Большая война России. Социальный порядок. Публичная коммуникации и насилие на рубеже царской и советской жпох.

Теги: история россии

ISBN: 978-5-4448-0155-0

Год: 2014

Похожие

Крепости России. Большая энциклопедия

Большая охота

Катруся уже большая

Романтизм. Большая линия

Текст

Б о л ь ш а я
война
России

HIS TO RIA
ROSSICA

STUDIA EUROPAEA
СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ
ГЕРМАНСКОГО ИСТОРИЧЕСКОГО
ИНСТИТУТА В МОСКВЕ
И ИЗДАТЕЛЬСТВА
"НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"
Deutsches
Historisches
Institut
Moskau

Большая война
России
СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК,
ПУБЛИЧНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
И НАСИЛИЕ НА РУБЕЖЕ ЦАРСКОЙ
И СОВЕТСКОЙ ЭПОХ
Новое
Литературное
Обозрение
2 0 14

Редакторы проекта STUDIA EUROPAEA
Д. Сдвижков, И. Ширле
(Германский исторический институт в Москве)
Большая война России: Социальный порядок, публичная ком-
муникация и насилие на рубеже царской и советской эпох /
Сборник статей; ред. К. Бруиш, Н. Катцер. — М.: Новое литера-
турное обозрение, 2014. — 208 с.
ISBN 978-5-4448-0155-0
Хотя Первая мировая война стала для России историческим водоразделом,
в историографии, да и в общественном сознании она ассоциируется в основ-
ном с событиями на Западном фронте. Этому способствовало, в частности, раз-
деление российской истории начала XX века на дореволюционный и советский
периоды. Цель данного сборника — включить в общеевропейский контекст
механизмы усвоения, истолкования и переработки российского опыта Первой
мировой войны и последовавших за ней событий. Их осмысление важно для
ответа на вопрос, можно ли считать революцию 1917 года и Гражданскую вой-
ну вехами «особого пути» России или же они были следствием той кризисной
ситуации, с которой столкнулись и другие воевавшие государства.
©
Авторы, 2014
©
ООО «Новое литературное обозрение». Оформление, 2014

Катя Бруиш,
Николаус Катцер
Введение
В последнее время историки неоднократно предпринимали по-
пытки заново переосмыслить события XX века, взяв за точку отсчета
его истоки. При этом все чаще первая четверть века рассматривается
как сплошной конгломерат революций и вооруженных восстаний,
региональных войн и мировой войны, порожденных ими вооружен-
ных конфликтов и гражданских войн. Очевидно, в эту эпоху высво-
бодился заряд насилия, были силой перемещены массы населения
и опробованы стратегии уничтожения, которые впоследствии, ввиду
пошатнувшихся государственных структур и неустойчивости нового
международного миропорядка, можно было лишь частично усмирить.
Таким образом, 1914 год знаменует собой узловую точку, в которой
достигли апогея и разгорелись прежние конфликты и одновременно
были заложены новые, оставившие долгий след. С этой новой точки
зрения, восточноевропейский и в особенности российский театр
военных действий времен Первой мировой войны и ее последствия
заслуживают гораздо большего внимания, чем уделялось им долгие
годы. Свою лепту в развитие этого нового взгляда намерен внести
и настоящий сборник статей.
По всей Европе Первая мировая война была воспринята современ-
никами как событие, поколебавшее весь прежний жизненный опыт
и все привычные истины. Легендарными стали слова, с которыми
британский министр иностранных дел Эдвард Грей, по сведениям со-
временников, откликнулся на начало военных действий: «The lamps are

6
Катя Бруиш, Николаус Катцер
going out all over Europe. We shall not see them lit again in our lifetime»1.
Литератор и критик Карл Краус в конце 1914 года ощутил себя «в пе-
ревернутом мире»2, «во времена, когда свершается именно то, чего
нельзя было себе и вообразить»3. Впоследствии современники также
признавали войну переломным, эпохальным событием. По мнению
австрийского писателя Стефана Цвейга, в 1914 году завершился «золо-
той век стабильности», который он в начале 1940-х годов увековечил
в своих мемуарах, озаглавленных «Вчерашний мир»4. В межвоенной
Германии память о Первой мировой войне помогла самоопределиться
«поколению военной молодежи» — общественной элите, для которой
несостоявшееся участие в боевых действиях Первой мировой и по-
ражение Германской империи стали отправной точкой для испове-
дования агрессивных взглядов популистско-националистического
толка. Именно это поколение после прихода к власти Адольфа Гитлера
сделалось важной социальной опорой национал-социалистической
диктатуры5.
Впоследствии историками было подхвачено расхожее мнение со-
временников, воспринявших войну как переломное время. В рамках
отдельных национальных историй, равно как и всемирной истории,
Первая мировая война трактовалась как ключевое событие XX века,
как «родовая катастрофа XX века» (Kennan), как конец «затянувшего-
ся XIX века» и начало «эпохи крайностей» (Hobsbawm)6. В Германии
спустя 90 лет после начала Первой мировой спровоцировал дискуссию
тезис о «второй тридцатилетней войне», длившейся с 1914 по 1945 год
(Wehler)7. Весьма распространенный в международном историческом
1 «Гаснут огни над всей Европой. До конца своих дней нам не суждено увидеть
их зажженными вновь» (цит. по: Hobsbawm E.J. The Age of Empire 1875—1914. New
York, 1987. P. 327).
2 Kraus К. In dieser großen Zeit // Die Fackel. 1914. 12. Dezember. № 404. S. 11.
3 Ibid. S. 1.
4 Zweig S. Die Welt von Gestern. Erinnerungen eines Europäers. Mit einem Nach-
wort von Rüdiger Görner. Düsseldorf; Zürich, 2002. S. 15. Цвейг завершил работу
над автобиографией в 1941 году. Книга была издана после его смерти в 1942 году.
5 Ср.: Wildt M. Generation des Unbedingten. Das Führungskorps des Reichssiche-
rungshauptamtes. Hamburg, 2002; Herbert U. Best. Biographische Studie über Radika-
lismus, Weltanschauung und Vernunft, 1903—1989. Bonn, 1996.
6 Hobsbawm E.J. Age of Extremes. The Short Twentieth Century, 1914—1991. Lon-
don, 1994; Reimann A. Der Erste Weltkrieg — Urkatastrophe oder Katalysator? // Aus
Politik und Zeitgeschichte. Vol. 29—30. 2004. S. 30—38.
7 Wehler H.-U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Vom Beginn des Ersten Weltkrieges
bis zur Gründung der beiden deutschen Staaten, 1914—1949. München, 2003. S. XIX.
Критические отзывы см.: Kamber P. Hitler als «Charismatiker»? — «Zweiter Dreißigjäh-

Введение 7
дискурсе термин Great War (la Grande Guerre), помимо переломного
характера Первой мировой войны, подчеркивает ее вселенский размах.
Мало того, что война повлекла за собой жертвы в масштабах, неви-
данных прежде, она заметно повлияла и на экономический, обществен-
ный, политический строй всех участвовавших в войне государств8.
Современники из России также восприняли войну как коренной
перелом. Для писателя-символиста Дмитрия Мережковского она бы-
ла порогом к новой эре: «По всей вероятности, эта война — конец
старого порядка "мещанского", начало — нового, неизвестного»9. На-
ходясь еще в Швейцарии, Ленин в 1915 году называл войну «эпохой
неимоверно тяжелого кризиса»10, который, по убеждению революци-
онера, заложил истоки революции не только в России, но и во всех
вовлеченных в войну странах. Сверх того, война и ретроспективно
считалась историческим водоразделом. Оглядываясь назад, Илья
Эренбург, подобно Стефану Цвейгу, охарактеризовал Первую миро-
вую как событие на грани эпох. В своих воспоминаниях, изданных
в 1960-х годах, Эренбург изобразил военное время как период глу-
бокого смятения. Привычные модели мышления и восприятия обес-
ценились, а будущее выглядело туманно: «Я понял, что я не только
родился в девятнадцатом веке, но что в 1916 году я живу, думаю,
чувствую, как человек далекого прошлого. Я понял также, что идет
новый век и что шутить он не будет»11.
Впрочем, и в публичном освещении, и в научном изучении ис-
тории России начала XX века память об этом переломе не оставила
столь явственного следа, как в других странах. Войну надолго зат-
мила революция 1917 года. Казалось, свержение монархии и уста-
новление власти большевиков более отчетливо разделили прошлое
России на то, что было прежде, и то, что стало потом. Большевист-
ская власть канонизировала память о революции и Гражданской
войне и использовала ее для укрепления советской идентичности.
riger Krieg»? Zur Kritik an Hans-Ulrich Wehlers «Deutscher Gesellschaftsgeschichte» //
Traverse. Zeitschrift für Geschichte. Bd. 2. 2004. S. 119—129.
8 Great War, total war. Combat and mobilization on the Western Front, 1914—1918 /
Chickering R., Förster S. (Ed.). Cambridge, 2000; Chickering R. Das Deutsche Reich und
der Erste Weltkrieg. München, 2002; Becker ].-}., Krumeich G. La Grande Guerre. Une
histoire franco-allemande. Paris, 2008.
9 Мережковский Д.С. Невоенный дневник. 1914—1916. Пг., 1917. С. 177.
10 Ленин В.И. Поли. собр. соч. М., 1973. Т. 27. С. 37.
11 Эренбург И.И. Люди, годы, жизнь. Кн. I // Он же. Собр. соч. М., 1996. Т. 6.
С. 523.

8
Катя Бруиш, Николаус Катцер
Внимание к Первой мировой войне возросло в связи с угрозой ново-
го вооруженного конфликта с Германией в 1930-х годах и особенно
в годы Второй мировой войны, которая, в свою очередь, оттеснила
Первую мировую на периферию советской памяти12. В то время как
Первая мировая в Советском Союзе, хотя и не пребывала в забвении,
оставалась скорее второстепенной темой, связный эпос о ней как
патриотической войне развивался в среде русской эмиграции. Бое-
вой опыт службы в царской армии позволял ветеранам утверждать
личную или коллективную идентичность. Выход России из войны
в 1918 году они, по аналогии с немецким мифом об «ударе в спину»,
считали национальным позором и предательством13.
Подобная ситуация сложилась и в зарубежных исследованиях.
Первая мировая война долгое время рассматривалась сквозь при-
зму революции и становления советского строя. Как и в советской
мифологии, российская история начала XX века делилась на до-
революционный и советский периоды. Большевистская Россия при
этом пользовалась особенным интересом. Если вначале историки
сосредотачивались на победе большевиков над своими политиче-
скими противниками, то позже они стали активнее интересоваться
общественным и экономическим развитием в период после 1917 года
и ролью общества в нем14. К тому же стало общепризнанным, что
период раннего сталинизма конца 1920-х годов изменил ход истории
радикальнее, чем переворот «Красного Октября». Считалось, что
только с началом форсированной индустриализации, коллективи-
зации, отстранения старых элит и борьбы с религией возникли ос-
новы нового экономического, социального и культурного порядка15.
Переоценка раннего советского времени, однако, не отражалась на
осмыслении Первой мировой войны и ее места в истории России
начала XX века. Войну относили к старому строю. Соответственно,
в работах, которые рассматривали революцию и становление совет-
12 О месте Первой мировой войны в памяти россиян см.: Petrone К. The Great
War in Russian Memory. Bloomington, 2011.
13 Cohen A.T. Oh, That! Myth, Memory, and World War I in the Russian Emigration
and the Soviet Union // Slavic Review. 2003. Vol. 62. № 1. P. 69—86.
14 См., например: Fitzpatrick S. Education and Social Mobility in the Soviet Union,
1921—1934. Cambridge, 1979; Siegelbaum L.S. Soviet State and Society between Revolu-
tions, 1918—1929. Cambridge et al., 1992.
15 Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley, 1995; Cultural
Revolution in Russia, 1928—1931 / Fitzpatrick S. (Ed.). Bloomington, 1984; Eadem.
Stalinism. New Directions. London; New York, 2000. P. 2.

Введение 9
ской системы из долгосрочной перспективы, Первая мировая война
служила лишь фоном (setting)16 для гибели прежней России17.
В последнее время ученые снова всерьез задаются вопросом о ро-
ли Первой мировой войны в российской истории и о воздействии
этой войны на государство, общество и экономику послевоенных лет.
В частности, высказывается гипотеза, что великий перелом свершился
не после, а еще до свержения царя. Сага о «триумфальном шествии со-
ветской власти» приковала внимание зарубежных историков-русистов
к перевороту 1917 года. Впоследствии Первую мировую и Гражданскую
войны часто рассматривали в отрыве друг от друга. Сегодня все более
склоняются к гипотезе о внутренней взаимосвязи обеих войн, отво-
дя революции более скромную роль. Скорее речь теперь идет о более
длительном процессе трансформации, который был ускорен Первой
мировой войной и который завершился, смотря по тому, как ставить
вопрос, в начале 1920-х годов или только в сталинскую эпоху. Как
и в научных работах, посвященных неразрывной связи войны и на-
силия в Европе межвоенного периода, отмечается основополагающая
роль Первой мировой: компоненты советского режима, методы управ-
ления экономикой и обществом выросли из военного времени и офор-
мились институционально благодаря синхронности Гражданской
войны и построения социалистического государства большевиками18.
Настоящий сборник, изданный по итогам семинара, который со-
стоялся в ГИИМ в Москве в октябре 2011 года, подхватывает и раз-
вивает эти гипотезы. Его замысел состоит в том, чтобы рассмотреть
Первую мировую войну в более широком контексте эпохи. Эта эпоха
не закончилась ни со свержением самодержавия, ни с официальным
выходом России из войны в марте 1918 года, а продолжалась вплоть до
начала 1920-х годов. При этом задача нашего сборника заключается не
в том, чтобы противопоставить существующим воззрениям на это вре-
мя новую всеобъемлющую модель истории. Скорее мы задаемся целью,
16 Так озаглавлена глава о предпосылках революции, среди которых рассма-
тривается и Первая мировая война: Fitzpatrick S. The Russian Revolution. New York,
1994. Chapt. 1.
17 См. также: Hildermeier M. Die Russische Revolution 1905—1921. Frankfurt
a.M., 1989; Figes O. A Peoples Tragedy. The Russian Revolution, 1891—1924. London,
1996.
18 Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia's Continuum of Crisis, 1914—
1921. Cambridge, 2002; Hoffmann D.L. Cultivating the Masses. Modern State Practices
and Soviet Socialism, 1914—1939. Ithaca, 2011; Lib. L.T. Bread and Authority in Russia,
1914—1921. Oxford, 1990. См. также сайт международного проекта Russia's Great War
and Revolution: http://russiasgreatwar.org/index.php (21.12.2013).

10
Катя Бруиш, Николаус Катцер
отталкиваясь от конкретных примеров, изучить механизмы усвоения,
истолкования и переработки военного опыта его современниками
и внести свой вклад в переосмысление общепринятой периодизации
российской истории начала XX века.
Социальный порядок и военный опыт
Классификация населения согласно его религиозной, националь-
ной или социальной принадлежности была значимым инструментом
регуляции отношений между элитами и широкими массами в им-
периях. В то же время отдельные индивиды или группы, чтобы уста-
новить свою личную или коллективную принадлежность в обществе,
обращались к закрепленным в законах нормам или к категориям
ученого дискурса. Подчас они пользовались ими для того, чтобы обо-
сновать собственные требования или интересы перед лицом импер-
ских властей или перед другими социальными группами19. Статьи,
опубликованные в первой части сборника, посвящены различным
вариантам столкновения с войной и рассматривают их в контексте
принятых в то время моделей социального устройства, их легити-
мации и реализации представителями правительства, военных влас-
тей и чиновничества, прочими экспертами и гражданским насе-
лением. В докладах подчеркивается, что военный опыт конкретной
личности зависел не только от того, застал ли ее конфликт на линии
фронта или же в тылу. Решающее значение также имело то, к какой
социальной группе причисляли эту личность и насколько данная
группа, в свою очередь, была представлена в господствовавших
публичных дискурсах. Национальная принадлежность, религия или
инвалидность — параметры, игравшие ключевую роль в восприятии
и переживании войны. От них зависело, будет ли человек класси-
фицирован как лицо, лояльное в отношении правительства, или же
его признают потенциальной угрозой интересам империи. Помимо
19 О Российской империи см.: Russian Empire. Space, People, Power, 1700—1930 /
Burbank J., Hagen M. von., Remnev A. (Ed.). Indiana, 2007. Из сравнительных ис-
следований см., например: Hirschhausen U. von. People that Count. The Imperial
Census in Nineteenth- and Early Twentieth Century Europe and India // Leonhard J.,
Hirschhausen U. von. (Hrsg.). Comparing Empires. Encounters and Transfers in the Long
Nineteenth Century. Göttingen, 2011. P. 145—170; Hacisalihoglu M. Borders, Maps, and
Censuses. The Politization of Geography and Statistics in the Multi-Ethnic Ottoman
Empire // Ibid. P. 171—210.

Введение 11
этого, названные параметры задавали пределы свободы действий
человека в общественной, политической, а порой и в личной жизни,
а также предопределяли его возможность публично выражать свои
интересы.
Петр Шлянта исследует отношения польского населения и царской
армии в период от вторжения российских войск в Галицию в начале
войны и до отвоевания этих земель австро-венгерской армией весной
1915 года. Хотя высокопоставленные чины царской армии видели
в польском населении будущую опору российской власти в Галиции,
политика оккупантов оставалась двойственной. Они обещали по-
лякам культурную автономию в воссоединенной под российской
эгидой Польше, но одновременно проводили политику агрессивной
русификации, которая возбуждала недоверие у галицийских поляков.
Кроме того, оккупация привела к обострению местных конфликтов.
Чтобы заручиться лояльностью со стороны местных жителей, власть
попустительствовала бесчинствам и насилию, чинимому над евреями
и помещиками, в котором наряду с казацкими частями участвовало
и польское население. Таким образом, представители армии и оккупа-
ционных властей пытались воспользоваться национальной и культур-
ной неоднородностью региона для реализации собственных властных
амбиций.
В статье, посвященной положению мусульман в царской армии,
Франциска Дэвис задается вопросом о том, каким образом возможно
было создать патриотическую армию в условиях многонациональной
и мультирелигиозной империи. Учитывая разнородный состав импе-
рии, выработать единые нормы призыва по прусскому образцу едва
ли представлялось возможным. Так, вопреки публичным заявлениям
со стороны царского правительства, отсутствовала единая стратегия
интеграции мусульман в армию Российской империи. Хотя мусульма-
нам после вступления в войну Османской империи осенью 1914 года
пришлось воевать со своими единоверцами и по этой причине, по
крайней мере в Петербурге, в них усматривали угрозу имперским
интересам, в целом среди представителей армии и чиновничества не
было сомнений в верности солдат-мусульман царю и отечеству. Однако
надежды мусульман на то, что за воинскую службу их вознаградят
расширенными возможностями участия в политической жизни стра-
ны, не оправдались: царское правительство сочетало традиционные
административные меры по интеграции отдельных сообществ в им-
перию с политикой этнизации и национализации. Вплоть до своего
свержения в 1917 году царские власти наотрез отказывались хотя бы
частично поступиться своими притязаниями на господствующую роль.

12
Катя Бруиш, Николаус Катцер
В статье Александра Зумпфа подчеркивается, что водораздел
в царской империи проходил не только по этническим и религиоз-
ным границам, но и по социальной принадлежности. Значимость
такой социальной группы, как инвалиды войны, равно как и бе-
женцев20, в ходе войны неуклонно возрастала. Для России уход за
ранеными солдатами представлял собой серьезную проблему транс-
портного и управленческого порядка. Кроме того, появление инвали-
дов обременило систему социального обеспечения, в связи с чем все
больше экспертов — хирургов, психологов, сотрудников различных
министерств — предлагали свои способы классификации раненых.
Это имело решающие последствия для самих пострадавших. От при-
суждения увечному солдату определенной категории инвалидности
зависело место, отводившееся ему в социальной иерархии военных
лет, а также то, вернут ли его на фронт, или ему придется пройти
профессиональную переподготовку, или же ему причитаются госу-
дарственные социальные пособия.
В статьях этого раздела можно также увидеть, что классификацию
общества нельзя было считать всего лишь однонаправленной опера-
цией «подсчета, сортировки и уничтожения» (Holquist)21. Социальная
классификация также могла способствовать формированию группово-
го самосознания. Подчас политические игроки того времени пользо-
вались классификационными категориями для того, чтобы публично
отстаивать собственные интересы или требовать расширения своих
политических прав. И хотя их успехи оставались скромными или же
обесценились после прихода к власти большевиков, здесь прослежи-
валась четкая стратегия. Личный опыт военных лет был осмыслен как
коллективный в соответствии с категориями социального порядка
и использовался в качестве политического аргумента.
Публичная коммуникация и память о войне
События Первой мировой войны разворачивались не только
в окопах и на полях сражений. Во всех государствах, участвовавших
в войне, публичная сфера стала значимой ареной военных действий.
20 Gatrell P. A whole empire walking. Refugees in Russia during World War I.
Bloomington, 1999.
21 Holquist P. To Count, to Extract, to Exterminate: Population Statistics and Popula-
tion Politics in Late Imperial and Soviet Russia // Martin Т., Suny R.G. (Ed.). A State of
Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin. New York, 2001.
P. 111—144.

Введение 13
Презентация войны в средствах массовой информации была ключевым
инструментом для утверждения легитимности военных мер. Внедряя
в сознание образ врага и разъясняя цели войны, общество старались
привлечь на сторону правительства и мобилизовать для участия в вой-
не. Изображения солдат, медсестер и монархов подкрепляли пред-
ставления о национальном единстве, защищать которое надлежало
всем группам населения. При этом повсеместное присутствие военной
темы в печати и кино, на открытках и в иллюстрированных журналах,
в литературе и даже в моде было вызвано активной деятельностью
совершенно различных социальных групп и организаций. Помимо
государственных пропагандистских ведомств и спецслужб, свой вклад
в дело патриотической мобилизации внесли и частные издательства,
благотворительные организации, товарищества, предприниматели,
интеллектуалы и деятели искусства22. В послевоенный период война
послужила точкой отсчета для индивидуального и коллективного са-
мопознания. Памятники, романы, песни и музеи сохраняли ее облик
в памяти современников и последующих поколений23.
Не была исключением и Россия. Юлия Жердева рассматривает
в своей статье визуальное отображение военной разрухи в годы, когда
новости, пропаганда и юридические доказательства легко смешива-
лись друг с другом. Она показывает, что в сводках о происшествиях
на фронте, составленных журналистами и сотрудниками различных
госучреждений, сквозило намерение морально очернить неприятеля
в глазах российского населения. Фотоснимки и иные наглядные иллю-
страции играли значимую роль в создании картины войны в средствах
массовой информации. Впрочем, в отличие от последующих десятиле-
тий, жертв Первой мировой войны в России изображали весьма осто-
рожно. Вместо них господствовали другие визуальные мотивы — па-
22 Sanders M.L., Taylor P.M. Britische Propaganda im Ersten Weltkrieg 1914—1918.
Berlin, 1990; Flasch K. Die geistige Mobilmachung. Die deutschen Intellektuellen und
der Erste Weltkrieg. Ein Versuch. Berlin, 2000; Jeismann M. Propaganda // Hirschfeld G.,
Krumeich G., Renz I. (Hrsg.). Enzyklopädie Erster Weltkrieg. Paderborn etc., 2009.
S. 198—209. О России см.: Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I.
Ithaca, 1995.
23 Winter J. Remembering War. The Great War between Memory and History in
the Twentieth Century. New Haven, 2006; Der Erste Weltkrieg in der populären Erin-
nerungskultur / Körte В., Paletschek S., Hochbruck W (Hrsg.). Essen, 2008; Ziemann B.
Die deutsche Nation und ihr zentraler Erinnerungsort. Das «Nationaldenkmal für die
Gefallenen im Weltkriege» und die Idee des «Unbekannten Soldaten» 1914—1935 //
Berding H., Heller K., Speitkamp W (Hrsg.). Krieg und Erinnerung. Fallstudien zum 19.
und 20. Jahrhundert. Göttingen, 2000. S. 67—91.

14
Катя Бруиш, Николаус Катцер
мятники архитектуры и культуры, разрушенные во время наступления
немцев. Поэтому на визуальном уровне война представлялась скорее
культурной, чем гуманитарной катастрофой.
Борис Колоницкий наглядно показывает в своей работе, насколько
активно царская семья прибегала в военные годы к использованию
новых форм массовой коммуникации. В начале войны царица Алек-
сандра Федоровна и ее дочери добровольно прошли курсы медсестер
и ухаживали за ранеными в военных госпиталях. И хотя они считали
это своим личным вкладом в ведение войны, ничто не помешало офи-
циозной пропаганде воспользоваться этой совершенно нехарактерной
для членов правящей семьи деятельностью в своих целях: на плакатах,
почтовых карточках и в иллюстрированных журналах царица и ее до-
чери позировали в форме сестер милосердия. Тем самым населению
стремились внушить, что царская семья не только исполняет свой
монарший долг, заботясь о благе подданных, но и разделяет тяготы
войны бок о бок с народом. Однако эта пропагандистская кампания
произвела двойственный эффект. В ходе войны образ самоотвержен-
ной, заботливой сестры милосердия перестал восприниматься одно-
значно. В публичном дискурсе медсестра все чаще наделялась чертами
порочности и греховности. Поэтому современникам подчас казалось,
что новая роль царицы и ее дочерей лишает монархию священного
ореола, и они усматривали в этом симптомы всеобщей моральной
и социальной деградации.
После революции и официального выхода России из войны Первая
мировая все еще оставалась предметом обсуждения в публичной сфере
и в печати. Правда, советская мифология опиралась на Октябрьский
переворот и Гражданскую войну и тем самым оттеснила Первую миро-
вую в коллективном сознании на задний план. Но это не означало, что
она сделалась «забытой войной»24. Оксана Нагорная в своей статье об
отображении темы военного плена в романах первых лет советской
власти показывает, что литература была значимым средством позд-
нейшего освоения и истолкования военного опыта. И хотя тема эта
затрагивалась подчас лишь в побочных линиях или как деталь био-
графии отдельных персонажей, популярные романы хранили память
о Первой мировой войне как об индивидуальном и коллективном
бедствии в сознании народа. Тем самым автор статьи доказывает,
что, хотя большевики и претендовали на монополию в истолковании
24 Это продемонстрировано недавно в масштабном исследовании: Petrone К.
The Great War.

Введение 15
истории, в советское время бытовало множество соперничавших друг
с другом и порой противоречивших официальной пропаганде вос-
поминаний о войне.
Насилие и местное управление
В заключительной части сборника рассматривается соотношение
насилия и местного управления в условиях мировой войны, револю-
ции и Гражданской войны. Первая мировая война явилась событием
не только всемирного, но одновременно и регионального, и местного
масштаба. Это в полной мере сказалось на регионах Восточной и Цен-
тральной Европы, где, в отличие от запада континента, линия фронта
колебалась сильнее, политические границы могли в краткие сроки
смещаться, а единые экономические пространства — распадаться. На
местном уровне властные отношения часто были неопределенными.
В целом ряде регионов такая ситуация сложилась в первую очередь
после официального завершения войны25. Ввиду сепаратистских
и гражданских войн в период вплоть до начала 1920-х годов мил-
лионы людей испытали на своем опыте, что такое бегство, насилие
и депортация. Пострадали далеко не только Shatter zones на границах
распадавшихся империй, где совместно проживали граждане различ-
ной религиозной и национальной принадлежности и где после Первой
мировой войны возникли национальные государства26. Скорее более
важным был тот факт, что в результате войны как на границах, так и во
внутренних районах империи образовались территории, на которых
государственные структуры, главари боевиков или полувоенные орга-
низации соперничали в борьбе за политическое влияние и монополию
на применение силы27.
Олег Будницкий обращается в своей статье к насильственным
эксцессам, направленным против еврейского населения. Еще до нача-
ла Первой мировой еврейское население огульно подозревали в том,
25 Gerwarth R., Home}. The Great War and Paramilitarism in Europe, 1917—1923 //
Contemporary European History. 2010. Vol. 19. № 3. P. 267—273; Eidem. War in Peace.
Paramilitary Violence in Europe after the Great War. Oxford, 2012.
26 Eichenberg }., Newman J. P. Introduction: Aftershocks. Violence in Dissolving
Empires after the First World War // Contemporary European History. 2010. Vol. 19.
№ 3. P. 183—194.
27 Schnell F. Räume des Schreckens. Gewalt und Gruppenmilitanz in der Ukraine
1905—1933. Hamburg, 2012.

16
Катя Бруиш, Николаус Катцер
что оно подрывает боеготовность императорской армии и напрямую
пособничает военным противникам Российской империи. Во многих
населенных пунктах евреи стали жертвами спонтанных вспышек наси-
лия. В районах, прилегавших к линии фронта, где армия уполномочена
была, помимо прочего, взять на себя целый ряд функций гражданского
управления, правовая дискриминация евреев неуклонно возрастала.
К тому же множество евреев совместно с другими национальными
меньшинствами, которых подозревали в предательстве, депортиро-
вали глубоко в тыл. В годы Гражданской войны против евреев снова
стали применять насилие, когда представители всех воюющих сторон
воспользовались образом врага, укоренившимся во время Первой
мировой, и насильственными методами, опробованными в военное
время. Таким образом, как в восприятии современников, так и при
взгляде с исторической дистанции Первая мировая положила начало
непосредственно последовавшей за ней Гражданской войне.
На примере атаманов, главарей полувоенных группировок, уча-
ствовавших в Гражданской войне на Украине, Кристофер Гилли по-
казывает, что Первая мировая война не только на структурном, но
и на биографическом уровне явилась основополагающим событием,
чьи последствия дали о себе знать во многом только после официаль-
ного окончания войны в 1918 году. Многие атаманы служили в рядах
императорской армии. Поражение в войне и распад царской империи
предоставили им шанс заявить о собственных политических целях
и реализовать их насильственным путем ввиду отсутствия дееспособ-
ных государственных учреждений. Некоторым из атаманов удавалось
мобилизовать сельских жителей для вступления в военизированные
отряды, численность которых подчас достигала нескольких тысяч
бойцов. Тот факт, что атаманы заключали непрочные и труднопред-
сказуемые союзы с различными партиями Гражданской войны и во
многих районах оказывались виновниками спонтанных и произволь-
ных вспышек насилия, Гилли не считает свидетельством политической
индифферентности. Нередко в основе имиджа и самосознания украин-
ских атаманов лежали программные установки. Поэтому их не следует
рассматривать исключительно как разнузданных насильников. Скорее
они являлись и политическими игроками, участвовавшими в спорах
о будущем устройстве страны после крушения царской власти.
Соотношению насилия и местного управления посвящена и статья
Игоря Нарского. На примере Урала автор предлагает в своем исследо-
вании объединить две модели интерпретации Первой мировой и Граж-

Введение 17
данской войн, которые обычно считают несогласуемыми: «теорию
катастрофы», согласно которой Первая мировая стала первопричиной
всех последующих кризисов XX века, и «теорию адаптации», которая
рассматривает Первую мировую войну в качестве катализатора уже
существовавших конфликтов. Хотя фронты Первой мировой про-
ходили далеко от Урала и лишь в годы Гражданской войны его не-
посредственно коснулись боевые действия, широкие слои местного
населения восприняли период с 1914 по 1921 год как непрерывную
катастрофу. Социальные связи, политические истины и бытовые
ориентиры пошатнулись до самого основания. Параллельно в тот же
период продолжалось использование новейших техник управления,
пропаганды и мобилизации, которые были опробованы еще в пред-
шествующие годы. Их воздействие усилилось, и их стали применять
более систематически. Таким образом, период от 1914 до 1921 года
следовало бы рассматривать как учебный процесс, который постепенно
вводил военный опыт в институциональные рамки и который повлек
за собой военизацию образа жизни современников.
* * *
Настоящий сборник задается целью исследовать перспективы
и границы «нормализации» российской истории начала XX века.
Публикация статьей по названным вопросам, надеемся, будет способ-
ствовать преодолению сложившегося в историографии и в публичном
освещении Первой мировой войны перекоса, в результате которого
Первую мировую по сей день ассоциируют по преимуществу с со-
бытиями на Западном фронте. Статьи предоставляют эмпирический
материал для того, чтобы включить в общеевропейскую картину раз-
личные аспекты российского опыта Первой мировой войны и событий
последующих лет, во многом обусловленных этим опытом. Тем самым
материалы сборника должны помочь в поисках ответа на вопрос о том,
можно ли считать революцию и Гражданскую войну вехами «особого
пути» России, или же они были скорее крайним выражением той
кризисной ситуации, с которой столкнулись и другие государства,
вступившие в войну28.
Перевод Бориса Максимова
28 Ср. Gatrell P. Russia's First World War. A Social and Economic History. Harlow,
2005. P. 264—276.

СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК
И ВОЕННЫЙ ОПЫТ

Петр Шлянта
«Братья-славяне» или «азиатские орды»?
Польское население и российская
оккупация Галиции в 1914—1915 годах*
С первых же дней Первой мировой войны Галиция сделалась
ареной военных действий. За несколько недель российские вой-
ска существенно продвинулись в глубь Дунайской монархии.
Лемберг (Львов), столица Галиции, был взят ими 3 сентября. Спустя
полтора месяца российские войска стояли уже у ворот Краковской
крепости, всего в 12 километрах от центра города Краков. Хотя ав-
стро-венгерским частям и удалось оттеснить царскую армию на 80 ки-
лометров к востоку, а линия фронта закрепилась на широте Тарнова,
большая часть территории провинции многие месяцы оставалась под
контроле л России1. Таким образом, Галиция стала оккупированной
территорией. Как и при всякой оккупации, захватчики старались, де-
монстрируя свою военную мощь, насадить собственные представления
о порядке и обосновать присоединение новых земель при помощи
соответствующей политической символики. Однако, чтобы поддержи-
вать повседневную жизнь и обеспечить снабжение граждан, военная
администрация вынуждена были идти на сотрудничество с существо-
вавшими здесь административными и общественными структурами.
* Автор благодарит Тима Бухена и Стефана Ленштедта за всестороннюю по-
мощь в редактировании и формировании замысла статьи.
lStone N. The Eastern Front, 1914—1917. London, 1975. P. 70—91; Höbelt I. «So
wie wir haben nicht einmal die Japaner angegriffen». Österreich-Ungarns Nordfront
1914/15 // Groß G.P. (Hrsg.). Die vergessene Front. Der Osten 1914/15. Ereignis, Wirkung,
Nachwirkung. Paderborn, 2006. S. 87—101.

22
Петр Шлянта
Российский интерес к Галиции объяснялся не только географиче-
ским расположением этой провинции на границе с царской империей
и военно-тактическими соображениями. Притязания царской России
на эту провинцию Габсбургской империи имели давнюю предысторию,
которая сыграла свою роль непосредственно в развязывании войны2.
Ввиду того, что и Россия, и Австрия высоко оценивали религиозное,
национальное, экономическое и военное значение Галиции, между
двумя державами издавна шел подспудный спор о государственной
принадлежности этого региона. Националистически и панславистски
настроенные круги в Российской империи рассматривали эту землю
как последнее звено в собирании русских земель, начавшемся в XIV ве-
ке. Как в Российской, так и в Габсбургской империи украинское населе-
ние подозревали в ненадежности: считалось, что галицийских рутенов
обхаживает Россия или же, напротив, что за них взялись австрийцы,
которые их полонизируют или латинизируют. Кроме того, стоит учесть
возраставшее экономическое значение региона. Начиная с 1880-х годов
Восточная Галиция по мере своего развития превратилась в крупный
нефтегазоносный бассейн и стала вызывать интерес с экономической
точки зрения, хотя о военно-экономическом значении региона речь
пока не шла3. В военных кругах Австрии Галицию, в свою очередь,
долгое время рассматривали в качестве буферной зоны и плацдарма
в грядущем военном конфликте с царской империей. В этих сцена-
риях провинция, расположенная к северу от Карпат, призвана была
защитить земли, находящиеся к югу от горной цепи. Такая позиция
не только отражала низкий статус, который придавали в Вене этой
крупнейшей австрийской провинции. Она также сказалась на степени
лояльности провинциальных жителей к старому имперскому центру
и на их готовности поверить обещаниям российских оккупационных
властей.
На степень лояльности жителей Галиции существенным образом
влияла их этническая принадлежность, ибо российские оккупацион-
ные власти воспринимали, оценивали и обращались с подданными
в недавно захваченных землях, следуя своим собственным этническим
2Bachmann К. «Ein Herd der Feindschaft gegen Rußland». Galizien als Krisenherd
in den Beziehungen der Donaumonarchie mit Rußland 1907—1914. Wien, 2001; Ma-
rter H.-C. Galizien. Eine Grenzregion im Kalkül der Donaumonarchie im 18. und 19.
Jahrhundert. München, 2007. S. 190 et passim; McMeekin S. The Russian Origins of the
First World War. Cambridge (Mass.), 2011. P. 87 et passim.
3 См.: Frank A.F. Oil Empire. Visions of prosperity in Austrian Galicia. Cambridge
(Mass.), 2005.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
23
критериям. Смотря по тому, к какой крупной этнической группе они
были причислены, жители региона связывали с вторжением царской
армии различные ожидания. Таким образом, на бытовом уровне
значение этнической принадлежности заметно возросло. Хуже всего
пришлось евреям, которые не сумели бежать в другие имперские земли
перед вторжением российской армии. Тысячи из них были депорти-
рованы во внутренние провинции царской империи или пострадали
от репрессий4. В отличие от них украинцев или рутенов считали рус-
скими. Поэтому политика оккупационных властей была направлена
на то, чтобы в долгосрочной перспективе интегрировать эти группы
в русскую нацию или же в российское общество5.
В историографии отношения захватчиков с польским населением
и реакция последнего на действия российских властей остаются неис-
следованными. И все же эта тема представляет интерес по двум при-
чинам. Во-первых, ввиду того, что по отношению к полякам Россия не
могла разыграть карту православного или великорусского братства.
Конечно, можно было использовать панславистскую риторику, однако
в польском обществе она не вызывала большого энтузиазма. С другой
стороны, ориентация на Россию и идея объединения бывших польских
земель в автономную область под патронатом царя, а также прямой
отказ от немецкого и австрийского владычества стали для многих
жителей Галиции реальной и значимой политической альтернативой.
В какой мере это отразилось на польском вопросе, с учетом реально-
го положения дел на оккупированных землях и возросшего влияния
царской империи, можно проследить на примере оккупированной
Галиции. Кроме того, изучение отклика поляков на оккупацию имеет
4Wr6bel P. The Jews of Galicia under Austrian-Polish Rule, 1869—1918 // Austrian
History Yearbook. 1994. Vol. 25. P. 132—136; Prusin A. Nationalizing a Borderland. War,
Ethnicity, and Anti-Jewish Violence in East Galicia, 1914—1920. Tuscaloosa, 2005; Wolff L.
The Idea of Galicia. History and Fantasy in Habsburg Political Culture. Stanford, 2010. P.
351—361; Holquist P. The Role of Personality in the First World War (1914—1915). Rus-
sian Occupation of Galicia and Bukovina // Dekel-Chen J., Gunt D., Meir N.M., Bartal I.
(Ed.). Rethinking the Pogrom in East European History. Bloomington, 2012. P. 52—74.
5 Бахтурина А.Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции в го-
ды Первой мировой войны. М., 2000; Hagen M. von. War in а European Borderland.
Occupation Plans in Galicia and Ukraine, 1914—1918. Washington, 2007. P. 32—42;
Mick С Kriegserfahrungen in einer multiethnischen Stadt. Lemberg 1914—1947. Wies-
baden, 2010. S. 32—42; Osadczy W. Swi^ta Rus. Rozwöj i oddziatywanie idei prawostawia
w Galicji. Lublin, 2007; Pajak J.Z. Od autonomii do niepodlegtosxi. Ksztaltowanie si?
postaw politycznych i narodowych spoteczenstwa Galicji w warunkach Wielkiej Wojny
1914—1918. Kieke, 2012. S. 107 et passim.

24
Петр Шлянта
научное значение хотя бы потому, что управленческая элита в про-
винции накануне войны формировалась по преимуществу из поляков6.
Опираясь на не изученные до сих пор архивные материалы, на
публицистику тех лет и на мемуары, предлагаемая статья исследует
поведение проживавших в Галиции поляков и разнообразные оттенки
их позиции по отношению к российским оккупантам. Также следу-
ет рассмотреть стратегии оккупационных властей и их восприятие
польским населением Галиции. Какую политику проводили царские
военные власти в отношении поляков, декларируя на словах славян-
скую солидарность и освобождение?7 Каким образом они стремились
заручиться доверием различных социальных слоев и политических
групп польскоговорящего населения Галиции? В связи с этим встает
вопрос: как относились к захватчикам различные группы населения?
По каким причинам некоторые поляки выбрали путь сотрудничества
с русскими? Что удержало других от сотрудничества с новыми господа-
ми? Какие можно сделать из этого выводы о связи польского общества
с австрийским государством?
Хотя речь будет все время идти о «поляках», это ничуть не отменя-
ет всевозможные противоречия между самоопределением и внешней
классификацией по национальному, этническому и религиозному
принципу. Очевидно, что границы с другими группами, прежде всего
с украинцами и евреями, далеко не всегда были четкими и нередко
размывались. Сложность этой проблематики трудно переоценить,
и ей уже были посвящены обстоятельные исследования8. Поэтому
6Batowski Н. Die Polen // Wandruszka A., Urbanitsch P. (Hrsg.). Die Habsburger
Monarchie 1848—1918, Vol. 3/1: Die Völker des Reiches. Wien, 1980. S. 522—554; Bin-
der H. Galizien in Wien. Parteien, Wahlen, Fraktionen und Abgeordnete im Übergang zur
Massenpolitik. Wien, 2005. Хотя поляки составляли большинство в западных округах
Галиции, и в восточных районах их доля среди населения была высокой. По офи-
циальным данным, до 40% местных жителей имели польское происхождение. Если
исходить из сведений о религиозной принадлежности, то их доля составляла 25%.
7Achmatowicz A. Polityka Rosji w kwestii polskiej w pierwszym roku Wielkiej Wojny
1914—1915. Warszawa, 2003. S. 45 et passim, 243 et passim; Hagen M. von. War in a
European Borderland. P. 19—22; McMeekin S. The Russian Origins. P. 88.
8 Автор настоящей статьи может сослаться на широкий ряд исследований,
в частности: Nationbuilding and the politics of nationalism. Essays on Austrian Ga-
licia / Markovits A.S., Sysyn ЕЕ. (Ed.). Cambridge (Mass.), 1989; Jobst K.S. Zwischen
Nationalismus und Internationalismus. Die polnische und ukrainische Sozialdemokratie
in Galizien von 1890 bis 1914. Ein Beitrag zur Nationalitätenfrage im Habsburgerreich.
Hamburg, 1996; Stauter-Halsted K. The Nation in the Village. The Genesis of Peasant
National Identity in Austrian Poland 1848—1914. Ithaca, 2001; Struve K. Bauern und
Nation in Galizien. Über Zugehörigkeit und soziale Emanzipation im 19. Jahrhundert.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
25
поляками я в дальнейшем именую тех участников событий, которые
сами называли себя таковыми, а также считали себя вправе говорить
от лица других «поляков».
Российская оккупационная политика
Как и евреев и большинство рутенов, украинцев, галицийских
поляков страшили приближение российской армии и бесчинства
казаческих полков. Уже к концу августа 1914 года первоначальная
вера в политическую и военную мощь Австро-Венгерской монархии
сменилась паникой и отчаянием9. Во время наступления в конце лета
и осенью 1914 года оставшиеся на своей земле жители Галиции в мас-
совом порядке скупали иконы с изображением Богоматери, чтобы
при необходимости доказать солдатам царской армии, что они — не
евреи и не немцы-протестанты. Нередко в надежде на то, что царские
солдаты более гуманно отнесутся к «братьям-славянам» и католикам,
люди выставляли образа в окнах или носили иконки в форме меда-
льона10. В унылом, подавленном настроении, со страхом, но и с долей
любопытства население взирало на прибывавшие в Галицию части
царской армии. В частности, новостное агентство императорского
и королевского Генерального штаба констатировало, что «русских во
Львове встречают дружественно, одни из страха, другие оттого, что
симпатизируют им. Большинство жителей настроено лояльно, впро-
чем, многие сочувствуют русским (говорят, что и среди чиновников)»11.
Göttingen, 2005; Shanes J. Diaspora Nationalism and Jewish Identity in Habsburg Galicia.
Cambridge, 2012.
9Bobrzynski M. Wskrzeszenie panstwa polskiego. Szkic historyczny. T. 1. Krakow,
1920. S. 40; Hupka J. Z czasöw Wielkiej Wojny. Pami^tniki nie kombatanta. Lwow, 1937.
S. 18; Mick C. Kriegserfahrungen. S. 77—78; Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej
1914—1918. Krakow, 1923. S. 14—15.
l°Witos W. Moje wspomnienia. Warszawa, 1998. S. 165; Mick С Kriegserfahrungen.
S. 82, 105; Sprawozdanie dr Tertila dla c.k. nadprokuratury w Krakowie [без даты] (Аг-
chiwum Paiistwowe w Krakowie, Oddziat w Tarnowie. Nr 266, sygn. V. 2. P. 3).
11 Resume vom 08.09.1914 (Österreichisches Staatsarchiv, Kriegsarchiv, Wien,
AOK-Evidenzbüro, 3506). Не все покорно ожидали вторжения оккупантов, многие
предпочли спасаться бегством. От 600 до 800 тысяч жителей Галиции бежали во
внутренние провинции Габсбургской монархии. В одной только Вене к концу
1914 года проживало 80 тысяч (по неофициальным данным — вдвое больше)
беженцев с оккупированных территорий. Более подробно см.: Lasocki Z. Polacy
w austrjackich obozach barakowych dla uchodzcöw i internowanych. Krakow, 1929;

26
Петр Шлянта
Хотя исход войны еще не был предрешен, российские власти, за-
няв Галицию, сразу же приступили к осуществлению своих планов
по присоединению к России этого многонационального и пестрого
в религиозном отношении региона. Георгий Бобринский, которого царь
назначил генерал-губернатором Галиции, уже 13 сентября 1914 года
объявил, что восточную часть Галиции, Буковину и рутенские области
в Карпатах следует считать исконно русскими землями, вследствие чего
они должны будут войти в состав России. На встрече с представите-
лями города Львова 23 сентября он повторил это заявление и добавил,
что в западных районах Галиции сохранится польская автономия.
Помимо этого, Бобринский объявил о придании в ближайшее время
русскому языку статуса государственного и о скором переходе этих
земель под юрисдикцию российского права12. Сам российский царь,
обращаясь к жителям с балкона во время своего визита во Львов
22 апреля 1915 года, провозгласил, что «нет больше Галиции, а есть
Великая Россия, простирающаяся до Карпат»13.
Осенью 1914 года в Галиции и Буковине была введена новая си-
стема управления, при которой Львов, Тарнополь и Черновцы стали
резиденциями губернаторов14. Также чиновники царской администра-
ции намеревались создать еще одну губернию с центром в Пшемысле.
Отныне высшие должности в губерниях и округах заняли царские
чиновники. Полицию также сформировали ведомства царской России,
во Львове это случилось уже в начале декабря. На заседания земельных
парламентов Галиции и органов самоуправления, в частности город-
ских, муниципальных или имперских советов, а также на деятельность
каких-либо партий, союзов или фондов был наложен запрет. Также
воспрещалось проводить публичные собрания любого толка15.
Оккупационная политика сопровождалась мерами по русифика-
ции Галиции. Все учебные заведения, включая Лембергский универси-
Hoffmann-Holter В. «Abreisendmachung». Jüdische Kriegsflüchtlinge in Wien 1914 bis
1923. Wien, 1996; Hupka }. Z czasöw Wielkiej Wojny. S. 20 et passim.
12Janusz B. 293 dni rzadöw rosyjskich we Lwowie (3.IX.1914—22.VI.1915). Lwöw;
Warszawa, 1915. S. 151—158.
"Konopczynski W. Historia polityczna Polski 1914—1939. Warszawa, 1995. S. 20.
Однако Николай II не стал встречаться с делегацией горожан. См. также: Biatynia
Chotodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej (3 wrzesnia 1914 — 22 czerwca 1915).
Z wtasnych przezyd i spostrzezen. Lwöw, 1930. S. 142—144; Grabski S. Pami^tniki. Cz. 1.
Warszawa, 1989. S. 268.
14 Nowa administracja kraju // Kuryer Lwowski. 1914. 18 wrzeSnia; Przygotowanie
norm administracyjnych dla Galicji // Kuryer Lwowski. 1914. 9 (22) wrzesnia.
15 Postanowienie obowiazujace, 20.09.1914 (Archiwum Paristwowe w Krakowie, Zb.
KL 12; старый шифр: IT 1264).

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
27
тет и Технический университет Львова, были закрыты. Лишь в декабре
1914 года Бобринский объявил, что школы могут возобновить работу
с середины января. Однако план занятий жестко регламентировался:
не менее 5 часов в неделю отводилось на уроки русского языка. На уро-
ках истории, географии и польского языка можно было пользоваться
лишь учебниками, разрешенными в России. Для учителей российская
администрация организовала курсы русского языка. Кроме того,
планировалось отправить в Галицию частным образом нескольких
директоров школ из царской империи. Сходная ситуация сложилась
и в судопроизводстве, где также насаждался русский язык, хотя из
прагматических соображений чаще допускалось применение польского
и украинского языков16.
Российская администрация устанавливала названия населенных
пунктов, улиц и вокзалов, а также торговые вывески на русском
языке. В ходе переименования населенных пунктов местным властям
надлежало принимать в расчет полумифические средневековые на-
звания рутенского происхождения. Теперь и старинным городам,
которые в Средние века — еще до завоевания поляками — занимали
видное положение в округе, следовало вернуть их прежний статус17.
В дни государственных праздников Российской империи (например,
в дни рождения членов царской семьи) предписано было поднимать
имперский флаг18. Официально был введен в употребление юлианский
календарь. Немецкие вывески, гербы и почтовые ящики заменили
русскими, а австрийских орлов и бюсты императора Франца-Иосифа I
изъяли из общественных заведений. Взамен были вывешены портреты
российского царя. Оккупационные власти также намеревались снести
«польские памятники». Из царской империи прибыли чиновники, по-
лицейские, судьи, прокуроры и железнодорожные служащие, которые
заступили на должности в администрации вместо австрийских чи-
новников. Железные дороги Галиции были присоединены к железно-
дорожной сети царской империи. Пресса националистического толка
16 Obwieszczenie P. Wojennego General-Guberantora Galicyi hr. Bobryiiskiego, 4
(17).12.1914 (Archiwum Paiistwowe w Krakowie, Zb. KL 12; старый шифр: IT 1264);
Biatynia Cholodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 94, 116—HS; Hagen M. von.
War in a European Borderland. P. 26—27; Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci.
S. 98, 105—107.
17 Aus der russische Presse, Russkij Invalid, 22.11. (5.12.) 1914 (KA, AOK-Eviden-
zbüro, 3506).
18 Bialynia Cholodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 104; Daniec W.
Pami^tnik z przezyc wielkiej wojny. Cz. 1. Rzeszöw, 1926. S. 140; Srokowski S. Z dni
zawieruchy dziejowej. S. 91, 105.

28
Петр Шлянта
и ряд депутатов Думы предложили провести земельную реформу,
направленную против польских помещиков, и высказались за колони-
зацию Галиции российскими крестьянами. Галиция должна была как
можно скорее обрести «подлинно русский характер»19.
Меры по завоеванию симпатий польского населения Галиции
С точки зрения оккупационных властей, польское население слу-
жило социальной опорой для насаждения и утверждения российской
власти в Галиции. Чтобы заручиться содействием поляков, царская
администрация пообещала объединить все населенные ими земли
в российских границах и обеспечить им широкую автономию. Такого
рода посулы согласовались с воззванием великого князя Николая от
1 (14) августа 1914 года, в котором тот провозгласил «возрождение
свободной и самостоятельно определяющей свою религию и свой язык
Польши». При этом он обратился к памятной битве при Грюнвальде
(Танненберге) 1410 года и провозгласил поляков и рутенов братьями
по оружию. Также он пообещал объединить все «польские земли» под
скипетром Романовых20. Разумеется, воззвание Николая распространя-
ли и на оккупированных территориях21. По приглашению Бобринского
в ноябре 1914 года во Львов прибыли политики из Царства Польского,
среди которых были и депутаты Думы, с целью подтолкнуть своих
земляков к сотрудничеству с российской стороной22.
В целом ряде городов местная администрация организовала рос-
сийско-польские торжества по случаю примирения, а также торже-
ственные балы и банкеты для местной знати. Подобные мероприятия
состоялись, в частности, в Станиславе, Бориславе, Коломне и Дро-
гобыче23. Весной 1915 года в Галиции была выпущена медаль с изо-
бражением двоих обнявшихся людей — поляка и русского. Подпись
к изображению гласила: «В братском единении сила» и «Русские братья
19 Бахтурина А.Ю. Политика. С. 70—109; Toporowicz W. Sprawa polska w polityce
rosyjskiej 1914—1917. Warszawa, 1973. S. 97—107; Hagen M. von. War in a European
Borderland. P. 23—28; Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodlegtosci. S. 103; Mick С Krieg-
serfahrungen. S. 87—89.
20 Zbiör dokumentöw dotyczacych sprawy polskiej. Sierpien 1914 r. — styczen 1915 r.
Szwajcarya, 1915. S. 12—13.
21 Odezwa Najwyzszego wodza naczelnego do Polaköw // Kurjer Lwowski. 1914.
15 wrzesnia.
22 Mick C. Kriegserfahrungen. S. 91 et passim.
23 Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodlegloici. S. 104—105.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
29
полякам»24. До определенной степени российские власти допускали
даже публичные проявления польского патриотизма. К примеру, во
Львове в 1915 году разрешено было устроить праздник в честь годов-
щины принятия польской конституции 3 мая 1791 года. Члены семей
легионеров, воевавших против России на стороне австро-венгерской
армии, или лиц, которые до оккупации оказывали этим легионам фи-
нансовую поддержку, в большинстве своем не подверглись репресси-
ям25. В религиозной сфере оккупационные власти проявляли уважение
к суверенным правам Римско-католической церкви и стремились по
преимуществу избегать конфликтов в отношениях с духовенством26.
Чтобы заручиться симпатиями поляков, оккупационные власти
сделали ставку на антисемитские настроения части христиан Галиции27.
В некоторых районах во время учиненных военными грабежей слу-
чались вспышки насилия против евреев28. Местные власти и полевое
командование штаба стремились представить себя освободителями
Польши от «германского и еврейского ига»29. По сведениям адвоката
и депутата рейхсрата Игнатия Штейнгауза, который сам являлся ас-
симилированным евреем и побывал в своем родном городе Ясло не-
посредственно после вывода российских войск, оккупанты сумели де-
морализовать польское население. Имущество беженцев распределили
между оставшимися в городе — эта участь постигла и квартиру самого
Штейнгауза. От подобных происшествий пострадали не только евреи,
24 Biafynia Chotodecki ]. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 140. Идея примире-
ния поляков и русских отразилась и в поэзии. См.: Orlowski J. Symboliici rosyjscy
wobec sprawy polskiej w dobie pierwszej wojny swiatowej // Lach E., Stejmik K. (Ed.).
Pierwsza wojna sViatowa w literaturze polskiej i obcej. Wybrane zagadnienia. Lublin,
1999. S. 277—286.
25 Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej. S. 147; Pajqk J.Z. Od autonomii do
niepodlegtosci. S. 128—129.
26 О Galicji. General gubernator hr Bobrinskij i posel Czichaczew // Gazeta
Narodowa. 1915. 6 (19) kwietnia; Mick C. Kriegserfahrungen. S. 86.
27 Подробнее см.: Golczewski F. Rural Anti-Semitism in Galicia before World War I //
Abramsky Ch. (Ed.). The Jews in Poland. Oxford, 1986. P. 97—10; Struve K. Gentry, Jews
and Peasants. Jews as the «Others» in the Formation of the Modern Polish Nation in rural
Galicia during the Second Half of the 19th Century // Wingfield N.M. (Ed.). Creating
the Other. Ethnic Conflict and Nationalism in Habsburg Central Europe. N.Y., 2003.
P. 103—126; Buchen Т. Antisemitismus in Galizien. Agitation, Gewalt und Politik gegen
Juden in der Habsburgermonarchie um 1900. Berlin, 2012.
28 Подробнее см.: An-Ski S. Tragedia Zydöw galicyjskich w czasie I wojny swiatowej.
Wrazenia i refleksje z podrözy po kraju. Przemyil, 2010.
29 Borzycki J. Moskale w Tarnowie. Tarnöw, 1915; Tarnöw na przetomie dziejowym
1914—1915. Tarnöw, 1916; Moritz V. Zwischen Nutzen und Bedrohung. Die russischen
Gefangenen in Österreich 1914—1921. Bonn, 2005. S. 62—63.

30
Петр Шлянта
но во многих случаях и польские помещики. Видных членов еврейской
общины заставили чистить улицы и собирать нечистоты30. В другом
городке, Горлице, расположенном неподалеку от Ясло, непосредственно
на линии фронта, осуществлявший командование русский полковник
в январе 1915 года пообещал бургомистру выдать хлеб для голодавшего
населения с условием, что его не станут раздавать евреям31. В окрест-
ностях Ржищева крестьянам пообещали выселить евреев32.
Также среди представителей царской армии широко практикова-
лось распространение слухов о еврейских гражданах. Когда австро-
венгерская артиллерия обстреляла оккупированный Тарнов, располо-
женный неподалеку от линии фронта, местный российский интендант
опубликовал воззвание к жителям, в котором отметил, что вину за
бомбардировку несет еврей. Автор утверждал, будто названный еврей
оказал содействие австрийским войскам, сообщив им сведения о по-
тенциальных целях обстрела. Тем самым он якобы хотел разрушить
христианский город33. Этот пример, наряду со многими другими слу-
чаями, свидетельствует о том, что представители российских войск
подозревали евреев в Галиции в проавстрийских настроениях34.
Для того чтобы расположить к себе простой народ, оккупацион-
ные власти шли и на экономические уступки при разделе на мелкие
участки земель бежавших помещиков и евреев35. Частично имущество
евреев, депортированных в Российскую империю, раздали полякам36.
Многое свидетельствует о том, что оккупационные власти постарались
обратить себе на пользу глубокие, вековые противоречия между кре-
стьянами и помещиками. К примеру, они анонсировали по окончании
войны земельную реформу, отражающую интересы крестьян. В кратко-
срочном плане оккупационная власть на местах нередко закрывала
глаза на разграбление крестьянами помещичьих имений. Бремя рас-
ходов (например, финансовых взысканий) также чаще возлагалось на
помещиков, чем на крестьян37.
30 Persönliche Eindrücke aus Galizien (HHStA, 815, PA I, Liasse Krieg 1-a-Interna).
31 Kijowski W. Pamietnik inspektora policji w Gorlicach 1914—1915. Libusza, 2006.
S. 38—30; Swieykowski B. Z dni grozy // <www.cmentarze.gorlice.net.pl/swieykowski/
swiey2.htm> (09.04.2013).
32 Daniec W. Pamietnik. Cz. 1. S. 135.
33 Tarnöw. Dzieje miasta i regionu / Kiryk F., Ruta Z. (Ed.). Tarnöw, 1983. S. 203—204.
34 Holquist P. Role of Personality. P. 52—74.
35 Daniec W. Pamietnik. Cz. 1. S. 135.
36 McMeekin S. The Russian Origins. P. 94—95.
37 Sapiezyna M. My i nasze Siedliska. Krakow, 2003. S. 270; Pajak J.Z. Od autonomii
do niepodleglosci. S. 121, 124, 129, 136; Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej. S. 97,
158—159.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
31
В то время как всякая политическая деятельность в провинции
была парализована, заниматься благотворительностью по-прежнему
дозволялось. Российские ведомства и поляки из России в феврале
1915 года оказали содействие основанному во Львове Комитету граж-
данского спасения (Obywatelski Komitet Ratunkowy). Его задачей было
оказывать социальную помощь (включая полевую кухню, сиротские
приюты, ночлег и пособие для беженцев, раздачу одежды) и помогать
при ликвидации ущерба, нанесенного войной38. Наряду с этим коми-
тет призван был улучшить репутацию оккупационных властей среди
поляков. С той же целью оккупационные власти пытались несколько
смягчить экономические тяготы, установив предельно допустимые
цены и организовав бесплатную раздачу еды бедным39. Здесь стоит
упомянуть, что российские власти по большому счету не задейство-
вали экономические ресурсы Галиции в военных целях, что все же не-
сколько облегчало положение жителей оккупированных территорий40.
Стратегии поведения поляков в отношении русских
Стратегии поведения поляков в отношении российских солдат
и чиновников сильно разнились — от открытого сотрудничества
к пассивной симпатии и хмурому равнодушию и вплоть до пассивного
неприятия. Большая часть польского населения была настроена про-
австрийски. Реализация оккупантами их планов серьезно ухудшила бы
имущественное положение поляков и ослабила бы польское влияние
в Галиции. Мысли людей занимала не теоретическая независимость
и возрождение Польши, а надежда на окончательную победу Дунай-
ской монархии и на возвращение «старых добрых времен». Вдобавок
большинство польского населения Галиции не вполне доверяло воз-
званию к народам империи Габсбургов, в котором великий князь Ни-
колай заверял, что российские войска обеспечат свободу, законность,
38 Achmatowicz A. Polityka Rosji. S. 354—391; Wator A. Narodowa Demokracja w
Galicji do 1918 roku. Szczecin, 2002. S. 322—329; Grabski S. Pamietniki. Cz. 1. S. 269;
Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej. S. 139—148.
39 Bogdan J. Dokumenty urz^dowe okupacji rosyjskiej Lwowa. Lwow, 1916. S. 59—60;
Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodlegtosci. S. 129; Koleje galicyjskie // Gazeta Narodowa.
1915. 9 (22) lutego; Taryfa maksymalna na art. zywnosciowe we Lwowie // Gazeta
Narodowa. 1915. 20 maja (2 czerwca).
40 Об ущербе, нанесенном Галиции в ходе войны, см.: Kargol Т. Odbudowa Galicji
ze zniszczeii wojennych w latach 1914—1918. Krakow, 2012. S. 21—47.

32
Петр Шлянта
справедливость, достаток, уважение к языкам и религии41. Позднейшие
декларации об объединении всех населенных поляками земель под
царским скипетром также не вызвали особого энтузиазма. Реализация
этих планов означала бы откат назад сравнительно с положением по-
ляков в Галиции в довоенное время42.
Как сообщал бургомистр Тарнова Тадеуш Тертиль в мае 1915 года,
уже после освобождения города австрийцами российские офицеры во
время оккупации, продлившейся полгода, старались «своей щедростью
и неумеренными посулами расположить к себе беднейшие социальные
слои. Несмотря на это, в целом население относилось к ним недруже-
любно, считая их врагами и агрессорами, и с нетерпением ожидало
освобождения. Отдельные граждане, сочувствовавшие русским и ра-
ботавшие на них, подвергались осуждению»43. Когда российский царь
Николай II прибыл с визитом во Львов, поляки, жившие в городе, ста-
рались не выходить из дома. Тем самым они хотели воспрепятствовать
тому, чтобы российская пропаганда впоследствии предъявила публике
лояльных польских подданных, высыпавших на улицы, чтобы попри-
ветствовать своего нового правителя44.
Скромные масштабы публичных изъявлений лояльности объяс-
нялись также позицией Римско-католической церкви. Ее духовенство
неукоснительно сохраняло в период российской оккупации свою лояль-
ность Габсбургской монархии и вело себя, с австрийской точки зрения,
безупречно. Львовские епископы Римско- и Армянско-католической
церквей Юзеф Бильчевский и Юзеф Теодорович не позволяли в своих
храмах проводить молебны в честь царя и подчеркнуто дистанцирова-
лись от мероприятий, организованных российской стороной45. В основ-
ном священники остались в своих приходах и не стали спасаться
бегством от российских войск46. По сведениям царской контрразведки,
многие из них читали проповеди в «сепаратистском духе»47. Традици-
онно священники пользовались большим уважением и авторитетом
41 Hagen М. von. War in а European Borderland. P. 19—20; Do ludöw Austro-
Wfgier // Kuryer Lwowski Poranny. 1914. 12 (25) wrzesnia.
42 Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci. S. 127—136.
43 Sprawozdanie dr Tertila dla c.k. nadprokuratury w Krakowie [без даты] (Archi-
wum Panstwowe w Krakowie, Oddzial w Tarnowie. Nr 266, sygn. V 2).
44 Janusz W. 293 dni. S. 246.
45 Bericht des Legationsrats Baron Andrian über seine Informationsreise nach
Ostgalizien, Juli 1915 (HHStA, 1064, PA I, Vertreter des Min. d. Äußern beim AOK
1914—1915); Mick С Kriegserfahrungen. S. 89.
46 Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci. S. 130.
47 Hagen M. von. War in a European Borderland. P. 31—32.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
ъъ
среди верующих. По этой причине и польские крестьяне, для которых
религиозный фактор, пожалуй, значил еще больше, чем национальный,
проявляли сдержанность в отношениях с оккупационными властями.
Полякам пришлось испытать на себе все тяготы оккупационной
политики — аресты, обыски (разыскивали шпионов, оружие, дезер-
тиров), строгую цензуру, комендантский час, выплату контрибуций,
невыгодный обменный курс, многочисленные ограничения в торговле
и перемещениях, отсутствие продуктов или топлива. Над ними висела
угроза оказаться в заложниках или быть сосланными в дальние про-
винции Российской империи. В отдельных случаях бытовые невзгоды
можно было хотя бы немного облегчить путем коррупции48. Так,
у вице-бургомистра Львова Тадеуша Рутовского было больше возмож-
ностей, чем у остальных, добиться чего-либо у губернатора Бобрин-
ского, поскольку дочь последнего устроилась на работу в городскую
администрацию Львова. Градоначальник Львова, полковник Алексей
Скалой, прямо-таки славился своей коррумпированностью. Его свояк
открыл в городе пекарню, которая в принудительном порядке снабжала
продукцией все рестораны и кондитерские Львова49.
Впрочем, нашлись среди поляков и те, кто открыто поддержал
российских оккупантов. Большинство политиков, чиновников и жур-
налистов, выступивших за сотрудничество с российской стороной,
принадлежали к рядам национал-демократов, самого популярного по-
литического движения в Польше. Их лидер и главный идеолог Роман
Дмовский приветствовал сближение с Россией. В своей программной
работе «Германия, Россия и польский вопрос» («Niemcy, Rosja a sprawa
polska»), опубликованной в 1908 году, он сделал ставку на объединение
всех польских земель под властью России. С точки зрения Дмовского,
злейшим врагом Польши и главной угрозой ее существованию были
немцы. Противостоять этой угрозе в одиночку поляки не смогли бы,
необходим был союз с могущественной, славянской Россией. Во имя
славянской солидарности полякам следовало признать царя, чтобы
проложить путь подлинному примирению двух народов, развеять
прежние недоразумения и взаимное недоверие и заложить прочную
основу для дальнейшего партнерства и сотрудничества. По окончании
войны требовалось объединить польские земли, которые должны
были получить статус автономной области в составе России, а также
48 Mick С. Kriegserfahrungen. S. 100.
49 Biaiynia Chotodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 103—104; Hupka J.
Z czasöw Wielkiej Wojny. S. 97 et passim; Grabski S. Pami^tniki. Cz. 1. S. 259—260.

34
Петр Шлянта
собственные государственные учреждения, в частности собственные
парламент и правительство. Пророссийские взгляды находили под-
держку у части галицийской интеллигенции, среди чиновников, судей,
учителей, священников или журналистов50. Их печатными органами
были выходившие в Лемберге национально-демократические издания
«Gazeta Narodowa», «Stowo Polskie» и «Zjednoczenie». Эти газеты пред-
рекали скорый крах Австро-Венгрии, торжествовали по поводу холод-
ного приема, оказанного легионерам Юзефа Пилсудского в Царстве
Польском, и укоризненно замечали, что последние будут проливать
свою кровь на благо Германии51.
Некоторым польским политикам объединение всех польских зе-
мель в едином государстве представлялось важнейшей и в конечном
итоге единственной осуществимой целью войны. Это казалось им
более важным, чем текущая политика России в отношении Поль-
ши — жесткая и неблагоприятная, которая, по их мнению, не могла
долго продолжаться. Поэтому с объединением раздробленных земель
под эгидой России они связывали в долгосрочной перспективе улуч-
шение ситуации с национальным статусом поляков, вследствие чего
поддерживали российские притязания на Галицию. Вероятно, самым
известным политиком из тех, кто в период оккупации официально
перешел на сторону России, был депутат рейхстага Станислав Грабский.
Он призвал поляков поддержать Россию и расформировать Польский
легион, сражавшийся на стороне Австрии. Задолго до этого воззвания,
в первые дни после вступления царской армии во Львов, политики на-
ционал-демократического фланга добились благодаря своей деятельно-
сти роспуска так называемого Восточного легиона — добровольческого
объединения из Восточной Галиции, которое должно было воевать на
стороне Австрии52. Позднее, в ноябре 1914 года, национал-демократы
и консерваторы из Восточной Галиции в оккупированном Львове при-
звали добровольческие регионы, продолжавшие сражаться на стороне
Тройственного союза, самораспуститься53.
Отчего же некоторые поляки — независимо от политических со-
ображений — выбрали путь сотрудничества с Россией? Здесь можно
50 Potkanski W. Ruch narodowo-niepodlegtosciowy w Galicji przed 1914 rokiem.
Warszawa, 2002.
51 См., например: Osaczenie // Gazeta Narodowa. 1915. 25 maja; Koniec Legendy//
Stowo Polskie. 1914. 18 listopada.
52 Rzepecki J. Sprawa Legionu Wschodniego 1914 roku. Warszawa, 1966; Wqtor A.
Narodowa Demokracja. S. 307—313.
53 Ibid. S. 322—323.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
35
привести несколько причин. Россия казалась непобедимой. Кроме того,
господствовало оптимистическое убеждение в том, что государство,
вступившее в коалицию с демократическими странами — Францией
и Великобританией, — по завершении войны также реформирует свой
политический строй. Считалось, что так или иначе будущее принад-
лежит сильной России и к этому надо быть готовым. Еще в начале
1915 года русские, равно как и многие поляки, были уверены, что
Галиция и после заключения мира останется в составе Российской
империи54. Российская военная пропаганда, сведения о победах цар-
ской армии, например о взятии крепости Пшемысль в марте 1915 года
(российские власти организовали по этому случаю массовые праздне-
ства на оккупированных территориях55), или же длинные ряды воен-
нопленных австро-венгерской армии, шагавших по городам Галиции,
казалось, доказывали правоту подобных ожиданий56.
Напротив, Австро-Венгрия, как казалось, вконец обессилела
и, возможно, даже доживала свои последние дни. Дунайская монархия
совсем слаба (это ярко продемонстрировали военные поражения), она
зависит от Германии и в ходе мирных переговоров вынуждена будет
смириться с потерей Галиции. По оценке эксперта по Польше и быв-
шего императорского и королевского консула в Варшаве Леопольда
фон Адриана, «в Галиции <...> от почтительного отношения к австрий-
ской государственности со временем мало что осталось»57. Возможно,
в том, что на оккупированных территориях часть чиновников, прежде
состоявших на австрийской службе, продолжала работать и при окку-
пационных властях, сказались и экономические причины.
Впрочем, большинство пророссийски настроенных граждан из-
бегали публично изъявлять свою лояльность и демонстрировать
симпатию к вступившим в город российским войскам. Занять столь
однозначную позицию в условиях, когда исход войны еще не был
предрешен, было серьезным риском и могло привести к трагическим
54 Bobrzynski М. Wskrzeszenie panstwa polskiego. Т. 1. S. 55; Hupka J. Z czasow
Wielkiej Wojny S. 33.
55 Janusz B. 293 dni. S. 241—145; Kijowski W. Pamietnik inspektora. S. 31; Tarn6w /
Kiryk F., Ruta Z. (Ed.). T. 2. S. 202; Z oswobodzonego Rzeszowa. Rzeszöw podczas i po
inwazyi rosyjskiej // Ilustrowany Kuryer Codzienny 1915. 28 maja.
56 Bialynia Cholodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 137; Daniec W.
Pamietaik. Cz. 1. S. 139; Romanowiczöwna Z. Dziennik lwowski 1842—1930. T. 2. War-
szawa, 2005. S. 256—258; Mick С Kriegserfahrungen. S. 128.
57 Bericht des Legationsrates Baron Andrian über seine Informationsreise nach
Ostgalizien, Juli 1915 (HHStA, 1064, PA I, Vertreter des Min. d. Äußern beim AOK
1914—1915. S. 30).

36
Петр Шлянта
последствиям. В Восточной Галиции (Подолии) большая часть остав-
шихся на своей земле помещиков, которые поддерживали консерватив-
ную партию, вели себя с российскими захватчиками тихо и покорно.
Однако большинство из них старалось добиться благосклонности
российских властей58. Пророссийский путь пользовался среди поляков
в оккупированной Галиции весьма ограниченным влиянием. Лидеры
этого направления стояли особняком в польском обществе и не рас-
полагали большим авторитетом. Их издания выходили малыми ти-
ражами, за время российской оккупации их аудитория сократилась59.
К тому же многие из тех, кто сочувствовал национал-демократам или
России, наблюдали за действиями российских властей в Восточной
Галиции с возраставшим недоверием. Поляков сердило, что новая
администрация не признает «польский характер» города Львова
и «вклад в культуру» Восточной Галиции, который поляки вносили
на протяжении многих веков60.
Двойственная оценка действий российской армии
Если произвол, чинившийся регулярными частями царской армии
в отношении польского населения, держался в определенных рамках,
то казачьи полки неоднократно опускались до бесчинств и насилий.
Особенно часто грабежи, изнасилования (в том числе массовые из-
насилования) или убийства совершались неподалеку от линии фрон-
та61. Регулярные войска производили относительно благоприятное
впечатление, вероятно, еще и в связи с тем, что в расквартированных
в Галиции частях проходили службу польские офицеры, а российские
офицеры нередко прекрасно владели польским языком62. К тому же
58 Bericht des Legationsrates Baron Andrian über seine Informationsreise nach
Ostgalizien, Juli 1915 (HHStA, 1064, PA I, Vertreter des Min. d. Äußern beim AOK
1914—1915. S. 30).
59 Wator A. Narodowa Demokracja. S. 322—329; Pajqk J.Z. Od autonomii do
niepodleglosci. S. 134—136; Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej. S. 118—120;
McMeekin S. The Russian Origins. P. 93; Grabski S. Pamietniki. Cz. 1. S. 268.
60 Biafynia Chotodecki J. Lwöw w czasie okupacji rosyjskiej. S. 78—79; Achmatowicz
A. Polityka Rosji. S. 368—375; Mick С Kriegerfahrungen. S. 90—91; McMeekin S. The
Russian Origins. P. 93.
61 Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci. S. 92—93; Srokowski S. Z dni zawi-
eruchy dziejowej. S. 127; Mick C. Kriegserfahrungen. S. 81—82, 110—111.
62 Daniec W. Pamietaik. Cz. 1. S. 136, 141; Swieykowski B. Z dni grozy w Gorlicach
od 35.IX.14 do 2.V.1915. Krakow, 1919 (<www.cmentarze.gorlice.net.pl/swieykowski/
swiey3.htm> [08.04.2013]).

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
37
российские власти в тылу и на территориях, которые они считали
частью России, отвечали за поддержание общественного порядка.
Командование старалось пресечь военные преступления, в отдельных
случаях даже применялась смертная казнь63.
В результате военной кампании, которая стартовала под Горлице
в мае 1915 года, российским захватчикам пришлось вывести войска из
большинства районов Галиции. При отходе войск участились преступ-
ления насильственного характера против мирных граждан. Грабежи,
воровство, поборы без возмещения, целенаправленная порча имуще-
ства, которым могла бы воспользоваться австро-венгерская армия,
принудительное рытье окопов, а также угон заложников ухудшили
репутацию царской империи64. «Таким образом, русские сделали все
возможное, чтобы на исходе своего пребывания в столице провинции
оставить о себе как можно худшую память», — констатировал впо-
следствии Станислав Сроковский65.
Вслед за отступлением царской армии поднялась волна жестоких
ответных репрессий со стороны представителей австро-венгерских во-
оруженных сил. Императорская и королевская армия, задействовав не-
малое число шпионов, выискивала предателей и коллаборационистов.
В ходе масштабных репрессий, порожденных тупой мстительностью
и желанием свалить на посторонних вину за военные неудачи, по-
гибло множество людей, так что мы вправе говорить о волнах госу-
дарственного террора. Из-за неполноты сведений точное число жертв
австро-венгерских карательных акций установить невозможно. По
различным оценкам, их число колеблется от 30 до 60 тысяч человек.
Особой жестокостью отличились гонведы (венгерское ополчение)66.
В восприятии многих проживавших в Галиции поляков, сопостав-
лявших российскую оккупационную политику с действиями импера-
торской и королевской армии в период с мая 1915 года, сравнение едва
ли оказывалось в пользу Австрии. Для многих галицийских поляков
вторжение австрийских войск весной 1915 года стало глубоким по-
63 Witos W. Moje wspomnienia. S. 315—316; Kijowski W. Pami^tnik inspektora.
S. 13—44; Grabski S. Pamietniki. Cz. 1. S. 268; Daniec W. Pamietnik. Cz. 1. S. 115, 129.
64 Kurman M. Z wojny 1914—1921. Przezycia, wrazenia i refleksje mieszkanca
Warszawy. Warszawa, 1923. S. 73; Dmowski R. Polityka polska i odbudowanie panstwa.
T. 1. Czestochowa, 1937. S. 236—237.
65 Srokowski S. Z dni zawieruchy dziejowej. S. 150—151.
66 Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci. S. 145—167; Szlanta P. «Najgorsze
bestie to sa Honwedy». Ewolucja stosunku polskich mieszkancow Galicji do monarchii
habsburskiej podczas pierwszej wojny swiatowej // Jakubowska U. (Ed.). Galicyjskie
spotkania 2011. Zabrze, 2012. S. 166—169; Mick С Kriegserfahrungen. S. 135—146.

38
Петр Шлянта
трясением. Возвращение Габсбургов часто воспринимали скорее как
«новую оккупацию», а не как «освобождение». Многие вспоминали
об относительно гуманном обращении офицеров царской армии
с бедствующими гражданами. Таким образом, массовые репрессии
значительно усилили отчуждение поляков от Габсбургской монархии
и остудили патриотические чувства к Австрии67.
Заключение
В чем заключались причины неудачи, которую потерпела Россия,
пытаясь завоевать «души и умы» поляков? С учетом бытовавшей
в Царстве Польском управленческой практики выдвинутая в начале
войны идея широкой политической и культурной автономии для «зе-
мель, населенных поляками» под скипетром Романовых не привлекала
поляков и не внушала им доверия68. Кроме того, административная
практика в оккупированной Галиции и стремление поспешно руси-
фицировать Восточную Галицию противоречили этим обещаниям.
Вдобавок помещики, среди которых преобладали поляки, опасались,
что царская администрация в будущем постарается заручиться под-
держкой крестьян за счет дискриминации помещиков69.
Однако надежды на то, что Россия признает культурную миссию
и достижения поляков в Восточной Галиции, окончательно развеяла
политика России на оккупированных территориях, а также тот факт,
что представители Российской империи оттеснили поляков в по-
литике на второй план. Психологический барьер усугублялся тем,
что среди польской элиты в Галиции десятилетиями — в семейном
67 Bericht des Legationsrates Baron Andrian über seine Informationsreise nach
Ostgalizien (HHStA, 1064, PA I, Vertreter des Min. D. Äußern beim AOK 1914—1915);
Bobrzynski M. Wskrzeszenie. S. 52—53.
68 Jaskiewicz L. Carat i sprawy polskie na przelomie XIX i XX wieku. Pultusk, 2001;
Achmatowicz A. Polityka Rosji. S. 9—44; Vliek R. Rusky panslavismus — realita a fikce.
Praha, 2002. S. 218—237; RolfM. Russifizierung, Depolonisierung oder innerer Staats-
aufbau? Konzepte imperialer Herrschaft im Königreich Polen (1863—1915) // Gasimov Z.
(Hrsg.). Kampf um Wort und Schrift: Russifizierung in Osteuropa im 19.—20. Jahrhun-
dert Göttingen, 2012. S. 51—88; Janusz B. 293 dni. S. 43.
69 Подробнее см.: Горизонтов Л. Парадоксы имперской политики. Поляки в Рос-
сии и русские в Польше XIX — начала XX в. М., 1999; Staliünas D. Making Russians.
Meaning and Practice of Russification in Lithuania and Belarus after 1863. Amsterdam,
2007; Weeks T.R. Nation and State in Late Imperial Russia. Nationalism and Russification
on the Western Frontier, 1863—1914. DeKalb, 2008.

«Братья-славяне» или «азиатские орды»?..
39
кругу, в школе, церкви, в печати, литературе и театре — культиви-
ровалась память о восстаниях поляков против России. Вдобавок
в предвоенный период отношения польской элиты Галиции с Дунай-
ской монархией складывались весьма благополучно. Существенную
роль играл и религиозный фактор. Многие поляки трактовали вой-
ну как битву между католическим императором и православным
царем. Уже по этой причине они симпатизировали австрийскому
императору70. Не в последнюю очередь на негативном восприятии
российских оккупантов в Галиции сказались также скверная управ-
ленческая практика (коррупция, непрофессионализм чиновников,
произвол, необразованность) и вспышки насилия, от которых стра-
дало гражданское население (изнасилования, грабежи), а также во-
енные убытки и издержки военного положения (контрибуции, арест
имущества, захват заложников, продовольственные пайки, цензура,
всевозможные запреты)71.
Итак, эпизод с польским населением и российской оккупационной
политикой в Галиции лишний раз подтверждает тезис о том, что диа-
лектическое противоречие между провозглашенным освобождением
народа, издержками военного времени и стратегическими планами по
захвату земель имеет универсальный характер и по сей день воспро-
изводится при любом вооруженном конфликте72. Декларировавшиеся
панславистские лозунги шли вразрез с имперской практикой, военным
бытом и планами на послевоенный период. В панславистской идеоло-
гии большинство поляков видели лишь возможность извиниться за
великорусскую экспансию. Так, современник этих событий, симпати-
зировавший австрийцам общественный деятель и социолог Людвиг
Кульчицкий отмечал после изгнания частей царской армии из Царства
Польского: «Особую угрозу для поляков представляют прежде всего
панславистские идеи <...> Возрождение Польши возможно лишь при
условии, что царской власти будет нанесен серьезный урон, но никак
70 PajqkJ.Z. Od autonomii do niepodlegloSci. S. 136.
71 Sanborn J. The Genesis of Russian Warlordism. Violence and Governance during
the First World War and the Civil War // Contemporary European History. Vol. 19.2010.
P. 198—199; GrafD. W. Military Rule behind the Russian Front, 1914—1917. The Political
Ramifications // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Bd. 22. Heft 3. 1974. S. 395 et
passim; Pajqk J.Z. Od autonomii do niepodleglosci. S. 97.
72 Liulevicius V.G. Warland on the Eastern Front. Culture, National Identity and
German Occupation in World War I. Cambridge, 2000; Lehnstaedt S. Das Militärgou-
vernement Lublin. Die «Nutzbarmachung» Polens durch Österreich-Ungarn im Ersten
Weltkrieg // Zeitschrift für Ostmitteleuropa-Forschung. Bd. 61. Heft 1. 2012. S. 1—26.

40
Петр Шлянта
не за счет ее укрепления»73. Выводы Кульчицкого оказались верными.
В результате войны и революций Россия утратила влияние на судьбы
Польши. Оккупация Галиции российской армией осталась в истории
лишь кратким эпизодом Первой мировой войны, последствия которого
были отыграны назад еще до ее окончания.
Перевод Бориса Максимова
Kulczycki L. Panslawizm а sprawa Polska. Krakow, 1916. S. 47.

Франциска Дэвис
Первая мировая война как испытание для
империи: мусульмане на службе в царской
АРМИИ
Like that of every great nation in Europe, [the Russian army's] fun-
damental principle is universal military service»1, — утверждал
в 1879 году английский комментатор Фрэнсис Уинстон Грин
в связи с Русско-турецкой войной 1877—1878 годов. В его словах от-
разилось широко распространенное в конце XIX века среди военной
элиты европейских стран представление о том, что всеобщая воинская
повинность образует фундамент эффективной и боеспособной нацио-
нальной армии2. Идеал однородной национальной армии противо-
речил реальному положению дел в армиях большинства европейских
держав, которые в ходе Первой мировой войны подверглись самому
серьезному в их истории испытанию. Особую пикантность это об-
стоятельство приобрело постольку, поскольку державы, входившие
в Антанту, громче всех провозглашали войну борьбой за освобождение
угнетенных народов. При этом подразумевались «тюрьма народов»,
созданная их противником, Габсбургской монархией, и дискримина-
ция христианских народов в Османской империи. Впрочем, и сами
державы Антанты были империями: к примеру, на стороне Британ-
1 «Как и у любой великой европейской нации, фундаментальный принцип
[российской армии] — всеобщая воинская повинность» (Green F.V. The Russian
Army and its Campaign in Turkey in 1877—1878. London, 1879. P. 3).
2 Sanborn J.A. Drafting the Russian nation. Military conscription, total war, and mass
politics, 1905—1925. DeKalb, 2003. P. 6—8.

42
Франциска Дэвис
ской империи сражался приблизительно миллион индийских солдат,
в контингенте французской армии также отразился колониальный
характер государства, а царская армия уже на протяжении многих ве-
ков была неоднородной в культурном отношении. В результате Первой
мировой войны претензии оттесненных на второй план меньшинств
к имперским державам претерпели изменения3. Существенную роль
здесь сыграли жертвы, которые население понесло на полях сражений
и которых требовала власть во имя отечества. В этом смысле не была
исключением и Российская империя.
Война перевела конфликты, обострившиеся еще до 1914 года, на
новый уровень. Она вскрыла все внутренние противоречия, присущие
царской империи и ее планам по модернизации на исходе ее существо-
вания. Война вновь потребовала от Российского государства безотлага-
тельного решения застарелых проблем. Проблемы эти не в последнюю
очередь сказались и на имперской политике в отношении армии. В ходе
военной реформы 1874 года военная элита попыталась сформировать
армию нового типа, контингент которой — патриотично настроенные
солдаты — добровольно отправляется на фронт и которая выполняет
консолидирующую функцию. Армия такого образца, по их мнению,
была одним из необходимых условий для того, чтобы Россия устояла
в грядущей «современной» войне.
Реалии самодержавной и пестрой в культурном отношении им-
перии скорректировали эти планы. Принцип массовой мобилизации,
востребованный в современных войнах, внушал опасения многим
поборникам самодержавия. Мобилизация общества, по их мнению,
высвобождала неуправляемые силы4. Сам ход войны и Февральская
революция 1917 года, похоже, подтвердили их правоту, ведь в ре-
3 Das S. «Heart and Soul with Britain»? India, Empire and the Great War // Leon-
hard J., Hirschhausen U. von. (Ed.). Comparing Empires. Encounters and Transfers in
the Long Nineteenth Century. Göttingen, 2011. P. 479—499; Zuckert M. Imperial War
in the Age of Nationalism. The Habsburg Monarchy and the First World War // Ibid.
P. 500—517. «Младотурки» также ориентировались на модель национальной ар-
мии и в 1909 году предприняли попытку осуществить этот проект в Османской
империи. Однако приблизительно с 1915 года османская армия снова приобрела
сугубо исламский характер, поскольку велики были опасения, что иноверцы в ее
рядах, прежде всего армянские солдаты, окажутся нелояльными. Подробнее см.:
Zürcher Е. -J. Demographie Engineering, State-Building and the Army. The Ottoman Em-
pire and the First World War // Ibid. P. 530—544, особенно р. 534, 535, 538; Hagen M.
von. The Great War and the Mobilization of Ethnicity in the Russian Empire // Rubin B.R.
(Ed.). Post-Soviet political order. Conflict and state building. London etc., 1998. P. 32—53.
4 Подробнее об этой основополагающей дилемме царской империи см.: San-
born J.A. Drafting. P. 96.

Первая мировая война как испытание для империи 43
зультате войны произошла та самая мобилизация общества, которой
правительство стремилось избежать до 1914 года. Трансформация,
которую претерпела самодержавная власть в ходе международного
конфликта, проявилась на различных уровнях: возникли новые по-
лугосударственного типа организации, открывшие деятелям, доселе
практически лишенным влияния, возможность участвовать в полити-
ке, поскольку теперь они заняли важные посты в военном аппарате5.
В сфере национальной политики также прослеживалось радикальное
изменение вектора политики. В противовес «классическим» имперским
стратегиям, направленным на закрепление господства, теперь отдель-
ные меньшинства — прежде всего немцы и евреи — были объявлены
внутренними врагами, чье экономическое влияние необходимо было
подорвать. Империи требовалась национальная основа. Агрессивный
русский национализм, с которым при необходимости заигрывали два
последних царя, теперь стал одним из принципов политики6.
Но как обстояло дело в Российской империи с другим меньшин-
ством? К концу XIX века в ней проживало более 14 миллионов мусуль-
ман7. Первая мировая война коснулась прежде всего волжских татар.
Они составляли большинство солдат-мусульман в российской армии8.
Какую политику проводила империя в отношении солдат мусульман-
5 Питер Холквист проиллюстрировал эту тенденцию на примере продоволь-
ственного снабжения в ходе войны: Holquist P. Making war, forging revolution. Russia's
continuum of crisis, 1914—1921. Cambridge (Mass.) etc., 2002. P. 12—46.
6 Этот тезис последовательно проводит Эрик Лор: Lohr E. Politics, Economics
and Minorities. Core Nationalism in the Russian Empire at War // Leonhard J., Hirsch-
hausen U. von. (Ed.). Comparing Empires. P. 518—529. О политике национализации
в Российской империи времен Первой мировой войны см.: Lohr E. Nationalizing
the Russian Empire. The campaign against enemy aliens during World War I. Cambridge
(Mass.), 2003.
7 Это данные переписи 1897 года. Однако власти полагали, что не всех му-
сульман удалось зарегистрировать. Содержательный очерк ситуации в различных
регионах империи, где преобладало мусульманское население, дается в работе:
Crews R. For Prophet and Tsar. Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge
(Mass.), 2006. P. 12—14.
8 Большинство рекрутов, проходивших службу в регулярных частях россий-
ской армии, были по национальности татарами. По оценкам Исхакова, в годы
Первой мировой войны в российской армии служило от 800 тысяч до 1,5 миллиона
мусульман. См.: Исхаков СМ. Первая мировая война глазами российских мусуль-
ман // Смирнов H.H. (Ред.). Россия и Первая мировая война. Материалы между-
народного научного коллоквиума. СПб., 1999. С. 421—431, особенно с. 424. По-
мимо призывников в регулярных частях, существовал ряд «нерегулярных частей»,
в которых основной контингент составляли мусульмане. Кроме того, мусульмане
служили и в офицерском звании. См., в частности: Исхаков СМ. Тюрки-мусульмане
в российской армии (1914—1917) // Тюркологический сборник. 2002. С. 245—280.

44
Франциска Дэвис
ского вероисповедания, которым как-никак пришлось воевать против
своих потенциальных покровителей, против Османской империи? Не
прослеживается ли и здесь смена ориентиров в политике под бременем
военного положения? Как, в свою очередь, отреагировали татарско-
исламские элиты на то, что их единоверцы вынуждены были наравне
с остальными участвовать в войне, ведшейся во имя царя и отечества?
Введение всеобщей воинской повинности
в царской империи позднего периода
Реформы Александра II представляли собой попытку — предпри-
нятую прежде всего «просвещенной бюрократией» — модернизировать
Российскую империю. После катастрофического поражения в Крым-
ской войне императорский Петербург хотел преодолеть отставание
от своих европейских соперников, болезненно воспринимавшееся
властями. Реформа вооруженных сил, начатая в 1874 году, была частью
этого проекта. Ее разработчики взяли за образец прусскую армию, ко-
торая благодаря своим блестящим победам над Австрией и Францией
в 1866 и 1871 годах убедила европейскую общественность в том, что
национальной армии, набранной по призыву, принадлежит будущее.
Дисциплинированность и моральная устойчивость солдат вкупе с их
готовностью пожертвовать собой во имя единства нации, как полагали,
могли решающим образом сказаться на исходе сражения. Введение все-
общей воинской повинности было попыткой воссоздать образцовый
тип национальной армии, комплектуемой по призыву, в рамках импер-
ского и самодержавного политического устройства. Армия подобного
типа подразумевала наличие однородного сплоченного сообщества.
Итак, реформаторы воспользовались моделью, которая шла вразрез
с реалиями имперской России9.
Уже при подготовке реформы и накануне ее вступления в силу
1 января 1874 года стало очевидно, что реформаторы переоценили
9 Sanborn J.A. Drafting. P. 10—12. О Пруссии как образце см.: Benecke W. Militär,
Reform und Gesellschaft im Zarenreich. Die Wehrpflicht in Russland, 1874—1914. Pa-
derborn, 2006. S. 28. Кстати, и в случае с Пруссией не стоит думать, будто замыслы
чиновников-реформаторов при внедрении всеобщей воинской повинности согласо-
вались с социальной действительностью, подробнее см.: Frevert U. Das jakobinische
Modell: Allgemeine Wehrpflicht und Nationsbildung in Preußen-Deutschland // Idem
(Hrsg.). Militär und Gesellschaft im 19. und 20. Jahrhundert. Stuttgart, 1997. S. 17—47,
особенно S. 24.

Первая мировая война как испытание для империи...
45
свои возможности. В весьма разнородной в культурном отношении
России отсутствовали единые управленческие и правовые структуры.
Отношения имперского центра с различными регионами, где преоб-
ладало нерусское население, складывались весьма неодинаково, и над
ними довлел различный исторический опыт. Это касалось и мусуль-
манских регионов Российской империи. Если волжские татары и баш-
киры стали подданными Московского государства еще в XVI веке,
в ходе завоевания Казанского и Астраханского ханств, то Крымское
ханство было присоединено к Российской империи лишь в 1783 году
при Екатерине П. Мусульман Закавказья царская империя покорила
в начале XIX века, в результате Русско-персидских войн, в то время как
завоевание Средней Азии постепенно завершалось в годы, когда уже
стартовали Великие реформы. В связи с этим едва ли стоит удивляться,
что при осуществлении армейской реформы — вопреки амбициозным
декларациям — принцип, согласно которому все мужчины, годные по
возрасту к военной службе, обязаны нести воинскую повинность, не
был последовательно воплощен в жизнь. Взглянув на мусульманское
население Российской империи, мы обнаружим, что в вопросе призыва
на военную службу реформаторы совершенно по-разному вели себя
с разными регионами. Если башкиры и волжские татары призывались
на службу в регулярные части10, то крымским татарам разрешено было
проходить службу в специальных подразделениях по месту житель-
ства. На мусульманское население Северного Кавказа и Закавказья,
а также на жителей Средней Азии воинская повинность и вовсе не
распространялась11.
Однако стратегическая цель реформаторов, а равно и царя была
четко обозначена уже в 1874 году: всех граждан Российской империи
мужского пола, независимо от их этнической принадлежности или
вероисповедания, надлежало привлечь в ряды регулярной армии.
Если эту стратегическую цель реформы по большому счету никто не
оспаривал, то по вопросу о сроках и методах ее достижения мнения
10 Впрочем, и здесь реформаторы проводили различия между регионами,
башкирам из Оренбургской губернии поначалу разрешили проходить службу
в спецподразделении: РГВИА. Ф. 400. Оп. 2. Д. 2410. Л. 542—544. О службе башкир
в российской армии также см.: Baumann R.F. Subject Nationalities in the Military
Service of Imperial Russia: The Case of the Bashkirs // Slavic Review. 1987. Vol. 46.
№ 3—4. P. 489—502.
11 Hagen M. von. The Limits of Reform. The Multiethnic Imperial Army Confronts
Nationalism, 1874—1917 // Menning B.W., Schimmelpenninck Oye D. van der (Ed.).
Reforming the Tsar's Army. Military Innovation in Imperial Russia from Peter the Great
to the Revolution. Cambridge, 2004. P. 34—55, особенно р. 38—40.

46
Франциска Дэвис
расходились. В начале 1880-х годов главнокомандующему на Кавказе
графу A.M. Дондукову-Корсакову поручили разработать положения
всеобщей воинской обязанности для Кавказского региона. В пред-
ставленном проекте Дондуков-Корсаков поначалу решительно вы-
сказался за призыв местного мусульманского населения на воинскую
службу12. Доводы, приведенные им и Генеральным штабом, весьма
примечательны: они считали аксиомой широко распространенное
мнение о фанатизме мусульман Кавказа и о якобы низкой стадии
их культурного развития. Авторы проекта полагали, что в случае
войны, особенно войны с мусульманскими государствами, напри-
мер Персией или Османской империей, никто не мог гарантировать
политическую лояльность мусульман. Однако было бы в корне оши-
бочной стратегией не привлекать мусульман на этом основании
к воинской службе: в конце концов, нельзя же еще и поощрять по-
литическую нелояльность освобождением от воинской повинности.
Кроме того, воинственные мусульманские племена Северного Кавказа
по своему психическому складу и по своей физической форме, мож-
но сказать, предуготованы для вооруженной борьбы13. Хотя Военное
министерство поддержало предложение Дондукова-Корсакова, ему
не удалось снискать одобрения Госсовета, ибо мусульмане Северного
Кавказа и Закавказья, как полагали, скорее будут хранить верность
Мекке и Медине, чем государству Российскому14. В конечном итоге
государство не стало привлекать мусульманскую часть населения
Кавказа к несению воинской службы и взамен решило ввести спе-
циальный налог, призванный компенсировать несправедливое рас-
пределение бремени армейской службы15.
12 Впрочем, на первых порах им дозволялось нести службу лишь в мелких не-
регулярных частях. Для привлечения мусульман на службу в регулярную армию,
по мнению Дондукова-Корсакова, еще не настало время: РГВИА. Ф. 400. Оп. 1.
Д. 970. Л. 12.
13 Там же. Д. 960. Л. 9—13, 71—75. Дондуков-Корсаков спустя несколько лет —
после того как его предложения по этому вопросу были отклонены Госсоветом —
в докладе на имя царя пересмотрел свою прежнюю точку зрения и заявил, что
единственно правильным решением было бы не допускать мусульман к армейской
службе ввиду потенциальной угрозы, которую представляют собой исламские сол-
даты: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 557. Л. 48. См. об этом также: Baberowski J. Der Feind
ist überall. Stalinismus im Kaukasus. München, 2003. S. 43 et passim.
14 Впрочем, и здесь Государственный совет сделал оговорку: мусульмане Став-
ропольской губернии по части политической благонадежности мало походили на
своих единоверцев с Кавказа и скорее напоминали казанских или крымских татар.
Поэтому можно было позволить им — точно так же, как и волжским татарам, —
проходить службу в регулярных частях. См.: РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 960. Л. 79.
15 Там же. Л. 90—92.

Первая мировая война как испытание для империи 47
На примере проектов реформы армии на Кавказе обнаружи-
вается дилемма, перед которой стояли высокие военные чины, раз-
мышляя о долгосрочной реализации реформы 1874 года, — дилемма,
которая беспокоила их вплоть до начала Первой мировой войны
и которую они в конечном счете так и не смогли разрешить. Все со-
глашались, что при избирательном применении принципа всеобщей
воинской повинности «коренное население» России испытает на
себе несправедливость, ибо на него падет основной груз тяжелого
долга по защите отечества. Если последовательно устранить эту
кажущуюся несправедливость, призвав к военной службе всех без
исключения граждан империи, тогда возникает риск, что империя
вооружит своих врагов и в случае войны испытает на себе опасные
последствия подобной политики. И все же военное руководство не-
однократно выдвигало требование распространить воинский при-
зыв именно на неблагонадежных мусульман Кавказского региона.
По мнению военных, армейская служба на окраинах империи могла
бы сыграть консолидирующую роль16. Необходимость привлечь ино-
родцев в ряды армии следовала уже из мультиэтнического и много-
конфессионального состава Российской империи, который со всей
очевидностью обнаружился самое позднее в результате переписи
населения 1897 года. По крайней мере, русские составляли большин-
ство населения в своей собственной империи лишь при условии, что
к ним приплюсовали украинцев и белорусов. Более трети населения
приходилось на нерусские народности. От этих людских ресурсов
армия в долгосрочном плане не могла отказаться17. И, хотя были ос-
нования опасаться нелояльности «фанатичных» мусульман, на солдат,
как полагали, должна была оказать свое действие воспитательная
сила армейской службы18. Образ «гражданина в мундире», который
в благодарность за свои политические права жертвует собой во благо
нации, здесь не подразумевался. Военные делали ставку скорее на
жесткий армейский распорядок, который приучит солдат к дисцип-
лине и тем самым выработает у них лояльность к государству.
16 В частности, наместник на Кавказе с 1905 года граф Илларион Иванович
Воронцов-Дашков также высказался за интеграцию мусульман в ряды российской
армии: Воронцов-Дашков [И.И.], гр. Всеподданнейший отчет за восемь лет управ-
ления Кавказом. СПб., 1913. С. 10.
17 Sanborn J.A. Drafting. P. 10—12.
18 Сходные доводы приводятся и на страницах журнала Военного министер-
ства «Военный сборник» — см., например: Сахаров В. Мысли по современным
вопросам // Военный сборник. 1907. № 6. С. 63—94.

48
Франциска Дэвис
Первая мировая война как испытание для империи
Итак, военные в этом вопросе думали только о консолидации19.
Однако «обещание» 1874 года к началу Первой мировой войны еще
далеко нельзя было считать выполненным. Военной верхушке не уда-
лось создать консолидированную российскую армию, в которой все
граждане империи несли бы воинскую службу на равных условиях.
Война привела к отказу от этой модели. Марк фон Хаген емко вы-
разил этот поворот в политике формулой «мобилизация этнического
начала». С одной стороны, под этим он подразумевает радикальный
перелом в политике Российской империи в отношении вооруженных
сил: теперь российское руководство не задавалось более целью не до-
пустить этнического обособления за счет формирования нерегулярных
спецподразделений из граждан нерусских наций. Скорее теперь власти
стремились поставить в условиях войны это сокровенное националь-
ное самосознание на службу империи. В армии были созданы специаль-
ные подразделения, сформированные из польских и украинских солдат,
а также из мусульман Кавказского региона. Последствия мер по «на-
ционализации имперской армии» дали о себе знать в феврале 1917 года.
Принцип военной самоорганизации вдоль этнических границ пустил
глубокие корни. Таким образом, правящий режим сам ускорил распад
своей прежней армии20. Однако мобилизация «этнического фактора»
имела еще и иную, оборотную сторону. Страх, который испытывали
в верхах перед внутренним врагом нерусского происхождения, теперь
нашел себе выход и вылился во вспышки насилия21. Эти силовые
акции против якобы чуждых России национальных меньшинств про-
исходили во время войны, бремя которой в значительной мере несли
19 Sanborn J.A. Drafting. P. 12.
20 Hagen M. von. The Limits. P. 52. В феврале 1917 года действительно были сфор-
мированы и мусульманские военные организации, которые также требовали «на-
ционализировать» армию. См.: Исхаков СМ. Тюрки-мусульмане. С. 261, 263—266;
Он же. Российские мусульмане и революция (весна 1917 г. — лето 1918 г.). М., 2004.
С. 261—269. О мусульманских военных организациях с февраля 1917 года см.: Гиз-
затуллин И.Г. Мусульманские военные организации (1917—1921 гг.). Казань, 2002.
21 Hagen M. von. The Great War. P. 41—48. Конечно, насилие имперской админи-
страции по отношению к нерусским народностям имело исторические корни. Питер
Холквист утверждал, что военные задействовали свой опыт применения насилия,
накопленный в колониях Российской империи, сначала в Первой мировой, а затем
в Гражданской войне: HolquistP. Violent Russia, Deadly Marxism? Russia in the Epoch of
Violence // Kritika. 2003. Vol. 4. № 3. P. 627—652. О кампаниях времен Первой миро-
вой войны, направленных против нерусских народностей, см.: LohrE. Nationalizing.

Первая мировая война как испытание для империи...
49
на себе нерусские солдаты, в том числе мусульмане — на этот фактор
татарско-исламские элиты указывали с возраставшим возмущением.
Многоконфессиональная армия в условиях войны
На полях Первой мировой войны сражались, впрочем, не только
спецподразделения, сформированные по этническому принципу. Мно-
гие нерусские народности продолжали служить в частях регулярной
армии. Как обращалось государство с этими солдатами? Что касается
солдат-мусульман, то многие региональные представители царской
власти изначально были уверены в их лояльности. Эта установка не
изменилась и после того, как шансы на вступление в войну Османской
империи на стороне Германии стали возрастать и, наконец, о нем было
официально объявлено осенью 1914 года22. Таким образом, против-
ником Российской империи стало государство, которое мнило себя
защитником и представителем всех мусульман. Под эти притязания
Османская империя попыталась подвести стратегическую основу,
и султан в середине ноября 1914 года объявил, что долг каждого
мусульманина — участвовать в священной войне против Франции,
Великобритании и Российской империи23.
О том, что в Петербурге всерьез опасались нелояльного поведения
со стороны российских мусульман в целом и мусульман в рядах армии
в особенности, свидетельствует выпущенный в августе 1914 года на-
каз Министерства внутренних дел губернаторам Российской империи,
где предписывалось докладывать о настроениях мусульманского на-
селения, в особенности о том, насколько успешно проходит призыв
солдат-мусульман24. Впрочем, большинство представителей царской
власти на местах демонстрировали уверенность в том, что мусульмане
и после вступления Османской империи в войну сохранят верность
империи Российской. Картины, которые эти представители рисовали
в своих донесениях центральным властям, были однотипными: они
докладывали о патриотических манифестациях, в которых прини-
мали участие мусульмане или даже которые они сами организовали,
22 Reynolds M.A. Shattering Empires. The Clash and Collapse of the Ottoman and
Russian Empires, 1908—1919. Cambridge, 2011. P. 107—115.
23 Hagen G. German Heralds of Holy War: Orientalists and Applied Oriental Stu-
dies // Comparative Studies of South Asia, Africa and the Middle East. 2004. Vol. 24. № 2.
P. 145—162, особенно р. 145.
24 РГИА. Ф. 821. On. 133. Д. 603. Л. 23.

50
Франциска Дэвис
о молебнах за победу российской армии, об учреждении благотво-
рительных обществ по поддержке семей ушедших на фронт солдат,
о муллах, которые напоминали своей пастве о долге мусульман перед
своей родиной в борьбе с врагами России и патетически призыва-
ли «защищать до последней капли крови своего ЦАРЯ и родину»25.
Многие докладывали о «полной лояльности»26, которую российские
мусульмане якобы проявляли к своему отечеству. Соответственно,
призыв на службу солдат мусульманского вероисповедания проходил,
как утверждалось, безукоризненно. Многие отмечали, что незаметно
разницы между призывниками мусульманского и христианского ис-
поведания (или же русскими) — обе категории повели себя образцово,
явившись на призывные пункты27. Отдельные губернаторы сообщали
о мусульманах, которые сами вызвались служить в армии. Если при
наборе вспыхивали беспорядки, то губернаторы списывали все на
якобы низкий уровень культурного развития мусульман, но отрица-
ли преднамеренный бойкот по политическим мотивам28. Губернатор
Тавриды восхищался патриотизмом крымских татар: он сопоставлял
их нынешнее поведение с их же реакцией на начало Крымской войны
более чем полвека назад. В те годы крымские татары массово отказы-
вались проходить службу в рядах российской армии и бежали в Осман-
скую империю. Ныне они даже и после вступления Турции в войну
демонстрировали лояльность29. В более позднем донесении, сделанном
в конце декабря 1914 года, губернатор выступил против публичного
призыва к крымским татарам остерегаться влияния турецких эмисса-
ров. В этом, по словам губернатора, совершенно не было необходимо-
сти, успехи российских войск в боях с частями Османской империи
были даже помянуты в благодарственном молебне в армейской мечети
крымско-татарского полка, на котором он лично присутствовал на-
ряду с другими представителями местной власти30. Иными словами,
внешне создавалась иллюзия многоконфессионального имперского
сообщества, которое в годину войны сплоченно противостоит врагу.
Не одни только губернаторы внутренних регионов Российской
империи без тени сомнения верили в лояльность мусульманского
населения. С окраин империи, с Кавказа и из Средней Азии, местные
власти рапортовали, что мусульмане на начало войны сохраняли ло-
яльность властям. В названных регионах, где мусульманское население
25 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 603. Л. 59.
26 Там же. Л. 27, 57, 98.
27 Там же. Л. 35, 37, 71.
28 Там же. Л. 55, 68.
29 Там же. Л. 173—174.
30 Там же. Л. 185—186.

Первая мировая война как испытание для империи...
51
было освобождено от несения воинской службы, высшие чиновники —
наместник на Кавказе и генерал-губернатор Туркестана — отдельно
упоминали о формировании добровольческих частей, по преимуще-
ству состоявших из мусульман. В этом им виделся залог готовности
пожертвовать собой за царя31. Словом, большинство губернаторов
вовсе не считали солдат мусульманского вероисповедания обузой для
Российской империи.
Муфтии Оренбургского и Таврического магометанского духовных
собраний, обращаясь с различными воззваниями к местному духовен-
ству, также подогревали мусульманский патриотизм как идеологиче-
скую основу самопожертвования на войне. В циркуляре, адресованном
исламскому духовенству, муфтий Оренбурга напомнил своим едино-
верцам об их «священном долге» защищать свое российское отечество
перед лицом внешнего врага и о «братьях-мусульманах», сражающихся
в рядах армии, чьи семьи теперь нуждаются в поддержке со стороны
общины32. Муфтий напомнил солдатам мусульманского вероисповеда-
ния, отправленным на фронт, об их клятве до последней капли крови
сражаться за царя и отечество. Изменивший этой клятве совершал
грех33. В деле мобилизации населения на войну Российская импе-
рия опиралась на исламское духовенство. В царской армии к началу
войны религиозно-моральным попечением о солдатах-мусульманах
занимались девять армейских священников-мулл. После того как на-
чалась война, их число по настоянию Главного штаба было увеличено
на десять человек, а затем, в течение 1915 года, их общая численность
достигла 30 священников34. Министерство внутренних дел и Военное
министерство, отбирая кандидатуры на эти должности, зорко следили
не только за тем, чтобы в магометанском собрании заверили, что свя-
щенник «правильно» трактует ислам, но и за тем, чтобы муллы были
политически благонадежны и обладали «моральными достоинствами»,
которые позволили бы им выполнять свою миссию35. Ислам и в армии
призван был служить опорой государственного строя36.
31 Там же. Л. 73—75, 108—111.
32 Там же. Л. 65 об.
33 Там же. Л. 172,65—66.
34 Там же. В. 600. Л. 180, 181. О мусульманском духовенстве в армии Россий-
ской Империи см.: Загидуллин И.К. Мусульманское богослужение в учреждениях
Российской империи (Европейская часть России и Сибирь). Казань, 2006. С. 11—57.
Абдуллин Х.М. Мусульманское духовенство и военное ведомство Российской Им-
перии (конец XVIII — начало XX вв.) [Диссертация канд. ист. наук] Казань, 2007.
35 Там же. Л. 8—14.
36 Когда после русско-японской войны было введено девять вакансий для
армейских мулл, отдельные соискатели прибегали к подобной аргументации. Так,
военный ахун Алтонбаев в своем прошении назначить его на должность армейского

52
Франциска Дэвис
Вопрос о том, насколько эта стратегия себя оправдывала, остает-
ся открытым. Хотя число армейских священников-мулл и выросло,
солдаты мусульманского вероисповедания продолжали жаловаться на
недостаток «религиозного» попечения в войсках. Кроме того, солдаты
не всегда признавали кандидатов, которых государственные службы
считали благонадежными37. К примеру, Министерство внутренних
дел сочло безупречной кандидатуру консервативного петроградского
ахуна Мухаммад-Сафы Баязитова, которого сперва назначили военным
ахуном Петроградского военного округа38. К негодованию исламских
парламентариев и татарской прессы, Баязитов после смерти муфтия
Оренбурга Султанова был назначен его наследником39. Тот, кого го-
сударство считало надежным компаньоном, вовсе не обязательно
пользовался авторитетом среди своих единоверцев40. В политике по
отношению к исламским призывникам еще соблюдались традиции
«многоконфессионального государства»41, которое в своих действи-
ях так или иначе руководствуется прагматическими соображения-
ми. Консервативному мусульманскому духовенству надлежало, как
и в прежние времена, поддерживать в рядах армии имперский строй.
Новая политика в отношении армии, направленная на «мобилизацию
этнического начала», как полагает фон Хаген, соседствовала с традици-
онной стратегией мультиконфессиональной монархии, которая делала
ставку на религию как на гаранта стабильности.
Лишь немногие представители российской администрации, не-
взирая на все публичные изъявления лояльности со стороны му-
сульман, относились к этому с недоверием. Прежде всего речь идет
о губернской администрации Казани — региона, откуда набирали по
муллы напоминал, что благодаря его влиянию исламские солдаты во Владивостоке
воздержались от участия в беспорядках 1905—1906 годов. См: РГВИА. Ф. 400. Оп. 2.
Д. 7205. Л. 226. О термине «ахун» см. примеч. 38.
37 В мае 1917 года солдаты-мусульмане Девятой армии подали жалобу на муллу,
который не выполнял свои обязанности по отношению к солдатам, и потребовали
немедленно его уволить (РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 600. Л. 156). О регулярных жа-
лобах на нехватку мулл в армии см.: Исхаков СМ. Тюрки-мусульмане. С. 252 и ел.
38 Ахуном в Российской империи называли муллу, в подчинении у которого
находились другие муллы.
39 Noack С. Muslimischer Nationalismus im russischen Reich. Nationsbildung und
Nationalbewegung bei Tataren und Baschkiren (1861—1917). Stuttgart, 2000. S. 457.
40 Это смог продемонстрировать в своей работе Роберт Круз: Crews R.D. For
Prophet and Tsar. P. 92—142.
41 Crews R.D. Empire and the Confessional State. Islam and Religious Politics in Nine-
teenth-Century Russia // The American Historical Review. 2003. Vol. 108. № 1. P. 50—83.

Первая мировая война как испытание для империи 53
призыву большую часть солдат-мусульман. На всякий случай при-
зывников-мусульман, как правило, отправляли на западные фронты,
Дабы избежать конфликтов вокруг лояльности той или иной державе42.
Помимо этого, губернатор Казани усомнился в преданности солдат-
мусульман «русскому делу». Из писем с фронта, которые оказались
в распоряжении казанского цензурного комитета, следовало, что
солдаты-мусульмане не считали эту войну «своей» и заявляли о том,
что она не имеет ничего общего с интересами мусульман. Вдобавок
российская армия пользовалась не самой лучшей репутацией среди
волжских татар; ходили слухи, будто солдат магометанской веры на-
меренно посылают на самые опасные участки и поэтому число жертв
среди них в пропорциональном плане куда выше, чем среди их русских
сослуживцев43. Таким образом, недоверие испытывали обе стороны:
если российская администрация проявляла сдержанность в отноше-
нии солдат-мусульман, то сами мусульмане опасались дискриминации
в армии, в которой численно преобладали русские и, шире, христиане44.
Невзирая на опасения скептиков, солдат-мусульман не особенно
подозревали в нелояльности. Совершенно иным было положение
евреев в вооруженных силах. Военное министерство после начала
войны прониклось убеждением правых сил в том, что евреи способны
подорвать армию изнутри45. В случае с евреями неоднородность армии,
с точки зрения военной элиты, шла в ущерб вооруженным силам.
Воинская повинность как политический аргумент
С луж Зу мусульман в рядах царской армии исламская политическая
и интеллектуальная элита стала использовать в качестве политического
аргумента в дискуссии с царским правительством о расширении сво-
42 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 603. Л. 88.
43 Там же. Л. 89—90.
44 Кроме того, российская армия еще до Первой мировой пользовалась не
слишком хорошей репутацией у татарской прессы: Adam V. Rußlandmuslime in Is-
tanbul am Vorabend des Ersten Weltkrieges. Die Berichterstattung osmanischer Periodika
über Rußland und Zentralasien. Frankfurt a.M., 2002. S. 258 et passim.
45 Petrovskij-Stern J. Jews in the Russian army, 1827—1917. Drafted into modernity.
Cambridge, 2009. P. 248. Впрочем, Петровский-Штерн отмечает, что, несмотря на
антисемитские воззрения военной верхушки, на фронте непосредственные отноше-
ния между русскими офицерами и еврейскими призывниками часто складывались
по-другому. Многие офицеры одобрительно отзывались об успехах еврейских
солдат во время войны (Ibid. P. 254).

54
Франциска Дэвис
бод для своих единоверцев. В речи по случаю начала Первой мировой
войны депутат Думы К.-М.Б. Тевкелев, мусульманин по вероисповеда-
нию, подчеркнул готовность солдат-мусульман к самопожертвованию.
В прошлом и в настоящем мусульмане, по его словам, сражались бок
о бок с «коренными россиянами», проливая свою «кровь» за царя
и отечество. И в нынешней войне они жертвуют собой во имя роди-
ны46. Напомнив о равном участии русских и мусульман в борьбе за
свое отечество, Тевкелев одновременно потребовал от Российского
государства признать эти заслуги и положить конец пренебрежению
«религиозными и национальными чувствами» мусульман, которым
запятнал себя царский режим в прошлом47. Депутат-мусульманин
подразумевал в данном случае взаимосвязь между воинской службой
мусульман и признанием за ними политических свобод, охраняемых
законом. При этом он сослался на модель национальной армии, каж-
дый солдат которой — это «гражданин в мундире». Действительно,
идеал национальной армии учитывался при проведении военной
реформы 1874 года, однако тот заряд политической либерализации, ко-
торый в нем подразумевался, не мог и не должен был быть реализован
при самодержавном правлении48. Армия Российской империи, основу
которой составляли крестьяне, едва ли была учреждением, в котором
из солдата формировался гражданин империи. Однако само пред-
ставление о том, что такого рода связь существовала или должна была
существовать, активно использовалось в политическом лексиконе выс-
шего общества, когда речь заходила о требовании допустить мусульман
к участию в политике. Характерно, что это затронуло также элиты тех
мусульманских народностей, которые не подлежали призыву. В статье,
опубликованной в газете «Каспий», ее автор Д. Дагестани сетовал на то,
что мусульманам Закавказья — в отличие от евреев, поляков, армян,
грузин, а также от мусульман Поволжья и Крыма — отказано в праве
служить в регулярной армии. В его глазах эта норма была равнозначна
исключению из числа граждан империи49.
46 Выступление депутата К.Б. Тевкелева с заявлением мусульманской фрак-
ции об отношении к мировой войне. Государственная дума. Четвертый созыв.
Стенографические отчеты. Сессия третья // Усманов Х.Ф. (Ред.). Мусульманские
депутаты Государственной Думы России 1906—1917 гг.: Сб. док-тов и мат-лов.
Уфа, 1998. С. 256—257.
47 Там же.
48 Подробнее см.: Sanborn J.A. Drafting. P. 10—12.
49 Дагестани Д. Заметки мусульманина // Каспий. №192. 1914. С. 5. Абсолютно
сходные доводы выдвигал в ходе дебатов по военному вопросу в 1908—1909 годах
думский депутат от мусульманской фракции X. Хас-Мамедов. Запрет мусульманам

Первая мировая война как испытание для империи...
55
Разрыв между числом солдат мусульманского вероисповедания
в рядах царской армии, неуклонно возраставшим в течение войны,
и мизерным числом уступок политическим требованиям исламско-
татарских элит эти последние подвергали жесткой критике. В статье
из татарской газеты «Суз», опубликованной в июне 1916 года, с со-
жалением отмечалось, что российское правительство не желает при-
нимать в расчет множественные жертвы, понесенные исламскими
солдатами, не говоря уже о том, чтобы сделать из этого политические
выводы. Как могло случиться, что в России ожидается освобождение
Польши и предоставление широких прав армянам, в то время как
о «культурных и национальных правах» мусульман не упоминают?
Разве число солдат-мусульман в российской армии не превосходит на
порядок численность поляков или армян? Такую позицию можно объ-
яснить только заведомым пренебрежением российского руководства
к мусульманам, проживающим в империи50. Думские депутаты-мусуль-
мане разделяли эту точку зрения. В начале 1916 года К.-М.Б. Тевкелев
и А. Ахтямов резко раскритиковали обращение российских военных
с солдатами исламского вероисповедания. По их словам, число армей-
ских священников-мулл на фронте, как и прежде, оставалось крайне
низким, солдаты-мусульмане постоянно жаловались на это исламским
депутатам. Их павших товарищей не могли похоронить по исламскому
Кавказа и Средней Азии проходить всеобщую воинскую службу означал для него
дискриминацию этих групп населения. В конце концов, не случайно именно те
исламские регионы, которые не имели права делегировать своих представителей
в Думу, освобождались и от призыва. Связь между политическими правами и во-
инской обязанностью представлялась Хас-Мамедову очевидной. Впрочем, реакция
населения Средней Азии на изданный летом 1916 года царский приказ о призыве
местных му ульман на этапную службу в российскую армию доказывает, что воз-
зрения эл -it не совпадали с жизненными установками тех, чьи интересы первые, по
их собственным словам, представляли. О выступлении Хас-Мамедова в прениях по
военному вопросу см.: Государственная Дума. Стенографические отчеты. 3 созыв.
Сессия 1, Заседание 53 (24.4.1908). С. 58 и ел.
50 РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 598. Л. 232. Автор этой статьи, татарский публицист
и писатель Гаяз Исхаков, осудил не только безразличие Российского государства
к жертвам, понесенным солдатами-мусульманами, но и сходную позицию всего
европейского мира. Никто в Европе не оценил по достоинству вклад мусульман
в ход военных действий. Ни солдаты-мусульмане из Индии, ни солдаты из Алжира,
которые рисковали своей жизнью, неся службу в британской и французской ар-
миях, не дождались от своих правительств политических уступок. На недооценку
правительством жертв, понесенных солдатами исламского вероисповедания,
в противоположность павшим христианам, еще в феврале 1915 года сетовала та-
тарская газета «Вакыт»: Новое начинание петроградских мусульманских обществ //
Православный собеседник. 1915. № 11—12. С. 852—856 (статью перевели на русский
язык и опубликовали востоковеды из Казанской духовной академии).

56
Франциска Дэвис
обычаю. Сообщалось даже, что в госпиталях солдатам-мусульманам
досаждали православные армейские священники со своими миссио-
нерскими беседами. Сотнями тысяч гибли мусульмане в рядах армии
за Россию, но ничего не было предпринято, чтобы положить конец
бедственному положению мусульман в армии. В завершение своего
критического доклада Тевкелев потребовал коренным образом пре-
образовать политическое устройство Российской империи: всяческие
юридические ограничения в связи с национальной или религиозной
принадлежностью необходимо было наконец отменить51. Он выражал
далеко не только свое личное мнение: еще в 1915 году мусульманские,
латвийские, литовские, эстонские, армянские и еврейские депутаты
совместно потребовали уравнения в правах всех народов Российской
империи52.
Реформаторы времен поздней царской империи намеревались
в будущем сформировать из имперской армии однородное войско, ко-
торое могло бы конкурировать со своими европейскими соперниками.
После того как разразилась Первая мировая война, военная верхушка
отказалась от этого проекта, допустив формирование этнических нере-
гулярных частей и тем самым ускорив национализацию армии. Однако
отношение к солдатам-мусульманам, которые служили в войсках на
общих основаниях, свидетельствует о том, что и при мобилизации,
в условиях военного времени, сохранял свое значение имперский
принцип, согласно которому религия привлекалась для поддержания
порядка. В спорных случаях повышение роли мусульманского духо-
венства и, соответственно, институционализация многоконфессио-
нальности также могли быть на руку военным. В отличие от еврей-
ских солдат солдат мусульманского вероисповедания не подозревали
огульно в нелояльности. Впрочем, эти стратегии, направленные на
консолидацию армии, перечеркивались проводившейся параллельно
с этим политикой национализации и усиления этнического начала,
которую ощутили и исламские элиты. Расхождение между тем, что от
нерусских солдат, в данном случае от мусульман, требовали готовности
нести жертвы на полях сражений, и внутренней политикой национали-
стической окраски сохранялось и в дальнейшем. То же самое касалось
51 Выступление депутата К.Б. Тевкелева с заявлением мусульманской фракции
в ходе обсуждения декларации председателя Совета министров Б.В. Штюрмера //
Усманов Х.Ф. (Ред.). Мусульманские депутаты. С. 264—267, особенно с. 266—267;
Выступление депутата И.А. Ахтямова в ходе обсуждения сметы расходов на 1916 год
Департамента духовных дел инославных исповеданий // Там же. С. 268 и ел.
52 Noack С. Muslimischer Nationalismus. S. 450.

Первая мировая война как испытание для империи...
57
и отказа в предоставлении прав на участие в политической жизни:
чем еще можно было его оправдать в условиях войны? После того как
царский режим наконец рухнул в феврале 1917 года, в рядах армии
было сформировано множество мусульманских солдатских комитетов,
которые подняли именно этот вопрос. Если поначалу костяк их состав-
ляли офицеры-мусульмане, то со временем в состав комитетов вошли
и рядовые солдаты53. В июне 1917 года солдатский комитет казанского
гарнизона основал газету, названную «Безнен Тавыш» («Наш голос)»54.
В ее первом выпуске была предельно четко сформулирована задача
издания: настало время наконец дать исламским солдатам то, чего они
так долго были лишены, — право голоса55.
Перевод Бориса Максимова
53 Ibid. S. 492—494. См. также примеч. 20.
54 Bennigsen А., Lemercier-Quelquejay Ch. La Presse et le mouvement national chez
les Musulmans de Russie avant 1920. Paris [etc.], 1964. P. 190.
55 Максудбыз (Наши цели) // Безнен Тавыш. 1917. 29 мая. № 1. С. 1.

Александр Зумпф
Инвалидность и экспертиза
во время Первой мировой войны в России
Изучение истории российских инвалидов войны предполагает
выявление и понимание перспектив, породивших ту новую
фигуру общества, которую отчасти предвосхитили калеки
Маньчжурской кампании 1904—1905 годов. Современные библиоте-
ки располагают скудным числом прямых свидетельств о российских
инвалидах Первой мировой войны, и мне еще не доводилось находить
их в центральных архивах или рукописных фондах1. Тем не менее до
1939 года было два периода, столь же интенсивных, сколь и кратких,
когда организациями инвалидов было выпущено немало документов:
между мартом и сентябрем 1917 года и затем между 1924 и 1930 года-
ми — две эпохи эйфории общественных организаций. Период между
двумя мировыми войнами в России отмечен и вспышкой памяти
о первом мировом конфликте — памяти, о которой в Советском Сою-
зе говорят шепотом, о которой вздыхают «белые эмигранты» Европы
и Америки и которая какофонией звучит на бывших территориях
Российской империи, например в Польше. В этом множестве тон
задает восприятие специалистов, особенно представителей уже до
' В последнее время источники такого рода стали издаваться на локальном
уровне. См., например: Тепловчане — защитники Отечества: документальный сбор-
ник о жителях Тепловского сельсовета (с. Теплово и п. Меляево), участвовавших
в войнах с 1877 по 1946 год: Русско-турецкая война, Русско-японская война, Первая
мировая война, Гражданская война, испанская война, финская война, Великая Оте-
чественная война / Фадеев М.Е. (Сост.). М, 2012. См. также: Herzberg J. Gegenarchive.
Bäuerliche Autobiographik zwischen Zarenreich und Sowjetunion. Bielefeld, 2013.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 59
войны прочно сформировавшихся профессий — врачей, военных,
статистиков.
Если источники говорят об увечных или калеках, то солдаты пред-
почитают термин инвалид, который означает статус, подтверждающий
признание социального положения и который входит в обиход в доку-
ментах после Февральской революции. Мы должны различать четыре
типа инвалидов войны: увечных (включая паралитиков), инвалидов
с ампутированными конечностями, хронически больных и страда-
ющих неврозом жертв контузии (shell shock). Эти травмы часто совме-
щаются и отличаются постоянностью; они позволяют воину покинуть
фронт, но возвращение к гражданской жизни делают проблематичным.
Понимание каждого типа инвалидности различными специалистами,
уполномоченными оценивать их меняющееся медицинское, военное
или социоэкономическое значение, существенно влияет на судьбу
индивидов. Таким образом, статус инвалида конструируется на стыке
множества экспертиз с преобладанием медицинского дискурса. Так,
военная медицина балансирует между двумя миссиями: лечением во
избежание смерти и реабилитацией для возвращения солдат на фронт2.
Цель этой статьи состоит, с одной стороны, в демонстрации про-
цесса реконфигурации понятия инвалидности войной и на протя-
жении войны, а с другой — в обнаружении линий конфронтации
медицинской экспертизы с другими дискурсами, определяющими
опыт войны в России, в которых доминируют моральные критерии3.
Во время войны центральное правительство меньше участвует в со-
циальной сфере, чем организованное общество, расширяющее свое
поле действия благодаря знаниям и опыту в санитарной и социальной
сферах4. Главной задачей, которую обнаруживает особый случай инва-
лидов, является профессионализация, предполагающая эксперимент,
систематизацию и рационализацию. В центре нашего исследования,
рассматривающего вначале медицинскую экспертизу, а затем сани-
тарное обслуживание и подготовку к демобилизации, стоит вопрос
2 Во Франции медицина прибегает к хирургическому вмешательству интенсив-
нее, чем в мирное время: Delaporte S. Les medecins dans la Grande Guerre, 1914—1918.
Paris, 2003. P. 39—47.
3 Cohen D. The War Come Home. Disabled Veterans in Britain and Germany,
1914—1939. Berkeley, 2001.
4 Health and Society in Revolutionary Russia / Solomon S.G., Hutchinson J.F. (Ed.).
Bloomington, 1990; Gerasimov I.V. Modernism and Public Reform in Late Imperial Rus-
sia. Rural Professionals and Self-Organization, 1905—1930. London; New York, 2009; The
Zemstvo in Russia. An Experiment in Local Self-Government / Emmons Т., Vucinich W.S.
(Ed.). Cambridge, 1982.

60
Александр Зумпф
о правилах и ситуациях неотложной помощи, о профессионализме
и эффективности, о выработке средств общественного контроля и со-
хранении социальных ролей.
1. Медэксперты и военные нужды
Видимое и невидимое в физической инвалидности
Физическая инвалидность, видимая и даже поражающая, была
связана с типом полученного ранения и возможностями его лечения на
месте, как об этом свидетельствует военный врач Розанов в 1915 году:
«Мы, хирурги, спасаем жизнь и долго боремся с болезнью, прежде
чем решаемся на ампутацию». Даже без ампутации пули и осколки
снарядов настолько дробят кости, рвут нервы и вены, что «конечность
получается искривленной, укороченной; такой раненый тоже увечный;
его конечность много потеряла в своей работоспособности, и он стал
плохим работником и для семьи, и для государства»5. Число и слож-
ность такого типа ранений побуждали действовать по-новому: так,
хирург Григорович изобрел пилу, присоединенную к зажиму и диску,
которые не давали мягким тканям мешать операции, что, по его мне-
нию, привело к хорошим результатам6. Раненые подвергались увечьям
и в тыловых госпиталях — в пропорциях, с трудом поддающихся опре-
делению. Война предложила небывалое поле для экспериментов без
границ и в огромных количествах с целью проверки научных гипотез
в контексте постоянной экстренной помощи.
Первостепенная миссия военной медицины — лечение раненых
и больных, но, кроме того, и более глубокое изучение ранений для бо-
лее эффективного лечения. Во время войны против Японии 20% эваку-
ированных в полевые лазареты возвращались на фронт сразу же после
лечения, 30% шли на поправку — их использовали затем в ближнем
тылу, 25% были временно отчислены (отсрочка от 6 до 12 месяцев),
25% отправлены в отставку окончательно. Данные по первым месяцам
Первой мировой войны, собранные Петроградским комитетом Союза
городов, оценивают число не вернувшихся на фронт в 40%7 — свиде-
5 Розанов В. Помогите увечным // Известия Всероссийского союза городов
помощи больным и раненым воинам. 1915. 1 авг. № 9. С. 7—8.
6 Григорович H.A. Заметки из хирургической практики полевого 28-го подвиж-
ного госпиталя // Военно-медицинский журнал. 1916. № 4. С. 210—213.
7 О помощи нижним чинам, выходящим из лазаретов // Известия Всероссий-
ского союза городов помощи больным и раненым воинам. 1915. 15 мар. № 9. С. 28.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны... 61
тельство количества ранений во время маневренной войны. Данные за
1916 год говорят о том, что в Петрограде 25,2% раненых и 14,9% боль-
ных были уволены со службы; судьба около 10% осталась неизвестной8.
В силу того, что лазареты на передовых позициях либо убежища в тылу
относятся к микроистории, сегодня сложно определить, какой год
и какие фронты были лидерами по числу ранений, приведших к ин-
валидности. В то же время статистика кристаллизует типы ранений,
что делает возможным отличать одних раненых от других.
Действительно, опираясь на травматологическую диагностику,
баллистику и статистику, военные врачи достаточно рано начали
отличать раны, нанесенные врагом (или другим человеком), от на-
несенных солдатами самим себе. Попытки саморанения выказывают
себя из-за отсутствия разрыва плоти; вместо этого плоть обожжена по-
рохом, а ее поверхность характерно зерниста9. В 4-м госпитале Минска
в 2476 случаях ранения кисти или пальцев врачи констатируют, что
левая рука ранена больше правой, но если присмотреться к пальцам, то
оказывается, что больше всего поврежден указательный палец правой
руки. Так было обнаружено 156 случаев вероятного членовредительства
(6,3% от общего числа таких ранений). Хотя врач Рубишев и не дает
дисциплинарных или моральных комментариев об этих людях, он
отмечает, что 74% из них — с нанесенными (возможно, умышленно)
ранами и что многие долгое время будут страдать от собственных
пальцев по причине «слишком ранней выписки из госпиталей и иногда
встречающегося пренебрежения врачей к ранениям пальцев»10. Речь
идет не о неопытности в лечении такого рода ран, но о реакции — ско-
рее карательной (от случая к случаю), чем репрессивной (систематич-
ной и афишируемой) — на вероятное членовредительство тех солдат,
у которых врачи диагностировали инвалидность.
Инвалиды с подозрением относились к членовредителям, которые
в армии и в гражданском обществе осуждались наравне с дезертирами
и теми, кто сдавался в плен11: при малейшем подозрении войска отка-
8 Новосельский С.А. Материалы по статистике травматизма, болезненности
и инвалидности в войну, 1914—1917 // Труды комиссии по обследованию санитар-
ных последствий войны, 1914—1920. Вып. 1. М.; Л., 1923. С. 198.
9 Свионтецкий И.О. Х-образные раны ладони, как признак членовредитель-
ства // Военно-медицинский журнал. 1915. № 4. С. 450—454.
10 Рубишев СМ. Об огнестрельных ранениях кисти и пальцев // Военно-меди-
цинский журнал. 1916. № 3. С. 24—35.
11 РГВИА. Ф. 391: Первая мировая война. Оп. 2. Д. 101. Датируемые 1915 годом
материалы целиком посвящены этим вопросам.

62
Александр Зумпф
зывались предоставлять пенсию семьям12. Наказание членовредителей
безжалостно, свидетельствует писарь Василий А. Мишнин, отказывав-
шийся клеймить их теми же терминами, которые были в ходу в войске:
«Вечером пишем бумаги на раненых — везут их в Подольск на суд за
саморанение. Ожидает их теперь расстрел. Вот инквизиция. Хотели от
смерти уйти, а смерть за ними»13. Российская армия, известная жесто-
кой суровостью, решала проблему довольно классическим образом,
хотя и не более распространенным, чем в мирное время14, а именно —
самой радикальной из санкций. В этом случае, как и в том, когда врачи
выбирали между лечением и донесением, моральные соображения,
разделявшиеся социальной элитой, по всей видимости, брали верх над
верой в науку, способную полностью излечивать раны и возвращать
солдат на поле боя.
Споры вокруг психиатрической инвалидности
«Самое ужасное», продолжает врач Розанов — это «психозы и без
ранений головного мозга, даже без всяких ранений», инвалиды, «кото-
рым уже не помочь, их можно только в приют». Нервное заболевание
может перерасти в инвалидность, если его не лечить. Поэтому меди-
цинский персонал обращал внимание на симптомы (вид, цвет и тек-
стуру кожи, качество сна и аппетита и так далее), которые позволяли
точно диагностировать заболевание15. Тем не менее медкомиссии при-
знавали, как трудно выносить решение по рассматриваемым случаям.
«Контузии — главное бремя комиссии» при отсутствии симптомов
или проявлении неожиданных симптомов: «Надо признаться в нашей
беспомощности при них». То, что жертвы контузии возвращались на
фронт чаще (38%), чем раненые (35%) или больные (28%)16, объясняет-
12 РГВИА. Ф. 2005: Военно-политическое и гражданское управление при Вер-
ховном Главнокомандующем. Оп. 1. Д. 49. Л. 36 об.
13 Дневник военных похождений солдата В.А. Мишнина (14 ноября 1915) //
Земство. 1994. № 3. С. 97.
14 С.Л. Тимофеев, специалист по этому вопросу, изучил феномен членовре-
дительства в довоенный период среди новобранцев: Тимофеев СП. Членовреди-
тельство и симуляция среди испытуемых // Военно-медицинский журнал. 1915.
№ 8. С. 591—630.
15 Вырубов H.A. Контузионный психоз и психоневроз. Клиническая картина,
течение и патогенез. М., 1915. С. 5—8.
16 Любомудров П.В. Из деятельности постоянных врачебных комиссий // Воен-
но-медицинский журнал. 1916. № 3. С. 109—ПО.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны... 63
ся именно нерешительностью врачебных комиссий, а не одинаково
сильным во всех трех случаях давлением со стороны Генерального
штаба или желанием солдат вернуться на фронт. Сложно установить
число контуженых, которых комиссии вернули на войну через два
или три месяца, однако оно кажется достаточно высоким. Вопреки
тщательным исследованиям и профессиональным докладам, недо-
статок образования все же препятствовал медицинской экспертизе,
в итоге уступавшей ненаучным доводам.
Невидимая инвалидность вызывала понятное неприятие со сто-
роны военных властей, уже долгое время одержимых подозрительно-
стью к симуляции. Признание shell shock как болезни и как состояния
обследуемых солдат целиком зависело от врачебного мнения. Однако
оно было каким угодно, только не единодушным, вопреки прогрессу
мировой и российской психиатрической науки17. Споры велись о тер-
минологии, о роли войны — проявляет ли она уже существующую
болезнь или же генерирует определенные патологии? — а также о свя-
зи (или отсутствии таковой) психозов с физическим ранением18. Как
правило, различали жертв более или менее сильной контузии, когда
у солдат развивались неврозы и психозы, но при этом жертва не
обязательно получала какую-либо физическую травму. Умножение
случаев и бессилие военных врачей уступали инновационным мето-
дам лечения, таким как, к примеру, метод, предложенный Донатом
Андреевичем Смирновым. Продолжая дело знаменитого психиатра
Владимира Михайловича Бехтерева19, Смирнов утверждал, что сумел
излечить гипнозом оба типа контузии, при которых «физической трав-
ме сопутствовала психическая, а избирательное расстройство функций
зафиксировалось». Так он излечил случай полного мутизма, вызван-
ного рукопашными боями, и случай глухоты на оба уха в результате
контузии — за 9 и 20 недель соответственно20. Однако помимо лечения
заболевание оказалось обстоятельством, требовавшим вовлеченности
профессионалов и вызвавшим дебаты экспертов.
17 Суждения об этой травме в Германии и Великобритании были разными.
Ср.: Lerner P. Hysterical Men. War, Psychiatry and the Politics of Trauma in Germany,
1890—1930. Ithaca, 2003.
18 Фридландер К. Несколько аспектов shellshock'a в России, 1914—1916 // Россия
и Первая мировая война. СПб., 1999. С. 315—325.
19 Бехтерев В.М. Гипноз, внушение и психотерапия и их лечебное значение.
Из лекций, читанных врачам и студентам Имп. Военно-Медицинской Академии.
СПб., 1911.
20 Смирнов Д.А., д-р. Два случая травматических неврозов после контузии,
излеченных гипнотическим внушением. М., 1916.

64
Александр Зумпф
Консерваторам, полагавшим, что нужно интернировать этих ин-
валидов, сломленных, находящихся на попечении и лишенных прав,
противостояли либеральные психиатры, которые фиксировали новые
неврозы и отстаивали право применения новаторских методов те-
рапии без преследования цели возвращения солдата на войну21. Так,
в докторской диссертации, защищенной в 1917 году, психиатр Сергей
Александрович Преображенский подчеркивал небывалую роль артил-
лерии, которая способствовала одновременно возникновению, массо-
вой диффузии и специфическим аспектам неврозов, исследовавшихся
в Центральном госпитале для душевнобольных комитета Петроград-
ского комитета Союза городов22. В 1924 году Преображенский подсчи-
тал, что из 1,8 миллиона инвалидов Первой мировой и Гражданской
войн 80% (то есть 1,5 миллиона) все еще страдали от невроза или шока
(слабоумия, потери памяти или нарушения слуховых функций), тогда
как другие стали из-за войны душевнобольными в прямом смысле.
Согласно Преображенскому, все были лишены лечения23. Вместе с тем
Россия, ставшая советской, не страдала отсутствием ни знаменитых
экспертов, ни специализированных институций в столицах и в про-
винции. В течение многих лет проблемой в России было социальное
обращение с такими болезнями и особенно с военной инвалидностью.
2. Возникновение социальных задач
Инвалидность, гражданский статус во время войны
К масштабу потерь царская Россия была готова не лучше других
воюющих государств и поэтому вынуждена была постоянно искать
новые способы их избегать. Лечение раненых претерпело множество
изменений со времени создания Александровского комитета в 1814 го-
ду после Наполеоновских войн. Закон от 25 июня и постановление от
23 июля 1912 года учли, хоть и с некоторым опозданием, санитарные
21 Сироткина И.Е. Российские психиатры на Первой мировой войне // Кол-
чинский Э.И., Байрау Д. (Ред.). Наука, техника и общество России и Германии во
время Первой мировой войны. СПб., 2007. С. 326—344.
22 Преображенский С.А. Материалы к вопросу о душевных заболеваниях воинов
и лиц причастных к военным действиям. Пг., 1917. С. 172.
23 Преображенский С.А. О помощи нервно-психическим инвалидам: доклад на
Всероссийском Конгрессе психо-неврологов. Петроград, 3 января 1924 г. (ГАРФ.
Ф. 4347: Всерокомпом. Оп. 1. Д. 853. Л. 6).

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 65
и социальные последствия войны с Японией. Акты фиксировали пять
новых типов инвалидности, где за основу бралась гражданская инва-
лидность, учитывавшая потерю трудоспособности. Чтобы получать
помощь и пособие, в течение пяти лет после увольнения из армии
каждый инвалид должен был лично подать заявку с приложением
всех заключений военно-медицинских служб в местные инстанции,
которые брали на себя необходимые хлопоты. Закон также предусма-
тривал возмещение стоимости возвращения инвалида домой и оплату
ежедневного жалованья в размере пятидесяти копеек до получения
пенсии24. Степень увечья выражалась в процентах, причем выделялись
такие уровни инвалидности: 15, 40, 70, 100 и 100% с полной потерей
автономии25.
В 1916 году земские специалисты установили, что 22,2% раненых
и больных окончательно утратили трудоспособность, из них 1,3% —
с полной потерей автономии. Так, среди 5,15 миллиона воинов, про-
шедших лечение в медицинских учреждениях (2 844 500 раненых
и 2 303 680 больных26, в среднем 70 000 эвакуированных с фронта
ежемесячно), можно насчитать 1,14 миллиона молодых мужчин,
в большей или меньшей степени физически неполноценных (из них
67 000 — инвалиды с полной потерей автономии). Это число вписы-
вается в рамки послевоенных подсчетов, которые колеблются между
700 000 и 1,9 миллиона27. Впрочем, эти исходные данные должны быть
скорректированы, что непросто, если принять во внимание повторные
24 Северин Г.В. Раненые офицеры и нижние чины, их эвакуация, денежное
и вещевое довольствие, пенсионные права и также обеспечение семей лиц, при-
званных на войну. Пг., 1915. С. 34.
25 Об участии Всероссийского земского союза в деле оказания помощи увечным
и потерявшим трудоспособность воинам. М., 1916. С. 62.
26 Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил / Кривоше-
ев Г.Ф. (Ред.). М., 2001. С. 101. Это число не учитывает раненых, которые не были
эвакуированы, что составило бы в общем 3 813 827, — см.: Урланис Б.Ц. История
военных потерь. СПб., 1994 (1-е изд.: 1960). С. 148.
27 Нижняя отметка подсчетов предложена эмигрантом H.H. Головиным, для
которого, очевидно, важнее количество смертей на поле сражения: он дает округ-
ленное число и отказывается экстраполировать данные Петроградского комитета
Союза городов, которые он тем не менее использует (Головин H.H. Военные усилия
России в мировой войне. М., 2001. С. 155—156). Высший (возможно, слишком)
предел подсчетов предложен народным комиссаром здравоохранения H.A. Семаш-
ко: Семашко Н. Мировая война и народное здоровье // Бюллетень Всерокомпома.
1924. 1 авг. № 7. С. 18. Вероятно, по случаю годовщины, в момент возвращения
СССР на арену международных отношений, важно было продемонстрировать
весь размах участия России в мировом конфликте — яблоко раздора с прежними
союзниками и «белыми эмигрантами».

66
Александр Зумпф
ранения в последующих конфликтах. Например, среди российских
инвалидов, получавших пенсию в Германии в 1926 году, Лев С. Роте,
раненный в правую ногу 16 августа 1915 года, прошел операцию по
ампутации только 15 июня 1919 года. Модест И. Ятвинский получил
два ранения и был контужен во время Великой войны, потом поте-
рял руку в Гражданской войне в 1919 и, наконец, был ранен в горло
в 1920 году28.
Какими бы ни были точные цифры, различные полугосударствен-
ные инстанции должны были принимать во внимание количество
раненых и семей солдат. Со стороны правительства передовыми
институциями социальной мобилизации для инвалидов были Осо-
бая комиссия Верховного совета, разные комитеты под патронажем
женщин — членов императорской семьи (Александры Федоровны,
Ольги Николаевны), Министерств земледелия, народного просвеще-
ния, торговли и промышленности, Романовский комитет; со стороны
общества — Всероссийский союз городов, Всероссийский союз земств
и Центральный комитет военно-технической помощи29. Этот список,
опубликованный в 1917 году, будет неполным, если не учитывать Рос-
сийское общество Красного Креста (РОКК), которое многое сделало
для инвалидов, находившихся во вражеских военных лагерях, а также
Александровский комитет о раненых.
Последний, подталкиваемый необходимостью и конкуренцией
с другими организациями, учредил собственное справочное бюро
о военнопленных, а также открыл курсы ремесленников и сельско-
го хозяйства для инвалидов30. Он покрывал быстро возраставшие
расходы, начав с 1,6 миллиона рублей только на пенсии в 1915 году
и достигнув 2 737 075 рублей (12 993 получателя) в 1918 году31, без
учета 2 299 710 рублей единовременных пособий. В 1916 году отрица-
тельное сальдо комитета достигло 838 828 рублей и урезало капитал,
ренты которого до сих пор хватало на то, чтобы покрывать издержки.
В срочном порядке ежемесячные суммы, выплачивавшиеся ветеранам
Русско-японской войны, были снижены с 20 до 5 рублей, прекратилась
выдача любых субсидий вдовам и сиротам этой войны32. Одна война
28 ГАРФ. Ф. 5813: Центральное правление Союза русских военных инвалидов
за границей. Оп. 1. Д. 11. Л. 158 об. — 160.
29 Справочник по вопросам организации помощи увечным воинам. Пг., 1917.
С. 8—16.
30 РГВИА. Ф. 16070: Александровский комитет о раненых. Оп. 1. Д. 686, 1712,
1713, 1714.
31 Там же. Д. 1779. Л. 2.
32 Смета доходов и расходов инвалидного капитала на 1916 г. Пг., 1916.
С. 1—3, 21.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 67
догоняет другую, прецедент создан. Этот случай, распространенный
в стольких организациях и в некотором смысле типичный, обнару-
жил две важные тенденции. С одной стороны, конкуренция между
инстанциями привела к позитивным результатам: увеличение выплат
и усовершенствование предложений, даже инновации последовали
из постоянного наблюдения за действиями, предпринимавшимися на
национальном и локальном уровнях. С другой стороны, увеличение
числа организаций, их более или менее легкий доступ к государ-
ственным субсидиям в зависимости от личных связей, влиявших и на
регламентацию, наконец, разная степень рационализации практик пре-
пятствовали приемлемому решению основной социальной проблемы.
Санитарный опыт: слабость государства
Инвалидов эвакуировали в тыл, где они проходили через все
уровни военной, а затем и гражданской санитарной системы; самые
тяжелые случаи в специализированных госпиталях рассматривались
в обеих столицах и в Киеве. В сентябре 1914 года военные власти заяви-
ли, что они просчитались с вложениями в медицинские инфраструк-
туры и оборудование33. Эмигрант Александр Арефьевич Успенский
утверждал, что во время его первого сражения пункты неотложной
помощи находились очень далеко: «Мы не видели никаких санитаров
с носилками»34. Даже если это свидетельство, появившееся задним
числом, после войны, исходило из слишком распространенного пред-
ставления о неэффективности царского правления, выясняется, что
армия дала разрешение земским и городским учреждениям наладить
во фронтовой зоне дело эвакуации раненых. Так ситуация нормализо-
валась к концу 1914 года. Это исключительное напряжение войны при-
шлось на все губернии: так, Калужская выделила в 1915 году 1370 коек
в 56 учреждениях для раненых и больных35. Генеральный штаб дал это
разрешение и с той целью, чтобы указать на некомпетентность государ-
ственных структур и, следовательно, продолжать диктовать свои взгля-
33 Ананович A.B. Система военно-врачебных заведений русской армии и обеспе-
чение их интендантским довольствием накануне и в годы Первой мировой войны //
Булгакова Л.А. (Ред.). Медицина России в годы войны и мира. Новые документы
и исследования. СПб., 2011. С. 350—352.
34 Успенский A.A. На войне. Восточная Пруссия — Литва, 1914—1915. Каунас,
1932. С. 34.
35 Белова И.Б. Первая мировая война и российская провинция, 1914 — февраль
1917. М., 2011. С. 135.

68
Александр Зумпф
ды имперской администрации36. Происходило это, впрочем, в ущерб
солдатам, попадавшим в учреждения разного типа, которые, хоть
и имели общую функцию, редко сообщались между собой и, в част-
ности, редко передавали друг другу истории болезни пациентов. Так,
петроградские убежища Особого комитета Союза увечных воинов при-
няли в 1916 году в общем 4652 солдата, окончательно освобожденных
от службы. В среднем там лечилось 1343 человек. Большинство (3432)
были больны или с инфицированными ранами, 318 человек отправ-
лены в другие учреждения на специализированное лечение, 91 оттуда
вернулся, пятеро умерли, и один потребовал, чтобы его отправили до-
мой. Врач, составивший данный отчет, все же признает сомнительную
надежность этих цифр и отсутствие любых сведений о 227 инвалидах,
отправленных на дополнительное лечение37.
Фактически спустя 16 месяцев после первого сражения различ-
ные партнеры Особой комиссии по призрению воинских чинов
и других лиц, пострадавших в продолжение войны, а также их семей
при Верховном совете еще ратовали за «выяснение количества лиц,
нуждающихся в помощи; разделение их на группы в зависимости
от характера помощи, в коей они нуждаются; географическое рас-
пределение учреждений помощи увечным воинам»38. В то же время,
превращая в капитал долгий опыт в санитарной и социальной сфере,
Союз земств ввел новый тип регистрационного журнала, где фиксиро-
вались намного более подробные данные. В нем уточнялось состояние
раненого или больного на момент его прибытия в приют, его состояние
и прогнозы о его трудоспособности, оценка его потребностей в от-
ношении специализированного ухода и наблюдения, а также мнение
врача о требуемом уровне социальной помощи. Изучение 4000 жур-
налов, заполненных в декабре 1915 и январе 1916 года в 132 приютах
Московской губернии, позволяет установить такую статистику: из
2089 раненых и 1911 больных 1392 (34,8%) были целиком излечены,
2258 (56,4%) страдали от хронической болезни и инвалидности или
нуждались в дополнительном уходе, 335 были переведены и 15 умерли.
Потеря трудоспособности в конце концов коснулась 22,2% раненых, из
них 1,3% утратили ее полностью. Около 21,6% инвалидов войны имели
двигательные дисфункции39. Ни одна государственная структура, по
36 Pichon-Bobrinskoy О. Action publique, action humanitaire pendant le premier
conflit mondial // Cahiers du monde russe. 2005. Vol. 46. № 4. P. 673—698.
37 Санитарный отчет за 1916 (ЦГИА СПб. Ф. 638: ЦИК Союза увечных воинов.
Оп. 1. Д. 65. Л. 1).
38 Об участии Всероссийского земского союза. С. 21.
3' Там же. С. 60—63.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 69
всей видимости, не была в состоянии представить подобную картину
и тем более не могла разработать программу по взятию на себя от-
ветственности.
Учитывая то, что центральная власть по традиции предоставила
право действовать земствам, основанная в данном случае на медэкс-
пертизе помощь и объединение всех типов специалистов «третьего
элемента» земских учреждений стали инструментом политических
требований. Земства противопоставляли свой опыт, в частности во
время войны с Японией, и свои усилия по статистической рациона-
лизации — некомпетентности (охотно преувеличивавшейся) государ-
ственных служб. Так, представители земств обвиняли Специальную
государственную комиссию в отсутствии плана финансирования
помощи инвалидам, оцененного врач ем Меркуровым в 16 миллионов
рублей, и в распылении средств государственной помощи по учрежде-
ниям, слишком различавшимся статусом и функциями. Союз земств
потребовал у Министерств земледелия и внутренних дел предоставле-
ния полномочий для централизации благотворительности, а не только
для ее организации на локальном уровне40. Неизбежный результат —
неудовлетворение этого требования, может быть, и не тормозил
функционирование санитарной системы городов и земств, однако стал
помехой для ее упорядочивания. Вопрос инвалидов, гуманитарный
в первую очередь, в ходе войны оказался политизированным, когда
масштабы санитарной катастрофы более не вызывали сомнений.
Эта смена регистра укрепилась тотчас же после падения монар-
хии. Отныне Временное правительство опиралось на опыт местных
комитетов Земгора: их многочисленные сотрудники принимались на
службу в новые государственные структуры41. В то время как спон-
танно зарождался Центральный союз инвалидов войны, созданные
при Февральской революции власти основали Общегосударственный
временный комитет помощи военноувечным (29 июня 1917 года), где
половина мест была отдана представителям инвалидов. Развернул ли
бы деятельность Комитет, не случись Октябрьская революция?42 С по-
мощью как инвалидов, так и других групп, требовавших мест в новом
обществе (женщин, мусульман), Временное правительство старалось
доказать свою близость к народу. Однако оно оказалось неспособным
40 Там же. С. 14—23.
41 Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia's Continuum of Crisis,
1914—1921. Cambridge (Mass.), 2002.
42 Физелер Б. Развитие государственной помощи инвалидам в России от позд-
ней империи до сталинской «революции сверху» // Нарский И.В. и др. (Ред.). Опыт
мировых войн в истории России: Сб. ст. Челябинск, 2007. С. 50.

70
Александр Зумпф
ни радикально изменить масштабы денежных сумм и число взятых
на попечение людей, уже тяжелым бременем давивших на государ-
ственный и местные бюджеты, ни упорядочить пути возвращения
к гражданской жизни и труду. Предложенные в эпоху царизма курсы
переквалификации не претерпели ни изменений структуры, ни уве-
личения количества мест, а право на внеочередной прием на работу
оставалось несбыточным желанием43. Таким образом, улаживание
судьбы инвалидов представляется в точности генеральной репетицией
того, что ожидало нацию по окончанию конфликта.
3. Испытание демобилизацией
Инвалиды как тема международных переговоров
Установление числа инвалидов, находившихся в плену, не является
само собой разумеющимся. Помимо увечных, подобранных на поле
битвы, некоторые утратили трудоспособность из-за условий заключе-
ния, о которых регулярно заявляли и которые даже стали предметом
коллективного обращения 1017 инвалидов к военному министру Ке-
ренскому 31 июня 1917 года44. Российские врачи, находившиеся в плену
в больших количествах, констатировали губительные последствия
истощения и недостаточного питания45. В 1916 году из 887 пленных,
отправленных из фронтовой зоны в лагерь, расположенный в Сак-
сонии, 220 не могли выполнять никакой принудительной работы46.
На исходе войны Николай Митрофанович Жданов установил, что
11,9% больных пленных подверглись увечью в той или иной степени,
а туберкулезом был болен почти каждый пятый больной47. К концу
1917 года, по данным немецкого Генштаба, около 10% российских
пленных (115 000 человек) не могли работать48. Здесь приводятся
43 Sumpf A. Une societe amputee. Le retour des invalides russes de la Grande Guerre,
1914—1929 // Cahiers du Monde russe. 2010. Vol. 51. № 1. P. 35—64.
44 РГВИА. Ф. 366. On. 2. Д. 5. Л. 8—10 (письмо), 11—18 (свидетельства о же-
стоком обращении немцев с пленными).
45 Допрос врача Матвея Н. Блумштейна 23 февраля 1916 года (РГВИА. Ф. 13159:
Чрезвычайная следственная комиссия по расследованию нарушений законов
и обычаев войны войсками Германии и Австро-Венгрии. Оп. 1. Д. 1602. Л. 5 об.).
46 Нагорная О. Другой военный опыт. Российские военнопленные Первой
мировой войны в Германии (1914—1922). М., 2010. С. ПО.
"Жданов Н.М. Русские военнопленные в мировой войне, 1914—1918. М., 1920.
С. 77.
48 Нагорная О. Другой военный опыт. С. 129.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 71
минимальные цифры, инвалидов и временно ослабленных гребут под
одну гребенку. При подсчетах следовало бы еще учесть возвращенных
на родину с 1915 года, а также разобраться в спорах между немецкими
и российскими экспертами. Если туберкулез, особенно распростра-
ненный среди военнопленных (650 000 случаев только в Германии49),
считался инвалидностью, то патологии, возникшие в результате из-
нурения или плохого питания, не учитывались — помимо тех случаев,
когда они являлись следствием инвалидности.
Эти подсчеты, к которым без конца возвращались во время кон-
фликта, зависели непосредственно от возможностей дипломатов,
врачей и сестер милосердия попадать за пределы государства. Предста-
вители Российского государства не имели доступа к лагерям и должны
были полагаться на своих коллег из Испании. Однако на практике
другое нейтральное государство, Дания, стало посредником в россий-
ской санитарной помощи: в Копенгагене было учреждено первое Бюро
военнопленных, через которое проходили посылки, деньги и первые
возвращавшиеся с войны инвалиды50. Что касается сестер милосер-
дия, то им разрешалось видеть только то, что им покажут. И все же
сестрам милосердия удавалось расспрашивать солдат, они завязывали
переписку, публиковали рассказы о службе51, добиваясь таким образом
чуткости общественного мнения. Наконец, врачи контролировали
не столько общие условия, сколько санитарное состояние мест удер-
жания в плену52. Их анализ состоял из сравнения — скорее в пользу
Германии — с аналогичными условиями в России и из разоблачения
жестокого отношения к российским военнопленным. Косвенные, не
лишенные предвзятости и слишком чувствительные к слухам, эти сви-
детельства перекликаются с письмами, отправленными из плена. Плен
еще до 1914 года был предметом международных договоров. Его опыт,
разделенный всеми нациями, пусть и был асимметричным, оправдывал
вмешательство нейтральных государств — Скандинавских стран, Ис-
пании, Швейцарии и Соединенных Штатов до 1917 года.
Инвалиды войны в плену на самом деле извлекли большую пользу
из посредничества международных инстанций, которые, вопреки яв-
49 О. Нагорная, цитируя предположения Левицкого о распределении инвалидов
по русским губерниям (Там же. С. 361).
50 См., например: Доклады секретаря Датского общества Красного Креста
о положении русских военнопленных в Германии (РГВИА. Ф. 12651: РОКК. Оп. 11.
Д. 124).
51 См., например: Доклад сестры милосердия Романовой (Там же. Д. 109).
52 Звягинцев Г.Г. Два с половиной месяца в германском плену по лечебным за-
ведениям // Военно-медицинский журнал. 1915. № 2. С. 242—258.

72
Александр Зумпф
ным нарушениям Гаагских конвенций (1899, 1907 годов) или помехам
на своем пути, никогда не отказывались выполнять свои функции.
Дискуссии и решения по поводу инвалидов предвосхищали урегули-
рование вопроса о пленных после Брест-Литовского договора. В Сток-
гольме в июле 1915 года воюющие и нейтральные государства смогли
объединиться, чтобы извлечь урок из первых месяцев этой небывалой
войны и определить новые правила в отношении военнопленных.
Одно из главных правил предусматривало возвращение инвалидов на
родину в кратчайшие сроки по принципу количественного равенства
и эквивалентности званий. Поскольку такой план давал преимущество
Германии, у которой было не много пленных солдат и еще меньше
офицеров, он встретил резкий протест со стороны России. Немцев
обвиняли в том, что они играют на стремительной девальвации рубля,
требуя предварительного улаживания вопроса питания и одежды для
слишком большого числа пленных53. Между тем уже с августа 1915 года
группы инвалидов начали отправлять в Россию, хотя многим ввиду
отсутствия надлежащего оформления приходилось сталкиваться с бю-
рократическими трудностями.
Организация возвращения бывших воинов
Северный путь через нейтральные страны был предпочтитель-
нее пересечения множества оборонительных рубежей на фронте
или ненадежного морского пути через юг России. Торнео (Торнио)
на шведской границе с Финляндией худо-бедно давал убежище ты-
сячам инвалидов в ожидании возвращения на родину: в начале
1918 года вагоны увозили оттуда к столице в среднем по 228 человек
в день54. Это больше, чем в предыдущий период, однако нерегуляр-
ность и смертность при этом возросли. Ситуация ухудшилась, когда
в марте 1918 года был заключен мир и инвалиды стали одной из
приоритетных групп для возвращения в Россию. Символ их стра-
даний — белорусская станция Орша, первый после линии фронта
железнодорожный узел на пути к Москве. Здесь сталкивались сотни
вагонов с ранеными и больными, следовавшие в обоих направлениях.
53 Возмещение расходов по содержанию пленных (РГВИА. Ф. 14928: Мое. Гор.
Комитет помощи военнопленным. Оп. 1. Д. 23. Л. 12—16 [состояние вопроса на
1917 год], 21—21 об. [ситуация после Брест-Литовска]).
54 Журнал 21-го заседания Президиума ЦК по делам о военнопленных, 10 ян-
варя 1918 г. (РГВИА. Ф. 12651. Оп. 11. Д. 142. Л. 32).

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны... 73
Они загромождали пути на десятки километров, много времени ухо-
дило на проверку личности и регистрацию, медобслуживание было
недостаточным: на станции многие скончались, лишь немного не до-
ждавшись возвращения на родину55.
Какой прием ожидал инвалидов, вернувшихся первыми, вместе
с теми немногими, кому удалось сбежать из военных лагерей? Репатри-
ированные инвалиды, признанные штабами бесполезными, в России
вызывали скорее интерес, чем сострадание, как будто они обязаны бы-
ли служить целям войны несмотря ни на что и как будто их страданий
было недостаточно. Инстанции, имевшие целью научное ознакомление
и in fine наблюдение за индивидами и социальными группами, распу-
скались56, принуждая первых вернувшихся солдат к разнообразным
формам допроса. Они становились подопытными кроликами, когда
для изучения каждого дела хватало времени. С первым наплывом
инвалидов Чрезвычайная следственная комиссия делегировала весь
имевшийся персонал57. Инвалиды подвергались такому давлению,
что Центральный комитет Союза солдат, бежавших и вернувшихся из
плена, в феврале 1917 года выдвинул в качестве главного требования
ограничение серий допросов до четырех дней для рядовых солдат и до
одной недели для офицеров58.
Довольно краткие, уже готовые печатные бланки (анкеты) остав-
ляли опрашиваемым мало места для высказывания: их классифици-
ровали, а не слушали. Обилие регистрационных карт в архивах пора-
жает, так же как и крайнее разнообразие методов и целей допросов.
Военное дознание искало — без особых результатов — сведения об
экономическом положении противника59. В этом первом грандиозном
эксперименте, где оттачивалось мастерство такого рода расследования,
участвовали различные институции. Одни фокусировались на органи-
55 Отчет комиссии Центропленбежа линий Орша—Борисов и Орша—Могилев,
сентябрь 1918 г. (ГАРФ. Ф. 3333: Центропленбеж. Оп. 2. Д. 70. Л. 286—287 об.).
56 Holquist P. «Information Is the Alpha and Omega of Our Work»: Bolshevik Sur-
veillance in Its Pan-European Context // The Journal of Modern History. 1997. Vol. 69.
P. 415—450.
57 Заседание Комиссии Кривцова, 13 августа 1915 г. (РГВИА. Ф. 13159. Оп. 6.
Д. 1803. Л. 26 об.).
58 ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 1а. Д. 66. Л. 47—48.
59 Ефрейтор Николай И. Джаман долго рассказывал, где и в какой должности
он работал в порту Киля в 1915—1916 годах. Хотя эксперт по военным сооружени-
ям пришел к заключению, что ефрейтор, возможно, был скорее мобилизован для
работы на заводе искусственных камней, его решили освободить и даже наградить
орденом Св. Георгия 4-й степени (ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 1а. Д. 66. Л. 13—29).

74
Александр Зумпф
зационных аспектах и отвергали дискурс в угоду цифрам и точности
и мобилизации социальных структур (Земгор, Центропленбеж); дру-
гие балансировали между стремлением к эффективности, желанием
моральности и заботой о милосердии к «жертвам» (комитеты членов
императорской семьи, Российское общество Красного Креста); тре-
тьи — центральные и местные гражданские и военные власти, для
которых неожиданное множество инвалидов явило собой финансовое
и человеческое бремя, от коего они бы с удовольствием избавились, —
импровизировали под давлением других участников. Все эти инсти-
туции взяли на себя функцию оценки моральности и «безупречного»
поведения тех, кому надлежало оказать помощь. В 1916 году предостав-
ление эвакуированным и репатриированным инвалидам мест в адми-
нистрации «зависит от способностей и усердия»60.
На протяжении войны различные общественные организации
пытались возобновить доступ инвалидов к работе, заботясь о том,
чтобы не создавать дополнительного социального неравновесия в Рос-
сии, где и без того финансы истощались из-за трат на беженцев, вдов
и пленных. Государственные учреждения открывали курсы и при-
нимали на работу даже инвалидов, но только на должности, не тре-
бовавшие квалификации, — в качестве охранников или помощников
в лазаретах. Полученные биржами труда распоряжения при приеме
на работу отдавать предпочтение инвалидам оставались в основном
мертвой буквой. В январе 1916 года Василий Морозенко, инвалид
на 90% и беженец из Волыни, отчаялся, обходя — безуспешно — все
бюро по трудоустройству: «Везде полно баб». После курсов экономи-
ки и сельскохозяйственного права в Петрограде он не нашел работы
в Полтавской земской управе61. Впрочем, в 1917 году за решение этой
проблемы взялся новый участник — сами инвалиды. Речь больше не
шла исключительно об адаптации индивидов к тому восприятию и тем
правилам, которые формировали их статус62, но скорее о коллектив-
ных действиях, направленных на их изменение. Аргументы и методы
работы инвалидов прекрасно показали, что урок из их трехлетней
конфронтации со всякого рода экспертами был извлечен.
60 РГИА. Ф. 23: Министерство Торговли и Промышленности. Оп. 5. Д. 62. Л. 5, 7.
61 Там же. Л. 19 об.
62 Михаил С. Дружинин, взятый в плен 8 августа 1914 года, имитировал без-
умие, утверждая, будто он Христос, и дошел до того, что, покрытый собственной
кровью, начал блуждать между бараками. Руководство австрийского лагеря от-
правило его в Россию 9 августа 1917 года: Протокол допроса инвалида Михаила
С. Дружинина (ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 1. Д. 87. Т. 2. Л. 494 об.).

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны...
75
Инвалиды как эксперты по инвалидности
В отличие от бежавших из лагерей солдат и штата врачей, тоже
репатриированных, «простые» инвалиды приложили немало усилий
к тому, чтобы получить особое признание, хоть они и представляли
собой острую санитарную и социальную проблему в мобилизованном
войной обществе. После Февральской революции 1917 года при по-
мощи новых доступных гражданскому обществу средств выражения
им вскоре удалось объединиться в группу давления. С марта первый
номер «Голоса инвалида», органа Союза вернувшихся и репатрииро-
ванных из лагерей инвалидов, сформулировал два принципа, послу-
жившие основой философии Союза: «Инвалидам нужно заботиться
об инвалидах» и «В подачках не нуждаемся», однако с требованием
работы для каждого, каждому по его возможностям63. Уверенный
в своих способностях к самоорганизации, Союз, количество членов
которого мы не знаем, поставил себе за цель распространение ин-
формации о лечении, получение пособий инвалидами (в плену, на
лечении или у себя дома), составление картотеки для классификации
всех инвалидов, ходатайства о переводе всех больных и раненых из
плена в нейтральные страны, основание артелей и мастерских инва-
лидов для поощрения возвращения их к труду и к жизни в обществе.
Унаследовав в равной мере и возраставшую структурированность до-
военных профессиональных групп, научных обществ и ассоциаций,
и всплеск демократической жизни после революции, высвободившей
право голоса и право на объединение, Союз провел съезд с 15 по
27 июня в Петрограде. Делегаты воспринимали себя как «обреченных
преступным пренебрежением и равнодушием царского правительства
на тяжкие лишения, муки и страдания» и склоняли к объединению
«ужасающее количество увечных воинов» и сотни комитетов, уже со-
ставлявших «особую корпорацию»64. Целевая аудитория была широка:
больных, гражданских, временно раненых призывали примкнуть к не-
излечимо увечным65.
Война, создавшая группу инвалидов, тем не менее не структуриро-
вала ее вокруг единого мнения в отношении ее смысла, целей и про-
должительности. На общем собрании увечных, больных и раненых
воинов, состоявшемся 18 мая 1917 года, президент Е.Г. Варнин отчитал
63 Инвалид. Записки инвалида // Голос инвалида. 1917. 15 июня. № 1. С. 3.
64 Всероссийский съезд увечных воинов. Отчет о трудах (15—27 июня 1917).
Пг., 1917. С. 5—9.
65 Структура Всероссийского союза увечных воинов // Там же. С. 25.

76
Александр Зумпф
Валентина Карпова, одного из 3000 делегатов, за осуждение страданий
во имя капиталистов, а не во имя родины. Малыгин, глава комитета
военного лазарета, имел большой успех, указав на разницу между
сражением при царизме за капиталистов и после февраля — во имя
свободы. На собрании, посвященном улаживанию вопроса базовых
нужд инвалидов, Малыгин все-таки признал необходимость самовы-
ражения каждого «как гражданина, когда Россия горит». Увлеченный
порывом, он побудил проголосовать за резолюцию, призывавшую
комитеты солдат и фронта к атаке66. В то же время через месяц шествие
в Ростове-на-Дону призывало к прекращению боевых действий, скан-
дируя: «Долой войну, да здравствует международный мир!»67
Союз притязал прежде всего на монополию и контроль любых
проявлений благотворительности68 и получил центральное место
в новом межведомственном комитете по делам инвалидов войны.
В комитете инвалиды добивались восстановления прав на пособие:
новому должностному лицу, министру государственного призрения,
вместо пяти категорий инвалидности они предложили восемь69. Ра-
венство между всеми увечными, включая офицеров70 и жертв пред-
шествовавших конфликтов, требовало уменьшения пособий для
высших званий и лучшего распределения имевшихся средств. Суммы,
надеялись инвалиды, будут расти благодаря зарплатам тех, кто найдет
работу и станет нуждаться лишь в частичном пособии, а также бла-
годаря всеобщему разоружению после заключения мира71. Если эта
группа, самая заметная, но далекая от того, чтобы представлять всех
инвалидов империи, сошлась в том, чтобы проводить в жизнь новый
эгалитаризм, то инвалидность войны не преодолела ни глубоких раз-
ломов общества (различный уровень зарплаты, разногласия по вопросу
о продолжении войны), ни существенных различий между столицами
и провинцией или городом и деревней. Возможно, это объясняет тот
факт, что формальные объединения российских инвалидов распались
во время Гражданской войны — тогда, когда большевики дискримини-
ровали солдат первого военного конфликта в (скудную) пользу воинов
второго; равно как и то, что дробление на локальные микросообщества
66 Голос инвалида. 1917. 15 июня. № 1. С. 3—4.
67 В провинции // Голос инвалида. 1917. 19 июля. № 4—5. С. 4.
68 Там же. С. 27.
69 Сведения, моментально распространившиеся среди заинтересованных, см.:
Пенсионный вопрос // Голос инвалида. 1917. 4 июля. № 3. С. 4.
70 С кем обращались (хотя один раз — не показатель) как с «равными солдатам»
(Всероссийский съезд делегатов увечных воинов. С. 35).
71 Там же. С. 31.

Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны 77
сделало невозможным отстаивание интересов инвалидов в общена-
циональном масштабе.
Заключение
Последствия конфликта в формировании статуса инвалидов вой-
ны ощущались на протяжении всего второго межвоенного периода,
продолжая тем самым десятилетний промежуток между поражением
в войне против Японии и началом мировой войны. Первое и основное
различие двух межвоенных периодов состоит в том, что социальная
группа инвалидов (теперь более многочисленная) оказалась расколотой
между большевистской Россией, бывшими имперскими территориями
(Польша, Финляндия, Прибалтика) и эмиграцией. Это подразумевает
по крайней мере три способа организации, (слабого) признания пере-
несенных травм72 и гораздо больше оправданий и конструирования
памяти. Внутреннее положение инвалидов в столь же значительной
мере зависело от международного контекста, на который пыталась вли-
ять Межсоюзническая федерация бывших воинов (FIDAC), в которой
«русские» инвалиды имели крайнюю позицию среди всех европейских
наций. Всюду отщепенцы, инвалиды Великой войны, проигрывали
неизбежное сравнение с инвалидами войны Гражданской. В СССР
они получали гораздо более низкие пенсии, хотя страдания были
равноценными: 250 рублей против 168 (при 100%-ной инвалидности),
175 против 108 (при 70%-ной), 10 против 60 (при 40%-ной)73.
Всерокомпом, Всероссийский комитет взаимопомощи инвалидов
войны, созданный в 1919 и основанный заново в 1924 году, так никогда
и не смог добиться особого статуса для инвалидов труда, не получив-
ших психологической травмы военных действий. Ассоциация потер-
пела неудачу и в обеспечении равноправного обращения с увечными
обеих войн, очень редко различавшимися в ее документации, — то
есть в том, чтобы радикально изменить принятые в ходе Гражданской
войны решения. Речь шла как о выборе финансового порядка в дели-
катное для национальной экономики время74, так и о политическом
72 Юридическая служба Красной армии ввела принцип отказа принимать во
внимание заявления, которые поступали из утраченных Россией территорий (РГВА.
Ф. 44: Военно-хозяйственный совет Красной Армии. Оп. 5. Д. 21. Л. 27).
73 ГАРФ. Ф. 3333. Оп. 5. Д. 62. Л. 18.
74 Структуры Красной армии, в частности, должны были шефствовать над
своими инвалидами, обеспечивая их продовольственными товарами (РГВА. Ф. 44.
Оп. 10. Д. 363. Л. 67—68 об.).

78
Александр Зумпф
символе широкого социального радиуса действия. Тогда, по-видимому,
завидовали инвалидам Великой войны, потому что те воспользовались
длительной реабилитацией (протезы, курсы переквалификации). Этих
инвалидов упрекали, и зря, в том, что они смогли обустроить свой вы-
ход из войны, тогда как даже Россия периода нэпа еще не оправилась
от ее последствий.
Инвалидность войны находится на пересечении множества соци-
альных проблем, испытанных во всей Европе, таких как реинтеграция
физически неполноценных в контексте экономического и обществен-
ного кризиса, усугубленная кумулятивным эффектом демобилизации,
или утверждение новых государств (среди них — большевистской
России) в результате притязаний, вытекавших из толкования миро-
вого конфликта. В более широком смысле созданные для инвалидов
войны условия отражали положение гражданских инвалидов — будь
то неспособность врожденная, относящаяся к компетенции медиков
(профилактика, обнаружение, терапия) или вызванная несчастным
случаем, прежде всего на рабочем месте; и это еще одно свидетельство
встречи железа машин и плоти людей, железной логики капиталисти-
ческого развития индустрии и смутной случайности судеб.
Перевод Валерии Гавриленко

ПУБАИЧНАЯ
КОММУНИКАЦИЯ И ПАМЯТЬ
О ВОЙНЕ

Юлия Александровна Жердева
Визуализация бедствия
в изобразительной культуре
Первой мировой войны (1914—1918)
Опыт масштабных разрушений и массовых убийств с использо-
ванием новых видов вооружения был накоплен еще до Первой
мировой войны. Рождение национальных культур и мобили-
зация целых наций в годы мирового конфликта создали совершенно
новую культурную ситуацию, в которой отводилось мало места ин-
дивидуальному восприятию, зато ценился коллективный опыт. Ка-
ковы могут быть последствия практического применения расистских
и националистических теорий, было понятно уже из событий итало-
турецкой войны 1911 — 1912 и Балканских войн 1912—1913 годов1.
Могущественным инструментом формирования этого опыта являлась
пропаганда, особенно пропаганда визуальная. Чем проще и конкрет-
нее зрительное послание, тем меньше простора для индивидуальной
интерпретации оно оставляет и тем больше способствует появлению
некоего коллективного представления. На такой простоте и ясности
образа в годы Первой мировой войны были построены инструмен-
ты визуальной пропаганды, задачей которой являлась коллективная
ментальная, психологическая и культурная мобилизация обществ
в воюющих странах.
Визуальная власть изображений, воздействующих на индивида,
заключается в способности виртуализировать его зрительный опыт
1 Kramer A. Dynamic of Destruction. Culture and Mass Killing in the First World
War. Oxford, 2007. P. 4.

82
Юлия Александровна Жердева
и восприятие мира, заменив условно реальные изображения действи-
тельности намеренно смоделированными конструкциями2. И, казалось
бы, что может дать больший повод для нагнетания истерических на-
строений, чем документально отснятые или искусно нарисованные
сцены бедствий, насилия и разрушений, транслируемые массовыми
тиражами во всех воюющих державах? В условиях Первой мировой
войны мы видим, как репрезентация войны средствами пропаганды
заменяет для многих миллионов человек в тылу действительный во-
енный опыт, а на фронте способна привести к появлению массовых
фобий или истерий.
Размах распространения изобразительных артефактов войны был
необычайно велик. Все страны переживали в годы войны «визуальный
бум»: открыточный, лубочный, карикатурный, наконец, кинемато-
графический. Визуальная пропаганда была повсюду: на театральных
афишах, благотворительных и рекламных плакатах, этикетках това-
ров, в игрушках, внутри кондитерских изделий, — государственные
и частные пропагандистские институции переняли все основные
конкурентные приемы, сложившиеся в рекламе. Пропагандой были
охвачены все: солдаты и офицеры на фронте, мужчины, женщины
и дети в тылу. Изобразительная пропаганда апеллировала к семейным
ценностям, национальным, религиозным, культурным, общечеловече-
ским; оттачивала старые стереотипы, особенно этнические, и создавала
новые. Такого приближающегося к тотальному визуального прессинга
массовая культура еще не знала3.
Визуальная информация в эпоху тотализации военных действий
становится не просто дополнительным ресурсом, а неизбежным сред-
ством войны, требующим тесной связи военного командования с по-
лиграфической индустрией. Пропагандистские задачи визуализации
бедствий и разрушений войны могли быть решены только в условиях
хорошо подготовленной и широко развернутой пропагандистской
машины. Однако официальная пропаганда в годы Первой мировой
войны в России была организована слабо, уступая по масштабам
и упорядоченности не только странам Антанты (прежде всего Англии),
но и Центральным державам. Единого управления печатью и инфор-
мационными ресурсами в России в период Первой мировой войны
2 К примеру, признанный теоретик и исследователь фотографии Сьюзен Зонтаг
указывала на то, что «фотография скрывает больше, чем показывает». См.: Зон-
таг С. Взгляд на фотографию // Стигнеев В., Липков А. (Сост.). Мир фотографии.
М., 1989. С. 219.
3 Jahn Н. Patriotic culture in Russia during World War I. Ithaca; London, 1995. P. 171.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре 83
создано не было. По существу, оформившаяся еще до войны система
тройного подчинения цензуры: Министерству внутренних дел (Глав-
ное управление по делам печати и Осведомительное бюро), Военному
министерству (Ставка Верховного главнокомандующего) и Мини-
стерству иностранных дел — сохранялась вплоть до марта 1917 года.
Официальная пропаганда в России оказалась плохо подготовлена
к целенаправленному и массовому воздействию на население. Иллю-
стрированные издания, которые отражали бы позицию Генерального
штаба или двора, содержали бы тексты и фотографии, сделанные ак-
кредитованными властями лицами, составляли незначительную долю
в общей массе популярной визуальной продукции.
Картины разрушений и злодеяний, причинявшихся противни-
ком, с самого начала войны стали одним из центральных элементов
пропаганды. Особенно интенсивно тема «зверств» обозначилась
в первые месяцы войны в описании немецкого вторжения в Бельгию
и Францию. Многочисленные слухи, курсировавшие в странах-со-
юзницах (Франции, Бельгии, Англии и России), быстро нашли себе
путь в печать.
Массовые ограбления, умышленные поджоги, захват заложников
из местного мирного населения, использование людей в качестве
щита во время сражений, преднамеренный обстрел Красного Креста
и медицинских заведений, расстрелы пленных, казни гражданских
лиц поодиночке и массово — все это представлялось шокирующими
отличительными особенностями нового стиля ведения войны, при-
менявшимися германской армией4.
Пропаганда всех стран апеллировала к тому, что противник не
похож на «культурного» человека и является настоящим «варваром».
Российская пропаганда доказывала, что довоенные представления
о «культурности» немцев были ошибочными, а немецкая — находила
подтверждение еще до войны бытовавшему представлению о русском
«варварстве» в поведении российской армии и запугивала население
безжалостными казаками, угрожавшими «немецкой культуре и не-
мецкой свободе». Русские сатирические лубки, изображая германскую
армию в шлемах с рогами, породили анекдотичные истории о том, как
женщины одной из русских деревень пытались сорвать с немецких
4 Ноте ]., Kramer A. German «Atrocities» and Franco-German Opinion, 1914:
The Evidence of German Soldiers' Diaries // The Journal of Modern History. 1994.
Vol. 66. № 1. P. 3.

84
Юлия Александровна Жердева
военнопленных кепи, чтобы увидеть рога5. Стремление пропаганды
представить противника «варваром» и показать его «зверства» по
отношению к гражданскому населению, культурным ценностям и во-
еннопленным было продиктовано намерением демонизировать врага
и активировать моральную мобилизацию населения. Визуальным до-
казательством выступали изображения «жертв войны» и причиненной
войной разрухи, представлявшиеся как небывалое раньше явление.
В российской популярной литературе даже особо подчеркивалась
мысль о том, что «на японской войне на три четверти было меньше
зверств, чем на этой»6.
Документирование «варварства» противника входило в обязан-
ности специально созданных комиссий всех воюющих сторон. Сбором
материалов занимались Комитет по исследованию документов войны
1914—1918 годов во Франции, официальная правительственная комис-
сия в Бельгии, Комитет по предполагаемым германским нарушениям
(Комитет Брайса) в Великобритании, Чрезвычайная следственная
комиссия сенатора Алексея Николаевича Кривцова (далее — ЧСК)
в России, союзническая комиссия в Сербии. В ответ на обвинения со
стороны Антанты в Германии были созданы две следственные комис-
сии — для расследования «зверств» русских на востоке и французов
с бельгийцами на западе7. Инициаторами создания следственных ко-
митетов выступили Франция и Великобритания, а поводом послужило
поведение германской армии в Бельгии в августе—сентябре 1914 года.
Слухи о чрезвычайной жестокости немцев по отношению к граждан-
скому населению, активно циркулировавшие в союзнической прессе,
потребовали документального подтверждения.
Несмотря на то что обличение военного поведения немцев имело
форму пропагандистски безапелляционной речевой агрессии — «звер-
ства противника», расследование комиссий получило не моральный,
а правовой акцент. Обе стороны стремились уличить друг друга в на-
рушении законов «правильной» войны. К примеру, созданная позднее
других, в апреле 1915 года, ЧСК сенатора Кривцова в России имела
официальное название «Чрезвычайная следственная комиссия для
расследования нарушений законов и обычаев ведения войны австро-
5 Клионский А.Б. К изучению человеческого измерения Великой войны //
Старцев В.И. (Ред.). Первая мировая война: история и психология: Мат-лы Рос.
науч. конф. СПб., 1999. С. 27.
6 Беляев Ю. «Открытки с войны». Первая серия. Пг., 1915. С. 62.
7 Эгерт П. фон. Чрезвычайная следственная комиссия о преступных деяниях
неприятеля в войну 1914— ... гг. Пг., 1914. С. 9.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре...
85
венгерскими и немецкими войсками и войсками держав, действующих
в союзе с Германией и Австро-Венгрией». Стремясь классифицировать
поведение армий противника в контексте принятых международных
соглашений (Женевской и Гаагских конвенций) и использовать резуль-
таты расследований для послевоенного международного трибунала,
российская следственная комиссия следовала за уже сложившейся
у союзников правовой практикой.
По собранным материалам комиссии всех стран опубликовали
несколько отчетных докладов и массу брошюр, некоторые из которых
были хорошо иллюстрированы. Демонстрация в массовой культуре
разрушений и злодеяний, причинявшихся противником, оставляла
«за кадром» вопрос о методах ведения войны собственной армией,
перенаправляя внимание на «нецивилизованное» поведение врага.
Героизация «своих» (военных чинов или гражданских лиц) также
способствовала выстраиванию гуманистического образа собственной
армии в противовес варварству противника. В то же время столь ши-
роко обсуждавшиеся нормы международного права демонстрируют
рост потребности легитимировать военное насилие в глазах обще-
ственного мнения, разделив, например, оружие на «гуманное» и «не-
гуманное». Такое заигрывание с «гуманизмом» в эпоху войн XX века,
в которых насилие над гражданским населением и применение оружия
с массовым поражающим действием стали весьма распространенны-
ми явлениями, показывает эластичность и самого международного
гуманитарного права.
Если в России брошюры и альбомы следственной комиссии вы-
глядели как красочный, но все же протокольный набор сведений о слу-
чаях «зло\еяний» противника, то во Франции, к примеру, они имели
аналитическую оболочку. Среди изданных французской комиссией
материалов были такие, которые исследовали проблемы германизма
и немецкого менталитета, вопросы происхождения войны и обязан-
ности воюющих сторон, а также особый «варварский» метод ведения
войны Центральными державами8. Правовой акцент в этих изданиях
был сделан на судьбе нейтральной Бельгии, что должно было выра-
зительно продемонстрировать остальным нейтральным странам то,
как может обойтись с их нейтралитетом Германия. Это показывает,
что основные усилия французских пропагандистов были направлены
именно на нейтральные страны. Боясь упустить влияние на эти же
8 Thiers Ё. Droit et culture de guerre 1914—1918. Le Comite d'etudes et documents
sur la guerre // Mil neuf cent. Revue d'histoire intellectuelle. 2005. T. 23. № 1. P. 31.

86
Юлия Александровна Жердева
страны, Германия тут же выпускает опровержение союзнических ма-
териалов и находит оправдание в той же правовой сфере. Немецкие
пропагандисты обвинили противника в «неправильном» военном по-
ведении: ему ставили в вину применение против регулярной армии
нерегулярных партизанских формирований, а также отказ местного
населения от законного повиновения новым военным властям, грозив-
ший анархией9. Закон и правовые нормы в обоих случаях оказываются
лишь разменной монетой для пропагандистской машины.
Хотя комиссии по расследованию «зверств противника» были
созданы специально для сбора информации о причинявшихся непри-
ятелем разрушениях и бедствиях, особенно в отношении гражданского
населения, у них вовсе не было монопольного права на трансляцию
подобной информации в массовую культуру. Нередко оказывалось,
что поводом к расследованию служили истории, уже опубликованные
в прессе или в популярной литературе, и комиссии должны были рас-
следовать их. Таким путем шла, например, ЧСК сенатора Кривцова
в России. Комиссия работала с 9 апреля 1915 по 12 июня 1918 года.
После Февральской революции Временное правительство сохранило
ЧСК в прежнем виде, заменив лишь ее председателя: 22 марта 1917 года
сенатор А.Н. Кривцов был освобожден от должности «по болезни»
и главой Комиссии стал присяжный поверенный Николай Платоно-
вич Карабчевский10. ЧСК продолжила публикацию пропагандистских
обличительных материалов о содержании русских военнопленных11.
Октябрьский большевистский переворот также не привел к ликвида-
ции Комиссии. Фактически деятельность ее прекратилась только после
окончательного выхода России из войны.
ЧСК собирала факты нарушений международных конвенций
и распределяла их по трем группам: преступления против воинских чи-
нов, Красного Креста и гражданского населения. Для подробного и сис-
тематического документирования внутри этих групп были выделены
отделы. С ноября 1915 года, когда Комиссия стала «Чрезвычайной»,
специальный отдел был создан для нарушений со стороны турецкой,
позднее — болгарской армий. Большое значение Комиссия придавала
отделу военнопленных, в который отбирались показания вернувшихся
и бежавших из плена. Кроме того, Комиссия пыталась установить фак-
9 Ноте]., Kramer A. German «Atrocities». P. 10.
10 Журналы заседаний Временного правительства. Т. 1: Март—апрель 1917
года. М, 2001. С. 163.
11 Наши военно-пленные в Германии и Австро-Венгрии (По дополнительным
сведениям). Пг., 1917.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре 87
ты нарушений со стороны российских войск, особо расследуя любые
упоминания о них и пытаясь установить подлинность или, наоборот,
ложность сведений. Часть материалов ЧСК была опубликована: был из-
дан Отчет Чрезвычайной следственной комиссии «Наши враги», 17 вы-
пусков «Трудов Чрезвычайной следственной комиссии» на русском,
французском и английском языках, а также пять выпусков «Чтений
для солдат» под названием «Из жизни наших героев» с популярным
пропагандистским изложением материалов о жизни российских солдат
и офицеров в плену12. Тираж этих изданий был различным: от 10 тысяч
экземпляров до миллиона13. Музей ЧСК, разместившийся в здании
Сената, был открыт ежедневно и демонстрировал желающим наиболее
интересные экспонаты, преимущественно вывезенные из плена14.
Расследования ЧСК проводились тщательно и с поиском всех
упомянутых в каждом случае свидетелей. Как «высшее государствен-
ное учреждение временного характера» Комиссия имела влияние на
должностных лиц как в центре, так и на местах; они обязаны были
удовлетворять запросы ЧСК в рамках проводившихся ею расследо-
ваний15. Допрос свидетелей производился либо в Петрограде, либо
через полицейские участки на местах. Опасаясь обвинений в зло-
употреблении казенными средствами, самосуде и фальсификациях,
Комиссия широко оповещала о целях своей работы, публиковала со-
бранные материалы и призывала военные и гражданские организации
помогать в сборе информации, опрашивая прибывавших с фронта.
Более всего осложнений в расследованиях создавали фальсифици-
рованные газетные публикации, нередко повторявшиеся не в одном
издании. Посылая запросы в газеты с просьбой указать источник
информагли, ЧСК сталкивалась с перепечаткой непроверенных слу-
хов, ложными «собственными корреспондентами» газет, а иногда и
с лжесвидетельствами о «кощунствах» и «зверствах», сказанными для
«красного словца». Так, расследование газетной заметки о расстреле
погребальной процессии в занятом германской армией городе Дробине
Плоцкой губернии в декабре 1915 года привело к тому, что беженка,
со слов которой была составлена заметка, узнав о расследовании ЧСК,
12 РГВИА. Ф. 13159. Оп. 1. Л. 1—2.
13 Нагорная О. С. Позитив и негатив: визуализация образов российских воен-
нопленных Первой мировой в русской и немецкой пропаганде (1914—1917 гг.) //
Нарский И.В. (Ред.). Оче-видная история. Проблемы визуальной истории России
XX столетия: Сб. ст. Челябинск, 2008. С. 117.
14 Биржевые ведомости. 1916. 10 авг.
15 Эгерт П. фон. Чрезвычайная следственная комиссия. С. 22.

88
Юлия Александровна Жердева
заявила, что «опасается за участь оставшихся в Дробине своих отца
и матери, с которыми немцы жестоко расправятся, когда узнают, что
[она] делает сообщения, говорящие не в пользу немцев», а на допросе
у судебного следователя сказала, что «все "перепутала", что немцы даже
и стрельбы в процессию не производили»16. Установить, насколько
эти слова были правдивы, а не продиктованы страхом, не удалось, но
следствие по этому делу было прекращено.
Не только ЧСК убеждалась в том, что сообщения прессы о бедстви-
ях и «зверствах» не всегда достоверны. Об этом писали и современни-
ки. Евгений Александрович Никольский, в начале войны служивший
уездным комиссаром по крестьянским делам в городе Козеницы Ра-
домской губернии, вспоминал, как, узнав еще в Петербурге из газет
о том, что «город Радом подвергся германскому обстрелу и весь со-
жжен», он приехал на место и увидел, что пострадало лишь несколько
сооружений на станции и вокзал, а «в самом городе не было ни одного
пожара, не было повреждено ни одного здания»17. В этом эпизоде
сложно разделить, в какой степени преувеличенные данные о разру-
шениях были пропагандой, подчеркивавшей пресловутое «немецкое
варварство», а в какой являлись лишь стремлением газеты показать,
что у нее есть «собственные корреспонденты» с «горячими новостя-
ми», приводившим к публикации слухов, ничем не подтвержденных.
В первые месяцы войны ситуация в прессе была особенно тяжелой
в связи с нежеланием командования пускать на фронт военных корре-
спондентов. И в условиях «информационного голода» газеты нередко
печатали непроверенные слухи и недостоверные данные о событиях на
театре военных действий. Интеллектуалам это было понятно. Извест-
ный искусствовед барон Николай Николаевич Врангель еще 20 августа
1914 года записал в своем дневнике: «Негодуя на немецкие зверства,
все с пеной у рта повторяют преувеличенные слухи о жестокостях
немцев по отношению к русским, попавшим к ним в руки»18. Однако
восприятие этой информации обывателями было сложнее.
Не менее тщательно ЧСК отслеживала публикации документаль-
ных фотографий с «ужасами войны» в специализированных изданиях
и альбомах. Особое внимание Комиссии привлекло издание Скобе-
левского комитета «Зверства противника в очерках и фотографиче-
ских документах», вышедшее в 1916 году и содержавшее более сотни
16 РГВИА. Ф. 13159. Оп. 4. Д. 841. Л. 16.
17 Никольский ЕЛ. Записки о прошлом. М., 2007. С. 198.
18 Врангель H.H. Дни скорби. Дневник 1914—1915 гг. СПб., 2001. С. 47.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре 89
черно-белых и несколько цветных фотографических снимков. В аль-
боме уточнялось, что все фотографии были сделаны автором очерков
В.Л. Кублицким-Пиоттухом непосредственно в местах событий — на
Холмщине и в других западных губерниях19. На снимках представали
и поруганные церкви, и опустошенные деревни, и потерявшие кров
беженцы, и покалеченные разрывными пулями и удушливыми газами
солдаты. ЧСК обратилась в Скобелевский комитет с просьбой дать
развернутые документальные подтверждения указанных в издании
случаев и фотографий, однако приобщить эти материалы к делу ЧСК
не смогла. Комитет ответил, что, поскольку «собиравшемуся материалу
не предполагалось придать характера судебного исследования, а на-
значением его являлось послужить основанием для художественного
издания, задуманного со специально пропагандными целями <...>
в каждом отдельном случае имена и фамилии тех лиц, кои доставляли
соответствующие сведения», не отмечались20. Неоднократные обра-
щения в комитет с просьбой уточнить информацию по конкретным
фотографиям с поруганными церквями результатов не принесли. Не-
удачи в расследованиях случались и тогда, когда свидетели оставались
в плену либо вновь оказывались на фронте. В 1917 году расследования
стали проводиться не так интенсивно.
С первых недель войны изображение «злодеяний» врага и его
жертв стало повсеместным. Современники так описывали этот вал
информации:
...есть брошюрки весьма грубые по тону, смакующие в прозе и в стихах
всякие кровожадные зверства, но их немного и носят они большей
частью случайный характер. То какой-то неведомый актер напечатает
жестокие вирши о том, как немецкая сестра милосердия истязала
раненого, и выпускает это, украсив собственным портретом, то ча-
совщик выпускает глупую легенду о Вильгельме, рекламируя попутно
свою фирму21.
Военные издания и иллюстрированные журналы в первые ме-
сяцы войны стали выпускать специальные тематические номера под
заголовками «Зверства противника» или «Немецкие зверства», на-
полненные преимущественно рисованными иллюстрациями, нередко
19 Зверства противника в очерках и фотографических документах. Издание
Скобелевского комитета. Пг., 1916.
20 РГВИА. Ф. 13159. Оп. 4. Д. 1182. Л. 3.
21 Русские ведомости. 1914. 23 нояб. С. 4.

90
Юлия Александровна Жердева
перепечатанными из прессы союзников, с образами «кровавых героев»
войны или их жертв. Фотографий с изображениями военных бедствий
в российских журналах сначала было мало. Этот недостаток восполня-
ли рисованные лубки, на разный манер изображавшие «немецкого вар-
вара», а также карикатуры. Само изображение «зверств противника»
впервые появилось в русском лубке именно в годы Первой мировой
войны. Лубочных листов с изображением кровавых сцен было издано
больше, чем, например, портретов императорской семьи и военачаль-
ников22. Довольно часто эти сцены изображали главными жертвами
войны женщин, наделенных признаками национальной идентичности.
«Поруганные» страны (Бельгия, Франция, Польша, Сербия, Россия)
имели свой визуальный феминный образ23.
Изображение военных разрушений в массовой культуре впервые
появилось еще до Первой мировой войны. Один из самых ранних по-
добных примеров в британской открытке — разрушенный в 1898 году
во время бомбардировки мавзолей Махди в Судане24. В годы Первой
мировой войны наибольшее число открыток стран Антанты изобра-
жало пострадавшие от германских войск французские и бельгийские
города (Лувен, Реймс, Аррас, Ипр и др.). Британские военные разруше-
ния были показаны видами городов восточного побережья — Хартлпу-
ла и Скарборо в декабре 1914 года и Лоустофта в апреле 1916 года25.
Российская открытка оказалась гораздо менее восприимчива к теме
«немецких зверств», чем французская или английская, сосредоточив-
шись преимущественно на тематике разрушения культурных ценно-
стей. Не последнюю роль в этом сыграли цензурные ограничения на
произведения тиснения, требовавшие обязательного досмотра любых
открыток или эстампов26.
В более благоприятных цензурных условиях была иллюстрирован-
ная пресса. Тематика показа «ужасов войны» в прессе была довольно
разнообразной: разрушенные памятники архитектуры; пострадавшие
мирные жители; действие «негуманного оружия» — разрывных пуль
22 Родионова Л.В. Историко-книговедческие аспекты изучения русского лубка
Первой мировой войны: Дис.... канд. ист. наук. М., 2004. С. 99, 112.
23 Рябое О.В. Нация и тендер в визуальных репрезентациях военной пропаган-
ды // Женщина в российском обществе. 2005. № 3/4. С. 19—28.
24 Coysh A.W. The Dictionary of Picture Postcards in Britain, 1894—1939.
Woodbridge, 1984. P. 280.
25 Ibid.
26 Временное положение о военной цензуре // Собрание узаконений
и распоряжений Правительства. Отдел I. 1914. 20 июля. № 192. Ст. 2057.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре...
91
и удушающих газов; жестокое обращение с пленными27. К этому переч-
ню можно добавить также сюжеты о беженцах, демонстрацию сцен по-
хорон и могил русских воинов, а также изображение разрушительного
действия оружия во время атак и бомбардировок.
Отвечая на вопрос, насколько визуальное сопровождение военных
бедствий в прессе соответствовало действительным ужасам фронта
и в какой степени оно оставляло читателю место для воображения,
нужно отметить динамику визуализации бедствия в прессе в период
с 1914 по 1918 год. В начале войны изображений сцен бедствий в рос-
сийской иллюстрированной прессе было мало и чаще всего печатались
фотографии разрушенных зданий и опустошенных поселений. С октя-
бря 1914 и до осени 1915 года количество публиковавшихся в журналах
сцен бедствий выросло за счет появившихся госпитальных снимков
увечных воинов, а также фотографий из Польши, Галиции, Восточной
Пруссии и с Кавказа, то есть оттуда, где имперская армия в разное
время достигала успеха. В 1916 и 1917 годах основной акцент в изо-
бражении военных бедствий сместился на беженцев, военнопленных
и устрашающие трофеи войны, хотя заметное место сохранилось за
изображениями бомбардировок и атак. Даже в 1917 году, публикуя
серию альбомов «Картины войны» и преследуя цель «шире осведомить
русское общество о совершающейся боевой и тыловой работе», Глав-
ное управление Генерального штаба старалось избегать прямых сцен
бедствий28. Большинство фотографий в альбоме имело «позитивный»
характер, показывая солдатские будни, и лишь несколько снимков
содержали сцены разрушений деревень, усадеб, мостов и церквей,
а также сильно пострадавший после бомбежки город Дубно29.
Не все изображения сцен разрушений или жертв войны в прессе
были качественными и достигали эмоциональной образности. Только
в 1915 году фотографы освоили приемы, усиливавшие ощущение тра-
гизма в снимке и создававшие натяжение времени мирного и военного:
в сценах с опустошенными городами стали помещать обреченно иду-
щие по улицам одинокие человеческие фигуры, изображения разру-
шенных интерьеров домов строить через призму уцелевших предметов,
как и зритель, ставших свидетелями обывательской трагедии, а в по-
руганных храмах показывать возрождавшуюся богослужебную жизнь.
27 Смородина В.А. Роль фотографии в создании образа врага (на примере ил-
люстрированных еженедельников и специальных изданий) // Старцев В.И. (Ред.).
Первая мировая война. С. 122—125.
28 РГВИА. Ф. 391. Оп. 2. Д. 230. Л. 1.
29 Картины войны. Вып. 1—3. Пг., 1917.

92
Юлия Александровна Жердева
Можно выделить приемы, характерные для изображения ужасов
в русской иллюстрированной прессе в начале войны и использовав-
шиеся время от времени в дальнейшем. Первым из них является то,
что эмоциональный акцент в изображении военных «зверств» фор-
мировался скорее в сопроводительном тексте, чем в самой картинке.
В первые недели войны, когда фотографий с русского театра военных
действий поступало мало, сцены бедствий и насилия появлялись на
страницах иллюстрированных изданий редко и главная содержатель-
ная функция переносилась на текст. Поэтому первоначально именно
текст, сопровождавший иллюстрации и дополнявший их, содержал
основную информацию об ужасах войны. В августе 1914 года одним
из основных компонентов темы военных бедствий в прессе становятся
жертвы. Первыми широко известными жертвами войны стали семья
калишского управляющего Петра Соколова, военнопленные польские
крестьяне, сестра милосердия Ольга Домарацкая30. Характерно, что
появившиеся в прессе фотографии этих жертв не были ужасающими.
Как правило, это были либо довоенные портретные снимки, либо по-
становочные фотографии, в которых редко ощущалась человеческая
трагедия. Без эмоционально окрашенного текста эти фотографии вряд
ли произвели бы должное впечатление на читателей журналов.
Другим широко использовавшимся в иллюстрированной прессе
приемом была замена изображений с пострадавшими во время войны
людьми или объектами их довоенными изображениями, имевшими
абсолютно «мирный» характер. Рядом помещался текст о совершенном
над ними насилии. На таком контрасте изображения и текста были
построены рассказы о бомбардировке германской армией знаменитого
Реймсского собора (до того как появились фотографии с разрушенным
памятником)31 или о планах минирования памятника Данте в Тренто
(здесь насилие еще не произошло, но благодаря тексту воспринималось
читателем как ужасное злодеяние не будущего, а настоящего)32. В под-
тверждение немецкого «культурного варварства» в «Летописи войны»
были калейдоскопом размещены довоенные фотографии Брюсселя,
Лувена, Антверпена, Намюра, Остенде, Малина и других городов,
пострадавших от бомбардировок противника33. При упоминании об
успешных действиях царской армии в Галиции печатались фотографии
30 Искры. 1914. № 31, 33.
31 Летопись войны. 1914. № 4. С. 66.
32 Новое время. Иллюстрированное приложение. 1915. 23 мая. С. 11.
33 Летопись войны. 1914. № 2. С. 33; № 8. С. 126—127, 129; № 11. С. 171; № 13.
С. 209.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре...
93
Львова, видимо, заимствованные из готовившегося еще в 1913 году
путеводителя по Галиции. Сопровождавший такие фотографии текст
обычно повторял слова официальной пропаганды о «возвращении»
галицких земель России: «То, о чем грезили целые поколения русских
людей, что год назад показалось бы сказкой, сном, — наяву совер-
шается на наших глазах»34.
Еще одним приемом можно считать то, что иллюстрированные
журналы первое время избегали показа разрушений тех городов,
которые пострадали во время успешных наступательных операций
российской армии или союзников. Чаще всего они опять же заменяли
эти сцены снимками довоенного времени, видами городских достопри-
мечательностей (Саракамыша, Эрзерума и других). В редких случаях
демонстрации разрушений виновником их называли отступавшего
противника. И только с 1915 года стали появляться фотографии со
сценами взятия англичанами турецких городов в Дарданеллах35, а так-
же снимки, изображавшие обстрел турецких портов с русских судов
или уничтожение вражеского транспорта36.
Близким к этому приему было противопоставление разрушитель-
ного «незаконного» поведения противника и «законных» методов веде-
ния войны союзными войсками. Даже метод рытья могил оказывался
поводом для подтверждения «бездушности» германского военного
поведения. К примеру, в «Искрах» была напечатана заметка о том, что
немцы изобрели «машинный способ» погребения: «Впереди идет плуг-
автомобиль, за ним следует мотор, нагруженный мертвыми телами,
и бросает их в ров, вырытый плугом, третья машина засыпает трупы
землей, четвертая выравнивает землю», — фотография иллюстриро-
вала это «варварское» отношение к погибшим37. Такой же демонстра-
цией немецкого военного «варварства» стала публикация фотографии
с подписью «Женщины-мародеры». Это был всего лишь групповой
снимок, изображавший двоих немецких военных с женами, типичный
постановочный кадр. Однако из пояснительного текста читатель узна-
вал, что «немецкие дамы целыми стаями слетаются к своим мужьям
с целью "приобрести из первых рук" какие-нибудь безделушки, тряпки,
посуду» и эта фотография изображает таких вот дам-мародеров38. Это
был характерный для пропаганды прием замены действительного изо-
бразительного факта комментарием к изображению.
34 Искры. 1914. № 34. С. 266.
35 Новое время. Иллюстрированное приложение. 1915. 9 мая. С. 9.
36 Искры. 1915. № 9. С. 65; № 35. С. 274.
57 Там же. 1914. № 47. С. 376.
38 Там же. 1915. № 1. С. 7.

94
Юлия Александровна Жердева
Нужно учитывать, что далеко не все иллюстрированные издания
помещали на своих страницах фотографии или рисунки, прямо изо-
бражавшие сцены насилия или разрушений. Официальные или полу-
официальные военные иллюстрированные журналы типа «Летописи
войны», «Витязя» и «Ильи Муромца», а также общественно-полити-
ческие или художественные иллюстрированные издания, такие как
«Лукоморье» и «Великая война в образах и картинах», избегали на-
туралистического изображения сцен бедствий и разрушений.
Символическим олицетворением жертв войны в прессе стали па-
мятники культуры. Каждому из трех основных противников России
в войне, Ъбразы которых преобладали в русской визуальной культуре
(Германии, Австро-Венгрии и Турции), предъявлялось обвинение
в надругательстве над конкретным культурным объектом. Обвиняя
в «культурном варварстве» немцев, русская пресса вслед за француз-
ской и английской ссылалась чаще всего на разрушение Реймсского
собора, ставшее знаковым явлением мировой войны как культурной
катастрофы39. Австрийцев в России обвиняли в надругательстве над
Почаевской лаврой40. А символом варварства турецкой армии стал
взорванный 2 (14) ноября 1914 года мемориал-усыпальница русских
воинов в Сан-Стефано41. Исторический момент взрыва памятника был
запечатлен на кинопленку. Эта документальная лента, известная под
названием «Снос русского памятника в Сан-Стефано» («Ayastefanos'taki
Rus Abidesinin Yikih§i»), стала первым фильмом в истории турецкого
кино, а снимавший ее оператор Фуат Узкынай считается основателем
национального турецкого кинематографа. Легко заметить, что все три
названных объекта — культовые памятники, и надругательство над
ними придавало действиям противника особую эмоционально-об-
разную окраску.
Одной из главных «жертв» войны в российской пропаганде стала
Польша; альбомы с фотографиями пострадавших в боях польских
городов и деревень производили сильное впечатление. Варшавско-
Венская железная дорога собрала и выпустила два альбома фотографий
разрушенных мостов, стрелок, водонапорных сооружений, граждан-
ских зданий и поврежденных устройств42. Эти фотографии не были
39 Искры. 1914. № 36. С. 282; Нива. 1914. № 40. С. 763—765; № 42. С. 801.
40 Там же. 1916. № 33. С. 262. Здесь опубликованы карикатуры, которые были
нарисованы на стенах храма.
41 Новое время. Иллюстрированное приложение. 1914. 15 нояб. С. 9—11.
42 Альбом фотографических снимков с мостов и других сооружений Вар-
шавско-Венской железной дороги, разрушенных германцами в войну 1914—1915 гг.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре 95
достаточно выразительны с точки зрения художественного образа
бедствий, но показывали, в определенном смысле, их экономический
аспект. А вот в альбоме «Кровавая эпопея 1914—1915 годов в Польше»,
подготовленном Станиславом Дзиковским в Варшаве, были показаны
все страшные последствия войны: разгромленные обозы, разворочен-
ные взрывом окопы, проволочные заграждения в полях, блиндажи,
взорванные железнодорожные мосты и подвергшиеся бомбардиров-
ке станции, сожженные поселения и усадьбы, разрушенные церкви,
солдатские могилы как часть нового ландшафта43. Это один из самых
выразительных альбомов, демонстрировавших «ужасы войны» с точки
зрения не только пропагандистской, но и гуманистической.
Любопытно то, что разрушение культурных ценностей в вос-
приятии отдельных представителей интеллигенции было «большим»
варварством, чем физическое насилие. Сергей Константинович Маков-
ский, известный художественный критик и издатель, о бомбардировке
Реймсского собора писал:
Перед этой кощунственной расправой бледнеют даже бельгийские
и эльзасские преступления. Нарушение законов войны, насилие над
мирными жителями <...> могут быть если не оправданы, то все же хоть
как-нибудь объяснены, как следствие ожесточения, военного угара,
трусливого отчаяния <...> Но сознательная, методичная, злорадно-
обдуманная месть великому, священному искусству <...> такая месть
не имеет другого объяснения, как одно-единственное: германская
пресловутая культурность есть худшее из варварств, варварство «об-
разованного» хама, обезумевшего от права на кровь44.
Надругательство над культурными памятниками дополнялось
в изображениях надругательством над человеческим телом. Фото-
графии с рентгеновскими снимками раздробленных разрывными
пулями конечностей появлялись время от времени на страницах
изданий. Однако большинство таких снимков выглядели слишком
натуралистично, своими шокирующими деталями мало подходили
[Б.м., б.г.]; Варшавско-Венская железная дорога. Альбом снимков сооружений,
разрушенных в 1914 г. М., [1915]. Всего около 80 снимков, на части из которых
были помещены восстановленные в 1915 году объекты.
43 Кровавая эпопея 1914—1915 г. в Польше / Дзиковский С. (Ред.). Варшава,
1915.
44 Маковский С. Гибель Реймского собора // Великая война в образах и карти-
нах. 1915. № 2. С. 30—31.

96
Юлия Александровна Жердева
для популярной иллюстрированной прессы и в основном печатались
в книжных изданиях Скобелевского комитета. Похожее значение
имело также появление фотографий с инвалидами, которые, с одной
стороны, наполняли рассказы о войне «личными историями», всегда
более эмоциональными, чем сухие сообщения хроники, а с другой —
демонстрировали последствия войны, хоть и не всегда с устрашающим
смыслом. Определенной отсылкой к ужасам войны были часто публи-
ковавшиеся в прессе изображения захваченных трофеев, невзорвав-
шихся снарядов в человеческий рост высотой, глубоких воронок или
войск в противогазах, готовых отразить атаку.
Несмотря на возраставшее в ходе войны значение пропаганды
во всех воюющих странах, в России этот процесс оказался противо-
речивым. Самым интенсивным периодом распространения пропа-
гандистских листовок на Восточном фронте, к примеру, были первые
месяцы войны, а также период наступления в 1916 году45. Попытки
активизировать контроль над пропагандой и создать общее коор-
динирующее ведомство с участием общественных сил в 1916 году
провалились, и действия Министерства внутренних дел и Главного
управления Генерального штаба оставались несогласованными даже
после Февральской революции 1917 года. Формирование специаль-
ных осведомительных бюро печати при штабах армий было прервано
Октябрьским большевистским переворотом46. В связи с этим в ар-
мии ощущался недостаток пропагандистских материалов. В феврале
1917 года армейское духовенство озабоченно обсуждало широкое рас-
пространение «сектантской» и «вражеской» литературы в солдатских
кругах и в ответ на это решило усилить пропагандистский акцент
в том, что читали нижние воинские чины. Между прочим, было приня-
то решение снабдить все роты и команды книгой «Наши враги (Обзор
действий Чрезвычайной следственной комиссии сенатора Кривцова)»,
популярной у тыловой публики47. Среди сюжетов, на которые сле-
довало обратить внимание, указывались такие, как «борьба с нашей
внутренней Германией» и «германские зверства». Однако вскоре си-
туация в армии изменилась, да и популярность данной инициативы
выглядит сомнительной.
Наконец, остается вопрос о том, как накладывался фронтовой сол-
датский опыт на восприятие изображений военных бедствий. Ответом
45 Асташов A.B. Пропаганда на русском фронте в годы Первой мировой войны.
М., 2012. С. 16—18, 38—39.
* Там же. С. 79.
47 РГВИА. Ф. 2044. Оп. 1. Д. 23. Л. 40.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре...
97
на него отчасти могут быть солдатские высказывания о «зверствах
противника». С одной стороны, время от времени они действительно
называли германских и австрийских военных «зверями», ожидая от
них «зверского» поведения48. Более того, находясь под воздействи-
ем пропаганды, солдаты признавали свой страх перед немецким
«зверством»49 и часто пересказывали истории о различных «злодей-
ствах», доходившие в виде слухов и не имевшие никаких прямых
свидетелей. Казалось бы, это может говорить об определенной «эффек-
тивности» пропаганды. Однако есть и другой аспект, связанный с тем,
что доверие к печати, даже столь редко попадавшей на фронт, у солдат
постепенно пропало. В одном из солдатских писем, отправленном
в августе 1915 года, читаем: «Думаю, что на свет будем смотреть уже
другими глазами. Это все пройдет и злоба тоже, которую растравли-
вают в газетах»50. И действительно, к 1917 году солдаты смотрели на
свой довоенный «устаревший» крестьянский мир иначе. Фронтовой
опыт российских солдат заменил эту пропагандировавшуюся «злобу»
на желание дисциплинировать тыл «на военный лад»51.
В целом образ бедствий войны в визуальной культуре России пред-
ставлял собой совокупность мифологем, соответствовавших скорее
определенным идеологическим конструкциям и задачам пропаганды,
чем действительным «ужасам войны». Изобразительный символизм
рисованных иллюстраций дополнялся «документальными» свидетель-
ствами фотографического материала, публиковавшегося в иллюстри-
рованных изданиях, что создавало подвижное взаимодействие между
символизмом и документализмом визуальной культуры. Идеологи-
ческий конфликт визуальной «пропаганды насилия» между задачей
дискредитировать врага и необходимостью показать театр военных
действий без лишних «кровавых» подробностей балансировал на грани
психологического диссонанса, возможности скатывания воспринима-
ющего субъекта к идентификации себя не с нацией-победительницей,
а с нацией-жертвой.
Защита национальных интересов была краеугольным компонентом
идеологической мобилизации населения, использовавшимся в про-
48 РГАЛИ. Ф. 738. Оп. 1. Д. 3. Л. 14, 179 об., 293—294.
49 Там же. Л. 294 об.
50 Там же. Л. 369.
51 Нарский И.В. «Я как стал средь войны жить, так и стала мне война, что дом
родной...» Фронтовой опыт русских солдат в «германской» войне до 1917 г. // Нар-
ский И.В. и др. (Ред.). Опыт мировых войн в истории России: Сб. ст. Челябинск,
2007. С. 500.

98
Юлия Александровна Жердева
паганде всех стран. Эта идея опиралась на осознание индивидами
целостности «нации». В этом смысле «мобилизация коллективного
духа» оказалась катализатором вызревания в обществе идеи нацио-
нальной идентичности. Конструирование национальной идентичности
во время войны легко вписывается в проблематику «свой»/«чужой».
Однако влияние визуальной культуры войны, в особенности лубочных
военных картинок, на формирование национальной идентичности
остается дискуссионным вопросом. Стивен Норрис, к примеру, рас-
сматривает именно военную культуру России как средство формиро-
вания понятия государственности, поскольку через лубки и массовую
популярную продукцию визуальная культура войны апеллировала
к понятию нации и национализму52. И если пропаганда расизма в рус-
ском лубке периода Русско-японской войны 1904—1905 годов сделала
возможным распространение жестокости и деморализовала царскую
армию, то стоит задаться вопросом о том, какое влияние на нее имело
изображение жестокости врага по отношению к России и ее союзникам
в 1914 году. И не была ли попытка визуальной культуры Первой миро-
вой войны представить врага России «варваром» стремлением допол-
нить национальную идентичность русских идеей «культурной» нации?
Российский опыт в визуализации сцен насилия и разрушений
был менее травматичен, чем опыт Франции и Бельгии. Визуализация
деструкции была относительно новым явлением для военной про-
паганды и массовой культуры России. Даже само понимание военной
деструкции не было однозначным. С одной стороны, разрушения
и насилие являются обыденными компонентами войны, поэтому
демонстрация сцен с изображением раненых, убитых либо показ
кровопролитных сражений были обычным явлением. Выставки ху-
дожественных произведений, картин художников-баталистов, транс-
лировавшие такую «обыденную» драматизацию войны, в России были
близки к официальной культуре. С другой стороны, имела место визу-
ализация уникальных событий драматичного военного опыта, таких
как расстрелы или казни конкретных лиц, «личные истории» раненых
воинов или инвалидов, сцены с изображением семей беженцев. Такие
картины имели большую эмоциональную окраску, ориентируясь на
личное сопереживание зрителя, и были более табуированы. Несмотря
на сложившиеся в российской художественной культуре традиции
батальной живописи и даже опыт привлечения батальных художников
52 Norris S. A War of Images. Russian Popular Prints, Wartime Culture, and National
Identity, 1812—1945. DeKalb, 2006. P. 189, 192.

Визуализация бедствия в изобразительной культуре 99
к работе на театре военных действий (прежде всего Ивана Владимиро-
ва и Николая Самокиша), изображение «ужасного» на войне не было
для них приоритетом. Не так часто появлявшиеся в массовой печати
изображения могил или усопших воинов сопровождались фотогра-
фиями с изображением сцен молебнов, на которых центральное место
отводилось православному священнику, находившемуся в окружении
солдат царской армии. Религиозные каноны требовали изображения
духовных лиц в подобных сценах.
Осознанная властью потребность формировать и контролировать
общественное восприятие войны вызвала широкое использование
пропаганды. Коллективное воображение превратилось в один из ре-
сурсов достижения военных целей. Еще более эффективно этот ресурс
был мобилизован пропагандой в годы Второй мировой войны. При
этом российский опыт изображения насилия и деструкции в годы
Первой мировой войны существенно отличался от подобных практик
во время следующего мирового конфликта, когда военная пропаганда
превратилась в тотальное явление, подчинившее себе коллективное
воображение, и визуализация военного насилия была встроена в более
широкую систему идеологической и политической пропаганды.

Борис Иванович Колоницкий
Образ сестры милосердия
в российской культуре
эпохи Первой мировой войны*
В настоящей статье предпринята попытка изучения образов се-
стер милосердия в патриотической культуре Первой мировой
войны. Эта тема важна для исследования различных аспектов
истории войны — культурных, социальных, политических. Особое
внимание будет уделено реконструкции восприятия образов членов
царской семьи, использовавших образ сестры милосердия для патри-
отической мобилизации. Для этого необходимо учитывать те образцы
восприятия медицинских сестер Красного Креста, которые получили
распространение в 1914—1917 годах.
Патриотическая мобилизация и репрезентация
царской семьи
Во время Первой мировой войны представительницы различных
европейских правящих династий облачались в форму сестер милосер-
дия с красным крестом. Это привлекало немалое общественное внима-
ние. О новых образах противостоявших друг другу монархий писали
* Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Российские об-
щественные движения и международный контекст: Проблема трансфера западно-
европейских практик и политических технологий в эпоху революций начала XX в.»
(программа ОИФН РАН «Нации и государство в мировой истории»).

Образ сестры милосердия в российской культуре
газеты, а иллюстрированные журналы публиковали соответствующие
фотографии. Читатели русских периодических изданий, например, мог-
ли узнать о соответствующей деятельности представительниц разных
династий — бельгийской королевы, принцессы Вандомской, супруги
австрийского престолонаследника, сестры бельгийского короля. По-
сле вступления в войну Румынии в 1916 году королевский дворец
в Бухаресте был превращен в госпиталь, а королева с двумя дочерьми
работала в качестве сестры милосердия1.
Российская императрица Александра Федоровна вместе со своими
старшими дочерьми великими княжнами Ольгой Николаевной и Та-
тьяной Николаевной уже в августе 1914 года прослушала специальный
курс подготовки у известного хирурга того времени, доктора медицины
княжны Веры Игнатьевны Гедройц. Одновременно императрица и ее
дочери обучались практическим навыкам в лазарете, ухаживая за
ранеными; не позже 12 августа великие княжны начали сами делать
перевязки в госпитале. Затем они стали выполнять и более серьезные
медицинские процедуры. Великая княжна Ольга Николаевна уже
19 сентября 1914 года записала в своем дневнике: «Была операция
Корженевскому 102-го Вятского полка <...> убирали гнилые кости из
левой кисти. Нас всех без конца снимал фотограф». Показательно,
что уже на этом этапе медицинская деятельность великих княжон
фиксировалась, часть этих снимков использовалась впоследствии
в пропагандистских целях2.
К своим медицинским занятиям императрица относилась очень
серьезно, она писала Николаю II об учебных успехах: «...мы прошли
полный фельдшерский курс с расширенной программой, а сейчас
пройдем курс по анатомии и внутренним болезням, это будет полез-
но и для девочек». Царица затем с гордостью сообщила императору,
что она, как и другие слушательницы, успешно прошла требуемые
профессиональные испытания в Царскосельской общине Красного
Креста. Императрица сдала экзамен первая, а затем, получив особое
разрешение приемной комиссии, участвовала в испытании своих доче-
рей, намеренно задавая им особенно трудные вопросы. После экзамена
1 Летопись войны 1914 года. 13 сент. № 4. С. 61; Лукоморье. 1915. 17 янв. № 3.
С. 15; 21 февр. № 8. С. 14; Огонек. 1916. 13 (26) нояб. № 46.; Синий журнал. 1915.
25 июля. № 30. С. 6; Новое время. 1916. 5 нояб. Иллюстрованное приложение
к № 14609.
2 Августейшие сестры милосердия / Сост. Н.К. Зверева. М., 2006. С. 20; «Вели-
кая сестра милосердия» // Летопись войны 1914—15—16 гг. 30 июля 1916 г. № 102.
С. 1631—1632.

102
Борис Иванович Колоницкий
6 ноября 1914 года царица и царевны в торжественной обстановке
получили удостоверения сестер военного времени и красный крест,
который они отныне могли с полным правом носить на своих белых
фартуках и косынках3.
В пропагандистском издании отмечалось, что, пройдя «наряду
с другими» курсы по уходу за ранеными, царица и ее дочери явили
«добрый пример для всех желающих послужить страждущим воинам»4.
Можно предположить, что положительный пример императрицы и ее
дочерей противопоставлялся инициативам некоторых честолюбивых
представительниц высшего общества, которые надели модную патрио-
тическую форму Красного Креста вопреки установленным прави-
лам — без специального обучения и прохождения соответствующих
испытаний. Царица и царевны не были первыми представительницами
высшего общества, надевшими форму с красным крестом, но они
в глазах страны должны были быть действительно профессиональ-
ными медицинскими сестрами, идеальными, образцовыми сестрами
Красного Креста.
Подчеркнуто скромный внешний вид августейших сестер милосер-
дия должен был отличать их от тех легкомысленных представительниц
света, которые с видимым удовольствием облачались в модную форму
сестер Красного Креста, кокетливо выпуская локоны из-под накрах-
маленных белоснежных косынок5.
Белая форма с красным крестом полюбилась императрице, в этом
платье она на время теряла свою исключительность, приобретала не-
которую анонимность, становилась одной из многих русских женщин,
облачившихся в сестринскую форму. Старшие царевны также часто
носили форму сестер милосердия и в повседневной жизни.
Императрица Александра Федоровна искренне гордилась своей
патриотической деятельностью в госпитале, именно так она жела-
ла быть представлена общественному мнению. Привычные образы
величественной императрицы в царской короне, в пышном наряде,
украшенном драгоценностями, уступали место намеренно скромному
образу августейшей сестры милосердия, умело, терпеливо и просто
3 Августейшие сестры милосердия... С. 427.
4 Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович
в действующей армии (Сентябрь—октябрь 1914 г.) / Сост. ген.-майор Дубенский.
Пг., 1915. С. XVII.
5 Карикатуристы эпохи Первой мировой войны уделяли внимание усилиям
ряда сестер милосердия эротизировать свой облик. Не были забыты и локоны,
выглядывающие из-под косынок: Огонек. 1915. 8 (21) нояб. № 45.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
исполняющей свой тяжелый христианский и патриотический долг.
В перевязочной палате и операционной царица работала как рядовая
помощница врача — подавала стерилизованные инструменты, вату
и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, терпеливо и аккуратно
перевязывала гангренозные раны6.
Подобно царю, который во время войны желал выглядеть как
«простой офицер» императорской армии, царица желала предстать
перед страной как «простая сестра милосердия». Война, требовавшая
сознательной мобилизации миллионов простых людей, была воспри-
нята царской семьей как сигнал к личному, бытовому и в то же время
демонстративному, репрезентационному опрощению. Разумеется, это
стремление императора и императрицы к простоте имело свои грани-
цы — в царской семье не отказывались ни от дорогих праздничных
подарков, ни от свежих цветов, доставлявшихся срочно из Крыма
в Царское Село. Это выборочное опрощение, бытовое и репрезен-
тационное, соответствовало искренним религиозным, этическим
и эстетическим установкам императора и императрицы, но оно же
было и своеобразным пропагандистским приемом. Оно было связано
с общими политическими представлениями царя и царицы, в которых
морально здоровый и религиозный простой народ России, единый
со своим царем, противопоставлялся нравственно и политически
разлагающимся образованным верхам (подобная этико-политиче-
ская оппозиция низов и верхов русского общества часто встречается
в письмах императрицы).
Публикация фотографий «августейшей сестры милосердия» в фор-
ме Красного Креста юридически была невозможной без специального
разрешения цензуры Министерства императорского двора. Фактиче-
ски же цензуру осуществляла и сама царица: известно, что она тща-
тельно отбирала фотографии членов своей семьи, предназначенные для
широкого распространения, браковала неудачные, с ее точки зрения,
снимки. Порой же и фотографии, сделанные самой Александрой Федо-
ровной, получали широкое распространение. Императрица была, оче-
видно, и главным создателем своего нового образа «простой сестры».
Форма сестры милосердия для императрицы Александры Федо-
ровны не была обычным монархическим маскарадом (известно, что
члены императорской семьи уделяли особое внимание переодеванию
в различные мундиры, соответствовавшие особым случаям). Она не
6 Августейшие сестры милосердия... С. 297; Верная Богу, Царю и Отечеству.
Анна Александровна Танеева (Вырубова) — монахиня Мария. СПб., 2005. С. 76.

104
Борис Иванович Колоницкий
была и данью светской моде военной поры. Царица и царевны дей-
ствительно работали в госпитале в качестве сестер милосердия, хотя,
разумеется, их нагрузка существенно отличалась от обязанностей
обычных медицинских сестер. Письма царицы свидетельствуют о том,
что ее личный опыт работы в качестве медицинской сестры был для
нее очень важным, хотя и необычайно тяжелым.
Появились фотографии, на которых изображалась царица-асси-
стентка, подававшая во время операции инструменты хирургу; эти
снимки воспроизводились в иллюстрированных журналах, ежеднев-
ных газетах и печатались в виде отдельных открыток. На плакате
«Царицыны труды», получившем широкое распространение, также
публиковались фотографии, запечатлевшие императрицу во время
хирургических операций. Деятельность Александры Федоровны и ее
дочерей в госпитале описывалась патриотической пропагандой, ей по-
свящались стихи, достаточно упомянуть стихотворения Н.С. Гумилева
и С.А. Есенина7.
Образ царицы, августейшей сестры русских солдат и (или) матери/
сестры России, был очень важен для репрезентации императорской
семьи в официальной пропаганде. Во время грандиозной войны им-
ператрица, подавая пример миллионам русских женщин, стоит рядом
со своим мужем — Отцом и Хозяином России, поддерживает его.
В официальном издании, посвященном деятельности царя, писалось:
Царская Семья воплотила в себе всю ширь русской души и сердца.
Воины сделались чем-то близким, родственным попечению ЦАРИЦ,
ИХ Детей и Августейшей Семьи. Утешая вдов и сирот, ОНИ, не щадя
Своих сил, посвящают Себя тяжелому служению многотысячной рати
наших бойцов.
Разве высокий пример ГОСУДАРЯ, ЦАРИЦ и Членов Император-
ского Дома не мог увлечь за собою на путь тяжелого служения общим
нуждам и тяготам весь народ России? <...> И смотрите, чем ответил он
на призыв Хозяина: не было уголка, в котором не думали бы о войне,
ее лишениях и нуждах8.
7 Августейшие сестры милосердия... С. 249; Есенин С.А. Поли. собр. соч.: В 7 т. /
Гл. ред. Ю.Л. Прокушев. М., 1995—2002. Т. 4: Стихотворения, не вошедшие в «Со-
брание стихотворений» / Науч. ред. Л.Д. Громова; сост., подгот. текстов и коммент.
СП. Кошечкина и Н.Г. Слюсова. 1996. С. 145, 391—393; Казаков А. «Приветствует
мой стих младых царевен...» // Челябинский рабочий. 2005. 28 сент. (<http://www.
chrab.chel.su/archive/28—09—05/3/A94775.DOC.html>, 22.01.2008).
8 Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович
в действующей армии (Ноябрь—декабрь 1914 г.) / Сост. ген.-майор Дубенский.
Пг., 1915. С. 125.

Образ сестры милосердия в российской культуре
Императрица культивировала образ простой сестры милосердия,
одной из многих русских патриоток, скромно выполняющих свой
тяжелый долг. В пропагандистских изданиях военного времени вся-
чески подчеркивалась ее необычайная простота: «Она пришла в свой
дворцовый лазарет не как Царица, а как сестра милосердия, готовая
для всякой работы», — писал автор брошюры, посвященной патрио-
тической деятельности императрицы9.
Однако патриотическая инициатива императрицы не могла по-
мешать распространению политических слухов, в которых она пред-
ставала как главный отрицательный персонаж. Более того, тактика
репрезентации царицы столкнулась с рядом серьезных трудностей,
образ «простой сестры милосердия» провоцировал появление новых
негативных слухов, и, вопреки ожиданиям императрицы, российское
общество не всегда оценивало этот патриотический поступок по до-
стоинству.
Стремление царицы быть «одной из многих» сестер милосердия
противоречило распространенным образцам восприятия членов
царской семьи. Подчас же августейшая «сестра Романова» была совер-
шенно неотличима в ряду иных сестер милосердия. Великая княгиня
Мария Павловна, дочь великого князя Павла Александровича, сама
служившая в госпитале, так описывала визит Александры Федоровны
в Псков:
Императрицу сопровождали две ее дочери и Вырубова. На всех
была форма медсестер. Раненые, которым заранее сообщили о приезде
императрицы, пришли в замешательство при виде четырех одинаково
одетых медсестер. На их лицах было написано изумление, и даже разо-
чарование; им трудно было представить, что одна из этих женщин — их
царица10.
Столь ценимая императрицей анонимность оборачивалась репре-
зентационной ошибкой11.
Иногда патриотический образ императрицы и царевен, выполняв-
ших обязанности сестер милосердия, вызывал осуждение и у просто-
9 Зарин А.Е. Наши Царицы и Царевны во Вторую Отечественную войну.
Пг., 1916. С. 9, 10.
10 Мария Павловна. Мемуары. М., 2005. С. 462.
11 Великая княгиня не вспоминала, что солдаты ее собственного госпиталя
отказывались верить в то, что она, сестра милосердия, — двоюродная сестра царя:
Огонек. 1915. 8 (21) марта. № 10 («В Пскове у Великой Княгини Марии Павловны
Младшей»).

106
Борис Иванович Колоницкий
народья, и в высшем обществе. Считалось крайне непристойным, что
молодые девушки, невинные великие княжны ухаживают за мужчи-
нами, касаясь их обнаженных тел во время хирургических операций
и перевязок. Показательно, что сама царица на некоторые операции
не брала дочерей, более того, она требовала, чтобы и другие молодые
сестры милосердия также в определенные моменты покидали опера-
ционную. 20 ноября 1914 года императрица Александра Федоровна
писала царю:
Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами <...>
они едва ли останутся «мужчинами», так все пронизано пулями, быть
может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь, что
удастся спасти, — страшно смотреть, — я все промыла, почистила,
помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, перевязала — все
это вышло вполне удачно, — мне приятнее осторожно делать подоб-
ные вещи самой под руководством врача. Я сделала три подобных
перевязки, у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за
них обливается, — не стану описывать других подробностей, так как
это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им.
Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты. М-11е Анненкова
несколько старше ее...12
Репрезентационная ошибка?
Общественное мнение не было осведомлено о том, каковы в точ-
ности были медицинские обязанности императрицы, но отсутствие
определенной информации компенсировалось порой фантастическими
слухами. Во всяком случае, и в глазах многих убежденных монархистов
царица иногда теряла свой престиж: «обмывая ноги солдатам», она
утрачивала в их глазах свою царственность, снисходила на степень
простой «сестрицы», а то и госпитальной прислужницы. Некоторые
же придворные дамы, если верить свидетельствам информированных
современников, открыто заявляли: «Императрице больше шла горно-
стаевая мантия, чем платье сестры милосердия»13.
12 The Complete Wartime Correspondence of Tsar Nicholas II and the Empress
Alexandra (April 1914 — March 1917) / Ed. by Joseph T Fuhrmann. Westport (Conn.);
London, 1999. P. 46.
13 Мосолов A.A. При дворе последнего императора (Записки начальника канце-
лярии министерства двора). СПб., 1992. С. 98—99; Спиридович AM. Великая война
и Февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1962. Кн. 3. С. 74.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
Даже преданный памяти царицы граф Владимир Эдуардович Шу-
ленбург полагал, что в своем госпитале царица, стремясь быть «про-
стой» медицинской сестрой, держала себя «слишком уж просто», что
наносило известный ущерб ее достоинству императрицы:
Она хотела быть в лазарете простой сестрой милосердия. Ее Вели-
чество держала Себя в операционной Дворцового Госпиталя слишком
просто; доктор лазарета, княжна Гедройц, вполне обнаружившая себя
с первых же дней революции, держала себя почти вызывающе началь-
ническим образом. Между операциями или сложными перевязками
княжна Гедройц, сидя, обращалась к Императрице: «Передайте мне па-
пиросы... дайте мне спички», и Ее Величество покорно все исполняла14.
О подобной негативной реакции на новый образ императрицы
и «светской черни», и простого народа с возмущением писала впо-
следствии и близкая к царице Лили Ден, сама носившая форму сестры
милосердия. Ее симпатии целиком были на стороне императрицы:
Общество тотчас осудило этот благородный порыв царской семьи.
Дескать, императрице Всероссийской не пристало работать сестрой
милосердия <...> Она продолжала нести свой крест, хотя то, что было
достойно похвалы в других, считалось в ее случае грехом. Да не упрек-
нут меня в злопамятстве, но я должна с грустью отметить тот факт, что
все слои русского общества начиная от князя и кончая крестьянином
неизменно проявляли свою враждебность по отношению к собствен-
ной императрице <...> Возможно, государыня не сумела понять склад
ума русского крестьянина. Будучи беспристрастным наблюдателем,
я склонна думать, что именно так оно и было. Когда она надела платье
общины Красного Креста — символа всемирного Братства Милосер-
дия, простой солдат увидел в эмблеме Красного Креста лишь признак
утраченного ею достоинства императрицы Всероссийской. Он ис-
пытывал потрясение и смущение, когда она перевязывала его раны
и выполняла чуть ли не черную работу15.
С другой стороны, хорошо информированный жандармский ге-
нерал Александр Иванович Спиридович в своих воспоминаниях
14 Шупенбург В.Э., гр. Воспоминания об императрице Александре Федоровне.
Париж, 1928. С. 34—35.
15 Ден Л., Воррес Й. Подлинная царица. Последняя великая княгиня. М., 1998.
С. 85—86.

108
Борис Иванович Колоницкий
утверждал, что прежде всего не «светская чернь», а «простой народ»
отказывался воспринимать новый образ царицы:
Но вот, чего не понимал простой народ — это опрощения Царицы,
переодевания Ее в костюм сестры милосердия. Это было выше его по-
нимания. Царица должна быть всегда Царицей. И неудивительно, что
в толпе одного чисто русского города, бабы, видя Государыню в ко-
стюме сестры милосердия, говорили: «То какая же это Царица, нет, это
сестрица». Именно этот костюм советовала Ее Величеству Ее подруга
Вырубова, воображая, что она знает русский народ и его взгляды16.
Другая мемуаристка, хорошо знавшая императрицу, утверждала
даже, что придворные со временем стали настойчиво рекомендовать
императрице не носить форму Красного Креста во время ее поездок
по стране: толпа попросту не узнавала ее, поэтому весь пропагандист-
ский эффект от поездок царицы терялся. Да и сама царица, с одной
стороны желавшая сохранять инкогнито, в то же время жаловалась,
что ее поездки проходят недостаточно торжественно, и приписывала
это интригам своих недоброжелателей17.
Однако все же многие подданные царя с умилением относились
к новому образу императрицы и ее дочерей. На многочисленных
фотографиях, открытках и патриотических картинах они часто изо-
бражались как сестры Красного Креста, и похоже, что некоторое время
подобные открытки пользовались коммерческим спросом. Пресса
же союзников России отмечала, что новый образ императрицы спо-
собствовал патриотическому единству императора и жителей империи:
«...облик ЦАРИЦЫ в белой косынке сестры милосердия больше спо-
собствовал единению народа с ЦАРЕМ, чем все указы, дарующие
народу свободу»18.
Разумеется, официальные лица в своих заявлениях в хвалебных
выражениях описывали и новую сферу деятельности царицы, и ее
новый образ. При посещении императрицей и ее старшими дочерьми
Ковно в ноябре 1914 года местный епископ, по словам императрицы,
трогательно обратился к августейшим «сестрам милосердия», а саму
16 Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914—1917).
Минск, 2004. С. 52.
17 Buxhoevden S., baronesse. The Life and Tragedy of Alexandra Fedorovna, Empress
of Russia: A Biography. London; New York; Toronto, 1928. P. 193—194, 200.
18 РГИА. Ф. 1470. On. 2. Д. 102. JI. 158 (Обзор иностранной печати).

Образ сестры милосердия в российской культуре
императрицу Александру Федоровну даже провозгласил «матерью
милосердия»19.
По утверждениям некоторых лиц, близких к императрице, ее попу-
лярность в стране несколько возросла в конце 1914 — начале 1915 года
в результате ее патриотической деятельности. В одном из губернских
городов толпа восторженных студентов, приветствовавших Алексан-
дру Федоровну, запрудила улицу, что сделало невозможным проезд
кортежа царицы20. Подобное мемуарное свидетельство не представля-
ется заведомо недостоверным: патриотический подъем начала войны
вызвал и всплеск монархических настроений, различавшихся, впрочем,
по своей глубине и по своему характеру. Порой такие настроения
действительно сказывались и на отношении не только к императору,
но и к императрице.
Образ «августейшей сестры милосердия» использовался в целях
патриотической мобилизации и позднее, когда императрица стано-
вилась все менее популярной. В сентябре 1916 года члены Св. Синода
во главе с новым обер-прокурором Николаем Павловичем Раевым
отправились в Царское Село, чтобы поднести императрице Алексан-
дре Федоровне старинную икону и адрес, «благословенную грамоту»
по случаю двухлетней годовщины служения ее сестрой милосердия.
Это была одна из последних пропагандистских акций, призванных
способствовать популярности царицы. В грамоте, в частности, так
описывалась деятельность всех русских сестер милосердия и главной,
образцовой сестры — царицы:
...Всюду, где только есть страдание и нужда, идет эта крестоносная
армия, на всех обездоленных войной простирая свои заботы и мило-
сердие, и душой всего этого священного порыва и подвига русской
женщины христианки являетесь Вы, Ваше Императорское Величество...
Вы, как чадолюбивая мать, приняли в свою любовь с самого начала
страждущих нашей родины. В скромной одежде сестры милосердия
Вы стоите вместе с августейшими дочерьми у самого одра раненого
и больного воина, своими руками обвязывая раны, своей материнской
заботой и лаской утешая страждущего, вызывая во всех чувство уми-
ления. Священны будут воспоминания тех, кого согрела Ваша любовь.
Горячи будут их благодарственные молитвы о Вас к Господу21.
19 The Complete Wartime Correspondence... P. 51.
20 hieven D. Nicholas II: Twilight of Empire. New York, 1993. P. 208; Buxhoevden S.,
baronesse. The Life and Tragedy of Alexandra Fedorovna... P. 195, 200.
21 Цит. по: Родзянко М.В. Крушение империи. Государственная Дума и фев-
ральская 1917 года революция. М., 2002. С. 185—186.

по
Борис Иванович Колоницкий
Правда, один из участников церемонии, протопресвитер военного
и морского духовенства Георгий Шавельский, ощущал во время вру-
чения грамоты императрице некоторую неловкость, он чувствовал
фальшь этой церемонии. Ему показалось, что и сама царица воспри-
няла это чествование с недоумением. Однако близкая к императрице
придворная дама, напротив, сохранила об этой церемонии хорошее
впечатление22.
Однако, похоже, пропагандистский эффект от действий Св. Сино-
да не был значительным. Хотя «благословенная грамота» печаталась
в газетах, она, по свидетельству председателя Государственной думы,
ожидавшегося впечатления не произвела23. Конечно, Михаила Вла-
димировича Родзянко вряд ли можно назвать непредвзятым мемуа-
ристом, однако пока не удалось обнаружить источников, которые бы
опровергали его суждение.
Патриотическая мода и эволюция образа сестры милосердия
Впрочем, восприятие образа императрицы — сестры милосердия
общественным мнением во многом определялось не только отноше-
нием к личности царицы, особенностями монархической традиции
или тогдашними этическими воззрениями; многое зависело и от
специфического культурного контекста эпохи Первой мировой вой-
ны. Первоначально эта политика царской репрезентации вполне
соответствовала распространенной патриотической моде. Как уже
отмечалось, костюм сестры милосердия в годы войны стал необы-
чайно популярным, появились даже соответствующие детские платья
с красным крестом (маленькие девочки в форме медицинских сестер
и мальчики в военной форме на улицах российских городов собирали
деньги на патриотические цели). Женские журналы настойчиво призы-
вали своих читательниц отказаться от роскоши, а то и вообще забыть
про моду на время войны, появились и особые общества, боровшиеся
с расточительством. Рекомендовалось носить простые белые и черные
наряды со значком и красным крестом из ленты24.
22 Buxhoevden, S., baronesse. The Life and Tragedy of Alexandra Fedorovna... P. 233;
Шавельский Г., протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера рус-
ской армии и флота. М., 1996. Т. 2. С. 69.
23 Родзянко М.В. Крушение империи. С. 186.
24 Сорокина А. Первая мировая война и мода в России // Межвузовский центр
сопоставительных историко-антропологических исследований. М., 2000. Вып. 1.
С. 161—167.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
111
Образ сестры милосердия стал наиболее ярким символом патрио-
тической мобилизации всех женщин России, представительниц разных
сословий и классов: «Аристократки, женщины из среднего класса, из
простонародья, с дипломами и без них, всех их объединил Красный
Крест». Об объединении самых разных женщин в воюющих странах
под знаком Красного Креста писала и западноевропейская печать.
Русские газеты с сочувствием цитировали Макса Нордау, который
отмечал перемену воззрений, интересов, произведенную войной в жен-
ской среде и превратившую модницу, эстетку, суфражистку в сестру
милосердия25.
Распространение этой патриотической моды на Красный Крест,
однако, не могло не сопровождаться ее одновременным снижением,
опошлением. Многократное тиражирование образов сестры милосер-
дия в прессе сопровождалось появлением художественных штампов.
Это было отмечено в тогдашней литературной критике: в «ба-
тальной» беллетристике эпохи мировой войны русская женщина вы-
ступала прежде всего как идеальная, благородная сестра милосердия.
Критик писал:
Женщина, вдруг почувствовавшая, что сидеть в тылу, дома, на-
слаждаться благами жизни, когда «там» мужчины проливают кровь,
ведется ожесточенная борьба с «жестокими» тевтонцами, и <„.> посту-
пающая в сестры милосердия, — на этом фоне беллетрист непременно
сделает так, что его героиня или вдруг роту поведет, или заразится
тифом и умрет, или, приласкав умирающего воина, в последнюю ми-
нуту даст ему радость любви.
Это первый и преобладающий психологический штамп. Рассказов
этой категории такое множество, что лицо авторов совершенно стер-
лось и не оставляют эти рассказы в нашей памяти ни одного яркого,
индивидуального штриха, ничего такого, что не забывается и трогает26.
Довольно быстро столь распространенное художественное явление
стало объектом шаржей и пародий, иронизировавших по поводу тех
незатейливых приемов, к которым прибегали авторы, создававшие
и тиражировавшие востребованный патриотическим читателем об-
раз женщины в краснокрестной форме. Героем сатирического очерка
25 Логофет Д.Н. Сестры милосердия (Впечатления) // Разведчик. 1914. № 1247.
С. 648; Женщина и война // Новое время. 1915. 16 марта.
26 Талин В. Женщины в «батальной» беллетристике // Женское дело. 1916.
1 нояб. № 21. С. 14.

112
Борис Иванович Колоницкий
«Милосердная сестра» стал честолюбивый редактор нового художе-
ственного журнала. Первая же прочитанная им рукопись, носившая
заголовок «Милосердная сестра», была принята им с искренним вос-
торгом: «"Сестра милосердия" звучит как-то официально, холодно.
От "милосердной сестры" веет теплотой. Наш простой народ умеет
давать названия очень метко». Однако каждая новая рукопись, про-
сматривавшаяся редактором, вновь и вновь была посвящена очеред-
ной «милосердной сестре», созданной незатейливым воображением
очередного литературного поденщика: «Правой рукой милосердная
сестра ловко работала хирургическим ножом, в то время как левой
она перевязывала раны, поила чаем оперируемого и нежно гладила
его волосы». Раздраженный редактор откладывает прозаические про-
изведения и с надеждой приступает к чтению стихов. Однако и поэзия
оказывается населенной образами «милосердной сестры»:
Стала утром рано, рано
Милосердия сестра;
Перевязывала раны,
Утешала всех шутя27.
Параллельно с опошлением образа сестры милосердия в литерату-
ре и искусстве шло и ее бытовое снижение. Настоящие медицинские
сестры Красного Креста, серьезно и добросовестно исполнявшие свои
тяжелые профессиональные обязанности, были порой возмущены
стремлением кокетливых и легкомысленных современниц облачиться
в популярный наряд, не обременяя себя при этом лишними трудами.
Сестра царя великая княгиня Ольга Александровна, сама добросо-
вестно исполнявшая свой тяжелый долг сестры милосердия на фронте,
уже в сентябре 1914 года с ощутимым негодованием писала в личном
письме:
Здесь все почти одеты фантастическими сестрами — и меня
сердят все эти дуры, парадирующие по улицам. Опять будет то же —
что и в ту войну было — когда дамы — которые хотели забавляться,
одевались сестрами. В одно время даже гимназистки в коротких юб-
ках ходили здесь в косынках, развевающихся за ними, и с красным
крестом на рукаве!28
Д'Ор О.Л. Милосердная сестра // Солнце России. 1915. № 280 (25). С. 16.
Августейшие сестры милосердия... С. 261.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
113
Такое же отношение к популярной и легкомысленной, пошлой
и безответственной «игре в милосердие» встречается и в переписке
ветерана медицинского дела, организовывавшего санитарную помощь
еще в годы Русско-японской войны. Не без презрения он описывал
элегантных дам высшего света, надевших модную форму Красного
Креста. Он писал в начале января 1915 года:
Большею частью мы стояли во Львове, и это было самое не-
приятное. В этой новой столице пребывает приблизительно весь
Петроград. Сестры играют в теннис, специально для них устроенный,
обедают и ужинают по ресторанам и при том не иначе, как с цветами,
и вообще все необычайно элегантно и весело. Да и во всей Галиции
царит среди санитарного персонала тон веселого пикника и пошлого
хвастовства на тему: «Мы нужные и боевые, ничего не боимся и ничем
Скептическое отношение к новоиспеченным сестрам милосердия,
лишенным необходимой подготовки и должного опыта, проявляется
уже и в приказе российского Верховного главнокомандующего от
5 августа 1914 гола: «Опыт последних войн показал, что присутствие
в передовых линиях армии сестер милосердия, и особенно сестер-до-
бровольцев является весьма нежелательным»30. Однако даже грозные
приказы сурового великого князя Николая Николаевича не могли
изгнать сестер милосердия с фронта.
В то же время в начале войны форма сестры милосердия часто
внушала современникам искреннее уважение. Мемуаристка вспоми-
нала: «С горячим восхищением и уважением смотрели все в первые
дни войны на женщин в белых косынках, с крестами на груди; все
чаще и многочисленнее мелькали эти косынки на улицах и в домах»31.
А в современной периодической печати появлялся идеализирован-
ный портрет сестры милосердия, которая стремится даже преодолеть
свою женственность:
Под скромным костюмом и белою косынкою исчезли привлека-
тельные женщины, привыкшие к особым ухаживаниям окружающих
их мужчин.
29 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1010. Л. 16.
30 Новое время. 1914. 13 авг.
31 Офросимова С.Я. Царская семья (Из детских воспоминаний) // Августейшие
сестры милосердия... С. 289.

114
Борис Иванович Колоницкий
Не видны проявления всегдашнего флирта. Нет кокетливых взгля-
дов, обещающих улыбок, особой атмосферы влюбленности и желаний32.
Русская пресса нередко писала о героизме женщин, спасавших
раненых на поле боя. Некоторые сестры милосердия получали боевые
солдатские ордена и медали за проявленный ими героизм. А сестра
Красного Креста Мира Ивановна Иванова в сентябре 1915 года даже
подняла в атаку роту 105-го пехотного Оренбургского полка, потеряв-
шую всех своих офицеров. Во время боя Иванова была убита, посмерт-
но она была награждена офицерским орденом Св. Георгия 4-й степени.
Неудивительно, что офицеры одного из полков стали инициаторами
создания памятника сестре милосердия, который предлагалось возве-
сти в столице. В иллюстрированных изданиях печатались фотографии
М.И. Ивановой, рисунки, изображавшие ее подвиг33. Сестра милосер-
дия, ведущая в бой русских солдат, была изображена на картине Ильи
Ефимовича Репина. При этом забывалось, что статус сестер Красного
Креста не позволял им участвовать в военных действиях.
С другой стороны, примеры насилия над женщинами в форме
Красного Креста, и в том числе сексуальное насилие над сестрами
милосердия и варварские убийства женского медицинского персонала,
ярче всего характеризовали действия жестокого врага, якобы посто-
янно нарушавшего законы войны. Женщина в форме Красного Креста
в данном случае олицетворяла нацию воюющую и нацию страдающую.
Показательно, например, стихотворение некой Екатерины Фукс, опу-
бликованное в одной из петроградских газет:
Не достоин германец и слова «пощада»,
Он не честный боец, а исчадие ада:
Малым детям, безбожный, он пальчики рубит;
Милосердья сестер и позорит, и губит...34
Впрочем, первые известия печати о расстрелах сестер милосердия
не соответствовали действительности. Российский Красный Крест
порой официально опровергал эти слухи, сообщая, что «в местности,
указанной в газетах, сестер милосердия Российского общества Крас-
32 Логофет Д.Н. Сестры милосердия... С. 648.
33 Огонек. 1915. 4 (17) окт. № 40; Летопись войны 1914—15 гг. 31 окт. № 63.
С. 1004.
34 Библиотека Санкт-Петербургского Института истории РАН. Первая миро-
вая война 1914—1918 гг.: Вырезки из русских газет. Кн. 2: 1914—1915 гг. Л. 4319.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
115
ного креста быть не могло». Но сведения о подобных случаях насилия
появлялись вновь и вновь, пресса сообщала о варварских убийствах
сестер милосердия35. На пропагандистских плакатах и почтовых от-
крытках изображался безжалостный враг, убивающий женщин в фор-
ме Красного Креста36.
Однако восприятие сестры милосердия за годы войны претерпе-
ло существенные изменения. Почтительное отношение к женщине,
терпеливо выполняющей тяжелый патриотический и христианский
долг, постепенно вытеснялось, хотя и не полностью, иными образами.
Это было характерно не только для России. В культурах разных стран
медицинская сестра, казалось, преодолевала традиционные границы
распределения тендерных ролей, она становилась опасной фигурой,
подрывавшей тендерную структуру общества37.
Образ «белых ангелов» (заголовок появившегося в те годы стихо-
творения Аполлона Коринфского), распространенный в начале войны,
постепенно уступает место иным визуальным репрезентациям сестер
милосердия. Первоначально на художественных изображениях сестры
милосердия напоминают монашек; одновременно несколько худож-
ников создают картины, которые носят почти одно и то же название:
«На святой подвиг», «На святое дело», «На подвиг» (среди сестер
милосердия в действительности было известное число инокинь). Для
художника Михаила Васильевича Нестерова юная сестра милосердия,
помогающая раненому солдату, становится одним из символов Святой
Руси38.
Затем на страницах иллюстрированных журналов появляются
фотографии совсем других сестер милосердия, грубоватых и энергич-
ных молодых женщин в кожаных куртках. Их волосы кокетливо вы-
пущены из-под темных косынок, руки они держат в карманах (такая
поза, очевидно типичная, фиксируется на нескольких фотографиях
и рисунках). Картины такого рода украшают даже обложки иллюстри-
рованных изданий39. Подобные образы предвосхищают воинственную
35 Новое время. 1914. 5 авг.; 1915. 1 июля; 4 авг.
36 См.: Калишские события. Во время столкновения австрийцев с русскими
в Подволочиске австрийцы убили 15 сестер милосердия Красного Креста. Изд.
Типолитография «Виктория», Москва (РНБ. Отдел эстампов. Шифр: Э ОИр638/
1—470. Инв. номер: 199119).
37 Smith B.G. Changing Lives: Women in European History since 1700. Lexington,
1989. P. 375.
38 Искры. 1914. 21 сент. № 37. С. 296; 1915. 22 марта. № 12. С. 93; Столица
и усадьба. 1915. 1 февр. № 27. С. 22; Нива. 1916. 30 июля. № 31. С. 517.
39 Солнце России. 1915. Дек. № 304 (49).

Борис Иванович Колоницкий
репрезентацию активных участниц Гражданской войны, сражавшихся
на стороне разных лагерей. Огрубление образа сестры милосердия
в данном случае явно бросает вызов традиционной тендерной репре-
зентации женщины на войне, однако оно не ставит непременно под
вопрос ее нравственность, патриотизм и профессионализм. Напротив,
образ становится более реалистичным и живым: невиданная страшная
война требует принципиально новых тактик репрезентации женщин
на войне. Сестра милосердия в кожаной куртке демонстрирует свою
фронтовую лихость, привычку к опасностям и трудностям, постоян-
ную готовность выполнять свой тяжкий подвиг на поле боя. Однако
образ «белого ангела», терпеливо и кротко выполняющего ежедневный
«святой подвиг», вытесняется и другими образами. Довольно скоро по-
ползли и слухи о легкомысленном поведении сестер Красного Креста,
об их романах с офицерами.
Эротизация образа сестер милосердия
Еще во времена Русско-японской войны ходили разговоры об
аморальном поведении сестер милосердия. Показателен анекдот того
времени: «Японцы согласны отказаться от Порт-Артура, но условия
нам: найдите пять попов не пьющих, пять интендантов взяток не
берущих, пять студентов не битых, пять мужиков сытых, пять сестер
не пробитых»40. Но в годы Первой мировой войны солдаты порой
противопоставляли наиболее распространенные пороки этих двух во-
енных конфликтов начала XX века: «...японскую войну их благородия
пропили, а эту с милосердными сестрами <...> прогуляли». Уже в конце
ноября 1914 года некий поляк сообщал своему соотечественнику об
«офицеришках», которые якобы «всеми силами стараются удирать от
пули и под разными предлогами отлучаются в Варшаву для забавы
с сестрами милосердия»41.
В августе 1915 года некий военнослужащий, находившийся в рядах
действующей армии, счел даже нужным заступиться за репутацию
сестер милосердия. В частном письме он писал: «Удивительный народ
наши солдаты. То же скажу и об офицерах и о сестрах. Много, конеч-
но, про них говорят дурного, но больше ерунду. Сестре обыкновенно
40 Санкт-Петербургский филиал Архива Российской Академии наук. Ф. 837.
Оп. 1. Д. 7. Л. 325 об. Приношу благодарность О.Н. Айсберг, сообщившей мне эти
сведения.
41 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 980. Л. 46.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
117
ставят в вину, если она поболтает с офицером, или пройдется с ним
по улице, а забывают, что они выносят, когда есть работа»42. Автор
опровергал слухи, с его точки зрения, безосновательные, которые,
очевидно, были весьма распространены: «Много говорят». Можно
предположить, что толки о распущенности сестер милосердия имели
широкое хождение.
Писали современники об этом действительно немало. Санитар
Красного Креста сообщал в своем письме в июле 1915 года: «Днем про-
цветает пьянство, а ночью офицеры проводят время с сестрами <...>
Упомяну и о передовых отрядах. Нет такого отряда Красного Креста,
где бы не было веселого дома, на который тратят наши трудовые гро-
ши, пожертвованные на Кр. Крест»43.
Подобные образы кокетливых сестер милосердия, сопровождав-
ших власть имущих на фронте и в тылу, получили дальнейшее распро-
странение среди российских солдат. Негативное отношение к сестрам
милосердия нашло отражение в армейском фольклоре. В стихотво-
рении «Германско-русский бой», которое ходило на фронте по рукам
в списках, эта тема получила развитие:
Раньше не было у нас сестер,
Но лечили все равно,
Попроси солдат напиться,
Кричат «Дело не мое»...
Капитан идет с сестрою,
Да и поп себе нашел.
Генерал идет под руку,
Кричит шоферу: «Пошел»...44
Показательно и другое незамысловатое стихотворение поэта-
солдата:
А сестрички, как лисички,
С крестом красным на груди,
Высоко подняли юбки
И бежали впереди45.
42 Там же. Д. 1022. Л. 1086.
43 Лемке М.К. 250 дней в царской ставке. Минск, 2003. Т. 1. С. 112.
44 Царская армия в период мировой войны и Февральской революции. Казань,
1932. С. 166.
45 Там же.

118
Борис Иванович Колоницкий
По-видимому, первоначально кое-где военные власти даже пыта-
лись не допускать присутствия женщин среди медицинского персонала
в районах боевых действий (выше уже писалось о соответствующем
приказе Верховного главнокомандующего). В сентябре 1914 года некий
фронтовик писал о высоком боевом духе солдат своего соединения и
о факторах, на него влиявших: «Большую роль сыграло теперь также
отсутствие водки и женщин. В действующую армию не допускаются
даже сестры милосердия. И это очень хорошо»46. Но эта инициатива
местного командования все же была исключением.
В то же время сестры милосердия олицетворяли и моральное
разложение тыла, о котором стали все чаще говорить современники
после годовщины войны. Житель Витебска писал в декабре 1915 года:
Все с ума посходили в вихре удовольствий, франтовства, безумных
трат, благодаря неожиданной волне шалых денег. Забыто увлечение
лазаретами, койками и пр. «Сестры», являвшие подвиги в прошлом
году, занялись теперь флиртом и т.п. и по свидетельству москвичей
очень у них похоже на «пир во время чумы»47.
Показательно, что автор письма фиксирует и некоторую динами-
ку общественного сознания: аморальное настроение конца 1915 года
противопоставляется патриотическому подъему 1914-го. И в том,
и в другом случае именно сестра милосердия является воплощением
меняющихся общественных настроений.
Со временем сестра милосердия для солдат-фронтовиков стала
символом разврата, «тылового свинства». Наряду с «мародерами ты-
ла» и штабными офицерами, отсиживающимися вдали от передовой,
сестра милосердия становится олицетворением легкомысленного
тыла, забывающего о нуждах окопников. Появились такие термины,
как «сестры утешения», «кузины милосердия», а штабные автомобили
стали именоваться в солдатских разговорах «сестровозами». В неко-
торых госпиталях и санитарных поездах действительно господство-
вали весьма вольные нравы, на глазах у солдат порой разыгрывались
оргии с участием офицеров и медицинских сестер (сказался и запрет
на распространение спиртных напитков — госпиталь был единствен-
ным местом, где относительно легально можно было достать спирт,
известное распространение получили там и наркотики). Фронтовик
46 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 995. Л. 1482.
47 Там же. Д. 1041. Л. 2367.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
119
писал домой, в Казанскую губернию: «Вот посмотрели бы сейчас, что
тут делается; у офицеров пир горой, два оркестра играют на смену,
офицеры все пьяные, а с ними и сестры, но не милосердия, а без ми-
лосердия». В солдатских слухах эти госпитальные и штабные оргии,
действительные и воображаемые, становились более частыми, ужас-
ными и живописными.
В то же время некоторые профессиональные проститутки, под-
ражая патриотической и элегантной моде дам высшего света, исполь-
зовали столь популярную и привлекательную форму сестер Красного
Креста. Показательна заметка «Присвоение формы», опубликованная
в газете «Голос Калуги» уже после революции, 27 июля 1917 года:
На днях в комиссариат 1-го района была доставлена некая Елена-
Бальбина Кристиановна Тим, задержанная в сквере у зимнего город-
ского театра в форме сестры милосердия. В комиссариате выяснилось,
что Тим никогда сестрой милосердия не состояла и права на это звание
не имеет. О задержании Тим составлен протокол, и дело передано
судебному следователю. Не лишним будет отметить, что Тим в форме
сестры милосердия щеголяла в Калуге уже довольно с давних пор (!)
и своим часто непристойным поведением компрометировала сестер
милосердия Российского общества Красного Креста. Тим происходит
из остзейских немок. Попала она в Калугу с каким-то городовым быв-
шей Белостокской городской полиции48.
В вину этой даме вменяется прежде всего «непристойное пове-
дение» и незаконное использование формы, но упоминание о ее не-
мецком ш оисхождении и связи с представителем «старого режима»,
который покровительствовал аморальной немке, дополняет и под-
тверждает ее общую негативную характеристику. Это не может не на-
помнить распространенные обвинения в адрес бывшей императрицы.
Популярная форма использовалась и уголовными преступницами
разного рода. В годы мировой войны в прессе нередко появлялись
сообщения и о неких миловидных «сестрах милосердия», промыш-
лявших мошенничеством49. Так, в начале 1915 года в Петрограде и его
пригородах была замечена красивая молодая дама в форме сестры
милосердия, с георгиевской лентой на груди. Она держала себя с та-
ким апломбом, что все ее принимали за важную особу, чем аферистка
48 Общество и революция: Калужская губерния в 1917 году. Калуга, 1917. С. 237.
49 XX век: Хроника московской жизни, 1911—1920. М., 2002. С. 358.

120
Борис Иванович Колоницкий
успешно и пользовалась, беззастенчиво обирая простодушных па-
триотов. Когда же «сестру милосердия» задержали, то выяснилось,
что она действовала не в одиночку. Полиция приняла меры для того,
чтобы обезвредить шайку преступниц: «По всем станциям железных
дорог даны телеграммы о наблюдении за проезжающими девушками
в форме сестер милосердия». Однако этот прием понравился многим
мошенницам, полиция продолжала отлавливать новых «аристократок»
в краснокрестной форме50.
Тема неблаговидного поведения медицинских сестер развивалась
в некоторых популярных сочинениях, обличавших «старый режим»,
которые в обилии печатались после февраля 1917 года. Так, утвержда-
лось, что великий князь Борис Владимирович «на войне завел целый
гарем, причем те же кокотки носили здесь платье сестер милосердия»51.
Изображения кокетливых сестер милосердия в годы войны поль-
зовались спросом у солдат и офицеров. Прапорщик 39-го Сибирского
стрелкового запасного полка С.Н. Покровский 26 марта 1916 года за-
шел в Томске в кинематограф, там производилась продажа открыток
в пользу беженцев. Продавщица обратилась к нетрезвому офицеру,
сказав, что у нее есть изображения «очень хорошеньких сестер мило-
сердия». Заинтересовавшийся Покровский опустил деньги в кружку,
но, очевидно, ожидания его не оправдались: как гласит документ,
продавщица протянула ему открытку, изображающую «ГОСУДА-
РЫНЮ ИМПЕРАТРИЦУ с Августейшими дочерьми». Покровский
начал отказываться: «Царская фамилия... не нужно... ну их, я думал,
что-нибудь другое, а этого мне не надо». Но в этот момент он был
оттеснен публикой от стола. Желая все же вернуть полученную от-
крытку, прапорщик бросил ее на стол продавщицы, причем открытка,
скользнув по столу, упала к ней на колени. Этот незначительный эпизод
послужил основанием для доноса и возбуждения против офицера дела
об оскорблении членов императорской семьи52. Но как современни-
ками воспринималась характеристика царицы и царевен как «очень
хорошеньких сестер милосердия»?
Очевидно, прапорщик Покровский стал жертвой модного, распро-
страненного увлечения: картинки «очень хорошеньких» девушек в фор-
50 Вечернее время. 1915. 1, 4 мар. О преступницах, носящих форму сестры
милосердия, сообщалось и позднее — см.: Арест мнимой сестры милосердия //
Новое время. 1916.4 нояб.; Под видом сестры милосердия // Петроградская газета.
1917. 12 февр.
51 Народная нива. Гельсингфорс, 1917. 6 мая.
52 РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 203 об.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
ме Красного Креста стали допустимыми для публикации эротическими
образами, весьма распространенными среди военнослужащих. Очевид-
но, именно в годы Первой мировой войны медицинская сестра стала
важным образом массовой культуры, образом, приобретавшим опре-
деленную эротическую нагрузку. В известной книге Магнуса Хирш-
фельда, посвященной культуре Первой мировой войны, эротическим
образам медицинских сестер отведена целая глава53. Показательно, что
Хиршфельд использовал французские, британские и, главным образом,
немецкие и австрийские источники. Очевидно, русский материал был
ему практически неизвестен. Следует отметить, что в России худож-
ники и писатели были гораздо скромнее в своей эротизации образа
сестры милосердия. Скорее всего, речь идет о каком-то ином уровне
самоцензуры, ибо в подцензурных изданиях перепечатывались неко-
торые тексты и изображения весьма кокетливых сестер милосердия,
опубликованные ранее в английских и французских журналах, причем
на фоне оригинальных произведений российских авторов они выделя-
ются своим более откровенным эротизмом. Так, иллюстрированный
журнал «Солнце России» перепечатал рисунок из английского издания
«The Illustrated London News», а затем огрубленный, раскрашенный
и менее эротичный образ сестры милосердия украсил даже обложку
женского журнала54.
Производители почтовых открыток также печатали изображения
миловидных девушек в форме Красного Креста, что свидетельствовало
о востребованности подобных образов. Иногда же сестры милосердия
становились персонажами совершенно порнографических изображе-
ний, производившихся нелегально. Показательны две непристойные
открытки с общим названием «Первая помощь». На одной из них по-
казана огромная очередь российских солдат, стоящая перед палаткой,
украшенной флагом Красного Креста. Солдаты с карикатурно увели-
ченными возбужденными половыми органами ждут своей очереди,
в то время как двое из них уже занимаются любовью с сестрами мило-
сердия. На другой непристойной картинке «очень хорошенькая» дама
в форме Красного Креста ублажает сразу двух лихих кавалерийских
офицеров в медицинском пункте. Очередь возбужденных военно-
служащих разного ранга тянется из палатки на улицу, в то время как
другая сестра милосердия всячески зазывает все новых пациентов-
53 Hirschfeld M. Sittengeschichte des Ersten Weltkrieges. Hanau am Main, 1965.
S. 129—138.
54 Солнце России. 1916. Февр. № 314 (8). С. 13; Женское дело. 1916.1 июня. № 11.

122
Борис Иванович Колоницкий
клиентов55. Можно с уверенностью предположить, что таких открыток
было весьма много, однако они не сохранились в книгохранилищах.
На комплектование коллекций библиотек, музеев и архивов оказывали
сильное воздействие и цензура властей, и самоцензура администра-
торов и хранителей фондов открыток, отвергавших «непристойные
изображения».
Военные власти безуспешно пытались бороться с деморализующей
атмосферой госпиталей. В тылу, однако, эти меры подвергались кри-
тике: «А начальство занимается приказами на тему о том, чтобы офи-
церы не ухаживали за сестрами милосердия», — записал 19 декабря
1915 года в своем дневнике историк Сергей Петрович Мельгунов56.
В этой обстановке немецкие сестры милосердия, приезжавшие
в лагеря для германских военнопленных в России, даже стеснялись сво-
его костюма со знаками Красного Креста, на улицах провинциальных
русских городов они нередко становились жертвами домогательств,
их считали доступными женщинами. Сестра милосердия в белой
и аккуратной привлекательной форме стала центральной фигурой
сексуальных фантазий и одновременно ненависти фронтовиков: «На-
чинаешь чувствовать ненависть к женщине. Крест, красный крест,
бывший прежде символом милосердия, любви к ближнему, самопо-
жертвования, теперь ярко, грубо кричит: продается с публичного торга.
О, с какой ненавистью смотрят на них раненые солдаты». Некоторые
сестры милосердия, недовольные постоянными сексуальными домо-
гательствами со стороны военнослужащих, покидали фронт, но и их
собственные рассказы о пережитом могли служить подтверждением
самых невероятных слухов о поведении их коллег57.
Показательна и негативная реакция некоторых крестьян на прави-
тельственную информацию о том, что царь торжественно награждает
орденами и медалями сестер милосердия. Она нашла отражение в не-
которых делах по оскорблению императора: «Он за то им дает, что
с ними живет на позиции, которую полюбит, той и дает крест <...>
55 Flegon A. Eroticism in Russian Art. London, 1976. P. 224—225.
56 Мельгунов СП. Воспоминания и дневники. М., 2003. С. 269.
57 Царская армия в период мировой войны и Февральской революции. Казань,
1932. С. 36; Верховский AM. На трудном перевале. М, 1959. С. 150. Для фронто-
виков в других странах образ сестры милосердия также был амбивалентен. Она
представала то как святая, то как блудница. В субкультуре же бойцов германских
добровольческих корпусов, которые возникли после окончания Первой мировой
войны, этот образ раздваивался: в их восприятии медицинские сестры «красных»
были профессиональными проститутками, а свои сестры милосердия — благо-
роднейшими созданиями (Theweleit К. Male Fantasies. Minneapolis, 1987. Vol. 1. P. 81).

Образ сестры милосердия в российской культуре...
123
Лучше бы Государь прицепил их сестрам милосердия на <...> за то,
что полюбил их», — заявил некий крестьянин в ноябре 1915 года58.
Если солдаты обвиняли в разврате всех командиров, то фронтовые
офицеры упрекали в этом штабистов и тыловиков, а младшие офицеры
адресовали это же обвинение старшим по званию. Уже в начале марта
1915 года молодой офицер-артиллерист в частном письме сообщал:
У нас на передовых позициях командуют только прапорщики, да
подпоручики, а высшее начальство по блиндажам и окопам с сестрами
милосердия наслаждается...
В том же году другой офицер писал своей знакомой:
Я очень рад, что ты не увлеклась модным стремлением попасть
в сестры милосердия и не попала в этот омут тыла армии, где на одного
честного человека приходится тысяча мошенников и авантюристов.
Я считаю, что 99% сестер милосердия и женщин доброволиц — со-
мнительной нравственности авантюристки, подобно нашим санитарам,
в «честности» которых мы имеем много случаев убедиться59.
Некий фронтовой офицер писал в октябре 1916 года:
Сестры земского союза это <...> горничные, жидовки и курсистки.
Короче говоря — гарем сотрудников. Про всех сестер скажу, что их
престиж очень пал. Насколько высоко было их знамя в Крымскую кам-
панию, настолько низко теперь. Солдаты их тоже не уважают. Продают
себя легко и очень дешево. Писал бы о многом, но нельзя60.
Однажды группа возмущенных офицеров направилась к генералу:
«Начальство на пикниках с сестрами милосердия, они же все — б...!»
Генерал возразил, что его жена тоже работает в госпитале, офицеры
несколько смутились, но стояли на своем61.
Отзвуки крайне негативного отношения к сестрам милосердия
можно почувствовать в докладе представителя войсковых комитетов
58 РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 390.
59 Российский государственный архив Военно-морского флота. Ф. 1340. Оп. 1.
Д. 762. Л. 339; Д. 763. Л. 291.
60 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1057. Л. 730.
61 Родичев Ф.И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. Newtonville,
1983. С. 119.

Борис Иванович Колоницкий
Западного фронта на заседании Гельсингфорсского совета депутатов
армии, флота и рабочих 29 апреля 1917 года. В числе важнейших задач,
стоявших перед армиями фронта после революции, оратор называл
«удаление сестер милосердия, так как большинство из них опорочивает
армию своим поведением...»62.
Проблемы «перевода» пропагандистских посланий
В таком культурном контексте и до революции любая официаль-
ная информация о патриотической деятельности царицы и царевен
в госпиталях могла «прочитываться» массовым сознанием как убеди-
тельное подтверждение самых фантастических слухов об их амораль-
ном поведении, любой портрет царицы и царевен в форме Красного
Креста мог пробуждать воспоминание о Распутине, пропагандистские
сообщения воспринимались вопреки замыслам их создателей. По сви-
детельствам современников, распространение слухов и сплетен о ца-
рице и великих княжнах, олицетворявших образ сестер милосердия,
«растлевало» сознание широких масс столицы63. В декабре 1915 года
некий приказчик заявлял: «Старая Государыня, молодая Государыня
и ее дочери <...> для разврата настроили лазареты и их объезжают»64.
Не следует, однако, полагать, что данный культурный контекст
имел определяющее значение для распространения негативных слухов
об императрице Александре Федоровне. Как уже отмечалось, сестра ца-
ря, великая княгиня Ольга Александровна, работала как простая сестра
милосердия, в иллюстрированных изданиях печатались фотографии,
на которых она перевязывала обнаженных солдат. Судя по некоторым
фотографиям, она, в отличие от царицы и царевен, легкомысленно
выпускала волосы из-под косынки, носила кожаную куртку. Наконец,
она развелась со своим мужем, принцем Петром Александровичем
Ольденбургским, а в ноябре 1916 года вышла замуж за своего давнего
возлюбленного, ротмистра Николая Александровича Куликовского.
Императрица полагала, что эта история может отрицательно сказаться
на авторитете царской семьи65. Однако, насколько можно судить, и по-
ведение сестры царя, и этот брак не вызвали особого общественного
резонанса.
62 Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: До-
кументы и материалы. М., 1958. С. 280—281.
63 Рафапьский С. Что было и чего не было. Лондон, 1984. С. 21, 37, 48—49.
64 РГИА. Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476. Л. 481—481 об.
65 The Complete Wartime Correspondence... P. 422.

Образ сестры милосердия в российской культуре...
В то же время культурный контекст играл, как представляется,
особую роль в восприятии императрицы Александры Федоровны, ибо
он сочетался с уже распространенными слухами и неосторожными
политическими действиями самой царицы.
Однако политическое использование негативных образов сестры
милосердия продолжалось и после падения монархии. В октябре
1917 года, после захвата Зимнего дворца сторонниками большевиков,
возник фантастический слух о том, что глава Временного правитель-
ства Александр Федорович Керенский бежал из Зимнего дворца, пере-
одевшись в форму сестры милосердия.
Показательно, что распространению этого слуха способствовала
даже черносотенная газета «Гроза», которая развивала излюбленную
редакцией антисемитскую тему:
Керенский, речистый адвокат, - сын жида и жидовки Куливер.
Овдовев, его мать вышла замуж за учителя Керенского, который усы-
новил, крестив, своего пасынка, получившего фамилию отчима <...>
Керенский, в посрамление России объявивший себя верховным глав-
нокомандующим и министром-председателем, ускользнул от расправы
солдат из Петрограда, переодевшись сестрой милосердия...66
Можно с уверенностью предположить, что слух возник благо-
даря феминизации образа Керенского в предшествующие месяцы
(его сравнивали порой с бывшей императрицей), однако воздействие
культурного контекста эпохи Первой мировой войны здесь ощущается
весьма сильно. Образ политика, переодевшегося в форму с красным
крестом, сигнализирует не только о том, что он не является истин-
ным правителем (распространенная тема карикатур, изображающих
государственных деятелей в одежде, предназначенной иному полу).
Платье сестры милосердия для современников было также знаком из-
мены и разврата — именно в этом обвиняли и бывшую императрицу
Александру Федоровну, и главу Временного правительства Керенского.
Представляется, что реконструкция восприятия пропагандистских
образов царицы и царевен важна для изучения особенностей патрио-
тической мобилизации в России. В различных странах мобилизация
была использована разными социальными, политическими, культур-
ными или этническими группами для лоббирования своих интересов,
реализации всевозможных довоенных проектов. Так, женские органи-
Гроза. Пг., 1917. 8 нояб.

Борис Иванович Колоницкий
зации использовали в своих целях конъюнктуру военной поры. Речь
шла о принципиально новом участии женщин в военных усилиях, для
чего требовалась корректировка традиционных тендерных ролей. Жен-
щины осваивали мужские профессии, в том числе и те, которые тре-
бовали специальной подготовки и обучения. Казалось бы, царица и ее
дочери, ставшие квалифицированными и добросовестными медицин-
скими специалистами, могли олицетворять требования прогрессивных
женских организаций, а эти организации могли бы использовать
растиражированные пропагандистские образы в своих прагматиче-
ских целях. Однако этого не произошло: императрица Александра
Федоровна не могла стать символом прогрессивных преобразований
в силу особенностей своих религиозных и политических взглядов,
особенностей, которые молва сильно преувеличивала. В то же время
по своим причинам образы «августейшей сестры милосердия» были
чужды и людям консервативных взглядов, которые полагали, что
царица «роняет достоинство» императорской семьи. Нельзя полагать,
что неудача репрезентационной тактики Александры Федоровны была
причиной ее политической изоляции. Однако изучение пропаган-
дистских образов и реконструкция их восприятия позволяют лучше
понять связь между монархической репрезентацией, патриотической
милитаристской мобилизацией и культурной динамикой эпохи войны.

Оксана Сергеевна Нагорная
Плен Первой мировой войны
в советской художественной литературе:
конфликт и консенсус
индивидуальных переживаний*
В многочисленных исследованиях последних лет, посвященных
российской культуре памяти о Первой мировой войне, посте-
пенно пересматривается устойчивый историографический сте-
реотип «забытой войны». В работах подчеркивается специфичность
мемориальной традиции Великой войны в России в ситуации господ-
ства мифов о революции и Гражданской войне1. По мнению О. Никоно-
вой, «Первая мировая война так или иначе присутствовала в советской
действительности <...> в форме <...> реинтерпретированных в духе
марксизма символов <...> "подтекста", "скрытой информации"...»2, кро-
ме того, «инструментализация военного опыта <...> позволила вписать
[Первую мировую войну] в объемный метарассказ о конце старого
мира <...> превратить в объяснительную модель внешнеполитических
* Исследование выполнено при поддержке Программы грантов Президента
РФ, проект МК—1239.2011.6, «Опыт Великой войны в Германии и России: мемо-
риальная политика и коллективная память (1914—1941)».
1 См., например: Katzer N. Russlands Erster Weltkrieg. Erfahrungen, Erinnerungen,
Deutungen // Nordostarchiv. 2008. Bd. XII. S. 267—292; Petrone K. The Great War in
Russian Memory. Bloomington, 2011.
2 Никонова О. Военное прошлое России и советский патриотизм: к постановке
проблемы // Нарский И.В. и др. (Ред.). Век памяти, память века. Опыт обращения
с прошлым в XX столетии. Челябинск, 2004. С. 496, 498.

Оксана Сергеевна Нагорная
событий»3. Тем не менее до сих пор слабо разработанными в исследо-
ваниях остаются многие вопросы — например, вопрос о том, с какой
интенсивностью военные переживания сохранялись в индивидуаль-
ных биографических воспоминаниях, в семейной и групповой комму-
никации4, а также в литературной и визуальной традиции. На примере
переработки опыта плена данное исследование обращается к изучению
художественной литературы как одного из хранилищ памяти. С одной
стороны, художественная литература является неотъемлемой частью
господствующего дискурса, с другой — в определенных пределах
в ней могут сосуществовать конкурирующие или альтернативные
интерпретации. Не претендуя на полноту анализа, в данной статье
будут намечены некоторые дискуссионные вопросы, затрагивающие
взаимосвязь между отраженными в литературных произведениях
сюжетами и позицией автора в «сообществе переживаний».
* * *
В Советской России межвоенного периода процессы перехода
индивидуальных переживаний Первой мировой войны в конструк-
ции памяти происходили в условиях отсутствия плюралистической
циркуляции конкурирующих толкований, поэтому потребовали гармо-
низации воспоминаний с транслируемыми «сверху» или навязанными
средой образцами толкования. В исследованиях уже отмечались такие
факторы вытеснения памяти о мировой войне в Советской России,
как экстремальный опыт революции и Гражданской войны, жесткая
политика новой власти по замене индивидуальных переживаний гото-
выми образцами толкования, которые выхолащивали реальный опыт
Восточного фронта до абстрактных схем5. В случае плена здесь следует
особо подчеркнуть пространственный фактор, то есть отрезанность
пленных от мест памяти как аккумуляторов воспоминаний, а так-
же насильственное уничтожение большей части самого сообщества
переживаний в ходе политики массовых репрессий. Маргинализация
3 Никонова О., Раева Т. Первая мировая война в праздничной коммеморации
раннесоветской эпохи // Проблемы истории российского социума. Челябинск,
2011. С. 23.
4 Katzer N. Russlands Erster Weltkrieg. S. 271.
5 См., например: Малышева СЮ. Советская праздничная культура в про-
винции: пространство, символы, исторические мифы (1917—1927). Казань, 2005;
Царский И.В. «Я как стал средь войны жить, так и стала мне война, что дом род-
ной...»: Фронтовой опыт русских солдат в «германской» войне до 1917 г. // Нар-
ский И.В. и др. (Ред.). Опыт мировых войн в истории России: Сб. ст. Челябинск,
2007. С. 488—502.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 129
статуса военнопленного и монополизация властью процесса перехода
индивидуальных переживаний в коллективную память определили
подстройку лагерных интерпретаций к навязанным сверху шаблонам6.
В связи с этим переработка неоднозначных переживаний немецкого
плена, который неорганично соединил в себе как традиции «прекрас-
ной эпохи», так и дыхание грядущей тотальной войны, происходила во
взаимодействии и противостоянии господствующего дискурса и опыта
маргинальной группы.
Многочисленные воспоминания о плене, публиковавшиеся в газе-
тах, журналах и отдельных изданиях дореволюционной и Советской
России, раскрывают перед нами однозначную тенденцию подстраи-
вания индивидуальной памяти под установки транслируемых сверху
образцов толкования. С помощью различных образцов интерпретации
политические институты и общественные группы в России форми-
ровали господствующий образ плена в зависимости от политической
конъюнктуры, групповых и институциональных интересов. Если в до-
революционный период плен представлялся воплощением «немецких
зверств» и кузницей патриотической верности, а после Февральской
революции публикации о плене использовались как средство борьбы
с идеей сепаратного мира, то приход к власти большевиков превратил
лагеря военнопленных в школу революции и атеизма. Относительная
многочисленность публиковавшихся воспоминаний о пребывании
в лагерях объяснялась изначальным взглядом нового правительства
на возвращавшихся пленных как на «революционеров за границей»
и фактор революционизации провинциальной крестьянской среды.
В мемуарах советского периода появляется социальная дифферен-
циация ранее монолитного вражеского общества, больший вес при-
обретают классовые противоречия внутри лагерного сообщества,
воспоминания наполняются антирелигиозной и антибуржуазной
риторикой, иную интерпретацию получает еврейский вопрос, выпукло
представляется партийная борьба и ведущая роль большевиков в ходе
репатриации. Впервые авторы рискуют свидетельствовать о добро-
вольном уходе в плен и положительном характере принудительного
труда на немецких предприятиях. Процесс принудительного нивелиро-
вания переживаний в условиях господствующего дискурса в Советской
России привел к стиранию различий между опытом австрийских и гер-
6 Подробнее о разнице между пропагандистским и реальным статусом быв-
ших военнопленных в советском обществе см.: Нагорная О. Другой военный опыт.
Российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914—1922).
М., 2010. С. 333—393.

130
Оксана Сергеевна Нагорная
манских лагерей. Сохранив фактологический каркас (географические
названия, упоминания пленных союзников), воспоминания бывших в
Германии пленных наполнились теми же идеологическими кодами и
интерпретациями, что и мемуары заключенных австрийских лагерей7.
Анализируемые в данной статье художественные тексты были
созданы в межвоенный период (в 1920—1930-х годах). Их авторы
являлись современниками плена и, соответственно, носителями тог-
дашних интерпретаций, однако непосредственно пережили опыт
лагерей лишь трое: Антон Ульянский, Кирилл Левин и Константин
Федин (последний, впрочем, как гражданский пленный). В отличие
от мемуаристов авторы художественных произведений о плене не
были певцами одной лишь темы. Так, К. Левин опубликовал военные
романы «Русские солдаты», «Солдаты вышли из окопов»; Ульянский,
помимо тематики войны и рабочего движения, пробовал себя на ниве
фантастики («Путь колеса»); К. Федин также известен свой длительной
и плодотворной писательской карьерой. Их произведения выходили
многотысячными тиражами (от 5 до 10 тысяч экземпляров) и вклю-
чались в списки рекомендуемой литературы для политагитаторов при
подготовке просветительских и юбилейных клубных мероприятий.
Книги Левина и Федина выдержали несколько переизданий, что поз-
воляет говорить об их достаточной репрезентативности для анализа.
О востребованности литературы как средства коммуникации опыта
военного плена свидетельствуют и воспоминания участников Второй
мировой войны, в которых художественные произведения о немецких
лагерях Первой мировой описываются как своего рода руководство
по выживанию. Так, Дмитрий Левинский, попавший в немецкий плен
в 1941 году, писал:
...Теперь пришлось задуматься: а что я все-таки знал о плене? Стал
вспоминать по происшествии первых недель плена: в детстве читал
книжку малоизвестного автора под названием «За колючей проволо-
кой». В общем, книга тяжелая и нерадостная. Она произвела на меня,
мальчишку, тягостное впечатление8.
7 Более подробно о государственной и групповой цензуре, а также о проти-
воречиях индивидуальных переживаний и коллективной памяти о плене см.:
Нагорная О. Плен как конструкт: пространство опыта и его представление в рос-
сийской военной коммуникации // Россия и кризис современной цивилизации:
Сб. тр. науч. конф. Челябинск, 2009. С. 31—50; Nagornaja О. Kriegsgefangene in
Russland 1914—1922: Erfahrungen, Verdrängungen, Missverständnisse // Haumann H.
u.a. (Hrsg.). Das Jahrhundert des Gedächtnisses. Erinnern und Vergessen in der russischen
und sowjetischen Geschichte im 20. Jahrhundert. Sankt Petersburg, 2010. S. 206—225.
8 Левинский Д.К. Мы из сорок первого... Воспоминания. М., 2005. С. 150—151.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 131
Важным для анализа является установление наличия коммуника-
ции между авторами — носителями опыта. Так, К. Федин, будучи уже
признанным советским писателем, написал дружелюбно-покровитель-
ственное предисловие к «трагичной» книге А. Ульянского, которого
отнес к «немногим людям», отдавшим «свои силы на службу новой
родине»9. Можно говорить и о наличии определенного литературного
заказа на произведения о плене. Например, Левин специально для
публикации в серии Союза безбожников переработал свою повесть
«Записки из плена» в роман «За колючей проволокой», который при
сравнении с первоначальной версией выявляет большее количество
сюжетов, связанных с вопросами религии и атеизма в лагерях.
Для выявления специфики переработки индивидуальных пережи-
ваний носителями опыта плена в сравнении с фронтовым и тыловым
российским сообществом к нашему анализу были привлечены широко
известные произведения художественной литературы, которые были
созданы писателями, не побывавшими в лагерях, и в которых тема
плена вписывается в общий контекст войны и послевоенного време-
ни, — «Тихий Дон» Михаила Шолохова, «Хождение по мукам» Алексея
Толстого, «Стальные ребра» Ивана Макарова.
Произведения художественной литературы не столь идеологиче-
ски однозначны в описании и трактовке опыта плена и позволяют
выявить отклоняющиеся тенденции и конфликтные линии в про-
цессе формирования памяти о лагерях Первой мировой войны, до-
пустимые в заданных идеологических рамках. В повестях и романах
позволительны отклонения от жесткой структуры мемуаров: жизнь
до войны — мобилизация и фронтовой опыт — попадание (уход)
в плен — жизнь в лагере — возвращение. Произведения малого
жанра могут описывать какие-то конкретные сюжеты (например,
у А. Ульянского), более крупные произведения включают сюжеты
о плене в общий контекст описания военного опыта (например,
у М. Шолохова, А. Толстого).
Обработка переживаний плена художественными средствами поз-
волила авторам затронуть множество тем, которые не обсуждались
в схематичном официальном представлении Первой мировой войны.
Например, тема потерь и жертв Первой мировой была одной из цен-
тральных в «большевистском метарассказе». Юбилейные сборники
и пропагандистские публикации стремились впечатлить читателя
обезличенными цифрами, указав на виновников «кровавой бойни»:
9 См.: Федин К. Предисловие // Ульянский А. Война и плен. М., 1936. С. 3—4.

Оксана Сергеевна Нагорная
Четыре года, 3 месяца и 26 дней продолжалась империалистиче-
ская война <...> Свыше десяти миллионов рабочих и крестьян легли
костьми на полях сражений. 20 миллионов остались изувеченными
на всю жизнь. Десятки миллионов трудящихся погибли от голода
10 млн. убитыми, 24—25 млн. ранеными, 10 млн. погибших в пер-
вые послевоенные годы вследствие эпидемий, млн. калек, вдов, сирот,
обездоленных — прямое наследие преступной империалистической
войны. Уничтожены материальные ценности, накопленные человече-
ством. На войну израсходовано 500 млд. руб.11
Литературные произведения о плене, напротив, придавали на-
силию и страданиям в лагерях конкретный, человеческий облик. Так,
герой романа А. Толстого «Хождение по мукам» Иван Телегин за две
попытки побега попадает в штрафной лагерь «Гнилая яма», где русские
солдаты тысячами гибнут от болезней, а офицеры заканчивают жизнь
самоубийством:
Под утро, на перекличке, Вискобойников не отозвался. Его нашли
в отхожем месте, висящим на тонком ременном поясе <...> Фонарь
освещал изуродованное гадливой мукой лицо и на груди, под разо-
рванной рубашкой, следы расчесов. Свет фонаря был грязный, лица
живых, нагнувшиеся над трупом, — опухшие, желтые, искаженные...12
Эмоциональное описание персонифицированного страдания при-
сутствует и в произведении Федина. В лагере военнопленных Бишофс-
берг герою Федору Лепендину после тяжелого ранения ампутируют
ноги, однако после операции его состояние резко ухудшается:
И как раз в это время старший ординатор городской больницы
имени городского гласного Отто Мозеса Мильха проделывал опыты
с новым способом местной анестезии при ампутации конечностей. Из
лагеря военнопленных были отправлены четверо солдат, нуждавшихся
в ампутации. Лепендину отрезали остатки ног. Старший ординатор
был вполне доволен новым способом местной анестезии и выкурил
10 Заговор против мира. Как была развязана империалистами война в 1914 г.
(факты и документы). М., 1934. С. 5.
11 Вепановский В., Добржинский Л. 1 августа — международный антивоенный
день. Л., 1939. С. 37.
12 Толстой А.Н. Хождение по мукам [1925]. Челябинск, 1982. Т. 1. С. 192.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 133
в день операции не две, как всегда, а три сигары. Если бы отделенный
Федор Лепендин болел дольше, то, может быть, он и сослужил бы еще
какую-нибудь службу науке. Но он поправился, и он был больше не
нужен. Если бы Лепендин был отделенным саксонской, баварской или
прусской службы, его, наверное, упрочили бы на металлических про-
тезах патент «Феникс», и отечественные ортопеды и техники научили
бы его ездить на велосипеде и взбираться по лестнице. Но он был
отделенным русской службы, и ему предложили обойтись как-нибудь
своими средствами...13
Здесь мы видим не только классово выверенное изображение не-
мецких врачей-буржуа с их бесчеловечной любовью к порядку и тех-
ницизму, но и скрытый антивоенный манифест, противоречивший
пропагандистским призывам отказаться в изображении войны от
«дешевого интеллигентского пацифизма, оханья и аханья над ужасами
войны»14. В литературных произведениях о плене, созданных бывшими
заключенными лагерей, однозначна тенденция к виктимизации плен-
ных, которая не ведет ни к героизации, ни к мобилизации читателя
во имя новой войны.
Одновременно вопреки официальной пропаганде, представлявшей
плен воплощением немецких зверств, художественные произведения
через описание лагерной повседневности и принудительного труда
часто рисуют вполне мирное существование врагов вне фронта, вне
культурных и языковых барьеров. В цикле рассказов о плене Ульян-
ский очень точно отражает взаимоотношения, сложившиеся между
немецкими хозяевами и принудительными работниками в деревне:
Буссель в плену попал на работу к крестьянам. Его привезли
в деревню, когда сажали бурак, и хозяин дал ему работу таскать вдоль
борозд бурачную сеялку <...> Хозяин <...> для правильности темпа
запевал песню. Если Буссель сбивался с темпа, хозяин кричал на него,
но в общем работали мирно, и Буссель в веселые минуты даже под-
певал ему...15
В романе А. Толстого также изображается ограниченность тотали-
зации в отношении офицеров и их повседневных занятий в лагерях.
13 Федин К. Города и годы [1924] // <http://lib.rus.ec/b/178592> (07.08.2012).
14 Империалистическая война (к десятой годовщине). Материалы для рабочих,
красноармейских, школьных клубов. Л., 1924. С. 5.
15 Упьянский А. Война и плен. С. 59.

134
Оксана Сергеевна Нагорная
Телегин отправляет своей возлюбленной из лагеря письмо, в котором
сообщает: «...теперь я каждый день занимаюсь гимнастикой, во-
обще себя держу в руках. А также изучаю английский и французский
языки...»16.
Демаскулинизация пленного сообщества и различные практики
ее компенсации — тема, очевидно, табуированная для мемуаристов —
удивительно часто встречается в произведениях художественной
литературы. Описывая австрийские лагеря, А. Толстой акцентирует
внимание читателя на том, что
...самым трудным и разрушительным в плену было физическое воз-
держание. На этом многие пошатнулись: один вдруг начал пудриться,
подмазывать глаза и брови, шушукался целыми днями с таким же на-
пудренным молодцом, другой — сторонился товарищей <...> От всего
этого было одно спасение — суровость. За время плена Телегин стал
молчалив, тело его, покрытое броней мускулов, подсохло, стало резким
в движениях, в глазах появился холодный, упрямый блеск, — в минуту
гнева и решимости они были страшны17.
Левин воссоздает целую палитру компенсирующих поведенческих
практик военнопленных. Автор достаточно подробно описывает (псев-
до) гомосексуальные отношения в лагерях на примере исполнителей
женских театральных ролей:
...он был естественен в женских ролях и, видимо, играл, не насилуя себя.
Он говорил: «я сказала», а когда его поправляли, делал презрительную
гримасу <...> В России пел в синодальном хоре и там вероятно научился
разным неприятным вещам. Он был в подозрительной близости с бо-
гатым армянином, часто получавшим посылки и деньги. Они ночевали
вместе в отдельном помещении <...> и о них говорили нехорошо18.
Кроме того, Левин живописует связь военнопленных и местных
женщин:
Овдовевшие или потерявшие связь со своими мужьями крестьян-
ки скоро привыкли к новым работникам <...> Женщины подчинялись
их умению и опытности, их мужской силе и незаметно сходились
16 Толстой А.Н. Хождение по мукам. С. 173.
17 Там же. С. 193—194.
18 Левин К.Я. Записки из плена. М., 1930. С. 77.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 135
с ними. И так как это происходило повсеместно и принимало массовый
характер, то переставали стесняться соседей, п
отсутствующего хозяина и становился своим1'
характер, то переставали стесняться соседей, пленный надевал одежду
,19
Устойчивым представлением о плене, выработанным в рамках
лагерной дискуссии и воспроизведенным писателями — носителями
опыта, стало противопоставление (воображаемой) сытой жизни не-
мецких и австрийских пленных в России голоду и лишениям россий-
ских солдат и офицеров в Германии и Австро-Венгрии. Это скрытое
обвинение в адрес провинциального российского общества, излишне
мягко обращавшегося с безоружным противником и не оказавшего
действенной поддержки своим пленным в немецких лагерях, отража-
ется в романе Федина:
С востока, из тумана рассветов и сумерек, ощупью приходили по-
езда, набитые пленными, глаза которых в надежде и тоске устремлялись
на запад, домой, на родину. В ловко сшитых русских гимнастерках, круг-
лолицые, как будто все еще пахнущие сибирским кержачьим хлебом,
пленные немцы пробирались толпою в карантинные бараки. С запада,
из другого плена, тащились толпы изможденных русских солдат, с гла-
зами на восток, на свою родину, домой. Их тоже отводили в бараки, по
другую сторону разъезда, за высокую заграду20.
Устами инвалида Лепендина носитель опыта плена Федин опи-
сывает представления пленных о встрече с изменившейся родиной:
...Теперь приедем мы домой, земли у нас вдосталь, какую хочешь,
такую и бери. Кому лугов надо, кому леса, кому под пахоту — сколь-
ко надобно, по справедливости. Работай, живи, хозяйствуй, сук тебе
в ноздрю! <...> Все оставалось позади. Трупные ямы, залитые известью,
голод, окрики, приказанья, духота бараков, ржавая колючая проволо-
ка и оконные решетки — все, что соединяло людей в смирное стадо.
Люди прошли дорогу, люди выбрались на простор. И каждый зажил
с надеждой на новую для себя судьбу — на воле, на родине, в России21.
Напротив, в произведениях авторов, не побывавших в плену,
в большей степени отражаются ожидания российского населения по
' Там же. С. 46.
1 Федин К. Города и годы.
' Там же.

136
Оксана Сергеевна Нагорная
отношению к военнопленным, прошедшим школу принудительного
труда и чуждой «европейской культуры». В каноническом произве-
дении советской литературы — «Тихом Доне» М. Шолохова — один
из главных героев, Степан Астахов, возвращается в 1918 году из не-
мецкого плена. Автор описывает его глазами бывших односельчан,
отмечающих, что он изменился не только внешне, но и приобрел не-
мецкий выговор, стал более серьезным и рациональным:
Возница-украинец погонял упаренных сытых коней. В задке рес-
сорных дрожек полулежал статный широкоплечий мужчина в пиджаке
городского покроя и сдвинутой на затылок серой фетровой шляпе <...>
У пассажира возле ног лежали желтый саквояж и мешок, прикрытый
свернутым пальто. Нюх Мишки остро щекотал незнакомый запах си-
гары. «Чин какой-нибудь едет в станицу», — подумал Мишка, ровняя
кобылу с дрожками22.
На вопросы о своей жизни в немецком плену Степан открыто
отвечает: «Вначале скучал, а потом привык. Мне хорошо жилось <...>
(В другом случае — «Я жил там со вдовой, немкой <...> богато жил». —
О.Я.) Хотел совсем остаться в Германии, в подданство перейти. Но вот
домой потянуло — бросил все, поехал...» На восхищение собеседника
«благородным видом» бывшего военнопленного Степан возражает
с показной небрежностью: «Там все чисто одеваются»23. Характерным
является тот факт, что Шолохов отправляет в плен именно отрица-
тельного героя, который хвастается своей сытой жизнью на фоне
страданий главных положительных действующих лиц на фронте и в
тылу в годы революции и Гражданской войны (здесь мы видим явный
конфликт с описанием состояния возвратившихся авторами — носи-
телями лагерного опыта). Автор мастерски воспроизводит реакцию
населения казацкой станицы на новоиспеченного иностранца Астахова:
К нему вечером же наведались казаки — посмотреть и порасспро-
сить о жизни в плену. В Аникушкину горницу полно набилось баб и
мальчат. Они стояли плотной стеной, слушали Степановы рассказы,
чернели провалами раскрытых ртов <...> Бабы изредка метали в сто-
рону сидевшего под образами Степана любопытные взгляды, щупали
глазами его пиджак, воротничок, серебряную часовую цепку, прическу,
переглядывались с плохо скрытыми изумленными улыбками <...> «Вы
Шолохов М. Тихий Дон [1928—1932]. М., 1971. С. 349.
Там же. С. 349, 353.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 137
и на казака стали непохожи». «Жизнь наша стала путаная...» — говорил
Степан, хмелея и понемногу утрачивая заграничный свой выговор.
Вскоре ушел <...> оставив после себя споры и толки. «Как он образо-
вался, сукин сын! Гля, гутарил-то как! Как акцизный али ишо какой
благородного звания человек... Прихожу, а он встает и сверх исподней
рубахи надевает на плечи шелковые шлейки с бляхами, ей-бо! <...>
Он все одно как и ученый человек теперя», — восхищался Пантелей24.
Однако более взвешенное и обдуманное восприятие ставшего
чужим и незнакомым Степана у односельчан перестает быть удив-
ленно-восторженным — ему начинают завидовать и даже подозревать
в совершении преступления:
Из разговоров выяснилось, что Степан будет по окончании службы
жить на хуторе, дом и хозяйство восстановит. Мельком упомянул он,
что средства имеет, вызвав этим у Пантелея Прокофьевича тягучие раз-
мышления и невольное уважение. «При деньгах он, видно, — говорил
Пантелей Прокофьевич после его ухода, — капитал имеет, стерва. Из
плену казаки приходят в Мамушкиной одеже, а он ишь выщелкнулся...
Человека убил либо украл деньги-то»25.
Центральной темой столкновение бывших пленных с новой рос-
сийской действительностью становится в романе И. Макарова «Сталь-
ные ребра»26. Главный герой — Филипп Гуртов — во время пребывания
в плену «много читал», приобрел квалификацию токаря и электро-
монтера. После возвращения на родину он одержим идеей изменить
захудалое родное село по образцу опрятненькой немецкой деревеньки
с тракторами и черепичными крышами. Для этого использует полу-
ченные в плену профессиональные навыки и прибегает к радикально-
насильственным методам реализации своего плана. Гуртов для красоты
вставляет в разговор исковерканные немецкие словосочетания и пора-
жает земляков привезенными из Германии «ерманской парой» и шап-
кой лебяжьего пуха. В романе упоминаются также сохранившиеся
связи между бывшими заключенными: при необходимости Филипп
апеллирует к своему знакомству с ротным фельдшером — товарищем
по лагерю. Несмотря на всю решительность и целеустремленность, Гур-
тов все же поражен заразной болезнью буржуазности: наладив работу
24 Там же. С. 351.
25 Там же.
26 См.: Макаров И. Стальные ребра [1936]. М., 1964. С. 15—265.

138
Оксана Сергеевна Нагорная
собственной мельницы в целях накопления денег на строительство
общественной электростанции, он смог позволить себе более сытую
жизнь, которая начала его затягивать и отдалять от стремления к ра-
боте на общее благо. Неудивительно поэтому, что автор заканчивает
роман гибелью главного героя, который тяготеет к индивидуализму и,
кроме того, своими приобретенными в плену представлениями и ме-
тодами не вписывается в новую советскую действительность.
Помимо конфликтных линий в восприятии и представлении плена
носителями опыта и писателями — современниками войны, литера-
турные произведения о войне и плене раскрывают перед нами напря-
женную конкуренцию советской и эмигрантской коммеморативной и
художественной традиций. В отличие от советского мнемонического
нарратива страдания и героизм пленных в эмиграции описывались
с целью мифологизации старой русской армии и самоидентификации
социальной группы, помещенной в чуждую среду и пытавшейся впи-
саться в европейскую (антигерманскую и антисоветскую) дискуссию
о завершившейся войне27. Наиболее известным художественным про-
изведением, созданным в условиях эмиграции и тематизировавшим
плен, является роман Петра Краснова «Тихие подвижники. Венок на
могилу солдата Императорской российской армии». К разряду устой-
чивых мифологем, положенных в основу переработки переживаний
плена, относится представление о непобедимости и несгибаемости
духа пленных в их верности царю и отечеству. В своем произведении
Краснов назвал плен «страшным и больным местом», в котором «то-
мились» русские солдаты и офицеры. Вопреки устойчивым представ-
лениям фронтовиков и командования о пленных как потенциальных
предателях, писатель пытается представить лагеря еще одним местом
жертвоприношения русской армии: «Так много грязи и тяжелых рас-
сказов про плен, там много ужасного»28. Пиком жертвоприношения
и мученичества пленных русской армии для читателя, в описании
Краснова, является упоминание попыток пленных отрубить себе
пальцы, чтобы только не работать на врага и не предавать тем самым
родину и союзников29. Как известно, сам автор произведения не был в
27 Подробнее о деятельности ветеранских союзов и культе памяти Первой
мировой войны в эмиграции см.: Cohen A.J. Oh That! Myth, Memory and the First
World War in the Russian Emigration and the Soviet Union // Slavic Review. 2003.
Vol. 62. P. 69—86; Авдеев В.А. Первая мировая война глазами русского зарубежья //
Последняя война российской империи. М., 2006. С. 39—48; и др.
28 Краснов П.Н. Тихие подвижники. Венок на могилу солдата Императорской
российской армии. М., 1992. С. 24.
25 Там же. С. 44.

Плен Первой мировой войны в советской художественной литературе... 139
лагерях военнопленных, поэтому для создания у читателя ощущения
аутентичности рассказа и соответствующего эмоционального настроя
Краснов ведет повествование от лица сестры милосердия:
...и я боялась увидать пленных, и я увидала, вошла в их простую томя-
щуюся душу... И мне не стало стыдно за них. Первое, что ей бросилось
в глаза, были белые русские рубахи и чисто вымытые бледные исто-
щенные страданием, голодом и тоскою лица. Низко, русским поясным
поклоном поклонилась она всем и сказала: «Россия-матушка всем вам
низко кланяется» — и заплакала. В ответ на слова сестры раздались
всхлипывания, потом рыдания. Вся палата рыдала и плакала30.
Сопоставление произведений литературы и мемуаров, созданных
в Советской России и в эмиграции, также свидетельствует о созна-
тельном противостоянии мнемонических нарративов. Так, в воспо-
минаниях Михаила Георгиевича, написанных скорее с прогерманских
позиций, встречается критический отзыв об описании австрийского
плена у А. Толстого: «Еще невероятнее и неправдоподобнее ужасы
австрийского плена в романе "Хождение по мукам"»31. Данный тезис,
однако, требует более детального и взвешенного анализа.
* * *
Наряду с публицистическими произведениями, официальной про-
пагандой, дидактическими пособиями, юбилейной традицией и кино,
литература становится одним из важных медиумов переработки опыта
Первой мировой войны не только в межвоенной Европе, но и в Рос-
сии. В классическом «сообществе переживаний», которое в Советской
России образовывали авторы художественных произведений о плене,
принципиальной для содержания романов и рассказов, сюжетных
линий и расстановки ценностных акцентов являлась принадлежность
авторов к одной из двух групп: к непосредственным носителям опыта
или к современникам войны, пережившим ее вне лагерей военно-
пленных. В отличие от мемуаристов писатели не столь однозначны
и прямолинейны в воспроизведении властных образцов толкования.
Ключевые темы литературы о плене (насилие и смерть, повседнев-
ность, принудительный труд, возвращение и интеграция) превращают-
ся в интересное сплетение и противостояние индивидуальных и груп-
30 Там же. С. 25—26.
31 Георгиевич М. Свет и тени. Первая мировая война и Добровольческая армия.
Сидней, 1968. С. 11.

Оксана Сергеевна Нагорная
повых установок, устойчивых представлений, сформированных в тылу
и на фронте, а также интерпретационных моделей, выработанных в
лагерях. При этом своеобразным контрсообществом переживаний
стали писатели русской эмиграции, художественные произведения
которых не только отражают иную мемориальную традицию, но и
создаются в противовес советской культуре памяти о плене Первой
мировой войны. В отличие от опубликованных мемуаров о плене ли-
тературные произведения более выпукло изображают конфликт между
представителями российского революционного общества и бывшими
военнопленными, заключающийся в разнице опыта, поведенческих
стратегий и интерпретаций произошедшего, а также взаимное недо-
верие и накопившиеся обиды. Маркирование пленных как «чуждых»
лиц (со стороны первых) и однозначная самовиктимизация (со сто-
роны вторых) во многом сближают литературную обработку памяти
о плене Первой мировой войны в России с европейской мемуарной
традицией и еще раз ставят под сомнение тезис о «забытой войне».

НАСИЛИЕ
И МЕСТНОЕ УПРАВЛЕНИЕ

Олег Витальевич Будницкий
Происхождение еврейских погромов
периода Гражданской войны в России
Гражданская война в России, точнее, на территории бывшей Рос-
сийской империи ознаменовалась беспрецедентными по числу
жертв и жестокости еврейскими погромами. В 1918—1920 годах
только на Украине приблизительно в 1300 населенных пунктах про-
изошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран,
по разным оценкам, от 50—60 до 200 тысяч евреев. Около 200 тысяч
было ранено и искалечено. Были изнасилованы тысячи женщин. Око-
ло 50 тысяч женщин стали вдовами, около 300 тысяч детей остались
сиротами1. Погромы происходили в основном в пределах бывшей
1 Один из первых «хроникеров» погромов СИ. Гусев-Оренбургский писал
о 100 тысячах жертв (Гусев-Оренбургский СИ. Книга о еврейских погромах на
Украине в 1919 г. [Пг., б.г.] С. 14). К такой же цифре пришел Н. Гергель, основываясь
на материалах, собранных по горячим (и кровавым) следам событий {Gergel N. Di
pogromen in Ukraine in di yorn 1918—1921 // Sriftn far ekonomik un Statistik. 1928.
№ 1. P. 106—113). Цифру 200 тысяч приводит Ю. Ларин в книге «Евреи и анти-
семитизм в СССР» (М.; Л., 1929. С. 55). С. Бэрон считал, что число жертв «легко»
превысит 50 тысяч: Baron S. The Russian Jew Under Tsars and Soviets. 2°d ed. New York,
1976. P. 184. Ш. Эттингер приводит цифру 75 тысяч: A History of the Jewish People /
Ben-Sasson H.H. (Ed.). Cambridge (Mass.), 1976. P. 954. Нора Левин пишет о 50—60
тысячах жертв: Levin N. The Jews in the Soviet Union since 1917. Vol. 1. New York;
London, 1988. P. 49. По подсчетам Ц. Гительмана, около 30 тысяч евреев было убито
во время погромов, если же включать умерших от ран и болезней, вызванных по-
громами, то число жертв достигнет 150 тысяч: Gitelman Z. A Century of Ambivalence:
The Jews of Russia and the Soviet Union, 1881 to Present. 2nd ed. Bloomington (Ind.),
2001. P. 70. О. Файджес считает наиболее достоверными данные, приведенные
в отчетах еврейских организаций в Советской России, расследовавших послед-

Олег Витальевич Будницкий
черты еврейской оседлости, однако имели место и в городах, ранее
не входивших в черту, в случае проживания там даже небольшого ев-
рейского меньшинства2. Сведения о погромах и погибших стали более
или менее систематически собираться с мая 1919 года3, однако точное
число жертв вряд ли когда-нибудь будет установлено.
Еврейским погромам эпохи Гражданской войны современники
и историки неоднократно пытались найти рациональные объяснения.
Назовем некоторые из них: месть за участие евреев в большевизме
и разрушении России; экономические противоречия, обострившиеся
в период хозяйственной разрухи; банальное стремление погромщиков
пограбить; на более конкретном уровне — «неправильное» голосование
еврейских партий в Раде по вопросу об украинской независимости;
выстрелы по отступающим войскам из окон еврейских квартир или
домов и т.д. и т.п.4
На наш взгляд, очевидно, что эти объяснения служат лишь для «ра-
ционализации» иррационального. Если Троцкий возглавляет Красную
армию, следовательно, надо отрубить руки местечковому сапожнику,
ствия погромов, — более чем 150 тысяч погибших: Figes О. A People's Tragedy: The
Russian Revolution: 1891—1924. New York, 1998. P. 855 (см.: ГАРФ. Ф. 6764. On. 1.
Д. 775. Л. 3—4). Наиболее полное собрание документов о погромах эпохи Граж-
данской войны, изданное к настоящему времени, см.: Книга погромов. Погромы на
Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны
1918—1922 гг.: Сб. документов / Милякова Л.Б. (Отв. ред.). М., 2007. См. также:
Погромы // Краткая еврейская энциклопедия. Т. 6. Иерусалим, 1992. Стб. 569—575;
Украина // Там же. Т. 8. Стб. 1226.
2 О погромах на территории европейской России см.: Книга погромов / Миля-
кова Л.Б. (Отв. ред.). С. 751—836.
3 В мае 1919 года Редакционная коллегия по собиранию и публикации мате-
риалов о погромах на Украине (образованная при Центральном комитете помощи
пострадавшим от погромов в Киеве) выпустила обращение: «Евреи! Страшное
проклятие погромов обрушилось на наши города и местечки, и миру ничего не
известно об этом; мы сами знаем очень мало или почти ничего о происходящем».
Пострадавших и свидетелей призывали присылать сведения о погромах. При-
сланные свидетельства составили основу Архива восточноевропейского еврей-
ства, переправленного в 1921 году в Берлин. После прихода нацистов к власти
в 1933 году часть архива была переправлена в Вильно, часть — в Париж. В 1942 году
нацисты уничтожили вильнюсскую часть архива, парижская была переправлена
в Нью-Йорк, где и находится сейчас в Институте высших еврейских исследований
(YIVO), — см.: Roskies D. Against the Apocalypse: Responses to Catastrophe in modern
Jewish culture. Cambridge (Mass.); London, 1984. P. 138—140.
4 См.: Штиф Н.И. Погромы на Украине (период добровольческой армии). Бер-
лин, 1922; Шехтман И.Б. Погромы Добровольческой армии на Украине (к истории
антисемитизма на Украине в 1919—1920 гг.). Берлин, 1932; Abramson H. A Prayer for
the Government: Ukrainians and Jews in Revolutionary Times, 1917—1920. Cambridge
(Mass.), 1999.

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны
изнасиловать его жену и размозжить голову его ребенку — понятно,
что в этом силлогизме что-то не так. Если еврейские социалистические
партии «неправильно» голосуют в Раде, то какую ответственность не-
сут за них избиратели, проголосовавшие за партии религиозные или,
в большинстве своем, вообще не участвовавшие ни в каких выборах
и от политики далекие? Если евреи хотят сражаться против больше-
виков в рядах белых, то почему их категорически не приемлет офи-
церское сообщество, ведь они ведут себя политически «правильно»?
Наконец, в схему «ответственности» евреев за большевизм и погромов
как «наказания» за это не укладываются погромы, осуществлявшиеся
частями Красной армии при малейшем ослаблении дисциплины5.
Историки 1920—1930-х годов объясняли погромы белых тем, что
они были «реставраторами» и монархистами6. Даже если бы это было
так (не вдаваясь в детали, заметим, что это по меньшей мере неточно),
консерватизм или даже монархизм тех или иных политических или
военных лидеров совсем не обязательно должен привести к еврей-
ским погромам. Петлюровцы были республиканцами и социалиста-
ми, однако некоторая их часть убивала и грабила евреев с не мень-
шим энтузиазмом, чем белые. Причины погромов 1918—1920 годов
можно понять, только если рассматривать события в исторической
перспективе — и долго-, и краткосрочной. Еще Иосиф Шехтман вы-
сказал бесспорную мысль, что «еврейские погромы периода Добро-
вольческой армии носили чисто военный характер». «Устраивали их
исключительно регулярные части Добровольческой армии»7. На наш
взгляд, чисто военный характер носили почти все погромы эпохи
Гражданской войны, осуществленные регулярными или квазирегу-
лярными войсками Директории, Красной армии, григорьевцами, от-
рядами Булак-Балаховича или различными вооруженными бандами.
Собственно, к антиеврейскому насилию эпохи Гражданской войны не
совсем подходит термин «погром». Обычно под погромами все-таки
понимаются более или менее стихийно вспыхнувшие насилия против
евреев, осуществляемые какими-то группами гражданского населения.
Войска в дореволюционной России появлялись на сцене, как правило,
для усмирения погромщиков. В период Гражданской войны граждан-
5 О погромах, осуществленных войсками Красной армии, в особенности вос-
петой И.Э. Бабелем Первой конной армии, см.: Budnitskü О. The Reds and the Jews,
or the Comrades in Arms of the Military Reporter Liutov // Freidin G. (Ed.). The Enigma
of Isaac Babel: Biography, History, Context. Stanford, 2009. P. 65—81.
6 Наиболее последовательно эта точка зрения проводится в работах Н.И. Шти-
фа и И.Б. Шехтмана (см. примеч. 4).
7 Шехтман И.Б. Погромы Добровольческой армии на Украине. С. 153.

Олег Витальевич Будницкий
ское население, в основном крестьяне, присоединялось к грабежам,
начатым войсками8.
Значительная — по-видимому, большая — часть воевавших друг
с другом в Гражданской войне мужчин служила в армии император-
ской России и принимала участие в мировой войне. Белое движение
было преимущественно движением военных. Подавляющее большин-
ство офицеров, служивших в вооруженных формированиях белых,
принимали участие в Первой мировой войне. Сходная картина на-
блюдалась в Красной армии. В число красных командиров входило
от 70 до 75 тысяч бывших офицеров, получивших воинские звания
в царской армии или в период Временного правительства. Бывшие
офицеры и генералы составляли большинство высшего командного
состава Красной армии9. Более того — наиболее «отличившиеся» в ис-
треблении евреев атаманы эпохи Гражданской войны все в прошлом
были младшими офицерами русской армии: Николай Григорьев, Зеле-
ный (настоящее имя — Даниил Ильич Терпило), Иван Семесенко, Илья
Струк, Иван Галака (настоящее имя — Иван Алексеевич Васильченко).
Всего же в период Первой мировой войны в армию было призвано
около 15 миллионов человек. Поэтому для уяснения причин еврей-
ских погромов периода Гражданской войны важное значение имеет,
во-первых, отношение в русской армии к евреям вообще и, во-вторых,
опыт ее взаимоотношения с евреями в период Первой мировой войны.
Автор исследования о евреях в русской армии Йоханан Петров-
ский-Штерн пишет, что «у русской армии сложилась репутация без-
условно антисемитского, если не самого антисемитского, учреждения
дореволюционной России». Однако, по его словам, «это расхожее
мнение, принятое как само собой разумеющееся русскими и еврей-
скими историками, требует решительной переоценки»10. На наш
взгляд, материал, приведенный в книге самого Петровского-Штерна,
решительно противоречит «ревизионистскому» заключению исследо-
вателя. Евреи постоянно находились в армии под подозрением. Их по-
8 По словам Б.Д. Бруцкуса, «во всех событиях 1917—1918 г. мы всегда встре-
чаемся с одним явлением, которое следует считать типичным для Украины. Кто
бы и по какому поводу ни производил погрома в еврейском местечке или городе,
украинский крестьянин запрягает лошадь, чтобы везти еврейское добро, а затем он
постепенно вмешивается в самый погром» (Hoover Institution Archives, Petr Struve
Collection, Box 25, Folder 56). Это наблюдение в значительной степени справедливо
и для погромов последующих лет.
9 Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов.
1917—1920. М., 1988. С. 210, 214.
10 Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии. 1827—1914. М., 2003. С. 298.

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны
дозревали в отсутствии патриотизма, потворстве своим единоверцам,
нерадивом несении службы. Евреи и католики (фактически — поляки)
не допускались на должности писарей, телеграфистов, мастеровых,
чертежников, кондукторов, машинистов, мельников, оружейников,
служащих инженерных войск, приемщиков вещевых складов, аптеч-
ных и ветеринарных фельдшеров, врачей и фельдшеров в западных
военных округах, а также рядовых крепостных гарнизонов11. Нетрудно
заметить, что в евреях видели потенциальных изменников, саботажни-
ков и мошенников. Им запрещалось занимать должности, связанные
с доступом к материальным ценностям, военной технике и секретной
информации.
С началом Первой мировой войны все еврейское население было
взято Главным командованием под подозрение. Евреи априори были
сочтены нелояльными, склонными к измене и шпионажу в пользу
противника. Шпиономания приобрела поистине патологический ха-
рактер. Евреев обвиняли в том, что они «сносятся с неприятелем при
помощи подземных телефонов и аэропланов и снабжают его золотом
и съестными припасами». По одной из версий, евреи привязывали
золото под гусиные перья, и птицы уносили его к противнику, по
другой — золотом наполнялись внутренности битой птицы, которая
отправлялась в Германию. В Березницах Волынской губернии священ-
ник сообщил народу с церковного амвона, что евреи — шпионы и что
в животе коровы найден телефон, приспособленный ими для связи
с неприятелем12. Властям поступали доносы об отправке евреями де-
пеш в Германию «в яйцах кур ценных пород» или о заготовке евреями
города Вильно «в подземельях и трущобах» кастрюль для выплавки
снарядов для противника13. Евреи якобы пытались переправить нем-
цам полтора миллиона рублей золотом, спрятав их в гробу; еврей-мель-
ник связывался с австрийцами посредством телефона, установленного
в подвале; другие, наоборот, перерезали русские телефонные линии
и соединяли провода с австрийскими; евреи использовали костры
и световые сигналы для передачи информации противнику; они по-
давали сигналы из окон собственных домов, с деревьев и крыш домов,
раскрывая врагу расположение русских войск; евреи строили планы
11 Там же. С. 321—322, 324.
12 Из «черной книги» российского еврейства: Материалы для истории войны
1914—1915 года // Еврейская старина. Т. 10. [Пг.,] 1918. С. 269.
13 Непипович С. В поисках внутреннего врага: Депортационная политика Рос-
сии // Первая мировая война и участие в ней России (1914—1918): Мат-лы науч.
конф. Ч. 1. М., 1997. С. 61.

Олег Витальевич Будницкий
об организации мятежа в Кронштадте и пытались переправить план
восстания немцам в Данциг, опустив запечатанную бутылку в море,
и т.д. и т.п.14 В Петрограде были проведены обыски в хоральной си-
нагоге и в квартире председателя ее правления Марка Абрамовича
Варшавского. Охотники за шпионами искали «аппарат для сношений
с неприятелем по беспроволочному телеграфу»15.
Политика преследования евреев явилась не только — и не столь-
ко — результатом личного антисемитизма главнокомандующего —
великого князя Николая Николаевича, и в особенности начальника
его штаба генерала Николая Николаевича Янушкевича16. Эта политика
предусматривалась военной теорией; сведения о вредных и полез-
ных элементах населения офицеры получали в военных училищах
и академиях17. Теория подтверждала предубеждения, впитывавшиеся
большинством православного населения России с детства. Евреи бы-
ли иноверцами, отринувшими Христа; они были эксплуататорами, не
пахавшими и не сеявшими, но умудрявшимися извлекать прибыль
как будто из воздуха; они были смутьянами, подрывавшими власть
царя и основы русской жизни. Они были воплощением всего чуж-
дого и враждебного. В черте оседлости, где никогда ранее не бывало
большинство мобилизованных, это особенно бросалось в глаза. Евреи
говорили на другом языке, были по-особому одеты, их обычаи были
странными и внушавшими подозрения. Они очень подходили на роль
виновников военных неудач и материальных неурядиц. В то же время
14 Ansky S. The Enemy at His Pleasure: A Journey Through the Jewish Pale of Settle-
ment During World War I. New York, 2003. P. 3—4. Здесь и далее книга С.А. Ан-ского
(псевдоним Шломо-Зайнвл Рапопорта) «Разрушение Галиции», опубликованная
посмертно на идише, — Khurbm Galitsye (Vilna, 1921), — цитируется нами по
английскому переводу. Нами использованы также фрагменты рукописи «Разру-
шения Галиции» на русском языке, хранящиеся в Научной библиотеке Украины
им. Вернадского в Киеве. Текст рукописи Ан-ского был мне любезно предоставлен
И.А. Сергеевой и В.В. Мочаловой.
15 Эпьяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России,
1797—1917: Очерки истории военной цензуры. СПб.; Иерусалим, 1999. С. 500;
Дубнов СМ. Книга жизни. М.; Иерусалим, 2004. С. 377.
16 Гольдин С. Русское командование и евреи во время Первой мировой войны:
причины формирования негативного стереотипа // Будницкий О.В. (Отв. ред.).
Мировой кризис 1914—1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства.
М., 2004. С. 29—46; Кпиер Дж. Казаки и погромы. Чем отличались военные по-
громы? // Там же. С. 53—55.
17 Holquist P. To Count, to Extract, and to Exterminate: Population Statistics and
Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // Martin Т., Suny R.G. (Ed.).
A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin. Oxford,
2001. P. 115.

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны
они были совершенно беззащитны. Начальство объясняло поражения
еврейской «изменой» и санкционировало насилия по отношению
к евреям. Каков был предел этих насилий — определялось в каждом
конкретном случае.
Насилия против евреев начались с первых же дней мировой войны,
причем начались снизу, еще до официальной санкции военных властей.
Период мобилизации, когда войска скапливались на железнодорож-
ных узлах, ознаменовался рядом нападений на евреев18. Случались
нападения на евреев и позднее: например, во время призыва в армию
запасных в августе 1915 года херсонский губернатор доносил о «не-
значительных» беспорядках во время призыва. К ним были отнесены
избиения призывниками «прохожих евреев», «причинение» еврею
Варшавскому двух легких ножевых ран, наряду с бросанием камней
в окна домов, принадлежащих евреям19. Впрочем, по сравнению с тво-
рившимся к тому времени в прифронтовой полосе это были в самом
деле пустяки.
По распоряжению российского командования в качестве превен-
тивной меры против еврейского шпионажа и измены были предпри-
няты массовые депортации еврейского населения из прифронтовой
полосы. Депортировано было около 250 тысяч человек, еще около
350 тысяч бежало во внутренние районы, спасаясь от наступавших
немецких войск20. Высылали не только евреев, но также немцев, цыган,
18 Lohr E. Nationalizing the Russian Empire: The Campaign Against Enemy Aliens
during World War I. Cambridge (Mass.); London, 2003. P. 14. Бунты призывников
случались в России довольно часто. Не обошлась без них и прошедшая, по общему
мнению, «прекрасно» мобилизация 1914 года. В ходе столкновений между при-
зывниками i полицией было убито 12 должностных лиц, ранено и избито — 94,
среди запасных и прочих лиц насчитывалось 247 убитых, 258 раненых и избитых
(без учета Могилевской и Минской губерний). Министр внутренних дел H.A. Ма-
клаков телеграфировал томскому и минскому губернаторам: «Надо стрелять при
усмирении беспорядков. Эти погромы недопустимы, они развращают и запасных
и подрывают власть, их усмирять надо беспощадно»: Беркевич A.B. Крестьянство
и всеобщая мобилизация в июле 1914 г. // Исторические записки. Т. 23. М., 1947.
С. 41. Нападения на евреев отмечались и во время мобилизации в 1904 году, в пе-
риод Русско-японской войны: Lambroza Sh. The pogroms of 1903—1906 // Klier J.D.,
Lambroza Sh. (Ed.). Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History. Cam-
bridge, 1992. P. 213—216.
19 Еврейские погромы в Российской империи. 1900—1916 / Аманжолова Д.А.
(Сост.). М., 1998. С. 231.
20 По подсчетам М. Альтшулера, за время войны было депортировано и вы-
селено 500—600 тысяч евреев: Altshuler M. Russia and Her Jews. The Impact of the
1914 War // The Wiener Library Bulletin. 1973. Vol. 27. № 30/31. P. 14. Дж. Френкель
считает, что это число достигло миллиона уже к концу 1915 года: Studies in Contem-

Олег Витальевич Будницкий
венгров, турок21. Депортации нередко сопровождались насилиями, гра-
бежами и погромами. Грабежи часто производились под прикрытием
«реквизиций» и фактически санкционировались сверху. Штаб 4-й ар-
мии Юго-Западного фронта разъяснил в ответ на запрос о «порядке
проведения реквизиций на театре военных действий и в угрожаемых
районах»: «У жидов забирать все»22.
Подозрения евреев в сочувствии к противнику и в шпионаже при-
водили к скоротечным военно-полевым судам, приговоры которых
были предрешены. Впрочем, чаще всего дело до суда не доходило. Как
говорил князю Павлу Долгорукову один из военных судей, ему «не
пришлось подписать ни одного смертного приговора (по делам о «ев-
рейском шпионстве». — О.Б.), так как каждый ротный и батальонный
командир вешают без суда тех, кто кажется им шпионами»23. По не-
мецким данным, в первые недели войны по подозрению в шпионаже
было казнено свыше ста евреев24. Вполне вероятно, что общее число
казненных было гораздо выше. По сведениям сотрудника Красного
Креста, только в Ивангороде было повешено несколько десятков ев-
реев, но, как он записал в дневнике, «по-видимому, шпионство среди
них все еще процветает»25.
Каковы были основания для обвинений евреев в шпионаже и изме-
не? Стояло ли за ними что-нибудь еще, кроме предубеждений? Понят-
но, что обвинение в шпионаже и сотрудничестве с противником всего
еврейского населения чохом, послужившее поводом к превентивному
porary Jewry: An Annual 4: The Jews and the European Crisis, 1914—1921 / Frankel J.
(Ed.). Bloomington, 1988. P. 6. См. также подготовленную М.М. Винавером, Д.О. За-
славским и Г.М. Эрлихом публикацию: Из «черной книги» российского еврейства.
Материалы для истории войны 1914—1915 года // Еврейская старина. Т. 10. 1918.
С. 195—296. Новейшие работы на эту тему см.: Lohr Е. The Russian Army and the Jews:
Mass Deportation, Hostages, and Violence during World War I // Russian Review. Vol. 60.
2001. P. 404—419; Idem. Nationalizing the Russian Empire. P. 137—145; Лор Э. Новые
документы о российской армии и евреях во времена первой мировой войны //
Вестн. Еврейского ун-та. 2003. № 8 (26). С. 245—268; Иоффе Г.З. Выселение евреев
из прифронтовой полосы в 1915 году // Вопросы истории. 2001. № 9. С. 85—96.
21 Непипович С. В поисках внутреннего врага. С. 59; Lohr Е. Nationalizing the
Russian Empire. P. 121—137, 150—154.
22 Непипович С. В поисках внутреннего врага. С. 60—61.
23 Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 3,
Кн. 1. М., 2000. С. 146.
24 Aschheim S. Brothers and Strangers: The East European Jew in German and
German-Jewish Consciousness, 1800—1923. Madison, 1982. P. 143.
25 Врангель H.H., барон. Дни скорби: Дневник 1914—1915 годов. СПб., 2001.
С. 77 (запись от 29 октября 1914 года).

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны 151
выселению сотен тысяч людей, включая женщин и детей, было нелепо-
стью, но имела ли тем не менее эта нелепая и исключительно вредная
для внутренней стабильности империи политика какие-либо реальные
основания? Вряд ли можно сомневаться, что среди еврейского населе-
ния, особенно в приграничных районах, были агенты противника, так
же как и в том, что значительная часть евреев не испытывала патри-
отических чувств по отношению к своему неласковому отечеству. Но
от нелюбви до службы противнику — дистанция огромного размера.
Сколько человек в действительности ее преодолело? Об этом достаточ-
но трудно судить, поскольку, во-первых, заподозренных в шпионаже
нередко казнили без каких-либо юридических процедур, во-вторых,
если обвинительные приговоры выносились военно-полевыми су-
дами, без участия защитников, причем обвиняемые часто не знали
русского языка и не понимали, в чем именно их обвиняют, то такого
рода данные также мало о чем говорят. Если же дела по обвинению
евреев рассматривались корпусными судами с участием защитников,
то они почти всегда заканчивались оправдательными приговорами за
отсутствием серьезных улик26.
Хроника разгрома еврейского населения Литвы и Белоруссии
летом и осенью 1915 года мало чем отличается от материалов о еврей-
ских погромах периода Гражданской войны. В погромах и грабежах
принимали участие преимущественно казаки и драгуны. В Ковенской
губернии в июле 1915 года от погромов пострадало 15 населенных
пунктов. Недалеко от местечка Оникшты драгуны убили еврея-мель-
ника с сыном за отказ выдать им жену и дочь, в местечке Вольники
изнасиловали 14-летнюю Алту Шмидт27. В Виленской губернии в ав-
густе—сентябре 1915 года были разгромлены 19 населенных пунктов.
Особенно пострадала Сморгонь. Казаки насиловали женщин в си-
нагоге, несколько человек было убито. Насилия прекратились после
столкновения с солдатами-евреями. Во время выселения Лейба Соболь
сказал казачьему офицеру, что не может оставить больного и дряхлого
отца. Тогда офицер застрелил на месте старика Соболя и заявил, что
сын теперь свободен и может покинуть Сморгонь. Казаки поджигали
дома как в Сморгони, так и в других местах. Некоторые евреи сгорели
заживо28.
26 Фрумкин Я.Г. Из истории русского еврейства (Воспоминания, материалы,
документы) // Книга о русском еврействе от 1860-х годов до революции 1917 г.:
Сб. ст. Иерусалим; М.; Минск, 2002 (1-е изд.: Нью-Йорк, 1960). С. 93.
27 Из «черной книги». С. 274—277.
28 Там же. С. 282—283.

Олег Витальевич Будницкий
Погромы прокатились по Минской, Волынской, Гродненской гу-
берниям. В грабежах имущества евреев принимали участие окрестные
крестьяне, точно так же как и в 1919 году на Украине. «Отличались»
опять-таки в основном казаки. Массовый характер приняли изнаси-
лования, нередки были и убийства. В Лемешевичах (Пинского уезда)
были изнасилованы трое 12-летних и одна 11-летняя девочка, в Лебеде-
ве (Виленской губернии) большинство изнасилованных были старухи,
в том числе те, кому перевалило за 70 лет. В деревне Березновка Бори-
совского уезда десять казаков изнасиловали 72-летнюю старуху. Иногда
изнасилованных убивали. По агентурным сведениям Департамента
полиции, в сентябре 1915 года в западной части Борисовского уезда
Минской губернии все местечки и почти все деревни, в которых жили
евреи, подверглись разграблению. В основном грабили казаки, прини-
мали участие в погромах и уланы. Самое активное участие в грабежах
и в подстрекательстве к ним принимали местные крестьяне. Войска
накладывали «контрибуции», требовали, под угрозой смертной казни,
доставлять им табак и папиросы29.
В Гродно во время боев с немцами население попряталось в по-
гребах. Казаки принялись рыскать по городу и, втыкая пики в подва-
лы, разыскивали спрятавшихся там людей. Рассказчица (Бронислава
Брженковская) была ранена казацкой пикой. Ее вытащили из подвала
и привели к офицеру с рапортом: «Жиды прячутся в подвалах и стре-
ляют в наших». Офицер приказал вытаскивать и убивать всех скры-
вающихся в подвалах евреев, что и было сделано. Когда выяснилось,
что раненая женщина — полька, ее освободили30. Насилия русской
армии по отношению к галицийским евреям, этим «чужим жидам»,
намного превзошли по степени жестокости то, что пришлось претер-
петь евреям российским. После вторжения русской армии в Галицию
в августе 1914 года погромы — разной степени разрушительности
и жестокости — состоялись в Бродах, Радзивиллове, Львове, Сокале
и других городах и местечках. «Отличались» прежде всего казаки. По-
сле установления «нормального» оккупационного режима насилия, как
правило, прекращались31.
Описания еврейских местечек, через которые прошла русская
армия во время Брусиловского прорыва весной и летом 1916 года,
29 Из «черной книги». С. 292—295; Еврейские погромы в Российской империи
/ Аманжолова Д.А. (Сост.). С. 233—239.
30 Из «черной книги». С. 290—291.
31 Ansky S. The Enemy at His Pleasure. P. 68—73, 78, 101, 138, 143—144, 158—159,
165—166 и др. См. также: The Jews in the Eastern War Zone, New York, 1916.

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны 153
мало чем отличаются от погромных хроник 1919 года. В Бучаче еврею,
солдату русской армии, пришлось наблюдать 10-летнего мальчика
с переломанными руками, лежавшего возле матери с разбитым чере-
пом и отрубленными ногами, труп изнасилованной, а затем забитой
до смерти женщины, мужчин с разбитыми головами и вытекшими
глазами, удавленных и сожженных мертвецов. Из местечка Монастыр-
жиск, куда русская армия пришла во второй раз, бежали все евреи,
кроме троих помешанных и одного парализованного. Последний,
старик лет шестидесяти, владел несколькими имениями. Когда казаки
в первый раз ворвались в Монастыржиск, они, заявив: «Ты жид, тебе
при австрийцах разрешено было иметь землю, а при русских ты грызи
землю», заставили старика, подгоняя его ударами нагайки, ползать
на четвереньках и рыть носом землю. На следующий день его разбил
паралич. Насилия сопровождались глумлением. В Бучаче были вы-
брошены свитки Торы из 23 синагог. Всего же мемуарист подобрал
в 15 разгромленных русскими войсками городах Галиции и Буковины
четыре пуда свитков Торы. В Монастыржиске в одной синагоге устро-
или военный лазарет, а другую отвели для нечистот. Было разгромлено
еврейское кладбище: разрыты могилы, разбиты мраморные памятники,
а также уничтожена ограда, окружавшая братскую могилу немецких
солдат-евреев32.
Антисемитская пропаганда военного времени успешно форми-
ровала образ врага; насилия по отношению к еврейскому населению
были фактически узаконены. Антиеврейское насилие стало обычной
практикой для армии. «Модель» военных погромов эпохи Граждан-
ской войны была опробована задолго до ее начала". Образ евреев
как предателей и шпионов прочно утвердился в сознании обывателей
и в особенности военнослужащих. «Архетип» предательского удара
в спину материализовывался в воспаленном и примитивном сознании
в виде выстрелов в спину, которые «слышали», в зависимости от об-
стоятельств, петлюровцы, белые или даже красные. Евреи, опять-таки
в зависимости от обстоятельств, могли трактоваться как большевики
или контрреволюционеры, буржуи или комиссары.
32 Пев А. Разгром галицийских евреев в кровавые годы мировой войны (От-
рывок из дневника) // Еврейская летопись. Сб. 3. Л.; М., 1924. С. 174—176. См.
об авторе цитированных воспоминаний: Ansky S. Enemy at His Pleasure. P. 80—81.
33 Подробнее о евреях в русской армии, их военном опыте, отношении к ним
военных властей см.: Будницкий О.В. Российские евреи между красными и белыми
(1917—1920). М., 2005. С. 158—181, или в англоязычном варианте указанной книги:
Budnitskü О. Russian Jews between the Reds and the Whites (1917—1920). Philadelphia,
2012. P. 123—141.

Олег Витальевич Будницкий
Поводом к началу погромов в Галиции в период Первой миро-
вой войны служил, как правило, выстрел в российских военных,
якобы произведенный еврейкой. В Бродах в казаков якобы стреляла
девушка — дочь владельца гостиницы. Девушка и еще четверо евреев
были убиты, часть города сожжена. Впоследствии выяснилось, что
никто не стрелял и никто из казаков (о чем говорилось поначалу как
о несомненном факте) не был ни убит, ни ранен. Во Львове в ответ на
«выстрел еврейки из окна» было убито 18 евреев и разграблен еврей-
ский квартал. Подобные «выстрелы» послужили сигналом к началу
погромов едва ли не в десятке других населенных пунктов. Член Госу-
дарственной думы и организатор санитарного отряда, действовавшего
в прифронтовой полосе, Игорь Платонович Демидов говорил Семену
Акимовичу Ан-скому, что в каждом городе некая еврейская девушка
стреляет в русских, причем «выстрел еврейки» всегда раздается из
окна того дома, в котором помещается лучший магазин в городе34.
Демидов намекал на то, что «выстрел в спину» служил поводом для
начала грабежа.
Однако дело обстояло и проще, и сложнее. Выстрел в спину — это
«материализация» ожидаемого предательства; выстрел, произведенный
женщиной, — олицетворение коварства вдвойне. Это «бродячий»
сюжет, всплывающий в разное время при разных обстоятельствах.
Легенды о женщинах-снайперах были широко распространены в пе-
риод чеченской войны и стали даже сюжетом российского фильма
«Блокпост»35. Чеченская девушка предлагает сексуальные услуги своей
сестры, ранее «испорченной» (изнасилованной) русскими солдатами,
военнослужащим, охраняющим блокпост. Те расплачиваются самой
твердой валютой на Кавказе — патронами. Эти патроны юная суте-
нерша, оказавшаяся снайпером, использует затем для убийства своих
клиентов. Еще более поразительна легенда о так называемых «белых
колготках» — девушках-снайперах из Прибалтики, сражавшихся на
стороне чеченских сепаратистов в период первой чеченской войны.
Конечно, никто никогда ни одной снайперши из Прибалтики в Чечне
не видел, однако некоторые российские газеты писали об их существо-
вании как о несомненном факте36.
34 Ansky S. Enemy at His Pleasure. P. 68—70, 88; Ан-ский С.А. Разрушение Галиции.
Рукопись (см. примеч. 14).
35 Автор сценария и режиссер Александр Рогожкин, кинокомпания СТВ, 1998.
36 См. свод упоминаний о женщинах-снайперах, якобы действовавших
в Чечне и в зонах других конфликтов на постсоветском пространстве, в статье:
Белые колготки // <http://ru.wikipedia.org/wiki/%Cl%E5%EB%FB%E5_%EA%EE%
EB%E3%EE%F2%EA%E8> (07.08.2012).

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны 155
«Еврейские выстрелы» продолжали слышаться участникам раз-
личных вооруженных формирований и в период Гражданской войны.
Отступавшие в панике весной 1918 года под натиском германских
войск красноармейцы, учинившие в северных уездах Черниговской
губернии несколько погромов, утверждали, что «жиды расстреливают
красную армию», что они «все контрреволюционеры» и встречают
немцев с хлебом-солью37. Тогда же инструктор военного комиссариата
в Курске Фомин сообщил в Москву, что бойцы еврейской самообо-
роны стреляли в отступающих красноармейцев38. 5 апреля 1919 года
в Пинске польскими легионерами были арестованы участники со-
брания местных сионистов, обсуждавших вопрос о распределении
полученной из США помощи. Почти все собравшиеся (37, по другим
данным — 35 человек) были отведены на рынок и расстреляны из
пулемета. По официальной версии, распространенной польским теле-
графным агентством, еще «при оккупации города в разных частях его
из окон еврейских домов, в сумерки, сыпались выстрелы на вступав-
ших улан». Собрание было якобы сборищем большевиков, и поляки
обнаружили «громадные склады оружия»39. Петлюровские солдаты
в начале 1919 года, напротив, уверяли, что евреи «создали свои особые
полки, что они стоят за старый режим и дерутся за панов, что они
стреляли из окон по восставшему народу и даже обливали кипятком
восставший народ из окон»40.
В октябре 1919 года во время боев добровольцев с красными за
Киев в стане белых — как будто более цивилизованных, чем укра-
инские крестьяне, составлявшие основу петлюровского воинства, —
стали распространяться слухи о евреях, обливающих серной кислотой
и кипятком «наших сестер милосердия». Офицер «с университетским
значком на груди» говорил: «Жиды режут наших солдат, обливают
кипятком и горящей (так!) смолой сестер милосердия и помогают
37 Ионович М. На красном фоне (На нынешнем Западном фронте) // Рассвет.
1918. 26 мая. № 18. Стб. 9.
38 Чериковер ИМ. Антисемитизм и погромы на Украине, 1917—1918. Берлин,
1923. С. 152—153; Агурский С. Еврейский рабочий в коммунистическом движении
(1917—1921). Минск, 1926. С. 152.
39 Зверства поляков в Пинске // Хроника еврейской жизни. 1919. 9 мая. № 16.
Стб. 10—13. «Пропольскую» версию событий см.: Davies N. White Eagle, Red Star:
The Polish-Soviet War, 1919—20. New York, 1972. P. 47—48. Оккупация польскими
войсками Вильно в апреле 1919 года также ознаменовалась убийствами евреев:
Ibid. P. 240.
40 Наживин Ив. Записки о революции. Вена, 1921. С. 179, 196.

156
Олег Витальевич Будницкий
большевикам»41. В киевской газете «Вечерние огни» сразу после воз-
вращения белых в город был напечатан список домов и квартир, откуда
евреи стреляли в отступавших добровольцев и обливали их серной
кислотой и кипятком. Специально созданной комиссией были прове-
рены указанные адреса и сведения газеты опровергнуты. Для любого
трезвомыслящего человека вздорность информации должна была,
казалось, быть ясна и без всякой проверки: дело все-таки происходило
не в средневековой крепости и не в эпоху монголо-татарского наше-
ствия. Выстрелы из окон собственных квартир по регулярным войскам
могли свидетельствовать разве что о психической неадекватности
стрелков42. Среди прочего выяснилось, что дымки, якобы от выстрелов
из окон квартир евреев в Киеве, были вызваны рикошетами от пуль,
попадавших в стены домов, то есть ситуация интерпретировалась «с
точностью до наоборот»; аналогичного происхождения были рассказы
о выстрелах в спину добровольцам и в других городах и местечках.
Начальник одной из дивизий Красной армии, пробивавшейся че-
рез занятый польскими войсками Белосток, в конце августа 1920 года
докладывал, что ему «пришлось вести бой больше с населением Бело-
стока, чем с польскими войсками, причем во враждебных действиях
деятельное участие принимало также еврейское население»43. Скорее
всего, дал себя знать стереотип, прочно утвердившийся в сознании
значительной части российских военных, какую бы форму они ни
носили, о еврейских «выстрелах в спину». Ибо во всех политических
сводках периода советско-польской войны отмечалось, что лишь ев-
рейское население поддерживает красных. Говоря о «выстрелах в спи-
ну», Деникин признавал, что
...наряду с действительными фактами имела место не раз и симуля-
ция — в оправдание содеянных насилий; что выстрелы в тыл иной
раз носили происхождение «христианское», а то и вовсе мифиче-
ское. Но взаимная ненависть туманила головы, всякое враждебное
выступление со стороны евреев было объективно возможно, и все
41 Поляков В.А. Жуткие дни на Украине // Еврейская летопись. Сб. 2. Пг.;
М., 1923. С. 21—23. В Слободку, где находились белые, привезли медсестру, яко-
бы облитую в Киеве «жидами» серной кислотой. Как вскоре выяснилось, она
опрокинула на себя бак с кипятком: Там же. С. 32—33. Но эта проза мало кого
интересовала.
42 Поляков В.А. Пытка страхом // Еврейская летопись. Сб. 3. Л.; М., 1924. С. 61.
43 Польско-советская война, 1919—1920 (Ранее не опубликованные документы
и материалы). Ч. 1—2. М., 1994. Ч. 2. С. 5—6 (телеграмма члена РВС 16-й армии
Г.Л. Пятакова о паническом отступлении частей армии в ЦК РКП(б), копии пред-
реввоенсовета Троцкому, предсовобороны Ленину, Бельск, 28 августа 1920 года).

Происхождение еврейских погромов периода Гражданской войны...
обвинения их — правдивые и ложные — воспринимались массой
с непреложной верой44.
Возможное, если дело касалось евреев, часто трактовалось встре-
тившимися им в недобрый час военными как действительное. Пет-
люровцам встретился еврей-портной с двумя дочерьми 14 и 11 лет.
Заметив у старшей ножницы, они обвинили девочек в порче теле-
графных проводов, вырезали им языки, выкололи глаза и затем
убили45. Какие-то белые офицеры убили студента-еврея и его жену
«за шпионаж», поскольку обнаружили у этого студента записную
книжку с адресами. Студент был сотрудником одной из киевских
газет, ушедшим из захваченного большевиками Киева. Когда студент
с женой спешили в «освобожденный» Киев, по дороге им встрети-
лись «добровольцы»46. Бойцы Первой конной армии в известном
рассказе Бабеля «Берестечко» также убивают еврея за «шпионаж».
Вряд ли можно сомневаться, что описанная в рассказе сцена являлась
художественным обобщением виденного автором в реальности. Alter
ego Исаака Бабеля, военный корреспондент Лютов из «Конармии»,
хладнокровно наблюдает убийство:
Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за
шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и вы-
рывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал
ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой ру-
кой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись47.
Говоря о причинах еврейских погромов в период Гражданской
войны, разумеется, не следует забывать и о социально-экономических
противоречиях евреев с местным населением, и об использовании
антисемитизма как козырной карты в антибольшевистской пропа-
ганде48, и об искренней уверенности многих противников больше-
виков, что большевизм — порождение еврейства49, и о возможности
44 Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 4—5. М., 2003. Т. 5. С. 538—539.
45 Лобач Я. Овруч—Коростень (Из погромной эпопеи на Украине) // Хроника
еврейской жизни. 1919. 28 февр. № 6—7. С. 24.
46 Поляков В.А. Жуткие дни на Украине. С. 25.
47 Бабель И. Конармия // Он же. Собр. соч.: В 2 т. М., 2002. Т. 1. С. 349. Рассказ
Берестечко датирован: «Берестечко, август 1920».
48 См. подробнее: Будницкий О.В. Российские евреи между красными и белыми.
С. 220—274; Budnitskii О. Russian Jews between the Reds and the Whites. P. 173—217.
49 Kenez P. Pogroms and White Ideology in the Russian Civil War // Pogroms: Anti-
Jewish Violence in Modern Russian History. P. 310—311.

158
Олег Витальевич Будницкий
пограбить как одном из стимулов части антибольшевистских сил,
в особенности казаков. Но следует помнить и о другом — о глубоко
укорененном в православной культуре образе евреев как коварного
племени, предавшего Христа50, готового при случае предать Россию
и вступить в сговор с иноверцами и инородцами. Этот образ предате-
лей был расцвечен дополнительными красками в период Первой миро-
вой войны. Армия в годы войны в наибольшей степени подверглась
антисемитской пропаганде и впервые фактически получила санкцию
на насилие специально против евреев. Неудивительно, что полученные
уроки не прошли даром. Еврейские погромы 1918—1920 годов были
кульминацией и прямым продолжением антиеврейского насилия, на-
чавшегося в августе 1914 года.
50 Этот образ активно эксплуатировался в антибольшевистской пропаганде.
По словам А.Н. Еремеевой, в пропаганде белых «большевикам отводилась роль
Иуды, антихриста, пытавшегося обречь русский народ на нравственное падение».
Нередко инициаторами гонений на церковь изображались евреи. Так, в издавав-
шейся деникинским Осведомительно-информационным агентством (Осваг) газете
«Станичник» был нарисован Троцкий, побуждавший матроса, красноармейца
и проститутку гнать Иисуса Христа. Рисунок сопровождался соответствующими
стихами: «...Посылает снова внук Иуды на Голгофу распинать Христа»: Ереме-
ева А.Н. «Под рокот гражданских бурь...» (Художественная жизнь Юга России
в 1917—1920 годах). СПб., 1998. С. 239—240. Рисунок и стихотворение напечатаны
в № 55 «Станичника» от 22 сентября 1919 года.

Кристофер Гилли
Украинская атаманщина:
национализм и идеология в пространстве
насилия после 1917 года
В 1917—1922 годах территории, входящие в состав современной
Украины, стали ареной борьбы между большевиками, белыми,
поляками и различными украинскими националистическими
движениями, стремившимися осуществить здесь собственные про-
екты государственного строительства и подкреплявшими свои пред-
ставления о будущей национальной принадлежности этих земель и их
социально-экономическом строе силой оружия. Все это порождало
вакуум власти, в котором действовали многочисленные повстанческие
отряды во главе с независимыми командирами, зачастую не связан-
ными узами верности с какой-либо из противоборствовавших сто-
рон. В подражание вожакам запорожских казаков они называли себя
«атаманами», тем самым объявляя себя наследниками этих воителей,
которых украинские националистические историки провозглашали
носителями украинской государственности в XVII и XVIII веках.
Историки лишь недавно стали интересоваться этим феноменом. До
1991 года эти «атаманы» не вызывали особого интереса у украинских
историков на Западе. Многие представители диаспоры предпочитали
изучать созданные националистической интеллигенцией правитель-
ства и партии как примеры украинского государственного строитель-
ства1. Собственно, мемуары этой интеллигенции являлись первой
1 См., например, первые четыре статьи в: Hunczak Т. The Ukraine 1917—1921:
A Study in Revolution. Cambridge (Mass.), 1977; см. также: Reshetar J. The Ukrainian
Revolution, 1917—1920. A Study in Nationalism. Princeton, 1972.

Кристофер Гилли
попыткой понять революцию и Гражданскую войну на Украине. Они
также являлись основным источником информации для зарубежных
историков, изучавших этот период, и для их дискуссий, в ходе которых
формировалась современная историография вопроса2. Эмигранты не-
редко объявляли атаманов фигурами, не обладавшими национальным
и политическим самосознанием и подрывавшими позиции истинных
националистов в Киеве, стремившихся к созданию Украинского госу-
дарства3. Аналогичным образом советские историки, столь же сильно
скованные соответствующими идеологическими доктринами, изобра-
жали атаманов как представителей кулаков4.
После 1991 года наблюдается резкий всплеск интереса украинских
историков к Гражданской войне вообще и к атаманам в частности.
Исследователями — в первую очередь региональными — было опу-
бликовано огромное число очень подробных работ, в которых фикси-
ровалось едва ли не каждое нападение каждого, даже самого мелкого
отряда на каждую деревню. Однако подобные исследования не дают
никакого представления об общих тенденциях атаманщины5. В других
работах об атаманах говорится в контексте так называемого парти-
занско-повстанческого движения. При этом атаманы и их соратники-
крестьяне рассматриваются как доказательство решительного непри-
ятия украинцами большевистской власти. Такой националистический
подход оставляет за кадром трения в отношениях между повстанцами
и крестьянами6. Особо следует отметить публикации Романа Коваля,
основателя исторического клуба «Холодный яр» и главы настоящей
индустрии по выпуску монографий, посвященных атаманам, и пере-
изданию их мемуаров. Своей целью Коваль объявляет прославление
атаманов как истинных украинских героев той эпохи и пример для
будущих поколений7. Таким образом, об атаманах на Украине пишут
2 Обзор историографии данного периода см.: Грицак Я. Чому зазнала поразку
укра'шська револющя? // Грицак Я. Grpacri за нацюнал1змом. 1сторичн1 ее«. Кшв,
2004. С. 66—79.
3 См., в частности: Винниченко В. Вщродження нацп. Ч. 3. Кит; Вщень, 1920.
С. 185, 201 и ел.
4 Кубанин М. Махновщина. Л., 1927. С. 73.
5 Типичный пример: Ревегук В. За волю Украши. Нариси icTopü повстансько-
партизанськ01 боротьби на Полтавщиш в 1917—1923 pp. Полтава, 2007.
6 Верстюк В. Антикомушстичний повстанський pyx i диктатура пролетар1ату:
1стор1я протистояння // Верстюк В. (Ред.). Студи' з icTopii украшсько! революцп
1917—1921 роюв: на пошану Руслана Яковича Пирога. 36. наукових праць. Киш,
2011. С. 308—43.
7 См., например, посвящение в: Ковапь Р. Повернення отамашв гайдамацького
краю. Кит, 2001. С. 2. Всего Коваль издал или выступил редактором более 40 работ
на данную тему.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
много, но в большинстве своем эти работы не отвечают научным
стандартам.
С другой стороны, западные авторы только начинают открывать
для себя атаманщину и помещать ее в контекст историографических
дискуссий более общего плана. Так, Феликс Шнелль рассматривает
феномен атаманов как характерный пример насилия и групповой во-
инственности. Он изучает, каким образом крах Российской империи
превратил Украину в «пространство насилия» — территорию, где на-
силие являлось разновидностью социального взаимодействия, предо-
ставлявшей его участникам наилучшие возможности для успешного
преследования своих интересов. Это насилие было «заразным»: угроза
насилия со стороны других лиц подталкивала индивидуумов к тому,
чтобы тоже применять насилие; лица, склонные к насилию, в данной
обстановке могли с большей легкостью влиять на тех, кто был к нему
менее предрасположен. Воинственные сообщества — отряды во главе
с атаманами — служили для своих членов источником силы и защиты.
Насилие скрепляло эти отряды, будучи основой, на которой строился
авторитет их вожаков, определяя статус отдельных лиц в иерархии
отряда и объединяя его членов совместным опытом сражений и соуча-
стия в запугивании слабых. Идеология не играла во всем этом никакой
роли. Насилие не являлось средством достижения идеологических
целей. Идеология в большей степени служила для оправдания уже
свершившегося насилия, в то время как последнее представляло со-
бой метод утверждения принадлежности и идентичности, обладавший
своей собственной самоподдерживавшейся динамикой8.
Напротив, Сергей Екельчик изучает атаманщину как возможный
пример украинских военизированных движений. В противовес на-
ционалистической романтизации атаманов он ставит вопрос о том,
какое значение для них имели идеология и национализм. Тем не менее
он признает, что идеология служила «призмой, преломлявшей мечты
и фобии по большей части неграмотных повстанцев-крестьян для
языка современного социализма или национализма»9. Для понимания
атаманщины необходим учет более широкого контекста. Во многих
уголках бывшей Российской империи возникали вооруженные форми-
рования, скреплявшиеся личной верностью харизматическому вождю
и опиравшиеся на поддержку местного населения, — к их числу можно
8 Schnell F. Räume des Schreckens. Gewalt und Gruppenmilitanz in der Ukraine
1905—1933. Hamburg, 2012.
9 Yekelchyk S. Bands of Nation Builders? Insurgency and Ideology in the Ukrainian
Civil War // Gerwarth R., Home J. (Ed.). War in Peace. Paramilitary Violence in Euro-
pe after the Great War. Oxford, 2012. P. 124.

Кристофер Гилли
отнести отряды Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга и, со-
гласно Джошуа Санборну, Лавра Георгиевича Корнилова. По мнению
Санборна, эти полевые командиры также были порождены крахом
государственной власти; их отличительной чертой являлось насилие,
служившее основой для их претензий на политическую власть10.
Вообще говоря, иррегулярные формирования входили в число
проводников насилия, охватившего этнически неоднородные пригра-
ничные территории, или «зоны дробления»11, в пределах всех бывших
империй Центральной и Восточной Европы. Историки, изучающие
этот период, пытались объяснить, почему одни области были затрону-
ты продолжительным военизированным насилием, а другим удалось
его избежать. Роберт Герварт и Джон Хорн отмечают четыре взаимо-
связанных фактора, просматривающиеся за подобными конфликтами:
1) опыт массового, индустриализованного кровопролития в годы
Первой мировой войны; 2) русскую революцию и соответствующий
контрреволюционный ответ; 3) крах Габсбургской, Османской и Рос-
сийской империй и попытки создания национальных государств на
мультиэтнических пограничных территориях, прежде входивших в их
состав; и 4) опыт поражения, испытанный военнослужащими побеж-
денных держав. Однако в первую очередь Герварт и Хорн указывают,
что насилие принимало наиболее широкий размах там, где государству
не удавалось восстановить свою монополию на применение силы. В то
же время они привлекают внимание к тому, насколько живучими были
местные традиции и воспоминания о прежних конфликтах, задавав-
шие конкретные формы насилия. Кроме того, эти авторы задаются
вопросом о том, в какой степени политические аспекты военизирован-
ного насилия в реальности диктовались иными трениями или просто
криминальной обстановкой12. В настоящей статье мы попытаемся
определить, какие из аспектов, упомянутых Гервартом и Хорном, от-
разились на боевом пути украинских атаманов. В частности, будет
поднят вопрос о том, вправе ли мы не учитывать идеологию и на-
ционализм как возможные факторы, служившие для них мотивацией.
10 Sanborn J. The Genesis of Russian Warlordism. Violence and Governance during
the First World War and the Civil War // Contemporary European History. 2010. Vol. 19.
№ 3. P. 195—213.
11 Eichenberg J., Newman J.P. Introduction: Aftershocks: Violence in Dissolving
Empire after the First World War // Ibid. P. 183—194.
12 Gerwarth R., Home J. The Great War and Paramilitarism in Europe 1917—1923 //
Ibid. P. 270; Eidem. Vectors of Violence: Paramilitarism in Europe after the Great War,
1917—1923 // The Journal of Modern History. 2011. Vol. 83. P. 511.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
Первая мировая война как формативный опыт
Опыт Первой мировой войны, несомненно, играл ключевую роль
в том насилии, которое захлестнуло бывшую Российскую империю
после 1917 года. Для многих из тех, кто участвовал в военных дей-
ствиях на ее территории или жил в охваченных ими районах, период
1914—1922 годов стал эпохой непрерывного насилия. Война позволила
призванным в армию крестьянам получить навыки обращения с ору-
жием и научила их при необходимости прибегать к насилию; кроме
того, многие из них привлекались к массовым наказаниям гражданских
лиц, которых государство сочло неблагонадежными. Фронтовики,
возвращавшиеся домой после распада российской армии, везли с со-
бой не только оружие, но и желание бросить вызов традиционным
властям. Эти люди становились движущей силой конфликтов между
селами и семьями по поводу перераспределения земли, реквизиро-
ванной у бывших крупных землевладельцев. Офицеров, бежавших от
большевиков, нередко подряжали — как с их согласия, так и без не-
го — обучать возникавшие по всей стране милицейские формирования
или командовать ими13.
Аналогичным образом почти все будущие атаманы во время
Первой мировой войны служили в российской армии — главным
образом в качестве унтер-офицеров или младших офицеров. Ники-
фор Александрович Григорьев14, прославившийся тем, что захватил
для большевиков Одессу, а затем взбунтовался против них, родился
в 1885 году. Он служил в царской армии во время Русско-японской
и Первой мировой войн. К 1917 году он дослужился от прапорщика
до штабс-капитана15. Начальник штаба Григорьева Юрий (Юрко)
Осипович Тютюнник, предпринявший последнюю, безуспешную
попытку поднять всеобщее восстание против большевиков, родил-
ся в 1891 году в Звенигородском уезде Киевской губернии в семье
крестьян-середняков. В 1913 году он вступил в ряды императорской
армии, служил в ней в течение всей войны и дослужился до чина
13 Schnell F. Räume des Schreckens. S. 147—154, 210—218.
14 В различных украинских и русских источниках Григорьев называется по-
разному. Однако, по-видимому, даже то имя, под которым он получил наибольшую
известность, является псевдонимом: согласно Владимиру Гораку, его настоящее
имя было Никифор (Ничишр) Серветник: Горак В. Повстанщ отамана Григор'ева
(серпень 1918 — серпень 1919 pp.): 1ст. дослгдження. Фаста, 1998. С. 8.
15 Adams A. Bolsheviks in the Ukraine. The Second Campaign, 1918—1919. Port
Washington (N.Y.); London, 1963; Горак В. Повстанцу отамана Григор'ева.

Кристофер Гилли
прапорщика16. Даниил Ильич Терпило (псевдоним Зеленый), поддер-
жавший попытку создать небольшевистское Советское государство,
предпринятую группой, отколовшейся от Украинской социал-демо-
кратической рабочей партии, был крестьянином из села Триполье
Киевской губернии и работал сельским учителем. Политическая
активность во время революции 1905 года привела к его высылке
в Архангельскую губернию. Вернувшись домой в 1914 году, он был
мобилизован и прослужил войну рядовым17.
Аналогичное происхождение, по-видимому, имели и те атаманы,
о которых у нас имеется мало информации. Ефим Божко, впоследствии
пытавшийся возродить к жизни дух запорожских казаков XVII века на
острове Хортица, вероятно, служил капитаном в российской армии во
время Первой мировой войны18. Спиридон Коцур, один из атаманов,
придерживавшихся более левых убеждений, согласно одним источни-
кам был сельским учителем, служившим во время Первой мировой
войны прапорщиком кавалерии, а согласно другим — анархо-комму-
нистом, приговоренным к каторге и получившим свободу благодаря
революции19. Емельян Иванович Волох, неоднократно предававший
украинское националистическое правительство Симона Васильевича
Петлюры, родился в 1886 году в крестьянской семье. Он был призван
в армию в 1914 году и дослужился от чина прапорщика до штабс-
капитана20.
Таким образом, своим возрастом и боевым опытом атаманы при-
мерно соответствовали участникам немецких, австрийских и венгер-
ских военизированных формирований, чья активность пришлась на
годы непосредственно после Первой мировой войны. Однако социаль-
ное происхождение у них было разным. Немецкие и венгерские груп-
пировки содержали непропорционально большую долю аристократов
при незначительном числе крестьян21. Напротив, многие украинские
атаманы происходили из крестьян, в то время как другие — в первую
16 См. автобиографию Тютюнника, написанную для ГПУ: Божко О. Генерал-
хорунжий армп УНР. Невщома автобюграфгя Ю. Тютюнника // 3 apxieiB ВУЧК—
ГПУ—НКВД—КГБ. 1998. № 1—2. С. 27—33.
17 Тинченко Т. Офщерський корпус армп Украшсько! Народно! Республжи
(1917—1921). Кн. 1. Кшв, 2007. С. 174.
18 Там же. С. 50.
19 Савченко В. Атаманы казачьего войска. М., 2006. С. 120—121.
20 Там же. С. 85.
21 Gerwarth R. The Central European Counter-Revolution: Paramilitary Violence in
Germany, Austria and Hungary after the Great War // Past and Present. 2008. Vol. 200.
P. 180, 189.

Украинская атаманщина: национализм и идеология
очередь учителя сельских школ — принадлежали к местной сельской
интеллигенции. В донесениях советской разведки также подчеркивает-
ся значение этой группы: «Народные учителя сыграли самую позорную
и роковую роль в петлюровско-бандитском движении. Они занимают
командные должности, они возглавляют штабы, заведуют отделами
агитации и пропаганды»22.
Сельские учителя, унтер-офицеры и младшие офицеры находи-
лись в тесном контакте с крестьянами, но в то же время являлись по
отношению к ним вышестоящими — возможно, это сочетание дало
необходимую подготовку будущим атаманам. С другой стороны, од-
нако, весьма сомнительно существование общего фронтового опыта,
через который прошли все атаманы. В написанных после 1922 года
мемуарах тех из них, кто остался в живых, больше говорится о по-
пытках найти какой-либо смысл в своих прежних жестоких и нередко
коварных поступках, нежели о событиях их жизни. И даже здесь едва
ли просматривается какой-либо общий опыт. Судя по мемуарам Юрия
Лютого-Лютенко, который под псевдонимом Гонта был известен как
один из главных атаманов в районе Холодного яра, во время Первой
мировой войны он едва ли вообще участвовал в военных действиях23.
И напротив, Илько (Илья) Струк утверждал, что был ранен три раза,
хотя его рассказ не заслуживает никакого доверия24.
Распад империй: невозможное становится возможным
Различное социальное происхождение украинских атаманов
и участников центральноевропейских военизированных формирова-
ний также подсказывает причину разной реакции на опыт революции
и поражения. Российская империя, несомненно, входила в число дер-
жав, потерпевших поражение в Первой мировой войне. Однако атама-
ны не возмущались поражением так, как им возмущались представите-
ли немецкого и венгерского военизированных движений25. Напротив,
22 Супруненка М. Отаманщина й Украшська штелпенцтя (1919—1920 pp.) //
HayKoei записки Вшницького державного педагопчного ушверситету iM. M. Ко-
цюбинського. Cepifl: Icropifl. 2008. № 14. Цитату из донесения советской разведки
см.: Василенко В. Бшыповицью амшсти початку 1920-х pp. як зааб боротьби проти
повстанського руху // 3 apxieiB ВУЧК—ГПУ—НКВД—КГБ. 2011. № 1. С. 104.
23 Нютий-Лютенко I. Вогонь з Холодного яру. Detroit, 1986. С. 17—18.
24 Отаман Повстанцев 1лько Струк. 3i сл1в От. Струка записав М.О. [рукопись]
(ГАВО. Ф. 3504. Оп. 1. Д. 2. Л. 34 об. — 35 об.).
25 Gerwarth R. Counter-Revolution. P. 185—198.

166
Кристофер Гилли
многие атаманы лишь приветствовали возможности, открывшиеся
для них благодаря военным неудачам России. Юрко Тютюнник в своих
мемуарах говорит об атмосфере свободы, порожденной революцией,
описывая, как получил от солдат известие о том, что «царя уже нет»:
Все это было довольно занятно. Всего лишь несколько дней назад
те же самые «дядьки в шинелях» старались говорить только по-русски,
называли меня «ваше благородие» и по вечерам распевали «Боже, царя
храни», а теперь они разговаривали друг с другом и обращались ко мне
на родном [украинском] языке, не скрывая от меня своего отношения
к такой поразительной ситуации: «царя уже нет».
В глазах Тютюнника революция давала возможности для выраже-
ния украинских национальных чаяний и отмены прежней социальной
иерархии. Будучи украинцем-националистом, он не отождествлял себя
с Российской империей и потому не воспринимал ее неудачи как свое
личное поражение.
Тютюнник воспользовался новыми возможностями, открывшими-
ся благодаря краху империи, и принял участие в украинизации Сим-
феропольского полка. Он был отправлен делегатом на Второй все-
украинский войсковой съезд, на котором, в свою очередь, его избрали
членом Центральной рады26. Другие атаманы сыграли важную роль
при организации «Вольных казаков» — отрядов добровольческой
милиции, создававшихся в 1917 и 1918 годах. Например, Ефим Божко
командовал частями, охранявшими Запорожскую железную дорогу27.
Когда на Украину с целью содействовать созданию советского Украин-
ского государства вошли силы русских большевиков, «Вольные казаки»
выступили против Красной армии, встав на защиту Украинской на-
родной республики (УНР).
В ответ на большевистскую угрозу УНР подписала Брестский
мирный договор с Центральными державами. Но на этом война
на Украине не закончилась. УНР обещала Берлину и Вене зерно
и другое сырье в обмен на защиту украинского правительства от
сил большевиков. На территорию Украины были введены немецкие
и австро-венгерские войска. Большевики поспешно отступили на
26 Рассказ Тютюнника об этом периоде см. в: Тютюнник Ю. Революцшна стизоя.
Записки генерал-хорунжого. Киев, 2008. С. 18—92. О его роли в украинизации
Симферопольского полка см.: Там же. С. 20—23; о его деятельности в Центральной
раде см.: Там же. С. 36 и ел.
17 Бондаренко В.Г. 1стор1я запорожщв: Вшьнокозацький рух на швдш украУш
(1917—1918 pp.). Запор1жжя, 2010. С. 146, 216.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
восток, однако страну снова охватило насилие в виде выступлений
крестьян против реквизиций, проводившихся Центральными дер-
жавами. Атаманы принимали активное участие в этих выступлениях.
Тютюнник поддержал восстание в Звенигородке28, в то время как
Григорьев сражался в Херсонской губернии. После того как в его ар-
мию влилось несколько более мелких отрядов, у него в подчинении
оказалось 10 000—12 000 человек. В ноябре Директория Украинской
народной республики подняла восстание против прогерманского
марионеточного режима Павла Петровича Скоропадского. К зи-
ме 1918/1919 года большинство независимых командиров напо-
добие Григорьева формально признало власть Директории, однако
отказывалось выполнять исходившие от нее приказы29.
Новый год принес с собой волну восстаний против Директории,
поднимавшихся атаманами, выступавшими против переговоров с Ан-
тантой и требовавшими создания советского правительства. Атаман
Зеленый оставил свои позиции на окраинах Киева в январе 1919 года,
при приближении большевистских сил к столице. Его примеру в фев-
рале 1919 года последовал Григорьев. Одновременно тысячи крестьян
просто дезертировали из войск Директории; та обещала им землю
и сельскохозяйственное оборудование, но все это они уже захватили
сами. Правительство больше не могло обороняться от большевиков,
взявших Киев в феврале30. Теперь некоторые командиры сражались на
стороне большевиков, в то время как другие оставались независимыми.
В середине февраля 1919 года силы Григорьева влились в ряды Красной
армии; к апрелю они взяли Херсон, Николаев и Одессу. Формально
признавая большевиков, Григорьев тем не менее продолжал выказы-
вать независимость, что приводило в ярость командира красных сил
на Украине Владимира Александровича Антонова-Овсеенко31. Напро-
тив, Зеленый после переговоров с Антоновым-Овсеенко отказался
переходить в подчинение Красной армии, хотя продолжал соблюдать
нейтральную лояльность по отношению к большевикам32.
28 См. об этом в мемуарах Тютюнника: Тютюнник Ю. Революцшна СТИХ1Я.
С. 79 и ел. О мерах, принятых для подавления восстания, см.: Dornik W., Liebe P.
Die militärischen Operationen // Dornik W. et al. (Hrsg.). Die Ukraine zwischen Selbst-
bestimmung und Fremdherrschaft 1917—1922. Graz, 2011. S. 228—231.
29 Adams A. Bolsheviks. P. 149 et passim; Горак В. Повстанщ отамана Григор'ева.
С. 15—31; Тинченко Т. Офщерський корпус. С. 122.
10 Kasianov С. Die Ukraine zwischen Revolution, Selbständigkeit und Fremdherr-
schaft // Dornik W. et al. (Hrsg.). Die Ukraine. S. 162—164.
31 Adams A. Bolsheviks. P. 157—185, 206—212.
32 Петриченко К. Симон Петлюра i Данило Терпило (Зелений): icTopifl взае-
моввдносин (1918—1919 роки) // Укра'шознавство. 2009. № 3. С. 101.

Кристофер Гилли
Даже те атаманы, которые не взбунтовались против Директории
в начале 1919 года, для УНР были ненадежными союзниками. В марте
атаман Волох создал военно-революционный комитет, вступивший
в переговоры с большевиками, впрочем, окончившиеся безрезультатно.
В апреле еще один атаман, Владимир Пантелеймонович Оскилко, без-
успешно пытался организовать свержение Петлюры, сместившего его
с должности командира сил на Волыни33. Перед лицом преследовавших
ее несчастий Директория вскоре превратилась в «правительство на ко-
лесах», будучи вынуждена перенести столицу сперва в Винницу, затем
в Проскуров, в Каменец-Подольский и, наконец, в Ровно.
Однако ничуть не меньше усилий атаманы прикладывали и для
подрыва власти и влияния большевиков на Украине. Волна анти-
большевистских восстаний весной 1919 года ослабила установленный
в стране советский режим, дав Деникину возможность развернуть на
Украине наступление. В марте 1919 года Зеленый покончил со своим
нейтралитетом и выступил против большевиков. Подобно отрядам
большинства других атаманов, его армия включала вооруженное
ядро, состоявшее из более или менее профессиональных партизан, на
помощь которому по мере необходимости привлекалось множество
крестьян, вооруженных вилами: согласно советским источникам,
между весной и летом численность двух этих групп выросла от 300 до
800 и от 2000 до 8000 человек соответственно. Зеленый наращивал раз-
мер своего войска, например позволяя крестьянам громить и грабить
местных евреев или просто под угрозой силы34. К июлю он вступил
в союз со Всеукраинским революционным комитетом, созданным «не-
залежниками» — левым крылом Украинской социал-демократической
рабочей партии, — которые надеялись создать автономное украинское
правительство рабочих и возложить на него задачу перехода к социа-
лизму. Эти силы какое-то время контролировали часть правого берега
Днепра, однако продвижение Деникина в глубь Украины привело к их
роспуску35.
" Kasianov G. Die Ukraine. S. 167—168.
34 Донесение военной разведки от 11 апреля 1919 года (ЦГАОО. Ф. 5. Оп. 1.
Д. 263. Л. 188—189); донесение румынской группы от 11 июля 1919 года (ЦГАОО.
Ф. 5. Оп. 1. Д. 154. Л. 160—161). Такая структура, включавшая небольшое посто-
янное ядро и более крупную группу с высоким уровнем текучести, по-видимому,
сохранялась на протяжении почти всего описываемого периода. См.: Инструкции
по борьбе с бандитизмом (ЦГАВО. Ф. 3204. Оп. 1. Д. 7. Л. 23); Schnell F. Räume des
Schreckens. S. 259—260.
35 Ford С Outline History of the Ukrainian Communist Party (Independentists): An
Emancipatory Communism // Debatte. 2009. Vol. 17. № 2. P. 218—221.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
В мае 1919 года Григорьев также порвал с большевиками. Этому
предшествовало несколько недель перепалок, причиной которых слу-
жили его нежелание соблюдать субординацию и слабая дисциплина
в его войсках, а также предъявлявшиеся большевикам обвинения
в расправах над другими партиями. Большевистская власть на Юго-
Восточной Украине быстро рухнула, и по областям, занятым повстан-
цами, прокатилась волна погромов. Восстание серьезно осложнило
снабжение Красной армии, и те ее части, которые сражались с Дени-
киным, пришлось отводить и направлять на борьбу с угрозой в тылу.
Восстание удалось подавить лишь через пару недель после его начала.
Григорьев сумел спастись, но был убит вождем анархистов Нестором
Ивановичем Махно во время переговоров об объединении их отрядов.
Тютюнник, возглавлявший штаб Григорьева, бежал на территорию,
контролировавшуюся «незалежниками», и в конце концов присоеди-
нился к войскам Директории36.
Начиная с лета и до конца 1919 года многие другие атаманы, вклю-
чая Зеленого и Волоха, снова признали Директорию с целью борьбы
против Деникина. Вскоре после того, как белые в сентябре взяли
под свой контроль Киевскую губернию, они столкнулись с много-
численными восстаниями, поднятыми атаманами и их отрядами.
В октябре генерал Николай Николаевич Шиллинг, командир белых
сил в Новороссийской области, выражал опасения по поводу того, что
повстанческое движение в Киевской и на юге Херсонской губернии
способно совершенно прервать железнодорожное сообщение между
Правобережной Украиной и Южной Тавридой. Месяц спустя ситуация
еще сильнее накалилась вследствие того, что ряд атаманов, включая
Коцура, объединили силы для борьбы с белыми в районе Черкасс37.
Подобно тому, как в начале того же года власть Директории и больше-
вистский режим рухнули, столкнувшись с волной атаманских бунтов,
отступление белых совпало с противодействием со стороны атаманов.
Тем не менее подобные атаманские союзы оставались непрочными.
Например, в декабре 1919 года в борьбу друг с другом вступили Коцур
и атаман Василий Степанович Чучупак, помогавший Коцуру отбить
у Добровольческой армии Чигирин38. В том же месяце три атамана,
находившиеся под началом Директории, — Волох, Божко и Микола
36 Adams A. Bolsheviks. P. 284 et passim, 331—343, 349—358.
37 Ковапъчук М. Повстансько-партизанський рух проти бшоГвардшпдв на
Кшвщиш (вересень 1919 — ачень 1920 pp.) // Украшський юторичний журнал.
2009. №5. С. ПО.
38 Там же. С. 113—114, 116.

Кристофер Гилли
Данченко, — предприняли попытку свержения Петлюры. Они по-
терпели поражение, но сумели сбежать с казной УНР, брошенной на
железнодорожной станции. Во время раздела добычи Божко был убит39.
Собственно, по подобному пути войны и измен нельзя было идти
до бесконечности. Атаманы и их сторонники погибали или уставали от
непрерывных сражений, в то время как большевики начали укреплять
свою власть на Украине, выводя из игры соперников. Безусловно, поль-
ско-советское противостояние поддерживало атаманщину на плаву,
так как поляки снабжали Петлюру средствами на поддержку восстаний
против большевиков. При УНР был создан Единый всеукраинский по-
встанческий комитет с целью координации действий атаманов. Однако
массовое восстание, на которое надеялись Пилсудский и Петлюра, так
и не состоялось. Даже после заключения Рижского мирного договора
Тютюнник предпринял последнюю безуспешную попытку организо-
вать выступление против большевиков, совершив в ноябре 1921 года
злосчастный рейд на Украину. Тем не менее в условиях, когда больше-
вистской власти в стране уже не угрожали крупные регулярные армии,
она в конце концов смогла разделаться с атаманами и их «бандами».
К концу 1921 года в еще действовавших отрядах насчитывалось от
30 до 150 партизан40 — совсем немного по сравнению с сотнями и ты-
сячами в 1919 году. Вообще, перед атаманами всегда стояла дилемма:
в значительной степени они опирались на крестьянство, недовольное
большевистскими реквизициями и призывом в Красную армию, но,
с другой стороны, для укрепления своей власти и противодействия
большевикам сами были вынуждены прибегать к аналогичным мерам.
Большевики боролись с остатками атаманщины, наращивая размах
карательных кампаний и обещая амнистии. К 1923 или 1924 году им
удалось покончить с повстанческим движением41.
Идеология и политические взгляды атаманов
В западной историографии встречается мнение, будто неоднократ-
ные измены атаманов говорят об отсутствии у них какой-либо идео-
логической мотивации. Так, по словам Шнелля, союз между Нестором
Махно и Григорьевым, ранее выступавшим на стороне и Директории,
39 Kasianov G. Die Ukraine. P. 170.
40 Краткий обзор бандитизма на Украине, 1 —15 октября 1921 г. (ЦГАВО.
Ф. 3204. Оп. 1. Д. 18. Л. 3 об.).
41 О конце атаманщины см.: Савченко В. Атаманы. С. 391 и ел.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
171
и большевиков, «со всей очевидностью показывает, что Григорьев
не имел ни политических убеждений, ни политических инстинктов,
в погоне за властью руководствуясь исключительно сиюминутными
тактическими соображениями»42. Шнелль признает, что атаманы при-
держивались смутных антигосударственнических взглядов на свободу,
разделявшихся крестьянами, однако считает, что поступки атаманов
«не имели особого отношения к политике и идеологии»:
Напротив, в тех случаях, когда атаманы проникались слишком
серьезными политическими амбициями, они отрывались от своих
корней. Время Григорьева быстро подошло к концу после того, как
он вообразил себя будущим гетманом Украины; Зеленый и Волынец
не сумели увлечь крестьян идеей украинской независимости, ведь это
было совсем не то, что грабежи, разбои и власть над беззащитными.
Национализм не обладал такой привлекательностью, как погромы.
Согласно такому подходу, причиной погромов был не антисеми-
тизм, а попытки атаманов мобилизовать крестьянскую поддержку
в обмен на разрешение безнаказанно грабить. В противоположность
националистически настроенным атаманам, Нестор Махно «был чужд
великих замыслов»; его армия «снова и снова черпала силу из самой
себя, из ритуалов, насаждавших единство, из сражений и наживалась
на бесцельной неуемности своего вождя»: коллективная идентичность
махновцев основывалась на соучастии в насилии, а не на попытках
осуществления идеологической программы43.
Однако одним лишь фактором насилия невозможно объяснить,
почему Гр хгорьеву и Зеленому, в отличие от Махно, не удалось исполь-
зовать объединяющие возможности насилия для создания и сохране-
ния конкретной идентичности; судя по кровавой карьере Григорьева,
различие между ним и Махно едва ли заключалось в уровне насилия.
Украинский национализм действительно не слишком привлекал «укра-
инских» крестьян. Тем не менее предполагаемая пропасть между
националистически настроенными атаманами и безразличным к на-
ционализму крестьянством едва ли являлась единственной причиной
поражения первых: например, Зеленый даже не пытался мобилизовать
крестьян с помощью националистических лозунгов; распространявши-
еся им листовки в большей степени взывали к возмущению, порож-
42 Schnell F. Räume des Schreckens. S. 258.
43 Ibid. S. 364—365.

172
Кристофер Гилли
давшемуся реквизициями, и к желанию крестьян иметь «настоящее»
советское правительство — без евреев, комиссаров и ЧК44. Априорный
вывод о том, что идеи не имели значения, сделанный до изучения за-
явлений атаманов об их целях, может привести нас к неверным выво-
дам в отношении этих целей и того, как к ним относилась аудитория
данных заявлений, то есть крестьяне. Собственно, чтобы понять
причину успехов Махно, вероятно, следует изучить его отношения
с поддерживавшими его крестьянами. А этого невозможно сделать без
учета идей, провозглашавшихся им с целью мобилизовать поддержку.
Более того, Эрик Лэндис, специалист по Тамбовскому восстанию,
указывает на существование многочисленных групп, имевших доступ
к оружию, разочарованных и белой, и красной властью и готовых к во-
оруженному сопротивлению. Однако подавляющее большинство этих
групп не сумело перерасти в массовые движения, из чего следует, что
подобным движениям требовались не только возможности и матери-
альные ресурсы, но и политизированная коллективная идентичность.
Как подчеркивает Лэндис,
...притязания на коллективную <...> идентичность должны утверждать-
ся, контекстуализоваться и непрерывно воспроизводиться. Важным
компонентом притязаний на коллективную идентичность, выдвигав-
шихся в этих условиях, являются нарративные взаимосвязи между
такими принципиальными факторами, как обиды, соображения целе-
сообразности, солидарность и поставленные цели45.
Соответственно, выдвинутый тамбовскими повстанцами лозунг
о восстановлении Учредительного собрания представлял собой не
заявление о поддержке конституционной демократии, а одну из со-
ставных частей нарратива, объяснявшего их поступки: они стремились
обозначить себя в качестве сторонников революции 1917 года и оспа-
ривали претензии большевиков на роль ее единственных защитников.
Тем самым удовлетворялась потребность и вожаков, и участников
восстания в «формулировке своих действий с точки зрения целесо-
образности и осуществимости» и создавались условия для продолжи-
тельного массового движения46.
44 См., например, листовки «Брати-селяне!» и «До трудового селянсва та
робггников» (ЦГАОО. Ф. 1. Оп. 19. Д. 63. Л. 12—13).
45 Landis Е. Who Were the «Greens»? Rumor and Collective Identity in the Russian
Civil War // The Russian Review. 2010. Vol. 69. P. 33, 46; цит. р. 46.
46 Landis E. Waiting for Makhno: Legitimacy and Context in a Russian Peasant War //
Past and Present. 2004. Vol. 183. P. 217—219, 236, цит. р. 236.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
Несомненно, поступки украинских атаманов нередко вступали
в противоречие с провозглашавшимися ими намерениями. Григорьев
в своем «Универсале», перечисляя мнимые политические цели своего
восстания, объявлял, что в новом украинском правительстве будут
представлены все этнические меньшинства и что агитация против от-
дельных национальностей будет «пресекаться силою оружия»47. Однако
в то же время он был одним из самых отъявленных погромщиков, неся
ответственность за 52 погрома, сопровождавшиеся гибелью намного
большего числа людей, чем погибло при отдельных погромах, устро-
енных войсками Директории и белыми48.
Если рассматривать политические заявления не как практические
программы, по мере возможности осуществлявшиеся атаманами, а как
компоненты идентичности, насаждавшейся ими с целью мобилизации
поддержки, то обнаружится, что эти декларации весьма показательны.
Григорьев ссылается на идеализированный образ крестьянина, исполь-
зуя такие эпитеты, как «труженик святой» и «царь земли», и апеллирует
к недовольству крестьян, вызванному коммунами, реквизициями, на-
силием и принудительным призывом в армию, а также к крестьянским
чаяниям земли, свободы и прекращения братоубийственного конфлик-
та. Атаман призывает крестьян взяться за оружие, свергнуть власть
большевиков и выбирать свои собственные советы и представителей.
Григорьев заявляет, что поднял восстание в поддержку трудящихся
и советской власти, против капитала и однопартийной диктатуры.
По его словам, в состав будущего советского правительства должны
входить все партии и независимые лица, признающие советскую плат-
форму; все национальности Украины получат в нем пропорциональное
представительство49.
Таким образом, «Универсал» затрагивал моменты, волновавшие
крестьян, повторяя популярные требования мира, земли, хлеба и со-
ветской власти. Он отражал характерное для рабочих и крестьян
дихотомическое разделение мира на трудящиеся и нетрудящиеся
классы50, причисляя большевиков — «кровососов» и «авантюри-
стов» — ко второй группе. «Универсал» представлял Григорьева
47 Adams A. Bolsheviks. P. 299—301.
48 Abramson H. A Prayer for the Government. Ukrainians and Jews in Revolutionary
Times, 1917—1920. Cambridge (Mass.), 1999. P. 116—118.
49 Листовка Универсал (ЦГАОО. Ф. 57. On. 2. Д. 398. Л. 2).
50 Об этих народных представлениях см.: Figes О., Kolonitskii В. Interpreting the
Russian Revolution. The Language and Symbols of 1917. New Haven; London, 1999.
P. 108—109; Read С War and Revolution in Russia, 1914—1922. Basingstoke, 2013.
P. 99—104, 106.

Кристофер Гилли
главой спонтанного восстания, в то же время призывая сделать это
восстание реальностью. Вместе с тем Григорьев наделялся в «Уни-
версале» ореолом государственного деятеля, что выражалось, на-
пример, в осуждении мародерства и погромов, в обещании того, что
меньшинства будут представлены в будущем правительстве, а также
в использовании как в русской, так и в украинской версии «Уни-
версала» слова «еврей» вместо слова «жид»51. Несмотря на все свои
противоречия, «Универсалу» порой удавалось мобилизовать свою
целевую аудиторию: так, размещавшийся в Золотоноше красноар-
мейский полк, ознакомившись с «Универсалом», отказался воевать
против Григорьева. Благодаря этому тот сумел взять город и принял
участие в организованном там погроме52. Из того, что Григорьев за-
являл о поддержке советов как системы управления и отождествлял
себя с трудящимся народом, следует, что подобные союзы — включая
предполагавшийся союз с Махно — являлись выражением относи-
тельно последовательной политической позиции53.
Изобилие подобных деклараций, воззваний и манифестов сви-
детельствует о том, что атаманы, чье время пришлось на эпоху ста-
новления массовой политики, ощущали необходимость в народной
поддержке. Соответственно, они стремились подать свои действия
в рамках конфликта между революцией, контрреволюцией и кон-
курировавшими националистическими проектами. Группа атаманов
Киевской губернии в январе 1920 года издала программу, объявляв-
шую их сторонниками «трудящегося народа» и советской системы
власти. Таким образом, подобно Григорьеву и большинству других
атаманов, они взяли на вооружение популярные требования мира,
земли, хлеба и советской власти. В то же время эти атаманы объ-
являли нацию источником гения и прогресса, из чего следовало,
что экономическую и политическую свободу можно было получить
51 Напротив, в тех заявлениях, которые Григорьев делал в июне, после краха
восстания, он пользовался словом «жид», утверждая о правомочности его упо-
требления в украинском языке. Особенно см. листовку (машинописная копия)
«Селяне, рабочие и красноармейцы» (ЦГАОО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 264. Л. 116—118).
В данном случае Григорьев также дает понять, что обещание предоставить евреям
5% мест в будущем Украинском совете является мерой, ограничивающей участие
евреев в правительстве, а не гарантирующей его (Григорьев считал, что евреи и так
имеют непропорционально много власти по сравнению со своей относительной
численностью).
52 Донесение Шишковского, члена Золотоношского уездного исполкома
(ЦГАОО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 265. Л. 200—201).
53 Другая перспектива: Schnell F. Räume des Schreckens. S. 258.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
лишь через национальное освобождение. Тем не менее атаманы не
требовали независимости, вместо этого выражая интернационали-
стическое стремление к единству со всеми прочими нациями мира.
В атаманской программе провозглашались различные демократи-
ческие принципы и права национальных меньшинств. Однако тот
же самый документ призывал украинцев заменить евреев на всех
властных должностях54.
Эта программа представляла собой эклектичную смесь заявлений,
вероятно противоречивших друг другу. Тем не менее подобный подход
в полной мере отвечал карьере, построенной на политическом лавиро-
вании. Более того, он не слишком отличался от позиции украинских
партий. Многие из них поддерживали и построение интернационали-
стического социалистического государства, и защиту национальных
украинских интересов, одобряли советы как систему управления стра-
ной, но отвергали власть большевиков — по крайней мере на Украине.
В качестве примера можно упомянуть «боротьбистов» — левое крыло
украинских социалистов-революционеров, и «незалежников» — левое
крыло украинских социал-демократов. Обе эти фракции откололись от
соответствующих партий, обращались за помощью — причем небез-
успешно — к атаманам (которые, собственно говоря, декларировали
почти те же самые цели) и пытались создать советское Украинское
государство.
Атаманщина в контексте украинского национализма
Кроме того, атаманы обращались к такому источнику идентич-
ности, как мифы о запорожских казаках. Например, Ефим Божко
в ноябре 1918 года объявил себя атаманом новой Запорожской Сечи,
избрав своей резиденцией днепровский остров Хортица с намере-
нием воссоздать лагерь казаков, находившийся там в XVII веке. Со-
гласно некоторым (возможно, апокрифическим) сведениям, Божко,
задавшись этой целью, потребовал, чтобы директор Исторического
музея в Екатеринославе прислал ему хранившиеся в музее древнюю
казацкую Библию и прочие казацкие реликвии. Божко и некоторые из
его сторонников старались выглядеть как казаки: выбривали головы,
оставляя один лишь чуб, отращивали длинные усы и носили одежду,
скроенную по образцу запорожской (меховые шапки с тряпичным
54 Тютюнник Ю. Зимовий похщ // Тютюнник Ю. Записки генерал-хорунжого.
Кит, 2008. С. 96—210, здесь с. 191—193.

Кристофер Гилли
шлыком, жупаны с высоким воротником и большими пуговицами,
мешковатые шаровары и широкие пояса)55.
Божко был не одинок в этом отношении. Согласно одному доне-
сению о погромах 1919 года в Фастове, Зеленый и Тютюнник «расха-
живали по местечку в актерских костюмах, разноцветных шляпах»56.
Подобно Божко, Коцур обосновался в месте, тесно связанном с казац-
ким прошлым, — в Чигирине, бывшей столице Богдана Хмельницкого,
поднявшего в 1648 году восстание казаков против Польши. Вероятно,
Коцур надеялся перенести украинскую столицу из Киева в этот город57.
Но хотя казаки до 1917 года действительно существовали в Российской
империи в качестве отдельного сословия с особыми обязанностями
и привилегиями, никто из украинцев, о которых здесь идет речь, не
принадлежал к их числу. Запорожские казаки, которым пытались
подражать атаманы и их сторонники, прекратили существование
в 1775 году, когда Екатерина Великая в ходе централизации страны
ликвидировала их базу в Запорожье. Божко, Коцур и прочие атаманы
явно сами изобретали себе традиции. В этот же ряд укладывается и их
склонность брать себе такие клички, как Зеленый или Гонта.
Некоторые историки полагают, что атаманы не имели отношения
к украинскому националистическому движению. Согласно Сергею
Екельчику, «возрождение термина "атаман" свидетельствовало о спон-
танном возвращении к казацким традициям, однако повстанцы не
были сознательными украинскими националистами. В большей сте-
пени они мотивировались местными проблемами, предрассудками
и наивным анархизмом»58. Действительно, в воззваниях некоторых
атаманов — например, Зеленого — не содержалось откровенных ссы-
лок на националистическую идеологию. Однако, как свидетельствуют
попытки подражания казакам, многие атаманы опирались на те же об-
разы, символы и мифы, что и «настоящие» украинские националисты
в Киеве. И те и другие обращались к одному и тому же воображаемому
украинскому прошлому как к источнику современной идентичности
и легитимности. Например, и Центральная рада, и Скоропадский
55 Середа М. Отаманщина. Отаман Божко // ТПтопис Червоно! Калини. 1930.
№ 1. С. 10—12; Савченко В. Атаманы. С. 145—148 (автор этой работы в значительной
степени опирается на предыдущий источник).
56 Книга погромов: погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части
России в период Гражданской войны, 1918—1922 гг.: Сб. документов / Миляко-
ва Л.Б. (Ред.). М., 2008. С. 244.
57 Савченко В. Атаманы. С. 125.
58 Yekelchyk S. Bands of Nation Builders? P. 121.

Украинская атаманщина: национализм и идеология...
для обозначения своих режимов прибегали к терминам XVII века —
словом «рада» казаки называли свои советы, а Скоропадский носил
титул гетмана, подобно вождям запорожских казаков. То же самое
наблюдалось и в национальных вооруженных силах, использовавших
терминологию XVII века для наименования чинов и званий: например,
офицеры назывались «старшинами» — так же, как звались военные
офицеры и гражданские чиновники у казаков, а батальон носил на-
звание «кош» (казацкое слово, обозначавшее лагерь)59.
Кроме того, не следует воспринимать несколько амбивалентную
позицию атаманов по отношению к украинской независимости как
свидетельство отсутствия украинской национальной идентичности.
Большая часть националистически настроенной украинской интел-
лигенции стала выступать за независимость Украины лишь после
вторжения Красной армии в конце 1917 года, а «боротьбисты» и «не-
залежники» по-прежнему высказывались против независимости60.
В этом отношении позиция атаманов тоже зачастую не слишком от-
личалась от позиции украинской националистической интеллигенции.
Атаманы: политические акторы в период революции
и Гражданской войны
Несмотря на свой национализм, крупномасштабные насилия над
евреями и регулярную (но не постоянную!) оппозицию большевикам,
украинские атаманы не имели отношения к широкому централь-
но- и восточноевропейскому контрреволюционному движению и не
воспринимали себя в качестве его составной части. В целом они при-
ветствовали возможности, созданные революцией, и во многих случаях
поддерживали социальные преобразования, проходившие под эгидой
советов. Поражение России в Первой мировой войне не стало для
них источником стыда и, наоборот, открыло перед ними новые пути.
Однако прочие факторы, упомянутые Гервартом и Хорном, сыграли
заметную роль. Большинство атаманов воевало на мировой войне
и стремилось подать свои действия в рамках борьбы между революци-
онными и контрреволюционными силами, представлявшей собой ре-
акцию на крах Российской империи и различные националистические
59 Yekelchyk S. The Revolution at Eighty: Reconstructing Past Identities after the
«Linguistic Turn» // Journal of Ukrainian Studies. 1999. Vol. 24. № 1. P. 73—74.
60 Rudntysky I. The Fourth Universal and its Ideological Antecedents // Idem. Essays
in Modern History. Edmonton, 1987. P. 389—416.

Кристофер Гилли
притязания, выдвигавшиеся на Украине. В то же время сознательное
возрождение традиций запорожского казачества показывает, как на
поведение атаманов влияло восприятие прежних конфликтов.
Невозможно вести разговор об атаманах, не ссылаясь на их идеи,
выражавшиеся в публиковавшихся ими многочисленных листов-
ках, открытых письмах и манифестах. В противном случае, с одной
стороны, мы можем прийти к неверным выводам в отношении про-
возглашавшихся ими целей61. С другой стороны, есть опасность не
заметить того, что наступление эпохи массовой политики вынуждало
атаманов апеллировать к чаяниям и предрассудкам людей с целью
мобилизовать поддержку. С этой целью атаманы нередко — особенно
в 1919 году — заявляли о себе как о местной, но тем не менее соци-
алистической и советской альтернативе большевикам. Екельчик прав
в том отношении, что атаманы подстраивали свои лозунги под нужды
крестьянства, — но это едва ли удивительно с учетом того, что именно
оно составляло их аудиторию.
В то же время феномен атаманщины демонстрирует, что наличие
украинской национальной идентичности не означало автоматического
подчинения той или иной украинской националистической власти;
порой эта идентичность вполне допускала лояльность другим силам,
среди которых не последнее место занимали большевики. Неоднород-
ность украинской идентичности имела самые серьезные последствия
для тех, кто объявлял себя ее носителями. В частности, это помогает
объяснить провал усилий УНР по мобилизации массовой поддержки.
Ход Гражданской войны на Украине невозможно понять без учета
этого фактора. Поэтому дальнейшее изучение атаманов должно со-
провождаться серьезным рассмотрением выражавшихся ими идей.
Перевод Николая Эдельмана
61 Например, Шнелль утверждает, что Григорьев в своем «Универсале» при-
зывал к насилию над евреями: Schnell F. Räume des Schreckens. S. 258.

Игорь Владимирович Нарский
Первая мировая и Гражданская войны
как учебный процесс:
Военизация жизненных миров
в провинциальной России
(Урал в 1914—1921 годах)
В русской революции победил новый антропологический тип <...>
Появился молодой человек в френче, гладко выбритый, военного
типа, очень энергичный, дельный, одержимый волей к власти
и проталкивающийся в первые ряды жизни, в большинстве случаев
наглый и беззастенчивый. Его можно повсюду узнать, он повсюду го-
сподствует. Это он стремительно мчится в автомобиле, сокрушая все
и вся на пути своем, он заседает на ответственных советских местах,
он расстреливает и он наживается на революции <...> Чека также
держится этими молодыми людьми <...> В России, в русском народе
что-то до неузнаваемости изменилось, изменилось выражение русского
лица. Таких лиц прежде не было в России. Новый молодой человек —
не русский, а интернациональный по своему типу <...> Война сделала
возможным появление этого типа, она была школой, выработавшей
Эта характеристика раннего советского общества, предложенная
Николаем Бердяевым в начале 1920-х годов, удачно вводит в пробле-
матику данной статьи. Приведенная цитата, несмотря на импрессио-
1 Бердяев H.A. Новое средневековье. М., 1990. С. 54—55.

180
Игорь Владимирович Нарский
нистскую вольность поставленного в ней диагноза, касается масштаба
военизации жизненных миров исторических акторов как «обществен-
но сконструированной, культурно оформленной, символически ис-
толкованной действительности»2. Под военизацией жизненных миров
в дальнейшем будет пониматься тесное переплетение двух процессов:
во-первых, распространение военных практик на институционализи-
рованную, «объективную» реальность гражданской повседневности —
управление, производство, распределение; во-вторых, приспособление
«субъективной», воспринимаемой реальности, сферы толкования
и поведения современников рассматриваемых событий к военной
действительности. Этим определяется постановка вопросов в пред-
лагаемом тексте. Во-первых, представляется целесообразным вновь
задаться не единожды обсуждавшимся вопросом о том, какую роль
сыграли Первая мировая и Гражданская войны в формировании совет-
ских практик властвования, поскольку проблема соотношения старого
(довоенного, позднеимперского) и нового (военного, революционного)
опыта в ранней Советской России по-прежнему остается актуальной.
Вопрос о том, являлась ли война главной катастрофой XX века или
лишь ускорителем наметившихся ранее политических, экономических
и социальных процессов, равно как и вопрос о соотношении спе-
цифически российского исторического контекста и большевистской
идеологической одержимости в «военно-коммунистическом» опыте
ранней Советской России, как будет показано ниже, остаются спор-
ными3. Во-вторых, следует поставить вопрос о том, какие тенденции
(если они вообще поддаются выявлению и адекватной интерпретации)
характеризовали состояние ментального «багажа» современников:
встраивался ли военный опыт в привычные структуры толкования
и поведения, или он ломал их, вызывая болезненную дезориентацию?
Предварительные замечания
Прежде всего, следует напомнить, что постановка вопроса о по-
следствиях крупных исторических событий (в данном случае — Первой
мировой и Гражданской войн) с эпистемологической точки зрения от-
носится к самому непродуктивному типу конструирования каузальных
2 Vierhaus R. Die Rekonstruktion historischer Lebenswelten. Probleme moderner
Kulturgeschichtsschreibung // Vierhaus R., Chartier R. (Hrsg.). Wege zu einer neuen
Kulturgeschichte. Göttingen, 1995. S. 14.
3 Подробно об этом см. раздел «Интерпретационные модели военно-револю-
ционного опыта» данной статьи.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс 181
связей. Она соблазняет к построению нисходящих причинно-след-
ственных зависимостей — от якобы известной причины к предполага-
емому следствию. С точки зрения исторической эпистемологии более
надежной была бы восходящая конструкция — от известного факта
(в данном случае — военизации жизни в ранней Советской России)
к поиску факторов, которые могли бы вызвать ее к жизни4. Совер-
шенно очевидно, что в комбинации этих факторов Первая мировая
и Гражданская войны могут оказаться не единственными и, возможно,
не решающими. Это теоретическое положение тем убедительнее, чем
сложнее изучаемый исторический феномен. Влияние мировой войны
на индивидуальный и коллективный опыт ее российских современ-
ников относится к числу чрезвычайно многослойных, неоднозначных
и трудноуловимых явлений хотя бы уже и потому, что «связанные
с войной перемены распространялись в ее (России. — H.H.) терри-
ториальном и социальном пространстве неравномерно и ощущались
порой весьма опосредованно»5.
В целях соблюдения осторожности при описании тенденций
к военизации жизненных миров я прибегаю к понятию учебного
процесса. Речь пойдет не о прямом заимствовании и механическом
воспроизведении военных институциональных практик и поведен-
ческих образцов, а об их приспособлении к конкретной ситуации,
что свойственно для обучения как процесса «не только репродукции,
но и модификации знаний»6. Ключевой категорией для исследования
Первой мировой и Гражданской войн как учебного процесса является
опыт. Среди историков, ориентированных на изучение опыта, суще-
ствует оправданная тенденция к проведению ясной границы между
трудноуловимым для исследователя непосредственным опытом и от-
ложившимися в источниках интерпретационными дискурсами7. Этот
подход базируется на убеждении, что опыт возникает в результате
4 Подробнее см.: Мегилл А. Историческая эпистемология. М., 2007. С. 392—437,
особенно с. 405, 411, 415—416.
5 Гребенкин И., Белова И. Первая мировая: великая «забытая» война // Бор-
дюгов Г.А. (Ред.). Исторические исследования в России III. Пятнадцать лет спустя:
Сб. ст. М., 2011. С. 200.
6 Guschker S. Bilderwelt und Lebenswirklichkeit: eine soziologische Studie über die
Rolle privater Fotos für die Sinnhaftigkeit des eigenen Lebens. Frankfurt a.M. etc., 2002.
S. 268. О Первой мировой войне как источнике опыта для ее российских современ-
ников, особенно большевиков, см.: Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als Bewährungsprobe.
Bolschewistische Lernprozesse aus dem «imperialistischen» Krieg // Journal of Modern
European History. 2003. Vol. 1. № 1. P. 96—123.
7 Schumann D. Europa, der Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit: eine Kontinuität
der Gewalt? // Journal of Modern European History. 2003. Vol. 1. № 1. P. 29.

182
Игорь Владимирович Нарский
коммуникации (или вербализации): «Понятие "опыт" включает в себя
субъективные категории: разговоры, современные и более поздние рас-
сказы и воспоминания — в общем, дискурс участников и их потомков
о войне. Все эти компоненты образуют индивидуальный и коллектив-
ный опыт»8. Однако в силу ряда причин не только непосредственный
индивидуальный, но и дискурсивный коллективный опыт участников
и свидетелей российских событий 1914—1917 годов является трудно-
доступным для исследователя. Этот опыт представлен прежде всего
относительно немногочисленными и созданными преимущественно
в эмиграции текстами представителей (бывшего) «образованного
общества», с 1917 года подвергавшегося стигматизации, а также ме-
муарами новой большевистской или околобольшевистской элиты.
Слабым местом источников в первом случае является стереотипное
представление об отсталости, темноте, «некультурности» населения9,
во втором — идеологически выверенные клише о революционной со-
знательности масс10.
В данной статье действительность рассматривается как социально
конструируемый феномен11, а опыт — как совокупность (дискурсив-
ных) техник конструирования и обработки действительности12. Исходя
из такого понимания действительности и опыта, исследователь должен
постоянно учитывать, что формирование опыта представляет собой
перманентный, длительный и открытый (учебный) процесс, в ходе
8 Байрау Д. Понятие и опыт тотальной войны (на примере Советского Со-
юза) // Нарский И.В. и др. (Ред.). Опыт мировых войн в истории России: Сб. ст.
Челябинск, 2007. С. 28.
9 О конструировании образов отсталости населения в поздней Российской
империи см.: Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные
кооперативы и аграрный вопрос в России, 1861—1914. М., 2006; Narskij I. Intellectuals
as Missionaries: The Liberal Opposition in Russia and their Notion of Culture // Studies
in East European Thought. 2010. Vol. 62. P. 331—352.
10 По поводу отражения солдатского опыта в офицерских воспоминаниях
мне приходилось писать: Narskij I. Kriegswirklichkeit und Kriegserfahrung russischer
Soldaten an der russischen Westfront 1914/1915 // Groß G.P (Hrsg.). Die vergessene
Front. Der Osten 1914/1915. Paderborn etc., 2006. S. 249—261; Нарский И.В. «Я как
стал средь войны жить, так и стала мне война, что дом родной...» Фронтовой опыт
русских солдат в «германской» войне до 1917 г. // Нарский И.В. и др. (Ред.). Опыт
мировых войн. С. 488—502.
11 См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат
по социологии знания. М., 1995.
12 Здесь я следую подходу коллективного исследовательского проекта № 437
«Военный опыт. Война и опыт в Новое время» в Тюбингенском университете.
См. также: Нагорная О.С. Другой военный опыт: российские военнопленные Пер-
вой мировой войны в Германии (1914—1922). М., 2010. С. 24—25.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс...
которого действительность исторических событий начинает создавать-
ся еще до их начала и продолжает конструироваться и подвергаться
толкованию и перетолкованию после их завершения. Российский при-
мер Первой мировой и Гражданской войн является яркой иллюстра-
цией головокружительно быстрого переосмысления действительности
и опыта в ходе военных действий и по их окончании. В частности,
Первая мировая война лишь маргинально и имплицитно вошла в рус-
скую мемориальную культуру, поскольку она была потеснена герои-
зированными событиями революций 1917 года и последовавшей за
ними Гражданской войны 1918—1920 годов, став войной, в известной
степени забытой.
Выбор региона для анализа военизации жизненных миров ока-
зался следствием счастливого стечения обстоятельств. Во-первых,
Урал первой четверти XX века в течение многих лет был для ме-
ня предметом исторических исследований13. Во-вторых, этот ре-
гион представляется исключительно репрезентативным для изуче-
ния поднимаемых в статье проблем. Несмотря на удаленность от
театра боевых действий Первой мировой войны, Урал, в отличие от
многих центральных и периферийных районов, с лета 1914 года мог
ощутить разрыв времен и серьезные перемены. В последние десяти-
летия существования империи Урал превратился в одну из наиболее
запущенных территорий. Его позиции в российской экономике были
значительно ослаблены могучим молодым конкурентом — промыш-
ленным Югом. Когда Украина с ее промышленным и сельскохо-
зяйственным потенциалом оказалась отрезанной от России фрон-
товыми линиями Первой мировой и Гражданской войн, Урал стал
важным резервуаром индустриальной и сельскохозяйственной про-
дукции. Так, на Урале в 1920 году концентрировалось около 70% рос-
сийского производства металла, что соответствует доле уральской
промышленности в российском производстве металла в 60-х годах
XIX века. Накануне Первой мировой войны Урал производил всего
20% железа, в то время как доля Украины выросла до 65%14. К тому
13 См., например: Царский И.В. Русская провинциальная партийность: Поли-
тические объединения на Урале до 1917 г. Челябинск, 1995; Он же. Жизнь в ката-
строфе: Будни населения Урала в 1917—1922 гг. М., 2001; Narskij I. Der Ural im
russischen Bürgerkrieg. Gewaltformen und Überlebensstrategien // Baberowski J. (Hrsg.).
Moderne Zeiten? Krieg, Revolution und Gewalt im 20. Jahrhundert. Göttingen, 2006.
S. 94—110.
14 См.: Струмшин С.Г. Избранные произведения. История черной металлур-
гии в СССР. М., 1967; Голубцов B.C. Черная металлургия в первые годы Советской
власти (1917—1923 гг.). М., 1975.

Игорь Владимирович Нарский
же население региона с немногочисленными городами, неразвитой
городской инфраструктурой и замкнутой, организованной по вот-
чинному типу горнозаводской промышленностью весьма болезненно
восприняло беспрецедентный поток беженцев, вовлечение военно-
пленных и прочих «пришлых» в местную промышленность, а также
стремительный рост солдатского присутствия в разбухавших гарни-
зонах.
В связи с революционными событиями 1917 года Урал превра-
тился в один из эпицентров Гражданской войны. Боевые операции
Красной гвардии против восставших оренбургских казаков начались
здесь в ноябре 1917 года — за полгода до официального объявления
Гражданской войны. Ранним летом 1918 года Урал, как и огромные
территории Поволжья и Сибири, оказался во власти сформирован-
ного из военнопленных Чехословацкого легиона, восстание которого
против Советов во время движения по Транссибирской магистрали
в Америку для переброски на Западный фронт содействовало бес-
славному поражению большевиков на всем пространстве от Пензы
до Владивостока. Возникшие на Урале летом 1918 года региональные
правительства с резиденциями в Екатеринбурге, Оренбурге и Уфе
поздней осенью 1918 года сменило Временное всероссийское прави-
тельство в Омске во главе с адмиралом Александром Васильевичем
Колчаком. Наступления и контрнаступления «белых» и «красных»
армий в октябре—декабре 1918 и марте—июле 1919 года породили
чрезвычайно подвижные линии фронтов и многочисленные смены
власти во многих населенных пунктах. Лишь поздним летом 1919 го-
да благодаря успехам Красной армии регион вновь был поставлен
под (формальный) контроль большевиков. Однако Гражданская вой-
на длилась на Урале и после ее официального окончания: вместо ми-
ра в регион пришли террор и «крестьянская война» 1920—1921 годов,
которая в момент кульминации значительно превосходила масштабы
знаменитой антоновщины в Тамбовской губернии и была остановле-
на беспрецедентным голодомором 1921—1922 годов, более катастро-
фичным, чем знаменитый голод в Поволжье15.
15 Подробнее о крестьянском повстанческом движении и голодной катастрофе
на Урале см.: Логунов К. Хроника западно-сибирского крестьянского восстания.
Свердловск, 1991; Боже B.C., Непеин И.Г. Жатва смерти. Голод в Челябинской губер-
нии в 1921—1922 гг. Челябинск, 1994; Шибанов Н.С «Зеленая война». Исторические
очерки. Челябинск, 1997; Сафонов Д.А. Великая крестьянская война 1920—1921 гг.
и Южный Урал. Оренбург, 1999; Продовольственная безопасность на Урале в XX ве-
ке. Документы и материалы. Т. 1. Екатеринбург, 2000.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
Интерпретационные модели военно-революционного опыта
Современные интерпретации опыта Первой мировой войны и ре-
волюций в Центральной и Восточной Европе располагаются между
полюсами нескольких дихотомических моделей, подвергающихся
модификациям и интерпретационным комбинациям в зависимости от
смены акцентов исследовательского интереса. С некоторыми упроще-
ниями основные из этих моделей, наиболее популярные в современной
историографии, позволительно обозначить как «катастрофическую»
и «адаптационную»16. Согласно первой модели, более характерной
для политической истории, Первая мировая война оказалась главной
катастрофой XX века и основной причиной последовавших политиче-
ских, социальных и хозяйственных кризисов и потрясений, культурной
дезориентации и брутализации европейских обществ. Вторая модель,
преимущественно социально-историческая, помещает Первую миро-
вую войну в более длительный исторический контекст и рассматривает
ее как своего рода испытание европейских социально-политических
и экономических систем на прочность, поскольку она драматично
ускорила многие тенденции развития, которые обнаруживаются и в до-
военной Европе. В этом случае акцент в развитии обществ Европы
смещается с брутализации (и архаизации в российском случае17) на
продолжение модернизационных процессов (в том числе на создание
элементов социального государства). Современная культурная история
вновь отчетливо подчеркивает формативную роль мировой войны для
советской истории18, однако помещает военный опыт России в более
длительный контекст, теснее соединяя опыт Первой мировой и Граж-
данской войн, а также сталинизма19.
16 Подробнее см.: Schumann D. Europa, der Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit.
S. 25—26.
17 См., например: Lewin M. The Making of the Soviet System: Essays in the Social
History of Interwar Russia. New York, 1985; Figes O. A People's Tragedy. The Russian
Revolution, 1891—1924. London, 1996; Булдаков В.П. Красная смута. Природа и по-
следствия революционного насилия. М., 1997 (переизд.: 2010); Карский И.В. Жизнь
в катастрофе.
18 См., например: Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca
(N.Y.), 1995; Gatrell P. A Whole Empire Walking: Refugees in Russia during Word War I.
Bloomington, 1999; Sanborn J. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total
War and Mass Politics 1905—1925. DeKalb, 2003; Lohr E. Nationalizing the Russian
Empire: The Campaign Against Enemy Aliens During World War I. Cambridge, 2003.
19 См., например: Plaggenborg S. Stalinismusforschung: Wie weiter? // Plaggenborg S.
(Hrsg.). Stalinismus. Neue Forschungen und Konzepte. Berlin, 1998; Holquist P. Making
War, Forging Revolution. Russia's Continuum of Crisis, 1914—1921. Cambridge (Mass.),

186
Игорь Владимирович Нарский
Важной темой международной дискуссии был и остается вопрос
о природе «военно-коммунистического» насилия и чрезвычайных
методов управления в советском политическом порядке. Централь-
ным пунктом дискуссии является вопрос о том, была ли склонность
большевиков к насильственным формам властвования продуктом
идеологической одержимости сторонников Ленина20 или следствием
ситуативных обстоятельств — организационной слабости и экономи-
ческой бедности21. В настоящее время среди исследователей россий-
ского опыта насилия в XX веке преобладает модель «обстоятельств»
с наметившейся в последние годы тенденцией к преодолению край-
ностей обоих подходов — «идеологического» и «ситуативного» — как
недостаточно продуктивных. По мнению П. Холквиста, «бинарная
модель — либо контекст, либо замысел — не позволяет рассмотреть
взаимодействие этих двух факторов»22. Однако и в рамках современ-
ной модели «контекста», или «обстоятельств», можно обнаружить
дифференцированные оценки общего и особенного в военном опыте
стран — участниц Первой мировой войны. Одни исследователи, пре-
имущественно социально-исторического профиля, исходят из убеж-
дения, что послевоенную практику насилия можно объяснять только
в тесной связи с историей того или иного национального государства.
Так, по мнению Д. Шумана,
...необходимо отойти от обобщенной характеристики первого из ев-
ропейских послевоенных периодов XX века. Не опыт насилия на войне
сам по себе определил дальнейшее развитие, а та или иная полити-
ческая культура, в рамках которой этот опыт разместился или обо-
стрился. Традиции и структуры, longue duree в конечном счете были
весомее, чем глубокий след войны и революции23.
2002; Hoffmann D.h. Stalinist Values. The Cultural Norms of Soviet Modernity 1917—
1941. Ithaca (N.Y.), 2003; Baberowski J. Der rote Terror. Die Geschichte des Stalinismus.
München, 2003; Idem. Verbrannte Erde. Stalins Herrschaft und Gewalt. München, 2012.
20 См.: Пайпс Р. Русская революция. Ч. 1—2. М., 1994; Malta M. Vollstrecker
Wahn. Russland 1917—1991. Stuttgart, 1994; Brovkin V.N. Behind the front lines of the
civil war: Political parties and social movements in Russia, 1918—1922. Princeton, 1994;
и др.
21 См.: Party, State and Society in the Russian Civil War. Explorations in Social His-
tory / Koenker D.R, Rosenberg W.G., Suny R.G. (Ed.). Bloomington, 1989; Fitzpatrick S.
The Russian Revolution. Oxford, 1994.
22 Холквист П. Россия в эпоху насилия, 1905—1921 гг. // Нарский И.В. и др.
(Ред.). Опыт мировых войн. С. 462. Подробнее см.: Holquist P. Making War.
23 Schumann D. Europa, der Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit. S. 25.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс...
Другие историки обращают большее внимание на общеевропей-
ский репертуар опыта Первой мировой войны, из которого в полной
мере черпала и Россия. По их мнению, в отношении России упор на
разнородность военного опыта в различных национальных контекстах
чреват искушением объяснить эксцессы насилия XX века многовеко-
вой спецификой истории, обусловившей индивидуальную и коллектив-
ную привычку к насильственным практикам. Против такого подхода
выступают культурно-исторически ориентированные исследователи
России:
Насилие в новейшей истории России, страдания и потери были
так велики, что предположение, будто бы мы имеем дело с обществом,
отмеченным каким-то изъяном, ошибкой нравов, культуры или геогра-
фии, действительно звучит вполне заманчиво. Но такое предположение
демонстрирует только леность ума и является обходным маневром чи-
стой воды. В конце концов, значительно труднее представить себе иную
правду, которая исходит из того, что люди, которые жили и умирали
в России и в Советском Союзе в XX веке, ощущали чувства страдания
и скорби не менее остро, чем мы, и что их история насилия произрас-
тает не из какой-то национальной эксцентрики, вроде слабости к со-
леному салу, а из особой комбинации событий и обстоятельств. Эта
правда, помимо прочего, вселяет тревогу, потому что содержит в себе
странные предположения: что страдание в России всегда имело при-
чину и поэтому не исключено, что его можно было избежать; что оно не
было единственным в своем роде; и что ни один внешний наблюдатель
не может позволить себе роскошь предположить, что его общество
навсегда застраховано от насилия такого масштаба24.
П. Холквист также выступает за сближение российской и европей-
ской истории. Более того, он уверен, что для континентальной Евро-
пы опыт России более репрезентативен, чем опыт Англии, Франции
и США. Его предложение анализировать Первую мировую войну в бо-
лее широких хронологических рамках связано с желанием органично
вписать российский опыт в европейскую историю мировой войны:
Эта расширенная хронология войны — не 1914—1918, а 1914—
1921 годы — отнюдь не ставит Россию особняком от остальной Европы.
24 Merridale С. Steinerne Nächte. Leiden und Sterben in Russland. München, 2001.
S. 27.

Игорь Владимирович Нарский
Скорее «долгий» военный опыт России может добавить ясности в наше
понимание роли Первой мировой войны в Европе. В историографии
российской истории XX века ее военный опыт 1914—1917 годов зача-
стую затеняется революцией 1917-го. Что же касается историографии
большей части остальной Европы в тот же период, то, напротив, опыт
Первой мировой затмевает собой революционное брожение и граж-
данские войны, последовавшие за ней. В большинстве стран Восточной
и Центральной Европы методы для ведения внешней войны, сложив-
шиеся в течение четырех лет, оказались обращены внутрь и стали
использоваться во внутренних конфликтах. В таком свете Граждан-
скую войну в России можно рассматривать только лишь как наиболее
крайний случай гражданской войны, которая началась в годы Первой
мировой, охватила значительное пространство Центральной и Вос-
точной Европы и продолжалась несколько лет после ее окончания25.
Очерченное многообразие подходов к интерпретации военного
опыта России 1914—1921 годов есть не только следствие политиче-
ских преференций ученых и не должно рассматриваться в качестве
отражения их неспособности договориться между собой. Как сви-
детельствуют отдельные исследования26 и как будет показано ниже,
различные интерпретационные модели, представляющиеся на первый
взгляд дихотомическими парами, являются продуктом многообразия
в постановке вопросов и при выборе определенной исследовательской
«оптики» вполне совместимы.
Институционализация военного опыта в 1914—1921 годах
История институциональной военизации России в годы Первой
мировой войны, революции и Гражданской войны достаточно хорошо
изучена. Военизация была многослойным процессом и проистекала из
нескольких источников. Ее масштаб в 1914—1921 годах следует реляти-
вировать, так как она стартовала не с чистого листа. Военизирующие
тенденции опирались на возникшую еще в XVIII веке традицию под-
готовки к обороне от возможного военного нападения. Перманент-
ное вооружение против вероятных внешних врагов способствовало
25 Холквист П. Россия в эпоху насилия. С. 468—469.
26 См., например: Aftershocks. Violence in Dissolving Empires after the First World
War / Eichenberg J., Newman J.P (Ed.) // Journal of Contemporary European History.
2010. Vol. 19. № 3.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
довольно раннему формированию в Российской империи «военно-
го» общества. Особенности социальной структуры и политической
культуры императорской России, проанализированные социальными
историками в ключе «русской отсталости»27, также содействовали вое-
низации политической системы. В условиях неразвитости парламент-
ских институтов и «буржуазной» классовой структуры государство
рассматривало армию в качестве фактора, способного компенсировать
дефицит современного порядка. Такой же была логика радикальной
интеллигенции, которая пыталась восполнить отсутствие массовой
базы левых партий с помощью строительства парамилитарных орга-
низаций28. Правда, спорным остается вопрос о том, насколько армия
в поздней Российской империи действительно превратилась в фактор
порядка и двигалась в направлении «демилитаризации» или, напротив,
военные методы «демографической политики» и «социальной хирур-
гии» все более вторгались в гражданскую сферу29.
Апробированные в довоенной Российской империи военизирован-
ные методы решения гражданских конфликтов (депортация населения
в национальных регионах в XIX веке, военные карательные экспедиции
и военно-полевые суды после 1905 года), получившие дополнительную
легитимацию благодаря их использованию в колониальной политике
европейских держав, оказались востребованными в Первой миро-
вой войне. Массовая война актуализировала и оправдывала военные
способы разрешения конфликтов, став важнейшим катализатором
милитаризации жизненных миров. Принудительное перемещение
населения и взятие заложников на фронте, милитаризация труда
и государственная хлебная монополия в годы Первой мировой войны,
революций 1917 года и Гражданской войны стали принадлежностью
политического и хозяйственного порядка России; практика приме-
27 См., например: Geyer D. Die Russische Revolution. Historische Probleme und
Perspektiven. Göttingen, 1967; Hildermeier M. Die russische Revolution 1905—1921.
Frankfurt a.M., 1989; Bonwetsch B. Die Russische Revolution 1917: Eine Sozialgeschichte
von der Bauernbefreiung bis zum Oktoberumsturz. Darmstadt, 1991.
28 О традиции создания в поздней Российской империи политическими пар-
тиями парамилитарных организаций см.: Политические партии России: история
и современность. М., 2000. Об этом же на Урале см.: Карский И.В. Русская про-
винциальная партийность.
29 См.: Beyrau D. Militär und Gesellschaft im vorrevolutionären Russland. Köln;
Wien, 1984; Holquist P. Making War, Forging Revolution; Kusber J. Die russische Armee
als innenpolitischer Ordnungsfaktor in der zweiten Hälfte des 19. Jahrhunderts // Epken-
hans M., Groß G.P (Hrsg.). Das Militär und der Aufbruch in die Moderne 1860 bis 1890:
Armeen, Marinen und der Wandel von Politik, Gesellschaft und Wirtschaft in Europa,
den USA sowie Japan. München, 2003. S. 151—166.

Игорь Владимирович Нарский
нения подобных мер достигла апогея в годы военного коммунизма.
Нет сомнений, что продовольственная диктатура и милитаризация
труда соответствовали ленинским представлениям о социалистиче-
ском обществе. Трудно, однако, не заметить, что взгляды Ленина на
содержание социалистического проекта и на методы его воплощения
в жизнь оказались под явным влиянием опыта Первой мировой вой-
ны на оккупированных территориях и в тылу. «Желание переделать
русское общество породило цель, а орудия мобилизации военного
времени обеспечили средства»30.
При этом речь идет не только о военном опыте Российской им-
перии, но и об опыте союзников, а также, не в последнюю очередь,
Германии, которая по-прежнему являла собой образец эффективности
и современности для российской элиты и антиэлиты (в том числе боль-
шевиков). Централизованное распределение продовольствия и моби-
лизация рабочих рук во время военного коммунизма имели прямые
соответствия в Германии военных лет. «Красный», «белый» и «по-
встанческий» террор также черпал из общего репертуара программ
и практик преследования стигматизированных групп, массово ис-
пользовавшихся во время Первой мировой войны, таких как взятие
заложников или создание концентрационных лагерей. «Многие из
этих регулярно повторяющихся приемов были приемами из военной
практики. Насилие русской гражданской войны не вышло само собой
из недр русской деревни, оно было импортировано туда с военных
фронтов. Война пришла в тыл»31. Опыт Первой мировой войны ис-
кушал новых правителей к военизации общества как к простейшему
и радикальнейшему способу решения проблем.
Важные импульсы для военизации управления и экономики при-
ходили также из региональных особенностей развития до и после
1914 года. Имелась такая специфика и на Урале. С XVIII века этот
регион принял на себя роль пограничной зоны, которую с XVI века
играло Поволжье32. В особенности это касается Южного Урала, насе-
ленного казаками и военизированными башкирами. Забегая вперед,
30 Холквист П. Россия в эпоху насилия. С. 475. О формировании насильствен-
ных практик в России в контексте Первой мировой и Гражданской войн см. также:
Sanborn J. The Genesis of Russian Warlordism: Violence and Governance during the
First World War and the Civil War // Contemporary European History. 2010. Vol. 19.
№ 3. P. 195—213.
31 Холквист П. Россия в эпоху насилия. С. 468.
32 Некоторые особенности Поволжья, описанные О. Файджесом, вполне рас-
пространимы и на Урал. См.: Figes О. Peasant Russia, Civil War: The Volga Countryside
in Revolution. Oxford, 1985. P. 19—27.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс...
191
следует отметить, что в 1917 году обе группы начали борьбу за свою
автономию с реорганизации или воссоздания армии. В простонарод-
ном дискурсе — как и в элитарном — армия воспринималась в каче-
стве единственного в смутных условиях гаранта порядка. Регион был
отмечен причудливым соседством различных жизненных миров, кон-
фессий, этносов, форм собственности и хозяйствования. Колонизация
башкирских и казахских земель русскими, украинскими и немецкими
переселенцами создавала могучий потенциал конфликтов, которые со
времен пугачевщины выливались в периодические восстания башкир
и горных рабочих.
В 1918—1921 годах Урал, как и многие другие регионы России
с подвижными линиями фронтов Гражданской войны, превратился
в типичное безгосударственное пространство33. Именно для таких
зон с дефицитом государственного контроля характерно наиболее
интенсивное применение военных и чрезвычайных методов управле-
ния, отличавшихся особой жестокостью. Вероятно, в отношении этого
региона нет нужды проводить предлагаемую рядом исследователей
демаркационную линию между «белым» и «красным» террором, исходя
из принципов его организации34. Все противоборствующие стороны
представлялись населению на одно лицо, поскольку использовали
один и тот же репертуар насильственных практик: взятие заложни-
ков, массовые обыски и аресты, бесконтрольные реквизиции, пытки,
немотивированные убийства. Военные и политические противники
сталкивались не только друг с другом, но и с деструктивными спосо-
бами выживания населения, не доверявшего ни одному из сменявших
друг друга режимов. Это делало бесполезными «нормальные» методы
управления и порождало перманентное чрезвычайное положение как
у «белых», так и у «красных».
Применение насилия должно было компенсировать слабости
властных структур — параллелизм компетенций, господство чрезвы-
чайных органов и нехватку организационных ресурсов. На Урале друг
с другом и с гражданскими органами конкурировали ЧК, военно-ре-
33 См.: Sanborn ]. The Genesis of Russian Warlordism; Schnell F. Der Sinn der Ge-
walt. Der Ataman Volynec und der Dauerpogrom von Gajsin im Russischen Bürgerkrieg
(1919) // Zeithistorische Forschungen = Studies in Contemporary History: Online-
Ausgabe. Vol. 5. Heft 1. 2008 (<http://www.zeithistorische-forschungen.de/16126041-
Schnell—1—2008>).
34 См., например: Beyrau D. Petrograd, 25. Oktober 1917: die russische Revolution
und der Aufstieg des Kommunismus. München, 2001. S. 62—67; Baberowski J. Der rote
Terror. S. 34—52.

Игорь Владимирович Нарский
волюционные комитеты, боевые организации народного вооружения,
армейские штабы на «красной» стороне; органы государственной
безопасности, комендатуры и военные суды — на «белой». Военному
коммунизму соответствовал «военный антикоммунизм» насильствен-
ных реквизиций на территориях, подконтрольных Колчаку. Более
позднее, по сравнению с центральными районами России, закрепле-
ние на Урале регулярных советских органов объясняет затянувшееся
существование в регионе более плотной сети чрезвычайных органов,
их повышенную жестокость и гротескные формы35. Так, население
Урала особенно страдало от массовой принудительной мобилизации
на лесозаготовительные работы: технологически отсталая уральская
металлургия использовала исключительно древесное топливо. В част-
ной переписке уральцев 1920 года то и дело фигурируют «проклятые
воскресники», ненавистные «казенные работы» и несчастные сельские
жители, которых «гонят в лес на работы дрова пилить»36. Симптома-
тично, что Первая трудовая армия, назначение которой заключалось
прежде всего в лесозаготовках для промышленности, была создана
в 1920 году Львом Троцким именно на Урале37.
Не только труд, но и отдых был отмечен явной военизацией. Во-
енные части стали центральным действующим лицом праздников
на «красных» и «белых» территориях. Городские празднества 1917—
1919 годов в качестве главного и обязательного элемента включали
военный парад и другие военные церемониалы. Полковые праздники,
похороны павших солдат и командиров в прифронтовой полосе, тор-
жественные посещения мест военных захоронений использовались
в идеологических целях. До мелочей регламентированные праздники,
на которых доминировали военные, сигнализировали о том, что воени-
зация ассоциировалась с восстановлением и поддержанием порядка38.
35 Подробнее о чрезвычайных органах в Советской России и на Урале см.: Бугай
Н.Ф. Чрезвычайные органы Советской власти: ревкомы, 1918—1921. М., 1990; Коб-
лов B.C., Сичинский Е.П. Государственное строительство на Урале в 1917—1921 гг.
Челябинск, 1997.
36 Государственный архив новейшей истории Пермской области. Ф. 557. Оп. 1.
Д. 53. Л. 16; Центр документации новейшей истории Кировской области. Ф. 1. Оп. 1.
Д. 165. Л. 202, 216; Центральный государственный архив общественных организа-
ций Республики Башкортостан. Ф. П—22. Оп. 4. Д. 94. Л. 9, 10.
37 О милитаризации труда в тяжелой промышленности Урала наиболее по-
дробной работой по-прежнему является: Голубцов B.C. Черная металлургия в пер-
вые годы Советской власти (1917—1923 гг.). М., 1975.
38 Подробнее о милитаризации раннего советского праздника см.: Малыше-
ва СЮ. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы,
исторические мифы (1917—1927). Казань, 2005; Рольф М. Советские массовые

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
Если присмотреться к институциональной стороне военизации
государственных и общественных структур, то «адаптационная»
модель описания военного опыта представляется наиболее коррект-
ной. Действительно, программы и практики военного времени были
приспособлены историческими акторами к новым условиям. Если же
мы попробуем изменить исследовательскую перспективу и задаться
вопросом о восприятии и поведении современников Первой мировой
и Гражданской войн, то более адекватным может оказаться «катастро-
фическое» объяснение трансформации военного опыта.
Военизация образцов толкования и поведения
Военизированные и чрезвычайные структуры и институции дают
некоторые указания на «субъективную реальность» исторических
акторов, но не исчерпывают ее. Среди российских современников со-
бытий 1914—1921 годов большой популярностью пользовалось умо-
зрительное мнение о прямом влиянии войны на повреждение нравов
населения, длительное время принимавшееся историками за чистую
монету. Исходя из нынешнего состояния мировой историографии,
соблазнительный своей простотой тезис о том, что «"причащение"
многомиллионной массы солдат к насилию, притупление восприятия
смерти привели к ожесточению огромной массы людей, выработке
у них милитаризованного сознания, склонности к силовым действи-
ям, девальвации ценности человеческой жизни»39, представляется
чрезмерно прямолинейным, поскольку солдатский фронтовой опыт
был чрезвычайно многообразным. Анализируя содержание высказыва-
ний солдат по книге Софьи Федорченко, Дитрих Байрау справедливо
констатирует:
Если исходить из того, что и русские были «нормальными муж-
чинами», принужденными в определенный период времени выполнять
праздники. М., 2009; Карский И.В. Конструирование мифа о Гражданской войне
и особенности коллективного забывания на Урале в 1917—1922 гг. // Нарский И.В.
и др. (Ред.). Век памяти, память века: Опыт обращения с прошлым в XX столетии:
Сб. ст. Челябинск, 2004. С. 394—412; Никонова О.Ю. Военные праздники и ритуалы
как инструмент военно-политического воспитания // Нарский И.В. и др. (Ред.).
Опыт мировых войн. С. 181—207.
39 Поршнева О. С. Проблемы участия России в Первой мировой войне: менталь-
ное измерение // Нарский И.В. и др. (Ред.). Опыт мировых войн. С. 364; подробнее
см.: Поршнева О.С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой
мировой войны. М., 2004.

Игорь Владимирович Нарский
функции «социализированных убийц» {sociable killer), то приведенные
выше высказывания демонстрируют диапазон полученного ими воен-
ного опыта насилия: от лишения кого-либо жизни как удовольствия —
до переживания этого как травмирующего действия, повторение ко-
торого в будущем представлялось немыслимым. Очевидно, не только
в России и не только в годы Первой мировой войны вырабатывались
приемы осознания и артикуляции произошедшего, позволявшие дис-
танцироваться от собственных действий и дереализовать их. С точки
зрения психического здоровья, возможно, это был лучший путь воз-
вращения в нормальность гражданской жизни40.
При оценке роли Первой мировой войны в процессе военизации
жизненных миров следует исходить, помимо прочего, из гетерогенно-
сти военного опыта вследствие регулярного чередования на «русском»
фронте фаз позиционной и маневренной войны. Эта особенность
войны России с Германией и Австро-Венгрией могла иметь серьезные
последствия для ее восприятия и формирования солдатского опыта.
В классической окопной войне, характерной с конца 1914 года для
Западного фронта, солдат скорее ощущал себя беззащитной жертвой
насилия, чем ее субъектом. Окопная война в большей степени способна
породить не милитаристов, а пацифистов. Она требует самообладания
и выдержки солдатской массы и призвана «цивилизировать» и «дис-
циплинировать» ее в духе концепций Н. Элиаса и М. Фуко41. Иная
ситуация сложилась на Восточном фронте, где большую роль играли
кавалерийские и штыковые атаки и рукопашный бой. Этот опыт «ак-
тивного убийства» мог содействовать массовой брутализации солдат42.
40 БайрауД. Солдаты Софьи Федорченко // Нагорная О.С. и др. (Ред.). Траек-
тория в сегодня: россыпь историко-биографических артефактов: Сб. ст. Челябинск,
2009. С. 204.
41 См.: Эпиас Н. О процессе цивилизации: Социогенетические и психогенети-
ческие исследования. М.; СПб., 2001: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение '
тюрьмы. М., 1999.
42 «"Битвы ресурсов", в которых отдельный солдат чувствовал себя объектом
неконтролируемой техники уничтожения, определяющие по нынешний день все-
общее представление о Первой мировой войне на фронте во Франции и Бельгии,
чаще всего не закладывали в нем устойчивого потенциала насилия. На Восточном
фронте война, напротив, была в гораздо большей степени маневренной войной,
меньше ограничивавшей активность солдат и придававшей большее значение
индивидуальному использованию оружия, чем на Западном фронте <...> соб-
ственноручное убийство и нанесение ран, а также представление о центральном
военном значении этого, то есть в первую очередь активное, а не пассивное участие
в событиях <...> вело к развитию жестокости в солдатах» (Schumann D. Europa, der
Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit. S. 32).

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
Тезис о прямом влиянии российского солдатского опыта на прак-
тики ведения Гражданской войны остается спекулятивным, поскольку
современное состояние исследований не позволяет ясно судить о роли
ветеранов Первой мировой войны в революции и Гражданской войне.
Стремление приписать всем бывшим фронтовикам приверженность
позиции «моя хата с краю» или причислить их исключительно к одной
враждующей стороне — будь то «красные», «белые» или «зеленые» —
вряд ли соответствует реалиям Гражданской войны43. Вместе с тем
вполне возможно, что колебания именно этой группы могли обеспе-
чить временный успех той или иной из противоборствующих сторон.
Следует обратить особое внимание на то обстоятельство, что
российская Гражданская война 1918—1920 годов, в которой кавалерия
и ближний бой предпочитались другим родам войск и военным такти-
кам как «красной», так и «белой» армией, во многом унаследовала опыт
маневренных фаз Первой мировой войны44. Это позволяет высказать
обоснованное предположение о том, каково было направление про-
ектов военизации государства и общества, в рамках какой культуры
они реализовывались и какая культура военизации взяла верх в рос-
сийской Гражданской войне. Не подлежит сомнению, что большевист-
ская программа военизации была нацелена на компенсацию дефицита
общественной поддержки и на ускорение создания нового мира. Армия
рассматривалась как модель «подлинного» порядка и инструмент про-
свещения. Симптоматично, что Красная армия в годы Гражданской
войны стала гигантским полигоном распространения грамотности,
пропаганды и популяризации гигиенических знаний45. Фактор и мо-
дель порядка видело в армии также Белое движение46.
43 См.: Народное сопротивление коммунизму в России: Урал и Прикамье, но-
ябрь 1917 — январь 1919. Документы и материалы / Бернштам М.С. (Ред.). Париж,
1982; Попов H.H. Борьба большевиков Урала за солдатские массы в трех револю-
циях. Саратов, 1983; Тепицын Л.В. Русская революция 1917 года: деревня против
города, или перманентная война // Академик В.П. Волобуев. Неопубликованные
работы. Воспоминания. Статьи. М., 2000.
44 См.: Beyrau D. Der Erste Weltkrieg als Bewährungsprobe; Нарский И.В. «Как
я стал средь войны жить, так и стала мне война, что дом родной...»
45 Beyrau D. Petrograd, 25. Oktober 1917. S. 72—73; Нарский И.В. Канализация
хаоса и хаос в канализации: санитарно-гигиеническое состояние уральских городов
в 1917—1922 гг. // Нарский И.В., Никонова О.Ю. (Ред.). Человек и война (Война как
явление культуры): Сб. ст. М., 2001. С. 254.
46 См., например: Holquist P. Anti-Soviet Svodki from the Civil War: Surveillance
as a Shared Feature of Russian Political Culture // Russian Review. 1997. Vol. 56. № 3.
P. 445—450; Шевелев Д.Н. Осведомительная работа антибольшевистских прави-
тельств на территории Сибири в годы Гражданской войны (июнь 1918 — январь
1920 г.). Дис.... д-ра ист. наук. Томск, 2012.

196
Игорь Владимирович Нарский
Вместе с тем большевистский и антибольшевистский проекты во-
енизации общества породили нечто иное, чем дисциплину и порядок
просветительского образца. В Гражданской войне возобладала домо-
дерная воинственность, отмеченная надругательством над трупами
и могилами противника, рукопашным боем и убийством с близкой
дистанции, самосудом, погромами и мародерством. Нагнетание ар-
хаических компонентов в военной культуре Гражданской войны от-
разилось и в просеивании опыта Первой мировой войны. В отличие
от опыта маневренной войны позиционный военно-стратегический
опыт в общем и целом предавался забвению. Его непосредственное
использование относится лишь к 1920—1921 годам, когда Красная ар-
мия стала применять газ и самолеты против крестьянских повстанцев
в Центральной России, а те, в свою очередь, начали создавать армей-
ские штабы и строить импровизированные окопы и заграждения. Ар-
хаизирующая трансформация опыта Первой мировой войны нашла
отражение и в языке. Примечательно, что существительные из слова-
ря маневренной войны — «авангард», «атака», «кампания», «поход»,
«битва» — в советском политическом языке отмечены позитивной
коннотацией, в то время как глагол «окопаться», символ позиционного
быта, до сих пор описывает проявления трусости47.
Инструментализация домодерных образцов поведения и эскалация
насилия в поведении исторических акторов позволяют предположить
трансформацию толковательных матриц, вызванную процессом обес-
ценивания привычных объяснительных клише и масштабной дезори-
ентацией современников вследствие грандиозного цивилизационного
кризиса. Новые образцы толкования воплощались в мифологических
образах действительности.
Мифы отражают неизменное, базовый опыт, на который нельзя
покуситься. Они поставляют образы, которые не объясняют ту или
иную действительность, но придают ей очевидный смысл. Они много-
значны и поэтому политически полезны. Прежде всего, они выступают
оправданием того, чему не хватает законности. Как выяснилось, со-
ветско-российские мифы имели целью объяснить людям параметры
современности, наделить смыслом такое время, когда старое разрушено
до основания, а нового еще не видно48.
47 Подробнее см.: Figes О., Kolonitski В. Interpreting the Russian Revolution: the
Language and Symbols of 1917. Yale, 1998.
48 Plaggenborg S. Revolutionskultur. Menschenbilder und kulturelle Praxis in Sowje-
trussland zwischen Oktoberrevolution und Stalinismus. Köln; Weimar; Wien, 1996. S. 346.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
Важным аспектом военизации жизненных миров стало превраще-
ние в ранней Советской России образа справедливой (гражданской)
войны в получивший широкое признание базовый миф и интерпрета-
ционный ориентир. Общепризнана связь советского образа граждан-
ской войны с большевистской идеологией. Не подлежит сомнению, что
риторика Гражданской войны соответствовала настроениям радикаль-
ного крыла российских социал-демократов, нелегально действовав-
шего в самодержавной России. Образы Гражданской войны были для
В.И. Ленина и его сторонников важным инструментом интерпретации
и саморепрезентации задолго до революции 1917 года. В 1901 году Ле-
нин описывал своих соратников как действующее боевое соединение:
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко
взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам при-
ходится почти всегда идти под их огнем»49. К тому же большевики из-
начально были убеждены, что Гражданская война является неизбежной
частью и апогеем революции.
После большевистского прихода к власти символическое содер-
жание Гражданской войны значительно расширилось. Она объеди-
няла мифы о гибели старого мира и о закономерном начале нового
этапа истории, о законном насилии, о справедливой, народной войне
и о светлом будущем. Миф о Гражданской войне был растяжим в лю-
бом направлении и поэтому политически полезен, он имел наготове
предложения и для консолидации сторонников, и для маркировки
врага, и для изгнания социально чуждых50. Стилистика большевист-
ской пропаганды, в значительной степени основанная на метафоре
Гражданской войны, нагнетала ощущение того, что военное время
еще не закончилось. Любой род деятельности квалифицировался как
борьба, 71юбая сфера приложения человеческих усилий — как фронт.
Мирная жизнь была словно изрезана сетью бесчисленных фронтов:
в ней «хозяйственный фронт» соседствовал с «газетным фронтом»,
«голодный фронт» — с «бескровным фронтом», «трудовой фронт» —
с «продовольственным фронтом» и так далее. Ощущение пребывания
Советской России в кольце подобных видимых и невидимых фронтов,
в положении осажденной крепости поддерживалось всеми возможны-
ми способами. Жизнь кишела необозримым количеством очевидных
и тайных врагов. Большевистская метафора Гражданской войны имела
не только пространственный, но и временной аспект: она устанавли-
49 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 9.
50 Подробнее см.: Нарский И.В. Конструирование мифа о Гражданской войне.
С. 394—412.

Игорь Владимирович Нарский
вала фронтовую линию в отношении «проклятого прошлого» и линию
борьбы за «светлое будущее».
Об образах Гражданской войны, сконструированных противни-
ками большевиков, современная историография располагает гораздо
более скудными знаниями. Современники из консервативных и либе-
ральных кругов тиражировали однозначно негативный образ револю-
ции и Гражданской войны как нового издания «Смутного времени»51.
Эта метафора содержала идеи заговора, захвата власти и предательства.
Подобный толковательный образец отчасти совпадал с простонарод-
ным приданием смысла Гражданской войне как концу света и борьбе
с Антихристом52.
Вместе с тем образы Гражданской войны «красных» и «белых»,
циркулировавшие в уральской периодике, были поразительно сходны.
И те и другие почти по-манихейски раскалывали мир на силы добра
и зла, славя и героизируя собственную партию и демонизируя против-
ника. Поднятие «боевого духа» народа во время Гражданской войны
осуществлялось всеми режимами одинаково — через создание образа
жестокого противника, который не пощадит население в случае своей
военной удачи. Бестиализация врага подготавливала его уничтожение
и была направлена на снятие барьеров при применении к нему на-
силия. Во многих газетах на «красных» и «белых» территориях Урала
появились рубрики о жизни за пределами подконтрольной области —
«Там, где нет советской власти», «В умирающей Совдепии», «В Колчак-
ни», «В Большевизии», «История одного преступления», «В немецко-
большевистском царстве» и так далее, — насыщенные информацией
о зверствах врагов. Размещавшиеся в этих рубриках материалы явно
или подспудно стилизовали Гражданскую войну как освободительную
борьбу против жестоких завоевателей53.
К сожалению, почти ничего не известно о конструировании не-
которыми категориями уральского населения собственных позитив-
ных образов «народной войны», отличавшихся от большевистского
иной оценкой воюющих сторон. Косвенные данные — прежде всего
51 См.: Штыка АЛ. Гражданская война в Сибири в освещении белогвардейских
мемуаристов. Томск, 1991; Бордюгов Г.А., Ушаков А.И., Чуриков В.Ю. Белое дело:
идеология, основы, режим власти. М., 1998.
52 Об апокалипсических простонародных толкованиях Гражданской войны см.:
Нарский И.В. Как коммунист черта расстрелять хотел: апокалипсические слухи на
Урале в годы революции и Гражданской войны // Слухи в России XIX—XX веков:
Неофициальная коммуникация и «крутые повороты» российской истории. Челя-
бинск, 2011. С. 231—255.
53 Подробнее см.: Нарский И.В. Жизнь в катастрофе. С. 391—400.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс
активное циркулирование на Урале, особенно в сельской местности,
в 1919—1921 годах слухов о скором падении советской власти и воз-
вращении «белых» — позволяют предположить, что оренбургские
казаки, башкиры, а также широкие слои крестьянства свое участие
в Гражданской войне на стороне противников большевизма, а затем
в повстанческом движении интерпретировали как (священную) войну
за веру, свободу и независимость54.
Об известном успехе советской пропаганды Гражданской войны
как универсального интерпретационного клише свидетельствует ее
неожиданный эффект, доставлявший неудобства властям предержа-
щим сразу по ее окончании, особенно в 1921 году: население стало
объяснять издержки военного коммунизма, голод и разруху белогвар-
дейским перерождением советских институтов. В сводках ЧК тех лет то
и дело фигурировали высказывания населения о том, что там «служат
белогвардейцы, гады и мерзавцы», а «все коммунисты поддались под
белогвардейщину»55. Однако в конечном счете успех советской про-
паганды был обеспечен, по моему мнению, тем обстоятельством, что
Гражданская война воплощала в коллективной памяти ее свидетелей
и участников событийный ряд, начинавшийся с Первой мировой вой-
ны. Период со середины 1914 по начало 1922 года — время Первой
мировой войны, революции, Гражданской войны и голода — воспри-
нимался российскими современниками как непрерывная «7-летняя
война», кульминация которой пришлась на 1918—1920 годы. Первая
мировая война для России не была официально завершена. Она плавно
перешла в Гражданскую войну, которая в значительной степени вы-
теснила военные неудачи в «глубинные слои» коллективной памяти.
Крестьянские восстания в 1919—1921 годах и голодная катастрофа
1921—1922 годов воспринимались как прямое следствие (Гражданской)
войны. Так Гражданская война становилась всеохватным событием
и универсальным средством объяснения не только раннего советского
времени, но и последних лет существования царской империи.
Восприятию периода 1914—1922 годов как времени непрерыв-
ной войны содействовало то обстоятельство, что весь этот период
для рядового населения был наполнен все более трудными поис-
ками пропитания, на фоне которых «великие события» сливались
54 См.: Там же. С. 422—423.
55 Центр документации по новейшей истории Оренбургской области. Ф. 1.
Оп. 1. Д. 234. Л. 80; Д. 321. Л. 9; Объединенный государственный архив Челябин-
ской области. Ф. 77. Оп. 1. Д. 451. Л. 151; Д. 321. Л. 53, 82; Шибанов Н.С. «Зеленая
война». С. 229.

200
Игорь Владимирович Нарский
в неразличимую массу. В прошениях уральских профсоюзов в адрес
и «белого», и «красного» режимов горькое настоящее сопоставлялось
с довоенным временем, с указанием на непрерывное ведение войны
(например, в течение 4,5 года в ноябре 1918 года), а чекистские сводки
«время войны и революции» (в 1920 году) воспринимали как непре-
рывно длящийся процесс56. Для большевиков этот интерпретационный
образец оказался настоящим идеологическим подарком: он позволял
списать ответственность за собственные политические ошибки и их
разрушительные последствия в рамках этого периода на самодержавие
и «буржуазию». То, что эта манипуляция временем и памятью сходила
большевикам с рук, с очевидностью свидетельствует о популярности
представлений о непрерывной войне 1914—1921 годов.
Таким образом, в годы Первой мировой войны, революций 1917 го-
да и Гражданской войны произошло массовое распространение и усво-
ение военизированных и воинственных образцов поведения и толко-
вания, «габитуализация» войны широкими слоями населения. Образ
справедливой войны превратился в универсальное интерпретационное
клише. Война не была встроена в привычный мир толкований, но
стала средством преодоления ценностной дезориентации. Это позво-
ляет трактовать «учебный процесс», пережитый населением в 1914—
1921 годах, в рамках «катастрофической» интерпретационной модели.
Конечно, этот процесс был постепенным и сложным. Окончательно
миф о Гражданской войне превратился в базовый, вероятно, лишь
в сталинском СССР 1930-х годов57. Мы не знаем, насколько этот миф
был по вкусу молчаливому большинству раннесоветского общества.
Разрозненные высказывания современников позволяют лишь предпо-
лагать, что он был известен и популярен. Насколько его использование
было искренним — другой вопрос, требующий дальнейшего изучения.
* * *
Военизация жизненных миров в России 1914—1921 годов пред-
ставляла собой многослойный процесс — российская «7-летняя вой-
на» проходила как опасная комбинация современных институтов,
архаичных образцов толкования и поведения и новейших технологий
мобилизации и принуждения. Этот процесс вполне укладывается
в «адаптационную» интерпретационную матрицу описания военного
56 См.: ГАРФ. Ф. 186. Оп. 1. Д. 10. Л. 13; Объединенный государственный архив
Челябинской области. Ф. 1. Оп. 1. Д. 127. Л. 29; Уральский рабочий. 1922. 13 июля.
57 См.: Никонова О.Ю. Воспитание патриотов: Осоавиахим и военная под-
готовка населения в уральской провинции (1927—1941 гг.). М., 2010. С. 93—105.

Первая мировая и Гражданская войны как учебный процесс 201
опыта тех лет, но только до тех пор, пока исследователь рассматривает
адаптацию военных институтов и чрезвычайных органов к решению
гражданских проблем и конфликтов. Если же он обращает внима-
ние на восприятие происходившего из перспективы исторических
акторов и избирает поэтому стратегию «крупного плана», он скорее
выберет в качестве более адекватной «катастрофическую» версию ис-
толкования военного опыта, которой оперировали и сами участники,
и очевидцы военных и революционных событий. Поэтому будущее на
этом историографическом поле принадлежит мультиперспективным
исследованиям.
В заключение стоит еще раз задаться до сих пор популярным
в современной историографии вопросом: была ли военизация жизни
в России 1914—1921 годов следствием российского исторического
наследия, включая «отсталость», в том числе и архаичные сельские
практики насилия, или она была принесена в деревню с фронтов
современной мировой войны? Вопрос представляется мне некоррект-
ным, поскольку данный процесс был, видимо, результатом встречного
движения в обоих направлениях. Исследователи отмечают отсутствие
референтных групп, обеспечивающих моральное сдерживание на-
сильственных действий, — семьи, соседства, привычной среды, —
как фактор эскалации насилия на фронтах Первой мировой войны58.
В России 1917 года безудержному распространению насильственных
практик содействовало сначала «отсутствие всеобщей объединяющей
санкционирующей инстанции после краха старых государственных
структур»59, а затем, в силу последовавшего социального хаоса, раз-
рыв прежних социальных связей преобладающей части исторических
акторов, деформация или распад тех референтных групп, которые
обеспечивали поддержание «нормальности» толкования и поведения.
Перенесение условий фронта в тыл привело к адаптации чрезвычай-
ных институтов и одновременно к катастрофической дезориентации
и брутализации действующих лиц. Распад социальных скреп облегчил
повседневное применение насилия, опыт войны придал насильствен-
ным практикам военизированную форму.
См., например: Байрау Д. Солдаты Софьи Федорченко. С. 216.
Schumann D. Europa, der Erste Weltkrieg und die Nachkriegszeit. S. 32.

Список принятых сокращений
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва)
ГИИМ — Германский исторический институт в Москве
ГПУ — Государственное политическое управление
НЭП — Новая экономическая политика
ОИФН РАН — Отделение историко-филологических наук Российской
академии наук
РВС — Революционный военный совет
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства
(Москва)
РГВА — Российский государственный военный архив (Москва)
РГВИА — Российский государственный военно-исторический архив
(Москва)
РГИА — Российский государственный исторический архив (Санкт-
Петербург)
РКП(б) — Российская коммунистическая партия (большевиков)
РНБ — Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург)
РОКК — Российское общество Красного Креста
СССР — Союз Советских Социалистических Республик
УНР — Украинская народная республика
ЦГАВО — Центральный государственный архив высших органов власти
и управления Украины (Центральний державний apxiB вищих оргашв влади
та управлшня Украши, Киев)
ЦГАОО — Центральный государственный архив общественных объ-
единений Украины (Центральний державний apxie громадських об'еднань
Украши, Киев)
ЦГИА СПб. — Центральный государственный исторический архив Санкт-
Петербурга
ЦК — Центральный комитет
ЧСК — Чрезвычайная следственная комиссия для расследования нару-
шений законов и обычаев ведения войны австро-венгерскими и немецкими
войсками и войсками держав, действующих в союзе с Германией и Австро-
Венгрией
HHStA — Haus-, Hof- und Staatsarchiv (Wien)

Наши авторы
Будницкий Олег Витальевич — Национальный исследовательский уни-
верситет «Высшая школа экономики».
Тематика исследований: социальная история Второй мировой войны;
история российского еврейства; история российской эмиграции; история
терроризма; история революции и Гражданской войны.
Основные публикации: Русско-еврейский Берлин (1920—1941). М., 2013
(в соавторстве с Александрой Полян); Russian Jews between the Reds and the
Whites, 1917—1920. Philadelphia, 2012; Деньги русской эмиграции: Колчаковское
золото. 1918—1957. М., 2008; Российские евреи между красными и белыми
(1917—1920). М., 2005; Терроризм в российском освободительном движении:
идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.). М., 2000.
Бруиш Катя I Bruisch Katja — Германский исторический институт
в Москве.
Тематика исследований: аграрная история; история науки и знания; вза-
имоотношение политики и экспертизы.
Основные публикации: Крестьянская идеология для крестьянской России:
аграризм в России начала XX века // Крестьяноведение. Теория. История. Со-
временность. Вып. 7. 2012. С. 142—158; Historicizing Chaianov. Intellectual and
scientific roots of the Theory of Peasant Economy // Müller D., Harre A. (Hrsg.).
Transforming Rural Societies. Agrarian Property and Agrarianism in East Central
Europe in the Nineteenth and Twentieth Centuries. Innsbruck, 2011. S. 96—113.
Тилли Кристофер I Gilley Christopher — Гамбургский университет, Гер-
мания.
Тематика исследований: Гражданская война на Украине; украинская и рос-
сийская эмиграция; национализм в Российской империи и Советском Союзе;
Украина межвоенного периода; взаимоотношение насилия и идей.
Основные публикации: The «Change of Signposts» in the Ukrainian Emigra-
tion: A Contribution to the History of Sovietophilism in the 1920s. Stuttgart, 2009;
The «Change of Signposts» in the Ukrainian Emigration: Mykhailo Hrushevs'kyi
and the Foreign Delegation of the Ukrainian Party of Socialist Revolutionaries //
Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2006. Vol. 54. № 3. P. 345—374; Völodymyr

204
Наши авторы
Vynnychenko's Mission to Moscow and Kharkov // The Slavonic and East European
Review. 2006. Vol. 84. № 3. P. 508—537.
Дэвис Франциска / Davies Franziska — Людвиг-Максимилианс-Универ-
ситет, Мюнхен, Германия.
Тематика исследований: ислам в Российской империи; история российской
армии.
Основные публикации: Eine imperiale Armee — Juden und Muslime im Dien-
ste des Zaren // Jahrbuch des Simon-Dubnow-Instituts. 2013. Vol. 12. S. 151—172.
Жердева Юлия Александровна — Самарский государственный экономи-
ческий университет.
Тематика исследований: власть и общество в годы Первой мировой войны;
война и искусство; русский либерализм в 1917 году; художественная жизнь
российской провинции в 1920—1930-х годах; музеи и власть.
Основные публикации: Новая власть и новое искусство: художественные
эксперименты в Самаре в годы становления советской власти // Вестник Са-
марского государственного экономического университета. 2013. № 10. С. 148—
155; Трансформация механизмов презентации верховной власти в имперских
государственных системах в период Первой мировой войны // Гражданское
общество и публичная власть: проблемы взаимодействия и управления. Са-
мара, 2012. С. 105—119; «Рожденные» в 1917-м: Общественно-политическое
движение «Лига русской культуры» // Проблемы отечественной истории: ис-
точники, историография, исследования: Сборник научных статей. СПб.; Киев;
Минск, 2008. С. 552—563.
Зумпф Александр I Sumpf Alexandre — Страсбургский государственный
университет, Франция.
Тематика исследований: социальная история Первой мировой войны
в России; история здоровья и медицины в России/СССР; история кино в Рос-
сии/СССР; пропаганда и просвещение в СССР.
Основные публикации: Политическая мобилизация и военная демобили-
зация ветеранов как общественный и личный опыт Великой Войны в России
(1914—1921) // Человек и личность в истории России, конец XIX—XX век.
СПб., 2013. С. 493—510; De Lenine ä Gagarine. Une histoire sociale de l'Union
sovietique. Paris, 2013; Trauma et amnesie. Grande Guerre et guerre civiles russes
dans Un debris de l'empire, de F. Ermler // Lescot D., Veray L. (Ed.). Les mises en
scene de la guerre au theatre et au cinema au XXe siede. Paris, 2011. R 63—80; Une
societe amputee. Le retour des invalides russes de la Grande Guerre, 1914—1929 //
Cahiers du monde russe. 2010. Vol. 51. № 1. P. 35—64.
Катцер Николаус / Katzer Nikolaus — Германский исторический институт
в Москве, Гамбургский университет им. Гельмута Шмидта, Германия.
Тематика исследований: Первая мировая и Гражданская войны в России;
социальная и культурная история брежневской эры; наука, техника и модерн
в России; физкультура и спорт в советской цивилизации; литература и история.

Наши авторы
205
Основные публикации: Михаил Булгаков: Дни Турбиных // Zelinsky В.
(Hrsg.). Das russische Drama. Köln; Weimar; Wien, 2012. S. 355—377, 521—526;
Euphoria and Exhaustion: Modern Sport in Soviet Culture and Society. Frankfurt
a.M., 2010 (изд. совместно с Budy S., Köhring A., Zeller M.); Die Weiße Bewegung
in Rußland: Herrschaftsbildung, praktische Politik und politische Programmatik im
Bürgerkrieg. Köln, 1999.
Копоницкий Борис Иванович — Европейский университет в Санкт-
Петербурге, Санкт-Петербургский институт истории Российской академии
наук.
Тематика исследований: российская революция 1917 года; Первая мировая
война; политическая культура России начала XX века; историческая память.
Основные публикации: Antibourgeois Propaganda and Anti-«Burzhui» Con-
sciousness in 1917 // The Russian Review. 1994. Vol. 53. P. 183—196; «Democracy»
in the Political Consciousness of the February Revolution // Slavic Review. 1998.
Vol. 57. № 1. P. 95—106; Interpreting the Russian Revolution: The Language and
Symbols of 1917. New Haven; London, 1999 (в соавторстве с О.Г. Файджесом);
Погоны и борьба за власть в 1917 году. СПб., 2001; Символы власти и борьба
за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 го-
да. СПб., 2001; «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы
Первой мировой войны. М., 2010.
Нагорная Оксана Сергеевна — Южно-Уральский институт управления
и экономики, Челябинск.
Тематика исследований: культурная история России и Германии; история
Первой мировой войны; история социалистической Интеграции.
Основные публикации: United by Barbed Wire: Russian POWs in Germany,
National Stereotypes, and International Relations, 1914—22 // Kritika. 2009. Vol. 10.
№ 3. P. 475—498; Другой военный опыт. Российские военнопленные Первой ми-
ровой войны в Германии. М., 2010; Des Kaisers Fünfte Kolonne? Kriegsgefangene
aus dem Zarenreich im Kalkül deutscher Kolonisationskonzepte (1914 bis 1922) //
Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. 2010. Vol. 58. № 2. S. 181—206.
Царский Игорь Владимирович — Южно-Уральский государственный
университет, Челябинск.
Тематика исследований: методология истории; визуальная история; куль-
турная история России и СССР XIX и XX веков.
Основные публикации: Fotografie und Erinnerung: Eine sowjetische Kindheit.
Köln u.a., 2013; Фотокарточка на память: Семейные истории, фотографические
послания и советское детство (Автобио-историо-графический роман). Че-
лябинск, 2008; Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917—1922 гг.
М., 2001; Русская провинциальная партийность: политические объединения
на Урале до 1917 г. (К вопросу о демократической традиции в России). Челя-
бинск, 1995.

206
Наши авторы
Шпянта Петр I Szlanta Piotr — Германский исторический институт
в Варшаве, Варшавский университет, Польша.
Тематика исследований: история международных отношений конца
XIX века; история германской колониальной и мировой политики; история
Первой мировой войны, политическая культура в Восточной Европе до 1914 г.
Основные публикации: Unter dem sinkenden Stern der Habsburger. Die Fron-
terfahrung polnischer k.u k. Soldaten // Dornik W., Bachinger B. (Hrsg.). Jenseits
des Schützengrabens. Der Erste Weltkrieg im Osten: Erfahrung — Wahrnehmung —
Kontext. Innsbruck, 2013. S. 139—156; Der Glaube an das bekannte Heute, der
Glaube an das unsichere Morgen. Die Polen und der Beginn des Ersten Weltkriegs //
Jahrbücher für Gesichte Osteuropas. 2013. Vol. 61. № 3. S. 411—432; Die deutsche
Persienpolitik und die russisch-britische Rivalität 1906—1914. Schenefeld, 2006.

Содержание
Катя Бруиш, Николаус Катцер. Введение 5
СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК И ВОЕННЫЙ ОПЫТ
Петр Шлянта. «Братья-славяне» или «азиатские орды»? Польское население и рос-
сийская оккупация Галиции в 1914—1915 годах 21
Франциска Дэвис. Первая мировая война как испытание для империи: мусульмане
на службе в царской армии 41
Александр Зумпф. Инвалидность и экспертиза во время Первой мировой войны
в России 58
ПУБЛИЧНАЯ КОММУНИКАЦИЯ И ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ
Юлия Александровна Жердева. Визуализация бедствия в изобразительной культуре
Первой мировой войны (1914—1918) 81
Борис Иванович Колоницкий. Образ сестры милосердия в российской культуре эпохи
Первой мировой войны 100
Оксана Сергеевна Нагорная. Плен Первой мировой войны в советской художествен-
ной литературе: конфликт и консенсус индивидуальных переживаний 127
НАСИЛИЕ И МЕСТНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
Олег Витальевич Будницкий. Происхождение еврейских погромов периода Граждан-
ской войны в России 143
Кристофер Тилли. Украинская атаманщина: национализм и идеология в пространстве
насилия после 1917 года 159
Игорь Владимирович Нарский. Первая мировая и Гражданская войны как учебный
процесс: Военизация жизненных миров в провинциальной России (Урал в
1914—1921 годах) 179
Список принятых сокращений 202
Наши авторы 203

БОЛЬШАЯ ВОЙНА РОССИИ
Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие
на рубеже царской и советской эпох
Редактор Т.В. Гимон
Дизайнер Д. Черногаев
Корректор О. Семченко
Верстка С. Пчелинцев
Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА
«НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ»
Адрес издательства:
129626, Москва,
абонентский ящик 55
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
Интернет: http://www.nlobooks.ru
Формат 60x90 1/16. Бумага офсетная № 1.
Печ. л. 13. Тираж 1000. Заказ № К-291.
Отпечатано в ОАО« ИПК« Чувашия»,
428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева,13