Автор: Куприанов А.И.
Теги: период феодализма (iv в - 1861 г) история история россии урбанизация российская архитектура российский город
ISBN: 5-88735-004-0
Год: 1995
Текст
А.И. КУПРИЯНОВ
РУССКИЙ ГОРОД В ПЕРВОЙ
ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
АССОЦИАЦИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ
РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА XX ВЕКА
СЕРИЯ “ПЕРВАЯ МОНОГРАФИЯ”
под редакцией Г. А. Бордюгова
Александр Иванович Куприянов — научный сотрудник Института
российской истории РАН. В 1979 году окончил гуманитарный факультет
Новосибирского университета. Там же учился в аспирантуре и защитил
кандидатскую диссертацию по теме “Общественный быт горожан Западной
Сибири. 1800—1861 гг.” Научный руководитель — профессор Н.А.Миненко.
В настоящее время научные интересы А.И.Куприянова — городская
культура и ментальность русских горожан XVIII —XIX вв.
А. И. КУПРИЯНОВ
РУССКИЙ ГОРОД
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА:
ОБЩЕСТВЕННЫЙ БЫТ
И КУЛЬТУРА ГОРОЖАН
ЗАПАДНОЙ СИБИРИ
МОСКВА
«АИРО-ХХ»
1995
ББК 63.3(2)47
К 92
Книга издана благодаря финансовой поддержке
друзей серии “Первая монография”
и Московского Центра Фонда Карнеги
Международный Совет серии “Первая монография”
Г. А. Бордюгов (главный редактор),
А. И. Ушаков (исполнительный директор),
Д. Байрау (Тюбингенский университет, Германия),
Д. Л. Бабиченко (РЦХИДНИ),
Б. Бонвеч (Рурский университет, Германия),
Р. Бургер (Московский Центр Карнеги),
А. Ю. Ватлин,
Л. С. Гатагова (Институт российской истории РАН),
П. Гобл (Фонд Карнеги, США),
Г. Горцка (Кассельский университет, Германия),
А. Грациози (Университет Неаполя, Италия),
Р. У. Дэвис (Бирмингемский университет, Великобритания),
Е. Ю. Зубкова (Институт российской истории РАН),
С. Коэн (Принстонский университет, США),
Дж. Д. Морисон (Лидский университет, Великобритания),
Н. Неймарк (Стэнфордский университет, США),
О. В. Хлевнюк (“Свободная мысль”),
Я. Хоулетт (Кембриджский университет, Великобритания),
С. В. Цакунов (МГУ),
А. С. Ципко.
Куприянов А. И.
Русский город в первой половине XIX века: общественный быт
и культура горожан Западной Сибири. (Серия “Первая монография” —
К 92 под редакцией Г. А. Бордюгова.) — М.: «АИРО-ХХ», 1995. —160 с.
ISBN 5-88735-004-0
В центре внимания автора — русский горожанин в его повседневной
общественной жизни. На материалах Западной Сибири в книге показаны
театральная и концертная жизнь русского города, организация праздников
и ярмарок, судьбы публичных библиотек.
Книга предназначена для историков, этнологов и читателей, интересую-
щихся историей и культурой русского города.
0503020000-001
К 4621(03)95
Без объявл.
ББК 63.3(2)47
ISBN 5-88735-004-0
© А. И. Куприянов, 1995.
© Редактор серии Г. А. Бордюгов, 1995.
© «АИРО-ХХ», 1995.
ВВЕДЕНИЕ
Русский город, что мы знаем о его прошлом, каким мы его видим?
Если, например, мы читаем о средневековом западноевропейском городе,
в нашем сознании возникает образ окруженного мощными крепостными
стенами небольшого города, с узенькими улочками плотно пригнанных
друг к другу домов, с остроконечными готическими шпилями соборов,
с ратушей на центральной площади и возвышающимся над городом
замком. Если же мы попытаемся представить русский средневековый
город, то его образ будет значительно бедней: кремль, сверкающие
в лучах солнца купола церквей... Другие детали его облика предстают
перед нами уже не столь явно: они как бы подернуты легкой дымкой,
а то и скрыты от глаз пеленой густого тумана. Такая размытость,
нечеткость свойственна даже самому образу русского города. Что же
касается наших знаний о нем, то они еще более приблизительны. Кроме
того, они во многом ошибочны даже для более близких к нам эпох.
Так, когда мы говорим о городе во времена Пушкина и Карамзина,
то Москва и Петербург отбрасывают такую тень, что сам образ рус-
ского провинциального города теряется где-то в безбрежных просторах
России. Но Россия — это не только Петербург и Москва, а прежде
всего провинция. И понять пути развития России без изучения истори-
ческого прошлого провинциальных русских городов просто невозможно.
В известном смысле в работе предпринимается попытка синте-
зировать исследовательские подходы, которые в отечественной истори-
ческой науке сложились на базе историко-этнографического и историко-
культурного изучения русского города (1). Как представляется, такой
синтез может быть успешно осуществлен, когда предметом изучения
является общественный быт горожан. Общественный быт — это одна
из многогранных и сложных сфер жизни общества, исторически сло-
жившаяся система социальных взаимоотношений, включающая в себя
5
обычаи, культурные, этические и моральные традиции, особенности
управления, общественную активность людей и другие элементы. Общес-
твенный быт — это динамичное явление, в котором наряду с тради-
циями существуют и новации.
Общественный быт горожан Западной Сибири является составной
частью более общей проблемы — общественного быта русского города.
Изучение общественной жизни и культурных процессов в западно-
сибирском городе, который обладал рядом особенностей историчес-
кого и социального развития (удаленность от центра страны, возникно-
вение первых городов предшествовало формированию сельских посе-
лений, поздний генезис многих городов, малочисленность поместного
дворянства, многонациональный состав населения, наличие среди
жителей ссыльных, в том числе политических), поможет полнее вы-
явить общие закономерности и специфические особенности развития
русского города.
Обращение к исследованию общественного быта позволяет
проследить процессы, которые охватывали большинство или по крайней
значительную часть горожан. Первостепенный интерес представляет
участие в различных сферах общественного быта не только и не столько
малочисленного активного слоя городской общественности, объединяв-
шейся вокруг политических ссыльных, а также группировавшейся
в дружеских кружках на почве интереса к истории края или литературе
(деятельность таких объединений уже нашла своих исследователей)
(2), но других горожан: чиновников, купцов, мещан и разночинцев.
Отсюда и интерес к городскому самоуправлению как социальному
институту, охватывающему всех полноправных членов собственно город-
ских сословий (“городского гражданства”): купцов, мещан и цеховых.
Я сосредоточил свое внимание не на формально-юридическом или
структурно-функциональном изучении органов городского самоуправ-
ления (3), а на отношении горожан к различным институтам местного
самоуправления.
В Сибири из-за малочисленности дворянства не было создано
сословных органов самоуправления этого класса-сословия. Поэтому
общественная активность дворян и чиновников могла быть реализова-
на в деятельности других организаций: Попечительном о тюрьмах
обществе, различных благотворительных заведениях и учреждениях.
Однако в рассматриваемый период общественная деятельность горожан
была связана не только со светскими социальными институтами,
но и с религиозными: приходской общиной, Российским библейским
обществом и другими. Причем, в отличие от органов самоуправления,
они объединяли все сословия и социальные группы, проживавшие
в городе.
Разумеется, едва ли не каждый из вышеперечисленных социаль-
6
ных институтов может являться предметом самостоятельного моногра-
фического изучения, но такие исследования не позволяют получить
целостное, объемное представление об общественной жизни русского
доиндустриального города. Следует также отметить, что понятие
“общественная жизнь” употребляется в работе отнюдь не в общерас-
пространенном смысле, когда предметом анализа является деятельность
политических партий, общественных организаций и массовых движе-
ний или же тайных обществ и оппозиционно настроенных кружков.
Не используется данное понятие и в узком смысле, когда “обществен-
ная жизнь” употребляется в качестве синонима “публичной жизни”.
Я понимаю общественную жизнь как сферу социальных отношений,
в которые реально на легитимной основе были вовлечены, безусловно,
в разной мере, все слои и социальные группы русского города первой
половины XIX в.
Городская культура является другой важнейшей частью общест-
венного быта. Я использую сочетание “городская культура” во многом
условно, ибо разделяю точку зрения тех исследователей, которые
считают, что корректнее оперировать не понятиями “городская” и “де-
ревенская” культура, “а понятиями вариантов культуры, функциони-
рующих в разных социальных средах, а именно в городе и селе” (4).
Однако, дабы избежать употребления несколько громоздкого понятия
“вариант русской культуры, функционирующий в городе”, в работе
употребляется как равнозначное ему “городская культура”.
В книге исследуются далеко не все аспекты городской культуры.
Это обусловлено двумя совсем не равнозначными обстоятельствами:
широтой распространения тех или иных явлений культуры в среде
городского населения и степенью их влияния на различные стороны
городской жизни, а также неравномерной изученностью отдельных
сторон культуры западносибирского города. Наконец, стремление ис-
следовать городскую культуру не по отдельным отраслям, а как целост-
ное явление, заставляет сосредоточить главное внимание на тех ее
институтах, которые обладали тенденцией к интеграции общественного
быта: школы, библиотеки, театрально-концертная жизнь.
Невозможно вообразить городскую жизнь без праздников. Анализ
процессов, происходивших в праздничном досуге горожан, позволяет
не только осветить изменения в этой сфере, но и понять особенности
социокультурного развития западносибирского города рассматриваемого
периода. Ярмарки, как известно, не являются праздниками, но в силу
своей внутренней структуры они создавали праздничную атмосферу,
поэтому целесообразно рассмотреть их место и роль среди других сторон
культурной и праздничной жизни города.
Исследование общественного быта, особенно культурных про-
цессов, уместно проводить на материалах, охватывающих достаточно
7
длительные исторические периоды, одним из которых является первая
половина XIX в. — время кризиса крепостнических отношений и вы-
зревания капиталистического уклада в России. Этот период в качестве
самостоятельного этапа выделяли еще в дооктябрьской историографии.
Так, по мнению В.О.Ключевского, эта эпоха “простирается от начала
царствования императора Павла до конца царствования Николая (1796 —
1855)... В ней мы не встречаем коренных перемен: государственный
и общественный порядок остается на прежних основаниях, действуют
прежние отношения, но из-под этих старых основ и отношений начинают
пробиваться новые стремления или по крайней мере новые потребности,
которые подготовляют переход государственного порядка на новые
основания”(5).
Следует отметить, что общественный быт, культурные процессы
в силу своей внутренней природы не имеют жестких хронологических
граней. Если же мы попытаемся обосновать хронологические рамки
исследования, исходя из исторического развития западносибирского
города, то обнаружим, что они в основном совпадают с общероссий-
ской периодизацией. Так, в конце XVIII — начале XIX в. в Сибири
происходило осуществление общероссийской реформы управления,
в ходе которой многие населенные пункты (Бийск, Ишим, Курган,
Омск, Ялуторовск) впервые получили статус города в 1782 — 1783 гг.
Но в 1796 —1798 гг. из числа штатных городов были исключены Омск,
Каинск, Бийск, Колывань. Три первых в 1804 г. вновь обрели утрачен-
ный статус (6). Появление на карте новых городов совпало по времени
и с преобразованием системы управления городами, которая в своей
основе сохранилась до городской реформы 1870 г. В крупнейших же
западносибирских городах переустройство на новых принципах город-
ского самоуправления началось раньше — в 1864 г. Однако, в связи
с тем, что в работе исследуются не только проблемы городского
самоуправления, но и другие стороны общественного быта и культуры,
символической верхней гранью исследования русского доиндустриаль-
ного города можно считать 1861 г., когда в стране началась эпоха
буржуазных реформ.
Территориально исследование охватывает Западную Сибирь —
огромный регион со своими особенностями освоения, состава населения
и экономической жизни. В Западной Сибири уже в начале XVIII в.
сложились прочные внутренние связи, которые еще больше упрочились
к концу столетия (7). Поскольку в первой половине XIX в. террито-
риально-административное деление не раз менялось, в работе иссле-
дуется западносибирский город в границах, которые характерны ныне
для этого региона.
История изучения западносибирского города первой половины
XIX в. имеет давнюю традицию. В 1837 г. Е.А.Авдеева (Полевая)
8
выпустила в свет свои “Записки и замечания о Сибири”. Эта книга,
по мнению А.Н.Пыпина, была одной из первых “собственно этногра-
фических”. Работа Е.А.Авдеевой носила описательный характер,
но имела и несомненные достоинства: отличное знание различных сто-
рон городского быта, прежде всего быта купцов и мещан, простоту
и занимательность изложения, интерес к фольклору (8). Сибирские
материалы занимают заметное место и в другой ее книге “Записки
о старом и новом русском быте” (СПб., 1842).
Сибирская тематика в 1820 — 1830-х гг. все чаще присутствует
на страницах столичных газет и журналов. Однако поверхностный уро-
вень многих публикаций и неоправданные обобщения начинали вызы-
вать раздражение у читателей-сибиряков. Известным ответом на эти
настроения стала небольшая работа барнаульского лекаря П.Шюца
“Письма о Сибири”, в которой была предпринята попытка типологизи-
ровать общественный быт. В качестве критерия типологии автор из-
брал административный статус поселения (губернский город, уездный
город, село). Он стремился показать семейный и общественный быт
сибиряков разных сословий в сравнении с бытом русского населения
Европейской России (9). Интерес к праздничной культуре городских
низов одним из первых проявил С.И.Гуляев. Несомненной заслугой
С.И.Гуляева было не только собирательство фольклора, но и стремление
проследить бытование народных обрядов и развлечений в разных
социальных средах. Эта черта присуща не только “Этнографическим
очеркам Южной Сибири”, но и его неопубликованной работе “Заметки
о Барнауле” (10).
С.И.Гуляев принадлежал к числу местных краеведов, усилиями
которых в дореволюционной историографии и изучался в основном
общественный быт западносибирского города. Сибирские краеведы
способствовали, в основном, лишь накоплению источникового матери-
ала по истории общественного быта горожан, в этом же была их заслуга
и в изучении крестьянства (И). В краеведческой литературе уделя-
лось внимание истории православной церкви, библиотечного дела
и влиянию ссылки на культурную жизнь Сибири (12).
В дооктябрьской историографии городской культуры, пожалуй,
наибольшее внимание привлекли вопросы распространения просвеще-
ния в западносибирском городе. Уже в 1880-х гг. в свет вышло несколько
работ, написанных на архивных материалах. Публикации по данной
теме не прекратились и в годы гражданской войны (13). А подвела
под ней черту в 1923 г. книга Н.С.Юрцовского (14), в которой был
обобщен накопленный к тому времени немалый материал по истории
народного образования. Нельзя не согласиться с мнением А.Н.Копы-
лова, что “изучение истории просвещения опережало другие разделы
историографии культуры края...” (15).
9
Большинство работ по другим историко-культурным проблемам
до 1917 г. имело фрагментарный характер, вопросы, поставленные
в них, решались на узком локальном материале, не позволявшем уви-
деть сколько-нибудь целостную картину прошлого.
После Октябрьской революции основное внимание историков
было привлечено к социально-экономическому развитию и классовой
борьбе. До второй половины 1950-х гг. лишь отдельные проблемы
общественного быта (пожертвования сибиряков на военные нужды,
вклад ссыльных декабристов в дело народного просвещения, пребывание
композитора А. А. Алябьева в ссылке и некоторые другие) (16) оказы-
вались в сфере внимания исследователей. Этап отечественной историо-
графии, начавшийся со второй половины 1950-х гг., характеризуется
развитием и углублением ранее поставленных проблем, а также
определенным расширением тематики исследований. Отдельные сто-
роны общественного быта и городской культуры в разной степени
получили свое освещение в книгах о городах Западной Сибири (17).
Однако в этих работах проблемы общественного быта служат лишь
своеобразной приправой к основному блюду. Иной подход предложила
Н.А.Миненко, которая обратила внимание на необходимость комплекс-
ного изучения общественного быта западносибирских горожан (18).
Наиболее плодотворно изучались культурные процессы городской жизни.
Достижения литературоведов были обобщены в двухтомном труде
“Очерки русской литературы Сибири”, первый том которого в значи-
тельной мере посвящен литературному процессу рассматриваемого
в моей книге периода (19). Продолжается издание сборников, посвя-
щенных истории книги, библиотек, читателю. Уже достигнуты опреде-
ленные положительные результаты: изучен состав крупных сибирских
библиотек (Тобольской семинарии, Алтайских горных заводов), очер-
чен круг их читателей, выявлен состав отдельных частных книжных
собраний (20). В результате археографического описания древних
книгохранилищ, проведенного Н.Н.Покровским, Е.И.Дергачевой-Скоп,
Е.К.Ромодановской и другими, было установлено достаточно широкое
проникновение книги в народные массы уже в XVIII в. (21). Изучаются
проблемы чтения ссыльных декабристов, чиновников, разночинцев, детей
и юношества (22). Однако остаются еще не исследованными вопросы
создания и деятельности публичных библиотек, за исключением томской
(23), их влияния на общественную жизнь городов Западной Сибири.
Требует уточнения и ориентация читателей в общественно-политической
борьбе того времени. Выводы Л.С.Любимова об ориентации сибирских
читателей на прогрессивные периодические издания (24), сделанные
им на материалах Иркутска и экстраполированные на всю Сибирь,
нуждаются в проверке.
Существенный вклад в разработку культурной жизни городов
10
Сибири XVII — начала XIX в. внесли работы А.Н.Копылова (25).
Внимание исследований привлекли народный театр в Сибири и влияние
ссыльных на местные музыкальные процессы. (26).
Значительно хуже, чем проблемы культурного развития западно-
сибирского города, оказались изучены вопросы городского самоуправ-
ления, деятельности различных общественных организаций. Органы
местного самоуправления, их структура, отношения с учреждениями
государственного управления были предметом специального исследо-
вания на региональном уровне лишь В.В.Рабцевич (27).
Ждут своего часа такие важные проблемы истории обществен-
ного быта, как отношение горожан к различным общественным орга-
низациям, благотворительность, деятельность публичных библиотек
и любительских театров, бытование в разных социальных средах тра-
диционных календарных и государственных праздников.
Круг источников, в которых нашла отражение история общес-
твенного быта горожан, достаточно широк.
Делопроизводственная документация государственных учреж-
дений и органов городского самоуправления представлена отчетами,
журналами, протоколами, рапортами, прошениями ит.д. Разумеется,
отдельные стороны данной проблемы получили неодинаковое освещение
в фондах различных организаций и учреждений. Так, конфессиональ-
ные проблемы наиболее полно можно раскрыть по материалам дело-
производственных источников институтов православной церкви. Одними
из наиболее важных для этой темы являются приговоры об избрании
церковных старост, которые позволяют проследить престиж этой долж-
ности среди жителей разных городов, а иногда и взаимоотношения
прихожан с клиром. Для выявления отношения горожан к официаль-
ному православию значительный интерес представляют исповедные
росписи, которые составлялись сначала по приходам, а затем сводились
воедино. Однако пользоваться этими источниками следует осторожно.
Н.Н.Покровский отмечал, что исповедные росписи подвергались фаль-
сификации уже на приходском уровне (28).
Текущая делопроизводственная документация органов государ-
ственного управления и учреждений городского самоуправления наи-
более представительно отражает отношение горожан к местному само-
управлению, выявляет противоборство выборных и бюрократических
институтов. В канцелярских источниках встречаются самые разнооб-
разные сведения о различных сторонах городского быта. Так, в сметах
бюджетов городов могут содержаться данные о доходах от выступле-
ний артистов, от устройства публичных увеселений: конских бегов,
катальных гор, качелей.
Значительно хуже, чем документация органов, власти сохрани-
лись аналогичные источники общественных организаций. Они пред-
//
ставлены, главным образом, отчетами и приходно-расходными книгами.
Реже встречаются журналы заседаний, которые позволяют проследить
вклад отдельных личностей в работу общественных организаций.
К делопроизводственной документации близки по содержанию
судебно-следственные материалы.
Из использованных в книге нарративных источников наиболь-
шей репрезентативностью отличаются этнографические материалы. Боль-
шинство этнографических описаний было создано в начале 1850-х гг.
как ответы на программу отделения этнографии РГО (29). Эти источники
содержат сведения о многих аспектах повседневной жизни горожан:
благотворительности, отношении к религии и церкви, отношении к об-
разованию и воспитанию, народных празднествах и обрядах. Особую
ценность этнографические источники имеют еще и потому, что они
нередко были написаны представителями тех слоев общества, которые
именовались “городским простонародьем”.
Различные стороны общественного быта: календарные празд-
ники, обряды, благотворительность, отношение жителей к некоторым
формам натуральных повинностей перед государством, сословные инте-
ресы, — нашли отражение в статистических, историко-статистических,
топографических, военно-топографических описаниях. Наиболее обстоя-
тельным из них является “Статистическое описание губернского горо-
да Тобольска”, которое находится в архиве Географического обще-
ства (30). Оно подписано бароном фон Шиллингом. И.И.Шиллинг
в 1844 г. был временно назначен председателем открытого в том же
году в Тобольске губернского административного статистического
комитета (31). В октябре того же года письмоводителем этого коми-
тета был назначен декабрист П.Н.Свистунов (32). Именно Свистунов
в 1846 г. занимался сбором сведений о бюджете городских семей. При
этом он пользовался опросным методом. Кроме него в опросе граждан
должен был участвовать и секретарь городской думы (33). Благодаря
сведениям, собранным и, вероятно, обработанным Свистуновым, мы
имеем один из первых в отечественной социологии анализ семейного
бюджета горожан, полученный на основе массового опроса жителей.
XIX век — это эпоха мемуаров. По своему происхождению они
принадлежат в основном представителям дворянства, в числе которых
были и декабристы (34). Сохранилось немало мемуаров, принадле-
жавших перу высшего слоя гражданских и военных чиновников —
губернаторов (А.М.Тургенева, Р.В.Марченко, Д.Н.Бантыш-Каменского)
и генерал-губернатора Восточной Сибири С.Б.Броневского, ранее многие
годы прослужившего в Омске и Тобольске. Из них лишь воспоминания
Д.Н.Бантыш-Каменского были частично опубликованы. Средние слои
чиновничества представлены мемуарами Я.С.Скропышева — доверен-
ного сотрудника тобольского губернатора В.А.Арцимовича, А.Е.Вран-
12
геля — семипалатинского прокурора и друга Ф.М. Достоевского,
А.М.Горохова — одного из первых исследователей алтайцев, П.Золо-
това — омского педагога и краеведа.
Беднее представлены мемуары выходцев из демократической
среды: мелкого чиновничества, купечества, мещанства, казачества,
приходского духовенства (35). Но даже эти немногие воспоминания,
как правило, ничего не говорят о жизни городского простонародья.
Определенный интерес для изучения общественного быта име-
ют и мемуары путешественников. Среди них — известный ученый
П.П.Семенов-Тян-Шанский, будущий идеолог анархизма П.А.Кропот-
кин, чиновники Ф.Ф.Вигель и Б.В.Струве, офицеры И.Мевес и Г.Давы-
дов. Их мемуары нередко были написаны на основе путевых заметок
и дневников и обладают достаточно высокой степенью достоверности.
Однако воспоминания Ф.Ф.Вигеля требуют весьма осторожного подхода,
так как он, в ряде случаев, вероятно ради занимательности изложения,
исказил реалии.
В работе использовались также записки и мемуары иностранцев.
Одни из них принадлежат путешественникам (А.Кастрену, Д.Кохрену,
А.Руссель-Киллугу и др.), иные были написаны ссыльными (немецким
писателем А.Коцебу, польскими революционерами Ш.Токаржевским,
К.Волицким и др.). Однако всех их сближает то, что, будучи воспи-
таны в иной национальной среде, они обращали внимание на те детали
городского быта, которые русским были привычны, а потому и не счи-
тались заслуживающими описания.
К мемуарам примыкают две другие близкие по содержанию группы
источников: дневники и переписка. В источниках личного происхож-
дения содержатся сведения о повседневной жизни горожан как в семье,
так и в обществе. Написанные по собственным впечатлениям, они часто
рисуют именно те стороны общественного быта, которые не находят
отражения в документах официального характера.
Среди других источников ощутима роль материалов периодики,
особенно со второй половины 1850-х гг., когда в Тобольске и Томске стали
выходить газеты. “Губернские ведомости” состояли из двух частей:
официальной и неофициальной, в которой помещались разнообразные
по тематике статьи и сообщения о событиях местной общественной жизни.
В качестве источников привлекались также произведения худо-
жественной литературы. Среди них “Записки из Мертвого дома”
Ф.М. Достоевского, которые, как убедительно показала М.М.Громыко,
являются ценным историческим источником (36), рассказы писателя
Н.И.Наумова, стихи и проза П.П.Ершова, В.И.Соколовского и др.
Все эти писатели — современники описываемых событий и их наблю-
дения, впечатления, оценки могут служить интересным материалом
для исторического анализа.
13
В качестве источников были использованы произведения
изобразительного искусства (работы Е.М.Корнеева и М.С.Знаменского).
Для выявления общего и особенного в праздничной и будничной жиз-
ни горожан привлекались творения художников, запечатлевших
городскую жизнь в других регионах. Именно визуальная информация
дает объемное представление о минувшей жизни и тем самым существенно
дополняет письменные источники.
Изучение русского провинциального города еще только начи-
нается. Представления о городской жизни и горожанах первой поло-
вины XIX в., бытующие сегодня, сложились без какого-либо участия
историков. Они сформировались под влиянием произведений крупней-
ших русских писателей, их сценических версий и многочисленных
экранизаций. Насколько эти массовые представления соответствуют
историческим реалиям? И что же в действительности представлял собой
русский город в первой половине XIX в.? Данная книга — попытка
ответить на эти вопросы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Крупянская В.Ю., Полищук Н.С. Культура и быт рабочих горнозавод-
ского Урала (конец XIX — начало XX в.). М., 1971; Анохина Л.А., Шмелева М.Н.
Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем. М.,
1977; Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978;
Будина О.Р., Шмелева М.Н. Город и народные традиции русских. М., 1989;
Краснобаев Б.И. Русская культура XVII — начала XIX в. М., 1983.
2. Кроме многочисленных сборников статей, данная проблематика стала
и предметом монографического изучения: Громыко М.М. Сибирские знакомые
и друзья Ф.М.Достоевского. Новосибирск, 1985.
3. См.: Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления.
Новосибирск, 1984.
4. Будина О.Р., Шмелева М.Н. Город и народные традиции русских. С.5.
5. Ключевский В.О. Соч. в девяти томах. Т.5. М., 1989. С. 170.
6. Рабцевич В.В. Сибирский город... С.24.
7. Громыко М.М. Западная Сибирь в XVIII в. Новосибирск, 1965.
8. Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т.4. СПб., 1892. С.443; Очерки
русской литературы Сибири. .1. Новосибирск, 1982. С.290 —292.
9. Шюц П. Письма о Сибири //Северная пчела. 1839. №.83.
10. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.214.
11. Миненко Н.А. Историография Сибири. Новосибирск, 1978. С.46;
Смирнова В.И. Краевед А.И.Сулоцкий: Интересы. Библиотечные занятия //Русская
книга в дореволюционной Сибири. Новосибирск, 1984. С.73 —75.
12. Абрамов Н.А. Варлаам I Петров, архиепископ Тобольский и Сибирский
// Странник. 1863. №10. С.5 —22; Он же. Амвросий I Келембит, архиепископ
Тобольский и Сибирский //Странник. 1869. №8. С.25 —38; Он же. Амвросий II
Рождественский, архиепископ Тобольский и Сибирский //Странник. 1869. №10.
С.5—16; Он же. Георгий Ящуржинский, архиепископ Тобольский и Сибирский //
Странник. 1886. №8. С.69 —93; Сулоцкий А.И. Тобольские и томские архипастыри.
Омск, Б.г.; Он же. Преосвященный Владимир, епископ Тобольский и Сибирский
14
//Странник. 1861. №11. С. 165 — 184; Он же. Краткая история Тобольской и Томской
епархий // Иркутские епархиальные ведомости. 1881. №36, 37; Евтропов К.Н.
История Троицкого кафедрального собора в Томске. Томск, 1904; . Беликов Д.Н.
Томский раскол. Томск, 1901; Максимов С.В. Сибирь и каторга. Ч. 1—3. СПб.,
1900; Турбин С., Старожил. Страна изгнания и Исчезнувшие люди. СПб., 1872.
13. Дмитриев-Мамонов А. Материалы по истории народного просвещения
в Западной Сибири //Тобольские губ.вед. 1884. №20 — 24, 26 — 30; Замахаев С.Н.,
Цветаев Г.А. Историческая записка о Тобольской гимназии. Тобольск, 1889; Дубро-
вский К. Очерки по истории просвещения в Сибири //Сибирский рассвет. 1919. №6—7.
14. Юрцовский Н.С. Очерки по истории просвещения в Сибири. Новонико-
лаевск, 1923.
15. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала XIX в.
Новосибирск, 1974. С.23.
16. Стрельский В.И. Сибирь в Отечественной войне 1812 года. Омск, 1942;
Дружинин Н.М. Декабрист И.Д.Якушкин и его ланкастерская школа //Уч. зап.
Московского гос. пед. ин-та. 1941. Т.2. Вып.1; Штейнпресс Б. А.А.Алябьев
в тобольской ссылке //Советская музыка. 1940. №10. С. 51—61.
17. Очерки истории города Томска. Томск, 1954; Юрасова М.К. Очерки
истории Омска. Омск, 1954; Она же. Омск. Омск, 1972; 300 лет Кургану. Курган,
1962; Копылов Д., Прибыльский Ю. Тобольск. Свердловск, 1969; Копылов Д.И
Тобольск. Свердловск, 1975; Копылов Д.И., Князев В.Ю., Ретунский Ф.В. Тюмень.
Свердловск, 1986; Зубарев Н. Ялуторовск. Свердловск, 1978; Емельянов Н.Ф.
Город Томск в феодальную эпоху. Томск, 1984; Он же. Город Курган, 1782—1917.
Курган, 1991.
18. Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII — первой половине
XIX в. Новосибирск, 1975.
19. Очерки русской литературы Сибири. Т.1. Новосибирск, 1982.
20. Гузнер И.А., Ситников Л.А. Библиотеки Колывано-Воскресенских горных
заводов в XVIII веке // Вопросы истории книжной культуры. Новосибирск, 1975.
С.9 —50; Ситников Л.А. Западноевропейская книга в Сибири в первой половине
XVIII в. //Книга в Сибири XVII — начала XX вв. Новосибирск, 1980. С.78 —98;
Троицкий Ю.Л. Личная библиотека С.И.Гуляева //Русская книга в дореволюционной
Сибири. Новосибирск, 1984. С.82 —91.
21. Дергачева-Скоп Е.И., Ромодановская Е.К Собрание рукописных книг
Государственного архива Тюменской области в Тобольске //Археография и источни-
коведение Сибири. Новосибирск, 1975. С. 64—143; Покровский Н.Н. Рукописные
и старопечатные книги Тюменского областного музея //Там же. С. 144—148; и др.
22. Бауск О.В. Круг чтения ссыльных тобольских декабристов //Ссыльные
декабристы в Сибири. Новосибирск, 1985. С.117—125; Бочанова Т.А. О круге
чтения ссыльных декабристов в Западной Сибири //Русская книга... 1984. С.29 —
43; Маркова И.Б. Круг чтения сибирских чиновников в первой половине XIX в.
//Там же. С.56 —67; Куприянов А.И. О круге чтения детей и юношества в городах
Сибири в первой половине XIX в. //Там же. С.43 —56; Он же. Чтение и его роль
в досуге горожан Западной Сибири в первой половине XIX в. //Русская книга...
1986. С.152—167; Матханова Е.И. Круг чтения детей ссыльных декабристов (30 —
50-е гг. XIX в.) // Русская книга... 1990. С. 13 —26; Матханова Н.П. Сибирский
читатель-разночинец (50 —60-е гг. XIX в.) //Там же. С.27 —36; Володкович А.Ф.
Личные библиотеки и круг чтения сословных “низов” Сибири (первая половина
XIX в.) //Русская книга... 1991. С.28 —49.
23. Куприянов А.И. Из истории первой публичной библиотеки в Западной
Сибири //Русская книга ... 1987. С. 18 —26.
24. Любимов Л.С. История сибирской печати. Иркутск, 1982.
25. Копылов А.Н. Культура русского населения Сибири в XVII —XVIII вв.
15
Новосибирск, 1968; Он же. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала
XIX вв. Новосибирск, 1974.
26. Савушкина Н.И. Народный театр в Сибири //Фольклор и литература
Сибири. Вып.1. Омск, 1974. С.43 —68; Гусев В. Достоевский и народный театр
//Достоевский и театр. Л., 1983 С.103—118; Штейнпресс Б. А.А.Алябьев в из-
гнании. М., 1959; Доброхотов Б.В. Александр Алябьев. М.. 1966; Ромейская Т.А.
Музыка в жизни и деятельности декабристов // Декабристы и русская культура.
Л., 1975. С.295-324.
27. Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления.
Новосибирск, 1984.
28. Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-
старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974. С.26.
29. Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII —
первая половина XIX века). Новосибирск, 1975. С.14—18.
30. АГО.Р.61. Д.5.
31. ТФ ГАТО. Ф.1. Оп.2. Д.22. Л.З.
32. ГАРФ. Ф.109. 1 экспед. Д.61. 4.62. Л.34 об., 35 об.
33. ТФ ГАТО. Ф.1. Оп.2. Д.22. Л.84 об.-85.
34. Батеньков Г.С. Данные: Повесть о собственной жизни //Воспоминания
и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1933; Лорер Н.И. Записки
декабриста. Иркутск, 1984; Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984.
35. Знаменский М.С. Сорок лет назад //Сибирский вестник. 1885. №2 — 3;
Он же. Тобольск в сороковых годах //Наш край. 1925. №2 — 9; Он же. Наталья
Дмитриевна Фонвизина //Литературный сборник. СПб., 1885. С.207 —248;
Голодников К.М. Декабристы в Тобольской губернии. Тюмень, 1899; Он же.
Государственные и политические преступники в Ялуторовске и Кургане //ИВ. 1888.
№12. С.753 —761; Чукмалдин Н.М. Записки о моей жизни. М., 1902; Семенов С.
Декабристы в Ялуторовске //Сибирский архив. 1913. №6 — 8. С.276 —284; Пани-
каровский Д.А. Воспоминания о Николае Михайловиче Ядринцеве //Литературное
наследство Сибири. Т.5. С.303 —318; Наумов Н.И. Н.М.Ядринцев в Томской
гимназии //Там же. Т.5. С.326 — 334; Потанин Г.Н. Воспоминания //Там же. Т.6.
С.22 —302; Он же. Чокан Валиханов, его жизнь и служба в Омске //Валиханов Ч.Ч.
Собр.соч. Т.4. Алма-Ата, 1968. С.338 —342; Он же. Европа и Азия в кадетском
корпусе //Там же. С.537 —542.
36. Громыко М.М. “Записки из Мертвого дома” Ф.М.Достоевского как
источник по истории сибирской каторги 50-х годов XIX в. // Ссылка и каторга
в Сибири. Новосибирск, 1975. С.131 —152.
16
ГЛАВА I.
ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
1. Участие горожан в местном самоуправлении
Городские учреждения, о которых далее пойдет речь, существо-
вали в реальной жизненной пространственной среде. Какова была эта
среда? Кто ее создавал и населял? Современники (иностранные ученые,
путешествующие по казенной надобности из центра страны чиновники,
невольные обитатели Сибири — ссыльные, а также и сами сибиряки)
весьма редко были в восторге от внешнего вида и благоустройства
городов региона. Обвинений в сельском облике избежали, кажется,
всего четыре города: Тобольск (как многолюдный еще в XVIII в.
город, древняя сибирская столица и до 1839 г. центр управления Западной
Сибири), Барнаул (по причине “регулярной” застройки и наличия круп-
ного горнодобывающего и горноперерабатывающего производства),
Омск (благодаря тому, что военные в XVIII — первой половине XIX в.
составляли абсолютное большинство его жителей, вызывал ассоциации
не с большим селом, а с военной крепостью или укрепленным лагерем)
и Томск, получивший в 1804 г. статус губернского города. Последний,
правда, по мнению некоторых историков, “по своему облику до конца
40-х годов... напоминал скорее большую деревню” (1).
Справедлива ли эта оценка? Уместно ли с позиций сегодняшнего
дня оценивать облик городов прошлого? Едва ли возможно познание
прошлого русского города, если историк руководствуется современны-
ми ему критериями определения города и городского образа жизни (2).
Дабы избежать модернизаторства, зададим интересующий нас вопрос
о восприятии облика города людям первой половины XIX в. Известному
мореплавателю Г.И.Давыдову, проезжавшему летом 1802 г. по Сибири,
Томск не слишком глянулся: “довольно велик, улицы не слишком чисты,
и порядочных строений мало”. Однако город ему не кажется похожим
на большую деревню, как, например, Каинск, о котором он писал:
17
“похожий более на деревню” (3). Другому известному’ путешественнику
с подорожной Ф.Ф.Вигелю, побывавшему в Томске спустя три года,
город ничем не напомнил деревню, напротив, он отметил в своих мемуа-
рах совершенно иное: “В Томске видна была прочная основа для
губернского города. Заметно было, что он поднялся сам собою, вырос
естественным образом, без усилий правительства, и, следуя течению
времени, он от младенчества постепенно перешел в зрелый возраст.
В нем считалось более восьми тысяч жителей и шесть или семь камен-
ных церквей” (4). Итак, Томск уже в самом начале XIX в. не только
обладал многими атрибутами городского быта, но и его облик никак
не мог даже столичному жителю напомнить село. Деревню с 6 —7
(в Томске их было 8) каменными храмами никто из людей того вре-
мени и представить себе не мог!
В Томске в начале XIX в. имелось всего три каменных частных
дома, остальные были построены из дерева (5). Сходная ситуация
наблюдалась в Тобольске на рубеже XVIII —XIX вв. “Город довольно
обширен, имеет прямые, широкие улицы, дома почти все деревянные,
впрочем, встречаются и каменные, хорошо построенные в новейшем
вкусе”,— писал о Тобольске А.Коцебу (6). Историк А.Н.Копылов,
изучавший сибирскую архитектуру, пришел к выводу, что к началу
XIX в. каменное строительство “в относительно крупных масштабах”
было начато лишь в немногих городах Сибири, в том числе в Тобольске,
Томске, Тюмени, Барнауле и Таре. “В целом же Сибирь и в первой
четверти XIX в. оставалась деревянной” (7). Не изменилось принципи-
ально соотношение строительных материалов, используемых в западно-
сибирских городах, и во второй четверти XIX в. Хотя в вышеуказанной
группе городов, из которой выбыла Тара и в которую вошел Омск,
каменное строительство велось более интенсивно, чем в предшествующий
период. Так, в начале XIX в. в Тобольске, не считая церквей, по непол-
ным данным было 29 каменных зданий, а в середине 1840-х уже 59,
в Томске, соответственно, 5 и 42 в начале 1850-х гг. (8). Однако
удельный вес каменных зданий даже в середине XIX в. ни в одном
из городов Западной Сибири не превышал 3%. К 1840 г. каменные
дома в городах Томской губернии составляли всего 0,72% от общего
количества, в Тобольской губернии 0,81%, что было много меньше,
чем в центральных губерниях России: 5,37% в Тульской и 13,65%
в Тверской (9). Эти данные подтверждают, что хронические жалобы
тобольских и томских губернаторов на бедность городского населения
не были (по крайней мере в первой трети XIX в.) лишены серьезных
основайий. Хотя свою роль здесь, несомненно, сыграли и достаточно
распространенные в то время среди купечества региона представления
о вреде для здоровья проживания в каменных домах.
Однако вышесказанное не означает, что каменное зодчгс ню
18
Границы Российской империи:
................ начала XIX века
===== к концу XIX века
Примечания.
1. В границах начала XIX века не показана область Русской Америки.
2. Каинск —ныне г. Куйбышев Новосибирской обл.
3. Кузнецк — ныне г. Новокузнецк Кемеровской обл.
не оказало заметного влияния на архитектурный облик западносибир-
ского города. Это влияние, как показали исследования по архитектуре
городов Западной Сибири, не ограничивалось лишь наличием каменных
зданий. Если в Барнауле гражданские постройки 50 —70-х гг. XVIII в.
“по своему архитектурному убранству не отличались от деревянной
архитектуры города”, то с конца XVIII в. наблюдается как бы зеркальное
отражение этой ситуации — архитектурные формы каменных казенных
и частных домов, выдержанных в стиле русского классицизма, стали
“в значительной мере” повторяться и в деревянных домах” (10).
Плотность городской застройки в Западной Сибири была столь
низкой, что бросалась в глаза европейским путешественникам (И).
В середине XIX в. эту особенность западносибирских городов отме-
чали и местные жители. Так, журналист и краевед В.Ильин писал,
что дома в Тобольске построены довольно редко и “почти при каждом
из них находятся садики с лесными деревьями, кустарниками и неза-
тейливыми цветниками...” (12). Если же обратиться к статистике,
то окажется, что плотность городского населения в Тобольске была
одной из наиболее высоких в регионе. Так, в 1860 г. в Тобольске на 1
квадратной десятине (1,09 га) проживало 25 человек, в Томске в конце
40-х гг. XIX в. 10 человек, в Омске — 16 человек (13). И все же,
несмотря на низкую плотность застройки и отсутствие экономических
стимулов в виде высоких налогов на землю, город рос вверх. В Тобольске
(даже с учетом пригородов) около 30% всех жилых домов в 1846 г.
были 2 — 3-х этажными, в Томске в начале 1850-х гг. около 25% (14).
Стремление горожан строить дома повышенной этажности (по тогдаш-
ним меркам) диктовалось в западносибирском городе, прежде всего,
эстетическими представлениями о городском жилище и соображениями
престижности. Ибо в русских провинциальных городах, особенно в сред-
них и малых, традиционно господствовала относительно свободная
застройка, по сравнению с городами Западной Европы и Востока. “Доро-
говизна земельных участков и связанное с ней господство высотных
зданий для многих русских городов не наступили никогда”, — писал
историк М.Г.Рабинович (15).
Следует отметить, что представления о городской среде у жителей
малых городов были во многом унаследованы не по линии древней
традиции свободной застройки городской территории, а непосредственно
из сельского быта. Речь в данном случае идет не о крестьянах, пере-
селившихся в города, а о тех городах, которые волей правительства
в конце XVIII — начале XIX в. получили этот статус. Да и менталь-
ность горожан малых старинных городов региона мало чем разнилась
от ментальности жителей вчерашних сел. Такая близость восприятия
городского пространства хорошо видна в прошениях граждан и духо-
венства старинного сибирского города Кузнецка о незастройке двух
20
площадей согласно утвержденному городскому плану, так как, “от за-
стройки этой площади может произойти для города важнейшее стесне-
ние и даже угрожает видимая опасность в случае пожара для церкви
и торговых лавок, где сохраняется все имущество торговцев” (16).
Учитывая, что между двумя прошениями кузнецких жителей (1838
и 1840 гг.) в Тобольске произошел пожар гостиного двора, в пламени
которого сгорело товаров и денег на колоссальную по тем временам
сумму в 1 млн.руб., правительство уважило их просьбу. Однако дело
было не только в боязни пожаров. В прошениях кузнечан просмат-
ривается и другой, более глубокий пласт, связанный с традиционными
представлениями о городской среде. Как уже отмечалось, жители малых
городов не умели ценить квадратные метры (аршины и сажени) городской
территории, предпочитая возводить дома на значительном расстоянии
друг от друга.
Если относительно редкая плотность застройки между жилыми
домами была еще рационально оправданной, ибо позволяла горожанам
прямо у родного крыльца заниматься огородничеством и садоводст-
вом, то перенос этого принципа застройки на строительство обществен-
ных зданий и сооружений нельзя объяснить лишь боязнью пожаров,
от которых действительно часто страдали все русские города до середины
XIX в. В борьбе с пожарами видели два пути. Администрация настаи-
вала на строгом соблюдении мер противопожарной безопасности, переги-
бая порой палку (запреты топить в летнее время бани и печи в домах),
а также на совершенствовании пожарного дела. Рядовые горожане
предпочитали брести своим путем — строить дома подальше друг от
друга. Иная причина живучести такого “градостроительного” подхода
состояла, как представляется, в своеобразном эстетическом отношении
к архитектурно-культурному пространству, согласно которому все здания
должны отстоять друг от друга на такое расстояние , чтобы не мешать
объемному восприятию каждого сколько-нибудь значительного соору-
жения. Для большинства горожан первой половины XIX в. такое
отношение было невербализированным, а существовало лишь на уровне
ощущений. Когда же человек, живущий в иной архитектурно-простран-
ственной среде, сталкивался с овеществленным результатом таких
эстетических ощущений, они, как правило, должны были вызвать
у него если не отторжение, то недоумение. Так, в “Военно-статисти-
ческом обозрении Томской губернии” о Колывани было сказано: “Об-
ширные две площади, которые так несоразмерны с величиною города
и с высотою строений, что разделяют город на какие-то оторванные
предместья” (17).
Город первой половины XIX в. невозможно представить без
окружавших его полей, сенокосных угодий и пастбищ для скота.
Да и в черте города располагались сады и огороды. Значительная
21
часть его жителей была тесно связана с сельским хозяйством. Напри-
мер, в Таре даже в середине 1850-х гг. многие мещане и проживавшие
в городе крестьяне сеяли хлеб, урожай которого обеспечивал собственные
потребности, а излишки шли на продажу. В зимнее время даже основ-
ные потребители сельхозпродукции — чиновники и купцы — не покупали
мясо, так как “решительно все домохозяева, имея свой рогатый скот,
множество баранов и проч., бьют скотину сами” (18). В Таре в то
время было около 100 огородов, что совсем немного для пятитысячного
города. Для сравнения укажем, что в Томске в начале 50-х гг. XIX в.
было 1034 частных огорода, из которых около 200, по оценке, прино-
сили доход примерно по 15 руб.сер. (19). В Барнауле в середине XIX в.
даже горные мастеровые “занимаются разведением огородных овощей
и содержат каждый по нескольку голов рогатого скота и лошадей” (20).
В военно-административном Омске в 1840-х гг. было 1733 головы
скота, в связи с чем городская дума жаловалась на малоземелье и недо-
статок удобного для скота выгона, ходатайствуя перед правительством
о его увеличении (21).
Во всех перечисленных городах в первой половине XIX в. сельско-
хозяйственная функция не была основной. Но наряду с ними на юге
Западной Сибири находились и аграрные города (Курган, Ишим, Ялу-
торовск, Колывань), большая часть населения которых была связана
с различными отраслями сельского хозяйства. В Кургане в 1845 г.,
по подсчетам Н.Ф.Емельянова, на каждую семью приходилось около
10 десятин полезной земли под усадьбы, покосы и пастбища (22).
Цифра, конечно, впечатляет, но, возможно, в расчеты вкралась неточ-
ность. На это как-будто указывает тот факт, что в начале 1860-х гг.
Курган имел 3127,5 десятин земли или 0,9 на 1 жителя. В сравнении
с Тобольском, где на 1 горожанина приходилось втрое меньше зем-
ли (23), и эта цифра может показаться немалой, но для аграрного
города земли было недостаточно. По данным Б.Н.Миронова, в аграр-
ных городах дореформенной России на душу населения в среднем
приходилось по 1,2 десятины (24). Поэтому нет ничего удивительного
в том, что в середине XIX в. курганцы выращивали картофель “на поку-
паемых у подгородных крестьян землях” (25).
В России в 1800 — 1850-х гг., как показал Б.Н.Миронов, гене-
ральная линия эволюции состояла “в утрате городом аграрной функции
и в совершенствовании промышленной и торговой функций”. К середине
XIX в. этот процесс был в основном завершен (26). В целом ряде
городов Западной Сибири этого не произошло. “Связь города с землей
и занятия сельским хозяйством не прекращались, а наоборот, укреп-
лялись с развитием не только потребительского, но товарного ското-
водства”, — писал Н.Ф.Емельянов о Кургане (27), что справедливо
и для других аграрных городов.
22
В XIX в. почти все города региона вступили с крайне неразви-
тым коммунальным хозяйством. Процесс формирования этого сектора
городской экономики в 1800 — 1861 гг. был наиболее успешным
в крупных городах Западной Сибири: Тобольске, Томске, Омске, Бар-
науле и Тюмени. В малых же городах края формирование городского
хозяйства шло медленно, они сохраняли облик больших деревень.
Собирательный образ такого аграрного города оставил Ф.М. Достоев-
ский: “В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходи-
мых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя
тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами — одной
в городе, другой на кладбище, — города, похожие более на хорошее
подмосковное село, чем на город” (28). Население малых городов
не проявляло, да и не могло проявить из-за скудости доходов, особой
заботы о городском благоустройстве. Жители аграрных городов,
как и крестьяне, были ориентированы почти полностью на самообслу-
живание (29).
В конце рассматриваемого периода в представлениях горожан
о характерных отличиях города от села усилились социокультурные
моменты. В частности, в 1861 г. Александр Абрамов писал, что в Кургане
еще много “слободского”: нет ни литературных вечеров, ни благородных
спектаклей, ни публичных лекций, ни воскресной школы, как в других
сибирских городах (30).
Согласно стандартам, принятым в первой половине XIX в., боль-
шими считались города с населением свыше 25 тыс. человек, сред-
ними — с числом жителей от 5 до 25 тыс., малыми — с населением
менее 5 тыс. человек (31). В соответствии с данной классификацией
приходится констатировать, что в дореформенную эпоху в Западной
Сибири больших городов еще не существовало. В 1823 г. средних
городов в регионе числилось 5, малых 12. В 1860 г. ситуация не изме-
нилась (32). Однако неподвижная на первый взгляд урбанистическая
картина западносибирского региона приходит в движение, если исполь-
зовать более дробные критерии численности населения, что иллюстрирует
табл.1 (33).
К 1861 г. исчезла группа карликовых городов с населением менее
1 тыс. человек. Два из них перешли в следующую “весовую категорию”,
1 (Тюкалинск) утратил городской статус, а самый молодой город
дореформенной Сибири — Мариинск — шагнул сразу в третью группу.
Количество городов с населением от 2 до 5 тыс. человек возросло
за счет того, что в этот разряд вошли города из второй группы, поэтому
они стали наиболее типичны для Западной Сибири. В городах с насе-
лением в 10 тыс. человек, которые по сибирским меркам следует
признать крупными, проживала в 1823 г. примерно треть всех горожан
региона, а в 1860 г. уже две трети. Однако прирост численности жителей
23
ТАБЛИЦА 1.
Распределение городов Западной Сибири
по числу жителей в 1823 и 1860 гг.
Величина города (в тыс. человек) 1823 1860
города население города население
абс. о/ /о абс. 0/ /о абс. О/ /о абс. О/ /о
Менее 1 3 17,6 2509 3,4 — — — —
1 - 1,9 5 29,4 8123 11,0 3 17,6 4227 3,9
2 - 4,9 4 23,5 11805 15,9 9 52,9 30984 28,3
5 - 9,9 3 17,6 25244 34,1 — — — —
10 - 19,9 2 11,8 26404 33,6 5 29,4 74162 67,8
ЦТОГО: 17 100 74085 100 17 100 109373 100
крупных городов был достигнут, главным образом, за счет того, что
рубеж в 10 тыс. человек преодолели “средние города”: Омск, Барнаул,
Тюмень.
Динамике численности и структуре городского населения Запад-
ной Сибири посвящены специальные работы (34). Поэтому останов-
люсь лишь на тех аспектах социального состава горожан, без которых
сложно понять, почему в разных городах было различное отношение
к местному самоуправлению. Самоуправление русского города до ре-
формы 1870 г. фактически оставалось самоуправлением городского граж-
данства: купцов, мещан и цеховых. Динамика численности и относи-
тельная доля граждан были подвержены значительным колебаниям:
в 1805 г. эти сословия составляли 58,8% всего городского населения,
в 1831 г. только 37,4%, а в 1860 г. — 40,8% (35). При этом абсолютная
численность граждан возрастала. Однако за счет механического прироста
военных заметно изменилось процентное соотношение основных сослов-
ных групп. Так, в 1805 г. доля военных среди жителей городов региона
составляла 9,2%, а в 1823 г. — 30,2%, в то время как доля граждан
сократилась с 58,8% до 37,8% (36). За этими средними цифрами стоят
огромные сословные диспропорции в разных городах. Во всех старых
городах Западной Сибири (Тобольске, Томске, Таре, Тюмени, Туринске),
за исключением Кузнецка и Березова, численность и удельный вес
посадского населения были значительны. В новых же городах была
иная ситуация. В Кургане в 1782 г. посадские составляли 0,3% всего
населения, в Ялуторовске — 3,8%, в Ишиме — 7,5%, в Омске —
12,4% (37). Большой разрыв в социальном составе населения отдель-
ных городов региона сохранился до конца рассматриваемого периода.
24
При этом уже в первой четверти XIX в. в городах, расположенных
на юге Западной Сибири, граждане составляли весомую часть населе-
ния — от 25% в Ялуторовске до 63% в Каинске (38). Но в горном
Барнауле и в военно-административном Омске купцы и мещане даже
в 1860 г. оставались малозаметны в общей массе горожан — 10 — 16%.
В это же время лица этих сословий составляли около 3/4 всего насе-
ления Тары, Тюмени, Нарыма и Колывани, и от 40 до 60% в Томске,
Бийске, Кузнецке, Каинске, Кургане и Туринске (39).
Особенности социального состава населения не могли не оказать
влияние на положение органов самоуправления в разных городах.
В результате проведения реформ 1775 и 1785 гг. в городах
возникла довольно сложная система органов самоуправления. Город-
ская община получила представительство в виде собрания “общества
градского, общей градской и шестигласной дум”. Посадская община
объединялась магистратом или ратушей (40). На собраниях общества
градского, происходивших раз в три года, проводились выборы на дол-
жности общегородского сословного управления: городского головы,
бургомистра, ратманов и др. Здесь же, как было записано в законе,
“обществу градскому дозволяется представить губернатору о своих
общественных нуждах и пользах” (41).
Общесословным органом была общая дума (42), состоявшая
из представителей от всех разрядов населения. Общая дума выпол-
няла распорядительные функции в сфере городского хозяйства. Наряду
с ней существовала шестигласная дума, избираемая из состава общей
думы (43), а на практике же “зачастую” подменявшая ее (44).
Магистраты или ратуши действовали в пределах посада и зани-
мались преимущественно судебными, а также хозяйственными и фис-
кальными делами. В 1822 г. из ведения магистратов были изъяты
хозяйственные дела и переданы городским думам (45).
В целом городское самоуправление было подконтрольно государ-
ственной администрации, которая использовала его в качестве податного
и хозяйственного механизма (46).
Среди органов городского самоуправления наибольший объем
прав имели общегородские сходы. Законодательство предусматривало,
что правом голоса на собраниях “общества градского” могут пользо-
ваться лица, достигшие 25 лет и обладавшие капиталом, с которого
в казну поступал взнос не менее 50 руб. Но допускалось участие в этих
собраниях с правом решающего голоса при отсутствии в городе крупных
капиталов и менее состоятельных горожан (47). Отношение разных
категорий горожан к общегородским собраниям было неодинаково.
Уже в первые десятилетия XIX в. в их деятельности редко участвуют
чиновники, духовенство, неслужащие дворяне, поскольку они “имели
другие возможное ги воздействовать на городские дела” (48). Пытались
25
отказаться от участия в общественных собраниях и ямщики, видевшие
в них одно “отягощение”. Регулярное уклонение ямщиков от участия
в самоуправлении отмечалось на одном из заседаний тобольской думы
в 1807 г. (49). Такое стремление было продиктовано заботой о защите
интересов ямщиков, вынужденных постоянно отлучаться из города.
Поэтому выполнение выборных служб в известной мере сказывалось
на их благосостоянии. Но несение общественных служб не способ-
ствовало росту состоятельности и других социальных групп.
Наряду с негативным отношением к общегородским сходам
и к самоуправлению в целом у вышеотмеченных категорий горожан
были и иные настроения. Так, к началу XIX в. относятся многие факты
борьбы горожан за возвращение утраченного ими по каким-либо
причинам права участвовать в общественных собраниях. Томский
городской голова Петр Шумилов на одном из заседаний думы поднял
вопрос о самовольной явке мещанина (ранее купца) Сергея Карпова,
который “без всякой от него повестки вошед в то собрание... говорил,
весьма шумно, для чего его в общественные собрания не повещают...” (50).
При этом претензии Карпова были необоснованны, так как, будучи
банкротом, он по Городовой Грамоте не имел права участия в общест-
венных собраниях. А собрание 30 декабря 1802 г. Карпов вообще
сорвал (51). Его примеру следовали “опубликованный ябедник”
Протопопов, мещане Шихов, Нелюбин и некоторые другие томичи,
именуемые “сообщниками” (52). Эмоции на собраниях порой вы-
плескивались через край — на одном из них заперли в чулане старосту
Тарасова. Среди самовольно являвшихся на собрания горожан отли-
чались также Д.Ябланский, А.Фролов, М.Старков (53). Наличие среди
горожан, боровшихся за возвращение права участия в общественной
жизни, лиц, “опубликованных ябедниками”, несомненно, свидетель-
ствует об острых социальных столкновениях в Томске в начале XIX в.
Ибо в условиях господства в Сибири в начале XIX в. царских чинов-
ников “ябедничество” было важным средством социального протеста
горожан против произвола бюрократии.
В других городах Западной Сибири граждане не проявили такой
заинтересованности в участии в общественных собраниях, как в Томске.
Индифферентным оставалось отношение горожан к участию в общест-
венных собраниях и в середине XIX в. В Тобольске в 1840-е гг. из 1231
горожанина, имевшего право голоса, в выборах должностных лиц участ-
вовало от 90 до 180 человек. Основная масса горожан, как отмечалось
в “Статистическом описании губернского города Тобольска”, “ни на
выборы, ни на общественные собрания не являются по ограниченности
понятия о пользе дарованных им прав и бедности” (54). Аналогичным
было и отношение жителей Омска к общественным собраниям и выборам.
О причинах этого омская дума писала статистическому комитету:
26
“Можно приписать невнимание жителей к их гражданским обязаннос-
тям в предоставленном им праве потому, что они видят одну тягостную
обязанность, от исполнения которой уклоняются безнаказанно” (55).
Из 13 купцов и 210 мещан, обладавших правом голоса, на обществен-
ных сходах, по сведениям думы, участвовало от 5 до 8 купцов и от 40
до 70 мещан. Однако приговоры часто подписаны меньшим числом
лиц (55). В социальном отношении наиболее активным было купечес-
тво. В 40-х гг. XIX в. в Омске на общественных собраниях присутст-
вовало 38,4 — 61,5% всех купцов, в Тобольске — 61,2 — 81,6% (56).
Подобное отношение к общественным собраниям наблюдалось
и в малых городах края. В Колывани в 1833 — 1844 гг. общественные
приговоры подписывали 21—26 горожан при общей численности подат-
ного населения более 350 человек (57). В Кузнецке из 160 человек,
назначенных “на согласие”, на заседание 17 июня 1832 г. в ратушу
явилось 23. На другое важное для города собрание энергичными
действиями полиции и выборных лиц удалось обеспечить явку 80
горожан (58).
Значительная специфика была у органов городского самоуправ-
ления на Алтае. С августа 1800 по март 1824 г. тамошние купцы
и мещане были объединены в одну посадскую общину и избирали общие
властные структуры (59), если это понятие вообще применимо к Алтаю
того времени. Как отмечали еще С.И.Гуляев и П.А.Голубев, с которыми
солидарны и современные исследователи, до 1824 г. местное само-
управление находилось в полном подчинении горного начальства (60).
Если иркутская городская дума в 1820 г. была чрезвычайно раздра-
жена единичным фактом вмешательства губернского начальства
в результаты городских выборов, в Барнауле такое вмешательство было
заурядным явлением. Так, избранных в декабре 1810 г. 56-летнего
С.Мушникова в бургомистры и А.Белоголова в ратманы горное началь-
ство отказалось утвердить (первый был признан старым, а второй —
неугодным, так как ранее он оказывал какие-то “неблаговидные против
начальства поступки”) (61). А в 1801 г. горное начальство за нерасто-
ропность в исполнении его распоряжений ратушей отстранило ее секре-
таря Н. М. Пу р леве кого и приказало избрать на его место другого
человека (62).
Бюрократический произвол горных властей, искусственность объ-
единения в одну общину посадских, проживавших в разных городах
и горных поселках, породили полное безразличие к избирательным
собраниям на Алтае. В 1804 — 1823 гг. в них участвовало от 21 до 56
человек (63). Нередко выборы были настолько формальны, что
не соблюдались никакие процедуры. Так, в 1807 г. бургомистрами
без голосования были “избраны” два купца, а в 1822 г. даже город-
ского голову назначили “без баллотировки, с общего согласия” (64).
27
Причины неучастия большинства горожан в общественных
собраниях носят сложный характер. Как уже отмечалось, чиновники,
неслужащие дворяне, некоторые купцы имели в своем распоряжении
другие механизмы влияния на городские дела. Городская беднота,
озабоченная добыванием хлеба насущного, не могла чувствовать себя
полноправной участницей процесса выработки и принятия решений,
который, как правило, контролировался богатыми купцами. Главной
причиной слабого интереса горожан к избирательным и иным общест-
венным собраниям в литературе принято считать отсутствие у органов
городского самоуправления реальных прерогатив, их приниженное
положение в системе управления (65). Однако действенность контроля
бюрократии за работой городского самоуправления представляется
сильно преувеличенной, по крайней мере в ряде городов Западной
Сибири. Так, тобольская городская дума с 1842 г. 12 лет не предостав-
ляла отчет губернским властям по городским и казенным суммам (66).
Серьезный интерес к общественным собраниям проявляло лишь купе-
чество, что было характерно, как показала Л.С.Рафиенко, и для сибир-
ского города 1740 — 1780-х гг. (67). Отношение горожан Европейской
России к избирательным собраниям в первой половине XIX в. было
аналогичным (68).
В.В.Рабцевич отметила зависимость отношения горожан к мест-
ному самоуправлению от уровня социально-экономического развития
сибирских городов. В городах, достигших сравнительно высокого уровня
социально-экономического развития (Тобольск, Тюмень), в конце
XVIII — первой четверти XIX в. не встречалось отказов граждан
от исполнения выборных общественных должностей. Другим было
отношение к выборной службе в малых городах, жители которых порой
просили правительство освободить их от этого бремени (69). Вместе
с тем, было бы ошибочно утверждать, что престиж органов городского
самоуправления был детерминирован уровнем социально-экономичес-
кого развития отдельных городов или численностью их жителей. Так,
Барнаул по уровню социально-экономического развития и численности
населения занимал одно из ведущих мест в регионе, но там городское
самоуправление не играло и не могло играть сколько-нибудь заметной
роли в силу полной подчиненности горному ведомству, а также малой
доли посадского населения в общей численности жителей. В прини-
женном положении находились органы городского самоуправления
в одном из крупнейших городов региона — Омске. Отношение омичей
к самоуправлению характеризует стремление податного населения
ликвидировать городскую думу. В 1840-х гг. омичи трижды обраща-
лись к правительству с такой просьбой (70). Причины такого стремле-
ния коренились в низком удельном весе податного населения среди
других жителей (в 1835 г. — 8,6%, в 1851 г. — 14,9%), в социально-
28
экономической неразвитости города (71), а также в отсутствии богатого
купечества, заинтересованного в самоуправлении. Несомненно, сдер-
живающее влияние на развитие в Омске городского самоуправления
оказывали многочисленные бюрократические и военные органы.
В некоторых же малых городах края уже в первой четверти
XIX в. у верхушки посадского населения произошел пересмотр взгля-
дов на институты городского самоуправления. Об этом свидетельст-
вует просьба купеческого и мещанского общества Кургана, которое
в 1823 г. ходатайствовало о сохранении в городе ратуши, подлежащей
по новому городовому положению упразднению и замене бюрокра-
тическим органом — городовым хозяйственным управлением. В про-
шении говорилось, что “общество по двадцатилетнему существованию
ратуши, привыкнув к образу сего управления, не считает для себя
обременительным ни выборы в общественные должности, ни расходы
по сей части...” (72).
Благодаря престижности высших выборных должностей город-
ского самоуправления и довольно значительной власти, которая находи-
лась в руках выборной верхушки в большинстве городов региона, эти
должности замещались достаточно охотно. Иным было отношение к не-
значительным должностям, которые давали минимум прав, а их
исполнение было связано со значительными временными затратами.
От таких должностей избираемые стремились уклониться под разными
предлогами. В целом горожане жаждали сократить многочисленные
общественные службы. В Томске на этом поприще преуспел городской
голова П.Чулошников. Не только купцы и мещане, но и гражданский
губернатор считали его несомненной заслугой ликвидацию излишних
общественных служб (73). Стремление к сокращению городских служб
по выборам прослеживается и на общероссийском материале (74).
Поскольку многие общественные должности требовали постоян-
ной работы, в городах Западной Сибири практиковался наем лиц теми
горожанами, которые не хотели обременять себя выборной службой.
В Таре мещанин А.Л.Мантабаров более 20 лет постоянно служил за себя
и других лиц на различных должностях самоуправления. В 1821 г.
тарский мещанин И.М.Немчинов, избранный бургомистром, просил
освободить его от должности в связи с необходимостью отлучиться
из города, но “дабы обществу сделать уважение за таковое почтитель-
ное назначение” просил допустить к должности нанятого им Манта-
барова (75). В 1824 и 1827 гг. в Таре по найму замещались должности
словесного судьи, сборщика поземельных денег, сборщика податей,
смотрителя городовой больницы (76). К середине XIX в. в Тобольске
наем лиц для выполнения выборных должностей был настолько широко
распространен, что авторы “Статистического описания губернского
города Тобольска” включили в бюджет горожан в числе расходов
29
специальную графу — “на должность”. Размер оплаты был связан
со сложностью занятий и важностью должности. Граждане со средними
доходами платили больше, чем бедные мещане и цеховые: “горожанин
этого разряда предполагается грамотный и выбирается в высшую
должность, следовательно, платит дороже наемщику” (77). Грамотность
уже в начале XIX в. являлась одним из важнейших критериев при вы-
движении кандидатур на ответственные посты городского самоуправ-
ления. Так, в 1801 г. тобольская дума предлагала избрать новых глас-
ных из числа жителей “в грамоте умеющих и доброго поведения” (78).
Практика замещения выборных лиц другими людьми путем най-
ма не имела официального признания со стороны государства. Чтобы
привести юридические нормы и практику к общему знаменателю,
ялуторовское гражданство в 1847 г. обратилось к властям с ходатайст-
вом, но МВД отклонило его (79).
Правительство, стремясь обеспечить руководство в городском
управлении лицам, лояльным существующему строю, принимает меры,
направленные на резкое ограничение роли старообрядцев в обществен-
ной жизни. Указ 27 мая 1820 г. допускал избрание старообрядцев
на общественные должности лишь при “весьма ограниченном” числе
жителей, исповедовавших официальное православие (80). В Тоболь-
ской губернии этот указ начали осуществлять только в феврале 1829 г.
Причем, Тобольское общее губернское управление было против удале-
ния от должности городского головы тюменского купца И.Бурнашева,
ибо в случае отстранения его и других старообрядцев от исполнения
выборных должностей можно “глубоко оскорбить заблуждающихся
в вере, класс народа в здешнем крае довольно значительный, и пробу-
дить тем ненависть к правительству...” (81). Генерал-губернатор Западной
Сибири согласился с этим мнением, но повелел на следующих выборах
придерживаться указа от 27 мая 1820 г. (82).
Решение властей поставило купечество Тюмени в довольно слож-
ное положение. Отстранение от власти старообрядцев, среди которых
было немало богатых купцов, вызвало недовольство и православной
верхушки торгово-промышленного населения города. Их интересы
оказались ущемлены, поскольку из 88 купцов 48 были старообрядцами.
Поэтому на православных купцов легло двойное бремя — очередность
избрания на общественные должности для них ускорялась в два раза.
В этих условиях перед православной верхушкой Тюмени открылась
дилемма: допустить к исполнению важных должностей мещан или
бороться за возвращение к прежнему положению. Сословно-классовые
интересы взяли верх. Не смирились и купцы-старообрядцы. 18 мая
1832 г. городское общество составило приговор, в котором просило
вернуть старообрядцам право занимать выборные “классные общест-
венные службы”. В приговоре отмечалось, что эти должности в городе
30
почти всегда отправляют старообрядцы, которые “есть лучшие в горо-
де и обществе люди...” (83). Однако правительство отклонило прошение
тюменских горожан. Указ 11 апреля 1840 г. разъяснил, что старооб-
рядцев можно выбирать на второстепенные должности: в ратманы,
в старосты, в депутаты при раскладке повинностей (84). Очевидно,
что эти меры правительства преследовали цель не только ограничить
влияние старообрядцев в городских делах, но и заставить их обра-
титься к православию или единоверию.
Хотя местное самоуправление и было подконтрольно правитель-
ственным чиновникам, но у городского головы, бургомистров, ратманов
и некоторых других должностных лиц был значительный объем влас-
ти, особенно в финансовых вопросах, в регулировании хозяйственных
занятий горожан, в административном надзоре над жителями из подат-
ных слоев. Особенно высок был статус городского головы. Н.П.Ерошкин
отмечал, что последний “лично имел небольшие функции” (85). Однако
в сибирских городах заметное распространение получил авторитарный
тип деятеля городского самоуправления. Его представители, как правило,
принадлежали к верхушке торгово-промышленного населения и поль-
зовались большим авторитетом не только среди граждан, но и у лиц,
возглавлявших местные органы государственной власти. Их стиль управ-
ления характеризуется крутостью, которая проявлялась не только в отно-
шении горожан из податных сословий, но иногда и правительственных
чиновников. Для авторитарных деятелей городского самоуправления
были характерны требовательность, нередко граничащая с жестокостью,
настойчивость и самоуправство. Одним из его ярких представителей
был купец П.Чулошников, занимавший посты бургомистра и город-
ского головы Томска. Чулошников самочинно вершил суд и расправу,
не только взыскивая недоимки, но и разбирая дела по семейным ссо-
рам, не входившие в его компетенцию. При этом он “своеручно иных
бил и таскал за волосы в присутствии сиротского суда, думы и в ком-
нате мещанского собрания, топтал и пинал ногами, ковал в цепи, держал
под караулом...” (86).
Самоуправство Чулошникова не встречало противодействия
со стороны губернских властей. Напротив, как писал позже губерна-
тор П.К.Фролов, губернское правление истолковало указы Сената
от 16 мая 1812 г. и от 31 июля 1817 г. как приравнивающие мещан
к крестьянам по вопросам телесных наказаний и считало законным
порки мещан за “маловажные проступки” по приговорам мирских схо-
дов (87). Аналогично были поняты эти указы и в некоторых других
городах, например, в Таре. Тарская ратуша в июне 1827 г. в связи
с ростом неплатежеспособного населения писала: “Члены ратуши многих
из мещан замечают упражняющихся во всегдашнем пьянстве, кои,
пропивая последнее свое иждивение, чрез то впадая в развратные
31
поступки, делаются бесполезными для общества и безнадежными
к заплате государственных податей и повинностей”. В целях борьбы
с этими явлениями ратуша постановила копию сенатского указа 1817 г.,
который, по ее мнению, разрешал чинить “домашнее наказание”
без приговора суда, передать для руководства городовому старосте,
“чтобы он с замеченными в частовременном пьянстве и прочих мало-
важных поступках людьми, особенно с неплатящими чрез сие податей,
поступал в исправлении оных по точному смыслу сего указа...” (88).
Указ составлен нечетко, и при желании его можно было тракто-
вать так, как его интерпретировали в Томске и Таре, но в нем было
предписание осуществлять приговоры по решению мирских обществ.
Однако Чулошников обходился без общественных приговоров и вер-
шил наказание по собственному усмотрению. Порки мещан стали в то
время приметным явлением общественного быта Томска — на них
даже приходили смотреть любопытные. Но наблюдать это зрелище
было занятием не всегда безопасным, ибо он “одного, пришедшего
только посмотреть чинимое Чулошниковым наказание, без всякой при-
чины высек лозами под очередь...” (89).
Такой же стиль был свойственен и для видного деятеля иркутского
самоуправления начала XIX в. купца 1 гильдии К.М.Сибирякова. Его
образ колоритно схвачен в воспоминаниях купца А. А.Литвинцева: “Тоже
дикий был человек, как начнет чубуком махать, — беда. А все таки
голова, защитник” (разрядка моя — А.К) (90).
Противоречивое отношение горожанина (купца) к городскому
голове — страх и надежда на защиту от несправедливости — имело
свои социально-психологические и исторические корни. В русской
духовной традиции сложилось такое отношение к власти, что даже
от “святителей” — епископов, наделенных церковной властью, ждали
грозной святости, ибо “власть должна внушать страх” (91). Традици-
онное представление о власти, монархическое мировоззрение народа,
патриархальный семейный быт, когда слово главы семьи было законом
для домочадцев, создавали благоприятную психологическую почву
для восприятия податными слоями горожан городского головы (выбор-
ного лица местного самоуправления!) как некоего самовластного прави-
теля, наделенного огромными правами в решении городских дел, и стро-
гого полновластного судьи над всем податным населением города. Пред-
ставления податных слоев горожан о правах и обязанностях городского
головы опирались не на его формально-юридический статус, а именно
на отмеченную выше социально-психологическую почву, на традиционные
представления о власти и на реальный статус главного лица городского
самоуправления в местном обществе.
Выполняя свои обязанности, авторитарные деятели городского
самоуправления при необходимости решительно противодействовали
32
чиновникам. Так, красноярец И.К.Кузнецов оспорил распоряжение
губернатора о разведении костра для обогрева солдат. “К/узнецов/,
как представитель города, против этого распоряжения восстал, — писал
один из мемуаристов, — а когда Ст/епанов/ вошел в такой азарт, что
начал засучивать рукава, то подобно ему и К/узнецов/ начал делать
то же...” (92). В этом столкновении ярко проявилось представление
авторитарного деятеля городского самоуправления о своих правах-
обязанностях. Обязанность заботиться о поддержании в городе право-
порядка Кузнецов считал настолько важной, что весьма энергично
противодействовал распоряжению “хозяина губернии” (так официаль-
но именовался губернатор в законодательстве российского абсолютиз-
ма), которое нарушало меры пожарной безопасности. Несомненно, он
был уверен, что всеми делами города должны ведать лишь представи-
тели городских сословий. На эти представления граждан первой поло-
вины XIX в. обратил внимание еще П.Г.Рындзюнский (93). В Сибири
убежденность в том, что делами города должны распоряжаться только
представители городских сословий, была, вероятно, еще сильнее, чем
в городах Европейской России. Наиболее концентрировано такие пред-
ставления проявились в 1837 г., когда правительство изучало вопрос
о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами. Сибиряки дружно
отвергли это намерение правительства. При этом тюменское купечес-
кое и мещанское общество отметило, что за 55 лет оно ни разу не про-
сило изменить существующий порядок городского суда и управления,
“поелику общество оставалось управлением обеих частей довольно...”
Каинские купцы и мещане, указав, что реформа не облегчит их поло-
жение, решительно высказались в пользу сословного суда: “таковым
преобразованием мы лишены будем дарованных нам высочайшим
городовым положением прав, дозволяющих городским сословиям
судиться своим судом...” (94).
Аналогично отнеслись к этой затее правительства и жители
большинства русских городов Европейской России. Согласие на объеди-
нение магистратов и ратуш с уездными судами дали лишь 86 городов
и посадов Российской империи, в том числе всего И малых городов
в губерниях с русским населением. Причины отклонения гражданами
Сибири и Великороссии предложения правительства были не только
общие (высокая оценка института магистратов и ратуш, выборный
характер этих учреждений), но и различные. В Европейской России
городские сословия беспокоились, что перевес в суде окажется у дво-
рян. В Сибири, где отсутствовали дворяне-землевладельцы, более
важное место против слияния судов занял иной аргумент — преиму-
щество магистратов и ратуш в оперативности решения дел. На это
обстоятельство особенно упирали томские и барнаульские купцы
и мещане (95).
2 - 2909
33
Однако массовые настроения граждан о недопустимости вмеша-
тельства в городские дела представителей других сословий не мешали
им время от времени пытаться переложить часть бремени городских
податей и повинностей на плечи жителей из привилегированных сосло-
вий. Защищая свои корпоративные интересы, купцы и мещане иногда
принимали решения, которые были направлены против интересов мало-
имущих жителей из других сословий.
Отстаивая интересы граждан, в сентябре 1839 г. томская дума
среди мер, необходимых для города, назвала запрещение торговли
иногородних купцов, мещан и крестьян (96). В деятельности органов
городского самоуправления имел место и местный сепаратизм, кото-
рый откровенно выпирает из прошения тарского купеческого и ме-
щанского общества о переводе почтового тракта через Тару вместо
Омска (97). Жителей города не смутило то, что за несколько лет до их
ходатайства почтовая дорога через Тару была оставлена как невыгод-
ная и неудобная для транспорта. Впрочем, местный сепаратизм, стрем-
ление купечества использовать сословные привилегии в конкурентной
борьбе были характерны не только для горожан Западной Сибири,
но они имели место, как отмечал П.Г.Рындзюнский, и в европейской
части страны (98).
Роль органов самоуправления в общественном быту разных горо-
дов Западной Сибири не была одинаковой. В ряде случаев они возглав-
ляли борьбу податного населения городов против усиления налогового
гнета со стороны феодального государства. В Томске первые два деся-
тилетия XIX в. купечество, возглавлявшее городские структуры, состав-
ляло столь реальную силу в общественной жизни города, что М.М.Спе-
ранский выделил его в отдельную “партию” наряду с “партиями” губер-
натора и вице-губернатора (99). Излюбленной тактикой выборных
томских лиц в борьбе с фискальной политикой государства был сабо-
таж. “В представлении положения о градских доходах и расходах, —
жаловался Сперанскому губернатор Д.В.Илличевский, — медленность
произошла со стороны граждан и градского головы и бургомистра.
Они никак не желали, чтоб был установлен с оценки домов взнос
на пополнение недостающих доходов” (100).
Иногда купцы и мещане использовали органы самоуправления
для борьбы с мелочной опекой полиции в хозяйственных делах. Так,
в августе 1807 г. тобольская дума поддержала торговцев, поднявших
в думе вопрос об отмене распоряжения полиции, которое устанавливало
единые цены на мясо (101).
О достаточно высоком авторитете среди граждан выборных
органов свидетельствуют отдельные факты обращения в них купцов
и мещан для защиты своих прав и достоинства. В таких случаях уже
не отдельный человек отстаивал свои интересы, а сословные органы
34
вставали на его защиту. В этом плане весьма показательно дело, воз-
никшее в феврале 1803 г. в Томске, когда гласный думы мещанин
И.Бурнашев рапортовал в думу, что его дом был занят под постой
насильно и не в порядке очереди. Бурнашев жаловался и на комиссара
Коновалова, нанесшего ему словесное оскорбление, и просил у думы
защиты. Думные деятели оперативно откликнулись на жалобу и в офи-
циальном письме просили Тобольское губернское правление о защите
горожан от произвола Коновалова и его казаков (102).
Характерно, что и в малых городах выборные органы само-
управления возглавляли протест податного населения против вмеша-
тельства чиновников в городские дела, а также порой и против само-
управства этих лиц. Действенным средством такого протеста была подача
жалоб и прошений в вышестоящие инстанции. В результате одного
из таких прошений в Каинске попал под суд городничий, притеснявший
“градское общество”, наказывавший палками жителей, бравший у куп-
цов вещи без оплаты, оскорбивший учителя Рудакова и обещавший
его арестовать (103). В 1856 г. было начато расследование по жалобе
тарского купеческого и мещанского общества на городничего Краузе (104).
Однако было бы ошибочно полагать, что выборные лица, возглав-
лявшие самоуправление, всегда действовали, исходя из общественных
интересов. Известны и факты злоупотребления своим служебным поло-
жением, и факты хищения городских средств. Поэтому общественные
собрания порой становились ареной острой борьбы между соперничав-
шими группировками торгово-промышленной верхушки или сценой,
на которой сталкивались интересы выборных чинов и основной массы
граждан (105). В отдельных случаях горожане, недовольные своеко-
рыстной деятельностью лиц, возглавлявших городское управление,
прибегали к демонстративному выражению протеста против этих лю-
дей (106). В целом отношение горожан к органам городского само-
управления было достаточно противоречиво. В нем на протяжении
всего периода явственно видны две тенденции. Первая состояла
во взгляде на эти учреждения как на придаток государственного
аппарата, отсюда проистекало стремление уклониться от участия в их
деятельности или даже добиться ликвидации самих институтов само-
управления. Вторая тенденция была связана со стремлением исполь-
зовать выборные органы для защиты интересов городского граждан-
ства во взаимоотношениях с коронными чиновниками и всем абсолю-
тистским государством, с неподатными слоями городского населения,
с жителями других городов и сел, а также в интересах буржуазного
развития города. Преобладание одной из этих тенденций в различных
городах определялось комбинацией объективных и субъективных
факторов: уровнем социально-экономического развития города, социаль-
ным (сословным) составом населения, историческими традициями
2* 35
общественной жизни и реальным сиюминутным соотношением сил
бюрократии и выборных органов.
Отношение горожан Западной Сибири к участию в местном
самоуправлении было похожим на отношение жителей Европейской
России. Большая часть горожан к местному самоуправлению была
равнодушна, а заинтересованность в нем проявляла лишь верхушка
торгово-промышленного населения. Вместе с тем, если в целом по стране
наблюдался невысокий престиж органов городского самоуправле-
ния (107), то в ряде городов региона (Томске, Тюмени, Тобольске)
дело обстояло иначе. Аналогичная картина наблюдалась и в крупных
городах Восточной Сибири — Иркутске и Красноярске (108).
2. Конфессиональные аспекты городского быта.
В первой половине XIX в. религия продолжала занимать весьма
заметное место в жизни горожан. В городах Западной Сибири боль-
шинство жителей исповедовало православие. В 1825 г. доля право-
славного населения в общей численности жителей колебалась от 80,9%
в Каинске до 100% в Березове, Ишиме и Кузнецке. В 1860 г. доля
православных среди всех горожан составляла от 87,5% в Каинске
до 99,5% в Березове (109).
В числе православных были и старообрядцы. История старооб-
рядчества в Сибири в XIX в. не получила такого пристального внима-
ния, как ее предшествующий период, который обстоятельно разработан
И.Н.Покровским (ПО). Деятельность старообрядцев заслуживает
специального изучения и выходит за рамки данного исследования.
В первой четверти XIX в. численность жителей других христиан-
ских вероисповеданий (католиков и протестантов) была невелика, ис-
ключая 1813—1815 гг., когда в Сибири отбывали ссылку воины быв-
шей наполеоновской армии. К 1825 г. наиболее многочисленной была
католическая община в Томске — 47 человек (111).
К 1851 г. лютеранские общины в Омске, Тобольске и Томске
насчитывали более сотни прихожан каждая, католические в этих же
городах имели от 334 до 402 верующих (112). В конце XVIII в. лишь
в Омске существовала лютеранская кирка. Но уже через четверть века
протестантские церкви действовали в Тобольске, Барнауле и Омске,
католическая — в Томске (113). Администрация Западной Сибири, учи-
тывая запросы христиан неправославных исповеданий, способствовала
строительству храмов этих конфессий. Они возводились как на средства
отдельных лиц, что имело место в Барнауле (пожертвование горного
инженера полковника Мевиуса), так и на средства всей общины (114).
В 1860 г. католические церкви действовали в Тобольске и Томске,
протестантские — в Тобольске, Томске, Омске и Барнауле (115).
36
Наиболее многочисленные мусульманские общины сложились
в Томске и Таре: в 1825 г. 234 и 174 человек, соответственно, и в 1860 г.
383 и 297. В эти же годы численность мусульманского населения Омска
выросла с 13 до 328 человек (116).
Иудеи были наиболее заметны в Каинске (302 человека) и Тоболь-
ске (137 человек), по данным на 1825 г. К концу рассматриваемого
периода их абсолютная численность незначительно увеличилась,
но относительная сократилась — в Каинске с 18,7% до 12% (117).
Несмотря на конфессиональную неоднородность населения в ря-
де городов, в первой половине XIX в. не было никаких конфликтов
на национальной или религиозной почве. Толерантные отношения между
религиозными общинами были детерминированы веротерпимостью, харак-
терной для менталитета русского православного населения, составляв-
шего основную массу жителей. Однако веротерпимость православных
горожан не была проявлением индифферентности в вопросах веры.
Известны отдельные случаи, когда горожане, видя угрозу православию,
обращались даже к властям, требуя применения мер административного
воздействия к религиозным диссидентам. В 1857 г. 12 томских мещан
просили переселить А.Кривошеина “как вредного по своему заблуждению
в вере” и пытавшегося вовлечь в раскол некоторых томичей (118).
Наиболее массовой формой участия городского населения в ре-
лигиозной жизни было посещение церкви. Наблюдение за посещением
подданными церкви абсолютизм по давней традиции возлагал на госу-
дарственный аппарат. Со своей стороны этим же занималось и приход-
ское духовенство (119).
Религиозным воздействием были охвачены от мала и до велика
все слои населения, включая и заключенных, особенно со второй
половины 1830-х гг., когда в Западной Сибири стали возникать отделе-
ния Попечительного о тюрьмах общества. В отчетах Тобольского губерн-
ского комитета этой организации отправление духовенством бого-
служений в острогах рассматривалось как главная мера исправления
преступников (120).
Правительство не жалело сил и средств на религиозное воспитание
подрастающего поколения. Кроме изучения специальных предметов
(закона Божьего и св.истории), учащиеся были обязаны по воскресным
и праздничным дням посещать церковь. В учебных заведениях военного
ведомства даже издавали приказы о необходимости всем учащимся
исполнять “первейшие христианские обязанности” (121). Другой формой
участия детей и подростков в приходской жизни было пение в церковном
хоре. В городах нередко церковные хоры состояли из воспитанников
гимназий, училищ, детских приютов (122). Пение в церковном хоре
было средством приобщения детей и подростков не только к церковной
службе, но и к музыкальной культуре. В приобщении детей к музыке,
31
хоровому пению и заключалось социокультурное значение участия
подрастающего поколения в конфессиональной жизни.
Об отношении горожан к официальной церкви в наиболее общем
виде свидетельствуют данные о выполнении ими важнейших христи-
анских обязанностей — исповедаться и принимать причастие. Доля
прихожан, уклонявшихся от выполнения этих норм, существенно
колебалась в разных городах. Так, в 1812 г. в Тобольске из взрослого
населения не были у исповеди и причастия 19,3% мужчин и 16,1%,
а в Тюмени, соответственно, 80,9% и 80,5% (123). Наряду со старо-
обрядцами, которых в Тюмени было немало, mhoiiic православные
уклонялись от причастия. Подобное отношение в Гюмени сохранилось
и позже. О причинах такого поведения в 1852 г. Ф.Бузолин писал:
“иные, исповедавшись, удаляют сами себя чрез причастие от соедине-
ния с богом по глупому суеверию, что будто бы принявший святое
причастие не должен в течении 40 дней плевать на пол, ходить в баню
и иметь брачное ложе” (124). Отношение жителей других городов
региона к исповеди и причастию было примерно таким же как в Тоболь-
ске. Единственное исключение — Ишим, где в 1812 г. не были у ис-
поведи 37,7% прихожан (125).
В социальном плане наиболее усердно бывали у исповеди и при-
частия военные и чиновники. В 1812 г. в Ишиме исповедались 100%
военных, 87,3% приказных, 69,1% разночинцев; в Ялуторовске — 99 —
100% военных, приказных и разночинцев; в Барнауле — 99,3—100%
военных и приказных, 89,6% разночинцев и 86,7% посадских; в Тю-
мени — 71,8% “статных”, 18% разночинцев и 16,3% посадских (126).
Более внимательное отношение служащих к своим христианским обя-
занностям было связано прежде всего с более жестким контролем
над ними со стороны начальства.
Другим индикатором отношения горожан к церкви служит прак-
тика приема причта в дни важнейших религиозных торжеств. Обходы
дворов приходским духовенством имели давнюю традицию, выросшую,
вероятно, из народных обрядов и имевших ту же цель — предохранить
хозяев от действий злых сил, обеспечить их здоровье и благососто-
яние (127). Во время таких обходов, по показаниям тюменского свя-
щенника, “прихожане по обыкновению тогда их угощали, и от чего он,
Неводчиков, чувствовал в голове жар...” (128). Посещение домов
прихожан “по обряду с крестом” в дни религиозных праздников со-
провождалось не только угощением, но и денежным подношением,
составлявшим в богатых домах жителей уездных городов в середине
XIX в. 5 руб.сер. (129). А.И.Сулоцкий, рассматривая отношение
западносибирских горожан к приходскому духовенству, писал, что
в Омске в 1830 — 1850-х гг. было “немало семейств, которые глубоко
скорбели бы, если бы духовенство в Рождество или Пасху не освя-
38
щало их домов, их квартир приходом со святыней, не огласило их
пением церковных песней...” (130). Вместе с тем, часть прихожан
не желала принимать у себя в домах священников. Обычно это дела-
лось под предлогом отсутствия, но известны отдельные факты, когда
омские чиновники и офицеры сами заявляли, что эти визиты им
нежелательны (131).
Многие чиновники в Омске, как отмечал Сулоцкий, стремились,
чтобы их дома посещались соборным протоиереем в числе первых или
по крайней мере в первый день праздника (132). Причины этого неод-
нозначны: с одной стороны, у прихожан, которых посещали первыми,
была лучше и полнее служба; с другой — городская верхушка смотрела
на приход духовенства, руководствуясь в значительной мере поддер-
жанием своего престижа в обществе. Посещение духовенством дома
мирянина в числе первых — знак высокого положения человека
в социальной иерархии города. Однако, вероятно, в других городах
региона, за исключением Томска и Тобольска, эта проблема в связи
с малочисленностью чиновной верхушки и богатого купечества не стояла
столь остро, как в Омске, ибо в последнем было значительно меньше
церквей и духовенства, чем в других крупных городах. Так, в 1840 г.
на одну церковь приходилось: в Омске — 2228 горожан, в Томске —
1170, в Тобольске — 861. По этому показателю Тобольск и Томск,
хотя и не достигли уровня городов Тверской губернии (558 горожан
на 1 церковь), но стояли на одной ступени с городами Тульской
губернии — 1003 человек на церковь (133).
Неотъемлемой чертой конфессионального быта были богомолья.
Их совершали, как правило, в ближайшие монастыри и часовни,
где хранились почитаемые реликвии (134). Паломничества к отдален-
ным святым местам предпринимались, как правило, по обетам очень
немногими горожанами. Большинство же не имело средств для таких
путешествий.
Богомолья для значительной части горожан имели не только
религиозную, но и познавательно-развлекательные цели: приобретение
новых впечатлений, отдых на природе, а иногда и охота на дичь (135).
П.П.Ершов в стихотворении “Поездка в Ивановск, близ Тобольска”
описывает ее сугубо в светских красках (136). А.И.Сулоцкий тоже
признавал, что “иные” из “среднего и высшего класса” едут из Омска
в Чернолучье ради прогулки, развлечения (137). Далеко не все бого-
мольцы были проникнуты духом христианского смирения. Некоторые
из них ссорились и бранились даже в церкви, а томский чиновник
Венский в августе 1830 г. при многочисленном стечении народа в церкви
нанес тростью побои одному крестьянину (138). Такие поступки были
предопределены тем, что во время некоторых крестных ходов процве-
тало пьянство. Тобольский губернатор писал, что сопровождавшие
39
процессию из Абалака в Тобольск винные откупщики “везли за иконами
обозом бочки с вином, служители или их подносчики разносили вино
в тазиках, и духовенство, и миряне сугубо черпали в тазике” (139).
В общественном быту городов в первой половине XIX в. сохра-
нили свое значение крестные ходы. В них обычно участвовало и окрест-
ное сельское население. Маршруты наиболее важных, имевших дав-
нюю традицию крестных ходов начинались в селах и пустынях, где
хранились почитаемые реликвии, и вели в город. Иногда в городах
возникали особые крестные ходы, связанные с “заступничеством”
святых. Так отмечалась память “мгновенного прекращения конского
падежа, заступничеством святителя и чудотворца Николая” в Тобольске
с 1611 г. Но в середине XIX в. этот крестный ход уже не существо-
вал (140). В Тюмени же в 1849 г. появился новый крестный ход в честь
избавления от холеры в 1848 г. “заступничеством иконы Знамения
Божией матери” (141).
Крестные ходы вызывали большое оживление на городских
улицах. Приносимые иконы горожане во главе с высшими чиновни-
ками встречали еще за городом, а многие жители сопровождали их
весь обратный путь. Во время пребывания икон в городе служили
молебны в церквях, носили образа по домам и в присутственные места,
где совершали молебны с водоосвящениями. Организация крестных
ходов способствовала укреплению позиций церкви в обществе. Эти
процессии имели для духовенства и прямую материальную выгоду,
поскольку миряне в то время охотнее приносили пожертвования в пользу
церквей, свидетельствует Сулоцкий (142).
При чрезвычайных обстоятельствах иногда устраивали крестные
ходы по инициативе горожан, что имело место в июле 1848 г. в Томске,
где таким образом пытались предотвратить холеру. Аналогичную цель
преследовали и организаторы крестного хода в Тобольске в том же
году (143). Крестные ходы сопровождали открытие новых учебных
заведений и едва ли не всякое значимое для города начинание, напри-
мер, открытие ярмарки, требовавшее покровительства небесного воин-
ства (144).
Крестные ходы в городах Западной Сибири в основном остались
неизменным на протяжении XIX в. Д.И.Менделеев, наблюдая в 1899 г.
в Тобольске торжественную многолюдную религиозную процессию,
писал: “Вспомнилось опять детство, потому что и тогда все то же
совершалось и все мы вместе со всем городом принимали свое учас-
тие” (145). Эта неизменность порядка крестных ходов была обуслов-
лена традиционностью православных обрядов.
В организации церковных будней и праздников заметную роль
играл приходской актив во главе со старостой. Церковные старосты
были обязаны заниматься хозяйственными и финансовыми вопросами,
40
наблюдать за благочинием прихожан. Институт церковных старост,
корни которого уходят в глубь средневековья, уже в конце XVII в.
претерпел значительные изменения. В это время, как показал М.М.Бого-
словский, “церковный староста получает значение уполномоченного
епархиальной власти, а не приходского мира” (146). Н.Д.Зольникова
на сибирских материалах пришла к выводу, что вмешательство церков-
ных властей в дела прихода “постепенно уничтожило роль приходской
церкви как одного из центров мирской жизни” (147). В результате
этих процессов престиж церковных старост, которые, как отмечалось
в 1808 г. в докладе Синода царю, избирались и избираются “наиболее
из купцов, мещан и поселян”, был невысок. С целью поднять престиж
этого института в том же году были установлены льготы: исполнение
должности стали считать наравне с другими службами по выборам,
дома церковных старост освободили от постоя (148).
По правилам, установленным Синодом, избрание церковных ста-
рост должно было проходить на собрании прихожан в присутствии
приходского клира и благочинного. Но на практике эти положения
не всегда соблюдались. Например, в 1815 г. старостой одной из тоболь-
ских церквей был избран мещанин М.А.Голубев. На выборах имели
место различные нарушения: отсутствовал благочинный, Голубев был
ранее избран в магистрат, приговор был написан заранее и подписан
по домам прихожан (149). Присутствие благочинного на собрании горо-
жане не считали обязательным условием соблюдения протокола. Прихо-
жане той же тобольской церкви, собравшись 22 декабря 1822 г. для
избрания старосты, узнав, что благочинный перенес выборы на сле-
дующий день, “собраться в другой раз отказались”. Аналогичное реше-
ние приняли в августе 1817 г. тобольские купцы, мещане и цеховые,
которые собрались для избрания старосты кладбищенской церкви. Они
не сомневались в своем праве решить вопрос и без участия благочинного,
так как “в собрание общества сего благочинный градотобольских церк-
вей, по оповещению господина градского главы не прибыл, то общество,
дабы неоднократно по одному вопросу собраниями не отвлекаться
от промыслов”, утвердило приговор (150). Такое отношение граждан
было вызвано протестом мирян против вмешательства церковного
начальства в жизнь приходов. Это вмешательство в Тобольске было
сильнее, чем в других городах, поскольку здесь был православный
центр региона.
В некоторых приходах вопрос об избрании церковных старост
решался не на собраниях, а в узком кругу клира и влиятельных горожан.
Некоторые приговоры были подписаны по домам прихожан, о чем
свидетельствуют подписи под ними, оставленные разными перьями
и чернилами. Другое подтверждение такой практики обнаруживается
в том, что под приговорами разных тарских церквей стоят подписи
41
одних и тех же лиц (151). Эти факты доказывают, что духовенство
и городская верхушка стремились не допускать рядовых горожан
к решению важных вопросов приходской жизни.
Должность церковного старосты была связана нередко со значи-
тельными личными расходами, поэтому на нее стремились выбрать дея-
тельных и зажиточных горожан. Исключения были редки и носили
вынужденный характер, о чем красноречиво свидетельствует один из при-
говоров: “Мы, нижеподписавшиеся, градотобольской Введенской церкви
прихожане, по неимению и бедности в оном приходе прихожан, не усмот-
ри, кого бы выбрать из числа их грамотного и деятельного человека...,
согласились паки прежнего старосту ... оставить...” (152).
В первой четверти XIX в. в Тюмени и Томске нередко горожане,
избираемые церковными старостами, стремились от этой чести укло-
ниться. Избранный в декабре 1814 г. тюменский мещанин Г.Е.Махилев,
как доносило Тюменское духовное правление Тобольской консистории,
“от возложенной на него старостинской обязанности отзывается неоче-
редью и принять оной ни под каким предлогом не соглашается”. Через
год “лутшие прихожане” постановили, что Махилев избран “по очереди,
поелику он при нашей церкви есть из лучших прихожан, а службы
никакой никогда и самомалейшей не исправлял” (153). В этой истории
отчетливо прозвучало отношение тюменских горожан к институту цер-
ковных старост как к общественной повинности, выполняемой “луч-
шими гражданами”. Томский купец М.И.Захарьев, избранный в 1807 г.
старостой, отказался от должности и объявил себя раскольником. По мне-
нию приходского священника, он поступил так, чтобы уклониться
от обязанностей церковного старосты. И, вероятно, священник был
прав, поскольку Захарьев регулярно бывал у исповеди и причастия
и после объявления себя старообрядцем (154).
В других городах региона должность церковного старосты коти-
ровалась более высоко. Нередко церковные старосты выполняли свои
обязанности многие годы (155). Таким образом, в разных городах
существовало неодинаковое отношение к этому институту, что было
связано с их конфессиональными особенностями. В Томске, и особенно
в Тюмени, значительная часть жителей состояла из старообрядцев.
Поэтому пребывание на посту церковного старосты не всегда подни-
мало авторитет горожанина в обществе. Иное отношение было в тех
городах, население которых находилось в лоне официальной церкви.
О высоком престиже в ряде городов должности церковного старосты
свидетельствует тот факт, что в Таре, например, в первой половине
1810-х гг. эти должности занимали отставной надворный советник
И.Зеленых, отставной майор А.Скорняков и двое купцов (156).
В целом социальный состав церковных старост в городах
Западной Сибири был достаточно демократичен. В 1814 — 1815 гг.
42
в 27 церквях Тобольска, Тюмени, Тары и Омска старостами были из-
браны 12 мещан, 8 купцов, 4 цеховых, 1 ямщик, 1 крестьянин и 1
отставной чиновник. В предыдущем трехлетии в этих же приходах
старостами были трое отставных чиновников, а остальные принадле-
жали к податным слоям (157). Отставные чиновники имели и другие
каналы влияния на городские дела, поэтому они редко домогались
должностей церковных старост. Их старостинство было определено
религиозностью и активной жизненной позицией. Не изменился
принципиально социальный портрет приходского старосты и в после-
дующие годы.
В первой половине XIX в. приходская структура сохранила
определенную долю автономии и при необходимости могла составить
оппозицию не только другим приходам, но и епархиальному началь-
ству. Так, в 1804 — 1808 гг. прихожане тюменской Воскресенской
церкви активно противодействовали решению Тобольской консистории
о переносе “Спасителева образа” в Троицкий монастырь, неоднократно
обращаясь в консисторию, к архиепископу и генерал-губернатору
Сибири. Решение о перемещении иконы было принято еще в феврале
1774 г., но горожане упорно отказывались его выполнить. Дабы сломить
их сопротивление, церковным властям пришлось пойти на крайние меры,
пригрозив закрыть церковь (158). Хотя икону и передали в монастырь,
но уже в 1812 г. прихожане добились ее возвращения (159).
Прихожане проявляли активность и в решении вопросов о заме-
щении вакантных должностей священнослужителей. Так, в 1807 г.
прихожане одной из церквей Тюмени ходатайствовали о возвращении
их прежнего священника, отстраненного от должности за пьянство и
рукоприкладство. 19 чиновников, 3 купцов, 7 мещан, 1 пятидесятник и
1 отставной унтер-офицер выдали своему духовному отцу свидетельство,
в котором писали, что ждут его возвращения на прежнюю должность,
“хотя и одобряли (как нам известно) нижних чинов и малые прихожане
священника Окорокова, но мы более желаем и одобряем Дурыгина”.
После нового прошения “лучших прихожан” архиепископ вернул опаль-
ного священника (160). Однако такая роль прихожан в решении
вопросов замещения вакантных должностей была уже не правилом,
а исключением.
Благочестивые жители не упускали случая, чтобы организовать
церковную службу с участием проезжавших через их город видных
иерархов (161). В источниках данные об инициативе горожан о прове-
дении общегородских религиозных мероприятий встречаются редко,
хотя реально их число должно было быть немалым. Чаще с такими
инициативами миряне выступали во время общественных бедствий. Так,
в журнале заседаний Тобольской городской думы 12 июня 1807 г.
была сделана запись о приходе на ее заседание “из граждан”, которые
43
сообщили, что по их просьбе преосвященный согласился отслужить
в соборе молебен “о ниспослании дождя” (162).
Одним из ярких проявлений участия горожан в конфессиональ-
ной жизни было строительство новых культовых зданий. Зачинате-
лями сооружения церквей (особенно городских соборов) чаще всего
выступали лица из верхнего эшелона местной духовной или светской
власти (163). Но среди инициаторов храмового строительства были
и женщины. В 1805 г. дочь умершего сына боярского Д.С.Хабарова
в прошении в Кузнецкое духовное правление писала, “что имеет она
ревностное желание и усердие при имеющимся города Кузнецка клад-
бище... сколько своим иждивением и старанием, а паче помощью
обещаваемою усердствующих... жителей соорудить... церковь...”
В Томске в 1811 г. кладбищенская церковь была построена на деньги,
собранные “какой-то женщиною”, как свидетельствовал краевед
середины XIX в. (164).
Наиболее богатые купцы возводили за свой счет или жертво-
вали деньги на строительство небольших церквей (165). Цели, которые
при этом преследовались, были не только религиозные, но и земные —
прославиться, упрочить свой авторитет в обществе. Именно тщеславие,
по мнению тюменского мещанина Ф.В.Бузолина, было причиной “усер-
дия к дому божию” местных купцов (166).
Иные мотивы двигали горожанами, которые личным трудом
участвовали в делах церкви. Особое социальное значение такая
деятельность имела для женщин — перед ними другие пути участия
в общественной жизни до середины XIX в. были закрыты. Женщины
занимались шитьем, вышиванием, украшением церковных одеяний,
некоторыми хозяйственными делами. Немногие из них, имевшие худо-
жественные способности, писали иконы (167).
Помимо традиционных форм участия горожан в конфессиональной
сфере в, рассматриваемое время появляются новые. В 1813 г. по воле
императора Александра I было учреждено Российское библейское
общество. Главной его целью провозглашалось распространение Биб-
лии среди христиан всех вероисповеданий (168). 25 июня 1817 г. по указу
правительства в Тобольске было открыто отделение общества. В том
же 1817 г. “библейские сотоварищества” появились в Омске, Томске,
Ишиме и Барнауле. Общество было провозглашено всесословным,
но в городах Западной Сибири в его деятельности участвовала лишь
городская верхушка. Так, в Тобольском отделении, возглавляемом губер-
натором и архиепископом, в 1817 г. было всего 14 членов: 8 чинов-
ников, 4 представителя духовенства и 2 купца 1 гильдии. В январе
1821 г. в нем насчитывалось 23 человека (10 чиновников, 7 служителей
культа и преподавателей семинарии, 1 лютеранский пастор и 5 куп-
цов) (169). Среди сотовариществ самым многочисленным было барна-
77
ульское, в его рядах в 1818—1819 гг. насчитывалось до 90 членов,
в том числе 3 женщины. В Барнауле преобладали чиновники — 68,9%
всех членов, духовенство составляло 14,4%, а купечество — 12,2%.
Высокая численность общества была достигнута за счет бюрократи-
ческого рвения горных властей. В него были включены жители не только
Барнаула, но и всех заводов Алтая. Когда же в 1813 г. по всей империи
приглашали желающих вступать в общество, то в Барнауле таковых
не нашлось (170).
Важное значение деятельности Библейского общества придавал
назначенный в 1819 г. генерал-губернатором Сибири М.М.Сперанский,
вступивший в его ряды 22 июня в Тобольске. Однако он не счел
возможным открыть в другом губернском городе — Томске — отделение
общества, так как “там нет ни одного замечательного духовного лица;
городские же чины не тверды на местах, а купечество и все почти
обыватели суть закоренелые раскольники” (171).
Деятельность Российского библейского общества фактически
не изучалась. Его роль пока не вполне ясна, но необходимо отметить,
что общество, которое с 1824 г. было вынуждено свернуть свою деятель-
ность, а в 1826 г. было распущено, подверглось нападкам со стороны
самых реакционных кругов, усмотревших в некоторых издаваемых им
произведениях идеи, “противные православию и самодержавию”, и даже
призывы к революции (172).
В Западной Сибири деятельность общества ограничивалась сбо-
ром пожертвований и распространением христианской литературы.
Помимо этого, Новый завет перевели на “остяцкий и вогульский
языки” (173).
Попытки религиозного просветительства предпринимались в То-
больске и ранее. Архиепископ Антоний Знаменский, управлявший
епархией в 1803—1806 гг., привлек к семинарским диспутам препо-
давателей семинарии и наиболее подготовленных городских священ-
ников. Диспуты устраивались в семинарии и в архиерейском доме.
На них приглашали “лучших из чиновников и почетнейших граждан”.
Однако весной 1804 г. на одном из публичных диспутов произошел
казус. Ректор семинарии М.Бурдуков выступал с темой о промысле
Божием, а его оппонент Г.И.Мансветов, обязанный возражать с мате-
риалистических позиций, в пылу полемики не только убедительно опро-
верг доводы ректора, но и аргументы пришедшего тому на помощь
архиепископа. После этого инцидента публичные диспуты были пре-
кращены (174).
В середине 1840-х гг. глава Тобольской епархии епископ Вла-
димир пытался создать благотворительное общество “с задачами
духовно-нравственного развития”, по-видимому, в противовес кружку
Фонвизиной (175).
45
Религиозно-нравственные искания, связанные с масонством,
которое стало особенно популярным после заграничных походов русской
армии 1813—1815 гг., получили некоторое распространение и в Сибири.
30 августа 1818 г. была открыта масонская ложа в Томске. Среди
томских масонов выделялись будущий декабрист Г.С.Батеньков и вице-
губернатор Н.П.Горлов, который позже попал под суд за облегчение
условий каторги декабристам во время исполнения им обязанностей
иркутского губернатора (176). По отзыву томского губернатора Д.В.Ил-
личевского, Горлов был склонен “к всегдашним неудовольствиям
на настоящее”, к жалобам на службу и начальство, к открытому выра-
жению недовольства существующей социальной действительностью.
По мнению того же Илличевского, важнейшую роль в формировании
ложи сыграл прибывший из Омска на две недели титулярный советник
Клемш, который помог И.Х.Трейблуту (командиру полка) вовлечь в нее
гражданских чиновников (177). Ознакомиться с масонскими идеями
некоторые из томичей могли и раньше. Как считает А.Н.Пыпин, один
из основателей ложи Батеньков стал масоном во время пребывания
с армией в Европе (178). Источниками сведений о масонстве могли
быть и некоторые ссыльные.
О деятельности томских масонов известно немного. Они поддер-
живали связи со столичными ложами, принимали “братьев” из других
городов, собирали средства для детей умерших масонов (179). Ложа,
согласно записке Илличевского, организовавшего за ее деятельностью
слежку, состояла из 14 членов (180). Благодаря подпискам о непринад-
лежности к тайным обществам, которые обязаны были по приказу
Николая I дать все государственные служащие, удалось установить
имена еще 4 чиновников, входивших в ложу, среди них были два
будущих золотопромышленника — Асташев и Горохов (181). Тайной
организацией ее можно считать с некоторой натяжкой, поскольку
при посещении города Сперанским и П.М.Капцевичем (первый генерал-
губернатор Западной Сибири) Трейблут испрашивал разрешения про-
должить деятельность ложи (182). О влиянии ложи на городские дела
свидетельствует запись из дневника Сперанского: “Партии: 1) Вице-
губернатор Горлов, Трейблут, Генц, Балюра. К ним примыкает, хотя и
не совсем принадлежит, Стратинович. Изъяснение с Трейблутом” (183).
В этой “партии”, указанной первой, были одни масоны. Хотя они и
противостояли “партии” губернатора, уволенного со службы за зло-
употребления, конкретная роль ложи в общественном быту города
остается пока не вполне ясной.
46
3. Благотворительные организации и филантропия.
Последняя четверть XVIII в. — это время перехода от просве-
щенного абсолютизма к военно-полицейской монархии, “ сдерживавшей
всякое проявление недовольства в стране” (184). Однако правительство
Екатерины II предпринимает шаги, призванные продемонстрировать
монаршую заботу о подданных. Одним из них было создание в губерниях
приказов общественного призрения. Эти учреждения, возглавляемые
губернаторами, ведали школами, больницами, госпиталями, сиротскими
и работными домами. В 1782 г. приказ общественного призрения
появился в Тобольске, а в 1804 г. в Томске (185).
Однако правительство выделяло совершенно недостаточные сред-
ства на развитие народного образования, здравоохранения и социаль-
ного обеспечения. Поэтому функционирование этих сфер было невоз-
можно без частной благотворительности. Особую роль благотворитель-
ные начинания призваны были сыграть в городах Западной Сибири,
значительная часть населения которых влачила незавидное существо-
вание, ухудшавшееся из-за частых стихийных бедствий, пожаров, эпи-
демий, эпизоотий. Бедность городского населения регулярно отмечалась
в отчетах губернаторов (186).
Чтобы хоть как-то улучшить положение беднейших горожан,
по инициативе Сперанского в Тобольске, Томске и Иркутске были созда-
ны благотворительные общества. Сперанский считал, что тобольское
общество “идет весьма удачно, несравненно лучше и Томского, и Иркут-
ского”. Он рекомендовал иркутскому коменданту и городскому голове
перенять опыт тоболяков, которые еженедельно по вторникам вносили
“бедных” в специальную книгу, собирали о них через полицию сведения,
а по воскресеньям выдавали пособия (187). Документация этих обществ
не сохранилась, вероятно, они исчезли вскоре после отъезда их осно-
вателя из Сибири.
В 1823 г. в Тобольске было учреждено епархиальное попечи-
тельство о бедных духовного звания. Оно выдавало пособия бедным
служителям церкви и членам их семей. Существовало общество на “добро-
хотные даяния” и отчисления от церковных доходов. Светские лица
лишь пожертвованиями участвовали в его работе. Первые годы тоболь-
ское купечество достаточно активно откликнулось на призыв архиепис-
копа Амвросия Рождественского поддержать попечительство. А в 1824 г.
купчиха Е.Пирожникова построила для попечительства деревянную
богадельню, оцененную в 3000 руб.асе. (188). Однако в последующие
годы интерес горожан к этой благотворительной организации, судя по
размерам пожертвований, падает: 1824 г. — 1356 руб., 1825 г. —
1792 руб., 1826 г. — 686 руб., 1827 г. — 301 руб. Примерно на уровне
1827 г. собирали пожертвования и в последующие годы (189).
47
Других общественных организаций, объединявших и направ-
лявших благотворительность горожан, в Западной Сибири не сущест-
вовало до середины XIX в. В условиях отсутствия благотворительных
обществ филантропия горожан была распылена и не имела четкой
ориентации. Пожертвования, совершаемые “на что-нибудь благотво-
рительное” (190), имели место и в середине XIX в.
На притяжении всей первой половины XIX в. оказание мате-
риальной поддержки бедным являлось одним из важнейших направ-
лений благотворительности. Формы такой помощи были достаточно
разнообразны и зависели от конкретной ситуации. Заметный резонанс
в регионе вызвал призыв Александра I совершать благотворительные
поступки. Так, в 1814 г. туринская жительница А. Дружинина простила
долг в 500 руб. мещанину Котельникову, томский мещанин Шутов
отказался от взыскания долгов с разных лиц на сумму 3193 руб.,
а томский купец 1 гильдии М.Мыльников простил должникам более
5 тыс.руб. В том же году нарымский городской голова С.Родюков
взялся уплатить долг (595 руб.) за мещанина Митюкова, чтобы
имущество последнего не было продано с торгов (191). Движущие
мотивы этих поступков неоднозначны, рядом с благородной гуман-
ностью нередко соседствовало тщеславие, которое томский мещанин
Шутов даже не пытался завуалировать: “уповает он, что его император-
скому величеству посредством г. гражданского губернатора и кавалера
(о его поступке) донесено быть имеет” (192).
Материальная помощь оказывалась и семьям чиновников,
духовенства, которые не принадлежали к беднейшим слоям, но в резуль-
тате смерти главы семьи иногда оказывались в тяжелом финансовом
положении. Проследить размеры такой благотворительной поддержки
не представляется возможным. До нас дошли лишь отдельные факты,
случайно отложившиеся в мемуарах, дневниках, письмах и проше-
ниях (193). По-видимому, истинные размеры такой помощи были велики.
Иногда ее стремились оказать инкогнито, чтобы получавший ее не считал
себя обязанным кому-либо, кроме Бога (194).
Часто благотворительность горожан (особенно горожанок) была
окрашена в религиозные тона. Среди женщин-подвижниц, сделавших
смыслом своей жизни помощь бедным, была и рано умершая сестра
Д.И.Менделеева — Аполлинария (195).
Правительство стремилось направить филантропические настроения
горожан на борьбу с нищенством. В конце XVIII — начале XIX в.
в ряде городов региона (Тобольске, Томске, Таре, Кургане) городскими
обществами или частными лицами были построены богадельни (196).
При этом среди частных лиц, пожелавших помочь одиноким престарелым
людям, были не только купцы, но и мещане, отставные солдаты.
В результате в городах возникли благотворительные заведения для ста-
48
риков и инвалидов. Сложившаяся в начале XIX в. сеть благотвори-
тельных приютов в какой-то мере позволила решить проблему борьбы
с нищенством. Поэтому власти считали эту проблему закрытой до сере-
дины XIX в.
Лишь в 1850-х гг. было построено несколько новых богаделен,
которые состояли на городском бюджете. Открытие новых благотво-
рительных учреждений в те годы проходило под влиянием других
общественных организаций, в частности, Попечительных о тюрьмах
комитетов. Так, в Томске, где разбором нищих занимался местный
комитет Попечительного о тюрьмах общества, один из его директоров,
городской голова А.М.Серебрянников, на собрании купеческого,
мещанского и цехового обществ 31 октября 1852 г. поднял вопрос
о строительстве новой городской богадельни. Собрание постановило
устроить богадельню для томских мещан на 50 мест, а необходимые
средства собрать по обязательной раскладке. Директор тарского
отделения того же общества купец И.Е.Щербаков построил для бога-
дельни деревянный дом (197).
Существовавшая в городах региона сеть приютов для престаре-
лых не имела единого владельца. В 1830 г. приказами общественного
призрения содержались 4 богадельни, Алтайскими горными завода-
ми — 1, городскими обществами — 7. К 1860 г. ведомственная
принадлежность этих заведений стала еще разнообразней: приказы
общественного призрения финансировали 2 богадельни, Экспедиция
о ссыльных — 1, горные заводы — 1, городские общества — 2, частные
лица — 3 (198). Все они должны были иметь сословный (ведомст-
венный) характер, но на практике это не всегда соблюдалось, особенно
в богадельнях приказов общественного призрения. Местная админист-
рация действовала в этом отношении весьма непоследовательно. Так,
в 1815 г. томские чиновники решили всех одиноких нищих поместить
в богадельню. В результате чего к 1818 г. в ней оказалось 60 человек.
Чтобы избежать излишнего “отягщения казны”, губернские власти снова
переложили заботу об обездоленных на горожан, оставив в богадельне
лишь отставных солдат и вдов военных (199).
Воспитание сирот власти также стремились возложить на горо-
жан, хотя в губернских городах и в Омске существовали “сиротопита-
тельные заведения” приказов общественного призрения. Наиболее
крупный детский приют, открытый в 1844 г. в Томске, состоял в веде-
нии Томского губернского попечительства детских приютов и содержался
на средства золотопромышленника И. Д. Асташева (200). При создании
приюта статская советница А.С.Завелейская подарила ему дачу, про-
данную с торгов за 3100 руб. (201).
В конце 1850-х — начале 1860-х гг. в сфере благотворительности
появились новые черты, которые наиболее заметны в деятельности
49
Омского благотворительного общества, учрежденного 8 февраля 1861 г.
Общество первоначально возникло как дамское, что отчасти было вы-
звано и проблемами женской эмансипации. Оно сразу стало массовым.
Уже в момент его создания в общество вошло 56 женщин из “благо-
родного общества”. В 1861 г. дамы-благотворительницы развернули
активную деятельность: 28 марта был учрежден “дом трудолюбия”
с целью поиска работы для нуждающихся горожанок, 25 августа был
открыт дом престарелых, а 3 сентября — убежище для бесприютных
детей. Расширилась и численность общества, в которое стали принимать
и мужчин. Одним из первых с обществом стал сотрудничать священник
С.Я.Знаменский. В его работе участвовал и доктор И.И.Троицкий,
использовавший имевшиеся у него возможности для облегчения участи
Достоевского и Дурова во время каторги (202). В социальном отно-
шении членами общества, за исключением потомственного почетного
гражданина В.П.Кузнецова, были военные и гражданские чиновники
и члены их семей.
Другим важнейшим направлением филантропии горожан было
народное просвещение. Материальная поддержка была необходима
для существования большинства учебных заведений, так как государство
финансировало лишь гимназии и уездные училища, а приходские учи-
лища и школы для девочек находились на самообеспечении. Более
того, средства, выделяемые из казны гимназиям и уездным училищам,
не в полной мере покрывали расходы учебных заведений. Особенно
велико было значение частной благотворительности при открытии новых
учебных заведений. Начиная с 20-х гг. XIX в. все новые учебные
заведения в городах Западной Сибири были созданы либо на средства
купцов, либо в результате коллективных пожертвований (203). Не все
купцы, совершавшие крупные дарения, действовали бескорыстно. О чем
свидетельствует, например, поведение купца Е.Щепетильникова, пода-
рившего тобольской гимназии сад и истратившего 500 руб. на его
содержание. За пожертвование ему была объявлена благодарность минис-
тра, но он в 1822 г. безуспешно добивался награждения медалью (204).
Однако, большинство горожан, жертвуя свои деньги на школьное дело,
руководствовалось интересами народного просвещения, ибо для чело-
века, стремившего к награде за пожертвования, было открыто немало
возможностей для выбора адресата благотворительности. Наконец, какие
бы цели не преследовали купцы, жертвовавшие деньги на народное
образование, объективно они способствовали развитию просвещения
в регионе.
Большую роль в распространении просвещения в Западной Сибири
сыграли ссыльные декабристы. В Ялуторовске декабристам во главе
с И. Д.Якушкиным, при активном участии протоиерея С.Я.Знаменского,
удалось направить благотворительность жителей на создание училища
50
для девочек и материальную поддержку школьного дела (205). Ак-
тивную роль сыграли тобольские декабристы для при учреждении
школы для девочек в Тобольске. В комитет по ее организации вошел
А.М.Муравьев, который принял на себя обязанности казначея и эко-
нома. На покупку дома для школы были собраны средства по добро-
вольной подписке. Значительный денежный вклад внесли декабристы
Фонвизин, Муравьев, Свистунов (206). После смерти А.М.Муравьева
в конце 1853 г. в совет школы вошел П.Н.Свистунов — как доверен-
ное лицо от чиновников. “Историческая записка о Тобольской Мариин-
ской женской школе” дает высокую оценку деятельности Свистунова
на этом поприще (207).
В середине XIX в. вошло в практику пожертвование денег на со-
держание в учебных заведениях “пансионеров”. Благодаря крупному
дарению коммерции советников Поповых в Иркутском институте благо-
родных девиц ежегодно обучалось до 8 дочерей западносибирских
чиновников (208). В Тобольской гимназии в 1850-х гг. трое учеников
содержались на средства чиновников-благотворителей (209). Плата
за обучение детей бедных горожан вносилась зажиточными жителями
и в некоторых уездных городах, среди которых был Ялуторовск (210).
Материальную поддержку горожане оказывали не только свет-
ским, но и духовным учебным заведениям (211). Вместе с тем, масштабы
этой помощи были неизмеримо меньшими, чем благотворительность,
направленная на поддержку светских учебных заведений.
Во второй половине 50-х гг. XIX в. заметно активизируется
благотворительная деятельность по развитию женского образования.
В отдельных городах создание женских школ становилось в те годы
центральным событием местной жизни, затрагивающем самые разные
стороны общественного быта. Так, в Каинске первый любительский
спектакль был устроен в 1859 г. именно с целью сбора средств для
школы. Каинские чиновники изыскали также совершенно необычный
источник финансирования девичьей школы — постановили передавать
ей 0,5% жалования и 1% наградных денег, что могло бы ежегодно
приносить до 100 руб.сер. Открытые педсоветы в уездном училище
превратились в неформальный центр общественной жизни. На них
горожане из разных социальных слоев едва ли не впервые совместно
обсуждали животрепещущие вопросы городской жизни. Мнение роди-
телей играло определяющую роль в решении всех важнейших вопросов:
о размещении школы, ее статусе, преподавании учебных дисциплин,
экзаменах. Именно родители выказали стремление добиться соединения
в учебном процессе теоретического образования с религиозно-духовным
воспитанием и трудовой подготовкой учащихся. Разумеется, при этом
они исходили из тех реалий, которые окружали их в повседневном
быту. В частности, в январе 1861 г. жена каинского окружного началь-
51
ника Вагина внесла предложение о введении обучения девочек баш-
мачному ремеслу (212).
Энергичное участие в создании девичьих школ приняли жен-
щины. В Тюмени в 1859 г. 31 жительница пожертвовала на женскую
школу 901 руб. Горожанки передавали школам и материалы для руко-
делия, необходимые в быту вещи, а А.О.Поклевская-Козелло подарила
даже водовозную лошадь (213). Вносили свою лепту на нужды народ-
ного просвещения и жительницы маленьких западносибирских город-
ков, но там это было еще редким явлением.
Пожертвования горожан были единственным источником финан-
сирования строительства культурно-зрелищных сооружений. В 1820-х гг.
в Тобольске построили здание благородного собрания на “общие скла-
дочные деньги”. Инициатива этого строительства, согласно мемуарам
С.Б.Броневского, принадлежала генералу Брилю, коменданту Жерве
и самому мемуаристу (214). История создания томского театра, откры-
того в 1849 г. благодаря средствам золотопромышленников, особенно
П.Е.Филимонова (215), служит наглядной иллюстрацией возросшего
уровня культурных запросов молодой сибирской буржуазии и ее все
более активной роли в городской жизни.
Филантропия была характерной чертой нравственного облика
большинства горожан. Она распространялась и на заключенных, что
было обусловлено традиционным отношением русского народа к обез-
доленным, к числу которых относили и тюремных сидельцев — “не-
счастных” (216). Забота горожан о ссыльных особенно усиливалась
в дни православных праздников. “Я думаю, — писал Ф.М. Достоев-
ский, — не осталось ни одной хозяйки из купеческих и мещанских
домов во всем городе (Омске — А.К.), которая бы не прислала своего
хлеба, чтобы поздравить с великим праздником “несчастных” и “за-
ключенных” (217). В Омске в 1850-х гг. по праздникам подаяние
заключенным было так велико, что его не успевали сразу съесть, и часть
пищи портилась. Это побудило казначея отделения Попечительного
о тюрьмах общества В.Кузнецова в марте 1856 г. внести свои предло-
жения о хранении “подаяний съестными припасами” (218). Наиболее
щедрыми для заключенных современники по праву считали тюменских
купцов и мещан (219). Главной причиной этой славы Тюмени было
наличие в городе многочисленного трудового люда, считавшего своим
нравственным долгом помочь “несчастным”. Богатые купцы, щедрой
раздачей милостыни нищим и заключенным, нередко стремились упро-
чить свое реноме (220).
В первой трети XIX в. филантропическая поддержка жителями
западносибирских городов заключенных и ссыльных была распылена.
Иногда отдельные администраторы стремились использовать ее, чтобы
с помощью пожертвований несколько улучшить содержание арестан-
52
тов. Так, тобольский губернатор А.М.Тургенев 30 марта 1824 г.
с удовлетворением писал Сперанскому: “Благодарение почтенному
сословию граждан города Тюмени, оно благосклонно уважило мое пред-
ложение и до 500 р. подписало на устройство потребных в тюремной
больнице вещей, по крайней мере, теперь человек на 30 будет приличное
белье, тюфяки и нагота будет прикрыта” (221). Но в первой трети
XIX в. такие попытки направить благотворительную поддержку горо-
жан в организованное русло носили эпизодический характер.
Правительство Николая I создает по всей стране комитеты Попе-
чительного о тюрьмах общества с целью сократить государственные
расходы на содержание заключенных и вместе с тем улучшить их быт
за счет филантропии населения. Однако эта попытка удалась лишь
отчасти. Как отмечал польский революционер В.Серошевский, прос-
той народ и через много лет после открытия общества по-прежнему
предпочитал напрямую помочь арестантам (222). Это бюрократическое
начинание правительства не пользовалось поначалу доверием и у го-
родской верхушки региона. Об этом свидетельствует тот факт, что
с июня 1831 г., когда в Тобольской губернии была открыта подписка
“добровольных приношений” для создаваемого комитета, по март 1833 г.
было собрано всего 2965 руб. Потребовалось дополнительное принуж-
дение жителей к “добровольной подписке”, чтобы 22 ноября 1836 г.
в Тобольске стало возможным официальное открытие комитета. При
учреждении в него вошел 21 человек, из которых 10 выбыло уже
к августу 1840 г. Несмотря на попытки вливания свежих сил, в 1843 г.
в комитете числилось всего И членов (223). В Томске аналогичный
комитет появился лишь в 1844 г. (224). В 1851 г. комитеты и отделения
общества действовали всего в 6 городах Западной Сибири: Тобольске,
Томске, Таре, Тюмени, Березове и Ялуторовске. В середине 1850-х гг.
отделения общества открылись еще в 6 городах региона: Омске, Ишиме,
Кургане, Барнауле, Бийске и Каинске (225).
Попечительное о тюрьмах общество являло собой не слишком
удачный гибрид государственной и общественной организации. Во главе
губернских комитетов были поставлены губернаторы и архиереи (в То-
больске был триумвират, в который наряду с вышеназванными вошел
и генерал-губернатор), отделений — окружные начальники или город-
ничие. Другие члены общества входили в него на добровольных нача-
лах. Однако чиновникам вносили в формуляр отметки о пребывании
в обществе, а купцам участие в нем могло быть зачтено за службу
по выборам (226).
Среди членов общества в городах Западной Сибири встречаются
представители дворянства, купечества и духовенства. Наиболее
демократичным был социальный состав отделения в Березове, которое
возглавлялось не чиновником, как в других городах, а протоиереем
53
И.Заборовским. Более демократичный состав березовского отделения
сложился из-за малого числа чиновников и нежелания верхушки местных
торгово-промышленников участвовать в его работе.
Данное общество не было по-настоящему массовой организацией.
В 1851 г. в Западной Сибири в нем состояло всего 97 членов (227).
Активность многих из них оставляла желать лучшего. Впрочем, без-
деятельность многих участников общества, особенно из купечества, —
явление, характерное для всей страны, что отмечалось в циркуляре
МВД от 22 января 1862 г. (228).
Пассивность многих членов общества была связана с бюрократи-
ческим характером организации, которая долгое время по сути пред-
ставляла контрольный орган над тюремной администрацией. Положение
начинает принципиально меняться лишь в середине 50-х гг. XIX в.
В Тобольской губернии эти перемены были много заметнее, чем в Том-
ской. Активизация работы тобольского комитета и некоторых его
отделений была многим обязана деятельности нового гражданского
губернатора В.А.Арцимовича, который смог направить энергию про-
буждающейся общественности на улучшение условий содержания
заключенных. На формирование благоприятного общественного мнения
по этому вопросу, как писал родителям М.С.Знаменский, большое
эмоциональное воздействие оказал роман Ч.Рида “Никогда не поздно
исправиться” (229), герой которого борется со злоупотреблениями
в тюрьме и за нравственное перевоспитание преступников.
Во второй половине 1850-х гг. наряду с традиционными мерами
(улучшение санитарно-гигиенических условий и качества пищи, строи-
тельство новых помещений и служб в тюрьмах, религиозно-нравственное
воздействие) появились и новые — обучение детей, улучшение поло-
жения женщин, которые добровольно следовали за мужьями на каторгу
и в ссылку, налаживание системы платных заказов, выполняемых
для горожан арестантками (230). Появление новых направлений в работе
комитетов стало возможным после возникновения в их составе жен-
ских отделений. Число горожанок, участвовавших в них, было неве-
лико: в Тобольске в 1856 г. — 15 человек, в 1858 г. — 17, в Томске
в 1860 г. — 12. В социальном отношении женские комитеты состояли
из чиновниц и отдельных представительниц купечества (единственное
исключение — мещанская вдова Е.И.Милеева, принятая в Томский
комитет) (231). Женские комитеты объединяли наиболее чуткую к про-
исходившим в стране общественным событиям часть прекрасного пола.
Некоторые из них, как показало “дело Михайлова”, сочувствовали
борьбе революционеров-разночинцев (232).
Однако результаты деятельности тюремных комитетов в городах
региона, как и по всей стране (233), были незначительны и разочаро-
вывали даже самых активных участников общества. Воспитанник
54
декабристов Н.С.Знаменский, служивший заседателем приказа о ссыль-
ных и выполнявший обязанности секретаря женского отделения коми-
тета, в 1859 г. среди причин, мешавших добиться сколько-нибудь
заметного прогресса в деятельности общества, назвал ничтожность сумм,
которыми располагают комитеты, их разрозненность и отсутствие
единства в действиях. Выход он видел в “действительном объединении
комитетов и в создании сельских отделений на пути следования ссыль-
ных” (234).
Благоустройство городов — еще одна заметная сфера благотво-
рительных начинаний. Инициаторами пожертвований на благоустройство,
как правило, были чиновники, которые, понимая ограниченность город-
ского бюджета, стремились привлечь к ним состоятельных жителей.
Так, в Тобольске в 1836 г. новый генерал-губернатор Западной Сибири
князь П.Д.Горчаков сам внес 2 тыс. руб. на городское благоустрой-
ство и пригласил к пожертвованиям других (235). В 1854 г. тоболяки
собрали на эти цели 2230 руб. и передали их специальному комитету
по благоустройству города, в который вошли чиновники и депутаты
от сословий. Аналогичный комитет в 1858 г. был создан и в Томске,
которому горожане пожертвовали 566 руб. (236). При введении в То-
больске спиртово-скипидарного освещения в 1857 г. по приглашению
губернатора акцизно-откупное комиссионерство безвозмездно выдели-
ло 155 ведер спирта, а питейные откупщики Рюмин и Базилевский
согласились жертвовать спирт в количестве, которое было необходимо
для освещение города 150 фонарями (237). В Нарыме купец Родюков
построил и передал в дар городу в 1856 г. мост через залив Палый (238).
Частные пожертвования горожан вносили значительный вклад
и в развитие здравоохранения. Первое десятилетие XIX в. ознаменова-
лось сооружением больниц: в Томске на средства верхотурского купца
Попова, а в Каинске на деньги купца Заварзина (239). Продолжались
такого рода частные пожертвования купечества и позднее, так как
правительство выделяло мизерные средства на народное здраво-
охранение. В 1856 г. известный своей благотворительностью купец
И.Щербаков выстроил в Таре дом для больницы (240).
Особое место в общественной жизни занимали патриотические
пожертвования. Они иногда имели место и в мирное время, например,
в 1825 г., когда, как отмечал в своих путевых заметках военный врач
Зибберштейн, “киргизские родоначальники” благодарили тюменского
мещанина Н.Тупикова, который, доставляя киргизских депутатов в Омск
и обратно, “при неимущем своем состоянии не щадил последней своей
собственности во время успокоения переднего их пути” (241). Депутаты
ездили в Омск для решения вопроса о принятии российского подданства,
поэтому тюменский мещанин отнесся к своей роли с чувством насто-
ящего гражданина. В военное время, когда над страной нависала серь-
55
сзная опасность, масштабы патриотических пожертвований неизмеримо
увеличивались. В 1812 г. жители Тобольской губернии собрали на воен-
ные нужды 168 тыс. руб., Томской — 142 тыс.руб. (242). Значитель-
ную часть этих средств внесли горожане. На Алтае, например, наиболь-
ший вклад в общепатриотическое дело внесли жители Барнаула —
13734 руб. При этом, как установил П.Бородкин, более тяжелые жерт-
вы принесли городские низы (243). В 1813 г. жители Тобольской
губернии пожертвовали на военные расходы 5684 руб., на пособие
духовенству, разоренному войной, — 1081 руб., жителям, пострадав-
ших от военных действий — 2954 руб., Санкт-Петербургскому жен-
скому патриотическому обществу — 1413 руб. В пожертвованиях участ-
вовали и женщины, в Барнауле, например, жены, вдовы и дочери
чиновников, офицеров, купцов (244). Существенные средства собрали
на военные цели горожане и в годы Крымской войны, особенно в 1855 г.,
когда правительство распорядилось отправить из Тобольска пушки
для обороны восточных морских рубежей страны. В результате под-
писки, устройства маскарада в Тобольске и концерта в Ишиме в короткий
срок набралось более 6 тыс. руб. Тюменское купечество в годы Крым-
ской войны добровольно пожертвовало 10 тыс. руб. армии и 7191 руб.
ополчению (245).
Пожертвования горожан всех сословий в годы военного лихо-
летья являли собой примеры высокого патриотического чувства.
В мирное время цели, преследуемые горожанами при участии в благо-
творительных начинаниях, были не столь однозначны. Крупные, в не-
сколько тысяч рублей, пожертвования купцов, если только они не были
направлены на непосредственные культурные и социальные нужды
города, совершались с целью получить от правительства почетную
награду, повысить свой авторитет в обществе. Однако объективно вне
зависимости от целей, преследуемых горожанами, их пожертвования
вносили заметный позитивный вклад в развитие социальной сферы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Родной край. Очерки природы, истории, хозяйства и культуры Томской
области. Томск, 1974. С. 132.
2. См.: Рабинович М.Г. К определению понятия “город” (в целях этно-
графического изучения) //Советская этнография. 1983. N3. С.19; Миронов Б.Н.
Русский город в 1740—1860-е годы. Л., 1990. С.21.
3. Давыдов Г.И. Двукратное путешествие в Америку морских офицеров
Хвостова и Давыдова, писанное сим последним. 4.1. СПб., 1810. С.12, 14.
4. Вигель Ф.Ф. Воспоминания //Русский вестник. Т.51. 1864. №5. С.117.
5 Статистическое обозрение Сибири. СПб., 1810. С.285
6. Коцебу А. Достопамятный год моей жизни. 4.1 СПб., 1879. С. 155.
7. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала XIX в.
Новосибирск, 1974. С. 136.
56
8. Статистическое обозрение Сибири. С.250 —251, 285; Статистическое
описание главных городов Западной Сибири // ЖМВД. 1852. №8. С. 198,
Кочедамов В.И. Тобольск. Тюмень, 1963. С.125.
9. Рассчитано по: Статистические таблицы о состоянии городов Российской
империи СПб., 1840.
10. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни.. С. 139—143. См. также:
Ащепков Е.А. Русское народное зодчество в Западной Сибири. М., 1950; Прибыт-
кова-Фролова А.М. Деревянное зодчество Томска // Архитектурное наследство.
Вып 5 М., 1955; Она же. Заметки о памятниках архитектуры Тюмени //Там же.
Вып.14; Попов А.И. Томск. М., 1959; Баландин С.Н. Планировка и застройка
города Барнаула. Новосибирск, 1960; Он же. Застройка городов Томской губернии
в первой половине XIX в. // Известия высших учебных заведений МВ и ССО
СССР. Строительство и архитектура. Новосибирск, 1958. №11 — 12; Он же.
Архитектура г.Барнаула. Барнаул, 1974.
И. Живописное путешествие по Азии. Т.1. М., 1839. С.33, 106.
12. Ильин В. Город Тобольск //Памятная книжка для Тобольской губернии
на 1861 и 1862 г. Тобольск, 1861. С.238.
13. Рассчитано по- Ильин В. Город Тобольск. С 234; Статистическое описа-
ние главных городов... №8. С. 196; №9. С.443.
14. Рассчитано по: Кочедамов В.И. Тобольск. С. 125; Статистическое описание
главных городов... №8. С. 198.
15 Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. М ,
1978 С.23.
16. РГИА. Ф.1287. Оп.31. Д.296 Л.2.
17. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. 17. 4.2. СПб.,
1849. С.95.
18. Колмогоров Г. Город Тара и его округ, Тобольской губернии //ЖМВД.
1856 №9. С.36.
19. Там же. С.30; Статистическое описание главных городов... №8. С.212.
20. Гагемейстер Ю.А. Статистическое обозрение Сибири. 4.2. СПб., 1854. С. 157.
21. Кочнев С.И. Омск в сороковых годах прошлого столетия //Вестник
Омского городского общественного управления. 1913. №1. С.13—14.
22 Емельянов Н.Ф. Город Курган, 1782—1917: Социально-экономическая
история. Курган, 1991 С.23.
23. Рассчитано по: Ильин В. Город Тобольск. С.234, 235.
24. Миронов Б.Н. Русский город... С 220.
25. АГО. Р.61. Д.25. Л.15 об
26. Миронов Б.Н. Русский город... С.206, 207.
27. Емельянов Н.Ф. Город Курган... С.24.
28. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома // Поли. собр. соч. Т.4.
Л., 1972. С.5.
29. Куприянов А.И. Городское хозяйство Западной Сибири в первой половине
XIX в. // Город и деревня Сибири в досоветский период. Новосибирск, 1984.
С.76 —87; Миненко Н.А. Первые русские деревни и города на территории Барабы
и Новосибирского Приобья //Там же С.3 — 32.
30. АГО. Р.61. Д.25. Л.12 об.
31. Статистические таблицы Российской империи за 1856 год. Вып.1. СПб.,
1858. С.298.
32. Рутц М.Г. Социальный состав городского населения Западной Сибири
в первой половине XIX в. // Демографическое развитие Сибири периода феода-
лизма. Новосибирск, 1991. С.96. По другим данным в 1856 г. средних городов
было 6, а малых—И (Статистические таблицы Российской империи за 1856 год).
33. Составлено по: Рутц М.Г. Социальный состав... С 94 — 95.
57
34. Кабо Р.М. Города Западной Сибири. М., 1949; Шпалтаков В.П. Динамика
численности и структура городского населения Западной Сибири в дореформенный
период (1795—1860 гг.) //Проблемы исторической демографии СССР. Вып 2
Томск, 1982 С.61 —71, Рутц М.Г. Социальный состав... С.91 —105.
35. Рутц М.Г Социальный состав... С.96.
36. Там же.
37 Кабузан В.М., Троицкий С.М. Численность и состав городского насе-
ления Сибири в 40 —80-х годах XVIII в. // Освоение Сибири в эпоху феодализма
(XVII- XIX вв.). Новосибирск, 1968. С.173.
38. Гагемейстер Ю.А. Статистическое обозрение Сибири. 4.2. Табл.III.
39. Шпалтаков В.П. Динамика численности. . С.66.
40. Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления
Новосибирск, 1984. С. 133.
41. ПСЗ I. Т.22. №16188. Ст.30, 31, 36, 52.
42. Рабцевич В.В. Сибирский город... С. 137.
43. ПСЗ I. Т.22. №16188. Ст.164.
44. Рабцевич В.В. Сибирский город... С. 139.
45. Там же. С. 156.
46. Там же. С. 150; Ерошкин Н.П. Местные государственные учреждения
дореформенной России. М., 1985. С.5, 71.
47. ПСЗ 1. Т.22. №16188. Ст.49, 50, 172; №16514.
48. Рабцевич В.В. Сибирский город... С. 143.
49. ТФ ГАТО. Ф.8. Оп.1. Д.149. Л.ЗО об.
50. ГАТО. Ф.127. Оп.1. Д.176. Л.1.
51. Там же. Л.5 об. 52. Там же. Л.1 об.
53. ГАТО. Ф.50. Оп.З. Д.4907. Л.З.
54. АГО. Р.61. Д.5. Л.67 —67 об.
55. Цит. по: Кочнев С.И. Омск в сороковых годах... 1912. №23—24. С.И
56. Рассчитано по: Кочнев С.И. Омск в сороковых годах... С.11; АГО.
Р.61. Д.5. Л.67 —67 об.
57. ГАНО. Ф.88. Д.1. Л.36-36 об.; Ф.113. Оп.1. Д.1.Л. 200-201, 207-
207 об., 343-344; Д.2. Л.272-273 об.; Ф.118. Оп.1. Д.4. Л.281.
58. ГАТО. Ф.З. Оп.Ю. Д.261. Л.2, 3 об., 7.
59. Соболева Т.Н. Об управлении городами и горнозаводскими поселками
поселками Колывано-Воскресенского (Алтайского) горного округа в первой половине
XIX в. //Города Алтая. Барнаул, 1986. С.103.
60. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.214. Л.69; Алтай: Историко-статистический
сборник. Томск, 1890. С.320.
61. Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М.Сперанского
в Сибири с 1819 по 1822 год. Т.1. СПб., 1872. С.152.
62. ГААК. Ф.1 Оп.2. Д.441. Л.116-116 об.; Д.338. Л.4 об.-5.
63. ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.441, 2759, 2963.
64. ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.2759. Л.19-19 об.; Д.2963. Л.7.
65. Ерошкин Н.П. Местные государственные учреждения... С.72.
66. Скропышев Я.С Тобольская губерния в пятидесятых годах: 1854 —
1858 гг. //В.А.Арцимович. Воспоминания. Характеристики. СПб., 1904. С.21.
67. Рафиенко Л.С. Социальный состав сибирских магистратов в 40 —80-х гг.
XVIII в. //Известия СОАН СССР. Сер. общ. наук. Вып. 1. 1967. №1. С.89 —97.
68. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство дореформенной России. М.,
1958. С.406.
69. Рабцевич В.В. Социальный состав органов городского самоуправления
в Западной’Сибири в 80-х гг. XVIII — первой четверти XIX в. //История городов
Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1977 С.93 —94.
58
70. Кочнев С.И Омск в сороковых годах... №23 — 24. С.9—10.
71. См.: Рабцевич В В. Сибирский город... С.30.
72. РГИА. Ф. 1264. On 1. Д.115. Л.1-1 об.
73. РГИА. Ф. 1285. Оп.З. Д.448. Л.10 об.
74. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство.. С.408.
75. ГАОО. Ф.381. Оп.4. Д.41. Л.3-3 об.
76. ГАОО Ф 384. Оп.2. Д.12. Л.18, 21; Д.159. Л.91, 94 об.
77. АГО. Р.61. Д.5. Л.49 об.
78. ТФ ГАТО. Ф.8. Оп.1. Д.59. Л.1-1 об.
79. РГИА. Ф.1287. Оп.37. Д.563. Л.3-3 об.
80 Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1858. С.66 —67.
81. ГАОО. Ф.З. Оп.13. Д.17860. Л.1 об.-2 об.
82. Там же. Л.4.
83. ГАОО Ф.З. Оп.1 Д.1084 ЛЗ об-4, 6.
84. Собрание постановлений.. С. 187 —188, 364 — 366.
85. Ерошкин Н.П. Местные государственные учреждения... С.70.
86. РГИА. Ф.1285. Оп.З. 1825 г. Д.448. Л.3-3 об.
87. Там же. Л.5 —5 об.
88. ГАОО. Ф.384. Оп.2. Д.159. Л.102.
89. РГИА. Ф.1285. Оп.З. 1825 г. Д.448. Л.4 об.-5 об.
90. Вагин В. Исторические сведения... Т.1. С.575 —576.
91. Аверинцев С.С. Византия и Русь: два типа духовности. Статья вторая
//Новый мир. 1988. №9. С.232.
92. Город у Красного яра: Документы по истории Красноярска первой поло-
вины XIX в. Красноярск, 1986. С. 117.
93. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство... С.407.
94. РГИА. Ф.1287. Оп.37. Д.7. Л.226, 237-247.
95. Там же. Л.241—241 об.
96. ГАТО. Ф.З. Оп. 19. Д.268. Л.12 об.
97. РГИА. Ф.1286. Оп.9. Д.1265. Л.12-13.
98. Рындзюнский П.Г. Городское гражданство... С.389.
99. Дневник графа М М.Сперанского //В память графа М.М.Сперанского.
СПб., 1872. С.30-31.
100. РО РНБ. Ф.731. Д.2080. Л.25.
101. ТФ ГАТО. Ф.8. Оп.1. Д.149. Л.337-339 об.
102. ГАТО. Ф.127. Оп.1. Д.219. Л.1-2 об.
103. ГАТО. Ф.З. Оп.Ю. Д.288. Л.2-3.
104. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.40. Л.6-6 об.
105. ГАТО. Ф.З. Оп.Ю. Д.261 Л.2 об.-4 об., 7-9, 34.
106. ГАТО. Ф.50. Оп.1. Д 3077, 3301.
107. Нардова В.А. Городское самоуправление в России в 60-х — начале
90-х годов XIX в. Л., 1984. С. 14; Ерошкин Н.П. Местные государственные учреж-
дения... С.72.
108. Иркутская летопись. Иркутск, 1911. С.207, 213, 214, 218, 221; Город
у Красного яра. С.117—118, 130—131.
109. РГИА. Ф.1265. Оп.13. Д.41а. Л.217 об —219; Ф.1264. Оп.1. Д.26.
Л.107 об.-108.
110. Покровский Н.Н. Организация учета старообрядцев в Сибири в XVIII в.
//Русское население Поморья и Сибири. М., 1973. С.381—406; Он же. Анти-
феодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск,
1974; и др.
111. РГИА. Ф.1264. Оп.1. Д.26. Л.107 об.-108.
112. РГИА. Ф.1265. Оп.13. Д.32а. Л.93 об.-94.
59
ИЗ. Из истории Омска. Омск, 1967. С.82; РГИА. Ф.1264. Оп.1. Д.128,
ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1808 г. Д.87. Л.5 об.
114. РГИА. Ф.218. Оп.4. Д. 72. Л.1-1 об.; ГАТО. Ф.170. Д.102. Л.2.
115. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д.52. Л.И; РГИА. Ф.1265. Оп.13. Д.10.
Л.210-212.
116. РГИА. Ф.1264. Оп.1. Д.26. Л.107 об.-108; Ф.1265. Оп.13. Д.41а.
Л.217об. — 219.
117. Там же.
118. ГАТО. Ф.З. Оп.54. Д.391. Л.7 об.
119. ПСЗ-1. T.XIV. Ст.16, 17, 29-31; ГАОО. ФЛО. Оп.1. Д.37. Л.85 об.-86.
120. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.38. Л.2; ТФ ГАТО. Ф.659. Оп.1. Д.1(2). Л.З.
121. ГАОО. Ф.19. Оп.1. Д.83. Л.42 об.-43.
122. Путинцев М. Протоиерей Александр Иванович Сулоцкий // Душе-
полезное чтение. 1885. 4.2. №5. С.8Г, Томские губ. вед. 1859. №10; НАТМ. КП
13443. Л.27.
123. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1813 г. Д.65. Л.З об.-4, 17 об.-18.
124. АГО. Р.61. Д.ЗЗ. Л.1 об.
125. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1813 г. Д.65; ГААК. Ф.26. Оп.2. Д.2.
126. Рассчитано по: ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1813 г. Д.65; ГААК. Ф.26.
Оп.2. Д.2.
127. См. : Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого календаря
XVI —XX веков. М., 1957; Соколова В.К. Весенне-летние календарные обряды
русских, украинцев и белорусов: XIX — начало XX в. И., 1979.
128. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1808 г. Д.87. Л.5 об.
129. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.266.
130. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д.93. Л.79.
131. Там же. Л.79-80 об.; Ф.156. Оп.2. 1803 г. Д.109. Л.1-1 об.
132. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д.93. Л.80.
133. Рассчитано по: Статистические таблицы о состоянии городов Российской
империи. СПб., 1840.
134. Белов И. Путевые заметки... С.64; Сулоцкий А. Окрестности Тобольска
// Тобольские губ. вед. 1858. №43; Семейная хроника в письмах матери, отца,
брата, сестер, дяди Д.И.Менделеева. СПб., 1908. С. 142; ГАТО. Ф.З. Оп.П. Д.356.
Л.2; РО РГБ. Ф.243. П.4. Д.ЗЗ. Л.25.
135. Белов И. Путевые заметки... С.63 —75.
136. РГАЛИ. Ф.1235. Оп.1. Д.155. Л.1.
137. Сулоцкий А. Описание наиболее чтимых икон, находящихся в Тобольской
епархии. СПб., 1864. С.169—170.
138. ГАТО. Ф.З. Оп.И. Д.356. Л.2.
139. ГАРФ. Ф.1463. Оп.1. Д.419. Л.41.
140. Замечательные церкви в Тобольске // Тобольские губ. вед. 1858.
№5. С.77.
141. Абрамов Ч. Историко-статистическое описание градотюменской Знамен-
ской церкви //Тоболь/'ие губ. вед. 1864. №6.
142. Сулоцкий А. Списание наиболее чтимых икон... С.23.
143. Абрамов Н. Георгий Ящуржинский, архиепископ Тобольский и Сибирский
//Странник. 1886. №8. С.82 -83; НБ ТГУ. В.786. Л.32.
144. Д. Открытие духовной семинарии в г.Томске // Томские губ. вед.
1858. №46; Е.Д. Из Тары //Тобольские губ. вед. 1858. №14; Тюмень //Московские
вед. 1845. №213.
145. Уральская железная промышленность в 1899 г. СПб., 1900. С.433.
146. Богословский М.М. Земское самоуправление на русском севере в XVII в.
Т.2. М., 1912. С.52
60
147. Зольникова Н.Д. Делопроизводственные материалы о церковном строи-
тельстве как источник по истории приходской общины Сибири (начало XVIII —
конец 60-х гг. XVIII в.) //Рукописная традиция XVI —XIX вв. на востоке России.
Новосибирск, 1983. С. 102.
148. ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.1107. Л.3-4.
149. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1815 г. Д.426. Л.29-37.
150. Там же. Л.42; Ф.8. Оп.1. Д.161. Л.ЗО.
151. ТФ ГАТО. Ф.156. 1815 г. Д.434. Л.2-4.
152. ТФ ГАТО. Ф.156. 1815 г. Д.426. Л.21.
153. ТФ ГАТО. Ф.156. 1815 г. Д.429. Л.10, 12.
154. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.22. Д.354. Л.1-10.
155. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1815 г. Д.426. Л.4; Д.428. Л.З. Д.434. Л.2-3;
Д 435. Л.46-47.
156. Там же. Д.434. Л.2 —6.
157. Там же. Д.426, 428, 429, 434.
158. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.2. 1808 г. Д.189. Л.1-24.
159. Сулоцкий А. Описание наиболее чтимых... С. 133.
160. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп 2. 1806 г. Д.265. Л.26-32, 34.
161. ГАРФ. Ф. 815. Оп.1 Д 397 Л.6 об.
162. ТФ ГАТО. Ф.8. Оп.1 Д 149. Л.231.
163. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д.52. Л.58 об. —60; Евтропов К.Н. История
Троицкого кафедрального собора в Томске. Томск, 1904. С.28 —29, 36.
164. ТФ ГАТО. Ф.156. Оп.22. Д 319. Л.1; НБ ТГУ. Вит.786. Л.131 об.
165. Справочная книга Омской епархии. Омск, 1914. С.18; ГАТО. Ф.170.
Оп.1 Д.31. Л.2 об.; Д.177. Л.15; ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.38. Л.2 об.
166. АГО. Р.61. Д.ЗЗ. Л.1 об.
167. РО РГБ. Ф.319. П.З. Д.4. Л.9, 49.
168. Добронравов К. Российское библейское общество // Странник. 1869. №8.
169. ГАОО. Ф.2. Оп.1. Д.299. Л.5 об.-Зб.
170. ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.2056. Л.68-71 об.; Д.1565. Л.5, 16.
171. Дневник графа М.М.Сперанского С.22; Вагин В. Исторические сведения
о деятельности графа М.М.Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 год. Т.2. СПб.,
1872. С.119-121.
172. Добронравов К. Российское библейское общество. С.57 —59.
173. Абрамов Н. Амвросий I Келембит, архиепископ Тобольский и Сибирский
// Странник. 1869. №8. С.30.
174. Сулоцкий А. Антоний Знаменский... С.33, 43 — 44.
175. Громыко М.М Сибирские знакомые и друзья Ф.М.Достоевского. Ново-
сибирск, 1985. С.97.
176. ГАРФ. Ф.109. 1 экспед. 1827 г. Д.168; РО РНБ. Ф.731. Оп.1. Д.2080. Л.49.
177. РО РНБ. Ф.731. Оп.1. Д.2080. Л.48 об.-49.
178. Пыпин А.Н. Русское масонство: XVIII и первая четверть XIX в. Пг.,
1916. С.460.
179. Там же. С.468-472.
180. РО РНБ. Ф.731. Оп.1. Д.2080. Л.49.
181. ГАОО. Ф.З. Оп.14. Д.18743. Л.43, 43 об., 49, 56.
182. ГАРФ. Ф.728. Оп.1. Д.1678а. Л.86 об.; ГАОО. Ф.З. Оп.14. Д.18743. Л.9.
183. Дневник графа М.М.Сперанского. С.30.
184. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной
России. М., 1983. С.114—115.
185. Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. Тюмень,
1962. С. 130; Государственный архив Томской области: Путеводитель. Томск,
1960. С.54.
186. РГИА. Ф.1265. Оп.13. Д.16. Л.45; Ф.1287. Оп.34. Д.1302. Л.2 об.;
Оп.5. Д.1382. Л.7-7 об.; Ф.1376. Оп.1. Д.4. Л.69-69 об. и др.
187. Письма М.М.Сперанского к его дочери из Сибири //РА 1868. №11.
С.1790; Вагин В. Исторические сведения... Т.2. С.536 —537.
188. Абрамов Н. Амвросий II Рождественский, архиепископ Тобольский
и Сибирский //Странник. 1869. №10. С 12.
189. Московские ведомости. 1828. №14. С.583 —584; №97. С.425; 1838.
№40. С.323.
190. ГАТО. Ф.З. Оп.2. Д.346. Л.1.; Ф.125. Оп.1. Д.6. Л.23.
191. ГАОО. Ф.2. Оп.1. Д.228. Л.1-2, 4-4 об., 6-7, 11-12.
192. ГАОО. Ф.2. Оп.1. Д.288. Л.6-7.
193. Дневник графа М.М.Сперанского. С.32; ГАРФ. Ф.109. 1 экспед. 1828 г.
Д.472. Л.15; ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1 Д.51. Л.69 об.
194. НАМ ЛГУ. IV-III-I. Л.1-2.
195. Семейная хроника... С.96, 147.
196. РГИА. Ф.1287. Оп.И. 1802 г. Д.110. Л 1-1 об.; Ф.1281. Оп.И
Д.153. Л.28, 60; ГАОО. Ф.2. Оп.1. Д.126. Л.ЗЗ; АГО. Р.61. Д.5. Л.57; Описание
Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982. С.274.
197. ГАТО. Ф.З. Оп.18. Д.222. Л.17-18 об.; РГИА. Ф.1264. Оп.1. Д 36.
Л. 124 об. — 125. Продолжалось строительство приютов и за счет частной инициативы,
в 1856 г. тюменский купец Трусов пожертвовал для богадельни дом и затратил
на единовременные расходы по его устройству 747 руб. (ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.20.
Л.34 об.).
198. РГИА. Ф.1264. On 1. Д.36. Л.124 об.-125; Ф.1265. Оп.13. Д 41а.
Л 211 06.-212.
199. ГАТО. Ф.127. Оп.1 Д.104. Л.1-1 об.; Д.842. Л.2.
200. Отчет Томского губернского попечительства детского приюта за 1858 год
//Томские губ. вед. 1859. №10; ГАТО. Ф.245. Д.5. Л.2 —2 об.
201. ГАТО. Ф.245. Оп.1. Д.1. Л.2-4.
202. Рыкачев В. Сведения об омском благотворительном обществе //Тоболь-
ские губ. вед. 1862. №25. С.161 —164.
203. Абрамов Н. Город Тюмень // Вестник РГО. 1858. №8. С. 145, РГИА.
Ф.733 Оп.39. Д.224. Л.1; ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.5. Л.1 об , Д.46. Л.27 об.-28,
47-47 об.
204. РГИА. Ф.733. Оп.40. Д.27. Л.1-18.
205. См.: Дружинин М.Н Декабрист Якушкин и его ланкастерская школа
//В сердцах Отечества сынов. Иркутск, 1975.
206. Ретунский В.Ф. Первая женская школа декабристов в Тобольске //
Сибирь и декабристы. Вып.2. Иркутск, 1981 С.96 —97.
207. Там же. С.99.
208. Н.В. О женской гимназии в Томске // Томские губ.вед. 1858. №45. С 365.
209. РГИА. Ф.1265. Оп.1. Д 15. Л.60.
210. Заметки А.П.Созонович по поводу статьи “Государственные и полити-
ческие преступники в Ялуторовске и Кургане” К.М.Голодникова // Декабристы
М., 1907. С.134.
211. ТФ ГАТО. Ф.530. Оп.1. Д.1. Л.4 об., 25 — 25 об., 40; Томские губ вед.
1859. №5.
212. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.260. Л.1-4, 33-34, 86.
213. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.85. Л 2, 33-34.
214 РО РГБ. F.IV Д.698 Л 330.
215. О.П. Театр в городе Томске // Томские губ.вед. 1858. №22. С.169—170.
216. См.: Домострой. М , 1990. С 39.
217. Достоевский Ф М. Записки из Мертвого дома С. 108, 177.
62
218. ГАОО. Ф.93. Оп.1. Д.5. Л.38 об.
219. Турбин С. Страна изгнания. С 44; Ядринцев Н.М. На чужой стороне
//Литературное наследство Сибири. Т.4. С.73 —74.
220 АГО Р.61. Д.ЗЗ. Л.2 об.
221. РО РНБ. Ф.731. Оп.1. Д.2184 Л 1 об.
222. Серошевский В Ссылка и каторга в Сибири //Сибирь, ее современное
состояние и ее нужды. С.206 —207.
223. ГАОО. Ф.З. Оп.12 Д.17664. Л.22-22 об.,
224. ГАТО. Ф.9. Оп.1 Д 61.
225. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.20 Л 38; Д 44. Л.26.
226. ГАОО. Ф.93 Оп.1. Д 2. Л.7.
227. РГИА. Ф.1265. Оп.13 Д 16. Л 62 об
228. ГАТО. Ф.9. Оп.1. Д.269. Л.26.
229. РГАЛИ. Ф.765. Оп.1. Д.103. Л.18 об
230. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.58. Л.1-3.
231. Там же. Д.38. Л.1, Д.39. Л.1; ГАТО Ф.9 Оп.1. Д.254. Л 1 об.-4
232. Рощевская Л.П. “Тобольское дело” (М И.Михайлов, тобольское обще-
ство и доносчики) // Политические ссыльные в Сибири XVIII — начало XX в
Новосибирск, 1983. С.85.
233. Ерошкин Н.П. Местные государственные учреждения... С.64.
234. Тобольские губ. вед. 1859 №7. С.479.
235. ГАРФ. Ф.109. Оп.З. Д.1300. Л.1 об
236. Об устройстве города Томска //Томские губ. вед. 1858. №49. С.393 — 396;
ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.20. Л.23.
237. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.44. Л.16 об.
238. РГИА. Ф.1265. Оп.5. Д.254. Л.2.
239 РГИА. Ф.1281. Оп.И. Д.153. Л.28, 60, Ф.1287. Оп.И. Д.629. Л.360 - 360 об.
240. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.20. Л.31 об.-32.
241. РГВИА. Ф.ВУА. Д.18525. Л.20-20 об.
242. Стрельский В.И. Сибирь в Отечественной войне 1812 г. Омск, 1942.
С.26, 29.
243. Ерошкевич Н. Патриотический подъем на Алтае в Отечественную войну
1812 года // Краеведческие записки. Вып.1. Барнаул, 1956. С. 148; Бородкин П.
Алтай в Отечественной войне 1812—1814 гг. //Алтай. 1964. №3. С.108.
244. РГИА. Ф.1281. Оп.И. Д.150. Л.86-86 об., 132; ГААК. Ф.1. Оп 2.
Д.2407. Л.2-4.
245. Скропышев Я.С. Тобольская губерния... С.38 —39; Абрамов Н. Город
Тюмень //Тобольские губ. вед. 1858. №50. С.731.
63
ГЛАВА IL
ГОРОДСКАЯ КУЛЬТУРА
1. Образование и горожане.
В результате социально-экономического развития страны и в связи
со стремлением российского абсолютизма после Крестьянской войны
1773 — 1775 гг. усилить государственный аппарат на местах в стране
возросла потребность в квалифицированных кадрах. Крупным шагом
для решения этой задачи стала реформа 1786 г., которая впервые
в истории России создала систему народного образования (1). Как
отнеслись горожане к создаваемой правительством общеобразовательной
школе? В данном случае потребности государства и объективные инте-
ресы горожан имели общий вектор. Известно, что учреждение главно-
го народного училища в Тобольске в 1789 г. вызвало волну энтузиазма
у чиновников и граждан. Городская дума, находя, что “учреждение
главного народнрго училища в Тобольске есть великое благо для города,
дающее путь к просвещению”, выразила согласие взять на себя его
содержание. Горожане единовременно пожертвовали 2727 руб. —
по тем временам немалые деньги. Граждане также решили выделять
на содержание училища ежегодно 1609 руб., остальные недостающие
средства (820 руб.) должен был вносить местный приказ общественного
призрения. Однако, уже с 1795 г. бремя расходов на училище граждане
переложили на плечи государства (2). Очевидно, к этому времени
первый всплеск энтузиазма, вызванного указом императрицы и, воз-
можно, в какой-то мере инспирированного местной бюрократией, иссяк.
А вековые традиции отношения государства и граждан приучили
последних настороженно относиться к любым “благодетельным мерам”
властей. Не менее важно и то, что субъективно граждане оказались
не готовы к тому, чтобы нести финансовые затраты ради получения
их сыновьями школьного образования.
Аналогичные настроения были характерны и для жителей уездных
64
городов. Так, в 1790 г. в Кузнецке было открыто малое народное
училище, но в 1798 г. дума от его содержания отказалась, мотивируя
свое решение тем, что для жителей города достаточно обучения и в час-
тных школах (3). И граждан можно понять. Действительно, где в ме-
щанском и купеческом быту требовались знания, полученные в резуль-
тате полного курса школьного обучения? Прагматизм граждан, вкупе
с низким уровнем благосостояния большинства горожан, включая
и чиновничество нижних рангов, заставляли родителей ограничивать
обучение детей лишь элементарным образованием. Однако для того,
чтобы научиться читать, писать, знать четыре действия арифметики
совсем не обязательно было посещать учебное заведение. Этому издавна
обучали частные учителя, которые составляли сильную конкуренцию
педагогам, трудившимся на ниве казенного просвещения. В 1824 г.
учитель переведенного из Нарыма в Кузнецк уездного училища Ананьев
доносил начальству, что у него занимаются всего 14 учеников, в то
время как несколько десятков мальчиков и девочек учатся у частных
учителей, среди которых были комендантский писарь, унтер-офицерская
вдова и канцеляристы присутственных мест (4).
Педагоги, отстаивая ведомственные интересы, а также понимая
ущербность домашнего образования в том виде, в каком оно могло
осуществляться в западносибирском городе, стремились добиться
административного запрета деятельности частных учителей. В 1809 г.
назначенный директором Тобольской гимназии Эйбен просил губерна-
тора запретить лицам, неимеющим аттестата и дозволения от учебных
заведений, обучать детей. Такую же просьбу в 1820 г. подал и другой
директор гимназии Протопопов (5).
В сибирских городах домашними учителями нередко были
ссыльные, некоторые из которых, как писал директор Тобольской
гимназии начальству, являлись к нему за аттестатами, дабы получить
официальное разрешение на педагогическую практику. Правительство,
стремясь установить жесткий идеологический контроль над деятель-
ностью учителей и умами учащихся, в 1813 г. запретило выдавать им
соответствующие разрешения, ибо, по мнению министра народного про-
свещения, сосланным в Сибирь за порочность “не должно вверять
обучение детей” (6). Однако правительству не удалось прекратить учи-
тельскую деятельность ссыльных. Причины, по которым сибиряки
охотно вверяли обучение своих детей образованным ссыльным, нель-
зя свести лишь к нехватке учителей и учебных заведений. Разумеет-
ся, этот фактор был весьма существенным. Показательно, что когда
в 1855 г. дворянская девица Миллер на основе своего опыта пребывания
в Тобольской губернии, заявила о “вредном влиянии” политических
преступников на обучаемых ими детей сибиряков, ее донесение вызва-
ло резкую отповедь со стороны начальника VIII округа корпуса жан-
3 — 2909
65
дармов Казимирского. Он не только назвал донос “химерическою”
и “злобною” фантазией, но и подвел обоснование под желательность
продолжения в сибирских условиях обучения детей политическими
ссыльными: “ При возникшем ныне стремлении родителей к образова-
нию и обучению детей своих и совершенном отсутствии... почти во всех
уездных городах Сибири, не исключая даже города Омска, других
к тому средств, запрещение обучать детей политическими преступни-
ками произвело бы два важных лишения: первое — для бедных чинов-
ников-родителей... и второе — оно лишило бы куска хлеба неимущего
обучателя...” (7). Такой подход отражал точку зрения на данную про-
блему сибирских горожан всех сословий. Не менее важное значение
сыграла и особенность ментальности сибиряков, причем не только корен-
ных жителей, но и людей, проживших в Сибири несколько лет и усвоив-
ших тамошнюю шкалу ценностей, связанную с постоянным пополнением
населения региона ссыльными. Современники не раз отмечали у сиби-
ряков отсутствие презрения к ссыльным, сочувствие им. Не случайно
их обычно именовали “несчастными”. Разумеется, в основе отношения
к ссыльным лежали такие черты русского национального характера,
как милосердие, добросердечие, умение прощать обиды, которые покои-
лись на христианской этике. Но в Сибири эти черты были усилены.
Как писал декабрист Н.В.Басаргин, от ссыльного “требовалось только,
чтобы на новом месте он вел себя хорошо, чтобы трудился прилежно...
В таком случае по прошествии нескольких лет ожидало его... уважение
людей, с которыми ему приходилось жить и иметь дело” (8).
Попытки педагогов Министерства народного просвещения лик-
видировать конкуренцию со стороны частных учителей не могли, раз-
умеется, найти понимание и поддержку у граждан, которые доверяли
домашнему обучению больше, чем казенной школе, по крайней мере
в первые годы деятельности учебных заведений в городах.
На распространении школьного образования в среде граждан
негативно сказывалось и социально-психологическое наследие. Ю.А.Лот-
ман и Б.А.Успенский отмечают, что в XVIII в. “всякий интеллигентный
труд престижно оценивался по самой низкой категории” (9). В результате
отчуждение педагогов от общества, унаследованное от предшествую-
щего периода, когда все носители новой, европеизированной культуры
рассматривались народом как “чужие”, так и не было во многих западно-
сибирских городах преодолено почти до середины XIX в. Общим местом
исторических записок о губернских гимназиях и уездных училищах
была констатация малоприятного факта — первоначально учебные заве-
дения не встретили должной поддержки у горожан, которые не хотели
отдавать в них детей и выделять для них средства из городского или
семейного бюджета (10).
Современники и историки народного просвещения называли
66
разные причины прохладного отношения горожан к школьному обра-
зованию: трудность учебных программ, оторванность обучения от жиз-
ненных реалий, неудачный подбор педагогических кадров, недоверие
к казенной школе, бедность жителей и др. Эта далеко не радужная
картина отношения горожан к школе и критические отзывы о состоянии
самого учебного процесса в первой половине XIX в. иногда приводят
исследователей к выводу, что уровень обучения в сибирских учебных
заведениях был ниже, чем в центре страны (И). Оставим Москву
и Петербург и посмотрим, как обстояло дело с отношением к обще-
образовательной школе в провинции — в традиционных районах про-
живания русского населения. Сенатор М.П.Веселовский в своих мему-
арах писал, что решение родителей (дело происходило в середине
1830-х гг. в Нижнем Новгороде) отдать его в гимназию “было своего
рода подвигом”, так как дворяне “гнушались гимназией” (12). В черно-
вой записке, отложившейся в материалах Нижегородского губернского
статистического комитета, отмечалось изменение взглядов нижегород-
цев на гимназию и другие учебные заведения: “С улучшением здешних
учебных заведений доверие к ним жителей губернии упрочилось, и те-
перь уже почти истребилось обыкновение воспитывать детей непременно
в столичных заведениях” (13). Автор юбилейного издания о Тверской
гимназии Д.Крылов констатировал, что до 60-х гг. XIX в. “особого
стремления к образованию не замечалось в обществе, поскольку гимна-
зии не давали знаний, пригодных “в практической жизни”. Он отмечал
и нехватку квалифицированных учителей, особенно в первые годы
существования гимназии (14). И это при том, что Тверь была не просто
губернским городом, но одним из старинных русских политических
и культурных центров. Ее отличало и выгодное географическое положе-
ние — между двумя столицами Российской империи. Но здесь были те
же проблемы развития народного просвещения и такое же отношение
к нему со стороны горожан, как и в городах Западной Сибири.
Процесс изменения представлений горожан о ценности школь-
ного образования шел неодинаковыми темпами в регионе даже в раз-
ных городах одного типа. Так, в Томске еще в 1852 г. продолжали
обращать внимание на “несочувствие к образованию и неподвижность
городского населения” (15), в то время как в Тобольске уже более
четверти века подобное не имело места. Факторы, которые обусловили
столь различное отношение горожан к учебным заведением и образо-
ванию, состояли прежде всего в том, что Тобольск значительно раньше
Томска сформировался как административный, культурный и духовный
центр. И, как результат этого, здесь намного ранее появилась гимназия.
Неудачный подбор учебного персонала в первые годы существования
гимназии в Томске в свою очередь был во многом продиктован этим
же обстоятельством.
Распространение утверждения о “несочувствии” томичей просве-
щению на 1850-е гг. нельзя признать справедливым. Оно опровергается
суждениями других современников, в том числе и Г.С.Батенькова,
которому было что сравнивать, и самим фактом устойчивой деятель-
ности открытого в ноябре 1849 г. частного пансиона, в котором обуча-
лись в первую очередь девочки (16). Ценность образования признава-
лась в те годы даже жителями малых уездных городов. Ишимский
городничий К.Кувичинский, который в данном случае является весьма
квалифицированным экспертом — он учительствовал после окончания
гимназии, писал, что “постигая уже не потребность, а самую необхо-
димость, так сказать, знать грамоте, — каждый семьянин ищет и охотно
пользуется случаем обучить наукам сына и даже дочь. И ныне... редкость
увидеть в числе жителей города неграмотного человека” (17). Такая
же ситуация наблюдалась и в северном Березове. “Стремление к обра-
зованию, подражанию новому замечается между всеми сословиями
и обоим полом. Оно обнаруживается в общенародной грамотности...”, —
писал священник В.Тверетин в Географическое общество в 1854 г. (18).
Осознание ценности системного образования шло разными путя-
ми. Правительство было вынуждено, заботясь о подготовке квали-
фицированных чиновников, 6 августа 1809 г. издать указ, написанный
на основе доклада Сперанского Александру I. Этот указ давал преиму-
щества при продвижении по служебной лестнице лицам с универси-
тетским образованием. Как писал историк народного просвещения
И.Алешинцев, после данного указа “пассивная забастовка общества
по отношению к гимназиям кончилась, будущие чиновники стали
учиться” (19). Указ был отменен в 1856 г., выполнив свою роль —
за время его действия образовательный уровень чиновников значитель-
но вырос (20). Как показал проведенный американским исследова-
телем В.М.Пинтнером анализ социальной мобильности российской
бюрократии в первой половине XIX в., карьера чиновника на 31%
зависела от образования, на 18% от социального происхождения, на 12%
от числа крепостных душ и на 39% от всех других факторов (21).
Эти данные опровергают встречающиеся в литературе суждения
о безуспешности попыток правительства “приохотить” дворянство и
чиновничество к образованию, о недейственности указа 6 августа 1809
г. Куда более взвешенным представляется вывод Б.Н.Миронова, что
“образование не гарантировало успешной карьеры, а лишь являлось
необходимым ее условием”, которое в сочетании с другими факторами
(социальное происхождение, богатство, национальность, родственные
и личные связи, способности и др.) становилось более действенным
фактором социальных перемещений (22).
В западносибирском городе в силу особенностей социального
состава населения этот указ не мог сыграть большой роли. Вместе
68
с тем, для детей мещан, разночинцев, чиновников низших рангов
образование открывало возможность сменить свой социальный статус,
подняться вверх по сословной лестнице. Но сами представления
о карьере в этой среде, разумеется, отличались от представлений вер-
хушки чиновников и дворян-землевладельцев. И все же они были
связаны с необходимостью получения хотя бы элементарного обра-
зования. В “Отчете об управлении Западной Сибири за 1823 год’'
отмечалось, что полный курс в Тобольской и Иркутской гимназиях
оканчивают не более 5 человек в год, ибо дети чиновников, “обучив-
шись чтению, письму и началам арифметики, немедленно определяются
бедными своими родителями в приказное состояние для получения
жалованья” (23).
Заметное влияние на формирование у горожан мнения в пользу
бессословной общеобразовательной школы оказали политические ссыль-
ные, особенно декабристы (24). Их усилия, как и меры, принимаемые
местной бюрократией, вопреки различным исходным посылкам (одни
действовали, руководствуясь интересами абсолютистской монархии,
другие — отстаивая ценности гражданского общества, немыслимого
без просвещения всего народа), имели общую результирующую — рас-
пространение народного образования.
Наконец, когда первые плоды достаточно широкого для того
времени распространения школьного обучения стали сказываться, на-
чали меняться и представления о ценности образования. Хотя по-
прежнему на них лежала отчетливая печать прагматизма. “Стремление
к обучению детей объяснялось материальными мотивами. Овладение
грамотой было связано для казака с получением выгодных должностей...
Только грамотный человек мог рассчитывать на повышение в чине...
Именно поэтому тяга к знаниям была наиболее сильна в служилых
кругах, именно поэтому грамотность, по мнению северян, совершенно
не нужна была женщинам”, — пишет о жителях Березова и Сургута
историк Н.А.Миненко (25). Если же практическая выгода не была
очевидна, интерес к знаниям вызывал у значительной части горожан
по меньшей мере недоумение (26).
Со временем в пользу школьного образования заработал и фактор
семейной традиции. Когда у горожан, обучавшихся в учебных заведе-
ниях, дети достигали школьного возраста, у них не было предубеж-
дений против школ. Поэтому они охотно отдавали сыновей в училища
и гимназии, а если позволяли средства, жертвовали деньги на развитие
просвещения в сибирских городах.
Под влиянием вышеперечисленных факторов в сознании горожан
постепенно происходил перелом: ценность образования становилась уже
очевидной истиной. Но это совсем не означает, что у горожан
сформировалось такое представление о ценности образования, которое
69
характерно для современного общества. Горожанин первой половины
XIX в. жил в доиндустриальном обществе, в котором еще только фор-
мировалась социальная потребность во всеобщем начальном образовании.
Это необходимое условие успешного развития страны встречало актив-
ное противодействие крепостников. Ближе к концу царствования Алек-
сандра I наметился отход от принципов бесплатного и бессословного
образования, заложенных школьной реформой 1804 г. В 1819 г. была
введена плата за обучение в гимназиях. В сентябре 1824 г. новый
министр народного просвещения А.С.Шишков в свой “тронной речи”
зарекомендовал себя как ярый противник Просвещения, да, пожалуй,
и образования. Он, в частности, заявил, что “науки полезны только
тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря
по состоянию людей... Обучать грамоте весь народ, или несоразмерное
числу оного количество людей, принесло бы более вреда, нежели
пользы” (27). Тенденции последних лет правления Александра I
в области народного образования были подхвачены в царствование
Николая I. Реформа 1828 г., разрушив единство системы народного
просвещения, предназначила приходские училища для детей “низших
сословий”, уездные — для детей чиновников и купцов, гимназии —
для детей “благородного сословия”. Однако на практике соблюсти
в чистоте сословность школы было невозможно. Поэтому в 1840 г.
другой “просветитель” С.С.Уваров выразил свою обеспокоенность
возрастающим повсюду стремлением к образованию, что могло “поко-
лебать некоторым образом порядок гражданских сословий”. Пять лет
спустя, по инициативе самого императора, был затруднен доступ в гим-
назии “разночинцам”: повышена плата за обучение и запрещено при-
нимать в гимназии купцов и мещан без увольнительных свидетельств.
Однако для Сибири было сделано исключение (28). Правительство
учло малочисленность дворянства в регионе и, дабы не создавать про-
блем в наполнении учебных заведений, оставило свободным для детей
граждан доступ в гимназии.
Количественные характеристики распространения в Западной
Сибири общеобразовательных школ выглядят таким образом: в 1801 г.
в 1 главном и 6 малых народных училищах обучалось 186 школьников,
а в 1851 г. в ведении Министерства народного просвещения в городах
региона было уже 23 учебных заведения (2 гимназии, 11 уездных и 10
приходских училищ), в которых насчитывалось 1926 человек (29).
Заметно выросла за эти годы и сеть учебных заведений духовного
ведомства: в 1801 г. в единственной в Западной Сибири семинарии
обучалось 170 учеников, а в 1851 г. в Тобольской семинарии и в ду-
ховных училищах получали подготовку уже 854 бурсака (30). Вносили
свой вклад в распространение образования среди сибирского населения
и школы горного ведомства. Уже в конце XVIII в. в 6 горнозаводских
10
школах Алтая обучалось около 800 человек, в 1845 г. в 14 школах
было уже 1804 учащихся. Затем казна сократила количество обучаемых
до 1375 в 1849 г. Но в 1859 г. в 16 алтайских горных учебных
заведениях обучалось 1560 учеников (31). Вклад военно-учебных
заведений в народное образование, по сравнению с XVIII в. (32),
напротив, в рассматриваемое время заметно сократился, хотя в первой
четверти XIX в. он был весьма ощутим. В 1798 г. все гарнизонные
школы были преобразованы в военно-сиротские отделения. В 1820 г.
в Западной Сибири в них получали образование и военную подготовку
5969 человек. В 1827 г. все военно-сиротские отделения в Сибири
были переименованы в батальоны, полубатальоны и роты военных
кантонистов, а их штатная численность в регионе сокращена до 2750
человек (33). Эта тенденция действовала и в дальнейшем, хотя в 1835 г.
в различных учебных заведениях военного министерства в Западной
Сибири обучалось 3238 будущих воинов, но весь прирост был достиг-
нут за счет полковых и эскадронных школ Сибирского линейного
казачьего войска (34), которые дислоцировались почти все вне городов.
Без учета казачьих школ наблюдалась иная ситуация: в 1851 г. в 3 кан-
тонистских заведениях и кадетском корпусе в Омске насчитывалось
лишь 1734 воспитанника (35).
В середине XIX в. число учеников в отношении к общей числен-
ности мужского населения в городах Западной Сибири выглядит
следующим образом: Березов и Курган 1:9, Омск 1:10, Томск 1:13,
Ялуторовск 1:14, Туринск 1:15, Тюмень 1:17, Барнаул 1:20, Тобольск
и Кузнецк 1:21, Ишим 1:23, Тара и Каинск 1:26 (36). Однако эти
цифры, взятые без учета данных о духовных учебных заведениях,
довольно слабо отражают общую картину грамотности мужского
населения. Сопоставляя два однотипных приговора “градских обществ”
Кургана (уездное училище открыто в 1817 г., приходское в 1844 г.)
и Бийска (до конца 1850-х гг. учебных заведений нет) об открытии
школ, обнаруживаем в 1859 г. схожую ситуацию в обоих городах:
грамотных в Кургане среди купцов 70,5% и мещан 60,7%, в Бийске,
соответственно, 54,5% и 51,6% (37).
Разумеется, автограф под общественным приговором дает мало
сведений об уровне грамотности человека. Но все же наличие собст-
венноручных подписей под деловыми документами позволяет говорить
хотя бы о самой элементарной грамотности. Поэтому можно констати-
ровать, что домашнее обучение во многих уездных городах в течение
всего рассматриваемого периода продолжало играть важную роль в полу-
чении горожанами элементарных навыков грамотности. Даже в самом
крупном и наиболее развитом уездном городе — Тюмени — на рубеже
40 —50-х гг. XIX в. соотношение “малолеток”, обучавшихся в школе
и частным образом, было примерно 3:4, то есть около 300 человек
71
обучалось в училищах и приблизительно 400 (по оценке Ф.В.Бузо-
лина) у частных учителей (38).
Да и в губернских городах внешкольное обучение было заметным
явлением. Так, в 1858 г. в Томске смотритель училищ обнаружил 12
частных школ, в которых обучалось от 7 до 35 мальчиков, — всего
172 человека. Учителя (1 отставной учитель, 4 чиновника, 2 унтер-
офицера и 5 поселенцев) обучали чтению и письму, а некоторые ариф-
метике и началам грамматики. Оплата труда учителей (“мастеров”)
осуществлялась по соглашению последних с родителями детей. Напри-
мер, отставной учитель кантонистов Харламов, который проводил занятия
в публичной библиотеке, будучи ее сторожем, брал с учеников съестными
припасами и не менее одного рубля в месяц деньгами. Штатный смот-
ритель томских училищ объяснял широкое распространение частных
школ в городе двумя главными причинами: отдаленностью приходских
училищ от густонаселенных районов города и ... бесплатным обуче-
нием в них. Данное обстоятельство вызывало настороженное отношение
к официальной школе в силу убеждения, что дешевое — значит негод-
ное (39). Можно назвать еще одну причину популярности в Томске
частных школ. Когда в 1834 г. директор училищ Томской губернии
стал закрывать частные учебные заведения, ссылаясь на указ Сената
от 28.XI.1833 г., то встретил решительный отпор со стороны губер-
натора, который, руководствуясь местными обстоятельствами, обязал
его способствовать открытию частных школ, особенно женских (40).
Чиновники Министерства народного просвещения не проявили
никакого рвения, чтобы выполнить это указание начальства, но не смогли
они и административными методами уничтожить своих конкурентов,
на стороне которых в городе была многолетняя традиция. В Тобольске
же, где эта традиция не была столь сильной из-за наличия в городе
нескольких учебных заведений разных ведомств еще в последней четверти
XVIII в., казенным педагогам удалось решительно потеснить частных
учителей еще в первой четверти XIX в. Поэтому в Тобольске вне-
школьное обучение мальчиков не играло такой роли, как в Томске, оно
не столько конкурировало с государственной школой, сколько допол-
няло ее. В частности, заметное распространение получило репетитор-
ство, которое преследовало цель “подтянуть” учащихся по трудным
предметам или подготовить их к поступлению в учебные заведения
более высокой ступени.
Неизмеримо большее значение, чем для мальчиков, имело до-
машнее обучение для девочек. Его роль в обучении грамотности девиц
в западносибирских городах в первой половине XIX в. была такой же,
как и в селах — оно было вне конкуренции, ему не было почти никакой
альтернативы. Так, во второй четверти XIX в. (в первой четверти дело
обстояло еще хуже) в сибирских учебных заведениях насчитывалось
72
не более 150 учениц (41). Аналогичная ситуация с женским образованием
была и в провинциальных городах Европейской России (42).
Появление первых частных пансионов для девочек в Западной
Сибири не смогло внести сколько-нибудь ощутимый вклад в распро-
странение образования среди женщин из-за высокой стоимости обуче-
ния. Так, в пансионе Н.Яковлевой в Томске, куда принимали и мальчи-
ков, в 1844/45 учебном году плата за обучение составляла 120 руб. асе.
В открытом в 1849 г. Позоровским заведении пребывание в пансионе
обходилось родителям девочки в 300 руб. асе., а полупансион стоил
150 руб. Отдельно взималась плата за обучение музыке — 60 руб. (43).
Разумеется, такие деньги были в состоянии уплатить лишь лица из гу-
бернской верхушки да купцы первых двух гильдий. В этой связи воз-
никновение первых пансионов для девиц в Томске представляется вполне
закономерным. Именно здесь возникли подходящие условия: с одной
стороны, в нем как губернском городе было довольно многочисленное
образованное общество, а с другой стороны — имелись нувориши,
нажившиеся на “золотой лихорадке” и стремившиеся дать своим дочерям
приличное образование, чтобы они смогли составить хорошую “партию”.
Все большую роль в распространении женского образования
в Западной Сибири со второй половины 1840-х гг. начинают играть
общедоступные школы для девочек. 1 июля 1846 г. в Ялуторовске
стараниями декабриста И.Д.Якушкина открылась женская школа.
За 10 лет ее окончили 192 ученицы (44). В 1847 г. была устроена
школа для девочек в Кургане, просуществовавшая до 1854 г. В 1858 г.
она возобновила свою работу при содействии П.П.Ершова (45).
В 1852 — 1861 гг. сеть женских учебных заведений охватила большин-
ство городов Западной Сибири: Тобольск, Омск, Тару, Ишим, Березов,
Тюмень, Каинск, Бийск и Барнаул. В 1860 г. в 8 женских школах
западносибирских городов обучалось до 600 девочек (46).
Создание сети женских учебных заведений стало не только важ-
ным социокультурным явлением городской жизни, но и явилось зримым
символом изменений в ментальности граждан, разночинцев и мелких
государственных служащих. Поскольку жизненный путь женщины
не был связан со службой или общественной деятельностью, и вообще
протекал, за редким исключением, на семейном поприще, которое непо-
средственно не требовало от нее получения школьного образования,
то представления о необходимости обучения девочек означало во многом
отход от прагматического видения мира. И все же идеи женской
эмансипации еще не проникли в сознание большинства горожан. Менталь-
ность горожан (особенно купцов, мещан, разночинцев) оставалась пат-
риархальной. В этой связи и объем знаний, которые считали нужным
дать в процессе обучения девочкам, был меньше. Логика таких пред-
ставлений была предельно заземлена. “Родители вообще думают, что
13
девушку не для чего учить грамоте. Она не относит никаких должностей.
Ее дело — знать хозяйство”, — приводит распространенное среди
жителей Березова, да, замечу, и не только среди них, мнение священ-
ник В.Тверетин (47).
В среде верхних слоев чиновничества и богатого купечества, той
его части, которая интенсивно усваивала нормы культурного обихода,
принятые в дворянской среде, в женщине видели не только жену и мать
семейства, но и “украшение общества”. Отсюда и требования, предъ-
являемые к обучению девочек: уметь танцевать, играть па рояле или
другом музыкальном инструменте и, высший шик, говорить по-фран-
цузски. Такое “светское” образование девиц вызывало неприятие
в мещанско-разночинской среде, где воспитание было, по необходимости,
трудовым. В середине XIX в. мы находим критику поверхностного
образования женщин (“францущины и фиглярства”) и в заметках
о женских школах, опубликованных в местной печати, и в рукописи
тюменского мещанина (48).
Небольшой объем знаний, которым до становления школьного
образования ограничивалось обучение девочек, вел к тому, что их
воспитание и образование прекращались удивительно рано. Гувернантка
дочерей горного начальника Е.С.Пояркова в декабре 1839 г. с горечью
писала родным из Барнаула: “воспитание же здешних девиц продол-
жается только до десяти лет... и так как девицы начальника от старшей
и до младшей, которой более 11 лет, то щитают себя уже взрослыми
и стыдятся чему-нибудь учиться, потому и занятия мои с ними уже
кончились...” (49).
В организации женских школ наиболее активную роль играли
жены и взрослые дочери чиновников, что объясняется их более высоким
общекультурным уровнем. Однако в ряде городов: Тюмени, Ишиме,
Березове, Таре, — не менее деятельны были и женщины из купечества,
мещанства и духовенства. Подтверждением этого служат и факты из-
брания попечительницами школ в Ишиме и Таре жен купцов, а в Бере-
зове — супруги священника (50). Активное участие части женщин
из купеческой, мещанской и церковно-православной среды в создании
и становлении женских школ свидетельствует об осознании ими ценности
образования, о росте культурного уровня горожанок.
Следует отметить и некоторые позитивные моменты совместного
обучения детей разных сословий. В частности, дети из состоятельных
семей получали непосредственные впечатления о нелегких условиях
быта большинства своих школьных товарищей. “Демократическая среда
гимназии воспитывала равенство. Дети тузов и богачей не пользова-
лись никакими преимуществами... Мы научились уважать в этой среде
только собственные достоинства и нравственные качества”, — вспоминал
позже Н.М.Ядринцев (51). Был и другой позитивный аспект, на который
74
любили указывать тогдашние педагоги, — дети из мещанско-разночин-
ской среды усваивали некоторые культурно-бытовые нормы от своих
“благородных” товарищей, могли воспользоваться библиотеками их ро-
дителей и т.д. Это влияние, как писал Г.Н.Потанин, ощущалось даже
в Омском кадетском корпусе, начальство которого стремилось оградить
воспитанников из дворянско-чиновничьей среды от детей казаков (52).
В известной мере в общесословных учебных заведениях происходило
взаимовлияние ценностных установок и личностных образцов поведения,
носителями которых были учащиеся разных сословий и социальных
групп, иначе говоря, “интерференция” дворянского и буржуазного
“этосов” (53).
Наконец, овладение знаниями, хотя бы в пределах программы
уездного училища (или путем самообразования теми, кто получил лишь
элементарные навыки грамотности), несомненно, расширяло интел-
лектуальный кругозор человека. У грамотного горожанина, который
время от времени читал газеты и журналы, интересовался художест-
венной, научно-популярной или специальной справочной литературой,
менялись когнитивные основы ментальности. Он получал информацию
не только устным путем, но и через текст, что потенциально открывало
богатые возможности для быстрого накопления изменений в “картине
мира” горожанина, которая, таким образом, претерпевала качествен-
ные перемены. Изучение правовых представлений и отношения горожан
к местному самоуправлению убеждает (54), что позитивные перемены
в ментальности были тесно связаны с развитием просвещения в горо-
дах региона.
2. Городской читатель и библиотеки
Ограниченный объем монографии заставляет меня сосредоточить
внимание на освещении двух главных, с точки зрения исследования
общественного быта и историко-культурных процессов, проблем. Каковы
были возможности реализации читательских интересов у горожан разных
сословий? Какую роль играли в первой половине XIX в. различные
библиотеки (публичные, ведомственные, личные) в городской культуре
и общественном быту горожан?
В предшествующем разделе были прослежены основные тенден-
ции осознания горожанами ценности светского образования и пути рас-
пространения грамотности в западносибирском городе в конце XVIII —
первой половине XIX в. Однако грамотный человек — это лишь потен-
циальный читатель. Для превращения потенциального читателя в реаль-
ного необходимо, чтобы у него сложилась потребность в чтении и воз-
можность реализации таковой. Тяга к чтению светской литературы
в провинциальной России проникает в массы лишь в последней чет-
75
верти XVIII в., а ранее “изобретение Гутенберга коснулось лишь
наиболее образованных читателей из богатой помещичьей среды”(55).
В начале XIX в. и в крупных городах Западной Сибири усилился
интерес к светской книге, которая завоевывала все больше читателей
во всех социальных средах. Подтверждением возросшего интереса де-
мократического читателя к книге служит и политика администрации
по вопросу о доступе в ведомственные библиотеки лиц, которые не слу-
жили в данном ведомстве. Если в конце XVIII в. доступ к книжным
фондам ведомственных библиотек в западносибирских городах был
относительно свободен, то в первые годы следующего столетия в связи
с возросшим числом читателей администрация стремится закрыть их две-
ри перед горожанами. Так, 6 марта 1802 г. было принято решение
о выдаче книг из библиотеки Тобольской семинарии посторонним ли-
цам лишь с разрешения ректора или префекта (56). Еще более катего-
ричное решение приняло начальство Колывано-Воскресенских заводов
по предложению П.К.Фролова в мае 1809 г. Среди дополнений к пра-
вилам пользования библиотекой был утвержден пункт, запрещавший
выдачу книг всем, кто не принадлежал к заводскому штату (57).
И все же потребность в чтении в начале XIX в. затронула в ос-
новном верхние и средние слои горожан. Однако по мере распростра-
нения грамотности в мещанско-разночинской среде интерес к светской
книге проникал и в городские низы. Г.С.Батеньков, сравнивая Томск
начала и середины XIX в., писал: “Немного было грамотных и книг
в употреблении”, но к началу 1850-х гг. многое переменилось — “Чтение,
знание и воспитание проникли до мещанских семейств” (58). Успешно
протекал этот процесс и в Тюмени. Мемуары Н.М.Чукмалдина рисуют
довольно широкое увлечение чтением купцов, мещан, разночинцев.
Читательские интересы самого мемуариста (выходца из крестьян),
получившего лишь домашнее образование, сформировались во многом
под влиянием мещанина В.П.Шмурыгина, снабжавшего его книгами
и учившего критически относиться к прочитанному. Среди тюменских
книголюбов Чукмалдин упоминает и Т.А.Пеньевскую, на прилавке
которой “всегда лежала какая-нибудь книга духовного или светского
содержания” (59). Побывавший в 1863 г. проездом в Тюмени П.А.Кро-
поткин отметил увлечение чтением в мещанско-разночинской среде:
“Но в мещанских плохеньких домах живут очень порядочно, зажи-
точно, читают... и читают довольно много” (60).
Медленнее развивалась потребность в чтении в малых городах
региона. В уездных городах регулярное чтение книг, газет и журналов
не стало насущной необходимостью даже для многих чиновников, —
писал в 1839 г. барнаульский врач П.Шюц. Это же утверждала в своих
воспоминаниях и воспитанница декабристов А.П.Созонович (61).
На путях реализации читательских интересов горожане Запад-
76
ной Сибири сталкивались со многими трудностями: удаленностью края
от книгоиздательских центров, отсутствием специализированной книго-
торговли и публичных библиотек, дороговизной книг и другой печатной
продукции. В условиях, когда в регионе о публичных библиотеках
знали понаслышке, утолить тягу к чтению могли в основном личные
книжные собрания и в меньшей мере ведомственные библиотеки.
Книголюбам приходилось, как правило, выписывать новую литературу
из Москвы и Петербурга. Однако столичные книготорговцы порой
выполняли заказы иногородних покупателей крайне недобросовестно.
Так, в июле 1852 г. омский протоиерей Д.Пономарев рапортовал цер-
ковному начальству, что он еще в феврале 1850 г. послал деньги,
но заказанную книгу А.Терещенко “Быт русского народа” (СПб., 1847 —
1848) так и не получил (62). А.И.Сулоцкий просил М.А.Фонвизина
выписать для него несколько книг из Москвы, ибо, писал он, “сам я
не решаюсь послать деньги к книгопродавцам: за покойным Киреевым
много моих денег”. В другом письме к тому же адресату Сулоцкий
сетовал на непозволительную медлительность синодальной типограф-
ской конторы, которая давно должна была выслать ему “некоторые
духовные книги”, добавив, что он уже отчаялся получить их (63).
Несмотря на все сложности приобретения книг, многие книго-
любы стремились создавать собственные библиотеки. Отставной чинов-
ник А.М.Горохов, который первым начал этнографическое изучение
алтайцев, изложил свое отношение к домашней библиотеке в виде любо-
пытной сентенции: “Дом, в котором находятся новые книги, можно
сравнить с возделанною пашнею, и напротив того — дом, в котором
нет ни книг, ни газет, а только карты и шампанское, можно уподобить
темному лесу: там страшно, там рыскают дикие звери” (64). ‘
Кроме проблем с приобретением новой литературы, связанных
с состоянием книготорговли, существовала и более сложная преграда
для массового создания личных библиотек — невысокий жизненный
уровень большинства горожан. Материальные возможности большин-
ства жителей существенно ограничивали рост личных книжных собра-
ний. А.И.Сулоцкий, интересовавшийся этим вопросом, писал в 1858 г.,
что для человека, живущего одним жалованием, иметь 300 — 400 книг
уже хорошо (65).
Книги в первой половине XIX в. стоили дорого. Так, библиотека
тобольского архиепископа Афанасия из 1310 томов оценивалась при-
мерно в 30 тыс.руб.асе. (66). Разумеется, такими средствами распола-
гали единицы. Но значительные библиотеки удавалось собирать и неко-
торым книголюбам из средних слоев, например, омскому протоиерею
Д.Пономареву (67). Некоторые чиновники высших рангов, приезжав-
шие на службу в Сибирь, привозили с собой большие библиотеки. Одним
из них был назначенный в 1828 г. генерал-губернатором Западной
77
Сибири И.А.Вельяминов. Библиотека Вельяминова, как утверждал
в своих мемуарах С.Б.Броневский, “может стать в первые ряды биб-
лиотек в России по выбору книг на языках: российском, французском
и даже латинском” (68). Утверждение Сулоцкого, что Вельяминов,
выписывая многие книжные новинки, по прочтении отсылал их в име-
ние брата (69), несомненно, ошибочно. Оно опровергается не только
сведениями Броневского, но и небольшой заметкой в периодике, отно-
сящейся к 1832 г., в которой сообщалось, что “тобольские любители
чтения пользуются важными книгами из библиотеки Вельяминова” (70).
Немногие горожане могли читать книги генерал-губернатора, но не вы-
зывает сомнений, что во время его пребывания в Сибири здесь же
находилась и его библиотека. Значительное собрание книг привез с со-
бой в 1830 г. новый председатель Томского губернского правления
В.Берг (71). Обширная библиотека, состоявшая преимущественно
из книг на французском языке, была у советника Главного управления
Западной Сибири Л.П.Коллета (72). Некоторые из таких привозных
библиотек оседали в западносибирских городах. Большая и содержа-
тельная библиотека была собрана коренным сибиряком П.К.Фроловым,
дослужившимся до сенатского кресла. В 1825 г. 71 том из своего книж-
ного собрания он подарил библиотеке Алтайских горных заводов (73).
Значительные библиотеки были и у некоторых купцов-книго-
любов, в числе которых известные тобольские меценаты Корнильевы,
библиотека которых позже слилась с книгами директора тобольской
гимназии И.П.Менделеева (74). Крупное книжное собрание имел и отец
идеолога сибирского областничества Н.М.Ядринцева (75).
Сибирские книголюбы не уподоблялись пушкинскому скупому
рыцарю, они нередко дарили книги учебным заведениям и публичным
библиотекам. Так, отставной чиновник Г.А.Жилин подарил Тобольской
гимназии и Ялуторовскому уездному училищу 89 книг. От архиепис-
копа Георгия в библиотеку Тобольской семинарии в 1852 г. поступило
184 томов, а от архимандрита Евфимия в 1842 г. 116 томов. В 1857 г.
тобольский купец А.С.Пиленков пожертвовал ученической библиотеки
семинарии 75 “сочинений”. А титулярный советник В.Беляев передал
в дар томской публичной библиотеке в начале 1830-х гг. 320 книг
и журналов (76).
Личными книжными собраниями пользовались не только их
хозяева, но и друзья, знакомые книговладельцев. Н.М.Ядринцев,
Д.А.Паникаровский, Н.И.Наумов, Г.Н.Потанин, Г.Е.Катанаев,
А.И.Сулоцкий, Н.М.Чукмалдин в своих воспоминаниях писали о полу-
чении книг у друзей и знакомых и расценивали это как важное средство
своего интеллектуального развития. Сведения такого рода встречаются
в переписке и в периодике (77). Отдельные книголюбы не только
давали читать книги знакомым, но и приглашали всех желающих
78
ознакомиться с книжными новинками, имевшимися у них (78). Заметную
роль в развитии читательских интересов сыграли библиотеки ссыльных
декабристов (79).
Большое значение в удовлетворении читательских запросов имел
обмен литературой между книголюбами из разных городов. А.Коцебу
в своих воспоминаниях с благодарностью писал, что при отъезде его
из Тобольска на место ссылки доктор Петерсен снабдил опального
литератора книгами из своей библиотеки, а губернатор Д.Кушелсв
каждую неделю присылал “Франкфуртскую газету” (80). Трудно
переоценить ту роль, которую сыграли ссыльные декабристы в нала-
живании регулярного обмена между книголюбами из разных городов.
Среди лиц, воспользовавшихся системой книгообмена декабристов, были
священники С.Я.Знаменский и А.И.Сулоцкий, чиновники А.Е.Врангель
и П.Д.Жилин, сестра Д.И.Менделеева — О.И.Менделеева и жена
генерал-губернатора Западной Сибири княгиня Н.Д.Горчакова,
политкаторжане Ф.М.Достоевский, С.А.Дуров и Ф.Г.Толль (81).
Другим источником реализации читательских интересов могли
быть ведомственные библиотеки, которые существовали при некоторых
присутственных местах, учебных заведениях, на Алтайских (Колы-
вано-Воскресенских) заводах, при монастырях и в некоторых церквях.
Но у ведомственных библиотек, если рассматривать их с позиций
удовлетворения запросов читателей, был один существенный недоста-
ток — все они, как правило, комплектовались исходя из практических
интересов тех учреждений, которым они принадлежали. Отсюда проис-
текало игнорирование любых интересов читателей, выходивших за рамки
узкопрофессиональных задач. В частности, библиотеки Тобольской семи-
нарии, Сибирского кадетского корпуса, а также созданные в 1859 г.
в ряде гарнизонов офицерские библиотеки начальство стремилось огра-
дить от беллетристики (82). Если же чиновное начальство рассматривало
подчиненных не в качестве бездушных исполнителей, но как людей,
чьи культурные запросы выходят за рамки узкопрофессиональной
деятельности, то отношение к комплектованию библиотек было иным.
В начале XIX в., как отмечалось ранее, начальство стремилось
ограничить круг читателей, запрещая выдавать литературу “посторон-
ним лицам”. В результате таких мер изменилась, например, роль библио-
теки Колывано-Воскресенских заводов в культурной жизни Барнаула.
Если в XVIII и в начале XIX в. она была общедоступной, то с 1810-х гг.
библиотека сохраняет свое значение лишь для семей горных служа-
щих (83). Вероятно, в первой половине XIX в. сложно было восполь-
зоваться книжными фондами учреждений православной церкви. Поэтому
ученый и востоковед действительный статский советник П.Л.Шиллинг,
отправляясь в Сибирь, предварительно заручился разрешением обер-
прокурора Синода на право заниматься в епархиальных библиотеках
79
по сибирскому тракту (84). Н.М.Ядринцев с горечью писал, что богатые
библиотеки при Тобольской семинарии и военной гимназии в Омске
(бывшем кадетском корпусе) “недоступны для публики” (85).
Однако реальные возможности горожан пользоваться книгами
церковных библиотек зависели от позиции местного духовенства, кото-
рое порой было благосклонно к книголюбам (86). Поэтому двери древних
церковных книжных собраний не были закрыты для горожан всех
сословий, связанных духовно и интеллектуально с приходским клиром.
Благоприятствовало читателям и то обстоятельство, что среди духо-
венства встречались подлинные книголюбы, заботившиеся о распро-
странении книжного знания в Сибири.
Сложнее было стороннему читателю заполучить литературу из дру-
гих ведомственных библиотек. Сведения, собранные в 1856 г. Тоболь-
ским губернским статистическим комитетом (87), позволяют утверждать,
что библиотеки всех видов учебных заведений обслуживали лишь
преподавателей и отчасти учащихся. Особенно трудно было получить
книгу из ведомственных библиотек небогатым купцам, мещанам, разно-
чинцам, то есть большинству городских жителей. В периодике того
времени встречаются сведения о категорическом отказе выдать книгу
для чтения даже под залог (88). Фактически это вынужден был признать
и А.И.Сулоцкий (89). Возможность читателей воспользоваться ведомст-
венными библиотеками определялась не только общей библиотечной
политикой администрации учреждений, но и социальным статусом горо-
жан. Поэтому демократический читатель мог твердо рассчитывать
на собственную библиотеку и книжные собрания знакомых. Удовле-
творить запросы основной массы читателей было возможно в основном
путем создания публичных библиотек.
И.Г.Рабинович в книге “Очерки этнографии русского фео-
дального города” писал об открытии городской библиотеки в Кургане
в 1824 г. Это же неопределенное сочетание “городская библиотека”
он использовал и в другой работе, где речь шла о том же факте (90).
В результате складывается впечатление, учитывая контекст его изло-
жения, что типичным явлением для общественного быта малого русского
города было вскоре за обретением им официального статуса появление
публичной библиотеки. Однако в источнике, на который ссылается
исследователь, речь идет о библиотеке при уездном училище, которую
никак нельзя признать ни общедоступной, ни городской (публичной).
Первые попытки массового создания публичных библиотек в губернских
городах имели место в России только в начале 1830-х гг. Инициатором
выступил президент Вольного экономического общества Н.С.Мордвинов.
Его поддержал министр внутренних дел Закревский, который и пред-
ложил губернской администрации принять меры для организации
публичных библиотек (91). В сентябре 1830 г. тобольский губернатор
80
отклонил предложение об устройстве публичной библиотеки в Тоболь-
ске: “по неимению там дворянства и по весьма ограниченному числу
купечества, для коего не настало.сще время учредить библиотеку” (92).
Отношение жителей Тобольска к идее организации библиотеки в городе
остается неизвестным. Вероятно, большинство горожан о таком проекте
даже не слышали. Судя по срокам ответа на циркуляр МВД и его
содержанию, губернские власти не стали утруждать себя ознакомлением
с ним тоболяков.
Более благодатную почву предложение о создании публичной
библиотеки нашло в Томске. В 1831 г. городская дума уступила под биб-
лиотеку часть занимаемого дома. Томские купцы и мещане постановили
ежегодно выделять ей из городского бюджета 200 руб., а в первый
год — 311 руб. Кроме этих средств городское общество отпустило
526 руб. для ремонта помещения, предоставленного библиотеке.
К 27 мая 1832 г. томичи пожертвовали ей 103 руб. и 367 томов книг,
большую часть которых (320 экземпляров) подарил советник казенной
палаты титулярный советник В.Беляев (93).
Вопрос о дате открытия томской публичной библиотеки является
дискуссионным, а точнее, крайне запутанным. Н.Ф.Емельянов относит
это событие к 1830 г. И.Б.Маркова называет 1831 г. как время появ-
ления библиотеки (94). Однако первая публичная библиотека была
открыта для читателей лишь в 1833 г. А ранее только предпринимались
меры по ее устройству, но как учреждение культуры она еще не су-
ществовала.
В отчете о деятельности томской публичной библиотеки за первую
половину 1863 г., подготовленном Д.Кузнецовым, указано, что первая
в городе публичная библиотека была открыта 26 августа 1834 г. (95).
Но имеются все основания полагать, что это событие состоялось ровно
на год раньше. В пользу этой даты говорят многие факты. В частности,
министр внутренних дел, ознакомившись с результатами подготови-
тельной работы по созданию в Томске публичной библиотеки, 18 июля
1833 г. предписал открыть ее. Что и было вскоре исполнено. 25 сентября
1833 г. губернатор доносил, что библиотека открыта и посещается
не только чиновниками, но и учащимися уездного училища. Аналогичная
информация содержалась в письме, отправленном тремя днями ранее
в Московское общество сельского хозяйства (96). Исходя из вышеизло-
женного, можно утверждать, что в отчете о деятельности библиотеки
за 1863 г. точно названо число, а год основания указан ошибочно из-за
описки или типографской ошибки.
Сообщение о посещении библиотеки учениками уездного училища
обеспокоило министра просвещения С.С.Уварова, который просил
томского губернатора обратить “особенное внимание на выбор дозво-
ленных для чтения молодым людям книг, равно как и на то, чтоб они,
81
по сибирскому тракту (84). Н.М.Ядринцев с горечью писал, что богатые
библиотеки при Тобольской семинарии и военной гимназии в Омске
(бывшем кадетском корпусе) “недоступны для публики” (85).
Однако реальные возможности горожан пользоваться книгами
церковных библиотек зависели от позиции местного духовенства, кото-
рое порой было благосклонно к книголюбам (86). Поэтому двери древних
церковных книжных собраний не были закрыты для горожан всех
сословий, связанных духовно и интеллектуально с приходским клиром.
Благоприятствовало читателям и то обстоятельство, что среди духо-
венства встречались подлинные книголюбы, заботившиеся о распро-
странении книжного знания в Сибири.
Сложнее было стороннему читателю заполучить литературу из дру-
гих ведомственных библиотек. Сведения, собранные в 1856 г. Тоболь-
ским губернским статистическим комитетом (87), позволяют утверждать,
что библиотеки всех видов учебных заведений обслуживали лишь
преподавателей и отчасти учащихся. Особенно трудно было получить
книгу из ведомственных библиотек небогатым купцам, мещанам, разно-
чинцам, то есть большинству городских жителей. В периодике того
времени встречаются сведения о категорическом отказе выдать книгу
для чтения даже под залог (88). Фактически это вынужден был признать
и А.И.Сулоцкий (89). Возможность читателей воспользоваться ведомст-
венными библиотеками определялась не только общей библиотечной
политикой администрации учреждений, но и социальным статусом горо-
жан. Поэтому демократический читатель мог твердо рассчитывать
на собственную библиотеку и книжные собрания знакомых. Удовле-
творить запросы основной массы читателей было возможно в основном
путем создания публичных библиотек.
М.Г.Рабинович в книге “Очерки этнографии русского фео-
дального города” писал об открытии городской библиотеки в Кургане
в 1824 г. Это же неопределенное сочетание “городская библиотека”
он использовал и в другой работе, где речь шла о том же факте (90).
В результате складывается впечатление, учитывая контекст его изло-
жения, что типичным явлением для общественного быта малого русского
города было вскоре за обретением им официального статуса появление
публичной библиотеки. Однако в источнике, на который ссылается
исследователь, речь идет о библиотеке при уездном училище, которую
никак нельзя признать ни общедоступной, ни городской (публичной).
Первые попытки массового создания публичных библиотек в губернских
городах имели место в России только в начале 1830-х гг. Инициатором
выступил президент Вольного экономического общества Н.С.Мордвинов.
Его поддержал министр внутренних дел Закревский, который и пред-
ложил губернской администрации принять меры для организации
публичных библиотек (91). В сентябре 1830 г. тобольский губернатор
80
отклонил предложение об устройстве публичной библиотеки в Тоболь-
ске: “по неимению там дворянства и по весьма ограниченному числу
купечества, для коего не настало.сще время учредить библиотеку” (92).
Отношение жителей Тобольска к идее организации библиотеки в городе
остается неизвестным. Вероятно, большинство горожан о таком проекте
даже не слышали. Судя по срокам ответа на циркуляр МВД и его
содержанию, губернские власти не стали утруждать себя ознакомлением
с ним тоболяков.
Более благодатную почву предложение о создании публичной
библиотеки нашло в Томске. В 1831 г. городская дума уступила под биб-
лиотеку часть занимаемого дома. Томские купцы и мещане постановили
ежегодно выделять ей из городского бюджета 200 руб., а в первый
год — 311 руб. Кроме этих средств городское общество отпустило
526 руб. для ремонта помещения, предоставленного библиотеке.
К 27 мая 1832 г. томичи пожертвовали ей 103 руб. и 367 томов книг,
большую часть которых (320 экземпляров) подарил советник казенной
палаты титулярный советник В.Беляев (93).
Вопрос о дате открытия томской публичной библиотеки является
дискуссионным, а точнее, крайне запутанным. Н.Ф.Емельянов относит
это событие к 1830 г. И.Б.Маркова называет 1831 г. как время появ-
ления библиотеки (94). Однако первая публичная библиотека была
открыта для читателей лишь в 1833 г. А ранее только предпринимались
меры по ее устройству, но как учреждение культуры она еще не су-
ществовала.
В отчете о деятельности томской публичной библиотеки за первую
половину 1863 г., подготовленном Д.Кузнецовым, указано, что первая
в городе публичная библиотека была открыта 26 августа 1834 г. (95).
Но имеются все основания полагать, что это событие состоялось ровно
на год раньше. В пользу этой даты говорят многие факты. В частности,
министр внутренних дел, ознакомившись с результатами подготови-
тельной работы по созданию в Томске публичной библиотеки, 18 июля
1833 г. предписал открыть ее. Что и было вскоре исполнено. 25 сентября
1833 г. губернатор доносил, что библиотека открыта и посещается
не только чиновниками, но и учащимися уездного училища. Аналогичная
информация содержалась в письме, отправленном тремя днями ранее
в Московское общество сельского хозяйства (96). Исходя из вышеизло-
женного, можно утверждать, что в отчете о деятельности библиотеки
за 1863 г. точно названо число, а год основания указан ошибочно из-за
описки или типографской ошибки.
Сообщение о посещении библиотеки учениками уездного училища
обеспокоило министра просвещения С.С.Уварова, который просил
томского губернатора обратить “особенное внимание на выбор дозво-
ленных для чтения молодым людям книг, равно как и на то, чтоб они,
81
не увлекаясь заманчивостию чтения, изощряющего иногда одно
бесплодие, если не вредное по последствиям любопытство, не пре-
небрегали настоящими своими занятиями” (97). Вероятно, после этого
письма Уварова власти запретили доступ в библиотеку учащимся,
во всяком случае в отчете за последующие годы они не указаны
в числе читателей.
Среди читателей библиотеки в 1835 — 1849 гг. преобладали
чиновники — 47% общей численности, в том числе чины XIV —IX
классов — 31,3%, VIII —V классов — 14,4%, IV класса — 1,3%, а также
канцелярские служащие — 20,6%. На долю мещан пришлось 20%,
почетных граждан и лиц купеческого сословия — 11,8%, крестьян —
0,6%. Динамика численности читателей показывает, что доля госу-
дарственных служащих неуклонно снижалась, начиная с 1836 г.
(когда их было 78,4%): 1837 г. - 69,3%, 1838 г. -63,6%, 1839 г. -
65%, 1840 г. — 44,4% (98). Эти данные позволяют заключить, что,
во-первых, в социальном составе читателей преобладали лица, занятые
на государственной службе — 67,6%, во вторых, о принадлежности
большинства к демократическим слоям населения — канцелярские слу-
жащие, мелкие чиновники, мещане и крестьяне составляли 72,5%,
в-третьих, число читателей, достигнув пика в 1836 и 1837 гг. (51 и 49
человек, соответственно), резко падает в 1838 г. — И человек, увели-
чившись в следующем году до 20, вновь заметно снизилось в 1840 г. —
9 человек. На этом же уровне — 10 человек оно замерло в 1841 г. (99),
то есть библиотека в конце 1830 г. потеряла почти всех своих читателей.
Причины падения роли публичной библиотеки в общественном
быту города имеют сложный характер. Как отмечал историк биб-
лиотечного дела К.И.Абрамов, в России в конце 1840-х — начале
1850-х гг. в результате усилившегося надзора за чтением и из-за недо-
статка средств на покупку новых книг многие библиотеки пришли
в упадок и закрылись (100). Эти же общероссийские причины были
характерны и для Томска, но здесь десятилетием ранее горожане утра-
тили интерес к библиотеке. По-видимому, серьезную роль в этом сы-
грал какой-то внутренний конфликт среди библиотечного актива,
который произошел во второй половине 1837 г. или начале 1838 г.
Причины конфликта не вполне понятны, но в результате из доброволь-
ного актива библиотеки ушли люди, которые много сделали для ее
становления. Начиная с 1838 г. в библиотечном активе остались лишь
учителя и чиновники, служившие по министерству народного просве-
щения (101). Очевидно, среди них не нашлось подлинных книголюбов,
настоящих пропагандистов книги, способных привлечь томичей к судь-
бам первой публичной библиотеки. Если в первые годы своего существо-
вания она была заметным явлением общественной жизни города,
то с конца 1830-х гг. ее роль падает. Горожане перестали поддерживать
82
библиотеку денежными и книжными пожертвованиями. Это обстоя-
тельство существенно сократило ее бюджет, что не позволяло приобре-
тать новые книги. Отсутствие книжных новинок, безусловно, оттолкнуло
от нее многих книголюбов. Все это привело к тому, что, когда 1 фев-
раля 1859 г. в здании общественного дома, где размещалась библиоте-
ка, произошел пожар, то городская дума поспешила избавиться от нее,
передав книги гимназии (102). С этого момента первая публичная биб-
лиотека в Западной Сибири прекратила свое существование. В отчете
губернатора за 1860 г. о ней сказано: “Публичная библиотека города
Томска в плохом состоянии, и никто ею не пользуется” (103).
Учреждение публичных библиотек в ряде городов Западной
Сибири происходит в конце 1850-х — начале 1860-х гг. Первой, в на-
чале 1859 г., открылась частная библиотека в Тобольске. Плата
за пользование ее литературой составляла 11 руб. и 2 руб. вносились
читателями в качестве залога. По сравнению с библиотеками обеих
столиц или Иркутска, где аналогичная плата равнялась 20 руб. (104),
тобольская была доступнее. И все же подписная цена за пользование
ею была выше, чем в библиотеках, возникших в 1860—1861 гг. в Омске,
Ишиме, Кузнецке и Каинске, в которых она колебалась от 3 руб.
60 коп. до 7 руб (105). Из-за высокой цены читателей частной библио-
теки в Тобольске оказалось мало. Такова же была участь и публичной
библиотеки в Барнауле, открытой купцом А.С.Гуляевым в 1862 г. (106).
Появление частных публичных библиотек в Тобольске и Барнауле
отражало рост культурного уровня буржуазии и ее стремление играть
в общественной жизни города более важную роль. Хотя буржуазия
западносибирских городов отставала в этом отношении от Иркутска,
где первая частная библиотека была открыта еще в 1840 г. (107).
В канун “великих реформ” произошло оживление чиновничьей
общественности и в западносибирском городе. Одним из проявлений
общественной активности стала деятельность по созданию публичных
библиотек. Инициатором начинания выступил в феврале 1860 г. смотри-
тель омских училищ А.И.Аристов. В марте 1860 г. генерал-губернатор
Г.Х.Гасфорд дал свое согласие на организацию публичной библиотеки
при Омском уездном училище, а также и в других уездных городах
“по мере средств, которые будут к тому изыскиваться” (108). После
этого решения властей дискуссии по проблемам создания библиотек
перешли со страниц местных газет в область практики.
5 мая 1860 г. исполняющий должность смотрителя каинских
училищ П.А.Галицкий писал вышестоящему начальству, что “потреб-
ность в чтении между жителями г.Каинска довольно развита”. Перво-
начально предложение о подписке на библиотеку поддержало 15 человек.
К открытию библиотеки 1 февраля 1861 г. число читателей увеличилось
до 26 (109). В Кузнецке для публичной библиотеки было собрано
83
более 150 руб., которые внесли 45 человек, в том числе 13 купцов,
2 мещан, 2 священников, 1 поселенец и 1 приказчик. Из “благородной
публики” отказали в поддержке этому культурному начинанию всего
два человека (ПО).
Одной из первых в регионе открылась публичная библиотека
в Ишиме — 30 ноября 1860 г., которая насчитывала к тому моменту
всего 8 подписчиков. В доме одного из них — отставного чиновника
Шабанова — первоначально разместили книги (111).
В 1861 г. публичные библиотеки существовали примерно в трети
городов Западной Сибири: Тобольске, Омске, Ишиме, Каинске и Куз-
нецке. В Томске после пожара библиотека до 1863 г. была закрыта,
но местная интеллигенция и губернская администрация принимали меры
к ее возрождению: преподаватели гимназии и духовной семинарии,
объединившись, выписали 12 журналов, а представители купечества
Мехеева и Шитиков внесли крупные средства на устройство библиоте-
ки (112). Появление на рубеже 50 —60-х гг. XIX в. публичных библио-
тек стало результатом пробуждения социальной активности горожан.
В свою очередь, деятельность публичных библиотек стала заметным
явлением общественной жизни. На собраниях читателей демократи-
ческим путем решались все вопросы правил пользования литературой,
ее хранения, подписки на периодические издания и новые книги.
В Каинске, как и при организации школы для девочек, вопросы устрой-
ства будущей библиотеки обсуждались на открытых педсоветах. В Куз-
нецке на заседании педсовета уездного училища 20 ноября 1860 г. также
рассматривались вопросы подписки на газеты и журналы для публичной
библиотеки “в присутствии публики” (113). По требованию читателей
вносились изменения и в правила пользования библиотеками. Так,
в Омске, по сравнению с проектом правил, предложенных смотрителем
училищ Аристовым, в окончательное положение были внесены сущест-
венные изменения: появился пункт о выдаче литературы на дом, что
повышало удобство пользования ею; пересмотрен один из наиболее
важных пунктов — о внесении залога за чтение. В первоначальном
варианте это предложение выглядело так: “Обеспечение берется только
с лиц неслужащих и не имеющих в городе недвижимой собственности”.
В окончательном — “Обеспечение берется, не менее 5 руб., с лиц
неслужащих и библиотеке неизвестных” (114). Эта формулировка
показывает, что ее читателями были главным образом чиновники, кото-
рые сочли необходимым позаботиться об отставных служащих, которые
не обладали недвижимостью. Объективно изменения в этом пункте
были и в пользу книголюбов из учащейся молодежи, но затрудняли
возможность доступа в библиотеку небогатым мещанам, отставным
казакам и солдатам, другим разночинцам — социальным слоям, состав-
лявшим большинство городского населения.
84
Вместе с тем, любители чтения из городских низов с февраля
1861 г. могли воспользоваться книжными и журнальными фондами
“даровой библиотеки”, открытой при омской воскресной школе. В ней
насчитывалось 180 томов, а вместе с учебной литературой до 280 книг.
Данные о подписке на 1861 г. свидетельствуют, что устроители библио-
теки позаботились в первую очередь о читателе из народа. Всего было
выписано 7 журналов, в том числе “Народное чтение” (5 экз.), “Солдат-
ская беседа” (4 экз.), “Чтение для солдат” (2 экз.), а также по одному
экземпляру “Подснежника”, “Вокруг света”, “Рассвета”, “Учителя”.
Однако наиболее читаемым в 1861 г. оказался “Подснежник” —
им, несомненно, интересовались учащиеся уездного училища и кадеты.
Вторым по читательскому спросу шло “Народное чтение” (115).
Чтение в досуге разных возрастных страт занимало неодинако-
вое место. Современники отмечали, что ему уделяла больше времени
молодежь (116). Важную роль играла книга и в жизни пожилых лю-
дей, особенно ушедших на покой. Не рассматривая всех проблем круга
чтения, отмечу, что он существенно отличался даже в одной семье.
Так, М.Д.Менделеева в декабре 1842 г. благодарила Капустиных (зятя
и дочь) за присланные очки, позволившие ей читать литературу по соб-
ственному усмотрению (Библию, “Христианское чтение”), а ранее, когда
ей читали дети, “выбор книг должна была сообразовывать с их вкусом
и понятиями”. Однако ее выбор был далеко не всегда им интересен.
Восемнадцатилетняя Аполлинария писала сестре: “Я теперь читаю
маменьке “О Сибири” Петр.Анд.Словцова, довольно сухая материя”.
Если девушка интересовалась современной беллетристикой, то ее роди-
тели, особенно отец, отдавали явное предпочтение религиозной и мо-
рально-этической литературе (117). В целом в чтении горожан старшего
поколения наиболее важное место занимало духовно-нравственное
чтение. Такая ориентация была не только у родителей Д.И.Менделеева
и его деда — Д.В.Корнильева, но и у П.А.Словцова, А.М.Горохова,
чиновника и журналиста Н.И.Виноградского (118), а также, несомненно,
у большинства других горожан старшего возраста. Для большинства
молодых читателей был характерен интерес к светской книге, особенно
новинкам художественной литературы, изданиям по истории, геогра-
фии и о путешествиях. В чтении молодежи из мещанско-разночинской
среды, занятой самообразованием, заметное место занимала учебная
литература (119).
Не касаясь всех аспектов сложной, но чрезвычайно увлекательной
проблемы воздействия литературы на читателя, остановимся на одном —
идейно-политической ориентации западносибирских читателей рубежа
50 —60-х гг. XIX в. Выбор проблемы определен значением того времени
в истории России и некорректной, на мой взгляд, трактовкой в исто-
риографии проблемы ориентации сибирского читателя в идейной борьбе
85
кануна и начала буржуазных реформ в России, а также наличием
репрезентативных источников (материалы о подписке на газеты и жур-
налы) для изучения данного вопроса.
Крымская война, смерть Николая I, подготовка и начало прове-
дения в стране кардинальных реформ вызвали быстрый рост интереса
горожан к периодическим изданиям. Исследователь Л.С.Любимов, раз-
вивая давнюю историографическую традицию, писал об ориентации
читателей того времени: “Особенно повышенный интерес сибиряки ис-
пытывали к журналам и газетам самого передового демократического
направления. Прежние органы официальной прессы, так же как и издания
правого направления, совершенно не удовлетворяли растущих запросов
читателей” (120). Однако, спустя 10 лет после выхода в свет труда
Л.С.Любимова, демократическо-благостную картину идейных предпоч-
тений читателей-сибиряков деликатно откорректировала Н.П.Матханова.
Она обратила внимание на вопросы, которые обычно опускались совет-
скими исследователями: о восприятии провинциальными читателями
идейно-политической борьбы разных лагерей, о значительном числе
читателей религиозно-нравственных изданий и, наконец, отметила, что
“разделение на приверженцев, сторонников определенных журналов
не было тождественно делению на читателей этих журналов: одни и те
же люди читали “Русский вестник” и “Отечественные записки”, “Сын
Отечества” и “Современник”, “Северную пчелу” и “Колокол” (121).
Следует отметить, что свою интерпретацию данных о подписке
на прессу в Иркутске в 1858 и 1860 гг. Л.С.Любимов экстраполировал
на всю Сибирь. Если же мы обратимся к сведениям о подписке на рос-
сийскую прессу в Западной Сибири (Тобольская губ.), то обнаружим,
что в 1860 г. наибольшее количество экземпляров органа революцион-
ной демократии (как принято оценивать “Современник”) получали:
в Омске — 19, в Тобольске — 12, в Тюмени — 4. В других городах
Тобольской губернии журнал оставался практически неизвестен. Среди
всех периодических изданий он был наиболее популярен в Омске, где
по числу получаемых номеров делил 3 — 4 место, в других городах он
не поднимался выше 7 места. Авторитетный либеральный журнал “Рус-
ский вестник”, получаемый в Иркутске в 50 экземплярах, в Тобольске
имел лишь 7 подписчиков, а в других городах и того меньше. В 1861 г.
в Тобольске журнал получали в 15 экземплярах и он переместился
в читательской иерархии на пятую строку среди всей периодики. В том
же году в Тобольске на 25% выросла подписка на “Современник”,
но рост популярности некоторых других изданий был гораздо выше:
“Московские ведомости” на 125%, журнал “Ваза” на 133%, журнал
“Русское слово” на 320%. А лидировали в городах Тобольской губер-
нии умеренно-либеральный “Сын Отечества” — 179 экземпляров
и “правый” “Странник” — 117 экземпляров (122).
86
3. Театральная и концертная жизнь
К началу XIX в. театральная и музыкальная традиции в городах
Западной Сибири уже имели определенную историю. В конце XVIII в.
светские театры существовали в Омске, Тобольске, Барнауле (123).
В Барнауле помещение для театра было построено в 1776 г. и вмещало
около 110 зрителей (124). Спустя несколько лет, в 1794 г. в Тобольске
по указанию наместника А.В. Алябьева был сооружен театр, в котором
было не менее 560 посадочных мест: 360 в партере, 112 в ложах
первого яруса, 64 — в ложах второго яруса и 24 — на балконе (125).
Благодаря наличию стационарного театра жители Тобольска оказались
в выигрышном положении по сравнению с населением других городов
региона, в которых в то время еще не было профессиональных трупп.
Однако об уровне исполнительского мастерства актеров, о влиянии
тобольского театра на зрителей довольно сложно судить из-за малого
количества непосредственных источников. А.Коцебу, посетивший оперу
“Добрые солдаты” М.М.Хераскова, остался недоволен всем — игрой
артистов, оркестром, декорациями. Цена билетов, впрочем, была неве-
лика и за кресло в первом ряду платили всего 30 коп. (126). Стоимость
билетов указывает на то, что театр ориентировался на широкого зрителя
и был доступен для всех слоев горожан. Очевидно, на менее искушенного
зрителя, чем ссыльный немецкий литератор, спектакли тобольского
театра оказывали иное эстетическое, эмоциональное и социально-психо-
логическое воздействие. Исследователь А.Н.Копылов, проанализиро-
вав репертуар тобольской труппы, пришел к выводу, что для него
“были характерны жанровое многообразие и широта диапазона эстети-
ческого и идейного содержания. Здесь были, по существу, представлены
все жанровые и идейные направления русского театра того времени.
При этом в репертуаре театра прослеживается сильная демократическая
струя, свидетельствующая о тяге зрителей в идейном плане к произве-
дениям, вскрывающим пороки крепостного строя, а в художественно-
эстетическом — к народно-песенному богатству и бытовой теме” (127).
Вероятно, репертуар тобольской труппы, состоявший из 12 акте-
ров и 4 актрис, был для нее слишком обширен. Так, в 1800 г. артисты
должны были представить 42 спектакля, в том числе И новых поста-
новок (128). У нас нет оснований считать, что в другие годы число
премьер было меньше. В погоне за зрителем театр был вынужден идти
на непомерно частую подготовку премьерных спектаклей. Видимо
обширность репертуара, невысокий уровень актерского мастерства сыгра-
ли свою роль среди факторов, которые привели к исчезновению первого
профессионального театра в Сибири в середине 1810-х гг. Но главной
причиной закрытия тобольского театра был общий кризис театральной
жизни России в начале XIX в., обусловленный реакционной внутренней
81
политикой правительства (129). Однако нельзя игнорировать и амби-
циозную внешнюю политику правительства Александра I, в результате
которой огромные людские и материальные ресурсы России были бро-
шены на войну то с одним, то с другим противником. Непомерное
бремя военных расходов привело к сокращению ассигнований на куль-
туру. В Тобольске эта негативная тенденция проявилась в полной ме-
ре — власти не нашли средств на капитальный ремонт театра. Из отчетов
тобольских губернаторов в 1811 —1813 гг. следовало, что здание театра
в запущенном состоянии: “театр ветхой”, а в отчетах за 1814 и 1815 гг.
о нем уже не упоминается (130).
О гастролях театральных трупп из Европейской России в городах
Западной Сибири в первой четверти XIX в. никаких сведений обнару-
жить не удалось. По-видимому, в это время немногочисленные провин-
циальные труппы еще не решались пускаться в столь дальние гастроли,
опасаясь не столько сибирских морозов, сколько холодного приема
сибиряков. В этих условиях удовлетворить потребность горожан в театре
должны были местные артистические силы. Кроме народного театра
в отдельных городах региона зрители могли увидеть любительские
спектакли. Одним из таких городов был Омск, в котором, как полагает
А.Н. Копы лов, спектакли продолжались до конца первого десятилетия
XIX в. (131). И.И.Завалишин писал, что ему довелось видеть в Омске
афишу одного театрального спектакля 1809 г., среди актеров которого
был С.Б.Броневский. Г.Н.Потанин в 1858 г. сообщил, что он видел
рукописную книжку пьесы “Козак-стихотворец”, в которой в числе
актеров указан Броневский (132). Последний служил в Омске с 1809 г.
по 1825 г. Вероятно, комическая опера-водевиль “Козак-стихотворец”
исполнялась в первые годы его пребывания в городе, но не ранее
1812 г., когда была впервые сыграна в Петербурге. Эти факты позво-
ляют уточнить время существования любительского кружка в Омске,
который действовал и в первой половине 1810-х гг.
В общественном быту Барнаула 1820-х гг. любительские спек-
такли занимали прочное место. В.И.Соколовский, служивший в Сиби-
ри, повествуя о Барнауле того времени, писал: “многие из молодежи
очень и очень не напрасно посвящают свой досуг музыке, пению и
театру” (133). Европейские ученые и путешественники, побывавшие
в городе, отмечали, что общественные увеселения, музыка, театр —
это результат влияния горных инженеров, получивших образование
в Петербурге (134).
В городах Западной Сибири существовал и традиционный русский
народный театр, а также семинарский в Тобольске. Семинарский театр,
выросший из школьной драмы, появился в городе еще в начале XVIII в.
и сохранился, как писал А.И.Сулоцкий в 1869 г., почти до настоящего
времени. По данным Сулоцкого, наряду с пьесами религиозного содер-
88
жания, семинаристы играли и светские: “Царь Максимилиан”, “Царь
Ирод”, “Фомка”, “Калиф на час” (135). Первые две пьесы вместе
с “Лодкой” были “тремя китами” репертуара русского народного театра
XIX в. Наличие в репертуаре народных драм свидетельствует об ориен-
тации тобольских семинаристов на демократического зрителя. В первой
половине XIX в. семинаристы нередко устраивали свои представления
в домах горожан. Это обстоятельство немало способствовало тому,
что в репертуаре семинаристов все большее место занимали светские
пьесы. Поэтому церковное начальство стало запрещать их представления,
которые в тайне от начальства все же устраивались в городе (136).
В крупных воинских гарнизонах Западной Сибири, вероятно,
уже в первой четверти XIX в. имелись солдатские театры. Первое
упоминание о солдатских спектаклях, которое мне удалось обнаружить,
относится к святкам 1829/30 г., когда “артиллерийские служители”
устроили постановки в доме купца Метелева (137). Несомненно, что
бытование спектаклей в солдатской среде в городах Западной Сибири
началось раньше, поскольку первые солдатские театры появились
в русской армии еще в XVIII в.
Репертуар солдатских театров в первой половине XIX в. целиком
находился в рамках русского народного театра и отличался традицион-
ностью. Выпускник кадетского корпуса, один из деятелей сибирского
областничества Ф.Усов писал об этом: “Солдаты, казаки и артиллеристы,
для собственного удовольствия и для увеселения простого народа,
представляли, как и всегда, три комедии: “Царя Максимилиана”, “Царя
Ирода” и “Лодку”. Он отметил, что у солдат первые две “сохраняются
преданием”. Чиновник К.Губарев, который в Березове побывал на пред-
ставлении “Царя Максимилиана” в казарме казачьей пешей роты, писал,
что эта пьеса исполняется солдатами и на Кавказе и в Омске (138).
В солдатских театрах давались и некоторые другие спектакли, напри-
мер, “Кедрил-обжора”. Достоевский сообщил, что для своего представ-
ления заключенные Омского острога достали текст этой пьесы у отстав-
ного унтер-офицера (139). Хотя репертуар солдатских театров не отли-
чался разнообразием и состоял, как правило, из 3—4 пьес, он пользовался
неизменным успехом у зрителей.
Основную массу зрителей на солдатских представлениях состав-
ляли “нижние воинские чины”, мещане, небогатые купцы, разночинцы,
а также гостившие в городе на праздниках крестьяне. Но в малых
городах края, таких как Березов, эти представления посещались всеми
слоями горожан (140), так как никакой альтернативы в театральной
сфере там не было. Не последнюю роль в сохранении популярности
солдатских спектаклей играла атмосфера непринужденности, царившая
в импровизированных “театральных залах”.
Главной причиной устойчивого интереса городского простона-
89
родья к солдатским театрам был демократический характер их реперту-
ара. В пьесе “Лодка” поэтизировалась вольная разбойничья жизнь,
поэтому ее содержание были близко и понятно зрителям. В основе
драмы “Царь Максимилиан” лежит конфликт царевича-христианина
Адольфа с отцом, царем-язычником. В народной драме наиболее
популярным был вариант преследования царем сына за его христианские
убеждения. “Существование и популярность этой версии, — пишет
Н.И.Савушкина, — объясняется русской исторической действитель-
ностью, политическими конфликтами, осложненными религиозной
борьбой в эпоху Петра I, движением раскола, затронувшим широкие
слои народа” (141). В конце представления наступала расплата за пре-
следование сына — смерть косой сражала царя Максимилиана. В конце
1850-х гг. в Омске у солдат “Царь Максимилиан” и “Царь Ирод” были
сюжетно объединены, а в финале неправедных монархов настигало
возмездие (142).
В войсковом казачьем училище в Омске (с 1845 г. кадетский
корпус), в военно-сиротских отделениях (преобразованных в батальоны
и полубатальоны военных кантонистов) в Тобольске, Омске и, вероятно,
в Томске на святках силами воспитанников устраивали театральные
представления (143). В репертуаре воспитанников казачьего училища
в 1820-х гг. “Лодка” и “Потешный гаяр” “стояли на первом мес-
те” (144), реже исполняли одну из первых национальных опер “Мель-
ник — колдун, обманщик и сват” (текст А.Аблесимова, музыка М.Со-
коловского), пользовавшуюся большим успехом у зрителя в конце
XVIII — начале XIX в. Ближе к народному театру были представления
в военно-сиротских отделениях. Интерес кантонистов к народной драме
был предопределен социальным происхождением юных исполнителей,
вышедших в основном из семей “нижних воинских чинов”. Близость
кантонистского и солдатского театров подтвердил подполковник Дани-
лов, который в ответ на требование тобольской полиции от 3 января
1830 г. о запрещении солдатских представлений писал: “Не находя
никакого неблагоприличия в театральном представлении, так как подоб-
ное сему дозволяется делать и военным кантонистам, — я позволил
фейерверкерам вверенного мне артиллерийского гарнизона сделать
на праздник в удовольствие свое одно представление...” (145).
Примерно до конца 1820-х гг. зрителями на спектаклях в каза-
чьем училище были его воспитанники и преподаватели. В 1830-х гг.
на спектакли стали приглашать публику (146), состоявшую из семей
военно-чиновной верхушки города. “Благородная публика” посещала
и представления кантонистов, хотя последние не в полной мере отвечали
ее запросам из-за своей близости к народному театру. Так, П.Золотов
характеризует представления кантонистов как “незатейливые и ред-
кие” (147). Вероятно, на спектаклях кантонистов уже в первой четвер-
90
ти XIX в. бывала не только “благородная публика”, но и демократи-
ческая — солдаты, мещане, куццы, разночинцы, крестьяне, как это
имело место в 1850-х гг. (148).
Наряду с народной драмой заметным явлением культурной жиз-
ни города был народный кукольный театр — вертеп. Вертеп представлял
собой двухъярусный ящик, в котором при помощи кукол, как писала
Е.А.Авдеева, ставили различные сцены, относящиеся к Рождеству
Христову. При этом дочь Ирода “плясала русскую Камаринскую с рас-
пудренным кавалером и являлась одетою по последней моде” (149).
О популярности вертепа среди жителей городов Западной Сибири можно
судить уже по социальному составу любителей — кукольников, в числе
которых встречались семинаристы, мещане, разночинцы, солдаты (рус-
ские, поляки, украинцы). Вертепные представления устраивали даже
дети. Сулоцкий свидетельствует, что в Тобольске в первой четверти
XIX в. “дети мещан, отставных солдат и бедных разночинцев бегали
в святки по подоконью людей зажиточных с вертепом, райком, и за
свои напевания и ломанья получали пятаки и гривны, а инде и пол-
тины” (150). Зрителями кукольного театра были все слои горожан.
Кукольные представления были особенно любимы детьми, кото-
рые испытывали на них сильное эстетическое и эмоциональное воз-
действие. Писатель Н.А.Полевой, посещавший в детстве вертепные
представления, позже писал: “Ни Каталани, ни Зонтаг, ни Реквием,
ни Дон-Жуан не производили на меня таких впечатлений, какое про-
изводило вертепное пение” (151). Дочь декабриста М.М.Нарышкина,
как писал он из Кургана 7 сентября 1834 г., вернувшись домой после
кукольной комедии, весь вечер “потешила нас своими рассказами” (152).
Таким образом, юные зрители вертепного театра эмоционально сопере-
живали героям из народа, радовались их успехам и огорчались вместе
с ними. Кукольные спектакли воспитывали в детях уважение к народ-
ной культуре, знакомили их с думами и чаяниями простого люда.
20 — 30-е гг. XIX в. в литературе, в том числе в “Истории Сибири”,
принято рассматривать как “время известного спада в театральной жизни
Сибири, вызванного наступлением реакции после разгрома декабрист-
ского восстания. На сцене Иркутска, Омска, Красноярска ставятся
лишь отдельные любительские спектакли, по преимуществу водевили.
К числу немногих попыток противостоять удушающей атмосфере этих
лет относятся постановки, осуществляемые в тобольской гимназии
П.П.Ершовым..., а также театральные и музыкальные представления,
организуемые на дому декабристами” (153). Аналогично оценивает этот
период А.Н.Копылов: “В театральной жизни Сибири наступил период
длительного застоя, нарушавшийся лишь эпизодическими спектаклями
гимназистов и заезжих гастролеров. Вновь стационарные театры
появились здесь в середине XIX в.” (154). В целом можно согласиться
91
с такой оценкой театральной жизни сибирских городов в 20 —30-х гг.
XIX в. Однако было бы неверно объяснять это состояние какой-то
абстрактной реакционностью правительства Николая I. Ранее в книге
уже говорилось о негативном влиянии внешней политики Александра I
на развитие культуры русского провинциального города. Нельзя сбра-
сывать со счетов и факторы, связанные с внутренней логикой жизне-
деятельности самих театральных коллективов, которые, как считают
современные деятели театра, едва ли способны успешно функциониро-
вать больше, чем время жизни одного поколения. Наконец, ряд вопросов,
касающихся состояния театральной жизни городов Западной Сибири,
требует уточнения. Во-первых, всегда ли наличие стационарного теат-
ра с постоянной труппой было благом для зрителей? Во-вторых, какую
роль в городской жизни играли любительские спектакли? В-третьих,
все ли театральные центры региона в равной мере испытывали кризис?
Безусловно, наличие специального театрального здания, осна-
щенного разнообразными закулисными механизмами, хорошие деко-
рации, удобный зрительный зал — все это создавало предпосылки
для успешного развития театральной жизни. Однако в начале XIX в.
этими достоинствами обладал лишь тобольский театр, да и то с извест-
ными оговорками. В других городах Западной Сибири специальных
театральных зданий не существовало. “Театральный дом” в Барнауле
едва ли представлял для зрителей больше удобств, чем чертежная
Алтайского горного правления, где шли любительские спектакли в 1830 —
1840-х гг. В “театральном доме” зрительный зал вмещал не более 110
человек, вынужденных сидеть на деревянных скамьях, а на спектак-
лях в чертежной помещалось не менее 150 зрителей (155). Поэтому
закрытие старого “театрального дома” не могло сократить число зрителей.
Весьма вероятно, что кризисные явления в театральной жизни
страны почти не затронули Барнаул. Здесь и в 1820-х гг. не прекратились
любительские спектакли, что было обусловлено особенностями
социального состава чиновничества города, ядро которого составляли
горные инженеры. Уровень культурных запросов горных инженеров
и определил устойчивый интерес в Барнауле к театру. Следует отме-
тить, что краевед Н.Я.Савельев, который в существовании любитель-
ского театра в Барнауле видел лишь заслугу П.К.Фролова, писал, что
после его отъезда в 1830 г. в Петербург уровень культуры горных
инженеров резко упал и театр “превратился в место кутежей и карточ-
ной игры...” (156). Это утверждение автор не счел нужным подкре-
пить фактическим материалом.
Неиспользовавшиеся ранее письма Ф.Н.Пояркова к дочери и зя-
тю — известному фольклористу и краеведу С.И.Гуляеву — проливают
свет на театральную жизнь Барнаула конца 1830-х — начала 1840-х гг.
О том, что театр в эти годы был устойчивым явлением культурной
92
жизни барнаульских чиновников, свидетельствуют многочисленные
факты, сообщенные Поярковым: уровень исполнительского мастерства
актеров, хорошие декорации, отличный оркестр из 8 музыкантов, ру-
ководимых инженерным штабс-капитаном А.И.Ляпиным, многочислен-
ное число действующих лиц — в некоторых пьесах было занято до 15
артистов, постоянный и социально однородный состав публики (чинов-
ники), детский театр, актерами которого были дети “лучших чинов-
ников” (157).
Возрастной диапазон барнаульских любителей был широк. На сцене
выступали представители старшего и среднего поколений: управляющий
Барнаульской горной конторой горный инженер подполковник Л.А.Со-
коловский, горный инженер майор В.В.Клейменов, жена заседателя
окружного суда Е.С.Пояркова, которая к этому времени уже стала
бабушкой. В среде артистической молодежи мы встречаем и дочь ис-
следователя Алтая доктора Ф.В.Геблера — Юлию. Но особо Ф.Н.Пояр-
ков выделял игру С.В.Самойлова (в то время пристава на золотых
приисках) в водевиле “Стряпчий под столом”. По мнению приезжего
из Петербурга чиновника, актер играл “весьма отлично, хотя бы и на
императорском театре” (158). Спустя 18 лет высокую оценку театру
в Барнауле дал известный путешественник П.П.Семенов-Тян-Шанский.
“Многие из членов барнаульского общества, — писал ученый, — выда-
вались своими замечательными сценическими дарованиями. Совершенно
первоклассным комиком был горный инженер Самойлов, старший брат
знаменитого артиста, даже превосходивший своим природным сцени-
ческим талантом своего младшего брата...” (159).
Семенов-Тян-Шанский смотрел спектакли уже в специальном теат-
ральном здании, а не в чертежной или в горном училище, где в 30-х —
начале 40-х гг. XIX в. выступали любители и заезжие артисты (160).
После завершения строительства театра спектакли стали доступны
не только для горных инженеров и чиновников, но и для более широкого
зрителя. Театр в Барнауле в середине XIX в. был настолько неотъ-
емлемой чертой городского быта, что его деятельность не прекращалась
даже летом, когда обычно в провинции театральный сезон прекращал-
ся. По свидетельству семипалатинского прокурора А.Е.Врангеля, летом
труппа выезжала в близкий к Барнаулу Змиев, где на дачах любило
отдыхать горное начальство (161). Таким образом, барнаульские люби-
тели Мельпомены радовали своим искусством и жителей этого неболь-
шого городка.
В 30 —40-х гг. XIX в. гастроли профессиональных театральных
коллективов в Западной Сибири были еще редким явлением. В то
время горожане видели артистов цирка, особенно вольтижеров, чаще,
чем драматические труппы. И.Белов о первых писал: “летом нередко”,
а о вторых — “иногда”. Уровень исполнительского мастерства актеров
93
не всегда соответствовал эстетическим запросам горожан, прежде всего
образованной части зрителей. Белов упомянул об одном спектакле,
в котором артисты играли так плохо, что зрители покинули театр
“на половине почти представления” (162). Редкость гастролей профес-
сиональных театров, не всегда достаточно высокий уровень испол-
нительского мастерства странствующих актеров объективно выдвигали
задачу создания любительских театральных кружков. Эта задача могла
быть решена в тех городах, где имелось достаточно многочисленное
чиновничество, уровень образования которого был выше, чем у дру-
гих горожан.
Одним из таких городов стал Тобольск. Театральный кружок,
возникший при гимназии, стал центром притяжения для многих твор-
ческих людей. Подлинным его организатором стал преподаватель
гимназии поэт П.П.Ершов, который привлек к театру гимназистов луч-
шие творческие силы Тобольска. Политический ссыльный, бывший
офицер польской армии, обучавшийся музыке в Парижской консерва-
тории, К.Волицкий руководил оркестром казачьих музыкантов, высту-
павшим на спектаклях, и занимался гримом. Он же сочинил музыку
к пьесе “Удачный выстрел, или Гусар-учитель”, текст которой был
написан другим польским ссыльным Чернявским и декабристом
Н.А.Чижовым (163). Устройством декораций ведал бывший декоратор
тобольского театра Циммерман. Кипучую деятельность развернул сам
П.П.Ершов, который занимался режиссурой и создал специально для
гимназистского театра несколько пьес: “Сельский праздник”, комичес-
кую оперу “Якутские божки”, а также куплеты к “Черепослову”
Н.А.Чижова. Гимназисты неоднократно играли и пьесу Ершова “Суво-
ров и станционный смотритель” (164). Благодаря объединению усилий
группы талантливых молодых литераторов и музыкантов, как ссыль-
ных, так и чиновников, значение этого театрального кружка трудно
переоценить. Спектакли гимназистов были событием общественной жизни
города. Театральные представления для публики устраивали по празд-
никам: во время святок, масленицы, Пасхи. Они охотно посещались
и пользовались неизменным успехом. На масленице 1838 г. на одном
из представлений присутствовало до 400 зрителей, “а в другом столько,
что едва вмещала зала”. С аншлагом прошли спектакли гимназистов
и в рождественские дни 1840 г. (165).
В 1837 — 1841 гг. тобольские гимназисты исполняли, кроме
названных выше пьес, комедию М.Н.Загоскина “Добрый малый”,
водевили “Актер и музыкант”, “Искатель обедов” (166). Выпускник
гимназии К.М.Голодников называет и другие спектакли, игравшиеся
в 1830-х гг. под руководством Ершова: “Недоросль” Д.И.Фонвизина,
водевили “Прекрасный принц”, “Филаткина свадьба”, “Еще сумато-
ха” (167). Таким образом, репертуар гимназистского театра состоял
94
преимущественно из водевилей. Возможно, что комедия Фонвизина
была единственным остросатирическим произведением, поставленным
в эти годы в Тобольске. Однако репертуар гимназистов нельзя назвать
типичным для любителей того времени, ибо значительное место в нем
занимали произведения, специально созданные для этого театра. О со-
знательном выборе пьес свидетельствует и тот факт, что в репертуаре
отсутствовали, насколько известно, переводные водевили. Это обсто-
ятельство нельзя недооценивать, ибо водевиль, как установили театро-
веды, был “долгое время, в пору господства на сцене мелодрамы, чуть
ли не единственным жанром, так или иначе отражавшим современный
уклад жизни русского общества” (168). Поэтому внимание горожан
к театру гимназистов отражало интерес зрителей к социальным пробле-
мам российской действительности.
В Омске театральный кружок появился в первой половине
1840-х гг. Он был создан с благотворительной целью. Как писал
И.Белов, в нем были заняты “дамы, здешние аристократки”, представ-
ления которых “еще довольно редки” (169). В одной из корреспонден-
ций в журнале “Репертуар и Пантеон” о спектаклях в Омске сообщалось,
что организатором спектаклей, состоявшихся 30 декабря 1845 г. и 27
января 1846 г., была жена директора кадетского корпуса — А.Р.Шрам.
В представлениях участвовали дамы омского бомонда: баронесса
Е.А.Сильвергельм — жена квартирмейстера Отдельного Сибирского
корпуса, три дочери директора кадетского корпуса (одна указана в кор-
респонденции под фамилией мужа) и М.Ф.Белокопытова. Все акте-
ры — 5 человек — скрыты под инициалами (170). Однако их социальная
принадлежность очевидна — это офицеры, вхожие в салоны А.Р.Шрам
и Е.А.Сильвергельм. Эти же дамы и спустя пять лет играли активную
роль в культурной жизни Омска. Литератор и исследователь П.К.Марть-
янов, который, как доказала М.М.Громыко, в своих работах “Гарде-
марины” и “Морячки” использовал мемуары одного из высланных
на службу в Омск гардемаринов (171), называет баронессу Сильвер-
гельм устроительницей спектаклей и концертов, дававшихся в казачьем
манеже (172). А.И.Сулоцкий в письме к М.А.Фонвизину 3 января
1850 г. писал, что дочери Ф.А.Шрама “претендуют на славу музыкаль-
ных и театральных талантов” (173). Сведения Мартьянова и Сулоц-
кого, заметка из “Репертуара и Пантеона” дают основания для вывода
о стабильности состава или хотя бы ядра театрального (театрально-
музыкального) кружка в Омске в 1840-х гг., который был заметным
явлением культурной жизни города. Однако в 1851 г. он распался
в результате отъезда семей Ф.А.Шрама и его дочерей.
С благотворительной целью был создан и театральный кружок
в Тобольске. Жена тобольского губернатора А.В.Энгельке писала, что
по ее убеждению и “по примеру других губернских городов согласи-
95
лись некоторые лица тобольского благородного общества давать иногда
в доме собрания спектакли”, чтобы со временем завести “что-либо
благотворительное для бедных в Тобольске” (174). Первый спектакль
этого кружка состоялся 1 октября 1846 г. в зале благородного собрания.
Хотя многие актеры дебютировали на театральных подмостках, и ис-
полнены были далеко не самые содержательные пьесы (комедия-
водевиль “Муж в дверь, а жена в Тверь” и водевиль “Квартира
на Бугорках”), “зрители были так довольны, что сцену... положено
было нс трогать, а оставить для будущих спектаклей...” Интеллигент-
ный зритель пером автора сообщения о спектакле выразил надежду
на улучшение репертуара любителей (175). Вероятно, на спектаклях
в благородном собрании присутствовали не только его члены. Цена
за место “на хорах” — 30 коп.сер. (176) была доступна и для небогатых
горожан.
Несколько позднее появился любительский театр и в Томске.
Отбывавший в городе ссылку Г.С.Батеньков в письме от 2 декабря
1850 г. к А.П.Елагиной упомянул о благотворительных спектаклях
в пользу бедных (177). Эти спектакли проходили уже на сцене настоя-
щего театра, строительство которого было завершено в 1849 г. Театр
первоначально находился в ведении городского общества, а затем был
передан благородному собранию (178).
Директор благородного собрания А.Д.Озерский в письме к
И.И.Пущину от 30 декабря 1855 г. описал состояние, в котором пре-
бывал томский театр: “Здание театра, выстроенное в цветущее время
золотого разлива г.Филимоновым, весьма достаточное для томской
публики. Зрителей помещается в нем около 300 человек, но сцена
весьма велика и служит для 5-ти декораций. Впрочем, заезжие
антрепренеры порядком ограбили томский храм Мельпомены...” (179).
У здания театра имелся один существенный недостаток, на который
обратил внимание французский путешественник Руссель-Киллуг, побы-
вавший в нем в декабре 1858 г.: “Театр здесь не дурен, но так холоден,
что все сидят в шубах” (180).
На сцене театра выступали гастролировавшие артисты и мест-
ные любители, дававшие представления с целью сбора средств для раз-
личных благотворительных учреждений. О спектакле, устроенном в поль-
зу раненых воинов и семей, потерявших кормильцев в годы Крымской
войны, Г.С.Батеньков подготовил корреспонденцию для одной из москов-
ских газет. На этом представлении вниманию зрителей, переполнивших
ложи, партер и галереи были предложены две пьесы: водевиль “Демо-
крит и Гераклит, или Философы на Песках” и комическая опера “Дочь
второго полка”. Среди актеров ссыльный декабрист выделил генеральшу
Н.И.Пономареву (в 1860 г. она стала одной из шести основательниц
женского отделения Попечительного о тюрьмах общества в Томске),
%
игра которой пользовалась огромным успехом у публики, и талантливого
комика А.Ф.Атопкова (181), служивш го заседателем в земском суде.
Об интересе томичей к любительскому театру свидетельствует и тот
факт, что не все желающие смогли купить билеты на вышеупомянутое
представление. Чистый же доход от спектакля составил немалую
сумму — 500 руб. Отметим, что томские любители исполняли не только
премьерные спектакли: некоторые пьесы, например, “Дочь второго
полка”, игрались неоднократно. Поэтому можно говорить, что вкусы
публики оказывали влияние на выбор любительского репертуара.
Принято считать, что в 1850-х гг. по всей стране усилился инте-
рес к театру, который связывают с подъемом общественно-политичес-
кой жизни страны, полагая, что характерные черты духовной жизни
общества этой эпохи наиболее явственно, по сравнению с другими
видами искусства, отразил драматический театр (182). Все это не вы-
зывает особых возражений, но такие объяснения причинно-следствен-
ных связей страдают некоторой односторонностью. При этом искусство
выступает в качестве зеркала, которое отражает те или иные социально-
политические и социально-экономические изменения. Не вдаваясь в тон-
кости этой проблемы, замечу лишь, что театр, как и городская культура
в целом, безусловно, испытывая влияние социально-политических и со-
циально-экономических факторов, развивался по собственным законам.
При этом влияние местных факторов, как показывает возросшая роль
театра в общественном быту городов “большой четверки” в 1840-х гг.,
было не меньше, чем общероссийских. В 1850-х гг. повышение роли
театра в жизни общества в Западной Сибири проявилось в распростра-
нении театральной культуры “вширь” — любительские драматические
кружки возникают и в уездных городах: в 1856 г. в Ишиме, в 1858 г.
в Тюмени и Березове, в 1859 г. в Каинске (183).
Появление этих театральных кружков было знаменательным
явлением культурной и общественной жизни Западной Сибири. Впер-
вые в регионе театральные постановки смогли увидеть жители уезд-
ных городов, в том числе таких малонаселенных, как Березов, Ишим,
Каинск. В Ишиме дебют местных актеров-любителей состоялся 15 сен-
тября 1856 г., когда в доме приходского училища был дан бесплатный
“благородный спектакль” (184). Другие кружки, возникшие в конце
1850-х гг. в уездных городах, сближает не только время появления,
но и цель — устройство театральных спектаклей для сбора средств
на женские школы (185). Наряду с официальной целью были и иные
причины их создания, связанные с потребностью одних лицедейство-
вать, а других — наслаждаться этим действом.
Любительские спектакли в Тюмени интересны необычным для
того времени социальным составом участников. В первой половине
XIX в. театральные кружки в Барнауле, Омске, Тобольске и Томске
4 — 2909 97
состояли из гражданских и военных чиновников и членов их семей.
В Тюмени же из этой среды участвовало лишь двое учителей уездного
училища и жена окружного начальника Ф.А.Стефановская, которая
в апреле 1859 г. избирается попечительницей женской школы (186).
Все другие актеры принадлежали к купечеству: почетные граждане
Решетников и Шушу ков, купец Прасалов, две дочери купчихи Злоби-
ной, “а танцевали русский танец две дочери купчихи Юдиной” (187).
Таким образом, театральный кружок в Тюмени имел принципиально
иной социальный состав участников, чем в других городах: в нем пре-
обладали молодые представители местной буржуазии. Это было обу-
словлено разнородными факторами: малочисленным, в сравнении с горо-
дами “большой четверки”, чиновничьим обществом; доминирующей
ролью во всех сферах городской жизни богатого местного купечества;
неким качественным скачком культурных и социальных запросов
тюменского купечества, наступившим где-то в конце 1850-х гг., в ре-
зультате возросшего общеобразовательного уровня (по крайней мере
у молодежи) и оживления общественно-политической жизни России
в канун краха крепостничества.
Первые любительские спектакли в Тюмени стали главной сенса-
цией года для жителей города. В зале не хватило мест для всех жела-
ющих. Ажиотажный спрос на билеты подогревался тем, что на подмостки
должны были выходи гь актеры из известнейших в городе купеческих
фамилий. Главная цель спектаклей была успешно выполнена — сборы
с них вместе с пожертвованиями в пользу женской школы взамен
праздничных визитов составили 1225 руб. Постановки тюменских лю-
бителей осуществлялись и в последующие годы.
Любительские спектакли выполняли еще одну важную функ-
цию — они способствовали ломке стереотипных представлений о лич-
ности, развивали прогрессивную мораль. На это обстоятельство обратил
внимание автор корреспонденции о первых театральных представле-
ниях в Тюмени: “Человек бедный, богатый только дарованием, высту-
пает на видное место в обществе; богатый с не менее богатым талантом
заслуживает себе новый почет...” (188).
Любительские спектакли и концерты, как и балы, танцевальные
вечера, маскарады, способствовали сплочению “благородного общества”,
раздробленного в большинстве городов на небольшие кружки, состояв-
шие часто из семейств служащих одного ведомства, или скрепленные
родственными узами, что было особенно характерно для купеческой
среды. По сравнению с чисто развлекательными мероприятиями,
благотворительные спектакли и концерты успешнее объединяли членов
этих мелких псевдокорпораций, ибо все они чувствовали общую цель.
“Благородные спектакли, — писал умиротворенный общим эмоцио-
нальным подъемом томичей Г.С.Батеньков, — имеют особое свойство
98
тесного единства и симпатии между актерами и зрителями. Все родные
и знакомые, как бы одно семейство” (189).
Участие в театральных спектаклях или музыкальных концертах
было одним из немногих выходов социальной активности женщин. Од-
нако до середины XIX в. в западносибирском городе, как и в городах
других регионов России, общественное мнение негативно относилось
к игре женщин “из общества” на театральных подмостках (190).
В 1850-х гг. ситуация изменилась, не только в городах “большой
четверки”, в которых (за исключением Томска) общественное мнение
уже в начале XIX в. высоко оценивало театр, но и в некоторых уездных
городах. Но в маленьких уездных городах предубеждения против
появления дам на сцене были еще велики. Так, в Березове в связи
с отсутствием актрис-любительниц женские роли в конце 1850-х —
начале 1860-х гг. порой исполняли мужчины (191).
Приходилось преодолевать психологические барьеры, связанные
с несоответствием “легкомысленного увлечения” профессиональному
статусу, некоторым категориям служащих: офицерам, преподавателям
семинарии. Такая ситуация наблюдалась даже в городах, имевших
давнюю театральную традицию — в Тобольске и Омске (192).
Профессиональные театральные коллективы в середине XIX в.
все чаще гастролировали в городах Западной Сибири. Благодаря нали-
чию в городе театрального здания томские зрители оказались в лучшем
положении, чем жители других городов Западной Сибири, в которых,
за исключением Барнаула, постоянных театров не было. В 1850-х гг.
в Томске ежегодно гастролировали труппы Маркевича, Петрова,
Ярославцева, Глушкова, Лазарева (193). Наибольшим мастерством
отличалась труппа Ярославцева, в репертуаре которой современники
выделяли “Свадьбу Кречинского”, “Бедность не порок”, “Празднич-
ный сон до обеда” (194). Эти пьесы, в которых была сильна обли-
чительная струя, заставляли зрителей задуматься над социальными
пороками общества, порождали у части публики протест против раз-
личных видов проявлений крепостничества во всех сферах жизни.
Спектакли этих гастролировавших трупп видели и жители Ом-
ска, Тобольска, Барнаула. В 1850-х гг. театральные коллективы иногда
на время ярмарок заезжали в Тюмень (195). Несмотря на отсутствие
постоянных театров в регионе, горожане, благодаря гастролям выше-
указанных трупп, не могли считать себя оторванными от профессио-
нального театра. Отсутствие стационарных театров было характерным
явлением для всей провинции даже во второй половине XIX в. “Театр
российской провинции второй половины XIX в. — это, в сущности,
один организм, а не сумма театров населенных пунктов” (196). Зритель
каждый новый театральный сезон смотрел постановки новых гастро-
лировавших коллективов, и, таким образом, он знакомился с широким
4*
99
кругом исполнителей. Да и уровень артистов провинциальных трупп
в середине XIX в. заметно вырос (197).
Благодаря гастролям профессиональных трупп к театральному
искусству приобщались новые слои горожан. Этот процесс в разных
городах Западной Сибири протекал неодинаково. Так, в Омске даже
в конце 50-х гг. XIX в. лишь отдельные лица из городского простона-
родья посещали спектакли и музыкальные концерты. В Томске же
состав зрителей был более демократичен. Среди зрителей встречались
не только мещане и разночинцы, но и татары, бухарцы, некоторые
из которых даже брали в театр жен (198). Более демократичный социаль-
ный состав зрителей определялся тем, что Томск, как отмечал Г.Н.Пота-
нин, был самым “буржуазным” городом в Западной Сибири (199).
Значение гастролей драматических коллективов состояло не только
в эмоциональном и эстетическом воздействии на зрителей. Они меняли
саму роль театра в досуге горожан. Если любительские и народные
представления устраивались по праздничным дням, исключая лишь Бар-
наул, в котором уже в 1830-х гг. (200), а возможно и ранее, спектакли
давали и в будние дни, то выступления профессиональных артистов
заняли важное место в повседневном досуге горожан. Но ни профессио-
нальный, ни любительский театры не могли по целому ряду причин,
главной из которых была бедность значительной части населения, вытес-
нить из досуга мещан, цеховых, солдат и разночинцев народный театр.
Деятельность омского острожного театра является еще одним
ярким подтверждением проникновения театрального искусства во все
слои населения в канун отмены крепостного права. Об этом своеобразном
явлении общественного быта заключенных мы имеем весьма подробные
и достоверные сведения благодаря “Запискам из Мертвого дома”
Ф.М.Достоевского и мемуарам политического ссыльного поляка
Ш. Т окаржевского.
При подготовке представления арестанты проделали значитель-
ную предварительную работу: изготовили занавес и другой реквизит,
достали в городе необходимые костюмы и музыкальные инструменты.
Жители разного социального положения сочувственно отнеслись к этому
замыслу и оказали свое содействие: жена коменданта Омской крепости
А.А. де Граве отдала старый мундир мужа, отставной унтер-офицер
передал текст пьесы “Кедрил-обжора”. Помогали и некоторые другие
оставшиеся неизвестными горожане (201).
Иногда острожный театр в Омске трактуют как народный (202).
С таким подходом полностью согласиться нельзя. Для русского народного
театра был характерен определенный, ограниченный традицией, репер-
туар. В омском остроге исполнялись не только народные драмы, но и
произведения, созданные профессиональными драматургами. В репер-
туаре острожников был водевиль П.Г.Григорьева “Филатка и Мирош-
100
ка соперники, или Четыре жениха и одна невеста”, неоднократно
исполнявшийся в 30 —50-х гг. XIX в. на столичной и провинциальной
сценах. Необычен для народного театра и социальный состав лиц,
участвовавших в подготовке представления. Среди них были русские
и польские политические заключенные. Активное участие в деятельности
театра принял Достоевский, которого Ш.Токаржевский даже называет
его режиссером (203). Эти факты позволяют утверждать, что теат-
ральные представления в омском остроге не укладываются в рамки
традиционного русского народного театра. Острожный театр представлял
собой соединение традиций народной драмы и национального театра.
Уже в XVIII в. музыка прочно вошла в жизнь горожан Сибири.
Обязательными участниками праздничных увеселений являлись музы-
канты. Музыкальными инструментами владели представители разных
слоев населения. В начале XVIII в. в Сибири появились первые духовые
оркестры. Обязательным и существенным компонентом народных уве-
селений была песня хороводная и плясовая (204).
В конце XVIII в. музыка звучала на военных парадах и народ-
ных гуляниях, на официальных приемах в резиденциях губернаторов
и на мещанских вечеринках, в церквях и на ярмарках, в трактирах
и театрах. Однако концерты как феномен культурной жизни в то время
еще не утвердились в быту западносибирских городов, исключая Бар-
наул, где их устраивал чиновник Соболев (205). В большинстве городов
в досуге всех слоев населения народная музыка превалировала всю
первую треть XIX в. Из музыкальных инструментов в большом ходу
были гусли, флейта, барабан, скрипка, гитара и бубен. Значительно
реже встречались клавишные инструменты: рояли, пианино, клавесины.
Один из мемуаристов писал, что в Омске во второй 1820-х гг. “было
едва ли не одно только фортепиано; зато гитару можно было встретить
почти в каждом доме, а некоторые из записных старых дилетантов
имели у себя — теперь уже, кажется, совсем забытые гусли” (206).
Распространение клавишных инструментов сдерживалось их высокой
стоимостью и проблемами транспортировки хрупкого груза из Москвы
или Петербурга.
Развитие воинских духовых оркестров зависело прежде всего
от воли отцов-командиров, их отношения к музыке. Это хорошо осо-
знавалось современниками. Так, в 1790 г. участник научной экспедиции
И.Сиверс отметил, что “все полковые начальники в Сибири ни на день
не оставляют свою полковую музыку без упражнений и достают для
нее из России время от времени новейшие ноты (207). Спустя почти
70 лет автор заметки об одном из балов в Омске писал, что оркестр“
заботливостью нашего генерал-губернатора приведен опять в прекрас-
ное состояние, — пополнен новыми людьми, к которым выписан хоро-
ший капельмейстер и большой запас нот и инструментов” (208).
101
Военные оркестры в Тобольске и Омске достигли высокого уровня
исполнительского мастерства. Они заслужили лестную оценку многих
любителей музыки, среди которых были поэты П.П.Ершов и В.М.Жем-
чужников, писатели С.Турбин и С.Максимов, генерал С.Б.Броневский
и Александр II (209). У истоков этих оркестров стоял помощник атамана
казачьих войск Броневский, который в 1813 г. организовал многочис-
ленный коллектив из числа военнопленных, поступивших на службу
в сибирские гарнизоны, и молодых казаков. Он поступил дальновидно,
проявив заботу о подготовке музыкантов из казаков, одного из кото-
рых (Свешникова) направил на стажировку в Преображенский полк,
славившийся своим оркестром. В 1815 г. пленные музыканты верну-
лись на родину, “но оставили по себе из казаков добрых наследников”.
После 1815 г. оркестр состоял, главным образом, из сибирских каза-
ков. Броневский смог уговорить остаться в Омске лишь нескольких
музыкантов из поляков (210). Эти факты опровергают утверждения
музыковеда Б.Штейнпресса, что и в 1830-х гг. этот оркестр состоял
из ссыльных поляков, немцев и чехов (211).
Однако влияние казачьего оркестра в общественном быту горожан
до 1828 г. ограничивалось выступлениями на балах, некоторых воин-
ских церемониях и во время народных гуляний. Ранее о музыкальных
концертах нет никаких сведений. Как писал о том времени один из ме-
муаристов, музыка и чтение в Омске “не были обобщены” (212).
Такое состояние музыкальной жизни могло бы сохраниться и позже,
но в марте 1828 г. в Тобольск прибыл отбывать ссылку композитор
А.А.Алябьев, который провел в городе первые годы жизни, когда его
отец возглавлял Тобольское наместничество. В 1828 г. в Тобольске
находился и оркестр, организованный Броневским. Как показали био-
графы Алябьева, он фактически руководил казачьим оркестром до своего
отъезда из города в январе 1832 г. Для музыкальной жизни города
главным значением пребывания композитора в Тобольске явилась
организация при его активном и непосредственном участии нескольких
больших музыкальных концертов.
Кроме духового и симфонического оркестров, с которыми рабо-
тал Алябьев, в Тобольске и среди любителей были искусные музы-
канты. Особенно современники выделяли губернского прокурора Г.К.
фон Криденера и жену председателя губернского правления Е.Н.Жу-
ковскую. Иногда местные музыканты принимали участие в концертах
гастролировавших “звезд” (213). Слушателями на концертах 1820 —
1830-х гг. в Тобольске были чиновники и купцы. Например, цена на кон-
церт пианисток Е. и К.Цинтль “за вход с персоны в первые места по 5
рублей, а во вторые места по 2 руб.50 коп. ассигнациями” (214) оказа-
лась недоступна для большинства горожан. Однако, если многие жителей
не могли попасть на концерты гастролировавших музыкантов, то все
102
жители слушали воинские оркестры, игравшие летом по праздничным
дням на народных гуляниях. Поэтому к современной западноевропей-
ской и русской музыке приобщались все слои горожан и крестьяне,
которые приезжали в город на праздники.
Музыка имела важное значение для эстетического развития уча-
щихся, особенно тех, которые участвовали в художественном творчестве:
пели в хоре, играли на сцене, выступали на концертах. Правда, число
юных музыкантов-любителей, выступавших на публичных концертах,
было незначительно, так как для этого требовалось не только хорошее
владение инструментом, но и близость к кругу лиц, которые орга-
низовывали эти мероприятия. Все известные юные исполнители 20 —
30-х гг. XIX в. принадлежали к верхушке чиновничества. Значительно
больше детей и подростков пело в хоре. Главным назначением хоров
было пение в церкви, но они имели в репертуаре и светские произведе-
ния, с которыми выступали на народных гуляниях, концертах и тан-
цах (215). Высокопоставленные лица стремились приобщить учащихся
к музыкальной культуре, присылая гимназистам и будущим офицерам
приглашения на концерты и балы (216).
Музыкальные концерты любителей кроме задач организации
культурного досуга горожан имели уже в конце 1820-х гг., по крайней
мере в Тобольске, и благотворительные функции. Так, концерт 22 января
1829 г. был дан с целью сбора средств для бедных, а следующий был
запланирован для оказания помощи учащимся (217).
В 1830-х гг. казачий оркестр оставался важным средством
организации культурного досуга горожан. По-прежнему его концерты
собирали многочисленных слушателей, сословный состав которых
не изменился. Однако публичные концерты в зале благородного собра-
ния в конце этого десятилетия давались лишь дважды в год, что вызы-
вало сожаление любителей музыки (218). Но настоящие меломаны
бывали и на репетициях оркестра. При этом молодой П.П.Ершов писал
о еженедельном посещении оркестра, а норвежский ученый К.Ханстен
в своих мемуарах с сожалением отметил, из-за известия о смерти импе-
ратрицы Марии Федоровны тобольский полицмейстер потребовал пре-
кратить репетицию и им не удалось до конца прослушать всю программу
концерта (219).
В Барнауле любительские концерты имели место и в первой
четверти XIX в. Побывавшие в Барнауле в 1820-х гг. К.Ледебур
и В.Соколовский писали о них, как об обычном явлении обществен-
ного быта города. На Ледебура прекрасное впечатление произвел
оркестр, создание которого он ставил в заслугу П.К.Фролову, и хор,
“высокие партии в котором ведут мальчики” (220).
Музыкальная жизнь городов Западной Сибири до середины
XIX в. во многом варилась в собственном соку — музыканты из-за
103
Уральских гор лишь эпизодически появлялись в них. Местных же
артистических сил для ее интенсификации было недостаточно. Поэтому,
по мнению авторов “Статистического описания губернского города
Тобольска”, в 1840-х гг. концерты и спектакли в городе были
чрезвычайно редки (221). Еще хуже обстояло дело в Томске. Один из
современников, отметив появление в 1847 г. на улицах города несколь-
ких итальянских шарманщиков, даже утверждал, что “сибиряки вообще
небольшие охотники до музыки”. Это заключение нельзя признать
справедливым, но оно отразило впечатление автора о музыкальной
жизни города. В “Письмах из Томска”, помещенных в 1845 г. в журнале
“Звездочка”, говорилось, что в городе нет ни театра, ни концертов (222).
Незавидным было состояние музыкальной жизни в уездных городах.
Декабрист П.Н. Свисту нов писал 26 апреля 1840 г. из Кургана И. И. Пу-
щину: “С тех пор, что я в Кургане, я не встречал ни одного музыканта
и не могу выразить вам, какое для меня это лишение” (223). Однако
большинство жителей уездных городов, включая и часть чиновников,
и не думали сокрушаться по этому поводу, игнорируя редкие гастроли
профессиональных музыкантов (224).
Но если к современной камерной музыке жители уездных городов
в середине XIX в. все же могли приобщиться, то оркестровая музыка
была им, как правило, незнакома. Как отмечал автор газетной заметки
о праздновании в Тюмени “высокоторжественного дня” 26 августа
1858 г., “едва ли не в первый раз раздались в воздухе нашего города
звуки духовой музыки”. В тот день военный оркестр, направлявшийся
на Амур, играл на народном гулянии (225).
И все-таки население уездных городов не было лишено музы-
кальной культуры.*Потребности горожан в этой сфере удовлетворяли
различные виды народной музыки: хоры песенников, квартеты, скрипачи,
гитаристы, балалаечники, а с 30—40-х гг. XIX в. гармонисты и шарман-
щики. Причем, если шарманщики были редки, то гармонисты, напротив,
многочисленны. Гармоники быстро завоевали популярность в Западной
Сибири в простонародной среде. Исследователь А.Кастрен, много пу-
тешествовавший по Сибири в 1840-х гг., не без удивления писал, что
во временных рыбацких поселках они в такой же моде, как в Москве
и Петербурге (226). Из музыкальных инструментов у горожан в XVIII —
первой половине XIX в., благодаря своей универсальности, позволяв-
шей исполнять с равным успехом народную и профессиональную музы-
ку, лидирующее положение занимала скрипка. Некогда популярные
гусли и бубен стремительно теряли своих почитателей и во второй
четверти XIX в. встречались лишь в мещанской среде. В этой среде
были популярны народные музыкально-хореографические формы твор-
чества: хороводы, хоровое пение, которые продолжали оставаться
неотъемлемой частью русской народной культуры городского и сель-
104
ского населения (227). В Западной Сибири это явление наблюдалось
не только в малых городах, но отчасти и в городах “большой четве-
рки”. Фольклорист и краевед С.И.Гуляев в неопубликованных замет-
ках о Барнауле писал, что во время летних праздников молодежь во-
дит хороводы и поет “круговые песни” (228). И в будничном досуге
молодежи, прежде всего девушек, хоровое пение занимало заметное
место. П.Небольсин писал в 1840-х гг., что томские мещанки любят
собираться в хорошую погоду на улицах и “реветь” (229).
Сохранение традиций народной музыкальной культуры в широ-
кой толще городского населения было явлением позитивным. Хороводы,
хоровое пение служили не только средством социального общения моло-
дежи, но и вовлекали всех участников в песенно-хореографическое
творчество. В народной музыкальной культуре просто не могло быть
места пассивному потреблению, что характерно для современной
массовой культуры.
В народной музыкально-хореографической культуре городского
простонародья появляются в середине XIX в. новые черты. В эти
годы в среду мелких купцов, мещан, разночинцев все активнее прони-
кают европейские бальные танцы. В 1850-х гг. в помещении томского
театра на святках и масленице устраивали вольные маскарады, “где
камердинеры, лакеи, кучера, лавочные сидельцы, горничные девушки,
швеи и прочая разгульная молодежь без устали отхватывают француз-
ские кадрили, вальсы, галопы и польки, да с таким непритворным
удовольствием, что любо посмотреть” (230). Современные европей-
ские танцы в большей степени внедрились в мещанскую среду в губерн-
ских городах. Меньшее распространение они имели в уездных городах,
в которых, как писал Г.Колмогоров, “немногие вальсируют, большею
частью пляшут русскую пляску попарно под музыку: “По улице мосто-
вой” и т.п., или, наконец, отхватывают трепака” (231).
Проникновение европейских танцев в среду городского просто-
народья внешне представляет собой процесс заимствования городскими
“низами” культурного обихода “верхов”, но имеет несомненную бур-
жуазную “подкладку”, являя собой яркий пример нивелирующего
влияния буржуазных принципов на культуру разных слоев населения.
Не случайно вольные маскарады с демократическим составом участ-
ников появились в регионе впервые именно в наиболее буржуазном
городе Западной Сибири. Более того, они устраивались в здании,
принадлежавшем благородному собранию, распорядители которого
руководствовались материальными выгодами от организации подобных
развлечений.
В середине XIX в. музыкальная жизнь западносибирских горо-
дов становится более интенсивной. Профессиональные музыканты все
чаще гостят здесь с гастролями. В Тобольске в 1840 — 1850 гг. выступали
105
с концертами певицы де Гаро, Ловчинская и Феррари, пианисты
Четтардини и Пуччи, скрипач Парис, виолончелистка Христиани (232).
По мере улучшения путей сообщения и роста музыкальных запросов
публики гастроли музыкантов и певцов учащались. Так, в 1857 г.
в Тобольске, Омске и Барнауле с успехом прошли концерты флейтиста
А.Совле, который в 1859 г. вновь выступал в Сибири. В 1858 г. здесь
гастролировал скрипач Севастьянов, которому в Тюмени акком-
панировала сестра полковника — Е.М.Серебрякова. В 1859 г. состоя-
лись концерты певца Пекока и бельгийского скрипача А.Раншере,
выступавшего и в следующем году (233). Музыканты давали не толь-
ко публичные концерты, но иногда играли и в домах видных чинов-
ников, где собирался узкий круг ценителей музыки. Автор рецензии
о гастролях скрипача А.Раншере в Омске Н.Фридерикс, в частнос-
ти, писал, что музыкант исполнял “в концертах и на многих музыкаль-
ных вечерах в частных домах самые трудные сочинения мудреного
Паганини...” (234). Приглашение скрипача для выступлений “на мно-
гих” вечерах свидетельствует об интересе военных и гражданских
чиновников к его искусству, а также и о высоком уровне их культур-
ных запросов. Об этом же говорит и просьба тобольских любителей
музыки об устройстве после первого концерта А.Совле и второго вы-
ступления (235).
В распространении музыкальной культуры среди сибиряков
большую роль сыграли политические ссыльные: декабристы и участ-
ники национально-освободительной борьбы польского народа. Декаб-
ристы начали музыкальное просвещение, еще отбывая каторгу,
развернули его, перейдя на поселение. Их деятельность на этом поприще
была многогранной: они организовывали новые любительские музы-
кальные коллективы, пели в церковных хорах и дирижировали ими,
устраивали музыкальные вечера в своих домах и публичные концерты,
обучали желающих игре на музыкальных инструментах (236). Поли-
тические ссыльные способствовали распространению домашнего
музицирования во всех слоях общества. Домашнее музицирование
в середине XIX в. стало уже достаточно популярной формой культур-
ного проведения досуга, особенно в среди чиновничества высших
и средних рангов и верхушки купечества.
После появления в 1857 г. в Сибири губернских газет меломаны
стали активно использовать их страницы для пропаганды хорошего
музыкального вкуса. Особенно это было характерно для “Тобольских
губернских ведомостей”, которые регулярно освещали события мест-
ной музыкальной жизни, а также вопросы музыкального воспитания
подрастающего поколения.
Во второй половине 50-х гг. XIX в. активизировалась деятель-
ность музыкантов-любителей. В Тобольске в эти годы проходили как
106
групповые, так и сольные концерты любителей музыки. Они позво-
лили не только дополнить концертную жизнь города, но и собрать
средства на некоторые благотворительные начинания: устройство
женской школы, ремонт здания благородного собрания, помощь бед-
ным (237). В эти же годы произошло незначительное расширение
географии любительских концертов — в 1855 г. в Ишиме местные
музыканты решились предстать перед публикой (238). Для горожан,
участвовавших в музыкальных концертах или спектаклях, такая
деятельность была средством самовыражения и реализации их твор-
ческой активности.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Очерки русской культуры XVIII века. 4.2. М., 1987. С.273.
2. Замахаев С.Н., Цветаев Г.А. Историческая записка о Тобольской гимна-
зии. Тобольск, 1889. С. 4, 5, 14.
3. Юрцовский Н.С. Очерки по истории просвещения в Сибири. Новонико-
лаевск, 1923. С.49.
4. Там же. С.114.
5. Замахаев С.Н., Цветаев Г.А. Историческая записка.. С. 70.
6. Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности Министерства
народного просвещения. 1802—1902. СПб., 1902. С.77.
7. ГАРФ. Ф.109. 1 экспед. 1855 г. Д.348. Л.23 об.-24.
8. Басаргин Н.В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988. С. 118.
9. Лотман Ю.М, Успенский Б.А. “Изгой” и “изгойничество” как социально-,
психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода
(“свое” и “чужое” в истории русской культуры) //Уч. зап. Тартусского гос. ун-та.
Вып.576. Тарту, 1982. С.121.
10. Мещеринч О. Историческая записка о состоянии народных учебных
заведений Томской губернии //Томские губ. вед. 1859. №7; Замахаев С.Н.,
Цветаев Г.А. Историческая записка... С.74.
И. Маркова И.Б. Досуг сибирских чиновников в первой половине XIX в.
// Культурно-бытовые процессы у русских Сибири. XVIII — начало XX в.
Новосибирск, 1985. С.42.
12. РО РНБ. F.IV. №861. Л.108.
13. ОПИ ГИМ. Ф.170. Д.42. Л.12.
14. Крылов Д. Столетие Тверской мужской гимназии. Тверь, 1904. С.34.
15. РГИА Ф.1265. Оп.1 Д.15. Л.65.
16. Там же
17. ГАРФ Ф.815. Оп.1. Д.36. Л.1 об.-2.
18. АГО. Р.61. Д.28. Л.9.
19. Алешинцев И. История гимназического образования в России (XVIII
и XIX века). СПб., 1912 С.55.
20. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России
в XIX в. М., 1978. С.30-38.
21. Pintner W.M. Civil officialdom and the nobility in the 1850-s //Russian
officialdom. Chapel Hill. 1980. P.237.
22. Миронов Б.Н. Русский город в 1740—1860-е годы: демографическое,
социальное и экономическое развитие. Л., 1990. С. 141.
107
23. РГИА. Ф.1264. Оп.1. Д.21. Л.16.
24. Копылов А.Н., Малышева М.П Декабристы и просвещение в Сибири
впервой половине XIX в. //Декабристы и Сибирь. Новосибирск, 1977. С 89—108.
25. Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII — первой половине
XIX в. Новосибирск, 1975. С. 124.
26. Чукмалдин Н.М. Записки о моей жизни. М., 1902. С.92.
27. Записки, издаваемые от Департамента народного просвещения. Кн.,1
СПб., 1825. С.49.
28. Алешинцев И. История гимназического образования... С 143—144.
29. Очерки русской культуры XVIII в. 4.2. С.276; РГИА.Ф. 1265. Оп.13.
Д.16. Л.102.
30. РГИА. Ф.796. Оп.82. 1801 г. Д.912. Л.29; Ф.1265. Оп.13. Д.16.
Л.102-102 об.
31. Алтай: Историко-статистический сборник.Томск, 1890. С. 279 — 280;
Карпенко З.Г. Горная и металлургическая промышленность в Западной Сибири
в 1700—1860 годах. Новосибирск, 1963. С.90
32. О вкладе военного ведомства в распространение просвещения в XVIII в.
см.: Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири. Новосибирск, 1974.
33. Столетие военного министерства. 1802 — 1902. СПб., 1902. Т.4. 4.1.
Кн.1. Отд.2. С.70-72; Т.4. 4.2. Кн.1. Отд.2. С.246-247.
34. Таблицы учебных заведений всех ведомств Российской империи. СПб.,
1838. С.44-45.
35. РГИА. Ф.1265. Оп.13. Д.16. Л.102.
36. Рассчитано по: Статистические таблицы о состоянии городов Российской
империи. СПб., 1840. С.48 —51. Данные по Березову на январь 1838 г. почерпнуты
у Н.А.Абрамова (РО РГБ. Ф.1000. Оп. 2. Д.2. Л.20).
37. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.42. Л.3-4; Д.46. Л.24-25.
38. АГО. Р.61. Д.ЗЗ. Л5.
39. Памятная книжка Томской губернии на 1885 год. Томск, 1885. С.84 — 85.
40. Памятная книжка Томской губернии на 1884 год. Томск, 1884. С. 135.
41. Копылов А.Н., Малышева М.П. Декабристы и просвещение... С.96.
42. Эймонтова Р.Г. Просвещение в России первой половины XIX века //
Вопросы истории. 1986. С.90.
43. Памятная книжка Томской губернии на 1885 год. С.29 —30.
44. Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. XVIII —
первая половина XIX в. М., 1973. С.331—332.
45. АГО. Р.61. Д.25. Л.9 —9 об.; Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов.
СПб., 1872. С.161.
46. Несколько слов о Тобольской Мариинской женской школе // Томские
губ. вед. 1858. №26. С.207; Бабков И.Ф. Воспоминания о моей службе в Западной
Сибири. СПб., 1912. С.57; АГО. Р.62. Д.1д. Л.45; ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.23. Л.6
об. —7; Д.43. Л.27, 53; Д.78. Л.41; Д.85. Л.4; Д.91. Л.1 об.; Ф.99. Оп.1. Д.257.
Л.70; Д.260. Л.16.
47. АГО. Р.61. Д.28. Л.9.
48. АГО. Р.61. Д.39. Л.2 об.; Н.В. О женской школе в Томске //Томские
губ. вед. 1858 №45. С.365; Козаченко В. Воспоминания о публичном акте
в Мариинской женской школе, бывшем 22 июля 1858 г. // Тобольские губ. вед.
1859. №8. С.74.
49. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.102-102 об.
50. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.43. Л.17; Д.91. Л.1; Губарев К. От Тобольска
до Березова //Современник. 1863 №1—2. С.381.
51. Ядринцев Н.М. Воспоминания о Томской гимназии //Литературное
наследство Сибири. Т.4. Новосибирск, 1979 С.270.
108
52. Потанин Г.Н. Воспоминания //Литературное наследство Сибири Т.6
Новосибирск, 1983. С.42, 49 — 50
53. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. М , 1987. С 427 —459
54. См.: Куприянов А.И. Правовая культура горожан Сибири первой поло-
вины XIX в. //Общественно-политическая мысль и культура сибиряков в XVII —
первой половине XIX в Новосибирск, 1990. С.81 —101.
55. Блюм А.В. Массовое чтение в русской провинции конца XVIII — первой
четверти XIX в. //История русского читателя. Вып. 1 Л,. 1973. С.38
56. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д 60. Л.28.
57. Савельев Н.Я. Петр Козьмич Фролов. Новосибирск, 1951. С. 44
58. Цит. по: Карпов В.Г. Декабрист Г.С.Батеньков. Новосибирск, 1965.
С. 187. О круге чтения мещан см.: Володкович А Ф. Личные библиотеки и круг
чтения сословных “низов” в Сибири (первая половина XIX в.) // Русская книга
в дореволюционной Сибири. Новосибирск, 1991. С.28 —49.
59. Чукмалдин Н.М. Записки... С.84 —85, 90 — 95, 99.
60. Кропоткин П.А. Дневник. М.,Пг., 1923. С 29.
61. Шюц П. Письма о Сибири // Северная пчела. 1839. №83. С.331;
Созонович А.П. Заметки А.П.Созонович по поводу статьи “Государственные и поли-
тические преступники в Ялуторовске и Кургане” К.М.Голодникова //Декабристы.
М., 1907. С.129.
62. ГАОО. ФЛО. Оп.1. Д.16. Л.170.
63. РО РГБ. Ф.319. П.З. Д.67. Л.10, 19 об.
64. НБ ТГУ. Витр.884. Л.219 об.
65. Сулоцкий А.И. Библиотеки //Тобольские губ. вед. 1858. №22. С.399.
66. Там же. №26. С.460.
67. ГАОО. Ф.366. Оп.1. Д.358. Л.17-17 об.
68. РО РНБ. F.IV. Д.698. Л.278 об.-279.
69. Сулоцкий А.И. Библиотеки. №28. С.480.
70. Известие из Тобольска //Телеграф. 1832. №5. С 155.
71. Берг Н.В. Посмертные записки //PC. 1890. №2. С.309.
72. Сулоцкий А.И. Библиотеки. №28. С.488.
73. ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.645. Л.407-409 об.
74. Сулоцкий А.И. Библиотеки. №28. С.488.
75. Ядринцев Н.М. Детство //Литературное наследство Сибири. Т.4. С.257,
262; Паникаровский Д.А. Воспоминания о Николае Михайловиче Ядринцеве //
Там же. Т.5. С.304; Наумов Н.И. Н.М.Ядринцев в Томской гимназии //Там же.
Т.5. С.ЗЗЗ.
76. РГИА. Ф.733. Оп.83. Д.323. Л.1-3 об., 5; ГАОО. Ф.З. Оп.1. Д.1018.
Л.7; Сулоцкий А.И. Библиотеки. №26. С.460; №27. С.462; №28. С.477.
77. Ядринцев Н.М. Воспоминания о Томской гимназии. С.278; Паникаров-
ский Д.А. Воспоминания... С.304 —310; Наумов Н.И. Н.М. Ядринцев... С.327,
333; Потанин Г.Н. Воспоминания. С.49 —50, 90, 102—104; Сулоцкий А.И. Преосвя-
щенный Афанасий Тобольский //РА. 1881. №2. С.390; Чукмалдин Н.М. Записки...
С.84 —85; ГАОО. Ф.366. On 1. Д.358. Л. 17—17 об.; Семейная хроника в письмах
матери, отца, брата, сестер, дяди Д.И.Менделеева. СПб., 1908. С. 149; ГААК. Ф.163.
Оп.1. Д.18. Л. 19 об.; Известие из Тобольска. С. 155.
78. Письмо из Омска //Северная пчела. 1856. №156.
79. Войтик П.Д. Библиотеки декабристов в Сибири // Библиотеки СССР.
Вып. 14 М., 1960. С. 158 — 166; Бочанова Т.А. О круге чтения ссыльных декабристов
в Западной Сибири //Русская книга в дореволюционной Сибири. 1984. С.40 —41;
. Бауск О.В. Круг чтения ссыльных тобольских декабристов //Ссыльные декабристы
в Сибири. Новосибирск, 1985. С 117—125.
80. Коцебу А. Достопамятный год моей жизни. 4.1. М., 1806 С. 161 — 162
109
81. Громыко М.М. О круге чтения Ф.М.Достоевского в Ом же //Культурная
жизнь городов Сибири XVII —XX вв. Новосибирск, 1981. С.122— 134; БочановаТ.А.
О круге чтения... С.40 —41; РО РГБ. Ф.319. П.2. Д.15. Л.1—3, 23; П.З. Д.67.
Л.10, 12, 18 об.; Ф.243. П.1. Д.34. Л.2, 8 об.
82. Бабков И.Ф. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. СПб.,
1912. С.567.
83. Савельев Н.Я. Петр Козьмич Фролов. С. 123.
84. РГИА. Ф.796. Оп.1 И. Д.224.
85. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1882. С.394 —395.
86. Сулоцкий А.И. Церковные библиотеки Тобольской епархии // Право-
славное обозрение. 1867. №11. С. 174; Путинцев М. Протоиерей Александр Иванович
Сулоцкий // Душеполезное чтение. 1885. Ч. 2. №5. С.7; РО РГБ. Ф.319. П.2.
Д.14. Л.8.
87. ГАОО. Ф.З. Оп.З. Д.3570. Л.221-221 об.
88. Чукмалдин Н. Из Тюмени //Тобольские губ. вед. 1863. №32. С.256.
89. Сулоцкий А.И. Библиотеки. №23. С.419. /
90. Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. М.,
1978. С. 110; Он же. Город и городской образ жизни //Очерки русской культуры
XVIII века. 4.4. М.,1990. С.264.
91. ЦИАМ. Ф.419. Оп.1. Д.152. Л.1-1 об.
92. РГИА. Ф.733. Оп.7. Д.54. Л.1.
93. Там же. Д.56. Л.1; ГАОО. Ф.З. On 1. Д.1018. Л.7.
94. Емельянов Н.Ф. Город Томск в феодальную эпоху. Томск, 1984. С.37;
Маркова И.Б. Круг чтения сибирских чиновников в первой половине XIX в. //
Русская книга в дореволюционной Сибири. 1984. С.64.
95. Томские губ. вед. 1863. №39. С.253.
96. РГИА. Ф.733. Оп.7. Д.56. Л.1-1 об.; ЦИАМ. Ф.419. Оп.1. Д.152. Л.29.
97. РГИА. Ф.733. Оп.7. Д.56. Л.2.
98. Рассчитано по: РГИА. Ф.733. Оп.7. Д.56.
99. Там же. Л.25 —94 об.; Оп.8. Д.111. Л.З об.
100. Абрамов К.И. История библиотечного дела в СССР. М., 1980. С.82.
101. РГИА. Ф.733. Оп.7. Д.56. Л.78, 85; Оп.8. Д.111. Л.2.
102. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.262. Л.140-140 об.
103. АГО. Р.62. Д.1д. Л.44.
104. В.И. Местные известия //Тобольские губ. вед. 1858. №51. С.734;
Романов Н.С. Иркутская летопись. Иркутск, 1914. С.37.
105. ГАОО. Ф.45. Оп.1. Д.7. Л.10 об.; ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.304. Л.26 об.
106. Местные известия // Тобольские губ. вед. 1859. №23. С.308,
Алтай. С.289.
107. Полищук Ф.М. История библиотечного дела в дореволюционном Иркут-
ске Иркутск, 1983. С.29.
108. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.304. Л.1; Ф.125. Оп.1. Д.118. Л.1.
109. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.304. Л.1,5-5 об., 28.
110. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.118. Л.13-14.
111. Там же. Л.11.
112. Томские губ. вед. 1863. №39. С.256; АГО. Р.62. Д.1д. Л.44.
ИЗ. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.304. Л.24-24 об., 26 об., 33 об.
114. ГАТО. Ф.125. Оп.1 Д.118. Л.2; ГАОО. Ф.45. Оп.1. Д.7. Л.10 об.
115 Устав Омского общества бесплатного обучения //Тобольские губ. вед.
1861. №50. С.407.
116. В.И. Местные известия. С.734; НБ ТГУ. Витр. 884. Л.207 об. —208.
117. Семейная хроника... С.61, 126, 140, 141.
118. Виноградский В.Н. Записки // PC. 1916. №9. С.448; Трусова З.Н
110
Общественно-политические взгляды П.А.Словцова. Дис. на соиск. уч. ст. канд.
ист. наук. Новосибирск, 1969. С.258; НБ ТГУ. Витр. 884. Л.35; НАМ СПбГУ.
IV.I.I.3. Л.24-25.
119. Куприянов А.И. О круге чтения детей и юношества в городах Сибири
в первой половине XIX в. // Русская книга в дореволюционной Сибири. 1984.
С.43-56.
120. Любимов Л.С. История сибирской печати. Иркутск, 1982. С.33.
121. Матханова Н.П. Сибирский читатель-разночинец (50 —60-е гг. XIX в.)
//Русская книга в дореволюционной Сибири. 1990. С. 29 — 30.
122. И.Ю. О числе журналов и газет, выписывавшихся в Тобольской губер-
нии в 1860 г. //Тобольские губ. вед. 1861. №18. С. 147—149; Количество выпи-
сываемых в Иркутске журналов в 1860 г. //Амур. 1860. №46. С.687 —688; Местные
известия //Тобольские губ. вед. 1861. №36. С.291 —292.
123. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С 229.
124. Гришаев В.Ф. “Театральный дом” в Барнауле //Алтайский сборник.
Вып.15. Барнаул, 1992. С.30.
125. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С.238.
126. Коцебу А. Достопамятный год... 4.1. С. 156.
127. Копылов А.Н. Из истории Тобольского театра конца XVIII — начала
XIX в. //'Известия СОАН СССР. Сер. общ. наук. Вып.З. 1971. №11. С. 100.
128. Там же. С.98.
129. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С.246.
130. РГИА. Ф.1281. Оп.И. Д.150. Л.48, 115, 164, 260, 316.
131. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С.229.
132. Говорун. Листок из Омска // Тобольские губ. вед. 1858. №8. С.87;
Завалишин И.И. Описание Западной Сибири. Т.1. М., 1864. С. 164.
133. Соколовский В.И. Одна и две, или Любовь поэта. М., 1834. 4.2. С.207.
134. Живописное путешествие по Азии. Т.1. М., 1839. С. 160; Ледебур К.Ф.
Путешествие по Горному Алтаю и предгорьям Алтая // Краеведческие записки.
Вып.2. Барнаул, 1959. С.302.
135. Сулоцкий А.Н. Семинарский театр в старину в Тобольске. М., 1869. С 5.
136. Там же.
137. ТФ ГАТО. Ф.1. Оп.2. Д.18. Л.1.
138. Ф. Известия, сообщенные из Омска //Тобольские губ. вед. 1858. №8.
С.86; Губарев К. От Тобольска до Березова. С.379.
139. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома // Поли. собр. соч.
в 30-ти тт. Т.4. Л., 1972. С.118.
140. Ф. Известия, сообщенные из Омска. С.86; Знаменский М.С. Кое-что
©театральном деле в Тобольске //Восточное обозрение. 1889. №4; Губарев К.
От Тобольска до Березова. С.379.
141. Савушкина Н.И. Русский народный театр. М., 1976. С.83 —84.
142. Говорун. Листок из Омска. С.88.
143. Ф. Известия, сообщенные из Омска. С.86; ТФ ГАТО. Ф.1. Оп.2.
Д.18. Л.2.
144. Исторический очерк образования и развития Сибирского кадетского
корпуса. Омск, 1884. С.21.
145. ТФ ГАТО. Ф.1. Оп.2. Д.18. Л.2.
146. Краткий исторический очерк Первого сибирского императора Алек-
сандра! кадетского корпуса. М., 1915. С.20.
147. Золотов П. Несколько слов об Омске //Акмолинские обл. вед. 1872
№22. С.5.
148. Ф. Известия, сообщенные из Омска. С.86.
149. Авдеева Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. С.57 —58
111
150. Сулоцкий А.И. Семинарский театр... С.5; К-шов К. Томский заговор
//ИВ. 1912. №8. С.642.
151. Полевой Н.А Мои воспоминания о русском театре и русской драматур-
гии //Репертуар русского театра. 1840. Т.1. Кн.2. С.З.
152. РО РГБ. Ф.133. Оп.1. К.5803. Д.2. Л.35 об.
153 История Сибири. Т 2. Л., 1968. С.496.
154. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С.246
155. ГААК. Ф.163. Оп.1 Д.18 Л.ЗЗ.
156. Савельев Н.Я. Петр Козьмич Фролов. С.123—124.
157. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.ЗЗ, 47, 47 об., 49, 50.
158. Там же. Л.ЗЗ, 47 — 50, 108.
159. Семенов-Тян-Шанский П.П. Путешествие в Тянь-Шань. М., 1947. С. 190
160. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.95.
161. Врангель А.Е. Воспоминания о Ф.М.Достоевском в Сибири: 1854 —
1856 гг. СПб., 1912. С.89.
162. Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М.,
1852. С.49-50.
163 Бухштаб Б. П.П.Ершов и Н.А.Чижов в воспоминаниях Констанция
Волицкого // Омский альманах. Кн.6. 1947. С. 163. 164. Ярославцев А.К. Петр
Павлович Ершов. С.48 —49, 55, 74.
165. Там же. С.55, 74.
166. Там же. С.74.
167. НАТМ. КП.13443. Л.17 об.
168. История русского драматического театра. Т.4. С.82.
169. Белов И. Путевые заметки... С.49 —50.
170. Благородный спектакль в Омске // Репертуар и Пантеон. 1846.
Т.13. С.155.
171. Громыко М.М. Сибирские знакомые и друзья Ф.М.Достоевского Ново-
сибирск, 1985. С.29 —39.
172. Мартьянов П.К Дела и люди века Т.З. СПб., 1896. С.270.
173. РО РГБ. Ф.319. П.З. Д.67. Л.З.
174. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.6. Л.23
175. Спектакль в Тобольске в пользу бедных // Русский инвалид. 1846.
№241. С.961.
176. Там же.
177. Русские Пропилеи. Т.2. С.89.
178. О.П. Театр в городе Томске // Томские губ. вед. 1858. №22. С.169—170.
179. РО РГБ. Ф.243. П.2. Д.51. Л.1 об.-2.
180. Руссель-Кил луг. Чрез Сибирь в Австралию и Индию. СПб., 1871.С.46.
181. РО РГБ. Ф.20. К.6. Д.10. Л.36, 39-39 об.
182. Петровская И. Театр и зритель провинциальной России: Вторая половина
XIX в. Л., 1979. С.6.
183. Праздники коронации в Ишиме //Тобольские губ. вед. 1857. №12.
С.94; Благородный спектакль в Тюмени //Тобольские губ. вед. 1858. №6. С.86 —
87; А.И. Березов. 10 июня //Тобольские губ. вед. 1864. №31. С.260; ГАТО.
Ф.125. Оп.1. Д.89. Л.8 об.
184. Праздники коронации в Ишиме. С.94.
185. Благородный спектакль в Тюмени. С.87; А.И. Березов. С 260, ГАТО.
Ф.125 Оп.1. Д.89. Л.8 об.
186. ГАТО. Ф.125. Оп.1. Д.85. Л.9-9 об.
187. Благородный спектакль в Тюмени. С.86.
188. Там же. С.86 —87.
189. РО РГБ. Ф.20. К.6. Д.10. Л 39.
112
190. Спектакль в Тобольске... С.961
191. А.И. Березов. С.260.
192. РГАЛИ. Ф.765. Оп.1 Д.103 Л.18—18 об.; Благородный спектакль
в Омске С. 155.
193. О.П. Театр в городе Томске. С. 172.
194 История русского драматического театра Т.4 С.245.
195. О.П. Театр в городе Томске. С.171; Местные известия //Тобольские
губ. вед. 1858. №9. С. 116.
196. Петровская И. Театр и зритель... С.6.
197. История русского драматического театра. Т.4. С.245 —246.
198. Говорун. Листок из Омска. С.87, О.П. Театр в городе Томске. С. 173.
199 Потанин Г.Н. Города Сибири //Сибирь, ее современное состояние и ее
нужды СПб., 1908. С.234 —259
200. ГААК. Ф 163. Оп.1 Д 18. Л 33, 47, 49, 108.
201. Токаржевский Ш. Ф.М Достоевский в омской каторге //Звенья. М.,Л.,
1936. С.505-506.
202 Гусев В. Достоевский и народный театр // Достоевский и театр Л.,
1983. С.103-118.
203. Токаржевский Ш. Ф.М.Достоевский в омской каторге. С. 505.
204. Копылов А.Н. Очерки культурной жизни... С.214 —218.
205. Хвостов В.С Записки // РА. 1870. №3. С.569.
206. Золотов П. Несколько слов об Омске. №21. С.5.
207. Зиннер Э.П. Город Иркутск в известиях западноевропейских путешест-
венников и учёных XVIII в. //Зап Иркутского обл. краеведческого музея. Вып.2
Иркутск, 1961. С.53 —54.
208. Письмо из Омска //Тобольские губ. вед. 1857. №13
209. Турбин С. Страна изгнания //Турбин С., Старожил. Страна изгнания
и Исчезнувшие люди. СПб , 1872. С.86 —87; Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов
С.45; Скропышев Я.С. Тобольская губерния в пятидесятых годах: 1854-1858 гг.
// В.А.Арцимович: Воспоминания. Характеристики. СПб., 1904. С 26; Макси-
мов С. В. Сибирь и каторга. Т.З. СПб., 1900. С.34; РО РНБ. F.IV. Д.698. Л.239
об.-241 об
210. РО РНБ. F.IV Д.698. Л 239-241
211. Штейнпресс Б. А.А.Алябьев в тобольской ссылке //Советская музыка.
1940. №10. С.52.
212. Золотов П. Несколько слов об Омске. №21. С.5.
213. Доброхотов Б.В. Александр Алябьев. М., 1966. С. 107.
214. Там же.
215. Штейнпресс Б. А.А.Алябьев в изгнании. М., 1959. С.37; Ледебур К Ф.
Путешествие... С.302; НАТМ. КП.13442. Л.27.
216. Краткий исторический очерк... С.20, НАТМ. КП. 13442. Л.5
217. Письмо из Тобольска. С.545.
218 Концерт в Тобольске //Северная пчела 1838. №26. С.101.
219. Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов. С.45; Hansteen С. Voyage еп
Siberia. Paris, 1846. Р.156—157.
220. Ледебур К.Ф. Путешествие... С.302; Соколовский В.И. Одна и две...
4.2. С.208-209.
221. АГО. Р.61. Д.5. Л.52 об.
222. НБ ТГУ. Витр. 786. Л.73; Звездочка. 1845. №6. С.53.
223. Цит. по: Очерки истории Курганской области. Челябинск, 1968. С.92.
224. 300 лет Кургану. Курган, 1962. С.35.
225. Житель г.Тюмени. Тюмень, празднование 26 августа 1858 г //Тобольские
губ. вед. 1858. №39. С.615.
113
226. Кастрен А. Путешествие Александра Кастрена по Лапландии, северной
России и Сибири //Магазин землеведения и путешествий. 1860. T.IV. 4.2. С.270.
227. Рабинович М.Г. Очерки этнографии... С. 156—160.
228. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д 214. Л.93 об.
229. Небольсин П. Рассказы о сибирских золотых приисках // ОЗ. 1847.
Т.54. №9. С.23.
230. О.П. Театр в городе Томске. С. 173.
231. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта в уездных городах и селах
Сибири // Северная пчела. 1859. №67. С.265.
232. Местные известия // Тобольские губ. вед. 1857. №27. С.254; Ромей-
ская Т.А. Музыка в жизни и деятельности декабристов // Декабристы и русская
культура. Л., 1975. С.312.
233 Тобольские губ. вед. 1857. №24. С.216; №35. С.361; 1858. №9. С.115 —
116; 1859. №8; №24. С.323.
234. Фридерикс Н. Письмо из Омска //Театральный и музыкальный вестник.
1860. №22. С.177.
235. Тобольские губ. вед. 1857. №24. С.216.
236. Ромейская Т.А. Музыка в жизни... С.295 —326.
237. Любитель. Местные известия //Тобольские губ. вед. 1858. №9. С.115 —
116; П.К. Концерт в Тобольске 1 июня 1858 г. //Тобольские губ. вед. 1858. №23.
С.430-431.
238. Скропышев Я.С. Тобольская губерния в пятидесятых годах. С.38.
114
ГЛАВА III.
ПРАЗДНИК В ГОРОДЕ
1. Праздник и его место в общественном быту.
Праздники, вырываясь из череды повседневности, всегда играли
значительную роль в жизни общества. Они служили не только средством
отдыха, общения и развлечения, но и выполняли функцию социализации
человека, способствовали формированию и укреплению социальной
общности (1).
Среди различных праздников — государственных, религиозных,
профессиональных — самодержавие выделяло в первую очередь те,
которые способствовали укреплению абсолютистской монархии. Госу-
дарственными праздниками в первой половине XIX в. были, как правило,
события, связанные с важными моментами в жизни царствующего дома
Романовых: рождением, крещением наследников, достижением ими совер-
шеннолетия, вступлением в брак, коронацией. Разумеется, среди госу-
дарственных праздников были и такие, которые действительно отме-
чали общезначимые для страны даты — празднование военных побед,
заключение мирных соглашений. Однако, эти события в первой половине
XIX в. российский абсолютизм не считал нужным включать в офи-
циальный праздничный календарь. Их празднование проводилось в один
из ближайших высокоторжественных или праздничных дней. Отмеча-
лись такие государственные праздники всегда однократно, в том же
году. Единственное исключение — празднование победы русского народа
в Отечественной войне 1812 г. Однако и это событие было приурочено
к Рождеству (2).
Правительство поручало организовать проведение официальных
торжеств на местах высшим чиновникам. Начинался любой государ-
ственный праздник в соборе, где все горожане во главе с начальством
обязаны были молиться за царя.
115
Неотъемлемой и важнейшей частью почти всех торжеств были
воинские парады. Они устраивались по “царским дням”, в честь военных
побед русских войск и в дни других общегосударственных и местных
праздников. Чиновник Ф.Поярков 9 января 1839 г. писал из Барнаула
С.И.Гуляеву, что “во все высокоторжественные дни бывает парад
сибирскому линейному батальону №10, здесь квартирующему. Солда-
ты с офицерами с музыкой парадным маршем /идут/ к церкви, и пос-
ле молебствия также возвращаются в казармы...” (3) Особенно велико
было значение военных парадов в общественном быту Омска, в котором
располагался крупнейший в Сибири воинский гарнизон и центр армей-
ского управления. Благодаря этому в Омске устраивали военные триум-
фы, что не было свойственно другим провинциальным городам. Весьма
пышно праздновалось вступление в Омск войск, возвратившихся
из похода, увенчавшегося присоединением к России значительной терри-
тории Средней Азии. По улицам города торжественно носили боевые
трофеи, в числе которых, как утверждал в мемуарах генерал И.Ф.Баб-
ков, случайно попал и какой-то ключ, ошибочно принятый за символи-
ческий ключ от Пишпека (4).
В Тобольске, Томске и Омске приезд важных гостей непременно
сопровождался торжественной воинской церемонией встречи или пара-
дом войск. Организаторы торжественных встреч имели солидный опыт
и порой не стесняли себя в расходах государственных средств на эти
цели, проявляя выдумку и изобретательность в приеме высоких гостей.
Так, для встречи известного немецкого ученого А.Гумбольдта в Омск
из Тобольска по приказу И. А.Вельяминова специально командировали
войсковых музыкантов. Генерал-губернатор и омское армейское ко-
мандование позаботились о том, чтобы встретить Гумбольдта не просто
как высокого иностранного гостя, но как ученого с мировым именем.
Поэтому, когда он 14 августа 1829 г. посетил училище Сибирского
казачьего войска и Азиатскую школу, четыре воспитанника привет-
ствовали ученого на русском, французском, татарском и монгольском
языках (5).
Отметим, что воинские парады и церемонии были в то время
одним из любимых развлечений не только простого народа, но и “выс-
шего общества”. Об этом писали офицер И.Белов, чиновник и писатель
В.И.Соколовский, художник и писатель М.С.Знаменский, краевед
П.Золотов (6). Увлечение всех слоев городского населения воинским
церемониалом было характерным явлением в первой половине XIX в.
не только в городах Западной Сибири, но и в России в целом. Об инте-
ресе к военным парадам, разводам, маневрам не только провинциалов,
но и петербуржцев свидетельствуют многочисленные графические мате-
риалы, относящиеся к первой половине XIX в. (7). Общее для всех
горожан увлечение воинским церемониалом было обусловлено рядом
116
факторов: высокой оценкой общественным мнением воинской службы,
военными успехами русской армии в_.ряде войн XVIII в. и особенно
в Отечественной войне 1812 г., красочностью и четкостью воинских
церемоний, а также недостатком других зрелищ.
Дальнейший ход государственных праздников протекал почти
всегда неизменно. Участие в последующих за праздничным богослу-
жением и военным парадом мероприятиях для каждого жителя было
обусловлено его социальным статусом. Для чиновников и “лучших
граждан”, в число которых в уездных городах Западной Сибири
и в Томске в начале XIX в. включали не только купцов, но и зажиточ-
ных мещан (8), в этот день устраивали торжественные обеды, ужины,
балы, а иногда маскарады. Эти официальные обеды обычно давались
главными должностными лицами: генерал-губернатором, губернаторами,
вице-губернаторами, окружными начальниками, а в тех городах, где
купечество играло заметную роль, официальные приемы мог устраивать
и городской голова или кандидат городского головы (9).
Для официальных торжеств была характерна официозность, наро-
читая торжественность и строгое соблюдение порядка. Российский абсо-
лютизм в целях укрепления верноподданнических чувств и в середине
XIX в. стремился регламентировать эту сферу жизни общества. Так,
в 1851 г. директор Сибирского кадетского корпуса получил секретное
предписание “о порядке провозглашения тостов на обедах, даваемых
в дни приведения к присяге воспитанников, производимых в офицеры,
и при других торжественных случаях” (10).
Для солдат в эти дни от городского общества устраивали бес-
платные угощения, которые были неоднозначным явлением общест-
венного быта. С одной стороны, такие мероприятия свидетельствовали
о заботе горожан о людях, которые многие годы несли нелегкое бремя
воинской службы, с другой, организация бесплатных праздничных
обедов для нижних воинских чинов с непременной выдачей винной
порции преследовала цель создания праздничного настроения среди
солдат в дни монарших праздников. Устройство бесплатных угощений
для солдат являлось и демонстрацией верноподданнических монархи-
ческих настроений со стороны молодой сибирской буржуазии, а иногда
и средством получить награду правительства. Так, купец Корчемкин
удостоился благодарности правительства за пожертвования в “высоко-
торжественные дни 1856 и в настоящем 1857 году... нижним военным
чинам в г.Омске вина 258 вед., на сумму 1096 1/2 руб. сер.” (И).
Для основной массы горожан среди общественных развлечений
первое место занимали, если позволяла погода, народные гуляния.
На народных гуляниях в губернских городах устраивали бесплатные
развлечения: качели, выступления фокусников, акробатов, военных
оркестров, песенников, “штукарей”. Вечером город иллюминовали и про-
117
изводили фейерверк (12). В народных гуляниях участвовали не только
русские, но и представители иных этнических групп, проживающих
в городах. “Обязан будучи, по должности, — писал в своих мемуарах
томский губернатор, а затем государственный секретарь В.Р.Марчен-
ко, — дать праздник 30-го августа (1812 г. — А.К.), я назначил обед
в новой беседке, и распорядился, чтобы сей сад с решеткою великолеп-
но был иллюминован, пригласив на вечер всех без разбора на гулянье;
и похвастаюсь, что сей вечер был /первый/, в который увидел Томск
гуляющих татарок, бывших до того взаперти” (13).
После кратковременного вояжа по Западной Сибири будущего
монарха Александра II, состоявшегося в 1837 г., в Тюмени и в Тобольске
к числу общероссийских государственных праздников присоединился
местный — день посещения города “высочайшей особой”. Наиболее
помпезно эта дата отмечалась в Тюмени. 31 мая 1839 г. купеческое
и мещанское общество на совместном собрании пожертвовали 2000 руб.
бедным на облегчение уплаты недоимок и несколько сот рублей одной
семье, чтобы “ознаменовать память бывшей для них в этот день радости
радостью бедных жителей” (14). Затем, после литургии в Троицком
монастыре, городская верхушка собралась на обед в дом городского
головы И.Иконникова, а на площади, “за расставленными столами,
по распоряжению градского главы, угощаемы были обедом инвалид-
ная команда, городовые русские и татарские казаки и простой народ”.
Вечером городской голова и 16 граждан, которые от имени города
приветствовали Александра Романова и добровольно в качестве гребцов
перевозили его на шлюпке через Туру, устроили за городом праздник
для всех жителей. В этот вечер перед горожанами выступала труппа
вольтижеров, специально приглашенная из соседней губернии. Отцы
города позаботились об устройстве еще одного редкого в то время
в Тюмени зрелища — фейерверка (15). Однако, в связи со значитель-
ными затратами этот праздник не отмечался ежегодно. В 1847 г.,
в ознаменование 10-летнего юбилея посещения цесаревичем города,
жители Тюмени составили акт, “коим постановили: день сей считать
навсегда для жителей торжественным, ознаменовав начало благо-
творением, ...а для шлюпки, на которой государь наследник имел
плавание, построить деревянный корпус...” (16).
Несмотря на яркую монархическую окраску этого праздника,
нельзя признать причиной его возникновения лишь верноподданничес-
кие чувства тюменских граждан, ибо иначе нельзя понять, почему, на-
пример, в Кургане, где приезд царевича был с энтузиазмом встречен
жителями, этот день, как отмечал корреспондент Географического
общества учитель уездного училища А.Абрамов, исчез из памяти
народной (17). Причиной появления этого праздника в Тюмени,
несомненно, было и стремление граждан, возглавлявших в 1837 г.
118
местное самоуправление и организовавших торжественную встречу
наследника, поддержать свой престиж в местном обществе. Устройство
общегородских торжеств позволяло им напомнить о своей, пусть и ми-
молетной, близости к будущему монарху и продемонстрировать свои
верноподданнические чувства. Организация праздника была хоть и доро-
гой, но весьма громкой рекламой. В маленьком Кургане при встре-
че наследника деятели местного самоуправления не сыграли особой
роли, да и устройство праздника, подобного тюменскому, было им
не по карману.
Чинно и пышно отмечались дни официального открытия новых
административных единиц. Так, в Томске в 1804 г. торжества по случаю
открытия Томской губернии продолжались три дня. Процедура откры-
тия была разработана губернатором В.С.Хвостовым, который, веро-
ятно, привлек к этой работе одного из своих доверенных чиновников,
будущего издателя журналов “Азиатский вестник” и “Сибирский вест-
ник” Г.И.Спасского. Известно, что Г.И.Спасский написал стихи к какой-
то “прозрачной картине”, установленной на Воскресенской горе у собор-
ной церкви (18). В первый праздничный день, 6 августа, состоялось
торжественное шествие войск, чиновников, городового магистра в цер-
ковь, в которой после литургии был прочитан указ об открытии
губернии, совершен молебен и принесена присяга должностных лиц.
Из церкви торжественная процессия отправилась к дому губернского
правления, который был окроплен “св.водой”. В этот день губернатор
угощал духовенство, чиновников и городовой магистрат. 7 августа
состоялись публичные испытания учащихся, вечером городская вер-
хушка была приглашена на ужин к губернатору. На следующий день
уже томское купечество устроило обед для чиновников. Имели место
и угощения казаков и простых граждан. Во время этих торжеств город
был иллюминирован (19). Эти трехдневные торжества, не отличавшие-
ся особенно от обычной процедуры открытия новой губернии, для жи-
телей Томска были чрезвычайным явлением.
Более зрелищно прошло открытие Омской области, состоявшееся
14 июня 1823 г. Но его красочность была связана не с особой изобре-
тательностью местного начальства, ибо, как писал С.Б.Броневский,
торжества проходили “по обычаю древнему, водившемуся при откры-
тии губерний” (20). Большими, по сравнению с Томском, были возмож-
ности организаторов торжеств: парад разных родов войск, фейерверк,
многолюдный бал, на котором в качестве зрителей присутствовали
казахские султаны и старшины. Торжества, связанные с открытием
Омской области, продолжались в течение двух дней (21).
Но несмотря на все усилия, предпринимаемые российским
абсолютизмом для наслаждения среди населения России монархичес-
ких настроений посредством организации пышных празднований
119
“высокоторжественных дней”, влияние государственных праздников
на жизнь основной массы горожан — мещан, купцов, разночинцев —
ограничивалось лишь праздничным богослужением, лицезрением военного
парада в тех городах, где были воинские гарнизоны, и незатейливыми
развлечениями, устраиваемыми во время народных гуляний.
Значительно большим влиянием на общественный быт основной
массы горожан пользовались традиционные народные праздники,
связанные с земледельческим календарем. Один из таких праздников,
корни которого уходили в глубокую древность, были святки, продол-
жавшиеся с вечера 24 декабря по 6 января. Во время святок в городах
Западной Сибири имел широкое распространение обычай ряжения,
сведения о котором иногда попадали даже в официальные документы.
Так, жандармский подполковник Кельчевский, посланный в Сибирь
для расследования доносов О.В.Горского, писал Бенкендорфу, что
беспокойного авантюриста “весьма не любят и страшатся в Березове.
Сие доказывается следующим случаем. После перевода Горского из Бе-
резова в Тару на святках рождественских прошлого 1831 г. ... сын
купца Нижегородцева, замаскировавшись, надел платье и принял пози-
туру, сколько-нибудь похожую на Горского, и когда в таком виде
являлся он в домах, то находившиеся в оном ахали, и неприятная весть
во мгновение разнеслась по всему городу” (22). В Березове и в начале
1860-х гг. на святках главным развлечением жителей был прием ряже-
ных. Ими выступали и мужчины, и женщины. В социальном отношении
ряжеными были мелкие канцелярские чиновники, мещане, казаки.
Посещение горожан солдатами имело некоторую специфику: они не пере-
ряживались, а оставались в форме. Причем, “представления” они устра-
ивали групповые: “Солдатики представляют неизменную лодку (попу-
лярная народно-драматическая игра — А.К.), — писал один из наблю-
дателей, — сядут на пол, а один станет в качестве рулевого и затягивают
песни, помахивая палками вместо весел” (23).
Чиновник и краевед Г.Колмогоров утверждал, что в уездных
городах в святочных ряжениях участвовали все возрастные группы
сибиряков, в том числе и пожилые люди, исключая лишь старообряд-
цев (24). Но ряжения были характерным явлением празднования свя-
ток не только в уездных, но и в губернских городах. Историк П. А.Слов-
цов в книге “Прогулки вокруг Тобольска в 1830 г.” писал, что в горо-
де от Рождества до крещенского сочельника среди жителей принято
рядиться в “маскированные костюмы” и “прохаживаться с фонарями
по улицам или ездить в шутливых нарядах и входить в домы, где им
не препятствуют” (25). Вероятно, таких домов, в которых отказыва-
лись от приема ряженых, было очень мало не только в первой трети
XIX в., но и спустя 30 лет. Причем, как отмечал омский чиновник
К.Губарев, “самые аристократические дома” открывались в Сибири
120
для ряженых, “между которыми часто появляются лакеи, горничные
и кухарки и интригуют своих господ” (26). О популярности ряженых
среди чиновничьей верхушки свидетельствует письмо дочери тоболь-
ского губернского прокурора М.Д.Францевой, которая И февраля
1849 г. писала Н.Д.Фонвизиной о святках, проведенных ею в Омске:
“Во время святок я три раза маскеровалась, нас ездила большая кампа-
ния, у многих мы были, в некоторых местах танцевали, были у Шрама
(директор кадетского корпуса — А.К.) и встретили там князя (генерал-
губернатор П.Д.Горчаков — А.К.), он старался очень, чтоб нас узнать,
но однако ж не успел в этом” (27).
Посещение домов ряжеными было желательным событием
праздничного досуга горожан. Так, П.П.Ершов 7 января 1845 г. с огор-
чением писал другу в Петербург, что в течение “маскарадных вечеров
было у меня масок до тридцати. Между тем как в старом нашем доме
я их считал сотнями” (28). В середине XIX в. и в уездных городах
в богатых домах во время святок бывало по “нескольку сот” ряженых,
и “все они угощаются вдоволь” (29).
В середине XIX в. усилился развлекательный элемент святоч-
ных ряжений. Это, в частности, проявилось в том, что ряженые разъ-
езжали, как правило, большими группами вместе с музыкантами. Как
писал в 1858 г. один из наблюдателей, спрос в эти дни на музыкантов
превышал предложение (30). Никаких упоминаний о ритуальном значении
этих святочных ряжений не встречается, хотя некоторые из них в Бе-
резове, в частности, “представление лошади”, которое устраивали казаки,
имело весьма архаичный характер. Но, судя по описанию К.Губарева,
магическое значение этого обряда — обеспечить плодородие полей
и уберечь человека от всякого зла (31) — было утрачено его участни-
ками. Цель участников святочных ряжений в Березове, не говоря уже
о крупных городах Западной Сибири — весело провести время: пове-
селить или немного испугать хозяев и самим развлечься.
В городах Западной Сибири с конца XVIII в. для “благородных”
устраивали балы, маскарады, спектакли. В XIX в. число общественных
увеселений на святках ощутимо возросло. В обычную практику в То-
больске и Омске вошло устройство театральных постановок силами
учащихся военно-учебных заведений, гимназий и солдат. В Барнауле
спектакли ставились горными инженерами и членами их семей (32).
Постепенно культурно-зрелищные мероприятия распространялись
и на другие города. Однако спектакли, балы, маскарады, концерты
примерно до середины XIX в. охватывали главным образом лишь
чиновничество и купечество. Для городского простонародья были
доступны только представления в солдатских театрах. Но в 1850-х гг.
в Томске появились “вольные маскарады”, устраиваемые в городском
театре на святках и масленице. В вольных маскарадах участвовали
121
самые широкие слои горожан, большинство из которых приходило
в масках, а многие “в русских и фантастических костюмах” (33).
“Вольные маскарады в Томске нельзя смешивать с “вольными
собраниями по билетам”, имевшими место в Омске в конце XVIII в.,
что иногда случается в литературе (34). Круг участников “вольных
собраний” конца XVIII в. в Омске был узок и ограничивался офице-
рами и гражданскими чиновниками. Сама цена билетов, в которую
входила и стоимость угощения, была недоступна для подавляющего
большинства горожан — 4 руб. 30 коп. (35). В Омске, как и в Барна-
уле, были чрезвычайно сильны сословные перегородки даже в середине
XIX в. Исчерпывающая информация об этом содержится в докладной
записке жандармского майора Гедде, который 12 января 1857 г. писал,
что в Омске небогатое купечество не сливается с чиновничеством “по не-
достаточному образованию своему и средствами” (36). Поэтому вольные
маскарады середины XIX в. в Томске и, возможно, в некоторых других
городах, были качественно новым явлением общественного быта,
определявшегося уже буржуазным подходом к устройству праздничных
городских развлечений.
В организации досуга чиновничества и офицерства Томска,
Тобольска, Омска, как и городов Европейской России, заметную роль
в середине XIX в. играли добровольные объединения “благородных”
в клубы. В Тобольске и Томске в “благородные собрания” входила
и верхушка купечества. Клуб был единственным учреждением,
объединявшим семьи военных и гражданских чиновников для сов-
местного проведения досуга. Первый клуб, судя по глухому упомина-
нию о нем А.Коцебу (37), возможно, появился в Тобольске в конце
XVIII в. и принадлежал частному лицу. Клубы середины XIX в.,
существовавшие в городах Западной Сибири, как правило, открыва-
лись осенью и функционировали на деньги, собранные по подписке.
Клубный сезон обычно заканчивался летом. На танцевальные и кар-
точные вечера, балы, маскарады, концерты, проводившиеся в клубах,
часто допускались лишь их члены и приезжие из дворян (38).
Святки продолжались от Рождества до крещения. Рождество
было одним из важнейших религиозных и народных праздников. Кро-
ме религиозной части он имел и развернутую бытовую сторону. В сере-
дине XIX в. в городах Западной Сибири еще были широко распро-
странены некоторые традиционные обряды, которые русское населе-
ние исполняло в этот праздник. Дети и подростки в этот день с утра хо-
дили по городу и “славили Христа”. Этим занимались втайне от на-
чальства и воспитанники Омского войскового казачьего училища (39).
Обычай “славить” был популярен среди всех социальных групп
горожан. 12-летний К.Знаменский, которому Рождество 1854 г. пришлось
встретить в дороге, с огорчением оставил в своем дневнике запись:
122
“...сегодняшнего дня было Рождество, я все думал, что вот в г.Омске
сейчас благословят к обедне, и представлял себе, что у нас сию минуту
славят мальчики, и для меня очень неприятно, что праздник провожу
в дороге...” (40). Среди тех, кто принимал на Рождество славильщи-
ков, были и декабристы (41).
Новый год в первой половине XIX в. не занимал среди кален-
дарных праздников того места, который он имеет ныне, когда он стал,
по преимуществу, семейным праздником. В первой половине XIX в.
это был главным образом общественный праздник. В этот день горожане
с утра посещали собор, где слушали службу с “молитвой за царя”. На
утреннем богослужении 1 января обычно собиралось много прихожан
во главе со всем местным начальством. Затем в “благородном обществе”
следовали визиты, поздравления. В губернских городах в середине
XIX в. было принято подносить губернатору приветственный адрес
от имени городского общества (42). Праздничные визиты были
многочисленными и утомительными. “Несносные визиты!” — в серд-
цах отозвался о них Сулоцкий в одном из частных писем 1843 г. (43).
В середине XIX в. в Томске, а затем и в других городах Западной
Сибири вошла в практику замена визитов денежными пожертвовани-
ями в пользу приютов или учебных заведений. Каждый, кто вносил
денежное пожертвование на эти цели, считался уже исполнившим “долг
праздничных визитов” (44). Замена праздничных визитов денежными
пожертвованиями на Рождество, Новый год и Пасху была прогрессив-
ным явлением общественного быта, она освобождала горожан от уто-
мительного и малоинтересного времяпровождения, а также позволяла
получить некоторые денежные средства для нужд народного образования
и призрения сирот.
Вечером 1 января обычно у главы местной администрации давался
бал. Новогодние балы иногда были костюмированными. И.Б.Маркова
считает, что рождественские маскарады вошли в моду в губернских
городах Сибири к середине XIX в. (45). Однако уже в конце XVIII в.
маскарады были обычным явлением общественного быта чиновничес-
тва в отдельных городах Западной Сибири — Омске, Тобольске и,
вероятно, в Барнауле. Маскарады уже в то время не были приурочены
только к Рождеству, их устраивали и по другим праздникам, а иногда
даже в обычные дни, например, по случаю приезда в город высоких
гостей (46). В первой четверти XIX в.маскарады были обычным явле-
нием и в Иркутске (47). В редких случаях, если в городе отсутствова-
ло губернское начальство, новогодние балы для “общества” давались
кем-либо из чиновников, которым это позволяли средства. Так, в Бар-
науле новогодний маскарад был у жандармского майора Шишмарева,
разославшего приглашения “ко всем чиновникам” (48). Новогодние
балы устраивались также в благородных собраниях, так, в Томске
123
в 1858 г. 1 января был большой бал для “благородных”, а 2 и 3
января уже в рамках святочных развлечений маскарады: первый —
“вольный”, второй — “благородный” (49).
Помимо общественных новогодних развлечений, в среде чинов-
ничества в крупных городах края в 30-х — 40-х гг. XIX в. существовал
обычай встречать Новый год в семье или в кругу друзей в ночь с 31
декабря на 1 января (50).
С.А.Токарев и Т.Д.Филимонова полагают, что в России елка
известна с 1840-х гг. (51). Однако, в это время елка уже устраивалась
в некоторых чиновничьих семьях в крупных городах Западной Сибири,
а также на Рождество в Томском детском приюте. Первое известное
нам упоминание о детской елке принадлежит Е.С.Поярковой, которая
23 января 1839 г. писала из Барнаула, что в сочельник она устроила
для детей елку (52).
Среди горожан региона встреча Нового года сопровожда-
лась обычаями, связанными с гаданиями и разного рода приметами.
Как и в других регионах проживания русского населения, в крае наибо-
лее популярны были гадания среди девушек. Но гадания и приметы
были распространены и среди других половозрастных категорий
населения. Например, в тюменском простонародье в этот день в ходу
были приметы, связанные с магией первого дня. Считалось, что, если
1 января “кто, поскользнувшись, упадет, то в этот год непременно
умрет” (53). Гадали не только в Новый год, но и в другие дни святок.
Сроки святочных гаданий были весьма продолжительны. Один кор-
респондент писал из Тобольска, что “в простонародье гадают даже
в крещение” (54).
Далеко не все верили в гадания, хотя гадали на святках и в чи-
новничьей среде. Здесь гадания сохраняются по традиции, и их цель
не в предсказании будущего, а в развлечении участников. Так,
М.Д.Францева писала И января 1849 г. Н.Д.Фонвизиной из Омска:
“Новый год мы встретили у Капустиных (семья советника Главного
управления Западной Сибири, женатого на сестре Д.И.Менделеева —
А.К.), там много было гостей, для детей была елка, в продолжении
вечера гадали в разные гаданья, пускали петуха и он ни к одной кучке
не подошел, как только к моей, пели подблюдные песни, а мне все
выпадали свадебные, т$к что под конец вечера надо мной стали шутить
и поздравлять меня” (55).
Еще более любимым народным праздником была масленица. В Си-
бири в первой четверти XIX в. масленица праздновалась в течение всей
недели, но, как отмечала Е.А.Авдеева, прекрасно знавшая городской
быт того времени, “настоящее гулянье” начиналось со среды. Офицер
И.Белов, служивший в Омске в 1840-х гг., писал, что в городе наи-
большее оживление происходило в последние три дня масленицы (56).
124
По сравнению с концом XVIII в., когда в отдельные годы, например,
в 1794 г. в Омске, общественные масленичные развлечения начались
даже не с понедельника, а еще с воскресенья предшествующей масле-
нице пестрой недели (57), в середине XIX в. произошло существенное
сокращение праздничного времени. Причем, этот процесс имел неоди-
наковые темпы в крупных и малых городах. По-разному проявила
себя тенденция к сокращению празднования масленицы в различных
социальных слоях. Официально правительство признавало празднич-
ными днями лишь пятницу, субботу и воскресенье сырной недели, поэто-
му в большей степени сокращение празднования масленицы произошло
среди чиновничества и всех лиц, состоявших на государственной службе,
и в тех городах, где процент служащих был наиболее высоким.
Характерные черты празднования масленицы — катания с ледяных
гор и катания в санях — наблюдались во всех городах края. Обычай
заливать накануне масленицы общественные катальные горы был рас-
пространен не только в городе, но и в селе. Однако, если в селах
устраивали горы вдоль или поперек реки, то в отдельных городах
Западной Сибири в середине XIX в. их возводили на городских пло-
щадках. В Омске и в Тобольске в 1840-х гг. общественные катальные
горы заливали на плац-парадном месте. Хотя ранее, в конце XVIII —
начале XIX в., в Тобольске они размещались на Иртыше. Такое рас-
положение “катушек” зафиксировал художник Е.М.Корнеев (58).
Аналогичные территориальные изменения места катальных гор про-
изошли в Петербурге и Москве. В столичных городах эти перемены
были вызваны главным образом стремлением властей обеспечить
большую безопасность участников катаний (59). В Западной Сибири
причины изменения места катальных гор были иные. Вероятно, мест-
ные власти сделали это по примеру столичных городов, чтобы придать
центру города наибольшую яркость и красочность. С этой же целью
общественные катальные горы украшали елками, по вечерам иллюми-
новали, а сами горы перенесли на одно из центральных мест города —
“плац-парадное”, где проходили военные парады, торжественные воин-
ские смотры в дни важнейших государственных праздников. Другая
причина переноса катальных гор в центр города была связана с процес-
сом буржуазного развития. В Тобольске, Омске, Таре и Ялуторовске,
а, возможно, и в некоторых других городах, в середине XIX в.
общественные катальные горы были платными (60). Очевидно, что их
владельцы в целях получения наибольших прибылей стали строить
катальные горы в центре города.
В некоторых городах Западной Сибири имелись и свои местные
особенности масленичных развлечений. Так, в Томске и Тюмени наряду
с традиционным катанием на лошадях практиковались и бега, которые
проводились на льду рек (61). В Омске масленичные катания отлича-
125
лись другой особенностью, которую не удалось обнаружить в других
сибирских городах — на многих экипажах с молодыми дамами “кава-
лер” стоял на запятках (62). Эта особенность омских катаний стано-
вится понятной, учитывая, что “кавалерами” в городе были в основном
молодые офицеры, которые стремились блеснуть галантностью и моло-
децкой удалью. В середине XIX в. таким образом нередко катались
и молодые офицеры в Петербурге, что отразил художник В.Ф.Тимм
на картине “Масленица” (63).
В Тобольске во время масленицы катались не только в санях
с гор, но и на коньках. Причем, среди мастеров фигурного катания, как
писал М.А.Фонвизин, “вместе с молодежью отличается В.И.Штейн-
гель, и со всевозможнейшей грациозностью”. Понаблюдать за его вир-
туозным катанием специально приходили горожане (64).
В масленичных катаниях с гор и на лошадях участвовали все
слои русского населения — от рядовых горожан до верхушки местной
администрации. “Благородная публика” любила кататься с ледяных
гор, но в некоторых городах, например, в Омске, где были очень
сильны сословные перегородки, она стремилась даже и в этом отделить
себя от простонародья. В Омске в 1840-х гг. “благородные” начинали
кататься с 12 часов дня, а оставаться на горах после 2 часов дня
считалось для них неприличным (65). Рядовые горожане катались
“во всю неделю до глубокой ночи с фонарями и плошками, а в осталь-
ные дни при свете зажженных смоляных бочек” (66).
Следует отметить одну особенность масленичного катания омичей
в середине XIX в. Вопреки вековой традиции празднования масленицы,
согласно которой вечером прощенного воскресенья “катанье, как и хо-
ровод, считались уже неуместными: наступало время просить друг у друга
прощенье, начиналось заговенье на великий пост” (67), в Омске ката-
лись с гор почти до полуночи (68). Иным было отношение к прощенному
воскресенью в уездных городах. Так, в 1799 г. тарский мещанин
И.Чудинов жаловался на незаконный арест, особенно возмущаясь тем,
что его не выпустили из острога даже в “прощеной день по долгу
христианскому с домашними проститься...” (69). Точно так же и
в 1850-х гг. в уездных городах все ездили в этот день к родным и зна-
комым “прощаться” (70). Очевидно, что в Омске даже в простона-
родье под влиянием условий городской жизни произошло забвение
не только ритуального смысла масленичного катания, но и этических
традиций, сохраняемых в крестьянской среде.
Из архаичных черт празднования масленицы практиковалось
в немногих городах края катание “госпожи Масленицы”. В крупных
городах, вероятно, этот обычай вышел из употребления. Во всяком
случае, в источниках мне не удалось обнаружить никаких сведений
об этом. Правда, в письме Н.С.Знаменского от 23 февраля 1854 г.
126
говорится о не вполне ясном развлечении: “А светских удовольствий
не было никаких, исключая разве лодки, устроенной Свитиным, которая
прогуливалась по городу с хором’музыкантов и солдат” (71). Похоже,
что в письме речь идет о большом масленичном экипаже, который
часто сооружали в виде лодки.
В уездных городах Западной Сибири, по свидетельству Г.Кол-
могорова, сколачивали несколько саней “с верхом в виде лодки, уве-
шанной разноцветными тканями, посредине с мачтой; на верху са-
жают чучела людские, иногда садятся там на колесе и сами люди”.
В середине лодки находились “замаскированные”, которые разъез-
жали по городу с песнями и музыкой. Из богатых домов им высылали
водку и деньги (72). Состав участников масленичных катаний в таких
экипажах в первой половине XIX в. претерпел некоторые измене-
ния. В Кургане в 1830-х гг., по воспоминаниям декабриста А.Е.Розена,
в этом катании участвовали чиновники, а в 1850-х гг. наблюдатели
отмечают, что его действующими лицами были мастеровые, мещане,
купцы (73).
В городах Западной Сибири в первой половине XIX в. не было
каких-либо существенных отличий в возрастном составе участников
масленичных катаний, если не считать того, что молодые люди любили
кататься не на санях, а верхом на лошади. Наблюдатели одновременно
зафиксировали этот факт и в военно-бюрократическом Омске, и в гор-
нозаводском поселке (74). Причина такого предпочтения, отдаваемого
молодежью верховой езде — желание покрасоваться, обратить на себя
внимание праздничной публики, особенно девушек. В масленичных
катаниях непременно участвовали и жители сел.
В первой половине XIX в. для большинства городских жителей
Западной Сибири древнее магическое значение масленичного катания
уже было утрачено. Масленичное катание, утратив ритуальное значение,
сохранялось среди русского городского населения региона по традиции.
Оно было направлено на сугубо светские цели: доставить удовольствие
от быстрой езды, блеснуть удалью для молодых, показать богатство
экипажа и красоту упряжи.
На масленицу и по некоторым другим праздникам в ряде горо-
дов региона проходили кулачные бои. В Тюмени кулачные бои и в сере-
дине XIX в. пользовались большой популярностью. Мещанин Ф.В.Бу-
золин даже утверждал в 1852 г., что в городе “борьба и бой кулачной
есть удовольствие первое”. Кулачный бой “стена на стену” начинали
“малолетки”, затем вступали взрослые и, наконец, даже старики (75).
Прочную традицию имели кулачные бои и в Томске, где они были
достаточно популярны и в середине 1860-х гг. В Томске кулачные бои
обычно проходили по этническому принципу: между русскими и татарами.
Следует отметить, что враждебных отношений между участниками
127
не было, как писал один из наблюдателей, многие кулачные бойцы
были знакомы (76).
В начале XIX в. в боях участвовало большое число горожан,
но примерно в середине XIX в. после запрещения полицией этого народ-
ного состязания число участников сократилось. В Томске место боев
переместилось с “песков” у Воскресенской горы в Татарскую слободку.
Из-за малого числа участников на одной стороне состязания не всегда
проводились (77). В Тюмени кулачные бои пытались запретить,
как сообщил чиновник С.Сененко, “во время венгерской компании”,
т.е. в 1849 г. По приказу окружного начальника участников поливали
из пожарной трубы. Однако успеха в борьбе с этой народной тради-
цией тюменским чиновникам добиться не удалось, кулачные бои, хотя
и с меньшим размахом, продолжались и в 1860-х гг. По сведениям
Н.Чукмалдина, в них участвовало более 500 человек разных возрастов
и состояний (78).
Бои в западносибирских городах проходили со строгим соблю-
дениям правил: биться только кулаками, ударов по лицу избегать,
“лежачего или упавшего не бить и вообще смертельных ударов избе-
гать и не допускать” (79). Эти же этические принципы, как показал
М.Г.Рабинович, были характерны и для кулачных боев в городах Евро-
пейской России (80).
О популярности кулачных боев в первой половине XIX в. сви-
детельствует широкое представительство разных социальных групп,
участвовавших в них в середине XIX в.: мещан, купцов, цеховых,
а также гимназистов старших классов.
Другая военно-спортивная игра — взятие снежного городка,
отмечает М.Г.Рабинович, в полном виде в XVIII — начале XX в.
прослеживается только в Сибири (81). По утверждению Г. Колмогоро-
ва, в середине XIX в. эта игра существовала во многих городах Сибири
(82). Однако утверждение Г. Колмогорова можно распространить лишь
на некоторые малые города Западной Сибири, а в достаточно крупных
городах этого региона данная игра уже не фиксировалась наблюдате-
лями. По-видимому, она была вытеснена другими праздничными раз-
влечениями.
Из весенних праздников в городах наиболее значимой была Пас-
ха, которая отмечалась не ранее 22 марта и не позже 25 апреля. Роль
Пасхи определялась прежде всего значением данного праздника для
каждого христианина. Следует также отметить, что Пасха была первым
праздником, который наступал после великого поста, начинавшегося
сразу после веселой и шумной масленицы. Е. А. Авдеева, хорошо знавшая
быт сибирских городов первой четверти XIX в., отмечала, что “посты
и дни постные строго соблюдались в Сибири” (83). Но в середине
XIX в. в чиновничьей среде в крупных городах, например, в Омске,
128
на официальных обедах во время постов уже не соблюдался запрет
есть “скоромное” (84).
Все общественные увеселения во время великого поста запреща-
лись правительством. В первой половине XIX в. эти запреты в городах
Западной Сибири строго выполнялись. Так, молодой чиновник В.Струве,
весело встретивший масленицу 1848 г. в Тюмени, приехав в Томск,
был удивлен отсутствием публичных развлечений: “Здесь впервые по-
разил меня резкий переход от шумной масленицы к великому посту,
переход в столице вообще незаметный, а в особенности для молоде-
жи” (85). Поэтому приближение Пасхи с нетерпением ожидалось все-
ми слоями русского городского населения. Горожане связывали Пасху
не только с религией, но и с предстоящими развлечениями. Так, жена
тобольского губернатора А.М.Арцимович писала отцу сенатору
М.Н.Жемчужникову 17 февраля 1855 г.: “Все с нетерпением ждут
Пасху, чтобы повеселиться” (86).
В первой половине XIX в. в западносибирских городах Пасха
праздновалась в течение всей недели. Эта традиция сохраняется и позже.
Путешествовавшие по Западной Сибири в 1876 г. известные немецкие
ученые С.Финш и А.Брем, прибыв в Омск, с удивлением отметили:
“Хотя мы встретили Пасху уже 5 дней тому назад, в Ялуторовске,
но здесь праздник был еще в полном разгаре: все щеголяли в празд-
ничных костюмах и веселились; даже лавки были закрыты..” (87).
В этот день устраивали народные гуляния. Из-за весенней
распутицы там, где это позволял рельеф местности, народные гуляния
проходили на возвышенных местах, как наиболее сухих районах горо-
да. Во многих городах на Пасху специально сооружали публичные
качели, причем в Тобольске их ставили на плац-парадном месте. В на-
чале XIX в. в Тобольске уже существовало несколько разных типов
качелей, от простых до весьма сложных, напоминающих современный
аттракцион “колесо обозрения”. Разные виды качелей были и в Томске
в 1850-х гг. В городах Западной Сибири качели были почти непремен-
ным атрибутом всех народных гуляний, включая и загородные (88).
Причем, если в литературе принято считать качели женским развлече-
нием, роль мужчины в котором сводится к раскачиванию женщин (89),
то в городах Западной Сибири в середине XIX в. наблюдатели не фик-
сируют половое разделение этого развлечения, исключая “скакание
на доске”. “Скачка на доске”, по свидетельству тюменского мещанина
Ф.Ф. Соловьева, — “самая простая и обыкновенная забава поселянок
и городских девушек” (90).
На народных праздничных гуляниях устраивали, помимо общест-
венных качелей, различные аттракционы и развлечения. В Томске
в середине XIX в. на народных гуляниях выступали фокусники, акро-
баты, дрессировщики, шарманщики, показывали виды столичных горо-
5 — 2909
129
дов и другие картинки в “подвижных панорамах или райках”. Подроб-
ное описание этих райков оставил известный ученый Д.А.Ровинский:
“Раек — это небольшой, аршинный во все стороны ящик с двумя
увеличительными стеклами впереди. Внутри его перематывается с од-
ного катка на другой длинная полоса с доморощенными изображени-
ями разных городов, великих людей и событий. Зрители, “по копейке
с рыла”, глядят в стекла, — раешник передвигает картинки и расска-
зывает присказки каждому новому номеру, часто очень замыслова-
тые” (91). На гуляниях простонародье играло и в азартные игры: от не-
винных “колес фортуны”, выигрышем в которых были различные
сорта пряников, до преследуемой полицией азартной “орлянки” (92).
Во время народных гуляний выступали военные оркестры и хоры
песенников. В Тюмени, а возможно и в других городах, в программы
народных гуляний входили и выступления цыган (93). Но если выше-
указанные игры и развлечения бытовали на всех народных гуляниях,
то на Пасху были и специфические игры: “биться яйцами” и “катать
яйца”, являвшиеся непременным развлечением в течение всего периода
у русского населения. На акварели художника Е.М.Корнеева “Празд-
ничное гуляние в Тобольске” изображены мужчина и женщина, забав-
ляющиеся катанием яиц, причем яйца катают на специальном лотке,
края которого по бокам загнуты (94).
В ряде городов Западной Сибири в середине XIX в. сложился
небольшой частнопредпринимательский сектор, занимавшийся устрой-
ством популярных городских развлечений: катальных гор, качелей.
Представители этого сектора, заключив с городскими властями договор,
получали право возводить в городе свои аттракционы и брать плату
с желающих пользоваться этими развлечениями. Так, в 1828 г. тарский
мещанин Г.С.Тараторин заключил договор с городовой ратушей на со-
держание “в сем 1828 году катушек и качелей на публичных местах
для народного увеселения” и взял на себя обязательство “устроить
прочным и хорошим расположением катушки, сколько мне заблаго-
разсуждено будет и содержать оные с тем, чтоб приходящим на оные
для увеселения и катания жителям города Тары обид чинимо отнюдь
не было. И посему никто из жителей не имеет права без моего согласия
иметь таковых на публичных местах, ... а с приходящих на катушки
для катания должен уже брать деньги по усмотрению своему и в свою
пользу...” (95).
О масштабах этого сектора развлечений отчасти говорят сведе-
ния о средствах, выплачиваемых предпринимателями в городскую казну.
В проекте бюджета Ялуторовска на 1859 г. были предусмотрены доходы
4 руб.29 коп., которые следовало получить, как и в 1856—1858 гг.,
от двух качелей и балагана, выстраиваемых на Пасху, и одной катальной
горы на масленицу. В 1860 г. эта статья доходов сократилась — 3 руб.
130
93 коп. (96). В Тюмени в 1858 г. сбор “с мест под качели, балаганы
и другие заведения для увеселения” составил 13 руб., устройство бегов
принесло еще 12 руб. В Тобольске в том же году городские доходы
пополнились 25 руб. от устройства “катушек” и 10 руб.83 коп. с каче-
лей и “балаганов для увеселения” (97).
На народных гуляниях в малых городах края и в конце 1850-х гг.
редко выступали странствующие артисты, акробаты, фокусники. Более
просты были развлечения. Нередко единственным общественным
увеселением служили качели, которые занимали центральное место
на народных гуляниях в дни весенне-летних праздников. К числу муж-
ских забав, которые начинались с Пасхи в среде городского простона-
родья, современники относили городки, свайку, лапту, бабки. В этих
играх участвовала молодежь и люди среднего возраста. На Пасхе были
и специфические развлечения молодежи обоих полов: хороводы,
круговые песни, подвижные игры (98).
Обычай праздновать приход весны 1 мая имел место в больших
и малых городах Западной Сибири (99). 1 мая — будничный день,
но в некоторых городах он праздновался с таким размахом, что чинов-
ники не выходили на службу. С.Я.Знаменский 1 мая 1841 г. сообщал
Н.Д.Фонвизиной, что он хотел передать ей письмо с попутчиком,
но последнему выехать из Ялуторовска в тот день не удалось, поскольку
“приказные все в разброде по случаю общего мирского праздника
в 1-е мая, и поэтому /он/ оставался до утра за билетом” (100). Зная
о популярности среди горожан этого праздника, губернское начальство
иногда объявляло этот день выходным. Для 1 мая были характерны
загородные гулянья, однако из-за плохих погодных условий они про-
ходили не ежегодно (101). О бытовании этого праздника в северных
городах Западной Сибири нет сведений.
В некоторых городах края первое загородное гуляние происходило
23 апреля в Егорьев день, считавшийся важным праздником у сель-
ского населения (102). В начале XIX в. в Таре в этот день после обеда
было народное гуляние “у часовни св.великомученника Георгия” (103).
Характер источника, который упоминает о гулянии, не позволяет выяс-
нить, было ли оно связано с остатками каких-либо традиционных аграр-
ных обрядов, отправляемых в этот день, или же его происхождение
обязано лишь культу этого христианского святого.
Определенное значение в календаре горожан занимал Семик,
который праздновался на седьмой четверг после Пасхи. Этот день
даже в 1850-х гг. отмечался не только в провинции, но и в столичных
городах. В Москве в этот день устраивали народное гуляние, которое
по популярности уступало первомайскому (104). В начале XIX в. Семик
праздновался всеми слоями горожан. В Таре, например, в этот день
было народное гуляние при кладбищенской церкви “при собрании всего
131
начальства и всего города жительствующих” (105). В малых городах
края, таких как Курган, Семик отмечался всеми жителями и в начале
60-х гг. XIX в. В середине XIX в. для большинства горожан Семик
превратился в веселый загородный праздник. В Ишиме, по свидетель-
ству городничего К.Кувичинского, из летних гуляний Семик был самым
веселым. Вместе с тем, часть горожан еще выполняла некоторые обря-
довые действия. В Ишиме в этот день девушки и молодые мужчины
завивали венки на березах, а на Троицу срывали их и, бросая в воду,
гадали. “Если венок поплывет, по мнению их, — писал Кувичинский, —
это предвещает благополучный год, когда же худо плывет, а тем более
тонет, — то наоборот” (106).
Для одного из важнейших христианских праздников, Троицы,
отмечавшейся на 50-й день после Пасхи и приходившейся на середину
мая — первую половину июня, было характерно сохранение традици-
онных черт. Светская часть праздника обычно была вынесена за пре-
делы города, в ближайшие лесные массивы. Во многих городах троицкое
гуляние происходило в одном и том же месте. Так, в Таре его устраи-
вали “на верхнем посаде при крайнем обывательском строении при вы-
езде в Тобольск” (107). В Кургане в этот день горожане, в том числе
“многие из курганской аристократии, отправлялись к Цареву городищу,
где и происходило народное гулянье” (108). В Томске троицкое гуляние
происходило на Воскресенской горе, на которой располагался и Троицкий
собор (109).
В малых городах края в первой половине XIX в. среди городского
простонародья еще сохраняются некоторые архаичные троицко-семицкие
обряды. М.М.Громыко доказала, что в XIX в. в крестьянской среде
традиционные формы древних обычаев, имевшие некогда обрядовый
смысл, переродились или перерождались в карнавальные (110). К со-
жалению, в источниках, отразивших народную культуру западносибир-
ского города, такие древние обычаи почти не встречаются. Кроме обычая
завивания венков в Ишиме, следует отметить интересные особенности
молодежных гуляний в дни троицкого цикла, которые имели место
в Барнауле в середине XIX в. В Барнауле, как писал С.И.Гуляев,
на Троицу и в духов день “девушки и мужчины играют на несколько
кругов, поют круговые песни, пляшут с березкой, которая увешена
лентами, платками и конфектами”. Вечером в духов день шли к реке
топить березку, с которой перед толпой плясала пожилая женщина,
а девушки в это время исполняли песню “Во поле березонька стояла”.
На берегу реки эту же песню исполняли еще раз, после чего толкали
женщину с березкой в воду на неглубокое место. Когда она выходила
из реки, ей подносили вина и все вместе с плясками и песнями возвра-
щались в город, где веселье продолжалось за полночь (111). В Барнауле,
по сравнению с бытованием этого обычая в крестьянской среде, изу-
132
ченного М.М.Громыко и В.К.Соколовой, имелось одно отличие ло-
кального характера: с березкой плясала не девушка или девочка,
а пожилая женщина.
По-видимому, древние троицко-семицкие обычаи имели место
не только в Ишиме, но и в других малых городах Западной Сибири,
так как сохранялись в Барнауле и в горнозаводских поселках, жители
которых были слабо связаны с сельским хозяйством и вели городской
образ жизни (112). Ряд факторов способствовал сохранению у горо-
жан троицко-семицких обрядов: Троица часто праздновалась совместно
с крестьянами окрестных сел, что придавало загородному гулянию,
по словам учителя курганского уездного училища А.Абрамова, наруж-
ность “сельского праздника” (113); участниками троицких обрядов были
женщины, которые, как правило, “составляли наиболее приверженную
традициям часть населения...” (114).
В отдельных городах народные гуляния устраивали и в другие
дни: в духов день, в воскресенье накануне петровского поста. В середине
XIX в. социальный состав участников этих гуляний не был одинаков
в разных городах. В Томске “благородная публика” почти перестала
посещать эти гуляния, а в Тобольске в духов день в 1859 г., как
отмечалось в одной газетной корреспонденции, “почти все наше обще-
ство и множество простого народа отправились за город, на гулянье
в лагерь” (115). Во всех праздничных гуляниях, которые проводи-
лись за городом, совместно участвовали жители обоих полов. Единствен-
ное исключение составлял день рождества богородицы, отмечавшийся
8 сентября. Этот праздник, который зафиксирован в среде горожан
Западной Сибири лишь в Ишиме, был женским. “После обеда женщины
отправляются в лес, — писал К.Кувичинский, — унося с собой вино
и яичницу, и там первое выпивают, закусывая последним. Потом рас-
ходятся по домам” (116).
В городах молодежь, как уже отмечалось, водила хороводы
на весенне-летних гуляниях. Разумеется, в хороводах участвовала моло-
дежь из демократической среды: небогатые купцы, мещане, канцеля-
ристы, разночинцы, мастеровые, крестьяне (117). В этой среде в запад-
носибирском городе до конца рассматриваемого периода удерживаются
традиционные народные танцы. В чиновничьем быту быстрее произо-
шло вытеснение русских танцев европейскими. Однако, в Барнауле
и Тобольске русские танцы исполнялись наряду с европейскими в бла-
городных собраниях и в конце 20-х — начале 30-х гг. XIX в.,
а в наиболее крупном уездном городе — Тюмени — они были в боль-
шом ходу и в середине XIX в. Акушерка М.Г.Григорьева в сентябре
1842 г. писала из Тюмени И.И.Пущину: “Вчера была на вечере, где
довольно весело провела время. Танцевала до упаду, два раза отличи-
лась в русской” (118). Однако в 1850-х гг. бальные танцы в крупных
133
городах Западной Сибири, как свидетельствовали современники,
проникли в широкие слои населения (119).
Интересные явления происходили в первой трети XIX в. в бальной
музыке. В Тобольске танцы в благородном собрании в то время проис-
ходили под аккомпанемент выступающих одновременно военного
оркестра и церковной капеллы. Пение сопровождало большинство евро-
пейских и национальных танцев. Аналогичное исполнение бальной му-
зыки было характерно и для Барнаула. Следует отметить, что такая свое-
образная бальная музыка производила должное впечатление не только
на местных жителей. “Меня, — писал известный ученый К.Ф.Ледебур, —
приятно поразило, когда я услышал у господина Фролова (томский
губернатор — А.К.) этих певцов на бале, устроенном в его доме,
и когда при исполнении полонеза инструментальная музыка чередова-
лась с хоровыми партиями” (120).
Особенностью балов, танцевальных вечеров, маскарадов был
широкий возрастной диапазон участников, в числе которых встречались
и дети. Это имело местно в 1820-х — 1830-х гг. в Омске, Тобольске,
Томске, Барнауле (121). В Омске на новогоднем балу в 1843 г. в доме
генерал-губернатора Западной Сибири князя П. Д. Горчакова участие
детей имело целью украсить праздник — из них была составлена
“тирольская кадриль” (122). В других случаях для детей либо устраивали
развлечения в отдельном зале, либо они веселились вместе со взрослыми.
Следует отметить, что вечера, устраиваемые специально для детей
и подростков, в то время организовывали по образцу взрослых балов,
включая и почти полное соблюдение временных рамок. В Тобольске
в “памятный день” посещения гимназии будущим монархом Алексан-
дром II гимназисты танцевали почти до полуночи (123). Этот факт,
как и участие детей и подростков на балах “общества”, представля-
ется далеко не случайным явлением, вызванным не простотой нравов,
а стремлением оказать на подрастающее поколение воспитательное
воздействие. Танцы, как убедительно доказал Ю.М.Лотман, были
“важным структурным элементом дворянского быта” (124), добавим,
и быта большинства чиновничества западносибирского города.
Одной из важных функций балов, как и других форм общест-
венного досуга, было сплочение чиновничьего общества. Но балы,
танцевальные вечера в городах Западной Сибири не в полной мере
выполняли эту задачу. Чинопочитание, которое вообще было характерно
для чиновничества старой России, проявлялось в западносибирском
городе с особой силой, что усугублялось почти полным отсутствием
в крае неслужилого дворянства и органов сословного дворянского
самоуправления. М.М.Сперанский с удивлением отметил огромное
влияние лиц, возглавлявших администрацию, на устройство досуга
горожан (125).
134
Эта же ситуация была характерна для западносибирского города
в конце рассматриваемого периода. Весьма показательным в этом отно-
шении является сопоставление балов и других общественных развлечений
середины 1850-х гг. в Омске и в Тобольске. Генерал-губернатор
Г.Х.Гасфорд и тобольский губернатор В.А. Арцимович не любили балы.
Но если Арцимович принимал меры для устройства общественных раз-
влечений, то Гасфорд, напротив, вмешивался в увеселения и публично
заявлял, что балы вредны, ибо отвлекают чиновников от службы (126).
В результате в Тобольске, как отмечали современники, за время
управления Арцимовича “общество” стало сплоченное, а в Омске люди
различных политических убеждений — от жандармского майора Гедде
до деятеля раннего сибирского областничества Г.Н.Потанина — гово-
рили о разобщенности чиновничества (127).
В быту отдельных категорий горожан определенное место зани-
мали некоторые календарные праздники, которые большинством го-
родских жителей уже не отмечались или их празднование носило семей-
ный характер. Это относится, например, к празднованию солдатами
в Омске в конце 50-х гг. XIX в. дня Николы весеннего — 9 мая. Этот
день занимал важное место в народном календаре русского населения
разных регионов страны (128). Сохранился любопытный источник
об этом торжестве в солдатской среде — рассказ “Ротный праздник”
писателя-народника Н.И.Наумова, служившего одно время в Омске
и хорошо знавшего быт нижних воинских чинов. В день Николы, 9 мая,
солдаты устраивали пир в складчину. Начиналось празднование с мо-
лебна, который служил специально приглашенный священник с прич-
том прямо в казарме. После молебна в казарме накрывали празднич-
ный стол. Затем приезжал ротный командир и поздравлял солдат
с праздником. После этой официальной части торжества начиналось
застолье. Роль ротного командира в нем ограничивалась тем, что он
первым выпивал “чарку”, после чего уезжал домой. С отъездом ко-
мандира в казарме исчезала чинная строгость и воцарялась непри-
нужденная атмосфера — начинались песни и пляски под бубен
и гармонию. Появлялись на пиру и женщины (129).
По сравнению с городами Европейской России, в которых со-
храняются в это время коллективные пиры — “братчины”, описанная
Н.И.Наумовым “никольщина” имела свои особенности. Если в россий-
ских городах, как отмечал М.Г.Рабинович, они, “по сути дела, слились
с храмовыми и престольными праздниками”, утратили замкнутость (130),
то в Омске в среде солдатских масс они сохранили корпоративный
характер и в середине XIX в. Присутствие женщин на этом общественном
солдатском пиру не меняло корпоративной сущности праздника.
Сохранение замкнутости солдатских братчин было связано не с укладом
135
общественного быта западносибирского города, а детерминировалось
значительной изолированностью нижних воинских чинов русской армии
от других горожан.
Праздничный общественный досуг состоял по своей структуре
из двух основных компонентов: торжественной части и культурно-
развлекательной. Торжественная часть включала в себя посещение
церкви, к которому в ряде праздников добавлялся и крестный ход,
военный парад, если в городе размещались войска, и часто официаль-
ный обед или ужин. Торжественная часть праздника была призвана
насаждать в умах и сердцах подданных идеи незыблемости и справед-
ливости монархического строя и православия, поэтому, за исключе-
нием обедов и ужинов, даваемых должностными лицами, в ней надле-
жало участвовать всем горожанам. Культурно-развлекательная часть
праздника обычно строилась по сословному (в середине XIX в. сословно-
классовому) принципу. Даже во время общегородских зрелищ
чиновничество, неслужащее дворянство и верхушка купечества
обособлялись от городского простонародья. Именно городская верхушка
в большей мере обслуживалась профессиональным искусством. Народ-
ные массы города были в основном ориентированы из-за сословных
ограничений и невысокого общеобразовательного уровня, как и сельское
население (131), на удовлетворение духовных и культурных потреб-
ностей преимущественно развитием непрофессионального творчества.
Хотя в середине XIX в. демократические слои населения крупных го-
родов Западной Сибири постепенно приобщались к формам проведения
досуга, характерным для чиновничества: маскарадам, концертам, спек-
таклям. В основе этого процесса лежало распространение европеизи-
рованных форм проведения досуга “вглубь” и развитие буржуазного
подхода к организации культурно-зрелищных мероприятий.
2. Ярмарки.
В конце XVIII в. собственные ярмарки имели примерно два из трех
городов Западной Сибири (132). В первой половине XIX в. происходило
повышение товарности крестьянских хозяйств, росло промышленное
и ремесленное производство, укреплялись социально-экономические связи
западносибирского региона с другими экономическими районами стра-
ны. Все эти социально-экономические процессы вели к росту торговли,
особенно ярмарочной (133). К концу 1850-х гг. ярмарки устраивались
почти в каждом городе Западной Сибири (134). При этом в западноси-
бирских городах ярмарки были более продолжительны, чем в центре
страны. Впрочем, как установил Б.Н.Миронов, большая продол-
жительность ярмарок — явление характерное не только для Сибири,
136
но и для других регионов нового заселения, а также для окраинных,
пограничных районов (135). Длительность ярмарок в городах Западной
Сибири к середине XIX в., по сравнению с концом XVIII в., существенно
увеличилась. Так, в 1790-х гг. лишь 4 ярмарки функционировали более
недели, а в конце 1850-х гг. таких ярмарок было уже И, из них
в Тобольске, Таре, Тюмени, Томске, Барнауле, Бийске, Колывани
торговля велась не менее месяца (таблица 2).
ТАБЛИЦА 2.
Ярмарки в городах Западной Сибири
Город Сроки проведения ярмарок
1790-е гг. 1858(1860) r.
Тобольск — l/I-l/II 20/V—20/VI
Березов 10/1 —10/11 1/VII-1/VIII —
Ишим 9—10/V 9-12/V
6 —7/XII 4-19/XII
Курган 25-30/XII 12— 19/III
26—27/X 23-29/X
25-30/XII 21-28/XII
Омск 15 —21/VIII троицкая
6-12/XII 20/XI —5/XII
Тара 2/III-20/V 20/IV-20/V 20/XII —5/XII*
Тюмень — l/I-l/II
Ялуторовск 2-6/II 2/II
25/III 25/III
троицын день 25/IX 6/XII
Томск 25/VI-25/VII 15/XII-15/1
Барнаул 21/VI —6/1
Бийск 24/XI-14/1
Колывань 24/XI —9/XII
Каинск 1-6/V —
Кузнецк — —
Мариинск — —
Таблица составлена по данным: Описание Тобольского намест-
ничества. Новосибирск, 1982; Ведомость о обороте торговли на ярмар-
ках и торжках, бывших в городах и селениях Тобольской губернии
за 1859 год //Тобольские губ. вед. 1859. №20. С.257; Сведения
о ярмарках Томской губернии за 1860 г. //Томские губ. вед. 1861.
№32. С.241-243.
137
Еще в конце XVIII в. на наиболее значительные ярмарки в города
приезжали не только окрестные крестьяне, но и торговцы из других
городов и округов. Например, на ярмарки в Ишим съезжались купцы
из Тобольска, Тюмени, Тары, Ялуторовска. Однако не во всех городах
ярмарки были многолюдны. Так, в Таре в начале XIX в., как отмечал
один из современников, устроена ярмарка, “но съезду на оную нисколь
не бывает” (136). Та же картина наблюдалась в 1860 г. в Кузнецке,
Каинске и Мариинске, в которых, “хотя и учреждены ярмарки, но
съезду на них не было”, как отмечалось в отчете о ярмарках в Томской
губернии в 1860 г. (137).
Во время ярмарок в некоторых городах численность населения
увеличивалась многократно: в Березове в 1840-х гг. до 3 тыс., то есть
почти вдвое, в Ялуторовске до 15 тыс. (в 6 раз), в Ишиме до 12 тыс.
(в 5 —6 раз). В Ишиме в конце 1850-х — начале 1860-х гг. во время
зимней Никольской ярмарки одновременно пребывало до 20 — 30 тыс.
чел.(138).
На ярмарках, особенно в южных городах Западной Сибири,
происходило интенсивное общение многонационального населения
региона, в котором участвовали и торговцы из Средней Азии и Казах-
стана. Такое многонациональное общение способствовало взаимо-
обогащению народных культур, придавало особый колорит и создавало
в городах приподнятую праздничную атмосферу. Разумеется, основ-
ным содержанием ярмарок была торговля. Однако известный француз-
ский историк Ф.Бродель, отметив роль ярмарок как оптовых рынков
для купцов, писал, что не следует пренебрегать и “огромным участием”
в них народа (139).
Для большинства участников ярмарок: мелких купцов, мещан,
разночинцев, ремесленников, купцов, — они служили важным средст-
вом общения, обмена новостями. Как отмечал один из наблюдателей,
сделки на тобольском рынке были незначительны, в них “более жизни
и часто картинного разнообразия” (140). Это разнообразие во время
ярмарок, когда “с утра до вечера, — как писал декабрист А.Е.Розен
о Кургане, — все было в движении: почти всякий продавец был вместе
и покупатель” (141), неизмеримо усиливалось. Даже в Омске, городе,
в котором военные составляли большинство населения, ярмарки были
желанным событием городского быта для мещан, купцов, разночин-
цев, казаков и солдат. Особое значение для омского простонародья
имела меновая торговля с “киргизами”, в которой активно участвовали
и жительницы города (142).
Праздничному мироощущению участников ярмарок способство-
вали и сами сроки их проведения. “Почти все ярмарки, — как установил
Р.М.Кабо, — происходили в один из церковных праздников” (143).
Большинство ярмарок в городах Западной Сибири устраивали в осенне-
138
зимний период, причем в середине XIX в. многие из них приходи-
лись на святки — один из наиболее веселых народных праздников.
Следует отметить, что в конце XVIII в., насколько это удалось выя-
вить, ни в одном из городов региона во время святок ярмарок не было,
в середине XIX в. на святках действовали ярмарки в Тюмени, Тобольске,
Кургане, Бийске и Барнауле. В целом сроки проведения ярмарок, как
правило, привязанные к каким-либо традиционным общерусским кален-
дарным праздникам, также создавали праздничную атмосферу.
Ярмарочное веселье нарастало постепенно. Обычно в день откры-
тия ярмарки утром в городском соборе служили молебен, на котором
обязательно присутствовали городские власти и “лучшие прихожане”.
После окончания службы верующие совершали из церкви крестный
ход на ярмарочную площадь, где духовенство служило еще один моле-
бен. Иногда торжественная часть первого ярмарочного дня включала
и некоторые дополнительные мероприятия, рассчитанные на то, чтобы
подчеркнуть важное значение этого события. Официальная часть была
особенно развернута в день открытия ярмарки в Тюмени — 15 января
1845 г. Эта ярмарка, по замыслу тюменских купцов и высшей адми-
нистрации Западной Сибири, должна была составить сильную конку-
ренцию Ирбитской и сыграть важную роль в деле социально-экономи-
ческого подъема города. В день ее открытия военные и гражданские
чиновники, местные и иногородние купцы в 8 часов утра отправились
на квартиру управляющего Тобольской губернией А.Н.Владимирова,
откуда в 9 часов утра прибыли в Архангельскую церковь. Литургию
отправлял специально приехавший в город епископ Тобольский и Сибир-
ский Владимир, который затем прочувственно произнес написанное
по случаю “Слово”. Из церкви был устроен пышный крестный ход,
возглавляемый высшими светскими и духовными властями губернии.
Когда процессия достигла ярмарочной площади, посреди гостиного двора
состоялось молебствие “о здравии виновников сего торжества”, по окон-
чании которого крестный ход прошествовал по городским улицам в цер-
ковь. Вскоре, в два часа дня, в здании благородного собрания начался
обед для 250 избранных, чье угощение оплатило городское общество.
По завершении торжественных церемоний на ярмарке бойко
закипала торговля и появлялись всевозможные ярмарочные развлечения.
На ярмарках выступали дрессировщики, фокусники, кукольники, гим-
насты, акробаты, вольтижеры. В середине XIX в. выступления артистов
имели место не только на наиболее крупных в Западной Сибири ярмар-
ках, но и на менее значительных, имевших преимущественно лишь
местное значение, как Екатерининская в Таре, на которую иногда
в 1850-х гг. приезжали “странствующие фокусники и комедианты с кук-
лами” (145). Однако в первой трети XIX в. наблюдатели не зафикси-
ровали на ярмарках в западносибирских городах выступления про-
139
фессиональных артистов. Вероятно, таких выступлений еще не было
из-за редкого появления в те годы в регионе гастролеров из Европей-
ской России.
Однако на ярмарках выступали местные мастера разговорного
жанра — “балагуры”, “штукари”. К сожалению, никаких подробностей
о выступлениях этих полупрофессиональных артистов не сохранилось.
Известно лишь, что уже в 30 —40-х гг. XIX в. они, как и в центре
страны, выступали на ярмарках в городах Западной Сибири. Все тот
же А.Е.Розен писал, что в Кургане во время ярмарок “возле шалашей
острили балагуры, мальчики играли на гармонике” (146). По-види-
мому, здесь речь идет не просто о любителях-острословах, но о людях,
которые получали гонорар за свой комический дар. Видимо, их сосед-
ство с музыкантами и место, где они находились — возле “шалашей” —
это не случайный набор в описании, оставленном декабристом. Бала-
ганы, как отмечает А.Ф.Некрылова, были центром ярмарки, гулянья
в русском городе (147). О том, что “штукари” в Тобольске получали
плату за свои выступления, сообщается в письме Н.Д.Фонвизиной
к И.И.Пущину от 5 мая 1848 г. (148). Наконец, сведения о выступле-
ниях “штукарей” и о существовании “балаганов для увеселения” со-
держатся в сметах доходов и расходов ряда городов региона (149).
Со второй половины 1840-х гг. на ярмарках появились шарман-
щики, владельцы “райков” — подвижных панорам с видами городов
и увеселительными картинками. Эти аттракционы получили повсемес-
тное распространение на народных гуляниях в русском городе в сере-
дине XIX в. (150). Известно, что в это время на народных гуляниях
в Томске выступали шарманщики и раешники (151), поэтому они, не-
сомненно, появлялись и на многолюдных ярмарках в других городах:
в Тюмени, Ишиме, Ялуторовске. Именно в таких местах разгула
праздничной толпы у них была возможность неплохо заработать.
Помимо сектора зрелищ и развлечений, который в той или иной
мере присутствовал в середине XIX в., видимо, на всех ярмарках,
в Тюмени в 1850-х гг. в ярмарочное время гастролировали театральные
труппы. В частности, в 1858 г. здесь выступала труппа Глушакова (152).
Очевидно, что театральные коллективы и ранее заезжали на ярмарки
в этот старинный сибирский город. О чем свидетельствует и характер
сообщения о приезде актеров — в газетной заметке этот факт упомянут
без всяких комментариев, что не могло бы иметь места, если бы теат-
ральные гастроли во время ярмарки в Тюмени состоялись впервые,
ибо авторы корреспонденций в местных газетах всегда стремились под-
черкнуть это обстоятельство.
Ярмарки, на которые съезжались многочисленные участники
из разных сел и городов, были самым подходящим местом для устрой-
ства сомнительными дельцами подпольных лотерей. Такие несанкцио-
140
нированные лотереи вызывали недовольство правительственных
чиновников. Так, 24 февраля 1837 г. управляющий Омской области
указал городничему на недопустимость впредь подобных явлений (153).
Недовольство начальства было вызвано не столько заботой о доверчи-
вом простонародье, которое могло стать жертвой мошенничества со сто-
роны организаторов, сколько тем обстоятельством, что все доходы
от лотерей оставались, минуя казну, в руках частых лиц.
Возможности проведения досуга на ярмарках у лиц из городской
верхушки были шире, чем у рядовых горожан и крестьян. Для чинов-
ничества и купечества, если ярмарки проходили в осенне-зимний пери-
од в городах “большой четверки” и Тюмени, распахивались двери бла-
городных собраний. В этих собраниях местные и приезжие чиновники
и купцы коротали вечера за карточными столами, а иные танцевали,
посещали спектакли и концерты. На крупнейшую в Западной Сибири
тюменскую ярмарку любили приезжать и высокопоставленные лица:
генерал-губернатор П.Д.Горчаков, тобольский гражданский губернатор
К.Ф.Энгельке и их преемники. В присутствии высокого начальства
обстановка в тюменском благородном собрании была проникнута духом
чинопочитания. Чиновник из среды столичной “золотой молодежи”
Б.В.Струве был неприятно поражен церемонностью и угодливостью,
проявляемой присутствовавшими при приезде и отъезде из собрания
Энгельке (154). Часть купцов, не довольствуясь чинными развлечени-
ями, предлагаемыми благородными собраниями, предпочитала прово-
дить время в трактирах, харчевнях и питейных домах.
В доиндустриальную эпоху в городах Западной Сибири сеть
общественного питания была развита чрезвычайно слабо, но во время
ярмарок она существенно расширялась. Торговля горячей пищей,
напитками и лакомствами процветала на ярмарочной площади. Вот что
писал об этом в своих воспоминаниях о Кургане 1830-х гг. А.Е.Розен:
“По сторонам и по углам стояли шалаши с самоварами, со сбитнем, с пря-
никами и закусками; ... разносчики толкались взад и вперед...” (155).
В середине XIX в. даже на небольших ярмарках местного значения
стали появляться заведения общественного питания, принадлежавшие
частным лицам и функционировавшие лишь во время ярмарок, так как
постоянное население русских провинциальных городов в то время
было ориентировано в бытовых вопросах почти целиком на самообслу-
живание. В Таре в 1850-х гг. на Екатерининской ярмарке, продолжав-
шейся с 24 ноября по 20 декабря, как писал краевед Г.К.Колмогоров,
открывались “что-то вроде трактира и несколько харчевен” (156).
По окончании торгового дня оставшиеся в городе участники
ярмарки перебирались в трактиры, харчевни и питейные дома. Многие
торговцы “гуляли” в снятых на срок ярмарок квартирах. Однако за-
стольное времяпрепровождение было характерно не только для гостей
111
города, но и его постоянных жителей. Поэтому во гфемя ярмарок
резко возрастало потребление алкоголя, что отмечалось не только в мал-
ых городах, население которых в тот период многократно увеличива-
лось, но и в тех городах, где доля прибывших на ярмарки была
незначительна в сравнении с постоянным населением. Так, в Омске,
по сведениям полиции, потребление спиртных напитков возрастало
в мае и в августе, то есть во время Троицкой и Введенской ярмарок,
не отличавшихся ни большими оборотами, ни многолюдством приез-
жих торговцев (157).
О негативных явлениях в общественном быту, которые со-
провождали ярмарки, иногда вскользь упоминают и официальные до-
кументы, например, “Описание Ишимской Никольской ярмарки быв-
шей в 1857 году”. Его автор чиновник общего губернского управления
М.Смоленский отметил, что в 1857 г. ярмарка “производилась тихо
и чинно”. Но поскольку так бывало далеко не всегда, он, дабы на-
чальство не заподозрило его в необъективности, добавил: “Конечно,
и сибирские купцы не жалели шампанского для заезжих гостей и обильно
спрыскивали им свои барыши, хотя не большие; но только веселились
они отнюдь не в гостиницах, последняя посещалась одними петропав-
ловскими татарами” (158).
Впрочем, было бы странно ожидать от участников ярмарок
соблюдения всех норм благовоспитанности и благопристойности. “Яр-
марки — это шум, гам, песенки, это народное ликование, мир, вы-
вернутый наизнанку, беспорядок, а при случае и волнение”, — писал
Ф.Бродель, обобщая характерные черты ярмарок в Европе (159).
Никаких волнений на ярмарках в западносибирских городах не про-
исходило, но все остальное было в избытке. Непременным спутником
ярмарок была проституция. Неофициальной столицей сибирской про-
ституции в XVIII — первой половине XIX в. слыл Томск. Этими
сомнительными лаврами увенчали его иностранные путешественники.
Если они могли сгустить краски, то свидетельство управляющего Томской
губернией статского советника Соколовского заслуживает большего
доверия. В 1827 г. он обвинялся в насильственном растлении солдат-
ской дочери. Признав факт интимной близости с девушкой, чиновный
ловелас отрицал применение насилия и для доказательства своей пра-
воты выдвинул необычный аргумент, который, будучи недостоверным,
мог пробить брешь в его линии защиты и навлечь на него замечание
высших властей о недопустимости голословного обвинения женского
пола целого города со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Соколовский заявил, что при первой встрече с девушкой “о согласии
ее вовсе не спрашивал, зная совершенно, что в городе Томске женщины
низшего класса, начиная от 11-ти лет, готовы идти куда угодно,
по первому мановению мужчины” (160). Сказано, конечно, сильно,
142
но со знанием дела. Любвеобильный управляющий губернии в своих
показаниях в эпоху, когда сексуальные отношения вне брака подлежали
безусловному моральному осуждению, признавался, что не считает “тяж-
ким грехом обыкновенные временные связи мужчины со свободною
женщиною, разумеется, по обоюдному согласию...” (161). Утвержде-
ние Соколовского о возрасте вступления во взрослую жизнь девочек
может показаться сильно преувеличенным, но спустя 12 лет теща извест-
ного краеведа С.И.Гуляева в частном письме жаловалась на дочерей
барнаульских чиновников горного ведомства, которые с одиннадцати-
летнего возраста не хотели учиться, а интересовались лишь нарядами
и женихами (162).
Каков был социальный портрет томской проститутки? Его при-
близительные контуры позволяют очертить свидетельские показания
из дела Соколовского, среди которых имеются допросы и 6 жриц
любви в возрасте от 14 до 22 лет. Четверо из них — дочери нижних
воинских чинов, 1 мещанка и 1 крестьянка. Все они вступили на нелег-
кую стезю порока в возрасте не моложе 13 лет. Из дела известны
и две сводни: вдова губернского секретаря 42 лет и поселыцица
(в прошлом унтер-офицерская жена) 38 лет. Объединял девушек ве-
селого поведения и своден не только общий промысел, но и одинаковый
образовательный уровень — все они были неграмотны (163).
Впрочем, некоторые города не отставали в этом отношении от Том-
ска. Так, среди общероссийских ярмарок, отличавшихся наибольшим
разгулом, Б.В.Струве называл и тюменскую, во время которой купцы
проявляли “полнейшую разнузданность во всех отношениях, будто семья
не существует” (164).
Несмотря на некоторые теневые стороны, ярмарки, в целом,
имели положительное значение для общественного быта горожан. Они,
особенно в малых городах, были чрезвычайным событием городской
жизни. “Приезды из ярмарок, — писал П.Шюц, — вообще в Сибири
составляют эпоху” (165). Ярмарки действительно оживляли, наполняли
жизнью маленькие западносибирские города. В сферу разнообразных
ярмарочных развлечений, устраиваемых и стихийно возникавших на тор-
говых площадях, в питейных заведениях и трактирах, в домах местных
жителей, оказывались непосредственно вовлечены горожане разных
возрастов и состояний. С.И.Гуляев в своих “Заметках о Барнауле”
отметил, что, когда зимой в город для торговли приезжали крестьяне,
то у горожан всех возрастов находилось дело, включая и престарелых
старушек, которые “рассказывают своим постояльцам бывалые дико-
вины. Да уж рассказывают-то так, что православный мужичек,
не бывалый в городе, от удивления рот раскроет, забывает даже, что
пред ним стоит еще не початая посудина с известным по всей России
напитком, а пельмени уже совсем остыли” (166).
143
Ярмарки, смешивая в единую праздничную толпу крестьян
и городских модниц, важных чиновников и женщин легкого поведения,
деловитых купцов и праздных повес, почтенных матерей семейств
и развеселых народных артистов, выполняли самые разные культур-
ные функции: удовлетворяли потребности в зрелищах и развлечениях,
в общении, служили средством приобретения новых знаний и новых
впечатлений, открывали более широкие, чем обычно, возможности
реализации культурно-творческой активности рядовым горожанам.
Ярмарки были также своеобразным ретранслятором городской куль-
туры для сельских жителей. Благодаря гастролям артистов и музыкан-
тов во время ярмарок у жителей малых городов появилась возмож-
ность приобщиться к новым формам проведения досуга, стать потре-
бителями творчества профессиональных мастеров культуры. На ярмар-
ках, особенно в середине XIX в., возникала значительно более раз-
ветвленная, чем в будни, сфера общественных развлечений и зрелищ.
При этом общими для всех были лишь развлечения на ярмарочной
территории, а за ее пределами досуг каждого человека был в основном
раскрашен в цвета, определенные его социальным статусом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мазаев А.И. Праздник как социально-художественное явление. М., 1978. С.9.
2. ПСЗ-I. Т.ХХХП. №25669.
3. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.96.
4. Бабков И.Ф. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859 —
1875 гг. СПб., 1912. С.24.
5. Золотов П. Листок из омской хроники // Акмолинские об л. вед. 1872.
№24. С.4-5.
6. Соколовский В.И. Одна и две, или Любовь поэта. М., 1834. 4.2. С. 170;
Белов И. Путевые заметки и впечатления по Западной Сибири. М., 1852. С.41, 79;
Золотов П. Несколько слов об Омске //Акмолинские обл. вед. 1872. №22. С.5;
Знаменский М.С. Тобольск в сороковых годах //Наш край. 1925. №8 — 9. С.5.
7. Город глазами художников. Л., 1978. №47, 121, 137.
8. Костров Н. Открытие Томской губернии в 1804 г. //Томские губ. вед.
1869. №143. С.6.
9. Дневник графа М.М.Сперанского //В память графа М.М. Сперанского.
СПб., 1872. С. 19; Житель г.Тюмени. Тюмень, празднование 26 августа 1858 г. //
Тобольские губ. вед. 1858. №39. С.616.
10. ГАОО. Ф.19. Оп.1. Д.26. Л.1-1 об.
И. Тобольские губ. вед. 1857. №13. С. 106.
12. Н.В. Местные известия // Томские губ. вед. 1858. №35; Житель
г.Тюмени. Тюмень... С.615; Золотов П. Несколько слов об Омске. №22. С.5.
13. РО РНБ. Ф.73. Д.236а. Л.54-55.
14. Цит. по: Расторгуев Е. Посещение Сибири в 1837 г. его императорским
высочеством государем наследником цесаревичем. СПб., 1841. С.25.
144
15. Там же. С.26 —28
16. ГАОО. Ф.З. Оп 2. Д.2522. Л.1 —1 об
17. АГО. Р61. Д.25. Л 19.
18 Костров Н. Открытие Томской губернии в 1804 г С 6
19 Там же
20. РО РНБ. F.IV. Д.698 Л.268 об.-269.
21. Там же.
22. Цит по- Предтеченский А.В. О В.Горский и его “Записка” // Воспо-
минания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1933. С. 186—187
23. Губарев К. От Тобольска до Березова // Современник. 1863. №1 — 2. С.378.
24. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта в уездных городах и селах
Сибири // Северная пчела. 1859. №67. С 265.
25 Словцов П.А. Прогулки вокруг Тобольска в 1830 г. М., 1834. С. 18.
26. Губарев К От Тобольска до Березова. С.378.
27. РО РГБ. Ф.319. П.4. Д.37. Л.11.
28. Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов. СПб , 1872. С. 109.
29. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта .. С.265.
30. Ф. Известия, сообщенные из Омска //Тобольские губ. вед. 1858 №8. С 86.
31. Ефименко П.С. О Яриле, языческом божестве русских славян //Записки
РГО по отд. этнографии. Вып.2. СПб., 1869. С.80, 81, 111; Фаминцын А.С. Божества
древних славян. СПб., 1884. С.210 —213.
32. Замахаев С.Н., Цветаев Г.А. Историческая записка о Тобольской гимназии.
Тобольск, 1889. С. 165; Золотов П. Несколько слов об Омске. №22. С.5; ГААК.
Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.ЗЗ, 47, 49-50.
33. О.П. Театр в городе Томске //Томские губ. вед. 1858. №22. С.173—174.
34. Ландау С.Г. Из истории драматического театра в Омске. Омск, 1950. С.7.
35. Андреев И. Домовая летопись Андреева по роду их, писанная капитаном
Иваном Андреевым в 1789 г. //ЧОИДР. 1870. Кн.4. С.130.
36. ГАРФ. Ф.109. 1 экспед. 1844 г. Д.247. 4.48. Л.7-7 об.
37. Коцебу А. Достопамятный год моей жизни. СПб., 1879. 4.1. С. 157.
38. Белов И. Путевые заметки... С.26; Золотов П. Несколько слов об Омске.
№22. С.5; ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.7.
39. Исторический очерк образования и развития Сибирского кадетского
корпуса: 1826—1876. Омск, 1884. С.22.
40. РГАЛИ. Ф.765. Оп.2. Д.50. Л.7 об.
41. Семенов С. Декабристы в Ялуторовске //Сибирский архив. 1913. №6 —
8. С.280.
42. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.55. Л.1-2.
43. РГАЛИ. Ф.765. Оп.1. Д.116. Л.28.
44. ГАТО. Ф.99. Оп.1. Д.260. Л.22; Ф.125. Оп.1. Д.43. Л.26-27; Ф.245.
Оп.1. Д.5. Л.90-96.
45. Маркова И.Б. Досуг сибирских чиновников в первой половине XIX в.
// Культурно-бытовые процессы у русских Сибири. XVIII — начало XX в.
Новосибирск, 1985. С.45.
46. Андреев И. Домовая летопись... С. 130, 152, 157.
47. Иркутская летопись. Иркутск, 1911. С.210.
48. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.119 об.
49. Заангарский сибиряк. Томская современность //Томские губ. вед. 1858.
№6. С.15-16.
50. Белов И. Путевые заметки... С.83; Семейная хроника в письмах матери,
отца, братьев, сестер, дяди Д.И.Менделеева. СПб., 1908. С.62, 151; РО РГБ. Ф.319.
П.4. Д.37. Л.И.
145
51. Токарев С.А., Филимонова Т.Д. Обряды и обычаи, связанные с расти-
тельностью //Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы: Исто-
рические корни и развитие обычаев. М., 1983. С. 150
52 Небольсин П. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. СПб , 1850. С. 150;
РО РГБ Ф319. П.4. Д37. Л.И; ГААК. Ф.163. On 1. Д.18. Л.105 об.-108
53. АГО Р.61 Д.ЗЗ. Л.З об.
54. Тоболяк. Тобольск, 6 января // Тобольские губ. вед. 1868. №2.
55. РО РГБ. Ф.319. П.4. Д.37. Л.11-11 об.
56 Авдеева Е. Очерки масленицы в Европейской России и Сибири, в горо-
дах и деревнях //ОЗ. 1849. Т.62. №2. С.224; Белов И. Путевые заметки.. С.27.
57. Андреев И. Домовая летопись... С. 130.
58. Белов И. Путевые заметки... С.27, АГО. Р.61. Д.5. Л.10, См. илл.:
Гончарова Н.Н. Е.М.Корнеев. Из истории русской графики начала 19 века. М.,
1987. №82.
59. Авдеева Е. Очерки масленицы .. С.222.
60. Росписи доходов и расходов города Тобольска на 1858 г. //Тобольские
губ. вед. 1858. №33. С.535; АГО. Р.61. Д.23. Л.97 об., ГАОО. Ф.384. Оп.2
Д.40. Л.95 об.-96, ТФ ГАТО. Ф.329. Оп.550. Д.34. Л.32 об.-33.
61. Заангарский сибиряк. Томская современность. С.45; Росписи доходов
и расходов Тюмени на 1858 г. //Тобольские губ. вед. 1858. №37. С.583.
62 Белов И. Путевые заметки... С.28.
63. Город глазами художников. №150.
64. Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Т.1. Иркутск, 1979. С.237.
65. Белов И. Путевые заметки. . С.29.
66. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.265.
67. Громыко М.М Традиционные нормы поведения и формы общения рус-
ских крестьян XIX в. М., 1986. С.252.
68. Белов И. Путевые заметки... С.29.
69. ГАОО. Ф.382. Оп.1. Д.1. Л.1.
70. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.265.
71. РО РГБ. Ф.319. П.2. Д.7. Л.2 об.
72. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.265.
73. Там же. С.265; Местные известия // Тобольские губ. вед. 1858.
№9. С.116.
74. Белов И. Путевые заметки... С.27; АГО. Р.62. Д.З. Л.7.
75. АГО. Р.61. Д.ЗЗ. Л.5 об.
76. Шашков С.С. Из путевых воспоминаний // Сибирская живая старина.
Вып.7. Иркутск, 1926; О.П. Кулачные бои в Томске // Томские губ. вед. 1858.
№27. С.214-220.
77. О.П. Кулачные бои в Томске. С.216.
78. Сененко С. Из Тюмени // Тобольские губ. вед. 1863. №47. С.413;
Чукмалдин Н. Из Тюмени //Тобольские губ. вед. 1863. №35. С.289.
79. О.П. Кулачные бои в Томске. С.215.
80. Рабинович М.Г Очерки этнографии русского феодального города. М.,
1978. С.165-166.
81. Там же. С. 160.
82. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.265.
83. Авдеева Е.А. Записки и замечания о Сибири. М., 1837. С.55.
84. ТФ ГАТО. Ф.144. Оп.1. Д.93. Л.76 об.
85. Струве В. Воспоминания о Сибири. СПб., 1889. С. 16.
86. РО ИРЛИ. Ф.11. Д.66. Л.13 об.
87. Финш О., Брем А. Путешествие в Западную Сибирь. М., 1882. С.61.
146
88. Заангарский сибиряк. Томская современность. С.45; См. илл.: Копылов
А.Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала XIX в. Новосибирск, 1974;
АГО. Р.55. Д.36. Л.З; Р.61. Д.25. Л.18 об.
89. Рабинович М.Г. Очерки этнографии... С. 169.
90. АГО. Р.55. Д.36. Л.1.
91. Ровинский Д.А. Русские народные картинки. Т.5. СПб., 1881. С.231.
92. О.П. Современное известие //Томские губ. вед. 1858. №15. С.115—116.
93. АГО. Р.61. Д.ЗЗ. Л.5 об.-6.
94. См. илл.: Копылов А.Н. Очерки культурной жизни...
95. ГАОО. Ф.384. Оп.2. Д.28. Л.6.
96. ТФ ГАТО. Ф.329. Оп.550. Д.34. Л.32 об.-33; АГО. Р.61. Д.23. Л.97 об.
97. Росписи доходов и расходов города Тюмени на 1858 г. С.583; Росписи
доходов и расходов Тобольска на 1858 г. С.535.
98. Колмогоров Г. Очерк простонародного быта... С.266; АГО. Р.55. Д.36.
Л.1 об.-2 об.; ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.36. Л.4 об.-5.
99. Белов И. Путевые заметки... С.78; АГО. Р.61. Д.25. Л. 19.
100. РО РГБ. Ф.319. П.2. Д.14. Л.14.
101. Ярославцев А.К. Петр Павлович Ершов. С.77; Белов И. Путевые
заметки... С.78.
102. Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII —
первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975. С.85.
103. Описание Тобольского наместничества. Новосибирск, 1982. С.276.
104. Кораблев С. Московские гуляния. М., 1855. С.43.
105. Описание Тобольского наместничества. С.276.
106. АГО. Р.61. Д.25. Л.19; ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.36. Л.7 об.-8.
107. Описание Тобольского наместничества. С.276.
108. АГО. Р.61. Д.25. Л.18 об.-19.
109. Як. Андр. Сибирская старина //Томские губ. вед. 1860. №52. С.383.
110. Громыко М.М. Традиционные нормы... С. 199.
111. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.214. Л.93 об.-94.
112. Там же; АГО. Р.62. Д.З. Л.7.
ИЗ. АГО. Р.61. Д.25. Л.19.
114. Громыко М.М. Традиционные нормы... С. 122.
115. Як. Андр. Сибирская старина. С.383; Местные известия //Тобольские
губ. вед. 1859. №23. С.309.
116. ГАРФ. Ф.815. Оп.1. Д.36. Л.7 об.-8.
117. Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири. Кн.1. СПб., 1886. С. 149;
АГО. Р.55. Д.36. Л.3-3 об.; Р.61. Д.28. Л.8.
118. РО РГБ. Ф.243. П.1. Д.40. 27.IX.1842. Л.1.
119. О.П. Театр в городе Томске //Томские губ. вед. 1858. №22. С.173;
ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.2146. Л.133 об.
120. Штейнпресс Б.А. А.А.Алябьев в тобольской ссылке // Советская
музыка. 1940. №10. С.57; Ледебур К.Ф. Путешествие по Горному Алтаю и пред-
горьям Алтая // Краеведческие записки. Вып.2. Барнаул. 1959. С.302.
121. Берг Н.В. Посмертные записки //PC. 1890. №2. С.319; Золотов П.
Несколько слов об Омске. N22. С.5; Рейхель М.К. Отрывки из воспоминаний
М.К.Рейхель и письма к ней А.И.Герцена. М., 1909. С.8; ГААК. Ф.163. Оп.1.
Д.18 Л.102 об.- 103.
122. Письмо из Омска от 7 января 1843 г. //Северная пчела. 1843. №26.
123. Замахаев С.Н., Цветаев Г.А. Историческая записка... С.III.
124. Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина “Евгений Онегин”: Комментарии.
Л., 1983. С.79-89
147
125. Письма М.М.Сперанского к его дочери из Сибири //РА. 1868. №11.
С.1696 - 1697.
126. Скропышев Я.С. Тобольская губерния в пятидесятых годах: 1854 —
1858 гг. //В.А.Арцимович. Воспоминания. Характеристики. СПб.,1904. С.22; РО
ИРЛИ. Ф.11. On 1 Д.66 Л.12— 12об.; Губарев К. От Тобольска до Березова. С.376.
127. Тобольские губ. вед. 1858. №15. С.306; ГАРФ. Ф. 109.1 экспед. 1844г.
Д.247. 4.48. Л.6 об —7.
128. Громыко М.М. Трудовые традиции... С.88; Бернштам Т.А Русская
народная культура Поморья в XIX — начале XX в. Л., 1983. С. 152.
129. Наумов Н.И. Мирные сцены военного быта // Светоч. 1861. №11.
С.83-97.
130. Рабинович М.М. Очерки этнографии... С. 140.
131. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения... С.274.
132. Рассчитано по: Описание Тобольского наместничества.
133. Кабо Р.М. Города Западной Сибири. М., 1949. С.96—149.
134. Ведомость о обороте торговли на ярмарках и торжках, бывших в городах
и селениях Тобольской губернии на 1858 год // Тобольские губ.вед. 1859. №20.
С.257; Сведения о ярмарках Томской губернии за 1860 год // Томские губ.вед.
1861. №32. С.241-243.
135. Миронов Б.Н. Внутренний рынок России во второй половине XVIII —
первой половине XIX в. Л., 1981. С. 136.
136. Описание Тобольского наместничества. С.261, 275.
137. Сведения о ярмарках... С.243.
138. Военно-статистическое описание Российской империи. Т.17. 4.1. СПб.,
1849. С.56, 58, 62; Памятная книжка для Тобольской губернии на 1864 г. Тобольск,
1864. С.100.
139. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV —
XVIII вв. Т.2. М., 1988. С.76.
140. Живописное путешествие по Азии. T.I. М., 1839. С.34.
141. Розен А.Е. Записки //03.1876. №8. С.498.
142. Белов И. Путевые заметки... с.62 — 63; Воссели В. Сатовка в Омске //
Заволжский муравей. 1832. Ч.З. №19. С.1053—1054.
143. Кабо Р.М. Города Западной Сибири. С. 126.
144. Тюмень // Московские ведомости. 1845. №213.
145. Колмогоров Г. Город Тара и его округ, Тобольской губернии //ЖМВД.
1856. №9. С.37.
146. Розен А.Е. Записки. С.498.
147. Некрылова А.Ф. Русские народные городские праздники, увеселения
и зрелища. Конец XVIII - начало XX в. Л., 1984. С. 148. РО РГБ. Ф.243. П.4.
Д.ЗЗ. Л.13.
148. РО РГБ. Ф.243. П.4. Д.ЗЗ. Л.13.
149. Показательно, что Тобольский комитет административной статистики, рас-
сматривая проект положения о городских доходах, констатировал, “что в последнее
время (середина 1840-х гг. — А.К.), год от году более путешествуют в Сибирь
из России эквилибристы, штукмейстеры и другие подобные лица”. ( ГАОО. Ф.З.
Оп.2. Д.2148. Л.581).
150. Некрылова А.Ф. Русские народные городские... С. 18 —22.
151. О.П. Современное известие //Томские губ. вед. 1858. №15. С. 116:
НБ ТГУ. В.786. Л.73.
152. Местные известия //Тобольские губ. вед. 1858. №9. С. 115—116.
153. ГАОО. Ф.11. Оп.1. Д.133. Л.107.
154. Струве Б.В. Воспоминания о Сибири. С. 12—13.
148
155. Розен А.Е. Записки. С.498 —499.
156. Колмогоров Г. Город Тара... С.37.
157. ГАОО. Ф.14. Оп.1. Д.134 Л. 9об.
158. ГАОО. Ф.З. Оп.З. Д. 3570. Л.119.
159. Бродель Ф. Материальная цивилизация... С.73.
160. РГИА. Ф.1376. Оп.1. Д.90. Л.62
161. Там же. Л.22.
162. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.18. Л.102-102 об.
163. РГИА. Ф.1376. Оп.1. Д.90.
164. Струве Б.В. Воспоминания о Сибири. С. 12.
165. Шюц П. Письма о Сибири //Северная пчела. 1839. №83. С.331.
166. ГААК. Ф.163. Оп.1. Д.214. Л.93-93 об.
149
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В первой половине XIX в. общественный быт западносибирского города
испытал на себе воздействие различных социально-экономических
и социально-политических факторов. Все основные изменения внутри-
политической ситуации в стране оказывали заметное влияние на об-
щественную жизнь горожан региона. Интенсивность общественной
жизни была наиболее высокой в “Александровы дни”, то есть в начале
XIX в. — в первые годы правления Александра I, когда правительство
взяло курс на лавирование, обещание перемен и проведение отдельных
реформ, и особенно во второй половине 1850-х гг. — в годы царство-
вания Александра II, когда в Западной Сибири, как и во всей Россий-
ской империи, произошло пробуждение гражданского общества. Од-
нако подъем общественной жизни в канун буржуазных реформ не затро-
нул все же непосредственно большинство населения западносибир-
ского города.
Общественный быт городского населения Западной Сибири в пер-
вой половине XIX в. сохранил в основном сословный характер. Об-
щественная жизнь податных слоев горожан концентрировалась пре-
имущественно вокруг деятельности органов местного самоуправления.
Хотя основная масса горожан не слишком ценила самоуправление,
в городах региона, достигших сравнительно высокого уровня социально-
экономического развития (при условии, что в них была высока доля
податного городского населения в общей численности жителей),
как и в Восточной Сибири, авторитет органов городского самоуправ-
ления и престиж выборных должностей были выше, чем в целом
по стране. Это объясняется спецификой социального состава населения
и особенностями всего хода освоения русскими Сибири. В работе коми-
тетов и отделений немногочисленных общественных организаций
до середины XIX в. участвовал лишь очень узкий круг лиц из город-
150
ской верхушки. Сама история этих обществ не была ни долгой, ни счаст-
ливой. В первую очередь в этом было повинно самодержавие, которое,
опасаясь любой общероссийской общественной деятельности, стремилось
поставить все общественные организации под жесткий бюрократичес-
кий контроль, а в случае каких-либо малейших сомнений в лояльности
и вовсе запретить их, как случилось с масонскими ложами и Российским
библейским обществом. Единственной сферой общественного быта,
объединявшей горожан всех сословий, была религия. Однако в первой
половине XIX в. в связи с конфессиональной неоднородностью населе-
ния западносибирских городов православная приходская община в неко-
торых из них (Тюмени, Томске) не стала общепризнанным центром
даже для всего русского городского населения. В целом в условиях
абсолютизма общественная жизнь западносибирского города не позво-
ляла горожанам в полной мере реализовать свою социальную активность.
В связи с отсутствием таких специализированных учреждений
культуры, как театры и филармонии, а также редкостью гастролей
в Западной Сибири профессиональных музыкантов и театральных кол-
лективов, образовавшуюся культурную нишу заполняли местные люби-
тельские артистические силы, состоявшие до середины 1850-х гг. почти
исключительно из чиновников и членов их семей. Неформальными
центрами театрально-концертной жизни городов долгое время оставались
учебные заведения и воинские части, командование которых распола-
гало необходимыми средствами на подготовку военных музыкантов.
Вообще в рассматриваемое время без участия армии невозможно пред-
ставить ни культурно-театральную жизнь западносибирского города,
ни городские праздники. Однако отчетливо прослеживается линия на пе-
реход инициативы в культурно-развлекательной сфере из рук “началь-
ников” (губернаторов, генералов и других высших чинов) в руки
общественности, будь то благородные собрания или частные лица, на-
деленные даром привлекать и объединять творческих людей.
С середины 1850-х гг. в образованных слоях общества становится
модным участвовать в различных мероприятиях по созданию новых
учреждений культуры: женских и воскресных школ, публичных биб-
лиотек, а также различных заведений социальной сферы. Сам спектр
реализации общественной активности горожан в это время заметно
расширяется. В общественную деятельность энергично включились
и женщины из высших и средних слоев городского населения. Все
вышесказанное в полной мере относится только к городам “большой
четверки”, к которым в конце 50-х гг. XIX в. приблизилась Тюмень.
Анализ общественного быта отдельных городов позволяет сделать вывод
о зависимости уровня развития городской культуры от следующих
факторов [в порядке убывания]: 1) общая численность населения —
порог для устойчивого функционирования основных сфер культуры
151
примерно 10 тыс. чел., в числе которых должна быть значительная
доля чиновничества; 2) официальный статус города; 3) рост образова-
тельного уровня горожан; 4) уровень социально-экономического развития
города. Поэтому военно-бюрократический Омск, будучи слаборазви-
тым экономически, опережал в социокультурном отношении такие
экономически развитые города, как Томск и Тюмень. Однако, благодаря
социально-экономическому и социокультурному развитию, в середине
XIX в. Томск достиг, а по целому ряду характеристик превзошел,
уровень культурного развития, присущий другим городам своей груп-
пы. В тех городах, где буржуазные отношения получили наибольшее
распространение, опережающими темпами шло проникновение в быт
демократических слоев населения новых форм культурного досуга,
хотя в Тюмени этот процесс несколько тормозился из-за конфессио-
нальных причин. Более серьезным препятствием на пути проникновения
нового в быт мещанско-разночинской среды являлись сословные
перегородки, которые наиболее ощутимы были в Омске и Барнауле.
Появившиеся в малых городах региона некоторые институты
городской культуры и новые формы праздничного быта еще не смогли
обрести должную устойчивость (исключая школьное дело), или же
уживались рядом с традиционными формами русской народной куль-
туры. До середины XIX в. большая часть новых форм будничного
и праздничного досуга была уделом военных и гражданских чинов-
ников, верхушки купечества. Но в середине XIX в. светское чтение,
спектакли, концерты, “вольные маскарады” входят в быт и других
слоев горожан. Этот процесс к концу рассматриваемого периода уже
достаточно далеко зашел в крупных (по понятиям того времени) горо-
дах и еще только делал первые шаги в малых городах. В общественном
быту горожан, особенно городских низов, не только в первой половине
XIX в., но и в конце столетия сохраняются многие черты, присущие
селу, Это было обусловлено рядом факторов: поздним, лишь к сере-
дине XIX в., завершением в основных чертах процесса отделения города
от деревни, наличием значительного числа аграрных городов, сохране-
нием земледельческих занятий как подсобного промысла у части жителей
в городах иной специализации, наличием среди жителей недавних выход-
цев из деревни, а также общностью религиозно-нравственных догм
православия (1).
Благотворное влияние на многие стороны общественного быта
оказали политические ссыльные, особенно декабристы. Наиболее важ-
ным было влияние декабристов на распространение народного просве-
щения в Западной Сибири. Организация школ для девочек, публичных
библиотек и некоторых других учреждений социальной сферы стали
действенным средством вовлечения в общественную жизнь довольно
широкого круга горожан, включая и женщин.
152
В целом общественный быт западносибирского города, несмотря
на некоторую специфику, вызванную особенностями социального состава
населения и отдаленностью края, развивался по тому же направлению,
что и общественный быт в Европейской России. Главной особенностью
развития провинциального русского города в первой половине XIX в.
можно считать процесс формирования городской культуры как некоего
целостного феномена. В этот период происходило наибольшее в эпоху
Нового времени социокультурное сближение разных социальных групп
провинциального городского населения, в частности, дворянства и сред-
них слоев горожан. Благотворным для общественного быта городов
был и тот поиск путей национальной идентификации, который получил
свое развитие после 1812 г. Он выразился в обращении образованных
слоев общества к национальным традициям и народной культуре. С дру-
гой стороны, рос образовательный уровень купечества и значительной
части мещанства, что создавало возможность этим категориям горожан
усваивать те формы культуры (спектакли, концерты, балы и т.д.),
которые ранее были характерны исключительно для высших слоев
городского общества. В результате первая половина XIX в. стала
и особым этапом в развитии национальной культуры.
Новый этап истории русского города начнется в пореформен-
ную эпоху. Волны индустриализации и урбанизации принесут такое
количество мигрантов, которое города, привыкшие к неспешному,
размеренному развитию, окажутся не в силах “переварить”, превратив
их из абстрактного статистического населения в истинных горожан.
Средние слои общества, на которых, как на фундаменте, основывалось
здание городского быта, будут размыты. В итоге город во многом
утратит ту относительную социокультурную однородность, которая была
достигнута к середине XIX в. Но это уже будет в известном смысле
история другого города.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См.: Крупянская В.Ю., Полищук Н.С. Культура и быт рабочих гор-
нозаводского Урала (конец XIX — начало XX в.).М., 1971; Анохина Л.А.,
Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом
и настоящем. М., 1977; Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы
общения русских крестьян XIX в. М., 1986; Миронов Б.Н. Русский город в 1740 —
1860-е годы. Л., 1990.
153
ёёё ёёё ёёё ёёёёёёёёёёё ёёё ёё ёёёёёёееее
УКАЗАТЕЛЬ АРХИВНЫХ ФОНДОВ
Архив Географического общества:
55 — Сибирь
61 — Тобольская губерния
62 — Томская губерния
Государственный архив Алтайского края:
1 — Канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства
26 — Барнаульское духовное правление
163 — С.И. и Н.С. Гуляевы
Государственный архив Новосибирской области:
88 — Колыванский мещанский староста
113 — Колыванское мещанское общество
118 — Колыванский словесный суд
Государственный архив Омской области:
2 — Сибирский генерал-губернатор
3 — Главное управление Западной Сибири
11 — Омский городничий
14 — Омское городское полицейское управление
16 — Омская духовная консистория
19 — Сибирский кадетский корпус
40 — Омский Воскресенский крепостной собор
45 — Омское уездное училище
366 — Г.Е.Катанаев
381 — Тарская городская дума
384 — Тарская городовая ратуша
Государственный архив Российской Федерации:
109 — III отделение с.е.и.в.канцелярии
678 — Император Александр I
728 — Коллекция документов рукописного отдела
библиотеки Зимнего дворца
815 — В. А. Арцимович
,1463 — Коллекция отдельных документов личного происхождения
Государственный архив Томской области:
.1 — Томское губернское правительство
.3 — Томское губернское управление
.9 — Томский губернский, попечительный о тюрьмах комитет
.50 — Томский городовой магистрат
.99 — Дирекция училищ Томской губернии
.125 — Главный инспектор училищ Западной Сибири
.127 — Томская городская дума
.170 — Томская духовная консистория
.245 — Попечительство над детскими приютами
.331 — Томская городская шестигласная дума
154
0 0 G в в О в 2 О 0 0 0 0 0 000000000000 96 66
Российский государственный архив литературы и искусства:
765 — Знаменские
1235 — И. С. Абрамов
Российский государственный военно-исторический архив:
1449 — Штаб войск в Западной Сибири
ВУА — Военно-учетный архив
Российский государственный исторический архив:
218 — Департамент искусственных дел
733 — Департамент народного просвещения
796 — Канцелярия Синода
797 — Канцелярия обер-прокурора
1264 — Первый Сибирский комитет
1265 — Второй Сибирский комитет
1281 — Совет министров
1285 — Департамент государственного хозяйства и публичных зданий
1286 — Департамент полиции исполнительной
1287 — Хозяйственный департамент
1290 — Центральный статистический комитет
1376 — Ревизия сенаторов В.К.Безродного и Б.А.Куракина Западной Сибири
Рукописный отдел Российской Государственной библиотеки:
20 — Г.С.Батеньков
133 — Нарышкины
243 — И. И. Пущин
319 — Фонвизины
Рукописный отдел Российской национальной библиотеки:
731 — М.М. Сперанский
1000 — Собрание единичных поступлений
[V — Основное собрание
Рукописный отдел Института русской литературы РАН:
.11 — Архив В.А.Арцимовича
Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области:
.8 — Тобольская городская дума
.144 — А.И.Сулоцкий
.156 — Тобольская духовная консистория
.329 — Тобольское губернское правление
.530 — Тобольская духовная семинария
.659 — Тобольский губернский попечительный о тюрьмах комитет
Центральный исторический архив Москвы:
Ф.419 — Московское общество сельского хозяйства
155
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АГО ГААК ГАНО ГАОО ГАРФ ГАТО ЖМВД ИВ МВ и ССО — Архив Географического общества. — Государственный архив Алтайского края. — Государственный архив Новосибирской области. — Государственный архив Омской области. — Государственный архив Российской Федерации. — Государственный архив Томской области. — Журнал Министерства внутренних дел — Исторический вестник. — Министерство высшего и среднего специального образования СССР.
МТ НАМ СПбГУ НА ТМ — Московский телеграф. — Научный архив музея Д.И.Менделеева при СПбГУ — Научный архив Тобольского краеведческо-архитектурного музея-заповедника.
НБ ТГУ ОЗ ПСЗ-1 РА РГАЛИ РГВИА РГИА РГО РО ИРЛИ РО РГБ РО РНБ PC СО ТФ ГАТО — Научная библиотека Томского государственного университета. — Отечественные записки. — Полное собрание законов Российской империи. Спб., 1830. — Русский архив. — Российский государственный архив литературы и искусства. — Российский государственный военно-исторический архив. — Российский государственный исторический архив. — Русское географическое общество. — Рукописный отдел Института русской литературы РАН — Рукописный отдел Российской государственной библиотеки. — Рукописный отдел Российской национальной библиотеки. — Русская старина. — Сын отечества. — Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области.
ЦИАМ ЧОИДР — Центральный исторический архив Москвы. — Чтение в Обществе истории и древностей российских при Московском университете.
156
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ ............................................. 5
Глава I. ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
1. Участие горожан в местном самоуправлении .. 17
2. Конфессиональные аспекты городского быта .... 36
3. Благотворительные организации и филантропия . 47
Глава II. ГОРОДСКАЯ КУЛЬТУРА
1. Образование и горожане .................... 64
2. Городской читатель и библиотеки ............. 75
3. Театральная и концертная жизнь .............. 87
Глава III. ПРАЗДНИК В ГОРОДЕ
1. Праздник и его место в общественном быту . 115
2. Ярмарки .................................... 136
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ......................................... 150
УКАЗАТЕЛЬ АРХИВНЫХ ФОНДОВ.......................... 154
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ................................ 156
/57
Ассоциация исследователей
российского общества XX века
представляет серийные издания
“Первая монография”
И
“Первая публикация”
под редакцией Г.А.Бордюгова
В 1993— 1994 гг. вышли книги:
С.А.Экштут.В поиске исторической альтернативы.
Александр I, его сподвижники и декабристы.
Л.С.Гатагова. Правительственная политика
и народное образование на Кавказе в XIX веке.
Э.Вишневски. Либеральная оппозиция в России
накануне первой мировой войны.
А.И.Ушаков. История гражданской войны
в литературе русского зарубежья. Опыт изучения.
Ю.В.Соколов. Красная звезда или крест?
Жизнь и судьба генерала Брусилова.
Д.А.Аманжолова. Казахский автономизм и Россия.
История движения Алаш.
А.Ю.Ватлин. Коминтерн: первые десять лет.
С.В.Цакунов.В лабиринте доктрины.
Из опыта разработки экономического курса страны
в 1920-е годы.
Д.Л.Бабиченко. Писатели и цензоры.
Советская литература 1940-х годов
под политическим контролем ЦК.
Е.Ю. Зубкова. Общество и реформы. 1945 — 1964 гг.
Советская Военная Администрация
в Германии (СВАГ).
Управление пропаганды (информации) и С.И.Тюльпанов.
1945 — 1949. Сборник документов.
Литературный фронт.
История политической цензуры 1932 — 1946 гг.
Сборник документов.
а также:
О.В.Хлевнюк. Сталин и Орджоникидзе.
Конфликты в Политбюро в 1930-е гг.
Г.М.Адибеков. Коминформ и послевоенная Европа.
Российская империя, СССР,
Российская Федерация:
история одной страны?
Прерывность и непрерывность
в отечественной истории XX века.
В.П.Булдаков, В.А.Мау, А.С.Ципко.
Доклады к конференции.
И.А.Дедков. Любить? Ненавидеть? Что еще?...
Заметки о литературе, истории
и нашей быстротекущей абсурдной жизни.
Готовил ли Сталин наступательную
войну против Гитлера?
Незапланированная дискуссия. Сборник статей.
Предлагаемая читателю книга — доку-
ментальный рассказ о сибирской доре-
форменной провинции первой половины
XIX века, о русских горожанах: чиновниках
и ссыльных, купцах и военных, — об общест-
венной жизни средних и малых городов:
о театрах, ярмарках, концертах, праздниках,
образовании, парадах, библиотеках...
Книгу, написанную исторически точно,
живо и не без чувства юмора, с интересом
прочтут не только профессиональные исто-
рики и этнологи, но и все те, кто интересуется
историей и культурой.
ЛР №030620 от 11.11.94
Подписано в печать с оригинал-макета 12.06 95
Формат 60x80 1/16. Бум. офс. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 11,26. Усл. кр.-отт. 10,78. Тираж 1000 экз
Заказ 23 о?
«АИРО-ХХ»
119034, Москва, ул. Остоженка, д. 7, кв 69
Отпечатано в Московской типографии № 2 РАН
121099, Москва Г-99, Шубинский пер. 6