Δ.Β. ПАНЧЕНКО

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Серия «Из истории мировой культуры»
Д. В. Панченко
ПЛАТОН
И АТЛАНТИДА
Ленинград
«Наука»
Ленинградское отделение
1990

Книга посвящена знаменитой проблеме Атлантиды. Автор
знакомит читателя с историко-филологическим подходом к ре-
шению этой проблемы, раскрывая идейные и литературные
принципы Платона, обусловившие возникновение и воплощение
его замысла. На основании источников показывается, как сло-
жился платоновский рассказ об Атлантиде и что позволило ему
оказать такое влияние на умы.
Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересую-
щихся античной культурой, а также спорами об Атлантиде.
Ответственный редактор
д-р ист. наук Ю. В. АНДРЕЕВ
Рецензенты:
д-р филол. наук Я. С. ЛУРbЕ,
д-р ист. наук Э. Д. ФРОЛОВ
ISBN 5-02-027177-2
©
Д. В. Панченко, 1990

Александру Иосифовичу
Зайцеву
Предисловие
Была Атлантида или нет? Эта книга предназначена для
всех, кто хотел бы решить для себя данный вопрос и
вообще разобраться в проблеме Атлантиды. Я стре-
мился к тому, чтобы предоставить в распоряжение чита-
теля своего рода ключ — тот объем информации и тот
метод, которые могут быть основой для критической
оценки любой концепции, относящейся к Атлантиде,
в том числе и отстаиваемой в этой книге.
История Атлантиды, удивительной страны, ушедшей
под воду, была рассказана Платоном — писателем и
мыслителем, принадлежащим к числу тех, чей вклад
в мировую культуру наиболее ощутим и бесспорен.
Эта книга и о нем.
В рассказ об Атлантиде вложены знания и мастер-
ство, которым Платон обязан не только личной одарен-
ности, но и достижениям своих предшественников и
современников — тех, чьими усилиями и вдохнове-
нием человеческое знание, воображение и умение сде-
лало поразительный шаг вперед. Вспомним, ко времени
рождения Платона научные изыскания и философские
рассуждения велись в греческом мире уже на протяже-
нии полутора веков, а литературные шедевры создава-
лись на протяжении трех. Поэтому эта книга отчасти
и о его товарищах по той духовной работе, плоды кото-
рой до сих пор повергают людей в изумление и имену-
ются «греческим чудом».
Я надеюсь, читатели-специалисты простят мне не-
нужные им пояснения, касающиеся персонажей или со-
бытий древней истории. Читателей-неспециалистов не
должны смущать загадочные цифры и буквы, сопровож-
дающие ссылки на древних авторов. Они обозначают
разделы, на которые издателями Нового времени разбит
тот или иной текст. Это очень удобно. Можно взять
любое издание интересующего вас автора и быстро оты-
скать нужное место. Все тексты древних приводятся
3

в переводах, которые, где возможно, основываются на
существующих русских изданиях, указанных в конце
книги. Что касается ссылок на научную литературу,
то их круг ограничен указаниями на наиболее важные
работы, с одной стороны, и наиболее доступные —
с другой.
В целом я старался писать так, чтобы каждый чита-
тель независимо от профессиональной принадлежности
мог следить за ходом рассуждения и судить об убеди-
тельности выдвигаемых положений. В этом смысле
книга носит популярный характер. Вместе с тем она
не только информирует широкого читателя о результа-
тах научных исследований, но и сама задумана в каче-
стве такового. В этой связи считаю своим приятным
долгом выразить признательность всем, кто ему содей-
ствовал, и прежде всего моим коллегам в Ленинграде,
Москве и Йельском университете (США).

Глава I. Платон об Атлантиде
Рассказ Крития
«— Один, два, три — а где же четвертый из тех, что
вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня
взялись нам устраивать трапезу?
— С ним приключилась, Сократ, какая-то хворь:
уж по доброй воле он ни за что не отказался бы от на-
шей беседы».
Трое собеседников Сократа — это Тимей, Критий
и Гермократ. Кто же четвертый? Так, с вопроса и за-
гадки начинается платоновский «Тимей» (17 а). Загадка
эта навсегда останется неразгаданной. И не одна она.
«Тимей» принадлежит к числу самых знаменитых
платоновских диалогов. Его большая часть посвящена
вдохновенному описанию процесса возникновения и
упорядочения вселенной. Его первая, меньшая, часть
посвящена Атлантиде.
«Тимей» и связанный с ним диалог «Критий», в ко-
тором продолжается рассказ об Атлантиде, относятся
к позднему творчеству Платона. Большинство исследо-
вателей датирует их 360—355 гг. до н. э.1 Платон, ро-
дившийся в 427 г. до н. э., был в это время весьма не-
молодым человеком, но бремени возраста, право, не чув-
ствуется ни в «Тимее», ни в «Критий».
Несколько слов об участниках беседы. Сократ —
главное действующее лицо большинства платоновских
диалогов. Правда, в позднем творчестве он отступает
на задний план, и в «Тимее» и «Критий» его роль сравни-
тельно скромная.
Речь о становлении вселенной держит Тимей из
Локр. Вот как характеризует его Сократ: «. . .будучи
гражданином государства со столь прекрасными зако-
нами, как Локры Италийские, и не уступая никому
из тамошних уроженцев по богатству и родовитости,
он достиг высших должностей и почестей, какие только
может предложить ему город, но в то же время под-
5

нялся, как мне кажется, и на самую вершину филосо-
фию) (Тимей. 20 а). Однако об этом, как будто знамени-
том, человеке мы не располагаем какими-либо иными
надежными сведениями. Многие думают, что Тимей —
вымышленное лицо.
Об Атлантиде рассказывает Критий — дядя Пла-
тона, двоюродный брат его матери. Он хозяин дома,
где собралось блистательное общество. Критий был пло-
довитым писателем, оставившим сочинения в поэтиче-
ских и прозаических жанрах. Но наибольшую извест-
ность — причем печальную — ему принесла его поли-
тическая карьера. Он был одним из вождей правитель-
ства Тридцати, захватившего в Афинах власть после
поражения в Пелопоннесской войне (431—404 гг.
до н. э.). Беззакония, конфискации имущества, много-
численные казни граждан — все это принесло хозяй-
ничавшему в течение восьми месяцев правительству
имя Тридцати тиранов, а их правление стали называть
тиранией Тридцати. Критий окончил жизнь в сражении
с восставшими демократами (зимой 403 г. до н. э.).
Гермократ — гражданин и полководец Сиракуз. Он
руководил обороной города, когда на него напали афи-
няне. Сицилийская экспедиция афинян (415—413 гг.
до н. э.) — политическая авантюра, предпринятая,
можно сказать, от избытка сил, завершилась полной
катастрофой и стала переломным моментом в ходе
Пелопоннесской войны. Гермократ же впоследствии
пал в борьбе с народной партией.
«Тимей» связан не только с продолжающим его «Кри-
тием», но и предшествующим ему «Государством»,
В этом, столь же знаменитом, сочинении Платон вложил
в уста Сократа проект идеального политического устрой-
ства. Беседа в «Тимее» начинается с того, что Сократ
напоминает и резюмирует основные положения «вчераш-
него» рассуждения об этом предмете. И вот что он гово-
рит затем: «. . .послушайте, какое чувство вызывает
у меня наш набросок государственного устройства. Это
чувство похоже на то, что испытываешь, увидев каких-
нибудь благородных, красивых зверей, изображенных
на картине, а то и живых, но неподвижных: непременно
захочется поглядеть, каковы они в движении и как они
при борьбе выявляют те силы, о которых позволяет
догадываться склад их тел. В точности то же самое
испытываю я относительно изображенного нами госу-
б

дарства: мне было бы приятно послушать описание того,
как это государство ведет себя в борьбе с другими
государствами, как оно достойным его образом вступает
в войну, как в ходе войны его граждане совершают
подвиги сообразно своему обучению и воспитанию, будь
то на поле брани или в переговорах с каждым из других
государств» (19 b—с).
Сократ уверяет, что самому ему не под силу «про-
честь подобающее похвальное слово мужам и государ-
ству». Он думает, что с этой задачей не справятся
и поэты, ибо поэзия есть род подражания, а здесь при-
дется воссоздавать в речи то, что лежит за пределами
привычного. Разумеется, есть еще люди, профессио-
нально обучающие красноречию, но они странствуют
из города в город, нигде не заводят собственного дома,
поэтому Сократ подозревает, что им не найти верных
слов для описания борьбы, сражений, переговоров. Он,
однако, уповает на своих собеседников — людей, равно
причастных как философским, так и государственным
занятиям.
Тогда Гермократ обращается к Критию и просит
его сообщить Сократу сказание, о котором другим участ-
никам беседы Критий поведал еще вчера вечером,
после рассуждений о государстве. Возможно, оно по-
дойдет к задаче, поставленной Сократом. Критий согла-
шается. Вот его знаменитый рассказ:
Критий. Послушай же, Сократ, сказание хоть и весьма
странное, но, безусловно, правдивое, как засвидетельствовал
некогда Солон, мудрейший из семи мудрецов. Он был родствен-
ником и большим другом прадеда нашего Дропида, о чем сам
неоднократно упоминает в своих стихотворениях; и он говорил
деду нашему Критию — а старик в свою очередь повторял это
нам, — что нашим городом в древности были свершены великие
и достойные удивления дела, которые были потом забыты по
причине бега времени и гибели людей; величайшее из них то,
которое сейчас нам будет кстати припомнить, чтобы сразу и
отдарить тебя, и почтить богиню в ее праздник достойным и
правдивым хвалебным гимном.
Сократ. Прекрасно. Однако что же это за подвиг, о кото-
ром Критий со слов Солона рассказывал как о замалчиваемом,
но действительно совершенном нашим городом?
Критий. Я расскажу то, что слышал как древнее сказа-
ние из уст человека, который сам был далеко не молод. Да, в те

времена нашему деду было, по собственным его словам, около
девяноста лет, а мне — самое большее десять. Мы справляли
тогда как раз праздник Куреотис на Апатуриях, и по установ-
ленному обряду для нас, мальчиков, наши отцы предложили
награды за чтение стихов. Читались различные творения разных
поэтов, и в том числе многие мальчики исполняли стихи Солона,
которые в то время были еще новинкой. И вот один из сочленов
фратрии, то ли впрямь по убеждению, то ли думая сделать прият-
ное Критию, заявил, что считает Солона не только мудрейшим
во всех прочих отношениях, но и в поэтическом своем творчестве
благороднейшим из поэтов. А старик — помню это, как сейчас, —
очень обрадовался и сказал, улыбнувшись: «Если бы, Аминандр,
он занимался поэзией не урывками, но всерьез, как другие,
и если бы он довел до конца сказание, привезенное им сюда из
Египта, а не был вынужден забросить его из-за смут и прочих
бед, которые встретили его по возвращении на родину! Я пола-
гаю, что тогда ни Гесиод, ни Гомер, ни какой-либо иной поэт
не мог бы превзойти его славой». —«А что это было за сказание,
Критий?», — спросил тот. «Оно касалось, — ответил наш дед, —
величайшего из деяний, когда-либо совершенных нашим горо-
дом, которое заслуживало бы стать и самым известным из всех,
но по причине времени и гибели совершивших это деяние рассказ
о нем до нас не дошел». — «Расскажи с самого начала, — попро-
сил Аминандр, — в чем дело, при каких обстоятельствах и от
кого слышал Солон то, что рассказывал как истинную правду?».
«Есть в Египте, — начал наш дед, — у вершины Дельты, где
Нил расходится на отдельные потоки, ном, именуемый Саис-
ским; главный город этого нома — Саис, откуда, между прочим,
был родом царь Амасис. Покровительница города — некая бо-
гиня, которая по-египетски зовется Нейт, а по-эллински, как
утверждают местные жители, это Афина: они весьма дружест-
венно расположены к афинянам и притязают на некое родство
с последними. Солон рассказывал, что, когда он в своих стран-
ствиях прибыл туда, его приняли с большим почетом; когда же
он стал расспрашивать о древних временах самых сведущих
среди жрецов, ему пришлось убедиться, что ни сам он, ни во-
обще кто-либо из эллинов, можно сказать, почти ничего об этих
предметах не знает. Однажды, вознамерившись перевести раз-
говор на старые предания, он попробовал рассказать им наши
мифы о древнейших событиях — о Форонее, почитаемом за пер-
вого человека, о Ниобе и о том, как Девкалион и Пирра пережили
потоп; при этом он пытался вывести родословную их потомков,
а также исчислить по количеству поколений сроки, истекшие
с тех времен. И тогда воскликнул один из жрецов, человек весьма
8

преклонных лет: «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь
детьми, и нет среди эллинов старца!». — «Почему ты так гово-
ришь?», — спросил Солон. «Все вы юны умом, — ответил тот, —
ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони
переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего
от времени. Причина же тому вот какая. Уже были и еще будут
многократные и различные случаи погибели людей, и притом
самые страшные — из-за огня и воды, а другие, менее значи-
тельные — из-за тысяч других бедствий. Отсюда и распростра-
ненное у вас сказание о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы
некогда запряг отцовскую колесницу, но не смог направить ее
по отцовскому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб,
испепеленный молнией. Положим, у этого сказания облик мифа,
но в нем содержится и правда: в самом деле, тела, вращающиеся
по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и по-
тому через известные промежутки времени все * на Земле гибнет
от великого пожара. В такие времена обитатели гор и возвышен-
ных либо сухих мест подпадают более полному истреблению, не-
жели те, кто живет возле рек или моря; а потому постоянный
наш благодетель Нил и в этой беде спасает нас, разливаясь.
Когда же боги, творя над Землей очищение, затопляют ее во-
дами, уцелеть могут волопасы и скотоводы в горах, между тем
как обитатели ваших городов оказываются унесены потоками
в море; но в нашей стране вода ни в такое время, ни в какое-либо
иное не падает на поля сверху, а, напротив, по природе своей
поднимается снизу. По этой причине сохраняющиеся у нас пре-
дания древнее всех прочих, хотя и верно, что во всех землях,
где тому не препятствует чрезмерный холод или жар, род челове-
ческий неизменно существует в большем или меньшем числе.
Какое бы славное или великое деяние или вообще замечательное
событие ни произошло, будь то в нашем краю или в любой стране,
о которой мы получаем известия, все это с древних времен за-
печатлевается в записях, которые мы храним в наших храмах;
между тем у вас и прочих народов всякий раз, как только успеет
выработаться письменность и все прочее, что необходимо для
городской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес низ-
вергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас лишь негра-
мотных и неученых. И вы снова начинаете все сначала, словно
только что родились, ничего не зная о том, что совершалось
в древние времена в нашей стране или у вас самих. Взять хотя бы
те ваши родословные, Солон, которые ты только что излагал, —
ведь они почти ничем не отличаются от детских сказок. Так, вы
* В оригинале менее категорично.
9

храните память только об одном потопе, а ведь их было много
до этого; более того, вы даже не знаете, что прекраснейший и
благороднейший род людей жил некогда в вашей стране. Ты сам
и весь твой город происходите от малого семени, оставленного
этим родом, но вы ничего о нем не ведаете, ибо выжившие на
протяжении многих поколений умирали, не оставляя по себе
никаких записей и потому как бы немотствуя. А между тем,
Солон, перед самым большим и разрушительным наводнением
то государство, что ныне известно иод именем Афин, было и в де-
лах военной доблести первым, и по совершенству всех своих за-
конов стояло превыше сравнения; предание приписывает ему
такие деяния и установления, которые прекраснее всего, что нам
известно под небом».
Услышав это, Солон, по собственному его признанию, был
поражен и горячо упрашивал жрецов со всей обстоятельностью
и по порядку рассказать об этих древних афинских гражданах.
Жрец ответил ему: «Мне не жаль, Солон; я все расскажу ради
тебя и вашего государства, но прежде всего ради той богини, что
получила в удел, взрастила и воспитала как ваш, так и наш го-
род. Однако Афины она основала на целое тысячелетие раньше,
восприняв ваше семя от Геи и Гефеста, а этот наш город — позд-
нее. Между тем древность наших городских установлений опре-
деляется по священным записям в восемь тысячелетий. Итак,
девять тысяч лет тому назад жили эти твои сограждане, о чьих
законах и о чьем величайшем подвиге мне предстоит вкратце тебе
рассказать; позднее, на досуге, мы с письменами в руках выяс-
ним все обстоятельнее и по порядку.
Законы твоих предков ты можешь представить себе по здеш-
ним: ты найдешь ныне в Египте множество установлений, при-
нятых в те времена у вас, и прежде всего, например, сословие
жрецов, обособленное от всех прочих, затем сословие ремеслен-
ников, в котором каждый занимается своим ремеслом, ни во что
больше не вмешиваясь, и, наконец, сословия пастухов, охотни-
ков π земледельцев; да и воинское сословие, как ты, должно
быть, заметил сам, отделено от прочих, и членам его закон пред-
писывает не заботиться ни о чем, кроме войны. Добавь к этому,
что снаряжены наши воины щитами и копьями: этот род воору-
жения был явлен богиней, и мы ввели его у себя первыми в Азии,
как вы — первыми в ваших землях. Что касается умственных
занятий, ты и сам видишь, какую заботу о них проявил с самого
начала наш закон, исследуя космос и из наук божественных
выводя науки человеческие, вплоть до искусства гадания и пе-
кущегося о здоровье искусства врачевать, а равно и всех прочих
видов знания, которые стоят в связи с упоминаемыми. Но весь
10

этот порядок и строй богиня еще раньше ввела у вас, устрояя
ваше государство, а начала она с того, что отыскала для вашего
рождения такое место, где под действием мягкого климата вы
рождались бы разумнейшими на Земле людьми. Любя брани
и любя мудрость, богиня избрала и первым заселила такой
край, который обещал порождать мужей, более кого бы то ни
было похожих на нее самое. И вот вы стали обитать там, обладая
прекрасными законами, которые были тогда еще более совер-
шенны, и превосходя всех людей во всех видах добродетели»
как это и естественно для отпрысков и питомцев богов. Из вели-
ких деяний вашего государства немало таких, которые известны
по нашим записям и служат предметом восхищения; однако между
ними есть одно, которое превышает величием и доблестью все
остальные. Ведь по свидетельству наших записей государство
ваше положило предел дерзости несметных воинских сил. от-
правлявшихся на завоевание всей Европы и Азии, а путь дер-
жавших от Атлантического моря. Через море это в те времена
возможно было переправиться, ибо еще существовал остров, ле-
жавший перед тем проливом, который называется на вашем языке
Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами
Ливию * и Азию, вместе взятые, и с него тогдашним путешествен-
никам легко было перебраться на другие острова, а с островов —
на весь противолежащий материк, который охватывает то море,
что и впрямь заслуживает такое название (ведь море по эту сто-
рону упомянутого пролива являет собой всего лишь бухту с не-
ким узким проходом в нее, тогда как море по ту сторону пролива
есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая
его земля воистину и вполне справедливо может быть названа
материком). На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой,
возник великий и достойный удивления союз царей, чья власть
простиралась на весь остров, на многие другие острова и на
часть материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели
Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении.**
И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним
ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще
страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство
ваше явило всему миру блистательное доказательство своей до-
блести и силы; всех превосходя твердостью духа и опытностью
в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, но из-за
измены союзников оказалось предоставленным самому себе,
в одиночестве встретилось с крайними опасностями и все же
* Ливией греки называли Африку, причем они имели ясное
представление только о северной части континента.
** Т. е. до Средней Италии.
11

одолело завоевателей и воздвигло победные трофеи. Тех, кто
еще не был порабощен, оно спасло от угрозы рабства; всех же
остальных, сколько ни обитало нас по эту сторону Геракловых
столпов, оно великодушно сделало свободными. Но позднее,
когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений,
за одни ужасные сутки* вся ваша воинская сила была поглощена
разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла,
погрузившись в пучину. После этого море в тех местах стало
вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине
обмеления, вызванного огромным количеством ила, который
оставил после себя осевший остров».
Ну, вот я и пересказал тебе, Сократ, возможно короче то,
что передавал со слов Солона старик Критий. Когда ты вчера
говорил о твоем государстве и его гражданах, мне вспомнился
этот рассказ, и я с удивлением заметил, как многие твои
слова по какой-то поразительной случайности совпадают со
словами Солона. Но тогда мне не хотелось ничего говорить,
ибо по прошествии столь долгого времени я недостаточно
помнил содержание рассказа; поэтому я решил, что мне
не следует говорить до тех пор, пока я не припомню всего с до-
статочной обстоятельностью. . . я начал. . . припоминать суть
дела, едва только успел вчера покинуть эти места, а потом, остав-
шись один, восстанавливал в памяти подробности всю ночь под-
ряд и вспомнил почти все. Справедливо изречение, что затвер-
женное в детстве куда как хорошо держится в памяти. Я совсем
не уверен, что мне удалось бы полностью восстановить в памяти
то, что я слышал вчера; но вот если из этого рассказа, слышан-
ного мною давным-давно, от меня ускользнет самая малость,
мне это покажется странным. . .
Итак, чтобы наконец-то дойти до сути дела, я согласен, Сок-
рат, повторить мое повествование уже не в сокращенном виде,
но со всеми подробностями, с которыми я сам его слышал. Граж-
дан и государство, что были тобою вчера нам представлены как
в некоем мифе, мы перенесем в действительность и будем исхо-
дить из того, что твое государство и есть вот эта наша родина,
а граждане, о которых ты размышлял, суть вправду жившие
наши предки из рассказов жреца. Соответствие будет полное,
и мы не погрешим против истины, утверждая, что они жили в те
времена.
Так выразительно завершается рассказ в «Тимее».
В «Критии» описываются оба участника борьбы.
Вот древняя Аттика. Девять тысяч лет назад страна,,
* Буквально: за один день и бедственную ночь.
12

еще не разрушенная землетрясением и потопами, была
обширней и плодородней. Сословие воинов селилось
обособленно на акрополе, «за одной оградой, замыкав-
шей как бы сад, принадлежащий одной семье» (112b).
Все у них было общим, притом у остальных граждан
они не брали ничего сверх необходимого. Склоны холма
занимали ремесленники и те из земледельцев, чьи уча-
стки находились поблизости.
Вот столица и царская область Атлантиды. Город
расположился на невысоком холме, возвышающемся
посреди огромной равнины. Он окружен несколькими
водными кольцами, так что находится на острове.
С морем, отстоя от него сравнительно недалеко, он со-
единен каналом. Столица отстроена с пышностью и
великолепием. Гавань переполнена кораблями, днем
и ночью там не стихает шум. Равнина, с севера защи-
щенная высоченными горами, опоясана большим кана-
лом (общей протяженностью, в пересчете на наши еди-
ницы измерения, около тысячи восьмисот километров)
и вся пронизана сетью малых. На острове, разделенном
на десять частей, правят цари, ведущие свой род от По-
сейдона. Старшинство среди них принадлежит потом-
кам Атланта — Посейдонова первенца.
В продолжение многих поколений, говорят нам,
цари Атлантиды презирали «все, кроме добродетели,
ни во что не ставили богатство и с легкостью почитали
чуть ли не за досадное бремя груды золота и прочих
сокровищ» (120 е—121 а). Но со временем они утратили
трезвость ума и преисполнились спеси.
«И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы. . . по-
мыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую раз-
вращенность, и решил наложить на него кару, дабы он,
отрезвев от беды, научился благообразию. Поэтому он
созвал всех богов в славнейшую из своих обителей,
утвержденную в средоточии мира, из которой можно
лицезреть все, причастное рождению, и обратился к со-
бравшимся с такими словами. . .» (121 b—с).
На этом обрывается история Атлантиды — острова
и цивилизации, исчезнувших в пучине.
Принцип правдоподобия
Споры о правдивости рассказа об Атлантиде начались
в следующем за Платоном поколении и продолжаются
по сей день.
13

«То, что сказанное согласуется с природными явле-
ниями, ясно для всякого, мало-мальски сведущего
в естествознании». Так прокомментировал описание ги-
бели Атлантиды неоплатоник Прокл (410—485 г.), со-
ставивший обширнейший комментарий к «Тимею»
(I.187 Диль).
Сходным образом рассуждал об Атлантиде Посидо-
ний (около 135—51 гг. до н. э.) — видная фигура
в эллинистической философии и науке. Его рассужде-
ния сочувственно излагает в своей «Географии» Страбон:
«. . .у Посидония правильно сказано, что земля иногда
поднимается и оседает, а также испытывает перемены
от землетрясений и других подобных явлений. . . С этим
он удачно сопоставляет сообщение Платона о том, что
история об острове Атлантида, возможно, не является
выдумкой. Платон сообщает относительно Атлантиды,
что Солон, расспросив египетских жрецов, рассказы-
вал, что Атлантида некогда существовала, но исчезла;
это был остров не меньше материка. И Посидоний счи-
тает, что ставить вопрос таким образом разумнее, чем
говорить об Атлантиде, что „создатель заставил ее
исчезнуть, как Гомер — стену ахейцев"» (II.3.6=По-
сидоний. Фр. 13 Тайлер).
Современные сторонники достоверности платонов-
ского сообщения находятся в более трудном положении.
По их признанию, исчезновение большого острова в один
день и одну ночь — явление геологически невозмож-
ное.2 Исследование дна Атлантического океана, согла-
шаются они, не подтверждает того, что одиннадцать
с половиной тысяч лет назад здесь произошла ката-
строфа, описанная Платоном; более того, совокупность
геофизических данных вынуждает признать такое со-
бытие невероятным. Им приходится считаться и с дан-
ными археологии: в указанное время не существовала
ни городов, ни земледелия, ни обработки металлов,
ни письменности, ни египетских жрецов.
Мешает ли им все это быть сторонниками историч-
ности Атлантиды? Как видно, нет. Дело в том, что
ни Посидоний, ни Прокл, ни тысячи других людей
никогда не говорили, что все написанное Платоном —
чистая правда. Они настаивают лишь на том, что рас-
сказ об Атлантиде в принципе правдоподобен и поэтому
в нем следует искать зерно исторической истины.
Вычленение этого зерна осуществляется на основе
14

«хорошо известного в точных науках и математике
приема последовательного исключения: один за другим
исключаются все маловероятные варианты, пока не ос-
тается наиболее вероятное сведение или предположе-
ние».3 За скобки выносится все то, в чем можно при-
знать явную фантастику, дань мифологии или философ-
ской конструкции, на чем лежит печать какой-либо
явной тенденции, а остаток сопоставляется с историче-
скими и геологическими фактами.
Эффективность описанного метода такова, что он
позволил найти не только одну, но даже несколько де-
сятков, а то и сотен Атлантид. Их география простира-
ется от Америки до Ирана и от Шпицбергена до Туниса
(отвлекаясь от наиболее экзотических вариантов).
В чем тут дело?
Если мы сочли необязательным для себя держаться
точного смысла платоновских слов и возможным до-
вольствоваться тем, что его рассказ в общих чертах
правдоподобен, что нечто в таком роде в принципе
могло быть, тогда мы оказываемся в поле, границы
которого уходят за горизонт. Любое стихийное бедствие,
обрушившееся на какую-либо страну, любая цивилиза-
ция, внезапно прекратившая существование, будут на-
поминать нам историю Атлантиды.
Сходство удивительно растяжимая вещь, особенно
когда объект сравнения наделен разнообразными ха-
рактеристиками. Платон говорит, что Атлантида —
остров и что на севере ее — высокие горы. Что нам
кажется больше похожим на нее: остров без гор или
полуостров с горами?
Конечно, мы наделены здравым смыслом и не все
реконструкции в равной мере смогут претендовать на
наше признание. Мы предпочтем, чтобы найденная Ат-
лантида по возможности больше походила на плато-
новскую, по возможности ближе находилась к месту
либо указанному Платоном, либо к тому, откуда исто-
рия Атлантиды стала известна миру. Нынешние сто-
ронники историчности Атлантиды реалистичнее всех
своих предшественников. Они подобрали подлинное
геологическое событие, произошедшее в территориаль-
ных пределах расселения греков, — грандиозное извер-
жение вулкана острова Санторин, которое обычно да-
тируют временем около 1450 г. до н. э. Атлантидой
оказался то ли сам этот остров (центральная часть его
15

в результате извержения погрузилась в море), то ли
Крит, пострадавший от приливных волн (ведь сам Сан-
торин все же слишком мал), то ли какая-то комбинация
фактов, относящаяся к ним обоим. В результате остров,
«превышавший Ливию и Азию, вместе взятые», приоб-
рел более скромные размеры, а временная дистанция,
отделявшая Платона от описываемых событий, сократи-
лась в десять раз. Правда, эти достижения возмутили
сторонников ортодоксальной, «атлантической» концеп-
ции: «Это все что угодно, только не Атлантида Пла-
тона!», — заявили они. Как видим, максимальный реа-
лизм предстает под другим углом зрения максимальной
утратой чувства реальности.
Лучшим открывателям Атлантид нельзя отказать
ни в изобретательности, ни в эрудиции. Однако прин-
цип оценки платоновских сообщений с точки зрения
их отвлеченного правдоподобия не учитывает следую-
щее: установка на правдоподобие может являться со-
ставной частью авторского замысла и, таким образом,
вымыслу, сконструированному на основании того, что
действительно бывает в жизни, всегда найдутся исто-
рические аналогии. Последовательное исключение здесь
ничего не даст. Что бы мы сказали о криминалистах,
если бы они исходили из представления о том, что вы-
мысел кончается там, где начинается сходство с жизнью,
если бы все правдоподобное они принимали за чистую
монету, не учитывая, что ложная версия может быть на-
сыщена работающими на нее правдоподобными дета-
лями? Метод последовательного исключения рассматри-
вает платоновский рассказ как механическую совокуп-
ность информации безотносительно к тому целому, в ко-
торое она организована, — так, будто перед нами не со-
чинение, написанное одним человеком, а сводка дан-
ных, полученных в различных лабораториях. Не улав-
ливая в достаточной мере направленность авторской
воли, упуская из виду то, что установка на правдоподо-
бие, возможно, является одним из принципов, по кото-
рым строится данный текст, ученый при всей своей уче-
ности остается пленником источника и идет на поводу
у него, воображая, что его использует.
Научный метод един, но он требует адекватного при-
менения. Подобно тому как геологические факты интер-
претируются в свете общих геологических законов,
точно так же отдельные высказывания, содержащиеся
16

в данном тексте, подлежат интерпретации в свете зако-
нов жанра, к которому данный текст принадлежит.
Жанровый анализ является первым непременным
условием для того, чтобы браться за проблему историч-
ности Атлантиды. Есть и другое. На чем основана
заключенная в «Тимее» и «Критии» информация? Су-
ществует ли нить, соединяющая события тысячелетней
давности и сообщение о них, коль скоро безоговорочно
полагаться на платоновские слова не приходится? Все
это требует самого пристального внимания. Как мы
видели, найти что-то похожее на Атлантиду нетрудно,
но нужно доказать еще, что Платон о такой-то исчезнув-
шей стране знал. Ссылаться на недостаток сведений
можно разве в том случае, если сходство столь специ-
фично, что его в принципе нельзя объяснить иначе,
нежели отношениями между копией π оригиналом.
Итак, научный подход к платоновскому рассказу
подразумевает адекватное уяснение его характера и
непременную постановку вопроса о существовании пре-
дания, которое явилось бы связующим звеном между
Платоном и предполагаемой исторической реальностью.
Заручившись поддержкой столь надежных проводни-
ков, мы будем продвигаться шаг за шагом в изучении
той реальности, которая нам действительно дана: эта
реальность — совокупность сведений и картин, содер-
жащихся в рассказе Платона. И тогда, возможно, мы
разгадаем загадку Атлантиды.
Философский миф
Соответствует ли писательской манере Платона расска-
зывать нечто такое, чего не было или нет? Такой вопрос,
возможно, показался бы поспешным, если бы не одно
бросающееся в глаза обстоятельство: рассказ Крития
служит прямой иллюстрацией к идеалам «Государства».
Древние Афины, о которых Солону поведали жрецы,
«по какой-то случайности» оказались точным отобра-
жением платоновского идеального государства.
Так соответствует или нет? Вот тут, надо сказать,
и пролегает водораздел между любителями, хотя бы
весьма проницательными, и профессионалами, хотя бы
и заурядными. Для историков и филологов, изучавших
творчество Платона, ответ на этот вопрос совершенно
ясен. Платон — изобретательнейший писатель, способ-
17

ный придумать что угодно и охотно занимающийся
этим.
Уже сами его диалоги в подавляющем большин-
стве — вымышленные сцены с вымышленными разгово-
рами, а иногда и вымышленными участниками. В неко-
торых из них собеседники, и прежде всего главный
из них — Сократ, рассказывают какие-то удивительные
вещи: о богах, загробной жизни или запредельном мире,
о странствиях души и рождении людей из земли.
При этом нас могут предупредить, что рассказан будет
миф, или, наоборот, уверить, что рассказ правдив. Все
эти мифы в отличие от настоящих принято именовать
философскими или же попросту платоновскими.
Скажем о них чуть подробней. В «Горгии» Сократ
рассказывает о загробном воздаянии — кто, кого, в ка-
ком виде и как судит, о законе, принятом еще при Кро-
носе и поныне сохраняющемся у богов, «чтобы тот
из людей, кто проживет жизнь в справедливости и бла-
гочестии, удалялся после смерти на Острова блажен-
ных. . . а кто жил несправедливо и безбожно, чтобы
уходил в место кары и возмездия, в темницу, которую
нaзывaюτ Тартаром», о том, наконец, как произошли
перемены в деле тамошнего судопроизводства (523 а—
524 а).
В «Протагоре» в уста Протагора вложен миф о со-
творении людей и первых шагах цивилизации (320 с—
322 d).
В «Пире» несколько участников застолья один вдох-
новеннее другого произносят речи во славу Эрота.
Аристофан рассказывает миф о том, как люди изна-
чально были двуполыми, с двумя парами рук и ног,
и как Зевс рассек их пополам — эти половины ищут
друг друга, откуда и происходит любовное влечение
(189 е и след.). А Сократ рассказывает там со слов ман-
тинеянки Диотимы миф о зачатии и свойствах Эрота
(201 d и след.).
В «Федре» Сократ говорит о душе, уподобленной
им крылатой упряжке, о ее странствиях и раскрываю-
щихся перед ней картинах (246 b и след.). В том же диа-
логе Сократ передает сказание о том, как египетский бог
Тевт беседовал с царем Тамусом о пользе и вреде пись-
менности (274 с—275 b).
В «Федоне» Сократ повествует о том, как выглядит
земной шар, если глядеть на него сверху, и какова
18

истинная поверхность земли, в то время как мы живем
в одной из земных впадин (110 b и след.).
В «Хармиде» Сократ хочет завязать беседу с молодым
человеком и притворяется знатоком средств от головной
боли. Он настолько входит в роль, что рассказывает
о своем общении с неким фракийским врачом, — из тех,
что знают чуть ли не секрет бессмертия, — который
изложил ему медицинскую теорию фракийского царя-
бога Залмоксиса (155 b—156 е).
В III книге «Государства» говорится о «финикий-
ском мифе», который полезно внушать гражданам,
о том, что люди рождаются в недрах земли и о разной
ценности примесях (золота, серебра, железа и меди),
которые в людях от рождения содержатся (414 с—415 с).
В X книге приводится рассказ Эра, сына Армения, ро-
дом из Памфилии: «Как-то он был убит на войне: когда
через десять дней стали подбирать тела уже разложив-
шихся мертвецов, его нашли еще целым, привезли домой,
и когда на двенадцатый день приступили к погребению,
то, лежа уже на костре, он вдруг ожил, а оживши, рас-
сказал, что он там видел» (614 b и след.). «Там» —
на том свете.
В «Политике» рассказываются несколько связанных
между собой мифов — о поворотах вращающейся Все-
ленной, о людях, проживших вспять от старости до мла-
денчества, о жизни при Кроносе (традиционная тема,
которой здесь придана особая интерпретация) (268 е
и след.).
Наконец, большая часть «Тимея» представляет собой
своего рода миф о творении.
Можно констатировать большое разнообразие форм
платоновских мифов. Здесь и обработки традиционного
материала, и совершенно оригинальные построения,
причем последние бывают как чисто поэтическими, так
и в определенной мере натурфилософскими, если не ска-
зать — научными (как в «Федоне», «Политике» и «Ти-
мее»). Они по-разному преподносятся — с указанием
на источник (в «Пире» и «Государстве») и без указаний,
как условные и безусловные в отношении истинности.
Нас, конечно, интересует второй случай, ибо мы уста-
навливаем, таким образом, что и в этом плане история
Атлантиды не является исключением. Однако аналогии
любопытны!
19

«Внемли, как говорится, прекрасному повествова-
нию, — обращается Сократ к своему собеседнику
в «Горгии», — которое ты, вероятно, сочтешь сказкою,
а я полагаю истиной» (523 а), — и рассказывает далее
заведомый миф о загробном суде.
Истинным объявляется и рассказ о картинах, откры-
вающихся странствующей в занебесной области душе
{Федр. 247 с).
Рассказу о том, что памфилиец Эр видел в загроб-
ном мире, предпослана реплика, противопоставляющая
его достоверность рассказам Одиссея.
Чужеземное происхождение предания тоже, как мы
видим, не является индивидуальной особенностью исто-
рии Атлантиды. Нам остается только повторить вслед
за юным Федром: «Ты, Сократ, легко сочиняешь еги-
петские и какие тебе угодно сказания» (Федр. 275 b).
В самом деле, Платон был глубокомысленным и ме-
тафизическим философом; тем не менее, пожалуй,
ни одному другому древнему писателю не свойственно
в такой мере игровое начало, как ему.
Чем история Афин и Атлантиды действительно выде-
ляется среди платоновских мифов, так это тем, что она
преподносится как историческое повествование, притом
основанное на письменных документах. Но эту особен-
ность можно вразумительно объяснить, исходя из идей-
ных и художественных задач Платона, как они им самим
недвусмысленно сформулированы.
Вспомним, Платон хочет оживить идеальное госу-
дарство (Тимей. 19 b—с). Но как это сделать? Придумать
для него особое пространство, вымышленную страну
с вымышленными соседями? Так можно поступить
в эпоху географических открытий, и так поступят
не только Мор и Кампанелла, но еще в древности Евге-
мер и Ямбул. Платону это едва ли подходило. Плаваний
с исследовательскими целями в его время не предприни-
малось, требовался между тем рассказчик, внушающий
почтение и доверие. Малограмотный матрос или торго-
вец, стяжатель по своей натуре, не могли быть выбраны
Платоном для этой роли. Как бы то ни было, достаточно
того факта, что он захотел увидеть идеальное государ-
ство воплощенным в родной Аттике. В таком случае
предстояло поместить его в историю. Характером исто-
рического эпизода должна была стать борьба, испыта-
ние на прочность. Идеальное государство должно было
20

противостоять огромной силе, не меньшей, чем та, что
в пору греко-персидских войн была отражена реаль-
ными Афинами. «Однако противоположную сторону
не должна была представлять Персия или Азия; это
было бы не только слишком близко к Гомеру или Геро-
доту, но и могло создать впечатление тенденции, звуча-
щей в „Панегирике" Исократа»,4 т. е. пропаганды обще-
греческого похода на Восток (а это для Платона и
не своя и не слишком привлекательная идея). Следова-
тельно, нужно было отыскать другой обширный мир,
сопредельный с нашим. Но почему тогда мы больше
ничего о нем не слышим? Ему надлежало исчезнуть!
Все это должно было происходить в чрезвычайно
отдаленные времена, память о которых уцелела разве
в каком-нибудь особенном месте. Таким местом, ко-
нечно, должен был стать Египет — страна самой древ-
ней, в представлении греков, цивилизации. Предание
нужно оттуда вывезти — но Солон действительно бывал
в Египте (по крайней мере это было общим убеждением).
Историческое повествование требует и соответствую-
щего подхода — ссылки на источник, опоры желательно
на письменные документы, проверки, где это возможно,
рассказа по независимым данным (чего особенно много
в «Критии»).
Но у изысканного писателя исчезновение целого
мира не должно выглядеть натужным и нарочитым.
Оно должно быть окрашено каким-то особым смыслом.
И смысл этот под рукой. Гигантская агрессивная импе-
рия могла сложиться только в силу заносчивости —
забвения, с точки зрения Платона, истинных целей
политического искусства. Цари Атлантиды опьянели
от силы и роскоши и под воздействием богатства утра-
тили здравое понимание вещей (Критий. 121 а—b).
Что бывает в таких случаях с государствами, Платон
сказал однажды в другом месте: они, «подобно судам,
погружающимся в пучину, гибнут, либо уже погибли
или погибнут в будущем из-за никчемности своих корм-
чих и корабельщиков — величайших невежд в великих
делах» (Политик. 302 а). Но тема кары требовала эпи-
ческого контекста. Отсюда жанровая двойственность
платоновского рассказа: история должна была проте-
кать в рамках естественных причин и событий, эпос —
с участием богов. Совместить эти линии стилистически
помогал пример «Илиады», трагедий, написанных на
21

сюжеты, имеющие исторический облик, отчасти и Ге-
родота. Дополнительным оправданием подобного совме-
щения служило упоминание того, что Солон намере-
вался использовать весь этот исторический материал
для создания эпической поэмы.
Впрочем, все эти художественные задачи могли по-
лучить и более плоское, схематичное решение, нежели
то, что мы находим у Платона, если бы не одно обстоя-
тельство. Платону, как философу и как художнику,
по душе было писать не что угодно, лишь бы это иллю-
стрировало нужную мораль, а лишь то, что сообразно
природе и подлинному ходу вещей.
Критий, прежде чем начать подробный рассказ
о войне Афин и Атлантиды, находится в замешатель-
стве. Только что закончил свою речь Тимей. В начале
ее он просил слушателей о снисхождении: ведь в рас-
суждениях о таких вещах, как боги и рождение все-
ленной, трудно достичь полной точности и непротиво-
речивости — «мы должны радоваться, если наше рас-
суждение окажется не менее правдоподобным, чем лю-
бое другое», в таких вопросах подобает довольство-
ваться «правдоподобным мифом, не требуя большего»
(Тимей. 29 с—d). Критий считает, что он заслуживает
еще большего снисхождения. Ведь «тому, кто говорит
с людьми о богах, легче внушить к своим речам доверие,
нежели тому, кто толкует с нами о смертных, ибо,
когда слушатели лишены в чем-то опыта и знаний,
это дает тому, кто вздумает говорить перед ними об этом,
великую свободу действий. . . Все, что мы говорим,
есть в некотором роде подражание и отображение;
между тем, если мы рассмотрим работу живописцев
над изображением тел божественных и человеческих
с точки зрения легкости или трудности, с которой
можно внушить зрителям видимость полного сходства,
мы увидим, что, если дело идет о земле, горах, реках
и лесе, а равно и обо всем небосводе со всем сущим
на нем и по нему идущим, мы бываем довольны, если
живописец способен хоть совсем немного приблизиться
к подобию этих предметов; и, поскольку мы не можем
ничего о них знать с достаточной точностью, мы не про-
веряем и не изобличаем написанного, но терпим неяс-
ную и обманчивую тенепись. Напротив, если кто при-
мется изображать наши собственные тела, мы живо
чувствуем упущения, всегда бываем очень внимательны
22

к ним и являем собою суровых судей тому, кто не во всем
я не вполне достигает сходства. То же самое легко ус-
мотреть и относительно рассуждений. . . А потому вам
должно иметь снисхождение к тому, что я ныне без вся-
кой подготовки имею сказать, если я и не смогу до-
биться во всем соответствия: помыслите, что смертное
не легко, но, наоборот, затруднительно отобразить
в согласии с вероятностью» (Критий. 107 а—е).
Вот и установка на правдоподобие, на подражание
действительности, заявленная прямым текстом!
То, как я здесь описал характер платоновского рас-
сказа, к концу книги предстоит проверить, уточнить
и развить. Положим, нам уже удалось приблизиться
к истине, но на это можно возразить: да, примерно
таким образом Платон приспособил к своим целям
древнее предание.
И действительно, не будем спешить с выводами.
Пока мы установили лишь то, что история Афин и
Атлантиды от начала и до конца могла быть вымышлена
Платоном.

Глава II. Атлантида помимо Платона?
Теперь мы должны вплотную заняться вторым вопро-
сом — о нитях, связующих сообщение и событие.
Платон говорит о том, чему не был свидетелем. Между
ним и Атлантидой должно стоять предание. Было ли
оно?
Авторская версия
Платон весьма подробно излагает обстоятельства пере-
дачи сказания от жрецов к Солону и от Солона через
старшего Крития к младшему. Тот слышал рассказ
ребенком, но это не должно стать причиною для иска-
жений — ведь «затверженное в детстве куда как хорошо
держится в памяти». Такова версия «Тимея». В «Кри-
тии» появляется одна дополнительная деталь:
«. . .Рассказу нашему нужно предпослать еще одно
краткое пояснение, чтобы вам не пришлось удивляться,
часто слыша эллинские имена в приложении к варварам.
Причина этому такова. Как только Солону явилась
мысль воспользоваться этим рассказом для своей
поэмы, он полюбопытствовал о значении имен и услы-
хал в ответ, что египтяне, записывая имена родона-
чальников этого народа, переводили их на свой язык;
потому и сам Солон, выясняя значение имени, записы-
вал его уже на нашем языке. Записи эти находились
у моего деда и до сей поры находятся у меня, и я при-
лежно прочитал их еще ребенком» (113 а—b).
Поскольку записи, о которых вдруг вспомнил
Критий, относятся только к именам, то формального
противоречия между двумя диалогами не возникает.
Однако вспомним, сколь детально излагаются в «Ти-
мее» обстоятельства, связанные с передачей сказания
и каковы эти детали: Критий у себя дома, «оставшись
один, восстанавливал в памяти подробности всю ночь
подряд и вспомнил почти все» (26 а—b). Совершенно
ясно, что вариант «Тимея» никаких записей не предпо-
24

лагает, об их существовании Платон еще «не догады-
вается». Противоречивость авторской версии является
серьезным основанием, чтобы поставить под сомнение
ее достоверность.
В обоих диалогах рассказ Крития преподносится
как неизвестный его собеседникам. Ни афиняне, ни
прочие греки не сохранили память о великих собы-
тиях (Тимей. 21 а, 21 d, 22 b, 23 с). Платон даже
специально останавливается на объяснении того, по-
чему «нет среди эллинов старца» и почему в Египте
сведения о стародавних временах уцелели. Что же ка-
сается особой осведомленности Крития, то он унасле-
довал семейное предание, восходящее к египтянам.
Между тем в диалоге «Менексен» Платон влагает
в уста Сократа похвальное слово Афинам. Здесь упо-
мянуты и легендарные подвиги афинян, но о самом
замечательном — победе над царями Атлантиды — не
сказано ни слова. Если Критий был хранителем пре-
дания о борьбе Афин с Атлантидой, Платон должен был
познакомиться с ним до 403 г. до н. э. — года смерти
Крития. Между тем «Менексен» написан не менее чем
шестнадцать лет спустя после этой даты, зато намного
раньше «Тимея» и «Крития».
Передача по длинной цепочке содержания некогда
происходившей беседы не является индивидуальной
особенностью инсценировки в «Тимее». В диалоге
«Парменид» некто Кефал из Клазомен со слов Анти-
фонта воспроизводит рассказ Пифодора о философской
беседе между Парменидом, Зеноном и юным Сократом.
Очевидная условность этой беседы тем показательнее.
что Платон, следуя своей художественной интуиции,
формально выдает ее за подлинную. Бросается в глаза
совпадение с «Тимеем» в ряде второстепенных мотивов:
беседа происходит во время праздника, в ее передаче
участвует родственник Платона (Антифонт, его едино-
утробный брат), одно из действующих лиц Аристотель,
в будущем, как и Критий, член правительства Тридцати
тиранов. Но чем меньше в истории о передаче беседы
Солона с египетскими жрецами индивидуальных черт,
тем больше вероятность того, что она вымышлена.
Стержневой элемент в рассказе Крития — подвиг
афинян. Но Пра-Афины, прозрачно намекают нам, —
это иллюстрация идеалов «Государства». Мало того,
платоновское творчество дает нам и параллельный
25

пример оригинальной интерпретации и идеализации
аттического прошлого — диалог «Менексен». Совпадают
и многие характерные мотивы. Аттика — страна,
возлюбленная богами, что доказывается, в частности,
ее исключительным плодородием (Менексен. 237 с—d;
Критий. 109 с—d, 110 е). Среди великих подвигов,
совершенных афинянами, главный — отражение на-
тиска громадной державы, стремившейся подчинить
всю Европу и Азию (Менексен. 239 d; Тимей. 24 е).
В «Менексене» держава вполне историческая, Персид-
ская, при этом общность ее с Атлантидой выступает
не только в размерах и аппетитах, но и таких характе-
ристиках, как огромное богатство и огромный флот
(Менексен. 239 е, 241 b). В критический момент борьбы
афиняне были оставлены прочими эллинами (Менексен.
239 е, 240 с, 245 d; Тимей. 25 с), однако вышли
с честью из испытания и доказали, что ни числом, ни
богатством не одолеть доблести — мораль, прямо вы-
сказанная в «Менексене» (240 d) и являющаяся одним
из очевидных смысловых мотивов в «Критии».1
Собственно говоря, никто и не принимает за чистую
монету то, что рассказывается Платоном в «Тимее» и
«Критии» о родном городе. Но что мы должны сказать
о реальности предания, в котором фиктивен стержне-
вой элемент?
Параллели в платоновском творчестве мы найдем
не только к картине Афин и Аттики. Так, вложенные
в «Тимее» в уста египетских жрецов премудрости
о периодических катастрофах, постигающих род люд-
ской, и об утрате исторической памяти мы прочтем
и в III книге «Законов», и в «Политике» (270 b и след.).
Расположение и концентрическая планировка глав-
ного города Атлантиды в основных чертах соответ-
ствуют рекомендациям «Законов» (V 745 b—746 а,
VI 778 с—779 d), а обычай царей Атлантиды решать
дела и вершить суд «ночью, погасив в храме все огни»
(Критий. 120 b), заставляет вспомнить Ночной совет
описываемого в «Законах» «второго по совершенству»
государства, причем главных действующих лиц в этом
совете столько же, сколько царей в Атлантиде
(XII 961 а).
Мы можем заключить об историчности по крайней
мере одной подробности в описании Атлантиды, сопо-
ставив три платоновских текста. В «Законах» дается
26

общая рекомендация: «Надо заботиться. . . о дожде-
вых водах, чтобы они не вредили стране, но приносили
большую пользу, стекая с вершин во впадины горных
ущелий. Надо заградить насыпями и рвами истоки,
чтобы там скапливались и вбирались дождевые воды,
образуя для всех нижележащих полей и местностей
источники и ключи, которые даже самые сухие места
обильно снабжали бы водой» (VI 761 а—b). Из «Крития»
мы узнаем, что сосредоточенность на таких проблемах
Платона вызвана реальными условиями Аттики, ибо
в идеальном прошлом дождевые воды «не погибали,
как теперь, стекая с оголенной земли в море, но в изо-
билии впитывались в почву, просачивались сверху
в пустоты земли и сберегались в глиняных ложах»
(111 d). Описываемая Платоном царская область Ат-
лантиды занимает равнину, окруженную горами.
По всему ее периметру, охватывающему чуть меньше
двух тысяч километров, цари Атлантиды вырыли
широкий ров или канал, который принимал в себя
«потоки, стекавшие с гор» (118 d).2
Бросается в глаза и наличие в Атлантиде гимна-
сиев (площадок для спортивных упражнений) — этой
столь характерной приметы греческого мира (Критий.
117 с).
В рассказе Крития немало черт, свойственных
традиционным мифологическим повествованиям. В нем
действуют боги, они вступают в браки со смертными,
дают начало роду одних, пестуют других. Быть может,
именно эти, по внешности архаические элементы сохра-
нили следы подлинного предания?
Увы! За исключением ряда общих мест и незамысло-
ватой истории о любовной связи Посейдона со смертной
женщиной Клейто (Критий. 113 с—d), которую легко
было сочинить на основании сотен ей подобных, все то,
что мы слышим здесь о богах, целиком происходит из
платоновской философии. Боги, говорят нам, поделили
землю без распрей, ибо они-то знают, что подобает
каждому (Критий. 109 b). В строгом соответствии
с точкой зрения автора «Государства» на справедли-
вость! Они мягко правили родом смертных, словно
пастух, пестующий стадо, или кормчий, направляющий
руль души (Критий. 109 b—с). Но это же мы слышим от
Платона и вне всякой связи с историей Атлантиды
(Политик. 271 d—е). Гефест и Афина, пестовавшие
27

афинян, вложили в умы благородных мужей понятие
о государственном устройстве (Критий. 109 d).Ho мы
помним, что это устройство — иллюстрация идей
«Государства».
Иными словами, то, что мы слышим здесь о богах,
сводится главным образом к тому, что они следуют
основным правилам социальной философии Платона
и годятся в основатели и стражи его идеального госу-
дарства. Платон использует мифологию, а не следует ей.
Подведем итоги. Авторская версия передачи сквозь
века сведений об Атлантиде недостоверна. В рассказе
Платона имеются подробности, которые безусловно
являются плодом его творчества и не восходят к ка-
кому бы то ни было преданию.
Свидетельства древних:
комментаторы Платона
Мы уже видели, что в древности велась полемика
о характере платоновского рассказа. Эрудированный
писатель, философ платоновской школы Прокл на
исходе античности собрал, надо думать, все самое важ-
ное, что могло свидетельствовать в пользу его достовер-
ности. Во-первых, опираясь на авторитет Аристотеля,
он показывает, что в картине гибели Атлантиды нет
ничего невозможного. Во-вторых, он приводит два сви-
детельства, подтверждающих, что рассказ Платона
в основе своей не является вымыслом. К этим двум
подтверждениям присоединяется третье — находяще-
еся в схолиях * к «Государству». Рассмотрим их.
1. «Одни утверждают, что весь этот рассказ об
атлантидянах является сугубо историческим, как это
делает Крантор, первый толкователь Платона. Он го-
ворит, что над Платоном даже язвили его современники,
что свое государственное устройство он не изобрел,
а списал его с установлений египтян, а сам он, Крантор,
был настолько задет словами язвителен, что послал
египтянам это историческое повествование об афинянах
и атлантидянах, согласно которому афиняне некогда
жили при таком государственном устройстве. Так вот,
по его словам, прорицатели египтян выступают свиде-
* Так называют дошедшие до нас от поздней античности
или средневековья примечания к текстам древних авторов.
28

телями, говоря, что это написано на стелах, сохранив-
шихся и поныне» (Прокл. I. 75—76 Диль).
Крантор — ученик учеников Платона, он пишет
на рубеже IV и III вв. до н. э. Речь в отрывке идет
преимущественно об аттической части рассказа. Под
государственным устройством, которое Платон будто бы
списал с египтян, имеется в виду проект, изложенный
в «Государстве». Крантор проверяет истинность пла-
тоновского утверждения, что такое государственное
устройство однажды существовало в Афинах, и полу-
чает подтверждение из Египта. При этом оказывается,
что и уколы насмешников в сущности бессмысленны —
ведь установления египтян, согласно рассказу, истин-
ность которого они удостоверили сами, — лишь руди-
менты устройства, принятого в древних Афинах (Тимей.
23 е и след.).
Итак, Крантор принимает за историческое повество-
вание то, что как раз заведомо неисторично. Сам он
упомянутых стел не видел, а если бы увидел, не смог
прочитать, что там написано. Приходится посетовать и
на его недогадливость: нужно было попросить египтян
прислать окончание оборванной на полуслове истории!
Необязательно Крантор все это выдумал. В жизни
бывают тысячи ситуаций, когда задающий вопрос полу-
чает в ответ именно то, что он хотел бы услышать.
Особенно когда он не в состоянии проконтролировать
истинность слов.
Как бы то ни было, Крантор менее всего подтверждает
историчность платоновского рассказа. Его свидетель-
ство ценно как раз в противоположном отношении.
Оно показывает, что полвека спустя после смерти Пла-
тона даже в его школе не знали ничего определенного
об истинности оставленного им повествования, что
предполагаемая истинность такового нуждалась в под-
тверждениях и что эти подтверждения приходилось
искать в Египте: в греческой традиции найти их,
очевидно, не удавалось. Выходит, что Крантор свиде-
тельствует о том, что никакого предания об Атлантиде
и Афинах, помимо платоновского, не существовало.
2. «Что такой вот и такой огромный остров суще-
ствовал, доказывают некоторые из повествующих о ве-
щах, касающихся Внешнего моря. Ибо в их время
в этом море существовало семь островов, посвященных
Персефоне, да еще три других, огромных: Плутонов,
29

Аммонов и посредине между ними Посейдонов, величи-
ной на тысячи стадиев.* И жители Посейдонова острова
сохранили воспринятое от предков воспоминание об
Атлантиде, действительно наивеличайшем из тамош-
них островов, который в течение целых эпох господ-
ствовал над островами Атлантического моря, будучи
священным уделом Посейдона. И эти вещи написал
в „Эфиопике" Маркелл» (Прокл. I. 177 Диль). Тот же
текст со ссылкой на Прокла воспроизводят схолии
к «Тимею».
Все, что мы знаем о Маркелле и его «Эфиопике», —
это два сообщения Прокла — цитированное и другое,
содержащее не менее удивительные сведения: вершина
горы Атлант,** оказывается, подымается выше края
воздуха, она достигает эфира (Прокл. I. 181 Диль;
схол. к «Тимею». 24 е).
Хотя сочинение Маркелла не сохранилось, очевидна
его принадлежность к кругу позднеантичной развлека-
тельной прозы.
Эта литература имела несколько ответвлений. Самое
известное из них — так называемый греческий роман,
сюжет которого образуют испытания, выпадающие на
долю влюбленных, а соответственно разнообразные
драматические коллизии, чередующиеся с идилличе-
скими сценами: здесь похищения, жертвоприношения,
разбойники, туземцы, экзотика, путешествия — и не-
изменно счастливый конец.3
Этот жанр, в котором были достигнуты подлинные
высоты искусства, выкристаллизовался сравнительно
поздно, где-то у рубежа эр. Одним из истоков грече-
ского романа явилась более ученая, но художественно
менее значительная литература путешествий и псевдо-
исторических повествований. Уже около 400 г. до
н. э. Геродор из Гераклеи, развивая в сущности одну
из традиций греческой историографии и мифографии,
составил обширное сочинение о деяниях Геракла, препа-
рировав мифологические сюжеты таким образом, что
получилось нечто вроде биографического романа. Важ-
ной вехой стала написанная ближе к концу IV в. до
н. э. «Священная хроника» Евгемера, где псевдоистори-
* В одном стадии приблизительно 178 м.
** Атласские горы. «Атлас» и «Атлант» — две традиции рус-
ской транскрипции одного и того же греческого имени.
30

ческая интерпретация мифологических сюжетов, осно-
ванная на идее (получившей имя «евгемеризма»), что
боги — это некогда обожествленные великие люди,
соединилась с рассказом о путешествии и описанием,
в духе утопических конструкций, новонайденной
страны.
Для всех направлений эллинистической беллетри-
стики (как и для развлекательной литературы Нового
времени) было правилом насыщать повествование раз-
ного рода диковинками.
Удивительными вещами особенно богаты, конечно,
отдаленные края земли, прежде всего те, где доселе
никто еще не был. Евгемер найдет в южном океане
остров Панхею. Спустя два века Ямбул отыщет там еще
семь островов. Затем Антоний Диоген опишет «Чудеса
по ту сторону Фулы» (остров, считавшийся после пла-
вания Пифея пределом мира в северо-западном направ-
лении). Все эти сочинения дошли до нас в отрывках
или пересказах, зато сохранилась пародия на подобную
литературу — «Правдивая история» Лукиана. Эфио-
пам — гомеровским обитателям южных пределов света,
конечно, было самое место в этой литературе. Именно
они, например, отправили Ямбула на остров Солнца,
До нас дошел и роман Гелиодора, называвшийся так же,
как и написанный Маркеллом — «Эфиопика». В нем,
правда, больше любви и разбойников, нежели этногра-
фии и географических открытий, но из этого не следует,
что у Маркелла не должно было быть иначе.
Сообщения Маркелла шиты белыми нитками. Все
здесь сработано по готовым схемам. Семи островам
Персефоны на западе соответствуют семь островов
Гелиоса на юго-востоке, о которых рассказывал Ям-
бул. Остальные три — ни больше, ни меньше — рас-
пределены в соответствии с классическим мифом о раз-
делении мира между тремя братьями — Зевсом, Посей-
доном и Аидом (Плутоном). Отождествление Зевса
с египетским Аммоном было общепринятым, и им было
очень удобно воспользоваться для конструирования
ситуации, где главная роль должна принадлежать
не Зевсу, а владыке морей Посейдону. Мотив историче-
ского воспоминания был уже разработан Евгемером»
Например: «Согласно преданию жрецов, их род про-
исходит с Крита и был выведен Зевсом на Панхею
в то время, когда он был среди людей и царствовал
31

над миром. И в качестве доказательства они ссылаются
на язык, указывая, что многое у них по-прежнему
называется по-критски и что они унаследовали бли-
зость и дружеское расположение к критянам от предков,
а молва об этом вечно передается потомкам. Они показы-
вали и записи об этом, которые, по их словам, сделал
Зевс, когда он, пребывая еще среди людей, основал
храм» (Диодор. V. 46. 3).
Таким образом, у Маркелла никаких следов под-
линного предания. Перед нами попросту один из первых
романов об Атлантиде. Показательно, что «подтвер-
ждение» ее историчности вновь отыскалось вне грече-
ского мира (более того, там, где, кроме героев романа,
вообще никто не был).
Остается добавить, что ссылка Прокла на «некото-
рых» (пишущих о Внешнем море) — не более, чем
манера речи, достаточна обычная у греческих писате-
лей. Так и отрывок о высоте горы Атлант Прокл вводит
словами «писавшие „Эфиопики"», а на деле называет
только сочинение Маркелла.
3. В Афинах во время праздника Великих Пана-
финеи, который справлялся в самом городе, «выносили
одеяние Афины, на котором была изображена ее и
олимпийских богов победа в сражении против гигантов.
Малые же Панафинеи справлялись в Пирее, и в этот
праздник богине посвящали другое одеяние, на кото-
ром можно было видеть афинян, ее питомцев, одержи-
вающих победу в войне с атлантидянами» (схол. к «Го-
сударству», 327 а).
Здесь явное недоразумение. Солон удивляется,
Критий удивляется, египетские жрецы специально
объясняют, почему память о войне и победе не сохрани-
лась у греков, но только в Египте, а тут оказывается
и война, и победа изображены и выставляются на все-
народном празднике! Всерьез относиться к утвержде-
нию схолиаста не приходится, остается только гадать
о его происхождении. Порча текста? 4 Но я не исклю-
чаю, что в римское время какой-нибудь влиятельный
оригинал и поклонник Платона в самом деле ввел такое
новшество. Афиняне всячески культивировали память
о своем славном прошлом — как об историческом, так
и о легендарном, ибо спустя много столетий после
Марафонской битвы это было уже почти одно и то же.
С другой стороны, вершители судеб стран и народов
32

любили приезжать сюда — кто поучиться философии,
кто причаститься таинствам Элевсинских мистерий,
кто стать членом древнего Совета Ареопага.
Итак, в платоновской школе интересовались во-
просом о подлинности рассказа, вложенного в уста
Крития, пытались найти ему подтверждения, но эти
попытки не оказались успешными.
Свидетельства древних:
Аристотель, историки, географы
Вспомним слова об Атлантиде, вызвавшие возражения
Посидония: «создатель заставил ее исчезнуть, как
Гомер — стену ахейцев». Кому они принадлежат?
Мы знаем, кто бросил остроумное замечание относи-
тельно стены ахейцев: великий ученик Платона Ари-
стотель (Страбон. XIII. 1. 36). Вероятно, ему же при-
надлежит и целое, тем более что мало кто из писателей
древности мог позволить себе высказываться о творе-
ниях Платона так запросто — без пиэтета или же на-
падок. К тому же и Прокл знает это сопоставление
(I. 58 Диль), а он, конечно, больше ориентируется на
философскую, нежели географическую литературу, да
и Аристотеля чуть выше цитирует.
Я не думаю, что в словах Аристотеля нужно прочи-
тывать критическую направленность. Вернее, она есть,
но адресована не творцам, а неразумным читателям.
В VII песни «Илиады» (436—463) поэт рассказывает
о том, как ахейцы в кратчайший срок воздвигли изу-
мительную стену для охраны кораблей и своей стоянки.
Труд этот вызвал зависть Посейдона, строителя стен
Трои, возмутило бога и то, что ахейцы ватеяли строи-
тельство, не испросив воли бессмертных, не принеся
им жертвы. Зевс обещает Посейдону:
«Верь и дерзай: и когда кудреглавые мужи ахейцы
В быстрых судах понесутся к любезным отечества землям,
Стену сломи их и, всю с основания в море обрушив,
Изнова берег великий покрой ты песками морскими,
Да и след потребится огромной стены сей ахейской».
(VII. 459—463)
Далее рассказывается об исполнении обещания:
И когда, Илион на десятое лето разрушив,
В черных судах аргивяне отплыли к отчизне любовной, —
33

В оное время совет Посейдаон и Феб сотворили
Стену разрушить, могущество рек на нее устремивши. . .
Устья их всех Аполлон обратил воедино и бег их
Девять дней устремлял на твердыню; а Зевс беспрерывный
Дождь проливал, да скорее твердыня потонет в пучине.
Сам земледержец с трезубцем в руках перед бурной водою
Грозный ходил и все до основ рассыпал по разливу,
Бревна и камни, какие с трудом аргивяне сложили;
Все он с землею сравнял до стремительных волн
Геллеспонта;
Самый же берег великий, разрушив огромную стену,
Вновь засыпал песками и вновь обратил он все реки
В ложа, где прежде лились их прекрасно струящиесь воды.
(XII. 15—18, 24-33)
Читателей Гомера удивляло, что ахейцы соорудили
стену только на десятом году осады. Фукидид, не поле-
мизируя прямо с поэтом, предлагает свою версию:
«По прибытии к Трое эллины одержали победу в сра-
жении, — это несомненно, потому что иначе они не
могли бы возвести укреплений подле своей стоянки»
(I. 11. 1). Дебаты велись столетиями. Мы застаем их
еще у Страбона: «. . .Корабельная Стоянка (еще и
теперь носящая такое название) находится так близко
от современного города, что естественно удивляться
безрассудству греков и малодушию троянцев; безрас-
судству греков, потому что они держали Корабельную
Стоянку столь долго неукрепленной, когда они были
близко от города и от такого множества врагов в самом
городе и союзников вокруг» (XIII. 1. 36).
Замечание Аристотеля, основанное на здравом
смысле в соединении с хорошим пониманием особен-
ностей художественного повествования, раскрывает
беспредметность споров и при этом не принижает
искусство Гомера, а скорее подчеркивает его: нет
нужды подправлять поэта, не в его обыкновении го-
ворить несуразности, ему понадобилось изобразить
штурм стены — он и создал ее, прозрачно намекнув,
что бесполезно искать ее остатки.5
Итак, Аристотель — современник, ученик Платона
и признанный специалист в той дисциплине, которая
по названию его сочинения именуется поэтикой, реши-
тельно заявляет, что Атлантида — художественный
вымысел.
Отношение к Атлантиде древних историков, оче-
видно, совпадало с точкой зрения Аристотеля. В ан-
34

тичной схеме истории война, описанная Платоном,
не закрепилась. Даже в «Исторической библиотеке»
Диодора Сицилийского, первые книги которой отведены
преданиям о стародавних временах и экзотических
местах, Атлантида не представлена, как и в хрониках
и где бы то ни было.
Древние географы, как мы могли уже убедиться на
примере Посидония и Страбона, проявляют больше
доверия — они-то знают достоверные примеры того,
как море и земля меняются местами. Но вот что харак-
терно: когда они говорят об Атлантиде, они говорят
об Атлантиде Платона — другой они не знают. Приве-
дем еще отрывок из «Естественной истории» Плиния
Cтapшeгo: «Ведь и таким вот образом природа создала
острова: оторвала Сицилию от Италии, Кипр — от
Сирии, Евбею — от Беотии. . . И целиком земли от-
няла — прежде всего там, где Атлантическое море, —
если мы поверим Платону» (II. 204—205). Филон
Александрийский в сходной подборке прямо цитирует
«Тимея» (О неуничтожимости мира. 26)·
В результате мы должны сказать следующее. Сужде-
ния древних об историчности Атлантиды разноречивы,
при этом они не обнаруживают следов какой-либо
традиции об Атлантиде, независимой от Платона.
Но может быть, Платон, кое-что изменив, завуали-
ровал свою зависимость от таковой, а древние это про-
глядели?
Атлантии Диодора
Во времена Цезаря и Августа неутомимый труженик
Диодор Сицилийский работал над составлением своей
«Исторической библиотеки», которая являлась не чем
иным, как всеобщей историей от первобытного состоя-
ния до «наших дней». Из сорока книг, на которые он
разделил свой труд, до нас дошло меньше половины;
тем не менее и сохранившегося достаточно для толстен-
ного фолианта.
Диодор не обладал ни поразительным умом Фуки-
дида, ни литературным даром Геродота, ни разносто-
ронними талантами другого создателя всеобщей исто-
рии — Полибия. Он компилятор. Он перелагает чужие
книги, как правило, не заботясь о критическом анализе
данных. На страницах «Исторической библиотеки»,
35

как мы скоро убедимся, полно всякого вздора, но это-
то в немалой степени и способствовало тому, что
в атмосфере культурного упадка ее участь оказалась
менее печальной, чем многих других сочинений.
Первые книги Диодор отвел удивительным рассказам
об отдаленных местах и временах — материалу, в до-
стоверности которого он и сам не был уверен, но кото-
рым было все-таки жаль пожертвовать. Здесь и нахо-
дится сообщение об атлантиях. Собственно, оно вплетено
в историю амазонок, но не всем известных, а особых —
ливийских. «Я понимаю, конечно, — предупреждает
Диодор, — что историческое повествование о них в гла-
вах многих читателей — вещь неслыханная и чрезвы-
чайно странная». Дело в том, поясняет он, что «племя
этих амазонок начисто исчезло за много поколений до
Троянской войны» и их славу затмили амазонки,
жившие позднее. Потому-то и стоит рассказать о них,
«следуя Дионисию, написавшему об аргонавтах, Дионисе,
а также о многих других делах древнейших времен»
(III. 52. 2-3).
Эти амазонки, говорят нам, жили на острове Геспера
в Тритонидском озере, близ Эфиопии и горы Атлант,
выступающей в океан. Остров их был велик и плодо-
роден, держали здесь много домашнего скота, но хлеб-
ной пищи совершенно не ели, «ибо они не ведали спо-
соба разведения злаков». Амазонки эти оказались
весьма воинственны, и под предводительством царицы
Мирины они обратились к великим завоеваниям. Они
разрушили город атлантиев Керну, в исполненной
драматическими перипетиями борьбе одолели горгон
(с которыми впоследствии, во времена царицы Медузы,
воевал Персей). Затем, будучи в дружественных отно-
шениях с царствовавшим в Египте Гором, сыном Изиды,
они прошли через его страну и завоевали Переднюю
Азию, а также некоторые острова Эгейского моря.
Мы узнаем тут между прочим, что греческие города
Малой Азии и островов Мирина, Кима, Питана, Приена,
Митилена получили имя от царицы амазонок и ее
боевых подруг. Дальнейшее продвижение амазонок
было остановлено соединенными силами фракийцев
и скифов, после чего они вернулись назад в Ливию
(III. 53.4-55. 11).
«А в конце концов и горгоны, и эти амазонки были
начисто истреблены Гераклом, когда он в свое время
36

пришел в западные земли и водрузил в Ливии столбы;
он крепко рассудил, что взявшийся облагодетельство-
вать весь род человеческий не допустит, чтобы какой-
либо народ жил под властью женщин. А озеро Трито-
нида, как говорят, в результате землетрясения ис-
чезло: перешеек, обращенный к океану, разрушился
и затонул» (III.55.3).
Такова история амазонок. Не правда ли, она что-то
напоминает?
Атлантиям в ней посвящен особый экскурс. О них
сказано, что они «самые цивилизованные в тамошних
краях, живут на благодатной земле и в больших горо-
дах», а кроме того, «их предания о происхождении богов
созвучны эллинским» (III.54.1).
Покончив с амазонками, Диодор возвращается
к этим преданиям.
«Итак, атлантии, живущие около океана и пребы-
вающие в благодатной земле, выгодно отличаются от
соседей благочестием и человеколюбивым отношением
к чужеземцам, а относительно происхождения богов
они утверждают, что боги родились у них и что с их
словами совпадают слова славнейшего из эллинских
поэтов, в которых он выводит Геру, произносящую:
Я отхожу далеко, к пределам земли многопарной,
Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису.*
Согласно преданию, первым у них царствовал Уран,
и он собрал людей, живущих разбросанно, в стены
города, положил конец беззаконию и звериной жизни
среди своих подданных, открыл употребление и заго-
товление культурных плодов и немало прочих полезных
вещей. Он владел большей частью мира, а ядро его
владений составляли западные и северные земли.
Он наблюдал звезды и предсказывал многие явления,
которые должны были произойти на небе. И он разъяс-
нил народу чередование лет по движению Солнца и ме-
сяцев по движению Луны и научил ежегодным сменам
времен года. Вследствие чего многие, несведущие
в вечном порядке звезд, дивясь тому, что предсказания
оправдывались, считали, что их истолкователь прича-
стен божественной природе, и после его кончины среди
людей за его благодеяния и знание звезд наделили
* Илиада. XIV. 200-201.
37

почестями, подобающими бессмертным. Небо же стали
называть его именем * сообразно тому, что, казалось,
он по-свойски обходился с восходами и заходами звезд
и прочими небесными явлениями, и тому, что почести,
оказанные ему, уступали его благодеяниям, и провоз-
гласили его вечным царем всего, что ни есть.
Согласно преданию, у Урана от нескольких жен ро-
дилось сорок пять сыновей, причем восемнадцать из
них, рассказывают, — от Титеи: у каждого из них было
и собственное имя, а вместе они по имени матери зва-
лись титанами. Титея отличалась целомудрием, к тому
же люди были благодарны матери стольких благород-
ных мужей, так что после кончины она была обоже-
ствлена теми, кто ей был обязан, и переименована
в Гею.
Родились у него и дочери. Две старшие весьма
выделялись среди прочих. Одну из них звали Басилией,
а другую Реей или, некоторые, — Пандорой. Старшая
из двух сестер Василия отличалась исключительным
разумением и целомудрием. Совместно с матерью она
вырастила всех братьев, проявив лучшие качества.
Поэтому ее и прозвали Великой Матерью. А когда
отец от людей перешел к богам, народ и братья пере-
дали царство ей, тогда еще деве, по своему отменному
целомудрию ни с кем не желавшей сожительствовать.
Впоследствии, чтобы в качестве восприемников царства
оставить сыновей, она вступила в брак с Гиперионом,
одним из братьев, к которому была больше всего распо-
ложена» (III. 56. 2—57. 3).
Далее идет рассказ о Гелиосе и Селене — детях
Василии и Гипериона, а также излагается фригийский
вариант происхождения Великой Матери (Кибелы).
Наконец, заходит речь об Атланте.
«После кончины Гипериона сыновья Урана разделили
царство. Славнейшими из них были Атлант и Крон.
Уделом Атланта стали области близ океана, так что он
и народы назвал атлантиями, и величайшую из гор этой
земли сходным образом прозвал Атлантом. Утверждают,
что он усердно занимался звездной наукой и первый
сообщил людям учение о сфере, что и дало повод за-
ключить, будто все небо покоится на плечах Атланта,
* Небо по-гречески «уранос».
38

в то время как миф намекает на открытие и описание
сферы.
У него было много сыновей, и один из них выде-
лялся благочестием, справедливым отношением к под-
данным и человеколюбием. Его прозвали Геспером.
Он всходил на вершину горы Атланта, производил
наблюдения за звездами, а однажды, внезапно захвачен-
ный ураганом, бесследно исчез. Сострадая за его добро-
детель тому, что он претерпел, народ наделил его поче-
стями бессмертных и славнейшую из небесных звезд
назвал по его имени.*
Было у Атланта и семь дочерей, по отцу собира-
тельно именуемых Атлантидами, а по отдельности
каждую звали так: Майя, Электра, Тайгета, Стеропа,
Меропа, Алкиона и последняя — Келайно. Они же. . .
родили отпрысков, получивших за добродетель имя
богов и героев, как например сын старшей, Майи, от
Зевса Гермес, открывший для людей много полезных
вещей. . . К ним возводят свой род не только некоторые
из варваров, но и большинство древнейших героев
у эллинов. . . После кончины они удостоились от людей
почестей бессмертных и, переселенные на небо, получили
имя Плеяд» (III. 60).
Далее излагается история Крона и его сына Зевса,
в частности борьбы Зевса с титанами (III. 61).
Сходство между мифологией атлантиев и мифоло-
гией греков действительно поразительное — те же
в основном имена, те же генеалогии. . . Только не стоит
принимать это удивительное «совпадение» за чистую
монету.
Перед нами плоды филологических досугов, а не
настоящее предание. Преданий о том, как боги, кото-
рым люди поклоняются, были созданы самими людьми,
просто не может быть. Весь рассказ мог возникнуть
только в греческой среде. Вне греческого языка истории
про то, как человек Уранос дал имя небу «уранос»,
бессмысленны. То же самое относится к присутствую-
щим в рассказе этимологиям — таким, как Зевс
(используется форма винительного падежа Ζήνα) от
«жить» (ζην); эта этимология имела многовековую
традицию, и то новое, что сюда ввел источник Дио-
* «Гесперос» (так греки называли Венеру) значит «вечерний»
(а также «западный»).
39

дора, — версия, будто имя пошло от того, что при
Зевсе стало «хорошо жить» (III. 61. 6).
Все изобличает конструкцию. Сведены воедино
целые комплексы мифологических традиций. В генеало-
гию богов по Гесиоду вплетена Великая Матерь богов,
культ которой получил широкое распространение в эл-
линистическую эпоху, — персонаж, едва ли мыслимый
в подлинном греческом предании. Сюда же пристроена
разветвленная родословная система, восходящая к до-
черям Атланта, — в том виде, как она была упорядо-
чена в ученом труде Гелланика Лесбосского (сере-
дине V в. до н. э.).
Совершенно очевидно влияние картины, в свое время
нарисованной Евгемером, причем в обоих важнейших
отношениях: 1) греческие боги как обожествленные
цари и первооткрыватели; 2) тенденция к изображению
человечества живущим на заре цивилизации в едином
царстве. Эта последняя идея после похода Александра
чарует многие умы. Брат македонского царя Кассандра
Алексарх около 315 г. до н. э. даже построил Небесный
град (Уранополь), граждан которого он именовал
детьми Неба (уранидами), а себя — Солнцем. Уран
не был культовым божеством, посвященный ему го-
род — это чисто идейный символ. Алексарх основал
мировое государство в миниатюре. Невероятно, но
до нас дошли монеты Уранополя! Урану, конечно,
находится место и в рассказе Евгемера (кстати, друга
Кассандра) о Панхее. На острове возвышается гора
Трон Урана; «в древние времена Уран, когда он цар-
ствовал над миром, приятно проводил время в этом
месте и с вершины взирал на небо и находящиеся на нем
звезды» (Диодор. V. 44. 5—6).
Иногда подобные умонастроения обозначают по-
нятием «братство людей». Это не совсем верно. К братьям
относятся иначе. Братство подразумевает больше
теплоты и взволнованности (и меньше астральной сим-
волики). Впрочем, в широком спектре идей всечелове-
ческого единства,6 развивавшихся от времени Алек-
сандра вплоть до перехода к христианству, можно
выделить самые разные оттенки. В целом этот поток
захватывает большое число людей. В том числе Дио-
дора. Сицилийского историка пленяет то, что он будет
описывать «деяния всего мира — словно одного го-
рода» (I. 1. 3).
40

Важная роль астрономических занятий, выступа-
ющая в повествовании об атлантиях на каждом шагу,
является постоянной чертой «правдивых рассказов»,
написанных под влиянием указанного круга идей.
Праведные обитатели острова Солнца, о которых со-
общал Ямбул, проводят жизнь среди лугов и полей,
но и они сведущи в науке о звездах (Диодор. II. 57. 3).
Что же касается интерпретации Атланта как астронома
с сопутствующей рационализацией традиционного мифа,
то это было уже в «Деяниях Геракла» у Геродора
(фр. 13 Якоби).
Такого рода псевдоисторические романы выходили
из филологических кругов Александрии. Тот, который
пересказывает Диодор, принадлежит Дионисию Ски-
фобрахиону (фр. 7 Якоби), жившему там во второй
половине II в. до н. э. Далекий народ, обитающий
у горы Атлант, подходил Дионисию, чтобы приписать
ему собственные спекуляции. Имя горы, совпадая
с именем персонажа, как бы хранило память о нем.
Между тем персонаж был тематически связан с небом,
а тем самым — с Ураном, занимающим ключевое место
в традиционной греческой родословной богов.
Ничуть не больше от настоящего предания в об-
рамляющей истории амазонок, концы которой воистину
уходят в воду. Рассказ гармонизирован с традицион-
ными сказаниями о Геракле и Персее и даже с египет-
ской мифологией (в восприятии греков). К тому же он
«обогащен» этимологическими фантазиями о происхо-
ждении имен ряда греческих городов (как часть, посвя-
щенная атлантиям, — своего рода комментариями
к одному из дискутировавшихся мест «Илиады»).
Присутствие подробностей, характеризующих цивилиза-
цию амазонок, совершенно не свойственно рассказам,
передающимся от поколения к поколению. Стержневой
мотив грандиозного похода через многие страны —
не редкость уже в литературе V и IV в., а после похода
Александра он просто переполняет сочинения истори-
ков, мифографов и географов (см., например: Страбон.
XV, 1. 6—7). Об озере Тритонида существовала особая,
причем разноречивая традиция, но в целом сюжет о на-
шествии из-за Геракловых столбов с последующим
исчезновением самого эпицентра нашествия имеет яс-
ный литературный прообраз — платоновский!
Итак, излагаемый Диодором рассказ об амазонках,
41

включающий эпизод с атлантиями, действительно имеет
отношение к истории Атлантиды, рассказанной Пла-
тоном: он с нее списан.
У Геродота можно прочесть: гора Атлант «узка и
со всех сторон кругла: говорят, она так высока, что
нельзя видеть вершины ее, потому что она вечно по-
крыта снегом,* летом и зимою. Но словам туземцев,
это столб, на который опирается небо. По имени горы
тамошние жители называются атлантами. Рассказы-
вают, что они не едят ничего одушевленного и не видят
снов» (IV. 184).
Безусловно, сообщение интригующее и, возможно,
за ним стоит какой-то более развернутый рассказ.
В то же время очевидно, что с историей, переданной
Платоном, он не имеет ничего общего.
Нашествие из-за океана
Феопомп Хиосский принадлежит к числу виднейших
историков IV в. до н. э. Он автор «Греческой истории»,
написанной в продолжение труда Фукидида, и «Эпохи
Филиппа», посвященной событиям правления Фи-
липпа II Македонского, отца Александра. Эти сочине-
ния дошли до нас лишь в цитатах и пересказах. Искус-
ству литератора Феопомп учился в Афинах у выда-
ющегося публициста и ритора Исократа. Между шко-
лами Исократа и Платона были сложные отношения,7
колебавшиеся от соперничества на грани вражды до
солидарности перед лицом врагов умствований. В их
расхождениях были свои принципиальные стороны,
сохранившие значение и для хиосского историка.
Предметом Феопомпа была преимущественно полити-
ческая история, но он охотно украшал изложение рас-
сказами о различных диковинках. Особенно много их
было в VIII книге «Эпохи Филиппа»; к ней, судя по
всему, принадлежит и тот рассказ, который многие
считают другим вариантом предания, лежащего в ос-
нове платоновской истории Атлантиды. Его приводит
Клавдий Элиан — римский писатель, писавший по-
гречески (первая половина III в. н. э.). Вот он.
* Точнее: облаками.
42

«Феопомп рассказывает о беседе фригийца Мидаса
с Силеном (Силен этот — сын нимфы; по природе своей
он ниже божества, но выше человека, так как наделен
бессмертием). Они разговаривали о различных предме-
тах; между прочим, Силен рассказал Мидасу следущее:
Европа, Азия и Ливия — острова, омываемые со всех
сторон океаном; единственный существующий материк
лежит за пределами обитаемого мира. Он, по словам
Феопомпа, неизмеримо огромен, населен крупными
животными, а люди там тоже великаны, в два обычных
роста, и живут они не столько, сколько мы, а вдвое
больше. На этом материке много больших городов со
своеобычным укладом и законами, противоположными
принятым у нас. Два города, ни в чем не сходствующие
друг с другом, превосходят все прочие размером.
Один зовется Махим, другой — Евсебес* Жители
Евсебеса проводят дни в мире и благополучии, полу-
чают плоды земли, не пользуясь плугом и быками, —
им нет нужды пахать и сеять, всегда здоровы и бодры
и до самой смерти полны веселья. Они столь безупречно
праведны, что боги нередко дарят их своими посеще-
ниями. Жители же Махима необычайно воинственны,
появляются на свет уже в оружии, весь свой век воюют,
подчиняют себе соседей и властвуют над многими наро-
дами. Население Махима составляет не меньше двух
тысяч мириад.** Люди там иногда, впрочем редко,
умирают от болезней, обычно же гибнут в битвах,
сраженные каменьями или дубинами; для железа они
неуязвимы. Золота и серебра у них много, так что эти
металлы ценятся меньше, чем у нас железо. Они не-
когда, по словам Силена, сделали попытку перепра-
виться на наши острова и в количестве тысячи *** ми-
риад пересекли океан, дошли до гиперборейских пределов,
но не пожелали идти дальше, ибо, наслышанные о том,
что тамошние жители слывут у нас самыми счастливыми,
* Махим — «воинственный», Евсебес — «благочестивый».
** Принимаю исправление Кораиса. В рукописях — «двух-
сот мириад», что противоречит дальнейшему рассказу и
к тому же не дает цифры, которая существенно превосходила бы
то, что бывает в «нашем мире»: по Геродоту (VII. 60), в войске
Ксеркса, двинувшемся против Греции, было сто семьдесят ми-
риад (мириада — десять тысяч).
*** Восстанавливаю чтение рукописи.
43

нашли их жизнь жалкой и убогой» (III. 18—Феопомп.
Фр. 75 с Якоби).
Текст очень интересный и не очень простой для
интерпретации.8 Сейчас нас интересует один конкрет-
ный вопрос: что преподносит читателю Феопомп —
древнее предание или собственное сочинение?
Казалось бы, наличие сказочных черт говорит
о предпочтительности первого варианта. Но это обман-
чивый путь рассуждения. Следуя ему, мы усмотрим
древнее предание и в сотнях эпизодов литературных
творений Нового времени. Не будем забывать, что
Феопомп живет в обществе, в котором письменная
литература существует уже на протяжении четырех
столетий!
Фольклорная основа? Но фольклор не занят пробле-
мами географии: что острова, а что подлинный и един-
ственный материк; он бесконечно далек от споров
о том, разделены ли Европа и Азия водной границей.*
Фольклор не оперирует точными цифрами, когда счет
идет на десятки тысяч. И не фольклорный ход мысли,
а философско-риторический топос (становление кото-
рого мы можем проследить шаг за шагом от середины
V в. до н. э.) — относительность кажущихся нам само-
очевидными представлений: вот ведь, Европа и Азия —
какие-то острова; металлы, которые мы столь ценим,
для других — дешевка, а гиперборейцы, которых мы
почитаем счастливыми, в глазах людей другого мира
ведут жалкую жизнь (парадокс, заставляющий нас
вспомнить о том, что Феопомп — современник Диогена-
киника).
Остальное — элементарная комбинация из литератур-
ных источников. Благочестивых людей посещают боги,
так же как гомеровские — эфиопов. Земля сама кор-
мит их — так же как золотое поколение у Гесиода.
Жители Махима появляются на свет с оружием — как
Афина из головы Зевса. Своей воинственностью и
мощью они замечательно похожи на гесиодовское
медное поколение (Труды и дни. 143 и след.).
Феопомп использует действительно древний, по
своим корням фольклорный, но к его времени давно
* Феопомп следует широко распространенному в греческой
науке представлению, согласно которому Каспийское море
является заливом океана и при этом соединяется с Черным
морем либо рекой Фасис (Риони), либо рекой Танаио (Дон).
44

уже литературный сюжет — беседу Мидаса с Силеном —
и на собственный лад заполняет его разнообразным
материалом, организованным в соответствии с его
собственными идейными и художественными целями.
Никакого цельного предания, лежащего в основе его
рассказа, не просматривается.
Откуда же сходство с Платоном? Из Платона же!
Феопомп, ученик Исократа — великого мастера ска-
зать «то же самое, но иначе», берет за основу сходный
комплекс мотивов — материк по ту сторону океана,
поход на здешний мир, антитеза благочестивого госу-
дарства и воинственной империи — и предлагает свою
версию, соединяя в литературной игре и подражание,
и состязание.
В свое время мы увидим, что, описывая заокеанский
мир, и Платон, и Феопомп кое в чем опирались на общие
источники. Но источники эти принадлежат не к области
преданий, а к тому, что на современный лад можно
было бы назвать научной фантастикой, а точнее —
к фантастически смелым идеям греческой науки.
Ликтония и трезубец Посейдона
До нас дошла от поздней античности поэма «Аргонав-
тика», приписанная легендарному певцу Орфею, счи-
тавшемуся участником плавания за золотым руном.
Сейчас она полузабыта ученым миром, но в первой
половине XIX в. о ней писали корифеи. Ее связывают
с традициями александрийской учености. Вместе с тем
Август Укерт отмечает поразительное невежество ав-
тора в географии — он путает все, его географические
познания ниже Гомера и Гесиода.9
Нас интересует один эпизод. Орфей, чтобы нейтрали-
зовать пагубные зазывания Сирен, запел песню,
а именно о ссоре из-за коней между Зевсом и Посейдо-
ном. Текст дошел до нас с неисправностями, но главное
ясно. В ярости Посейдон ударил трезубцем о землю
Ликтонии и «рассеял ее по беспредельному морю»,
в результате чего возникли острова Сардиния, Евбея
и Кипр (Аргонавтика. 1276—1284 Шнайдер).
Александр фон Гумбольдт считал, что здесь перед
нами древняя традиция, с которой связан и рассказ
о гибели Атлантиды. Традиция о Ликтонии, по его
мнению, — древний геологический миф, относящийся
45

к бассейну Средиземноморья, который мало-помалу
передвигался на запад — вплоть до того, что был выне-
сен за Геракловы столбы. Атлантида — это отражение
Ликтонии.10
Очень скоро Анри Мартэн выдвинул резонное возра-
жение. Все сопутствующие обстоятельства в обоих рас-
сказах совершенно различны. Даже если один из них
представляет собой подлинное предание, то говорит ли
это о подлинности другого? 11 Но я полагаю, что миф
о Ликтонии к тому же является не древним, а книжным.
Споры между братьями упоминает еще Гомер, но
о таком обороте дела, как в «Аргонавтике», мы больше
ни от кого не слышим. Мало того, мы ничего не слышим
и о Ликтонии.
По изобретательной гипотезе Конрада Геснера,
речь на самом деле идет о Ликаонии, причем не той,
которая была известна в историческое время как одна
из областей Малой Азии, но вообще о земле, какой она
была до Девкалионова потопа, когда ею правил Ли-
каон — виновник потопа.12
Действительно, из «Мифологической библиотеки»
Аполлодора (III. VIII. 2) и «Метаморфоз» Овидия
(I. 163 и след.) мы знаем версию, по которой Зевсова
кара была вызвана нечестием то ли самого Ликаона, то
ли его сыновей. Тем не менее гипотеза Геснера неправ-
доподобна. Потоп — прерогатива Зевса, а не Посей-
дона. Потоп насылается как кара, это не случайное
следствие вспышки гнева. Касается он всей земли,
а земля как таковая не может именоваться по какому-то
правящему в данный момент царю — Ликаону, сыну
Пеласга; по принципам грекоязычной топонимики
«Ликаония» — это конкретно страна Ликаона (а он по
традиции правил в Аркадии). Наконец, раздроблением
суши эффект всеобщего потопа все равно не достигается,
поэтому рассказ об образовании островов не должен
быть связан с Девкалионовым потопом.
Готфрид Германн в своем комментарии к тексту
указал на то, что имя Ликаония обычно появляется
в поэзии в связи с северными областями, и он скло-
няется к мнению, что речь идет об Италии, которую
относили к северным регионам.
Но как тогда быть с Евбеей и Кипром? Между тем
связь Ликаонии с севером понятна. Дочь Ликаона
Каллисто была превращена в медведицу и дала имя
46

созвездию, которое и по сей день звучит в слове «Арк-
тика» (от άρκτος — «медведица»). Это самостоятель-
ный сюжет, и он не имеет отношения к тому, о чем мы
читаем в «Аргонавтике».
Анри Мартэн обращает внимание на то, что между
Ликаонией в Пелопоннесе (Аркадия) и Ликаонией
в глубине Малоазийского полуострова есть еще город
Ликт на Крите, основанный, согласно Евстафию, Лик-
том, сыном Ликаона. Когда-то все эти места были
единым царством, единой землей, впоследствии же
яростью Посейдона они оказались раздроблены: таким,
по его мнению, вырисовывается интересующий нас
сюжет.
В эту картину, правда, с трудом вписывается Сар-
диния, но главное — когда и в какой среде мог возник-
нуть подобный рассказ? Совершенно ясно, что он тре-
бует обширной учености в области истории и географии
и карты перед глазами. О древнем мифе говорить не
приходится.
Стоит ли искать его дальше? Сардиния весьма
поздно вошла в поле зрения греков, да и как себе пред-
ставить древний миф, в котором речь идет одновременно
о Сардинии, Евбее и Кипре? Зато впечатляет сходство
между этим перечнем островов и той подборкой, что
нам уже знакома по Плинию: «Природа оторвала
Сицилию от Италии, Кипр — от Сирии, Евбею — от
Беотии» (II. 204). Как видно, поэзия нашего Орфея
восходит не к мифу, а к науке. Причем это наука
послеплатоновского времени. Вообще проблемы изме-
нения облика земли занимают греческую географию
и физику с самого момента возникновения. Однако на
протяжении двухсотлетнего периода от Анаксимандра
до Аристотеля люди, рассуждавшие об этих предметах,
больше интересовались либо судьбой отдельных местно-
стей, либо фундаментальными процессами, описы-
ваемыми категориями «море» и «суша»; меньше сосре-
доточивались они на попытках воссоздать историю
конкретной, но вместе с тем масштабной геологической
картины. Разумеется, то, о чем я говорю, — лишь тен-
денция, и все-таки в теориях Стратона из Лампсака
(начало III в. до н. э.) о прорыве Черного моря в Эгей-
ское и Средиземного в Атлантику чувствуется нечто
новое, и именно в III в. до н. э. география по-настоя-
щему конституируется как особая наука. Составление
47

же разнообразных подборок, каталогов — это харак-
тернейшая черта той эпохи, когда все мироздание
словно сфокусировалось в Александрийской библио-
теке.
Неправдоподобна идея Гумбольдта о передвижении
мифа на запад вплоть до того, что он был вынесен за
Геракловы столбы. К каким островам за столбами его
уместно было приложить?
Мифотворчество подчиняется определенной логике.
Раздробление земли — не сюжет для греческого мифа.
Острова не были основной формой расселения греков,
поэтому не было причин сочинять об их возникновении
космогонический миф. В доэллинистическую эпоху они
вообще не подпадали под какую-то общую категорию.
Были Киклады и были Спорады, а прежде всего были
Делос, Лесбос, Хиос, Родос и т. д. — каждый по от-
дельности, со своей государственностью и своей исто-
рией. Об отдельных островах и рассказывали отдель-
ные мифы, в том числе «геологические».
В обобщенном виде миф о том, что острова —
неясно, вообще Средиземного моря или Эгеиды — были
оторваны от материка ударом Посейдонова трезубца,
похоже, был сочинен в первой половине III в, до н. э.
Каллимахом — ученейшим из поэтов, заведующим
Александрийской библиотекой. В гимнах Каллимаха
мы и встречаем его впервые (IV. 30 и след.; см. также
схолии к месту). Изощренный мастер вводит миф так,
будто он хочет лишь вызвать в памяти читателя извест-
ный ему рассказ 13 и тем самым избегает необходимости
указать на мотив действия Посейдона. Ведь заменить
ученую гипотезу о землетрясении яростью на поэтиче-
ский лад «колебателя земли» легко, но чтобы Посейдон
стал размахивать трезубцем, нужно ввести его в состоя-
ние гнева. Однако если это гнев на людей, то его могли
заслужить человек, семья, народ, род человеческий,
но не население ряда островов! Следовательно, нужен
другой повод для гнева, и в «Аргонавтике» таким
поводом выступает спор богов о лошадях — довольно
неуклюже, ибо непонятно, зачем богу «бить посуду».
Неуклюжесть эта неудивительна, ибо форма мифа
придается чужеродному материалу. Возможно, впрочем,
мнимый Орфей что-то перепутал, и его предшественник
использовал, скажем, распространенный сюжет о ссоре
богов, когда они делили землю. Ликаон слыл основа-
48

телем культа Зевса Ликейского; Ликеец — одно из
принятых прозвищ Зевса. Быть может, разгневанный
Посейдон разрушил землю, ставшую уделом брата?
Однако мы сами стали сочинять древние мифы!
Каллимаху, правда, было на что опереться. Суще-
ствовали и подлинные предания об островах и при-
брежных землях, испытавших на себе силу перуна
или трезубца. Говорить о них в этой главе нет причин,
Там не идет речь ни о гигантском острове с высокораз-
витой цивилизацией, ни о нашествии из-за пределов
нашего мира.
Завершая разговор о Ликтонии и Атлантиде, стоит
сказать и следующее. Неубедительно само сопоставле-
ние. Раздробление земли и гибель целой земли —раз-
ные вещи, разные сюжеты. Ибо общность сюжетов
определяется не только тематикой, но и смыслом.
Раздробление земли, в результате которого образуются
острова, — сюжет этиологический (выясняющий при-
чину явления). Гибель целой земли — сюжет отчасти
дидактический, отчасти и «приключенческий», во вся-
ком случае не этиологический, поскольку невозможно
искать причину существования того, что не существует.
Таким образом, понятие «геологический миф», исполь-
зуемое Гумбольдтом в приложении к обоим сюжетам,
оказывается недостаточным, отчасти дезориентирую-
щим. На сей раз великий ученый ошибся.
Подведем итоги главы.
Текст «Тимея» и «Крития» отчетливо подразумевает,
что история Пра-Афин и Атлантиды неизвестна грече-
ской аудитории, между тем авторская версия передачи
ее через египетских жрецов, Солона и Крития, без-
условно, недостоверна.14 Античные писатели не знают
какого-либо рассказа об Атлантиде, который был бы
древнее платоновского и не зависел от него. Те сооб-
щения, в которых некоторые усматривают отражение
того же предания, что могло лечь в основу платонов-
ского рассказа, на поверку оказываются позднейшими
литературными конструкциями. Между предполагае-
мым событием и отстоящим на тысячелетия предпола-
гаемым его описанием не обнаруживается никакого
связующего звена.

Глава III. В поисках исчезнувших
цивилизаций
Отголоски далеких событии?
Мы слишком привыкли к надежде на историчность
Атлантиды, чтобы легко было с ней расстаться. В исто-
рии о стране и цивилизации, ушедшей под воду, есть
нечто завораживающее, и, уступив всем доводам кри-
тиков, мы все же хотим оставить хотя бы самую малость:
пусть подробности сочинены Платоном, пусть не Ат-
лантида, не такой большой и как-то иначе называв-
шийся остров, но, может быть, что-то все-таки было,
какая-то великая катастрофа, отголоски которой через
века неизвестным нам образом дошли до Платона. . .
Так, очарованные уже «той», великой Атлантидой, мы,
признавая подлинность ее хотя бы самого скромного
подобия, в глубине души реабилитируем изначальную
надежду. И опыт показывает, что стоит только иссле-
дователю ступить на этот соблазнительный путь, он
тут же начинает лихорадочно перелистывать Платона
в надежде найти какие-нибудь новые подтверждения.
Между тем если взглянуть на вещи прозаически,
то какие отголоски, позволяющие судить о «подлинной»
Атлантиде, могли дойти до Платона? Среди мифологи-
ческих преданий греков имеются и такие, в которых
рассказывается о различных катастрофах — о потопе,
о морских волнах, затопивших берег, о земле, ушедшей
из-под ног. Какие реалии за этим стоят? Народы пере-
двигались, сюжеты кочевали. Местный это рассказ, или
он пришел издалека? Надежная привязка к конкрет-
ному событию — явление исключительное.
Платон, конечно, знал многие из такого рода ска-
заний. Некоторые, как миф о потопе, он прямо назы-
вает в «Тимее». Но ни в одном из них мы не встретим
соединения мотивов, характерных для истории Атлан-
тиды: мощная и высокоцивилизованная островная
50

держава, погибшая в результате землетрясения и
затопления.
Надо иметь в виду, что в подавляющем большин-
стве случаев, когда мы в каком-нибудь сказании на-
щупываем зерно исторической истины, мы тем самым
узнаем новое о сказании, а не об исторических событиях.
Вулканическая история Санторина или другие факты,
относящиеся к области геофизики, в принципе могут
прокомментировать какие-нибудь детали каких-ни-
будь мифов, по, как только кончаются данные археоло-
гии или геологии, эти мифы сами по себе не могут при-
бавить ничего падежного. Тому, кто думает иначе,
придется, по словам Платона, «восстанавливать под-
линный вид гиппокентавров, потом химер, и нахлынет
на него целая орава всяких горгон и пегасов и несмет-
ное скопище разных других нелепых чудовищ» (Федр.
229 е).
Рассмотрим самый интересный из предполагаемых
текстов-посредников, Он стал известен ученому миру
сравнительно недавно — в начале нашего столетия.
Большинство сочинений древних авторов, которым
довелось пережить культурный упадок поздней антич-
ности и раннего средневековья, дошло до нас через
средневековые рукописи и благодаря неутомимой дея-
тельности ренессансных гуманистов и изобретению
книгопечатания стало общим достоянием еще в XV—
XVI вв. Сравнительно небольшим, по подчас замеча-
тельным дополнением к нему служат папирусные на-
ходки — здесь первенство держит египетский город
Оксиринх. Там был, в частности, обнаружен папирус
с пеанами великого Пиндара. К сожалению, ни один
из них не сохранился целиком, все же отрывки иногда
состоят из десятков связанных между собой строк.
В одном из пеанов поэт хвалит кеосского царя
Евксантия:
Пусть гонится глупец за тем, что вдали, —
А мне по душе слово царя Евксантия:
Он отверг критян, просивших о царе,
Не вошел в седьмую долю с сынами Пасифаи,
А сказал он им знаменье:
«Боюсь Зевса-Воина
И боюсь землетрясущего бога, чей гулок удар:
Молнией и трезубцем
Землю и люд *
* Буквально: войско.
51

Обрушили они в Тартаровы недра,
И оставили только мою мать
В терему за красною оградою.
Мне ли
За чужое добро, за дальний большой надел
Блаженные отринуть уставы моей земли?».
Евксантию это кажется ненадежным и легкомыслен-
ным. Лучше владеть таким малым островом, как Кеос,
зато жить без бедствий и смут (4. 35—53).
Этот рассказ из других источников нам неизвестен.
Евксантий считался родоначальником кеосцев, так что
для той аудитории, для которой прежде всего предна-
значался пеан, было достаточно намека. Другие греки
могли слышать о предании от кеосских поэтов Симо-
нида и Вакхилида. Благодаря последнему кое-что
знаем и мы:
Был к ним воитель Минос
С критской ратью
На пятидесяти кораблях с пестрою кормой;
Милостью Зевса,
Подателя славы,
Взял он Дексифею,
Глубоко подпоясанную меж дев,
И оставил ей половину воинства —
Битвенных мужей,
Дав в удел им утесистую ту землю,
Сам отплыл к желанному своему Кноссу,
Царственный сын Европы.
А как десять сменилось месяцев,
Родила ему нимфа * о вьющихся волосах
Отрока Евксантия,
Чтобы властвовать над островом,
именитым в молве.
(Эпиникии. 1, 113 — 128)
Таким образом, Евксантий — сын Миноса, а «сы-
новья Пасифаи» — его единокровные братья. Что их
шесть — это опять-таки для нас неожиданность, это,
впрочем, для наших целей неважно. Интригует упоми-
нание оставленного войска. Его и ввергли в Тартар?
Разрушению во всяком случае подверглась земля
Кеоса — там должен был находиться уцелевший дом
Дексифеи.
* Сохранившийся текст ненадежен. Во всяком случае речь
ждет не о существе божественной природы, а просто о молодой
женщине.
52

Что послужило причиной бедствия? Надо думать —
чья-то вина. Бедствие обошло стороной Дексифею, боги
ее пощадили — такой мотив исключения тоже обычно
сопутствует рассказу о воздаянии, вне его он выглядит
беспочвенным.
Однако некоторые отвечают на заданный вопрос
иначе. Возьмем одну фразу: «Я боюсь войны с Зевсом
и Посейдоном, чей тяжек удар»; затем другую: «Я боюсь
войны меж Зевсом и Посейдоном, ее тяжек удар».
В оригинале аналогичный эффект достигается при-
бавлением всего одной буквы, которая меняет падеж
слова «Посейдон» и ставит следующее за ним опреде-
ление в зависимость от слова «война». Такое исправле-
ние предложил знаменитый немецкий филолог Ульрих
фон Виламовиц-Мёллендорф.1 Правда, позднейшие изда-
тели Пиндара не решились включить его прямо в текст.
Зато ирландский ученый Дж. В. Люс, пожалуй наибо-
лее авторитетный сторонник «санторинской интерпре-
тации» Атлантиды, не только принимает это чтение, но
и ставит его в связь с пассажем о Ликтонии из «Арго-
навтики», тем самым устанавливая единую древнюю
традицию.2
Виламовиц немало сделал для прояснения трудного
текста пеана. И все-таки его предложение неприем-
лемо. Мотив исключения, сделанного для Дексифеи,
был бы неуместен, если бы речь шла о войне богов.
«Тяжко ударяющий» (βαρύκτυπος) — традиционный по-
этический эпитет именно для бога, Зевса или Посей-
дона. Коль скоро он стоит рядом с одним из них,
оторвать его уже невозможно. Причем у Пиндара он
прилагается к Посейдону (Олимпийские песни. I. 72).
И наконец, кто слышал когда-нибудь о войне, в которой
противоборствующие стороны бьют в одну цель?
Люс отмечает, что в XV в. до н. э. на Кеосе было
разрушено поселение. По мнению производившего
раскопки Дж. Л. Каски, — от землетрясения, но Люс,
который хочет видеть в этом событии последствия
санторинского извержения, указывает, что Каски не
учитывает возможность затопления приливными вол·
нами. В памятниках материальной культуры поселения
отчетливо прослеживается влияние минойского Крита.
Все это позволяет Люсу прийти к выводу, что у Вакхи-
лида и Пиндара отразилась подлинная традиция
о минойской колонии и ее судьбе, сохранившаяся от
53

XV до V в. до н. э. Но я не уверен, что приливные
волны больше подходят к описанию у Пиндара, не-
жели землетрясение, не уверен, что синхронизация
с санторинским извержением при современном уровне
знаний может быть надежной и что вообще стоит что-
либо строить на столь шатком фундаменте. Нам важно
другое. Уж Пиндара-то Платон знал.
Сопоставим текст «Тимея» (25 d) и пиндаровский
(в прозаическом переводе):
1) «. . .вся ваша воинская сила была поглощена
разверзнувшейся землей, равным образом и Атлантида
исчезла, погрузившись в пучину»;
2) «они отправили в глубокий Тартар землю и все
войско».
Сходство несомненно, причем в обоих текстах
идентичные пары — земля и войско. Тем не менее
масштабы несоизмеримы. Сопутствующие обстоятель-
ства, насколько они доступны сравнению, весьма
различны. К тому же у Пиндара войско гибнет вместе
с землей, на которой оно находится, тогда как в плато-
новской паре Атлантида и афинское войско разделены
пространством. Сюжетная задача, в соответствии с ко-
торой воинская сила афинян должна была исчезнуть
иод землею, прозрачна: Платону требовался разрыв
в исторической преемственности, исторической памяти.
Придавать существенное значение влиянию Пиндара
следовало бы лишь в том случае, если бы у Платона не
было иных путей услышать когда-нибудь о суше,
ушедшей под воду, и если бы в греческих сказаниях
больше не было эпизодов, как кого-то отправляют
в Тартар или под землю. По и то и другое чрезвычайно
далеко от истины.
Словом, я не решился бы исключить возможность
какого-то неопределенного влияния строчек Пиндара
на Платона, но говорить о зависимости от них самого
сюжета об Атлантиде нет никаких причин.
54

Страна Посейдона, ушедшая под воду
Быстро вещала она к Посейдону, великому богу:
«Бог многомощный, колеблющий землю! ужели
нисколько
Сердце твое не страдает о гибнущих храбрых
данаях!
Тех, что в Эге тебе, и в Гелике столько
приятных
Жертв и даров посвящают?».
Илиада. VIII. 200 — 204
Можно понять людей, которых перед лицом очевидных,
хотя бы и не очень точных, аналогий между платонов-
ским рассказом и подлинными событиями не удовлетво-
ряет отсылка к таинственным путям творческой фанта-
зии. Нельзя сказать, что «довод от гениальности»
является незаконным. Но он столь малодоступен про-
верке, что на деле приближается к «мы не знаем»;
а тут-то взамен знаний мы и получаем удивительные
«сходства» и поразительные «совпадения». Мы должны
вразумительно указать на обстоятельства, оказавшие
на фантазию Платона решающее воздействие. К счастью,
это в наших силах. Выясняется — и в этом есть ка-
кое-то «торжество справедливости», — что за картиной
уходящей под воду Атлантиды стоит-таки подлинное
событие; правда, к «подлинной» Атлантиде оно отноше-
ния не имеет.
Платону не было нужды что-либо слышать о разру-
шительной вулканической активности Санторина, имев-
шей место за тысячу лет до его рождения. Балканы и
Эгеида не обойдены стихийными бедствиями.* Сам
Платон иронизирует в «Тимее» над теми, кто знает
только один — Девкалионов — потоп. Ясно также, что
мерой для оценки влияния того или иного природного
события на рассказ об Атлантиде должна быть не тол-
щина отложений пепла, а впечатление, произведенное
* Приведу только один пример. Геродот (VII. 6) упоминает
о скандале, разразившемся при дворе Гиппарха (527—514 гг.
до н. э.) — афинского тирана и вместе с тем мецената. Лас из
Гермионы изобличил афинянина Ономакрита в том, что тот в сбор-
ник пророческих изречений Мусея вставил и такое, согласно ко-
торому лежащие около Лемноса острова исчезнут, погрузившись
в море. Ясно, что плутовство Ономакрита имело бы смысл лишь
в том случав, если бы эти острова действительно постигла такая
участь.
55

на сознание его автора. Платон был современником
катастрофы не столь масштабной, как та, что про-
изошла в середине II тысячелетия до н. э., но зато,
бесспорно, ему известной и вызвавшей широкий резо-
нанс в частности в той самой среде, к которой он при-
надлежал.
Зимой 373 г. до н. э. в результате землетрясения
ушел под воду стоящий на берегу Коринфского залива
город ахейцев Гелика, знаменитый своим культом
Посейдона. До нас дошли описания катастрофы, восхо-
дящие к современникам событий. Наиболее обстоятель-
ным является рассказ Диодора Сицилийского: при
архонте Астее (373 г. до н. э.) «в Пелопоннесе про-
изошли грандиозные землетрясения и невероятные за-
топления земли и городов: такого бедствия с грече-
скими городами прежде никогда не случалось. . . Разра-
зилось бедствие ночью. Сила землетрясения была
такова, что дома были сплошь разрушены, а люди как
вследствие темноты, так и вследствие неожиданности
и невероятности обстоятельств не имели возможности
искать спасения. Большинство погибло под развалинами
домов. Когда занялся день, немногие уцелевшие выбра-
лись из домов и, полагая, что они избежали опасности,
столкнулись с большим и более невероятным несча-
стьем: море сильно разбушевалось, поднялась высо-
кая волна — и все они были затоплены, исчезнув
вместе с отечеством. А случилось это бедствие с двумя
городами Ахайи — Геликой и Бурой, из которых Ге-
лика до землетрясения была самым замечательным
из всех городов Ахайи» (XV. 48).*
«Историческая библиотека» Диодора носила ком-
пилятивный характер. Исследователями, в частности,
давно установлено, что основным источником Диодора
для интересующих нас региона и времени был истори-
ческий труд Эфора, созданный в середине IV в. до
н. э. Что Эфор действительно писал о катастрофе,
произошедшей в Ахайе, подтверждает критика в его
* Сходное бедствие, меньшего масштаба, постигло ту же об-
ласть Греции в 1861 г. В отличие от Гелики Бура, дальше от-
стоявшая от берега, была только разрушена, однако более впе-
чатляющая версия, как это часто бывает, широко распростра-
нилась и со временем укоренилась в античной традиции.
56

адрес в «Естественнонаучных вопросах» Сенеки: «Эфор,
право, не заслуживает священнотрепетной веры: часто
впадает в заблуждение, часто вводит в заблуждение,
как в случае с той кометой, за которой пристально
следили глаза всех смертных в силу грандиозности
событий, вызванных ее появлением, когда из-за нее
погрузились Гелика и Бура; он утверждает, что она
распалась на две планеты, что, кроме него, никто не
сообщает» (VII. 16. 1— 2=Эфор. Фр. 212 Якоби).
На основании Диодора и Сенеки мы можем утвер-
ждать, что Эфор сопроводил свое сообщение обстоятель-
ным изложением различных точек зрения на причины
явления. Следует добавить, что Эфор много времени
провел среди афинских интеллектуалов, будучи учени-
ком знаменитого оратора Исократа. Таким образом,
его рассказ отражает и интерес, который возбудила
катастрофа в том кругу, к которому принадлежал
Платон, и то, как там представляли случившееся.
Рассказ другого современника событий — Гера-
клида Понтийского — излагает Страбон: «. . .ката-
строфа произошла. . . ночью; и хотя город отстоял от
моря на 12 стадиев, вся эта местность вместе с городом
была покрыта волнами; и 2000 человек, посланные
ахейцами, не могли подобрать трупов» (VIII. 7. 2=
Гераклид. Фр. 46 а Верли). Гераклид — уже непо-
средственно представитель платоновской Акаде-
мии.
Большое место землетрясению в Ахайе отвел Ари-
стотель в своей «Метеорологике» (343b, 344b, 366а,
368b). Писал о нем (около 340 г. до н. э.) и его племян-
ник историк Каллисфен (фр. 19—21 Якоби). Их сооб-
щения согласуются с описаниями Гераклида и Эфора.
Оба они говорят о комете, сопутствовавшей землетря-
сению. В следующем столетии Эратосфен, великий
географ древности, приезжает сюда осмотреть место
и выслушать от моряков интригующие рассказы
(фр. III В 103 Бергер). Насколько событие стало знаме-
нитым, можно судить по многочисленным откликам,
разбросанным по греческой и римской литературе.
Приведем только яркие стихи Овидия:
Ежели Буру искать и Гелику, ахейские грады, —
Их ты найдешь под водой; моряки и сегодня покажут
Мертвые те города с погруженными в воду стенами.
(Метаморфозы. XV. 293—295)
57

Впечатления современников землетрясения 373 г.
до н. э.* были связаны не только с его грандиозностью.
Хотя Ахайя в это время не играла заметной роли ни
в греческой политике, ни в греческой культуре, Гелика
была отнюдь не безызвестным городом. Все знали
гомеровские поэмы, а в «Илиаде» упоминается и Ге-
лика, и Посейдон Геликоний (II. 575; VIII. 200, 204;
XX. 404—405). Культ Посейдона сохранял здесь свое
значение до самой гибели города. До нас дошли бронзо-
вые монеты Гелики, датируемые временем незадолго
до катастрофы. На лицевой стороне изображена голова
Посейдона в диадеме с кольцом из волн. На оборотной —
трезубец между дельфинами, словно сплетенными
в венок.
Предание отводило Гелике особую роль в исто-
рии переселений греческих племен. Считалось, что
первоначальными жителями Ахайи были ионийцы
(в историческое время жившие в Малой Азии), и, со-
гласно Геродоту (I. 145), Гелика была их последним
прибежищем. Вместе с тем, по широко принятому
представлению, само переселение ионийцев на азиат-
ский материк происходило уже из Аттики, и Афины,
особенно после морских побед в греко-персидских
войнах, считались как бы патроном всех ионийцев.
Таким образом, были причины для повышенного вни-
мания к судьбе Гелики. Мы можем проследить по
крайней мере два аспекта в восприятии прошедшей ка-
тастрофы.
Первый — бесследное исчезновение, целой, пусть не-
большой страны (нужно помнить, что для греков город
был вместе с тем и государством — со своей индиви-
дуальностью, историей и судьбой). Этот мотив звучит
в словах Диодора о людях, «исчезнувших (άφανίσνέντες)
вместе с отечеством». Еще отчетливее он выражен
в «Описании Эллады» Павсания: землетрясение «до
основания и навсегда уничтожило все сооружения
и дома, а с домами и самый город, не оставив даже
следа (αφανές έποίησε)» (VII. 24. 6; ср. 24. 12).
* Полибий (II, 41.7) говорит, что Гелика «была поглощена
морем перед битвою при Левктрах» (371 г. до н. э.), по-видимому,
под влиянием источника, в котором землетрясение в Ахайе
рассматривалось как одно из предзнаменований крушения в этой
битве спартанской гегемонии в Греции (ср. Диодор. XV. 50. 2).
58

Павсаний — писатель II в., своих источников он
не называет,* но мотив бесследного исчезновения
несомненно изначальный. Он не мог сложиться в атмо-
сфере засвидетельствованного уже Эратосфеном тури-
стического интереса к виднеющимся под водой руинам
Гелики (упоминанием которых завершает свой очерк
и Павсаний).
Второй аспект — божественная кара, гнев и мощь
Посейдона. Бедствие «случилось вследствие гнева По-
сейдона; ибо ионийцы, изгнанные из Гелики, послали
просить жителей Гелики отдать им статую Посей-
дона. . . когда же геликийцы отказались выполнить
их просьбу, ионийцы отправили послов в Ахейский
союз; и хотя Ахейский союз удовлетворил просьбу,
но все-таки геликийцы не послушались. Следующей
зимой постигло их упомянутое несчастье» (Страбон.
VIII. 7. 2. = Гераклид. Фр. 46 а Верли). Эфор расска-
зывал в общем то же самое. Диодор сохранил драматич-
ную подробность: «Ионийцы в соответствии с оракулом
совершили жертвоприношение на алтаре Посейдона,
а геликийцы разбросали дары и схватили священных
послов ионийцев» (XV. 49. 3).**
Для образованных людей IV в. до н. э. Посейдон
в известном смысле не более чем поэтическая фигура.
Но разговоры о его гневе не просто от словоохотливо-
сти. То было поразительное время. Греческая цивили-
зация достигла полной зрелости. Перед государством
и человеком были открыты любые возможности —
только действуй! И люди действовали — накапливали
богатства, набирали наемников, устраивали заговоры,
захватывали власть, заключали соглашения, вторга-
лись в чужие земли, обороняли стены и падали на поле
* Как и Эфор, Павсаний сопровождает изложение истории
Гелики информацией о симптомах и характере землетрясений.
В частности, он пишет: «. . .по небу пробегают полосы огня. . .
и звезды являются в невиданных раньше формах, так что смотря-
щие на них испытывают страх» (VII. 24. 8), внимание к реакции
людей выдает повествовательную манеру историка, а не физика,
описание же самих феноменов близко фрагментам Эфора и Кал-
лисфена, относящимся к комете, наблюдавшейся в период земле-
трясения в Ахайе.
** О Посейдоне вспоминал и Каллисфен. Для него землетря-
сение, сопровождавшееся наводнением, было поводом подчерк-
нуть мудрость Гомера, именующего владыку моря «землеколе-
бателем» (фр. 19 Якоби= Сенека. Естественнонаучные вопросы.
VI. 23. 4).
59

брани; читали книги, путешествовали, собирали све-
дения, наблюдали небо, стремились к истине, вели
блестящие споры, агитировали, объединялись в союзы
и коалиции, выдвигали невероятные планы, которые
потом сбывались. Они жили среди перемирий, забы-
вая, что такое мир, но и войны они все чаще вели ру-
ками наемников. Предприимчивость была в цене,
энергичность приводила к успеху; но всякое действие
рождало противодействие, азарт одолевал рассудок,
отчаянная смелость переходила в одичание. Несколько
раз в течение немногих десятилетий вооруженной рукой
были ограблены Дельфы — главное общегреческое свя-
тилище. Наряду с разными коринфскими, олинфскими,
союзническими войнами в Элладе велись и священные.
Одна из них и послужила толчком к развязке при Хе-
ронее (338 г. до н. э.), где Филипп и Александр сло-
мили отчаянное сопротивление фиванской и афинской
демократий и Македония стала хозяином положения
во всей Греции. Это была эпоха кризиса. Но кризиса
Классики (нечто похожее происходило в Италии в пер-
вой трети XVI в.).
Никогда не было так мало причин верить в деятель-
ное существование богов — и именно поэтому доказа-
тельства их правосудия резко подскочили в цене. При-
вычная религия казалась во многом детской, но многие
сильные и ясные умы эпохи жаждут обрести некое
истинное благочестие· У Гераклида были отличные
научные идеи, но среди его сочинений мы находим и
«О благочестии» (к которому, по авторитетному мнению
Фрица Верли, и относится его рассказ о Гелике). Пла-
тон то здесь, то там неукоснительно проводит данную
тему. Никто из этих людей не мог разрешить противо-
речия, которые неразрешимы. Так, когда речь шла
о впечатляющих природных явлениях, им было слиш-
ком интересно разобраться в существе дела, чтобы
рациональным объяснениям предпочесть мистические.
Но, как бы то ни было, сама мысль о праведной каре для
нечестивцев наполняла их души воодушевлением.
О впечатлении, произведенном на Платона гибелью
Гелики, мы можем судить не только на основании об-
щих соображений и того интереса, которые обнаружи-
вают к ней его ученики Гераклид и Аристотель. В позд-
ней платоновской философии большую роль играет
представление о происходящих время от времени кага-
60

строфах. Оно выражено не только в «Тимее» в связи
с Атлантидой, но и в «Политике» и III книге «Законов».
Все эти сочинения по совершенно независимым от на-
шего вопроса основаниям датируются временем после
373 г. до н. э. До событий в Ахайе какого-либо интереса
к катастрофам в творчестве Платона не наблюдается.*
Итак, в чем, согласно Эфору, заключалось бедствие,
какого «с греческими городами прежде никогда не слу-
чалось»? В «грандиозных землетрясениях и невероятных
затоплениях» (σεισμοί μεγάλοι και κατακλυσμοί άπιστοι).
Что погубило Атлантиду? «Невиданные землетрясения и
затопления» (σεισμοί εξαίσιοι και κατακλυσμοί). Гибель Ат-
лантиды, гигантского острова, была скоротечной —
в течение одного дня и ночи; в течение одной ночи и
дня погибла Гелика. Обе они после длительного и
славного существования исчезли — так, будто их
никогда и не было. Участь обеих явственно учит тому,
что людям не следует навлекать на себя гнев богов.
Платону изменил бы вкус, если бы он стал ссы-
латься на факт недавней катастрофы в Ахайе: «правди-
вое» сказание не нуждается в доказательствах! Эту
апелляцию к опыту он оставляет в подтексте, прово-
цируя ее в аудитории. Вместо того чтобы заподозрить
в истории Атлантиды конструкцию по образцу истории
Гелики, читатель (или слушатель), наоборот, сначала
смутно ощущает, а потом, при желании, отчетливо
сознает, что в его памяти присутствует знание, которое
подтверждает правдоподобность рассказа. Он много
раз слышал различные сказания о катастрофах, причем
его только что навели на мысль, что, хотя такие ска-
зания имеют «облик мифа», в них «содержится и правда»
(Тимей. 22 с—d). И наконец, недавние события в Ахайе,
казалось бы, тоже невероятные, но подлинно случив-
шиеся!
Не приходится говорить о том, насколько Платону
удалось укоренить свой рассказ в сознании аудит-
рии — древней и новой. Скажем только об интересую-
щей нас коллизии. Аристотель приводил единственный
пример землетрясения, связанного с затоплением, —
* Легенда устанавливает еще одну — курьезную — связь
между землетрясением в Ахайе и биографией Платона: будто бы
в разбушевавшемся море нашел свою гибель спартанец Поллид,
который по поручению сиракузского тирана Дионисия Старшего
продал философа в рабство (Диоген Лаэртский. III. 20).
61

погружение Гелики. Знания накапливались, а с другой
стороны, ученые поздней античности любили, как
я уже говорил, длинные перечни имен и явлений.
Гелика и Атлантида в таких подборках упоминаются
на равных (у Страбона и Плиния все же с оговорками
для последней), у Филона Александрийского (О неуни-
чтожимости мира. 26) и Аммиана Марцеллина (XVII.
7. 13) — непосредственно друг за другом. Коммента-
рий Прокла к «Тимею» завершает круг: именно Аристо-
телево объяснение характера и причин землетрясения
в Ахайе, именно гибель Гелики служит Проклу осно-
ванием защитить платоновский рассказ «с естественно-
научной точки зрения»!
Уже древним бросалось в глаза сходство обстоя-
тельств гибели Гелики и Атлантиды. Казалось бы,
подсказка для ученых! А что на деле? В такой влиятель-
ной в последние годы книге, как «Конец Атлантиды»
Дж. В. Люса, о Гелике ни слова. В переведенной у нас
работе А. Г. Галанопулоса и Э. Бэкона землетрясение
в Ахайе мельком упоминается, но вне какой-либо
связи с платоновским рассказом. Так же обстоит дело
с отечественной литературой.
Насколько мне удалось установить, первым о ги-
бели Гелики как о событии, повлиявшем на Платона,
писал А. Э. Тэйлор.3 Вскоре в статье «Платоновская
Атлантида» его наблюдения развил Ганс Хертер.4
Однако мне неизвестно, чтобы кто-нибудь в интере-
сующем нас плане проанализировал традицию о гибели
Гелики, воссоздал картину восприятия этого события
в кругах, близких Платону, сопоставил отдельные
мотивы и поинтересовался, с какого времени в твор-
честве Платона проявляется внимание к катастрофам.
Поэтому и само сопоставление осталось малоизвестным,
поэтому так и не был отчетливо сформулирован вывод,
для которого, как мне кажется, имеются все основания:
в той мере, в какой в основе платоновской истории
лежит конкретное событие, это событие — гибель Ге-
лики.
«Археология» Платона
Исчезновение Гелики — еще не гибель целой страны,
целой цивилизации. К тому же картины Атлантиды
и особенно Пра-Афин окрашены несомненным архаиче-
62

ским колоритом, а есть и удивительные попадания
в цель. Платон говорит об утрате письменности, но
греки действительно однажды ее утратили, а доказал
это впервые лишь в середине нашего века англичанин
Майкл Вентрис! Откуда все это?
Не из предания. На это указывает наличие у Пла-
тона развернутой теории культурного упадка, насту-
пающего в результате катастроф, и последующего
постепенного развития.
Вспомним, в «Тимее» говорится, что «во всех землях,
где тому не препятствует чрезмерный холод или жар,
род человеческий неизменно существует в большем или
меньшем числе». Но во всех странах, кроме Египта,
люди периодически гибнут от страшных катастроф,
прежде всего потопов. Спасаются только «волопасы и
скотоводы в горах», остаются только «неграмотные и
неученые», И все приходится начинать сначала, причем
прошлое остается забытым, «ибо выжившие на протяже-
нии многих поколений умирали, не оставляя по себе
никаких записей и потому как бы немотствуя» (22 е—
23 с).
Таким образом, идея культурного регресса, гибели
не просто большого числа людей, но и цивилизации,
в частности утраты письменности, встроена в четкую
логическую систему: существуют предании о потопах —
в них заключена доля истины; пережить потопы могли
только горные пастухи, т. е. неграмотные, полудикие
люди, поэтому с потопом утрачивались письменность
и другие искусства.
В «Критии», когда речь заходит конкретно об Ат-
тике, эта схема получает некоторые дополнительные
конкретные черты. «. . .Выживали после бедствий, как
уже приходилось говорить, неграмотные горцы, слы-
хавшие только имена властителей страны и кое-что об
их делах. Подвиги и законы предков не были им из-
вестны, разве что по темным слухам, и только памятные
имена они давали рождавшимся детям; при этом они и их
потомки много поколений подряд терпели нужду в са-
мом необходимом и только об этой нужде думали и гово-
рили, забывая предков и старинные дела. Ведь занятия
мифами и разыскания о древних событиях появились
в городах одновременно с досугом, когда обнаружилось,
что некоторые располагают готовыми средствами
к жизни, но не ранее» (109 d—110 а).
63

Интересное обоснование здесь получает и осново-
полагающая идея разрушительного потопа. Платон
основывается на природных условиях Аттики, геоло-
гических аналогах и изменениях в материальной
культуре.
«. . .Почему нынешнюю страну правильно называть
остатком прежней? Вся она тянется от материка далеко
в море, как мыс, и со всех сторон погружена в глубокий
сосуд пучины. Поскольку же за девять тысяч лет случи-
лось много великих наводнений (а именно столько лет
прошло с тех времен до сего дня), земля, во время по-
добных бедствий уносимая водой с высот, не встречала,
как в других местах, сколько-нибудь значительной
преграды, но отовсюду омывалась волнами и потом
исчезала в пучине. И вот остался, как бывает с малыми
островами, сравнительно с прежним состоянием лишь
скелет истощенного недугом тела, когда вся мягкая и
тучная земля оказалась смытой и только один остов еще
перед нами. Но в те времена еще неповрежденный край
имел и высокие многохолмные горы, и равнины, кото-
рые ныне зовутся каменистыми, а тогда были покрыт,
мягкой почвой, и обильные леса в горах. Последнему и
теперь можно найти очевидные доказательства: среди
наших гор есть такие, которые ныне взращивают разве
только пчел, а ведь не так давно целы были еще крыши
из кровельных деревьев, срубленных в этих горах для
самых больших строений» (111 а—с).
Как мы видим, удивительные попадания в цель и
«неподдельная» архаичность основаны на знаниях, глу-
боком размышлении и живом воображении. Этими ка-
чествами Платон обладал, разумеется, в такой степени,
как мало кто другой. Но дело не только в его талан-
тах — почва была подготовлена. Прежде всего отметим,
конечно, знаменитое Гесиодово сказание о пяти поколе-
ниях людей, последовательно сменяющих друг друга
на земле — от «золотого» до нынешнего, «железного».
Существенно, что в его схему в качестве ближайшего
к современному было включено поколение героев.
В Кадмовой области славной одни свою жизнь положили,
Из-за Эдиповых стад подвизаясь у Фив семивратных;
В Трое другие погибли, на черных судах переплывши
Ради прекрасноволосой Елены чрез бездны морские. . .
Прочих к границам земли перенес громовержец Кронион,
Дав пропитание им и жилище отдельно от смертных.
64

Сердцем ни дум, ни заботы не зная, они безмятежно
Близ океанских пучин острова населяют блаженных.
(Труды и дни. 162—171)
Таким образом, предшествующее современным лю-
дям «поколение» оказывалось не каким-то абстрактным
«золотым», «серебряным» или «медным», где никто не
известен поименно, а тем, о котором рассказываются
все мифы, написаны гомеровские и прочие поэмы.
Правда, впоследствии рождающаяся историческая
наука отвергла эту поэтическую схему. Дело пред-
ставляли так, что те из ахейцев, которые вернулись
из-под Трои, вскоре были вытеснены дорийцами, при
атом часть ахейцев переселилась в Малую Азию.
О культурных высотах, достигнутых ими в Микенский
период (около 1600—1200 гг. до н. э.), сами греки не
помнили, и считалось, что переход от мира, описанного
Гомером, в котором на первом плане аргивяне, ахейцы
и златообильные Микены, к историческому произошел
как-то постепенно, в ходе чисто политических пертурба-
ций: в конце концов, кто не знает, что государства то
переживают расцвет, то приходят в упадок?
И все-таки в просвещенную эпоху многие читатели
«Илиады» не могли не ощущать, что перед ними не
просто иная политическая карта, не просто иной, с одной
стороны, героизированный, а с другой — менее циви-
лизованный быт, но и черты особой цивилизации,
чего-то такого, что не должно исчезать по мере того,
как одно племя вытесняет другое и одно государство
отнимает у другого гегемонию. Гомеровские герои
сражаются на колесницах, они пользуются бронзовым,
а не железным оружием, масштабы и характер коалиции
греческих государств, выступивших против Трои, пред-
полагают такой уровень политической координации,
который в историческое время стал реальным для греков
только в V в. до н. э.
Некоторые отголоски подобного читательского вос-
приятия дошли до нас. Высказывалось мнение, что
размах экспедиции, богатство Микен, могущество царя
Агамемнона — все это на совести поэта. Критики ука-
зывали, в частности, на малые размеры Микен. Фуки-
дид возражает им, что этот довод недостаточно строгий.
Ведь если бы Спарта была вдруг разорена и от нее уце-
лели бы только святилища и фундаменты строений, то
65

у отдаленных потомков, бесспорно, возникло бы сомне-
ние в реальности ее могущества, тогда как, случись
то же самое с Афинами, об их могуществе, напротив,
они бы составили преувеличенное представление
(I. 10. 1-2).
Все же дебаты вокруг Гомера не привели к мысли
о том, что может погибнуть не только город или народ,
но и цивилизация, и Платон готов принять, в пределах
здравого смысла, обычные представления о Троянской
войне и дальнейших событиях (Законы. III 682 с—е).
Идея периодической гибели людей пришла из ионий-
ской натурфилософии и впервые засвидетельствована
у Ксенофана (фр. А 33 Дильс). Натурфилософия с са-
мого начала (с Анаксимандра во всяком случае) занята
процессами возникновения и уничтожения и их чередо-
ванием и взаимосвязью. По Ксенофану, суша бывает
смешана с морем, периодически освобождается от него
и периодически в него погружается. В ходе первого
процесса люди возникают, в ходе второго, естественно,
погибают. Эта теория еще свободна от какого бы то ни
было исторического контекста. Но у Платона были
предшественники и в данном отношении.
Откроем Геродота в том месте, где история Египта
доведена им до времени, непосредственно предше-
ствующего Саисской династии (664—525 гг. до н. э.).
Эту часть рассказа историк завершает следующим
образом: по словам египтян и их жрецов, «от первого
египетского царя до последнего, которым был жрец
Гефеста, прожило 341 поколение людей. . . за это время
было в Египте столько же первосвященников и царей.
300 человеческих поколений составляют 10 000 лет,
потому что три поколения образуют столетие; осталь-
ные 41 поколение сверх 300 — 1340 лет. Таким образом,
в течение 11 340 лет не было, по словам жрецов, ни
одного человекообразного божества; не было чего-
нибудь подобного, продолжали они, ни прежде этого
времени, ни при последующих царях Египта. Они
говорили также, что за это время солнце четыре раза
покидало обычное место восхода, что дважды оно восхо-
дило там, где теперь заходит, и дважды заходило там,
где теперь восходит. Между тем за то же самое время
в Египте. . . не произошло никакой перемены ни в про-
изведениях почвы или реки, ни в свойствах болезней
или видах смерти.
66

Когда несколько раньше историк Гекатей излагал
в Фивах свою родословную и соединил род свой в шест-
надцатом колене с божеством, жрецы Зевса поступили
так же, как и со мною, хотя я и не излагал им своей
родословной, именно: они ввели меня в большую залу,
показывали и пересчитывали колоссальные деревянные
статуи людей; их было точно столько, как я сказал,
потому что каждый первосвященник ставит при жизни
свое изображение. Жрецы при этом объясняли мне, что
каждое из показываемых и пересчитываемых изображе-
ний представляет сына своего предшественника-отца;
они начали счет с изображения первосвященника,
умершего позже всех, подводили меня к каждому, пока
не показали всех изображений. Так как Гекатей излагал
собственную генеалогию и в шестнадцатом колене
связывал ее с божеством, то жрецы после упомянутого
перечисления выставили против него свои генеалогии,
не допуская при этом, чтобы человек произошел от
божества» (II. 142—143).
Не правда ли, мы однажды уже слышали очень
похожий рассказ? Ученый грек приехал в Египет,
беседует со жрецами, рассуждает о генеалогиях и обна-
руживает, что на самом деле он держится детских пред-
ставлений и ничего не знает о седой древности. . .
До ведь эта сцена описана в «Тимее»! (Напомню только,
что Геродот писал почти на век раньше).
Сходство еще шире. Как и в «Тимее», здесь упоми-
наются изменения пути солнца и точно так же отме-
чается, что жизнь в Египте протекала без катастрофи-
ческих перемен.
Как все эти мотивы связаны воедино у Платона, мы
помним: периодические катастрофы лишают греков той
исторической памяти, которой обладают египтяне.
У Геродота явным образом связаны между собой только
два мотива и то в порядке простой констатации: солнце
меняло свой путь, а природные условия Египта оста-
вались неизменными. Выдающийся знаток греческой
науки и общественной мысли Курт фон Фриц считает,
что смысл слов о неизменности условий жизни в Египте
состоит в критике мифа о существовании некогда золо-
того поколения, которое не знало болезней и питалось
готовыми плодами щедрой земли.5 Но в таком случае
приходится отрывать эти слова от связанной с ними
предшествующей фразы об изменении движения солнца
67

и удивляться неуместности упоминания Нила — этого,
как неизменно подчеркивает Геродот, сугубо специфи-
ческого и важнейшего фактора египетских природных
условий. Поэтому я постараюсь обосновать мысль дру-
гого почтенного ученого — американца Уильяма Гей-
деля, который усматривает в приведенном отрывке на-
личие комплекса идей, связанных между собой, —
примерно в том же духе, что и у Платона, — уже
в источнике Геродота.6
Речь, разумеется, идет о греческом источнике:
рассказ об особенностях Египта не должен быть египет-
ского происхождения. Я не хочу солидаризироваться
с теми учеными, которые склонны вообще игнорировать
ссылки отца истории на его беседы с жрецами. Но здесь,
как и во множестве других случаев, хорошо видно, что
Геродот приходил к ним с готовыми уже сведениями
и представлениями; в таких ситуациях можно получить
подтверждение или опровержение чему угодно, а уточ-
нения могут отражать не какое-то устоявшееся пред-
ставление, а реакцию собеседника на сведения и мысли,
полученные от самого расспрашивающего.*
Вникнем в драматическую ситуацию: грек, побывав
в Египте, приходит к убеждению, что история египтян
намного протяженней, чем история греков. Он имел
основания полагать, что возраст рода человеческого
порядка шестнадцати поколений; во всяком случае
дальше, в глубь времен — непроницаемая тьма.
А в Египте знают об освещенных светом памяти трех-
стах сорока поколениях!
Как прореагировать на такое открытие? Надо
сказать, что реакция во многом зависит от самой поста-
новки проблемы. Пока речь идет о том, какой народ
древнее всех на свете, можно гадать и допытываться,
кто же древнее — египтяне или фригийцы (Геродот.
II. 2), и сознавать, что греки моложе. Но когда речь
* Оставляя в стороне вопрос о происхождении идеи, что
солнце меняло свой путь, причем это влекло катастрофические
изменения на земле, замечу только, что у самих греков был
связанный с Атреем миф о том, как некогда солнце восходило
там, где теперь закат. Платон отталкивается от него в «Поли-
тике» (269 а и след.), предлагая свой — философский: вселен-
ная вращается то в одну, то в другую сторону, и когда ее дви-
жение обращается вспять, люди проходят путь, обратный от
рождения к старости, и весь человеческий род исчезает и затем
вновь рождается из земли.
68

заходит об антропогенезе,* то очень нелегко принять
мысль, что человеческий род несколько раз, независима
π поэтапно, возникал в разных странах. Греки Малой
Азии (откуда происходили и Гекатей Милетский, и
Геродот Галикарнасский) жили бок о бок с другими
народами. Идея единства человеческого рода была для
них естественной. Единство же рода закономерно под-
разумевает единство его происхождения — в век ста-
новления натурфилософии во всяком случае. Сооте-
чественник Гекатея Анаксимандр около середины
VI в. до н. э. выдвинул первую теорию антропогенеза.
Согласно этой теории, люди произошли от рыб, вышед-
ших на сушу (фр. А 30 Дильс).
Но если существует единый человеческий род,
имеющий общее происхождение, как совместить это с тем
фактом, что в одних странах люди живут уже десять
тысяч лет, а в других нет никого, чьи предки появились
на свет хотя бы тысячу лет назад? Теория периодиче-
ских катастроф в соединении с представлением об
исключительности природных условий Египта и была
призвана разрешить это противоречие. В нашей исто-
рии были разрывы, вызванные различными бедствиями·
Египет их счастливо избежал. Наши мифы повествуют
о них, и прежде всего миф о Девкалионовом потопе.
А египтяне преданий о гибели людей от потопа не рас-
сказывают. И можно поверить, что они избежали
катастроф — ведь дождей у них не бывает, а от засухи
их спасает Нил.** Человек, который во имя истины
отказался от гордого сознания того, что его род ведет
происхождение от бога, рационалист, внимательно
изучивший наследие Анаксимандра, каким мы знаем
Гекатея Милетского, вполне был способен развить та-
кого рода систему мыслей.
* А именно это обсуждается в обоих текстах. Вспомним,
Солон заводит речь о Форонее, «почитаемом за первого челове-
ка» (Тимей. 22 а). Традиция о Форонее — первом человеке —
генеалогического жанра, она говорит не о сотворении или рож-
дении из земли первого человека, но о рождении его от брака
божественной четы (см. Павсаний. II.15.5; ср. Аполлодор. II. I.
1) — идея, совершенно неприемлемая, согласно Геродоту, с точ-
ки зрения египетских жрецов.
** В какой-то момент сложилось также представление, со-
гласно которому в Египте не бывает и землетрясений: его спе-
циально опровергает Сенека (Естественнонаучные вопросы.
VI. 26. 1).
69

Древность египетской истории оказалась чрезвы-
чайно преувеличенной, но нас интересует другое:
мы видим, что цифры, которые дает Платон для древ-
ности войны с Атлантидой, вписываются в рамки, при-
нятые Гекатеем и Геродотом.* Похоже, сам философ
принимает их более или менее всерьез — в «Законах»
он говорит о неизменности стиля египетского искус-
ства на протяжении десяти тысяч лет (II 656 е). По всей
видимости, с Гекатеем—Геродотом согласуется и то
место в «Критии», где утверждается, что потоп, обру-
шившийся на тогдашнюю Аттику, был третьим по
счету перед Девкалионовым (112 а). Вспомним, что
Геродот говорит о четырехкратном изменении движе-
ния солнца.**
Разговор об исчезнувшей цивилизации наряду
с вписанной в исторический контекст катастрофой под-
разумевает также еще два представления: о противо-
положности между дикостью и цивилизацией и об
эволюции от первой к последней.
Представление о пути человечества от дикости к ци-
вилизации — с ее технологией, правом и культурой —
было достигнуто греческой мыслью в V в. до н. э.
усилиями Протагора, Демокрита и многих других.***
* Платону, правда, пришлось сказать, почему деяния и
государственное устройство афинян попали в поле зрения егип-
тян. «Какое бы славное, — объясняет он устами жрецов, —
или великое деяние или вообще замечательное событие ни
произошло, будь то в нашем краю или в любой стране, о кото-
рой мы получаем известия, все это с древних времен запечатле-
вается в записях, которые мы храним в наших храмах» (Тимей.
23 а). Замечание в духе так называемого «египетского миража»,
характерного для античной литературы.7 Более реалистиче-
ское представление о кругозоре египетских жрецов отражено
у Тацита, где те признаются, что о народах, живущих за
пределами Египта, они почти ничего не знают (История.
IV. 83).
** Гейдель считает, что на деле историк описывает два из-
менения, поскольку восходу на новом месте соответствует
аналогичный закат. Однако не обязательно приписывать Геро-
доту непонимание элементарных вещей! Очевидно, имеется в ви-
ду то, что из четырех аномалий две были «зафиксированы» в точке
восхода, а две — в точке заката.
*** Почву готовили и мифы о культурных героях (самый зна-
менитый из них — о похищении огня Прометеем). Кроме того,
уже Ксенофан на пороге столетия недвусмысленно формулирует:
«Не с самого начала боги открыли все смертным, но постепенно,
ища, люди находят лучшее» (фр. В 18 Дильс).
70

Эта проблематика занимала умы и обсуждалась с раз-
ных сторон. Так, наш Критий развивал идею, что
в ходе эволюции от «звероподобной жизни» к гражданс-
кому состоянию некий мудрый человек изобрел богов,
желая поселить в людях страх перед тайными преступ-
лениями. Было высказано и много других смелых идей.
Общую схему такого рода представлений Платон отра-
зил в одном из своих сравнительно ранних диалогов —
опять-таки в форме философского мифа, вложенного
в уста Протагора (Протагор. 320 с—322 d). Но в «Кри-
тии» нечто большее. Там налет подлинного историзма.
Древняя Аттика описана не только как идеальное, но
как более раннее по своему укладу государство.
Развитие подобного, более конкретного и более
глубокого историзма приходится на тот же век. В тру-
дах Геродота и других был собран огромный этногра-
фический материал. Разнообразие обычаев и укладов,
открывшееся грекам, помогло заметить и изменения,
произошедшие в ходе истории у них самих. Было сде-
лано много замечательных наблюдений. Например,
об эволюции манеры одеваться в связи с эволюцией со-
циального уклада (Фукидид. I. 6. 3—5). Геродот,
повествуя о далеком прошлом, однажды замечает:
в те времена у эллинов еще не было рабов (VI. 137).
Еще раньше предметом исторического интереса
стала политическая история. Здесь, как и во многом
другом, неоценимую услугу оказала любознательность
Гомера и его аудитории. В «Илиаде» и «Одиссее»
множество конкретных сведений о различных гречес-
ких городах и племенах. Иной облик этнополитической
карты в историческое время ставил вопросы, требую-
щие размышлений и разысканий. Противоречивые
версии требовали критики. Любой гомеровский вопрос
был чреват бездной псевдопроблем и псевдорешений,
но он же мог вести и к плодотворным результатам.
Наконец, Геродот обратился к целенаправленному
описанию недавних, а Фукидид — современных собы-
тий. Причем последний выполнил свою задачу с тща-
тельностью и глубиной, до сих пор вызывающими изум-
ление.
В целом в историческом познании греки совершили
такой же рывок, что и в математике, астрономии или
географии. Немалого добились они, в частности, и
в реконструкции облика минувших эпох. Блестящий
71

пример таких разысканий дал в начале своей «Истории
Пелопоннесской войны» Фукидид. Этот вступительный
раздел его труда в древности получил наименование
археологии, т. е. рассуждения о ранних, изначальных
временах. Чтобы оценить, какой арсенал исследова-
тельских средств и достижений автор «Тимея» и «Кри-
тий» мог получить уже в готовом виде, приведем не-
сколько выписок из Фукидида.
«По-видимому, страна, именуемая ныне Элладою,
прочно заселена не с давних пор. Раньше происходили
в ней переселения, и каждый народ легко покидал свою
землю, будучи тесним каким-либо другим, всякий раз
более многочисленным, народом. Дело в том, что при
отсутствии торговли и безопасных взаимных сношений
как на суше, так и на море каждый возделывал свои
поля лишь настолько, чтобы было на что жить; никто
не имел избытка в средствах, не культивировал землю,
потому что неизвестно было, когда нападет на него
другой и, пользуясь беззащитностью его жилища, от-
нимет у него имущество; к тому же каждый рассчиты-
вал, что везде можно будет добыть себе необходимое
дневное пропитание. Вот почему все легко снимались
с места, и вследствие этого же ни у кого не было ни
больших сильных городов, ни вообще каких бы то
ни было приспособлений для обороны. Всегда пере-
мене населения подвергались преимущественно наи-
лучшие земли Эллады, именно области, называемые
теперь Фессалией и Беотией, также большая часть
Пелопоннеса, кроме Аркадии, наконец, все плодород-
нейшие области остальной Эллады. . .
В древности эллины и те из варваров, которые жили
на материке близ моря, а равно все обитатели островов,
обратились к пиратству с того времени, как стали чаще
сноситься друг с другом по морю. . . Тогда занятие
это не считалось еще постыдным, скорее, приносило
даже некоторую славу. Доказательство этого представ-
ляют еще и теперь те из обитателей материка, у которых
ловкость в этом деле пользуется почетом, а также
древние поэты, везде предлагающие пристающим к бе-
регу людям один и тот же вопрос: не разбойники ли
они? так как ни те, которых спрашивают, не считают
занятие это недостойным, ни те, которым желательно
это узнать, не вменяют его в порок. Впрочем, жители
грабили друг друга и на суше, а во многих частях Эл-
72

лады и до сих пор практикуется старинный образ
жизни, именно у покров озольских, этолян, акарнанов
и у обитателей пограничного с ними материка. Самый
обычай ношения с собою оружия сохранился у этих
материковых народов от старинного занятия их раз-
боем. Дело в том, что жители всей Эллады ходили тогда
вооруженные: жилища не были защищены, пути сооб-
щения не безопасны, что и ввело в обычай жить с ору-
жием, как живут варвары. Те части Эллады, в которых
ведут еще и теперь такой образ жизни, свидетельствуют
о существовании некогда подобных же обычаев и
у всех эллинов. . .
Все города, основанные в последнее время, когда
мореплавание получило уже большее развитие, а сред-
ства имелись в большем избытке, обводились стенами
и строились непосредственно на морских берегах;
кроме того, в видах торговли и для ограждения себя
от соседей все старались занимать перешейки. Напро-
тив, древние города, как на островах, так и на суше,
вследствие долго державшегося пиратства, большею
частью были построены вдали от моря (ведь пираты гра-
били и друг друга и всех прочих жителей побережья);
и до сих пор города эти расположены внутри материка.
Ничуть не меньше занимались разбоем и островитяне,
именно карийцы и финикияне. Ведь они заселили
большинство островов, чему имеется подтверждение:
когда афиняне, во время этой войны, совершая очисти-
тельные обряды на Делосе, удалили все гробницы,
бывшие на острове, то больше половины погребенных
в них покойников оказались карийцами; их признали
по вооружению, положенному вместе с ними в могилы,
и по способу погребения, до сих пор существующему»
(I. 2-8).
Здесь не место еще раз комментировать знаменитые
страницы. Достаточно сказать, что у Фукидида в ос-
нове своей представлены почти все методы реконструк-
ции прошлого, которыми пользуется современная на-
ука.
Платон унаследовал серьезность и сосредоточенность
своего соотечественника, но его интересует не столько
происхождение нынешнего уклада и современных поли-
тических сил, сколько такие вопросы, как возникнове-
ние законодательства, различных форм государства,
каковы пути к оптимальному социальному устройству.
7$

Платона очень часто по разным поводам упрекают
в антиэмпиризме. На мой взгляд, весьма опрометчиво.
Платон, если угодно, метаэмпирист. Он отнюдь не
склонен игнорировать факты, но он сосредоточен на
обобщениях, принципах и механизмах. Его собствен-
ные интерпретации сплошь и рядом производят впе-
чатление отвлеченных идеальных схем. Собственно,
так оно и есть. Но при внимательном рассмотрении
всякий раз выясняется, что в основу этих схем положены
выводы, полученные в результате глубокого размышле-
ния над данными опыта и установленными фактами.
Соответственно его подход к реконструкции прошлого
изобличает в нем скорее философа, глубоко интересую-
щегося историей, нежели человека, занятого собственно
историческими исследованиями. Во многом он уступает
Фукидиду, но в осмыслении хода истории — социаль-
ной, политической и культурной — от дикости к циви-
лизации он делает заметный шаг вперед.8
Впрочем, нас все это интересует под определенным
углом зрения: насколько Платон был в состоянии ими-
тировать древность и исторические изменения — сам,
не заимствуя достоверные детали из готового предания?
Ответ на этот вопрос был намечен уже в самом начале
раздела, но теперь мы можем судить об этом с большей
уверенностью. А чтобы картина стала окончательно
ясной, уместно, наконец, обратиться к тексту «Законов»,
где Платон резюмирует свои взгляды о ранних эпохах
я ходе культурной эволюции вне какой-либо связи
с историей Атлантиды.
Диалог ведут здесь Афинянин и Клиний. Ради эко-
номии места я опускаю имена. Достаточно запомнить,
что беседу направляет Афинянин:
«— Скажи, сможешь ли ты определить, сколько
времени прошло с тех пор, как существуют государства
и объединенные в государства люди?
— Это совсем нелегко.
— Не была ли эта продолжительность огромной и
неизмеримой?
— И даже очень. . .
— Считаем ли мы, что древние сказания содержат
в известной мере истину?
— Какие именно?
— Относительно частой гибели людей от потопов,
74

болезней и многого другого, так что осталась лишь
незначительная часть человеческого рода?
— Все это любому покажется весьма вероятным.
— Представим же себе один из множества случаев,
именно гибель от потопа (κατακλυσμω).
— И что мы должны об этом думать?
— Что избежавшими тогда гибели оказались чуть
ли не исключительно горные пастухи — слабые искры
угасающего человеческого рода, сохранившиеся на
вершинах. . . Следовательно, мы должны предполо-
жить, что пропали и все орудия, а также погибло и все
относящееся к искусству государственного управления
или к иной какой-либо мудрости, которой с усилием
удалось к тому времени достичь. Ибо, дорогой друг,
как могло быть открыто что-либо новое, если бы в тече-
ние всего времени все это было устроено так, как теперь?
— Новое было скрыто от тогдашних людей на тыся-
челетия. Лишь тысяча или две тысячи лет прошло с тех
пор, как Дедалу стало ясно одно, Орфею — другое,
Паламеду — третье, Марсию и Олимпу — все то, что
относится к мусическому искусству, Амфиону — все
о лире и многое-многое остальное — другим. Все это
возникло, так сказать, недавно, чуть ли не вчера. . .*
— Итак, когда случилось это опустошение, дела
у людей складывались так: кругом была необозримая
страшная пустыня, огромная масса земли; все живот-
ные погибли, лишь кое-где случайно уцелели стада ро-
гатого скота да племя коз. Эти стада и доставляли вна-
чале пастухам скудные средства к жизни. . . Однако
подобного рода условия повели к возникновению всего
нынешнего. . . Но не сразу, а, как это и естественно,
мало-помалу, в течение очень долгого времени. . .
Железо, медь и все руды слились воедино и скрылись
под землей, так что стало очень трудно их извлекать;
поэтому редко удавалось тогдашним людям срубить
дерево. Если где на горах и находили уцелевшее ору-
дие, то оно из-за частого употребления скоро изнаши-
валось, нового же взять было негде, пока снова не
возродилось среди людей искусство добычи металла. . .
Значит, столько же времени или даже долее не суще-
ствовали тогда и те искусства, для которых нужно
* В тех же выражениях сходную мысль развивает Геродот
(II. 53).
75

железо, медь и тому подобное. . . И вот в те времена
совершенно исчезли во многих местах междоусобия и
войны. . . Тогдашние люди любили друг друга и,
вследствие покинутости, относились друг к другу
доброжелательно; пищу им также не приходилось оспа-
ривать друг у друга, ибо не было недостатка в паст-
бищах — разве что кое у кого вначале, а этим-то они
в то время и жили по большей части. Не могло у них
быть и недостатка в молоке и мясе; кроме того, они
охотой добывали себе изрядную пищу. В изобилии
имели они одежду, постель, жилища и утварь, как
обожженную, так и простую; ибо ни одно из искусств,
связанных с лепкой и плетением, не нуждается в же-
лезе. . . Не правда ли, те люди не нуждались в законо-
дателях? Да этого обычно и не бывает в такие времена:
ведь в этот отрезок круговращения у них еще не было
письменности, но жили они, следуя обычаям и так назы-
ваемым стародедовским законам. . . Однако и это есть
уже некий вид государственного устройства. . . Мне
кажется, все называют тогдашнее государственное уст-
ройство династией. Оно и до сих пор встречается во
многих местах как среди эллинов, так и у варваров.
Гомер рассказывает, что именно так было в месте пре-
бывания Циклопов, говоря:
Нет между ними ни сходбищ народных, ни общих советов;
В темных пещерах они иль на горных вершинах высоких
Вольно живут; над женой и детьми безотчетно там каждый
Властвует, зная себя одного, о других не заботясь.*
. . .Вследствие затруднительного положения, соз-
давшегося после опустошения, люди разделились по
родам, с определенным местопребыванием для каждого,
причем господствовал старейший, так как он получил
эту власть от отца и матери. . . Затем в общение с ними
вступает все большее и большее количество людей,
составляя большие по размеру сообщества. Прежде
всего они обращаются к земледелию на склонах гор,
сооружая ограды из терновника наподобие стен в за-
щиту от зверей и образуя одно общее большое жи-
лище. . . эти большие жилища увеличивались за счет
первых, небольших. Каждое из меньших сообществ
делилось на роды во главе со старейшиной и имело
* Одиссея. IX. 112-115.
76

свои собственные обычаи, возникшие под влиянием раз-
дельного жительства. . . сошедшиеся неизбежно дол-
жны были сообща избрать некоторых лиц из своей
среды, чтобы те рассмотрели все узаконения, выбрали
из них те, которые им больше понравятся, и, ясно их
изложив, представили бы на общий совет предводите-
лей и вожаков. . . Сами они должны были получить наи-
менование законодателей, назначить должностных лиц,
а государственный строй изменить, введя вместо дина-
стий аристократический образ правления или какой-
либо род царской власти. . . Я хочу указать теперь и
на третью форму государственного устройства, в кото-
рой сливаются все виды и состояния государственных
правлений и вместе с тем государств.
— Какая это форма?
— Та, на которую вслед за второй указывает и Го-
мер, так описывая ее возникновение: „Он основал Дар-
данию, — говорит он где-то, — когда Илион знамени-
тый
Не был еще на равнине в то время построен, и люди
Жили тогда на предгорьях богатой протоками Иды" *. . .
Так вот, говорим мы, обитателями возвышенностей
был основан Илион среди обширной прекрасной рав-
нины, на невысоком холме, омываемом многими реками,
стекающими с высот Иды. * *
— Говорят, что так.
— Не правда ли, можно предполагать, что это
произошло спустя много времени после потопа?
— Конечно, спустя много времени.
— Потому что люди должны были полностью забыть
о только что упомянутом опустошении, если, доверив-
шись каким-то не очень высоким холмам, они решились
основать город, несмотря на угрозу многих стекающих
с высот рек.
— Ясно, что должно было пройти много времени
после несчастья» (III 676 в—682 с). Далее собеседники
говорят о разрушении ахейцами Трои, о вытеснении са-
мих ахейцев из Пелопоннеса дорийцами и, таким обра-
* Илиада. XX. 216—218 (перевод В. Вересаева).
** Топография в точности соответствует описанию местопо-
ложения столицы Атлантиды (Критий. 113с, 115 с, 118а—е)! Раз-
личие только в масштабе.
77

зом, переходят к историческому времени и вопросу об
эффективности изначальных общедорийских установ-
лений.
Картина, воссозданная Платоном, в значительной
мере зиждется на умозаключениях. Однако опираются
они на знание племенного быта современных Платону
народов в сочетании с использованием письменных
свидетельств источников, стоящих по времени близко
к реконструируемой эпохе. В целом получается нечто
достаточно правдоподобное. Построения Платона полу-
чили в древности определенное признание: от них от-
талкивается Полибий (VI. 5), их обсуждает Страбон
(XIII. 1. 25), возможно, вслед за Посидонием. Их, ко-
нечно, учитывал и Аристотель.
Обратим внимание на ту стадию, на которой Платон
остановился. Уже есть город и городское общежитие,
но еще не имеет значения мореплавание. На той же
стадии находятся и Пра-Афины. Воссоздать ее было тем
легче, что она изображена у Гомера. В самом деле, хотя
ахейцы прибыли под Трою по морю, а вся «Одиссея»
состоит из морских путешествий, в мире гомеровских
поэм (в отличие от того мира, в котором они были соз-
даны) мореплавание еще не является существенным
элементом хозяйственной деятельности. Морская тор-
говля здесь, правда, ведется, но она — удел финикий-
цев.
Что идеальное государство не должно быть прича-
стно мореплаванию, на то были важные идейные мо-
тивы (о них речь в своем месте). Реализуя этот прин-
цип в «историческом» повествовании и сообразуясь
при этом с идейно-художественным принципом подра-
жания действительности, Платон и помещает Пра-
Афины в соответствующий культурно-исторический кон-
текст.
Но как воплощается сам подобный контекст? Между
численностью данного человеческого общества, спо-
собом его расселения, типом хозяйственной деятель-
ности и социальной структурой существуют законо-
мерные системные связи. Платон отчасти сознает их,
а возможно, и впервые открывает. Вспомним, как он
обращает наше внимание на зависимость социальной
организации, типов поселений, происхождения зако-
нодательства от роста численности данной человечес-
кой популяции. Отчасти же, как и все мы, он воспри-
78

нимает их по реальным историческим образцам. От-
сюда эффект историчности.
В самом деле, каким мы должны изобразить госу-
дарство, в жизни которого не имеют значения море-
плавание и морская торговля? Ясно, что мы не будем
говорить о гаванях и купцах, ясно, что нет причин
помещать главный город на побережье. Страна должна
быть пригодной для земледелия, поскольку жизнь
в ней основана преимущественно на натуральном хо-
зяйстве (и действительно, Платон приводит разно-
образные доказательства того, что девять тысяч лет
назад земля Аттики была обширней и плодородней),
и вместе с тем не должна быть слишком большой: боль-
шая территория — большие богатства (ср. Законы.
IV 705 а—b), а здесь они не нужны. Стражи не берут от
земледельцев и ремесленников ничего «сверх необхо-
димого» (Критий. 110 d). Поскольку наше внимание
приковано к государству как целому и его руководя-
щему слою, страна должна быть компактной и сориен-
тированной на центр. И мы закономерно имеем то, что
имеем: на вершине акрополя, тогда более обширного и
вверху пологого, живет сословие воинов, а по склонам
холма — «ремесленники и те из землепашцев, участки
которых были расположены поблизости» (Критий.
112 а—b).
Картина царской области Атлантиды и столицы
острова дана по той же топографической схеме, что и
древняя Аттика с ее столицей. За одним исключением:
тот холм, на котором находится средоточие Атлантиды,
лежит посреди равнины, простирающейся на тысячи
стадиев. И в соответствии с этим (именно в соответствии,
а не в зависимости) мы слышим об огромных богатст-
вах, роскошной гавани, царях и обособленной царской
резиденции.
Подведем итоги. Для оживления идеального госу-
дарства его следовало поместить в историю. Эту, хотя
и вымышленную, историю Платон считает нужным пи-
сать не как угодно, а «подражая человеческим делам».
С разных сторон мы убедились в том, что он обладал
интересом к исторической реконструкции и достаточ-
ным арсеналом знаний, мыслей и средств, чтобы соз-
дать исторически правдоподобную картину.

Глава IV. Атлантида и Атлантика
Нас зовет океан, обегающий щедрые земли.
Гораций. Эподы. 16, 41
Море за Геракловыми столбами
Что, собственно, значила Атлантика для греков?
Что современники Платона знали о ней?
Прежде всего представление об Атлантике было
составной частью их представлений об Океане. У Го-
мера «круговратно текущий» Океан — река, окружаю-
щая весь массив суши. Это представление сохранили
и первые греческие географы. На ранних картах Океан
изображался «обтекающим землю, которая кругла,
словно вычерчена циркулем» (Геродот. IV. 36,* ср.
Аристотель. Метеорологика. 362 b). Геродоту эти
карты кажутся смешными. Реальные очертания земли,
говорит он, совсем не такие, да и существование реки
Океан весьма сомнительно — ведь никому достоверно
не известно, омывается ли Европа морем с востока и
севера, и никто не может сказать, какова та пустыня,
что тянется в восточном направлении за Индией (IV.
36-45; II. 23).
Отец истории, как обычно, в ладах со здравым смыс-
лом и фактами. Однако основатели греческой, или, что
в исторической перспективе то же самое, научной, гео-
графии менее всего были простаками. Они принадле-
жали к той блистательной плеяде людей VI в., чья ге-
ниальность приводит в изумление всякого, кто знает,
чего стоит открытие новых истин. Первую карту обна-
родовал около середины VI в. до н. э. милетец Анакси-
мандр — человек, которому по оригинальности и силе
мысли нелегко найти равных во всей обозримой исто-
рии. Впоследствии у нас будет повод сказать о возмож-
ных причинах того, почему он счел нужным окружить
* Перевод Г. А. Стратоновского.
80

массив суши водным пространством. Что же касается
схематизма и симметрии ранних карт, то в них есть
свой резон. Только организованное пространство обо-
зримо. В конце концов и в наших книжках и атласах
принято заключать карты в прямоугольные рамки.
Упрощенные, зато ясные карты быстро получили рас-
пространение и стали важным способом передачи гео-
графической информации. Уже на рубеже VI—V вв.
до н. э. восставший против персов милетский тиран
Аристагор, отправившись в Спарту за помощью, при-
был сюда с медной доской, на которой была вырезана
карта всей земли (Геродот. V. 49).
Между Анаксимандром и Геродотом — свыше ста
лет. Сложилась Персидская держава, царь Дарий
провел знаменитые дороги, совершил поход в причер-
номорские степи, снарядил экспедицию во главе со
Скилаком из Карианды, осуществившую плавание из
Индии в Египет. Да и греки не стояли на месте. Гео-
графические знания заметно выросли. А если северные и
восточные границы Европы и Азии остались неуста-
новленными, то именно поэтому и не было достаточных
причин отказываться от старой картографической схемы,
тем более что на ее основе «многостранствующий» со-
отечественник Анаксимандра Гекатей в конце VI в.
до н. э. начертил такую карту, которая тщательностью
работы вызвала «всеобщее изумление» (фρ. Τ 12а Якоби).
Давно замечено, что Геродот, критикуя карту Гека-
тея, сам же на нее опирается.
Еще несколько слов об Океане. Если Океан —
это река (как говорит Гомер), то имеет ли она другой
берег? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ.
Одиссей пересек Океан (Одиссея. X. 508; XII. 1),
но его путь лежал в область особого рода — царство
теней. Сходным образом в раннем средневековье была
широко принята локализация земного рая по ту сто-
рону Океана, только на востоке. Запредельным облас-
тям и положено запредельное место. Что же касается
рационалистической географии, то, по-видимому, уже
Анаксимандр не считал Океан рекой.
Атлантика, далее, эта та часть океана, с которой
поэзия и предания связывали будоражащие воображе-
ние рассказы. Одиссею, чтобы вернуться домой, над-
лежало побывать в царстве теней. Вот что говорит на-
путствующая его Цирцея:
81

Ты, Океан в корабле поперек переплывши, достигнешь
Низкого брега, где дико растет Персефонин широкий
Лес из ракит, свой теряющий плод, и из тополей черных;
Вздвигнув на брег, под которым шумит Океан водовратный,
Черный корабль свой, вступи ты в Аидову мглистую
область.
(Одиссея. X. 508—512)
А в уста самого Одиссея поэт влагает и другой удиви-
тельный рассказ:
Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана;
Там киммериян печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль
Он покидает, всходя на звездами обильное небо,
С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле
обращаясь;
Ночь безотрадная там искони окружает живущих.
(Одиссея. XI. 13—19)
Разумеется, у Гомера нет ясной локализации царст-
ва теней и страны киммерийцев. Причем последнюю
греки по ряду причин предпочитали находить на се-
вере, а не на западе. Но поскольку в поэме ясно сказано,
что Одиссей, попадая в Океан, вплывает в него из
моря, а затем соответственно наоборот, то первой есте-
ственной ассоциацией для образованного грека класси-
ческой эпохи был путь через Геракловы столбы во
Внешнее, или Атлантическое, море.
В том же направлении устремлялся мысленный взор
грека, когда он слышал о Елисейских полях, угото-
ванных Менелаю:
Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном
Аргосе;
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами — туда, где живет Радамант златовласый
(Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает,
Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным).
(Одиссея. IV. 562—568)
Ведь Средиземное море уже задолго до Платона стало
слишком известным, чтобы оставлять простор для фан-
тазии, тогда как западное направление («веет Зефир»)
здесь указано вполне определенно.
82

На крайний запад или северо-запад Геракл ходил
за яблоками Гесперид. В Испанию, к берегу Океана,
он пришел за коровами Гериона, и здесь — желая обо-
значить то ли предел своего пути, то ли границу между
Европой и Ливией (Африкой) — воздвиг Геракловы
столбы.
Где-то здесь должен был находиться и Атлант,
«которому ведомы моря Все глубины и который один
подпирает громаду Длинноогромных столбов, раздви-
гающих небо и землю» (Одиссея. I. 51—53).
Современниками Платона эти рассказы были ин-
тересны как художественный вымысел. Впрочем, как
такой вымысел, за которым, возможно, стоит что-то
подлинное — ведь почти ничего достоверного о про-
странствах, идущих от края Европы, не было известно.
В самом деле, что, наконец, реального знали греки
к середине IV в. до н. э. об Атлантике?
Они знали, что она образует единый водный бас-
сейн со Средиземным морем и морями Индийского оке-
ана (ибо грекам стало известно о плавании финикийцев
вокруг Африки). Они знали Атласские горы и то, что
северо-западное побережье Африки населяют племена,
еще не достигшие цивилизации. На европейской сто-
роне за Гибралтаром они могли назвать несколько рек,
племен и населенных пунктов на юге Испании. О за-
падном побережье Пиренейского полуострова, о побе-
режье современной Франции они имели уже самое смут-
ное представление. Никто не знал, как далеко на запад
и на север простирается Атлантическое море, зато среди
греков распространяется стойкое убеждение, что это
море недоступно для плавания из-за мелей, водорослей,
безветрия, морских чудовищ. . . Так или иначе —
непроходимо: это была общая точка зрения, которую мы
со временем рассмотрим специально.
Греки были умелыми и неробкими мореходами.
С середины VIII в. до н. э. шел процесс, получивший
название Великой колонизации, в результате которого
греческий мир раскинулся на тысячи километров от
побережья Грузии до Испании и от нижнего течения
Дона до Северной Африки.1
Согласно Геродоту, «первые из эллинов стали совер-
шать далекие путешествия по морю» жители малоазий-
ского города Фокеи и они «открыли Адриатический
залив, Тиррению, Иберию и Тартесс» (I. 163). Около
83

800 г. до н. э. фокеяне основывают Массалию (совре-
менный Марсель) — самое дальнее из значительных
поселений греков на западе. А упомянутый Геродотом
Тартесс — это область уже за Гибралтарским проли-
вом, лежащая на побережье и в долине реки Гвадал-
квивир. Дальше фокеяне не продвинулись. Намного
позднее уроженец Массалии Пифей совершил знаме-
нитое плавание к северу Европы: оно состоялось не
менее четверти века спустя после написания «Тимея»
и «Крития». А что в более раннюю эпоху?
Сохранилась традиция о плавании Евтимена, со-
отечественника Пифея, в южном направлении. В связи
с ней существует много неясностей и много рискован-
ных конструкций. Мы можем все это оставить в сто-
роне, поскольку то, что сами древние знали об этом пу-
тешествии, касалось исключительно побережья Ливии
и проблемы истоков Нила, но не Атлантики. Гораздо
интереснее для нас возможные отголоски ранних сведе-
ний об Ирландии, Британских островах и побережье
Бискайского залива в сочинении Авиена «Морские
берега». Руст Фест Авиен весьма поздний автор. Он
писал во второй половине IV в. Его сочинение — это
поэма, написанная не по-гречески, а на латыни. Тем
не менее он сохранил для нас следы представлений гре-
ков второй половины VI в. до н. э., относящихся к Пи-
ренейскому полуострову и Атлантике. Около века назад
Карл Мюлленхоф показал, что значительная часть
сведений, сообщаемых Авиеном о побережье, от Атлан-
тики вплоть до Массалии, восходит к древнему периплу
(описанию плавания). Мюлленхоф полагал, что перипл
этот финикийский.2 Позднее Адольф Шультен привел
убедительные доводы в пользу того, что перипл гре-
ческий. По мнению Шультена, он принадлежит некоему
массалпоту (Шультен готов связать его с Евтименом) и
составлен около 530 г. до н. э. Тот же Шультен считает,
что Авиен, правда, сам не читал перипл, но пользовался
им через вторые руки.3 Надо сказать, что отделить на
основе поэмы Авиена представления VI в. от поздней-
ших напластований — задача подчас головоломная,
а иногда и вовсе нереальная. Так или иначе бросается
в глаза следующее: обо всем, что находится к северу от
юго-западного выступа Испании, сведения самые об-
щие и весьма смутные. Отсутствуют какие-либо харак-
терные подробности, указывающие на непосредствен-
84

ное знакомство с описываемыми областями. Единствен-
ное, что вырисовывается с определенностью: в Океане
есть какие-то острова. Как мы помним, об островах
в Атлантическом море говорится и у Платона (Тимей.
24 е—25 а).
Однако ценность для наших целей поэмы Авиена
этим не исчерпывается. Авиен единственный сохранил
сколь-либо подробные сведения о морской экспедиции
в Атлантику карфагенян под началом Гимилькона:
«Пуниец Гимилькон, который сообщает, что сам он на
себе все это испытал на деле, с трудом доплыв сюда,
говорит, что сделать такой путь возможно только в че-
тыре месяца; тут нет течений ветра, чтобы гнать корабль;
ленивая поверхность тихих вод лежит недвижно.
Надо прибавить вот что еще: среди пучин растет здесь
много водорослей и не раз, как заросли в лесах, движе-
нью кораблей они препятствуют. К тому же, по его
словам, и дно морское здесь не очень глубоко, и мел-
кая вода едва лишь землю покрывает. Не раз встреча-
ются здесь стаи морских зверей, и между кораблей,
ползущих очень медленно, с задержками, ныряют чу-
дища морей» (116—129).
«Далее на запад. . . море безбрежно, как говорит
Гимилькон; широкие расстилаются во все стороны его
пучины. Никто не доходил до этих вод, никто на эти
моря не посылал своих кораблей, потому что, по его
словам, нет там потоков воздуха, дующих с высот,
чтобы гнать корабль вперед, никакое дыхание небес не
помогает парусам. Отсюда, говорит он, мрак одевает
воздух, как будто какое одеяние, всегда густой туман
нависает над пучиною, и сумрачные дни не разгоняют
туч» (380—389).
«По старинному обычаю его зовут Океаном, но и
иначе дают ему имя Атлантического моря. Его пучины
раскрываются на огромное пространство и широко раз-
ливаются в беспредельном очертании берегов. По боль-
шей части глубина вод его настолько мелка, что едва
покрывает лежащие под ней пески. Над поверхностью
воды поднимаются густые водоросли, и ил мешает здесь
течению. Огромное количество чудищ плавает здесь
в море, и от этих морских зверей великий страх объем-
лет эти земли. В древности пуниец Гимилькон расска-
зывал, что сам их видел на волнах Океана. . . Все эти
85

подробности переданы с древнейших времен пуний-
скими анналами за долгие века» (403—415).
Что и говорить, в сообщениях, приписываемых Ги-
милькону, мало информации и много чудес. Казалось бы,
они могли попасть к Авиену из богатой античной пара-
доксографической литературы — сборников всяких ди-
ковинок, и в пору было бы усомниться в реальности за-
писок Гимилькона, а то и его плавания. Однако такие
заключения были бы поспешными.
Во-первых, у нас есть все-таки еще одно свидетель-
ство о Гимильконе: «В эпоху расцвета карфагенского
могущества Ганнон, совершив путь от Гадеса до преде-
лов Аравии и обратно, дал описание этого плавания,
как и посланный в это же время для изучения прост-
ранств за пределами Европы Гимилькон» (Плиний. II.
169). Греческая версия перипла Ганнона, хотя и не
полностью, дошла до нас и не дает никаких причин
сомневаться в реальности карфагенского плавания
вдоль западного берега Африки (Плиний неточен, го-
воря «до пределов Аравии»). Надо сказать, что описа-
ние этого реального плавания содержит куда как более
красочные и интригующие подробности, чем связанные
с плаванием Гимилькона. Так не было бы, если бы рас-
сказ об экспедиции Гимилькона был просто сочинен как
парный к сообщениям об экспедиции Ганнона.
Во-вторых, уже у греческих поэтов V в. до н. э.
мы находим отголоски сообщений Гимилькона. Пиндар
уподобляет достижения воспеваемого им атлета пре-
делам мыслимого пути.
«И если сын Аристофана, чьи дела подстать красоте,
достиг высшей доблести — то нелегко идти дальше
непроходимым морем за Геракловы столбы, которые
воздвиг герой и бог славными свидетелями предельного
плавания: смирил он в море исполинских зверей,
отыскал потоки на отмелях — там, где достиг послед-
него рубежа — спутника возвращения, и указал пре-
делы земли» (Немейские песни. 3. 19—26).*
Поэт позволил себе по крайней мере еще дважды
прибегнуть к этому выразительному сравнению: «в до-
блестях людских Ферон ныне достиг предела, коснув-
шись Геракловых столбов» (Олимпийские песни. 3. 43—
44); «досягнувши мужеством до Геракловых столбов»
* Перевод наш.
86

(Истмийские песни. 4. 13). Геракловы столбы в большой
мере реалия поговорки, нежели географии. Однако
в первом случае метафора развернута и описывает,
каков он — предел земли. Тут, собственно, две харак-
теристики: морские чудища и мелководье — море, уже
неотличимое от болота (τέναγος). Борьба с чудищами —
обычное занятие Геракла, но о достижениях в области
навигации такого не скажешь. Между тем оба мотива
присутствуют в сообщениях Гимилькона, объединенные
общей темой непроходимого моря. Это совпадение не
должно быть случайным еще и потому, что Пиндарово
описание западных пределов земли предстает перед
нами звеном в обширной традиции.
«Я достигла бы усаженного яблонями берега певиц
Гесперид, где владыка моря назначил конец пути моря-
кам по порфировым водам, определяя священный рубеж
неба, которое держит Атлант», — читаем мы у Еври-
пида (Ипполит. 742—744; ср. 1053—1054).
Современник и соотечественник Еврипида Евктемон
в недошедшем до нас сочинении писал о море за Герак-
ловыми столбами: нагруженные корабли не могут дос-
тичь этих мест вследствие мелководья и жирного при-
брежного ила (Авиен. 364—365).
Автор перипла, приписанного Скилаку из Карианды
и созданному приблизительно в то же время, что и
«Тимей», указывает: «За Геракловыми столбами на ев-
ропейской стороне многочисленные торговые стоянки
карфагенян, а также ил, приливы и открытое море»
(Псевдо-Скилак. 1).
«За Столпами море мелко из-за ила», — говорит как
об общеизвестном факте Аристотель (Метеорологика.
354а) — и безветренно, добавляет он.
О водорослях удивительной величины в море за
Геракловыми столбами говорит ученик Аристотеля Фео-
фраст (Исследование о растениях. IV. 6. 4.). Говорит
о них и Псевдо-Скилак: «От Геракловых столбов до
острова Керны 12 дней плавания (вдоль африканского
берега. — Д. П.). А по ту сторону Керны плыть более
невозможно из-за мелководья, ила и водорослей» (112).
О морских чудовищах также упоминает ряд писа-
телей.
Становится бесспорным то, что можно было пред-
полагать с самого начала: подробности географического
87

характера Пиндар не сочиняет, он берет их из авторитет-
ного источника, от которого зависят и другие писатели
и в котором более или менее полно был представлен свод
причин, объясняющих невозможность плавания в Ат-
лантическом море. Таким источником, скорее всего,
было «Описание земли» Гекатея, составленное лет на
тридцать раньше предполагаемой даты III Немейской
песни (475 г. до н. э.). «Многостранствующий» Гекатей,
очевидно, сумел что-то узнать о результатах плавания
Гимилькона. Сам «перипл Гимилькона» был введен
в оборот позже. Источник Авиена (414—415) ссылается
на пунийские (карфагенские) анналы.
Не будем упускать из виду, что географические све-
дения распространялись и легко усваивались также
посредством карт. По ироническому замечанию Плу-
тарха, «историки в описаниях Земли все, ускользаю-
щее от их знания, оттесняют к самым краям карты,
помечая на полях: „Далее безводные пески и дикие
звери", или: „Болота Мрака", или: „Скифские морозы",
или: „Ледовитое море"»(Тесей. I). Я привел литератур-
ный перевод. Но для наших целей потребуются уточне-
ния и пояснения. Конечно, за полтысячелетия, отделяю-
щего время Плутарха от времени Платона, географиче-
ский кругозор древних сильно расширился. Так, «за-
мерзшее море» появилось на картах не раньше плавания
Пифея. С другой стороны, известно, что в целом карто-
графическая традиция была весьма консервативной,
к тому же Плутарх говорит о старой доброй привычке.
И действительно, если вглядеться, в первой половине
Плутархова перечня можно обнаружить знакомый
комплекс представлений о западных пределах земли.
Буквально там сказано: «Пески, безводные и изоби-
лующие зверьми». Не следует думать о пустыне, хотя
слово θΤνες («пески») само по себе может обозначать
ее так же, как и береговые пляжи или морское дно.
Никто не станет утверждать о «безводной пустыне»,
что она «изобилует зверьми». При том, что слово άνυδρος
(«безводный») в языке систематически использовалось
для указания не на полное отсутствие воды, а на ее
недостаток, здесь должен возникать образ сплошного
обмеления. А теперь вспомним рассказ Гимилькона:
«мелкая вода едва лишь землю покрывает»; «не раз
встречаются здесь стаи морских зверей»; вода «едва
покрывает лежащие под ней пески. . . ил мешает здесь
88

течению», «огромное количество чудищ плавает здесь
в море».
Что касается «Болот Мрака», то в оригинале стоит
слово πηλός, не имеющее однозначного эквивалента в рус-
ском языке; оно обозначает ту или иную увлажненную
природную массу — грязь, глину, ил, и мы условно
повсюду передаем его именно последним словом. Этот
«ил» назван у Плутарха «непроглядным» (άϊδνός), что
может указывать и на то, что ему нет ни конца, ни краю,
π на то, что он лежит среди густого тумана. И то и дру-
гое опять-таки соответствует рассказу Гимилькона.
Кроме того, мы располагаем свидетельством, позволяю-
щим точно установить, где на древних картах распола-
галась соответствующая надпись. Словарь Гезихия,
составленный на исходе античности, разъясняет, что
такое πηλός άϊδνός: «это место около Ливии и границ
Океана», т. е. имеется в виду пространство против се-
веро-западного побережья Африки, против горы Ат-
лас — Атлантическое море. Очевидно, Плутарх донес
до нас авторитетную картографическую традицию, ко-
торая должна восходить к тому же времени, что и рас-
пространение сведений о море за Геракловыми столбами.
Закономерно думать о карте Гекатея.
Итак, географические представления греков клас-
сической эпохи о море за Геракловыми столбами вы-
рисовываются следующим образом.
1. Море к западу занимает огромное, необозримое
пространство. Для нас, с детства привыкших видеть на
глобусах и картах Средиземное море в соседстве с Ат-
лантическим океаном, это нечто само собой разумею-
щееся. Для греков подобное представление было новым,
и оно позволило Платону найти в Атлантике место ост-
рову, по размерам спорящему с материком.
2. Море за Геракловыми столбами трудно для пла-
вания и с какого-то момента становится непроходимым
из-за мелководья, ила и водорослей. Это представление,
наоборот, для нас кажется неожиданным и специфи-
чески связанным с историей Атлантиды, тогда как для
современников Платона оно как раз было тривиаль-
ностью.*
* Нет причин думать, что в I тыс. до н. э. Атлантика дейст-
вительно была недоступной для навигации. Древние очень не-
охотно отдалялись от берега, и мели, образуемые наносами рек,
наряду с подводными скалами становились для них серьезным
89

3. Препятствует плаванию здесь и безветрие.
4. В море плавают наводящие страх морские живот-
ные.
5. В Атлантическом море находятся какие-то ост-
рова.
6. Область Геракловых столбов является краем
мира — по крайней мере нашего мира, того, в котором
разворачиваются все актуальные для нас исторические
события. Если дальше что-то и есть, то это уже другой
мир. Исократ, желая выразить, сколь безразличны,
по его мнению, спартанцам поучения афинских интел-
лектуалов, делает это следующим образом: они «обратят
на те речи, которые здесь пишутся, не больше внима-
ния, чем на то, что говорят за Геракловыми столбами»
(XII. 250).
препятствием. Страбон (III. 1. 9) упоминает Цепионову башню —
маяк, построенный близ устья Бетиса (Гвадалквивира), чтобы
предохранить моряков от этой опасности. Выйдя за пределы Сре-
диземноморья, греки (как и финикийцы) столкнулись с впечат-
ляющим явлением океанских приливов и отливов, которое
могло дать богатую пищу фантазии. Квинт Курций Руф, римский
историк I в., опираясь на греческие источники, описал впечат-
ление воинов Александра, столкнувшихся с этим явлением
в устье Инда. «Было около третьего часа, когда в положенный
срок океан стал надвигаться и теснить реку назад. Сначала те-
чение ее остановилось, а затем она потекла вспять с большей
силой, чем низвергающиеся отвесно водопады. Людям была не-
ведома природа морской пучины, и им казалось, что они видят
чудо и знамение божьего гнева. Все больше вздымалось море,
заливая поля, незадолго до того сухие. Вот уже корабли воз-
неслись на гребне волн и весь флот рассеялся, а испуганные
люди, сраженные неожиданным бедствием, со всех сторон стали
сбегаться к судам. . . Рассеянные корабли частью находились
в глубокой воде, заполнившей долины, частью сидели на мели, —
там, где волны едва покрывали возвышенности, — как вдруг
произошло новое потрясение, еще большее первого: море стало
отступать, мощно устремились отступающие волны к прежнему
своему месту, снова обнажая земли, незадолго до того залитые
водой. Тогда корабли, оставшись на суше, одни — накренились
вперед, другие — полегли на бок; ноля были усеяны поклажей,
оружием, обломками оторванных досок и осколками весел. Воины
не решались ни ступить на берег, ни оставаться на кораблях, ожи-
дая еще худшего, чем все происшедшее. Они не верили глазам
своим: кораблекрушение на суше, море в реке! И не видно было
конца бедствиям: не зная, что новый прилив вскоре вернет мор-
ские воды, которые снимут корабли с мели, воины предчувство-
вали голод и самое худшее. Там и сям ползали страшные морские
звери, покинутые волнами» (IX. 9—22 (цит. по: Зубов В. П. Ари-
стотель. М., 1963. С. 16). Ср.: Арриан. Поход Александра. VI. 19
1-2).
90

Подводя итог, я хотел бы прибегнуть к сравнению.
Для древних область за Геракловыми столбами была
примерно тем же, что для нас Марс или обратная сто-
рона Луны до эпохи освоения космоса, и в смысле
интригующей неизвестности, и в смысле соотношения
положительных знаний и домыслов. Были факты, с ко-
торыми необходимо считаться, были данные, которые
при желании могли сойти за факты, и при всем этом
оставался широкий простор воображению. Услышать,
как обстоят там дела, было интересно, проверить —
почти невозможно.
Платон учитывает все это. Он опирается на интерес
к западным пределам мира, на распространенные све-
дения об Атлантическом море и на скудость их. Лока-
лизация Атлантиды в море за Геракловыми столбами
позволяет ему последовательно держаться мнимой до-
стоверности и при этом получить пространство для та-
кой державы, которая требуется для величайшего под-
вига, подобающего совершенному государству.
Мели, ил и изменчивый облик земли
Как мы помним, Платон ссылается на то, что по морю
за Геракловыми столбами невозможно плыть — оно
слишком мелко. Этот мотив послужил предметом для
интересной статьи Уильяма Гейделя.4 Он решил при-
влечь к его рассмотрению один из эпизодов геродотов-
ского повествования о деяниях легендарного фараона
Сесостриса. Жрецы рассказывали, говорит Геродот,
что Сесострис «первый вышел из Аравийского залива
на длинных кораблях и покорил жившие вдоль Эритрей-
ского моря народы; он шел все дальше, пока не достиг
моря, неудобного для плавания по причине мелей»
(П. 102). Как далеко заплыл Сесострис? (Разумеется,
мы спрашиваем о Сесострисе легенды, а не обсуждаем
реальный поход). Напомним, что Аравийский залив —
это современное Красное море, а греческое Эритрейское
(«Красное») море — это акватория северной части Ин-
дийского океана от Аденского пролива до Индии, или
по терминологии, принятой в европейских странах,
Аравийское море. А теперь продолжим цитату из Геро-
дота: «Тогда он возвратился в Египет и, как рассказы-
вают жрецы, собрал большое войско; затем выступил
в поход по суше, покоряя себе каждый народ, какой
91

встречался ему на пути». В каком направлении двинулся
Сесострис? По-видимому, в том же, что и плыл. Недо-
стающее уточнение Гейдель находит у Диодора Сици-
лийского, рассказ которого о Сесострисе систематичнее
и полнее, близок к геродотовскому в целом, но кое в чем
с ним расходится. Версия Диодора звучит так: «Пер-
вым в этих краях занявшись снаряжением длинных
судов, он послал флот из четырехсот кораблей в Эрит-
рейское море, приобретя острова, лежащие в этих
местах, подчинив прибрежные части материка вплоть
до Индии. Сам же, выступив с войском по суше, завое-
вал всю Азию. Ведь он прошел не только по землям,
которые впоследствии захватил Александр Македон-
ский, но и по тем, которые тот не достиг. Он и Ганг
перешел и прошел как всю Индию вплоть до океана,
так и землю скифских народов вплоть до Танаиса, от-
деляющего Европу от Азии» (I. 55. 2—4).
Гейдель полагает, что писатель, которого использует
Диодор, в основном передает старый рассказ и следует
тому же источнику, что и Геродот. Однако в основе
повествования Диодора лежит своего рода историко-
политический роман на тему, как созидаются великие
царства, — нечто вроде «Воспитания Кира» Ксено-
фонта. Его автор, возможно, опирался на источник
Геродота, а возможно, конструировал, исходя из са-
мого Геродота. Так, расхождения между двумя цити-
рованными выше отрывками производят впечатление
уточнений, взятых не из других свидетельств, а из соб-
ственной головы. Во всяком случае попытки восстано-
вить по Диодору изначальное ядро традиции не дадут
надежных результатов. Поэтому лучше опираться на
текст самого отца истории.
Итак, Сесострис подчинял все народы на своем пути.
«Так прошел он материк, пока наконец из Азии не пере-
шел в Европу, где покорил скифов и фракийцев» (Ге-
родот. П. 103). Где он пересек границу? Геродот гово-
рит, что Сесострис всюду в память о своем походе воз-
двигал мемориальные столбы. Историк сам видел такие
столбы в Палестине, а в Ионии есть рельефные изобра-
жения Сесостриса, говорит он (П. 106), описывая затем
памятники, оставленные в действительности древними
хеттами. Можно подумать, что путь Сесостриса в Европу
лежал через Палестину, Малую Азию и Геллеспонт.
Но мы ошибемся. На этом пути мы сначала попадаем
92

к фракийцам, а затем уже к скифам, и фракийцы никак
не окажутся последним народом, в землю которого
пришло египетское войско. Между тем, дойдя до фра-
кийцев, Сесострис «повернул назад» (II. 103). Куда?
К Фасису — Гекатеевой границе Европы и Азии (реке,
соединяющей, по Гекатею, Черное море с Каспийским
«заливом»). Значит, первоначально египетское войско
двигалось в глубь Азии, на восток, покоряя на своем
пути все народы, пока ему, наконец, не осталось ничего
другого, как обратиться к завоеванию Европы. Следо-
вательно, и по источнику Геродота Сесострис прошел
через всю Азию, достигнув восточных пределов мира.
На многих примерах можно показать, что ссылкам
Геродота на египетских жрецов не следует придавать,
большое значение. В рассказе о походах Сесостриса
мы наблюдаем несвойственный им географический кру-
гозор. Фараона Сесостриса не было. Образ этот собира-
тельный. И хотя толчком для фантазии греков должны
были послужить, конечно, рассказы самих египтян об
их славных походах, то, что мы имеем, — греческая
обработка. Гейдель пункт за пунктом приводит доводы
в пользу того, что источником Геродота является Гека-
тей Милетский.
Но если Сесострис дошел до края Азии, то, вероятно,
и плыл он до ее края. Гейдель указывает в этой связи
на интерес Гекатея к границам континентов и к вопросу
о пределах земли, ссылается на тенденцию ранних гео-
графов к «симметричной аранжировке» географической
карты и заключает, что, судя по всему, писатель, к ко-
торому восходит рассказ Геродота, поместил мели на
восточном рубеже земли симметрично мелям на рубеже
западном.
Это предположение выглядит весьма правдоподоб-
ным. Но почему оно нам интересно? Дело в том, что
Гекатея, говорит Гейдель, волновала еще одна проб-
лема, время от времени поднимавшаяся на протяжении
всей истории античной географии: проблема существо-
вания сухопутного моста между Азией и Африкой,
Плавания финикийцев вокруг Африки и Скилака от
устья Ганга (по другим интерпретациям — Инда) до
Египта привели Гекатея к убеждению, что такого моста,
за исключением Суэцкого перешейка, не существует и
что континентов, таким образом, три — Европа, Азия
и Ливия (Африка).
93

А мели? Не являются ли они остатками того сухопут-
ного моста, который некогда соединял Азию и Ливию,
благодаря которому и в Индии и в Ливии водятся слоны,
а в индийских реках, как и в Ниле, плавают кроко-
дилы? На заре античной науки выдвигались самые сме-
лые идеи.
И если Платон воспользовался рассуждениями Гека-
тея о мировых катаклизмах и защищенности от них
Египта, не обязан ли он ему же идеей о погружении
в пучины океана огромного массива суши?! Или, без-
относительно к Гекатею: не обязана ли история Атлан-
тиды теории затопления сухопутного моста между Аф-
рикой и Азией?
Что сказать об этой изобретательной гипотезе?
Я думаю, Гейдель привлек внимание к действительно
плодотворной теме: история Атлантиды и ионийская
наука. Однако его конкретное предположение мне
представляется неверным. Прежде всего он выстраивает
слишком длинную цепь допущений, причем самым проб-
лематичным в ней оказывается самое важное звено:
идея, что мели на востоке и западе могли быть интер-
претированы как остатки сухопутного моста между
континентами. Правда, по некоторым данным, мысль
о шарообразности Земли выдвинул уже старший совре-
менник Гекатея — Пифагор. Не будем обсуждать здесь
вопрос, сколь основательно принимаются или отвер-
гаются соответствующие свидетельства. Важно то, что
гипотеза шарообразности Земли родилась, судя по
всему, как космологическая и перенос ее из космологии
в географию, как справедливо отмечает сам Гейдель,
не был автоматическим. Если, далее, именно Гекатей
четко очертил границы континентов и настаивал на
том, что они со всех сторон окружены водой (он считал,
что и Нил связан с океаном), то странно как раз от
него ждать каких-то компромиссов с идеей сухопут-
ного моста: столь привычный для нас компромиссный
подход как раз не характерен для ранней греческой
науки. Весьма возможно, что любопытный факт сим-
метричного существования на востоке и западе непро-
ходимого вследствие недостаточной глубины моря дол-
жен был потребовать какого-то общего осмысления.
Но почему недостаточная глубина — свидетельство о за-
тонувшей суше? Более вероятный контекст для подоб-
ного осмысления другой. Ионийскую пауку серьезно
94

занимали отношения между землей и морем в ходе
эволюции земной поверхности. Некоторые ее пред-
ставители изображали их следующим образом: «Перво-
начальная влага занимает все место вокруг земли; она
высушивается солнцем, и ее испаряющаяся часть соз-
дает движения воздуха, повороты Солнца и Луны, а ос-
тающаяся — представляет собой море, и море, высу-
шиваемое, становится меньше и когда-нибудь все ста-
нет сухим» (Анаксимандр. Фр. А 27. Дильс). Не будем
гадать о деталях, но подобная проблематика кажется
более подходящей для интерпретации того «факта», что
по краям земли симметрично располагаются мелкие
моря.
Гипотезу Гейделя не подтверждают и платоновские
тексты. Да, Атлантида и другие острова — мост к про-
тивоположному материку. Но к какому? Из всего
видно, что не к азиатскому. Даже если Платон держится
взгляда Гекатея, что Каспийское море — это не замкну-
тый водоем, а Северный залив Океана и что оно соеди-
няется с Черным морем рекой Фасис, по которой, та-
ким образом, проходит подлинная граница между ма-
териками, даже в этом случае Азия останется нашим
миром, где живут малоазийские греки и где раскину-
лась Персидская держава. Тот же, платоновский мате-
рик отчетливо противопоставлен ему. Так что геогра-
фия «Тимея» никак не связана с идеей сухопутного
моста между Ливией и Азией.
Надо сказать, что платоновская география вообще
весьма загадочна. Подробней она изложена в «Федоне»,
но опять же в форме мифа. Взгляд, которого Платон,
кажется, впрямь держится всерьез, тот, что «Земля
очень велика и что мы, обитающие от Фасиса до Герак-
ловых столпов, занимаем лишь малую ее частицу»,
«мы теснимся, — говорит он, — вокруг нашего моря,
словно муравьи или лягушки вокруг болота, и многие
другие народы живут во многих иных местах, сходных
с нашими» (109 а—b).
Согласно «Федону», Земля — это огромный шар,
который находится посреди неба и при однородности
среды и собственном равновесии не нуждается в ка-
кой-либо опоре. Мы занимаем одну из земных впадин,
«как если бы кто-то, обитая на дне моря, воображал,
будто живет на поверхности, и, видя сквозь воду Солнце
и звезды, море считал бы небом» (109 с). В нашу впадину
95

постоянно стекают осадки в виде тумана, воды и воз-
духа. «. . .Все наши местности размыты и изъедены,
точно морские утесы, разъеденные солью». В море же
«ничто достойное внимания не родится, ничто, можно
сказать, не достигает совершенства, а где и есть земля —
там лишь растрескавшиеся скалы, песок, нескончае-
мый ил и грязь — одним словом, там нет решительно
ничего, что можно бы сравнить с красотами наших
мест. И еще куда больше отличается, видимо, тот мир
от нашего!» (110 а).
«. . .По слабости своей и медлительности мы не мо-
жем достигнуть крайнего рубежа воздуха. Но если бы
кто-нибудь все-таки добрался до края или же сделался
крылатым и взлетел ввысь, то, словно рыбы здесь,
у нас, которые высовывают головы из Моря и видят
этот наш мир, так же и он, поднявши голову, увидел бы
тамошний мир. И если бы по природе своей он был спо-
собен вынести это зрелище, он узнал бы, что впервые
видит истинное небо, истинный свет и истинную Землю»
(109 е).
Какова же истинная Земля? Формально именно
здесь и начинается «миф» (110 b), но переход к нему
столь плавный, что границы между «мифом» и «логосом»
остаются весьма зыбкими.
«. . .Та Земля, если взглянуть на нее сверху, по-
хожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и
пестро расписанный разными цветами. Краски, кото-
рыми пользуются наши живописцы, могут служить
образчиками этих цветов, но там вся Земля играет
такими красками, и даже куда более яркими и чи-
стыми. . . подобные ей самой вырастают на ней деревья
и цветы, созревают плоды, и горы сложены по ее по-
добию, и камни — они гладкие, прозрачные и красивого
цвета. Их обломки — это те самые камешки, которые
так ценим мы здесь: наши сердолики, и яшмы, и сма-
рагды, и все прочие подобного рода. А там любой
камень такой или еще лучше. . . Всеми этими красотами
изукрашена та Земля, а еще — золотом, и серебром,
и прочими дорогими металлами. Они лежат на виду,
разбросанные повсюду в изобилии, и счастливы те,
кому открыто это зрелище.
Среди многих живых существ, которые ее населяют,
есть и люди: одни живут в глубине суши, другие —
по краю воздуха, как мы селимся по берегу моря,
96

третьи — на островах, омываемых воздухом, невда-
леке от материка. Короче говоря, что для нас и для
нужд нашей жизни вода, море, то для них воздух, а что
для нас воздух, для них — эфир. Зной и прохлада так
у них сочетаются, что эти люди никогда не болеют и
живут дольше нашего. И зрением, и слухом, и разумом,
и всем остальным они отличаются от нас настолько же,
насколько воздух отличен чистотою от воды или эфир —
от воздуха. Есть у них и храмы, и священные рощи
богов, и боги действительно обитают в этих святилищах
и через знамения, вещания, видения общаются с людьми.
И люди видят Солнце, и Луну, и звезды такими, ка-
ковы они на самом деле. И спутник всего этого — пол-
ное блаженство» (110 b—111 с).
Вот в каком контексте в «Федоне» выступает идея
другого материка! Но имеет ли она вообще отношение
к тому, о чем идет речь в «Тимее»? Там «истинный ма-
терик» лежит как будто в одной плоскости с нашим
миром: до него можно было добраться, перебираясь
с острова на остров. Здесь же он для нас то же, что для
рыб суша: какие острова помогут достичь его? И все же
несомненна общность мотивов: другой, недоступный,
подлинный материк, причем оба раза подчеркивается,
что все море по нашу сторону Геракловых столбов —
лишь небольшой водоем. В обоих случаях наряду с ма-
териком упоминаются и острова по ту сторону. Перед
нами две разработки одной схемы. Их можно даже
гармонизировать: наш мир со всех сторон окружен
морем, которое, — словно горное озеро, покрытое ту-
маном, — лежит у отрогов настоящего материка. Но по-
добная гармонизация не так уж необходима. Вероятно,
если бы у Платона была цельная, ясная теория строе-
ния земной поверхности, он не стал бы прибегать
к форме мифа. А вот что из сопоставления «Тимея»
с «Федоном» можно вывести с большой долей определен-
ности: для Платона «истинный материк» существует
прежде всего потому, что этот — ложный. Его образ-
концепт в одном ряду со знаменитой картиной пещеры,
где люди, заключенные в оковы, судят о мире только
по теням, отбрасываемым светом на расположенную
перед ними стену, и эти люди — мы (Государство.
VII 514 и след.), с парадоксальным определением фи-
лософии как искусства умирания и тела как оков стре-
мящейся к познанию истины души (Федон); это одно из
97

выражений важнейшего платоновского учения, что
чувственно воспринимаемый мир — лишь искаженное
отражение подлинного мира.
И все-таки об «истинном материке» в «Тимее» гово-
рятся слишком определенные вещи, чтобы довольство-
ваться причислением его к кругу платоновских симво-
лов. О нем сказано, что он окружает «истинное море».
Что здесь имеется в виду? Если тот материк окружает
море, лежащее за Атлантидой, и при этом, очевидно,
нигде не граничит с нашим миром, мы опять же прихо-
дим к картине кругового океана, который, правда, ока-
зывается замкнутым водоемом.
Подходя к словам Платона педантически, следо-
вало бы заключить, что путь к истинному материку
лежит не только через западное, но и какое угодно на-
правление, а это, конечно, расходится с непосредствен-
ным читательским впечатлением. Наше воображение
вслед за авторским движется с острова на остров —
от Геракловых столбов к материку. Теория и живая
фантазия здесь сталкиваются, и, поскольку первая пред-
ставлена как необязательная, вторая легко берет верх.
Выбор направления закономерен. Западный край земли
наиболее достоверный и осязаемый. Это единственный
доподлинно известный край и за ним — море. Кроме
того, завладевающая воображением призрачная реаль-
ность должна быть далеким близким. Что за интерес,
если между нами и ними лежат банальные цивилизации
и государства, как было бы в восточном или южном
направлении? Здесь же греки сами приблизились к ру-
бежам, а пограничный племенной мир Европы в силу
своей аморфности был как бы не в счет.
Таким образом, в географии «Тимея» объединены
два самостоятельных мотива — географический (все-
объемлющий материк) и поэтический (другой мир на
«истинном» материке).
Другой мир на другом материке. . . Унаследована
или изобретена эта идея Платоном? Мы уже говорили,
что Меропия Феопомпа в целом является конструкцией,
а не обработкой предания. Заокеанский материк —
Земля Кроноса — время от времени всплывает в позд-
ней античной литературе в контекстах, которые обна-
руживают связь, с одной стороны, с сообщениями
Пифея, а с другой — с литературными тенденциями,
характерными для так называемого греческого романа
98

и родственных ему жанров. Следов древней традиции
там нет. Все ранние упоминания об особом материке
относятся к IV в. до н. э., и все они так или иначе свя-
заны с Платоном. Кроме «Тимея», «Федона» и «Эпохи
Филиппа» Феопомпа следует назвать еще «Послезако-
ние» — сочинение, либо принадлежащее самому Пла-
тону, либо созданное в его школе. Здесь говорится
о счастливом уделе, который ожидает мудреца после
смерти: «будь то на островах или на материках блажен-
ных» (992 b).* Об островах блаженных существовала
обширная традиция, а вот к материку блаженных, по-
жалуй, единственной параллелью может служить «Фе-
дон»: тех, о ком решат, что они прожили жизнь свято,
«освобождают и избавляют от заключения в земных
недрах, и они приходят в страну высшей чистоты, на-
ходящуюся над той Землею, и там поселяются»
(114 b—с). Речь идет, конечно, о поверхности «истин-
ной Земли».
Похоже, что поэтический аспект идеи существования
заокеанского материка — платоновское изобретение.
Правда, оно было хорошо подготовлено. Я имею в виду
традицию о легендарных гипербореях. Иногда их по-
мещали прямо на острове, за пределами нашего мате-
рика, чаще на его границах, но так или иначе страна и
народ гипербореев очень рано стали мыслиться как
принципиально обособленные:
Но ни вплавь, ни впешь
Никто не вымерил дивного пути
К сходу гипербореев.
(Пиндар. Пифийские песни. 10. 28—30)
Одна сказочная страна, правда, не образует мир.
Платон и здесь имел предшественников. «Он утверж-
дал. . . — сообщает Диоген Лаэртский об Анакса-
горе из Клазомен, — что на луне есть дома и даже
холмы и долины» (II. 8). Цицерон приписывает этот
взгляд другому, еще более раннему философу: «Ксено-
фан утверждает, что на луне живут и что она представ-
ляет собой землю со многими городами и горами»
(фр. А 47 Дильс). Судя по тому, что мы знаем о фило-
софии Ксенофана, атрибуция Цицерона ошибочна, но
она показывает, что в середине I в. до н. э. на этот
Перевод наш.
99

взгляд не претендовала ни одна из тогдашних философ-
ских школ — ни академики, ни перипатетики, ни
стоики, ни эпикурейцы — и что, следовательно, он
предшествует образованию всех этих школ, старшая
из которых — платоновская.
Нам после «Правдивой истории» Лукиана, «Госу-
дарств Луны» Сирано де Бержерака и моря научно-
фантастической литературы идея, что Луна обитаема,
покажется тривиальной; для нас, видевших первые
шаги Армстронга по лунной поверхности, она к тому
же наивная. Но кто станет спорить, что, выдвинутая
впервые, она была ошеломляющей? Платону же взгляды
Анаксагора, друга Перикла, властителя умов образо-
ванных афинян и его собственного внутреннего оппо-
нента, были отлично известны.
Наряду со свидетельством Диогена Лаэртского мы
располагаем и любопытнейшим отрывком из сочинения
Анаксагора, в котором говорится о людях, у которых
есть «населенные города и вещи, возникшие трудом рук,
как и у нас, и у них солнце, луна и прочие светила,
как и у нас, и земля у них дает обильные и разнооб-
разные плоды, лучшие из которых они собирают и
ими живут» (фр. В 4 Дильс). О чем идет речь? О других
мирах, возможных или действительно существующих,
о микрокосмах, в каждом из которых свернут большой
мир, — все это вызывает жаркие споры. То, что инте-
ресует нас, бесспорно: Анаксагор рисует иные миры.
Заметим только, что к этой картине он приходит, будучи
занят не поэзией, а выведением логических следствий
из фундаментальных принципов своей философии при-
роды (в этом можно убедиться, обратившись к опущен-
ному здесь контексту его слов).
Утверждения Анаксагора, кажется, встретили от-
клики. Демокрит, сторонник существования бесконеч-
ного числа миров, подчеркивал, что «в одних из них
нет ни солнца, ни луны, в других — солнце и луна
большие, чем у нас, в третьих— их не по одному, а не-
сколько» (фр. 349 Лурье). Другой младший современ-
ник Анаксагора, пифагореец Филолай, учил, что на
луне имеются «животные и растения, причем более
крупные и более красивые — ведь животные луны в пят-
надцать раз сильнее. . . и день там во столько же раз
больше» (фр. А 20 Дильс). Идея заселенности луны про-
никла и в философско-мистическую поэзию. Там, на
100

луне, учат орфики, «многие горы, и многие грады, и
многие кровли» (фр. 91 Керн).
В пифагорейской среде было развито учение об анти-
подах — обитателях «нижнего» полушария Земли·
Если поэтический аспект идеи «истинного» материка
предстает перед нами как платоновское изобретение,
подготовленное литературной традицией о гиперборей-
цах, натурфилософией и отчасти мистикой, то теперь
уместно спросить, с каким аспектом, поэтическим или
теоретическим, связана тема некогда существовавшего,
а теперь утраченного моста? Понятно, утраченный мост
интересен как утраченная связь с другим миром, а не
как привесок к теории земной поверхности.
Это обстоятельство, кстати, не в пользу гипотезы
Гейделя, а приведенный материал поможет оценить
еще один его аргумент — связанный со слонами. Эти
исполины, полагает Гейдель, не случайно поселены
в Атлантиде (Критий. 114 е). Их присутствие служит
намеком на географическое учение, о котором мы слы-
шим от Аристотеля: «. . .те, кто полагают, что область
Геракловых столпов соприкасается с областью Индии.. .
придерживаются не таких уж невероятных воззрений.
В доказательство своих слов они, между прочим, ссы-
лаются на слонов, род которых обитает в обеих этих
окраинных областях: оконечности ойкумены потому,
мол, имеют этот общий признак, что соприкасаются
между собой» (О небе. 298а). Однако наличие слонов
в Атлантиде естественно вписывается в картину пышной
роскоши, природного изобилия, масштабов, присущих
этой огромной стране, и, поскольку Атлантида недву-
смысленно названа островом, их упоминание не может
свидетельствовать о влиянии на Платона идеи сухопут-
ного моста.* Атлантида по размеру больше Азии и Ли-
вии вместе взятых — если там водятся слоны, почему бы
им не водиться здесь? Вспомним Анаксагора с его ми-
рами, во всем подобными нашим. И. Д. Рожанский
удачно именует такой подход органическим детерминиз-
мом,5 основанным на аналогии (осознанной или нет)
с развитием живых существ от зародыша к взрослому
состоянию. Как у двух людей разовьются пары ног,
* Ученые спорят, в какой мере предполагает ее текст Ари-
стотеля. Использованный им глагол συνάπτειν («соприкасаться»)
оставляет перед неопределенностью (см. Страбон. 1.3.13).
10f

рук и глаз, способность к прямохождению и речи, так
и на двух сходных пространствах суши при наличии
сходных климатических условиях разовьется один и
тот же животный мир. Рискованный ход мысли? Но и
по сей день нет недостатка в историках, которые рас-
суждают так, будто всякое общество, предоставленное
само себе, пройдет в своем развитии те же стадии, что
и все другие.
Обратимся теперь к географическому аспекту идеи
«истинного материка». Утверждение Платона, что из-
вестный нам мир — лишь малая часть Земли, с одной
стороны, непринужденно вписывается в присущую ему
тенденцию дезавуировать расхожие истины. С другой
стороны, оно, по-видимому, отражает один из самых
захватывающих шагов в истории научного познания —
измерение окружности Земли. Такие попытки, воз-
можно, предпринимались еще в V в. до н. э. Сцена из
комедии Аристофана (Облака. 201 и след.) при всей ее
неоднозначности и богатстве смысловой игры позволяет
это предполагать с большой долей вероятности. Первую
известную нам цифру называет Аристотель: «. . .те ма-
тематики, которые берутся вычислять величину земной
окружности, говорят, что она составляет около четырех-
сот тысяч стадиев» (О небе. 298а). В пересчете это свыше
70 000 км. Как видим, первое представление о раз-
мерах Земли оказалось сильно преувеличенным. Столе-
тие спустя Эратосфен получит достаточно точный ре-
зультат, но кому принадлежит сообщаемая Аристотелем
цифра? Наиболее вероятных кандидата два. Первый
пифагореец Архит — «измеритель моря и земли» (Го-
раций. Оды. I. 28), блестящий ученый, философ и госу-
дарственный муж, с которым Платон встречался в Си-
цилии и которого высоко ценил. Второй Евдокс Книд-
ский, выдающийся математик и астроном, создатель
первой подлинно научной модели космоса, которого
с Платоном и Академией связывали тесные отношения
(и который, кстати, учился у Архита).
А что же всеобъемлющий материк? Представление
о том, что ойкумена окружена морем, господствовало,
но не безраздельно. Геродот, как мы помним, отвергал
его за недоказанностью. Какой-либо альтернативной
теории он не выдвигает, но такие теории, очевидно,
были. Господствующее представление было связано не
только с поэтической традицией, но и с Фалесовой кон-
102

цепцией природы, и поэтому развитие натурфилософской
проблематики рано или поздно должно было привести
к его критике.
Фалес Милетский впервые интерпретировал мир и
его историю как процесс преобразований вещества:
«Все состоит из воды и все преходит в воду». Выбор
воды был наиболее естественным, взаимопереходы ее
состояний наиболее очевидны и достоверны. Говоря
о воде, Фалес подразумевал, судя по всему, вообще
влагу, жидкость (держа в уме и такие явления, как
плавка металлов). Отказаться от найденного Фалесом
способа интерпретации мира значило вернуть в его исто-
рию действующих лиц (богов), в реальности которых
невозможно было удостовериться, о которых пришлось
бы утверждать, что они либо ведут свой род из ничего,
либо каким-то образом существуют, не будучи рож-
денными, и к тому же вылепили весь мир из неизвестно
откуда взявшегося материала, тогда как решение Фале-
са не только обходило эти трудности, но и основыва-
лось на доступных наблюдению регулярных процес-
сах. Благодаря последнему обстоятельству трудности,
заключенные в самом решении Фалеса, оказывались
стимулом для плодотворного идейного развития, ориен-
тированного на учет все новых фактов и следствий.
Ключ к последовательной интерпретации мироустрой-
ства на основе общезначимого опыта был найден Фале-
сом раз и навсегда.6
Вода для Фалеса, похоже, была не только субстра-
том, но и космогоническим началом — т. е. все, что
ни есть, возникло из первоначальной влаги, в частности
суша (мы знаем, что он объяснял землетрясения тем,
что земля плавает в воде наподобие корабля). Но если
суша выделяется из первоначальной влаги, то, конеч-
но, самое правдоподобное, что эта влага обтекает сушу
кругом. Важную роль в построениях Фалеса должны
были сыграть наблюдения за тем, как небесные све-
тила — солнце днем, луна и звезды ночью, совершая
правильные движения, закатываются за горизонт,
чтобы затем вновь появиться на горизонте с противопо-
ложной стороны. Ведь очевидно, что опустившиеся
светила не могут совершить свой круг сквозь твердую
массу земли. Но если последовательно экстраполиро-
вать их движения, не допуская при этом их прохожде-
ние сквозь землю, то последняя тотчас перестает быть
103

абсолютным низом и нуждается в какой-то опоре.7
Система мироздания, предложенная Фалесом, плохо
документирована, и у нас нет причин обсуждать
здесь ее возможные реконструкции. Гораздо лучше из-
вестна и гораздо важней система, предложенная его
ближайшим последователем — Анаксимандром.
Анаксимандр, развивая подход Фалеса, придал ему
обобщенный и более строгий характер: то, из чего все
рождается и во что все разрушается, должно быть чем-то
беспредельным. Что это беспредельное представляет из
себя в конкретном физическом смысле, Анаксимандр не
говорит. Воды же, по его мнению, в мире становится
все меньше. В космологии Анаксимандр делает поисти-
не революционный шаг вперед, один из самых важных
во всей истории естествознания. Интуицию опоры он
заменяет идеей равновесия.
Анаксимандр поместил землю в центр вселенной,
заявив, что у земли нет причин двигаться в каком-либо
из эквивалентных направлений (к этому аргументу,
вспомним, обращается в «Федоне» и Платон). Это по-
зволило ему предложить первую рационалистическую
картину вселенной, уподобленной системе колес, в сре-
доточии которой находится цилиндр земли.
Психологически понятно стремление преемников
Анаксимандра конкретизировать беспредельное и
«прочнее» утвердить землю во вселенной. Так, Ксено-
фан (он нас и будет интересовать), восприняв ряд вы-
водов Анаксимандра, не пошел за ним там, где гениаль-
ность милетского философа проявилась ярче всего,
но отступил к более «реалистической» точке зрения.
Его земля не держится на воде, как у Фалеса, но и не
висит посреди вселенной. Он снимает проблему опоры,
заявляя, что земля уходит корнями в бесконечность
(фр. А 47; В 28 Дильс). Однако, рассуждая последо-
вательно, он сам дал увидеть, какой ценой покупается
подобный «реализм». Ему пришлось отказаться не
только от Анаксимандровой, но и от какой бы то ни
было космологической системы. Небесные явления ока-
зались чем-то вроде оптических эффектов. Например,
солнце — это ежедневное скопление мелких искорок.
Но нам интереснее другие следствия.
Если земля бесконечна по направлению вниз, не
естественно ли думать, что она бесконечна и в горизон-
тальной плоскости? И действительно, по одному из
104

древних изложении учения Ксенофана, «земля беспре-
дельна и не окружена ни воздухом, ни небом» (фр.
А 33 Дильс).
Как же быть тогда с тем фактом, что западное по-
бережье Европы и Ливии является краем земли? Оче-
видно, Ксенофан был вынужден его отвергать. И по-
скольку он, конечно, не мог отвергать того, что за Ге-
ракловыми столбами море, он должен был утверждать,
что за этим морем земля!
Увы, это только наша догадка. Никаких свидетельств
о такой точке зрения Ксенофана мы не имеем. В этом
отношении связь между «Тимеем» и идеями Ксенофана
остается проблематичной. Зато в другом она пред-
ставляется едва ли не бесспорной.
Греческая натурфилософия началась с умозаключе-
ния, что за видимым разнообразием вещей стоит некая
единая основа, являющаяся вечной (ибо из чего бы
она могла возникнуть?). Когда это представление пона-
добилось примирить с другим — представлением об эво-
люции мира, о постепенном его становлении в том виде,
в каком он нам дан, была предложена схема пульси-
рующего бытия, где на одном конце рождение, а на
другом — разрушение. Ксенофан принял и на свой
лад конкретизировал ее. Вот Ксенофанова версия пуль-
сирующей истории природы, как она была изложена
в древности Ипполитом:
«Ксенофан полагает, что происходит смешение земли
с морем и со временем она освобождается от влаги,
утверждая, что тому имеются следующие доказатель-
ства, а именно: в глубине суши и на горах находят
ракушки, в Сиракузских каменоломнях, по его словам,
был найден отпечаток рыбы и тюленей, на Паросе же —
отпечаток лавра в сердцевине камня, а на Мальте —
пласты вообще всего морского. Он утверждает, что это
произошло, когда в давнее время все это было затя-
нуто илом, и отпечаток в этом иле высох. И все люди
гибнут, когда земля, погружаясь в море, становится
илом. А затем она вновь кладет начало рождению, и
так происходит во всех мирах» (фр. А 33 Дильс).
Перед нами свидетельство о первом документе в исто-
рии палеонтологии и о первой попытке приложить дан-
ные палеонтологического характера к реконструкции
эволюции земной поверхности. К сожалению, мы имеем
дело с кратким изложением идей Ксенофана и многое
105

остается недостаточно ясным. Как будто Ксенофан опи-
сывает процесс, который происходит со всей землей,
а не с отдельными участками ее поверхности, причем,
согласно одному свидетельству (фр. А 32 Дильс), про-
цесс опускания земли он мыслил медленным и посте-
пенным. Здесь нет совпадения с историей Атлантиды.
С другой стороны, миры Ксенофана (если учение о мно-
жественности миров философам VI в. приписывается
не по ошибке) должны быть мирами земли (а не вне
ее),* и это близко словам Платона в «Федоне» о суще-
ствовании многих «мест», подобных ойкумене, и тому,
что Атлантида, словно особый мир, по размерам пре-
вышает Ливию и Азию, вместе взятые. Но как бы то
ни было, между картиной, нарисованной Ксенофаном,
и историей Атлантиды остается целый комплекс свя-
зей:
1) периодически происходит гибель людей;
2) она вызвана тем, что земля погружается в море;
3) погрузившаяся в море земля оставляет после
себя ил (πηλός).
Следует подчеркнуть, что второй и третий из этих
мотивов специфические. Общепринятая картина гибели
людей — от потопа, обрушивающегося с небес, или от
огня — отнюдь не от опускания суши.
Платон говорит, что море за Геракловыми столбами
мелкое из-за ила. Это же говорили и те, кто жил до
него, ничего не зная об Атлантиде, и те, кто, как Ари-
стотель, в Атлантиду не верил. Когда нам говорят, что
ил образовался из-за осевшего острова, это звучит как
нечто совершенно естественное. Но такую причинно-
следственную связь нужно было однажды придумать.
А у Ксенофана она уже есть, причем спаянная с теми
палеонтологическими фактами, на которые опирается
вся его теория.
Выясняется, что свободный вымысел Платона своими
корнями уходит в глубокие теоретические построения
и замечательные наблюдения!**
* Великий астроном и географ Гиппарх, живший во II в. до
н. э., допускал, что за Индией начинается «другой мир» и первой
его частью является остров Тапробана (современный Цейлон),
коль скоро этот остров обитаем и нет сведений, что кто-либо обо-
гнул его кругом (Помноний Мела. III. 7.7).
** Философию Ксенофана Платон, конечно, не мог не знать.
Ксенофанова критика расхожих представлений о богах, об их
106

аморализме ему в высшей степени созвучна. С почтением отно-
сится Платон и к философии элеатской школы в целом, родона-
чальником которой он готов признать Ксенофана (Софист. 242 d).
* В рукописях невразумительное &δμα, но чуть дальше
сказано о «камнеобразных лавре, маслине и тимьяне (&όμον)»,
встречающихся в Эритрейском море.
Занимал ли какое-либо место в рассуждениях фило-
софа из Колофона атлантический ил? Знать о нем он
уже мог. С другой стороны, в пересказе Ипполита
перед нами предстает глобальный, а не локальный про-
цесс. Но разве наличие глобального процесса исклю-
чает возможность аналогичных локальных явлений?
Словом, на основании общих соображений этот вопрос
не решить. В помощь догадкам приведем, разве, текст,
заставляющий вспомнить о паросской находке, упомя-
нутой Ксенофаном: «В море же за Геракловыми стол-
бами. . . известны окаменевшие растения, как например
тимьян,* водоросли, похожие на лавр, и другие» (Фео-
фраст. Исследование о растениях. IV. 7. 1).
Остается сказать, что идея периодического глобаль-
ного опускания и поднятия суши не получила широ-
кого признания, зато локальные изменения поверх-
ности земли стали одной из устойчивых тем греческой
науки. Геродот называет землю Египта даром Нила,
ссылается, в частности, на ракушки, находимые в го-
рах, сообщает о созидательной работе и других рек,
хотя и не таких значительных (II. 4—13). При этом
легко заметить (II. 5), что сам он лишь кое-что добав-
ляет к тому, что уже раньше читал у других. Интерес-
ное сообщение коллеги и современника Геродота
Ксанфа Лидийского сохранил Страбон: «По словам
Ксанфа, в царствование Артаксеркса была столь силь-
ная засуха, что высохли реки, озера и колодцы, а са-
мому ему приходилось во многих местах вдали от
моря — в Армении, в Матиене и Нижней Фригии —
видеть камни в форме двустворчатой раковины, рако-
вины гребенчатого типа, отпечатки гребенчатых рако-
вин и лиман, поэтому он высказал убеждение, что эти
равнины когда-то были морем» (I. 3. 4). Собрать доказа-
тельства того, что на месте суши было море, понятно,
проще, чем противоположные. Иногда это вело к одно-
сторонним обобщениям. Аристотель возражает: «Дей-
ствительно, все больше суши появляется там, где
прежде была вода, но происходит тем не менее и обрат-
107

ное: стоит только понаблюдать, как обнаружится, что
море во многих местах наступает на сушу» (Метеоро-
логика. 352а). Наблюдений, подтверждающих его сло-
ва, Аристотель не приводит.* По тому, как он ведет
полемику, видно, что отстаиваемая им точка зрения,
хотя и не является общепризнанной, не является и
новой.
Все это говорит о том, что картина погружения
огромного массива суши, нарисованная Платоном,
с одной стороны, была достаточно нетривиальной,
чтобы поразить воображение его аудитории, а с дру-
гой — в достаточной мере соответствующей научным
знаниям, чтобы не выглядеть в ее глазах чрезмерной
и нелепой.
Имя
Что значит имя?
Шекспир.
Ромео и Джульетта
Атлантида значит земля, или область, Атланта. Плато-
новский остров и океан по-гречески обозначаются одним
словом. У греков было обыкновение связывать геогра-
фические названия с персонажами. Если есть Эллада,
то будет и Эллин, давший имя стране, если есть Ита-
лия — будет Итал, Эгейское море — Эгей. Разуме-
ется, подобная связь не была ни строгим правилом,
ни твердым убеждением. Это был привычный ход мысли.
Если Платон говорит и об острове Атлантида и об Ат-
ланте, первом ее царе, значит, он встраивается в тра-
дицию, рассказывает не нечто невообразимое, а то,
как вообще бывает, т. е. здесь он развивает «реалисти-
ческое» начало в своем повествовании.
По этим же причинам он не стал сочинять какое-то
неслыханное имя, а выбрал такое, которое могло бы
послужить мостом между тем, о чем все слышали,
и тем, о чем не слышал никто. Правда, за Атлантом
в традиционной мифологии закреплен другой образ:
он удерживает небесный свод. Но здесь нет препят-
ствия для Платона — ведь эту красивую басню никто
* Феофраст (фр. 30 Виммер) ссылается на предания об
островах Делосе и Родосе, которые будто бы поднялись из
воды на памяти людей.
108

не воспринимал всерьез, а ассоциация с удивительной
мощью как раз отвечает его замыслу.
Мы помним, что локализация Атлантиды была пред-
определена потребностью в обширном незанятом про-
странстве, которое при этом граничило бы с местами
расселения греков. Но такое пространство уже ко вре-
мени Геродота (I. 202) получило имя Атлантического
моря. Можно было, конечно, придумать новое имя и,
пользуясь тем, что «нет среди эллинов старца», объя-
вить, будто некогда это море, а соответственно и рас-
положенный в нем остров назывались иначе. Менее
талантливый писатель так бы и поступил, Платон же
не хочет выдумывать что угодно. «Подражая» жизни,
он и трудность оборачивает к своей выгоде. В мифах
о пожарах и потопах, говорит он в «Тимее», есть доля
правды. Имена мифологических персонажей, добавляет
он в «Критии», — отголоски реальной истории. После
бедствий выживали «неграмотные горцы, слыхавшие
только имена властителей страны и кое-что об их делах.
Подвиги и законы предков не были им известны, разве
что по темным слухам, и только памятные имена они
давали рождавшимся детям. . . Потому-то имена древ-
них дошли до нас, а тела их нет. И тому есть у меня
вот какое доказательство: имена Кекропа, Ерехтея,
Ерихтония, Ерисихтона и большую часть других имен,
относимых преданием к предшественникам Тесея. . .
по свидетельству Солона, назвали ему жрецы, повествуя
о тогдашней войне» (109 d—110 b). Итак, имена героев
попадают в предание неспроста, но в самом предании
возможны любые пропуски и искажения. Все афи-
няне слышали о Кекропе и других, но вот ведь о самом
ярком подвиге, который совершили люди, носившие
эти имена, они ничего не помнят!
Подготовив читателя на «домашнем» материале, Пла-
тон затем без всяких комментариев сообщает ему, что
«и остров, и море, что именуется Атлантическим», полу-
чили свое имя от Атланта — первого царя страны и
старшего из первой четы близнецов, рожденных Посей-
доном и Клейто, и тут же еще добавляет, что областью
Атлантиды, лежащей напротив нынешней земли гади-
ритов, правил его брат Гадир (114 а—b). Платон ни-
чего не говорит о возвышающейся в глубине африкан-
ского побережья горе Атлас, именуемой «столпом неба»,
об обитающем у ее отрогов племени атлантов, о котором
109

историк Геродот рассказывает удивительные вещи:
будто бы они воздерживаются от животной пищи и
не видят снов (IV. 184). Он оставляет читателю сделать
выводы и испытать радость догадки. Он ненавязчиво
провоцирует заключение: реальность отголосков — не-
плохое свидетельство в пользу реальности того, отзву-
ком чего они, возможно, являются.
Мы видим, что имя выбрано так, чтобы служить
мостом, соединяющим доселе неизвестное предание,
во-первых, с реальной географией, во-вторых, с тра-
диционными, укорененными в сознании рассказами.
Второй аспект имеет еще и особый смысл: найденное
Платоном имя острова и страны вводит действие его рас-
сказа в высокий эпический мир, задает ему подобаю-
щую тональность. Используется и индивидуальная
черта Атланта как традиционного персонажа — его
исключительная мощь, столь подходящая к платонов-
скому замыслу.
Возможно, в качестве обертона имя «Атлантида»
имеет для Платона и символическое звучание. В «Фе-
доне» — мы говорили о космологических и географиче-
ских идеях этого диалога — Платон устами Сократа
порицает тот взгляд на вещи, который впоследствии
будет назван материалистическим: «. . .один изобра-
жает Землю недвижно покоящейся под небом и окру-
женную неким вихрем, для другого она что-то вроде
мелкого корыта, поддерживаемого основанием из воз-
духа, но силы, которая наилучшим образом устроила
все так, как оно есть сейчас, — этой силы они не ищут
и даже не предполагают за нею великой божественной
мощи. Они надеются в один прекрасный день изобрести
Атланта, еще более мощного и бессмертного, способ-
ного еще тверже удерживать все на себе, и нисколько
не предполагают, что в действительности все связуется
благим и должным» (99 b—с). Таким образом, само имя
«Атлантида», пожалуй, указывает на материалистиче-
ский (употребляя это слово на старинный лад) характер
ее цивилизации, на «невразумленную» мощь. Конечно,
в обнаруженной перекличке нет ничего священномуд-
рого и особенно важного, но как дань игровому началу
она, я думаю, была приятна автору и угадывающим
нюансы его мысли друзьям.
Итак, выбор имени всецело отвечает эстетическим
параметрам, играющим важнейшую роль в организа-
110

ции всего повествования: правдоподобие и эпическая
атмосфера.
Поскольку имя «Атлантида» («страна Атланта») вы-
брано не случайно, приходится отклонить как избыточ-
ные две гипотезы, связывающие его с «подсказками»
по ассоциации.
Канадская исследовательница Филис Форсайт8 ви-
дит такую подсказку в стихийном бедствии, обрушив-
шимся в 426 г. до н. э. на Аталанту — небольшой
остров у побережья Средней Греции. Вот что рассказы-
вает об этом в «Истории Пелопоннесской войны» Фуки-
дид: «Около этого времени море при Оробиях, что на
Евбее, вследствие продолжающихся землетрясений от-
ступило от тогдашнего берега; поднялось страшное вол-
нение, захватившее часть города. . . и там, где прежде
была суша, теперь море. При этом все, не успевшие
взбежать на высокие места, погибли. Подобное же на-
воднение постигло остров Аталанту. . . причем ото-
рвало часть афинского укрепления, а из двух вытянутых
на сушу кораблей один изломало» (III. 89. 2—3).
Эта впечатляющая история все-таки тускнеет рядом
с обстоятельствами гибели Гелики — катастрофы, про-
изошедшей в годы зрелости, а не младенчества Платона
и обнаруживающей с рассказом об Атлантиде целый
комплекс связей. Имя же «Атлантида» как производ-
ное от Атланта и Атлантического моря в контексте
платоновского повествования занимает столь логич-
ное место, что какая-либо роль ассоциации по созвучию
здесь представляется излишней.
Еще меньше причин связывать название платонов-
ского острова с «Атлантидой» (по одному из свиде-
тельств — «Атлантиадой») Гелланика Лесбосского, как
это делает А. И. Немировский.9 Здесь это слово имеет
не географический, а генеалогический смысл, оно обо-
значает не территорию, имеющую отношение к Атлан-
ту, а совокупность родословных связей, восходящих
к нему. Гелланик написал целый ряд сочинений такого
рода, известных нам по свидетельствам и цитатам.
От «Атлантиды» уцелело совсем немного, но общий
характер этого сочинения не вызывает сомнений. Оно
было посвящено упорядочению преданий о потомках
дочерей Атланта. «Шесть из них вступили в связь
с богами: Тайгета —с Зевсом, и у них родился Лакеде-
мон; Майя — с Зевсом, от которых Гермес; Электра —
ill

с Зевсом, от них Дардан; Алкиона — с Посейдоном,
от них Гирией; Стеропа — с Аресом, от них Эномай;
Келайно — с Посейдоном, от них Лик; Меропа же —
с Сизифом, смертным, от них Главк» (фр. 19 а Якоби).
Совсем другая Атлантида!
Воспоминание о Тартессе?
«Произведя на свет пять раз по чете близнецов муж-
ского пола, Посейдон взрастил их и поделил весь ост-
ров Атлантиду на десять частей. . . Имена же всем он
нарек вот какие: старшему и царю — то имя, по кото-
рому названы и остров, и море, что именуется Атлан-
тическим, ибо имя того, кто первым получил тогда цар-
ство, был Атлант. Близнецу, родившемуся сразу после
него и получившего в удел крайние земли острова со
стороны Геракловых столпов вплоть до нынешней
страны гадиритов, называемой по тому уделу, было
дано имя, которое можно было бы передать по-эллински
как Евмел,* а на туземном наречии — как Гадир»
(Платон. Критий. 114 а—b).
Итак, в связи с младшим из близнецов первой четы
возникают дополнительные географические подробно-
сти и постулируется наличие некой преемственности
между «нынешней страной гадиритов» и владениями
Евмела-Гадира. Это обстоятельство дало повод немец-
кому ученому Адольфу Шультену прийти к убежде-
нию, что в платоновском рассказе об Атлантиде отра-
зились воспоминания о. . . Тартессе — дивном цар-
стве, прославленном богатством своих недр.10
Гадириты — это жители основанного финикийцами
города Гадиры;** он расположился на острове, отда-
ленном от материка нешироким проливом (теперь здесь
находится Кадикс). Греки знали, что в этих же краях
находится царство Тартесс, богатое серебром и други-
ми металлами. В поздней античной литературе, когда
Гадиры со II в. до н. э. переживали пышный расцвет,
а Тартесское царство куда-то бесследно исчезло, их
отождествили: Гадиры прежде назывались Тартессом.
* «Богатый стадами».
** Платон как будто еще не знает этимологии этого наз-
вания, ставшей в древности общепринятой: от финикийского
«гадир» — укрепленное место.
112

Шультен полагает, что путаница возникла уже во вре-
мена Геродота или во всяком случае Эфора. Таким об-
разом, если Платон говорит «страна гадиритов», можно
читать «Тартесс».
Идеи Шультена получили достаточно широкое при-
знание. Немудрено — Шультен выделяет двадцать
два (!) пункта сходства в описании Атлантиды с реа-
лиями Тартесса.
1. Тартесс расположен в непосредственной близости
от Гадир, а во времена Платона бесследно исчезнувший
Тартесс отождествляли с Гадирами.
2. Главный город области Евмела-Гадира располо-
жен на острове, окруженный тремя водными кольцами.
Город Тартесс располагался на острове между тремя
устьями Гвадалквивира.
3. Главный город этой области расположен на не-
котором удалении от побережья и связан с ним каналом
длиной в 50 стадиев, т. е. 9.2 км, пригодным для про-
хождения любых кораблей. Так же и приблизительно
на том же расстоянии от моря располагался Тартесс.
4. Якобы искусственный канал, обтекающий пря-
моугольник равнины, — на деле река, ибо сказано,
что он «впадает в море»; и эта река — Гвадалквивир,
на большом протяжении текущая по равнине.
5. Размеры равнины и ее защищенность с севера
горами подходят территории Тартесса.
6. Равнину пронизывает сеть каналов, подобная
той, о которой сообщает Страбон, описывая долину
Гвадалквивира.
7. Никто не располагал и, пожалуй, не будет рас-
полагать такими богатствами, как цари Атлантиды. Тар-
тесс, бесспорно, был богатейшим городом запада и
одним из самых богатых городов тогдашнего мира.
8. Главный источник богатств атлантов — металлы,
что всецело подходит Тартессу.
9. Среди металлов Платон на передний план вы-
двигает орихалк — «горную медь». Это слово он из-
влек из поэзии VII в.; что тогда под ним понимали,
мы не знаем, но во всяком случае «тартесская медь»
была весьма знаменита.
10. Далее подчеркнуто наличие олова в Атлантиде.
Тартесс получал олово из Бретани и, пожалуй, даже
из Англии и вел им посредническую торговлю с Восто-
113

ком, что послужило толчком к рассказам, будто река
Тартесс несет олово.
11. Общей чертой является богатство лесом.
12. Из животных обитателей Атлантиды на перед-
нем плане священные быки Посейдона. Античная тра-
диция помещает в области Тартесса Гериона, за бы-
ками которого ходил Геракл. О культурном значении
быков в древней Испании свидетельствуют и сообще-
ния древних писателей, и археологические находки.
13. Атлантида — морская империя, чья власть про-
стиралась «до Египта и Тиррении». Тартесс был пер-
вой морской империей запада, и зона его торговли про-
стиралась на запад не только до Тиррении, но и до Азии
(через посредство фокейцев), а на севере до Англии.
14. В качестве гавани атлантам служил связываю-
щий их город с морем эстуарий. Так же обстояло дело
и для Тартесса (как сегодня для Севильи),
15. Атланты контактировали с «островами Океана»
и «противолежащим материком». Тартессии плавали на
Оловянные острова и через жителей Бретани поддер-
живали отношения с противолежащей Англией.
16. Главным святилищем атлантов был расположен-
ный на море храм Посейдона. В древности был знаме-
нит храм на северной стороне южного рукава Бетиса
(Гвадалквивира). Хотя здесь прослеживается зависи-
мость Платона от описания Схерии, страны феаков,
в гомеровской «Одиссее», однако сама Схерия, вероят-
но, — отражение Тартесса.
17. В храме Посейдона стояла орихалковая колон-
на с начертанными на ней древними законами, данными
Посейдоном, и другими важными вещами. У Страбона
мы читаем о прозаических и поэтических сочинениях
тартессиев, об изложенных в стихах законах возра-
стом в 6 тыс. лет.
18. Атлантиде присущ ряд черт восточных культур.
И у Тартесса были связи с Востоком.
19. И Атлантида, и Тартесс управляются царями.
20. В Атлантиде имеется царская резиденция. Авиен
упоминает «Герионову цитадель» в устье Бетиса.
21. Подчиненные царей Атлантиды состояли из гос-
подствующего и обслуживающего класса, причем бога-
тая равнина была распределена между 60 тыс. «предво-
дителей», которым назначались в службу жители бедной
горной области. Такой же аристократический порядок
ί!4

был и в Тартессе: его население состояло из господствую-
щего, освобожденного от работы «народа» и обслужи-
вающего «плебса», распределенного среди семи городов.
22. Остров Атлантида после длительного расцвета
в результате землетрясения был внезапно поглощен
морем, что может быть мифическим отражением того
факта, что Тартесс после длительного расцвета вне-
запно исчез, разрушенный карфагенянами, а вследствие
карфагенской блокады Гибралтарского пролива его
местонахождение стало неизвестным (так что его пута-
ли с Гадирами и Картейей).
Итак, всему найдено происхождение — и местона-
хождению, и внезапному исчезновению, и топографии,
и архитектуре, и социальному устройству! Удиви-
тельно, резюмирует Шультен, что решение загадки Ат-
лантиды, заключающееся в тождестве Атлантида=Тар-
тесс, не было найдено раньше.
Удивление Шультена искреннее, не риторическое.
Вместе с тем оно не такое, которое влечет за собой не-
престанный поиск решения. Как же так? Ибо в этом
случае Шультен быстро сумел бы разрешить свое не-
доумение. Он заметил бы, что Испания не является
островом в океане, что она не погружалась на памяти
людей в море, что обитатели долины Бетиса никогда
не совершали поход далеко на восток или что в Испа-
нии исторической эпохи не водились слоны.
Сопоставления, предложенные Шультеном, сколь
они ни многочисленны, не выдерживают натиска кри-
тики. Если ареал торговли — то же самое, что владе-
ния империи (п. 13), чем это лучше поисков Атлантиды
на Шпицбергене? Водные кольца, «словно циркулем»
проведенные Посейдоном, в самом деле очень похоже
на рукава впадающей в море реки (п. 2)? Если о выры-
том по контуру правильного четырехугольника ка-
нале сказано, что он «изливается в море» — он уже и
река (п. 4)? Страбон писал три с половиной века спустя
после Платона — а что мы знаем о каналах Бетики
в архаическое время? (п. 6). Между тем сеть каналов
была и в Месопотамии, и в Египте, о чем Платон знал
хотя бы из Геродота. Металлы — главное богатства
древнего мира. Если вы описываете по самому замыслу
богатую, щедро наделенную от природы страну, вы
не можете не наделить ее богатыми недрами (п. 8).
Если орихалк, по словам Платона, это то, что «ныне
115

известно лишь по названию, а тогда существовало на
деле», причем здесь конкретно-историческая тартес-
ская медь (п. 9)? Принесение в жертву быка — самая
обычная для Греции форма торжественного жертвопри-
ношения (п. 12). Неверно, что храм Посейдона был
расположен на море (п. 16). Колонна с запечатленными
законами и письменами в храме — торжественный ва-
риант того, что практиковалось в самой Греции; здесь
также возможно влияние рассказов о Египте (п. 17).
Платон не говорит, что жители гор обслуживают жи-
телей равнины: речь идет об организации набора лю-
дей, пригодных для воинской службы (п. 21). Стоит ли
приравнивать исчезновение Тартесса из поля зрения
греков к физическому исчезновению Атлантиды (п. 22)?
Что касается «шести тысяч лет», то современники
Страбона для древности законов халдеев давали и не
такие цифры — и сорок и даже четыреста тысяч лет
(Диодор. П. 31).
Отметим далее, что сама возможность подобного со-
поставления основана у Шультена на ряде допущений.
А именно:
1) описывая Атлантиду, Платон говорит только об
области Евмела-Гадира;
2) то, что Страбон сообщает о турдитанах, отно-
сится и к Тартессу;
3) то, что древние сообщают о Гадирах или Гадесе,
может быть отнесено и к Тартессу;
4) Тартесс был крупным городом;
5) около 500 г. до н. э. Гибралтарский пролив был
блокирован карфагенянами.
Первое из этих допущений приходится отвергнуть
категорически. Можно спорить, относится ли подроб-
ное описание страны в «Критии» к Атлантиде в целом
или (что вернее) только к главной области — области
рода Атлантидов, но для всякого непредубежденного
читателя ясно, что подлежит обсуждению выбор только
из этих двух возможностей. Ведь в описываемой стране
находится и метрополия, и само место, где Посейдон
положил начало роду царей, и главное святилище
бога и т. д. и т. п.
В каком отношении турдитаны, описываемые Стра-
боном на основании сообщений, восходящих ко второй
половине II—первой половине I в. до н. э., находятся
к тартессиям VII—VI вв., я не берусь судить. Ясно,
116

однако, что и отождествление имен, и удревнение на
полтысячелетия реалий весьма проблематично.
Жители Гадир во II—I вв. до н. э. пользовались
славой первоклассных мореходов, совершающих даль-
ние плавания. Поскольку Авиен держится широко
распространенного в поздней античности представле-
ния, что Гадиры прежде назывались Тартессом, то
его сообщения о плаваниях тартессиев немного стоят,
они могут быть результатом простого переноса. Ранняя
греческая традиция ничего не знает о тартесских
мореходах. Да и не очень понятно, зачем жителям
страны, столь богатой металлами и вообще всем
необходимым для зажиточной жизни, заниматься ин-
тенсивным мореплаванием.
То, что Геродот, возможно, смешивает Гадиры и
Тартесс, остается сугубым допущением, тогда как
фактом является то, что о Гадирах он говорит одно
(IV. 8), а о Тартессе (I. 163, IV. 152) — другое. Ника-
ких доказательств путаницы ко времени Платона нет,
как и нет следов интереса греков к вопросу, куда исчез
Тартесс.
Шультен очень хорошо знал, где находится Тар-
тесс — замечательный город с неприступными сте-
нами, доками для кораблей и царским дворцом. Но
там его не оказалось. Ни раскопки, предпринятые
Шультеном, ни чьи-либо другие так и не позволили
обнаружить город Тартесс. Теперь он сам превратился
в Атлантиду: те, кто отстаивает его реальность, пола-
гают, что он ушел под воду.
Поздние авторы, правда, уверенно говорят о городе
Тартессе, но еще Страбон о нем ничего толком не
знает. «Древние, по-видимому, называли реку Бетий
Тартессом. . . Так как река имеет два устья, то, как
говорят, прежде на территории, расположенной между
ними, находился город, который назывался Тартессом
по имени реки» (III. 2. И). Итак, люди, располагавшие
в отличие от нас географическими сочинениями VI—
V вв., о городе Тартессе говорили сугубо предполо-
жительно. Между тем ранние авторы знают только
реку и страну Тартесс. Первое греческое свидетельство
(поэт Стесихор в VII в. до н. э.) говорит о «среброко-
ренных» истоках реки Тартесс (Страбон. III. 2. 11).
Уже предшественники Страбона гадали, где нахо-
дился Тартесс — в устье Бетиса или на месте Кар-
117

тейи (Страбон. III. 2. 14; Плиний. III. 7 со ссылкой
на греческие источники), — тоже не признак хорошей
осведомленности.
Шультен усматривает неоспоримое свидетельство
о городе Тартессе в рассказе Геродота о том, как ко-
рабль самосца Колея, направлявшийся в Египет,
бурей был вынесен за Геракловы столбы и достиг
Тартесса. «В то время этот торговый пункт, — гово-
рит Геродот, — был еще не тронут никем, благодаря
чему самияне по возвращении назад извлекли такую
прибыль из продажи товаров, как никто из эллинов»
(IV. 152). Если Тартесс — торговый пункт («эмпо-
рий»), следовательно, он город.
Но не все так просто. Слово «эмпорий» действительно
указывает на какое-то место, занятое людьми. Оно
обозначает торговое поселение и — шире — место, где
регулярно происходят торговые операции. Поэтому
«не тронутый никем эмпорий» — звучит, вообще го-
воря, противоречиво. Это торговый пункт, в котором
еще не торговали, которому еще предстоит стать тако-
вым. Для греков это достаточно обычная упреждаю-
щая (пролептическая) манера выражения. Так что из
рассказа Геродота не возникает с определенностью
даже картины города, не говоря уж о картине Гавани
всех морей!
Примечательно, что в другом месте Геродот утверж-
дает, что Тартесс первыми открыли фокеяне. И опять же
не просто открыли, а нашли там средства для постройки
крепостных стен вокруг своего города (I. 163). Есть
и третья версия. «Первые финикийцы, прибывшие
в Тартесс, вывезли оттуда, рассказывают, столько
серебра в обмен на оливковое масло и всякие морские
побрякушки, сколько в состоянии были погрузить
на корабли; вернувшись оттуда, не только повседнев-
ную утварь, но даже и якоря отливали они из серебра»
(Псевдо-Аристотель. Рассказы о диковинках. 135),
Таким образом, мы имеем ряд рассказов о дивно бога-
той стране и о счастливцах, которые, попав туда, в мо-
мент разбогатели. Полагаться на историчность подроб-
ностей в таковых рассказах — дело рискованное.
Самое развернутое из дошедших до нас греческих
сообщений о Тартессе принадлежит опять-таки Геро-
доту. Сообщается, что прибывшие туда фокеяне «сни-
скали себе расположение тартесского царя по имени
118

Аргантония, царствовавшего в Тартессе восемьдесят
лет и прожившего не менее ста двадцати лет. Фокеяне
так понравились Аргантонию, что он предложил им
покинуть Ионию и поселиться в его земле, где им
угодно; но ему не удалось склонить их к этому. Узнавши
от фокеян, сколь велико могущество мидян, Арган-
тоний дал им денег на возведение стен кругом города
и дал щедро, ибо в окружности стена их имеет много
стадиев, вся сложена из больших, хорошо прилажен-
ных камней. Так фокеяне поставили свои стены»
(I. 163-164).
Некоторые склонны принимать эту историю за
чистую монету. Но я думаю — они ошибаются. Перед
нами конструкция с мотивами, типичными как для
литературных, так и устных повествований. Пре-
красная — но чужбина: этот мотив разработан уже
в «Одиссее». Царь далекой страны, выступающий
в качестве нежданного помощника: и этот мотив мы
найдем в «Одиссее» и где угодно. То, что он долгожи-
тель — опять-таки не индивидуальная черта. Эфиопы —
не гомеровские, а геродотовские, т. е. «исторические»,
обитая на другом краю света, тоже живут до ста двад-
цати лет и тоже обладают превосходными душевными
качествами. В самом имени Аргантоний звучит «аргю-
рион» — серебро, главное богатство Тартесса. Наконец,
вся история принадлежит к типу этиологических —
призванных дать какое-то приемлемое (рационально
или психологически) объяснение необычному явлению
(здесь — грандиозности крепостных стен Фокеи). Реаль-
ным остается лишь то, что уже к середине VI в. до н. э.
молва о тартесском царе-долгожителе широко рас-
пространилась по Греции. Страбон (III. 2. 14) сохра-
нил нам строки Анакреонта:
Что до меня, то ни Амалфеи
Не пожелал бы рога,
Ни сотни лет и пятьдесят еще
Я над Тартессом царствовать.
Спрашивается «очень ли похож дедушка Арган-
тоний на кичливых потомков Атланта? Действительно ли
полусказочный Тартесс производит впечатление мор-
ской империи? Где торговая держава? Где один из
богатейших городов мира? (Для сравнения: в испано-
финикийских городах до III в. до н. э., а у местного
119

населения доримского времени не засвидетельствовано
чеканки монет).11
Даже если бы все то, что Шультен говорит о Тар-
тессе, было бы верным, его «решение загадки Атлан-
тиды» было бы натяжкой. Но оказывается, что и сама
предложенная им картина Тартесса соткана из фан-
тазий. Но кто еще так хорошо, как Адольф Шультен,
знал материал, относящийся к истории древней Ис-
пании? Трудно отделаться от мысли, что на завладев-
ший им образ Тартесса повлияла именно платоновская
Атлантида.
Что же касается карфагенян и блокады Гибралтар-
ского пролива, то из сказанного в предыдущих разде-
лах этой книги, я думаю, становится ясно, что объяс-
нения геологического исчезновения Атлантиды исто-
рическим исчезновением Тартесса является попросту
излишним. Но поскольку представление о карфаген-
ской блокаде получило повсеместное распространение,
я позволю себе на нем задержаться.
Прямых свидетельств о блокаде пролива не суще-
ствует. Правда, по словам Эратосфена, «карфагеняне
топили корабли чужеземцев, проплывавшие мимо их
страны в Сардинию или к Столбам» (φρ. Ι В 9 Бер-
гер = Страбон. XVII. 1. 19), а договоры, заключенные
Карфагеном с Римом в 509 и 348 гг. до н. э., уста-
навливали для римлян территориальные пределы пла-
ваний (Полибий. III. 22—24). Однако Эратосфен пишет
в середине III в. до н, э., причем собственно о блокаде
пролива он не говорит. Из двух же договоров только
второй касается западного направления. Что было
в V в. до н. э.? Геродот в связи с плаванием Колея
в Тартесс имел прямой повод упомянуть о блокаде.
Ни словом не обмолвился он о ней и рассказывая
о плавании за Геракловыми столбами перса Сатаспа,
посланного царем Ксерксом (486—465 гг. до н. э.).
Шультен усматривает первое свидетельство о бло-
каде Гибралтарского пролива в знакомых уже нам
словах Пиндара о невозможности плыть за Геракловы
столбы. Изначальный, как считает Шультен, гордый
символ того, как Геракл раздвинул горы и открыл
доступ Океану на территорию Средиземного моря,
получил теперь новое значение. Однако картина раз-
рыва суши никак не связана с мотивом водружения
«столбов», и она является плодом развития географи-
120

ческой теории, тогда как путешествие к краю земли —
естественно возникающий мотив, засвидетельствован-
ный, к слову сказать, уже в шумеро-вавилонском
эпосе о Гильгамеше, и соответствующий мотив в ска-
заниях о Геракле, по-видимому, даже догреческого
происхождения.
Неудачна попытка Ю. Б. Циркина увидеть отра-
жение политических изменений в районе Гибралтар-
ского пролива в словах «более не легко идти дальше
за Геракловы столбы».12 Пиндар, которому Герак-
ловы столбы систематически служат метафорой пре-
дела и который в данном случае использует их как
метафорический эквивалент ситуации, когда воспе-
ваемый им атлет «достиг высшей доблести», конечно,
не хочет сказать, что раньше плыть за Геракловы столбы
было легко. «Больше не» (ούκέτi) — вернее, в данном
контексте «дальше не» — здесь используется так же,
как у Геродота, когда он говорит о море, «более недо-
ступном для плавания из-за мелей» (П. 102), или
у Аристотеля, разъясняющего, что к югу и северу от
обитаемой зоны «люди больше не селятся — здесь
из-за жары, а там из-за холода» (Метеорологика.
362b),* или у Псевдо-Скилака, утверждающего, что
«по ту сторону Керны больше нельзя плыть из-за
мелководья, ила и водорослей» (112).
Кажется весьма странной и сама идея, что такая
прозаическая и знакомая грекам вещь, как военные
корабли, препятствующие движению в каком-либо
направлении, получила столь фантастическое пре-
ломление.
Остается добавить, что Пиндар под Геракловыми
столбами имел в виду не Гибралтарский, а Кадикский
пролив (который он именовал «вратами Гадир» —
Ограбон. III. 5. 5—6). И это понятно: Геракл достиг
предела мыслимого пути, следовательно, он не мог
остановиться у Гибралтарского пролива, не сумев
совершить путь до Гадир, доступный и обыкновенным
смертным. В древности существовало несколько тра-
диционных локализаций Геракловых столбов, одна
из них в Гадиритском (Кадикском) проливе. И именно
за Гадирами начиналось «непроплываемое море» (см.
словарь Суды, под словом «Гадиры»).
* Перевод мой,
121

Мы столь подробно разобрали аргументацию Шуль-
тена по двум причинам. Во-первых, вопрос о влиянии
на рассказ Платона сообщении об Испании и, в част-
ности, о Тартессе сам по себе реальный, априорный
ответ на который был бы неоправданным. Отвечая
на него теперь, приходится констатировать, что это
влияние незначительно. Оно сводится, очевидно, к тому,
что Платон, развивая стилистику достоверно исто-
рического сообщения, мог опираться на распростра-
ненные представления о богатстве запада металлами
и быками. (Судя по статистическому анализу костных
остатков на месте поселений в области Тартессиды,
не только первое, но и второе соответствует действи-
тельности).
Во-вторых, рассмотрение построений Шультена по-
учительно для понимания того, как отыскиваются
Атлантиды. Выясняется, что дело не в дилетантизме.
Работы Шультена, в которых собран и систематизи-
рован обширный материал, касающийся истории древ-
ней Испании, были и остаются ценными пособиями.
Многие наблюдения, сделанные этим ученым, верны,
многие Доставленные им вопросы плодотворны. Про-
блема в методе. Профессионал имеет только одно
изначальное преимущество перед дилетантом — у него
выше чувство реальности. Что-нибудь несусветное он
не измыслит. Но я не знаю, что здесь лучше, что хуже.
Отчаянная фантазия дилетанта может обрести само-
стоятельную художественную и даже эвристическую
ценность. Реализм профессионала, пренебрегшего здра-
вым смыслом и строгим методом, делает науку нелепой,
делает ее подобной тому затянутому илом болоту,
плавание по которому требует усилий Геракла.
Шультен прошел мимо двух принципиальных во-
просов. Первый — какими представлениями о Тар-
тессе мог располагать именно Платон? Второй — какой
смысл в системе произведения Платона могло иметь
предполагаемое отображение Тартесса? Четкая по-
становка этих вопросов с самого начала воспрепят-
ствовала бы разработке ложной гипотезы.
Но что делает возможным построение ложной ги-
потезы? Здесь, как и во множестве других случаев,
связанных и не связанных с Атлантидой, — это взаимо-
уподобление двух вещей, основанное на принципиаль-
ной неполноте признаков, образующих в данном кон-
122

тексте индивидуальность каждой из них. Например,
каналы и реки взаимоуподобляются на том основании,
что и те и другие — углубления, заполненные водой.
II это будет иметь смысл при описании наступления
войска, движению которого препятствует преграда.
II это не будет иметь смысла, когда каналы выступают
в качестве характеристики описываемой цивилизации.
Точно так же взаимоуподобление ареалов торговой
активности и военного господства на основании совпа-
дения их территории может иметь смысл, если речь
идет, скажем, о круге контактов данного народа с дру-
гими, и будет лишена его, если мы интересуемся жиз-
ненным укладом и устремлениями. Таким образом,
всякий раз важно суметь различить релевантные и
иррелевантные признаки — относящиеся и не отно-
сящиеся к делу. Здесь нет априорных рецептов. Каж-
дый раз приходится решать специально, полагаясь
на опыт, здравый смысл и понимание предмета. От оши-
бок здесь едва ли кто застрахован. По счастью, суще-
ствует процедура, сводящая их последствия к мини-
муму: критическая дискуссия.
А что же приключилось с Тартессом? Мы знаем
очень мало достоверного. Конечно, не исключено, что
Карфаген приложил руку к его упадку или гибели,
хотя не следует сбрасывать со счетов и изменения
в конце VI—начале V в. до н. э. торговых путей в ре-
гионе, которое было связано с движениями кельтских
племен. Вообще следует иметь в виду, что богатые
страны приходят в упадок по разным причинам. И вот
ближайшая иллюстрация.
«Морские берега» Авиена — непритязательное со-
чинение. Перечисляются населенные пункты, племена,
расстояния. Кое-где, как положено, риторические кра-
соты. В эту монотонную ткань постепенно вплетается
еще один мотив — и вы вспоминаете, что Авиен пишет
на пороге последнего столетия, отпущенного Римской
империи.
«В древние века это был большой и богатый город,
теперь же это бедное, ничтожное, людьми покинутое
место, развалин груда. Кроме торжественного слу-
жения Геркулесу, мы не видали в этих местах ничего
замечательного» (270—274).
«Прежде по этому берегу лежало много городов;
многочисленное финикийское население занимало пре-
123

жде эти места. Покинутая земля обратилась теперь
в неприветливые безлюдные пески, и лишенная своих
возделывателей почва, ставши пустырем, заросла тер-
нием» (439—443).
«Прежде занимало эти места племя гимнетов вплоть
до русла текущего здесь мимо этих мест Сикана; те-
перь же, покинутая и давно лишенная жителей, лишь
для самой себя говорливою струей течет река Алеб»
(464-468).
«Затем здесь также лежит город Гемероскопий,
некогда многолюдный, а теперь земля его пустынна,
вся затянулась болотом сонным» (477—479).
«Далее гора Селл — это имя гора носит издревле —
вздымается высоко до самых облаков. К ней прилегал
город Лебедонция, но это было в прежние времена,
теперь же это поля, лишенные человеческого жилья,
норы и логово диких зверей» (507—510).
«Только память сохранилась, что прежде здесь
стоял город Кипсела» (528).
И так далее. Но ведь Испания принадлежала к числу
провинций, наименее затронутых набегами и борьбой
претендентов за императорскую власть! До 408 г.,
когда сюда хлынули германские племена, Испания
не знала такого разгрома, от которого нельзя было
оправиться. Кто же этот варвар, вызвавший ее захи-
рение? Провинция чахла от недугов, поразивших
империю как хозяйственно-политическое целое.
Но вернемся к Атлантиде. Мы видели, что море за
Геракловыми столбами с разных точек зрения чрез-
вычайно подходило для ее локализации. В частности,
именно там можно было отыскать подобающее этой
державе пространство. Спросим теперь, почему Атлан-
тида не просто огромна, но, как подчеркивает рас-
сказчик, по величине превышает Азию и Ливию вместе
взятые? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется
обратиться теперь к другой тематике, представляющей,
впрочем, и самостоятельный интерес.

Глава V. Платон и Афины
Платон и афинская демократия
Как и наука, политическая теория родилась в Греции.
Греки первыми стали высказывать развернутые аргу-
ментированные суждения о природе и назначении го-
сударства, о сравнительном достоинстве различных
государственных форм, о роли и целесообразности тех
или иных институтов и процедур и т. д.
По природе вещей такого рода суждения опреде-
ляются не только знаниями и остротой ума; они всегда
являются также компромиссом между необходимостью
держаться последовательности в умозаключениях, опе-
рируя ценностными категориями, могущими претен-
довать на общезначимость (свобода, справедливость,
безопасность и проч.), с одной стороны, и личными
пристрастиями и чаяниями, продиктованными наиболее
актуальным для данного мыслителя опытом, — с дру-
гой.
Политической «средой обитания» Платона была
афинская демократия, и теплых чувств к этой демо-
кратии он не питал. Конечно, признает он, у афинян
много свободы, но они словно опьянели от нее. И Пла-
тон набрасывает несколько гротескную картину: сын
здесь значит больше отца, учитель заискивает перед
школьником, купленные рабы не менее свободны, чем
их покупатели, и т. д. (Государство. VIII 563 a—d).
Это какой-то перевернутый мир. «Лошади и ослы при-
выкли здесь выступать важно и с полной свободой,
напирая на встречных, если те не уступают им до-
роги! . . . Так-то вот и все остальное преисполняется
свободой» (563 с—d).
Платоновское отрицание демократии не было при-
митивным. Опыт и размышления привели его к убежде-
нию в большей или меньшей порочности всех совре-
менных ему государственных устройств. В VIII книге
«Государства» он подробно обсуждает их виды. Наи-
125

менее испорченным, считает он, является устройство
типа спартанского, но и в нем уже различимы суще-
ственные недостатки. Когда в подобном государстве
помыслами людей начинает завладевать стяжатель-
ство, оно перерождается в олигархию — «государ-
ственное устройство, преисполненное множества зол»
(544 с). Расколотость олигархии как бы на два госу-
дарства — богачей и бедняков (551 d) приводит к уста-
новлению демократии. Здесь люди свободны и имеют
возможность устроить жизнь по своему вкусу (557 b),
в результате чего, по мнению Платона, они становятся
чрезмерно склонны к своеволию. Демократия порождает
особое племя напористых и беззастенчивых людей,
которые прибирают к рукам ведение общественных дел
и в корыстных целях разжигают вражду между про-
стым народом и богатыми гражданами. В такой атмо-
сфере выдвигается некий защитник народных масс,
который сначала воюет против мнимых врагов народа,
а затем ввергает в рабство и сам народ: устанавливается
тирания.
Такова в общих чертах платоновская схема (ср. По-
литик. 302 с—303 b). Демократия не предстает в ней
средоточием зла. Вместе с тем не упустим из виду одну
ремарку в платоновском рассуждении, характеризую-
щую отношения между демократическим и его соб-
ственным, идеальным государством. Демократический
строй, говорит Платон, обнаруживает «презрение ко
всему тому, что мы считали важным, когда основывали
наше государство», ибо он «нисколько не озабочен
тем, от каких кто занятий переходит к государствен-
ной деятельности» (Государство. VIII 558 b).
Платон вырос в той социальной среде, представи-
тели которой либо возглавляли демократию (как
Перикл), либо боролись с ней. Это были воистину
сливки общества, выделявшиеся и древностью рода,
и богатством, и культурой. Вот портрет молодого
человека из этого круга: «. . .думаю, — это говорит
обращающийся к юноше Сократ, — никто из присут-
ствующих здесь не смог бы легко указать, какие два
афинских семейства, соединившись, естественно про-
извели бы на свет более доблестное и знатное потом-
ство, чем те, из которых ты происходишь. Ведь по отцу
твоя семья ведет род от Крития, сына Дропида, и
прославлена Анакреонтом, Солоном и многими дру-
126

гими поэтами. . . за свою красоту, добродетель и другие
так называемые дары богов. И со стороны матери
у тебя то же самое: никто на земле не слывет более
красивым и статным мужем, чем твой дядя Пириламп,
многократно ездивший послом к Великому царю и
другим правителям; да и вся семья ни в чем не уступет
никакому другому роду. Поэтому тебе, происходя-
щему от таких людей, подобает быть во всем первым.
Что касается твоего внешнего вида, милый сын Глав-
кона, то мне кажется, ты решительно никому ни в чем
не уступишь; если же ты, как говорит нам Критий,
уродился достойным человеком и по своей рассуди-
тельности и в отношении других своих качеств, то
счастливцем родила тебя твоя мать, мой милый Хар-
мид» (Хармид. 157 е—158 b).
Уместно пояснить, что Хармид — это родной дядя
Платона, двоюродный брат и подопечный Крития.
Не забывает Платон сказать и об их общем родстве
(и тем самым своем) с Солоном, от которого, говорят
нам, в этой семье унаследовали поэтический дар (Хар-
мид. 155 а).
В ту пору, когда Платон достиг самостоятельности
и зрелости, блестящие семейства были безвозвратно
вытеснены с политической сцены. Окрепшему народо-
властию стали нравиться люди попроще. Последним
вождем народа из числа старой знати был Алкивиад
(около 450—404 гг. до н. э.), чья политическая карьера
была поистине феерической и в конечном счете пагуб-
ной для отечества. На афинян в условиях изнуритель-
ной, идущей с переменным успехом Пелопоннесской
войны время от времени находили массовые истерии.
В атмосфере одной из них Алкивиад был отозван от
войска, с которым он отправился в далекую Сицилию,
чтобы предстать перед судом по обвинению в свято-
татстве. Не желая окончить жизнь по решению суда
присяжных, Алкивиад бежал в Спарту, где дал советы,
весьма губительные для дела афинян.* Впоследствии
он вновь оказался на их стороне и по предложению
* Оставшийся командовать войском Никий заведомо усту-
пал Алкивиаду по крайней мере в одном: он не был причастен
к новой образованности, не желал знать теорий Анаксагора (ко-
торого Алкивиад мог видеть в доме своего родственника и опе-
куна Перикла) и в страхе перед лунным затмением упустил шанс
спасти войско (см. Фукидид. VII. 50. 4; Плутарх. Никий. XXIII).
127

Крития (увековечившего свою инициативу в стихах)
был возвращен в город. Спустя несколько лет, в новом
изгнании, он пал от рук убийц, причем в причастности
к убийству подозревались все главные политические
силы того времени.
Алкивиад предпочитал быть любимцем публики,
он умел очаровывать и вождей, и толпу. Те, кто не
был к этому расположен или способен, вели другую
политику. На протяжении короткого времени в Афи-
нах дважды произошли олигархические перевороты —
в 411 и 404 гг. до н. э. Олигархические режимы про-
держались сравнительно недолго и не оставили по
себе доброй памяти. Вот что сам Платон вспоминает
о втором из них:
«Когда я был еще молод, я испытал то же, что
обычно переживают многие: я думал, как только я
стану самостоятельным человеком, тотчас же принять
участие в общегосударственных делах. Да и судьба
некоторых государственных дел, с которыми мне при-
шлось столкнуться, оказалась следующей: так как
тогдашний государственный строй со стороны многих
подвергался нареканиям, произошел переворот, во
главе которого стоял пятьдесят один человек, из них
одиннадцать распоряжались в городе, десять — в Пи-
рее (те и другие наблюдали за рынком и за всем тем,
что нужно было привести в порядок в столице и га-
вани), остальные же тридцать обладали неограничен-
ной властью. Некоторые из них были моими родствен-
никами * и хорошими знакомыми. Они тотчас же
стали приглашать меня в соучастники своих замыслов,
считая это для меня вполне подходящим делом. И если
принять во внимание мою юность, со мной не случи-
лось тогда ничего необычного. Ведь я был убежден,
что они отвратят государство от несправедливости и,
обратив его к справедливому образу жизни, сумеют
его упорядочить. Поэтому я усиленно наблюдал за
ними: что они будут делать? И вот я убедился, что
за короткое время эти люди заставили нас увидеть
в прежнем государственном строе золотой век!» (Письма.
VII 324 b—d).
* Наряду с Критием — Хармид, который был одним из
Десяти. Оба пали в одном сражении (Ксенофонт. Греческая исто-
рия. II. 4.19).
128

Победившая демократия проявила благородство и
политическое благоразумие: была объявлена и в основ-
ном соблюдалась широкая амнистия. Но тут, в 399 г.
до н. э., по обвинению в непочитании отеческих богов
и дурном влиянии на юношество был привлечен к суду
Сократ. Демократический суд проголосовал за смерт-
ную казнь, причем обвинение поддерживал Анит —
один из первых людей в государстве. Так господство
непросвещенного большинства обернулось на сей раз
своей грозной стороной.
Неприятие демократии оставалось, но почва для
политической конфронтации уходила из-под ног: и
потому, что олигархическое движение оказалось раз-
громленным, а олигархические настроения скомпро-
метированными, и потому, что не осталось тех, кто
хотя бы родился при «строе отцов» (главный лозунг
противников демократии), и потому, что в силу ряда
причин руководителями демократии теперь чаще, чем
это было в пору Пелопоннесской войны, становились
люди респектабельные, а интерес афинян к обществен-
ным проблемам меж тем постепенно падал.
«Без друзей и верных товарищей казалось мне
невозможным чего-то достичь, а найти их, даже если
они существовали, было не так легко: ведь наше госу-
дарство уже не жило по обычаям и привычкам наших
отцов, а найти других, новых людей невозможно с за-
видной легкостью. Писаные законы и нравы порази-
тельно извратились и пали, так что у меня, вначале
исполненного рвения к занятию общественными де-
лами, когда я смотрел на это и видел, как все пошло
вразброд, в конце концов потемнело в глазах. Но я не
переставал размышлять, каким путем может про-
изойти улучшение нравов и особенно всего государ-
ственного устройства; что же касается моей деятель-
ности, то я решил выждать подходящего случая.
В конце концов относительно всех существующих
теперь государств я решил, что они управляются плохо;
ведь состояние их законодательства почти что неиз-
лечимо, и ему может помочь разве только какое-то
удивительное стечение обстоятельств» (Письма. VII
325 с-326 а).
Платон, возможно, был одним из первых людей,
осознававших свой конфликт с временем. Его ответ
был во всяком случае оригинальным и притом имевшим
129

великое будущее: усилиями мысли и воображения он
стал последовательно разрабатывать альтернативную
действительность — действительность идеала. Плато-
новский мир идей и социальная утопия «Государства»
явились плодами этой мыслительной работы.*
Государство философов и государство
друзей
Перечислим основные черты идеального государства 1
в том порядке, в каком они резюмированы в «Тимее»
(17 с—19 а).
Люди разделены в нем прежде всего в соответствии
с родом деятельности, причем выделено особое сословие
стражей города, которым предстоит сражаться за всех.
Именно это сословие берет на себя попечение об общих
делах.
Души стражей должны быть одновременно и пыл-
кими, и философическими. Стражам надлежит упраж-
няться «в гимнастических, мусических и прочих на-
уках».
У них нет собственности. Все необходимое они
получают от тех, кого охраняют, кормясь все вместе
от общего стола.
Женщины стражей получают такое же воспитание,
как и мужчины, и разделяют все мужские занятия
вплоть до военных.
Стражи не имеют семьи, все дети считаются, общими,
и никто не должен знать ни своих детей, ни своих ро-
дителей.
Ради обеспечения возможно лучшего потомства
должностные лица прибегают к манипуляции со жре-
бием, чтобы лучшие и худшие сочетались с равными
себе. При этом дети от худших родителей тайно переда-
ются в другую часть города, откуда, впрочем, впослед-
ствии могут быть возвращены. (Таким образом, при-
надлежность к высшему сословию мыслится преимуще-
ственно наследственной, однако по усмотрению прави-
телей возможны и перемещения).
К этому следует добавить только то, что в «Тимее»
упомянуто мельком: в идеальном государстве чрез-
* Пытался Платон и действовать. Он несколько раз активно
включался в сицилийские дела, надеясь увидеть во главе Сира-
куз последователя своей философии.
130

вычайно большое внимание уделяется философской
подготовке стражей-правителей. Собственно, в «Госу-
дарстве» мы находим два конкурирующих образа иде-
ального устройства. Один — двучленный: стражи и
остальные (земледельцы и всевозможные ремесленники),
другой — трехчленный: правители, воины и остальные.
Двучленный, в большей степени соответствующий «Ти-
мею» и «Критию», доминирует в первой половине «Го-
сударства». Здесь стражи и воины, сословие правителей
и сословие стражей — синонимичные понятия (II
574 d; IV 423 с—d); предполагается очевидным, что
начальствовать из числа их «должны те, кто постарше»
(III 412 с), а быт стражей описан наподобие быта воен-
ного лагеря (III 416 d—417 b). Трехчленный вариант
связан со знаменитой платоновской тезой, согласно
которой государством должны управлять философы,
и он разрабатывается в середине сочинения. Здесь
прямо говорится о трех сословиях (IV 436 b), а слова
«стражи» и «воины» начинают обозначать правителей
π их помощников соответственно (IV 434 b). Ближе
к концу «Государства» мы встречаемся со своего рода
синтезом: «наш страж, — говорится здесь, — он и воин,
и философ» (VII 525 b).
Таким образом, утопическое воображение Платона
продуцирует два рода картин, попеременно выступаю-
щих на передний план или отступающих в тень в за-
висимости от проблематики.* В конце концов они легко
примиримы. Правители живут в среде воинов и, оче-
видно, в основных чертах разделяют их образ жизни.
Из этой среды они отбирают молодых людей для соот-
ветствующего воспитания и таким образом готовят себе
помощников и смену. (При этом происхождение пер-
вого поколения правителей остается невыясненным).
Следует иметь в виду, что для Греции регулярная ар-
мия — совершенно не характерный институт. В нор-
мальном греческом полисе армию образовывало опол-
чение самовооружающихся граждан. Единственным
аналогом платоновского государства среди реальных
* В подавляющем большинстве изложений платоновской
политической философии приводится только трехчленный ва-
риант. Действительно, в системе теоретических построений Пла-
тона он занимает большее место. Но если мы хотим продвинуться
в понимании такого мыслителя, как Платон, мы, конечно, не
должны ограничиваться пересказом и систематизацией его до-
ктрин, но следить за движением его мысли и воображения.
131

греческих государств и его важнейшим прообразом
была Спарта. Здесь образующая гражданство «община
равных» обслуживалась закрепощенными земледель-
цами — илотами, а на периферии государства сели-
лись периэки — люди разных занятий, но политически
бесправные. В жизни спартиатов большое место зани-
мали совместные трапезы, совместное воспитание, ори-
ентированное на военную подготовку. Однако в отли-
чие от платоновских стражей спартиаты все же не были
свободны от хозяйственных забот, владели каждый своим
земельным участком, имели свои семьи и, хотя, со-
гласно парадоксальному тезису, развиваемому Плато-
ном, были прирожденными философами (Протагор.
342 а—343 b), философией и науками не интересовались.
С другой стороны, илоты и периэки привлекались
к участию в военных походах. Впрочем, в том усреднен-
ном облике «легенды о Спарте»,2 захватившей грече-
скую публицистику, эти детали могли отступать в тень.
Правда, отправной пункт платоновского устрой-
ства — обособление сословия воинов — восприни-
мался как идея не спартанского, а египетского про-
исхождения. «По-видимому, не теперь и не недавно, —
говорит Аристотель, — политическим мыслителям стала
известна та истина, что государство должно быть раз-
делено на отдельные слои и что военный слой должен
быть отделен от земледельческого. В Египте, а также
на Крите такой порядок существует еще и по настоящее
время, причем, как говорят, в Египте он был установ-
лен законами Сесостриса, а на Крите — Миноса». Чуть
дальше Аристотель уточняет: «царствование Сесостриса
по времени значительно предшествует царствованию
Миноса» (Политика. 1329а—1329b).
О разделении населения Египта на семь слоев в со-
ответствии с занятиями и об обособлении при этом вои-
нов пишет уже Геродот (II. 164—166). Современник и
в определенном смысле соперник Платона Исократ обыг-
рывает эту тему в «Бусирисе»: Бусирис «разделил всех
граждан в соответствии с их занятиями, поставив од-
них на жреческие должности, другим вверил полезные
промыслы, третьих обязал заниматься военным де-
лом» (XI. 15). Здесь же Исократ говорит о подражании
спартанцев египтянам, отчасти сближая, отчасти про-
тивопоставляя их установления: «В Спарте, как и
в Египте, гражданин, будучи обеспечен необходимым,
132

не пренебрегает своими обязанностями перед обще-
ством и может посвятить себя войне и походам, а не
добывать средства к жизни другими занятиями. Од-
нако в Лакедемоне эти установления имеют тот недоста-
ток, что спартанцы, все поголовно став воинами, счи-
тают себя вправе захватывать чужое, египтяне же жи-
вут так, как должны жить люди, не пренебрегающие
своей собственностью, но и не посягающие на чужую.
Различие между этими двумя государствами можно по-
нять из нижеследующего: если мы все станем подражать
жадности и праздности спартанцев, то сразу же и по-
гибнем — как вследствие недостатка средств к суще-
ствованию, так и в результате войн друг против друга.
Если же мы захотим жить по законам египтян и при-
мем решение, чтобы одни работали, а другие охраняли
плоды их трудов, то можно думать, что мы заживем
счастливой жизнью, владея каждый своим имуществом»
(XI. 18-20).
Близость этого отрывка важнейшим платоновским
мыслям бросается в глаза. Скорее всего, он с ними и
связан. Ведь чуть выше Исократ замечает: порядок под-
держания царской власти и всего государственного
устройства у египтян столь хорош, что те из философов,
которые берутся рассуждать об этих предметах и при-
том пользуются доброй славой, отдают предпочтение
государственному строю Египта (XI. 17).
Хотя «Бусирис», возможно, был написан до того,
как «Государство» было опубликовано или даже соз-
дано, Исократ, конечно, мог слышать о рассуждениях
Платона. Подозревать же в словах Исократа намек
именно на этого философа тем уместней, что в начале
«Бусириса» речь идет о Сократе и тех, «кто обыкно-
венно хвалит его» (XI. 5—6; ср. 29, где за словами
о Пифагоре прозрачный намек на ситуацию вокруг Со-
крата).
Вспомним, и Крантор сообщает о людях, утверждав-
ших, будто платоновское государственное устройства
попросту списано с египетского. Платон в «Тимее»
изящно отшутился от этих нападок. По словам Солона
и жрецов, выходит, что египетские порядки — остаток
того правильного строя, который был некогда учреж-
ден при участии самой Афины, и в ее городе — Афи-
нах — введен на целое тысячелетие раньше, чем
в Египте (23 е—24 с).
133

В качестве теоретического принципа обособление
слоя воинов выдвинул уже автор первого рационалисти-
ческого проекта государственного переустройства Гип-
подам Милетский (середина V в. до н. э.). Однако,
разделив граждан на ремесленников, земледельцев и
защитников государства, он предполагал всем им предо-
ставить участие в управлении (Аристотель. Политика.
1267 b и след.), что с точки зрения Платона было бы
чистым абсурдом.
В самом деле, согласимся с Платоном, что его го-
сударство противостоит всем современным ему полити-
ческим устройствам. Добавим, что оно является анти-
тезой всей цивилизации, основанной на самоопределе-
нии обладающих политическими правами, живущих от
своих средств и самовооружающихся граждан. Но вме-
сте с тем и прежде всего платоновский проект — анти-
теза демократии. Ведь его политическая суть — в пол-
ном устранении от власти земледельцев, ремесленни-
ков и, если они есть, торговцев. Эти слои не только не
наделены какими-либо правами принимать участие в уп-
равлении государством, но и разоружены, тогда как
стражам рекомендуется расположить свой лагерь таким
образом, «чтобы удобнее было держать жителей в по-
виновении в случае, если кто не пожелает подчиняться
законам» (Государство. III 415 d—е). Платоновская
справедливость, положенная в основу идеального го-
сударства и выражающаяся в принципе «заниматься
своим делом» (IV 433 а), противостоит демократическому
принципу общего доступа к политическим решениям.
В идеальном государстве «жалкие вожделения большин-
ства подчиняются разумным желаниям меньшинства»
(IV 431 с—d). Проблему демоса Платон решил ра-
дикально: в идеальном государстве лучшие люди не
только не зависят от некомпетентной толпы, но даже ли-
шены неудовольствия от встреч с нею — живут они
порознь.
Взамен они должны быть мудрыми и доброжелатель-
ными по отношению к народу. То, что они философы,—
находка не только в плане оправдания сосредоточения
в их руках всей полноты политических решений.
По своему опыту Платон знает, что для людей, увлечен-
ных познанием, этот вид деятельности может быть
столь интересен, что они скорее, чем кто-либо другой,
готовы отречься от алчности, суетной погони за удо-
134

вольствиями, а также в меньшей степени обращать
внимание на то, что даже им, правящему слою, в сущ-
ности не предоставлено выбора образа жизни.
Сходным образом обстоит дело и с другим лейтмоти-
вом: стражи-друзья, у которых все общее. Именно в кол-
лективе друзей менее всего тягостен недостаток личной
свободы, которым приходится оплачивать коллектив-
ную независимость от толпы и руководство ею, обре-
тенное не по праву сильного, а «по справедливости».
В «Государстве» упор сделан на философии, в «Критии»,
где описывается отдаленная эпоха, — на дружбе.
Впрочем, здесь не место подробно обсуждать пла-
тоновский проект и платоновскую политическую фило-
софию. Этот экскурс нам нужен был для того, чтобы от-
ветить на некоторые вопросы, непосредственно связан-
ные с историей Афин и Атлантиды. Первый из них —
роль Крития.
Критий
Твой облик грозен. На твоем лице
Читается привычка к власти. Виден
Из-под твоих изодранных снастей
Корабль могучий. Кто же ты такой? *
Шекспир. Кориолан
Платон воплощает свое идеальное государство в исто-
рии, находит ему место не где-нибудь, а в своем же
отечестве, повествует о его героической и удивитель-
ной войне с царями Атлантиды: такой рассказ надо
было вложить в уста достойного человека. И вот таким
человеком оказывается Критий — один из вождей
Тридцати. Но разве Платон не был возмущен правле-
нием Тридцати тиранов? Разве не был шокирован,
в частности, тем, как правители пытались втянуть Со-
крата в соучастники своих преступлений (Письма»
VII 324 е—325 а)? И если Сократ, конечно, не принял
никакого участия в творившихся тогда беззакониях,
тем не менее, когда четыре года спустя он предстал
перед судом, ссылки на его былые приятельские от-
ношения с Критием оказались действенным орудием
* Перевод Ю. Корнеева.
135

обвинения (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе.
I. 2. 12; Эсхин, Против Тимарха. 173). Как все это сов-
местить?
Некоторые, в том числе весьма авторитетные уче-
ные, решают этот вопрос просто: Критий наших диа-
логов не тот Критий, а соименный ему его дед.3
Но это решение неубедительно. Единственное, что
всерьез можно привести в его пользу — это хронологи-
ческие трудности, Солон уже в 594 г. до н. э. выступил
как реформатор, тирания Тридцати приходится на
404—403 гг. до н. э. — может ли друг Солона Дропид
быть прадедом Крития-тирана?
На самом деле это вопрос о родословных семьи Пла-
тона и Крития, о том, кто такие Дропид и Критий, упо-
минаемые в стихах Солона, и, наконец, Солона ли?
Платон, похоже, сам здесь чувствует затруднение.
Во всяком случае он старается максимально растянуть
возрастную дистанцию между двумя Критиями, де-
дом и внуком: «в те времена нашему деду было, по соб-
ственным его словам, около девяноста лет, а мне —
самое большее десять» (Тимей. 21 а—b). Эта справка
о возрасте обоих в момент передачи сказания не может
иметь никакого иного смысла, как подтянуть генеало-
гию из четырех поколений к времени Солона. Не ис-
ключено даже, что это фикция и что Платон созна-
тельно опускает два поколения — ведь схема из шести
поколений неизбежно вносила в передачу сказания но-
вые звенья и делала ее громоздкой и неправдоподобной.
А что рассказчик все-таки Критий-тиран — в этом мы
сейчас постараемся убедиться.
В «Тимее» Критий охарактеризован как человек,
равно причастный и философским, и государственным
занятиям. Это полностью соответствует нашим сведе-
ниям о Критии-тиране, но не о его деде. Причем в ка-
честве такого человека Критий представлен в паре с Гер-
мократом.4 Это предполагает относительную симметрию
между ними и в отношении известности, и в отношении
возраста. То и другое подходит Критию-младшему и
только ему. К тому же оба, Критий-младший и Гермо-
крат, пали в борьбе с народной партией.
Критий выведен еще в двух платоновских диало-
гах — «Хармиде» и «Протагоре». В первом из них он
назван сыном Каллесхра, двоюродным братом и опе-
куном Хармида; он приятель Сократа и человек од-
136

ного с ним поколения, это Критий-младший. Как и
в «Тимее», он охарактеризован здесь человеком, при-
частным философии (161 b—с). В «Протагоре» Критий,
сын Каллесхра, выступает в паре с Алкивиадом, кото-
рому посвящал стихи и о возвращении которого хло-
потал опять-таки Критий-младший. Что же, в «Тимее»
без всяких пояснений другой Критий? Все знают, что
Сократ поддерживал общение с Критием-тираном,
а здесь он ведет беседу с его дедом?
Наконец, вывести Крития-старшего было бы худо-
жественно слабым решением. В этом нет смысла, это все
равно, что написать «некто» — что невыразительно и
само по себе и тем более неуместно там, где инсцениру-
ется передача «подлинного» придания. А вот когда об
идеальном государстве рассказывает вождь самого ужас-
ного правительства, о великом патриотическом под-
виге — политик, опиравшийся на спартанский гарни-
зон, это интересно, остро и в той мере, насколько это
нужно, достоверно.
Разумеется, подобного рода мотивов было бы недо-
статочно. Попробуем вскрыть и другие.
Родство Платона с Критием, безусловно, могло
иметь значение. «Хармид» и «Тимей» дают ясно почув-
ствовать, что семейная репутация и семейная гордость
занимают Платона. Эволюции творчества Платона со-
путствует одна любопытная тенденция: участниками
диалогов все меньше становятся оппоненты и все
больше — свои, не только философские единомышлен-
ники, но и подставные лица и, наконец, близкие.
Так, главными собеседниками Сократа при обсуждении
проекта идеального государственного устройства явля-
ются Главнон и Адимант — родные братья Платона.
Впрочем, каким Критий изображен у Платона?
Он лишен каких-либо карикатурных или явно оттал-
кивающих черт. Он умный и уважаемый человек.
В то же время он нетерпелив, самолюбив, хочет выгля-
деть правым (Хармид. 162 с, 169 с). Критий отрекается
от своего определения рассудительности, высказан-
ного за него Хармидом, видя скептическую реакцию»
Сократа, но потом не без раздражения вступает в бой
(161 с и след.). Все же Критий способен оценить чу-
жой ум и, несмотря на задетое самолюбие, приказы-
вает — именно так, — чтобы Хармид неотступно сле-
довал за Сократом. Его готовность энергично распоря-
i37

жаться, подчеркнутая в конце «Хармида» (176 b—d),
в смягченном виде выступает и в «Протагоре» (336 е).
М. С. Соловьев, один из переводчиков «Хармида», спра-
ведливо усматривает в характеристике Крития осторож-
ную и художественно исполненную апологию: Критий —
человек недурной, но честолюбивый и избалованный
похвалами, неспособный в достаточной мере сдержи-
вать свое самолюбие и раздражительность в споре с лю-
бимым родственником и чтимым другом — что же тогда
удержит его в злоупотреблении властью против явных
врагов? Критий не такое уж чудовище, а в том, что
он действительно сделал много дурного, менее всего
повинен Сократ.6
Эффект реабилитации достигается и в «Тимее»:
да, Критий и Сократ связаны, да, они обсуждали проб-
лемы государственного устройства, но можно ли в их
рассуждениях усмотреть хотя бы намек на несправед-
ливость и насилие?
Анализируя фрагменты сочинений Крития, мы
могли бы выявить черты идейного сходства и, возможно,
идейной преемственности между ним и Платоном.
Но это зыбкая почва, тем более что нет недостатка и
в важных различиях. К сожалению, слишком мало
уцелело от «политий» Крития — сочинений, посвящен-
ных государственным устройствам различных греческих
государств. С определенностью мы можем сказать
только то, что Критий выступил апологетом спартан-
ского строя. Учитывая влияние «легенды о Спарте»
на платоновский идеал, это не так мало. Однако мы
должны вновь вспомнить характеристику Крития,
объясняющую то, почему именно ему подобает произ-
нести «похвальное слово мужам и государству»: рав-
ная причастность философии и государственной дея-
тельности (Тимей. 19 d—е). Но на государственном
поприще видную роль Критий сыграл лишь однажды.
Нам никуда не уйти от того, что история Афин и Ат-
лантиды вложена в уста Крития не вопреки тому, что
он стоял во главе Тридцати тиранов, а в связи с этим.
Мы должны предполагать определенную асимметрию
между отношением Платона к режиму Тридцати в целом
и позиции Крития, а кроме того, должны взвесить,
столь ли однозначна его оценка этого режима, как это
может показаться на первый взгляд.
В самом деле, Платон мельком замечает, что для раз-
138

гула мести были некоторые основания (Письма. VII
325 b).* Еще важнее его ожидания — он полагал, что
новое правительство обратит город от несправедливого
образа жизни к справедливости (VII 324 d).
Были ли эти ожидания беспочвенными с самого на-
чала? Крития и его друзей принято считать совершенно
беспринципными людьми. Общую точку зрения на них
удачно выразил французский историк Эдуард Виль.
Трудно сказать, пишет он, какими идеями были дви-
жимы эти люди, но кажется, что ненависть, злопамят-
ство и жажда бесконтрольной власти заменили им док-
трину. Их глава Критий напоминает Алкивиада, но
без его гениальности: аристократ высокого ранга, бле-
стящий интеллектуально и вместе с тем бесплодный,
пропитанный аморальностью, которая освобождала его
от всякой щепетильности, и жестокостью, которая
толкала его на любые насилия, этот засвидетельствован-
ный нигилист демонстрирует ту степень разложения,
до которой доходило гражданское чувство афинян
в определенных кругах. В сравнении с Критгем какой-
нибудь демагог Клеофонт выглядит добродетельным
человеком, а изворотливый Ферамен — мечтателем.6
Как видим, точки зрения Платона и большинства
современных историков не совпадают. Однако прав,
на мой взгляд, Платон. Можно показать, что деятель-
ность Тридцати тиранов отнюдь не сводится к разгулу
беспринципного экстремизма и заботе о сохранении
власти, но являет нам также попытку радикальных
социально-политических реформ, продиктованных не
сиюминутными заботами, но программой теоретиче-
ского характера, причем инициатором этой программы
был Критий.
Тридцать были избраны как законодательная кол-
легия, учреждающая новую конституцию. Они должны
были написать законы, по которым будет управляться
государство; подчеркивалось, что это будут «законы
отцов» (Ксенофонт. Греческая история. II. 3. 2).
* Эти слова должны быть отнесены и к Критию, который за
несколько лет до переворота подвергся изгнанию (ср. Ксено-
фонт. Греческая история. II. 3. 15). Любопытно, что народный
вожак Клеофонт в своих нападках на Крития использовал стихи
Солона (Аристотель. Риторика. 1375b). Платон, похоже, это хо-
рошо запомнил!
139

Каковы были основные преобразования, осуществ-
ленные правительством Тридцати?
Они провели реформу судопроизводства, лишившую
суд присяжных политического значения, а также ре-
форму частного права — так, чтобы сократить число
поводов для судебных тяжб.
Они за бесценок отдали на слом корабельные верфи.
В качестве символического жеста ораторскую трибуну
на Пниксе (месте народного собрания), обращенную
к морю, они повернули в сторону материка, полагая,
что «господство на море рождает демократию» (Плутарх.
Фемистокл. XIX). В силу той же политики они позво-
лили себе бесцеремонно грабить метэков (переселенцев,
не имеющих в Афинах политических прав), не боясь
экономических последствий ссоры с этим преимущест-
венно торговым слоем.
Число граждан они ограничили тремя тысячами.
Остальные были разоружены. Доступ в город им был
закрыт, однако бегство за пределы Аттики считалось
преступлением. *
Каким образом и какого сорта людьми все это про-
водилось в жизнь — тут источники единодушны.
Но бросим отвлеченный взгляд на то, что как бы полу-
чилось в результате. Столица Аттики занята сословием
воинов, которые селятся отдельно от прочего населе-
ния, берут на себя труд по охране его и им управляют.
Земледельцы и ремесленники селятся вокруг, а пороч-
ная морская экспансия и, по возможности, морская
торговля изгнаны из государственной жизни. Это же
допотопные Афины, как о них Солону поведали египет-
ские жрецы!
Конечно, здесь нет общности имуществ, детей и
женщин, нет одинакового воспитания полов, но это
как раз то, от чего Платон готов отказаться во «втором
по совершенству» государстве «Законов». Это то, что
* Вспомните, обращается к афинянам Лисий, «как вы были
изгнаны из отечества, которое оставили вам предки, а когда вы
покинули родину, они требовали от городов вашей выдачи»
(XII. 95). Данные Ксенофонта и Лисия — свидетелей собы-
тий — позволяют заключить, что закрытие города произошло до
начала вооруженных действий оппозиции и никак не связано
с паникой (как можно подумать на основании Диодора и Юстина).
Это была не реакция на опасность, а мера но запланированному
устроению государства.
140

относится к жизни самих стражей, тогда как общая
схема государственного устройства здесь в наличии:
четкая социальная стратификация с соответствующим
распределением политических функций и прав и со-
ответствующим типом расселения.
Что в основу этой программы были положены, как
предполагалось, нравственные цели (о которых в своем
письме вспоминает Платон), не подлежит сомнению.
Это хорошо запомнилось афинянам! Когда Тридцать
пришли к власти, сообщает менее всего склонный их
идеализировать Лисий, они говорили, что следует очи-
стить город от бесчестных людей, «а остальных граждан
направить на путь добродетели и справедливости»
(XII. 5). У Ксенофонта, прося о присылке спартанского
гарнизона, Тридцать мотивируют это желанием устра-
нить порочных людей и привести в порядок государ-
ственное устройство (Греческая история. II. 3. 13).
Ироническое замечание Ферамена, приведенное этим
историком (II. 3. 19), также предполагает претензию
Крития и его единомышленников наделить политиче-
скими правами только «совершенных» граждан.
Очень важный мотив — «спиной к морю».
«Близость моря, — говорит Платон, — хотя и да-
рует каждый день усладу, но на деле это горчайшее со-
седство. Море наполняет страну стремлением нажиться
с помощью крупной и мелкой торговли, вселяет в душу
лицемерные и лживые привычки, и граждане стано-
вятся недоверчивыми и враждебными как друг по от-
ношению к другу, так и к остальным людям» (Законы.
IV 705 а).
Фемистокл, Кимон, Перикл, о которых говорят, что
они сделали город великим, на деле, набив его «гава-
нями, верфями, стенами, податными взносами и про-
чим вздором», забыв о рассудительности и справедли-
вости, превратили его в «гнойную опухоль» (Горгий.
518 е-519 а).
Платон даже готов противопоставлять сухопутные
сражения греко-персидских войн морским, в том числе
Саламинской битве: первые, утверждает он, сделали элли-
нов лучше, а те — нет (Законы. IV 707 b—с). В госу-
дарствах, обязанных своими силами флоту, говорит он,
«почести достаются вовсе не лучшему из воинов: ведь
там, где победа зависит от кормчих, пентеконтархов и
гребцов, то есть от людей различных и не слишком
141

дельных, вряд ли кто-нибудь сможет надлежащим об-
разом распределить почести. А если государство этого
лишено, может ли быть правильным его строй?» (707
а-b).
Платон, однако, не хочет сказать еще и о том, о чем,
ничуть не стесняюсь, говорили публицисты двух пред-
шествующих поколений: «. . .справедливо в Афинах
бедным и простому народу пользоваться преимуще-
ством перед благородными и богатыми по той причине,
что народ-то как раз и приводит в движение корабли
и дает силу государству — именно кормчие, началь-
ники гребцов, пятидесятники, командиры носа, кора-
бельные мастера — вот эти-то люди и сообщают го-
сударству силу в гораздо большей степени, чем гоп-
литы и знатные и благородные» (Псевдо-Ксенофонт.
Афинская полития. I. 2).
В отличие от Платона, который стремится исходить
из общечеловеческих категорий, автор приписанной
Ксенофонту «Афинской политии» хладнокровно рас-
сматривает политические вопросы с классовой точки
зрения: он-то считает демократию свинством, но афин-
ский народ со своей стороны поступает последовательно»
Что касается людей, пришедших к власти в 404 г. до
н. э., то они, с одной стороны, не стеснялись, не це-
ремонились и откровенно заявляли о своей враждеб-
ности к демократии и соответственно морской политике.
Но, с другой стороны, пустить верфи на слом значила
вообще отказаться от притязаний на роль влиятельной
державы, ибо на суше афиняне уступали в силе не
только спартанцам, но и соседям-беотийцам, будучи
примерно вровень с большинством прочих греков.
Такой шаг, касающийся судьбы всего государства,
требовал более основательной мотивировки, чем не-
нависть к народу. И эта мотивировка могла быть только
в том же духе, что и слова Платона в «Горгии»: следует
заботиться не столько о том, чтобы государство было
большим, сколько о том, чтобы в нем царила справед-
ливость.
Такого рода ход мысли засвидетельствован в одном
из фрагментов Крития. Он писал о Кимоне, уговорив-
шем афинян оказать помощь спартанцам, когда те после
случившегося в Спарте землетрясения вынуждены
были справляться с восставшими илотами, что тот
«пользу спартанцев поставил выше усиления отечества»
142

(Плутарх. Кимон. ХVI=Критий. Фр. В 52 Дильс).
Зная об отношении Крития к Спарте и к Кимону, ве-
ликодушию которого он хотел бы подражать (фр.
В 8 Дильс), мы не можем допустить, что это сказано
в осуждение. Следовательно, речь идет о предпочти-
тельности справедливого решения, хотя бы это и зна-
чило упустить шанс усилиться за счет другого.
По своей проблематике к публицистике V в. до н. э.,
возможно к Критию, должно восходить следующее за-
мечание Плутарха. Рассказав о том, как командование
общегреческим флотом перешло от спартанцев к афи-
нянам, он пишет: «И тут Спарта на деле доказала свое
замечательное здравомыслие. Когда лакедемоняне по-
няли, что слишком большая власть портит их воена-
чальников, они добровольно отказались от главенства
и перестали посылать на войну командующих, пред-
почтя господству над всей Грецией мудрую воздержан-
ность граждан и верность их отеческим обычаям» (Ари-
стид. ХХШ).
Таким образом, и эта чрезвычайно важная для Пла-
тона мысль, скорее всего, присутствовала в комплексе
замыслов Крития и Тридцати.
Надо сказать, что на программе Тридцати сильно
отразилось увлечение Спартой. Переворот готовил ко-
митет пяти эфоров* (одним из них был, конечно, Кри-
тий); число правителей — тридцать, вероятно, не слу-
чайно совпадает с числом членов спартанской геру-
сии, состоящей из двадцати восьми геронтов и двух ца-
рей. Установленное новыми законами число граждан —
три тысячи — предполагает, что коллегия Тридцати
должна была из временного органа стать постоянным.
Наконец, все не вошедшие в список трех тысяч были по-
ставлены в положение, напоминающее спартанских
периэков — и в отношении прав, и в отношении рас-
селения.7 Целенаправленное подражание Спарте ясно
указывает на наличие в деятельности Крития и его
сторонников теоретического начала (чтобы угодить
спартанцам, это было не нужно, скорее могло даже вы-
звать опасения). Лаконофильство здесь органично со-
четалось с кругом идей относительно необходимости
реставрации «строя отцов» (что и было официально
* Пять ежегодно избираемых эфоров были в Спарте высшими
должностными лицами.
143

провозглашенным содержанием законодательной дея-
тельности Тридцати). Народ, живущий по деревням, —
это считалось приметой доброго старого времени.
Источник Плутарха, как кажется, восходящий к V в.
до н. э., приписывает «древним афинским царям» со-
знательное намерение «отвлечь жителей от моря и при-
учить их к жизни земледельцев, а не мореплавателей.
Поэтому они распустили басню, будто Афина, споря
с Посейдоном из-за этой страны, показала судьям мас-
лину и победила» (Фемистокл. XIX).
На важную роль Крития в программе, осуществляе-
мой Тридцатью, указывает ряд признаков. Во-первых,
его непосредственное (совместно с Хариклом) руковод-
ство делами. Далее, из числа Тридцати только он изве-
стен как значительный писатель, в частности автор со-
чинений о государственных устройствах. Хотя увле-
чение Спартой в оппозиционных демократии кругах
было едва ли не всеобщим, именно Критий выступил
как писатель — апологет спартанского строя, доста-
точно яркий для того, чтобы вызвать полемическую
реакцию Либания спустя почти восемьсот лет (Критий.
Фр. В 37 Дильс)! И если спартанский полководец
Лисандр во многих городах поставил у власти «корпо-
ративные тирании» наподобие Тридцати, то в них всюду
было по десять правителей, тридцать — местная ини-
циатива (правда, связанная с расстановкой сил внутри
олигархического лагеря). Случайность или нет, но
сформированное на следующий день после гибели Кри-
тия новое правительство состояло из десяти человек.
Наконец, Платон приводит и обсуждает в «Хар-
миде» определение σωφροσύνη — «рассудительности», при-
надлежащее Критию. Оно гласит: «заниматься своим
делом (τό τα εαυτου πράττειν)» (161 b). Сократ, в своей
обычной манере разоблачая претензию на готовое зна-
ние, выявляет трудности, вытекающие из такого опре-
деления. Он называет его загадочным и предполагает,
что давший его подразумевал не совсем то, что произ-
нес. Мы можем позволить себе не вникать в тонкости
платоновской диалектики. Нам важно то, что здесь
обсуждается качество, определяющее верное поведе-
ние. Ведь «рассудительность» — это лишь условный
перевод греческого слова σωφροσύνη, не имеющего рус-
ского эквивалента. Если «рассудительность» соединить
с «благочестием», то этого достаточно для характерна
144

стики правильного отношения к вещам. Если «рассу-
дительность» поставить рядом со «справедливостью» —
это будет об одном и том же, только немного с разных
сторон, эти слова — почти синонимы.
Так вот, мы знаем, как Критий определял рассу-
дительность. А теперь вспомним, как Платон определял
справедливость — краеугольный камень правильного го-
сударственного устройства: «заниматься своим делом
(τό τα αυτοϋ πράττείν) и не вмешиваться в чужие» (Госу-
дарство. IV 433 а).
Рассудительно это или справедливо, но сам принцип
положен в основу и государства Платона, и государства
Крития.
Что касается аморализма нашего тирана, то, ко-
нечно, нелегко назвать высокоморальным человеком
инициатора стольких казней. Но его литературное на-
следие показывает, что морализм ему отнюдь не чужд.
Он обвиняет поэта Архилоха в бесстыдстве (фр. В 44
Дильс), разоблачает Фемистокла и Клеона, нажившихся
на общественных делах (фр. В 45 Дильс), герой его
трагедии «Радамант» отвергает ложные соблазны, пред-
почитая им «добрую славу» (фр. В 15 Дильс), а герой
«Пирифоя» говорит о «цепях чести», приковывающих
его к попавшему в беду другу крепче, чем медь (фр. В 20
Дильс).8 Даже в речи Крития у Ксенофонта (что близка
к произнесенной в действительности) политический
цинизм соединяется с пафосом товарищества и верности
намеченным целям (Греческая история. II. 3. 24—34).
Критий в древности считался атеистом (в глазах,
позднего Платона — наихудшая репутация). Однако,
судя по сохранившимся фрагментам, Критий, отвергая
традиционную религию как выдумку, утверждал, что
вселенная была упорядочена неким божественным-таки
началом, а именно — Временем (фр. В 18, 19, 25,
Дильс).
Относительно бесцеремонности, с которой Критий
разделывался с врагами и кем бы то ни было, источники
слишком единодушны, чтобы отрицать ее. Все же и
здесь не могло обойтись без преувеличений. После вос-
становления демократии многим приходилось в том
или ином виде давать отчет, что они делали во время
переворота. Критий был мертв, и было очень удобно
списать на него все злодеяния. Во всяком случае его
деятельность должна была заключать в себе нечто такое,
145

что послужило бы достаточным противовесом кровавым
акциям, к которым он так или иначе был причастен,
чтобы Платон вложил в его уста историю Афин и
Атлантиды, а Аристотель считал бы уместным состав-
ление похвального слова (!) в честь Крития (Риторика.
1416b).
Четверть века спустя после капитуляции Афинский
морской союз был восстановлен. Это означало новое
усиление демоса, новые расходы для богатых, новую
конфронтацию со Спартой, новые взрывы патриотиче-
ских чувств, изгнания и казни разочаровавших полити-
ков и полководцев. В отношении к возрождению мор-
ского могущества Афин позиции ведущих афинских
интеллектуалов разошлись. Исократ искал выход из
всех проблем в общегреческом походе на Восток, и
афинская гегемония на море в этих планах занимала
важное место. В «Панегирике» он дает решительный
отпор критикам афинских притязаний. Интересно, кто
они. Это люди, которые «добились того, что преступле-
ния, совершенные их предшественниками, кажутся
незначительными», которые, «утверждая, что они подра-
жают лакедемонянам, поступали противоположным
образом», которые «довели нас до крайнего ожесточе-
ния» и «в течение трех месяцев без суда убили больше
людей, чем наш город осудил за все время своей власти»
(IV. 110—114). Понятно, что речь идет о людях вроде
Крития.
Для Платона наполнить город гаванями, верфями,
стенами значит сделать его больным. Напротив, особое
возмущение Исократа вызывает то, что Тридцать тира-
нов продали на слом за три таланта верфи, стоившие
городу не менее тысячи. Это он говорит уже в «Ареопа-
гитике» (VII. 66). И в весьма примечательном кон-
тексте.
«Ареопагитик» создан в те же годы, что и «Тимей» и
«Критий». Он начинается с того же, чем «Критий»
кончается: с предупреждения, что кажущееся могуще-
ство, если оно покоится на дурной основе, может быстро
обернуться величайшими бедами. И он посвящен тому
же, чему посвящена половина «Крития»: описанию
доброго старого времени Аттики при другом, правиль-
ном государственном строе.
Однако Исократ не опускается так далеко в глубь
146

веков. Объявленный им идеал — демократия, в том
виде, как она была учреждена Солоном и восстановлена
Клисфеном. На деле он описывает нечто иное, то, что
демократией можно назвать постольку, поскольку народ
здесь, как предполагается, никто не обижает; во всяком
случае он рисует картину, дающую ему основание от-
межеваться от олигархии Тридцати. Как бы то ни было,
идеал объявлен им достаточно определенно. Доказа-
тельство своей правоты Исократ видит в следующем:
при этом государственном устройстве «люди совершили
множество великих и прекрасных подвигов, заслужили
славу у всего человечества и с общего согласия эллинов
стали вождями Эллады» (VII. 17).
Сходным образом платоновский Критий завершает
свой рассказ об афинянах: «Так они обитали здесь —
стражи для своих сограждан и вожди для всех прочих
эллинов по доброй воле последних. . . Такими они были
и таким образом они справедливо управляли своей
страной и Элладой; во всей Европе и Азии не было
людей более знаменитых и прославленных за красоту
тела и за многостороннюю добродетель души» (Критий.
112 d—e). О подвигах же афинян, «которые прекраснее
всего, что нам известно под небом», сказано уже
в «Тимее».
Насколько изумительнее подвиги древних афинян,
настолько выше и их государственное устройство.
И даже много более того. Поздний Платон не согласен
признать, что поколение победителей при Марафоне и
Саламине жило при хорошем государственном устрой-
стве. Самое большее — его можно назвать недурным,
да и страх перед персами содействовал повиновению
законам и взаимному согласию (Законы. III 698 b—с).
Ведь это было устройство, чреватое последующей
печальной трансформацией. Если бы Мильтиад и
Фемистокл, победители при Марафоне и Саламине,
были хорошими политиками, они сделали бы граждан
лучше. Но, как видно, им это отнюдь не удалось, если те
одного постановили сбросить в пропасть, а другого
отправить в изгнание (Горгий. 516 d—е). Но люди не
замечают корней зла и винят тех политиков, при кото-
рых разразится бедствие, а не тех, кто подготовил для
него почву (519 а). Нет, ни полудемократия, ни четверть-
демократия не приведут к благу. Государство должно
быть основано на принципиально иных, философских
147

принципах. И одно из практических правил, выте-
кающих из этих принципов, — прочь от моря! И едва ли
не единственный из афинских государственных деятелей,
кто хорошо понимал это, — Критий.
Итак, выбор в качестве рассказчика Крития обуслов-
лен соединением нескольких мотивов. Тем, что он менее
всего производит впечатление подставного лица, а его
семья связана с Солоном, действительно бывавшем
в Египте, желанием реабилитировать его в глазах
современников и потомков, а также отдать ему дань
признания. Наконец, это вызов в полемике с теми, кто,
как Исократ, легкомысленно хлопочет о морском мо-
гуществе города и чает уговорить афинскую демокра-
тию стать более умеренной и разумной.
И теперь мы можем уверенно ответить на вопрос,
почему Платон не довольствуется тем, чтобы назвать
Атлантиду огромным островом, но дважды и со всей
определенностью заявляет, что она по размерам больше
Азии и Ливии вместе взятых (Тимей. 24 е; Критий.
108 е). Ксеркс повел на Элладу «все народы и весь флот
Азии» (Геродот. VII. 9). В его войске были не только
азиатские народности, но и ливийцы и эфиопы, а егип-
тяне поставили двести кораблей (Геродот. VII. 69, 71,
86, 89). Эта сила была отражена Элладой, причем
афинянам в этом подвиге принадлежала выдающаяся
роль. И Платон излагает сюжет борьбы Афин с Атланти-
дой так, чтобы всякий вспомнил о великой войне
с Персией.* С удовольствием патриота он делает подвиг
исторических Афин как бы предназначенным по при-
роде. Но коль скоро сопоставление возникло, Платон
сразу же вводит неоспоримое доказательство того, что
подвиг древних афинян, живших при правильном
государственном устройстве, был еще значительней —
они сокрушили еще более обширную империю, еще
более мощную силу.**
* Ср. платоновское описание греко-персидского противо-
борства в «Менексене» (о чем шла речь в начале главы II) и
«Законах» (III 698 b—699 b).
** Во флоте Ксеркса было тысяча двести семь кораблей (Ге-
родот. VII. 89; Эсхил. Персы. 339 и след.; ср. Платон. Законы.
III 699 b), и именно тысячу двести кораблей в Атлантиде сна-
ряжает только одна из десяти областей (Критий. 119 b)!

Глава VI. Афины и Атлантида:
характер антитезы
Вот два изображенья: вот и вот.
На этих двух портретах — лица братьев.*
Шекспир, Гамлет
«Полная противоположность»
Из двух государств, вступивших некогда в великое
противоборство, одно, говорят нам, — Афины — в точ-
ности соответствовало идеалу, представленному в «Госу-
дарстве», другое же — Атлантида — было совсем иного
рода. Каково соотношение двух картин?
Ясно, что противоборствующие государства должны
быть непохожи друг на друга. Ясно, что справедли-
вому, правильно устроенному государству должно
противостоять нарушающее справедливость и откло-
няющееся от образца. Но в чем и в какой степени?
Наиболее принятой является точка зрения, согласно
которой Атлантида изображается как полная противо-
положность здорового государства.
С особой экспрессивностью это противопоставление
описывает Карл Райнхардт.1 В «Критии», отмечает он,
может быть прослежено единство государственного
устройства и ландшафта. Ландшафт древней Аттики
«героичен». Страна и способ расселения образно выра-
жают сущность государства. Округ стражей, с гимна-
сиями и помещениями для совместных трапез, предстает
одновременно и как место действия, и как выражение
их добровольно отграниченного, возвышающегося над
согражданами героического коммунизма. Крестьяне же
здесь — настоящие крестьяне, как и страна — настоя-
щая и щедрая. С другой стороны, Атлантида предстает
громадой. Благодаря искусственному орошению ее
жители снимают два урожая в год. Естественная
правильность границ подчеркнута искусством. Рав-
* Перевод Б. Пастернака.
149

нина — правильный многоугольник, город — круг. На
систему указывают и приводимые точные измерения.
Здесь изобилие, роскошь, блеск — совсем не похожие
на простоту жизни в Пра-Афинах; торговля, о которой
там и не помышляют. В Атлантиде — стены, покрытые
золотом и бронзой; в Афинах — единственно садовая
ограда вокруг акрополя. Течение источников в Атлан-
тиде упорядочено посредством искусства, построены ку-
пальни, каждая имеющая свое устройство и свое
название. Царям Атлантиды, чтобы утвердить справед-
ливость, нужны ночь, клятва, жертва, тайна. Какой
контраст, резюмирует Райнхардт. Там жизнь — здесь
система, там душа — здесь буква закона, там героизм,
добровольное самоотречение — здесь мнимая справед-
ливость, присяги, магия. Опасность — подводит нас
к мысли Платон — исходит не от диких орд, а от этого
цивилизованного устройства, где искусственность —
пусть пока еще разумная — вытеснила естественность,
где на место живого целого и органически связанных
членов поставлена схематическая система — пусть
даже пока еще целесообразная. «Нет!» этому государ-
ству техники и роскоши. «Нет!» этим людям порядка.
За внешней увлеченностью изображением Атлантиды
прячется иронический вопрос: «Как вам это государства
против моих Пра-Афин?».
Такова интерпретация Райнхардта. Его наблюдения
в большинстве своем точны, рассуждение последова-
тельно и основано на закономерной посылке: Афины —
идеал, Атлантида — антипод Афин; следовательно,
нужно искать мораль. И вместе с тем выходит нечто
странное. Оставим в стороне многократно проверенную
большую привлекательность для непредвзятого чита-
теля именно Атлантиды, а не Афин, но ведь и в госу-
дарстве «Законов» мы найдем и правила, и систему, и
ночь, и даже купальни!
Как все это примирить? Мы попытаемся это сделать,
но прежде изложим другие варианты концепции «пол-
ной противоположности».
Двойник Востока
Описание Атлантиды проникнуто чертами ориента-
лизма: цари, несметные сокровища, кольца мощных
укреплений, какие можно найти на страницах Геро-
150

дота, посвященных варварам, и какие не строили эл-
лины, грандиозные работы вроде рытья каналов, напо-
минающие рассказы о египетском Сесострисе или пер-
сидских властителях, храм, в облике которого, по сло-
вам самого рассказчика, было «нечто варварское»
(Платон. Критий, 116 d). Как на Востоке, постройки
здесь украшены драгоценными металлами. Да и в целом
царская резиденция словно перенесена из Азии. Она
выстроена на лежащем посреди равнины холме и отго-
рожена тремя водными и двумя земляными кольцами,
причем последние со всех сторон обведены каменными
стенами. При этом «стены вокруг наружного земляного
кольца они (цари Атлантиды. — Д. П.) по всей окруж-
ности отделали медью, нанося металл в расплавленном
виде, стену внутреннего вала покрыли литьем из олова,
а стену самого акрополя — орихалком, испускавшим
огнистое блистание» (116 а—с).
А теперь сравним это с описанием у Геродота Экба-
тан, столицы Мидийского царства. Город был обнесен
несколькими кольцами стен — так, что одна стена
кольцом охватывала другую, при этом на высоту зубцов
одно кольцо возвышалось над другим. «Такое устрой-
ство достигнуто было частью благодаря холмистой
местности, частью С помощью искусства. Всех колец
стен было семь, в последнем из них помещались царский
дворец и сокровищницы. Наибольшая из крепостных
стен почти такого же объема, как обводная стена
в Афинах. Зубцы первой снаружи стены белые, второй
черные, третьей ярко красные, четвертой голубые,
пятой цвета сурика. Таким образом, на пяти стенах
зубцы покрашены краской. Одна из двух последних
стен имеет зубцы посеребренные, а другая золоченые»
(I. 98).
Можно привести и другие параллели. Но что все это
значит? Что Платон решил показать себя патриотом
и заново развить тему, однажды разработанную
в «Менексене»: похвальное слово Афинам, отразившим
натиск врага и доказавшим, что доблесть одолевает
богатство и многочисленность? Спору нет, эти мотивы
звучат в «Тимее» и «Критии», но неужели ради их повто-
рения Платон затеял новое, ни на что не похожее
сочинение?
Пауль Фридлендер 2 обогащает эту интерпретацию
дополнительным мотивом: Платон не изображает Атлан-
151

тиду обителью порока по природе. Оба государства были
устроены богами, однако роскошная Атлантида ко
времени войны больше отдалилась от изначального
совершенства. Фридлендер отсылает нас к одному из
рассуждений Афинянина в «Законах»:
«Есть два как бы материнских вида государствен-
ного устройства. . . Было бы правильно указать на
монархию как на первый из них и на демократию как
на второй. Монархия достигла высшего развития у пер-
сов, демократия — у нас. . . Персы более, чем было
должно, полюбили монархическое начало, афиняне —
свободу; вот почему ни у тех, ни у других нет умерен-
ности» (III 693 d—e).
Так вот, согласно Фридлендеру, историческому
противостоянию Афин и Персии соответствует противо-
стояние Пра-Афин и Атлантиды, где первые — это
идеализированная демократия, Атлантида же — идеа-
лизированная монархия.
«Что же в этом интересного?», — спросим мы.
История Афин и Атлантиды должна показать, что монар-
хия портится быстрее, чем демократия? (не говоря уже
о том, что назвать государство Пра-Афин демократией
можно лишь при очень большой натяжке). Так или
иначе интерпретация, предложенная Фридлендером,
противоречит одной очевидной вещи: Афины и Атлан-
тида даны не на равных, на чьей стороне правда —
сомнений не возникает, и Афины недвусмысленно
охарактеризованы как совершенное государство.
Наконец, следует сказать, что образ Востока в опи-
сании Атлантиды выдержан непоследовательно. Посей-
дон греческий бог, как и вполне греческим по манере
выглядит его изваяние: «сам бог на колеснице, правя-
щий шестью крылатыми конями, вокруг него — сто
нереид на дельфинах» (Критий. 116 d—-е). В Атлантиде
мы найдем ипподром, гимнасии и прочие приметы гре-
ческого быта. Так просто с этой антитезой не выходит!
Зеркало для Афин
Сиракузянин Гермократ в обоих диалогах произносит
пару незначительных реплик. Тем не менее его присут-
ствие многозначительно. Он был душой обороны города,
когда на него напали афиняне; он позаботился о том,
чтобы разбитая под Сиракузами армия не смогла спа-
152

стись, но вся попала в руки победителей и получила
подобающее возмездие (Фукидид. VII. 73 и след.). Его
присутствие — суровое напоминание афинянам, к чему
приводит спесь и неразумие, к чему приводит политика
морской экспансии, как, будучи на вершине могуще-
ства, но предав забвению рассудительность и справед-
ливость, можно оказаться на пороге гибели. Не так
и даже совсем противоположным образом обстояли
дела девять тысяч лет назад, при правильном государ-
ственном устройстве.
Нет, это сопоставление не является преувеличе-
нием. Ведь у стен Сиракуз (415—413 гг. до н. э.)
«столкнулось великое множество народностей» —
союзников нападавших и оборонявшихся (Фукидид.
VII. 56. 4 и след.). Мы должны оценивать масштабы
события глазами греков. Между тем есть еще и допол-
нительное основание для сближения двух ситуаций.
Вот как описывает Плутарх настроения афинян перед
экспедицией: «. . .и юноши в палестрах, и старики,
собираясь в мастерских и на полуокружных скамьях,
рисовали карту Сицилии, омывающее ее море, ее гавани
и часть острова, обращенную в сторону Африки. На Си-
цилию смотрели не как на конечную цель войны, а как
на отправной пункт для нападения на Карфаген, для
захвата Африки и моря вплоть до Геракловых стол-
пов» (Никий. XII; почти тот же текст: Алкивиад. XVII).
Такие сцены едва ли могут быть изобретением
поздней историографии, они должны восходить к описа-
нию современников событий (возможно, к какой-нибудь
комедии *). Во всяком случае обширные планы афинян
надежно засвидетельствованы Фукидидом: «Мы отпра-
вились в сицилийский поход, — говорит его инициатор
Алкивиад, — надеясь сначала завоевать сицилийские
города, затем подчинить италийских эллинов и, нако-
нец, попытаться покорить карфагенские владения и
самих карфагенян» (VI. 90. 2, ср. VI. 15. 2; 34. 2,
а также: Аристофан. Всадники. 177).
Исследователями было замечено, что государству
атлантов сплошь и рядом придаются те самые харак-
теристики, которые являются предметом нападок Пла-
тона, когда речь идет не о легендарных, а об историче-
ских Афинах. Атлантида, могущественная морская
* Ср., например: Аристофан. Облака. 202 и след.
153

держава — это мечта о себе перикловых и послепери-
кловых Афин.3 Ее островное положение — как бы
осуществление того единственного, чего не хватает
афинянам: «Именно, если бы они владычествовали
над морем, живя на острове, им можно было бы, вредя
при желании другим, не терпеть ничего худого» (Псев-
до-Ксенофонт. Афинская полития. II. 14).
На западном фронтоне Парфенона был изображен
знаменитый спор между Афиной и Посейдоном за обла-
дание Аттикой. Платон, отвергнув предание о споре
(Критий. 109 b), отдал каждому свое: Афине — Аттику,
Посейдону — Атлантиду. Сталкивая два идеальных
варианта развития — под знаком Афины и под знаком
Посейдона, он подводит к мысли, что страна, вверен-
ная попечению Афины, будет сильнее и лучше страны,
вверенной попечению Посейдона, хотя бы та была даже
островом неизмеримо огромных размеров.
Не нужно только, следуя этой интерпретации,
пытаться для всей панорамы Атлантиды найти прооб-
разы в Аттике. Неправдоподобно, что деление Атлан-
тиды на десять областей во главе с десятью царями —
это намек на Клисфенову конституцию 508 г. до н. э. и
на десять афинских стратегов (ежегодно избираемых
в народном собрании!).* Совершенно невероятно, чтобы
имя одного из сыновей Посейдона и первых царей Атлан-
тиды Азаэса намекало на Аристофонта из Азении —
демократического деятеля платоновского времени (мне-
ние Слободана Душанича 4). «Слишком много чести!», —
возразил бы Платон.
Притягательность Атлантиды
Нельзя упускать из виду, что к созданию истории
Афин и Атлантиды привел главным образом худо-
жественный импульс. Теоретические положения Пла-
* Деление страны, тем более огромной, на части — совер-
шенно естественная идея. Платон хвалит Дария: «Встав у власти,
которую он получил как один из Семи, он, разделил государство
на семь частей» (Законы. III 695 с). Свое государство «Законов»
Платон делит на двенадцать частей (V 745 b—с). Такое деление
по числу олимпийских богов для Атлантиды не подходит, ибо
она слишком тесно связана конкретно с Посейдоном. Что число
десять любезно Платону, видно из того, что им определяется,
костяк Ночного совета государства «Законов» (XII 961 а).
154

тона разрабатываются в рассуждениях. Рассказ сло-
жился не из задачи проиллюстрировать готовую анти-
тезу, а из желания увидеть идеальное государство
словно живым, в действии — об этом ясно сказано
устами Сократа. Для этого потребовался соперник.
Отождествление идеального государства с древними
Афинами делало закономерным и даже неизбежным
два круга сопоставлений — с реальной историей Афин
и реальным их политическим устройством. Самым значи-
тельным деянием Афин в истории была победа над
персами, самая актуальная политическая проблематика
увязывалась для Платона в комплекс морского могу-
щества. Противником древних Афин должна была стать
держава исполинских размеров с политикой, ориенти-
рованной на преумножение богатств, морскую тор-
говлю и морские походы. А дальше Платон действует
не как фельетонист, распределяя намеки на совре-
менные ему политические силы (Персидскую державу,
афинскую демократию, Фивы, Спарту с их вождями и
противниками), а как писатель. «Подражая жизни», он
решает задачи, создавая целостную правдоподобную
картину. Не бывает, чтобы островом больше материка
правило народное собрание и замещаемые по жребию
должностные лица. Не бывает великой морской дер-
жавы, до столицы которой месяцы пути от моря. Оши-
бочно трактовать художественную сторону платонов-
ского сочинения как простую иллюстрацию учения.
Мало того, ведь все почти готовы признать, что автор
«Крития» до некоторой степени сам очарован созда-
ваемой его воображением Атлантидой. Но если при
этом мы видим, что Атлантиде придан ряд характери-
стик, являющихся для Платона постоянной мишенью,
мы должны заключить, что воодушевление, с которым
он описывает Атлантиду, идет вразрез с его дидактиче-
скими установками.
Остается убедиться в том, что Платон действительно
увлечен Атлантидой. Кое-что лежит на поверхности.
Вот как подытоживается описание этой удивительной
страны и ее царей: «В продолжение многих поколений,
покуда не истощилась унаследованная от бога природа,
правители Атлантиды повиновались законам и жили
в дружбе со сродным им божественным началом: они
блюли истинный и во всем великий строй мыслей,
относились к неизбежным определениям судьбы и друг
155

к другу с разумной терпеливостью, презирая все, кроме
добродетели, ни во что не ставили богатство и с легко-
стью почитали чуть ли не за досадное бремя груды
золота и прочих сокровищ. Они не пьянели от роскоши,
не теряли власти над собой и здравого рассудка под
воздействием богатства, но, храня трезвость ума, отчет-
ливо видели, что все это обязано своим возрастанием
общему согласию в соединении с добродетелью, но, когда
это становится предметом забот и оказывается в чести,
оно же идет прахом, а вместе с ним гибнет и доброде-
тель. Пока они так рассуждали, а божественная при-
рода сохраняла в них свою силу, все их достояние,
вкратце нами описанное, возрастало. Но когда унасле-
дованная от богов доля ослабела, многократно раство-
ряясь в смертной примеси, и возобладал человеческий
нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выно-
сить свое богатство и утратили благопристойность»
(Критий. 120 d—121 b).
Таким образом, история Атлантиды делится на две
стадии: добродетели и падения. По всему видно, что и
уклад, и постройки, и «вкратце описанное достояние» —
все это было учреждено и приобретено еще на первой
стадии.
Применим к Платону своего рода тесты — ценно-
стно-ассоциативный и контуро-ассоциативный.
Цари Атлантиды руководствовались «сродным им
божественным началом»; в основных чертах Атлантиду
устроил сам бог и его сыновья. В этом не заключено
прямой оценки устройства Атлантиды, но ассоциация
с божественным, поскольку речь идет о Платоне, более
чем выразительна.
У царей Атлантиды был обычай, собираясь вместе,
решать дела и вершить суд ночью, а в государстве
«Законов» Ночному совету отведена главная роль.
Исследование архитектурно-пространственных об-
разов вымышленных городов и стран показывает, что
таковые носят отнюдь не случайный характер, но в ка-
честве символических форм глубоко отражают психоло-
гическую проблематику автора.5 Архитектурно-про-
странственная схема главной области Атлантиды (ибо
только она охвачена воображением автора и описы-
вается) в основных чертах предстает перед нами сле-
дующим образом:
«. . .Посейдон, получив в удел остров Атлантиду,
156

населил ее своими детьми, зачатыми от смертной жен-
щины, вот в каком месте: у моря, в средней части
острова, была равнина. . . а опять-таки в середине
этой равнины. . . была гора, со всех сторон невысокая»
(Критий. 113 с).* Этот холм Посейдон окружил «попе-
ременно водными и земляными кольцами (земляных
было два, а водных три) большей или меньшей вели-
чины, проведенными на равном расстоянии от центра
острова,** словно бы циркулем» (ИЗ d). Цари
Атлантиды затем перебросили через водяные кольца
мосты, а сами кольца соединили каналом с морем.
«Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло
обиталище бога и их предков». Остров, на котором
стоял дворец, а также земляные кольца они обвели
каменными стенами. Земляные кольца они застроили
святилищами, садами, гимнасиями. В средоточии же
острова стоял «недоступный святой храм» (115 с—
116 с).
Круг, вершина, средоточие, зависимая от центра
композиция — эти мотивы, вместе или по частям (при
отсутствии альтернативных), характеризуют все пла-
тоновские конструкции идеального пространства.
Стражи Афин живут на акрополе за идущей по кругу
оградой (Критий. 112 b). Близко к описанию Атлан-
тиды государство «Законов»: «. . .это срединное поло-
жение страны и города, это кругообразное расположе-
ние жилищ!», — восклицает Афинянин (V 746 а). Город
«Законов» кольцами стен поднимается к вершине, где
расположен обнесенный круглой стеной акрополь.
Такой город, с удовольствием замечает Платон, имеет
«облик единого здания» (VI 779 b) — эффект, дости-
гаемый и в композиции Атлантиды. В конце «Законов»
Платон поселяет на акрополе членов Ночного совета
(XII 969 с).
Изоморфизм между контуром Атлантиды и конту-
рами всех платоновских картин идеального состояния
позволяет заключить, что и мир, организованный и охва-
ченный этим контуром, для Платона, говорит он эта
или нет, — своего рода идеальное состояние* Иными
* В цитируемый перевод внесены небольшие уточнения.
** Имеется в виду не вся Атлантида, а остров, образовав-
шийся в результате действий Посейдона.
157

словами, государство атлантов уже потому не может
быть для Платона непривлекательным, что привлека-
телен его облик.*
Обаяние мощи
Как могло случиться, что в одном тексте получили вы-
ражение два идеала, да еще противопоставленные друг
другу?
Если идеальных конструкций две, то одной, оче-
видно, чего-то недоставало. Чего недостает Афинам?
Вероятно, того, что на переднем плане в изображении
Атлантиды.
Во-первых, это образы деятельной и притом на-
ступательной мощи. Во-вторых, это цари: они главные
действующие лица в рассказе об Атлантиде.
Неудивительно — в начале «Тимея», мы помним,
Сократ высказывает желание увидеть мускулы идеаль-
ного государства в напряжении, а сколь притягатель-
ной может быть для Платона картина общества, направ-
ляемого царями, хорошо видно из сопоставления с его
диалогом «Политик», где искусство политика система-
тически именуется «царским», а ситуация, когда истин-
ный государственный муж, подобно царю, ничем не
стеснен, в том числе и законами, оценивается как опти-
мальная.
Почему мотивы, находящиеся на переднем плане
в изображении Атлантиды, не могли непосредственно
соединиться с описанием государства афинян?
Что нужно «пасти людей» — это Платон, возможно,
считал всегда. А вот нужно ли и возможно ли пасти
друзей — тех друзей из «Государства», у которых
все общее? Государство друзей, воплощенное в образе
древних Афин, оставляло место лишь для божественных
пастухов — Афины и Гефеста (Критий. 109 b—с).
Понятно, что создателю идеального государства
воинов не чуждо обаяние мощи. Но наступательная
мощь, как и вообще активность, были присущи афин-
ской демократии — главному предмету политического
отрицания у Платона. Его идеал существенным образом
* Остается добавить, что равнина, на которой возвышается
столица Атлантиды, «красивее всех прочих равнин» (Критий.
113 с).
158

реактивен. Не случайно блюдущие самодисциплину
платоновские воины зовутся «стражами» (как и руково-
дители государства «Законов» — «стражами законов»).
Основной идеал мужества, мощи воплощается в оборо-
нительных образах. Характерно, что важнейшим моти-
вом в социальной структуре идеального государства
является обособленность стражей, их отделенность от
прочих сословий. Показательно, что воображение Пла-
тона не занято сценами, рисующими стражей управ-
ляющими прочим населением государства. Сходным
образом Платон не обнаруживает стремления к тому,
чтобы стало много или несколько идеальных государств,
все его помыслы сосредоточиваются на одном. Во всем
сдержанность. Так что «правильное государство» нельзя
было соединить с образами демонстративной мощи, ки-
пучей деятельности, пышного великолепия (как это
оказалось возможным, например, для Кампанеллы —
крупнейшего из подражателей Платона).
Платон не был мечтателем, витающим в облаках.
Его мысль воспаряла и выше, но его фантазии всегда
оставались обоснованными — соединенными прочными
нитями с реальностью. Мир как пещера, где мы видим
лишь одни тени, как впадина, покрытая едким туманом,
тело как темница для души, отречение разумного чело-
века от суетных благ, гордое обособление стражей —
все это вызвано подлинным опытом, опытом конфликта
с господствующими тенденциями окружающей жизни.
Поэтому идеальное государство подобно Сократу, кото-
рый среди общего бегства войска отступает, «чинно
глядя то влево, то вправо», спокойно посматривая на
друзей и на врагов, так что даже издали «каждому
ясно, что этот человек, если его тронешь, сумеет по-
стоять за себя» (Пир. 221 а—b). Платон проводит свое
государство через крайние опасности, с которыми оно
встречается «в одиночестве», «из-за измены союзников
предоставленное самому себе», чтобы у последней
черты оно все же «одолело завоевателей и воздвигло
победные трофеи» (Тимей. 25 с). Чувство реальности
диктовало оборонительный образ идеального госу-
дарства. Но дело не только в нем.
Как мы уже говорили, мировоззренческие основы
платоновского социального идеала тесно связаны с си-
туацией того слоя, к которому он принадлежал, —
слоя аристократических семейств, в течение многих
159

поколений пользовавшихся наибольшим весом в об-
ществе, а теперь неуклонно терявших свое было зна-
чение. С этих позиций мотивами и характерными каче-
ствами преуспевающих слоев и торжествующих начи-
наний выставлялись (или представлялись) эгоизм, не-
дальновидность, грубая погоня за удовольствиями.
После гражданских бурь 404—403 гг. до н. э., когда
олигархическое движение было разгромлено, а оли-
гархическая идея безвозвратно дискредитирована, мо-
ральная проблематика должна была занять особое
место. Теперь демократии можно было противопоставить
только правление особых людей, в особой мере наделен-
ных высокими качествами. Свидетельством таких ка-
честв и выступала готовность к бескорыстию и само-
дисциплине. Независимость от демоса и «подобающие»
отношения с ним в этой системе идей покупались ценой
самообуздания. Этого требовала философская честность
Платона, ибо он не считал для себя возможным исходить
из личного или группового интереса, а не из справед-
ливости.* Но последовательное самообуздание натал-
кивается на сопротивление человеческой природы.
Идеал, основанный на заявленной системе ценностей,
требовал дополнения в виде идеала, основанного на
ценностях, вынесенных за пределы системы.
Мотив борьбы был чрезвычайно точной находкой.
Борьба — это как раз та ситуация, в которой государ-
ство в наибольшей степени выступает как целое, в кото-
рой могут наилучшим образом проявить себя его
стражи и которая отраженным светом позволяет окру-
жить его ореолом мощи — мощи, свободной от кичли-
вости, соединенной с благородной скромностью.
Мир воображаемый и мир,
предстающий воображению
Платоновским стражам запрещено пользоваться се-
ребром и золотом, им не пристало скрываться за коль-
цами укреплений, им незачем соединять страну кана-
лами с морем, откуда приходят торговля и испорчен-
ность нравов. Сама страна их должна быть скромных
* То, что сама платоновская трактовка справедливости на-
ходится в сильной зависимости от его социальных пристрастий, —
это особый разговор.
160

размеров, чтобы жизнь ее сосредоточивалась вокруг
одной «словно бы семьи» стражей и чтобы там не на-
капливались богатства. Принципы, на которых осно-
вано идеальное государство, заключали в себе слишком
мало возможностей для картины, пленяющей вообра-
жение, А Платону, как настоящему художнику, нужна
картина пленительная. Он захотел рассуждение об
идеальном государстве превратить в художественно-
историческое повествование о нем. И вот достиг этого
главным образом за счет его антагониста! Здесь Платон
мог дать себе волю и с увлечением отдаться вообра-
жению.
Мир фантазии нуждался, однако, в строительном
материале. Его дал мир, наиболее увлекательным обра-
зом представший воображению, — мир «Истории» Ге-
родота.
Доказывать зависимость платоновского рассказа
от Геродота — ломиться в открытую дверь.6 Отмечено
множество параллелей — с описанием Экбатан, кана-
лов Месопотамии и Египта, с рассказом о двенадцати
египетских царях-соправителях, сообщениями о древ-
ности и природных условиях Египта, сценой разговора
Гекатея со жрецами, описанием военной мощи, двину-
той Ксерксом против Эллады.
Остается заметить только одно. Сама по себе фик-
сация параллельных мест еще не раскрывает смысла
отношений между сочинениями Платона и Геродота.
Обычно «Историю» рассматривают как резервуар све-
дений о Востоке, откуда Платон черпает материал
для различных деталей. На деле эти детали входят
в платоновский текст вместе с главным: он подражает
самой атмосфере геродотовских описаний заморских
царств с их экзотикой, поразительными сооружениями
и грандиозными предприятиями. В этом главное зна-
чение Геродота для истории Атлантиды.
Кое-что Платон перенял и у своих современников.
Исократ, в равно изящном и двусмысленном «Бу-
сирисе», воспользовался некоторыми близкими Пла-
тону идеями для описания государственного устрой-
ства Египта, будто бы учрежденного Бусирисом —
разбойником, парадоксальным образом представлен-
ным у Исократа законодателем. В результате получи-
лось историческое повествование о заморском государ-
стве, основанном на принципе разделения функций и
161

обособлении военного сословия (что в другой связи
мы уже упоминали). Пользуется Исократ и традицией
об особенностях природных условий Египта. Одни
страны, говорит он, затопляются дождями, другие
истребляются зноем. «Египетская же земля располо-
жена в прекраснейшем уголке мира. . . Нил даровал
египтянам поистине божественное могущество в зем-
леделии: у всех остальных людей дождями и засухами
распоряжается Зевс, а любой египтянин по собствен-
ной воле может у себя распорядиться и тем, и другим»
(XI. 12-13).
Темы, у Исократа соединенные, — заморское цар-
ство и правильное государственное устройство, Пла-
тон разделил, закрепив последнее за Афинами, но род-
ство мотивов очевидно, а знакомство автора «Тимея»
и «Крития» с «Бусирисом» сомнению не подлежит.
Возможно, на Платона повлиял и опыт посвящен-
ной основателю Персидской державы «Киропедии»
Ксенофонта — своего рода исторического романа, соеди-
ненного с разработкой социально-политической про-
блематики.
Можно также отметить, что масштабность, харак-
теризующая описание державы атлантов, вполне в духе
времени. Литература IV в. до н. э. насыщена образами
мощи, грандиозной деятельности и обширных империй.
В конце концов это та эпоха, которая закончилась
походом Александра!
Цари Атлантиды
Экскурсы «Истории» Геродота, посвященные различ-
ным странам, заключают в себе не только исторический
очерк, описание страны, выдающихся сооружений,
богатств, боевых сил и людских ресурсов, но и при-
мечательные обычаи, практикуемые либо всем населе-
нием, либо каким-либо определенным кругом лиц.
Отчасти следуя своему образцу, отчасти вживаясь
в удивительный мир, создаваемый его собственным
воображением, Платон описывает целый ритуал, от-
правляемый царями Атлантиды.
Отношение царей «друг к другу в деле правления
устроялись сообразно с Посейдоновыми предписаниями,
как велел закон, записанный первыми царями на ори-
халковой стеле, которая стояла в средоточии острова —
162

внутри храма Посейдона. В этом храме они собирались
то на пятый, то на шестой год, попеременно отмеривая
то четное, то нечетное число, чтобы совещаться об об-
щих заботах, разбирать, не допустил ли кто-нибудь
из них какого-либо нарушения, и творить суд. Перед
тем как приступить к суду, они всякий раз приносили
друг другу вот какую присягу: в роще при святилище
Посейдона на воле разгуливали быки; и вот десять ца-
рей, оставшись одни и вознесши богу молитву, чтобы
он сам избрал для себя угодную жертву, приступали
к ловле, но без применения железа, вооруженные только
палками и арканами, а быка, которого удалось изло-
вить, подводили к стеле и закалывали над ее верши-
ной, так чтобы кровь стекала на письмена. На упомя-
нутой стеле помимо законов было еще и заклятие,
призывавшее великие беды на головы того, кто их на-
рушит. Принеся жертву по своим уставам и предав
сожжению все члены быка, они растворяли в чаше вино
и бросали в него каждый по сгустку бычьей крови,
а все оставшееся клали в огонь и тщательно очищали
стелу. После этого, зачерпнув из чаши влагу золотыми
фиалами и сотворив над огнем возлияние, они прино-
сили клятву, что будут чинить суд по записанным на
стеле законам и карать того, кто уже в чем-либо пре-
ступил закон, а сами в будущем по доброй воле никогда
не поступят противно написанному и будут отдавать
и выполнять лишь такие приказания, которые сооб-
разны с отеческими законами. Поклявшись такой клят-
вой за себя самого и за весь род своих потомков, каждый
из них пил и водворял фиал на место в святилище бога,
а затем, когда пир и необходимые обряды были окон-
чены, наступала темнота и жертвенный огонь остывал,
все облачались в прекраснейшие иссиня-черные столы,
усаживались на землю при клятвенном огневище и
ночью, погасив в храме все огни, творили суд и подвер-
гались суду, если кто-либо из них нарушил закон;
окончив суд, они с наступлением дня записывали при-
говоры на золотой скрижали и вместе с утварью по-
свящали богу как памятное приношение» (Критий.
119 с-120 с).
Такого рода очерк — единственный в платоновском
рассказе — придает всему описанию Атлантиды боль-
шую яркость и достоверность. Эпическая тональность,
в которой выдержана картина жертвоприношения и
163

клятвы, мне кажется, никак не согласуется с предпо-
ложениями Райнхардта на этот счет: ничего осуждаю-
щего здесь нет. Цари Атлантиды демонстрируют муже-
ство и верность древним обычаям предков.
Несколько слов надо сказать о сцене ловли быков.
Конечно, она заставляет вспомнить знаменитые фре-
ски Кносского дворца, открытые в ходе раскопок,
предпринятых сэром Артуром Эвансом на Крите,
изображающие игры с быком. Но это не должно вво-
дить в заблуждение. Во-первых, перед нами все-таки
жертвоприношение. Бык — излюбленное жертвенное
животное Посейдона, а способ принесения его в жертву,
принятый у царей Атлантиды, не так уж далек от того,
что описывается в «Илиаде»:
. . «как вол* темночелый
Стонет, кругом алтаря геликийского мощного бога
Юношей силой влекомый, и бог Посейдон веселится.
(XX. 403—405)
«Бычий» — один из принятых эпитетов Посейдона.
В Афинах была палестра Посейдона Таврия («Бы-
чьего»), в ней происходит действие платоновского «Хар-
мида». Во-вторых, тавромахия (борьба с быком) не-
редко встречается в греческой мифологии, а соответ-
ственно и в изобразительном искусстве. И наконец,
чтобы увидеть спортивную тавромахию, Платону не
нужно было перемещаться ни во времени, ни в про-
странстве. По свидетельству Артемидора, автора «Тол-
кования сновидений», «эфесские юноши в Ионии,
„чада Афин, при урочном исходе годов круго-
вратных"**. . . и знатнейшие из жителей фессалийского
города Лариссы по доброй воле вступают в борьбу
с быками» (I. 8).
Запрет пользоваться железом, который упоминает
Платон, замечательно имитирует ход мысли, засви-
детельствованный для разнообразной культовой прак-
тики. При этом Платон явственно исходит из реалий
своего времени: «запрет, наложенный минойскими кри-
тянами, относился бы к бронзе» (Хертер 7).
Общим выводом из этой главы может быть следу-
ющий. В характере описания противников — Афин
* В оригинале «бык».
** Илиада. II. 551.
№

и Атлантиды — в определенной мере проявляется пред-
ставление Платона о сравнительной ценности различ-
ных вариантов политического развития, однако выра-
стающее отсюда противопоставление не является само-
довлеющим. В гораздо большей мере контраст между
обоими государствами определяется логикой худо-
жественной разработки материала в соответствии с за-
дачей оживить идеальное государство и решением во-
плотить его в историческом прошлом Афин. Художе-
ственная ткань платоновского рассказа отнюдь не ха-
отична и подчинена комплексу смысловых и изобра-
зительных задач, местами в нее вплетен и подтекст, но
она не является тканью параболы. Раскрыть смысл
платоновского рассказа не значит все же открыть в нем
некий скрытый смысл.8 «Сказание» здесь важнее ино-
сказания.

Глава VII. «Каких никогда не бывало...»
Платоновские сети
Когда мысль не имеет никакой опоры и не
может приурочить известие к чему-либо знако-
мому, то рассказ получается беспорядочный и
совершенно непонятный. Вот почему необходимо
изыскать средство, при помощи которого можно
будет в повествовании о предметах неизвестных
давать читателю в руководство представления, по
мере возможности верные и близкие ему.
Полибий. III. 36
Все платоновское повествование проникнуто образами
мощи, великолепия, экзотики, священной древности.
Здесь и гигантские размеры Атлантиды и ее владений,
неисчислимое войско и огромный флот, грандиозные
укрепление и каналы, несметные богатства царей и щед-
рость природы — даже множество диких слонов. Под-
стать величию Атлантиды масштаб катастрофы и огром-
ная дистанция — девять тысяч лет, отделяющая ее от
времени рассказа. Эффект повествования во многом
обеспечивается подобным размахом. Платон рисует
увлекательный мир и рассказывает поражающую во-
ображение историю. Но этого мало. Чтобы чаровать
слух, нужно заставить слушать. А кто станет слушать
новоявленные пустые россказни?
С этой проблемой Платон справляется приблизи-
тельно так, как рекомендует Полибий: он дает возмож-
ность аудитории опереться на «верные» сведения и зна-
комые представления.
Платон проявляет себя прекрасным знатоком ре-
месла историка.1 Он указывает источники, стремится
основываться на письменных свидетельствах (которые,
как он подчеркивает, требуют неторопливого рас-
смотрения на досуге), выстраивает историю традиции,
сознает предположительность многих заключений. Он
ссылается на пережитки прошлого, сохранившиеся,
166

как он уверяет, у египтян, на отражение прошлого
в традиционных формах иконографии (изображения
Афины указывают на время, когда воинское дело было
общим для мужчин и женщин), на следы природных
изменений в Аттике, обнаруживаемые при наблюдении
как над характером местности, так и над памятниками
материальной культуры (постройки из леса, которого
более не существует).
При этом его ссылки на источники достаточно строго
выдержаны в рамках правдоподобия: египетская куль-
тура много древнее греческой, Солон действительно
бывал в Египте, а Критий мог претендовать на родство
с его другом Дропидом. Доводы же, хотя и не доказа-
тельны, но таковы, что им не предложишь более убе-
дительную альтернативу. Если природные условия
Аттики в чем-то безусловно изменились, почему бы не
поверить, что они изменились существенным образом?
Как, в самом деле, объяснить то, что Афину изобра-
жают воительницей? Откуда, если не от осевшего
острова, взялся атлантический ил?
Знает Платон и то, когда доказательства можно
прямо сформулировать, а когда имеет смысл ненавяз-
чиво подтолкнуть к ним читателя, как бы самостоя-
тельно делающего открытие. Первый вариант пускается
в ход, когда читатель сам может удостовериться, ка-
кова земля Аттики, каково изображение Афины, ка-
ковы, как пишут, порядки в Египте. Когда же речь
заходит об исчезнувшем острове, Платон отлично пом-
нит, что «правдивое» предание не нуждается в дока-
зательствах. Он не говорит: доказательство гибели Ат-
лантиды — морской ил. Нет, постулируемая причинно-
следственная связь тонко вплетена им в повествование
как одно из обстоятельств: с тех пор море стало несу-
доходным из-за огромного количества ила, который
оставил осевший остров. Он не говорит, что имя горы
Атлант — отголосок истории Атлантиды, и все же по-
буждает читателя прийти к такой мысли по аналогии
с тем, что тот слышит в связи со страной гадиритов или
именами аттических царей. Платон не скажет: есть
верное доказательство тому, что Атлантида могла
погибнуть таким образом, как об этом рассказывают, —
ведь на нашей памяти так же погрузилась Гелика,
Эту апелляцию к опыту он оставляет в подтексте, про-
воцируя ее в аудитории. Вместо того чтобы заподозрить
ί67

в истории Атлантиды конструкцию по образцу истории
Гелики, читатель, наоборот, сначала смутно ощущает,
а потом при желании отчетливо сознает, что в его па-
мяти присутствует знание, которое подтверждает прав-
доподобность рассказа. Он много раз слышал различ-
ные сказания о катастрофах, причем его только что на-
вели на мысль, что, хотя такие сказания имеют «облик
мифа», в них «содержится и правда». И наконец, не-
давние события в Ахайе — казалось бы, тоже невероят-
ные, но доподлинно случившиеся!
Но что в таком случае в платоновском рассказе де-
лают боги, пестующие и карающие смертных, устраи-
вающие и разрушающие их страны? Не мешает ли это
восприятию рассказа, претендующего на достовер-
ность?
У такого мастера, как Платон, не мешает, а содей-
ствует. Миф принято слушать, не ставя вопрос об ис-
тинности рассказываемого. Этот вопрос существует
лишь как возможность, получающая воплощение при
особых условиях. Конечно, Платон жил в такую эпоху
и в такой среде, где этот вопрос мог быть задан. Однако
положение спасало то, что в рамках рационалистиче-
ского отношения к мифологии сложился подход, ко-
торый удобно охарактеризовать поговоркой «нет дыма
без огня». К этому вполне располагали многочисленные
греческие рассказы о мифических царях и войнах.
Кроме того, что мешало просвещенному греку плато-
новского времени отнестись к мифологической состав-
ляющей рассказа как к литературной условности?
А если, с одной стороны, «нет дыма без огня» и
«что мы знаем о богах?», а с другой — существуют иду-
щие от Гомера признанные поэтические условности, то
и мифологическое начало можно превратить в одно из
средств восприятия рассказа как достоверного в своей
основе.
Поскольку речь шла об эпохе, о которой, помимо
мифологических преданий, не сохранилось никаких
сведений, то именно мифологические ассоциации да-
вали опору воображению и позволяли новоявленное
повествование о доселе неслыханных вещах вписать
в контекст знакомых представлений. Никто не слышал
о великом поколении афинян? Но все слышали об автох-
тонности жителей Аттики — и вот, великое поколение
оказывается порожденным землей. Все знают имена
168

предшественников Тесея — Кекроп, Ерехтей, Ерихто-
ний и т. д.; и именно эти имена назвали Солону жрецы,
повествуя о тогдашней войне: в самом деле, после по-
топа уцелели только неграмотные горцы, которые смогли
передать потомкам одни лишь памятные имена. Рас-
сказчик подчеркивает, что боги поделили землю без
распрей — и в сознании аттических слушателей, есте-
ственно, возникает миф о споре между Афиной и По-
сейдоном, в результате чего рассказ о борьбе между го-
родом Афины и страной Посейдона ложится на готовую
схему. Греческие генеалогии — ребячество, но зато
они всем знакомы, и вот цари Атлантиды ведут свое
происхождение от брака Посейдонар со сметной жен-
щиной. Что это за Атлантида, лежащая за Геракло-
выми столбами? Но все слышали об Атланте, обита-
ющем на дальнем западе. И Платон называет Атлан-
том первого царя Атлантиды.*
Смешивая рационалистические доводы и мифологиче-
ские мотивы, Платон достигает поразительного эф-
фекта — нельзя провести надежную границу между
тем, что, «возможно, было на самом деле» и тем, что
«заведомо вымышлено».** Само наличие элементов
второго рода в соседстве с первыми располагает пред-
положить, что существует некая достоверная основа,
а зыбкость границ позволяет никогда не отчаиваться
в ее поисках. Правда, остроумный александриец Эра-
тосфен заметил однажды: «Можно найти местность, где
странствовал Одиссей, если найдешь кожевника, ко-
торый сшил мешок для ветров» (Страбон. I. 2. 15=
фр. I. A 16 Бергер). Но ведь всегда существуют и люди,
которые, по словам Платона, готовы допытываться,
каков был подлинный облик человеколошадей.
Так или иначе Платон играет, а не обманывает. Ему
важно не то, чтобы ему безусловно поверили, но то,
чтобы его рассказ укоренился в сознании читателей.
Этого результата он достигает блестяще.
* Такого рода наведения мостов между его собственными
и общеизвестными мифами достаточно обычно для Платона.
Например, в «Государстве» им используется миф о Кадме и Гесио-
дов рассказ о поколениях (III 414 с—415 с; ср. VIII 546 d—е).
** Сходный эффект достигается и двойственной репрезента-
цией рассказа. То нам ясно дают понять, что он вызван желание»
увидеть идеальное государство в действии, то уверяют, что он
всецело правдив.
169

Остается добавить, что не только мифологический
материал Платон применяет в качестве опорных схем
для восприятия его повествования. Он регулярно ис-
пользует эффект полуотчетливого узнавания, побуждая
читателя удостовериться по крайней мере в правдо-
подобности того, что рассказывается. В другой связи
мы говорили уже об ассоциациях с греко-персидскими
войнами и Сицилийской экспедицией афинян. Эпиче-
ски окрашенное повествование о большой войне между
эллинами и варварами, да еще — совсем как в «Илиаде» —
со сценой собрания богов под началом Зевса, конечно,
опиралось и на историю Троянской войны.
Платон однажды выдвинул теорию знания как при-
поминания (души о том, что она видела до того, как
попала в наше тело). Что же, на его стилистике эта
интуиция отразилась самым благоприятным образом!
Философский реализм
Платоновская игра, конечно, серьезна. Он не пригла-
шает читателя развлекаться, как и не дает ему скучать.
Его фантазия и дидактические устремления опираются
на тонкую наблюдательность, глубокий ум и исследо-
вательский дух.
На зрелом и особенно позднем творчестве Платона
лежит печать эскапизма. Его мысль устремляется
в трансцендентный мир идей, далекое прошлое, на
остров Атлантиду или по крайней мере (как в «Зако-
нах») на остров Крит. Вместе с тем в нем сохраняется
сильный конструктивный импульс или, выражаясь
несколько торжественно,— воля к правде. Он не позво-
лит себе удовлетвориться какой угодно вымышленной
действительностью. Он не предается мечтам, а строит.
Его разум и воображение созидают некую вторую, аль-
тернативную действительность — удивительную, но не
причудливую, напротив, крепко обоснованную и как бы
выпрямляющую первую. И почитатели, и критики Пла-
тона обычно недооценивают то, в какой мере его фило-
софия зиждется на установленных фактах. Платонов-
ский идеализм — на открытии, совершенном ранне-
греческой наукой и натурфилософией (прежде всего —
астрономией и космологией) и заключающемся в обна-
ружении того, что невозможно последовательно рас-
суждать о мире, оставаясь на позициях наивного реа-
170

лизма, довольствуясь данными повседневного опыта.
Его политическая философия — на открытии, явлен-
ном жизнью Сократа и заключающемся в том, что чело-
век ради поиска истины может пренебречь общепри-
знанными мирскими благами.
В духе Исократа сказать: «предание об этом леген-
дарно, но тем не менее заслуживает напоминания»
(IV. 28). Исократу достаточно, если оно поучительно
и иллюстрирует его мысль. На тех же принципах строит
свой воображаемый мир его ученик Феопомп. Жители
Махима дошли до гиперборейцев, и оказалось, что те,
кого мы почитаем счастливейшими, в глазах других
людей ведут жалкую жизнь. Такой подход не требует
системного отношения к миру. Достаточно брать от-
дельные ситуации и извлекать из них поучения или
парадоксы. А если они должны вырастать все же не
на пустом месте, довольно и того, что почва обозначена
хотя бы в общих чертах. Заокеанский мир Феопомпа
составлен из нескольких поверхностно связанных бло-
ков. Смысл целого можно не исследовать — его нет.
Есть несколько ярких диковинок и любопытных пара-
доксов.
У Платона все иначе. Он «подражает человеческим
делам» и создает цельный, построенный на принципах
правдоподобия мир. Наш мир предлагается сопоставить
не с чем-то непонятно каким образом существующим,
а с тем, что как будто могло появиться на тех же осно-
вах.
Едва ли не о каждой подробности в рассказе Фео-
помпа (я не думаю, что здесь дело в изложении Элиана)
можно спрашивать: «Откуда это?», и не получать от-
вета (почему, например, жители Махима неуязвимы
для железа?). У Платона нет ничего необоснованного.
Даже о начальной мифологической стадии обоих го-
сударств можно сказать, что все повествуемое нахо-
дится в соответствии с типом традиционных рассказов,
передающихся с незапамятных времен из поколения
в поколение. Если нам говорится, что Атлантида —
остров размером больше материка, то мы узнаем по-
путно, что наши материки на деле-то — острова,
а единственный настоящий материк — по ту сторону
океана. Если Атлантида должна была исчезнуть, за-
кономерно, что она остров. Если она остров, то ей и быть
уделом Посейдона. А если так, быть ей и морской дер-
171

жавой. Впрочем, что от чего? Может быть, замысел
шел в обратном направлении. Здесь все органично
связано.
Райнхардт прав, когда он говорит о единстве ланд-
шафта и политического устройства в изображении
обоих государств. Только оно не параболической,
а другой природы. Платон не придаст морской державе
облик страны, незнакомой с мореплаванием, не припи-
шет живущим за садовой оградой стражам организа-
цию работ по рытью грандиозных каналов.
Если Платону для оживления идеального госу-
дарства понадобилось поместить его в историю, то он
и будет писать именно историю. Подчас небольшим
штрихом ему удается наметить убедительную истори-
ческую перспективу. Невысокий холм, на котором оби-
тала его смертная супруга и их общее потомство, По-
сейдон окружил водными кольцами, превратив его
в островок. «Это заграждение было для людей непреодо-
лимым, — замечает рассказчик, — ибо судов и судо-
ходства тогда еще не существовало» (Критий. 113 d—е).
Позднее цари Атлантиды, устраивая страну, прежде
всего «перебросили мосты через водные кольца, окру-
жавшие древнюю метрополию, построив путь из сто-
лицы и обратно в нее. . . От моря они провели канал. . .
вплоть до крайнего * из водных колец: так они создали
доступ с моря в это кольцо, словно в гавань, пригото-
вив достаточный проход даже для самых больших су-
дов» (115 с—d). А непреодолимой преградой в этом из-
менившемся мире стали служить кольца мощных
укреплений.
В отношении изобретательности и изобразительного
мастерства Платона превзойдут многие писатели Но-
вого времени. Но в отношении продуманности и свя-
занности в единое целое разнообразного материала он,
возможно, не уступит никому.
Интересно, когда Аристотель писал, что задача
поэта в отношении разработки повествования филосо-
фичнее и сложнее, чем задача историка, поскольку
последний говорит о том, что было, а первый — о том,
что могло бы быть (Поэтика. 1451b),2 какие конкретные
сочинения он имел в виду? Считают, что под поэзией
Аристотель подразумевает здесь трагедию (ей посвя-
* Со стороны моря, т. е. до ближайшего к резиденции.
172

щен соответствующий раздел) с историчностью ее сю-
жетов. Однако имело смысл сравнивать только те слу-
чаи, когда одна и та же тематика может трактоваться
и «поэтически» и «исторически», между тем действие
трагедии происходит в один день. Бесспорно, Аристо-
тель думал об «Илиаде», которая рядом и упоминается.
Но только ли о ней? Не связана ли его формулировка
и с художественным методом платоновского рассказа
об Афинах и Атлантиде?
Незавершенность « Крития »
«Платон, — пишет Плутарх, — ревностно старался раз-
работать до конца и разукрасить рассказ об Атлантиде,
словно почву прекрасного поля, запущенного, но при-
надлежащего ему по праву родства. Он воздвиг вокруг
начала обширное преддверие, ограды, дворы, — такие,
каких никогда не бывало ни у одного исторического
рассказа, мифического сказания, поэтического произ-
ведения. Но так как он начал его слишком поздно,
то окончил жизнь раньше, чем это сочинение; чем больше
чарует читателя то, что он успел написать, тем более
огорчает его, что оно осталось незаконченным. Как
в Афинах есть только один недостроенный храм, храм
Зевса Олимпийского, подобно тому и гений Платона
среди многих прекрасных произведений оставил только
одно сочинение об Атлантиде не доведенным до конца»
(Солон. XXXII).
Критики Нового времени во многом согласны с Плу-
тархом. Знаменитый Виламовиц подчеркивал уникаль-
ность художественной манеры «Тимея» (включая исто-
рию Атлантиды).8 Сравнительно недавно Кристофер
Гилл в прекрасной работе показал, что платоновский
рассказ не может быть однозначно сведен к какому-
либо жанру.4
У Платона здесь много необычного и в частностях.
Чего стоит загадочный «четвертый» в самом начале
«Тимея», которого Сократ хотел бы видеть среди своих
собеседников, или изложение истории Афин и Атлан-
тиды в два приема?
Необычно для античной литературы и использова-
ние подтекста, возникающего благодаря ассоциациям,
связанным с ролью в беседе Крития и присутствием
173

Гермократа, а также распределением противоборству-
ющих стран между Афиной и Посейдоном.
Сам ассоциативный метод был разработан еще Пин-
даром — одним из любимых платоновских поэтов.
Но у Пиндара ассоциативные связи играют другую
роль. Поэт, обходясь без прямых сравнений, искусно
переносит атмосферу, тональность, измерение того
мифического события, о котором он повествует или
вдруг упоминает, в ту историческую жизнь, в которой
пребывает прославляемый им атлет или город. Так, на
Кирену, лежащую на далеком ливийском берегу, па-
дает отсвет долгого героического плавания аргонавтов
(Пифийские песни. 4). Платон же через персонажи и
имена устанавливает ассоциативные связи с событиями
и отношениями, историческими или литературными,
сопоставление которых с теми, о которых он ведет речь,
исполнено глубокого и подчас драматичного смысла.
Но, конечно, самым необычным является финал
рассказа: повествование обрывается на полуслове.
В отличие от Плутарха большинство современных
критиков убеждено в том, что незавершенность «Кри-
тия» не связана с внешними обстоятельствами. Одни
при этом считают, что в силу внутренних препятствий
идейного и художественного плана Платон не сумел
пойти дальше, другие — что незавершенность «Кри-
тия» чисто формальная и Платон сказал все, что он
хотел сказать.5
Мне представляется следующее.
Весьма вероятно, что Платон, приступая к «Критию»,
не планировал довести рассказ о войне до конца или
даже начать его, но вряд ли он с самого начала соби-
рался оборвать его на полуслове.
Завершить повествование воспрепятствовало не от-
сутствие времени, а писательская интуиция. Там, где
оно обрывается, оно оборвано сознательно. Все уже
сказано. Описаны оба противника, исход борьбы и
судьба Афин и Атлантиды известны уже по «Тимею»,
осталось указать на пружину, приводящую сюжет
в действие, и ввести тему торжествующей правды.
Цари Атлантиды утратили истинное представление
о разуме и справедливости. Чтобы они отрезвели, Зевс
решил наложить на них кару. Дальше должна была
следовать война, основные обстоятельства которой были
уже известны из первого диалога. Перейти к описанию
174

борьбы значило сильные стороны повествования обра-
тить в слабые. Ассоциации с Троянской войной и греко-
персидскими войнами создавали для восприятия исто-
рии Афин и Атлантиды благоприятный фон. Но стоило
этот задний план вынести на авансцену (что было не-
избежно при описании сражений), как истории, овеян-
ные подлинностью и традицией, потеснили бы платонов-
ский рассказ. Платон остановился там, где он эффектно
перешел на стиль «Илиады». Шаг дальше — и эта на-
ходка обернулась бы против него. «Илиада» затмила бы
свое подобие, как подлинный Марафон — вымышлен-
ного двойника.
Но было и другое препятствие. В рамках эпически
ориентированного стиля, присущего «Критию», не-
возможна гибель идеального государства (Пра-Афин).
В «Тимее» все происходит естественным образом. Но если
нам рисуется мир, в котором боги не дремлют, блюдут
справедливость, карают и являются виновниками со-
бытий, — в этом мире справедливое государство не
должно погибнуть, либо они, говоря словами Еври-
пида, не боги.
Таким образом, завершить «Критий» невозможно
по сюжетным соображениям, а продолжать его дальше
того места, где он обрывается, — по изобразительным.
Его, правда, было не обязательно обрывать на полу-
слове. Однако натянутая концовка беседы была бы
недостойна мастера. В том, что перед нами сознатель-
ный прием, сомневаться не приходится. Изложенные
соображения можно подкрепить наличием в платонов-
ском повествовании других примеров недосказанно-
сти. Мы никогда не узнаем, кто же был «четвертым».
Мы никогда не узнаем, о чем говорилось в обещанной
речи Гермократа(Критий. 108 а—b).* Платон предпочи-
тает разбудить воображение и мысль читателя, нежели
разочаровать его. По-видимому, сама разработка ма-
териала подвела Платона к столь оригинальному ре-
шению. Однако вспомним слова Плутарха. С эпохи,
* Многие уверены, что это обещание указывает на наличие
у Платона готового замысла диалога «Гермократ». Но такое за-
ключение не только не обязательно (само присутствие Гермо-
крата при речи Крития настолько функционально, что еще одна
роль для него кажется избыточной), но и маловероятно: Платон
не знает и не может знать, как завершить «Критий», и в то же
время знает, что последует за ним?
175

можно сказать, Солона в Афинах стоял недостроенный
храм Зевса Олимпийского. Строительство было затеяно,
кажется, Писистратом и продолжалось его сыновьями.
Были построены основание и ступени, по крайней мере
частично возведены колонны. Предприятие было гран-
диозным. Аристотель упоминает его в ряду крупней-
ших строительных работ древности (Политика. 1313b).
Колоннада храма была гораздо мощнее колоннады
построенного столетие спустя Парфенона.8 Что не-
возможного в том, что Платон оценил красоту неза-
вершенного величественного сооружения?*
* При императоре филэллине Адриане (117—138 гг.) храм
был наконец достроен. Павсаний не застал прежней постройки,
но он сообщает любопытную подробность о храмовом участке:
«Здесь, приблизительно в локоть шириной, расселась земля и
говорят, что после потопа, бывшего при Девкалионе, сюда ушла
вся вода; поэтому сюда каждый год бросают пшеничную муку»
замешанную с медом» (Описание Эллады. I. 18. 7).

Заключение
Вызвавшая к жизни Атлантиду сила была не меньше
той, что погрузила ее на дно. Собственно, это была
одна и та же сила человеческого ума, воображения и
мастерства. В течение нескольких столетий греки соз-
дали поразительные литературные шедевры, отмеченные
не только порывом вдохновения, но и совершенной тех-
никой. Они поставили вопросы о природе и свойствах
бытия, стали фиксировать примечательные данные
опыта и вести целенаправленные наблюдения, выстра-
ивать последовательные, аргументированные рассуж-
дения о скрытых причинах тех или иных явлений,
в частности касающихся изменений земной поверх-
ности, судеб и древности человеческой цивилизации.
Им выпала честь сделать ряд эпохальных открытий —
таких, как открытие шарообразности земли, что, кроме
прочего, позволило впервые оценить ее размеры. Они
создали новые формы общественной жизни, невиданную
доселе политическую культуру и рядом с ней развитую
политическую теорию. Это был подлинный культурный
переворот.1 Именно в этой атмосфере и явился человек
с широчайшим кругозором, философским подходом
к миру как целому, с ярко выраженным интересом к че-
ловеческим отношениям и государственному устройству
и при этом с незаурядным литературным дарованием*
В нем и кристаллизовалась сила, способная являть
взору и скрывать в пучине целые миры.
В водах Атлантики за пятьсот лет плаваний не была
обнаружено ни одного материального остатка цивили-
зации Атлантиды, зато отголоски платоновского рас-
сказа веками продолжают распространяться в расши-
ряющемся пространстве культуры.
Как мы помним, уже Феопомп варьировал некото-
рые мотивы платоновского повествования. Влияние
Платона прослеживается и в утопии Евгемера, который
сделал следующий шаг в разработке жанра «достовер-
177

ного рассказа» о вымышленном мире: свой остров
он поместил не в отдаленном времени, а в отдаленном
пространстве — прием, которым впоследствии восполь-
зуется Томас Мор, а вслед за ним многие другие.
Можно сказать, что вся литература, описывающая
путешествия в вымышленные страны, чем-то обязана
платоновской Атлантиде. Среди утопической ее части
особое место занимает, конечно, «Новая Атлантида»
Фрэнсиса Бэкона, опубликованная в 1627 г. Бэкон
переносит нас на некий остров Бенсалем, просвещенные
обитатели которого владеют истинным знанием об Ат-
лантиде. Платоновское описание этой страны, по их
словам, поэтический вымысел, но правда то, что Вели-
кая Атлантида существовала: сейчас европейцы име-
нуют ее Америкой. Правда и то, что был предпринят
какой-то морской поход от берегов Америки в Среди-
земноморье, но, поскольку никто из него не вернулся,
ничего достоверного о нем неизвестно. Атлантида,
говорят они, не погрузилась в море, однако наводнение
совершенно разрушило ее цивилизацию.2
Так была написана первая «подлинная история»
Атлантиды.3 Впоследствии, особенно в последние сто
лет, когда археология явила миру величие и загадоч-
ность исчезнувших цивилизаций, были написаны и
многие другие. Греки превыше всего ценили бессмер-
тие. Воистину, заставив Атлантиду исчезнуть, ее тво-
рец обессмертил ее.
Трудно указать точное время, когда началось историко-
филологическое изучение платоновских текстов. Для на-
шей темы в качестве рубежа может быть принят 1841 г. —
год выхода в свет книги Анри Мартэна, посвященной
«Тимею». Как уже было упомянуто (см. примеч. 14
к гл. II), именно здесь был предпринят систематический
анализ различных свидетельств, говорящих как будто
в пользу историчности Атлантиды или по крайней мере
о существовании предания, более древнего, чем платонов-
ский рассказ. В начале нашего столетия в таких книгах,
как «Греческий роман» Эрвина Роде или «Платон» Уль-
риха фон Виламовица-Меллендорфа, мы найдем уже ясное
и законченное представление о подлинном характере
истории Атлантиды. И я не думаю, что это представление
когда-либо будет поколеблено. Однако предстояло еще
178

выяснить множество подробностей, уточнить происхо-
ждение различных мотивов и назначение всего рассказа,
определить его место в идейной полемике и литературном
процессе своего времени. В различных направлениях
здесь было много достигнуто усилиями многих ученых.
Я имел уже повод отметить наблюдения Альфреда Эд-
варда Тэйлора, Пауля Фридлендера, Ганса Хертера.
В последние десятилетия под влиянием работы Пьера
Видаля-Накэ (в примеч. 4 к гл. VI я ссылаюсь на ее более
поздний вариант) возрос интерес к аттической части «Кри-
тия», к характеру противопоставления Афин и Атлан-
тиды. Наконец, новейшим направлением явилась разра-
ботка вопросов, связанных с жанром и литературной мане-
рой платоновского рассказа об Атлантиде.4
Что касается этой книги, то автор смеет надеяться,
что в каждой ее главе сказано немало нового.6 Такое,
как здесь, систематическое рассмотрение происхождения
и характера платоновского рассказа дается» пожалуй,
впервые.
С каждым десятилетием картина становится все полнее,
и все же ясно, что она далека еще от завершенности.
Так, когда рукопись этой книги готовилась к печати, мое
внимание привлек текст, который, как кажется, проливает
дополнительный свет на происхождение одного из основ-
ных мотивов в платоновском повествовании.
Текст принадлежит Плутарху. Он рассказывает о на-
шествии на Рим кельтов (римляне называли их галлами).
В битве при Аллии (390 г. до н. э.) римляне были разбиты,
их город, за исключением Капитолийского холма, сделался
добычей победителей. Хотя в Греции в то время еще мало
интересовались римскими делами,6 события, произошед-
шие в Италии, не остались там без внимания. И вот ин-
тересующее нас сообщение»
«Смутные слухи об ужасной беде и о взятии города,
по-видимому, сразу же достигли Греции. Гераклид Пон-
тийский, который жил вскоре после этого, пишет в книге
„О душе", что с запада докатилась молва, будто издалека,
от гипербореев, пришло войско и захватило греческий го-
род Рим, лежащий где-то в тех краях, на берегу Великого
моря. Однако меня не удивляет, что Гераклид, этот сказоч-
ник и выдумщик, к истинному известию о взятии города
приплел ради хвастовства гипербореев и Великое море.
Точное сообщение о том, что Рим взяли кельты, несом-
179

ненно, слышал философ Аристотель,* однако избавителя
Рима он называет Луцием, между тем как Камилл был
Марк, а не Луций» (Камилл. XXII).
Итак, Гераклид — третий писатель, наряду с Плато-
ном и Феопомпом, который около середины IV в. до н. э.
говорит о нашествии из-за пределов известного мира, и
замечательно, что до этого времени мы не встречаем по-
добного мотива в греческой литературе. Причем в двух
рассказах — у Гераклида и Феопомпа—присутствуют
гипербореи, и в одном из них в этой связи выступает
реальное историческое событие — нашествие галлов (кель-
тов). Очень похоже, что именно оно и явилось толчком
для разработки соответствующего мотива у всех трех
писателей! **
Отметим далее, что Эфор, приблизительно в то же время
составлявший географические книги своей всеобщей
истории, отвел кельтам весьма примечательное место на
мировой карте: «Если разделить области неба и земли на
четыре части, то индийцы займут часть, откуда дует
Апелиот, эфиопы —- часть, откуда дует Нот, кельты —
западную часть, а скифы — часть со стороны северного
ветра» (Страбон. I. 2.28=Эфор. Фр. 30 a Якоби). Как ви-
дим, кельты в этой схеме предстают одним из наиболее
многочисленных народов земли, их расселение использу-
ется для характеристики одной из четырех сторон света.
И это значит, что появление кельтов на историческом
горизонте уже тогда, в середине IV в. до н. э., не осталось
незамеченным.
Но почему к подлинным историческим событиям
у Гераклида примешались легендарные гипербореи,
а Рим стал греческим городом, лежащим на берегу Вели-
кого моря?
Правильный ответ наметил уже Плутарх — дело в ли-
тературной манере писателя· В сочинении «О душе»
* Из писателей этого времени также и Феопомп (фр. 317
Якоби=Плиний. Естественная история. III.57).
** Любопытная деталь: владения царей Атлантиды в Европе
простираются до Тиррении (Плэтон. Тимей. 25а), т. е. как раз
до области, соседней с Римом. Когда Плутарх говорит, что
кельты явились из-за Рипейских гор (Камилл. XV), он в сущ-
ности также поддерживает версию о нашествии из-за пределов
нашего мира, ибо Рипеиские горы гораздо больше принадлежат
к кругу легенд, чем к подлинной географии. Они помещались
где-то у северного края ойкумены — как раз по соседству с ги-
пербореями! Однако источники Плутарха не вполне ясны.
180

Гераклида не должна была интересовать история; пред-
метом для разработки должны были стать, скорее, такие
вопросы, как ожидает ли праведного человека посмертное
блаженство, куда отправляется его душа? — обе темы,
вполне подходящие, чтобы вспомнить гипербореев. Ясно,
что Гераклид был не таким человеком, чтобы о столь тон-
ких и ускользающих от строгого знания материях рас-
суждать с прямолинейной серьезностью. К тому же перед
ним был пример платоновского «Федона». Рудольф Хир-
цель и Фриц Верли закономерно предполагают, что
Плутарх пересказал нам реплику диалога.7 Хирцель идет
дальше и высказывает чрезвычайно остроумное предполо-
жение. По его догадке слова Гераклида — отзвук оракула,
данного в Дельфах. Загадочное и двусмысленное (как
обычно), прорицание первоначально относилось вовсе не
к Риму, а к греческой Массалии, также столкнувшейся
с галльской опасностью. Оно было дано посольству мас-
салиотов, явившемуся в Дельфы (об этом посольстве у нас
есть некоторые сведения). Когда же докатилась молва
о взятии Рима — смысл прорицания был перетолкован,
дабы авторитет святилища не претерпел никакого ущерба.
Конечно, это только догадка. Но мы уже говорили
(см. гл. IV), что платоновской картине заокеанской земли
предшествовала традиция о стране гипербореев. А то,
что весть о подлинных исторических событиях, связанных
с нашествием галлов, сыграла свою роль в становлении
платоновского замысла, в свете всего сказанного выглядит
в высшей степени вероятным.
Как бы то ни было, поставим пока точку там,
где история Атлантиды соединилась с гипербореями,
Дельфами и Римом.

Примечания
К главе I
1 Thesleff H. Studies in Platonic chronology. Helsinki, 1982.
(Gommentationes Humanorum Litterarum ; Vol. 70). Тради-
ционная датировка поддержана и в новейшей работе: Osten-
feld Ε. Plato's development and the date of the «Timaeus» //
Glassica et Mediaevalia. 1986. Vol. 37.
2 Галанопулос А. Г., Бэкон Э. Атлантида : За легендой—ис-
тина. Μ., 1983. С. 67.
3 Жиров Н. Ф. Атлантида : Основные проблемы атлантологии.
М., 1964. С. 70.
4 Wilamowitz-Moellendorff U. von. Platon. Berlin, 1920, Bd 1.
S. 594.
К главе II
1 Параллелизм между «Менексеном» и «Критием» подчеркнул*
П. Фридлендер (Friedlander P. Platon. 3. Aufl. Berlin;1 New
York, 1975. Bd 3. S. 357 f.).
2 На сходство картин, возникающих в «Критии» и «Законах»^
обратил внимание Ф. Клюге (Kluge F. De Platonis Critia //
Diss, philologicae Halenses. 1911. Vol. 19. P. 256—263).
3 О греческом романе и родственной литературе см.: Rohde E.
Der griechische Roman und seine Vorlaufer. 4. Aufl. Berlin,,
1960; Античный роман. Мм 1969.
4 К. Кречмер предполагает путаницу с «Паллантидами» (Krets-
chmer К. Die Entdeckung Amerika's in ihrer Bedeutung fur die
Geschichte des Weltbildes. Berlin, 1892. S. 168. Anm. 4).
5 Ср.: Huxley G. L. Historical criticism in Aristotle's «Homeric
questions» // Proceedings of the Royal Irish Academy. Section
С 1979. Vol. 79. N 3.
6 О них см.: Tarn W. W. Alexander the Great : 2 vol. Cambridge
1948; Baldry H. C. The unity of mankind in greek thought.
Cambridge, 1965.
7 Россиус А. А, Полемика Исократа с Академией Платона //
Вестник древней истории (далее: ВДИ). 1987. № 2.
8 Aalders G. J. D. Die Meropes des Theopomp // Historia. 1978.
Bd 27, H. 2.
9 Ukert A. Geographie der Griechen und Romer. Weimar. 1816.
Th. 1, Abt. 2. S. 338.
10 Humboldt A. de, Examen critique de l'liistoire de la geographie
du nouveau continent. Paris, 1836. T. 1. P. 170—171 (ср.:
Гумбольдт А, фон. Космос. 2-е изд. Μ., 1862. Ч. II. С. 137).
11 Martin Т. Η. Etudes sur «Le Timee» de Platon. Paris, 1841. T.
1. P. 292-294.
1S2

12 См.: Orphei Argonautica / Interpr. J. G. Schneider. Jenae,
1803. P. 220; Orphica / Rec. G. Hermann. Lipsiae, 1805.
P. 232-233.
13 Ср.: Wilamowitz-Moellendorff U. von. Hellenistische Dichtung
in der Zeit des Kallimachos. Berlin, 1924. Bd 2. S. 62 ff.
14 В целом вывод об отсутствии греческого предания об Атлан-
тиде впервые обосновал Анри Мартэн, а Франц Зуземиль
вскоре показал, что ссылка Платона на египетские источники —
литературная фикция (Martin Т. Н. etudes sur «Le Timee» de
Platon. P. 257—333; Susemihl F. Die genetlische Entwicke-
lung der platonischen Philosophie. Leipzig, 1860. Th. 2, H. 2.
:S 468 ff.).
К главе III
1 Wilamowitz-Moellendorff U. von. Pindaros. Berlin, 1922. S. 325 f.,
471-477.
2 Luce J, V. The end of Atlantis : New light on an old legend.
N. Y., 1975. P. 106—108.
3 Taylor А. Ел 1) A commentary on Plato's Timaeus. Oxford,
1928. P. 56; 2) Plato. The man and his work. 4. ed. London,
1937. P. 439.
4 Herter H. Platons Atlantis // Bonnes Jahrbucher. 1928. H. 133.
S. 47.
5 Fritz K. von. Die griechische Geschichtsschreibung. Berlin,
1967. Bd 1. 182 f.
6 Heidel W. A. A suggestion concerning Plato's Atlantis // Pro-
ceedings of the American Academy of Arts and Sciences. 1933.
Vol. 68, N 6. P. 195. См. также: Cole T. Demorcitus and the
sources of Greek anthropology. Cleveland, 1967. P. 100—101.
Note 5.
7 Об идеализации Египта см.: Froidefonde Chr. Le mirage egyp-
tien dans la litterature grecque d'Homere a Aristote. Pans, 1971.
8 «Археологии» Платона посвящена книга Р. Вейля (Weil R.
L' «Archeologie» de Platon. Paris, 1959).
К главе IV
1 О географическом кругозоре, научной географии и плаваниях
греков см.: Томсон Дж. О. История древней географии. М.,
1953; Berger H. Geschichte der wissenschaftlichen Erdkunde
der Griechen. 2. Aufl. Leipzig, 1903; Хенниг Р. Неведомые
земли. М., 1961. Т. 1. К вопросу об океане см.: Шишова И. А.
Представления об океане у античных авторов // ВДИ· 1982,
№ 3.
2 Miillenhoff К. Deutsche Altertumskunde. Berlin, 1890. Bd 1.
S. 73 ff.
3 Schulten A, Tartessos. Hamburg, 1950. S. 64 ff.; ср.: Цир-
кин Ю. Б. Первые греческие плавания в Атлантическом оке-
ане // ВДИ. 1966. № 4. С. 119 и след.
4 Heidel W. A. A suggestion concerning Plato's Atlantis//Pro-
ceedings of the American Academy of Arts and Sciences. 1933.
Vol. 68, N 6.
s Рожанекий И. Д. Анаксагор. Μ., 1983, С. 93—106,
183

6 Панченко Д. В. Фалес: рождение философии и науки //
Некоторые проблемы истории античной науки. Л., 1990.
7 Ср.: Карийский М. И. Связь философских взглядов с физико-
астрономическими в древнейший период греческой филосо-
фии // Христианское чтение. 1883. Ч. 1, № 5—6.
8 Forsyth Ph. Υ. Atlantis: the making of myth. Montreal ; Lon-
don, 1980. P. 178—179.
9 Немировский А. И. Две Атлантиды // Вопросы истории·
1978. № 3.
10 Schulten A. Tartessos. S. 94—109.
11 Циркин Ю. Б. Финикийская колонизация в Испании //
Палестинский сборник. 1987. Вып. 29 (62). С. 104. Вообще
о Тартессе см.: Циркин Ю. Б. Финикийская культура Испа-
нии. М., 1976. С. 9 и след.
12 Циркин Ю. Б. Первые греческие плавания. . , С. 123.
К главе V
1 См.: Пельман Р. История античного коммунизма и социализма·
СПб., 1910; Popper К. R. The open society and its enemies.
London, 1952. Vol. 1; Гуторов В. А. Античная социальная уто-
пия : Вопросы истории и теории. Л., 1989. С. 140—175.
2 Tigerstedt E. N. The legend of Sparta in Classical Antiquity.
Stockholm, 1965; Андреев 10. В. Архаическая Спарта: куль-
тура и политика // ВДИ. 1987. № 4.
3 См.: Welliver W. Character, plot and thought in Plato's Tima-
eus—Critias. Leiden, 1977. P. 50—57.
4 О Гермократе см.: Фролов Э. Д. Сицилийская держава Диони-
сия. Л., 1979. С. 36 и след.
5 Творения Платона. М., 1899. Т. 1. С. 284.
6 Will Ε. Le monde grec et l'orient. Paris, 1972. T. 1. P. 395.
Ср.: Фролов Э. Д. Греческие тираны. Л., 1972. С. 38—40.
7 Ср.: Krentz P. The Thirty of Athens. Ithaca ; London, 1982.
P. 64-65.
8 О спорах вокруг авторства этих трагедий см.: Панченко Д. В.
Еврипид или Критий?//ВДИ. 1980. № 1.
К главе VI
1 Reinhardt К. VermSctnis der Antike : Gesammelte Essays zur
Philosophie und Geschichtsschreibung. Gottingen, 1960. S. 280—
286.
2 Friedldnder P. Platon. Berlin, 1928. Bd 1. S. 233 f., 273—275.
3 Gill Ch. The genre of the Atlantis story // Classical Philology.
1977. Vol. 72, N 4. P. 294 ff.
4 DuSanic S. Plato's Atlantis // L'Antiquite Classique. 1982.
T. 51. P. 25—52; Vidal-Naquet P. Le chasseur noir. Paris, 1983.
P. 357—359.
5 Об архитектурно-пространственных образах утопического ха-
рактера и θ платоновских в частности см.: Панченко Д. В.:
1) Утопический город на исходе Ренессанса (Дони и Кампа-
нелла) // Городская культура : Средневековье и начало Но-
вого времени. Л., 1986; 2) Геродот и становление европейской
литературной утопии // Проблемы античного источниковеде-
ния. М.; Л., 1986. С. 114, примеч. 16.
184

6 См., например: Griffiths J. G. Atlantis and Egypt // Historia.
1985. Bd 34, H. 1.
7 Herter H. Das Konigsritual der Atlantis // Rheinisches Museum.
Neue Folge. 1966. Bd 109. S. 241.
8 Поэтому вопрос об идейном соотношении между «Критием»
и космогонической частью «Тимея» я счел возможным оставить
без рассмотрения. Ему посвящены отдельные замечания
в названных выше работах П. Видаля-Наке и С. Душанича,
а также целиком статья Е. Г. Рабинович «Атлантида (кон-
тексты платоновского мифа)» (Текст : Семантика и структура.
М., 1983).
К главе VII
1 Weil R. L'«Archeologie» de Platon. Paris. 1959. P. 18—26.
2 Ср.: Доватур А. И. Аристотель и история // ВДИ. 1978. № 3.
3 Wilamowitz-Moellendorff U. von. Platon. Berlin, 1920. Bd 1.
S. 593.
4 Gill Ch. The genre of the Atlantis story // Classical Philology
1977. Vol. 72, N 4.
5 Обзор мнений о причинах незавершенности «Крития» см.:
Laplace Μ. Le «Critias» de Platon, ou I'ellipse d'une epopee //
Hermes. 1984. Bd 112, H. 3. P. 377—378.
6 См.: Колобова К. М. Древний город Афины и его памятники.
Л., 1961. С. 58-59.
К Заключению
1 См.: Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции
VIII—V вв. до н. э. Л., 1985.
2 Бэкон Ф. Новая Атлантида / Пер. 3. Е. Александровой. Мм
1962. С. 14—16. Отождествление Атлантиды с Америкой в свое
время было распространенной точкой зрения (см.: Alste-
dius J.-H. Encyclopaedia. Herbornae, 1630. P. 1141, 1143;
Hofmann I. /. Lexicon universale. Lugduni, 1698. Vol. 1. P. 389;
Moreri L. Le grand dictionaire historique. 11. ed. Amsterdam,
1724. T. 1. P. 145). До открытия Нового Света вопрос об исто-
ричности Атлантиды мало занимал даже таких рьяных плато-
ников, как Марсилио Фичино, которого гораздо больше инте-
ресует возможная философская интерпретация платоновского
рассказа —- «историческая аллегория» (см.: Omnia Divini
Platonis opera tralatione Marsilii Ficini. Basileae, 1532. P. 675,
737—739). Теперь же среди ученых возник спор, точно ли
древние ничего не ведали о новооткрытом мире, и ссылки
на Атлантиду, как и на «пророческие» стихи Сенеки о землях
по ту сторону океана (Медея. 375—379), стали регулярно по-
являться в ряду предполагаемых свидетельств осведомлен-
ности древних. Был также поднят вопрос: откуда пришли
люди, заселившие Америку? Одна из теорий указывала на Ат-
лантиду: расстояния, которые надлежало пересечь по морю,
были невелики, ведь Платон упоминает лежащие за Атланти-
дой острова и далее — «подлинный» материк; острова — это
Ямайка, Куба и проч., материк — Америка. Конечно, разда-
лись и возражения. Весь этот остров Атлантида, говорит Хосе
де Акоста, по размеру превосходящий Азию с Африкой и при-
185

том исчезающий в одну ночь, — «театральный и вымышлен-
ный» (см.: Acostal. De natura Novi Orbis libri duo. Coloniae
Agrippinae, 1596. P. 30—31, 57—59). Ряд других сведений
об отождествлении Атлантиды с Америкой можно найти
в кн.: Томсон Дж. О. История древней географии. М., 1953,
С. 141.
3 Вскоре появилась и первая, насколько мне известно, карта,
изображающая местонахождение Атлантиды. Составивший ее
Афанасий Кирхер исходил из того, что Канарские и Аворские
острова являются остатком затонувшего массива суши (Kir-
cher A. Mundns subterraneus. Amsterdam!, 1664. Vol. 1. P. 82).
4 Наряду с уже упоминавшимися работами Гилла, Велливера в
Лапласа отметим еще статью Бриссона: Brisson L, De la philoso-
phic politique а Герорёе : Le «Critias» de Platon // Rev. de me-
taphys. et de morale. 1970. T. 75.
5 Всякому исследователю творчества Платона приходится счи-
таться с возможностью того, что в силу необъятности литературы
он упустил из виду какие-либо достижения своих предшествен-
ников. Некоторые работы остались мне недоступны либо стали
доступны в последний момент. Среди них статья А. Джованнини,
посвященная роли землетрясения в Ахайе (и все же далеко не
исчерпывающая этот сюжет): Giovannini A. Peut-on demythifier
I'Atlantide? //Museum Heiveticum. 1985. Vol. 42. Новая литера-
тура о Платоне систематизирована в специальных библиографиях:
Cherniss Η. Plato (1950-1957)//Lustrum. 1959. Vol. 4. 1960.
Vol. 5; Brisson L. Platon (1958-1975) // Ibid. 1977. Vol. 20;.
Brisson L., Joannidi H. Platon (1975-1980) //Ibid. 1983. Vol. 25.
6 См.: Hoffmann W. Rom und die griechische Weltim4. Jahrhundert
(Philologus. Suppl. 27. H. 1). Leipzig, 1934.
7 Hirzel R. Der Dialog. Ein literarhistorischer Versuch. Leipzig, 1895.
Bd 1. S. 326—327; Wehrli Fr. Die Schule des Aristoteles. H. 7.
Herakleides Pontikos. Basel, 1953. S. 94 (в недавней работе при-
надлежность сочинения «О душе» к жанру диалога была под-
вергнута сомнению: Gottschalk Η. В. Heraclides of Pontus. Oxford,
1980. P. 122. Note 111).

Русские переводы античных авторов
Авиенш Морские берега / Пер. С. П. Кондратьева // Античная
география / Сост. М. С. Боднарский. М., 1953.
Аммиак Марцеллин. История : В 3-х т. / Пер. Ю. Кулаковского
и А. Сонни. Киев, 1906—1908.
Аполлодор. Мифологическая библиотека / Изд. подготовил
В. Г. Борухович. Л., 1972.
Аристотель. Афинская полития / Пер. С. И. Радцига. М. ; Л.,
1936.
Аристотель. Сочинения : В 4-х т. М., 1976—1983.
Аристофан. Комедии : В 2-х т. / Пер. А. Пиотровского. М. ; Л.,
1934.
Арриан. Поход Александра / Пер. М. Е. Сергеенко. М. ; Л.,
1962.
Ганнон. Путешествие // Древний мир : Изборник источников.
Ч. 1. Восток / Под ред. Б. А, Тураева и И. Н. Бороздина.
М., 1915.
Гелиодор. Эфиопика / Пер. под ред. А. Егунова. М., 1965.
Геродот. История в девяти книгах : В 2-х т. / Пер. Ф. Г. Ми-
щенко. М., 1885—1888.
Гесиод. Работы и дни. Теогония // Эллинские поэты в переводах
B. В. Вересаева. М., 1963.
Гомер. Илиада. Одиссея / Пер. Н. Гнедича, В. Жуковского.
М., 1967.
Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования / Изд. подготовил
C. Я. Лурье. Л., 1970.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых
философов / Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986.
Еерипид. Трагедии:В 2-х т. / Пер. И. Анненского, С. Шервин-
ского. М., 1969.
Исократ. Речи. Письма / Пер. под ред. К. М. Колобовой //
Вестник древней истории. 1965. № 3—1969 № 2.
Каллимах. Гимны / Пер. С. С. Аверинцева // Античные гимны.
М., 1988.
Ксенофонт. Греческая история / Пер. С. Я. Лурье. Л., 1935.
Кеенофонт. Киропедия / Пер. В. Г. Боруховича и Э. Д. Фро-
лова. М., 1976.
Ксенофонт. Сократические сочинения / Пер. С. И. Соболев-
ского. М., 1935.
Курций Руф. История Александра Македонского / Пер. под ред.
В. С. Соколова. М., 1963.
Лисий. Речи / Пер. С. И. Соболевского. М., 1933.
Лукиан. Сочинения : В 2-х т. М., 1935.
Мела. О положении земли / Пер. С. К. Апта // Античная гео-
графия / Сост. М. С. Боднарский. М., 1953.
Овидий. Метаморфозы / Пер. С. Шервинского. М., 1977.
187

Павсаний. Описание Эллады : В 2-х т. / Пер. С. П. Кондратьева.
М.; Л., 1938, 1940.
Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты / Изд. подготовил М. Л. Га-
спаров. М., 1980.
Платон. Диалоги / Пер. С. Я. Шейнман-Тошптейн. М., 1986.
Платон. Сочинения : В 3-х т. М., 1968—1972.*
Плиний Старший, Естественная история (отрывки) / Пер.
Н. М. Подземской // Античная география / Сост. М. С. Бод-
нарский. М., 1953.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания : В 3-х т. М., 1961—
1964.
Полибий. Всеобщая история : В 3-х т. / Пер. Ф. Г. Мищенко.
М„ 1890—1899.
Πсевдо-Аристотель. Рассказы о диковинках / Пер. Н. А. Позня-
ковой. // Вестник древней истории. 1987. № 3, 4.
Псевдо-Ксенофонт. Афинская полития // Аристотель. Афинская
полития. М. ; Л., 1936.
Страбон. География / Пер. Г. А. Стратановского. М., 1964.
Тацит. Сочинения : В 2-х т. Л., 1969.
Феофраст. Исследование о растениях / Пер. Μ. Ε. Сергеенко.
М., 1951.
Фукидид. История : В 2-х т. / Пер. Ф. Мищенко под ред. С. Же-
белева. М., 1915.
Элиан. Пестрые рассказы / Пер. С. В. Поляковой. М.; Л., 1963,
Эсхин. Речи / Вестник древней истории. 1962. № 3, 4.
* Перевод «Тимея» и «Крития» принадлежит С. С. Аве-
ринцеву.

Оглавление
Стр.
Предисловие 3
Глава I. Платон об Атлантиде 5
Рассказ Крития 5
Принцип правдоподобия 13
Философский миф 17
Глава П. Атлантида помимо Платона? 24
Авторская версия 24
Свидетельства древних: комментаторы Пла-
тона 28
Свидетельства древних: Аристотель, исто-
рики, географы 33
Атлантии Диодора 35
Нашествие из-за океана 42
Ликтония и трезубец Посейдона 45
Глава III. В поисках исчезнувших цивилизаций . . 50
Отголоски далеких событий? 50
Страна Посейдона, ушедшая под воду ... 55
«Археология» Платона 62
Глава IV. Атлантида и Атлантика 80
Море за Геракловыми столбами 80
Мели, ил и изменчивый облик земли ... 91
Имя 108
Воспоминание о Тартессе? 112
Глава V. Платон и Афины 125
Платон и афинская демократия 125
Государство философов и государство дру-
зей 130
Критий 135
Глава VI. Афины и Атлантида: характер антитезы 149
«Полная противоположность» 149
Двойник Востока 150
Зеркало для Афин 152
Притягательность Атлантиды 154
Обаяние мощи 158

Мир воображаемый и мир, предстающий
воображению 160
Цари Атлантиды 162
Глава VII. «Каких никогда не бывало. . .» 166
Платоновские сети 166
Философский реализм 170
Незавершенность «Крития» 173
Заключение 177
Примечания . 182
Русские переводы античных авторов . . . . 187

Научно-популярное издание
Дмитрий Вадимович Панченко
ПЛАТОН И АТЛАНТИДА
Утверждено к печати
Редакционной коллегией серии
научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор издательства Т. П. Богданова
Художник А. И. Слепушкин
Технический редактор Е. В. Траскевич
Корректор Г. И. Суворова
ИБ № 44275
Сдано в набор 14.09.89.
Подписано к печати 11.07.90.
М-28323. Формат 84xl081/32.
Бумага типографская № 2.
Гарнитура обыкновенная.
Печать высокая.
Усл. печ. л. 10.08. Усл. кр.-от. 10.41,
Уч.-изд. л. 10.23.
Тираж 35 000. Тип. зак. № 1953.
Цена 40 к.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука».
Ленинградское отделение.
199034, Ленинград, В-34, Менделеевская лин., 1.
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая типография издательства «Наука»,
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12.

Книги издательства «Наук а» можно предварительно
заказать в магазинах конторы «Академкнига»,
в местных магазинах книготоргов
или потребительской кооперации
Для получения книг почтой заказы просим направлять по адресу:
117192 Москва, Мичуринский пр., 12. Магазин «Книга — почтой»
Центральной конторы «Академкнига»;
197345 Ленинграда Петрозаводская ул., 7. Магазин «Книга —
почтой» Северо-Западной конторы «Академкнига»
или в ближайший магазин «Академкнига»,
имеющий отдел <г Книга — почтой»:

«НАУКА»
Книга посвящена исходному пункту
всех сведений и предположений
об Атлантиде — рассказу о ней
в диалогах Платона „Тимей" и „Критий".