Текст
АФ\
Aocci
флата и
м
РОССИЯ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
{ \ г
Й
Трехсотлетию
Российского флота посвящается
Адмиралы Российского
флота
РОССИЯ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
Санкт- Петербург
Лениздат
1995
63.3
А31
Издание выпущено в свет при содействии Комитета РФ по печати
Составитель В. Д. Доценко Редактор И. С. Яворская
1305010000 (4702010206)—035
А М171(03)—95 128—92
ISBN 5-289-01302-4
© В. Д. Доценко, статьи, составление, 1995 © С. Р. Захарьянц, оформление, 1995.
Адмиралы Российского флота. Россия подни-А31 мает паруса /Сост. В. Д. Доценко.— СПб.: Дениз-дат, 1995.— 492 с., ил.
ISBN 5-289-01302-4
В книге впервые собраны воедино малоизвестные современном}' читателю исторические очерки, воспоминания и выписки из «Общего морского списка», рассказывающие о жизни и флотоводческой деятельности адмиралов Российского парусного флота. Сборник дополняют исторические очерки составителя об истории Российского парусного флота с конца XVII до середины XIX века.
1305010000 (4702010206)—035
А М171 (03)—95 128—92
63.3
Оглавление
Предисловие ......... 3
ФЛОТ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Потешный флот Петра I. Плавания царя по Белому морю . . 6
Азовский флот. Великое посольство. Керченский поход ... 11
Основание Балтийского флота и его деятельность до кончины
Петра Великого ......................................26
Основатель Русского флота Его Царское Величество Петр I
Алексеевич ..........................................47
Жизнеописание адмирала Петра Михайлова ....... 53
Рассказы про Петра Великого........................60
Апраксин Федор Матвеевич, граф ...................92
Жизнеописание генерал-адмирала графа Федора Матвеевича
Апраксина ...........................................95
Крюне Корнелий Иванович............................. 106
Жизнеописание адмирала Корнелия Ивановича Крюйса . . . 109
Боцис Иван Федосеевич, граф..........................124
Жизнеописание шаутбенахта графа Ивана Федосеевича Боциса 125
Змаевич Матвей Христофорович, славянин...............130
Жизнеописание вице-адмирала Матвея Христофоровича (Из-майловича?) Змаевича ......................... 132
ПАДЕНИЕ И ВЗЛЕТ РОССИЙСКОГО ФЛОТА
Флот при преемниках Петра Великого.................. 142
Возрождая петровские традиции ............ 148
Свиридов Григорий Андреевич.......................... 165
Адмирал Григорий Андреевич Спирпдов ......... 169
Грейг Самуил Карлович ................................199
Адмирал Самуил Карлович Грейг ....................... 203
Чичагов Василий Яковлевич .............. 206
Адмирал Чичагов Василий Яковлевич.................. . 208
Ушаков Федор Федорович............................... 210
Адмирал Ф. Ф. Ушаков (К 100-летию со дня смерти) . . , . 214
Грейг Алексей Самуилович ........................... 292
Воспоминания об адмирале А. С. Грейге (Из записок врача морской службы)................................ : 296
Адмирал А. С. Грейг (Из «Воспоминаний русского моряка») , . 307
Сенявин Дмитрий Николаевич........................... 313
Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин ......... 316
Гейден Логин Петрович, граф.....................337
Воспоминания о жизни и службе адмирала графа Логина
Петровича Гейдена .......................... 340
Лазарев Михаил Петрович....................... 350
Михаил Петрович Лазарев ...................... 354
Рассказы об адмирале М. П. Лазареве ......... 370
ОТ ПАРУСНОГО К ПАРОВОМУ
Нужен ли флот России?.................................378
Лебединая песня парусного флота.................... . 392
Нахимов Павел Степанович............................ 401
Адмирал Павел Степанович Нахимов (Биографический очерк) 404
Статья профессора Гюббенета........................ . 416
Корнилов Владимир Алексеевич..........................421
Материалы для биографии Владимира Алексеевича Корнилова, собранные и объясненные капитан-лейтенантом
А. Жандром, бывшим его флаг-офицером ....... 424
Истомин Владимир Иванович ............................456
Контр-адмирал Владимир Иванович Истомин (Биографический очерк) ...... ...............................458
Контр-адмирал Владимир Иванович Истомин...............467
Новосильский Федор Михайлович........................471
Генерал-адъютант, адмирал Федор Михайлович Новосильский (Биографический очерк).........................474
Адмирал Федор Михайлович Новосильский.................478
Юбилей адмирала Ф. М. Новоспльского..................480
Панфилов Александр Иванович........................ 482
Адмирал Александр Иванович Панфилов (Биографический
очерк) ........... .............................. 485
300-летию военного флота посвящается
ПРЕДИСЛОВИЕ
К
Ш Ж огда в 1896 году возник вопрос о праздновании 200-летая флота, выяснилось, что убедительных доказательств, то есть подлинных документов, подтверждающих точную дату рождения регулярного флота России, не сохранилось. В этой связи Николай II отклонил предложение о праздновании флотского юбилея и приказал все усилия сосредоточить на подготовке к празднованию в 1903 году 200-летия Санкт-Петербурга.
С тех пор не раз возникали дискуссии о том, какую дату следует считать днем рождения отечественного регулярного военного флота: одни полагали, что он берет свое начало от найденного Петром I в амбаре ботика, другие — что флот начинался с плаваний царя на Плещеевом озере, а некоторые утверждали, что переход от баталий потешного флота к серьезному морскому делу произошел после плаваний в Белом море. Однако ни у кого не вызывал сомнения тот факт, что рождение Российского флота связано с именем Петра Великого, хотя мореходство на Руси развивалось и до Петра I. В начале XX века лейтенант Российского флота Е. Н. Квашнин-Самарин в труде «Морская идея в русской земле» с достаточной убедительностью доказал существование флота в допетровской России. Спустя полвека В. В. Мавродин в монографии «Начало мореходства на Руси» значительно расширил и углубил доказательства. Но до Петра I флот был не организованной, а создаваемой лишь на какой-то промежуток времени для решения частных задач военной силой.
Идея создания регулярного военного флота окончательно сформировалась у Петра I после неудавшейся попытки завладеть Азовом в 1695 году. Сразу же начались работы по постройке судов для Азовского флота, а в следующем году благодаря флоту Азов наконец был взят. Но так как документы о строительстве Азовского флота либо не сохранились вообще, либо пока не найдены исследователями, эта дата — 1695 год — оставалась как бы в тени. Тем более что в 1695 году еще не был создан орган управления флотом и не была начата подготовка кадров, а первые корабли были спущены на воду только в апреле 1696 года.
В изданных «Письмах и бумагах Петра Великого» сохранились отрывочные сведения о заседании 20 октября 1696 года Боярской думы, в решении которой были такие слова: «Морским судам быть, а скольким, о том спратца (то есть узнать.— В. Д.) о числе крестьянских дворов, что за духовными и за всяких чинов людьми, о том выписать и доложить, не замотчав (не замолчав, то есть не скрывая.— В. Д.)». Вычленив из приведенной фразы магические слова «Морским судам быть», остановились на дате 20 октября 1696 года, приняв ее за день рождения регулярного Российского военного флота. Все согласились с этой условностью, осознавая, что рождение регулярного флота — это не конкретная дата, а цепь событий 1695—1696 годов.
На пороге празднования 300-летия флота вновь возник вопрос об уточнении даты его рождения. На поиски документов были брошены крупные научные силы. Итоги почти двухлетней работы ведущих морских историков страны в марте 1991 года обсуждались на заседании Военно-исторической секции Петербургского дома ученых имени М. Горького Академии наук СССР. В своем большинстве историки пришли к мнению, что более логично считать днем рождения регулярного Российского флота дату решения «консилпи генералов» о создании флота ко второму Азовскому походу. Но сведения об этом решении дошли до нас из пересказов, подлинные же документы не сохранились. Вынуждены были опять остановиться на дате 20 октября 1696 года.
Небезынтересно отметить, что более половины из 300-летней истории флота приходится на эпоху парусных флотов. Многие историки, в том числе и зарубежные, не без основания ставят Российский парусный флот рядом с флотами традиционно сильных морских держав — Англии и Франции. Именно в эпоху парусов Российский флот добивался наиболее ярких побед, а его флагманы были известны всему миру. Но, к сожалению, многие адмиралы парусного флота либо незаслуженно забыты, либо представлены в искаженном виде. Этим изданием мы хотим восстановить справедливость и восполнить один из пробелов отечественной историографии.
В книгу вошли малоизвестные публикации о жизни и флотоводческой деятельности адмиралов Российского парусного флота при почти полном сохранении орфографии оригинала и незначительных сокращениях. Для того чтобы у читателя составилось цельное представление об эпохе, в сборник включены мои очерки об истории Российского парусного флота.
В. Д. ДОЦЕНКО
ФЛОТ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
ПОТЕШНЫЙ ФЛОТ ПЕТРА I.
ПЛАВАНИЯ ЦАРЯ ПО БЕЛОМУ МОРЮ п
Я Я о рассказам князя Якова Федоровича Долгорукого, еще в четырнадцатилетием возрасте Петр заинтересовался случайно попавшими ему астролябией и готовальней, с помощью которых не сходя с места можно было измерять расстояния между двумя ориентирами. Но никто из царского окружения не знал, как это сделать. Выручил случай. Вспомнили о голландце Франце Тиммермане, уже несколько лет проживавшем в России, который и взялся обучать Петра пользоваться навигационными инструментами. Тиммерман начал также обучать русского царя арифметике, геометрии, астрономии, фортификации, артиллерии, то есть тем наукам и в том объеме, которые были известны самому учителю.
Следующий случай возбудил у Петра увлечение морскими науками. В собственноручной записи о начале судостроения в России он писал: «Случилось нам (в мае 1688 года) быть в Измайлове, на льняном дворе, и, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова (двоюродного брата царя Михаила Федоровича, скончавшегося в 1634 году.— В. Д.), между которыми увидел и судно иностранное, спросил... Франца (Тиммермана. — В. Д.): что это за судно? Он сказал, что то бот английский. Я спросил: где его употребляют? Он сказал, что при кораблях для езды
и возки. Я паки спросил: какое преимущество имеет перед нашими судами (понеже видел его образом и крепо-стию лучше наших)? Он мне сказал, что он ходит на парусах не только что по ветру, но и против ветру; которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно».
По указанию Тиммермана разыскали старого голландского плотника Карштена Бранта, который служил когда-то на корабле «Орел» товарищем корабельного пушкаря, и поручили ему починить бот. Брант поставил на бот мачту, сшил парус и спустил судно на воду. Вначале Петр плавал по Яузе, но гак как река для лави-ровки была узкой, то бот перетащили на Просяной пруд, «но и там не много авантажу сыскал,— писал Петр,— а охота стала от часу быть более». Следующим местом морских потех юного царя оказалось Плещееве озеро у Переяславля-Залесского.
Обосновавшись в августе 1688 года в одном из монастырей Переяславля-Залесского, Петр I вместе с Брантом и корабельным мастером Кортом заложили одно большое судно и два поменьше. Перевезенный с Просяного пруда английский бот и заложенные в присутствии Петра суда и положили начало так называемой потешной, или Переяславской, флотилии. К сожалению, документы о первых кораблях флотилии не сохранились. Известно только, что уже в 1689 году на Плещеевой озере появилось два «зело хороших трехмачтовых фрегата и три яхты».
Но начавшиеся вскоре стрелецкие бунты и борьба с властолюбивою сестрой Софьей надолго отвлекли Петра от морского дела. Однако и в его отсутствие Брант продолжал строить корабли и благоустраивать место для их стоянки. За селом Веськовом для царя срубили одноэтажный дворец, а против него на сваях соорудили пристань, идущую саженей на сто от берега. Слева от дворца находилась деревянная церковь. В короткий срок на берегу возвели избы для мастеровых людей, мастерские, кузницы, амбары и другие строения. Рядом с дворцом на мысу Гремячем установили батарею для производства салютов.
Только в сентябре 1691 года Петр смог вновь серьезно заняться морскими вопросами. Он приказал доставить в Переяславль-Залесский все мелкие суда, построенные в Москве с 1690 по 1691 год. Перевозку судов Петр возложил на квартирмейстера Преображенского полка Луку Хабарова, Приведение судов в порядок и
строительство новых было поручено Якиму Воронину.
К лету 1692 года, как отмечается в справочнике «Список русских военных судов с 1668 по 1860 год», составленном в 1872 году Ф. Веселаго, потешная флотилия насчитывала около ста судов, в том числе два корабля, два фрегата, галеру и пять яхт. В августе 1692 года в торжественной обстановке, подняв паруса, потешная флотилия совершила свое первое плавание. В последний раз Петр плавал на кораблях флотилии в 1693 году, но любовь к своему детищу он хранил всегда. По его указу было велено беречь корабли потешной флотилии как памятники первого опыта военного судостроения. В царском указе от февраля 1722 года отмечалось: «Надлежит вам (воеводам. — В. Д.) беречь остатки кораблей, яхт и галер; а буде опустите, то взыскано будет с вас и потомков ваших».
В 1723 году семь яхт и одна галера были вытащены на берег и поставлены под деревянным навесом. Большой же корабль удалось вытащить из воды только наполовину. С него сняли паруса, такелаж, якоря, пушки и поместили их в амбар. Почти 50 лет простояли эти суда на берегу. Однако в 1788 году сильный пожар уничтожил корабли потешной флотилии, за исключением ботика «Фортуна», оставленного в селе Веськове. В 1803 году этот ботик поместили в специально сооруженный павильон, в котором он хранится и ныне. Из потешной флотилии удалось сберечь и найденный в амбаре ботик английской постройки, не без оснований названный Петром I «дедушкой русского флота». По случаю победы в Северной войне Петр приказал перевезти его из Москвы в Петербург. На нем Петр принимал парады, причем на одном из них он правил рулем, а на веслах сидели вице-адмиралы Сиверс и Гордон и шаут-бенахты Сенявин и Сандерс, вице-адмирал Меншиков был лотовым, а фельдцейхмейстер Отто из маленьких пушек отвечал на салют флота. Командовал же ботом генерал-адмирал Апраксин. При подходе ботика к линии, состоявшей из 20 кораблей и одного фрегата, на каждом из них приспускали флаги и вымпелы и приветствовали ботик барабанным боем, звуками труб, криками «ура» и пушечными выстрелами. В августе 1724 года у Невского монастыря на боте Петр встречал мощи святого великого князя Александра Невского. После смерти Петра ботик поставили на вечное хранение в специально построенном домике, расположенном на территории Петропавловской крепости.
С целью «ближе видеть море» в 1693 и в 1694 годах Петр совершил поездки в Архангельск. Во время первой поездки царя сопровождала свита в сто человек, среди которых были князь Б. А. Голицын, Генералиссимусы Ф. Ю. Ромодановский и И. И. Бутурлин, боярин А. С. Шеин, адмирал Ф. Я. Лефорт. При царе были также сорок стрельцов, десять солдат из потешных полков, священник, певчие и другие лица. До Вологды следовали по суше, а дальше — по рекам. Между Холмогорами и Орлецом 27 июля Петра встречал двинский воевода окольничий А. А. Матвеев. А через три дня, 30 июля, в воскресенье, Петр прибыл в Архангельск. Встречали его колокольным звоном, пушечной и ружейной пальбой. Царский карбас остановился ниже города, у острова Моисеева, на котором для Петра был срублен дворец. В Архангельске Петр впервые увидел иностранные корабли, ознакомился с торговой жизнью города. В его планы входило также посещение Соловецкого монастыря.
На 12-пушечной яхте «Святой Петр» царь совершил свое первое плавание по Белому морю. Сопровождая иностранные купеческие суда, яхта прошла около 300 верст. Однако побывать на Соловках Петру в этот раз не удалось.
До отъезда из Архангельска на Соломбальской верфи Петр заложил 24-пушечный корабль, поручив наблюдать за его постройкой новому воеводе, 22-летнему стольнику Ф. М. Апраксину. Другой 44-пушечный корабль Петр велел купить в Голландии. Заботясь о своевременной постройке заложенного в Архангельске корабля, Петр вытачивал для него блоки, отливал пушки, а в начале 1694 года к месту постройки корабля из Москвы направил двух корабельных мастеров. В письме к Апраксину Петр сообщал: «Посылаю Никласа да Яна для строения малого корабля, и чтоб им лес и железо и все к тому было вскоре готово». На этих кораблях Петр замышлял совершить более продолжительное плавание по Белому морю. Позже Петр писал, чтобы в Архангельск прислали 1000 самопалов или ружей, 2000 пудов пороху и блоков для оснастки корабля, а 24 пушки оставили в Вологде и впоследствии доставили оттуда водою.
В начале мая на 22 карбасах из Вологды Петр во второй раз направился в Архангельск. На этот раз с царем следовали почти 400 человек. Кроме свиты царя сопровождали солдаты Семеновского и Преображенско
го полков, которые должны были составить экипажи кораблей.
В середине мая Петр прибыл в Архангельск. Но так как заложенный прошлым летом корабль не был достроен, царь решил на яхте «Святой Петр» совершить плавание на Соловецкие острова. После возвращения яхты в Архангельск в присутствии Петра был спущен на воду корабль «Святой Павел». К этому времени привели из Голландии фрегат «Святое пророчество». Вот как описывал фрегат отвечавший за его покупку бургомистр Витцен: «...на судне находятся 40 хороших матросов. Оно вооружено 44 пушками, из коих 6 гаубицы, все из хорошего железа. Экипаж, снасти, якоря, мачты, паруса, оружие и прочее — самого лучшего качества. Судно выстроено из самого крепкого дерева, которое можно только достать здесь; оно из самых лучших ходоков, что мы испытали перед городом. Кормовая каюта снабжена великолепною походною кроватью с прекрасными матрацами, пологом из красной шелковой материи и другими принадлежностями и также ковром. Верхняя каюта, в которую ведет потаенная лестница, разделена надвое; в заднем отделении я велел сделать навес из шелковой материи другого цвета для постели Его Величества. Потолки обеих кают расписаны лучшими мастерами, и на них будут нарисованы с натуры цветы и птицы. Корма и нос судна также украшены живописью; а стены обеих кают обиты разрисованною кожею. Я приказал штурману снабдить кормовую каюту салфетками, скатертями, блюдами, посудою и всеми необходимыми столовыми и постельными принадлежностями, а также сделать запас рейнвейна и французских вин и, согласно желанию Его Величества, взять с собой обезьян и маленьких болонок». Капитаном этого фрегата Петр назначил Лефорта, а сам исполнял обязанности всего лишь шкипера. 14 августа «Святой Павел», «Святое пророчество» и яхта «Святой Петр» под бело-сине-красным флагом, в центре которого был вышит двуглавый орел, вышли в море, сопровождая 8 английских купеческих судов до мыса Святой Нос.
После второго посещения Архангельска Петр I поручил Ф. М. Апраксину развернуть строительство купеческих судов с целью развития торговли с иностранцами. В свою очередь Апраксин возложил ответственность за постройку купеческих судов на адмиралтейского комиссара Е. Е. Избранта, исполнявшего должность экипаж-мейстера Соломбальской верфи. К 1701 году в Солом-
бале было построено шесть судов. Все они были трехмачтовыми. На каждом судне было установлено по три дробовые пушки, называвшиеся еще басами. В последующем вооружение некоторых судов было доведено до 34 орудий: 8 шестифунтовых и 26 четырехфунтовых пушек. Деятельность Избранта была высоко оценена Петром. В 1704 году он приказал передать Избранту на год корабль «Святой Павел», а по истечении указанного срока, в 1706 году, этот корабль был продан ему за 3600 рублей лишь с половинной выплатой указанной суммы, другая половина за усердие была подарена судостроителю.
Обе поездки Петра I в Архангельск укрепили давно вызревавшую у него мысль о необходимости приступить к борьбе за свободный выход России в Черное море. Но пока берегами этого моря владели турки и татары.
АЗОВСКИЙ ФЛОТ.
ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО.
КЕРЧЕНСКИЙ ПОХОД
Еще во время второй поездки в Архангельск Петр I высказывал идею выхода России к берегам Каспийского моря и развития торговли со странами Востока. Но затем эта идея отошла на второй план, а на первое место встала проблема выхода к Черному и Азовскому морям, от которых Россия была отрезана турками, укрепившимися в устьях Дона и Днепра, и татарами, владевшими Крымом. Через эти моря Петр замышлял развернуть торговлю с куда более развитой Европой.
Ранней весной 1695 года русская армия под командованием боярина Шереметева совместно с днепровскими казаками отвоевала у турок две крепости, а в июне Петр начал осаду Азова, сильной турецкой крепости, контролировавшей выход из Дона в Азовское море. Для доставки войск к Азову на Дону развернули строительство стругов, морских лодок, плотов и других плавсредств. По указу царя от 23 декабря 1694 года строительство этих судов было поручено Белогородскому полку. Основным центром судостроения был Воронеж. Для защиты его от наводнений были сооружены две насыпи высотой восемь и четыре аршина. На первой заложили адмиралтейство, а на второй — верфь. Воронежским судостроением руководил стольник Григорий Титов. Суда строились также в Сокольске, Козлове и в селе Добром.
В Козлове судостроение возглавил Константин Кафты-рев, в Сокольске — Кузьма Титов и Степан Овцын, а в Добром — Сильвестр Огибалов. Общее руководство строительством стругов, лодок и плотов осуществлял думный дьяк А. И. Иванов.
К весне 1695 года построили 1291 струг, в том числе в Воронеже — 554, в Козлове — 317, в Сокольске — 215 и в Добром — 205. Более ста стругов были палубными. Струги имели длину от 21,3 до 46,9 метра и ширину от 4,3 до 8,5 метра. К началу похода построили также 479 морских лодок, не менее ста низкобортных плоскодонных судов, называемых паузками, и 134 плота. Вместе с доставленными из Преображенска 27 стругами в первом Азовском походе для перевозки войск и грузов было задействовано около 1900 стругов и морских лодок. Однако кораблей, которые могли бы блокировать турецкую крепость с моря, у русского царя не было, в связи с чем обе попытки взять Азов одними лишь сухопутными войсками закончились неудачно. Противник беспрепятственно подвозил морем подкрепление, продовольствие и боеприпасы. В конце концов, поняв, что без флота крепость не взять, Петр снял осаду Азова. Часть войск он все же оставил для удержания отвоеванных у турок двух крепостей, расположенных на левом и правом берегах Дона несколько выше Азова.
Как посчитала собранная Петром консилия генералов, главными причинами неудач первого Азовского похода явились, во-первых, отсутствие единоначалия и знающих военно-инженерное дело специалистов, во-вторых, отсутствие военного флота, без которого невозможно было замкнуть кольцо блокады приморской крепости. На устранение этих недостатков Петр отвел менее года.
К следующей весне, не имея опыта, предстояло создать военный флот. Основу флота должны были составить галеры и брандеры, а для перевозки войск и грузов снова планировали строить струги, морские лодки и плоты. Снова ожила верфь в Преображенском. Спешно стали собирать вологодских и архангелогородских плотников. 30 ноября Петр писал архангельскому губернатору: «По возвращении от невзятия Азова, с консилии господ генералов, указано мне к будущей войне делать галеп; для чего удобно мню быть шхиптиммерманов всем от вас сюда: понеже они сие зимнее время туне будут препровождать, а здесь тем временем великую пользу к войне учинить; а корм и за труды заплата будет довольная и ко времени отшествия кораблей возвраще
ны будут без задержания, и тем их обнадежь и подводы дай и на дорогу корм». Однако из Архангельска корабельные мастера прибыли только к концу апреля 1696 года и заняли определенные должности на уже почти готовых судах. Из Голландии выписали корабельных мастеров, штурманов, матросов и лекарей.
В Преображенском заготавливали детали для галер и брандеров. В качестве образца использовали купленную в Голландии еще в 1694 году двухмачтовую 16-ба-ночную галеру, в некоторых документах поименованную «Адмирал Лефорт», поскольку он держал на ней свой флаг. Ее длина составляла 38,1, ширина — 9,1 и осадка— 1,8 метра. В Архангельск на торговых судах галера была привезена в разобранном виде. До Вологды ее везли водным путем, а затем в Москву — на специальных дровнях. Вместе с галерой прибыл и голландский мастер. Он же имел модель, по которой собрали галеру, К весне 1696 года на Преображенской верфи голландская галера была собрана. Одновременно из сырого, только что срубленного леса были заготовлены детали для сборки еще 21 галеры и 4 брандеров. За зиму были также заготовлены детали для двух кораблей, называемых еще и галеасами. В марте заложили, а в апреле спустили на воду 36-пушечный «Апостол Петр». Строительство корабля «Апостол Павел» затянулось. К началу второго Азовского похода ввести его в строй так и не удалось.
Сборку галер и брандеров и спуск их на воду производили близ Воронежа, на берегу одноименной реки, в 15 верстах от впадения ее в Дон. Выбор этого места был обусловлен тем, что от него к Азову могли пройти глубокосидящие суда, а вокруг росли годные для судостроения леса.
К апрелю 1696 года Азовский флот, называвшийся еще и «морским караваном», состоял из 22 галер, галеаса «Апостол Петр» и 4 брандеров. Командирами кораблей Петр назначил офицеров Семеновского и Преображенского полков, а матросами были солдаты этих же полков. Всего на корабли Азовского флота было выделено 4225 человек, составивших 28 рот, по числу вымпелов флота. Галерой «Принципиум» командовал Петр, а строил царскую галеру один из лучших русских плотников Осип Щека.
Одновременно со строительством боевых кораблей для перевозки войск и грузов указом царя предписыва
лось построить 1300 стругов, 300 морских лодок и 100 плотов. Для их постройки выделялось 26000 человек Белогородского полка. Многие уже имели опыт строительства аналогичных судов для первого Азовского похода. Строившиеся струги представляли собой плоскодонные, беспалубные суда с лубяной кровлей. На стругах начальствующего состава строились специальные рубки с окошками, именуемые чердаками, от которых и струги назывались «чердачными». К началу похода удалось построить более тысячи стругов, в том числе в Воронеже — 259, в Добром — 350 и в Сокольске — 430. Из 259 воронежских стругов 15 было сделано с чердаками, 5 — со светлицами и мыльнями и 7 — с ледниками для хранения съестных припасов. Было также построено 60 морских лодок и 100 плотов.
Адмиралом Азовского флота был назначен любимец Петра генерал Лефорт, вице-адмиралом — полковник Лима, шаутбенахтом (контр-адмиралом)—полковник де Лозьер.
Одновременно со строительством Азовского флота зародились и морские органы управления. К концу февраля 1696 года, несмотря на распутицу и болезнь ноги, в Воронеж прибыл Петр I и поселился возле верфи в специально выстроенном для него домике. Это жилище и служило центром морского управления и называлось тогда «Государевым шатром на Воронеже», или «Воронежским шатром», или же «Поместным приказом». Все распоряжения относительно судостроения, комплектования судов личным составом и т. д. отдавались царскими указами. Делопроизводство велось также в форме писем между царем и исполнителями.
Первый официальный морской документ появился лишь в мае 1696 года. На переходе «морского каравана» из Воронежа к Черкасску Петр объявил указ по галерам. Указ состоял из 15 статей и заключал в себе условные сигналы на случай предстоящих действий. В статьях предписывалось, как галерам держаться во время плавания, при остановках и съемке с якоря, при встрече с неприятелем и во время боя. В указе имелись сигналы флагами, выстрелами, барабанным боем и фонарями. За остановку на якоре далеко друг от друга с командира взыскивался 1 рубль; за несоблюдение своего места в строю — 4 рубля; за оставление товарища в бою или неготовность к бою, в случае предупреждения о том от начальника, определялась смертная казнь. В некоторых изданиях этот указ именуется как первый
«Морской устав» русского флота. Обе редакции этого документа датированы 8 мая 1696 годом.
Со второй половины апреля 1696 года русские войска начали развертываться под Азов. Первыми 22 апреля убыли войска под командованием Шеина, на следующий день на 123 стругах вышли войска Гордона, а 25 апреля со своими войсками отплыл Головин.
Галерный флот также отправлялся отрядами, называвшимися еще и эскадрами. Первая эскадра из 8 галер под командованием Петра I вышла 3 мая, вторая из 7 галер под руководством вице-адмирала Лима вышла 10 мая, третья, также из 7 галер, под начальством капитана одной из рот «морского каравана» князя Трубецкого отправилась 17 мая, и, наконец, 24 мая вышел последний отряд из 1 галеры и 4 брандеров под командованием шаутбенахта де Лозьера. Накануне последовал царский указ о назначении морской провизии, которая состояла из сухарей, крупы, толокна, ветчины, уксуса, сбитня и двух чарок в день. В постные дни вместо ветчины полагалась рыба.
Первую победу под Азовом русские одержали 22 мая 1696 года. В устье Дона под предводительством атамана Флора Миняева на лодках казаки напали на турецкий флот, состоявший из 13 кораблей и 24 мелких судов. Один из кораблей казакам удалось сжечь, а другой во избежание захвата вынуждены были потопить сами турки. Были сожжены также 9 тумбасов, а 1 тумбас был захвачен. Потерпев поражение, турки отошли в море. Эта, казалось бы незначительная, победа открыла беспрепятственный выход русской галерной эскадре в Азовское море.
К 12 июня галеры и брандеры Азовского флота расположились перед устьем Дона, блокировав турецкую крепость с моря. На правом и левом берегу реки были установлены батареи. Из-за малых глубин галеас «Апостол Петр» в море выйти не смог. Его оставили у Ново-сергиевска. 14 июня на виду у русского флота стали на якорь 6 турецких кораблей и 17 галер, доставивших к Азову около 4000 человек подкрепления. Однако только 24 июня турецкий адмирал решился на гребных лодках свезти войска на берег. Но как только он заметил съемку русских галер с якорей, он сразу же поставил паруса и ушел в море, так и не высадив подкрепление. Последняя, также безуспешная, попытка доставить подкрепление морем была предпринята турками 13 июля, а через 5 дней турки сдали Азов.
Затем Петр лично осмотрел западный берег Азовского моря и приказал в Таганроге строить порт и крепость. Возвратясь в Азов, он собственноручно начертил план его укреплений, поручив фортификационные работы инженеру Лавалю, а после освящения церкви во имя Богородицы, наскоро переделанной из турецкой мечети, 15 августа Петр отбыл в Москву.
В конце сентября 1696 года русские войска с триумфом вошли в Москву. Утверждал церемониал сам Петр. Шествие открывал учитель Петра, известный думный дьяк Никита Моисеевич Зотов, сидя в экипаже с дьяками и певчими и держа в руках щит и меч. За ним следовали две колесницы с Ф. А. Головиным и К. А. Нарышкиным. Потом вели двенадцать лошадей главной конюшни, а за ними ехал адмирал Ф. Я. Лефорт, затем следовали морские роты, или солдаты «морского каравана», впереди которых ехал царь Петр. Во главе отдельных частей этих войск шли вице- и контр-адмиралы. Шествие завершал морской флаг. Между рядами солдат шли пленные, а карабинеры тащили турецкие знамена, захваченные в Азове. Торжество сопровождалось роскошными обедами, балами, музыкой, пушечной пальбой и фейерверком. А в декабре Петр щедро наградил победителей второго Азовского похода. Главнокомандующему боярину А. С. Шеину была дана золотая медаль в 13 золотых червонцев, кубок, кафтан, шитый золотом, на соболях, добавка к денежному содержанию в 250 рублей и вотчина в Алатырском уезде. Адмиралу Ф. Я. Лефорту Петр пожаловал звание наместника великого княжества Новгородского, кроме того, несколько деревень с 200 крестьянами, золотую медаль, соболью шубу, кусок золототканой парчи, кубок, а также каменный дом. Награждены были все участники похода. Солдатам было выдано по золотой копейке.
Но среди шумных потех по поводу победы под Азовом Петра не покидали две мысли: о создании сильного регулярного флота и о заграничной поездке.
Осознавая, что для строительства регулярного флота нужны значительные средства, а следовательно и введение новых повинностей, Петр решал проблему не единоличным царским указом, а боярским. Однако как о месте заседания Боярской думы, так и о ее составе сведения пока не найдены. Известно лишь, что на заседании 20 октября 1696 года рассматривали два вопроса: о заселении Азова русскими и о постройке флота. Если первый вопрос был рассмотрен и по нему было вы
несено решение, то по второму вопросу ограничились лишь общим, но принципиальным решением: «Морским судам быть». Окончательное же решение вопроса о создании русского регулярного военного флота было отложено до следующего заседания.
4 ноября в Преображенском состоялось второе заседание думы по тем же вопросам. В качестве эксперта, в порядке исключения, на нем присутствовал иностранец Патрик Гордон. После продолжительных и бурных дискуссий решили к апрелю 1696 года построить для Азовского моря регулярный военный флот. Таким образом, решением консилии генералов и приговорами думы от 20 октября и 4 ноября 1696 года была проведена крупная военная реформа Петра Великого — положено начало созданию регулярного военного флота России.
Однако из-за отсутствия денежных средств в государственной казне решили строить корабли на средства от частных лиц. Дума постановила: всем владельцам крестьян, имевшим 100 и более дворов, соединяться в «кумпанства» для строительства кораблей. Светские должны были построить один корабль с 10 тыс. дворов, а духовные и монастыри — с 8 тыс. дворов. Владельцы же, имевшие менее 100 дворов, должны были вносить расходы на кораблестроение в размере по полтине с одного двора. На купечество возлагалась постройка 12 кораблей.
Каждое «кумпанство» имело свое собрание, на котором обсуждались и решались вопросы, связанные с постройкой кораблей. Заготовка леса и постройка кораблей производилась как подрядным, так и хозяйственным способами. Однако большая часть «кумпанств» предпочла строить корабли подрядным способом. Он избавлял членов «кумпанств» от многих хлопот. Подрядчиками выступали, как правило, иноземцы. Например, учитель Петра Франц Тиммерман строил корабли «кумпанств» Я. Н. Одоевского, М. Я. Черкасского, П. И. Прозоровского, Ф. П. Салтыкова, И. Б. Троекурова, Казанского митрополита, Вологодского архиепископа и Вознесенского монастыря. На выполнение подряда составлялась договорная запись, в которой излагались условия постройки: указывался тип судна, устанавливалось число мастеров, определялось, кто должен был поставить и содержать рабочих, и др. Так, Франц Тиммерман по договору с «кумпанством» князя Я. Н. Одоевского, подписанному 16 апреля 1697 года, обязался построить для него, снарядить и вооружить пушками барка-
лой Sa 5100 рублей по образцам и росписям, указанным Володимирским судным приказом. Рабочих с инструментами должно было нанять, привезти в Воронеж и содержать там само «кумпанство». Оно же должно было доставить и кормить до 30 лошадей для возки леса. Для постройки одного баркалона требовалось по росписи до 80 человек, в том числе мастер-иноземец, подмастерье, 2 плотника-иноземца, 2 кузнеца-иноземца, 4 кузнеца, 60 плотников, резчик, столяр, лекарь, живописец или маляр, а также 5 толмачей для объяснений с иноземцами.
Первоначально предполагалось построить «кумпанст-вами» 52 судна, но затем им было добавлено еще 19 кораблей. Купечеству также добавили 6 судов. Несколько кораблей решили построить и на государственные средства. Основными типами строившихся кораблей были баркалоны, барбарские корабли, бомбардирские корабли, или ших-бомбарды, и галеры. В качестве образцов брали английские или голландские корабли аналогичных типов. Но из-за отсутствия опыта некоторые суда по нескольку раз перестраивались, и очень часто строившиеся по одному и тому же образцу после спуска на воду суда резко отличались друг от друга.
Баркалоны по своим размерам и вооружению были близкими к уже построенным в ходе подготовки ко второму Азовскому походу кораблям «Апостол Петр» и «Апостол Павел». Они имели на вооружении от 26 до 44 пушек. Барбарские корабли, как правило, вооружались 44 пушками. Бомбардирские корабли имели 2 мортиры. Галеры строились 20—24-баночные. Они имели длину от 41,7 до 53 метров, ширину 5,5—7,3 и глубину корпуса 1,8—2,7 метра. Вооружение галер состояло из 21—27 пушек. Орудия на кораблях Азовского флота были чугунные и медные. Причем они отливались как за границей, так и на Тульских, Липецких или Романовских заводах. На каждую пушку полагалось иметь до 500 ядер, а на мортиру — по 200 бомб.
За государственный счет было построено шесть 60-пу-шечных и один 36-пушечный корабль, 40 бригантин, 6 камелей, 4 лихтера и 2 брандера.
С декабря 1696 года управление всеми морскими делами перешло от поместного приказа в Володимирский судный приказ. Во главе нового органа управления флотом, с присвоением звания адмиралтейца, был поставлен стольник Протасьев. Ему были вручены две инструкции: «Статьи, принадлежащие строению партикуляр
ных кораблей и прочих судов» и «Статьи, принадлежащие адмиралтейцу партикулярному». В первой инструкции содержались общие правила для руководства судостроительными «кумпанствами», а во второй были изложены обязанности самого адмиралтеица. Для руководства военными чинами флота из иностранцев в 1698 году был учрежден Воинский морской приказ, которым управлял Головин.
Однако в 1700 году как не оправдавшего доверия Протасьева отстранили от дел, а на его место назначили стольника Апраксина, с присвоением ему звания ад-миралтейца. По предложению нового адмиралтейца часть Володимирского судного приказа, ведавшая делами кораблестроения, была выделена в самостоятельный орган управления и названа Адмиралтейским приказом, или Приказом адмиралтейских дел. Этот орган, как и Воинский морской приказ, находился в Москве. Адмиралтейский приказ до 1702 года заведовал также и лесами Воронежского края. С началом воронежского кораблестроения Петр принял меры, направленные на сохранение лесных запасов России. 10 января 1697 года в Воронежский край были направлены думный дворянин И. П. Савелов и дьяк Н. Павлов. К августу того же года они произвели разверстку лесных участков края. В Москве их работой остались довольны, а 19 сентября 1697 года «великий государь указал за развод тех вышеописанных лесов и за присылку книг и чертежа послать свою, великого государя, грамоту к нему, думному дворянину Ивану Петровичу Савелову, и дьяку с милостивым словом и с похвалою».
В самом начале Азовский флот комплектовался офицерами и солдатами Семеновского и Преображенского полков и нанятыми на русскую службу иностранцами. Русским послам, находившимся в морских держайах Европы, Петр поручил заниматься подбором иноземцев, хорошо знающих морское дело и готовых служить в Азовском флоте. Набором капитанов, командиров, поручиков, подпоручиков, штурманов и подштурманов занимались Лефорт, Головин и думный дьяк Возницын. В качестве консультанта и эксперта был Франц Тиммерман, а затем и Корнелий Крюйс. В основном на русскую службу поступали голландцы и англичане, реже — французы и еще реже — датчане или испанцы. Особенно интенсивно наем иностранцев осуществлялся с 1696 по 1700 год. Сушей и морем в Россию прибывали группами — от двух-трех человек до нескольких сотен.
В ноябре 1696 года посол Кузьма Нефимонов доносил из Вены о найме 13 корабельных мастеров во главе с капитаном Яковом (Якубом) Моро. В одной из многочисленных отписок псковский воевода информировал Москву: «В нынешнем 205 году (1697 г.) апреля в 26 день приехали к Пскову из свейского рубежа три человека иноземцев — Яган Порман, Андриан Борнзе, Крени-юс Корнилиюс, а в росписи сказали: породою-де они голландской земли города Амстердама, едут к Москве для корабельного дела, по письму из Москвы иноземца Франца Тиммермана».
В июне 1698 года в Нарву на двух кораблях из Голландии прибыли капитаны, боцманы, подштурманы, матросы, блоковые, шкутные, парусные, компасные, канатные и якорные мастера. Всего более 150 человек. Почти в то же время на четырех кораблях в Архангельск прибыло около 500 человек.
С капитанами и корабельных дел.мастерами подписывались контракты, в которых подробно излагались условия найма на русскую службу. Такие контракты были подписаны с вице-адмиралом Крюйсом, шаутбенахта-ми Боцисом и Резом и другими. Матросы и мастеровые набирались списком, либо по отдельному договорному письму, либо руководствуясь инструкцией, составленной Крюйсом и переданной русскому послу Головину 19 февраля 1698 года в Амстердаме.
В 1698 году 28 января из Амстердама Головин доносил о приеме на русскую службу Корнелия Крюйса, а в мае с ним были подписаны 13 договорных статей. В первой из них. как и просил сам Крюйс, «Великий Государь Его Царское Величество помянутого капитана Креуса произвел в вице-адмиралы». Статьями было определено жалованье, вознаграждение за взятие у неприятеля трофеев и т. д. Крюйсу было разрешено иметь двух слуг, получающих пропитание и денежное содержание из государственной казны. Ему был выдан также задаток для сбора и переезда в Россию.
В августе 1698 года архангельский воевода Михаил Лыков доносил царю о прибытии Корнелия Крюйса: «...великие и полномочные послы... прислали из Амстердама на голландских на трех кораблях, которые пришли с моря двинским березовским устьем к Архангельскому городу августа ж в 3 числа, голландца Корнилиуса Креуса, который принят в твою, В<еликий> Г<осу-дарь>, службу, и пожаловал его ты, В. Г., в вице-адмиралы, да с ним иноземцев волонтеров 60 человек, а тво
его, В. Г., жалованья в зачет поденного корму велено им у города выдать 400 рублев с распискою и, дав им подводы и провожатых, отпустить их к Москве со всяким удовольствием».
С конца 1699 года, в связи с огромными расходами на содержание иностранцев и началом подготовки своих кадров как за границей, так и у себя дома, наем иностранцев был сокращен. Если с 1696 года в Россию ежегодно прибывало до 1000 человек, то с 1699 по 1701 год было нанято 18 капитанов, 23 комендора, 37 поручиков, подпоручик, шкипер, 23 штурмана, 16 подштурманов, 36 боцманов, 32 боцманмата, 57 лекарей, 16 кон-стапелей, 568 матросов и 2 толмача. Всего 830 человек. За это же время по разным причинам из России уехали 589 иностранных моряков, в числе которых находились 3 капитана, 11 комендоров и 22 поручика. К 1702 году из иностранцев на русской службе оставалось всего 18 капитанов и комендоров, 7 поручиков и подпоручиков, 10 штурманов и подштурманов, 24 боцмана и боцманмата и 190 матросов.
До учреждения своих учебных заведений широко практиковалась подготовка морских специалистов за границей. Первые 13 человек в 1697 году были направлены в Голландию. В том же году в Англию, Голландию и Италию было направлено 67 стольников, с каждым из них выезжал один солдат. В 1702 году для обучения морским наукам в Голландию убыли сразу 150 русских моряков. Прошедшим обучение за границей отдавалось предпочтение в продвижении по службе.
В 1706 году четыре матроса писали царю челобитную: «Служим тебе, Великому Государю, в матросах седьмой год, и морского ходу мы не имеем, только знаем корабельной оснастки малое число; и для науки морского ходу и корабельной оснастки вели, Государь, нас отпустить за море, чтоб нам спознать морского ходу и корабельную оснастку и научиться немецкому языку, как и наши братия, русские матросы, которые были за морем по твоему, Великого Государя, указу, и они морской ход, и корабельную оснастку, и немецкий язык знают. Вашего Величества нижайшие рабы русские матросы Филип Осипов, Михаил Карачинский, Иван Печени-ков, конопатчик Максим Яковлев». Прибывшие из-за границы давали письменные показания о всем увиденном и изученном, а также держали экзамен.
На галерах Азовского флота гребцами служили невольники. Известно, что после бунта 1698 года 269 мо
лодых стрельцов были направлены гребцами в Воронеж. В качестве гребцов привлекались осужденные и пленники.
С 1700 года экипажи кораблей Азовского флота стали комплектовать матросами, набранными из солдатских полков. Сразу же в матросы было произведено 504 солдата. В следующем году из солдат набрали 98 человек. В 1702 году в Преображенском состоялся первый рекрутский набор в матросы «из всяких чинов в возрасте от 15 до 25 лет». По первому рекрутскому набору в матросы было произведено 1200 человек, из которых 60 были направлены для практических плаваний в Архангельск, а остальные обучались морскому делу в Воронеже. В том же году последовал царский указ о наборе в матросы охотников, как правило уже знакомых с морским и речным плаванием. Изъявили желание служить на кораблях Азовского флота 394 охотника. Командные кадры для Азовского флота вначале готовились в открытой в 1698 году школе, которую возглавлял Матвей Шелонович, а с 1701 года — в учрежденной в Москве школе математических и навигацких наук.
Крупным событием в истории русского флота было организованное Петром I в 1697 году так называемое Великое посольство. Одной из целей этого предприятия было изучение морского дела за границей. Весной 1697 года Великое посольство покинуло Россию. Посольство посетило Пруссию, Польшу, Францию, Голландию, Англию, Австрию. Известно, что в составе Великого посольства для обучения за границей морскому делу в качестве волонтеров убыло 30 человек, в том числе и русский царь под именем Петр Михайлов. Одиннадцать волонтеров обучались корабельному делу, по два человека мачтовому, ботовому, парусному, блоковому делу и устройству водяных мельниц для распиловки леса, семь человек были отданы в матросы, а один — в бомбардиры. Поручив официальным «великим послам» — Ф. Я. Лефорту, Ф. А. Головину и П. Б. Возницыну вести дипломатические переговоры, Петр занялся изучением кораблестроения и артиллерийского дела. С этой целью в голландском городке Саардаме он работает на корабельной верфи плотником, в Англии изучает теорию кораблестроения, в Кенигсберге — искусство артиллерийской стрельбы.
Для обучения русского царя в Саардаме был заложен фрегат «Св. апостолы Петр и Павел». Строил этот фрегат один из лучших голландских кораблестроитель
ных мастеров — Класс Поль. От этого мастера Петр и получил аттестат, которым свидетельствовалось, «что находившийся в свите русского посольства Петр Михайлов, во время благородного здесь (на ост-индской верфи) пребывания своего прилежным и разумным плотником, также в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, плетении, конопачении, стругании, буравлении, распилова-нии, мощении и смолении поступал, как доброму и искусному плотнику надлежит, и помогал нам в строении фрегата «Петр и Павел», от первой закладки его, длиною в 100 ф^т, почти до его окончания, и не только что под моим надзором корабельную архитектуру и черчение планов его благородие изучил основательно, но и уразумел эти предметы в такой степени, сколько мы сами их разумеем». Однако Петр не совсем был удовлетворен постановкой кораблестроения в Голландии, а узнав, что англичане в этом деле превзошли голландцев, он решил отправиться в Англию. Почти четыре месяца Петр изучал не только кораблестроение, но и организацию службы в английском флоте. Для него англичане даже устраивали примерные баталии. Король Англии Вильгельм подарил русскому царю небольшую 20-пу-шечную яхту, построенную по чертежу, составленному адмиралом лордом Кармартеном. Яхта не только отличалась необычайной красотой, но и имела прекрасные мореходные качества. Ее успешно перевели в Архангельск, а во время перехода в 1715 году на Балтику она разбилась у норвежских берегов.
Строительство и организацию галерного флота Петр намеревался изучить в Венеции, но весть о новом бунте стрельцов заставила его срочно возвратиться в Москву. После подавления бунта Петр посетил Воронеж и нашел строительство флота «кумпанствами» совершенно неудовлетворительным. Но неудача только усилила деятельность Петра по созданию регулярного военного флота.
В 1699 году эскадра Азовского флота вышла в свое первое плавание. В эскадру входили корабли «Скорпион», «Благословенное начало», «Цвет войны», «Растворенные врата», «Апостол Петр», «Сила», «Безбоязнст-во», «Благое соединение», «Меркуриус», «Крепость», галеры «Периная тягота» и «Заячий бег». Командовал эскадрой генерал-адмирал Ф. А. Головин. К эскадре примкнули яхта, галиот и четыре казацкие лодки. Этим походом Петр намеревался оказать давление на Турцию
с целью скорейшего заключения мира и закрепления России на побережье Азовского моря. В это время экипажи кораблей состояли еще из нанятых на русскую службу иностранцев, солдат Семеновского и Преображенского полков и обучившихся морскому делу за границей стольников. Петр плыл на корабле «Растворенные врата». Перед выходом он собственноручно написал «Нужные сигналы, которые надлежит в сем походе по Дону».
24 мая 1699 года, после более чем трехнедельного плавания, корабли подошли к Азову. «С захождением солнца,— писал Крюйс,— пришли с флотом на якорь под Азов и поздравляли пятью залпами из всех их пушек, потом и гарнизон поздравлял, который в 10 000 человек состоял, стольким же залпом из мушкетов, на что потом со флота равным порядком ответствовано, чем оный день и окончился». К этому времени стараниями инженера Лаваля Азов был превращен в сильную приморскую крепость. На противоположном берегу Дона был сооружен форт Петровский. На легких судах Петр совершил плавание к Таганрогу и Павловску, где также к этому времени были сооружены крепости. На рейде Таганрога была устроена примерная баталия, а затем всем флотом до Керчи Петр сопровождал своего посла думного дьяка Е. И. Украинцева, который на корабле «Крепость» должен был пойти в Турцию. 18 августа эскадра Азовского флота стала на якорь на Керченском рейде, где уже стояли четыре корабля и девять галер под турецкими флагами. Появление русских кораблей, да еще в таком количестве, произвело сильное впечатление на турецкого адмирала. В конце августа русский военный корабль «Крепость» в сопровождении четырех турецких кораблей и двух галер взял курс на Босфор, а 6 сентября они благополучно прибыли в Константинополь. Только летом следующего года этот корабль возвратился в Россию. Тогда же сроком на 30 лет был заключен мирный договор с Турцией. Однако желаемого выхода в Черное и Средиземное моря Россия так и не получила. А в следующем году Петр издал указ о прекращении корабельных работ в Воронеже.
В конце XVII века обстоятельства сложились таким образом, что у России появилась реальная возможность отвоевать свои владения у шведов на берегу Финского залива и через Балтийское море получить желаемое сообщение с Европой. 19 августа 1700 года Петр объявил войну Швеции. Началась Северная война, продолжав
шаяся более двадцати лет. С этого времени развитие морских сил России переместилось с юга на север. Однако в связи с угрозой нападения Турции в 1705 году началось строительство адмиралтейства на Тавровке, впадающей в реку Воронеж в трех верстах выше устья. Были также продолжены работы по укреплению Азова и Таганрога. В 1706 году Петр приказал начать строительство 20 кораблей, 7 бомбардирских кораблей и 3 брандеров. Но вскоре этот приказ был отменен. В 1710 году вновь активизировалась морская деятельность на юге России. Но ненадолго. В 1711 году у Прута был подписан договор, и тут же последовал царский указ, гласивший: «Понеже мы, не допуская дальнего кровопролития между войсками нашими и турецкими, согласились через сиятельнейшего визиря Магмет-пашу с Его Султанским Величеством вечный мир учинить; для довольства в оном миру город Азов с их землями, которые в вышереченной области взяты в прошлой войне, отдать, новопостроенные разорить, что повелеваем вам учинить по силе учиненного трактата». К этому времени Азовский флот, по существу, прекратил свое существование. В конце декабря 1711 года обер-комендант Азова доносил: «На воде 1 яхта. На берегу: 5 кораблей, в том числе 1 строится вновь, 2 галеры, 1 кача, 1 лихтер, чем подымают корабли к конопаченью, 5 ботов. А оные суда годны или негодны — о том ведомости взять не у кого, понеже в Азове морского флота служителей никого нет».
В начале 1712 года русские оставили Азов и взорвали Таганрогскую крепость. Три корабля и 20 мелких судов из Азова и Таганрога отвели к Черкасску, корабль «Шпага» по ветхости сожгли, а корабли «Предистина-ция» и «Ласточка», шнявы «Мункер» и «Лизет» сначала планировали перевести вокруг Европы на Балтику, а затем, из-за невозможности осуществить этот план, за хорошую цену продали Турции. В Черкасске для содержания оставшихся судов была оставлена небольшая морская команда и несколько мастеровых. В 1716 году эти суда были сломаны, а находившиеся в Таврове еще в 1727 году догнивали на берегу. Так закончил свое существование Азовский флот. Его роль в развитии русского регулярного флота была огромной: во-первых, он положил начало крупномасштабному военному кораблестроению, что способствовало быстрому развитию Балтийского флота, а во-вторых, благодаря ему в короткие сроки были подготовлены кадры для флота.
ОСНОВАНИЕ БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА И ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ДО КОНЧИНЫ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
В 1700 году Россия вступила в войну со Швецией и уже в самом ее начале под Нарвой потерпела сокрушительное поражение, потеряв при этом всю артиллерию. Однако неудача не отвратила Петра I от желания завоевать побережье Балтийского моря. Зимой 1701 года он велел Новгородскому приказу на Волхове и Луге построить 600 стругов, а также переписать все плавсредства на Ладожском и Онежском озерах и на реках Северо-Запада и к весне подготовить их к спуску на воду. Только после этого Петр планировал перейти к наступательным действиям. Шведы же считали, что без флота Петр I вряд ли осмелится продолжать военные действия на изрезанном многочисленными озерами и реками театре. Они полагали, что для нейтрализации русских достаточно держать у Нотебурга малочисленный отряд из мелких судов. Поэтому на Неве и на Ладоге под командованием вице-адмирала Нумерса шведы имели всего три бригантины, столько же галиотов и две гребные лодки.
В связи с отсутствием русского военного флота на Белом море шведы спланировали нападение на Архангельск, которое готовилось под большим секретом. Две шнявы и четыре галиота, маскируясь под промысловые суда, скрытно вошли в Белое море. Но Петр уже в 1700 году предпринял меры по защите русского Севера. В устье Двины была начата постройка крепости, корабельный фарватер прикрывали четыре батареи, были также построены брандеры для закупорки входов в беломорские порты, а вдоль берегов были развернуты наблюдательные посты.
Сведения о выходе шведского отряда из Готенбурга к Архангельску были получены почти одновременно с появлением неприятеля в Двинском заливе 24 июня 1701 года. На следующий день шнява и два галиота вошли в реку и тут же были посажены на мель ранее захваченными русскими проводниками Иваном Рябовым и Дмитрием Борисовым. После многочасовой перестрелки шнява и галиот были захвачены русскими. Остальные шведские корабли вынуждены были отойти от двинского устья. Их дальнейшие действия ограничивались сожжением и разорением нескольких прибрежных селений и безрезультатным обстрелом Соловецкого монастыря.
Русские также перешли к решительным наступательным действиям. К концу лета 1702 года от шведов очистили Ладожское озеро. На Чудском озере их действия были менее успешными, хотя и были захвачены шведские 4- и 14-пушечные яхты «Флундран», «Виват» и «Вахмейстер». В том же году после десятидневной осады была взята шведская крепость Нотебург, переименованная Петром I в Шлиссельбург. В 1703 году в устье Невы были пленены шведские галиот «Гедан» и шнява «Астрильд». И наконец, в 1704 году русским удалось завладеть и берегами Чудского озера.
Только после того как русские закрепились на берегах Невы, Карл XII начал осознавать важность приобретений Петра Великого и в 1704 году начал серьезные приготовления к действиям против Петербурга с моря и с суши. В Финский залив под командованием вице-адмирала Депру была послана шведская эскадра, а с сухопутного направления к Петербургу подошел восьмитысячный корпус под командованием генерала Манделя. Однако в этот год действия шведских сил не принесли им успеха. В следующем году Карл XII направил к Котлину под флагом адмирала Анкерштерна более крупную эскадру. Был усилен и корпус Майделя. Однако и Петр не терял времени. В 1704 году совместными действиями армии и флота была взята Нарва. Это усилило позиции русских. Многое было сделано и для обороны Петербурга.
В октябре 1703 года Петр вышел в море, подошел к острову Ретуссари (Котлину), лежащему в 25 верстах от устья Невы, и решил возвести здесь крепость. Работы по строительству крепости Петр поручил Меншикову. К весне 1704 года Котлинская крепость, названная Кроншлотом, была завершена. Она представляла трехъярусную башню с земляными насыпями. Фундаментом для ее стен служили опущенные в воду деревянные срубы, наполненные камнями. Первоначально крепость имела 14 орудий. На самом острове Котлин были установлены батареи, насчитывающие 60 орудий. Первыми жителями острова были офицеры и солдаты армейских полков Толбухина и Островского.
Оборону Петербурга с моря возглавил вице-адмирал Крюйс, которому кроме флота были подчинены береговые батареи и часть сухопутных войск. Шведский флот появился у Кроншлота 4 июня 1705 года, но тут же был отбит войсками Толбухина. В этом бою, потеряв 40 человек убитыми и 31 пленными, в том числе 5 офи
церов, шведы отступили. Спустя сутки они повторили атаку русской крепости и батареи Святого Иоанна, но снова были отбиты. Новая атака, предпринятая шведами 10 июня, также не имела успеха.
И на сухопутном направлении шведы потерпели поражение. Корпус Майделя был разгромлен русскими войсками под командованием коменданта Петропавловской крепости Брюса. Успехи радовали Петра, поднимали моральный дух войск и личного состава флота. Отразив шведов, Петр решил перейти от обороны к активным наступательным действиям. В 1706 году русские войска начали осаду Выборга, но господство шведского флота не позволило реализовать смелый замысел. Крепость отвоевать не удалось.
Русский флот стал проявлять большую активность и в водах Финского залива. Гребной флот под командованием шаутбенахта Боциса захватил несколько шведских купеческих судов, разорил и сжег более десяти деревень и приморский город Борго, а 48 русских солдат на пяти гребных лодках под командованием сержанта Щепотье-ва и бомбардира Дубасова и морских унтер-офицеров Наума Сенявина и Ермолая Скворцова захватили 4-пу-шечный военный бот «Эсперн» с командой в 100 человек.
Поняв, что нападением на Петербург со стороны моря выбить русских из устья Невы не удастся, осенью 1708 года шведы предприняли новую попытку взять город с суши, выделив на этот раз сильный отряд под командованием генерала Любекера. Однако войска Апраксина отразили шведов. Особенно большое влияние оказали на исход Северной войны, а следовательно и на выход России к берегам Балтийского моря, победы над шведами в 1708 году при деревне Лесное и в 1709 году под Полтавой.
Крупные победы позволили Петру возобновить союз с Данией и Польшей для объединения в борьбе против общего врага. Наконец, весной 1710 года совместными действиями русской армии и флота была захвачена шведская крепость Выборг. За этим последовало взятие Риги, Аренсбурга, Ревеля и Кексгольма. Но главнейшее событие на Балтийском море произошло позднее, в 1714 году. Русский галерный флот одержал блестящую победу над шведами при Гангуте. Петр приравнивал ее к победе под Полтавой. Гангутская победа обеспечила успешные действия русских войск в Финляндии и создала условия для перенесения военных действий на тер
риторию Швеции. Но в этот год среди моряков всего мира обсуждалась не только знаменитая Гангутская победа, но и суд над тремя адмиралами Российского флота. Летом 1713 года во время погони за шведами корабли «Рига» (флаг вице-адмирала Крюйса) и «Выборг» (командир— капитан-командор Шельтинг) выскочили на камни, в результате чего один корабль пришлось сжечь. А капитан-командор Рейс не проявил настойчивости при преследовании неприятеля. По этому случаю был назначен полевой суд, почти три месяца рассматривавший поведение Крюйса, Шельтинга и Рейса. В состав суда кроме Петра I вошли граф Апраксин, капитан-командор Александр Меншиков, капитаны Петр Сиверс, Кро-унберг и Нельсон, капитан-лейтенант Беринг, лейтенанты Конон Зотов и Захарий Мишуков. Крюйса суд приговорил к смертной казни, но, учитывая его прежние заслуги, Петр смягчил приговор высылкою осужденного на следующий же день в Казань. Шельтинга понизили до младшего капитана, а Рейса приговорили к смертной казни, замененной царем на бессрочную высылку в Сибирь.
До подписания Ништадтского мира русский Балтийский флот одержал еще две победы над шведами: первую— в мае 1719 года у острова Эзель, а вторую—в июле 1720 года у острова Гренгам. По поводу Гренгам-ской победы Петр писал Меншикову: «Правда, не малая виктория может причесться, а наипаче, что при очах английских, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот». Эту победу Петр праздновал три дня: он приказал выбить в память о ней медаль и установил вечное церковное празднество, одинаковое с ган-гутским. После этих поражений шведский флот уже не пытался вступать в сражения с русским флотом.
30 августа 1721 года мир между Россией и Швецией был наконец подписан. По договору шведский король уступал «за себя и своих потомков и наследников семейного престола Его Царскому Величеству и его потомкам и наследникам Российского государства в совершенное, неприкосновенное вечное владение и собственность в сей войне чрез Его Царского Величества оружие от короны свейской завоеванные провинции: Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, с городами и крепостями: Ригой, Динамюндом, Перновою, Нарвою, Выборгом, Кексгольмом и всеми прочими к упомянутым провинциям надлежащими городами, крепостями, ме
стами, берегами, с островами: Эзель, Даго, Мен и всеми другими от Курляндской границы по Лифляндским, Эстляндским и Ингерманландским берегам...».
По случаю заключения мира в сентябре — до нового года, обычного времени производства в чины,— состоялось несколько повышений в чинах: отбывшего наказание Крюйса произвели в адмиралы синего флага, сам Петр стал адмиралом красного флага, вице-адмиралами стали Меншиков, Сиверс, Гордон и Змаевич, а контр-адмиралами — Сандерс, Сенявин и Фангофт.
Заключение Ништадтского мира было торжественно отпраздновано по всей России. В ходе Северной войны и преобразований внутри страны Россия создала первоклассную армию, сильнейший на Балтике флот и стала могущественной мировой империей. На гравюре, выпущенной в России в честь подписания Ништадтского мирного трактата, не без основания были помещены такие слова: «Конец сей войны таким миром получен ничем иным, токмо флотом...»
После окончания войны со шведами Петр осуществил свою давнюю мечту: усилив Каспийскую флотилию, он совершил поход в Персию с целью закрепления России на берегах Каспийского моря и установления торговли с Востоком.
По мере продвижения вдоль побережья Балтийского моря Петр принимал меры по строительству флота. Первым местом военного судостроения было выбрано дворцовое село Сясьское Устье, стоявшее при реке Ся-си, впадающей в Ладожское озеро. В 1702 году Петром был подписан указ: «Делать корабли на реке Сяси, которая впала- в Ладожское озеро, от Ладоги в 30 верстах, или по реке Паше, которая впала в реку Свирь, а Свирь в Ладожское озеро, осмотри где пристойно, из соснового лесу». Главным корабельным мастером первой балтийской верфи был назначен голландец Во-утер Воутерсон, а сама организация судостроения была возложена на стольника Ивана Татищева. Уже 20 августа 1702 года последний докладывал царю: «На Сясь-ском Устье зачато строить два корабля, и будут те два корабля в совершенстве».
Но из-за отсутствия на вновь образованной верфи пильной мельницы два первых фрегата были построены из теса. Качество их оказалось крайне низким, из-за чего оба фрегата были превращены в брандеры. Третий фрегат — «Михаил Архангел» — был спущен на воду в 1704 году, а четвертый — «Ивангород» — только в 1705
году Само строительство кораблей на Сясьской верфи продолжалось до 1706 года.
Вскоре была создана Олонецкая верфь, общее руководство которой осуществлял шлиссельбургский губернатор Меншиков. Комендантом был назначен И. В. Ки-кин. Для укомплектования верфи плотниками и рабочими к ней были приписаны Каргополь, Белоозеро и Пошехонье с их уездами. С этих мест выделялись и деньги на содержание рабочих. В 1703 году из указанных местностей на верфь было направлено 6358 рабочих и 3179 подводчиков с лошадьми. Первенцем Олонецкой верфи был 28-пушечный фрегат «Штандарт», приведенный в Петербург под командованием самого Петра I. К ноябрю 1703 года на Олонецкой верфи восемнадцатью корабельными мастерами одновременно строились 50 судов, в том числе 7 фрегатов, 5 шняв, 7 галер, 13 полугалер, 1 галиот и 13 бригантин.
Для укомплектования вновь выстроенных кораблей в конце 1704 года из Москвы в Олонец прибыли шаут-бенахты Рез и Боцис, 53 капитана, поручика и подпоручика, 28 штурманов и подштурманов, 26 боцманов и боцманматов, 9 лекарей и 90 опытных матросов. Но уже с 1705 года деятельность Олонецкой верфи стала затухать, а в 1711 году она вообще прекратила свою деятельность.
16 мая 1703 года Петр заложил будущую столицу России — Санкт-Петербург. В ноябре следующего года на новом месте были заложены первые адмиралтейские здания, называвшиеся Адмиралтейским двором. Всеми работами по сооружению зданий, верфей и укреплений руководили князь Мещерский и подьячий Степанов. Через три года на Адмиралтейском дворе заложили первые суда. В это же время на Кронверкской верфи начали строить скампавеи. Следует отметить, что в первые годы строились только яхты и прамы. Первый 54-пушеч-ный корабль «Полтава» был заложен в Петербурге только 5 декабря 1709 года.
В последующем в разные годы суда для Балтийского флота строились на Нарвской, Лужской, Ново-Ладожской, Выборгской, Абоской и Ижорской верфях, а с 1703 года и на верфи Селецкий Рядок. До 1715 года для Балтийского флота корабли строились и в Архангельске.
Если в 1703 году Балтийский флот состоял всего из двух фрегатов и нескольких малых судов, то к 1714 году он уже имел 9 линейных кораблей, 8 фрегатов, 4
шнявы, 3 бомбардирских корабля и 64 вспомогательных судна. Корабельному флоту придавались несколько скампавей и бригантин. Заметим, что еще в 1709 году на Балтике у русских не было ни одного линейного корабля.
Длина парусных линейных кораблей петровского периода достигала 50, а ширина —14 метров. Их вооружение доходило до 90 пушек, а численность экипажа — до 800 человек, из которых треть составляли морские солдаты, а остальные были матросами и пушкарями. В 1710 году на трех первых 50-пушечных кораблях «Рига», «Выборг» и «Пернов» на нижнем деке были установлены 18-фунтовые, на верхнем — 8-фунтовые и на фордеке и на баке — 4-фунтовые пушки. По мере увеличения главных размерений корабля увеличивался и калибр пушек. Так, с 1714 года на нижнем деке 60-пу-шечного корабля устанавливались 24-фунтовые пушки. В 1722 году был утвержден регламент, по которому на 90—100-пушечных кораблях на нижнем деке устанавливались уже 30-фунтовые, на среднем—18-фунтовые, на верхнем — 8-фунтовые чугунные и 12-фунтовые медные, а на гольфдеке — 6-фунтовые орудия. Этого регламента придерживались до царствования императрицы Екатерины Великой.
Фрегаты имели длину до 30, ширину до 8 метров, а их вооружение состояло из 28—32 пушек. Экипажи некоторых фрегатов доходили до 220 человек. Бомбардирские корабли имели длину до 27 метров и ширину до 9 метров. Вооружались они шестью пушками крупного калибра и предназначались для обстрела приморских крепостей.
Командирами линейных кораблей и фрегатов петровского флота, как правило, были иностранцы. Срок службы судов в среднем составлял десять лет, включая время после тимберовки. Заметим, что при тимберовке, то есть капитальном ремонте судна, почти полностью заменялись его наружная обшивка и все подгнившие части набора корпуса.
Гребной, или галерный, флот в 1714 году состоял из 99 полугалер и скампавей, составлявших три дивизии (авангард, кордебаталию и арьергард), делившиеся в свою очередь на три эскадры (эскадра состояла из 11 судов). Наибольшее распространение в петровском флоте получили 30—32-весельные полугалеры (на каждое весло приходилось по 3—4 гребца), имевшие длину по палубе 35—39 метров, глубину корпуса — 2,1—2,3 мет-32
ра, осадку — 0,9—1,2 метра и ширину — 4,4—5,1 метра. Их вооружение состояло из одной 12-фунтовой кур шейной и двух 3-фунтовых погонных пушек. Свое название 12-фунтовые пушки получили от куршеи — помоста, идущего над банками посередине галеры.
Так же как и для Азовского флота, для Балтийского флота в первые годы его существования штатного положения о числе кораблей не существовало. Создавая флот на юге России, Петр стремился уравнять его с турецким как по числу кораблей соответствующих типов, так и по числу пушек. На Балтике он преследовал такую же цель, сравнивая свой флот в первую очередь со шведским флотом. Причем первостепенное значение Петр уделял строительству линейного флота. В период с 1711 по 1714 год в Петербурге и в Архангельске строилось 15 линейных кораблей, самый крупный из которых имел 90 пушек. А так как Петр стремился довести свой линейный флот до 27 вымпелов, то в эти годы за границей было куплено 16 линейных кораблей.
Только 14 октября 1715 года для Балтийского флота было утверждено штатное положение, согласно которому полагалось иметь 27 линейных кораблей (три 88-пу-шечных, шесть 74-пушечных, десять 64-пушечных и восемь 50 пушечных), 6 фрегатов (все 32-пушечные), 6 шняв (14—18-пушечных) и 3 бомбардирских корабля (все 16-пушечные). В галерном флоте было определено иметь 120 галер, в том числе 9 больших.
Но после того как участники консилии ознакомились со списками датского и английского флотов, вооруженных для выхода в море в 1717 году, Петр принял новый штат корабельного Балтийского флота, который был официально утвержден 31 октября того же года. По новому штату планировалось построить 28 линейных кораблей. Вскоре, однако, и этот штат был заменен новым, поскольку Пётр 5 апреля сделал расписание, «сколько какого рангу на корабле положено каких чинов и нижних служителей» иметь. В начале следующего месяца был утвержден и этот штат. Оба изменения были направлены на увеличение численности кораблей и калибра пушек.
С 1720 года все суда, кроме мелких, были разделены на три ранга. К первому рангу были отнесены трехпалубные корабли, ко второму — двухпалубные, а к третьему — фрегаты. В первой половине 1723 года под руководством и при участии Петра приступили к разработке «Табели о корабельных пропорциях», а в нача-
2
Зак. Ае 62
33
ле следующего года этот документ был готов. В его разработке принимали участие лучшие петровские корабельные мастера Ф. Скляев, О. Най, Р. Козенц, Р. Броун и Г. Рамз. Этим документом впервые вводился 100-пушечный линейный корабль длиной 54,43 метра и шириной 15,09 метра (без досок обшивки). Петровская «Табель...» в дальнейшем легла в основу утвержденного 1 мая 1732 года нового штата корабельного Балтийского флота.
Всего за период царствования Петра Великого было построено более 1000 судов, в том числе 104 корабля, 28 фрегатов, 305 галер и скампавей. За этот период только на Балтике у неприятеля было захвачено 65 судов, на вооружении которых было 551 орудие. Качество кораблей петровского флота было настолько высоко, что Франция хотела купить у России 92-пушечный линейный корабль. Правда, покупка не состоялась, потому что цена в 92 000 рублей показалась французам слишком большой. А иностранец Ф. Берхгольц, осмотревший корабли Балтийского флота в 1723 году, писал, что флот «состоял из двадцати с лишком линейных кораблей, которые, за исключением двух или трех, никак не старше 8 и 9 лет. Офицеры уверяли, что они так превосходно сделаны, как нигде в свете, и что такого корабля, как «Екатерина», на котором в нынешнем году плавал император, если рассматривать его со стороны устройства и красоты, даже нет в Англии, ни в других государствах».
В связи со столь крупномасштабным строительством военных кораблей на Балтике возникли большие проблемы с укомплектованием их личным составом. Экипажи многих кораблей долгое время были укомплектованы всего на 30 процентов. В этих условиях снова пришлось прибегнуть к набору на русскую службу иностранцев. В 1702—1703 годах посланный для этих целей в Голландию Корнелий Крюйс одновременно нанял 69 офицеров, 13 лекарей, 103 унтер-офицеров и 3 нижних чина. Приглашались из-за границы и «приборных дел мастера». Так, с 1709 по 1726 год при Петербургском адмиралтействе служил компасных дел мастер голландской обер-сарвайерской конторы Питер Форм. В делах адмиралтейской канцелярии сохранилась запись от 31 октября 1717 года. В ней говорилось: «Царское Величество изволил быть в адмиралтейств-канце-лярии. С собой изволил принести камень магнитный, который изволил отдать компасному мастеру Питеру
Форму, весом по два фунта тридцать золотников, мерою длины н шириною по десять дюймов».
Но по мере подготовки своих кадров Петр стремился заменять ими иностранцев. С начала XVIII века матросский состав набирали преимущественно в виде рекрутской повинности. Так, указом от 22 января 1704 года в матросы было набрано сразу 1000 человек, которым определили жалованье по 12 рублей на человека в год и по 2 рубля выдавали на пошив мундира. Бесплатно выдавались хлеб, соль, мясо и рыба. Кстати, в первые годы существования Балтийского флота не было четкой системы выплаты жалованья. С иностранцами рассчитывались по условиям подписанного контракта, а русским выдавали жалованье в зависимости от заслуг и внимания начальников. Только в 1710 году установилось твердое месячное жалованье в соответствии с чином, а следовательно и с занимаемой должностью. Квартирмейстеры получали 2 рубля 50 копеек, пушкари — по 2 рубля, а матросы — от 2 рублей до 50 копеек. На мундир, как правило, вычитали из жалованья.
Первоначально матросы делились на старых, или опытных, то есть уже знакомых с морским делом, и молодых, или новобранцев. Затем были введены по порядку старшинства матросы первой, второй, третьей и четвертой статьи. Но уже в 1710 году категория матроса четвертой статьи была упразднена, а через некоторое время была ликвидирована и категория матроса третьей статьи. В экипаже матросы несли судовую службу, а солдаты — караульную, участвовали в абордажном бою и высаживались в десантах. С 1713 года судовые экипажи подразделялись на наступательные и оборонительные, причем численность первых для некоторых типов кораблей была большей примерно на сто человек.
Штатная численность личного состава флота изменялась почти ежегодно. К примеру, штатом 1705 года было определено иметь на Балтийском флоте одного вице-адмирала, двух шаутбенахтов, или контр-адмиралов, 78 офицеров, 35 штурманов, 14 лекарей, 34 боцманов, 52 боцманматов, до 120 иностранных и около 2500 русских матросов и солдат. Но уже в 1708 году при подготовке к плаванию только одной эскадры для укомплектования ее судов личным составом потребовалось около 8000 офицеров, матросов и солдат.
Ежегодно из Азовского флота на Балтику прибыва
ли не только судостроители, но и моряки. А в 1712 году, после ликвидации Азовского флота, из Воронежа, Азова и Троицкого в Петербург сразу прибыли 76 иностранных и 1888 русских моряков. Увеличились и рекрутские наборы. Так, в 1712 году было набрано 1500 рекрутов, а в следующем году— 1200 человек.
В октябре 1715 года, с утверждением штатного положения о числе судов Балтийского флота, было издано положение о численности экипажей кораблей соответствующих рангов. На 84-пушечном корабле полагалось иметь 650 человек, а на 6-пушечном бомбардирском корабле — только 30 человек. Всего же на кораблях Балтийского флота полагалось иметь 13 686 человек, из которых две трети составляли матросы и пушкари.
При комплектовании экипажей линейных кораблей и фрегатов за образец брали штаты голландского флота. Вот, к примеру, с каким экипажем вышел в мае 1704 года из реки Сяси первый 28-пушечный фрегат «Михаил Архангел»: командир капитан Питер Фок, два поручика, штурман, боцман и боцманмат, 4 иностранных и 27 русских матросов и 12 солдат. Всего на фрегате было 49 человек команды. Через четыре года численность экипажа такого же фрегата была увеличена до 110 человек.
С октября 1717 года до мая следующего года в Морском ведомстве решали вопрос о комплектовании кораблей флотскими специалистами. В конце концов решили в состав судовых экипажей включать капитанов, капи-тан-поручиков (капитан-лейтенантов), поручиков (лейтенантов) флота и артиллерии, корабельных секретарей, подпоручиков (унтер-лейтенантов) флота и артиллерии, корабельных комиссаров, попов, лекарей, подлекарей, лекарских учеников, штурманов, шкиперов, кон-стапелей, мичманов, боцманов, подшкиперов, подштурманов, боцманматов, шхиманов, шхиманматов, квартирмейстеров, писарей, сержантов от канонир, подконста-пелей, корпоралов (капралов) от канонир, матросов, солдат, кают- и дек-юнг, караульных солдат, трубачей, плотничьих десятников, добрых плотников, плотников, купоров, унтер-купоров, конопатчиков, парусных учеников, поваров и профосов.
Характерно, что Петр во все времена большое значение придавал практическим плаваниям. Он приказывал командирам кораблей выходить на рейд «за рогатки», а когда это невозможно из-за опасения внезапного
нападения противника, то плавать восточнее Кот-липа.
В 1715 году было утверждено и штатное положение о численности экипажей галерного флота. При комплектовании галер за образец брали венецианский флот. На каждой галере по росписи полагалось иметь из иностранцев капитана, поручика, комита, стокомита, под-комита, лекаря, главаря пушкарей, штурмана, двух кормщиков и шестерых матросов, а из русских были поп, подьячий или писарь, два помощника комита, штурман, каподискала, 36 матросов, из которых 12 уже знакомых с морским делом, 5 пушкарей, 6 мастеровых^ из которых 2 конопатчика, плотник, кузнец, весельные и оружейный мастера, 150 солдат и 250 гребцов. Экипажи некоторых галер состояли из 450—50С человек. Гребцами были как невольники, так и солдаты. Причем постепенная замена невольников на солдат давала значи* тельную выгоду, так как в случае неприятельского абордажа солдаты-гребцы могли вступить в схватку с врагом, в то время как арестанты были безучастными наблюдателями, а иногда и становились врагами.
В 1712 году были сформированы четыре батальона морских солдат (адмирала, вице-адмирала и контр-адмирала), каждый численностью по 625 человек для службы на кораблях кордебаталии, авангарда и арьергарда соответственно. Четвертый батальон (галерный) предназначался для службы на гребных судах. Существовал также созданный еще в 1705 году адмиралтейский батальон, несший береговую службу при Адмиралтейском дворе.
Подготовка кадров для Балтийского флота продолжалась в Московской школе математических и нави-гацких наук, а с 1716 года и в созданной годом ранее в Петербурге Академии морской гвардии. По-прежнему велась подготовка офицерского и матросского состава за границей. Так, в 1703 году на кораблях голландского флота волонтерами плавали 100 русских матросов. При возвращении на родину они получали чин унтер-офицера, а некоторые достигали затем и офицерских чинов. Гораздо сложнее было подготовить командиров кораблей и навигаторов (штурманов), коим Петр уделял особое внимание. Всех прибывающих из-за границы он экзаменовал лично. В этой связи в 1713 году Апраксин писал своему племяннику, чтобы он не думал о приезде домой, «донеже познает науку морскую от киля др вымпела, как надлежит искусному морскому человеку».
Навигаторы возвращались в Россию по мере приобретения необходимых знаний, чаще через 2—3 года, а братья Нарышкины пробыли за границею 13 лет.
К окончанию царствования Петра I сформировалось производство в чины. Известно, что уже при плавании потешной флотилии в 1692 году князь Федор Юрьевич Ромодановский принимал парад в чине генерала и адмирала. При плавании царского каравана .от Вологды до Архангельска он также был адмиралом, Бутурлин — вице-адмиралом, а Гордон — контр-адмиралом. Но в то время чины давались формально, поскольку их носители не имели соответствующей морской подготовки.
Во время второго Азовского похода в 1696 году ситуация была аналогичной. Причем любимец царя Лефорт имел одновременно чины генерала и адмирала, из-за чего его ошибочно называли генерал-адмиралом.
В первые годы cj шествования флота установленного порядка производства в чины не было. Иностранцы получали чины по условиям контракта, подписываемого при поступлении на русскую службу. Производство же русских подданных, особенно если это касалось флагманов, зависело от самого царя. Чины поручиков или подпоручиков могли присвоить и прямые начальники, минуя царя. Иногда, после нескольких лет непрерывной службы, служители испрашивали себе чин сами и, как правило, его получали.
В 1706 году впервые по западному образцу было утверждено положение о производстве в чины иностранцев. Причем за усердную службу разрешалось производить через чин, а то и через два. Такое положение сохранялось до 1719 года. С целью повышения общеобразовательного уровня моряков с 1713 года Петр запретил производить выше квартирмейстеров и боцманматов лиц, не умеющих читать и писать.
Впервые порядок производства в чины русских подданных был определен регламентом 1720 года. В одном из его артикулов отмечалось: «...баллотировать из унтер-офицеров и мичманов в обер-офицеры, то есть в ун-тер-лейтенанты; а из унтер-лейтенантов до капитан-лейтенанта без баллотирования, по старости чина; из капитан-лейтенантов в капитаны 3 ранга паки баллотировать, а из капитанов 3 ранга до капитана 1 ранга без баллотирования, також по старости чина; и из капитанов 1 ранга в командоры и флагманы каждого чина баллотированием производить, разве особый указ, зная чье достоинство, дан будет. Равным образом баллотиро
вать и адмиралтейских служителей, а именно в контролеры, казначеи, обер-провиантмейстеры, в обер-комис-сары от подряду и покупки, в советники Адмиралтейской конторы, а в прочие чины без баллотирования». Как видим, при переходе из одного ранга в другой требовалось баллотирование, а производство в чины одного ранга осуществлялось по старшинству. По регламенту право производить в чины предоставлено было Адмиралтейств-коллегии.
Следует подчеркнуть, что на протяжении почти четверти столетия происходили довольно частые изменения в чинах флота, постоянными оставались лишь чины адмирала, вице-адмирала, контр-адмирала, или шаутбенах-та, называвшегося еще и арир-адмиралом. В 1707 году был введен чин капитан-командора, приравнивавшийся к армейскому бригадиру или генерал-майору. Этот чин в русском флоте дважды упразднялся и восстанавливался. Окончательно же он был ликвидирован в 1827 году. В 1708 году появился чин генерал-адмирала, соответствовавший армейскому генерал-фельдмаршалу. Первым генерал-адмиралом был граф Федор Матвеевич Апраксин. За 200 лет существования этого звания его носили всего шесть человек: граф Федор Матвеевич Апраксин (с 1708 года), граф Андрей Иванович Остерман (с 9 ноября 1740 года), князь Михаил Михайлович Голицын (с 5 сентября 1756 года), великий князь, а затем император Павел I (со 2 декабря 1762 года), великие князья Константин Николаевич (с 22 августа 1831 года) и Алексей Александрович (с 15 мая 1883 года). Первоначально капитаны различались только по жалованью, а с 1713 года вводились капитаны 1, 2, 3 и 4 рангов (капитан 4 ранга был упразднен уже в 1717 году). В 1716 году впервые появился чин мичмана, а в следующем— корабельного секретаря. В русском флоте существовали также чины капитан-поручика или капитан-лейтенанта, поручика или лейтенанта и подпоручика или унтер-лейтенанта. С изданием в 1720 году морского регламента окончательно утвердился порядок присвоения морских чинов, а в 1722 году «Табелью о рангах» определилось отношение их к армейским, статским и придворным чинам. Высшим чином, соответствовавшим первому ктассу, был генерал-адмирал, а низшим (13-го класса)—корабельные комиссары, шкиперы 2 ранга и констапели.
При Петре I сложилась и наградная система. В самом конце XVII века был учрежден первый русский ор
ден — св. Андрея Первозванного. Проект его устава был составлен при непосредственном участии Петра. Жаловалась эта награда весьма скудно. За всю Петровскую эпоху кавалерами этого ордена стали менее сорока человек. Первым эту награду 10 марта 1699 года получил граф Федор Алексеевич Головин. Сам Петр был отмечен этим орденом лишь в 1703 году, за конкретный боевой подвиг — взятие двух шведских боевых кораблей в устье Невы.
В петровское время за храбрость награждали также эмалевыми царскими портретами, украшенными драгоценными камнями, в том числе бриллиантами. В память событий, связанных с неудачным Прутским походом русской армии в 1711 году, появился дамский орден св. Екатерины. В этом походе русские были окружены превосходящими их в несколько раз турецкими силами, и лишь благодаря искусным дипломатическим переговорам и подкупу турецких послов удалось избежать пленения всей русской армии.. Как гласит предание, Екатерина I, участвовавшая вместе с мужем в этом походе, пожертвовала все свои драгоценности для подкупа турецкого главнокомандующего. В память этих событий и был учрежден новый орден. При жизни Петра I этой награды была удостоена только Екатерина I. В 1724 году Петром было задумано учреждение еще одного ордена, предназначавшегося в награду исключительно за военные подвиги и получившего имя выдающегося русского полководца Александра Невского. Но наградить этим орденом Петр никого не успел, впервые он был пожалован уже после смерти царя.
При Петре было также отчеканено более двух десятков наградных и памятных медалей. Среди них медаль в память взятия Азова в 1696 году, за взятие Но-тебурга в 1702 году, за взятие двух шведских судов в устье Невы в 1703 году, за победу при Гангуте в 1714 году и др. На медалях, как правило, помещался портрет Петра I, а на оборотной стороне — сцена сражения.
Петру принадлежит заслуга введения в русском флоте большинства морских традиций, при нем формировалась и морская терминология. Причем он не только заимствовал понравившиеся ему обычаи из западноевропейских флотов, но и вводил свои. К примеру, он устраивал праздник Нептуна при первом выходе кораблей в море и от купания с реи не уклонялся и сам. При Петре спуск на воду каждого корабля отличался большой торжественностью. Мастер в день спуска построенного
им корабля одевался весь в черную одежду и получал из рук царя на серебряном блюде по три серебряных рубля за каждую пушку. При Петре окончательно оформилась церемония салютования выстрелами из пушек и флагами, погребения флагманов, празднование морских побед и т. д.
Из просмотренных материалов не явствует, что в петровском флоте офицеры имели установленную форму одежды. Первоначально ее имели лишь солдатские (абордажные) команды, формировавшиеся из армейских полков. Причем нижние чины заботились о своей форме одежды сами, заводя ее из получаемого жалованья. Однако многие, получив жалованье, одежду себе не заводили, а, как отмечалось в многочисленных указах, «ходили в наготе». Для устранения такого непорядка Корнелий Крюйс потребовал от начальствующих лиц удерживать деньги на покупку необходимого платья. Узаконенные же вычеты на мундир были установлены только в 1709 году, в размере четвертой части с рубля получаемого жалованья. За эти деньги выдавались «шапка, бострог (верхняя одежда.— В. Д.), штаны, чулки и чирики (башмаки.— В. Д.)».
Первое упоминание о морской форме одежды датировано 1710 годом. В деле генерал-адмирала графа Апраксина сохранилась справка об обмундировании нижних чинов флота, в которой отмечалось: «Поведено давать морского флота матросам с 1 апреля 1711 года мундира: по паре бострогов со штанами канифасных, из серых сукон то ж число, по паре башмаков с пряжки, по паре чулок, по две рубахи с порты, по шапке или шляпе в 2 года. В батальоны по кафтану и камзолу с штанами в 3 года». С этого времени флотская форма одежды стала выделяться не только покроем и цветом, но и галунами, пуговицами, эмблемами и т. д. Так, вскоре вице-адмирал Сенявин приказывал: «Унтер-офицерам и солдатам корабельного и галерного флота на шляпы кисти делать и галуном обшивать, чтобы иметь отличие от сухопутных».
В 1719 году был подписан указ, по которому со следующего года матросам первой и второй статьи и пушкарям полагалось по бострогу канифасному со штанами сермяжными, по бострогу со штанами тиковыми, холста рубашечного по 12 и порточного по 8 аршин, две пары синих чулок и шляпу валяную. Раз в два года: по бострогу суконному со штанами канифасными и по три пары башмаков. В эти годы были случаи, когда матро
сы продавали населению как ношеное, так и новое обмундирование. Видимо, это вызвало появление в петровском «Морском уставе» 1720 года статьи следующего содержания: «Если кто свой мундир, ружье проиграет, продаст или в заклад отдаст, оный имеет в первый и другой раз жестоко наказан, а в третий расстрелян или на галеру сослан быть. А тот, который у него покупает или принимает такие вещи, не токмо то, что принял или купил, безденежно таки возвратить, но втрое, сколько оное стоит, штрафу заплатить должен и сверх того на теле наказан будет».
В апреле 1722 года была утверждена табель, определяющая сроки носки обмундирования: матросам и пушкарям раз в год полагалось получать бострог тиковый, по две пары рубах с портками, по два галстука, по две пары башмаков и по две пары чулок, а раз в три года выдавался кафтан матросский с подкладкою из сермяжного сукна со штанами канифасными. В том же году взамен шляпы голландского образца была введена шляпа, вязанная «на английский манер, глубокая, чтобы половину ушей закрывать». Кстати, с 1716 года всеми вопросами обмундирования морских служителей занималась специально учрежденная Мундирная контора.
С основанием на берегах Невы военного флота не только судостроительная, но и управленческая деятельность стала перемещаться из Воронежа в Петербург. В самом начале развития Балтийского флота все, что было связано со строительством кораблей, верфей и содержанием флота, находилось в ведении ингерманландского губернатора князя Меншикова. Быстро растущим корабельным флотом руководил вице-адмирал Крюйс, а галерным — шаутбенахт Боцис. По образцу западноевропейских флотов в 1705 году Крюйсом были разработаны и в том же году приняты правила управления Балтийским флотом. Самопроизвольно в Петербурге стал образовываться специальный орган управления флотом, именуемый Адмиралтейской канцелярией. С учреждением в 1711 году Сената ему вменялся и высший надзор за Морским ведомством. Но уже в следующем году последовал царский указ об учреждении Воинского морского флота канцелярии на базе так и не получившей официального статуса Адмиралтейской канцелярии. Этим же указом Воинский морской приказ был упразднен, а Адмиралтейский приказ реорганизовали в Московскую Адмиралтейскую канцелярию. Первоначально состав Воинского морского флота канцелярии
ограничивался всего тремя подьячими, во главе которых стоял комиссар Тормасов. Однако и после этого нововведения ни вопросы управления, ни порядок делопроизводства налажены не были. Даже при решении малозначимых вопросов Петр по-прежнему издавал указы. Другие вопросы решались либо распорядительным порядком, либо путем личной переписки.
В начале 1715 года, с учреждением звания обер-штер-кригскомиссара, в его ведение поступила Воинского морского флота канцелярия. С этого времени Морской комиссариат занимался всеми видами довольствия флота, что явилось чрезвычайно трудным делом. Поэтому в следующем году на базе комиссариата были образованы Военно-морская, Провиантская и Адмиралтейская канцелярии. В Военно-морской канцелярии была сосредоточена вся распорядительная часть, как-то: прием на службу, производство в чины и увольнение со службы. Провиантская канцелярия и Мундирная контора ведали вопросами заготовки провианта для чинов флота и адмиралтейства и их обмундированием. В ведении Адмиралтейской канцелярии были гражданские чины Морского ведомства, магазины (склады.— В. Д.) и верфи.
В 1715 году для «лучших порядков во флоте, во исполнение артикулов и экзерциций» был назначен обер-фискал Бенедиктус Небель, обязанности которого состояли в надзоре за строгим соблюдением законного порядка, как на берегу, так и в плавании, всеми лицами и во всех частях.
Постепенно Московская Адмиралтейская канцелярия утрачивала свое значение. В 1718 году в ее ведении оставались математическая школа, хамовный двор, сбор для флота денег с денежных дворов и из приказов и сбор из Московской губернии «корабельной запущенной доимки», накопившейся за прежние годы.
Однако и вновь созданные органы управления флотом не отвечали требованиям времени. Петр искал новые формы управления. В конце концов, по примеру западноевропейских государств, он решил ввести коллегиальный порядок управления Морским ведомством. Указом от 17 декабря 1717 года было велено ведомствам «сочинять свои коллегии», деятельность которых начать с наступающего нового года. Первым президентом Адмиралтейств-коллегии был назначен генерал-адмирал Апраксин, а вице-президентом стал вице-адмирал Крюйс.
Но в первые годы своего существования работа Ад-миралтейств-коллегии должным образом организована не была, так как не было утверждено ни число ее членов, ни их обязанности. В 1718 году ее членами были граф Апраксин, вице-адмирал Крюйс, генерал-майор Чернышев и полковник Норов, а со следующего года для ведения дел Коллегии был назначен обер-секрета-рем подполковник Тормасов. С 1720 года на заседаниях Адмиралтейств-коллегии было разрешено присутствовать еще по одному шаутбенахту и капитан-коман-дору.
Только в 1722 году был издан регламент Адмиралтейств-коллегии, в котором с достаточной полнотой излагались вопросы, касающиеся рамок ее деятельности и обязанностей ее председателя и членов. С этого года Коллегии были подведомственны тринадцать канцелярий и контор, в том числе военно-морская и адмиралтейская, обер-сарвайерская, провиантская, подрядная, мундирная, счетная, лесная, контролерская, цейхмей-стерская, казначейская, цалмейстерская и аудиторская. Все поименованные канцелярии и конторы были только исполнительными учреждениями, через которые Адми-ралтейств-коллегия проводила в исполнение все свои распоряжения.
Постепенно совершенствовался и порядок делопроизводства. Если вопрос был вне компетенции Коллегии, то по нему испрашивали высочайшее разрешение. При этом в Сенат представлялось подписанное всеми членами Коллегии доношение. Между собой коллегии обращались промемориями. Подведомственные канцелярии и конторы обращались в Коллегию, подавая рапорты, или доношения.
В апреле 1710 года были изданы «Инструкции и артикулы военные, надлежащие к Российскому флоту», явившиеся прообразом «Морского устава». Окончательную правку этого документа делал сам Петр. 24 марта 1710 года он писал графу Апраксину: «Правы (то есть статьи.— В. Д.) морские правил и пошлю, не замешкав, к Москве печатать». При разработке артикулов за основу были взяты статьи Крюйса, а некоторые положения были заимствованы из датского «Морского устава». С выходом в свет артикулов была утверждена присяга, текст которой гласил: «Божию милостию Петру Первому, царю России и пр., пр. Обещаем и присягаем мы верными быть и Его Царского Величества указы, и под властью Его Величества, генералов, адмиралов, адми
ралтейских советников, вице-адмиралов, контр-адмиралов, комендантов, капитанов и иных глав (то есть начальников.— В. Д.), высокопомянутого Его Величества над нами поставляемых, указы и приказы почитать и послушно и верно исполнять, как честным и добрым людям надлежит, и в прочем поступать по артикулам и учреждениям, для нашей службы сочиненным или впредь сочиняемым. В чем да поможет нам Господь Бог Всемогущий».
Одновременно закладывались основы для создания первого «Морского устава». В 1715 году во Францию был направлен капитан-поручик Коион Никитич Зотов с поручением: «Все, что ко флоту надлежит на море, отыскать книги, также чего нет в книгах, а от обычая чинят, то помнить и все перевести на славянский язык нашим штилем, только храня то, чтоб дела не проронить и за штилем их не гнаться. То описание учинить на двое: одно об адмиралтействе, другое о флоте... и все, что к обоим сим принадлежит, какого звания дело ни есть, все описать». В мае того же года Петр писал князю Куракину в Голландию: «Правы морские воинские да штат адмиралтейский мы ныне собираем всех государств, кои флоты имеют, и уже датский, французский и голландский переведены; требуем английского, что потрудитесь прислать немедленно».
13 января 1720 года наконец был объявлен указ об издании «Морского устава», а 13 апреля был опубликован и сам документ под заглавием «Книга устав морской, о всем, что касается доброму управлению в бытности флота на море». Но уже в 1722 году первый оттиск был изъят, а взамен был издан исправленный и дополненный «Устав», просуществовавший до 1797 года.
В петровском флоте зародились главные церемонии, связанные с религиозными обрядами, как-то: торжественные богослужения по случаю побед, праздников, закладки храмов, кораблей, госпиталей, памятников и т. д. На кораблях богослужение проводилось на самом почетном месте, коим являлись шканцы. Порядок проведения богослужения и ежедневных молитв был определен в особой «корабельной книжице», которая без ограничений выдавалась на корабли. В этой книжице имелись тексты молитв, а также излагались правила их отправления. Например, дневная молитва совершалась с некоторой торжественностью, на стол ставилась дароносица со Святыми Тайнами и две-три иконы, «на которых письмо видно бы было». На кораблях даже во
время торжественных богослужений запрещалось зажигать множество свечей, «вожеб кораблю коего повреждения не учинить». В случае отсутствия священника или его болезни молитву мог читать корабельный секретарь, а в некоторых случаях и командир корабля.
В «Морском уставе» было записано: «Когда адмирал пожелает, дабы весь флот молебное пение чинил Господу Богу, тогда поднят будет флаг иерусалимский (белый с красным крестом.— В.Д.) на кормовом флагштоке». По уставу судовой священник «посещал и утешал больных, и имел попечение, дабы без причастия кто не умер, и подать ведение капитану о состоянии, в каком он обрящет (то есть находится.— В. Д.)». Перед сражением священник служил молебен с коленопреклонением, после которого он обходил палубы и окроплял корабль и команду святой водой. Во время же самого сражения священник находился при раненых.
По мере развития военного флота шел поиск наилучшего рисунка военно-морского флага. Наконец в 1712 году был принят Андреевский флаг. Причем этот флаг оказался настолько удачным, что без изменений просуществовал до 1917 года. Ходит легенда, что американцы в свое время предприняли даже попытку перекупить право подъема Андреевского флага на своих кораблях за сумму немногим меньше той, что была уплачена ими за Аляску.
Осваивая моря, Петр большое внимание уделял развитию портов, лоцманской и маячной служб. В 1702 году своим указом он учредил вначале лоцманскую службу в Архангельске, а затем в 1709 году и в Петербурге. В 1710 году Крюйсом была написана первая инструкция для лоцманов Петербургского порта, а в 1722 году указом был введен регламент, определяющий организацию портовой службы в России.
Вышеизложенное дает полное основание назвать Петра Великого создателем регулярного военного флота России. Вот как оценивал деятельность Петра крупный французский дипломат Ж. Кампредон: «При малейшей демонстрации его флота, при первом движении его войск ни шведская, ни датская, ни прусская, ни польская корона не осмелятся ни сделать враждебного ему движения, ни шевельнуть с места свои войска... он один из всех северных государей в состоянии заставить уважать свой флаг...» Со смертью Петра Великого, наступившей 28 января 1725 года, закончился один из блистательных периодов русского парусного флота.
ОСНОВАТЕЛЬ РУССКОГО ФЛОТА ЕГО ЦАРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ПЕТР I АЛЕКСЕЕВИЧ1
Морскую службу проходил до 1697 года под именем Петра Алексеева, а с этого времени под именем Петра Михайлова.
1688 г. Между вещами деда своего Никиты Ивановича Романова нашел старый английский бот, возбудивший в нем сильное любопытство тем, что был лучше и крепче русских судов и мог под парусами ходить «не только что по ветру, но и против ветру». Потешные плавания на этом боте по реке Яузе и Просяному пруду возбудили в царе сильную любовь к морю и послужили «не только к детскому гулянью, но подали повод к великому флота строению».
1689 г. По тесноте Просяного пруда избрал для плавания Переяславское озеро, на берегу которого основал верфь и принимал в ней деятельное участие в постройке судов.
1690 г. На флотилии, состоявшей из мелких гребных судов и английского ботика, названного впоследствии «дедушкой русского флота», совершил поход по реке Москве до Угрешского монастыря.
1691 г. На яхте, построенной собственными руками в Москве, плавал по Москве-реке до Угрешского монастыря и, как опытный мастер, получил от князя Ромодановского «государский указ»: построить в Переяславле военный корабль к весне 1692 года.
1692 г. Спустил на воду построенный им на Переяславской верфи корабль, на котором, в эскадре из других судов флотилии, производил морские маневры в присутствии адмирала князя Ромодановского.
1693 г. Совершил первый поход на Белое море, до Вологды сухим путем, а оттуда до Архангельска водою на флотилии карбасов. Из Архангельска на яхте «Святой Петр» плавал по морю до реки Поноя.
1694 г. Совершил второй поход на Белое море. В Архангельске спустил строившийся на Соломбале корабль «Апостол Павел» и на яхте «Святой Петр» плавал ' в Соловецкий монастырь. Памятником этого похода остался хранящийся в архангельском кафедральном соборе деревянный крест, сделанный, как свидетельствует надпись, «руками шкипера Петра». Крест
1 Общий морской список. Ч. I. СПб., 1885, с. 1—8.
Император Петр Великий (1672—1725).
этот первоначально поставлен был самим государем на берегу, близ Пертоминского монастыря, в память избавления от опасности, которой подверглась яхта во время жестокой бури. Возвратясь в Архангельск, занимался вооружением и приготовлением к плаванию корабля «Апостол Павел». По прибытии из Голландии купленного там корабля «Святое пророчество» принял его под свою команду и совершил на нем плавание по Белому морю до Святого Носа, в эскадре под флагом адмирала князя Ромодановского.
1695 г. На верфи, основанной в селе Преображенском, приготовил члены (то есть детали.— В. Д.) 22 галер и 4 брандеров; суда эти были собраны в Воронеже и спущены на воду.
1696 г. По прибытии в Воронеж принимал участие в построении двух галеасов и, в звании капитана и командира галеры «Принципиум», совершил плавание от Воронежа до устья Дона с флотилией под начальством 48
адмирала Лефорта. Принимал участие в осаде крепости Азов, по взятии которой выходил на гребных судах в море и избрал место для устройства гавани и порта у Таганрога.
4 ноября, когда состоялось постановление царской думы «морским судам быть», принял участие в образовании «кумпанств» и был главным руководителем при строении ими кораблей, положил основание всем порядкам по управлению флотом и адмиралтейством, снаряжению и вооружению судов, комплектованию и обучению морских команд и их продовольствию.
1697 г. Для изучения кораблестроения и морского дела отправился волонтером при посольстве в Голландию. Работал сначала в Саардаме на частной верфи, потом в Амстердаме на верфи Ост-Индской компании, где участвовал в построении корабля, от закладки до окончания, и получил от мастера Класса Поля аттестат в звании корабельной архитектуры.
1698 г. Заметив, что в Голландии кораблестроители, не обладая теоретическими сведениями, руководствуются одной практикой, отправился в Англию и, поселясь в Дептфорде, занимался изучением теории кораблестроения. Плавал на английском флоте до острова Уайт и присутствовал на устроенных в честь его морских маневрах. По возвращении из заграничного путешествия принял звание корабельного мастера, по которому и стал получать жалованье в 366 рублей в год.
19 ноября заложил в Воронеже 58-пушечный корабль (корабль назывался «Гото предистинация».— В. Д.).
1699 г. В чине капитана командовал кораблем «Отворенные врата» и плавал на нем, в эскадре адмирала графа Головина, из Таганрога в Керчь для сопровождения корабля «Крепость», на котором отправлялся в Константинополь посол Украинцев.
1700 г., апреля 27. Спустил в Воронеже построенный им без помощи иностранцев 58-пушечный корабль «Предистинация», который, по отзывам современников, был ^весьма красивый, зело изряден пропорци-ею, изрядчого художества и зело размером добрым состроенный».
1701 г. Провел три месяца в Воронеже, в занятиях по приведению в исправность судов Азовского флота и по устройству Воронежского адмиралтейства.
1702 г. Совершил третий поход на Белое море. На Вавчуге (реке.— В. Д.) спустил два фрегата — «Святой
дух» и «Курьер»—и заложил фрегат «Святой Илья». С эскадрою судов Архангельской флотилии, на яхте «Транспорт-рояль», ходил из Архангельска в Соловецкий монастырь, а потом в Онежский залив к селению Нюхча. Отсюда до Повенецкого Погоста устроил дорогу, по которой перетащил сухим путем до Онежского озера две яхты и несколько гребных судов и на них прошел по Онежскому озеру и реке Свири до Сермаксы.
1703 г., май. Начальствуя отрядом лодок с десантом гвардии, взял на абордаж стоявшие в устье Невы два шведских судна—«Астрильд» и «Гедан», за что награжден орденом св. Андрея Первозванного.
Сентябрь. В звании капитана привел из Олонецкой верфи в Петербург корабль «Штандарт».
В октябре, по уходе отряда шведских судов от невского устья, отправился к Котлину, сделал промер глубин около острова и указал место для постройки крепости Кроншлот, преградившей неприятельскому флоту доступ в Неву.
1704 г., мая 31. Участвовал в завладении выброшенными на отмель близ Нарвы двумя шведскими шку-тами.
Сентября 24. Спустил на воду на Олонецкой верфи построенную им шняву «Мункер». С отрядом вновь построенных судов совершил трудное осеннее плавание по Ладожскому озеру.
Ноября 5. В Петербурге заложил адмиралтейство и спустил на воду 10 бригантин, построенных по составленному им самим чертежу и носивших поэтому название русских бригантин, в отличие от бригантин итальянских.
1705 г. С 22 февраля по 19 апреля находился в Воронежском крае, при обозрении работ по судостроению и устройству адмиралтейств.
4 июня. Спущен на Олонецкой верфи построенный по собственному его чертежу 32-пушечный фрегат «Олифант».
1706 г. Произведен в капитан-командоры.
1707 г., ноября 30. Заложил в Петербурге 16-пу-шечную шняву (шнява называлась «Лизет».— В. Д.).
1708 г. Спустил в Петербурге 16-пушечную шняву «Лизет».
29 октября. По указу адмирала графа Апраксина начал получать жалованье: командорского — по 600 рублей, корабельного мастерства — по 1200 рублей.
1709 г. С 14 февраля по 27 мая находился при судостроении в Воронеже, обозревал азовские порты и плавал на бригантинах по Азовскому морю; во время пребывания в Воронеже, 7 апреля, спущены два построенных им корабля: 50-пушечный «Ластка» и 80-пушечный «Старый орел».
Июля 13. За Полтавскую баталию пожалован чином арир-адмирала, или шаутбенахта, и флаг его был поднят на флагштоке подле его ставки.
Декабря 5. Заложил первый в Петербургском адмиралтействе 54-пушечный корабль «Полтава».
1710 г., апрель. Начальствуя отрядом судов корабельного флота и имея контр-адмиральский флаг на шняве «Мункер», сопровождал к нашим войскам, осаждавшим Выборг, галеры и транспортные суда с провиантом и артиллерией. Конвоируемые суда находились в крайней опасности от густого, почти сплошного льда и были спасены и благополучно достигли назначения только благодаря его энергичным и решительным действиям. Своевременное же доставление транспорта способствовало скорой сдаче крепости.
Август, сентябрь. Имея свой флаг на новых кораблях «Выборг» и «Рига», находился в плавании до Красной Горки в эскадре адмирала графа Апраксина.
1712 г., апрель. Имея флаг на корабле «Самсон», ходил в крейсерство до Красной Горки и Березовых островов.
1713 г., май. Имея флаг на корабле «Полтава», сопровождал галерный флот до Березовых островов; затем, командуя авангардом галерного флота, бывшего под начальством адмирала графа Апраксина, принимал деятельное участие во взятии Гельсингфорса.
Июнь. Производил пробу покупных кораблей, отличавшихся, по его выражению, от кораблей русской постройки, «как отцу приемыш от родного сына».
1714 г. Состоял членом военно-судной комиссии, под председательством графа Апраксина, по делу о потерянии корабля «Выборг» и о неудачной погоне нашего флота за шведскими крейсерами; поданное им мнение послужило основанием приговора, по которому вице-адмирал Крюйс и капитан Рейс приговорены к смертной казни, капитаны: Шельтинг — к разжалованию, а Дегрейтер — к изгнанию из России. В кампании этого года в плавании до Ревеля начальствовал корабельным флотом, имея флаг на корабле «Святая Екатерина». Узнав о трудном положении галерного фло-
та у Гангута, прибыл туда, произвел славный маневр обхода неприятельского флота и затем, командуя авангардом галерного флота, после кровавого боя, овладел неприятельскою эскадрою из 10 судов, состоявшею под начальством контр-адмирала Эрен-шельда.
Сентября 9. Торжественно привел в Петербург взятые у Гангута суда, представил в присутствии Сената князю-кесарю донесение о победе и тут же за отличную службу пожалован чином вице-адмирала синего флага.
1715 г. С 1 января стал получать по новому чину жалованье по 2240 рублей в год. В плавании до Ревеля командовал авангардом флота, имея свой вице-адмиральский флаг на корабле «Ингерманланд».
1716 г. В Копенгагене, имея флаг на корабле «Ингерманланд», начальствовал эскадрою судов, прибывших из Ревеля, Архангельска и из заграницы. По соединении нашего флота с союзным: английским, датским и голландским — ему предоставлена была над всеми главная команда, причем вице-адмиральский флаг на корабле «Ингерманланд» был заменен штандартом, под которым союзные флоты девять дней крейсировали в Балтийском море. По этому случаю была выбита медаль с надписью: «Владычествует четырьмя».
1718 г. Имея флаг на корабле «Ингерманланд», командовал авангардом флота, бывшим под начальством графа Апраксина, в плавании в Финском заливе.
Июля 15. Спущен в Петербурге построенный им 90-пушечный корабль «Лесное».
1719 г. Начальствовал Балтийским флотом, имея вице-адмиральский флаг на корабле «Ингерманланд»; плавание флота простиралось до Аланда, где он простоял почти два месяца. В этом и предшествующем году деятельно трудился над составлением «Морского устава», просиживая иногда за работою по 14 часов в сутки.
1721 г. Имея вице-адмиральский флаг на корабле «Ингерманланд», плавал с флотом в Финском заливе, производя экзерциции и испытание кораблей.
Сентября 7. По случаю заключения мира со Швецией, «в знак понесенных трудов в сию войну», принял предложенный ему от генерал-адмирала, прочих флагманов и министров чин адмирала от красного флага, 52
«ибо в сию войну довольно чином вице-адмирала служил».
172? г. Участвовал в Персидском походе и во время перехода Каспийским морем из Астрахани к Агра-хани командовал передовым отрядом флотилии, бывшей под кайзер-флагом генерал-адмирала графа Апраксина.
1723 г. Имея свой адмиральский флаг на корабле «Екатерина», командовал авангардом флота, бывшего под начальством генерал-адмирала; во время пребывания флота в Рогервике произвел там торжественную закладку гавани.
Июня 29. В Петербургском адмиралтействе заложил по составленному им чертежу первый 100-пушеч-ный корабль, называвшийся до окончательной постройки «собственным Его Императорского Величества» кораблем.
При торжественном представлении флоту на Кронштадтском рейде ботика «дедушка русского флота» исполнял на нем обязанности квартирмейстера, причем гребцами были два вице-адмирала и два шаутбенахта.
Октября 7. На острове Котлин заложил крепость, наименовав ее Кронштадтом.
1724 г., ноябрь. Спасая близ Лахты людей со ставшего на мель бота, сильно простудился, и болезнь в скором времени сделалась смертельною.
1725 г. Составил план экспедиции для решения вопроса, соединяется ли Азия с Америкою, утвердил все распоряжения по исполнению этого предприятия и назначил капитана Беринга начальником экспедиции.
Января 28. Скончался в Санкт-Петербурге.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ АДМИРАЛА ПЕТРА МИХАЙЛОВА 1
Деяния императора Петра I известны всем просвещенным читателям, но поелику монарх сей основал флот наш и носил звание адмирала, то почитаю непременною обязанностью изложить здесь ход службы его величества на море и доставить читателям краткое известие о постепенном устроении флота.
Не говоря о склонности государя к мореходству, минуя забавы отроческих лет его, когда он плавал по пру-
* Берх В. Жизнеописания первых российских адмиралов, или Опыт истории Российского флота. Ч. I. СПб., 1831, с. 79—100.
дам и озерам, обращаюсь прямо к путешествию его величества в Архангельск и к пребыванию в Голландии как к прямым и истинным причинам, сделавшим Петра I основателем Российского флота.
В 1693 году построил государь в Архангельске первый торговый корабль и, вероятно для изъявления признательности голландцам, поселившим в нем охоту к мореплаванию, поднял на оном полосатый флаг — красный, синий и белый, подобный голландскому, который отличается только тем, что белая полоса находится в середине двух вышеупомянутых.
В следующем году государь опять отправился в Архангельск и, полюбя саардамского корабельщика Клааса Виллемсена Муша, прошел на его корабле все нижние степени морской службы. Штелин повествует, что однажды Муш сказал государю шутя, чтобы он полез скорее наверх и прикрепил одну веревку; Петр I, приняв слова капитана своего за приказ, исполнил его волю, и Муш смотрел с ужасом, как государь проворно лазил.
Первые уроки в морском деле употребил государь на пользу при взятии Азова в 1696 году. Петр I и генерал-адмирал Лефорт имели уже в то время каждый по военному кораблю, которые вместе с галерами, галеасами и брандерами вступили в дело. Неизвестно, сам ли государь командовал кораблем или вышеупомянутый Муш, которого, как Штелин говорит, Петр I принял к себе в службу. Гребною флотилией начальство-вал вице-адмирал Юрий Степанович Лима.
Петр I, убедясь, что за взятие Азова обязан он единственно флоту своему, повелел строить в Воронеже 66 кораблей разных рангов.
В апреле 1697 года отправился государь в Голландию под именем Петра Михайлова. Просвещенным читателям известно, что монарх употребил свое пребывание в Саардаме. Англии и прочих местах на пользу Отечества своего. Он не только выучился кораблестроению и кораблевождению, но, изведав опытом все степени морского искусства, от званий простого плотника и кузнеца, приобрел те отличные качества, кои увековечили имя его не в летописях одной только России, но и всего просвещенного мира.
По возвращении в Отечество обратит госхдарь опять внимание на Донской флот; из краткого описания Азова видно, что в августе 1699 года производил его величество экзерцицию с флотом своим близ Таганрога.
Шведская война положила основание Балтийскому флоту нашему. Государь, желая владеть рекою Невою, приказал построить несколько военных ботов и канонерских лодок в Олонце, с коими и одержал 6 мая 1703 года близ Васильевского острова победу над двумя шведскими военными судами в виду флота их. Государь облекся за победу сию знаками ордена св. апостола Андрея, кои возложены на него были генерал-адмиралом графом Головиным, и, как по делам видно, начав с сего времени называться корабельным капитан-командором.
Строение Балтийского флота продолжалось поспешно на Олонце; из письма корабельного мастера Федора Салтыкова к государю от 7 ноября 1703 года видно, что в Олонце было в то время 18 корабельных мастеров: 4 русских, 3 грека, 1 славяносерб и 10 голландцев и англичан, которые строили: 13 бригантин, 13 скампавей, 1 пакетбот, 8 галер, 1 корабль, 8 шняв, 2 шмака и 6 транспортов — всего 52 судна. Надобно присовокупить, что в сие же время строили в Воронеже несколько новых кораблей и переделывали годные компанейские корабли.
В 1705 году флотом начальствовал вице-адмирал Крюйс и одержал значительную победу над шведами. Наум Акимович Сенявин говорит в журнале своем: «...из Санкт-Петербурга флот вышел на море 7 мая, а 9-го пришли к Кроншлоту. Июня 4 пришел шведский флот, 6-го начали наступать на остров, а 10 числа — к Российскому флоту. У них начальствовал адмирал Ан-керштерн, вице-адмирал Депрой и шаутбенахт Спар. Кораблей было: один 60-пушечный, три 54-пушечных, один 48-пушечный, два 36-пушечных, один 28-пушеч-ный, три флейта, два бомбардирских корабля, две шнявы и четыре галиота».
И в тот приступ счастием его величества их побили и 300 человек в полон взяли. Августа 18 числа был опять бой у наших галер с шведским кораблем.
Надобно полагать, что государь по званию капитан-командора не имел определенного жалованья, ибо 20 мая 1707 года писал его величество к графу Апраксину: «...о деньгах моего жалованья, полагаю на волю и рассмотрение Ваше по заслуге работы Моей».
После Полтавской победы принял государь чин ша-утбенахта; но в делах того времени называли его величество, для отличия от прочих шаутбенахтов, корабельный контр-адмирал.
Н. А. Сенявин говорит: под Полтавой, как праздновали викторию, тогда государя капитан-командора пожаловали в шаутбенахты и флаг его подняли с флагштока подле его ставки. По возвращении в Санкт-Петербург заложил государь сам в Адмиралтействе 54-пушечный корабль «Полтава».
В 1712 году имел уже государь значительный корабельный флот, состоявший из 7 линейных кораблей, 5 фрегатов, 4 шмаков, 3 шкут и 9 галиотов. Все суда сии были строены: в Санкт-Петербурге, Ладоге, Олонце, на Сясьском устье и Селецком Рядку. Сверх того был еще очень значительный флот с графом Боцисом в Финляндии.
Желая скорее окончить шведскую войну, для успеха в которой надобно было иметь сильный корабельный флот, и зная, что в России оного вскорости построить невозможно, отправил государь в 1711 году корабельного мастера Федора Салтыкова в Лондон для покупки кораблей. В то же время поручил его величество резидентам своим приискивать таковые же в Гамбурге и Амстердаме.
По делам того времени видно, что за морем куплено было 12 линейных кораблей, 4 фрегата и 3 мелких судна; но поелику суда сии не имели тех качеств, каковых государь желал, стоили много и были не новы, то повелел его величество нанять строить там корабли по его планам. Дело сне не имело также полного успеха, ибо, сверх медленности, стали корабли сии очень дорого и курс наш, от беспрерывных переводов за границу, потерял 40 процентов своей ценности.
От 1 июня 1713 года писал государь к Ф. М. Апраксину о покупных кораблях сих: «Назавтра смотрел я покупные корабли, которые нашел подлинно достойны звания приемышей; ибо подлинно столь отстоят от наших кораблей, как отцу приемыш от родного сына. Но гораздо малы перед нашими, хотя и пушек столькое же число; да не таких и не с таким простором»
Иностранцы продавали нам корабли сии так, как под Невским продают старые экипажи. Корабли «Антоний» и «Девоншир» были совершенно сильны, но покрыты новою обшивкою. 50-пушечные корабли «Арон-дель» и «Перло» были малые фрегаты, коим в дополнение к настоящему числу 32 пушек прибавлено было по 18 6-фунтовых пушек в разных местах. Из всех покупных кораблей было только 3, которые имели настоящие качества: «Леферм», «Лондон» и «Марбург»; но
надобно знать, что каждый из них стоил более 6000 фунтов стерлингов, или 30 000 серебряных рублей того времени.
В 1714 году имел государь удовольствие вкусить плоды своих попечений о создании Российского флота. Просвещенным читателям известно, что в июле того года одержал его величество значительную победу над шведским флотом при Гангуте. Во время торжествова-ния победы сен изволил государь принять чин вице-адмирала и, как по спискам видно, начал получать 2240 рублей жалованья.
Мая 1 1715 года спустили в Санкт-Петербурге корабль «Ингерманландию», и государь поручил Н. А. Сенявину отвести оный на камелях к Кроншлоту. 30 числа того же месяца вышел корабль сей из гавани, и государь поднял на оном в первый раз вице-адмиральский флаг свой. В кампанию сего года был государь в море с весьма значительным флотом и начальствовал авангардом.
Галерный флот отправился в шхеры, а государь пошел с корабельным флотом к Ревелю, где тогда находились: английский адмирал Норис и голландский ша-утбенахт. Весь соединенный флот сей стал на якорь у Наргина, и 31 июля, говорит Сенявин, английский адмирал, голландский шаутбенахт, английский шаутбе-нахт и несколько капитанов, также наш адмирал и министр обедали на корабле у государя вице-адмирала и стреляли из пушек довольно. Августа во 2-й день царское величество и государыня царица изволили кушать у адмирала английского.
Августа 13 вступили английские и голландские военные корабли со всеми торговыми судами под паруса, и государь отправил с ними 4 корабля: «Перл». «Ок-форт», «Самсон» и «Павел» — под начальством капитанов Сенявина и Бредаля, дабы они прошли под прикрытием их Зунд, отправились в Лондон для приема там покупных кораблей, шлюпок, верей, барж, буеров и разных других вещей.
Ежели предприятие Петра I высадить десант в Шонию в 1716 году и не увенчалось успехом, то в замену за сие должно было ему быть весьма приятно, видя при Копенгагене флот свой, состоявший из 29 военных судов и 48 галер. Удовольствие сие еще более увеличилось, когда в начальство его величества поступили соединенные флоты, состоявшие из 130 вымпелов.
По журналу Н. А. Сенявина видно, что государь
вступил со всеми соединенными флотами под паруса 6 августа, и пришел на вид Борнхольма 9 числа, и сделал сигнал стать из-за тумана на якорь, что всеми и исполнено было. По очищении тумана приказал государь идти в крейсерство двум кораблям русским, двум датским и двум английским. Зорю палили, говорит Се-нявин, следующим образом: прежде царское величество, потом английский адмирал, датский генерал-адмирал и голландский командор.
Августа 10 потребовал государь со всех кораблей поручиков и отдал приказ, чтобы датский капитан-командор шел на крейсерство; а сам переехал на шняву «Принцессу», пошел в крепость Христиансор. Вечером сего же дня возвратился опять его величество на корабль «Ингерманланд».
Августа 12 кушал государь у капитана Бредаля и, возвратясь на свой корабль, сделал сигнал: всему флоту сниматься с якорей. Но едва вступили корабли под паруса, его величество поднял опять сигнал: стать на якорь, вероятно по перемене ветра.
В журнале Сенявина не сказано, когда изволил государь оставить флоты; но по письмам видно, что 28 августа находился уже его величество в Копенгагене. Сенявин говорит только, что 8 сентября возвратились флоты от Борнхольма к Копенгагену, что 13 числа пошел капитан Бредаль с тремя галерами к острову Вену (Гвену), откуда возвратился 19 числа: что 16 числа гулял государь на своем буере и приставал к датскому фрегату, что 27-го кушал государь на корабле у Н. А. Сенявина, что 3 октября поднял опять государь вице-адмиральский флаг на корабле «Ингерманланд» и тогда начали опять палить зорю по прежнему порядку; что 9-го был у государя большой обед на корабле и палили много из пушек; что 12-го спустил государь флаг свой, выпаля из девяти пушек, и что 13-го пошел весь Российский флот к Ревелю.
История не представляет нам ни одного монарха, который бы подобно Петру I начальствовал столь многочисленным флотом четырех разных держав. Можно вообразить то сладостное чувство, которое оживляло сердце монарха нашего, когда он видел столь славные плоды своих неутомимых попечений о Российском флоте.
По преданиям известно, что от сего времени начали употреблять во флоте гюйс и что будто бы английский адмирал подарил государю свой собственный. Выше упомянул я, какой флаг употреблял государь в первое
свое плавание по морю. Впоследствии видно по журналам, что в 1705 году поднимали у графа Боциса только в праздники флаг на корме с правой стороны да с носу два по сторонам; но не сказано, какого цвета. В 1715 году были у графа Ф. М. Апраксина на корме с левой стороны штандарт, на правой — красный флаг с крестом, а на мачте — флаг разрезной. У начальствовавшего авангардом: синий флаг с хвостами без креста; у начальника арьергардии: белый флаг. Надобно полагать, что настоящее определение о флагах вышло вместе с морским регламентом.
В 1721 году начальствовал государь сим флотом своим, в котором было уже три 96- и четыре 88-пушечных кораблей. Весь бывший в походе корабельный флот состоял из 26 кораблей, 4 фрегатов и 14 мелких судов — всего 44 вымпела. Сентября 4 числа сего же года принял государь чин адмирала.
В 1723 году государь был в последний раз в море с флотом своим и плавал в Рогервик для обозрения строившейся там гавани, в которой намерен был содержать флоты, ибо из Кронштадта не могли они всегда выйти по желанию. Возвратясь оттуда на Кронштадтский рейд, государь дал на флоте великолепный праздник в честь того ботика, который был виною создания Российского флота. Предлагаю читателям указ его величества по сему предмету.
В Адмиралтейскую коллегию. Встречу чинить ботику следующим образом:
1. Ботик снять флагманам, а когда поставят на воду и штандарт подымут, крейсеру поднять грот-марсель и выстрелить из трех пушек нижнего дека и опустить марсели. Тогда генерал-адмиралу начать стрелять изо всех пушек. А когда семь выстрелов пройдет, тогда всем кораблям вдруг зачать и выстрелить изо всех пушек и потом немедленно заряжать пушки.
2. Когда ботик повезут мимо флота и когда против которого корабля проходить станет, а шед, не поравняется, как в приложенном при сем чертеже показано, тогда тому кораблю спустить свой командующий флаг или вымпел до дека и зачать стрелять изо всех пушек, пушка за пушкою. А для поспешения поставить у каждой пушки с фитилем и как возможно скорее стрелять, дабы в то время выстрелить, пока бот его проходит, и дать время другому кораблю, за ним стоящему, стрелять. А когда выстрелит, тогда командующий флаг или вымпел
паки поднять и тотчас флаги и вымпелы все распустить, сколько у кого на корабле есть.
3. Для береженая у пушек нижнего дека клинья вынуть и сколько возможно зад пушек ниже опустить, дабы вред тем не учинить, которые в боту и при нем мимо флота поедут.
4. Когда бот от флота пойдет в гавань и придет близко к воротам гавани, тогда фрегату, на зюйдной стороне стоящему, марс-зейль поднять и опустить; тогда генерал-адмирал зачнет стрелять, как и в первый раз. А когда седьмая пушка выстрелится, тогда всем зачать и стрелять изо всех пушек, пушка за пушкою. Тогда же стрелять со всех гаваней изо всех пушек вместе с флотом, когда со всех кораблей зачнут стрелять по седьмому выстрелу от генерал-адмирала.
Петр.
Августа 7 дня.
1723 года.
Кронштадт.
Император Петр I кончил знаменитую жизнь свою в 1725 году и оставил Отечеству огромный флот, состоявший из следующего числа судов:
Линейных кораблей . , , . .............34
Фрегатов............................. 16
Мелких судов от 20 до 6 пушек..........16
Галер................................ 70
Полугалер..............................50
Шхерботов..............................80
Тялок и прочих мелких судов............65
Яхт.....................................6
Буеров.................................60
Сверх сего было еще на стапеле два корабля и несколько судов другого размера.
РАССКАЗЫ ПРО ПЕТРА ВЕЛИКОГО 1
Азовские походы
В начале царствования Петра Алексеевича Россия на севере примыкала к Ледовитому океану и Белому морю; западная ее граница шла мимо Онежского и Ла
1 Петрушевский А. Рассказы про Петра Великого. СПб., 1910, с. 28—42, 94—114, 207—226. (Печатается с сокращениями.)
дожского озер на Чудское озеро, а оттуда за Днепр, так что Финляндия, прибалтийские губернии и весь нынешний Западный край лежали за рубежом. Полуденная граница далеко не доходила до Черного моря, а тянулась по степям, чрез низовья Дона на Терек. В Сибири бесспорных границ не было, места лежали вольные.
Велико было Московское государство, но громадность эта служила ему не в силу, а в бессилие. Рубежи тянулись большею частью открытые, длинные, на крепкую оборону негодные; моря были неудобные. По Ледовитому океану можно было плавать и промыслами заниматься всего три-четыре месяца в году. Таково почти было и Белое море; по нем шла кое-какая через Архангельск торговля, но морской путь в Европу был далек и труден. Было у России, на юге, еще одно море— Каспийское, но оно лежало внутри разных земель, небогатых и диких.
Морской силы, ни торговой, ни военной, в Московском государстве не было; была сила сухопутная, но и та страшна казалась только многолюдством. Издавна русская рать составлялась из помещиков и вотчинников, которые шли на военную службу по государеву указу и вели с собой людей, смотря по достатку каждого. Созывалась рать только на военное время, а с мирным докончанием распускалась по домам. Такие рати бывали иногда очень велики, в сотню тысяч ратников и больше, но истинного военного устройства не имели. Люди шли на войну от сохи либо от промысла, военной службе не обученные. Владеть оружием учились уже на войне, ружья были плохи, оборонялись больше ручным боем, ржавыми копьями и бердышами. На конное войско стыдно было смотреть: кони негодны, сабли тупы, люди без одежды. В артиллерии чуть не каждая пушка разнилась от другой и могла стрелять только своими ядрами. Всякий должен был кормиться своей заботой, оттого за ратью тянулись огромные обозы; когда харчей не хватало, ратники бежали домой, либо грабили, либо гибли с голода. Такое войско не могло стоять в бою крепко; у ратных людей была забота не о том, чтобы неприятеля побить, а как бы самим уберечься. В боях приходилось менять по 3, по 4 свои головы на одну неприятельскую, а и то в великую заслугу ставилось. Размышляли многие: «Кабы рану легкую нажить и от велико государя получить пожалование»; сложилась поговорка: «Дай Бог великому государю служить, а саблю из ножен не вынимать».
Русский человек никогда не был трусом, и эти самые люди, которые боялись боя, прятались за кустами и бежали от малочисленного неприятеля, были бы хорошими воинами, если бы войско устраивалось, снаряжалось и обучалось как следует. Наука всему начало и душа, а ее-то и не было. Оттого русские люди всячески отделывались от службы воинской, приписывались к другому делу, ублажали воевод и сыщиков, отпрашивались из войска; задаривая воевод и сотенных голов, бегали из полков самовольно. Наказания за побег были жестокие, но не помогали.
Иван Грозный завел постоянное, бессменное войско— стрельцов; но и они не были настоящими воинами: жили домами, промышляли, торговали. Цари Алексей и Федор пытались устроить и обучить их на европейский лад, но стрельцам это не нравилось и толку из тех попыток не вышло. С Ивана Грозного и особенно с Бориса Годунова московские государи стали нанимать иноземцев, но государство было бедно и большого войска из иноземцев держать не могло. Да и были иноземные наемники ненадежны, служили всякому, кто больше даст, и потому Московское государство не раз видело от них зло вместо добра. Завелись кое-какие пограничные военные поселяне, но их было мало; появились полки, устроенные на иноземный лад, но и они собирались только перед войной, в мирное время жили по домам как простые селяне и лишь день или два в неделю обучались военному делу. Из двадцати человек едва один умел владеть оружием, на войне каждый кормился сам на кормовые деньги, не было в этих полках ни военного духа, ни дисциплины. Служили еще на войне казаки, но они привыкли воевать из-за добычи и за надежное войско тоже считаться не могли.
Такова была русская военная сила при воцарении Петра Алексеевича. Оставаться с нею государству было опасно; оно не могло обороняться от храброго и хорошо устроенного, хотя и малолюдного, врага, а врагов кругом было много. Надо было устроить военную силу совсем на новый лад, а не класть заплаты на старом рубище, как делалось дотоле. Сухопутные и морские потехи Петра Алексеевича к этому и вели. Забавляясь, он снарядил и обучил на европейский образец небольшое регулярное войско, которого в Московском государстве прежде не видали. Оставалось испробовать — хорошо ли дело сделано и так ли делать вперед. Государь к этому и приступил, а больше всех по
собил ему в таком решении один иноземец, Франц Лефорт.
Лефорт был родом из Женевы и еще при Алексее Михайловиче приехал в Россию искать счастья и службы. Прежде других иноземцев явился он к Петру, когда между царем и царевной встала распря, и этого Петр не забыл. Лефорт был человек малопросвещенный, в военном деле знаток небольшой, в морском и того меньше. Зато в жизни своей он много видел и изведал, говорил складно и красно на четырех языках, имел веселый и открытый нрав, острый ум п доброе сердце. Никто не умел так хорошо устраивать пиры, как Лефорт; никто не умел так угодить Петру своими рассказами. Ради всех этих Лефортовых качеств молодой государь мало-помалу вошел с ним в приязнь и потом полюбил его так, как никого не любил. Лефорт тоже полюбил Петра, предался ему всей душой и оставался верным его слугой до смерти. Он не употреблял во зло царской беспредельной к нему милости, никому не вредил, не обходился с русскими людьми высокомерно; не только не оттирал их от царя, но советовал ему приближать к себе русских, давать им ход. Он не вступался в дела государственные, не добивался почестей и власти, не навязывался со своими советами и указаниями, как обыкновенно делают царские любимцы. Может статься, царь ценил своего любимца больше, чем он стоил; верно, однако ж, то, что он им дорожил не на одних пирах. Иначе не спрашивал бы он у Лефорта советов в делах важных, не давал бы ему высоких государственных служб, а приставил бы к шутовскому делу, как Никиту Зотова. Конечно, не Лефорту обязана Русская земля делами своего царя. Лефорт был человек рядовой, а дела великие родятся из великой души и не созидаются с чужого голоса Оцнако все-таки благодаря доброму совету Лефорта государь перешел от потех к делу.
Государя тянуло больше всего к морю; стало дело за тем — до какого моря добраться. Белое море лежало далеко, в холодной и бедной стороне; Балтийским морем владели шведы, самый сильный народ на севере; закрытого Каспийского моря очень добиваться не стоило. Лефорт дал совет — добывать море Азовское, что сливается с Черным. По нужде оно годилось: рекою Доном можно было сплавлять к нему русские товары и перевозить в Россию иноземные. Но чтобы владеть Азовским морем, надо было владеть Азовом; туда государь и решил поход. Поводы к войне были: та
тары несколько лет сряду пустошали порубежные земли. Татары жили под властью турок, с турками воевали тогда немцы,— значит, время для войны было удобное. Положено снарядить рать старого строя к низовьям Днепра, а полки нового строя с московскими стрелками и казаками послать воевать в Азов.
Старого строя рать отправилась. 8 апреля 1695 года двинулись и полки нового строя, водой и сухим путем к устью Дона. Начальство над этими войсками дано трем генералам — Автамону Головину, Лефорту и Гордону. Государь, под прозванием бомбардира Петра Алексеева, вел бомбардирскую роту. Войска было 31 000, да кроме того пришло 7000 донских казаков и 5000 калмыков и казаков яицких (уральских) и астраханских. Поход выпал нелегкий: за недостатком лошадей людям пришлось трое суток тащить на себе пушки и огнестрельные припасы, подрядчики не выставляли съестного припасу, речные суда запаздывали. С большим трудом войско собралось под Азов и осадило город.
Туркам подвозили все нужные припасы морем, а к русским подвоз был труден: по обоим берегам Дона стояли две турецкие каланчи, между ними были протянуты цепи и набиты сваи.
Донские казаки взяли одну каланчу, но турки отомстили за эту удачу: в самое знойное время дня, когда все спали, они ворвались в русский лагерь, побили сонных, захватили 9 пушек и из остальных многие перепортили.
Однако вскоре после того турки сами покинули другую каланчу; в нее засели казаки, русским стало повольнее, но дело все-таки не двигалось. Два раза русское войско штурмовало Азов, и оба раза без удачи, а осень уж подходила. Посадили в каланчи 3000 человек и пошли домой. Поход не удался. Государь начинял порохом бомбы, сам прицеливал пушки, стрелял из них и работал в окопах под ядрами и пулями. На обратном пути много народу погибло от голода и холода; на 800 верстах валялись закоченевшие трупы.
В конце ноября Петр вступил в Москву с торжеством; однако неудачу его видели все и толковали тайком, что Бог не благословил царя потому, что он отдал православных под начало немцам. Б^дто на смех, в осуждение затей Петра, рать старого строя, что ходила к устьям Днепра, взяла два города и вернулась благополучно.
Неудача сильно опечалила Петра, но от задуманного дела не отбила. На пути в Москву он писал к иноземным государям письма, просил прислать к будущему году искусных инженеров и подкопных мастеров. А чтобы турки не могли пособлять Азову с моря, государь решил настроить зимой кораблей. Замысел был громадный и почти несбыточный; в Московском государстве не было ни сведущих корабельных мастеров, ни верфей, где строят корабли, ни людей, к корабельной службе привычных. Только раз, при царе Алексее Михайловиче, строили корабль для Волги и Каспийского моря, да и тот сжег Стенька Разин. Времени тоже оставалось мало — всего одна зима. Петр все это знал, но настоял на своем.
Приехав в Москву, он приказал выслать из Архангельска всех мастеров с зазимовавших английских и голландских кораблей. В селе Преображенском из сырого и мерзлого леса стали рубить 26 судов, чтобы потом по частям перевезти их к месту. Работали преображенские и семеновские солдаты; согнали плотников из разных мест; приставили и иноземцев, какие нашлись. На Дону, под Воронежем, задумано заложить верфь и указано рубить и пилить лес, годный на корабельное дело; приказано согнать для этого 26 000 рабочих, собрать по наряду с обывателей смолу и конопать, а с железных заводов — скобы, крючья и гвозди.
Работа закипела, а главный работник, государь, захворал: у него сильно разболелась нога, так что ступить было нельзя. Только в начале февраля он немного поправился и с недолеченной ногой поехал в Воронеж. В это время скончался царь Иван; до его кончины Петр был единовластителем на деле, теперь стал таким и по званию. Прибыв в Воронеж, он забыл и боль, и печаль о брате и, поместившись в маленьком домике в две горенки, стал нагонять потерянное время. Целыми днями, с утра до ночи, составлял он корабельные чертежи и работал на верфи с топором в руках. Помех было много: корабельные мастера из Архангельска запоздали; работники бегали с работ тысячами; солдаты, идучи к Воронежу, дурили и бесчинствовали; извозчики с дороги бегали и бросали казенные вещи вместе с подводами. К довершению всех бед, в кузницах не стало угля; загорелись леса, где рубились струги; в марте полили проливные дожди, а потом ударил сильный мороз, так что река снова стала, дерево заледенело и работа прекратилась.
3 Зак. № £2
65
Недешево обошлась эта горячая пора и государю, и народу: много Петр подъял труда и вынес душевной муки; много потерпел от работы, стужи и голода народ, согнанный с разных мест к государеву делу. Зато в апреле спущено на воду 30 боевых судов и 1300 грузовых стругов. Самая лучшая галера была та, которую государь строил своеручно.
Не теряя времени, струги с войском поплыли вниз, за стругами тронулся флот, и к концу мая 1696 года все прибыли к Черкасску.
Войска было гораздо больше прошлогоднего, потому что набрали немало добровольцев, даже из крепостных. Правда, обученных по-новому было мало, как и прежде,— всего четыре полка потешных, но неудача первого похода пошла в пользу. Все сухопутное войско Петр отдал под начальство одному воеводе, боярину Алексею Шеину, всем флотом велел командовать Лефорту, а сам принял чин капитана и плыл на галере, которую собственноручно построил.
Еще не весь флот собрался, как уже начались военные действия. На море, в виду Азова, стоял турецкий флот; донские казаки сторожили его на своих лодках скрытно, издали. Турки послали в Азов 24 легких судна со съестными запасами; когда суда эти выгрузились и плыли от крепости назад, казаки напали на них внезапно и захватили 10 судов. Остальным удалось уйти, но они наделали у своих такой переполох, что весь турецкий флот спешно поднял якоря и поплыл в море. Запоздали только два корабля: один затопили сами турки, чтобы не достался русским, другой захватили казаки. Государь очень обрадовался этой победе и, как только нагнало ветром морской воды в обмелевшую реку, вышел с галерами на взморье и загородил туркам путь к Дону. Скоро они появились, везя подмогу азовцам, и хоть были гораздо сильнее русских, но на бой не решились и простояли две недели, выжидая, а потом повернули назад и уплыли в море.
Иноземные инженеры не прибывали, осадное дело без них не двигалось. Бомбами русскими были разбиты городские дома, но военные укрепления стояли нетронутые. Русские начали было насыпать стародавним порядком земляной вал в уровень с крепостной стеной, да поспели давно желанные мастера. Они повели дело на славу: крепостные стены начали осыпаться, казаки бросились на штурм, захватили вал, ворвались в улицы
и чуть не завладели крепким замком, однако были выбиты и засели только на валу.
Войскам велено уж было готовиться к приступу, ио до него, к счастью, дело не дошло. Туркам неоткуда было ждать подмоги, запасов у них оставалось мало, свинцу не хватало, так что стреляли разрубленной серебряной монетой. Видя, что рассчитывать на подмогу нельзя, они сдались.
Велика была радость русских, но больше всех радовался государь. Галеры подошли с моря и открыли заздравную, приветственную пальбу. Петр оповестил о взятии Азова ближних людей своеручными письмами: «Ныне со святым Павлом радуйтесь всегда, о Господе, и, паки реку, радуйтесь». Получив добрую весть, патриарх велел в Москве ударить в большой колокол; все благодарили Бога за великую дарованную милость: еще в первый раз русские одержали победу над страшными всей Европе турками.
Одно дело было покончено, осталось другое: закрепить за собой Азовское море, чтобы не только турки не захватили его снова, но чтобы самим пробраться в Черное море и открыть по нему путь для русской торговли. Для этого государь положил построить на Азовском прибрежье несколько крепостей и завести грозную морскую силу. Не теряя времени, он сам отправился на галерах в море, осмотрел берега, на Таганьем Роге назначил строить крепость и гавань, выбрал место и для другой малой крепости. Целый день государь провел в усиленном труде; ночь проспал в лодке, на голой лавке, голодный; на другой день продолжал поиски и только к вечеру вернулся к Азову. Здесь тоже кипела работа: войско трудилось день и ночь, без отдыха; праздников не знали, работали даже в Преображенье. Выросла грозная крепость. Государь велел оставить в ней для обороны большой гарнизон, а остальным собираться в обратный путь, домой.
Тем временем доверенный человек государя, сын переселившегося в Россию иноземца, Виниус, строил в Москве триумфальные ворота, чтобы достойно почест-вовать победителей. Это была новинка на иноземный лад, прежде про такие ворота на Руси не слыхивали. Ворота были выстроены в 5 сажен вышины, 7 и 8 сажен ширины, разукрашены знаменами и разным оружием, картинами, статуями и многими подходящими к делу надписями. Государь немного запоздал, объезжая в Тульском уезде железные заводы, надзирая за отлив
кою пушек, бомб, за ковкой якорей. Лишь 30 сентября произошло торжество, народу сбежалося многое множество. Начальники ехали в богатых золоченых каретах шестериком, пели певчие, в поводу вели разукрашенных коней, шло войско. Государь в мундире морского капитана шел пешком со своей ротой от Серпуховских ворот до самого Преображенского. Старик Ви-ниус с верха ворот говорил приветствие победителям. После торжества царь жаловал всех по заслугам кубками, шубами, деньгами, крестьянскими дворами.
Вскоре по возвращении в Москву государь созвал Боярскую думу для важного дела. Дума постановила: строить флот и заселять Азов русскими людьми, назначив на это 3000 семей из низовых городов. Спустя малое время царь собрал думу второй раз и, против обычая, позвал в нее иноземцев. Приговорено; делать корабли спешно, с пушками и с мелким ружьем, как им быть в войне; патриарху, духовным властям и монастырям делать с 8000 дворов по одному кораблю; боярам и служилым людям — с 10 000 дворов по кораблю же; городам изготовить 12 кораблей. Указано корабли изготовить к апрелю 1698 года, сойдясь в компании, а для этого помещикам и вотчинникам прибыть в Москву, кроме мелкопоместных, которым внести по полтине с двора; кто не явится, у тех имение отобрать на государя. За постройкой судов назначено смотреть государеву учителю Францу Тиммерману, мастеров корабельных решено вызвать из чужих земель.
Не забыл Петр и попировать со своей компанией на радостях после удачного похода. Многие думали, что теперь наступило время нескончаемого веселья и спокойствия, а трудам настал конец. Сильно они обочлись: не кончалась, а начиналась тяжелая, неустанная работа для именитых и простых, для богатых и бедных. Государь не сразу принялся за дело, но, раз принявшись, уже не оставлял его до конца своего царствования.
Окно в Европу
Отъезжая в чужие земли, государь оставил в России важные дела — постройку флота, гаваней, крепостей. Из Москвы писали ему, что работы идут хорошо; но после того, что государь видел в Голландии и Англии, ему как-то не верилось. Вернувшись домой, он при первом досуге поехал в Воронеж, сумрачный, невеселый, во всем боясь помех и неудач. Боязнь государя была
напрасная; он увидел на воде 20 добрых кораблей, а па земле магазины, полные всяких запасов и материалов. Петр развеселился и сейчас же принялся за работу.
Постройка флота на степной реке, за тысячу верст от моря, была невиданным дивом; многие иноземцы, приезжавшие в Москву, не хотели этому верить. Однако диво это совершилось воочию, и, к большому утешению Петра, не все русские люди считали постройку флота ненужной затеей. В Воронеже был тогда святитель, знаменитый не ученостью, а строгим благочестием и святою жизнью, Л1итрофан, который причтен церковью к лику святых. Св. Митрофан прославлял государя за предпринятое трудное дело и убеждал народ помогать царю всеми силами. Однажды он принес государю 6000 рублей на войну против неверных и потом не раз посылал ему деньги, надписывая: «На ратных». Зато государь любил его всей душой и даже жаловал воронежскому архиерейскому дому крестьян, не в пример другим, а когда св. Митрофан преставился, Петр вместе с другими сам нес его гроб и опустил в могилу.
Вместе с постройкою флота шло рытье канала между реками Иловлей и Камышинкой, чтобы соединить Волгу с Доном и открыть новый торговый путь. Но делу этому встретилось много затруднений, и потом оно брошено.
У государя тем временем назревал новый замысел. России нужно было море: выгоднее всего было бы завладеть Черным морем с выходом в Средиземное, но на этом протоке стоит Константинополь, столица Турции. Завоевание Турции представлялось в то время для России делом несбыточным, почти безумным. Турция была сильна; несмотря на Азовское взятие, турки не пускали русских в Черное море, не отдавали Керчи и даже норовили снова завладеть Азовом. Стало быть, если б оказалось возможным захватить прибрежье Балтийского моря, то это было бы не в пример лучше и выгоднее маленького, закрытого моря Азовского. Когда государь задумал Азовский поход, надежды на завоевание Балтийского моря не было никакой, а теперь она появилась, и Петр схватился за нее с радостью.
Швеция славилась своей военной силой, тогдашней России нечего было и думать ее одолеть. Но захватом чужих земель Швеция раздражала своих соседей; они только ждали случая, чтобы отобрать свое и, если по
счастливится, поживиться на ее счет. Привести соседей Швеции в союз против нее было нетрудно, недоставало лишь человека, который бы это устроил; скоро нашелся и человек. Лифляндия (нынешняя Лифляндская губерния.) находилась под шведской рукой, и лифляпд-ское дворянство было очень обижено, что шведский король отобрал многие земли, которыми дворянство издавна, правдой и неправдой, владело. За обиду поднялся один лифляндский дворянин. Паткуль; он волновал дворянство, подговаривал его дать утеснителям отпор, писал к королю письма. Паткуль наделал таких хлопот и грози,т Швеции такой смутой, что его обвинили в государственной измене и приговорили к смерти. Не дождавшись приговора, он бежал в чужие земли и там принялся поднимать на Швецию соседних с нею государей, чтобы оторвать от нее разные земли. Лифляпдию он рассчитывал присоединить к Польше, потому что дворянству жилось в Польше лучше, чем во всякой другой стране. Паткуль уговорил на это саксонского курфюрста и польского короля Августа. Август склонил на союз датского короля и за тем же делом отправил послов в Москву.
Петру I такой замысел пришелся по сердцу; он согласился воевать Швецию в союзе с Саксонией и Данией и заключил на том с ними договор, который все поклялись держать в тайне, чтобы напасть па шведские земли внезапно. Петр не согласился только начать войну тотчас и пообещал своим словом сделать это после того, как удастся закиочить мир с турками.
Переговоры с Турцией о мире шли туго; союз ее врагов мало-помалу распался, а одной России турки не очень боялись. Петр решил постращать их флотом, велел снарядить лучший корабль и отправить на нем посла, думного дьяка Украинцева, в самый Константинополь. А чтобы турки не задержали корабль в Керчи, при выходе из Азовского моря в Черное, государь задумал проводить посла с целым флотом. В августе 1699 года 18 разных кораблей и 4 больших казачьих струга вышли в море. Предводителем всего флота был Федор Головин, кораблем «Апостол Петр» командовал сам государь. Прежний адмирал, Лефорт, умер еще ранней весной от гнилой горячки, когда государь находился в Воронеже. Узнав это, государь тотчас же поскакал в Москву, велел открыть гроб, бросился с рыданием на тело своего друга, на похоронах плакал безутешно и долгое время горевал по покойнику.
Флот выдержал в Азовском море бурю, сделал примерное сражение и подошел к Керчи.
Керченский паша очень встревожился, увидав такую большую морем ю силу. Узнав, зачем пришел флот, паша не хотел пропускать Украинцева морем, а предлагал провезти его в Константинополь сухопутьем, но должен был уступить. Корабль посла отправился в Черное море, а остальной флот вернулся восвояси. Через несколько дней русский корабль на всех парусах, с приветственной пальбой входил в Константинопольскую гавань. Переполошились все власти, даже некоторые иноземные послы. Великий визирь долго ездил вокруг корабля и его осматривал. Приезжал даже сам султан. Турки не раз спрашивали — много ли у царя таких кораблей, все ли они оснащены и так ли велики. Украинцев повел переговоры о мире; турки торговались упорно, волочили дело по наущению некоторых иноземных послов и лишь через несколько месяцев покончили все мирным договором на 30 лет. Прибрежье Азовского моря осталось за Россией, и постановлено, что московский государь не будет посылать крымскому хану подарков.
Петр сдержал слово: 18 августа 1700 года узнал он про заключенный с турками мир, а на другой день послал шведскому королю объявление войны. Война объявлена за многие неправды шведского короля, и особенно за то, что во время государева проезда через Ригу в чужие земли была оказана ему, царю, обида. Петр приготовился к войне заранее: без малого за год указал принимать в солдаты всяких вольных людей и собрать даточных с духовных втастей, монастырей, с бояр и других чинов. Начиналась великая Северная война, открывалась русским людям военная школа.
Королем шведским был тогда Карл XII; ему только что исполнилось 18 лет. Был он юноша правдивый и честный, но самонадеянный, самовластный и очень упрямый; мало чему учился, больше всего на свете любил войну и выше всего ставил солдатские качества. Стушался он не разума, а страстей своих, страха смерти не знал и опасностей не только не боялся, но искал их. Горячая молодая кровь бурлила и кипела в нем ключом; сила душевная была велика, но истрачивалась без толку. С одного сумасбродства переходил он на другое; в 16 лет от роду травил зайцев в большом покое, где собирался сейм; рыскал по городским улицам и бил стекла в обывательских домах, колотил во дворце ут
варь и выбрасывал за окно; саблею отсекал головы баранам и телятам в своих покоях. Потом он присмирел, так что и узнать нельзя, а после опять накинулся на разные забавы и потехи. Не таков был царь московский, с которым привелось Карлу вести долгую войну, и разница эта сказалась сама собой.
В конце августа русское войско потянулось под Нарву. Петр, в чине капитана бомбардирской роты, шел с Преображенским полком. За разными помехами к Нарве пришли в конце сентября, и Петр сейчас же принялся за дело. Он велел насыпать окопы; в стужу и ненастье, под выстрелами, сам обозначал, на каком месте что строить, осматривал издали городские укрепления и делал им чертеж. Один иноземец не мог этому надивиться; государь сказал ему словами апостола Павла: «Яко еще кто не хочет делати, ниже да яст». Дело, однако, не спорилось, ибо была большая во всем неурядица: огнестрельного запаса и продовольствия изготовлено было мало, пушки рвало, станки под пушками ломались, порох оказался никуда не годным. Только 20 октября с окопов наших стали стрелять в город, но стреляли недолго: не хватило ни бомб, ни пороху.
Тем временем Карл не дремал: спешно посадил он свое войско на корабли и появился перед Копенгагеном, столицей Дании, совсем неожиданно. Датский король не приготовился к обороне; Карл заставил его заключить мир на всей своей воле и поплыл с войском — отбивать от русских Нарву.
Русское войско все поджидало бомб, ядер да пороху; один иноземец сказал тогда, что русские ходили вокруг Нарвы, как кошка около горячей каши, и никто не хотел обжечь пальцев. Карл быстро шел ей на выручку с войском в 8500 человек, у Петра было немного меньше 40 000. Петр рассчитывал, что шведы не посмеют биться, имея такую малую силу, и подождут подмоги, поэтому поехал в Новгород торопить походом остальные полки, а начальство над войском отдал иноземному генералу, герцогу фон Круа.
Русский лагерь тянулся в длину на 7 верст; оборонять его было бы не под силу и двойному числу войск. Ноября 19 утро встало холодное: солдаты стояли по своим местам унылые, отощалые от бескормицы. Повалил густой снег, закрутилась метель и стала бить в глаза русским. В это время точно из-под земли выросли шведы. Ближние люди уговаривали Карла не идти в бой с таким малым войском, но он возразил: «Шведам
ли бояться московского мужичья?» — и ударил на русских в одно место всей своей силой. Как только шведы ворвались в лагерь, между русскими послышались крики: «Немцы изменили!» — и все ударились бежать. Прежде всех шарахнулась конница Шереметева и пустилась наутек к реке Нарове и через реку вплавь: пехота кинулась на мост. От большой тяжести мост рухнул, люди попадали в воду: поминутно высовывались из воды головы людские и конские. Шведы стреляли по ним, как по диким уткам. Про дисциплину не стало и помину: солдаты бросались на своих начальников-иноземцев и били их за измену. Увидев это, герцог фон Круа закричал: «Пусть сам черт дерется с такими солдатами!»— и отдался шведам.
Бежали, однако, не все. Полки Преображенский и Семеновский огородились рогатками и повозками и отбивались от шведов, пока ночная темнота не остановила бой. Держался также отряд генерала Вейде. Эта сила страшила шведов, тем паче что у них самих была большая суматоха: король увяз в болоте, под ним jбили коня; два шведских отряда, обознавшись, завязали между собой битву; солдаты, забравшись ночью в русский стан, перепились. Если бы у русских был смелый начальник, то к утру шведам могло прийтись так же худо, как было накануне русским. Но русские генералы ничего этого не знали, не слыхали про Вейде и, опасаясь нового боя, вошли со шведами в переговоры. Карл обещал русских отпустить, если они отдадут свои пушки; русские согласились. Шведы сейчас же принялись устраивать мост, задолго до света его изготовили и спровадили русских за реку, но захватили против договора всех генералов и офицеров в плен. Разбитые русские полки потянулись к Новгороду почти вразброд, до 6000 человек погибло дорогой от голода и стужи.
Если бы Карл, после нарвской победы, пошел в Россию, то Бог знает какие беды пришлось бы пережить Московскому гссударству. Но шведский король, из ненависти к Августу, решил разделаться прежде с ним. Русских он в грош не ставил, Петра тоже; выбита была медаль, на которой изображено, что Петр бежал из-под Нарвы, растеряв шапку и шпагу и вытирая слезы. Мало еще шведский король знал в то время московского царя.
От нарвского поражения воля Петра не пошатнулась и дух не уныл. Он понимал, что войско его плохо обучено, что наука сразу не дается и что, отдав рус
ских как бы в военное обучение шведам, придется за науку платить, может статься, дорого, ибо хорошие учителя дешево за ученье не берут. В близких к границе городах закипела работа: насыпали окопы, копали рвы, ставили палисады; работали драгуны, солдаты, обыватели, даже женщины, священники и причетники. От нарвского погрома осталось 23 000 войска. Государь велел набрать 10 новых драгунских полков из добровольцев. Весною полки были готовы. Под Нарвой пропала вся артиллерия, меди на пушки не было; Петр приказал в больших городах от церквей и монастырей снять некоторое число колоколов на пушечное литье. Колокольной меди свезено в Москву в мае 1701 года 90 000 пудов, и к ноябрю изготовлено 268 пушек, без сравнения лучше прежних. Собрано в школы 250 ребят для обучения мастерствам, инженерному и артиллерийскому делу.
Война тем временем продолжалась. Карл внезапно напал на саксонское войско и побил его наголову. Зато от Архангельска были отбиты 7 шведских кораблей и 2 из них попали в руки русских. Петр весьма обрадовался этому счастью, но еще больше победе Шереметева над шведами при мызе Эрестфере. Хоть русских находилось в бою гораздо больше, чем шведов, но все-таки это была первая большая победа: 3000 шведов полегло и 350 взято в плен.
Государь произвел Шереметева в фельдмаршалы и пожаловал ему орден Андрея Первозванного Целый день раздавался в Москве радостный колокольный звон, палили пушки, на кремлевских стенах развевались отнятые в бою шведские знамена.
В 1702 году новая победа: Шереметев с 30 000 войска страшно побил у Гумельсгофа 8000 шведов; перебито, ранено и забрано в плен 6000 человек; отнята у них вся артиллерия. После этого Шереметев по царскому приказу опустошил Лифляндию дотла, чтобы неприятелю нигде не было пристанища. Полону людского и скотины взято множество; продавали людей по гривне и по 4 алтына, ребят — по деньге, коров — по 3 алтына, овец — по 2 деньги. После шереметевского похода Лифляндия долго не могла оправиться, а многие богатые замки лежат в развалинах и по сей день.
Лето 1702 года Петр прожил в Архангельске, на случай прибытия туда шведов; но они не бывали. Осенью он поехал на Ладогу, воевать Ингрию; туда же велел идти и Шереметеву с войском.
Когда Шереметев прибыл, Петр велел вести войско к Нотебургу; так называлась маленькая, но сильная крепость на острове, при выходе реки Невы из Ладожского озера. Опа стояла тут издавна, когда землей этой владел еще Великий Новгород, и называлась тогда Орешком. Петр велел прорубить просеку в лесу, от Ладожского озера версты на три; над просекой трудился и сам, как простой работник. Когда она была готова, по ней перетащили 50 лодок, построенных заранее на реке Свири; в одни сутки дело было сделано, и удивленные шведы увидели 50 лодок ниже крепости. Началась осада; Петр, в чине бомбардирского капитана, распоряжался одной батареей. От русских бомб и каленых ядер крепость сильно терпела, однако держалась: комендант был бравый. Волей-неволей пришлось брать ее приступом.
Тринадцать часов продолжался жестокий бой. Шведы дрались отчаянно, приступные лестницы оказались коротки, русские солдаты валились сотнями. Взяла верх беззаветная храбрость князя Голицына, который начальствовал гвардейским отрядом: крепость сдалась. Из 450 шведов в ней оставалось 83 здоровых и 160 раненых, они были отпущены с честью; русских побито и ранено 1500 человек из 12000. Государь прибил к одной башне ключ от крепостных ворот и назвал крепость Ш-шссельбург, потому что была она на самом деле ключом к морю, которое начиналось всего в 60 верстах оттуда. Петр был доволен, как редко случалось; написал собственноручные письма к ближним людя и в Москву, в Азов, даже в Сибирь, поздравляя с победою, говоря, что очень крепок орех был, однако счастливо разгрызен.
Следующей весной государь пошел с войском вниз по Неве. Там, где впала в реку Неву река Охта, стоял маленький земляной городок Ниеншанц, или Канцы, стороживший невское устье; против городка, за Охтой, тянулся посад из 400 изб. Крепость сдалась 1 мая, а на другой день к вечеру пришла от сторожей весть, что приплыли к устью Невы неприятельские корабли. На кораблях ничего не знали про взятие Канцев и оповестили свое прибытие двумя выстрелами. Шереметев велел сделать в ответ тоже два выстрела, как будто стреляют шведы из крепости. Дня через три из числа прибывших кораблей два пошли вечером к Неве, но за темнотой и ненастьем остановились на якоре недалеко от устья.
Государь решил взять эти суда и велел поставить скрытно в одном невском протоке 30 лодок с гвардейцами. На рассвете 7 мая половина лодок под начальством Петра поплыла к шведским судам снизу, а другая половина, под начальством Меншикова, спустилась на них по течению. Шведы были захвачены врасплох; Петр и Меншиков быстро подплыли и окружили их. Государь вскочил первым на один из кораблей. Шведы оборонялись храбро, и когда закричали «пардон», было уже поздно: солдаты рассвирепели и перекололи почти всех; из 77 человек осталось в живых только 13. Радость Петра была неописанная — одержана первая морская победа. Петр и Меншиков пожалованы орденом св. Андрея Первозванного, офицерам и солдатам розданы золотые медали.
Петр добрался наконец до моря, до того самого моря и тем самым путем, которым Рюрик пришел на княжение без малого 8’Л веков назад и невдалеке откуда зачалось Русское государство. Петр жадно смотрел на это давно желанное море, и в голове его складывался великий замысел... Через несколько дней, 16 мая 1703 года, на Заячьем острове невского устья застучали топоры; рубили городок Санкт-Петербург (город св. Петра), что ныне столица Российской империи, самый благоустроенный, людный и богатый город в государстве.
Место, на котором стоит Петербург, находилось в Ижорской земле (Ингрия, Ингерманландия) и искони принадлежало Вотьской пятине Великого Новгорода. Ингерманландию оттянула от России Швеция в 1617 году, и хоть эта земля населена была финским племенем, но русское владычество оставило на ней такой след, что шведы не успели его стереть совсем. По Неве, против Канцев, лежало село Спасское, с православною церковью; вниз по реке и ее протокам было раскинуто до 30 деревень, мыз и корчем; но те места, где ныне лучшие части города, лежали совсем пустые. Урочища имели по два имени — русское и финское; иные русские названия сохранялись от давнего времени. Так, Васильевский остров значился под этим именем по шведским писцовым книгам еще в 1640 году, а три Пар-голова, Токсово и др. носили эти названия еще в 1500 году — по окладной книге Вотьской пятины. На невском прибрежье и дальше кругом рос лес, больше мелкий; всюду тянулись поросшие кустарником кочковатые болота и топи. Тут проходила одна дорога, где был недавно Лиговский канал, да и та была проезжею лишь
в сухое время. Жители невские промышляли больше рыболовством, но возделывали также и землю, где посуше, и хлеб сеяли. Болота наплыли и держались потому, что Нева от сильного юго-западного ветра, который задерживает ее течение, выступала из берегов и затопляла окрестности иногда на далекое расстояние. Наводнения бывали большие: в 1691 году Нева вздулась больше чем на 3 сажени и затопила все вплоть до Канцев. Жители разбирали свои избы, спчочивали их в плоты, укладывали на них домашний скарб и крепили плоты к деревьям, а сами уезжали на лодках на высокие места. Страна была нездоровая, погода переменчивая. Петр все это, вероятно, знал, а если не знал, то догадывался: но отказаться от своего замысла он не мог и не хотел; тут было давно желанное море, широкая и глубокая река; тут было лучше всего прорубить окно в просвещенную Европу.
Прежде всего заложена была крепость и церковь во имя св. апостолов Петра и Павла; чтобы работа скорее двигалась, указано было прислать 2000 воров, приговоренных на каторгу. В октябре работало уже 20 000 человек; знатные люди надсматривали за работами поочередно, в том числе и сам государь. На первых же порах Петр построил себе на берегу Невы, близ крепости, домик по образцу саардамских: в два небольших покоя с сенями посредине. Домик этот цел поныне и хранится как святыня; в том покое, что служил Петру столовой и опочивальней, стоит теперь икона Спасителя, которую Петр брал с собой во многие походы. Саженях в 20 был построен дом Меншикова, дальше тянулись мазанки рабочих и солдат.
Государь недаром спешил с работой: на море караулили шведские корабли, с сухого пути не сегодня завтра мог прийти неприятель. Петр не раз ездил то на Сясьскую верфь, то на Лодейное Поле, где строились корабли, торопил с работой, сам пособлял. В октябре приплыла наконец к Петербургу русская флотилия и сам государь на 24-пушечном фрегате «Штандарт». К этому времени шведские корабли за осенним ненастьем ушли, а с сухого пути неприятель хоть и подступал, но был побит. На Неве показался уже лед, когда государь пустился в море. В 25 верстах от невских устьев лежал пустынный остров Котлин. Петр пристал к острову, осмотрел его подробно, вымерял кругом своеручно глубину воды, несмотря на стужу и плавающие льдины, и решил выстроить тут крепость для обо-
Сподвижник Петра I адмирал А. Д. Меншиков (1673- 1729).
роны нового города с. моря. После этого государь уехал в Москву, а губернатором Петербурга назначил Меншикова.
Меншиков был человек низкородный, отец его служил придворным конюхом. Меншиков-сын сначала торговал от хозяина пирогами, потом поступил в услужение к Лефорту; здесь заметил его царь, взял к себе и записал в потешные. Меншиков все больше и больше нравился царю, стал близким к нему человеком, потом первым любимцем, а впоследствии первым вельможею в государстве. Петр редко ошибался, выбирая людей; не ошибся он и в Меншикове. По уму, силе воли, большим дарованиям и по готовности помогать государю в задуманном им великом деле Меншиков был между близкими к царю людьми и самым годным. Государь называл его Алексашкой, Алексашей, потом Данилычем; сначала милостями и наградами не баловал, но
после, пс мере заслуг, осыпал его почестями и богатством, как никого другого. Меншиков все это заслужил одними природными своими дарованиями; сам же ничему не учился, ничего почти не знал и хоть говорил по-немецки и по-голландски, но в русской грамоте был очень плох. Как и в большинстве властных русских людей то_о времени, добрые свойства Меншикова засло-нялисв многими пороками: он был надменен, горд, без меры любостяжателен, самовластен до лютости и ни перед чем не останавливался для своего возвышения и прибытка. Чем больше Меншиков шел в гору, тем больше росли его пороки, так что Петр мало-помалу перестал любить его по-пргжнему и продолжал держать на важных государственных делах и в своем приближении лишь ради его способностей. Но в то время, когда закладывался Петербург, Меншиков еще выходил в люди и был у государя в полной милости. У пробитого в Европу окна надо было поставить самого надежного, самого способного человека; Петр и поставил Меншикова.
Поздней осенью приплыл в Неву голландский купеческий корабль с вином и солью. Зная, что государь будет очень рад таким гостям, Меншиков принял их радушно, подарил шкиперу царским именем 500 золотых, а матросам роздал по 30 серебряных ефимков. Второй корабль, прибывший в Неву с товаром, был английский; шкиперу дано 300 золотых; третий корабль был опять голландский; шкиперу подарено 150 золотых. Так щедро угощали в Петербурге первых гостей на новоселье.
А в Москве чествовали покорителей Ингрии: войско проходило сквозь триумфальные ворота, палили из пушек, говорили поздравительные речи. В Москве же государь смастерил своеручно образец небольшой крепости для обороны с моря Петербурга и отослал к Меншикову с приказом — срубить в указанном месте по этому образцу крепость на льду, на бревенчатых ящиках с булыжным камнем, и, как вскроется весной вода, погрузить в море. Царский приказ был исполнен, государь приехал к освящению новой крепости и назвал ее Кроншлот (зенец-замок). На легком корабле он сам привез сюда пушки, сам их расставил по Кроншлоту и дал коменданту строгий наказ — стрелять во всякого, кто захочет прорваться к Неве силой, а неприятелю не сдаваться ни в каком случае, до последнего чело* века.
Спешные дела вызвали Петра в Нарву. В прошлом году его войско забирало в Прибалтийском крае старые русские города и Шереметев пустошил и жег Эстонскую землю, как перед тем Ливонскую. Но оставалисв еще в руках шведов две сильные крепости: Дерпт (Юрьев) и Нарва. Надо было взять их, пока Карл воевал в Польше, а Шереметев под Дерптом мешкал, волочил дело, отговариваясь, что стал здоров не по-старому. Побывав в Нарве, государь поскакал в Дерпт, и через 11 дней по его приезде Дерпт сдался после упорной ночной битвы. Из Дерпта Петр вернулся снова к Нарве; там русским войском начальствовал иноземец О. иль-ви. Из Петербурга привезли мортиры, и осада стала быстро двигаться к концу. Августа 9 русские пошли на приступ; трудная осада и упорная оборона так их разъярили, что, ворвавшись в город, солдаты рубили и кололи всех, не давая пощады ни женщинам, ни детям. Увидя, что солдаты неистовствуют и беспощадно грабят, государь велел трубить на сбор и приставил к уцелевшим домам караулы. Не все солдаты послушались приказа; Петр заколол одного из них и, показывая свою шпагу нарвским жителям, говорил: «Не бойтесь, это не шведская, а русская кровь». Через несколько дней сдался и Ивангород.
Земля к полудню от Невы и Финского залива была покорена, и Петербургу стало с одной стороны безопасно. Могли прийти шведы только с запада, морем, да с полуночи, сухопутьем, и действительно приходили. Сухопутное их войско нападало дважды, но оба раза было отбито; приходил флот, но Кроншлот с малым числом русских кораблей дал ему отпор и к Петербургу не пропустил. На этот раз удачи шведам не было, но впереди могло быть иначе; надо было усилить оборону нового города. Прямо из-под Нарвы Петр поехал в Ло-дейное Поле, спустил суда со стоек на воду и с этой новой флотилией отправился к Петербургу. На Ладожском озере бурей разметало суда так, что собрались они в Неву не скоро. Чтобы избежать такой помехи на будущее время, государь решился выстроить верфь поближе, на Неве. Шесть дней осматривал он вместе с Меншиковым все места и выбрал остров против крепости. Здесь он заложил адмиралтейский дом и потом задал пир в единственном петербургском трактире немца Фельтена.
К зиме государь уехал в Москву. Сделано было много— завоевана целая страна, заложен новый город; но
оставалось сделать еще больше. Надо было стать в Ингерманландии твердой ногой и добиться, чтобы все нового владельца за истинного, бесспорного хозяина почитали. А до этого было еще далеко.
Петров рай
У Петра Великого за словом сейчас же шло дело и ладилось скоро, без задержки, особенно если оно принадлежало к важным или любимым. Таким большим, любимым делом было и устроение новой столицы, города Петербурга, который государь называл своим парадизом, то есть раем. Оттого Петербург рос, можно сказать, не по дням, а по часам. В новый город указано переселять людей всяких чинов и состояний; из одной Л1осквы переселено 12 000 семей. Переселялись дворяне, купцы, ремесленники, ямщики; назначались люди не убогие, не малосемейные и маломочные, а которые имеют торги, промыслы, заводы, вообще достаток.
Тех, которые временем не ожились на новом месте и достатком поослабли, велено было отпускать на прежние места жительства. Многие убегали сами, так что приходилось иногда отправлять за ними нарочных гонцов и ворочать назад. Селились и своей волей: слуги при господах, купцы ради наживы, потому что дороговизна в Петербурге была большая; тянули в новый город шведы и финны из выжженных мест Финляндии; поселялись и иноземцы, ради многих даваемых им льгот. Добровольных переселенцев в новую, бедную и неприглядную сторону, конечно, было немного, особенно нельзя было рассчитывать на рабочий народ. А в нем-то и была большая нужда: строилась крепость, надо было строить и другие казенные здания. Оттого начиная с 1704 года 15 лет кряду высылалось в Петербург по 40 000 рабочих ежегодно, па две очереди, 20 000 в каждой, брали даже из Сибири. Дорогой многие забегались, другие умирали или за болезнью отставали, так что работало далеко меньше назначенного числа; поэтому с 1710 года работа производилась уже с подряда, и вместо рабочих стали собирать с дворов деньги.
Город обстраивался быстро, дома появлялись одни за другими; только все это делалось на скорую руку, ибо не хватало ни рабочих, ни материала, а государь торопил. Лесу было по Неве и в ближних местах много, только больше дровяного, а строевого мало, да и
тот хилый, ненадежный. Деревянные дома скоро портились, так что приходилось их подпирать; от стен дуло, потолки давали течь; часто в домах именитых и знатных лиц на пирах капала на пирующих с потолков дождевая вода. При большой нужде в лесе, стал он скоро вокруг города заметно редеть; вышел-строгий указ — не рубить в ближних окрестностях; цена на лес поднялась страшно, строиться стало еще тяжелее. Камня тоже не было; с 1710 года стали строить каменные дома из остатков крепости Ниеншанц, заведены кирпичные заводы, одно время по всей России указано было всякие каменные постройки остановить, чтобы каменщиков хватило для нужд Петербурга.
Земля под новым городом была топь и болото, в ненастное время грязь стояла невылазная, надо было мостить улицы. Стали отыскивать булыжный камень кругом; указано подводам, которые шли в Петербург с товарами, и баркам, что к нему плыли, набирать на пути камень в указанном числе и сгружать в городе. Мощение улиц на Адмиралтейской стороне шло довольно быстро, но зато булыжная мостовая обходилась домохозяевам очень дорого.
Сначала город был заложен на правом берегу Невы, на нынешней Петербургской стороне, где выстроен домик Петра; потом государь увидел, что главной части города лучше быть на левом берегу, где теперь Адмиралтейство. Чтобы заохотить селиться сюда, он выстроил на углу, между Невой и Фонтанкой, летний для себя дом, что ныне стоит (с прибавками) в Летнем саду, а также Зимний дворец, вблизи нынешнего. Дворцы государевы были очень невелики, даже в то время в Петербурге были дома и виднее, и больше. После государь решил — лучшей части города быть на Васильевском острове, а на Адмиралтейском — быть каменным постройкам. Васильевский остров он положил прорезать каналами по образцу Амстердама, богатым помещикам и вотчинникам назначил строить там дома по достатку каждого и многие хоромы с Адмиралтейского острова и Московской стороны указал перенести на Васильевский остров. Дело, однако, двигалось тихо, и государевы указы оставались без исполнения; тогда приказано было раскрыть на домах ослушников кровли и-потолки до переноса на указанное место. Но все-таки государь не добился чего хотел; уехав в чужие края, он долго не был в Петербурге, а когда вернулся, то увидел, что каналы на острове прорыты не так, как указа
но, и вообще все дело перепорчено. Он принялся было исправлять и переделывать испорченное, но работы затянулись, а после него совсем брошены и каналы засыпаны.
К концу царствования Петра Великого Петербург так уже разросся и устроился, что стал по виду молодым европейским городом. Улицы тяну лись широкие, хоть и с большими пустырями; на Адмиралтейском острове все, а в других местах многие из'них были вымощены камнем. Самая красивая теперешняя улица, Невский проспект, в то время была длинная пустынная дорога, обсаженная деревьями, с рощицами и лужайками по сторонам, мостили ее и содержали в порядке пленные шведы. По улицам соблюдалась чистота; под страхом тяжких наказаний запрещалось выкидывать на улицы сор и выпускать домашний скот, что для русского города было большой новинкой. Фонарей уличных не было долгое время; они заведены с 1721 года, и то в небольшом числе, но все-таки главные части города уже не покоились по ночам в непроглядной тьме. Не остались в первобытном виде и берега Невы; знатная часть берега была убита деревянными сваями, заложена фашинником и завалена землей и мусором. Чтобы сохранить в целости и исправности лучшую красу Петербурга, многоводную реку Неву, было строго заказано выкидывать в нее помет и всякий сор, а полиции велено смотреть за этим строго. По малым речкам и каналам не приказано было даже ездить зимой, чтобы они не засаривались навозом.
Разумеется, не все приказания государевы и не всегда исполнялись, хотя заведена была полиция, дан ей строгий наказ и даже поставлен’ генерал-полицмейстер. Полиции было дела по горло, потому что заводились новые во всем порядки; она должна была знать про каждого приезжего, про каждого захворавшего заразительной болезнью, осматривать везде печи и бани для предупреждения пожаров, не дозволять возам становиться где попало и многое другое, о чем дотоле в русских городах не слыхивали. Оттого полиция была очень строга, не любила со всяким чиниться и, по обычаю времени, прибегала к строгой расправе; чуть не ежедневно генерал-полицмейстер сек кнутом человек 6 и больше. Однако не до всего она успевала доходить; ни одна улица не имела названия, и на домах не выставлялись ни номера, ни надписи; приезжему очень было мудрено отыскать чью-нибудь квартиру.
Несмотря на все усилия Петра Великого заселить Петербург, постоянных городских обывателей в двадцатых годах было еще немного, тысяч 25 или 30. Постройки были больше мазанковые и деревянные, но к тому времени немало уж возведено и прекрасных каменных домов, особенно по набережной Васильевского острова. Церквей считалось 25; лучшая — Петропавловский собор в крепости, с каменной колокольней. Самый великолепный дом в городе принадлежал Менши-кову, на Васильевском острове, с большим садом, огороженным богатой решеткой, с оранжереями и фонтаном. Дом этот, с позднейшими постройками, уцелел и доныне. Адмиралтейство стояло там же, где находится и ныне; выстроено оно было по чертежам и указаниям государя до последних мелочей; при Адмиралтействе были богатые запасы всякого материала, нужного на корабельные работы. Крепость строилась с первого же года без перерыва; к концу царствования Петра она наполовину была земляная, наполовину каменная. Против крепости, на Троицкой площади, производились и торжества, и казни. Тут по праздникам, выйдя из церкви от обедни, царь заходил в ближний трактир закусить и выпить чарку водки с корабельными мастерами и шкиперами. Было и несколько других площадей; на Царицыном лугу, как и ныне, делались войску ученья и смотры; Адмиралтейская площадь оставалась немощеной и лежала зеленым лугом. Сюда по праздникам сходился подгулявший народ — мастеровые, рабочие, крестьяне; и двумя стенами заводили кулачные бои, по старому русскому обычаю. Петр Великий не трогал старых обычаев, которые не мешали новым порядкам, поэтому полиция петербургская не препятствовала народу тешиться кулачными боями.
Рынков было несколько; были и ряды с лавками, и торг в шалашах, и носячим товаром, как в толкучих рынках. Полиция смотрела, чтобы торговцы съестными припасами одеты были чисто, в белых «мундирах», и торговали свежим товаром, однако правило это не исполнялось. Особенно плох был рыбный товар; в Неве водилось много вкусной рыбы, но живорыбных садков не было и в помине, так что на рынках рыба продавалась большею частью сонная, тухлая, вонючая. Под Петербургом росло гибель грибов, бедный люд ел их во множестве, в соленом виде, особенно когда дорожал хлеб и другие припасы, а это случалось нередко.
Как ни молод был при Петре город, но в нем уже завелись разные шкоты, больницы, морской и сухопутный госпитали, богадельни; было несколько типографий, большая библиотека, театр, кунсткамера, то есть палата разных редкостей. Чтобы заохотить петербургских жителей посещать кунсткамеру, он приказал выдавать туда по 400 рублей в год на угощение посетителей кофеем, вином, водкой. Театр государь не любил, но езжал туда в пример другим и даже велел в нем выстроить для себя и своего семейства особую светлицу. Часто собрания назначались ц. у самого государя, в Летнем саду. Сад был гораздо больше нынешнего и видал в то время много праздников; тут праздновались коронация государя, годовщина Полтавской победы, царские именины. В саду были фонтаны, сидели по клеткам редкостные звери и заморские птицы; в оранжереях росли лимоны, апельсины, лавры и другие растения знойных стран. Праздник начинался обыкновенно часов в 5 дня и тянулся до полуночи. Угощали по старине: хочешь не хочешь, а пей — ворота на запоре. Все веселились, многие танцевали на галерее, которая выходила на Неву; гостей собиралось много, были тут и духовные, и придворные, и военные, мужчины и женщины; бывала и царица-хозяйка со всей семьей.
Завел государь в Петербурге и ассамблеи, по очереди, у разных известных ему людей. Часа в три дня являлся генерал-полицмейстер Девьер, чтобы записывать, кто не приедет, потом собирались гости, а часов в 6 вечера и царская фамилия. В одной комнате танцевали, в другой играли в шашки, в шахматы, в третьей курили табак, пили пиво, вино и разные прохладительные питья. Под оглушающий гром музыки велась и веселая, и деловая беседа; слышался говор на разных языках; шведские офицеры, голландские корабельщики, русские красавицы смешивались в одной толпе; сальные свечи горели тускло в табачном дыму. Государь то беседовал с каким-нибудь мастером, купцом, сановником, то играл в шашки или шахматы; был он со всеми как равный, без чинов, и зорко присматривал, чтобы устав ассамблеи соблюдался строго. Если кто против устава погрешал, государь частенько сам подносил «великого орла» и смотрел, чтобы виноватый выпил его непременно до дна. До полуночи все разъезжались по домам.
Кроме таких ассамблей Петр Великий придумал еще другие, водяные. Построив Петербург на много-
всдиоп реке, у самого выхода в море, он хотел приучить петербургских обывателей к воде, сделать их приморскими жителями не только по названию, но и на деле. Поэтому во все царствование Петра не было на Неве мостов; появились охотники строить мосты и сулили богатую пошлину с проезжих, но гоелдарь не соглашался На Фонтанке, против Летнего сада, была выстроена верфь для постройки и починки гребных лодок и малых парусных судов. Суда эти раздавались зажиточным домовладельцам и достаточным людям разных сословий даром, на вечное время, с тем чтобы содержались всегда в исправности и чтобы на них хозяева выезжали, когда будет приказано, на Неву, к сборному месту, у крепости. Такие сборы бывали почти каждое воскресенье и по другим праздникам; собирались по флагам, которые выкидывались в 6 местах, и по пушке из крепости. Кто не выезжал, тот платил штрафу 3 рубля, за второй раз — 6 рублей, за третий — 9 рублей, что дальше, то больше. Случалось, что невскую флотилию государь собирал и в будни, когда дул хороший ветер, штраф иногда увеличивался; раз указано было взять по 50 рублей. Такие собрания на воде продолжались часа 3—4; невская флотилия выделывала разные движения, на некоторых судах играла музыка, другие палили из своих маленьких пушек; вид был очень красивый, и народ толпами смотрел с берегов. Однако охотников до этой забавы было очень мало, а собирались только из боязни царского гнева да штрафа, потому что потеха становилась иногда тяжелой службой; флотилия выезжала из Невы на взморье, несмотря ни на крепкий ветер, ни на стужу, ни на ненастье. Так, в 1723 году, 2 октября, государь собрал флотилию и сам повел ее к Котлину. Когда вышли на взморье, наступила ночь, и невольные мореходцы пристали на ночлег в Галерной гавани, у невского устья. Утро встало ненастное, крепкий ветер дул с моря, но по сигналу государя все поплыли к Котлину. Целый день бились неопытные мореходы на расходившемся взморье, коченея от стужи, и только к вечеру флотилии удалось добраться до Котлина. В следующем году, 8 октября, несмотря на снег, флотилия отправилась по Неве в Шлиссельбург и вернулась только на шестой день.
Государю все это казалось нипочем, он был большой охотник до водяного катанья. Бывало, в начале зимы, когда уже стоял на Неве лед, но оставалась большая полынья, Петр приказывал протащить туда лодку и
катался по полынье под парусами. Катался он и зимой по большому расчищенному катку в парусной лодке, поставленной на полозья.
Петербургу приходилось видеть государя и в работе и в веселье. Празднества были часты, потому что Петр любил праздновать всякое радостное событие: годовщины прежних побед, новые победы, спуски кораблей, именины в царском семействе и пр. Государь был очень бережлив и в домашней жизни, и в государственном хозяйстве, но на такие случаи денег не жалел. На пир при спуске каждого корабля выдавалось 1000 рублей, а на фейерверки и на радостную пальбу тратилось и того больше. Петр редко пировал с большой компанией дома, ибо дворцы у него были маленькие; пиры давались либо в почтовом доме, где теперь Мраморный дворец, либо у ближних государевых людей, чаще всего у Меншикова. В празднике \ чествовали не одни пирующие, но и весь народ, потому что пальба, фейерверки, иллюминации, маскарады, разные торжественные и потешные шествия видны были всем. За зрителями дело, разумеется, не ставало, тем паче что зрелища бывали совсем необычные. Так, в 1721 году князь-папа, старик Бутурлин, повенчался со вдовою прежнего князя-папы, Зотова; свадебный обед справляли в почтовом доме; Бутурлину приходилось переезжать туда через Неву. Поезд был изготовлен самый потешный. На плоту из бочек поставили громадный чан с пивом; в пиве плавала огромная деревянная чаша, в эту чашу посадили князя-папу. К его плоту привязали несколько малых плотов, каждый из двух связанных бочек, с поставленным наверху бочонком; на каждом бочонке сидело по потешному кардиналу. Весь этот поезд поплыл через Неву; впереди ехала лодка, похожая видом на морское чудовище; в лодке сидел царский шут и длинным трезубцем поворачивал и колыхал чашу с князем-папой. Из-за высоких краев пивного чана высовывалась одна голова Бутурлина; ему все время была большая забота — как бы не опрокинуться и не нырнуть в пиво; кардиналам было еще страшнее: они легко могли слететь с маленьких плотов в Неву. Когда поезд причалил к берегу, князь-папа никак не мог приловчиться, чтобы выбраться из чана; как только он поднимался на ноги, чаша колыхалась и грозила черпнуть краем или опрокинуться. Его подхватили под руки и стали высаживать, но будто невзначай упустили, так что он все-таки окунулся в пиво.
/Аного и других потешных зрелищ доводилось видеть петербургским обывателям; в выборе забав Петр был вообще очень неразборчив. В Петербурге как-то показывал свою силу заезжий силач. Раз он объявил по городу, что покажет невиданные штуки и что на представлении будет царская фамилия и двор. Плата собрана была двойная, наехало любопытных много. Вдруг им объявляют, что сегодня 1 апреля и что по царскому повелению представления не будет.
Петербуржцы видели государя беспрестанно, потому что он не любил сидеть дома; ездил в Адмиралтейство, в Сенат, посещал разных мастеров, фабрикантов, купцов, приходящие корабли. Ездил он и к самым простым бедным людям; всякий, кто собирался строить в Петербурге дом, мог просить Петра Великого на закладку, и государь не отказывал. Просили также на крестины, на свадьбы. Государь ехал, когда можно. Раз он отправлялся куда-то на званый обед, встретился ему простой матрос и сказал: «Бог дал мне сына, а тебе, государь, матроса; удостой посетить и окрестить». Государю надо было торопиться, но. узнав, что матрос живет недалеко и что все к крестинам готово, он поехал, был восприемником, выпил рюмку водки, закусил пирогом с морковью, поцеловал родильницу в губы, положил ей под подушку два целковика и отправился на званый обед.
Одевался государь всегда в простой суконный кафтан, ходил зачастую в заплатанных сапогах и принаря* жался лишь в праздники, особенно на свадьбы. Ездил он водою чаще всего в открытой лодке, посуху — в двуколке. Однажды петербуржцы глазам не поверили, встретив государя в богатой карете, запряженной шестериком; за ним скакал отряд гвардии. Это он ехал встретить двух посланников, князя Долгорукого и графа Головкина, которые возвращались из Парижа и Берлина, исполнив ревностно, искусно и разумно государеву службу. Он встретил их за несколько верст от города, посадил в свою карету на первые места, главными улицами повез во дворец, куда заранее собрались сановники, и здесь перед всеми благодарил их за службу.
Петербург рос и устраивался быстро, но России обходилось это недешево. Край был бедный, безлюдный; город не мог своими способами ни обстраиваться, ни кормиться, а кроме города отстраивались и окрестные места: Петергоф, Котлин и другие. Государь очень за
ботился, чтобы населить Ингрию; даже беглые крестьяне, сюда забравшиеся, не выдавались прежним помещикам.- Переводились отовсюду служилые всяких чинов люди и получали землю с крестьянскими дворами. Но земля все-таки заселялась медленно, и подгородные места лежали большею частью пусты; даже для почтовой гоньбы строились особые дворы, потому что жилья не было. Оттого привозного хлеба требовалось много и часто не хватало; бедным и рабочим людям приходилось кормиться капустой да репой, подолгу не видя хлеба. От нужды и бескормицы разводились болезни, люди умирали во множестве; при постройке крепости и на других казенных работах Петербурга в царствование Петра погибло не меньше 100 000 человек. Чтобы облегчить подвоз к городу хлеба и всего нужного, государь решил соединить Неву с Волгой непрерывным водяным путем и приказал вырыть Вышневолоцкий канал от реки Цны до реки Тверцы. Но этого было мало Ладожское озеро издавна славилось своими бурями, на нем ежегодно тонула третья часть судов: особенно несчастлив был 1718 год, когда погибло больше 1000 барок. В таких случаях Петербургу приходилось голодать, поджидая харчевых припасов санным путем за 1000 и за 1500 верст. Чтобы обойти Ладожское озеро, государь велел от Волхова до Невы копать канал.
Что не гуси, братцы, и не лебеди Со лузей-озер подымалися; Подымалися добрые молодцы, Все бурлаки понизовые, На канавушку на Ладожску, На работу государеву.
Работы начались в 1719 году, работало ежегодно по 12 000 крестьян, а иногда и солдаты; от нужды и болезней перемерло много, но при жизни Петра кончить канал все-таки не успели, потому что вышел он дтиной больше 100 верст.
Мы канавушку копали, Все ю проклинали: На канавушку на конях, А с канавушки-то пеши.
Другая беда была Петербургу от моря. Как подует крепкий ветер против течения Невы, река начинает вздуваться, выступает из берегов и заливает город. В низких местах вода выступала чуть не каждый год, иногда несколько раз в году, особенно осенью. Бывает это
и в наше время, но меньше прежнего, потому что уровень реки был прежде выше, земля от строительного мусора и от мощения мало-помалу возвысилась и многие каналы отводят прибывающую при наводнениях воду. В старину почва была ниже, и до сих пор в памяти еще сохранились названия урочищ — Мокруша, Бугорки, Козье Болото. В 1706 году залило Петербург так, что в хоромах у государя стояла вода на % аршина выше пола. В 1713 году было два наводнения, в 1715-м — одно; в 1721 году вода размыла сады, снесла и разрушила многие дома; товары, сложенные в подвалах, были перепорчены; убытков насчитывалось на 7 миллионов рублей. По улицам во время наводнения почти везде можно было проезжать на лодках. Вышел указ, чтобы при прибыли воды угонять скотину в лес, на высокие места; выводили туда даже лошадей с царской конюшни. В 1723 году было новое наводнение, вода поднялась еще выше.
Петербургским жителям приходилось держать ухо востро, а потому при каждой прибыли воды подымалась между ними тревога. Этим иногда пользовались недобрые или темные люди и увеличивали переполох. На Троицкой пристани в то время росла большая осина или сосна; в Петербурге ходила молва, что до заложения города, в 1700 году, в ночь на Рождество чухны заметили на этом месте большой свет, будто пожар. Они отправились на пожар и увидели, что на дереве по всем сучьям горят восковые свечи. Чухны насадили топор на длинную жердь и стали рубить нижний сук; когда зарубка была уже велика, свет вдруг угас и свечи пропали. Басней этой заручился один крестьянин и в 1720 году стал пророчить, что 13 сентября нахлынет с моря вода, подымется по самую зарубку на дереве и смоет весь город за новые, басурманские, порядки. Наводнения не было, и прорицателю досталось порядком, а дерево государь велел срубить.
Кроме зла от воды терпел Петербург и обычные на Руси беды от огня: не проходило недели без пожара. Пожарная команда была, однако, на славу: в нее входили солдаты, и плотники, и чиновные люди; все были расписаны по очередям, и каждый должен был являться на пожар с топором, ведром или иным снарядом, по расписанию. Беда грозила тому, кто от пожарной службы отгуляет. Сам государь являлся на пожары и работал своеручно в таких опасных местах, что вчуже дрожь пронимала. Один очевидец-иноземец записал, что та-
кую исправную пожарную команду, как в Петербурге, трудно было найти где-либо в Европе. Оттого хотя горело в Петербурге часто, но почти никогда не сгорало больше двух домов разом.
В Петербурге проживало или работало много простого народа, стянутого с разных мест Между этими людьми, конечно, попадались ненадежные, а нужда и бескормица еще разводили мошенников. Воровали на рынках, днем срывали с прохожих шапки, поджигали дома, ночью выволакивали из могил покойников и обдирали их, а от полиции укрывались в соседних лесах. Поэтому для всеобщей охраны поставлены были по концам каждой улицы шлагбаумы, опускали их на ночь, с 11 часов до утренней зари, и пешеходов без фонарей не пропускали, кроме лекарей, священников и повивальных бабок. Небезопасно было на улицах и от зверей. В окрестных местах водились медведи, волки, рыси и забегали в город. В 1714 году волки съели часового у Литейного двора, другого искалечили так, что он умер. Несколько времени спустя волки же напали на одну женщину и заели ее днем, невдалеке от дома Меншикова.
Не очень был похож Петербург на рай, как его величал Петр Великий; но для Петра он, по духу, был подлинно раем. В давнее время великий князь киевский Андрей Боголюбский бросил Киев и заложил на новой земле новый город, чтобы уйти от вечевых обычаев и порядков и завести иные порядки, княжеские, властительные Петр Великий заложил на дальнем, неприютном морском прибрежье новый город, чтобы уйти от закоренелой невежественной старины, насадить новые порядки, взыскать науку, сродниться с Европой. На новом месте люди со всякой новизной сживаются легче, это сбылось и на Петербурге; новые обычаи и порядки там принимались скорее, чем в Москве; люди сживались с ними легче, чем в глубине России. В Петербурге не приходилось ничего переделывать, а все делать наново, что гораздо легче, скорее и спорее. На невских болотах веяло обновлением, и чрез это они стали для Петра земным раем. Разумеется, всякие новинки и тут далеко в глубь русских людей не проникали, а видны были больше снаружи; несмотря на это, Петербург значил очень много: он сделал обновление России крепким не только при Петре, но и после него. Прозорливый государь понимал это, сделал потому новый город столицей и старался об его благоустройстве и украшении
всячески, не скучая никакими мелочами. Заметив, что по берегам Невы мало певчих птиц, он приказал накупить их в Москве и окрестностях, привезти в Петербург и выпустить на волю. Чтобы деревянные дома в Петербурге были прочнее и теплее, он велел обшить их обваренным в кипятке мхом. Никакие заботы Петра о Петербурге не были лишними, потому что почти ни у кого, даже из его близких людей, не лежало сердце к новой столице. Одни не любили ее потому, что не любили нововведений Петра, и хотя тайно, но упорно их осуждали. Другие не жаловали Петербург потому, что привыкли жить по своему нраву, а тут во всем было стеснение и неволя; городская жизнь с сухопутными и водяными ассамблеями и другими порядками смахивала на службу. Третьим было тяжело по малому достатку; в деревне, на всем готовом, прокормиться было нетрудно, а в Петербурге все приходилось покупать на деньги, все было втридорога, даже против Москвы. Всем не по нутру приходился новый город, все почти желали ему гибели и говорили укорительно, что государь нарядил Петербург в сапоги и вызолотил, а Москву обул в лапти. Долго, лет 20 после Петра, люди с самодурским обычаем и распущенными привычками чувствовали себя в Петербурге не дома и выискивали случая, как бы выбраться оттуда вон.
АПРАКСИН ФЕДОР МАТВЕЕВИЧ, ГРАФ1
1693 г. В звании стольника был с государем Петром I в Архангельске и назначен двинским воеводою и губернатором Архангельска; наблюдал за постройкою в Со-ломбале первого казенного торгового корабля и заведовал снаряжением его для отправки с товарами за границу.
1696 г. Участвовал во втором Азовском походе.
1699 г. Принимал участие в Керченском походе.
1700 г., февраля 18. Пожалован званием адмиралтей-ца, и с этого времени до 1706 года заведовал вновь учрежденным Адмиралтейским приказом, постройкою флота на Воронеже, устройством и управлением морской части в Азовском крае.
170?. г. Находился в плавании в Азовском море, производя исследование фарватеров.
1 Общий морской список. Ч, I. СПб., 1885, с, 15—17,
Первый генерал-адмирал Российского флота Ф. М. Апраксин (1661—1728).
1706 г. По смерти адмирала Головина ему поручено пересмотреть бывшие в ведении адмирала приказы Оружейный, Монетный и Ямской и опечатать оные до указа.
1707 г., февраля 22. Псжалован адмиралом и президентом адмиралтейств. В кампании этого года имел флаг на фрегате «Олифант».
1708 г. Начальствовал флотом, имея флаг на фрегате «Думкрат». Кроме того, на него же возложено было командование сухопутными войсками в Ингрии, с которыми он разбил у Ракобора и в Копорском заливе шведские войска, бывшие под предводительством Любекера. За одержанные над шведами победы пожалован чином действительного тайного советника, возведен в графское достоинство и стал получать жалованье как генерал-адмирал, наравне с фельдмаршалом, по 7000 рублей в год.
1709 г. Большую часть года провел в Воронеже, принимая участие в преобразовании Азовского флота. С
этого же времени вступил в управление городом Азовом и Азовским краем, со званием губернатора азовского.
1710 г. Начальствовал войсками, осаждавшими Выборг. По взятии крепости награжден орденом св. апостола Андрея Первозванного и золотою шпагою, осыпанною бриллиантами. Находился с флотом у Котлина, имея флаг на корабле «Рига».
1711 г. Начальствовал Азовским флотом и заведовал защитою Азовского края от неприятельского нападения. По заключении мира с турками на него было возложено упразднение азовских портов и флота.
1712 г. Начальствуя сухопутной армией, предпринимал поход в Финляндию.
1713 г. С галерным флотом и сухопутными войсками совершил поход в Финляндию, взял Гельсингфорс и разбил шведов при Пелкине.
1714 г. Начальствуя галерным флотом, одержал первую морскую победу при Гангуте. Ходил с флотом в Ботнический залив и доходил до Никарлеби. Председательствуя в судной комиссии над вице-адмиралом Крюй-сом, подписал его смертный приговор, и сам находился под следствием, будучи обвинен в злоупотреблениях по подрядам, за которые подвергся денежному взысканию.
1715 г. Командовал корабельным флотом в плавании по Финскому заливу, имея флаг на корабле «Ле-ферм».
1716 г. С галерным флотом действовал против шведов в Финляндии, высылая отряды для нападения на шведские прибрежья.
1717 г. Начальствуя корабельным флотом, крейсировал с ним в Балтийском море, имея флаг на корабле «Москва», и произвел высадку на остров Готланд. 15 декабря назначен президентом вновь учрежденной Адми-ралтейств-коллегии.
1718 г. Крейсировал с корабельным флотом в Финском заливе, имея флаг на корабле «Москва». Находился под судом «за злоупотребления», арестован и приговорен к лишению имущества и достоинств, но, во уважение прежних заслуг, наказание ограничено денежным взысканием. Участвовал в розыске по делу царевича Алексея Петровича и, в числе прочих, подписал его смертный приговор.
171 9 г. Сопутствовал государю на Олонецкие минеральные воды. Начальствуя галерным флотом, из Аланд-84
ских шхер перевел его в Стокгольмские и, высадив десант на берег Швеции, произвел разорение на всем протяжении от Ревеля до Нюкебинга, угрожая самому Стокгольму, к которому наши войска подходили на расстояние 15 верст.
1720 г. Наблюдал за укреплением Кронштадта и вооружением корабельного флота, с которым выходил в море, имея флаг на корабле «Гангут».
1721 г., октября 22. По случаю заключения Ништадт-ского мира награжден кайзер-флагом. Назначен зстлянд-ским губернатором.
1722 г. Находился в Персидском походе, начальствуя морскими силами на Каспийском море, где и поднял в первый раз пожалованный ему кайзер-флаг.
1723 г. Командовал флотом в плавании по Финскому заливу, имея флаг на корабле «Гангут». За небытие <на водяной ассамблее» оштрафован 50 рублями.
1725 г. Крейсировал с флотом в Финском заливе, имея флаг на корабле «Святой Александр». Пожалован орденом св. Александра Невского.
1726 г. Назначен членом новоучрежденного Верховного Тайного Совета. Командовал флотом, стоявшим на Кронштадтском рейде, имея флаг на корабле «Екатерина».
1728 г., ноября 10. Скончался 67 лет в Москве и погребен в московском Златоустовском монастыре.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ГЕНЕРАЛ-АДМИРАЛА ГРАФА
ФЕДОРА МАТВЕЕВИЧА АПРАКСИНА 1
Граф Ф. М. Апраксин родился 1661 года, родитель его Матвей Васильевич был комнатным стольником при царе Федоре Алексеевиче и имел счастие выдать дочь свою Параскевию Матвеевну за царя Иоанна Алексеевича в 1684 году. Столь знаменитое родство доставило детям его быстрое повышение.
По делам видно, что в 1693 году отправился Ф. М. Апраксин к городу Архангельску вместе с Петром 1 и строил там по повелению государя новый корабль. Хотя Ф. М. Апраксин имел только 22 года от рождения, но уже пожалован был архангельским воеводою, а через год и губернатором. В письмах от 1696 года называет его государь «мейн герр губернатор Архангел».
1 Берн В. Жизнеописания первых российских адмиралов, или Опыт истории Российского флота. Ч, I, с. 101—144,
Апраксин был также с государем в Амстердаме и учился там кораблестроению. Возвратясь оттуда, состоял он при Семеновском полку в чине подполковника, а в 1700 году был пожалован адмиралтейцем. Великий государь указал адмиралтейские и корабельные дела ведать стольнику комнатному Федору Матвеевичу сыну Апраксину. А писать его во всяких делах адмиралтейцем... 1700 года.
Вслед за сим поведено было Ф. М. Апраксину ехать в Воронеж, и в помощь к нему даны были стольник Петр Максимов сын Игнатьева, да в товарищи Афанасий Иванов сын Зиновьева. По делам того времени видно, что Федора Матвеевича Апраксина со дня пожалования его в адмиралтейцы начали писать по имени и отчеству.
По отрывку дел 1705 года видно, что при Апраксине находился еще в Воронеже Михайло Петрович Измайлов, который управлял под его надзором всеми делами по морской части и переписывался с Адмиралтейским приказом, находившимся в Москве. В приказе заседали тогда стольник Григорий Андреевич Племянников и дьяки Осип Иванов и Пантелей Кондратов.
Апраксин, пробыв в Воронеже, нашел, что все корабли, построенные там компаниями, имели великие недостатки, а главное, были чрезвычайно узки и сидели посему глубже в воде, нежели следовало. При переводе кораблей сих чрез мелководные устья реки Дона встретились неимоверные затруднения: иные корабли опрокинулись и занесены были песком.
Корабли Ступинской компании хотя и были построены только за пять лет до прибытия Апраксина, но оказались совершенно гнилыми; словом, весь находившийся в Воронеже флот требовал гораздо больших издержек на починку и проводку оного, нежели стоил.
Государь, как искусный кораблестроитель, приказал сделать к годным кораблям подделки и шлюзы, для удобнейшего выхода оных в море. Наконец, в марте 1703 года была, по счастию, вода так высока, что в самых мелких местах возвышалась до восьми футов, а посему и перевели большую часть кораблей за устье.
От июня 1703 года писал Апраксин государю: «Изволил ты писать, чтоб готовить 30 кораблей, я рад сколько могу без всякой лености; только, государь, тебе известно: воинских от 40 пушек кроме Ступинских и Наевых нет. Хотя же их счетом и довольно, только к де
лу не годятся. Ныне их на устье 28 <...> только зело худы и требуют много починок».
Знаменательно, что Апраксин устраивал флот, доки, крепости, шлюзы и город, завел в то же время училище в Воронеже. От июня 1703 года писал он государю: «В арифметике, государь, из драгунов учится 90 человек и принялись изрядно. Нужно констапелей, отдам из них по 12 человек Бергману и Отту».
В августе 1703 года окончил капитан Перий шлюзы, и дела пошли бы гораздо успешнее, ежели бы не открылась повальная болезнь между работниками, призванными в Воронеж. По сему случаю писал Федор Матвеевич государю: «Повели прислать человек 300 из Сум, Харькова, Ахтырки и других слободских полков, мню быть им нашему воздуху непротивну. А из московских, государь, зело трудно иметь, великий им упадок живет; а более умирают лихорадкой и пухнут». Видно, что болезнь сия господствовала долгое время, ибо в сентябре 1704 года жаловался Апраксин, что больных и умерших плотников очень много.
В начале 1705 года приезжал государь смотреть свой флот, учинил в пользу оного многие распоряжения и приказал, непременно выкопав пять доков, укрепить оные досками и брусьями; но Апраксин, приводя волю монарха в исполнение, нашел, что доки можно укрепить камнем. Между прочим, повелел государь построить в Воронеже 300 будар; но Апраксин убедил его величество отменить сие приказание, ибо чрез выполнение оного истребились бы около Воронежа все сосновые леса.
Знаменательно также, что, занимаясь столь разнообразными строениями, нуждался Апраксин в кузнецах, плотниках и имел только 1200 солдат. В письме своем от июня 1705 года говорит он государю: «У меня солтат 1200; а флот состоит порознь, боюсь внезапного нападения и для того начал около устья крепить городок, повели прислать солдат из полков Булгакова, Рыбинского и Изюмского».
Апраксин устроил также в том краю Липские железные заводы и начал делать на них сверленые пушки. В письме от 6 августа 1705 года говорит он государю: «На железные заводы ездил я пробовать пушки, вылиты зело гладко, будет в готовности к весне 100, ныне еще не все просверлены».
В конце 1705 года просил Апраксин позволения у государя быть к нему для личных объяснений и, получа
оное, оставил Воронеж и увез с собою любимца государева Федосея Скляева.
Находясь в Москве, получил Ф. М. Апраксин государево повеление из Киева от 31 мая 1706 года: пересмотреть все приказы, кои ведал генерал-адмирал, кроме посольского, и запечатать оные до указу.
Ф. М. Апраксин отвечал государю, что, уведав еще прежде о кончине Ф. А. Головина, запечатал он Монетный двор, а теперь сделает ему подробную опись. В Оружейном приказе, продолжает он, нет никаких деланных вещей, на приклад: запон, персон в алмазах (то есть золотых медалей, осыпанных алмазами), с портретом государевым крестов кавалерских, а есть малое число знаков офицерских.
Надобно полагать, что тело Ф. А. Головина привезено было в Москву, ибо государь писал туда к Ф. М. Апраксину из Жолквы от 5 февраля 1707 года, дабы, не дожидаясь его, предать тело покойника достойному погребению, с пушечною на каждой минуте стрельбою. А в начале марта, продолжает государь, изволь ехать в Петербург.
Февраля 22 1707 года состоялось вследствие высочайшего повеления нижеприведенное постановление в разряде: адмиралтейца Федора Матвеевича Апраксина во всяких его государевых указах и в приказных делах писать адмиралом и президентом Адмиралтейства.
Государь, получа письмо Ф. М. Апраксина о погребении генерал-адмирала, писал к нему от 11 марта 1707 года: «Мейн герр адмирал, возвышаю вас на его градус, в чем вам от сердца искреннего при поздравлении желаю: да благословит Господь Бог вам быть в сей Саржи к славе имени своего и пользе утесненных Христиан».
Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, прибыв в Санкт-Петербург, начал управлять всеми делами Морского ведомства. В мае вышел весь флот наш, состоявший в 11 кораблях разной величины и нескольких бригантинах, на Кронштадтский рейд. Генерал-адмирал, вступя на корабль свой, поднял белый флаг на грот-стеньге и донес о сем государю. Его величество отвечал ему из Люблина от 21 июня 1707 года: «Приездом вашим во флот и распущением первого флага вас ныне вторицею поздравляю, желая да Бог даст вам счастие».
В 1708 году отрядил генерал-адмирал шаутбенахта графа Боциса в финские шхеры, который и сжег 10 мая город Борго. Ф. М. Апраксин с вице-адмиралом Крюй-
сом одержал в сем же году знаменитую победу над шведским генералом Любекером, которая подробно описана в жизнеописании последнего. За победу сию пожалован был Ф. М. Апраксин графом и действительным тайным советником.
В 1710 году осадил граф Апраксин Выборг с сухого пути и с моря и имел счастие овладеть оным 12 июня без всякой значительной потери. Государь, получа о сем известие, наградил его знаками ордена святого апостола Андрея и золотою шпагою, осыпанною алмазами.
По взятии Выборга пошел граф Апраксин с флотом к Гельсингфорсу и, овладев лежащими перед ним островами, поставил на них батареи и открыл свободный путь галерному флоту нашему.
Перемена политических обстоятельств заставила государя обратиться к другим мерам. А посему, возврати флоты свои из шхер в Санкт-Петербург, отправил он немедленно генерал-адмирала, вице-адмирала Крюйса, всех лучших капитанов и значительное число морских офицеров и матросов в Тавров.
В мае 1711 года выступил генерал-адмирал Апраксин в море, но не имел случая сразиться с турецким флотом, хотя и видел при Бердянской косе 16 кораблей.
Известное несчастие Петра I при Пруте заставило его заключить 21 июля 1711 года мир с турками, вследствие коего сдан был им Азов и сокрушен Российский флот наш, существовавший на Дону 15 лет и стоивший величайших пожертвований. Государь хотел спасти несколько лучших кораблей и провести оные через Средиземное море в Финский залив. Манштейн утверждает, что корабли сии действительно прошли, но слух, на коем он основался, несправедлив, ибо в делах есть письмо барона Шафирова к графу Апраксину, в коем он говорит, что поскольку турки не согласны пропустить кораблей наших, то решился он лучше, чём их истребить даром, продать оные турецкому правительству.
Письмо графа Апраксина служит еще сильнейшим тому доказательством. От 28 сентября 1711 года пишет он государю: «Капитан-паша говорил, чтоб годные корабли отдать им в цену, для сего велел я оные показать паше... и будем договариваться о цене».
Хотя мир заключен был с турками в июле 1711 года, но граф Апраксин пробыл в тех краях за сдачею Азова, истреблением флота, продажею кораблей и сдачею артиллерии весь 1712 год. Главные споры происходили насчет медных орудий; граф Апраксин отдавал им 56
медных пушек да 14 чугунных; но турки, отвергая последние, требовали медных; а в случае недостатка пушек принимали мортиры, коих генерал-адмирал без воли государевой не решался отдать. Происходившие по сему случаю переписки затрудняли окончание сего дела. Но турки, как по письму графа Апраксина видно, разорили Таганрогскую гавань, цитадель и крепость в сентябре 1712 года, не дожидая конца.
В 1713 и 1714 годах начальствовал граф Апраксин всеми морскими и сухопутными силами, посланными в Финляндию. В последнюю кампанию был он так счастлив, что, овладев сим княжеством, делал высадки на Аландские острова и устрашал Стокгольм. В сие же время генерал Голицын и полковник Шувалов овладели Вазою и Нейшлотом, довершили покорение всей Финляндии. Победа, одержанная государем над шведским флотом при Гангуте, увеличила еще торжество россиян.
Повергнув Финляндию к скипетру монарха своего и благодетеля, оставил граф Апраксин начальство над оною князю М. М. Голицыну, а сам, возвратясь в Петербург, вступил в управление морскими делами. В 1715 году начальствовал он флотом, который вышел в море со вскрытием вод, крейсировал в Финском заливе для двух причин: наблюдения за неприятелем и обучения матросов. Государь в звании вице-адмирала изволил также находиться во флоте сем.
Весною 1716 года отправился граф Апраксин опять в Финляндию и имел пребывание в Абове. Главным занятием его было устройство и починка галерного флота, который, как по делам того времени видно, находился в весьма худом состоянии. В сие же время строил он там 100 островских лодок.
В сем году сокрушило бурею новую Ревельскую гавань. Государь, получа о сем известие, предписал графу Апраксину ехать туда немедленно и вместе с князем Меншиковым исправить все повреждения. Граф Апраксин, сдав команду князю М. М. Голицыну, поехал в Санкт-Петербург и оттуда отправился вместе с вице-адмиралом Крюйсом, рижским губернатором и несколькими инженерами для обозрения сокрушенной Ревельской гавани.
Согласись с общего совета, какие сделать вновь укрепления, и поруча сие князю Голицыну и инженеру генерал-майору Гинтеру, отправился граф Апраксин опять в Санкт-Петербург, откуда доносил государю 25 марта 1717 года, что в Финляндии 100 галер, 100 островских
лодок и 100 шлюпок готовы, только, говорит он, людей не довольно и вооружить сих судов не можно.
В начале мая отправился граф Апраксин в море с Кронштадтскою эскадрою и крейсировал между Даге-рортом и шхерами, близ коих взял шведскую 14-пушеч-ную шняву. Прибыв в Ревель, сдал Ф. М. Апраксин команду над флотом шаутбенахту Падону, а сам остался на берегу для наблюдения за строением гавани. По первому зимнему пути отправился он в Санкт-Петербург и принял там начальство над морской частью.
В 1718 году имел граф Апраксин подвергнуться гневу государеву, был предан суду, арестован и хотя впоследствии прощен, но должен был заплатить денежную пеню. В сем же году был он в походе со всем флотом, на коем находились еще следующие флагманы: вице-адмиралы Корнелий Крюйс и Петр Михайлов (государь), шаутбенахты князь Меншиков, Падон и Шель-тинг, который тут же на рейде и скончался. Флот сей имел плавание до Ревеля, Гангута и крейсировал потом несколько времени в Финском заливе, возвратился в Кронштадт. Против неприятеля не предпринято было никаких действий, потому что в сие время продолжались мирные переговоры.
В конце сего года последовало учреждение государственной Адмиралтейств-коллегии, и граф Апраксин назначен был президентом оной, о чем подробно сказано в жизнеописании адмирала Крюйса. Но желая доставить читателям моим, каким порядком велись в Адми? ралтейств-коллегии журналы, предлагаю гравированный снимок с одного постановления от 7 ноября 1720 года. К подробнейшему пояснению должен я присовокупить, что постановление сие состоялось, вероятно, по прошению упомянутого в оном Плюскова, ибо на журнал употреблена гербовая бумага. Замечательно, что до 7 ноября заслушано было в Коллегии только 303 бумаги.
Определение подписали члены не по старшинству, а, вероятно, по времени прихода каждого в Коллегию:
полковник Норов;
генерал-майор Иван Головин;
генерал-майор Григорий Чернышев;
генерал-адмирал и президент граф Ф. М. Апраксин; вице-президент вице-адмирал Крюйс;
обер-секретарь Тормасов.
В начале 1719 года отправился Ф. М. Апраксин вместе с государем к Олонецким минеральным водам и пробыл там до апреля месяца. Граф Апраксин занялся
подробным обозрением Олонецких заводов, кои от самого существования их находились в его ведении. Возвратясь оттуда, пошел граф Апраксин со всем флотом к Ламеланду и, пересев там на гребной флот, открыл опять военные действия против шведов.
До заключения Ништадтского мира оставался Ф. М. Апраксин в Финляндии и с помощью храбрых и искусных сотрудников своих генералов князя Михаила Михайловича Голицына и Петра Петровича Лассия заставил шведов трепетать о сохранении своей столицы. Войска наши не доходили до Стокгольма только 14 миль, и поскольку в сие время взяты были у Гренгама 4 фрегата, то шведская королева поспешила заключить мир.
В день торжества Ништадтского мира награждены были многие лица, а графу Ф. М. Апраксину пожалован был кайзер-флаг. В сие же время пожалован он эст-ляндским генерал-губернатором.
Граф Ф. М. Апраксин следовал также за Петром I в Персию и разделял с государем все труды сей тягостной и неуспешной кампании. В сей поход поднял он в первый раз генерал-адмиральский флаг и был приветствуем пушечными выстрелами и громкими восклицаниями с городской крепости и флота.
Замечательно, что когда экспедиция над верфями представила Коллегии в январе 1741 года, какой флаг сделать господину генерал-адмиралу графу Остерману, то Коллегия, выведя на справку вышеприведенное, заключила: господину генерал-адмиралу сделать два флага: первый — кайзер-флаг, а другой — адмиралтейский белый с четырьмя якорями.
В 1723 году командовал граф Апраксин самым большим флотом, на котором государь под именем адмирала Петра Михайлова с герцогом голштинским имели плавание до Ревеля.
Императрица Екатерина I, вступив на престол, оставила Ф. М. Апраксина при прежних должностях и поручила ему начальство над флотом, назначенным в поход. В архиве нашел я протокол корабля «Марбурга» и журнал корабля «Св. Александра»; а посему и сообщу читателям краткое известие о кампании сего года.
Мая 14 числа 1725 года начали суда вытягиваться из гавани, и капитан-лейтенант Лоренс, положа якоря, поднял брейд-вымпел. 16 числа приезжал из Санкт-Петербурга вице-адмирал Сиверс для осмотра всего флота. С сего же числа начали палить зоревые пушки. 26 числа прибыл на корабль капитан-командор Бредаль.
Июня 2 числа на корабле «Св. Александр» появился генерал-адмирал, посему спустили брейд-вымпел, а подняли кайзер-флаг и со всех кораблей выпалили из 13 пушек. Вслед за сим подняли на корабле «Леферм» с фор-стеньги красный флаг. 3 числа подняли на корабле «Неп-тунус» белый флаг контр-адмирала Сандерса. Сего же дня был депутатский смотр. 7 числа привели из Санкт-Петербурга новый корабль «Не тронь меня». Во время стояния на якоре производили через день пушечную и мушкетную экзерциции.
Июня 11 прибыл на корабль князь А. Д. Меншиков; при отъезде его выпалили из 15 пушек. Июля 5 числа штрафован матрос Костромин: купали три раза с ноку.
Июля 9 изволила прибыть в Кронштадт государыня императрица на яхте; со всех кораблей палили из всех пушек и спустили все флаги. Когда яхта проходила мимо корабля «Св. Александра», то кричали семь раз «ура». С Кронштадтской крепости выпалено из 100 пушек. 11 числа прибыла из Санкт-Петербурга яхта под голштинским флагом, которая салютовала пятью выстрелами; отвечали ей равным числом, а из Кронштадтской крепости выпалили 31 раз.
Июля 12 прибыл на корабль голштинский князь; выпалили из 31 пушки. 13 числа прибыли из Санкт-Петербурга две яхты — крон-яхта и золотая — и стали на якорь близ флота. Первая салютовала из 7, а последняя из 13 пушек; обеим отвечали равным числом. 14 числа прибыл на корабль царевич грузинский; выпалено из 21 пушки. 15 числа прибыла на корабль государыня императрица на торсершхоуте; на корабле подняли штандарт, спустили все флаги и вымпелы и выпалили из 65 пушек; с прочих кораблей палили также. Потом палено из 52, 31, 31, 31, 21, 15 и 15 пушек. Вероятно, изволила государыня кушать на корабле, и пальба производилась при питье за здравие. По отбытии государыни с корабля спустили штандарт и выпалили из 65 пушек. Всем служителям дано не в зачет по чарке вина.
Июля 17 выпалили у нас из одной пушки и отдали марсель-лось. Ее величество государыня императрица проехала на шлюпке мимо нашего корабля; кричали «ура» семь раз. 18 числа возвратился на рейд корабль «Дербент» без фор-стеньги. В 8 часов вечера вступил весь флот под паруса.
Июля 23 прибыл весь флот на Ревельский рейд, но на пути до оного становился троекратно на якорь. Про
стояв здесь семь дней, вступил генерал-адмирал опять под паруса, крейсировал в море, производил часто эволюцию, стоял несколько дней в Балтийском порту и, возвратясь 18 августа в Ревель, спустил 25 числа флаг свой и поручил весь флот вице-адмиралу Вильстеру, который и прибыл благополучно на Кронштадтский рейд 1 сентября.
Августа 30 1725 года возложила на себя императрица знаки ордена св. Александра Невского и пожаловала оным же графа Ф. М. Апраксина. В феврале 1726 года учрежден был Верховный Совет, членом коего назначен был и Ф. М. Апраксин. Весною 1726 года назначен был Ф. М. Апраксин опять начальником флота, который хотя и вытянулся на рейд в половине мая, но по неизвестным причинам не вступал под паруса. Нашедши в архиве журнал корабля «Пантелеймон — Виктория», веденный капитаном Кононом Зотовым, сообщу читателям краткое известие, что происходило на сем флоте.
Мая 14 начали корабли вытягиваться на рейд. Мая 21 поднял на корабле «Св. Александр» красный флаг вице-адмирал Гордон, которому и салютовали с каждого корабля девятью пушками. 22 числа поднял на корабле «Дербент» флаг свой контр-адмирал Сенявин. Сего же числа после полудни поднял на корабле «Екатерина» кайзер-флаг генерал-адмирал граф Апраксин; со всех кораблей салютовали оному из тринадцати пушек. 25 числа производили депутатский смотр вице-адмиралы Гордон, Вильстер, генерал-кригскомиссар Иван Михайлович Головин, капитан-командор Госселер и полковник Ватковской.
Июня 6 прибыл пред полуднем из Санкт-Петербурга на яхте князь Меншиков и салютовал из семи пушек; от генерал-адмирала отвечали ему из пяти. Сего же числа в час пополудни приехал князь Меншиков на корабль «Екатерина», и там со времени его пребывания до 6-го часа вечера производили пальбу следующим порядком: 21 выстрел, 13, 13, 13, 7, 5, 11, 7, 9 и 13. В 7 часов пополудни поехал князь Меншиков на бомбардирские корабли и Ивановскую батарею; при отъезде его кричали на корабле «Екатерина» три раза «ура» и выпалили из тринадцати пушек.
Флот сей стоял постоянно на якоре, команда занималась очень часто пушечною и ружейною экзерцициями. Августа 9 числа в час пополудни стал быть виден идущий из Санкт-Петербурга буерный флот, в котором палили из пушек, первый раз из пяти, потом из Ораниен
баума палили из семи, потом паки в буерном флоте из 5, 5, 17 и 17; в Ораниенбауме — из 15; а в буерном флоте отвечали из 15, 5 и 3. Пополудни в 7-м часу приблизился буерный флот к корабельному, напереди шла яхта под флагом герцога голштинского и салютовала из тринадцати пушек; от генерал-адмирала отвечали ей равным числом. Оная яхта легла на якорь в углу между среднею и военною гаванями.
Вскоре после сего ее императорское величество изволила прибыть ко флоту на золотой яхте «Принцесса Елизавета» и приказала поднять штандарт, который увидя от генерал-адмирала, сделали сигнал поднятием белого флага с синим крестом, чтобы со всего флота палить из всех пушек.
В 1727 году не был уже Ф. М. Апраксин в походе, но оставался в Санкт-Петербурге. В июле скончался знаменитый адмирал Крюйс, и звание вице-президента Ад-миралтейств-коллегии возложено было на вице-адмирала Сиверса. В феврале следующего года поручил Ф. М. Апраксин должность свою вице-президенту Сиверсу и, отправясь сам в Москву, окончил там полезную жизнь свою в ноябре 1728 года.
Едва ли бывал когда в России вельможа, имевший столь великие связи, как граф Федор Матвеевич Апраксин. В делах его находятся более 10 000 писем от знаменитейших людей того времени. Все имели в нем надобность, все искали его ходатайства или покровительства. Величайший муж Петровых времен князь Меншиков писал к нему постоянно по два письма в неделю, называя их ординариями. Князь Ромодановский, граф Головкин, князь Голицын, князь Репнин, барон Шафиров и кабинет-секретарь Макаров писывали к нему также весьма часто. Когда Шафиров, по вступлении императрицы Екатерины I на престол, был прощен, то Ф. М. Апраксин прислал следующее предложение Адмиралтейств-колле-гии:
Поелику Петру Шафирову, коего писать по-прежнему бароном, велено писать историю императора Петра!, то доставлять ему разные нужные ведомости из архива.
Генерал-адмирал граф Апраксин.
1725 года, мая 10 дня.
Голштинский обер-камергер Берхгольц, живший в Москве и Санкт-Петербурге от 1721 до 1727 года, отзывается с великою похвалою о графе Ф. М. Апраксине и
говорит: он в беседе ласков ц приятен, самый почтенный, любезнейший человек и гостеприимный хозяин.
У графа Ф. М. Апраксина не было детей, а посему и утвердил Петр I, по просьбе его, графское достоинство и все деревни за родным братом его Андреем Матвеевичем. Сестра графа Апраксина, царица Марфа Матвеевна, скончалась в декабре 1715 года, а в январе 1716 года писал к нему государь: «Понеже таким саржам, как ваша милость, обыкновенно определяются доходы на стол, того ради вместо оных презентуем вам те деревни, которые даны были блаженной памяти невестке нашей, а вашей сестре».
За две недели перед кончиною написал Федор Матвеевич духовную, которую окончил сими словами: «Рабски прошу Ваше Императорское Величество, дабы всемилостивейше изволил напомнить молодые мои лета перед всемилостивейшим моим Государем, а Вашего Величества дедом, Петром Великим, Императором и Самодержцем Всероссийским, и службы, которые я исполнил по силе ума моего радостным сердцем и чистою совестью, повелеть по сему моему вольному завещанию ненарушимо исполнить и ©ставших моих осиротелых брата и племянников в милости не оставить».
Надпись, находящаяся в Златоустовском московском монастыре над гробом Ф. М. Апраксина: «1728 году, ноября 10 дня, преставился раб Божий генерал-адмирал, Государственного Верховного Тайного Совета министр, действительный тайный советник, президент Государственной Адмиралтейской коллегии, генерал-губернатор княжества Эстляндского, кавалер обоих российских орденов, граф Федор Матвеевич Апраксин, а жития ему было 67 лет».
КРЮЙС КОРНЕЛИЙ ИВАНОВИЧ1
1698 г. Принят на русскую службу в Голландии из капитанов и пожалован чином вице-адмирала. Составил первые правила морской службы, заимствуя их из уставов голландского и датского. Принимал участие в найме для флота многих иностранцев, с которыми и прибыл в Россию в том же году. Отправлен в Воронеж, где занимался устройством заводимых там адмиралтейства и флота.
* Общий морской список Ч I, с, 197—199,
Адмирал К. И. Крюйс (1657—1727).
1699 г. Участвовал в Керченском походе, командуя кораблем «Благое начало»; во время плавания по Дону производил опись реки и составил ее атлас и описание плавания флота по Дону от устья реки Воронежа и от Таганрога до Керчи и обратно.
1700 и 1701 гг. Занимался устройством флота в Воронеже.
1702 г. Укреплял Архангельск; командуя Архангельскою эскадрою, плавал с нею в Белом море до Соловецкого монастыря и селения Нюхчи в Онежском заливе, а осенью отправился на иностранном купеческом судне в Голландию.
1703 г. Находился в Голландии, заведуя наймом иностранцев для русского флота и распределением по кораблям, портам и школам посланных с ним русских для обучения морскому делу и адмиралтейским мастерст-вам.
1704 г. Через Архангельск возвратился из Голландии Петербург; по прибытии вступил в управление Балтий-
ским флотом. Установил порядок в распределении команд по судам, в снабжении судов и адмиралтейства припасами, в продовольствии и обмундировании морских служителей.
1705 г. Начальствовал обороною Котлина и флотом, расположенным у Кроншлота, имея флаг на корабле «Дефам»; отразил нападение сильнейшего шведского флота, имевшего намерение разорить Петербург.
1706 г. Стоял с флотом у Кроншлота, имея флаг на корабле «Олифант».
1707 г. Имея флаг на корабле «Дефам», находился во флоте под начальством адмирала Апраксина и выходил в первое крейсерство к Красной Горке.
1708 г. Имея флаг на корабле «Олифант», находился с флотом у Кроншлота в полной готовности отразить нападение пришедшего на вид Котлина шведского флота.
1709 г. Начальствовал флотом, стоявшим у Котлина, имея флаг сначала на корабле «Олифант», а потом на корабле «Думкрат».
1710 г. Начальствуя флотом и имея флаг на корабле «Олифант», сопровождал до Биорко посланный к Выборгу транспорт с провиантом и осадною артиллерией. Производил промер фарватера у Кроншлота. По случаю войны с Турцией, осенью, послан в Воронеж для приготовления к кампании Азовского флота.
1711 г. Имея флаг на корабле «Меркуриус», начальствовал эскадрою Азовского флота, стоявшего в Таганрогской гавани. По заключении мира с Турцией отправился в Петербург; деятельно принялся за улучшение адмиралтейств в Петербурге и на Котлине; при последнем заведовал устройством гавани и казарм.
1712 г. Командовал флотом, стоявшим у Кроншлота, имея флаг на корабле «Рига»; высылал некоторые из судов своей эскадры преследовать отделившихся от шведского флота крейсеров и впоследствии, за преждевременное прекращение погони, подвергся суду. На свадьбе государя занимал «отцово» место.
1713 г. Находился с эскадрою в плавании, имея флаг на корабле «Рига»; посланный к Ревелю для соединения с пришедшими туда из заграницы покупными кораблями, встретил и преследовал три неприятельских корабля. Во время этой погони корабли «Выборг» и «Рига» встали на мель, другие же прекратили погоню. «Рига» снят с мели, а «Выборг» сожжен.
1714 г. Обвиненный по суду в потерянии корабля и упущении неприятеля, а также за прекращение погони 108
приговорен к смертной казни, замененной ссылкою в Казань, куда он немедленно и отправился.
1715 г. Возвращен из ссылки и назначен заведовать адмиралтейскими и экипажескими делами.
1716 г. За медленность в снабжении Ревельской эскадры получил строгий выговор государя с угрозою: «Ежели впредь так поступать будете, то можете живот свой потерять».
1717 г. Был послан в Ревель для принятия мер обороны порта и стоявших в нем судов от ожидаемого нападения шведов. 15 декабря назначен вице-президентом Адмиралтейств-коллегии и состоял в этом звании до самой кончины.
1721 г., октября 22. По случаю заключения мира со шведами произведен в адмиралы.
1722 г. За отсутствием графа Апраксина исправлял его обязанность по управлению флотом и портами.
1723 г. За небытность на «водяной ассамблее» подвергся штрафу в 50 рублей.
1725 г. За болезнию нередко в Коллегию не ездил, а дела подписывал на дому.
1727 г., июля 3. Скончался в Петербурге и погребен в Амстердаме.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ АДМИРАЛА КОРНЕЛИЯ ИВАНОВИЧА КРЮЙСА 1
Знаменитый муж сей, достойный по всей справедливости имени образователя Российских флотов, был принят в русскую службу нашу Петром I в 1697 году в Амстердаме. По старым делам видно, что он вступил в оную по контракту и с тем условием, чтоб ему быть старшим вице-адмиралом; но, к сожалению, не мог я отыскать ни оригинала, ниже копии с оного.
По письмам сего почтенного мужа к графу Федору Матвеевичу Апраксину, от 1706 года, видно, что он получал жалованья по 4000 рублей, с тем что поскольку голландский ефимок стоил тогда по курсу на наши деньги 70 копеек, то 4000 ефимков отдавать ежегодно поверенному его в Амстердаме, а остальные 1200 рублей ему лично. Сверх сего положено было ему 36 четвертей mj ки да 72 рубля на содержание денщиков; от всех призов назначалось ему по три процента с оценки. Неизвестно,
1 Берх В. Жизнеописания первых российских адмиралов, или Опыт истории Российского флота. Ч. I, с. 147—219.
пользовался ли он всегда последнею наградою; но по письмам его видно, что когда капитаны Брант и Рейс взяли в 1715 году призов по оценке на 19 000 ефимков, то он потребовал, чтобы граф Апраксин приказал ему выдать 570 ефимков.
В 1721 году при разделе призов с 27 взятых купеческих кораблей сделано было следующее распоряжение:
Всей суммы 96 710 рублей 77 копеек.
Из того следует:
Его царскому величеству — 63 104 рубля 27 копеек.
Генерал-адмиралу — 9699 рублей 19 копеек.
Вице-адмиралу (Крюйсу)—2902 рубля 54 копейки.
Капитанам, офицерам и командам — 21034 рубля 77 копеек.
Вебер и Рейхард, знав лично почтенного Крюйса, отдают полную справедливость талантам его. Вебер упоминает, что он скончался 70 лет, в день своего рождения, а поскольку из дел видно, что сие случилось в июле 1727 года, то и выходит, что Крюйс вступил в службу нашу, имея сорок лет от роду. Из писем его можно только уразуметь, что он бывал несколько раз в Индии, Америке и Средиземном море. Прослужив на голландском флоте много лет, обогатился он разными сведениями. Мы увидим впоследствии, что он строил корабли, вооружал оные, водил их по морю, назначал капитанов, писал инструкции крейсерам, портовым начальникам, строил гавани, крепости, фабрики бумажные, пергаментные, парусиновые, табачные, мельницы лесопильные и мукомольные. Словом, был человек со всеобщими сведениями, одаренный необыкновенною деятельностью и всеобъемлющим умом. Память сего отличного мужа должна быть незабвенна для каждого россиянина.
Битинг говорит о знаменитом Крюйсе: «Великий мореплаватель сей родился в Ставангере 1657 года и посвятил себя с самой юности морю. Не известно, в каком году вступил он в голландскую морскую службу; но я знаю, что он начальствовал там много лет разными кораблями и был впоследствии обер-экипажмейстером Амстердамского адмиралтейства. Петр I, находясь в Голландии, познакомился с ним, полюбил его и принял в службу вице-адмиралом».
С начала вступления в службу нашу послан был почтенный Крюйс в Воронеж, где и занимался не токмо устроением флота, но и гидрографией: он описал реку Дон. Вот заглавие карты его, почерпнутое мною из «Деяний
Петра Великого», изданных Голиковым, часть IX, стр. 481: «Вице-адмирала Корнелия Крюйса описание реки Дона по ее истинному положению, расширению и течению от города Воронежа до впадения ее в море; купно с изображением Азовского и Черного морей, со всеми их губами, мелями и впадающими в них реками; при чем означен прокоп соединения реки Волги и Дона посредством рек Йлавлы и Камышенки; напечатаны в Амстердаме на русском и голландском языках 1703 года».
Сверх сего издал Крюйс любопытное историческое известие о Доне, Азовском море, Воронеже и Азове, с некоторыми сведениями о казаках, которое посвятил царевичу Алексею Петровичу.
В 1703 году отправил государь вице-адмирала Крюйса в Голландию для найма разных мастеров и морских офицеров. Поручение сие выполнил он с успехом: морские капитаны, принятые им в российскую службу, были люди отличных достоинств и оправдали выбор его. Замечательно, что знаменитый вице-канцлер генерал-адмирал граф Остерман, имея только 19 лет от рождения, принят им был также в собственные секретари. Поскольку вице-адмирал Крюйс, как то мы выше видели, занимался множеством разнообразных дел, то и имел он четырех секретарей: Григория Ренарда, Маркуса фон дер Берга, Данилу Швертмана и Гейнриха Остермана. Битинг говорит, что поскольку имя Гейнрих не употребительно у россиян, то граф Остерман, поступив в службу к Петру I, назвал себя Андреем.
По делам видно, что в 1704 году находился вице-адмирал Крюйс в Финском заливе: в бумагах адмирала Алексея Ивановича Нагаева встретил я письмо Петра I из Нарвы от 25 июня 1704 года, в коем монарх отзывается с похвалою о деятельной службе его, благодарит за викторию, бывшую на Котлином острове. Князь Щербатов говорит: «Флот вице-адмирала Крюйса состоял из восьми 24-пушечных кораблей, шести 12-пушечных шняв, двух брандеров и семи больших галер. В полон взято 66 человек офицеров и рядовых, одна шлюпка и восемь чухонских ботов с амуницией. По отходе неприятеля принесло к берегу 450 тел; да на берегу и в воде найдено 500 фузей (ружей. — В. Д.)».
По делам 1705 года видно, что вице-адмирал Крюйс занимался строением военных судов.
В 1706 году находился почтенный Крюйс также в Кронштадте, выходил в море и, поссорясь с галерным
шаутбенахтом графом Боцисом, жаловался на него государю и графу Апраксину. По письмам Петра I надобно заключить, что вице-адмирал был человек весьма строгий и чрез меру взыскательный.
В 1708 году оказал вице-адмирал Крюйс важную услугу разбитием генерал-майора Любекера. Шведский генерал сей перешел у Тосны через Неву и намерен был завладеть Ингерманландией. Собрав все военные суда и множество разных лодок, вооружил их вице-адмирал Крюйс на скорую руку фальшивою оснасткою и, поставя поперек всей Невы, показал неприятелю вид многочисленной флотилии, которая в существе вовсе не была опасна. Магазины и разные здания, коих нельзя было спасти от неприятеля, прела т он огню и в то же самое время отправил с финским мужиком письмо к стоявшему около Копорья бригадиру Фразеру, что к нему посылается 40 000 человек.
Крюйс полагал, что письмо сие перехвачено будет шведами; но оно, вопреки его желанию, дошло до Фразера. Генерал Любекер, рассчитав, что против столь сильного ополчения нельзя ему будет устоять, и не видя никаких способов продовольствовать войска свои, пустился в другую сторону и нашел на Фразера. Бригадир выдержал первое нападение шведов, но, усмотрев превосходные силы их, ретировался и оставил весь багаж свой неприятелю. Вышеупомянутое письмо, найденное в палатке бригадира Фразера, произвело настоящее действие: убоясь сего 40000-ного корпуса, пустился генерал Любекер стремглав к берегам Финского залива, где стоял флот его. 800 человек оставил он на берегу для убитая своих лошадей и истребления повозок; но люди сии попались русским в полон. Известие сие списал я у Битинга; но читатели увидят в письме почтенного Крюйса к графу Апраксину от 11 ноября 1723 года, что он о подвиге сем упоминает.
По исходе 1710 года находился почтенный Крюйс в Финском заливе и участвовал не только в военных действиях против шведов, но имел главное начальство над устроением и снабжением корабельного и галерного флотов. По многим письмам видно, что Петр I уважал сего достойного мужа, но, зная крутой нрав его, давал ему нередко полезные советы.
В октябре месяце 1710 года отправлен был почтенный Крюйс в Троицк. Прибыв туда, занялся он немедленно исправлением флота к походу и, как по делам видно, был в море. Недолго пробыл вице-адмирал в Троиц
ке; государь, усмотрев, что он нужен при Кронштадтском флоте, писал, от 28 июля 1711 года, к графу Апраксину: «Изволь вице-адмирала со всеми морскими от Азова отпустить, дабы он мог до Москвы осенью, а по первому пути в Санкт-Петербург поспеть». В делах сего 1711 года встретил я несколько писем Крюйсовых к графу Апраксину. Из оных видно, что он был душевно предан и исполнял с неутомимой деятельностью все возлагаемые на него поручения.
В исходе 1711 года отправился вице-адмирал из Таврова в Москву и на пути заезжал на железоделательные заводы, где дал наставление, как ковать лучше якоря.
Петр I, желая, чтобы некоторые корабли его, находящиеся на Черном море, прибыли в Кронштадт, ходатайствовал о сем султана; а вице-адмиралу Крюйсу предписал, чтобы он сочинил инструкцию капитанам. Между письмами его из Москвы нашел я копию с инструкции сей и сообщаю читателям краткую выписку из оной.
Инструкция капитанам Андрею Симеону, Симону Шхону; капитан-поручикам Петру Бредалю и Витусу Берингу для следования от сего места Медитеранским, Шпанским, Нордзейским морями, також и Горним Зун-том до Санкт-Петербурга.
1. С первым попутным ветром вступить под паруса, следовать к Царюграду, а там объявить о себе Его Цар-ского Величества министру.
2. Встречаясь с турецкими или иных держав судами, поступать вежливо. Будучи в Константинополе, стрелять утреннюю и вечернюю пушки, как у англичан и французов обыкновенно.
3. Из Константинополя плыть Медитеранским морем подле арабских берегов. Ежели повстречаются разбойники Триполи, Туниса, Алжира, Орана, Тетуана, Танге-ра, Мамора и Саллея, то оные брать в полон или истреблять.
4. Ежели ветры не позволят вам плыть подле арабских берегов, то лучше идти около Прованса, Каталонии, Валенции и Гренады.
5. Плыв Медитеранским морем, никому чести не отдавать, кроме французов и гишпанцов, и то только в местах их владения.
6. Португалии никто чести не отдает, кроме малых республик: Генуи, Ливорны, Мальты и подобных. Плыв каналом, ни пред кем вымпела или топселя не спущать.
7. От Дагер-банки, чрез Горний Зунт, до острова Эзеля датским королевским кораблям отдавать честь.
8. Во всяком море шведов брать и приводить с собою; которые припасы излишние, можно продавать, и на те деньги одевать людей и покупать провиант.
Известно, что предприятие сие не состоялось, ибо годные корабли наши проданы были турецкому правительству.
По прибытии почтенного Крюйса в Санкт-Петербург поручил ему Петр I строение Кронштадтской гавани, казарм и наблюдение за всеми мастерскими. К исполнению сего многотрудного дела даны ему были весьма слабые способы: из писем его видно, что при строении гавани и казарм находилось только 1358 работников, из коих от вредного кронштадтского климата было 250 человек больных. Главнейшую помощь доставляли ему пленные шведы, коих в помянутом числе 1358 находилось 663 человека. Сверх сих занятий, как по письмам его от 15 февраля 1712 года видно, строил он с князем Щербатовым у себя во дворе мукомольную мельницу и делал черепицу с прибывшими из Голландии мастерами.
Не известно, от чего произошла опять жестокая вражда у вице-адмирала с шаутбенахтом графом Боци-сом, человеком умным, трудолюбивым и также деятельным; но почтенный Крюйс был так на него зол, что жаловался многократно царю и в письме своем от января 1712 года говорит графу Апраксину: «...я должен донести, что с сим греческим шаутбенахтом ни на воде, ни на сухом пути служить никогда не могу. Притом надеюсь я, что Его Царское Величество учинит мне правый суд; а без сего не буду я достоин быть в какой бы то ни было команде». Из писем Боциса к графу Апраксину видно, что он был наказан, но не упомянуто чем. Боцис говорит только: «...прошлою зимою честь моя была обругана».
В начале 1713 года донес вице-адмирал Крюйс графу Апраксину, что гавань с крепостью готовы и что на последнюю (Кроншлотскую), строенную капитаном Лейном, приказал он поставить пушки со старых кораблей «Домкрата» и «Элефанта». Вслед за сим извещал он, что и маяк, строенный полковником Федотом Семеновичем Толбухиным, под его надзором, приведен также к окончанию.
В зимнее время занят был Крюйс делами по повелению государя:
1. Составил ведомость, сколько платят во всех государствах торговые корабли ластовых и маячных денег.
2. Подал замечание о российской торговле, производимой у города Архангельска, и убеждал царя, чтоб только одну шестую часть оной перевести к Санкт-Петербургскому порту.
3. Сочинил табель, сколько с которого чину-следует взыскивать за дачу патента.
4. Написал проект о салютации между кораблями Российского царства и Голландских штатов.
5. Подал царю просьбу о своих подчиненных, означа именно, кого наградить деньгами, кого чином.
Июля 11 1713 года прибыл почтенный Крюйс к Ревелю и увидел там три неприятельских корабля, кои, усмотри русский флот, пустились под всеми парусами в Гельсингфорс. Вице-адмирал пошел за ними в погоню, но собственный корабль его «Рига» и капитан-командо-ра Шельтинга «Выборг» стали оба на мель. Хотя почтенный Крюйс скоро стянулся с мели, но корабль «Выборг» потек так сильно, что должно было, сняв с него артиллерию и прочие припасы, сжечь его на мели. Во время сего несчастного происшествия ушли неприятельские корабли, кои были бы верною добычею нашего флота.
Вебер, Галем и Рейхард говорят единогласно, что военный суд приговорил вице-адмирала Крюйса к лишению жизни; но государь, уважая заслуги сего знаменитого мужа, сослал его только в Казань на два года. По истечении сего времени, продолжают они, был он возвращен, и Петр I пожаловал ему 25 000 рублей. Би-тинг, оспаривая их, говорит: «Крюйс находился в Казани только 13 месяцев; по возвращении в Санкт-Петербург прислал ему государь шпагу с князем Меншиковым и пришел сам вслед за оною к нему в дом, обнял вице-адмирала и сказал ему: „Я на тебя более не сержусь". Крюйс отвечал: „Я также перестал сердиться"».
По делам 1715 года видно, что почтенный Крюйс занимался приготовлением флота к походу и доносил еженедельно о трудах своих графу Апраксину. Июня 27 числа писал он к нему: «Сего числа, в час пополудни, был гром, и волею Божию ударила молния в крюйт-камору 54-пушечного корабля «Нарва», который и взорвало на воздух; спаслось только 18 человек. Из воды виден теперь только кусок бизань-мачты длиною в сажень». По упомянутому журналу Петра Великого видно, что июля
6 пошли флоты корабельный и галерный от Кронштадта к Ревелю, находясь под командою генерал-адмирала графа Апраксина и вице-адмирала Крюйса.
В 1716 году исправлял почтенный вице-адмирал также должность генерал-интенданта; но, занимаясь всеми действиями по снабжению флотов, строению гаваней и крепостей, должен он был терпеть много неудовольствий от разных лиц, управлявших отдельными частями. В письме своем от февраля 1716 года пишет он графу Апраксину: «Многократно просил я у Вашего Сиятельства инструкции, как мне действовать; но прошение мое тщетно. Не имея власти и отдельной команды, не знаю, как буду оправдываться перед Его Царским Величеством, ибо, завися от каждого последнего комиссара или мастера, должен снискать их благорасположение*.
Любопытно также письмо почтенного вице-адмирала к графу Апраксину от июля 1716 года: «Его Светлость князь Меншиков снял всю главную команду, и все без ведения моего делается, кроме тех дел, в коих без меня обойтись не могут. Я же езжу ежедневно в контору, в верфь и по всем мастерским; многим это противно, желают, чтобы я был в Голландии, чего и я весьма усердно желаю».
Петр 1, желая учредить повсеместно коллегиальный образ управления, предписал вице-адмиралу Крюйсу подать мнение, как образовать Адмиралтейств-коллегию. Почтенный муж сей, заслуживающий по всей справедливости имя образователя Российских флотов, подал весьма основательный проект, приложив к нему регламенты шведской и голландской Адмиралтейств-коллегий, служившие ему основанием при составлении помянутого проекта. План почтенного вице-адмирала, как по делам видно, пополнен был некоторыми примечаниями славного Шафирова.
В исходе сего года (1717. — В. Д.) последовало назначение президентов и вице-президентов во все кол ie-гии. В Адмиралтейской поведено было быть президентом генерал-адмиралу графу Апраксину, а вице-президентом вице-адмиралу Крюйсу. При сем случае прибавлено последнему 400 рублей жалованья.
С января 1719 года начались заседания в государственной Адмиралтейств-коллегии; но дела слушались не на основании генерального регламента, а по старому обычаю: «Генерал-адмирал с товарищи приказали». Для заседаний назначено было три дня в неделю: вторник— для дел комиссариатских; четверг — для подряд-
пых, строительных и провиантских; суббота — для рассмотрения счетов и челобитен. В сем же месяце, по случаю отъезда государева с графом Апраксиным к минеральным водам, поручены были, по именному повелению, все морские части почтенному Крюйсу, яко президенту, а должность вице-президента велено было отправлять генерал-майору Чернышеву.
Октября 22, в празднество заключения Ништадтского мира, пожалован почтенный Крюйс в адмиралы. В чине вице-адмирала прослужил он 24 года с таким усердием и ревностью, что телесные способности его совершенно расстроились. К сим недугам прибавилось еще весьма сильное душевное огорчение. Декабря 11 дня удостоил Петр I посещением своим нового адмирала. В разговорах объявил ему государь, что он принял, с сентября 1 сего года, в службу свою вице-адмирала Вильстера, с тем чтобы он заседал в Коллегии. Поскольку граф Апраксин не был в это время в Санкт-Петербурге, то и приказал государь почтенному Крюйсу ввести Вильстера в присутствие Коллегии.
Вице-президент, понимая из слов государевых, что Вильстер должен иметь старшинство с 1 сентября, приказал ему занять первое возле себя место, ибо члены Коллегии вице-адмиралы Сиверс, Змаевич и Гордон произведены были в чин сей 22 октября 1721 года. Во время заседания этих двух лиц в Коллегии предложил обер-секретарь Тормасов некоторые исполнительные бумаги, кои они, подписав, оставили на столе, дабы и прочие члены сделали то же.
Вскоре после сего прибыл в Коллегию вице-адмирал Сиверс и, усмотрев, что место его занял Вильстер, начал произносить оскорбительные слова для чести вице-президента, изорвал вышеупомянутые подписанные бумаги, и когда прочие три члена — Гордон, Змаевич и Сенявин — вошли в присутствие, то подстрекнул он первого, который сгоряча хотел было вырвать из-под Вильстера стул. После весьма неприличных и обидных речей ушли они и сказали, что до именного указу о старшинстве Вильстера не будут ходить в Коллегию. Почтенный Крюйс огорчился жестоко поступком сим; в письме к графу Апраксину от 14 декабря говорит он, между прочим: «..сии бесчестные поступки противны указам Его Императорского Величества всем регламентам и не случатся, вероятно, в самом нижнем присутственном месте, а паче в Коллегии, где наш Всемилостивейший Государь сам временем заседать изволит. Я не писал о сем
к Его Императорскому Величеству, да и писать не стану; ибо надеюсь, что Ваше Сиятельство справедливо дело сие рассудить изволите. Вице-адмирал Вильстер ежедневно ездит в Коллегию, осматривает верфь и мастерские избы и с великим усердием старается всегда быть при делах. Свидетельствую, что он в морском и адмиралтейском деле весьма искусен».
О споре сем доносил граф Апраксин государю, который и решил оный тем, что Вильстеру быть младшим вице-адмиралом. О грубости же, оказанной членами вице-президенту, умолчано.
Берхгольц, обер-камергер герцога голштинского, находясь в это время в Санкт-Петербурге и присутствовав при празднестве Ништадтского мира, говорит: «По окончании литургии собрались все знатнейшие господа в залу, где князь Меншиков прочитал список произведенным по армии, а граф Апраксин — по флоту. Вскоре после сего сели за стол следующим порядком: подле Государя, по правую руку, герцог, граф Кинский и пр., по левую — князь Меншиков, адмирал Крюйс, пленный вице-адмирал Эреншельд и пр.». Обер-камергер продолжает, что Крюйс давал нередко богатые пиры; 18 апреля 1723 года был у него большой бал, на коем присутствовала вся царская фамилия и все знатные господа.
В делах графа Апраксина нашел я письмо Крюйса и предлагаю оное читателям:
Высокографское Сиятельство мой господин генерал-адмирал и президент!
Сего дня поздравили меня господа флагманы с поднятием флага моего на корабле «Фридрихштадт». Вашему Сиятельству известно, что я более 15 лет одержим болезнью. Ежедневно мучит меня каменная болезнь столь сильная, что большую часть ночи провожу я не на кровати, а на стуле. Каждое утро мучаюсь я часа полтора удушьем. Зрение мое ныне столь слабо, что не всегда могу узнать человека, в расстоянии двух сажен от меня стоящего. Сверх сего имею еще многие другие недуги. Посему прошу со всепокорнейшей униженностью не оставить меня своей помощью и доложить Его Императорскому Величеству, нашему Всемилостивейшему Государю, дабы от сей кампании меня освободить.
Хотя я моря не боюсь, давно с оным знаком, кораблем управлять разумею, но за вышеописанными недугами начальствовать флотом не могу. Ежели Его Импера
торскому Величеству угодно, то я могу быть на каком-нибудь корабле для совету, не поднимая моего флага.
1723 года. 26 апреля
Санкт-Петербург. К- Крюйс
Вероятно, что, по докладу графа Апраксина, уважил Петр I просьбу заслуженного вице-президента, ибо по нарядам 1723 года видно, что флот ходил в море под начальством государя, командовавшего авангардом. Кордебаталией командовал граф Апраксин, а арьергардом— вице-адмирал Гордон. Внимание Петра I к службе почтенного вице-президента видно из нижеследующего. В апреле сего года велено было по именному указу удержать у всех служащих, от высшего чина до унтер-офицера, одну четверть жалованья, но адмиралу Крюйсу приказано было выдать полное, по тому уважению, что, строя дом, вошел он в большие издержки. В журнале Коллегии 24 мая 1723 года сказано: «За неимением денег отпустить адмиралу Крюйсу за треть 1722 года и на весь 1723 год сполна канифасу и равендуку по продажным ценам». В журнале Коллегии, мая 1723 года, сказано: «Его Императорское Величество повелел генералу Бутурлину для строения каменных палат адмирала Крюйса сломать каменную кузницу и горны и уголье перевезти на смоляной двор на романовках и экверсах». Милость сию оказал ему Петр I за строение и удачный спуск 74-пушечного корабля «Михаила».
Берхгольц говорит: «Государь сказал моему герцогу, что корабль сей есть двадцатый из тех, кои спущены в здешнем Адмиралтействе со стапеля». По его же повествованию видно, что дом Крюйса находился против Петропавловской крепости и куплен у наследников его в 1753 году для графа Мартына Скавронского за 4000 кусков парусного полотна.
В августе, по возвращении флота к Кронштадту, дан был Петром I славный праздник в честь бота, названного «дедушкой Российского флота». Для празднества сего прибыл во флот и почтенный Крюйс. Он принял начальство над авангардом и поднял свой флаг на корабле «Гангут». Вскоре по окончании торжества сего втянули весь флот в гавань, и почтенный вице-президент отправился в Санкт-Петербург к своей должности.
В ноябре сего года писал почтенный Крюйс плачевное и весьма любопытное письмо к графу Апраксину, которое помещаю здесь слово в слово:
Сиятельный граф! Мой государь генерал-адмирал, высокопочтенный патрон и непременный, верный благодетель!
Долгое время старался я отдать Вашему Сиятельству должный поклон мой, но поныне не могу еще собраться с силами и выйти. Имею до Вашего Сиятельства должное прошение: благоволи, Государь, сии пункты милостиво прочесть и мне благой совет подать, какой Бог Вашему Сиятельству на разум наставит, дабы с меня ни теперь, ниже по смерти моей чего не взыскалось.
1. Вашему Высокографскому Сиятельству довольно известны ссоры и несогласия, возникшие прошлого года, когда вице-адмирал Сиверс, прибыв из Москвы, начал заседать в Коллегии.
2. Со времени же прибытия в Коллегию шаутбенах-та Наума Сенявина ссоры сии умножились, и по всем обстоятельствам вижу, что против меня составилась партия не тайная, но явная.
3. Регистр тем оскорблениям, кои я переношу два года от господ сих, очень велик, иное записано и в протоколы. Иногда произносили они такие слова, что в других государствах трудно было бы им и отвечать против оных.
4. Но о лично мне причиненных в Коллегии огорчениях упоминать не хочу, а желаю только, чтобы дела Его Императорского Величества по морской части управлялись с лучшим успехом.
5. В новом регламенте напечатано именно: чтоб быть верным, надсматривать над магазинами и флотом, содержать все в порядке, не тратить лишних припасов, закупать без передачи, записывать верно в книги, рапортовать ежемесячно о приходе и расходе; а по окончании года подавать генеральные счеты, как о том пространно в регламенте напечатано.
6. Неточное выполнение по сим пунктам произвело ссору между мною и господами Сиверсом и Сенявиным, как о том в поданных от меня в Коллегию мемориалах на голландском и российском языках подробно изъяснено.
7. Ныне, во время моей болезни, присылают ко мне из Коллегии протоколы, уже всеми подписанные.
8. Некоторые из оных не мог я подписать и отсылал обратно, означая, где и что должно быть переменено.
9. Но по возвращаемым протоколам посылают указы к казначею о выдаче денег, а мне о сем знать не дают.
10. Прошу всепокорно Ваше Графское Сиятельство не оставить меня своею высокою милостью и советом. Я желаю выполнять все дела по долгу присяги, но всегдашние ссоры мне переносить трудно, да и не по летам. Сею осенью ходил я сверх сил в Коллегию, и только что примусь за дела, то шаутбенахт Сенявин начнет меня огорчать жестокими словами. Ссылаюсь на господина прокурора, обоих секретарей, нотариуса и регистратора. Они могут засвидетельствовать, что я переношу.
11. Осмеливаюсь напомнить Вашему Сиятельству, что не только вся Европа, но и большая часть Азии имеют большое почтение к нашему флоту - а посему и надлежит все содержать в лучшем порядке.
12. Правда, что и во многих коллегиях бывают диспуты, как и между нашими с Вашим Сиятельством то случилось 1700 года в Воронеже, однако же мы скоро согласились и начали действовать заодно.
13. 1708 году у Вашего Сиятельства, на корабле «Домкрат», случилась у нас также ссора по делу бригадира Фразера, но через час времени мы опять согласились. Подобными диспутами, с помощью Божьей, разбили мы неприятельскую армию и победили генерала Любекера.
14. Не знаю, чтобы в течение 25-летней службы утратили мы оба одну минуту времени праздно или причинили убытку на полушку. Желаю служить по гроб верою и правдою Его Императорскому Величеству.
15. Прошу Ваше Сиятельство не оставить меня советом, как мне впредь себя вести или поступать, за что пребуду до конца жизни своей
Вашего Высокографского Сиятельства покорнейший и преданнейший слуга Корнелий Крюйс.
1723 года, 11 ноября. Санкт-Петербург
1724 года, в марте, отправился граф Апраксин в Мо-скву для присутствия при коронации императрицы Екатерины Алексеевны. Коллегия, известя почтенного Крюйса об отъезде президента, спрашивала: будет ли он ездить в Коллегию или прикажет присылать к себе дела на дом? Вице-президент отвечал, что когда ему здоровье позволит, то он будет присутствовать; впрочем, все дела о подрядах и покупках безысключительно доставлять к нему на дом. По журналам Коллегии видно, что он присутствовал в оной довольно часто.
Недолго существовало в Коллегии согласие. Вице-адмирал Сиверс, надеясь на благорасположение графа
Апраксина и имея, вероятно, словесно повеление надзирать за приготовлением флота, приказал составить постановление, что ему с капитан-командором Бредалем ехать в Кронштадт депутатами. Вице-президент подал против сего предложения: что поскольку в Кронштадте есть уже два вице-адмирала, то и ехать туда только ка-питан-командорам Госселеру и Бредалю, а вице-адмиралу Сиверсу оставаться в Коллегии. Последний, невзирая на предложение это, поехал туда, отправил флот в море и, возвратясь потом в Коллегию, продолжал не миролюбивые поступки свои против старого и заслуженного вице-президента, до возвращения графа Апраксина.
В 1725 году приезжал почтенный Крюйс очень редко в Коллегию, но по делам видно, что он управлял еще в это время пергаментной и бумажной фабриками. При церемониальном погребении Петра I, происходившем 10 марта, он вовсе не присутствовал. Следовательно, это служит доказательством, что он был так слаб, что не мог даже в карете следовать за гробом своего монарха и благодетеля.
По журналам 1725 и 1726 годов видно, что он переменял очень часто денщиков. В последнем году не ездил он в Коллегию, а занимался, вероятно, каким-нибудь делом дома, ибо выпросил у Коллегии 9 пудов обручного железа и 20 кусков парусины.
Что императрица Екатерина уважала заслуги почтенного вице-президента, то видно из нижеприведенного указа:
Пожаловали мы вице-адмирала Светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова за его верные службы нам и государству нашему в адмиралы красного флага; Петра Сиверса, Томаса Гордона, Матвея Змае-вича, за их службы, в адмиралы же. А понеже имеется только одна вакансия,— ибо хотя Коллегия о адмирале Крюйсе предлагает, что он стар и в Коллегию не ездит, однако за его службу от чину и жалования до его смерти отрешать невозможно,— того для, кроме Светлейшего, прочим быть в их вице-адмиральском жаловании.
6 мая 1727 года
Хотя почтенный Крюйс не ездил в Коллегию с половины 1725 года, но видно, что он занимался делами на дому, ибо 6 мая 1727 года прислал он своего секретаря в Коллегию и приказал объявить, что, за сильною бо-
лезнью, не может он подписать паспорты купеческим судам, а посему и просит не присылать к нему более оных. 1727 года, июля 3 числа, окончил жизнь заслуженный адмирал Крюйс. В журнале Коллегии от 9 июля 1727 года нашел я следующее предложение князя Меншикова: «Ее Императорское Величество позволила адмиральше Катерине Крюйс владеть по смерти теми деревнями, кои пожалованы были мужу ее, похоронить тело его здесь или в Голландии».
Битинг говорит: «Люди, знавшие лично адмирала Крюйса, передают нам, что он был человек высокого роста, имел в лице красное родимое пятно. Они похва-ляют примерную честность его, благородство души, беспристрастие и гостеприимство. Говорят, что он был весьма искусный мореплаватель и беспримерный знаток всех разнообразных предметов, нужных для кораблевождения и кораблестроения. Но они в то же время не скрывают, что привычка говорить каждому правду прямо в лицо умножала, при каждом деле, число врагов его».
Битинг продолжает, что «адмирал Крюйс был истинный христианин, и в то время, когда не было еще лютеранской кирхи ни в Кронштадте ни в Санкт-Петербурге, служба совершалась всегда в домах его». По описанию его видно, что дом адмирала находился при Неве, прямо против Петропавловской крепости. В 1726 году принял он намерение построить у себя на дворе лютеранскую кирху, но болезнь и скорая кончина остановили предприятие сие.
«Тело адмиралово,— продолжает Битинг,— предано земле в Амстердаме. Супруга его, Катерина Фохт, с которой он сочетался браком, находясь еще в голландской службе, скончалась в 1742 году, в глубокой старости».
БОЦИС ИВАН ФЕДОСЕЕВИЧ, ГРАФ 1
1702 г. Находился в венецианской службе и по рекомендации русского посла в Константинополе приглашен на нашу службу, в которую поступил без всяких условий, «полагаясь единственно на волю его царского величества».
1703 г. По прибытии в Россию пожалован чином галерного шаутбенахта.
1704 г. Послан на Олонецкую верфь наблюдать за постройкой галер, и при этом занимался также организацией галерной службы.
1705 г. С построенными на Олонецкой верфи галерами пришел к Неве; отогнал от Шлиссельбургской крепости приближавшиеся к ней неприятельские войска и, по прибытии к Кроншлоту, присоединившись к корабельной эскадре, участвовал в обороне крепости.
1706 г. Начальствуя галерною эскадрою, находился при обороне Котлина.
1707 г. С эскадрою галерного флота совершил первые наступательные действия в Финском заливе и в финляндских шхерах, возвратился к Котлину с добычею и пленными.
1708 г. С эскадрою галерного флота плавал по Финскому заливу, разорил и сжег город Борго и возвратился к Кроншлоту с добычею. Посланный вверх по Неве для препятствия переправе через реку шведских войск, не был вовремя на месте переправы, за что находился под следствием, но виновным не признан.
1709 г. Начальствуя галерами, находился у Кронш-лота.
1710 г. Начальствуя галерным флотом, сопровождал от Кронштадта к Выборгу транспортные суда с провиантом и артиллерией, участвовал при взятии крепости; провел в Выборге с эскадрою все лето и оставался на зимовку.
1711 г., январь. За обеденным столом на свадьбе государя занимал «отцово место» по левую руку его величества. Производил постройку галер в Выборге, где и провел все лето, командуя галерною эскадрою.
1712 г. Принимал участие в перевозке провианта из Котлина в Выборг. Во время нахождения у Кроншлота шведской эскадры с отрядом галерного флота пробрал
1 Общий морской список, Ч. I, с, 52—53.
ся в шхеры, где взял у шведов 3 бота, краер и шняву.
1713 г. Начальствуя арьергардом галерного флота, предводимого графом Апраксиным, принимал участие в бомбардировании Гельсингфорса, на рейде которого потом сжег находившиеся под защитою шведского флота провиантские суда.
1714 г., мая 9. Скончался в Петербурге. За оказанные им заслуги жене его назначена по смерть пенсия по 300 рублей в год, а дочери до замужества — по 500 рублей.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ШАУТБЕНАХТА ГРАФА ИВАНА ФЕДОСЕЕВИЧА БОЦИСА 1
Граф Борис был природный славянин из Далмации и служил, как по делам видно, на венецианском флоте капитаном. По письмам и бумагам Боциса нельзя сказать точного заключения, когда он поступил на службу нашу, но надобно полагать, едва ли нижеприведенное письмо графа Апраксина не относится к Борису.
Товарищи мои: вице-адмирал и шаутбенахт— великую между собой противность имеют; и был. Государь, такой случай, что показали друг другу свои шпаги. И если бы не случился тут я, а также не помогли другие офицеры, мню, чтобы и был кому ущерб. А в делах, Государь, зело исправляются, чисто и осмотрительно-только, Государь, разводить их не изволь, донеже дело свое не исправят.
Ф. Апраксин
Из жизнеописания адмирала Крюйса видно, что в 1705 году находился уже Боцис в Финском заливе и ссорился с ним часто. Впоследствии открывается по делам, что Боцис не состоял в команде у Крюйса, а был отдельный начальник галерного флота.
Граф Боцис, участвуя во всех военных приготовлениях против шведов, отличался всегда примерною храбростью и благоразумными распоряжениями. В 1708 году взял он финляндский город Борго и причинил великий вред неприятелю. В донесении своем графу Апраксину говорил он: весь убыток, нанесенный шведам, вклю
1 Берх В. Жизнеописания первых российских адмиралов, нли Опыт истории Российского флота. Ч. I, с. 221—239.
чая взятые королевские хлебные магазины, простирается до 400000 ефимков.
В журнале князя Щербатова сказано: «Мая 6 отправлен был морем шаутбенахт Боцис с девятью скампавея-ми и семью бригантинами к городу Борго... то место разорили, где с 300 дворов предали огню... по мызам и деревням немало пожитков набрали... неприятелей побито 200 человек... в то же время сожгли 15 шкут торговых».
При взятии Выборга действовал Боцис весьми удачно гребным флотом и содействовал скорейшей сдаче города. Из писем графа Апраксина видно, что генерал-адмирал одобрял все предприятия его и распоряжения. По делам 1710 года открывается, что Боцис зимовал в Выборге и ссорился с Григорием Петровичем Чернышевым, исправлявшим обязанность выборгского коменданта.
В 1712 году командовал граф Боцис гребным флотом, состоявшим из 12 бригантин и 12 скампавей, на коих находилось около 1000 человек матросов и солдат. В эту кампанию действовал он весьма счастливо: взял семь военных шведских судов и причинял великий вред неприятелю частыми десантами.
Нижеприведенное письмо графа Боциса к брату своему доказывает, что и он был замешан в деле вице-адмирала Крюйса в упущении неприятельских кораблей; но в решении не сказано о нем ни слова; а вероятно, был он только призван к допросу; а может быть, и получил словесный выговор.
Любезнейший мой братец Анастасий Федосеевич!
Возвещаю тебе, сего января 22 дня по указу царского величества дело мое кончилось: за вину нижеимено-ванных вице-адмирала (Крюйса) вместо смерти велено послать в ссылку в Тобольск; а капитан-командор Рейс был привязан к столбу, глаза завязаны, и были шесть солдат с ружьями, и вместо смерти послан в ссылку в Сибирь. А капитан-командору Шельтингу велено быть во флоте в младших капитанах. А капитан Дегрюйтер ошельмован, и велено отпустить его без паспорта. А впредь буду посылать копию; изволь ныне иметь покой, за сим остаюсь.
Граф Иван Боцис.
1714 года. Санкт-Петербург
Офицеры, находившиеся под командою графа Боци< са, были большею частью греки и славяне. Вот имена некоторых: Змаевнч, Дубрович, Демьянович, Пуло, Бо-нальдо, Лицо, Бальди Секи, Панорио, Патаниоти и пр. Адъютантом у него был лейтенант князь Лихудьев, человек умный и искусный в латинском языке, как это из письма к графу Апраксину видно. Граф Боцис был и сам человек весьма ученый и писал по-славяносербски довольно кратко, ясно и весьма четкою рукой. Вот для примера два донесения его к Петру I.
Приехал я по указу Вашего Царского Величества до Гельсингфорса за три версты, и посланы были от меня осмотреть неприятельскую силу и расстояние три раза: через маяк, через острова, через каменья и новое гирло; которые нашли, есть у них восемь кораблей двухпалубных линейных, на них вице-адмирал и два командора, один фрегат, одна шнява и пять флейтов самых великих; думаю, с провиантом для армии.
Очень усмотрел, что можно неприятелю беду учинить и сжечь те флейты, понеже за островом знатно дело, что хотят выгрузить провиант на берег для армии их. Однако же одержан был, понеже огней артифициальных не имеем никаких, також де и лодок Толбухина, которые зело нужно, и мартареты метать бомбы для помешания неприятелю в то время, и иного что нужда к такому делу. Подлинно можем мы неприятелю великую беду учинить. И ежели у них провиант будем жечь, конец генералу Любекеру, надлежит ему с армией отступить.
Для информации посылаю до Вашего Царского Величества капитана Мнющика и капитана Радищева, которые мнят с 20 лодками оное дело учинить и будут готовы; также и подполковника Безобразова и майора Хвостова, которые сами видели состояние неприятельское. Я послал было человек с триста, чтоб сие сделать, однако же пушечный огонь и прочее одержало меня.
Сего дня поднимаю якоря и пойду к одному острову отсюда версты четыре или пять, понеже там деревня и можно без опасения хлеб печь солдатам, понеже не имею больше на четыре или пять дней, и там буду ожидать от Вашего Царского Величества указа.
Двадцать семь скампавей, которые есть, кажется, мне довольно здесь. Понеже неприятель судов мелких ника
ких не имеет и боты свои держит на кораблях; знатное дело, что имеют от наших скампавей страх.
Гельсингфорс еще горит, потому признаю, что неприятеля на сухом пути нет, и не хотел я показаться там устьем, дабы неприятель не поставил твердые караулы и намерения нашего не пресек.
Дожидаю от Вашего Величества указ, что мне чинить: назад ли воротиться совсем, или здесь дожидать, покамест хлеба будет у меня для людей?
Граф Иван Боцис. Мая 29 дня 1713 года
Приехал я с восемнадцатью скампавеями до шведского флота 24 числа сего месяца. Флот стоит у одного устья: четыре корабля с вице-адмиралом и два командора, еще четыре судна, а какие, не знаю. За островом далее от них стоят еще три корабля. Ездил я с пятью скампавеями тихим временем поутру в такую дистанцию, что из пушек достать можно свободно, и палили, и осмотрел состояние неприятельское: корабли линейные, и на них многолюдно, и пройти мимо их не можно; стоят они не подбираючи парусов. После обеда на четырех шлюпках ездил я в другой раз, с майором Шмаковым, с капитаном Секи, капитаном Патаниоти, и искали между островов иного угодья для нашего прохода, и вошли в то же устье, где корабли стоят. А от полонных слышал, что еще три корабля крейсер чинят недалеко, а другие три корабля стоят при косе Гангут. Устья иного нигде не мог сыскать, опричь вышеописанного, то ж и полонные мне сказали. Денщик Баклановский прибыл ко мне четвертого дня и объявил, что у него самые нужные письма от Вашего Царского Величества, и по прошении его послал я партию 100 человек солдат с добрым офицером для провожания его к армии; и отправил до Кирки Поя, однако же нежелательным сердцем, против просьбы его. Дай, Господи Боже, дабы прибыл до армии в добром здравии. После его отправления я усматривал состояние неприятельских кораблей: мелких судов премного; знатное дело карбас и лодки с мужиками, которые бегут с островов под их охранение, и по островам, которые за кораблями, полно людей. Галей у них я ни одной не видал; однако ж сказывают полонные, будто больше десяти от Стокгольма прибыли. Я ныне стою от кораблей неприятельских в полутора верстах и ожидаю от Вашего Царского Величества в пополнение указу, что чинить.
За сим, припадая к стопам, облобызаю священные руце Вашего Царского Величества и остаюсь...
Граф Иван Боцис.
Августа 26 дня 1713 года
Шаутбенахт Боцис подал графу Ф. М. Апраксину весьма основательный проект об образовании галерного флота. В обширной бумаге сей жалуется он, что офицеры его не знают ни практики, ни теории морского искусства; а посему просит позволения ехать в Венецию и Мальту, дабы набрать там офицеров, боцманов, боцманматов и прочих служителей. Для нас довольно будет, говорит он, 12 поручиков, 12 боцманов, 12 боцманматов, 6 лекарей, 12 подпоручиков и 100 матросов со штурманами.
Далее жалуется он, что людей, которых приучил с великим трудом служить на галерах, по окончании кампании у него отнимают и на другой год дают новых и неопытных. Что содержатели разных материалов не ведут книг, не радеют о сбережении казенного имущества и даже не знают, сколько у них чего на руках...
После сего требует он, чтоб дать ему полк из 1200 человек и крепкую тюрьму для содержания галерных невольников. «Полк сей,— говорит он,— разделю я на десять рот. Первая будет бомбардирская, вторая — солдатская, третья — матросская, остальные семь — галерные. Половина сих семи рот будет ходить на приступ, а другая — оберегать каторжников и невольников».
Далее советует граф Боцис не производить так часто в чины, ибо, говорит он, многие суть добры в боцманы, а не в поручики. Многие — в поручики, а не в капитаны. Можно сим людям прибавлять жалованье, а не переменять чином, ибо когда произведешь хорошего поручика в капитаны, то поручика потеряешь, а капитана не выиграешь.
В делах не встретил я известия, когда умер почтенный Боцис, но, судя по происшествиям, видно, что не был уже жив летом 1714 года, ибо в сие время начальствовал галерным флотом капитан-командор Змаевич. В журнале, изданном князем Щербатовым, сказано: «...апреля 26 (1713) весь галерный флот, состоявший из 93 галер, 60 карбасов и 50 лодок, пошел от Санкт-Петербурга в Финляндию <...> арьергардом командовали: князь Голицын и граф Боцис... потом шаутбенахт Боцис с галерами и бомбардирским кораблем к Гельсингфор
су приблизился... на берегу сделал он для отогнания неприятельских кораблей батарею, с которой стрелял и бомбардировал».
Петр I умел ценить заслуги почтенного Боциса, что читатели увидят из нижеприведенного. Получив известие о кончине сего искусного морского генерала, писал государь 24 августа 1714 года из Гельсингфорса к графу Федору Матвеевичу Апраксину: «Прикажи взять у капитана Бакеева шпагу шаутбенахтову и прислать ко мне». Ежели кто усомнится, что это относится не к графу Боцису, то в доказательство можно представить, что в это время не было ни одного шаутбенахта во флоте нашем. Следовательно, шпагу требовал государь для награждения оной графа Боциса.
Ежели граф Боцис угождал верною и усердною службою государю, то и монарх был не менее признателен к подвигам сего почтенного мужа. Жене его Полихронии пожаловано было ежегодной пенсии по 300 рублей, на наем квартиры—120 рублей в год: да дочери до выхода в замужество по 500 рублей ежегодно. Графиня По-лихрония Боцис занимала казенный дом, и в царствование императрицы Екатерины I пожалован был ей дом сей, по ходатайству вице-адмирала Змаевича, в вечное владение. По делам 1738 года видно, что она была еще жива и получала пенсион свой из Московской адмиралтейской конторы.
ЗМАЕВИЧ МАТВЕЙ ХРИСТОФОРОВИЧ, СЛАВЯНИН 1
1710 г. Принят на службу русским послом в Константинополе Толстым, с чином капитана.
1712 г. По прибытии в Россию зачислен в галерный флот капитаном 1 ранга с жалованьем по 30 рублей в месяц.
1713 г. Находился на галерном флоте в Финляндии и плавал в шхерах, командуя отдельными отрядами галер. Произведен в капитан-командоры.
1714 г. Заведовал морскими чинами на галерном флоте, бывшем в финляндских шхерах под главным начальством адмирала графа Апраксина. Принимал деятельное участие в Гангутском сражении, начальствуя первым
1 Общий морской список. Ч, I, с, 153—155.
отрядом галер, посланных в обход шведского флота, после чего блокировал отряд Эреншельда до прихода остальных галер и при абордировании этого отряда управлял движением правого крыла нашего галерного флота. В августе отправился в Петербург за болезнию, причем Апраксин предписал Кикину «содержать его в своем хранении, понеже человек премногу добрый».
1715 г. Командовал отрядом галер, посланным с десантом из войск гвардии в Копенгаген; перешел с ними в Ревель, потом в Ригу, Гапсаль и, наконец, в Либаву, где и расположился на зимовку.
1716 г. Находился на том же отряде; весною на галерах перешел до Копенгагена, а оттуда, осенью, в Росток, где и зимовал. В октябре просился по болезни в отставку, но не получил на это согласия государя.
1717 г., июля 2. С тем же отрядом вышел из Ростока и в конце августа прибыл в Ревель.
1718 г. Командуя тем же отрядом, перешел из Ревеля к Гангуту, откуда с государем, который пересел на галеры с корабельного флота, отправился в Або, а потом в Аландские шхеры. В начале сентября с тем же отрядом возвратился в Петербург.
1719 г., января 17. Произведен в шаутбенахты галерного флота. Находился на галерном флоте под начальством графа Апраксина в Аландских шхерах, откуда с отрядом галер ходил на рекогносцировку крепости Ваксгольм и на возвратном пути производил разорение на шведском берегу.
1721 г., января 31. Назначен членом Адмиралтейств-коллегии. В сентябре назначен заведовать строением галерной гавани. Октября 22 произведен в вице-адмиралы.
1722 г. В отсутствие графа Апраксина имел главную команду над галерным флотом.
1723 г., апреля 8. Назначен в Воронеже для постройки там прамов и галер. По осмотре местности нашел более удобным производить постройку в Таврове, где и заложено им 15 прамов и 15 галер. Июня 4 за посылку без указа Коллегии галерных служителей на работы к строению галерной гавани в воскресные и праздничные дни штрафован вычетом жалованья за 5 месяцев.
1724 г., октября 10. По окончании строившихся в Таврове судов отозван в Петербург.
1725 г. По возвращении в Петербург вступил в управление галерным флотом и портом и, по званию члена
Адмиралтейств-коллегии, стал присутствовать в ее заседаниях. Мая 21 пожалован орденом св. Александра Невского.
1727 г., мая 7. Произведен в адмиралы.
1728 г. По доносу подчиненных предан суду за пользование казенными деньгами, материалами и людьми, признан виновным и приговорен к смертной казни; но, по высочайшей конфирмации, помилован и только понижен в вице-адмиралы, с назначением командиром Астраханского порта, и велено за взятое им из казны взыскать с него штраф втрое, что по исчислению составило 4960 рублей.
1728 г., сентябрь. Вместо Астраханского порта назначен главным командиром в Таврове.
1729 г., июнь. Прибыл в Тавров и вступил в управление Адмиралтейством.
1735 г. Скончался в Таврове и погребен в Москве.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ВИЦЕ-АДМИРАЛА МАТВЕЯ ХРИСТОФОРОВИЧА (ИЗМАИЛОВИЧА!)
ЗМАЕВИЧА 1
Генерал-майор граф Петр Иванович Ивелич, природный славянин из Далмации, рассказывал мне известное ему по преданию, что Змаевич был ему земляк и происходил от очень богатой и знатной фамилии. В молодости имел он неприятную встречу с одним из первейших вельмож своего отечества, коего убив на дуэли должен был уехать из Далмации. Впоследствии известно было, что он служил в России адмиралом.
По нижеприведенному письму графа Головкина видно, что Змаевич принят был в службу нашу графом Петром Андреевичем Толстым, бывшим послом в Константинополе в 1710 году. В ноябре сего года объявили турки войну России, и граф Толстой посажен был в семибашенный замок вместе с капитаном Змаевичем. Пробыв в заключении около двух лет, выпущен был Змаевич и явился к государю в Карлсбаде, от коего и отправлен в Петербург.
* Берх В. Жизнеописания первых российских адмиралов, или Опыт истории Российского флота. Ч. II, СПб., 1832, с, 1—48, 132
Мой государь!
Сего письма вручитель капитан морского флота Змаевич принят в Константинополе в службу его царского величества от посла господина Толстого, которого он хотел было только отправлять, но мир турки разорвали и его посла в Едикуль посадили, при котором и он, капитан, страдал- ныне, когда он, господин посол, освобожден из Едикуля, то и он, капитан, купно с ним освободился и от послов тамо наших обретающихся сюда пущен и прибыл в Карлсбад. А брат его, бискуп бо-сенский, и доныне служит тамо в делах его царского величества, которого его царское величество изволили отпустить в Петербург с собственным своим письмом к вам о принятии его в службу в морской флот в капитаны и о учинении ему жалования против других капитанов. Которого я вашей милости рекомендую, изволите к нему быть милостивы, и учинением жалования против его братьев не оскудитъ его за его показанные службы и такое страдание, а здесь ему дано за дорожный проезд и в приказ 300 червонных золотом.
Слуга ваш граф Головкин.
25 октября 1712 года. Карлсбад
Его превосходительству графу Ф. М. Апраксину
Надобно полагать, что Змаевич служил долгое время в венецианском галерном флоте, ибо мы увидим из жизнеописания его, что он был весьма искусный морской офицер. Иван Иванович Неплюев говорит в записках своих, что он экзаменовался у Змаевича, мужа весьма искусного в морских и математических науках.
По прибытии в Петербург помещен был Змаевич в галерный флот капитаном 1 ранга с жалованьем 30 рублей в месяц. В 1713 году был он с галерами в Финляндии и за отличие произведен в капитан-командоры и награжден золотою медалью весом в 50 червонцев.
В 1714 году скончался шаутбенахт граф Боцис, а посему и остался Змаевич старшим морским чином в галерном флоте. В кампанию сего года начальствовал он галерами и содействовал много ко взятию шведских фрегатов при Гангуте. За дело сие награжден был Змаевич золотою медалью весом в 45 червонцев с цепью в 75 червонных; но при сем случае вытребована от него помянутая медаль в 50 червонцев. По спискам того времени видно, что за победу сию роздано следующее число медалей: в ноябре 1714 года даны медали морским:
Змаевичу — в 45 да цепь в 75 червонных. У него взята медаль в 50 червонных.
Мишукову поручику — в 11 да цепь в 25 червонных. У него взята медаль в 25 червонных.
Бредалю — в 50 да цепь в 30 червонных. У него взята медаль в 25 червонных.
Сухопутным:
в 30 червонных — 2 в 11 червонных — 34
в 15 червонных— 17 в 7 червонных — 74
Цепей роздано:
в 75 червонцев — 2 в 30 червонцев— 15
в 60 червонцев — 2 в 22 червонца — 34
Серебряных медалей роздано: нижним чинам — 3274
В 1715 году командовал капитан-командор Змаевич галерным флотом, в Апселе находившимся. В июле прислан был к нему на флот гвардии подполковник князь Петр Михайлович Голицын с повелением следовать со всеми судами к курляндским берегам. Капитан-командор весьма сим огорчился, жаловался графу Апраксину, что его обидели, но повиновался приказам князя Голицына и дошел с ним в сентябре благополучно то Либа-вы. Отсюда писал он к графу Апраксину и просил позволения ехать лечиться в Кенигсберг, на что и получил разрешение. В декабре сего года писал он графу Апраксину:
Высокографственное сиятельство государь мой генерал-адмирал граф Федор Матвеевич!
Писание вашего высокографственного сиятельства, писанное 18, принял я 30 дня сего ноября, и повеление вашего высокографственного сиятельства желаю прилежно исполнить, и взятых с Капора из Рижского гарнизона боцмана, боцманмата и штурмана держу в галерной шквадре (эскадре), и денежное жалование им прикажу выдавать, как о том мне повелено.
Из Либавы декабря 1 дня 1715 года
Хотя Змаевич был природный славянин, что из слога его приметить можно, но имя свое подписывал он латинскими буквами, вероятно потому, что был римско-католического исповедания.
В марте 1716 года писал капитан-командор Змаевич к государю, что он имеет недостаток в людях и с великим трудом управляется с галерным флотом во время перехода через большое море, при котором они лишились шнявы «Принцессы». Предаюсь, говорит он, на волю вашего величества, яко искуснейшего морского человека, что с таким малым комплектом людей нельзя мне будет идти назад. Вместе с письмом сим прислал он государю следующий мемориал:
МЕМОРИАЛ
Марта 15 1716 года
1. Ежели надо мною главного флагмана морского здесь на галерах не будет, повели меня от команды сухопутных свободна учинить, или дабы от меня не бы ю спрошено ответа о морских случаях, ежели которые могут случиться, от чего сохрани Боже.
2. Буде же во флоте будет генералитет, то где я буду иметь место со своею галерою?
3. Офицеры морские галерные требуют также, дабы не быть под командою сухопутных во время похода на море галерами.
4. Дабы припасы адмиралтейские были всегда в ведении морских служителей, чтобы об них в адмиралтейство можно взять подлинный счет.
5. На жалованье морским служителям галерным денежную казну откуда будет требовать? Которым только заплачено по сентябрь, а надлежит еще в дачу им за четыре месяца да за один прибавочный.
6. Ежели здесь кто из иноземцев желает принять службу Вашего Величества и кто явится искусен в морском хождении, повелишь ли оных принять?
7. Ежели кто из морских служителей впадет в какое погрешение, повелишь ли держать над оным военный суд, по морскому артикулу, или Вашему Величеству на-предь доносить.
Неизвестно, какой ответ получил он на пункты сии.
Возвращаясь из Ростока, поступил капитан-командор Змаевич с галерным флотом своим в команду к графу Апраксину. По делам и донесениям генерал-адмирала видно, что он отзывался всегда о нем с похвалою и превозносил личную храбрость его и искусство в военном деле. По разным бумагам того времени не видно,
чтобы Змаевичу сделан был когда выговор или замечание.
В 1718 году командовал капитан-командор Змаевич огромным галерным флотом в шведских шхерах. В первых числах августа прибыл туда корабельный флот, а 12 числа, как мы то выше видели, перешел государь граф Апраксин и князь Меншиков на галерный флот, а корабельный, разделясь на две эскадры, пошел в крейсерство.
В 1719 году капитан-командор Змаевич произведен был в шаутбенахты. Во время торжества о заключении Ништадтского мира произведен Змаевич в вице-адмиралы и, прибыв в Петербург со всем галерным флотом своим, оставался главным начальником оного. Поскольку в то время не было удобного места, где поставить флот сей, то император Петр I, избрав для сего место при западной стороне Васильевского острова, поручил строение Галерной гавани вице-адмиралу Змаевичу.
Нельзя теперь судить, успешно ли выполнил вице-адмирал Змаевич поручение сие, ибо Галерная гавань вместе с флотом своим подвергалась частым наводнениям и троекратному пожару. В сие же время, как по делам видно, строилась в Галерной гавани под надзором вице-адмирала Змаевича конная галера мастером Де-понтием, венецианская галера мастером Франческо, а посадским Ефимом Никоновым — подводное потаенное огненное судно.
К сожалению, не имел вице-адмирал Змаевич времени окончить все здания по своему предположению, ибо в мае 1723 года был он внезапно командирован в Воронеж. С ним отправлено туда несколько морских офицеров, корабельных мастеров и плотников со строгим повелением, дабы они спустили на воду в марте 1724 года 15 прамов и 25 галер. Неусыпный вице-адмирал исполнил в точности данное ему повеление, по рапортам его видно, что в феврале 1724 года были уже суда сии готовы.
Перемена политических отношений с константинопольским двором была причиною, что сей новопостроен-ный флот остался без употребления и вице-адмиралу Змаевичу приказано было возвратиться в Петербург. По прибытии в столицу помещен он был в члены государственной Адмиралтейств-коллегии и вскоре после сего нес казанскую корону за телом монарха и благодетеля своего, который при жизни своей не допустил до того ос
корбительного унижения, в которое ввержен он был врагами своими.
По делам видно, что императрица Екатерина I и граф Апраксин любили Змаевича, ибо в мае 1725 года пожалован он был кавалером ордена св. Александра Невского, а незадолго перед сим, по кончине капитан-ко-мандора Демьяновича, был он назначен начальником Галерного порта и флота. Но, невзирая на сии милости, подал он в марте 1726 года прошение в отставку. Неизвестно, сам ли Змаевич переменил намерение или остался в службе по убеждению графа Апраксина. В журналах Коллегии встретил я несколько раз, что когда прочие члены Коллегии—Гордон, Вильстер, Сандерс и Фан Гофт — возражали против предложений генерал-адмирала, то Змаевич был всегда одинакового с ним мнения. Сия преданность его к графу Апраксину была, вероятно, причиною, по которой он отклонил его от намерения выйти в отставку.
В мае 1727 года произведен был Змаевич в адмиралы, а поскольку адмирал Сиверс находился в сие время в Кронштадте главным командиром, а граф Апраксин езжал очень редко в присутствие Коллегии, то и управлял он всеми делами по морской части до того времени, когда адмирал Сиверс был пожалован вице-президентом Адмиралтейств-коллегии (ноябрь 1727 года).
В начале 1728 года постигло адмирала Змаевича великое несчастие. Подчиненные подали на него донос в Верховный Тайный Совет, обвиняя его в следующем: 1) что он употреблял для собственного строения казенный кирпич, железо, черепицы, свинец, топоры и уголья; 2) удерживал у людей заработанные деньги; 3) употреблял 70 человек казенных людей на собственную работу и 4) взял на фундамент 14 сажен казенного плитного камня. По делам видно, что Змаевич имел дом в Галерной верфи, около пильной мельницы.
Вследствие сего доноса по указу Верховного Совета посажен был адмирал Змаевич под арест и предан суду. В оном присутствовали: вице-президент Сиверс, вице-адмирал Вильстер, генерал-кригскомиссар Головин, вице-адмирал Сенявин, контр-адмиралы Дюффус, Бре-даль, капитан-командор Вильбоа и полковник Вадков-ский. Хотя сия комиссия и открыла, что многие пункты доноса были несправедливы, но тем не менее нашла его виновным во многих делах и внесла мнение свое в Верховный Совет. Замечательно, что в сие время находился граф Апраксин в Москве,
Верховный Совет определил: адмирала и кавалера ордена святого Александра Невского Змаевича написать в вице-адмиралы до выслуги и отправить в Астрахань главным командиром на смену капитан-командору Ми-шукову. Что же он употребил для себя из казенных вещей, за что взыскать с него втрое против настоящей цены оных. В апреле того же 1728 года объявлен был указ сей вице-адмиралу Змаевичу, по болезни его, на дому. С капитан-лейтенанта Хорвата, обвиненного также по сему делу, снят был один чин, но он оставлен был по-прежнему при галерном флоте.
В июле отправился вице-адмирал Змаевич в путь, а в августе получено было из Москвы от графа Апраксина предложение: в Астраханском порту быть по-прежнему главным командиром капитан-командору Мишуко-ву, а вице-адмиралу Змаевич} отправиться в Воронеж.
Коллегия, учиня по предложению сему должное исполнение, отнеслась к графу Апраксину, что поскольку в Воронеже никаких морских команд нет, а Адмиралтейство находится в Таврове, то не повелит ли его сиятельство состоять при оном Змаевичу?
Неизвестно, что отвечал граф Апраксин, но по делам видно, что Змаевич жил спокойно при благодетеле своем в Москве. Когда же Коллегия получила известие о кончине графа Апраксина (ноября 1728 года), то предписала Змаевичу, чтобы он донес, почему вопреки указу оной не отправляется в Воронеж, а проживает праздно в Москве. Недоброжелатели его послали к нему вслед за сим другой указ, дабы он ехал немедленно в Тавров и принял начальство над тамошним портом. Змаевич отвечал, что тяжкая болезнь препятствует ему исполнить указ Коллегии, но когда ему будет лучше, то он отправится немедленно в путь.
В мае 1729 года донес вице-адмирал Коллегии, что он собрался было ехать в Тавров, но действительный тайный советник барон Остерман приказал ему находиться впредь до указа в Москве. Вероятно, не был барон Остерман в силах оказать ему пособие, ибо в июле получила Коллегия рапорт от Змаевича, что он в Тавров прибыл и будет исполнять по инструкции, данной ему от Верховного Совета. Коллегия определила на рапорте сей, дабы он доставил немедленно копию с данной ему инструкции, но я не встретил оной в делах.
Змаевич, прибыв в Тавров, где в то время находились только построенные им в 1723 году галеры и несколько служителей, не имел вовсе занятий по морской
части, но поскольку ему подчинены были также и Лип-ские заводы (что ныне Луганские), то и обратил он на них все внимание свое. В короткое время доставил он в Коллегию образцы шляп и чулок, кои начал выделывать для флота. Вице-президент Сиверс нашел, что вещи сии стали там дороже против истинной цены, а посему и запретила Коллегия вице-адмиралу Змаевичу делать оные.
1731 года января, 29 числа, для дня рождения ее императорского величества, возвращены были чины разжалованным унтер-лейтенантам: Петру Порохову, Якову Назимову, Петру Маршалкову и прочим. 1732 года, в мае, для многолетнего здравия ее императорского величества и коронации, прощены были также многие разжалованные, и в том числе возвращен чин капитан-лейтенанту Хорвату, но заслуженный Змаевич был совершенно забыт.
В 1734 году послано было к вице-адмиралу Змаевичу повеление вооружить весь гребной флот и построить в дополнение к оному несколько галер и лодок. Коллегия отправила к нему 2000 матросов, разных мастеровых и морских офицеров. По делам видно, что Змаевич выполнил поручение сие с успехом, и граф Головин, бывший в сие время президентом Адмиралтейств-коллегии, удовлетворял немедленно требования его и одобрял все распоряжения старого вице-адмирала.
В последние дни жизни должен был оскорбленный Змаевич перенести еще новое огорчение: член Тавров-ской портовой конторы капитан Россилиус назвал его публично вором, плутом и бездельником, а лейтенант Чириков подал на него донос. Змаевич жаловался Коллегии, и она приказала прислать Россилиуса немедленно в Петербург, а для расследования по доносу Чирикова отправила в Тавров советника Щепотьева и генерал-аудитора лейтенанта Зыбина, но чиновникам сим предписано было не требовать с вице-адмирала Змаевича ответов.
Комиссия военного суда, рассматривавшая преступление капитана Россилиуса, нашла, что он оскорбил вице-адмирала Змаевича, быв пьян, а посему, замени ему арест в штраф, определила отправить его по-прежнему в Тавров, с тем чтобы он испросил у Змаевича прощение. Решение сие представлено было в кабинет, который и приказал привести оное в исполнение. Вице-адмирал Змаевич донес Коллегии на посланный к нему указ о сем, что он охотно прощает Россилиуса, но полагает, что ему не совместно после происшествия сего быть
опять членом Тавровской конторы. Коллегия отвечала, что поскольку на сие есть воля ее императорского величества, то она и не может переменить оную.
В то же самое время, когда Змаевичу предстал случай заслужить прошедшую вину и подвизаться опять на военном поприще, окончил он свою жизнь. В сентябре 1735 года получила Коллегия рапорт из Тавровской конторы, что вице-адмирал Змаевич умер 25 августа и, как по оставленному им духовному завещанию видно, приказал похоронить тело свое в Москве.
ПАДЕНИЕ И ВЗЛЕТ РОССИЙСКОГО ФЛОТА
ФЛОТ ПРИ ПРЕЕМНИКАХ
ПЕТРА ВЕЛИКОГО
с
кончиной Петра Великого морская деятельность лишилась своего главного вдохновителя и быстро начала угасать. Бывшее окружение царя, получив свободу своей деятельности, занялось обустройством личной жизни. Если в петровском флоте производство в чины и продвижение по службе соответствовали заслугам, то теперь на первое место были поставлены личные связи. К примеру, в 1726 году в Адмиралтейств-коллегию были введены ничем не отличившиеся в морских делах, но имевшие знатную родословную капитан 3 ранга И. П. Шереметев и лейтенант князь М. М. Голицын.
Построенные в период царствования Петра I суда очень быстро старели, приходили в ветхость и практически не заменялись новыми. За весь период царствования Екатерины I было спущено на воду всего два линейных корабля и несколько мелких судов. После смерти Екатерины I, наступившей в мае 1727 года, в морских кругах появилась надежда на возрождение флота. Однако и в весьма непродолжительный период царствования внука Петра Великого, Петра II, никаких перемен также не произошло. Из «птенцов гнезда Петрова» князь Меншиков был сослан в Сибирь, а граф Апрак
син и адмирал Крюйс ушли из жизни. Хотя во главе морских дел и был поставлен превосходно разбиравшийся во флотских делах адмирал Петр Иванович Сиверс, но из-за его неуживчивого характера существенных изменений в Морском ведомстве так и не произошло. Выходы кораблей в море стали редким явлением, а плавание за пределы Балтийского моря считалось чуть ли не подвигом. Известен случай, когда за плавание в Испанию с коммерческими целями капитан 3 ранга Кошелев через чин был произведен в капитаны 1 ранга. Даже современников удивило столь высокое повышение в чине.
В апреле 1728 года в целях экономии средств Верховный Тайный Совет решил: «...корабли и фрегаты держать в таком состоянии, чтобы, если случится нужда, немедленно могли к походу вооружены быть; провиант же и другие припасы, необходимые для похода, обождать заготовлять. Для обыкновенного крейсерства и практического обучения команд изготовить 5 кораблей меньших рангов, но в море без указа не выходить. Два фрегата и два флейта послать в Архангельск и два фрегата послать в крейсерство не дальше Ревеля. Галеры, какое число было поведено, готовить и делать неослабно».
В ноябре 1728 года шведский посланник информировал свое правительство о состоянии Российского флота: «...он приходит в прямое разорение, потому что старые корабли все гнилы, так что более четырех или пяти линейных кораблей вывести в море нельзя, а новых не строят. В адмиралтействах такое неосмотрение, что флот и в три года нельзя привести в прежнее состояние, но об этом никто и не думает».
При таком отношении к флоту интерес к морской службе настолько был утрачен, что на многих кораблях экипажи не были укомплектованы и наполовину, а особенно остро ощущалась нехватка опытных штурманов. Матросы имели изорванные мундиры, а многие не имели даже рубашек. Как отмечалось в журналах Адми-ралтейств-коллегии, они были «наги и босы». В такой обстановке внешнему виду нижних чинов было посвящено заседание Коллегии, решившее с марта 1728 года матросам назначить мундир синего цвета с красными обшлагами и таким же подбоем (подкладкою. — В. Д.). Для отличия морских артиллеристов с сентября того же года им вводился мундир красного цвета с разрезными обшлагами и василькового цвета воротником и под
боем. Им же вместо роговых пуговиц впервые были даны медные, а с 28 августа 1729 года такие же пуговицы нашивали все нижние чины флота.
Знаменательным событием этого времени была задуманная еще Петром I экспедиция под командованием Беринга, состоявшая из лейтенантов Шпанберга и Чирикова, двух шт) рманов, гардемарина, геодезиста, лекаря и 23 матросов и мастеровых. В январе 1725 года эта экспедиция покинула Петербург и только в 1727 году прибыла в Охотск, откуда в следующем году на боте «Святой Гавриил» совершила плавание с целью уточнения, имеется ли между Азией и Америкой пролив.
При императрице Анне Иоанновне самым влиятельным лицом в России стал Остерман. В 1732 году под его председательством была создана Воинская морская комиссия, в которую вошли контр-адмиралы Сандерс, Наум Сенявин, Бредаль и Головин и капитан-командор Дмитриев-Мамонов. Президент Адмиралтейств-коллегии, а точнее, исполнявший эту должность адмирал Сиверс попал в немилость и был сослан в Кексгольмские деревни. Только в 1740 году ему разрешили приехать на лечение в Петербург, где он и скончался в декабре того же года.
Комиссия в конце 1732 года представила свои соображения о преобразовании Морского ведомства, которые в основном и были приняты. Если ранее членами Адмиралтейств-коллегии были действующие адмиралы, то есть командовавшие флотскими соединениями, то теперь они были отстранены от непосредственного управления флотом. По вновь утвержденному штату три члена Коллегии были вице-адмиралами, а один — контр-адмиралом. Полагалось также иметь двух советников из контр-адмиралов; первому подчинялась Морская академия, а другому — фабрики и заводы. При Коллегии состояли прокурор, обер-фискал и экзекутор. Во главе канцелярии Адмиралтейств-коллегии оставался обер-секретарь, а сама канцелярия насчитывала до десяти человек. При прокуроре была своя канцелярия.
Из бывших канцелярий и контор были образованы четыре экспедиции: комиссариатская, интендантская, экипажеская и артиллерийская. Этими экспедициями руководили постоянные члены Адмиралтейств-коллегии, получившие звания генерал-кригскомиссара, генерал-интенданта, генерал-экипажмейстера и обер-цейхмей-стера соответственно. После реорганизации с 1733 года президентом Адмиралтейств-коллегии был назначен ад
мирал граф Николай Федорович Головин, а после его смерти, наступившей в 1745 году, эту высокую должность занял с 1750 года адмирал князь Михаил Михайлович Голицын.
До 1797 года Российский флот жил по «Морскому уставу», утвержденному еще Петром I в 1720 году. При Павле был введен новый «Устав» военного флота, почти полностью заимствованный из английского «Морского устава» 1734 года. Однако через семь лет вынуждены были возвратиться к «Уставу» Петра Великого, прослужившему еще многие годы.
С 1733 года возобновилось строительство кораблей в Архангельске. На Соломбальских верфях для Балтийского флота из лиственницы строили двухдечные корабли и фрегаты. По штату 1732 года предполагалось построить для Балтийского флота 27 линейных кораблей, 6 фрегатов, 2 прама, 3 бомбардирских корабля и 8 пакетботов. В эти же годы все служившие в Морском ведомстве были разделены на дивизии, состоявшие из 36 рот. В состав дивизии в 1733 году вошли и два вновь сформированных солдатских полка, щ в следующем году был создан корпус морской артиллерии и положено начало образованию корпуса флотских штурманов. Вместо бывших трех флагов: белого, синего и красного — на корабельном флоте был введен белый флаг с синим андреевским крестом, а на галерах — красный флаг с косицами, имеющий в крыже на белом поле синий андреевский крест. Но эти преобразования существенных результатов не дали: качество кораблей было низким, уровень подготовки личного состава — невысоким. Всякая инициатива запрещалась, а самое пустяковое решение принималось только после продолжительного совета флагманов и капитанов.
Заметным событием в Морском ведомстве было торжественное освящение 24 мая 1731 года кронштадтской морской церкви Богоявления, заложенной еще в 1728 году на месте, указанном Петром Великим. Эту церковь строили корабельные плотники и адмиралтейские мастеровые, а ее внутреннее убранство отражало морскую тематику.
За кратковременное, продолжавшееся менее года, правление Анны Леопольдовны никаких перемен во флоте не произошло. Она только и успела Остермана пожаловать графским титулом и чином генерал-адмирала, а адмиралу Головину вручить орден св. апостола Андрея Первозванного. Флот же окончательно пришел
Первый директор Морского шляхетного кадетского коргуса капитан 1 ранга А. И. Нагаев (1704—1781).
в упадок. Полусгнившие корабли петровского флота доживали свой век. Новый президент Адмиралтейств-коллегии князь М. М. Голицын, получивший в 1756 году чин генерал-адмирала, не только был безынициативным, но и во всем проявлял бездеятельность.
С приходом к власти дочери Петра Великого — Елизаветы Петровны в Морском ведомстве произошли некоторые перемены: вновь были введены флаги трех цветов, на многих верфях было возобновлено военное кораблестроение, была введена новая форма одежды для офицеров флота и т. д. В 1752 году на базе Академии Морской гвардии и Гардемаринской роты был образован Морской шляхетный кадетский корпус, во главе которого императрица поставила одного из образованнейших офицеров Российского флота — капитана 2 ранга А. И. Нагаева. Е том же году с большой торжественностью в присутствии императрицы в Кронштадте
был открыт большой каменный канал и находившиеся в нем доки, строительство которых начал еще Петр I в 1719 году.
За время царствования Елизаветы Петровны было построено 36 линейных кораблей, 8 фрегатов, до 20 пинок и гухоров, не считая мелких судов и галер. Однако из-за нехватки опытных мастеров качество судов оставляло желать лучшего. Строились они из сырого леса. Почти все корабли имели сильную течь, слабый рангоут и такелаж. Частыми были случаи потери бушпритов и даже мачт. Корабли выходили в море с неукомплектованными экипажами. Иногда в свежий ветер малочисленная команда даже не могла выбрать якорь, чтобы вступить под паруса. При вооружении кораблей и фрегатов придерживались петровского риламента, утвержденного еще в 1722 году. Кораблестроители преклонялись перед формулой: «...так делали при Петре I и по его повелению». Такой подход являлся своего рода тормозом для внедрения новых конструкций корпусов, элементов парусного вооружения и т. д. Большие галеры (20- и 22-баночные) имели экипаж от 280 до 300 человек, а их вооружение состояло из 18-фунтовой кур-шейной пушки, двух 12- или 18-фунтовых бортовых пушек и двенадцати 3-фунтовых фальконетов. На малых галерах (16-баночных) экипажи состояли из 200 человек, а вооружение — из 12-фунтовой куршейной пушки, двух бортовых 8-фунтовых пушек и до десяти 3-фунтовых фальконетов.
С началом царствования Петра III вновь была создана комиссия для «приведения в лучшее состояние флотов». Членами этой комиссии были вице-адмирал Люис, контр-адмиралы Мордвинов и Милославский и капитан-командор Нагаев. Она планировала ввести новый штат кораблей, улучшить быт нижних чинов, перевести Адмиралтейство из Петербурга в Кронштадт и др. Сам царь желал, «чтобы сделать и во всегдашней исправности содержать такой флот, который бы надежно превосходил флоты прочих на Балтийском море владычествующих держав». Однако и родному внуку Петра Великого ничего существенного для флота сделать не удалось.
В рассматриваемый период громких побед на море Российский флот не одерживал. В войне против Турции в 1735—1739 годах гребные суда Донской флотилии под командованием контр-адмирала П. П. Бреда ля содействовали в Азовском море сухопутным войскам, действо
вавшим на побережье, а затем с переменным успехом действовали на море до их самосожжения из-за невозможности выйти в море. Действовавшая в Днепровском лимане гребная флотилия под командованием вице-адмирала Наума Сенявина и контр-адмиралов В. А. Дмитриева-Мамонова и Я. С. Барша оказывала помощь сухопутным войскам при взятии Очакова. Во время войны со Швецией в 1741—1743 годах русский флот особой активности не проявлял. В мае 1743 года императрица Елизавета лично прибыла в Кронштадт на проводы в море эскадры Головина. Она даже распорядилась выдать каждому матросу по рублю и напутствовала на бой со шведами. Когда же Головин, имея 15 линейных кораблей, встретил у Гангута шведскую эскадру в составе всего 8 вымпелов, то вместо решительных действий он дважды сближался с неприятелем и вес пристреливался, так и не добившись ни одного попадания. Затем вместо реляции о победе он представил протокол военного совета с решением воздержаться от атаки, «по-сколько императрица Елизавета рекомендовала осторожность». После такого оскорбительного донесения Елизавета «лишила доверия» Головина, отправив его на лечение в Германию. Зато во время Семилетней войны (1756—1763), хотя и не пришлось Балтийскому флоту участвовать в крупных морских сражениях, его корабли успешно блокировали прусское побережье, обороняли транспортные суда от каперов, высаживали морские десанты, а также принимали активное участие при взятии Кольберга.
В целом же историки не без основания назвали время царствования преемников Петра Великого периодом застоя и упадка Российского флота.
ВОЗРОЖДАЯ ПЕТРОВСКИЕ ТРАДИЦИИ
С приходом к власти Екатерины II, несмотря на то что старшим членом Адмиралтейств-коллегии оставался адмирал Талызин, все же главным деятелем в Морском ведомстве был Семен Иванович Мордвинов, один из наиболее образованных морских офицеров, прошедший все чины, от мичмана до вице-адмирала, и получивший богатый опыт командования кораблями и эскадрами. Это о нем писал А. С. Пушкин: «...сиявший доблестью, и славой, и наукой». Ему-то и поручила Екатерина доложить о всех замеченных в Морском ведомстве
л
Адмирал С. И. Мордвинов (1701—1777).
недостатках и предложениях по их устранению. Уже 10 ноября 1763 года Мордвинов докладывал императрице о проделанной работе, а через неделю состоялось высочайшее учреждение «Морской российских флотов и адмиралтейского правления комиссии для приведения оной знатной части (флота. — В. Д.) к обороне государства в настоящий постоянный добрый порядок». Председателем комиссии был назначен сам Мордвинов, а ее членами стали советник Екатерины по морским вопросам генерал-поручик граф Чернышев, а также вице-адмирал Милославский и контр-адмирал Спиридов.
Стараясь выразить особую признательность морякам и желая поднять роль флота, 29 июня 1763 года императрица назначила наследника престола великого князя Павла Петровича генерал-адмиралом флота. Производство великого князя было торжественно и пышно обставлено. Адмиралы вручили ему андреевский флаг, под которым он в сопровождении императрицы и свиты совершил плавание из Адмиралтейства в Петропавлов
скую крепость. По окончании богослужения в доме обер-коменданта крепости Екатерина пожаловала великому князю кайзер-флаг, под которым он покидал Петропавловскую крепость. С этого времени, несмотря на юный возраст, великий князь Павел Петрович принимал деятельное участие в морских церемониях и торжествах.
Летом 1765 года был утвержден представленный комиссией «Регламент о управлении адмиралтейств и флотов», определяющий права и обязанности членов Адмиралтейств-коллегии и подчиненных ей экспедиций. Согласно новому регламенту, было образовано пять экспедиций: комиссариатская, интендантская, артиллерийская, казначейская, счетная (контрольная). Сама Коллегия все свои распоряжения должна была делать в точном соответствии с регламентом и уставом, а все дела решать на заседаниях всех или большей части своих членов-экспедиторов: генерал-кригскомиссара, гене-рал-интенданта, генерал-цейхмейстера, генерал-шацмей-стера (казначея. — В. Д.) и генерал-контролера. В состав Адмиралтейств-коллегии входили ее президент в чине генерал-адмирала, вице-президент и пять членов-экспедиторов, а каждая экспедиция кроме экспедиторов имела по одному помощнику и по два-три советника. Чины экспедиторам регламентом определены не были. При Коллегии также состояли генерал-прокурор и генерал-аудитор. До 1798 года должность президента Адмиралтейств-коллегии оставалась вакантною, так как это звание занимал наследник престола Павел Петрович. По вступлении Павла- на престол ее принял И. Л. Голенищев-Кутузов и находился в ней до 1802 года, то есть до образования Министерства морских сил.
Комиссариатская экспедиция ведала снабжением всех чинов флота жалованьем, обмундированием и продовольствием. В ее компетенции были также все перемещения по службе, командировки, производство в чины, награждения, больные и госпитали.
Интендантская экспедиция делилась на интендантский и экипажеский департаменты. Интендантский департамент ведал всеми верфями, постройкой судов, всеми видами работ, кроме такелажных и парусных, адмиралтейскими зданиями, корабельными лесами, доставкой и хранением корабельного леса, а также мастеровыми и рабочими по своему департаменту. Экипажеский департамент заведовал всеми магазинами (складами.— В. Д.), кроме лесных, провиантских и артиллерийских, такелажными и парусными работами, а также сохра-
Президент Адмиралтейств-коллегии едмирал И. Л. Голенищев-Кутузов (1729—1802)
нением построенных судов. В его подчинении находились все портовые команды.
Обязанности артиллерийской экспедиции состояли в заведовании артиллерией, канонирами и морскими крепостями. Казначейская экспедиция занималась приемом, хранением и отпуском денег, выделяемых на содержание флота и адмиралтейств, а контрольная — проверкой приходо-расходных книг всех экспедиций и портовых управлений.
Несколько раз комиссия собиралась для обсуждения новых штатов для Балтийского флота. Мнений было много. В конце концов решили, что русский флот должен превосходить датский и шведский флоты, вместе взятые, а 21 марта 1764 года приняли судовые штаты для мирного и военного времени. В мирное время планировалось иметь 21 корабль (80- и 66-пушечные), 4 фрегата к(32-пушечные), бомбардирский корабль,
прам, пропорциональное число мелких судов и 50 галер. Для военного времени предусматривалось держать 32 корабля тех же рангов, 8 фрегатов, 4 бомбардирских корабля, 3 ирама, мелкие суда и 150 галер. В случае необходимости численность флота планировалось довести до 40 кораблей, 9 фрегатов, 5 бомбардирских кораблей, 3 ирамов, мелких судов и 150 галер. В следующем году был утвержден и штат галерного флота.
Весь корабельный состав Балтийского флота был разделен на две дивизии, командирами которых были назначены вице-адмиралы Чичагов и Грейг. Каждая дивизия состояла из четырех эскадр в составе одного 84-пушечного и трех 66-пушечных кораблей, фрегата и шебеки. Для укомплектования экипажей одной эскадры полагалось до 1300 человек. Следует отметить, что эскадры в то время создавались не как тактические соединения для ведения боевых действий, а как формирования, предназначавшиеся прежде всего для удобства учета личного состава. В некоторых случаях на базе имеемых эскадр создавались и боевые тактические соединения для решения определенных задач. Например, существовала Ревельская эскадра Балтийского флота, как передовое и самое боеготовное корабельное соединение, или же Архангельская эскадра, предназначавшаяся для укомплектования личным составом строившихся в Архангельске судов и перевода их на Балтику. Но такое деление флота существовало недолго. При Павле I в «Штатах Российских флотов» эскадра была определена как тактическая единица из четырех судов линии баталии и одного резервного корабля.
В 1783 году был образован Черноморский флот, а через два года для него приняли штат, по которому предполагалось иметь два 80-пушечных и десять 66-пушечных кораблей, двадцать фрегатов, три камели и несколько десятков мелких судов. Для укомплектования такого количества судов командами было определено общее число морских чинов в 13 500 человек. Однако уже в 1798 году был принят новый штат, по которому планировалось на Черном море иметь 15 линейных кораблей, 14 фрегатов, 10 плавучих батарей и 100 канонерских лодок. Одновременно был принят новый штат и для Балтийского флота, согласно которому предполагалось иметь 45 линейных кораблей, 31 фрегат, 30 плавучих батарей, 12 бомбардирских кораблей, 200 канонерских лодок и более 100 галер и мелких судов.
Созданная в 1781 году Каспийская флотилия внача-152
ле имела три фрегата и бомбардирский корабль, а по штату 1785 года на этом море планировалось держать всего два фрегата и столько же бомбардирских кораблей.
Примечательно, что к середине XVIII века, по существу, были утрачены многие традиции отечественного судостроения. Иностранные мастера уехали к себе на родину, а великолепные петровские корабелы ушли из жизни, так и не подготовив достойную смену. Известен случай, когда из-за низкого качества кораблей попавшая в шторм эскадра под командованием контр-адмирала М. И. Войновича практически потеряла свою боеспособность. На многих кораблях бимсы вышли из гнезд, из-за разошедшихся досок обшивки образовалась течь, при которой требовались огромные усилия, чтобы удержать суда на плаву. От лопнувших вант-путенсов и вант некоторые корабли потеряли мачты, а флагманский корабль лишился всех трех мачт. Фрегат «Крым» затонул, а корабль «Мария Магдалина» был унесен к Босфору, где и был захвачен неприятелем.
Чтобы поднять уровень кораблестроения, Екатерина II, как и Петр Великий, обратилась к иностранному опыту. Она в 1770 году пригласила на должность гене-рал-интенданта английского адмирала Ноульса, человека образованного, энергичного и настойчивого, а главное, большого практика в области судостроения. Даже несмотря на то что между Ноульсом и членами Адмиралтейств-коллегии постоянно возникали трения, за короткое время под его личным руководством в Кронштадте и в Петербурге было построено восемнадцать кораблей. Он в короткие сроки пресек хищения в портах, ввел более простую отчетность, ускорил и удешевил судостроение и ввел ряд усовершенствований как в способах постройки судов, так и в их вооружении. Когда в 1773 году Адмиралтейств-коллегия разрешила Ноульсу построить по его собственным чертежам и под его наблюдением корабль «Иезекииль», то судно было спущено на воду через восемь с половиной месяцев, в то время как доморощенные судостроители затрачивали на постройку корабля аналогичного класса до пяти лет. Однако и Ноульсу не удалось побороть царившую в Адмиралтейств-коллегии рутину. Решив с 1772 года строить по его проекту прамы и полупрамы, Коллегия после долгой волокиты и переписки настояла, чтобы эти суда строили не в Петербурге, а в Олонце, на старой верфи, где не было ни одного опытного мастера. В ре
зультате прамы «Олифант» и «Сердоболь», будучи заложенными в феврале 1774 года, спустили на воду только в мае 1776 года, то есть строились они 27 месяцев, тогда как еще при Петре I на строительство таких же судов уходило не более шести месяцев. Более четырех лет ушло на внедрение в русском флоте помп английского образца.
В 1773 году для заведования судостроительными работами в Архангельске был приглашен англичанин Гу-нион. Зная печальный опыт Ноульса, он в контракте поставил такие условия, при которых Адмиралтейств-кол-легия и другие ведомства не могли вмешиваться в его дела. Это позволило за семь лет построить шестнадцать кораблей. Первый его 66-пушечный корабль «Слава России» был заложен 20 сентября 1773 года и спущен на воду 13 мая 1774 года, то есть строился корабль около восьми месяцев.
Ценою огромных усилий к концу XVIII века удалось повысить качество судостроения: на кораблях стали устанавливать помпы английского образца, подводную часть обшивать медью, деревянные крепления заменять железными, верхнюю палубу делать непрерывной и т. д. Всего же за время царствования Екатерины II и Павла I было построено чуть более ста линейных кораблей. В отношении артиллерийского вооружения наметилась тенденция к увеличению числа пушек и их калибров. Еше в кампанию 1761 года на эскадре вице-адмирала Полянского было велено поставить «сколько будет потребно» единорогов, изобретенных генерал-цейх-мейстером графом Шуваловым, предложившим заменить ими пушки, гаубицы и даже мортиры. В марте 1767 года был введен новый регламент, предполагавший увеличение калибров орудий на нижнем и среднем деках. На 100-пушечных кораблях на нижнем деке стали устанавливать 36-фунтовые, а на среднем—18-фунто-вые орудия. Признавая пользу карронад, с 1779 года их стали покупать в Англии, а затем и отливать в России на Александровских заводах. Их изобретатель Карл Гаскойн писал: «Различные выгоды, кои поставляет нам сие новое артиллерийское орудие, происходят от его легкости, превосходной тяжести ядра, оным извергаемого, и-легкого управления оным, скорого и исправного прицеливания и от малого числа людей, потребных к действию оным». Инициатива внедрения карронад в русском флоте принадлежала адмиралу Самуилу Карловичу Грейгу.
Ему же принадлежала идея изменения численности экипажей кораблей и судов. Он предлагал на 80-пу-шечном корабле иметь командира, двух капитан-лейтенантов, четырех лейтенантов, одиннадцать мичманов и 440 человек команды. Экипаж 74-пушечного корабля должен был состоять из командира, двух капитан-лейтенантов, трех лейтенантов, десяти мичманов и 407 нижних чинов. Он исходил из того, что по строевому расчету один мичман должен командовать боцманматом, квартирмейстером и 40 матросами. Две-три такие команды должны -находиться под началом лейтенанта, а две лейтенантские — под руководством капитан-лейтенанта. Грейг также предложил исключить практикуемые во флоте частые переводы матросов с одного корабля на другой. Служивший в русском флоте англичанин Травенин так характеризовал матросский состав: «Нельзя желать лучших людей, ибо неловкие, неуклюжие мужики скоро превращались, под неприятельскими выстрелами, в смышленых, спокойных и бодрых воинов».
В 1777 году по предложению графа Чернышева в русском флоте по английскому образцу были заведены корабельные кают-компании. Впервые их устроили на кораблях «Иезекииль» и «Граф Орлов», а вскоре это нововведение распространилось и на другие корабли. Как известно, до этого слуги офицеров, по большей части из своих же крепостных, готовили своему барину кто что мог, толкаясь и ругаясь в тесном камбузе, жалуясь друг на друга и ссоря своих господ. Кроме того, офицеры побогаче ели лучше других, что вызывало зависть более бедных. С введением кают-компаний эти непорядки были устранены.
По предложению доктора Бахерахта были заведены корабельные лазареты. На линейных кораблях в штате состояли штаб-лекарь, два лекаря, четыре подлекаря и несколько лекарских учеников. В эти же годы начали систематически окуривать внутренние помещения кораблей сжиганием сухих березовых дров, чем не только просушивался корабль, но и уничтожались насекомые.
Одновременно с введением в 1764 году нового корабельного штата был установлен штат личного состава флота, изменен порядок прохождения службы и введена новая форма одежды. По новому штату в Морском ведомстве разрешалось иметь генерал-адмирала, двух адмиралов, двух вице-адмиралов, трех контр-адмиралов, из которых один для управления галерным флотом, во
семнадцать капитанов 1 ранга, пятнадцать капитанов 2 ранга, пятьдесят два капитан-лейтенанта и девяносто семь лейтенантов. По штату мирного времени численность флота состояла из 21 813 человек, а по штату военного времени — от 28 121 до 32 527 человек. При Екатерине были упразднены чины капитана 3 ранга, корабельного секретаря и подпоручика. Адмиралтейств-коллегии разрешили производить до капитана 2 ранга и полковника включительно. Высшие же чины давались только с высочайшего разрешения. Было утверждено из кадет в мичманы производить по аттестованию корпусного начальства, из мичманов в лейтенанты по экзамену, а «в прочие чины, даже и во флагманы — по баллотированию». Однако в том же 1764 году из капитанов 2 ранга в капитаны 1 ранга стали производить по старшинству, а со следующего года производство в контр-адмиралы устанавливалось по баллам.
В 1782 году баллотирование было отменено и введено производство в чины только по старшинству на вакантные должности. В царствование Павла I из мичманов в лейтенанты, как и прежде, производили по экзамену, из лейтенантов в капитан-лейтенанты стали производить по баллотированию, а в следующие чины — только по старшинству.
Был также изменен и порядок увольнения со службы. Если офицер проплавал восемнадцать кампаний, то при уходе в отставку ему полагалась пенсия, а если он получал ранения в сражениях, то и следующий чин. За самовольные отлучки, нерадивость и пьянство офицера могли уволить без пенсии. При восшествии на престол Павла он сразу же произвел Чичагова в капитаны бригадирского ранга, а в следующем году «за строптивость нрава» тот был уволен со службы без пенсии. Правда, уже в 1799 году он принял его на службу и произвел в контр-адмиралы.
Подготовка офицерских кадров по-прежнему осуществлялась в Морском шляхетском кадетском корпусе, который после сильнейшего пожара, происшедшего на Васильевском острове 23 мая 1771 года, был переведен в Кронштадт, в здание Итальянского дворца. В эти годы внимание к корпусу со стороны императрицы и начальства ослабло и, естественно, качество подготовки резко понизилось. Однако образовавшийся Черноморский флот и рост морских сил на Балтике требовали не только увеличения численности офицерского корпуса, но и повышения качества его подготовки. В этой связи штат
воспитанников корпуса был увеличен с 360 до 600 человек. В Херсоне князь Потемкин открыл Морской корпус, который в последующем перевели в Николаев, с переименованием вначале в штурманское училище, а затем и в штурманскую роту.
После вступления на престол Павла I корпус вновь был переведен в Петербург, после чего удостаивался частых посещений императора. В знак благодарности за внимание к корпусу со стороны монарха вновь устроенная корпусная церковь была освящена во имя спасителя Павла Исповедника, память которого церковь ежегодно отмечала 6 ноября. Этот день, явившийся днем именин императора и днем вступления его на престол, стали отмечать как день корпусного праздника.
В 1764 году были приняты правила «Какой мундир во флоте и при адмиралтействе служащим иметь определено», на которых рукой Екатерины было подписано: «Быть по сему». Для офицерских чинов корабельного состава вводился кафтан и камзол белого цвета с зелеными лацканами, обшлагами и воротником. Штаны были также зеленого сукна. В галерном флоте мундиры шились такие же, как и в корабельном, за исключением того, что офицеры и унтер-офицеры на лацканах пришивали пять пуговиц. Для флагманов вводились знаки различия в виде пришиваемых на обшлагах пуговиц. Причем адмиралы нашивали три пуговицы, вице-адмиралы— две и контр-адмиралы — одну пуговицу. По кромке камзола капитаны 1 ранга нашивали широкий и узкий галуны, капитаны 2 ранга по кромке камзола пришивали один галун, а над карманами — два, а капитан-лейтенанты— один галун по кромке камзола и над карманами. Капитаны генерал-майорского ранга имели такие же нашивки, как и капитаны 1 ранга, но на обшлагах они пришивали еще и одну пуговицу. Боцмана нашивали на обшлагах узкий галун в три ряда змейкою, боцманматы — такой же галун в два ряда, а квартирмейстеры — в один ряд. Кроме того, для корабельных офицеров была введена вытканная тесьма с серебряной или золотой кистью на левое плечо. Узор прообраза погона определял командир корабля.
Матросская форма состояла из епанчи, голландской рубахи с брюками, шляпы, бострога голландского с брюками зеленого сукна, камзола белого цвета с зелеными лацканами и обшлагами и камзола тикового полосатого.
В России стало традицией с приходом к власти нового царя менять и форму одежды военных чинов.
Преследуя роскошь и везде, где это было возможным, вводя экономию, Павел приказал быть всегда в вицмундире, то есть он отменил шитые золотом дорогие мундиры. Новые вицмундиры были темно-зеленого цвета, без лацканов и с белым воротником. Штаны и камзол были белого сукна. При Павле Балтийской флот организационно был разделен на три дивизии, которые в свою очередь состояли из трех эскадр. Для различия офицеров каждой дивизии и эскадре были присвоены знаки в виде нашивок, прикрепляемых на специальном клапанце, расположенном на рукаве возле обшлагов. У офицеров первой дивизии нашивки были золотыми, во второй — серебряные, а в третьей — серебряные пополам с золотом. В первой эскадре к нашивке прикреплялась висячая кисточка, во второй — пришивная, а в третьей нашивки были без кисточек. Офицеры галерного флота нашивок не имели.
Матросы носили черную шляпу, бострог голландский темно-зеленого цвета, такого же цвета брюки, камзол белый с зеленым воротником и обшлагами, тиковый рабочий камзол и рабочую рубаху с брюками из канифаса. Унтер-офицеры и матросы первой дивизии имели белые нарукавные нашивки, во второй — синие или голубые и в третьей — красные. Принадлежность их к той или иной эскадре, так же как и у офицеров, определялась по кисточке.
В годы царствования Екатерины II была возрождена традиция учреждения новых наград. В 1769 году учредили орден святого Георгия четырех степеней. По статуту он давался только за конкретные подвиги в военное время: «...тем, кои... отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для нашей воинской службы полезные советы». Это была исключительно почетная награда. Начиная с третьей степени орден давался только адмиралам, генералам и штаб-офицерам, причем с 1838 года — только тем, кто уже имел орден четвертого класса. Орден Георгия 1-й степени был чрезвычайно почетен и редок. За подвиги в морских сражениях его получили только два человека: генерал-аншеф А. Г. Орлов-Чесменский и адмирал В. Я. Чичагов. В сентябре 1782 года Екатерина учредила орден святого равноапостольного князя Владимира. Орден также имел четыре степени. Кстати, первым кавалером ордена Владимира 4-й степени стал будущий адмирал, а тогда капитан-лейтенант, Д. Н. Сенявин. Наиболее известными медалями XVIII века были: «За
Чесменское сражение» (1770 г.), «За взятие Кинбурна» (1787 г.), «За храбрость на водах очаковских июня 1788», «За храбрость на водах финских августа 1789 года» и др.
За усердную службу ни Екатерина, ни Павел не жалели наград. К примеру, своему главному советнику капитану 2 ранга Григорию Григорьевичу Кушелеву за четыре года Павел пожаловал ряд ценных подарков, поместья, чин адмирала, ордена св. Иоанна Иерусалимского, св. Александра Невского и св. Андреч Первозванного и возвел в графское достоинство.
Если Петру I удалось овладеть берегами Балтийского моря, то Екатерина II поставила своей целью завоевание Черного и Азовского морей. На Тайном Совете императрица решила: «...надобно приступить к подпаливанию Турецкой империи со всех четырех углов». Дтя действий против Турции со стороны Архипелага граф Алексей Григорьевич Орлов предложил послать эскадру в Средиземное море. Подробный же план действий разработал брат — генерал-фельдцейхмейстер Григорий Орлов. Срочно в Средиземное море были снаряжены две эскадры: одна под командованием адмирала Спиридо-ва, а другую возглавлял принятый на русскую службу английский контр-адмирал Эльфинстон. «Распоряжение же и руководство всего сего подвига» поручалось графу Алексею Орлову, в подчинении которого было 9 кораблей, 3 фрегата, бомбардирский корабль, 3 пинка и 13 судов. Кайзер-флаг командующего был поднят на корабле «Три иерарха», которым командовал превосходный моряк Самуил Карлович Грейг. Спиридов находился на корабле «Евстафий». Этим кораблем командовал капитан 1 ранга Александр Иванович Круз, в последующем известный адмирал. На этом же корабле находился и брат главнокомандующего — генерал-майор граф Федор Орлов. Эльфинстон поднял свой флаг на корабле «Святослав».
Первое серьезное столкновение между русскими и турецкими кораблями произошло 24 июня 1770 года в Хиосском проливе. Сражение проходило при полном безветрии и представляло собой свалку, во время которой турки утратили инициативу и вынуждены были, обрубив якоря, отбуксировать свои корабли в близлежащую Чесменскую бухту, в которой в ночь с 25 на 26 июня турецкий флот полностью был уничтожен. По поводу этой победы в высочайшем рескрипте графу Алексею Григорьевичу Орлову было сказано: «Блистая в свете не
мнимым блеском, флот наш, под разумным и смелым предводительством вашим, нанес сей раз чувствительный удар оттоманской гордости. Весь свет отдаст вам справедливость, что сия победа приобрела вам отменную славу и честь. Лаврами покрыты вы, лаврами покрыта и вся находившаяся при вас эскадра». За Чесменскую победу Алексей Орлов получил орден св. Георгия 1-й степени, к его фамилии был присоединен титул Чесменского, ему было дано право поднимать всегда кайзер-флаг и даже внести его в свой герб. Спиридова наградили высшим российским орденом — св. Андрея Первозванного — и деревнями, Грейга и Федора Орлова пожаловали орденами св. Георгия 2-го класса, семи командирам кораблей и четырем командирам брандеров дали ордена св. Георгия 4-й степени.
Попытка завладеть островом Лемнос, лежащим на подходах к Дарданеллам, успеха не имела. Но русскому флоту удалось расположиться на острове Парос в порту Ауза. К лету 1771 года в Средиземном море под андреевскими флагами плавали более 50 вымпелов, в том числе 10 линейных кораблей, 2 бомбардирских корабля, около 20 фрегатов, 4 пинка, пакетбот и несколько вспомогательных судов.
28 октября 1772 года отряд в составе линейных кораблей «Чесма» и «Граф Орлов», а также фрегатов «Николай» и «Слава» и трех гребных судов под командованием капитана 1 ранга Михаила Тимофеевича Коняева в Патрасском заливе атаковал пиратскую дульциннот-скую эскадру из 8 фрегатов и 14 шебек и уничтожил все фрегаты и 8 шебек.
Созданная в 1768 году Донская, или, как ее еще называли, Азовская, флотилия под командованием контр-адмирала Алексея Наумовича Сенявина, сына известного петровского адмирала Наума Акимовича, содействовала сухопутным войскам при овладении Азовским морем и Крымом. 23 июня 1773 года у Балаклавы умело провел бой капитан 2 ранга Кинсберген. Его отряд в составе двух 16-пушечных «новоизобретенных» кораблей одержал победу над турецким отрядом из трех линейных кораблей и шебеки.
Одержав ряд побед на море и на суше 10 июля 1774 года, Россия заключила с Турцией Кючук-Кай-нарджийский договор, по которому турки уступали Азов, Таганрог, Керчь, Еникале, побережье между Днепром и Б) гом и крепость Кинбурн. Крым и Кубань объявлялись независимыми от Турции,
После окончания войны один отряд под командованием контр-адмирала Грейга отправился в Балтийское море осенью 1774 года, а остальные возвратились в Кронштадт в 1775 году под командованием вице-адмирала Елманова, сменившего адмирала Спиридова.
Добившись столь крупных успехов, Екатерина осознавала, что для окончательного закрепления на юге России надо иметь на Черном море сильный флот. В 1778 году по ее указу был создан Херсонский порт со своей судостроительной базой, а 21 июля 1779 года на этой верфи был заложен первый 66-пушечный корабль «Слава Екатерины». Для управления морскими силами на юге России в 1794 году в Херсоне было создано Черноморское адмиралтейство, действовавшее независимо от Адмиралтейсгв-коллегии. Его структура и состав полностью повторяли Коллегию. В 1796 году это адмиралтейство было переведено в Николаев, а вскоре Павел I принципиально изменил его статус, подчинив Адмирал-тейств-коллегии.
В 1779—1783 годах для охраны торгового мореплавания Россия снарядила четыре эскадры: одна под командованием контр-адмирала Хметевского была направлена к Нордкапу; вторая под руководством контр-адмирала Круза крейсировала в Немецком море; третья, отбывшая в Атлантический океан, плавала под флагом контр-адмирала Палибина; а четвертая под флагом контр-адмирала Борисова решала свои задачи в Средиземном море. В инструкциях, данных флагманам, предписывалось охранять всеми силами конвоируемые ими торговые суда, а главной обязанностью являлось, «чтобы флаг наш везде надлежащим образом уважаем был».
Нарушение в 1782 году Турцией условий мирного договора лишь ускорило присоединение в следующем году Крыма к России. В том же 1783 году близ татарской деревни Ахтиар, у развалин древнего Херсонеса, начали закладывать порт и город, назвав его Севастополем. Его строительством ведал контр-адмирал Макензи. В следующем год) Севастополь стал главным портом Черноморского флота.
В 1787 году Турция пошла на открытое военное нападение на суда Черноморского флота. 21 августа турецкий флот атаковал стоявшие у Очакова 44-пушечный фрегат «Скорый» и 12-пушечный бот «Битюг». После упорного трехчасового боя, протекавшего при значительном превосходстве турецкого флота, русские суда
вынуждены были отступить под прикрытие береговых батарей.
Внезапное нападение не принесло туркам успеха. Будущий знаменитый потководец Атександр Васильевич Суворов при поддержке галеры «Десна», которой командовал мичман Ломбард, отразил нападение турок на Кинбурн. После этого боя Суворов писал князю Потемкину: «...атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей, бился со всеми судами из пушек и ружей два часа с половиной, и по учинении варварскому флоту знатного вреда сей герой (Ломбард. — В. Д.) стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами».
В кампанию 1786 года была значительно усилена флотилия Днепровского лимана. Во главе гребных судов был поставлен контр-адмирал принц Нассау-Зиген, а парусными кораблями командовал контр-адмирал Поль Джонс, отличившийся своим мужеством и военными способностями в борьбе за независимость Соединенных Американских Штатов. В конце мая 1788 года в устье реки Буг командир дубель-шлюпки капитан 2 ранга Рейнгольд фон Сакен, свалившись на абордаж с превосходящим по силе противником, взорвал свое судно, потопив четыре турецкие галеры. При взрыве погибли Сакен и весь его экипаж в числе 43 человек. После этого случая турки больше не рисковали сближаться с русскими судами, даже имея подавляющее превосходство в силах.
7 июня первую победу над турецким флотом одержал контр-адмирал Нассау-Зиген. Его гребная флотилия, отражая неприятеля от Очакова, уничтожила две турецкие канонерские лодки и шебеку. Через десять дней произошло еще одно столкновение с турецким флотом. А 18 июня флотилия Нассау-Зигена под Очаковом нанесла сокрушительное поражение противнику, истребив шесть кораблей, два фрегата, бомбардирский корабль и четыре мелких судна. После этого русские безраздельно господствовали в Днепровском лимане.
С началом военных действий Потемкин потребовал от командующего Севастопольской эскадрой контр-адмирала графа М. И. Войновича выхода в море. «Где завидите флот турецкий,— писал он Войновичу,— атакуйте его во что бы то ни стало <...> хотя бы всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля».
Свою первую победу корабельный флот одержал 3 июля 1788 года у острова Фидониси, а к концу года
русские овладели Очаковом. Приобретение этой крепости имело очень большое значение: она позволяла прочно укрепиться в Днепровском лимане, обезопасить Херсон и оградить Крым от влияния Турции. Затем была взята небольшая крепость Гаджибей, лежащая верстах в шестидесяти к западу от Очакова. В том же 1789 году в месте слияния Буга и Ингула была устроена новая корабельная верфь и основан город Николаев. Первенцем этой верфи был 46-пушечный фрегат «Николаев».
Из-за излишней осторожности и нерешительности графа Войновича 14 марта 1790 года Потемкин вынужден был назначить командующим флотом контр-адмирала Ф. Ф. Ушакова, одержавшего в том же году победы в Керченском проливе и у Тендровской косы. После этих побед Потемкин писал одному доверенному лицу: «Наши, благодаря Бога, такого перцу задали, что любо. Спасибо Федору Федоровичу». В конце года войска под командованием Суворова при содействии гребной флотилии генерал-майора Дерибаса взяли Измаил.
В следующем году Ушаков одержал победу над турецким флотом у мыса Калиакрия. А 29 декабря 1791 года в Яссах был подписан мирный договор, Турция уступала России земли между реками Южный Буг и Днестр, согласилась признать присоединение к России Крыма и полностью подтвердила условия Кючук-Кай-нарджийского мирного договора.
Считая, что втянутая в войну с Турцией Россия не сможет оказать серьезного противодействия, Швеция в июне 1788 года начала осаду русской крепости Нейшлот. Затем произошло сражение между русским и шведским флотами у Гогланда. При равных потерях победа все ц<е оставалась за русскими, так как Грейгу удалось сорвать намерение противника подойти к столице с моря.
Кампания 1789 года началась с блистательных побед командира катера «Меркурий» капитан-лейтенанта Романа Васильевича Кроуна, вначале взявшего в плен близ острова Борнхольм 12-пушечный тендер «Снапоп», а затем и заставившего спустить флаг 40-пушечный шведский фрегат «Венус». Получив известие о подвигах Кроуна, Екатерина пожаловала ему чин капитана 2 ранга, пожизненную пенсию, орден св. Георгия 4-й степени, а жене его, бывшей во время боя на катере и перевязывавшей раненых, вручила орден св. Екатерины.
В июле 1789 года вступивший в октябре прошедшего года в командование Балтийским флотом адмирал Василий Яковлевич Чичагов провел Эландское морское
сражение, не принесшее, однако, ни одной из сторон особых успехов. А вот в августе випе-адмирал Нассау-Зи-ген разгромил шведскую гребную эскадру при Рочен-сальме, за что был награжден орденом св. Андрея Первозванного. Но во втором Роченсальмском сражении, происшедшем в следующем году, Нассау-Зиген потерпел сокрушительное поражение. Желая во что бы то ни стало одержать победу в день восшествия Екатерины II на престол, Нассау-Зиген начал сражение, несмотря на то что его эскадра не смогла полностью собраться, что дул сильный встречный ветер, против которого русские суда едва выгребали, а шведы занимали более выгодное положение,— и проиграл его. Русские потеряли 52 судна и около 7000 человек убитыми, ранеными и попавшими в плен.
22 июня 1790 года крупной победы добилась русская эскадра в Выборгском сражении. Противник потерял 64 судна, до 2000 пленными и около 5000 убитыми. Затем Чичагов выиграл Ревельское сражение, а в августе 1790 года был подписан мир, по которому Россия и Швеция сохраняли свои прежние границы. Чичагова, Нассау-Зигена и Круза Екатерина наградила золотыми шпагами, украшенными бриллиантами, а в память заслуг умершего 15 октября 1788 года командующего Балтийским флотом адмирала Грейга была отлита медаль.
В ходе войны с Францией в 1798—1800 годах, командуя объединенной русско-турецкой эскадрой в Средиземном море, крупных успехов добился Федор Федорович Ушаков. Вершиной его флотоводческого искусства стало взятие сильнейшей французской крепости Корфу.
К середине февраля 1799 года Ушаков закончил все приготовления к штурму Корфу. На общем совете адмиралов и командиров кораблей вначале решили овладеть занимающим ключевые позиции островом Видо, а затем уже действовать против Корфу. На рассвете 18 февраля на корабле Ушакова «Святой Павел» взвился сигнал: «Начать общее нападение на неприятеля». Флот снялся с якоря, а к 11 часам артиллерия неприятеля была подавлена, и Ушаков приказал начать своз десанта. «Храбрые войска наши,— доносил Ушаков императору,— бросились во все места острова, и неприятель повсюду был разбит и побежден... из бывших в сие время на острове до восьмисот французов едва успели только немногие возвратиться к крепости». В плен был захвачен комендант острова Видо бригадный генерал Пив-
рон, 20 офицеров и 402 нижних чина. К вечеру того же дня Ушакову было доставлено от генерала Шабо письмо: «Господин адмирал! Мы думаем, что бесполезно жертвовать жизнью многих храбрых воинов, как французских, так и русских и турецких, находящихся перед Корфу. Поэтому мы предлагаем Вам перемирие, на сколько времени Вы рассудите необходимым для постановления условий о сдаче этой крепости. Мы приглашаем Вас к сообщению нам намерений Ваших об этом, и если Вы желаете, то составим сами пункты предполагаемых нами условий».
На это письмо Ушаков отвечал: «Я всегда на приятные разговоры согласен». А 20 февраля обеими сторонами была подписана капитуляция о сдаче Корфу. По условиям капитуляции, генерал Шабо должен был сдать Ушакову город и все укрепления со всеми боевыми и съестными припасами и все суда, базировавшиеся на Корфу. Генералам и офицерам оставлялись шпаги, остальной же личный состав должен был, выстроившись во фронт, сложить оружие и знамена перед русскими. Общее число сдавшихся французов было около 3000 человек, в том числе четыре генерала. Было взято 22 судна, 636 орудий, 5495 ружей, 105 884 ядра и др. После этой победы английский флотоводец Нельсон писал адмиралу Ушакову: «От всей души поздравляю Ваше Превосходительство со взятием Корфу, и могу уверить Вас, что слава оружия верного союзника столько же дорога мне, как и слава моего Государя...» Взятие Корфу имело громадное значение для поднятия престижа не только Российского флота, но и самой России.
В целом же вторая половина XVIII века была периодом подъема Российского парусного флота. В эти годы с ним, как и во времена Петра Великого, вынуждены были считаться сильнейшие морские державы Европы.
СПИРИДОВ ГРИГОРИЙ АНДРЕЕВИЧ1
1723—1728 гг. Находился ежегодно в кампаниях, служа на флоте волонтером.
1728 г., февраля 12. Поступил на службу в гардемарины и командирован в Астрахань.
1728—1732 гг. Командуя гекботами «Св. Екатерина» и
1 Общий морской список, Ч, II, с, 402—405.
Адл.ирал Г. А. Спиридов (1713—1790).
«Шах-Дагай», плавал на Каспийском море от Астрахани до персидских берегов.
1732 г. Переведен из Астрахани в Кронштадт.
Декабря 5. Произведен в мичманы.
1733—1737 гг. Ежегодно находился в кампаниях в Балтийском море.
1737 г. Назначен в адъютанты ранга капитанского к вице-адмиралу Бредалю.
1737—1740 гг. Ежегодно находился в кампаниях в Азовском море.
1741 г. Командирован из Азовской флотилии в Архангельский порт.
Декабря 3. Произведен в лейтенанты, с оставлением в те м же звании при том же вице-адмирале.
1742—1743 гг. На новопостроенных кораблях сделал переход из Архангельска в Кронштадт.
1744 г. Был в кампании в Балтийском море.
1745 г. На корабле «Св. великомученица Варвара» плавал в реке Неве до Невского монастыр я.
1746 г. На кораблях «Императрица Анна» и «Св. великомученица Варвара» плавал с флотом от Кронштадта, на первом — до Биоркозунда, а на втором — до Балтийского порта.
1747 г. На фрегате «Россия» имел плавание в Киль с принцем Августом Голштинским.
1748 г- На корабле «Св. великомученица Варвара» плавал в Балтийском море.
1749 г. Назначен присутствовать в Московской адмиралтейской конторе.
Декабря 28. Сменен с должности и переведен в С.-Петербург.
1750 г. Командовал придворными яхтами.
1751 г. Командуя 5омбардирским кораблем «Самсон», плавал с флотом в Балтийском море.
Сентября 5. Произведен в капитан-лейтенанты.
1752 г. Сделал переход из Архангельска в Кронштадт на новопостроенном корабле.
1754 г., марта 15. Произведен i капитаны 3 ранга. Командирован в Казань для привоза лесов к Петербургскому адмиралтейству.
1755 г. По возвращении из Казани в С.-Петербург назначен в члены комиссии для рассмотрения регламента.
1756 г. Состоя членом означенной комиссии, определен в должность ротного командира при Морском корпусе.
1757 г., января 12. Произведен в капитаны 2 ранга. Командуя кораблем «Астрахань», плавал в Данциг и в Швецию.
1758 г.г января 7. Пооизведен в капитаны 1 ранга. Командуя флагманским кораблем «Св. Николай», плавал с флотом к Штральзунду и к Копенгагену.
1759 г. Командуя тем же кораблем, плавал из Кронштадта к Данцигу.
1760 г. Командуя флагманским кораблем «Св. Дмитрий Ростовский», находился с флотом под Кольбергом.
Декабря 14. Назначен в присутствие Кронштадтской конторы.
1761 г. Командуя кораблем «Св. Андрей Первозванный», находился с флотом под Кольберг м, был начальником десантного отряда и особенно отличился при взятии прусской (Вуншавой) батареи.
1762 г., апреля 10. Произведен в контр-адмиралы. Имея флаг на корабле «Св. Климент, папа римский», ко
мандовал Ревельскою эскадрою, высланною в Балтийское море для экзерциции и прикрытия шедших в Пруссию для действующей армии наших транспортных судов. В июне, командуя тою же эскадрою, перевозил тяжести, оставшиеся в прибрежных местах при выступлении нашей армии из Пруссии в Россию, также больных и артиллерию.
1763 г. Назначен главным командиром Кронштадтского порта. В сентябре имел присутствие в Адмирал-тейств-к» ллегии.
1764 г. Назначен состоять членом Морской о рассмотрении флота и адмиралтейских дел комиссии.
Мая 4. Произведен в вице-адмиралы. Имея флаг на корабле «Св. Екатерина», командовал Кронштадтскою эскадрою в Балтийском море.
Октября 23. Назначен главным командиром Ревель-ского порта.
1765 г., декабря 5. Назначен главным командиром Кронштадтского порта.
1766 г., январь. Награжден орденом св. Анны.
1767 г. Имея флаг сначала на корабле «Три иерарха», а потом на корабле «Св. Евстафий», командовал флотом в Балтийском море.
1769 г., июня 4. Произведен в адмиралы с назначением состоять начальником «обшивной» эскадры, посылавшейся в Средиземное море.
Июня 18. При посещении флота на Кронштадтском рейде государыня императрица возложила на него образ св. Иоанна-воина и орден св. Александра Невского. Начальствуя эскадрою и имея флаг на корабле «Три святителя», отправился в Средиземное море.
1770 г. Командуя эскадрою и имея свой флаг на корабле «Св. Евстафий», сделал переход из Портсмута в порт Магон. Участвовал в Морейской экспедиции и, начальствуя авангардом флота, находился в Чесменском сражении. За истребление турецкого флота пожалован орденом св. Андрея Первозванного, похвальною грамотою и деревнями.
1771—1773 гг. Начальствуя эскадрою и имея флаг на корабле «Европа», способствовал господству русского флага в Архипелаге и блокировал Дарданеллы.
1773 г., ноября 24. За болезнию уволен в отставку с полным содержанием.
1790 г., апреля 8. Скончался в Москве.
АДМИРАЛ ГРИГОРИЙ АНДРЕЕВИЧ СПИРИДОВ 1
1-я экспедиция русского флота в Средиземное море 1769—1774 гг. «Обшивная» эскадра.
Наварин. Хиос. Чесма
1-й этап: Красная Горка — Копенгаген,
26 июля — 30 августа 1769 г. (34 дня)
17 июля императрица Екатерина посетила корабли, стоявшие на Кронштадтском рейде. Наградив адмирала Спиридова орденом, приказала выдать всем намеченным в экспедицию четырёхмесячное жалованье «не в зачет» и потребовала немедленного выхода эскадры в плавание.
18 июля Спиридов увел корабли из Кронштадта к месту якорной стоянки у Красной Горки. На этом рейде «обшивная» эскадра простояла еще неделю (эскадра была названа «обшивной», так как получила добавочную обшивку, наружную, из дюймовых досок и с прокладкой из овечьей шерсти. В южных водах черви проедают наружную дюймовую подводную обшивку).
«Обшивная» эскадра состояла из восемнадцати разнотипных и разного качества кораблей. Многие корабли, построенные в годы «пренебрежения» к флоту, были скреплены деревянными нагелями или гвоздями вместо сквозных болтов. Дополнительная обшивка значительно уменьшила скорость хода, увеличила осадку и повлияла на грузоподъемность. Рангоут у большинства был непрочен. Артиллерийское вооружение также оставляло желать лучшего, так как своевременные ходатайства Адмиралтейств-коллегии об улучшении литья корабельных пушек не принимались во внимание ради экономии средств, отпускавшихся флоту.
Состав «обшивной» эскадры: 7 линейных кораблей: «Европа», командир — капитан 1 ранга Корсаков, «Святослав», командир — капитан-бригадир Барк, «Три иерарха», командир — капитан-бригадир Грейг, «Евстафий», командир — капитан 1 ранга Круз, «Януарий», командир— капитан 1 ранга Борисов, «Три святителя», командир — капитан 1 ранга Роксбург и «Северный орел», командир — капитан 1 ранга Клокачев; фрегат «Надежда благополучия», командир — капитан 3 ранга Аничков; бомбардирский корабль «Гром», командир — капитан-лейтенант Перепечин; четыре «пинка», воору
1 Военная быль, 1968, № 94.
женные 22 пушками каждый: «Соломбала», капитан-лейтенант Мистров, «Лапомник», капитан-лейтенант Извеков, «Сатурн», капитан-лейтенант Лупандин, и «Венера», капитан-лейтенант Поповкин; два пакетбота (вооруженные посыльные суда): «Летучий», капитан-лейтенант Ростиславский, и «Почтальон», лейтенант Еропкин; два галиота одномачтовых, с одной палубой и без возвышения на носу (в отличие от галер), и парусногребных; один бот — одномачтовое судно с мелкокалиберной артиллерией для действий у берега.
Артиллерию эскадры составляли 640 пушек разных калибров. Личный состав: офицеров и матросов — 3011 человек. Сверх нормы на якорной стоянке в Красной Горке в течение девяти дней были посажены десантные войска — восемь рот Кексгольмского полка и две роты артиллеристов — и мастеровые для ремонта кораблей и артиллерии. В общей сложности «обшивная» эскадра имела на борту 5582 человека.
Во время стоянки у Красной Горки к эскадре присоединились еще три бота.
Высочайшим повелением Г. А. Спиридов был произведен в полные адмиралы и получил звание «первого флагмана флота». Рескрипт, подписанный императрицей Екатериной II и врученный Спиридову, гласил так: «...привезти сухопутные войска с парком артиллерии и другими военными снарядами для содействия графу Орлову, образовать целый корпус из христиан к учинению Турции диверсии в чувствительнейшем месте; содействовать восставшим против Турции грекам и славянам, а также способствовать пресечению провоза в Турцию контрабанды».
Адмирал Спиридов поднял свой флаг на линейном корабле «Евстафий» и в 4 часа пополудни 26 июня 1769 года снялся с якоря и повел «обшивную» эскадру на запад.
Разнотипность кораблей, их количество (21 вымпел), перегруженность и беспрерывные штормы очень затянули переход через Балтийское море. Самый мощный корабль, 80-пушечный «Святослав», и флагманский корабль «Евстафий» так пострадали от шторма, что их пришлось отправить в Ревель для ремонта. Чрезвычайная скученность — моряки и десантники спали вповалку в жилых палубах среди бочек с провизией и пресной водой. Продукты, взятые на весь путь,— солонина и треска— постепенно портились; от бочек с пресной водой исходил невыносимый запах. По категорическому при
казу Спиридова на кораблях предпринималось все, что было возможно для создания хоть мало-мальски сносных условий жизни: «...выносили для сушения и хорошего воздуха койки наверх, скоблили палубу в деках и окачивали корабли водой». Предотвратить эпидемию не удалось, из трехсот человек, заболевших в пути между Красной Горкой и Копенгагеном, пятьдесят четыре человека умерли и были погребены в море.
12 августа эскадра встретилась возле острова Готланд с отрядом контр-адмирала Елманова (из Ревеля), которому надлежало сопровождать ее до выхода из датских проливов. Две недели эскадра лавировала в южной части Балтийского моря, преодолевая неблагоприятный вестовый ветер и отстаиваясь на якорях у острова Борнхольм, и лишь 30 августа пришла в гавань Копенгагена, то есть через 35 дней после выхода из Красной Горки.
В Копенгагене «обшивная» эскадра отстаивалась недолго, так как, несмотря на то что почти все корабли нуждались в ремонте, императрица Екатерина и ее советники возмущались такой медлительностью эскадры, и в Копенгагене адмирал Спиридов получил послание императрицы, которое заканчивалось так: «...когда вы в пути съедите всю провизию, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое...» Русский же посланник в Дании Философов сделал Свиридову выговор за то, что эскадра слишком «благоухала».
В Копенгагене к эскадре присоединился «Евстафий», сменивший в Ревеле сломанную штормом фок-мачту. У «Святослава» же поломки были настолько серьезные, что он был оставлен в Ревеле на долгий ремонт. Из Архангельска пришел вновь выстроенный линейный корабль «Ростислав» под командованием капитана 1 ранга Лупандина и был включен в состав эскадры. Контр-адмирал Елманов был назначен помощником командующего «обшивной» эскадрой.
2-й этап: Копенгаген — Гулль, 5 сентября — 25 сентября 1769 г.
В самом начале второго этапа пути эскадра лишилась одного из судов, 22-пушечного корвета «Лапомник». Ночью, в штормовую погоду, он наткнулся на Скаген-ский риф в проливе Каттегат. Волны разбили корабль, но его командир, капитан-лейтенант Извеков (воспитанник Спиридова), не растерялся: выстрелами из пушек
он успел предупредить эскадру об опасности и спас всех людей и значительную часть имущества.
Штормовая погода, застигшая эскадру в Северном море, новые повреждения судов, особенно корвета «Венера» и бомбардирского корабля «Гром», большое число больных (до семисот человек) побудили адмирала Свиридова прервать плавание и 25 сентября укрыться на рейде рыбацкой гавани Гриссби, у входа в английский порт Гулль. Но там тоже не обошлось без аварий: сильным ветром поволокло линейный корабль «Три святителя» с места якорной стоянки на мель. От удара вышло из строя рулевое управление, и линейный корабль вместе с «Громом» и «Венерой» были поставлены к гулльским причалам на ремонт. Неотложно требовалось основательно подготовиться к переходу через Бискайский залив, столь опасный для парусных судов, и вдоль скалистых берегов Пиренейского полуострова. Надо было подлечить больных матросов и солдат, с которыми эскадра пришла в Гулль; двести человек находились в береговых госпиталях, а восемьдесят три умерли на стоянке. Эскадра должна была бы войти в Средиземное море в полном составе и в полной боевой готовности, чтобы до последнего момента сохранить преимущество внезапности: турецкий султан упрямо не верил в возможность появления русской эскадры в Средиземном море. Но русский посол в Англии Чернышев, приехав в Гулль специально на свидание с адмиралом Свиридовым, привез послание императрицы: «...прошу вас, для самого Бога, соберите силы душевные и не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и на вашу эскадру смотрит...» Чернышев же именем «матушки Императрицы» потребовал не мешкать с выходом в море. Вот почему Спиридов был вынужден уйти из Гулля на 15-й день стоянки, 10 октября, оставив там 5 линейных кораблей: «Три святителя», «Ростислав», «Европа», «Януарий» и «Три иерарха», все корветы, которых после гибели «Лапомника» осталось три, и мелкие суда под общим командованием на стоянке капитан-бри-гадира Грейга. Адмирал Спиридов разрешил каждому командиру судна продолжать дальнейший путь «по способности», так как предполагал дожидаться их в Гибралтаре, о чем договорился с Грейгом. Но обстоятельства сложились так, что эта встреча там не состоялась.
Контр-адмирал Елманов, еще в Копенгагене назначенный помощником командующего эскадрой, и адми-172
рал Спиридов ушли из Гулля на отряде, который состоял только из четырех судов: линейный корабль «Евстафий», на нем Спиридов держал свой флаг, линейный корабль «Северный орел» — контр-адмирал Елманов, фрегат «Надежда благополучия» и бомбардирский корабль «Гром».
3-й этап: Порт Гулль — Порт-Магон, 10 октября— 18 ноября 1769 г.
У Пиренейского полуострова отряд распался: поврежденный штормом линейный корабль «Северный орел» повернул к берегам Англии, в Портсмут, где выяснилась полная непригодность корабля. Туда же, в Портсмут, дважды возвращался с пути менять нижние ванты, бизань- и грот-мачту бомбардирский корабль «Гром». В Атлантическом океане надолго затерялся среди штормов фрегат «Надежда благополучия». 6 ноября Спири-дову удалось привести к Гибралтару только один линейный корабль «Евстафий», на котором он держал свой флаг командующего «обшивной» эскадрой. Из двадцати одного судна, ушедшего из Красной Горки, пришло в Гибралтар только одно из-за беспрерывных жестоких штормов и плохого состояния мачт на многих кораблях. Период «пренебрежения» к флоту, перегруженность кораблей, поспешность и заболевания матросов — вот причины несчастий «обшивной» эскадры.
Спиридов отменил рандеву в Гибралтаре и известил об этом Грейга, передав письмо капитану встречного английского судна и назначив сборным пунктом для эскадры рейд Порт-Магона на острове Минорка (Балеарские острова). С попутным ветром он вышел из Гибралтарского пролива и 18 ноября уже был в Порт-Ма-гоне.
«...До сего числа еще ни один час не прошел, когда бы я без прискорбности пробыл...» — писал Григорий Андреевич Спиридов императрице. В Порт-Магоне, в довершение испытаний, выпавших на долю престарелого адмирала, его постигло безутешное горе: он потерял младшего из двух своих сыновей, зачисленных в Архи-пелагскую экспедицию «ради практики в дальних вояжах».
23 ноября 1769 года на английской бригантине из Ливорно в Порт-Магон прибыл граф Федор Григорьевич Орлов, который и привез эту печальную весть. Он вручил адмиралу Спиридову инструкцию и «Высочайшую
волю Императрицы Екатерины» — «графу Алексею Орлову по долгой его таму бытности и знанию довольно известны тамошние обстоятельства и народы», и поэтому он назначается главнокомандующим всеми русскими вооруженными силами, десантными войсками и флотом на Средиземном море.
Чтобы оправдать его «долгую бытность» в Ливорно, Алексей Орлов оказывал давление на Петербург, требуя подгонять Спиридова. Затевая экспедицию из Балтийского моря на восток, в Средиземное море, императрица Екатерина не могла обойтись без Алексея Орлова, потому что именно он как непосредственно императрице, так и старшему своему брату — Григорию рисовал в письмах из Италии заманчивые идеи, картины восстания христианских подданных Порты. Императрица уже в 1768 году, сейчас же после объявления Турцией войны России, распорядилась, чтобы были посланы эмиссары для агитации в Молдавию, Валахию, Албанию и Черногорию. Многие из этих эмиссаров оказались дельными людьми.
Рескрипт Алексею Орлову был подписан императрицей в Петербурге 29 января 1769 года. Этим рескриптом ему поручалось руководство агитацией среди христианских подданных Оттоманской Порты, но он не назначался еще начальником морской экспедиции. Хорошо зная Атексея Орлова, императрица в этом рескрипте настаивает на том, чтобы дело вести «с тихостью», чтобы.не торопиться совершать на турок нападения «малыми и рассыпанными каждого народа кучами», а подготовить общее и одновременное восстание всех этих балканских народов. Императрица Екатерина уже предвидела то, что впоследствии случилось в Морее *, где так называемые майноты спустились со своих гор, разграбили селения и затем скрылись в свои неприступные ущелья.
Алексей же Орлов был совершенно убежден, что, как только у берегов Морей появится русская эскадра, весь полуостров будет объят восстанием. Требуя подгонять «обшивную» эскадру Спиридова, Алексей Орлов совершил первую и самую грубую стратегическую ошибку, так как факт прибытия «обшивной» эскадры в Средиземное море разрозненными группами привел к потере выгодного преим) щества — внезапности.
В конце декабря 1769 года из всего состава «обшивной» эскадры на рейде Порт-Магона стояли только 4 ли-
1 Нынешней Греции.
нейных корабля, 1 фрегат и 4 малых судна. Пятый линейный корабль, «Ростислав», лишь в январе 1770 года прошел Гибралтарский пролив из Англии, но попал в сильный шторм, потерял бизань-, грот-мачту и очутился в Сардинии, а затем — в Генуе. Шестой линейный корабль, «Европа», в момент отплытия из Англии сел на мель, потерял руль, получил пробоину и снова должен был задержаться в промежуточном порту, где его принял капитан 1 ранга Клокачев, сменивший умершего Корсакова. Сельмой линейный корабль, «Северный орел», поврежденный штормом у берегов Пиренейского полуострова, укрылся в Портсмуте и оказался совершенно непригодным для плавания. Остальные суда присоединились к эскадре в марте — июне 1770 года у берегов Морей и в Архипелаге.
В результате того что адмиралу Спиридову не позволили продолжить пребывание «обшивной» эскадры в Гулле, где он предполагал совершить необходимый ремонт судов и тем подготовить эскадру для перехода через столь опасный для парусников Бискайский залив и подлечить больных людей, прибытие эскадры в Порт-Ма-гон поодиночке очень затянулось, и задолго до встречи с противником стало последнему известно, что русские корабли находятся в Средиземном море, вдати от театра военных действий.
Последующая задержка флота у Порт-Магона, где собирались его разрозненные суда, позволила неприятельскому командованию предупредить свои гарнизоны в Морее, на островах Архипелага, в Малой Азии, усилить их, снабдить запасами провизии, а главное, предпринять соответствующие меры к тому, чтобы помешать успеху восстания против «Блистательной Порты» на Балканах и в Греции.
Но Алексей Орлов, несмотря на это, упорно верил в успех восстания христианского населения, как только русская эскадра появится у берегов полуострова Морей. Это была его вторая стратегическая ошибка — недостаточная осведомленность.
Третья ошибка Алексея Орлова заключалась в том, что, не считаясь с необходимостью концентрации сил для нанесения первого удара по неприятелю, он затребовал в Ливорно три судна: линейный корабль «Три иерарха», фрегат «Надежда благополучия» и пакетбот «Почтальон», разбив тем силы эскадры, которая и без того насчитывала почти втрое меньше вымпелов, чем при отплытии из Кронштадта. Адмиралу же Спиридову
Орлов приказал с остальными силами двигаться к берегам Морей, где высадить десант, что должно было послужить сигналом к началу восстания.
4-й этап: Порт-Магон — Витул,
17 февраля 1770 г. Витул — Наварин,
31 марта 1770 г. Взятие Наварина,
10 апреля 1770 г. Прибытие эскадры Эльфинстона, его ошибки.
Уход из Наварина и погоня за турецкой эскадрой.
17 февраля 1770 года только пять судов вместо двадцати двух (это общее число вымпелов, так как вместо разбитого на рифах Скагена пинка в ее состав были включены два транспорта, зафрахтованные в Англии) — вот что, по вине графа Алексея Орлова, привел адмирал Спиридов к Морее. Шестое судно, пинк «Сатурн», было оставлено в Порт-Магоне, чтобы дождаться выздоровления больных, свезенных на берег.
Жители горных греческих селений немедленно восстали, придя на помощь двум русским десантным отрядам, едва те высадились в Морее. Первоначальный успех десантного отряда капитана Баркова, названного «Восточным легионом» и состоявшего из пятисот русских солдат-кексгольмцев и шестисот греческих повстанцев,— взятие города Мизитрии, или Мизитры (древней Спарты), и одноименной крепости — кончился тяжелым поражением греко-русского отряда у города Трнполица.
Из-за этого второй десантный отряд — «Западный легион»,— под командованием князя Петра Долгорукова, насгупавший через Аркадию, был возвращен обратно на побережье и послан к турецкой крепости Наварин (Пи-лос).
План военных действий, намеченный главнокомандующим графом Алексеем Орловым, потерпел крах.
Адмирал Спиридов 24 марта 1770 года отправил из Витуло к Наварину отряд судов, состоявший из двух линейных кораблей — «Януария» и «Трех святителей» и зафрахтованного Орловым венецианского 20-пушечного фрегата «Св. Николай», под общим командованием бригадира артиллерии Ивана Абрамовича Ганнибала (двоюродного деда А. С. Пушкина), в подчинении которого находилась вся артиллерийская часть «обшивной» эскадры.
Адмирал Спиридов считал, что пока было преждевременно надеяться на всеобщее восстание и поэтому надо прежде всего укрепиться на побережье.
31 марта отряд судов бригадира артиллерии Гании-' бала вошел в залив и приблизился к порту Наварин, Высадка десанта с приданной ему осадной артиллерией очень скоро заставила противника капитулировать, 10 апреля 1770 года крепость Наварин пала впервые. (Вторично она пала через 57 лет и 7 месяцев, в октябре 1827 года.) Русские моряки, взяв трофеями 42 пушки, 3 мортиры, 800 пудов пороха и много оружия, завладели одной из самых удобных баз на Пелопоннесе. Ее гавань могла вместить любой флот. Глубины позволяли принимать суда с наибольшей осадкой, а узкий вход был защищен укреплениями с обеих сторон.
Только теперь в Морее появился Алексей Орлов. Он прибыл в Наварин из Ливорно на пятые сутки после его взятия, то есть 15 апреля 1770 года. Он прибыл с линейным кораблем «Три иерарха», фрегатом «Надежда благополучия» и посыльным судном «Почтальон». Подкрепление это было очень кстати. К противнику день за днем подходили подкрепления, накапливаясь у крепости Модоны, недалеко от Наварина. И хотя отряд русских судов увеличился вдвое: 3 линейных корабля — «Януа-рий», «Три святителя» и «Три иерарха», 2 фрегата — «Надежда благополучия» и «Св. Николай» и 1 посыльное судно — «Почтальон», адмирал Спиридов, учитывая, что даже шестью судами было не так-то просто противостоять, и зная, что турки не преминут блокировать Наварин с моря, как только выяснят силы русских, высадил десант, который, взяв Корону, уже осаждал крепость.
Для безопасности русских судов и войск в базе Наварина важно было овладеть Короной, крепость которой находилась на подступах к Наварину и являлась, в случае взятия ее русскими войсками, защитой его с тыла, в случае же оставления ее в руках противника — постоянной угрозой.
Главнокомандующий граф Алексей Орлов сообщил, что у берегов Морей со дня на день можно ждать эскадру под командованием контр-адмирала Эльфинстона, вышедшую через два месяца после отплытия «обшивной» эскадры адмирала Спиридова. Но она перезимовала в Англии, благополучно прошла из Портсмута в Гибралтар и, по сведениям Орлова, находилась уже в Средиземном море. Вместе с эскадрой Эльфинстона, состоявшей из трех линейных кораблей: «Святослава», «Не тронь меня» и «Саратова», фрегата «Африка», одного пинка и трех транспортов, шли отставшие из-за не
отложного ремонта еще в Гулле малые суда «обшивной» эскадры.
Эта новость очень всех обрадовала. Но, сообщив эту приятную весть, горе-стратег не послушал доводы Свиридова и тут же отменил осаду крепости Корона и приказал обложить Модону. Орлов не понял поражения под Триполицей, считая его случайностью, и надеялся взять реванш у Модоны.
Разбрасывание русских десантных сил повлекло за собой очередные неудачи: сначала у Модоны, где войска противника, подошедшие со стороны Триполицы, заставили снять осаду и отступить к Наварину; затем у Пат-раса, где был разбит сводный греко-русский отряд, посланный Орловым; наконец, вторично у Модоны, куда он снова направил сводный отряд.
Никакая храбрость русских воинов не могла помочь выполнить невыполнимое. Тем более что военная выучка греческих повстанцев, входивших в отряд, оказалась очень примитивной. Турки же во много раз превосходили численностью своих войск и не только отбили вторичную осаду Модоны и отбросили отряд обратно к Наварину, но и в свою очередь осадили его. Неприятельские войска обложили крепость и прервали снабжение города водой.
В то же время Спиридову стало известно, что большая турецкая эскадра— 10 линейных кораблей и 6 фрегатов, а также большое количество каравелл, шебек, галер и других судов — крейсирует вблизи Матапана и готовится напасть на русскую эскадру с моря. На военном совещании Спиридов убедил Орлова, что дальнейшее пребывание русской эскадры в Наварнне грозит ей гибелью из-за узости укрепленного прохода в бухту. Спиридов настоял на том, чтобы взорвать укрепления На-варина, покинуть крепость и, выйдя в море, самим навязать бой противнику, лишь бы не очутиться в ловушке. Помочь могло только прибытие эскадры Эльфин-стона. Но Эльфинстон не явился в Наварин, а пошел в Колокинфскую бухту на юго-восточной стороне мыса Матапан, высадил с транспортных судов десантный отряд и послал его по сухопутью к Наварину. Такое своеволие гордого бритта показало полностью его непонимание военной обстановки и его недисциплинированность. Во-первых, он не учел незнания десантниками условий местности, огромный перевес сил турок, осаждающих Наварин, и не учел расстояние до крепости. Во-вторых, узнав от жителей Рапилы, где высадился
отряд, что турецкая эскадра находится на якорной стоянке в Навплийском заливе около крепости Наполи ди Романья, не счел нужным сообщить об этом в Наварин.
Вместо того чтобы соединиться с силами адмирала Спиридова и вместе действовать против турецкой эскадры, Эльфинстон решил действовать самостоятельно. Он располагал тремя линейными кораблями, одним фрегатом и тремя транспортами. Турецкая эскадра, которую он увидел 16 мая 1770 года на расстоянии восьмидесяти кабельтовых, насчитывала свыше двадцати вымпелов, из них 10 линейных кораблей и 6 фрегатов.
Наступил полный штиль. Неприятель не воспользовался им, не использовал гребные суда для буксировки (их у русских не было) навстречу русской эскадре, чтобы проучить ее за дерзость. Наоборот — турецкая эскадра отошла, отбуксированная в глубь залива, под прикрытие береговых батарей. Осталось невыясненным, было ли это следствием нерешительности турецкого флагмана, принявшего отряд Эльфинстона за авангард русской эскадры, или же намерением заманить русский отряд поближе к берегу и тогда внезапно окружить его, закрыв выход из залива, и уничтожить.
Эльфинстон, сообразив, что он чуть не погубил весь отряд, 17 мая, как только с поднявшимся ветром получил возможность лавировать, срочно отправил одно транспортное судно с донесением в Наварин, а сам отошел на такое расстояние от Наполи ди Романья, которое позволяло избежать схватки с турецкой эскадрой до прибытия отряда Спиридова.
Главнокомандующий Алексей Орлов, разделяя гнев адмирала Спиридова по адресу своевольного Эльфинстона, приказал Спиридову идти с кораблями и транспортами к Рапиле, снять с берега десант, высаженный Эльфинстоном, а затем следовать к Наполи ди Романья.
22 мая, когда эскадра Спиридова достигла места, указанного в донесении Эльфинстона, адмирал увидел стоящие неподвижно, будто приклеенные к водной глади из-за отсутствия ветра, корабли Эльфинстона и вдали— суда турецкой эскадры, буксируемые гребными галерами к выходу из залива.
Тщетно в последующие дни русские корабли дважды пытались догнать и атаковать противника: турецкие суда, пользуясь преимуществом в скорости хода, оба раза уклонились от решительного боя.
Адмирал Спиридов, как член Адмиралтейств-колле-гии и старший флагман Архипелагской экспедиции, при
первом же свидании с младшим флагманом высказал ему все, что думал о его поведении, позволившем противнику ускользнуть от необходимости принять бой, но Эльфинстон ответил с надменностью, что считает себя вполне самостоятельным. Так и не найдя общего языка, оба флагмана повели свои эскадры на поиски ушедшей от них вражеской эскадры.
Через три недели, 11 июня, у острова Милос к ним присоединился Орлов. Он приказал поднять на линейном корабле «Три иерарха» кайзер-флаг, означавший, что все приказания, идущие с этого корабля, являются высочайшей волей и отдаются именем императрицы.
К острову Милос, якорной стоянке уже объединенной эскадры, подошли от Порт-Магона, Ливорно, Генуи и других средиземноморских гаваней все либо отставшие по разным причинам, либо вновь зафрахтованные вспомогательные и транспортные суда. Возвратились и пакетботы, направленные Свиридовым на разведку в Архипелаг. Командиры их доложили, что корабли противника стоят за островом Парос, в группе Цикладских островов, и число их возросло после ухода турецкой эскадры из Навплийского залива.
В ответ на донесение разведчиков последовал с линейного корабля «Три иерарха» сигнал: «Всей эскадре идти к Паросу!»
На третьи сутки объединенная русская эскадра была у места назначения, но у Пароса турецкой эскадры уже не было. Жители острова сообщили, что эскадра противника, едва с нее заметили на горизонте паруса русских разведывательных судов, снялась с якорей и ушла на восток.
У братьев Алексея и Федора Орловых создалось впечатление, что турецкий флот бежит сломя голову, если судить по их письмам императрице Екатерине. Но адмирал Спиридов и другие русские морские офицеры эскадры смотрели на положение более серьезно. Они прекрасно понимали, что неприятель, уклоняясь от встречи, заманивает объединенную эскадру в глубь Архипелага, чтобы подавляющим превосходством своих сил, спешно собираемых отовсюду, атаковать ее и уничтожить. Из многочисленных сведений о турецком флоте, его командах и начальниках, полученных за время пребывания русской эскадры у Морей и в Архипелаге, следовало, что, несмотря на плохую морскую подготовку личного состава и неосведомленность в морском деле и общеизвестную трусость капудан-паши (главноко
мандующего флотом) Ибрагима Хосамедина, помощник его, алжирец Гасан-паша, фактический руководитель флота, был опытный моряк и храбрый флотоводец. По словам военнопленных, он обещал султану уничтожить русский флот, подведя свои суда вплотную к русским кораблям, ошвартоваться к ним и взорвать свои крюйт-камеры, что неминуемо поведет к гибели как турецких, так и русских кораблей вместе с людьми. Тогда большинство турецкого флота, численно значительно превосходящего, останется целым и победит.
5-й этап: Хиосский пролив 23 июня и Чесма 26 июня 1770 года.
23 июня объединенная русская эскадра после разведки, выяснившей местонахождение турецких судов, подошла к проливу между островом Хиос и входом в Чесменскую бухту на побережье Малой Азии.
Перед глазами русских моряков предстало величественное зрелище: против них стоял на якорях между Чесмой и Хиосом почти весь турецкий флот. Шестнадцать линейных кораблей: один 100-пушечный, одни 96-пушечный, четыре 74-пушечных, восемь 60-пушеч-ных; две 60-пушечные каравеллы, шесть 40-пушечных фрегатов, до шестидесяти бригантин, шебек, полугалер и других судов. На их борту находилось 15 тысяч человек и 1430 орудий.
В русской объединенной эскадре насчитывалось 9 линейных кораблей, 3 фрегата, 3 пинка, 1 пакетбот (второй разбился у берегов Морей), 13 зафрахтованных и призовых судов — 6500 человек и 608 орудий.
Главнокомандующий Алексей Орлов так писал императрице о его впечатлении и настроении: «...увидя такое сооружение, я ужаснулся и был в неведении: что мне предпринимать должно?»
Реакция Орлова, когда он сравнил силы сторон, была понятна при его полной неосведомленности в морском и вообще в ратном деле. Он был испуган количеством и не знал качества личного состава русского флота.
Его беспомощностью и растерянностью перед надвигающимися событиями был вызван его вынужденный визит к Спиридову, и он явился на «Евстафий» к старику адмиралу, чтобы спросить совета: как быть?
Успокоив главнокомандующего, адмирал Спиридов решительно настоял не упускать противника и навязать ему генеральный бой и тут же предложил план дей
ствий: для того чтобы парировать хитроумный план Га-сан-паши — сцепиться и взорваться,— рассчитывая на то, что вражеский главнокомандующий и его помощник не пожелают рисковать собой, Спиридов решил действовать тремя колоннами линейных кораблей, построив для этого объединенную эскадру в следующий боевой порядок.
1-я колонна — авангардия — под командованием самого Спиридова: флагманский линейный корабль «Евстафий», командир — капитан 1 ранга Круз, линейный корабль «Европа», командир — капитан 1 ранга Клока-чев, и линейный корабль «Три святителя», командир — капитан 1 ранга Хметевский;
2-я колонна — кордебаталия — под флагом главнокомандующего Орлова: линейный корабль «Три иерарха», командир — капитан-бригадир Грейг, линейный корабль «Януарий», командир — капитан 1 ранга Борисов, линейный корабль «Ростислав», командир — капитан 1 ранга Лупандин;
3-я колонна — арьергардня — под командованием Эльфинстона: линейный корабль «Не тронь меня», командир— капитан 1 ранга Бешенцов, линейный корабль «Святослав», командир — капитан 1 ранга Роксбург, и линейный корабль «Саратов», командир — капитан 2 ранга Поливанов.
Под общим командованием бригадира артиллерии Ганнибала—для защиты фланга—должны были идти:
вместе с авангардней: фрегат «Св. Николай», командир— лейтенант Паликутин, бомбардирский корабль «Гром», командир — капитан-лейтенант Перепечин, и пакетбот «Почтальон», командир — капитан-лейтенант Еропкин;
вместе с кордебаталией: транспорт «Панин», командир — капитан-лейтенант Боде;
вместе с арьергардией: фрегат «Надежда благополучия», командир — капитан-лейтенант Степанов, фрегат «Африка», командир — капитан-лейтенант Клеопин, транспорт «Орлов», командир — капитан-лейтенант Арнольд, и остальные суда.
Адмирал Спиридов брал на себя нанесение первого удара по противнику. Это было опасно, но необходимо для примера всей эскадре. Головному кораблю авангарда — «Европе» предстояло атаковать ближайший к флагману корабль противника, а «Евстафию» (флагман авангарда Спиридов)—под прикрытием заднего мателота «Три святителя» — пробиться к турецкому
флагману и взять его на абордаж. Одно это уже было новшеством в линейной тактике, о чем в те времена и заикаться не смели ни в каком флоте, да еще после случая с английским адмиралом Бингом в 1757 году. По приговору военно-морского суда он был расстрелян за нарушение правил тактики линейного боя, хотя и победил в бою.
Второе новшество в плане адмирала Спиридова — элемент внезапности, так как противник не мог сразу разгадать его. Это позволяло объединенной эскадре выиграть время для беспрепятственного продвижения к линии баталии. Суть маневра заключалась в том, что адмирал Спиридов предлагал графу Алексею Орлову идти на сближение не строем фронта, что неизбежно подставляло бы русские корабли под артиллерийский огонь судов противника, стоявших лагом к объединенной эскадре русских, а строем кильватера до определенной дистанции и лишь тогда начать движение вдоль неприятельской линии.
Хиосское сражение
За ночь, к рассвету 24 июня, суда объединенной русской эскадры заняли места по диспозиции в трех колоннах. В начале восьмого часа на линейном корабле «Три иерарха» взвился сигнал: «Гнать на неприятеля!»
Первыми шли суда авангарда: линейный корабль «Европа», за ним линейный корабль «Евстафий» под флагом адмирала Спиридова и, замыкая колонну, линейный корабль «Три святителя». На строго установленной дистанции от них шли корабли кордебаталии и арьергарда. Сбоку, чтобы при повороте прикрыть эскадру с фланга, параллельным курсом направлялись к противнику суда под командованием Ганнибала.
Турецкий флот успел за ночь приготовиться к встрече. По свидетельству Грейга, «турецкая линия баталии была превосходно устроена, расстояние между кораблями было не более длины двух кораблей».
Неприятельские суда были построены в две линии: десять линейных кораблей в одной линии, семь линейных кораблей, две каравеллы и два фрегата — в другой. Все они были обращены бортами к русской эскадре и расставлены так, что суда второй линии занимали промежутки между судами первой линии и могли вместе с ними вести огонь всем бортом, то есть бить из 700 (приблизительно) орудий.
Намерение адмирала Спиридова действовать шестью судами авангарда — тремя линейными кораблями, фрегатом, бомбардирским кораблем и пакетботом — против этой двойной стены, перегородившей Хиосский пролив, и пробиться к турецкому флагману было сопряжено с большим риском и граничило с безумием. Но Спиридов знал своих командиров и твердо верил в храбрость и дисциплинированность русских матросов.
Все взгляды на русской эскадре были обращены к турецкому флоту. Напряженность нарастала с каждой минутой, и тишина становилась невыносимой... Но и это учел Спиридов, категорически приказав не открывать огня по противнику до сигнала с линейного корабля «Евстафий». Даже когда авангард приблизился к передовой линии турецкого флота на расстояние пушечного выстрела, орудия его судов еще молчали.
Суда авангарда под всеми парусами, при полном молчании, продолжали свой путь на сближение вплотную с противником. Застыли у пушек матросы-канониры, за высоким фальшбортом укрылись десантные отряды, готовые к абордажному бою, с их топорами с обухом в форме четырехугольного заостренного зуба, загнутого назад. Заняли свои места музыканты корабельного оркестра, вызванные Свиридовым наверх... А сам адмирал стоял на возвышении шканцев, не отрывая глаз от подзорной трубы, направленной на передовую линию противника...
Это молчаливое движение авангарда больше всего подействовало на противника: у него не хватило выдержки, и он открыл огонь, когда расстояние между ним и русским авангардом сократилось до трех кабельтовых...
Наконец расстояние между передовой линией турецкого флота и головным кораблем авангарда, «Европой», сократилось до мушкетного выстрела. Только тогда, ровно в полдень, адмирал Спиридов приказал музыкантам на «Евстафии»: «Играть до последнего!» И сейчас же распорядился поднять сигнал: «Начать бой!»
Сближение длилось четыре часа — с 8 часов утра до 12 часов дня.
Линейный корабль «Европа» уже находился рядом с передовой линией турецких судов, но вдруг стал быстро уклоняться в сторону. Разгневанный адмирал Спиридов, когда «Евстафий» проходил мимо «Европы», крикнул, завидев командира на шканцах: «Клокачев,
поздравляю вас матросом!» Клокачев негодующе показал на греческого лоцмана, стоявшего там же на шканцах, потому что повернул по его требованию. Лоцман уверял, что корабль шел на камни... Ждать, пока «Европа» обогнет препятствие, было невозможно, и адмирал приказал командиру «Евстафия» капитану 1 ранга Крузу: «Александр Иванович! Вам и вашему кораблю надлежит занять место капитана Клокачева».
«Евстафий» стал головным в авангарде. Вся мощь артиллерийского и ружейного огня трех неприятельских кораблей обрушилась на него. С обнаженной шпагой адмирал Спиридов расхаживал на шканцах и хладнокровно руководил боем, подбадривая матросов и время от времени обращаясь к музыкантам: «Играть! Играть до победы!»
Сосредоточенный огонь неприятеля перебил на «Евстафии» снасти и лишил его способности самостоятельно передвигаться. Корабль стал дрейфовать! Сильным течением в проливе его приткнуло к флагманскому ту« рецкому линейному кораблю «Реал-Мустафа», и «Евстафий» уперся в него бушпритом, оставшись в таком положении.
Завязался абордажный бой на палубе «Реал-Муста-фы», между бизань- и грот-мачтой. Схватились в рукопашном бою турки с русскими матросами и солдатами, а стрелки на реях и вантах «Евстафия» ружейным огнем очищали путь группе русских моряков, пробивавшихся на ют «Реал-Мустафы», чтобы завладеть кормовым флагом турецкого корабля. Сквозь пороховой дым было видно, как один марсовый матрос с «Евстафия» прорвался к флагу и протянул к нему правую руку. Мгновение— и пробитая ятаганом рука повисла. Марсовый протянул левую руку, но турецкий матрос, защищавший флаг, нанес удар и по ней. Тогда марсовый зубами вцепился в полотнище флага и упал, проколотый насквозь. Схватка на юте кончилась победой русских моряков, и изодранный кормовой флаг турецкого флагманского корабля был доставлен адмиралу Спиридову.
Бой распространился по всему кораблю противника. Огонь единорогов «Евстафия» вызвал в час дня пожар под шканцами «Реал-Мустафы». Турецкий флагман Га-сан-паша, чтобы избежать плена, на шлюпке, поджидавшей у противоположного борта, ретировался на 100-пушечный «Капудан-паша». Главнокомандующий Хосамедин еще накануне перебрался на берег острова, в лагерь сухопутных войск.
Пожар на «Реал-Мустафе» разгорался, угрожая перекинуться на «Евстафий». С разрешения адмирала Спиридова, командир «Евстафия» попытался отбуксировать свой корабль при помощи шлюпок, но это, как и попытка залить водой крюйт-камеру «Реал-Муста-фы», не удалось. Морской устав требовал: старший флагман, руководивший боем многих судов, не имел права оставаться на корабле, который подвергался опасности погибнуть, и был обязан перейти на другой корабль. Адмиралу Спиридову пришлось перенести свой флаг на «Три святителя».
Едва шлюпка успела отвезти Спиридова и Федора Орлова (брата главнокомандующего), как рухнула охваченная огнем грот-мачта «Реал-Мустафы», и горящие обломки ее попали в открытую крюйт-камеру «Евстафия», откуда беспрерывно подавались боеприпасы. Раздался огромный взрыв, и... с «Евстафием» было кончено. Через некоторое время раздался второй взрыв,— это «Реал-Мустафа» разделил участь «Евстафия». Надстройки и мачты обоих кораблей от взрыва их крюйт-камер разлетелись фейерверком далеко вокруг, а корпуса пошли ко дну. Из всего экипажа «Евстафия» спаслись лишь командир, капитан 1 ранга Круз, израненный и обожженный, и не более шестидесяти человек команды.
На турецких судах торопливо рубили якорные канаты, стремясь уйти от этого места.
Гибель флагманского корабля «Реал-Мустафа» деморализовала личный состав неприятельских судов, и флот перестал повиноваться Гасан-паше. В подчинении у турецкого флагмана остался лишь 100-пушечный корабль «Капудан-паша» и две каравеллы, которые еще вели артиллерийски ю дуэль с кораблями русского авангарда и кордебаталии, обстреливая особо «Три святителя» и «Три иерарха». Остальные суда турецкого флота в беспорядке, кто как мог, торопились уйти в Чесменскую бухту. В половине второго часа Гасан-паша с последними кораблями вышел из боя и взял курс на Чесму.
Корабли арьергарда, под командованием Эльфин-стона, подошли к месту боя, когда последний был окончен.
К исходу дня турецкий флот укрылся под защиту батарей Чесменской бухты, а русские корабли заняли якорную стоянку недалеко от входа в нее, с интервалом одного кабельтова один от другого, чтобы против-
ник не мог выскользнуть и прорваться из бухты в море.
Маневр, задуманный и проведенный Свиридовым, всецело оправдал себя и стал началом конца старой линейной тактики парусного флота.
И все же бой в Хиосском проливе не изменил соотношения сил: численное превосходство оставалось на стороне турецкого флота, потерявшего только один линейный корабль. Из-за безветрия буксируемые гребными галерами неприятельские суда легко ушли от русской объединенной эскадры, не имевшей гребных галер. У противника оставалось также и преимущество в скорости хода.
Чесменский бой 26 июня 1770 г.
Через сутки после боя в Хиосском проливе, 25 июня, в пять часов дня, под председательством главнокомандующего графа Алексея Орлова на линейном корабле «Три иерарха», на котором он держал кайзер-флаг, собрался военный совет.
Повреждения, причиненные в бою судам русской эскадры, были за истекшую ночь к этому часу устранены. Особенно пострадал линейный корабль «Три святителя», на котором Спиридов поднял свой флаг после гибели линейного корабля «Евстафий». Корабль адмирала пострадал больше других — были перебиты брасы и ядрами пробило корпус из-за того, что в последние минуты боя он оказался под перекрестным огнем 100-пушечного линейного корабля и двух каравелл со стороны турок и линейного корабля «Януарий» — с русской стороны. На остальных судах были повреждены преимущественно снасти.
Турецкие артиллеристы, обученные французскими инструкторами, стреляли хорошо, но действовали по специальному приказу Гасан-паши. Он рассчитывал либо лишить русские суда возможности маневрировать и захватить их после абордажного боя в плен, либо взорвать их вместе со специально выделенными для этого своими судами. Это ему не удалось, и в дальнейшем он совершил роковую ошибку, уведя флот в тесную Чесменскую бухту, где его огромному флоту нельзя было ни маневрировать, ни сражаться.
Вот эти особенности Эфеса — древнее название бухты и города на берегу ее,— или Сисьмы, как она значилась на голландской карте, лежавшей перед членами
военного совета,— узость бухты и отсутствие возмож* ности маневрировать — и были поставлены на обсуждение военного совета для выработки плана дальнейших действий русской объединенной эскадры. В военном совете принимали участие: Алексей Орлов, адмирал Спиридов, контр-адмирал Елманов, контр-адмирал Эльфинстон, капитан-бригадир Грейг, израненный и обожженный командир погибшего линейного корабля «Евстафий» капитан 1 ранга Круз, командиры действующих линейных кораблей и бригадир артиллерии Ганнибал.
У главнокомандующего графа Алексея Орлова не было определенного плана. Как и перед боем в Хиосском проливе, он опять не представлял себе возможности окончательной победы объединенной эскадры над флотом, состоявшим из шестидесяти девяти вымпелов, как это сообщили русские суда, ходившие на разведку во внутренний рейд Чесменской бухты: пятнадцать линейных кораблей — «Капудан-паша», «Мулинос-Ахмед», «Патрон-Леала», «Алли Кандиск», «Барбароссен», «Мехкин», «Джафар-бей», «Султан», «Хамензей», «Эмир Мустафа», «Родос», «Патрон-Аукара», «Ахмед», «Гему-лин-паша», название пятнадцатого осталось неизвестным; две каравеллы, шесть фрегатов, шесть шебек, восемь галер и тридцать два галиота.
В русской объединенной эскадре, потерявшей в Хиосском бою «Евстафия», всего насчитывалось: восемь линейных кораблей — «Европа», «Три святителя», «Три иерарха», «Януарий», «Ростислав», «Не тронь меня», «Святослав», «Саратов»; три фрегата — «Св. Николай», «Надежда благополучия» и «Африка»; три пинка, вооруженные 22 пушками каждый, — «Соломбала», «Сатурн» и «Венера»; один пакетбот — «Почтальон»; один бомбардирский корабль, мелкосидящий, для обстрела крепостей. Всего 17 вымпелов боевых судов и 13 зафрахтованных и призовых, то есть 30 вымпелов. Вот это сопоставление количества вымпелов: 69 турецких против 30 русских — очень смущало Алексея Орлова.
Моряки настаивали на решительных и немедленных действиях, чтобы не упустить благоприятный момент вынужденной парализованности противника в тесной бухте. Адмирал Спиридов указал, что ограничиться осадой и артиллерийским обстрелом, который уже вели в течение всего дня 25 июня с позиции у входа в Чесменскую бухту линейные корабли «Святослав» и «Три иерарха» и пакетбот «Почтальон», нельзя, так как это не приведет к победе над многочисленным неприя-188
телем даже в невыгодных для него условиях. Турецкие суда, если не предпринимать против них решительных мер, располагали благоприятными условиями для длительной стоянки, поскольку были обеспечены с берега всем необходимым. Выпустить же их из бухты было бы равносильно проигрышу Архипелагской кампании, даже если бы дело обошлось без потерь со стороны объединенной эскадры. Адмиралы и командиры линейных кораблей сошлись в одном: как можно скорей уничтожить турецкий флот, не дав его командованию времени на размышления и контрмеры. Вопрос в принципе был решен. Оставалось разрешить — как именно разгромить и уничтожить запертый в бухте превосходящий численностью турецкий флот.
Вспомнили и посмеялись над Гасан-пашой, который обещал султану устроить фейерверк из русских кораблей. Но адмирал Спиридов с бригадиром Ганнибалом уже обсуждали между собой обстановку, сложившуюся к моменту заседания военного совета. Они тоже вспомнили жестокий план Гасан-паши и решили брандерами сжечь турецкий флот. Они выработали план и предложили его военному совету. Благодаря поддержке контр-адмирала Елманова, капитан-бригадира Грейга и капитана 1 ранга Клокачева главнокомандующий Орлов согласился и принял его целиком.
План Спиридова и Ганнибала состоял в следующем: использовать в качестве брандеров транспортные суда, сопровождающие эскадру и не представляющие значительной ценности. Алексей Орлов согласился превратить четыре зафрахтованных транспорта в брандеры. Все они были пожертвованы их владельцами греками. Известна фамилия одного из этих владельцев — Вариаций,— он стал впоследствии русским подданным.
Надо было их нагрузить всякими горючими материалами: смолой в бочках, селитрой, серой в парусиновых шлангах, а палубу, рангоут и борта пропитать скипидаром. Такой брандер представлял собой смертельную опасность, если бы сумел подойти к вражескому кораблю и зацепиться за него. Для этого к бушприту и нокам рей прикреплялись крючья, которыми его команда старалась зацепить за фальшборт и надстройки неприятельского судна.
Снаряжение брандеров и подбор их командиров были поручены бригадиру Ганнибалу. Оставив военный совет, Ганнибал отправился выполнять поручение, так как время не ждало. Дело предстояло ответственное и
опасное. Для осуществления такого предприятия требовались люди хладнокровные и готовые пожертвовать жизнью.
Как только Ганнибал обратился к офицерам эскадры, тотчас же к нему явились четыре кандидата: капитан-лейтенант Дугдель, лейтенанты Ильин и Макензи и мичман Гагарин. Назначив их командирами брандеров, Ганнибал вместе с ними отобрал лучших добровольцев для команд гребных шлюпок, предназначенных в случае безветрия буксировать брандеры на внутренний рейд бухты.
Когда через несколько часов он доложил о готовности отряда брандеров, военный совет принял следующее решение.
Общее руководство и наблюдение брал на себя адмирал Спиридов. Капитан-бригадиру Грейгу поручалось руководство прорывом в бухту. Для прорыва были назначены четыре линейных корабля: «Ростислав», «Европа», «Не тронь меня» и «Саратов»; два фрегата: «Надежда благополучия» и «Африка»; один бомбардирский корабль — «Гром». Этому отряду надлежало войти в Чесменскую бухту и, во-первых, артиллерийским огнем подавить две батареи, каждая из 22 пушек, установленные противником в течение истекших суток на мысах у входа в бухту, и, во-вторых, вступить в бой с неприятельским флотом, вызвать смятение на турецких кораблях и, отвлекая внимание их экипажей на себя, этими действиями открыть дорогу брандерам.
Был составлен приказ, подписанный главнокомандующим графом Алексеем Григорьевичем Орловым. В приказе этом, объявленном на объединенной эскадре, говорилось:
«...Всем видимо распоряжение турецкого флота, который после вчерашнего сражения пришел здесь, в Анатолии, к своему городу Эфесу, стоя у оного в бухте, от нас на зюйд-ост, в тесном и непорядочном стоянии, что некоторые корабли носами к нам на норд-ост, прочие в тесноте к берегу, как бы в куче. Всех же впереди мы считаем 14, фрегатов 2, пинков 6.
Наше же дело должно быть решительное, чтобы оный флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы к дальнейшим победам иметь свободные руки, а для того по общему совету' положено и определяется к наступающей ныне ночи приготовиться, а около полуночи и приступить к точному исполнению...»
Но еще засветло, в часы, когда заседал военный совет, бомбардирский корабль «Гром» получил приказание запять позицию перед самым входом в Чесменскую бухту, как можно ближе к береговым батареям, и с этого места начать обстрел их. Турецкие батареи отвечали лениво. Начальство противника и не подозревало, что «Грому» поручено было произвести разведку огнем, заблаговременно выяснив расположение пушек противника. С наступлением вечера суда, выделенные для атаки турецкого флота, заняли исходную позицию перед входом в бухту.
Наступила лунная тихая ночь. Слабый ветер, дувший в сторону внутреннего рейда, благоприятствовал русским кораблям. Но на поверхности моря, залитой лунным светом, каждый маневр русских судов был ясно виден туркам.
Полный успех атаки зависел от точнейшего выполнения плана, разработанного Спиридовым на заседании военного совета. Малейшее промедление давало противнику возможность затруднить, если не сорвать, осуществление смелого плана.
В 11 часов вечера, как было условлено, на гафеле линейного корабля «Ростислав», назначенного флагманским кораблем отряда, вспыхнул свет фонаря. Находившиеся на нем флагман адмирал Спиридов и начальник отряда капитан-бригадир Грейг запрашивали о готовности судов отряда к началу движения в бухту. На флагштоках кораблей отряда моментально зажглись огни, означавшие: «Мы готовы!» На линейном корабле «Ростислав» в ответ на фалах были подняты наверх три зажженных фонаря — приказ следовать курсом в бухту, на сближение с неприятелем до дистанции пушечного выстрела.
Первым должен был идти фрегат «Надежда благополучия». Однако на нем замешкались. Ни в документах, ни в «Собственном журнале» капитан-бригаднра Грейга нет объяснения причины этого. Известно лишь то, что начало общего движения отряда задержалось на полчаса, так как ни один из командиров кораблей не решился нарушить диспозицию, утвержденную военным советом. Было уже 11 часов 30 минут ночи. Уходило впустую драгоценное время...
Здесь вмешался адмирал Спиридов, до тех пор предоставлявший распоряжаться начальнику отряда капитан-бригадиру Грейгу. Выхватив у него из рук рупор, адмирал повернулся в сторону линейного корабля «Ев
ропа», стоявшего между «Надеждой благополучия» и «Ростиславом», и крикнул: «Командир «Европы»! Вам начинать, не мешкая, как иные!»
Этим приказанием Спиридов покончил с деморализующей заминкой, указав и Грейгу на недопустимость промедления в любом маневре, особенно в боевой обстановке, и на обязанность флагмана менять диспозицию, как только подскажут обстоятельства.
Клокачев моментально повиновался, и Спиридов отметил это в сообщении Адмиралтейств-коллегии о ходе Чесменского боя, специально подчеркнув исполнительность командира и всего экипажа «Европы»: «...в 12 часов (ночи) оный корабль пришел в поведенное место, в ближайшей дистанции лег на шпринг и начал палить беспрерывным огнем из пушек ядрами, камнями и брандскугелями...».
К полночи линейный корабль «Европа» был уже рядом с «Громом» и вместе с ним проник в бухту через узкий, всего в три четверти километра, вход между мысами, на которых стояли турецкие батареи. Отвечая батареям, не прекращая движения, оба корабля прорвались в бухту, приблизились на дистанцию пушечного выстрела к якорной стоянке турецкого флота на внутреннем рейде, завели шпринги и открыли огонь по неприятельским судам. Турки отвечали ураганным, но беспорядочным огнем.
Обстрел бомбардирского корабля «Гром» был очень удачен: его брандскугель попал в рубашку грот-марсе-ля одного из турецких линейных кораблей, стоявших в первой линии. Парус сразу вспыхнул, пламя охватило грот-мачту, распространилось по верхней, и спустя несколько минут вся кормовая часть запылала. С линейного корабля «Европа», бомбардирского корабля «Гром» и подошедших в течение получаса после начала боя линейных кораблей «Ростислав», «Не тронь меня», фрегатов «Надежда благополучия» и «Африка» было видно, как метались турецкие моряки, стремясь потушить пожар, сначала на одном, а затем на трех кораблях в первой линии.
Пришло время пускать брандеры, так как все внимание противника сосредоточилось на своих судах, подожженных брандскугелями. Три брандера под командованием капитан-лейтенанта Дугделя, лейтенанта Макензи и мичмана Гагарина держались наготове, спрятавшись из глаз турецких наблюдателей за фрегатами. Четвертый подошел поближе к «Грому», чтобы с него
принять своего командира, лейтенанта Ильина. До этого момента лейтенант продолжал исполнять свои обязанности на бомбардирском корабле, где командовал батареей мортир и гаубиц.
«Велите им идти с Богом!» — коротко приказал Спиридов Грейгу, показывая на брандеры и этим возвращая капитан-бригадиру командование отрядом. Грейг подал условленный знак и распорядился прекратить обстрел противника, чтобы, не дай Бог, не угодить нечаянно в какой-либо из брандеров.
На русской эскадре все затихло... Все не отрываясь следили за силуэтами брандеров, скользивших по лунной дорожке в глубь внутреннего рейда. За каждым брандером волочились на длинном буксире гребные шлюпки, в которые должна была перебраться команда, закончив свое дело... Все суда объединенной эскадры один за другим подошли к отряду Спиридова — Грей-га. На них все, от адмирала до последнего матроса, сознавали, какой смертельной опасности подвергали себя добровольцы на брандерах...
Брандер капитан-лейтенанта Дугделя не успел пройти и половины расстояния, разделявшего русскую эскадру и первую линию турецкого флота, как был замечен противником... Две турецкие галеры устремились ему наперерез. Видя, что ему не справиться с ними, командир приказал матросам прыгать за борт и плыть к шлюпке, а сам поджег брандер. Начиненный горючими веществами, пропитанный скипидаром, брандер взорвался почти мгновенно. Канонир Нестеров, остававшийся на брандере вместе с командиром, успел подхватить обожженного и раненного в ноги командира, держа его, бросился в воду и поплыл к шлюпке. Турецкие галеры метнулись в сторону — прочь от места взрыва... Команда брандера, беспрепятственно подобрав в шлюпку Дугделя и Нестерова, погребла к линейному кораблю «Три иерарха», только что вошедшему на внутренний рейд Чесменской бухты.
Вторым пошел брандер лейтенанта Макензи. Он достиг первой линии неприятельских судов, но из-за неудачного маневра его прижало к борту уже горевшего турецкого корабля. Команда успела покинуть брандер и добраться до судов объединенной эскадры.
Подошла очередь третьего зажигательного судна. Его повел лейтенант Ильин. Неудача, постигшая Дугделя и Макензи, его не смутила, но зато произвела сильное впечатление на командовавшего отрядом судов ка
питан-бригадира Грейга. Когда лейтенант Ильин вел брандер мимо линейного корабля «Ростислав», то Грейг не выдержал и крикнул Ильину: «Ни под каким видом не зажигайтесь, пока не сцепитесь с неприятелем!»
К моменту выхода брандера лейтенанта Дмитрия Сергеевича Ильина в атаку турки, вначале ошеломленные пожарами, возобновили ураганный артиллерийский огонь по русским кораблям отряда. Грейг был вынужден в свою очередь возобновить стрельбу, и тогда третий брандер очутился между двух огней!
Лейтенант Ильин все же пробрался к цели. Он вплотную подвел свое суденышко к борту 84-пушечно-го турецкого корабля. Русские матросы работали, как на учении: крепко прицепили брандер к фальшборту турецкого корабля, затем подняли шлюпку, спустились в нее. Тогда Ильин поджег брандер и спрыгнул в шлюпку сам. Пламя, охватившее брандер, уже ползло к фальшборту и рангоуту турецкого корабля, а команда его смотрела на огонь, не предпринимая никаких мер для предотвращения катастрофы! Столь непонятное поведение турок объяснил впоследствии сам Гасан-паша французскому послу в Стамбуле Тотту: он принял брандер Ильина за дезертира — перебежчика с русской эскадры, решившего сдаться в плен. Это впечатление создалось у него, когда русские открыли огонь как бы вдогонку брандеру, и поэтому он приказал не стрелять по брандеру Ильина...
Тридцатидвухлетний лейтенант Дмитрий Сергеевич Ильин после поджога своего брандера спрыгнул в шлюпку, приказал матросам повременить грести, встал во весь рост лицом к неприятелю и тогда, когда убедился, что «большой корабль в огне, и пламя к парусам пришло, и оные все мачты, стеньги и реи загорелись», скомандовал грести.
Уже придя к борту «Грома», командир и команда третьего брандера услышали оглушительный взрыв: одновременно взорвались и брандер, и турецкий корабль. Взрывом разметало пылавшие обломки по рейду и на палубы других неприятельских кораблей...
Хотя четвертый брандер мичмана Гагарина можно было уже не посылать, он все же был послан. Гагарин поджег его на полпути и, пересев в шлюпку, поспешил выбраться в безопасное место.
Внутренний рейд Чесменской бухты осветился заревом огромного костра. Стало светло, как днем... Горели десятки судов, больших и малых.
Так кончилось ночное дело с 25 на 26 число июня, в котором турецкий флот был совершенно истреблен. Это одна из самых решительных побед, какую только можно найти в морских летописях всех наций, древних и новейших...
Шестьдесят три судна: линейные корабли, каравеллы, шебеки, галеры, галиоты — сгорели в течение ночи. Десять тысяч человек, две трети личного состава турецкого флота, погибли в огне.
Русская объединенная эскадра потеряла одиннадцать человек: 8 на линейном корабле «Европа», 3 на линейном корабле «Не тронь меня».
Турецкий флот был уничтожен, о чем и доложили: граф Алексей Григорьевич Орлов — императрице Екатерине и адмирал Григорий Андреевич Спиридов — Адмиралтейств-коллегии. Оба донесения увез в тот же день сын адмирала, посланный курьером в Петербург. В письме, адресованном И. Г. Чернышеву, исполнявшему тогда обязанности президента Адмиралтейств-коллегии, флагман русской объединенной эскадры так написал о Чесменской победе:
«Слава Господу Богу и честь Российскому флоту! В ночь с 25-го на 26-е флот турецкий атаковали, разбили, разгромили, подожгли, в небо пустили и в пепел превратили. Ныне в Архипелаге всем пребываем силой господствующей...»
Чесменский бой несомненно был апофеозом всего служения России старого адмирала. Спиридов увидел в нем воплощение всего, чему посвятил пятьдесят лет служения родному флоту. Лейтенант Ильин, командиры линейных кораблей — Клокачев, Лупандин, Бешен-цов, Поливанов, командир «Грома» Перепечин, командир фрегата «Африка» Клеопин и многие другие прошли нелегкую школу морской практики, военной выучки и боевой подготовки под командованием Спиридова объединенной эскадрой и своим поведением в Чесменском бою прославили его новаторство в линейной тактике. И опытные командиры линейных кораблей, и молодые гардемарины, только что начавшие свою морскую службу, были питомцами Спиридова. Их слава явилась достойным завершением его трудов. Все, что он воспитал в них на Балтийском море, в походах к Померании, в штурме Кольберга, в стенах Морского корпуса, в долгом и трудном совместном плавании вокруг Европы — целеустремленность, инициативу, стойкость, убежденность в безусловной возможности побеждать не числом,
а уменьем,— принесло свои плоды сначала у берегов Морей, под стенами Наварина, затем у Хиоса и увенчалось на внутреннем рейде Чесменской бухты.
Решили дело не корабли, а люди — воспитанники адмирала Григория Андреевича Спиридова. Кому же, как не ему, по справедливости больше принадлежит почетное звание «Чесменский»?
В честь одержанной победы все моряки русской эскадры были награждены медалью с краткой, но многозначительной надписью: «Был».
Разгром и уничтожение турецкого флота открыли прямой путь к сердцу «Блистательной Порты» — через Дарданеллы и Мраморное море к Стамбулу. Сейчас одним прыжком можно было проникнуть в Босфор и оттуда выйти на черноморские просторы, пожав таким образом плоды Чесменской победы. Сделать это советовал Орлову адмирал Спиридов, и мнение моряков было полностью единодушно с мнением первого флагмана флота. Даже Грейг, обычно без лишних разговоров исполнявший волю Орлова, был за поход к Босфору. Весть об уничтожении турецкого флота, разнесенная беглецами из Чесмы, валом панического ужаса катилась по Оттоманской империи, сметая на своем пути стойкость гарнизонов противника, деморализуя их, расстраивая управление государством, заставив султана и его министров бежать из Стамбула. Сопротивление на море неприятель пока что оказать не мог, а мимо его крепостей с деморализованными гарнизонами в тех же Дарданеллах русские корабли прошли бы.
Своенравный Орлов не внял советам Спиридова как наилучшую возможность закрепить результаты Чесменского боя. Он растратил выигрыш победы, ограничив действия объединенной эскадры осадой отдельных островов Архипелага и штурмом отдельных крепостей, дав противнику возможность прийти в себя и даже воссоздать, хотя и не в прежних размерах, боевой флот.
Вместо необходимого ради пользы дела единого командования объединенной эскадрой, которое должно было принадлежать Свиридову, тем более после Хиоса и Чесмы, он, не желая делить власть, предпочел раздробить эскадру, в которой распоряжались теперь на равных правах три флагмана. Спиридов, Эльфинстон и в качестве советника при главнокомандующем Грейг.
Такое троевластие закончилось печально. Орлов, на
деленный властью главнокомандующего, вполне мог и подчинить Эльфинстона старшему флагману и даже отстранить от командования Мог, но явно не хотел, пока Эльфинстон перечил всем, но не ему. Он даже писал императрице: «Ежели контр-адмирал Эльфинстон не переменит своего поведения, я принужденным най-дуся, для пользы службы Вашего Величества, отнять у него команду...» Вовремя не отнял и тем самым способствовал преступлению.
Эльфинстон, привыкши безнаказанно своевольничать, поощряемый к этому подчеркнуто демонстративным невмешательством Орлова в споры между флагманами, не захотел участвовать в блокаде Дарданелл, увел линейный корабль «Святослав», 84-пушечный, самый мощный в эскадре, к острову Лемнос и там погубил его: на полном ходу под всеми парусами корабль в свежую погоду наткнулся на риф у северной стороны Лемноса и затем оказался на мели. Непосредственным виновником аварии явился лоцман Гордон, английский подданный, нанятый Эльфинстоном, но главным виновником был Эльфинстон, не внявший предупреждениям моряков о некомпетентности лоцмана. Шесть суток, днем и ночью, экипаж «Святослава» с помощью пришедших к месту аварии других судов пытался спасти свой корабль, но безуспешно. Его пришлось разоружить и сжечь, чтобы он не достался противнику.
Преступление, совершенное Эльфинстоном, имело последствием не только гибель самого мощного линейного корабля эскадры. Пока русские суда, поспешившие на помощь «Святославу», находились возле него, выход из Дарданелл остался без присмотра. Турки немедленно воспользовались этим и вывели через пролив из Мраморного моря в Эгейское несколько транспортных судов с подкреплениями гарнизону Лемноса. В итоге был погублен корабль, сорвана блокада Дарданелл, упрочено положение противника на Лемносе — одном из крупнейших островов Архипелага — и снята осада крепости Пелари на Лемносе, хотя перед тем командование гарнизоном уже соглашалось вести переговоры о сдаче крепости. Получив подкрепление, турки отказались от всяких переговоров, и успешные до тех пор действия отряда кораблей у Лемноса, которыми командовал Спиридов, свелись к напрасной трате времени. Военно-морской суд признал Эльфинстона ответственным за самовольный уход из Дарданелл, за принятие неблагонадежного лоцмана и аварию, приведшую к гибели
корабля. Он был доставлен в порт Мудрое на Лемносе, где в этот момент находился Орлов.
Орлов отстранил Эльфинстона от командования и отправил его в Кронштадт, издав приказ, адресованный всем командирам судов объединенной эскадры:
«Необходимые нужды для пользы службы Ее Императорского Величества принудили меня отделенную эскадру господина контр-адмирала Эльфинстона соединить с эскадрой, под моим ведением находящейся, и препоручить обе в точную команду его высокопревосходительства господина адмирала Григория Андреевича Спиридова, о чем господа начальники судов да будут известны...»
Несмотря на печальный опыт взаимоотношений с фаворитом, Спиридов поступил как флотоводец-патриот, принял эскадру и три года командовал ею, успев за это время осуществить все, что наметил в плане из четырех пунктов, привезенном Орловым в Петербург и утвержденном Екатериной.
Вдвое усиленная третьим и четвертым отрядами кораблей, пришедшими из Кронштадта, объединенная эскадра под командованием Спиридова сумела с помощью десантов овладеть в течение трех лет почти всеми островами Архипелага, обеспечить полную блокаду Дарданелл, дважды разгромить противника в море, в Патрасском заливе и у крепости Дамиетта, уничтожить восемь из десяти фрегатов и одиннадцать из девятнадцати шебек, построенных турками после Чесмы. Но здоровье Спиридова и взаимоотношения его с Орловым не улучшались.
Спиридов подал в отставку. Орлов не возражал. Он получил из рук Спиридова даже то, на что не рассчитывал: лавры морских побед, боевую славу и громкий титул «Чесменского». Просьба Спиридова вполне его устраивала, и он охотно поддержал ее, зная, что адмирал подготовил себе надежную смену в лице контр-адмирала Елманова.
Не обольщался Спиридов даже в те минуты, когда Орлов познакомил его с письмом императрицы, в котором было сказано:
«...Нашему адмиралу Спиридову вы имеете вручить приложенный при сем всемилостивейший Наш рескрипт, в котором Мы ему оказали Наше удовольствие за похвальное и ревностное его поведение в сем случае и жалуем ему кавалерию Святого Апостола Андрея Первозванного. Сенату же Нашему поведено будет оному 198
адмиралу в вечное и потомственное владение отдать назначенные от Нас деревни...»
Однако ни отставка, ни сухопутное захолустье, в котором он провел свои последние годы, не оборвали того, чем он был уже навечно связан с флотом. Письма приходили отовсюду, незримыми нитями связывая ярославское захолустье, тихую Спирндовку, с Балтийским морем, с дальними зарубежными гаванями, с новыми, отвоеванными благодаря победе при Чесме черноморскими портами Херсоном и Ахтиаром (Севастополем). Жизнь флота шла своим чередом, и новое поколение русских моряков продолжало неустанно трудиться над тем же, чему Григорий Андреевич Спиридов на протяжении полувека, день за днем, отдавал все свои помыслы и силы. Самой радостной для адмирала оказалась весть о победе над турецким флотом у острова Фидониси, в которой бригадир Федор Федорович Ушаков преднамеренно повторил маневр, осуществленный в свое время Спиридовым у Хиоса в силу непредвиденных обстоятельств. Значит, не зря была пронесена сквозь десятилетия верность новаторскому правилу, данному еще Петром Великим русскому флоту: «Порядки писаны, а времен и случаев нет...»
19 апреля 1790 года, за два месяца и восемнадцать дней до Керченской победы русской эскадры под командованием Ушакова, первый флагман возрожденного на петровских традициях Императорского русского флота закончил свой жизненный путь. Фамильный склеп в церкви глухого ярославского сельца Нагорья стал последней пристанью адмирала Григория Андреевича Спиридова. И мало кто знал тогда о настоящей роли адмирала в трудной борьбе за флот в победных боях у Хиоса, Чесмы, Патраса и Дамиетты. Для многих адмирал Спиридов был к тому времени всего лишь захудалым помещиком из отставных военных, тем более что умер он в тени своей славы, которая незаслуженно досталась другому.
ГРЕЙГ САМУИЛ КАРЛОВИЧ 1
1764 г., июня 18. Принят из английской службы с чином капитана 1 ранга, со старшинством от 5 апреля, на условии быть в сем году в кампании в качестве волон-
1 Общий морской список, Ч, III. СПб., 1890, с. 437—440.
Адмирал С. К. Грейг (1735—1788).
тера. Командуя в эскадре адмирала Полянского кораблем «Св. Дмитрий Ростовский», плавал в Балтийском море.
1765 г. Командуя фрегатом «Св. Сергий», в эскадре адмирала Мордвинока, плавал в Балтийском море. Представил Адмиралтейств-коллегии новый способ вооружения судов, испытанный на командуемом им фрегате. С одобрения Коллегии, ввел способ покрывать у строившихся кораблей подводную часть не одною смолою, но смешанною с серою.
1766—1768 гг. Командуя последовательно кораблями «Екатерина» и «Три иерарха», вооружив последний по своему способу, плавал в Балтийском море.
1769 г., июля 18- Произведен в капитаны бригадирского ранга. Командуя кораблем «Три иерарха», в эскадре адмирала Спиридова, отправился из Кронштадта в Средиземное море.
1770 г., марта 1. Произведен в контр-адмиралы. Имея
флаг на том же корабле, прибыл в Архипелаг и участвовал при осаде города Модона, имея в своей команде фрегат «Св. Николай», после чего участвовал при истреблении турецкого флота при Чесме, за которое был награжден орденом св. Георгия 2-го класса. Затем участвовал при осаде крепостей Лемноса и Пароса и потом прибыл в Ливорно.
1771 г. Имея флаг на том же корабле, возвратился из Ливорно в Архипелаг и участвовал при бомбардировании Негропонте. Имея флаг на корабле «Саратов», прибыл с вверенным отрядом судов от острова Тассо к городу Орифанто, где уничтожил турецкие магазины; затем перенеся флаг на корабль «Три иерарха», плавал к Дарданеллам, участвовал при осаде Метелин , где сжег стоявшие на стапелях два неприятельские корабля и галеру, после чего, имея флаг на корабле главнокомандующего флотом графа А. Г. Орлова, прибыл в Ливорно.
1772 г. Был послан из Ливорно берегом в С.-Петербург, откуда возвратился в Ливорно.
Октября 24. Командуя отрядом судов, произвел успешную высадку десанта в Хиосском проливе у крепости Чесма, где и сжег предместье с магазинами.
1773 г. Командовал в Архипелаге эскадрою из четырех кораблей и двух фрегатов; затем с графом А. Г. Орловым прибыл из Архипелага в Ливорно, откуда был послан берегом в С.-Петербург. Приняв в командование эскадру и имея флаг на корабле «Исидор», перешел из Кронштадта в Ливорно.
1774 г. Награжден орденом св. Анны 1-й степени. По заключении с Турцией мира отправился с эскадрою из Ливорно к острову Паросу, где принял на суда гвардейскую команду и возвратился в Ливорно.
1775 г. Возвратился с эскадрою из Ливорно в Кронштадт.
Июня 10. Произведен в вице-адмиралы.
Августа 10. Назначен в должность главного командира Кронштадтского порта. Командовал Кронштадтскою эскадрою у Красной Горки.
1776 г. Команде ал тою же эскадрою у Красной Горки.
Июля 7. Награжден орденом св. Александра Невского.
\1П г. Адмиралтейств-коллегия при распределении за военные действия в Средиземном и Черном морях награждений, приписывая сожжение и истребление в Чес
менской бухте турецкого флота мужеству и искусству его, Грейга, определила выдать ему из пожалованной на флагманов суммы «против прочих преимущественно», то есть в полтора раза. Был уволен в свое отечество (Шотландию) на 4 месяца, причем для переезда туда дан был военный фрегат.
1777 и 1788 гг. Командуя флотскою дивизиею, состоял в прежнем звании главного командира в Кронштадте.
1782 г., июня 28. Произведен в адмиралы. Награжден орденом св. Владимира.
1785 г. Имел главный надзор по перенесению Адмиралтейства из С.-Петербурга в Кронштадт на основании высочайшего повеления 1783 г., мая 28.
1786 г., июня 12. Имел наблюдение над работами в Петрозаводске, на Александровском пушечном заводе. Основал в Кронштадте благородное собрание, названное клубом, которое по причине шведской войны 1788— 1790 гг. прекратило свое существование.
1788 г. Назначен командовать эскадрою, отправлявшеюся из Кронштадта в Средиземное море, но по случаю объявленной с Швециею войны был назначен командовать флотом для обороны Кронштадта и С.-Петербурга.
Июля 6. Имея флаг на корабле «Ростислав», атаковал шведский флот по юго-западную сторону острова Гог-ланд и принудил неприятеля отступить в Свеаборг. Во время сражения у шведов был взят в плен корабль «Принц Густав». За победу при Гогланде награжден орденом св. Андрея Первозванного.
Июля 18. От Адмиралтейств-коллегии получил похвальный лист. Во время блокады шведского флота, скрывшегося в Свеаборге, был взят у неприятеля и сожжен корабль «Густав Адольф».
Октября 4. По случаю тяжкой болезни адмирала высочайше повелено флагманскому кораблю «Ростислав» войти в Ревельскую гавань «для лучшего спокойствия больного».
Октября 15. Скончался на том же корабле. О смерти Грейга императрица изволила выразиться: «Великая потеря — государственная потеря». На погребение адмирала повелено отпустить около 8,5 тыс. рублей из кабинета ее императорского величества.
В память заслуг адмирала Грейга именем его назван построенный в 1868 году броненосный фрегат.
АДМИРАЛ САМУИЛ КАРЛОВИЧ ГРЕЙГ1
Грейг Самуил Карлович, шотландец, принят в российскую службу капитаном 1 ранга в июне 1764 года. Важные услуги, оказанные им отечеству нашему, дают ему неоспоримое право стоять в одном ряду со знаменитыми россиянами времен Екатерины II.
В начале 1765 года он представил Адмиралтейств-коллегии новый способ вооружать суда и, с согласия оной, сделал опыт над фрегатом «Святой Сергий»; потом Коллегия одобрила другое его представление, состоявшее в том, чтобы при постройке кораблей покрывали подводную их часть не одной смолою, но смешивая оную с серою. В 1768 году был вооружен им корабль «Три иерарха»; перемены, введенные Грейгом, распространены Коллегией и на прочие корабли, к чести вице-адмирала Спиридова, свидетельствовавшего в его пользу. Между тем полезная служба Грейга не осталась без награждения: в 1769 году пожалован он бригадиром, в 1770 году — контр-адмиралом.
Он служил в Архипелаге под начальством графа Орлова: отряжен был с четырьмя кораблями в двумя фрегатами в ночь с 26 июня для сожжения неприятельского флота при Чесме; содействовал Орлову на анатолийских берегах в спасении жизни раненых и тонувших турок; был отправлен в 1771 году с линейным кораблем и двумя фрегатами для осмотра Метелинского канала, крепости, тамошнего адмиралтейства, укреплений и снятия оных на план, что совершил с желаемым успехом.
Предводительствуя тремя линейными кораблями и несколькими фрегатами, прибыл он в 1772 году в Хиосский пролив, отделяющий остров от азиатских берегов, откуда неприятель усиливал гарнизоны свои; сделал 24 октября десант близ крепости Чесма, атаковал оную с моря фрегатами; выгнал турок из предместья, завладел двумя магазинами, наполненными припасами и военными снарядами, зажег предместье, отправился потом с эскадрою своею к Дарданеллам для надзирания за действиями капитан-паши. За эти подвиги Грейг получил военный орден св. Георгия 2-го класса и потом
1 Бантыш-Даменский Д. Словарь достопамятных людей русской земли, содержащий в себе жизнь и деяния знаменитых полководцев, министров и мужей государственных, великих иерархов православной церкви, отличных литераторов и ученых, известных по участию в событиях стечественной истории. Ч. 2. М., 1836, с. 157—163.
ленту св. Анны (1774 г.). Он находился тогда в Средиземном море, откуда прибыл в Петербург в начале 1775 года и исходатайствовал позволения приехать в Москву, где имела пребывание государыня: пожалован вице-адмиралом, главным командиром Кронштадтского порта. Продолжая службу в этом звании, удостоен ордена св. Александра Невского (1776 г.), произведен в адмиралы (1782 г.) и получил ленту св. Владимира.
Война со Швецией доставила ему случай увенчать себя новой славой в 1788 году: 6 июля, около полудня, увидел он шведский флот, состоявший из пятнадцати линейных кораблей 70- и 60-пушечных, восьми больших фрегатов, помещенных в линию, пяти меньших и трех пакетботов, под главным начальством герцога Зюдер-манландского с флагами генерал-адмиральским, вице-адмиральским и двумя контр-адмиральскими. По данному от Грейга сигналу вверенный ему флот, прибавив парусов, устремился на неприятеля. Флот шведский построился в линию баталии. День был ясный, при малом ветре от зюйд-оста прямо; наши спустились на неприятельскую линию, а корабль «Ростислав», на котором находился сам адмирал Грейг, устремился на шведский генерал-адмиральский, но оный удалился к другим кораблям. Когда линия наша подошла к неприятелю, около пяти часов пополудни, шведы первые открыли пальбу. Жестокое сражение с огнем непрерывным продолжалось до десяти часов вечера, и хотя во время битвы сделался почти совершенный штиль и корабли не слушались руля, однако сильная пальба продолжалась с обеих сторон до темноты. Тогда шведские корабли с помощью буксиров ушли от нашего флота, оставя ему месте» баталии.
Грейг получил легкую рану, овладел 70-пушечным кораблем, называемым «Принц Густав», под флагом вице-адмиральским, который с великою храбростью защищался против адмиральского корабля и, наконец, спустя свой флаг, сдался. На оном взяты: вице-адмирал и генерал-адъютант королевский, командовавший во флоте авангардом граф Вахтмейстер и с ним штаб- и обер-офицеров пятнадцать человек со всем экипажем.
На другой день поутру с помощью легкого ветра от зюйд-оста неприятельский флот, поставя все паруса, удалился в Свеаборг для починки кораблей и фрегатов, в бою разбитых и поврежденных. Сражение это началось между островом Штен-Шкер и мелью, называемой Калбоде-Грунт, от Готланда около семи с половиной
миль к весту. Урон наш простирался до 390 убитых и 686 раненых. На одном взятом неприятельском корабле найдено раненых и убитых до 300 человек. Но победа, одержанная Грейгом, была несколько омрачена следующим несчастным событием: после сражения уже, по причине штиля и ночной темноты, один из наших кораблей оказался окруженным четырьмя неприятельскими и после долговременного сопротивления уведен оными. Желая загладить эту неудачу, Грейг, снявшись с якоря от острова Сескар (25 июня), отправился с флотом к Свеаборгу и 26 числа, в шесть часов поутру, приблизился к четырем военным шведским кораблям, стоявшим на рейде близ порта. Они тотчас обрубили якоря и пустились на всех парусах в порт. Движение их означало крайнее замешательство, и когда авангард флота нашего к ним подошел на пушечный выстрел, один из кораблей шведских ударился о подводный камень так сильно, что большая его мачта сломалась и упала на борт. Корабль остался на камнях, и после нескольких выстрелов с него и с корабля контр-адмирала Козляни-нова спустили свой флаг. Остальные три спаслись в порту.
Грейг послал шлюпки для принятия севшего на мель корабля, который имел 64 пушки 36- и 24-фунтовые и назывался «Густав Адольф». Корабль с мели снять не удалось, и его предали огню. Капитан оного, полковник Кристиернин, тринадцать офицеров и 530 служителей взяты в плен. Герцог Зюдерманландский оставался во все это время в порту спокойным зрителем с флотом своим, хотя и находился от нашего не далее трех или четырех верст.
Тщетно Грейг стоял на виду неприятеля до 28 июля, ожидая, что герцог выйдет из порта укрепленного, по он не отважился на это, имея попутный ветер. Наконец адмирал решился отойти к берегам ревельским и, высадив пленных, учредил свое крейсирование к западу, чтобы лишить флот шведский возможности получать припасы из Карскроны и воспрепятствовать присоединиться к оному ожидаемым оттуда пяти кораблям с артиллерией и снарядами.
Императрица препроводила к Самуилу Карловичу орден св. апостола Андрея Первозванного: но монаршее благоволение не могло сохранить для славы России сего искусного адмирала, и в то самое время, как шведский флот, претерпевая во всем недостаток, был им заблокирован в Свеаборге, тяжелая болезнь прекратила
полезную жизнь его 15 октября 1788 года на адмиральском его корабле «Ростислав».
Самуил Карлович Грейг, деятельный, просвещенный, искусный адмирал, неустрашимый и вместе скромный воин, умел снискать уважение даже врагов своих. Екатерина Великая понесла в нем чувствительную потерю и справедливо оплакала его. В воспоминание трудов и службы Грейга выбита была медаль в 1790 году. Сверх сего императрица соорудила ему в ревельской лютеранской церкви мраморный памятник.
ЧИЧАГОВ ВАСИЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ1
1742 г., апреля 10. Поступил на службу гардемарином.
1744 г. Находился в Ревеле при береговой команде.
174S г., марта 11. Произведен в мичманы.
1751 г., ноября 13. Произведен в корабельные секретари.
1754 г., марта 15. Произведен в лейтенанты.
1757 г. На фрегате «Св. Михаил» плавал в Зунд «по секретной комиссии»; затем, командуя тем же фрегатом, прибыл из Ревеля в Кронштадт.
1758 г., марта 16. Произведен в капитан-лейтенанты.
1762 г., апреля 10. Произведен в капитаны 2 ранга. Находился при проводке из С.-ПетерЗурга в Кронштадт корабля «Св. Екатерина».
1763 г. Послан в Казань для освидетельствования заготовленных и вывозимых на пристани лесов.
1764 г., апреля 20. Произведен в капитаны 1 ранга. Назначен командиром корабля «Ревель».
Июля 1. Произведен в капитаны бригадирского ранга, с назначением начальником секретной экспедиции в Северный океан.
Сентября 5. Отправился из Архангельска в Колу, где И .зимогал.
1765 г. Начальствуя отрядом из трех судов, отправился из Колы в «секретную экспедицию» для отыскания морского прохода Сеьерным океаном в Камчатку и далее, но, дойдя до 80° северной широты, за льдами, возвратился назад.
1766 г. Начальствуя теми же судами, отправился вторично з экспедицию, дошел до широты 80° 30' и, встретив льды, возвратился назад.
* Общий морской список, Ч, II, с, 475—478,
Адмирал В. Я. Чичагов (1726—1FC
Декабря 22. За двукратное путешествие в Северный океан пожаловано половинное жалованье в пенсион.
1767 г. Прибыл сухим путем из Архангельска в С.-Петербург Назначен командовать петербургскою корабельною командою.
1768 г., июня 20. Назначен главным командиром Архангельского порта.
1770 г., марта 1. Произведен в контр-адмиралы и вызван в С.-Петербург. Командуя эскадрою, плавал до Готланда. Назначен главным командиром Ревельского порта.
1771 г. Командуя эскадрою и имея флаг на корабле «Граф Орлов», плавал до Готланда.
1772 г. Начальствуя эскадрою из трех кораблей, плавал в Средиземном море.
Октября 19. По возвращении берегом в С.-Петербург пожалован орденом св. Анны.
Декабря 20. Вступил в должность главного командира Ревельского порта.
1773 г., января 2. Назначен главным командиром Кронштадтского порта. Командуя Кронштадтскою эскадрою. крейсировал до Готланда, имея флаг на корабле «Се. Андрей». Командирован в Донскую экспедицию.
Ноября 26. Награжден орденом св. Георгия 4-го класса.
1774 г., июня 13. Крейсируя с эскадрою у Керченского пролива, имел перестрелку с турецким флотом и не допустил его войти в Азовское море.
1775 г., января 5. По заключении мира с Турциею вызван в С.-Петербург
Июля 10. Произведен в вице-адмиралы и назначен членом Адмиралтейств-коллегии.
1776 г., марта 4. Уволен в годовой отпуск.
1777 г. Командовал практическою эскадрой у Красной Горки.
1782 г., июня 28. Произведен в адмиралы и пожалован орденом св. Александра Невского. Командуя эскадрою, плавал в Средиземном море.
1788 г., ноября 27. Назначен главным командиром Ре-вельского порта.
1789 г., марта 23. Назначен командующим Балтийским флотом.
Июля 15. Встретившись со шведским флотом у острова Эланда, имел с ним перестрелку.
1790 г., мая 2. Начальствуя Ревельскою эскадрою, отразил нападение сильнейшего шведского флота, за что награжден орденом св. Андрея Первозванного и получил 1388 душ крестьян в потомственное владение. По соединении Ревельской эскадры с Кронштадтскою блокировал шведский флот в Выборгском заливе и при попытке последнего прорваться нанес ему решительное поражение, за которое награжден орденом св. Георгия 1-го класса, получил серебряный сервиз и в потомственное владение 2417 душ крестьян.
1797 г., сентября 14. По прошению уволен от службы с мундиром и полным жалованьем.
1809 г., апреля 4. Скончался.
АДМИРАЛ ЧИЧАГОВ ВАСИЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ 1
Чичагов Василий Яковлевич, русского флота адмирал. Начало службы его неизвестно до 1763 года, когда
1 Военный энциклопедический лексикон, издаваемый обществом военных литераторов и посвященный императору Александру Николаевичу, Т. 14. СПб., 1858, с, 40—41,
в чине капитана 2 ранга осматривал он корабельные леса в Казанской и Вятской губерниях, а в следующем году определен помощником главного командира в Архангельске. В 1765 году, будучи капитаном 1 ранга, отправился в экспедицию, снаряженную по проекту М. В. Ломоносова и содержимую в большом секрете даже от самого Сената, для отыскания прохода Полярным морем в Камчатку. Для этого вверены ему были три судна (называемые именами их капитанов: «Чичагов», «Панов» и «Бабаев»), на коих плавал он в летние месяцы 1765 и 1766 годов до острова Шпицберген нз Колы и достиг во второе путешествие до 80° 30' северной широты, но далее льды преградили ему путь, и он в сентябре 1766 года возвратился в Архангельск, а в декабре прибыл в Петербург. Хотя экспедиция эта не достигла главной своей цели, однако за понесенные труды всем участвовавшим в ней дано годовое жалованье единовременно; кроме того, штурманам пожалованы следующие чины, а командирам судов и их помощникам — пенсионы по смерть из половинного оклада жалованья.
В Петербурге бригадир Чичагов принял начальство над корабельною командою. В июне 1768 года он назначен начальником Архангельского порта, но, не пробыв в этой должности и двух лет, потребован был в Петербург, где вскоре произведен в контр-адмиралы и назначен командиром практической эскадры и потом Ре-вельского порта. В 1772 году контр-адмирал Чичагов отвел три корабля из Кронштадта в Средиземное море, к флоту графа Орлова-Чесменского; по возвращении оттуда сухим путем получил он орден св. Анны 1-й степени и вскоре назначен главным командиром Кронштадтского порта. С ноября 1773 года по май 1775 года командирован был начальствовать Донской флотилией.
10 июня 1775 года, при праздновании годовщины Кючук-Кайнарджийского мира и по случаю благополучного возвращения флота нашего из Архипелага, последовало множество наград, причем Чичагов пожалован был в вице-адмиралы. В августе того же года назначен он присутствовать в Адмиралтейств-коллегии, а в 1782 году пожалован в адмиралы и награжден орденом св. Александра Невского. Осенью 1788 года скончался адмирал С. К- Грейг, и на место его главнокомандующим флотом избран был В. Я. Чичагов. Доселе заслуги его были мирные, но теперь настала эпоха военной славы его. В 1789 году адмирал Чичагов, следуя с
флотом из 20 кораблей в Копенгаген на соединение с эскадрою вице-адмирала Козлянинова, встретил у острова Эланда шведский флот из 22 кораблей. 15 июня он принял сражение, продолжавшееся со второго часа дня до девятого часа вечера. Авангардом командовал контр-адмирал Спиридов, арьергардом — вице-адмирал Мусин-Пушкин; обе эти эскадры сильно атакованы были неприятелем, находившимся на ветре; несмотря на это преимущество и на перевес его в числе судов, Чичагов удержал место сражения, и флот шведский удалился в Карлскрону.
После сего наш флот беспрепятственно соединился с эскадрою вице-адмирала Козлянинова и по исправлении судов и освежении их экипажей в порту снова вышел море и крейсировал в нем до осени, сохраняя свое господство на водах балтийских. В следующем, 1790 году адмирал Чичагов выиграл славное сражение у неприятеля втрое сильнейшего на Ревельском рейде; вице-адмирал Круз не допустил шведов до Кронштадта, удержав их у Красной Горки, и, наконец, оба они вместе заперли флот шведский в Выборгской губе; при прорыве из нее, 22 июня, флот этот потерпел окончательное поражение.
Первое сражение доставило Чичагову орден св. Андрея Первозванного и 1400 душ, второе — орден св. Георгия 1-го класса и 2400 душ. Победы флота нашего ускорили окончание войны, и при торжестве мира, заключенного тогда со Швецией, адмирал Чичагов получил еще похвальную грамоту, шпагу, украшенную алмазами, и серебряный сервиз.
Василий Яковлевич Чичагов, единственный во флоте кавалер ордена св. Георгия 1-го класса, имел еще редкое счастье видеть в последние годы своей жизни сына своего, Павла Васильевича, морским министром. Адмирал В. Я. Чичагов скончался в Петербурге 4 апреля 1809 года, на 83-м году от рождения, и погребен в Александро-Невской лавре.
УШАКОВ ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ 1
1761 г., февраля 15. Поступил в Морской корпус кадетом.
1763 г., февраля 12. Произведен в гардемарины.
4 Общий морской список. Ч, V, СПб., 1890, с, 248—251.
Адмиоал CD. CD. Ушаков (1745—1817).
1763—1768 rr. Ежегодно плавал в Балтийском море и на пинке «Наргин» перешел из Кронштадта в Архангельск и обратно.
1766 г., мая 1. Произведен в мичманы.
1768 г. Командирован в Донскую флотилию.
1769 г., июля 30. Произведен в лейтенанты. На праме № 5 плавал по реке Дону.
1770 г. Командовал тем же прамом на реке Дон и потом на ппаме «Дефеб» был при устье реки Кутюрьмы.
1771 г. На фрегате «Первый» находился при проводке его от Човохоперской крепости до Азовского моря; потом командовал четырьмя транспортными судами при проводке их рекой Доном от Пятиизбянской станицы до Таганрога с лесом для строившихся фрегатов.
1772 г. Командовал ботом «Курьер» в Азовском и Черном морях и занимал брандвахтенный пост у Керченского пролива.
1773 г. Командуя тем же ботом, плавал между Керчью, Кефою и Таганрогом.
1774 г. Командовал кораблем «Модон» в Азовском море.
1775 г. Переведен из Таганрога в Кронштадт.
Августа 20. Произведен в капитан-лейтенанты.
1776 г. На фрегате «Северный орел» плавал из Кронштадта в Ливорно, после чего, командуя фрегатом «Св. Павел», перешел из Ливорно в Архипелаг.
1777 г. Командуя тем же фрегатом, плавал до Константинополя, откуда возвратился в Ливорно.
1778 г. Командуя тем же фрегатом, плавал между Ливорно и Гибралтаром.
1779 г. Командуя тем же фрегатом, перешел из Ливорно в Кронштадт, откуда был послан к шведским шхерам «для осмотра стоявших там судов», после чего принял в командование корабль «Св. Георгий Победоносец». Командирован в город Рыбинск для проводки в С.-Петербург каравана с дубовыми лесами.
1780 г. Возвратился в С.-Петербург. Командовал придворными яхтами в реке Неве.
1781 и 1782 гг. Командуя кораблем «Виктор», в эскадре контр-адмирала Сухотина, плавал от Кронштадта до Ливорно и обратно.
1782 г., января 1. Произведен в капитаны 2 ранга. Командуя фрегатом «Проворный», «обшитым для пробы белым металлом», плавал от Кронштадта до Ревеля вместе с фрегатом «Св. Марк», «обшитым медью».
1783 г. Командирован в Херсон. Командовал кораблем № 4 при Херсонском порту.
1784 г., января 1. Произведен в капитаны 1 ранга. Командовал кораблем «Св. Павел» при том же порту.
1785 г. Командуя тем же кораблем, перешел из Херсона в Севастополь. Награжден орденом св. Владимира 4-й степени за деятельное участие в прекращении чумной заразы, появившейся в Херсоне.
1786 г. Командовал тем же кораблем при Севастопольском порту.
1787 г., января 1. Произведен в капитаны бригадирского ранга. Командуя тем же кораблем и двумя фрегатами, крейсировал в Черном море и потом командовал Лиманскою эскадрою.
1788 г. В крейсерстве, в том же море, командовал тем же кораблем и авангардом из четырех фрегатов и участвовал в сражении с турецким флотом при острове
Фидониси. Награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
1789 г., апреля 14. Произведен в контр-адмиралы. Имея свой флаг на том же корабле, крейсировал с флотом на Черном море.
1790 г. Имея свой флаг на корабле «Св. Александр», плавал с флотом у берегов Анатолии и бомбардировал Синоп; после чего, имея свой флаг на корабле «Рождество Христово» и командуя флотом, одержал над турецким флотом две победы: первую у Керченского пролива и вторую — у Гаджибея. За первую награжден орденом св. Владимира 2-й степени, за вторую — орденом св. Георгия 2-го класса и 500-ми душ крестьян в Могилевской губернии в вечное и потомственное владение.
1791 г. Имея свой флаг на том же корабле, одержал победу над турецким флотом при Калиакрии.
Октября 14. Награжден орденом св. Александра Невского и 200-ми душ крестьян с землею в Тамбовской губернии.
1792 г. По высочайшему повелению был вызван в С.-Петербург.
1793 г., сентября 2. Произведен в вице-адмиралы.
1793—1797 гг. Находился в Николаеве.
1797 г. Имея свой флаг на корабле «Св. Павел», командовал практическою эскадрою и плавал между Севастополем и Одессою.
1798 г. По высочайшему повелению объявлен выговор «за неимение сигналов в туманное время и за несоблюдение осторожностей» по случаю столкновения бывших в его эскадре корабля «Св. Владимир» с фрегатом «Александр Невский». Имея свой флаг на корабле «Св. Павел», командовал эскадрою в Черном море, после чего перешел из Севастополя в Константинополь и, приняв в свое главное командование присоединившуюся к нему турецкую эскадру, перешел в Архипелаг, где освободил из-под власти французов острова Цериго, Занте, Кефалонию и Св. Мавры, после чего перешел к крепости Корфу. Награжден бриллиантовыми знаками ордена св. Александра Невского.
1799 г. Взятием Корфу окончательно освободил острова Ионической республики из-под власти французов.
Марта 25. Произведен в адмиралы за покорение «всех похищенных французами прежде бывших венецианскими островов» и за взятие острова Корфу от неаполитанского короля награжден орденом св. Януария 1-й степени, а от турецкого султана — бриллиантовым
пером (на шляпу), собольею шубой и 1000 червонцев. Плавал с порученною ему эскадрою от Корфу в Палермо и Сицилию.
1300 г. Возвратился из Средиземного моря с эскадрою в Севастополь.
1802 г., мая 21. Назначен главным командиром Балтийского гребного флота и начальником флотских команд в Петербурге.
1807 г., января 17. Уволен от службы.
1817 г., октябрь. Скончался в Тамбовской губернии.
АДМИРАЛ Ф. Ф. УШАКОВ1
(К. 100-летию со дня смерти)
Предисловие
Между именами и подвигами славных сынов России не всегда вспоминается имя и подвиги адмирала Ушакова. Приводя себе на память выдающихся русских флотоводцев, мы останавливаемся в своих воспоминаниях на именах Лазарева, Нахимова, Корнилова, Грейга и затем переносимся мыслью уже ко временам позднейшим. Среди этих имен редко упоминается, но должна занять особое место историческая личность их учителя и одухотворителя — великого флотоводца адмирала Федора Федоровича Ушакова, жившего с 1745 по 1817 год и внесшего в летопись подвигов русского флота целую славную эпоху.
Большая и выдающаяся часть службы адмирала Ушакова относится к царствованию императрицы Екатерины II. Он принадлежал к тем, на долю которых выпала задача добыть для России берега и воды древнего «Русского» (Черного) моря. В завоевании вод этого моря адмиралу Ушакову принадлежит первое место.
Выбранный проницательным взором князя Потемки-на-Таврического во вторую турецкую войну (1787— 1791 гг.) во флотоводцы Черноморского корабельного флота, Ушаков, трижды в течение 1790 и 1791 гг. разгромив вдвое сильнейший турецкий флот, изгнал его из Черного моря. Он навел такой страх на турок, что флот их, господствовавший на Черном море многие века, не
1 Ильинский В. Отдельный оттиск из «Морского сборника», 1919, № 3—8.
решался выходить из Босфора, боясь встретиться с грозным для них адмиралом.
Победы Ушакова окончательно закрепили за Россией владение берегами Черного моря. Изучая их, можно видеть, что адмирал Ушаков был создателем новой морской тактики, новых путей к победам, и не только сам применял их в своей боевой деятельности, но и оставил в доброе наследство своим преемникам.
В царствование императора Павла I Ушаков был главнокомандующим союзным русско-турецким флотом в Средиземном море во время войны 1799 года с Францией за освобождение покоренных ею народов, когда в Северной Италии сражался с французами фельдмаршал князь Суворов. Побережья Адриатического моря, Ионические острова, Корфу, Южная и Средняя Италия, Неаполь, Рим приветствозали доблестного адмирала, прославляли русских за их избавление от иноземного ига.
Наряду с боевыми подвигами Ушаков сделал много полезного во всех положениях, в какие ставила его служба.
Он в 1783 году успешно борется с чумой в Херсоне.
С именем его связано устройство военного порта и города Севастополя. По отзыву историка этого города, административные способности Ушакова и уменье взяться за всякое дело содействовали тому, что за 15 лет его пребывания в Севастополе не только наш новый черноморский порт сделался надежным убежищем для флота, но и самый город достиг возможных для него размеров.
Наконец, во время экспедиции в Средиземное море Ушакову выпало на долю учреждение на Ионических островах государственного устройства. Это дело всей своей тяжестью легло на одного Ушакова и было выполнено им с любовию и блестяще.
Являясь, во время пребывания в Средиземном море, представителем России, Ушаков обнаружил много политического такта, природного ума, дипломатического искусства и благодаря своим способностям находил выходы из самых затруднительных положений, какие пришлось переживать ему, главнокомандующему соединенными флотами, бывшими еще недавно соперниками, и русской эскадре вдали от родины, среди чуждых народов.
Таким образом, это был многосторонний ум и полезный деятель на разнообразных поприщах. В Ушакове
отразился дух тех исторических самородков, какими было ознаменовано царствование Екатерины II и которыми создана слава ее века, выдвинувшего Россию на передний план в ряду европейских держав. Подобно многим другим выдающимся деятелям царствования императрицы Екатерины II, Ушаков умел успешно приложить свои дарования ко всему, чего бы ни требовала польза отечества.
Деятельность адмирала Ушакова оставила глубокий след в истории развития могущества Русского государства, и он, по справедливости, должен занять подобающее место в ряду исторических лиц нашего отечества.
На служение Родине он принес все свои силы, всю свою личную жизнь, а свое личное достояние отдал в дар отечеству.
Исполнившееся в 1917 году столетие со дня смерти этого знаменитого флотоводца, высокополезного государственного деятеля и достойного удивления по душевным своим стремлениям человека призывает отечество к восстановлению и увековечению его славной памяти.
Первые годы службы
Будущий знаменитый русский адмирал Федор Федорович Ушаков родился в 1745 году. Он происходил из небогатого, но старинного дворянского рода. Предки Ушакова вели свой род от касожских (черкесских) князей, соседей древнего русского Тмутараканского княжества, основанного Святославом, отцом Владимира Святославича, на полуострове Тамани, у Керченского пролива. В борьбе с русскими князьями касожский князь был убит, а дети его, по обычаю того времени, взяты победителем и крещены. Один из потомков этих касожских князей носил имя Ушака, от него и пошла фамилия Ушаковых.
Детство и отрочество Ушакова протекли среди уединения и тишины тогдашней глухой провинции Тамбовской губернии. Родители его почитали главными условиями воспитания развитие религиозных чувств и строгой нравственности. Они вложили эти чувства в душу своего сына на всю его жизнь. Ушаков всегда отличался особенной набожностью и правдивостью, привлекавшими к нему сердца тех, у кого они также запечатлены были в сердце и господствовали в жизни.
Первоначальное образование Ушаков получил от сельского священника, и оно ограничивалось теми
скромными познаниями, какие мог передать своему ученику такой учитель.
В глуши деревенского поместья было больше простора для физического развития, чем для умственного. Мальчик, обладая врожденным бесстрашием характера, находил большое удовольствие в борьбе с опасностями. Он отваживался на подвиги, свойственные не всем и взрослым,— хаживал со старостой своей деревни на медведя.
Эти черты — бесстрашие и пренебрежение к опасностям — также укрепились в характере Ушакова и сопровождали его всю жизнь. Скромный и уступчивый в обычных условиях жизни, Ушаков как бы перерождался при важных случаях, в минуты опасности, и без страха смотрел ей прямо в лицо.
В 1761 году Ушаков поступил в кадеты Морского кадетского корпуса. В те времена Морской корпус представлял собою еще не настроившееся для правильной учебной жизни заведение. Науки преподавались достаточно хорошо, чтобы образовать исправного морского офицера, но присмотра за детьми и направления их на занятия не было. Кадеты были предоставлены самим себе, и, при склонности детей этого возраста к подражанию и молодечеству, дурные товарищи имели больше влияния на других, чем хорошие. Дурные наклонности прививались от одного к другому, и кадет ежегодно десятками выпускали в морские батальоны и артиллерию за леность и дурное поведение. Много надежд возлагалось на розгу. Ею старались заменить недостатки воспитания. Кадет жестоко секли для их исправления.
Неблагоприятные школьные условия, к счастью, не оказали большого влияния на Ушакова. Добрые свойства его характера, принесенные им в корпус из родной семьи и из периода детства, спасли его от порчи. Он отличался хорошими успехами и нравственностью и вышел из корпуса образованным офицером. Но в нем навсегда укрепилась некоторая строгость и суровость характера, составлявшие, впрочем, преобладающую черту многих морских офицеров того времени. Они впоследствии осложнили его жизнь, но Ушаков всегда умел побеждать их, когда это требовалось в отношении подчиненных и низших его лиц.
По окончании курса в Морском корпусе обычно прошли первые годы службы на флоте. Плавали на практических эскадрах по Финскому заливу и Балтийскому морю для ознакомления с практикой морского дела.
1 мая 1766 года Ушаков произведен в первый офицерский чин мичмана, будучи 21 года от роду. В списке 59 гардемаринов, выпущенных в офицеры, он поставлен четвертым, что свидетельствует об успешном прохождении им школьного ученья. В этом году Ушаков плавал из Кронштадта в Архангельск, откуда возвратился в следующем году.
В 1768 году началась первая (в царствование Екатерины II) турецкая война, называемая также Румянцевской, по имени главного руководителя ее графа Румянцева.
Войну начала Турция по наущениям Франции. Последней казалось опасным возраставшее могущество России и то значение, какое она начала приобретать в кругу европейских держав. Екатериной II был составлен союз северных европейских государств — России, Англии, Пруссии, Дании, Швеции и Польши—для противодействия южному союзу Австрии и Франции, угрожавшему нарушением мира в Европе. Франция старалась ослабить Россию, втянув ее в продолжительную войну с турками.
Вынужденная к войне, императрица Екатерина решила воспользоваться ею, чтобы не только дать отпор туркам, но и расширить пределы России на юг, до той естественной границы, какую представляло собою Черное море.
Для борьбы с турками на море у России недоставало флота. Наглядно выяснилась справедливость изречения Петра Великого, что «потентат» (государство), имеющий одну сухопутную армию, одну руку имеет и не может успешно состязаться с противником, имеющим две руки.
Турция считалась в то время сильной морской державой. Флот ее единолично господствовал на Черном море много веков. Он оказывал содействие турецким сухопутным силам и прибрежным крепостям подвозом свежих войск, провианта и боевых запасов, преимущественно с южного малоазиатского берега. Кроме того, при осаде крепостей военные суда имели значение подвижных, сильных батарей, участвующих в защите и обстреливающих осаждающего противника наравне с береговыми. Нужно было для успешной борьбы с Турцией создать на Черном море русские морские силы.
Екатерина воспользовалась первоначальной мыслью Петра Великого использовать для постройки флота верховья тех рек, течение и устья которых находились в ту-
редком владении, а истоки принадлежали России. Опа вспомнила, что Петр построил когда-то целый флот в Воронеже, а при помощи его взял турецкую крепость Азов в Азовском море.
Так возобновилось петровское кораблестроительное дело по реке Дону и его притокам. Ветхие петровские строения были возобновлены. К местам постройки судов были направлены рабочие и мастеровые, повезли леса, пеньку и другие строительные материалы, и дело закипело.
Для укомплектования новых судов командированы на Дон 1300 нижних чинов из Балтийского гребного флота, и в числе офицеров, сопровождавших партию матросов, в конце 1768 года отправлен в Азовское море Ушаков. Он прибыл в Воронеж и поступил под начальство вице-адмирала Алексея Наумовича Сенявина, назначенного главным начальником Азовской флотилии.
Произведенный 30 июля 1769 года в лейтенанты, после пребывания в течение трех лет в чине мичмана, Ушаков прослужил семь лет в Азовской флотилии.
За это время на Черном море происходили уже первые столкновения с турками зарождавшегося нашего флота, но лейтенанту Ушакову не пришлось принять в них участия. В начале своей службы во флотилии он находился в крейсерстве у устьев Дона в целях прикрытия их на случай возможного появления прорыва турок в Азовском море.
Из выданного адмиралом Сенявиным аттестата о службе Ушакова в Азовской флотилии видно, что на него неоднократно возлагались ответственные поручения.
Река Дон, как степная река, доставляла судостроителям много хлопот во время половодья. Воды ее быстро подымались и быстро спадали. Сплав лесов к месту постройки и проводка выстроенных судов в Азовское море много терпели от этих капризов реки. Леса и суда садились на мели, застревали в пути. Нужны были расторопные, находчивые командиры, чтобы вовремя успеть, вовремя предусмотреть неожиданности половодья. Для этого ответственного дела Сенявиным избирался Ушаков, и в аттестации своей адмирал свидетельствует, что лейтенантом Ушаковым многократно с успехом проводились суда в Азовское море и выручались застрявшие по течению Дона материалы, требовавшиеся для спешной постройки судов.
Во вторую половину 1772 года Ушаков, получив уже в командование бот «Курьер», находился в крейсерстве в Черном море вдоль южного побережья Крыма, сначала до Кафы, а потом до Балаклавы. Зиму 1773/74 года он провел в Балаклавской бухте, командуя кораблем «Модон». Это было судно, носившее громкое название корабля, но с небольшим вооружением (14 пушек 12-фунтовых и 2 пудовые гаубицы). Ушаков командовал им около двух лет, крейсируя в составе Балаклавского отряда у соседних берегов Крыма. Во время зимовки он принимал участие в отражении турок, высадившихся в Балаклаве, и в усмирении восстания татар на полуострове.
По окончании первой турецкой войны в 1774 году Ушаков был отозван в Балтийское море.
По прибытии в Петербург его назначили в С.-Петербургскую корабельную команду, и 20 августа 1775 года, по возвращении из трехмесячного «домового» отпуска, Ушаков был произведен в капитан-лейтенанты, пробыв в чине лейтенанта 6 лет.
В это время Ушаков уже достаточно зарекомендовал себя распорядительностью и уменьем взяться за всякое дело. Поэтому, когда, по мысли Екатерины, собрана была в 1776 году экспедиция с торговыми целями в Средиземное море и Константинополь, то в число командиров судов был назначен Ушаков.
Для означенной цели три военных фрегата Балтийского флота подняли купеческие флаги, нагрузились товарами и отправились 15 июля 1776 года кругом Европы. Их конвоировал четвертый фрегат под военным флагом.
К экспедиции присоединились два фрегата — «Св. Павел» и «Констанция», оставшиеся после первой турецкой войны в итальянском городе Ливорно. Эти два судна повелено было также нагрузить товарами в Ливорно и отправить в Константинополь.
Капитан-лейтенант Ушаков назначался командиром фрегата «Св. Павел» и со своей командой отправился на фрегате «Северный орел», сопровождавшем торговую экспедицию из Кронштадта.
Два года и 9 месяцев наши фрегаты плавали в Средиземном море. По возвращении в Кронштадт 24 мая 1779 года Ушаков получил в командование корабль «Св. Георгий Победоносец», а после окончания навигации возвращен в С.-Петербургскую корабельную команду. В декабре того же года на него возложено было Ад-220
миралтейств-коллегией поручение доставить из Рыбинска и Твери караваны дубовых корабельных лесов, зазимовавших там после навигации, что Ушаков исправно исполнил весною 1780 года. В августе того же года он был назначен на короткое время командиром императорской яхты, стоявшей против Зимнего дворца.
Во второй половине сентября 1780 года капитан-лейтенант Ушаков был назначен командиром большого 64-пушечного корабля «Виктор». Его корабль с 9 мая 1781 года вошел в состав эскадры контр-адмирала Сухотина, отправленной в дальнее плавание вокруг Европы для защиты свободы морской торговли во время начавшейся войны Англин с Францией и Испанией.
Эта война между державами, расположенными на западе Европы, могла причинять большие препятствия торговле остальных государств северных и южных берегов. Воюющие державы, особенно Англия, задерживали купеческие суда под предлогом розыска на них военной контрабанды, то есть припасов и оружия, предназначенных для какой-либо воюющей стороны. Не воюющие (нейтральные): Россия, Швеция, Дания, Пруссия, Голландия, Португалия, Неаполитанское королевство и Австрия — заключили между собою союз, в силу которого они выслали на театр войны свои военные суда. Последние, не принимая никакого участия в военных действиях, должны были брать под защиту купеческие суда нейтральных держав, те из них, которые не имеют военной контрабанды, и в случае нападения на них судов воюющей державы защищать их силою.
Это установление, образованное под руководством России и известное в истории под именем «вооруженного нейтралитета», представляло одно из замечательных деяний императрицы Екатерины II, содействовавших возвышению политического положения России и приобретших ей общее уважение.
Участие в вооруженном нейтралитете вызывало продолжительные плавания наших эскадр в отдаленных морях наряду с судами разных держав. Эти плавания послужили для русских моряков превосходной практической школой, возвысившей силу нашего флота.
Для Ушакова плавание в течение года на театре военных действий дало некоторый боевой опыт. В это время Ушаков 1 января 1782 года был произведен в капитаны 2 ранга, прослужив капитан-лейтенантом 7 лет и 4 месяца.
В начале июля Ушаков был уже в Кронштадте. По
возвращении он, числясь командиром корабля «Виктор», со 2 августа по 11 сентября временно назначен был командиром фрегата «Проворный».
В русском флоте в это время делались опыты замены деревянной обшивки судов металлическою. С этой целью изготовлены были два фрегата: «Проворный», обшитый белым металлом, и «Св. Марк», обшитый медью. Назначено было опытное плавание обоих фрегатов между Кронштадтом и Ревелем. Имелось в виду испытать мореходные качества судов при новой обшивке и выяснить, при совершенно одинаковых условиях нагрузки судов, преимущества одной обшивки перед другою. Адмиралтейств-коллегия придавала этому испытанию большое значение и сама выбрала командиров для столь ответственного плавания. Журналом ее от 29 июля 1782 года приказано «для сей пробы, дабы оную произвесть надежнее и с большой точностью, командировать па фрегат «Проворный» флота капитана 2 ранга Федора Ушакова». Таким образом, за Ушаковым признавалось выдающееся знание морского дела.
Произведенный опыт выяснил положительные достоинства медной обшивки судов, вследствие чего с 80-х годов суда Балтийского флота обшиваются медью, чем значительно улучшались скорость хода и поворотливость судов.
Совершенные Ушаковым в период его службы в Балтийском флоте два «дальних вояжа», как их называли в то время, довершили его морской опыт.
Первый из них, с 15 июля 1776 года по 24 июля 1779-го, продолжавшийся более трех лет, проходит преимущественно в тех водах, где 20 лет спустя Ушакову пришлось действовать не рядовым уже командиром отдельного судна, а на ответственном посту командующего эскадрой. На фрегате «Св. Павел» он делал кампанию от западных берегов Италии до Константинополя и обратно, плавал и по Венецианскому заливу, не предполагая, что ему придется водить по этим путям целую эскадру, держа флаг главнокомандующего на одноименном корабле Черноморского флота «Св. Павел». Он извлек из кампании необходимое знание условий плавания по Архипелагу и Средиземному морю, которое помогло ему потом совершить трудную кампанию, одержав ряд побед над врагами и стихиями, и сохранить в целости свою эскадру.
Второй «дальний вояж», с 9 мая 1781 года по 9 июля 1782 года, в течение одного года и двух месяцев, на
театре войны, при совместной службе с военными флотами иностранных держав, обогатил Ушакова кроме боевого опыта знакомством с порядками и усовершенствованиями морского дела, пригодившимся впоследствии, в особенности когда ему привелось поработать над созданием морских сил на Черном море.
Служба в Черноморском флоте
С переходом во владение России Днепровского лимана по Кючук-Кайнарджийскому миру, закончившему первую турецкую войну, явилась возможность устройства порта в северной части Черного моря. Война выяснила необходимость постройки глубокосидящих морских судов, которые можно было бы выводить прямо в это море. Для нового порта выбрали место в устьях Днепра, и здесь в 1778 году основан город Херсон, с верфями для постройки судов. Сюда двинули лучших кораблестроителей того времени, прислали рабочих, нужные материалы и заложили одновременно несколько больших кораблей. С 1783 года начались спуски новых судов.
Для снабжения флота командами отправили из Петербурга нижних чинов и офицеров. Журналом Адмиралтейств-коллегии от 13 июня 1783 года указано командировать в Херсон лучших офицеров, и в числе их назван капитан 2 ранга Ушаков. Он был назначен к постройке 66-пушечного корабля под № 4 и 1 января 1784 года пожалован в капитаны 1 ранга, пробыв в предшествующем чине два года. После спуска 12 октября корабля № 4, наименованного «Св. Павлом», Ушаков принял его в командование и не расставался с ним пять с лишком лет.
С кораблем «Св. Павел» связано начало славы Ушакова, выдвинувшегося в ряду создателей могущества Черноморского флота и стоявшего во главе последнего в период великой службы молодого флота нашему морскому делу на Черном море в конце царствования Екатерины и при Павле I.
Пребывание Ушакова в 1783—1784 годах в Херсоне совпало с тяжелым бедствием, постигшим этот новоустроенный порт. Летом 1783 года здесь появилась чума.
Херсон и без того отличался нездоровым климатом. Окружающие его многочисленные болота, заросшие густым камышом, заражали воздух вредными испарениями и способствовали развитию повальных болезней,
главным образом малярии. Скученность рабочего люда, собранного на постройку судов из северных и средних губерний и непривычного к южному климату, недостаточная благоустроенность молодого города и прочее создавали благоприятную почву для заболеваний. Частая заболеваемость рабочих и команд строящихся кораблей была одною из причин, по которым постройка судов ие могла идти так энергично, как хотелось создателям Черноморского флота и как требовали тревожные политические обстоятельства.
К местным болезням присоединилась чума, занесенная из Крыма. Тогдашняя медицина не обладала достаточными средствами для борьбы с чумой. Появление ее в то время всегда вызывало панику не только среди простого населения, но и у самих властей. Так было и в Херсоне. После первых попыток задержать развитие болезни решено было прибегнуть к чрезвычайным мерам. Как ни дорог был каждый день для скорейшей постройки флота, но с 5 октября адмиралтейские работы на верфях приостановили. Начальствующие и медицинские чины сосредоточили все усилия на борьбе с ужасной болезнью.
Жертвой чумы сделался первый главный командир Черноморского флота вице-адмирал Клокачев, энергичный хозяин и всеми любимый руководитель первых кораблестроительных работ в Херсоне; он умер 27 октября 1783 года.
Команды строившихся судов выселили в степь. Командирам их предписали «употребить все крайнее старание и расторопность в прекращении между служителями болезни».
Сделанное «генеральным приказом» общее распоряжение Ушаков принял особенно к сердцу и, со свойственным ему умением и способностью вникнуть в сущность каждого дела, предпринял ряд мер по охранению от чумы своей команды, наилучшим образом достигших цели и явившихся даже новостью для того времени.
В архивных делах сохранилось сделанное самим Ушаковым подробное описание мероприятий против чумы, поясненное рисунками.
Переселив свою команду в степь, командир корабля № 4 для уменьшения скученности в помещениях разбил ее на мелкие артели и для каждой из них построил особый камышовый барак. При малейшем подозрительном заболевании в таком бараке он сжигался, артель расселялась по одиночным палаткам, окружавшим барак, а
на месте его строился новый. При вводе в барак артели и при переводе в новый матросы тщате аьно обмывались уксусом; платье окуривали дымом и несколько раз промывали в реке. Независимо от этого каждое утро и вечер матросы окуривали носильное платье, обмывались уксусом, выносили из бараков, чистили и проветривали свои постели. В то же время производилась надлежащая окурка самого барака.
Еще с большей обдуманностью устроены были приспособления для отделения подозрительных от больных, тех и других от здоровых.
Помещения команды Ушакова образовали маленький городок, и за каждым шагом жизни этого городка, за строгим исполнением предохранительных мер он имел личное и неустанное наблюдение. Каждый больной или подозрительный проходил под его присмотром.
Энергия и настойчивость капитана Ушакова привели к тому, что в его команде чума исчезла на четыре месяца раньше, чем в других командах. В самые тяжелые по напряженности эпидемии первые два месяца болезни он никого не посылал в госпиталь, переполненный больными, и спас от смерти заболевших, пользуя их при команде.
Деятельность Ушакова отметило, «во отличности от прочих», ближайшее начальство, и о ней последовало донесение в Петербург. По ходатайству своего президента графа И. Г. Чернышева Адмиралтейств-коллегия признала за Ушаковым исключительную заслугу в прекращении опасной болезни и особым указом на его имя выразила свою благодарность. Генерал-адмирал великий князь Павел Петрович не оставил вниманием такой государственной заслуги своего моряка и почтил его письмом «с прописанной во оном похвалой и удовольствием Его Высочества». Впоследствии Ушаков получил орден св. Владимира 4-й степени, и в послужном списке его об этой награде пояснено: «...за деятельное участие в прекращении чумной заразы, появившейся в Херсоне».
28 августа 1785 года Ушаков, командуя кораблем «Св. Павел», перешел из Херсона в нынешнюю Севастопольскую бухту. В ней с 1783 года была намечена стоянка корабельной эскадры Черноморского флота и положено основание новому порту и городу Севастополю.
С этого времени Ушаков в разных должностях в течение 15 лет много потрудился на пользу этого порта
и стоявшего в нем флота. Поскольку жизнь военного порта связывалась с жизнью города, им положено немало трудов и забот по устройству Севастополя как города.
Все это относится уже к последующей службе Ушакова; вступил же он в Севастополь в качестве рядового командира одного из судов корабельной эскадры под начальством капитана 1 ранга, а с 1787 года контр-адмирала графа Л1. И. Войновича.
Но обстоятельства складываются так, что капитан 1 ранга Ушаков недолго оставался в этом рядовом положении.
Указом от 13 августа 1785 года Черноморский флот и все начинавшееся морское дело на Черном море передано в ведение князя Потемкина, новороссийского генерал-губернатора.
Необыкновенна по своему многообразию деятельность этого выдающегося государственного деятеля царствования Екатерины II. Он был создателем и устроителем нового края, образовавшего составную часть государства. По отдаленности от центра государственной жизни Новороссия обязана была в себе самой выработать те силы, которыми закрепилась бы спайка этой окраины с центром. Тут не было установившегося строя государственной жизни, который было бы достаточно направлять к определенной цели. Приходилось многое создавать, и в этом отношении князь Потемкин являлся новым Петром Великим для Новороссийского края. Неотложно нужно было строить города, порты, верфи, основывать заводы, училища, насаждать земледельческие знания, садить и сеять леса и т. п. Заботы об устройстве края мешались с заботами об охране его от неприятеля. Политические обстоятельства требовали высылать армии и флот на бой с врагом.
Всеобъемлющий ум Потемкина помог ему справиться с возложенной на него задачей, но, при ограниченности сил, наделенных одному человеку, нельзя было обойтись без надежных помощников. Эти помощники, каждый в своем деле, должны были обладать той же многосторонностью способностей, какая отличала самого Потемкина.
Обладая гениальной проницательностью, свойственной его великому государственному уму, Потемкин безошибочно выбирал таких помощников, проникнутых преданностью делу и пользе России, способных наилучшим образом исполнить порученное им дело. Тогда ос
тавалось только возбудить их к самому энергичному проявлению своих способностей. Выдающиеся способности и исключительное усердие к службе Ф. Ф. Ушакова очень скоро остановили на нем внимание Потемкина.
Одним из первых распоряжений князя Потемкина по морскому делу была организация Севастопольской эскадры. Последняя имела большое значение как угроза тылу турецкого фтота, поддерживавшего со стороны моря крепости Турции, расположенные на северо-западном побережье Черного моря. Сформирование эскадры и обучение ее достались на долю капитанов 1 ранга графа Войновича и Ф. Ф. Ушакова.
Труд требовался немалый. Эскадра составилась из судов разнообразного происхождения. Тут были суда, купленные у греков, плававших в Черном море. С ними нередко переходили на нашу службу их командиры и команда. Несколько судов пришли из Азовского моря; они были плоскодонные и малоприспособленные для службы в Черном море. Лучшую часть эскадры составляли несколько судов, построенных в Херсоне. Много нужно было положить труда, чтобы образовать из столь разных судов стройную эскадру. За недостатком матросов в Черноморском флоте на суда приходилось назначать солдат сухопутных полков и создавать из них морских служителей (так назывались тогда матросы). В то же время требовалось обучать такие команды всему сложному делу управления кораблем и практиковать их на море. Все это нужно было делать спешно, чтобы быть готовыми к встрече сильного врага, могущего неожиданно, не объявляя войны, появиться на море.
К тому же князь Потемкин давно уже имел мысль убедить Екатерину посетить новый край и наши новые порты, и молодой флот готовился представиться монархине и ее многочисленной свите, а особенно иностранным гостям, как надежная и грозная для врага опора России на Черном море. Приезд Екатерины, после многих отсрочек и ожиданий, состоялся летом 1787 года.
Немалые труды по устройству Севастопольской эскадры увенчались успехом. Она представилась императрице в стройном виде и своими маневрами в Севастопольской бухте вызвала ее полное удивление, одобрение и удовольствие. Лица, потрудившиеся над сформированием эскадры, удостоились похвалы и наград. Граф Войнович произведен был в контр-адмиралы, а Ушаков пожалован в капитаны бригадирского чина, прослужив в чине капитана 1 ранга около трех лет.
Не прошло месяца после отъезда императрицы на север, как давно искавшая предлога к войне Турция начала военные действия на Черном море. Она зорко следила за развитием нашего флота и не желала ждать, когда он организуется настолько, что сделается опасным для нее соперником. Так началась вторая турецкая война.
Разделение нашего флота на две части, расположенные одна в Днепровском лимане, другая — в Севастополе, представлялось удобным моментом для истребления его двумя последовательными ударами. Такой план войны на море был у турецкого капитан-паши ЭскиТасана, явившегося 16 августа 1787 года с сильным отрядом турецкого флота к Очакову. Другую часть флота, составлявшую резерв, он оставил у западного побережья, около крепости Варна. Уверенный в превосходстве своих сил, Эски-Гасан не считал необходимым сосредоточение их в одно целое.
План Турции был ясен князю Потемкину, и опасность положения очевидна: наши морские силы не могли еще сколько-нибудь равняться с сильным турецким флотом.
Но серьезность момента требовала отбросить всякие колебания и идти на все... С проницательной уверенностью в успехе смелого и неустрашимого нападения на врага, Потемкин в приказе от 24 августа 1787 года требует от графа Войновича выступления в море: «Подтверждаю вам, собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дело, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя бы всем погибнуть, но должно показать всю неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропасть».
31 августа Севастопольская эскадра вышла в море, в составе 3 кораблей и 7 фрегатов, в направлении к Варне. Начальствовал эскадрой контр-адмирал Войнович, а авангардным ее отрядом командовал бригадир Ушаков, имея свой флаг на 66-пушечном корабле «Св. Павел».
Нерешительный и не в меру осторожный Войнович не имел удачи в первом выходе нашей корабельной эскадры. Один из участников его описывает так обстоятельства выхода.
Повеление князя Потемкина было получено в субботу, около обеда. Граф Войнович собрал всех капита-228
нов, объявил им предписание и приказал быть готовыми непременно на другой день к вечеру. На другой день, в воскресенье, все капитаны обедали у графа и за столом упросили его, чтобы в понедельник не выходить в море, потому что понедельник у всех русских считается несчастливым днем для всякого начинаемого дела. «Если бы мы вышли в понедельник в море,— говорит упомянутый участник неудачного похода,— то непременно были бы в Варне и сделали бы сражение, а как целые сутки промедлили напрасно в угодность глупого суеверия, то не дошли мы до Варны 40 миль итальянских, потерпели ужасное бедствие».
Черное море капризно и часто дарит неожиданными штормами, особенно во время равноденствия. Когда Севастопольская эскадра подошла 8 сентября к мысу Калиакрия, ее встретил жестокий шторм.
Наши суда сильно пострадали. Их разбросало во все стороны, и они потеряли из виду друг друга. Плохая постройка судов и слабость оснастки, происходившие от спешной постройки на малооборудованных верфях, более всего сказались во время шторма. Ветер рвал снасти и ломал мачты у кораблей и фрегатов. По описанию очевидца, на флагманском корабле Войновича все три мачты сломались разом, и сделалась большая течь. «Мы,— пишет он,— положили якорь на глубине 55 саженей, выдали полтора каната, якорь задержал, корабль пришел к ветру, и течь несколько уменьшилась. В полдень (9-го) никого от нас не было видно. 10-го течь прибавилась, а 11-го числа с вечера до полночи так увеличилась, что во все помпы, котлами и ведрами изо всех люков едва только могли удержать воду, и мы в это время были точно на краю гибели».
Много дней суда носило по морю. Фрегат «Крым» утонул, а корабль «Мария Магдалина», потерявший также все мачты, занесло в Константинополь, и он был захвачен турками. Остальные суда с трудом вернулись в Севастополь. Корабль Ушакова «Св. Павел» был, наравне с другими, несколько дней близок к гибели. Он потерял две мачты и беспомощно носился по морю, пока сила ветра не стихла и не удалось снова овладеть судном. После этого несчастия нельзя было думать о нападении на турецкий флот. Принялись за исправление судов, чтобы приготовить их к кампании следующего года.
На счастье, Эски-Гасан также не имел удачи в Днепровском лимане и, с наступлением ранней в этом году зимы, поспешил уйти в Варну.
До половины 1788 года Севастопольская эскадра, после неудачной попытки предшествующего года, готовилась к новому выступлению на состязание с турками. Встреча двух противников произошла только 3 июля у острова Фидониси, лежащего против устьев Дуная. Наша эскадра, в составе двух 66-пушечных кораблей, 10 фрегатов и 24 мелких судов, находилась под общим командованием графа Войновича; авангардом командовал бригадир Ушаков.
Встреченная турецкая эскадра, под начальством Эс-ки-Гасана, состояла из 17 кораблей (из них пять 80-пу-шечных), 8 фрегатов, 3 бомбардирских корабля и 24 шебек. Численность ее сильно озадачила Войновича, и сам Гасан рассчитывал раздавить малочисленную русскую эскадру, имевшую только два корабля, могущих выдержать какое-либо сравнение с сильными турецкими кораблями.
Кроме численности судов турецкая эскадра превосходила русскую калибрами своих орудий. Общий вес снарядов, выбрасываемых из орудий турецкого флота, равнялся 410 пуд., а из орудий русского — 160 пуд. Таким образом, турецкая сила превосходила русскую в 2'/2 раза.
При такой разности сил должно было произойти первое сражение нашего корабельного флота с врагом. Но это не смущало наших моряков. Они давно уже искали случая помериться силами с турками, и только стихии помешали исполнению этого желания.
Итак, 3 июля, на рассвете, турки оказались на столь близком расстоянии от нашей эскадры, что сражение сделалось неизбежным. При малочисленности своего флота русские не начинали его, ожидая, какой способ нападения изберет противник, бывший на ветре. Эски-Гасан, имея превосходство сил, решил атаковать нашу эскадру.
Ближе всего к туркам находился авангард, и они всей массой своих судов спускались по ветру на наши передовые суда. Но Ушаков разгадал и спокойно обдумал намерение капитан-паши. В противовес ему он приказал своим передовым двум фрегатам прибавить парусов и обойти с ветра голову турецкой колонны, чтобы поставить турок в два огня.
Заметив это, капитан-паша также приказал прибавить парусов и продвинуться вперед. Атака его на наш
авангард не удалась. Тогда Ушаков в свою очередь устремился на турок со своим авангардом. За ним следовала остальная эскадра, и началось общее сражение.
Каждое судно Ушакова имело против себя по три и четыре противника. Несмотря на это, наши суда спокойно разряжали свои борта и поражали противника силой и меткостью огня. «Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей,— писал Ушаков по поводу этого сражения.— Они стреляли в неприятельский корабль не часто и с такой сноровкою, что, казалось, каждый учится стрелять по цели...» Такая прицельная стрельба в пылу сражения и на близком от неприятеля расстоянии говорит об отличной обученности команды. Только при таком условии объяснятся хладнокровие и спокойная уверенность, проявленные участниками горячего боя.
После трехчасового сражения избитые турецкие суда, с порванными парусами и поврежденным рангоутом, не могли держаться на местах и отходили за линию боя.
Долее других держался Эски-Гасан, сражавшийся все время с нашим авангардом. Он сильно потерпел от сосредоточенного огня наших передовых фрегатов. Все попытки других судов прийти к нему на помощь были отбиваемы Ушаковым. Наконец, потеряв бизань-мачту и руль, Эски-Гасан вышел из линии и этим подал пример к общему бегству.
Турецкий флот не был уничтожен и остался со своим численным превосходством в Черном море, но безраздельному владению его морем приходил конец. Неожиданный результат сражения у острова Фидониси показал нашим морякам, что это владычество может быть с успехом оспариваемо.
Сражение 3 июля было началом славы и побед Ушакова. Начальствуя только авангардом, он в действительности руководил боем всей эскадры, и, по признанию современников, начиная с самого командовавшего корабельным флотом Войновича, личная храбрость Ушакова и его искусное руководство боем решили сражение в нашу пользу.
Со времени этого боя князь Потемкин обратил свое внимание на Ушакова и проницательным взором наметил в нем будущего начальника, смелого и находчивого в решительную минуту, который обеспечит успехи и победы молодого Черноморского флота. За сражение у Фидониси Ушаков награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
В декабре того же года, с переводом графа Войновича в Херсон временным главным командиром Черноморского флота и портов, Ушаков, как старший из флотских капитанов, остался командующим Севастопольской эскадрой. 14 апреля 1789 года он получил чин контр-адмирала, пробыв в чине бригадира 2 года и 3!/г месяца.
В марте 1790 года Потемкин окончательно удалил Войновича из Черного моря и перевел его в Каспийскую флотилию.
Потемкин желал, и самое положение вещей на Черном море требовало действий решительных, борьбы с противником наступательной, а не оборонительной. Нерешительные и излишне осторожные действия Войновича, его склонность к оборонительной войне мешали делу и не давали надежды на быстрые успехи флота. Потемкин, взяв на себя главное начальствование над Черноморским флотом и управление его хозяйственной частью, возложил на Ф. Ф. Ушакова «начальство флота по военному употреблению». Таким образом, Ушаков являлся ответственным начальником Севастопольского порта, боевой базы на Черном море, и его корабельной эскадры. На него возлагалось решение возгоревшейся борьбы за Черное море в нашу пользу.
Ушаков в это время имел от роду 45 лет. Он был в расцвете физических сил, и за ним числились прошлые боевые заслуги. Весь флот хорошо знал, что Ушаков являлся правой рукой Войновича в Севастополе, и видел в нем главную духовную основу зарождавшихся сил молодого корабельного флота. Доверие к новому начальнику со стороны подчиненных, начиная с командиров судов и кончая командой, было полное. Дух личного состава Севастопольской эскадры соответствовал возлагавшейся на нее задаче. С этой стороны, можно было уверенно выступить на решительную борьбу.
Но Ушаков ясно видел, как недостаточны материальные силы его флота. Противник имел большее число кораблей, прекрасно построенных. Турецкие корабли обшивались медью и поэтому обладали лучшим ходом, были вооружены более крупными пушками. «Наши корабли и фрегаты строились,— как отзывался Ушаков по одному случаю,— с великой поспешностью, только чтоб поспевали на военное дело, и от такого поспешения не так крепки». Число черноморских линейных судов, приближавшихся по своим размерам к турецким кораблям, было незначительно. Приходилось ставить в линию ко
раблей суда, вооруженные 46—50 пушками, то есть в действительности фрегаты. Артиллерия наша была слабее турецкой. Плохо построенные суда имели худой ход, тем более что, не обшитые медью, они обрастали ракушкой и водорослями, еще более уменьшавшими скорость и поворотливость судов.
Существующие приемы ведения морского боя, тогдашняя морская тактика отличалась большим однообразием. По ее правилам пред началом сражения флоты строилися в боевую линию (линию баталии), Составлявшуюся из судов высшего ранга (линейных кораблей). Нападающий шел всей линией на линию противника. Составлявшие эскадру корабли вступали в бой с соответствующим кораблем противника. Нарушение этих правил, выход из линии баталии для какого-либо, хотя бы и верного, удара считался преступлением и карался военным судом. Иных приемов боя тогдашняя тактика не допускала, и, естественно, при ней можно было рассчитывать на победу при силах, по крайней мере равных силе противника, или при счастливой случайности.
Неравенство наших сил на Черном море с турецкими не обещало верного успеха при старой тактике. Чувствовалась необходимость новой тактики, новых приемов морского боя, которые бы обеспечили путь к победам при слабых средствах молодого Черноморского флота. Создание этих новых приемов, новой морской тактики, составляет великую заслугу Ушакова.
При полном доверии к нему князя Потемкина, полномочного владыки на юге России, возможна была такая коренная реформа морской тактики. Она высказана в приказе Потемкина Ушакову от 29 сентября 1790 года. Основные начала ее выработаны в применении к нашему сопернику — туркам. Во время сражения флотоводец должен иметь при флагманском корабле четыре лучших фрегата, составлявших с его кораблем особую эскадру. Так как при бывших столкновениях с турками наблюдалось, что турецкий флот приходит в замешательство при поражении своего флагманского корабля, то на последний должно сосредоточить главный удар нападения. «С помянутою эскадрою,— предписывалось приказом,— толкайтесь на флагманский корабль, обняв его огнем сильным и живым: разделите, которое судно должно бить в такелаж, которое в корпус, и чтобы при стрельбе ядрами некоторые орудия пускали бомбы и брандскугели. <...> Всеми прочими кораблями, составляющими линию, занимайте другие ко
рабли неприятельские... Что Бог даст в руки, то Его милость, но не занимайтесь брать, а старайтесь истреблять, ибо одно бывает скорее другого. Требуйте от всякого, чтобы дрались мужественно, или, лучше скажу, по-черноморски, чтобы были внимательны к испотиению повелений и не упускали полезных случаев».
Итак, новая тактика уничтожает слепое подчинение установленной линии баталии, составлявшей первое требование старой тактики. При самом начале сражения флотоводец оценивает положение противника и по нему определяет план своих действий. Он сосредоточивает первый удар на том пункте, где возможно ошеломить соперника. При этом он пускает в действие не только корабли, но и фрегаты, более подвижные суда, хотя и слабее вооруженные. Во время сражения флотоводец не упускает выгодных для себя положений (полезных случаев) — колебания, замешательства, ошибки неприятеля — и пользуется ими для успешных действий своего флота. Отдельные командиры судов, следуя повелениям своего адмирала в общем плане боя, также не должны были упускать «полезных случаев». Им предоставлялась известная доля самостоятельности при выполнении плана своего начальника.
Успешному применению новых приемов морского боя содействовала личная храбрость Ушакова. Без сомнения, ею внушено правило того же приказа, чтобы к неприятелю «подходить непременно меньше кабельтова». Такое сближение с противником давало возможность более мелкой артиллерии наших судов поражать неприятеля «сильным и живым огнем». Неустрашимость Ушакова, его смелое устремление в самые опасные места сражения увлекали подчиненных, побуждая их следовать его примеру не одними только сигналами...
Самостоятельное командование Черноморским флотом развернуло во всю ширь боевые таланты Ушакова, отмеченные в сражении у Фидониси. Первые же шаги его в новом положении — кампании 1790—1791 годов — создали славу молодого Черноморского флота. Новая морская тактика, оправдавшая себя рядом блестящих, решительных побед над турками, привела к уничтожению господства Турции на Черном море, а тем самым к окончательному утверждению России на занятых побережьях этого моря. Ушаковым поставлено на должна ю высоту значение морских сил в вековой борьбе с Турцией, а его новая тактика с успехом применялась и развивалась русским флотом в последующее время.
Ушакова как флотоводца можно сопоставить с его знаменитым современником Суворовым, оригинальность и самостоятельность боевой тактики которого засвидетельствована стратегами. Недаром этот гениальный полководец высоко ценил адмирала Ушакова и, не любя рассыпать похвалы там, где не следовало, отдавал справедливость его боевым талантам.
Таким образом, к 1790 году наш Черноморский флот усилился прежде всего тем, что во главе его становится флотоводец великих воинских дарований, опытный, решительный, готовый не только обороняться от врага, но и идти на него смело и открыто.
Увеличились несколько и материальные средства флота. С падением 6 декабря 1788 года Очакова и благодаря затишью военных действий на море в 1789 году наша Севастопольская эскадра получила возможность свободно пополняться судами, построенными в Херсоне и действовавшими до того времени лишь в пределах Днепровского лимана. В Севастополь было приведено четыре новых корабля (один из них 84-пушечный), десять фрегатов и несколько мелких судов. Два корабля пришли из Таганрога.
К началу 1790 года в Севастопольском порту находилось 11 кораблей, 8 фрегатов, 2 бомбарды, 2 репетичных судна и до 30 малых судов. Флот этот неустанно обучался под руководством Ушакова пушечной и ружейной стрельбе. Эта часть морского дела составляла предмет особого его внимания и доводилась до совершенства. Меткой стрельбой вознаграждались малокалибер-ность орудий и малое число их на наших судах сравнительно с сильной артиллерией турецких корабтей.
Турция также усердно готовилась к новым выходам в море и не щадила средств на изготовление многочисленного флота. Эски-Гасана, деятельностью которого в 1787—1788 годы султан был недоволен, сместили, заменив его молодым, 22-летним, Гусейн-пашой, принадлежавшим к числу лучших флотоводцев в истории Турции. Она, видимо, готовилась к решительным действиям.
Последние выразились в трех сражениях — в Керченском противе, у Гаджибея (ныне Одесса) и у мыса Калиакрия, для которых Турция напрягла все усилия, весь свой опыт в морском деле.
С весны 1790 года получено было известие, что Турция готовится отправить сильную экспедицию в восточную часть Черного моря. Готовились транспорты на южном берегу, в Синопе и Самсуне, чтобы принять со-
бранные в Анатолии сухопутные войска и хлебные запасы, Десант предполагалось усилить войсками с побережья Кавказа, где назначалась главным сборным пунктом сильная турецкая крепость Анапа. Отсюда Гусейн-паша намеревался сделать высадку на берега Крыма.
Ушаков в апреле ездил в Яссы для совещания с князем Потемкиным, и решено было предупредить намерения Турции.
Собрав отряд из семи фрегатов, репетичного и 11 крейсерских судов, Ушаков сам принял начальство над ним и 16 мая вышел из Севастополя к южному берегу Черного моря, к Анатолии, имея флаг на фрегате «Св. Александр Невский».
Действия Ушакова у турецких берегов имели характер морской демонстрации. Ожидая скорой встречи с сильным турецким флотом, нельзя было терять времени и средств на овладение крепостями и судами. Ушаков хотел только показать туркам, что мы имеем достаточно сильный флот, чтобы помешать их десанту.
21 мая наши суда подошли к турецкой крепости Синоп. Отрядив вперед крейсерские суда под защитою двух фрегатов, Ушаков разными движениями остальной эскадры старался навести страх на турок.
Эскадра вошла 22 числа в Синопскую бухту, прошла на виду крепости и укрывавшихся под нею турецких судов и произвела сильную канонаду по городу и его предместьям. Часть захваченных нашими крейсерами турецких судов Ушаков приказал подвести к городу и сжечь на глазах всех жителей, собравшихся на стенах крепости в величайшем ужасе от столь неожиданного появления неприятеля. Такой же маневр Ушаков повторил и у Самсуна.
После этого отряд направился к северу, ведя за собой захваченные турецкие транспорты, нагруженные пшеницей. К вечеру 29 мая отряд подошел к Анапе. Под крепостью находились турецкий корабль и несколько мелких судов. Они поспешили придвинуться под самые стены, на мелководье. Ушаков приказал сделать промеры, и оказалось, что мелководье идет на далекое расстояние от берега. Наш отряд ограничился тем, что открыл сильную стрельбу ядрами, бомбами и брандскуге-лями по укреплениям Анапы, произведя большие опустошения на них и пожары.
После трехнедельного плавания Ушаков вернулся 5 июня в Севастополь почти без всяких потерь и по-236
вреждений. Кроме приведенных с собою восьми призов им было затоплено и сожжено 12 турецких судов.
Экспедиция эта, задуманная по определенному плану и блестяще выполненная, выяснила неосуществимость турецкого плана высадки десанта на берега Крыма. Турки увидели, что для этого необходимо прежде посчитаться с нашим флотом, который вырос в грозную силу. По турецким берегам пролетело имя нового начальника русского флота, страшного «Ушак-паши», наводившего одним своим появлением трепет на турок.
Громадное значение имел этот поход для поднятия духа севастопольских моряков. Новый флотоводец показал, что его действия в отношении к турецким морским силам будут смелы и наступательны, он будет сам искать врага, а не обороняться только от него.
Свержение турецкого господства на Черном море
По получении известий о нападении русских на анатолийские берега Гусейн-паша поспешил выйти в море. Он направился к анапскому берегу, имея эскадру из 54 судов. В ней было 10 кораблей (из них 4 флагманских и 4 «отменной величины»), 8 фрегатов и 36 разных мелких судов.
Предстояло дело генеральное и решительное. Это сознавалось всем нашим флотом. «Молитесь Богу! — писал Потемкин Ушакову.— Он нам поможет, положитесь на Него. Ободрите команду и произведите в ней желание к сражению. Милость Божия с вами!»
Ушаков вышел из Севастополя 2 июля с флотом из 10 кораблей, 6 фрегатов и 17 мелких судов. Из его кораблей 5 принадлежали к большим линейным кораблям, имея по 66 и более пушек; остальные же были по своему вооружению фрегатами при 46—50 пушках. Командующий держал свой флаг на корабле «Рождество Христово», единственном 84-пушечном корабле нашей эскадры, отличавшемся и лучшим ходом.
Ушаков предупредил Гусейн-пашу и занял позицию в Керченском проливе, у мыса Таклы, прикрывая вход в Азовское море и доступ к берегам Крыма. У адмирала были сведения, что турецкий флот находится в стороне Анапы.
8 июля, утром, в 10 часов, турецкий флот показался в виду нашей эскадры. Ушаков, готовый к бою, быстро снялся с якоря и пошел на сближение с неприятельски
ми судами. Оба флота были выстроены в боевую линию и шли некоторое время параллельно друг другу. Потом капитан-паша, выбрав наиболее сильные из своих кораблей, настойчиво атаковал наш авангард. Ушаков приказал фрегатам выделиться из боевой линии и отойти назад, в резерв, после чего, сомкнув корабли, прибавив парусов, устремился на неприятеля. Наши суда сблизились с турецкими на такое расстояние, что могла действовать мелкая артиллерия. Л1еткая стрельба ее, составлявшая большое преимущество русских судов, скоро привела неприятеля в замешательство. Картечь рвала паруса и снасти и засыпала палубу обломками мачт и рей.
Растерянный неприятель стал делать поворот, чтобы отойти от русского флота, причем некоторые турецкие суда, в том числе и корабль самого капитан-паши, еще ближе подошли к нашей линии. Тогда находившиеся в кордебаталии флагманский корабль Ушакова «Рождество Христово» и соседний с ним «Преображение» выделились из линии и усилили жестокий огонь против приближавшегося неприятеля. У турок начал валиться верхний рангоут, с некоторых судов были сбиты флаги. Сбитый с вице-адмиральского корабля флаг был пойман нашей шлюпкой.
Неприятель, стараясь оправиться от полученных повреждений, спустился под ветер. Ушаков перестроил поспешно свои корабли и очутился на ветре. Тогда он возобновил нападение, бросившись вперед со своим кораблем. Он готов был прорезать неприятельскую линию и окружить турецкий арьергард.
Не выдержав этой атаки, турецкие корабли стали спускаться под ветер, стараясь только всеми способами прикрыть поврежденные суда, чтобы они не могли попасть в плен. Ушаков спешил использовать свое положение. Он дал судам общие сигналы: «Поставить всевозможные паруса» и «Вступить по способности в кильватер адмирала» — и устремился в погоню за турками.
Последних охватила паника. Суда ставили все паруса и стремились уйти из-под огня русской эскадры. Отступление турок приняло характер беспорядочного бегства.
Несмотря на принятые Ушаковым меры для энергичной погони, расстояние между флотами постепенно увеличивалось. Здесь сказалось несовершенство наших судов. Турецкие, лучше построенные и обшитые медью, имели более легкий ход. Они легко оставляли за собой
наши суда. Наступившая ночь скрыла из виду неприятельский флот, «и чрез сие лишились мы,— писал Уша* ков,— видимой, бывшей уже почти в руках наших, знат» ной добычи». Разница в ходе была так велика, что даже поврежденные турецкие корабли спасались от преследования.
Но наша победа была полная: турецкий флот был отбит от крымских берегов и бежал в беспорядке в разные стороны. «Поздравляю вашу светлость с победой»,— писал Ушаков в донесении о бое Потемкину. Последний, донося императрице о победе, называет Ушакова достойным, храбрым и искусным начальником. За эту победу последний был награжден орденом св. Владимира 2-й степени.
12 июля наша эскадра вернулась в Севастополь. Ушаков быстро исправил повреждения судов и готов был снова к выходу в море. Он уведомил Потемкина о возможности дать турецкому флоту новое генеральное сражение. 25 августа Севастопольская эскадра направилась к Днепровскому лиману для соединения, по приказанию Потемкина, с тамошней флотилией, чтобы отправиться вместе на поиски неприятеля.
Между Гаджибеем и Тендрою усмотрели турецкую эскадру, стоявшую на якоре и, по-видимому, заграждавшую лиманской флотилии выход в море. Это была эскадра Гусейн-паши. подкрепленная резервом под командою престарелого и храброго полного адмирала Саит-бея. Турецкий флот состоял из 14 кораблей, 8 фрегатов и 14 мелких судов. Капитан-паша не ожидал, что наш флот, выдержавший большое сражение и не имевший резерва, скоро может выйти в море. Поэтому его эскадра беспечно стояла на якоре, не обеспечив себя даже разведчиками.
28 августа Ушаков, увидев неприятеля, напал на него в походном порядке, тремя колоннами судов, не теряя времени на перестроение в боевую линию
Произошло новое сражение, результат которого был преднамечен его началом. Турки при виде «Ушак-па-ши», так недавно разбившего их наголову, обрубили канаты и спешили удрать. Лишь усилиями капитан-па-ши и особенно Саит-бея удалось побороть замешательство и построить флот к бою. Но конец двухдневного боя (28—29 августа) был плачевен для турок. Их упорное сопротивление окончилось тем, что адмирал Саит-бей был взят в плен, а его корабль «Капнтание», лучший из всего турецкого флота, загорелся от наших вы
стрелов и взорвался на воздух. Другой же корабль гкЛ'Телеки-Бахри» («Владыка морей»), потеряв своего командира, сдался.
Во время погони за бежавшим турецким флотом были захвачены еще три мелких судна, и один 74-пушеч-ный корабль, поврежденный во время боя, затонул в Море со всем экипажем. Турок было взято в плен 733 человека. Наши потери, так же как и при сражении в Керченском проливе, были незначительны — 21 убитый и 25 раненых.
Князь Потемкин был чрезвычайно обрадован известием о новой победе Ушакова. «Наши, благодаря Бога,— писал он одному доверенному лицу,— такого перца задали туркам, что любо. Спасибо Федору Федоровичу!»
В награду за эту победу Ушаков получил орден св. Георгия 2-й степени и, по обычаю того времени, 500 душ крестьян и ежегодную пенсию.
1 сентября победоносный флот, собравшийся у Гад-жибея, представился Потемкину, прибывшему для этого из Ясс. День этот отпраздновался с большим торжеством. Все радовались, видя, как в короткое время оправдались труды и осуществились надежды создателей Черноморского флота. Потемкин благодарил всех героев-моряков, от старшего до младшего. 8 сентября флот возвратился в Севастополь.
Два таких поражения, какие потерпели турки в июле и августе, должны были надолго отложить их попытки восстановить господство на море. Но на случай появления их в эту осень и для поддержки военных действий наших сухопутных войск и флотилии в устьях Дуная Ушаков выходил 15 октября в море со всем флотом, готовым к новой встрече с врагом. Простояв некоторое время против устьев, он, по приказанию Потемкина, обошел весь румелийский берег, разослав при этом во все стороны крейсера для разведок о неприятеле. Крейсера успели завладеть несколькими призами и принесли известие, что турецкий флот, чинившийся временно в Варне, ушел на зимовку в Константинополь. Ушаков 14 ноября возвратился в Севастополь.
И января 1791 года Ф. Ф. Ушаков был назначен старшим членом Черноморского адмиралтейского правления, и ему было предписано присутствовать в правлении, «когда отправляемое им при флоте служение может позволить», а правление обязано было «предложения его по долгу службы исполнять с прилежанием».
Этим приказом Потемкина расширены полномочия Ушакова: он мог принять свое хозяйство военного порта в полное свое распоряжение, как только освобождался от военных дел.
Сосредоточение в одних надежных руках руководства боевым флотом и распоряжений об исправлении и снабжении его во время короткого перерыва военных дел наилучшим образом обеспечивало своевременные, энергичные меры и было необходимо в настоящий момент. Два генеральных сражения и энергичная кампания 1790 года отозвались на исправности флота. Временные починки повреждений не заменяли капитального ремонта. Ушакову предстояло всю зиму употребить на приготовление кораблей к предстоящей кампании. Все суда без исключения нуждались в килевании; рангоут, такелаж и артиллерия также требовали основательных исправлений. После срочного окончания ремонта эскадры предстояло еще выходить в море для учений и практиковать команды в стрельбе.
Как ни блестяще прошла кампания прошлого года, а ожидались новые труды, требовавшие полного напряжения сил, чтобы довести до конца хорошо начатое дело. Победы прошлого года не окончили борьбы за Черное море. Доходили слухи, что Турция усиленно готовится к новому состязанию с Ушаковым и не покидает надежды истребить Черноморский флот.
Турция действительно усердно готовилась к кампании 1791 года. Капитан-паша Гусейн решил выставить против «Ушак-паши» всю морскую силу, какой владела тогдашняя турецкая империя. Порта призвала суда своих приморских владений — алжирские, тунисские, трипольские, из Дульциньо — с албанского побережья. Во главе этих вспомогательных отрядов стояли лучшие моряки того времени. Особенно много возлагалось надежд на алжирского пашу Саит-Али, славившегося на Средиземном море морским наездничеством, необыкновенной предприимчивостью и храбростью. Он дал обещание султану привезти главного виновника понесенных поражений — Ушакова — в Константинополь в цепях.
Такие обширные приготовления и начавшиеся переговоры о мире отсрочили появление турецкого флота в Черном море до половины 1791 года.
Но вот получились известия о появлении в море турецких судов, и Ушаков 10 июня вышел из Севастополя. Он напрасно гонялся за турецким флотом, ища генерального сражения. Встречавшиеся в море отряды не
приятельских судов уклонялись от сражения, и наша эскадра 18 июня вернулась в Севастополь.
В конце июля Ушаков получил донесение от крейсеров, что турецкий флот собрался у румелийских берегов. Он 28 июля направился туда и нашел неприятеля у мыса Калиакрия, к северо-востоку от крепости Варна. Сражение произошло 31 июля и закончилось последней, окончательной победой Ушакова над турками.
Когда Ушаков тремя кильватерными колоннами своей эскадры приблизился к мысу Калиакрия, то увидел турецкий флот спокойно стоящим на якоре под защитой береговых батарей. Он состоял из 18 кораблей, 10 больших и 7 малых фрегатов и более 40 мелких судов.
Наш флот был по числу судов вдвое меньше турецкого и состоял из 6 кораблей (в том числе 74-пушечный упомянутый выше пленный турецкий корабль «Мелеки-Бахри», наименованный «Иоанном Предтечей»), 10 больших и 2 малых фрегатов и 2 малых судов.
Турки праздновали в этот день рамазан, и по случаю праздника команды беспечно веселились на берегу. Даже крейсера праздновали и не высылались для разведок, и поэтому появление русских было для капитан-паши полной неожиданностью. Кроме того, ветер дул с берега, и турки, рассчитывая на нападение только с моря, чувствовали себя в выгодном положении в отношении ветра.
Ушаков быстро оценил выгодность своего внезапного появления и определил расчеты противника. К ужасу и удивлению турок, он, не давая им опомниться, направился походным строем близ самого берега под выстрелами береговых батарей в промежуток между берегом и турецким флотом и, очутившись на ветре, атаковал неприятельскую эскадру.
Турки пришли в страшное замешательство: суда не успели собрать с берега всех своих матросов, отрубали канаты и спешили отойти на расстояние, достаточное для построения боевой линии, при этом некоторые корабли сталкивались между собою, и так сильно, что на одном упала бизань-мачта, а у другого переломился бушприт; этот корабль не мог принять участия в сражении и ушел в Варну.
Ушаков, делая сигналы: «прибавить парусов», «нести все возможные паруса», маршем трех колонн стремился на неприятеля.
Капитан-паша старался построить свою эскадру в бсевую линию, несколько раз переменяя галсы. Наконец
Саит-Али, видя нерешительность командующего эскадрой, решил принять на себя руководство флотом. Он вышел вперед со своим отрядом и построил линию на левый галс. Вся турецкая эскадра и сам капитан-паша обратились за ним.
Ушаков поспешно построил также линию баталии на левый галс, параллельно неприятельскому флоту, и приказал своим судам спуститься на ближайшую дистанцию к турецкой линии.
Начавшееся вслед за этим сражение имело для турок судьбу двух прошлых сражений в Керченском проливе и у Гаджибея. Жестокий бой, продолжавшийся свыше трех часов, окончился полным поражением турецкой эскадры. Напрасно отборные турецкие флагманы и командиры пытались противостоять беспрерывному меткому огню нашей эскадры. Наши суда, по сигналу Ушакова, смело наступали на турецкий флот, сближаясь с ним на самое малое расстояние, и атаковали соответствующие корабли.
Сам Ушаков сосредоточил нападение на корабле алжирского паши Саит-Али. В нем и в его корабле, лучшем из всего турецкого флота, он видел главную опору и надежду турок в сражении. Ушаков сблизился в Саит-Али до полукабельтова и атаковал его с такой силой, что у алжирского корабля полетели в воду стеньги, реи, часть его раззолоченной кормы и свалилась бизань-мачта.
Л1олва о том, что Саит-Али хвастался привести его в цепях в Константинополь, дошла до Ушакова и сильно его рассердила. Проходя в пылу сражения под самой кормой алжирца и не могши удержаться от гнева, он закричал ему с юта по-русски: «Сайт бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания!»
Ушаков старался потопить или захватить корабль Саит-Али. Тот, сильно поврежденный энергичной атакой Ушакова, старался укрыться в середину своего флота, а следовавшие за ним в линии суда пытались заслонить пострадавший корабль флагмана.
Преследуя алжирца, Ушаков со своим кораблем прорезал линию турецких судов, вошел в самую их средину и открыл по ним огонь с обоих бортов.
Расстроенная турецкая линия баталии была окончательно спутана таким маневром. Турки торопливо и в крайнем беспорядке побежали под ветер. Весь их флот смешался в кучу. Наши суда окружили неприятеля со всех сторон, и каждый выстрел их рикошетировал по
скучившимся судам, как по густому лесу, производя повсюду разрушения и находя везде жертвы. В дыму и в общей сумятице турки отстреливались наудачу, не разбирая неприятеля и своих судов. Они уже забыли о сражении и искали только спасения в бегстве.
«При такой, дарованной от Всевышнего, совершенной победе,— доносил впоследствии Ушаков,— несомненно надеялись мы несколько кораблей взять в плен, но от сего спасла их перемена ветра и темнота ночи, увеличившаяся от густого дыма».
Турецкая эскадра рассеялась в разные стороны к берегам Румелии и Анатолии. Сам капитан-паша пропал неизвестно куда; и турки долго не могли его разыскать. Один алжирский отряд добрался до Босфора.
В ужасном виде хвастливый Саит-Али появился под стенами Константинополя. Его флагманский корабль, имевший более 450 чел. убитых и раненых, среди ночи стал тонуть и пушечными выстрелами требовал себе помощи. Стрельба страшно встревожила султана и столицу. Их глазам предстала картина возвратившегося флота. Вид разрушенных кораблей, разорванных парусов, поломанных мачт, множества убитых ясно указывал на исход битвы.
К этому еще присоединялась весть, что «Ушак-паша» гонится за остатками флота и скоро будет в Босфоре. Панический страх охватил жителей столицы. Султан немедленно послал спешного гонца к великому визирю на Дунай ускорить заключение мира, затягивавшееся турками, несмотря на давно ведущиеся переговоры.
Страх турок имел основания: мысль последовать за разбитым неприятелем в Константинополь и истребить остатки его флота у Ушакова была. Русская эскадра мало потерпела в сражении при Калиакрии. На ней было 17 убитых и 28 раненых. Суда исправили свои повреждения в течение трех суток у румелийских берегов, около мыса Эминэ. Ушаков направился в Варну, где, по его сведениям, укрылась часть турецкой эскадры, чтобы, истребив ее, направиться за остальной частью к стенам столицы.
При приближении 8 августа к крепости от берега отделились два турецких судна, подавая какие-то сигналы. Они были допущены до нашей эскадры. Оказалось, что турки привезли уведомление главнокомандующего нашими сухопутными силами князя Репнина о заключении предварительных условий мира и прекращении военных действий.
Константинополь избавился от страшного визита Ушакова, и он со своей эскадрой вернулся в Севастополь 20 августа.
Князь Потемкин был весьма обрадован победою при Калиакрии. В ней он провидел конец борьбы за Черное море и утверждение нашего бесспорного господства в нем. «С удовольствием получил я рапорт Вашего Превосходительства,— писал он Ушакову,— об одержанной Вами над флотом неприятельским победе, которая, возвышая честь флага российского, служит и к особливой славе Вашей. Я, свидетельствуя чрез сие мою благодарность Вашему Превосходительству, поручаю Вам объявить оную и всем соучаствовавшим в знаменитом сем происшествии. Подвиги их не останутся без достойного возмездия».
Контр-адмирал Ушаков награжден 14 октября 1791 года за эту победу орденом св. Александра Невского и двумястами душ с землею в Тамбовской губернии. В рескрипте о пожаловании ордена государыня писала на имя Ушакова: «Знаменитая победа в конце последней кампании Черноморским флотом Нашим, вами предводительствуемым, над таковым же турецким, одержанная в самой близости столицы оттоманской, куда флот неприятельский из среды моря загнан с великим его поражением, служит новым доказательством усердия к службе Нашей, особливого мужества и искусства вашего и приобретает вам монаршее благоволение».
Императрица Екатерина верно оценила значение блестящей победы при Калиакрии и впоследствии, при угрожавшей через три года новой войне с Турцией, нашла возможным объявить во всеуслышание, что с открытием военных действий Россия будет опираться на свой Черноморский флот. В указе 16 января 1794 года она писала: «Корабельный (флот) ограждает знатную часть пределов южной России, изъемлет от нападения Тавриду, выступлением в Черное море разрывает на оном связь и сообщение, приносит с собою страх и поражение от берегов Дуная в Азию и до гор Кавказских. Когда сухопутные войска коснительно обращаются в движениях своих и, превозмогая трудности, многие испытывания прейти долженствуют до торжествующего успеха, флот поспешною стезею достигнуть и чесменским пламенем цареградские объять может стены».
Морякам же своим государыня в том же указе выразила уверенность, что «победоносный флот наш на
Черном море не токмо не попустит оттоманскому коснуться пределов Империи Нашей, но, с помощью Всевышнего, одержите вы над оным полный верх и всеко-нечным поражением и истреблением оного приобретете флагу Нашему новую славу и знаменитую покажете государству заслугу».
Таково историческое значение победы Ушакова при мысе Калиакрия, установившей задачи наших морских сил на Черном море и новое направление войн с Турцией.
Енебоевая служба
Блестящими победами над турецким флотом закончилась четырехлетняя напряженная боевая деятельность Черноморского флота во вторую турецкую войну. В период с 1792 года до 1798 года она сменилась сравнительным затишьем. Но для прославленного флотоводца победоносной Севастопольской эскадры затишье не принесло спокойствия и отдыха от понесенных трудов.
Осенью 1791 года радость недавней победы омрачилась известием о смерти князя Потемкина-Таврическо-го, скончавшегося 5 октября во время пути из Ясс в Николаев и в последний раз доносившего императрице о знаменитом бое при Калиакрии.
Ясное понимание покойным полномочным властителем на Черном море нужд и заслуг Черноморского флота и его доблестных моряков до сих пор обеспечивало его настоящее и давало уверенность за будущее. Это ободряло моряков и поддерживало энергию молодого флота. В частности, для Ушакова Потемкин являлся начальником, высоко ценившим воинские дарования адмирала-флотоводца и предоставлявшим ему все средства к тому, чтобы деятельности боевого адмирала не мешали мелочи и дрязги обыденной жизни. В этих целях он последовательно удалил из Черного моря адмирала Мордвинова, а за ним Войновича, излишне осторожная оборонительная тактика которых в борьбе с турками не соответствовала потребности исторического момента и которые, стоя во главе Черноморского флота, не только сами не проявляли достаточной решительности и смелости, но боялись и погашали их в других. Потемкин заменил их Ушаковым, так хорошо оправдавшим выбор и доверие князя Таврического.
Со смертью Потемкина многое изменилось. Во главе Черноморского флота снова появился Мордвинов, назначенный главным начальником флота. Ушаков попал
в подчиненное отношение к Мордвинову, как это было три года тому назад, в начале второй турецкой войны, то есть возвратилось то положение вещей, какое Потемкин признал, по опыту, не полезным для успехов молодого Черноморского флота.
Совершенно несправедливо считая Ушакова виновником нерасположения к себе Потемкина, Мордвинов проявил незаслуженное недоброжелательство к Ушакову. Такое осложнение служебных отношений причинило много огорчений последнему. Так как Ушаков по-прежнему оставался флотским начальником Севастопольской эскадры и на нем лежала забота о содержании ее в исправности, то для Мордвинова, сосредоточившего в своих руках распоряжение всем хозяйством Черноморского флота, представлялось немало случаев причинить неприятность адмиралу-флотоводцу.
Но Мордвинов не мог отнять от Ушакова славы его недавних побед, не мог не сознавать, что на нем зиждется в данный момент грозная сила Черноморского флота, что без Ушакова не обойтись.
На Черном море было затишье, но полного штиля не было: с юга катились еще опасные волны, напоминавшие о недавних штормах, и неслись черные облака, остатки рассеянной грозовой тучи.
Уже начиная с осени 1792 года начали приходить тревожные вести о делаемых турками военных приготовлениях и вооружении большого флота. Императрица секретно уведомляла Мордвинова о необходимых предосторожностях на случай возможного вероломного нападения на наши черноморские порты, и прежде всего на Севастополь.
В начале 1793 года опасения возможной новой войны усилились. Получались донесения от наших представителей за границей о неприязненных замыслах против России со стороны Франции, намеревающейся прибегнуть к обычному приему — поднять Турцию на новую войну за Черное море. В ожидании разрыва мирных отношений Черноморский флот укомплектован был посылкою офицеров и всякого звания чинов из Балтийского флота, и Севастопольская корабельная эскадра под начальством Ушакова выступала на рейд, готовая встретить появление врага.
Императрица имела полную уверенность в силе своего флота и в случае новой войны с турками ожидала от морских сил быстрейших результатов, чем от сухопутной армии.
Эта уверенность, высказанная в вышеупомянутом указе вице-адмиралу Мордвинову от 16 января 1794 года к сведению наших ближних и дальних врагов, являлась в то же время лучшим аттестатом за недавнюю славную службу Черноморского флота, и в особенности его победоносного флотоводца, державшего по-прежнему свой флаг на Севастопольской корабельной эскадре. От кого же, как не от него, ожидалось повторение, в случае надобности в том, «знаменитой победы» при Ка-лиакрии! Заявление произвело успокоительное действие на Турцию, и воинственный пыл ее на некоторое время охладел.
За этот период Ушаков был порадован милостями государыни. В 1792 году она пожелала лично посмотреть черноморского героя. Ушакова на короткое время вызвали в Петербург, после чего он снова возвратился к своему флоту. 2 сентября 1793 года он получил чин вице-адмирала, пробыв контр-адмиралом три с небольшим года.
По смерти 6 ноября 1796 года императрицы Екатерины новым государем был издан 12 ноября указ о подчинении черноморских корабельного и гребного флотов и адмиралтейского управления Адмиралтейств-коллегии. В этом указе Ушаков, бывший только начальником корабельной эскадры «по военному употреблению», назначался флотским начальником Севастопольского порта, и полномочия его несколько расширились. Он получил право непосредственных донесений императору и сделался менее зависимым от Мордвинова, но последний не прекратил своего мелочного недоброжелательства к нашему адмиралу. Ушаков, будучи не в силах переносить такое положение, всеподданнейше просил 8 мая 1798 года высочайшей аудиенции для личных объяснений по поводу притеснений, причиняемых ему Мордвиновым. Но военные события вскоре снова призвали Ушакова к боевой деятельности и заставили забыть мелочные дрязги.
Независимо от грозившей время от времени опасности войны, Севастопольская эскадра ежегодно совершала кампании и поддерживалась в постоянной боевой исправности.
Содержание в полной готовности эскадры требовало много хлопот и заботливости от командиров кораблей и от начальников эскадры. Корабельное хозяйство того
времени было сложно. Вся зима и весна уходили на исправление судов и возобновление их запасов, чтобы ко времени открытия кампании эскадра могла бы выйти в море для встречи с врагом или в мирное время для необходимых экзерциций и практического плавания. После законченной кампании суда, в особенности черноморские, спешно строившиеся на новых верфях, возвращались в порт если не ранеными, то, во всяком случае, больными. Ветер и волненья раскачали члены корабля, а южное солнце выварило из палубы и снастей всю смолу. Деревянную судовую обшивку проели черви и облепила толстым слоем ракушка; окраска повсюду слезла; снасти обдергались, особенно у новых судов; рангоут раскачало до трещин, конопатка повсюду вылезла; паруса осенними бурями отчасти изорвало в клочья; артиллерия раздергалась. Большую часть судов приходилось кренговать, то есть наклонять для осмотра их подводной части, верхнюю обшивку иногда отдирать, а нижнюю, или первую, палубу и верхние части корабля проконопачивать; стоячий такелаж просмаливать, а перетертые снасти менять и сплеснивать; переборки, столярную работу, блоки, шкивы, рангоут и проч, чинить, пополнять и исправлять; паруса чинить и примерять; шлюпки вытаскивать и чинить, а их снаряжение пополнять. По артиллерии требовалось не меньше работы: станки, банники и прочие принадлежности чинить, снаряды готовить, орудия проверять и осматривать. С весной, с первым теплым временем, ремонт судов заканчивался чисткой судна и окраской. Для всего этого необходимо было своевременно приготовить и получить разнообразные материалы, доставляемые на юг из отдаленных и разных мест.
Команды судов нуждались в не меньших заботах. В кампании все обносилось, пачкалось в смоле и копоти, обтрепалось: мундиры, фуфайки, рубахи, сапоги, башмаки, белье. На судах были больные, уход за ними, питание всей команды требовали особого внимания и заботливости.
Большая часть работ по исправлению судов производилась самими командами под руководством командиров и начальника эскадры. Отдыхать после законченной кампании не приходилось.
Кроме этих обычных работ по поддержанию в исправном состоянии Севастопольской эскадры наступившим мирным сравнительно временем нужно было воспользоваться, чтобы привести военный порт в благоуст
роенное состояние, соответствующее развитию самого флота, значительно увеличившегося по числу судов. Это дело лежало на плечах адмирала Ушакова.
Рассматривая деятельность боевого адмирала по устройству военного порта, историк В. Головачев в своей «Истории Севастополя как русского порта» свидетельствует, что порт Севастопольский за последующее время управления Ушаковым гораздо быстрее обстроился новыми зданиями, нежели во все продолжение своего прочего существования. Неиссякаемой энергией Ушакова, хорошо знавшего нужды флота. Севастопольский порт превратился в надежное убежище для наших судов, не требовавшее существенных улучшений почти до Крымской войны 1854 года.
По высочайшему повелению в 1797 году Севастопольский порт инспектировал присланный из Петербурга контр-адмирал Карпов, и донесение его государю лучше всего свидетельствует о благоустройстве порта, достигнутом Ушаковым в сравнительно короткий срок, несмотря на то что только 14 лет тому назад местность, занятая Севастополем, представляла пустой берег с грудами развалин глубокой древности.
Вот что контр-адмирал Карнов нашел в Севастополе.
«Город Севастополь расположен на южном берегу залива по высокому скату вдавшейся в берег бухты, называемой Южной, в коей заключается гавань; в нем находятся 2 каменные церкви, одна — созданная от казны и трудами морских служителей, а другая — греческая; дома в городе по большей части морских офицеров и прочих флотских и адмиралтейских чинов, многие довольно хорошо выстроены, в числе коих есть 20 домов, принадлежащих казне, в которых помещаются флагманы, штаб- и обер-офицеры.
Гаванных строений никаких здесь не производится, только что в некоторых местах по бухтам в гавани, где стоят корабли и прочие военные суда, уравнивается берег для построения магазинов и для удобного положения на оном корабельных вещей.
Против многих кораблей сие уже и сделано, и всякий таковой корабль имеет свою пристань теперь, на коей положена его артиллерия и рангоут, и магазин, в коем покладены все его припасы и такелаж.
Казармы для служителей построены на высотах берегов кругом гавани против каждого корабля, каменные в один этаж, некоторые покрыты черепицею, а иные
землею, другие же достраиваются, а отстроенные очень сухи и чисты.
Строение сих казарм и корабельных магазинов и отделка берега делается корабельными служителями без всякой от казны платы и с небольшим пособием казенных материалов.
Госпиталь по числу 300 человек больных выстроена в 2 этажа, каменная, по высоте берега в Южной бухте, против города, и при ней казармы для житья госпитальных служителей; бельем и прочими надобностями снабжена она достаточно, больные пользуются и содержатся с рачением.
Адмиралтейство с его магазинами и разными мастерскими построено с заведения порта, при входе в гавань на низменности берега.
Киленбанк и при нем каменные же магазины для поклажи снастей и прочих принадлежностей к килева-нию судов сделаны в другой бухте, лежащей далее внутрь залива.
Находящиеся в сем порте фрегаты и прочие суда расположены на якорях подле берега и закрепись швартовыми за положенные на оном, вместо палов, якори же; все суда содержатся чисто и с возможною бережливостью; настоящим такелажем, двойным комплектом парусов, также прочими принадлежностями и артилле-риею они снабжены, а что следует к перемене и исправлению, то от адмиралтейства исправляется».
Вход в Северную бухту защищался сильными каменными батареями, построенными на мысах Северном и Южном, а также подле города, у самой воды, распоряжением особой комиссии под главным управлением командовавшего войсками графа (впоследствии знаменитого фельдмаршала и князя) Суворова.
Подробное описание сооружений, хозяйственно и практично расположенных, и снабжение запасами военного порта говорит о великих трудах, заботливости и умении, вложенных в дело, и так характеризует всегдашнее стремление Ушакова к соблюдению казенного интереса. Надлежит еще вспомнить при этом, что, производя постройки с наименьшими затратами для казны, Ушакову приходилось нередко, при недостатке отпускаемых сумм или несвоевременном их доставлении, выдавать заимообразно, как видно из его донесений в черноморское правление, собственные деньги, чтобы не остановить производства работ; он прибегал даже к закладу своего дома в Севастополе, чтобы получить нужную
сумму и снабдить эскадру необходимым для своевременного выхода в кампанию.
Инспекторский смотр 1797 года должен был доставить удовлетворение Ушакову в его самоотверженном служении родному Черноморскому флоту. Об этом смотре упоминает один из тогдашних черноморских моряков, записавший в свой дневник про 1797 год: «Весной к нам прислан был инспектор, контр-адмирал Карцов, который осматривал и опрашивал все команды и столь был доволен и особливо скорым вооружением кораблей, чистотою и исправностью, что государю императору донес, что Черноморский флот преимуществует над Балтийским флотом».
Труды Ушакова на берегу не ограничились только одним военным портом и его ближайшими нуждами; они заходили за пределы порта. Еще по поручению Потемкина им были розданы вблизи Севастополя небольшие земли нескольким флотским офицерам для заведения, их средствами, хуторов с огородами, чтобы содействовать обогащению растительностью и сельскими продуктами бедного в этом отношении края. Не без содействия и настойчивости Ушакова розданные участки скоро обстроились, а в окрестностях Севастополя появились хорошие садики и огороды. Если какой-нибудь матрос имел редкий в то время случай завестись семейством, ему отводился участок для постройки своего домика, и скоро не только гора, занятая теперь центральной частью города, но и его ближайшие окрестности застроились.
Хозяйственный адмирал не оставил своим вниманием и благоустройства самого города. Он заботился о проведении дорог, учреждении рынков, вырытии колодцев, о снабжении города пресною водою и жизненными припасами, учредил перевоз через бухты на вольнонаемных гребных судах, загородные гулянья и прочее. В одной из лощин, прилегающих к городу, появился сад для гулянья, носящий до настоящего времени название «Ушаковой балки».
Построенная при адмирале Макензи небольшая церковь св. Николая (на месте нынешнего Николаевского Адмиралтейского собора) Ушаковым перестроена и значительно увеличена, как отзывался Карцов, «трудами морских служителей».
Среди такой разнообразной деятельности проходила внебоевая служба Ушакова в Севастополе до 1798 года, когда он вновь был призван к военным подвигам, еще более прославившим его имя.
Ушаков — главнокомандующий русско-турецким флотом
В начале 1798 года в Россию пришли известия, что Турция намерена послать в Черное море эскадру. В это время поднял восстание против султана турецкий паша Пассван-оглы, овладевший крепостью Виддин на Дунае, и турки объясняли отправку своего флота необходимостью поддержать с воды действия сухопутных войск против бунтующего паши. Но, имея в виду примеры вероломства турок, нужно было остерегаться самых неожиданных сюрпризов от нашего противника.
Вызывали также опасение слухи о подготовке в Средиземном море, в Тулоне, большой французской флотилии с неизвестным назначением. Получались донесения, что французские суда предполагается провести в Черное море под турецким флагом.
У Франции в течение многих лет велись дружественные сношения с Турцией. Французские инженеры строили доки в Константинополе, работали на оружейных заводах, занимались постройкой кораблей на турецких верфях. От Франции вся Европа ожидала всяких неожиданностей, и России приходилось быть особенно осторожной, так как враждебные отношения к ней со стороны французов существовали давно. Поэтому император Павел имел достаточные основания опасаться, что французский флот соединится с турецким и войдет в Черное море.
В Севастополе был получен высочайший указ о приведении в готовность обороны черноморских берегов и портов и о вооружении 12 линейных кораблей.
Главное начальство над флотом возлагалось на вице-адмирала Ушакова и под ним контр-адмирала Овцына. В высочайшем рескрипте от 13 мая, обращенном непосредственно к Ушакову, повелено: «Как скоро получите известие, что французская военная эскадра покусилась войти в Черное море, то, немедленно сыскав оную, дать решительное сражение, и мы надеемся на ваше мужество, храбрость и искусство, что честь нашего флота будет соблюдена, разве оная эскадра будет гораздо превосходнее нашей».
Ушаков с 7 кораблями, 5 фрегатами и 4 мелкими судами вышел в крейсерство около крымских берегов и собирал сведения о движениях турецких и французских судов.
В июле месяце стало известно, что французский флот
перевез войска в Египет и по дороге французы заняли в Средиземном море остров Мальту. Это была экспедиция генерала Бонапарта, намеревавшегося пройти через турецкие земли и напасть на английские владения в Индии.
Действия Франции за последние два года, как упомянуто, сильно тревожили остальные европейские державы. Прокатившаяся по ней революционная волна перелилась за пределы Франции и понеслась по Европе потоком завоеваний сначала более слабых государств. Французы заняли Голландию, Швейцарию, Италию, отняли у Венеции владения на Адриатическом побережье и Ионические острова, заняли соседнюю с ними часть албанского побережья с крепостями.
Своевольные действия французов и поразительные успехи их армий заставили европейские державы заключить союз для общей борьбы с Францией. В этот союз вступили Россия, Англия, Австрия и Турция. По заключенному договору русские вместе с австрийцами должны были действовать против французов на суше в Северной Италии. Для командования союзной армией австрийский император просил императора Павла назначить знаменитого фельдмаршала Суворова.
Для действий на море отправлена была англичанами к берегам Италии эскадра под начальством адмирала Нельсона.
Неожиданная высадка французов в турецком Египте и небезопасность от подобного сюрприза самого Константинополя заставили Турцию обратиться к помощи русского флота. Такое положение согласовалось с намерениями императора Павла I. Этим устранялась опасность появления французов в Черном море.
Кроме того, захват острова Мальты, принадлежавшего рыцарскому ордену св. Иоанна Иерусалимского, отдавшемуся под покровительство русского императора, и занятие Ионических островов, населенных единоверными нам народами, просившими защиты у России, побудили Павла I пойти навстречу желанию Турции, и он приказал Черноморскому флоту отправиться в Константинополь для соединения с турецким флотом.
Для столь ответственного назначения императором был выбран вице-адмирал Ушаков, и рескриптом на его имя от 7 августа 1798 года император повелел:
«Буде нужда потребует, можете действовать соединенно с турецким флотом, как у Дарданелльских крепостей, в Мраморном море, так и в самом Архипелаге;
равномерно, имея мы союз и с Великобританией и одну цель с нею: благосостояние соседственных держав,— дозволяем вам, и когда обстоятельства требуют, действовать соединенно с английскою эскадрою, находящеюся в Средиземном море и делающею поиски над хищным французским ф югом.
Пределы, до которых плавание ваше быть должно в Средиземном море, имеют распространиться не далее Египта, Кандии, Морей и Венецианского залива, смотря по нужде и обстоятельствам».
«Впрочем,— заканчивается рескрипт,— надеемся мы на вашу благоусмотрительность, осторожность, храбрость и усердие к службе нашей».
13 августа Ушаков оставил Севастопольский рейд и направился в Константинополь. Эскадра его состояла из 6 кораблей, 7 фрегатов и 3 малых судов. В состав ее назначались еще 2 новых 74-пушечных корабля, но снаряжение их не было закончено, и корабли должны были впоследствии, под начальством контр-адмирала Пустошкина, догнать эскадру Ушакова.
Неожиданная и блестящая доля выпала нашему адмиралу: недавний победитель турок, страшный «Ушак-паша», шел к ним как друг, и мало того — как будущий главнокомандующий соединенными силами двух непримиримых, казалось, до сих пор противников.
Кроме примера Петра Великого, начальствовавшего в 1716 году флотами русским, английским, голландским и датским и совершившего с ними парадное плавание по Балтийскому морю, в морской истории не повторялось случая, чтобы русский адмирал командовал соединенными флотами и вел их в бой.
24 августа эскадра Ушакова прошла в Босфор и бросила якорь в Буюк-Дере, турецком военном порту, находящемся от столицы в 15 верстах по сухому пути.
С любопытством и восторгом встречали турки русского адмирала: им хотелось увидеть нового владыку Черного моря; кроме того, они привыкли почитать великих мастеров морских сражений. Прием Ушакову готовился искренний и почетный. Пришедшие в Константинополь известия об успехах генерала Бонапарта в Египте еще более способствовали почетному приему Ушакова.
Население толпами собиралось к берегам неширокого пролива, когда по нему проходила русская эскадра. Тучи лодок окружали ее целый день, когда она стояла в Буюк-Дере. Сам султан не мог утерпеть, чтобы не по
смотреть поближе своего недавнего грозного врага. В самый день прихода, вечером, он, переодевшись в боснийское платье, чтобы не быть узнанным, объехал эскадру Ушакова. Может быть, султан хотел собственными глазами удостовериться, как велика и надежна морская зашита, предоставляемая ему Россией.
В день приезда адмиралу присланы были, по восточному обычаю, плоды и цветы от великого визиря (главы турецких министров) в знак самого дружеского приветствия. На другой день посланный от султана вручил ему в русском посольстве от имени своего повелителя золотую табакерку, украшенную бриллиантами, за скорый приход со флотом и две тысячи червонцев (6000 р.) для раздачи нижним чинам.
Русской эскадре пришлось задержаться в Босфоре вследствие противных ветров и неготовности турецких судов. В это время, по особому желанию султана, Ушаков осмотрел подробно турецкий флот, стоявший на якоре в Константинополе, против дворца. Адмиралу все показывали, с особенной доверчивостью и почтением выслушивали его мнения и суждения, с готовностью исполняли работы по мелкому ремонту русских судов и старались предупреждать его желания.
Все на русской эскадре — дисциплина, опрятность, порядок в исполнении каждого маневра, отсутствие шума, обычного на турецких судах,— приводило в удивление турок. Начальнику турецкого вспомогательного отряда «от Порты внушено именем султана,— писал наш посланник государю,— почитать нашего вице-адмирала яко учителя».
За это время на состоявшемся совещании русского и английского послов, турецкого министра иностранных дел с участием Ушакова был принят его план совместных действий соединенного флота, а именно: приступить немедленно к освобождению Ионических островов. Решено было учредить на них независимое правление, и учреждение его возложено было на адмирала Ушакова.
Турецкое правительство предписало пашам соседнего с островами албанского побережья исполнять безотлагательно все требования русского начальника по снабжению флота десантными войсками, а паше в Морее заготовлять и доставлять на соединенную эскадру провиант и разные припасы.
Покончив с подготовительными действиями, русская эскадра снялась с якоря 8 сентября и прошла мимо столицы в Дарданелльский пролив, к выходу в Архипелаг.
Там уже ожидала эскадра турецкого флота, состоявшая из 4 кораблей, 6 фрегатов, 4 корветов и 14 канонерских лодок под начальством адмирала Кадыр-бея, старого и опытного моряка. Эскадры соединились 9 сентября, и в начальство над ними вступил вице-адмирал Ушаков. Соединенный флот благополучно прошел Архипелаг и вступил в Средиземное море.
Внешний блеск нового положения не скрывал от Ушакова тяжести ожидавшей его службы и трудность принятого на себя подвига.
Оттоманская Порта имела полное желание быть верной принятым на себя обязательствам, но. дисциплина на турецком флоте была слаба. Ушакову стоило многих усилий, чтобы держать турецкий флот в действительном подчинении. Снабжение соединенного флота войсками и провиантом от турок принесло не меньше огорчения: турецкие паши, державшие себя в своих областях как самостоятельные владетели и не боявшиеся самых строгих приказаний из Константинополя, неохотно выполняли данные им предписания, затягивали доставку провианта, привозили негодные продукты и припасы и т. п., и борьба с их неповиновением всей тяжестью легла на Ушакова.
Неискренними союзниками в общем деле были англичане и австрийцы. Они втайне боялись намерения русских утвердиться в Средиземном море. Вместо содействия общему делу они старались всеми силами вредить Ушакову и готовы были на всякие козни, чтобы помешать его успехам. Все это делалось под маской доброго расположения, учтивых слов и похвал, которыми наши западные союзники пытались обмануть бдительность русского адмирала.
Освобождаемые от французского владычества области также требовали особых попечений. Ушаков старался расположить их к себе, чтобы встретить от населения содействие и помощь для изгнания французов. Наши союзники — особенно турки — не внушали доверия у освобождаемых народов. Последние, хорошо зная обычаи турок, боялись их и не соглашались принимать на берег турецкие гарнизоны. Ушакову предстояла трудная задача — отучить турок от обычных им насилий над беззащитными и последним внушить доверье ко второй половине своего соединенного флота.
Наконец, оторванность нашей эскадры от своих портов, зависимость в боевых, материальных и продовольственных припасах от усмотрения турецких пашей, не
обходимость в то же время военных действий против врага, приведшего в трепет всю Европу, готовили для наших моряков много всякого рода бедствий, трудов и лишений. Их предстояло одолеть, и Черноморский флот их одолел, а славные боевые подвиги его приобрели новую славу русскому флотоводцу не только на глазах полуварварской Турции, но и западных держав, еще колебавшихся признать Россию могущественным сочленом своей европейской семьи.
Адмирал Ф. Ф. Ушаков в Средиземном море
Военные подвиги нашей эскадры в Средиземном море следовали в таком порядке.
От 28 сентября по 1 октября был занят остров Це-риго, расположенный у южной оконечности полуострова Д1ореи. Он являлся передаточным пунктом для поддержания французскими судами сношений с Египтом, где был генерал Бонапарт.
На острове, на скалистых высотах, располагались две крепости, занятые французами. С громадными усилиями наш десант взобрался на горы, поднимая пушки на руках, и устроил батареи в самом близком расстоянии от крепостей. Пальба с батарей и судов нанесла большой вред неприятелю, и когда наши войска приготовились к штурму, крепости сдались одна за другой. Гарнизону разрешено было выйти из крепости с военными почестями, положить оружие пред фронтом победителей и отправиться на родину, дав слово не воевать против России и ее союзников в течение одного года и одного дня, а офицеры и до окончания настоящей войны.
Эта первая наша победа над французами обрадовала императора Павла. Ушаков получил за нее бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского. Император наградил также непосредственных участников взятия Цериго капитан-лейтенантов Шостака и Белли, 7 офицеров и 300 нижних чинов, дав последним знаки ордена св. Анны, равнявшегося в то время Георгиевскому кресту.
Энергичные действия против крепостей острова Цериго и рыцарское отношение к побежденному противнику произвели впечатление на гарнизоны двух следующих островов. Французы не оказали большого сопротивления, и занятие крепостей на них, при содействии населения островов, произошло без особых усилий.
13 октября заняли остров Занте, с богатым и цветущим городом того же имени, население которого восторженно встретило русских. Город разукрасился русскими флагами. Жители приветствовали наших моряков криками: «Да здравствует государь наш Павел Петрович! Да здравствует избавитель и восстановитель православной веры в нашем отечестве!» 17 октября десантные войска наши заняли остров Кефалонию, устроивший русским торжественную встречу.
Более значительного времени (с 23 октября по 5 ноября) потребовала осада и взятие укреплений острова Св. Мавры, хорошо вооруженных и защищаемых большим неприятельским отрядом. Укрепления эти находились на скалистых, часто недоступных, берегах.
Десанту нашему пришлось преодолеть большие затруднения, протаскивая орудия по едва проходимым тропинкам и исполняя работы под обстрелом французских батарей. Осада крепости была поручена отряду капитана 1 ранга Сенявина. Сильной канонадой с устроенных батарей он довел французов до переговоров о сдаче. Французы не соглашались на некоторые условия, поставленные Сенявиным, и пытались выговорить более льготные. По просьбе Сенявина Ушаков со всей эскадрой подошел к острову для подкрепления отряда. Угрозою штурма укреплений он принудил французов к сдаче крепости на капитуляцию 5 ноября.
Главнокомандующий с особой похватой доносил императору о действиях Сенявина. Последний был награжден орденом св. Анны 2-й степени, а Ушаков удостоился монаршего благоволения «за взятие от французов островов Кефалонии и Св. Мавры и за все распоряжения к действованию против оных».
Острова Итака и Паксо французы очистили без боя.
Все эти подвиги были совершены при весьма малых потерях с нашей стороны (2 чел. убитых и 6 раненых), отличавших все вообще победы Ушакова. Между тем на покоренных островах взято 1300 военнопленных французов, 202 орудия, много провианта и боевых запасов.
Наступила очередь покорения главного и самого укрепленного пункта , Ионических островов — Корфу. Он издавна считался ключом к Адриатическому морю, и владетель острова получал через это преобладающее положение у соседних берегов Италии и Греции.
Пять веков остров Корфу принадлежал венецианцам, укрепившим его двойными батареями. При помощи их с успехом отражались неоднократные попытки
турок завладеть столь важным пунктом. Под защитою батарей крепости находил себе безопасное убежище венецианский флот.
В 1797 году Венецианская республика была уничтожена генералом Бонапартом, и остров Корфу, с остальными Ионическими островами, по договору перешел к французам. Французские инженеры применили все свое искусство, чтобы сделать укрепления Корфу неприступными. Здесь сосредоточились главные силы французов, имел местопребывание губернатор островов и главный комиссар Французской республики.
Крепость на острове Корфу состояла из трех частей: города, обнесенного двумя валами и сухим рвом; старой крепости, или цитадели, расположенной к востоку от города, на утесистом мысе Дезидеро, возвышавшемся на 30 саженей над поверхностью моря; и новой крепости к западу от города.
Цитадель отделялась от города таким глубоким и широким рвом, что казалась отдельным островком; ее батареи господствовали над окружающей местностью и могли ее обстреливать. Уступы каменного мыса Дезидеро окаймляли крепостными стенами в несколько рядов, начиная от самой воды. Новая крепость, построенная уже французскими инженерами, состояла из трех укреплений; Авраам, Сальвадор и Рок, тоже разделенных между собою глубокими рвами. Ее окружали толстые, чрезвычайно высокие стены; отдельные укрепления сообщались переходами, лестницами, высеченными внутри горы. Из города входили в крепость через подземелье.
На укреплениях Корфу стояло до 650 орудий, около 3000 французских солдат защищали валы, и крепость имела полугодовой запас хорошего продовольствия. В гавани стояли 2 неприятельских корабля, 1 фрегат, бомбарда и 6 галер.
Неразрывное целое с крепостью составлял гористый, высокий островок Видо, в 400 саженях к северо-востоку от Корфу. Его высоты господствовали над окружающим, и с них открывался вид на город и крепость. Поэтому Видо также был укреплен, главным образом против десанта на него неприятеля.
Еще до занятия острова Св. Мавры Ушаков 20 октября отделил отряд из 3 кораблей (2 русских и 1 турецкого) и 3 фрегатов (1 русского и 2 турецких), под командою капитана 1 ранга Селивачева, для блокады Корфу. Отряд этот, закрыв с севера и юга входы в про
лив, отделяющий остров Корфу от материка, прекратил доставку с берега провианта в крепость и подвоз войск из крепости Анкона, расположенной на итальянском берегу Адриатического моря. Ввиду дошедших слухов, что французы намеревались доставить для защиты Корфу несколько тысяч войска на транспортах в сопровождении эскадры, главнокомандующий усилил 31 октября отряд Селивачева одним русским кораблем, двумя турецкими фрегатами и корветом. Блокирующие суда постоянно находились под парусами и успешно выполняли свою задачу. Ими было перехвачено несколько купеческих судов, направлявшихся в Корфу, и 18-пушеч-ная шебека, вошедшая в состав нашей эскадры, с названием «Макарий».
9 ноября сам Ушаков прибыл к острову Корфу с остальными судами. Часть соединенной эскадры находилась в разных командировках, и в наличии для осады крепости собралось 8 кораблей, 7 фрегатов и несколько мелких судов.
По рассказу одного из участников кампании и осады Корфу, капитан-лейтенанта Метаксы, оставившего подробное описание освобождения Ионических островов, вице-адмирал Ушаков сразу же верно определил стратегическое положение крепости: он, «окинув глазами местоположение и указывая на Видо, сказал: „Вот ключ Корфу”». Но для него выяснилось также, что «трудно осаждать кораблями крепости и батареи, подобные корфиотским». И французы, зная осадные средства соединенной эскадры, говорили, по словам того же автора: «Русские хотят с кораблями своими въехать на бастионы». Для успешной осады крепости и острова Видо необходимо было достаточное число десантных войск.
Главнокомандующий тотчас же послал пашам, управлявшим прибрежными областями Албании и Эпнра, требование доставить, согласно заключенному с Турцией условию, вспомогательные десантные войска. Каждый из них по договору обязывался выставить 3000 человек. Кадыр-бей, со своей стороны, также разослал нарочных с тем же требованием.
В ожидании доставки войск Ушаков установил тесную блокаду крепости. Флот расположился около Корфу дугою, включив в центр ее остров Видо, так что один конец этой дуги приближался к новой крепости, а другой достигал до мыса Дезидеро. Часть судов продолжала охранять входы в пролив.
Блокада Корфу была самым трудным временем из всей кампании Ушакова в Средиземном море.
Зима этого года выдалась особенно неблагоприятная. Наступила холодная, дождливая погода. Она застала наших матросов в обносившемся платье и обуви. На подновление ее и на замену нельзя было рассчитывать в близком времени. Между тем командам приходилось под дождем, на пронизывающем ветре нести службу на судах и на берегу, где они, за отсутствием сухопутных войск, держали караулы, чтобы прервать сношение крепости с внешним миром чрез остров. На судах увеличились заболевания от простуды и смертность. Приспособляясь к местным условиям, Ушаков придумал купить албанские капоты и снабдить ими всех людей. «Можно утвердительно сказать,— пишет г. Метакса,— что благоразумная сия мера спасла жизнь большей половины экипажей. В краях сих, где в зимнее время идет почти беспрестанный дождь с пронзительным ветром и где ночи во все времена года холодны и сыры, албанские капоты необходимы для сохранения здоровья и даже жизни».
Продовольствие команды состояло еще в худшем положении. Запасы провизии, взятые при выходе из родных портов, рассчитанные до ноября месяца, истощились. Новые доставлялись турками неисправно и в ужасном виде; доктора, свидетельствуя ее, нашли, что люди делаются больными из-за дурной провизии. Население, не надеясь на взятие русскими крепости и боясь мести французов, мало помогало в этом отношении, да на скудные запасы местных жителей нельзя было и рассчитывать. Кроме того, не имелось денег для закупок.
Состояние наших судов, вынужденных, вместо обычного зимнего ремонта, нести тяжелую блокаду, было таково, что, по описанию самого Ушакова, «с некоторых фрегатов верхняя обшивка спадывает, обшивные доски иногда выплывают из-под них наверх; гвозди так заржавели и истлели, что мусул только от них один остался, и когда раскалывают доску, чтобы ее вынуть, то все гвозди, какие в ней есть, рассыпаются».
Вот с какими средствами мог приступить Ушаков к осаде первоклассной крепости. «Из всей древней истории не знаю и не нахожу примеров,— писал он русскому посланнику в Константинополе,— чтобы когда какой флот мог находиться в отдаленности без всяких снабжений и в такой крайности, в какой мы теперь нахо-262
димся». «Недостатки наши,— читаем в другом месте,— во всем были беспредельны».
Несмотря на столь тяжелое положение, Ушаков всеми средствами поддерживал блокаду. Ослабить ее — значило потерять то, что уже сделано. 13 ноября он лично осмотрел расположение Корфу и его крепостей и выбрал места для постройки двух батарей: одной — с южной стороны, для действия против старой крепости, на высоком холме Св. Пантелеймона, другой — на холме Монте-0 тивето, с северной стороны города, для действия против новой. Батареи открыли огонь против неприятеля, и их гарнизоны прервали сношения французов с окрестными деревнями. Сухопутные действия против крепости всей своей тяжестью легли на судовые команды. Г. Метакса свидетельствует об особом «рвении корабельных наших служителей, которые, быв раз высажены на берег и радуясь случаю находиться в деле, просили как милости оставаться бессменно на батареях. Они были особенно поощряемы надеждою удостоиться награды, вновь государем императором установленной: она состояла в знаке ордена св. Анны, который прежде солдатам не жаловался. Дабы получить отличие сие, матросы сносили жестокость стихий, презирали все трудности и подвергались самой смерти». Адмирал поддерживал дух своих моряков и доставлял им случаи отличиться. Сам он подавал пример неутомимой деятельности. «День и ночь пребывал он,— пишет г. Метакса,— на корабле своем в трудах, обучая матросов к высадке, к стрельбе и ко всем действиям сухопутного воина. Он хотел доказать свету, что можно одними кораблями принудить крепость к сдаче». Но недостаточность десантных войск сказывалась.
Многочисленный гарнизон Корфу делал вылазки, и нередко с большим успехом. Ушаков мог выставить против него не более 700 человек с русских судов. Образовавшиеся добровольные дружины из островских жителей слабо поддерживали наших матросов. «Мирные безопытные поселяне,— по замечанию г. Метаксы,— до того с одними токмо дикими утками воевавшие и видевшие, может быть, в первый раз ужасные действия пушечных выстрелов, не могли устоять против горсти регулярных войск». Турецкие команды хотя и охотно шли в десант, но склонны были шататься на берегу и маро-дировать по деревням. Они причиняли больше беспокойства, чем пользы.
Между тем доставка десантных войск с берега за
держивалась интригами самого могущественного из прибрежных пашей, Али-паши янинского. Он задерживал отряды албанцев, посылаемые на союзную эскадру. Уверяя, что он явится сам с 15 000 войска. Али-паша обманывал Ушакова. У адмирала находились в руках явные доказательства, что коварный эпирский наместник то заводил сношения с французами, предлагая им продать ему Корфу, то замышлял напасть на них и перехватить у русских славную добычу.
Происки Али-паши доставили много неприятностей главнокомандующему, но приходилось сдерживать свое негодование на явную измену и вести переговоры с янинским пашой, стараясь воздействовать на него убеждениями, подарками, так как на султанские фирманы, обязывавшие оказывать помощь соединенной эскадре, Али-паша не обращал никакого внимания.
30 декабря прибыла к Корфу вспомогательная эскадра контр-адмирала Пустошкина. Приход ее несколько усилил средства главнокомандующего. В конце января 1799 года он посылал упоминавшегося лейтенанта Ale-таксу к Али-паше уговорить его доставить вспомогательные войска. Посольство увенчалось успехом. Али-паша сделал визит адмиралу Ушакову и 10 февраля прислал 2000 с небольшим албанских войск. Хотя до обещанных 15 000 человек было далеко, но главнокомандующий готовился приступить к решительным действиям.
По живому и картинному рассказу г. Метаксы они произошли следующим образом.
«17 февраля адмирал Ушаков занимался в течение целого дня разными распоряжениями против крепостей и острова Видо. Сочинены были на все случаи особенные сигналы; заготовлены начальниками всех отдаленных постов повеления, как в каком случае поступать; послана во все селения с верными и справными греками повестка, коею адмирал приглашал обывателей всего острова содействовать общими силами преднамере-ваемому приступу и быть уже 18 числа рано поутру в полном вооружении на обеих наших батареях, куда предписывалось равномерно албанским начальникам также явиться со вверенными им войсками. Все готовилось к приступу, на который адмирал Ушаков имел уже предварительно согласие товарища своего Кадыр-бея; лестницами и прочими орудиями, нужными для штурма, войска и военные суда были запасены.
По желанию адмирала созван был общий военный
совет, состоящий из господ капитанов и трех турецких флагманов. Мнение адмирала было атаковать флотом остров Видо, сей столь важный пункт, подававший все удобства к стеснению старой крепости, но дабы принудить неприятеля оставить на оном токмо малое количество гарнизона, адмирал считал необходимым атаковать в то же время с сухого пути наружные укрепления Сан-Роко, Монте-Абрамо и Сан-Сальвадор, куда неприятель принужденным бы нашелся обратить все свои силы. Мнение столь основательное не могло не быть одобрено всеми капитанами единогласно, одним туркам такое предприятие казалось несбыточным, и они, не имея достаточных доказательств, коими могли бы оспорить большинство голосов в совете, повторяли только турецкую свою пословицу, что камень деревом не пробьешь. Когда, однако же, узнали, что нападение на крепость будет совершено русскими кораблями и фрегатами, то камень стал им казаться уже не столь твердым. Они тотчас смекнули, что слава будет им с русскими пополам, а опасности — только последним, а потому и одобрили тотчас во всей силе мнение главнокомандующего.
Адмирал Ушаков не беспокоился о том, что французы, по данным повесткам во все места, будут знать о намерениях наших; он того и желал, чтобы они для оборонительных действий развлечены были на все укрепления, чем ослаблялась бы защита острова Видо. Все приготовления наши заставляли их полагать, что нападение произведено будет гребными судами, но им и на мысль не приходило, чтобы линейные корабли или фрегаты могли приблизиться к столь ужасным батареям. По окончании совета адмирал роздал все повеления свои и сигналы.
Наконец настал желанный, решительный день: это было 18 февраля. Ветер был западный и дул прямо от наших кораблей на остров Видо, обращавший на себя, по важному своему местоположению, главное внимание адмирала. От небольшого поверх воды волнения тонкая пена покрывала Корфиотский залив. К счастью нашему, незадолго перед сим крепким ветром разорвало страшный тот бон, который французы приготовили было для воспрепятствования высадки нашей. Цепи и боты его переломало, а деревья прибило к берегу; ничто не препятствовало высадке.
На рассвете, после зори, велено обывательским лодкам идти к кораблям и фрегатам, а им взять их к себе
на бакштовы и во время приближения к острову держать у борта с противной стороны, в закрытии от неприятеля. Равномерно предписано было иметь при себе лоцманов. Потом на корабле адмиральском учинен, посредством пушечного выстрела, сигнал обеим батареям нашим открыть огонь против крепостей и всех укреплений Корфу, а войскам,-находящимся при них и на отделенной эскадре, идти приступом на наружные пристройки; другой сигнал последовал за оным — всем кораблям и фрегатам быть готовым сняться с якорей для нападения на остров Видо. По первому сигналу показался на батареях блеск, подобный молнии, последовал страшный гром, заревели орудия, бомбы и ядра полетели в укрепления. Пораженный, но приготовленный к храброй обороне неприятель ответствовал сам жестокою пальбою; неустрашимые воины наши пустились с полевыми пушками атаковать наружные укрепления. Лестницы и прочие орудия понесли с собой.
Ушаков прилежно смотрел на действия неприятельские в крепостях и, заметя, что французы стремятся к защите наружных укреплений, тотчас сигналом велел сниматься с якорей: первые два фрегата: «Казанская» и турецкий «Кирим-бей», распустя паруса, полетели в атаку к острову Еидо. Им приказано было идти на первую батарею и, приближаясь к ней на картечный выстрел, стать на якорях шпрингом и, обратясь бортами, сбить с него пушки и людей. Всему соединенному флоту повторено было приказание идти поспешно в назначенные по расписанию места, лечь шпрингами против укреплений и, оборотись бортами, действовать против батарей.
Вслед за передовыми двумя фрегатами пошла шхуна № 1, которой велено встать между первою и второю батареями, против стоящего в маленьком заливце бомбардирского судна и одной полугалерки, и занять их пушечною пальбою, дабы это судно не имело времени действовать бомбами; в сие же время ко второй батарее пошли фрегат «Николай», за ним корабль «Мария Магдалина» и фрегат «Григорий»; последнему сигналом велено идти и пальбою занять третью батарею, за ними все корабли и фрегаты соединенного флота пошли всякий на свое место. Ближние три батареи, против которых началось действие, заняты уже были передовыми нашими фрегатами и поражаемы жестокою пальбой.
Застигнутые в их неприступном убежище французы, видя начатое против ннх неожидаемое смелое действие
большим флотом, сначала оробели и пришли в замешательство; они кинулись к своим каленым ядрам и выстрелили по нашим передовым кораблям, но неудачно. Брандскугели пролетели мимо и по верху атакующих судов; перебили токмо некоторые снасти, два или три каленых ядра на фрегатах пробили верхнюю часть бортов навылет и обожгли их, не сделав важного вреда. Неприятель, быв мгновенно засыпан пальбою нашею картечами и ядрами, не успел в другой раз зарядить пушек своих калеными ядрами; известно, что приготовление таких зарядов весьма медлительно, и люди совершенно открытыми сверх вала стоять не могли, те же, которые осмеливались показаться, в ту же минуту были перебиты действием наших картечей. После сего французы пальбу свою производили уже холодными ядрами и картечью.
При скором ходу наших кораблей остров Видо был тотчас окружен с трех сторон, начиная с первой батареи до пятой, близ северного мыса, ближайшей к старой крепости, против Капосидеро. Корабль «Павел» сначала приблизился к западному мысу острова, от стороны корфиотского берега и нашей северной батареи, и, проходя в самой близости, сыпал на первую неприятельскую батарею ядра и картечи градом. Поощряя других своим примером, он подошел всех ближе к берегу у второй батареи, дал залп, потом, миновав ее несколько, подошел к третьей и стал против оной на небольшой картечный выстрел.
Сия вторая батарея сделана была на высоком, утесистом берегу и по удобному местоположению распространена и укреплена несравненно превосходнее прочих, почему необходимо было обложить ее превосходными силами. Адмирал поставил тут поспешно корабль свой на шпринг, оборотил борт свой так, что с оного можно было действовать артиллериею на сию и на первую батарею; прочие корабли и фрегаты, в проходе своем мимо первых батарей, детали то же: стали в назначенные им места и обложили остров ближайшею окружною линиею. Турецкий флагман, по тесноте места, не мог вместить всей своей эскадры между нашими кораблями и расположил оную другою окружною линиею позади нашей, так что корабли его и фрегаты могли действовать пальбою в промежутки нашей линии.
Сие сильное ополчение против батарей неприятельских, беспрерывная, страшная пальба и гром больших орудий приводили в трепет все окрестности; несчастный
островок Видо был, можно сказать, весь взорван картонами, и не только окопы, прекрасные сады и аллеи не уцелели, не осталось дерева, которое бы не было повреждено сим ужасным железным градом; в городе стены крепости и здания все были потрясены: островитяне в трепете воображали, что настал для них последний день и что невинные с виновными, жители с воинами, греки с галлами будут все погребены под развалинами падающей Корфы, которая от действия более четырехсот орудий, изрыгавших без умолку ядра, картечи и бомбы, в три четверти часа преобразована была в обитель ужаса и смерти.
В одиннадцать часов пушки с батарей французских были сбиты; все почти люди, их защищавшие, погибли, прочие же, приведенные в страх, кидались из куста в куст, не зная, куда укрыться; ядра и картечи тучами сыпались на них, не было места близ берега, которое не было бы ими усеяно. Защищавшие Видо уподоблялись стаду, настигаемому в поле внезапною грозою и ищущему своего спасения в пещерах, ямах, между кустарниками и под большими деревьями. Бывшие на 2-й и 3-й батареях ложились на землю в лощинах, а защищавшие 1-ю, и 4-ю, и 5-ю бежали за гору и скрывались к стороне крепостей.
Главнокомандующий, наблюдавший во время сих действий все движения неприятеля, заметив слабую оборону батарей, учиненным сигналом тотчас приказал вести высадку на остров; турки, будучи первые готовы на лодках и гребных судах своих, пристали тотчас к кораблю «Павел» и ожидали повеления. В минуту все было готово: вооруженные с целого флота войска наши поспешно бросились на баркасы, лодки, катера и, по данному на адмиральском корабле сигналу — прекратить бой и вести высадку, пошли тотчас в дело: русские — под начальством двух батальонных командиров, полковника Скипора и майора Буаселя, а турки — под командою корабельных своих капитанов и майора Га-мена. Как скоро гребные суда наши пристали к берегу, войска бросились, где только нашли способные места, и с невероятною скоростью вышли на берег.
Турки, со свойственною им азиатскою запальчивостью, не дождавшись полевых пушек и не доплыв до берега, вспрыгнули в воду по пояс и, держа кинжалы во рту, а сабли в руках, с бешенством бросились на батарею.
После сего паши поспешно заняли батареи, сорвали
с них французские флаги и подняли знамена союзных держав. Гарнизон французский на Корфе, видя все это, пришел в великое уныние. Изумленный неприятель, ос-тавя батареи, бросился было в лодки, дабы переправиться в Мандраки (гавань под стенами Корфу), но корабль «Богоявление Господне» и фрегат «Григорий Великой Армении», занимавшие пространство между Видо и Капосидеро, воспротивились сей переправе: оба сии судна подвержены были величайшей опасности, находясь между огнями старой крепости, корабля «Ле-андр», фрегата «Ла Брюнь» и канонерских лодок, но в сражениях опасность есть пища храбрых. Капитаны Алексиано и Шостак, командовавшие первый кораблем «Богоявление...», а второй — фрегатом «Григорий...», устремились на неприятеля, потопили шесть больших островских лодок, на которых, по словам самих французов, находилось 270 рядовых, 2 штаб- и 8 обер-офицеров, и удачным сим действием не допустили неприятеля доставить чрез Никольские ворота подкрепление на остров.
Теперь обратимся к действию наших сухопутных войск. Прежде всего надобно сказать, что никто из приглашенных не помог нам в сем приступе, ибо ни один из островских жителей не явился по данной повестке в назначенное время и место. Только пришло несколько людей на лодках из Гувино да лоцманы, кои и взяты были на суда, прочие же жители не пошли, опасаясь неудачи. Они, не видя на флоте достаточного числа выездных войск, начинали уже сомневаться, чтобы могли взять столь сильную крепость с таким малым числом людей, и притом большею частью морских служителей. Албанцы, объятые тем же страхом, отозвались, что они не только не отважатся брать приступом такого вооруженного острова, как Видо, где приготовлены в печах каленые ядра, но что они и свидетелями быть не хотят таких действий и драться умеют на суше, а не на воде, на кораблях и лодках. Для убеждения их адмирал ездил сам на берег и обнадеживал их в успехе, видя же, что ничто не помогло албанцев убедить соединиться с нашими войсками, он хотел было понудить их строгостью к повиновению, но тогда они почти все разбежались, оставя начальников своих одних. Адмирал, услыша от сих последних, что он предпринимает дело невозможное, усмехнулся и сказал им: «Ступайте же и соберитесь все на гору при северной нашей батарее и оттуда сложа руки смотрите, как я в глазах ваших возьму остров Видо и все его грозные батареи».
Несмотря на недостаток в помощи от жителей и легкого войска пашей, наши сухопутные войска не оробели и пошли одни на приступ к наружным укреплениям; они получили помощь от храброй высадки со своих судов: корабля «Троица», фрегата «Сошествие», аката «Ирина», шебеки «Макарий» и турецкого корабля «Патрон-бей», вместе с турками и частью албанских охотников, и производили со слабыми силами долговременный и жестокий бой с неприятелем. Русские отряды бросились к Сан-Роко с величайшим стремлением; французы открыли по ним сильный ружейный огонь, кидали гранаты и картечи, но матросы наши успели спуститься в ров и, добежав до самых стен, ставили неустрашимо лестницы; турки и часть албанцев, удивленные мужеством русских, особенно храбрых наших офицеров, шедших везде впереди войск на приступ, сами последовали за ними.
Неприятель, видя тщетными все усилия свои остановить решительное стремление русских, заклепав пушки и подорвав пороховые магазины, отступил поспешно к Сан-Сальвадору; русские охотники на плечах его дошли до другого укрепления, которое французы решились защищать отчаянно, но и тут не могли более получаса держаться: твердость, хладнокровная решимость и мужество осаждающих превозмогли отчаяние и пылкость неприятеля — он из сей позиции должен был отступить в беспорядке к новой крепости, и с такою поспешностью, что не успел даже заклепать пушки. Мон-те-Абрамо не устоял также протнву храброго нападения русских и вспомогательных войск. Таким образом, в полтора часа времени французы лишились всех наружных укреплений.
Корфиотские укрепления, неприятельские военные суда, батареи союзников, десять линейных кораблей и семь фрегатов пылали огнем. Казалось, что гром пушек заставил умолкнуть самый ветер, обратив ярость его в совершенный штиль; отдаленное эхо, повторяя между горами албанского берега русскую пальбу, возвещало скорое падение неприступной Корфы.
Из находившихся на острове Видо 800 рядовых и 21 штаб- и обер-офицера взято в плен только 422 человека, с 15 офицерами и генералом Пивроном, остальные были побиты или потоплены. Потеря с нашей стороны в сей достопамятный день состояла: на эскадрах в 26 человек убитых и 24 раненых; на сухом пути, при штурмовании наружных укреплений, убито русских 19,
ранено 55; турок убито 28, ранено 50; албанцев убито 33, а ранено 82 человека. Генерал Пиврон был объят таким ужасом, что за обедом у адмирала не мог уд ер-жать ложки от дрожания рук и признавался, что во всю жизнь не видал ужаснейшего дела.
В 10 часов пополуночи (19 февраля) на всех наружных укреплениях и на батареях Видо подняты были знамена союзников, при громогласных «ура». Восклицания сии повторяемы были на соединенных эскадрах и по всему берегу: в самое это время и французы, прекрати совершенно огонь, подняли на цитадели белый флаг».
Мнение адмирала Ушакова, что Видо — ключ Корфу, оказалось вполне справедливым. С потерей островка французские генералы отказались от дальнейшего сопротивления и заговорили о сдаче оставшихся за ними укреплений. Ушаков принял их предложения и 19 февраля в 5 часов вечера послал французам условия сдачи, назначив срок для ответа 24 часа; на это время военные действия прекратились.
20 февраля начальник корфиотского гарнизона генерал Шабо и другие уполномоченные прибыли на корабль «Св. Павел» и подписали капитуляцию крепости Корфу. Это был день великого торжества адмирала Ушакова, торжества его военного таланта и твердой воли, поддержанных храбростью и искусством его подчиненных, их доверие.м к своему победоносному вождю и его уверенностью в их непоколебимом мужестве. Тяжелая четырехмесячная осада делала победу еще более доблестной.
По условиям капитуляции положено:
1. «Крепость с артиллериею, амуничными запасами, провиантом, материалами, со всеми казенными вещами, состоящими в арсенале и магазинах и принадлежащими крепости или гарнизону, в том числе корабль «Леандр», корвет «Ла Брюнь» и другие суда Республики французской сдать в целости и по описи назначенным на сей предмет комиссарам союзных эскадр».
2. «Гарнизон французский через день после подписания капитуляции при военных почестях выйдет из всех крепостей и ворот, кои ныне занимает, и, будучи поставлен в строй, положит ружья и знамена свои, исключая высших чинов, которые останутся при шпагах».
3. «Весь французский гарнизон с собственным его экипажем перевезен будет в Тулон на судах, нанятых на счет союзных держав, и отправлен в путь под прикрытием военных их судов».
4. «Дивизионному генералу Шабо со всем его штабом и разными чиновниками позволено будет тоже отправиться в Тулон или Анкону на счет союзных держав».
5. «Генералитет и весь французский гарнизон обязываются честным словом в течение 18 месяцев не носить оружия против высокодоговаривающихся держав и их союзников».
6. «Французы, попавшие в плен во время осады Корфы, на тех же условиях и правах отправлены будут вместе с французским гарнизоном в Тулон, также на честное слово, впредь до учинения размена. Больных, остающихся здесь из французского гарнизона, кои не могут за ними следовать, пользовать наравне с русскими, а по излечении отправить в Тулон».
22-го в полдень гарнизон вышел из крепости и сложил оружие. На укреплениях, в городе, на сданных судах спустили французские флаги и на место их подняли флаги союзных держав, при установленной салюта-ции из пушек. Снятые флаги, знамя гарнизона и ключи крепостей торжественно привезли как трофеи на корабль главнокомандующего, после чего он со всеми высшими чинами своего флота отправился на берег для торжественного молебствия. Жители встретили победителей крестным ходом, при колокольном звоне и беспрерывной пальбе. Тысячи голосов восклицали на русском и греческом языках: «Да здравствует государь император Павел Первый, наш отец, наш избавитель!» Дома украсились шелковыми тканями и коврами; всюду развевались андреевские флаги. Белые платки с нашитыми на них синими крестами виднелись в руках греков и носились ими на шестах. Население всеми способами выражало свою благодарность и радость, что обязано своим освобождением русскому воинству.
По произведенным описям, с крепостью сдано 645 пушек, большое количество военных припасов и провизии по числу гарнизона месяца на полтора. Военнопленными сдалось: 2931 человек, в том числе 4 генерала. Судов взято: 53-пушечный корабль «Леандр», 32-пу-шечный фрегат «Ла Брюнь» и 17 малых военных и купеческих судов.
Взятие Ушаковым могущественной крепости Корфу произвело большое впечатление на современников. Этому военному делу удивлялись сами пленные французские генералы. 24 февраля они испросили разрешение прибыть к адмиралу на корабль для отдания должного почтения. Ушаков принял их со свойственной ему вежливостью и гостеприимством. Во время обеда французы, восхваляя благоразумные распоряжения главнокомандующего и храбрость русских войск, искренно признавались, что никогда не воображали, чтобы русские могли с одними кораблями приступить к твердыням Корфу и батареям острова Видо, и что такая смелость едва ли была когда-нибудь видана. Они заявляли, что, по возвращении в отечество, почтут своим долгом всегда и во всяком случае воздавать русскому воинству всю должную честь и благодарность за великодушное и человеколюбивое отношение к побежденным, и просили адмирала Ушакова довести эти чувства до сведения императора всероссийского.
Отовсюду адмиралу присылались поздравления с важной победой. Наш посланник в Константинополе писал государю о том «несказанном» удовольствии, с каким было встречено известие о взятии Корфу турками: их министры перед этим открыто говорили, что при средствах Ушакова крепость не может быть взята. Теперь в Константинополе ни о чем ином не говорили, как о чудесном взятии кораблями такой скалы, как Корфу. В приветственном письме великого визиря от имени султана заявлялось, что Порта нелицемерно поставляет адмирала Ушакова «в число славнейших адмиралов в Европе». Турки совершенно забывали о самолюбии и об участии в осаде их судов и искренно переносили всю славу победы на русского главнокомандующего. Русский посланник в Вене граф Разумовский, писал Ушакову: «Примите усерднейшее мое поздравление со славною победою над Корфу, одержанной опытным искусством и известным мужеством вашим. Живейшее приемлю в оном участие, как человек, сердечно преданный отечеству и искренне с удивлением почитающий отличные достоинства вашего превосходительства, славными подвигами неоднократно доказанные».
Суворов, получив известие о подвиге нашего флота, воскликнул: «Великий Петр наш жив! Что он, по разбитии в 1714 году шведского флота, произнес: «Природа произвела Россию только одну, она соперницы не имеет»— то и теперь видим. «Ура!» русскому флоту. За
чем не был я при Корфу хотя мичманом!» Английский адмирал Нельсон также прислал поздравление в ответ на извещение Ушакова о взятии Корфу.
Император Павел наградил Ушакова за блистательно законченное освобождение Ионических островов производством в потные адмиралы. Турецкий султан прислал ему с нарочным курьером бриллиантовый челенг (перо вроде султана на головных уборах), соболью шубу (отличие адмира та в турецком флоте), табакерку, осыпанную алмазами, и 1000 червонных «на самоматей-шие расходы», а для раздачи командам русских судов — еще 3500 червонцев. Неаполитанский король наградил Ушакова орденом св. Януария 1-й степени.
Временное прекращение военных действий и получение некоторых припасов и материалов в Корфу дало возможность приступить к починке судов, расстроенных зимней блокадой и плаванием в Архипелаге; многие из них пришлось килевать. Нужно было пополнить снабжение всем необходимым матросов и солдат, чтобы приготовиться к дальнейшему плаванию к берегам Италии.
Кроме того, Ушакову пришлось в это время выполнить трудное дело учреждения на островах управления.
Быстрая в последнее время смена разных владетелей способствовала расстройству мирной жизни на островах, упадку уважения к закону. Жители не повиновались судебным местам, перестали уважать всякую власть; в разных местах возникали беспорядки, грабежи, разбои и т. п. Сельское население враждовало с городом, другие сословия — с дворянами, среди последних боролись между собою разные партии. Все обиженные приносили жалобы русскому главнокомандующему, прося его рассмотрения и суда. Ушакову сыпалась масса просьб о защите, жалоб на насилие, требований справедливости. Он рассылал на острова воззвания, предлагая успокоиться; обидчикам и бунтовщикам грозил суровой расправой, но не имел времени заняться восстановлением спокойствия среди населения.
Освободившись от военных дел, Ушаков принялся за гражданские. Он первым делом назначил выборы депутатов от населения. Каждое сословие: духовное, дворяне, ремесленники, купцы и жители деревень — выбрало депутатов из своей среды для избрания соответствующих должностных лиц и для образования новых учреждений. Для общего управления всеми островами был
выбран Большой Совет, или Сенат. Он находился в Корфу и решал дела политические, военные и хозяйственные по большинству голосов. В него вошли старейшие и достойнейшие жители с каждого острова, в числе, пропорциональном количеству его населения. Сверх того, на каждом острове образовалось местное управление, главные советы, магистраты, полиция, казначейства и пр.
Для охраны заведенного порядка и защиты освобожденных островов от внешних врагов Ушаков учредил земские войска и обучил их военному строю, чтобы они могли, по уходе эскадры, занять крепости и содержать караулы. Он мог уделить для охраны островов лишь несколько десятков человек из своих войск, а между тем мирной жизни островов и учрежденному на них управлению постоянно угрожали неспокойные соседи — с берега албанцы, с моря африканские пираты, наводившие в то время страх на все побережья Средиземного моря.
Адмирал не ограничился одним внешним устройством управления. Он принимал деятельное участие своими советами в выработке законоположений нового управления, поднесенных на его рассмотрение и утверждение особой депутацией от Большого Совета. Он сам написал слова присяги, какую должны принести депутаты, участвовавшие в выборах должностных лиц.
К концу мая 1799 года Большой Совет и все присутственные места были торжественно открыты, и явилась Республика семи соединенных островов.
К этому краткому рассказу об учреждении русским адмиралом нового государства остается еще добавить, что союзные государи — император Павел и турецкий султан утвердили организованное адмиралом Ушаковым управление; оно внесло порядок и успокоение в жизнь освобожденных народов и много лет после ухода из Средиземного моря его эскадры действовало на островах, до перемены их политического положения.
Из последующих военных подвигов доблестной экспедиции Ушакова в Средиземном море замечательны: освобождение Южной Италии (летом 1799 года) и осада (осенью 1799 года) Анконы, сильной крепости на восточном берегу Апеннинского полуострова.
Первое сделано горстью русских морских солдат под начальством капитан-лейтенанта Белли.
По просьбе присланного к Ушакову неаполитанским королем кавалера Мишеру, с отделенного отряда капитана 2 ранга Сорокина, освобождавшего от французов города и крепости по восточному побережью Италии, 10 мая был высажен на берег Белли. С 600 чел. при 6 орудиях он прошел сухим путем до Неаполя, выгоняя из встречных городов французов и их сторонников и восстановляя королевскую власть. По дороге к нему присоединялись приверженцы короля, и Белли попутно организовал из них вспомогательные войска, останавливаясь в некоторых местах для обучения их.
Неаполь, занятый главными силами республиканцев, сторонников французов, являлся конечной целью смелого похода и готовился к отражению русских. Белли 2 июня появился в окрестностях города со стороны Везувия, направляясь по берегу моря. На пути протекала река Себето; мост через нее был укреплен и защищался 2000 человек. Со стороны моря защиту поддерживала флотилия вооруженных лодок. Белли метким огнем потопил две лодки и заставил остальные удалиться. Потом быстрым натиском выбил неприятеля из мостового укрепления, захватил его орудия и открыл себе дорогу к городу.
При виде такого успеха прибывшего русского отряда население города напало на республиканцев и заставило их укрыться в замках и укрепленных зданиях. В городе началось страшное междоусобие, и Белли пришлось, одновременно с военными действиями, водворять спокойствие в освобожденных частях города. Мало-помалу все укрепленные замки сдались, и к 9 июня оставался несданным только один замок Сент-Эльмо, стоявший на господствующей над городом горе и занятый французским гарнизоном.
Из отдельных действий этого удивительного похода заслуживает внимания еще подвиг поручика Александера. Белли при вступлении в Неаполь получил известие, что отряд республиканцев в 1000 чел. зашел ему в тыл, желая атаковать его в ночное время. Он поручил королевским войскам предупредить нападение, а от себя послал поручика Александера со 130 гренадерами и матросами при 2 пушках. Александер встретил неприятеля ранее, чем подоспели королевские войска. Несмотря на это, он повел свой отряд и произвел жестокий оружейный и пушечный огонь. Заметив робость и замешательство врага, русские смело бросились в штыки на 1000-ный отряд, рассеяли его, положив на месте 300 чел..
взяв в плен 61 чел., знамя, 5 пушек и 25 обозных лошадей. Таковы были пособники славного капитан-лейтенанта Белли.
Занятие Неаполя и совершенные отрядом Белли подвиги в Южной Италии вызвали особенное удовольствие императора Павла. «Белли думал меня удивить,— сказал он, получив донесение об отважных и успешных действиях Белли,— так и я его удивлю» — и пожаловал ему звезду св. Анны I-й степени, хотя Белли имел только штаб-офицерский чин. В рескрипте Суворову государь писал: «Сделанное Белли в Неаполе доказывает, что русские на войне всех прочих бить будут, да и тех, кто с ними, тому же научат».
Между тем главнокомандующий заканчивал в Корфу исправление судов, и только 24 июля 1799 года соединенная эскадра в составе 10 корветов, 6 фрегатов и 6 малых судов снялась с якоря для отплытия к берегам Италии. 3 августа Ушаков прибыл к берегам Сицилии, сначала в Мессину, потом 23 августа перешел в Палермо, где он встретил вспомогательную Балтийскую эскадру под флагом вице-адмирала Карцева и впервые познакомился со знаменитым английским адмиралом Нельсоном, с которым до сих пор он состоял только в переписке.
В Мессине главнокомандующий получил письмо от Суворова. Фельдмаршал уведомлял Ушакова, что французы в Верхней Италии им разбиты и укрылись в крепости Генуе, блокируемой с сухого пути российско-австрийскими войсками. Суворов просил адмирала установить блокаду Генуи со стороны моря, чтобы прервать сношение ее с французскими портами, доставлявшими осажденным провиант, снаряды и войска. Ушаков 10 августа отрядил для блокады несколько судов под начальством вице-адмирала Пустошкина.
Во время пребывания в Палермо на турецкой эскадре произошел бунт. Турецкие матросы, услыхав, что соединенный флот направился от берегов Сицилии далее в Неаполь, заявили Кадыр-бею и своим капитанам, что они дальше не пойдут и хотят возвратиться домой. Испуганные начальники приехали на корабль главнокомандующего, прося его совета. Ушаков тотчас же отправился к бунтующим и бесстрашно поднялся на турецкие суда. Его увещания не привели к цели. Турки стояли на своем.
Главнокомандующий, подкрепленный отрядом Карпова, решил отпустить турецкие суда домой. Кадыр-бей просил Ушакова дать ему удостоверительное письмо, что турецкая эскадра всегда соблюдала дружбу и бла-гоприятство в общем деле и что возвращение ее ранее окончания кампании вызвано лишь непослушанием команд. Тот дал такое удостоверение, и турки 1 сентября снялись с якоря и ушли в Дарданеллы.
Знакомство с Нельсоном и деловое общение с ним не доставили Ушакову большого удовольствия. Англичане подозрительно смотрели на успехи русского флота в Средиземном море. Они более всего опасались, что русские завоюют побережья для того, чтобы обосноваться здесь навсегда. А между тем англичане сами имели такое намерение. В частности, Нельсон ненавидел русских, как он заявлял в письмах, писанных в то время.
По каким-то соображениям Нельсон рассчитывал встретить в Ушакове покорное орудие для своих целей, но нашел в нем самостоятельного адмирала, соблюдающего достоинство и интересы России и выполняющего повеление своего государя. Спокойная учтивость русского адмирала раздражала Нельсона. В переписке со своими друзьями он заявлял, что Ушаков «держит себя так высоко, что это отвратительно» и что «под его вежливой наружностью скрывается медведь». Но русский адмирал имел право считать себя не менее прославленным боевыми подвигами, да и к тому же он по чину был старше вице-адмирала Нельсона.
Имея повеление императора Павла оказать содействие англичанам в освобождении от французов острова Мальта, Ушаков предлагал Нельсону свою помощь, но тот под разными предлогами отклонял предложение русского адмирала, ожидая, что блокировавшей Мальту англо-португальской эскадре удастся освободить остров без помощи русских. В то же время неаполитанский король письмами к Ушакову призывал его прибыть в Неаполь для успокоения только что освобожденного от французов города и просил его предпринять освобождение Римской области, находящейся в руках неприятельских. Король уполномочивал Ушакова начальствовать своими войсками, отправляемыми в Рим.
Считая бесполезными дальнейшие переговоры с Нельсоном, Ушаков отплыл к Неаполю, куда и прибыл 8 сентября. Приход русской эскадры на Неаполитанский рейд был встречен жителями восторженно. Множество
лодок покрывало рейд, все приветствовали прибывших; в честь их играли на трубах и кричали бесконечное «ура!». Когда Ушаков съехал на берег, восторг жителей не имел предела. Густые толпы народа приветствовали русского адмирала на улицах, по которым он проходил. Жители, благодарные за услуги, оказанные городу отрядом Белли, переносили свою благодарность на адмирала и всех русских.
К Ушакову явились поздравить с благополучным прибытием представители короля и английский капитан Трубридж, командир 74-пушечного корабля, стоявшего на рейде. При ответном визите адмирал узнал, что Трубридж немедленно отплывает из Неаполя. На вопрос Ушакова, предчувствовавшего какую-то интригу, для какой цели отправляется судно, англичанин ответил, что имеет приказание зайти в порт Чивита-Веккио (близ Рима), взять оттуда два фрегата и отправиться с ними в Палермо, к адмиралу Нельсону.
Русские десантные войска готовились, согласно поручению короля, к походу для освобождения Рима, когда Ушаков получил известие, что Трубридж вступил в переговоры с французским генералом, занимавшим Рим, о капитуляции города. Французам предлагалось сдать все занятые ими пункты Римской области, причем их войска не признавались военнопленными, у них не отбиралось оружие и они не лишались права вновь выступить в той же войне. Англичане принимали даже обязательство перевести французов на остров Корсика или в ближайшие французские порты со всей амуницией и пушками. Французский генерал, имея известия о приходе русского флота в Неаполь и предстоящем походе русских на север, совсем не желал встретиться с ними в Риме и охотно принял выгодное для себя предложение.
Ушаков пришел в крайнее негодование от вероломства англичан. Он, имея поручение неаполитанского короля руководить действиями союзников против Рима, протестовал против действий Трубриджа, указывая при этом Нельсону, что отпуск французских войск на свободу усилит их армии, сражавшиеся с Суворовым на генуэзском побережье. Но Нельсон оттягивал ответ и оправдывал действия своего подчиненного, сделанные будто бы последним по своему почину. 16 сентября капитуляция Римской области была подписана. Адмирал решился уже отказаться от похода на Рим и хотел посадить русский отряд обратно на суда, но королевский
наместник в Неаполе кардинал Руффо умолял Ушакова не отказываться от участия в походе. Без содействия русских «невозможно будет спасти,— писал Руффо адмиралу,— Рим от грабежа и установить в нем добрый порядок. Без российских войск королевские подвержены будут великой опасности и, возможно, отступят назад, оставя Рим в гораздо худшем состоянии, нежели в каком он был до заключения капитуляции». Руффо видел, какое междоусобие началось в Неаполе после освобождения его от французов, прекращенное только усилиями отряда славного капитан-лейтенанта Белли, и совершенно искренне ожидал от участия русских избавления Рима от тех же ужасов. Ушаков согласился послать 800 человек.
30 сентября союзные войска вступили в Вечный город. Поход на Рим был триумфальным шествием для русского отряда. Восторженно встречало население Рима русский отряд, шедший во главе союзных войск. Густые толпы народа приветствовали рукоплесканиями проходивших русских моряков, с любопытством при этом рассматривая невиданных ими жителей севера. Везде раздавались восторженные восклицания: «Да здравствует Павел Первый! Да здравствуют русские!» («Виват Павло Примо, Виват Московито!»). «Вот те, которые бьют всегда французов и которых французы боятся. Вот наши избавители!» — говорили римляне, указывая на русских.
Обо всех обстоятельствах позорной капитуляции Рима и приеме населением русских Ушаков донес своему государю.
При прибытии из Корфу соединенной русско-турецкой эскадры к берегам Италии главнокомандующий отрядил несколько русских и турецких судов под начальством капитана 2 ранга графа Войновича для блокады крепости Анкона, расположенной на восточном побережье Италии. Блокада Анконы имела целью содействовать фельдмаршалу Суворову, сражавшемуся с французами в Северной Италии.
Крепость и гавань Анконы имели большое значение для французов, потому что поддерживали сношения их чрез Адриатическое море с французскими портами. Кроме того, укрывавшиеся в ней французские суда перехватывали австрийские транспорты, снабжавшие русско-австрийские армии в Северной Италии. Столь важный
пункт тщательно оберегался французами, содержавшими в нем значительный гарнизон. На батареях Анконы и на окружающих ее укреплениях находилось до 700 пушек; десять судов, в том числе три корабля, защищали вход в гавань.
Расположение крепости на выдающемся в море мысе благоприятствовало тесной блокаде со стороны моря, но затрудняло подступ к Анконе с суши. Отсюда действовал отряд милиционеров с 12 пушками, многочисленный (6000 чел.), но плохо вооруженный и малознакомый с военным делом. Начальник милиции просил содействия от русского отряда. Войнович мог высадить для поддержки милиционеров десант только в несколько сот человек русских и турок — число весьма недостаточное для осады сильной крепости. С моря союзные суда не могли подойти близко к берегу из-за мелководья рейда.
Вследствие этих обстоятельств осада Анконы шла медленно, хотя, по свидетельству Войновича, турки обнаруживали полное усердие и храбро поддерживали русских. Защитники крепости соперничали с осаждавшими в смелости и предприимчивости; их столкновения сопровождались с обеих сторон рядом героических подвигов. Французский гарнизон делал частые вылазки. Милиционеры обыкновенно бодро встречали французов, но могли оказать только недолгое сопротивление опытному в военном деле противнику и бежали от крепости, пока не встречались с союзным десантом. Тогда происходило обратное движение: милиционеры воодушевлялись, при помощи русских отражали нападение, и французы отступали обратно в крепость.
Но продолжительностью осады (с июня по сентябрь 1799 года) Анкона доведена была до близкой сдачи, когда 3 октября подошел к ней 8-тысячный корпус австрийцев под начальством генерала Фрелиха. Последний с презрительным высокомерием отнесся к своим союзникам. Он принимал жалобы местных жителей на русских и на турок, отрешал местное начальство, установленное в окрестных городах, освобожденных русским и турецким оружием. Десантный отряд и милиционеров он пытался отстранить от осады, чтобы вся честь взятия ослабленной крепости досталась австрийцам.
Однако попытка Фрелиха взять Анкону силою оружия не увенчалась успехом. Австрийцы предприняли штурм крепости и потерпели сильную неудачу, потеряв
300 человек убитыми. Тогда они завели с французами, без соглашения с Войновичем, переговоры о капитуляции на таких выгодных для последних условиях, ’что осажденные быстро согласились. 2 ноября последовала сдача крепости. Французы вышли из Анконы как бы победителями, вывозя с собою награбленное имущество, и в ответ на негодование жителей Анконы грозили, что они еще возвратятся в Италию.
Фрелих занял Анкону одними своими войсками и запретил пускать туда русских и турок. У Войновича не было достаточных сил для отстаивания своих прав, но, настаивая на участии в победе, он высадил десант и поднял в гавани и на сдавшихся французских судах русские, турецкие и австрийские флаги; для охраны их он поставил караулы. Фрелих приказал караулы согнать, русских часовых и офицера арестовать и спустил флаги, кроме австрийских. Свой поступок австрийский генерал оправдыват тем, что по капитуляции крепость, город и морская часть сдавались одним австрийцам, о чем он уже отправил донесение своему императору. ,
Ушаков, находясь в это время в Неаполе, несколько раз писал генералу Фрелиху, указывая на несогласие его действий с существующими соглашениями союзных государств, но вмешательство его не принесло пользы.
О таком оскорбительном поведении австрийского генерала Ушаков донес императору Павлу, и это обстоятельство, наравне с другими кознями австрийцев против Суворова, было причиной разрыва союза с Австрией.
Восстановив порядок и спокойствие в Южной и Средней Италии, Ушаков мог считать выполненными свои обязанности как представителя русского государя по отношению к освобождению приморской Италии. В это же время он получил неожиданное предложение.от английского адмирала. Нельсон потерял надежду занять Мальту без содействия русских и сам просил Ушакова прийти туда со своим флотом. Адмирал, помня повеление императора относительно Мальты и приняв на суда присланный Суворовым отряд в 2000 гренадеров для гарнизона Ла-Валетты, столицы Мальты, 20 декабря вышел в море, оставив для поддержания спокойствия в Неаполе 3 фрегата под начальством капитана 2 ранга Сорокина.
По приходе в Мессину Ушаков получил 25 декабря высочайшее повеление возвратиться с флотом и сухопутными на нем войсками к своим портам.
Император Павел был оскорблен коварно-враждеб-282
ними действиями австрийцев и англичан, известия о которых поступали с сухопутного и морского театров войны. Русский государь имел бескорыстную цель — помочь Европе в борьбе с Францией. В ответ на это он встречал хитрые извороты и полное пренебрежение к достоинству России. Так явилось решение государя отозвать обратно армию Суворова и эскадру Ушакова.
Наш флот вместо Мальты пошел в Корфу. Ушаков назначил собраться сюда отделенным отрядам и предполагал заняться исправлением судов. На обратном пути предстояло пройти чрез Константинополь, и Ушаков хотел предстать пред турками в грозном виде, чтобы у них не возникло сомнения в силе своего соперника.
Русская эскадра прибыла в Корфу 7 января 1800 года. Из осмотра судов выяснилось, что, находясь 2 лета и 2 зимы в непрерывных действиях против неприятеля, при частых жестоких ветрах и волнениях, суда пришли в большое расстройство. Кроме того, эскадра выдержала сильный шторм при переходе от берегов Сицилии к Ионическим островам. Недостаток материалов, припасов и подходящих мастеровых не позволял сделать полный ремонт судов. Ушаков хотел, однако, исправить суда настолько, чтобы эскадра могла благополучно и с достоинством совершить обратный путь до своих портов, где должно будет произвести полное исправление судов.
Целых шесть месяцев пробыла русская эскадра в Корфу, пока не подготовилась к переходу. Адмирал Ушаков за это время не оставлял своим руководством учрежденного им правительства Соединенных островов. Оно в свою очередь спешило воспользоваться последними днями пребывания Ушакова и выразить ему свои чувства.
К адмиралу являлись депутации от всех островов с выражением признательности жителей за освобождение их родины и за его разумные распоряжения по устройству управления. В честь Ушакова остров Кефалония выбил медаль с изображением на одной стороне портрета адмирала и надписью: «Знаменитый почитаемый Федор Ушаков, главный русский флотоводец. 1800 г.»;-на другой — с изображением русской эскадры, освобождающей острова, и надписью: «Кефалония всех Ионийских островов спасителю». Остров Итака, родина греческого героя Одиссея, поднесла медаль с изображением Ушакова в виде своего знаменитого соотечественника. От острова Корфу поднесена шпага, осыпанная бриллиантами, с надписью: «Корфу — освободителю своему
Ушакову», а от острова Занте — серебряный позолоченный щит с изображением семи Ионических островов и надписью: «Остров Занте приносит мужественному и храброму главному предводителю морских сил адмиралу Ушакову в знак благодарности к своему спасителю и победителю, исторгшему сей остров от беззаконного тиранского ига».
Со своей стороны, Ушаков оставил в Корфу, на память о русских, 4 вооруженные полугалеры, взятые у французов. В письме, оставленном Большому Совету на прощание, адмирал завещал новой республике свято хранить данное ей правление и, для собственной своей долговечности, избегать всякого нарушения порядка и спокойствия.
6 июля Ушаков вышел из Корфу и 10 сентября прибыл в Константинополь. Проходя мимо зимнего и летнего дворцов султана, корабли салютовали обычным порядком; весь экипаж, одетый в полные цветные мундиры, выстроили по вантам, а солдаты, стоя на шкафутах, отдавали честь с ружьем при звуке барабанов, труб и восклицаниях «ура!». Эскадра снова стала на якорь у Буюк-Дере и оставалась тут около месяца. Турки встретили Ушакова с прежним почетом. Султан выразил с особенной благосклонностью свое уважение к личным заслугам и достоинствам русского адмирала, в особенности к его умению поддержать дружеские отношения между союзными флотами и сохранить дисциплину между командами, бывшими под его главным начальством. Турецкое правительство оказывало все возможные знаки внимания к русскому флоту и к самому Ушакову. С первых же дней прибытия эскадры в Константинополь явились чиновники Порты с поздравлениями от имени самого султана. Почти все лица дипломатического корпуса посетили русского адмирала.
Ушакову был пожалован другой бриллиантовый че-ленг и пять медных пушек. Этими пушками, в числе шести (одна утонула во время кампании), была снабжена эскадра Ушакова в Константинополе, при отправлении ее в Средиземное море. Ныне султан жаловал эти пушки Ушакову как подарок, каким, по словам нашего полномочного министра при константинопольском дворе, отличались в Европе великие полководцы, оказавшие «знатные» услуги своим государям и отечеству.
26 октября эскадра вернулась в родной Севастополь, пробыв в дальнем плавании 2 года и 2'/2 месяца.
Обозревая кампанию, сделанную Ушаковым в 1798—• 1800 годах, военный историк генерал-фельдмаршал Д. А. Милютин в своей «Истории войны России с Францией в 1799 году» говорит, что за блеском славных побед Суворова в Северной Италии «забывают замечательные успехи русского флота в Средиземном море под предводительством адмирала Ушакова. В продолжение всего этого похода эскадра имела убытки только 400 человек. С такою малою потерею русский флот совершил в Средиземном море много славных подвигов: Ионические острова освобождены от французов и получили независимое правление; в Неаполе восстановлена власть королевская; в Риме водворено спокойствие. В Италии, в Греции, на берегах Ионического и Адриатического морей — везде гремело русское имя; везде наши моряки являлись бескорыстными избавителями от иноземного ига, искренними поборниками веры и законной власти; везде умели они своим кротким обхождением и дисциплиною привлечь к себе сердца народа. Офицеры русского флота могут гордиться кампаниею 1799 года; не только на своей стихии, но и в действиях сухопутных оказали они отличную храбрость, распорядительность, знание дета и везде исполняли честно свой долг. Сам Ушаков приобрел себе прочную славу: во всех распоряжениях его видны благоразумие опытного моряка и чувства человека истинно русского».
Какое впечатление производили действия нашего флота в Средиземном море на современников, говорит отзыв упоминавшегося кавалера Мишеру, бывшего посредником между Ушаковым и неаполитанским королем, сопровождавшего отряд Белли во время удивительного похода его по Южной Италии и очевидца занятия русскими Неаполя. Он писал королю: «Конечно, не было другого примера подобного события: одни лишь войска русские могли совершить такое чудо. Какая храбрость! Какая дисциплина! Какие кроткие, любезные нравы! Здесь боготворят их, и память о русских останется в нашем отечестве на вечные времена».
Ушакову приходилось быть администратором при устройстве управления чужих народов, дипломатом при сношениях с турецкими властями, Нельсоном, австрийцами. Вспомним его удивлявшее самого султана и турецких сановников уменье обуздать буйных матросов тогдашнего турецкого флота: он не только охранил от их обычных насилий население освобождаемых стран,
но и заставил турок быть послушными помощниками во всех предприятиях во время кампании.
Во всех действиях Ушаков обнаружил столько светлого ума, так соблюдал честь и достоинство своего отечества, что император Павел, несмотря на свою строгость и ревность к правам своей власти, ни разу не нашел в действиях Ушакова чего-либо несоответствующего, и в рескриптах Ушакову за эти два года читаем только одобрение каждого шага главнокомандующего.
Нужно к этому еще добавить, что, несмотря на плохое состояние судов своей эскадры при самом выходе в кампанию, Ушаков после двухлетнего плавания привел их в целости к своим портам. Это, конечно, могло произойти только благодаря неусыпной заботливости и распорядительности начальника экспедиции и его офицеров. Таким образом, нужно признать, что кампания 1798—1800 годов была лавровым венком на голову уже прославленного пред тем своими победами адмирала Ушакова.
Последние годы службы
При возвращении своем адмирал застал в Севастополе значительные перемены.
Главный командир Черноморского флота вице-адмирал Мордвинов был отставлен от службы высочайшим повелением, и из переписки по этому поводу видно, что в причинах увольнения немалое значение имела его явная вражда к Ушакову.
Самому адмиралу пришлось пробыть в Севастополе только несколько месяцев. В начале 1801 года его перевели в Балтийский флот, после 18-летней службы в Черном море. Он был назначен главным командиром гребного порта и начальником флотских команд в Петербурге.
Служба в столице совпала с началом царствования Александра I. Это было время преобразований по всем частям морского управления. Все старое заранее признано несостоятельным и торопливо заменялось новым, заимствованным из английского флота. Во главе этих преобразований стоял даже не моряк. Под влиянием успехов наполеоновских сухопутных армий отрицали значение морских сил для государства. Новые люди говорили, что дело флота только защита своих берегов и дальние экспедиции прошлых царствований дорого стоили государству, а пользы не принесли никакой.
Горько было боевому адмиралу слышать такие отзывы на недавнюю экспедицию, полную лишений и страданий и усердной службы государю и отечеству.
Адмирал Ушаков видел, что время великих морских дел прошло и ему остается только удалиться на покой. В конце 1806 года он решил выйти в отставку и уехать в деревню.
11 декабря Ушаков принес в дар отечеству 2000 руб., пять пушек и алмазный челенг, подаренные ему султаном Селимом III при возвращении из Средиземного моря в 1800 году, а 19 декабря подал прошение об отставке, объясняя свою просьбу «душевною и телесною болезнью и опасением, по слабости в здоровье, быть в тягость службе».
По докладе этого прошения государю Александр I приказал спросить заслуженного адмирала, в чем заключается его «душевная» болезнь и что можно бы сделать к его облегчению.
Причины угнетенного состояния Ушакова, вероятно, были до некоторой степени известны государю. Этим объясняется милостивый рескрипт от 2 января по поводу вышеупомянутой патриотической жертвы адмирала Ушакова. Рескрипт был дан на имя с.-петербургского губернского предводителя дворянства графа А. С. Строганова и гласил:
Граф Александр Сергеевич. До сведения моего дошло, что между приношениями в дар отечеству, предложенными в здешнем дворянском собрании, адмирал Ушаков представил алмазную челенгу, турецким султаном ему пожалованную.
Отдавая полную справедливость благородным чувствованиям, к таковому пожертвованию побуждавшим, почитаю я, что сей знак сохранен должен быть в потомстве его памятником подвигов, на водах Средиземного моря оказанных. Посему и желаю я, чтобы вы объявили адмиралу Ушакову благодарность мою за столь знаменитое пожертвование, возвратив ему си:о вещь, которая отныне будет свидетельствовать, сверх военных его подвигов, и примерное соревнование к благу любезного отечества.
В напоминании о военных подвигах Ушакова, «на водах Средиземного моря оказанных», слышится желание утешить скорбь старого адмирала, которому незадолго пред этим пришлось услышать в докладе одного из реформаторов русского флота другую оценку его бы
лых подвигов: что «посылка наших эскадр в Средиземное море и другие экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользы никакой».
12 января 1807 года Ушаковым подано вторичное прошение об отставке. В нем адмирал уклоняется от прямого ответа на вопрос о причинах своей душевной болезни. Он кратко упоминает, что «ныне же после окончания знаменитой кампании, бывшей в Средиземном море, честью прославившей флот Ваш, замечаю, в сравнении противу прочих, лишенным себя высокомонарших милостей и милостивого воззрения», и повторяет свое прошение от 19 декабря прошлого года.
Прошение было принято, и Ушаков уволен в отставку с 17 января 1807 года. В указе об отставке, выданном Ушакову 4 июля того же года, особо подробно прописаны подвиги его эскадры в Средиземном море.
По выходе в отставку адмирал Ушаков удалился на свою родину, в Темниковский уезд Тамбовской губернии, и о последних годах его жизни имеются некоторые сведения, полученные от людей, бывших свидетелями его жизни в деревне.
Всегда отличаясь религиозностью и заботой о бедных, он последние восемь лет своей жизни провел среди монастырской обстановки. Деревня его находилась в трех верстах от Санаксарского монастыря, и Ушаков каждый праздник приезжал в церковь, выстаивая вместе с братией продолжительные службы. Особенно вспоминали современники его усердную благотворительность монастырю, нищим и бедным. Он всегда готов был прийти на помощь нуждающемуся милостыней или вспомоществованием.
Вообще от этого времени жизни адмирала Ушакова мало сохранилось известий. В воспоминаниях, относящихся к 1865 году, один старый черноморский моряк рассказывает о посещении адмиралом Ушаковым Севастополя в 1812 году.
Он прибыл по своим делам, но не забыл когда-то дорогой ему Севастопольской эскадры. Она, ввиду тревожного времени, была в боевой готовности. На рейде стояли 110-пушечные корабли «Полтава», «Ратный» и «Двенадцать апостолов». «Посетив флот,— рассказывает упомянутый очевидец,— Ушаков был на флагманском корабле «Полтава», осматривал его. Мы хотя были юны, но хорошо помним адмирала Ушакова: лицом был свеж, седой, согбенный; нам казалось, что он не шел, а бежал по палубе.,. Взглянув на флот, он, видимо, был тро
нут и затем сказал: «Вот если бы у меня были такие корабли»... Ушакову отдали все почести, присвоенные адмиралу флота».
2 октября 1817 года адмирал Ушаков скончался и был погребен рядом со своим родным дядей, иеромонахом Федором Ушаковым, строителем Санаксарского монастыря, прославившимся святой жизнью.
В тихом маленьком монастыре, в глуши Тамбовской губернии, почивает прах знаменитого адмирала, избравшего в конце дней своих покой и тишину сельского уединения. Лишь окружающий монастырь вековой сосновый лес нарушал во дни бурь и непогоды своим шумом безмятежность красивых окрестностей и напоминал отставному адмиралу бури морской стихии, бури грозных боев...
На могиле адмирала прекрасно сохранившийся памятник с надписью: «Здесь покоится прах его высокопревосходительства и высокопочтенного боярина флота, адмирала и разных российских и иностранных орденов кавалера Федора Федоровича Ушакова».
Адмирал Ушаков умер холостым. Вся жизнь его была отдана службе. Всецелая преданность своему делу дала ему несколько радостей, но причинила много неприятностей и огорчений. Но, пока крепки были его физические силы, он все переносил, помня только о своем долге служить родине до последних сил.
Один из ранних биографов (1836 год) знаменитого адмирала, пользовавшийся рассказами современников, лично его знавших, пишет: «Федор Федорович Ушаков, бич и гроза турок, именуемый ими паша Ушак, приобрел все чины и знаки отличия без всякого покровительства, храбростью и усердием; был роста среднего, сухощав, в плечах широк; лицо имел моложавое, приятное, и в глубокой старости всегда играл на оном румянец. Нрава был чрезвычайно вспыльчивого; беспорядки, злоупотребления заставляли его выходить из приличия, но гнев скоро утихал». В обычном настроении он отличался добротою необыкновенной. Особенным предметом его забот были «флотские служители» (матросы). Переписка его с разными учреждениями, властями в Севастополе, с турецкими пашами во время похода 1798— 1800 годов переполнена его просьбами, убеждениями, требованиями, чтобы вовремя доставлялась провизия, чтобы она была хорошего качества, даже чтобы род пи
щи соответствовал трудности работы и т. п. Подобные заботы составляют, конечно, обязанность каждого командира судна или отряда, но в заботливости Ушакова видна особая любовь его к низшим служащим. Твердость и настойчивость, всегда применявшиеся им в этом случае, навлекали на него даже вражду людей, называвших его беспокойным человеком. В ответ на это адмирал пользовался особой доверенностью матросов и прочих своих подчиненных. Подавая пример личной неустрашимости, он умел поселить в подчиненных дух непоколебимой храбрости и, как показывает краткое описание его подвигов, делал со своими командами чудеса.
Упомянутый биограф, подобно военному историку Д. А. Милютину, сопоставляет Ушакова с его современником Суворовым и пишет: «Суворов, не любивший рассыпать похвалы там, где не следовало, особенно уважал Федора Федоровича и любил отдавать справедливость его заслугам». Он приводит пример, как отличавшийся причудами фельдмаршал жестоко выбранил курьера-немца, прибывшего от Ушакова и титуловавшего адмирала. «Человека, которого я уважаю,— указывал ему Суворов,— называй всегда просто — Федор Федорович». Чины и титулы, по мнению Суворова, не прибавляли никакого почета к имени знаменитого человека: это имя само о себе говорило. Дела адмирала Ушакова, даже и кратко описанные, достаточно говорят о его великих заслугах пред отечеством. Д. А. Милютин называет адмирала «знаменитейшим русским флотоводцем со времен Петра Великого» и успех действий нашего флота в 1798—1800 годах видит в «великих воинских дарованиях, при необходимой твердости», его вождя.
Для понимания характера адмирала Ушакова и его неутомимых трудов на пользу службы и дела ценны «Записки флота капитан-лейтенанта Метаксы». Этот офицер, плававший с адмиралом Ушаковым в Черно.м море, участвовавший в экспедиции 1798—1800 годов и отличавшийся храбростью, умный и вдумчивый наблюдатель жизни и деятельности нашего адмирала за много лет, переживший и передумавший эти свои наблюдения в более зрелом возрасте, в оставленных им «Записках» с любовию, живо и картинно рисует нам образ знаменитого флотоводца.
Во время пребывания Ушакова у острова Св. Мавры (в 1799 году) явились к нему старшины стоявшего на албанском берегу города Парги. Они, «именем своих сограждан и самого Бога», просили Ушакова защитить
Паргу от лютости Али-паши. Это возможно было только принятием города под покровительство соединенных эскадр, и старшины умоляли «приобщить их к числу подданных Российского Императора». Положение Ушакова оказалось затруднительным. Он имел предписание государя и соглашение с Турцией освободить только Ионические острова. Береговой город Парга выходил за пределы его полномочий, и ему опасно было его касаться, чтобы не быть обвиненным в нарушении союзных договоров. В этом духе он ответил паргиотам. Те пришли в отчаяние: «Они пали к ногам адмирала Ушакова, зарыдали» и в отчаянии заявляли, что перережут жен и детей своих и выйдут драться с Али-пашой, пока не падут «до единого». Адмирал ясно понимал отчаяние паргиотов, чувства служебного долга и человечности боролись в нем. Далее Метакса рисует такую картину. Адмирал, исполненный доброты, человеколюбия и с самой молодости воевавший против турок, коих всегда ненавидел, был столь тронут словами депутатов, что прослезился. Все офицеры наши, бывшие свидетелями трогательной сей сцены, стояли в безмолвном исступлении: самое молчание их, казалось, ходатайствовало за угнетенных единоверцев. Адмирал прошелся два раза по каюте и, подумав несколько, объявил депутатам, что, «уважая горестное положение паргиотов и желая положить пределы дерзости Али-паши, он соглашается принять их под защиту соединенных эскадр» на одинаковых основаниях с островами. Сердце победило ум: Ушаков великодушно пожалел несчастных паргиотов и решил принять на себя ответственность за превышение полномочий пред суровым и требовательным к дисциплине императором Павлом.
Описывая особенное рвение матросов (корабельных служителей) во время осады Корфу, Метакса пишет: «Адмирал, гордясь усердием своих моряков, доставлял им всевозможные случаи отличаться. Сам он действовал неусыпно, показывая всегда одинаковое расположение духа: он был всегда весел в трудах, как в отдыхе, между христианами и среди магометан, на батареях и в каюте своей; везде виден был откровенный, прямой и великодушный воин, хотя и имел дело с искусным неприятелем, с непросвещенными союзниками и с коварными народами того края. Все подвиги его носили печать деятельности, усердия, твердости и правоты». Метакса верно определяет четыре основные черты характера Ушакова; они, основываясь на его выдающемся
военном и административном талантах, создали высокополезную службу его государю и родине. «День и ночь пребывает он,— читаем в другом месте,— на корабле своем в трудах, обучая матросов к высадке, к стрельбе и ко всем действиям сухопутного воина».
Таким представлялся адмирал Федор Федорович Ушаков своим современникам, таким он рисовался беспристрастному взору последующих его жизнеописате-лей, единогласно удивляющихся величию его исторического образа.
Итак, история помнит выдающегося адмирала: исследователи ее всегда ставят его на надлежащее место в истории развития нашего отечества. Но жизнь более сурова в отношении Ушакова: имя его почти неизвестно его соотечественникам и редко вспоминается.
Прошло сто лет со дня кончины адмирала, и обязанность благодарного потомства — восстановить себе образ этого скромного деятеля, вышедшего из малоизвестных глубин Русской земли, но поднявшегося в свое время, исключительно личными трудами и дарованиями, на почти недосягаемую высоту, к удивлению современников, к ужасу врагов России и к радости облагодетельствованных им обитателей побережий Средиземного моря.
ГРЕЙГ АЛЕКСЕЙ САМУИЛОВИЧ1
1775 г., октября 12. Пожалован в мичманы (родился 6 сентября 1775 г.), в уважение заслуг отца, вице-адмирала Самуила Карловича Грейга.
1785 г., июля 23. По высочайшему повелению был послан в Англию и плавал на судах тамошнего флота.
Декабря 8. Произведен в лейтенанты и определен во флигель-адъютанты к отцу адмиралу Грейгу.
1788 г., мая 19 По возвращении из Англии в Россию определен на корабль «Мстислав».
Декабря 4. Произведен в капитан-лейтенанты.
1789 г., сентября 9. Послан вторично в Англию, для изучения морской практики.
1790—1796 гг. Находился волонтером на английском флоте, плавал в Средиземном море и к берегам Ост-Индии.
1796 г. На корабле «Ретвизан» был в плавании у берегов Англии, после чего, находясь на фрегате «Архан-
1 Общий морской список. Ч. III, с. 433—435,
Адмирал А. С. Грейг (1775—1845).
гел Михаил», перешел из порта Литта в Балтийское море, но у Порккала-Удда фрегат потерпел крушение.
Декабря 17. Произведен в капитаны 2 ранга.
1797 г. Находился при Кронштадтском порту.
1798—1800 гг. Командуя кораблем «Рет чзан», в эскадре вице-адмирала Макарова, плавал у берегов Англии и крейсировал с английскою эскадрою в Немецком (Северном) море у острова Текселя. За участие в 1799 году при высадке десанта на голландский берег и при взятии Гельдерской крепости был награжден орденом св. Анны 2-й степени.
1799 г., января 1. Произведен в капитаны 1 ранга.
1801—1803 гг. Находился при береге в Кронштадте, заведывая экспедицией по исправлению Кронштадтского порта. В 1802 году награжден орденом св. Георгия 4-го класса. За успешное исполнение возложенного поручения по исправлению Кронштадта был награжден бриллиантовым перстнем, при монаршем благоволении и благодарности.
1803 г., января 9. Произведен в капитан-командоры.
1804—1807 гг. Командуя эскадрой, состоявшей из двух кораблей и двух фрегатов, перешел из Кронштадта к острову Корфу и, приняв под свое командование все находившиеся там военные суда, крейсировал между островами Ионической республики и прибыл с десантным войском в Неаполь, откуда возвратился к острову Корфу и сдал командование флотом вице-адмиралу Сенявину.
1805 г., декабря 27. Произведен в контр-адмиралы.
1807 г. Командовал десантом при высадке и взятии острова Тенедоса и участвовал в Афонском сражении на корабле «Ретвизан». Затем, отряженный вице-адмиралом Сенявиным в залив Монте-Санто, принудил турок сжечь один корабль и два фрегата; по соединении с флотом возвратился в Корфу. Награжден орденом св. Анны 1-й степени.
1808 г. С эскадрою вице-адмирала Сенявина перешел из Корфу на Лиссабонский рейд, откуда, по высочайшему повелению, был вызван в Петербург и послан затем в Москву.
1809—1812 гг. Находился в Москве.
1812 г. По возвращении в Петербург отправлен состоять при главнокомандующем молдавскою армией адмирале Чичагове в Молдавию, откуда был командирован им по особым поручениям в Одессу, Константинополь, Мальту и Сицилию.
1813 г. Возвратился из командировки в Петербург и был послан в город Калиш, в главную квартиру государя императора. Состоял в звании начальника гребной флотилии и парусных судов, находился при осаде Данцига, после чего через Кенигсберг возвратился в Петербург.
Сентября 4. Произведен в вице-адмиралы за отличия под Данцигом и награжден орденом св. Владимира 2-й степени.
1814—1816 гг. Находился в Петербурге.
1816 г., марта 2. Назначен в должность главного командира Черноморского флота и портов.
1817—1827 гг. Командуя ежегодно черноморскими эскадрами, крейсировал в Черном море.
1818 г., мая 17. Награжден орденом св. Александра Невского.
1821 г., сентября 13. В награду ревностной службы и особых трудов награжден бриллиантовыми знаками ордена св. Александра Невского.
1824 г., февраля 15. Получил монаршее благоволение за осуществление работ по углублению устья реки Ингула, через что получилась величайшая удобность для проводки кораблей без употребления камелей.
1827 г., декабря 6. За отличную службу при управлении Черноморским флотом награжден орденом св. Владимира 1-й степени.
1228 г. Имея флаг на корабле «Париж», командовал Черноморским флотом, принимавшим деятельное участие в военных действиях против турок.
Июля 20. Произведен в адмиралы, за отличие при покорении крепости Анапы получил высочайшую благодарность.
Августа 18. За блистательный успех под Варною получил монаршую признательность.
Сентября 29. За осаду и покорение крепости Варны награжден орденом св. Георгия 2-й степени. В ознаменование же пребывания государя императора на корабле «Париж» всемилостивейше награжден годовым жалованьем и одновременной суммой в 59 000 рублей.
1829 г. Имея флаг на том же корабле и командуя флотом, крейсировал до Константинополя и находился при покорении турецких крепостей Мессемрия, Ахиолло, Инада и Мидия. За усердие и ревность, оказанные во время турецкой войны, всемилостивейше награжден вензелем государя императора на эполеты.
Июня 5. По случаю происшедшего в Севастополе возмущения прибыл из Николаева берегом в Севастополь и 5 августа возвратился в Николаев на яхте «Утеха».
1830 г., августа 14. По высочайшему повелению прибыл из Николаева в Петербург и назначен председателем комитета по улучшению флота. Получил денежную награду в 50 000 рублей.
1833 г. Назначен в члены Государственного совета.
1834 г. Награжден табакеркою, украшенною бриллиантами, с портретом государя императора.
1843 г. Получил единовременно 2000 червонцев и награжден орденом св. апостола Андрея Первозванного.
1845 г., января 18. Скончался.
В воспоминание заслуг адмирала Грейга по управлению Черноморским флотом в Николаеве в 1873 году ему поставлен монумент.
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АДМИРАЛЕ А. С. ГРЕЙГЕ 1 (Из записок врача морской службы)
Ряд моих статей, помещенных в «Морском сборнике», обнимают небольшой период — с 1829 по 1833 год. В периоде этом, следуя хронологическому порядку, представлял я современные очерки Севастополя и севастопольцев, коснувшись частию и состояния Черноморского флота. Это была эпоха управления флотом главным командиром адмиралом Алексеем Самуиловичем Грейгом, кончившаяся 1833 годом. Теперь, в заключение этих очерков, я считаю нелишним присоединить к ним несколько воспоминаний собственно об адмирале Алексее Самуиловиче Грейге как о государственном деятеле и как о человеке замечательном по светлому и многостороннему уму, по общей признательности и по глубокому уважению к нему от подчиненных, сослуживцев и многих посторонних современников. В этих-то отношениях и признаю долгом сказать об адмирале несколько слов, полагая, что если они уже и окажутся запоздалым материалом для его биографии, то по крайней мере будут уместным дополнением моих предыдущих рассказов, отдавая полную справедливость огромной пользе, принесенной морской службе вообще и Черноморскому флоту в особенности заслугами адмирала Алексея Самуиловича, ставящими его на ступень государственного деятеля. Не берусь проследить все 17 лет деятельности адмирала по управлению его Черноморским флотом,— труд этот принадлежит биографу. Достаточным считаю указать на конец управления, именно на то вообще состояние флота во всем, к нему относящемся, в каком он передан был им адмиралу Михаилу Петровичу Лазареву. В этом отношении следует сказать, что Черноморский флот, в полном составе кораблей, фрегатов и множества мелких судов под военным флагом, а также и множества транспортных, передан Лазареву не в гаванях стоящим, не разоруженным, но в полном его вооружении, снабженным всем потребным, в готовности для продолжительного плавания и в действии под парусами в море. За исключением двух-трех старых кораблей, прочие были годны для службы или совершенно новые, как корабли «Память Евстафия», «Императрица Екатерина II» и «Адрианополь», построенные по чертежам лучших иностранных инженеров. 120-пушечный ко-
1 Морской сборник, 1861, № 12,
рабль «Варшава» был уже спущен со стапелей на воду и, так же как и многие другие корабли, усовершенствованный адмиралом в подводной части, в рангоуте и парусности, имел впоследствии отличные качества.
Фрегаты, большею частию 60-пушечные, были новые. В отношении состояния судов флота вообще: пессимисты, не находя повода к порицанию, обратили было его на хозяйственную часть флота, но и тут не нашли пищи — хозяйственная часть во всех ее подразделениях
по портам, Николаевскому, Севастопольскому и прочим, передана Лазареву с полными запасами и ясною отчет-ливостию, вызвавшею высочайшую волю государя императора на резолюцию: «Не контролировать распоряжений адмирала Грейга по управлению его Черноморским флотом». Эта милость государя императора испрошена была адмиралом не в ограждение собственной личности от мелочных начетов — он был чист и подобного тому ничего не боялся,— но предосторожность эту признал он необходимою для защиты от возможных придирок к бывшему при нем обер-интендантом Черноморского флота контр-адмиралу Критскому.
Но для полной оценки заслуг адмирала Грейга беспристрастному взгляду недостаточно было бы ограничиться обзором состояния парусного флота вообще, увлекаться силою, вооружением, оснасткою и качествами кораблей и прочих судов или зарываться в контролиза-цию по отчетам хозяйственных частей и т. п. Для полной оценки необходимо обратить внимание на творческую способность адмирала Грейга, открывающуюся во многих учреждениях и предприятиях, им выполненных, начатых и предначертанных. Следует вспомнить Николаевский порт, учреждения, в нем оставленные: Адмиралтейство, казармы, госпиталь, штурманское училище, депо карт, обсерваторию, присутственные места и казенные здания вообще; обратить внимание на штурманов, инженеров и прочих специалистов по всем отраслям наук и искусств, необходимых в управлении; они все созданы адмиралом Грейгом; обратить внимание на состояние лоции тогдашнего времени, на расчистку русл и проложение фарватеров по рекам Ингулу, Бугу и Днепровскому лиману; на постановку по берегам Черного моря маяков, на гидрографические работы по описи берегов Черного моря; обратить внимание и на Севастопольский порт, на устройство в нем корабельных доков, на береговые укрепления и оборонительную линию. Все эти учреждения, совершившиеся и недовершенные.
но впоследствии результатами англо-французской войны или разрушенные, или же измененные и упраздненные правительством, получили начало свое при адмирале Грейге.
Некоторые из этих учреждений были уже приведены нм в окончательное исполнение, другие, начатые — приводились, не начатые — оставлены при делах управления ведомством в проектах. Вникая в ограниченность средств, которые ассигновало правительство на приведение в выполнение какого-либо из предприятий, нельзя не сказать, что адмирал нисколько не отставал от времени, а напротив, тщательно следя за требованиями его по всевозможным усовершенствованиям, от капитальных до мельчайших предметов, обращал внимание на существенно-полезное, на прочное и, приводя в выполнение что-либо вод личным своим руководством, многое сам совершенствовал, не придавая притом ничему педантичного блеска. При этих началах, при этих предначертаниях и при таких помощниках-специалистах, какие созданы были адмиралом Грейгом для выполнения всего им предначертанного, легко уже было продолжать и идти вперед по готовому и широко проложенному пути. В этих-то живых фактах высказывается высокий ум адмирала Грейга, его творческие способности, поставившие его на ступень государственного деятеля.
Другую сторону достоинств А. С. Грейга представляют черты, изображающие его как человека общественного, поставленного на высокую ступень значения, при котором он мог и готов был всегда, по голосу нуждающегося, снисходить ему на помощь: вдовы и сироты, без различия каст и рас, находили в нем благотворителя, подчиненные — истинного начальника, и никому из частных лиц, ему не подведомственных, не отказывал он в принятии живого участия. Такая готовность быть полезным обществу, во всех его слоях, приобрела ему признательность и глубокое уважение от всех, и в особенности от тех, кто только имел случай хотя бы однажды лично воспользоваться его вниманием. Для объяснения своих слов обращаю, во-первых, внимание читателя на испрошенную адмиралом высочайшую волю раздать прилежащую к Севастополю праздную, не приносившую никакой пользы землю, разделив ее на несколько участков для обзаведения на них виноградных плантаций. Эта благотворительная мысль адмирала, по выполнении ее в течение 4—5 лет, выразилась самыми
счастливыми результатами: дороги от Севастополя к Георгиевскому монастырю и к Херсонесскому маяку пролегали уже не по дикой местности, а между множеством возделанных виноградных плантаций и подраставших садов; каждый владелец участка, при затрате самых незначительных средств, на даровой земле имел уже собственность, более или менее обеспечивавшую его личное благосостояние; при каждом таком участке необходимость указала устроиться домиком, а при домике — и возможность обзавестись и посильным хозяйством...
Обзаведшиеся впоследствии хозяева благословляли виновника скромного их счастия. Кроме того, из населения Севастополя многие бедные женщины — матери семейств, руки которых знакомы только с черным трудом, находили для себя дело, дававшее им честное пропитание; матросы флотских экипажей в известный период обрабатывания плантаций также зарабатывали деньги. Дикие, местами безжизненные дотоле окрестности оживились теперь трудом, и благодарная земля вознаградила этот труд многих севастопольцев.
Но, к вящему поощрению полезного труда, новым, неопытным в деле хозяевам недоставало поддержки, а она необходима была во многом по улучшению и усовершенствованию виноделия. Для этого на первых порах требовались ссуды капиталов, хотя и небольших, но взять их было негде — виновника настоящей, видимо полезной, мысли близко уже не было, пособить словом и содействием было некому... Михаил Петрович Лазарев на севастопольских виноделов и хуторян вообще смотрел с предубеждением, понимал тут какое-то злоупотребление и на первых же порах вступления в права главного командира Черноморского флота и портов отдал следующий приказ по Морскому ведомству: «Для обрабатывания частных севастопольских хуторов и виноградников нижних чинов Морского ведомства отнюдь не отпускать». Но хуторяне могли уже обходиться и без нижних чинов Морского ведомства,— они беспрепятственно пользовались рабочими от сухопутных войск. Таким образом, светлая и благородная мысль адмирала Грейга осуществилась.
В объяснение же назидательных наставлений подчиненным скажем, что ни один из командиров, назначавшихся адмиралом Алексеем Самуиловичем на какое-либо из судов, не оставался без того, чтобы не получить от него предварительных советов, касающихся вверяе
мого ему судна, и никто из них не ускользал от того, чтобы при случае не передать адмиралу же полного отчета в собственных замечаниях, приобретенных за время командования судном или нахождения на нем под парусами в море. Отчет об этих замечаниях передавался не в форме экзамена, а в легкой беседе, особенно приятной для обоих; если вопросы были тут же разрешены, то адмирал изъявлял свое удовлетворение выражением: «Очень рад! Много благодарен вам за ваши замечания... Вы доставили мне большое удовольствие». В противном случае неудовольствие выражалось словами: «Очень жаль, очень жаль! Пожалуйста, обратите ваше внимание — это для вас необходимо». Эти усвоенные им выражения характеризовали мягкость его обращения не только с командирами судов, но и с экзаменующимися кондукторами и гардемаринами при производстве их в офицеры, с мичманами — в лейтенанты и с лейтенантами при замечаниях на их ошибки во время командования вахтою. В первом случае — при экзаменах — он предлагаемыми вопросами никого не ставил в тупик, а, развязывая язык самому застенчивому, с терпением добивался точного дознания о способностях экзаменующегося. В другом случае, во время пребывания своего на корабле для практических упражнений в эволюциях, случавшуюся ошибку или медленное управление вахтенного офицера в редких и только в важных или грубых случаях поправлял, останавливая выполнение начатого уже действия; чаще же, терпеливо выждав окончания, подзывал к себе ответчика для объяснений по поводу сделанной ошибки; причем объяснение в редких случаях оканчивалось замечанием, похожим на выговор; большею же частию замечания эти служили молодым офицерам разъяснением их ошибок. Такие объяснения случались не только с офицерами, состоявшими на флагманском корабле, где действия их в личном присутствии адмирала не могли ускользать от его внимания, но распространялись также и на всех прочих офицеров, находившихся на других судах, потому что при всяком замеченном действии на каком-либо из судов адмирал сигналом спрашивал имя вахтенного офицера, и если не тотчас изъявлял ему свое удовольствие или неудовольствие, то, заметив этот случай у себя в памятной тетрадке, откладывал до времени востребования командиров судов на флагманский корабль, с которыми вместе требовались и замеченные в тетрадке офицеры. В этом отношении внимание адмирала до того
было деятельно, что для примера небезынтересно будет рассказать о следующем случае: фрегат «Флора» имел все отличные качества превосходного мореходного судна и замечательного ходока; во время эволюций при общем сигнале «повернуть оверштаг» фрегат «Флора» не поворотил. Хорошо видя и вполне понимая причину этой неудачи, адмирал в ту же минуту приказал спустить для себя шлюпку и отправился на «Флору»; подойдя к вахтенному офицеру, он сначала объяснил ему ошибочность его действий, при которых фрегат не мог поворотить, а потом приказал выполнить маневр в его присутствии. Затем заставил того же офицера повторить несколько поворотов с одного галса на другой, при каждом указывая ему на необходимость тех условий, какие при этом в разнообразии случаев преимущественно важны и часто могут встречаться.
Адмирал Алексей Самуилович Грейг, сознавая в себе долг к подчиненным ему вообще, особенно был строг к самому себе: в отношении обязанности своей к молодым офицерам он следовал тому правилу — чтобы более научить их, нежели взыскивать с них. Поэтому на бесчисленный ряд ошибок вахтенных офицеров он не смотрел как на проступки, происходившие от небрежности и невнимания, или как на совершенное незнание дела, но как на недостаток опытности, пополняющейся только практикою; потому-то бак и салинги в характере действий адмирала вовсе не имели места и значения для выражения взысканий. Более требователен и взыскателен он был к командирам, как к более опытным, но и тут во время эволюций пушки в редких только случаях были употреблены, а чаще Грейг поднимал сигналы: «Адмирал не понимает маневра!», «Адмирал удивляется маневру!», самый строгий — «Адмирал изъявляет свое неудовольствие!».
Алексей Самуилович большое значение уделял практическим плаваниям. Только в не терпящих отлагательств случаях он разрешал кораблям оставаться в порту, чаще же он заставлял командиров исправлять суда собственными силами и средствами, держась под парусами. При такой продолжительной и неутомимой деятельности адмирала каждый из моряков видел в нем не одно страстное влечение к морю, но и ревностное стремление к тому, чтобы подготовить для флота одинаково опытных офицеров и нижних чинов, и время этой деятельности считалось действительною службою для каждого, а не привилегированною потребностию выхо
дить в море на несколько суток с единственным намерением воспользоваться столовым довольствием.
Что должно было заметить об Алексее Самуиловиче в отношении к строевым офицерам и морякам, то же следует сказать о нем и в отношении к прочим специалистам, по преимуществу корабельным инженерам, для которых глубокие познания его в корабельной архитектуре не менее были поучительны, как и познания в кораблевождении и отдельном управлении судами полезны для моряков; то же следует сказать о нем и в отношении применения познаний его в астрономии и других науках, не исключая и медицины, со всеми ее прикладными науками. Соединяя в себе все эти специальные познания с высоким общим образованием и светлым от природы умом, нигде он так кстати не мог бы применить всего этого к существенным пользам, как применял на занимаемом посту.
Более способные и чаще встречавшиеся с ним специалисты, которых он никогда не обходил интересным и современным в науке вопросом, не отделывались от него поверхностным ответом; он не затруднялся доискиваться того, в чем специалист не был тверд, и в таком случае советовал ему познакомиться с известным автором или же при этом дарил ему относящееся к предмету новейшее издание. Поэтому моряки и все прочие специалисты общим голосом называли его своим учителем.
Изобразив общие черты достоинств адмирала Алексея Самуиловича, нелишним будет указать при этом на некоторые эпизоды из его служебных и частных деяний, наиболее замечательные, то есть памятные его современникам-сослуживцам... Мало осталось их в живых, но оставшиеся с торжественностью припоминают события турецкой воины 1828—1829 годов... Памятны им Анапа, Варна, Сизополь, Инада и другие прибрежные укрепления турецкие; гордятся старые ветераны своим вождем, и этот вождь их — адмирал Алексей Самуилович Грейг — отличными распоряжениями и блистательными выполнениями главных задач Черноморского флота написал несколько золотых страниц для его истории. Мы ограничимся его блестящим приказом по Черноморскому флоту от 23 апреля 1828 года за № 60, с корабля «Париж». Приказ этот составлен был накануне выхода флота из Севастополя, чтобы вступить в распоряжение князя Меншикова, осаждавшего уже крепость Анапу, и разослан по всем судам в запечатанных пакетах с
надписью: «Вскрыть и прочесть перед командою по имеющему последовать на то сигналу».
Подойдя на видимость Анапы, сигнал был поднят, приказ прочтен и одновременно встречен торжественным «ура!» всего флота, тотчас же занявшего места по диспозиции против крепости и открывшего по ней огонь. Вот что было выражено в приказе:
Наконец жребий войны брошен, мы должны сра-жаться: враги наши — враги христиан, неверные мусульмане!.. Но берега и воды Черного моря не раз уже дружили русских с победою и славою, и никогда неприятели наши, турки, не первенствовали над нами силою оружия; еще недавно азиатское вероломство усмирено и наказано мужественными россиянами на долинах Эри-вани и Нахичевани; еще так свежи следы битвы Нава-ринской, покрывшей славою наш Балтийский флот; сии подвиги останутся вечными залогами неизменной храбрости и твердости россиян. Воспользуемся, товарищи, сими славными примерами, разделим участь храбрых наших соотечественников! Нашему флоту теперь предстоит время еще раз победами свидетельствовать о его силе. Вам, храбрые воины, теперь предстоит счастливый случай употребить ваше мужество, ваше искусство и непоколебимую твердость во славу отечества и государя.
Нужно ли на этих тесных страницах распространяться о том, в какой степени оправдан был этот приказ, когда об этом с большой подробностью должна говорить и говорит сама история?..
Переходим к другому эпизоду из жизни и деяний незабвенного адмирала. Он, по сюву царя, должен был сдать обязанность главного командира Черноморского флота и портов Михаилу Петровичу Лазареву и этот переход свой ознаменовал следующим приказом по Мэрскому ведомству от 7 октября 1833 года за № 77, подписанным в Николаеве:
С исполнением ныне столь лестной для меня высочайшей государя императора воли, долженствуя оставить места сии, где в течение более 17 лет имел удовольствие быть свидетелем отличного усердия, трудов и ревности чинов флота и вообще черноморского ведомства, я почитаю одною из самых приятнейших для себя обязанностей заключить распоряжения мои по главному управлению Черноморского флота и портов изъявлением чувств искренней моей благодарности всем и каждому
из любезных моих сослуживцев, оправдавших поведением, усердием и деятельностью свое доброе о них мнение начальства, и уверить их, что проведенное мною между ними время останется в душе моей одним из сладостнейших воспоминаний моей жизни и что почту счастливым быть для них, сколько от меня зависит, полезным, видеть их благополучными и оставаться в твердом уповании, что они всегда преисполнены будут теми же чувствами усердия и ревности, коими прежде сего одушевлены были на поприще верноподданнейшей службы Его Императорскому Величеству.
Адмирал Алексей Самуилович за несколько недель до объявления сего приказа, готовясь оставить Черноморский флот и все им созданное, с неподдельной грустью прощался со всеми сослуживцами своими, глубоко его уважавшими. Ко многим офицерам, являвшимся к нему по обязанностям, был особливо приветлив, многим из них дарил что-нибудь в память о себе. Из этих подарков некоторые были ценны — часы и зрительные трубы. Любимцу своему, лейтенанту Манганари-третье-му (ныне контр-адмирал), отличившемуся при описи берегов Черного моря и астрономическом определении многих пунктов, подарил 5-футовый телескоп Франго-фера. Такой же телескоп подарен им контр-адмиралу Критскому и, кроме того, дорогие астрономические часы, хронометр и несколько разных физических инструментов, которых употребление Критский действительно понимал и любил.
В этот период деяний адмирала Алексея Самуиловича замечателен следующий вопрос: какое бы заключение следовало вывести из того, что адмирал в это время, снисходя к некоторым личностям, исходатайствовал им чистую отставку... а личности эти, по мнению адмирала Лазарева, были будто бы нечисты и ответственны?.. Беспристрастие должно решить вопрос этот в пользу адмирала Грейга. ибо личности эти были ему гораздо лучше известны, нежели адмиралу Лазареву; притом же первый, имея в виду оставить по себе добрую память, не хотел бросать на жертву людей, быть может не настолько действительно преступных, насколько не разделявших с другими уважения к последнему. Из числа таких личностей никто столько не контрировал Лазареву, как обер-интендант контр-адмирал Критский, которому Алексей Самуилович действительно против желания Лазарева исходатайствовал чистую отставку с ограждени
ем от контроля действий и распоряжений его за время управления интендантством. Критский и адмирал Грейг одновременно выехали из Николаева навсегда, оставив в нем первый — быть может, несколько и справедливые нарекания, но последний — чистые, задушевные благословения.
В заключение скажем еще несколько слов о том влиянии, какое имел Алексей Самуилович на Черноморский флот по оставлении его. 1834 и 1835 годы замечательны переводом значительного числа морских офицеров из Черноморского флота в Балтийский и обратно. Черноморцы этими переводами обязаны большей частью Алексею Самуиловичу, но некоторые из самонадеянных грейговцев — по преимуществу греки — не хотели оставлять юг и Черное море, с которым они сроднились. Из числа таких был Л1ихаил Николаевич Кумани (ныне полный адмирал), который в отношении предубеждения Лазарева к грекам и грейговцам — по случаю перевода их в Балтику, а также и по введению в употребление волчьих билетов — высказался перед ним слишком резко, но справедливо, и Лазарев не нашелся остановить его, чем}' свидетелями были многие из грейговцев и ла-заревцев. Не менее резко высказался перед Лазаревым и Манганари-первый, известный специальным трудом по составлению карт Азовского и Черного морей и Константинопольского пролива с Мраморным морем. На вопрос Лазарева: «Вы желаете быть переведенным в Балтийский флот?»—Манганари отвечал: «Вовсе не желаю, потому что я необходим в Черноморском до окончания того труда, который выполняю для пользы службы».— «А если без вас можно будет обойтись?» — «Не обойдетесь... Но если вы найдете способного продолжать мой труд, тогда я с удовольствием оставлю Черное море. Если же не найдете, то вы не должны и не можете без явного вреда для службы прерывать моих занятий». Впоследствии Лазарев, несмотря на предубеждения его к грекам, был особенно внимателен к труду и способностям этого офицера и отличал его.
Севастопольская офицерская морская библиотека, учредившаяся с 1822 года, в 1834 году включала в себя около 3000 экземпляров разных сочинений на русском, французском, английском, немецком и других языках. Доход библиотеки простирался до 12000 рублей ассигнациями в год. Со времени учреждения библиотека, находясь под особым покровительством главного командира, всегда помещалась в казенном доме: сначала в
небольшом старом доме, некогда принадлежавшем служившему в Черноморском флоте англичанину Тизделю, а с 1831 года перенесена в новый большой дом, купленный в казну у наследников умершего контр-адмирала Снаксарева, так что в доме этом одновременно помещались библиотека и комитет, учрежденный по построению корабельных доков, а во флигеле дома помещались от 15—20 человек штурманских кондукторов, для которых собственно дом этот был куплен. Библиотека управлялась комитетом, состоявшим из 6 директоров, избиравшихся ежегодно баллотировкою по преимуществу из капитанов 1 ранга. Старший из них по службе всегда считался и старшим директором. Избрание директоров, назначение библиотекаря, проверка сумм и книг производились в декабре месяце, а с наступлением нового года новые директоры вступали в свои права. На 1834 год старшим директором библиотеки избран был капитан 1 ранга Папахрпсто (командир 30-го флотского экипажа и корабля «Императрица Мария»), В начале того же года на общем собрании директоров библиотеки определено было обратиться с почтительным предложением к исправляющему должность главного командира Черноморского флота и портов Михаилу Петровичу Лазареву об удостоении им принять под свое покровительство севастопольскую офицерскую библиотеку и быть почетным ее членом (так велось и при адмирале Грейге). Спустя три недели по отсылке этого предложения в Николаев вместо ожидавшегося от него согласия главного командира комитет библиотеки получил от командира Севастопольского порта контр-адмирала Ку-мани уведомление, что Михаил Петрович Лазарев предписывает ему: «Дом, ныне занимаемый библиотекой, немедленно очистить, ибо дом этот приобретен в казну для помещения штурманских кондукторов, а не для библиотеки, учреждения совершенно приватного».
Озадаченные таким требованием директоры библиотеки испросили, однако же, у командира порта отсрочку до времени подыскания удобного к помещению библиотеки дома и, занявшись сим, между прочим, решили— о таком неожиданном распоряжении, угрожавшем расстройством библиотеки, уведомить Алексея Самуиловича Грейга. Что именно писал к нему Папахристо, неизвестно, но из письма, полученного им в ответ от Алексея Самуиловича, которое перечитывалось прочими директорами и некоторое время хранилось в делах библиотеки, видно, в чем заключалась переписка.
В письме отмечалось:
Милостивый государь Григорий Аргирович! Письмо ваше неприятно меня поразило тем, что такому для молодых офицеров полезному учреждению, какова библиотека ваша, угрожают уничтожением... Но будьте спокойны, я буду просить министра об отмене такой мысли и, если необходимость укажет, буду о том же просить и государя. Вам же рекомендую для необходимого помещения библиотеки покупкою дома у господина Бефани не торопиться, а нанять оный на непродолжительное время только в том случае, когда решительно принудят вас оставить настоящее помещение. Всегда готовый к услугам вашим. А. Грейг. Февраля 23 дня 1834 года.
Письмо это показано было М. Н. Кумани (командиру порта), который затем выполнением предписания М. П. Лазарева не настаивал больше. Результаты же действия Алексея Самуиловича Грейга в Петербурге были таковы: государь император соизволил повелеть сумму 46 000 рублей ассигнациями, скопившуюся от имущества после умерших без наследников и хранившуюся в николаевском портовом казначействе, передать кому следует для устройства севастопольской офицерской библиотеки. За таким монаршим соизволением мысль Михаила Петровича Лазарева изменилась; он же принял на себя и самое деятельное участие по этому устройству. В том же 1834 году определено было составить проект приличному для помещения библиотеки особому зданию, которое в 1840 году было окончательно готово и обошлось с внутреннею отделкою и обмеблировкою до 150 тысяч рублей ассигнациями, а впоследствии и гораздо больше потребовалось на разные внутренние и внешние украшения, изобретавшиеся Михаилом Петровичем Лазаревым.
АДМИРАЛ А. С. ГРЕЙГ1
(Из «Воспоминаний русского моряка»)
Этот передовой деятель представлял собой идеал глубокоученого, моряка-практика и весьма образованного человека. Поэтому жизнь его должна быть богата интересными эпизодами, оригинальными чертами и замечательными подробностями, которые необходимо пе
1 Морской сборник, 1861, № 12,
чатать для полноты его характеристики и для пополнения истории нашего флота. Адмирал Грейг принял в управление Черноморский флот и ведомство в конце 1816 года. Обозревая то и другое, он нашел многое — как и следовало ожидать — устарелым и не сообразным с тогдашним состоянием науки мореплавания. Значительная часть линейных судов в то время построены были по чертежам французского флота, и хотя порядочно ходили, но были до того валки, что нижние порты касались воды даже при несении брамселей. Неудобство это привело к постройке всех вообще судов по чертежам, которые непосредственно рассматривались и одобрялись адмиралом Грейгом. Здесь кстати припомнить, что до его управления Черноморский флот имел очень мало мелких судов, не отвечавших своему назначению. Выстроенные же при нем мелкие суда различных наименований принесли несомненную пользу как офицерам, так и матросам в приобретении практики мореходства.
По истечении 12 лет управления Грейга, именно в войну с Турцией 1828—1829 годов, Черноморский флот кроме орудийной силы имел в своем составе: лучшего устройства линейные корабли и мелкие суда, канонерские лодки и йолы и до пяти колесных пароходов, плававших по морям и рекам. Сверх того флот укомплектован был сведущими офицерами и приученными к своему делу экипажами и артиллеристами. Преобразования и улучшения по черноморскому ведомству следовали одно за другим благодаря неутомимой деятельности Грейга. Помимо построек судов, о которых мы сказали выше, он вскоре занялся образованием юношества в морских заведениях; посещал их, присутствовал на выпускных экзаменах мичманов и штурманов, поступающих в лейтенанты лично испытывал в практических знаниях. Образовывая собственно морских офицеров, адмирал обратил внимание и на морскую артиллерию, да и на прочие части, Морскому ведомству принадлежащие. С разрешения правительства избранные им офицеры и другие чины посылаемы были в Англию для изучения корабельной архитектуры, такелажного и парусного мастерства, а в Петербург — топографии, бухгалтерии, архитектуры, практической механики, литографии и гравирования. Составилась школа певчих и музыкантов, последние введены были и в морские экипажи.
Теперь рассмотрим, какую пользу принесла практическая эскадра, посылавшаяся ежегодно в море. Практическое плавание в то время хотя и не отличалось
дальностью расстояния, но под управлением адмирала Грейга и флагманов кроме быстрых и точных исполнений в маневрах принесла еще и ту существенную пользу, что офицеры и команды, плававшие два месяца (в течение годичной кампании), с каждым годом все более и более обогащались познаниями в морском искусстве. И из этой практики вытекли те замечательные наставления и приказы, которые отдавались по флоту и которые впоследствии служили назидательным руководством для офицеров. Полный хозяин теории и практики на Черноморском флоте, адмирал Грейг вполне удачно изменил правила прежних эволюционных построений и сигнальное производство днем, ночью и в тумане. Изменение сигналов отличалось несложностью и ясностью. Впоследствии из этих элементов был составлен свод морских сигналов, употребляемых на всех военных судах. Что же касается до транспортных сигналов, то способ употребления их остался тот же, что был и при адмирале Грейге, без всяких изменений.
Не странным ли покажется, что на акватории Черного моря, где плавали суда наши до адмирала Грейга, не существовало ни одного маяка? По его назначению и сообразно с тогдашними средствами построены были маяки: Еникальский, Одесский, Тендровский, Тар-ханкутский, створные Инкерманские, Херсонский, Айто-дорский, Таклинский и Кинбургский плавучий — и были освещены настолько, что суда не затруднялись в плавании. На отмелях рек были введены отличительные бакены и поставлены на береговых местах знаки. При Грейге был введен оптический телеграф, заведена в Севастополе офицерская морская библиотека, а в Николаеве выстроена обсерватория, в которой дозволялось заниматься офицерам и воспитанникам морских учебных заведений. При адмирале Грейге также были улучшены депо морских карт, типография и литография, а также граверное искусство; для снабжения флота и офицеров выписывались из-за границы инструменты и зрительные трубы; назначались морские и речные описи. Далее, построена в Николаеве механическая мастерская и лесопильня; в Николаевском порту прибавлены три эллинга и устроен Мортонов эллинг, а в Севастополе начато строительство сухого дока; для очищения каналов реки Ингула и Днепровского лимана устроена землечерпательная машина; построено здание для штурманской роты, и приступлено к постройке каменных трехэтажных казарм для нижних чинов.
Кому не памятна великая заслуга адмирала Грейга, принесшая огромную пользу Черноморскому флоту, именно прорытие двух каналов — Николаевского и Очаковского?! После этого для вывода кораблей в море уже не нужны были камели. Первыми без особых усилий по каналам прошли линейные корабли «Синоп» и «Цесаревич». С прорытием каналов было ликвидировано адмиралтейство и кораблестроение в Херсоне.
Многое в этом крае напоминает об адмирале Грейте; одно им сделано, другое предназначено было к осуществлению. Сверх того, он оставил во флоте опытных командиров и сведущих в морском искусстве офицеров, искусных корабельных инженеров и других служащих — людей с познаниями, доказанными на деле. Морские экипажи и артиллерия доведены были им до возможного совершенства. Говоря без увлечения и совершенно беспристрастно, не раз и не от одного офицера, переводимого из Балтики в Черноморский флот, доводилось нам слышать, что «черноморские офицеры как в познаниях, так и в управлении судами, равно и матросы превосходят балтийских».
Все указания адмирала Грейга относительно флота были основаны на правилах науки и на применении их к делу; на глаз и наудачу ничего не делалось. Правила эти отдавались приказами по флоту. Надобно сознаться, что при нем и по оставлении флота мы постоянно руководствовались этими правилами, потому что не имели других точнее и основательнее. Для примера приведу некоторые инструкции незабвенного адмирала. Помимо управления судами нам поручено было вычислять вес якоря, толщину каната, площадь парусности, объем и меру рангоута для каждого судна и делать другие расчеты, относящиеся к мореплаванию.
Адмирал Грейг твердо стоял на том, чтобы военные суда кроме хорошего хода имели еще и достаточную остойчивость и чтобы истинная сила их заключалась в орудиях и меткой стрельбе, и он действительно достиг этого соединения (то есть орудийной силы с хорошей остойчивостью), двух важных условий в стратегическом отношении, одно без другого не имеющих значения.
Обращая внимание, как сказано выше, на морских офицеров, в прямом смысле, адмирал Грейг в то же время следил и за морской артиллерией и успел образовать дельных артиллеристов, с основательными познаниями и с большим навыком в стрельбе на море.
Артиллеристы грейговской школы показали себя при героической защите Севастополя.
Из множества предусмотрительных мер покойного адмирала, верно и метко направленных к цели, приведем первую, какая пришла на мысль. Он воспрещал становиться на якорь, без крайней надобности, иа открытых местах моря и в полосе прибоя, а в особенности у берегов северо-восточной части Черного моря. Эта мера, по оставлении Грейгом флота, почему-то не выполнялась, и оттого произошло крушение в 1839 году целого отряда, состоявшего из 7 или 8 судов, у северо-восточных берегов Черного моря.
Благодаря многосторонним знаниям и опытности адмирал Грейг охватывал все, что входило в круг его обширной и многосложной администрации. Занимаясь преобразованием флота и вообще черноморского ведомства, он немало трудился и над устройством города. Не стану распространяться и описывать всего, сделанного им для города; скажу лишь о той заслуге, которая не умрет в воспоминании николаевских граждан. На месте, где скапливался прежде навоз, существует теперь благодаря Грейгу прекрасный бульвар. Город терпел от песка извне; для ослабления этого наноса окрестности города по его требованию усажены были разного рода деревьями, и с той поры посадка их распространялась по всему городу. Некоторые из казенных зданий были перестроены, другие построены заново, учреждено училище для дочерей нижних чинов.
Для осуществления и больших и малых дел кроме ума необходимы и средства, а в них-то и ощущался недостаток во время управления Грейга. Несмотря на то, он неуклонно следовал однажды предположенной цели и в 17 лет успел выполнить многое из задуманного. Конечно, иные предположения, как, например, водопровод из урочища Спасска в город и Богоявленская фабрика для приготовления сукна для нижних чинов Черноморского флота, не осуществились; но тут успех, кажется, более зависел от содействия исполнителей, нежели от средств; сотрудников же у Грейга было немного, и потому большая часть трудов приходилась непосредственно на его долю.
Познания адмирала Грейга были разнородны и- многосторонни. Моряк по призванию, он знал морское искусство в обширном смысле этого слова. Так, он был основательно знаком с кораблестроением, корабельной архитектурой, механикой и инженерными науками и со
всем, что относится к морскому делу. Естествоведение, экономические науки, история, литература, музыка — все эти знания уступали сильному, настойчивому и многообъемлющему уму покойного адмирала. Отличительными чертами его характера были редкая общительность, ясность в предположениях, строгая определенность во всем и точность в действиях. Враг кастовых отличий, разъединяющих общество, он серьезно заботился о сближении сословий моряков как верном ручательстве за успех дела и почти успел искоренить мелочные интриги на море и на берегу. Пробудь он долее е нами, сближение было бы упрочено и для нашего времени и нам не пришлось бы читать литературных споров о штурманах и флотских, производящих грусть и уныние. Он не терпел мелочных приходских стремлений, загораживающих дорогу преуспеванию общеполезных дел, и не допускал даже намека на предпочтение или фаворитизм. Избранниками его были полезное знание, производительный труд и все вообще действительные заслуги, о которых можно смело говорить вслух.
Судьба матроса была одною из лучших забот, сердечным интересом Грейга. Постоянно заботясь о материальном благосостоянии матроса, он охранял и святость его человеческих прав от произвола господ, привыкших часто прибегать к телесным увещаниям. Для искоренения этих диких порывов, глубоко возмущавших его душу, он строго запретил жестокое обращение с матросами и вместе с тем постановил: за обыкновенные проступки давать не более 25 линьков, или розг, за важные — предавать суду. Постановление это он считал равно обязательным и для себя, и для подчиненных, то есть командиров и прочих. В этом отношении, как и во многих других, адмирала Грейга можно ставить в пример и образец нашему прогрессивному времени.
Как передовой человек, Грейг работал для будущего, в котором предвидел значение Черноморского флота. В его голове впервые зародилась мысль о необходимости укрепления Севастополя кроме берегов и с сухого пути, доказательством чему служат его планы, доселе хранящиеся, если не ошибаемся, в Черноморском депо. По словам специалистов, эти планы отличаются меткостью и глубиною соображений. Сверх того, он предполагал укрепить Николаев с восточной стороны посредством проведения канала между реками Ингулом и Бугом. Если многое из задуманного им не исполнилось, то это весьма понятно: ему не суждено было довести до конца
или завершить свои труды, отличавшиеся оригинальностью и самобытностью, которые не унаследываются и не поддаются подражательности.
СЕНЯВИН ДМИТРИЯ НИКОЛАЕВИЧ 1
1773 г., февраля 23. Поступил в Морской корпус кадетом.
1777 г., ноября 6. Произведен в гардемарины.
1778 г. На корабле «Преслава» плавал между Кронштадтом и Ревелем.
1779 г. На том же корабле, в эскадре контр-адмирала Хметовского, плавал от Кронштадта до Нордкапа и обратно.
1780 г., мая 1. Произведен в мичманы.
1780 и 1781 гг. На корабле «Князь Владимир», в эскадре бригадира Палибина, плавал от Кронштадта до Лиссабона и обратно.
1782 г. Командирован в Таганрог.
1782—1785 гг. Ежегодно плавал в Черном море.
1783 г., января 1. Произведен в лейтенанты.
1785 г. Командуя галиотом «Темерник», плавал между Ялтою и Севастополем.
1786 г. Командуя ботом «Карабут», плавал от Севастополя до Константинополя.
1787 г., мая 1. Произведен в капитан-лейтенанты. Командуя тем же ботом, плавал между Козловом и Севастополем, после чего поступил в флаг-капитаны к контр-адмиралу графу Войновичу, на корабле «Преображение Господне» крейсировал с флотом в Черном море.
1788 г., июля 3. Поступил в штат светлейшего князя Потемкина-Таврического генерал-адъютантом, чином капитана 2 ранга. На том же корабле участвовал в сражении с турецким флотом при острове Фидониси и был послан в С.-Петербург с известием о победе; награжден золотою табакеркою, украшенною бриллиантами и наполненною червонцами. По возвращении в Николаев, командуя судном «Полоцк» и отрядом мелких судов, плавал от Севастополя до Синопа и Трапезунда, уничтожил 13 турецких транспортных судов, за что награжден орденом св. Георгия 4-го класса.
1789 г. Привел в Севастополь корабль «Владимир», стоявший во льду между Очаковом и Кинбурном, за что
1 Общий морской список. Ч. V. СПб., 1890, с. 58—61.
Адмирал Д. Н. Сенявин (1763—1831).
был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Откомандированный потом в Херсон, принял в командование новопостроенный корабль «Иосиф Второй», который и привел в Севастополь.
1790 г. Командуя кораблем «Навархия», привел его из Херсона в Севастополь и потом плавал к устьям Дуная.
1791 г. Командуя тем же кораблем, участвовал в сражении с турецким флотом при Калиакрии, после чего командирован из Севастополя в Яссы и Галац, где и состоял при гребном флоте.
1792 г. Возвратился из Галаца в Севастополь и командовал кораблем «Св. Александр Невский».
1793 и 1794 гг. Командовал тем же кораблем в Черном море.
1796 г., января 1. Произведен в капитаны 1 ранга. Командуя новопостроенным 74-пушечным кораблем № 1 («Св. Петр»), привел его из Херсона в Севастополь.
1797 г. Командовал тем же кораблем в Черном море.
1798 г. Командуя тем же кораблем, в эскадре вице-адмирала Ушакова, перешел из Севастополя в Архипелаг, где, приняв в командование отряд из двух кораблей и двух фрегатов, овладел с боем крепостью Св. Мавры.
1799 г., апреля 3. За взятие Св. Мавры награжден орденом св. Анны 2-й степени.
Ноября 28. Произведен в капитаны генерал-майор-ского ранга.
1799 и 1800 гг. Командуя тем же кораблем, в эскадре вице-адмирала Вильсона, плас ал от Корфу к Мессине, Палермо и Неаполю, потом возвратился с флотом в Севастополь.
1800 г. Назначен капитаном над Херсонским портом.
1803 г., сентября 17. Произведен в контр-адмиралы и переведен из Херсона в Севастополь.
1804 г., сентября 27. Назначен флотским начальником в Ревеле.
1805 г. Начальствуя отрядом из пяти кораблей, отправился из Ревеля в Средиземное море.
Аьгуста 16. Произведен в вице-адмиралы, с назначением в должность главнокомандующего над флотом и сухопутными войсками, находящимися в Средиземном море.
1806 г. По прибытии к Корфу принял команду от генерала Ласси. Овладел островами, лежащими против Далмации, принудив французов доставлять войска и припасы через австрийские владения. Очистил от французских войск Черногорию.
1807 г. При открытии военных действий с Турциею выступил с эскадрою из Адриатического моря в Архипелаг.
Марта 8. Овладел островом Тенедосом.
Июня 19. Имея свой флаг на корабле «Твердый», одержал над турецким флотом победу при Святой Афонской горе, при чем был взят в плен турецкий адмиральский 90-пушечный корабль «Седель-Бахр», а другой — 80-пушечный — корабль и два фрегата сожжены у острова Николиндо. Награжден орденом св. Александре Невского. Освободил Тенедос от блокады и с балтийскими кораблями своей эскадры перешел в Лиссабон.
1808 г. Блокированный английским флотом, заключил с английским адмиралом Коттоном договор (Лиссабонский трактат), по которому все находящиеся в Лиссабоне суда русской эскадры переданы были «на
сохранение» английскому правительству с обязательством перевезти в Россию экипажи эскадры Сенявина на английских судах, а по окончании войны возвратить и сами суда в таком виде, в каком они были сданы англичанам.
1809 г., сентября 24. Возвратился из Англии в С.-Петербург.
1810—1813 гг. Состоял главным командиром Ревель-ского порта.
1813 г., апреля 21. По прошению уволен от службы.
1825 г., декабря 24. Вновь принят на службу и пожалован в генерал-адъютанты.
1826 г., августа 22. Произведен в адмиралы.
Декабря 6. Назначен присутствующим во втором департаменте Сената.
1827 г. Командуя эскадрою, плавал от Кронштадта до Портсмута и обратно.
Октября 6. Пожалован алмазными знаками ордена св. Александра Невского.
1828 и 1829 гг. Командуя эскадрою в Балтийском море, плавал до Зунда.
1830 г. Уволен за болезнию в отпуск.
1831 г., апреля 5. Скончался.
АДМИРАЛ ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ СЕНЯВИН1
Дмитрий Николаевич Сенявин родился 6 августа 1763 года в селе Комлеве Боровского уезда Калужской губернии. Отец его, Николай Федорович Сенявин, служил в морской службе. По происхождению своему он принадлежал к одному из древнейших дворянских родов.
Принадлежа к столь древнему и славному дворянскому роду, отец Дмитрия Николаевича, по примеру своих предков, посвятил себя служению престолу и отечеству, а управление незначительным родовым имением и воспитание сына вверил заботливости своей жены.
Под бдительным надзором матери, руководимый приходским священником, Дмитрий Николаевич с раннего детства привыкал к труду; восьми лет он уже читал и писал изрядно. На девятом году отвезли его в Петербург, чтобы поместить в Сухопутный корпус; но, несмотря на все старания матери, он не был принят. Воз
1 Арцимович А. Отдельный оттиск из «Морского сборника», 1855, № 4, 5, 8, 10, 11. (Печатается с сокращением.)
вратившись в деревню, за неимением в то время наемных учителей, молодой Сенявин отдан в городскую школу, где обучались по большей части солдатские дети. Вверенный особому наблюдению смотрителя этой школы, гарнизонному поручику Нефедеву, он в течение одного лета сделал довольно значительные успехи; но этим и должно было ограничиться его пребывание в школе. Мать Д. Сенявина, проводившая зиму в Москве, взяла его туда с собою. Случилось, что отец его вместе с своим двоюродным братом, адмиралом Алексеем Наумовичем Сенявиным, при котором он состоял генерал-адъютантом, проездом из Таганрога в Петербург остановились в Москве. Дмитрий Николаевич понравился своему дяде, который взял его в Петербург и в начале февраля 1773 года определил в Морской корпус.
Рассказывая о своем поступлении в корпус, Дмитрий Николаевич говорит: «Батюшка сам отвез меня в корпус, прямо к майору Г-ву; они скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое, без хмельного ничего не делалось. Распрощавшись меж собою, батюшка сел в сани, я поцеловал его руку. Он перекрестил меня и, сказав: «Прости, Митюха, спущен корабль на воду, отдан Богу на руки. Пошел!» — вмиг с глаз скрылся».
Итак, Дмитрий Николаевич в Морском корпусе. Заведение это не было еще в то время на той степени, на которой теперь. Кадет учили математическим и всем вообще наукам, касающимся мореплавания, и, строго наблюдая за успехами в науках, теряли из виду нравственное воспитание молодежи. Это происходило оттого, что Корпус в Кронштадте вверен был исключительно надзору майора Г-ва, человека умеренных познаний, весьма крутого нрава и «заботившегося больше о том, чтобы хорошо поесть и как можно более выпить, чем о воспитании кадет». Директор же, живя в Петербурге, изредка навещал Корпус и ни во что не вмешивался. Последствием такого недосмотра было то, что ежегодно из 250 кадет десятками выпускали в морские батальоны за дурное поведение и шалости. Неудивительно, если из хорошего мальчика, каков был Сенявин при своем поступлении в Корпус, он в короткое время стал в ряду худших воспитанников по учению и поведению. Его наказывали, секли; но так как никого не было, кто бы в состоянии был его образумить, то розги нисколько его не исправили. «Сегодня высекут,— сам он говорит,— а завтра опять за то ж». Просидев три года в том же
классе, он решился поскорее выйти из корпуса и с этой целью притворился, что ничего из преподаваемых ему предметов не понимает; план, им задуманный, уже стал осуществляться: начальство признало его неспособным, и он готовился со дня на день оставить заведение; но, к счастью, дядя его, капитан 1 ранга Сенявин, находясь в то время в Кронштадте, узнал о намерении его, принял в нем участие и удержал от гибели, к которой, видимо, он стремился. Призвав его к себе, он представил ему все его ша лости, объяснил последствия его дурного поведения и какое поприще пред ним откроется, если он не захочет трудиться, и «в заключение,— говорит Сенявин,— кликнул людей с розгами, положил меня на скамейку и высек препорядочно, прямо как родной; право, и теперь то помню, вечная ему память и вечная ему за то благодарность. После, обласкав меня по-прежнему, подарил конфектами и сам проводил меня в Корпус, решительно подтвердив на прощанье, чтобы я выбрал себе любое — либо учился, либо каждую неделю будут мне такие же секанции. Возвратясь в Корпус, я призадумался; уже и резвость на ум не идет, пришел в классы, выучил скоро мои уроки; память я имел хорошую, и, прибавив к тому прилежания, дело пошло изрядно. В самое то время возвратился из похода старший мой брат, часто рассказывал в шабашное время красоты корабля и все прелести морской службы; это сильно подействовало на меня, я принялся учиться вправду и не с большим в три года окончил науки и был, в 1777 году, в ноябре, произведен в гардемарины».
В начале 1780 года Сенявин держал экзамен в офицеры и оказался одним из первых. 1 мая произведен в мичманы и поступил на корабль «Князь Владимир», под команду капитана 1 ранга князя Леонтия Николаевича Шаховского. Корабль этот принадлежал к эскадре, назначенной, вследствие постановлений о вооруженном нейтралитете, плыть в Португалию. Скоро и благополучно эскадра прибыла к Лиссабону, где и расположилась на зимовку. В увеселениях не было тут недостатка. Каждый день офицеры собирались по вечерам в разных домах зажиточных жителей Лиссабона, а Дмитрий Николаевич, пользовавшийся особенным расположением- командира эскадры бригадира Никифора Львовича Палибина, человека весьма веселого характера, всегда сопутствовал ему всюду, где он был приглашаем. «В этих-то собраниях,— говорит Сенявин,— были вся
кий раз две сестры англичанки по фамилии п***; меньшая называлась Нанси, ей было около 15 лет; мы друг другу очень понравились, я всегда просил ее танцевать; она ни с кем почти не танцевала, кроме как со мной; к столу идти — як ней подхожу или она ко мне подбежит, и всегда вместе. Она выучила по-русски несколько приветливых слов и говорила со мной; я на другой раз, выучив по-английски, отвечал ей прилично, и мы свыклись, что последний раз на прощанье очень и очень скучали, чуть ли не поплакали». Это была первая любовь нашего Дмитрия Николаевича, и, как видно из его записок, воспоминание о ней долго не изглаживалось из его сердца. Проведя в веселии и разгуле всю зиму в Лиссабоне, эскадра отправилась в обратный путь и прибыла к Кронштадту 1 июля 1781 года.
Вскоре по возвращении из этого плавания Дмитрий Николаевич, как офицер, обративший на себя внимание начальства усердием к службе и расторопностью, был назначен в Азовский флот.
В первых числах июля 1782 года Сенявин прибыл в Таганрог; здесь, впрочем, оставался только необходимое время, для сдачи вверенной ему партии, и тотчас отправлен был в Керчь, где находился Азовский флот, состоявший в то время из одного 20-пушечного корвета, шести двумачтовых бомбардирских вооруженных мортирами кораблей, трех шхун, одного брига и трех палубных ботов. Сенявин поступил на корвет «Хотин», под команду капитан-лейтенанта Тверитинова.
Вскоре после приезда Дмитрия Николаевича в Керчь прибыл туда владетель Крыма хан Шагин-Гирей в сопровождении русского министра Веселицкого и главнокомандующего сухопутными войсками в Крыму генерал-майора Самойлова (впоследствии графа и генерал-прокурора Сената). Он, вследствие вспыхнувшего всеобщего мятежа в Крыму, сложил с себя ханское достоинство и бежал под защиту русских. Пробыв в Керчи три дня, хан отправился на корвет «Хотин» в Петровскую крепость, где встречен был на берегу генералом Потемкиным. Отправляясь далее, в Воронеж, хан, при прощании с сопровождавшими его, подарил каждому на память какую-либо вещь; Сенявин получил серебряные часы ценою рублей в пятьдесят.
В октябре того же года прибыл в Керчь 32-пушечный фрегат «Крым», построенный в Хоперской крепости; командующий Азовским флотом бригадир Тимофей Григорьевич Козлянинов перевел Сенявина на этот фрегат.
В последних числах того же месяца эскадра снялась с рейда и пришла в Кафу (Феодосию); от беспрестанных сообщений с берегом и несоблюдения карантинной осторожности на эскадре оказались чумные. К счастию, распоряжениями командовавшего флотом и искусным лечением доктора, состоявшего при эскадре, болезнь эта в две недели прекратилась, похитив, однако, более ста человек. Сенявин, впервые будучи свидетелем страшного опустошения, причиняемого чумою, боялся ее необыкновенно; но впоследствии свыкся так с нею, что, как сам говорит, не брал никаких лично для себя предосторожностей и считал ее совершенно обыкновенною болезнью. 25 декабря карантин кончился, эскадра вернулась в Керчь, и новый, 1783 год начался для Дмитрия Николаевича монаршею милостию: 1 января он произведен был в чин лейтенанта; в этом году манифестом 8 апреля последовало принятие полуострова Крымского, острова Тамани и всей кубанской стороны под Российскую державу.
Императрица Екатерина, желая иметь порт на Черном море, повелела осмотреть на южном берегу Крыма местность, известную под названием Ахтиарской бухты. Вице-адмирал Клокачев, начальствовавший в то время Азовскою флотилией, послал с этой целью фрегат «Осторожный» под командою капитан-лейтенанта Берсенева. Прибыв к Ахтиару в начале апреля и тщательно осмотрев бухту, Берсенев нашел ее превосходною. Четыре бухты, закрытые от ветров горами, и пятая рейдовая, простирающаяся в длину на семь, а в ширину на полторы версты, при глубине десять сажен, с иловатым грунтом, дозволяли безопасно и удобно вместить большой флот. Польза, предстоявшая от устройства в столь удобном месте порта, была несомненна, а потому Клокачев немедленно снялся с якоря и 2 мая прибыл к Ахтиару с эскадрою, состоявшею из фрегатов «Победа», «Поспешный», «Крым» и «Храбрый», бомбардирского судна «Азов», полаки «Св. Екатерина», шхуны «Измаил» и бота «Битюг».
Так как присутствие вице-адмирала Клокачева, по занимаемой им должности начальника Днепровской флотилии и Херсонского адмиралтейства, в Херсоне было необходимо, то, сдав эскадру контр-адмиралу Макензи и поручив ему привести в исполнение высокие предначертания императрицы Екатерины, он отправился обратно к месту своего служения.
Таким образом, контр-адмиралу Макензи предостав
лена была честь положить основание порту, важность которого давно замечена и подтверждена настоящими военными событиями.
Дмитрий Николаевич Сенявин, находившийся флаг-офицером и адъютантом при контр-адмирале Макензи, принимал деятельное участие в первоначальном устроении и обзаведении, необходимых для всегдашнего пребывания флота в Ахтиарском порту, переименованном впоследствии в Севастополь, и, как выражался он сам, «был товарищем в делах и распоряжениях контр-адмирала Макензи».
В то время, когда Сенявин прибыл к Севастополю, это место было еще необитаемо; ближайшими соседями, с одной стороны, были жители Балаклавы, а с другой — несколько татарских деревень по Бельбеку; в окрестностях же видны были развалины древнего, построенного за 600 лет до Рождества Христова города Херсонеса и пустые пещеры, служившие некогда убежищем генуэзцам во время их господства над этим краем. В самой древности на берегах его жили тавры, жилища которых, иссеченные в крутизне каменных утесов, и теперь во многих местах еще целы. По недостатку людей, провианта и строительных материалов предстояла большая трудность к построению порта и судов. Но все эти препятствия устранены были распорядительностью контр-адмирала Макензи.
1788 год есть один из самых блистательных годов в истории Российского флота. Турецкое правительство, видя быстрое возрастание русского владычества на Черном море, отправило, под начальством славного капи-тан-паши Гаджи-Гасана, сильный флот для истребления морских сил России в Севастополе и на Днепровском лимане и для разрушения всех российских поселений на берегах Черного моря. Но все эти замыслы не только остались без исполнения, но даже стоили Порте великих пожертвований. Русский флот, находившийся на Днепровском лимане и состоявший из малых и ветхих судов, истребил почти весь оттоманский флот, находившийся при Очакове, и чрез то облегчил весьма много осаду этой знаменитой крепости, предпринятую князем Потемкиным. В продолжение сих происшествий Дмитрий Николаевич был при корабельном флоте, стоявшем с начала лета на Севастопольском рейде, под начальством контр-адмирала графа Войновича, и оставался при нем по-прежнему на корабле «Преображение Господне» флаг-капитаном,
Князь Потемкин, желая совершенно отвлечь капнтан-пашу от Очакова, еще в начале июня предписал графу Войновичу выйти с вверенным ему флотом в море. Войнович снялся с Севастопольского рейда 18 июня, имея под начальством своим два линейных корабля, десять фрегатов и несколько малых судов, и взял курс к Очакову. Противные ветра так замедлили плавание флота, что он достиг острова Тендры только 29 июня, а 30-го усмотрел турецкий флот, подкрепленный свежими силами, прибывшими из Константинополя, заключавшийся в пятнадцати линейных кораблях, восьми фрегатах и двадцати малых судах. Оба флота находились в виду один другого трое суток. 3 июля в три часа пополудни наша эскадра была атакована неприятельским флотом, который устремил главное свое действие на линейные корабли, из которых на одном — «Преображение Господне» — находился Дмитрий Николаевич, а другим начальствовал капитан бригадирского ранга, впоследствии знаменитый адмирал, Ф. Ф. Ушаков. Сражение продолжалось два часа, и, невзирая на великое превосходство в силах турецкого флота, он отступил, а наш удержал место сражения; здесь Дмитрий Николаевич особенно отличился и заслужил следующий отзыв графа Войновича в донесении к императрице: «Находившийся за флаг-капитана капитан-лейтенант Сенявин, при отличной храбрости и неустрашимости, с совершенною расторопностью обозревал движения и делал приказываемые ему сигналы». С известием об этом сражении,' первом, происходившем между корабельным русским флотом и турецким на Черном море, отправлен был 9 июля Дмитрий Николаевич к князю Потемкину, а от него с донесением в Петербург к императрице, которая, лично объявив ему свое благоволение, вручила ему золотую, осыпанную бриллиантами табакерку со вложенными в оную 200 червонцами. Возвратясь в главную квартиру Потемкина под Очаков, Дмитрий Николаевич был им принят весьма благосклонно, рекомендован всем окружавшим его за одного из искуснейших и храбрейших офицеров, а 11 августа получил приказание состоять при особе его в звании генерал-адъютанта его штаба, с производством в капитаны 2 ранга.
Между тем, невзирая на успехи нашего флота, осада Очакова шла медленно, чему одною из главных причин было присутствие неприятельского флота, появившегося при сей крепости в первых днях августа. Хотя лиман был совершенно освобожден от турецких судов,
но наши суда, занимавшие пространство между Кин-бурном и Очаковом, по малости своей и по самой конструкции не были в состоянии не только выйти в открытое море, но даже заграждать туркам проход в лиман, так что несколько раз неприятельские суда, пользуясь темнотою ночи, прокрадывались или прорывались в лиман. Хотя на рассвете и бывали всегда истребляемы, но, несмотря на то, таковые покушения и близость главного флота, имевшего возможность подкреплять осажденных, служили много к ободрению сих последних и заставляли их презирать все предложения, деланные им о сдаче. Правда, русский флот находился в Севастополе; но этот флот не должен был отдаляться от этого порта иначе, как только для защиты берегов Крыма и для наблюдения за спокойствием его жителей, которые, исповедуя с турками одну веру и связанные с ними единством самих обычаев, в случае упущения со стороны русских могли бы произвести возмущение.
В таких обстоятельствах надлежало придумать меры к отвлечению турецкого флота, собравшегося близ Очакова, и Потемкин в сем намерении назначил экспедицию из крейсерских судов к Анатолии, надеясь, что появление оной, встревожив берега сих мест, обратит на себя внимание капитан-паши, принудит его отделить часть своего флота в море и тем ослабить оборону Очакова. Подобное предприятие, где малочисленная русская эскадра подвергалась опасности сделаться жертвою сильного турецкого флота, требовало искусного, храброго и расторопного морского начальника. Выбор Потемкина пал на Сенявина. Отправляя его из главной своей квартиры в Севастополь для принятия там начальства над назначенными в экспедицию судами, Потемкин, поцеловав Сенявина, благословил и простился с ним, как полагал, навсегда, с следующими словами: «Бог да сохранит тебя, Дмитрий, в предстоящих тебе опасностях; исполняй свой долг, а мы не оставим о тебе молиться».
Приняв в Севастополе начальство над пятью крейсерскими судами, Дмитрий Николаевич вышел с ними в море 16 сентября. Ему предписано было идти прежде всего к Синопу и прилегающим к нему берегам, где, по известиям, дошедшим до Потемкина, собирались военные суда для перевоза войск. 19 сентября отряд, приближаясь к Синопу, увидел к югу от города четыре турецких небольших судна и одно большое, шедшее от востока; послав на первые два судна, командуемые пра
порщиками Вальяно и Скандраковым, Сенявин сам с остальными судами направил путь на большое судно. Скандраков взял одно судно, нагруженное разными припасами, а остальные три, пользуясь темнотою ночи, скрылись; большое же судно, после упорного сопротивления, село на мель у Синопского мыса на подводные камни, и все, находившееся на нем, погибло, кроме двух раненых турок, перевезенных крейсерами на свои суда. На другой день, 20 сентября, Сенявин с вверенными ему судами отправился к городу Вонна, главному пункту, куда направлена была его экспедиция, и на этом пути встретил купеческое судно, которое вело за собою плот с двадцатью мачтовыми деревьями, и две мелексы, нагруженные пенькою и сухими фруктами. Первое, захваченное капитаном Гунали, по неблагонадежности следовать в море, сожжено; люди же с него бежали все на шлюпке; обе мелексы были потоплены выстрелами с вооруженных баркасов; с одной из них взято было в плен шесть турок, а остальные бежали на берег. На рассвете 20 числа отряд капитана 2 ранга Сенявина, при маловетрии, приблизился к Вонне и, сбив одну пушку, открывшую огонь с мыса, сжег судно с пенькою и лесом; в тот же день вечером Сенявин подошел к магазину, построенному близ берега, и, несмотря на упорную оборону турок, сжег его. Вопреки своему ожиданию, не найдя у Вонны' судов, приготовленных для перевоза войск, Сенявин отправился в дальнейшее плавание и 24-го прибыл к городу Карасунда, где нашел на якоре четыре судна, из которых одно было большая шайка. В одиннадцатом часу ночи Сенявин послал к ним вооруженные гребные суда, но турки пушечными и ружейными выстрелами принудили их отступить. На другой день, 25 сентября, Сенявин подтянулся с отрядом своим против батареи и судов неприятельских, стал на шпринг и открыл пальбу с таким успехом, что в короткое время успел прогнать неприятеля с батареи и судов, одно из них взять в плен, а остальные потопить. На судне, взятом в плен и сожженном в виду города (за неимением парусов оно не могло следовать за эскадрою), найдено было весьма значительное количество военных и съестных припасов; вероятно, эти суда употребляемы были для перевоза войск. После этого дела, хотя успешного, но весьма жаркого, отряд Сенявина 26 сентября вступил под паруса для обратного пути к Севастополю, взяв в этом плавании еще турецкое судно, нагруженное разными товарами. Выдержав весьма сильную бурю, Сеня-
вин благополучно прибыл 6 октября в Севастополь, а оттуда, к великому удовольствию князя Потемкина, отправился под Очаков, «исполнив», по донесению сего полководца, «с успехом возложенное на него дело, разнесши страх по берегам анатолийским, сделав довольное поражение неприятелю, истребив многие суда его и возвратясь с пленными и богатою добычею».
Таким образом, Сенявину предоставлена была честь совершить первую экспедицию Российского флота на южные берега Черного моря; хотя она и не достигла главной своей цели — отвлечения капитан-паши от Очакова, но тем не менее она приносит ему честь, ибо он сделал, со своей стороны, все от него зависевшее. В награду за это Дмитрий Николаевич получил Георгия 4-го класса и был назначен, по возвращении из экспедиции, командиром 56-пушечного корабля «Леонтий Мученик», находившегося в Лимане и взятого в плен от турок в одном из предшествовавших сражений.
6 декабря пал Очаков; русские, оставшись властелинами устья Днепровского лимана, старались об усилении Севастопольского флота кораблями и фрегатами, оставшимися в Херсоне. Исполнение сего было поручено отчасти Сенявину, который, прибыв в бурное осеннее время из Лимана в Севастополь с кораблем «Леонтий Мученик» и оставив его в сем порту, отправился в Днепровский лиман, откуда, чрез лед, в продолжение сурового зимнего времени, с 1-по 18 января 1789 года, привел в Севастополь корабль «Св. Владимир», за что получил орден св. Владимира. Желая дать Сенявину первенство пред товарищами, Потемкин, надевая на него крест, сделал бант из ленты и представил на- высочайшее утверждение. Объявляя ему эту монаршую милость, князь писал: «Преодоленные вами трудности при отправлении вашем из Лимана в Севастопольскую гавань с кораблем «Владимиром» и благополучное сего дела произведение удостоились Монаршего Ее Императорского Величества благоволения, и вы, в знак оного, по-жа тованы кавалером ордена Святого Благоверного князя Владимира четвертой степени. Предпровождаемый здесь крест имеете вы возложить и носить так, как отличившимся при Очакове поведено, с бантом. Я ожидаю и впредь новых от вас заслуг, которые подадут мне еще приятный случай засвидетельствовать об оных пред монаршим престолом».
Назначенный вместе с сим командиром этого корабля, Дмитрий Николаевич получил весною повещение
перевести из Херсона в Севастополь корабль «Иосиф Второй», спущенный на воду еще в 1787 году, в присутствии австрийского императора, и так названный в честь его имени. По приводе этого корабля к назначенному месту Дмитрий Николаевич был определен командиром оного и участвовал с ним в крейсерстве флота на Черном море с 1 мая по 11 ноября. На этом же корабле находился командовавший флотом граф Войнович.
В 1790 году Дмитрий Николаевич получил начальство над вновь построенным кораблем «Навархия», который также ему было поручено привести из Херсона в соединение с главными силами флота, крейсировавшего пред устьями Дуная, под начальством контр-адмирала Ушакова, который одержал в этом году "две победы над турецким флотом.
Продолжая командовать тем же кораблем, Дмитрий Николаевич участвовал в сражении с турецким флотом, происходившем 31 июля 1791 года у мыса Калиакрия, против Варны; в этом сражении турецкое правительство надеялось погубить весь русский флот и завладеть Крымом; с этою целью турки соединили свой флот с эскадрами тунисскою, трипольскою и алжирскою и вошли в Черное море. Результат сражения не соответствовал ожиданиям Порты. Князь Потемкин, вовремя извещенный о замыслах Турции, выслал навстречу неприятелю сильный флот под начальством опытного моряка. Контр-адмирал Ушаков вышел 29 июля из Севастополя с эскадрою, состоявшею из 16 кораблей, 2 фрегатов, 2 бомбардирских судов, репетичного, брандера и 17 корсаров, и пошел к румелийским берегам. Два дня спустя он увидел неприятельский флот, стоявший на якоре у мыса Калиакрия под прикрытием построенной на берегу батареи. У турок было 18 кораблей, 17 фрегатов и 43 мелких судна; 10 из них были флагманские. Ушаков прошел с флотом под выстрелами с батареи, отрезал турок от берега и, находясь у них на ветре, атаковал их. Неприятель, изумленный неожиданным приходом нашего флота, обрубил канаты и вступил под паруса. Поспешность, с которою турки удалялись, имела последствием, что корабли их сходились друг с другом и причиняли взаимно себе большой вред: на одном упала бизань-мачта, а на другом переломился бушприт; расстройство было всеобщее. Капитан-паша бежал с флотом под ветер и начал строить линию баталии то на правый, то на левый галс. Между тем как неприятель отступал, Ушаков спускался на него в ордере марша
трех колонн; но как капитан-паша одну часть своих кораблей устроил уже в линию баталии правого галса, а алжирский паша Саит-Али, с отдельной частью флота, пошел вперед и обратил весь флот за собою, устраивая линию на левый галс, чему и капитан-паша последовал, то Ушаков, гнавшись за ними, приказал строить с поспешностью линию баталии, при ветре XNO, параллельно неприятельскому флоту и спускаться на него. В это время Саит-Али-паша с двумя кораблями своей эскадры и с несколькими турецкими фрегатами спешил уйти вперед, чтобы поворотить на другой галс и выйти на ветер. Ушаков погнался за ним на корабле «Рождество Христово», приказав флоту следовать за собою и сомкнуть дистанцию между кораблями. Когда линия флота построена была в самом близком расстоянии против неприятельской и передовой корабль Саит-Али-паши был догнан и обойден Ушаковым, то он атаковал его с носу и сделал сигнал: начать общее сражение. Бой был кровопролитный и продолжался четыре часа. Неприятель понес большое поражение. Прежде всего был сбит корабль алжирского паши. Без фор-стеньги и грот-марсе-ля, с растрепанными парусами и большими повреждениями в корпусе, спустился он в средину своего флота. Заступившие его место два корабля и два фрегата красного флага также пошли за линию. Корабли «Иоанн Предтеча», «Александр Невский» и «Федор Стратилат» окружили бегущие неприятельские корабли и производили по ним и вдоль всего флота беспрерывный жестокий огонь. Корабль, на котором находился контр-адмирал Ушаков, преследуя Саит-Али-пашу, пошел в центр неприятельской линии и довершил поражение неприятельского флота. Прочие русские корабли и фрегаты гнали турок, пока темнота ночи не воспрепятствовала действиям. Многие турецкие корабли лишились рангоута, и все вообще были повреждены в корпусе. Наши же корабли пострадали весьма мало. Донося о столь блистательной победе и говоря об отличившихся, Ушаков сказал о Сенявине, что «хотя он во время боя оказал также храбрость, но, спускаясь от ветра, не так был близок к линии неприятельской, как прочие».
Трудно определить, что было истинною причиною несогласия и неудовольствия между Дмитрием Николаевичем и Ушаковым; они начались с 1790 года, с поступлением Сенявина под начальство Ушакова, и возросли до такой степени, что вскоре после сражения 31 июля 1791 года Ушаков принес князю Потемкину жалобу на
ослушание и непокорность Сенявина. Князь поступил в этом случае со всем беспристрастием и приказал содержать Сенявина под наистрожайшим и теснейшим арестом. Через несколько дней он тронулся положением заключенного, призвал его к себе и предоставил ему на выбор: испросить прощение Ушакова в собрании офицеров или быть разжалованным в матросы. Сенявин избрал первое, и Ушаков, строгий, взыскательный, до крайности вспыльчивый, но столько же добрый и незлопамятный, приветливо встретил Сенявина, со слезами на глазах обнял, поцеловал его и от чистого сердца простил ему все прошедшее. Потемкин, узнав о сем, писал к Ушакову: «Федор Федорович! Ты хорошо поступил, простив Сенявина: он будет со временем отличный адмирал и даже, может быть, превзойдет самого тебя!» К чести покойного Ушакова, должно сказать, что он, быв вовсе чужд зависти, доставлял Сенявину случаи отличаться и, отдавая справедливость его способностям, часто говаривал: «Я не люблю, очень не люблю Сенявина, но он отличный офицер и во всех обстоятельствах может с честью быть моим преемником в предводительст-вовании флотом». Последствия оправдали эти слова.
17 числа, с рассветом, увидели с наших кораблей турецкую эскадру, стоявшую на якоре между островом Тенедосом и матерым азиатским берегом; ветер тогда был северный, и потому эскадра наша снялась с якоря и спустилась к неприятелю. Когда в 10 часов эскадра наша находилась против островов Мавро, то турецкая эскадра стала сниматься с якоря и направлялась по S сторону острова Тенедоса, выбираясь на ветер; Сенявин, обойдя островки Мавро, шел навстречу неприятелю; но передовые турецкие корабли, угадывая намерение его, начали уклоняться от ветра и тем подали повод к заключению, что намерение турок состояло в том, чтобы, избегая сражения, стараться отвлечь нашу эскадру от острова Тенедоса и чрез то оказать помощь высаженному 16 числа на азиатский берег десанту; основываясь на этом, Сенявин спустился к острову и в полдень остановился на якорь. Снабдив крепость всем нужным, он успел в тот же день гребными вооруженными судами истребить несколько неприятельских десантных судов, больших лодок и частию прогнать их за мыс Баба.
18 числа, рано утром, Сенявин вступил под паруса с
10 кораблями, оставив у острова Тенедоса фрегат «Венус», шлюп «Шпицберген» и 2 корсаров, для вспомоществования крепости и чтобы не допускать к острову неприятельских судов; вечером, находясь против острова Лемноса к N в 10 верстах, он полагал, наверное, найти турецкую эскадру у крепости этого острова и потому расположился атаковать ее на рассвете. До полночи эскадра была в дрейфе, а потом спустилась под малыми парусами.
С рассветом 19 числа с эскадры нашей увидели на ветре один турецкий корабль, вскоре потом показались под ветром еще 9 кораблей, 5 фрегатов, 3 шлюпа и 2 брига; турки поспешно стали устраивать линию баталии на правый галс; Сенявин, спускаясь на них, приготовил корабли к сражению, так чтобы нашим двум атаковать одного неприятельского флагмана; к этому делу назначены были корабли: «Рафаил» с «Сильным», «Се-лафаил» с «Уриилом» и «Мощный» с «Ярославом». В 8 часов, по приближении к неприятелю, Сенявин приказал начать атаку. В 7г 9 часа турки, находясь под ветром и пользуясь превосходством своего элевационного выстрела, открыли огонь весьма на дальнем расстоянии и действовали беспрерывно. Корабль «Рафаил», который должен был с кораблем «Сильный» атаковать 100-пушечный корабль капитан-паши, подойдя к нему на весьма близкое расстояние, стремительно врезался в неприятельскую линию между кораблями капитан-паши и капитан-бея. В то же время Сенявин, спускаясь с кораблем «Скорый» на передовые турецкие корабли и фрегаты, приказал контр-адмиралу Грейгу атаковать неприятельский авангард, состоявший из одного корабля и двух больших фрегатов. Вскоре передовой фрегат был сбит; корабль держался еще несколько времени и наконец лег в дрейф, чем остановил всех, за ним следующих. Тогда корабль «Рафаил», хотя и с обитыми несколько парусами, проходил под ветром турецкую линию и действовал артиллерией по всем проходившим мимо неприятельским кораблям весьма метко. Между тем передовой турецкий корабль начал спускаться, чтоб действовать вдоль по кораблю «Рафаил». Сенявину удалось предупредить его — он прежде подошел к неприятелю и действовал левым бортом по трем турецким кораблям. Когда на передовом турецком корабле были сбиты паруса и он лег в дрейф и потом, вместе с другим кораблем, за ним следовавшим, стал спускаться, к Сенявину приблизился корабль капитан-бея н стал но
сом против его борта; Сенявин в короткое время сбил его рангоут. Два задних турецких корабля и один фрегат подошли из-под ветра защитить бывшие в деле передовые корабли; тогда Сенявин немедленно привел свой корабль несколько к ветру и, атаковав передовой их корабль, остановил его. При этом он стал под ветром обеих эскадр и увидел, что корабли «Скорый» и «Мощный» находились почти в средине турецкой эскадры, а прочие наши корабли были в фигуре полукруга и, казалось, на неблизком расстоянии; ветер стал стихать; сражение длилось уже с лишком три часа, а потому Сенявин почел необходимым остановить на несколько времени бой, чтобы осмотреть положение эскадры и потом опять ударить на неприятеля.
В час пополудни эскадра легла в дрейф на месте сражения, а турецкая, уклонясь вне пушечных выстрелов, придерживалась к ветру. Сражение продолжалось вообще около З'/г часов; наши корабли в парусах и в вооружении потерпели много; всех более «Твердый», «Скорый», «Рафаил» и «Мощный»; из турецкой эскадры все корабли понесли вред. По окончании сражения Сенявин приказал исправить повреждения, чтобы быть в готовности сразиться еще раз того же дня, но вскоре потом ветер стал стихать и в два часа сделалось переменное маловетрие. Турецкая эскадра придержалась к N, оставя за собой разбитый корабль капитан-бея с одним при нем кораблем и двумя фрегатами, весьма мало поврежденными. В 6 часов Сенявин приметил, что эти два корабля и два фрегата порядочно отстали от своей эскадры, а так как ветер несколько стал свежее, то он приказал отрезать их; к этому он побужден был тем, что прочие неприятельские корабли выходили в то время у него на ветер.
В следующую ночь поврежденный турецкий корабль взят в плен вместе с капитаном Бекир-беем. Корабль этот назывался «Седель-Бахр» (оплот моря), он был 90-пушечный; артиллерия на нем вся медная: пушки в нижнем деке 42-, в среднем — 22-, в верхнем — 12-фунтового калибра; построен он только 8 лет и на вид со всех сторон совершенно крепок; убитых на нем было 230, раненых 160, в плен досталось 774 человека; в этом числе русских, взятых в плен с корвета «Флора»: матросов 3, юнг 4 и канониров 4; англичан: мичман 1, матросов 5. По этому кораблю можно судить об уроне в людях на неприятельской эскадре. Убитых на нашей эскадре: 1 штаб-офицер, 1 гардемарин и нижних чи-
иов 76. Раненых: штаб-офицер 1, обер-офицеров 7, гардемаринов 5; легиона легких стрелков десятник 1 и нижних чинов 160.
Общий глас офицеров к своему начальнику господину вице-адмиралу и кавалеру Дмитрию Николаевичу Сенявину
Ваше превосходительство!
Вы в продолжение четырехлетнего главного начальства над нами во всех случаях показали нам доброе свое управление.
Как искусный воин, будучи неоднократно в сражениях с неприятелями, заставляли нас, как сотрудников своих, всегда торжествовать победу.
Как добрый отец семейства, вы имели об нас попечение, и мы не знали нужды; а заботу и труд почитали забавою. Вы оное видите на удовольственных лицах наших.
Вы своим примером и наставлением, одобряя за добро и умеренно наказуя за преступления, исправили наши нравы и отогнали пороки, сопряженные с молодостью; в том порукою наше поведение.
Будучи в утесненных, по несчастию, обстоятельствах, вы отвратили от нас всякий недостаток, даже доставили случаи пользоваться удовольствиями, и мы были и есть счастливы.
Теперь приблизилось время возвращения нашего в любезное отечество, по прибытии куда окончится и наша, столь продолжительная, кампания, а может быть, по необходимости должны будем лишиться и вашего над нами начальства, следовательно, остается нам за все благо, вами нам содеянное, единодушно возблагодарить. Но чем? Прославить ли вас нашею похвалою? Мы знаем, что прямо достойный человек похвал удаляется. Он любит похвалу заслуживать, а не слушать. Изъявить ли вам наше почтение, нашу любовь? Но они давно уже обитают в сердцах наших и вам известны; да и кто о том усумниться может, когда народы непросвещенные, не имеющие других прав, кроме войны, другой над собою власти, кроме духовной, и тот народ необузданный добровольно вам повиновался, почитал вас и любил, так с ними ли сравнимся? Нет! Это для нас неудовлетворительно; мы хотим соорудить такой памятник, в котором бы ваши и наши потомки могли видеть и напоминать незабвенно добро, вами содеянное; мы также хо
тим, чтобы вам равные в сем памятнике видели достойный пример доброго управления; мы даже и то хотим, чтобы наш Всемилостивейший Государь, узнав нашу к вам приверженность, мог видеть, сколь должна быть велика наша к нему благодарность за постановление над нами столь достойного начальника, и, наконец, сами вы, смотря на оный, не без удовольствия напоминать будете о тысячах приверженных к вам сердец.
Сей памятник состоять будет из вазы с приличными на оной эмблемами. Скорость нашего отправления не дозволяет нам дождаться получения оной из Лондона, где она доканчивается; но по прибытии нашем в Россию поручено достоверному человеку, по готовности, доставить оную со всею верностию в С.-Петербург, где мы будем иметь удовольствие вашему превосходительству под-несть. Нетерпение наше так велико, что мы в ожидании оной просим вас благосклонно принять сей рисунок, представляющий вид вазы, с описанием настоящего изображения, который подаст вам некоторую идею об оригинале; при сем приложен список офицеров, изъявляющих вам сию благодарность и сие начертание.
В заключение всего останется нам желать, чтоб ваше превосходительство все оное приняли от нас благосклонно и не сочли что-либо лестию, а единственно от нашего к вам усердия, любви и благодарности.
После вступления на престол императора Николая Сенявин принят был в 1825 году, 24 декабря, с прежним старшинством на службу и на другой день удостоен звания генерал-адъютанта.
Начальствуя эскадрою на Кронштадтском рейде, он неоднократно удостоен был монарших милостей. Так, в 1826 году произведен был в адмиралы, и высочайше поведено ему было присутствовать во втором департаменте Правительствующего Сената. В 1827 году Сенявин надеялся быть назначенным главным командиром Черноморского флота и пламенно желал, при открывшейся войне, вновь состязаться с турками. Его надежды не осуществились. Вместо отправления его в Черное море ему всемилостивейше поведено проводить эскадру от Кронштадта до Портсмута и обратно. Государь император три раза посещал эту эскадру на Кронштадтском рейде и каждый раз удостаивал Сенявина своего благоволения. Ему, сверх того, пожаловано из Кабинета перед отправлением в море 25 тыс. руб. сер. Плавание в
Портсмут сопряжено было с некоторыми трудностями; противные ветры задержали эскадру более месяца. Англичане, ожидая с нетерпением появления нашего флота, выслали бриг с лоцманами в Немецкое море навстречу флоту. Сенявин отказался принять их, сказав, что наши корабли слишком хорошо знакомы с портами Англии, чтобы иметь нужду в путеводителях. Во время пребывания своего с флотом в Портсмуте Сенявин был предметом общего уважения англичан. Герцог Кларен-ский, к которому он приглашен был на обед, выразил ему эти чувства в самых лестных словах.
По возвращении своем в Петербург Дмитрий Николаевич награжден был алмазными знаками ордена св. Александра Невского.
В 1818 и 1829 годах Сенявин ходил с эскадрою до Зунда и обратно и был награжден арендою в 8 тыс. руб. сер. на 12 лет. Отвыкнув от морской службы во время продолжительного бездействия, он получил в последний поход опухоль в ногах, и вскоре открылась в нем водяная болезнь. Император Николай неоднократно изволил посылать князя Меншикова навещать Сенявина во время его болезни. Он сам равнодушно беседовал о приближающейся кончине и даже шутил, говоря: «Странно, я никогда не пил воды, а умираю от водяной». В 1830 году, по совету докторов, он, взяв отпуск на 4 месяца, уехал в Москву, там пользовался искусственными минеральными водами, но они не могли восстановить его расстроенного здоровья. По возвращении в Петербург страдания его продолжались еще несколько месяцев и прекратились вместе с жизнью 5 апреля 1831 года.
Сенявин сохранил по самую кончину твердую память и исполнил все обряды православной церкви. Последняя воля его состояла в том, чтобы его похоронили просто, без всяких почестей, чтобы положили тело его в гроб в халате и предали земле на Охте. Но государь император пожаловал 5 тыс. руб. на его погребение и повелел совершить последний обряд с должными почестями. Государь назначил вынос тела из Адмиралтейской церкви и сам командовал войсками. Вторая часть завещания также осталась без исполнения, потому что тогда шел лед по Неве, и останки Сенявина покоятся в храме Благовещения Александровской лавры, вблизи любимца славы Милорадовича, подле К- Я. Булгакова, которого смерть похитила преждевременно, чтобы соединить в тесных пределах двух друзей. Дмитрий Николаевич был росту высокого и стройного, имел пре
красные черты и много приятности в лице, на котором изображалась доброта души и всегда играл свежий румянец. Наружность его вселяла любовь и почтение. Будучи крепкого сложения, он никогда не жаловался на болезни, лечение его состояло в домашних простых средствах. Он отличался веселым, скромным и кротким нравом; был незлопамятен и чрезвычайно терпелив, умел управлять собою; не предавался ни радости, ни печали, хотя сердце имел чувствительное; любил помогать всякому; со строгостью по службе соединял справедливость, подчиненными был любим не как начальник, но как друг, отец: они страшились, более всех наказаний, утраты улыбки, которою сопровождал он все приказания свои, с которою принимал донесения. Кроме того, он был исполнен преданности к престолу и дорожил всем отечественным. В обществах Сенявин был любезен и приветлив; с основательным умом он соединял острый, но непринужденный разговор. Он знал немецкий, французский и итальянский языки, но не говорил ни на одном из них и с иностранцами всегда объяснялся посредством переводчика. Любимым и постоянным чтением Сенявина был Псалтырь, который никогда не сходил с его стола. О неустрашимости Сенявина можно судить по следующему случаю, сохраненному г. Свиньиным: «В 1788 году, когда русская эскадра под начальством контр-адмирала графа Войновича на Черном море потеряла мачты от жестокой бури и корабль «Крым» потонул, адмиральскому кораблю «Преображение Господне» предстояла та же участь: он был полон воды и погружался беспрестанно в море. Все ждали конца и неизбежной смерти, предавались отчаянию и не хотели ничего делать. Матросы надевали белые рубашки. Сенявин, видя, что его не слушают, сам взял топор, полез наверх и обрубил ванты, которые держали упавшие мачты и этим увеличивали опасность корабля. Пример его неустрашимости сильно подействовал на других; луч надежды блеснул в сердцах; все принялись за работу. Тогда Сенявин спустился в трюм, который был наполнен водою, и хотя помпы не могли уже действовать и отливать воду, он умолял, однако же, матросов не унывать и надеяться на помощь Божию; собирал вместе с ними кадки, ушаты и всякого рода посуду, которою можно было черпать; трудился неутомимо, три раза исправлял помпы и отливал воду до того, что она начала убывать: корабль был спасен».
Бодрость и силы не оставляли Сенявина и при конце
его жизни. В предпоследнюю свою кампанию, на возвратном пути из Дании, при отправлении из Ревеля в Кронштадт 2 сентября 1828 года, в час пополудни, когда сигнал сняться с якоря был уже поднят, густые тучи с проливным дождем внезапно заволокли весь горизонт, так что дневные сигналы не могли быть видимы. Сенявин, не отменяя данного им приказания, сделал сигнал пушечными выстрелами: «Следовать за адмиралом». Расположась возле рулевого, он поставил пред собою компас, разложил лакированную карту и сам направлял ход корабля. И только лишь тогда, когда эскадра миновала опасный риф Девиль-Зей, Сенявин, не сходя в каюту, спросил чаю. Во все время выхода из Ревеля, во всю бурную и мрачную ночь, при сильном дожде, он продолжал вести корабль. Беспрестанно делал сигнал: «Показать свои места». Фальшфейеры не были видны, и места кораблей обозначались пушечными выстрелами. Только на другой день, в час пополудни, когда эскадра, при продолжавшемся бурном ветре и дожде, стала на якорь на Кронштадтском рейде, Сенявин, промокший до костей, сошел в каюту. В это время погода не позволяла ни одному катеру пристать к берегу.
Лучшею наградою за труды, понесенные Сенявиным, и самым большим доказательством его достоинств служит благодарность и память, оставшаяся по нем не только в кругу его сослуживцев и соотечественников, но и в жителях отдаленных стран Европы, где ему привелось быть действующим лицом. И. Сущов в своей статье «Воспоминания русского моряка», говоря о своем пребывании в 1841 году в Занте, рассказывает, что при появлении нашего флага у острова Занте энтузиазм жителей доходил до высшей степени.
«Священники приезжали поклониться и поцеловать портрет государя. Все с благоговением на него смотрели, все крестились, подходили к андреевскому флагу. Невероятные явления, когда не видишь их пред глазами! Чужой народ, морями и царствами отделенный от Русской империи,— и ей преданный, как родной сын ее: почему это? Конечно, единство церкви служит главным основанием сочувствия греков к России. Они благословляют утверждение православия на Востоке, великолепие храмов, которых благовест и до них доходит. Но этот же народ на бедных островах Архипелага не так безотчетно нам предан и равнодушно встречает единоверцев; где же источник неистощимой привязанности к русским именно жителей Ионических островов?
Кто виновник радостным приветствиям, с какими нас окружали иностранцы? Кто внушил им это уважение к русскому флагу и благоговение к государю? Тот, чье имя повторялось теперь на шканцах, на палубе и в кают-компании. О ком говорили с заметным оживлением и всех расспрашивали приезжавшие толпы? Кого благословляют здешние народы, рассказывая детям о его временах, о их благоденствии при благословенном Монархе, под управлением адмирала Сенявина? Здесь все знают, помнят и глубоко уважают Дмитрия Николаевича.
Любимый разговор наших гостей был о нем; они не говорили о его воинской славе или морской известности; нет, они рассказывали о нем самом как о человеке без блеска и титла. Говорили, как он был строг и вместе с тем входил в малейшие нужды жителей, всякого сам утешал, каждому помогал, и его любили больше, нежели боялись. В какой дисциплине держал он и своих и чужих, но любил, чтобы все, его окружающие, были им довольны и всегда веселы; сам изобретал удовольствия, давал пиры, и все уважали его не на словах, а действительно как отца-командира; наконец заговорили об его отъезде. Как это неожиданное известие всех поразило; не хотели этому верить; не могли видеть французского флага, греки бунтовались, но адмирал Сенявин усмирил их, и весь народ со слезами провожал его. И теперь, при этом рассказе, у некоторых навертывались слезы. Зантиоты желали знать все подробности об адмирале: когда он умер? где похоронен? какой сделан памятник, остались ли у него дети и т. и.
Необыкновенно отрадно было нам слышать искреннее участие и уважение иностранцев к человеку, уже давно успокоившемуся от неправильного волнения света, ио славою которого всегда будет украшаться наш флот, а имя Сенявина долго будет заставлять биться от восторга сердца русских моряков».
Сенявин вступил в брак в 1797 году с дочерью австрийского генерального консула в Яссах Розоровича Те-резнею Ивановною, от которой имел двух сыновей и трех дочерей; одна из них умерла в малолетстве. Старший сын, Николай, был полковником, командовал 30-м егерским полком и скончался от простуды вскоре после отца, на 34-м году от рождения. Младший, Лев, по причине слабого здоровья вышел в отставку подпоручиком и умер в 1830 году. Из дочерей Сенявина Мария вышла замуж за Волкова, а Александра — за Станкевича. Го
сударь император пожаловал вдове Сенявина пенсию в 10 тыс. руб. и повелел заплатить казенный долг его, простиравшийся до 30 тыс. рублей.
ГЕЙДЕН ЛОГИН ПЕТРОВИЧ, ГРАФ 1
1795 г., ноября 10. Принят из голландской службы в капитан-лейтенанты и определен в Черноморский флот.
1796 г. Находился при Николаевском порту.
1797 г. Командуя катером «Христофор», плавал в Черном море.
1798 г. Командуя бригантиной «Алексей», в эскадре вице-адмирала Лежнева, плавал в том же море.
1799 г. командуя тою же бригантиною, плавал в Средиземном море и участвовал при высадке войск в город Отранто, после чего с флотом возвратился от Корфу в Севастополь, где, приняв командование фрегатом «Святой Иоанн Златоуст», плавал в Черном море.
1801 г. Командуя тем же фрегатом, плавал с гардемаринами по черноморским портам.
1802 г. Командуя тем же фрегатом, производил опись и плавал между Николаевом и Константинополем.
1803 г., января 9. Произведен в капитаны 2 ранга и переведен из Черноморского в Балтийский флот. Назначен членом призовой комиссии.
1804 г., марта 21. Определен к Морскому корпусу в ранг майора. Командовал кораблем «Зачатие Святой Анны» в Балтийском море. За успешное управление кораблем во время маневров получил высочайшую благодарность и был награжден бриллиантовым перстнем.
1805 г. Назначен на должность начальника хозяйственной экспедиции по экипажескому отделению.
1806—1808 гг. Состоял при той же должности.
1808 г., мая 26. Произведен в капитаны 1 ранга. Командуя тремя отрядами гребной финляндской флотилии, плавал у Абоских шхер и участвовал 9 июля, 6 и 19 сентября в сражениях со шведским гребным флотом, за что был награжден орденами св. Анны 2-й степени и св. Владимира 3-й степени.
1809—1813 гг. Ежегодно командовал гребною флотилией, находившеюся в Финляндии.
1813 г. Командуя тою же флотилиею, плавал от Свеа-борга к Риге и Данцигу. За двукратное сражение, 21 ав-
1 Общий морской список. Ч, III, с, 355—358,
Адмирал Л. П. Гейден (1772—1850).
густа и 4 сентябоя, против французских батарей был награжден золотою шпагою «за храбрость».
Сентября 4. Произведен за отличие в капитан-коман-доры.
1814—1815 гг. Находился в Або начальником гребной флотилии.
1816 г., марта 27. Назначен на должность главного командира Свеаборгского порта и военного губернатора.
1817 г., августа 23. Произведен за отличие в контр-адмиралы.
1818 г. Получил, чрез предводителя дворянства в Санкт-Петербургской губернии, бронзовую м*эдаль на Владимирской ленте, установленную в память войны 1812 года.
1819 г. Награжден в вечное и потомо! енное владение 3000 досятин земли.
1821 г., июня 6. За выслугу 25 лет в офицерских чинах награжден орденом св. Георгия 4-го класса и за по
рядок и хорошее содержание Свеаборгского порта получил монаршее благоволение.
1823—1826 гг. Находился на береговых должностях в Санкт-Петербурге.
1826 г. Имея флаг на корабле «Святой Андрей», в эскадре адмирала Кроуна, плавал от Кронштадта до берегов Шотландии и обратно. Получил два раза монаршее благоволение.
1827 г. Командуя арьергардом флота, участвовал в маневрах у Красной Горки в высочайшем присутствии и получил троекратное монаршее благоволение. После маневров, имея флаг на корабле «Азов», плавал с флотом от Кронштадта до Портсмута, где получил высочайшее повеление поднять флаг на корабле «Азов» и следовать в Средиземное море с эскадрою из четырех кораблей, четырех фрегатов и одного корвета.
Октября 8. По соединении с англо-французскою эскадрою, под главною командою английского вице-адмирала Кодрингтона, участвовал в истреблении турецкоегипетского флота при Наварине и после сражения пошел с эскадрою к Мальте для исправления судов, поврежденных при сражении.
Ноября 9. Произведен в вице-адмиралы, с награждением орденом св. Георгия 3-го класса. За ту же победу получил от французского короля Карла X орден св. Людовика 1-й степени большого креста и от английского короля Геоога IV орден Бани 2-й степени большого креста. В декабре высочайше пожалована мыза в Курляндии, на 12 лет без платежа аренды.
1828 г. Назначен командовать 2-й дивизией Балтийскою флота. По выходе с эскадрою из Мальты, имея флаг на том же корабле «Азов», был в крейсерстве в Средиземном море. Во время объявления войны с Турцией, по соединении эскадры контр-адмирала Рикорда, пришедшей из Кронштадта в числе 4 кораблей и 3 фрегатов, блокировал Дарданеллы.
1829 г. Командуя тою же соединенною эскадрою, поддерживал блокаду Дарданелл. За турецкую войну был награжден серебряной медалью на Георгиевской ленте и годовым окладом жалованья.
1830 г. Командуя эскадрою из семи судов, плавал у морейских берегов, имея свой флаг на корабле «Князь Владимир», и возвратился на нем в Кронштадт. Назначен начальником 1-й дивизии Балтийского флота.
1831 г., сентября 8. За труды, понесенные по командованию эскадрою в Средиземном море, пожалован
орденом св. Владимира 2-й степени большого креста.
1832 г. Награжден от голландского короля орденом Вильгельма 2-й степени.
1833 г. Удостоился получить шестикратное монаршее благоволение во время командования эскадрою в Балтийском море.
Декабря 6. Произведен за отличие в адмиралы. Всемилостивейше пожаловано 10 000 рублей.
1834 г. Награжден от греческого короля орденом Спасителя 1-й степени.
Декабря 6. Назначен ревельским губернатором.
1836 г.г декабря 6. Награжден орденом Белого Орла.
1838 г., марта 9. Назначен главным командиром Ре-вельского порта, с оставлением в прежней должности.
1839 г., августа 22. Награжден орденом св. Александра Невского.
1843 г. Награжден шведским орденом Меча 1-й степени.
1846 г., марта 30. Всемилостивейше пожаловано 5000 рублей.
1848 г.г августа 30. Награжден алмазными знаками ордена св. Александра Невского.
1850 г., октября 5. Скончался.
ВОСПОМИНАНИЯ О ЖИЗНИ И СЛУЖБЕ АДМИРАЛА ГРАФА ЛОГИНА ПЕТРОВИЧА ГЕЙДЕНА 1
Октября 5 1850 года скончался в Ревеле после продолжительной и тяжелой болезни один из достойных мужей России, герой Наварпна, старший адмирал нашего флота, ревельскпй военный губернатор и главный командир Ревельского порта граф Логин Петрович Гейден.
Отец его был обер-гофмаршалом наследного штат-галтера Соединенных Нидерландов. Граф Логин Петрович родился в Гааге 25 августа 1772 года, на другой день рождения Вильгельма I Оранского, бывшего впоследствии королем нидерландским. Образование свое получил граф Гейден вместе с этим принцем и младшим братом его, Фридрихом, под руководством голландского писателя Толлиуса и генерала Штамфорта — наставников детей наследного штатгалтера.
Морскую службу граф Гейден начал с самых ранних лет. На одиннадцатом году от роду под руководством адмирала Кингсбергена он бороздил уже воды океана, заранее знакомясь с тою прихотливою, неверною стихиею, которая редко избирает себе любимцев, но которая к нему особенно благоволила и наконец сделала известным и навсегда памятным имя его.
Первые пять лет действительной службы провел он на водах ост-индских, в чине лейтенанта. По возвращении в отечество встретил в нем важные перемены. Политические раздоры и смута терзали тогда Голландию. Оба принца, сотоварищи его детства, начальствуя голландскими войсками, должны были бороться против врагов внутренних и внешних. Закостенелые противники Оранского дома, под личиною патриотизма усиливая свою партию буйными демократами, увлеченными революционным духом Франции, восстали с дерзостью против законных властей, и в особенности против вводимого тогда юными принцами порядка и дисциплины в войсках по примеру Пруссии. Эти-то ложные патриоты, бежавшие сначала в значительном числе во Францию, предали впоследствии отечество свое.
В эту решительную минуту в жизни наследного штатгалтера является на помощь к своим благодетелям молодой граф Гейден. В сообществе с адмиралом Вайл-ландом на 19 утлых рыбачьих лодках перевезли они в Англию потомков славного Вильгельма, принца Оранского. Исполнив таким образом с самоотвержением и успехом высокий долг верноподданного, граф с душевной скорбью простился с юными принцами-изгнанниками. С младшим из них, принцем Фридрихом, вступившим впоследствии в австрийскую службу и умершим в 1799 году, графу не суждено было увидеться, но со старшим, наследным принцем Вильгельмом, он имел счастье встретиться в бытность свою в Голландии в отпуску в 1832 году. И как изменилась в это время судьба их обоих! Изгнанник 1795 года принял совоспитанника своего во дворце королевском, окруженный свитою и почестями монарха, а граф Логин Петрович явился тогда со свежими еще лаврами Наваринской победы. В память прежних заслуг графа и настоящей воинской славы ею король Вильгельм I пожаловал ему нидерландский орден Вильгельма 2-й степени, учрежденный самим королем, за военные достоинства. Нидерландский же орден Льва 1-й степени, пожалованный графу в последний год его жизни внуком короля Вильгельма I, ныне царствую
щим королем Вильгельмом III, ясно свидетельствует, каким заслуженным вниманием и уважением пользовался граф Логин Петрович Гейден в признательной памяти всех членов Оранского дома.
Но обратимся к происшествиям 1795 года, когда граф возвратился из Англии в Голландию, где, как истинный последователь монархических начал и близкий приверженец семейства наследного штатгалтера, возбудил сильное против себя подозрение мнимых патриотов, так что был арестован ими и посажен в темницу. Три месяца продолжалось его заключение. Наконец при содействии самого генерала Пишегрю он получил свободу. Твердый в правилах жизни и образе мыслей, столь резко противоположных понятиям людей, управлявших тогда судьбами Голландии, граф Гейден убедился, что положение несчастного его отечества не предоставляло ему в будущем ничего светлого. Он решился его оставить и, избегая преследований патриотов, переодетый в крестьянское платье, безопасно перешел границу Голландии и через Гамбург благополучно прибыл в Петербург. Тут встретил он радушный прием и покровительство графа Головкина, бывшего послом нашим в Голландии и знавшего там родных графа.
Через посредство Головкина и графа Маркова он был представлен императрице Екатерине II, обласкан ею и принят в русскую службу 10 ноября 1795 года с чином капитан-лейтенанта и с назначением тогда же в Черноморский гребной флот, содержащийся в Одессе. Там служил он только одну первую кампанию под командою, а с 1797 года постоянно сам командовал военными судами. Из них на бригантине «Алексей» осенью 1799 года отправился он, в отряде капитана 1 ранга Пустошкина, с десантными войсками, бывшими под начальством генерал-майора Бороздина, в Корфу, куда прибыл 18 ноября. Проведя тут зиму, в марте 1800 года перевозил войска на берега Неаполитанского королевства, где, высадив их в Отранто, пришел обратно в Корфу. Отсюда, по повелению адмирала Ушакова, возвратился в июне месяце в Одессу, а в июле разоружил бригантину свою в Николаеве. За высадку войск в Отранто получил монаршую благодарность.
Не прошло месяца по окончании годовой кампании этой, как 1 августа граф Гейден принял в свое командование фрегат «Иоанн Златоуст» и ходил на нем до глубокой осени для транспортировки между разными черноморскими портами. В 1801 году, имея на фрегате
своем 49 гардемаринов и кадетов, плавал для практики их по всем портам Черного моря и местами занимался его описью. За эту кампанию граф получил благодарность Адмиралтейств-коллегии, с внесением в формулярный список.
В 1802 году был послан с особым поручением на пакетботе в Константинополь, где оставался почти полгода, состоя в распоряжении нашего посланника в Турции. В начале следующего года назначен командиром корабля «Павел», но вскоре, при производстве в капитаны 2 ранга, переведен в Балтийский флот. Из семилетней службы графа Гейдена в Черноморском флоте он ровно 44 месяца пробыл в кампаниях, то есть почти половину всей тамошней службы.
По приезде в Санкт-Петербург, в июне месяце 1803 года, граф назначен был членом призовой комиссии, учрежденной при Адмиралтейств-коллегии. В начале следующего года определен был в Морской кадетский корпус майором и в том же году командовал кораблем «Зачатие Святой Анны», на котором, состоя в эскадре вице-адмирала П. В. Чичагова, ходил до Кеге-бухты. На маневрах, произведенных 7 июля в присутствии государя императора Александра I, за искусное управление кораблем всемилостивейше награжден бриллиантовым перстнем и вместе с прочими командирами удостоен монаршей благодарности.
С 1805 по 1808 год граф Логин Петрович состоял начальником экипажеского отделения хозяйственной экспедиции государственной Адмиралтейской коллегии.
Но наступившая в 1808 году кампания против шведов снова вызвала его на поприще деятельной военно-морской службы. 26 мая, в день производства своего в капитаны 1 ранга, граф Гейден отправился из Кронштадта в Свеаборг начальником отряда судов из 2 фрегатов: «Аргуса» и «Быстрого», 2 корветов: «Помоны» и «Шарлоты» — и 2 катеров: «Сокола» и «Опыта». По прибытии в Свеаборг поручено ему было начальство над 3-м отрядом гребной флотилии, и вскоре в его же команду поступил и 4-й отряд: с ним он был послан в Або для соединения с двумя первыми отрядами нашей флотилии. При следовании туда шхерами граф узнал в Гангуте, что неприятельская флотилия в числе 25 судов (из них 4 корабля и 2 фрегата) стоит на пути его, в Юнгферзунде. Отряд графа (собственно, 3-й, ибо 4-й тогда к нему еще не присоединился) был гораздо слабее шведского, хотя несколько превосходил его числом
судов. Тогда графу для достижения Або оставалось одно средство: оставить неприятеля на позиции у Юнг-ферзунде и, уклоняясь к северу, обойти кругом остров Комито через пролив, отделяющий его от материка. Пролив, шириною всего до 3 сажен, завален был каменьями еще при Петре Великом. В два дня усиленной, тяжелой работы очистили проход, и 6 июля граф провел через него свои лодки, и только большие суда отряда не могли пройти вместе. Такое разделение сил было крайне невыгодно для графа, тем более что неприятель поспешил его встретить между материком и островом Комито, близ острова Тавастеншир. Но граф, укрепив фланги своп несколькими орудиями, поставленными на смежные берега, храбро принял смелую атаку неприятеля, произведенную на рассвете 9 июля. Упорное с обеих сторон сражение продолжалось четыре часа и кончилось тем, что наши атаковали левый фланг шведской линии с намерением абордировать ее. Тогда неприятель, избегая абордажа, поспешно отступил, но не был преследуем по недостатку снарядов и пороха на нашей флотилии. В деле этом граф Гейден получил сильную контузию, так что вынужден был сдать команду старшему после себя капитан-лейтенанту барону Додту. Очистив таким образом путь, отряды нашей флотилии соединились в Або. Достойной наградой победителю при Комито, не имевшему никаких знаков отличия, был орден св. Владимира 3-го класса. В сентябре месяце, когда всей флотилией командовал Мясоедов, граф Гейден два раза участвовал в деле с неприятелем, 6 и 19 чисел, у острова Пальва. За действия эти был награжден орденом св. Анны 2-й степени.
Так блистательно окончил граф кампанию 1808 года. Подвиги его в ней доставили ему в следующем году начальство над флотилией, назначенной для охраны берегов Финляндии. Главное местопребывание флотилии было в Або, откуда в продолжение навигаций 1809— 1811 годов непрерывно крейсировал он по Абоским и Оландским шхерам, всегда готовый отразить неприятеля при бывшем тогда разрыве с Англией. Бдительность его предупредила, быть может, покушение англичан на эти берега, тогда как суда их были в Финском заливе, появляясь у Гогланда, Аспэ и даже у Роченсальма.
Уместно сказать теперь, что в 1810 году, когда получено было известие о том, что Голландия стала провинцией Французской империи, граф Гейден просил дозволения вступить в российское подданство, на что и
получил высочайшее соизволение, с сохранением графского достоинства Римской империи, которое издавна принадлежало фамилии Гейденов.
В 1812 году, по переменившимся отношениям к Англии, крейсерства около Финляндии были уже не нужны, и граф Гейден оставался в Або командиром порта, снаряжая только суда флотилии, ходившие против французов к Риге. За все эти труды граф ежегодно получал монаршие благодарности и небольшие денежные награды.
С ранней весны 1813 года поручено было ему вооружить флотилию, расположенную в Свеаборге, и принять над нею начальство. В начале мая он был уже готов и скоро пришел в Ригу. В июле, августе и сентябре месяцах участвовал с этой флотилией, состоявшей из 63 канонерских лодок и 13 других судов, при блокаде Данцига, под главным начальством контр-адмирала А. С. Грейга. Тут граф находился в троекратном сражении с французами: 21 и 23 августа и 4 сентября, за что получил золотую шпагу с надписью «За храбрость», а за последнее дело произведен был в капитан-командо-ры. Граф с флотилией зимовал в Кенигсберге, в июле следующего, 1814 года привел ее обратно в Свеаборг, а в начале сентября возвратился в Або. Тут начальствовал он с небольшим год и 1 ноября 1815 года по высочайшему повелению вступил в исправление должности главного командира в Свеаборге. В следующем году был назначен бригадным начальником флотских экипажей в Финляндии и утвержден в должности главного командира Свеаборгского порта и военного губернатора Свеаборга. В 1817 году произведен за отличия в контр-адмиралы. В 1819 году, при посещении Свеаборга покойным государем, за найденный порядок и устройство порта украшен орденом св. Анны 1-й степени. В 1820 году пожалованы ему 3000 десятин земли, а в следующем — орден св. Георгия 4-го класса за 25 лет службы в офицерских чинах и монаршее благоволение, по представлению морского министра, за отличный порядок, найденный в Свеаборгском порту.
Тут прерывается нить почти ежегодных наград графа Гейдена. В его почетном звании, при всех радостях семейного счастья и уже на 51-м году жизни ему суждено было перенести испытание весьма тяжелое. В 1823 году он был отозван от своего поста в Санкт-Петербург для проведения следствия по сделанному на него доносу. Почти три года, проведенные затем в тягост
ном положении подсудимого и в невольном бездействии, составляют единственно печальную эпоху в прекрасной его жизни. Справедливость восторжествовала, и в 1826 году граф был освобожден от суда. Судьба готовила ему завидное и громкое звание героя, и граф приобрел его вполне. Тогда же, то есть в 1826 году, назначен он был начальником 3-й дивизии Балтийского флота и с нею находился летом того же года в эскадре адмирала Крона, плававшей к берегам Шотландии. В следующем же году состоял в эскадре генерал-адъютанта адмирала Сенявина. С ним пришел он в Портсмут, откуда по высочайшему повелению был отряжен с эскадрою из 4 кораблей, 4 фрегатов и 1 корвета в Средиземное море. Кампания эта слишком известна всем просвещенным нашим соотечественникам, в особенности же морским офицерам, чтобы об ней распространяться. Довольно сказать, что она поддержала славу русского оружия на Средиземном море с тем же достоинством, как и две предшествовавшие ей славные кампании наши: Чесменскую графа Орлова и сенявинскую.
Венцом этой кампании было сражение при Навари-не 8 октября 1827 года, в котором истреблен турецкоегипетский флот соединенными силами трех союзных держав: Англии, Франции и России. Объединенной эскадрой командовал старший из адмиралов — британский вице-адмирал Кодрингтон. Славное участие русской эскадры прославило ее начальника. Граф Гейден имел свой флаг на корабле «Азов», который находился под сильным огнем пяти неприятельских судов. Во все время сражения, продолжавшегося около четырех часов, граф расхаживал по юту, отдавая приказания и распоряжения на этом пиру смерти так же спокойно и хладнокровно, как на маневрах. С присутствием духа сохранил он в бою и обычную веселость своего характера. Так, например, спросил он у молодых офицеров: «А как вы думаете, скоро ли кончится этот праздник?..» И потом прибавил: «А я знаю, что он скоро кончится, и непременно со славою для нас». Также, когда один из офицеров, бывший подле адмирала с рупором в руках, обратил внимание его на то, что матросы наши бросали концы утопавшим туркам, граф, тронутый человеколюбием, бросился обнимать офицера и воскликнул: «Да! Да! (любимая его поговорка) Это славно! Прекрасно! Молодцы наши матросы: они столько же добры, сколько и храбры!»
Наваринская победа доставила графу чин вице-ад-
мирала, орден св. Георгия 3-го класса и мызу в Курляндии на 12 лет без платежа аренды. Союзные монархи: французский Карл X и английский Георг IV — поспешили, со своей стороны, почтить заслуги графа Гейдена пожалованием ему французского ордена св. Людовика 1-й степени и английского — Бани 2-й степени большого креста.
В декабре месяце 1827 года граф Гейден получил указ о даровании ему власти как отдельному корпусному командиру. Во всю наступившую затем войну с турками он оставался главнокомандующим русским флотом в Средиземном море, где в исходе 1828 года состояло под его начальством 8 кораблей, 7 фрегатов, 2 корвета, 5 бригов и 2 транспорта. Отряд из этих судов под командованием контр-адмирала Рикорда содержал в блокаде Дарданеллы в продолжение всего зимнего времени на 1829 год. Летом того же года пришел к Дарданеллам и вице-адмирал граф Гейден, имея под флагом своим 7 кораблей, 5 фрегатов, корвет и 3 брига.
По заключении Адрианопольского мира (2 сентября 1829 г.) Гейден удостоился получить рескрипт с изъявлением ему монаршей признательности за заслуги отечеству, оказанные флотом под его начальством, и подвиги его в битве Наварпнской и в Архипелаге в последнюю турецкую войну. Вместе со всеми офицерами, участвовавшими в этой войне, граф получил установленную за нее медаль и годовой оклад жалованья.
В 1830 году, по отправлении в Россию значительного числа судов под начальством контр-адмирала М П. Лазарева, граф Гейден с немногими судами оставался у берегов Морей, но вскоре и он получил разрешение возвратиться в Россию, согласно с его собственным желанием. В октябре месяце того же 1830 года он прибыл в Кронштадт на корабле «Владимир», имея при себе корвет «Львица», бывший под командою старшего его сына, тогда лейтенанта, теперь дежурного генерала Главного морского штаба и генерал-адъютанта графа Логина Логиновпча.
Во все время пребывания-своего в греческих водах граф Логин Петрович при всяком случае действовал и словом, и делом на пользу возрождавшейся Греции, хотя греков, собственно, как честный человек, он не любил и не уважал, часто повторяя слова графа Каподист-рии, что «прежде преобразования Греческой страны нужно пересоздать и переделать самих греков». Капо-дистрия, избранный народным собранием в президенты
Греции и служивший тогда и нашему отечеству, вскоре сблизился с графом Гейденом. Граф Гейден помогал ему советами и всеми зависевшими от него средствами. Так, при покупке президентом нескольких судов, послуживших основанием греческому флоту, граф Гейден способствовал вооружению их. Только при усердном и бдительном его содействии мог успеть граф Каподистрия положить конец морским разбоям и грабежам, дотоле столь частым и обыкновенным в водах Архипелага.
По возвращении в Россию граф Гейден вступил в командование 1-й флотской дивизией: 1831 и 1832 годы провел он на берегу, в Кронштадте, а в 1833 году был с дивизией в плавании по Балтийскому морю. В этой кампании 28 мая выходил он из Ревеля в присутствии государя императора, соизволившего плыть на 44-пу-шечном фрегате «Беллона» в Свеаборг. Это была последняя морская кампания почтенного моряка, на 62-м году его жизни. 6 декабря 1833 года граф был пожалован в адмиралы и ровно через год назначен ревельским военным губернатором, а в марте 1838 года — и главным командиром Ревельского порта, с сохранением звания военного губернатора. За труды, понесенные по командованию эскадрою в Средиземном море, и деятельное содействие при прекращении свирепствовавшей в Кронштадте холеры в 1831 году граф всемилостивейше был пожалован орденом св. Владимира 2-й степени. В 1834 году, в воспоминание важных заслуг, оказанных Греции, награжден от греческого короля орденом Спасителя 1-й степени. Продолжая усердную службу свою в тех же почетных должностях, граф Логин Петрович постепенно украшен был орденами: Белого Орла (1836), Александра Невского (1839) и алмазными знаками сего последнего (1848). Кроме того, получил он знак отличия беспорочной службы за 50 лет (1845) и продолжена ему аренда. Иностранные монархи также не переставали оказывать графу лестное внимание к его заслугам. К пяти имеемым иностранным орденам в 1843 году он получил еще шведский орден Меча 1-й степени.
Смерть положила наконец предел более полувековой достойной службе графа. Он прослужил в России штаб-офицером и генералом без малого 55 лет, из них почти 11 лет провел в корабельной жизни, на Черном, Балтийском и Средиземном морях. Во все время столь продолжительной службы был в отпусках с небольшим год.
Граф Логин Петрович принадлежал к числу образо
ваннейших людей. Светлый ум его, всегда здравый, восприимчивый, был украшен разнообразнейшими сведениями. Суждения его всегда были основаны на строгой логической последовательности, часто оригинальны, часто остры, но всегда согласны с правдою, совестью и внутренними убеждениями. Многосторонним знаниям его весьма много способствовало знакомство с языками: русским, голландским, немецким, шведским, английским и французским. На всех этих языках объяснялся он свободно: литературы этих языков были ему знакомы в большей или меньшей степени. Прекрасная память его удерживала однажды им прочитанное или только прослушанное навсегда. В ясной голове его помещалась целая библиотека энциклопедических познаний.
Прямота в действиях и словах составляла основу характера графа Логина Петровича. Откровенный и доверчивый, обходительный и любезный, добрый и непринужденный в обращении с высшими, равными и низшими, он умел снискать общее уважение и расположение. Он был счастливейшим семьянином, в полном значении этого слова. Благодать Божия, видимо, покоилась над домом его. Как нежный, заботливый супруг он готовился в скором времени праздновать золотую свадьбу свою. Как попечительный и добрый отец он имел счастье найти в детях своих достойных друзей, личные заслуги которых доставили уже им почетное и блестящее положение в свете и особенно благоволение монарха.
Граф Логин Петрович был не начальником, но скорее отцом своих подчиненных. Он всегда удивлялся, когда его благодарили за оказанную им услугу или помощь. «Должно радоваться, если успеешь сделать что-нибудь доброе ближнему» — вот слова, которые часто повторял он и которые памятны многим из жителей Ревеля.
Наделенный природою такими блистательными свойствами ума и сердца, таким богатством нравственным, он был беден материально. Детям своим не оставил он никакого богатства, кроме славного имени и доброй памяти. С сердечным благоговением и всегда с благодарным умилением произносил он священное имя монарха.
Последние 16 лет прекрасной своей жизни граф Логин Петрович провел в тихом, безмятежном Ревеле. Здесь нет ни одного человека, знатного или простолюдина, богатого или бедного, который бы не знал, не любил, не уважал его. Всюду, где являлся граф, распро
странялись вокруг него радость и утешение. Доступный всем без исключения, он невольно привлекал к себе Вот почему, когда в 1845 году праздновал он 50-летний юбилей своей службы в России, весь Ревель, от мала до велика, принял сердечное участие в этом торжестве, как в своем собственном, вот почему все мы, без различия звания и пола, когда услышали впервые о тяжелой его болезни, встревожились духом, опечалились сердцем, и когда узнали о невозвратимой общей утрате нашей, то поспешили проститься с этим доблестным мужем, как с близким всем нам человеком, добрая память которого будет долго-долго жить в признательных и благородных сердцах всех жителей Ревеля.
Привыкнув смолоду к мысли о смерти, столь свойственной воину, граф Логин Петрович говорил всегда о последнем часе с духом христианского смирения, но без боязни. Еще в прошлом году, когда страдания его достигли высшей степени, он спокойно исполнил последний христианский долг (граф был реформатского исповедания), причем на исповеди он сказал эти простые, замечательные слова: «Я умираю христианином, в дружбе и согласии со всеми людьми, вручаю дух мой милосердию Божию и Спасителю моему, и если покидаю на земле кого-либо, которого я неумышленно обидел и с которым не успел еще помириться, то да простит меня от чистого сердца».
Выше видели, что граф Логин Петрович скончался 5 октября, а 8 числа, в годовщину Наваринской битвы, усопшего героя, с печальным торжеством, окруженного всеми знаками земного его величия, внесли в вышгород-скую лютеранскую церковь, 9-го при стечении всех жителей Ревеля, с воинским торжеством, приличествующим высокому его сану, предали тело его земле на здешнем лютеранском кладбище.
И из земли взятое отдано назад земле!
ЛАЗАРЕВ МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ 1
1803 г., мая 23. Из кадет Морского корпуса произведен в гардемарины. На корабле «Ярослав» был в кампании на Кронштадтском рейде, после чего командирован волонтером в Англию.
1804—180Ь гг. Ежегодно на судах английского флота
1 Общий морской список, Ч, VII, СПб., 1893, с. 384—387,
Адмирал М. П. Лазарев (1788—1851).
плавал в Атлантическом океане и у береге Западной Индии.
1805 г., декабря 27. Произведен в мичманы.
1®08 г. На корабле «Благодать», в эскадре адмирала Ханыкова, плавал от Кронштадта до Юнгферзунда.
1809—1811 гг. На люгере «Ганимед» и бриге «Меркурий» крейсировал в Финском заливе.
1811 г., февраля 1. Произведен в лейтенанты.
1812 г. На бриге «Феникс», под флагом английского адмирала Мартина, плавал от Кронштадта до Риги, откуда с десантными войсками перешел к Данцигу, и потом в Свеаборг.
1813—1816 гг. Командуя Российско-американской компании кораблем «Суз эоов», совершил кругосветное плавание в Ситху.
1817 г. За 18 морских кампаний был награжден орденом св. Георгия 4-го класса.
1818 г. На корабле «Память Евстафия» крейсировал у Красной Горки.
i819—1821 rr. Командуя шлюпом «Мирный», совершил плавание с ученою целью в Южный Ледовитый океан, вместе со шлюпом «Восток», под командою капитана 2 ранга Беллинсгаузена.
1821 г., августа 5. Произведен за вояж в капитаны 2 ранга и награжден пенсиею по чину лейтенанта.
1822 г. Награжден орденом св. Владимира 4-й степени.
1822—1825 гг. Командуя фрегатом «Крейсер», совершил кругосветное плавание к северо-западным берегам Америки.
1825 г., сентября 1. Произведен в капитаны 1 ранга, с награждением орденом св. Владимира 3-й степени и пенсией по чину капитана 2 ранга.
1826 г. Командуя кораблем «Азов» и начальствуя отрядом из двух кораблей и шлюпа, перешел из Архангельска в Кронштадт.
1827 г. Командуя тем же кораблем, перешел от Кронштадта до Портсмута, откуда, в должности начальника штаба эскадры контр-адмирала графа Гейдена, прибыл к берегам Морей, участвовал в Наваринском сражении, за которое был произведен в контр-адмиралы и награжден английским орденом Бани и французским св. Людовика. Находившемуся на корабле «Азов» 12-му флотскому экипажу за Наваринское сражение пожалован Георгиевский флаг.
1828—1830 гг. Имея свой флаг на корабле «Азов» и состоя в той же должности начальника штаба эскадры, крейсировал в Архипелаге и участвовал в блокаде Дарданелл, после чего, командуя эскадрою из десяти судов, привел ее из Архипелага в Кронштадт, не заходя в иностранные порты; потом, командуя отдельным отрядом судов, плавал с десантными войсками от Кронштадта до Свеаборга,
1831 г. Имея свой флаг на фрегате «Мария», командовал отрядом судов в плавании Балтийским морем и Ботническим заливом до Торнео. За предложение некоторых улучшений во флоте получил высочайшее благоволение.
1832 г., февраля 17. Назначен начальником штаба Черноморского флота и портов. За бытность председателем комиссии по исправлению штатов вооружения и запаса военных судов награжден, вместо аренды, по 1000 рублей на 12 лет, «не в пример другим».
1833 г. Имея свой флаг на фрегате «Эривань» и начальствуя эскадрою, посланною с десантными войсками 352
на помощь Турции, перешел из Севастополя на буюк-дерский рейд и простоял здесь пять месяцев, на той же эскадре и с теми же войсками прибыл в Феодосию.
Апреля 2. Произведен в вице-адмиралы.
Июля 2. Пожалован в генерал-адъютанты, с оставлением в прежней должности. В воспоминание пребывания в Константинопольском проливе вспомогательного российского отряда, награжден турецкою золотою медалью, осыпанною алмазами, для ношения в петлице, и украшенным бриллиантами портретом султана, «для ношения в его присутствии».
Августа 2. Назначен исправляющим должность главного командира Черноморского флота и портов и николаевского и севастопольского военного губернатора.
Апреля 24. Награжден орденом св. Владимира 2-й степени.
1834 г., декабря 31. Утвержден в занимаемых им должностях.
1834—1850 гг. Имея свой флаг последовательно на кораблях «Память Евстафия», «Варшава», «Силистрия» и «Двенадцать апостолов», ежегодно плавал с флотом в Черном море.
1835 г. Вместо прежде пожалованной аренды 1000 рублей повелено производить по 2000 рублей. За Нава-ринское сражение награжден греческим командорским крестом Спасителя.
1837 г., сентября 13. Во время посещения государем императором Николаева и Севастополя награжден орденом св. Александра Невского.
1838 г. На всеподданнейшем докладе о сделанных распоряжениях по случаю крушения военных судов у абхазских берегов государь император собственноручно изволил написать: «Прекрасно, и спасибо генерал-адъютанту Лазареву, славно и скоро распоряжается».
1838—1840 гг. Командуя эскадрою, перевозил десантные войска на Кавказ и занял прибрежные пункты при речках Туапсе, Псезуапе, Субаши и Шапсухо. За успешное занятие этих пунктов по высочайшему повелению укрепление, построенное при реке Псезуапе, названо фортом Лазарев.
1840 г. К получаемым вместо аренды 2000 рублям повелено прибавить еще 1000 рублей с 1844 года, сроком на 12 лет.
1842 г. Пожалованы бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского и высочайше повелено носить
12 Зак. Ns 62
353
ему мундир 12-го флотского экипажа, в память командования экипажем в Наваринском сражении.
1843 г., октября 10. Произведен за отличие в адмиралы.
1845 г., сентября 12. Награжден орденом св. Владимира 1-й степени.
1850 г. Награжден орденом св. апостола Андрея Первозванного.
1851 г., февраля 15. Для излечения болезни уволен за границу.
Апреля 11. Скончался в Вене и погребен в Севастополе, где ныне храм во имя св. Владимира.
МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ЛАЗАРЕВ *
В ночь с 10 на 11 апреля 1851 года в Вене скончался главный командир Черноморского флота и портов адмирал Михаил Петрович Лазарев. В тесном круге сослуживцев и подчиненных адмирала весть о его кончине произвела удручающее впечатление. В общесвве понесенная потеря не была особенно заметна. Проведя главнейшее служение свое на далекой окраине, Михаил Петрович не принадлежал к числу лиц, освещенных блеском близости к престолу; открывшаяся вакансия по служебным условиям была недоступна для лиц, власть имущих, а потому и смерть его не возбуждала честолюбивых замыслов. В газетах появились официальные некрологи и уведомление об исключении из списков адмирала Лазарева.
Но вот прошло с небольшим два года после его смерти; надвигалось время тяжелой борьбы с соединенною Европою, внимание общества неожиданно обращено было на эту далекую окраину, где 19 лет бесшумно, но упорно действовал почивший. Произошла Синопская битва, и обрадованный славной победою русский народ услышал от начальствовавшего в сражении вице-адмирала Нахимова, что успехом боя он был обязан невидимо носившейся тени бессмертного учителя.
Выключенный из временных списков, Михаил Петрович попал в вечные списки народных любимцев.
С тех пор имя Лазарева стало всеобщим достоянием; слава его окрепла во время одиннадцатимесячной обороны Севастополя, начавшейся жертвоприношением
1 Русский архив. Кн. 2, М., 1881, с, 247—361.
лазаревского флота и закончившейся мученическою смертью лазаревского города.
Теперь едва ли можно найти образованного русского человека, которому бы не было известно имя Лазарева; среди развалин Севастополя ему поставлен великолепный памятник.
А между тем как ни странно, но едва ли будет преувеличением сказать, что эта окрепшая слава до настоящего времени — слава мифическая. Лазарев известен как создатель и учитель Черноморского флота, но едва ли многим известно, в чем заключалась его работа и учение. Не существует не только какого-либо жизнеописания, но даже и материалы к его составлению крайне скудны. Близость эпохи может служить оправданием только отчасти. Тридцать лет времени — не мало; страсти затихли, сверстники угасли, самую севастопольскую годину уже заслоняет двадцатипятилетняя давность.
Конечно, быть может, в тиши кабинетов очевидцами тех дней составляются записи, которым рано или поздно суждено появиться на свет; но и теперь уже в интересах дела, в интересах возможности взаимных поправок желательно было бы появление их в печати.
Тем больше значения приобретают помещаемые в «Русском архиве» доку менты. Пусть собственный голос Лазарева послужит укором для тех, кто был нравственно обязан сказать о нем слово; но пусть же, в свою очередь, произведет он и обычное влияние, взывая к деятельности.
Образ Лазарева достоин не ленивого слепого поклонения, а внимательного, глубокого изучения; он только ждет пытливого взгляда, чтобы из учителя черноморских моряков превратиться в образец государственного деятеля. В этом нет преувеличения. Рассказы лиц, воспитанных под его ближайшим руководством, плоды того, что сеялось им с такою любовью, наконец, материалы, которые впервые обнародываются, служат оправданием высказанного мнения. В облегчение читателям мы, по просьбе издателя, предпосылаем краткий очерк его малоизвестной жизни.
Михаил Петрович родился во Владимирской губернии 3 ноября 1788 года и по происхождению принадлежал к старинной, но весьма небогатой дворянской фамилии. Лишенный покровительства знатных родственников, он с детства вынужден был трудом пробивать себе дорогу. Первоначальное воспитание получил он в Морском кадетском корпусе, но, произведенный 23 мая 1803
года в гардемарины, был послан в числе 30 воспитанников в Англию для изучения морского дела. После двухлетних плаваний в Атлантическом океане, 27 декабря 1805 года, получил чин мичмана и только 27 мая 1808 года возвратился в Россию. Пятилетпее служение в английском флоте и близкое знакомство со строем английской жизни развили в Михаиле Петровиче, помимо серьезного знакомства с делом, строгое сознание обязанностей и редкую любовь к порядку. Лазарев не пленился внешностью, не вернулся человеком, оторванным от родной почвы, способным на бесплодное порицание своего в силу чужеземных идеалов; нет, плодом его ранней наблюдательности было на всю жизнь сложившееся убеждение, что всякое положение человека прежде всего возлагает на него обязанности и что с исполнением этих обязанностей тесно связана не только служебная, но и личная честь. Этот нравственный закон послужил прочным основанием для всей последующей его жизни.
По возвращении на родину Лазареву тотчас же пришлось принять участие в войне со своими бывшими товарищами. Заключенный в предшествовавшем году Тильзитский мир навязал России врагов Наполеона. Балтийский флот должен был сражаться против соединенного англо-шведского флота. Лазарев был назначен на эскадру адмирала Ханыкова и в сражении при Рогервике вызвался в числе охотников идти на помощь атакованному двумя английскими кораблями кораблю «Всеволоду». Помощь, однако, не достигла пели: после упорной защиты «Всеволод» спустил флаг пред сильнейшим неприятелем, и Лазарев в числе прочих попался в плен. Плен этот продолжался недолго, и в том же году Лазарев плавал вновь на ханыковской эскадре. Четыре последующих года проведены были Лазаревым в различных крейсерствах по Финскому заливу и Балтийскому морю. 1 сентября 1813 года, в чине лейтенанта, Лазарев по предложению Российско-американской компании принял в командование принадлежавший ей корабль «Суворов» и на нем отправился в Ситху. Это обстоятельство указывает на сложившуюся репутацию молодого офицера. Самостоятельное командование судном до достижения 25-летнего возраста было явлением необычайным. Не следует при этом упускать из виду, что корабль «Суворов» был назначен в кругосветное плавание. В то время несовершенной постройки судов, недостатка практики и почти полного незнакомства с океаном кругосветное плавание требовало от командира гораздо более, чем
обыкновенных познаний. Нужны были решительность, находчивость, способность не теряться в разнообразии неожиданных обстоятельств и неослабная осторожность при несовершенстве даже географических сведений. Самая мысль о кругосветных плаваниях была новостью; она возникла при императрице Екатерине, но не приведена была в исполнение вследствие ожидания второй турецкой войны и разрыва дипломатических сношений со Швецией. Первые русские С}да, совершившие кругосветное плавание, принадлежали Российско-американской компании, которая, получив новые привилегии, решилась завести сношения морем со своими колониями. В 1803 году компания снарядила два корабля — «Неву» и «Надежду» — под командою капитан-лейтенантов Крузенштерна и Лисянского. По возвращении в 1806 году обоих кораблей, ободренная первым удачным опытом доставки грузов морским путем, компания вновь снарядила только что возвратившуюся «Неву» в кругосветное плавание. Наступившее военное время приостановило дальнейшую посылку, и только в 1813 году явилась возможность снарядить третье по счету судно. Это судно и был корабль «Суворов». Путешествие Лазарева продолжалось три года и, благодаря случайному обстоятельству, обнаружило железную энергию молодого капитана. Начальником американских колоний был коллежский советник Баранов, сам овластие которого заставило Михаила Петровича оставить Ситху. Лазарев под выстрелами батареи в течение одной ночи снарядил свой разгруженный корабль и без медика и так называемого суперкарго, то есть смотрителя купеческих кораблей, ушел в Россию. На обратном пути в широте 13° и долготе 196 V20 Лазарев открыл группу из пяти необитаемых островов, названных им группою Суворова. По возвращении на родину Лазареву пришлось давать отчет в самовольном поступке и убедить компанию в справедливости принятого решения. Возникший спор был прекращен удалением Баранова с поста, ему доверенного. По замечанию В. А. Корнилова, трудность возвращения корабля «Суворов» без доктора и суперкарго выказала как решительный и твердый характер Михаила Петровича, так и глубокое его знание морского дела, что, конечно, содействовало позднейшему его возвышению по службе.
После двухлетнего пребывания в Балтийском море, в 1819 году, Лазарев был назначен командиром военного шлюпа «Мирный». Шлюп этот вошел в состав ученой экспедиции из двух судов для исследований поляр-
кого южного полушария. Командиром экспедиции и вместе с тем второго шлюпа «Восток» был назначен капитан 2 ранга Беллинсгаузен. Исследования экспедиции впервые заслужили внимание к русскому фтоту всего европейского ученого мира. «Восток» и «Мирный» проникли во льдах далее, чем кто-либо из путешествовавших исследователей; они достигли 66' 48' южной широты и открыли группу островов Маркиза Траверсе, остров Россиян, остров Петра Великого и берег Императора Александра I. В этом путешествии, продолжавшемся 2 года и 2 месяца, Лазарев сделал замечательное собрание образцов всех виденных им судов, употребляемых дикими, и по возвращении в 1821 году был награжден производством через чин в капитаны 2 ранга. Но недолго пришлось отдыхать Михаилу Петровичу; в следующем же, 1822 году он был назначен командиром фрегата «Крейсер» и 24 августа отправился в третье кругосветное плавание. Плавание это снискало себе большую известность в кругу моряков исправным и щегольским состоянием фрегата; опытность капитана уже могла воспитывать в подчиненных безукоризненное знание обязанностей и развивала в сподвижниках ту страстную любовь к морскому делу, которая служила отличительным направлением лазаревской деятельности. В числе офицеров на фрегате «Крейсер» находились П. С. Нахимов, граф Путятин, Бутенев, Куприянов и др. Через три года «Крейсер» возвратился из кругосветного плавания, и Лазарев был награжден чином капитана 1 ранга. В начале 1826 года Михаил Петрович был назначен командиром строившегося в Архангельске корабля «Азов», на котором при приходе в Кронштадт плавал под командою адмирала Сенявина. Балтийский флот в начале 1827 года внимательно следил за ходом дипломатических сношений по греческому вопросу: было ясно, что в случае желанных усложнений на его долю выпадало деятельное участие. Эскадра адмирала Сенявина с 21 мая стояла на Кронштадтском рейде. В полночь на 10 июня на адмиральский корабль «Азов» прибыл император Николай Павлович. После произведенных маневров под личным своим начальством государь присутствовал при совершении напутственного молебствия; затем эскадра снялась с якоря и направилась в Англию.
В Англии эскадра разделилась. Часть ее под начальством Сенявина возвратилась в Кронштадт, а другая часть под начальством контр-адмирала графа Гейдена ушла в Средиземное море. Оставаясь командиром адми
ральского корабля «Азов», Лазарев был назначен начальником штаба эскадры. Произошел Наваринский бой 8 октября 1827 года и выказал с самой б тестящей стороны военно-морские способности Михаила Петровича. По распоряжению главнокомандующего соединенным флотом вице-адмирала Кодрингтона каждое из судов эскадры, входя в Наваринскую бухту, становилось прямо против борта того неприятельского судна, с которым ему было предназначено сражаться. «Азов» стал меж английского адмиральского корабля «Азия» и французского адмиральского фрегата «Сирена», около турецкого адмиральского корабля под флагом начальника египетской флотилии Мохарем-бея. Во время боя «Азов» был атакован пятью неприятельскими судами различных рангов; отбиваясь от сильнейшего противника, он успел потопить два судна, но ввиду численного превосходства врага поставлен был в крайне опасное положение. Вырученный из беды французским кораблем «Бреславль», «Азов» не только снова перешел в наступление и вывел из строя остальные три нападавших судна, но, в свою очередь, подал помощь кораблю «Азия» под флагом Кодрингтона, сцепившемуся с 84-пушечным египетским кораблем. Действием артиллерии с «Азова» египетский корабль был взорван на воздух. Чтобы иметь понятие о духе, господствовавшем на палубах «Азова», достаточно упомянуть следующие примеры: раненые шли на перевязку с криками «ура»; один из офицеров, капитан-лейтенант Баранов, желая отдать какое-то приказание, приложил рупор ко рту, как вдруг осколками картечи рупор был вырван из его рук, причем ему оторвало кисть руки и выбило несколько зубов; Баранов потребовал другой рупор, левою рукою приложил его к окровавленным губам, отдал приказание и не хотел оставить своего места до окончания боя; лейтенант Бутеиев, тяжело раненный в руку, услышав во время ампутации, что «Азов» атакует турецкий адмиральский корабль, вырвался из рук докторов и выбежал на палубу, дабы быть свидетелем победы.
В донесении своем государю о славной победе контр-адмирал Гейден говорит, между прочим: «Неустрашимый капитан 1 ранга Лазарев управлял движениями «Азова» с хладнокровием, искусством и мужеством примерным», и далее: «В сем сражении три адмиральских корабля более всех потерпели, как в убитых и раненых, так и в повреждении корпуса, рангоута и такелажа. Английский и французский адмиралы, кроме других мпо-
гих повреждений, потеряли бизань-мачты; у «Азова» все мачты столько пробиты, что при фальшивом вооружении с трудом можно нести на оных паруса; кроме сего, в одном корпусе корабля насчитано 153 пробоины, в том числе 7 подводных. <...> К чести капитана Лазарева должно присовокупить, что строгая дисциплина, ежедневное учение по пушкам и порядок, в коем служители всегда содержались, были причиною, что корабль «Азов» действовал с таким успехом в поражении и истреблении неприятеля. Он сильным своим огнем потопил два огромных фрегата и корвет, сбил 80-пушечный корабль, который брошен на мель и напоследок был взорван, истребил двухдечный фрегат, на коем главнокомандующий турецким флотом Тагир-паша имел свой флаг; фрегат сгорел, по признанию самого паши; в сражении из 600 человек было до 500 убитых и раненых».
За Наваринский бой Лазарев был произведен в контр-адмиралы. Два года после того Михаил Петрович продолжал плавание в Архипелаге и Средиземном море, сохраняя звание начальника штаба. В конце 1829 года последовало высочайшее повеление части эскадры под начальством Михаила Петровича возвратиться в Кронштадт непременно к 1 мая и не заходя, по возможности, в иностранные порты. Эскадра, вверенная Лазареву, состояла из 4 кораблей, 3 фрегатов, 1 корвета и 1 брига. Лазарев исполнил волю государя и, снарядив эскадру, обогнул Европу, не заходя ни в один порт, несмотря на самое бурное время года, и если опоздал на 12 дней против назначенного срока, то только потому, что встретил в Балтийском море льды, задержавшие его плавание.
Два последующих года проведены были Лазаревым в Балтийском море, а в 1832 году состоялось назначение Михаила Петровича начальником штаба Черноморского флота, с которым ему суждено было навеки связать свое имя.
В то время во главе Черноморского флота стоял адмирал Грейг, немало послуживший делу, но уже состарившийся и утративший необходимую энергию. Кораблестроение заставляло многого желать благодаря пронырству евреев, сумевших завладеть с подрядов этою важною отраслью. Личный состав флота переполнился греками, стремившимися удержать значение не столько доблестью и любовью к делу, сколько подмеченной в них еще древним летописцем лестью. Заметно было отсутствие живой подбадривающей силы, способной пробу
дить дремавший дух и направить всех и каждого к благородной цели совершенствования.
С приездом Лазарева все ожило, все почувствовало железную руку, способную не гладить, а поддерживать и направлять. Для Лазарева действительно не существовало других интересов, кроме интересов моря: в них сосредоточивалось его честолюбие, его надежды, помыслы, весь смысл его жизни. Как ученый, забывающий весь мир ради служения науке, Лазарев забывал все окружающее ради служения морскому делу. Опыт сорокачетырехлетней труженической жизни, обширный запас разносторонних сведений слились в его уме в одно представление. Он не хотел, а может быть, по свойству природы, и не мог, разбрасываться; он слишком страстно любил родное дело, чтобы лишить его хотя бы какой-либо из своих способностей, и если впоследствии, вечно недовольный результатами, он наивно не понимал, за что ценили так высоко его деятельность, то, конечно, он был так же искренен в своей наивности, как добрый семьянин, неспособный понять похвалу за любовь к собственному семейству.
Но еще не сразу довелось Лазареву стать в положение самостоятельного начальника. В Петербурге не хотели огорчить старика Грейга отставкою, а характер Лазарева, чуждый интриги, не домогался ускорить неизбежную развязку. Между тем в это самое время требовалась существенная услуга Черноморского флота. Ослабленная войною 1828—1829 годов, Турция находилась в критическом положении. Восстание египетского паши Мегмет-Али и быстрые успехи его армии, уже грозившей Константинополю, побудили императора Николая Павловича к решительному поступку. Справедливо рассуждая, что для России гораздо выгоднее иметь слабого соседа, владеющего проливами, чем соседа сильного, предприимчивого, государь прибегнул к своеобразному способу положить предел успехам мятежника. С этой целью он избрал генерал-лейтенанта Н. Н. Муравьева, который должен был отправиться в Александрию с выражением императорской воли прекратить неприязненные действия, грозя в противном случае вооруженною поддержкою Турции. Черноморскому флоту приказано было изготовиться для отправления в Босфор по первому требованию. Любопытные найдут подробности о ходе переговоров и занятиях десантного отряда в изданных «Записках» Н. Н. Муравьева, им же составленных на основании веденного дневника. Нам в
данном случае интересны современные заметки умного и деловитого Муравьева, относящиеся до Черноморского флота в 1833 году и до начальника эскадры М. П. Лазарева.
Для поездки Муравьева в Египет ему был дан фрегат «Штандарт». Вот в каком состоянии находился фрегат, по показанию Муравьева: «Фрегат наш дурно держался против ветра, который усилился до такой степени, что мы ничего не могли выиграть лавированием. Сделалась сильная буря, продолжавшаяся постоянно трое суток. Три главных паруса изорвало пополам; судно же раскачало до такой степени, что оказалась течь; гнилое дерево старого фрегата подалось под болтами, прикрепленными к русленям, при коих держались ванты бизань-мачты; винты ослабли, и мачта грозила падением; руль перестал действовать, что отнесли тогда к сильному волнению. Команда, мало приобыкшая к своему делу, до крайности утомилась, так что люди однажды отказались было идти на марс для работ. Капитан судна Щербачев хотя и не переставал быть деятельным, но не умел распоряжаться».
Надо было положить много энергии, чтобы отвести подобные порядки в область преданий. Вот почему нам особенно ценны показания Муравьева о лазаревской деятельности в ту эпоху. Назначенный начальником эскадры Черноморского флота для вспомоществования союзной Турции, Лазарев с первым отрядом судов покинул 2 февраля Севастопольский рейд и 8 числа того же месяца бросил якорь в Босфоре. В пролив Лазарев вступил вопреки данным ему приказаниям, ссылаясь, по словам А^уравьева, на постоянную отговорку моряков — ветер. Последствия, однако, оправдали смелый поступок Михаила Петровича. Поставленный в близкие сношения с Муравьевым, Лазарев, как можно судить по общему тону выражений автора «Записок», не пользовался его особенной привязанностью и главным образом, как кажется, возбуждал затаенное неудовольствие Муравьева исключительной заботливостью о флоте. Но именно с этой-то стороны он нам и дорог. Лазарев не сделал ни одной ошибки, которая бы повредила ходу дел, а что он не занимался дипломатией, вовсе до него не относившейся, то это может быть вменено ему только в заслугу. Вот как, между прочим, выражается о Лазареве Муравьев: «Лазарев сделался известным после Наварип-ского сражения, где он, командуя адмиральским кораблем «Азовом», отличался деятельностью и храбростью.
Он имел достаточное образование для морского офицера, был довольно начитан по части морского дела, путешествовал; но в занятиях своих до того времени едва ли выходил из границ звания командира корабля; еше недолгое время был начальником штаба Черноморского фтота, не обнял вполне новой обязанности своей и был взыскателен только по наружному отправлению службы. Он чуждался всяких сношений с турками, потому что обращение их казалось ему дико и что необычайность такого рода сношений не соответствовала тем служебным занятиям, к коим он издавна привык. Пребывая в Босфоре, он много заботился об устроении судов, состоявших под его начальством; но затем не хотел или не умел вникнуть в обстоятельства того времени, а потому и устранял от себя все распоряжения, выходившие из круга его прямых обязанностей как командира эскадры».
Заметка эта, свидетельствующая о характере занятий Лазарева в Босфоре, как уже замечено нами, может и в остальном, то есть в отчужденности его от не подлежащего ему круга ведения, служить только похвалою. Исполнив возложенную на него задачу, Лазарев в июне возвратился в Севастополь, причем еще во время бытности эскадры в Босфоре произведен был в чин вице-адмирала, а по возвращении (1 июля) возведен в звание генерал-адъютанта.
2 августа того же года Михаил Петрович был назначен исправляющим должность главного командира Черноморского флота и портов, а в 1834 году утвержден в новых обязанностях. Назначение это, состоявшееся по личному выбору покойного государя, в Черном море встречено было всеобщим сочувствием. Предшествовавшая репутация первоклассного моряка-практика и теоретика, испытанная твердость характера, неподкупная честность и беззаветная любовь к морскому делу возбуждали радужные надежды. Людская зависть, однако, не дрема та; и в то время было немало лиц, гораздо старших по службе и по чину, из коих некоторые, как свидетельствует печатаемая переписка, старались делать затруднения своему счастливому товарищу. Впрочем, Михаил Петрович личными заслугами и сказавшимся наглядно доверием государя снискал себе веских доброжелателей. Во главе таковых стоял всесильный граф Алексей Федорович Орлов. «Записки» Муравьева указывают на время их сближения; говоря о приезде Орлова в Константинополь в качестве полно-
точного посла при султанском дворе, Муравьев говорит: «Обхождение его с Лазаревым было гораздо дружественнее оттого, может быть, что Лазарев с самого начала был почти чужд политических дел, ныне порученных графу Орлову. Лазарев имел более случаев с ним видеться. Корабль его стоял близко от дворца нашего, и он всякий день с ним виделся». Догадка Муравьева о причине дружественного обхождения Орлова с Лазаревым едва ли справедлива: не вернее ли предположить, что поначалу Орлов выказывал расположение начальнику эскадры в силу полученных наставлений от государя, а затем и сам стал ценить характер своего подчиненного. Ясность в направлении деятельности и энергия действуют неотразимо, а Лазарев привлекал к себе именно этими качествами. Но что Орлов действительно расположился к Лазареву, свидетельствуется следующею выдержкой из письма адъютанта Лазарева — капитана 1 ранга К- И. Истомина, писанного через 12 лет, а именно в 1845 году. В то время в Италии пребывали покойный государь с покойною императрицею. В распоряжении их величеств находилось несколько судов Балтийского флота и черноморский пароход «Бессарабия» под начальством Истомина. Вот что, между прочим, от 5 декабря пишет Истомин Михаилу Петровичу: «Не знаю, как выразить чувства благодарности графу Орлову: он во всем и при каждом случае брал сторону нашу, всегда мне говорил обо всем, давал наставления. Он решительный и чистосердечный партизан Черноморского флота. Другим, быть может и не столь чистосердечным, по свойству характера, доброжелателем был князь Александр Сергеевич Меншиков. Личность покойного князя еще требует внимательного, а главное — беспристрастного изучения». Несомненно человек большого ума и замечательного образования, Меншиков не пользовался во флоте любовью. Нелюбовь эта могла вытекать из княжеского нрава, слегка презрительного к людям, могла объясняться и отношением князя к морскому делу, уделявшего слишком много места различным проделкам в ущерб сущности. Но князь был человек преданный и России, и государю; он сам мог быть доволен, в тех случаях, когда проделки становились ненужными, а потому мог искренно уважать и ценить Михаила Петровича, в отношении которого и помыслить о проделках было невозможно. Восемнадцатилетняя переписка их носит строгий характер деловитости. Лазарев находит в Меншикове начальника, всегда готового ока-364
зать ему всякое содействие, и Лазарев дорожит этими отношениями; никогда не обращаясь к Меншикову в качестве личного просителя, Лазарев приобретает законное право ходатайствовать беспрерывно и неутомимо за вверенную ему часть, и переписка межд} ними свидетельствует, что Меншиков всегда выполняет просьбы своего подчиненного. Меншиков-остряк, Меншиков-балагур стушевывается: остается только начальник Главного морского штаба, дружески расположенный к главному командиру черноморских портов.
Крепкий личным доверием государя, обеспеченный сочувствием двух наиболее близких государю лиц, из коих один был прямым его начальником, Лазарев уверенно и спокойно мог приняться за работу. Главное внимание его обращено было на одновременное развитие духа и тела флота. Служа примером неутомимой деятельности, он требовал от подчиненных не занятий между прочим, а посвящения всех сил избранному поприщу. Характеристика, сделанная им Павлу Степановичу Нахимову: «Душою чист и любит море», служила указанием его идеала. Только чистые душою могли рассчитывать попасть в кружок его приближенных. Честность безукоризненная, фанатическая заботливость о казенной копейке составляли первое условие избранного круга. В то время смешения понятий казенного и собственного интереса Лазарев смело мог написать Меншикову: «На днях представлена на утверждение смета за подписью Богданова в 12 806 рублей серебром на исправление занимаемого мною дома. Но я соглашусь скорее жить в конуре, нежели допустить подобное грабительство». Направление, даваемое начальником, волною расходилось по всему кругу подчиненных. Походная церковь и казенный ящик составляли две корабельные святыни. Чтобы приохотить молодых офицеров к морю, Лазарев занимался усиленною постройкою судов мелкого ранга. Его упрекали в напрасной трате, утверждая, что подобные суда ни на что не пригодны; но Лазарев отвечал, что офицер, бывший командиром в лейтенантском чине, никогда не расстанется с морем. Последствия оправдали его надежды. Дух соревнования развивался до болезненности; заслужить похвалу адмирала составляло высшую награду, подвергнуться его неудовольствию — тяжелое наказание. Не было мелочи, на которую он не обращал бы внимания; в его глазах все, что составляло наименьшую частичку общего дела, уже было серьезно. В письме от 1 июля 1842 года В. А. Корнилов, командо
вавший кораблем «Двенадцать апостолов», пространно рассуждая о ситце для корабельной мебели, пишет, между прочим: «Извините, что я вас отвлекаю, может быть, от важных занятий такими мелочами. Но что же делать? Вы сами приучили нас на службе ничего не считать мелочью». Уже на первых порах, приглядываясь к личному составу подчиненных, Лазарев наметил своих будущих любимцев; переписка с князем Меншиковым указывает, прав ли был он в сделанном выборе.
Считая необходимостью здоровому духу дать здоровое тело, Лазарев безотлагательно приступил к улучшенному кораблестроению. Тяжела была борьба его с установившимися подрядными порядками. Евреи и инженеры, как свидетельствует переписка, возбуждали в нем неодолимую энергию для борьбы, и в скором времени Лазаревское адмиралтейство стало образцовым. Из недр этого адмиралтейства за восемнадцатилетнее управление Черноморским флотом вышел определенный комплект линейных судов, в том числе 14 кораблей и 6 фрегатов. Суда эти, отличаясь прочностью и изяществом отделки, обращали на себя внимание не только соотечественников, но и чужеземцев. Быстрый рост морской силы на юге России уже возбуждал ревнивые опасения всемирных мореплавателей; велика должна была быть их затаенная радость в сознании, что недостаток денежных средств лишит Лазарева возможности довести дело не до конца, определенного положенными штатами, а до конца, намеченного его государственным умом. Замечательный хозяин, Лазарев, высчитывая ограниченные средства, отпускаемые на кораблестроение, считает грехом рисковать хотя бы ничтожною суммою; прислушиваясь к мнениям иностранных знатоков и приглядываясь к их опытам, Лазарев боится еще не вполне определившихся достоинств винтового двигателя и стоит за колесные пароходы. Страх ошибки и непроизводительной затраты сдерживает его порывы; холодный расчет и знание ответственности пред государем и родиной в расходовании народных денег заставляют его принимать только то, что уже не подлежит сомнению. Но и колесные пароходы большого ранга не даются Лазареву. Недостаток средств кладет преграду его деятельности! Для постройки судов сооружены адмиралтейства в Николаеве и Новороссийске, и вырабатывается план и приготовляется место для такового же в Севастополе. Этому последнему не суждено, однако, было возникнуть при жизни Михаила Петровича; но по смер
ти его, по высочайшему повелению, оно названо Лазаревским. По свидетельству лиц, составлявших лазаревский некролог, Гидрографическое депо, почти не существовавшее в 1833 году, приведено в состояние, согласное требованиям времени; в нем выгравировано много прекрасных карт, напечатано много правил, положений, руководств, лоций и других книг, относящихся до морского искусства; из них издание атласа Черного моря можно назвать трудом совершенным и изящным.
Параллельно с специальными работами по флоту идут классические постройки в Севастополе, и ни одна мелочь не ускользает от внимания главного руководителя. Дважды воздвигается библиотека для морских офицеров — сначала в 1844 году, а потом, по истреблении пожаром, в 1849-м. Приводится к окончанию капитальная постройка севастопольских доков; строится в античном, греческом, стиле церковь Петра и Пав та, дом Морского собрания, девичье училище и т. п. Укрепленный Севастополь растет год от году и служит предметом общего удивления. Адмирал все недоволен, и шире, шире растут его замыслы, уже подтачиваемые в корне смертельною болезнью.
Приезды государя в Севастополь служили для Лазарева постоянным торжеством; тогда сдавал он свои блестящие экзамены. Со всяким приездом закреплялась связь монарха и избранного им помощника, и ниже мы увидим, что в оценке трудов Михаила Петровича покойный император обнаруживал трогательную мягкость сердца.
В упомянутом уже письме от 5 декабря 1845 года командир «Бессарабии» капитан 1 ранга Истомин пишет: «Государь неоднократно в присутствии всех мне начинал расхваливать Черноморский флот; и я могу сказать без всяких преувеличений, что в сем случае похвалам его пе было меры. Он говорил, что во всем нашел совершенство; подробно разбирал все мелочи, красоту и превосходную обделку кораблей, устройство и порядок адмиралтейств; обращаясь к Гейдену, говорил, что даже по фруктовой части черноморские экипажи нисколько не отстали от балтийских, так что если перешить нумера на погонах, во фронте не узнаешь одних от других».
Деятельность адмирала не ограничивалась высшим руководительством; в 1838, 1839 и 1840 годах Михаил Петрович лично предводительствовал эскадрою с десантным войском генерала Раевского и облегчил своею рас
порядительностью высадку на кавказских берегах. «Государь Император, в уважение отлично-полезного содействия Черноморского флота в занятии прибрежных пунктов, на коих возведены укрепления, высочайше повелеть соизволил: одно из них (на р. Псезуапе) назвать именем храброго и распорядительного начальника, под предводительством коего морские силы, явив постоянное примерное усердие, неутомимость на судах и в сражениях с горцами, благородное соревнование с сухопутными войсками, значительно облегчили исполнение предлежавших предприятий».
Неутомимый в исполнении прямых обязанностей, коих при добросовестном отношении к делу было слишком достаточно, Лазарев находил время вести самую обширную переписку не только с лицами начальствующими, подобно князю Меншикову, или с равными, подобно князю Воронцову, но и с подчиненными, и письма его к последним, всегда строго деловые, по объему и обработке ничем не отличались от первых. Мало того, каждое письмо, первоначально написанное начерно, носит на себе следы упорной работы, дабы чего-нибудь не пропустить и мысли своей придать совершенную ясность, предупреждающую самую возможность неправильного толкования.
Все эти труды не пропадали даром; к концу своего поприща Михаил Петрович уже имел великое утешение видеть богатые плоды взлелеянной нивы. Лазаревские ученики выросли в зрелых мужей, Черноморский флот составлял гордость России и зависть иноземцев, красавец Севастополь рос не по дням, а по часам. В свою очередь, по выражению поэта:
И юный Лазарева флот, Краса и честь Евксинских вод, Вождем великим утешался, Руками чьими создан был, Чей дух высокий затаил...
Но, увы, недолго ученикам суждено было утешаться великим вождем. В 1845 году Михаил Петрович почувствовал первые признаки той страшной болезни, которая, усилившись к концу сороковых годов, свела его в преждевременную могилу. Как бы предчувствуя скорую утрату дорогого соотечественника, различные общества и учреждения спешили выразить ему свое уважение. Так, Михаил Петрович был избран: почетным членом Казанского университета, членом Одесского общества истории и древностей и почетным членом Географиче
ского общества. Продолжая выражать адмиралу свое неизменное благоволение, император Николай Павлович последовательно награждал его высшими знаками отличий, до ордена св. Андрея Первозванного включительно, пожалованного Михаилу Петровичу при самом лестном рескрипте 6 декабря 1850 года. Это была уже последняя награда. Мучительный недуг подтачивал слабеющие силы, но, верный долгу, Михаил Петрович не покидал вверенного ему поста. Страдая раком желудка, более 4 месяцев почти не принимая пищи, Лазарев подавлял страдания и продолжал занятия. В январе 1851 года Михаил Петрович, подчиняясь совету врачей, переехал в Одессу; здесь 15 февраля получил он последнее доказательство любви и уважения государя. Император от 3 февраля почтил его следующим рескриптом:
С искренним соболезнованием узнав о расстроенном состоянии вашего здоровья, я поручил начальнику Главного морского штаба моего выразить вам как участие мое, так и желание, чтобы вы поспешили прибегнуть к врачебным пособиям для восстановления ваших сил. Усматривая из вашего к нему отзыва, что, несмотря на утомление вас болезнию, вы продолжаете неослабно заниматься делами, я опасаюсь, чтобы труды, для которых по свойственной вам ревности к любимому вами делу вы не щадите себя, не усугубили еще более ваших страданий. А потому, если только с желанием вашим согласно временно отдохнуть от занятий и путешествие на воды за границу или куда-либо, по совету врачей, может быть .для вашего здоровья целебно, то я, озабочиваясь сохранением ценимой мною деятельной и полезной службы вашей, не токмо дозволяю вам, но даже прошу последовать указаниям медиков, не стесняясь нисколько лежащими на вас обязанностями как по званию главного командира Черноморского флота и портов, так и николаевского и севастопольского военного губернатора, которые вы передадите впредь до особого распоряжения старшему по вас генерал-лейтенанту Верху.
На путевые же издержки, при сохранении вам всего получаемого вами на службе содержания, разрешаю ва ч взять, безотчетно, две тысячи червонцев или равную им стоимость другою монетою из сумм, в вашем распоряжении находящихся.
Дай Бог вам скорого и совершенного выздоровления, чтобы потом с тем же усердием и с тою же пользою, какими всегда отличалось достохвальное ваше служение,
продолжать его престолу и отечеству. Этим искренним желанием, сопутствуя вам всюду, пребываю к вам навсегда благосклонный.
Вскоре по получении этого рескрипта Лазарев выехал за границу, но было уже поздно. Медицинская помощь оказалась бессильною, и в ночь на 11 апреля 1851 года в Вене, окруженный членами семьи, Михаил Петрович скончался. Горестно откликнулась страшная весть в сердцах черноморских моряков. Всем было ясно, что заменить Лазарева невозможно; одно служило некоторым утешением для страстно привязанных к его памяти подчиненных: останки Лазарева возвращались в Россию. Они действительно вернулись, согласно воле почившего, и похоронены в его Севастополе.
РАССКАЗЫ ОБ АДМИРАЛЕ М. П. ЛАЗАРЕВЕ 1
Вскоре после Синопской битвы вице-адмирал Павел Степанович Нахимов в письме своем ко вдове покойного адмирала Лазарева говорит, между прочим: «...успех Синопского дела обязан духу покойного Михаила Петровича, витавшего над нами во время боя. Офицеры моей эскадры свято исполняли завещание их покойного учителя и благодетеля. По возвращении эскадры из Синопского сражения в Севастополь первым делом черноморцев было отслужить торжественную панихиду над прахом Михаила Петровича Лазарева». В Морской публичной библиотеке предполагалось поставить бюст покойного адмирала. Нахимов в официальном письме ко вдове Лазарева объявил ей, что бюст Михаила Петровича, который предполагается поставить в библиотеке, должен свидетельствовать, что успехом Синопского дела обязаны ему, а не кому другому. Все близко знавшие Нахимова единогласно засвидетельствуют искренность вышеприведенных слов. Нахимов в глубине души был убежден, что удача Синопского боя последовала вследствие образования эскадры /Михаилом Петровичем. Имя Лазарева стало популярным; даже в официальных донесениях во время войны упоминалось не раз о человеке, который уже несколько лет перед этим оставил земное поприще. Многие изъявляли желание видеть в печати его биографию. Являлось несколько статей, посвященных адмиралу Лазареву, но эти статьи заключали
1 Русский архив. Кн. 2. М., 1877, с, 473—478,
в себе только выписки из его послужного списка, и потому читателю оставалось непонятным то влияние, которое имел при жизни адмирал Лазарев. Легко описывать жизнь человека, ознаменовавшего себя громкими подвигами, победами, завоеваниями; но трудно верно представить личность скромного труженика. Быть может, это тоже одна из причин, почему мы не имеем до сих пор его подробной биографии. Главные черты его характера были — редкая самостоятельность. Его рыцарская, без страха и упрека, душа стояла так крепко за правду, что не существовало, буквально сказать, никакой власти на земле, которая могла бы поколебать его личные убеждения и заставить его отказаться от цели, им раз для себя определенной. Эти-то душевные качества, постоянно направленные к общественной пользе, любовь к службе и высокое понятие о ее значении доставили Лазареву исключительное, слепое доверие всех подчиненных и привязали к нему сердца многих из окружавших его до такой степени, что для них не существовало ничего невозможного при исполнении воли начальника. Восемнадцать лет управляя Черноморским флотом, он образовал целое поколение моряков и умел привить им те душевные качества, которые поставили его самого на степень известности и доставили ему величайшую награду, какою не воспользовался в тридцатилетнее правление ни один из сановников императора Николая: эта награда была — общественное мнение целого сословия, отдавшего адмиралу честь первой победы созданного им Черноморского флота после уже его смерти.
Я не имею возможности составить подробное описание жизни адмирала Лазарева; но у меня записано несколько анекдотов про него, которые могут отчасти обрисовать характер его. Эти анекдоты сообщены мне близкими к Лазареву людьми.
По возвращении Михаила Петровича из Средиземного моря, после блистательной Наваринской битвы, еще быв мало известен государю Николаю Павловичу, он удостоился поручения исследовать причину пожара на корабле «Фершампенуаз», который, возвращаясь из-за Гранины, вез все отчеты в истраченных суммах за пять лет по управлению целою эскадрою. Входя в гавань в Кронштадте, корабль этот неожиданно сгорел до основания. Злонамеренность казалась явною причиною по
жара. Сделав строгое исследование, Лазарев открыл, что корабль загорелся действительно от неосторожности. Государь, приехав в Кронштадт, обратился к Лазареву с вопросом: «Корабль сожгли?» — «Сгорел, государь!»— отвечал хладнокровно Михаил Петрович. «Я тебе говорю, что корабль сожгли»,— возразил император, видимо рассерженный ответом. «Государь, я доложил вашему величеству, что корабль сгорел, но не сказал, что его сожгли»,— отвечал вторично адмирал, видимо оскорбленный недоверием к себе.
Быв молодым офицером, Лазарев имел товарищем тоже одного флотского офицера, г. К- Раз, за пуншевою чашей, дали они себе слово, что если кто из них дойдет до степени известности, то в таком случае должен покровительствовать детям другого. Оба тогда были не женаты и, конечно, потому так легко приняли на себя обязательство, не сообразив тяжести, которая может пасть на них, если бы кому из них пришлось действительно исполнить это обязательство. К. умер в Астрахани и не оставил никаких средств к существованию своего семейства. Перед смертию он вспомнил о Лазареве и написал ему записку, в которой напоминал о честном слове, обеспечивавшем их договор, и поручал ему малолетних детей — дочь и сына. Лазарев поместил дочь в институт, сына определил в Морской корпус и во все время пребывания его в корпусе писал к нему письма с нежными родительскими наставлениями, присылал деньги на мелочные расходы и, при отправлении К. в первое его морское путешествие, пересмотрел все белье молодого человека и заставил его сделать всему подробный реестр. Адмирал сам любил строгую аккуратность во всех своих личных и служебных действиях.
В последнюю свою поездку в Петербург, накануне обратного возвращения в Николаев, адмирал Лазарев откланялся государю Николаю Павловичу. После милостивого приема, желая показать особое расположение, государь сказал: «Старик, останься у меня обедать».— «Не могу, государь,— отвечал Михаил Петрович.— Я дал слово обедать у адмирала Г.» (который, надо заметить, был не в милости в то время при дворе). И, вынув свой толстый хронометр, он взглянул на часы: «Опоздал, государь...» С этими словами он поцеловал озадаченного
императора и скорыми шагами вышел из кабинета. В это время вошел князь А. Ф. Орлов, чрезвычайно уважавший Лазарева. «Представь себе,— сказал государь,— что есть в России человек, который не захотел со мной отобедать». Впрочем, император Николай снисходительно относился к странностям Лазарева, великодушно прошая их старому знаменитому адмиралу.
Говоря о Лазареве, нельзя не вспомнить о том случае, который имел решительное влияние на привычки, характер и на всю остальную его жизнь. Дожив почти до старости, адмирал в Петербурге увидел дочь г-на фон дер Флита и влюбился в нее. Не сказав ни слова с тою, которая так сильно его поразила, он на другой день отправился к отцу ее и изъявил желание жениться на его дочери, прибавив, что ответ должен быть дан на другой же день. Женитьба адмирала была быстрая: в несколько дней все было улажено, и Михаил Петрович с молодою женою уехал обратно в Николаев. В жизни немногих женщина имела такое доброе, успокоительное влияние, как Екатерина Тимофеевна в жизни своего мужа.
С ранних лет отправленный в Англию, адмирал Лазарев служил в продолжение пяти лет на судах британского флота и находился почти постоянно в море. Впечатления юности всегда сильно действуют на душу человека. Весьма понятно, что сближение с англичанами, их цивилизация, их великие успехи в мореплавании заставили молодого человека смотреть пристрастными глазами на все английское, и невольно привились к нему черты английского характера, привычки, обычаи и самый взгляд на вещи. Он в этом отношении имел сходство с приятелем своим князем М. С. Воронцовым. Если характер адмирала сформировался под влиянием чуждого направления, то душа его зато оставалась чисто русскою, и едва ли кто был в состоянии любить свое отечество более Михаила Петровича. Когда он возвратился в Россию и поступил в разряд линейных офицеров, на долю его выпал счастливый жребий быть почти беспрерывно в море. До самого назначения начальником штаба Черноморского флота он прослужил целый ряд самых блестящих и продолжительных кампаний, через что и приобрел такие практические познания в морской
службе, что едва ли в самом английском флоте мог найтись офицер более его сведущий. Долгие плавания изменяют совершенно характер человека и дают ему другое направление. Сближение с людьми разных свойств и направлений заставляет каждого изучать себя самого и умерять лишний пыл, лишнюю настойчивость и разные другие недостатки. Нигде человек не беседует так много с самим собою, как на палубе военного корабля; нигде не привыкает он властвовать до деспотизма, как на корабле, если случай и обстоятельства вверили судно в его командование. Немудрено, что Михаил Петрович сделался суров, по привычке всегда требовать от других строгого исполнения обязанностей. И этот человек достался в руки женщине, которая должна была во многом изменить своего мужа, чтобы обеспечить свое семейное счастье. Вскоре после женитьбы Лазарева окружающие заметили, что в известное время вечером постоянно являлся в кабинет человек, приглашая адмирала на половину, где помещалась его супруга. Пошли подозрения, догадки, и вскоре было открыто, что в это время адмирал, в присутствии жены, должен был читать книги священного содержания. Подобные упражнения вскоре осветили новым светом душу Михаила Петровича и открыли перед ним новый мир, Со времени его женитьбы он переменился во многом, и влияние его на других, или, лучше сказать, на массу подчиненных, стало безгранично. «Адмирал сказал», «адмирал приказал», или: «он такого-то мнения»,— все это было законом для большинства черноморских офицеров. Раз в разговоре с отцом моим, которого Лазарев очень полюбил, речь зашла о положении России и о царствовании императора Николая. Лазарев воспламенился, что бывало с ним очень редко, и сказал: «Знаете, что я вам скажу на это, Петр Федорович? Николай мой благодетель, но я России не променяю на Николая». Все знали преданность Лазарева императору, знали, что он действительно готов пожертвовать последнею каплею крови за государя, но что Отечество для него выше всего на свете и что сам государь именно за это особенно ценил Лазарева.
Любя англичан, никто так не заботился о введении антрацита во флоте, как Лазарев. Все британцы в Николаеве готовы были доказывать, что введение этого горючего вещества вредно для паровых машин, и, несмотря на то, антрацит настойчиво вводился в употребление.
Раз, в одну из поездок Михаила Петровича в Севастополь, Екатерина Тимофеевна сопровождала мужа. С берега была положена сходня (доска), по которой должны были пройти дамы на пароход. Адмирал вел под руку свою жену. Когда она ступила на доску, часовая цепочка оборвалась и часы, подарок Михаила Петровича жене, упали в воду. Понятно, что первое движение было остановиться. «Утонули»,— проговорил адмирал, продолжая идти далее и не дав времени взглянуть, куда и как упали часы. Екатерина Тимофеевна очень дорожила этими часами. Как только пароход скрылся из виду, то немедля водолаз стал искать часы. Они вскоре были найдены, и, к чести английских мастеров, крышки были так плотно сделаны, что вода не проникла в механизм. По возвращении адмиральши часы были переданы ей. Она тщательно скрыла от адмирала о находке их. Спустя некоторое время Екатерина Тимофеевна вошла в кабинет мужа и увидала, что он, припоминая что-то, чертил на бумаге часы, желая (как открылось потом) заказать подобные в Лондоне. Наконец она решилась открыть адмиралу, что часы уже найдены. Узнав всю правду, адмирал рассердился и настоятельно требовал, чтобы она объявила ему, кто осмелился употребить водолаза на частную надобность. Но на этот раз адмиралу не удалось вынудить признание, и имена виновных остались ему неизвестны.
В 1851 году, когда болезнь Михаила Петровича получила страшное развитие и угрожала ему уже смер-тию, государь император в милостивом рескрипте не только разрешал, но просил прибегнуть к совету врачей и, увольняя Лазарева за границу, сохранил все получаемое им содержание. Перед тем начальник его штаба Владимир Алексеевич Корнилов принес ему бумаги, которые он должен был подписать по сличаю сдачи своей должности другому. Корнилов, зная недостаточные средства адмирала, решился между другими бумагами поднести требование всего содержания за год вперед, чтобы не затруднять казначейство высыткою этого жалованья по третям, так как, в силу высочайшего рескрипта, он был уволен с сохранением полного содержания; но Владимир Алексеевич ошибся в своем предположении. Несмотря на ужасную слабость, адмирал прочел все бумаги, принесенные к нему, и дойдя до требования жалованья вперед за целый год, был обижен действием Корнилова и слабым голосом сказал: «Человек в моем положении может надеяться прожить только
два месяца, а потому потребовать жалованье за два месяца».
В Вене болезнь приняла страшные размеры, и не оставалось никакой надежды спасти жизнь Лазарева. Окружающие адмирала, и в особенности В. И. Истомин, горячо им любимый, упрашивали его написать письмо к государю и поручить ему свое семейство. «Я никогда ничего в жизнь мою ни у кого для себя не просил и теперь не стану просить перед смертью». И все-таки никто не может сказать, чтобы гордость снедала душу Лазарева; его понятия о гордости были своеобразны и оригинальны. Пред концом жизни он получил орден Андрея Первозванного, орден, как говорят, доставивший ему истинное удовольствие. В разговоре с одним близким лицом он очень наивно сказал: «Я понимаю, что графу Закревскому могли дать Андреевскую ленту; но мне-то за что ее дали?» Адмирал не почитал себя достойным каких бы то ни было наград; ему казалось, что его служба была делом обыкновенным и что человека, исполняющего только свой долг, не за что награждать. Такого взгляда на службу держался во всю жизнь свою адмирал.
Судьба приблизила меня к этому замечательному человеку, когда я был очень молод, и не дала мне возможности лично уяснить себе значение Михаила Петровича в Черноморском флоте; но впечатление юности от соприкосновения с этою личностью так было сильно, что я тщательно собирал и записывал в моем дневнике все, что слышал о Михаиле Петровиче. Надеюсь, что из лиц, еще ныне живущих, найдутся многие современники Михаилу Петровичу, сохранившие в памяти подробности из его жизни, и что они не лишат нас возможности ознакомиться ближе с жизнью этого удивительного человека.
ОТ ПАРУСНОГО
К ПАРОВОМУ
НУЖЕН ЛИ ФЛОТ РОССИИ!
У
& твердившись на Балтийском и Черном морях к концу XVIII века, Россия стала одной из сильнейших морских держав мира. Но с приходом к власти Александра I в развитии Российского императорского флота произошел крутой перелом. Своим манифестом от 8 сентября 1802 года император объявил о создании восьми министерств, в том числе Министерства военных морских сил. Первым морским министром назначили вице-президента Адмиралтейств-коллегии адмирала графа Николая Семеновича Мордвинова, воспитывавшегося вместе с великим князем Павлом Петровичем. Его отец, адмирал Семен Иванович Мордвинов, внес крупный вклад в развитие отечественного флота. Помимо того что он командовал разными кораблями и выполнял административные обязанности, он занимался гидрографическими работами, писал научные труды, изобретал штурманские приборы, а в 1762 году Петр III назначил его членом «комиссии для приведения флотов в безопасное и для чести Империи сходственное положение».
Вскоре создали «Комитет для приведения флота в лучшее состояние», в который вошли действительный тайный советник 1-го класса сенатор граф А. Р. Ворон-
цов (председатель), адмиралы В. П. Фондезин, И. И. Балле, М. К. Макаров, вице-адмирал П. К. Карцов, контр-адмирал П. В. Чичагов и капитан 1 ранга А. С. Грейг. Сам Воронцов был убежденным противником морской идеи и отрицал необходимость создания сильного военного флота. К такой же мысли ему удалось склонить и членов комитета. Лишь Мордвинов, не согласившись с мнением председателя, подал прошение об увольнении, пробыв в должности министра всего три месяца.
О состоянии флота граф Воронцов писал так: «О худом состоянии флота и кораблей и дурном их снаряжении не надобно другого доказательства, как то, что в нынешнее лето флот принуждены были держать в гаванях; не только в море, но и на рейды его не вывели, когда англичане в водах наших разъезжали. Лучше соразмерное число кораблей иметь, но чтобы они всем нужным снабжены были и запасы лесов для строения кораблей в магазинах имелись, дабы из сырого леса не строить, как то доныне чинится, чему и причиною, что не более шести или семи лет корабли служить могут, а в Швеции, из такого же леса строенные, но не из сырого, лет по двадцати держатся».
А в следующем докладе Александру I Воронцов писал: «Прямое наше могущество и сила наша должны быть в сухопутных войсках... Довольно, если морские силы наши устроены будут на двух только предметах: обережении берегов и гаваней наших на Черном море, имев там силы, соразмерные турецким, и достаточный флот на Балтийском море, чтобы на оном господствовать. Посылка наших эскадр в Средиземное море и другие дальние экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользы никакой». С этим выводом полностью согласился и сын знаменитого екатерининского адмирала Василия Яковлевича Чичагова. Павел Васильевич Чичагов, пользовавшийся особым доверием и уже с 1801 года зачисленный в свиту императора Александра I. Его и назначили на пост министра. В отличие от Мордвинова новый морской министр был податлив сухопутным тенденциям, начинал он военную службу в гвардии с чина поручика, а затем уже перешел во флот. О Чичагове один из современников писал: «...избалованное дитя счастья, все знал по книгам и ничего по опытам, всем и всегда командовал и никогда ни у кого не был под начальством... Самого себя считал способным ко всему, а других — ни к чему...»
Первый морской министр Российского флота адмирал Н. С. Мордвинов (1754—1845).
Единственное, что ему удалось довести почти до конца, так это осуществить перестройку Петербургского адмиралтейства, старейшего здания столицы, заложенного еще Петром Великим 5 ноября 1704 года. Первоначально в центре деревянного одноэтажного здания были устроены въездные ворота, над которыми возвышалась башня со шпилем. Все окна зданий Адмиралтейства были обращены во двор. В 1711 году средний корпус был заменен двухэтажным каменным зданием, в котором заседала Адмиралтейств-коллегия. Над арочным въездом на территорию Адмиралтейства возвышалась мазанковая башня с высоким шпилем и часами. В 1718 году здание было обнесено крепостным валом и рвом. При Елизавете Петровне в 1748 году в средней части здания была устроена церковь. Перестройку Адмиралтейства Чичагов поручил архитектору Морского ведомства Захарову, который первым делом распорядился срыть крепостной вал и засыпать ров, так как необ-
Адмирал П. В. Чичагов ("7и7—1849).
ходимость в них к этому времени отпала. А затем на старом фундаменте он построил само здание, сохранившееся до наших дней.
В 1805 году было утверждено составленное Чичаговым и одобренное комитетом положение о преобразовании органов управления Морским ведомством. Кстати, на этапе преобразования Морского ведомства сам Чичагов, получивший чин вице-адмирала, был лишь исполняющим обязанности морского министра, и только в 1807 году его утвердили в этой высокой должности. Но из-за болезни Чичагову пришлось управление министерством передать маркизу де Траверсе, вступившему официально в должность с 1811 года. Принятый на русскую службу в 1791 году из капитанов французского флота z производством в контр-адмиралы гребного флота, де Траверсе быстро достиг адмиральского чина и уже в 1802 году занял пост главного командира Черноморского флота и портов и военного губернатора Севастополя и Николаева.
Адмирал И. И. Траверсе (1752—1831).
Вслед за решением о формировании Министерства военных морских сил приняли также решение и об об разовании в 1802 году Военной по флоту канцелярии, а в 1803 году и Департамента министра морских сил. Министерский департамент делился на две экспедиции: одна из которых ведала Адмиралтейств-коллегией, а другая — Адмиралтейским департаментом. Директору Департамента министра морских сил подчинялась также и Военная по флоту канцелярия, контролировавшая все перемещения чинов Морского вецомства.
При новой организации в Министерство военных морских сил вошли: Адмиралтейств-коллегия, состоявшая, как и прежде, из пяти экспедиций, Адмиралтейский департамент, заведовавший морскими учебными заведениями, морскими библиотеками, обсеоваториями, модель-камерой, типографией, издательской деятельностью, фабриками и заводами Морского ведомства, снабжением флота, содержанием в исправности адмиралтейств, казарм, магазинов, морских укреплений, маяков
и др. Но через некоторое время все фабрики и заводы снова передали Адмиралтейств-коллегии, а также образовали Аудиторский департамент, ведавший морским судом. В 1815 году Министерство военных морских сил переименовали в Морское министерство.
Непременными членами Адмиралтейств-коллегии были назначены адмиралы Фондезин и Макаров, вице-адмирал Карцов, контр-адмирал Сарычев, а временным — генерал-лейтенант Пущин. В Коллегии председательствовал морской министр. В первый состав Адмиралтейского департамента вошли вице-адмирал Шишков, капитан-командор Гамалея и действительный статский советник Лабзин.
В апреле 1805 года последовало высочайшее утверждение при Адмиралтейском департаменте Морского музея, первым директором которого назначили майора графа К. К. де Местра, состоявшего в тесных дружеских отношениях с морским министром Чичаговым. В следующем году помощником де Местру был назначен знаток морской истории лейтенант А. Я. Глотов, ставший к 1825 году почетным членом Адмиралтейского департамента, действительным членом Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств, членом Вольного экономического общества и Императорской морской коллегии.
Итогом деятельности комитета были принятые в ноябре 1803 года оборонительные штаты, по которым для Балтийского флота планировалось построить 27 линейных кораблей и 26 фрегатов, а для Черноморского флота — 21 линейный корабль и 8 фрегатов. На Балтике русский флот должен был равняться датскому и шведскому, вместе взятым, а на Черном море — турецкому флоту. Но и столь скромные штаты оставались только на 6j маге. Корабли строились настолько медленно, что их убыль превышала вступление в строй новых. Всего же за первую четверть века в Петербурге и Архангельске построили по 26 линейных кораблей, а в Херсоне—16, в Николаеве — 7, в Кронштадте — всего один линейный корабль, а общая численность построенных кораблей и фрегатов едва превысила 100 вымпелов.
Суда строились, как правило, из сырого леса, и не всегда подводная часть обшивалась медью. Несколько лучше обстояло дело со строительством судов на Черноморском флоте, особенно с приходом в 1816 году на должность главного командира Черноморского флота и портов и губернатора Севастополя и Николаева А. С. Грей-
га. Он ввел обязательную обшивку кораблей медью, приказал шире употреблять железные крепления, каменный балласт он заменил чугунным, кирпичные камбузы — железными, при нем в каютах появились иллюминаторы, а сальные свечи он заменил масляными лампами. Однако общим недостатком военного кораблестроения был недостаточно решительный переход к строительству парового флота.
К концу первой четверти XIX века в списках русского флота на Балтийском и Черном морях числилось 30 линейных кораблей, из которых только половина могли выйти в море. К примеру, по состоянию на 1825 год в Балтийском флоте числилось 15 линейных кораблей, 12 фрегатов и 31 мелкое судно. Из этого числа 4 корабля, фрегат и 3 судна во время наводнения 7 ноября 1824 года были выброшены на мель, 4 корабля требовали тим-беровки, а 2 корабля и фрегат пришли в ветхость. Боеспособными оставались только 5 кораблей и 10 фрегатов.
С 1804 года в организационном отношении Балтийский флот подразделялся на три дивизии, а Черноморский флот вначале состоял из одной, а затем из двух дивизий. Каждая дивизия имела в своем составе по три эскадры (1-я эскадра — кордебаталия, 2-я — авангар-дия и 3-я — арьергардия). В 1810 году вместо ранее существовавших команд были сформированы корабельные и гребные экипажи, а также Морской гвардейский экипаж. В составе Балтийского флота было 52 корабельных и 8 гребных экипажей, на Черноморском флоте было 31 корабельный и 4 гребных экипажа, а в Каспийской флотилии имелось 3 корабельных экипажа. Однако уже в 1816 году корабельные и гребные экипажи были объединены и получили название флотских экипажей. На Балтике они получили номера с 1-го по 27-й, на Черном море — с 28-го по 44-й, а на Каспии был 45-й флотский экипаж. В последующем по одному флотскому экипажу было создано в Охотской и Беломорской флотилиях.
Подготовка офицерских кадров по-прежнему велась в Морском корпусе, которому так же, как и всему флоту, старались придать организацию, близкую к сухопутной. Было введено обучение фронтовой службе, и наступило долговременное царство розги. Существовавший ранее интерес к морской службе у молодежи пропал. Без связей трудно было продвинуться по службе и получить следующий чин. Из гардемарин в мичманы и из мичманов в лейтенанты, как и ранее, производили по экзамену,
а из лейтенантов в капитан-лейтенанты, из капитан-лейтенантов в капитаны и из капитан-командоров в контр-адмиралы — по баллотированию. При этом для производства из гардемарин в мичманы кроме экзамена требовалось сделать еще и пять морских кампаний, а при производстве из мичманов в лейтенанты — не менее четырех лет службы в чине. При баллотировании были оставлены только белые и черные шары, выражавшие волю—достоин или недостоин повышения в чине. Если офицер набирал две трети черных шаров, то он считался забаллотированным, а забаллотированные два раза подряд увольнялись от службы с половинной пенсией. Для продвижения по служебной лестнице нужных людей было установлено на вакансии флагманов до половины претендентов назначать по высочайшему соизволению, а остальных — по баллотированию, в капитаны по высочайшему соизволению производилась четвертая часть, а в капитан-лейтенанты — шестая.
Важной вехой в истории российского флота явилось открытие в 1802 году по предложению лейтенанта И. П. Бунина Кронштадтского благородного собрания, положившего начало не только Кронштадтскому морскому собранию, но и аналогичным заведениям в других портах Российской империи. Библиотека, балы, концерты, вечерние собрания и т. д. имели большое воспитательное значение, особенно для молодых офицеров флота.
С приходом к власти Александра I произошли существенные изменения в форме одежды всех морских чинов. С мая 1801 года офицеры стали получать темнозеленый мундир нового покроя, который застегивался на шесть пуговиц и имел жесткий стоячий воротник. Полы мундира были завернуты, что придавало одежде фрачный тип. Штаны были белого цвета. Для адмиралов и штаб-офицеров на черную шляпу были введены петлицы и страусовые султаны. На клапанцах у обшлагов офицерам корабельного флота вышивали два золотых якоря, а галерного — серебряные. Адмиральский состав имел вышитые якоря на воротнике мундира и на обшлагах. Причем адмирал имел три якоря, вице-адмирал — два и контр-адмирал — один.
С 28 мая 1802 года высочайшим указом для флотских унтер-офицеров вводилась полупоярковая круглая шляпа с пригнутым с одного бока полем, черным бантом с гарусной лентой с оранжевой каймой и пуговицей. Мундир был со стоячим воротником, разрезными обшлагами и клапанцами темно-зеленого цвета. На воротни
ке и на обшлагах нашивался золотой галун. Пуговицы были обтяжные. Брюки выдавались темно-зеленого цвета. Шинель была серого цвета с белым воротником и погонами по цвету дивизии: в 1-й дивизии погоны были белые, во 2-й — синие, в 3-й — красные. Матросы имели такой же мундир, как и унтер-офицеры, но без галунов, а шляпу они носили простую круглую.
В 1803 году впервые на флоте были введены золотые погоны с вышитыми черными орлами: адмиралы носили три черных орла, вице-адмиралы — два, а контр-адмиралы— один. У капитан-командоров погоны были без орлов. По высочайшему указу от 4 октября 1807 года офицеры флота получили эполеты. У адмиральского состава они обшивались канителью, а у штаб-офицеров — бахромой. На эполетах адмирала вышивали три орла, вице-адмирала — два и контр-адмирала — один орел. Капитан-командоры носили адмиральские эполеты, но без орлов. Капитан-лейтенанты имели эполеты только на левом плече, лейтенанты носили эполеты без бахромы, называемые контр-эполетами, а мичманы носили контрэполет только на левом плече.
С введением в 1810 году экипажей для отличия чинов флота вводились разноцветные погоны и эполеты: в Морском гвардейском экипаже они были красными, в корабельных экипажах — темно-зелеными, в гребных — светло-зелеными, в ластовых — белыми, в артиллерийских бригадах — черными, а в ротах флотских мастерских — серыми.
В феврале 1811 года капитан-лейтенантам, мичманам, артиллерийским капитанам 3 ранга, унтер-лейте-нантам и констапелям были введены эполеты на оба плеча. А в ноябре 1811 года вступило в силу новое положение «о мундирных и амуничных вещах». Нижние чины стали носить мундир, фуфайку и брюки темно-зеленого цвета, епанчу канифасную на овечьем сукне, шинель серого цвета с воротником и погонами, суконные пуговицы снова были заменены медными. Вводились также фуражки темно-зеленого сукна с белой выпушкой и черный галстук с манишкой. Летом вместо темно-зеленых брюк носили белые. Рабочее платье матроса состояло из голландской рубахи и канифасных брюк.
В период правления Морским ведомством адмиралом де Траверсе русский флот, как уже отмечалось, находился в весьма запущенном состоянии. Об этом времени сохранилось следующее письмо к императору Николаю
бывшего моряка барона В. И. Штейнгеля (декабриста), сидевшего за государственное преступление в крепости: «По адмиралтейскому регламенту Великого Петра, едва корабль заложится на стапеле, должно раздать по некоторым мастерским пропорции, дабы ко дню спуска все принадлежности к вооружению были в готовности. Во все время министерства маркиза де Траверсе сего не соблюдалось; корабли ежегодно строились, отводились в Кронштадт и нередко гнили, не сделав ни одной кампании; и теперь более четырех или пяти нельзя выслать в море, ибо мачты для сего переставляются с одного корабля на другой; прочие (суда), хотя число их и немалое, не имеют вооружения. Итак, переводится последний лес, тратятся деньги, а флота нет. В царствование блаженной памяти родителя Вашего в 1797 году выходило 27 кораблей, всем вооруженных; а в 1801 году готовилось 45 вымпелов. Можно сказать, что прекраснейшее творение Петра Великого маркиз де Траверсе уничтожил совершенно. Теперь на случай войны некого и не с кем выслать в море, кроме вновь принятого Сенявина и контр-адмирала Рожнова, нескольких капитанов и весьма немного офицеров из тех, кои были в экспедициях и волонтерами в английской службе. Между тем у соседнего государства (Англии) эта часть в совершенной исправности всегда была и теперь существует».
Морской мундир тоже пришел в упадок. Историк русского флота Федосий Веселаго писал: «По неимению у многих офицеров собственных мундиров, они в караул вступали в сюртуках, а уже в караульном доме надевали общий для всех казенный мундир. Относительно такого порядка сохранилась следующая легенда. В ожидании посещения Кронштадта каким-то важным лицом комендант, осматривавший гауптвахты, на одной из них нашел офицера такого маленького роста, что длинные рукава мундира мешали ему салютовать саблею. Для устранения такого беспорядка от коменданта к экипажному командиру этого офицера немедленно последовало официальное отношение о назначении на эту гауптвахту другого офицера „сообразно мундиру”».
В 1807 году «для поощрения храбрости и мужества» солдат и унтер-офицеров был учрежден знак отличия военного ордена Георгия. Награжденный этим знаком получал ряд льгот: освобождался от телесных наказаний, ему повышалось жалованье на одну треть и исключался из податного сословия. После Крымской войны было учреждено четыре степени знака отличия военного
ордена: первая и вторая — золотые кресты, а третья и четвертая — серебряные. Этот знак не снимался при производстве в офицеры и носился как при мундире, так и вицмундире.
В первой четверти XIX века Российскому флоту не раз приходилось участвовать в войнах, причем иногда он вступал в борьбу со своими вчерашними союзниками. В 1805 году Россия вступила в союз с Англией, Австрией и Швецией против французов, и сразу же союзники потребовали высадить десант в Померании. Когда все уже было готово к перевозке войск генерал-лейтенанта графа И. А. Толстого, последовало Аустерлицкое сражение, в котором Наполеон добился блистательной победы, после чего коалиция распалась и надобность в десанте отпала. В Средиземном море успешно действовали русские морские и сухопутные силы под общим командованием вице-адмирала Д. Н. Сенявина. Его эскадра насчитывала 10 кораблей, 5 фрегатов, 6 корветов и 23 судна меньшего ранга; на ней было 1200 орудий, до 8 тысяч морских чинов и 12 тысяч сухопутных войск. Эти силы успешно вели блокадные действия, нарушали коммуникации противника и защищали свои, высаживали десанты, действовали против приморских крепостей. В этой войне отличилась команда 16-пушечного брига «Александр» под командованием лейтенанта И. С. Ска-ловского. Находясь в дозоре у острова Браццо, он отразил нападение пяти французских судов, пытавшихся взять бриг на абордаж, и потопил при этом две канонерские лодки. Этот бой произошел 17 декабря 1806 года. Затем, в соответствии с Тильзитским договором, французам были переданы не только ранее захваченные русским флотом крепости и острова, но и по чрезвычайно низкой цене проданы 6 линейных кораблей, 2 фрегата, 5 корветов, 3 брига, 1 катер и 1 военный транспорт, а также все призовые суда и трофейные пушки, взятые в Адриатическом море и Архипелаге.
В войне с Турцией, продолжавшейся с декабря 1806 года по май 1812 года, в июне 1807 года произошло знаменитое Афонское сражение, в котором русская эскадра под командованием вице-адмирала Сенявина наголову разбила турецкий флот, захватив в плен турецкого адмирала Бекир-бея. Но затем, после разрыва дипломатических отношений с Англией, русская эскадра попала в исключительно трудное положение, она оказалась в полной изоляции Сенявин пошел на подписание Лиссабонского договора, по которому все русские корабли до
Адмирал И. Ф. Крузенштерн (1770—1846).
окончания военных действий должны были находиться в одном из английских портов.
Одновременно с действиями на Средиземном море русскому флоту пришлось действовать и на других морях, а именно: на Черном против турок, а на Каспийском против персов. Россия приобрела Бессарабию с границей по реке Прут, крепости Аккерман, Килию и Измаил и право свободного плавания русских судов по Дунаю, в то же время возвратила Турции взятые ранее крепости Анапа, Суджук-Кале и Поти. Были приобретены также западное побережье Каспийского моря до Ас-тары, а также Россия получила монопольное право на содержание флота в Каспийском море
После войны со Швецией, продолжавшейся с марта 1808 по сентябрь 1809 года, Россия получила всю Финляндию и Аландские острова.
В Отечественную войну 1812 года русская гребная флотилия успешно содействовала сухопутным войскам в Курляндии и Померании, и особенно под Данцигом. Эс
кадра под командованием адмирала Е. Е. Тета совместно с англичанами с большим успехом действовала в Немецком море, а эскадра под командованием вице-адмирала Кроуна была послана к берегам Голландии. Кстати, на суше не без успеха действовали Морской гвардейский экипаж и 75-й черноморский флотский экипаж Они принимали участие во многих сражениях и находились при взятии Парижа. Гвардейский экипаж был награжден Георгиевским знаменем с надписью: «За оказанные подвиги в сражении 17 августа 1813 года при Кульме». После Отечественной войны флот выходил в море очень редко и в ограниченном составе. Однако в период прекращения военных действий благодаря содействию государственного канцлера Румянцева и уже отставного адмирала Мордвинова русские моряки начали совершать регулярно «дальние вояжи». На купленных в Англии шлюпах «Надежда» и «Нева» в 1803—1806 годах капитан-лейтенанты И. Ф. Крузенштерн и Ю. Ф. Лисянский первыми из русских совершили кругосветное плавание, которое продолжалось три года и послужило добрым началом целому ряду кругосветных путешествий. Через год после завершения первого кругосветного плавания Российско-американская компания организовала новую экспедицию, которую возглавил В. М. Головнин. В июле 1807 года на шлюпе отечественной постройки «Диана» он покинул Кронштадт, а в 1814 году через Сибирь вернулся в Петербург.
Через десять лет на шлюпе «Камчатка» Головнин отправился во второе кругосветное плавание, завершившееся в 1819 году. Во время первой русской Антарктической экспедиции в 1819—1821 годах на шлюпах «Восток» и «Мирный» Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев открыли Антарктический материк и нанесли на карту 29 неизвестных ранее островов. Михаил Петрович Лазарев после плавания к берегам Антарктиды совершил еще одно кругосветное плавание на фрегате «Крейсер». В дальние плавания отправлялись экспедиции под руководством Л. А. Гагемейстера, О. Е. Коцебу, С. П. Хрущева, М. Н. Васильева, Г. С. Шишмарева, Ф. П. Врангеля и других.
В целом же, несмотря на ряд блистательных побед и появление таких выдающихся адмиралов, как Ф. Ф. Ушаков, Н. С. Мордвинов, Л. П. Гейден, А. С. Грейг, Д. Н. Сенявин, И. Ф. Крузенштерн, Г. М. Сарычев и др., первая четверть XIX века была не лучшей в истории Российского парусного флота. Крупнейший русский военный
Адмирал Ф. Ф. Беллинсгаузен (1778—1852).
историк генерал-лейтенант Модест Иванович Богданович так оценивал состояние флота в этот период: «Беспрерывные войны, веденные Россией с 1805 по 1815 год, заставляя правительство обратить исключительное внимание на умножение и содержание военно-сухопутных сил, были причиною тому, что наш флот оставался в небрежении. Исправление старых кораблей и постройка новых почти прекратились по недостаточности сумм, отпускаемых на содержание флота. Наши моряки, выходя из портов с ветхими судами, едва могущими держаться в море, действовали успешно против шведов в Балтийском море и против турок в Архипелаге, но такое состояние флота угрожало совершенным разрушением нашей морской силе. Император Александр не занимался этой частью и, мало ценя подвиги моряков, благоволил только к одному из них — Павлу Васильевичу Чичагову, да и тот обратил на себя внимание государя не заслугами на морском поприще, а многосторонним образованием и твердостью характера». Этот отзыв очень близок к истине.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ ПАРУСНОГО ФЛОТА
Неудовлетворительное состояние флота было настолько явственно, что в первый же месяц своего царствования Николай I вынужден был сформировать Комитет образования флота, «дабы извлечь наши морские силы из забвения и ничтожества, в которых он прозябал в последнее время». В комитет вошли лучшие умственные силы Морского ведомства — А. В. Моллер, Д. Н. Сенявин, П. В. Пустошкин, А. С. Грейг, И. Ф. Крузенштерн, Ф. Ф. Беллинсгаузен, М. И Ратманов и П. М. Рожнов. В рескрипте императора от 31 декабря 1825 года было записано: «Россия должна быть третья по силе морская держава после Англии и Франции и должна быть сильнее союза второстепенных морских держав». Это и легло в основу принятого в 1826 году нового штата, по которому Российский флот должен иметь в боевом составе более 400 судов разных рангов, в том числе 26 линейных кораблей на Балтике и 15 на Черном море. «Это число судов, — докладывал председатель комитета адмирал Моллер,— будет, с одной стороны, без отягощения государству в рассуждении содержания, а с другой — весьма достаточно не токмо к обороне... но и для напада-тельных военных действий в случае надобности в оных». Кстати, штаты 1826 года были последними в истории парусного Российского флота, хотя и подвергались незначительным корректировкам.
А через каких-то десять лет побывавший в России английский капитан Кравфорт так писал о Российском императорском флоте: «Проходя мимо кораблей, император сам давал разъяснения о силе каждого, о времени постройки, качествах и о состоянии, в котором они находились. Он, видимо, был сведущ во всем, относящемся до каждого судна в отдельности, что служит доказательством неослабной его бдительности в этом деле и того участия, с каким он следит за пригодностью их к службе. Сравнительное превосходство этих кораблей над большинством из тех, которые видел я в Средиземном море в 1828 и 1829 годах, внушило мне высокое мнение об успехах, достигнутых русским флотом в такое короткое время, в продолжение которого силы моей страны, по меньшей мере, остались без увеличения». А далее Кравфорт писал: «Сравнивая вообще современное положение русского флота с прежним, за несколько лет назад, и думая о том, как мало сделано с нашей стороны для улучшения морских сил за тот же промежуток
Председатель Комитета образования флота вице-адмирал А. В. Моллер (1764—1848).
времени, чувствую, что русские в сильно большом выигрыше перед нами, чтобы можно было ими пренебрегать... Имеем ли мы флот для защиты наших берегов против нападения подобной морской силы, и какой удобный случай для России возместить ее расходы по сооружению флота повсеместным захватом наших коммерческих судов прежде, чем наша военно-морская сила была бы в состоянии их защитить!.. Я положительно утверждаю, что в настоящее время мы не обладаем этим первенством и для достижения его требуется время и громадные усилия, тогда как соседняя держава, отношения которой к нам не всегда имеют дружественный характер, владеет, в продолжение трех или четырех месяцев в году, подавляющею силою на море, в восьми днях расстояния от наших берегов».
К началу Крымской войны в составе Балтийского флота действительно было 26 линейных кораблей, а на Черном море их было 16, но к этому времени морскую
силу определяли уже не парусные, а паровые корабли, к строительству которых в России приступили с большим опозданием. Но и парусники желали иметь лучшего. Вот как оценивал корабельный состав Балтийского флота великий князь Константин Николаевич: «Суда Балтийского флота были большей частью сосновые, из сырого леса, слабой постройки и весьма посредственного вооружения... не было возможности составить из них эскадры для продолжительного плавания в дальние моря... Совершить переход из Балтийского моря в Средиземное могут 11 кораблей, остальные в состоянии плавать не далее Немецкого моря, вблизи своих портов».
Всего же за вторую четверть XIX века было построено около 200 судов, в том числе 66 линейных кораблей, 43 фрегата. Основными центрами судостроения были Петербург, Кронштадт, Архангельск, Николаев и Севастополь.
О качестве матросского состава в отчете по Морскому ведомству сообщалось: «Матросы были большей частью люди слабосильные, здоровья весьма неважного, без опытности в морском деле, но с большими познаниями по фронтовой (то есть строевой.— В. Д.) части. Нельзя, впрочем, не отдавать справедливости усердию этих людей, которые, по соединению в них тройной службы, как матросов, артиллеристов и солдат, несли труды чрезвычайно тягостные и изнурительные».
В значительно лучшем состоянии были корабли Черноморского флота, да и матросский состав был наголову выше балтийцев. Достойным преемником адмирала Алексея Самуиловича Грейга оказался вице-адмирал Михаил Петрович Лазарев, назначенный в 1833 году главным командиром Черноморского флота и портов. Первым делом он перевел из Балтийского флота на Черноморский своих старых соплавателей Нахимова, Корнилова и Истомина. Общими усилиями удалось сделать некоторые усовершенствования в области судостроения. С 1846 года якорные пеньковые канаты стали заменяться цепными, а бочки для питьевой воды — цистернами. Тогда же на судах были установлены громоотводы. Изменился и внешний вид кораблей: в целях экономии кормовую часть запретили украшать различными фигурами и позолотою, а вместо разнообразных, подчас сложных в изготовлении, фигур носового украшения было предписано ставить только белые или позолоченные двуглавые орлы. Для просушки внутренних помещений на кораблях стали устанавливать до четырех железных
печей, а для лучшего сохранения подводной части под медную обшивку вместо бумаги стали класть просмоленный войлок.
Кстати, Лазарев одним из первых в Российском флоте осознал боевую мощь паровых кораблей, с подачи Меншикова названных императором «самоварами», непригодными к ведению морских сражений. В России эти предрассудки существовали вплоть до Крымской войны, когда казалось бы грозный Российский парусный флот вместо его активной боевой деятельности был обречен на гниение в гаванях и на самозатопление в Севастопольской бухте.
В августе 1827 года последовало высочайшее утверждение «Предварительного преобразования Морского министерства», согласно которому высшее морское управление стало состоять из Канцелярии морского министра, Адмиралтейств-совета, управлений генерал-гидрографа, дежурного генерала, генерал-интенданта и ге-нерал-штаб-доктора, а также из Морского ученого комитета. Таким образом, взамен Адмиралтейств-коллегии был создан Адмирала ейств-совет. Функции прежнего Адмиралтейского департамента перешли к управлению ге-нерал-гидрографа и в. Морскому ученому комитету. В ведении первого находилось все гидрографическое хозяйство и корпус флотских штурманов. Первым генерал-гид-рографом назначили вице-адмирала Г. А. Сарычева. В его распоряжении находились также библиотека, архив морских карт и журналов, типография и граверная палата. Все научные и издательские дела оставались в ведении Морского ученого комитета, первым представителем которого был назначен генерал-лейтенант Л. И. Голенищев-Кутузов. С 1848 года Морской ученый комитет стал издавать «Морской сборник», ставший своего рода летописью Российского флота.
В структуру Морского ведомства входили также Гидрографическое депо и ряд департаментов (инпекторский, кораблестроительный, комиссариатский, артиллерийский и аудиториатский). Взамен Военной по флоту канцелярии учредили Дежурство морского министерства во главе с дежурным генералом. Эту высокую должность занял контр-адмирал Макар Иванович Ратманов. Ему были подчинены инспекторский и аудиториатский департаменты, он также осуществлял контроль за выполнением требований «Морского устава» и высочайших приказов, инспектировал флотские экипажи, надзирал за портами, арсеналами, верфями, мастерскими, госпиталями и т. д.
В 1828 году был создан Морской штаб, переименованный в 1831 году в Главный морской штаб. Во главе этого органа был поставлен генерал-адъютант князь А. С. Меншиков. Это был армейский офицер, потерпевший в свое время поражение в борьбе с Аракчеевым за влияние на Александра I. Видимо, не без помощи своего соседа по имению А. Я. Глотова князь Меншиков возглавил вначале Морской штаб, а затем и все Морское ведомство. Но если на первых порах флотской карьеры он по-серьезному подходил к возрождению флота, то затем на первое место он поставил показную сторону, в короткие сроки охватившую весь флот и нанесшую большой вред.
В подчинение начальника Морского штаба вошли управление генерал-гидрографа, дежурного генерала и Морской ученый комитет, а в ведении морского министра оставались Адмиралтейств-совет, управление генерал-интенданта и генерал-штаб-доктора. В 1828 году в состав Морского министерства вошел Департамент корабельных лесов, занимавшийся не только заготовкой, но и сохранением лесных богатств России. На должность морского министра после маркиза де Траверсе был назначен вице-адмирал А. В. фон Моллер.
Из-за разделения управления Морским ведомством было нарушено такое важнейшее требование, как централизация руководства. В этой связи постоянно возникали споры между морским министром и начальником Главного морского штаба. 3 конце концов в 1836 году во главе флота и Морского министерства было поставлено одно лицо с правами министра. Им стал начальник Главного морского штаба светлейший князь А. С. Меншиков.
Одновременно повысилась роль Адмиралтейств-сове-та. В 1837 году упразднили звание генерал-гидрографа и, соединив его канцелярию с Гидрографическим депо, образовали Гидрографический департамент.
Судовой состав организационно объединялся в дивизии, каждая из которых состояла из трех бригад. Таких дивизий на Балтике было три, а на Черноморском флоте— две. В бригаду входили пс три линейных корабля и по нескольку фрегатов и судов обеспечения.
Личный состав по-прежнему разделялся на флотские, ластовые и рабочие экипажи, инженерные морские команды, арестантские роты, военно-рабочие роты морской строительной части, лабораторные и арсенальные роты, межевую роту топографов, а также учебные экипажи.
Генерал-адъютант князь А. С. Медиков (1787— 1869).
В 1827 году образовали наконец корпус флотских штурманов, и с этого времени штурманы получили возможность повышаться в чинах до генеральского ранга включительно. Подобно штурманскому, возник также и корпус корабельных инженеров, а в 1831 году и корпус морской артиллерии. Всем чинам флота увеличили размеры денежного содержания, а командирам кораблей за долголетнее содержание кораблей в хорошем состоянии назначили премии. Корабельные инженеры стали получать премиальные деньги за постройку, спуск на воду и за тимберовку судов.
Существенные перемены произошли в Морском корпусе, директором которого стал известный мореплава-течь и ученый адмирал Иван Федорович Крузенштерн. Воспитанники были разделены на гардемаринскую и кадетские роты. На устроенном в столовом зале Морского корпуса 16-пушечном бриге «Наварин» гардемарины и кадеты обучались управляться с парусами и артиллери
ей, отрабатывали командные навыки. В корпусе был создан обширный музей, расширилась библиотека, были устроены физический кабинет и астрономическая обсерватория. При корпусе была создана эскадра из четырех 24 пушечных фрегатов, на которых кадеты совершали плавания из Петербурга в Кронштадт и обратно.
По предложению Крузенштерна при корпусе в 1827 году был открыт Высший офицерский класс, положивший начало академическому военно-морскому образованию.
Заметные изменения произошли и во внешнем облике морских чинов. Адмиралы и офицеры стали носить темно-зеленые однобортные мундиры, в то время как вицмундиры и сюртуки оставались по-прежнему двубортными На эполетах штаб- и обер-офицеров стали вышивать номера экипажей. 25 июня 1826 года были введены кивера, которые разрешалось носить только в табельные праздничные дни, на парадах и караулах. Кивера делались из войлока, юфти, жесткой выделанной кожи, клеенки, сукна и украшались арматурой, кокардой или гербом. Сверху кивера крепился султан или помпон. Вес некоторых киверов достигал двух килограммов при общей высоте с султаном до 60—70 сантиметров. Хотя внешне эти головные уборы и выглядели привлекательно, тем не менее из-за сложности их изготовления и неудобств при носке моряки их не любили. Но отменять кивера начальство не спешило. Наоборот, 22 мая 1850 года даже утвердили новую арматуру и положение о киверах, в котором описывалось восемнадцать частных случаев их ношения. А в одно время на киверах даже носили знаки отличия в боях и сражениях. Так. 19 марта 1829 года 42-му флотскому экипажу за сражение, происшедшее 27 мая 1828 года при переходе Дуная, на кивера были пожалованы знаки отличия с надписью «За храбрость», а в 1855 году всем участникам обороны Севастополя на кивера были пожалованы знаки с надписью: «За Севастополь с 13 сентября 1854 г. по 27 августа 1855 г.». Наградами на киверах моряки гордились не менее, чем боевыми орденами. В конце концов в декабре 1855 года кивера были заменены темно-зеленой фуражкой с белой выпушкой, черным лакированным кожаным козырьком и металлической кокардой с одной белой, двумя оранжевыми и двумя черными полосами. Кивера оставались только для парадов в Морском гвардейском экипаже, Морском корпусе и курьерам Морского министерства.
В 1828 году Адмиралтейств-советом были определе
ны ведомости мундирных вещей для нижних чинов флота. Во флотских экипажах нижние чины стали носить мундир темно-зеленого цвета с такого же сукна обшлагами и погонами. По верхнему краю воротника шла белая выпушка. Матросы ластовых экипажей имели мундир такого же цвета и покроя, только с белыми погонами, а в рабочих экипажах носили мундир с воротником и обшлагами из серого сукна, а погоны были темно-зеленого цвета. Номера на погонах во флотских экипажах были желтого цвета, в ластовых экипажах — светло-зеленого, а в рабочих экипажах — белого.
Все нижние чины носили брюки из темно-зеленого сукна или из полотна (летние), шинель из серого сукна, рабочую рубаху, галстук с манишкою и сапоги. Кстати, до 15 мая 1833 года сапоги для нижних чинов Морского ведомства шили на прямую колодку, «дабы каждый сапог мог надеваться на ту и другую ногу».
С 16 января 1830 года всем чинам Морского ведомства вместо гладких пуговиц было приказано нашивать пуговицы с изображением государственной и морской символики. Так, на пуговицах всех чинов /Морского гвардейского экипажа изображался двуглавый орел, положенный на два крестообразно сложенных адмиралтейских якоря. На пуговицах всех чинов, состоявших во флотских и учебных экипажах и в корпусе флотских штурманов, изображался один вертикально поставленный адмиралтейский якорь. Чины морской артиллерии нашивали пуговицы с якорем и двумя перекрещивающимися пушками, а корабельные инженеры и чины учебного рабочего экипажа — с якорем и двумя перекрещивающимися топорами
С 21 ноября 1830 года для флотских офицеров на эполеты были введены знаки различия в виде звездочек. /Мичманам полагалась одна звездочка, лейтенантам— три, капитан-лейтенантам — две, капитанам 2 ранга— три, а на эполеты капитанов 1 ранга звездочки не прикреплялись вовсе. Через шесть дней звездочки были введены и для офицеров ластовых и рабочих экипажей, а так как им присваивались армейские чины, то и звездочки у них располагались, как у сухопутных офицеров. У адмиралов и генералов по-прежнему на эполетах оставались вышитые двуглавые орлы.
25 ноября 1843 года знаки различия были введены и на погоны унтер-офицерского состава. Боцманы и фельдфебели имели одну поперечную нашивку из широкого галуна, боцманматы и отделенные унтер-офицеры —
три поперечные нашивки из узкого басона или тесьмы, квартирмейстеры и унтер-офицеры — две такие же нашивки, а рулевые, марсовые и ефрейторы — по одной нашивке.
Небезынтересен исторический факт: 24 ноября 1843 года для гребецких команд были введены фланелевые рубахи, имевшие четырнадцать вариантов расцветок. Например, гребцы царской шлюпки носили синюю фланелевую рубаху с белыми рукавами, гребцы генерал-адмиральского катера имели белую рубах}' с синими рукавами, гребцы начальника 1-й флотской дивизии имели синюю рубаху, начальника 2-й флотской дивизии— белую с синим воротником, начальника 3-й флотской дивизии — красную рубаху и т. д.
26 января 1850 года появились матросские фланелевые рубахи синего цвета с воротниками: у матросов 1-й и 4-й дивизий воротники были синие с красным кантом, 2-й дивизии — белые без канта, 3-й и 5-й дивизий — красные с синим кантом. Личный состав портовых судов имел синие воротники без кантов. С 25 апреля 1851 года гребцам вновь созданных пароходных дивизий выдавались фланелевые рубахи с синими воротниками, при этом в 1-й дивизии на воротнике был один белый кант, во 2-й дивизии — два белых канта, а в 3-й дивизии — три белых канта.
4 апреля 1854 года высочайше повелено было: «Впредь до издания новой табели обмундирования нижних чинов Морского ведомства, отменив канифасные шинели, шить из положенного до сих пор сукна брушла-ты (бушлаты.— В. Д.)». Однако с 11 апреля 1858 года вновь нижним чинам стали выдавать шинели.
В 1855 году произошли некоторые изменения и в форме одежды офицерского состава. Для адмиралов, генералов, штаб- и обер-офицеров флота ввели новую шляпу, получившую название «треуголка». На ней крепилась кокарда с петлицей и пуговицей. У адмиралов и генералов петлица была из канительного золотого жгута, а у офицеров — из золотого галуна. С 4 июня 1855 года всем офицерам Морского ведомства стали выдавать двубортный плащ темно-зеленого цвета. Личное оружие флотских офицеров состояло из сабли и кортика.
Вторая четверть XIX века для Российского флота была насыщена военными подвигами: флот оказывал помощь в борьбе за независимость Греции, участвуя в 1827 году в Наваринском сражении. Под командованием контр-адмирала Л. П. Гейдена четыре линейных корабля
и четыре фрегата совместно с англо-французской эскадрой уничтожили объединенный турецко-египетский флот при Наварине. В русско-турецкую войну 1828—1829 годов флот высаживал тактические десанты, нарушал морские коммуникации противника, а также участвовал в осаде и взятии Анапы и Варны. В этой войне отличился экипаж 18-пушечного брига «Меркурий» под командованием капитан-лейтенанта А. И. Казарского. Бриг вступил в бой с двумя линейными кораблями противника и выиграл его. За этот бой весь личный состав получил боевые награды, а бриг — кормовой Георгиевский флаг. Одновременно царским указом предписывалось в составе Черноморского флота иметь корабль с названием «Меркурий» или «Память Меркурия», преемственно носящий Георгиевский флаг, связанный с памятью о подвиге брига «Меркурий» 14 мая 1829 года. Первым же в истории Российского флота кормовой Георгиевский флаг получил линейный корабль «Азов», отличившийся в Наваринском сражении под командованием капитана 1 ранга М. П. Лазарева.
Венцом боевой деятельности Российского парусного флота явилось Синопское сражение, в котором Черноморская эскадра под командованием вице-адмирала Павла Степановича Нахимова уничтожила турецкий флот. На этом, по существу, и завершилась славная эпоха парусов. На смену парусникам пришли паровые броненосные корабли.
НАХИМОВ ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ 1
1815 г., мая 3. Поступил в Морской корпус гардемарином.
1817 г. На бриге «Феникс» плавал по русским портам и к берегам Дании и Швеции.
1818 г., февраля 9. Произведен в мичманы.
1818—1820 гг. Находился при Петербургском порту.
1820 г. На тендере «Янус» плавал у Красной Горки.
1821 и 1822 гг. Находился при Архангельском порту, откуда берегом, возвратился в Кронштадт.
1822—1825 гг. На фрегате «Крейсер» под командою капитана 2 ранга Лазарева совершил кругосветное плавание к берегам, российско-американских колоний.
1823 г., марта 22. Произведен в лейтенанты.
1825 г. За вояж награжден орденом св. Владимира 4-й степени.
1 Общий морской список, Ч, VII, СПб., 1893, с, 587—590.
Адмирал П. С, Нахимоь (1802—1855).
1826 г. На корабле «Азов» перешел из Архангельска в Кронштадт.
1827 г. На этом же корабле перешел из Кронштадта в Портсмут, а оттуда в Средиземное море; участвовал в Наваринском сражении, за что был награжден орденом св. Георгия 4-го класса и греческим Спасителя.
Декабря 14. Произведен в капитан-лейтенанты.
1828—1830 гг. Командуя взятым у турок корветом «Наварин», плавал в Средиземном море и потом возвратился в Кронштадт. Награжден орденом св. Анны 2-й степени.
1831 г. Командуя тем же корветом, крейсировал в Балтийском море.
1832 г. Находился на Охтинской верфи при постройке фрегата «Паллада».
1833 г. Командуя фрегатом «Паллада», крейсировал в Балтийском море.
1834 г. Переведен из Балтийского в Черноморский флот.
Августа 30. Произведен в капитаны 2 ранга.
1836 г. Командовал кораблем «Силистрия» на переходе из Николаева в Севастополь.
1837 г. Командуя тем же кораблем, крейсировал в Черном море.
Декабря 6. Произведен в капитаны 1 ранга.
1838 и 1839 гг. Находился в заграничном отпуску, в Берлине, по болезни.
1840—1845 гг. Командуя ежегодно кораблем. «Силистрия», плавал у восточных берегов Черного моря и в 1840 году участвовал в десантной высадке при занятии местечек Туапсе и Псезуапе.
1845 г., сентября 13. Произведен в контр-адмиралы, с назначением командирсм 1-й бригады 4-й флотской дивизии.
1846—1252 гг. Имея последовательно свой флаг на кораблях «Силистрия», «Иегудиил», «Двенадцать апостолов» и фрегате «Коварна», плавал ежегодно с практическою эскадрою в Черном л.с ре и перевозил сухопутные войска из Севастополя в Одессу.
1852 г. Назначен командующим 5-ю флотскою диви-зиею.
Октября 2. Произведен в вице-адмиралы.
1853 г. Имея свой флаг на корабле «Двенадцать апостолов», перевез полную пехотную дивизию (16 000 человек) с двумя батареями и артиллерийским парком на восточный берег Черного моря и за успехи экспедиции был награжден орденом св. Владимира 2-й степени.
Ноября 18. Имея под своим флагом 6 кораблей и 2 фрегата, нанес решительное поражение турецкой эскадре при Синопе, взял в плен турецкого адмирала Ос-ман-пашу и уничтожил 7 турецких фрегатов и 3 корвета; в числе первых был взорван и фрегат «Рафаил», взятый у нас турками в 1829 году. За эту победу был награжден орденом св. Георгия 2-го класса.
1854 и 1855 гг. Принимал деятельное участие при обороне Севастополя, сперва командуя укреплениями южной стороны, а потом состоя в качестве помощника начальника гарнизона.
1855 г., января 13. Награжден орденом Белого Орла.
Марта 27. Произведен в адмиралы.
Июня 25. Пожалована аренда.
Июня 28. Ранен в висок штуцерною пулею на Корниловском бастионе.
Июня 30. Скснчался и погребен в Севастополе, рядом с М. П. Лазаревым и В. А. Корниловым. В честь его
в Балтийском флоте один из броненосных фрегатов наименован «Адмирал Нахимов».
АДМИРАЛ ПАВЕЛ СТЕПАНОВИЧ НАХИМОВ 1
(Биографический очерк)
Павел Степанович Нахимов родился в 1802 году в Смоленской губернии Вяземского уезда, в сельце Городке.
Родители его пользовались уважением и доверенностью всех соседних дворян; доказательством тому служит выбор отца его, Степана Михайловича, секунд-майора времен Екатерины II, в предводители дворянства после 1812 года; а мать его Федосья Ивановна, женщина доброты необыкновенной, зачастую избираема была посредницей в семейных делах своих знакомых.
У Степана Михайловича и Федосьи Ивановны из одиннадцати человек детей осталось только пятеро: Николай, Платон, Иван, Павел и Сергей. Все они воспитывались в Морском кадетском корпусе и служили во флоте. Платон Степанович перешел впоследствии в гражданскую службу и был долгое время инспектором студентов Московского университета, где заслужил всеобщую любовь и уважение. Имя Платона Степановича Нахимова вспоминают с признательностью все бывшие в его время воспитанники Московского университета.
Два старших брата уже состояли на службе лейтенантами, тогда как трое младших еще готовились дома к поступлению в Морской кадетский корпус. Почтенный секунд-майор отличал предпоследнего сына и, глядя на его воинственные наклонности, говаривал: «Из Павлуши выйдет храбрый воин!» Старик отец не ошибался в своих предположениях, хотя не мог дождаться осуществления их, несмотря на то что скончался в глубокой старости, на восемьдесят девятом году от рождения.
В корпусе Павел Степанович занимался прилежно; это видно из того, что он был произведен в унтер-офицеры и вышел в 1818 году в мичманы шестым по выпуску.
В учебном направлении корпуса тогдашнего времени, по свидетельству господина Веселаго, господствовало преимущественно изучение математики. Что же касает
1 Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Вып. 1, СПб., 1871, с. 19—33,
ся до воспитательного направления, то в период карцов-ского управления корпусом «образовалось множество твердых, практических людей, полезных во всякой службе, которые не потеряются в самых затруднительных обстоятельствах».
Вследствие такого воспитания характер Павла Степановича Нахимова, от природы энергический, получил серьезное служебное направление и под влиянием дальнейших событий жизни установился окончательно. Постоянные и долговременные плавания отчуждали его от женского общества, к которому впоследствии он не мог уже привыкнуть и остался холостым. Все силы и способности его обратились на пользу службы, которая сделалась для него выше всего.
В 1815, 1816 и 1817 годах, во время своего пребывания в корпусе, совершал он практические плавания по Балтийскому морю на бригах «Симеон и Анна» и «Феникс». На последний назначены были, по высочайшей воле, только немногие лучшие воспитанники; под командою Дохтурова, одного из отличнейших офицеров того времени, посетили они, между прочим, берега Дании и Швеции. По выпуске же на службу (1818 и 1819 годы) стоял вместе с экипажем в Петербурге. Летом 1820 года плавал по Балтике на тендере «Янус», под командою Ахлестышева.
В 1821 году Нахимов отправлен сухим путем в Архангельск, откуда вскоре был вызван в Петербург с перечислением на 36-пушечный фрегат «Крейсер», назначенный вместе с 20-пушечным шлюпом «Ладога» в кругосветное плавание.
Первым из этих судов и вместе отрядом командовал знаменитый впоследствии адмирал Михаил Петрович Лазарев, а вторым — Андрей Петрович Лазарев. Назначением их была доставка груза в Камчатку и колонии Российско-американской компании. В числе офицеров, участвовавших в этом плавании, находились: Иван Антонович Купреянов, ныне вице-адмирал, и Ефим Васильевич Путятин, генерал-адъютант и вице-адмирал; Иван Петрович Бутенев, скончавшийся в чине капитана 2 ранга и звании флигель-адъютанта; Павел Матвеевич Муравьев, умерший в чине статского советника, бывший директором училища торгового мореплавания, и мичман Александр Домашенко, утонувший в 1827 году у берегов Сицилии. Домашенко бросился в воду, желая спасти погибавшего матроса, и заплатил жизнью за великодушный порыв человеколюбия. Домашенко поставлен па
мятник, который знаком всякому, посещавшему кронштадтский общественный сад.
Под командою такого начальника, как М. П. Лазарев, и в кругу таких достойных товарищей провел Павел Степанович три года своего кругосветного плавания.
И если справедливо, что общество, окружающее человека в молодых летах, имеет сильное влияние на окончательное образование его нравственного характера, то подобное общество, без всякого сомнения, принесло П. С. Нахимову существенную пользу.
17 августа 1822 года фрегат «Крейсер» вышел из Кронштадта и, посетив порты Копенгаген и Портсмут, 10 декабря бросил якорь на Санта-Крусском рейде. Перегрузившись в Рио-де-Жанейро и не надеясь, по позднем)' времени, обогнуть мыс Горн, М. П. Лазарев счел за лучшее идти в Великий океан вокруг мыса Доброй Надежды и Австралии. 18 апреля 1823 года, через канал д’Антрекасто, вошли на Гобарт-Таунский рейд, где экипажи отдохнули до 9 июля на берегу и изготовились к дальнейшему плаванию. Через месяц «Крейсер» прибыл к острову Отаити, откуда отправился к Ново-Архангель-ску, на смену шлюпа «Аполлон».
Фрегат «Крейсер» пробыл на станции у Ново-Архан-гельска и Ситхи, в распоряжении главного правителя колоний, до половины октября 1824 года, когда был сменен прибывшим из России шлюпом «Предприятие». Зимою 1823 года «Крейсер» ходил для возобновления припасов в Сан-Франциско, теперешнее эльдорадо всех авантюристов.
На обратном пути Лазарев обогнул мыс Горн, отдохнув несколько времени в Бразилии, отправился в Россию и прибыл в Кронштадт 5 августа 1825 года. Во время этого путешествия Нахимов был произведен в 1823 году в чин лейтенанта, а по окончании его награжден в 1825 году орденом св. Владимира 4-й степени и двойным окладом жалованья.
О плавании фрегата «Крейсер» напечатано несколько отрывочных сведений в IV и IX частях «Записок Государственного адмиралтейского департамента» и рассказ в статье Н. Ивашенцева «Обозрение русских кругосветных плаваний», напечатанной в «Морском сборнике».
Нахимов после столь долгого и дальнего вояжа не думал предаваться отдыху: в том же 1825 году он появляется в Архангельске, откуда в следующем, 1826 году возвращается в Кронштадт на корабле «Азов», под командою М. П. Лазарева,
Греческий вопрос призывал наших моряков на юг Европы, и эскадра контр-адмирала графа Гейдена, состоявшая из кораблей «Гангут», «Иезекииль», «Азов» и «Александр Невский», фрегатов «Елена», «Константин», «Проворный» и «Крейсер» и корвета «Гремящий», пошла в 1827 год}' в Средиземное море и 1 октября соединилась с английскою и французскою эскадрами. Нахимов был по-прежнему на 74-пушечном корабле «Азов», под командою уважаемого им Михаила Петровича Лазарева.
Соединенный флот 8 октября в час пополудни явился ко входу в Наваринскую губу двумя колоннами: одна состояла из кораблей английских и французских, другая — из русских. Во главе русской колонны шел «Азов», под флагом контр-адмирала графа Гейдена. Встреченный перекрестным огнем батарей Наваринской крепости и острова Сфактории, «Азов» не отвечал ни одним выстрелом и продолжал в молчании свой путь до определенного заранее места. Остальные русские корабли последовали этому примеру; в совершенном молчании шли друг за другом до назначенных точек позиций и, только заняв их, приняли участие в знаменитом Наваринском сражении.
Соединенные флоты сражались против неприятеля впятеро сильнейшего и в четыре часа истребили до шестидесяти разной величины судов турецких и египетских. Михаил Петрович Лазарев управлял движениями «Азова» с примерным хладнокровием, искусством и мужеством, сражаясь разом против пяти военных судов и в то же время помогая английскому адмиралу против 80-пу-шечного турецкого корабля, под флагом Мухарем-бея, И когда этот последний корабль повернул к «Азову» кормою, то «Азов» в полчаса окончательно разбил его, зажег и взорвал на воздух. У «Азова» были перебиты все мачты, и в корщсе корабля насчитали потом 153 пробоины; но зато «Азов», со своей стороны, потопил два больших фрегата и корвет и сжег 80-пушечный корабль и двухдечный фрегат, на котором имел флаг главнокомандующий турецким флотом.
Высочайшие награды пожалованы были всем отличившимся в этом сражении; в числе их П. С. Нахимов получил в 1827 году орден св. Георгия 4-го класса за храбрость и чин капитан-лейтенанта.
1828 год П. С. Нахимов провел в плавании близ берегов Архипелага на корабле «Азов», а в 1829 году-— на 16-пушечном, захваченном у египтян близ Модоны
корвете «Наварин», на который он был назначен командиром. На нем П. С. Нахимов возвратился, в отряде М. П. Лазарева, в Кронштадт в мае 1830 года и крейсировал в 1831 году по Балтийскому морю. В 1830 году был награжден орденом св. Анны 2-й степени.
В 1832 году Нахимов состоял членом комитета, учрежденного с целью предохранения Кронштадта от холеры. За успешные действия он восемь раз удостаивался изъявления высочайшего благоволения, в разные годы и по разным случаям.
В 1832 году П. С. Нахимов назначен был командиром фрегата «Паллада», заложенного на Охтинской верфи. Неутомимо следил он за постройкою этого образцового судна, в котором введены в первый раз несколько новых улучшений.
В 1834 году он уже крейсировал на новом фрегате по Балтике. В 1834 году Нахимов переведен в Черное море и назначен командиром корабля «Силистрия» и в том же году произведен в чин капитана 2 ранга. В 1835 году получил греческий орден Спасителя за Наваринское дело, упрочившее свободу Греции и существование ее в качестве государства самостоятельного. В 1836 году П. С. Нахимов совершил на корабле «Силистрия» обычное крейсерство, а в следующем, 1837 году за отличноусердную и ревностную службу награжден орденом св. Анны 2-й степени, императорскою короною украшенным, и чином капитана 1 ранга.
Долговременные неутомимые труды, плавания и битвы преждевременно состарили Нахимова и расстроили его здоровье. Презирая не только излишками жизни, но и простыми удобствами ее, Павел Степанович долгое время пренебрегал начатками своих болезней, которые, развившись, потребовали наконец радикального лечения. По ходатайств}? начальника Главного морского штаба светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова Нахимов был уволен, с полным содержанием, за границу, где лечился в Берлине и на водах с октября 1838 по 18 августа 1839 года.
Едва избавившись от своих недугов, Нахимов поспешил к месту службы. В 1840 году с кораблем «Силистрия» участвовал в перевозке сухопутных войск к черноморским берегам, для занятия местечек при реках Туапсе и Псезуапе. При высадке десанта командовал левым флангом. На обратном пути он содействовал к истреблению контрабандного судна между Анапою и Новороссийским портом.
Годы 1841 —1845 проведены им в обыкновенном крейсерстве по Черному морю. В 1844 году, между прочим, П. С. Нахимов ходил к Головинскому укреплению для оказания ему помощи против горцев. В 1842 году был награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
В конце 1845 года Нахимов произведен в контр-адмиралы, с назначением командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии. В следующих, 1846—1852 годах плавал он уже командующим отрядами судов, число которых в 1850 году доходило до десяти. В этот период времени, награжденный орденами св. Станислава и св. Анны 1-х степеней, Нахимов окончательно изучил прихотливое Черное море.
В продолжение 38 лет своей службы Павел Степанович сделал 32 морские кампании, побывал почти во всех морях нашей планеты, видел и нес все виды флотской службы — от практического крейсерства до громадных битв, решающих судьбу народов. Подобная деятельность достаточно бы наполнила жизнь множества людей, но для него была лишь приготовлением, школой, в которой вырабатывались опытность, распорядительность и хладнокровная энергия флотоводца, которого судьба готовила для дальнейших подвигов.
Угнетение христиан в фанатической Турции превзошло всякую меру, и Россия вступилась за права своих единоверцев, за неисполнение статей договора турецкими властями. Неуступчивость Порты повлекла за собою в 1853 году объявление войны, и Нахимов явился одним из первых ее деятелей.
Для усиления войск в Азии потребовалось перевезти на восточный берег Черного моря значительный отряд. 12 кораблей, 2 фрегата, 2 корвета, 7 пароходов и 11 транспортов приняли в Севастополе 16 000 человек в полной походной амуниции, с двумя батареями и всеми принадлежащими к ним снарядами, с 827 лошадьми, с 10-дневным пайком и с запасами провианта еше на 20 дней. Перевезли все это через Черное море и высадили с полным успехом, без всяких потерь и без малейшего замешательства в Сухум-Кале и Анакрию. Посадка войск и погрузка всех грузов производились в присутствии его светлости князя А. С. Меншикова; флотом командовал П. С. Нахимов, высадка поручена была генерал-адъютанту В. А. Корнилову. Всякий знакомый с военным делом поймет и оценит по достоинству этот под« виг русских моряков, свидетельствующий о распоряди*
тельности начальствующих и искусстве подчиненных. Нахимов за содействие этой операции, совершенной в продолжение одной недели, награжден орденом св. Владимира 2-й степени, при высочайшей грамоте, в которой сказано, что орден пожалован за отличную усердную службу, познания, опытность и неутомимую деятельность.
Окончив перевозку, Нахимов, произведенный в сентябре 1852 года в вице-адмиралы, получил приказание крейсировать со вверенною ему 5-й флотской дивизией между Крымом и Анатолией. Кто знает, как бурно Черное море в позднее время года, тот вполне оценит всю трудность плавания в тех местах в сентябре, октябре и ноябре. Несмотря на непогоду, непрестанные порывистые ветры, туманы, штормы и шквалы, Нахимов два с половиной месяца постоянно держался в море, неутомимо сторожа и отыскивая турецкий флот, который, по всем предположениям, должен был выйти из Босфора. Во время этого плавания «Бессарабия», один из пароходов его дивизии, посланный вдоль анатолийского берега для осмотра и опроса купеческих судов, увидел 4 ноября турецкий транспортный пароход в 200 сил «Меджари-Теджарет», преследовал его и взял в плен без выстрела. Пароход этот, приведенный в Севастополь, причислен к 4-му ластовому экипажу и наименован «Турок».
Между тем и главная эскадра Нахимова недели через две обнаружила отряд турецких судов, расположенный на Синопском рейде, под защитою шести береговых батарей. Нахимов, имея при себе только три корабля: «Императрица Мария», «Чесма» и «Ростислав», решился, в ожидании двух остальных своих кораблей, тесно блокировать порт. Несмотря на постоянно мрачную погоду с беспрестанным дождем, свежим ветром и сильным волнением, эскадра держалась весьма близко к берегу из опасения, чтобы неприятель, пользуясь попутным ветром, не вышел ночью из порта обратно в Константинополь. 16 ноября присоединилась к Нахимову эскадра контр-адмирала Новосильского, состоящая из кораблей «Париж», «Великий князь Константин», «Три святителя», фрегатов «Кагул» и «Кулевчи». Сил было достаточно, и Нахимов решился немедля атаковать неприятеля. На следующий же день пригласил к себе на корабль второго флагмана и всех командиров судов для сообщения им своего плана действий и отдал по эскадре следующий приказ:
Располагая, при первом удобном случае, атаковать неприятеля, стоящего в Синопе, в числе 7 фрегатов, 2 корветов, 1 шлюпа, 2 пароходов и 2 транспортов, ч составил диспозицию для атаки их и прошу командиров стать по оной на якорь и иметь в виду следующее: 1) При входе на рейд бросать лоты, ибо может случиться, что неприятель перейдет на мелководье, и тогда стать на возможно близком от него расстоянии, но на глубине не менее 10 сажен. 2) Иметь шпринг на оба якоря; если при нападении на неприятеля будет ветер N, самый благоприятный, тогда вытравить цепи 60 сажен, иметь столько же и шпрингу, предварительно заложенного на битенге; идя же на фордевинд при ветре О или 0N0, во избежание бросания якоря с кормы, становиться также на шпринг, имея его до 30 сажен, и когда цепь, вытравленная до 60 сажен, дернет, то вытравить еще 10 сажен: в этом случае цепь ослабнет, а корабли будут стоять кормою на ветер на кабельтове; вообще со шпрингами быть крайне осмотрительными, ибо они часто остаются недействительными от малейшего невнимания и промедления времени. 3) Пред входом в Синопский залив, если позволит погода, для сбережения гребных судов на рострах, я сделаю сигнал спустить их на воду, и тогда иметь их у борта на противолежащей стороне неприятеля, имея на одном из них на всякий случай кабельтов и верп. 4) При атаке иметь осторожность, не палить даром по тем из судов, кои спустят флаги; посылать же для овладения ими не иначе, как по сигналу адмирала, стараясь лучше употребить время для поражения противящихся судов или батарей, которые, без сомнения, не перестанут палить, если б с неприятельскими судами дело и было бы кончено. 5) Ныне же осмотреть заклепки у цепей; на случай надобности расклепать их. 6) Открыть огонь по неприятелю, по второму адмиральскому выстрелу, если перед тем со стороны неприятеля не будет никакого сопротивления нашему на них наступлению; в противном случае палить как кому возможно, соображаясь с расстоянием до неприятельских судов. 7) Став на якорь и уладив шпринг, первые выстрелы должны быть прицельные; при этом хорошо заметить положение пушечного клина на подушке мелом, для того что после в дыму не будет видно неприятеля, а нужно поддерживать быстрый батальный огонь; само собою разумеется, что он должен быть направлен по тому же положению орудия, как и при первых выстрелах. 8) Атакуя неприятеля на якоре, хо
рошо иметь, как и под парусами, одного офицера на грот-марсе или салинге для наблюдения при батальном огне за направлением своих выстрелов, и буде они не достигают своей цели, офицер сообщает о том на шканцы, для направления шпринга. 9) Фрегатам «Кагул» и «Кулевчи» во время действия остаться под парусами для наблюдения за неприятельскими пароходами, которые, без сомнения, вступят под пары и будут вредить нашим судам, по выбору своему. 10) Завязать дело с неприятельскими судами, стараться по возможности не вредить консульским домам, на коих будут подняты национальные их флаги.
В заключение я выскажу свою мысль, что все предварительные наставления при переменившихся обстоятельствах могут затруднить командира, знающего свое дело, и потому я предоставляю каждому совершенно независимо действовать по усмотрению своему; но непременно исполнить свой долг. Государь император и Россия ожидают славных подвигов от Черноморского флота; от вас зависит оправдать ожидания.
Утром 18 ноября шел дождь и дул шквалистый ветер. В полдень корабли, готовые к бою, под всевозможными парусами, полетели на рейд двумя колоннами. Во главе первой шел Нахимов на корабле «Императрица Мария»; следующую вел контр-адмирал Новосильский. Приблизившись к неприятельскому флоту, увидели, что фрегаты и корветы лунообразно расположены под прикрытием четырех батарей; за боевою линиею стояли два парохода и два транспорта, а в глубине залива — два купеческих брига.
В половине первого открыт огонь со всех турецких судов и батарей. Корабль «Императрица Мария» был засыпан ядрами и книпелями, перебившими большую часть его рангоута и стоячего такелажа; но имея ветер с кормы, он шел вперед, действуя батальным огнем по неприятельским судам, мимо которых проходил, и отдал якорь против адмиральского фрегата «Аупи-Аллах». Прочие корабли следовали его примеру.
«Ауни-Аллах» не выдержал и получаса против корабля «Императрица Мария», отклепал цепь и бросился на берег против шестой батареи. Тогда корабль «Императрица Мария», обратив свой огонь исключительно на 44-пушечный фрегат «Фазли-Аллах» (называвшийся прежде «Рафаил» и взятый у нас в 1828 году), заставил его последовать примеру первого. Не имея более против
ников, «Императрица Мария» повернула на помощь второй колонне, но помощь эта оказалась ненужною, потому что и вторая колонна действовала превосходно.
Корабль «Великий князь Константин» взорвал на воздух 60-пушечный фрегат, потом уничтожил совершенно другой в 60 пушек и 20-щ шечный корвет.
Корабль «Чесма» действовал сначала по одному и тому же фрегату с кораблем «Великий князь Константин», а потом, повернувшись к двум батареям, срыл их.
Корабль «Париж», под флагом контр-адмирала Ново-сильского, взорвал 22-пушечный корвет, разгромил и отбросил к берегу два фрегата и действовал по батарее № 5. Нахимов хотел изъявить ему во время боя свою благодарность, но не на чем было поднять сигнал, потому что все фалы были перебиты.
Корабль «Три святителя» действовал по двум фрегатам и заставил их выброситься на берег.
Корабль «Ростислав» уничтожил батарею № 6 и 24-пушечный корвет.
В половине второго показались пароходы «Одесса», под флагом генерал-адъютанта Корнилова, «Крым» и «Херсонес». Последние два погнались за пароходом «Та-иф», бежавшим с рейда еше в начале сражения, а фрегаты «Кагул» и «ККпевчи», спустившись к флоту, действовали на те пункты, где еще продолжалось сопротивление. В 4 часа, в решительный момент битвы, пароходы вошли, при всеобщем «ура!», на Синопский рейд и содействовали ее окончанию.
В пятом часу вечера все было кончено: весь турецкий флот, кроме парохода «Таиф», уничтожен. Остатки его, прибитые к берегу, горели и взрывались в воздух, осыпая пламенем город. Синоп, древняя столица царства Понтийского, обнесенный старинною зубчатою стеною, горел. Ветер, свободно перенося горящие головни, увеличивал пожар города, жители которого с местным начальством бежали в соседние горы. Парламентер, посланный в Синоп, нашел город совершенно пустынным. Уничтоженные батареи безмолвствовали, транспорты и купеческие суда затонули от попавших в них ядер.
В Синопском сражении, одном из блистательнейших в новейшее время, совершенно уничтожено 13 неприятельских судов и убито до 3000 турок. В числе пленных находились: начальник турецкой эскадры вице-адмирал Осман-паша и два командира фрегатов. С нашей стороны убито: 1 обер-офицер и 37 нижних чинов; ранено: 1 штаб-офицер, 6 обер-офицеров и 229 нижних чинов.
Тотчас же по окончании сражения суда наши, потерпевшие немало, начали исправлять главнейшие повреждения в корпусе, такелаже и рангоуте и через 36 часов готовы были предпринять обратное плавание в глубокую осень через все Черное море, 20 ноября утром корабли снялись с якоря и, при помощи пароходов, направились к Севастополю, куда и пришли, несмотря на крепкий ветер, 22 числа утром.
Орден св. Георгия 2-й степени пожалован был Нахимову при следующей высочайшей грамоте от 28 ноября 1853 года:
Истреблением турецкой эскадры при Синопе вы украсили летопись русского флота новою победою, которая навсегда останется памятною в морской истории.
Статут военного ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия указывает награду за ваш подвиг.
Исполняя с истинною ревностью постановление статута, жалуем вас кавалером св. Георгия 2-й степени большого креста, пребывая к вам императорскою мило-стию нашею благосклонны.
Синопская битва доказала превосходное состояние Черноморского флота и знакомство русских с новейшими усовершенствованиями военного дела, возбудила в России живейшую радость, и имя Павла Степановича Нахимова сделалось известным каждому русскому человеку.
В дополнение к этому биографическому очерку присоединяем следующие три официальных документа.
Всеподданнейшее донесение генерал-адъютанта князя Меншикова от 6 октября 1854 года
В дополнение к всеподданнейшему моему донесению от сего числа обязываюсь довести до высочайшего сведения Вашего Императорского Величества, что морские чины — от офицера до матроса,— которым исключительно вверена защита города (Севастополя) с батарей и бастионов, явили 5 числа, во время бомбардировки, примерное и достохвальное мужество и стойкость.
На бастионе № 3 три раза орудийная прислуга была заменяема, а между тем люди, с веселием и песнями, соперничая друг перед другом, исполняли свое дело.
Не могу при этом случае не упомянуть о вице-адмирале Нахимове, который деятельностию и распоряди-
тельностию своею подвигал как эти нравственные средства, так и материальные упорному и успешному отражению ударов неприятеля.
Высочайшая грамота от 11 января 1855 года Начальнику 5-й флотской дивизии, нашему вице-адмиралу Нахимову первому
В воздаяние отлично-усердной службы вашей, до-стохвальной распорядительности и мужественного хладнокровия, оказанных вами во все время бомбардирования и осады города Севастополя англо-французскими войсками и флотом, всемилостивейше жалуем вас кавалером императорского и царского ордена нашего Белого Орла, коего знаки при сем препровождая, пребываем к вам императорскою и царскою милостию нашею благосклонны.
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою написано: НИКОЛАИ. С.-Петербург, 11 января 1855 года.
Рескрипт государя великого князя генерал-адмирала вице-адмиралу Нахимову, от 13 января 1855 года
Павел Степанович! Генерал-адъютант князь Меншиков, свидетельствуя перед государем императором о заслугах ваших во время обороны Севастополя, ходатайствовал о награждении вас орденом Белого Орла, и Его Величество на сие высочайше соизволил. Орденские знаки вы получите вместе с грамотою, а я вменяю себе в удовольствие выразить вам ныне личные чувства мои и всего Балтийского флота. Мы уважаем вас за ваше доблестное служение. Мы гордимся вами и вашей славой — как украшением нашего флота. Мы любим вас как почтенного товарища, который сдружился с морем и который в моряках видит друзей своих. История скажет о ваших подвигах детям нашим, но она скажет также, что моряки-современники вполне ценили и понимали вас. Примите, почтеннейший Павел Степанович, в этом письме доказательство тому, и верьте, что я всегда пребуду искренно к вам доброжелательным.
На подлинном собственною Его Императорского Высочества рукою написано: КОНСТАНТИН.
СТАТЬЯ ПРОФЕССОРА ГЮББЕНЕТА 1
В течение девяти месяцев, проведенных мною в Севастополе, много пережито испытаний и волнений самых разнообразнейших, много опасностей, горя и печали — радостей досталось не много! Сколько храбрых людей, встречавшихся мне, за несколько, может быть, часов, полными силы и здоровья, принесено ко мне на перевязочный пункт, кто уже полумертвый, кто с оторванным членом, простреленною грудью или раздробленным черепом! Сколько из моих товарищей и бывших слушателей, за несколько часов, с полною энергиею и неутомимым мужеством и терпением предававшихся трудным занятиям своего звания, приходилось мне видеть трупами! Из них один пал жертвой быстро развивавшейся повальной болезни (тифуса, холеры), иному пресек дни неприятельский выстрел. Но при всех этих повседневно повторяющихся печальных картинах, при крови, ежечасно струившейся под моим ножом (в Севастополе с 1 июня произведено чуть ли не до 3000 ампутаций), ничья смерть не поразила меня так глубоко, не оставила за собой во всех сердцах такой безотрадной пустоты, как смерть нашего незабвенного адмирала Павла Степановича, верного слову, преданного долгу, этого рыцаря древних времен — с нежным сердцем дитяти.
27 июня, часов в 7 вечера, я находился у раненого, всему Севастополю дорогого Тотлебена и делал перевязку полученной им 8 числа штуцерной раны, принявшей сомнительный оборот от наступившего воспаления жилистой оболочки. В это время вошел в комнату один из подчиненных Тотлебену инженерных офицеров и, отозвав меня в сторону, сообщил, что Нахимов убиг штуцерною пулею на Малаховой кургане; он просил меня,чтобы я передал осторожно Тотлебену эту печальную весть. Тотлебен с покойным адмиралом был в самых близких отношениях. Эти два мужа, надежда севастопольской обороны, питали один к другому высокую степень уважения, чувствовали взаимное друг к другу влечение и, устремляясь к одной и той же цели в мыслях и действиях своих, представляли много общего. Мне досталось счастие иметь с обоими частные, близкие и искренние сношения, и потому я знаю чуть ли не лучше всякого,
1 Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя, Вьш. 1, с, 50—56,
как высоко каждый из них ценил достоинства другого. При опасном состоянии раны Тотлебена и сильной раздражительности, в какую его привели перенесенные при девятимесячной беспримерной деятельности труды, я побоялся за последствия такого тяжкого удара и запретил было сообщать ему об оном; как вдруг внезапно вошедший офицер пригласил меня на помощь Нахимову, перенесенному из Корабельной на Северную сторону с опасною раною. Я поспешил туда и нашел его, окруженного врачами, но в безнадежном состоянии. Пулею пробило череп навылет чрез мозг. Адмирал лежал в предсмертных муках, которые продолжались с вечера 28-го до 11 часов 7 минут 30 июня, когда он испустил последний вздох. 1 июля последовало погребение.
Чего в лице этого мужа лишились Севастополь, флот, вся Россия, того не в силах выразить мое неискусное перо. Я был свидетелем тех восторженных чувств к нему, которыми одушевлен был флот и целое войско; видел неограниченное доверие и беспредельную к нему любовь простого солдата. При частых свиданиях с ним я имел случай открывать в его сердце такие струны, которые не всякому были так доступны, как мне. Всей Европе известны его высокое мужество и блестящая храбрость, по мнению многих, не имевшая границ. Он ежедневно подвергал себя без малейшей осторожности неприятельскому огню, избирал места самые опасные — по крайней мере никогда не обходил их; останавливался на самых беззащитных пунктах бастионов, а когда окружавшие почти насильно увлекали его прочь от опасности, то он как бы с намерением замедлял шаги свои.
Все это делалось без малейшего тщеславия: напротив того, все поступки его носили явный отпечаток высочайшей скромности и, конечно, имея единственной целью возвысить общее мужество и показать, что минута смерти определена провидением, независимо ни от каких человеческих предосторожностей. И действительно, его пример имел беспредельное влияние на дух наших храбрых матросов, и за упорную оборону порта отечество ему невыразимо обязано. Он до того пренебрегал собственной безопасностью, что вся армия наконец стала смотреть на него как бы на человека, застраховавшего жизнь свою — в течение девяти месяцев сряду в самом жарком огне ядра как бы сами избегали встречи с ним. А казалось, не большого стоило бы труда врагу узнать Нахимова, ростом высокого, един
ственного во всем Севастополе офицера, носившего эполеты, которых он никогда не снимал с плеч. Мне случалось встречать его во всякое время дня, и всегда при эполетах (он даже спал в них, ибо как сам мне признавался, что во все время 9-месячной осады он ни разу не ложился спать раздетый). Таким образом, он представлял постоянно цель для неприятельских выстрелов, тем более что весьма часто пренебрегал всяким прикрытием во время наблюдения неприятельских действий и выказывался сверху бруствера, что сделал и в ту самую минуту, когда получил последнюю рану.
О многочисленных его заслугах говорить не стану; приведу только некоторые черты его характера, какие я успел узнать, состоя врачом при севастопольском гарнизоне. Деятельность его была неутомимая, несчерпа-емая. Помню, что в самый разгар его трудов по званию начальника всего Черноморского флота, главного командира порта, севастопольского губернатора и помощника начальника гарнизона не только не останавливалось самое малейшее дело, но никто не приходил к покойному адмиралу не вовремя, коль скоро дело шло об облегчении больных — будь это просьба, по-видимому, самая ничтожная. Дела у него не ограничивались словами или обещаниями: дело, представленное адмиралу и им одобренное, можно было считать исполненным. С отрадным чувством вспоминаю и поныне о его благородном стремлении и живом, восторженном участии, какое он принимал во всяком добром деле! Напротив того, с какой нещадной ненавистью клеймил он всякое злоупотребление, особенно такое, от которого могли пострадать его матросы; с какой готовностью выслушивал всякое предложение, могущее привести хотя бы к малейшему улучшению. Неумолимый враг всякого педантства, всякой бумажной деятельности, он отверг все стеснительные, при настоящих бедственных обстоятельствах, формальности и этим только достиг возможности быстрого осуществления своих намерений. Все его действия отличались юношеской пылкостью; все доброе находило в нем заступника самого горячего и искреннего, и потому, собственно, он мог порою казаться крутым и суровым, ибо мысль высказывал прямо и откровенно и не стесняясь выражал свое презрение к мелочности и самолюбию. Чуждый всякого притворства, он никогда не скрывал своего мнения и высказывал его прямо и откровенно даже и в тех случаях, когда личный расчет не требовал этого. Одним словом, он был
патриот, каких мало. Он не считал достойным хвалить все существующее и скрывать недостатки, а находил пользу в обличении последних и в неусыпном стремлении к улучшению.
Я помню, что по всем бесчисленным мелочным желаниям и нуждам больным постоянно приходилось обращаться к Нахимову. Часто встречались нужды, по-видимому нелегко или даже вовсе неудовлетворяемые, ио от которых для раненого ожидалось благодеяние или облегчение, и Павел Степанович непременно находил средство уладить дело. Можно было подумать, что покойный адмирал владеет каким-нибудь неисчерпаемым источником, благодаря которому можно удовлетворять нуждам всех и каждого. Источник этот заключался единственно в его неутомимой деятельности, энергии, внимании ко всему, что его окружало, и в его теплом сердце!
Он говорил, что ненавидит поэзию, но сам имел самую поэтическую душу. Во время осады один поэт доставил к синопскому герою хвалебное стихотворение. «Если этот господин хотел сделать мне удовольствие,— сказал мне при случае Павел Степанович, — то уж лучше бы прислал несколько сот ведер капусты для моих матросов».
Удостоившись, по окончании последней бомбардировки Севастополя, получить в награду от государя императора значительную аренду, он только и мечтал о том, как бы деньги эти употребить с наибольшей пользой для матросов или на оборону города. По многочисленным занимаемым им должностям и долговременной службе Нахимов получал значительное содержание; но, не имея семейства и живя со скромностью древнего философа, он не только не имел денег, но постоянно прибегал к кошельку своих адъютантов для раздачи милостыни бедным, а в особенности на пособие матросским семействам и пр. Не могу удержаться, чтобы не привести случаев, которыми выражалась его заботливость о страждущих, потому что они могли только проистекать из беспредельно нежного сердца. Мне нередко случалось находить у раненых офицеров различного рода лакомства, не легко доступные. На расспросы мои, откуда достаются они, я получал постоянно один и тот же ответ: «Прислал Нахимов!» Во время болезни Тот-лебена я всегда находил у постели его свежие цветы, доставленные, само собой разумеется, от Нахимова! И так, при тяжком бремени должностных занятий, под
самым градом бомб, герой наш находил время повиноваться благородным побуждениям своего нежного сердца! В таких подвигах гораздо более поэзии, нежели в целой сотне поэм.
Разговор его был всегда занимательный, одушевленный, полный внимательности к предмету. Единственная, постоянная его забота была о Севастополе и флоте! Не мне описывать то горе, с каким оплакивал он потерю своих доблестных сподвижников: Корнилова, Истомина, Юрковского — и увядание под вражескими выстрелами лучшего цвета Черноморского флота! Таким образом, на его глазах погибли его храбрейшие товарищи, его любимейшие питомцы, и это было для него невыносимым. Он неоднократно говорил мне в искренней беседе, что, пережив двукратное бомбардирование Севастополя, третьего пережить не в состоянии. (Адмирал пережил пять бомбардировок.) В последнее время он страдал различными припадками — болями в желудке, рвотою, головокружением, даже обмороком. Состоявшие при нем преданные ему офицеры никогда не пропускали уведомлять меня об этих случаях. Сам он всегда говорил мне откровенно о своем положении, которое тщательно старался скрывать от всех прочих; он уверял, что о лечении теперь и думать нечего: стоит ему только прекратить сегодня обычный круг деятельности, чтобы впасть завтра в совершенное изнеможение. «Да, — присовокупил он к этому, — если мы сегодня заключим мир, то я убежден, что наверное завтра же заболею горячкою; если я держусь еще на ногах, то этим я обязан моей усиленной тревожной деятельности и постоянному волнению». И в самом деле, деятельность его, не прекращавшаяся до самой последней минуты, возрастая почти до лихорадочного состояния и держа его целых десять месяцев в беспрерывной тревоге, преступала почти границы естественного.
Лучшим для него утешением были поездки верхом по бастионам, где находился он между матросами, столько им любимыми, среди которых и постигла его, наконец, смерть. 28 июня поехал он на третий басгион, откуда слышалась жестокая перестрелка. Все усилия желавших остановить его, под предлогом болезни, остались напрасными. «Мне дышится свободнее на бастионе», — сказал он и поехал далее, для того чтобы возвратиться трупом на свою квартиру. Он благополучно миновал третий бастион; но на Корниловском, где пали Корнилов и Истомин, нашел смерть и он. С тех пор
протекло полтора месяца; гарнизон и Севастополь перенесли много тяжких испытаний, пролито ручьями много благородной крови, но имя Нахимова останется незабвеннейшим из имен — это имя напишется золотыми буквами как в истории России, так и в сердцах грядущих поколений.
Севастополь, 15 августа 1855 года
КОРНИЛОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ 1
1821 г., марта 12. Поступил в Морской корпус кадетом.
Июня 1. Произведен в гардемарины.
1823 г., февраля 5. Произведен в мичманы.
1824—1825 гг. На шлюпе «Смирный» вышел из Кронштадта в кругосветное плавание, но по причине повреждения шлюпа в Немецком море зимовал в норвежском порту Арендаль, откуда возвратился в Кронштадт и недолгое время состоял прикомандированным к гвардейскому экипажу.
1826 г. На фрегате «Проворный», в эскадре адмирала Кроуна, плавал от Кронштадта до Догер-банки.
1827 г. На корабле «Азов», в эскадре адмирала Сенявина, перешел от Кронштадта до Портсмута, откуда, в эскадре контр-адмирала графа Гейдена, прибыл к берегам Морей и участвовал в Наваринском сражении, за что был награжден орденом св. Анны 4-й степени.
1828 г., февраля 22. Произведен в лейтенанты.
1828—1829 гг. На этом же корабле крейсировал в Архипелаге и потом, в эскадре контр-адмирала Лазарева, возвратился в Кронштадт.
1830 г. Награжден орденом св. Анны 3-й степени. На корабле «Нарва» плавал между Кронштадтом и Свеа-боргом.
1831 г. Командуя тендером «Лебедь», перешел из Петербурга в Кронштадт и плавал у Красной Горки.
1832 г. Командуя тем же тендером, плавал от Кронштадта до Данцига, после чего был переведен из Балтийского в Черноморский флот.
1833 г. На зафрахтованном судне прибыл из Одессы в Босфор и поступил на корабль «Память Евстафия», в эскадру вице-адмирала Лазарева. Производил опись Дарданелльского пролива и Босфора, а потом, с десантны-
1 Общий морской список. Ч. VII, с, 298—301,
Вице-адмирал В. А. Корнилов (1806—1854).
ми войсками, прибыл в Феодосию и крейсировал в Черном море. Награжден орденом св. Владимира 4-й степени и от султана золотой медалью.
1834—11'135 гг. Командуя бриггм «Фемистокл», перешел из Одессы в Архипелаг и плавал в Адриатическом море, после чего возвратился в Севастополь.
1835 г., апреля 17. Произведен в капитан-лейтенанты.
1836—1837 гг. Командуя тем же бригом и потом корветом «Орест», плавал по черноморским портам.
1836 г. Пожалован греческим орденом Спасителя, золотого креста, в петлицу.
1837 г. Награжден орденом св. Станислава 3-й степени.
1838—1841 гг. Сперва на корабле «Силистрил», потом на корабле «Три святителя», в должности начальника штаба при генерал-адъютанте Лазареве, плавал у восточных берегов Черного моря.
1838 г., июня 8. Произведен в капитаны 2 ранга за отличие, оказанное при занятии местечка Туапсе на абхазском берегу.
1839 г., июля 25. Награжден орденом св. Анны 2-й степени за участие в высадках на тот же берег при речках Субаши и Шахе.
1840 г., декабря 6. Произведен в капитаны 1 ранга.
1842 г. Командовал кораблем «Двенадцать апостолов» при проводке его от Николаева до Севастополя.
1843—1846 гг. Командуя тем же кораблем, перевозил десантные войска из Севастополя в Одессу и п„,ом крейсировал в Черном море, исправляя по-прежнему должность начальника штаба при вице-адмирале Лазареве.
1845 г., сентября 11. Награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
1 146—1'48 гг. Находился в Англии для заказа паро-ходо-фрегата «Владимир», пароходов «Эльборус» («Казбек»), «Еникале» и «Тамань» и для исполнения других поручений.
1848 г., декабря 6. Произведен в контр-адмиралы с оставлением в Черноморском флоте для исполнения осэбых поручений главного командира Черноморского фгига и портов и с правом заседать, в свободнее от служебных занятий время, в Общем присутствии черноморского интендантства.
1849 г., апреля 3. Назначен исправляющим должность начальника штаба иерноморского флота и портов. Имея свой флаг на корабле «Коварна», плавал в Черном море.
1850 г., июля 5. Утвержден в должности начальника штаба.
1850—1851 гг. Имея свой флаг на фрегате «Кулевчи», плавал по черноморским портам.
1851 г., декабря 6. Назначен в свиту его величества, с оставлением в настоящей должности.
1852 г., октября 2. Произведен в вице-адмиралы, с назначением в генерал-адъютанты и с оставлением в настоящей должности.
1853 г. На пароходе «Громоносец» перешел из Одессы в Константинополь в сейте чрезвычайного посла князя А. С. Меншикова и потсм на пароходе «Бессарабия» плавал в греческие воды для осмотра наших стационе-ро в, после чего на том же пароходе возвратился в Севастополь. Имея свой флаг на корабле «Двенадцать апостолов», выходил с флотом для крейсерства в море и производил на Севасо)юлъеком рейде разнообразные маневры, как-то: атаку неприятельского флота, стоящего на якоре в укрепленном порту, нападение на от
дельные ферты, взятие десантов и высадки их в помощь сухопутным береговым войскам.
Октября 23. Выходил с четырьмя пароходами к Сулине для обозрения турецких берегов; потом, имея свой флаг на корабле «Великий князь Константин», ходил с эскадрою на поиски турецких военных судов и, пересев на пароход «Владимир», направился в Севастополь. На пути взял с боя встретившийся турецкий военный пароход «Перваз-Бахри» и привел его в Севастополь.
Ноября 17. На пароходе «Одесса», с пароходами «Крым» и «Херсонес», отправился к Синопу на усиление эскадры вице-адмирала Нахимова.
1854 г. Назначен заведовать обороной всей северной части Севастополя, и по приказанию главнокомандующего затопил пять старых кораблей для преграждения неприятелю входа в Севастопольскую бухту, употребив команду с них на укрепление самого города, и устроил цепь редутов, бастионов и батарей, вооружив их корабельными орудиями.
Октября 5. Во время первой бомбардировки Севастополя скончался, смертельно раненный ядром на Ма-лаховом кургане.
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ
ВЛАДИМИРА АЛЕКСЕЕВИЧА КОРНИЛОВА, СОБРАННЫЕ И ОБЪЯСНЕННЫЕ КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТОМ А. ЖАНДРОМ,
БЫВШИМ ЕГО ФЛАГ-ОФИЦЕРОМ 1
Способность Корнилова управлять людьми
Между многими несомненными достоинствами Владимира Алексеевича Корнилова было одно качество, обращающее на себя тем большее внимание, что оно весьма редко встречается в людях, хотя качество это в начальнике обширной части управления едва ли не занимает первое место по мере пользы для государства, какую приносит каждое качество начальника. Это умение употребить с пользою способности и самолюбие подчиненных, показать свое доверие к достойнейшим,
1 Материалы для истории обороны Севастополя и для биографии Владимира Алексеевича Корнилова, СПб., 1859, с. 1—396, (Печатается с сокращениями.)
возбудить соревнование и заставить подчиненных считать долгом точное выполнение своей обязанности, словом, особенная способность властвовать, которой обладал Корнилов в высшей степени.
Система управления кораблем, обучения команды и образования офицеров
Способность эта была уже весьма заметна, когда он командовал кораблем «Двенадцать апостолов». На корабле всегда было много офицеров, но каждый имел свое место и обязанность, с личною по ней обязанностью, и Владимир Алексеевич так умел очертить степень влияния каждого на общий ход какой-нибудь работы, что никто не вмешивался в распоряжение другого, но все действовали и помогали друг другу. Старший офицер на корабле занимал почетное место: он командовал при общих работах, управлял парусами во время боя и при пожаре, следил за внутренним порядком на корабле, к которому относится: соблюдение приличий в кают-компании, надзор за точным соблюдением распорядка дня на корабле, поддержка расписаний, то есть ежедневное замещение убылых, и, наконец, наблюдение за работами, совершающимися не на вахте; причем он имел помощниками дежурных по кораблю мичманов. Такой круг действий старшего офицера весьма обширен: при добросовестном выполнении всех этих обязанностей ему не останется времени часто бывать наверху, дабы следить за распоряжениями вахтенных начальников, и, вопреки мнению автора превосходной статьи «Несколько слов об обязанностях старшего офицера на корабле» (Морской сборник, 1856, № 1), мне кажется, что это дело командира, а не старшего офицера. Внешнее управление кораблем принадлежит командиру; внутреннее — есть сфера старшего офицера. Так, по крайней мере, было на «Двенадцати апостолах». Владимир Алексеевич следил сам за распоряжениями офицеров наверху и в деках во время тревоги, так же как он следил и за самим старшим офицером, осматривая ежедневно корабль с юта до киля. Он входил во все подробности каждого, но никогда не терял общего из вида и учил тому же своих офицеров. Так, например, старший офицер, командуя, следил с юта за общими действиями корабля, соразмеряя свою команду с ходом работы на грот-марсе; частные же распоряжения
делались мачтовыми офицерами, и поэтому на «Двенадцати апостолах» не могло бы произойти случившееся на одном мелком судне, когда старший офицер, увлекшись переменою фор-марселя, не заметил шквала, летевшего с подветра, и только тогда вышел из принятой на себя роли бакового офицера, когда обстененные передние паруса принудили его возвратиться на ют.
Во время учений, после каждой работы, Владимир Алексеевич вызывал па ют поочередно офицеров, сделавших ошибки, и объяснял каждому, каким образом можно скорее достигнуть совершенства и избегнуть упущений. Его система была: учить матроса в той же быстрой и правильной работе, и не раз он говорил, что ошибаются те, которые учат сначала правильности и думают достигнуть со временем скорости, ибо матросы, привыкнув делать медленно, никогда уже не приобретут быстроты в работе. На вахте он никогда не вмешивался в распоряжения вахтенных начальников и предоставлял им свободу управления парусами днем и ночью, сообщая вечером свои замечания о состоянии барометра и атмосферы — когда надлежало быть осторожнее, и корабль, следуя к известной цели, всегда нес паруса по силе ветра. Но ни одно упущение на вахте не оставалось без замечания, и для многих служба на «Двенадцати апостолах» была суровою школою. Иногда Владимир Алексеевич вызывал в каюту сменившегося с вахты офицера и объяснял ему его ошибки; тогда слова его походили <более> на советы любящего наставника, чем на выговор строгого капитана. Мне привелось три раза слышать от него подобные замечания: когда я поступал на корабль и в первый раз вышел при общей работе на шканцы, то увидел там несколько офицеров старше меня и потому не принял особого участия в работе. Владимир Алексеевич тотчас подозвал меня и начал свои наставления словами: «Я заметил, что вы не находите себе дела, и хочу объяснить обязанность вашу как младшего „у мачты офицера”». В другой раз, в бытность мою на вахте баковым мичманом, в море поднимали катер на боканцы и забыли привязать конец, который крепился на баке и шел к катеру через блок, привязанный к лапе запасного якоря; после вахты меня позвали к капитану, и более получаса он рассказывал мне, какие последствия могут быть от непривычки следить зорким взглядом за окружающими предметами. В третий раз, отваливая выстрел с бака, я заметил, что он нейдет, остановил выст
рел-гордень, вскочил на пушку, вывел выстрел из-под лапы якоря и поставил ундер-лисель; но, сменившись с вахты, снова был позван к капитану, который начал с того, что, стоя в проходе между шкафутными и баковыми сетками, я сразу увидел бы необходимость потравить выстрел-топенант, и долго говорил мне потом о важности места, с которого следишь за ходом работы. Когда Владимир Алексеевич замечал, что упущения происходят от ложного взгляда офицера на свои обязанности, то старался победить заблуждение доказательствами разума; с этой целью он перевел на русский язык «О лейтенанте» из английского регламента и «О вахтенном и субальтерн-офицерах» — из французского регламента и передал перевод офицерам «Двенадцати апостолов» вместе со своими инструкциями. Но когда он видел, что от упущения могут быть вредные последствия, то отдавал приказ и требовал безусловного исполнения своей воли.
Быстрота работ и дисциплина на корабле «Двенадцать апостолов»
При такой системе немудрено, что корабль быстро шел к цели — быть образцовым. Подъем брам- и бом-брам-реев, постановка и уборка парусов были лучшими парусными работами на «Двенадцати апостолах»: брам-горденей никогда не останавливали для накладывания брам-топенантов, до салингов они шли бегом, а при наложении брам- и бом-брам-топенантов — ходом. Лежа в дрейфе под марселями в два рифа, корабль быстро спускался, паруса росли с баснословною скоростью, и не успевали оглянуться, как уже он летел на фордевинде с распущенными лиселями вместо крыльев и потом вдруг, как бы по мановению волшебного жезла, свертывал свои крылья и снова качался в дрейфе. Перемена марселей производилась довольно удачно, и в 1846 году был отдан приказ менять пять раз сряду тот марсель, который переменяли более чем в пять минут от начала работы: при этом надо заметить, что Корнилов был враг всяких подготовлений и фокусов и заклеймил названием «дубовых понятий» офицера, распорядившегося однажды вынести в гон-дек запасный марсель, после чего всегда уже меняли марсели прямо из парусной каюты. Тишина и порядок на корабле при совершении разных маневров были примерные. Живо помню, как
мы вошли раз ночью на Севастопольский рейд в бейдевинд: даже свистать в дудки запрещено было унтер-офицерам, и одни старшие боцманы тихо вторили команде старшего офицера; а на другой день капитан объявил нам благодарность главного командира Черноморского флота Михаила Петровича Лазарева, бывшего на рейде на пароходе «Громоносец». Помню также, как, лавируя на Одесский рейд, при повороте оверштаг рано отдали фока-булинь, и корабль заворотило течением на старый галс; берег был близко, поворотить через фордевинд почти негде, и на многих кораблях неминуемо произошел бы шум и беспорядок; но старший офицер «Двенадцати апостолов» так же вполголоса, как обыкновенно, произнес: «По местам, поворот через фордевинд», и корабль, с обстененным крюйселем, поворотил на пятке на другой галс. Можно было думать, что маневр этот произведен был капитаном нарочно для испытания команды.
Артиллерийское учение
Ничто, однако ж, не обращало на себя столь внимания Владимира Алексеевича, как готовность корабля к бою, и каждый день, кроме ежедневных одиночных учений, производилась на корабле тревога с 4 до 5,5 часа пополудни. Тут все делалось методически, постепенно, все совершенствовалось и приспособлялось к бою, и едва ли существовал в то время корабль, на котором в такой мере, как на «Двенадцати апостолах» в 1846 году, соединялось бы вместе: умение и быстрота заряжания, верность прицеливания, скорость подачи картузов, правильность вызова абордажных партий и удобство всех приспособлений к бою, от цепных бортов на марса-реях до крюйт-камерных клапанов и занавесок. Что же касается до быстроты изготовления корабля к бою. то довольно сказать, что при многих пробах корабль под парусами, со вдвинутыми и закрепленными орудиями, открывал огонь со шканцев и опер-дека через 1,5, а из мидель- и гон-дека через 4,5 минуты после пробития тревоги. Переведя на русский язык английское артиллерийское учение, Владимир Алексеевич применил его к делу на «Двенадцати апостолах», совершенствуя в течение пяти кампаний и извлекая из опытов различные приспособления к бою. Впоследствии английская экзерциция была переведена с другого издания и, по высочайшему повелению, напечатана книжка «Артиллерийское ученье», познакомившая весь флот
с новым способом обучения действию орудиями, который уже был блистательно приложен к делу на «Двенадцати апостолах».
Вступление Корнилова в должность начальника штаба Черноморского флота и портов
После корабельной кампании 1846 года капитан 1 ранга Корнилов послан в Англию заказать несколько пароходов для Черного моря. Наблюдая в течение двух лет за постройкой и вооружением пароходов «Владимир», «Эльборус», «Еникале» и «Тамань», Корнилов предавался с юношескою пылкостью изучению новейших усовершенствований и возвратился в Черное море осенью 1848 года с запасом разнородных сведений. Он чувствовал в себе много сил и способностей, он горел нетерпением приложить к делу свои обширные сведения и потому был очень недоволен производством, в декабре месяце, в контр-адмиралы, с назначением по особым поручениям при главном командире и с правом голоса в общем присутствии Черноморского интендантства. Для его кипучей натуры обязанность, не налагавшая прямой ответственности, казалась бездействием; и несмотря на ласки, которыми осыпал его Михаил Петрович Лазарев, эта второстепенная роль была для Корнилова до того невыносимою, что он стал помышлять об отставке. Скоро горизонт его расширился: назначенный исправлять должность начальника штаба Черноморского флота и портов, он смело вступил в эту обязанность 23 апреля 1849 года.
С того же дня Владимир Алексеевич начал осмотры подведомственных ему учреждений, госпиталя, казарм нижних чинов, учебных и адмиралтейских заведений в Николаеве; все виденное он записывал подробно в свою памятную книжку, отмечая внизу каждой страницы, на что должно обратить особое внимание для усовершенствования каждой части. 5 мая он представил главному командиру четыре проекта: о порядке назначения судов в кампанию и на суда офицеров, об инспекторских смотрах отрядам, возвращавшимся из крейсерства у восточного берега Черного моря, и т. п. Все эти проекты утверждены Михаилом Петровичем, который отправлялся со своим новым начальником штаба 17 мая в Одессу, Севастополь, Новороссийск и в двухдневное практическое плавание со всем флотом. Памятная книжка Корнилова свидетельствует, что госпитали, учили
ща, казармы всех команд, блокшифы, острог, магазины, склады, мастерские, сухарный завод, водопроводы, доки, работы, административные учреждения, мелкие суда на рейде, корабли в гавани — все осмотрено им в Севастополе, и осмотрено внимательно.
Осмотр второстепенных портов и маяков
1 июля Владимир Алексеевич вышел из Николаева на пароходе «Метеор» и направился к Днестровскому лиману, а оттуда к гирлам реки Дуная, которыми поднялся до Измаила; осмотрел со всей подробностью наши заведения в Измаиле и Сулине, Дунайскую флотилию и брандвахты, маяки у Сулинского гирла и на острове Фидониси и прибыл 4 июля в Одессу, откуда в тот же день отправился в Севастополь.
Вечером 5 июля 1849 года Корнилов поднял в первый раз свой контр-адмиральский флаг на крюйс-брам-стеньге фрегата «Коварна», осмотрел отряд фрегатов и мелких судов и повел его 8 июля в Ялту, а потом в Керченский пролив. На шхуне «Смелая» Владимир Алексеевич перешел в Керчь, а на пароходе «Молодец» последовательно подходил к Еникальскому маяку, в Бердянск, к Бердянскому и Белосарайскому маякам, в Таганрог, Ейск и Керчь. В Керчи ожидал Корнилова пароход «Эльборус», на котором он подошел к Таклын-скому маяку и по осмотре его пересел на «Коварну» и снялся с эскадрою в Феодосию. Оттуда эскадра направилась вдоль восточного берега Черного моря и посетила Новороссийск, Геленджик и Редут-Кале, где Владимир Алексеевич поднялся на катере далеко вверх по рекам Хопи и Хзаве. На обратном пути эскадра заходила в Сухум-Кале и возвратилась в Севастополь 3 августа. Все означенные порты, маяки и брандвахты Корнилов осматривал с тем вниманием, о котором говорено выше, и собрал много данных для своей будущей деятельности.
Впечатление, произведенное первыми распоряжениями нового начальника штаба
Черноморские офицеры давно уже видели в Корнилове будущего начальника штаба и ожидали этого назначения; но, несмотря на то, все были поражены необыкновенной способностью к управлению, которую он
выказал при этом в новом, ярком свете. Все, кого он опередил, и даже бывшие его начальники, увидели ясно, что имеют дело не с новичком, знакомящимся с должностью, а с опытным начальником, которому известны все подробности дела. Я хорошо помню, как восхищался тогда Павел Степанович Нахимов уменьем Корнилова оживить приветливым словом энергию благородного труженика. В то время у нас было много даровитых офицеров, тянувших лямку из одной только страстной любви к морскому делу, которую адмирал Лазарев вселил в черноморцев, но не имевших никаких надежд в будущем, потому что их не мог заметить сам Михаил Петрович, начинавший чувствовать в последние годы жизни бремя многосложных административных занятий и одолеваемый мало-помалу подступами своей страшной предсмертной болезни. Отрадно было видеть, с каким вниманием принялся Владимир Алексеевич отыскивать этих офицеров, как старался он поддержать во флоте дух рвения и любви к делу: правильными назначениями за границу и к абхазским берегам, поощрением отличившихся ревностью к службе и справедливым выбором в командиры почти исключительно из старших офицеров кораблей, которых он отличал особенно, говоря, что считает их выше командиров мелких с\ дов и что нет просьбы, в которой бы он отказал старшему офицеру.
Кабинетные занятия Корнилова
Весьма естественно, что такое направление нового начальника штаба приобрело ему еще большее доверие благородного Михаила Петровича, и Корнилов, деятельность которого всегда усиливалась, когда он видел, что ему оказывают более доверия, трудился необыкновенно, почти не зная отдыха: ежедневно четыре и даже пять часов времени около полудня он занимался в штабе текущими делами, а ранним утром и вечером, иногда до глубокой ночи, пересматривал прежние планы и предложения Михаила Петровича или выслушивал доклады офицеров, имевших разные поручения. Направляя деятельность многих, он занимался в одно и то же время самыми различными предметами и всегда находил время переговорить обстоятельно с каждым сотрудником, указывая только главные черты и предоставляя полную свободу обрабатывать частности. Таким образом, он возбуждал желание трудиться во многих деталях и приносил службе пользу несравненно большую
той, какую может приносить человек, одаренный всевозможными способностями, если он трудится день и ночь, обдумывая сам каждую частность.
Инспекторские смотры Корнилова
Мы видели, что тотчас по вступлении в должность начальника штаба Корнилов подал Михаилу Петровичу проект о порядке производства им инспекторских смотров судам отрядов, возвращавшихся из продолжительного плавания. Постоянное крейсерство у восточного берега Черного моря и заграничные кампании, конечно, всегда были лучшей морской школой для Черноморского флота; просвещенные и деятельные командиры пользовались ими для образования судовых команд, но как крейсеры учились обыкновенно, плавая отдельно один от другого, сменялись на своих дистанциях судами нового отряда, поодиночке возвращались в Севастополь и тотчас входили там в гавань, то им не с кем было соперничать; они не могли проверить свои успехи сравнением с другими судами, соревнования между судовыми командами почти не существовало. Возбудить это соревнование, способствовать развитию морского искусства и усовершенствованию боевой части на черноморских судах, водворить во всем флоте однообразный военный судовой порядок — вот цель, к которой стремился Корнилов, избрав инспекторские смотры судам средством к достижению этой цели.
По возвращении от восточного берега Черного моря отряд крейсеров собирался на Севастопольском рейде. Приезжал Корнилов и начинал со смотра на всех судах размещения всех судовых принадлежностей, предстоявших капитальных исправлений, вооружения, артиллерии, расписания команды; потом поднимал гребные суда на ростры, снимался иногда с якоря, смотрел «тревогу», перемену парусов во время боя, вызывал абордажные партии, требовал со всего отряда вооруженные гребные суда с десантом и т. д. Такие смотры, или, лучше сказать, публичные экзамены судов, электризовали черноморских моряков, знакомили Корнилова с искусством и способностями командиров, доставляли ему случай видеть познания и распорядительность старшего и подчиненных офицеров, развязанность и уменье команды. Заметив найденные недостатки командиру, Владимир Алексеевич записывал свои замечания в памятную книжку, дабы видеть при следующих
смотрах постепенные успехи каждого судна; заносил способнейших офицеров в списки кандидатов в командиры и отмечал, кто из командиров заслуживает повышения. Как образец этих замечаний Корнилова в приложениях помещены две выписки из памятной книжки его о смотрах отрядам, возвратившимся от восточного берега Черного моря в июне 1850-го и в марте 1851 года. Приведем выдержки из этих приложений: «Фрегат «Месемврия»: Управление парусами. Вообще удовлетворительно. Есть расписание, которым занимаются. План расписания Путятина, и им довольны. Старший офицер знает свое и заслуживает поощрения. Тревога. Артиллерийское учение было принято частью «двенадцатиапостольское», частью — новое английское. Производится с живостью и довольно правильно; есть расписание для абордажных партий, но нет осмотра оружия; при управлении парусами во время боя желательно более порядка. Вообще эта статья не в блестящем виде. Вид людей и работа. Люди на вид здоровы, бравы, веселы; работают живо; провиантом довольны. Офицеры. Были заняты делом и выказывают познания и усердие к службе, кроме лейтенанта 3 ***, которого иметь на виду».
Положение Корнилова по смерти М. П. Лазарева
В начале 1851 года Михаил Петрович Лазарев уже был болен смертельно, и скоро, горько рыдая, черноморцы опустили в могилу прах незабвенного адмирала. Положение Корнилова сделалось весьма затруднительным: его предназначали будущим главным командиром; ему объявили, что по всем частям Черноморского управления он должен разделять ответственность с исправляющим должность главного командира вице-адмиралом Верхом, а между тем, за пределами штаба, он не имел официально никакой власти. 4 августа, в бытность начальника Главного морского штаба его императорского величества в Николаеве, Владимир Алексеевич представил ему докладную записку о том, что, по существующему порядку, начальнику штаба неизвестно, какие доклады делают исправляющему должность главного командира его канцелярия и начальник Южного округа морской строительной части, и князь Меншиков сделал распоряжение о допущении Корнилова присутствовать при всех докладах, делаемых главному командиру, и разрешил Владимиру Алексеевичу писать
прямо к нему в затруднительных для Черноморского управления обстоятельствах. Вице-адмирал Верх имел большое доверие к Владимиру Алексеевичу, и нельзя не сказать, что при всяком другом главном командире положение Корнилова, продолжавшего действовать в духе Михаила Петровича, было бы еще тяжелее; тем не менее борьба с препятствиями, протнвупоставляемыми ему людьми завистливыми или имевшими своп цели, становилась подчас и для его железной воли невыносимой. Следующий отрывок письма его к князю Меншикову от 14 сентября 1851 года подтверждает вышесказанное:
Возвратясь 12-го из Севастополя, я, к крайнему моему сожалению, нашел, что финансовая смета для будущего 1852 года отправлена в С.-Петербург без предварительного моего взгляда. Она готовилась целый месяц в интендантстве, и когда дошла до канцелярии господина главного командира, то тут нужно было отослать ее именно в тот единственный день, в который я отлучился в Севастополь. Я не думаю, чтобы Мориц Борисович сделал это с намерением, но, во всяком случае, если он, вместо доверия, которое до сих пор показывал ко мне... станет удаляться моего содействия, то я не думаю, чтоб я мог, находясь в таком отдалении от вашей светлости, быть здесь полезен. Я обязываюсь откровенно доложить, что покуда мы с Метлиным все наше время и все наши усилия должны истощать в борьбе с ухищрениями чернильного братства, здесь издавна преобладавшего, и, конечно, если главный командир будет двусмысленно нас поддерживать, то изведем только себя, без всякой пользы делу.
Справедливость Корнилова
Действительно, много было тогда недовольных, многие даже считали Корнилова несправедливым. Но, во-первых, справедливость есть вещь относительная: почти всякий считает справедливым то, что делают для него, забывая, что, быть может, тем самым нарушаются интересы других. Корнилов же понимал это слово в разумном его значении, то есть что тот справедлив, кто соблюдает интересы большинства; почему нередко жертвовал частными интересами для пользы всего флота и тем возбуждал к себе нерасположение завистливой посредственности, которая не признает общей пользы, приносимой другими, называет труды других вздором и пустя
ками и оскорбляется, когда отдают предпочтение заслугам; считая службу спекуляциею, она со злостью видит, что ей эта спекуляция не удалась, громко вопиет о несправедливости и требует от службы наград, повышений и обильных средств к жизни, забывая, что сама приносит ей только лень и бездарность. А во-вторых, оставаясь начальником штаба, Владимир Алексеевич должен был уже действовать самостоятельно; круг деятельности его по разным отраслям Черноморского управления расширялся в 1851 и 1852 годах все более и более, и если вспомнить, как добросовестно трудился он над проектами Лазаревского адмиралтейства в Севастополе и преобразования Николаевского адмиралтейства, перебирая с инженерами планы адмиралтейств, привезенные им и другими из Англии, как ревностно выполнил волю его императорского высочества генерал-адмирала представить замечания на проект нового «Морского устава», как неусыпно следил за постройкою кораблей, канонерских лодок и всеми работами в Николаеве и Севастополе; если вспомнить, что для увеличения своей деятельности он заваливал работою своих приближенных и что даже трудолюбивый как пчела адъютант его Железнов говаривал, что подчас выбивается из сил, но не может жаловаться, ибо Владимир Алексеевич все-таки трудится гораздо более, чем он, то, конечно, ни один мыслящий человек не осудит Корнилова за то, что в вещах маловажных он бывал иногда скор на решения, тем более что всякий, кто решался представить ему основательные доказательства своей правоты или пользы своей цели, всегда был им выс-слушиваем, и, убедившись в своей ошибке, он переменял решение. Я обязан пред истиною высказать здесь, что некоторые из приближенных Корнилова, защищая свое мнение, увлекались иногда за пределы общепринятых отношений между начальником и подчиненным, и много раз свидетели этих возражений Владимиру Алексеевичу говорили им, что возражения, хотя и справедливые, могут им повредить; по Владимир Алексеевич понимал источник их горячности и до конца жизни дарил особенным своим расположением.
Плавания Корнилова с легкими эскадрами
Многосторонние кабинетные занятия Корнилова не мешали ему часто посещать Севастополь, а душою он
был всегда там, среди дорогого ему флота. Он говаривал, что отдыхает, когда чувствует себя на палубе, и это очень понятно: ставя гораздо выше славу адмирала, чем славу администратора, он так же деятельно, но с большей любовью предавался трудам адмирала и потому уставал в Севастополе менее, чем в Николаеве, где текущие дела по штабу утомляли его иногда до изнеможения.
После кампании 1849 года Корнилов водил эскадры фрегатов и мелких судов по портам Черного меря в июле 1850 и в июне 1851 и 1852 годов. От Измаила до Ростова и от Николаева до турецкой границы на восточном берегу Черного моря им осмотрены все порты так же подробно, как сказано выше о Севастополе: все морские заведения в береговых управлениях, брандвахты, береговые и плавучие маяки и телеграфы. Важнейшие из второстепенных портов он обозревал каждый год, а Севастополь и Николаев — по нескольку раз в год. И каждый осмотр был обстоятельно записан в памятную книжку, каждый осмотр вел к какому-либо улучшению. Так, он нашел, что число ластовых чинов значительно превышает потребность во всех портах, комиссионерст-вах, на маяках и телеграфах; что маяки вообще не современны и требуют преобразования; и что полезно бы было Ростовскую пристань очистить от металлов, продав якоря старого чертежа и перевезя все остальное в Севастополь...
В этих плаваниях Корнилов носил днем и ночью самые большие паруса, какие дозволял ветер, и эскадра едва поспевала за его фрегатом, но не терялась, зная заранее намерения адмирала. Помню гонку 29 июля 1850 года между флагманским его фрегатом «Кулевчи» и фрегатом «Кагул», под флагом контр-адмирала Нахимова, командовавшего отрядом крейсеров у восточного берега Черного моря. Адмиралы снялись вместе из Новороссийска, чтобы, следуя по линии, при первом случае испробовать ход этих фрегатов. На высоте Пицунды задул ровный ветер, и фрегаты начали гонку, при которой с обеих сторон ни одна мелочь не была забыта: паруса поставлены щегольски и точно по силе ветра, команда распределена ровно по сторонам и сообразно с желаемым дифферентом; на марсах и вообще наверху ничего лишнего: люди посажены, койки убраны вниз, сетки и наветренные порты закрыты — дабы ветер скользил по борту, а подветренные порты открыты — дабы не задерживать его. Одним словом, тут соперни
чали молодые, энергические адмиралы на двух новых ходоках — фрегатах. Лавируя весь день, «Кулевчи» уходил вперед, и Владимир Алексеевич, спускаясь вечером в каюту, предоставил капитану располагать галсами и сказал нам: «Вы увидите, что к рассвету Павел Степанович выиграет ветер у нашего капитана; он особенно умеет рассчитывать галсы и пользоваться переменами ветра». Оба фрегата несли ночью все возможные паруса, и на рассвете «Кагул» действительно был на ветре. Поравнявшись с ним, мы спустились вместе в Пицунду, и «Кулевчи» снова обогнал «Кагул» при попутном ветре.
Нахимов и Корнилов как флагманы
Кампании 1849—1852 годов ясно обнаружили ту разницу между Нахимовым и Корниловым, которую замечал внимательный глаз еще во время командования их кораблями. Каждый из них учил офицеров и нижних чинов по своей методе, но оба заботились о своих командах и довели свои корабли до совершенства, так что в 1845 году беспристрастный ценитель не знал, кого предпочесть — «Силистрию» или «Двенадцать апостолов». Во время командования бригадою Павел Степанович томился в бездействии и с восторгом принимал начальство над эскадрою еще в гавани; следя внимательно за вооружением флагманского фрегата или корабля, он предупреждал упущения, а если это было судно новое или он находил нужным перевооружить его заново, то горячо принимался за дело, как самый деятельный и сведущий капитан, и многие суда Черноморского флота обязаны были Нахимову отчетливою чистотою своего вооружения. Поэтому, поднимая свой флаг на судне, Павел Степанович уже любил его; как заботливый начальник, он зорко следил за всеми судами, ему вверенными, но то из них, которое носило его флаг,— была его утеха, его создание, его гордость. С горячею любовью входил он во все подробности судового порядка и мало-помалу, не замечая того сам, оттеснял командира и вводил на судне свою систему управления, так что капитан скоро начинал чувствовать себя лишним. Вот почему не все хорошие капитаны одинаково желали носить флаг Павла Степановича, хотя все глубоко уважали его и с благоговением принимали его советы.
Владимир Алексеевич приходил из Николаева, ког
да эскадра его стояла на Севастопольском рейде, готовая вступить под паруса. Осмотрев все суда и удостоверившись в их исправности и готовности к выходу в море, он немедленно снимался с якоря и телеграфом объявлял распределение времени для учений, отдыха и общих маневров и поручал командирам учить людей в назначенное время по своему усмотрению. Наследуя от Михаила Петровича методу управления эскадрой, Владимир Алексеевич любил, чтобы корабль, на котором развевался его флаг, носил его с достоинством, но предоставлял капитану полную свободу учить команду и управлять судном по своей методе. Один раз, на моей вахте, Владимир Алексеевич спросил меня: «Думаете ли вы, что грота-галс на месте?» — «Нет,— отвечаю я,— но капитану угодно, чтобы он был в этом положении». Не отвечая ни слова, Корнилов дождался прихода командира и, между прочим, передал ему свое мнение о грота-галсе, и когда капитан представил, что, осматривая судно снаружи, он нашел такое положение грота-галса наилучшим, Владимир Алексеевич не настаивал более. Но если дело шло о маневре, который мог служить дурным примером для эскадры, если Корнилов замечал что-либо противоречащее морским порядкам, заведенным Лазаревым в Черноморском флоте, то немедленно останавливал и исправлял ошибку: на своем судне — наставлением командиру, а на партикулярных— телеграфом по эскадре. Сохранив навсегда горячую привязанность к памяти Михаила Петровича, он приходил в негодование, когда замечал в ком-нибудь хотя тень непочтения к своему наставнику. Помню, как тот же капитан, поворачивая через фордевинд, при лавировке, приказал оставить задние реи поперек и поставить людей на фока-брасы, дабы отбрасопить и фока-реи, как делают обыкновенно, поворачивая в эскадре. Видя в этом нарушение правил поворота, изложенных в командных словах Лазарева в 1835 году, Корнилов вскричал: «Не так, капитан!» — и начал сам командовать, а по окончании поворота сказал капитану: «Благодарю вас, что вы меня заставили вновь командовать. Мы пренебрегаем командными словами. Кто их составлял?.. Боцман Лазарев?.. А мы — мы «Библиотеку для чтения» читаем!.. А я вам объявляю, что на купеческой лайбе трудно найти такой беспорядок, какой я вижу на вашем военном фрегате!» Это, впрочем, единственный случай, в котором Владимир Алексеевич публично остановил распоряжение командира.
Нельзя сказать, что Владимир Алексеевич исключительно привязывался к судну, носившему его флаг; нельзя даже сказать, что все мысли его сосредоточивались на эскадре: он заботился, чтобы суда его эскадры, и в особенности флагманское, были исправные военные суда, но его гордость, его славу не составляло одно судно, одна эскадра, а весь Черноморский флот. Следя за маневрами своей эскадры, он искал между командирами людей, способных занять высшие должности, и в этом отношении плавания с эскадрами служили для Корнилова дополнением инспекторских смотров. Он брал с собою те суда, с управлением которых желал короче познакомиться, и, делая переходы в некоторые порты на мелких судах, менял ежегодно флагманские фрегаты, вполне достигая своей цели.
Понятно, что фрегаты и мелкие суда Черноморского флота должны были быстро совершенствоваться во всех отношениях, и Корнилов перешел к кораблям, команды которых стали освобождать поочередно от нарядов и учить артиллерии в гавани. Для соблюдения же на флоте одной системы приготовления артиллеристов Владимир Алексеевич испросил в начале 1852 года разрешения приписать отчисленные к порту корабли: «Султан Махмуд» к 4-й, а «Силистрия» к 5-й флотским дивизиям, дабы производить на них одиночные артиллерийские учения всей дивизии вместе, под наблюдением старшего артиллерийского офицера.
Две аудиенции Корнилова у государя императора в начале 1852 года
Между тем в декабре 1851 года Корнилов назначен в свиту его императорского величества с оставлением начальником штаба Черноморского флота и вызван, по собственному желанию, в С.-Петербург для объяснений с князем Меншиковым по многим служебным предметам. В этот приезд он имел две аудиенции у государя императора и записал их в памятную книжку следующим образом:
29 февраля
Государь изволил принимать в малом кабинете в Зимнем дворце. В кабинете всего помещался письменный стол поперек и железная кровать в параллель столу, а между — диван и перед ним столик, на котором
рассматривались планы. Сам государь сел на кресло, а меня посадил на диван и приказал рассказывать, во-первых, про покойного адмирала, его болезнь и прочее, а потом про флот и адмиралтейство.
По николаевскому адмиралтейству изволил заметить, что линия сарая не по одному направлению со старым сараем; место для постройки нового пильного завода одобрил; представление о постройке караульного дома и отделения для пожарного инструмента разрешил; по докладе о неимении запасов лесов и неудобстве строить из свежего и за тем сырого — приказал делать запасы.
Тоже было доложено:
О перемещении юнг в здание нынешней штурманской роты, причем его императорское величество заметил, что предполагалось юнг соединить с учебным экипажем.
Новой госпитали в Николаеве: государь приказал выстроить здание под одну крышу, уменьшить через это число крилец и осмотреть внимательно кронштадтский госпиталь, который в глазах его величества имеет всевозможные удобства.
При расспросе о болезни Лазарева заключил, что ему угодно, чтобы управление Черноморского флота продолжалось совершенно так, как и шло при покойном адмирале.
Изволил спрашивать о М. Б. Берхе и выказал, что ему доложено, что он пользовался особым доверием покойного Лазарева.
Изволил расспрашивать о дивизионных и контр-адмиралах. Я назвал ему Нахимова.
Изволил хвалить балтийский штурманский полубатальон, настоящие успехи Морского кадетского корпуса, равно кондукторской роты и бывшее Артиллерийское училище в Николаеве (Залесского); велел посетить здешнее.
В плане севастопольского адмиралтейства нашел неудобным близость строений между собою; полагает, что экипажеские магазины могут быть в другом месте, вдоль берега Южной бухты, по примеру кронштадтских <...> что вовсе не надо эллинга. Бассейн государю не понравился; он полагает, что для шлюпочного сарая можно приискать место на берегу.
О доках доложено было, что через увеличившиеся размеры фрегатов фрегатские доки не годятся для них и что князь полагает их расширить посредством деревянных вставок, к которым прислонить половинки ворот.
Изволил согласиться, чтоб начать с «Трех святителей» и «Трех иерархов», а «Силистрию» и «Махмуд» употребить в блокшифы.
Спрашивал об Уптоне-сыне и одобрил мысль заменить старика своими инженерами, а Акройда — архитектором Г ейде.
Спрашивал об инкерманском камне, причем я напомнил непомерную ценность крепкого камня, особенно гранита или порфира, и доложил о легкости работ из инкерманского.
Одобрил выбор местности для арестантской башни — на месте доковых арестантских бараков.
Было доложено о распространении набережной и о том, что предполагается землею из бассейна пополнить место между сваями и берегом и что, кроме того, вся площадь срезана не горизонтально, а имеет от середины уклон на обе стороны; землю эту также придется снимать. Идея увеличения мыса одобрена.
Было слегка упомянуто о решении постройки храма Св. Владимира из инкерманского камня, но ничего не упомянуто о мраморе. Государь при этом изволил заметить, что инкерманский камень — плохой материал.
При разговоре о кораблях его величеству угодно было заметить, что необходимо их содержать в комплекте и «Силистрию» и «Махмуд» даже лучше обратить в перевозные для десанта суда, сняв артиллерию и исправив слегка в доках. Я отвечал, что последнее невозможно, и если ввести в доки, то придется их разобрать или исправить капитально.
Докладывал о вреде некомплекта офицеров д гя службы, по случаю разговора о малых выпусках из Морского корпуса. Государь изволил сознать необходимость иметь более офицеров.
22 марта откланивался в том же кабинете
При прощании государю угодно было выразить, что он меня благословляет и что он желает, чтоб я ему всегда говорил правду, как до сих пор делал, что можно расходиться в мнениях, но он всегда желает знать мнение других. Это меня тронуло до того, что я не мог удержаться, чтоб не сказать ему, что буду служить всеми своими способностями и силами.
В разговоре государю угодно было приказать, чтоб флот состоял из 17 кораблей, чтоб старые фрегаты понемногу были обращаемы в винтовые; чтоб корабли
тимберовались по возможности в доках; чтоб те, которые разбирают,— разбирали в бассейне; чтоб был запас лесов; чтоб в измаильском или другом порту на Дунае было 27 лодок; чтоб севастопольские доки были готовы через два года, а адмиралтейство застроилось через три года. О последнем приказал составить соображение для заказа его оптом Волхову, но с тем чтоб не требовалось м,ного денег в один год.
Бассейн и канаву дозволил отложить до лучших времен.
Фронтовую службу приказал наблюдать по возможности, ограничиваясь ротным ученьем.
Уменьшить по возможности караулы и часовых.
Я не успел выйти — государь уже засел за стол писать.
Отношение Корнилова к Нахимову в 1852 году
Во время пребывания государя императора в Севастополе Корнилов назначен генерал-адъютантом к его императорскому величеству, и тогда же он и Нахимов произведены в вице-адмиралы. Служа вместе на корабле «Азов» под командою Михаила Петровича Лазарева, эти два человека сохраняли приязненные отношения и в высших чинах. В Севастополе Корнилов всегда останавливался у Нахимова, который не раз говорил, что желал бы назначения Владимира Алексеевича главным командиром: бескорыстно преданный службе, Павел Степанович забывал свое старшинство и видел в этом назначении преуспевание Черноморского флота; он знал, что его дело — водить флоты в море и что ему не по силам административные и письменные занятия, неразлучные со званием главного командира. Высоко ценя дарования и деятельность Корнилова, Павел Степанович старался всеми силами содействовать ему в общем деле совершенствования Черноморского флота, и содействие такого отличного моряка, конечно, было полезно во многих технических вопросах.
Заботливость Корнилова о внутреннем корабельном порядке
Среди беспрерывных смотров десантных батальонов, подвижной артиллерии, эскадры гребных судов и разных частей оборонительной линии Корнилов не переставал следить с отеческой заботливостью за усовершен-
ствованием на судах морского дела и постоянною их исправностью. Мы видели следствия смотров, деланных им кораблям, но заботливость его не ограничивалась смотрами: ежедневно, проезжая мимо кораблей на одну из батарей, окружавших рейд, или на ученье десантных батальонов, Владимир Алексеевич засматривался на корабли, ни одна мелочь не ускользала от зоркого взгляда, и время от времени он напоминал о своем недремлющем внимании приказами, относящимися до внутреннего корабельного порядка.
Вот три из его приказов:
1 июля. На некоторых судах Черноморского флота часто случается, что рангоут стоит неправильно и вообще вооружение имеет запущенный вид; причины этому — невнимательность вахтенных начальников и незаботли-вость старшего офицера. Так как постановка рангоута есть мерило порядка и знания морского дела на судах, то я и предупреждаю господ командиров, что неисправное содержание рангоута мною считается дурною аттестацией системы управления судном.
22 июля. Я заметил, что на некоторых судах флота боевые сетки растягиваются на деревянных стойках, что во время боя неудобно. Потому предлагаю командирам тех судов таковые сетки растягивать между вант, равно как полагаю своевременным боевые кляпуши на брасах и других снастях завести в свои места.
24 июля. Осведомясь, что на некоторых судах флота паруса и такелаж не в благонадежном состоянии, я предупреждаю командиров, что может случиться потребность флоту выйти в осеннее бурное море для действий против неприятеля, и потому для сего надлежит заранее готовиться, и что затем, если с какого судна не будет донесено мне предварительно, то ответственность ляжет на командире.
Воззвание Корнилова к морякам 11 сентября
С рассветом 11 сентября на месте, занятом накануне «Сизополем», «Варною» и «Силистриею», плавали обломки рангоута; «Уриил» и «Селафаил» скоро последовали за своими товарищами; око то 8 часов волны поглотили «Флору», но «Три святителя» еще долго сопротивлялся. Вода лилась в отверстия, прорубленные в подводной части корабля, но ему как бы не хотелось расставаться с жизнью; он погружался так медленно,
что пароходу «Громоносец» велено бросить несколько ядер в подводную часть несчастного корабля и тем ускорить агонию; наконец, в три четверти первого часа «Три святителя» зашатался, волны расступились и запенились над могилою его.
Болезненно дрогнули сердца моряков под выстрелы «Громоносца», и Корнилов обратился к ним со следующей теплой речью:
«Товарищи! Войска наши после кровавой битвы с превосходным в силах неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его.
Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное число таких, чтоб наступать на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли — разразить врага на воде! К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства.
Главнокомандующий решил затопить пять старых кораблей на фарватере: они временно преградят вход на рейд, и вместе с тем свободные команды усилят войска.
Грустно уничтожить свой труд! Много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке. Но надо покориться необходимости!
Москва горела, а Русь от этого не погибла! Напротив, встала сильнее. Бог милостив! Конечно, он и теперь готовит верному ему народу русскому такую же участь.
Итак, помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить себя! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство Русское со всех сторон. Зависть коварна! Но царь шлет уже свежую армию; и если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках!»
Теплота души Корнилова
Войдя вечером в кабинет Владимира Алексеевича, я застал его за письмом к жене, которой он писал несколько слов ежедневно, отсылая журнал нескольких дней вместе, как одно письмо. Все писанное им в последнее время к жене и детям свидетельствует, какими высокими мыслями была полна душа этого человека, умевшего соединить горячую любовь к своей семье с героическим выполнением долга гражданина. В письме от 21 июля он говорил жене: «Тяжело нам под старость разлучаться, но что же делать! Зато ты и я исполняем
свои самые священные обязанности: я — к службе, а ты — к детям».
В письме от 27 июля: «Мне бы приятно было сопутствовать вам (жене и сыну Александру в Одессу), но Богу, верно, угодно иначе—Богу угодно назначить мне другое призвание... Да исполнится его святая воля!.. После обеда посещение доков и Лазаревского адмиралтейства. Горько смотреть на эти памятники работ Михаила Петровича, которые я мечтаю докончить. Несносный восточный вопрос отдалил исполнение этой мечты на неопределенное время...»
В письме от 28 июля: «Нового ничего, но атмосфера сгущается, и скоро будет гроза; дай Бог, чтобы она скорее пронеслась и солнце русское по-прежнему осветило бы Русь православную!»
В коротком завещании, написанном 7 сентября, Корнилов изобразил свое понятие о долге гражданина и заключил свою последнюю волю словами: «Затем, благословляя жену и детей, я со спокойствием готов кончить, как жил — для блага моей родины, которую Бог не оставит и которая, конечно, по окончании неправедно начатой с нею войны станет еще выше в судьбах наций».
Корнилов одушевляет войска
Одетый в блестящую генерал-адъютантскую форму, окруженный многочисленною свитою, Корнилов осматривал войска и говорил им: «Царь надеется, что мы отстоим Севастополь; да нам и некуда отступать: позади нас море, впереди неприятель. Князь Меншиков обманул и обошел его, и когда неприятель нас атакует, то наша армия ударит на него с тыла. Помни же— не верь отступлению. Пусть музыканты забудут играть ретираду, тот изменник, кто протрубит ретираду!.. И если я сам прикажу отступать — коли меня!..» Повторяя эти достопамятные слова каждому батальону, Владимир Алексеевич разнообразил их, применяясь к характеру людей. Армейским батальонам он толковал: «Ваше дело сначала строчить неприятеля из ружей, а если ему вздумается забраться на батареи, так принимайте его по-русски; тут уж знакомое дело — штыковая работа». Батальону капитана 2 ранга Винка, состоявшему преимущественно из матросов 38-го и 41-го флотских экипажей, сказал, что давно знает их за молодцов, а с молодцами и говорить много нечего. Вообще он говорил с матросами меньше, надеясь более на их стойкость.
Понятно, как должны были принять такие слова русские воины перед лицом неприятеля. Тот, кто, глядя на их загорелые лица, сиявшие энтузиазмом, вопрошал мыслью будущее, тот, конечно, не мог равнодушно слышать восторженные клики, которыми войска изъявляли свою готовность умереть за родную землю. На Корнилова все стали смотреть как на вдохновенного человека, и действительно, в эти славные дни своей жизни Корнилов сделался неизмеримо выше обыкновенного.
Последний приказ Корнилова
3 октября Корнилов отдал свой последний приказ:
С первого дня обложения Севастополя превосходным в силах неприятелем войска, предназначенные его защищать, выказывали решительную готовность умереть, но не отдавать города, завещанного нам любимым царем нашим и всею Русью православной.
В продолжение короткого времени неутомимою дея-тельностию всех — и офицеров и нижних чинов — выросли из земли сильные укрепления, и пушки старых кораблей расставлены на этих грозных твердынях.
Вскоре начались встречи с неприятельскими разъездами и партиями стрелков и вместе с тем удалые подвиги наших.
Боцман 32-го экипажа Халюта заколол штыком пробиравшегося к нашей цепи английского солдата.
Разъезд из двух казаков 67-го полка, осматривая положение неприятеля, за развалинами Херсонеса взял в плен французского артиллериста, у самых аванпостов.
Разъезд гусар, завидя французских кавалеристов, атаковал их. Неприятель рассыпался и бежал; цепь 34-го экипажа схватила заскакавшего к ним офицера и привела его в бастион № 4.
Бутырского пехотного полка унтер-офицер Лапин ранил английского стрелка; несмотря на превосходство сил и близость неприятеля, бросился на него и овладел раненым.
45-го экипажа унтер-офицер Петренко с секретом в 10 человек ударил в штыки на неприятельский пикет, много превосходящий его силами, что доказывается числом захваченных им вещей; вслед за этим атаковал английский разъезд, не решившийся сразиться с ним.
Минского пехотного полка унтер-офицер Никифор Петров, с 8 человеками, вызвался идти вперед к неприя
тельскому лагерю, смело вскочил на вал, за которым производились работы, и доставил об них сведение.
Таковые ежедневные подвиги, видимо, обескуражили неприятеля, и, вероятно, один стыд удерживает его от бегства.
Вчера был в Севастополе флигель-адъютант государя императора, отправляющийся в С.-Петербург. Царь нетерпеливо желает знать все о приступе врагов к дорогим для него городу и флоту Черноморскому. Я поручил доложить его величеству, что войска рвутся сразиться и на всяком шагу выказывают свою удаль; что они, по примеру отцов, не хотят и знать о числе неприятелей, а обещают отстоять доверенное им государем сокровище. Да благословит нас русский Бог! Ура! Помни каждый, что для успеха надо думать не о себе, а о товарище.
Генерал-адъютант Корнилов
Последний день Корнилова и первое бомбардирование Севастополя
Вечером 4 октября я читал Владимиру Алексеевичу извлечение из ежедневных заметок, сделанное вследствие записки князя Меншикова от 2 октября для представления государю императору. Он приказал мне дать другой оттенок тем местам рассказа, которые выказывали степень влияния его на ход дел в Севастополе, и опустить то, что могло более или менее компрометировать некоторые распоряжения других лиц. После меня вошел к нему капитан-лейтенант Попов с докладом по артиллерийской части, и, отпуская его поздно вечером, Корнилов сказал: «Завтра будет жаркий день, англичане употребят все средства, чтобы произвести полный эффект, я опасаюсь за большую потерю от непривычки; впрочем, наши молодцы скоро устроятся — без урока же сделать ничего нельзя, а жаль, многие из нас завтра слягут». Попов напомнил ему приказание государя, чтобы он берегся, но Владимир Алексеевич возразил: «Не время теперь думать о безопасности; если завтра меня где-нибудь не увидят, то что обо мне подумают?»
В шесть с половиной часов утра 5 октября раздались первые выстрелы французских осадных батарей; наши отвечали им дружно, и вся окрестность огласилась громом орудий. Ни минуты не медля, Владимир Алексеевич поскакал на 4-й бастион; его приближенные едва могли поспевать за ним. Когда мы взошли на банкет левого
фаса бастиона, канонада была уже в полном разгаре; воздух сгустился, сквозь дым солнце казалось бледным месяцем, и Севастополь был опоясан двумя огненными линиями: одну составляли наши укрепления, другая посылала нам смерть.
На 4-м бастионе французские ядра и бомбы встречались с английскими, и через него же летели русские бомбы с двух батарей, расположенных за бараками. Разговаривая с комендорами и указывая им, куда целить, Корнилов переходил от орудия к орудию, по всему бастиону и по бульварной кремальерной линии до батареи в виде грибка, висевшей над пересыпкою. Спокойно и строго было выражение его лица, легкая улыбка едва заметно играла на устах, глаза — эти удивительные, умные и проницательные глаза — светились ярче обыкновенного, щеки пылали; высоко держал он голову, сухощавый и несколько согнутый стан его выпрямился: он весь как будто сделался выше ростом... Я никогда не видал человека прекраснее его в эти минуты.
Возвратясь тем же путем на правый фланг 4-го бастиона и переговорив с вице-адмиралом Новосильским, Владимир Алексеевич сел на лошадь и стал спускаться в лощину по кремальерной линии между 4-м и 5-м бастионами: приходилось ехать по крутой пологости холма, против которой сверкали вспышки выстрелов французских батарей; лошади упрямились, пугаясь огня и снарядов, но Корнилов принудил свою повиноваться и, усмехнувшись, сказал нам: «Не люблю, когда меня не слушают». В лощине он проехал возле Тарутинского батальона; солдаты провожали его глазами, и, следуя за ним, я слышал слова: «Вот этот так молодец», которыми тарутинцы выражали свое мнение о нашем адмирале.
На 5-м бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле; здесь, как и там, он был в сюртуке с эполетами, отличавшем его от других во время осады. Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошел на банкет у исходящего угла бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми врагам нашей артиллерией; ядра свистели около, обдавая нас землею и кровью убитых; бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий. Видя опасность, которой подвергался Владимир Алексеевич, капитан-лейтенант Ильинский подошел к нему с просьбой оставить бастион; адмирал, сойдя с банкета, наблюдал в это время, верно ли комендоры прицеливают свои орудия, и когда Ильинский, 448
убеждая его, сказал, что присутствием на бастионе он доказывает свое недоверие к подчиненным, и просил его уехать, ручаясь исполнить свой долг, Корнилов возразил: «А зачем же вы хотите лишить меня исполнить свой долг? Мой долг — видеть всех» — и взошел на площадку над оборонительной казармой бастиона, где была батарея, стрелявшая через банкет. Она имела уже значительные повреждения; из 39 человек прислуги выбыло 19, но вакантные места живо замещались матросами 33-го флотского экипажа.
Заметив, что в пылу битвы прислуга томится жаждою, Владимир Алексеевич приказал мне позаботиться о воде, и когда я возвратился донести ему, что на бастионы доставлено по нескольку бочек воды, то застал его дома, за чаем. Он успел между тем побывать на 6-м бастионе, дописал последние строки письма к жене и, отдавая капитан-лейтенанту Христофорову, назначенному курьером в Николаев, письмо и золотые часы, доставшиеся от отца, сказал: «Передайте, пожалуйста, жене, они должны принадлежать старшему сыну; боюсь, чтобы здесь их не разбить».
Было 9 часов. Флаг-офицер Лихачев напомнил Владимиру Алексеевичу о необходимости вывести транспорты «Дунай», «Б} г» и «Сухум-Кале» из Южной бухты, куда попало множество английских бомб, и получил приказание немедленно распорядиться этим. Флаг-офицер барон Криднер, которого Владимир Алексеевич послал с 5-го бастиона передать дистанционным начальникам, чтобы они были готовы отразить штурм, возвратился с Малахова кургана и донес, что у нас везде благополучно и что Истомин просит его не приезжать на курган; но как адмирал он все-таки изъявил намерение ехать на левый фланг, то капитан-лейтенант Попов, желая выиграть время, предложил ему посмотреть канонаду с террасы над крышею дома. Там Корнилов приказал Попову поспешить принять меры к безостановочному снабжению батарей зарядами и снарядами и присовокупил: «Я боюсь, что никаких средств недостанет для такой канонады».
В это время князь Меншиков уже осмотрел батареи нашего левого фланга, поднялся на гору к телеграфу, против которого была квартира Владимира Алексеевича, подъехал к дому и приказал доложить адмиралу, что он его спрашивает. Корнилов сел на коня, чтобы проводить князя Александра Сергеевича к Екатерининской пристани и дорогою отдать ему отчет о действиях 1-й и 1%3ак. № 62 449
2-й дистанций. Успокоенный его рассказом и слыша, что огонь французских батарей становился неровным, князь сел в шлюпку и поехал на Северную сторону, а Владимир Алексеевич направился по Екатерининской улице к театру. На пути он разослал с приказаниями, касающимися помощи раненым и доставления снарядов на бастион, двух сигнальных офицеров и адъютанта своего Шестакова, не оставлявшего его до того времени, и мы вдвоем въехали на 4-й бастион. Навстречу беспрестанно попадались носилки с телами убитых и раненых, которых сначала не успевали подбирать, так что в первый наш приезд на бастион они везде валялись; но в этом скоро установился порядок, и мы нашли теперь бастион очищенным от тел. Французский пороховой погреб против 5-го бастиона уже был взорван, и огонь французских батарей сделался заметно слабее.
Тут мы нашли полковника генерального штаба Попова и поехали вместе с ним, между бараками, по вершине горы, на уступе которой расположен бульвар, к двум бомбическим батареям; на них действовала команда Язона, давшая имя редуту, построенному впоследствии из этих батарей. Спустившись с пригорка на верхнюю бульварную аллею, мы поехали по ней к Театральной площади; дорогой Владимир Алексеевич передал полковнику Попову, какие первые распоряжения надлежит сделать в случае штурма 4-го бастиона, и приказал ему остаться для сего на 2-й дистанции.
У ворот бульвара я стал убеждать адмирала возвратиться домой, так как ему было уже известно все, что делалось на левом фланге. «Что скажут обо мне солдаты, если сего дня они меня не увидят?» — возразил Корнилов. Мы знали, какое влияние производило в последнее время на войска его появление, и находили необходимым одушевить солдат, не привыкших к огромным корабельным снарядам; не смея более спорить, я рассказал адмиралу, что говорили о нем тарутинцы. От театра Владимир Алексеевич спустился с горы на пересыпку Южной бухты и поднялся прямо к 3-му бастиону по крутой тропинке, выбитой в скале ступенями, по которой он не раз ездил в последнее время, сокращая дорогу. На 3-й бастион устремлен был перекрестный огонь английских батарей, расположенных по обе стороны Лабораторной балки: они били сильнее и прочнее французских, действовали успешнее и продолжительнее — и к вечеру этот бастион был поврежден более других наших укреплений; на нем мы понесли наибольшие поте
ри в „людях. При посещении же Владимира Алексеевича 3-й бастион находился в должном порядке: все орудия действовали, и потеря в людях была еще не очень значительна, ибо высокий бруствер прикрывал прислугу, а резервы отведены были далее; но ластовые казармы и бараки представляли уже груду развалин и вся площадка позади бастиона была изрыта английскими снарядами. Начальник артиллерии 3-й дистанции — капитан 1 ранга Ергомышев, командир бастиона — капитан 2 ранга Попандопуло и капитан-лейтенант граф Наленч-Рачинский, рвавшийся в опасность и вскоре пораженный вражеским ядром, провожали Корнилова по 3-му бастиону; они выразили ему свое сожаление, что он подвергается таким опасностям, и, узнав, что адмирал направляется к Малахову кургану, предложили ехать через Госпитальную слободку, так как вдоль траншеи, окаймляющей левый фланг дистанции, проехать верхом почти невозможно. Владимир Алексеевич улыбался; он всегда говорил, что от ядра не уедешь, и мы поехали втроем с казаком под гору, вдоль траншеи — у сада полковника Прокофьева, которая не прикрывала даже наших лошадей. Живо помню: мне было весело ехать рядом с ним, слушать его замечания о намерениях неприятеля и видеть, что ядра роют вокруг нас землю и пули свистят мимо нас; я верил тогда в его счастливую звезду, и мне казалось невозможным, чтобы ангел смерти коснулся его так скоро.
38-й флотский экипаж стоял за морским госпиталем. Владимир Алексеевич приказал перевести и московские батальоны за 1-й флигель Лазаревских казарм, чтобы укрыть людей от неприятельских снарядов. Когда мы миновали доковый мост и стали подниматься по западной покатости Й4алахова кургана, 44-й флотский экипаж приветствовал Корнилова громогласными кликами. «Будем кричать «ура» тогда, когда собьем английские батареи, а теперь покамест только эти замолчали»,— сказал адмирал, указывая на французские батареи, которых наши укрепления принудили уже умолкнуть.
Владимир Алексеевич взъехал на Малахов курган от Корабельной слободки и сошел с лошади на кремальерной батарее. Три английские батареи действовали в тот день по кургану: в 24 амбразуры, с английским флагом — на горе между Лабораторною балкою и доковым оврагом; другая, по той же горе, возле шоссейной дороги, и пятиглазая, то есть в 5 амбразур,— на скате холма у верховья Килен-балки. Огонь их был очень силен,
и к приезду Владимира Алексеевича орудия на верхней площадке башни были оставлены прислугою, но Истомин с успехом отстреливался из своих земляных батарей. Осмотрев нижний этаж башни, Корнилов нашел удобным перевязывать там раненых и приказал послать за доктором на ближайший перевязочный пункт; он хотел взойти на верхнюю площадку башни, но Истомин решительно воспротивился этому и убедил адмирала, доложив, что там никого нет; Владимир Иванович приказал прекратить огонь с башни, потому что вред, наносимый врагам малокалиберными орудиями ее, не стоил потери в людях, неизбежной при пальбе через банкет с высокой и приметной площадки.
Владимир Алексеевич оставался некоторое время у башни; тут я снова стал просить его возвратиться домой. «Постойте, мы поедем еще к тем полкам,— сказал адмирал, указывая на Ушакову балку, где стояли Бутырский и Бородинский полки,— а потом госпитальною дорогою — домой». Он промедлил еще несколько минут, и в половине 12-го часа произнес: «Ну теперь пойдем», но не успел дойти трех шагов до бруствера кремальерной батареи, за которым стояли лошади, как ядро раздробило его левую ногу у самого живота. Кровь брызнула на мою грудь; я подхватил его голову, другие офицеры помогли поднять его на руки, и мы положили нашего адмирала за бруствером, между орудиями. «Отстаивайте же Севастополь»,— сказал он нам и скоро потерял память, не испустив ни одного стона. Пришли два медика, за которыми я посылал в Корабельную слободку, и принялись за перевязку, качая головами. Тогда, уступая необходимости, я поехал сообщить о нашей потере генералу Моллеру и Нахимову, дабы в случае штурма они не ожидали распоряжений Владимира Алексеевича, и, завернув по дороге в госпиталь, послал к нему опытного врача, носилки и прочее.
После долгих поисков я нашел генерала Моллера на 6-м бастионе, а Павла Степановича — дома, за обедом. Оба они были сильно огорчены. Контузия, полученная мною на Малаховой кургане., не дозволила мне возвратиться к Владимиру Алексеевичу.
В половине 4-го часа пополудни мы с горестью узнали о кончине Владимира Алексеевича. Он пришел в’себя на перевязочном пункте, причастился св<ятых> тайн и просил послать брата жены своей, юнкера Черноморской гардемаринской роты Новосильцева, в Николаев, предупредить жену о своей ране. Заметив, что его хотят 452
переложить на носилки, но затрудняются приподнять, опасаясь повредить рану, со стороны которой носилки поданы, адмирал сделал усилие и перевернулся сам через раздробленную свою ногу в носилки; его перенесли в госпиталь. Там нашел его капитан-лейтенант Попов, свидетель последних минут Владимира Алексеевича. Вот рассказ Попова:
«Узнав меня, он повторял: «Не плачьте, Попов» — и старался меня утешить, говоря: «Рана моя не так опасна, Бог милостив, я еще переживу поражение англичан». Несмотря на усилия перенести боль хладнокровно, страшные мучения от раны заставляли его часто вскрикивать. Подозвав доктора Павловского, он просил его облегчить боль желудка; взяв меня обеими руками за голову, он произнес: «Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна», потом, повременив, он продолжал: «Благослови, Господи, Россию и государя, спаси Севастополь и флот». Через несколько минут вбежал в комнату контр-адмирал Истомин, за которым он также посылал. Успокоив Владимира Алексеевича относительно хода дел на бастионе, Истомин выразил надежду, что рана не смертельна. «Нет, туда, туда, к Михаилу Петровичу»,— был его ответ. Попросив благословения Владимира Алексеевича и получив его, Истомин бросился ему на шею и, расплаканный, побежал на бастион. Услышав от доктора приговор немедленной смерти, я спешил предложить Владимиру Алексеевичу причаститься св<ятых> тайн; но он отвечал, что уже исполнил этот долг христианина на перевязочном пункте. Желая напомнить ему перед смертью о его супруге и опасаясь, чтобы вопрос не стоил ему последних минут жизни, я спросил его: не хочет ли он, чтобы послать в Николаев курьера к ней, чтобы она приехала? Тотчас поняв настоящую цель моего вопроса, он псЖал мою руку и сказал: «Неужели вы меня не знаете? Смерть для меня не страшна; я не из тех людей, от которых надо скрывать ее. Передайте мое благословение жене и детям. Кланяйтесь князю и скажите генерал-адмиралу, что у меня остаются дети». Доктор Павловский, не решаясь прямо дать ему капли для успокоения желудка, предложил выпить еще несколько ложек чаю с тем чтобы с чаем дать ему капли. Догадавшись об этом извинительном обмане, он сказал: «Напрасно вы это делаете, доктор, я не ребенок и не боюсь смерти: говорите прямо, что надо делать, чтобы провести несколько спокойных минут». Приняв лекарство, он успокоился, бла
гословил меня и как будто задремал; в это время пришел лейтенант Львов с известием, что английские батареи сбиты, остались только два орудия. Я не хотел беспокоить Владимира Алексеевича, но он, услышав шум за дверью, спросил меня: «Что там такое?» Я рассказал ему; в ответ на это, собрав последние силы, произнес он: «Ура! Ура!» Потом забылся, чтобы не пробуждаться более. Через несколько минут его не стало...»
Погребение Корнилова
В 5 с четвертью часов вечера 6 октября в Михайловском соборе раздались печальные звуки панихиды по Владимиру Алексеевичу. Канонада гремела вокруг, но в церкви не произнесено суетного слова во время служения, по окончании которого присутствующие простились с усопшим начальником, как дети прощаются с любимым отцом, безвременно похищенным смертью. Погребальное шествие тронулось по Екатерининской улице, мимо Петропавловской церкви. Множество офицеров с непокрытыми головами шли безмолвно за гробом, уносившим столько блестящих надежд; каждый искал чести нести прах адмирала, совершившего многое в короткое время, адмирала, от которого Черноморский флот справедливо ожидал еще большего в будущем,— но те, которым посчастливилось поднять драгоценную ношу, неохотно уступали свое место. Картина была мрачная: среди тяжелого грохота пушек, треска разрывавшихся бомб и свиста ядер неслышно двигались два батальона и четыре полевых орудия; темнота ночи, быстро сменившая сумерки, освещалась пламенем факелов и огненными полетами бомб; горе написано было на всех лицах.
Мы приближались к знакомому всем склепу, где покоился тот, на кого почти четверть века с благоговением взирали подчиненные, чья память живет в сердцах черноморских моряков, чье имя записано в летописях русского флота. У склепа, в котором погребены потом еще два адмирала, равно уважаемые черноморцами, равно любимые всеми, и где навеки соединены теперь незабвенный учитель и три героя-ученика, чувства присутствовавших не могли выражаться слезами: какое-то оцепенение изобразилось на лицах, каждый как бы боялся мысли о будущем, и корабли, скрестив реи, приспустив свои флаги и вымпелы, сумрачно глядели на разверз
шуюся могилу, готовую поглотить и их самих, и все окружающее, все — даже самое имя Черноморского флота!
Завещание
Владимира Алексеевича Корнилова, найденное в шкатулке, ключ от которой он просил передать жене, вспомнив о ключе и шкатулке в последние минуты своей жизни
МОЯ ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ
Полагал бы семейству нашему, пока дочери малы и лучшее для них воспитание есть домашнее, под наблюдением и в правилах и в примере такой редкой и заботливой матери, жить в сельце Ивановском Там могли бы несколько устроиться дела, и отклонится недостаток, предстоящий при всякой городской жизни.
Все мое движимое и недвижимое должно поступить в полное распоряжение моей супруги, с которой мы в продолжение 17 лет жили в любви, дружбе и, могу сказать, в примерном согласии.
Детям завещаю: мальчикам — избрав один раз службу государю, не менять ее, а приложить все усилия сделать ее полезною обществу, не ограничиваясь уставом, а занимаясь с любовью, изучая всеми своими способностями то, что для полезнейших действий пригодно. Лучший пример для них в отношении последнего их дед и дядя, и смогу смело сказать — отец. Дочкам следовать во всем матери.
Мои бумаги все собраны, равно как бумаги и все то, что относится к благодетелю моему Михаилу Петровичу Лазареву, к семейству которого желал бы, чтоб дети мои сохранили особую дружбу и старались быть ему при всяком случае полезными. Извлечение из бумаг этих — особенно последних — может быть полезным.
Затем, благословляя жену и детей, я со спокойствием готов кончить, как жил — для блага моей родины которую Бог не оставит и которая, конечно, по окончании неправедно начатой с нею войны станет еще выше в судьбах наций.
В. Корнилов.
Севастополь
7 сентября 1854 года
Высочайший рескрипт на имя вдовы генерал-адъютанта, вице-адмирала Корнилова
Елисавета Васильевна! Славная смерть вашего мужа лишила наш флот одного из отличнейших адмиралов, а меня одного из любимейших сотрудников, которому я предназначал продолжать полезные труды Михаила Петровича Лазарева. Глубоко сочувствуя скорби всего флота и вашей горести, я не могу более почтить памяти покойного, как повторив с уважением последние слова его. Он говорил: «Я счастлив, что умираю за отечество». Россия не забудет этих слов, и детям вашим переходит имя, почтенное в истории русского флота.
Пребываю к вам навсегда благосклонным.
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою написано: НИКОЛАИ.
Гатчина 14 октября 1854 года
ИСТОМИН ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ >
1823 г., марта 11. Поступил в Морской корпус кадетом.
1824 г., мая 31. Произведен в гардемарины.
1827 г. На корабле «Азов» отправился из Кронштадта в Портсмут, откуда перешел в Средиземное море, участвовал в Наваринском сражении и был награжден знаком отличия военного ордена.
Октября 8. Произведен за отличие в мичманы.
1828—1832 гг. На том же корабле крейсировал в Архипелаге и участвовал при блокаде Дарданелл, после чего возвратился в Кронштадт.
1' 30 г. Награжден орденом св. Анны 3-й степени.
1832—1834 гг. На коребле «Память Азова» крейсировал в Балтийском море.
1833 г., февраля 3. Произведен в лейтенанты.
183$ г. Переведен из Балтийского в Черноморский флот.
1836 г. На корабле «Варшава» крейсировал в Черном море.
1837 г. Сперва командовал яхтою «Резвая», а потом пароходом «Северная звезда», на котором имели присутствие государь император и государыня императри-
1 Общий морской список, Ч. X. СПб., 1898, с, 254—256.
Контр-адмирал В. И. Истомин (1811—1855)
ца, и ходил по черноморским портам. Награжден орденам св. Владимира 4-й степени и получил два бриллиантовых перстня от их величеств.
1838—1840 гг. Командовал шхуною «Ласточка» в том же море.
1840 г., июля 10. Произведен в капитан-лейтенанты.
1842 и 1843 гг. Командуя корветом «Андромаха», крейсировал у абхазских берегов.
1843 г. Награжден орденом св. Станисласа 2-й степени.
т845 г., мая 22. Назначен состоять при кавказском наместнике генерал-адъютанте князе Воронцове.
1846 г. Награжден орденом св. Анны 2-й степени.
1847 г. Участвовал в деле с горцами при овладении укрепленного селения Салты.
Октября 15. Произведен за отличие в капитаны 2 ранга, со старшинством с 14 сентября.
1849 г., декабря 6. Произведен в капитаны 1 ранга. 1850—1852 гг. Командуя кораблем «Париж», крейсировал у восточного берега Черного моря.
1852 г. Награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
1853 г. Командуя тем же кораблем, участвовал в Синопском сражении.
Ноября 28. Произведен за отличие в контр-адмиралы.
1855 г. Убит при защите Севастополя.
КОНТР-АДМИРАЛ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ИСТОМИН ' (Биографический очерк)
Происходя из дворян Эстляндской губернии, Владимир Иванович воспитывался в Морском кадетском корпусе, куда и поступил 11 марта 1823 года. В следующем году, 31 мая, он произведен уже в гардемарины.
Будучи одним из лучших воспитанников корпуса, отличаясь от других товарищей своими способностями и успехами, гардемарин Истомин был назначен на корабль «Азов» и поступил под начальство капитана 1 ранга, а впоследствии знаменитого адмирала М. П. Лазарева. Михаил Петрович группировал вокруг себя лучших молодых людей, умел выбирать их. следил за ними упорно и настойчиво и своею неутомимою деятельно-стию на этом пути приготовил лучших деятелей не только Черноморского, но и всего русского флота. В числе вполне достойных учеников М. П. Лазарева был и Истомин.
Находясь на корабле «Азов» и состоя в звании гардемарина, Владимир Иванович поступил в состав эскадры вице-адмирала графа Гейдена и принял участие в Наваринском сражении, за отличие в котором получил первый офицерский чин и знак отличия военного ордена св. Георгия. Произведенный 8 октября 1827 года в мичманы, Истомин имел тогда от роду восемнадцать лет и был назначен в 12-й флотский экипаж. Следующие затем два года мичман Истомин, оставаясь на том же корабле «Азов», сначала под командою капитана 1 ранга Лазарева, а потом капитана 2 ранга Хрущева, находился в эскадре вице-адмирала графа Гейдена в Средиземном море у блокады Дарданелл и Константинополя.
По окончании турецкой войны в награду за отлично-усердную службу Истомин награжден орденом св. Анны 3-й степени.
* Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Вып, 2. СПб,, 1871, с. 87—91.
В 1832 году мичман Истомин переведен на корабль «Память Азова», а в следующем году произведен по экзамену в лейтенанты и вскоре зачислен в 32-й флотский экипаж. В 1837 году он был уже командиром парохода «Северная звезда», на котором и был удостоен особенного внимания их величеств. В память пребывания государя императора и государыни императрицы на пароходе «Северная звезда», во время путешествия их по южному берегу Крыма и к кавказским берегам, Владимир Иванович получил в подарок два бриллиантовых перстня и годовой оклад жалованья.
В 1838 году Истомин был назначен командиром шхуны «Ласточка», а в 1840 году произведен в капитан-лейтенанты. Два года спустя он получил в командование корвет «Андромаха», а в 1843 году назначен командиром фрегата «Кагул».
Когда кавказскому наместнику генерал-адъютанту князю Воронцову понадобился флотский офицер, то Истомин, как лучший и опытный, был назначен в 1845 году состоять при князе Воронцове. В этой должности Владимир Иванович принимал участие в действиях против горцев: 18 мая 1847 года при выступлении отряда к Чираху, с 1 по 6 июня при занятии гергебильских садов и штурме самого Гергебиля, с 20 по 25 июля находился в отряде, расположенном на Турчидаге, а 26 июля прибыл к укрепленному селению Салты, где принимал деятельное участие в истреблении этого аула. Отсюда отряд двинулся к Цудахару и 10 октября был распушен на зимние квартиры.
За отличие и храбрость, оказанные при овладении укрепленным местечком Салты, Владимир Иванович произведен в капитаны 2 ранга, а через два года (в 1849 году) за отличие по службе произведен в капитаны 1 ранга. В 1850 году он назначен командиром 35-го флотского экипажа и корабля «Париж». На этом последнем корабле, в звании командира его, Владимир Иванович участвовал в знаменитом Синопском сражении. Деятельность и распорядительность его в этом сражении достаточно известны из описания сражения, помещенного в первом выпуске «Материалов для истории Крымской войны». Со своей стороны, мы прибавим только, что за отличие при Синопе Владимир Иванович 28 ноября 1853 года произведен в контр-адмиралы.
Высадка союзников в Крым и последовавшая затем осада Севастополя вызвали Истомина к новой деятельности на сухом пути, и кому не известно было в Сева
стополе имя Владимира Ивановича Истомина! Командуя четвертою оборонительною дистанциею, не зная ни сна ни отдыха, Истомин день и ночь служил примером для своих подчиненных. Вот что писал государю императору главнокомандующий князь Меншиков 12 ноября 1854 года о трех деятелях славной обороны города Севастополя:
Вице-адмирал Новосильский и контр-адмиралы Панфилов и Истомин с самого начала бомбардирования города Севастополя по настоящее время, командуя первый 2-ю, второй 3-ю. а последний — 4-ю оборонительными дистанциями, постоянно служат примером храбрости и самоотвержения своим подчиненным и благоразумными распоряжениями, под сильным неприятельским огнем, уничтожаю! различные предприятия врагов.
Последнее время, как известно Вашему Императорскому Величеству из всеподданнейших донесений моих, весь огонь французских батарей устремлен на бастион Л® 4, откуда вице-адмирал Новосильский, невзирая на полученную им контузию, не сходит в продолжение уже 34 дней, и благоразумными и деятельными распоряжениями его сильные разрушения батарей в течение дня ночью исправляются с изумительною поспешностью и снова выдерживают молодецки бой; то же самое испытывают во все время бомбардирования от английских батарей дистанции контр-адмиралов Панфилова и Истомина и с тою же стойкостью и молодечеством отстаиваются.
По получении этого донесения государь император высочайше соизволил пожаловать: вице-адмиралу Но-восильскому орден св. Владимира 1-й степени, а контр-адмиралам Панфилову и Истомину — ордена св. Георгия 3-й степени.
Вместе с тем его императорское высочество генерал-адмирал писал Истомину от 25 ноября 1854 года:
Владимир Иванович! Адъютант мой капитан-лейтенант Юшков вручит вам Всемилостивейше пожалованные вам знаки ордена св. Георгия 3-й степени. Искренне поздравляю вас с сею наградою, которой вместе со мною радуются все балтийские товарищи ваши. Мы все с уважением следим за вашими действиями на защиту Севастополя, история которого украшается теперь вашими подвигами.
Пребываю к вам искренно доброжелательным.
На подлинном собственною Его Императорского Высочества рукою написано: КОНСТАНТИН.
Принимая столь деятельное участие в обороне Севастополя и появляясь первым в самых опасных местах, Владимир Иванович в течение шести с лишком месяцев счастливо отделывался раною и контузиею, но 7 марта, при возвращении с Камчатского редута на Корниловский бастион (Малахов курган), был убит ядром в голову.
Смерть контр-адмирала Истомина была прискорбна для русского флота и севастопольского гарнизона и зег-ла тяжелым камнем на участь его 80-летней старушки матери и двух сестер, для которых Владимир Иванович был единственною подпорою. За несколько дней до смерти, как бы предчувствуя свой конец, Истомин писал матери, завещая ей, в случае, если он будет убит, обратиться к его императорскому высочеству генерал-адмиралу с просьбою об обеспечении их каким-либо пенсионом. Истомин был j верен, что его высочество не оставит семейства того, кто считал себя счастливым сложить голову свою за Царя и Отечество. Такое предсмертное завещание и уверенность не остались напрасными. По ходатайству генерал-адмирала государь император повелел производить матери и сестрам в виде ежегодного, постоянного пособия годовой оклад жалованья (860 руб.) покойного Владимира Ивановича.
Письмо Истомина к Лайонсу
Во время осады Севастополя вице-адмирал английского флота Лайонс написал к контр-адмиралу Истомину дружеское письмо, при котором послал ему честерского сыру. Они были прежде знакомы, встречавшись во время плаваний по Средиземному морю. Истомин отвечал Лайонсу нижеследующим письмом, которое тогда же ходило по рукам в списках и доставлено в «Русский архив» А. Э. Циммерманом (участвовавшим в обороне Севастополя).
Севастополь, 25 ноября 1854 года. Любезный адмирал! Я был очень доволен вашею присылкою; она привела мне на память наше крейсерство, от которого сохранились у меня неизгладимые впечатления, и вызвала передо мною со всею живою обстановкою то время, какого теперь нет. Я не забуду Афины и Мальту.
Ныне, через столько лет, мы опять вблизи друг от друга; но хотя мне можно вас слышать, чему доказа
тельством служит день 5 октября, когда голос мощного «Агамемнона» раздался очень близко, но я не могу пожать вам руку. В таких-то, слишком, по-моему, церемонных, формах благодарю я вас за добрую память и за дружескую присылку. Позвольте мне, в свою очередь, предложить вам добычу недавней охоты: крымские дикие козы превосходны. Вы отдаете справедливость нашим морякам, любезный адмирал; они действительно заслуживают похвалу судьи, столь сведущего, но, как мне кажется, несколько взыскательного. Они наша гордость и наша радость! Заговорив о морском деле, пользуюсь случаем, чтобы заявить об одном обстоятельстве, которое, без сомнения, есть дело случая, но которое, если будет повторяться, то может повлечь к неприятностям. В последний раз стимер, посланный для переговоров, под начальством капитана Кузовлева, подошел к самым пушкам крепости, тогда как он должен был вне линии наших огней дожидаться гребного судна, высланного к нему навстречу. Вы хорошо сделаете, сказавши словечко на этот счет, и вперед, конечно, не выйдет недоразумения. Примите, любезный адмирал, изъявление моей преданности.
О кончине контр-адмирала Истомина
7 марта севастопольский гарнизон имел несчастие лишиться начальника 4-го отделения оборонительной линии — контр-адмирала Истомина.
В 10 часов утра контр-адмирал Истомин, после осмотра работ в строящемся Камчатском редуте, при возвращении на Корниловский бастион, поражен был в голову ядром, направленным на помянутый редут. Потеря этого блистательно храброго, распорядительного, исполненного рвения молодого генерала, подававшего прекрасные надежды, истинно прискорбна для русского флота и севастопольского гарнизона.
Вице-адмиралом Нахимовым приготовлено было для себя место в соборе Св. Владимира, близ могилы вице-адмирала Корнилова* но как Истомин перешел в вечность прежде его, то первый уступил ему свое место, испросив позволение похоронить там павшего за Веру, Царя, Отечество и правое дело контр-адмирала Истомина.
Письмо П. С. Нахимова ко вдове М. П. Лазарева
Ваше высокопревосходительство Екатерина Тимофеевна!
Священная для всякого русского могила нашего бессмертного учителя приняла прах еще одного из любимейших его воспитанников. Лучшая надежда, о которой я со дня смерти адмирала мечтал,— последнее место в склепе подле драгоценного мне гроба я уступил Владимиру Ивановичу Истомину! Нежная отеческая привязанность к нему покойного адмирала, дружба и доверенность Владимира Ивановича и, наконец, поведение его, достойное нашего наставника и руководителя, решили меня на эту жертву. Впрочем, надежоа меня не покидает принадлежать этой возвышенной, благородной семье; друзья-сослуживцы, в случае моей смерти, конечно, не откажутся положить меня в могилу, которую расположение их найдет средство сблизить с останками образователя нашего сословия. Вам известны подробности смерти Владимира Ивановича, и потому я не буду повторять их; твердость характера в самых тяжких обстоятельствах, святое исполнение долга и неусыпная заботливость о подчиненных снискали ему общее уважение и непритворную скорбь о его смерти. Свято выполнив завет, он оправдал доверие Михаила Петровича и подтвердил новым фактом, как много потеряла Россия в преждевременной кончине нашего общего благодетеля.
С чувством глубочайшего почтения и искренней преданности имею честь быть и проч.
Павел Нахимов.
Севастополь, 24 марта 1855 года
Вести из Севастополя (Отрывок из письма очевидца)
На вопросы твои, мой добрый товарищ, которыми ты меня так часто бомбардируешь, спешу ответить одним залпом: 8-й месяц идет знаменитая оборона г. Севастополя, а дела врагов наших не двигаются — ждали они чудес от своей бомбарды и ошиблись в расчете. Тотлебен и Ползиков своей беспримерной деятельностью построили столько защиты от вражеских гостинцев, что мар
товская канонада дешевле октябрьской нам обходится... Нельзя довольно надивиться недостатку духа господ союзников: 9 месяцев держат в осаде город, имеют огромные средства к нападению, и что же? Во все это время один только раз, в ночь И февраля, надумались сами сделать нападение, зато и расплатились с ними по-русски.
Два новые редута наши, с такою быстротою воздвигнутые, действуют отлично и много замедлили весь ход осады; один только Камчатский люнет, как передовой страж вне линии укрепления, перед Корниловским бастионом. страдает более других. Особенно памятен для нас останется печальный день 7 марта, в который мы лишились одного из знаменитейших защитников Севастополя, контр-адмирала Истомина: полгода этот доблестный воин, как часовой бессменный, стоял на Мала-ховом кургане,— то был моряк, вскормленный в духе русском! Самоотвержение его было безграничное. Во время первых дней октябрьской бомбарды он для себя выбирал постоянно самые опасные места Малахова кургана, и долго полковник Ползиков не мог уговорить его сделать траверз для собственной его защиты.
Бесстрашие его возбудило общий восторг и соревнование подчиненных: в душе любя солдат, он делил с ними все, что мог; бывало, гренадеры Бутырского полка (которые долее прочих имели честь служить под его командою) говорили: «Наш адмирал как будто о семи головах, в самый кипяток так и лезет». И подлинно, он был душою всех нас, и словом, и делом умел передавать геройский дух свой всем, его окружающим.
Говоря об Истомине, нельзя умолчать о деятельном сотруднике покойного, полковнике Ползикове, который в самые критические минуты всегда со светлым лицом одушевлял рабочих и, как тень Истомина, был с ним неразлучен; его трудам и практическому знанию дела обязаны много севастопольские укрепления.
7 марта в 10 часов утра Истомин, по обыкновению своему, осмотрев свою дистанцию, возвращался с Камчатского люнета (в сюртуке и эполетах — солдатской шинели он не любил и как будто стыдился ее надевать для сохранения себя от выстрелов); с ним рядом шли саперный капитан Чистяков и капитан-лейтенант Сенявин. Истомин шел между ними: ядро, брошенное с французской батареи, ударив в лицо Истомина, костями его черепа ранило Чистякова в висок и сильно контузило в руку Сенявина- одна только задняя часть затылка, от-
летевшая назад, осталась от головы героя-адмирала; кровию его и мозгами облиты были Чистяков и Сенявин. Близко видал я смерть и в разных видах, но подобного случая не помню ни в нынешней, ни в прежней кампании.
Западные хвастуны, вероятно, назовут басней, если им сказать, что Истомин семь месяцев, как часовой, не раздеваясь, безвыходно хранил созданный им бастион; го несколько раз в день осматривал все работы и цепь, даже в секреты днем ездил в эполетах (за что однажды чуть не поплатился жизнию, как и все окружавшие его). Презрение к смерти было в нем развито до фанатизма: когда становилось очевидным для всех, что выстрелы неприятеля принимали верное направление, он непременно тут становился с трубой в руках, и никакие убеждения не могли заставить его переменить место.
Много видал я людей храбрых в разных кампаниях, но такая фантастическая храбрость, как в Истомине, есть явление редкое и достойное подражания для всякого верного слуги Царя и Отечества.
Мир праху твоему, герой Истомин! Ты был украшением нашего флота, имя твое с благоговением будут произносить потомки, и история Севастополя поставит тебя в число именитых защитников его...
Похороны контр-адмирала Истомина
(Из донесения коллежского советника Мансурова от 8 марта 1855 года)
К несчастию, я должен начать мое донесение печальным происшествием, вероятно известным уже в С.-Петербурге,— достославной кончиной контр-адмирала Истомина. В кипящей жизни Севастополя давно уже привыкли к мысли о том, что многим еще суждено положить голову за Государя и Отечество. Незадолго пред смертью покойный адмирал лично говорил мне в этом смысле и, как будто предчувствуя, что он будет непосредственным последователем Корнилова, шутя прибавил, что он «давно уже выписал себя в расход и ныне живет на счет англичан и французов»,— это буквально его слова. Можно бы удивляться силе впечатления, произведенного смертью В. И. Истомина, если бы не было известно, до какой степени все уважали его личные качества и военные достоинства; на него возлагали большие надежды, и все считали бастион Корнилова, или Малахов курган, неприступным, потому что с Истоми-
16 Зак. Ns 62
465
ным шаг назад был невозможен. Сегодня отпевали покойного адмирала в Михайловской церкви, возле адмиралтейства. Совершенно обезглавленное тело умершего героя лежало в гробе посреди церкви, покрытое кор новым флагом с корабля «Париж», который он столь славно водил против врагов Отечества в Синопском сражении; 35-й флотский экипаж, т. е. семейство покойного, был выстроен на площади около церкви и в последний раз приветствовал своего любимого и уважаемого начальника. Общее сочувствие к новому постигшему Черноморский флот горю выразились в многочисленном стечении народа, до того толпившегося около церкви, что трудно было в нее войти,— не нужно и говорить, что все начальствующие, все подчиненные и все те, которые могли сойти со своего поста, сочли обязанностью отдать последний долг новому товарищу Лазарева и Корнилова; я стоял вблизи за П. С. Нахимовым; невозможно было спокойно видеть слез этого воина, имя которого так грозно разразилось над врагами и доныне так страшно злоумышляющей против Севастополя разноязычной армии. В. И. Истомину суждено было занять место, которое Нахимов готовил себе около незабвенного Михаила Петровича; дай Бог, чтобы в этом заключался залог сохранения жизни, столь драгоценной для Севастополя и всего русского флота. После грустной службы в церкви печальная церемония с хоругвями и крестами потянулась вверх к бульвару мимо библиотеки, к тому месту, где покоятся Лазарев и Корнилов. Истомина положили возле них в склепе, и пушечными и ружейными залпами возвестили неприятелю о переселении в вечность еще одного праведного перед Всевышним заступника за русское оружие и защищаемое им святое дело. Вся толпа, молившаяся за упокой павшего героя, сопровождала его до последней его обители; никто и не думал, что на проходимою процессиею местность беспрестанно падали неприятельские ракеты и бомбы; действительно, осаждающие даже не почтили присутствия хоругвей церковных; воспользовавшись большим скоплением народа и войска, которое они ясно могли различить с своей позиции, ибо вечер был чудный и теплый, и прозрачный воздух как бы нарочно сменил утреннюю туманную погоду, они начали бросать бомбы в город, но, к счастию, слишком поздно, то есть в то время, когда мы уже спускались с возвышения; одну бомбу разорвало саженях в 25 от библиотеки, возле аптеки, но, благодаря Бога, осколки не причинили никому вреда.
По удостоверению П С. Нахимова, сколько мне известно, не осталось последней воли покойного адмирала или заветных желаний; знаю только, что последний мой разговор с ним начался и кончился излияниями благодарности начальству и выражением, что «он и все черноморские его товарищи с избытком уже взысканы милостями Государя Императора и потому им много надобно еще заслужить».
КОНТР-АДМИРАЛ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ИСТОМИН 1
Младший из трех героев-мучеников Севастополя принадлежал к семейству, состоявшему из пяти братьев-моряков. Двое из них — Андрей и Александр — погибли в море. Третий, Владимир, пал смертью храбрых в Севастополе. Владимир Иванович родился в 1811 году. Ему было 11 лет, когда его сдали в Морской кадетский корпус. Воспитание кончил он в 1827 году, но не был произведен в офицеры за недостижением установленного возраста. В это время снаряжалась в Кронштадте эскадра графа Гейдена для отправления в Средиземное море. Благодаря отличным отзывам начальства молодому Истомину посчастливилось поступить в ее состав на корабль «Азов», под команду Михаила Петровича Лазарева. 8 октября 1827 года состоялось Наваринское сражение. Юноша Истомин принял в нем деятельное участие в звании гардемарина и обратил на себя особенное внимание своего знаменитого начальника: граф Гейден лично украсил гардемарина знаком отличия военного ордена; сверх того, за Наварин 16-летний Истомин был произведен в давно заслуженный им по экзамену первый офицерский чин. Возвратясь в Кронштадт, Истомин до 1834 года оставался па службе в Балтийском флоте. В продолжение трехлетней службы Истомина на «Азове», под непосредственным начальством Лазарева, достоинства молодого моряка не ускользнули от зоркого взгляда его начальника: в 1834 году Истомин был назначен состоять при Лазареве — главном командире Черноморского флота. Здесь с 1845 года Истомин вошел в дружеские сношения с Нахимовым и Корниловым. В 1845 году наместник кавказский князь Воронцов обратился к адмиралу с просьбою командировать одного из луч
1 Богданович Е. В. Синоп, 18 ноября 1853 года, СПб., 1878, с, 159—164,
ших офицеров для разработки местных морских вопросов: был избран Истомин, который и на этом поприще умел заслужить доверие, уважение и даже приязнь своего нового начальства. Первое судно, которым командовал Истомин, была шхуна «Ласточка»; затем — корвет «Андромаха», фрегат «Кагул», а в 1850 году он получил командование 120-пушечным кораблем «Париж». Старшим лейтенантом на корвете «Андромаха» был назначен вышедший «из офицерских классов» С. С. Ле-совский, и с этих пор он был постоянно назначаем старшим офицером на суда, которыми командовал Истомин, вполне оценивший морские познания и опытность своего молодого помощника. «В Черноморском флоте, — гласит биография Истомина,— на который с тайным недоброжелательством посматривала Англия, корабль «Париж» был образцовым судном».
При всей страсти к своему делу, Истомин не мог отказать своему умиравшему начальнику в последней услуге: в 1851 году проводил он Михаила Петровича, уже изнемогавшего под страшным недугом, в Вену, где и остался при нем до отправления его бренных останков в Севастополь.
Наступил 1853 год. «Париж» в составе эскадры Новосельского принимал деятельное участие во всех крей-серствах по Черному морю в погоне за турецким флотом. 16 ноября эскадра под флагом Ф. М. Новосильско-го соединилась с блокировавшею Синоп эскадрою Нахимова. Читателю известна блестящая роль, исполненная Истоминым, с его кораблем «Париж», во время знаменитого сражения.
Произведенный за Синоп в контр-адмиралы, Истомин получил на память от своих офицеров первые адмиральские эполеты. Тронутый выражением привязанности подчиненных, он обещал никогда не расставаться с этими эполетами и сдержал слово. Вместе с Нахимовым один Истомин не снимал эполет в продолжение всей осады Севастополя; с ними же его убили, с ними опустили в могилу...
17 апреля 1854 года появилась союзная эскадра в десяти милях пред Севастополем. Один только двухдеч-ный английский винтовой фрегат, под контр-адмиральским флагом, подошел довольно близко и остался там до захождения солнца, делая различные эволюции Полученное Истоминым письмо от командира эскадры, его старого знакомого, адмирала Лайонса, известило, что, любуясь превосходным военным видом русских кораблей,
англичанин старался заслужить его одобрение маневрами своего корабля «Агамемнон». Но старания его оказались напрасными. Моряки наши не одобрили маневров: по мнению наших, дурно выправленный рангоут колол морской глаз, а вялость переноса парусов при поворотах доказывала неопытность команды.
После Альминского сражения Истомин был назначен в Севастополь командиром Северного укрепления, на которое, как на ключевые позиции, ожидалось нападение врага. Впоследствии, по назначении на это место Корнилова, Истомин поступил к нему начальником штаба. Когда союзники сосредоточили все усилия против Южной стороны, Истомин получил командование 4-м отделением оборонительной линии (Малахова кургана). Курган был самою важною частью всей Южной стороны. Под руководством гениального инженера подполковника Тотлебена Малахов курган, уже при беспрестанных перестрелках, был приведен в состояние выдерживать значительный артиллерийский огонь. 5 октября 1854 года открылась первая бомбардировка Севастополя с моря и с сухого пути. Против кургана действовали три большие английские батареи. Несмотря на огромное превосходство не только числа, но и калибра неприятельских орудий, Истомин отстреливался с успехом. Узнав, что Корнилов объезжает линию, он послал просить его не приезжать на курган, в надежде предохранить друга от адского огня. Корнилов не послушался, а несколько минут спустя неприятельское ядро оправдало зловещие предчувствия Истомина...
За эту бомбардировку Истомин был награжден орденом св. Георгия 3-й степени и лестным рескриптом генерал-адмирала. «С этого дня до самой кончины, — говорит биограф,— несмотря на рану руки и контузию головы, Истомин буквально ни на один день не покинул бастиона, служа образцом беззаветной храбрости, в которой его даже упрекали, распорядительности и исполнения своего долга. Выписав себя в расход, по его собственному выражению, и живя на счет англичан и французов, Истомин, человек верующий, сделался совершенным фаталистом. Он не допускал возможности покинуть живым Малахов курган и с какою-то суровою страстностью исполнял свою обязанность. И велика была его сила на кургане! Истомин и курган срослись в одно нераздельное понятие для Севастополя!»
В изданных вместе с его биографией письмах Владимира Ивановича Истомина к его брату, Константину,
геройский защитник Севастополя мало говорил о себе, но не находил выражений довольно сильных, чтобы передать восторг, вызываемый в нем геройством наших войск... «Скажу тебе только,— писал, например, адмирал,— просто не мог} надивиться на наших матросов, сочдат и офицеров. Такого самоотвержения, такой геройской стойкости пусть ищут в других нациях со свечой! То, что сыпалось на наших матросов, составляющих прислугу на батареях, этого не видели люди от века. Бывали несчастные для нас выстрелы, которые разом снимали полприслуги, и, до приказания, уже стояли на их местах охотники... В продолжение ш шечной работы из 18 орудий, действовавших против английских батарей, у меня разбито 36 станков и расколочено 54. Зато одну 5-пушечную батарею я уничтожал сряду три дня, пока враги ее совсем не бросили... Что также за молодцы наши солдаты! У меня под командою Бутырский полк, к сожалению в настоящее время довольно реденький. Его штуцерные занимают, обыкновенно, дневную цепь против английских штуцерных, которые, с первого дня их прихода, уже не приближались к моей дистанции ни на шаг. И замечательно, что, где ни придется солдату нашему сойтись с англичанином лицом к лицу, он его тащит за шиворот в плен, чем видимо обличается превосходство нашей славянской расы пред этими краснокафтанниками...»
Этих выдержек из писем героя достаточно, чтобы указать не только на его скромность, но и на восторженное чувство уважения к своим подчиненным, которые отвечали чудесами самоотвержения, обессмертившими защиту Малахова кургана. «Все считали Малахов курган неприступным,— сказано в донесении о кончине Истомина,— потому что с Истоминым шаг назад был невозможен».
7 марта 1855 года на вновь воздвигнутом Камчатском люнете французское ядро поразило героя в лицо, оторвало ему голову и разбило Георгиевский крест... Обезглавленное тело, покрытое флагом корабля «Париж», отнесено было в склеп, где уже покоились Лазарев и Корнилов и в котором Нахимов уступил Истомину приготовленное себе место,,.
НОВОСИЛЬСКИЙ ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ ‘
1818 г., апреля 5. Поступил в Морской корпус кадетом.
1820 г., июля 10. Произведен в гардемарины.
1823 г., февраля 22. Произведен в мичманы. На корабле «Ретвизан» крейсировал в Балтийском море.
1824 г. На фрегате «Вестовой» плавал от Кронштадта до острова Исландии.
1825 и 1826 гг. На отряде канонерских лодок плавал между Петербургом и Кронштадтом.
1828 г., февраля 22. Произведен в лейтенанты. На бриге «Коммерстракс» плавал в Балтийском море и находился при занятии брандвахтенного поста на северном кронштадтском фарватере, после чего переведен из Балтийского в Черноморский флот.
1829 г. На бриге «Меркурий» крейсировал у Босфора, участвовал в сражении с двумя турецкими кораблями, окончившемся отступлением последних.
Июня 14. Произведен за отличие в капитан-лейтенанты, награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом, пожизненною пенсией двойного оклада лейтенантского жалованья, и повелено в его фамильный герб внести изображение пистолета, которым решено было взорвать бриг в случае невозможности уйти от неприятеля. На фрегате «Поспешный» крейсировал в том же море, потом на фрегате «Флора» участвовал в сражениях под крепостями Агатополем и Инадою.
1830 г. Состоял презусом комиссии военного суда при Севастопольском порту.
1832 г. На корабле «Императрица Екатерина II» плавал между Севастополем и Очаковом.
1833 г. На том же корабле перешел из Севастополя на Буюкдерский рейд, откуда с десантными войсками прибыл в Феодосию. Награжден орденом св. Анны 3-й степени и от султана золотою медалью.
1834 г. На транспорте «Кит» перешел из Севастополя в Николаев.
1835 и 1836 гг. Командовал бригом «Меркурий» при Севастопольском порту.
1837 и 1838 гг. Командуя тем же бригом, крейсировал у восточных берегов Черного моря и участвовал в делах против горцев при сожжении турецкого судна, перевозившего контрабанду при местечке Шапсуго, и в занятии местечек Сочи и Туапсе.
* Общий морской список, Ч. VII, с. 623—626,
Адмирал Ф. М. Новосильский (1808—1892).
1838 г., января 12. Произведен в капитаны 2 ранга.
1839—1848 гг. Командуя кораблем «Три святителя», еже) одно плавал г Черном море.
1840 г., декабря 6. Произведен в капитаны 1 ранга.
1847 г. За выслугу 25 лет в офицерских чинах награжден орденом св. Георгия 4-го класса.
1849 г., декабря 6. Произведен в контр-адмиралы, с назначением командиром 3-й бригады 5-й флотской дивизии.
1850—1852 гг. Имея последовательно свой флаг на фрегате «Флора» и на кораблях «Три иерарха», «Иегу-диил» и «Варна», крейсировал в Черном море.
1851 г., декабря 5. Награжден орденом св. Владимира 3-й степени.
1852 г., марта 30. Назначен командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии.
1853 г., июня 1. Назначен командиром 4-й флотской дивизии. Имея свой флаг на корабле «Три святителя», произвел высадку десантных войск в Анакрии, после че
го, имея флаг на корабле «Париж», плавал в Черном море для поиска неприятельских судов и, по присоединении к эскадре вице-адмирала Нахимова, участвовал в истреблении турецкой эскадры в Синопской бухте, за что был пожалован орденом св. Георгия 3-го класса.
Декабря 18. Произведен в вице-адмиралы, со старшинством с 18 ноября того же года и с утверждением начальник ам 4-й флотской ди изии.
1854 г. Имел свой флаг на корабле «Три святителя» на Севастопольском рейде, при обороне Севастополя от нападения англо-французского флота, а с 13 сентября состоял в Севастоп, ле начальником 2-го отделения оборонительной линии.
Ноября 20. Награжден орденом св. Владимира 1-й степени.
1855 г., июня 15. Пожалован золотою саблею, украшенною бриллиантами, за отличие при обороне Севастополя. С 15 июля по 28 августа исправлял должность командира Севастопольского порта и военного губернатора.
Сентября 20. Назначен начальником войск, составляющих гарнизон города Николаева.
Октября 25. Переведен в Балтийский флот и назначен главным командиром Кронштадтского порта и кронштадтским военным губернаторсм.
1860 г.г апреля 16. Пожалована табакерка с портретом государя императора.
1861 г., апреля 23. Пожаловано 4 тысячи десятин земли в Самарской губернии.
1862 г., мая 7. Был командирован за границу по особому высочайшему повелению.
1863 г.г апреля 17. Назначен генерал-адъютантом, с оставлением при прежних должностях.
Августа 30. Произведен за отличие в адмиралы.
1864 г. П< жалован крестом за Кавказ.
1866 г., октября 28. Назначен членом Государственного совета. Получил датский орден Данеборга 1-й степени.
1870 г. Награжден орденом св. Александра Невского, украшенным алмазами.
1873 г. Пожалована аренда по 3500 рублей на 12 лет.
1879 г. Пожалован орденом св. апостола Андрея Первозванного.
1883 г. Пожалован перстень с портретом его величества, и получил медаль в память священного коронования.
1885 г. Продолжена аренда по 3500 рублей на 4 года.
1889 г. Пожалованы бриллиантовые знаки ордена св. апостола Андрея Первозванного.
1892 г.г ноября 8. Скончался.
ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТ, АДМИРАЛ ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ НОВОСИЛЬСКИЙ1 (Биографический очерк)
Федор Михайлович Новосильский принадлежит к дворянам Тверской губернии, родился в 1808 году в городе Твери, где служил его отец, человек весьма образованный. В 1819 году поступил в Морской корпус, выпущен оттуда в 1823 году в мичманы одним из первых и назначен в 8-й флотский экипаж, находившийся в Санкт-Петербурге. По выпуску из корпуса мичман Новосильский каждое лето был на разных судах в плавании по Балтийскому морю для практики, а в 1828 году произведен в лейтенанты. Когда началась война с Турцией, Новосильский в 1829 году был переведен в Черноморский флот и назначен на бриг «Меркурий», которым командовал ставший знаменитым Казарекий.
Отряду, состоявшему из фрегата «Штандарт», бригов «Меркурий» и «Орфей», приказано было отправиться к Константинопольскому проливу для обнаружения неприятельского флота, который утром 14 мая и был усмотрен вблизи пролива в числе 18 судов. Наши крейсеры были тоже замечены, и неприятель густился за ними в погоню. Начальник отряда, командир фрегата «Штандарт», приказал для избежания от преследования неприятеля всем судам взять такие курсы, при коих они имеют наилучший ход. «Меркурий», не отличавшийся быстротою хода, начал значительно отставать от своих и заметно был настигаем двумя лучшими ходоками турецкого флота: 110-пушечным кораблем под флагом капитан-паши и 80-пушечным под адмиральским флагом, так что в исходе 2-го часа пополудни они находились от брига в полтора пушечных выстрела. Видя совершенную невозможность избежать неравного боя, капитан-лейтенант Казарский собрал всех офицеров на военный совет, на котором, по предварительному между собою согласию офицеров, младший из всех, штурманский офицер поручик Прокофьев, предложил
1 Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя, Вып. 3, СПб,, 1872, с, 23—28,
защищаться до последней крайности и в случае невозможности дальнейшей обороны свалиться с каким-либо неприятельским кораблем и тому из офицеров, который останется в живых, взорвать крюйт-камеру.
Решение это было принято единогласно, и для исполнения его заряженный пистолет, которым надлежало выстрелить в крюйт-камеру, был положен на шпиль (подле шпиля находился люк, ведущий через кают-компанию прямо в крюйт-камеру) — команда узнала с радостью о принятом решении: все приготовились умереть за честь русского флага.
Около трех часов пополудни 110-пушечный корабль, находясь по правую сторону брига, нйчал спускаться и приблизился на такое расстояние, что с корабля закричали по-русски: «Сдавайся и убирай паруса!» На что с брига ответили залпом всех орудий правого борта и ружейным огнем. В это же время 80-nj щечный корабль занял левую сторону, и сражение началось. Бой продолжался более двух часов, от которого бриг потерпел значительные повреждения в рангоуте и корпусе судна; в последнем было несколько подводных пробоин, так что вода в трюме начала значительно прибывать. Неприятель тоже был не без потери. На 110-пушечном корабле были повреждения в рангоуте и такелаже, по бортам у обоих кораблей видны были пробоины. В 5 часов с небольшим неприятель, видя, что бриг не сдается, и, вероятно, рассчитывая, что курс во все время боя приближает его к Сизополю, откуда должен выйти наш флот, ибо «Штандарт» и «Орфей», будучи на горизонте впереди, беспрестанно палили из пушек, давая тем знать нашему флоту, счел за нужное прекратить бой. Почему 110-пушечный корабль лег в дрейф, сделал сигнал, по которому весь турецкий флот, бывший свидетелем сражения, пришел в бейдевинд на правый галс, предоставив бригу беспрепятственно следовать к Сизополю. Таким образом окончилось это знаменитое сражение, в котором, сверх ожидания, бриг понес в людях незначительные потери. Убито нижних чинов 4 человека и ранено 8; пробоин в корпусе судна с подводными 22, в рангоуте — 16. Разбиты гребные суда и одна пушка. Государь император щедро изволил наградить всех сражавшихся на бриге. Новосильский, командовавший во время сражения артиллерией, получил чин капитан-лейтенанта, орден св. Владимира 4-й степени с бантом, пожизненный пенсион двойного оклада лейтенантского жалованья и в фамильный герб пистолет.
В том же году капитан-лейтенант Новосильский, находясь на фрегатах «Поспешный» и «Флора», участвовал в сражениях под крепостями Агатополем и Инадою. В 1833 году, будучи старшим офицером на корабле «Императрица Екатерина II», находился в Константино-по шском проливе с флотом для оказания помощи Оттоманской Порте против египетского паши. В 1834 году назначен командиром брига «Меркурий», на котором участвовал в сражениях против горцев, за что и награжден в разное время орденами св. Станислава и св. Анны 2-й степени.
В 1837 году в чине капитана 2 ранга назначен командиром корабля «Три святителя» и 32-го флотского экипажа. В 1840 году произведен в капитаны 1 ранга. Командуя кораблями, ежегодно находился в плавании по Черному морю при перевозке войск в Одессу, обратно в Севастополь и к восточным берегам Черного моря. В 1849 году произведен в контр-адмиралы, с назначением командиром 3-й бригады 4-й флотской дивизии,— в этом звании командовал отрядами судов у восточного берега. Черноморские моряки щеголяли быстротою работ на кораблях, и «Три святителя» под командою Но-восильского был в этом отношении лучшим кораблем дивизии. Но не мерами строгости, а, скорее, сердечною добротою дошел до этого Федор Михайлович.
Телесные наказания почти не употреблялись, а эта задача нелегка при экипаже в 1000 человек. Офицеры и команда сильно любили Федора Михайловича и бились изо всех сил, чтобы делать так, как ему хотелось,— вот почему «Три святителя» был первым в дивизии.
Громадный 120-пушечный корабль «Три святителя» имел хорошие морские качества; зато и Федор Михайлович, изучивший эти качества, управлялся с кораблем, как с маленькою яхтою. На рейд ли шел корабль, выходил ли из гавани или шел в гавань — это делалось не иначе, как под всеми парусами.
В 1853 году контр-адмирал Новосильский назначен командиром 4-й флотской дивизии и в том же году, ^ноября, имея флаг свой на корабле «Париж», командовал левой колонной при истреблении турецкой эскадры при Синопе, за что всемилостивейше награжден орденом св. Георгия 3-й степени и произведен в вице-адмиралы.
В 1854 году при защите Севастополя Федор Михайлович командовал вторым отделением оборонительной линии и находился постоянно на 4-м бастионе. Здесь он 476
оставался безотлучно до половины июня месяца. За беспримерные труды, понесенные в это время Федором Михайловичем и засвидетельствованные главнокомандующим князем Меншиковым, он всемилостивейше награжден орденом св. Владимира 1-й степени. Орден этот был получен адмиралом при следующем рескрипте его императорского величества:
Федор Михайлович! Посылаю адъютанта моего капитан-лейтенанта Юшкова, чтобы вручить вам всемилостивейше пожалованные вам знаки ордена св. Владимира 1-й степени и поздравить вас от имени моего и всего Балтийского флота с сею наградою, которая достойно ознаменовывает подвиги ваши при обороне Севастополя. Мы, балтийские товарищи ваши, с уважением следим за всеми действиями черноморцев и желали бы только сравняться с вами в доблести на пользу отечества. Пребываю к вам навсегда неизменно доброжелательный.
На подлинном собственной рукой Его Величества подписано: КОНСТАНТИН.
25 ноября 1854 года
Впоследствии за свои боевые труды Федор Михайлович был награжден золотою саблею, украшенною бриллиантами. В июле месяце, после кончины адмирала Нахимова, Новосильский назначен командиром Севастопольского порта. В сентябре, по очищении южной стороны Севастополя, назначен начальником войск николаевского гарнизона. 25 октября того же года назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города. За наведение порядка в порту неоднократно удостаивался высочайших благоволений и наград. Так, в 1860 году Ф. М. Новосильскому пожалована табакерка с портретом его императорского величества, украшенная бриллиантами, а в 1861 году он всемилостивейше награжден 4000 десятин земли. В 1862 году командирован на три месяца за границу по особому высочайшему повелению; в 1863 году назначен генерал-адъютантом к его императорскому величеству, с оставлением при прежних должностях. В том же году произведен в адмиралы, а в 1865 году, имея свой флаг на корабле «Император Николай», командовал всеми судами флота при встрече тела в бозе почившего наследника-цесаревича. В 1866 году, имея флаг свой на том же корабле, командовал всеми судами флота при торжественной встрече принцессы Дагмары — высокона
реченной невесты его императорского высочества наследника-цесаревича; в том же году пожалован королем датским орден Данеборга 1-й степени со звездою. В 1866 году назначен членом Государственного совета. В этом звании неоднократно удостаивался высочайших особенных благоволений; в 1870 году всемилостивейше награжден орденом св. Александра Невского с алмазными украшениями, причем в высочайшем рескрипте объявлено высочайшее повеление: «В воспоминание доблестных заслуг в достопамятную эпоху геройской защиты Севастополя, ленту св. Владимира 1-й степени продолжать носить сверху мундира».
АДМИРАЛ ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ НОВОСИЛЬСКИЙ*
«Поместить в его фамильный герб пистолет, как орудие, избранное для взорвания брига на воздух, на случай невозможности продолжать оборону»... Кто не знает этого высочайшего повеления? Кому не известно имя героя, заслужившего такую великую, такую исключительную награду?
Федор Михайлович Новосильский родился в 1808 году, воспитывался в Морском кадетском корпусе. Служба Новосильского начинается в звании гардемарина Балтийского флота, когда будущему герою было всего 12 лет, а три года спустя он был уже произведен в мичманы. Всемирная известность Федора Михайловича пошла с 1829 года — со дня знаменитого сражения брига «Меркурий» с двумя линейными турецкими кораблями — и навеки упрочилась в великие годины Синопа и Севастополя....
Сподвижник Казарского, Нахимова, Корнилова, Истомина, Новосильский был один из самых бравых командиров в блестящую эпоху Черноморского флота. Первое судно, вверенное под начальство Новосильского,— знаменитый бриг «Меркурий» (1834 год), а затем, осенью 1839 года, Федор Михайлович был уже назначен командиром 32-го флотского экипажа и корабля «Три святителя». Глубоко изучивший все тонкости морской техники, Новосильский управлялся с этим огромным 110-пушечным кораблем, как с маленькою яхтою, и любо было глядеть на маневры корабля-исполина под командою славного начальника... Не раз севастополь-
1 Богданович Е. В. Синоп, 18 ноября 1853 года, с, 165—168,
ская публика Екатерининской пристани — эта настоящая ценительница в морском искусстве — встречала громом рукоплесканий командира корабля, под всевозможными парусами входившего на рейд...
Лихая команда «Три святителя» по быстроте работ во время практических плаваний была первою в дивизии. Получить такое первенство в Черноморском флоте — большая заслуга, и заслуга великая самого командира, сумевшего этого достигнуть, не прибегая к крутым мерам при господстве идеи страха и суровых наказаний. Федор Михайлович любил, можно сказать, баловал, свою команду: теория «застращивания» никогда не была его системою; телесные наказания применялись при нем редко, а впоследствии были почти устранены. Зато и любила команда своего отца-командира!..
Основу команды корабля «Три святителя» Новосильский унаследовал от брига «Фемистокл», бывшего перед тем в двухкратном заграничном плавании: первый год с В. А. Корниловым, а второй — с Н. Ф. Метлиным. Какова же была команда, образовавшаяся под руководством таких сведущих и так горячо любивших свое дело начальников, как Корнилов, Метлин, Новосильский!..
К своим офицерам Новосильский был всегда внимателен и снисходителен; зато лучшие офицеры и старались попасть под его начальство.
Мерилом для оценки достоинств начальника признается воинский дух, который он вселяет в своих подчиненных. Вот один из множества характерных случаев, наглядно показывающий, как смотрели офицеры и матросы Новосильского на долг службы. Однажды, когда корабль только что вошел в гавань, матрос, работавший на гике, при отвязывании парусов упал за борт. Как только лейтенант Ф. В. Воеводский, находившийся на гон-деке, увидел это падение, он сбросил с себя сюртук и, не помышляя об опасности, кинулся в воду; не ожидая никаких приказаний, двое матросов бросились за офицером... Утопавшего спасли; храбрый лейтенант и матросы выплыли благополучно. Рапорт начальству, представления к наградам, поздравления? Ничуть не бывало: бесстрашным матросам, спасшим товарища с опасностью для жизни, дали по чарке водки — и все разговоры о подвиге прекратились. Забыли даже доложить командиру, так что Федор Михайлович, не бывший при этом на корабле, только случайно узнал о происшествии спустя несколько дней... Так смотрели на свои обязанности люди, руководимые Новосильским; так по-
пиналась ими идея исполнения присяги... Да, Черноморский флот с такими командирами был особого рода ковчегом русской военной дисциплины!
Синопский разгром украсил Новосильского Георгием 3-й степени и вице-адмиральским флагом; отбитие штурма 4-го бастиона в Севастополе доставило ему — еще не имевшему звезды — прямо Владимира 1-й степени и золотую саблю, осыпанную бриллиантами. В 1863 году Федор Михайлович получил генерал-адъютантские аксельбанты и чин адмирала. Последнее время адмирал состоит членом Государственного совета.
ЮБИЛЕЙ АДМИРАЛА Ф. М. НОВОСИЛЬСКОГО
Юбилейный обед в честь адмирала, генерал-адъютанта, члена Государственного совета Ф. М. Новосильского отпразднован в Петербурге 25 февраля 1873 года. Торжество имело особое свойство задушевности и товарищества. Более 100 человек сидели за столом в роскошно убранной зале. В средине помещался портрет юбиляра, окруженный медальонами с надписями: «Меркурий», «Три святителя», «Синоп» и «Севастополь». После царственных тостов, всегда и повсюду принимаемых с восторгом, капитан 1 ранга Асланбеков описал, пред тостом в честь юбиляра, главные моменты его многолетней и боевой деятельности. Перечень стольких заслуг и отличий был покрыт громом рукоплесканий, сопровождавших и самый тост. Одушевленные воспоминаниями, сподвижники и подчиненные адмирала обращались к присутствовавшим с теплыми словами и рассказами о подвигах юбиляра, коих они были очевидцами. Адмиралы Воеводский и Шкот, генерал-адъютанты Тотлебен, Попов, товарищ морского министра Лесовский и многие другие передавали таким образом застольную биогра« фию моряка-ветерана, которого, в нескольких словах, генерал-адъютант Грейг провозгласил рыцарем без страха и упрека. После тостов в честь генерал-адъютантов Тотлебена и Хрущева, в конце обеда, полковник Е. В. Богданович, служивший мичманом на корабле «Три святителя», сказал следующее приветствие виновнику торжества:
Милостивые господа!
Сегодня почтенному юбиляру сказались царская милость, горячее сочувствие сослуживцев, единодушные поздравления друзей, знакомых и подчиненных. В Пе
тербурге, Кронштадте и Севастополе сегодня ведется речь о полувековых заслугах адмирала Новосильского.
Что же я, давным-давно выбывший из семьи мореходцев, скажу на заздравной тризне, над которой носятся бессмертные тени Грейга, Лазарева, Казарского и Нахимова? Они здесь теперь, они всегда будут присутствовать там, где речь о доблестях их учеников и товарищей, о воспоминаниях и надеждах флота, ими прославленного.
Славные остались воспоминания, светлые рождаются надежды... Живо помню я, каким духом, каким товариществом, какою отвагой отличались в Севастополе молодые моряки, с которыми я имел честь служить. Живо помню я, как передавался тогда рассказ о бриге «Меркурий» и о том молодом офицере, который вынес на палубу пистолет, чтобы взорваться, буде оборона против двух кораблей окажется невозможною.
Этот рассказ так одушевлял нашу молодежь, что каждый гардемарин, каждый мичман уже не допускал мысли, чтобы можно было поступить иначе. Каждый чувствовал в себе довольно духа, чтобы зарядить пистолет и стать у крюйт-камеры, и никому не верилось, чтобы существовал где-нибудь неприятель, пред которым русский флаг мог бы преклониться... И это самое убеждение было не в одних словах, оно доказывалось на деле. В годину севастопольской славы весь флот порешил на самоубийство! Но пред кончиной он дал знать себя в Синопе, записав в историю имена Нахимова и Новосильского, а потом он вошел, гремящий, в известную вам бухту, чтоб отслужить свою последнюю службу и увековечить свой последний день...
Когда наступила минута великой жертвы, припомнился пистолет брига «Меркурия», но на этот раз спасения уже быть не могло, и русские пушки начали пробивать русские корабли. Спустились суда во влажную могилу, один «Три святителя» долго не хотел идти ко дну. Грозный, величавый и как бы задумчивый, как бы несогласный с настоящим и помышляющий о будущем, весь пробуравленный выстрелами «Громоносца», он долго глядел на Севастополь и наконец пошатнулся...
Намедни я сравнил Севастополь с Москвою. Москва воскресла краше прежнего! Как же не воскреснуть Севастопольскому флоту?
Милостивые господа!
Годами я приближаюсь к старости, но, по морской службе, я остался мичманом сороковых годов. Меня сбила с пути неумолимая морская болезнь, которой я, однако, обязан, что сегодня здесь я единственный молодой мичман старых времен... Я служу на корабле «Три святителя». Вахтенный лейтенант Андрей Александрович Попов строго меня муштрует. Капитан корабля Федор Михайлович Новосильский ко мне милостив, а товарищи— веселые, беззаботные на берегу, точные и усердные на службе — образовали такой кружок, от которого бы век не отстал. На берегу — жизнь нараспашку; на корабле — суровый долг.. Можно сказать, что Черноморский флот был особого рода ковчегом русской военной дисциплины...
Да послужит же он образцом для настоящего молодого поколения!..
Позвольте мне провозгласить тост за юношей, начинающих подвизаться на службе во флоте. Позвольте мне пожелать им, чтобы они последовали примеру, который у них перед глазами, и на деле доказали бы со временем, что они достойные потомки Корнилова, Нахимова, Истомина и Новосильского. Ура!..
ПАНФИЛОВ АЛЕКСАНДР ИВ АНО ИЧ 1
1821 г., апреля 21. Поступил в Морской корпус кадетом.
Мая 30. Г |роиззеден в гардемарины.
1824 г., апреля 18. Произведен в мичманы. На фрегате «Весте >ой» плавал от Кронштадта до острова Исландии.
1826 г. На бриге «Ревель» плавал в Финском заливе.
1827 г. На бриге «Охта» перешел от Кронштадта до Портсмута и оттуда в Архипелаг.
1828—1830 гг. На ко( :ете «Насарин» крейсировал в Архипелаге и потом возвратился в Кронштадт.
1830 г., января 1. Произведен в лейтенанты.
1831—1333 гг. На том же корвете, а потом на фрегате «Паллада» плавал в Балтийском море.
1834 г. Переведен из Балтийского в Черноморский флот.
1836 и 1837 гг. Командуя тендером «Луч», крейсиро-
1 Общий морской список, Ч, VIII. СПб., 1894, с. 10—13.
Адмирал А. И. Панфилов (1808—1874).
вал у абхазских берегов, после чего перэшел в Константинополь и поступил в распоряжение чрезвычайного посланника.
1838 г. Командовал тем же тендером у абхазских берегов, при чем мая 31 тендер потерпел крушение у речки Туапсе; потом на корабле «Силистрия», в должности флаг-офицера, крэйсировал у тех же берегов.
Августа 24. За усердие, оказанное при спасении команды тендера «Луч» и парохода «Язон» у северо-восточного берега, награжден два раза годовым окладом жалованья.
Октября 3. Произведен за отличие в действиях против горцев в капитан-лейтенанты. Награжден орденом св. Станислава 4-й степени (что ныне 3-й).
1839—1848 гг. Состоял в должности дежурного штаб-офицера при черноморской береговой линии.
1839 г. Награжден орденом св. Станислава 3-й степени (что ныне 2-й).
1841 г., апреля 16. Произведен за отличие в капита
ны 2 ранга. Находился в Керчи для распоряжения перевозкою грузов и войск в укрепления черноморской береговой линии, потом был в экспедиции против горцев.
Декабря 6. Награжден орденом св. Станислава 2-й степени с императорскою короною и мечами.
1844 г. Командуя 8 азовскими баркасами с десантом, сжег у восточного берега, при ущелье Чисахадж, три контрабандных судна и овладел одним орудием 3-фунтового калибра.
1845 г., апреля 15. Произведен за отличие в капитаны 1 ранга. Командуя 7 азовскими баркасами и десантом, произвел высадку на абхазский берег близ местечка Мамая, причем сжег контрабандное судно и взял одно орудие.
1848 г. За 25-летнюю службу в офицерских чинах награжден орденом св. Георгия 4-го класса.
1849 г., декабря 5. Награжден орденом св. Анны 2-й степени.
1849—1853 гг. Командовал ежегодно кораблем «Двенадцать апостолов» в Черном море.
1853 г., июня 1. Произведен в контр-адмиралы, с назначением командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии. Имея свой флаг последовательно на кораблях «Иегудиил», «Великий князь Константин» и «Двенадцать апостолов», крейсировал в том же море, после чего, имея свой флаг на пароходе «Крым» и командуя пароходами «Одесса» и «Херсонес», плавал по черноморской береговой линии и у анатолийских берегов для осмотра турецких портов.
Ноября 28. Награжден орденом св. Владимира 3-й степени с мечами.
1854 г. Имея свой флаг на пароходе «Крым», с отрядом пароходов и транспортных судов плавал по черноморской береговой линии для снятия гарнизона с укреплений.
Июня 3. На том же пароходе выходил из Севастополя с отрядом из пароходов «Владимир», «Одесса», «Херсонес», «Бессарабия» и «Громоносец» и имел 2,5-часовую перестрелку с двумя английскими и тремя французскими пароходофрегатами.
Сентября 10. Назначен начальником 3-го отделения оборонительной линии Севастополя.
Ноября 20. Награжден орденом св. Георгия 3-го класса.
1855 г., апреля 25. Пожалована аренда по 1200 рублей на 12 лет.
Июня 15. Награжден орденом св. Анны 1-й степени и бриллиантовою табакеркою за отбитие штурма. С 29 июня по 2 октября исправлял должность командира Севастопольского порта и был помощником начальника севастопольского гарнизона, а по отступлении из Севастополя войск состоял в должности начальника сухопутных и морских войск и всех укреплений, расположенных на северной стороне Севастопольской бухты.
Июня 27. Произведен за отличие в вице-адмиралы, с назначением начальником 5-й флотской дивизии.
1856 Г. С 31 января по 4 сентября заведовал морской частью в Николаеве и был военным губернатором Николаева и Севастополя.
Августа 26. Назначен главным командиром Свеаборг-ского порта и свеаборгским военным губернатором.
1857 г., марта 11. Назначен начальником морской части в Финляндии.
1858 г., апреля 18. Назначен членом Адмиралтейств-совета.
1862 г. Награжден орденом св. Владимира 2-й степени с мечами.
1864 г. Награжден крестом за Кавказ.
1866 г., января 1. Произведен в адмиралы.
1867 г„ апреля 10. Пожалована аренда в 3000 рублей на 6 лет.
1869 г., января 1. Награжден орденом Белого Орла.
1874 г., мая 13. Скончался.
АДМИРАЛ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ПАНФИЛОВ1
(Биографический очерк)
Александр Иванович Панфилов родился в Санкт-Петербурге в феврале 1808 года. Воспитываясь в Морском кадетском корпусе, он был произведен в мичманы в апреле 1824 года.
1 января 1830 года мичман Панфилов произведен в лейтенанты и назначен старшим офицером на корвет «Наварин», на котором он и служил в течение двух лет, а затем переведен тем же старшим офицером на 52-пу-шечный фрегат «Паллада».
В 1834 году по собственному желанию А. И. Панфилов переведен в Черноморский флот и по приезде в Ни
1 Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя, Вып, 3, с. 29—34,
колаев был назначен адмиралом Лазаревым вооружить 120-пушечный корабль «Варшава», что и исполнил с блестящим успехом.
В январе 1835 года Александр Иванович командовал уже тендером «Луч», на котором плавал два с половиной года, и, не прекращая кампании, принимал участие в военных действиях на Кавказе. За отличие в этих делах он в октябре 1838 года произведен в капитан-лейтенанты, а еще раньше того, в чине лейтенанта, назначен был командиром брига «Эндимион».
В следующем, 1839 году капитан-лейтенант Панфилов призван был к иной деятельности: он назначен дежурным штаб-офицером к начальнику черноморской береговой линии генералу Раевскому для распоряжения кавказскими пароходами: всей перевозкой при десантах и военных экспедициях по восточному берегу Черного моря. Здесь он участвовал во всех сражениях, за что в 1841 году произведен за отличие в капитаны 2 ранга; в 1845 году произведен за отличие в капитаны 1 ранга, получил орден св. Станислава 4-й, 3-й и 2-й степеней с короною и св. Анны 2-й степени. Вообще же за трудную службу в 1840 и 1841 годах убавлен год службы к получению ордена св. Георгия 4-й степени.
В 1844 и 1845 годах под начальством Александра Ивановича Панфилова сделаны были две ночные высадки на черноморской береговой линии, причем сожжены три контрабандные кочермы и взяты три орудия.
Обе высадки эти имели большое значение в войне нашей с горцами, а смелость, с которой они произведены, обратила на себя особое внимание, так что все офицеры, бывшие в экспедиции, получили награды: на 400 человек нижних чинов выдано 40 Георгиевских крестов и пожаловано было всем урядникам по 10 рублей серебром, а нижним чинам — по 3 рубля.
В конце сороковых годов Александр Иванович возвратился в Севастополь и был назначен командиром корабля «Двенадцать апостолов». Корабль этот считался одним из лучших кораблей Черноморского флота, так что когда в 1850 году прибыл в Севастополь его императорское высочество великий князь Константин Николаевич, то его поместили на этом корабле. Пять суток провел его высочество на корабле «Двенадцать апостолов».
Необыкновенный порядок, быстрота работ, тишина, при этом соблюдавшаяся,— все это обратило внимание
великого князя, и впоследствии много раз вспоминал он с удовольствием о том, что видел на корабле «Двенадцать апостолов».
В 1853 году Александр Иванович произведен в контр-адмиралы с назначением командиром 1-й бригады 4-й дивизии. Принимая блистательное участие в Синопском сражении, Алексанр Иванович награжден за отличие в нем орденом св. Владимира 3-й степени. Тотчас после знаменитого боя вице-адмиралы Нахимов и Корнилов с эскадрой, участвовавшей в сражении, отправились в Севастополь, поручив контр-адмиралу Панфилову исправить на Синопском рейде сильно побитый адмиральский корабль «Императрица Мария». По исправлении этого корабля Александр Иванович привел его на буксире парохода «Крым» в Севастополь прежде прибытия эскадры адмирала Нахимова, за что получил по сигналу благодарность адмирала Нахимова.
В 1853 году, после Синопского сражения, Александр Иванович был отправлен с отрядом пароходов по черноморской береговой линии для поддержания сообщения с гарнизонами, находившимися в укреплениях, расположенных на берегу Черного моря. По возвращении из этой кампании А. И. Панфилов был послан с тем же отрядом пароходов для осмотра турецких портов, по анатолийскому берегу расположенных.
В марте 1854 года отряд пароходов под начальством Панфилова был отправлен для снятия гарнизонов и взрыва укреплений черноморской береговой линии. По возвращении из этой командировки и с появлением союзного флота в виду Севастополя А. И. Панфилов был несколько раз посылаем, с отрядом своих пароходов, в погоню за неприятельскими судами и 3 июня имел дело с двумя английскими и одним французским пароходами, гораздо превышающими числом, калибром орудий и силою машин. Так, из числа неприятельских пароходов английский «Террибль» был в 800 сил, а остальные два по 450 сил, все с крытыми батареями и на каждом по 22 орудия; наши же пароходы были все с открытыми батареями, с малым числом орудий и малого калибра. Драться с неприятелем при таких условиях было дело нелегкое, и Александр Иванович Панфилов был в Севастополе единственным адмиралом, которому поручались столь трудные обязанности.
Во время осады Севастополя Александр Иванович в продолжение девяти с половиной месяцев командовал 3-м отделением оборонительной линии. Во все это время
он ни на один день не отлучался с линии, хотя несколько раз был ранен и контужен. С отделения этого было сделано 14 вылазок, и все удачные, которые поддерживали бодрость войск на линии. За столь неутомимую чисто боевую службу на бастионах севастопольских Александр Иванович 20 ноября 1854 года получил орден св. Георгия 3-й степени.
Принимая самое живое и энергичное участие в штурме 6 июня, Панфилов получил за отбитие его золотую саблю с бриллиантами. После смерти адмирала Нахимова он был назначен помощником начальника севастопольского гарнизона генерал-адъютанта графа Остен-Сакена и начальником всех моряков, хотя в то же время было несколько адмиралов в Севастополе старших чином и по службе, почему и произведен в вице-адмиралы, с назначением начальником 5-й дивизии. За восемь с половиной месяцев безотлучной службы на 3-м отделении оборонительной линии Севастополя Александр Иванович получил орден св. Анны 1-й степени.
27 августа 1855 года, при оставлении Севастополя, главнокомандующий князь Горчаков 2-й поручил вице-адмиралу Панфилову снимать войска с Корабельной стороны и тремя последними полками отступить только тогда, когда все войска Южной стороны перейдут на Северную сторону и мост до половины будет разведен. Поручение главнокомандующего было исполнено в точности и с отличным успехом, и Александр Иванович получил орден св. Анны 1-й степени с короною и грамотою, в которой сказано, что вице-адмирал Панфилов последним вышел из Севастополя.
С переходом на Северную сторону вице-адмирал Панфилов назначен начальником укреплений Северной стороны, с их гарнизонами. Под его командою находились четыре пехотные и две морские дивизии с четырьмя батареями полевой артиллерии. Хотя генералы всей армии и адмиралы Черноморского флота были налицо, но для командования войсками на Северной стороне был избран главнокомандующим вице-адмирал Панфилов. Надо было видеть, что было после перехода на Северную сторону: по всей дороге лежали тела убитых, принесенные с Южной стороны больные и раненые; лазареты были переполнены, войска размещены тесно, и все это неприятель бил ядрами и бомбами. Надобно было употребить много усилий, чтобы убрать больных, мертвых, запасы сухарей, соли, провианта и сена, которое то и дело загоралось от разрыва бомб,
В сентябре все было убрано и на Северной стороне поставлено до 1000 орудий.
В начале октября потребовали моряков в Николаев. Оставив два экипажа на Северной стороне Севастополя, А. И. Панфилов, по требованию, отправился сам туда же для представления государю императору. В Николаеве в начале ноября он назначен начальником гарнизона, а в январе 1856 года, по отъезде вице-адмирала Метлина, принял должность начальника морской части и военного губернатора. Скопление в одном пункте значительного числа войск, недостаток удобного помещения и осеннее время были причиною значительной смертности в войсках, в особенности среди ополчения. Из 20 000 ратников, расположенных в городе Николаеве и его окрестностях, умирало до 3500 человек в месяц. Смертность развилась особенно в сильной степени в ноябре, декабре 1855-го и январе 1856 года.
С первой минуты назначения военным губернатором Николаева и заведующим морской частью адмирал Панфилов озаботился положением больных, между которыми, по недостатку и тесноте помещения, смертность, как мы уже сказали, доходила до 3500 человек в месяц.
Тотчас же канатный завод превратился во временный госпиталь, где помещено было до 4000 человек больных; устроили при нем наскоро из двойной парусины баню и церковь. Помещение в других лазаретах стало свободнее.
Смертность уменьшилась, но между ратниками, жившими вне города, в землянках, свирепствовали сильные болезни.
Адмирал взял 20 ратников в дом, где жил сам; 15 человек велел взять начальнику штаба, а затем, не делая никаких исключений и не принимая никаких отговорок, разместил между обывателями всех ратников до последнего человека.
Благотворные результаты этих благоразумных и человеколюбивых мер сказались, можно сказать, с первой минуты; число смертных случаев, а равно и заболевших быстро уменьшилось.
Зато, при выступлении ратников, много задушевных слов искренней благодарности было высказано адмиралу, оставившему в 1856 году Николаев по случаю назначения его главным командиром и военным губернатором Свеаборга.
Впоследствии, за упразднением в 1858 году Свеа-боргского порта, вице-адмирал Панфилов назначен
17 апреля 1858 года в Адмиралтейств-совет, где имел поручение составить проект Балтийского порта. За исполнение этого поручения он удостоился получить благодарность государя императора. Потом имел поручение составить проект Виндавского порта, что было приведено к окончанию, но сам проект не приведен в исполнение.
Произведенный в полные адмиралы, Александр Иванович Панфилов состоит ныне членом Адмиралтейств-совета и продолжает более чем шестидесятитрехлетнюю полезную службу государю и отечеству.
Научно-художественное издание
Составитель
ДОЦЕНКО Виталий Дмитриевич
АДМИРАЛЫ
РОССИЙСКОГО
ФЛОТА
РОССИЯ ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
Заведующий редакцией А. И. Белинский
Младший редактор А. В. Богданова
Художественный редактор Б. Г. Смирнов Технический редактор И. В. Буздалева Корректор Н. Р. Качалова
ИБ № 5766
Лицензия ЛР № 010246 от 28.05.92 г.
Сдано в набор 06.04.93. Подписано к печати 06.07.95. Формат 84Х1081/з2. Гарн. ли-эерат. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл. кр.-отт. 26,51. Уч.-изд. л. 28,41. Ти-раж 10 000 экз. Заказ № 971. С 394.
ГИПК «Лениздат», 191023, Санкт-Петербург, Фонтанка, 59. Типография им. Володарского Лениздата, 191023, Санкт-Петербург, Фонтанка, 57.
ЛЕНИЗДАТ
к 250-летию со дня рождения великого русского полководца Михаила Илларионовича Кутузова
(1745—1813] выпускает в свет широко известный роман
Леонтия Раковского
„КУТУЗОВ"
Книга иллюстрирована художником Р. М. Яхниным. Объем книги — 656 страниц, твердый переплет с целлофанированным покрытием.
Эту, а также многие другие книги Лениздата можно приобрести по самым низким ценам в фирменном книжном магазине, расположенном в здании издательства
по адресу:
С.-Петербург, наб. р. Фонтанки, 59.
Телефон для справок — 2J0-80-57.
Издательство «ЛЕНИЗДАТ» ПРЕДЛАГАЕТ предприятиям, организациям, кооперативам, частным лицам
УСЛУГИ ПО РЕКЛАМЕ.
ИНФОРМАЦИЮ о вашей деятельности,, о перспективных проектах, оригинальных технологиях вь! можете разместить в книгах издательства.
ДОСТОИНСТВА рекламы в книгах Лениздата:
чрезвычайно широкий круг возможных потребителей.
охват всех крупнейших регионов страны (книги Лениздата продаются на всей территории России и других стран СНГ)
рекордная долговечность рекламы (газета живет один день — книга живет годы!)
С предложениями обращаться по адресу: 191023, Санкт-Петербург, наб. Фонтанки, 59.
Отдел рекламы службы маркетинга издательства.
Телефоны: (812) 210-84-08
(812) 311-94-75 Факс: (812) 310-51-79