О. КУРГАНОВ
АМЕРИКАНЦЫ
В ЯПОНИИ
РЕПОРТАЖ
ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ
МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ
1948

Редактор А. Логинов
Худож. ред. Е. Гуркова
Техн. ред. В. Плешко
А02141. Подп. в печ. 22.IV 1948 г.
Печ. д. 73/8. (Уч.-изд. л. 8,7).
Формат 70x921/32. Тираж 15 000.
Заказ 2696. Цена 5 р. 26 коп.
Типография «Красное знамя»
изд-ва «Молодая гвардия»,
Москва. Сущевская. 21.

1
В знойный июльский вечер мы выехали из
Москвы во Владивосток. Пять советских жур-
налистов, в том числе и автор этих строк,
отправлялись в Японию.
Мы покинули Москву тринадцатого ию-
ля и через девять суток поздно ночью при-
ехали во Владивосток. Мы не собирались за-
держиваться здесь и полагали, что на сле-
дующий день улетим в Токио. Но дипломати-
ческий агент, высокий и худой человек с волж-
ским говором, охладил наш пыл.
— Придется вам посидеть во Владивосто-
ке, — сказал он.
— Нет самолетов? — спросили мы.
— Ну, дело не в самолетах. Мы можем
вас перебросить в Токио в любой час. Генерал
Макартур не дал еще вам визы на въезд в
Японию, — заметил дипломат.
— Почему же он тянет? Да и какое он
имеет право пускать или не пускать нас! Ведь
3

мы журналисты союзной страны... Очевидно,
здесь какое-то недоразумение. Запросите
еще раз, — настаивали мы.
Дипломат усмехнулся и ответил:
— Мне нетрудно запросить. Но если вы
попадете в Японию, вы сами всё поймете. Да-
вайте наберемся терпения и будем ждать.
Я уже сообщил, что вы находитесь во Влади-
востоке и ждете визы. Да, я уже сообщил.
— Сколько же дней придется ждать? —
спросили мы.
— Не дней, а недель. Вернее, от одной
недели до месяца или даже двух месяцев. Вот
так-то — будем ждать.
Я теперь вспоминаю дни ожидания во
Владивостоке без грусти, хоть тогда мы нема-
ло волновались, а наша настойчивость могла
бы показаться чрезмерной тем, кто хотел по-
мочь нам. Мы ждали три недели и, когда уже
собирались вернуться в Москву, получили те-
леграмму, что генерал Макартур дал нам
визу на въезд в Японию.
В тот же день мы вылетели из Владиво-
стока.
Еще в воздухе, на пути в Японию, нам со-
общили, что самолет должен совершить по-
садку на аэродроме Ацуги, вблизи Иокогамы.
У берегов Японии нас встретили американские
истребители: ни один советский самолет не
может прилететь в Японию без сопровожде-
ния, или, как здесь называют, эскорта аме-
риканских истребителей. Они кружили над
4

нами, то улетали вперед, то вновь возвраща-
лись, как бы напоминая нам, что скорость
истребителя превышает скорость нашего тя-
желого транспортного самолета. Убедившись,
что эта истина уже нами усвоена, американ-
ские летчики совершили три фигуры высшего
пилотажа и на этом как будто успокоились.
Мы летели над Японским морем на боль-
шой высоте и через шесть часов увидели упи-
рающуюся в облака вулканическую гору
Фудзияму. На подходе к аэродрому американ-
ские истребители поднялись над нами и
наблюдали за посадкой нашего самолета.
Морской летчик Виктор Харин совершил
5

блестящую посадку и вывел самолет на бето-
нированную дорожку,
— Ну, вот вам и Япония, — сказал он и
приоткрыл люк.
Я оглянулся. Мне показалось, что летчик
ошибся: может быть, это какая-то иная Япо-
ния? Поразила обстановка, в которую мы по-
пали. Наш самолет был оцеплен плотной сте-
ной солдат Эмпи — американской военной по-
лиции. Офицер стоял в центре этого круга и
выкрикивал наши фамилии. Мы спускались
по шаткой лестнице и выстраивались у само-
лета. Офицер на ломаном русском языке
объяснил нам:
— Мы будем брать вас на фотографию.
— Почему? — спросил я.
— Это такая порядок, — ответил он.
Американский солдат сфотографировал
нас анфас и предложил повернуться, чтобы
сфотографировать и в профиль. Мы отказа-
лись. Это представлялось нам оскорбитель-
ным. Мы еще, кажется, ни в чем не провини-
лись.
— Нет, — сказал я, — мы не будем боль-
ше фотографироваться.
— Тогда вы не поедете в Японию, — ска-
зал американец и с невозмутимым видом за-
хлопнул свою записную книжку.
— Мы уже прибыли в Японию,—ответи-
ли мы. — Кто же приказал встретить нас
так гостеприимно?
6

— Порядок установлен штабом генерала
Макартура, — произнес американский офи-
цер и взглянул на окружающих, как бы про-
веряя, какое впечатление произведет это гром-
ко произнесенное имя.
Но мы настаивали на своем: нам все еще
казалось, что это каприз американского поли-
цейского офицера
— Сейчас, — сказал он и уехал куда-то
на своем «джипе», как называют здесь «вил-
лисы».
Вскоре он вернулся и заявил нам:
— Вам придется фотографироваться. Ни-
каких исключений мы делать не можем.
— Ну хорошо, — сказал я, — объясните
только, на кого распространяется этот поли-
цейский метод, введенный штабом генерала
Макартура: на англичан, французов или толь-
ко на тех, кто прилетает из СССР.
Американец замялся и, помолчав с мину-
ту, ответил:
— Пока это распространяется только на
всех прибывающих из СССР. Впрочем, я вы-
полняю приказ. Вы меня понимаете?
— И все-таки фотографироваться мы не
будем, — ответил я.
Потом мы просим американского офицера
передать нашу благодарность штабу Макарту-
ра за оказанное нам гостеприимство и поли-
цейскую встречу. Садимся в автомобиль и
ждем.
Мы все еще не можем покинуть аэродром
7

Ацуги. Из окна автомобиля наблюдаем, как
проходят полицейские процедуры советские
летчики Они уже привыкли к этому.
Вдали, примерно в полукилометре от нас,
за веревкой, которая преграждает вход на
аэродром, стоят какие-то люди. Может быть,
это наши? Неужели их сюда не пускают? Мы
просим американского офицера проверить, нет
ли там кого-нибудь из советских граждан.
— Да, — лениво пожевывая неизменную
резинку, отвечает американец, — они там. Но
вы их встретите после того, как покинете аэро-
дром. К самолету мы никого не пускаем.
— Но, может быть, мы можем ехать? —
спрашиваем мы.
— Нет, — отвечает американец, — еще не
все формальности соблюдены. Вы отказывае-
тесь от фотографирования?
— Да, — отвечаем мы.
В это время мой спутник вынимает совет-
ский «фэд» и пытается заснять всю эту про-
цедуру встречи советских журналистов, при-
бывших в Японию. Впервые американский
офицер начинает волноваться. Он покидает
летчиков и бежит к нашему автомобилю.
— Нет, нет, — кричит он, — нельзя!
Вам нельзя! Только мы можем фотографи-
ровать.
— Но я журналист и обязан фотографиро-
вать все, что вижу.
— Нет, это запрещено, — отвечает амери-
канец. — Мы скоро поедем.
3

Он вновь садится в свою машину и едет
к маленькому домику, где установлен теле-
фон. Оттуда доносится его громкий голос.
Офицер возвращается вскоре еще с двумя по-
лицейскими машинами. Одна из них пойдет
впереди нас, а другая — сзади. Так обьяс-
няет мне американец.
— Не выскакивать вперед, не сворачи-
вать в сторону, не задерживаться!
Но мы всё еще не можем двинуться. Мы
даже не понимаем, почему нас держат на аэро-
дроме. Уже кончается знойный августовский
день, но жара все еще страшная — сорок гра-
дусов по Цельсию. Все встречающие нас со-
ветские люди—мы все же видим их издали—
одеты в короткие штаны до колен, легкие ру-
башки и соломенные шляпы с большими по-
лями.
Постепенно мы снимаем с себя пиджаки и
галстуки. Наши выутюженные тройки здесь
ни к чему. В этой далеко не джентльменской
обстановке хочется поскорее сбросить с себя
официальные костюмы. Американец обливает-
ся потом. Но он неутомимо бегает от одного
полицейского к другому, предупреждает, что-
бы ни один из нас не отходил в сторону. Двух
полицейских он ставит поближе к нашему
автомобилю, чтобы они имели возможность
наблюдать за нами. Мы не должны выходить
за крут оцепления, не должны фотографиро-
вать, не должны ни с кем общаться. Мы мо-
жем находиться только в автомобиле и беседо-
9

вать друг с другом. Такой наказ офицер дает
своим полицейским. Поведение офицера стано-
вится слишком вызывающим, и, даже не сго-
вариваясь, мы дружно выходим из машины
и направляемся за черту оцепления. У нас
столь решительный вид, что полицейские не
сразу решаются остановить нас. Потом очи
бегут за нами и требуют, чтобы мы вернулись.
Становимся у автомобиля и ждем. Уже насту-
пают сумерки, вдали зажигаются желтые
огни.
Теперь, в ожидании выезда с аэродрома,
мы предаемся воспоминаниям. Оглядываемся
вокруг: вот он, знаменитый японский аэро-
дром Ацуги.
В дни капитуляции Японии на этом аэро-
дроме совершил посадку тяжелый американ-
ский самолет. Его встречали министры и ге-
нералы поверженной Японии. Министры были
во фраках, белых перчатках и цилиндрах. Они
подчеркивали торжественность и величие этой
исторической минуты. Самолет приблизился
к ним и остановился. И тогда в широких две-
рях показалась высокая фигура генерала Дуг-
ласа Макартура. Он постоял с минуту в на-
полеоновской позе, оглядел министров и гене-
ралов, склонившихся перед ним до самой зем-
ли, — так они сгибались только перед импера-
тором.
Тогда генерал Макартур обещал японско-
му народу, что перед ним будет открыта новая
дорога — к свободе и демократии. Может
10

быть, поэтому тот период называют «днями
Ацуги».
Да, это был своеобразный «медовый ме-
сяц» декларативных обещаний генерала Ма-
картура Он пожелал сам управлять Японией,
и Вашингтон его в этом поддержал. Или, мо-
жет быть, вернее, что Вашингтон для того и
послал сюда генерала Макартура, чтобы уско-
рить процесс колонизации Японии «Америке
нужен верный и злой пес, который бы бодр-
ствовал у Токийского залива», сказал мне как-
то американский банкир, приехавший в Токио
налаживать «деловые связи», утраченные во
время войны. Уолл-стрит избрал, очевидно,
для этой роли генерала Макартура. В виде
уступки генерал согласился допустить в Токио
войска Великобритании, которые он, однако,
полностью подчинил своей власти. Такой же
уступкой выглядит теперь Союзный Совет
для Японии. Все хорошо знают, что это дале-
ко не Совет и конечно, не Союзный—генерал
Макартур с ним почти не считается.
Макартур вступил на японскую землю с
великим словом: демократия. Тогда еще никто
в Японии не знал, что Макартур и демокра-
тия — это два противоречащих друг другу
понятия; более того, демократии противопо-
казаны такие люди, как генерал Макаса, как
его зовут в Японии. Он дал тогда понять, что
в Японии наступает пора крупных политиче-
ских реформ. Он обещал изменить ее поли-
тические и экономические институты, оздоро-
11

вить ее школы, искоренить феодальные
пережитки в японской семье, устранить всех
истинных виновников войны, убрать все реак-
ционные силы, стоящие на пути подлинной
демократии, и, наконец, нанести удар по
великому феодальному царству четырех ги-
гантских семейных концернов Дзайбацу, явля-
ющихся подлинными владыками Японии.
Тогда, в так называемые «дни Ацуги», де-
кларации и клятвы звучали многообещающе.
Так, по крайней мере, казалось японскому
народу.
В «медовый месяц» своей деятельности
в Японии американцы не скупились на пре-
красные фразы и посулы, чтобы убедить япон-
ский народ в своем великодушии. Они утвер-
ждали, что гарантируют японскому народу
свободу слова, печати, всеобщее избиратель-
ное право—те элементарные государственные
начала, которые ассоциируются с демократи-
ческой жизнью.
Обо всем этом мы не могли не вспом-
нить в тот предвечерний час на аэродроме
Ануги.
Что сталось с этими обещаниями?
Но мы не делаем поспешных выводов —
надо придерживаться объективных фактов.
Мы еще не можем ни восхищаться, ни пори-
цать. Но встреча на аэродроме Ацуги. да и
асе эти полицейские меры так далеки от обще-
человеческих понятий о демократии!
12

Наши размышления прерывает американ-
ский офицер. Уже наступил вечер. Мы мо-
жем двигаться в Иокогаму и Токио. Оказы-
вается, полиция дожидалась наступления тем-
ноты: нам предстояло проехать через боль-
шой авиационный городок, и американцы
предпочитают пропускать советских людей по
этой дороге только в вечерние часы. Впереди
все тот же белый «джип» американской воен-
ной полиции. За ним следует «джип» амери-
канского офицера. Позади них наш автомо-
биль.
Задерживаемся только на мгновение за
воротами аэродрома, где нас встречают совет-
ские журналисты; живущие в Токио. Они ма-
шут нам белыми шляпами, кричат; «Наконец-
то вас выпустили!», потом поворачивают
свои машины и едут за нами. Мы двигаемся
в абсолютной тьме длинной колонной по уз-
кому, вновь проложенному шоссе. Только из-
редка яркие огни автомобильных фар выры-
вают из темноты какое-нибудь низкорослое
дерево, новоотстроенный домик или продолго-
ватый силуэт военного барака. За его окнами
мы видим американских солдат, полулежащих
на своих походных кроватях. У въезда в Иоко-
гаму два полицейских «джипа» останавли-
ваются и пропускают нас вперед.
Впервые в этот день мы получаем свободу
и едем в Токио.
У поворота на асфальтированное шоссе,
ведущее в Иокогаму и Токио, мы останавли-
J3

ваемся. Друзья, встречавшие нас, подбегают
к машине. Мы с радостью пересаживаемся в
обыкновенную старомодную «эмку», на ветро-
вом стекле которой еще сохранился фронто-
вой номер.
Друзья рассказывают нам о полицейском
режиме, установленном штабом Макартура
для всех приезжающих из СССР. Вряд ли
относились с такой бесцеремонностью к совет-
ским людям даже в самый тяжелый реакцион-
ный период в Японии. Тодзио и Араки, ко-
торые проводят теперь свои дни в Сугамской
тюрьме, могли бы позавидовать американцам,
находящимся в Японии. Всех советских людей
теперь пропускают через своеобразную каме-
ру, где каждый должен встать v доски и про-
демонстрировать перед американцами свой
рост, цвет глаз, особые приметы и дать оттиск
большого пальца правой руки, Ни один совет-
ский гражданин, приезжающий в Японию, не
может покинуть Токио без специального про-
пуска, — такой пропуск, как правило, никому
не выдается. Если кому-нибудь нужно выехать
за город, даже просто к себе на дачу, ему
приходится порой неделю добиваться визы в
штабе Макартура. Да, все это кажется нам
удивительным! Или в Японии живут и дей-
ствуют не те американцы, которые называ-
ют себя «носителями культуры, цивилиза-
ции и демократии»? Или они так измени-
лись? Конечно, американский народ обо всем
этом не знает. А те американские солдаты,
14

которые помогают генералу Макартуру осу-
ществлять в Японии фашистскую политику,
уже далеки от американского народа.
— Вы собираетесь куда нибудь по-
ехать? — спрашивают наши друзья. —
Приготовьтесь к тому, что вас вряд ли пустят,
А если и пустят, то только в сопровождении
офицеров Джиту.
— Что такое Джиту?
— Это второй отдел штаба Макартура.
Он занимается и разведкой, и контролем над
мыслями, и борьбой с демократическими си-
лами.
— Что же, это гестапо в американском из-
дании? — говорим мы.
— Да, пожалуй, так можно сказать.
Наши автомобили мчатся по гигантскому
портовому городу Иокогама, — теперь это
центр восьмой американской армии, резиден-
ция штаба генерала Эйкельбергера. Нас на-
правляют по боковым улицам; центр оцеплен
в связи с каким-то американским праздником.
Мы пересекаем пустыри и мчимся мимо беско-
нечных бензиновых и автомобильных складов
американской армии. Потом попадаем на уз-
кий мост, за которым начинаются уже окраи-
ны японской столицы Токио.
В вечерние часы этот город не кажется
сильно разрушенным. Во всяком случае, но-
вые домики, появившиеся на всем нашем пута
от Иокогамы, создают впечатление быстро
15

строящегося города. Но потом мы узнаем, что
проезжаем мимо Иосивары. Здесь тысячи
публичных домов, и владельцы их раньше
всех получили лес и лицензии на право за-
стройки. Очевидно, американцы считают, что
Токио может обойтись без хорошо налажен-
ного водопровода, без уютных кино, без теат-
ра Кабуки, от здания которого остались толь-
ко руины, без жилья, но жить без публичных
домов не может.
Мы приезжаем в центр Токио, на узкую
Аллею Газет, в клуб журналистов. Там для
нас приготовлена комната.
В баре нас ждут американские и англий-
ские корреспонденты. Мы им рассказываем
обо всем только что пережитом на аэродроме
Ацуги. Они усмехаются:
— Вас ждет здесь немало сюрпризов. Да-
вайте забудем об этом!
Среди журналистов уже появилось не-
мало людей, которые хотели бы, чтобы мы всё
забыли. Но мы ничего не можем забыть. Мы
помним, что в борьбе с агрессивной Японией
пали лучшие сыны свободолюбивых народов.
Мы напоминаем об этом и американским кор-
респондентам. Они умолкают на мгновение,
а потом отвечают:
— Да, это, может быть, так. Но мы те-
перь привыкаем не думать об этом.
— А что же будет завтра? —спрашиваем
мы, но ответа не получаем.
16

— Хорошо, оставим это, — замечает кто-
то. — Что вы хотите посмотреть в Токио?
— Прежде всего укажите нам, где и как
ведут здесь борьбу с фашизмом.
Все призадумались, и только австралий-
ский журналист Ричард Хьюз сказал:
— Пожалуй, на судебном процессе...
Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Но побы-
вайте там. Возможно, вас что-нибудь заинте-
ресует...
2
Для того чтобы попасть на судебный про-
цесс в Токио, нужно пройти мимо кубообраз-
ного массивного дома штаба Макартура,
пересечь Императорскую площадь, миновать
американских часовых, охраняющих вход во
дворец императора Хирохито, пройти по бес-
конечным кварталам сожженных домиков, где
уже теперь возникает жизнь, и свернуть на
аллею, которая приведет вас к холму, где
стоит дом, названный в Японии «Домом
войны».
В этом сером, мрачном здании генералы и
министры вынашивали идеи агрессии и поко-
рения мира. Все бредовые и авантюристиче-
ские замыслы, рождавшиеся в недрах япон-
ской империалистической клики, здесь, в этом
доме, приобретали реальный и практический
характер. В этом доме были вычерчены на
картах главные направления всех наступатель-
17

ных операций японской военной машины. Те-
перь здесь, в гулком и полумрачном зале, су-
дят министров и генералов Японии.
Конечно, вы не найдете здесь всех главных
военных преступников Японии. Вы не найдете
в этом зале и главных вдохновителей войны.
Но вы узнаете на скамьях у правой стены за-
ла, где сидят подсудимые, весьма знакомые
лица. Вас порадует, что наконец-то нашел
подобающее ему место Араки Садао, идеолог
японских фашистов, избравший своей главной
жизненной целью поход против СССР. Араки,
апологет так называемого «кодо» — идеи им-
ператорского пути, в течение почти полувека
отравлял психику японского народа призыва-
ми к походам в Россию. Араки убеждал всех,
что Япония не может осуществить свою мис-
сию вечного господства над всеми народами,
если она не завоюет Приморье и Приамурье,
Забайкалье и Сибирь. Еще будучи молодым
офицером. Араки был задержан в Сибири как
шпион. Тогда он отделался дипломатическими
извинениями и высылкой. Араки вернулся в
Сибирь в годы интервенции, и его жестокость
еще до сих пор вспоминается советским лю-
дям.
Теперь он сидит между двумя другими ге-
нералами — Умэдзу и Муто,—коротко остри-
женный, с черными усами, и наблюдает за
тем, что происходит в суде, с каким-то делан-
ным безразличием.
Вы увидите далее японского посла в Гер-
18

мании Осима Хироси, одного из творцов так
называемого антикоминтерновского пакта и
ближайшего сподвижника Араки. Осима знал
об очень многом. Гитлер даже посвятил его
во все сокровенные тайны. За три недели до
нападения Германии на СССР Осима инфор-
мировал Токио, что через три недели начнет-
ся война между Германией и СССР и что это
очень удобный момент для того, чтобы покон-
чить с Приморьем и Забайкальем. Осима
подстегивал своих друзей в Токио, напоминая
им, что наступает день для быстрого осуще-
ствления вековых замыслов и надежд агрес-
сивной Японии.
Почти у самой трибуны для почетных го-
стей, на краю скамьи подсудимых, вы видите
маленького и юркого Доихара Кендзи — авто-
ра «мукденского инцидента». Этот генерал-
шпион слыл в Японии мастером «темных и
кровавых дел». Он устранял государственных
деятелей, если они мешали ему осуществлять
какой-нибудь новый «инцидент». Это он до-
ставил в Маньчжурию китайского принца
Пу-и и с помощью этого трусливого юноши
бросил маньчжурский народ к ногам Япо-
нии.
В одном ряду с ним сидит Тодзио Хидэ-
ки, который тоже начал свою политическую
карьеру с жандармских дел. Этот разведчик,
подвизавшийся в штабе Квантунской армии,
оказался удобной фигурой для таких китов,
как Мицубиси и Мицуи, которые даже и те-
19

перь остаются в тени. Тодзио двигался по
иерархической лестнице с поразительной бы-
стротой. На суде он все чаще закрывает лицо
руками и, склонившись над своими записями,
поглаживает лысую голову. Он как бы боится
столкнуться лицом к лицу даже с той горсточ-
кой японцев, которую допускают на судебный
процесс, Тодзио был премьер-министром и
одновременно военным министром в период
второй мировой войны. Это он заключил воен-
ный союз с Германией и Италией, и ему при-
надлежит крылатая фраза, что союз этот
навечно скреплен кровью. Тодзио считал
своей доблестью то, что именно его рука на-
правляет военную машину Японии.
Да и все они, сидящие перед судом, назы-
вали доблестью и величием то, что весь демо-
кратический мир считает злодеянием и по-
зором.
Двадцать пять министров и генералов (их
было двадцать восемь, но двое уже успели
умереть, а один сошел с ума) выслушивают
тысячи документов, свидетельских показаний,
донесений, актов, дипломатических меморан-
думов, которые предъявляет обвинение перед
лицом одиннадцати судей, посланных в Токио
Объединенными Нациями. И с какой бы не-
торопливостью, вялостью ни шел этот судеб-
ный процесс, он все же напоминает, что нельзя
безнаказанно бросать народ в ненасытную
пасть империалистической войны.
Судебный процесс в Токио и радует и
20

огорчает. Он радует в те дни, когда выступают
обвинители. Пусть на миг, но все же возни-
кает иллюзия, что их слушает мир. Да и са-
мый факт суда вызывает надежду, что про-
цесс оградит человечество от таких людей, как
Араки или Тодзио: ведь правосудие не толь-
ко карает за преступления, но и служит гроз-
ным предостережением всем, кто пытается на-
рушить мир.
К сожалению, судебный процесс в Токио
как будто никого в Японии не затрагивает,
никого не предостерегает, никому не угро-
жает. Дом, где заседает суд, — пожалуй, един-
ственное официальное место в Японии, где осу-
ждают фашизм. Борьба со всей националисти-
ческой системой, которая привела Японию к
войне и катастрофе, теперь ограничена четырь-
мя стенами судебного зала большого серого
дома, когда-то называвшегося «Домом
войны».
В продолжение двух недель на судебном
процессе в Токио выступали обвинители от
СССР. Правда, были попытки запретить им
произнести свои речи. В этом особенно отли-
чился американский адвокат Канингхэм. Он
передал журналистам «интервью», которое
является его политической платформой. Ка-
нингхэм заявил, что его мнение поддерживают
сидящие за круглым адвокатским столом его
коллеги на судебном процессе.
— Как вам нравится эта чепуха? — спро-
21

сил французский журналист, передавая мне
«интервью» Канингхэма.
Сей адвокат объявляет «нелогичным, что
Россия является одной из держав, обвиняю-
щих на процессе».
И в день выступления главного обвинителя
от СССР — С. А. Голунского — Канингхэм
заявил, что судьи не должны выслушивать
речь, в которой изложено слишком много обоб-
щающих мыслей, не имеющих отношения к
процессу.
К счастью, председатель суда Уэбб, чело-
век, склонный к нравоучениям по адресу «за-
блудившихся» японских генералов и их адво-
катов, но все же не лишенный здравого смыс-
ла, поддержал не Канингхэма, а Голунского.
И тот произнес свою речь. Она охватывала
почти полувековой период японской агрессии,
направленной против России.
Голунский напомнил и судьям, и адвока-
там, и всем тем, кто теперь вершит судьбой
Японии, что необходимо бороться с агрессией,
с милитаризмом, с фашистскими идеями в их
зародыше. Эта мысль была бы очень полез-
ной для тех, кто искренне хотел бы к ней при-
слушаться. Ведь в Токио не судят фашизм,
не осуждают реакцию, не ведут к позорному
столбу ее идеологов, а, наоборот, дают им
все возможности для государственной деятель-
ности.
Вот почему Япония до сих пор сохраняет
генеральные штабы армии и флота: в этом
22

ей помогли американцы. Правда, вы нигде не
найдете дома с вывеской «Генеральный штаб».
Но он существует. Генералы и адмиралы этих
штабов» весь их персонал попрежнему на своих
постах. Все знают, что даже начальник разве-
дывательного управления генерального штаба
военно-морского флота Японии вице-адмирал
Маеда Минору ежедневно приезжает в штат-
ском костюме в дом, который занимает так на-
зываемая Демобилизационная палата. Эта
палата — ширма, за которой упрятаны все
управления и отделы двух генеральных шта-
бов Японии — «стратегический мозг» тенно1.
Даже начальник оперативного управления ге-
нерального штаба генерал-лейтенант Миядза-
ки Сюити попрежнему находится на своем по-
сту. Он только называется теперь начальни-
ком отдела изучения исторических фактов.
Очевидно, история его еще ничему не научила.
Почти весь штат пятого («русского») разве-
дывательного отдела генерального штаба ис-
пользуется теперь в Первом демобилизацион-
ном бюро.
И эти «люди в штатском» занимаются да-
леко не демобилизационными делами.
Вечером мы покидаем мрачный «Дом вой-
ны» с тревожным и досадным ощущением. По-
жалуй, и судебный процесс в Токио —
своего рода юридическая завеса, за кото-
рой спрятались тысячи маленьких и больших
* Тенно — по-японски император.
23

Араки, маленькие и большие идеологи
Дзайбацу, завеса, скрывающая от япон-
ского народа и всего мира королей металла и
угля, владык всех японских богатств. Они-то
знают, что на смену Араки и Тодзио, Доиха-
ра и Хиранума придут другие, которые также
будут послушными рабами капиталистических
монополий Дзайбацу, гигантских концер-
нов Мицубиси, Мицуи, Сумитомо и Ясуда.
Это они создали японскую военную машину,
всю систему реакции и милитаризма, и они те-
перь поддерживают кабинет Асида — Катая-
ма, как до этого оберегали кабинет Иосида,
как в свое время укрепляли кабинет Тодзио.
Да, этот судебный процесс при ином поло-
жении дел мог бы нанести удар феодальным,
реакционным, фашистским силам Японии. Но
он их даже не затрагивает.
Реакция продолжает жить и действовать.
С каким-то автоматизмом действует этот
судебный процесс в Токио. Порой кажется,
что если никто не напомнит судьям, они будут
тянуть эту судебную канитель десятилетия;
умирают или сходят с ума подсудимые, ста-
реют судьи, а процесс тянется день за днем.
день за днем. В девять часов тридцать минут
утра приходят судьи. Маршал суда кричит:
«Встать!» Все поворачиваются к дверям, отку-
да гуськом, один за другим, выходят судьи
в черных мантиях. (Только один человек сидит
за судейским столом без мантии — это совет-
ский судья Иван Михеевич Зарянов. Он в
24

своей генеральской форме.) Все надевают на-
ушники. Судебный процесс ведется на англий-
ском языке, но тут же, из особых закрытых
будок, все переводится на русский и японский
языки. В десять часов сорок пять минут
объявляется перерыв на пятнадцать минут.
Председатель суда Уэбб прерывает допрос на
полуслове. Он тоже действует как автомат.
На пятнадцать минут выводятся подсудимые.
В двенадцать часов дня все идут на «ленч».
Потом в час тридцать все спять собираются и
сидят до двух часов сорока пяти минут, после
чего вновь на пятнадцать минут обрывается
процесс-автомат. В четыре часа дня Уэбб уда-
ряет молотком по столу — очередной оратор,
стоящий у трибуны, застывает с открытым
ртом. Все идут отдыхать до следующего дня.
3
Утром мы выходим на Императорскую
площадь. Теперь это своеобразный центр по-
литической жизни Японии. На одной стороне
ее возвышается гигантский дом штаба Макар-
тура, на другой — дворец императора, обне-
сенный массивной каменной оградой и окру-
женный широким каналом, преграждающим
путь в это тайное тайных японской император-
ской династии.
Я пытаюсь подойти поближе к дворцовым
воротам, но американский солдат останавли-
25

вает меня. Он шагает по узкой тропе, посыпан-
ной желтым песком, подняв винтовку на пле-
чо, — шесть шагов вперед, шесть шагов назад.
Он движется, как автомат, почти не обращая
внимания на окружающих, и останавливается,
только если кто-либо приближается к воро-
там. Тогда он делает повелительный жест,
дающий понять, что надо держаться подальше
от ворот. Солдат не произносит ни одного сло-
ва, как будто и ему передалась вековая склон-
ность японских императоров к молчанию и та-
инственности.
Все же можно проникнуть в тайны импера-
торского дворца, даже не побывав в нем.
Я увидел японского императора в день, когда
он «передавал народу новую конституцию».
Так, во всяком случае, утверждала американ-
ская газета «Старс энд страйпс». По ее вос-
торженному описанию японский народ узнал,
«что в воскресенье в полдень он (то есть
японский народ. — О. К.) перешел из полу-
феодального состояния к конституционной
демократии. Император Хирохито, сто два-
дцать четвертый правитель непрерывной ли-
нии, тянущейся около двух тысяч шестисот
лет (так, по крайней мере, утверждает япон-
ская история. — О. К.), произнес напряжен-
ным голосом слова, которые преобразили но-
вую японскую конституцию из документа, про-
шедшего парламент, в живую хартию народа,
пробивающегося к жизни после его первого
поражения. Небольшого роста, средних лет.
26

правитель объявил в императорском рескрип-
те о новом законе, открывая страну принципам
мира и передавая суверенитет из своих соб-
ственных рук в руки японского народа».
Я тоже наблюдал события, которые с
такой туманностью и высокопарностью опи-
сывает газета «Старс энд страйпс». Хирохи-
то приехал в карете, лошади были запряжены
цугом. У входа в парламент его встретили все
депутаты в черных визитках. В ту минуту,
когда император вступил на бетонированную
дорожку, депутаты парламента пали ниц. Они
повели своего правителя, — нет, даже не по-
вели, а понесли его в зал, где собрались го-
сти: дипломаты, генералы, офицеры, жур-
налисты, фотографы — со всех концов мира.
Все они воспринимали это как забавное тра-
диционное зрелище.
Император вошел в зал в черном, так на-
зываемом демократическом императорском
костюме. Как и в прежние времена, он под-
нялся к своему тронному месту. Все депутаты
парламента опять поклонились ему до земли
и продолжали оставаться в таком положении,
пока «демократический» премьер-министр
Иосида Сигеру маленькими, короткими шага-
ми поднимался на трибуну, чтобы передать
благодарность за дарованную конституцию.
Император прочитал рескрипт тихим, едва
слышным голосом.
— Сегодня, — сказал Хирохито, — я ре-
шил опубликовать конституцию японского го-
27

сударства. Эта конституция, исправляя старую
конституцию империи, ищет основу для рекон-
струкции государства в принципах, примени-
тельных ко всему человечеству.
Императора благодарили Иосида и спике-
ры палат: они называли его спасителем япон-
ского народа. После этого император вышел
из зала, и все депутаты парламента опять
склонились перед ним. Потом мы еще наблю-
дали, как Иосида и его друзья, поддерживая
толстенького человека в пенсне, подсаживали
его в карету. Он озирался по сторонам и,
встретившись глазами с американским солда-
том в большом белом шлеме, улыбнулся.
В два часа дня на Императорской площади
собралась толпа — это были люди верные или
обманутые Сидехара и Иосида. Вышли импе-
ратор и императрица. Они поклонились три
раза. Люди пали на колени. Император, взяв
под руку императрицу, пошел обратно, но его
догнали и понесли на руках. Кто-то запел
старый национальный гимн. В толпе этот
гимн подхватили; повторяю: на площади
ведь были японцы, поддерживающие Сиде-
хара и Иосида, а для них это был «большой
день». И, может быть, прав был корреспон-
дент «Старс энд страйпс», который писал, что
Хирохито не выглядел смущенным в день воз-
рождения империи. В этот день действитель-
но напомнил о себе и вернулся к власти не
император, — нет, он никогда не имел вла-
28

сти, — не тенно, как называют его в Японии,
а тенноизм.
И это не может не вызвать тревогу у всех
людей, желающих видеть свободную, демокра-
тическую Японию.
Тенноизм сыграл крупную роль в развитии
фашизма в Японии. Он был оплотом феодаль-
ных элементов, которые всюду и везде с по-
разительной неутомимостью пропагандирова-
ли, что Япония управляется «живым богом» —
тенно. От имени тенно проводились все поли-
тические, экономические и военные дела.
И народ не мог, не имел права даже подверг-
нуть их сомнению. В храмах и университетах,
в школах и на улицах, в семьях и департамен-
тах народу прививались убеждения, что идеи,
исходящие от имени тенно, священны, непо-
грешимы, им с благоговением нужно подчи-
няться. Тенно и тенноизм держали в слепом
повиновении семидесятимиллионный японский
народ.
Теперь американцы вновь возрождают эти
«идеи», поколебленные в дни поражения Япо-
нии.
Еще в конце прошлого века была провоз-
глашена «императорская конституция». Ее на-
вязали народу тоже от имени тенно. Никто не
мог возразить против нее, потому что она но-
сила божественный характер.
Обманутый, запуганный феодальными и
средневековыми предрассудками, пребываю-
щий в нищете японский народ не заметил, что
29

конституция, подаренная ему от имени тенно,
была лишь легальным лишением его свободы.
Нет ничего удивительного в том, что япон-
цы продолжали верить в божественность и из-
бранность тенно, — в этом их убеждали ве-
ками. Проповедь «соннорон» — почитания
императора как бога (получившая наиболь-
ший расцвет после переворота Мейдзи) — в
течение ста лет господствовала в Японии над
всеми чувствами народа. Именно этой
проповедью, как и всей системой тенноизма,
воспользовался милитаризм. Их объявил
своей верой японский империализм, — он при-
крывал свою алчность и агрессивность фразой
из древнейшего императорского рескрипта:
«Восемь углов мира под одной крышей». Это
означает: весь мир под властью тенно.
Тенноизм в свое время помог феодальным
семьям Мицуи, Мицубиси, Сумитомо превра-
титься в монопольных владык всех националь-
ных богатств Японии. Тенноизм помог этим
семьям Дзайбацу и послушным им министрам
и генералам бросить японский народ на поля
Маньчжурии, в города Китая. Даже в тот
период, когда реакция в Японии с потрясаю-
щей жестокостью расправлялась с демократи-
ческими силами, народу это объяснили как
акт, необходимый для защиты тенноизма. И в
тот момент, когда японские милитаристы по-
чувствовали неизбежность своего поражения,
они прежде всего позаботились о сохранении
в полной неприкосновенности последней линии
30

своей обороны — личности императора и всей
системы тенноизма.
Казалось, что американцы, придя в Япо-
нию, поймут, что нельзя совместить веру в бо-
жественный характер императора и непогре-
шимость всех его поступков с идеями демокра-
тия, свободы человеческой личности и со-
вести.
Но демократизация, очевидно, не была
целью политики штаба Макартура. который
сделал все возможное для сохранения духов-
ных, нравственных и политических институ-
тов, созданных тенноизмом.
Новая конституция, которая вступила в си-
лу в начале 1947 года, начинается следующей
фразой: «Тенно является символом японского
государства, солидарности японской нации, и
его положение определяется высшей общей во-
лей японского народа».
Мне довелось встретить императора Хиро-
хито во время его поездок «в народ». Прихо-
дилось наблюдать, как американская и япон-
ская полиция подготавливала народ к торже-
ственной встрече, выводила на площадь де-
тей-школьников с национальными флагами или
заставляла каких-то стариков падать на коле-
ни перед маленьким, невзрачным человеком в
черном костюме, манишке и мягкой шляпе,
восседавшим на подушках в открытом комфор-
табельном американском автомобиле.
Очевидно, и теперь, в период, который в
штабе Макартура иногда непрочь величать но-
31

вой эрой в жизни Японии, тенноизм кому-то
еще нужен, его всячески поддерживают, сбе-
регают и даже возвышают.
Правда, по городам и селам Японии бро-
дят сейчас еще два императора, которые на-
зывают себя подлинными потомками импера-
тора Мейдзи. Их считают лже-императорами,
но у них все же есть и гофмаршалы, и адъ-
ютанты, и дворцовые приемы, которые они
устраивают в центре Токио. С одним из них,
императором Котояма, я столкнулся в Токио;
он называет Хирохито узурпатором и надеет-
ся, что в ближайшем будущем именно он, Ко-
тояма, будет восседать на императорском
троне. Это не сумасшедшие, но авантюристы,
которые ловко используют идею тенно для
своих комбинаций. Как бы там ни было, ге-
нерал Дуглас Макартур сделал все возможное,
чтобы тенноизм, этот идейный оплот подни-
мающей голову японской реакции, жил и про-
цветал.
Только один раз тенноизму в Японии был
нанесен неожиданный удар. На судебном про-
цессе в Токио допрашивали экс-императора
экс-империи Маньчжоу-Го — Генри Пу-и.
Вошел худощавый, бледнолицый человек в
черных роговых очках и начал робко и вяло
рассказывать о своем императорском пути. Он
поведал, что его китайская фамилия Айсин-
Жехе и что родился он в 1906 году. В трех-
летнем возрасте Пу-и был провозглашен ки-
тайским императором, а уже в пятилетнем воз-

расте был низложен. После этого он жил ти-
хой и мирной жизнью в Бейпине, пока японцы
не вспомнили о нем. Его привезли в Порт-
Артур, а потом и в Мукден. Генри Пу-и был
принят японским императором, который пода-
рил ему два сокровища, принадлежавшие бо-
гине солнца Аматерасу омиками: меч и
зеркало. Сокровища эти богиня солнца буд-
то бы вручила тенно, и именно тогда она про-
изнесла: «Восемь углов мира под одной кры-
шей». Этой фразой начинается рескрипт
первого японского императора Дзимму. И
этой же фразой начинался рескрипт япон-
ского императора Хирохито, оглашенный пос-
ле заключения пакта между Германией, Япо-
нией и Италией. «Восемь углов мира под
одной крышей» — это означает: «весь мир
под японской крышей». Для этого богиня
солнца подарила тенно, а тенно вручил Пу-и
меч — символ власти. А зеркало, по
японским понятиям, душа женщины. И бо-
гиня солнца подарила тенно, а тенно вручил
Пу-и душу прародительницы японского на-
рода. Но Генри Пу-и не помогли ни
душа, ни меч Аматерасу омиками. Богиня
солнца отвернулась от своего потомка. Весь
мистический, религиозный, дикий бред, кото-
рым окутали этого вялого человека, рассеялся,
как дым. И вот он сидит в центре зала, где
идет судебный процесс, у трибуны, где допра-
шивают свидетелей. Теперь Генри Пу-и сви-
детельствует, что он не бог и не потомок
бога.
33

На судебном процессе в Токио «бог» Ген-
ри Пу-и признается, что он был безвольным
и слепым орудием в руках агентов Японии.
— Как вам это нравится? — спросил меня
английский прогрессивный журналист в судеб-
ном зале.
— Это внушительный удар по тенноиз-
му, — ответил я.
Англичанин улыбнулся и почти топотом,
чтобы его не услышал дежурный офицер, за-
метил:
— В то же время и удар по Дугласу Ма-
картуру, который тоже непрочь был бы про-
слыть богом.
И он протянул мне журнал «Ниппон
таймс», где была напечатана статья о Макар-
туре. Она называлась «Человек за бамбуко-
вым занавесом».
Статью написал Мильс Воун, токийский
корреспондент «Юнайтед пресс». Я не раз
встречал Мильса Воуна, — это маленький,
толстенький, краснолицый человек, обладаю-
щий голосом чревовещателя. Мильс Воун весь-
ма близок к генералу Макартуру. Очевидно,
этим объясняется тот факт, что все коррес-
понденции, передаваемые агентством «Юнай-
тед пресс» из Токио, носят восторженный
характер. Мильс Воун в статье вспомнил, что
в древние времена японских императоров на-
зывали «людьми за бамбуковым занавесом»,
ибо они видели всех, в то время как их никто
не имел права видеть.
34

«Место за бамбуковым занавесом теперь
осталось как будто свободным, — пишет
Мильс Воун. — Совершенно естественно, что
как только Макартур проявил себя, он дол-
жен был быть поставлен на это традиционное
место для поклонения. По мысли японцев,
должна быть какая-то великая и невидимая
власть, управляющая судьбой страны. И гене-
рал Макартур стал обладателем этой власти—
чем-то вроде непрямого потомка богини солн-
ца Аматерасу омиками».
В связи с этим мне вспомнился гневный
протест японской газеты «Дзидзи-Симпо».
Она обрушилась на педагогов, которые при-
учают своих учеников к мысли, что генерал
Макартур является их божественным спаси-
телем.
«До поражения Японии, — писала газе-
та, — те же педагоги утверждали, что импера-
тор является богом. Теперь они затуманивают
юношеские умы новым бредом о том, что бо-
гом является также и Макартур. До тех пор,
пока Япония не освободится от такой концеп-
ции, демократии в Японии быть не может».
И несмотря на то, что номер газеты
«Дзидзи-Симпо», где напечатаны эти строки,
был конфискован и сожжен штабом Макарту-
ра, японский народ уже начинает понимать,
что путь к подлинной демократизации его
жизни идет не через Императорскую пло-
щадь.
35

4
Вот уже три недели как мы живем в То-
кио, в центре полусожженного города, а нам
кажется, что мы все еще находимся на пути
в Японию. Какая-то ненастоящая, американи-
зированная Япония окружает нас. Попасть
в японский театр мы не можем — туда нам
вход воспрещен. Нас лишили возможности
общаться с трудовым народом и изучать
японскую жизнь. Взамен предлагают амери-
канский бар и кинотеатр, который вместе с
Голливудом пытается убедить нас, что вся
жизнь Америки протекает в ночных дансин-
гах и в погоне за убийцами.
Да, нам нужно вырваться в Японию.
Нам представился случай совершить этот
скачок. На очередном журналистском «чет-
верге» в клубе иностранных корреспонден-
тов мы встретили генерала Эйкельбергера,
командующего восьмой американской арми-
ей. Этот высокий, краснолицый человек с пер-
вой же минуты предался воспоминаниям
о Сибири. Да, он там был — при штабе Кол-
чака.
— Вы были американским послом при
Колчаке? — спросил я.
— Нет, нет, — ответил Эйкельбергер, —
только советником.
— Надо полагать, не совсем удачным
советником, учитывая печальный конец Кол-
чака.
36

Генерал промолчал, отпил глоток коктей-
ля из большого бокала и спросил нас;
— Какова цель вашего приезда в Токио?
— Мы хотели бы посмотреть Японию.
Можем ли мы проехать в Нагасаки?
— Что ж, в Нагасаки, пожалуй, мож-
но, — сказал он.
Две недели продолжались наши хлопоты,
и лишь после этого нам разрешили выехать в
Нагасаки через Киого и Осака. Все приго-
товления закончены, ждем лишь пропусков.
В час дня в клуб журналистов, где мы жили,
приехал молодой американский лейтенант.
Как потом выяснилось, это сын американ-
ского инженера, пробывшего четыре года в
СССР. Фамилия его — Маркитант. Лейте-
нант объявил, что поедет с нами, так как в
пути придется сталкиваться с американскими
властями и его присутствие только облегчит
нашу участь. Как бы между дрочим он заме-
тил, что работает в Джиту, то есть в отде-
ле разведки и контрразведки штаба Макар-
тура.
Мы предполагали послать нашего пере-
водчика-японца на день раньше в Киото, что-
бы он мог договориться о встречах с японской
интеллигенцией, которая концентрируется во-
круг крупнейшего Киотского университета.
— Простите,—заявил нам Маркитант, —
мы возражаем против поездки переводчика...
Мы возьмем его с собой и выедем вместе,
скажем, завтра.
37

Уже прощаясь, он добавил:
— Вот еще что: штаб не может дать про-
пуска на поездку двум вашим переводчикам —
Иванову и Мелову, — они ведь прибыли в
Японию с миссией генерала Деревянко и к
вам никакого отношения не имеют.
После этого лейтенант Маркитант откла-
нялся, сказав, что он будет нас ждать у ваго-
на на главном вокзале в Токио.
В тот же день мы устроили прощальный
ужин в клубе. Пригласили к нашему столу
американских корреспондентов. Узнав, что
нас сопровождает офицер Джиту, корреспон-
дент газеты «Крисчен сайенс монитор» Гор-
дон Уолкер посоветовал мне на прощанье;
— Постарайтесь потерять своего «джиту».
Но потерять нашего «джиту», то есть аме-
риканского офицера, было не так-то легко, тем
более, что он был не один.
На главном вокзале в Токио Маркитант
представил нам второго лейтенанта. Его фа-
милия Скуби. Это молодой человек с вы-
двинутой вперед нижней челюстью и громким
голосом. Шумный, суетливый, он все время
навязывал нам свои услуги, порой ненужные
и даже неприятные.
Два американских лейтенанта указали нам
места в вагоне, познакомили с маршрутом, и
с этой минуты мы перестали принадлежать се-
бе. Мы превратились в «пленников Джиту».
В восемь часов вечера поезд покинул Токио,
и наше путешествие, или, как мы потом его
38

в шутку называли, «путешествие с джиту»,
началось.
Нe раз мне приходилось замечать тревож-
ный взгляд американских лейтенантов, если
кто-либо из советских журналистов покидал
вагон или выходил в соседнее купе.
Я вышел в тамбур. Огни портового города
Иокогамы остались где-то внизу, — поезд
мчался с большой скоростью по высокой на-
сыпи. Уже замелькали далекие огоньки рос-
кошных загородных вилл, одиноких и нищих
деревень, отодвинутых от дороги в глубь по-
лей.
— Будем спать?—спросил меня кто-то,
и я обернулся.
Позади стоял лейтенант Маркитант. Он
ждал моего ответа. Я кивнул головой и ушел
в купе. В вагоне царил необычайный шум.
Американцы сидели или полулежали на своих
койках и тянули виски из бутылок. Кто-то
пел, заглушая громкий говор; в соседнем купе
молодой лейтенант рассказывал с своих по-
хождениях в Токио. Мы лежали на своих кой-
ках и долго не могли уснуть.
Нас разбудили на рассвете. Поезд подхо-
дил к Киото. Американцы уже были одеты.
Они просили нас не беспокоиться о вещах.
Чемоданы будут доставлены в отель, где для
нас приготовлены комнаты. Маркитант доба-
вил:
— Нас встретят в Киото.
Мне вспомнился разговор еще с одним
39

американским генералом в Токио. Это был
один из ближайших друзей и помощников
Макартура, начальник американской разведки
и контрразведки в Японии генерал Вилоугби.
На второй день после приезда в Токио гене-
рал Бейкер, ведающий прессой, посоветовал
нам посетить Вилоугби (это могущественный
и всесильный человек в Японии). От него
зависели все поездки и вся наша жизнь
в Японии. В сущности, мы приехали сюда не
только для того, чтобы пройтись по америка-
низированной Гинзе — главной торговой ули-
це Токио, и не только для того, чтобы выпить
«кока-кола» в клубе корреспондентов на «Ма-
ру ноути», — этот клуб все же далек от Япо-
нии, хоть и находится в центре Токио,
И вот мы посетили генерала Вилоугби. Он
принял нас в большом роскошном кабинете.
В центре стоял круглый стол. Полковник
Пэш, хорошо говоривший по-русски и встре-
тивший нас у входа в штаб Макартура, при-
двинул к столу глубокие кресла и предложил
нам высказать все наши пожелания, претензии
и надежды.
— Надежды? — спросил я полковника
Пэш. — У меня так много надежд, что, пожа-
луй, нехватит времени, чтобы их изложить
генералу.
Вилоугби усмехнулся и ответил:
— Я постараюсь все выслушать.
Я попросил его рассказать о Японии, но
он уклонился и сказал, что почти не знает
40

Японии. Он заметил, что попал на Тихий
океан по какой-то дикой случайности или по
вине той системы, которая, по словам Вилоуг-
би, практикуется в Америке.
— Я долгое время изучал Испанию и
Францию, — признался Вилоугби, — хорошо
знаю Италию, и именно поэтому меня, оче-
видно, направили в Японию. Мой друг очень
хорошо знает жизнь островов на Тихом океа-
не и в особенности Японию. Именно поэтому
его сейчас послали в Италию.
— Ну что ж, — сказал я. — В таком слу-
чае нам самим придется изучать Японию.
Надеюсь, вы предоставите нам эту возмож-
ность ?
— О да! Вы сможете поехать, куда
захотите: Мы создадим для этого все
условия.
И вот, подъезжая к Киото, я вспомнил об
этом обещании: генерал Вилоугби создал все
условия для того, чтобы мы как можно мень-
ше узнали о Японии.
Как и надо было ожидать, на вокзале
в Киото нас встретили американские офице-
ры. Перрон был пуст; казалось, что его очи-
стили специально к нашему приезду. На вок-
зале ни одного японского лица. Где-то на зад-
ней платформе длинная очередь японцев, же-
лающих получить билет на поезд. Но их мы
имели возможность наблюдать только издали.
Мы двигались, подталкиваемые к выходу аме-
риканскими офицерами. На большой площади
42

предложили сесть в автомобили, но мы
попросили разрешения на две минуты остано-
виться и оглядеться вокруг.
Киото — древняя столица Японии, город,
о котором говорят, что в нем хранится фео-
дальная душа Японии, город, славящийся
своими храмами, тысячелетней культурой,
университетом и, как это ни странно, двумя
тысячами публичных домов.
Вот он перед нами, шумный, пестрый,
охваченный какой-то горячкой, живущий тай-
ными для нас мечтами и надеждами. Амери-
канские автомобили у подъезда вокзала, а ря-
дом с ними рикши, ожидающие пассажиров.
Американка в военном костюме и рядом с ней
две девушки в кимоно. Этот национальный
наряд все реже встречаешь в Токио, там пре-
обладают европейские костюмы. Здесь же, в
Киото, преобладают кимоно. И, наконец, шум
гэта — обуви, которую уже тысячу лет носят
в Японии. Это род деревянной скамеечки.
В Японии к ней привыкли. Я думаю, не из
любви к дереву и даже не от нищеты: дере-
вянная обувь иногда дороже кожаной. Но та-
кова сила национальных традиций. Стук гэта
по каменным мостовым Киото сопровождал
нас на всем пути от вокзала до гостиницы
«Киото».
В вестибюле гостиницы нас встретил аме-
риканский офицер, ведающий приемом го-
стей, — капитан Лаури. Он предложил озна-
43

комиться с планом нашей поездки. Я взглянул
на этот вычерченный лист и поразился, с ка-
кой точностью и пунктуальностью был распи-
сан наш маршрут. В восемь часов пять ми-
нут утра мы должны были покинуть гости-
ницу. В восемь часов двенадцать минут утра
мы должны были прибыть в храм «Золо-
той павильон», в восемь часов двадцать
минут покинуть этот храм. В восемь часов
тридцать одна минута мы должны были- при-
быть к какому-то старинному замку, в восемь
часов сорок шесть минут покинуть этот замок.
В девять часов пять минут мы должны были
быть у какого-то древнего буддийского храма.
Нам разрешалось осматривать этот храм толь-
ко двадцать две минуты. Потом предстояло
осмотреть до завтрака еще шесть храмов — по
точному расписанию, присланному из Токио.
В полдень надлежало вернуться в гостиниц}
завтракать, после чего мы опять включались
в эту механизированную туристскую карусель,
рассчитанную только на то, чтобы мы посе-
тили все достопримечательности города, ни с
чем не познакомились, никого не встретили
и — боже сохрани! — не проникли в совре-
менную Японию.
Так с удивительной предусмотритель-
ностью были по минутам прохронометрирова-
ны все дни нашего пребывания в Киото, Оса-
ка, Кобэ и Нагасаки. Я вернул «план» капи-
тану и сказал, что мы хотели бы пробыть в
Киото не один день и действовать не по замы-
44

слу какого-то американского офицера: мы ведь
журналисты, а не туристы.
— К сожалению, — ответил Лаури, — я
ничего не могу изменить.
После этого он взглянул на часы и сказал:
— Мы опоздаем на завтрак.
Мы посмотрели храмы, в которых не мо-
гли задержаться, так как американский офи-
цер с часами в руках все время поторапливал
нас. Люди, желающие изучать древнее япон-
ское искусство, приехавшие в Японию, чтобы
вести исследования основ буддизма или внут-
ренней сущности могущественного японского
культа — синтоизма, — такие люди действи-
тельно могли бы в этих храмах просиживать
целыми днями. Здесь все — от камня у входа
до колонн — принадлежит истории. Десять
веков человеческих страданий наложили свой
отпечаток на все, даже на внешний вид лест-
ниц, по которым мы поднимались, и галлерей,
но которым переходили от храма к павильо-
нам, где скучающие японцы в белых кимоно
предлагали нам сувениры. Вас удивит надпись
у алтаря, надпись, которую мы не раз встре-
чали в американских барах: «Но смокинг»
(«Не курить»). Вас поразит, что почти все
объяснительные и указательные надписи сде-
ланы только на английском языке. Очевидно,
все приспособлено специально для туристов,
в большом количестве посещающих Киото.
Какой-то старый священник торопливо по-
45

ведет вас в особый павильон, где за две иены
показывают канат, которым семьсот лет назад
поднимали колонны храма. Этот канат сплетен
из женских волос. И священник с гордостью
расскажет историю этого каната, в который
как бы вплетена женская душа Японии, где
будто бы двадцать шесть веков правит пото-
мок богини солнца Аматерасу омиками.
5
После завтрака мы попросили показать
нам фабрику, — ведь Киото славится еще и
своим шелком.
Капитан смутился и сказал, что он ничего
не знает о фабриках, но попытается кое-что
устроить: ведь это не предусматривается «пла-
ном».
И все же нас повезли на маленькую ку-
старную фабрику, где ткут яркие парчевые
оби. Оби — это пояс, который японцы наде-
вают на кимоно: мужчины — темных и блек-
лых тонов, а женщины — с пестрым узором.
Это наиболее древнее и яркое украшение.
Все свое искусство вкладывают японские
ткачи в тонкий и замысловатый узор оби.
В длинном здании с низким потолком, по-
лумрачном и ветхом, сотни людей трудятся
у ткацких станков, установленных здесь, мо-
жет быть, лет двести назад. Станки, повиди-
мому, пережили многие поколения ткачей.
Здесь начинали трудовую жизнь и здесь же
46

умирали тысячи японских мастеров, владев-
ших этим великолепным искусством: за день
ткач может сделать только два сантиметра оби.
Старик-японец, к которому мы подошли,
работал над оби уже третий месяц. На этой
фабрике он сорок пять лет. Дряхлые руки, од-
нако, легко, проворно, как бы на ощупь улав-
ливают висящие над ним челноки с разноцвет-
ными нитями. Он подбрасывает то один, то
другой челнок и даже не оборачивается к нам,
когда его спрашивают:
— Сколько оби вы сделали за свою
жизнь?
Этим, очевидно, интересовались все тури-
сты, приезжавшие на фабрику.
Но он оживился и даже оставил свои
челноки, когда мы спросили у него, что он
сегодня ел. Старик усмехнулся, покачал го-
ловой:
— Пока еще ничего.
На фабрике в страшной духоте трудились
дети, женщины, старики. Все они бродили
между станками полуобнаженные. Даже не
верилось, что мы живем в сороковых годах
XX века, что нас по этому длинному, мрачно-
му цеху сопровождают шесть американских
офицеров, кичащихся своей цивилизацией. Не
верилось, что где-то за углом мчатся автомо-
били, проносятся поезда и тяжелый самолет
кружит в воздухе над городом. Люди трудят-
ся здесь с рассвета до сумерек. Для того что-
бы купить кусок гнилой рыбы, надо проси-
47

деть, скорчившись над затейливым и сложным
узором оби, двенадцать часов в день. Так бы-
ло двести лет назад. Так было до реставрации
Мейдзи. Так было в эпоху зарождения и
расцвета Дзайбацу. Так живут и трудятся на
этой фабрике и теперь, после капитуляции
Японии.
Да, ничто не изменилось. Ничто.
Мы вышли на улицу. Американцы остано-
вили нас.
— Ну, каковы ваши впечатления? —
спросил капитан Лаури.
Мы поблагодарили его за путешествие в
средние века и за то, что он показал нам, на-
конец, кусочек подлинной Японии.
Американцы всполошились: очевидно, мы
увидели что-то лишнее. Ведь их цель — пока-
зать нам успехи и великие дела «американской
культуры» в Японии. Не раз слышали мы от
них: американцы в Японии — это великая
эпоха, которая изумит мир.
Может быть, поэтому нам вновь предла-
гают осматривать храмы.
Нас везут в Сингосю — буддийский храм.
Он славится своей высотой. Это будто бы са-
мое высокое деревянное здание в Японии. На
сей раз нам разрешают зайти к священнику.
Для этого надо еще на лестнице снять туфли
и в одних носках пройти по длинному залу,
устланному «татами» — толстыми японскими
цыновками. Священник читает проповедь
48

японским юношам, вступающим на путь буд-
дийских монахов.
Они стоят перед ним на коленях. Нет, да-
же не на коленях, а склонившись до самого
пола, так что лоб касается священной цынов-
ки, на которой стоит священник. Священник
не прекращает своей проповеди, когда мы вхо-
дим. Он только чуть-чуть понижает голос, как
бы боясь, чтобы мы не услышали таинствен-
ных слов, которыми он наполняет души слу-
шателей, собранных со всей Японии. И юно-
ши, распростершись ниц перед священником,
тоже не обращают на нас внимания. Они слу-
шают назидательные поучения священника
о великом пути буддийской религии, ее месте
в жизни и судьбе японского народа.
Нам предстоит еще посетить синтоистский
храм. Мы предлагаем, однако, отложить это
до нашего возвращения из Нагасаки. Амери-
канцы явно смущены тем, что мы все чаще
нарушаем «план», составленный с такой пунк-
туальностью. Но на сей раз мы настаиваем на
своем. У американцев в таких случаях есть
великолепный выход. Они вспоминают, что
у них есть бар. Если нечего больше предло-
жить, они приглашают вас туда.
Мы же напоминаем о широко известной
фабрике «Оримоно» — родоначальнице шел-
ковой промышленности в Японии. Пятьсот
тысяч человек трудятся на полях, в горах,
в цехах, чтобы приумножить сокровища ала-
49

дельцев фабрик «Оримоно» в Киото. Амери-
канцы переглядываются.
— Вы не можете там итти, — говорит лей-
тенант Скуби на ломаном русском языке. —
Нет, нет, вы не должны это хотеть.
Он произносит эти фразы жалобным, умо-
ляющим тоном, словно мы ему предлагаем
броситься вниз головой с отвесной скалы в
пропасть. К тому же они, право, ничего не
знают об этой фабрике и даже не могут ука-
зать, где она находится. Впрочем, туда ну-
жен пропуск, а его можно получить только в
Токио.
Ну что ж, приходится ехать в бар.
На один час нам разрешают совершить
прогулку по городу без машин. Мы идем по
главной улице Киото, окруженные американ-
скими офицерами. Невозможно остановиться
для беседы с японцем, так как тот пугается
при виде обступивших его людей. Молча на-
блюдаем пеструю, яркую и шумную толпу на
улицах Киото.
В маленьких магазинах торгуют всякой
мелочью, главным образом сувенирами для
американцев. Можно купить носовой платок
с гербом Первого корпуса, находящегося в
Киото, портсигар с выгравированным амери-
канским флагом, запонки с эмблемой какой-
нибудь американской дивизии, кимоно с вы-
шитым на нем знаком восьмой американской
армии, которая находится в Японии. Тысячи
пестрых и дешевых вещей, побрякушек созда-
50

ны для американцев, в угоду их жадному ин-
тересу к сувенирам.
Тут же, почти у самой мостовой, располо-
жились маленькие уличные ресторанчики, где
можно купить за сто иен кусочек жареного
осьминога. Запах далеко не свежей рыбы рас-
пространяется по улице и не покидает
вас на всем пути. Вам предложат за две иены
чашку «кори» — струганого льда, или за
пол-иены глоток воды с сиропом. Но в ресто-
ранчики почти никто не заходит, — хоть это
и для бедноты, но у нее нет ни пол-иены, ни
иены, ни тем более ста иен.
Американцы поторапливают нас: пора воз-
вращаться в гостиницу. Там уже ждет капи-
тан Лаури. Он всегда уезжал вперед на своем
«джипе», чтобы в вестибюле гостиницы мы
не столкнулись с какими-нибудь словоохотли-
выми людьми. Вообще его миссия заключа-
лась в одном: держать нас подальше от
людей. Вот и теперь он стоит в огромном и
абсолютно пустом вестибюле гостиницы, окру-
женный мальчиками-японцами, которых здесь
называют «бой-сан». Лаури встречает нас ши-
роким жестом: можно присесть и отдохнуть.
Он предупреждает, что на рассвете мы долж-
ны выехать в Нагасаки. Должны? Это слово
заставляет нас забыть о сдержанности. Мы
заявляем, что мы должны делать то, что счи-
таем нужным для советских газет, то, что
нужно для изучения Японии, а вовсе не то,
51

что предлагают нам американцы. Капитан
улыбается и разводит руками:
— К сожалению, ничем вам помочь не
могу.
Вновь просим передать в Токио, что мы не
туристы, а журналисты и в дальнейшем не
будем считаться с «планом», выдуманным ка-
ким-то американским офицером, пусть даже
очень важным, а будем изучать то, что яв-
ляется с нашей точки зрения интересным и
важным, то, для чего мы приехали в Японию,
совершив путешествие в десять тысяч миль.
— А что бы вы хотели еще увидеть? —
спрашивает нас капитан.
— Мы хотели бы посмотреть Японию,
настоящую Японию, а вы нам показываете
Америку и американцев. Почему вы нас
ограждаете от Японии, от японского народа?
Лаури умолкает, ему нечего возразить.
— Пойдемте в бар, — говорит он.
Там, за столиком, он тяжело вздыхает, за-
крывает лицо руками и с какой-то горечью
признается нам:
— Мне бы сейчас хотелось быть не здесь,
а где-нибудь в Техасе, на ферме. Я ведь по-
нимаю, что у меня очень неприятная роль. Но
что поделаешь, я солдат. К тому же надо как-
то жить. Вы меня понимаете? Давайте выпьем
японского пива. Оно как будто значительно
лучше американского, не так ли?
— Ну что ж, — отвечаем мы, — если нель-
52

зя увидеть Японию, то ограничимся японским
пивом.
В баре нам не дают задерживаться. Лей-
тенант приглашает к ужину. Едем в го-
стиницу «Миако отель», где живут только
старшие офицеры американской армии. Там
предстоит провести весь вечер.
— Можем ли мы погулять вечером по го-
роду, или зайти в какой-нибудь дом, или посе-
тить японский театр, или заглянуть в кине-
матограф ?
— Нет, — отвечают нам американцы, —
туда неяпонцам вход запрещен. (А уж нам,
советским журналистам, подавно.)
«Оф лимитс» («Вход воспрещен») — та-
кая надпись есть во всех японских ресторанах,
театрах, на японских кварталах, японских
поездах, гостиницах и даже в трамваях,
всюду, где вы можете столкнуться с японца-
ми. Какая-то бронированная завеса отделяет
японский народ от всех приезжающих в стра-
ну. «Оф лимитс» — эта надпись придумана
штабом Макартура, чтобы силой оружия и за-
кона изолировать японский народ и в то же
время подчеркнуть, что ни один европеец или
американец не может общаться с японцами,
не может сидеть с ними в одном вагоне, не
может развлекаться с ними в одном кабаре,
театре или кинематографе, не может жить с
ними в гостинице,
— Почему это? — спрашиваем у аме-
риканцев.
53

Одни отвечают, что это связано с бо-
лезнями или эпидемиями, которые опасны для
американцев и европейцев. Другие объясняют
дикостью и грязью, которая царит в япон-
ских домах, театрах и гостиницах. Третьи,
более откровенные, считают, что американцам
и европейцам непристойно бывать где бы то
ни было с японцами, потому что японцы —
это низшая раса, возомнившая себя великой,
и нужно внушить ей на вечные времена, чтэ
она не может итти рядом с людьми цивили-
зованными.
«Оф лимитс» — это какой-то бич или
окрик, который настигает вас всюду и везде.
И если вы не подчинитесь ему, вас остановит
какой-нибудь сержант американской Эмпи —
военной полиции, он заставит вас подчиняться
американским законам. «С вами не шутят,
чорт возьми!» скажет он, не переставая
жевать резинку.
Итак, подчиняясь этим законам, мы вы-
нуждены единственный вечер в Киото прово-
дить не в Японии, а в Америке. Мы едем в
фешенебельный американский бар, устроен-
ный для старших офицеров Первого корпуса.
Усаживаемся у открытых окон - по
вечерам здесь нестерпимая жара, наши ко-
стюмы влажны от пота; порой нам кажется,
что мы задыхаемся. Бой-сан приносит ста-
каны «кока-кола» с виски. Хочется выйти на
улицу, побродить по городу, и запрет раздра-
жает нас. Мы пытаемся убедить американцев,
54

окружающих нас, в том, что их полицейские
функции не вызовут восторга у амери-
канского народа, который мы все уважаем.
Капитан усмехается: «Да, может быть!» Но
тут же начинает волноваться, увидев моего
спутника у выхода из бара. Лаури направляет-
ся к нему. Разве ему скучно? Ведь это играет
лучший джаз Первого корпуса. А танцы?
Может быть, ему не нравится «кока-кола» с
виски?
Присматриваемся к окружающим нас
офицерам-американцам. Они корректны и
воспитанны. Они знают, что когда к столу
подходит женщина, нужно встать. Они на-
учились держать вилку и нож, научились ве-
сти себя за столом. Но только ли в этом де-
ло? В баре какая-то приглушенная тишина,
полумрак. До десяти часов вечера все сидят
за столиками. Американцы подчеркивают друг
перед другом свою корректность.
Но вот мы заговорили с ними о музыке, о
литературе, об истории, о многих вещах, ко-
торые интересуют и должны интересовать
каждого культурного человека, — и они ока-
зались беспомощными. Их духовный мир
крайне ограничен. Они не могут назвать имен
американских писателей, если их жизнь и де-
ятельность относится к XIX веку. Их духов-
ное развитие ограничивается школьными
представлениями о нормах поведения. Они
привыкли к тому, что окружающий мир меха-
низирован, и даже не задумываются над тем,
55

что лежит чуть-чуть в стороне от сферы их
деятельности.
Есть какая-то польза даже в том, что мы
еще никак не можем попасть в Японию и
все еще находимся как бы на пути к ней. Да,
в этом есть нечто поучительное: мы узнали
новую Америку, Америку без того внешнего
лоска, которым американцы окружают приез-
жающих в Нью-Йорк, в Сан-Франциско или
в Чикаго, Америку без ее потоков автомоби-
лей, рефрижераторов, световых реклам, грохо-
чущих улиц.
Совсем иными, вне этого механизирован-
ного быта, представились мне офицеры аме-
риканской армии в полутемном фешенебель-
ном баре, где дамы в бальных платьях, а муж-
чины в выутюженных униформах танцовали
под музыку джаза,
— Вы не скучаете? — спросил меня под-
полковник Кларк, который в этот вечер вы-
полнял роль гостеприимного хозяина за на-
шим столом. — Мы стараемся создать здесь
американский быт, чтобы наши офицеры не
чувствовали тоски по Америке, которую
они обычно испытывают, попадая в новую
атмосферу.
— Это и есть американский быт? — спро-
сил я.
— Почти, — ответил подполковник и
крикнул: — Бой-сан, три кока-кола с ви-
ски!
56

6
Всю ночь к нам в гостиницу приходили
какие-то люди. Они приносили пропуска, би-
леты, справлялись о нашем багаже, прояв-
ляли необычайную заботливость, — шли при-
готовления к отъезду в Нагасаки.
На рассвете мы заснули, но вскоре нас
разбудили. Поезд из Киото в Нагасаки ухо-
дил в шесть часов пять минут утра. Мы вы-
шли из гостиницы «Киото» молчаливые, еще
вздрагивающие от беспокойного сна и утрен-
него холодка. Наши чемоданы уже были по-
гружены на «джипы», У подъезда стояли две
машины с американскими флажками. На них
нас повезли к вокзалу.
У входа в вагон мы заметили, что весь
поезд совершенно изолирован от нас. Хотя в
нем не было ни одного японца, — поезд
предназначался для американцев, и ни один
японец не имеет права приближаться к нему,—
несмотря на это, мы не могли общаться даже
с теми, кто едет с нами в поезде. Вагон наш
последний, и между ним и всем поездом —
толстая железная дверь, наглухо завинченная
крепкими болтами.
У входа в вагон стоял лейтенант Марки-
тант. Он указал наши места, и после
длинного звонка, который обычно на японских
железных дорогах продолжается чуть ли не
две минуты, мы уехали в Нагасаки.
Я прошелся по коридору, посмотрел во все
57

купе: они были почти пустыми. В них раз-
местились только те офицеры, которые долж-
ны были нас сопровождать. Теперь их было
четверо: в Киото к нам присоединились еще
два офицера — капитан Пафолини и лейтенант
Бредли. Мы разместились в двух купе, и было
как-то тоскливо в этом большом, устланном
коврами, полупустом вагоне.
Поезд шел мимо деревень и городов, мимо
рисовых полей и фруктовых плантаций.
В восемь часов утра ко мне пришел лей-
тенант Скуби и сказал, что он и лейтенант
Бредли поедут с нами до Нагасаки. Лейтенант
Маркитант и капитан Пафолини будут сопро-
вождать двух корреспондентов, остающихся в
Курэ и Хиросима. Потом он пригласил нас к
завтраку. Мы вышли в тамбур, но для того
чтобы попасть в вагон-ресторан, нужно было
ждать остановки поезда. Нам даже не раз-
решалось ходить через поезд, наполненный
американскими солдатами и офицерами. Со-
провождавшие нас офицеры были единствен-
ными нашими собеседниками. Иногда они ин-
тересно рассказывали нам о городах, где они
родились, школах, где они учились, о своих
детских годах.
Но вскоре их воспоминания иссякли. Тогда
извлекалось спасительное виски, бой-японец
подавал нам маленькие стаканчики, и начи-
нало казаться, что мы все еще находимся в
каком-то американском баре. Только беше-
58

ный ход поезда, уходящего на юг, на остров
Кюсю, напоминал, что мы в Японии.
Весь день в нашем вагоне горел электри-
ческий свет.
Поезд залезал в тоннели, мчался за высо-
кой каменной оградой, над пропастью, шел
вдоль берега моря, вновь погружался в тон-
нели. На маленькой станции мы выскочили из
вагона и побежали вдоль поезда. Впереди
бежал лейтенант Скуби, за ним мы трое, а
позади нас — лейтенант Бредли, высокий то-
щий парень лет двадцати двух, с неизменной
сигарой во рту.
В вагон-ресторане нам предложили обыч-
ный американский завтрак, состоявший из
апельсинового сока — «джюса», кусочка кон-
сервированной ветчины, яйца и чашки кофе.
Почти все время не отходил от столика бой,
наблюдавший за нами равнодушными глаза-
ми. Но когда мы поворачивались к нему, лицо
его сразу преображалось, становилось заиски-
вающим и подобострастным. Бой опускал го-
лову, ожидая приказаний. Если мы их не про-
износили, он еще с минуту стоял, наклонив
голову, как бы боясь выпрямиться.
Да, это почти символическая фигура со-
временной Японии, Японии, опустившейся
на колени и согнувшей спину, — фигура
японца, широко улыбающегося и непрерывно
кланяющегося, если американец соизволит о
чем-либо его спросить. Порой не верится, что
это люди, которым внушали, что раса Яма-
59

то — божественная, наивысшая, которой бог
повелел править Восточной Азией и всем ми-
ром.
После завтрака мы опять стоим в тамбуре,
ждем остановки поезда.
— Почему бы нам не пройтись по ваго-
нам? Мы обещаем итти в полном молчании,
ни к кому не обращаться с вопросами, — пред-
лагаем мы.
— Нет, нет, — отвечает лейтенант Ску-
би, — вы не можете там итти! Мистеры,
вы должны это понять — вы не можете там
итти.
Нам приходится ждать больше часа.
Пыль, духота. Мы прижимаемся к окнам, пы-
таясь разглядеть домики, повисшие где-то
над обрывом, или у края пропасти, или у
самого берега моря на клочке земли, отвое-
ванном у стихии. Тысячи рыбаков и их жен
стоят по пояс в воде у своих снастей. Мелька-
ют квадратные грядки с круглыми ямами в
середине. Это японцы добывают соль из мор-
ской воды. Только тоннели, которые выдолб-
лены в высоких горах и сопках тяжелым,
нечеловеческим трудом, отвлекают нас
от этих обычных картин японского пей-
зажа.
Американские офицеры стоят рядом с на-
ми и восхищаются пестротой красок, причуд-
ливыми очертаниями гор, желтизной песка,
еще не высохшего после отлива. Они почти не
замечают людей,
60

На остановках мы пытаемся беседовать с
японцами, но перед нами неизменно выраста-
ют фигуры двух американских офицеров, ко-
торые тут же начинают записывать все, что
мы спрашиваем, и все, что нам отвечают. За-
даем самые безобидные вопросы японцу: куда
он едет, зачем, где он живет, чем занимается?
Японец отвечает неохотно, робко поглядывая
то на одного, то на другого американского
офицера, стоящего перед ним с блокнотом в
руках. Потом мы убеждаемся в бесполезности
этих бесед. Теперь на остановках мы выходим
на перрон и молча наблюдаем за толпой япон-
цев с узелками, ожидающих поезда. Их дер-
жат за оградой. Они сидят по-японски, под-
жав под себя ноги, или полулежат на дощатом
помосте. Перед оградой прогуливается сол-
дат-американец в белой каске.
Главный хозяин на железных дорогах
Японии — «Бюро железнодорожных сообще-
ний» штаба Макартура. Агенты бюро встре-
чают и провожают поезда, наблюдают за по-
рядком на вокзалах и в поездах, дежурят на
диспетчерском узле, контролируют все пере-
возки.
В два часа дня мы приезжаем в Хиросима,
город, наполовину разрушенный атомной бом-
бой. Вот здесь американские офицеры прояв-
ляют необычайную словоохотливость. Они на-
поминают нам о гибели жителей города, о
громадной силе взрыва, о таинственном огне,
испепелившем дома и их обитателей. Но те-
61

перь город Хиросима выглядит не таким уж
пустынным, каким он представлялся нам.
Есть целые улицы, вновь отстроенные и за-
селенные. Домики японцев, состоящие из фун-
дамента, «сьодзи» — раздвижных стен — и
крыши из черепицы, кажутся игрушечными.
Поезд наш медленно идет мимо них, мимо
крохотных палисадников, цветочных клумб,
мимо маленьких японских базаров, как и во
всех городах — пестрых и шумных.
7
К утру мы приезжаем в Нагасаки. На
вокзале встречает лейтенант Маккелрой.
Это еще один американский офицер, при-
командированный к нам. Он везет нас через
весь город к холму, на вершине которого за
густой зеленью спрятан маленький домик в
японском стиле. Это дом какого-то богатого
купца, выселенного американцами перед на-
шим приездом. К домику автомобилям прихо-
дится взбираться по крутой бетонированной
дороге. У входа в сад, который заменяет здесь
двор, стоит американский часовой с автома-
том. Автомобиль останавливается у подъезда.
Два американских солдата вносят наши че-
моданы, и до завтрака нам предлагают осмо-
треть наше жилище.
Как и во всех японских домах, пора-
жает полное отсутствие вещей. Пол устлан
«татами» — толстыми цыновками, но нам
62

не приходится, как обычно, снимать обувь.
Впервые мы ходим по цыновкам в пыльных
ботинках. Раздвигаем стеклянные стены; они
уходят куда-то в сторону, и мы оказываемся
в саду. Порой кажется, что нет никакого до-
мика, а есть только «татами», разостланные
на мягкой траве сада.
Потом мы едем в город, переживший атом-
ный взрыв. Нас везут сперва по уцелевшим
улицам. Это почти нетронутые кварталы ста-
реньких домиков, главным образом двухэтаж-
ных. В эти утренние часы стены верхних эта-
жей раздвинуты, и мы можем наблюдать
жизнь в домах. Почти в каждом доме магазин
с сувенирами, пестрыми шелковыми изделия-
ми, японской посудой, железной утварью. Ре-
сторанов почти не видно, их заменяют улич-
ные харчевни, где по очень дорогой цене мож-
но купить кусочек полугнилой жареной рыбы
и маленькую мисочку супа, в котором плавают
лепестки морской травы. На европейский
вкус это почти несъедобно, но голодные лю-
ди — рикши, грузчики, уличные торговцы,
разносчики — стоят толпой у столиков, по-
ставленных на улице и едва прикрытых пару-
синовым навесом.
Лейтенант Маккелрой торопит нас. По
имеющемуся у него «плану из Токио» мы
должны прежде всего «изучить», как он вы-
ражается, все атомные разрушения, причинен-
ные городу Нагасаки.
Мы в центре взрыва атомной бомбы. Там
63

теперь установлен деревянный столб с над-
писью: «В 20-м году, 8-го месяца, 9-го дня
по японскому летоисчислению над землей на
высоте 500 метров в городе Нагасаки, над до-
мом № 170, взорвалась атомная бомба».
Оглядываемся вокруг. Здесь уже тоже
возникли маленькие домики, какие мы видели
в Хиросима. В огородах с картошкой трудят-
ся японки.
Пытаемся охватить взглядом ту часть го-
рода, которая, казалось, должна была быть
сметена с лица земли. Нас даже уверяли, что
дома и люди, все живое было испепелено и
превратилось в какой-то порошок, еще более
опасный, чем сама атомная бомба. Наш путь в
Нагасаки сопровождался необычайными «ле-
гендами» о трагической судьбе тысяч женщин,
попавших случайно в зону действия атомной
бомбы, о страшных муках жителей города,
страдавших от действия так называемой атом-
ной горячки. Я обратился к медикам, допы-
тывался у них: что это за горячка? Они отве-
тили, что только слышали о ней, но никогда
не видели человека, который был ею болен.
И теперь, попав в Нагасаки, я все более убеж-
даюсь, что такой горячки в природе не суще-
ствует, что ее придумал страх. Легенду о ней
сочинили люди со слабыми нервами. И уж во
всяком случае тех «атомных трагедий», о ко-
торых нам поведали американцы, в Нагасаки
нет.
Нас везут к трем гигантским корпусам, где
64

когда-то помещалась Медицинская академия.
Мы встречаем здесь сторожа Сонода. Он пе-
режил взрыв атомной бомбы. Теперь он вспо-
минает все до мельчайших деталей.
Утром его вызвал надзиратель и приказал
вырыть щель вдоль стены Второго корпуса
академии. До одиннадцати часов Сонода тру-
дился усердно, не отдыхая, и он мог уже спря-
таться в этой щели, если бы ему угрожала
опасность. Правда, для этого пришлось бы
чуть-чуть пригнуться. Короче говоря, щель
была глубиной в половину человеческого
роста.
В одиннадцать часов пятнадцать минут ут-
ра над городом появились три самолета. Они
кружили над портом, центром города, над за-
водами и, как казалось Сонода, над академией
и главным образом над ним. Именно поэтому
он залез в щель и чуть-чуть пригнулся. На
поверхности земли оставалась только его голо-
ва. Примерно на четвертой или пятой минуте
после появления трех американских самолетов
раздался большой взрыв. Звук его не похож
был на взрыв обычной бомбы: он напоминал
сухой треск. После этого пламя, подобно мете-
ору, ослепило Сонода, и он упал на дно ямы,
ничего не видя, ничего не слыша. Когда он
поднялся, он не может сказать; сколько про-
шло минут, он не помнит. Но когда Сонода
поднялся, город был охвачен пламенем.
Академия горела. Из огня выскакивали какие-
то люди, полуобожженные, — многие из них
65

падали. К вечеру огонь стих. В помещений
академии сгорели только деревянные стенки
и вся мебель. Каркасы здания, даже лестнич-
ные клетки, лаборатории, приборы да и все
металлические предметы сохранились. Сонода
отделался только испугом, потому что он си-
дел в обыкновенной щели, даже не очень глу-
бокой.
Это подтверждает и губернатор префек-
туры Нагасаки — Сугияма Соодзиро. Он
принимает нас в своем большом кабинете со-
вершенно сохранившегося дома префектуры,
угощает зеленым чаем. Губернатор рассказы-
вает, что только одна треть города пострадала
от атомной бомбы: сгорели главным образом
деревянные японские домики.
— Вы же знаете, — говорит он, — что
японские домики состоят из дерева, картона и
стекла? для того чтобы их сжечь, достаточно
спички.
Губернатор обращает наше внимание на
судостроительную верфь Мицубиси, которая
находится на берегу бухты Нагасаки. Верфь,
как и прежде, до войны, выпускает корабли,
и атомная бомба не повлияла на ее жизнь. Гу-
бернатор считает, что от атомной бомбы по-
гибло 25 300 человек. Это главным образом
те люди, которые были застигнуты в домах и
не могли вырваться из охватившего их пла-
мени.
— Умирали люди от каких-нибудь
66

болезней, связанных со взрывом? — спраши-
ваю губернатора.
— Нет, — отвечает Сугияма, — люди
умирали главным образом от ожогов. Атомная
бомба застала их врасплох. Они отнеслись к
ней как к обычной бомбе и не покинули домов
сразу же после взрыва. Огонь преградил им
путь к спасению.
Теперь в Нагасаки уже открылись школы.
Но подлинным бичом города является беспри-
зорность. Мы видели на базарах, пустырях,
в парках ребятишек, полуодетых, полуголод-
ных, у которых нет ни родных, ни крова. Они
живут в грязи, питаясь отбросами. Целыми
днями они возятся на задних дворах богатых
домов или под окнами бараков, где живут аме-
риканцы, выискивая на свалках остатки кон-
сервов, или корки хлеба, или картофельную
шелуху.
Мы спросили губернатора, чем вызвана
такая беспризорность.
— Это вы можете видеть теперь во всей
Японии, — сказал Сугияма Соодзиро. — Пока
у нас нехватает домов для этих детей.
Он разводит руками и сокрушенно закан-
чивает:
— Что я могу сделать? Я ведь совершен-
но бессильный человек.
Тогда лейтенант Бредли встает:
— Да, теперь хорошо бы выпить холод-
ного пива. Поедемте домой.
Однако мы не торопимся. Еще долго сидим
68

с губернатором за круглым столиком, слушаем
его рассказ. В городе большая библио-
тека, пять кинотеатров, два постоянных теат-
ра, много кабаре, которые открыты для аме-
риканцев. Голод все еще уносит сотни чело-
веческих жизней. Он, губернатор Сугияма
Соодзиро, не может бороться с голодом, по-
тому что во всей провинции всего двадцать
восемь тысяч тйо 1 пахотной земли. Может
быть, нынешний урожай улучшит положение
города?
— Голодная смерть — обычное явление в
Нагасаки, — заключает Сугияма Соодзиро.
Американский офицер встает и вновь на-
поминает:
— Пора выпить холодного пива.
Губернатор приглашает нас посетить судо-
строительную верфь и торпедный завод. На
заводе, где делались торпеды, теперь выпу-
скаются турбины и всяческие предметы хозяй-
ственного обихода: весы, ножи, вилки, каст-
рюли.
Попадаем на этот завод уже после по-
лудня. Нас встречает главный директор
Фукуда Иосидо, показывает полуразрушенные
цехи, гигантские корпуса без крыши, но слы-
шен шум машин и станков: завод действует.
Он подчинен судостроительной верфи Мицу-
биси, которая находится невдалеке, — верфь
выпускает маленькие суда.
1 Тйо-0,992 гектара.
69

— Маленькие? — переспрашиваем мы у
Фукуда.
— Да, — отвечает директор, — я думаю»
что маленькие, потому что крупных кораблей
теперь Японии не нужно. Впрочем, я не берусь
судить. Там управляют также и американцы.
Мы осматриваем завод. Директор показы-
вает цех, поврежденный атомной бомбой:
здесь было повреждено четыреста станков. Но
двести очень нужных машин и станков им
удалось исправить и пустить в ход. Теперь
здесь уже работают тысяча четыреста станков.
Фукуда был на заводе во время взрыва
атомной бомбы. Он сидел в конторе и писал.
После страшного сухого треска, напомнивше-
го ему грозу, а не взрыв бомбы, Фукуда вы-
бежал из своего маленького домика и увидел
пылающие цехи и штабеля досок. На заводе
был склад торпед; он оказался совершенно
неповрежденным и нетронутым. Из цехов бе-
жали люди, одежда на них дымилась. Они
сбрасывали ее с себя, а те, кто не успевал это
делать, падали и пытались землей погасить
охватившее их пламя. Потом они вновь вста-
вали и бежали по направлению к бассейну,
где столпились тысячи людей. Фукуда был
легко ранен оконным стеклом. Он перевязал
свою рану и быстро начал обходить завод.
К вечеру пожар на заводе был ликвидирован,
и всю ночь они убирали трупы. Он убедился,
что люди умирали главным образом от ожо-
гов. А ожоги получили те, кто был на откры-
70

том, незащищенном месте. В цехах люди не
пострадали. Фукуда показывает нам только
один цех, пострадавший, очевидно, от взрыв-
ной волны. Цех как бы пригнулся или даже
накренился, как корабль во время сильного
шторма. Так он стоит и сейчас. Директор
утверждает, что американцы сохраняют этот
цех для того, чтобы показывать всем тури-
стам, приезжающим в Нагасаки, какая страш-
ная сила таится в атомной бомбе.
К концу года этот один из крупнейших за-
водов Мицубиси должен быть восстановлен.
Мы спрашиваем у директора, где он будет по-
лучать сырье, какие заказы он будет выпол-
нять.
— Этого я не знаю, — говорит Фукуда.—
Но надеемся, что металл нам будет давать
Америка. Во всяком случае, американцы нам
обещают. Тогда придется и все, что мы будем
делать, отдавать Америке.
— А что вы будете делать? — спраши-
ваем мы.
— Этого я тоже не знаю, — отвечает ди-
ректор, оглядываясь на американских офице-
ров.
Нам остается только заметить, что впер-
вые в своей жизни мы встречаем владельца
завода, который вкладывает огромные капи-
талы, восстанавливая завод, и не знает, отку-
да он будет получать сырье, что он будет де-
лать на этом заводе. Фукуда тоже улыбается
и отвечает нам:
71

— В Японии вы столкнетесь со многими
вещами, которые вас удивят.
Фукуда Иосидо — инженер, он окончил
императорский университет и, конечно, хоро-
шо понимает, что нельзя возрождать завод,
даже самый маленький» не зная его перспек-
тив, его дальнейшей судьбы. Но теперь он вы-
нужден об этом умалчивать. Во всяком слу-
чае, будущее завода облечено в какую-то тай-
ну, и он, Фукуда, не вправе раскрыть нам
ее. Он советует посмотреть судостроительную
верфь, которой он подчинен.
— Может быть, там, — говорит он, —
у владельца верфи Тамаи Киоска, вы выясни-
те то, что вас интересует.
— Да, — отвечаем мы и прощаемся с Фу-
куда-сан.
Он долго стоит у подъезда, сняв шляпу,
и кланяется, отвешивает самые низкие, не-
обычные даже для японца поклоны — до са-
мой земли, — пока наши автомобили не поки-
дают двор завода.
8
Теперь нас везут «домой», к тому самому
холмику, где расположен наш удаленный от
мира домашний очаг. Мы просим американ-
цев показать судостроительную верфь, —
ведь и губернатор и директор завода пригла-
шали нас туда. Офицеры предлагают нам вы-
пить холодного пива. Что же касается верфи-
72

то они должны выяснить, можем ли мы туда
ехать.
Так мы сидим за пивом час или два. Нерв-
ничаем. Наконец встаем, выходим во дрор и
вновь спрашиваем у американских офицеров,
когда же будет разрешение осмотреть верфь.
Лейтенант Скуби отвечает:
— Мы ждем с минуты на минуту.
Но проходит еще полчаса. Мы считаем
дальнейшее ожидание бессмысленным, встаем
и уходим, идем мимо растерявшегося амери-
канского часового, спускаемся с холма в го-
род.
В сущности, это наша первая прогулка по
городу, потому что до сих пор мы мчались по
улицам только на американских «джипах».
Американцы явно недовольны предприня-
тым путешествием. Но они не могут нам
запретить ходить по улицам Нагасаки. Три
американских офицера не покидают нас ни на
минуту. Мы останавливаемся у киоска, где
продаются сувениры: какие-то коробочки, де-
ревянные изделия, игрушечные цикады. Мы
пытаемся беседовать с уличным торговцем,
с портовым грузчиком, которого встречаем
в маленькой закусочной, расположенной тут
же, на улице.
Он знакомит нас с моряком, и мы усажи-
ваемся за столик. Американские офицеры кри-
чат нам:
— Оф лимитс!
Теперь мы уже не обращаем на это вни-
73

мания и приглашаем их к столу. Они все же
не решаются сесть с нами и стоят вокруг сто-
ла, как часовые.
Пожилой моряк Накава только недавно
поступил на пароход, который готовится к
рейсу в Шанхай. До этого он почти двадцать
пять лет служил на военном корабле — на
крейсере.
— Где же все ваши друзья с крейсера? —
спрашиваем мы.
— Все они, как и я, перешли на торговые
корабли.
— Вас охотно принимают?
— Конечно, — отвечает Накава, — ведь
моряки японского военного флота — опытные
люди.
— Стало быть, торговый флот — то место,
где Япония теперь сохраняет лучшие кадры
военного флота, — говорим мы.
— Я думаю, что мы не будем больше вое-
вать, — отвечает Накава.
— Вы полагаете, что это зависит только
от вас?
Накава усмехается: он оказался толковым
парнем.
— Конечно, я понимаю, что не только от
меня, но кое-что зависит и от меня.
Мы встали из-за стола. Японцы долго кла-
няются нам вслед. И когда я поворачиваюсь
и также по-японски, приложив руки к коле-
74

ням, трижды кланяюсь им, они идут вслед за
нами до самого конца переулка и желают
счастливого пути.
Так мы бродим по городу до вечера. Нас
поторапливают: наступает священный для аме-
риканцев час — час «динера» (обеда). К то-
му же лейтенант Бредли неизменно напоми-
нает: «Пора бы выпить холодного пива», —
он большой любитель пива. Мы возвращаем-
ся в наш домик. Просим разрешить нам вече-
ром побывать в портовых ресторанах, театре
или кинотеатре.
— Оф лимитс. Вы не можете там итти. Да,
да, мистеры, вы не можете. Вы хотите посмот-
реть кинокартину? — говорит лейтенант Ску-
би. — О! Мы сейчас все, это устроим.
К нам в дом привозят узкопленочный ки-
ноаппарат и шесть кинокартин. Весь вечер
нам демонстрируют их. Это обычные амери-
канские фильмы, в которых разбойники и вы-
лавливающие их сыщики возведены в ранг
святости.
Меня уже давно поражает, что американ-
ская кинематография так много внимания уде-
ляет преступникам, людям, нарушающим за-
кон, людям, убивающим других людей, ганг-
стерам. Если нам показывают исторический
фильм, то главное действующее лицо — обя-
зательно пират, захвативший на день какой-
нибудь прибрежный город, похитивший самую
красивую девушку в этом городе или каким-
нибудь ловким маневром ограбивший город-
75

ской банк. И все это называется «Любовница
пирата».
Если нам демонстрируют современный
кинофильм, то главным действующим лицом
оказывается какой-нибудь обаятельный ганг-
стер-аристократ (в этой роли чаще Шарль
Бойе), — он приходит играть в рулетку и не-
ожиданно заставляет всех стоять в полном
оцепенении, пока не унесет кучу долларов, ле-
жащих на столе. Нам показывают, далее, моло-
дых людей, ловких, сильных, хорошо натрени-
рованных, любящих спорт, увлекающихся бок-
сом, умеющих ездить с головокружительной
скоростью на автомобилях, скачущих по горам
верхом на лошадях, научившихся одеваться и
раскланиваться.
Но все они, эти молодые люди, в конце
концов оказываются или гангстерами, или
обычными налетчиками, или просто вора-
ми, которых потом ищет полиция, выслежи-
вает и вылавливает какой-нибудь ловкий сы-
щик.
Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что в
своем подавляющем большинстве американ-
ские кинокартины посвящены именно этой те-
ме, которая трактуется в тысячах вариантов
на фоне всех слоев общества. Порой кажется,
что американская кинематография поставила
перед собой цель внушить молодежи, что вер-
шиной их славы и венцом карьеры все же
является удачливый гангстер, которого она
так подробно, с изумительным проникнове-
76

нием в его внутренний мир, с творческим мно-
гообразием показывает на всех экранах мира:
во всех кинотеатрах Японии, Китая, на Фи-
липпинских островах, в Англии, Франции, в
самой Америке — всюду, куда проник Гол-
ливуд.
Мы сидим в темной комнате на диване,
позади нас шумит маленький киноаппарат,
а на экране мелькают гангстеры, гремят вы-
стрелы и разыгрываются душераздирающие
драмы, после которых человек не становится
более возвышенным, честным или благород-
ным, а его тянет к пистолету. Порой хочется
крикнуть американским актерам, художникам
и режиссерам: «На что вы тратите свой та-
лант!»
Уже поздний час, мы уходим спать. В со-
седней с нами комнате, за тонкой перегород-
кой, размещаются американские офицеры.
Они, очевидно, считают невозможным или не
имеют права покидать нас даже ночью. В ран-
ний утренний час, как только мы просыпаем-
ся, они появляются в нашей комнате.
9
Утром вновь напоминаем о своей прось-
бе — показать нам судостроительную верфь.
Лейтенант Маккелрой заявляет:
— Это невозможно: там теперь военный
завод.
— Вы говорите — военный завод? —
77

переспрашиваем мы. — Разве в Японии еще
есть военные заводы?
— Нет, — отвечает Маккелрой, — это
американский военный завод. Судостроитель-
ная верфь Мицубиси в Нагасаки не может
быть вам показана.
— Что ж, — отвечаем мы, — приходится
с этим примириться. Но должны вам сказать,
что это сенсационная новость — у американ-
цев в Японии есть военные заводы? Только
в Нагасаки или во всех городах Японии?
Маккелрой на мгновение умолкает, заду-
мывается и говорит:
— Я не знаю, я передаю вам только то,
что мне удалось узнать. Может быть, я вам
сказал даже больше, чем нужно.
— Да, да, мистеры, вы не можете там ит-
ти, потому что это военная тайна. Как вы
это не понимаете, что вы не должны там ит-
ти! — говорит нам лейтенант Скуби.
— Итак, судостроительная верфь Мицу-
биси в Нагасаки принадлежит американцам
и выпускает военные корабли, — заключаю
я. — Но что же нам можно посмотреть? Мо-
жем ли мы съездить в какую-нибудь японскую
деревню?
Лейтенант Маккелрой уходит и через пол-
часа возвращается.
— Нет, — говорит он, — вы не можете
ехать в деревню, вы не можете покинуть пре-
делы города Нагасаки.
— А почему нельзя ехать в деревню?
78

Там тоже есть что нибудь военное? — спра-
шиваем мы.
— Я не знаю, — отвечает Маккелрой, —
мне об этом ничего не сказали, но я полагаю,
что все дело в дороге, по которой вам при-
шлось бы ехать. Вблизи этой дороги создается
большая авиационная база на берегу моря, и,
очевидно, не хотят, чтобы вы ее видели.
— Так что же нам остается делать? —
спрашиваем мы. — Может быть, мы просто
покинем Нагасаки?
Теперь опять вмешивается лейтенант Ску-
би. Он напоминает, что мы должны быть
в Нагасаки три дня, — не больше, но и не
меньше, — и раньше установленного срока
уехать отсюда не можем.
— Мы уедем тогда в японском поезде.
Вы не можете нам это запретить.
— Я обязан вам это запретить. Вы этого
не сделаете, — отвечает Скуби.
— Да, но что же мы будем здесь де-
лать? Неужели опять смотреть кинофильмы?
79

Мы могли это делать и в Токио и даже в Мо-
скве.
Лейтенант Маккелрой предлагает ехать в
город.
— Может быть» вы нам покажете порт
или японские пароходы, стоящие у прича-
ла? — обращаемся мы к нему.
— Нет, и порт я не могу вам показать,
потому что теперь это уже военный порт аме-
риканской армии — база американского фло-
та. А на японские пароходы я не могу вас
пропустить, потому что там вспыхнула эпиде-
мия холеры.
Итак, единственное, что нам остается,. —
снова сесть в американские «джипы» и осмат-
ривать Нагасаки. Мы долго ездим по узким
улицам с бешеной скоростью, пугая детей,
уличных торговцев, пешеходов и рикш. По-
том, наконец, мы просим подъехать к редак-
ции газеты «Нагасаки-Симбун».
Поднимаемся на третий этаж. Нас прини-
мает главный редактор Ватануки, Он расска-
зывает, что до последнего года в Нагасаки
было четыре газеты. Теперь все они объедини-
лись, создав одну газету — «Нагасаки-Сим-
бун». Но Ватануки полагает, что в ближайшее
время две газеты вновь начнут самостоятель-
ную жизнь. Это «Сасэбо-Гунко», что в пере-
воде на русский язык означает «Военный порт
Сасэбо», и «Симбара-Симбун». Первая из них
принадлежит крупнейшему коммерсанту и
владельцу пароходной компании Нагано, а
80

вторая — «королю» экспортеров Симидзу.
Две новые газеты будут обслуживать глав-
ным образом пароходные компании, — ведь
их выпускают для моряков.
— Надо полагать, — спрашиваем мы, —
что возобновление выхода этих газет связано
с возрождением военного порта и пароходных
компаний в Нагасаки?
— Очевидно, так, — отвечает Ватануки.
Пытаемся выяснить у главного редактора
то, что нам не удалось узнать во время поез-
док по городу.
Ватануки сообщает нам, что в городе су-
ществует крупнейшая ассоциация моряков.
Она увеличилась в пять раз, так как теперь
военные моряки перешли в торговый флот.
Вспоминаем беседу с моряком в малень-
кой харчевне: в его рассказе была сущая
правда. Очевидно, моряков японского воен-
ного флота перевели в торговый флот для то-
го, чтобы сохранить их для будущего. Спра-
шиваем главного редактора, что он думает
о будущем Японии.
Ватануки покачивает головой и признает-
ся, что будущее еще в тумане и он ничего не
может предугадать. Он даже не видит путей,
по которым Япония пойдет к этому будущему.
— А чего хочет народ? — спрашиваем
мы.
— Народ хочет свободы и мира, — отве-
чает Ватануки и оглядывается на американ-
ских офицеров.
81

— А что он получает?
Ватануки признается, что это для него
очень трудный вопрос.
— Может быть, рассказать вам что-ни-
будь о газете, о редакции, показать типогра-
фию? — предлагает он.
После путешествия по трем этажам редак-
ции мы спрашиваем у Ватануки о депутатах
парламента от Нагасаки. Он отвечает, что из
шести депутатов пятеро представляют либе-
ральную партию и один, крупнейший банкир
Нагасаки, — прогрессивную партию. Все пять
либералов — это известные в Нагасаки импе-
раторские чиновники, во время войны они за-
нимали важнейшие посты.
— Да, — заключает Ватануки, — ничто
не изменилось!
— Как вы думаете, могут ли эти шесть
депутатов отстаивать в парламенте те чаяния
народа, о которых вы только что говорили, то
есть свободу и мир?
Ватануки улыбается:
— Я не думаю этого; впрочем, я точно
не знаю, может быть, и могут.
Но мы понимаем друг друга, хоть Ватану-
ки не принадлежит к прогрессивным журна-
листам Японии.
— Была ли выпущена газета в тот день,
когда упала атомная бомба? —спрашиваем
мы.
— Нет, — отвечает Ватануки, — она вы-
шла только на следующий день.
82

— Покажите нам, что в ней было напе-
чатано.
Ватануки достает комплект, разворачивает
перед нами номер газеты, выпущенный на
следующий день после взрыва атомной бомбы.
И в этом номере мы находим только следую-
щую заметку об атомной бомбе:
«Главный штаб Юга. 8-го в 11 часов утра
противник сбросил новую бомбу. Думаем, что
жертвы невелики».
Больше ни единой строчки об атомной
бомбе не было напечатано в газете, которая
вышла в Нагасаки, то есть в городе, о кото-
ром говорят, что он заставил Японию капи-
тулировать до того, как в бой вступили совет-
ские солдаты трех дальневосточных фрон-
тов.
Мы прощаемся с Ватануки-сан. Он пере-
дает нам в виде подарка комплект газеты, в
которой есть и номер, выпущенный после
взрыва атомной бомбы. Мы снова садимся
в американские «джипы», и лейтенант Бредли
опять напоминает:
— Пора бы выпить холодного пива.
Теперь уж мы соглашаемся: пиво, так пи-
во, ничего не поделаешь. Возвращаемся домой.
Обед затягивается. Мы и сами не торопим-
ся: знаем, что никуда нас в Нагасаки не
пустят, и уже не пытаемся вырваться из
неожиданного для нас «домашнего ареста», ко-
торый официально называется гостеприимст-
83

вом. Но все же мы встаем из-за стола и спра-
шиваем:
— Ну, что же мы будем сейчас делать?
Лейтенант Скуби, не лишенный юмора,
отвечает:
— Давайте немножко подумаем. Да, да,
это хорошее занятие — думать и никуда не
торопиться. Давайте, мистеры, подумаем.
И вот мы рассаживаемся в круглой гости-
ной, обставленной далеко не в японском сти-
ле, и думаем. Сидим молча, покуривая амери-
канские сигареты и русские папиросы, переки-
дываемся какими-то пустыми короткими фра-
зами, и это кажется томительным и удручаю-
щим.
Наконец мы встаем и опять уходим в го-
род. Американцы следуют за нами. Они при-
глашают зайти в кабаре, куда допускают
только американцев.
Еще издали мы видим домик, украшенный
маленькими японскими aонариками. Из от-
крытых окон доносится музыка джаза. Под-
нимаемся на второй этаж. У входа солдат
Эмпи. Вдоль стен большого зала скамейки;
на них сидят девушки, одетые в европейские
платья и в японские кимоно. Нас знакомят
с хозяйкой кабаре. Это японская артистка из
Осака. Она приехала сюда, чтобы придумать
какие-нибудь развлечения для американских
солдат: они ведь так скучают! Девушки, кото-
рые сидят на скамейках, — постоянные тан-
цовщицы в кабаре. Они должны танцовать
84

с приезжающими сюда американскими солда-
тами или офицерами.
— Только танцовать, — подчеркивает хо-
зяйка.
За каждый танец девушка получает от
американца купон, который он должен купить
при входе. Девушка, набравшая за вечер три-
дцать купонов, считается хорошей танцовщи-
цей. Ведь этим самым она доказывает, что
нравится американцам, и ее чаще других при-
глашают танцовать. Есть девушки, которые
просиживают целый вечер на своей скамеечке
в тоскливом ожидании, не подойдет ли кто-
нибудь пригласить ее на танец.
Расспрашиваем девушек, что они делали
до того, как пришли в кабаре. Одна из них
отвечает, что училась в Осака, в университете,
на третьем курса литературного факультета.
Другая только что закончила гимназию и не
может найти применения своим знаниям —
нет никакой работы. Никакой! Третья была
на заводе, но теперь там всех женщин заменя-
ют мужчинами, и она вынуждена была уйти.
— Ну и что же, весело вам здесь? —
спрашиваем мы.
Они тихо отвечают:
— Да ничего не поделаешь, приходится
веселиться, — такова жизнь. Надо же как-то
жить.
Девушки уже выучили десяток английских
слов, для того чтобы можно было хоть что-
нибудь ответить американцам на их любезно-
85

сти или шутки во время танцев. Бой в белом
костюме, совсем еще мальчик, бегает по залу
с подносом — он предлагает стаканчики с хо-
лодным пивом; американцы угощают девушек,
с которыми танцуют. Это считается вершиной
галантности, и танцовщицы в таких случаях
долго кланяются и благодарят своих кавале-
ров. Так продолжается до одиннадцати часов
вечера. Потом солдат Эмпи нажимает звонок,
гасится свет, и все должны покинуть кабаре.
Мы сидим в зале и наблюдаем за танцую-
щими. Это обычные фокстроты, скучные и не-
привлекательные. Нас все же удивляет: поче-
му так много времени американские офицеры
проводят в этих барах и кабаре? Спраши-
ваем об этом приехавших с нами американских
офицеров.
— Мы так же веселимся и в Америке, —
отвечают они. — Только туристам в Америке
показывают фешенебельные рестораны, пре-
красные увеселительные места, но средний
американец никогда не может туда попасть.
Обычно мы проводим время в кинотеатре, в
барах или кабаре подобного типа, с той только
разницей, что там танцуют не японки, а аме-
риканские девушки. Там приятнее, — заклю-
чают американцы.
Возвращаемся домой пешком. Идем по ноч-
ному городу, но все улицы ярко освещены. До
поздней ночи японцы торгуют. В маленьких
лавчонках вы можете купить кимоно или ка-
кой-нибудь сувенир, связанный с атомной
86

бомбой, можете съесть миску похлебки или
выпить вина. В узеньких переулочках, куда
не может пролезть даже американский
«джип», под окнами на тротуарах размещают-
ся бездомные люди, Они спят на раскален-
ном за день камне, положив под голову мешо-
чек со своим бедным скарбом. Встречаются
нищие; они еще издали протягивают руки и,
получив пол-иены, опускают голову до самой
земли, становятся на колени и так продол-
жают стоять до тех пор, пока мы не исчезаем
в другом переулке.
Попадаем в храм. Монах объясняет,
что это буддийский храм и сюда японцы
приходят, чтобы перед сном напомнить о себе
богу. Мы наблюдаем, как быстрой походкой
три женщины идут к большой чаше-куриль-
нице, за одну иену покупают десяток свечей,
сделанных из морской травы, тут же зажи-
гают их и, встав на колени, произносят корот-
кую молитву. Потом они поднимаются и та-
кой же быстрой походкой идут к выходу.
Некоторые из них задерживаются в саду,
прилегающем к храму, где каждое дерево и
каждый кустик считаются священными. Они
приносят с собой крохотные бумажки, на ко-
торых иероглифами пишут свои желания, меч-
ты и просьбы, обращенные к богу. Тонкой ни-
точкой, вымытой священной водой, тут же,
у входа в храм, они привязывают к священ-
ным веткам эти бумажки-желания. Минуту
или две стоят на коленях перед ними и затем
87

уходят, полные иллюзий, что их мечты и жа-
лобы богу, написанные иероглифами, за ночь,
пока они спят, дойдут до вершителя их судеб.
И тогда изменится их жизнь, и они смогут
подняться из той нищеты, в которой нахо-
дятся.
Я спросил у монаха;
— О чем же они просят бога, все эти
люди?
— Они просят о многом, — туманно отве-
тил мне монах.
— Все-таки о чем же?
— Слишком о многом они просят я слиш-
ком многого они хотят, и поэтому не все, ко-
нечно, сбывается, не всякое желание бог мо-
жет удовлетворить.
— Но все же — чего они хотят? О чем
мечтают? Молят ли они бога о дворцах,
которых у них нет, или о несместных богат-
ствах?
Монах задумывается и отвечает:
— Я не могу заглядывать в то, что таится
в этих священных посланиях к богу.
Но сторож с саду, однако, знает эти
тайны.
— Они просят, — говорит он, усмехнув-
шись, — чтобы им давали не один, а два ку-
сочка рыбы в неделю и хоть раз в месяц —
рис, пусть даже не очень хорошего сорта, но
не смешанный с травой и землей.
— И давно они молят бога об этих великих
благах?
88

— Да, — отвечает сторож, — они просят
еще с первых дней войны.
Мы покидаем храм с ощущением, что япон-
цы поклоняются слишком жестокому богу. За
все эти годы он не услышал мольбу народа,
который называет себя потомком богини солн-
ца Аматерасу омиками.
Возвращаемся вместе с американцами в
домик, где мы должны провести последнюю
ночь в Нагасаки, и снова попадаем из ни-
щей, полуголодной, феодальной Японии в Аме-
рику.
Нам предлагают посмотреть кинофильм,
он называется «Спиральная лестница». Что ж,
ничего не поделаешь, больше некуда итти.
Пусть будет «Спиральная лестница».
Нас предупреждают: это последний кино-
боевик Америки. Он пользуется большим
успехом в армии. Правда, люди со слабыми
нервами не выдерживают: они обычно поки-
дают зал в середине фильма. Но американцы
уверены, что у нас крепкие нервы. Да, мы до-
сидим до конца.
Мы переносимся в шумный американский
город. В комфортабельном доме живет моло-
дая красивая девушка. Она чуть-чуть удру-
чена, так как не может остановить свой выбор:
три жениха ждут ее согласия на брак. Она
поднимается в свою спальню. Открывает гар-
дероб. И в этот момент какие-то руки в чер-
ных перчатках душат ее; мертвая, она па-
89

дает на пол. Убийца был спрятан в гардеробе.
Мы его не видим. Зрителям дозволяется лишь
взглянуть на его глаза. Они приближаются
к нам — доходят до крупного плана, зани-
мают весь экран.
Люди в городе с тревогой узнают о новом
убийстве. Вот уже третий месяц какой-то
человек душит молодых девушек, и никто не
может их спасти. Никто не знает, в какой дом
проникнет преступник в следующую ночь.
В душах людей царит какая-то обреченность.
Нет сил, которые могли бы спасти их от таин-
ственных рук. Следы жестких пальцев уже
печатаются в газетах, изучаются в полиции.
Единственная догадка, которая осеняет сыщи-
ков: убийца богат — он не грабит своих
жертв. Потом возникает мысль, что это мсти-
тель. Может быть, неудачник? Не покинула
ли его жена? Не действует ли он под влия-
нием неразделенной любви?
Но все поиски кажутся тщетными, и мы
все чаще видим на экране в полузатемненных
будуарах, в роскошных гостиных, в велико-
лепных спальнях эти жесткие глаза и руки
в черных резиновых перчатках. Доктор, при-
езжающий, чтобы подтвердить смерть, только
произносит: «Все одно и то же». Он покидает
дом, где только что задушили молодую де-
вушку, выходит на улицу и встречает своего
друга. Это тоже молодая девушка — сестра
крупного профессора-психиатра. Когда-то от
испуга она утратила дар речи» поэтому они
90

идут молча. Их связывает дружба. Доктор
предается размышлениям Как бы между про-
чим доктор замечает, что убийца обычно ду-
шит девушек капризных, истеричных, без-
нравственных, слишком увлекающихся или
бессердечных.
И вот немая девушка идет домой, где ее
ждут брат-профессор, его жена и больная
мать.
В комнату, где лежит мать, на верхнем
этаже, ведет спиральная лестница. Старуха
все время прислушивается к шагам на лестни-
це, — она уверяет, что оттуда ей грозит
смерть. Она просит не допускать к ней сына-
профессора, и когда он пытается пойти, от-
толкнув немую девушку, мать вынимает из-
под подушки револьвер. Профессор спускается
вниз, упрекает свою жену в том, что она его
уже не любит. Он посылает ее за шампанским
в подвал, — туда ведет все та же спиральная
лестница.
Жена идет с бутылкой шампанского, но
на пороге подвала ее отталкивают от света
чьи-то руки в черных перчатках и душат.
Немая девушка тоже спускается вниз и на
спиральной лестнице сталкивается с братом-
профессором. Он подстерегает ее, и тогда она
с ужасом видит руки брата в черных рези-
новых перчатках. У нее мелькает мысль, что
это и есть убийца, которого ищут. Да он и
сам не собирается скрывать: он сознается,
что делает это с научной целью. Профессор
91

разработал теорию «о чистоте и полно-
ценности американского народа». Он сам
качал борьбу за осуществление своих «идеа-
лов». Теперь профессор уже выступает как
обличитель. Он просит и нас, зрителей, притти
ему на помощь. Он убеждает, что женщины
«неполноценные» — истеричные, больные,
капризные, немые, неуравновешенные, нере-
шительные — не имеют права на жизнь, они
должны умереть, потому что их дети будут
такими же. Он не считает себя убийцей, нет,
он борется за чистоту человечества. Профес-
сор пытается задушить и свою сестру: она
ведь немая. Жену он умертвил потому, что
она так быстро разлюбила его. Руки в черных
перчатках уже тянутся к девушке, но в это
время старуха-мать сползает по спиральной
лестнице и выстрелом из револьвера убивает
сына.
В комнате вспыхивает свет, но мы сидим
в каком-то оцепенении. Все еще не верится,
что нас окружают американцы. Неужели этот
фильм выпущен в Америке в конце 1946 года
и он не вызвал «бунта зрителей», от которого
должен был опомниться Голливуд? Зловещая,
кровавая тень Гитлера вдруг мелькнула в
маленьком японском домике в Нагасаки.
Трупный запах Освенцима и удушающий
смрад догорающих человеческих костей в пе-
чах Майданека вновь заставили нас содрог-
нуться. Мне даже показалось, что есть какая-
то связь между тем, что американцы делают
92

в Японии, и фильмом «Спиральная лестница».
Еще не успела высохнуть земля, пропитанная
слезами и кровью, еще не утихли стоны и при-
читания вдов, сирот и матерей, а коричневый
дурман вновь появляется там, где, казалось, он
должен быть похоронен на вечные времена.
Но американцы вовсе не смущены. Они спо-
рят друг с другом — прав или не прав профес-
сор. Им импонирует его настойчивость и не-
преклонность. Они не находят в этом фильме
ничего фашистского. Они посмеиваются и под-
черкивают, что у них крепкие нервы.
Мы выходим в сад, в безмолвии наблюда-
ем за звездным небом над островом Кюсю.
Теперь уйти бы пешком, через всю Япо-
нию, домой, в Москву. Только там можно
успокоиться. Где-то далеко-далеко отсюда
Москва. И надежда, что мы все же вернемся
туда, к ней, наполняет наши сердца бодростью.
Наши друзья в Москве могут ходить и ездить
куда угодно. Они могут не тратить время на
такие фильмы, как «Спиральная лестница».
Да, что они теперь делают? Может быть,
собрались в театр? Или катаются на Москве-
реке? Или трудятся? Как хотели бы мы быть
вместе с ними! Мысли наши уносятся туда,
к нашим друзьям, к родной земле.
— Бой-сан, холодного пива! — доносится
басовитый окрик лейтенанта Бредли.
Мы уходим в глубь сада. «Вы не можете
там итти, вы не должны, мистеры!» кричит
93

нам лейтенант Скуби. Но мы не слушаем
его, Знойная ночь плывет над Японией.
10
Утром просим лейтенанта Скуби пере-
дать в штаб Макартура нашу благодарность
за столь гостеприимный быт и сообщить, что
мы все же вынуждены покинуть американ-
цев, переселиться в японскую гостиницу и с
этого дня передвигаться только в японских
поездах. Нас превратили в почетных тури-
стов, но мы ведь журналисты, и быт турист-
ских поездок нам чужд.
— Мы приехали в Японию не для того,
чтобы искать развлечений, а для того, чтобы
изучить жизнь и вникнуть в думы японского
народа. Нам показывают Америку, но от нас
прячут Японию.
Мы попросили лейтенанта Скуби также
передать, что преграды, которые нам ставит
Джиту, несовместимы с понятиями о «свобо-
де печати и демократии», которыми так ки-
чатся американцы.
— Эта поездка, — подчеркнули мы —
только показала нам Америку в ее неприкры-
том и довольно непривлекательном виде, если
только можно американцев в Японии отожде-
ствлять с самой Америкой.
Офицеры выслушали нас с недоумением,
но все же попытались превратить это в
94

шутку. Однако мы встали и направились к
выходу.
— Мы уезжаем в Осака, а вы можете
оставаться, -- заявили мы.
Очевидно, этот «демарш» повлиял.
На следующий день, когда мы приехали в
Осака, майор из Джиту сообщил, что все
наши желания будут выполняться и все, что
мы хотим видеть, будет нам показано.
Американские офицеры больше не будут
вмешиваться в нашу жизнь. Единственно, что
Джиту хочет сохранить, — это непрестанное
сопровождение нас «в целях безопасности»,
заметил майор.
Мы приехали на вокзал, и вскоре появи-
лись американские офицеры. Вагон с экзоти-
ческим названием «Оскалуза» был уже при-
95

цеплен к поезду Нагасаки — Осака. Все же
была одержана какая-то маленькая победа над
Джиту. В связи с этим мы извлекли из чемо-
дана далеко спрятанную бутылку русской
водки.
Поезд мчался по ночной Японии. Мы си-
дели в своих купе в страшной духоте. 3 эти
знойные сентябрьские дни и ночи мы впер-
вые ощутили, что жажда больше изнуряет и
ослабляет, чем голод. Не хотелось ни обе-
дать, ни ужинать. Мы включали вентилятор,
но и он не помогал.
В эту ночь мы долго не могли заснуть.
В коридоре непрерывно маячила высокая фи-
гура полураздетого лейтенанта Бредли; он
то заглядывал к нам в купе, проверяя, спим
ли мы, то останавливался у окна. Очевидно,
он дежурил, или, может быть, нам это каза-
лось. Изредка он замечал:
— Хорошо бы теперь выпить холодного
пива. У вас нет... как же мы не позаботились
об этом!
Утром приехали в Осака.
Огромный город, второй по величине в
Японии, поразил нас своей шумной и много-
образной жизнью. «Вы не увидите Осака —
это мертвый гигант», сказал мне как-то еще
в Токио американский генерал. Теперь мы
убедились, что гигант оживает. С утра мы
осматривали город. Как это ни странно, но
роль гида у нас выполнял солдат Эмпи —
американской военной полиции. Нам объясня-
96

ли, что он хорошо знает город и поэтому ему
поручен этот почетный и важный труд — со-
провождать нас во время поездки по городу.
Теперь мы уже двигались на шести «джипах»,
хоть сами размещались в одном. Впереди ав-
томобиль Эмпи, за ним «джип» майора Джи-
ту, встречавшего нас на вокзале в Осака, за
ним наш «кар», а позади еще три автомобиля
с американскими офицерами. Если мы где-
нибудь останавливались, мгновенно собира-
лась большая толпа. Мы поняли, что весь этот
эскорт придуман для того, чтобы помешать
нам вести какие бы то ни было интимные бе-
седы с японцами, которые встретятся по
пути.
Как оказалось, солдат Эмпи хорошо изучил
все «плоды действий американской авиации»
в Осака. Он показывал нам гигантские дома,
взорванные тяжелыми бомбами, останавли-
вался перед заводами, уничтоженными вой-
ной, и только после этого провез по центру
города, где почти нет разбитых домов.
Осака — деловой и промышленный центр
Японии. Почти все крупные японские газеты
имеют вторые редакции и печатаются в То-
кио и Осака. Именно в этом городе мы впер-
вые почувствовали, что монополистическая
Япония, охваченная шоком в дни поражения,
в период катастрофы, теперь как бы вновь
оживает, ощутив чью-то поддержку. Уже
торгуют универсальные магазины. На фабри-
ках и заводах идет так называемый подгото-
97

вительный период к выходу на мировой ры-
нок. У массивных и модернизованных япон-
ских банков выстроились комфортабельные ав-
томобили. Приводятся в порядок гостиницы.
В приемных Мицуи, Миуубиси и Сумитомо,
там, где определялась судьба Японии, ждут
гостей из Америки. Над городом поднимается
дым заводских труб. Словом, деловая и эко-
номическая жизнь Осака как бы вырывается
из «мертвой зоны».
11
Теперь я хотел бы познакомить вас, чита-
тель, с гигантским «царством Дзайбацу».
В городе Осака мы проникли в его «тайны».
Люди, которых теперь называют «Дзайбацу»,
владеют всеми богатствами, промышленной
мощью и реальной властью в Японии, Точный
перевод слова «Дзайбацу» — финансовая
клика. Четыре феодальные семьи—Мицуби-
си, Мицуи, Сумитомо и Ясуда — появились на
политической арене Японии еще во второй по-
ловине XVII века. Они превратились
в империалистические монополии, пользуясь
государственной помощью и всемерной импе-
раторской поддержкой. Дешевый труд рабов
способствовал обогащению Дзайбацу. Агрес-
сивные войны в Китае и Маньчжурии, кото-
рые полвека вела Япония, показали всему
миру главные пути, избранные владыками
93

Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и Ясуда для
укрепления своего могущества.
«Дворцы Дзайбацу» создавались кровью
и потом народов, а за последние сто лет
к этим дворцам переместился центр всей по-
литической и экономической жизни Японии.
— Что же теперь делают Дзайбацу? —
спросил я у Нагама Удзо, крупного экономи-
ста, человека, близкого к дому Мицубиси.
Мы сидели в большой гостиной, обставлен-
ной в японском стиле, или, вернее, никак не
обставленной, потому что там не было ни ме-
бели, ни вещей. Только в углу на маленьком
столике из черного дерева лежали наши шля-
пы, а на белоснежные цыновки были брошены
плоские подушки с замысловатой вышивкой.
Они-то и заменяли нам кресла. Хозяин отпил
глоток подогретого японского вина из кро-
хотной рюмки и ответил:
— Три человека стремились к объедине-
нию Японии: Ода Нобунага, Тойотоми
Хидэйоси и Токугава Изясу, но цель эта бы-
ла достигнута лишь при Токугава Изясу. Кто-
то удачно сравнил характер этих трех людей
в стихотворении типа «Хайку». Темой стихо-
творения послужило отношение каждого из
них к кукушке, которая никак не могла начать
петь. Ода Нобунага сказал: «Если кукушка
не поет, убейте ее». Тойотоми Хидэйоси,
в свою очередь, сказал: «Если кукушка не
поет, заставьте ее петь». А Токугава Изясу
сказал: «Если кукушка не поет, давайте по-
99

дождем, пока она запоет». Дзайбацу идут те-
перь по пути Токугава — они ждут.
На следующий день мне передали родовой
устав дома Мицуи. Этот устав принят и уза-
конен в 1900 году и до сих пор сохраняет свою
силу. Я привожу его почти дословно, так как
он помогает осмыслить роль Дзайбацу в со-
временной экономической и политической жиз-
ни Японии..
«Сфера рода Мицуи ограничивается преде-
лами следующих одиннадцати семей: Мицуи
Хатироэмон, Мицуи Мотоноскэ, Мицуи Гэнэ-
мон, Мицуи Такаясу, Мицуи Хатиродзиро,
Мицуи Сабурсскэ, Мицуи Мататаро, Мицуи
Мориноскэ, Мицуи Такеносуке, Мицуи Ионо-
скэ, Мицуи Токуэмон; члены рода обязаны
соблюдать учение родоначальников, быть в
дружественных отношениях друг с другом, по-
полнять свои знания, стремиться к укрепле-
нию своей семьи. Вся личная, общественная,
политическая и экономическая жизнь членов
рода обсуждается и утверждается на собрании
родственников; члены рода обязаны зани-
маться предприятиями и фирмами по особым
уставам, по очереди осматривать положение
каждого из них и докладывать собранию род-
ственников. В том случае, если кто-либо из
них совершает или собирается совершить рис-
кованное действие, надо созывать собрание
родственников как можно скорее; собрание
родственников, или «додзокукаи», состоит из
глав вышеназванных одиннадцати семей Ми-
100

цуи. Президентом на собрании является гла-
ва центральной семьи рода. Собрания созыва-
ются раз в месяц. Там обсуждаются и реша-
ются следующие проблемы: наследование,
бракосочетание или развод кого-либо из рода
Мицуи; прибыли, дивиденды, различные за-
пасные фонды, годовые расходы отдельных
фирм и заводов, надзор над резервными фон-
дами, распоряжение общим имуществом, по-
дробное обсуждение бюджетов каждой семьи
рода. Все собрания родственников являются
секретными. Исполнительным органом собра-
ния рода является секретариат собрания, ко-
торый осуществляет все, что род считает нуж-
ным: во всех случаях бракосочетания кого-ли-
бо из членов рода Мицуи надо обязательно
разрешение собрания родственников. В том
же порядке обсуждается и решается вопрос об
опекунах, наследстве и личном имуществе.
Все фонды разделяются на следующие кате-
гории: общий фонд, запасный фонд, резерв-
ный фонд, фонд для издержек, фонд для по-
томства; в том случае, когда родственники
нарушают устав, применяются различные на-
казания. Если почему-либо изменяется госу-
дарственная система Японии, устав может
быть изменен, но при этом полностью сохра-
няются основные принципы рода великого
дома Мицуи».
Этот устав до сих пор не изменен. Очевид-
но, дом Мицуи считает, что в государственной
системе Японии ничто не изменилось. Такой
101

же устав есть и в доме Мицубиси, Сумитомо,
во всех концернах, которые в Японии назы-
вают Дзайбацу.
В какой-то степени японские Дзайбацу
можно было бы сравнить с домом Ротшильда.
Но дом этот уже давно потерял свое влияние
в мировой экономической жизни, в то время
как дома Мицуи или Мицубиси продолжают
держать в своих руках и контролировать бан-
ки, шахты, заводы, леса, землю и все эконо-
мические ресурсы Японии. Стало быть, Ми-
цуи, Мицубиси, Сумитомо и Ясуда — это не
просто концерны или промышленные монопо-
лии, а гигантские царства угля и металла, ма-
шин и химии, заводов и банков. Недаром
«страну восходящего солнца» теперь все чаще
называют «царством Дзайбацу».
В сущности, Дзайбацу до сих пор продол-
жают находиться на своих прежних страте-
гических позициях. Те, кто изучает Японию
не по разрушенным улицам Токио или Осака,
не по внешним признакам, на которые с осо-
бенным рвением наталкивают американские
гиды всех приезжающих в Токио, а по более
глубоким и серьезным факторам, те могут убе-
диться, что в «царстве Дзайбацу» ничто не
изменилось. До сих пор Япония владеет совре-
менной промышленной машиной, которая уже
семь раз в течение полузека была причиной и
средством японской агрессии. И эта машина
все еще находится в руках тех, кто подгото-
вил и развязал агрессию, — в руках Дзай-
102

бацу. Теперь они с надеждой заглядывают
в будущее — они пережили самый критиче-
ский и тяжелый период, но уже встали на
путь возрождения.
Японский император Хирохито назвал вто-
рую мировую войну «священной войной Япо-
нии», хотя все знали, что ее подготовили и ве-
ли Дзайбацу, — Тодзио и Араки были лишь
их идеологическими собратьями. Но война
обогащала прежде всего владык Мицуи и Ми-
цубиси, Сумитомо и Ясуда да еще двадцать
семей так называемых «новых Дзайбацу». За
пять лет, предшествовавших войне, капитал
Дзайбацу удвоился, а за пять лет войны этот
капитал увеличился в десять раз. Триста
шестьдесят новых заводов питали эту гигант-
скую и весьма выгодную для Дзайбацу «чело-
веческую мясорубку». Дзайбацу бросали на
поля сражений пушки, снаряды, бомбы, само-
леты. А фирма «Снова Цусио Кабусики Кай-
ся», финансируемая Мицуи, Мицубиси и Оку-
ра, держала в своих руках всю внешнюю
торговлю Японии до последних дней
войны.
На протяжении всей своей истории Дзай-
бацу получали всемерную помощь и поддерж-
ку императора. И они не остались перед ним в
долгу. Императорский двор стал тоже круп-
нейшим Дзайбацу. Император вложил свои
капиталы в «Спеси-банк» в Иокогаме, в Япон-
ский торгово-промышленный банк, Хоккай-
до — колониальный банк, Мицубиси-банк, в
103

Формозскую сахарную и почтово-пароходную
компании. Император Хирохито, таким обра-
зом, является самым крупным владельцем
ценных бумаг в Японии. До войны император
владел миллионами тйо земли, которые ко-
гда-то были конфискованы у народа, а в конце
XIX века переданы императорскому двору.
Во время оживленной конъюнктуры, после
маньчжурских событий, Хирохито продал две
трети своей земли и на эти деньги тоже купил
ценные бумаги.
Уже нет грани, отделяющей императора
Хирохито от «королей» Мицуи и Мицубиси.
Еще в те дни, когда американцы не скупи-
лись на прекрасные декларации, всем в Япо-
нии казалось, что наступают последние дни
Дзайбацу. Но вскоре все попытки нанести
удар по милитаристским силам Дзайбацу
вызвали лишь раздражение в штабе генерала
Дугласа Макартура, который заявил, что
«нельзя ломать японские деловые традиции».
Это будто бы «затормозит возрождение эко-
номики Японии, затянет период социального
напряжения и приведет в смущение кабинет
Сигеру Иосида». Вскоре был выпущен из
тюрьмы глава концерна Рикен, так называ-
емый новый Дзайбацу — Окоци Масатоси,
а «домашний арест» владык Мицуи — Фуд-
зивара Гиндзиро и Икеда Сейхин — был
назван «прискорбным инцидентом». Испуг и
даже шок, охвативший истинных королей
Японии, прошел, и они имели все основания
104

полагать, что для них наступают «лучшие
времена».
Только для того, чтобы успокоить япон-
ский народ, или, вернее, обмануть его, амери-
канцы поручили кабинету Иосида создать
комиссию по ликвидации Дзайбацу. Иосида
назначил председателем этой комиссии Сасая-
ма Тадао, директора Индустриального банка
Японии, банка национальной политики, ос-
нованного в 1902 году для финансирования
Дзайбацу. Теперь директор этого банка Са-
саяма должен их ликвидировать, а члены ко-
миссии — Куруматани, являющийся прези-
дентом кредитного банка Японии и связанный
с домом Мицубиси, Мори, директор крупней-
ших цементных и кирпичных фирм, — тоже
будто бы должны нанести удар Дзайбацу.
Другие же члены комиссии, Коро Косима
и Ивадзиро Нода, которые всю жизнь
были связаны с домом Мицуи, являют-
ся великолепными консультантами для тех,
кто не только не хочет, но и не собирается на-
нести хотя бы самый легкий ущерб незыбле-
мому «царству Дзайбацу».
Это, очевидно, хорошо понимает Нагасима
Юндзо, один из «королей» Мицуи, который
как-то сказал:
— Меня уверяют, что японский народ и
народы мира считают Мицуи огромным пло-
хим гигантом. Я знаю, что Мицуи не так уж
плох, но другие никогда не поверят этому.
105

Я думаю, что будет лучше, если дом Ми-
цуи исчезнет.
Это, очевидно, учитывает и штаб Макар-
тура, который не скупится на обещания
«устранить Дзайбацу», но в них уже нет ни
гнева, ни надежд. Американцы теперь ищут
удобную форму «самоликвидации Дзайбацу»,
которая породила бы у простых людей Япо-
нии хотя бы какую-то «иллюзию конца» цар-
ства Мицуи или Мицубиси. Но в то же время
предпринимаются шаги к тому, чтобы сохра-
нить «деловые традиции» Японии; именно по-
этому судьбы Дзайбацу передаются людям,
тесно с ними связанным.
Я не могу не вспомнить о Потсдамской дек-
ларации. Будучи в Токио, я удивился, что в
Японии предан забвению Потсдам. «Ах,
оставьте в покое Потсдамскую декларацию —
она уже принадлежит истории; мы ушли да-
леко вперед», как-то сказал мне американ-
ский генерал. Между тем в этой декларации
было сказано: «Японии будет дозволено со-
хранить такие отрасли промышленности, кото-
рые поддерживают ее экономику и позволят
ей обеспечить возмещение убытков натурой;
но ей не будет разрешено иметь те отрасли
промышленности, которые могли бы позволить
ей перевооружиться в военных целях». Но
американцы в Японии делают все возможное,
чтобы «царство Дзайбацу» перевооружилось
и укрепилось. Японский журнал «Дайамондо»
сообщил, например, что штаб Макартура при-
106

знал необходимым оставить в неприкосновен-
ности завод Кавасаки, построенный в 1941 го-
ду для производства тяжелых танков компа-
нии «Эбара Сейсаку».
Есть нечто общее в экономической и поли-
тической судьбе Японии и Германии. Как из-
вестно, грозы и бури 1848 года не уничтожи-
ли феодализм в Германии, а революция Мей-
дзи в 1867 году сохранила феодальные устои в
Японии. Германия вступила в двадцатое сто-
летие со своими юнкерскими, а Япония — со
своими самурайскими традициями. В этих го-
сударствах возникли крупные концерны, кото-
рые господствовали во всей экономической
жизни: Круппы и «Фарбениндустри» в
Германии, Мицуи и Мицубиси в Японии.
В XIX веке дом Мицуи оказал финансовую
помощь в период переворота Мейдзи, покупая
кланы и их вождей; они уничтожили остатки
власти сёгуната 1 и посадили на трон пятна-
дцатилетнего Мацухита, который после смер-
ти был назван именем Мейдзи. Капиталовло-
жения в императорский дом оказались взаим-
но выгодными. Трон, из благодарности к дому
Мицуи, дал щедрые прибыли из националь-
ного богатства всем этим финансовым магна-
там. Дому Мицуи были переданы права на
горные разработки, концессии, леса и заводы.
Все экономические ресурсы Японии стали мо-
нопольной собственностью Мицуи, Мицубиси,
Сумитомо, Ясуда. Императорский двор за
1 С ё г у н — великий полководец.
107

семьдесят пять лет после реставрации, то
есть за время царствования Мейдзи, Тайсё и
Сева, превратился в богатейшую в мире дина-
стию, которая владеет акциями Мицуи —
Мицубиси. Когда штаб генерала Дугласа Ма-
картура делает все возможное для сохранения
тенноизма, он тем самым укрепляет всю систе-
му Дзайбацу, которую он якобы должен по-
дорвать.
Но вернемся к аналогии между Герма-
нией и Японией. Дом Круппа создал в 1870 го-
ду гигантское вооружение для Вильгельма I
в его войне против Франции. А в 1914 году
Крупп оказал такую же услугу кайзеру Виль-
гельму II. После поражения Германии в
первой мировой войне Крупп и «Фарбенин-
дустри» сохранили свою мощь, не было даже
пародийного суда, — во всяком случае, было
сделано все возможное, чтобы сберечь этих
людей. Так же как Япония в 1947 году, Гер-
мания после 1918 года оказалась в экономи-
ческом кризисе, и Америка возродила воен-
ный потенциал Германии, вновь оживила за-
воды Круппа и дала возможность всем немец-
ким Дзайбацу укрепить их концерны, банки
и экономические институты и тем самым под-
готовила Германию к новой войне. Круппы и
«Фарбениндустри» нашли Гитлера, для того
чтобы продолжить то, что не закончил Виль-
гельм, то есть борьбу за передел мира.
Вскоре слабая, подорванная войной Герма-
ния превратилась в вооруженную державу, и
108

Гитлер бросил мир в огонь второй мировой
войны.
Теперь эти трагические страницы истории
лежат перед нами, залитые кровью павших
воинов и слезами вдов и сирот. Но прошлое
уже как будто не интересует ни Трумэна, ни
Маршалла, ни Макартура, печальные урока
их не отрезвляют. Американцы в Японии в
1947 году идут тем же путем, каким они шли
в Германии после 1918 года. Уже не слышит-
ся гневных требований из штаба Макартура
о ликвидации Дзайбацу. Вместо них появ-
ляется сообщение, что «концерну Мицубиси
штаб Макартура разрешил взять взаймы че-
тыре миллиарда четыреста тридцать девять
миллионов иен у банка Мицубиси для
возрождения заводов в Нагойя». Детройт,
город автомобильных заводов Форда, прояв-
ляет особый интерес к автомобильным за-
водам в Иокогаме. Американский концерн
«Дженераль электрик» вспомнил, что вся
электропромышленность Японии нуждается
в серьезной помощи, — ей предлагаются
ссуды и ученые-консультанты. А Голливуд
уже поддерживает кинодом «Тохо» и соору-
жает в Японии пятьсот кинотеатров для моно-
польной демонстрации американских фильмов.
У ворот танкового завода Кавасаки появляют-
ся американские деловые люди. Только вчера
они еще были одеты в офицерскую униформу
американской армии. Теперь они сбросили
этот «маскарадный костюм». Дзайбацу могут
109

не беспокоиться — их поддерживают дельцы
с Уолл-стрита, доверившие свои кровные инте-
ресы генералу Дугласу Макартуру. Да, он
не подведет, у него тоже есть «деловые тра-
диции». Генерал Макартур одной рукой под-
писывает какие-то бумаги о ликвидации Дзай-
бацу, а другой оказывает реальную помощь
тем же Дзайбацу для расширения их сфер
влияния и укрепления их экономической мощи.
Да, для них наступают, очевидно, лучшие
времена, и они полагают, что все же дождутся,
когда «кукушка запоет». Кто знает, может
быть, после этого японские короли Дзайбацу
вспомнят о большой рождаемости на японских
островах, о жизненном пространстве, о коло-
ниях.
И они вновь захотят повести миллионы
простых людей на смерть.
12
Пока же в «царствах Дзайбацу» не теряют
времени. Они еще умалчивают об агрес-
сиях или о Великой Восточной Азии. Они хо-
тят даже забыть о тяжелых битвах с амери-
канскими экспортерами на мировых рынках.
Теперь они подхватили мысль о «деловых
традициях». Их, эти традиции, как будто не
могут поколебать ни бомбы, ни войны, ни опу-
стошения.
110

Прошел «тяжелый период», когда амери-
канцы угрожали Дзайбацу.
Возникли теории о «богатой американской
душе», о «тайнах японской психики» и о «но-
вом американском веке». Владыки Мицуи и
Мицубиси убеждали своих друзей на банкетах,
что феодальная душа Японии только обога-
тится от дружбы с американцами. Богатый
деловой клуб какого-то Акира Андо, одного
из тех, кого Дзайбацу любят выдвинуть, что-
бы в нужный момент от него отречься и даже
послать в тюрьму, — этот клуб и в Токио и
в Осака стал центром японо-американской
дружбы.
На вечерах с так называемыми гейшами
устраивались чайные церемонии. Сюда приво-
зили театр Кабуки, здесь демонстрировали
борьбу «сумо», «джиу-джипу» и фехтование.
Эти достижения японской культуры подкреп-
лялись тысячами старинных мечей, якобы
принадлежавших принцам, вееров и кимоно,
представляющих музейную редкость, и миля-
ми шелковых тканей, — все это называлось
сувенирами и увозилось в Америку как дар
от таинственной «японской души».
Американцы охотно выезжали на деревен-
ские дачи для игры в гольф и охоты и для на-
блюдения за «церемонией купания обнаженных
дочерей» побежденного народа в Атами и Ито.
«Культ» японо-американской дружбы про-
цветает.
112

В университетских клубах американцы со-
вместно с японцами, изучившими в Америке
английский язык, вспоминают добрые времена
Принстона, Колумбии, Мичигана и Харвар-
да. Мне даже показали объявления в газетах,
в которых редакции обращаются к японкам с
призывом развлечь скучающих американцев в
данс-холлах и кабаре. Очевидно, для пущей
убедительности все это называется «фронтом
народной демократии».
Дзайбацу бросают на алтарь сохранения
«японо-американской дружбы» крупицы сво-
их военных прибылей. И они не жалеют об
этом. Даже в официальном отчете банка Су-
митомо есть такая статья: «Развлечения». Но
за сухими, бесстрастными банковскими циф-
рами таится надежда, что развлечения прине-
сут прибыль владыкам концернов.
И уже нет ничего удивительного в
том, что американцы на банкетах называют
японцев «нашими добрыми друзьями». В за-
лах, убранных в японском стиле, происходит
обмен любезностями под звон хрустальных
рюмок с довоенным ликером, и не раз обнару-
живается «взаимное понимание». Нередко
между японским традиционным блюдом «ски-
яки» и десертом на банкетах произносится
это простое, но побеждающее слово: бизнес.
Американские офицеры до войны были
дельцами, и они умеют понимать язык бизне-
са — дела. Есть в Японии и такие американ-
113

ские офицеры, которые до войны были аген-
тами американских концернов на островах
Тихого океана. У этих людей есть в Японии
друзья и надежды, — они понимают, что в
Америке их теперь не ждут «сладкие пироги».
Эти американские офицеры непрочь пустить
деловые корни в этой стране «благоприятных
возможностей». Такие американцы лишь ждут
благоприятного и счастливого дня, когда
Дзайбацу от развлечения перейдут к деловым
и многообещающим будням.
Угрожающий призрак смерти уже не бро-
дит по гулким золотым дворцам Дзайбацу, —
он пронесся для них, как далекий тайфун,
вызвав здесь лишь легкое дуновение ветра;
Я хотел побывать на металлургическом за-
воде Мицубиси в Осака, но американцы не
пропустили меня: там «короли металла» уже
пожинают плоды «японо-американской друж-
бы». Я попросил показать судостроительную
верфь Кавасаки в Кобэ, но и здесь американ-
цы нашли повод, преграждающий мне доступ:
может быть, эта верфь будет принадлежать
Америке.
Я не мог попасть и на танковый завод Ка-
васаки — там уже «действуют» американские
бизнесмены.
— Вы не можете там итти, — говорил в
таких случаях лейтенант Скуби. — Да, да,
вы должны понять, что это Япония и вы не
можете там итти.
114

Нас просили удовлетвориться пустырями.
вот, мол, как действует американская авиа-
ция, как она расправляется с бумажными лачу-
гами японской бедноты!
С большим трудом удалось проехать на
текстильную фабрику «Канэбо». Шесть аме-
риканцев шли за нами, как тени.
Нас познакомили с главой фирмы «Канэ-
бо». Она объединяет хлопчатобумажные фаб-
рики Осака, Кобэ и Токио. Это одна из ста-
рейших и крупнейших фирм в Японии. До
войны дешевые ткани «Канэбо» успешно кон-
курировали на мировых рынках с американ-
ским и английским текстилем. Это, пожалуй,
одна из могущественнейших текстильных ком-
паний, которая доставляла немало хлопот всем
мировым торговцам хлопчатобумажных тка-
ней.
Курати Сирао, владелец фабрики «Канэ-
бо», принимает нас в большом, роскошном
кабинете. Секретарь, низко кланяясь, прино-
сит ему зубочистку — хозяин только что по-
обедал. Этот маленький толстенький человек
с французскими усиками весел и бодр; он
произносит фразы с какой-то ленивой усмеш-
кой. В общем, он производит впечатление че-
ловека, у которого дела идут успешно. В отли-
чие от владельца заводов Мицубиси в Нагаса-
ки, он не скрывает от нас свое блистательное
будущее. Он даже с гордостью демонстрирует
свою фабрику, построенную по последнему
слову техники.
115

Курати уже как будто ни с кем не хочет
конкурировать: люди нуждаются в тканях, и
он идет им на помощь. Для этого заключен
договор с американскими текстильными ком-
паниями, — о, там, в Америке, его давнишние
друзья! Это порядочные и деловые люди. Они
дают ему хлопок, а он поклялся им, что будет
выпускать ткани только из их хлопка. Курати
передал им даже монопольное право постав-
лять хлопок для фабрик «Канэбо». В обмен на
это он должен посылать в Америку все ткани,
выпускаемые на его фабриках. Все, до послед-
него метра, должно пойти в Америку по ду-
шевой цене. Курати признает, что для него
это был единственный выход, иначе пришлось
бы закрыть фабрики, объявить о смерти фир-
мы, которая существует уже полвека. Ведь
слава о ней гремела, да и теперь гремит во
всех дальневосточных странах. Правда, до
войны у него было сто тысяч рабочих, а те-
перь лишь семьдесят пять тысяч, но фабрики
постепенно расширяются, или, вернее, ожива-
ют. Фирма «Канэбо» уже получила из Аме-
рики семьдесят тысяч кулей хлопка. Его толь-
ко смущают цены, но все же он надеется, что
не будет в убытке.
— Я деловой человек, — заключает Кура-
ти, — и понимаю, что американцы пришли в
Японию, а не наоборот.
В цехах фабрики «Канэбо» в Осака мы
убеждаемся, что дела у Курати действитель-
но идут хорошо, У него есть основания быть
116

в веселом расположении духа. У гигантских
чанов, где промывается холст, у барабанов,
где наматываются нити, у ткацких станков, в
сортировочных цехах — всюду мы видим толь-
ко женщин и детей. На фабриках «Канэбо» и
до сих пор женщина по закону должна полу-
чать половину жалованья по сравнению с муж-
чиной. Ткач-мужчина получаст на фабрике
четыреста восемьдесят иен в месяц, а жен-
щина — всего двести сорок иен, хоть она де-
лает то же и трудится столько же, сколько и
мужчина, а порой даже лучше и больше, чем
мужчина. Дети получают четверть жалованья
по сравнению с женщиной, то есть шестьдесят
иен в месяц. Директор фабрики Окада, со-
провождавший нас, утверждал, что всем этим
детям не меньше чем по восемнадцати лет, но
мы довольно легко установили, что самому
старшему из тех тысяч детей, которых мы ви-
дели на самых тяжелых работах, пятнадцать
лет. Мы сталкивались и с десятилетними и
двенадцатилетними детьми.
Лейтенант Бредли смущен, он даже спра-
шивает у директора:
— Как же вы это допускаете?
Но его друг — лейтенант Скуби — успо-
каивает его:
— Вы разве видите это впервые? Плохо
вы еще знаете Японию. Так всюду, лейте-
нант!
Как они попали сюда? Почему дети все
еще продолжают обогащать владык Дзайба-
117

цу? Не раз за последние десятилетия мир воз-
мущался феодальными, средневековыми усло-
виями труда на японских фабриках. Теперь
американцы относят это за счет «тайн япон-
ской психики». Они будто бы иначе не могут
жить, у японцев будто бы дети привыкли
трудиться. Между тем дети с восьми лет идут
на фабрики не из любви к Курати и не по
привычке. Этих детей просто продают хозяину
на десять лет. Курати не хотел бы называть
это столь грубо—«куплей»: он ведь заключил
«контракт» с родными. Они подписали его по
доброй воле. Никто их не принуждал. Никто.
Впрочем, была одна сила — голод. Но Курати
о ней умалчивает.
Пользуясь детским трудом, фирма «Канэ-
бо» могла до войны легко конкурировать с лю-
бой американской или английской фирмой и
может сейчас по дешевым пенам отправлять
свои ткани в Америку. Нет, Курати Сирао не
прослывет банкротом. Он сведет концы с кон-
цами. «Да, пожалуй», признается он.
— Как вы живете? — спрашиваем мы у
детишек.
Они обступают нас гурьбой и, перебивая
Друг друга, отвечают:
— Мы ничего не можем вам сказать. Но
вот приходите к нам вечером туда, — и они
показывают на приземистый продолговатый
дом, где Курати оборудовал для них жилье.
Теперь и американцы заинтересовались.
Я даже замечаю в них кое-какие перемены:
113

они все чаще молчат, задумываются, — может
быть, они впервые сталкиваются с действи-
тельностью. Вот теперь они хотели бы тоже
посмотреть, как живут эти детишки и те де-
вушки, которые перебирают холст в чанах,
стоя по колено в воде.
Мы просим показать их жилье. Нас ведут
в бараки, которые занимают почти всю улицу.
У входа встречает надсмотрщик. Бараки
разделены подвижными стенками — «сводзи»,
образующими квадратные комнаты: пять мет-
ров в ширину и шесть метров в длину. Полы
комнат покрыты цыновками — «татами».
Больше абсолютно ничего в них нет. Даже
учитывая полный отказ японцев от мебели, от
кроватей и гардеробов, столов и стульев, по-
ражаешься, что в этих общих комнатах девуш-
ки и дети лишены самых элементарных и необ-
ходимых вещей даже с японской точки зре-
ния. У них нет кимоно или какого бы то ни
было праздничного платья. Они еще не зара-
ботали, — ведь они трудятся только три года.
Они не собираются покупать себе кимоно, да-
же если у них и будут деньги. Теперь в Осака
уже не носят кимоно. К тому же в деревне вся
семья голодает и ждет помощи. Так рассуж-
дает мальчик двенадцати лет — Томаси.
В каждой комнате — их размер почти оди-
наков — живут двадцать пять девушек. Они
спят, как и все японцы, на полу. Но не на
тюфяках, а просто на цыновках, прижавшись
119

друг к другу. У них есть подушечки и старень-
кие ватные кимоно, в которых они спят. Их
выдает фабрика. Дети спят на широком и
тонком ковре, покрывающем цыновки. У них
нет ни одеял, ни белья. Они полагают, что
все это будет лет через десять. Пока же они
живут надеждами.
В пять часов утра рабочих поднимают.
Они должны до ухода на фабрику вычистить
кимоно, сдать их надсмотрщику — это их
безраздельный властелин, — убрать свою
комнату, зайти за маленькой мисочкой жидко-
го супа из морской травы, которая выдается
им на день. Рис, — конечно, не первосортный
и даже не второсортный, потому что лучший
рис всегда сдается помещику или священнику
храма, — они получают раз в неделю. В шесть
часов утра начинается трудовой день. К вече-
ру рабочие вновь собираются в своих бараках;
они лежат на полу усталые, молчаливые.
Иногда надсмотрщик позволяет им покинуть
двор фабрики. Это обычно бывает раз в две
недели. Они тогда идут в ближайший парк
или просто на улицу кинотеатров Есть такая
улица в Осака. Там демонстрируются глав-
ным образом американские фильмы, но де-
вушки довольствуются лишь картинками на
витринах. Они не могут ходить в кино-
театр: две иены за вход для них слишком
дорого.
Девушки мечтают о каких-то лучших днях.
120

Должны же они когда-нибудь наступить, лю-
ди не могут так долго жить.
— А какие это лучшие дни в вашем пред-
ставлении? — спрашиваю я.
Они не сразу могут ответить. Им надо
подумать, каким будет лучший день. Но все
же все они сходятся на том, что самым счаст-
ливым был бы день, когда им разрешили бы
ходить куда угодно и когда угодно в часы, сво-
бодные от труда. И если можно было бы хоть
за год собрать денег на простенькое бумажное
платье. И, наконец, вершина счастья — это
кусачек рыбы, пусть не каждый день, а раз
в неделю, и возможность ходить в кинотеатр,
— Вот, пожалуй, все.
Да, больше они ничего не хотят. Теперь
это их единственная мечта. На этом они все
сходятся. Они, правда, мало верят, что такое
время наступит, но все же никто не может от-
нять у них право надеяться.
Я осматриваюсь вокруг и в вечерней мгле
вижу притихших американских офицеров, при-
ехавших с нами на фабрику. Они тоже при-
слушиваются к рассказам девушек с фабрики
«Канэбо». Они чуть-чуть удивлены. У меня
создается впечатление, что они сами впервые
познают Японию, страну, в которой живут
почти год.
— Нам попадет за то, что мы показали
вам все это, — вдруг спохватывается лейте-
нант Скуби. — Впрочем, это нельзя спрятать.
Все это как бы невольно вырывается у лей-
121

тенанта, и он отходит — он даже взволнован.
Мы впервые видим настоящих рабов — детей
и девушек, подлинную рабовладельческую,
феодальную Японию.
Мы покидаем фабрику «Канэбо», удив-
ляясь, как могла Япония на фабриках с пере-
довой техникой, с машинами, созданными
мировой технической цивилизацией, сохранить
у этих машин феодальный труд, феодальные
условия жизни XVI века. Но не только это
поразило нас: как могли американцы, провоз-
гласившие себя «носителями культуры и ци-
вилизации», сохранить в Японии быт и труд
XVI века?
Макартур и его штаб пытаются убедить
американский народ, да и весь мир, что те-
перь в Японии идет процесс демократизации
и он нанесет удар и Дзайбацу и их феодаль-
ным, рабовладельческим устоям. При этом
они упоминают имена Сидехара, Иосида и
Катаяма, которые будто бы демократизируют
Японию.
Что ж, присмотримся и к ним.
13
На шумном вокзале в городе Осака я впер-
вые увидел барона Сидехара Кидзиро. Он
приехал из Токио и был встречен как победи-
тель. Его обступили журналисты, и он на хо-
ду бросил им фразу о том, что он, барон
122

Сидехара, поддерживает Иосида Сигеру. Он
еще заметил, что будет рад, если произойдет
слияние двух «новых» партий Японии — про-
грессивной и либеральной. После этого Сиде-
хара повернулся к журналистам спиной и про-
должал беседовать с американцами. К нему
относились как к человеку, который олице-
творяет собою прошлое и будущее Японии.
Я наблюдал за всем этим издали, и американ-
ский лейтенант, который неотступно шел за
мной по пятам, сказал мне:
— Да пойдемте, тут ничего интересного
нет.
— Почему с таким почетом встречают ба-
рона Сидехара? — спросил я.
— Кто их знает, это «большая поли-
тика».
Лейтенант предпочитал не вмешиваться
в эту «большую политику».
Но в тот же вечер мы встретились с демо-
кратическими деятелями города Осака. В ма-
леньком японском баре, где торгуют только
«кори» — струганым льдом, подкрашенным
розовым сиропом, мы до поздней ночи беседо-
вали о политическом положении Японии. Аме-
риканец-лейтенант дважды засыпал, откинув-
шись в жестком карликовом кресле. Он про-
сыпался от каких-нибудь громких или гнев-
ных выкриков посетителей бара,
— Вы еще разве не закончили? — спра-
шивал он меня, — Уже пора спать, господа.
-- Нет, мы еще посидим, — отвечал я. —
123

Они могли бы и вам разъяснить кое-какие
общеизвестные истины. Вы бы тогда лучше
поняли, почему на фабрике «Канэбо» сохранен
феодализм в труде.
Но американец предпочитал дремать, и
мы оставили его в покое.
Три японских профессора-демократа с го-
речью вспоминали дни, когда на политической
арене вновь появились две фигуры, вырван-
ные из прошлого, — Сидехара Кидзиро и Ио-
сида Сигеру.
В тот туманный день, когда мрачные по-
сланцы Японии во фраках и цилиндрах подня-
лись на борт линкора «Миссури», всем каза-
лось, что они подписывают не только акт
о капитуляции, но и смертный приговор всем
реакционным, фашистским силам Японии.
Армия и флот распадались. Агрессивная во-
енная машина Японии, которая создавалась
усилиями фашистских, националистических и
финансовых клик, лежала в дымящихся руи-
нах Токио и Осака, Хиросима и Нагасаки.
Казалось, национальный позор породит
новую Японию. Народ стремился и стремится
к ней, но эта новая Япония так и осталась да-
лекой и несбыточной мечтой. Американцы
делают все возможное, чтобы затормозить де-
мократизацию Японии. Они прежде всего
начали поддерживать барона Сидехара и его
кабинет. Этим самым они подчеркнули, что
традиционная политика Сидехара их вполне
устраивает.
124

Сидехара всегда называли «тенью Дзайба-
цу». Вскоре после капитуляции в Японии по-
явились две «новые партии» — либеральная и
прогрессивная. Новые? Все с полной серьез-
ностью обсуждали появление этих политиче-
ских сил, хотя и народ, и все общественные
деятели, и даже американцы хорошо знали,
что либеральная партия является простой по-
следовательницей партии Сэйюкай, а прогрес-
сивная партия является замаскированной пар-
тией Минсэйто.
На протяжении всей своей истории Сэйю-
кай представляла интересы гигантского кон-
церна Мицуи, а Минсэйто всю свою полити-
ческую жизнь дралась за интересы Мицубиси.
Эти две партии — Сэйюкай и Минсэйто —
возникли под влиянием и при самой широкой
поддержке двух крупнейших концернов мира.
Президентами этих партий всегда были или
генералы, весьма близкие к Мицуи и Мицу-
биси, или люди, вышедшие из рода Мицуи и
Мицубиси. В сущности, это были «семейные
партии» Дзайбацу, точно так же как вся эко-
номика, все жизненные ресурсы Японии были
семейной собственностью Дзайбацу.
И вот вскоре после своего поражения
Минсэйто и Сэйюкай поспешили назваться
прогрессивной и либеральной партиями. В это
смутное время нужно было только найти ли-
деров так называемых «новых партий». Тогда-
то лидером прогрессивной партии стал Сиде-
хара Кидзиро, а либеральной — Иосида Си-
125

геру. Этим самым сохранились связи двух реак-
ционных партий с Мицуи и Мицубиси, и та-
кая сплоченность реакционных сил помогла
сформировать кабинет, который назвали «де-
мократическим». В сущности, он был, как и
всегда, только «кабинетом Дзайбацу».
Лидеры партии Сэйюкай продолжают
свою политическую деятельность и в либе-
ральной партии. В высоком мрачном доме
на Аллее Газет в Токио, где помещается
«штаб либеральной партии», можно встретить
и Асида, и Хаяси, и Цэхара — активных дея-
телей Сэйюкай. Президент либеральной пар-
тии Иосида Сигеру, то есть человек, который
якобы должен бороться с милитаристскими и
агрессивными силами Японии, никого не стес-
няясь, приглашает в свою резиденцию марки-
за Хосокава, главного директора концерна
Мицуи — Инэда Сейхин, и одного из столпов
тоталитарной «Ассоциации помощи трону» —
Гото Рюноскэ. Они долго обсуждают, как
лучше издать жизнеописание принца Коноэ 1,
чтобы прославить в веках «великие деяния»
этого мрачного лидера агрессивной Японии.
Сидехара, являющийся президентом про-
грессивной партии, опирается на таких деяте-
лей партии Минсэйто, как Аино — владелец
автомобильного концерна, Кояма — «шелко-
вый король» и Сокураи, который был поли-
1 Принц Коноэ был объявлен военным преступ-
ником и накануне своего ареста покончил жизнь
самоубийством.
126

тическим советником японской армии в Бирме.
И они-то должны вывести Японию на путь
демократизации?!
Американцы сперва привлекли в каче-
стве премьер-министра Сидехара Кидзиро.
Этот барон, женатый на младшей сестре баро-
на Ивасаки, владельца несметных богатств
Мицубиси, был просто находкой для реак-
ционных сил Японии. Прочные связи Сидеха-
ра с финансовыми кликами, готовившими
войну, еще более укрепились, когда его сын
женился на дочери Номура Мотогоро — вла-
дельца крупнейшего банка «Номура», прези-
дента компании «Номура-Гоммэй», человека,
разбогатевшего после японской агрессии в Ки-
тае и Маньчжурии. Как известно, цинизм Но-
мура дошел до того, что он как-то признался,
что каждый выстрел японской пушки укре-
пляет дом Номура. Сидехара был когда-то
главным поборником политики Мицуи — Ми-
цубиси, рассчитанной на экспансию в Китай
и Маньчжурию. Он дважды был министром
иностранных дел Японии в кабинетах, кото-
рые были у власти с июня 1924 года по де-
кабрь 1931 года. В свое время Сидехара был
идеологом так называемой «умеренной поли-
тики проникновения», которую порой назы-
вают «политикой Сидехара». Но эта умерен-
ность была лишь великолепной ширмой, кото-
рую Сидехара сумел создать для того, чтобы
защищать интересы сильной клики Дзайбацу.
Сидехара дважды посылали в Америку, и, вер-
127

нувшись в Японию, он одно время был побор-
ником уступок американским монополиям.
Может быть, именно поэтому вскоре после
поражения Японии Сидехара оказался наибо-
лее удобной фигурой, которая могла бы пере-
кинуть мост от прошлого к настоящему и от
настоящего к будущему. Сидехара символизи-
ровал и олицетворял те силы, против которых
американцы будто бы ведут борьбу, на самом
деле сохраняя их. «Сидехара — любимец
американцев» — эту фразу я не раз слышал
в Токио.
Но дело, конечно, не в личных симпатиях
американских генералов. Суть в той политике,
которую, став премьером, начал проводить ба-
рон Сидехара. Он прежде всего оградил от
разгрома гигантские концерны Мицуи, Мицу-
биси, Сумитомо и Ясуда. Он вновь вернул
ранг святости японскому императору Хирохи-
то. Он надел узду на демократические силы
Японии и даже санкционировал полицейскую
борьбу с забастовками и демонстрациями, ко-
торые якобы угрожают не только «новой Япо-
нии, но и главным образом интересам Аме-
рики». Вся эта «деятельность» Сидехара вы-
звала лишь грозный и волнующий гнев япон-
ского народа.
В те тревожные дни и недели 1946 года в
Токио фактически решалась судьба демокра-
тии. Американцы не считались с волей наро-
да. С утра до поздней ночи во всех городах
Японии проводились гигантские демонстрации:
128

народ требовал демократических свобод. Ба-
рон Сидехара побоялся столкнуться лицом
к лицу с гневом народным, и он решил вре-
менно уйти в тень, выдвинув вместо себя
другую фигуру, пожалуй не менее реакцион-
ную, чем он сам, — Иосида Сигеру. Даже
такая консервативная газета, как «Майнити»,
вынуждена была заметить, что «кабинет
Иосида будет не чем иным, как плохим вто-
рым изданием уходящего в отставку кабинета
Сидехара». На следующее утро Иосида пре-
одолел отчаяние, смятение и нерешительность,
которые он и его друг, барон Сидехара, испы-
тывали накануне, и сформировал реакционный
кабинет. Его поддержали американцы и их
лидер — генерал Дуглас Макартур.
Таким образом, к власти пришел человек,
который не был даже депутатом парламента,
и вместе с ним вновь поднялись реакционные
силы Японии. Казалось, что они должны бы-
ли покончить свою политическую жизнь еще
в тот день, когда на борту линкора «Миссури»
подписывался акт о капитуляции.
Иосида Сигеру непрерывно в течение всей
своей жизни тоже был связан с японской аг-
рессивной политикой и прежде всего с эконо-
мическими и политическими устремлениями
Дзайбацу. Иосида впервые выступил на поли-
тической арене в 1928 году в качестве вице-
министра иностранных дел, — его духовным
отцом был знаменитый барон Танака. Друзь-
ями Иосида в те годы были вице-председатель
129

парламента Мори Итару и генерал Мацуи
Иване, который сейчас находится в Сугам-
ской тюрьме в Токио. Вскоре, в тридцатых
годах, Иосида был направлен послом в Ита-
лию, где ему удалось добиться признания
Маньчжоу-Го. После этого его послали в Лон-
дон, где он «доказал» справедливость япон-
ской агрессии в Маньчжурии, а в 1936 году
он вместе с фон-Риббентропом подготовил
антикоминтерновский пакт.
Иосида был избран президентом либераль-
ной партии, созданной на базе Сэйюкай и от-
ражающей интересы Мицуи, повинуясь тем
традиционным законам, которые установили
Дзайбацу, — лидерами их политических пар-
тий всегда были люди, связанные семейными
отношениями с Дзайбацу. Иосида является
зятем барона Макино, тесно связанного с Ми-
цубиси. Дочь Иосида вышла замуж за Асо
Тагакичи — угольного магната и президента
цементных и железнодорожных фирм, которые
поддерживаются и финансируются домом Ми-
цуи. Давнишняя дружба с бароном Сидехара
еще больше укрепила связи Иосида Сигеру с
финансовой кликой.
И как только он пришел к власти, в Токио
его назвали «второй тенью Дзайбацу».
Еще до прихода к власти Иосида в ин-
тервью, данном токийскому корреспонденту га-
зеты «Дейли телеграф», заявил, что Японии
не нужны реформы. А спустя два месяца
он повторил это и восторженно отозвался об
130

американских генералах, как об острых на-
блюдателях японского образа мыслей. «Ведь
мы хотим только вернуться к нашему спокой-
ному довоенному процветанию», сказал Иоси-
да и открыл дорогу американским монополиям.
С подвижностью и ненасытностью питонов
устремились они к своим жертвам.
С поразительной циничностью Нагасаки
Соноскэ, который, по утверждению Иосида,
является человеком незаменимым и полезным
в «деловой стабилизации Японии», провозгла-
сил «новую эру взаимопомощи американских
и японских капиталов». Уже появились в То-
кио агенты американских концернов «Джене-
раль-моторс», «Дженераль-электрик», Форда.
Щупальца нефтяных и шелковых королей про-
никают во все области экономической жизни
Японии.
Мы убедились в этом и в Токио, и в Нага-
саки, и в Кобэ, и в Осака.
День выборов в японский парламент на-
зван «черным днем демократии». Народ, еще
подавленный религиозными и феодальными
предрассудками, только-только пробуждаю-
щийся после векового полицейского гнета, —
этот народ заставили избрать в парламент
двести князей и баронов, сто восемьдесят во-
семь президентов промышленных фирм и
пятьдесят два помещика.
И этот-то «народный» парламент был на-
зван демократическим!
В день оглашения конституции австралий-
131

ский корреспондент Ричард Хьюз написал са-
тирический фельетон, который начинается
так:
«Я видел, как демократический император
подъехал на демократических лошадях к ши-
рокой демократической лестнице, выложенной
демократическим мрамором, ведущей в демо-
кратический зал архидемократического парла-
мента, и ему навстречу побежал короткими
демократическими шагами демократический
премьер-министр Иосида».
Иосида Сигеру не сомневался, что этот
парламент утвердит «новую конституцию», ко-
торую премьер-министр с высокопарностью
назвал «живой хартией народа». Но трудовой
народ Японии продолжал настаивать на своем:
«Долой Иосида!», «Хлеба, свободы и демокра-
тии!», «Мы все против агентов Дзайбацу —
Иосида и Сидехара!» Я видел эти надписи на
транспарантах, которые несли простые люди
Японии в Токио, Иокогама, Осака, Кобэ,
Нагасаки.
Таким образом, появление кабинета Иоси-
да показало в свое время устойчивость реак-
ционных сил Японии. Уход Сидехара не при-
вел к дезорганизации реакционного фронта.
Правда, реакция должна была перегруппиро-
вать силы. Сидехара пожелал остаться ми-
нистром без портфеля, выдвинув на первый
план Иосида. Но, в сущности, Иосида прово-
дил все ту же политику Сидехара, целиком по-
строенную на безраздельном господстве в
132

японском обществе финансовых клик Дзай-
бацу и на подавлении демократических на-
строений, которые находят все больший от-
клик в японском народе.
Таков человек, который, по мнению амери-
канцев, должен был провести демократиза-
цию японского общества. Между тем жизнь
подтверждает, что Иосида является наиболее
верным агентом той Японии, против которой
боролись свободолюбивые народы мира.
Теперь он выступает против всех демократи-
ческих реформ, которые, как ожидали, он
должен был осуществить. Он рассчитывает,
что американцы надолго останутся в Японии,
и желает этого. Он понимает, что американцы
помогут пошатнувшейся клике, стоящей за
спиной Сидехара — Иосида, вновь подняться
на ноги и закрепить свои позиции.
Мне приходилось бывать в городах и се-
лах Японии. Я видел тысячи голодающих
людей, которые называли Иосида Сигеру
«лидером голодной жизни». Кабинет Иосида
только было попытался взяться за земельную
реформу, но владельцы земли, все те же Дзай-
бацу, сделали все возможное, чтобы аграрная
реформа превратилась в сладкий посул, —
земля все же остается у тех, кто ею владел
раньше.
И вновь, как и в самые мрачные времена
японской жизни, на улицах и площадях по-
явились полицейские с дубинками: они разго-
няли мирные демонстрации. А в стороне в
133

своих белых «джипах» сидели солдаты Эмпи,
наблюдавшие эти сцены.
Порой мне казалось, что они охраняли
«демократическую полицию» Сидехара — Ио-
сида от гнева народа.
На смену Иосида пришел «социа-
лист» Катаяма. Американцы в Японии уже не
могли сдержать гнев народа, протестовавшего
против Иосида. Нужен был человек, который
мог бы производить более «демократическое»
впечатление и в то же время защищать всё
те же интересы Дзайбацу и американских мо-
нополий. «Ничего лучшего!» — так в Токио
назвали Катаяма Тецу, человека, на которого
обманутый японский народ возлагал какие-то
надежды. «Катаяма — сам консерватор, хотя
и является лидером социалистической пар-
тии» — так отозвались о нем в Шанхае. Да,
новый премьер-министр Японии не вызывал
тревоги ни у Макартура, ни у Сидехара, ни
у Иосида. Все знали, что Катаяма — верный
слуга милитаристской Японии, типичный со-
циалист-предатель, такой же, как и Карл Ре-
нер в Австрии, Эрнст Бевин в Англии, Сара-
гат в Италии. Уже в первые годы японского
вторжения в Китай Катаяма выступил за
усиление агрессивной войны в Китае. Теперь
он готов «посетить Китай и принести извине-
ние китайскому народу». В годы разгула кро-
вавого полицейского террора в Японии Ката-
яма содействовал ликвидации японской феде-
рации труда («Ниппон родо содомей»). После
134

поражения Японии лидер социалистической
партии все время подчеркивает, что его путь
лежит где-то «между консерватизмом и ком-
мунизмом». Но, в сущности, этот «средний
путь» — это путь предательства и поддер-
жки реакции, безропотного служения влады-
кам Дзайбацу.
Я встретил Катаяма Тецу в клубе иност-
ранных журналистов, куда он заходил, что-
бы высказать американским корреспондентам
свои «новые взгляды» на японскую действи-
тельность. Маленький, невзрачный человек с
бегающими глазами просиживал часами за
кружкой пива в глубоком кресле и убеждал
всех, что он всегда готов «жить в дружбе»
с партиями Сидехара и Иосида. Теперь он
осуществляет эту дружбу на деле. По суще-
ству, за спиной Катаяма стоят всё те же
«тени Дзайбацу» — Сидехара и Иосида.
Китайская газета «Да-Гунбао» как-то заме-
тила, что Катаяма «проводит правую поли-
тику левой рукой». Это, впрочем, при-
знал и сам Катаяма, который объявил, что «в
нашей новой экономической политике, по су-
ществу, нет ничего нового. Поэтому лучше
смело придерживаться уже испытанных ме-
тодов». Это, впрочем, относится не только к
экономике, но и к политике. Генерал Макар-
тур, выполняющий волю королей Уолл-стрита,
ни в чем не может упрекнуть Катаяма Тецу.
Он уже объявил о снятии с Японии «удушаю-
щей экономической блокады», Четыреста
135

иностранных фирм, главным образом амери-
канских, послали своих людей в Токио для
заключения торговых сделок: Япония пре-
вращается в американский рынок сбыта и
военный плацдарм Соединенных Штатов на
Тихом океане.
Все это с болью и волнением поведали
нам те три профессора-демократа, с которыми
я встретился в маленьком японском баре в
городе Осака. Они все время озирались — им
казалось, что и за ними следят.
— Вы знаете, — признались они, — Ма-
картур хочет загнать демократию в подполье,
как зима загоняет реку под лед. Но весна
взрывает ледяные оковы, и в Японии будет
весна.
Мы вернулись в гостиницу поздней ночью.
Американцы уже волновались — они ждали
нас в вестибюле. Ведь мы весь вечер не были
в баре. Может быть, нам не нравится «кока-
кола» с виски? Мы просим дать нам воз-
можность отдохнуть. Мальчик-японец просы-
пается и с виноватым видом озирается, когда
мы входим в лифт. Он поднимает нас на пя-
тый этаж. Еще более юный мальчик, бой-сан,
открывает нашу комнату, зажигает свет, на-
тягивает над кроватью противомоскитную
сетку. Потом он открывает окно, останавли-
вается на мгновение, что-то вспоминает и,
смущаясь, произносит, низко кланяясь и при-
ложив руки к коленям:
— Зтрастуйте!
136

Мы долго не можем понять, в чем дело, но
переводчик объясняет, что это единственное
русское слово, которое мальчик выучил. К нам
в комнату врывается какой-то американец с
бутылкой виски в руке, в расстегнутой уни-
форме и с видом человека, о котором у нас
говорят, что он «лыка не вяжет». Он что-то
пытается объяснить на полуфранцузском,
полуанглийском языке, но в эту минуту он не
владеет ни тем, ни другим.
Мы выпроводили его в холл. Бой-сан вер-
нулся и пожелал нам доброй ночи; уходя, он
повернул на дверях рычаг с надписью:
«Спят». Это означает, что мимо комнаты надо
проходить потихоньку, на цыпочках. Но стук
кованых ботинок и громкий английский го-
вор, смех, тосты и бравурные песни еще долго
не стихали у наших дверей. Мы вспомнили,
что нас сопровождает хваленый американский
«сервис», и не удивились.
14
За завтраком мы обратили внимание на
то, что все японки-официантки оделись в
праздничные яркие кимоно.
— Какой у вас праздник? — спросил я
у официантки.
— У нас нет праздника, — ответила она
и поклонилась.
— Почему же вы нарядились в кимоно?
— Так требует хозяин, — ответила она и
вновь поклонилась.
137

Хозяин ресторана хочет создать для аме-
риканцев экзотический уют. Он пригласил в
зал какого-то комика-жонглера, который вы-
зывал веселье американцев своими манерами
и жестами во время приготовления кофе. Жон-
глер то переворачивал кофейник вокруг паль-
ца, то подбрасывал его, то поднимал высоко
над головой. Но вскоре жонглер наскучил аме-
риканцам. И вот девушек одели в толстые и
яркие кимоно, — мы же изнывали от жары в
тончайших шелковых костюмах.
Девушка спрашивает у нас:
— А вы из России? Вы видели Горького?
— Что вы читали Горького?
Девушка оглянулась и ответила:
— «Матъ».
И уже почти шопотом сказала:
— Это мне дают книги от Одзаки Купи.
Вы не знаете Одзаки Куни? И не видели ее?
О, это чудесная женщина, она нам читает
лекции по эстетике Гегеля. Познакомьтесь
с ней.
— А где вы учились? — спросил я.
Девушка поклонилась и ответила:
— Я училась в женском колледже в Оса-
ка, но ушла с последнего курса.
Днем нам вновь напомнили о женщине по
имени Одзаки Куни. Мы попросили перевод-
чика найти ее. Американцы, узнав об этом,
сообщили, что Одзаки Куни уехала на три
дня из Осака. В редакции японской газеты
138

«Майнити» нам удалось встретить ее помощ-
ниц. Одзаки Куни — молодая японка, создав-
шая «Лигу тружениц-женщин». Она уже объ-
единяет двенадцать тысяч женщин города
Осака. Три девушки — Марусава, Танима
и Куросака — посвящают нас в жизнь и
деятельность этой новой демократической
лиги.
— Мы пытаемся вырвать японскую жен-
щину из феодального рабства, — говорит
Танима, миловидная девушка в очках; нам по-
казалось, что она носит очки только для того,
чтобы казаться взрослее и серьезнее.
— Только пытаетесь? — спросили мы.
— Да, это очень трудно — ведь, в сущ-
ности, демократизация Японии еще не нача-
лась. Мы ждем этого дня, но дождемся ли?
— Есть ли какие-нибудь изменения в
жизни японских женщин?
— Почти нет. Все остается по-старому.
Знаете ли вы, что такое японская семья? До
сих пор, — говорит она, — молодые девушки
не принимают участия в выборе жениха, брак
совершается помимо их воли. Отец и мать
выбирают для девушки мужа, и это является
законом, господствующим в Японии. Феодаль-
ные устои как будто пошатнулись в связи с
проникновением в Японию демократических
идей. Но и теперь, — вы можете убедиться, —
ничто не изменилось.
Как правило, женщина в семье — самое
139

бесправное существо. Если жена заключает
какой-нибудь договор, то муж имеет пра-
во объявить этот договор недействитель-
ным, и закон на его стороне. Если у женщины
имеются собственные владения, то, выйдя за-
муж, она теряет на них все права: они пере-
ходят к мужу. Матери не имеют родительских
прав на своих детей. Эти права им даются,
только если отец умер или сошел с ума. Одна-
ко даже в этих случаях мать не может распо-
рядиться своим ребенком, так как прежде все-
го она должна собрать так называемый «совет
ближайших родственников». Их воля будет
для нее законом. Все права на наследство при-
надлежат только сыновьям. Даже незакон-
ный сын имеет больше прав на наследство,
чем законная дочь. Эта система страшного по-
рабощения японской женщины, система, воз-
никшая тысячу лет назад, до сих пор продол-
жает тяготеть над женской судьбой. И это
происходит в городах и селах, где печатаются
газеты, где живут десятки тысяч американцев,
где есть университеты, где, наконец, так мно-
го пишут и говорят о цивилизации, культуре
и демократии.
— Позвольте, в каком веке мы живем? —
усмехнулся лейтенант Бредли.
Но лейтенант Скуби его обрывает:
— Нет, нет, лейтенант, ты не должен так
спрашивать. Ты американец и не можешь вес-
ти какие-то беседы с японскими девушками, да
еще о политике.
140

Девушки умолкли. Им показалось, что все
это не надо было рассказывать при американ-
ских офицерах. Впрочем, они, может быть,
поймут, что это их искренний порыв.
— Да, жизнь японской женщины в семье
все еще в феодальных тисках. Может быть,
потребуется еще сто лет, чтобы японка могла
быть равной мужчине.
— Почему так много? — спрашиваем
мы.
— Такова судьба японской женщины, —
отвечает Танима. — Теперь все делается для
того, чтобы затормозить демократизацию
женского движения в Японии. Конечно, новая
конституция, кодекс да и вообще все граждан-
ское право предполагают свободу и равенство
женщины, но фактически никаких изменений
не происходит. Очевидно, надо ждать, пока
поднимется сама японская женщина. Я думаю,
этого придется ждать очень долго.
Мы вспомнили фабрику «Канэбо», где по-
прежнему, как и сто или двести лет назад, еще
сохранилась принудительная система труда.
Девушка, попадающая на фабрику, посте-
пенно закабаляется хозяином, потому что
долги превышают ее заработок. Она не может
уйти отсюда, как бы ей ни было тяжело, пото-
му что у нее нет возможности расплатиться с
хозяином за место на цыновке, за рис, за ку-
сочек гнилой рыбы, за кимоно.
Танима Тисеко задумывается и умолкает.
Она признается, что ей хотелось бы об
141

очень многом рассказать нам, но она не мо-
жет.
— Кого же вы боитесь?
Она молчит и бросает взгляд в сторону
американских офицеров, которые сидят тут
же. Я уже привык как бы не замечать их. Та-
нима после минутного раздумья все же про-
должает:
— С давних пор пустили по миру славу
о японской девушке в кимоно, беззаботной и
веселой, танцующей и грациозной. Это самая
невероятная ложь, какую только мог создать
наш век. Японская женщина — рабыня от
колыбели и до смерти. Порой мне кажется, что
нет сил, которые могут вырвать ее из этого
рабства. Но все же я верю в нашу победу.
Без этой веры ведь нельзя жить.
Может быть, вам покажут гейш, —
не верьте: в Японии уже давно нет гейш. Гей-
ша — это девушка, которую приглашают к
ужину, она танцует и поет, развлекает гостей.
За последние годы гейши просто стали про-
ститутками, и гейш, в старинном смысле этого
слова, больше нет в Японии. Они все в пуб-
личных домах. Может быть, вам покажут ин-
ститут, или банк, или театр, для того чтобы
вы поверили, что женщина там находится на
равном положении с мужчиной. Не верьте и
этому; всюду и везде в Японии женщина сто-
ит на более низкой ступени по сравнению с
мужчиной. Ее трагическая судьба порой нико-
му неведома. Она редко жалуется, еще ре-
142

же кто-нибудь прислушивается к ее жало-
бам. Поверьте мае — я говорю вам сущую
правду.
Я рассказываю им о жизни советских
женщин. Их можно встретить всюду —
в симфонических оркестрах, институтах, в ака-
демиях, на фабриках и заводах, они име-
ют возможность проявить свои способно-
сти во всех областях человеческой деятель-
ности.
Девушки все это выслушивают с необы-
чайным вниманием и признаются, что для них
это какой-то далекий, сказочный мир.
Но теперь опять вмешиваются американ-
цы: они просят беседовать, но без пропаганды.
Девушки встают и долго кланяются — им
уже пора уходить.
Мы провожаем их до дверей и тоже кла-
няемся им — и не только им, но и будущей
Япония, которую они олицетворяют.
15
Это были дни, когда мы жили, двигались,
наблюдали, встречались с людьми по своему
усмотрению, не считаясь ни с чьими запре-
тами. Лейтенант Скуби нам уже не говорил
испуганно и торопливо:
— Нет, нет, мистеры, вы не можете там
итти.
Он только озирался по сторонам, как
бы его не увидели в этих запретных местах —
143

японских театрах, кинотеатрах, парках, кафе-
териях, поездах. И нам кажется, что мы уже
приблизились к нашей цели: перед нами как
бы открылась современная Япония, и еще
больше обнажились американцы в Японии.
Мы объявили американцам, что свире-
пый закон «оф лимитс» на нас не распростра-
няется. Мы — журналисты и должны видеть
все. В тот же день мы ушли в японский театр.
Два американских лейтенанта, Скуби и Бред-
ли, все же опередили нас. У входа в театр
уже ждал «джип» Эмпи. Солдат американ-
ской военной полиции пропустил нас в япон-
ский театр. Нет, он уже не выкрикивает «оф
лимитс»! Теперь белая каска солдата с боль-
шой черной надписью «Эмпи» маячит все вре-
мя в проходе, там, где мы сидим.
Это театр для японцев, но на сцене нет
японского искусства: это американское ревю.
Японские певицы, одетые в европейские пла-
тья, поют американские песенки на японском
языке. Японские танцовщицы в коротких
платьицах очень неуклюже танцуют фокстро-
ты и танго. Между пением и танцами нашему
вниманию предлагается скэтч на японском
языке, действующими лицами которого опять-
таки являются или американцы, или англи-
чане. Потом зрителям демонстрируют амери-
канский фильм из жизни ковбоев или гангсте-
ров. Такой сеанс длится два с- половиной часа.
Во время сеанса можно входить и выходить
из зала.
144

Мы уносим отсюда странное впечатление,
будто Япония всеми силами старается отбро-
сить от себя японское искусство. Нам даже
показалось, что мы только что побывали в
обыкновенном американском театре обозре-
ния. Только японские лица, чуть-чуть удив-
ленные, абсолютно равнодушные ко всему, что
происходит на сцене, возвращают нас к дей-
ствительности.
Заходим к директору театра, благодарим
его и спрашиваем:
— Почему вы изгнали из театра японское
искусство? Мы услышали у вас плохие аме-
риканские песенки и увидели плохие американ-
ские танцы.
— Ах, знаете, — ответил он, — такое вре-
мя! Вам нужно побывать в театре Кабуки, это
классический японский театр. Только там еще
сохранилось японское театральное искусство.
Мы поехали в театр Кабуки.
У входа — толпа. Мы с трудом пробиваем-
ся в зал. Нас усаживают на свободные места.
В зале душно, но никто не обращает внима-
ния на жару. В театр Кабуки идут, как на
праздник. Мы стараемся быть абсолютно вни-
мательными. Все кажется новым — и люди,
сидящие в зале, и яркие огни, которые не
гаснут даже во время действия, и древний ор-
намент на занавесе, подготовляющий зрителя
к трагической истории, которая будет разы-
грана на сцене.
Под стук барабана открывается занавес.
145

Сюжет трагедии взят из древней истории Япо-
нии. Артисты выходят на сцену по двум уз-
ким помостам-дорожкам, пересекающим весь
зал. Эти дорожки известны в истории теат-
рального искусства под названием «ханами-
ти» — дороги цветов.
В маленьком театрике Каварасакидза была
впервые устроена деревянная тропа, пересе-
кающая зрительный зал и перпендикулярно
упирающаяся в сцену. Тропа была предна-
значена специально для того, чтобы на ней
раскладывали подношения актерам. С тех пор
«ханамити» стала незаменимой и неотъемле-
мой частью сцены.
По этой дорожке выходят актеры, одетые
в черные кимоно, они кланяются зрителям и
начинают танцовать.
На сцене почти нет декораций, только цы-
новки — обычные японские «татами». Актеры
произносят свои монологи, останавливаясь где-
то в середине зала на «ханамити» — дороге
цветов. Они произносят их нараспев, какими-
то неестественными голосами, напоминающи-
ми голоса чревовещателей. Театр Кабуки дает
нам возможность проникнуть во внутренний
мир актера, в его душевные переживания, его
мысли, и если режиссеру кажется, что игра не
в состоянии передать все, что чувствует и дол-
жен чувствовать герой, он вводит в спектакль
оркестр и хор. Оркестр состоит из старых
японских инструментов — сямисяне. Хор поет
такими же голосами чревовещателей. Он рас-
146

сказывает зрителю о том, что переживает и
думает в это мгновение актер, или, вернее, ге-
рой трагедии. Роли женщин играют только
мужчины. Мы уходим за кулисы, чтобы по-
смотреть, как крупнейшие актеры Японии гри-
мируются, одеваются, как пожилые люди пре-
вращаются в молоденьких гейш.
Меня сопровождал театральный режиссер.
Он заглянул в уборную актера и, убедив-
шись, что никому не помешает, снял башмаки
и вошел. Там перед зеркалом — подушечка,
на которой сидит, поджав под себя ноги, ар-
тист, а сбоку — столик с письменными при-
надлежностями и столик с гримом. Актеры
гримируются так, что их грим похож на маски.
Этот грим пришел в театр Кабуки, очевидно,
из театра масок «Но».
В театре Кабуки грим доведен до высоких
пределов искусства, и здесь больше чем где
бы то ни было грим-маска вводит нас в мир
театральных условностей. По гриму, по его
цвету и формам, даже по отдельным черточ-
кам маски зритель угадывает характер героя,
его наклонности, его место в театральном дей-
ствии.
Актера одевают. Он стоит абсолютно не-
подвижно. На ноги надевают старинные тэ-
та — деревянную обувь, подают ему кимо-
но, повязывают поверх него широкий оби,
накладывают на лицо толстый слой грима, на-
девают на лысую голову роскошный парик —
старинную женскую прическу. Двое слуг по-
147

крывают гримом продолговатые, жилистые,
старческие руки, постепенно превращая их в
белоснежные руки юной девушки.
В углу уборной сидит жена актера. Она
помогает ему одеваться, но чаще всего просто
наблюдает за тем, чтобы ни одна мелочь не
была забыта.
На сцене актер изображает молодую кра-
савицу, дочь князя, который погиб на войне.
На ней хочет жениться феодал, с которым
этот князь дрался и от руки которого он по-
гиб. Мать девушки, старуха-княгиня, не хочет
отдавать свою дочь замуж за того, кто убил
ее отца. Но дочь любит феодала, и любовь
примиряет мать. Она становится перед феода-
лом на колени и застывает в такой позе на
десять минут. Как известно, в театре это
целая вечность.
Десять минут хор и оркестр «помогают»
нам осознать, какими сложными путями дошла
эта гордая старуха до тяжелого для нее сми-
рения. Повторяю — хор поет так, как теперь
уже в Японии не поют: какими-то неестествен-
ными голосами. Но весь зал захвачен разви-
вающейся на сцене трагедией. Люди в зале
плачут, взволнованные талантливой игрой ак-
теров, у которых жесты, мимика, движения
выверены и вычерчены математически
точно.
И десять минут уже не кажутся нам веч-
ностью.
148

Потом старуха-мать встает, и на сцену вы-
бегают двое в черных кимоно, поправляют
на ней платье, убирают подушечки, на кото-
рых она стояла на коленях, переносят эти
подушечки поближе к феодалу, передвигают
боковую часть сцены, превращая обычную
комнату в сад. Все это делается на глазах у
зрителя, который к этому привык. — он зна-
ет, что этих двух слуг не нужно замечать, их
не следует видеть. Когда я спросил у моего
соседа, кто это, он мне ответил:
— На них не надо обращать внимания,
их нет на сцене.
Зритель серьезно убежден, что их нет на
сцене, хотя к ним присоединяются еще трое,
тоже в черных кимоно и в черных масках. Они
помогают им превратить комнату в сад. Эти
актеры, которых называют невидимками, для
того и носят маски, чтобы лица их никого не
смущали. Зритель не должен видеть, как они
поправляют костюм героя или дают ему гло-
ток воды, когда он закашляет, как они пере-
таскивают декорации. Их не надо видеть, —
но я не могу не следить за ними и вижу, как
их руки превращают города в морской берег
и горные трущобы, как они переодевают на
сцене артистов. Я все время слежу за этими
людьми в черных масках. Но все окружающие
меня зрители и в самом деле их не замечают.
Они привыкли к ним, и для них эти актеры
действительно невидимки.
В тот день спектакль в театре Кабуки за-
149

канчивался маленькой пьесой, посвященной
истории скульптора, который, полюбив гейшу,
создал ее прототип из дерева. Своей любовью
скульптор вдохнул жизнь в мертвую деревян-
ную куклу, и она ожила.
Мы видим актера на сцене в полной не-
подвижности. Пока это только деревянная
скульптура. Его мертвая неподвижность захва-
тывает и нас. Мы поражаемся его громадно-
му умению владеть собой. Потом актер ожи-
вает и под музыку сямисяне начинает танцо-
вать старинный японский танец, почти цели-
ком заимствованный из средневекового театра
«Но». Этот танец нам кажется наивным и да-
же неграциозным. Но он требует большого
искусства — танец построен на угловатых,
чрезвычайно скупых жестах, поворотах голо-
вы, наклонах тела.
Скульптор передает актеру, играющему
гейшу, зеркало, что по японским понятиям
означает душу женщины. И фигура становится
на наших глазах кокетливой, лукавой, нежной.
Актер ведет тысячу зрителей по сложному ла-
биринту своего искусства, все в восхищении
кричат и аплодируют ему, и мы не можем не
присоединиться к ним.
Лейтенант Бредли признается:
— Я с трудом досидел до конца.
Но я убеждаю себя, что офицеров Джиту
тоже можно не замечать, как зритель не заме-
чает тех актеров-невидимок, которые явля-
150

ются неотъемлемой частью классического
японского театра.
У подъезда нас ждет солдат Эмпи. На его
«джипе» установлена радиостанция, и он до-
кладывает кому-то:
— Все в порядке, они едут в отель.
Микрофон прикреплен к рулю машины,
и солдат доносит о нашем благополучном «вы-
ходе из театра» каким-то сонным, ленивым
тоном. Он раздражен: почему он должен из-
нывать на солнцепеке в такую адскую жару?
Мы бы его порадовали, если бы поехали на
пляж. Он признается нам в этом.
Больше мы уже не можем оставаться в
Осака: наши «вольности», должно быть, вы-
звали чей-то гнев. Лейтенант Скуби просит
нас выехать в Киото. Там нас уже ждут. Кто?
С какой целью? Этого он не знает. Лейтенант
Скуби должен только доставить нас в Киото
на трех «джипах» к шести часам вечера. Не
позже. Он — солдат и не имеет права опазды-
вать. Лейтенант Бредли поддерживает его. Но
все же он готов остаться в Осака еще на пол-
часа.
— Как перед отъездом не выпить холод-
ного пива! — говорит он.
16
Возвращаемся на автомобилях в Киото.
Там нас встречает уже знакомый капитан
Лаури. Он очень предупредителен и вежлив,
151

обещает показать все, что мы хотим. Мы про-
сим задержаться в Киото на два дня. Лаури
смущен: он должен об этом доложить в штаб
Макартура. Позже он возвращается и сооб-
щает, что мы можем остаться в Киото и даже
посмотреть старинный японский город Нара,
который находится в сорока пяти милях от
Киото.
Но мы прежде всего интересуемся шелко-
выми фабриками «Оримоно», старейшими в
Японии. Верно ли, что и они отдают все свои
ткани американцам?
Директор фабрики «Оримоно» показывает
весь технологический процесс — от раз-
матывания шелковых коконов до упаковки
шелка в тюки для отправки в Америку. Он
вводит нас в гигантский цех с современными
машинами, где вырабатывается так называе-
мый пан-бархат, гордость этой фабрики.
Бархат тоже отправляется в Америку.
— В таком положении вся шелковая про-
мышленность? — спрашиваю я его.
Директор наклоняет голову.
— Да, конечно. Ведь мы получаем от аме-
риканцев коконы.
— Но получаете вы от американцев япон-
ские коконы?
— Да, конечно, но теперь нет, кажется,
ничего японского. Все коконы в Японии при-
надлежат американцам.
После этого нам демонстрируют образцы
изделий, выпущенных фабрикой за по-
152

следние полтора века, и мы покидаем эту аме-
риканскую шелковую фабрику в Японии.
Безработные мужчины, девушки и дети, по-
луголодные и нищие, ждут у ворот — может
быть, и их возьмут на фабрику. Они подпи-
шут любой контракт — на десять лет, на всю
жизнь, — только бы их пустили в барак,
к ткацким станкам; они будут за мисочку
травяного супа создавать изумительные по
краскам и цветам шелковые ткани для аме-
риканских леди.
— Ну вот, мы, кажется, вам всё показа-
ли, — заметили американцы, — зачем же вам
оставаться в Киото?
— Нет, еще не всё, — теперь мы хотели
бы вернуться к храмам.
— Вы же так их избегали! — удивился
лейтенант Скуби.
— Да, но нас интересуют не только хра-
мы, а главным образом синто. Ведь это нацио-
нальный культ Японии. Не так ли?
— Ну что ж, синто так синто, бог с
вами, — сказал американец.
И мы уехали в старинный синтоистский
храм «Ясакуни-Дзиндзя», к его главе — свя-
щеннику Такахара Иоситада.
Като Генчи, автор «Учения о синто», опи-
сывает синтоизм как «своеобразный религи-
озный патриотизм японского народа, заклю-
чающийся в прославлении своего императора,
центра всего вероучения», как своеобразную
японскую политическую философию, как «мо-
154

гущественную политическую машину, при-
званную служить стране в форме защиты ее
существующих институтов».
Вот почему культ синто был основой основ
фашистских и ультранационалистических тео-
рий в Японии. А теперь? Пройдемте же
в храм синто «Ясакуни-Дзиндзя».
Маленький, худощавый священник Така-
хара Иоситада встретил нас у входа в храм.
В знак уважения к нам он опустился на коле-
ни и пригласил пройти в его жилые комнаты.
Но прежде всего надо было снять обувь у
входа и надеть мягкие войлочные туфли.
В жилых комнатах священника меня вновь по-
разило полное отсутствие каких-либо вещей.
Это, скорее, не жилая комната, а большой
пустой зал, покрытый мягкими белоснеж-
ными цыновками. В дальнем углу разбросаны
маленькие подушечки, которые заменяют
кресла.
Такахара Иоситада провел нас туда, пред-
ложил сесть. Пришлось опуститься на эти
подушечки, поджав под себя ноги. В та-
ком положении мы просидели почти до суме-
речных часов, но беседа была оживленной, и
никто не замечал, как проходит день. Изредка
к нам подходил монах в белом платье и уго-
щал зеленым чаем или квадратными ку-
сочками мармелада, который изготовляется в
этом же храме.
В таких случаях священник, который
является одним из идеологов синтоизма
155

в Киото, да, пожалуй, и во всей Японии,
умолкал и наблюдал за каждым движением
монаха, делая ему замечания или поправляя
его жесты, добиваясь точного, педантичного
выполнения всех необходимых поклонов, по-
воротов головы, взмахов руки, то есть всех тех
ритуалов чайной церемонии, которым священ-
ник, очевидно, придавал так много значения.
Американский лейтенант Бредли с первых
же минут заявил, что сидеть на корточках он
не намерен. Но вскоре он сообразил, что по-
душка создана для того, чтобы на нее поло-
жить голову. После короткого раздумья он
растянулся позади подушечки, на которой си-
дел священник, и заснул.
Итак, мы расположились на своих поду-
шечках и просили рассказать об одном из
древнейших синтоистских храмов Японии.
Такахара Иоситада прежде всего подчеркнул,
что он не является главой синтоизма в Япо-
нии, а всеми синтоистскими храмами управ-
ляет Главное бюро, президентом которого
является князь Такацукаса, а он, Такахара
Иоситада, только его помощник. Священник
передал нам заранее заготовленную и отпеча-
танную на английском языке историю храма
«Ясакуни-Дзиндзя».
Прочитав эти листки, мы спросили:
— Когда же все-таки был основан этот
храм?
— Есть две версии, — ответил Такаха-
ра. — Одни утверждают, что этот храм был
156

основан в то время, когда был создан город
Киото. Другие предполагают, что еще до осно-
вания города Киото, во время царствования
императрицы Саймэй, то есть тысячу триста
лет назад, возник на этом холме «Гион-сан».
Есть люди, которые утверждают, что когда-то
этот храм был резиденцией крупного феодала
Фудзивара Мотоцунэ. Все искусство архитек-
торов, художников древности отразилось во
всем, что вы видите вокруг, — в храме, в саду,
даже в этом зале, где мы с вами находимся.
— Я хотел бы узнать, в чем, по-вашему,
сущность синтоизма, — обратился я к свя-
щеннику.
Такахара вынул из широкого рукава ма-
ленькую палочку, зацепил ею большой кусок
мармелада и положил его на бумажку, кото-
рую он тоже вынул откуда-то из складок сво-
его кимоно. Торопливо, наспех проглотил
мармелад, отпил три глотка желтого-желтого
чаю, предварительно повернув чашку на ладо-
ни три раза. Потом он передал чашку под-
скочившему к нему монаху, сложил аккуратно
бумажку и палочку в маленький карман, отки-
нул голову и заговорил. Он рассказывал
о синтоизме каким-то приглушенным, хрип-
лым голосом, почти не обращая внимания на
переводчика и не замечая даже нас. У меня
создалось впечатление, что Такахара произ-
носил какую-то давно заученную проповедь:
в ней были и выкрики, и угрозы, и пугающие
жесты, и суровое выражение лица, и заиски-
157

вающий, ласковый тембр голоса, то есть все
то, чем пользуется оратор, чтобы убедить слу-
шающих его людей в том, что является его
религией.
— Какие цели вы ставите теперь перед
синтоистским движением в Японии? — спро-
сил я.
Священник подумал, потом встал и, как
заклинание, произнес:
— Есть у синтоизма ритуал, так называ-
емый «охарай» — великое очищение. Он сво-
дится к тому, что люди приходят в храм и со-
знают перед богом свою вину и при этом при-
носят ему в жертву трудовые деньги, продук-
ты, рис — все, что у них есть. Тем самым они
очищаются. У японского народа есть теперь
вина: он потерпел поражение. Он должен
приходить в наши храмы, жертвовать все богу
и молить об искуплении.
Такахара Иоситада ведет нас потом к глав-
ному входу, где три колокола ежеминутно из-
дают какой-то плаксивый, дребезжащий звук.
Это проходящие мимо храма японцы подходят
к длинному канату и, опустив в ящик пол-
иены, ударяют в колокол один раз.
— Это они вызывают бога, — сказал свя-
щенник со свойственной ему торжествен-
ностью. — Прежде чем обратиться к нему, они
ударяют в колокол и просят выслушать их.
Вот видите, та женщина в сером кимоно с пол-
минуты уже стоит и ждет, пока до бога дой-
158

дет ее удар в колокол. Теперь она опустилась
на колени и произнесла свою молитву.
Итак, мы были в центре синтоизма и убе-
дились, что одна из самых могущественных
сил, держащих японский народ в состоянии
слепого, фанатичного повиновения, один из
самых мрачных и диких культов современно-
сти все еще живет. Его оберегают фашист-
ские силы Японии.
В храмах я не раз наблюдал молодых и
старых японцев всех сословий — они приходи-
ли к синтоистскому богу для «великого очи-
щения». Жрецы синтоизма разработали до
мельчайших деталей весь ритуал «избавления»
человека от его виновности — военной,
или политической, или экономической, или
личной. Это очень хитрая, на первый взгляд
туманная, но, в сущности, чрезвычай-
но опасная сила, которая может весьма быстро
примирить тех, кто поднимал Японию на вой-
ну, с теми, кто умирал на войне, тех, кто свя-
зал свою судьбу с фашизмом и до сих пор про-
должает мечтать об агрессиях и войнах, с те-
ми, кто не хочет ни агрессий, ни войн.
Я видел в синтоистских храмах, как тыся-
чи людей часами простаивали на коленях.
О чем они молились? К кому они обращали
свой взор? Это не их религия и не их вера, по-
тому что в синтоистских храмах я встречал и
буддистов и католиков. Это был их культ, ко-
торый в течение столетий опутывал мозг, за-
159

туманивал сознание и приучал к тому, что
император — их бог.
И будто бы нет сил, которые могли бы
низложить власть императора.
Даже Америка, которая пришла в Японию
во всеоружии своей техники, не хотела поко-
лебать божественный трон, возвышающийся
над покоренной Японией. Народ может быть
покорен, — пытаются убедить японцев жрецы
синтоизма, — армия и флот могут встать на
колени, но император — никогда!
Вот почему синтоизм больше чем когда-
либо находит теперь возможность для про-
никновения в души людей. Синтоизм — одна
из самых реакционных и националистических
сил Японии — не получил жестокого удара
в день капитуляции. Священники и жре-
цы, идеологи и теоретики синтоизма только
замерли на миг, чтобы на следующий день
с новыми силами, чуть-чуть изменив свои
нравственные основы, начать «очищать» и
прославлять тех, кто больше всего виновен.
У синтоизма еще есть свой университет в
центре Токио, у него есть свои семинарии и
целый арсенал лживых, лукавых посулов,
с которыми он идет в народ, рассчитывая, что
наступит день, когда синтоистские храмы
вновь будут поставлены на вооружение, как
это было в последние столетия.
160

1?
В садике у храма нас привлекает музыка:
десять девушек с саксофонами, флейтами и
бубнами зазывают всех выходящих после мо-
литвы в цирк «Отакэ». Там, под парусиновым
навесом, выступают акробатки и танцовщицы.
За две иены они путешествуют по арене на
голове, совершают головокружительные
прыжки, бегают по канатам, взбираются к по-
толку и там повторяют все это с беззаботной
улыбкой. Хозяин цирка — Агити Томпо. Он
почти не появляется здесь, — его директор
наблюдает за жизнью девушек, учит их музы-
ке и танцам.
Девушки просят нас зайти к ним. Они хо-
тят пожаловаться; им кажется, что теперь на-
ступили иные времена, а им приходится перед
вечером ходить у храма и собирать милосты-
ню. Хозяин не кормит их и не дает денег. Как
им поступить?
— За что же он вас так наказывает? —
спрашиваем у артисток цирка.
Тихиро — так зовут молодую актрису —
признается, что она очень часто падает на
арене и за это ее не кормят.
— Но у нас уже нет сил,—говорит она,—
мы ведь нищенствуем. Агити, хозяин, купил
меня за три месяца до окончания войны.
У меня нет матери. Отец второй раз женился,
но он очень беден. Агити уплатил моему отцу
две тысячи иен, и я должна трудиться день и
161

ночь. После представлений мы занимаемся
тяжелым физическим трудом. Мы хотели
убежать отсюда, — мои подруги тоже купле-
ны у родителей, — но директор караулит нас.
Он прячет наши кимоно, не дает есть.
— Почему же вы не обратитесь в поли-
цию? Ведь теперь нельзя покупать людей, —
говорю я им.
— Конечно, мы туда ходили, но у Агити
в полиции свои люди. К тому же по ночам
здесь собираются чины полиции, пьют, и мы
должны быть с ними. Да, это невыносимо. Но
мы не знаем, куда итти.
— Где же Агити?
— Теперь он в храме. Днем он всегда там.
Его уважает священник. Но мы его ненави-
дим. Неужели мы никогда не сможем уйти от-
сюда?
Издали мы наблюдаем за жизнью синто-
истского храма. Монахи в белых кимоно встре-
чают всех, кланяясь до земли. Священ-
ник наблюдает за ними с видом хозяина.
«Царствовать ясно, как солнце и луна», вспо-
минаю я надпись над входом в дом Такахара
Иоситада. Долго ли он еще будет проповеды-
вать теорию единой семьи, божественности им-
ператора и бессмертности синто — культа
избранного народа Ямато? Может быть, и
сюда когда-нибудь проникнет свежий ветер
демократии?
Почему-то в храме мне вспомнился рассказ
японского журналиста Судзуки Томин. Он ез-
162

дил вместе со своими друзьями — Сакине
Эцуро и Ниидзима Сигеро — в город Ямада.
Там они выступали с лекциями о демократи-
зации Японии. Их слушали, затаив дыхание.
Они рассказывали о простых вещах, которые
нам кажутся само собой разумеющимися, —
о человеке, который может и должен быть сво-
бодным, о земле, о труде. Тогда к ним подо-
шли три женщины. Они признались, что бе-
жали из публичного дома. Судзуки записал
их имена: Хирано Эцу, Аказава Кими, Таке-
баяси Анэ.
Их продали хозяину публичного дома в
городе Ямада. Они не желали туда итти. Но
их отцы спросили, хотят ли они ждать голод-
ной смерти или жить в роскошном публичном
доме. Девушки не успели даже ответить со-
гласием, как агент-посредник, ищущий в де-
ревнях красивых девушек для публичных
домов, предъявил им контракт. Нет ничего
более страшного для девушек, прибывших в
публичный дом, чем слово «контракт».
И это произошло как раз в те дни, когда в
Японии так восторгались мудростью генерала
Макартура, который запретил куплю и про-
дажу людей!
Три девушки попали в публичный дом и
вскоре захотели покинуть его. Но их отцы и
матери оказались в еще более бедственном
положении, так как помещик взял у них весь
урожай — это его право. Хозяин публичного
163

дома Послал тогда бедным крестьянам аванс
в счет будущих заработков их дочерей.
Но девушки все же не хотели больше оста-
ваться в публичном доме. Они просили вер-
нуть их домой. Хозяин отказал им в этом —
у него был «контракт». Девушки обратились
в полицию, но и там им не помогли. Судзуки
хотел помочь им, но оказалось, что началь-
ник полиции до сих пор получает процент
с доходов в публичном доме.
И Судзуки не мог убедить полицию, что
девушек надо отпустить.
— А верно ли, что в Киото до сих пор
еще две тысячи публичных домов? — спросил
я у переводчика-японца.
— Здесь есть даже ассоциация публичных
домов, — ответил он. — Вы можете побывать
у президента этой ассоциации, который счи-
тается чуть ли не самым влиятельным и по-
четным человеком в Киото.
18
У большого дома с яркими огнями нас
встретил автомобиль Эмпи. Американский
солдат, проверив пропуск у приехавшего с на-
ми офицера, пропустил всех в дом.
В вестибюле к нам вышел маленький, юр-
кий японец и пригласил в кабинет прези-
дента ассоциации чайных домиков.
Тучный высокий господин с гладко вы-
бритым лицом, в манишке и в черном галсту-
164

ке, с полным безразличием протянул всем
руку.
Он не нуждался в славе, и наш приезд его
не радовал. На его большом письменном столе
лежали какие-то бумаги, напечатанные на
пишущей машинке, в стороне — две стопки
книг, деловой календарь с пометками о пред-
стоящих встречах или о каких-то сделках, пач-
ка утренних газет, два телефона и, наконец,
маленький письменный прибор, отделанный в
японском стиле.
На стене кабинета — большая картина
«Женщина в цветущем саду». Мы оглядываем-
ся вокруг и никак не можем примириться с
тем, что этот идиллический деловой кабинет
с секретарями, телефонами и календарями —
не «офис» какой-нибудь крупной текстильной
фирмы и не резиденция губернатора, а глав-
ный центр в Киото, где люди занимаются тор-
говлей девушками.
«Президент» вынул из кармана свою ви-
зитную карточку и передал ее мне. Я прочи-
тал: «Мацумура». Мы расположились в кре-
слах и приступили к деловому, весьма мирно-
му и спокойному обсуждению проблемы, ко-
торая волнует или, вернее, должна волновать
современную Японию.
— Сколько домов объединяет эта ассоциа-
ция? — спросил я.
Мацумура заглянул в свою маленькую
165

кожаную книжечку, которую он держал в ру-
ке, и ответил:
— Сто девяносто домов.
Он умолк, ожидая дальнейших вопросов.
Я понял, что он не любит распространяться о
делах, которыми занят вот уже почти четверть
века.
Я попросил Мацумура рассказать, как мо-
лодые японские девушки становятся гейшами.
Он откинулся в своем глубоком кресле и на-
чал вспоминать, полузакрыв глаза, изредка
заглядывая в свою книжечку или отвлекаясь
на мгновение, чтобы ответить на телефонный
звонок или вопрос входивших к нему секрета-
рей.
Мацумура нарисовал почти библейскую
картину, — любая девушка Японии, послушав
его, могла бы заплакать от умиления и востор-
га. Судя по рассказу Мацумура, гейши в Япо-
нии появляются так:
В какой-нибудь семье, где есть одаренный
отец или способная мать, рождается ребенок с
красивыми чертами лица, со склонностью к
пению и танцам- Если отец этой девочки че-
ловек дальновидный и культурный, он должен
дать возможность своей дочери с пятилетнего
возраста вступить на путь гейши. По мнению
господина Мацумура, для маленькой девочки,
склонной к веселью, играм и танцам, — это
единственная дорога, которая может соста-
вить счастье любой японской семьи,
166

— Куда же нужно отдавать этого ребенка
учиться? — спрашиваю я.
— Я должен вам сказать, — отвечает Ма-
цумура, — что в Японии есть очень много
школ, которые готовят гейш, но самое слож-
ное и самое трудное гейши приобретают в
семье их нового хозяина. Там они должны на-
учиться всегда быть веселыми, оживленными,
умными собеседницами, хорошими певицами и
танцовщицами.
Так вот, — продолжает Мацумура, —
маленьких девочек обучают «одори» (японско-
му танцу), «ута» — песням и игре на сямися-
не — старинном японском инструменте. На
это тратится не меньше четырех лет, и тогда
эти девочки становятся маленькими гейша-
ми. Их возраст колеблется от двенадцати до
четырнадцати лег.
— И с этого времени гейши перестают
принадлежать себе?
Мацумура задумывается и отвечает:
— Нет, гейша — это свободная женщина,
и только изредка нам приходится платить ее
родителям какую-нибудь плату, которая за-
писывается в долг гейши.
— А для того, чтобы гейша могла уйти из
вашего дома, что нужно?
— Прежде всего кто-то должен уплатить
нам за те труды, которые мы затратили на
нее.
— Короче говоря, нужно ее выкупить?
167

— Ну, — впервые оживился Мацумура,—
вы выражаетесь слишком упрощенно. Я бы не
хотел называть это выкупом, поскольку он
теперь запрещается, — фактически, конечно,
так, но я бы не назвал это выкупом.
— Ну, а если какая-нибудь ассоциация
чайных домиков в Токио захочет пригласить
к себе ту или иную гейшу из ваших домов,
отпустите ли вы ее?
— Возможно, отпустим, —- отвечает Ма-
цумура, — но для этого надо будет, чтобы
нам заплатили за нее. То есть, вернее, не за
нее, а за труд, который мы затратили на нее.
Вы меня понимаете?
— Да, конечно, я понимаю, что это за
труды. Но все же это можно назвать покуп-
кой.
Мацумура замолчал, как бы соображая,
что ответить на этот вопрос. Он перелистал
свою записную книжечку и потом, наткнув-
шись на что-то, ответил:
— Как вы не понимаете, что если кто-
нибудь хочет выкупить гейшу, то хозяин, вос-
питавший ее, терпит большие убытки?
— Итак, — замечаю я, — можно с несом-
ненностью установить, что до сих пор, то есть
до конца сороковых годов двадцатого века,
в Японии можно купить девушку, продать ее
на год, или на пять лет, или на всю жизнь.
Мы сталкиваемся здесь с самым простым
рынком рабынь, не так ли?
168

Мацумура, очевидно, не склонен был обсу-
ждать такие сложные проблемы человеческих
отношений. Круг его интересов, объяснений,
деловых встреч, бесед и наклонностей был
ограничен жизнью так называемого чайного
домика и всего того, что связано с обслужи-
ванием гостей.
И, наклонив голову чуть-чуть набок, как
это делают японцы, когда они с чем-нибудь не
согласны, он ответил:
— У вас слишком упрощенное представ-
ление о японской женщине. Мы не делаем ни-
чего такого, что было бы ей неприятно. На-
оборот, все девушки к нам приходят с боль-
шим удовольствием.
— Ну, хорошо, допустим, что я упрощенно
понимаю психику японской девушки. Но по-
чему вы свои публичные дома назвали чайны-
ми домиками, а девушек — гейшами? Почему
вы нас хотите обмануть?
— О, вы должны меня понять, — задыха-
ясь и уже привстав, ответил Мацумура.—Так
хотят называть себя сами девушки. Я не могу
им запретить. Теперь такое демократическое
время. Я не могу выступать против демокра-
тии.
Лейтенант Бредли не выдержал и за-
смеялся.
— Ну, хорошо, — сказал американец, —
теперь давайте объяснимся по-деловому. Вот,
допустим, кто-то захочет выкупить у вас де-
вушку. Сколько же нужно вам уплатить?
169

И здесь в Мацумура-сан проснулся делец.
Он вынул из письменного стола какую-то тет-
радь и спросил, о какой девушке идет речь.
— Конечно, о лучшей.
— Надо будет уплатить нам десять тысяч
иен, — ответил Мацумура.
— Стало быть, теперь в Японии девушка
ценится в десять тысяч иен?
— О нет!—вскочил он. — Она оцени-
вается гораздо дешевле. Но наша девушка —
это очень дорогая девушка, потому что в ней
заложен талант: она умеет петь, танцовать и
веселить других.
Американец-лейтенант заметил:
— Я думаю, что у Мацумура-сан тоже
слишком упрощенное представление о япон-
ской женщине.
Мацумура улыбнулся и ответил:
— Я изучаю психологию японской женщи-
ны уже свыше тридцати лет.
— Это не мешает вам утверждать, что ва-
ши публичные дома — рай земной для деву-
шек? Скажите, какая такса за их приглаше-
ние к столу?
Мацумура ответил:
— У нас есть тариф, утвержденный глав-
ной полицией, — десять иен в час.
— Куда идут эти деньги? — спросил я.
— Мы должны четыре иены из этих деся-
ти вносить как государственный налог. Две
170

иены получает гейша и четыре иены ее хо-
зяин.
— Стало быть, в этом большом концерне
купли и продажи женщин принимает доволь-
но большое участие и японский совет минист-
ров, который за каждый час труда гейши по-
лучает четыре иены?
— Да, мы вносим большие суммы налога,
которые складываются из этих четырех иен.
— Могу ли я из этого заключить, что го-
сударственный бюджет весьма заинтересован
в том, чтобы в Японии процветали так назы-
ваемые «чайные домики»?
— Конечно, мы приносим большой доход
государству, — с гордостью ответил Мацу-
мура.
Мне вспомнилось, что в Токио, где так ма-
ло жилья и где я так много слышал о трудно-
стях доставки леса или кирпича для новых
домов, прежде всего полностью возродили и
привели в порядок Иосивара — гигантский
район публичных домов, ночных кабаре и так
называемых чайных домиков. Чай там, ко-
нечно, не подается — там торгуют женщи-
нами.
Гейша в прошлом действительно была де-
вушкой хорошо воспитанной, умеющей играть,
петь и танцовать. Ее приглашали на банкеты,
на дипломатические приемы, на международ-
ные встречи, даже на деловые диспуты, где
она следила за тем, чтобы люди спорили, не
переступая установленной грани приличия.
171

Но теперь в Японии уже нет таких гейш.
Почти все гейши превратились в про-
ституток, сама жизнь бросила их туда, в Иоси-
вара, — это все знают.
Сотни тысяч молодых девушек живут там,
как в страшной тюрьме: они не могут покинуть
этот дом ни на одну минуту, их можно только
купить или выкупить, как это сделал амери-
канский журналист, который выкупил девуш-
ку из такого дома за шесть тысяч иен. И нигде
так не процветают нравы феодальной Японии,
как в этих так называемых домах для гейш.
Итак, мы узнали страшную вещь, поразив-
шую не только нас, но даже и американских
лейтенантов: государственный бюджет Япо-
нии получает за каждый час пребывания гей-
ши с гостями четыре иены дохода. Очевидно,
кое-что перепадает и полиции сверх этих че-
тырех иен. Во всяком случае, есть какая-то
доля истины в том, что мне сказали три де-
вушки в Осака: борьбу с публичными домами
172

Да и вообще с проституцией надо начинать
с министров и полиции — там заложены кор-
ни этой страшной язвы, покрывающей Япо-
нию вот уже восемь веков.
19
Теперь мы идем по узким полуосвещенным
улицам Киото. Из открытых окон или сдвину-
тых «сьодзи» доносится печальный напев ка-
кой-то старинной песни без слов. Лейтенант
Бредли освещает путь фонарем. Мы бродим по
городу без цели, то заглядываем в крохотные
лавчонки, где хозяин уже спит на цыновке, за-
вернувшись в кимоно, а хозяйка ждет у входа
покупателей; то задерживаемся у скверика,
где на мягкой траве «живут» бездомные семьи.
Американец торгуется с рикшей и потом взби-
рается на мягкую подушку коляски, крикнув
рикше: «О-кей!» Из широких ворот буддий-
ского храма выходит праздничная процессия.
Впереди несут маленького будду, украшенного
лентами, венками, яркими полевыми цветами.
За ним движутся юноши и девушки в масках,
в старинных одеяниях, — они танцуют на ули-
це вокруг носилок с буддой, задрапированных
парчой. Сзади, приплясывая, идут дети.
Тысячи людей на вечерних улицах Киото,
склонив головы, провожают праздничную
процессию.
У входа в кинотеатр — пестрая японская
173

толпа. Длинная очередь тянется вдоль переул-
ка и теряется где-то в вечерней мгле: идет
новый американский фильм «Человек, уби-
вающий на рассвете».
Мы выходим к парку, где нас ждут «джи-
пы». Нас просят не заходить в парк — в сущ-
ности, после десяти часов вечера это «ин-
тимные аллеи» для любовных встреч аме-
риканских солдат, а они обычно не стесня-
ются.
Возвращаемся в гостиницу в полном без-
молвии. Лейтенант Бредли уже не приглашает
нас в бар. Он только спрашивает:
— Скажите, что бы вы хотели еще посмот-
реть, — мы вам все покажем. Пусть вас не
смущает запрет, Я хотел бы, чтобы вы забы-
ли все, что было в Нагасаки.
Лейтенант Скуби уже не отчеканивает, как
всегда: «Господа, вы не можете там итти».
Нет, он предлагает свои услуги. Может быть,
нас заинтересует город Кобэ? Или дом какого-
нибудь труженика-японца? На крыше гости-
ницы, в американском баре, за кружкой пива
он признается, что хочет покинуть Японию.
Да, он, лейтенант Скуби, предпочитает жить
в своем родном Питсбурге. Во время войны
он был летчиком. Потом его перевели в Джи-
ту, так как он знает русский язык. Но отец
Скуби, который живет в Питсбурге, еще не
знает, что его сын — офицер Джиту. Скуби
хочет вернуться домой с сознанием выполнен-
ного долга перед американским народом. Но
174

теперь в Японии он живет, как автомат. Он
не задумывался над тем, что происходит в То-
кио или Киото, Осака или Нагасаки. Он
почти не интересовался жизнью японского на-
рода. Только во время этой поездки он
впервые ощутил, что та Япония, против кото-
рой он боролся, еще живет и он, лейтенант
Скуби, помогает ей вновь укрепиться. Он
маленький человек, но не может не понимать,
что когда-нибудь и его упрекнет в этом амери-
канский народ.
— За соседним столиком прислушивают-
ся, — замечает лейтенант Бредли.
— Пусть. Они могут только послать меня
в Америку. Я им поклонюсь за это, — от
радости я буду три дня пить виски в моем
Питсбурге.
— Ну, хорошо. Какой бы вы хотели ви-
деть Японию? — спрашиваем мы у лейте-
нанта Бредли.
Этот молодой американец — сын мастера,
да и сам он после колледжа почти год был то-
карем на заводе вблизи Нью-Йорка. Потом
он учился в военной школе, но на фронте не
был — два месяца назад он приехал в Япо-
нию. «Очевидно, надолго», замечает Бредли.
У него уже появились свои привычки: он ку-
рит только сигары «Антоний и Клеопатра» и
пьет только холодное пиво. Он не любит виски
и с презрением отзывается о «кока-кола». Он
доволен, что бой-сан, обслуживающий его,
175

все это хорошо изучил. Ему не нравится
здесь, в Японии. Он не может разобраться
во всем, что здесь происходит. Вернее, он
еще не задумывался над этим. Какой бы он
хотел видеть Японию? Права, он, лейтенант
Бредли, некомпетентен в этих делах. Но
кое-что он уже узнал во время поездки с
нами.
— Вы хотели бы сохранить в Японии
Дзайбацу?
— Нет, — отвечает Бредли.
— Не кажется ли вам, что феодальный
гнет в японской семье еще больше усили-
вается?
— Да, об этом можно только сожалеть, —
отвечает Бредли, — но я маленький чело-
век, и со мной никто не советуется. Впрочем,
оставим это... Бой-сан, холодного пива! — вы-
крикивает он и откидывается в глубоком крес-
ле. — Мы поедем в Кобэ?
— Да, но надо хоть три часа отдохнуть.
На рассвете мы уезжаем на трех «джи-
пах».
В городе Кобэ нас встречает американский
майор. Он охотно покажет нам город, но, к
сожалению, мы не можем посетить заводы
Кавасаки и Мицубиси. Нам даже кажется, что
Скуби и Бредли тоже сожалеют об этом.
Впрочем, это нам действительно кажется. Пе-
ред майором, желая, очевидно, подчеркнуть
свою строгость по отношению к нам, лейте-
176

нант Скуби вновь отчеканивает фразу, о кото-
рой мы уже забыли:
— Да, да, господа, вы не можете там итти.
Это действительно так — вы не можете там
итти.
Нас прежде всего везут в горы, где в ком-
фортабельных коттеджах устроились амери-
канские офицеры. Кобэ всегда был военным и
промышленным городом. Здесь концентри-
руются судостроительные, металлургические и
машиностроительные заводы Японии. Здесь
же базировались крупные морские и воздуш-
ные силы. Город полуразрушен, но уже ожи-
вает. Действуют заводы, они выпускают ко-
рабли — пока только для траления — и дизе-
ли для американской армии. Так же как и в
Осака, идет бойкая торговля. На почерневших
пустырях, где когда-то были домики японской
бедноты, появляются палатки с дешевой и пе-
строй мелочью — игрушками, коробочками,
чашками, искусственным шелком, хозяйствен-
ной утварью.
Мы задерживаемся у дощатого домика,
где полуобнаженные юноши выпиливают ка-
кие-то замысловатые портсигары, зажигалки,
мундштуки.
— Кто у вас покупает? — спрашиваем мы
у худенького хозяина, набросившего при виде
нас темное кимоно на голое тело.
— Американцы, — отвечает он.—Теперь
японцы почти ничего не покупают. У них нет
денег. Они не могут даже купить овощей или
177

рыбы. Теперь деньги в Японии — это зола;
вот все, что остается от сгоревших ценностей.
На привокзальной площади нас привлекает
чей-то призыв о помощи. На помосте у вокза-
ла какой-то человек в черной замасленной
куртке, с рупором в руках кричал собравшейся
толпе:
— Помогите нам, и мы победим Дзай-
бацу!
В день нашего приезда в Кобэ бастовали
железные дороги. Это был однодневный про-
тест народа против реакционного режима ка-
бинета Иосида. Весь узел района Кансай как
бы замер. На заводах Кобэ этот «день про-
теста» вызвал сочувственный отклик. На всех
путях — от Кобэ до Токио — приостановилось
движение электропоездов. Но к вечеру поло-
жение было признано «угрожающим для аме-
риканских войск». В таких случаях можно пре-
небречь даже клочками демократических сво-
бод. На станциях появились белые «джипы»
Эмпи. И на железных дорогах вновь воцарил-
ся «покой».
Впрочем, через три недели он был нару-
шен еще более грозной силой. Мы столкну-
лись с ней, когда вернулись в Токио.
20
К вечеру мы возвратились в Киото и за-
держались там еще на день, который провели
в университете. Накануне мы были в гостях
178

у профессора Нагава. В маленьком домике без
дворика и палисадника, на выщербленной сту-
пеньке, нас встретил человек с коротко остри-
женными седыми волосами, гладко выбритый,
в тонком потрепанном кимоно и японских
чулках из холста. Он долго кланялся нам,
приложив руки к коленям. Потом попросил
нас снять туфли. Мы в носках пошли за хозяи-
ном в его кабинет. Это была полупустая ком-
ната с полками книг. Пол покрыт цыновками.
Два кресла из бамбука и маленький круглый
столик — вот и вся мебель в кабинете. Нага-
ва сидел на тёмнокрасной подушке, брошенной
на пол. Нас он усадил в кресла. Но вскоре и
мы спустились к нему на пол. Подали
традиционный японский зеленый чай, который
мы пили с большой неохотой и с большим тру-
дом в этот душный вечер.
— Пейте чай, — сказал профессор, — вы
легче будете переносить жару.
Нагава рассказал, что во время войны
он был лишен возможности преподавать. Это
старый человек, который хочет свободы и спо-
койной жизни для своего народа, и поэтому
он выступил против милитаристской системы
обучения. Нагава долго голодал, нуждался.
Теперь он вернулся в Киото. Это человек
молчаливый, сдержанный, много пережив-
ший, не жалующийся на свою судьбу, хотя
и теперь ему живется нелегко: до сих пор его
не принимают в университет.
179

-- Ведь там, собственно, ничто не изме-
нилось, — с горечью замечает он»
Профессор спросил, знаем ли мы что-
нибудь о школе, которая до сих пор сохрани-
лась в Кой бути.
— Нет, — ответили мы.
— Эту школу, — сказал Нагава-сан, —
основал Като Кандзи, известный лидер «Бусо
иминдан», что означает «военные коло-
нисты». Школу поддерживали министр коло-
ний и штаб Квантунской армии. В ней готови-
ли людей, пригодных для колонизаторской
деятельности в Маньчжурии и Китае, на Фи-
липпинах и в России. В школу «Бусо иминдан»
принимали только добровольцев, но даже и
они убегали оттуда, потому что никто не мог
выдержать зверской тренировки, жестокого
режима, установленного для будущих колони-
стов Като Кандзи. После поражения Японии
эту школу просто переименовали. Теперь она
называется Высшая агрономическая школа, но
там остались те же студенты, те же педагоги
и та же система обучения. Директором школы
является Кондэ Мандзи, сподвижник и бли-
жайший друг крупнейших деятелей общества
«Военные колонисты».
Педагоги обучают студентов главным об-
разом всем основам милитаристской и аг-
рессивной идеологии, В школе создано специ-
альное общество, которое считает себя преем-
ником общества «Бусо иминдан». Директор
180

школы как-то сказал, что юноши, обучающие-
ся здесь, должны верить в возрождение силь-
ной и вооруженной Японии.
— Учтите, — сказал он, — что американ-
цы нам не будут мешать. Они даже нам помо-
гут.
Пока эта школа все еще существует, хотя
о ней знают и в Токио.
— Кого же она готовит? — спросил я.
— Во всяком случае, — ответил профес-
сор, — юноши, окончившие эту школу, не
смогут заниматься агрономической наукой.
Это будут люди, воспитанные в духе агрессии,
и их знания будут базироваться на необходи-
мости колонизации чужих земель. Их обу-
чают умению управлять рабами.
— Много таких школ в Японии? —спро-
сил я.
— Да... я думаю, что немало. Их трудно
распознать. Во всех таких училищах появи-
лись новые названия, и не всегда есть воз-
можность проникнуть во внутреннюю их
жизнь — она оберегается. Но я был в Кой-
бути. Это центр «Бусо иминдан».
— А в университете тоже ничто не изме-
нилось? — спросили мы.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказал
Нагава, — присмотритесь сами. Надеюсь, вас
туда пропустят?
— Да, конечно, — заметил лейтенант
Бредли.
181

На следующий день мы поехали в универ-
ситет. Как в таких случаях водится, нас по-
святили в его историю. Он возник в 1897 го-
ду. В нем есть юридический, экономический,
литературный, агрономический, физико-мате-
матический, технологический и медицинский
факультеты. Кроме того, при университете
имеются химический, угольный, технический,
лесо-химический и гуманитарный институты.
В отличие от факультетов, в этих институтах
ведется главным образом научно-исследова-
тельская деятельность. Теперь в университете
учатся восемь тысяч студентов. Триста пять-
десят профессоров читают здесь лекции. Это
грандиозный университетский город, один из
крупнейших центров учебной и научной жиз-
ни Японии. Он мог бы послужить «взрывной
силой» в борьбе с феодальными и милитарист-
скими устоями Японии. Он осветил бы то-
гда народу путь к демократическому будуще-
му. Но университет все еще живет прошлым.
Мы встретились с президентом и профес-
сорами университета. Они признались, что
университет пока еще не изменил своих про-
грамм и обучение идет по учебникам, утвер-
жденным до войны. Очевидно, поражение
Японии не внесло никаких существенных изме-
нений в жизнь университета в Киото. Все
идет по давно заведенному порядку, и устои
этого учебного центра даже не поколебались
в те дни, когда Японию постигла военная ка-
тастрофа. Попрежнему на агрономическом фа-
182

культете готовят людей, способных управлять
только сельским хозяйством колонизаторского
типа; как и во время войны, здесь изучаются
«коренные проблемы» Великой Восточной
Азии. И, как всегда, юноши прослушивают
здесь курс лекций по военной истории и так-
тике с националистическим уклоном, свой-
ственным знаменитому «курсу Араки».
Этот университет, находящийся в центре
сотен буддийских и синтоистских храмов, все-
гда готовил людей, слепо повинующихся тен-
но, — живые интересы, всякое проявление
инакомыслия вытравлялись, наказывались с
жестокостью и беспощадностью.
Я спросил у профессора Такигава, чита-
ющего лекции на юридическом факультете:
— Произошли ли какие-нибудь измене-
ния во взглядах или в трактовке правовых
проблем?
Такигава усмехнулся и ответил:
— Пока еще никаких изменений не про-
изошло. Мы надеемся, что они должны
произойти. Нельзя совместить декларации о
демократизации с преподаванием реакционной
юридической доктрины. Но я один ничего не
могу сделать.
На философском факультете синтоизм за-
нимает одно из центральных мест. Конечно,
очень трудно за год изменить взгляды людей,
с детских лет пропитанных ультранационали-
стическим, а порой и фашистским духом. Еще
труднее нарушить систему обучения, укоре-
183

пившуюся на протяжении полувека. Но такая
ломка должна начаться. Без коренной реорга-
низации всей системы образования нечего и
думать о каких-то социальных и демократиче-
ских реформах в Японии. Можно произносить
самые восторженные декларации в парламенте,
но если университеты будут выпускать людей,
убежденных в величии и божественном про-
исхождении тенно, в превосходстве и избран-
ности японского народа, мы вскоре столкнемся
с новым фашизмом, с новой «идеей» по-
рабощении мира. Это тем более опасно, если
учесть, что так называемый «старый на-
ционализм» и «старые мечты» не разбиты, не
похоронены, а наоборот, они только запрятаны
в подполье и ждут удобного момента для вы-
хода в свет.
— Верно ли, что студентам запрещают
заниматься политической деятельностью? —
спросил я у президента университета профес-
сора Торигаэ.
— Я ничего об этом не знаю, — ответил
президент.
Потом мы заходим к студентам. Они ждут
нас в аудитории. Студенты прежде всего жа-
луются, что тот же президент Торигаэ запре-
тил выпускать стенную газету, а когда она все
же была выпущена, он приказал ее снять.
В этой стенгазете было написано следующее:
«Мы называем министра просвещения Танака
реакционным человеком, потому что он игно-
184

рирует и тормозит прогресс и реформы
эпохи».
— Имеете ли вы в виду систему обуче-
ния? — спрашиваем мы.
— Да, — признает студент Кувабара, —
в университетах очень много реакционных лю-
дей, но немало и таких, которые стремятся к
демократизации Японии. Теперь студентам
запретили высказывать свою точку зрения и
вообще вмешиваться в политическую жизнь
страны.
Он напомнил о речи министра просвеще-
ния Танака в палате пэров. Министр обратил
внимание палаты на то, что после капитуля-
ции в университетах имеется тенденция к по-
литическому движению. «Школа должна сто-
ять вне сферы политической борьбы», утвер-
ждал министр. Он потребовал наказывать
и изгонять всех, кто «вносит в универси-
теты, политические мысли, создает политиче-
ские бунты и тем самым подрывает основу
учебной жизни».
— Мы рассматриваем это как попытку ли-
шить нас права гражданства, — заметил сту-
дент-медик Нодзири.
Этот юноша был возбужден: он все требо-
вал, чтобы его выслушали. Ему казалось, что
он не успеет высказать все, что думает. Потом
мне перевели его слова:
— Неужели попрежнему в наших универ-
ситетах будут выпускать людей, пригодных
только к войне и думающих только о войне?
185

Почему-то в этот миг все повернулись к
американским офицерам. Для юношей-японцев
гнев Нодзири был слишком вызывающим.
Как это воспримут американцы? Но они не
обращали на нас внимания. Бредли сидел в
стороне и возился со своей сигарой. Скуби
увлекся коллекцией вулканических пород.
— Странно, — заметил я, обращаясь к
Скуби, — студенты боятся высказывать демо-
кратические мысли или порицать милитаризм
в присутствии американцев. Почему это? Раз-
ве вы их наказываете за это?
— Разве? — удивился Скуби. — Это для
меня новость.
Потом он взглянул на часы и напомнил:
— До отхода поезда три часа. А у нас
еще «маленькая партия» (так называют аме-
риканцы ужин или обед в гостях или просто
«а ля фуршет» в чьем-нибудь доме).
— Мы можем ехать, — ответили мы и
попрощались с юношами-студентами.
Они проводили нас до двора, долго кланя-
лись по-японски и кричали: «Сайонара!» («До
свиданья!»)
«Маленькая партия», о которой упоминал
Скуби, состоялась в садике богатого японского
дома, где жил подполковник Кларк. Там со-
брались старшие офицеры американской ар-
мии. Подполковник показал дом, где он
хорошо устроился. В нижнем этаже — гости-
ная, зал и столовая; в верхнем — спальни,
комнаты для детей и спорта. На цыновках ле-
186

жали толстые ковры. В саду, у маленького
озера, был накрыт стол — американское вис-
ки, печенье, сухой жареный картофель, неиз-
менная «кока-кола» и американское пиво,
которое в железных банках доставляется в
Японию из Нью-Йорка. Подполковник пред-
ложил тост «за дружбу с Россией». Он под-
черкнул, что простой американец хочет вечной
дружбы с СССР.
— Я предлагаю этот тост, — сказал он, —
не из дипломатической вежливости. Нет. Я
солдат и говорю то, что чувствую. Те аме-
риканцы, которые выступают против дружбы
с Россией, по-моему, являются врагами не
России, а Америки. Итак, за дружбу с Рос-
сией! — заключил он.
Американцы проводили нас на вокзал.
Там, в нашем все еще изолированном вагоне,
мы прощаемся с лейтенантом Бредли. Он
остается в Киото. С нами едет только лейте-
нант Скуби.
— Видите, как хорошо к вам относятся,—
усмехнувшись, заметил Бредли: — теперь вас
сопровождает только один американец.
— Конечно, конечно! — отвечаем мы в
тон ему. — Но, может быть, вы в чем-нибудь
провинились? Предоставили нам слишком ши-
рокую свободу?
— Нет, я вас понимаю, и даже вашу иро-
нию понимаю... Мне очень обидно, что прихо-
дилось ходить за вами... Может быть, я нико-
гда уже не буду этим заниматься. Чувствую,
187

что мы здесь делаем что-то не то... Я буду
рад, если мы встретимся с вами в Америке.
— Там разве нет Джиту? — спросил я.
— Я не знаю, но думаю, что не должно
быть... Если мы хотим сохранить свободу и
мир...
Мы пожимаем ему руку, — за личиной
офицера Джиту все же таится толковый па-
рень.
Поезд покидает Киото. Мы вновь движем-
ся по высокой насыпи — город остается где-
то внизу. Электровоз набирает скорость, и по-
зади остаются города и деревни ночной Япо-
нии. Только изредка на шоссе появляются
яркие огни автомобильных фар. Это амери-
канский «джип» Эмпи контролирует дорогу
Киото — Нагойя — Иокогама.
На рассвете мы приехали в Токио и рас-
стались с лейтенантом Скуби. Нам казалось
удивительным, что мы можем ехать по городу
без «эскорта» двух «джипов», можем оста-
навливаться у киоска с газетами, на площа-
ди, у парка, даже не спрашивая у американ-
цев.
— Ну, наконец-то одни! — произно-
сим мы и едем на Аллею Газет, в клуб жур-
налистов, где на пятом этаже нам предостав-
лен «домашний очаг» — узкая, маленькая
комната с широким окном и плотной металли-
ческой сеткой, оберегающей от свежего воз-
духа и москитных укусов,
188

21
В тот же день узнали о событии, которым
жил Токио. Еще утром, под душем, наш со-
сед по клубу — американский корреспондент
Джо Фром — крикнул, вылезая из-под го-
рячей струи воды:
— Хелло! Как съездили? Вы уже слыша-
ли о забастовке «Иомиури»?
Наш второй сосед — американский радио-
комментатор Билль Гостелло—сказал:
— Спускайтесь в бар, там вы узнаете
о забастовке. Удалось вам сбежать от офице-
ров Джиту?
— Что нового? — спросили мы у коррес-
пондента «Чикаго сан» Марка Гейна.
— Побывайте в два часа дня на Импера-
торской площади, — ответил он.
Мы спустились в бар. Там перед «лан-
чем» собирались журналисты. Это был обыч-
ный американский бар. Он начинался еще в
вестибюле клуба, где стояли круглые столы
и глубокие мягкие кресла вокруг них. Такие
же столы и кресла тянулись вдоль широких
окон узкого зала, прилегающего к ресторану.
В боковой комнате была стойка, где два япон-
ца в белых тужурках и черных галстуках про-
ворно готовили коктейли, или открывали аме-
риканские железные банки с пивом, или лов-
ким движением опрокидывали в бокал со
льдом маленькую бутылочку «кока-кола».
В сущности, американские корреспонденты все
189

свое свободное время проводили в баре, а Так
как свободного времени у них было много, то
в любой час дня и даже ночи можно было за-
стать у стойки или в глубоких креслах журна-
листов из Вашингтона, Нью-Йорка, Бостона,
Чикаго, Сан-Франциска. Все они обменивали
доллары на ничего не стоящую оккупацион-
ную валюту, при этом до одурения ругались,
проклинали и Японию, и генерала Макартура,
и свои редакции, которые заставили их, поч-
тенных репортеров, лишать себя элементарно-
го уюта, жить в третьесортном клубе, где да-
же нет джина. Очевидно, учитывая аппетиты
американских корреспондентов, администра-
ция клуба ввела нормирование потребления
виски и «кока-кола». По этому поводу всегда
устраивались немалые скандалы, особенно
неутомимыми деятелями агентства «Юнайтед
пресс», которым нехватало положенных соро-
ка порций виски на неделю. Купоны на виски
выдавали в субботу вечером или в воскресенье
утром, а в четверг, когда в клубе устраива-
лись танцы и в баре появлялись японские де-
вушки, американские репортеры толпились
у стойки и требовали виски в долг, в счет бу-
дущей недели. Вообще вся жизнь американ-
ских журналистов протекала здесь, в клубе,
или в баре. С утра им доставлялась сюда
обильная порция «удачно» подобранной ин-
формации из штаба Макартура. Корреспон-
денты просматривали ее за чашкой кофе. То,
что было ходким на американском газетном
190

рынке — антисоветская клевета, сенсацион-
ные убийства или интервью с японскими экс-
министрами, пребывающими в Сугамской
тюрьме, — все это отправлялось на телеграф,
порой даже в необработанном виде. Потом все
у ходили в бар. Днем американские корреспон-
денты отвлекались от стойки для того, чтобы
встретиться с кем-нибудь из так называемой
либеральной или прогрессивной партии, то
есть с людьми, связанными с Иосида или Си-
дехара. Вечером журналисты вновь возвраща-
лись в бар, и на сей раз — до поздней ночи.
Я не знаю, как проводят время американ-
ские журналисты в самой Америке, но в Япо-
нии они не утруждали себя. Вернее, для них
и вместо них действовал большой штат офи-
церов штаба Макартура. Этот бар мы назва-
ли «кухней сенсаций». В тот день, когда мы
вернулись в Токио, американские журналисты
жили «делом Марка Гейна» и забастовкой
в японской газете «Иомиури».
Марк Гейн приехал в Японию полгода
назад от прогрессивной американской газеты
«Чикаго сан». Он выступил с серией острых
корреспонденций, критикующих деятельность
штаба Макартура и требующих подлинной, а
не показной борьбы с Дзайбацу, с ультра-
национализмом. Гейн хорошо разбирался в по-
литической обстановке Японии, Его статьи —
«Макартур отвергает план ликвидации Дзай-
бацу», «Американцы в Японии делают
шаг вправо» — вызвали живой отклик в де-
191

мократичсских кругах Японии и Америки. Это
умный и культурный журналист, с острым
глазом. К тому же он объективный человек,
пожелавший вскрыть все, что происходит
в современной Японии. «Я делаю это во имя
Америки Рузвельта, во имя свободы амери-
канского народа», как-то сказал нам Гейн.
И вот Марка Гейна вызвал к себе генерал
Бейкер в «Паблик релейшен офис». Сей гене-
рал ведает прессой в штабе Макартура, и свой
гнев он объяснил новой статьей Гейна в газете
«Чикаго сан». Марк Гейн, человек, хорошо
осведомленный, сообщил о «сессии», кото-
рал «состоялась в комнате № 506 министер-
ства земли и леса, через стену от штаба
генерала армии Дугласа Макартура. Там
обсуждалась и утверждалась американская
политика в Японии. Люди военные утвержда-
ли, что какая бы то ни было чистка ультрана-
ционалистов может создать хаос в политиче-
ской и экономической жизни Японии». Марк
Гейн назвал три имени — Джорджа Ваттемо-
ре, Макса Бишопа и полковника X. Т. Кре-
суэла; все они уверяли, что «чистка напра-
вит мозг страны против Америки». Когда им
напомнили о Потсдамской декларации, они
усмехнулись.
— Если бы она была написана теперь, она
была бы другой, — заявили они. — Может
быть, придет время, когда мы захотим иметь
сильную Японию.
Марк Гейн сообщал далее о своей беседе
192

с американским офицером, который возвра-
щается в Вирджинию.
«Я делец, — сказал он, — довольно вид-
ный в своем городе. Я служил в торговой па-
лате. Я уже немолодой человек, но когда армия
призвала людей знающих, я вызвался поехать
в Японию. Но я просто не могу понять, что
здесь происходит. Я знаю, что говорить об
этом банально, но я имею двух сыновей и не
хочу, чтобы они воевали с Японией, когда вы-
растут. Все происходящее здесь непостижимо
для меня. Я пытался бороться с этим. Но те-
перь это смешно: действительно ли мы хотим
демократизировать Японию? Я много думал за
последнее время. Я консерватор, но происхо-
дящее в Японии не является таким консерва-
тизмом, который я поддерживаю. Я должен
вернуться в Америку для того, чтобы понять,
что же там случилось после того, как я уехал
оттуда два года назад. У меня есть предчув-
ствие, что ответ для Японии я найду там. Если
это так, то у меня будет что сказать по этому
поводу».
И вот эта статья Гейна еще больше, чем
предыдущие, вызвала раздражение и даже гнев
б штабе Макартура. Гейна вызвали к генералу
Бейкеру, пригрозили арестом. Его обвинили
в опубликовании того, что носит секрет-
ный характер. Бейкер потребовал от Гейна,
чтобы он назвал человека, который посвятил
его во все детали «сессии». Гейн отказался.
193

— Вы это сделаете или вас заставят, —
заявил генерал.
Однако «дело Гейна» приобрело слиш-
ком гласный и даже скандальный характер.
Генералу Бейкеру пришлось отступить.
Но среди реакционных американских жур-
налистов в Токио были и такие, которые
с циничной откровенностью признавались:
— Мы торгуем новостями. И все. Нам
безразлично, против кого эти новости направ-
лены. Мы торговцы и поэтому ищем на рынке
ходкий товар.
К несчастью для американского народа,
таких было в Токио очень много, и даже, по-
жалуй, большинство. Они быстро почуяли
«новый курс», от них требовали побольше
информации, направленной против СССР, и
у них было достаточно воображения, чтобы
выдумать ее.
Перед отъездом из Токио я вновь встретил
Марка Гейна. Он только что вернулся из
Южной Кореи. Там генерал Ходж, командую-
щий американскими войсками, установил за
ним строжайший надзор. Два офицера Джиту
ходили за Гейном по пятам и не покидали его
даже ночью.
— Я тогда понял, как вам было тяжело,—
сказал Гейн, вспомнив о нашей поездке в На-
гасаки.
— Все же интересно было в Южной Ко-
рее?
— Да, там американцы делают то же, что
194

и в Японии, — они поддерживают реакцию.
Но в еще более неприкрытой форме.
Потом, помолчав, он с грустью заметил:
— Все же придется уехать из Японии.
— Вас высылают?
— Нет, моя газета просто не имеет воз-
можности держать здесь корреспондента.
У нее нет денег. Я так думаю. Впрочем, не
будем этого касаться, — заключил Гейн.
Два месяца спустя Марк Гейн был выслан
из Японии по указанию штаба генерала Дуг-
ласа Макартура.
22
В два часа дня мы приехали на Император-
скую площадь. Там были тысячи людей, под-
держивавшие бастующих из газеты «Иомиу-
ри».
Труженики Японии требовали у импе-
ратора хлеба. Они все еще ждали от него по-
мощи. Штаб генерала Макартура как-то за-
явил, что японцы благословляют Хирохито в
его новой роли человека, сочувствующего без-
домным. Но теперь даже консервативная га-
зета «Токио Асахи» признает, что обращение
императора к народу и его призыв «делиться
друг с другом во время наступившей нужды»
не растрогали людей, хотя его тон был пате-
тическим. «Его величество является олице-
творением всех трагедий в истории Японии»,
писала газета «Асахи». Но народ все же шел
13*
195

за хлебом сюда, на Императорскую площадь.
Почему? Этого никто не знал и не знает. Та-
кова традиция, так приучали людей всю их
жизнь, с малых лет. Они все еще ждали спа-
сения у канала, за которым воздвигнут дво-
рец, овеянный тайной. Теперь американский
солдат в тяжелых ботинках оберегает вход во
дворец. С безразличием он наблюдает за тол-
пой. Там, вдали, кто-то требует демократии,
хлеба, свободы. На грузовом автомобиле, за-
меняющем трибуну, кто-то произносит речь.
Люди несут транспаранты с надписями: «До-
лой кабинет Дзайбацу!», «Долой кабинет Ио-
сида!» Но американский солдат, как и всегда,
ходит по узкой тропе — шесть шагов вперед,
шесть шагов назад — и только изредка обора-
чивается к площади, где собрались толпы лю-
дей. Он знает, что густая цепь автомобилей
Эмпи оберегает его покой, императорский трон
и владык Дзайбацу.
Конечно, творцы американской политики
в Японии и люди, осуществляющие ее, не мог-
ли представить себе стремительность, с ко-
торой японский народ повернулся против
всех своих угнетателей, гнев, с которым он
опознавал ультранационалистов и в то же вре-
мя требовал подлинной демократии. Даже ге-
нерал Дуглас Макартур признал, что «эта ду-
ховная революция японского народа не пред-
ставляет собой поверхностное явление... Она
представляет собой конвульсию, не имеющую
параллели в социальной истории Японии».
196

Однако американцы не предполагали, что
эта-то «социальная конвульсия» породит в
Японии новую демократическую силу, которая
докажет, что даже самое жестокое угнетение
и порабощение не могут угасить мечту о че-
ловеческой свободе. И хоть было бы утопией
утверждать, что все японцы стали демократа-
ми за одну ночь, но этот внутренний социаль-
ный процесс все же начался.
На арену общественной жизни Японии
вышел рабочий класс, и порой его уже поддер-
живают сельская беднота и прогрессивная ин-
теллигенция.
Жизнь покажет, породит ли этот процесс
уже теперь единый демократический фронт,
который сметет реакцию со своего пути. Во
всяком случае, от этого зависит судьба Япо-
нии и мир на Тихом океане.
Еще в дни поражения Японии на металлур-
гическом заводе Исии вспыхнула забастов-
ка; рабочим угрожал локаут. Этот завод
был поддержан тружениками электротехниче-
ских фирм Ока и Нихон. Там был организо-
ван совет профсоюзов, к которому потом при-
мкнули заводы Кавасаки. Он требовал уста-
новления рабочего контроля и демократиче-
ских свобод. Всё новые и новые силы вступа-
ли в борьбу — в Осака, Кобэ, Нагасаки, на
острове Хоккайдо. Совет уже к памятным
февральским дням 1946 года объединял сто
тридцать девять заводов, почти девятьсот ты-
сяч человек.
197

В те февральские дни кабинет Сидехара
начал жестокую борьбу с демонстрациями и
забастовками. И вновь, как и во время войны,
все почувствовали страшную руку Дзайбацу.
А на заводах поняли, что на пути к демокра-
тии и свободе надо устранить не только «вла-
дык Дзайбацу», но и кабинет Сидехара. На
двух демонстрациях — 1 и 19 мая 1946 года-—
в Токио собралось пятьсот тысяч человек,
а во всей Японии — два миллиона человек;
они требовали свободы и изгнания кабинета
барона Сидехара. Правда, ему на смену при-
шел такой же реакционный кабинет Сигеру
Иосида. Но победа все же была одержана, и
совет производственных профсоюзов еще
больше окреп. Именно поэтому генерал Ма-
картур поспешил сменить Иосида. Американ-
цы в Японии поняли, что в новой обстановке,
в атмосфере все возрастающих демократиче-
ских сил в Японии нельзя будет управлять
народом с помощью таких откровенных аген-
тов Дзайбацу, какими являются Сидехара и
Иосида. Ведь то же самое можно делать рука-
ми правых социалистов — предателей типа
Катаяма. Дуглас Макартур утвердил Катая-
ма премьер-министром, потому что знал —
это верный и послушный агент реакционной
Японии, который будет продолжать все ту
же политику Сидехара — Иосида.
Мне казалось, что все это я должен был
напомнить вам, читатель, для того, чтобы вы
могли представить себе весь смысл «тяжелых
198

дней Иомиури». В сущности это была еще
одна политическая ступень на трудном пути
к демократии. И немало еще таких ступеней
придется преодолеть японскому народу, преж-
де чем он достигнет вершин, где перед ним
откроются демократические пути-дороги.
Однако вернемся к редакции газеты
«Иомиури». К этому мрачному высокому дому
все шли с возгласом: «Мы вас поддерживаем!»
Сюда же направилась пестрая колонна с Им-
ператорской площади. Из редакции кто-то
бросал листовки: «Мы не сдадимся агентам
Дзайбацу».
Три месяца назад из редакции «Иомиури»
был удален крупнейший японский публицист
Судзуки Томин. Он выступал в газете с серь-
езными, умными статьями. Он определял ее
политическую линию, и впервые «Иомиури»
читали с интересом и волнением. Судзуки ра-
зоблачал владык Мицуи и Мицубиси, он на-
стаивал на подлинной демократизации Япо-
нии, он призывал к борьбе с реакцией. Судзу-
ки, однако, был выброшен из газеты. Об
этом, не стесняясь, позаботились американцы.
В редакцию пришел Баба — человек, куплен-
ный владыками Дзайбацу; его имя связано со
всеми агрессивными устремлениями старой
Японии. Он вскоре уволил из редакции «Ио-
миури» еще два десятка журналистов, поддер-
живавших Судзуки Томина. Тогда в редакции
и типографии «Иомиури» началась забастов-
ка. Люди голодали, но не сдавались. Баба то-
199

же упорствовал. Его поддерживали американ-
цы и премьер-министр Иосида. Японские жур-
налисты призвали на помощь своих коллег из
«Майнити» и «Асахи». Был создан комитет
борьбы и намечен день всеобщей забастовки
газет и радиостанций Японии.
На железных дорогах вновь был нарушен
покой: сто тридцать тысяч человек вышли на
улицу. Но им пригрозили локаутом, а это
означает голодную смерть. На шестнадцати
рудниках Мицубиси на острове Кюсю был
проведен «день протеста» против реакционно-
го режима в Японии, режима, который уже
привел японский народ к войне и катастрофе.
Наборщики двух крупнейших японских га-
зет — «Асахи» и «Майнити» — объявили,
что они поддержат редакцию «Иомиури».
Поздно ночью почти все иностранные кор-
респонденты приехали в редакцию «Майни-
ти». На пятом этаже мы встретили Масуяма-
сан, который возглавлял «комитет борьбы».
В большой комнате, заваленной плакатами и
лозунгами, сидел человек с воспаленными от
бессонницы глазами. Он верил в успех заба-
стовки. Он утверждал, что забастовка нано-
сит сильный удар японской реакции. Но Ма-
суяма еще не знал, что в дело вмешались аген-
ты американского Джиту.
Еще днем в редакции «Асахи» появился
американский майор Имбоде. Он осмотрел ре-
дакцию и типографию и, прощаясь, как бы

между прочим заметил главному редактору,
что американцы не пожалеют, если старейшая
японская газета «Асахи», начинающая басто-
вать, вообще прекратит свою жизнь. Весть об
этой угрозе пронеслась по всей редакции. Лю-
ди были поставлены перед серьезной дилем-
мой; поддерживать редакцию «Иомиури» или
оказаться на улице, а там их ждут голод и
смерть. Так они полагали. И редакция «Аса-
хи» не пришла на помощь журналистам «Ио-
миури». Но типография «Асахи» отказалась
выпускать газету. Такие же события развер-
нулись и в другой крупной японской газете —
«Майнити». И там типография отказалась пе-
чатать очередной номер газеты. Тогда впер-
вые после долгого перерыва на улицах, приле-
гающих к редакции газет, появились японские
полицейские. Они оцепили типографии «Май-
нити» и «Асахи». Ни один человек не мог от-
туда выйти. Никто не мог войти. Не до-
пускали туда и иностранных корреспондентов.
Мы издали наблюдали за все усиливающейся
борьбой наборщиков и печатников с полицей-
ским кордоном. Тридцать человек — наиболее
активных и непримиримых — куда-то увезли
на грузовом автомобиле.
Три газеты были изолированы друг от
друга. У телефонов дежурили полицейские.
Типографии были превращены в своеобраз-
ные тюрьмы — людей держали взаперти круг-
лые сутки. В типографии «Асахи» три раза
останавливались ротации. Но полиция вынуж-
202

дала печатников вновь приступать к выпуску
газеты.
Не менее крупные события произошли и
на радиостанциях. Там тоже появились поли-
цейские. Всем казалось, что в Японии уже нет
полицейского режима. Но в эти дни народ уви-
дел ту же полицию, которая держала народ в
страхе и повиновении и до войны и во время
войны. Откуда она появилась? Где она скры-
валась? Этого никто не знал. У входа в редак-
цию «Майнити» полиция арестовала восемь
японских журналистов — Кимура, Игараси,
Ясуно, Яманэ, Накато, Янагава, Хамагане и
Мияко.
Тем временем в городе Канадзава конгресс
производственных профсоюзов организовал
демонстрацию у дома, где заседал съезд так
называемой либеральной партии. Там был и
Иосида Сигеру. Но Иосида отказался выйти
к народу. Тех, кто пытался пройти в дом —
десять человек, — полиция арестовала и увез-
ла. Но толпы людей не расходились: они тре-
бовали свободы и хлеба.
К ним присоединились металлурги и —
что самое важное — труженики электростан-
ций Японии. Они пригрозили, что выключат
ток, если не будет прекращен террор по отно-
шению к редакциям газет. Борьба уже достиг-
ла своего высшего напряжения.
И тогда-то японский народ услышал «глас
американцев». Штаб Макартура напомнил,
что электростанции не могут выключать
203

ток — это нарушит жизнь американских
войск в Японии. На улицах и у редакций га-
зет появились машины Эмни. Журналисты
еще пытались бороться, но силы все же были
неравны. Одни из них были куплены, другие
брошены в тюрьму, третьи сдались от страха
перед голодной смертью.
Мы вернулись в клуб журналистов перед
рассветом. Все стихло, и всем было ясно, что
борьба с демократическими силами в Япония
уже ничем не маскируется. Реакция, поддер-
жанная американцами, уверенная в себе, на-
несла еще один удар по тем «маленьким сво-
бодам», которые получил японский народ в
дни после поражения.
23
Теперь нам хотелось бы познакомить вас,
читатель, с «человеком за бамбуковым занаве-
сом» — с генералом Дугласом Макартуром.
К нему ведут нити всех черных дел американ-
ской полиции, он олицетворяет все реакцион-
ное, антидемократическое, милитаристское.
На дипломатическом приеме в Токио я впер-
вые увидел этого генерала, который хотел бы
прослыть потомком богини солнца или во вся-
ком случае сегуном, великим полководцем, —
для этого у него есть какие-то тайные связи
с «божественными» особами из Вашингтона
или Нью-Йорка. Дуглас Макартур, как все-
гда, шел впереди своей свиты; высокий, уже
204

дряхлеющий, лысый человек (именно поэтому
он всегда фотографируется только в военной
фуражке) небрежно отвечал на поклоны, дви-
гался царственной походкой по длинному за-
лу. Там его встретил китайский генерал, кото-
рый был в этот вечер хозяином — прием был
в китайском посольстве, — поднес ему бокал
с китайским вином. Макартур отпил глоток,
потом передал бокал кому-то из своей свиты,
вернее он протянул руку в сторону и выпу-
стил бокал: генерал был уверен, что бокал бу-
дет подхвачен. Потом Дуглас Макартур по-
стоял в толпе гостей, над кем-то пошутил и
сам же засмеялся; в шуме никто не расслышал
шутки, но американцы и китайцы сочли необ-
ходимым рассмеяться. Вскоре Макартур уда-
лился с той же помпезностью, с какой по-
явился. У выхода плотная цепь солдат Эмпи,
военной полиции, оберегала его от посторон-
них глаз.
Для того чтобы Макартур стал «челове-
ком за бамбуковым занавесом» или «великим
сегуном японской империи», как теперь назы-
вают его газеты Херста, не блещущего ни
умом, ни талантами американского генерала
окружили таинственностью. Его родословную
почему-то начинают с эпохи революции Мейд-
зи, в роду Макартура находят даже кровь
японских императоров, Макартур же родился
в городе Литл-Рок, в штате Арканзас, в
1880 году, не в семье, а в казарме. Утвержда-
ют, что в день его рождения американские
205

войска «одержали крупную победу» над ка-
ким-то немногочисленным индейским племе-
нем. Отец Макартура, возглавлявший амери-
канские войска, посвятил ее новорожденному
сыну. Так началась военная карьера Дугласа
Макартура.
Он до сих пор вспоминает первые впечат-
ления детства — звуки военного рожка, бря-
цание сабель и свист пуль, который, как он
впоследствии утверждал, «таил в себе что-то
прелестное». Отец же почти беспрерывно вое-
вал.
Дуглас Макартур рос в казарме, потом
поступил в военную академию в Вест-Пойнте.
Его способности в военном искусстве полу-
чили не весьма лестную оценку его биографа
Флойда Гиббонс: «Именно его манера носить
фуражку, не нарушая армейских правил» по-
зволяла ему выделяться среди других». В это
же время Макартур-отец руками и кровью
филиппинского народа изгнал испанцев с Фи-
липпинских островов, затем спровоцировал
инцидент между американским десантом и
филиппинскими повстанцами и, по выражению
Ленина, «в угоду богатой сволочи в 1898 году
душил Филиппины, под предлогом «освобож-
дения» их...» За эту «победу» президент Мак-
Кинли назначил Макартура-старшего первым
губернатором Филиппин.
После окончания военной академии в
1903 году Макартур-младший уехал к своему
отцу в Манилу. В 1904 году Дуглас Макар-
206

тур уже отправляется капитаном в Токио в
составе американской военной миссии, воз-
главляемой отцом; затем он едет под Мукден,
где «принимает первый раз участие в сраже-
нии на стороне японцев», за пятьдесят верст
от фронта, в глубоком тылу, перепутав мань-
чжурских крестьян с русскими казаками.
Этот ли подвиг, а может быть, педагоги-
ческие заботы отца, но только не личные спо-
собности Макартура обеспечили ему быстрый
темп в преодолении весьма крутой иерархи-
ческой лестницы в американской армии.
В 1917 году Макартур-младший в чине пол-
ковника командует «радужной» дивизией во
Франции. «Высокий и худой, он может го-
няться за девушками, как и любой другой
офицер американской армии», писала о нем
французская газета. Но такая характеристика
не могла помешать Макартуру заполучить
добрую дюжину орденов и медалей и приобре-
сти самое желаемое — военную славу. Все же
в Америке только с орденами далеко не
уедешь, и Макартур двинулся на Филиппины,
где покойный отец оставил солидный капи-
тал.
На Филиппинах, превратившихся в вотчи-
ну Макартуров, он впервые почувствовал себя
не бригадным генералом, а полновластным,
хотя и не коронованным, императором. Сюда
приезжали американские дельцы в поисках
рынков сбыта, источников сырья, экзотики и
денег. Именно отсюда Дуглас Макартур уста-
207

новил тесные связи с Гувером, Тафтом, Мак-
Кормиком, Херстом, Паттерсоном. Впослед-
ствии эти связи пригодились. Военный ми-
нистр Бэкер назначил его в 1922 году началь-
ником военной академии в Вест-Пойнт. Тут
помогли генералу Макартуру и давно приоб-
ретенные навыки любовных интриг. Генерал
женился на падчерице республиканца-миллио-
нера Стотсбэри — Луизе Кромвель. Его био-
графы теперь шутят: «Макартур семь лет был
в Кромвелях». Но это не главное. Семь
лет супружеской жизни, связи с высшими кру-
гами американского общества принесли ему
изрядное дополнение к филиппинским капи-
талам и репутацию «своего парня» на Уолл-
стрит.
Спокойное плавание генерала по довольно
капризному морю американской закулисной
политической жизни было нарушено неожи-
данной ссорой Стотсбэри с всемогущим Гуве-
ром. Дуглас Макартур, не задумываясь, поки-
нул Луизу в 1929 году. Гувер оценил верность
Макартура и вскоре назначил его на пост на-
чальника генерального штаба американской
армии.
На этом поприще Макартур сумел отли-
читься. В 1932 году двадцать пять тысяч без-
работных, голодающих ветеранов войны, сре-
ди которых много было и солдат той «ра-
дужной» дивизии, которой Макартур коман-
довал во Франции в 1917 году, пришли в Ва-
шингтон, к Белому дому. Они просили выпла-
208

тить им обещанное пособие. Президент Гувер
предложил начальнику штаба Макартуру уста-
новить порядок. Макартур лично, верхом на
коне, повел в атаку войска, которые избивали
беззащитных, изнуренных голодом и холодом
людей, которые когда-то «спасли американ-
скую демократию от вторжения германского
империализма», как это говорилось в приказе
по «радужной» дивизии в 1917 году.
Расправа вызвала бурю негодования и воз-
мущения в Америке. Народ требовал разъ-
яснений и уже не в штуку, а всерьез называл
генерала Макартура американским Тьером.
Военный министр Харлей попытался дать
разъяснения. Он с юмором циника заявил:
«Это была большая победа, которой мы обя-
заны Макартуру. Но у меня нет сейчас вре-
мени выявлять героев». Циник почувствовал
прилив стыда и добавил: «Впрочем, в этом
эпизоде нет ни славы, ни героев».
Вскоре президентом стал Франклин Руз-
вельт. Палачу Макартуру нечего было делать
рядом с великим демократом, и он ушел в
отставку. Макартур вновь собирает чемода-
ны и отправляется «во-свояси» — на Филип-
пины. Там его встречает с распростертыми
объятиями и поцелуями предатель филиппин-
ского освободительного движения Квэзон.
Майор Квэзон первым из филиппинских пре-
дателей-офицеров тридцать семь лет назад
отдал шпагу и честь генералу Макартуру-
старшему. Теперь он, будучи президентом фи-
209

липпинского сената, назначает Макартура-
младшего своим военным советником и при-
сваивает ему звание фельдмаршала еще не су-
ществующей филиппинской армии.
На Филиппинах были американские диви-
зии. Генералы пили виски и играли в карты.
За бутылкой виски с содой Макартур принял-
ся сколачивать ту клику генералов — Уитни,
Виллоугби, Бейкер, Миллер, — которая те-
перь окружает его в Японии. С ними вместе
он мечтал о завоевании Тихого океана и всего
мира.
— Лично я, — говорил тогда Макартур,—
не должен терпеть неудач. Будущее всего мира
в значительной степени зависит от хода собы-
тий здесь, на Тихом океане. Филиппинские
острова, возможно, не являются дверью, кото-
рая ведет к установлению контроля над Тихим
океаном; они, может быть, не представляют
собой замка к этим дверям, но, без сомнения,
являются ключом, с помощью которого можно
открыть эту дверь для Америки.
Макартуру все же пришлось если не по-
терпеть неудачу, то, во всяком случае, пере-
жить «тяжелые дни». Освободительное дви-
жение филиппинского народа с каждым днем
росло, а наемных американских солдат нехва-
тало для подавления многочисленных восста-
ний. Пришлось вспомнить старых друзей. Ма-
картур обратился к командующему япон-
скими войсками на Формозе с просьбой ока-
210

зать помощь двумя-тремя дивизиями за со-
лидное вознаграждение. Японский генерал
поблагодарил за высокую оценку «доблести
императорской армии», но в просьбе отказал.
Правда, некоторые не склонны считать дан-
ный эпизод неудачей, ибо в октябре 1945 го-
да токийская газета «Ниппон таймс» опубли-
ковала полные тексты письма Макартура и
ответа японского генерала, что оказало неоце-
нимую услугу достижению молчаливого вза-
имопонимания между макартуровцами и япон-
скими милитаристами, охваченными после-
капитуляционной паникой.
После нападения японцев на Пирл-Харбор
друзья вспомнили о Макартуре, и вскоре он
был назначен главнокомандующим американ-
скими войсками на Дальнем Востоке. Он стя-
жал себе в газетах Херста громкую славу
Наполеона острова Лусона, улетев благополуч-
но в Австралию и оставив защитников Корре-
гидора и Батаана на произвол судьбы.
Таков человек, которому теперь доверили
судьбу японского народа. Макартур любит,
когда его называют Макаса. Ему кажется, что
это приближает его к лику японских импера-
торов. Таков человек, от которого, по стран-
ной иронии судьбы, ждали, что он начнет де-
мократизировать Японию. Но он послан сюда
только для того, чтобы уничтожать все ростки
демократии. Теперь он уже сам этого не скры-
вает.
211

24
Поздно ночью в клуб журналистов при-
ехал еще один американский корреспондент.
Он принадлежал к числу прогрессивных жур-
налистов и за последние полгода побывал в
Китае, Австралии, Индонезии. Два месяца
он провел в Европе. Я не хотел бы называть
его имя, так как этот человек уже давно не
в ладах с полицией генерала Макартура.
К тому же этот журналист просил меня не
восторгаться его прогрессивными взглядами,
так как у него большая семья и старуха-мать
в Калифорнии.
Почти до утра мы просидели с ним в по-
лутемном пустом баре. Курили австра-
лийские сигареты и горьковатые гаванские
сигары. Изредка он подливал в мой стакан
американское пиво, которое он пил с отвра-
щением. Это пиво, доставлявшееся в Япо-
нию в консервных банках, было каким-то
безвкусным. Но японского пива в нашем
клубе было не так уж много, и к концу дня
всем посетителям приходилось довольство-
ваться только американским консервирован-
ным пивом в маленьких и узких баночках.
В ту ночь мы говорили об Австралии.
Австралийская тема была очень модной в То-
кио, так как Британскую империю в Япо-
нии представлял Макмагон Боол — австра-
лийский дипломат, занимавший довольно яс-
212

ную и непримиримую позицию по отноше-
нию ко всем действиям штаба Макартура.
К тому же в Токио пронесся слух, что Боол
будет снят и будто бы для этого специально
приезжает австралийский министр иностран-
ных дел Эват.
— Очевидно, неспроста приезжает сюда
Эват, — заметил американец: — он появ-
ляется всюду, где нужно послужить Уолл-
стриту.
— Да, кстати, что вы слышали о приез-
де этого лакея? — спросил я.
— Люди, хорошо знающие это дело,
утверждают, что Эват рассвирепел, когда
услышал о позиции Боола в Союзном Совете
для Японии, он разорвал телеграмму, кото-
рая извещала его об этом, и воскликнул:
«Семь миллионов австралийцев не могут
противопоставить свою позицию той линии,
которая намечается от имени ста тридцати
миллионов американцев».
— Эвату следовало бы, — заметил я,—
поучиться у маленькой Албании, которая по
отношению к Америке и Англии, более
сильным державам, занимает свою собствен-
ную позицию национального суверенитета и
независимости.
— Да, — усмехнулся американец, — это
правильно. Но Эват ни у кого не хочет
учиться, он слишком консервативный ди-
213

пломат. Впрочем, дипломат ли он вообще?
В наших странах теперь, кажется, нет хоро-
ших, умных дипломатов. Эта профессия
теперь выродилась.
— Я не могу этого сказать о советских
дипломатах.
— Весьма верно, — сказал америка-
нец. — Ведь дипломат рождается не сам по
себе, его выдвигает какая-то большая про-
грессивная идея, подлинная борьба за спра-
ведливость. Дипломат вырастает, когда за
его спиной стоит весь народ, и это чувствует
не только сам дипломат, но и те, к кому об-
ращены его речи. А какая идея, какая спра-
ведливость, какой народ стоят за спиной у
таких дипломатов, как Эват? — спросил
американец и бросил на белоснежный ка-
фельный пол кусок сигары.
— Но вернемся к миссии Эвата, — пред-
ложил я. — Не кажется ли вам, что его при-
езд связан с отставкой Боола?
— Может быть, — сказал американец.—
Но в то же время не так-то легко убрать
отсюда Боола1. Он пользуется симпатией и
поддержкой австралийского народа, который
1 Три месяца спустя Боол подал в отставку:
очевидно, Эват выполнил свою миссию, а Боол
подчинился господствующей в Австралии политике
услужения американским монополиям.
214

не хочет быть рабом американских монопо-
лий. К тому же уход Боола будет означать
отказ Британской империи от своих вековых
интересов на Тихом океане.
— Разве англичане еще не выброшены
с Тихого океана? — удивился я. — Вам это
лучше всего знать, вы же были в Китае.
— Да, — усмехнулся американец, — я
видел, как постепенно в Шанхае все лучшие
причалы в порту, все банки, дома, крупней-
шие фирмы — все, все переходит из англий-
ских в американские руки. В сущности, ан-
гличане уже не играют никакой роли на
Тихом океане, и если они еще цепляются за
какие-то внешние признаки своего влия-
ния, то они это делают больше для поддер-
жания престижа в мировой торговле, а не
во имя каких-то экономических интересов.
Все это для них уже в прошлом. Теперь,
очевидно, этим будут заниматься уже исто-
рики, а не политики. Политики уж давно
пришли к выводу, что англичане все потеря-
ли на Тихом океане.
— Ну, хорошо, оставим это, — предло-
жил я. — Если вы еще не устали, расска-
жите об Америке — вы только что прилетели
оттуда.
Американец помолчал минуту или две,
как бы собираясь с мыслями, вытащил но-
вую сигару, закурил, прошелся по душному
2)5

и мрачному бару, вернулся в свое глубокое
кресло и что-то промычал несвязное.
— Может быть, вам не хочется касаться
этих тем?—сказал я. — Тогда оставим это
и пойдем отдыхать.
— Нет, — ответил американец, — я не
хочу отдыхать. Я спал весь день в самолете.
К тому же я хочу завтра выехать из То-
кио.
— Куда же вы собираетесь поехать?
— Я еще не знаю. Прежде всего мне хо-
чется уяснить себе, ведется ли здесь борь-
ба с фашизмом, можно ли быть уверенным,
что в ближайшие годы фашизм в Японии
не возродится.
25
На следующий день мы простились с аме-
риканским журналистом. Он уехал в Осака
и Кобэ, а мне удалось вырваться на два дня
из Токио в горный район, где расположены
японские школы. Я попал в маленький учеб-
ный городок, на воротах которого была высе-
чена надпись: «Институт культуры и меди-
цины». Почти весь день я бродил по этому
институту и не нашел там ни медицины,
ни культуры. Но мне пришлось столкнуться
там с двумя тысячами здоровых, сильных
молодых людей, которые живут в хороших
общежитиях, сытно питаются, много развле-
216

каются и очень мало учатся. Вернее, они
учатся быть солдатами, а может быть, и офи-
церами. Японский переводчик, который со-
провождал меня в этой поездке, остроумно
заметил, что в этих горах очень много спор-
тивных площадок и на этих площадках ра-
стут пушки.
Учебный день в этом институте начинается
в шесть часов утра. Все студенты выходят
полуобнаженными на спортивные площадки и
под руководством опытных инструкторов
изучают элементарные основы военного дела.
Они учатся ходить, бегать, ползать, прыгать,
кувыркаться, прятаться, самоокапываться,
приспосабливаться к условиям местности,
прятаться от врага, быстро рыть себе око-
пы — словом, делать все, что необходимо
каждому солдату на войне. В девять часов
утра все идут завтракать. В десять часов
утра в классах те же офицеры, которые оде-
ты еще в военные мундиры, но без погон,
читают молодым людям лекции по истории,
географии. При этом не без обожания вспо-
минается имя Араки — человека, которого
в это самое время судят в Токио в Меж-
дународном трибунале, созданном Объеди-
ненными Нациями.
Изредка молодым людям читают лекции
по земледелию. Это, так сказать, мирный
предмет, но если прислушаться к этим лек-
циям, то можно убедиться, что и этот пред-
217

мет изучается с определенной целью, — речь
идет о земледелии в колониях. В час дня во
дворе учебного городка появляются грузовые
автомобили, и всех увозят куда-то. Одни
уверяют, что молодые люди уезжают на
прогулку; другие утверждают, что в горах
созданы хорошо замаскированные полигоны,
где студенты «института культуры и меди-
цины» учатся такому прозаическому делу,
как стрельба. Они возвращаются перед вече-
ром к обеду. После обеда гонг возвещает о
предвечернем отдыхе. Потом устраиваются
танцы, игры, шествие с факелами, пение на-
циональных песен. И все завершается гим-
ном в честь «великого японского императора».
В этом институте я беседовал с педагогом,
полковником в отставке по фамилии Тачиба-
на. Я пытался узнать, кто эти молодые лю-
ди, откуда они, кто финансирует этот ин-
ститут, откуда они берут продукты пита-
ния, кто им дает грузовые автомобили. Та-
чибана долго распространялся о том, что в
японском народе нужно поднять веру в свои
силы, в свое будущее. Он уверял, что этот
«институт» воспитывает молодых людей, ко-
торые потом пойдут в города и села, вдох-
нут эту веру в упадшие духом народные
массы. Он, наконец, клялся, что и продукты
питания, и, деньги, и автомашины собраны
ими со всех островов и теперь оберегаются,
как воспоминание о былой мощи и славе
218

японской империи. Но мы заметили, что в
«институте» слишком много американских
продуктов, что и автомашины принадлежат
американцам — на них даже не потрудились
стереть обычные военные знаки американ-
ской армии.
Тачибана на мгновение смутился. Потом
встал, подошел к окну, как бы обдумывая
свой ответ.
— Да, — сказал он, — нам помогают и
американцы, наши добрые друзья. Ведь вы
не можете против этого возразить?
— Почему этот институт называется еще
и медицинским? Разве у вас учат каким-ни-
будь врачебным делам? — спросил я.
Тачибана кивнул головой и ответил:
— Да, есть и медицинский факультет,
только он помещается в двух милях отсюда.
Мы можем туда поехать.
Мы приехали в медицинский факультет,
где никого не оказалось. Там учатся толь-
ко девушки, которые ушли в поле.
Мы ждали их до наступления темноты. Та-
чибана предложил покинуть этот дом, так как,
по его мнению, студентки где-то задержа-
лись и, может быть, сюда не вернутся. Это
так и осталось для нас тайной.
Утром нам предложили посетить лесную
школу тут же, в горах. Там учатся только
мальчики от десяти до четырнадцати лет.
Это начальная школа, и мы охотно согласи-
219

лись свернуть в сторону, поехать по узкой
горной дороге, потом по гудронированному
шоссе к школе. Мы попали на урок геогра-
фии и крайне удивились, что мальчикам
внушается все та же теория Великой Восточ-
ной Азии, во главе которой стоит японский
народ, потомок богини солнца Аматерасу оми-
ками. После урока географии все мальчики
вышли на площадку. Их выстроили в ше-
ренгу, и начались обычные военные занятия.
— Это военная школа или подготовитель-
ный курс того института, где мы только что
были?
Японец-переводчик, сопровождавший нас,
заметил:
— Нет, это обычная школа. Таких школ
в Японии очень много, но с давних пор во
всех начальных школах мальчикам внушают,
что они являются прежде всего солдатами и
должны знать цели, во имя которых они
должны будут бороться, когда вырастут.
Вот почему уже с малых лет мальчиков при-
учают к военному делу. Их обучают всему,
что нужно знать солдату.
— Что же, и об этом знают в Токио?
— Конечно, знают. Ведь там утверждают-
ся программы. Правда, в программах эти
занятия числятся под названием «спортив-
ных уроков».
В лесной школе, где мы находились, обу-
чались главным образом дети богатых япон-
цев. Эти мальчики привозились сюда на че-
220

тыре года. Это своеобразный интернат с
полным пансионом. Все эти мальчики ведут
здесь казарменную жизнь. Весь распорядок
дня подчинен не учебным, а военным целям.
Изредка сюда заглядывают педагоги из того
«института», где мы были накануне. Между
этой начальной школой и «институтом» есть
постоянная связь.
Так в Японии готовится новое поколение
милитаристской молодежи, новые солдаты,
которых одурманивают уже с юных лет.
Я вернулся в Токио и рассказал об этом
американским журналистам. Знают ли они
об этом? Они усмехнулись и ответили:
— Это старая история. Японцы не могут
жить без военных дел. Это у них в крови.
К тому же мальчики и юноши могут зани-
маться чем угодно — это их право. Не при-
давайте этому особого значения, — посо-
ветовали они мне.
Но мимо этого нельзя пройти.
Генерал Дуглас Макартур может что угод-
но говорить о демократии, о прогрессе япон-
ского народа, о ломке старой психики, но
если вся система обучения от начальной до
высшей школы не подвергнется коренной
ломке и если оттуда не будут изгнаны ми-
литаристские и фашистские элементы, под-
растающее поколение будет вновь исполь-
зовано американскими и японскими Дзайба-
221

цу для борьбы с прогрессом и демократией,
для подавления справедливости и свободы,
для войны.
26
Перед отъездом из Токио у нас были в го-
стях японские писатели и критики. Мы до
поздней ночи сидели в нашей маленькой ком-
нате.
Ивагами Джуничи рассказал, что та-
кие писатели, как Нива Фумио и Исака-
ва Тацузо, во время войны вели актив-
ную милитаристскую деятельность и были
военными корреспондентами на фронте:
они не могут осознать те изменения, которые
происходят в японском народе. Но теперь
возникло литературное общество «Новая
Япония». Оно основано по инициативе наибо-
лее демократических писателей, которые во
время войны не поддерживали милита-
ристов и в какой-то мере боролись с ними.
«Новая Япония» объединяет триста пятьде-
сят писателей. В Японии также есть ассо-
циация писателей при издательстве «Кама-
кура Бунко». В эту ассоциацию входят та-
кие крупные буржуазные писатели, как Кумэ
Macao, Ясунари Кавабота, Осароги Иджиро.
Это, пожалуй, даже не ассоциация, а дру-
жеский кружок.
Цубой Сигеджи называет популярную те-
перь в Японии повесть Миямото Юрико
222

«Равнина Бонсю» — она посвящена совре-
менной Японии. Но «Равнина Бонсю» еще не
дает полной картины жизни народа. Мия-
мото ограничивается только намеками на
преграды, которые стоят на пути демократи-
зации Японии. Не менее популярным яв-
ляется роман Токунага Цунзо «Спи, жена»,
посвященный судьбе японской женщины.
«Спи, жена» как бы прорывает завесу, за
которой до сих пор таится внутренний мир
женщины-крестьянки. Нам переводят эпизод,
который назван «День в деревне». В ма-
леньком деревенском домике на цыновках спят
дети. Две женщины — мать и дочь — с рас-
света до сумерек трудятся на берегу моря,
где вот уже вторую неделю они добывают
соль. Пока им удалось накопить маленький
кувшин, но и это даст семье тридцать иен.
Можно будет купить гэта, о которой мечтает
дочь. Она уже взрослая девушка, ее по-
ра выдать замуж, но отец считает это невы-
годным. Дочь может еще помочь семье, если
не дома, то хотя бы работой в городе. Там
есть много мест, где молодая девушка мо-
жет заработать деньги. Отец с деловитой
серьезностью перечисляет хорошо известные
рестораны, кабаре, публичные дома. С его
точки зрения это вполне допустимый путь
для его дочери. Только после того, как она
вернется из города с каким-то маленьким за-
пасом иен, он выдаст ее замуж.
223

Девушку об этом не спрашивают. Она не
имеет права вмешиваться в размышления от-
ца, связанные с ее судьбой. Она с детских
лет привыкла к тому, что ее жизнь и буду-
щее полностью зависят от воли и прихоти
отца. Она знает, что такова судьба всех
японских девушек, и не видит в этом ничего
обидного.
Да, теперь, может быть, и другие времена,
но жизнь все же не изменилась, и она не мо-
жет покинуть дом и бросить отца и мать на
произвол судьбы. Она должна подчиняться
им и следовать их советам. Они просто мо-
гут ее силой заставить итти куда угодно.
— Ничего не поделаешь, — говорит
она. — Надо же как-то жить...
Крупный японский критик Токунага Цун-
зо жалуется на американскую цензуру, ко-
торая вырезала из его рассказа «Зимняя
засуха» целые страницы, в которых разобла-
чался милитаризм.
Мы узнаем, что японская интеллиген-
ция все еще боится, что фашизм в Японии
вновь возродится.
— А вы как полагаете? — спрашиваю я.
— Я думаю, — отвечает Токунага, — что
он может у нас возродиться, если его будут
поддерживать, как теперь. Поэтому нет
ничего удивительного в том, что наши писа-
тели все чаще и чаще уходят от общественной
422

жизни, от злободневных проблем. Они как
бы уходят в себя, в свой внутренний мир.
В их настроениях преобладает скептицизм.
Они как бы уже не верят ни себе, ни окружаю-
щему миру. Они надеялись, что поражение
Японии заставит содрогнуться феодальные
устои японского общества. Всем казалось,
что поражение взорвет милитаристскую
машину и похоронит ее навсегда. Но теперь
люди, думающие, владеющие даром наблюда-
тельности и живущие в народе его мыслями
и мечтами, — эти люди хорошо понимают,
что пока почти ничто не изменилось. И не
делается никаких попыток к радикальным
переменам в общественной жизни, в полити-
ческих тенденциях, во всем том, что принято
называть демократизацией.
— Есть ли еще в Японии общество «Сэн-
гио хококу-кай»?
— Думаю, — отвечает писатель Джу-
ничи Ивагами, — что в какой-то степени оно
еще существует. Это означает — служение
отечеству. Оно даже пыталось в свое время
развивать фашистскую литературу «Кииро-
хококу-бунгаку». Во время войны объявля-
лись премии за лучшие романы, повести или
стихи, посвященные шовинистическим те-
мам. Тогда «проявил» себя писатель Такамура
Котаро, который написал книгу о завое-
ванных землях под названием «Тири-
но-се».
225

В этой книге Котаро призывает к сохра-
нению феодальных традиций в японском на-
роде. Это, по существу, воинствующий гимн
феодализму.
Тогда же поэт Ясо Сандзо написал свою
фашистскую песню «Мы сбросим их в ад».
Но теперь все эти писатели умолкли, они
ждут: может быть, их услуги еще кому-ни-
будь понадобятся.
— Издаются ли у вас книги крупных про-
летарских писателей?
— Куросима Дендзи в свое время напи-
сал роман «Вооруженные трупы». Куросима
принимал участие в японском походе в Сибирь,
там заболел туберкулезом. Потом, когда он
вернулся в Японию, уже больной, в постели,
он написал этот роман, который с огромной си-
лой разоблачил колониальную политику
японского милитаризма. Вскоре этот роман
выйдет в свет, если только цензура его не
запретит. Я бы назвал еще крупным проле-
тарским писателем Кобаяси, который погиб
двадцатого февраля тридцать третьего года
в тюрьме, куда он был заключен японской
реакцией. Его роман «Партийные жители»
и сейчас сохранил свою политическую и ху-
дожественную остроту. Теперь он является
подлинным знаменем революционных сил
Японии.
— Почему вы думаете, что цензура запре-
тит эти книги? — спрашиваем мы.
226

— Мы так полагаем, — отвечает Токуна-
га. — Ведь даже статьи Льва Толстого За-
прещают. Вот, например, купюры, которые
делает американская цензура в статье Льва
Толстого «Так что же нам делать?»:
«С этой целью американцы прислали эс-
кадру, которая захватила внезапно несколь-
ко лучших островов, как залог, и угрожала
даже бомбардированием и разрушением коло-
ний, если контрибуция не будет в известный
срок вручена представителям Америки...»
И далее:
«...Выбирая и захватывая под теми или
иными предлогами лучшие куски земли на
островах...»
И наконец:
«Драма начинается с того, что американ-
ское правительство посылает корабли с за-
ряженными пушками к берегам островов,
жителей которых оно хочет поработить.
Предлог этой угрозы — денежный, но нача-
ло драмы с пушек, направленных на всех
жителей: жен, детей, стариков, да и мужчин
ни в чем даже не виноватых, — явление, те-
перь же повторяющееся в Америке, в Ки-
тае, в Средней Азии. Это начало драмы:
кошелек или жизнь, повторенное в истории
всех завоеваний всех народов; 45.000 долла-
ров, а потом 90.000 долларов или побоище.
Но 90 тысяч нет. Они у американцев. И вот
начинается второй акт драмы: надо отсрочить
побоище, разменять кровавое побоище,
227

страшное, сосредоточенное в короткий про-
межуток времени, на страдания менее замет-
ные, разложенные на всех, хотя и более про-
должительные. И народец с своим представи-
телем ищет средств заменить побоище раб-
ством денег. Он занимает деньги, и вырабо-
танные формы закрепощения людей деньгами
тотчас же начинают действовать, как дисци-
плинированная армия, и в пять лет дело го-
тово: люди не только лишились права пользо-
ваться своею землею, лишились своего иму-
щества, но и свободы: люди — рабы».
Все это американцы вычеркивают из
японских переводов Льва Толстого — это
кажется им «крамолой». Но тем самым они
признаются, что мудрый гнев гениального
русского писателя обличает американцев в
Японии, хоть с момента появления статьи
Толстого «Так что же нам делать?» прошло
больше полувека. А за это время две миро-
вые войны уже научили народы мира, что
им делать.
Японские писатели расспрашивают нас о
советской литературе, сожалеют, что не мо-
гут переводить советские книги — им ме-
шает все та же американская цензура. Они
не могут переводить Шолохова, Фадеева,
Леонова, Симонова. Американцы даже запре-
тили издание книг Горького. Они издали за-
кон, который требует личного письменного со-
гласия автора на перевод его книги на япон-
228

ский язык. Этот же закон был применен и к
Горькому.
— У вас есть письменное разрешение ми-
стера Горького на издание его книг в Япо-
нии? — спросила американская цензура у
японских писателей.
— Нет, — ответили они, — ведь вы знае-
те, что мистер Горький умер.
— Мы ничего не знаем, — заявили аме-
риканские цензоры — это нас не касается.
Мы не можем нарушать закон, изданный
штабом Макартура. Если у вас нет письмен-
ного разрешения мистера Горького, вы не
будете переводить его книги.
Поздно ночью японские писатели уходят,
и мы провожаем их до конца затихшей
ночной улицы. Они негромко напевают свои
заунывные национальные песни, и мелодия
долго плывет где-то в притихшем городе.
27
Мы возвращаемся в нашу комнату по уз-
кой Аллее Газет. Под окнами дома амери-
канских офицеров располагаются на ночлег
бездомные японцы. Это их излюбленное
место: ночью американцы выбрасывают им
на головы консервные коробки, в них иногда
кое-что остается.
— Хорошо бы уехать домой, — говорим
мы друг другу.
Всем нам хочется поскорее покинуть Япо-
229

нию. Дело не только в естественной и впол-
не понятной тоске по родине. Мы про-
сто не можем выдержать весь этот чуж-
дый, холодный быт. Но все же надо потер-
петь и съездить на остров Хоккайдо. Это
советуют нам наши друзья, да и сами по-
нимаем, что нельзя покидать Японию, не по-
бывав на острове Хоккайдо. Он предста-
вляет для нас интерес: что же там сделали
американцы?
На следующий день мы отправляемся к
генералу Бейкеру, в штаб Дугласа Макар-
тура. «Паблик релейшен офис», или бюро по
обслуживанию журналистов, помещается в
большом сером доме радиоцентра — этот
дом известен под названием «Радио Токио».
На втором этаже расположился генерал Бей-
кер со своим огромным аппаратом, создан-
ным штабом Макартура только для того,
чтобы во-время снабжать информацией всех
находящихся в Японии журналистов. Тут
же, в смежных комнатах, через стенку от ка-
бинета генерала Бейкера, — токийские бюро
американских телеграфных агентств «Ас-
сошиэйтед пресс», «Юнайтед пресс», «Ин-
тернейшл ньюс-сервис». Эти агентства зани-
мают в «офисе» генерала Бейкера большие
комнаты. Там имеется телеграфная и теле-
фонная связь. Сюда же, в эти комнаты, три
раза в день генерал Бейкер доставляет самую
свежую информацию о «великих делах»
230

американцев в Японии. Генерал Бейкер делает
все возможное, чтобы американский читатель
как можно меньше знал о подлинном поло-
жении в современной Японии. В сущности,
это основная роль генерала Бейкера в Токио.
Мне даже как-то сказали, что генерал Бей-
кер должен создать завесу, сквозь которую
ни один американец не сможет разглядеть
то, что происходит в современной Японии.
Эта завеса из высокопарных слов, демагоги-
ческих и лживых обещаний и тенденциозно
подобранных фактов не без успеха создается
здесь, на втором этаже «Радио Токио».
Так вот, мы пришли к генералу Бейкеру с
просьбой дать нам пропуска на остров Хок-
кайдо. Нас попросили написать о целях
поездки, указать точный маршрут, время
отъезда и возвращения — словом, все то,
что обычно интересует офицеров Джиту. Мы
все это сделали и тут же перевели наш жур-
налистский «меморандум» на английский
язык. Три экземпляра его передали одному
из ближайших помощников генерала Бейке-
ра — высокому краснощекому подполков-
нику Харвею.
— Хорошо, — сказал Харвей, — мы со-
общим вам ответ через три дня. Думаю,
что вы можете готовиться.
— Мы бы хотели, чтобы на сей раз наша
поездка не носила такой туристский харак-
231

тер, как это было во время нашего путешест-
вия в Нагасаки.
— Это зависит не от меня, — сухо
заметил Харвей. — Все это делает
Джиту.
— Да, но вы должны им внушить, что
мы журналисты и должны пользоваться
такими же правами, как и все иностранные
корреспонденты в Японии.
— Конечно, конечно, вы пользуетесь ими,
в этом никакого сомнения нет, — сказал
Харвей.
— Нет, мы не пользуемся этими права-
ми, — ответили мы. — Ведь все иностранные
корреспонденты — американские, француз-
ские, английские — разъезжают по Японии
без сопровождения офицеров Джиту. Почему
же нас окружают таким «почетным эскор-
том»?
Харвей вообще не принадлежит к числу
людей многословных, и, выслушав нас, он от-
ветил:
— Хорошо, я все это передам в Джи-
ту.
Мы вернулись в клуб, объявили окружив-
шим нас иностранным журналистам, что че-
рез три дня уезжаем на остров Хоккайдо, и
начали готовиться к поездке.
Но через три дня генерал Бейкер никако-
го ответа не дал.
Мы позвонили ему по телефону, и он отве-
тил уклончиво:
232

— Мы вам завтра сообщим.
Будучи в Японии, я уже привык к тому,
что американцы не особенно любят сдержи-
вать свое слово. Мне приходилось до поезд-
ки в Японию читать и слышать, что амери-
канцы — люди деловитые и точные. Но те
американцы, с которыми мне приходилось
сталкиваться в Японии, не принадлежат к
этой категории. У меня даже возникает по-
дозрение, что эта черта американского ха-
рактера уходит в область предания. Нам
пришлось столкнуться с американцами, когда
они готовили для нас жилье. Лейтенант, ко-
торый должен был привести в порядок на-
шу комнату, шесть раз произносил излюб-
ленное у американцев слово «завтра», и ко-
гда, после шестого «завтра», мы, наконец,
сами поехали к нему, он вообще исчез и пря-
тался от нас в течение недели,
— Я не узнаю американцев, — сказал я
ему, когда мы, наконец, нашли его и напом-
нили о его обещании, данном еще две недели
назад.
— Вы их так хорошо знаете? — спросил
он, улыбаясь и пожевывая неизменную жева-
тельную резинку. — Разве вы были в Аме-
рике?
— Нет, — ответил я, — я еще не был
в Америке, но я слышал об американ-
ской точности. Очевидно, американцы,
233

находящиеся в Японии, не отличаются этим
качеством.
Лейтенант усмехнулся:
— Хорошо, мы вам все устроим через
два дня. Можете не беспокоиться. О-кей!
Свое обещание он выполнил через две-
надцать дней.
Так вот, когда мы слышали от генерала
Бейкера это привычное «завтра», мы поня-
ли, что нам придется долго ждать пропусков
на остров Хоккайдо. Мы начинали свой тру-
довой день в половине восьмого утра и сразу
же после завтрака звонили генералу Бейке-
ру. В течение трех недель мы получали неиз-
менные лаконичные ответы:
— Еще нет пропусков. Позвоните завтра.
28
В ожидании пропусков мы как-то совер-
шили поездку в префектуру Тиба. Туда нам
удалось проехать на японском автомобиле.
Может быть, только поэтому мы не были за-
держаны солдатами Эмпи. К тому же деревня
Симосицу в префектуре Тиба находится в
двух часах езды от Токио. Нам хотелось по-
бывать в деревне, пожить в ней день или
два. Мы полагали, что сможем и здесь ждать
ответа от генерала Бейкера. Но, к сожале-
нию, в деревню попасть не удалось, или, вер-
234

нее, мы приехали в деревню, но там не ока-
залось японских крестьян. Нам объяснили,
что в этой деревне, на землях, когда-то при-
надлежавших артиллерийскому училищу, те-
перь разместилась колония.
— Кто возглавляет эту колонию? —
спросили мы у японца, который подошел к
нашему автомобилю, как только он остано-
вился на узкой деревенской улице.
Японец поклонился и ответил:
— Хасимото-сан.
— Кто такой Хасимото-сан?
Японец еще раз поклонился:
— Он начальник колонии.
— Как он сюда попал? Это помещик, или
агроном, или уважаемый крестьянин?
Японец в третий раз поклонился:
— Он Хасимото-сан.
Мы поняли, что больше ничего этот япо-
нец нам сказать не может, и направились в
дом, где жил Хасимото-сан.
Хозяина не оказалось дома. К нам вышел
молодой человек в военном костюме, но без
погон. Он сказал, что Хасимото-сан уехал
в поле и вернется только к вечеру.
— Ну что ж, — сказали мы, — нам неку-
да торопиться. Мы, пожалуй, обождем до
вечера.
Молодой человек, очевидно, огорчился
тем, что мы не торопимся, и сказал:
— Но, может быть, Хасимото-сан задер-
235

жится еще на день или два. Вы будете
ждать? — спросил японец, и хоть его
улыбка выражала полное радушие, мы уло-
вили в его взгляде тревогу.
— Почему же он задержится так долго в
поле?
— Это мы не можем знать.
Таким образом, мы поняли, что Хасимото-
сан — это какой-то таинственный человек,
который не хочет встретиться с нами. Мы
попросили разрешения войти в дом. Моло-
дой человек отодвинул стенку дома, выходя-
щую на улицу, и мы, сняв туфли, вошли в
опрятную и тщательно убранную приемную
комнату Хасимото-сан. Нам предложи-
ли присесть на подушки. Молодая девуш-
ка в кимоно принесла в чашках зеленый
чай.
— Вы будете у нас обедать? — спросил
японец
— Нет, — ответили мы. — Мы не будем
ждать Хасимото-сан. Но надеемся, что
вы нам расскажете о вашей колонии.
— О да, — сказал он. — Все, что вас
интересует,
И вот мы узнали, что на землях, во время
войны принадлежавших артиллерийскому
училищу, расположилась колония. Это очень
хорошая колония, потому что ее возглавляет
Хасимото-сан. Она объединяет девятьсот
шестьдесят три дома.
236

— Кому принадлежат эти дома?
— Дело в том, — ответили нам, — что
японцы уже не хотят воевать и люди воен-
ные перестали думать о войне и о военных
делах. И теперь они занимаются земледе-
лием.
— А сколько же военных в этой коло-
нии?
Японец смутился и ответил:
— Да они все военные.
Эта колония будто бы объединяет воен-
ных всех рангов — и офицеров, и унтер-
офицеров, и солдат.
— Сколько же у вас офицеров? — спро-
сили мы.
— У нас нет офицеров. У нас есть только
колонисты. — Молодой человек подумал и
сказал: — Ну, как у вас колхозы.
— У вас, очевидно, нет никакого пред-
ставления о наших колхозах.
— Ну да, конечно, может быть, я ошиба-
юсь, — сказал японец.
— Безусловно ошибаетесь, — ответили
мы. — Так сколько же у вас колонистов, ког-
да-то называвшихся офицерами?
Японец достал книжечку и ответил:
— Таких колонистов у нас девяносто один
человек.
— А сколько солдат?
— Одна тысяча восемьсот девять человек.
— А унтер-офицеров?
237

Японец наклонил голову, улыбнулся и пе-
респросил:
— Вы хотите сказать — колонистов, ко-
гда-то называвшихся унтер-офицерами?
— Да. да, конечно!
— Таких у нас двести один человек.
— Мы слышали, что колонии обычно под-
разделяются на бригады. Верно ли это?
— Да, — ответил он. — У нас всего
одиннадцать бригад.
— Какие?
Японец вздохнул, вышел на улицу, потом
вновь вернулся и сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы вам это ска-
зал Хасимото-сан.
— Но его же нет! Может быть, вы са-
ми скажете? Это же не военная тайна, наде-
юсь?
— Конечно, нет, — испуганно замахал
руками японец. — Я, конечно, могу вам ска-
зать, но я не знаю, можно ли это.
— Итак, какие же у вас бригады?
Молодой человек вновь заглянул в свою
книжечку и ответил:
— Первая бригада «Дайничи» — это
значит «великое солнце», она создана из
солдат и офицеров артиллерийского учили-
ща; вторая — «Акебоно» («рассвет») —
создана из охранного батальона города Ти-
6а; третья бригада — «Читака» (это означает
«небесная высота»),.— она объединяет лю-
23S

дей из зенитной артиллерии; четвертая —
«Икенобе» — объединяет танкистов; пя-
тая — «Чигуса» — создана солдатами-гвар-
дейцами; шестая — «Санно» («вершина го-
ры»), — там собрались авиаторы; седьмая—
«Тендай» («великое небо») — это союз
офицеров пехотного училища; восьмая —
«Капуда» («победоносное поле»), там тоже
живут танкисты; девятая, под названием
«Милость», состоит из инвалидов войны;
десятая и одиннадцатая бригады называются
«Великая земля», они объединяют солдат и
офицеров технических войск.
— Кому подчиняются все эти бригады?—
спросили мы.
— Начальнику колонии Хасимото-сан.
— Кто ж такой Хасимото-сан?
Японец улыбнулся и ответил:
— Это начальник колонии.
Мы поняли, что в этой колонии нам
скажут все, кроме того, что составляет ее
главную тайну: кто такой Хасимото-
сан.
После этого мы прошлись по деревне,
подъехали к полю, где трудились молодые лю-
ди в полувоенных костюмах, вернее в воен-
ных костюмах, но без погон. Какой-то допо-
топный танк, зацепив три тележки, подта-
скивал к центру поля удобрения. Мы присе-
ли у края дороги, наблюдая за этой идил-
лической картиной. В это время к нам подъ-
239

ехал на велосипеде уже пожилой человек в
штатском костюме. Он поставил велосипед в
сторону, и по его виду мы поняли, что этот
человек принадлежит к числу «вожаков» ко-
лонии. Во всяком случае, к нему отнеслись с
необычайным почтением, а те японцы, кото-
рые стояли поближе к дороге, поклонились
ему до самой земли.
Он ответил им с привычной небреж-
ностью.
На нем был белый пиджак и хорошо вы-
утюженные узенькие серые брюки; ботинки
его не были запылены, они блестели на солн-
це. Все это как бы еще больше подчеркивало,
что этот человек не трудится в колонии,
а управляет ею и что он вернулся не с
деловой поездки по полю, а с обычной про-
гулки.
— С кем имеем честь? — спросили мы,
передавая ему визитные карточки.
Он внимательно прочитал, а потом повто-
рил вслух написанные на японском языке та-
кие неожиданные слова, как «Москва» и
«Правда», на мгновение замялся и ответил:
— Хасимото.
И тут мы узнали тайну этого человека.
Хасимото-сан не собирался даже хранить ее,
и то, что его подчиненные скрывали, он объ-
яснил их молодостью. Хасимото-сан — один
из крупнейших артиллерийских генералов
японской армии. В последние дни перед ка-
240

питуляцией Японии Хасимото был началь-
ником артиллерийского училища в префекту-
ре Тиба. После того как нельзя было уже
сохранять артиллерийские училища в Япо-
нии, появилась сия колония. Зато ни один
человек из этого училища не ушел. Наобо-
рот, колония пополнилась, как вы сами мо-
жете догадаться, людьми, которые должны
были бы после демобилизации уйти домой.
Короче говоря, колония в деревне Симоси-
цу — это не очень хорошо замаскированный,
но хорошо организованный воинский орга-
низм. За словом «бригада» таится простое
и известное во всех армиях мира понятие
«батальон». Почти все бригады возглав-
ляются офицерами. Генерал Хасимото —
теперь мы можем его уже так называть —
отменил только воинские почести, но сохра-
нил воинскую дисциплину. Как мы потом
узнали, изредка он проводит со своими ко-
лонистами военные занятия, но это назы-
вается спортивными упражнениями. В пере-
рывах между этими занятиями колонисты
играют в бейзбол — самую распространенную
игру в Японии (между прочим, я видел иг-
рающих в бейзбол и на шумных улицах
Токио и даже на Императорской пло-
щади).
В тот же день мы вернулись в Токио и
сразу же направились в министерство земле-
делия Японии, которое теперь опекает вновь
241

созданные колонии. Там с немалым трудом
нам удалось узнать, что такие колонии уже
появились во всех префектурах Японии. Ко-
лонии объединяют шестьдесят шесть тысяч
домов. Есть даже специальные офицерские
колонии, которые находятся на полном иж-
дивении какого-то таинственного бюро по-
мощи пострадавшим от войны. Меня уверя-
ли, что нити этого бюро тянутся в богатые
дома владык Дзайбацу. Американцы хорошо
знают об этих колониях и даже поощ-
ряют их.
Между тем все в Японии понимают, что
в этих колониях сохраняется почти вся кад-
ровая армия, которая дралась против свобо-
долюбивых народов. В министерстве земле-
делия есть специальные люди — они были
когда-то в японском генеральном штабе, — и
они теперь возглавляют все «колонизатор-
ское движение». Нам даже передали офи-
циальный бюллетень — отчет о ходе насаж-
дения колоний по префектурам Японии.
В этом бюллетене мы, однако, не нашли ко-
лоний острова Хоккайдо.
— Почему здесь не значится остров Хок-
кайдо? — спросили мы.
— Дело в том, что остров Хоккайдо на-
ходится под особым надзором штаба генера-
ла Макартура и оттуда никакие сведения к
нам не поступают,
— Ну что ж, — заметили мы, — может
242

быть, нам все же дадут возможность позна-
комиться с колониями и на острове Хок-
кайдо.
На следующий день мы вновь напомнили
о себе генералу Бейкеру. На сей раз генерал
сослался на свою занятость. Нас принял все
тот же подполковник Харвей, который ска-
зал:
— Я очень сожалею, но Джиту не может
дать вам пропуск на поездку на остров Хок-
кайдо.
— Почему?
— Джиту считает, что это не относится к
цели вашего приезда в Японию.
— Откуда Джиту так хорошо знает цели
нашего приезда?
— Я больше ничего не могу вам ска-
зать, — ответил подполковник Харвей. —
Может быть, вы обратитесь к генералу Бей-
керу?
— Нет, — ответили мы. — Будьте добры
дать нам официальный отказ.
Харвей ушел в кабинет генерала Бейкера.
Мы ждали с полчаса, пока, наконец, он вы-
шел оттуда и сел писать, как он выразился,
меморандум. Потом он опять ушел к генера-
лу Бейкеру и еще через полчаса вынес нам
напечатанный на машинке листок. Этот «ме-
морандум» гласил, что нам, советским жур-
налистам, Джиту штаба генерала Макартура
243

не может разрешить выезд на остров
Хоккайдо, так как сей остров не может яв-
ляться целью приезда корреспондентов в
Японию.
— В таком случае мы вынуждены бу-
дем вообще покинуть Японию, — сказали
мы.
Вернулись в клуб журналистов.
— Когда же вы едете на Хоккайдо? —
спросили американские корреспонденты.
Я протянул им «меморандум» генерала
Бейкера. В тот день они старались не попа-
даться нам на глаза, а наиболее реакционные
из них делали вид, что они нас не замечают.
Но все же перед отъездом из Японии нам
устроили прощальный ужин, во время кото-
рого журналисты, поливающие грязью и кле-
244

ветой СССР, пытались играть в дипломатов
и произносить тосты, подчеркивая свою лю-
бовь к России, свое уважение к русским,
свое восхищение героизмом и доблестью со-
ветских солдат. Но, послушав их, мы отве-
тили им, что журналисты должны быть
журналистами, а не притворяться диплома-
тами. Журналисты, подчеркнули мы, те-
перь играют немалую роль в политической
и общественной жизни мира. Журналисты
могут способствовать и ссорам и миру между
государствами. Но, к сожалению, многие из
находящихся в Японии журналистов трудят-
ся главным образом над тем, чтобы поссо-
рить два великих народа. И мы надеемся,
что наступит момент, когда американский
народ отвернется от таких журналистов.
Два дня спустя мы покинули Японию и
вылетели в СССР.
29
Итак, мы побывали с вами, читатель, на
японских фабриках и заводах, в городах и
селах, в театрах и так называемых чайных
домиках, на улицах и площадях, в клубах
и барах, в редакциях газет и министерствах,
в бедных лачугах и комфортабельных вил-
лах; даже при всех американских прегра-
дах мы все же проникли вместе с вами в
современную послевоенную Японию. Мы с
245

вами не имели возможности изучить ее с ис-
черпывающей полнотой и глубиной, но даже
то, что мы увидели, заставляет задумать-
ся над многими весьма серьезными проб-
лемами.
В день прилета в Японию мы обещали
вам, читатель, что не будем делать поспеш-
ных выводов, а только придерживаться объ-
ективных фактов. Вот они теперь лежат пе-
ред нами, эти факты, — мы рассказали вам
только о том, что видели. Порой я даже со-
хранял протокольный стиль записей, чтобы
придерживаться только фактов. Мы убеди-
лись с вами, что генерал Макартур принес в
Японию не демократию, а фашизм, истоки
которого надо, очевидно, искать не только в
Токио, но и в Вашингтоне, в Нью-Йорке, в
Чикаго, в американских банках и капиталисти-
ческих монополиях. Американцы в Японии
совершили крутой поворот вправо от демо-
кратической линии Франклина Рузвельта.
Сидехара, Иосида, Катаяма и сменивший их
теперь на посту премьер-министра Асида
Хитоси — это всё мрачные «тени Дзайбацу»,
с помощью которых генерал Макартур воз-
рождает милитаристские, реакционные, фа-
шистские силы Японии. Американцы теперь
укрепляют и поддерживают те силы, против
которых боролись свободолюбивые народы.
Во всяком случае демократизация Японии —
это не цель Дугласа Макартура.
Все свободолюбивые народы вышли из
246

второй мировой войны с гневом и надеждой.
Люди затаили гнев против всех, кто готовит
и провоцирует войны. У миллионов исстра-
давшихся, измученных и истерзанных лю-
дей была надежда, что это больше не повто-
рится. И «американцам в Японии» еще
придется столкнуться с гневом своего на-
рода.
Американцы меня не раз спрашивали в
Японии, как я отношусь к новому, «амери-
канскому» веку. Я неизменно отвечал, что не
может быть ни американского, ни британ-
ского века. Был уже один человек, который
провозгласил «немецкий век», но весь мир
знает, что из этого получилось.
Полагают ли американцы, что Япония, в
конце концов, превратится в обычную коло-
нию Соединенных Штатов или просто будет
орудием в руках американских монополий
для борьбы с демократией?
Я не хочу и не могу ни предсказывать, ни
предугадывать. Но совесть журналиста за-
ставляет меня напомнить о миллионах лю-
дей, павших в борьбе с фашизмом. Теперь
американцы в Японии шагают по мертвым
телам героев и протягивают руку их убий-
цам и тем, кто стоял за их спиной.
В 1192 году феодальный князь Минамото
Иоритомо был провозглашен первым сёгуном
Японии. Действуя от имени императора, он
фактически определял судьбу японского на-
247

рода. Таким «великим полководцем» амери-
канцы теперь изображают генерала Дугласа
Макартура. Американский журнал «Лайф»
даже пишет по этому поводу, что «гене-
рал Макартур, возможно, встретился бы
с трудностями при избрании на пост пре-
зидента Соединенных Штатов, но он мог
бы стать сёгуном завтра же, если бы
сёгуны избирались и он баллотировался бы
на этот пост». Это написал Ноэль Буш —
американский журналист, с которым я встре-
тился в Японии. Еще тогда он восторгался
«великими делами» генерала Макартура в
Японии. Очевидно, в Соединенных Штатах
Америки есть люди, которые хотят создать
в Японии какой-то новый «американский сё-
гунат» — сёгунат XX века. Очевидно,
японскому народу теперь готовят еще бо-
лее трагическую участь — раба американских
господ.
Но будут ли американский и японский на-
роды наблюдать за всем этим с холодным
равнодушием?
Токио — Москва. 1947 год