV в. до н.з. [Брашин-ский, 1984, табл. XVII, 7, 6; XIX, 2].
Таким образом, погребение № 1 в кургане № 1 у с. Яснозорье можно датировать, скорее всего, четвертой четвертью V в. до н.э.
Присутствие двух (и более) колчанов в воинских погребениях Скифии — явление не столь редкое [Черненко, 1981, с. 126]. В данном случае колчанные наборы примечательны тем, что в одном из них (в кожаном? колчане) лежало незначительное количество стрел (20 экз.), а в другом (в деревянном) — намного больше (84 экз.). Аналогичная ситуация в к. № 31 ус. Бобрица в Пороге (IV—III вв. до н.э.) позволила Е.А.Знос-ко-Боровскому предположить, что большой деревянный колчан являлся магазином воина, а маленький — расходным. Высказанное мнение было поддержано А.И.Мелюко-вой и В..Г.Петренко [Мелюкова, 1964, с. 33; Петренко, 1967, с. 44]. Любопытно, что ширина кожаного колчана из кургана у с. Бобрица соответствует размерам яснозор-ских. Если это не случайное совпадение, то можно предположить существование определенных стандартов некоторых видов скифских колчанов в указанный период.
Несомненный интерес вызывают и длинные копья - своеобразные ’’штурмовые” пики. Копья длиной более 3 м, являющиеся, бесспорно, оружием конников, в скифской паноплии встречаются сравнительно редко [Черненко, 1984, с. 231—235].
По-видимому, с рассматриваемым погребением связаны остатки тризны в виде скопления костей лошади, быка, дикого кабана*, находившихся в 12—19 м к юго-западу от условного центра на незначительной глубине. Среди костей найдены невыразительные обломки лепной посуды.
Курган №2 — второй по величине. Расположен в 230 м к западу — юго-западу от кургана № 1. Диаметр около 45, высота около 3 м**.
К скифскому времени относились погребения № 1, 2, размещавшиеся в центре насыпи. Досыпок над ними не было. Первым, видимо, совершено погребение № 1 в яме с заплечиками. Позднее оно было прорезано ямой погребения № 2, разрушившей его. Поздний перекоп в центре кургана еще более усложнил картину.
Погребение № I. Заплечики на глубине около 1 м. Плошадь ямы вместе с заплечиками равнялась приблизительно 4 х 4 м. На заплечиках лежало сожженное деревянное перекрытие, разрушенное при перекопах (рис. 3, 9). Остатки не полностью сожженных плах сохранились, главным образом, в северной части заплечиков. Часть плах лежит поперек ямы, а некоторые — ближе к углам, в направлении север — юг (вдоль ямы). Здесь же встречались угольки, зола, обломки костей очень плохой сохранности, в том числе ребра животного и часть конечности. Примерно с уровня заплечиков у северного борта прослеживались две ямки (одна — в центре борта, вторая — в северо-восточном углу), заполненные золистым грунтом и. обломками плах, две из которых были почти в вертикальном положении. Дно ямы лежит на 0,3—0,4 м ниже уровня заплечиков. Остатки бревна длиной 1,4 м расчищены к югу от ямы на глубине 1,6 м. Положение бревен явно объясняется перекопом.
Размеры ямы погребения № 1: 2,9 х 2,5 м, глубина от заплечиков около 1,5, глубина от 0 — около 2,5 м. Четко уровень дна нигде не прослеживается. Остатки погребенного также не сохранились. К инвентарю погребения № 1, возможно, относятся обломки лепной посуды, найденные в перекопанном грунте у северного борта могильной ямы и внутри нее. Всего найдено 11 фрагментов лепных сосудов, почти все они - с хорошим двусторонним лошением. Найдены обломки сосудов трех типов (1—3). Один фрагмент такого же типа найден в заполнении погребения № 2, куда он, возможно, попал из погребения № I.
* Более 20 крупных костей, в том числе кости ног, лопатки, челюсти. Определение палеозоолога О.П.Журавлева.
•* Курган исследован С.С.Бессоновой.
о 20
Супя по характеру лощения посуды, погребение можно датировать VI или началом V в. до н.э. Это предположение подтверждается еще одной находкой в юго-восточном секторе кургана. Здесь в слое перекопанного грунта на глубине 0,3—0,5 м от поверхности кургана обнаружены обломок трубчатой кости конечности животного и большой фрагмент стенки лепного сосуда (разбит на три части) с налепным валиком, украшенным пальцевыми вдавлениями (4).
1.	Три фрагмента от мисок большого диаметра с округлым,плавно загнутым вовнутрь краем или слегка заостренным бортиком.
2.	Фрагмент сосуда большого диаметра с двухсторонним лощением (большая миска?). Толщина черепка — 0,65 см.
3.	Небольшой открытый сосуд с черным лощением изнутри (миска или черпак?). Внешняя поверхность светло-коричневого цвета, толщина черепка 0,45 м.
4.	Фрагмент корчагообразного сосуда высотой не менее 50 см. Диаметр корпуса 37—38 см. Валик расположен примерно на 7 см выше наибольшего расширения сосуда. Ширина валика 1,2—1,7 см, в сечении он почти плоский. Ямки круглые, расположены близко друг от друга. Внешняя поверхность сосуда коричневого цвета, залощена. Толщина черепка 1,2-1,3 см (рис. 3,10). Фрагмент можно датировать VI в. до н.э.
Погребение № 2 совершено в центре кургана, под погребением № 1, которое оно, вероятно, прорезало. Заплечики погребения почти полностью поместились в пределах могильной ямы погребения № 1, за исключением, возможно, северо-западного угла. Очевидно, краем заплечиков погребения № 2, яма которого углом врезалась в борт ямы погребения № 1, является воронка, прослеженная в западном борте раскопа, заложенного ниже погребения № 1. Дно воронки лежало на глубине 2,3 см от 0, то есть чуть выше уровня древнего горизонта. На дне ее — горелые прослойки, внутри воронки — мешаный грунт и мелкие горелые прослойки.
Глубина заплечиков могильной ямы погребения № 2 доходила до 2,5 м, то есть примерно до дна ямы погребения № 1 и древнего горизонта. Здесь обнаружены остатки шести плашек шириной 6—7 см, положенных поперек ямы почти в направлении север - юг, с интервалами 5—6 см. Могильная яма неправильной подпрямоугольной формы с округленными торцевыми стенками и углами. По дну ее размеры в центре 2.6 х 1,6 м (рис. 3, 1). На высоте 1,2 м от дна, на уровне заплечиков яма сужалась в длину на 0,4 м и в ширину на 0,3 м. Северо-западный угол ямы слегка заходил в яму погребения № 5 эпохи бронзы.
В заполнении ямы погребения № 2 изредка встречались мелкие фрагменты дерева, очевидно, от перекрытия. Кости скелета сохранились плохо, кости правой руки отсутствовали. Умерший лежал вытянуто на спине головой на запад с незначительным отклонением к югу. Под костями, почти по всему дну, прослеживалась тонкая прослойка коры или луба. Под головой прослойка достигала толщины более 1 см. В ней прослеживалось множество тонких опрессованных прослоек. Ширина этой ’’подушки” почти прямоугольной формы - 40 см, длина около 60 см. В северо-западном углу могилы, за ’’подушкой”, обнаружено пятно органического тлена желто-коричневого цвета (от разложившихся деревянных или кожаных предметов) размером 0,7 х 0,3 м. В пределах пятна - контур стенки круглой деревянной чаши диаметром около 18 см. Возле нее стояла (когда-то она была прикреплена к стенке чаши, от которой остался лишь тлен) золотая пластинка в виде стилизованной орлиной головки (1). Вторая пластинка — квадратной формы - с изображением лежащего оленя (2) обнаружена также в вертикальном положении в 13 см к северу от первой с внешней стороны чаши. Следов дерева возле второй пластинки не обнаружено, поэтому неясно, была ли она украшением той же чаши или же другой.
У южной стенки могилы, против несохранившейся кости правой руки погребенного, лежали кости животного (барана?), две кости ноги в коленном сочленении и ребра,
Рис. 3. Яснозорье, курган № 2,погребения № 1, 2:
2— план погребения №2 (а - золотые обкладки чаши; б — кости животных; в — вток; г - древки); 2-6 - детали деревянной чаши; 7 - нож; 8 — вток; 9 — погребение № 1, план; 10 — фрагмент сосуда из насыпи (2—6 - золото; 7, 8 - железо; 10 — глина. I — кости; II — подстилка из луба или коры; III - тлен от деревянных предметов; IV - дерево; V — зола и угольки).

а возле них нож (3). Еще один обломок конечности животного найден немного выше в заполнении могилы. Близ юго-восточного угла могилы, под самой стенкой, лежал обломок железного втока дротика или копья (4). Если он лежал in situ, то копье было положено возле южной стенки могилы, острием к голове погребенного. Здесь же, параллельно стенке и друг другу, лежали два истлевших тонких пустотелых (?) стебля, от которых сохранилась лишь оболочка. Длина их была не менее 40, ширина 0,7—0,9 см. Третье древко стояло рядом у стенки в наклонном положении.
1.	Накладная пластинка из желтого золота в виде стилизованного изображения орлиной головки — украшение деревянного сосуда (рис. 3,5; фото 1, <?). Длина 7,6, наибольшая ширина 3,5 см, край отломан. Изображение очень стилизовано: голова передана условно, глаз расположен слишком высоко; большая часть длины пластинки приходится на длинный, сильно загнутый клюв, в верхней части которого намечена восковица. Глаз окружен двумя концентрическими кругами выпуклого точечного орнамента, такой же орнамент окаймляет по бокам все изображение. В верхней части головы помешено изображение стилизованного клюва, образованного из параллельных рядов точечного орнамента. Оно повернуто в обратную сторону от клюва; его основание упирается в надклювье, а острие направлено в верхнюю часть головы. Полоса из нескольких непараллельных рядов точек пересекает нижнюю часть пластинки (клюв).
Пластина слегка помята, кое-где края надорваны и загнуты. Верхний край пластинки, крепившийся к чаше, загнут и конец ее имеет вид неправильного сегмента высотой 1 см (отломан по линии сгиба). Пластинка крепилась к чаше в вертикальном положе-нии — клювом вниз. По краям пластинки отверстия, в которых сохранились маленькие золотые гвоздики, которыми пластинка прибивалась к чаше (рис. 3,6). Судя по длине гвоздиков (края у них загнуты), толщина стенок чаши 3—4 мм. Гвоздики конусовидной формы, типа сапожных, с небольшой, слабо выраженной головкой. Они свернуты из кусочков тонкого листового золота и внутри полые. Всего сохранился 21 золотой гвоздик. Найдены также золотые нити, скреплявшие швы на чаше. Они образуют сложную плетенку, прямоугольную в разрезе (рис. 3, 5). Ширина шва подтверждает, что толщина стенок чаши достигала 3—4 см. Сохранились два кусочка плетенки — длиной 2.3 и 2,1 см (составлявших одно целое?) и несколько мелких обрывков нитей.
2.	Пластинка—украшение сосуда - выполнена из позолоченного серебра. Нижний правый край отломан. Отломана, возможно, и вся верхняя кромка пластинки, так как она неровная и в ней нет ни одного отверстия для гвоздиков (возможно, она была загнута, как и у предыдущей пластинки?). Ширина пластинки 3,1, сохранившаяся высота 2,9 см. Вдоль левой стороны пластинки четыре отверстия для гвоздиков; столько же их было, очевидно, и с трех других сторон. Гвоздики более темные (серебряные?). На пластинке изображен в профиль лежащий олень, обращенный влево, большие рога переданы в виде пяти крупных отростков, четыре из которых расположены почти параллельно спине оленя. На шее орнамент из двух ’’жемчужин”. Изображение выполнено в низком рельефе, не очень тщательно, но все же заметно отличается от сти-лиз > ванных изображений IV в. до н.э. (рис. 3,2).
3.	Железное лезвие и часть рукояти ножа с костяными накладками, скрепленными с ней и между собой железным штифтом. Лезвие 7,7, ширина 1,8 см, длина сохранившегося обломка ручки 3,4 см (рис. 3,7).
4.	Обломок железного втока копья. Диаметр втулки 1,7 см, длина фрагмента 5 см. Боковой шов незаметен, снизу вток ’’закрыт” (рис. 3,8).
По золотым пластинкам погребение можно датировать концом V или началом IV в. до н.э. Схдя по изношенности пластинок, захоронение, скорее всего, совершено в первой половине IV в. до н.э.
Оба погребения конца V—IV в. до н.э. позволяют восстановить ритуал и полный комплекс рядовых воинских погребений различного ранга. Особенно показательно
Рис. 4. Ясиозорье,курган № 6, погребение № 1:
1 - план и разрез погребения до расчистки; 2 - план и разрез погребения после расчистки (I — дерево; II — горелое дерево; Ш - древесный тлен; IV — погребенный чернозем; V - материк; VI -столбовые ямки).
наличие в погребениях деревянных чаш с золотыми обшивками, характерных, прежде всего, для могил степных скифов.
Курган №6 расположен в 450 м к северо-западу от кургана № 2. Высота 1.3, диаметр около 21 м. В кургане открыто два погребения: ямное (№ 2) и скифское (№ 1) *. После совершения погребения скифского времени, почти уничтожившего насыпь эпохи бронзы, курган был досыпан.
Погребение Л'° 1 размещено в центре кургана. Совершено в деревянном склепе с дромосом, впущенном в материк (рис. 4, 1, 2).
Выкид из могильной ямы лежал к востоку и западу от нее. Особенно мощный подковообразный выкид находился с восточной стороны могилы, охватывая первичную, древнюю насыпь кургана. Выкид западнее могилы представлял собой несколько линз различной величины.
Могильная яма подпрямоугольной формы, размерами 3 х 2,4 м, глубиной 1,2 м, ориентирована по сторонам света, длинной осью с севера на юг. Дромос расположен с южной стороны могилы. Его длина 2,4 м, ширина в начале 0,9, ко входу в могилу сужается до 0,45 м (рис. 4,2).
Дно склепа имело деревянный пол, от которого сохранились невыразительные остатки в виде тлена. Яма по периметру окружена канавкой глубиной 55 и шириной 6—10 см, где закреплялась деревянная облицовка стен. Канавка заворачивала и в дромос, проходя вдоль его продольных стен. Глубина ее здесь достигала 0,35 м. Канавка заполнена древесным тленом и черноземом, иногда с остатками дерева. У западной стены могилы в канавке прослежены остатки деревянных плах шириной 0,15—0,18— 0,20—0,22 м, толщиной около 2 см. Сохранность последних не позволяет судить о характере облицовки стен (горизонтальная или вертикальная).
По четырем углам могилы—ямки от столбов, поддерживавших перекрытие. Диаметр вверху 0,12—0,16, глубина 0,40—0,55 м. Столбы наклонены внутрь могилы (два из них имели значительный наклон). Внутри столбовых ямок — древесная труха, иногда мелкие угольки. В центре склепа прослежена еше одна мелкая ямка диаметром 0,02, глубиной 0,04 м. Вероятно, в ней крепился подпорный столб, поддерживающий перекрытие.
Четыре столбовых ямы зарегистрированы в дромосе. Две из них размещались по обеим сторонам при входе в дромос. Диаметр 0,12 и 0,18, глубина 0,60 и 0,65 м. Две другие ямки открыты к югу от них — на расстоянии 0,10 и 0,15 м; небольшого диаметра (0,08 и 0,10 м), глубиной 0,15 и 0,30 м. Очевидно, в них крепились подпорные столбы.
Склеп перекрыт деревянным накатом. По краям могилы прослеживалась почти сплошная полоса коричневого древесного .тлена и доски перекрытия, лежавшие поперек ямы, слегка наискосок. Местами, поверх плах, встречался слой коры или луба. Ширина плах 0,12—0,15 м, чаще 0,18—0,10, иногда 0,25 —0,26 м. Длина сохранившихся обломков различна: 0,5-0,7; 0,9; 1,3 м и т.д., в основном 0,7 и 0,9 м. Самая длинная плаха (1,7 м) лежала у южной стенки ямы перед входом в дромос. Ширина ее 0,26, толщина до 0,10 м. Вдоль западного края ямы поверх плах поперечного перекрытия лежала продольная плаха длиной 0,9, шириной 0,2 м. Плахи перекрытия обожжены сверху, особенно концы (рис. 4, 7).
Дромос был перекрыт, вероятно, как поперечными, так и продольными плахами. Небольшие остатки поперечных плах прослежены у западного края дромоса, а две продольные, лежавшие параллельно, - у восточной стенки дромоса.
Погребение ограблено. Подкоп совершен, очевидно, с восточной стороны могилы. Об этом свидетельствует худшая сохранность перекрытия, а также переломанные кости конечности человека в северо-восточном углу на уровне верхнего края ямы. Большая берцовая кость принадлежала молодому мужчине; она треугольная в сечении (расколота), эпифиз отслоился. В юго-восточном секторе могилы при расчистке прослежен перекоп — пятно желтоватого грунта с включениями материковой глины. Здесь же найдены обломки костей овцы или козы, вероятно, от напутственной пищи.
В заполнении ямы встречены угольки, обло.мки дерева, фрагмент дна и части стенки лепного сосуда (1).
* Погребение раскопано С.С.Бессоновой и Г.Т.Ковпаненко.
52
В северной части могилы, на дне, обнаружены семь обломков плохо сохранившихся длинных костей конечностей одного или двух погребенных. Один из обломков лежал на доске пола. Определить положение и ориентацию погребенного (или погребенных) по названным фрагментам невозможно.
На дне могилы найдены: в юго-западном углу лепная миска (2), в поддоне — древесная труха (от пола?) ; почти в центре стоял лепной кубок (3) ; возле него — железный нож острием к югу (4), причем рукоять заходила под дно кубка. В самом центре могилы, вблизи ямы, в которой, вероятно, стоял центральный подпорный столб, лежал железный меч с остатками деревянных ножен (5) ; с обеих сторон от него — четыре сильно окислившиеся бляшки от уздечного набора (6). по две с каждой стороны; в 5 см к востоку от меча - бронзовые удила и псалии (7, 8). Не исключено, что узда и меч первоначально были подвешены к центральному столбу, а впоследствии упали. Вокрут уздечного набора лежали 5 бусин (9) ; в 30 см к востоку от меча — керамическое пряслице (10) ; в 22 и 20 см к северо-востоку от меча — два небольших скопления обломков металлических предметов (11, 12). Среди упомянутых человеческих костей найден бронзовый наконечник стрелы (13).
На расстоянии 2 м к югу от входа в дромос, на той же площадке, с которой совершено погребение, обнаружены три сосуда (остатки тризны?); черпак (14), горшок (15) и миска (10). Черпак сохранился полностью, остальные два сосуда — в обломках.
1.	Фрагмент дна и стенки лепного сосуда. Глина черная, с примесью мелких камеш ков. Снаружи — светлое лощение. Размеры фрагмента 4,2 х 3,8 см, толщина стенки 0,8, дна - 1 см.
2.	Лепная миска конической формы на высоком поддоне. Верхний край слегка загнут вовнутрь и украшен крестообразно четырьмя парами налепных выступов подтреугольной формы. Ширина выступов 1,9—2,2 см, высота 0,4—0,5, расстояние между выступами 1 —2 см. Поверхность бурого цвета, залощена с двух сторон (в одном месте лощение начало отслаиваться). Форма миски слегка асимметрична — один край ниже другого. Поэтому высота миски 10,6—11,4, наружный диаметр 23,6 см. Высота поддона 4.8, нижний диаметр 10,7—11,2 см. Глубина поддона 4, толщина его стенок 1—1,2 см (рис. 5,1; фото 1,4).
3е. Лепной кубок с округлым корпусом, высокой выделенной шейкой. Венчик слегка отогнул наружу. Дно с небольшой ямкой в центре. Высота кубка 8,9 см, диаметр венчика 8,6, корпуса 9,5 см. Внешняя поверхность сосуда залощена, цвет бурый, местами с черными пятнами. Центральная часть корпуса занята орнаментальным фризом, ограниченным двумя параллельными линиями. Между ними расположены 12 отходящих вверх и вниз узких заштрихованных треугольников, между которыми — по четыре наклонные параллельные линии. Каждый угол треугольника завершается углубленной точкой, за исключением одного маленького треугольника с одной точкой у вершины. Штриховка внутри треугольников двух разных типов: а)один угол в основании треугольника заштрихован сверху вниз параллельными линиями, затем следует интервал. а за ним — полоса, идущая параллельно длинной стороне треугольника, заштрихованная наклонными параллельными черточками, иногда штриховка перечеркнута двумя вертикальными черточками; б) один из углов треутольника заштрихован наклонными параллельными линиями, а остальное пространство - под углом по направлению к первой штриховке. Высота орнаментального фриза 3,2 см. Выше параллельных линий, ограничивающих фриз, расположен орнамент из коротких косых черточек. Во врезных линиях орнамента кое-где сохранились следы белой пасты (рис. 5, 3; фото 1,7).
4.	Нож железный с остатками деревянной рукояти. Лезвие узкое, длинное, слегка изогнутое. Общая длина ножа с рукоятью 13,4 см, длина лезвия 10,4, ширина его 1,3, к концу сужается до 1,1 см. Толщина не ясна, так как железо сильно расслоилось (рис. 6,11).
5.	Меч железный с массивным брусковидным навершисм и бабочковидным перекрестьем. На клинке следы деревянных ножен. Навершие было насажено на рукоять, конец которой виден с обратной стороны навершия. Размеры навершия: длина 6,5 см, ширина 2,7, высота 1,8 см. Под ним обломанная петелька от темляка, который надевался на руку, чтобы в бою не потерять оружие. Па рукояти с обеих сторон — по две вертикальные параллельные бороздки. Перекрестье состоит из дзух шчастин, между 53
Рис. 5. Ясноюръе, курган №6, погребение N" 1: 1, 3 - сосуды из погребения; 2, 4—5 — сосуды Из тризны.
Рис. б. Яснозорьс, курган № 6, погребение № 1:
1 - меч; 2 — удила; 3 — псалии; 4 - наконечник стрелы; 5 — бронзовая втулка; б — детали узды; 7 - пряслице; 8—10 - бусы; 11 — нож; 12—16 — обломки железных предметов (7, 11—16 - железо;
2-6 - бронза; 7 - глина; 8—10 — стекло).
которыми проходит клинок, составляющий одно целое с рукоятью (с одной стороны пластины перекрестья разошлись). Ширина перекрестья 6,8, высота 4,3 см. Перекрестье крепилось к рукояти с помощью кузнечной сварки. Общая длина меча 44 с.м, длина рукояти с навершием 9,2, ширина рукояти (и клинка в верхней части) 3,2 см. Клинок сужается к концу во второй половине длины. В сечении он линзовидяый, первоначальная толщина неясна, так как металл сильно расслоился (рис. 6, 1; фото 1,6).
6.	Четыре бронзовые обоймы от уздечного набора (цилиндрические пронизи для перекрещивания ремней конского оголовья), все однотипные, но различной сохранности. Форма их — маленькие полые цилиндры со слегка выпуклым верхом и четырьмя круглыми отверстиями, крестообразно расположенными с боков. Вверху по краю -поясок с мелкими косыми насечками. Диаметр обойм вверху 1,9 — 2 см, общая высота 1,5—1,6, диаметр боковых отверстий 0,8—0,9 см (рис. 6,6).
7-8. Бронзовые удила и псалии лежали относительно друг друга в ’’рабочем положении”.
7.	Удила (два звена) стремячковидные с короткими, круглыми в сечении грызлами, немного отличаются друг от друга. На одном экземпляре грызла внизу покрыты перекрещивающимися под прямым углом насечками, образующими шероховатую поверхность. По бокам хорошо видны литейные швы. ’’Стремячко” заканчивается круглой прямой перекладиной. Второй экземпляр более стерт, боковые швы едва заметы, насечки отсутствуют. На перекладине внизу ’’стремечка” в центре — небольшой выступ. Длина одного звена удил (с насечками) 9,5, второго 9,7 см. Сечение грызел внизу 0,9, вверху 0,8 см. Длина грызел 4,5 см. Размер нижних петель 2,6 х 2,1 см, верхних (стре-мявидных) - 2,7 х 2,7 см (рис. 6,2; фото 1,10).
8.	Псалии бронзовые (2 экз.) трехдырчатые с загнутым верхним краем. Верхние концы оформлены в виде входящих друг в друга четырех конусов. Нижние концы заканчиваются копытцами и рельефным ободком над ними. От него на копытце сзади опускается узкий треугольный выступ, также с ободком по краям. Отверстия окружены круглыми муФтообразными выступами. Обшая длина псалиев (по прямой) 15,5 см; стержень овальный в сечении, его размеры внизу у одного из псалиев 0,8 х 0,7, кверху сужается до 0,6 х 0,5 см. Диаметр муфтообразных выступов 1,2—1,4, диаметр отверстий - 0,7 см. Длина копытца 1.5, ширина 1,2 см. У второго пса-лия чуть меньше диаметр отверстий — 0,4—0,7 см, а сам стержень и муфтообразные выступы немного массивнее. Длина копытца 1,4, ширина 1,2 см (рис. 6, 3; фото 1, 9).
9.	Бусы: 4 сердоликовые и одна ластовая (?). Сердоликовые сферической формы, приплюснутые сверху и снизу. Различаются размерами: 1)1,1 х 0,8 см, диаметр отверстия вверху 3, в центре - 2 мм; 2)0,8 х 0,5 см, диаметр отверстия вверху 2, в центре 1 мм (рис. 6, 8, 9). Пастовая бусина округлоцилиндрической формы, края срезаны неровно. По краям с обеих сторон две горизонтальные насечки. Цвет серовато-зеленоватый, поверхность покрыта коричневой патиной. Длина бусины 1,8 см, наибольший диаметр 0,9, диаметр краев 0,6 и 0,5 см, диаметр отверстия — 0,25 мм (рис. 6,10).
10.	Пряслице керамическое, биконической формы, из черной глины, поверхность залощена. У краев и по ребру проходят по два ряда горизонтального орнамента, выполненного мелкозубчатым штампом. В углублениях орнамента кое-где видны следы белой пасты (?). Высо- пряслица 2,5 см, диаметр в центре 3, диаметр краев 1,4 и 1,5, диаметр отверстия 0,7 см (рис. 6, 7).
11.	Обломки железных предметов - два скопления. В первом - среди сильно окислившихся бесформенных обломков — можно выделить 8 фрагментов, принадлежавших, видимо, одному предмету. Из них 4 обломка круглого в сечении прута сходятся в изломах, образуя фигуру в виде низкого стремени (верх обломан). Общая длина предмета 6,5 см, высота неясна, вероятно, около 4,5 см; сечение прута: 0,5 и0,5 х0,3 см. На трех обломках сохранились остатки ткани, а на одном — остатки небольшой втулки (?) со следами дерева внутри. Остатки ткани обнаружены и на 4 небольших бесформенных фрагментах, принадлежавших, видимо, этому же предмету. В скоплении обнаружены два фрагмента овальной в сечении втулки; размеры овала около 1,5 х 1,2 см (рис. 6,12,14).
Второе скопление обломков железных предметов состояло из двух сильно коррозированных круглых прямых стержней длиной 5,3 и 3,8 и сечением 0,6 и 0,5 см. На одном из них сохранился кусочек ткани, но иного плетения, чем на "стремявидном” предмете; здесь найдены 5 бесформенных фрагментов, два из которых являются обломками одного шаровидного предмета (рис. 6,13,15, 16).
12.	Фрагмент бронзовой втулки длиной 2,8 и диаметром 0,о см (обломана с двух сторон). С одного конца две круговые бороздки с интервалом 3,5 мм, с другого - одна. Ширина бороздок около 1,5 мм. Толщина стенок трубочки — менее 1 мм (рис. 6,5).
13.	Бронзовый двухлопастный наконечник стрелы. Головка узкая, листовидной формы, втулка выступает по всей длине наконечника. От основания головки опускался шип (отломан). Общая длина наконечника 4,6 см, длина головки 2,7, диаметр втулки 0,7 см (рис. 6,4).
14.	Мелкий широкий черпак с высокой петельчатой ручкой, заканчивающейся выступом-отростком. Край черпака слегка отогнут, дно округлое, уплощенное, слегка вогнуто в центре. Ручка плоская, в сечении овальная. Высота сосуда 6,1 см, диаметр по венчику 17,5—18, диаметр корпуса 17,5 — 16,8 см. Черепок в изломе черный, гстотный, 56
без заметных включений. Поверхность хорошо заглажена с обеих сторон, цвет от черного до светло-бурого, изнутри светлее (рис. 5,2; фото 1,2).
15.	Фрагменты большого лепного горшка, даюшие представление о его форме и размере. Горшок банковидного типа со слегка расширенным в средней части корпусом. Горло слабо выражено, венчик слегка отогнут наружу. Под венчиком — низкий валик, треугольный в сечении, выше его — частые сквозные проколы изнутри. В верхней части корпуса - более широкий налепной валик, украшенный мелкими кольцевидными вдавлениями. Дно плоское, без закраины. Высота горшка около 32 см, диаметр венчика 25, диаметр корпуса 27, дна 16 см. Ширина валика 1.2-1,5, высота около 0,4 см. Глина черная, рыхлая, с примесью белых непрозрачных частиц и блесток. Иногда черепок в изломе по краям светло-коричневый, в середине — черный. Толщина черепка 0,8—0,9, толщина дна — 1,5 см. Поверхность горшка желтовато-бурого цвета, местами черная, заглажена (рис. 5,5).
16.	Большая миска конической формы с загнутым внутрь плоско срезанным краем. Украшена по венчику наколами с внутренней стороны (с внешней им соответствуют ’’горошины”), а также четырьмя двойными полукруглыми выступами-налепами. Диаметр миски по верхнему краю 32—33 см, высота 11, диаметр дна 11 см. Поверхность серого цвета, слегка подяощсна (рис. 5,4).
Принимая во внимание состав инвентаря, можно предположить, что в могиле погребен мужчина-воин (меч, наконечник стрелы, конский убор) и, вероятно, сопровождающая его женщина (пряслице, бусы). Разумеется, нельзя исключать, что число погребенных могло быть большим.
Погребальное сооружение, открытое в кургане № 6, относится к довольно распространенному типу могил скифского времени Среднеднепровского Лесостепного Правобережья. По последним данным, здесь известно более 30 подобных сооружений. В основном это погребения раннескифского периода. Для позднескифского времени такие могилы не характерны [Ковпаненко, Бессонова, Скорый, 1989].
Наиболее близкими аналогиями погребальному сооружению яснозорского кургана (по конструкции погребальной камеры, размерам, ориентации) являются просты.' ямы и склепы со столбами и дромосом, открытые в архаических курганах Поросья, например в могильнике у с. Медвин (курган № 2, гр. II; 3,гр. 1,1,гр. II; 1, гр. III). В одном из названных курганов (курган № 1 группы III, вторая половина — конец VII в. до н.э.)*, как и в яснозорском погребении, зафиксирован деревянный пол [Ковпаненко, 1977, с. 59].
Вместе с тем яснозорский склеп отличается ббльшим количеством опорных столбов, поддерживающих перекрытие, более длинным дромосом, чем отмеченные в большинстве курганов Поросья. В этом смысле он близок некоторым погребальным конструкциям более южной, тясминской группы памятников (например, погребения № 1, 2 кургана Репяховатая Могила) [Ильинская, Мозолевский, Тереножкин, 1980, с. 34, рис. 3; с. 40].
Поджигание перекрытия могилы как деталь огненного ритуала широко известно в погребениях скифского периода Лесостепи, в том числе в архаических памятниках Поросья.
К сожалению, ограбленность могилы** не позволяет представить все детали обряда яснозорского погребения. Тем не менее приведенные аналогии погребальной конструкции свидетельствуют о принадлежности ее к группе архаических захоронений Лесостепного Правобережья.
Попробуем конкретизировать дату погребения, анализируя всшсвой материал, обнаруженный в погребальной камере и тризне.
Практиче .си все вещи комплекса находят аналогии среди правобережных лесостепных памятников — в Поросье и на Тясмине. Так, лепная миска на высоком поддоне
* Эта и последующие даты архаических могил Правобережной Лесостепи даны по работе Г.Т.Ков-паиснкс, С.С.Бессоновой, С.А.Скорого 11989].
’* Отметим, что наличие в могиле после ограбления такой безусловно ценной вещи воинского обихода, как меч, наводит на мысль, что к моменту ограбления он был в непригодном для пользования состоянии, иными словами - ограбление произошло не сразу, а по истечении довольно продолжительного времени.
достаточно близка (по общим пропорциям и орнаментике) сосудам из кургана № 363 у с. Пешки (VII — первая половина VI в. до н.э.) и кургана № 406 у с. Журовка (вторая половина VII в. до н.э.) [Ковпаненко, 1981, с. 48—49, рис. 38, 7; Ильинская, 1975, табл. IX, 70]. Подобные миски известны, правда, и среди архаической керамики памятников бассейна Ворсклы, в частности на Западном укреплении Бельского городиша [Шрамко. 1987, с. 109, рис. 48, 7], но последняя, как известно, генетически связана с керамическим комплексом Правобережья (Ковпаненко, 1967, с. 110—124].
Кубки, весьма сходные по форме и орнаменту с яснозорским сосудом, найдены в кургане № 90 у с. Бобрина (вторая половина VII в. до н.з.) и кургане № 343 на р. Ташлык (VII в. до н.з.) [Ковпаненко, 1981, с. 85, рис. 52, 6-8; Ильинская, 1975, табл. XXIV, 4].
Мелкий широкий черпак принадлежит к посуде, не получившей сколько-нибудь широкого распространения в керамическом комплексе Правобережья. Во всяком случае, среди многообразия известных черпаков удалось найти лишь один сосуд, близкий по форме и размерам яснозорскому — черпак из кургана № 1 у с. Лазурцы (VII в. до н.э.) [Ковпаненко, 1981, с. 36, рис. 2, 7].
Среди обнаруженной керамики, несомненно, интересен горшок, орнаментированный гладким валиком и проколами под венчиком, а также налепным расчлененным валиком по плечикам. Сосуды, украшенные подобным образом, присуши не столько скифскому времени, сколько позднему Чернолесью [Тереножкин, 1961, с. 63]. К слову, ближайшие аналогии этому сосуду по форме — горшки из кургана № 56 у с. Синяв-ка на Роси и из кургана № 10 у с. Оситняжка в бассейне Тясмина — относятся к пред-скифскому времени [Ковпаненко, 1981, с. 95, рис. 56,5; Ильинская, 1975, табл. XXI, 10,12}.
Коническая миска, украшенная по венчику ’’горошинами” и выступами, принадлежит к категории посуды, довольно широко распространенной в Лесостепи в VII— VI вв. до н.э. Аналогичный сосуд, но без ’’горошин” по краю, найден в погребении № 1 кургана № 321 у с. Забара (вторая половина VII в. до н.э.) в Поросье [Ковпаненко, 1981, с. 22, рис. 18,2].
Таким образом, посуда из яснозорского погребения находит аналогии в кругу керамики VII в. до н.э., точнее, второй половины указанного столетия. Вместе с тем лепной горшок имеет некоторые архаические черты, характерные для сосудов более раннего времени.
Рассмотрим иные группы инвентаря. Ближайшей аналогией публикуемому мечу является меч, случайно обнаруженный на Ветряных Горах в Киеве. Сходство касается практически всех деталей, за исключением длины: киевский меч немного длиннее. Особо следует подчеркнуть, .го у яснозорского экземпляра под навершисм также зафиксирована обломанная петелька для крепления темляка. По ряду морфологических особенностей киевский меч отнесен к VII в. до н.э. [Белозор, Скорый, 1985, с. 255 — 256, рис. 1]. Достаточно близки яснозорскому оружию и некоторые мечи, известные за пределами Лесостепи, например меч из могильника Самтавро в Закавказье, датируемый второй половиной VII — началом VI в. до н.э. [Есаян, Погребова, 1985, с. 40, табл. 1, 16; с. 47]. В свое время А.И.Тереножкин относил оружие из Самтавро к числу древнейших железных мечей скифской культуры [Тереножкин, 1975, с. 28]. В пользу архаичности яснозорского меча свидетельствует и наличие под навершисм упомянутой петли для темляка. Подобная деталь зафиксирована у сравнительно небольшой серки архаических мечей и кинжалов скифского типа [Черненко, 1980, с. 13; Белозор, Скорый, 1985, с. 255].
Двулопастный наконечник стрелы с лавролистной головкой, высокой втулкой и шипом относится к группе нако.- зчников, получивших распространение с середины VI1 в. до н.э. (келермесский тип). Ближайшие аналогии яснозорскому экземпляру известны среди наконечников кургана № 406 у с. Журавка на Тясмине [Полш, 1987, с. 19, рис. I, 76]; кургана № 42 у с. Берестняги в Поросье [Ковпаненко, 1981, с. 10, рис. 5,3], относящихся ко второй половине VII — началу VI в. до н.э.
Бикоттическое чернолощеное пряслице, украшенное зубчатым штампом, имеет прекрасные аналогии среди памятников скифской архаики Поросской группы - в первую очередь, в комплексах погребений могильника у с. Мелвин (курган № 2 группы П. 58
К статье Г. Т. Ковпаненко. С. С. Бессоновой, С. А. Скорого <Новые погребения раннего железного века в Поросье»
Фото 1. Ясиозорье. Находки из курганов:
7—2, 4> g „ к. № 6, п. № 1; 5, 7 — к. № 8; 5 — к. № 1	1; 8 — К. № 2, и. № 2.
вторая половина — конец VII в. до н.э.; курган № 2 группы III, вторая половина VII в. до н.э.), а также курган № 58 у с. Студента < VII— VI вв. до н.э.) [Ковпаненко, 1977, с. 57, рис. 11,8; 13,5, 7; 1981, с. 50, рис. 40, 7].
Железный нож с горбатой спинкой принадлежит к орудиям труда, широко распространенным на протяжении всей скифской эпохи.
Чрезвычайно интересной группой находок рассматриваемого комплекса, безусловно, являются детали конской упряжи. Напомним, что удила и псалии находились в ’’рабочем” положении, наложенными друг на друга, что, естественно, говорит об их комплектности и позволяет выяснить способ их крепления между собой и ременным оголовьем. Псалии через центральные отверстия соединялись со стремечковидными окончаниями звеньев удил, к которым крепился повод (по-видимому, крепление осуществлялось с помощью кожаных ремешков). Крайние отверстия псалиев служили для соединения удил с оголовьем. Узда подобного типа реконструирована В.А.Ильинской по материалам посульских курганов [1968, с. 105, рис. 27].
Удила со стремечковидными окончаниями с выступом в центре (типа найденных в Яснозорье) достаточно хорошо известны в памятниках скифской архаики Среднеднепровского Лесостепного Правобережья, на Кавказе и в южных регионах. В Лесостепи это курганы: № 45 у с. Берестняги (VII в. до н.э.) [Ковпаненко, 1981, с. 10, рис. 6]; 373 у с. Емчиха; 453 у с. Макеевка; 183 на р. Тенетнике (вторая половина VII в. до н.з.) [Ковпаненко, 1981, с. 21, рис. 17, 7; Ильинская, 1975, табл. XVII, 2; XXIX, 7]; 524 у с. Жаботин (середина — вторая половина VII в. до н.э.) [Ильинская, 1975, табл. VII, 75]; гробница N® 2 кургана Репяховатая Могила у с. Матусов (конец VII — начало VI в. до н.э.) [Ильинская, Мозолевский, Тереножкин, 1980, с. 35, рис. 4, 77]. Удила указанного типа, но с грызлами, покрытыми насечкой (то есть аналогичные яснозорским), известны в кургане № 524 у с. Жаботин в бассейне Тясмина и в кургане у хут. Алексеевского на Ставрополье [Минаева, 1956, с. 338, рис. 2,3].
В вещевом комплексе последнего кургана наряду с типично скифскими предметами присутствуют изделия, известные и в памятниках новочеркасской группы, что позволило некоторым исследователям.вероятно правомерно, датировать этот курган концом VIII или началом VII в. до н.э. [Полю, 1987, с. 18, 19; Махортых, 1987, с. 8, 9].
Псалии, найденные в Яслозорье, уникальны. Точные аналогии им неизвестны. Относятся к группе трехдырчатых псалиев с муфтообразными утолщениями вокруг отверстий. В Лесостепном Поднепровье такие псалии обнаружены в кургане № 375 ус. Емчиха (вторая половина VII в. до н.э.), в Поросье [Ковпаненко, 1981, с. 109, рис. 61, б, 7], в уже упомянутых курганах № 524 у с. Жаботин и 183 на р. Тенетнике, в бассейне Тясмина [Ильинская, 1975, табл. VII, 77, XXIX,9].По характеру оформления муфтообр-’з-ных утолщений наиболее близки яснозорским экз.мплярам псалии из емчиховского, жаботинского и тенетинского курганов. Однако все эта изделия не имеют копытца на нижнем конце. Пожалуй, ближайшими аналогиями яснозорским экземплярам по характеру оформлетшя нижнего конца псалия в виде копытпа (среди трехдырчатых псалиев с муфтообразными утолшениями) являются псалии из кургана № 2 группы II у с. Мед-вин в Поросье и кургана у хут. Алексеевский на Ставрополье. Несмотря на некоторые отличия, сходство их бесспорно [Минаева, 1956, с. 338, рис. 2, 7; Ковпаненко, 1981, с. 109, рис. 61, S].
В целом, оформление нижнего конца бронзового псалия в виде копытца получило достаточно широкое распространение на трехпетельчагых стержневых псалиях начиная с конца VII — начала VI в. до н.э. Верхний конец у них, как правило, украшен головкой хищной птицы или барана (например, бронзовые псалии, найденные в курганах Посулья [Иессен, 1953, с. 53, рис. 3, 9; Ильинская, 1968, табл. XX, 7] и Северного Кавказа [Батчаев, 1985. табл. 33, ’0; 35, 75]). Таким образом, можно предположить, что в типолого-хронологическом ряду бронзовых псалиев, украшенных копытцем, ясио-зорские экземпляры занимают промежуточное место — между псалнями из хут. Алексеевского (конец VIII — начало VII в. до н.э.) и наиболее ранней группой трехпетель-чатых псалиев с нижним концом, оформленным в виде копытца (вторая половина VII - начало VI в. до н.э.).
В.А.Ильинская на основании широчайшего распространения мотива копытца при декорации костяных пластинчатых псалиев в эпоху скифской архаики принта к выводу 59
о том, что его появление на бронзовых псалиях связано с заимствованием от костяных прототипов [Ильинская, 1968, с, 107]. Однако принимая во внимание, что этот мотив присутствует на бронзовом псалии одного из древнейших скифских погребальных комплексов Северного Кавказа (курган у хут. Алексеевского), нельзя исключать, что костяные псалии могли оформляться по типу более ранних бронзовых, попавших в Лесостепь в составе конского снаряжения с территории Кавказа.
Достаточно близкие аналогии бронзовым цилиндрическим пронизям для перекрещивания ремней конского убора из яснозорского кургана известны нам в составе инвентаря из кургана II у с. Рыжановка, относящегося к предскифскому времени [Ильинская, 1975, табл. XXII, 2], неоднократно упоминаемого кургана у хут. Алексеевского [Минаева, 1956, 'с. 338, рис. 2, 3]. Судя по материалам из погребения № 27 кургана № 17 Келермесского могильника, они применялись как детали упряжи и в более позднее время — в середине — второй половине VII в. до н.э. [Галанина, Пиотровский, 1986, с. 24, 123, рис. 11, 1~3]. Все они укр. иены солярным знаком на верхнем щитке. Не исключено, что такой орнамент был и на яснозорских пронизях, но не сохранился из-за их фрагментарности.
Итак, большая часть сохранившихся предметов яснозорского погребения находит аналогии среди изделий, относимых ко второй половине VII в. до н.з.
Вместе с тем детали конской упряжи, особенно псалии (да и бронзовые пронизи), имеют явно архаизированные черты. Однако учитывая, с одной стороны, более поздний в целом облик керамического комплекса, с другой — то, что металлические изделия могли бытовать в отдельных случаях достаточно длительное время, считаем возможным датировать погребение кургана № 6 у с. Яснозорье не ранее середины — второй половины VII в. до н.з.
Курган №8. В 70-х годах председателем колхоза им. Н.К.Крупской с. Яснозорье М.И.Пономаревым на поверхности кургана были найдены бронзовые удила, переданные им в школьный музей, где они до настоящего времени не сохранились. Судя по описанию их автором находки, удила были двукольчатые без дополнительных звеньев.
Курган расположен в 1,1 км к юго-западу от кургана № 6. Местное население называет его ’’Могила Вергунка”. Высота кургана 2,2, диаметр 56 м. При осмотре насыпи на вспаханной поверхности собраны мелкие обломки стенок сосудов, иногда украшенных резным орнаментом. На месте находок была заложена траншея длиной 10, шириной 4 м, ориентированная по оси север — юг*. На глубине 0,25-0,35 м от поверхности, в распахиваемом слое, на расстоянии 3,7 м к северу от условного центра кургана, обнаружен разбитый кубок (1). Вокруг него на площади 2 х 4 м найдены: бронзовая лунница (2), фрагмент бронзового псалия (3), обломок бронзового кольца (4), бронзовый наконечник стрелы (5), каменный оселок (6), обломки железных предметов (7), фрагменты керамики (8) и отдельные мелкие кости погребенного. Следов погребального сооружения выявить не удалось. Очевидно, могила полностью разрушена вспашкой поля.
1.	Кубок имеет цилиндрическое горло, выпуклый, слегка сплющенный корпус, небольшое округлое дно с лункой посередине. Горизонтальный венчик отогнут наружу. Декорирован широким поясом резного геометрического орнамента с инкрустацией. Орнамент разделен гладкими полосами шириной 8 мм на четыре поля, каждое из которых украшено различным рисунком, состоящим из комбинаций горизонтальных, вертикальных и косых линий, образующих ромбы, треугольники, обращенные вершинами в противоположные стороны; вписанные друг в друга треугольники образованы двумя параллельными линиями. Ромбы и треугольники заполнены сеткой, косыми параллельными линиями, зигзагом. Поверхность кубка лощеная, черного цвета. Реставрирован. Высота 13,9 с? , диаметр венчика 11, высота горла 3,2, диаметр корпуса 16, диаметр дна 2,5 см (рис. 7,фото 1,3).
2.	Бронзовая лунница с пятью рельефными кружками и двумя спиралями по дужке. В каждый кружок вписан круг. Центральный, кроме того, декорирован ромбовидной фигурой с кружком посередине. С оборотной стороны лунницы — широкая прямоугольной формы, петля. Высота лунницы 5,5, длине петли 1,5 см, высота 7 мм (рис. 7,2).
* Работы осуществлены Г-Т.Ковпаиенко и С.А.Скорым. 60
Рис. 7. Ясиозорье, курган №8:
1 - оселок; 2-3 — детали узды; 4 - обломок плоского кольца от колесничной упряжи; 5 - наконечник стрелы; 6—7 - фрагменты сосудов; 8 - кубок и развертка орнамента (I - камень; 2-5 -бпонза; 6—8 - глина).
З.	Обломо" бронзового трехпетельчатого псалия в виде слабо изогнутого стержня С двумя фрагментированными петлями. Длина обломка 5,3 см, диаметр петель 5 и 7 мм (рис. 7,3).
4.	Обломок бронзового пластинчатого кольца шириной 2,5 см (в двух фрагментах) (рис. 7,4).
5.	Бронзовый наконечник стрелы с овальной головкой и длинной втулкой. Длина 4 см (рис. 7,5).
6.	Обломок каменного оселка удлиненно-прямоугольной формы, утолщенный в средней части, с отверстием на одном конце для подвешивания. Углы и грани закруглены. Сечение прямоугольное. Длина оселка 14,4 см, ширина 1,9, наибольшая толщина 1,2, диаметр отверстия 0,9 см (рис. 7, 7; фото 1, 7).
7.	Небольшие, сильно коррозированные обломки железных предметов, форму которых определить невозможно (16 фрагментов).
8.	Обломки стенок лепных сосудов (37 фраг.). Большинство (28 фраг.) принадлежали корчагам с заглаженной поверхностью черного цвета. Три из них украшены каннелюрами (рис. 7, 7), четыре — резным орнаментом (рис. 7, 6). Девять обломков — стенки простого горшка.
Все эти предметы, несомненно, составляют инвентарь разрушенного вспашкой погребения, впущенного в древний курган. Судя по сохранившемуся инвентарю, в состав которого входили предметы вооружения, конской узды, могила принадлежала конному воину.
Частично сохранившийся бронзовый псалий относится к числу предметов, хорошо известных по находкам в погребениях VIII—VII вв. до н.э. Украины, Северного Кавказа, где они встречаются вместе с двукольчатыми удилами. Бронзовые и костяные лунницы, украшенные кружками и спиралями, известны не только в погребениях VIII-VII вв. до н.э. Украины и Северного Кавказа, но и в других культурах раннего железного века: протомеотской, кобанской, ананьинской, чернолесской, где они, как отмечает А.И.Тереножкин, украшены не так богато [Тереножкин, 1976, с. 159J. Ближайшей аналогией найденной является лунница из Пастырского городища (случайная находка). Она отличается от яснозорской отсутствием в декоре ромбовидного знака [Тереножкин, 1976, с. 73, рис. 39, 2]. Последние чаще всего интерпретируются как солярные. Их изображения на различных предметах встречаются с древнейших времен, но особенно часто — в позднейший предскифский период [Тереножкин, 1976, с. 174-175].
Двулопастные наконечники стрел с овальной или листовидной головкой и более или менее выступающей втулкой, близкие по типу к найденному, характерны для памятников раннескифского времени. Однако отдельные их экземпляры встречаются и в пред-скифское время. Ближайшей аналогией яснозорскому наконечнику является экземпляр из впускного погребения в кургане Новая Белогорка Оренбургской области, на втулке которого рельефом обозначен знак в виде треугольника [Тереножкин, 1976, рис. 24, 79]. Подобного типа знаки известны на наконечниках черцогоровокого этапа, но иногда встречаются и на новочеркасских (погребение у с. Ольшана).
Каменный оселок — одна из наиболее распространенных находок не только в погребениях конных воинов, но и многих культур эпохи раннего железа на довольно ншро-кой территории [Тереножкин, 1976, с. 146].
Обломок бронзового пластинчатого кольца подобен найденным в погребениях VIII-VII вв. до н.э. у сел Квитки и Ольшана в Днепровском Правобережье [Ковпа-ненко, Г упало, 1984, с. 49, рис. 9,44,45; Ковпаненко, 1985, с. 186—187]. В последнее время такие кольца вполне убедительно рассматриваются как детали упряжки колесниц [Эрлих, 1990, с. 59—61 ].
Кубок по форме и характеру декора (разделение орнамента на отдельные поля) относится к предскифскому периоду. От древнейших он отличается отсутствием в декоре различного типа штампов. В памятниках предскифского и раннескифского времени встречаются фрагменты корчаг, украшенные, подобно найденным (рис. 7, б, 7), каннелюрами и резным орнаментом (Жаботин, Орловец, уроч. Бражино, Трах-темиров). Таким образом, суммируя все данные, погребение в кургане № 8 у с. Яснозорье можно датировать VIII—VII вв. до н.э. По набору вещей его можно соотнести с погребениями Новочеркасской ступени в Северном Причерноморье.
Батчаев В.М. Древности предскифского и скифского периодов // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии в 1972-1979 годах. - Нальчик, 1985. - Т. 2. - С. 19 -115.
Белозор В.П., Скорый С.А. Архаический скифский меч из Киева // СА. - 1985. - № 1. - С. 255-256. Браминский И.Б. Методы исследования античной торговли. — Л. : Наука, 1984. - 248 с.
Галанина Л.К., Пиотровский ЮМ. Курганы эпохи бронзы и рапнемеотскпе погребения Келермес-ского могильника // Древние памятники культуры на территории СССР. — Л., 19S6. - С. 5-24.
Есаян С. А., Погребова М.Н. Скифские памятники Закавказья. - М. : Паука, 1985. — 152 с. 62
Иессеи АЛ. К вопросу о памятниках VIII—VU вв. до н.э. на юге европейской части СССР // СА. -1953. - Т. XVIIL - С. 49-110.
Ильинская ВЛ. Скифы Днепровского Лесостепного Левобережья. — К.: Наук, думка, 1968. - 267 с.
Ильинская ВЛ. Раннескифские курганы бассейна р. Тясмин.— К. : Наук, думка, 1975. - 222 с.
Ильинская ВЛ., Мозолевский Б.Н., Тереножкин А.И. Курганы VI в. до н.э. у с. Матусов // Скифия и Кавказ. — К. : Наук, думка, 1980. — С. 31—63.
Ильинская ВЛ., Тереножкин АЛ. Скифия VII-IX' вв. до н.э. - К. : Наук, думка, 1983. - 378 с.
Ковпаненко Г.Т. Племена ск!фського часу на Ворскль — К. : Наук, думка, 1967. - 187 с.
Ковпаненко Г.Т. Курганы скифского времени у с. Медвин в Поросье // Скифы и сарматы. - К. : Наук, думка, 1977. — С. 40-72.
Ковпаненко Г.Т. Курганы раннескифского времени в бассейне р. Росы - К. : Наук, думка, 1981. -159 с.
Ковпаненко Г.Т. Погребение предскифского времени у с. Олъшана Черкасской области // Всесоюзная археологическая конференция "Достижения советской археологии в XI пятилетке”. Тез. докл. - Баку, 1985. - С. 186-187.
Ковпаненко Г.Т., Бессонова С.С., Скорый СЛ. Новые погребения скифского времени в Поросье // Первая Правобережная краеведческая конференция. - Кировоград, 1988. - С. 15—18.
Ковпаненко Г.Т., Бессонова С.С., Скорый СЛ. Памятники скифской эпохи Днепровского Лесостепного Правобережья (Киево-Черкасский регион). - К. : Наук, думка, 1989. - 333 с.
Ковпаненко Г.Т., Гупало ИД. Погребение оина у с. Квитки Поросье // Вооружение скифов и сарматов. — К. : Наук, думка, 1984. - С. 39—59.
Махортых С.В. Скифы на Кавказе в VU-V вв. до н.э. Ц Автореф. дис.... канд. ист. наук. — К., 1987.-17 с.
Мелюкова А.И. Вооружение скифов // САИ. - 1964. - Д 1-4. - 90 с.
Минаева Т.М. Археологические материалы скифского времени в Ставропольском краевом музее // Материалы по истории Ставропольского края. — 1956. - Вып. 8. - С. 329-342.
Мозолевский Б.Н. Скифские курганы в окрестностях г. Орджоникидзе на Днепропетровщине Ц Скифия и Кавказ — К., 1980. — С. 70—154.
Мурзин В.Ю. Скифская архаика Северного Причерноморья. - К. : Наук, думка, 1984. - 132 с.
Петренко ВТ. Правобережье Среднего Приднепровья в V-Ш вв. до н.э. //САИ. - 1967. - Д 1-4. -179 с.
Петренко В.Г. Украшения Скифии VH-Ш вв. до н.э. // САИ. - 1978. - Д 4-5. - 144 с.
Покровська €.Ф. Ноховання VII-VI ст. до н.е. на р. Тенетинщ / / Археологтя. - 1975. - 17. -С. 62-72.
Пол’н С.В. Хронолопя раниьосктфських пам’яток // Археолопя. — 1987. — 59. - С. 17—36.
Тереножкин А.И. Предскифский период на Днепровском Правобережье. — К. : Наук, думка, 1961. -247 с.
Тереножкин А.И. Киммерийские мечи и кинжалы // Скифский мир. - К., 1975. — С. 3-34.
Тереножкин А.И. Киммерийцы. - К. : Наук, думка, 1976. - 222 с.
Черненко Е£. Древнейшие скифские парадные мечи (Мельгунов и Келермесс) // Скифия и Кавказ.— К.. 1980. - С. 7-30.
Черненко Е.В. Скифские лучники. — К.: Наук, думка, 1981. — 166 с.
Черненко Е.В. Длинные копья скифов // Древности Евразии в скифосарматское время. - М.: Наука, 1984.-С. 231-235.
Шрамко Б Л. Вельское городище скифской эпохи (город Гелон). - К. : Наук, думка, 1987. - 182 с.
Зрлих В.Р. Курган Уашхиту и проблема интерпретации некоторых комплексов типа Новочеркасского ..лада // XVI Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. — Тез. докл. - Ставрополь, 1990. - С. 59-61.
В.П.ГРИГОРЬЕВ
ЗАХОРОНЕНИЕ ТЯЖЕЛОВООРУЖЕННОГО СКИФСКОГО ВОИНА У С. ГЛАДКОВЩИНА
Публикуется захоронение тяжеловооруженного скифского воина V в, до н.э. из кургана у с. Глад-•ковщина Черкасской области, отличающееся уникальной сохранностью.
Среди известных в настоящее время скифских погребальных памятников VI1--IV вв. до н.э. юга Восточной Европы насчитывается более 300 погребений мужчин-воинов с тяжелым защитным вооружением [Черненко, 1981, с. 137]. Подавляющее большинство ограблено еще в древности и, как правило, дает лишь частичное представление о составе инвентаря и конструкции доспехов. Для всей территории Скифии, включая обширную лесостепную зону, известно немногим более 10 неразграбленных захоронений воинов с комплектом панцирного доспеха и набором наступательного
© В. П. Григорьев, 1994
ISBN 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994.	63
оружия [Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 171]. Несмотря на малочисленность, материалы таких комплексов являются одним из наиболее ценных и информативных источников по изучению вооружения, погребального обряда и социальной организации скифского общества. К их числу с полным основанием необходимо отнести уникальное по своему составу и сохранности погребение, исследованное в 1982 г. экспедицией Черкасского областного краеведческого музея1 у с. Гладковщина Золотоношского района Черкасской области, в междуречье Днепра и его притока р. Сулой.
В геоморфологическом отношении район раскопок представляет уплощенный участок обширного слаборасчлененного возвышенного плато Левобережной Приднепровской террасовой равнины. Курган N’ 2 у с. Гладковщина находился в 1,6 км к юго-западу от одноименной железнодорожной станции и входил в состав группы из пяти насыпей эпохи бронзы и скифского времени. Курган высотой 0,85 и диаметром 42 м представлял сильно распаханную насыпь округлой в плане формы с пологими склонами2 . На его поверхности встречались мелк е обломки костей животных и отдельные маловыразительные фрагменты стенок античных амфор.
Как показали исследования, насыпь была сооружена в один прием. Она состояла из однородного рыхлого чернозема. Лишь в нижней ее части, ближе к полам кургана, над погребенной почвой прослеживался мешаный с комковатым черноземом глиняный выкид из рва, уложенный на склонах первичной насыпи и достигающий мошности у основания до 0,4 м. Диаметр первичной насыпи (по линии запад—восток) составлял 25 м, реконструированная высота около 4 м. В центральной части насыпи на уровне древней поверхности обнаружен вал подковообразного в плане глиняного выкида из погребения. Ширина полосы выкида достигала 4,8, мощность до 0,5 м (рис. 1,1 —3).
Сплошной кольцевой ров окружал первичную насыпь и отдален от ее основы на 2,2—3,3 м. Он имел почти круглую в плане форму и неправильный извилистый контур. Внутренний диаметр рва по линии запад —восток составлял 31,2 м и 32,8 м по линии север — юг. Реконструированная ширина его на уровне древней поверхности варьировала в пределах 1,1—1,5 м, глубина соответственно менялась от 0,8 до 1,1 м. Книзу стенки рва сужались к конусу и переходили в заокругленное дно. В черноземном заполнении рва и местами с внутренней его стороны, на уровне погребенной почвы, встречались остатки тризны — кости животных3 и очень фрагментированные невыразительные обломки стенок амфор не менее чем от трех сосудов. Основное количество находок обнаружено в западной части рва и прилегающей подкурганной поверхности, что, видимо, указывает на место, где могла отправляться тризна. Здесь же, на уровне древней поверхности, в 9 м на запад от условного центра-репера, обнаружено зольно-угольное пягчо кострища диаметром 0,6 м и найден развал лепного глиняного сосуда (рис. 1,1—3).
Кувшинообразный сосуд с сильно раздутым округлым корпусом, выделенным высоким дном и резко отогнутым наружу утолщенным венчиком. Основание короткой шейки орнаментировано ногтевыми вдавлениями. Поверхность хотя и заглажена, но из-за выступающих наружу крупных зерен шамота и песка местами кажется бугристой и шероховатой. Высота горшка 28 см, диаметр венчика 13, дна 9,5 см (см. рис.. 4,57). Территориально близкие аналогии нашему сосуду известны в скифских погребальных памятниках V-IV вв. до н.э., например в кургане № 3 у с. Мирное под Борисполем [Погорелый, 1981, с. 41, рис. 1, 2] и кургана у с. Келеберда [Тллшська, 1968, с. 157, рис. 7, 6].
С северной полы кургана в южном направлении, в сторону центра насыпи, шел наклонный грабительский лаз, прослеженный на протяжении 9,2 м. Четко читаясь в профилях бровки, он имел сводчатую, аркоподобную в разрезе форму. Высота его 0,95 м, ширина варьировала в пределах 0,8—0,92 м. Никаких находок в грабительском ходу не было. Грабители, очевидно, не зная точного
1 В работах экспедиции помимо автора принимали участие сотрудники музея В.В.Нерода, О.В.Би-лецкая, Г.И.Березняк, фотограф И.Н.Загу.тяев, учащиеся Гладков щинской средней школы, а также рабочие и служащие ПМК-216 треста "Черкассыводстрой”.
2 По сообщению местных жителей, в начале 50-х годов, до времени интенсивной распашки кургана, высота наевши превышала 2 м.
3 Все кости животных очень плохой сохранности. Среди поддающегося определению остеологического материала — лопатка, таз и кости ноги коня от двух особей.
л
Б
Б'
Рис. 1. План (1) и разрезы (2,3) кургана № 2 у с. Гладковщина:
I - глиняный выкид из погребения; II — грабительский ход; III — погребенный чернозем; IV — материк; V — развал глиняного сосуда; VI — фрагменты амфор; VII — кости животных; VIH - глиняный выкид из рва; IX - ров; X — кострише; XI - первоначальная насыпь (реконструкция) .
места расположения могилы, ошиблись и сориентировали свой ход так, что он прошел в 0,9 м западнее погребения, не достигнув цели (рис. 1,1—3).
Основное и единственное в кургане погребение находилось в 3 м к северо-востоку от репера. Погребальное сооружение представляло собой неглубокую подбойную могилу. Свод подбоя обвалился, слившись с пятном входной ямы, четкие контуры которых выявлены на глубине 0,7 м от уровня верхней границы погребенной почвы. Входная яма подтрапециевидной в плане формы с закругленными углами, размерами 2,1 х 0,9 м, ориентирована по линии запад—восток. Дно ее слегка наклонялось в сторону погребальной камеры и размещалось на глубине 1,2 м от уровня древнего горизонта (углублено в материк на 0,7 м).
К ciue В. П. Григорьев* «Погр >б€мк: хяжеловооружеь»огг воина-дружинника у с. Гладковщина Чсокасской области*
Фото 1. Общи? жд погребения у с. Гладковщина..
Фото 2. Погребение у с. Гладковщина (фрагмент)
Фото 3. Погребение у с. Гладковщина. Деталь: щит, панцирь, защитный пояс.
[ Фото 4. Погребение у с. Глядкозшнна. Деталь: чешуйчатый наборный шлем.
Заполнение составлял рыхлый чернозем, перемешанный с материковой глиной. Четкого перехода между входной ямой и погребальной камерой (подбоем) в плане почти не улавливалось, они как бы продолжали одна другую. Однако сама камера находилась глубже и отделялась от ямы вертикальной ступенькой высотой 0,3 м. Подбой подовальной в плане формы, размерами 2,45 х 1,45 м, расположен параллельно входной яме. Дно ровное, на глубине 1,5 м от погребенной почвы. При входе в камеру, на дне и на ступеньке, лежали очень плохой сохранности обломки досок от деревянного заслона, закрывавшего вход в камеру. Так как свод подбоя был обрушен, определить его достоверную форму не удалось. Высота, очевидно, не превышала 1 м (рис. 2).
На дне погребальной камеры на железном пластинчатом наборном щите (I)4, такой же развернутой панцирной рубашке с короткими рукавами (2), широком защитном поясе (9) и штанах (10), обращенных кожаной основой вверх и расстеленных на подстилке из травы, лежал скелет мужчины 45—55 лет5. Погребенный, ориентированный головой на запад, располагался на спине с подогнутыми кверху в коленях ногами, упавшими впоследствии в стороны в виде ромба. Руки вытянуты вдоль туловища и слегка отведены в стороны. На каждом из рукавов панциря — по одной большой бронзовой конической ворварке (3, 4). Восемь ворварок (5, 6) такой же формы, но меньших размеров, обнаружены под левой и правой боковыми сторонами панциря, по четыре с каждой стороны. Еще две аналогичные ворварки (7, 8) найдены под защитным поясом. В изголовье — железный наборный чешуйчатый шлем (И), левый нащечник которого лежал на щите и частично на рукаве панцирной рубашки. Рядом со шлемом, у западной стенки подбоя, обнаружена часть скелета лошади (кости передней ноги, лопатка, ребра) — остатки напутственной мясной пищи, лежавшей, судя по пятну древесного тлена, на деревянном блюде или подносе (12). Среди ребер животного — очень плохой сохранности железный нож (13). У левой руки погребенного, на штанах, лежал короткий железный меч (14), тут же набор бронзовых наконечников стрел (15). У правой ноги воина, опираясь о ступеньку, стоял бронзовый котел со скелетом молодого жертвенного барашка (16). В юго-западном углу камеры — три железных наконечника копья (17). В противоположном, юго-восточном углу подбоя, в 1,71—1,73 м от основания втулок наконечников лежали три подтока (18). Ось наконечников копий и ось подтоков не совпадали. У втулок наконечников обнаружены две железные ворварки (19) и серебряная нашивная круглая пластина (20) (рис. 2; фото 1—4).
Ввиду исключительной важности обнаруженных в погребении доспехов они были взяты отдельными монолитами-блоками и вместе с другим инвентарем переданы в Центральные научно-исследовательские реставрационные мастерские Министерства ку.Сотуры Украины. Расчистка и реставрация предметов вооружения, а также лабораторные анализы на определение остатков органических материалов проводились заведующим сектором реставрации металла А.И.Минжулиным, которому мы искренне благодарны за любезно предоставленные ценные данные, касаюшиеся конструктивных особенностей доспеха. В настоящее время материалы гладковщинского комплекса экспонируются в Черкасском областном краеведческом музее.
Инвентарь погребения. 1. Шит лежал так, что нижняя его часть перекрывалась панцирной рубашкой. После отделения щита ст панциря, проводившегося в камеральных условиях, выяснилось, что щит имел овальную форму и был покрыт сплошным железным пластинчатым набором из 9 горизонтальных рядов. Размеры щита 94 х 39 см (рис. 2, 7;3, I; фото 3). По классификации Е.В.Черненко, щит относится к типу доспехов с чешуйчатым покрытием [1968, с. 104—106].
Пластины набора прямоугольные, с тремя отверстиями вдоль каждой из коротких сторон, нижний край слегка загнут вовнутрь. Принцип размещения их в ряду правый (правый край одной пластины закрывает левый край соседней, в среднем на одну треть их ширины). Первый верхний ряд набран из S3 пластин размерами 4 х 1,8 см. В остальных восьми рядах размеры пластин 6,1 х 1,6 см. Во втором ряду их 86, в третьем — 91, в четвертом — 92, в пятом и шестом соответственно 93 и 88 шпастин, в седьмом, восьмом и девятом рядах их количество примерно одинаковое — 81—82 штуки в
4 Здесь и далее нумерация вещей в тексте соответствует нумерации находок на плане погребения (рис. 2).
Определение С.И.Круц.
Illi I	Il	S)® III
Puc. 2. План и разрез погребения:
1 - щит; 2 — панцирь; 3-4 - большие бронзовые ворварки; 5-8 - малые бронзовые вор варки; 9 — защитный пояс; 10 — штаны; 11 — шлем; 12 - деревянное блюдо с костями лошади; 13 — нож; 14 - меч; 15 - наконечники стрел; 16 - бронзовый котел со скелетом барашка; 17 —наконечники копий; 18 — подтоки; 19 — железные ворварки; 20 — серебря-
ная пластина.
Условные обозначения: I - погребенный чернозем; II - материк; Ш —дерево.
ряду. Посередине нижней части щита сделан узкий прямоугольный вырез длиной 10, шириной 1,5 см.
Основа щита, как показали результаты лабораторных анализов, изготовлена из толстой кожи. По краям щита кожа загибалась наружу и образовывала рельефный валик шириной 2,6 см. На основу в горизонтальном положении, с интервалом 1,5 см, было нашито 9 кожаных полос шириной около 3 см, толщиной до 0,4 см (рис. 3,1). Крепившиеся на них железные пластины набора соединялись друг с другом не жестким проволочным креплением, что было характерно для скифских щитов с деревянной основой (курганы № 398, 401 у с. Журовка, Золотой курган, курган № 12 группы 22-й шахты у г. Орджоникидзе; N* 7 группы Семибратних на Кубани [Черненко, 1968, ’ с. 105—107, рис. 56, /; Терейожкин, Ильинская, Черненко, Мозолевский, 1973, с. 170—177, рис. 50, 51; Черненко, 1973, с. 78—79, рис. 8, S], а с помощью тонких кожаных ремешков или сухожилий. Аналогичное устройство, судя по отсутствию проволочной связи между пластинами, очевидно, имел и близкий по форме и размерам описываемому щит IV в. до н.э. из кургана № 2 у с. Красный Подол [Полин, 1984, с. ПО, 117, рис. 10]. Некоторое отличие красноподольского щита от гладковщинского состоит в отсутствии у последнего на лицевой стороне двух железных трубочек, «то, возможно, свидетельствует о более ранней датировке нашего доспеха. Судя по описанию А.Х.Стевена, металлические трубки, например, отсутствовали у щита V в. до н.з. из Золотого кургана [1891. с. 148, рис. 4].
Принципиально важной конструктивной деталью шита из Гладковщины, позволяющей понять способ его ношения, были находящиеся на тыльной стороне, справа и слева от выреза, две железные скобы с диаметром стержня 0,5 см (сохранились во фрагментах) (рис. 3, I). С помощью этих скоб шит крепился к крюкам, расположенным в наспинной части панцирной рубашки (характерно, что именно в таком скрепленном, рабочем состоянии и были найдены эти два доспеха). Для того чтобы щит во время боя был более устойчив и одновременно подвижен, требовались дополнительные ременные соединения с корпусом воина, какими могли быть, например, наплечные кожаные ремни [Полин, 1984, с. 116]. Такая полужесткая система крепления позволяла освободить руки воина и дать ему возможность не только действовать оружием, но и управлять конем.
По мнению Н.И.Сокольского и Е.В.Черненко, близкие нашему щиты, имевшие большую ширину, чем высоту, в отличие от продолговатых овальных щитов пехотинцев, являлись принадлежностью всаднического доспеха [Сокольский, 1955, с. 16; Черненко, 1968, с. 104]. Их носили в горизонтальном положении за спиной, подобно исСбражению на золотом гребне из кургана Солоха [Манцевич, 1962, рис. 38]. Время появления скифских щитов с панцирным покрытием относится ко второй половине V в. до н.з. [Черненко, 1973, с. 79].
2. Панцирь — короткая, доходящая до пояса кожаная рубашка с небольшим нагрудным и глубоким прямоугольным наспинным вырезами, покрытая железным чешуйчатым набором. По классификации Е.В.Черненко, он относится к типу панцирей с оплечьем и короткими рукавами [1968, с. 42-50]. Длина панциря в нагрудной части 47 см. ширина вверху 106, внизу 88 см. Застегивался он с помощью кожаных шнурков, концевые остатки которых находились внутри восьми бронзовых ворваоок обнаруженных по четыре под левой и правой боковыми сторонами. По краям панциря кожа основы была загнута наружу в виде рельефного выступающего валика (рис. 2, 2; 3, U; фото 3). Пластины, входящие в набор, продолговатой формы с прямоугольным верхним и слегка округлым, загнутым внутрь нижним краем. В верхней части пластины сделано по три-четыре сквозных отверстия, еще два — вдоль одного из длинных краев. Пластины наб^ !1Ы в горизонтальные ряды так, что каждый верхний ряд перекрывает нижний в среднем на одну треть их длины. Пластины одного ряда несколько смещены в сторону относительно другого ряда, поэтому каждая верхняя деталь находится чаше всего не непосредственно над нижней, а перекрывает стык между двумя соседними пластинами нижнего ряда.
. При наборе пластин в рядах применены два принципа размещения их на основе — правый и левый. Так, справа налево набраны пластины самого нижнего ряда и семи верхних рядов правой нагрудной части. Пластины всех остальных рядов набраны слева 68
Ш А ~ 5	в
Рис. 3. Лицевал сторона наборного доспеха (схема):
I — шит (2 — железные скобы); П - панцирь с короткими оукавами (2 - железные крюки, 2-3 - бронзовые ворварки); Ш - защитный пояс (2 - брс нзовые ворварки); IV - штаны (2—2 - набрюшник, 3 - центральный клин, 4 - набедренник, 5 — боковой клин, 6 - наколенник) ,
А — железные пластины; Б — кожаная основа доспеха; В — кожаные нашивные полосы.
направо. Каждая пластина ряда закрывалась соседней почти на половину ее ширины. Размеры пластин и их количество в рядах разные. Нижний ряд панциря состоял из 106 пластин, размерами 6,3 х 2,2 см. Во втором ряду — 96 пластин, существенно отличавшихся от других не только большими размерами (9,1 х 2,3 см), но и своеобразной S-видно изогнутой формой больше нигде в системе набора не встречаюшейся. В третьем и четвертом рядах размешались соответственно 100 и 104 пластины, размерами 6,5 х 2,2 см. В последующих трех (5—7) рядах количество пластин одинаковое — по 106 в каждом ряду. Размеры их такие же, как в двух предыдущих рядах.
Верхние левая и правая нагрудные части панциря набирались из более мелких пластин. Левая часть состояла из трех рядов пластин, в двух из которых (8—9-й ряды) помещалось по 14 пластин, размерами 6,3 х 2,2 см. Самый короткий верхний 10-й ряд набран из 5 пластин, размерами 4,5 х 2,2 см. Правая нагрудная часть панциря, в отличие от левой, набрана из 7 рядов пластин, в шести из которых (8—13-й ряды) находилось по 13 пластин, размерами 4,5 х 2,2 см. Использование большого количества мелких пластин в нагрудной части доспеха, очевидно, было вызвано стремлением мастера-оружейника создать надежную защиту и обеспечить максимальную подвижность в плечевых суставах, особенно для правой руки. На лицевой наспинной части панциря среди пластин пятого ряда обнаружены обломки штырей диаметром 0,5 см, являвшихся, очевидно, остатками двух крюков, к которым подвешивался шит (рис. 3, 11, 7).
От наспинной части панциря отходили кожаные оплечья, остатки которых найдены на лицевой части доспеха, с правой и левой сторон. Установить достоверную форму оплечий из-за плохой сохранности кожи не удалось. В рабочем состоянии оплечья крепились (связывались) с нагрудной частью с помощью кожаных ремней, узловые окончания которых обнаружены внутри двух больших ворварок, лежавших на рукавах доспеха.
Короткие, доходящие до локтей рукава одинаковой прямоугольной формы и выкроены из целых кусков кожи, размерами 25 х 13,6 см. Края лицевой части рукавов по периметру были обшиты кожаным кантом шириной 0,7 м. Каждый из рукавов покрывал набор из 10 продольных длинных прямоугольных пластин, размерами 24,3 х 1,6 см. В погребении оба рукава лежали в одинаковом строго фиксированном положении по отношению к правой и левой нагрудным частям панциря (рис. 2; 3, И). Такое положение рукавов свидетельствует о том, что они были пришиты к оплечьям или кроились из единого полотнища, представляя собой, очевидно, своеобразные рукава-лопасти, близкие соответствующей части доспеха воина из четвертого Семибратнего кургана и кургана № 12 группы 22-й шахты у г. Орджоникидзе [Черненко, 1973, с. 75, ри£. 7; Горелик, 1977, с. 147, рис. 1].
Обнаруживая некоторое типологическое' сходство с панцирем всадника, изображенного на солохском гребне, панцирем из кургана у с. Новая Розановка (V в. до н.э.) [Шапошникова, 1970, с. 209; Черненко, 1981, с. 136, рис. 95] и особенно с вышеупомянутым панцирем с оплечьем и короткими рукавами из IV Семибратнего кургана (V в. до н.э.) [Черненко, 1968, с. 51, рис. 27; 1973, с. 71—75, рис. 7], гладковщинский доспех в то же время отличается конструктивными особенностями. Отличие его от пе-речг-'ленных панцирей состоит в том, что он имел кожаные оплечья, лишенные железного чешуйчатого покрытия, и застегивался не сбоку, что присуще скифским панцирям этого типа, а спереди, подобно греческому, изображенному на краснофигурном килике Дуриса [Snodgrass, 1967, рис. 45] .Кроился панцирь не напрямую, как было принято у скифских доспехов6, а по греческому образцу — сужаясь по талии на конус [Горелик, 1977, с. 148]. Однако, несмотря на такие чисто внешние черты сходства с распространенными в античном мире доспехами, описываемый панцирь все же существенно отличалс от последних. Так, если у комбинированных панцирей восточносреда-земноморского типа пластинчатый набор смещался только над поясом и не доходил
6 Прямой покрой, например, имели полотнища панцирей из кургана № 2 у с. Красный Подол [ Полин, 1984, с. 1101, кургана ус. Новая Розановка (Шапошникова, 1970. с. 209] кургана у с. Вишневка (Андрух, 1988, с. 160-162], кургана № 6 у с. Александровка [Ковалева. Мухопад, 1982, с. 93, рис. 2, 4] и др. Аналогичным образом, судя по реконструкции Е.В.Черненко. скроены и панцири воинов, изображенных на гребне из Солохи, и панцирь из кургана № 2 у с. Волковцы [ 1968, рис. 5,2—4, 6, 7].
до верхней части груди7 [Мелюкова, 1979, с. 203—204], то у гладковшинского панциря, как и у подавляющего большинства доспехов, найденных на территории Скифии, было сплошное пластинчатое покрытие.
Из находок в Северном Причерноморье к числу доспехов восточносредиземнсмор-ского типа предположительно относится только панцирь из Талаевского кургана [Чер-ненко, 1968, с. 44]. Отсутствовала у нашего панциря также и фестончатая юбка-птерикс, обязательная принадлежность греческого доспеха, судя по изображениям вазовой живописи [Горелик, 1977, с. 148]. Оплечья панциря являлись не самостоятельным элементом, как это было у античных доспехов [Snodgrass, 1967, рис. 45], а кроились из одного куска с наспинной частью подобно доспехам воинов на солохском гребне [Черненко, 1968, рис. 5,2-4].
Перечисленные сравнения позволяют вполне определенно говорить о местном, скифском — северопричерноморском происхождении панциря из Гладковщины. По мнению Е.В.Черненко, довольно разлитый вид панцирей с оплечьями и короткими рукавами, к которому относится наш доспех, известен с V в. до н.э. [1968, с. 50].
3,4. Две большие бронзовые ворварки служили окончаниями кожаных ремней, связывающих оплечья с нагрудной частью панциря. Обе они конической, клещевидно расширяющейся книзу формы. Высота одной ворварки 2,1, диаметр нижней части 2,6 см. Высота другой — 2,7, диаметр 2,5 см. Диаметр отверстия у обеих ворварок 0,6 см (рис. 4, 7J, 14).
5, 6. Восемь бронзовых ворварок, найденных под левым и правым краями панциря, служили окончаниями кожаных ремней, затягивающих боковые стороны доспеха. Форма аналогична предыдущим и отличается только небольшими размерами. Высота ворварок 1,6-2,1 см, диаметр нижней части 1,1-1,2, диаметр отверстия около 0,5 см (рис. 4,1-8).
7, 8. Две бронзовые ворварки, служившие окончаниями кожаных ремней, связывающих панцирь с защитным поясом и набрюшником, по форме и размерам близки вышеописанным. Высота ворварок 1,8 и 1,6 см, диаметр нижней части соответственно 1,2 и 1,1, диаметр отверстия 0,5 см (рис. 4,9, 10).
9.	Широкий защитный пояс дополнял короткую панцирную рубашку и защищал поясницу и бока воина. В погребении он лежал в развернутом виде, вплотную к панцирю и был связан с наспинной частью кожаными ремнями. Сохранившиеся узловые окончания находились внутри двух бронзовых ворварок, обнаруженных под правой и левой верхними частями пояса (рис. 2, 9; 3, III; фото 2). Выкроен пояс из цельного прямоугольного кожаного полотнища, нижние боковые части которого оформлены в виде небольших овальных свисающих выступов, соответствующих, очевидно, тем местам к которым крепился колчан и ножны меча. Входящие в набор продолговатые пластины с прямоугольным верхним и округлым, слегка загнутым вовнутрь нижним краем нашиты на основу в таком же порядке, как и у остального доспеха. Принцип размещения в рядах — правый. Основная часть пояса образована из трех длинных рядов пластин. В каждом ряду - по 52 пластины размерами 5,8 х 1,6 см. Боковые выступы пояса составлены из двух коротких рядов пластин размерами 4,7 х 2,2 см. Верхний ряд образован из 7 пластин, нижний из 3. По краям доспеха кожа основы загнута наружу в виде валика. Длина пояса 50 см, ширина в средней части 17, ширина по бокам (в местах выступов) 21 см (рис. 3, III).
По данным Е.В.Черненко, в погребальных памятниках Степной и Лесостепнсй Скифии известно всего четыре широких защитных пояса [1968, с. 181]. К ним следует добавить кроме нашего доспеха найденный в последнее время защитный пояс из кургана № 2 у с. Красный Подол [Полин, 1984, с. 110, рис. 9]. Начало применения таких поясов, судя по находке на .более раннего из них в архаическом кургане № 2 у с. Щучинка на Киевщине, относится к середине VI в. до н.э [Черненко, 1968, с. 69-71].
7 Доспехи такого типа встречаются па изображениях воинов с краснофигурных ваз второй половины V в. до н.э. {Огненова, 1959. с. 35, рис. 16]. К ним относятся реконструированные Л.Огнено-вой панцири IV в. до н.э. с территории Фракии из кур. шов Големага Могила и Розово ( 1959, с. 36, рис. 171. Фрагменты пластинчатых доспехов из Браиичсво и Янково, как установил Е.В.Черненко. принадлежали не панцирями, а щитам [ 1965, с. 133].)
40 41 42 45 44 45 46	48 4ff 50 51 52 53 54 55
Рис. 4. Инвентарь погребения:
1—14 —бронзовые н железные ворварки; 15 - серебряная нашивная пластина; 16 — железный меч; 17 —обломок железного ножа; 18-20 - железные подтоки; 21-23 — железные наконечники копий; 24-55 - бронзовые наконечники стрел; 56 - бронзовый котел; 57 —глиняный сосуд из тризны.
10.	Короткие кожаные штаны, покрытые пластинчатым набором, состояли из набрюшника, центрального клина и двух набедренников. Общая ширина штанов в верхней части составляла 67 см, длина 49, ширина штанины 33 см (рис. 2, 10', 3, IV; фото 2).
Набрюшник прикрывал низ живота воина и являлся своеобразным продолжением защитного пояса. Он состоял из двух одинаковых по форме и размерам правого и левого прямоугольных кожаных полотнищ, каждое из которых покрывал набор из трех рядов пластин. Два нижних ряда составлены из удлиненных пластин, аналогичных пластинам набора основной части защитного пояса. В верхнем ряду — более короткие пластины средними размерами 4,5 х 1,6 см. Количество пластин в каждом ряду примерно одинаковое — по 20—22 штуки. Принцип размещения в ряду — правый. По краю лицевой стороны каждое из полотниш набрюшника обшито кожаным валиком. Размеры полотнищ 33 х 11 см (рис. 3, IV).
Центральный клин прикрывал зазор в месте соединения (связывания) правого и левого полотнищ набрюшника и, спускаясь чуть ниже, образовывал гульфик. Состоял клин из прямоугольной верхней и нижней частей, каждая из которых обшита по краям кожаным валиком и покрыта двумя рядами пластин — по 10 в каждом ряду. Форма пластин и их размеры такие же, как у набрюшника, — в верхнем ряду длиной 4,5 см, в нижнем - 5,8 см (рис. 3, IV, 3).
Набедренники защищали верхнюю часть ног воина и спускались чуть ниже колен. Каждый набедренник состоял из трех частей: одного основного большого полотнища, узкого бокового клина и нижней прямоугольной части — наколенника. Последний, размером 12x32 см, составлен из одного ряда прямоугольных длинных пластин, расположенных вертикально. Всего в ряду 26 пластин размерами 11,5 х 1,8 см. Основное полотнище, размером 27 х 26 см, покрывал набор из 9 рядов пластин, аналогичных по форме и размерам пластинам набора основной части защитного пояса. Длина бокового клина набедренников 24, ширина 8—9 см. Он был составлен из 19 рядов мелких часто набранных прямоугольных пластин средними размерами 2,8 х 2,2 см. Края клина, основного полотнища и наколенника по периметру обшиты кожаным валиком (рис. 3, IV).
Такие короткие штаны, выполнявшие, подобно ножному доспеху йз Красного Подола [Полин, 1984, с. 110, 116; Горелик, 1984, с. 120, рис. 2], функция набедренников, наиболее рациональны не у пешего, а у конного воина. Составная конструкция набедренника и набрюшника не сковывала движений и обеспечивала достаточную подвижность в коленном и тазобедренном суставах, что являлось необходимым условием для езды верхом без стремян. Покрывавший кожаную основу штанов пластинчатый набор защищал низ живота и на. .более уязвимый участок бедер — переднюю часть. Вся задняя часть ноги воина, включая ягодицы, была лишена такого набора, так как в противном случае металлические пластины неизбежно бы ранили коня и рвали седло и попону.
11.	Чешуйчатый наборный шлем лежал в погребении на левом боку, лобной частью вверх в сдавленном состоянии. Отличаясь некоторыми конструктивными деталями устройства, он, как и шлем V в. до н.э. из погребения у с. Новая Розановка [Шапошникова, 1970, с. 211-212, рис. 4], имел подвижные длинные нашечники и назатыльник (рис. 2, II; фото 4). Возможно, близким ему был чешуйчатый шлем из погребения № 1 кургана № 6 у с. Александровка [Ковалева, Мухопад, 1982, с. 95, рис. 2, 4]. Однако из-за краткости описания и чрезмерной схематичности опубликованного чертежа конструкция этого шлема осталась не совсем ясной, поэтому назвать его аналогом нашего доспеха, к сожалению, не представляется возможным.
Пластины набора шлема наши- ы на кожаную основу по такому же принципу, как у остального доспеха. Несколько вытянутый полусферический верх от макушки до назатыльника и начелья включительно опоясан 14 рядами пластин, нижняя прямоугольная часть которых пришита к основе, а свободная округлая — обращена вверх. Аналогичным образом расположены пластины шлема, изображенного, по мнению С.А.Скорого [1984, с. 9ч-95], на скульптурной голове человека в центральной части конского наносника из Свищар (Болгария, V в. до й.э.) [Миков, 1957, с. 240; Berciu, 1974, р. 176, fig. 75].
водное от него ложнотреугольное перекрестие. Датируются, как правило, более поздним временем — IV в. до н.э. К числу немногих исключений относится меч из кургана № 2 у с. Аксютинцы (Бобринский, 1894, табл. XXII. 4]. На основании находки черно-лакового килика [Онайко, 1966, с. 61, N* 168], относящегося к типу керамики, распространенной во второй четверти V в. до н.э. [Alexandrescu, 1978, N 519; Sparkes, Talcott, 1970, р. 268, N 469—472J, курган, а вместе с ним и сам меч могут быть датированы временем не позднее середины V в. до н.э.
15.	Колчанный набор состоял из 148 бронзовых трехлопастных наконечников стрел. Все они лежали компактно стопкой, остриями вниз, образуя несколько плотных рядов один на другом, полосой шириной 19 см (рис. 2,75). Древки сохранились только во втулках наконечников. Сам горит, изготовленный из органического материала, полностью истлел. Наконечники подразделяются на несколько типов.
Первый тип (48 экз.) — наконечники со скрытой втулкой, сводчатой или треугольной головкой и заостренными концами лопастей, одни из которых, удлиненный более других, опущен ниже основания и образует выступающий шип (рис. 4, 24-29, 34, 36—38}. Преобладают довольно массивные экземпляр’’ длиной 2,9—3,3, шириной основания 1,1 см.
Второй тип (34 экз.) — наконечники с вытянутой треугольной головкой, скрытой втулкой и равномерно опущенными заостренными концами лопастей. Длина их 2,2-3,3, ширина основания 0,7—0,9 см (рис. 4,31—33, 35).
Третий тип (33 экз.) — наконечники с выступающей втулкой, треугольной головкой и косо срезании ми лопастями, концы которых находятся немного выше основания втулки или опущены вровень с ней (рис. 4,39-48,54,55). Среди последних встречаются удлиненно-вытянутые массивные наконечники длиной до 3,5—3,7, шириной до 1 см.
Четвертый тип (30 экз.) — втульчатые башнеподобные наконечники с вытянутой вверх головкой и сравнительно узким основанием. Длина 2,9—3,2, ширина основания 0,6—0,7 см (рис. 4,49-53).
К пятому типу относятся три базисных наконечника. Это довольно массивные, хотя и сильно сточенные образцы длиной 2,5—2,6 см, шириной основания 1—1,1 см (рис. 4,30).
Описанным наконечникам стрел известны аналогии в колчанных наборах, отнесенных А.И.Мелюковой к третьей типо-хронологической группе второй половины V — начала IV в. до н.э. [1964, с. 21—24]. По данным С.В.Полина, хронологические рамки бытования наконечников этой группы охватывают более значительный промежуток времени — от конца VI — до начала IV в. до н.э. [Полш, 1987, с. 30—32]. Наиболее близки нашим наконечники из курганов № 16 у с. Софиевка [Кубышев, Шилов, 1972. с. 115], № 2 у с. Корнеевка [Отрощенко, Болдин, Гошко и др., 1981, с. 19], № 14 у с. Изобильное [Мозолевский, Николова, 1981, с. 22], № 3, 12 у с. Стеблев [Клочко, Видейко, 198-3, с. 11, 17]. Перечисленные погребальные комплексы датируются на основании находок античной керамики серединой — второй половиной V в. до н.э. [Полш, 1987, с. 31]. Очевидно, к этому же времени следует отнести и колчанный набор наконечников стрел из Гладковщины.
16.	Бронзовый литой котел с изогнутым овальным устьем, уплощенным венчиком и двумя вертикальными петлевидными ручками. Край венчика выступает нарт асу рельефным валиком. Под ручками на полусферическом корпусе, как бы продолжая их, рельефом выделены волютовидные отростки. Одна из ручек снабжена в верхней части небольшим коническим выступом. Корпус котла укреплен на высокой клешевилно расширяющейся книзу кольцевой полой ножке. Обитая высота котла 33 см, размеры устья 36 х 30, высота ножки 10,5, диаметр основания 12,8 см (рис. 4,56).
Подобные котлы являются одной из наиболее характерных категорий находок для скифского культурного комплекса. В соответствии с классификацией А.П.Манцевич, котел из Гладковщины относится ко второй группе изделий этого типа, бытовавших в V-IV вв. до н.э. [Манцевич, 1961, с. 145 — 150]. Среди довольно многочисленных котлов, найденных на территории Степной и Лесостепной Скифии, одним из наиболее близких аналогов нашему экземпляру является котел из кургана № 2 у с. Красный Подол (первая половина IV в. до н.э.) [Полин, 1984, с. 112, рис. 14,3].
Рис. 5. Снаряжение скифского воина V в. до ил. из кургана № 2 у с. Гладковщина (реконструкция А.И.Минжулина).
17.	Железные наконечники копий относятся к одному типу — с остролистным пером без ребра (II отдел, 2-й тип, 2-й вариант, по А.И.Мелюковой) [1964, с. 40—42]. У всех трех наконечников одинаковая по форме коническая втулка и узкое, длинное, расширяющееся у основания перо, ромбическое в сечении. Общая длина первого, самого большого наконечника — 43 см, длина пера 26, максимальная ширина у основания 3,7, диаметр втулки 2,5 см. В нижней ее части — сквозное отверстие диаметром 0,4 см (рис. 4, 23). Длина второго, среднего по величине наконечника — 41 см, длина пера 23, ширина 3,4, диаметр втулки 2,7 см (рис. 4, 22). Длина третьего наконечника 38 см, длина пера 23, ширина 3,2, диаметр втулки 2,6 см (рис. 4, 21). На всех наконечниках местами сохранились следы грубой ткани обычного перекрестного плетения.
Наиболее ранние аналогии гладков-шинским наконечникам копий известны в таких надежно датированных комплексах, как погребение второй половины VI в. до н.э. кургана № 68 у с. Куриловка [Ковпаненко, 1981, с. 132, рис. 24, 29], погребения первой половины V в. до н.э. курганов N* 2 и 3 в уроч. Стайкин Верх у с. Аксютинцы и погребение середины — второй половины V в. до н.э. кургана у с. Хитцы [Ильинская, 1968, с. 75—79, табл. VI, 4; VII, 21, 22; LVI,6, 7]. Типологически близкие нашим наконечники получают особенно широкое распространение с конца V в. до н.э. и становятся господствующими в памятниках IV— Ш вв. до н.э. Степной и Лесостепной Скифии [Мелюкова, 1964, с. 42, табл. 13, 7, 8; Петренко, 1967, с. 48, табл. 36, 13-15; Покровська, 1957, с. 68, табл. 1,16, 17]. Известны они и на территории Левобережной Приднепровской террасовой равнины, например в погребении IV в. до н.з. кургана N* 4 у с. Мирное под Борисполем [Погорелый, 1981, с. 43—45,
рис. 2, 4].
18. Три железных цилиндрических подтока длиной 6,4; 6,5 и 5,9 см. Диаметр соответственно 1,8; 1,9 и 1,7 см (рис. 4,18-20].
Несовпадение оси подтоков и оси наконечников свидетельствует, очевидно,
о том, что копья были положены в могилу с отломанными древками. Вряд ли такая порча боевого оружия была вызвана ритуальными соображениями. Скорее всего, глад-ковщинские копья были настолько длинными (более 2,4 м), что просто не могли по-76
меститься в сравнительно небольшой по размерам погребальной камере. Аналогичные нашему случаи поломки древков копий известны в скифских воинских погребениях V—IV вв. до н.э. [Черненко, 1984а, с. 232].
19. Железные ворварки, найденные у втулок наконечников копий, одинаковой конической формы и размеров. Высота 1,1 см, диаметр нижней части 1,5, диаметр отверстия 0,5 см (рис. 4,11,12).
Аналогичное обнаружение ворварок (рядом со втулками наконечников копий) известно в ряде скифских погребений V—ГУ7 вв. до н.э., например в погребении воина из кургана № 48 Акташского могильника в Восточном Крыму, в погребении кургана № 1 у с. Новая Розановка; в кургане у с. Крячковка; в погребении № 1 кургана № 8 у с. Марьянское [Бессонова, Скорый, 1986, с. 159, рис. 1,Г, Шапошникова, 1970, с. 212; Сидоренко, 1964, с. 191-192, рис. 2; Волкобой, Андросов, Лихачев, Мухопад, Шало-будов, 1980, с. 20, 30, рис. 4,12] и др. По мнению С.С.Бессоновой и С.А.Скорого [1986, с. 167], найденные в этих погребениях ворварки использовались не просто в декоративных целях [Черненко, 1981, с. 136, рис. 95], а предназначались, прежде всего, для закрепления концевых узлов ремней, фиксирующих футляры наконечников копий. О наличии такого матерчатого футляра (чехла) в гладковщинском погребении свидетельствуют сохранившиеся на наконечниках копий отпечатки ткани.
20. Серебряная нашивная круглая пластина, украшавшая, очевидно, матерчатый чехол для наконечников копий. Изготовлена из тонкой помятой фольги, по краю пробиты отверстия для крепления на основе.
Диаметр пластины 3,9 см (рис. 4,15).
Таким образом, круг аналогов инвентарю погребения дает основание датировать его серединой — второй половиной V в. до н.э.
Характерное для наиболее ранних скифских степных катакомб устройство погребального сооружения в виде ямы с подбоем под длинной стенкой (катакомба типа I, по Б.Н.Гракову) [Граков, 1962, с. 83; Черненко, Бессонова, Болтрик и др., 1986, с. 347, табл. 1—2], сутпествование рва в основании кургана, западная ориентация погребенного, напутственная мясная пища и нож, положенные на деревянное блюдо, наличие в составе инвентаря, наряду с предметами скифской паноплии, бронзового котла [Мурзин, 1987, с. 53; Черненко, Бессонова, Болтрик и др., 1986, с. 347—352; Скорый, 1987, с. 71] позволяют отнести гладковщинский курган к кругу древностей, оставленных кочевым ираноязычным населением. О скифо-иранской этнической принадлежности погребенного свидетельствует и такая особенность обряда, как захоронение на подстеленном доспехе. Последнее известно в ряде скифских воинских погребений конца VI — первой половины IV в. до н.э., например в кургане № 6 у с. Александровка на Днепропетоовщине [Ковалева, Мухопад, 1982, с. 92—93, рис. 2, 4], в кургане у с. Вишневка в Крыму [Андрух, 1988, с. 159—160, рис. 1],в Золотом кургане под Симферополем [Стевен, 1891. с. 149, рис. 4], в кургане у с. Новая Розановка Николаевской области [Шапошникова, 1970, с. 208—209, рис. 1], в кургане N* 2 у с. Красный Подол на Хер-сонщине [Полин, 1984, с. 105-108, рис. 4] и др.
Состав и характер инвентаря исследованного захоронения свидетельствуют о сравнительно высоком социальном и имущественном положении погребенного. Наличие в могиле богатого набора предметов паноплии, при отсутствии престижных изделий из золота, дает основание относить погребение к числу захоронений профессиональных воинов-дружинников [Черненко, 1968, с. 166—167]. Анализ конструктивных особенностей защитного вооружения позволяет интерпретировать его как доспех тяжело вооруженного всадника. По мнению Е.В.Черненко, эта сравнительно немногочисленная, но наиболее опытная и хорошо вооруженная прослойка воинства составляла основную ударную силу скифской конницы [1968, с. 168,1984, с. 63, 73].
Наряду с наиболее ранними по времени захоронениями в катакомбах, обнаруженных в памятниках Левобережной Приднепровской террасовой Лесостепи, материалы наших раскопок подтверждают мнение исследователей о проникновении на эту территорию скифского населения из северопричерноморских степей уже в V в. до н.э. [Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 310—311].
Особая значимость гладковщинского комплекса состоит в том, что найденный в его составе уникальный по своей полноте и степени сохранности комплект панцирного
юспеха дает редкую возможность максимально достоверно реконструировать снаряжение скифского воина «.рис. 5).
Андрух С.И. Погребение раннескифского воина в Присивашье // СА. - 1988. - № 1. — С. 159-170.
Бессонова С.С., Скорый СА. Погребение скифского воина из Акташского могильника в Восточном Крыму // СА. - 1985. - № 4. - С. 158-170.
Бобринский А А. Курганы и случайные археологические находки близ местечка Смелы. — СПб., 1894. - Т. 2. - 225 с.
Волковой С.С., Андросов А.В., Лихачев В А., Мухопад С.Е.. Шалобудов В.Н. Скифские могильники IX -III вв. до н.э. на юге Днепропетровской области // Курганы Степного Поднепровья. - Днепропетровск: Изд-во Днепропетровского университета. 1980. - С. 18-41.
Горелик МВ. Реконструкция доспехов скифского воина из кургана у г. Орджоникидзе // Скифы и сарматы. - К. : Наук, думка, 1977. - С. 146-151.
Горелик М.В. Панцирное снаряжение из кургана у с. Красный Подол // Вооружение скифов и сарматов. - К. : Наук, думка. 1984. — С. 119-121.
Городцов В.А. Дневник археологических исследований в Зеньковском уезде Полтавской губ. в 1908 г. Ц Тр. XIV АС. - 1911. - Т. 3. - С. 80-100.
Граков Б.Н. Скифские погребения на Никопольском курганном поле // МИА. - 1962. - № 115. -С. 56-113.
ИАК. - 1910. - Вып. 35.
Гигнська В.А. Ь неопублткованих матерынв сктфського часу в Левобережному Лёсостепу // Археолопя. - 1968. - Т. 21. - С 147-163
Ильинская В.А. Скифы Днепровского Лесостепного Левобережья (курганы Посулья). — К. : Наук, думка. 1968. - 267 с.
Ильинская Е.А., Тереножкин А.И. Скифия VII-IV вв. до н.э. - К. : Наук, думка, 1983. - 378 с.
Клочко В.И.. Видейко М.Ю. Отчет Стеблевского отряда Черкасской экспедиции за 1983 г. // НА ИА АН Украины, 1983/115.
Ковалева И.Ф., Мухопад С.Е. Скифское погребение конца VI-V в. до н.э. у с. Александровки // Древности Степной Скифии. - К. : Наук, думка, 1982 - С. 91-102
Ковпаненко Г.Т. Курганы раннескифского времени в бассейне р. Рось. - К. : Наук, думка, 1981, — 159 с.
КуОышев А.И., Шилов Ю.А. Раскопки Софиевского отряда Херсонской экспедиции в 1972 г. // НА ИА АН Украины, 1972/23.
Маниевич АП. Бронзовые котлы в собрании государственного Эрмитажа // Исследования по археологии СССР - Л. : Наука. 1961. - С. 145—150.
Манцевич А.П. Золотой гребень из кургана Солоха. - Л., 1962. - 7 с.
Мелюкова А.И. Вооружение скифов. — М. : Наука. 1964. - 91 с. (САИ. — Вып. Д1 -4).
Мелюкова А.И. Скифия и фракийский мир. - М : Наука. 1979. - 254 с.
Мерперт Н.Я. Акинак с когтевидным навершисм // КСИИМК. — 1948. — Вып. 22. — С. 74—79.
Миков В. Падгробните могили в България // Археологически открития в България. - София, 1957. -С. 219-240.
Мозолевский Б.Н., Николова А.В. Отчет о работе Чкаловского отряда Орджоникидзевской экспедиции // НА ИА АН Украины, 1981/ба.
.Мурзин В.Ю. Скифская архаика Северного Причерноморья. — К. : Наук, думка, 1984. — 132 с.
ШЛ'за 1913-1915 гг. - Пг.. 1918.
Огненова Л. Ризници на Траки от V-Шв. пр.н.э. // Археология. — 1959. - Т. I, кн. 1/2. - С. 30—37.
Онайко НА. Античный импорт в Приазовье и Побужье в VII—V вв. до н.э. — М. : Наука, 1966. -71с (САИ. Вып.Д1-27).
Отрощенко В.В . Болдин Я.И., Гошко Т.Н), и др. Отчет о раскопках Запорожской экспедиции в 1981 г. // НА ИА АН Украины, 1981/10.
Отрощенко В.В. Парадный меч из кургана у с. Великая Белозорка // Вооружение скифов и сарматов. - К. : Наук, думка. 1984. - С 121-126.
Петренко В.Г. Правобережье Среднего Поднепровья в V-Ш вв. до н.э. - М. : Наука, 1967. - 180 с. (САИ. - Вып. Д1-4).
Погорелый В.Н. Скифские курганы у с. Мирное под Борисполем // Древности Среднего Поднепровья. — К. : Наук, думка, 1981. - С. 39-48.
Покровська €.Ф. Кургани IV ст. до н.е. бит Холодного Яру поблизу м. Смёли // Археолопя. -1957. - Т. 10. - С. 65-79.
Полин С.В. Захоронение скифского воина-дружинника у с. Красный Подол на Херсоншине // Вооружение скифов и сарматов. — К. : Наук, думка, 1984. — С. 103-119.
Полю С.В Хронологёя ранньоскёфських пам’яток // Археолопя. - 1987. - 59. - С. 17 -36.
Сидоренко ГО. Скёфський курган на р. Удай // Археологи. — 1964. - Т. 16. - С. 191-195
Скорый С.А. Доспех скифского типа в Средней Европе // Вооружение скифов и сарматов. - К. : Наук, думка, 1984. - С. 82—103.
Скорый С.А К этнокультурной истории украинской Правобережной Лесостепи в скифскую эпоху /,<’ Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюз. сем., поев, памяти А.И.Тереножкина. - Кировоград, 1987. - Ч. 2 - С. 70-72.
Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов // МИА. - 1961. - № 101. — 161 с.
Сокольский Н.И. О бослорских щитах // КСИИМК. — 1955. — Вып. 58. — С. 14—27.
Сгевен А.Х. Раскопки курганов близ Симферополя летом 1890 г. // И'ГУАК. — 1891, - Вып. I-С 140-155.
Тереножкин А.И., Ильинская ВЛ., Черненко Е.В., Мозолевский Б.Н. Скифские курганы Никопопъ-щины Ц Скифские древности. - К. ; Наук, думка, 1973. - С. 113-186.
Черненко Е.В. Происхождение пластинчатого панцирного доспеха // Краткие сообщения о полевых археологических исследованиях Одесского государственного археологического музея за 1963 г. - Одесса, 1965. - С. 131-146.
Черненко Е.В. Скифский доспзх. — К. : Наук, думка. 1968. — 189 с.
Черненко Е.В. Оружие из Семибратних курганов // Скифские древности. - К.: Наук, думка, 1973. -С. 64-81.
Черненко Е.В. Скифские лучники. - К. : Наук, думка, 1981. - 166 с; Черненко Е.В. Битва при Фате и скифская тактика // Вооружение скифов и сарматов. - К. : Наук, думка, 1984. - С. 59-74.
Черненко Е.В. Длинные копья скифов // Древности Евразии в скифо-сарматское время. - М. : Наука, 1984а. - С. 231-235.
Черненко Е.В. Скифо-персидская война. - К. : Наук, думка, 19846. - 116 с.
Черненко Е.В., Бессонова С.С., Болгрик Ю.В. и др. Скифские погребальные памятники степей Северного Причерноморья. - К. : Наук, думка, 1986. - 367 с.
Шапошникова О.Г. Погребение скифского воина на р. Ингул // СА. - 1970. - № 3 - С. 208-212.
Alexandrescu Р. La ceramique d’epoque et classique (VII-IV s). — Bucure$ti, 1978. - 140 p.
Berciu D. Contribution & 1’etude de 1’art thraco—gete. - Bucure^ti, 1974. - 238 p.
Ginters W. Des Schwert det Skythen und Sarmaten in Sudrusslarid. - Berlin, 1928. — 92 S.
Snodgrass A .M. Arms and armour of the Greeks. - London. 1967. - 151 p.
Sparkers B., Talcott L. Black and plain pottery of the 6th, 5th, 4th centuries B.C. // The Athenian Agora. Princetor, 1970. - Vol. XIL Pt 1,2. - 382 p.
С.В.МАХОРТЫХ, В.А.ФОМЕНКО РАЗВАЛЬСКИЙ КЛАД
В статье рассматривается новый клад уздечных принадлежностей VIII-VH вв. до н.э., представляющий значительный интерес для изучения историко-кулыурных проблем предскифского периода на юге Восточной Европы.
Теснейшая связь между древностями скифов и Северным Кавказом в настоящее время не вызывает сомнений. Основа этим связям в значительной степени была заложена в период, когда на юге Восточной Европы обитали племена,известные как киммерийцы. Общность исторических судеб древнего населения Украины и Северного Кавказа в это время хорошо подтверждается археологическими материалами. Так, на Правобережье и Левобережье Днепра открыт значительный пласт собственно кавказских материалов VIII—VII вв. до н.э., представленных кладами и отдельными находками [Иессеи, 1947, с. 30; Третьяков, 1949; Ковпаненко. Гупало, 1984,с.49, рис.9,46; Дубовская 1989]. Кроме того, вышеназванные территории входили в зону распространения памятников типа новочеркасского клада, представленных здесь наиболее ярко. Вместе с тем проблема происхождения и культурной принадлежности данной группы памятников предскифского времени остается дискуссионной. Решению этих вопросов во многом способствует ввод в научный оборот новых археологических источников, значительно увеличившихся на Северном Кавказе в последние годы.
Предлагаемая статья посвящена рассмотрению клада предскифской эпохи, найденного в 1980 г. на поселении кобанской культуры IX—VII вв. до н.э. в окрестностях г.Железноводска Ставропольского края. Клад случайно найден огородниками при выкорчевке пня, а затем передан в Железноводский народный музей, где он и экспонируется*. По словам нашедших клад,вещи лежали одной кучкой без каких-либо следов костей и керамической тары (рис. 1). Прежде чем приступить к их рассмотрению, коротко остановимся на общей характеристике поселения.
Кобанское поселение расположено в 1,3 км к северо-западу от г.Железноводска на западном склоне горы Развалки. Занимаемая им площадь около 3 га. Поселение открыто в 20-х годах Н.С.Колоколовым, археологом-краеведом из г. Пятигорска. В 1986—1987 гг. оно обследовалось сотрудником Пягигорского краеведческого музея
* Публикуется с любезного разрешения директора музея Марченко Л.С.
©С.В.Махортых В.А.Фоменко, 1994
ISBN 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев. 1994.	79
Рис. 1. Схема расположения места находки Раз-вальского клада:
I поселения IX V' вв. до н.э.; II -современная мсгройка; III - естественные укрепления-убежища; IV - место находки клада; V - селитряные скалы.
В.А.Фо.менко. в результате чего на поверхности был собран материал IX-VII вв. до н.э. (рис. 2). Краткая информация о Развальском поселении содержится также в своде В.И.Козенковой, посвященном рассмотрению памятников западного варианта кобанской культуры [1989, с. 46]. В настоящее время большая часть поселения занята огородами и засажена лесом, из-за чего затруднено его стационарное изучение.
Развальский клад состоит из набора бронзовых предметов: двух пар двукольчатых удил (1) ; обломка стержня третьего экземпляра удил; двух псали-ев (2); трех блях с петлей на оборотной стороне (3) ; двух больших колец с подвижной муфтой (4) и двух колец меньшего диаметра без дополнительных звеньев (5,6).
1.	Удила бронзовые двукольчатые, с подовальными в сечении стержнями, одним или двумя рядами насечек на одной из сторон (рис. 3, 7, 2). У одной пары внутренние кольца удил соединяются между собой восьмерковидным дополнительным звеном, также оформленным квадратиками строгости. К наружным кольцам удил присоединены отлитые вместе с ними подвески в виде стержня с щитком. Длина удил первой пары 22,6, второй 18,6 см. От третьего экземпляра удил сохранился обломок стержня с
двукольчатым окончанием на конце.
2.	Псалии трехпетельчатые, верхний конец заканчивается шляпкой, а нижний - уплощен и изогнут в виде лопаточки (рис. 3,5).
3.	Ьронзовые бляхи в виде плоских пуговиц с петлей на оборотной стороне (рис. 4, 3).
4.	Большие, округлые в разрезе кольца снабженные подвижной подвеской в виде гладкой муфты со стержнем, на загнутом конце которой помещен круглый, плоский щиток. Диаметр колец 10 см (рис. 4, 7) .
5.	Бронзовое кольцо в виде овального пластинчатого обруча, на внешней стороне которого в средней части сделано ребро. Диаметр кольца 9,3, ширина 2 см (рис. 4, 4).
Ь. Бронзовое пластинчатое кольцо с незначительным утолщением в средней части; диаметр 7,5, высота 1,5 см (рис. 4,2).
Бронзовые двукольчатые удила с дополнительными звеньями или без них являются одним из наиболее характерных компонентов новочеркасского культурного комплекса, распространенного на юге Восточной Европы в предскифское время. Относительно их происхождения исследователи, как правило, единодушны в том, что районы Северного Кавказа являются одним из основных центров производства таких удил [Иессен, 1953, с. 127; Крупнов, I960: Тереножкин, 1976, с. 153]. В Предкавказье локализуются и непосредственные прототипы классических двукольчатых удил, а также прослеживается их эволюция с последующим изготовлением из железа [Махортых, 1987, с. 164-1о61. Двукольчатые удила прошли длительный путь самостоятельного развития. Об лом свидетельствуют находки из Ессентуков. Бештау, Баксана, датируемые последней четвертью VIII - началом VII вв. до н.э. и представ'.яюшие заключительную фазу развития рассматриваемого типа удил. К этой же заключительной фазе, по всей вероятности, ЗС
Рис. 2. Подъемный материал с Развальского поселения:
1, 3—6 - фрагменты керамики; 2 - пряслице; 7 — бронзовый наконечник стрелы.
относятся и двукольчатые удила с дополнительными подвесками из Развальского клада, что подтверждается их техническими характеристиками, а именно: моделировка колец, подовальное сечение стержня удил, характер строгости, а также, вероятно, наличие между внутренними кольцами удил вось.мсрковидного соединительного звена. Единственная аналогия ему на Северном Кавказе известна сегодня в Адыгее из могильника, расположенного в районе аула Таунхабль. Там найдена пара отлитых вместе с псалиями удил, у которых между концами укороченных стержней подвижно вставлено аналогичное соединительное звено [Тов, 1989, с. 41, рис. 2]. Могильник, где найдены эти удила, датируется временем от середины VIII — до середины VII в. до н.э. Наличие дополнительного звена, присутствующего и у ряда древневосточных удил предскифского и раннескифского времени [Пиотровский, 1959, с. 154, рис. 21], вероятно, должно было упростить управление конем с помощью усиления строгостных характеристик удил.
Рис. 3. Бронзовые предметы конской узды из клада: 1, 2 - удила; 3 - псалий.
Аналогичные функции, очевидно, выполняли бронзовые удила с двукольчатыми концами и мундштуками в виде цепочек, состоящих из трех или даже пяти звеньев. Они найдены в погребениях конных воинов в Украине: у сел Квитки и Зольное [Щеппнский, 1962. с. 60, рис. 4; Ковпаненко. Гупало, 1984, с. 44, рис. 5, 2]. В захоронении у с. Квитки обнаружены и две деревянные восьмерковидные бляшки с остатками ремня неясного предназначения.
Ьолее архаично, чем рассмотренные нами, выглядит вторая пара удил из Разваль-
Рис. 4. Бронзовые предметы из клада:
1 — большое уздечное кольцо; 2,4- малые пластинчатые кольца; 3 — бляха.
ского клада. Судя по значительной оертости звеньев, они какое-то время находились в употреблении. По всей вероятности, эта модификация двукольчагых удил, появившись в более раннее время, чем вышеописанная, сосуществует с ней на определенном хронологическом отрезке времени.
Составной частью новочеркасского уздечного комплекса являются бронзовые трехпетельчатые псалии, обычно сопровождающие двукольчатые удила. Развальские псалии, оканчивающиеся широкой лопастью, находят многочисленные аналогии среди памятников VIII—VII вв. до н.э. на юге Восточной Европы: погребения у с. Бутенки Полтавской области, близ Лермонтовского разъезда в Пятигорске, в г. Баксане, Ессен-83
гукском кладе [Ковпаненко. 1962. с. 67, рис. 2; Виноградов. Дударев, 1983, с. 50. дис. 1; Батчаев. 1985. с. 14, табл. 6, 4].
К предметам конского снаряжения относятся и большие бронзовые кольца с подвижной муфтой. В настояшее время на территории Северного Кавказа известно около 20 таких находок (у хут. Кубанского и Алексеевского, на могильниках Фарс и Тауй-хабль, у городов Ессентуки, Пятигорск, Баксан, у с. Алтуд) [Иессен. 1954. с. 117, рис. 7. 10, 12; Петренко, 1983, с. 47; Сокровища, 1985, с. 64; Батчаев, 1985]. Найдены они и в некоторых воинских погребениях в Украине (сс. Бутенки, Квитки) [Ковпаненко. 1962. с. 67, рис. 2, 1,2; Ковпаненко, Гупало, 1984]. Встречаясь, как правило попарно, они отличаются друг от друга оформлением муфты, которая бывает ребристой или гладкой, с одним или двумя бляшковидными выступами. Не исключено использование подобных колец в упряжи повозок; через кольца продевали вожжи.
К деталям упряжи относятся и бронзовые кольца с ребром или незначительным утолщением в средней части. Первоначально некоторые кольца с внешней стороны имели кнопкообразный выступ, который в ходе употребления иногда обламывался [Ковпаненко, 1962. с. 67, рис. 1, 12, 13; Батчаев, 1985, с. 14, табл. 6, 5; 7,13]. Близкие соответствия развальским кольцам известны как на Северном Кавказе (г.Баксан, сс. Гер-иегеж, Тауйхабль, хут. Кубанский), так и в Украине (сс. Квитки, Бутенки, Преображенное». Мнение О.Р.Дубовской о том. что они относятся к предметам конского снаряжения. а не к браслетам чернолесского типа, как считалось ранее, вполне справедливо [1489. с. 65].
Таким образом, на основании общего обзора вещей и аналогий мы пришли к выводу. чю Развальский клад может быть датирован последней четвертью VIII — началом VII вв. до н.э.
А.И.Тереножкин в свое время обратил внимание на то, что дополнительные принадлежности при новочеркасских бронзовых удилах с двукольчатыми концами оказываются значительно разнообразнее по составу и несравненно богаче декорированными, .им узда в наборах черногоровской фазы [1976, с. 159]. Связано, это, по-видимому, не ciильке- с хронологическими, сколько с функциональными особенностями применения  печных принадлежностей или различными системами упряжи лошади, существовавшими в черногоровской и новочеркасской культурных группах предскифского времени. О возможности использования ’’новочеркасснами” колесниц или повозок уже писалось [Мелентьев, 1967, с. 42]. Письменные источники также упоминают о применении киммерийцами колесниц во время их походов в страны Древнего Востока [Латышев, 1947, с. 269]. Значительный интерес в этой связи представляют недавние раскопки кургана Уашхиту в Адыгее. Найденные в нем остатки колесницы и ее упряжки позволили В.Р.Эрлиху выделить предметы — индикаторы упряжек колесниц, а также установить функциональное назначение некоторых деталей конской узды времени Новочеркасского клада [1990, с. 59—60]. Так, кроме колец с подвижными муфтами, индикаторами колесниц могут также служить большие браслетообразные кольца, которые, скорее всего связаны с ремнями постромкон Аналогичные предметы найдены и в рассматриваемом нами кладе. Касаясь вопроса происхождения колесничной упряжи, В.Р.Эр-лих относит ее к тому ’’пласту северокавказских древностей и в целом причерноморских. в которых прослеживаются военные контакты с Передней Азией и Закавказьем” в копие VIII - первой половине VII в. до н.э. [1991, с. 39]. По его мнению, она была создана на местной основе в подражание колесницам Ассирии и Урарту*.
В целом признавая широкое распространение упряжи колесниц на юге Восточной Европы в VII1-VII в. до н.э., в то же время нельзя отрицать ее появление здесь и в более ранний период. Об этом свидетельствует находка в кладе Прюдь (Венгрия) конца IX в. до н.э. пары уздечных колец с дополнительными звеньями для повода [Kemenc-zei. 1981, с. 31, рис. 5, 5, 6]. Близкие соответствия им известны в Гиреевой могиле на Нижнем Дону, где они относятся к деталям упряжи колесниц. К этой же категории предметов, видимо, принадлежит и бронзовое кольцо с кнопкосбразным выступом, найденное на поселении высоцкой культуры в Почапах, которое датируется начальным
* Обращает на себя внимание находка уздечного кольца ’’киммерийского типа” с обломанной муфтой из конского погребения в Нсршгн-Тепе (Анатолия) [ Махортых, 1992. с. 571.
периодом На В [Крушельнипька, 1985, с. 82, рис. 26, 9]. Перечисленные находки, наряду с повозками в погребениях урновой культуры эпохи поздней бронзы в Средней Европе (Balkwill, 1973]. позволяют говорить о распространении деталей упряжи колесниц в более раннее время, чем VIII—VII вв. до н.э. Тема существования колесниц или повозок у киммерийцев требует самостоятельного изучения, так же как и учета не только древневосточных, но и гальштатских материалов Центральной и Западной Европы.
Развальский клад не является единственной находкой этого типа на юге Восточной Европы. Помимо него здесь известно еще около 10 находок кладов, содержащих уздечные принадлежности новочеркасского типа {Махортых, 1991]. Их появление связывается нами с определенной дестабилизацией политической обстановки, вызванной появлением в конце VIII — начале VII в. до н.э. нового населения из восточных районов Евразии, известного нам под именем скифов.
Батчаев ВМ Древности щредскифского и скифского периодов // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. - Нальчик: Эльбрус, 1985. - Т. 2. -С 7-115
Виноградов В.Б., Дударев С.Л. К этнокультурной интерпретации некоторых материалов VII в. до н.э. из Предкавказья // АСГЭ. - Вып. 23. - 1983. - С. 49-54.
Дубовская О.Р. К интерпретации комплексов типа Новочеркасского клада // СА. - 1989. - № 1. -С. 63-69.
Иессен А.А. Греческая колонизация Северного Причерноморья. - Л.: Изд-во А Н СССР, 1947 90 с.
Иессен А.А. К вопросу о памятниках VIII-VII вв. до н.э. на юге европейской части СССР Ц СА. -1953. - № 18. - С. 49-110.
Иессен А.А. Некоторые памятники VIII—VII вв. до и.э. на Северном Кавказе // Вопросы скифо-сарматской археологии. - М.; Л., 1954. - С. 112 -131.
Козенкова В.И. Кобанская культура. Западный вариант // САИ. — 1989. - Вып. В2-6. - 191с.
Ковпаненко Г.Т Погребение VIII-VII вв. до н.э. в бассейне р. Ворсклы // КСИА АН УССР - 1962. -Вып. 12. - С. 66-72.
Ковпаненко Г.Т., Гупало Н.Д. Погребение воина у с. Квитки в Поросье // Вооружение скифов и сарматов. — К. : Наук, думка. 1984. - С 39-58.
Крупнов Е.И. Древняя история Северного Кавказа - М. : Изд-во АН СССР. - 520 с.
Крушелъницька Л.1. Взаеь.оэв’язки населения Прикарпагтя i Волин! з племенами схщноТ i центрально! Свропи. - К. . Наук, думка, 1985. - 160 с.
Латышев ВВ. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. Восточные тексты // ВДИ. — 1947. -№1. - С-253-316.
Махортых С.В. О культурно-хронологической интерпретации памятников типа Новочеркасского клада Ц Исторические чтения памяти М.П Грязнова. Тез. докл. - Омск: Изд-во Омского гос-университета, 1987. - С. 164-166.
Махортых С.В. Кочевники и вопросы происхождения кладов VIII-VUbb. до и.э. на юге европейский части СССР// Древности Кубани. Тез. докл. - Краснодар. 1991. - С. 71-73
Махортых С.В. Киммерийцы и Древний Восток // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. - Мелитополь, 1992. - С. 56-57
Мелентьев А.И. Некоторые детали конской упряжи киммерийского времени // КСИА АН СССР. -1967. - Вып. 112. - С 38 -44.
Петренко В.Г. Скифская культура на Северном Кавказе // АСГЭ. - 1983. - Вып. 23. - С. 43-48. Пиотровский Б.Б. ВансКое царство. - М. : Изд-во АН СССР. 1959. — 284 с.
Сокровища курганов Адыгеи - М. : Сов. худ.. 1985. - 151 с.
Тереножкин А.И. Киммерийцы. - К. : Наук, думка, 1976. — 220 с.
Тов 4-4. Протомеогский могильник Чишхо близ аула Тауйхаоль в Теучежском районе // Мео ты -предки адыгов. - Майкоп : Адыгоблполиграфобъсдинсние. 1989. - С. 36-45.
Третьяков П. Зв!г про археолопчнт дослщження 1946 р. в басейнт ртчок Рост i Тясмина </ АП. -1949. -Т. 1. - С. 223 - 236.
Щепинский А.А. Погребение начала железного века у Симферополя II КСИА АН УССР. — 1962 — Вып. 12. - G 57-65.
Эрлих ВТ. Курган Уашхиту и проблема интерпретации некоторых комплексов типа Новочеркасского клада // XVI ”Кр пновские чтения". Тез. докл - Ставрополь. 1990. -С. 59- 61.
Эрлих В.Р. Бронзовые уздечные наборы и проблема хронологии предскифского и раннескифского времени Закубаиья // Древности Северного Кавказа н Причерноморья, - М.: Эвтектика, 1991. -• С. 31-47.
Balkwill C.F. The earliest horse-bits of Western Europe // Proceedings of the Prehistoric Society, 1973. -Vol. 39. - P. 425-452.
Kemenczei T. A Prugyi koravaskori kincslelct II Communicat; ties Archeologicae Hunearie. - Budapest, 1981. - S. 29-41.
С.В.ПОЛИН
О ПОХОДЕ ДАРИЯ В ПРИЧЕРНОМОРСКУЮ СКИФИЮ
В статье на основании исторических и археологических данных сделан вывод о недостоверности описания похода Дария против причерноморских скифов у Геродота. Высказан ряд критических соображений по содержанию IV книги "Истории” Геродота, определена приуроченность ряда сведений Геродота по этногеографии Скифии к V в. до н.э. и невозможность их ретроспекции в более раннее время. Отстаивается "краткая” версия похода Дария, основанная на сведениях Страбона.
Представления о походе Дария в Причерноморскую Скифию в основном базируются на информации, сохранившейся в трудах Геродота и Страбона. Описание похода персов, имеющееся у Ктесия, обычно рассматривают как подтверждение сведений Страбона. Данные, по контексту совпадающие с информацией Ктесия и Страбона, имеются также у Павла Оросия, на что недавно обратила внимание И.В.Куклина. Краткие упоминания о походе, как отметил Е.В.Черненко, содержатся у Помпея Трога и Иоод’на.
Остаются дискуссионными представления о масштабах похода и соответственно о маршруте продвижения персов. Основные точки зрения можно разделить на два варианта. Согласно первому, основанному на рассказе Геродота, войско Дария достигло восточных окраин Скифии; согласно второму — не продвинулось далее ’Тетской пустыни” в междуречье Дуная и Днестра. Большинство исследователей придерживается второй версии, основанной на информации Страбона [Доватур, Каллистов, Шишова, 1982, с, 367-376, 385, 386; Нейхардт, 1982, с. 32-39, 56, 63, 158, 223; Куклина, 1985, с. 137— 142]. Имеются сторонники и у версии Геродота. Недавно в ее защиту выступили Б.А.Ры-баков и Е.В.Черненко. Оценка повествования Геродота как строго документального позволила им ввести численный критерий в рассмотрение протяженности маршрута похода. Они рассчитали дальность дневных переходов, общую протяженность различных вариантов маршрута и т.п. Исходя из в общем-то единого критерия, Б.А.Рыбаков и Е.В.Черненко соответственно определили общую протяженность маршрута около 4000 и 1500 км.
Е.В.Черненко, вслед за Б.Н.1 раковым, рассматривает сведения Страбона как эпизод версии Геродота. Всевозможные, в ряде случаев весьма ценные, критические соображения о численности ь-ойска персов, об объективных трудностях его управления, сложности передвижения, снабжения, тем не менее не помешали ему предположить проникновение персов вплоть до Приазовья (район Бердянска). Исключен как нереальный для указанного Геродотом срока поход персов за Танаис и в земли лесостепных племен, отказавших скифам в помощи. Сведения Ктесия он принял частично: признается достоверность морского набега Ариарамна при полном отрицании Ктесиевых данных о сухопутном походе Дария [Черненко, 1984, с. 91—92].
Б.А.Рыбаков, отрицая достоверность сведений Страбона, целиком использует данные Ктесия; 15-дневный поход Дария по Ктесию, по его расчетам, в основном соответствует версии Геродота [1979, с. 169, 176]. Однако попытки доказать реальность дальнего похода Дария в Скифию с помощью арифметики неубедительны.
Во-первых, неоднократно отмечалась весьма слабая осведомленность Геродота о reoi рафии внутренних районов Скифии, подгонка описываемого под собственно четырехугольник. Осталось невыясненным, каким стадием пользовался Геродот для измерений. Полностью условны и ’’день пути”, и ’’день плавания”. Приведенные им цифры количества дней пули абсолютно нереальны. Геродот не придавал особого значения цифрам [Шишова, 1980, с. 17—26]. По-видимому, речь может идти только о самом приблизительном результате анализа Геродотовой географии, что и сделано в виде карт-схем Скифии Б.Н.Граковым, В.А.Ильинской, А.И.Тереножкиным и А.П.Смирно-вым. Существующие в них разночтения свидетельствуют отнюдь не о сумятице точек зрения в скифоведении, а о запутанности, смутности, а в ряде случаев, по-видимому, с одной стороны, недостоверности сведений Геродота, а с другой — предельной сложности их переноса на географическую и археологическую ситуацию [Тереножкин, 1987, с. 11]. Таким образом, база для расчетов - строгая документальность повествования Геродота — отсутствует.
(©С.В.Полин, 1994
ISBN 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994.
Во-вторых, в основу арифметических расчетов продвижения войск Дария положены сведения, почерпнутые из ’’Анабасиса” Ксенофонта. Цифровые данные Ксенофонта принято считать заслуживающими доверия. Предполагается, что Ксенофонт, писавший "Анабасис” много лет спустя после событий, использовал путевые заметки, составленные во время драматичнейшего похода греческих наемников и которые ему как будто бы удалось сохранить в дальнейшей весьма насыщенной событиями жизни. Таким образом, совершенно очевидно, что реальность данных, извлеченных из ’’Анабасиса”, проверке не поддается.
Кроме того, все путевые измерения Ксенофонта приурочены к отрезкам пути, пройденным войском по государственным дорогам Персидской державы, отличающихся благоустроенностью [Гер., 1972, с. 252, 253, IV, 52]. Как подчеркивал Ксенофонт, Кир вел войско в Персию поспешно, стремясь захватить персидского царя врасплох. Из-за спешности продвижения и отсутствия необходимости везти с собой запасы продовольствия, обоз, по-видимому, был минимальным. И на обратном пути греческие наемники, стремясь оторваться от преследования, продвигались достаточно быстро. В начале отступления был уничтожен практически весь обоз, и о. таток его состоял, видимо, лишь из вьючных животных и носильщиков. Во время отступления устраивались периодически ’’чистки” имущества для ликвидации лишней ноши. На обратном пути наемники также максимально использовали государственные дороги. На южном берегу Черного моря, куда дорожная сеть Персидского государства не распространялась, по требованию войска жители греческих городов отремонтировали местные дороги [Ксенофонт, 1951, с. 23, 79-80, 128, 242]. Изложенные факты заставляют рассматривать темпы продвижения войск Ксенофонта как весьма высокие.
Войска Кира действовали в Малой Азии, достаточно плотно заселенной (за исключением отдельных районов). Здесь армия не сталкивалась с проблемой поисков и добычи провианта и кормов для скота. В Северном Причерноморье персам пришлось действовать в совершенно иных условиях: в степях с ограниченными водными ресурсами при отсутствии оседлого населения, т.е. при полном отсутствии источников снабжения провиантом. Немногочисленные греческие поселения Днестровского, Березанского и Бугского ли; анов в целом не меняют картину. Персам пришлось воевать с практически неуловимым противником, вести специфическую степную войну. В целом применение данных, почерпнутых из ’’Анабасиса”, для количественно и качественно иной армии, действовавшей в безлюдных степях Северного Причерноморья, представляется некорректным1.
Вопросы тактики и стратегии степной войны рассматривались только русскими военными специалистами. В России теоретическая военная мысль получила развитие в сравнительно позднее время, когда степные войны практически ушли в прошлое, и вне узкой военно-научней среды эти разработки известности не получили. Приведу пространную цитату, дающую общее представление о специфике степной воны: ”Ни источником, ни даже подспорьем для содержания войска (степи. - П.С.) служить не могут, что уже одно придает им характер весьма своеобразного театра военных действий, доступного только для незначительных сил (разрядка моя. — П. С.), которые, вдобавок, должны все необходимое (не только продовольствие, но иногда даже воду и топливо), короче, — базу, иметь при себе, или на весь поход, или на известный период его, если впереди, в одном, либо нескольких попутных укреплениях, заготовлен склад, передовой базис (что было заведомо исключено для персов. - П.С.)... Вопрос об устройстве базы и является отправной точкой для решения всех касающихся степного отряда тактических вопросов.
Необходимость иметь базу при себе вызывает громадный обоз, утяжеляющий все движение отряда (новое подтверждение, что последний не может быть велик), вредно отзывающийся на самостоятельности его действий и сковывающий его оперативную
1 Е.В.Черненко привлек данные и по двум походам Тимура. 1’срвый. против Тохтамыша, в 1391 г. был очень дальним рейдам конного войска, не имевшего обоза. Второй, на Северный Кавказ, известен в самых общих чертах. Его маршрут, протяженность, темпы продвижения войск и обоза реконструированы [ Криштопа, 1979. с. 139], что не п >зволяет полученные расчетные данные считать надежными.
способность до обращения в отряд, конвоирующий транспорт. Охранение обоза, как базы степного отряда, становится для него заботой первенствующей важности, тяжело ложащейся на все его степные операции.
... Особенности степной войны... сводятся, главным образом, к борьбе с суровой природой степей со всеми ее случайностями. Ее-то прежде всего необходимо победить. Победа же над человеком, над противником, является в степной войне уже задачей относительно легкою” [Леер, 1899 с. 41—65]. Ниже мы проиллюстрируем эти положения историческими примерами. Применительно к нашему случаю отметим, что вопросы специфики степной войны отчасти рассматривались только в отношении скифов, для подчеркивания их неуловимости. Персам же обычно отводится безропотная участь маршировать по Причерноморским степям без какого-либо анализа самой возможности такого движения. Подобный абстрактно-упрощенный подход проявился и в поверхностном рассмотрении вопроса о переправах персидского войска через реки Скифии.
Геродот описал переправы Дария через Геллеспонт и Негр, кратко упомянул факт перехода через Танаис. Отсутствие упоминаний о преодолении персами остальных рек .Скифии, при условии документальности описания похода Геродота, совершенно необъяснимо.
Ь.А.Рыбаков обошел этот вопрос и без всяких сомнений проложил маршрут на карте вдоль черноморского побережья, заставляя персов Дария пересекать многочисленные реки в их низовьях, в районе широких лиманов [1979, с. 173].
Е.В.Черненко учел это обстоятельство и в Дунайско-Днестровском междуречье направил персов к северу, в обход лиманов. В Днестровско-Бугском междуречье, по его мнению, реки в летнее время мелеют настолько, что нс являются серьезным препятствием. Крупные реки Скифии персы, по представлениям Е.В.Черненко, форсировали вслед за скифами, без постройки мостов. В доказательство такой возможности он привел примеры из древней истории переправ различных войск через реки с помошью подручных средств [Черненко, 1984, с. 76]. Однако то. что возможно для небольших мобильных ударных отрядов, абсолютно нереально для полнокровной персидской армии с ее непомерными обозами.
Как видно из’’Анабасиса”, персидско-греческое войско Кира относилось к переправам с большой серьезностью. Меандр (река незначительной ширины — 2 плетра) был перейден по наплавному мосту на семи судах. На перевозе через Евфрат все лодки были предварительно уничтожены, что должно было сделать переход через реку невозможным. Войску Кира удалось перейти Евфрат вброд только благодаря небывалому обмелению реки. Но на обратном пути греческие наемники были вынуждены подняться к вер .овьям Тигра и Евфрата, где глубины позволяли переходить реки вброд. Любая же мало-мальски серьезная переправа производилась с постройкой моста. На южном берегу Черного моря греческому войску предстояло пересечь р. Галис шириной около 2 стадий (370 м) . При отсутствии кораблей такое препятствие, по единодушному мнению греков, являлось заведомо непреодолимым [Ксен.,1951, с. 10, 21, 107, 109, 122]. Недаром персы придавали жизненно важное значение сохранению моста через Истр. В случае его разрушения предполагалась неминуемая гибель войска [Герод., 1972, с. 317, VII, 10]. Видимо, переправы полнокровного персидского войска, в котором преобладала пехота, с громадным обозом через Днестр, Южный Буг и, в особенности, через Днепр, если бы они имели место, во многом бы напоминали переправы через Геллеспонт и Истр и обязательно фигурировали бы в описании похода Геродота.
Нелишне вспомнить, что низовье Днепра от порогов представляло собой луговую заболоченную пойму, изрезанную многочисленными речными рукавами, помимо самого Днепра. Ширина ее в отдельных местах достигала 20 км. Ширина Днепровского русла от 300 до 500 сажен при глубине 1 —4 сажени. Здесь существовал целый ряд переправ, перечисленных Е.В.Черненко. Однако все эти перепра ы были перевозами, а не бродами.
Днестр в степном течении (от р. Ягорлык) достигал ширины 100-200 сажен при глубине около 17 футов. Он подвержен частым паводкам, помимо основных: весеннего при вскрытии и второго, в конце июня — начале августа, после таяния снегов в Карпатах.
Ширина Южного Буга в степном течении (ниже р. Синюхи) 40—70 сажен, при глубине 8—12 футов. Ниже впадения р. Мертвовод начинаются плавни, где ширина доходит 88
до 600 сажен при глубине 28—40 футов. В степном течении, между рр. Синюха и Мерт-вовод, известно три перевоза и шесть бродов [Байов, 1906, с. 110—114].
В целом предположение о переправах вплавь многочисленного, в основном пешего, войска с огромным обозом через большие реки Скифии не выдерживает критики.
И в-третьих, самое главное, от внимания исследователей ускользнули ценнейшие исторические источники — сведения о походах Российского государства против Крымского ханства и Турции в XVII—XVIII вв. Театр боевых действий охватывал все предполагаемые варианты маршрута Дария2. Правомерность сопоставления действий армий нового времени с армиями средневековья и древнего мира по тактико-техническим свойствам блестяще доказана Г.Дельбрюком.
Русская армия приобрела опыт боевых действий в Причерноморских степях в течение нескольких поколений ценой громадных человеческих и материальных потерь. Было установлено, что успешными могут быть лишь кратковременные походы, предпринимаемые весной, до наступления летней жары, относительно небольшими воинскими отрядами. Обеспечение армий продовольствием и кормами для животных — вопрос № 1, с которого начиналась подготовка к каждой кампании [Соловьев, 1963, с. 437; Байов, 1906, с. 190—192, 205, 331, 482]. Снабжение армий на весь период боевых действий продовольствием так и осталось в подавляющем большинстве случаев задачей нерешенной. Рано или поздно истощение припасов вынуждало прекращать походы до выполнения стратегической задачи. И это происходило в условиях сильного централизованного государства, для которого борьба за Причерноморские степи и выход к Черному морю представляла жизненный интерес. Длительность завоевания Причерноморья (более 100 лет) в значительной степени обусловливалась невозможностью для Российского государства организовать обеспечение действий своих армий на юге должным образом.
В 1687 г. 100-тысячное войско Голицына собралось на берегах р. Мерлы (север Харьковской области). Обоз составлял 20000 повозок без учета артиллерии. В начале мая, мимо Полтавы через рр. Коломак, Орель, Самару войско двинулось на юг, к Конским Водам. Голицын доносил, что идет на Крым ”с великим поспешением”. При этом за семь недель было пройдено не более 300 верст (до Конских Вод). 13 июня выяснилось, что впереди горит степь. За два последующих дня удалось продвинуться не более чем на 12 верст. Степь выгорела, воды не было, что привело и людей, и тягловых животных в крайнее изнурение. Сразу появилось много больных. Внезапно прошедший ливень спас войско от жажды, но превратил высохшую р. Янчокрак и прилегающие степи в болото. По специально выстроенным мостам армия переправилась через реку и продвинулась вперед, в надежде, что прошедший дождь освежит выгоревшую степь и появятся корма для конницы. На р. Карачекрак, откуда до Крыма оставалось еше 200 верст по безводной выжженной степи, военный совет из-за полного изнуреш'я тягловых животных и окончания запасов провианта принял решение о возвращении. 21 июля армия достигла района Полтавы, потеряв от болезней около 40 тыс. человек.
Наученный горьким опытом Голицын предпринял второй поход в Крым ранней весной, чтобы не иметь недостатка в воде и траве и не бояться степных пожаров. Войска собрались к февралю 1689 г. в числе 112 тыс. чел. Поход начался в конце февраля. В марте Голицын сообщал о замедленности движения из-за великой стужи и снега. Внезапная оттепель привела к сильнейшему разливу малых рек и их притоков: через рр. Ворсклу и Мерлу переправились с большим трудом. Особо сложной была переправа через Орель. Здесь пришлось строить мосты и гати протяженностью на две версты и более. 24 апреля в крепости в устье р. Орели войска запаслись провиантом на два месяца. Далее шли вдоль Днепра до р. Каирка (в 30 км выше Каховки), откуда 13 мая повернули на восток в степи, к Перекопу. За 5 дней армия достигла Перекопа, останавливаясь по пути в Зеленом Поде, Черной Долине и на р. Каланчак. На стоянках в избытке была вода, трава и топливо. У Перекопа армия столкнулась с полным отсутствием воды и травы. Войска быстро пришли в изнурение. Голицын вступил в переговоры с татарами, однако состояние армии заставило его, не дожидаясь результатов, начать отступление. На обратном пути в местах прежних стоянок не нашли ничего: запасы тра
2 На эти сведения мое внимание обратил В.М.Отрешко.
вы и воды были исчерпаны по пути в Крым. Возвращение сопровождалось постоянными нападениями татар и сильной жарой. Вплоть до р. Каирки татары жгли степь. Лошади и волы падали от бескормицы. Весьма значительными были потерн и в людях. Поход завершился 27 июня на р. Мерла [Соловьев. 1962а. с. 391—399, 405-407; Устрялов, 1858, с. 193-205,218-242].
В Прутском походе 1711 г. Петр 1 выбрал путь на Дунай через Восточную Пополню, а не через необитаемые степи между Днепром и Днестром. По пути следования должны были заготовить продовольствие. Петр I также заручился обещанием Молдавского и Валахского господарей о заготовке ими провианта. Это было чрезвычайно важно, гак как большие обозы связали бы армию в движении. По замыслу Петра, передовой корпус Шереметьева, переправившись через Днестр в Сороках, должен был кратчайшим путем и в кратчайшие сроки Достичь переправы через Дунай в его низовьях, у турецкой крепости Исакча для блокирования пути в Молдавию и Валахию турецкой армии. Предположительно этот путь по прямой оценивался Петром 1 в 10—13 дней (при отсутствии обозов). Войска Шереметьева, едва перейдя Днестр, стали нуждаться в продовольствии и кормах для животных, что вынудило изменить маршрут и идти на запад, к Яссам. 20 июня за Днестр переправилась армия Петра I. 5-днсвный переход через Молдавию до Ясс был очень трудным из-за сильнейшей жары, отсутствия воды и продовольствия. Сопровождался большими потерями в людях и лошадях. Основной причиной неудачи похода 1711 г. Петр 1 считал необеспеченность армии продовольствием [Соловьев, 19626, с. 379—381; Устрялов, 183S, с. 116; Полевой, 1843, с. 133 -191].
В 1735 г. 40-тысячный корпус генерала Леонтьева 1 октября выступил из Царичанки на Орели в поход на Крым. От длительной засухи во т в степных реках стояла очень низко и войско переправлялось через них беспрепятственно. Но на тот случай, если вода поднимется, когда они будут возвращаться, строились мосты. 10 октября у Конских Вод были разгромлены аулы ногайских татар. На этом поход собственно и окончился. С 13 октября пошли дожди, снег, ударили сильные морозы. Гололед лишил лошадей кормов, в результате чего практически все они погибли. От дождей и сырости, а также недостатка припасов в войсках начались разные болезни. Корпус вернулся назад, потеряв половину людей [Галем, 1806, с. 87; Записки. 1874, с. 50; Соловьев, 1963, с. 400].
При подготовке нового похода в 1736 г. фельдмаршал Мпних консультировался у запорожцев. По их совету в Крымский поход армия должна была выступить не позднее 10 апреля от р. Орели потому, что ”в это время в степи от недавних снегов и дождей еще не может быть нужды в воде, трава везде в полном росту и неприятелем сожжена быть не может”. В начале апреля был выслан отряд для разведки дороги, состояния стсс.'й, наличия кормов, воды, дров, поиска удобных мест для наводки мостов через реки. 11 апреля к р. Самара выслан передовой отряд для прикрытия движения основных сил. Ио пути отряд ремонтировал дороги и наводил мосты через мелкие реки. 20 апреля из Царичанки выступила 54-тысячная армия. Ес обоз с двухмесячным запасом провианта и снаряжения составлял 80 тыс. повозок. Скорость передвижения обоза планировалась от 20 до 30 верст в сутки. Примерно такие же темпы предполагались и для армии. Поскольку движение происходило многими колоннами с неминуемым растягиванием войск на марше, а также с принятием мер предосторожности, средний темп продвижения в целом был невысоким, что хорошо видно по приведенным данным.
30 апреля остановились на 4-дневный отдых на р. Белозерке (район Каменского городища) в 286 верстах от Царичанки. Выступили 4 мая и за три для постигли Кизи-керменя. 8 мая свернули в степь и 17-го подошли к Перекопу. Два дня ушло на взятие крепости и вала. После взятия Перекопа армия располагала запасами провианта на 12 дней. Переход через Крымские степи был чрезвычайно тяжелым: воды почти не было, в руслах пересохших рек стояли соленые озера, татары портили воду в колодцах. 4 июня без боя заняли Евпаторию. 17 июня взяли Ба', тисарай. После этого армия пришла в критическое состояние: треть больных, остальные чрезвычайно ослаблены сильной жарой. 25 июня приняли решение о возвращении к Перекопу и Днепру, для того чтобы дать отдых изнуренным войскам до начала летней жары. 6 июля другой дорогой армия вернулась в Перекоп. Потери за время похода составили около 30 тыс. человек (лишь 2 тыс. боевых потерь). Пало большинство лошадей [Байов. 1906, с. 190 295; Галем, 1806, с. 93-120].
В апреле 1737 г. армия Миниха до 70 тыс. человек сосредоточилась в районе Перевозочной. Обоз составлял до 40 тыс. повозок, 50 тыс. лошадей, свыше 10 тыс. волов и несколько сот верблюдов. Заготовлен двухмесячный запас провианта. С 18 по 28 апреля армия переправлялась через Днепр у Кременчуга и после трехнедельного марша достигла Южного Бута. Продвижение осуществлялось поспешно, поскольку поступили сведения о подготовке турецких подкреплений гарнизону Очакова. Тем не менее, средний темп продвижения составлял 11.5 верст в сутки. Большим препятствием являлись переправы через многочисленные реки. К 20 июня армия переправилась через Южный Бут у впадения р. Мертвовол Если до этого марш осуществлялся в нормальных условиях — при хорошей погоде, отсутствии потребности в провианте, воде и кормах, то теперь войска шли сожженной степью, по безводью. 29 июня армия подошла к Очакову в тяжелом состоянии. От бескормицы пало около 40 тыс. лошадей и волов. За время похода потеряно около 25 тыс. человек, из них до 70 % от болезней [Байов, 1906, с. 331-406; Соловьев, 1963. с. 422—432].
4 мая 1737 г. 25-тысячная армиЛ Ласси выступила из Азова в поход на Крым. По нуги переправились через рр. Миус, Кальмиус, Калчук Берду, Молочные Воды и другие мелкие реки. С 18 по 25 июня у Геытческа армия перешла по наплавному мосту на Арабатскую стрелку. К 18 июня пройдено около 400 верст. Со 2 по 16 июля по наплавной переправе армия перешла в Крым, напротив устья р. Салгир. Вплоть до 16 июля с боями продвигались в горы, где взяли Карасу-Ьазар. Боевые потери незначительны, но сильная жара и отсутствие продовольствия, воды, фуража чрезвычайно ослабили армию. Резко возросло число больных. Поэтому начали отступать через Крым, к переправе через Чонгарский п-ов, 22—24 июля по понтонному мосту вышли с Крымского п-ова и через Геническ отошли к р. Молочной (Байов, 1906. с. 424-437).
15 мая 1738 г. 100-тысячная армия Миниха провела генеральное рандеву на р. Смольник (правый приток Днепра у Кременчуга) шля похода на Днестр. Армия везла с собой запас продовольствия до 1 ноября, для чего понадобилось 25166 подвод, столько же пар волов и 12583 погонщика. К 19 21 июня подошли к Южному Буту. За 35 дней прошли около 300 верст. Особенности театра войны заставляли определять величину перехода расстояниями между источниками воды (реками). Скудность воды в этих реках не позволяла задерживаться на стоянках. Путь к Днестру был избран вверх по Южному Буту и далее на запад по мелким рекам, так как проблема водоснабжения 100-тысячной армии и огромного обоза оставалась очень острой. С 29 июня начались постоянные нападения татар. Сильнейшая жара, невозможность нормального выпаса скота из-за угрозы нападения татар — все это вынуждало армию двигаться очень медленно. За 28 дней пройдено всего 157 верст. 25 июля вышли к Днестру между притоками Молочище и Белочище. Противоположный берег Днестра был б окирован турецкой армией. Поступили сведения о неурожае в Молдавии, что не сулило ничего хорошего в случае удачного прорывна противоположный берег. В первых числах августа из-за недостатка продовольствия,, воды и кормов армия начала отступать к р Каменка, отбиваясь от постоянных нападений татар. Запасы воды .везли с собой.
Миних писал: ’’Здешние места для воинской операции такой большой армии очень трудны и неспособны, потому что в малых речках, виадаюших в Днестр, для всей армии воды недовольно, высокие каменистые берега мешают приближаться со скотом для водопоя, а по самому Днестру по причине каменистых берегов еще хуже, нет ни кормов в достаточном количестве, ни удобных дорог, но везде глухие и пустые горы и буераки”. На Буг армия возвратилась 18 августа чрезвычайно ослаб..’иной. Потери в полках от болезней превышали треть состава; боевые потери убитыми и пленными - менее 1000 человек. Убыль в лошадях и быках намного превысила потери в предыдущих походах. Получив на Южном Буге приказ императрицы о новом походе для взятия Хотина ии Бендер, военный совет армии принял решение о невозможности его выполнения из-за изнуренности войск [Байов, 1906, с. 482—542].
В 1738 г. 65-гысячнэя армия Ласси вновь предприняла поход в Крым. Выйдя 30 апреля из Бзхмута, 19 мая армия сосредоточилась на р. Берде. Армию сопровождал огромный обоз с трехмесячнт.'м запасом провианта. Да~ее двигались через Молочную, мимо Геннческа к уроч. Один (между Чонгаром и Перекопом). Флотилия Бредаля, которая должна была обеспечит- переправу, была рассеяна непогодой и турецким фло-9/
том. Бросив часть снаряжения и продовольствия, армия 26 июня перешла Сиваш вброд (сильный западный ветер согнал воду, что позволило совершить переход до нового подъема воды). Ласси обошел Перекоп с тыла и овладел крепостью. Отсюда армия углубилась в Крымские степи на ПО верст. 6 июля состоялся военный совет:’’Так как армия терпит недостаток в воде и конских кормах, а неприятель прежде изнурения русского войска в сражение вступить не намерен, а далее идти в Крым по известному в воде и кормах недостатку нельзя, то надобно идти от Перекопи прямейшим трактом к Днепру”, что и было сделано после разрушения Перекопской крепости [Байов. 1906, с. 543-553].
В 1770 г. 25-тысячная армия Румянцева в конце апреля выступила из района г. Хмельницкого й, следуя через Каменец-Подольский, 12 мая прибыла в Хотин. Весна 1770 г. была холодной и дождливой, дороги через черноземные степи стали непроходимыми. Только в конце мая стало возможным дальнейшее продвижение. Войска вышли на Прут и вдоль реки двинулись на юг. С 6 июня, после получения донесения об ухудшении обстановки, армия двигалась форсированным маршем. Движение происходило в условиях бездорожной пересеченной местности, по размытым дождями дорогам. Дневной переход составлял 13-14 верст. Турецкая армия сосредоточилась на правом берегу Дуная, на переправе у крепости Исакча. Из-за необычайно сильного разлива наводка мостов через Дунай задержалась: в конце мая турки еше не смогли начать переправу и только после разгрома татар у Рябой Могилы в середине июня турецкая армия спешно переправилась через Дунай с помощью судов. В кампании 1771 г. из-за сильного паводка на Дунае и его притоках военные действия были прекращены с обеих сторон на весь июль [Андрианов. 1914, с. 23; Клокман, 1951, с. 87—109,119].
В 1788 г. в середине мая русская армия должна была переправляться через Южный Буг ниже впадения р. Синюхи. Однако сильные дожди помешали этому, и переправу начали только через месяц — 16 июня. Отсюда армия по правому берегу Южного Буга, а затем по восточному берегу Березанского лимана направилась к Очакову, сделав обход во избежание недостатка воды. К Очакову прибыли 1 июля [Петров, 1880, т. 1, с. 139; т. 2, с. 31,43].
Приведенные отрывки (их количество может быть многократно умножено) свидетельствуют об умозрительности арифметических расчетов похода Дария. Документальные величины переходов армий кажутся смехотворно малыми, хотя они объективно отражают реальные возможности передвижений относительно небольших воинских контингентов в бездорожных и безводных причерноморских степях, трудность выбора маршрута, организационные сложности движения и снабжения. Как отмечал Г.Дель-брюк: ’’Передвижения, легко совершаемые отрядом в 1000 чел., являются уже весьма затруднительными для 10000 чел. и невозможными для 100000. По мере увеличения численности войск задача снабжения армии занимает все более видное место в стратегии” [1926, с. 45]. Мы считаем, что приведенные данные свидетельствуют о невозможности сколько-нибудь достоверных арифметических расчетов, с одной стороны, и нереальности значительного проникновения войска Дария в Скифию в указанные Геродотом 60 дней — с другой.
Все исследователи, занимающиеся реконструкцией событий похода Дария, при различной степени критичности, исходили из наличия в повествовании Геродота достоверных Исторических сведений. В настоящее время определяется иное направление в его оценке. Фольклорно-эпический характер источника, послужившего Геродоту основой для описания скифо-персидской войны, признается многими, но без попыток осмысления этого факта. Однако уже Б.Н.Граков, учитывая это, не брался судить на основании повествования Геродота об истинных масштабах скифо-персидской войны [1971, с. 29]. Современные представления об историчности произведений фольклорно-эпического жанра, имеющего весьма специфические особенности развития, позволили сделать вывод о практической неосуществимости реконструкции реального хода военных событий по рассказу Геродота. Исторически достоверными могут оказаться данные лишь самого общего порядка [Раевский, 1985, с. 68].
Фольклорность источников Геродота проявляется в ряде случаев. Отмечен традиционно-фольклорный характер различных кочевнических легенд о дарах, в том числе и о посланных скифами Дарию [Ельницкий, 1977, с. 179]. Также обращает на себя 92
внимание совпадение отдельных элементов в рассказах о разных походах персов против кочевников. Так, по Геродоту, Кир в 530 г. до н.э., переправившись по корабельному мосту через Араке, встретился с войском массагетов, действовавшим против него тремя частями [Гер., 1972, с. 76-78, I, 206—212]. Дарий в 519 г. по такому же мосту переправился через Араке в земли саков тиграхауда. Войска саков действовали против персов тремя частями под предводительством трех царей [Струве, 1968, с..51— 53, 61 -66]. Ни в одном случае разделение войска не было вызвано необходимостью. Постоянно противодействуют врагу лишь две части.
Исследователи, реконструируя маршрут Дария по изложению Геродота, отмечали его крайнюю запутанность и противоречивость, что порой приводило к восстановлению направления похода не с запада, а с востока на запад. Геродот подозревался в путанице Ганаиса с Тирассм или Метром. Противоречия в рассказе пытались ликвидировать с помощью отождествления р. Танаис с Молочной или Миуеом. Наиболее рациональное объяснение этих темных мест, по-моему, сделано Ф.Хадсоном, в поддержку которого с развернутой аргументацией недавно выступила И.В.Куклина.
Внимание исследователей привлекли следутошие моменты: в войне с персами на стороне скифов выступили савроматг., будины и гелоны. Савроматы - один из немногих народов, локализация которых по Геродоту не вызывает разногласий и единодушно соотносится с территориями к востоку от Танаиса. Будины и гелоны, согласно различным толкованиям, так или иначе связываются с землями к востоку от Днепра, а в ряде случаев с Предкавказьем. Именно к последнему варианту склоняется И.В.Куклина. Таким образом, против персов воюют народы восточных окраин Скифии. Всеобщий отказ от участия в войне племен, проживавших у западных рубежей Скифии, при, казалось бы, прямой угрозе нападения персов, выглядит по меньшей мере странным. Кроме того, в рассказе Геродота упомянуты лишь две переправы через большие реки Скифии - Истр и Танаис, - находящиеся соответственно на западном и восточном рубежах Скифии. Гее это дает основания видеть в рассказе Геродота механическое смешение сведений о двух походах персов: о i эходе Дария с запада из-за Истра и о походе одного из полководцев Дария из-за Кавказа в восточную часть Причерноморской Скифии [Куклинз, 1985, С 141, 142].
Действительно, наблюдения Ф.Хадсона и И.В.Куклиной раскрывают в рассказе Геродота искусственное соединение событий, происходивших на западной и восточной окраинах Скифии. По крайней мере дважды на протяжении повествования совершенно механически переносятся события вместе со всеми участниками с запада, из района Тираса, на восток, на Танаис, и обратно [Гер., 1972, с. 217, 218, IV, 122, 125]. Еще дважды о таком переносе можно предполагать. При этом центральная часть Скифии, ее реки - Гипанис, Борисфен и др. - полностью выпадают из повествования.
Однако возможно и иное объяснение. Л.А.Ельницкий достаточно обоснованно предположил, что в представлении Геродота о Танаисе смешаны сведения о Доне и среднеазиатских реках Сырдарья и Амударья [1977, с. 169]. Такие географические представления, широко распространенные в эпоху Александра Македонского, впервые отмечены у Ктесия, что практически совпадает со временем Геродота [Томпсон, 1953, с. 131]. Вероятность этого предположения подтверждается другими пассажами Геродота, демонстрирующими пространственную деформацию в его представлениях: кочевые скифы, вытесненные из Азии массагетами, перейдя Араке, попадают непосредственно в киммерийскую землю, в Северное Причерноморье [Гер., 1972, с. 190, IV, 27]. Доказано применение в античное время гидронима Меотида как к Азовскому, так и Аральскому морю. Наиболее раннее такое употребление отмечено у Аристотеля, несомненно использовавшего древние источники [Куклина, 1985, с. 131 — 136].
Поэтому, во втором, восточней походе Дария, рассказ о котором столь причудливо вплетен в повествование о походе в Причерноморскую Скифию, можно видеть поход Дария против азиатских саков в 519 г. до н.э. (сведения о последнем у Геродота отсутствуют). По-видимому, в описании похода Дария в Причерноморье у Геродота сознательно или неосознанно объединены сведения фольклорно-эпических источников о двух походах Дария против скифов европейских и скифов азиатских (саков), несомненно широко известных в скифо-евразийском мире. В.В.Струве в части сведений Ктесия о походе Дария в Европейскую Скифию видел искаженную информацию о походе 93
против среднеазиатских саков (набег каппадокийского наместника). Высказывались предположения об исторической достоверности лишь одного похода (против европейских скифов). В.В.Струве убедительно доказал существование в истории двух различных походов Дария [1968, с. 103, 136; Дандамаев. 1985, с. 100].
Давно замеченная неоднородность источника повествования Геродота о походе Дария [Жебелев, 1953, с. 327] проявляется все более отчетливо. Б.А.Рыбаков выделил в рамках скифского — агафирское предание, являющееся, по его мнению, достаточно самостоятельной версией похода Дария, не совпадающей со скифской в масштабах и географии похода, а также по идеологической направленности [1979, с. 90—103]. ДС.Раевский в рассказе Геродота выделил рациональный, не всегда достоверный, авторский комментарий, наличие сведений ионийского или иранского происхождения с сохранением в основе скифского фольклорного источника. Он затруднился выделить элементы, восходящие к нескифской местной варварской традиции, хотя и допускает их наличие [1985, с. 56]. В целом представляется возможным, опираясь на наблюдения И.В.Куклиной, предположить, что Геродот пользовался еще одним, восточным, сак-ским фольклорным источником скифо-евразийского круга, сохраненным для нас Полиеном в Стратегемах, повествующих о походе Дария на саков [Пол., Стратегемы, VII, 11.6, VII, 12].
Для решения спорных вопросов о масштабах похода Дария крайне важен вопрос об археологических ’’следах” персов. Как ни преувеличена античными авторами численность войск Дария, все же это должен был быть значительный воинский контингент е крупными обозами. Его пребывание в Скифии, судя по письменным источникам, сопровождалось большими человеческими и материальными потерями. В случае реальности крупномасштабного похода должны были остаться следы присутствия персов в виде стоянок и временных лагерей. Наличие персидских трофеев в составе погребального инвентаря скифских захоронений (единственный вид скифских памятников в степях в VII—V вв. до н.э.), их случайные находки должны служить своеобразным индикатором пребывания и продвижения персов по Скифии
Такие поиски уже предпринимались. Румынские исследователи связывают с персами Дария ряд курганов последней четверти VI в. до н.з. в некрополе Истрии. По мнению Е.В.Черненко, рассматривавшего эту гипотезу, кроме синхронности курганов походу Дария, для такого сопоставления данные отсутствуют [1984, с. 59—61]. Эти же курганы Л.А.Ельницкий считает скифскими и видит в них свидетельство пребывания скифов за Дунаем в конце VI в. до н.э. [1977, с. 151 ].
На основании наблюдений С.А.Скорого Е.В.Черненко отметил следы соприкосновения местных культур Карпато-Подунавья с персами Дария, что проявилось в оформлении вооружения, найденного на территории Добруджи и Трансильвании (бронзовые модель кинжала из Меджидии и кинжал из Фирминиша). На территории Северного Причерноморья ко времени похода Дария Е.В.Черненко отнес золотую рукоять меча из кургана Чертомлык [1984, с. 48—50, 59]. А.Ю.Алексеев датирует этот меч V в. до н.э., что автоматически снимает вопрос о его связи с походом Дария [1987, с. 12].
В фондах Эрмитажа хранятся девять бронзовых наконечников стрел из погребений № ’ (1912) и 91 (1913) некрополя Ольвии, надежно датируемых античной керамикой второй половины VI в. до н.э. Это большие трехлопастные втульчатые наконечники стрел с ромбической головкой и выступающей втулкой. Лопасти заточены только в верхней половине головки [Полин, 1987, с. 29, рис. 9, 1, 30, 38-40]. А.И.Фурманская и В.М.Скуднова связывали их появление в Ольвии с Грецией [Фурманская, 1953, с. 55; Скуднова, 1967, с. 63, 70]. Однако ареал распространения таких наконечников охватывает весь Передний Восток, вплоть до Египта, где их еще недавно считали наконечниками стрел ’’скифских типов”. Исследованиями И.Н.Медведской выяснено их происхождение и хронология. Широкое распространение таких наконечников в VI—Ill вв. до н.э. в странах Переднего Востока она убедительно связала со среднеазиатскими лучниками, состоявшими на службе у Ахеменидов и входившими в состав гарнизонов, рассредоточенных по всему Древнему Востоку. В Грецию такие наконечники попали вместе с персидской армией [1980, с. 30-36], то есть в V в. до н.э. Греческие поселенцы в Северном Причерноморье, в том числе и в Ольвии, в архаический период применяли только скифское оружие. Ввоз и изготовление собственно греческого оружия для этого 94
времени не зафиксированы [Черненко, 1979, с. 185]. Таким образом, появление этих наконечников стрел в ольвийских погребениях можно связывать с походом Дария.
По данным А.И.Мелюковой, ольвийские наконечники относятся к весьма немногочисленной редкой разновидности (10-й вариант 5-го типа 2-го отдела ее классификации) [1964, с. 20, 28]. Все остальные наконечники территории Скифии, отнесенные ею к этой разновидности, являются базисными наконечниками со спиленными нижними углами лопастей. Ольвийские наконечники не имеют аналогии среди найденных в Скифии.
К.Ф.Смирнов на савроматской территории отметил четыре экземпляра, близких выделенным А.И.Мелюковой. Наконечник из Блюменфельдского кургана А12 (дата К.Ф.Смирнова - конец VI — первая половина V вв. до н.э.) аналогичен найденным в Ольвии. Отмечая находки подобных наконечников стрел в Персеполе и Средней Азии, их появление на савроматской территории К.Ф.Смирнов связывал со Скифией или Северным Кавказом [1961, с. 46, рис. 16, Б, 5 7].
Может ли находка персидских наконечников стрел в некрополе Ольвии свидетельствовать о том, что Дарий достиг ее окрестностей? Археологические источники дают однозначный отрицательный ответ. Во второй половине VI в. до н.э. на берегах Днестровского, Березанско-Сосицкого и Бугского лиманов существовала густая сеть греческих поселений [Археология УССР. 1986, с. 320 329]. В случае продвижения здесь войск Дария поселения, столь редкие в Степном Причерноморье, неминуемо подверглись бы разграблению с целью обеспечения войск продовольствием3. Видимо, безводная ’’гетская пустыня” оказалась неодолимым препятствием для персидского войска, и персы не достигли даже Днестра.
Е.В.Черненко предложил сравнительную характеристику вооружения персов и скифов времени персидского нашествия [1984, с. 36-48]. Выделение эталонных образцов могло дать ключ к поиску персидских трофеев в синхронных походу скифских курганах. Однако почти полное отсутствие данных по персидскому вооружению этого времени не позволило охарактеризовать его с достаточной полнотой. Слабая разработанность хронологии VII—V вв. до н.э. помешала Е.В.Черненко достоверно определить круг памятников времени похода Дария и охарактеризовать скифское оружие этого периода. Он совершенно верно предположил, что времени похода должны соответствовать скифские бронзовые наконечники стрел второй хронологической группы, по А.И.Мелюковой. Однако, согласно А.И.Мелюковой, смена наконечников первой наконечниками второй грутшы происходит во второй половине VI в., но широкое бытование наконечников второй группы начинается лишь в начале V в. до н.э. [1964, с. 21]. Эго положение, а также ошибочная датировка кургана Репяховатая Могила, предложенная авторами раскопок, привели к тому, что образцами скифского вооружения времени похода Дария стали наборы из погребений Репяхова гой Могилы и других курганов келермесского типа, по современным данным датируемых временем скифских переднеазиатских походов или вскоре после них (VII — начало VI вв. до н.э.) [Полин. 1987, с. 26, 27].
Недавно - нами были предложены уточнения датировок хронологических групп скифских наконечников стрел, выделенных А.И.Мелюковой: первая группа — VII -первая четверть VI в.; вторая — первая четверть VI — первая четверть V в. до н.э. Смена групп происходит в первой половине VI в. до н.э. Эти уточнения предложены на основании уточнения общей хронологии скифских памятников VII—V вв, до н.э. [Полин, 1987, с. 32]. Таким образом, вторая половина VI в. до н.э. — время безраздельного господства наконечников стрел базисных и опорновтульчатых типов.
Предложенные коррективы позволяют определить круг памятников, синхронных походу Дария. Среди раннескифских степных погребений известно около 30 гомплес-сов, где найдены наконечники стрел второй группы [Мурзин, 1984, с. 11—47]. Среди них несколько захоронений воин в с полным набором наступательного и защитного вооружения, с изделиями из золота ( Александровка, Новая Роэановка, Золотой курган, Аджигол). Однако подавляющее большинство погребений - бедные одиночные захоронения, чаще всего впускные в курганах эпохи бронзы.
3 Исходя из варианта похода ио Геродоту, А.С.Русяева предположила, что скифы преднамеренно отвлекли персов от греческих поселений, уведя и< в степи [ 1979. с. 71]. Е В Черненко полагал, что Ольвия находилась в стороне от маршрута Дария: ’’Цель похода была иная и в планах похода не нашлось места для захвата маленького города, каким в то время была Ольвия" [ 1984. с. 12).
95
Малочисленность скифских стенных памятников VII - начала V в. до н.э. всегда была необъяснимой для исследователей. В течение длительного времени можно было надеяться на открытие большого числа новых памятников. Однако огромные по масштабам археологические исследования последних 20 лет в степях Северного Причерноморья не оставили места для подобного оптимизма. Три четверти известных на сегодня памятников VII—VI вв. (из 20) открыты именно за последние годы. Становится ясно, что их крайняя немногочисленность объективно отражает демографическую ситуацию в степях Северного Причерноморья в VII-VI вв. до н.э. и фиксирует отсутствие постоянного населения. В сущности, совершенно непонятно, кто же мог быть объектом агрессии Дария в Причерноморских степях в тот период. Для времени похода Дария, как и для более раннего, предполагать сколько-нибудь значительное и, тем более, стабильное заселение степей не приходится. О значительном стабильном населении в этом регионе по археологическим данным можно говорить лишь для V в. до н.э., не ранее середины. Это время Геродота и незадолго г него.
В Лесостепи вторая половина VI — начало V в. до н.э. — время существования памятников младшей журовской группы [Полин, 1987, с. 27—32]. Соответствующая им группа памятников достаточно представительна и на Левобережье. В Лесостепи этого времени достаточно многочисленны захоронения с ярко выраженным воинским характером. Нередко присутствует защитное панцирное вооружение, захоронения лошадей или уздечные принадлежности. После памятников периода переднеазиатских походов лишь в это время вновь появляется группа захоронений с богатым по составу инвентарем. Курганы, где они захоронены, невелики по размерам — 2—5 м. Среди них нег таких гигантов, как Старшая Могила, курган у хут. Шумейко. Это погребения знатных воинов, возможно, вождей невысокого ранга. В целом в лесостепи второй половины VI — начала V в. до н.э. наблюдается активизация социально-экономических процессов. Насколько все это может быть связано с походом Дария — неясно.
Общая ситуация в Северном Причерноморье, восстанавливаемая по археологическим данным, свидетельствует об отсутствии объекта агрессии в степях. Конкретные находки, которые могут быть связаны с походом Дария, ничтожны и не подтверждают пребывания здесь персов, их проникновения в Скифию хоть на сколько-нибудь значительное расстояние. Крепости Дария на р. Оар, упомянутые Геродотом, так и не найдены, хотя на это можно было бы надеяться в случае реальности их существования. В последние годы в Нижнем Побужье открыты два римских военных лагеря, причем не постоянных, а временных [Буйских, 1985, с. 10]. Окружавшие их валы, несмотря на интенсивную распашку степей, сохранились до наших дней.
С Как нам представляется, сумма имеющихся данных свидетельствует о нереальности описания похода Дария у Геродота, его фольклорно-эпическом характере с изрядной долей литературности. Считаем, что информация Страбона, совпадающая по контексту с сообщениями Ктесия и Павла Оросия, столь значительно отличается от сведений Геродота в силу их происхождения из исторических источников, не имеющих ничего общего с местным северопричерноморским фольклором, а ее объем и содержание соответствуют масштабам действий персов в Скифии. Поэтому постановка вопроса о недостоверности данных Страбона из-за его большей, в сравнении с Геродотом, временной отдаленности от событий похода в Скифию [Рыбаков, 1979, с. 171] представляется неправомерной. Кроме того, при оценке сведений Геродота не следует забывать, что при написании "Истории”, кроме политической, преследовалась еще одна немаловажная цель — создание литературного произведения. Видимо, степень литературной обработки собранных фактов Геродотом до сих пор не оценена должным образом. А ведь именно успешное решение обеих задач обусловило значительный успех у современников и награждение автора за написание и публичное чтение "Истории” перед афинским собранием [Болтенко, 1960, с. 33—35; Бор^хович, 1972, с. 471, 485].
В этой связи интересно наблюдение Л.А.Ельницкого, согласно которому имена скифских царей, предводителей частей войска — Скопасис и Таксакис — являются производными от греческих военных титулов, вроде имени верховного скифского царя Скифарба, приведенного Ктесием [Ельницкий, 1977, с. 189]. Кроме того, как показал Г.Дельбрюк, данные по численности различных войск у Геродота абсолютно нереальны и заведомо преувеличены. В некоторых случаях искажена фактическая осно-96
ва и последовательность военных событий в Греции периода греко-персидских войн [1936, с. 70—114], хотя считается, что эту информацию он мог получить от непосредственных участников событий [Лурье. 1947. с. 123]. Таким образом, несмотря на художественные достоинства рассказа Геродота, использование его в качестве основы для реконструкции исторических событий в Причерноморской Скифии конца VI в. до н.э. не представляется возможным.
Бесславный финал похода персидского войска в ’’гетской пустыне” не снимает вопрос о первоначальной направленности похода, его объекта. Как отмечалось, в Причерноморских степях в это время население фактически отсутствовало. Также нереальной представляется его направленность против населения Днестровско-Приднепровской Лесостепи. После переправы через Геллеспонт Дарий покорял Фракию. Территориально здесь наиболее близки так называемые ’’скифские” группы памятников на территории Румынской Молдовы, Олтении, Трансильвании, Венгерского Потисья и Юго-Западной Словакии, датируемые VI — первой половиной V в. до н.э. Европейские исследователи (М.Пардуц, ИЖришан. В.Васильев) связывают их происхождение с продвинувшимися с востока скифами, что в настояшее время признано и у нас [Смирнова. 1980, с. 235-251; Скорый, 1983, с. 20;.
Кроме археологической аргументации, данная точка зрения подтверждается и сообщениями Геродота. Так, описывая Исгр, он назвал его протекающим в землях Скифии, а пять его левобережных притоков — ’’местными скифскими реками” [Гер., 1972, с. 199, 200, IV, 48, 49, 52]. Напомним, что упоминавшиеся выше подражания персидскому оружию найдены в Нижнем Подунавье. Поэтому такую направленность похода Дария исключать не следует. При таком варианте маршрута легко объяснимо и попадание персидских наконечников стрел в некрополь Ольвии. Именно для VI — начала V в. зафиксированы интенсивные связи Ольвии с Карпато-Дунайским регионом, наличие выходцев из этих областей в составе греческого населения Нижнего Побужья [Марченко, 1974, с. 15].
Переход Дария на северный берег Ду.лтя при гаком маршруте не должен вызывать удивления. На всем протяжении нижнего течения Дуная, от впадения р. Олт, пойма реки очень широкая и заболоченная [Липранди, 1854, с. 5]. Единственная удобная переправа, известная с древнейших времен, расположена в нижнем течении, между озерами Кагул и Ялпуг, напротив бывшей турецкой крепости Исакча. Именно здесь осуществлялось продвижение турецких войск в Северное Причерноморье, снабжение турецких крепостей в Среднем и Нижнем Поднестровье. Видимо, это была единственная удобная дорога не только в Ссверопричерноморские степи, но и в области Карпато-По-дунавья.
Оценка похода Дария через призму археологических источников дает возможность иначе рассмотреть Геродотову этногеографию племен Скифии и композицию IV книги "Истории” в целом. Считается, что центральным сюжетом IV книги является описание похода Дария, а племена Скифии, их расселение, упомянуты попутно, в качестве описания театра военных действий. Является общепринятым и представление о соответствии описания географии расселения племен Скифии времени похода (второй половине VI в. до н.э.) или даже более раннему периоду- Все работы, затрагивающие вопросы локализации племен Скифии, основаны на этом положении. Однако существует ряд моментов, указывающих на временную приуроченность некоторых географических привязок в "Истории” ко времени, близкому к посещению Геродотом Ольвии, во всяком случае не ранее V в. до н.з., и невозможность их проекции нт долее ранний период.
А.М.Хазанов, опираясь на данные Диодора Сицилийского, впервые отметил проживание кочевых скифов на Северном Кавказе в древнейший период их истории [1975, с. 204—216]. Для Геродота про ж; ?ание кочевых скифов уже связано исключительно с Северным Приазовьем и Крымом. Сегодня можно считать твердо установленным факт размещения политического центра Скифии и, видимо, одного из основных районов обитания кочевых скифов в VII — начале V в до н.э. на Северном Кавказе. Здесь прослежено непрерывное существование скифских памятников, прекращающееся во второй половине V в. до н.э., что связано с образованием Нижнеднепровской Скифии [Мурзин, 1978, с. 30, 35; 1986, с. 4; Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 72; Петренко, 1986, с. 172]. В.Ю.Мурзин, основываясь на рассказе Геродота о походе Дария, высказал 97
предположение, что отток скифского населения и перенос политического центра с Северного Кавказа в Нижнее Поднепровье и Крым произошел еше во второй половине VI в. до н.э. При этом, по его мнению, возникла граница между скифами и савроматами по Танаису, в то время как часть скифов, не связанная политически со скифами Северного Причерноморья, продолжала проживать на Северном Кавказе.
Выше упоминалось, что в степном Северном Причерноморье скифские памятники VI — начала V в. до н.э. столь же малочисленны, как и памятники VII — начала VI в., что при всем желании трудно рассматривать в качестве аргумента в пользу гипотезы В.Ю.Мурзина. Действительный количественный и качественный рост скифских памятников в степях Северного Причерноморья происходит в середине — второй половине V в. до н.э., что совпадает по времени с географией расселения скифов царских и кочевых, запечатленной у Геродота. В этой ситуации гипотетическое возникновение границы по Танаису в VI в. до н.э. совершенно необъяснимо и недоказуемо. При расселении скифов, предполагаемом В.Ю.Мурзиным для конца VI—V в. до н.з. (в Северном Причерноморье и Северном Кавказе), существование между ними границы по Танаису представляется абсолютно нереальным.
Согласно указаниям Геродота, савроматов единодушно помешают к востоку от Дона. В Нижнем Подонье памятники VII—VI вв. до н.э. насчитываются единицами, что соответствует обшей ситуации в степной Скифии этого времени. При всей сложности их этнической интерпретации такое количество не может свидетельствовать о постоянном и, тем более, значительном населении. Стабильное заселение этого региона происходит в V в. до н.э. (независимо от этнической интерпретации). Здесь возникает Елиза-ветовское городише с мощным некрополем и связанная с ним сеть поселений, достаточно многочисленные курганы кочевого населения Подонья, в том числе и савроматского круга [.Максименко, 1983, с. 25—42, Мошкова, 1977, с. 212].
В Волго-Донском междуречье К.Ф.Смирнов и В.Г.Петренко насчитали около 50 савроматских погребений [Смирнов. Петренко, 1963. с. 10, 11; Смирнов, 1964, с. 33— 39]. Сюда вошли восемь погребений ’’переходного периода”, которые следует исключить из савроматских из-за сложности их этнической интерпретации и хронологической неоднородности (то же относится и к Нижнему Подонью, где В.Е.Максименко отнес к савроматским комплексы типа Новочеркасского клада). Пять погребений отнесено к VII—VI вв. до н.э. по условиям стратиграфии. Их датировка не может считаться сколько-нибудь надежной ввиду усложнения в последнее время представлений об историческом содержании и хронологии ’’переходного периода”. К VI в. до н.э. отнесено десять погребений. Из них надежно датированы только два комплекса (Норка, к. № 4, п. № 1, Эсиста, курганная группа ’’Три брата”, к. № 25, п. № 2). Последний, судя по аналогиям в Келермесских курганах, должен датироваться VII в до н.э.
Датировка остальных комплексов установлена по керамике которая, судя по аналогиям из комплексов ’’переходного периода” (протомеотский могильник у с. Николаевка на Северном Кавказе), не может датироваться позднее VIII—VII вв. до н.э. 17 комплексов датируется в пределах V—IV вв. до н.э., датировка еше 12 определена в диапазоне савроматского времени: VI—IV вв. до н.э. Учитывая исключительную редкость на этой территории комплексов VII—VI вв., представляется правомочным сузить их датировку до V—IV вв. до н э
Таким образом, данные о стабильном заселении савроматами Волго-Донского междуречья в VII—VI вв. до н.э. отсутствуют. Район распространения савроматской археологической культуры в это время расположен в Заволжье и Южном Приуралье. Вывод В.Н.Мамонтова о привнесенном характере савроматской культуры в Волго-Донском междуречье и Нижнем Поволжье встречает полную поддержку, однако его тезис о сложении савроматской культуры в этом регионе на рубеже VII—VI вв. до н.э. [Мамонтов, 1980, с. 194] археологическими источниками не подтверждается. Речь может идти о спорадическом пребывании в VII—VI вв. до н.э. и о появлении стабильного населения на этой территории не ранее V в. до н.э., что и отражено у Геродота.
В.Б.Виноградов, в связи с отсутствием в письменных источниках свидетельств о пребывании скифов на Северном Кавказе во второй половине VI в. до н.э., предполагает в это время их замену савроматами. Однако подтвердить появление последних он смог памятниками, датируемыми не ранее V в. до н.э. [1971, с. 178, 179]. Видимо, 98
это следует рассматривать как еще одно подтверждение устойчивой локализации савро-матов к востоку от Танаиса и возникновения границы по нему во времена Геродота, во всяком случае, не ранее V в. до н.э. Вероятно, ее возникновение было обусловлено этническим перераспределением населения в этом регионе, что фиксируется археологическими памятниками V в. до н.э. и. судя по данным Геродота, завершается к середине V в. до н.э.
По Б.Н.Мозолевскому. именно в V в. до н.э. происходит образование курганного некрополя скифской знати (Геррос, в районе Каменско-Никопольской переправы на Нижнем Днепре). Он обратил внимание на отсутствие связи между Герросом и могилами предков, упомянутыми в ответе Иданфирса персам, но заложенное в тексте Геродота. что чаще всего исследователями не учитывалось [Мозолевский, 1986, с. 78].
Как упоминалось выше, Истр назван Геродотом текущим в землях Скифии, а пять его левобережных притоков — ’’местными скифскими реками”. Далее при описании Скифии Геродот нигде не связывал расселение скифских племен с ’’местными скифскими реками" и вообще не упоминает о них. Здесь уже речь идет лишь о самом нижнем течении Дуная, с которым также не связывается ни одно из скифских племен [Гер., 1972, с. 199, 200, 212, IV, 48, 49. 51. 99]. Уже упоминалось, что Карпато-Подунавье является зоной распространения "скифских” групп памятников VII—V вв. до н.э. Около середины V в. до н.э. их культура в процессе ассимиляции теряет скифскую окраску. Очевидно, этот процесс и отразился в противоречивости и непоследовательности сведений Геродота о Подунавье: по традиции Геродот еще называет левобережные дунайские притоки ’’скифскими реками”, однако не связывает с ними ни ошю из племен Скифии. Видимо, к середине V в. до н.э. эти племена теряют скифскую окраску не только в материальной культуре, но и в этническом плане.
Особый интерес представляет сравнение описания Геродотом районов, прилегающих к Ольвии, с ситуацией, восстанавливаемой по археологическим данным. Факты посещения Ольвии Геродотом около середины V в. до н.э. и личного знакомства с окрестностями города как будто доказаны.
В конце первой четверти V в. по н.э. прекращается существование многочисленных поселений Ольвийской периферии. Возобновление греческих поселений в этом регионе происходит не ранее конца V в. до н.э. В этом временном промежутке в районе Буго-Днепровского лимана существует лишь город Ольвия и поселение на Березани [Археология УССР, 1986, с. 320]. Недавно в районе Ольвии открыт курганный могильник второй четверти V в. до н.э., вполне обоснованно связываемый с каллипидами [Гребенников, Фридман, 1985, с. 91].
Несмотря на спорность, мнение об упоминании Березанского поселения Геродотом не утрачивает последователей [Виноградов, 1976, с. 82; Русяева, Скржинская, 1979, с. 33]. Отсутствие упоминаний о греческих поселениях в окрестностях Ольвии, за исключением Березани, локализация в непосредственной близости от города калли-пидов в ”Истории” Геродота хорошо согласуются с археологической ситуацией в Нижнем Побужье около середины V в. до н.э., то есть времени написания или сбора информации для создания ’’Истории”. Во второй половине VI в. до н.э., в частности во время похода Дария, на берегах Бугского лимана существовала густая сеть греческих поселений, однако Геродот о них уже ничего не знал.
Кочевали ли каллидины возле Ольвии в более ранний период, во времена похода Дария? До недавнего времени этот вопрос не возникал, так как подразумевался однозначный утвердительный ответ. Б.А.Рыбаков объяснил отсутствие упоминаний о кал-липидах и алазонах в рассказе Геродота о походе Дария тем. что эти народы были полностью подчинены царским скифам и поэтому самостоятельного политического целого не представляли [1979, с. 1 ”5].
Недавно вопрос о каллипидах впервые был рассмотрен с полным учетом имеющихся данных письменных и археологических источников. Авторы этих исследований наиболее ранними считают сведения о каллипидах, датируемые V в. до н.э. Вопрос об их существовании в более раннее время не ставится из-за отсутствия здесь археологических объектов, которые могли бы быть соотнесены с каллипидами. А.С.Русяева и М.В.Скржинская пришли к выводу о том, что ка., типиды в Нижнем Побужье проживали севернее Ольвии, приблизительно от широты Николаева, где им могут принадлс-99
жать курганы V—III вв. до н.э. Они допускают проникновение каллипидов на территорию, непосредственно прилегающую к Ольвии, в период запустения поселений ольвийской хоры в V в. до н.э. [Русяева, Скржинская. 1979, с. 34, 45], то есть во времена Геродота. В.М.Отрешко полагает, что каллипидам и алазонам могли принадлежать памятники типа временных стоянок в Нижнем Побужье и далее к северу, отмечая что расположенные вблизи поселений ольвийской хоры могли принадлежать греческим пастухам [1981, с. 40].
Таким образом, историческая ситуация в районе Ольвии около середины V в. до н.э., восстанавливаемая по археологическим данным, совпадает с описанной у Геродота. Достаточно жесткая приуроченность описаний Геродота к- этому периоду косвенно подтверждается наблюдениями К.К.Марченко, который вместе с прекращением жизни приольвийских поселений в конце первой четверти V в. до н.э. отметил (по археологическим данным) полную замену лесостепных и Карпато-Дунайских этно-культурных элементов в составе греческого населения этого района степными скифскими [Марченко, 1980, с. 142], что, по-видимому, должно связываться с началом образования Нижнеднепровской Скифии и соответственно расселения степных племен, запечатленного у Геродота.
Приведенные наблюдения позволяют предполагать соответствие географии расселения племен в степном Северном Причерноморье по Геродоту ситуации V в. до н.э. Исключение составляют географические привязки в генеалогических преданиях, в рассказе о переднеазиатских походах. Необъяснимым, с точки зрения археологических источников, остается пассаж о ’’старой” (’’исконной”) Скифии. Для групп археологических памятников, выделенных в настоящее время в Лесостепи, при всей спорности их соотнесения с конкретными Геродотовыми племенами, как будто отмечается непрерывность развития, территориальная стабильность на протяжении VII— III вв. до н.э.
По-видимому, суммированные, соответственно переосмысленные и литературно обработанные фольклорные сведения о двух различных походах Дария Геродот изложил в рамках современной ему этногеографической ситуации, достаточно плохо известной, что и привело к созданию неповторимой в своей запутанности и противоречивости картины расселения племен Причерноморской Скифии. Тем более что, судя по описанию Истра, в его распоряжении также имелись устаревшие сведения, которые уже к середине V в. до н.э. являлись анахронизмом.
Традиционное рассмотрение этнокарты Скифии по Геродоту как чего-то неизменного на протяжении геродотовского и догеродотовского времени, начиная с появления скифов в Северном Причерноморье, во многом оказывается бесплодным, что демон-ст^’руют многочисленные, нередко взаимоисключающие, реконструкции этнокарты Скифии. Нелишне вспомнить, что такие попытки предпринимаются на протяжении вот уже почти 300 лет. В результате более-менее согласно идентифицированы пять больших рек Скифии, определена локализация скифов царских и кочевых, тавров, каллипидов и савроматов.
При таком подходе полностью утрачивается динамика процесса исторического развития племен Скифии (в данном случае речь идет о территориально-географическом аспекте). Такую территориальную изменчивость во времени демонстрируют археологические памятники, что и заставляет нас иначе оценивать этногеографию Геродота. Видимо, на основе независимого полного систематического анализа археологических памятников Причерноморской Скифии в будущем станет возможным извлечение рационального зерна из сведений ”отца истории”.
Алексеев А.Ю. К реконструкции военно-дипломатической истории Скифии в конце IV в. до н.э. Ц Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюз. сем. дам. А.И Тереножкина. — Кировоград, 1987. -Ч. 1 - С. 12-14.
Андрианов П. Поход Румянцева к Дунаю в 1770 г. — Одесса, 1914. - 46 с.
Археология.У крымской ССР. — К. : Наук, думка, 1986. — Т. 2. — 589 с.
Байов А. Русская армия в царствование императрицы Анны Иоановны. Война России с Турцией в 1736-1739 гг. - СПб., 1906. - 748 с.
Болтенко М.Ф. Herodoteanea // МАСП. - 1960. - С. 33—55.
Борухович В.Г. Научное и литературное значение труда Геродота // Геродот. История - Л.: Наука, 1972.- С 457-499
W0
Буйских С.Б. Некоторые итоги изучения Ольвийской хоры U Проблемы исследования Ольвии. — Парутино, 1985. - С 8-11.
Виноградов В.Б. Связи Центрального и Восточного Предкавказья со скифо-савроматским миром // МИА. - 1971. -№177. - С. 177-183.
Виноградов Ю.Г. О политическом единстве Березани и Ольвии // Художественная культура и археология античного мира. - М. : Наука, 1976. - С. 75-84.
Галем. Жизнь графа Миниха, Императорского Российского Генерал-фельдмаршала. — М., 1806. — Ч. 1. - 237 с.
Геродот. История. - Л. : Наука, 1972. - 599 с.
Граков Б.Н. Скифы. - М. : Изд-во МГУ, 1971. - 168 с.
Гребенников Ю.С., Фридман М.И. К вопросу о населении Ольвийской периферии в середине V в. до н.з. Проблемы исследования Ольвии. - Парутино, 1985. - С. 91—92.
ДандамаевМ.А. Политическая история Ахеменидской державы. - М. : Наука, 1985. — 317 с.
Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. - М. : Воениздат, 1936 -Т. 1. -464 с.
Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А Народы нашей страны в "Истории” Геродота. - М. : Наука, 1982 - 453 с.
Елъницкий Л.А. Скифии Евразийских степеи. - Новосибирск: Наука, 1977. - 255 с.
Жебелев С.Л. Скифский рассказ Геродота /.'Северное Причерноморье. - М; Л. : Изд-во АН СССР, 1953. -388 с.
Записки фельдмаршала Миниха // Записки иностранцев в России в XVIH ст. - СПб., 1874. — Т. 2. -164 с.
Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII—IV вв. до н.э. - К. : Наук, думка, 1983. — 378 с.
Клокман Ю.Р. Фельдмаршал Румянцев в период русско-турецкой войны 1768-1774 гг. - М. : Изд-во АН СССР, 1951. - 207 с.
Криштопа А.Е. Еше раз о маршруте Тимура на Северный Кавказ // Археология и вопросы этнической истории Северного Кавказа. - Грозный, 1979. -С. 135-144.
Ксенофонт. Анабасис. - М.; Л., 1951. - 297 с.
Куклина И.В. Этногеография Скифии по античным источникам. - Л. : Наука 1985. - 205 с.
Леер. Стратегия (Тактика театра военных действий). - СПб., 1899. - Ч. 3. - 134 с.
Липранди. Обозрение пространства, служившего театром войны России с Турцией с 1806 по 1812г.-СПб., 1854. - 36с.
Лурье С. Геродот. - М.; Л. : Изд-во АН СССР, 1947. - 211 с.
Максименко В.Е. Савроматы и сарматы на Нижнем Дону. - Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ, 1983. -221 с.
Мамонтов В.И. О погребениях позднего этапа срубной культуры в Нижнем Поволжье и Волго-Донском междуречье//СА. - 1980 - № 1. — С-175—194.
Марченко К.К. Варвары в составе населения Березани и Ольвии во второй половине VII - первой половине 1в. до н.э.: Автореф. цис... канд. ист. наук. - Л., 1974. - 22 с.
Марченко К.К. Модель греческой колонизации Нижнего Побужья // ВДИ. - 1980. -№ 1. -С 131-144.
Медведская И.И. Металлические наконечники стрел Переднего Востока и Евразийских степей II первой пол. 1тыс. до н.э. // СА. - 1980. - №4. - С. 23-37.
Мелюкова А.И. Вооружение скифов // САИ. — 1964 — Вып. 1 -4. - 89 с
Мозолевский Б.Н. К вопросу о скифском Герросе СА. - 1986. - № 2. - С. 70-83.
Мошкова М.Г. К вопросу о сарматах // Скифы и сарматы. - К. : Наук, думка, 1977. - С. 208-213.
Мурз1н В.Ю. Ск1фи на П1вн1чному Кавказ! // Археологи. - 1978. - 27. - С. 35-41.
Мурзин В.Ю. Скифская архаика Северного Причерноморья. - К. : Наук, думка, 1984. - 133 с.
Мурзм В.Ю. Про v творения П!вн!чнопрнчорноморськоЧ Ск!фи // Археолопя. - 1986. - 55. -С. 1-10.
Нейхардт А.А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. - Л. : Наука, 1982. -239 с.
Отрешко В.М. Каллипиды, алазоны и поселения Нижнего Побужья // СА. - 1981. - № 1. - С. 27-41.
Петренко В.Г. О юго-восточной границе распространения скифских каменных изваяний /,' Новое в археологии Северного Кавказа. - М. : Наука, 1986. - С. 158-177.
Петров А.Н. Вторая турецкая война в царствование императрицы Екатерины II. 1787-1791  - СПб.. 1880. - Т. 1. - 286 с.; Т. 2. - 302 с.
Полевой Н. История Петра Великого. - СПб., 1843. - 4 3.- 218 с.
Пол!н С.В. Хронология раннескифских памятников ,'/ Археолопя. — 1987. — №59. — С. 17—35.
Раевский Д.С. Модель мира скифской культуры. - М. : Наука, 1985. — 255 с.
Русяева А.С Поход Дария против ски ров и античные аиойкии Северозападного Причерноморья ,/ Матер. II Всесоюзн симп. по древней ист. Причерноморья "Местное население Причерноморья в эпоху Великой греческой колонизации (VIJI-Vbb. до н.э.)’.’ - Тбилиси, 1979. - С- 71 — 73.
Русяева А.С.. Скржинская М.В. Ольвийский полис и каллиниды ВДИ. - 1979. - №4. - С. 25-37.
Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. - М. : Наука, 1979. - 246 с.
Скорый С.А. Вооружение скифского типа в Средней Европе: Автореф. Дне, ... канд. ист. наук. -К., 1983. - 21 с.
Скуднова В.М. Погребения с оружием из архаического некрополя Ольвии // ЗОАО. - 1960. -Т. 1 (34). - С. 60 74.
Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов МИА. - 1961. - № 101. - 160 с.
Смирнов К.Ф. Савромагы. - М. : Наука, 1964. - 379 с.
Смирнов К.Ф., Петренко В.Г. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья ,'/ САИ - 1963. -Вьш. 111-9	38 с.
Смирнова Г.И. Население Среднего Поднсстровья в VI—1 вв. по н.э.  ... западные соседи Actes du Не conurese international de thiacoloeie (Bucuresti, 4-10 septembre 1976). - Bucurejti, 1980. - T. 1,-S. 164-170.
Соловьев C.M. История России с древнейших времен - М : Наука, 1962а. - Кн 7.- 726 с. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М. : Наска. 19626. Кн. 8 - 674 с. Соловьев СМ. История России с древнейших времен. - М : Наука. 1963 - Кн. 10. - 781 с. Струве В.В. Энолы по истории Северного Причерноморья. Кавказа и Средней Азии - Л. : Наука, 1968. - 354 с.
Тереножкин А.И. Скифский вопрос // Скифы Северного Причерноморья. - К. : Наук, де мка, 1987. -С. 3-12.
Томпсон Д. История древней географии. - М  Изд-во ин. лит., 1953. - 590 с.
Устрялов Н.Г. Русская история. - СПб.. 1838. - Ч. 3. 1689 -1762 г. - 316 с.
Устрялов Н.Г. История царсгвования Петра Великого. - СПб.. 1858 - Т. 1.
Фурманская А.И. Меднолитейное ремесло Ольвии; Автореф. дис. . . канд ист. наук. - НА ИА АН
УССР. 1953. - Ф.12. - №401. - 224 с.
Хазанов А.М. Социальная истерия скифов. - М. . Наука, 1975	341 с.
Черненко Е.В. О влиянии военного дела скифов на военное дело античных колоний Северного Причерноморья Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. -Тбилиси. 1979. - С. 185 187.
Черненко Е.В. Скифо-персидская война. - К.: Наук, думка. 1984. - 115 с.
Шишова И.А. С) досговерносги географических сведений в скифском рассказе Геродота ,/ Летописи и хроники 1980. М. : Наука, 1980. - С 14-27.
Н.А.ГАВРИЛЮК
КАМЕНСКОЕ ГОРОДИЩЕ И ЕГО ОКРУГА
Статья посвящена публикации новых материалов по Каменскому городищу и его округе Предпринимается попытка по-новому оцентпь моего Каменского городища в системе нижнсдпепровских памяшиков оседлости.
До недавнего времени из степных памятников оседлости подробно было изучено только Каменское городище [Граков, 1954]. Его возникновение и существование считалось исключительным и нетипичным для скифской степной культуры. Однако исследования последних лет значительно расширили круг памятников оседлой жизни. Материалы вновь открытых памятников обнаружили большое сходство с Каменским го^юдищем, что позволяет выдвинуть гипотезу о единстве хозяйственно-культурного типа населения Нижнего Подиепровья в скифское время. Другими словами, периферийные городища и поселения образуют ’округу” Каменского городища, в которую в настоящее время есть основания вклютать 16 небольших поселений на левобережье, известных по материалам Б.Н.Гракова [1954], А.В.Бодянского [1961; 1977], а также городище (?) Лысая Гора. Поэтому первоочередной задачей нашего исследования является обоснование гипотезы о закономерности появления хозяйственно-культурного типч Каменского городища и его округи, отличном от хозяйственно-культурного типа скотоводов степей Северного Причерноморья, основывавшегося на кочевом образе жизни.
Эта гипотеза потребовала проведения новых раскопок Каменского городиша и обращения к уже известным материалам для их новой интерпретации. Подобные исследования позволят также более точно определить место Каменского городиша в системе нижнеднепровских памятников оседлости и тем самым уточнить значение Каменского городища в скифской культуре.
Актуальность второй задачи вытекает из того, ч’э в настоящее время о роли Каменского городища в жизни степных скифов существует несколько точек зрения. Так. Б.Н.Граков писал об исключительном значении ’’огромного Каменского городища, существовавшего с середины V до конца III в. до н.э.” [1954, с. 105]. В.А.Ильин-ская и А.И.Тереножкин считали Каменское городище поселением ремесленников-металлургов, отрицая его значение как административного центра Скифии и датировку ©Н. АГаврилюк, 1994 102	ISBN 5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994,
Рис. I. Поселения IV в. до н.э. в Нижнем Поднепровье:
1 - Лысая Гора; 2 - Скельки; 5 - Маячка; 4 - Благовещенка; 5 - Каменское городище; 6 - Великая Знаменка; 7 Псрвомаевка; 8 - Нижний Рогачик; 9 - Новоалек-сандровка; 10 - Высшетарасовка; 11 - Беленькое; 12—14 - Капуловскос городище;
15 - Михайловка; 16 Покровское.
V в. до н.э. [1983, с. 188]. Еше более суживает роль Каменского городища С.Я.Олыов-ский, выдвинувший гипотезу об отсутствии полного металлургического цикла на городище и о сезонном характере его существования как городища-торжища [1987, с. 48—52]. К). В. Бол три ком Каменское городище упоминается в качестве перевалочного пункта у переправы на сухопутном тракте из Боспора в Лесостепь [1981, с. 59].
Наконец, третья задача исследования вытекает из необходимости увязать образ жизни обитателей зоны Каменского городища с общей картиной экономической истории Степной Скифии. Как показали исследования основных отраслей скифской экономики, Степная Скифия представляла собой необычайно динамичный этно-социальный организм, претерпевающий в своем развитии ряд существенных превращений. Так, ранее нами установлено, что в начале IV в. до н.э. в кочевом скифском этносе возникают элементы оседлости, тяготеющие к Припорожской зоне Нижнего Подне-провья [Гаврилюк, Пашкевич, 1991]. Поэтому мы попытаемся показать на материалах Каменского городища и его округи процесс возникновения и развития компонентов оседлой жизни в среде кочевых скифов.
Разработку поставленных вопросов целесообразно начать с рассмотрения палеоэкологических условий возникновения Каменского городища и его округи. Известно, что естественные кормовые угодья степной части Северного Причерноморья составлял массив типчаково-ковыльной, разнотравно-ковыльной и типчаково-полынной степи, охватывавший до распашки территорию в 41,7 млн га [Ларин, 1956, с. 229, 441]. В этом массиве изучаемый регион представляет собой участок Днепровской поймы с прилегающими к ней песчаными степными участками. Преобладали плавни, перемежавшиеся с песчаными дюнами. Плавни на ле^юм берету состояли из трех массивов: Великого Луга, Великой и Малой Плавни. МсждуВеликим Лугом и Великой Плавней — дюнный участок Кучугуры, между Великой и Малой Плавнями - Каменские Кучугуры (рис. 1).
Яркую характеристику этого участка дает Д.И.Багалей: ’’Днепр течет здесь в широкой долине, перерезанной рукавами, устьями и заливами рек. образующими множество озер, загонов, островов ... эти-то низменные долины, образуемые днепровским руслом, и называются плавнями. Они состоят из песчаных иловатых наносов реки, затопляемых весенними разливами и за исключением некоторых возвышенных мест древнего образования в период большого обилия вод в реке остаются в течение всего года на 103
горизонте ее вод. Низменности одеваются болотной растительностью и густо растущим камышом, покрывающим сплошным ковром целые десятки квадратных верст. Прочие низменности долины представляют луговые пространства, одетые иногда густою лесною растительностью, преимущественно вербою, или же представляют совершенно оголенные наносы песка, как бы мели, только что выбившиеся на поверхности воды. За исключением этих пространств, плавни составляют особое богатство страны ... а луга доставляют постоянный и обильный сенокос, несмотря на случающиеся неурожаи сена в степях” [Багалей, 1889, с. 8].
Пойменные пастбища по своим экологическим характеристикам делятся на три зоны [Ларин, 1956, с. 259]. Наиболее отдалена от русла реки надпойменная терраса -старая пойма (приматериковая зона). Луга этой зоны дают травы наиболее высокого качества (злаковые и бобовые) и более устойчивые по годам урожаи. Центральная зона (молодая пойма) заливается весной, но вода стоит недолго. Здесь увеличивается количество гигрофитов и мезофитов, но время пастбищного использования этой зоны сокращается половодьем. Прирусловая зона используется короткое время — здесь вода стоит 30 дней (долгопоемные пастбища). Отсюда преобладание гигрофитов. Используются в основном осенью.
Теперь рассмотрим некоторые особенности ведения хозяйства скотоводами изучаемого региона.
С давних времен экономика населения аридных и семиаридных территорий земного шара основывалась на определенных разновидностях экстенсивного скотоводства {Радченко, 1983, с. 135]. Однако пастбищная система скотоводства в ее примитивных формах, то есть без окультуривания пастбищ без организации рациональных режимов выпаса, без планирования численности скота с учетом допустимой пастбищной нагрузки, может существовать в рамках одного этноса ограниченное время и лишь при условии наличия больших резервных пространств. Например, в Казахстане в конце XIX в. после занятия русскими переселенцами больших земельных массивов и сужения, таким образом, зоны выпаса прекрасные пастбища в течение 20 25 лет превратились в безжизненную песчаную степь [Толыбеков, 1971, с. 94].
Одной из причин продвижения в период архаики скифов в Северное Причерноморье была более благоприятная среда обитания (богатые кормовые, водные, минеральные ресурсы, более мягкий климат) [Гаврилюк, 1987, с. 44]. Развитие пастбищной дигрессии в зональное явление в Северном Причерноморье фиксируется на рубеже V IV вв. до н.э., то есть спустя примерно 200-250 лет после его заселения скифами. Пастбищная дигрессия становится одной из причин кризиса скифского общества, выходом из которого являлся переход части населения к земледелию и возникновение различных, включая переходные, форм оседлости. Причем как специфику новой отрасли экономики - земледелия, так и тип скотоводства во многом определяли палеоэкологические условия. Степная модификация земледелия была нами ранее выделена и изучена [Гаврилюк, Пашкевич, 1989]. Особенности скотоводства степных скифов в эоне Каменского городища еще не рассматривались. Оценим, с одной стороны, изменения состава стада, фиксируемые по костным остаткам в материалах поселений и курганов, а с другой — изменение кормовой базы в пойме по сравнению со степной.
Данные по составу домашних животных в степи и в округе Каменского городища приведены в табл. 1. Заметен рост на поселениях количества крупного рогатого скота и уменьшение роли лошади и овцы, появляется свинья. Поскольку наилучшими пастбищами для крупного рогатого скота являются пойменные территории [Ларин, 1956, с. 441], то, надо полагать, изменение типа пастбищ вполне соответствует факту роста количества крупного рогатого скота, что естественно происходит при заселении частью скифов припойменных территорий. Крупный рогатый скот предпочитает мезофильные и гигрофильные растения, злаки и бобовые. Для пойменных пастбищ степной зоны характерны люцерна желтая серповидная, эспарцет закавказский песчаный, вика, донник белый, мышиный горошек [Справочник, 1956, с. 80, 81] В первой и второй зонах поймы крупный рогатый скот пасется с середины июня до конца августа. С осени он перегоняется в прирусловую часть, затем в степь, а на зиму вновь возвращается в пойму.
Лошадь составляла значительный процент в стаде обитателей Каменского городища и поселения Лысая Гора - от 23 до 42 % (табл. 1). По сравнению с данными по погребе-704
Таблица 1. Состав стада домашних животных, определяемый по костным остаткам
Виды животных	Лысая Гора*			Каменское городище [ Граков, 1954, с. 144 J			Погребения ( Гав-рилюк, 1987, с.231	
	Количество		7с	Количество		%	Количестве особей	%
	костей	особей		костей	особей			
Крупный рогатый скот	318	26	41,02	879	50.1		49	23 8
Лошадь	123	15	23	739	—	42 I	86	41,7
Овца-коза	65	13	20	114	—	6Л	66	32
Свинья	5	2	3.08	7	—	0,4	—	—
Собака	15	6	8.6	3	—	0,57	—	—
Дикие животные	4	3	4 3	6	4	0,43	5	2,5
Всего	530	65	100	1755	4	100	206	100
* Определения Е.П.Секерской.
ниям процент ее костей практически не снижается, что объясняется огромным хозяйственным значением лошади в жизни кочевников и п< тукочевников: она более вынослива и приспособлена к пастбищам любого типа. Весной выпасами на типчаково-ковыльных пастбищах в степи, где основным кормом для лошадей является ковыль, типчак, житняк и мятлик. Летом пастбищами шт я табунов становятся злаково-разнотравные западины, пойменный луга — их приматериковая зона. Осенью табуны перегонялись на злаково-полынные и песчаные пастбища. Зиму чаще всего проводили в поймах и пастбищах на бугристых песках [Ларин, 1956, с. 456]. Таким образом, район обитания оседлых скифов, в частности район Каменского городища, расположенного на бугристых песках вблизи поймы, был благоприятным не только для разведения крупного рогатого скота, но и для коневодства — здесь существовали условия, не требовавшие длительных перекочевок в поисках корма и водопоев.
Овец в стаде оседлых.скифов было немного — от 6,6 до 20 % (табл. I). Если учитывать, что овен в пищу забивается в 2-з раза больше, чем крупного рогатого скота [Грязнов, 1955, с. 25], то реальное количество овец и того меньше. В их выпасе соблюдается та же сезонность, что и в коневодстве. В отличие от других видов домашних животных овцы используют пастбищные растения полностью, охотно поедая не только злаки и бобовые, но и многие виды растений, содержащих горькие вещества, колючие растения [Ларин, 1956, с. 448]. С выпасом овец усиливается стравливание пастбищ, что при отгонном способе ведения скотоводческого хозяйства имеет особое значение. Поэтому количество овец в стаде постепенно сокращалось.
В середине IV в. до н.э. среди домашних животных скифов впервые появляются свиньи — от 0,4 до 3 % (табл. 1). Единственный пригодный для свиней тип пастбищ — поймы .рек. Здесь много сочных кормов — сусака, стрелолиста, рогозы. В пойменных лесах они находят желуди, орешник, каштаны [Ларин, 1956. с. 451]. Учитывая то что остеологические спектры первых скифских поселений фиксируют появление свиней в стаде, о степени их одомашнивания можно судить, обратившись к описанию свиноводческого хозяйства небольшого славянского племени липованов, жившего в дельте Дуная. Они только два месяца в году держат свиней около дома, а потом отпускают их в пойму на болота, где свиньи производят на свет потомство. Живут свиньи в дельте Дуная на расстоянии 10—15 км от деревень, хозяева хорошо знают места их обитания и регулярно подкармливают. Масса животных 60—70 кг. В декабре линованы разбирают своих свиней с подросшими поросятами по домам [Пушкарский, 1988, с. 39-40]. Возможно, таким полудомашним способом содержания свиней пользовались и скифы, жившие в приблизительно одинаковых с липованами условиях.
Таким образом, в плавнях Каменского городища и его округи круглый год могло прокормиться стадо домашних животных, состоявшее из четырех видов. Причем климатические изменения — колебания температуры и влажности - и на качество пастбищ влияли незначительно: "Какая бы ни была засуха, под в зиянием которой выгорают молодые травы в степи, но она в плавне не ощутима: здесь почва, напоенная обильным разлитием Днепра, сохраняя надолго влагу, дает роскошное прозябание растительности, и на этих поемных местах трава всегда превосходна, потому что поляны .окружены лесами и, кроме того, над Днепром, как над большой пекою, всегда-таки перепадают дожди 105
даже и в то время, когда в степи их не бь'вает совершенно” [Афанасьев-Чужбинский, 1863, с. 154].
Все сказанное свидетельствует о том, что в IV в. до н.э. в левобережной пойме Днепра, названной нами в данной статье округой Каменского городиша с комплексом благоприятных условий, возник и развился хозяйственно-культурный тип, основанный как на отгонном скотоводстве, так и на переложном мотыжном земледелии. В данном случае переход скифов к отгонному скотоводству, при котором численность скота по сравнению с кочевым скотоводством увеличивается в 1,5-2 5 раза [Ларин, 1956, с. 466], явился реакцией на экологический кризис, вызванный превращением пастбищной дигрессии в зональное явление. Такое структурное превращение экономики продлило существование Великой Скифии как минимум еш° на столетие
Таким образом, появились на границе плавней и степи первые оседлые поселения не случайно, а в результат перехода к более производительному типу хозяйства в районе с наиболее благоприятными условиями для возникновения полуоседлого образа жизни. В историческое время именно здесь возникают первые поселения казаков: ”В этих плавнях они могли бы найти все необходимое для своей полукочевой, полуоседлой жизни, ибо только такую жизнь и можно было бы вести самым ранним колонистам” [Ьагалей, 1889, с. 20]. Д.И.Батален, ссылаясь на Гюльденштедта, утверждает, что в По-днепровье существовало 30 селений женатых казаков (12 — на правом берегу, 18 — на левом) [1889, с. 27]. По нашим подсчетам, приблизительно такое же количество скифских поселений существовало здесь в середине IV в. до н.э. Проверка суждений о соотношении плотности населения в историческое время и скифское требует более точных расчетов.
Разведка археологических памятников, проводившаяся в степной части Украины в 50 -60-е годы, позволяет более конкретно очертить территорию. Речь идет об участке Приднепровской низменности, ограниченной северной границей Великого Луга (поселение у с. Новоалександровка Верхиехортинкого р-на Запорожской обл. — самое северное) и Верхнерогачикской балкой на левом берегу Днепра (поселение Нижний Рогй-чик — самый южный памятник); на правобережье - участок от поселения у с. Высше-106
т
Таблица 2. Соотношение основных категорий находок из раскопа XI 1987 г.
Моего находки	Керамика				Изделия из		Всего
	амфоры	лепная	светя о глиняная	в гори чпос использование	железа	камня	
Слой	2254	874	8	6	5	11	3158
Ямы	э л	18	-	—	-	-	41
Постройка	150	33	1	1	-	-	185
Всею	2427/72.25	928.27	9,0.2	7/0, 1	5/0,15	11/0.03	3384 100
тарасовка Томаковского р-на Днепропе1ровской обл. до поселения у с. Михайловка Нововоронцовского р-на Херсонской обл. На этой территории, по Б.Н.Гракову и А.В.Бодянскому, размещались 34 поселения и городища скифского времени. Общая характеристика памятников дана нами ратге [Абикулова, Бы. кова, Гаврилюк, 1487 с. 9 -12] Более подробно охарактеризовано Левобережье, где расположено 17 скифских поселений IV в. до н.э. и Каменское городище.
Каменское городище расположено в исключительно выгодной географической зоне с наиболее блаюприятным соотношением экологических условий. Ойо занимает 107
Рис. 4. Каменское городище. Лепная керамика.
песчаный мыс между двумя массивами плавней -- прекрасными пастбищами для отгонного скотоводства. Сами же бугристые пески могут использоваться как осенне-зимние пастбища, а небольшие участки чернозема, встречаемые на такого рода массивах, достаточны для развития примитивного мотыжного земледелия. Положительную роль, несомненно, играла переправа — составляющее звено одного из сухопутных трактов Великой Скифии (Болтрик, 1981, с. 59]. Похоже, что на правом берегу, чуть ниже по 108
Рис. 5. Каменское городище. Лепная керамика.
течению, в IV в. существовало аналогичное Каменскому городите у с. Капуловка [Бодянский, 1955; 1977].
После рассмотрения экологических условий и обоснования гипотезы о закономерности появления хозяйственно-культурною тана полукочевых скотоводов Каменского городиша и окрути перейдем к характеристике новых материалов, полученных в ходе раскопок в 1987 г. и анализа сборов Каменского историко-археологического музея, и попытаемся уточнить датировку различных участков городища. В 1987 г. было раско-109
Рис. 6. Каменское городище. Лепная керамика.
пано около 100 м2 (раскоп XI, 1987 г.) в восточной части памятника, (рис. 2). Мощ-нэсть культурного слоя от 03 до 0,8 м. Слой насыщен находками, сооружения представлены тремя хозяйственными ямами и остатками наземного углубленного в материк сооружения, сохранившегося частично.
В массовом материале преобладают фрагменты амфор (72,25 %), много лепной посуды (27 %), изредка встречаются фрагменты светло глиняной и красноглиняной керамики и совсем редко — чернолаковых сосудов (табл. 2).
В лепной керамике преобладают горшки с горлом в виде раструба (рис. 3,1, 3—6; 4,2-8), реже - горшки с дуговидной в разрезе шейкой (рис. 5,3-5) и слабопрофили-рованные. Редкие типы лепной посуды представлены котлами (рис.4,9; 5,7), дуршлагами (рис. 4,10) и льячкой (рис. 4, 12) \ большое количество крышек лепных горошков (рис. 3, 5- 5,6; 6, 1, 3—5). Особенностью керамического комплекса раскопа XI являются лепные сосуды, имеющие аналогии в саврэматской керамике (рис. 4,1); в собрании музея представлены сосуды лесостепного (рис. 5,7; 3,2) и фракийского (рис. 4,14) облика.
В раскопе XI найдены три фрагмента одного светлоглиняного лутерия, датируемого IV—III вв. до н.э. (рис. 1,10). Фрагменты двух подобных сосудов— красноглиняного и светлоглиняного - хранятся в фонтах музея. Ближайшими им аналогиями являются синопские лутерии из материалов Елизавеговского городища, датируемые IV — первой 110
половиной III в. до н.э. [Брашинс .ий, 1980, с. 69, табл. 39,3, £]. В раскопе XI найдены также фрагменты свстлогли.няиых (рис. 7, 1, 4, 7) и красноглиняного (рис. 7, 6) кувшинов, кухонной посуды (рис. 7.5).
Орудия труда представлены каменным молоточком из шлифованного кварцита (рис. 8, 2), граштны.м долотом (рис. 9,5), точильными брусками (рис. 8,*/; 9,1, 3, б), двумя зернотерками (рис. 9,4). В качестве амулетов использовались каменные подвески — ’’оселки” (рис. 8,3; 9, 7), лощил - ручки ам pop (рис. 6,6). Довольно многочисленна коллекция глиняных пряслиц — шаровидных, биконических, усеченноконических.
Ill
Рис. 8. Каменные изделия Каменского городища.
Фрагменты амфор составляют 72,25 % находок в раскопе XI. В основном это сосуды гераклейского, синопского, фасосского и херсонесского производства. Встречаются амфоры типа Солоха 1 и II, боспорские (рис. 10; 11).
с1ля Каменского городища характерны находки фрагментов амфор с клеймами. Рассмотрим результаты изучения с целью уточнения датировки каждого раскопа, участка и памятника в целом. Кроме новых находок, в коллекцию включены клейма из раскопов Б Л. Гракова (прил. 1).
Синопские клейма, на которых в большинстве случаев основана датировка раскопов, представлены коллекцией в 15 экз.
К ранней группе относится клеймо из раскопа V 1940 г., содержащее два имени — Миоса и Алоллодора с предлогом ети, магистратурой в виде 'аати(и6цои) в конце и городской эмблемой — орел на дельфине (прил. № 4). По В.И.Цехмистренко, такие клейма укладываются в схему 5 с магистратурой в конце легенды [Цехмистренко, 1958, с. 61 j. По датировке Б.Н.Гракова, это третья четверть IV в. до н.э. [Граков, 1954, с. 90]. За пределы IV в. до н.э. они не выходят. Таким образом, наиболее ранняя дата раскопа V 1940 - третья четверть IV в. до н.э.
В схему 2, по В.И.Цехмистренко, укладывается шесть клейм. Магистратура ставится между собственными именами, в верхней строчке — имя астинома, в нижней — фабриканта. Круг имен на клеймах Каменского городища ограничен: астином Аполло-дор (эмблемы — лист, тирс, гроздь) с фабрикантами Дионисием (№ 2 - раскоп 1 1940) и Феодором (№ 11 — сборы); эпи Эльп (эмблема — прора) с Гефастием (N® 7, 8 - раскоп XI 1987 г., № 10 — сборы) (фото 2); Мнесиклеос с Аполлонием (№ 12 — сборы), По-сейдрний с Нумением (№ 9 — раскоп XI 1987 г) (фото 1,2). Все клейма входит в группу II по Б.Н.Гракову и датировались последним десятилетием IV в. до н.э. [Граков, 1928, с. 136]. В.И.Цехмистренко датирует группу третьей четвертью IV - началом Ill в. до н.э. [1958, с. 67], И.Б.Брашинский — 320—270 гг. до н.э. [1980, с. 42 -43]. 112
Рис. 9. Каменные изделия Каменского городища.
Причем клеймо с именем Посейдония и фабриканта Нумения (№ 9) более позднее в группе, так как имя фабриканта в качестве отчества встречается на более поздних клеймах. Таким образом, раскопы I 1940 г. и XI 1987 г. датируются третьей четвертью IV — началом или первой половиной III вв. до н.э. (табл. 3).
В схему 6, по В.И.Цехмистренко - распределение легенды на двух штемпелях -[1958, с. 6], укладывается семь клейм Каменского городища. Представлено два вариан та: первый — когда слово керадсд» поставлено вначале, а нмя дано с отчеством. К нему относятся клейма одного штемпеля из раскопа I 1938 г., VI 1949 г. с именем Посейдона сына Нумения и клеймо N* 13 из сборов музея с именем Никострата сына Фео-прона. Второй вариант - поставлено одно имя фабриканта, например имя Глаукона (№ 14, 15 — сборы музея, а также из раскопов Знаменского городища) [Погребова, 1958, с. 144]. Ко второму варианту относятся клейма, где на первом мейе стоит имя фабриканта с отчеством (К0 6 - Гефестий сын Псседона - раскоп IX 1950 г.) или без него (№ 3 - Дионисий - раскоп I 1940 г.) и словом керадеша в конце. Б.Н.Граков
ИЗ
отн сил эти клейма к III хронологической группе и датировал первой половиной Ill в. до н.э., что свидетельствует о верхней дате раскопов I 1938 г. и VI 1949 г. (табл. 3).
Гераклейских клейм в нашей коллекции 15. Все они энглифические и помещены на горлах амфор. В основном они относятся ко второму этапу гераклейского клеймения (по И.Б.Брашинскому). В них имена магистра и владельца мастерской объединяются в одном штемпеле (6 экэ. № 17—19,21,24?, 27). Имена магистратов этой группы: Аполлоний, Ф эгенис, Даматрий; фабрикантов: Амфитас, Кромнитас, Зотерос, Мала-кон, Молос. И.Б.Бращинский датирует такие клеима второй — третьей четвертями IV в. до н.э. [1965, а 23,24], Б.Н.Граков — рубежом IV—III вв. дон.э. [1954, с 88]. Такой же датировки придерживается Б.А.Василенко [1974, с. 7,17].
Клейма № 18 и 24 найдены в раскопах I 1940 г. и IX 1950 г.; по синопским клей, мам они датируются третьей четвертью IV — началом III в. до н.э. Учитывая, что синопские клейма из этих раскопов по датировке ближе к концу группы, можно признать датировку гераклейских клейм концом IV — началом III в. до н.э. более верной. 114
Рис. 11. Нэжки амфор из материалов Каменского городища.
Раскопы II 1939 г., III 1940 г., I 1949 г. могут быть датированы рубежом IV—III вв. до н.э.
Более поздними, по мнению И.Б.Брашинского, являются клейма с етц. Он датирует их последней четвертью IV в. до н.э. [1965, с. 24], что не противоречит датировкам Б.НГракова [1954, с. 88]. Из нашей коллекции в эту группу входят клейма №20(7), 23, 30. Датировка клейма Nv 23 — определяющая для раскопа VI1949 г.
Гераклейские клейма, содерж; цие одно имя, написанное в две строчки, датируются И.Б.Брэшииским первой половиной III в. до н.э. [1965, с. 26]. Б.Н.Граков датировал подобные клейма также первой половиной III в. до н.э. [1954, с. 88]. Бэту группу входят клейма № 16, 22, 25, 26 (фото 3, 4) из раскопов I 1938 г, I 1949, XI 1987 г. и из раскопа XII Б Знаменского горошина [Погреиова, 1958, с. 114]. Таким образом, клейма из перечисленных раскопов Каменского горо.щша определяют их верхнюю дату серединой III в. до н.э., а клеймо со Знаменского городища - время возникновения на акрополе скифского поселения первой половиной III в. до н.э. (табл. 3). Листо-775
“К статье Н. А. Гмрнлюк «Ка к некое городище к его оаруга>
Фото 1. Клеьиа из ч^тзриалов Кач-вского городмща.
Таблица 3. Распределение клейма (номера по приложению) по раскопам Каменского городища и уточненная датировка раскопов
Раскопы, год	Центры производства				Дата, в. до н.э.
	Синоп	Гераклея	Фасос	Херсонес	
11938	I	16	-		Тоследняя четверть IV - первая половина III
П 1938	—	17	—		Рубеж rV-III
11940	2,3	18	—		Третья четверть IV — начало III
Ш 1940	—	19	—		Рубеж IV—III
V1940	4	20	31; 32		Третья четверть — конец IV
11949	--	21; 22	—		Рубеж TV-III - первая полови-
на Ш
VI1949	5	23	—	—	Четвертая четверть IV - начало III
X 1949	—	—	36	Начало III
IX 1950	6 -	24	—	35	Третья четверть TV - конец Ш
XI1987	7-9	25; 26	—	—	Третья четверть IV - первая половина III
Сборы музея 10-15	27-30	33; 34	38-40	Конец V - начало II
Знаменское: XII Б; IV				Первая половина Ш-П
видные (N* 28) и круговидные (N* 9) гераклейские клейма датируются И.Б.Брашин-ским второй половиной IV в. до н.э. [1980, с. 39].
Коллекция фасосских клейм немногочисленна (4 экз.), но разнообразна. Наиболее раннее клеймо этой группы хранится в экспедиции Каменского музея (N* 33) и происходит из коллекции ИЛ.Грязнова. Оно трехстрочно и кроме этникона содержит имена Дамастоса и Сатирона. По классификации Ю.Г.Виноградова, это I группа фасосских клейм конга V - начала IV в. до н.э. [1972, с. 20-22]. Это наиболее ранняя находка с территории Каменского городища.
Два других фасосских клейма (N* 31 и 32) обнаружены в раскопе V 1940 г., датируемом по синопским и гераклейским клеймам третьей четвертью IV в. до н.э. Клеймо N® 31 с головой бородатого Сатира отнесено Б Н.Граковым к 350—324 гг. до н.э. [1954, с. 88]. По Ю.Г.Виноградову, это клеймо из группь 26 [1972, с. 20]. На клейме № 32 изображена лира. Оно также входит в группу 26. Таким образом, фасосские клейма подтверждают приведенную выше датировку раскопа V 1940 г. Клеймо с изображением амфоры и именем Метона (№ 34 — собр. музея) датируется 370-360 гг. до н.э. [Виноградов, 1972, с. 32].
Херсонесские клейма в i шей коллекции представлены шестью экземплярами. Клеймо астинома Хроксена (№ 35) найдено в раскопе IX 1950 г. и датируется концом III в. До н.э. [Граков, 1954, с. 92]. Клеймо Аполлодора сына Никия (N’ 36) датирует раскоп X 1949 г. первой половиной III в. до н.э. [гам же, с. 92]. Клейма с именем Хрокрасоса (№ 38), которые Б Н.Граков датировал концом III в. до н.э.. по последним данным относятся к концу IV — началу III в. до н.э. [Борисова, 1974, с. 117]. Клейма с именем астинома Ксенона (N* 37), происходящие из сборов Каменского музея, также датируются концом IV — началом III в. до н.э. [Борисова, 1974, с. 119]. Из сборов музея происходят два херсонесских монограммных клейма. Монограмма /’(№ 39) встречается с клеймом Аполлошща и датируется концом III—II в. д.. н э. [Борисова, 1974, с. 123]. Монограмма (№ 40) в сочетании с клеймами Хронатона сына Неомениона датируется концом IV - началом Ш в. до н.э. [Борисова, 1972, с. 117].
Монограммных клейм, центры которых не определены, в нашей коллекции десять. Четыре из них имеют вид кружка с вписанными в него двумя буквами 23 V (фото 1, 5). Клейма № 42-44 нанесены на ручки амфор. Б.Н.Граков считал их самосскими и датировал IV в. до н.э. [1954, с. 94]. И.Б.Брашинский относил такие клейма к первой половине III в. до н.э. [ 1987,'-. 42]. Учитывая то, что два клейма (№ 42, 43) найдены в раскопе XI 1987 г., надежно датируемом третьей четвертью IV — первой половиной Ш в. до н.э., можно признать эту датировку наиболее вероятной.Уникальным является клеймо, расположенное на подошве рюмковицной ножки (№ 2931 — музей). Если 116
предположение о самосской принадлежности клейм верно, то амфоры с подобными ножками — самосские.
В раскопе XI 1987 г. найдено монограммное клеймо IT (фото 6). помещенное на ручке амфоры (№ 41). Глина сосуда, обработка поверхности напоминают боспорские изделия. Подобные клейма датируются концом IV—III в. до н э. [Елиницкий, 1940, с. 321]. Эта дата не противоречит общей датировке раскопа XI 1987 г.
Кроме описанных в фондах Каменского историко-археологического музея, хранятся клейма с монограммами @i,	(4), |®РА (№ 46—50), точные аналогии кото-
рым нам не известны.
Систематизация полученных данных по клеймам позволяет выделить наиболее ранний участок городища — юго-западную часть, где находился раскоп V 1940 г. Здесь освоение земель начинается с середины IV в. до нз. и за пределы IV в. до н.э датировка раскопа V не выходит. Видимо, с конца IV в. до н.э. население переселяется на новое место.
Третья четверть IV в. до н.э. — нижняя дата раскопов I 1940 г., IX 1950, XI 1987 г., верхняя дата — начало или первая половина III в. до н.э. Лишь раскоп IX 1950 г. содержит материалы конца III в. до н.э. (табл. 3).
В последней четверти IV в. до н.э. заселяется участок, где размещались раскопы VI 1949 и I 1938 г. Жизнь здесь продолжалась до середины Ill в. до н.э. (табл. 3).
Рубежом IV-III вв. до н.э. датируются раскопы II 1939 г., Ill 1940, I 1949 г. (табл. 3). С начала III по 11 в. до н э. функционирует неукрепленный поселок на Знаменском городище (табл. 3).
Соотношение датировок раскопов (рис. 12) показывает, что они не одновременны. Датировка Каменского городища концом V—III в. до н.э. основывалась на подъемном материале « на уровне современных знаний не может быть признана корректной. Заселенные участки возникают на городище в разное время и в разных местах огромной территории, ограниченной земляным валом. В середине IV в. до н.э. в юго-западной части городища возникает поселок, просуществовавший до конца IV в. до н.э. (раскопы I и V 1940 г.). В третьей четверти IV— первой половине III в. до н-э. заселена северо-восточная часть мыса (раскоп IX 1950 г.) В это же время заселяется участок, расположенный на 1 км южнее (раскоп XI 1987 г.). В последней четверти IV в. до н.з. его территория расширяется (раскопы I, II 1938 г., раскоп VI 1949 г.) О существовании между 117
ними незаселенных площадей свидетельствуют раскопы I 1939 г., XII 1987, траншея I 1987 г., где культурный слой полностью отсутствовал. В раскопах IV 1940 г., Il, III 1949, траншее II 1987 г. он был слаб и содержал единичные находки. Неукрепленное поселение на Знаменском городище существует с начала III до начала II в. до н.э и только во II в. до н.э. превращается в укрепленное скифское городище типа позднескифских памятников.
Таким образом, земляной вал Каменского городища ограничивает участок в 12 км1, где в разное время существовало несколько (а их количество, по-видимому, возрастет) заселенных участков с не очень мощным, но насыщенным слоем.
Основной причиной такого перемещения обитателей городища является, по-видимому, ограниченность участков чернозема на дюнном массиве. Такие участки быстро истощались, выдувались, что и заставляло население перебираться на новое место. Так как основным занятием обитателей поселков оставалось скотоводство, а городище размещалось на дюнном мысу» что позволяло контролировать значительные массивы пастбищ, то подобная локализация оправдана. Все это и определило специфику памятника, его исключительность, тем более что длительнее время он оставался единственным раскапывающимся городищем ь системе степных скифских поселений.
В последнее время накоплен археологический материал с поселений, которые^ как и Каменское городище, занимают выгодное географическое положение. Так, поселение Лысая Гора подобно Каменскому городищу укреплено земляным валом и занимает мыс, господствующий над Великим Лугом. На правом берегу подобную роль могло выполнять Капуловское городище, занимавшее мыс над Базавлуком. Раскопки на поселении Лысая Гора дают материал, по характеру подобный Каменскому городищу. Разведки и сборы на Капуловских Панских кручах также свидетельствуют о неординарности памятника [Бодянский, 1955, 1977], расположенного, как и Каменское городище, на переправе. По видимому в IV в. до н.э. возникает несколько экономических центров полуоиедлого степного населения, подобных Каменскому городищу. То есть городища возникают как центры объединения первых оседлых групп скифов. Причем возведение валов свидетельствует о том, что определенные части пойменных пастбищ закрепляются за этими группами.
Рассмотрим каковы же особенности этих полукочевых или полуоседлых объединений. Помимо стад, неоднородных по составу скота, они владели лучшими в степи пастбищами, исконными местами зимовок. Здесь же сосредоточиваются наиболее богатые курганы [Мозолевский, 1986), Причем процесс, когда ”родо-племенной знатью узурпировались зимние пастбища, рядом с которыми сооружались наиболее богатые курганы”, прослежен у других кочевых народов [Потапов, 1954, с. 81]. То есть процесс оседания на землю связан в первую очередь с разделом пастбищных угодий, с укреплением собственности на пастбищах. Таким образом, с развитием собственности не только на скот, но и на пастбища, родовую общину сменяет переходная ’’аульная община”, при которой существует частная собственность на скот, но сохраняется общинная собственность на пастбища. ’’Единственной преградой, на которую данная община может натолкнуться в своем отношении к природным условиям производства — к земле (если мы сразу перейдем к оседлым народам) — как к своим собственным, является другая община, которая уже располагает этими условиями как своим неорганическим телом” [К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, т. 46, ч. 1,с.48О].
Таким образом, в раннем железном веке в степи продолжает существовать скт то-водство, хозяйственную основу которого составляет экстенсивное пастбищное разведение скота, что дает скифам основную часть средств существования. С IV в. до н.э. оно представлено двумя подтипами - собственно кочевым скотоводством и полукочевым [Марков, 1981 с. 83]. Основные черты вновь возникшего полукочевого скотоводства: менее подвижный образ жизни, увеличение роли вспомогательных видов деятельности (например, земледелия), изменения в видах и породах скота [Там же. с. 85] - подтверждаются в памятниках Каменскою городища и его округи.
Как видим, Каменское городище является экономическим центром полукочевого объединения переходного типа. То есть его исключительность состоит в том, что на первом этапе своего существования оно являлось централ; дым поселением полукочевой скотоводческой обшины, объединившей в своих руках наиболее плодородные пастбища степи. 118
Приложение Каталог клейм Каменского городища, приведенных в статье
Синопские:
1. *ерар\еик	Раскоп! 1938г.,27/4,№ 129
mot6u>v]iov
тоЯЧеидпКкКи)
Начало ШГруппы [Граков, 1954, с. 91,№ 26]
2. Ая]о(Х)Хоби)₽о(и) -	Раскоп! 1940 г., 14/3, № 117
aorv]vo(pov)	Лист
Дюр]шно(и)	Тирс вертикально
Гроздь □ хронологическая группа [ там же, № 20] 3. Aioi/voilov	Раскоп! 1940г.,5/4 №30
керад£(сос Начало III хронологической группы ( там же, № 22 ] 4. Мюс	Раскоп V 1940 г., 3/3, №333
eiri'Ano X Хо	Орел на
6w(pov)aorv[vopt>v	дельфине
Третья четверть ГУ в. до нл. [ там же, № 21 ]
5.	xep]ap/wc	Раскоп V!	1949 г., 7/1, № 698
ito]ai6tpviov	Колос
rovNeppivioIv)	Лист или гроздь
Обычное клеймо III группы [ там же,с. 91, № 25]
6.	'Н^>] щатю к	гои	Раскоп	IX	1950 г., 18 н/вост, № 1373
m>]oeib<pviov	Гроздь
хер Jape w?	Гроздь
Последняя четверть III в. до н.э. | там же, № 23]
7.	еясеХя]ор	Раскоп	X!	1987 г., №8
<7п>р[о(дор)
Hip(a]icT]ioK
Ш период развития синопского клеймения [Цехмистренко, 1958, с. 67],
П хронологическая группа по Б.Н.Гракову: последние десятилетия IV в. до нз.
8.	etneknov	РаскопXI 1987 г.
оот[р]р6[дор	Прора
Третья четверть IV в. до н.э. [ Цехмистренко. 1958, с. 67], II группа [ Граков, 1928, с. 32] 9. ito]oei6wviov	Раскоп X! 1987 г.
ао]тркоро[р	Треножник
Nov]p4p ]тое
Третья четверть IV в. до н.э. [ Цехмистренко, 1958, с. 63, рис 32]
10.	Ручка с клеймом, от которого сохранилась эмблема аналогичная № 7
Третья четверть IV в. до н.э, [там же, с. 67]
11.	Апо XX об [ о>рос	Каменский музей, № 2411
aotvvopov	Лист
веобшрос Вторая четверть ГУ в. до н.э. [ Цехмистренко, 1958, с. 63], II группа по П Варианту [ Граков, 1928,с. 123]
12.	д]о?;ас[кХ^]оос	Каменский музей, № 2315
ао]п>содо[к	Килик
Ая]оХХсои>с
320-270 гг. до н-э. [ Брашинский, 1980, с. 42—43]
13.	кера]ре(и]с	Каменский музей № 1021
NcKooraroc
O&ev np6*ov
II группа [ Граков, 1928, с. 136]
14.	Гаккоо	Каменский музей - без №
15.	Г’Хсу[ко1'	Каменский музей, № 2315
Оба клейма содержали имя фабриканта, встречающееся чаще всего в III группе. Имя астинома, вероятно, на второй ручке [ Граков, 1928, с. 134]
Геракл ейские:
16.	’Его	Раскоп! 1938 г., 27/4, №129
рои Первая половина III в. до нс». (Граков, 1954, с. 88; Брашинский, 1965, с. 26]
17.	’AjnoXXcjJnioc	Раскоп П 1939 г., 7а/3, № 144
’AJpcirafc
Рубеж IV-Швв. до н.э. (Граков, 1954, с. 88]. Вторая-третья четверти ГУв.дон.э. [ Брашинский, 1965, с. 23]
18.	&e[0-y£veo<;	Раскоп! 1940г., 3/1,№7
кр[Шд[мтт;с
Вторая-третья четверти IV в. до н.э. [ Брашинский, 1965, с. 261
19.	Раскоп III 1940г.,9/3,№292
Ео)(гпрос
Вторая половина IV в. до н.э. [ Граков, 1954, с. 90]
20.	Еда«Хе[ос	Раскоп V 1940 г., 2/3, № 320
Ея.—
Конец IV в. до н.э. {Граков, 1954, с. 88]. Последняя четверть IV в. до н.э. [Бра-шинский, 1965, с. 24]
21......ох«с	Раскоп! 1949 г.,4/4,№43
paXajxoc
Конец IV - начало III в. до н.э. [ Граков, 1954, с. 90, № 14]
22.	Sap	Раскоп! 1949 г., 7/6, № 233
РОС (Там же,№ 15]
23.	’Aiyevc	Раскоп VI 1949 г., 19/2, № 845
eirlEPxJXefix;
Последняя четверть IV - начало III в. до н.э. [ там же, с. 88]
24......... Раскоп IX 1950 г. 19г/4, № 932
,и[аХ]акои
Первая половина 111 в. до н.э. [там же, с. 88, № 13]
25.	Ет[«/	Раскоп XI 1987 г.
До(|'
Конец IV - первая половина III в. до н.э. [ Брашинский, 1960, с. 158]
26.	AN[ti	Раскоп XI 1987. № 194
и(ес
Начало последней четверги IV в. до н.э. [ там же, с. 39]
27.	Дадатрю	Каменский музей
цоКо...
Конец первой четверти IV - начало III в. до н.э. ( Василенко, 1974, с. 6]
28.	Д1 - Н	Каменский музей
Листовидное
Первая половина Шв. дои.э. (там же,с. 7,17]
29.........ДАМ.....ИРАК	Каменский музей
Расположены по круг)'
30.........АГ......N	Каменский музей
03
EFLAMATON
Фасосские:
31.	Ea[r]ppov	Раскоп V 1940 г., 6/5, № 388
Круглое, в круге - голова бородатого Сатира вправо.
Относится к 350-325 гг. до н.э. ( Граков. 1954, с. 88, № 2]
32.	<Эа<ншР	Раскоп V 1940 Г., 6/7, № 383
Располагалось на ручке амфоры. В центре - изображение лиры [Граков, 1954, с.88,№6)
33.	Дада[стт7с	Каменский музей, экспозиция
©aciuj(v
ZaK[po
Конец V - начало IV в. до н.э. ( Виноградов, 1952, с. 20-22]
34........ Каменский музей, № 2315
реуа>[ме	Амфора
370-360 гт. до н.э. | Виноградов, 1972, с. 32]
Херсонесские:
35.	Нро[сеи>1'	Раскоп IX 1950 г., 8х/3, № 265
аащуо рои
Середина - конец И! в. до н.э. [Борисова, 1974, с. 117]
36.	’Аяо]ХХобсорои	Раскоп X 1949 г., 5/6, № 1504
то]е Ni кеа аЬ rvpoaovroc
Половина III в. до н.э. (Граков, 1954, с. 92]
37.	££рор	Каменский музей
aarvpo
Конец IV - начало III в. до н.э ‘[ Борисова, 1974, с. 119]
38.	Нрок[ратсос	Каменский музей
a]a (rvpopov
Конец IV - начало III в. до н.э. ( Борисова, 1974, с. 1171
39	р	Каменский музей
Конец IV - начало III в. до н.э. [ Борисова. 1974, с. 117]
40.	PF?	Каменский музей
Конец IV - начало III в. до н.э. [ Борисова, 1974, с. 117)
Монограммные:
41.	IT	Раскоп XI 1987 г., №200
Неизвестный центр. ГУ-ID в. до н,э. {Шелов, с. 221). Боспор. конец IV - первая половина III в. до н.э. [ Ельницкий, 1940, с. 321J
42,43. @ (£	Раскоп XI 1987 г.
Самосские. IV в. до н.э. [Граков, 1954, с. 94)
44.	Г	Каменский музей. № 2566
45.	@	Каменский музей. № 2931
yj подошве амфоры. Первая половина Ш в. до н.э. [Брашинский, 1980, с. 42]
46.	{4)	Каменский музей. № 2936
47.	4)Р	Каменский музей,№ 2408
48.	Каменский музей. № 2409
49.	Др) ‘	Каменский музей,№ 2315
50.	Каменский музей, экспозиция
Абикулова М.И., Былкова ВЛ.. Гаврилюк НА. Скифские поселения Нижнего Поднепровья // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. конф. - Кировоград, 1987. - С. 9-12.
Афанасъев-Чужбинский А.И. Поездка в Южную Россию. - СПб, 1963. - Ч. 1. - 225 с.
Багалей Д.И. Колонизация Новороссийского края и первые шаги по пути культуры. - Харьков, 1889. - 115 с.
Бодянський О.В. Звп' за археолопчщ розвщки за 1961 р на берегах Каховського моря та Надпо-р!жжя // НА ИА АН УССР, 1961/59.
Бодянський О.В. Археолопчщ пам’ятки Запор1зько1 та Дншропетровсько! областей, як: зруй-нован! або рейнуюгься водами озера Лешна та Каховського водосховиша // НА ИА АН УССР, 1977/89.
Болтрик Ю.В. Об одном из вероятных торговых трактов Скифии // Актуальные проблемы археологических исследований в Украинской ССР Тез. докл. молод, конф. - Киев, 1981. -С. 59 60.
Борисова В.В. Керамические клейма Херсонеса и классификация херсонесских амфор // Нумизматика и эпиграфика. - М., 1974. - Т. 11. - С. 99-125.
Брашинский И£. Керамические клейма Гераклеи Понтийской // Нумизматика и эпиграфика. -М., 1965. - Т.5.- С. 10-27.
Брашинский И.Б. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. — Л. : Наука, 1980. -268 с.
Василенко БА. О характере клеймения Гераклейских амфор в первой половине IV в. до н.э. // Нумизматика и эпиграфика. - М.. 1974. — Т. 11. - С- 3-32.
Виноградов Ю.Г. Керамические клейма о. Фасос // Нумизматика и эпиграфика. - 1972. — Т. 10.-С. 3-63.
Гаврилюк НА. Пища степных скифов // СА. - 1987. - № 1. — С. 21—33.
Гаврилюк НА. Структурные превращения хозяйства Степной Скифии // Киммерийцы и скифы. -Кировоград, 1987. - С. 44-Л6.
Гаврилюк НА., Пашкевич ГА Земледельческий комплекс в экономике степных скифов // СА". -1991. -№ 2.-С. 51-63.
Граков Б.Н. Древнегреческие клейма с именами астиномов. - М. : Изд-во МГУ, 1928. -208 с.
Граков Б.Н. Каменское городище на Днепре // МИА. — 1954. - № 34. - С. 240.	г
Грязнов МЛ. Некоторые вопросы истории сложения и развития ранних кочевых обществ Казахстана и Южной Сибири // КСИЭ. — 1955. - Вып. XXIV. - С. 19-29.
Ельницкий Л. О боспорских амфорных клеймах // БДИ. - 1940. - № 3/4. — С. 318-325.
Ильинская ВА., Тереножкин А.И. Скифия VII-FV вв. до н.э. - К. : Наук, думка, 1983. -977 с.
Ларин И.В. Луговодство и пастбищное хозяйство. - М.; Л.: Гос. изд-во с/х лит-ры, 1956. -545 с.
Марков Г.Е. Скотоводческое хозяйство и кочевничество // СЭ- - 1981. - №4. — С. 83—94.
Мозолевский Б.Н, Тереножкин А.И. Мелитопольский курган. - Киев ; Наук, думка, 1988. -С. 189.
Ольговский СЛ. Социально-экономическая роль Каменского городища // Скифы Северного Причерноморья. - К., 1987. - С. 48-53.
Погребова Н.Н. Позднескифские городища на Нижнем Днепре // МИА. - 1958. - № 64. -260 с.
Потапов ЛЛ. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана'// ВИ. - 1954. - № 6. - С. 73-89.
Пушкарский В.Г. Тропой невиданных зверей. - М. : Агропромиздаг, 1988. - 220 с.
Радченко Г.Ф. Страны Сахеля. - М. : Мысль, 1983. - 261 с.
Справочник по сенокосам и пастбищам. - М. : Гос. изд-во с/х лит-ры, 1956. — 700 с.
Толыбеков С.Е. Кочевое общество казахов в XVII - начале XX вв. - Алма-Ата: Наука, 1971.-632 с.
Цехмистренко ВЛ. К вопросу о периодизации синопских керамических клейм // СА. — 1958. -№ 1.-С. 56-70.
Е.Е.	ФИАЛКО
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС КУРГАНА ОГУЗ
Статья посвящена погребальному комплексу одного из крупнейших курганов Европейской Скифии — Огузу.
Курган Огуз*, один из крупнейших скифских курганов Евразийских степей, издавна привлекал к себе внимание исследователей. Расположенный на водоразделе он занимал центральное место в степи между Днепром и Молочной. В 4—7 км к западу от кургана находится большая (более 50 км), хорошо обводненная весной, Серогозская Балка, впадаюшая в 20 км от кургана в обширный Агайманский под. Насыпь Огуза, как и насыпи большинства скифских курганов, сложена из вальков. Подобная конструктивная особенность насыпей скифских курганов объясняет привязанность их к воде; причем нередко размер (объем) насыпи кургана зависев от ее удаленности от увлажненных зон [Отрощенко, Болтрик, 1982, с. 42]. Возможно, поэтому строители Огуза возвели его всего в 2,8 км от воды на гребне водораздела, что, с одной стороны, предохраняло насыпь от размыва дождевыми и талыми водами, а с другой — делало его доминирующим над местностью.
Огуз находится на одной прямой линии (более 100 км) с четырьмя величайшими курганами Скифии — Козлом, Солохой, Чертомлыком — и немного отклонившимся от этой линии к востоку по водоразделу Александрополем, являясь самым южным из них. На этой же линии находится и Каменское городище, возникшее у древнего брода-переправы, как перевалочный пункт на торговом пути.
Все эти курганы возведены вдоль древнего пути — кратчайшей прямой от Керченского п-ова до Среднего Поднепровья, т.е. сухопутного торгового пути от Боспора через собственно Скифию в Лесостепь [Боптрик, 1981а, с. 59 -60, 1987, с. 4]. Позднее на левобережную часть этого пути ’’накладывается” один из вариантов так называемого Соляного пути, существовавшего в средние века [Кудряшов, 1948, с. 106].
Огуз — памятник со сложной судьбой. Его раскопки длились в общей сложности девять полевых сезонов, растянувшихся на 90 лет. Исследования его можно условно разделить на два этапа.
Первый этап (дореволюционный) связан с именами Старшего Члена Императорской Археологической комиссии профессора Н.И.Веселовского и подпоручика В.Н.Ро-та. Н.И.Веселовский исследовал Огуз в течение четырех полевых сезонов (1891 — 1894 гг.). За это время были заложены раскопы на западаем, южном и восточном склонах насыпи (не давшие -ожидаемых результатов), а также исследован котлован и склеп Центрального погребения [ОАК за 1891, с. 72, за 1893, с. 7; Архив ЛОИ А; 1890, дело N* 48, с. 55; 1892, дело № 13; 1894, дело № 65, с. 35]. В 1901 г. в недоиссле-дованном Н.И.Веселовским дромосе Центрального погребения местные крестьяне обнаружили значительное количество золотых предметов, что привело, с одной стороны, к кладоискательству, а с другой — вынудило Археологическую комиссию принять решение о доисследовании кургана. В 1902 г. раскопки Огуза проводились под руководством В.НТота. В результате открыты входная яма и часть камеры боковой (Южной) могилы, а также обследованы входная яма и часть дромоса Центрального погребения [ОАК за 1902, с. 63; ИАК, 1906, с. 157].
Второй (послереволюционный) этап исследования начался 70 лет спустя. В 1972 г. курган раскапывался сотрудниками Херсонской экспедиции ИА АН УССР, возглавляемой А.М.Лесковым. Были проложены четыре траншеи в восточной и три — в северной частях насыпи. В 1979 г. к раскопкам Огуза приступили сотрудники Таврической экспедиции ИА АН Украины под руководством Ю.В.Болгрика. В течение трех полевых сезонов (1979-1981 гг.) окончательно исследованы остатки насыпи кургана и всех подкурганных сооружений [Болтрик, 1980, с. 253; 1981, с. 233; 1980/81, с. 12; 1983, с. 245]. За это время повторно открыты Центральное погребальное сооружение и Южная могила (частично исследованная в 1902 г. В.Н.Рот ом) ; открыты ранее неизвестные
* Расположен в 3 км к северо-востоку от окраины поселка Нижние Ссрогозы одноименного р-на Херсонской обл.
©Е.Е.Фиалко, 1994 122	ISBN5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994
Северная и Западная могилы; захоронение четырех коней в отдельной яме. связанной с Центральным погребением; открыты погребальная дорожка , ведущая к Центральному погребению; кольцевой ров, давший возможность уточнить границы кургана; остатки каменной крепиды.
1.	Насыпь кургана. Курган Огуэ представлял собой огромную полусферическую насыпь с уплощенной вершиной. Высота более 21 при диаметре 100—110 м; диаметр уплощенной вершины - 32 м. По свидетельству старожилов, ранее курган был гораздо выше и острее, с более крутыми склонами. Насыпь окружал ров глубиною более 2 м; с внешней стороны его охватывал вал, следы которого отмечены Н.И.Веселовским. В результате сползания отвалов, оставшихся после работ Н.И.Веселовского на склонах -насыпи, и интенсивной распашки остатки этих сооружений практически исчезли.
Ядром кургана является первоначальная обваловка Центрального погребального сооружения, составляющая основу насыпи и являющаяся одним из важнейших конструктивных элементов насыпей скифских курганов. На Огузе обваловка Центрального погребального сооружения четко фиксировалась в профилях бровок всех трех останцев и прослежена в плане Западного останца. Обваловка состояла из выкида Центрального погребального сооружения (основы) объемом 1780 м3 и глеисты?' вальков. Первоначальная обваловка выглядела в виде двух дуг, в сечении треугольной формы, охватывавших с севера и юга котлован Центрального погребального сооружения. В ее западной и восточной частях были оставлены проемы-дорожки — к спускам-пандусам в котлован центрального погребального сооружения. Материковый выкид. составлявший обваловку, местами лежал на погребенном черноземе, большая же его. часть перекрывала вальки. В различных местах толщина слоя материкового выкида колебалась от нескольких сантиметров до 3-3,5 м. Сверху выкид перекрывался слоем вальков 3—4 м. Таким образом, обваловка кургана возводилась поэтапно (по крайней мере в два этапа), одновременно с сооружением котлована и входной ямы Центрального погребения. Высота обваловки кургана 6 12, диаметр 60—70 м; внешние склоны достаточно круты (35 -47°) и обмазаны слоем грязи, очевидно с целью предохранения ее от оползания.
Проемы-дорожки, как уже отмечалось, устроены в западной и восточной частях обваловки. В плане они представляли собой вытянутую трапецию, меньшим основанием (шириной 4— 5 м) обращенную к котловану Центрального погребального сооружения, а большим (шириной 8-12 м) - к краю насыпи. Западная дорожка была покрыта слоем материковой глины толщиной 0,1—0,3 м происходящей из конской могилы. Начальная часть восточной дорожки также покрыта слоем материковой глины, зафиксированной линзой в западном профиле второй западной бровки восточного останца, однако в следующих профилях (по мере удаления от центра кургана) глина исчезает.
Глиняное покрытие дорожек перекрывалось сверху тонким слоем камки, фиксировавшейся в центральной части кургана. У внешнего края первичной обваловки на западном проеме-дорожке открыта конская могила, перекрытая деревянным накатом. а на 1 м выше уровня дорожки лежал скелет коня. На склоне проема- дорожки , к югу от скелета коня, на высоте 4—6,5 м от уровня погребенного чернозема, зафиксированы следы деревянных кольев или древков, прямоугольных в сечении (размерами 3 х 4, 4 х 5 см), длиной 0,8-1 м, заостренных в нижней части (по типу клина). В восточном профиле центральной бровки западного останца четко фиксировались следы около десятка подобных древков. Судя по всему, древки, увенчанные либо на-вершиями, либо вымпелами, были воткнуты в склон проема-дорожки.
После окончания строительства погребального сооружения в центре кургана и завершения процедуры погребения основного покойника, остававшееся свободным пространство внутри обваловки Центрального погребального сооружения и проемы-дорожки были заложены такими же глеистыми вальками, что и обваловка. Затем первоначальное ядро насыпи было полностью обложено вальками. Толщина обкладки у основания достигала 4 м, постепенно уменьшаясь в верхней части до 1-2 м. Этим и завершилось сооружение первой насыпи.
Вторая пасыпь состояла из рыхлых вальков и рассыпчатого суглинка мощный слой которого достигал у основания насыпи 5—7 м и тонким слоем поднимался на 123
Рис. 1. Общий план кургана Огуз.
высоту 9,5 м от уровня погребенного чернозема. Крутизна склона достигала с восточной стороны 40°, с западной — 30°. По периметру насыпь охватывало кольцо каменной крепиды. Сохранилось три непотревоженных участка крепиды в юго-восточном секторе кургана (участок N* 1, длиной 16; № 2, длиной 13; № 3, длиной 3 м), хотя следы ее прослеживались в профилях всех бровок в виде камней или их осколков. Основная часть кр?пиды разрушена при добыче камня жителями Нижних и Верхних Серогоз, использовавших камень для строительства домов.
Крепила охватывала насыпь кургана кольцом, внешний диаметр которого достигал приблизительно 105 м. Она состояла из плит известняка и камней, положенных в два-три слоя шириной до 5 м (на участке № 3 сохранившаяся ширина 7 м). Внутренний край крепиды выложен крупными плоскими камнями, образующими некую систему кладки. Плиты значительных размеров — 1,5 х 1,2 м. Камни — от 0,4 х 0,3 до 0,8 х 0,6 м лежали на рассыпчатом суглинке, на 0,5—0,8 м выше уровня погребенного чернозема; максимальная высота крепиды на сохранившихся участках 1,62 м от уровня погребенного чернозема. На камнях восточной части крепиды найдены две фрагментированные бронзовые бляхи от конской попоны, в южной части, среди камней — бронзовый наконечник стрелы и бронзовая фигурная бляха.
Ров опоясывал курган сплошным кольцом без перемычек (рис. 1). В сечении он 124
представлял собой треугольник, с опущенной вниз округленной вершиной. Диаметр рва по линии север — юг — 123 м. Ширина и глубина рва, на всем его протяжении, варьировали. Так. в северо-восточной части кургана ширина рва на уровне погребенного чернозема достигала 8 при глубине 2,5—3 м, а в южной части — 4 при глубине 2 м. В северо-восточном секторе рва отмечены остатки погребальной тризны в виде большого количества фрагментов амфор во взвешенном состоянии. Выкид из рва укладывался с внешней стороны на расстоянии 5—8 м от него и составлял основу вала, шириной 4-5 м, максимальная фиксируемая высота 1 м. Сооружение рва и вала вокруг насыпи завершали сооружение кургана.
2.	Центральное погребальное сооружение. Входная яма Центрального погребения находилась в 42 м к югу от геометрического центра кургана. Яма подпрямоугольной в плане формы ориентирована длинной осью по линии запад — восток, размерами: по верхнему краю 4,4 х 4,2 м; дно на глубине 43 м от уровня погребенного чернозема. У дна под западной и восточной стенкам», ямы устроено по две ниши. С учетом ниш размеры входной ямы по дну 7,2 х 43 м.
Северо-западная ниша округлая в плане, длиной 1,4 м, шириной 1,7 (возле устья 1,5), высотой до 1,5 м.
Юго-западная ниша отделена от предыдущей тонкой материковой перемычкой, ширина которой у входа 0,5, далее она сужается до 0,2 м. Длина подпрямоугольной в плане с округленными углами ниши 1,1 м, ширина 2,1, сохранившаяся высота 1 м.
Юго-восточная ниша подпрямоугольной формы, размерами 13 х 2 м, сохранившаяся высота 1,3 м.
Северо-восточная ниша отделена от предыдущей материковой перегородкой толщиной 0,25 м. Размеры подпрямоугольной в плане ниши 0,9 х 1,4 м, сохранившаяся высота 1,1 м. В средней части, в дне ниши, сделано округлое углубление диаметром 0,3, глубиной 0,2 м. На дне его обнаружены сажа и угольки. Очевидно, в нем был установлен бронзовый котел.
Из юго-западного угла входной ямы. помимо ниши, отходил "слепой ход", немного из1ибаясь по направлению к югу. Длина хода 7 м, ширина в начале 1,5, в конце — 2. высота около 1,7 м. Уровень пола хода на 0,2 м выше уровня дна входной ямы. В начале хода - в 0,71 м (раскопки В.Н Дота) — обнаружен скелет человека. Возле него — 34 истлевших бронзовых наконечника стрел и разбитая остроконечная (по выражению В.Н.Рота) амфора. Рядом лежал конский скелет. К южной стенке входной ямы примыкал большой пролом шириной 2,7 м .(грабительский ход), соединявший входную яму Центрального погребения с камерой Южной могилы. Впоследствии ход был значительно расширен раскопом В.НТота.	/
В придонной части заполнения входной ямы встречались невыразительные фрагменты костей животных, пропитанные оксидом бронзы, судя по всему, из котла, стоявшего в северо-восточной нише входной ямы. На наличие котла в комплексе Центрального погребального сооружения указывают и небольшие фрагменты его стенок со следами копоти, найденные в придонной части заполнения близ западных ниш.
От северной стенки ямы в северном направлении с небольшим отклонением (13 ) к тостоку уходил длинный дромос.
Дромос Центрального погребального сооружения представлял собой длинный (36 м) подземный ход. плавно понижающийся от уровня дна входной ямы в сторону котлована Центрального погребения. В первой четверти дромоса уровень пола слегка повышается, после чего значительно понижается. Глубина от уровня погребенного чернозема 4,38 м; 4,18; 6,6 м. Стенки сохранились в начальной части дромоса (ширина 2,6—2,7 м). Реконструируемая высота дромоса 2,2—2,7 м. Около входа в склеп ширина дромоса сост. зляла около 2,2 м. В 4,4 м от склепа, на дне дромоса ближе к западной стенке, лежал скелет "охранника" головой на се^ер. Правая рука опиралась в бок, левая откинута в сторону и держала длинное копье. На кости голени правой ноги — след сросшегося перелома. У пояса — железный нож с костяной рукоятью, рядом — колчанный набор стрел с бронзовыми и двумя костяными наконечниками и костяная вор-варка. Длина скелета 1,87 м. Кроме того, у входа в склеп найдены золотая бляшка-пуговка и бляшка с изображением пчелы. А.А.Спицын отмечал, что здесь во множестве были обнаружены кости лошадей [ИАК. — Вып. 19, с. 157]. В отчетах Н.И.Веселовского 125
и В.НТота. к сожалению, об этом ничего не сообщается. Раскопками Ю.В.Болтрика (1981 г.) в дромосе обнаружены только невыразительные фрагменты костей животных.
Котлован Центрального погребального сооружения находился в центре кургана. В плане он представлял собой четырехугольник, планировавшийся как квадрат, ориентированный по сторонам света, с небольшим отклонением (тот же угол отклонения, что и у дромоса). Полученные в результате повторного обследования Центрального погребального сооружения 1981 г. размеры у дна следующие: северная стенка 13 м, восточная 12,9. южная 12.4 м. западную измерить точно не удалось. Эти размеры не соответствуют данным Н.И.Веселовского, исходя из которых размеры верхнего контура котлована равны 163 х 16,3 м. Если данные Н.И.Веселовского верны, то в таком случае котлован имел наклонные стенки (отклонение составляет 15—20°). Глубина котлована колеблется от 6,6 (в южной части) до 6,46 м (в северной). В восточной, северной и западной стенках котлована было устроено по одной нише подпрямоугольной формы. Перекрытия входов отсутствовали.
Восточная ниша размерами 4,3 х 1,9, высотой 1,7 м оказалась пустой.
Северная ниша размерами 4,1 х 2,5 м. Потолок круто спускавшийся к западной окраине, обвалился. В нише, западной стены, лежал скелет женщины на спине, головой на запад. Погребальный инвентарь состоял из бронзовых зеркала, ворварки, серьги, серебряного кольца, железного стержня, двух браслетов из бус, бисерного ожерелья, серебряного перстня. На голове - остатки истлевшего войлока (?), видимо, от головного убора. Длина скелета 1,6 м.
В западной нише размерами 5 х 2,5 м выявлены скелеты двух погребенных, лежавших на спине головами на запад. Один из них - ближе к северной стенке, дтина его 133 м, сопровождающий инвентарь отсутствовал. Второй лежал ближе к южной стенке, длина скелета 1,57 м, в области правого уха — бронзовая проволочная серьга.
С западной и южной сторон в котлован шли два спуска, по сообщению В. Н.Рота, заполненных черноземом. Южный спуск в котлован был срыт при прокладке широкого съезда для телег, забиравших после раскопок Н.И.Веселовского камни склепа. Уцелел только западный спуск-пандус. Пандус начинался в северо-западном углу котлована и по мере приближения к уровню погребенного чернозема, то есть к верхнему краю котлована, отклонялся к поперечной оси, не ,,оходя до нее около 1 м. Ширина пандуса 1,7 -1,9, длина в плане около 8 м, угол наклона достигает 40°. Верхний край пандуса переходил в проем-дорожку. описанную выше. Спуск был заложен глеистыми вальками, такими же, как и для сооружения обваловки и насыпи.
В котловане Центрального погребального сооружения построен каменный склеп, возведенный на специальном материковом возвышении четырехугольной формы, немного выступавшем за пределы самого склепа, р. змерами 6,4 х 6,4, толщиной около 0,4 м. На этом возвышении были уложены плиты, образуя четырехугольный каменный помост, служивший полом склепа, а на них установлены стены из хорошо обтесанных плит, поставленных на ребро (рис. 2, 2). Четырехугольный в основании склеп сужался кверху, образуя уступчатый свод, названный Н.И.Веселовским ’’египетским". Камни нижней части стенок, по описанию Н.И.Веселовского, скреплялись глиняной замазкой; камни сводчатой части склепа крепились железными скрепами, залитыми свинцом. Для подобного крепления в двух соседних камнях выбивались углубления длиной 10—20, шириной и глубиной по 4—5 см. В образованный таким образом желобок клалась Z-образная железная скрепа, которая потом заливалась свинцом до уровня поверхности камней. Величина железных скреп варьировала от 18 до 28 см. причем чем выше они клались, тем меньшего размера они были. Часть камней изнутри отесана, создавая впечатление гладкой поверхности (рис. 2,1). В углах, через ряд, камни уложены так, чтобы образовывать опору для следующего у да. Верхняя часть склепа имела вид ’’колодца”.
С южной стороны находился вход в склеп (рис. 2, 3). Он закрывался каменной плитой, опиравшейся на два столба, стоявших по бокам входа. Столбы, четырехугольные в сечении, отесаны и поставлены в особые плиты со специально выдолбленными для них углублениями, залитыми затем свинцом. В одной из плит обнаружено до трех пудов свичпа. В склеп вела небольшая каменная галерея, так же выложенная уступчатым сводом. Судя ио всему, длина галереи составляла 3,5-5, ширина около 2 м. Затем галерея переходила в земляной дромос.
Рис. 2. Система кладки каменных плит склепа и дромоса: 1 - свод склепа; 2 - основание склепа; 3 - дромос и вход в склеп.
Сверху склеп был перекрыт шестью слоями камки, толщиной около 0,2 м, а затем слоем земли около 0,7 м. Пространство между стенками котлована и склепа завалено камнями различных размеров, причем в самый низ были брошены каменные отески (до 0,2 м размером), чем выше лежали камни, тем больше были их размеры.
Близ проемов-дорожек фиксировались участки каменной крошки, иногда перекрытые первоначальной обваловкой. Вероятно, эти участки представляют собой места разгрузки и обработки камня для сооружения склепа и забутовки котлована центрального погребения.
К комплексу Центрального погребального сооружения следует отнести захоронение коня над западным проемом-дорожкой — обособленная конская могила и две небольшие, первая и вторая. Западные могилы, устроенные на западной периферии кургана под внешним основанием крепиды.
В 5 м к западу по западному проечу- дорожке лежал скелет коня головой на восток (в сторону склепа Центрального погребения) с подогнутыми под туловище конечностями и сильно вытянутой шеей - голова на 0,5 м выше скелета. Конь лежал в 1,5 м выше уровня дорожки, на заполнении проема- дорожки, то есть он был погребен уже после завершения церемонии захоронения основного погребенного, когда уже были заложены центральная часть обваловки и частично проемы-дорожки. Захоронение коня не сопровождалось каким-либо погребальным инвентарем. Однако в пределах дорожки, близ восточного профиля центральной бровки западного останца, на глубине 1,45 м от уровня погребенного чернозема, обнаружены железные псалий и удила, связанные, очевидно, с этим конем.
Конская могила находилась на западном проеме-дорожке, в 10 м к западу от скелета коня, и прорезала 40 см слой ее валькового основания. В профиле западной стенки ямы прослеживалась линза материкового выкида толщиной 0,15 м, лежащая на слое вальков толщиной 0,2 м. В профиле южной стенки зафиксирована прослойка известняковой крошки, лежавшая на погребенном черноземе под вальками. Погребение совершено в яме квадратной формы с закругленными углами (рис. 3). Яма слегка вытянута по оси запад—восток Поперечная ось на 10° отклоняется к западу от направления на север. Размеры ямы 3,4 х 3,2, дно на глубине 2,2 м от уровня проема-дорожки. Вверху яма перекрыта поперечными деревянными плахами, концы которых на 0,3—0,45 м заходили за ее края. Таким образом, длина бревен, по-видимому, достигала 4 при толщине 0,15-0,2 м. Сверху дерево перекрывал тонкий слой камки.
В погребении обнаружены скелеты четырех коней, лежащих головами в сторону склепа Центрального погребения (на восток). Положение скелетов коней в яме было несколько необычным. Они слегка смещены к восточной стенке ямы, тела ’’переплетены”, головы крайних коней повернуты друг к другу и плотно прижаты к придонной части восточной стенки. В западной части ямы прослежена органическая масса зеленого цвета (возможно, навоз). Необычное положение скелетов в яме и наличие органических остатков позволили автору раскопок предположить, что кони были опущены (а возможно, сброшены) в могилу живыми и некоторое время продолжали жить под бревенчатым накатом. По всей могиле у дна лежали камни известняка (0,1—0,2 м и в поперечнике). Для удобства фиксации и описания скелеты коней пронумерованы с юга (N* 1) на север.
Конь № 1 лежал ближе к южной стенке ямы на правом боку, круп упирался в среднюю часть южной стенки. Задние конечности вытянуты, передни- подогнуты и частично перекрыты черепом второго коня. Левая задняя нога — на ОД—0,3 м выше уровня дна ямы. Во рту коня — железные удила с псалиями. Оголовье украшал золотой уздечный набор. Грудь коня украшена комплектом бронзовых украшений*. Набор лежал полосой размером 0,2—0,5 м под шейными позвонками. Кроме того, у коня было седло, представлявшее собой многослойную конструкцию из войлока, кожи, дерева и ткани, окрашенную в красный цвет и украшенную золотыми пластинами, крепившимися золотыми гвоздиками.
* Здесь и далее подробное описание конских уборов опускается, так как анализ их не входит в задачи данного исследования.
I---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Рис. 3. Конская могила на проеме- дорожке. План и разрез.
Конь №2 лежал на правом боку параллельно коню N* 1, в 0,5 м ниже его черепа. Голова лежала на передних конечностях коня N* 1. Передние конечности коня N* 2 согнутые в предплечьях, вытянуты к северной стенке, на них лежал скелет третьего коня. Задние конечности, согнутые в местах сочленений, параллельны друг другу. Под ними прослежены отпечатки веток до 1 см в сечении.
Оголовье коня по составу украшений подобно оголовью коня N* 1. Нагрудные украшения отсутствовали. В седельном устройстве, в отличие от первого коня, близ передней луки седла, обнаружена костяная ворварка.
Конь № 3 , очевидно, упавший последним, лежал нижней частью почта на спине, верхняя же завалилась на правый бок. Голова его находилась в 0,25 м от восточной стенки и была параллельна ей, мордой конь почти упирался в шею четвертого коня. Передние конечности, согнутые в суставах, лежали на грудной клетке и позвоночнике четвертого коня. Задние конечности вытянуты назад и расположены на одной линии с позвоночником.
Во рту коня — железные удила с псалиями. По составу украшений оголовье сильно отличалось от двух предыдущих. О наличии седельного устройства свидетельствует лишь железная подпружная пряжка.
Конь № 4 , в отличие от остальных, лежал на левом боку, параллельно северной стенке, в 0,5 м от нее, головой у северо-восточного угла ямы. Предкопытные части передних конечностей находились под головой коня № 2, а задние - лежали под костями ног коня № 3.
Во рту — железные удила с псалиями. Судя по положению украшений оголовья, уздечка, видимо, была не одета, а лишь наброшена на морду. Комплекс нагрудных украшений размешался довольно высоко, почти у нижнего края удил, под мордой третьего коня. По составу украшений он аналогичен нагруднику коня № 1. Седло украшено аналогично предыдущим.
Первая Запас'.нал могила расположена в 40 м к западу- югозападуотверхнего края спуска в котлован Центрального погребения (рис. 4, 1). Погребальное сооружение представляло собой яму с подбоем. Входная яма. подпрямоугольная в плане, вытянута длинной осью по линии запад —восток, размерами 0,6 х 2,2, дно на глубине 1,2 м от уровня погребенного чернозема. Под северной стенкой входной ямы — подбой размерами 1,2 х 2,3 м. Пол подбоя на 0,4 м ниже уровня д<л входной ямы.
Могила совершенно пустая. Вполне возможно, что она либо была ’’исследована” Н.И.Веселовским, либо раскопана крестьянами после него, гак как она попадала в зону западного раскопа Н.И.Веселовского. В ней найдено всего несколько обломков ребер (раскопки 1981 г.).
Вторая Западная могила размещалась в 42 м к юго-западу от той же точки, что и предыдущее погребение (рис. 4, 2). Погребальное сооружение представляло собой яму с подбоем. Входная яма подпрямоугольной формы вытянута длинной осью по линии запад—восток, размерами 2,85 х 1,05, дно на глубине 1,9 м от уровня погребенного чернозема. Под северной стенкой входной ямы устроен подбой, расположенный параллельно входной яме. Размеры подбоя 2.7 х 1,5 м, дно на 0,4 м ниже уровня дна входной ямы. Свод подбоя полностью не сохранился. Судя по уцелевшим участкам, высота его достигала 1 — 1,3 м. Входная яма отделялась от подбоя деревянным заслоном, опиравшимся на столбики диаметром 0,07—0,1 м.
Скелет мужчины средних лет лежал на полу подбоя, под его северной стенкой, на спине, головой на восток (то есть к центру кургана). Голова позернута вправо, руки вытянуты вдоль тела, правая — чуть отнесена в сторону. Ноги, согнутые в коленях, образуют ромб, возможно первоначально они были подняты.
У левого колена погребенного лежал набор из 55 бронзовых наконечников стрел, в 0,35 м к югу от стопы левой ноги — бронзовая ’’вилочка” и костяная ворварка. На полу подбоя зафиксированы следы органического тлена коричневого цвета.
3.	Южная могила расположена в 56 м к югу от условного центра кургана (начала западного спускз-пандус в котлован Центрального погребения). Погребальное сооружение представляло собой катакомбу. Входная яма, почта квадратная в плане, ориентирована по сторонам свега, размерами 3,8 х 3,6, дно па глубине 4,4 м от уровня погребенного чернозема. Вход в камеру устроен под северо-западным углом входной ямы. 130

Рис. 5. Северная могила. План и разрез.
Камера, очевидно, вытянута по линии север-юг, ориентировочные размеры -6х 4 м.
Сооружение сильно пострадало от раскопа В.Н.Рота. Двукратное ограбление и раскопки начала века свели к минимуму информацию об згой могиле. Расположенную близ входной ямы Центрального погребения, ее можно интерпретировать и как самостоятельную могилу и как сооружение, связанное с комплексом Центрального погребального сооружения. Мы имеем в виду подземный ход, связывавший камеру Южной могилы с входной ямой Центрального погребения. Существовал ли он первоначально или появился в результате ограбления погребений теперь, к сожалению, установить трудно.
4.	Сев-ерная могила .аходилась в 50 м к северо - северо-востоку от условного центра кургана. Погребальное сооружение представляло собой сложную катакомбу (рис. 5). Входная яма устроена в 8 м к югу от внутреннего края кольцевого рва, т.е. близ границы первой насыпи кургана. Входная яма, овальная в плане, ориентирована по линии 132
северо-запад-юго-восток, размерами в верхней части 3,95 х 2,5, у дна 4,3 х 2,75 м. Дно находилось на глубине 5,55 м от уровня погребенного чернозема с небольшим наклоном в сторону камеры (перепад 0,25 м). В заполнении входной ямы обнаружены отдельные камни. Под средней частью северной стенки ямы проходил воронкообразный грабительский ход диаметром 1 — 1,5 м, спускавшийся со склона насыпи. В нижней части грабительского хода, в его заполнении, открыт алой мощностью 0,4—0,5 м, содержавший большое количество золотых предметов и костяных пластин, украшавших саркофаг. Кроме того — фрагменты железных предметов, небольшие кусочки алебастра, окрашенные синей краской, фрагменты кожи. С глубины 2,7 м в центре до 3,3 м под северной стенкой входной ямы находилась зона скопления бронзовых блях (участок размером 2 х 1,05 м). Бляхи лежали наклонно, от центра ямы к краям в 4—6 слоев полосой 0,3—0,5 м. Очевидно, они были нашиты на ткань, свернутую и брошенную в уже частично засыпанную яму.
На дне входной ямы, в восточной ее части, обнаружены скелеты трех коней, не потревоженных грабителями, головами в сторону камеры. Оголовья состояли из наборов серебряных украшений, седла и нагрудные украшения отсутствовали. Нумерация коням дана с запада на восток.
Конь № 1 лежал на животе с подогнутыми ногами, шея несколько изогнута к востоку, морда упиралась в дно и перпендикулярна ему. Украшения оголовья открыты in situ.
Конь № 2 лежал на животе с подогнутыми ногами, правая передняя отброшена назад вдоль туловища, левая — немного отнесена впереди в сторону. Голова, как и в первом случае, упиралась в дно и была перпендикулярна ему. Украшения уздечки второго коня расположены по той же схеме, что и у первого.
Конь № 3 лежал вдоль восточной торцевой стены входной ямы, голова вытянута в сторону камеры. Задняя часть скелета лежала на животе, задние ноги поджаты, передняя часть завалилась на левый бок, обе передние ноги вытянуты в сторону второго коня. Украшения уздечки были серебряными с золотой плакировкой, тогда как уздечные наборы первых двух коней изготовлены из серебра. Уздечные украшения всех трех коней отличались формой и орнаментацией. Необычное положение голов коней, видимо, следует объяснять тем, что к моменту положения коней во входную яму уже существовал первый слой заслона устья дромоса, который окончательно оформили после укладки коней.
Под южной стенкой входной ямы, на 2/3 ее длины от юго-восточного угла устроен вход в дромос. Ширина устья дромоса 3 м, высота его не фиксировалась из-за обвала свода дромоса и камеры. По-видимому, высота превышала 2 м. В 1,7—1,8 м от северней стенки входной ямы, в дне, перед устьем дромоса устроено углубление шириной 0,8—0,9, глубиной 0,18—0,2 м. В его центральной части была вырыта канавка шириной 0,6—0,8 м, длиной 1,5, глубиной 0,4 -0,6 м, служившая упором для заслона устья дромоса, поставленного под углом 70° ко дну.
Заслон фиксировался по всей длине устья дромоса в виде отпечатков деревянных деталей повозки с сохранившимися местами следами древесного тлена и раскраски бортов, а также благодаря пустотам, образовавшимся от истлевших деревянных брусьев и ; ердей. Борта повозки опирались на поставленные вертикально девять (десять?) брусьев и пять (зафиксированных) жердей, стоявших по краям. Брусья подпрямоугольной или округлой в сечении формы, размерами 0,12-0,9 х 0,1 — 0.7, диаметром до ОД м. Жерди овальные и круглые в сечении, диаметром 0,2—0,4 м. Брусья и жерди верхними концами, видимо, упирались в край свода устья дромоса. Заслон состоял из нескольких частей повозки — бортов и днища кузова (?). Зафиксированы, по крайней мере, пять деталей повозки.
Первый д ревянный щит состоял из 9 или 10 вертикально стоявших досок, шириной 0,15—0,2 м каждая. Ширина щита 1,9, сохранившаяся высота 1 м. Доски скреплялись двумя рядами железных гвоздей и скоб. Щит отстоял от дна на высоту 0,3—0,4 м, что, видимо, было вызвано нахождением в этом месте голов коней, лежавших во входной яме. В пределах первого щита прослеживалась Зона пересекающихся волокон горизонтального и вертикального плетения, размером 0,7 х 0,8 м.
За щитом прослежены отпечатки еще одного слоя заслона шириной 0,7—0,9 м, упиравшегося в дно ямы.
Третья деталь заслона представляла собой еще один шит из нескольких вертикально поставленных досок; ширина 1,1, сохранившаяся высота 1,2 м.
Нижнюю часть третьего шита заслонял горизонтально поставленный борт повозки, состоявшей из двух широких досок (0,23—0,25 м), скрепленных двумя поперечными планками, прибитыми к внутренней стороне борта тремя гвоздями. Планки, шириной 0,05, толщиной 0,03 м, крепились на расстоянии 0,45 м друг от друга. Ширина борта 0,5, сохранившаяся длина 1,7 м. Внешняя сторона борта, обращенная ко входной яме, раскрашена: на красном фоне нарисованы два белых круга (диаметр около 0,4 м), расстояние 0,15 м друг от друга, соединенные полосой шириной около 0,05 м.
Фрагмент еще одного вертикально поставленного борта обнаружен у западного края устья на высоте 0,85 м от дна. По конструкции и окраске он аналогичен предыдущему. Ширина его 0,56 м, сохранившаяся длина 4,2, ширина досок 0,29и 0,25, между ними зазор шириной 0,02 м. Поперечная скрепляющая планка шириной 0,05 и длиной 0,52 м крепилась тремя железными гвоздями на расстоянии 0,14 м от края.
Последний щит состоял из трех досок (шириной 0,22—0,25 м), скрепленных по узкому и длинному краям пятью гвоздями. Ширина шита 0,74, сохранившаяся высота около 1 м.
Дромос. Уровень дна в начале дромоса на 0,08 м ниже уровня, где находился заслон, через 1 м перепад составлял 0,17 м. Этот уровень соответствует глубине 5,9 м от уровня погребенного чернозема и практически соответствует уровню пола центральной части камеры. Ширина дромоса 3, длина 4 м. Почти вся начальная часть дромоса заполнена камнями (до 0,5—0,7 м в поперечнике), попавшими сюда через грабительский ход. Слой камней плавно опускается до уровня пола. В начале дромоса камни, фиксирующие нижний уровень грабительского хода, на 1,3 м выше пола. В средней части дромоса, под камнями, стояли две амфоры, прислоненные к восточной стенке, третья — на полу близ западной ниши. Среди камней и на них обнаружено множество золотых изделий, рассыпанных грабителями, бронзовые пластины, аналогичные найденным во входной яме. На дне, под западной стенкой, выявлено треугольное в плане скопление бронзовых блях размером 0,55 х 1,2 м. Пластины лежали в несколько слоев (до семи). Приблизительно в средней части дромос-’, в восточной и западной стенках, устроены ниши.
Восточная ниша дромоса представляла собой почти квадратное в плане помещение размером 1 х 0,9 м; высота свода около 1,3 м. В центре в полу вырыта круглая ямка диаметром и глубиной по 0,3 м. На дне ее прослежены угольки (видимо, из ножки котла, установленного здесь).
Западная ниша дромоса симметрична восточной. Она врезана в стен}' на 1,05 м; ширшта 1, высота свода около 1,5 м. В центре ниши в дне вырыто округлое углубление диаметром 0,25, глубиной 0,13 м, заполненное угольками, как и в восточной нише. О наличии котлов свидетельствуют окрашенные оксидом бронзы кости овцы и лошади, выброшенные грабителями. Дно обеих ниш расположено на уровне дна дромоса.
Погребальная камера трапециевидной в плане формы со слегка округленными углами вытянута по оси запад —восток. Основанием тралении являлась южная глухая стенка длиной 4,9 м; ширина камеры 2,3 м. Свод камеры рухнул. Уровень пола в камере постепенно поднимался и под южной стенкой был на 0,3 м выше, чем в дромосе в районе ниш.
В восточной стенке камеры, возле места примыкания дромоса к камере, устроена ниша длиной 1 м, шириной 0,7, высотой 0,8 м. Уровень пола ее на 0,05 м выше уровня пола камеры.
В восточной части камеры на полу лежали разрозненные кости человека (череп, ребра, кости ног и рук) и лошади. Здесь же — россыпь наконечников стрел и бронзовые рифленые пронизи от конског нагрудника. На иолу и в заполнении камеры у пола обнаружены золотые треугольные и прямоугольные бляшки. В придонном заполнении: небольшая красноглиняная мисочка, стеклянные, костяные и пиритовые бусшты, фрагменты костяных пластин от шкатулки, детали костяного веретена, части костяной туалетной ложечки, детали костяной облицовки деревянного саркофага, обломки серебряных предметов. В юго-западном углу камеры встречен набор предметов, видимо, оставшихся непотревоженными.Видимо, здесь же первоначально находились летали конского уздечного набора и комплекта нагрудных украшений. Ближе к дромосу лежали 134
Рис. 6. Схема устройства кургана Огуз:
/ - общий план; 2 - разрез склепа (по Н.И.Всселовскому); 3,-4 - профили бровок.
череп коня, несколько лунниц от нагрудника и две Бляхи от узды. Комплект уздечных и нагрудных украшений принадлежал коню из камеры.
Опубликованная ранее информация о кургане Огуз не давала возможности составить полное представление о памятнике. В работах, в той или иной степени касающихся исследования скифских памятников, курган привлекался авторами главным образом 135
в связи с упоминанием о значительных размерах его насыпи и о необычном для этого региона каменном склепе либо в качестве аналогов приводились различные изделия из богатой коллекции находок из Огуза.
Для историко-культурной интерпретации памятника необходим тщательный анализ всех данных, полученных в результате его многолетних раскопок. По ряду основных признаков курган Огуз относится к характерным памятникам скифской культуры, но выделяется неординарностью и своеобразием погребальных сооружений (рис. 6; 7).
Задачей данного исследования является анализ конструктивных особенностей насыпи и подземных погребальных сооружений.
Основу насыпи кургана составляла первоначальная обваловка Центрального погребального сооружения, состоящая из выкида. уложенного двумя треугольными в сечении дугами, вокруг входной ямы погребения, и вальков. Обваловка служила своеобразной основой насыпи. Этот конструктивный элемент достаточно характерен для насыпей скифских курганов. Одним из первых наличие первоначальной обваловки отметил И.Е.Забелин в насыпи Краснокутского кургана. В своем отчете он сообщает: "Судя по расположению слоев глины... должно предполагать, чго глину выбрасывали уже в то время, когда кругом гробницы был наношен чернозем, по крайней мере сажени на две и более в вышину'. ... по мере того, как вырывали для покойника гробницу, в то же время присыпали к ней и чернозем, так что слои глины в иных местах попадали уже через слои чернозема и перемешивались с ним. Когда похороны были окончены и могила была высоко осыпана глиной, середину ее стали заваливать камнями, а вместе с тем и сооружать насыпь” [ИГС. - II, с. 50, 51]. Контуры первоначальной обваловки достаточно четко прослеживаются в насыпи Каменской Близницы [Андросов, Мухопад, 1987], Желтокаменки [Мозолевский, 1982, с. 182 -183], в некоторых курганах Рогачикского поля [Отрощенко, Болтрик, 1976] и др. В профилях бровок хорошо видно, что внутреннее пространство обваловки закладывалось вальками. Судя по всему, этот технологический прием был характерен для сооружения большинства насыпей скифских курганов, но не всегда фиксировался исследователями (либо из-за недостатка стратиграфических разрезов, либо из-за аморфности насыпи) .
В первоначальной -'бваловке Огуза было оставлено два проема-дорожки — в западной и восточной частях. Дно обеих дорожек покрывал слой (0,1-0,3 м) материковой глины, перекрытый камкой. Начинаясь у входной ямы, погребальные дорожки прослеживаются до полы кургана и, видимо, продолжались за его пределами. И.Е.Забелин сообщал в заметках, что ’’около Огуза также лежало много камня, а на запад было устлано щебнем как пол” [Архив ГИМ, ф, 440, ед.хр. 7, с. 472]. Судя по всему, описанная И.Е.Забелиным вымостка из щебня устилала продолжение западной дорожки. У внешнего края первичной обваловки на западной дорожке была устроена могила коней, а на 1 м выше уровня дна дорожки находился скелет коня.
Погребальные дорожки прослеживаются, как правило, благодаря тонкому слою материковой глины на дне. Благодаря этому признаку, И.Е.Забелин проследил погребальную дорожку длиною в 4 сажени на Краснокутском кургане [Архив ГИМ, ф. 440, гл. хр. 256, п. 92]. В Таймановой Могиле дорожку устилал слой камышового настила. В Бердянском кургане дно дорожки устлано прутьями, перекрытыми слоями камки, а в центре ее ограничивали по бокам несколько крупных камней. Чаще всего дорожки размещались в западном направлении и совпадали с разрывами во рву. Иногда на дорожке устраивалась конская могила (как на западной дорожке Огуза) как в курганах Козел, Солоха I, иногда просто лежит скелет коня (Огуз) или конский череп, подобно курганам Вишневая .Могила и № 21 Тайманова Поля.
После завершения процедуры погребения основного покойника оставшееся свободным пространство внутри первонз альной обваловки и проемы-дорожки на Огузе были заложены вальками. После этого ядро насыпи (его обваловка) вновь обкладывалось вальками, чем и завершалось сооружение первой насыпи. Сейчас тог факт, чго большинство насыпей скифских курганов сложено из вальков, уже ни у кого не вызывает сомнения. Первым куски чернозема в форме квадратных кирпичей, составлявшие ’’наружную оболочку кургана” Псрспятихи, отметил Н.Д.Пванипшн [Древности, изданные Временной Комиссией..., 1846].
Насыпь из вальков выявлена А.А.Спидыным при раскопках Башмачки [Спицын.
137
. Рис. 7. Реконструкция насыпи и полкурганных сооружений кургана Огуз.
1901, с. 72—73], Н.Е.Макаренко отметил вальки в 1 Мордвиновском кургане [1916, с, 269- 270]. А.И.Тереножкин — в Мелитопольском [1955, с. 30]. Мысль о том, что насыпи курганов складывались из пластов дерна, высказывал М.П.Грязнов [1961, с. 22—25). Ю.В.Болтрик, описывая бровки Огуза в 1979 г., отметил, что они ”... были настолько выветрены.что на отдельных участках вальки воспринимались объемно, как если бы это была кладка из булыжника” [1980—1981]. Из вальков состояли также насыпи Гаймановой и Вишневой Могил, Бердянского кургана, Чертомлыка, Желто-каменки, Страшной, Хомипой, Завадской Могил и др. Вальки для сооружения курганов доставлялись из долин рек или увлажненных балок, именно этим обстоятельством объясняется привязанность большинства крупных скифских курганов к пойменным лугам и увлажненным низинам [Отрошенко, Болтрик, 1982, с. 38].
Поверхность первоначальной насыпи Огуза, сложенной из вальков, была затем ’’оштукатурена” жидкой грязью. Подобные следы грязевой обмазки выявлены на Вишневой Могиле, Желтокаменке. Грязевая обмазка отмечена Б.Н.Мозолевским и на Толстой Могиле, хотя в этом случае вальки не использовались для возведения насыпи По мнению Ь.Н.Моэолевского, применение грязевой обмазки настолько укрепляло насыпь, что исключало необходимость обкладывать ее каменной крепидой [1979, с 150]. Действительно, грязевая обмазка склонов насыпи предохраняла ее от дальнейшего размывания и разрушения, однако нередко она сочеталась с каменной крепидой.
По периметру насыпь Огуза опоясывало кольцо крепиды. от которой сохранилось три незначительных, частично разрушенных, участка. Крепиды встречаются достаточно часто на больших скифских курганах, предохраняя насыпь от оползания. Мощная крепила с оригинальной системой кладки прослежена на Чертомлыке; каменное кольцо крепиды высотой до 1,5 м окружало Тайманову Могилу; ширина кольца крепиды на склоне Краснокутского кургана достигала 14,9 м. Крепиды окружали насыпи Алсксан-дрополя, Желтокаменки, Верхнего Рогачика, Бердянского кургана, Страшной Могилы, Башмачки и многих др.
Ров Огуза, диаметром 123 м, опоясывал насыпь сплошным кольцом. Ширина рва варьировала от 4 до 8 при глубине 2- 3 м. Рвы являются одним из характерных элементов курганных сооружений скифов. По суммарной оценке В.С.Ольховского, кольцевые рвы выявлены у 20 % скифских курганов Северного Причерноморья [1978, с. 9]. Обычно в них делался один, чаще два разрыва с западной и восточной сторон. Еще в XIX в., до начала интенсивной распашки земель, вокруг многих больших курганов прослеживались следы валов и рвов, значительно оплывших к этому времени. Однако при описании больших скифских курганов, особенно в прошлом веке, нередко отсутствуют данные о наличии рва вокруг насыпи. Возможно, это связано с небрежностью исследователей, преследовавших иные цели, а, возможно, с ограниченными возможностями раскопщиков. Рвы зафиксированы вокруг таких больших скифских курганов, как Александрополь, Чертомяык, Желтокаменкз, Толстая Могила, Мор-шиновскпе курганы, Слоновская Ьлизница.
Выкид из рва, окружавшего насыпь Огуза, был уложен с внешней стороны на расстоянии 5—8 м от него и составлял основу вала, шириной до 4—5 м. Максимально фиксируемая высота составляла 1 м. О;щако необходимо иметь в виду, что он значи гельно оплыл и был сильно распахан. Учитывая глубину и размеры рва Огуза, грунт из которого и составил вал, реконструируемая высота его составляла 2 2,5 м при ширине около 4 м. Валы не исследовались вокруг больших скифских курганов, вероятно, пс гои же причине, что и рвы. По предположению Б.Н.Мозолевского, вал существовал и вокруг Толстой Могилы [1979.с. 153].
Свидетельством заключительного этапа погребальной церемонии являются следы тризны. Ее остатки зафиксированы на Огузе в северо-восточном секторе рва в виде большого количества фрагментов амфор. Следы тризны встречаются в большинстве скифских курганов, независимо от размеров насыпи, но размещение их бывает различным. Чаще всего, остатки тризны в виде костей животных и амфорного боя встречаются в ровике или у по.щожья насыпи (Крзснокутсклй курган, Чертомяык, Толстая Могила, Бабы, Слоновская Близни м. Желтокаменкз, Вишневая Могила). Под камнями крепиды в Огузе зафиксированы бронзовые бляхи от конской попоны и наконечник стрелы. В насыпях больших курганов и особенно среди камней крепиды нередко нахо->38
дят предметы конского убора и наконечники стрел (Александрополь, Чертомлык, Тайманова Могила, Краснокутский курган, к. N* 2 у Носаков).
Подземные погребальные сооружения кургана Огуз представлены Центральным погребением и рядом сооружений, входящих в его комплекс, а также Южной и Северной могилами.
Наиболее сложным и необычным является Центральное погребение, представляющее собой почти квадратную входную яму с двумя нишами, слепым ходом, длинным дромосом и котлованом с тремя нишами и каменным склепом.
Схема Центрального погребения (входная яма — дромос - камера) обычна для скифских погребений. Однако полных аналогий ему среди скифских памятников мы не знаем, хотя ряд сходных деталей можно найти в памятниках скифской знати. Входная яма занимала площадь 18,5 м2 . В восточной и западной ее стенках у самых углов устроены четыре небольших ниши (площадью: северо-западная — 2,38 м2, юго-западная — 2,31 м2, юго-восточная - 2,6 м1, сеь.ро-восточная — 1,26 м2), причем в дне самой маленькой северо-восточной ниши сделано углубление, служившее, судя по следам, для установки котла. Вполне вероятно, что ниши имели хозяйственное значение. Схема расположения камер-ниш по углам (а в нашем случае возле самых углов) входной ямы известна среди больших скифских курганов. Наиболее близкой аналогией является центральное погребение Чертомлыка. хотя здесь камеры (ниши в нашем случае) гораздо больших размеров и одна из них (юго-западная) по сули является дромосом, ведущим в сложную камеру. Подобный же угловой принцип расположения камер отмечен в могиле кургана Козел, Центральной могиле 1 Мордвиновского и единственной могиле 11 Мордвиновского курганов.
Необычным является и длинный (7 м) слепой ход, начинающийся в юго-западном углу входной ямы, идущий в южном направлении. В 0,71 м от его начала лежал скелет охранника и рядом с ним останки коня. Прямые аналогии нам не известны. В шести скифских погребениях у с. Тимошовка из входных ям отходили слепые ходы длиной от 6 до 11 м, высотой 0,5 — 1 м; в трех из них обнаружены скелеты погребенных [Болтрик, Отрощенко. Савовский, 1976, с. 307]. Однако в этом случае вообще отсутствовали погребальные камеры. В Огузе слепой ход сооружен как специальное дополнительное помещение для конного стражника, хотя непонятным остается тот факт, что использована фактически лишь треть его полезной плошали.
Размеры дромоса Центрального погребения Огуза (длина 36 м) также достаточно необычны для скифских курганов. Среди скифских царских курганов в этой связи можно назвать погребение Александрополя, хотя его дромос (21 м) значительно уступа-егСтузскому. Наиболее близкой аналогией является дромос Царского кургана, длиной 37 м, однако стены его обложены камнем, а более половины длины (20 м) дромоса перекрыто каменным сводом.
’’Камера” Центрального погребения Огузз уникальна. С одной стороны, подквадратной формы помещение с тремя нишами (по одной в каждой глухой стенке) достаточно обычно для скифских погребений, но с другой -- они устроены по принципу катакомбы, т.е. из входной ямы в толще материка делается ниша определенных (в царских курганах достаточно больших) размеров и формы. В Огузе в центре будущего кургана был сооружен котлован — открытая почти квадратная яма с наклонными под углом 20 книзу стенками площадью 167,7 м . С западной и южной сторон, а точнее из северо-западного и юго-восточного углов, в котлован вели два спуска-пандуса. Южный был уничтожен И.И.Веселовским во время раскопок Центрального погребения, поэтому никаких точных датшых о нем не сохранилось, но, судя по всему, он в точности повторял западный пандус (в пользу' этого говорит и восточная дорожка) .
Западный пандус представлял собой наклонный (40°) спуск шириной 1,7—1,9, длиной 8 м. По нему, очевидно, поднимали грунт и спускали каменные плиты. В нишах, устроенных в западной, северной и восточной стенках, погребены слуги. В первой нише, площадью 12,5 м2, лежали подросток и взрослый, возможно,женщина; во второй, площадью 10,25 м2, — женщина; третья,площадью 8,17 м2 .пустая. Н.И.Веселовский не сообщал о том, что ниши имели заслоны. Либо они были деревянными и истлели, либо роль перекрытия играли камни из забутовки котлована. Аналогично расположение ниш в камере к. № 4, раскопанного Ф .А.Брауном у с. Верхние Серогозы [МАК, 1906, с. 88—90].
Сравнительная характеристика каменных склепов Скифии и Боспора
Название	Размеры, м	Площадь, м’	Высота, м	Перекрытие	Дромос		Вход	Насыпь		Дата, В. ДО Н.Э.
					Длина, м	Пере-КрЫТИ!		h	d	
Огуз	6,4 х 6,4	40,96	4,2	Четырех-	3,6	+		ю	20	120	IV
				стороннее						IV
Желтокаменка	3x5	15	2		4,3	—	3	9,5	76	
Царский курган	4,39x4,25	18,66	8,84	Конусовид-	37	+	юз	18,5	120	IV
				но-круглое						(середина)
Мелек-Чесмен-	3,7 х 3,69	13,65	4	Четырех-	9	+	в	8	64	IV (третья
ский				стороннее						четверть)
Кул "-Оба	4,27 х 4,62	19,73	5,31	Четырехстороннее	2	+	с	10		IV
Зеленская гора	4,5x45	20,25		Четырех-	7		ю	7		IV
				стороннее (?)						
Большая Близ-	3,5 х 3,06	10,7	3,78	То же	2Э	+	3	15	108	IV
ница, склеп 2										(конец)
В котловане сооружен склеп, занявший основную его плошадь. Склеп квадратный в основании с каменным полом и перекрытием на четыре стороны, заканчивающимся замковым камнем. Нижняя часть сложена из вертикально поставленных узких каменных плит, на которые уложены 17 рядов горизонтально лежащих плит, образующих свод. Высота склеит 4,2, высота сводчатой части 3,2 м. В конструкции свода применялись пандативы и железные скобы, залитые свинцом. Вход в склеп, перекрытый каменной плитой, находился с южной стороны. В него вела небольшая каменная галерея с уступчатым сводом, переходившим в дромос.
Среди погребальных памятников Скифии подобные склепы не известны. Исключение составляет погребение в Желтокаменке, которое Б.Н.Мозолевский называет склепом [1982, с. 192, 219], хотя, на наш взгляд, это определение едва ли правомерно. Речь может идти не о сооружении склепа, а об использовании каменных плит для обкладки пола и стен камеры. Но поскольку это единственный случай подобного применения камня в погребальном сооружении, мы считаем правомочным привлечь сам памятник в качестве аналогии. Интересно, что в этом погребении, как и в Центральной могиле Огуза, в стенках камеры (за каменными плитами) сделаны три ниши для слуг.
По архитектуре склеп Огуз можно отнести к хорошо известному типу боспорскчх склепов. По устройству перекрытия В .Ф .Гайдукевич делит уступчатые склепы на три группы [1981, с. 46]. Исходя из этой градации, склеп Огуза относится к третьей группе склепов с перекрытием на четыре стороны. По классификации уступчатых склепов Е.А.Савостиной, склеп Огуза относится к группе II типа — уступчатые склепы с длинным дромосом. Наиболее близкими огузскому по устройству являются склепы Царского, Мелек-Чесменского курганов, Зеленской горы, Куль-Обы, склеп 2 из Большой Близницы (таблица).
Все перечисленные выше склепы квадратные в основании, с четырехсторонним перекрытием (за исключением Царского кургана — конусовидное круглое перекрытие) . Использование пандативов в кладке помимо Огуза отмечалось в Золотом и Царском курганах [Савостина, 1986, с. 91]. Применение свинца при строительстве склепа отмечено только в Царском кургане [Шалькевич, 1976, с. 154]. Интересно, что практически все перечисленные склепы имеют сравнительно длинный дромос и занимают центральное место пос. насыпью.
Курганная насыпь являлась обязательным условием существования уступчатого склепа и непременным элементом погребального комплекса на Боспоре [Савостина, 1984, с. 6]. Насыпи над боспорскими склепами в основном грунтовые (каменная — только в Золотом кургане). Отличалась от остальных насыпь Царского кургана. Во-первых, здесь, как и в Огузе, склеп обложен несколькими рядами бутового камня, во-вторых, сверху он перекрывался слоем камки (как и в Огузе), в-третьих, насыпь стожена из чередующихся слоев камня и глины.
Применение камки в погребальном обряде известно в ряде скифских курганов 140
(Мелитопольский, Бердянский), широко распространено оно и на азиатской стороне Ьоспора, как традиция местных племен [Арсеньева, 1984 с "23j.
Ориентация уступчатых склепов неустойчива. На Ьоспоре склепы ориентированы входом на восток или запад, вне стой территории скифские склепы меридиональной ориентировки [Савостина. 1986, с. 93]. Что же касается размеров склепов, т.е. их пропорций, то следует отметать, что двух одинаковых склепов нет [Шуази, 1935, с. 293]. Рассматривая пропорции отузского склепа (высоту), отметим, что она не зависела от основных параметров камеры, скорее можно предположить, что его незначительная высота ограничивалась размерами (глубиной) котлована.
Для боспорских уступчатых склепов характерен индивидуальный принцип погребения [Савостина, 1987, с. 14[. т.е. в склепе находился только один погребенный, занимавший центральное положение, и как правило в саркофаге. Трудно судить, насколько этот принцип был соблюден в Огузе, но учитывая традиции скифского погребального ритуала, думается, что здесь он все же нарушен. Склепы, как новая категория погребальных сооружений. на Боспоре появляются на рубеже V-IV вв. до н.э. [Цветаева, 1957,с. 233].'
Время существования склепов второго типа (квадратный в основании с четырехсторонним перекрытием и длинным дромосом) с рубежа V—IV — по III в. до н.э. [Савостина, 1984, с. 11], причем самые большие склепы - наиболее ранние. С 111 в. до н.э. появляются полуциркульные склепы. Значительное распространение в IV в. до н.э. уступчатых склепов под курганными насыпями на Боспоре обусловливалось, во-первых, процессом все более возрастающего обогащения правящего класса, во-вторых, обилием строительного камня [Гайдукевич, 1981, с. 51]. Таким образом, склеп является признаком высокого социального статуса погребенного.
Рассмотрев детально склеп Огуза и приведенные ему аналогии, необходимо отметать: 1)по площади (около 41 м2) Огуз превосходит все известные боспорские уступчатые склепы; 2) дата его сооружения может быть определена в пределах IV в. до н.э., скорее второй его половины; 3)наиболее близкой аналогией является комплекс Царского кургана (длина дромоса, использование пандативов и свинца, забутовка камнем, камка, размеры насыпи); 4) становится ясным принцип сооружения и размеры Центрального погребения Огуза. В данном случае на скифскую основу полностью перенесен основной принцип сооружения боспорских склепов, т.е. в центре на древнем горизонте возводился склеп, от которого шел длинный дромос, вход в который находился у подножия насыпи. На Огузе этот принцип соблюден с тем лишь отличием, что склеп и дррмос устроены не на поверхности, а в материке. В данном случае мы имеем дело с сочетанием устойчивых скифских традиций (углубленные в материк входная яма, переходящая в дромос, ведущий в камеру, ниши в камере, погребальная дорожка, идущая к центру кургана с запада) с боспорскими традициями (каменный склеп, длинный дромос с каменным перекрытием, вход у подножия и камера в центре насыпи) ; 5) при сохранении традиционного расположения основных элементов погребального комплекса некоторые из них утратили свое прямое назначение. Так, погребальная дорожка, по которой обычно несли умершего в могилу, вела не к входной яме, а к замкнутому пространству в центре кургана. Хотя, возможно, по ней пронесли слуг, погребенных в нишах Центральной могилы. Конская могила на дорожке и Западные могилы охранников должны охранять вход (подход) к Центральной могиле — в данном случае это тоже лишь дань традиции; 6) вполне вероятно объяснение появления длинного дромоса в Центральном погребении Александрополя в результате заимствования боспорской погребальной традиции. Вероятно, определенную роль в этом сыграло наличие подобного сооружения в Огузе.
Две Западные могилы, открытые на периферии юго-западного сектора кургана, вполне вероятно, содержали погребения стражников. Первая Западная могила оказалась пустой, возможно, она была открыта Н И.Веселовским, поскольку попадала в западный раскоп 1892 г. Близкое второму погребению стражника из Огуза в 1897 г. рас-копано К.Е.Думбергом в юго-западной поле Деева кургана, где даже количество стрел в колчане (55 в Огузе и 53 в Деевом кургане), почти одинаково [ОАК за 1897 г., с. 73]. Несомненно, и в других курганах знати присутствуют подобные погребения,"но проблема их вычленения является темой специального исследования. Вполне вероятно, что погребения стражников в Огузе совершены через некоторое время после захороне-141
ния основного погребенного, скажем, через год. В пользу такой гипотезы свидетельствуют следы тризны (обломки 11 амфор) возле могилы ’’стражника” из Деева кургана и то. что могилы огузских "стражников” расположены за пределами первой насыпи и перекрыты второй.
Коней в обособленной могиле Центрального погребального сооружения, на наш взгляд, следует соотносить с погребениями зависимых лиц, захороненных в нишах котлована (женщин >1 в северной, подростка и взрослого, возможно, женщины — в западной нишах, восточная пустая). Один из четырех коней был украшен ’’культовой” уздой из клыков и костяных подвесок и не имел седла — его, скорее всего, следует соотнести с пустой восточной нишей, явно имевшей ритуальное значение, а остальных коней, оседланных и украшенных золотой уздой, с погребениями из северной и западной ниш, причем единственный из трех коней без бронзового нагрудника предназначался для подростка. В пользу подобного соотнесения могил говорит расположение конской могилы — на проеме-дорожке, продолжавшей западный наклонный пандус, ведущий к нишам с ’’зависимыми” липами, тогда как основной погребенный, лежавший в склепе, был изолирован от них, а соответственно — и от коней. Кони основного погребенного находились в дромосе и качественно отличались от коней из обособленной могилы.
Судить о времени совершения погребений в Южной и Северной могилах затруднительно, поскольку стратиграфические данные отсутствуют — насыпь в районе Южной могилы снята раскопом Н.И.Веселовского, а Северная могила оказалась в траншее между бровками (лишь часть грабительской воронки попала в бровку). Однако, поскольку возле входных ям на уровне погребенного чернозема не обнаружено линз материка, свидетельствующих о выкиде, можно считать обе могилы впущенными с уровня второй насыпи, через непродолжительное после основного захоронения время. В пользу этого говорит и наиболее близкая Северной могиле по форме и устройству (ниши в камере) погребального сооружения. Страшная Могила, где в захоронении коня обнаружена узда с птицеклювыми нащечниками [Тереножкин, Ильинская, Черненко, Мозолевский, 1972, с. 131], аналогичная узде из Центрального погребального сооружения. Соответствия погребальному сооружению Северной могилы подобрать трудно, но, помимо упомянутой выше Страшной Могилы, наиболее близкой по схеме устройства можно считать Центральную могилу кургана Кара-Тюбе, раскопанного Приазовской экспедицией ИА АН УССР в 1988 г.
Южная могила, интерпретированная как отдельное погребение повторными раскопками Ю.В.Болтрика, прямых аналогий не имеет, хотя, пожалуй, может быть сравнима с погребальным сооружением куртага Козел, где от углов квадратной в плане входной ямы отходят камеры, камеры. В Южной могиле Огуза камера выведена из северо-западного угла.
Рассмотрим также очередность и принадлежность погребений в кургане. Основным и первым в кургане было Центральное погребение. Об этом свидетельствует его местоположение, размеры самого сооружения, склеп, а также подчинение ему всего полкур-ганного пространства. Судить о количестве погребенных в нем лиц достаточно сложно. Выше уже отмечалось, что при использовании уступчатых склепов на Боспоре соблюдался индивидуальный принцип погребения. Основные же могилы скифов нередко содержали парные захоронения. В то же время с уверенностью можно говорить о том, что основным погребенным был мужчина, о чем. прежде всего, свидетельствует количество и назначение коней. В дромосе было минимум 11 конских уборов. Поскольку вещи обнаружены в результате хищнических раскопок крестьян в 1901 — 1902 гг., а в описаниях находок Н.И.Веселовского фигурируют в основном лишь вещи из драгоценных металлов, трудно судить о реальном количестве коней в дромосе.
А.А.Спицын отмечал значительное количество костей лошадей в дромосе [ИАК, 1906, с. 157]. К Центральному погребению относилась и конская могила на дорожке. По определению палеозоолога Е.П.Секерской, кони существенно отличались от коней тяжелых пород и предназначались для верховой езды [1987, с. 66-67]. В этом же убеждают нас и наличие седел, и типы уздечных наборов [Болтрик, Фиалко, 1987, с. 25]. Гипотеза С.С.Бессоновой и Д.С.Кирилина о том, что наличие верховых взнузданных коней является признаком мужского погребения, а повозка — женского [1977, с. 134], уже получила достаточное подтверждение.
Обе впускные (Северная и Южная) могилы были женскими. Относительно Северной могилы, в пользу этого свидетельствуют антропологические определения костного материала*, характер инвентаря, наличие повозки (признак женского погребения) и (как подтверждение предыдущего) захоронения трех лошадей во входной яме без седел. Судя по их физическому типу, они использовались как упряжные**.
Что же касается Южной могилы, то в данном случае наше предположение строится на основании сюжетного анализа двух уздечных наборов, отнесенных нами к этому погребению (принадлежность их к упряжной узде и, следовательно, к женскому погребению, а также связь с погребениями лиц, наделенных жреческими функциями) [Болт-рик, Фиалко, 1987, с. 25, 26], и на некотором сходстве с Восточной могилой Бердянского кургана [Чередниченко, Фиалко, 1988, с. 149] (положение в кургане, определенная связь с Центральным погребением, относительная простота погребального сооружения для данного комплекса) и в какой-то степени с погребением N* 3 в Казенной Могиле [Бидзиля, 1975, с. 16]. Возможно, в Южной могиле Огуза была погребена женщина, наделенная жреческими функциями.
Вероятно, погребенная в Северной могиле женщина была связана с основным покойником из Центрального погребения узами родства и занимала такое же социальное положение. Об этом свидетельствует, на наш взгляд, сооружение специальной могилы, достаточно богатый (несмотря на ограбление) инвентарь, кони во входной яме и, наконец, деревянный саркофаг боспорской работы [Фиалко, 1987, с. 130]. Наличие в могиле уникального для Степной Скифии саркофага в известной мере компенсировало отсутствие трудоемкого склепа.
Несмотря на далеко неполные данные, опубликованные ранее об Огузе, в литературе утвердилось мнение о том, что он относится к немногочисленным скифским царским курганам [Лесков, 1974, с. 9; Мозолевский, 1979, с. 157, 163; Алексеев, 1982, с. 20; Ильинская, Тереножкин, 1983, с. 121].
Для определения социального статуса погребенных Г.Н.Курочкин выделяет четыре основных критерия [Курочкин, 1980, с. 106]: 1) трудоемкость погребального сооружения; 2) наличие сопровождающих лиц; 3)”аличие верховых коней и транспортных средств; 4) количество и качество сопровождающего инвентаря.
Даже если не учитывать последний (анализ комплекса погребального инвентаря составляет предмет особого исследования), первые три пункта свидетельствуют об очень высоком социальном статусе погребенных в Огузе лиц.
Таким образом, анализ всего комплекса погребального сооружения кургана Огуз, приведенный в данной работе, позволяет сделать вывод о том, что курган принадлежал погребенному в нем одному из скифских царей, вместе с женой (?), слугами и погребальным кортежем, что подтверждает существовавшее ранее мнение об этом кургане, как о царском.
Алексеев А.Ю. Черномлыкский курган и его место среди погребений скифской знати IV - начала Ш в. пон.э.; Автореф. дис.... канд. ист. наук. - Л.,1982. - 21 с.
Андросов А.В., Мухопад С.Е. Скифский аристократический курган Каменская Близница // Памятники бронзового и раннего железного веков Поднспровья. - Днепропетровск, 1987. -С. 54-74.
Арсеньева ТМ. Погребальный обряд // Античные государства Северного Причерноморья. -- М. : Наука, 1984. - С. 222-224.
Архив ГИМ. ф. 440, ед. хр. 7; 256.
Архив ЛОИА.ф. 1,1890, д.№ 48; 1892,Д.№13; 1894,д.№65.
Бессонова С.С., Кирилин Д.С. Надгробный рельеф из Трехбратнего кургана // Скифы и сарматы. -Киев : Наук, думка, 1977. - С. 128-140.
Бидзиля В.И. Скифский курган Казенная могила // Новейшие открытия советских археологов. Тез. докл.» >нф. - К. ,1975. - Ч. 2. - С. 16.
Болтрик Ю.В. Исследование кургана Огуз /'/ АО за 1979 г. -	1980. - С. 253.
Болтрик Ю.В. Отчет о раскопках кургана Огуз // НА ИА АН УССР. - 1980-81/22.
Болтрик Ю.В. Исследование кургана Огуз // АО за 1980 г. - М., 1981. - С. 233-235.
Болтрик Ю.В. Об одном из вероятных торговых трактов Скифии // Актуальные проблемы археологических исследований в Украинской ССР. Тез. докл. конф. мол. уч. - К., 1981а. - С. 59-60. Болтрик Ю.В. Завершение исследований кургана Огуз // АО за 1981 г. - М-. 1983. - С. 245-246.
* По определению Л.ВЛитвиновой, в Северной могиле погребена женщина зрелого возраста.
♦♦ Определение Е.П.Секерской.
Болтрик Ю.В. Сухопутные коммуникации Скифии // Проблемы археологии Степной Евразии. Тез. аокл. конф. Кемерово. 1987. - С. 3 -5.
Болтрик Ю.В., Отрощенко В.В.. Савовский И.П., Шелапов С.М. Работы скифского отряда Запорожской экспедиции АО за 1975 г - М.. 1976. - С. 307.
Болтрик Ю.В., Фиалко Е.Е. К семантике изображений на конской узде кургана Огуз // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюзн. сем., поев. пам. А.И Тереножкина. - Кировоград, 1987. -С. 24-27.
Гайдукевич В.Ф. Боспорские погребальные склепы V-IV вв. до н.з. с уступчатым перекрытием // Боспорские города. - Л. • Пазка. 1981. - 136 с.
Грязнов М.П. Курган, как архитектурный памятник Тез. докл. на засед., поев, итогам пол. исслед. в I960 г. - М.. 1961. С. 22 -25.
ДГС. - СПб.. 1872. Г. 2. -80 с.
Древности, изданные Временной Комиссией для разборки древних актов. - СПб., 1846. - С. 1-21. И4А". СПб.. 1906. Вып. 19.
Ильинская В.А., Тереножкин А.И. Скифия VII-1V вв. до н.э. - К. : Наук, думка. 1983. - 377 с.
Кудряшов К.В. Половецкая степь. - М. • Нау ка. 1948.	163 с.
Курочкин Г.Н. Гипотетическая реконструкция погребального обряда скифских царей VIII—VII вв. до н.э. и курган Аржзн (к проблеме происхождения скифов) // Скифо-сибирское культурно-историческое единство. Кемерово, 1980. - С. 105 117.
Лесков О.М. Скарби кургашв Херсонщини. К. : Мистептво. 1974. - 122 с.
Макаренко Н.Е. Первый Мордвинский курган // Гермес. - 1916. - №11/12. - С. 267 -272.
Мозолевський Б.М. Товста Мотила. - К. : Наук, думка. 1979. - 248 с.
Мозолевский Б.Н. Скифский "царский" курган Желтокаменка // Древности Степной Скифии. — К. : Наук, думка, 198 2. С. 179-222.
ОАК за 1891 г. СПб.. 1893; 1893 г. СПб, 1895; 1897 г. - СПб, 1900; 1902 г. - СПб, 1905.
Ольховский B.C. Погребальные обряды населения степной Скифии (VI1-IH вв. до н.э.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. - М.. 1978. - 21 с.
Отрощенко В.В., Болтик Ю.В, Отчет о работах Запорожской экспедиции в 1976 г. // НА ИА АН УССР. - 1976/6.
Отрощенко В.В., Болтрик Ю.В. Культурно-хронологическое и территориальное распределение могильников Днепре-Молочаиской степной области // .Материалы по хронологии археологических памятников Украины. - К. : Наук, думка, 1982. - С. 38 46.
Савостина Е.А. Боспорские склепы: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. - М., 1984. - 24 с.
Савостина Е.А. Типология и периодизация уступчатых склепов Боспора // СА. - 1986. - № 2. -С. 84 -100.
Савостина Е.А. Опыт сравнительного анализа погребальных памятников: боспорские склепы и надгробия// КСИА АН СССР. - 1987. - Вып. 191. - С. 13-19.
Секерская Е.П. Лошади кургана Огуз // Киммерийцы и скифы. Тез. докл. Всесоюз. сем., поев, пам. А.И.Тереножкина. - Кировоград, 1987. - Ч. 2. - С. 65 -67.
Спицын А.А. Раскопки, произведенные в 1897 г. близ д.Башмачки Екатеринославского уезда // ИАК. - 1901. - Вып. 1. - С. 69 79.
Тереножкин А.И. Скифский курган в г. Мелитополе // КСИА .АН СССР. - 1955. -- Вып. 5. - С. 23 -34.
Тереножкин А.И., Изьинская В.А.Г Черненко Е.В., Мозолевский Б.Н. Скифские курганы Никополь-щины//Скифские древности. -- К. : Наук, думка, 1972. - С- 113 -185.
Фиалко Е.Е. Костяные изделия из кургана Огуз // Скифы Северного Причерноморья. - К. : Наук, думка, 1987. - С. 130 -140.
ЦветаевсГ.А. Курганный некрополь Пантикапея 11 МПА. - 1957. - № 56. - С. 227-250.
Чередниченко Н.Н., Фиалко Е.Е. Погребение жрицы из Бердянского кургана // СА. - 1988. - № 2. -С. 149-167.
Шалъкевич А.А. Архитектурное исследование Царского кургана // ТГЭ. - 1976. - Вып. 17.
С. 138 165.
Шуази О. История архитектуры. - М. : Изд-во Всесоюз. академ, архит., 1935. - 631 с.
С.И.АНДРУХ
МАЛАЯ СКИФИЯ В ДОБРУДЖЕ
Статья посвящена одному из актуальных вопросов позднескифской истории - о Малой Скифии в Добруджс. Детально анализируются письменные и археологические источники, предлагается оригинальная трактовка ряда аспектов исследуемой темы.
В античной литературе широкую известность получило свидетельство Страбона о существовании двух независимых, разделенных большим расстоянием государственных образований с одинаковым названием: ’’Вся эта страна, а также, пожалуй, и область за перешейком до Борисфена называлась Малой Скифией. Вследствие множества пере-©С.И.Андрух. 1994 144	ISBM5-12-003997-9. Древности скифов. Киев, 1994.
селенцев, переправлявшихся отсюда за Тиру и Петр и заселявших ту страну, значительная часть ее также получила название Малой Скифии, так как фракийцы уступали им землю, отчасти принуждаемые силой, отчасти же вследствие плохого качества почвы, так как большая часть страны болотиста” [Страбон, VII, 4,5].
К сожалению, этот фрагмент приведен Страбоном без какого-либо указания на время происходивших событий. Анализ изменения этно-политической ситуации и климатических условий в Северном Причерноморье показал, что с начала III в. до н.э. происходит угасание Степной Скифии, уменьшение численности, а затем и исчезновение здесь скифского населения и концентрация его с середины века в Степном Крыму и Нижнем Поднепровье, с одной стороны, и к югу от Дуная, в современной Добрудже — с другой [Вязьмитина, 1986, с. 184; Мачинский, 1971, с. 51—53; Карышковский, 1971, с. 47— 49; 1971а, с. 59; Карышковский, Клейман, 1985, с. 66—67; Пол1н., 1984]. Полагают, что крымская Малая Скифия древнее Малой Скифии в Добрудже [Мачинский, 1971, с. 53].
Заметим, что в научной литературе до сих пор не решен окончательно вопрос, какие же именно группы скифов принимали участие в образовании государства на территории Добруджи — то ли это были остатки войск Атея, то ли какие-то группировки населения, переправившиеся за Дунай в результате катаклизмов, происходящих в степях Причерноморья, то ли, начиная с IV в. до н.э., следует говорить о непрекращающихся передвижениях скифов в районе Подунавья, завершившихся во второй половине III в. до н.э. созданием государства. В значительной степени решение этого вопроса зависит от определения той роли, которую играли здесь скифы.
В этой связи небезынтересным будет проследить процесс проникновения скифов в Добруджу и пребывания их там с самого начала. Письменные источники зафиксировали три основных попытки пересечения ими линии Дуная — поход до Херсонеса Фракийского [Геродот, IV, 40]; столкновения Атея с трибаллами и истрианцами и разгром его войск Филиппом II [Юстин, IX, 1, 2-16; Полиен, VII, 44, 1; Фронтин, II, 4, 20] и уже упомянутое свидетельство Страбона. Все авторы связывают передвижение скифов с военной деятельностью, что послужило причиной возникновения теории скифской экспансии на запад, впоследствии пересмотренной и подвергнутой критике отечественными и зарубежными учеными [Мелюкова, 1955].
Весь процесс проникновения скифов в Добруджу зачастую представляется в виде нескольких этапов, не связанных друг с другом хронологически и имеющих разные последствия [Pippidi, Berciu, 1965, р. 215; Vasiliev, 1980, р. 140].
Наиболее единодушны исследователи в оценке первого этапа пребывания скифов за ‘Дунаем. Проникновение их в Добруджу в конце VI — начале V в. до н.э. трактуется как кратковременный рейд скифской армии за персами, не повлиявший на развитие местных фракийских племен [Pippidi, Berciu, 1965, р. 162; Мелюкова, 1979, с. 239]. Выдвинутое Т.В.Блаватской предположение об удержании скифами в своих руках северной части Добруджи [1948, с. 207] позже было пересмотрено ею [1952, с. 48, сн.1]. Археологический материал также не дает возможности говорить о каком-либо сильном влиянии здесь скифского этнического компонента. В основном вся деятельность скифов на территории Добруджи ограничивается контактами скифской, гетской и греческой аристократии, зачастую династийного характера [Геродот, IV, 78; IV, S(?] и проявляется археологически в нередких находках престижного характера [Pippidi, Berciu, 1965, р. 101—105]. Пограничной линией между двумя варварскими мирами в это время является Дунай [Мелюкова, 1969, с. 79; Iliescu, 1975, р. 15].
В то же время, как отмечалось А.И.Мелюковой, наличие скифской керамики в архаических слоях Истрии и Таривсрде может свидетельствовать о присутствии определенного скифского компонента уже с VI в. до н.э. [Мелюкова, 1979,с. 239].Слабый приток его, очевидно, прекратился в середине V ъ. до н.э. с усилением Одрисского царства и включением в его владения земель вплоть до Дуная. Вместе с тем недавно была сделана попытка подвергнуть сомнению возможность соотнесения данной категории находок со скифами-кочевниками и предложено видеть в носителе ее земледельческое население Лесостепи [Бруяко, 1987, с. 28—29]. Этот тезис нуждается в доказательстве, в то время как и письменные источники, и находки престижных вещей со всей определенностью указывают на сильную заинтересованность скифов в установле-145
нии контактов с населением Западного Причерноморья, в результате чего какая-то часть населения могла оседать на землю.
Следующий этап проникновения скифов в Добруджу связывается с именем Атея и поражением его в битве с Филиппом II Македонским, Здесь основным является вопрос о времени перехода скифами Дуная и длительности их пребывания там. Наиболее аргументированно эта проблема, с широким привлечением библиографии, рассмотрена Д.Б.Шеловым [1971, с. 57—58, сн. 15—25]. Отметим, что, являясь сторонником раннего проникновения скифов в Добруджу, связываемом Т.В.Блаватской с ослаблением фракийского государства и началом антифракийской деятельности Филиппа [1952, с. 80], мы видим подтверждение этому в резком увеличении числа памятников в Нижнем Подунавье с начала IV в. до н.э., особенно четко прослеживающемся в районе переправы через Дунай. Косвенным подтверждением длительности пребывания скифов за Дунаем может быть и ход переговоров Атея с Филиппом, подразделяющийся на несколько этапов [Яковенко, 1986, с. 50].
В румынской историографии до сих пор этот вопрос рассматривается в двух направлениях. Согласно первому, скифы вторглись в Добруджу непосредственно перед битвой с македонцами [Dictionar, 1976, р. 531; Crisan, 1977, р. 132], согласно второму — проникновение скифов к югу от Дуная происходит задолго до конфликта с Македонией. В течение этого периода скифы оседают на землю в районе между Томи и Каллатией. Здесь же локализуется и ставка Атея [Iliescu, 1969, р. 174—176; Iliescu, 1975, р. 16].
Свидетельством длительности пребывания скифов на данной территории являются также находки на поселениях и в захоронениях скифской лепной керамики и оружия скифского типа [Irimia, 1973, р. 66-67; 1976, 1980, р. 72, 73]. Мы хотели бы обратить внимание на ареал распространения находок скифского облика — в основном они концентрируются в прибрежной зоне Добруджи, между Констанцей и Мангалией. О подобных находках южнее Мангалии, на северо-востоке современной Болгарии, нам не известно.
Не останавливаясь подробно на всем комплексе проблем, связанных с пребыванием скифов Атея за Дунаем, отметим, что разгром их Филиппом II по-разному рассматривается в историографии. Соглашаясь с тем, что на этом заканчивается данный этап проникновения скифов в Добруджу, ряд исследователей считает, что остатки войск Атея некоторое время находились под властью гетов [Iliescu, 1975, р. 23], а в дальнейшем послужили основой для образования здесь Малой Скифии [Блаватская, 1948, с. 209; 1952, с. 83,143-144].
С другой стороны, в литературе неоднократно подчеркивалось, что в результате поражения скифы были полностью вытеснены на левый берег Дуная [Pippidi. Berciu, 1965, р. 214, 215; Dictionar, 1976, р. 531] или даже ”... покинули ... левобережье Дуная” [Алексеев, 1987, с. 41]. Более того, делаются попытки привязать определенные памятники на левобережье Дуная (в частности, могильник у с. Кисканы, округ Брэила) с разгромом скифов македонцами и уходом их из Добруджи [Hartuche, Anastasiu, 1968, р. 57].
Некоторую ясность в решении этого вопроса могут внести, на наш взгляд, древние авторы. В первую очередь отметим свидетельства о многочисленности здесь скифов. Так, в упоминаниях о битве их с трибаллами авторы говорят о большом количестве нестроевого населения, проживающего, видимо, на этой территории [Полиен, VII, 44, 7; Фронтин, II, 4, 20]; говоря о победе Филиппа, Помпей Трог называет огромное количество пленных — 20000 женщин и детей [Юстии, IX, 2, 75]. Вместе с тем Помпей Трог, довольно подробно описавший весь ход скифо-македонского конфликта, неоднозначно указывает, что сразу же после победы над Атеем и сбора ’’трофеев” Филипп отправился домой, не предприняв против скифов более никаких действий.
Однако после столь жестокой акции, скифы, видимо, длительное время были обескровлены, чем и объясняется молчание о них при освещении древними авторами последующих событий в этом регионе. Говоря о населении левобережья Дуная во время похода Александра против трибаллов, Арриан [1, 3, 1-2] и Плутарх размещали здесь скифов вплоть до самого устья [Карышковский, 1971, с. 46, сн. 60; Виноградов, Ка-рышковский, 1983, с. 33, сн. 161]. Немногим позднее в ’’гетской пустыне”, недалеко от переправы через Дунай [Виноградов, Карышковский, 1982, с. 26, сн. 4; Карышков-146
скип, Клейман, 1985. с. 63] скифами был разбит полководец Александра Зопирион [Юстин, XII, 1, 4]. То несоответствие, которое содержится в сведениях Помпея Трога и Курция Руфа [X, 1, 43} по поводу противника Зопириона, возможно, также отражает присутствие к северу от Дуная и скифов, и гетов. причем каждый автор, по нашему мнению, называл тот народ, которому он отдавал приоритет в силе и могуществе.
Поражение Зопириона и заинтересованность Македонии в восточных делах способствовали победе антимакедонского движения и освобождению Фракии вплоть до смерти Александра [Блаватская, 1952, с. 90]. Поэтому вполне логично предположить, что скифы могли возобновить свои походы через Дунай, прекратившиеся тли уменьшившиеся с переходом власти к Лисимаху. По крайней мере уже через 10 лет после смерти Александра они выступают как активная политическая сила на стороне Каллатии против Лисимаха [Диодор, XIX. 73]. Указание Диодора, что в результате сражения с Лисимахом скифы были вытеснены "за пределы”, многими исследователями интерпретируется как io. что они были вынуждены покинуть Добруджу и перейти на левый берег Дуная [Карышковский, 1971, с. 46, си. 62]. а попытка Т.В.Блаватской разграничить владения скифов и македонцев внутри Добруджи, отведя македонцам прибрежную область, а скифам внутренние районы [1948, с. 209], не нашла последователей. Ес гипотеза не подтверждается и археологическим материалом. Немногочисленные скифские памятники. известные нам в Добрудже [kimia, 1974; 1976; 1980; 1983; Garila.Cantacuzino, 1962; Mitrea 1962], расположены вблизи побережья, в районе действий Лисимаха.
Возможно следующее предположение, не лишенное оснований. В результате разгрома Лисимахом скифских войск они были вытеснены за пределы Добруджи. Но здесь же, судя по находкам скифской лепной керамики на поселениях [Irimia, 1983, р 66]. проживало и земледельческое население, возможно, частично смешанное с фракийцами. Первые данные о смешении скифских и фракийских племен известны с середины 111 в. до н.э. [Аполлоний Родосский, IV, 320; Страбон, VII, 3, 2; VII, 3, 73]. Наличие скифской керамики на фракийских поселениях в IV в. до н.э., по-видимому, может свидетельствовать о более раннем начале процесса слияния двух этносов. Диодор, описывая борьб}' Лисимаха со скифами и фракийцами, говорит о изгнании только восставших скифов. Судьба остального населения остается неосвещенной.
О том что здесь оставалось какое-то скифское население, вероятно, весьма малочисленное. свидетельствует и то. что уже в середине III в. до н.э. у Томи и Дионисополя проживали скифы, занимающиеся земледелием и имеющие свои города [Псевдо— Скимн, 756, Плиний, IV, 44]. Причем ареал распространения скифских комплексов агеевского периода и зафиксированные древними авторами границы проживания скифов в 111 в. до н.э. практически совпадают. Отстаивая непрерывность проживания здесь скифов, следует отметить, что вплоть до 281 г. до н.э., года смерти Лисимаха, переходы через Дунай были весьма затруднены. Дело в том, что Лисимах осуществлял в Доб-рулже довольно жесткую политику контроля, вводя в западнопонтийские города свои гарнизоны, возводя укрепления и пресекая всякого рода антимакедонские выступления [Блаватская, 1952, с. 93—107]. Более того, он пытался даже распространить свою влас гь и на левобережье Дуная, где потерпел неудачу в борьбе с Дромихетом [Страбон, VII, 3,8; VII. 3,14; Мелюкова, 1979, с. 237, 238; Никулина, 1987, с. 192-193].
После смерти Лисимаха население Западного Причерноморья обрело независимость и сразу же возобновляются, видимо, походы скифов на правый берег Дуная. Однако на северо-западе Добруджи с начала III в. до н.э. возникают военно-политические объединения гетов под предводительством сначала Москона, затем Залмодегика [Preda, 1964; Pippidi, 1967, р. 194], зэтрушгяющие свободные передвижения скифов. В этой связи, видимо, и следует рассматривать свидетельство Страбона, что ”... фракийцы уступали им землю, отчасти принуждаемые силой” [VII, 4, 5]; то есть вполне возможно предположить организацию подобным объединением сопротивления переправлявшимся скифам. Сомнительно, поэтому, чтобы силами только появившихся в Добрудже скифов, продвижению которых всячески мешали фракийцы, можно было за каких-то 20—30 лет, истекших после гибели Лисимаха, распространить свое влияние на довольно обширной территории от Томи до Дионисополя и возвести здесь ряд городов. Посильное участие в этом, виимо, принимало и проживавшее здесь раньше скифское население.
С резким обострением обстановки в северопричерноморских степях поток скифов-переселенцев к середине Ш в. до н.э. усиливается к концу столетия, чему способствовало появление на левобережье Дуная новых воинственных этнических группировок [Каришковський, 1969; Мачинский. 1974; 1977]. Передвижение скифов, освоение ими обоих берегов Дуная, смешение с фракийцами нашли отражение у Аполлония Родосского [IV, 320] и Страбона [VII, 3, 2; VII, 3, 13], использовавших при изложении этих событий произведения Артемидора и Посидония [Каришковський, 1971, с. 48]. К концу III в. до н.э. скифы окончательно концентрируются в Добрудже и образовывают государство Малая Скифия. С этого времени их контакты с населением Северного Причерноморья становятся весьма эпизодическими и фиксируются в основном нумизматическими находками [Карышковский, 1962; Андрух, 1984] и гораздо реже - археологическими [Андрух, 1987].
Подводя итог вышеизложенному, отметим, что пребывание скифов.в Добрудже подразделяется нами на два не связанных между собой этапа. Первый из них относится к концу VI или началу V вв. до н.э. — времени похода скифов в Херсонес Фракийский. По завершении похода скифы вернулись на левобережье Дуная, не оказав влияния на развитие местного населения. С IV в. до н.э. начинается новый этап проникновения скифов на правый берег, и с этого времени они остаются в Добрудже, на наш взгляд, вплоть до угасания Малой Скифии. Предвидя возможные возражения, обращаем особое внимание исследователей на приводимую в работу карту. Сопоставление ареала распространения находок скифского облика IV—III вв. до н.э. и момент царей Малой Скифии очерчивает одну и ту же территорию. Придерживаясь мнения о непрерывном обитании здесь скифского населения, отметим, что мы ни в коей мере не являемся-сторонниками массового проникновения или военной экспансии. Судя по всем видам источников — письменным, археологическим, нумизматическим, — скифы никогда не составляли большинства населения в Добрудже, где бок о бок с ними проживало местное фракийское население со своей традиционной культурой [Irimia, 1980, harta; 1983, harta].
Во втором этапе следует выделить несколько моментов подъема и спада деятельности скифов на данной территории. Высший пик активности приходится на начало этапа, когда скифы под предводительством Атея появляются в Добрудже, устанавливая контакты с греческими городами и Македонией, сражаясь с трибаллами и ’’истриана-ми”. Завершается этот процесс их поражением в конфликте с македонцами. Нецол-гий спад скифской активности заканчивается с поражением Зопириона и притоком сюда новых скифских сил. Второй по силе пик приходится на 313 г. до н.э., когда скифы в союзе с греками й фракийцами выступают против Лисимаха. Разгром их Лисимахом и изгнание военноспособного населения надолго обескровил скифов. Третий подъем относится ко времени образования государства Малая Скифия и является наиболее длительным. Он характеризуется установлением добрососедских отношений с греческими городами, возможно, мелкими стычками с фракийцами в борьбе за обладание территорией, и является наиболее спокойным. Завершается, по-видимому, полной ассимиляцией скифского населения.
Последний этап пребывания скифов в Добрудже и соответственно время существования Малой Скифии определяются обычно продолжительным отрезком времени -П1—I вв. до н.э. Основанием для такой датировки послужили надпись из Варны в честь антиохийца Гермия, бывшего при дворе Канита (Граков, 1936, с. 251], и монеты царей Малой Скифии — Танусака, Канита, Сариака, Акросака, Хараспа, Эйлии — по фактуре и стилю изображений аналогичные эмиссиям западнопонтийских городов этого периода [Regling, 1906, Мушмов, 1912, с. 343—344; Soutzu, 1976; Moisil, 1916, р. 24—29; Knechtel, 1919; Canarache, 1933; 1942; 1950; Герасимов, 1946, 1953; Youroukova, 1977]. Недавно опубликована еще одна надпись, упоминающая имя Сариака; она отнесена авторами публикации ко II в. до н.э. [Lazarov, Popov, 1985; Лазаров, 1985].
Насмотри на то что вопросу датировки Малой Скифии уделено значительное внимание в работах упомянутых исследователей, единого мнения до сих пор не выработано. Существующие на сегодняшний день точки зрения можно разделить на четыре группы. 1) Начало III в. до н.э. [Canarache, 1950, р. 226]. Помимо установления типологического сходства царских и автономных монет, В.Канараке делает попытку определить время 148
чеканки скифских монет на основании оценки политическрй ситуации на Балканах. Он отмечает, что эмиссии не могли выпускаться раньше 300 г. до н.э. (с учетом разгрома скифов Лисимахом) и позже 280 г. Нижняя дата определяется им в соответствии с массовым нашествием кельтских племен на Балканский п-ов. которое, якобы, привело к полному упадку эллинистической цивилизации. Правда, здесь же автор говорит о возможности существования греко-скифского государства в Ш—1 вв. до н.э., вплоть до появления римлян [р. 223].
2) Вторая половина III — первая половина II в. до н.э. (Regling, 1906, р. 264-265; Knechtel, 1919, р. 33]. Не останавливаясь на сопоставлении с автономными монетами, У.Кнехтел пытается обосновать начальную дату тем, что право чекана монет скифам предоставили македонские правители, а так как титул BA2IAEYZ появляется впервые только на эмиссиях Александра Великого, то, следовательно, чеканка монет скифскими царями датируется эпохой после Александра.
3)Вторая половина или конец III в. до .,.э. — начало I в. до н.э. [Герасимов, 1953, с. 57; Блаватская, 1948, с. 210—212; Блаватская, 1952, с. 143—146, 170; Карышков-ский, 1971, с. 52; Stoian, 1962, р. 24]. Дополнительным основанием подобной датировки служит привлечение письменных источников: по начальной дате — Плиния [IV, 44] и Псевдо-Скимна [7.50, 756, 766] о присутствии скифов у Томи и Дионисополя; по конечной дате — Диона Кассия [XXXVIII, 10, 3] об участии скифов в борьбе с римским полководцем.
4)Конец II — начало 1 в. до н.з. [Youroukova, 1977, р. 119—121]. Причиной такой датировки для И.Юруковой стало определение времени зарытия Болгаревского клада. Выделив несколько основных групп изображений на царских монетах, исследовательница пришла к выводу об их единовременной циркуляции и соответственно о возможности либо синхронного, либо весьма краткого периода правления скифских царей, которых она считает союзниками Митридата VI в его борьбе с Римом.
Не останавливаясь подробно на разборе аргументации той или иной датировки, отметим, что если во время написания работ У.Кнехтелем и В.Канараке и были возможны в какой-то степени подобные представления, то в настоящий момент они не выдерживают критики. Свое несогласие с точкой зрения И.Юруковой мы высказали в специальной работе*. Наиболее достоверной нам представляется третья точка зрения. Подробнее вопрос датировки рассмотрим немного ниже.
В данном случае, возвращаясь к разбору работ по интересующей нас проблеме, отметим, что не меньшее внимание исследователей привлекали и правители Малой Скифии. Уже упоминалось, что известны имена шести скифских царей, хотя в литературе высказывались предположения о существовании еще двух. Впервые подобные сообщение было сделано А.В.Орешниковым. Им введена в научный оборот серебряная монета из собрания А.С.Уварова, близкая по типу к монетам царей Малой Скифии. Плохая сохранность монеты обусловила двойное прочтение имени — АЕА1(?)А£ (?) [1915, с. 14, 15] и КЕЛВ1А2 [1912, с.219], причем авторотмечал некоторое сходство с именем Эйлия. Каких-либо других сведений о правителе Скифии с подобным именем у нас нет.
Во втором случае к эмиссиям царей Малой Скифии без каких-либо доказательств отнесены монеты Атея, прбдатированные рубежом III—II вв. до н.э. [Poenaru-Bordea, 1975, р. 24]. Считаем, что подобный вывод не имеет под собой никаких оснований.
Итак, располагая сведениями о существовании шести царей Малой Скифии и не имея возможности продатировать правление каждого из них, исследователи основное внимание уделяли вопросу установления их хронологической последовательности. Причем, отметим сразу, неоднократно ставился вопрос о существовании нескольких мелких царств на территории Добруджи и о единовременном правлении всех шести царей [Блаватская, 1948, с. 210; Ganarache, 1933. р. 62; Youroukova, 1977, р. 111]. Если первые два автора в последующих работах отказались от такой постановки вопроса, то И.Юрукова дала развернутую аргументацию своего представления о кратковременности правления всех парей, основывающуюся на идентичности изображений богов с их атрибутами и наличии одних и тех же монограмм на монетах различных царей [1977,р. 107-112].
К вопросу о датировке монет скифского царя Акросака (в печати).
Большинство исследователей представляет .Малую Скифию единым государством, с одной непрерывно правящей династией. Невзирая на разнобой, до сих пор существующий в определении хронологических рамок Малой Скифии, практически все исследователи единогласно ставят Канита в главе списка правителей государства, а Сариака — в конце. Начало такому представлению о порядке правления положил еще К .Регли иг [Regling, 1906]. Основанием послужило типологическое сопоставление монет известных к тому времени трех царей — Канита, Хараспа и Акросы. К несколько иному выводу пришел В .Канараке [1933]. Первым в скифской династии он назвал Хараспа, подчеркивая негреческий характер имени, близкий к эпохе раннего эллинизма стиль изображений, однотипность и немногочисленность монет; даже сочетание изображений Диоскуров с символом Зевса — орлом В.Канараке трактует как непонимание царем греческой религии. Все это, по мнению автора, свидетельствует о непрочности и кратковременности правления первого скифского царя. Вторым, по сходству изображений на его монетах и монетах Хараспа, назван Танусак. Большое количество монет и разнообразие изображений на них позволили В.Канараке отнести Канита в середину списка, что по времени соответствует периоду расцвета и консолидации скифского государства. Из оставшихся царей Сариак назван пос..едним, о чем, якобы, свидетельствует грубый стиль изображений на монетах, низкое качество металла, малая номинальная стоимость, а также сильное греческое влияние в его имени. Правление Сариака относят ко времени упадка государства, и его экономическому кризису [Canarache, 1933. р. 63]. В своей последней, обобщающей работе исследователь, к сожалению, не останавливается на данном вопросе, но характеристику царских эмиссий он, тем не менее, начинает с монет Канита [1950, с. 227], что можно расценивать как признание Канита первым правителем. Т.Герасимов разделяет мнение В.Канараке о периоде правления Сариака как периоде упадка скифского государства, начало которого связывается с нападением варваров с севера [1953, с. 57]. Под ’’варварами с севера” следует понимать, видимо, бастардов. Даже И.Юрукова. отстаивая мнение с кратковременности правления царей, живших в эпоху Митридата VI, первое место отводы Каниту, считая, что его монеты играли роль некоего образца для эмиссий остальных царей, в то время как Сариак ”... завершает перечень скифских союзников Митридата VI” [1977,р. 111,121].
Справедливое возражение Т.Герасимова вызвало утверждение В.Канараке, что непосредственным преемником Канита следует считать Хараспа: сокращение магистратского (?) имени ВАК, встречающееся на монетах Канита и Танусака, позволило исследователю отвести второе место в списке царей Танусаку и соответственно третье место - Хараспу [1953, с. 55]. С последовательностью правления царей, разработанной Т.Герасимовым, согласился и П.О.Карышковский [1962, с. 68, сн. 101].
Таким образом, одни и те же материалы положены в основу разного понимания хронологической последовательности царей Малой Скифии. Продолжая разработку этого вопроса, заметим, что мы ни в коей мере не придерживаемся мнения о возможности одновременного существования в Добрудже нескольких самостоятельных государств. Доказательство тому, во-первых, слишком ограниченная территория, занятая скифами, чтобы представлять какую-то политически организованную силу, а во-вторых, выпуск монет разных царей одним и тем же магистратом, о чем свидетельствуют одинаковые монограммы, что вряд ли возможно при одновременном их правлении. Вероятнее всего, выпуск монет одним и тем же магистратом для разных царей следует использовать как один из основных аргументов последовательности их правления. Подобный а _ чай не единичен: известен факт чеканки монет неким Зоилом вначале для Филиппа V Македонского, а затем для его сына Персея в течение десяти лет [Mamroth, 1930]. Отсутствуют основания с этих позиций говорить и о кратковременности правления царей; в античной литературе засвидетельствс аны случаи долгожительства (Лукиан Самосатский об Атее). В своде В.Канараке, характеризующем около 80 % всех известных монет Малой Скифии, для царских эмиссий выделены монограммы 16 монетных магистратов [1950, с. 254].
По нашему мнению, монограммы, приведенные в сводной таблице под № 1, 10—12 и 3—5, можно объединить в две группы, соответствующие не семи магистратам, а двум. Подобные случаи различного написания имени известны как для ежегодно сменявшихся магистратов [Карышковский, 1988, с. 82, сн. 17], так и при длительной работе одного магистрата [Mamroth. 1928. 1930]. В итоге получается, что для скифских царей 150
выпускали монеты не 16, а 11 магистратов, причем четверо из них работали последовательно для двух, а то и трех династов (табл. 1).
Таблица 1. Монограммы на монетах царей Малой Скифии в
Добрудже
Танусак	"Г" 		 | Канит	Сариак	Акросак	Харасп	Эйлий
ВАК	ВАК ЛИ; И 4Л' АР!Т B/TZ	(П АА I5P	АГ-А/Щ; АКАЕЕ ЕТ		ME
7
ТАЕ
Придерживаясь мнения о том, что Канита следует относить к началу скифской династии, мы, тем не менее, считаем, что возглавлять ее должен Танусак. Об этом свидетельствует наличие сокращения ВАК на монетах только этих двух династов, в то время как Канита объединяет с Сариаком монограмма fol , и последовательно с Сариаком и Акросаком — сокращение АН. Два последних династа — Харасп и Эйлий объединены между собой сокращением ME. С остальными царями их связь по монограммам не прослеживается, и последовательность их правления определить сейчас затруднительно (табл. 2).
Таблица 2. Последовательность правления царей Малой Скифии в Добрудже
Реглинг. 1906 Кнехтел, 1919	Канараке, 1933	Г ерасимов ,1953 Андрух
Втор. пол. Ш - пер. пол. II в. ДО Н.Э.	Нач.Шв.дон.э.	Втор. пол. III - нач. I в. ДО Н.Э.
Канит	Канит	Харасп	Канит	Танусак Харасп	Танусак	Танусак	Танусак	Канит Акросак	Харасп	Кани^	Харасп	Сариак Акросак	Акросак	Акросак	Акросак Сариак	Сариак	Эйлий	Харасп (?) Сариак	Эйлий (?)		
Для подтверждения такой последовательности правления династов Малой Скифии и установления их относительной хронологии привлечем и другие материалы. Речь идет о .^вух эпиграфических памятниках с именами Канита и Сариака и кладе монет из Бол-гарево с монетами Акросака.
Первый из них — декрет граждан Одесса в честь антиохийца Гермия, который ’’пребывал у царя скифов Канита, остается ... благосклонным и расположенным к народу и . помогает встречающимся с ним гражданам” [Граков, 1939, с. 251], датируется исследователями концом Ш — началом II в. до н.э. Личность Гермия понимается неоднозначно: иногда он называется богатым купцом [Карышковский, 1962, с. 111, сн. 32], но чаще в нем склонны видеть какое-то влиятельное лицо, находящееся на службе у Кандта, попутно осуществлявшее и торговые операции [Knechtel, 1919, р. 29; Блаватская, 1952, с. 137; Карышковский, 1985, с. 72]. Действительно, мало вероятно, чтобы простой купец мог обладать какой-либо властью у скифского царя и защищать нопутно интересы граждан Одесса. Хр. Данов предлагает рассматривать этот документ совместно с надписью из Аполлонии как свидетельство возрастающей заинтересованности Селев-кидов в Балканских делах [1968, с. 411, сн. 30]. Действительно, если в середине III в. до н.э. Антиох П дошел во Фракии только до Кипселы [Карышковский, 1962а, с. 105; Юрукова, 1982], то его преемник Антиох III разворачивает на Балканах активную деятельность, введя туда в 197 г. до н.э. войска. Он проникает глубоко во Фракию, освобождая эллинов от притеснявших их фракийцев, и привлекает на свою сторону галатов [Аппиан, Сирийские войны, 6]. Предполагается даже, что Антиох III мог заключить альянс с западно-понтийскими городами против Рима [MeGing, 1986, р. 49]. Действия Антиоха III во Фракии прекращаются в 190/189 г. до н.э. после битвы при Магнезии. Очевидно, именно в этом году отрезку времени (7 лет) следует относить пребывание у Канита антиохийца Гермия, который вполне мог быть лицом, проводящим политику Селевкидов среди варварского, а заодно и греческого населения.
Другой памятник (Алтарь) найден у мыса Калиакра [Lazarov, Popov, 1985; Лазаров, 1985]. Надпись на нем гласит, что некий Антигон, македонец из города Стибера, посвящает алтарь Диоскурам от имени скифского царя Сариака. Авторы публикации предложили идентифицировать Антигона с придворным Филиппа V. Известно что он возглавлял бастарнов при их переходе через Фракию в 179 г. до н.э. Такое сопоставление, на наш взгляд, не лишено оснований. Дело в том, что Филипп должен был обеспечить бастарнам ’’безопасный переход через Фракию и провиант. Чтобы быть в состоянии это исполнить, Филипп задарил предводителей областей, поручившись, что бастарны совершат свой переход мирно” [Тит Ливий, X, 57, 4}. Общепризнано, что бастарны в это время проживали возле устья Дуная. Неоднократно делались попытки реконструировать весь путь их во Фракии [Блаватская, 1952, с. 153, сн. 2—5; Домарадски, 1984, с. 81, 113, 114, карта V]. Интересно, что в самом начале своего пути бастарны должны были проходить через владения скифов или мимо них. В таком случае правомерен вопрос: а не бььл ли Сариак в числе одаренных Филиппом предводителей? При положительном ответе свое место займет и алтарь, посвященный Диоскурам, так как они покровительствовали не только морякам и мореходству [Лазаров, 1985, с. 48], но и оказывали помощь в сражении, особенно всадникам [Babeion, 1949; Lexicon, 1984]. Не поэтому ли был установлен этот алтарь при прохождении здесь бастарнов в то время, когда Филипп разрабатывал новые планы против Рима?
Последним материалом, позволяющим определить время правления Акросака, является клад из Болгарево, состоящий из четырех золотых статеров Лисимаха и четырех бронзовых монет Акросака. Автор публикации клада продотировал царские эмиссии последней четвеотью III в. до н.э. [Gerasimov, 1975, р. 25—26], а И.Юрукова отнесла их же к концу II - началу I в. до н.э. [1977, р. 118-121]. Мы предлагаем датировать этот клад 140—120 гг. до н.э. Подробное обоснование такой даты дано нами в упоминавшейся выше работе.
Итак, эти тр., документа могут служить, по нашему мнению, неоспоримым доказательством правления царей в такой последовательности: Канит — Сариак — Акросак, в течение по меньшей мере 50 лет. Не противоречит этому и сокращение имени одного и того же магистрата на монетах перечисленных правителей. Вполне допустимо, что магистрат мог начать работу в конце правления Канита и закончить ее в начале правления Акросака, то есть функционировать где-то 40—5^ лет.
Возвращаясь к вопросу о датировке Малой Скифии в целом, отметим: правление Канита, засвидетельствованное в начале II в. до н.э., началось, по-видимому, еше в конце III в. до н.э. Свидетельство тому — многочисленность и разнотипность его монет, для выпуска которых был необходим длительный период времени. Признавая Канита преемником Танусака, мы, тем самым, относим становление Малой Скифии ко второй половине, или, возможно, середине III в. до н.э. (с учетом того, что момент возникновения государства и начало чекана монет не обязательно должен совпадать).
О конечной дате существования Малой Скифии судить сложнее. Именно на это время приходится правление Хараспа или Эйлия. Известно только, что, затевая войну с Римом в конце II — начале I в. до н.э., Митридат VI привлек в качестве союзников скифов, фракийцев, бастарнов и др. [Аппиан, Митридатовы войны, 2, 15, 57', Юстин, XXXVII, 3, 1; XXXVIII, 3, 5; XXXVIII, 7, J]. Точных указаний, что среди них было и население Малой Скифии, нет. Однако тот факт, что Митридат рассматривал Западное Причерноморье как плацдарм для наступления на Рим [Молев, 1976, с. 47—51; 1985, с. 53; MeGing, 1986, р. 61, 62, 80], позволяет сделать такое предположение. Косвенным доказательством может служить вхождение в царство Митридата западнопонтийских городов от Истра до Одесса.
В литературе известно еще от э свидетельство древних авторов, используемое как доказательство военно-политической активности скифов в середине I в. до н.э. Речь идет об эпизоде из произведения Диона Кассия о разгроме в 62 г. до н.э. римского полководца Антония Гибриды под Истрией [XXX, 10, 5]*. Исходя из этого, Т.В.Блаватская пришла к выводу, что скифы господствовали в Лобрудже вплоть до середины I в. до н.э., когда они были разбиты войсками Буребисты [1948, с. 212]. Однако отме
• И.Х. Кри шан говорит о коалиции греков, бастарнов и гетов против Гибриды [1977, р. 244]. 152
тим, что Дион Кассий называет союзниками греков ”... бастарнов ( пришедших или происходящих) из скифов (или Скифии)...” — (перевод П.О.Карышковского). Ни один из вариантов перевода не показывает реальных скифов. В этой связи небезынтересно, что в источниках встречаются сообщения и о существовании смешанного кельто-скифского народа: ’’...бастарны, которых основательно считали скифами, перешли Истр...” [Дион Кассий, 11, 23, 2]. Оба приведенных отрывка не позволяют видеть в антиримской коалиции скифов. По всей видимости, говорить о существовании в это время какого-либо активного объединения скифов не приходится. Об этом же свидетельствуют подчинение в 71 г. до н.э. западнопонтийских городов римскому полководцу Марку Лукуллу [Блаватская, 1952, с. 166].
Таким образом, временем существования государства Малая Скифия следует считать середину Ill — начало I в. до н.э.
Для понимания места и роли Малой Скифии в жизни населения Западного Причерноморья в первую очередь необходимо уточнить, какую же территорию занимали здесь скифы. В большинстве работ, касающихся этого вопроса, указывается, что скифы владели всей Добруджей [Regling, 1906; Moisil, 1916; Орешников, 1915. с. 4—22; 1921, с. 218—219; Iliescu, 1975, р. 23—24; Блаватская, 1948, с. 210—211; 1952, с. 145; Pippidi, Berciu, 1965, р.232-233]. причем западными и северными границами государства единогласно признавалось течение Дуная, а восточной — Черное море. Незначительные разногласия наблюдались только в определении южной границы. Одни исследователи проводили ее до Восточных отрогов Балканских гор [Блаватская, 1948, с. 211; 1952, с. 145; Iliescu, 1975, р. 123—124], другие — ограничивали ее р.Батова [Cenarache, 1942, р. 3]. Более того, отмечалось, что уже во II в до н.э. вся территория от Истра до Аполлонии именовалась Скифией [Блаватская, 1952, с. 144; Карышковский, 1971, с. 51, сн. 90]. Столь обширная территория, подвластная Малой Скифии, по идее должна была бы привести к гегемонии ее над всем западнопонтийским регионом. Однако существуют данные, позволяющие значительно сузить ее границы. Наиболее полный анализ всех сведений о территории государства проделан в работах У.Кнехтела [1919, р. 29, 30—31 ]. В.Канараке [1933, р. 77—83; 1950],П.О.Карышковского [1971, с. 50—51].
Напомним, что основными источниками по истории Малой Скифии являются нумизматические и эпиграфические данные и ряд письменных свидетельств. Обращаясь к произведениям древних авторов, отметим, что помимо упомянутых сведений о заселении скифами болотистых земель [Страбон, VII, 4, 5], их постоянном переселении на правый берег Дуная и жизни вблизи фракийцев [Страбон, VII, 3, 2; 3, 13; Аполлоний Родосский, IV. 320], наиболее четкие указания о расселении скифов приведены у Псевдо-Скимна, опирающегося при описании Западного Причерноморья на произведения Деметрия Каллатийского, жившего на рубеже III—II вв. до н.э. [Скржинська, 1980, с. 33]. Так, характеризуя население Добруджи, он пишет, что всю область вокруг Том занимали скифы, граничащие у Дионисополя с фракийским племенем кробизов, а южнее, у Одесса, уже проживали одни фракийцы [Псевдо-Скимн, 750, 756, 766].
Как видим, эти данные позволяют рассматривать подвластные скифам земли от Дуная на север до какого-то пограничного пункта между Дионисополем и Одессом на юге [Са -.arache. 1933, р. 78, 79; Карышковский, 1971, с. 50-51]. Чаще всего южной границей считается течение р. Батовы, в древности именовавшейся Зирасом [Плиний, IV, 44]. Пытаясь конкретизировать пограничную линию скифского государства, У.Кнехтел на основании указаний Пссвдо-Скимна и Плиния представляет ее в виде прямой линии от Дионисополя до Дуросторума (современная Силистра), в юго-восточной своей части опирающейся на течение Зираса [1919, р. 31,32].
Помимо сведений древних авторов о южной границе государства В.Канараке привлекает и ^которые археологические материалы. Так, он отмечает, что вдоль течения Зираса, по обоим его берегам, вплоть до современного с. Николаевки и далее вверх по направлению к Дунаю известны остатки поселений с фортификационными сооружениями. Ссылаясь на мнение чешского исследователя Скормила, считавшего их скифскими, В.Канараке пытается идентифицировать часть из них с поселениями Плиния [IV, 44]. На этом основании он считает, что южная граница Малой Скифии идет с востока на запад по течению Батовы до Николаевки и заканчивается возле Дуная в районе Сучидавы, севернее Силистры [1933, р. 78]. Однако в последующей работе 153
В.Канараке отказывается от такого определения южных границ, и, приводя ряд аргументов, приходит к выводу о том, что их следует проводить от Дуная до Черного моря по линии Рушук — Сумла - Бургас (1950, р. 225]. Отметим, что аргументация В.Канараке в данном случае не выдерживает никакой критики. Кроме того, ареал распространения монет царей Малой Скифии, концентрация которых отмечается в засвидетельствованной древними авторами зоне, также не дает оснований проводить границу государства до Бургаса и тем более до Рущука (.совр. Русе).
Наиболее сложными представляются очертания восточных рубежей Малой Скифии, граничащих с территорией греческих городов. Дело в том, что уже с VI в. до н.э. археологические, а с середины III в. до н.э. и письменные данные свидетельствуют о наличии подвластных городам земледельческих областей (хоры), по которым проводились границы между полисами, и между полисами и варварским миром [Невская. 1953, с. 139, сн. 1, 6; Pippidi, Berciu. 1965, р. 195; Pippidi, 1967, р. 197—198, 1981, р. 256; Карышковский, 1971, с. 50, сн. 84—86]. Добавим, что при описании конфликта фракийского вождя Золта и Истрии составители декрета в честь Агафокла четко разделяли территорию Скифии и греческих городов, подвластны'' некоему царю Ремаксу [Карышковский, 1971, с. 37. 51, сн. 87, 88].
Безусловно, определить в настоящее время протяженность сельских территорий полисов не представляется возможным. Небезынтересным представляется привлечение В.Канараке для решения данного вопроса эпиграфических памятников римского времени [1933, р. 79—81]. Он называет четыре пограничных камня, дающих представления о протяженности хоры Одесса и Каллатии и позволяющих судить о границе между Одессом и фракийской территорией. Подобное сопоставление протяженности хоры рассматриваемого периода и римского времени кажется нам вполне допустимым. По крайней мере, ни в одном из известных нам источников не зафиксировано резкое расширение или сужение границ полисов. Более того, в этой связи можно привести новый эпиграфический памятник из Дионисополя, датируемый авторами публикации концом I в. до н.э. Согласно тексту надписи, между Дионисополем и Каллатией возникли спорные пограничные отношения, для урегулирования которых были созданы две комиссии: одна со стороны фракийского царя Кстиса, а другая — из города Одесса [Бацев. Димитров, 1985]. Этот памятник чрезвычайно интересен для нас следующим: 1)соглас-но надписи можно судить о неразрывности сельскохозяйственных угодий Дионисополя и Каллатии; 2)какие-либо нарушения границ вызывали интерес не только заинтересованных сторон, но и соседних народов; 3) суверенитет полисов признавали не только сами греки, но и варварское окружение; 4)для урегулирования спорных вопросов были призваны фракийцы, это свидетельствует, что к моменту составления надписи скифы не играли здесь-решающей роли. Помимо того, К.Баневым и М.Димитровым сделано предположение о постоянном политическом влиянии фракийского государства на землях Скифии, в результате чего фракийцам отдавался приоритет даже перед греческими городами [1985, с. 37].
Проводя восточные границы государства вблизи хоры западнопонтийских городов, а не по морскому берегу, отметим, что Малая Скифия имела и выход к морю (рисунок) . Так. из шести городов Скифии, упомянутых Плинием [IV, 44], три — Афродисиа-да, Партеноноль, Герания являются приморскими [Латышев, 1949, с. 276, сн. 4; Карышковский, 1971, с- 51, сн. 90]. Дополнительным подтверждением выхода скифов к морю в районе мыса Калнакра может служить, на наш взгляд, найденная здес.. посвятительная надпись от имени царя Сариака [Lazarov, Popov, 1985, р. 156-163; Лазаров, 1985, с. 47-49].
Наиболее стабильным, как отмечалось, было представление о северных и западных границах Малой Скифии, котор; е всеми исследователями проводились по Дунаю. Некоторые соображештя позволяют нам усомниться в их правомерности. Дело в том, что уже с начала III в. до н.э. на северо-западе Добруджи локализуется некое политическое объединение гетов [Russu, 1967; Pippidi, 1961; Карышковский, 1971]. Если о начальном его этапе нам известно только по монетам безымянного Москона [Preda, 1965; Ochesanu, 1970], ничем себя не проявившего, то уже с середшгы III в. до н.э. геты значительно активизируются. Сначала они под предводительством Залмодегика известны только в районе Истрии, где они берут заложников и вредят экономике 154
города. К началу II в. до н.э. это формирование набирает силу и уже действует по всей Добрудже. В первую очередь геты под началом Золта нападают на Истрию, затем на Бизон. По мнению П.ОЛСарышковского, сомнительно, чтобы Каллатия и Томи, расположенные между ними, остались нетронутыми [1971, с. 39]. В такой ситуации трудно предположить, чтобы в непосредственной близости мирно уживались два довольно крупных политических объединения, причем, как мы видим в случае с гет-ским — довольно активным в военном плане. Кроме того, уже на рубеже Hl—II вв. до н.э„ то есть в период расцвета Малой Скифии, на севере Добруджи появляются весьма воинственные бритолаги, имеющие по обоим берегам Дуная города Новиодун и Альобрикс и контролирующие переправу через Дунай [Карышковский, 1971, с. 53—55; Мачинский, 1973, с. 54]. С продвижением бастарнов Т.В.Блаватская связывает разрушение Истрии во второй половине II в. до н.э. [1952, с. 154—156]. Все эти сведения показывают, что крайне нереаль
Е/ ИяСдЪ ЕЕ ЕЗг ЕЗм Карта Малой Скифии:
I - погребения V в. до н.э.; II - погребения ГУ-Швв. до н.э.; поселения VI-V вв. до н.э.; III - границы по Kneebtei 1919 г.; V' - границы по Ganarache 1933 г.: VI - границы no Ganarache 1950 г.; VII - границы по С.И.Андрух. 1 - Истрия; 2 - Тариверде; 3 - Синое;
4 - Сфынтул-Георге; 5 - Констанца; 6 - Констан-ца-Суд; 7 - Кумпзна; 8, 14 - Меджидия; 9 - Ми-хай-Витязу; 10 - Н.Бзлческу; 11 - Топрайсар; 12 - Мангалия; 13 - Май; 15 - Албешти; 16, --Арса; 17 - Мошняну; 18 - Аджижеа.
но проводить северную границу государства по Дунаю. Очевидно, ее следует искать где-то южнее Истрии.
О западных границах Малой Скифии какие-либо данные отсутствуют. В, определении их наиболее важную роль играет установление ареала распространения монетных находок. Основная концентрация их наблюдается в районе между Томи и Одессом. Причем все находки расположены в
прибрежной зоне. Невзирая на срав-
нительно равномерное исследование археологических памятников в Добрудже, до сих пор не известно ни одной монеты к западу от побережья. Это обстоятельство со всей очевид-
ностью свидетельствует о невозможности проведения западных границ Малой Скифии по течению Дуная. Их следует искать, по всей видимости, недалеко от района побережья.
В литературе известны также попытки определения центра Малой Скифии. Как правило, все исследователи ищут его (ставку царей) в районе Дионисополя — между Дионисополем и Зирасом [Knechtel, 1919, р. 33], между мысом Калиакра и Бизоне [Dictionar, 1976, р. 533]. Основным аргументом для такого вывода служит наибольшая концентрация здесь царских монет. В.Канараке сделал попытку привлечь к решению вопроса и.археологические данные. Ссылаясь на известные ему в районе Каллатии
следы поселений и на огромное количество курганов и курганных могильников, он предлагает искать центр размещения скифов по линии Татладжак—Первелия—Акчи-лар—Печиняга—Албешти, заканчивающейся на юге западным окончанием оз. Мангалии [1950, р. 240—241]. Чрезвычайно слабая исследованность данного региона, откуда происходят в основном случайные находки [Irimia, 1980, harta; 1983; harta] не позволяет нам в полной мере судить о верности рассуждений автора.
В этой связи нелишне будет отметить, что в очеоченном В.Канараке районе, а также к югу от оз. Мангалии открыто несколько погребений III— II вв. до н.э., которые после долгих дискуссий считаются скифскими [Irimia. 1983. р. 76, 118—123, fig. 2, 6, 7, 11, 15—19; 3, 2;11, 8-11: 13. 13; 14, 2-13; 16. 14, 15]. Напомним также, что посвятительная надпись от имени царя Сариака найдена на мысе Калиакра. Авторы публикации предположили, что здесь следует искать святилище Диоскуров, которым посвящен алтарь [Lazarov. Popov, 1985, р. 159; Лазаров. 1985, с. 48]. Вполне вероятно и другое предположение — посвятительная надпись от имени скифского царя могла быть установлена в непосредственной близости от его ставки и. безусловно, на территории его царства.
Подводя краткий итог рассмотрению границ Малой Скифии, отметим, что она занимала вытянутую с севера на юг небольшую террию, ближе к побережью. На севере ее граница проходила, видимо, между Истрией и Томи, причем ближе к последнему городу; на юге — между Дионисопочем и Одессом, возможно, по течению Зираса. На востоке ее территория граничит с хорой греческих городов, в ряде мест имея выход к морю. Западные границы определяются нами весы/'1 условно, исключительно по находкам монет. Возможно, они удалены от восточных на 15—20 км. Центр — между Каллатией и Дионисополем.
Подобная ограниченность территории не позволяет видеть в государстве Малая Скифия мощное политическое объединение, подчинившее себе все западнопонтийское население. К такому же выводу пришел и К.Йорданов, выделив для этого периода в Северо-Восточной Фракии несколько политических центров [1985, с. 116-117; 1988, с. 16—17]. Отрица" диктат Малой Скифии в Западном Причерноморье, следует говорить, видимо, о существовании дружеских отношений между скифскими царями и западнопонтийскими городами, чеканившими их монеты, и между скифским и фракийским населением, которое, судя по данным картографирования памятников, могло проживать на территории скифского государства.
.Алексеев А.Ю. Хронология Скифии второй половины IV в. до н.э. // АСГЭ. - 1987. - №28. -С. 38-51.
Андрух С.И. Монета скифского чаря Хараспа из раскопок Тиры // Ранний железный век Северо-Западного Причерноморья. - К. : Наук, думка. 1984, - С ’43-148.
Андрух С.И. Скифы III II вв. до н.э. Дунай-Днестровского междуречья // Киммерийцы и скифы. -Тез. докл. Всесоюз. сс.м.. посвящен, памяти А.И.Тереножкина. - Кировоград. 1987. - Ч. 1. -С. 16-18.
Банев К., Димитров М. Новый эпиграфический памятник из Дионисополиса // Thracia Pontica II. -Jambol, 1985. - Р. 34-38.
Блаватская Т.В. Греки и скифы в Западном Причерноморье Ц ВДИ. - 1948. - № 1. - С. 206 -213. Блаватская ТВ. Западнопонтийские города в VII—I вв. до н.э. - М. : Изд-во АН СССР, 1952. - 264 с. Бруяко И.В. Скифская керамика античных поселений Нижнего Поднсстровья VI-V вв. до н.э // Киммерийцы и скифы. - Тез. докл. Всесоюз. сем., посвящен, памяти А.И.Тереножкина. - Кировоград, 1987. - Ч. 1. - С. 28-30.
Виноградов Ю.Г., Карышковский П.О. Каллиник. сын Евксена. Проблемы политической и социально-экономической истории Ольвии во второй половине IV в. до н.э. // ВДИ. - 1982. - №4. -Ч. 1.-С. 26-46.
Виноградов Ю.Г., Карышковский П О. Каллиник, сын Евксена. Проблемы политической и социально-экономической истории Ольвии во второй половине IV в. до н.э. // ВДИ. - 1983. - № 1. -4.2.-С. 21-39.
Вязъмитина М.И. Городища Нижнего Днепра // Архсол. Украин. ССР. - К. . Наук, думка. 1986. -Т. 2. - С. 223-240.
Герасимов Г. Антнчнн монета с контромарки от Долна Мизияи Тракия// ИБАИ. - 1946. - № 15. -С. 51 -81.
Герасимов Т. Монеты от Канит, Тануза. Харасп, Акроза и Сария Ц ИВАД. - 1953. - Кн.9. - С.53-58. Граков Б.Н. Материалы по истории СкиЛии в греческих надписях Балканского полуострова и Малой Азии//ВДИ. - 1939.-№ 3. - С. 231-315
Данов Хр. Древня Тракия. — София : Наука и изкуство, 1968. - 466 с.
Дамарадски М. Келтите на Балканский полуостров (IV-I вв. пр. нл.) - София : Наука и изкуство, 1984. - 174 с.
Йорданов К. Thiaco-Scythica. Политические отношения в конце VI - середине I в. до н.э. // Мсжду-нар. си мп. ’’Античная балканистика 6". Этноген. нар. Юго-Восточной Европы. Этнолингвист. и культ .-ист. взаимен. Балкан и Пиркумпонтийской зоны. - М.. 1988. - С. 15-17.
Йорданов К. Центров? на политически живот в гстските земи // Североизточна България - дрсвносг и съвремие. Първи национален симпозиум. - София. 1985 - № 1. - С. 109-120.
Карышковский П.О. Монеты западнопонтийских династов. найденные в Северном Причерноморье ): СА. - 1962. - №4. - С. 49 -58.
Карышковский П.О. Из истории отношений Селевкидского государства с городами Северо-Западного Причерноморья // Палестинский сборник. - 1962. - № 9. - С. 105 -114
Каришковський П.Й. До питания про дату ольвзйського декрету на честь Протогена // Археолопя. -1968. - Т. 21. - С. 95 -105.
Каришковський П.Й. Сктфи на ДунаЗ lj У1Ж. - 1971. - № 9. - С. 54-60.
Карышковский П.О. Истрия и ее соседи на рубеже Ш-П вв. до н.э. // ВЛИ. - 1971. - №2. -С. 35 -55.
Карышковский П.О. Монеты Ольвии. - К. : Наук, думка. 1988. - 168 с.
Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город Тира. Историко-археологический очерк. - Киев : Наук, дамка, 1985. - 159 с.
Лазаров М. Новооткрытая надпись Антигона за скифского царя Сариака // ВДИ. - 1985. - № 3. -С. 47 -50.
Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе // ВДИ. - 1949. - № 2. - С. 217-356.
Мачинский ДА. О времени первого активного выступления сарматов в Поднепровье по свидетельствам античных письменных источников /7 АС1 J. - 1971. - № 13. - С. 30-54.
Мачинский ДА. Кельты на землях к востоку от Карпат // АСГЭ. 1973. - Т-15. - С- 53 -64.
Мачинский Д.А. Некоторые проблемы этногеографии восточно-европейских степей во II в. до н.э. // АСГЭ. - 1974. - Т. 16. - С. 122 -133.
Мелюкова А.И. К вопросу о памятниках скифской культуры на территории Средней Европы (критический обзор) //СА. - 1955.-№22. С.239-253.
Мелюкова А.И. К вопросу о границе между скифами гетами // Древние фракийцы в Северном Причерноморье. - М. : Наука, 1969. - С. 61 -80.
Мелюкова А.И. Скифия и фракийский мир. - М. : Наука, 1979. - 255 с.
Молев Е.А. Митридат Евпатор. - Саратов : Изд-во Саратов, ун-та. 1976. — 76 с.
Молев В.А. Ольвия под властью Понта '/ Проблемы исследования Ольвии. - Парутино, 1985. -С.52-53.
Мушмов НА. Античните монета на Балканский полуостров. - София, 1912. - 509 с.
Невская В.П. Византий в классическую и эллинистическую эпохи. - М. : Изд-во АН СССР, 1953. -157 с.
Никулицэ И.Т. Северные фракийцы в V7-I вв. по н.э. - Кишинев : Штаинца, 1987. - 270 с.
Орешников А.В. Экскурсы в область древней нумизматики Черноморского побережья // НС МНО. -1915. - Т. 3. - С. 1-68.
Орешников А.В. Эподы по нумизматике Черноморского побережья // ИРАИМК. - 1921. - Т. 1. -Ч. 1.-С. 217-240.
Полш С.В. Про сарматське завоювання Пзвшчного Причорномор’я // Археолопя. - 1984. - 45. -С. 24-34.
Скржинсъка М.В. Опис Питанного Причорномор’я у ’’Перипли ойкумсни” Псевдо-Скшака i ”Пе-piereci” Псевдо-Сюмна // Археолопя. - 1980. - 35. - С- 25-38.
Шелов Д.Б. Скифо-македонский конфликт в истории античного мира // Проблема скифской археологии. - М. : Наука, 1971. - С. 54-63.
Юрууова Й. Политичсската обстановка в Югоизточна Тракия около срсдата на III в. пр. н.э. // Архео-' логия. - 1982. - С. 1 -7.
Яковенко ЭЛ. О дипломатических контактах Боспора со Скифией времен Атея (К истории международных отношений в Причерноморском регионе) // Междунар. отн. в бас. Черн. моря в древ, и средн, века. - Росгов-на Дону, 1986. - С. 4 3-54.
Babeion J. Fr. Les Dioscures a Tomi // Melanges Charles Picard. - 1949. - N I. — P. 24—33.
Canarache V. Regii sciti si regatele lor dintre Istru si Pontul Euxin in lumina monetelor // BSNR. - 1933. -T. 27/28. - N 81/82 (1933-1934). - P. 60-84.
Canarache V. О monete inedita a regelui scit Kanites // CNA. — 1942. - Vol. 16. - N 121/122. — P- 3-5.
Canarache V. Monetcle scitilor din Dobrogcs // Studii si cercetari de istorie veche. - Bucure^ti, 1950. -N 1. -P. 213-257.
Crisan I.H. Burebuste si epoca sa. — Bucure^ti, 1977. — 531 p.
Dictionar de istorie veche a Romaniei. - Bucurc;>ti, 1976. — 730 p.
Hartuche NA., Anastasiu Fl. Brail.ta, — Braila. 1968. - 89 p.
Iliescu VI. Conuibutii le problerna raporturilor scito-trace in sec. IV in e.n. // Pontica. Constanta, 1969. -N 2. - P. 189-196.
Iliescu VI. Die Beziehungen zwischcn dem Skytlienkonig Ateas und den griechischen Stadten der westlichen Schwarzmeerkuste // Actes der Ier Congres internationale des etudes Balkaniques et Sud- Est Europeen-nes. - Sofia, 1769. -V. 11. - S. 171-176.
Iliescu VI. The scythians in Dobruga and their relations with n—ive population // Relations between the autochtonous population.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ДИМ АО АП АС АСГЭ вди ВИ ВЛГУ ВССА ИАК ИБАИ ИВ АД ИРАИМК КСИА АН СССР КСИИМК АН СССР КСИЭ АН СССР МАР МАСП МИА НАД НА. ИА АН УССР НСМНО ОАК ПСА СА САИ Тр. ГИМ тгэ УГЖ AARMSI BSNR CNA SCIW WA
-	Археологические исследования в Молдове
Археологические открытия
-	АрхеолоНчш пам ятки
-	Археологический сборник
-	Археологический сборник Государственного Эрмитажа
-	Вопросы древней ютории
-	Вопросы истории
-	Вестник Ленинградского государственного университета
-	Вопросы скифо-сарматской археологии
-	Известия Археологической Комиссии
-	Известия на Български археологически институт
-	Известия на Варненско археологическо дружество
-	Известия Российской Академии истории материальной культуры
-	Краткие сообщения Института археологии АН СССР
-	Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР
-	Краткие сообщения Института этнографии АН СССР
-	Материалы по археологии России
-	Материалы по археологии Северного Причерноморья
-	Материалы и исследования по археологии СССР
-	Народы Азии и Африки
-	Научный архив Института археологии АН УССР
-	Нумизматический сборник Московского нумизматического общества
-	Отчет Археологической Комиссии
-	Проблемы скифской археологии
-	Советская археология
-	Свод археологических источников
-	Труды Государственного исторического музея
-	Труды Государственного Эрмитажа
-	Укра'жський зсторичний журнал
-	Analele Academiei Romane. Memoriile sectiunei istorice
—	Buletinui ^occetatic numismatice rcmane
-	Cronica numismatica ji aicheologica
-	Studii cercetari de istorie veche
— Wiadomosci Archeologiczne
СКМФОВ