Только великие качества человека продолжают
жить в памятниках, которые люди ставят сами
себе или которые воздвигает им поклонение и
признательность общества. Сознание собственных
заслуг позволяет человеку предвкусить
наслаждение этой честью, наслаждение столь же чистое,
сильное и реальное, как и любое другое.
Гадательным здесь может быть только одно: на каких
правах основывает человек свои притязания на
признание потомства. Наши притязания
основываются на этой книге. Пусть потомство вынесет
свой приговор.
Дидро

Титульный лист первого тома Энциклопедии.

ОСАДНАЯ
БАШНЯ
ШТУРМУЮЩИХ
НЕБО
Избранные тексты
из Великой французской энциклопедии
XVIII в.
Вступительный очерк,
перевод и комментарии Ю. СОКОЛОВА
Ленинград «Детская литература»
1980

О 59
001
Оформление
В. Бабанова
©ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1980 г.
70803—170
О 283—80
М101(03)-40

От автора и переводчика
Эта книга — рассказ о Великой французской
энциклопедии XVIII века, Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера, и
маленькая «хрестоматия» к ней.
Оценивая энциклопедии, обычно не прибегают к
эпитету «великая», тем более «бессмертная». Энциклопедии
бывают полными, точными, универсальными, отраслевыми и
так далее. Но великая? Как может быть великой книга,
цель которой, как писал Дидро, только «собрать (именно
собрать, а не создать) знания, рассыпанные по поверхности
земного шара»? Как может быть бессмертной книга,
собирающая знания, когда сами эти знания неизбежно стареют?
При желании можно было бы даже высчитать
приблизительно время жизни любой энциклопедии, то есть то
время, когда к ней обращаются за полезными справками, ищут
в ней ответы на вопросы сегодняшнего дня. Математики и
науковеды считают, что наука развивается по экспоненте:
объем знаний, находящихся в распоряжении человечества,
увеличивается через определенные, все сокращающиеся
интервалы времени. Сейчас это удвоение происходит
приблизительно через каждые десять лет. Но у этой
экспоненциальной кривой развития есть и обратная сторона —
экспоненциальное старение, обесценивание прежних
знаний. Старение знаний можно сравнить с периодом
полураспада массы радиоактивного вещества. Оно теряет половину
своей массы во все более сокращающиеся промежутки
времени. Во времена Дидро знания старели на десять
процентов на протяжении жизни одного поколения. Сейчас за
десять лет устаревает половина знаний, которыми обладает
человечество. 5

Все это так. И все же Энциклопедии Дидро и Д'Аламбе-
ра суждено было стать и великой и бессмертной. И сейчас
крупнейшие библиотеки мира бережно хранят семнадцать
фолиантов ее плотного двухколонкового текста, и сейчас
сотни ученых, исследователей и просто читателей
обращаются к ней в поисках нужных сведений. О чем? Конечно, не
о природе электричества. Во времена Дидро как на
величайшее чудо и тайну смотрели на простые разряды
статического электричества из лейденской банки. Что сказали бы
люди того времени, увидев современные ядерные
электростанции!
Когда маркиз Лафайет узнал о начале американской
революции, то он за двадцать шесть часов, непрерывно
сменяя лошадей, проскакал через всю Францию ради того,
чтобы принять участие в войне за свободу. Это считалось
величайшим чудом скорости того времени и доныне
отмечается во всех биографиях Лафайета. Но что сказали бы
люди XVIII века о полете Юрия Гагарина, облетевшего
Землю за пятьдесят минут! Нет, к этой Энциклопедии
сейчас не обращаются за справками по физике, химии, технике,
биологии.
Она — памятник истории, истории человеческой
культуры. И ответить на вопрос, почему мы, люди XX века, и
сейчас, читая ее, волнуемся и наслаждаемся, думаем и
негодуем, — это значит ответить на вопрос, почему важна и
нужна история.
История — это не мертвое прошлое, навсегда ушедшее
от нас. История — это мысли, чаяния, деяния
ушедших поколений, плоды их трудов, дошедшие до нас и
живущие вместе с нами. Русская литература и сейчас и в
любом обозримом будущем невозможна без Пушкина,
Ленинград — без Зимнего дворца, творения зодчего XVIII
века Растрелли, мировая живопись — без гениального
мыслителя и первооткрывателя Рембрандта. Столь же
6 невозможно представить себе французскую, да и мировую

философию и литературу без Энциклопедии Дидро и
Д'Аламбера.
Великие книги не создаются сами. Они — плоды трудов,
мыслей и жизни великих людей. Быть может, ни одной
книге так не повезло, как этой. В ее создании участвовало все
лучшее, что было во французской мысли и литературе того
времени, — первоклассные таланты и даже гении. Читая
ее, мы восхищаемся стремительным, захватывающим и
полным благородства мысли и чувств красноречием Дидро.
Энгельс сказал о нем: «Если кто-нибудь посвятил всю свою
жизнь служению «истине и праву» (в хорошем смысле этих
слов), то именно Дидро». Гениальный Вольтер, давший
свое имя целому веку (ибо историки мысли и культуры, по-
разному называя XVIII столетие на разных языках,
все согласны в том, что его можно называть и «веком
Вольтера»), написал для нее более пятидесяти статей. Ее
автором был и Жан-Жак Руссо, и в его статьях уже явственно
ощущаешь первые раскаты грома, которому предстоит
потрясти всю Францию и всю феодальную Европу. Ее писал
математик и философ Жан Д'Аламбер, человек
трезвого, строгого и какого-то очень современного склада
мышления. И много-много других, столь же перворазрядных,
представителей науки, политической экономии, философии и
литературы Франции того времени, без имен которых
не обходится ни одна современная работа по истории
мысли.
Что объединило их всех, что заставило их собраться
вокруг одной книги? Ответом на этот вопрос могут послужить
слова В. И. Ленина об этом времени и о них. Говоря о
французском Просвещении XVIII века, он писал, что оно дало
«решительную битву против всякого средневекового хлама,
против крепостничества в учреждениях и идеях». Мы не
будем t предвосхищать дальнейшего изложения. О том,
каковы' были идеи, объединившие всех этих людей, читатель
узнает и из нашего вступительного очерка к книге «Осадная 7

башня штурмующих небо»* и, главное, читая избранные
тексты из самой Энциклопедии. Сейчас, завершая наше
вступление, важно сказать одно: Энциклопедия Дидро и
Д'Аламбера — великий памятник истории
освободительной мысли человечества, и потому, говоря словами
гениального древнегреческого историка Фукидида, она —
нетленное сокровище.
Вот почему, беря в руки тома этой великой книги,
испытываешь ни с чем не сравнимое чувство прикосновения к
живому прошлому. Она сложными путями развития
человеческой мысли вошла и в нашу жизнь, стала ступенькой
истории культуры, ступенькой той лестницы, по которой
поднималось человечество к вершинам современной науки.
За ней последовали люди и книги, давшие несравненно
более глубокое решение вопросам, поставленным ею,— Гегель
и Маркс, Фарадей, Дарвин, Менделеев. На долю
французского материализма XVIII века, а авторами Энциклопедии
были и его классики (Дидро, Гольбах), выпала бессмертная
заслуга — стать историческим источником марксизма. Но
все, что следовало за Энциклопедией, углубляя, развивая
ее, выдвигая принципиально новые идеи, вместе с тем и
опиралось на нее, сохраняло завоеванное ею. Так создается
живая связь времен—человеческая история.
* Называя так нашу книгу, мы пользуемся образом Дюкро,
известного историка Энциклопедии в XIX веке. И сам Дюкро опирался здесь
на сложившуюся традицию называть эпоху Просвещения с ее
антиклерикализмом и атеизмом эпохой «штурма неба». Интересно отметить, что
к этому образу обратился и К. Маркс, назвав в «Гражданской войне
во Франции» героев Парижской коммуны «штурмующими небо».

ЧАСТЬ I
Книга и люди

Великие французские просветители XVIII в.
(Смотрите слева направо; сверху вниз.)

Рассказ
о Великой французской энциклопедии
Начало Французской революции XVIII века можно
описывать по-разному. Мы можем в нашем воображении
перенестись в то жаркое июльское утро 1789 года,
когда среди толпы возбужденных и негодующих парижан
Камилл Демулен выхватил пистолет, выстрелил в воздух и
выкрикнул слова, впоследствии ставшие строчкой
«Марсельезы»: «К оружию, граждане!» Так начинался штурм
Бастилии.
Великие революции делают духовно свободные люди.
Вот почему подлинная история бурных событий конца
XVIII века во Франции началась значительно раньше.
И, описывая эту историю, мы не можем обойти хмурый,
ничем не примечательный день ноября 1750 года.
Человек, вошедший в книжную лавку известного
парижского книгоиздателя Ле Бретона, мог обратить внимание
на,аккуратно разложенные на прилавках
брошюры-проспекты нового издания. В этом мастерски составленном
проспекте господ читателей извещали, что господин Ле Бретон
и два его компаньона предприняли издание четырехтомной
«Энциклопедии или толкового словаря наук, искусств и
ремесел» под редакцией никому не известного литератора
Дени Дидро и известного только математикам и механикам
члена французской Академии наук Д'Аламбера. Проспект
горячо рекомендовал эту Энциклопедию вниманию
«просвещенной публики» и указывал адреса, по которым следует
направлять деньги.
Читатель, решавший про себя, стоит ли ему
подписываться на эту книгу, даже отдаленно не представлял
себе, что он присутствует при рождении одного из
важнейших событий политической и интеллектуальной ис- 11

тории XVIII века, при рождении Великой французской
энциклопедии. О ней и пойдет наш рассказ, а начнем
мы его с одного, может быть самого тяжелого, дня в ее
истории.
Обвинительная речь, определенно, удалась господину
Омеру Жоли де Флери, генеральному королевскому
прокурору. Кто бы мог ожидать столько пафоса от этого
тщедушного человека? Стены Дворца правосудия, где только
что гремел его голос, видели много знаменитых
процессов. На скамье подсудимых здесь сидели принцы
королевской крови и самые крупные казнокрады,
проштрафившиеся генералы и еретики-гугеноты. Сегодня здесь
судили книгу с непонятным греческим названием
«энциклопедия».
Садясь на свое место, прокурор с удовольствием
повторял про себя особо удачные пассажи своей пламенной
речи: «Эта книга, которая должна была быть книгой всех
знаний, стала собранием всех заблуждений; труд, который
нам не переставали хвалить, как памятник, делающий честь
гению науки, стал ее бесчестием. Не должно ли
правосудие, наконец, взять в свои руки меч и поразить всех
безбожных писателей, которых осуждает религия и стыдится
отечество?»
А в это время один из «безбожных писателей»,
главный редактор Энциклопедии, великий французский
философ Дени Дидро, сидел в своем маленьком кабинете на
Рю Дофин и тяжело, как это может делать только
смертельно уставший человек, перебирал в памяти бурные
события последних тринадцати лет своей жизни, которые были
связаны с этой книгой.
Его мало беспокоили проклятия людей, присвоивших
себе право говорить от имени Франции. Он хорошо знал,
что история да и современники не всегда прислушиваются
к вердиктам судей, даже если за ними стоит авторитет
12 самого господина генерального королевского прокурора.

Еще в молодости он выбрал простой, но удивительно емкий
лозунг для своей жизни: «Делай добро, познавай истину!»
И сейчас ему не в чем было себя упрекнуть. И он был прав.
О его жизни напишут сотни книг, ему поставят памятники,
и каждое слово, дошедшее от него, будет изучаться
историками, философами и литераторами.
И все же это был самый тяжелый день в его жизни.
Смертный приговор грозил тому делу, которому он отдал
всего себя без остатка. Сегодня 23 января 1759 года. Как
это все начиналось?
Как это ни странно, но... с палочных ударов. Из
архивов парижского суда до нас дошло одно любопытное дело,
дело господина Миллса против господина Ле Бретона. Из
него мы узнаем, что в январе 1745 года к Ле Бретону
явился некий немец из Данцига, полуголодный переводчик
Готфрид Зелиус, и предложил ему сделать перевод «Цик-
лопедии» Чемберса, книги, недавно вышедшей в Англии и
пользовавшейся там большим успехом.
К этому он прибавил, что у него есть знакомый
богатый английский меценат Миллс, «равно хорошо
владеющий английским и французским» языками, который мог бы
взять на себя перевод, редактуру и даже финансирование
этого издания.
Ле Бретон, с его безошибочным инстинктом торговца
интеллектуальным товаром, моментально почувствовал,
что дело пахнет хорошими деньгами. В самом деле, речь
шла о переводе энциклопедии, словаря наук и искусств,
а общество, которому давно уже опротивели бесконечные
препирательства католиков и кальвинистов, иезуитов и
янсенистов о том, чье толкование Библии лучше и вернее,
с жадностью набросилось на науку. Занималась заря
первой промышленной революции. Знаменитая «Дженни»,
первая хлопкопрядильная машина, уже начала
преобразовывать английскую текстильную промышленность. Как на
чудо смотрели французские ремесленники на машину для 13

изготовления шелковых чулок, только что
импортированную из Англии. Наука стала модой, о ней говорили и в
особняках герцогинь и в скромных мансардах ремесленников.
Книга, дававшая полное описание новейших завоеваний
науки и техники, должна была принести немалые
деньги. Господину Ле Бретону нравилось и то, что книга
была английская. Представители третьего сословия,
составлявшего основную массу читающей публики во Франции,
все эти негоцианты-оптовики, владельцы кораблей в
гаванях Бордо и Марселя, парижские банкиры и владельцы
мануфактур, тайно вздыхали о порядках, заведенных на
этом «проклятом» острове, смертельном враге Франции.
Там буржуазия давно уже стала скромной, но признанной
частью господствующего класса. Когда Вольтер в своем
лондонском изгнании однажды успокоил толпу
рассерженных на него англичан, громко крикнув: «Доблестные
англичане! Разве я уже недостаточно наказан тем, что я
француз?»— то это была горькая шутка.
Во Франции все было не так. По-прежнему король
говорил со своим парламентом, собравшим цвет французской
буржуазии, через лакеев: «Его величество приказали
выразить свое монаршее неудовольствие всем членам
парижского парламента и отправиться им в ссылку».
По-прежнему самый крупный негоциант должен был с опаской и
почтением говорить с каким-нибудь промотавшимся
щеголем с громкой фамилией. Иначе прибьет или, еще хуже,
напишет простую записочку префекту парижской полиции
(знаменитые «лэттр де каше») с просьбой посадить
господина такого-то в тюрьму за дерзость. И посадят.
Вот почему книги, особенно политического содержания,
поступавшие явно или тайно из Англии и Голландии,
читались с жадностью, раскупались нарасхват.
Короче, дело сулило хорошие барыши, и Ле Бретон
согласился. Был выпущен проспект издания, от подписчиков
14 стали поступать деньги. И вот здесь-то выгодное дело за-

тормозилось. Во-первых, Ле Бретон навел справки и
выяснил, что Миллс совсем не богатый меценат, а всего лишь
скромный служащий в парижском филиале одного
лондонского банка. Во-вторых, он сильно преувеличил свое знание
французского языка. А французская публика была
избалована по части стиля литературного изложения. Если она
и хотела, чтобы ее поучали, то делать это надо было легко,
непринужденно, перемежая глубокое с занимательным.
И в-третьих, вместо того чтобы вносить деньги, Миллс
потребовал их от Ле Бретона. Это уже было слишком.
Получив в ответ на свое требование проклятие, Миллс
схватился за эфес шпаги. Ле Бретон не растерялся. Он нанес
своему противнику два оглушительных удара тростью по
голове и сбил его с ног пинком в живот. Последовал процесс,
в котором французское правосудие показало этой
распустившейся нации, что Париж не Лондон, а Ле Бретон, явно
играя на патриотических струнках судей, заявил, что он
«проучил этого наглого англичанина и показал ему, что,
когда француза оскорбляют, он мстит за себя сразу и в
полной мере, даже тогда, когда его оружие уступает оружию
противника». Здесь господин Ле Бретон имел в виду, что
он сражался тростью против шпаги.
После этого Миллс и Зелиус исчезли с
энциклопедического горизонта, но идея осталась и осталось верное
предчувствие хорошего барыша, мешавшее спокойно спать
предприимчивому книгоиздателю. Надо было искать нового
редактора и переводчика.
И вот здесь-то Ле Бретону крупно повезло. Один из его
компаньонов посоветовал ему привлечь к делу молодого,
мало кому известного литератора, некоего Дени Дидро,
титаническую работоспособность, блеск и изящество
литературного стиля и громадную образованность которого он
уже имел возможность оценить.
Когда Ле Бретон обратился со своим предложением
к Дидро, тому уже было тридцать три года. И к этому «воз- 15

расту разума», как говорят французы, он достиг немногого.
Что было в его активе? Да, пожалуй, всего лишь одно: он
был свободен. Он обманул надежды своего отца, давшего
ему блестящее образование в иезуитских коллегиях Лангра
и Парижа, и не стал ни членом парламента (французского
суда того времени), ни преуспевающим адвокатом, ни на
худой конец почтенным каноником. Когда соседи
спрашивали господина Дидро-старшего, чем занимается его сын в
Париже, тот мрачнел и переводил разговор на другую тему.
Не мог же он, почтенный человек, владелец процветавшей
мастерской, сказать, что его сын — «свободный литератор».
Это была малопочтенная и, как мы увидим дальше,
небезопасная профессия в то время.
Отец не помогал ему, и Дидро был беден, ведя
полубогемное существование литературного поденщика.
Почтенных буржуа шокировал его потертый камзол, разорванные
манжеты и черные чулки, зашитые сзади белой ниткой. Ле
Бретон, предложивший ему 1200 ливров за перевод и
редактирование каждого тома, показался ему посланцем неба.
Еще бы, ведь это был первый регулярный заработок в его
жизни. А у него семья.
Но сделка была еще более выгодной для
книгоиздателей. Забегая вперед, отметим, что Дидро за весь свой
титанический труд по созданию Энциклопедии получил всего
60000 ливров, Ле Бретон и два его компаньона
заприходовали в свои кассовые книги по миллиону. Такого барыша
не давала даже торговля черными невольниками на
американских рынках, наиболее процветавшая в то время область
колониальной коммерции. В голове этого молодого
человека книгоиздатели нашли золотую жилу, разработка
которой им почти ничего не стоила. Сама жизнь сделала его
энциклопедистом. От перевода медицинского словаря он
бросался на комментирование английского политического
трактата, а от трактата — к сочинению доходного романа. Роман
16 на его столе сменяется рукописью размышлений на модную

тогда тему, может ли атеист быть порядочным человеком.
Прибавьте к этому его искреннее увлечение математикой,
великолепное знание классических языков и «Священного
писания», вынесенное из школы, — и вы поймете, что
трудно было найти более подготовленного редактора для этой
книги обо всем. К тому же он знал Париж, знал Францию
и потому твердо знал, что надо делать, для того чтобы
обеспечить успех изданию.
Во-первых, почему надо делать перевод? Во Франции
уже была солидная энциклопедическая традиция.
Достаточно назвать хотя бы знаменитый «Критический словарь»
Пьера Бейля, эту библию свободомыслящих конца XVII —
начала XVIII века. Французские ученые отнюдь не
чувствовали себя простыми учениками англичан. К тому же
главной темой Энциклопедии, ее душой и предметом ее
забот должна быть Франция.
Во-вторых, с гениальной прозорливостью великого
мыслителя и ученого-организатора Дидро понял, что время
энциклопедий, составленных одним человеком, прошло.
И в-третьих.. . Но вот здесь сомнительно, чтобы Дидро
стал посвящать в свои планы его нанимателей. Однако про
себя он твердо решил, что новая энциклопедия должна не
просто бесстрастно регистрировать прогресс науки и
техники, но бороться за него, бороться всеми дозволенными и
недозволенными средствами. И вот именно это третье больше,
чем что бы то ни было, создает величие и бессмертие
Французской энциклопедии.
Воспитанник Парижа, этого благородного и мятежного
сердца Франции, он впитал в себя всю его атмосферу,
грозную атмосферу предреволюционных лет: его насмешку,
призванную скрыть горечь утраты и разочарования, его
отзывчивость на чужую беду, его юношескую способность
зажигаться великой идеей.
Когда у него заводилось несколько лишних су, он шел
в кафе. Кафе Парижа были особым местом. Сюда не ходи- 17

ли пить. Напивались в тавернах. Кафе же были полны
странными посетителями, для которых стакан ледяного
оранжада знойным июльским днем или же чашечка
дымящегося мокко декабрьским вечером были всего лишь
предлогом, для того чтобы остаться здесь и поговорить. И с чего
бы ни начинался разговор, он всегда кончался одним и тем
же: ругали правительство, издевались над знатью,
возмущались церковниками. «Господа, король отправился
в Путо к мадам Шатору». — «Ах, эта отвратительная
метресса снова становится всемогущей». — «А вы слышали, —
подхватывает другой, — скоро снова будет объявлен набор
в милицию, чтобы укрепить армию Кабана (так звали
Мориса Саксонского. — /О. С.)». Молчание. Затем крики
ярости. Эти бесчисленные войны за испанское, баварское,
австрийское наследство просто опустошали страну. Новая
война — новые налоги. Знающие люди говорили, что казне
каждый год не хватает 10000000 ливров. И в то же самое
время король дарит очередное шато очередной любовнице.
«Наш король ниже ничтожества», — вслух говорят в кафе.
Сборщики налогов бесчинствуют: у несчастных бедняков
отнимают последние остатки пшеницы и даже... медные
дверные ручки. А в это же самое время духовенство мечет
громы против всякого, кто смеет покушаться на его доходы,
прикрывая животный эгоизм высокими словами о правах
и неприкосновенности святой церкви. И власти
снисходительны к привилегированным. При наборе в милицию в
голодной Франции берут крестьян от сохи и оставляют лакеев
их знатным господам.
А что приносят эти войны и поборы? Трофейные
знамена и очередной «мир», заключенный наспех, только для
того, чтобы вернуться к придворным развлечениям. «Ты
глуп, как мир», — ругались торговки на базарах как раз
в то время, когда Дидро вел переговоры с издателями.
Но вот кто-то делает знак, молчания. Из кармана до-
18 стается смятая бумажка. Склоненные головы — и вдруг

взрыв смеха. Послушаем донесение одного полицейского
агента того времени, сохранившееся в архивах Бастилии:
«Все кафе полны стихами и куплетами чрезвычайно
сатирического содержания, направленными то против г-на
кардинала, то против парижского архиепископа, то против
генерал-лейтенанта полиции. В одном из куплетов его
преосвященство называют негодяем, в другом — г-на архиепископа
сравнивают со свиньей. А что касается г-на
генерал-лейтенанта, то по рукам ходит песенка из многих куплетов. В
последнем из них этот достойный магистрат спрашивает,
какого цвета ленту он повесит себе на шею, голубую или
красную. Ему отвечают — пеньковую».
Сначала юношей, а потом молодым человеком Дидро
впитывал в себя эту атмосферу. Она укреплялась в
бессонные ночи, которые он проводил в спорах с друзьями,
такими же, как и он, энтузиастами-мечтателями. А друзья
у него были замечательные. Его часто видят с математиком
Д'Аламбером. Тот называет себя «рабом только свободы».
К нему заходит и другой молодой человек, скромный
переписчик нот Жан-Жак Руссо. Большая и больная душа,
будущий властелин умов Франции и Европы. Дидро —
свой человек среди медиков и художников, музыкантов и
литераторов. Старый Рамо, волшебник французской
музыки этого времени, иссохший, желчный, смягчается, когда
слышит Дидро. Этот молодой человек умеет находить такие
точные слова для того, чтобы выразить все, что происходит
в душе старого одинокого музыканта, думающего только
о музыке и влюбленного только в нее. Холодный и умный
Ла Тур, хорошо писавший свои портреты лишь тогда,
когда в лице модели он видел тихое сияние мысли, кудесник
Шарден, чья кисть превращала кухонную утварь в
сверкающие лампы Аладдина, — все это были его друзья,
привязанные к нему так, как только может быть привязан
художник, столкнувшийся с таким редким даром понимания.
Собрать их всех, собрать в одной книге! И какая книга 19

лучше приспособлена для этого, чем энциклопедия — книга
обо всем? Столетие спустя Герцен эпиграфом к своему
«Колоколу» возьмет торжественные латинские слова voco vivos
(«Зову живых»). Вот именно таким набатным колоколом,
зовущим свободные живые души, и должна была быть, по
мысли Дидро, его Энциклопедия.
К моменту начала работы над Энциклопедией Д'Алам-
бер добился известности. Его трактат по динамике,
опубликованный в 1743 году, в возрасте двадцати шести лет,
принес ему славу в ученом мире. С 1746 года он — член
французской Академии наук и вхож в парижские салоны, и
прежде всего в самый знаменитый из них — салон мадам
де Жоффрен. Там он обедает по четвергам в компании
Вольтера, Монтескье, Бюффона, Буше, Мармонтеля. Все
эти великие люди в тогдашней интеллектуальной жизни
Франции с восторгом подхватили идею Дидро. Не дремлет
и Дидро. Он привлекает к работе своих друзей.
Для дирижирования этим оркестром личностей
понадобится весь дипломатический такт, неиссякаемый оптимизм
Дидро, его умение отвлечься от собственного «я» (такое
трогательное в этом блестящем человеке). Энциклопедию
написали сто восемьдесят три автора. И вместе с тем она —
подвиг жизни одного человека, ее главного редактора Дени
Дидро. Если бы не его упорство, верность высокому идеалу
юности и, может быть, самое главное, переданная ему
поколениями французских умельцев мудрость труда рабочего-
артиста, эта книга никогда не увидела бы свет. Сын
ремесленника, он создавал Энциклопедию точно так же, как
великие безыменные артисты до него клали камни в стены
соборов Иль де Франс или же плели цветы и переливы
французских шпалер, не думая о громком имени, а всего
лишь хорошо делая свою работу. Когда Писареву в его
великолепной статье об этом времени понадобилось
охарактеризовать Дидро, он назвал его просто и точно: «веселый,
20 рабочий человек».

Итак, Энциклопедия должна быть французской,
коллективной и, главное, критической. Она должна бросить
вызов страшному духовному гнету, наложенному на страну
феодализмом и католической церковью. Но как это сделать?
В XVIII веке профессия свободного литератора была не
только малопочтенна, но и, прямо скажем, опасна.
Памфлеты, растущий дух свободомыслия раздражали
правительство и церковь. И они не скупились на угрозы. Достаточно
только перечислить некоторые указы того времени, чтобы
в этом убедиться.
В 1745 году выходит указ, по которому за издание,
хранение и распространение литературы, подрывающей
основы религии, писателям и книгоиздателям грозят
смертной казнью. Тем же самым грозят в 1757 году писателям,
«волнующим умы». В 1764 году Королевский совет
категорически запрещает писателям касаться в своих книгах
всех вопросов, относящихся к государственной политике.
В 1767 году правительство запрещает под страхом
смертной казни поднимать в литературе какие бы то ни было
вопросы по финансам страны.
• В общем, говорить нельзя было ни о чем, а по самому
своему жанру Энциклопедия должна была говорить обо
всем, и говорить, как того хотели Дидро и его друзья,
критически.
На свирепость королевской и духовной цензуры
Энциклопедия ответила специально продуманной тактикой.
«В конце концов, — говорил Вольтер, — не все, как Ян Гус
и Иероним Пражский, любят, чтобы их жгли. В Англии
мудрецов не преследуют. Во Франции они избегают
преследований». Они наносили удары католицизму под
видом. .. его защиты. Здесь они следовали совету того же
Вольтера: «Ударь и спрячь руку!»
Борьба Энциклопедии с духовной цензурой — это
блестящая страница истории европейского свободомыслия.
Когда В. И. Ленин писал о «бойкой, живой, талантливой, 21

остроумной» публицистике старых атеистов XVIII века,
он имел прежде всего в виду работы энциклопедистов
Дидро, Гольбаха, антиклерикальные выступления
Вольтера. И действительно, при проведении энциклопедического
корабля через рифы цензуры лоцманы Энциклопедии
проявили столько изобретательности, выдумки, неподдельного
живого остроумия, что исследователю религиозных статей
этой книги подчас кажется, что он присутствует при
постановке брызжущего весельем искрометного фарса, каких-то
«Плутней Скапена» в философии. Однако для того, чтобы
правильно оценить их мужество, никогда не следует
забывать, что постановщикам этого спектакля грозили не просто
колотушки, как лукавому и находчивому герою
французского фольклора.
У младшего современника энциклопедистов, философа
Кондорсэ, писавшего в ту эпоху, когда семя, посеянное ими,
уже дало свои всходы, есть очень интересный перечень
тех приемов, к которым прибегала Энциклопедия для того,
чтобы сказать думающему читателю то, что она не могла
сказать ему прямо. Они «ласкали предрассудки, — пишет
Кондорсэ, — чтобы нанести им удар». Познакомимся с
некоторыми из этих приемов.
Изложение какой-нибудь католической догмы в
Энциклопедии, как правило, начинается с утверждения ее
безоговорочной истины. Затем долго, тщательно и подробно
рассматриваются все возражения против нее, сделанные
кем-либо и когда-либо. И уже после этого читателю,
только что пережившему шок от этого критического
холодного душа, благочестиво предлагается веровать в эту догму,
так как она выше нашего разума.
Иногда нападение на религию прячется в статье, на
первый взгляд не имеющей никакого отношения к
религиозной идеологии. Возьмем для примера статью Дидро
«Кавказ».
22 «Кавказ — горная цепь, начинающаяся в Колхиде и

заканчивающаяся у Каспийского моря». Далее следует
описание Кавказа и его обитателей, в основном
заимствованное у античных географов, но вот конец статьи: «Они
(жители Кавказа. — Ю. С), если верить Страбону, считая,
что человек в этой жизни несчастен, надевают траурные
одежды при рождении ребенка и ликуют, когда он умирает.
Христианин не должен следовать их примеру и радоваться
смерти своих детей только потому, что смерть
новорожденного обеспечивает ему вечное блаженство в раю, а будущая
судьба человека взрослого не очень определенна. Как
страшна и как утешительна вместе с тем, — издевательски
заключает Дидро, — наша религия!»
Энциклопедия любила путешествовать, описывать быт
и нравы разных экзотических народов, о которых в
Европе знали мало. Научная этнография, африканистика,
востоковедение только делали первые шаги. Мир все еще
оставался во многом открытой книгой для человека XVIII
века. Именно поэтому этнографические материалы
Энциклопедии — это, как правило, рассказы бывалых
людей, любивших сгущать краски. Но все эти описания
китайцев, магометан, персов и так далее имели и еще
одну задачу, совсем не этнографическую. Энциклопедия
путешествовала для того, чтобы навести порядок у себя
дома.
Описав самыми черными красками ужасы
«магометанского фанатизма», она ставила перед вдумчивым читателем
вопрос: а чем лучше фанатизм католический? И чтобы
этот вывод как-то не ускользнул от его внимания, Дидро
завершает свою статью о фанатизме такими
«верноподданническими» словами: «Если читатель будет настолько
несправедлив, что смешает католичество с чудовищными
принципами суеверий, то мы полностью возлагаем на него
ответственность за гнусность его пагубной логики». Во
Франции, только что пережившей ужасы религиозных
преследований, отправившей в изгнание более миллиона своих 23

сограждан только потому, что они верили не так, как
король, трудно было избежать силлогизмов этой «пагубной»
логики.
И наконец, еще об одном приеме энциклопедистов, о
так называемых «отравленных парфянских стрелах»
Энциклопедии, ее отсылках. Они превозносили догму в одной
статье, а затем отсылали читателя к другой, в которой
той же самой догме наносился смертельный удар.
Типичным примером этой тактики является статья Дидро
«Кордельеры». В ней мы читаем: «Этот орден (францисканцы —
нищенствующий монашеский орден.—Ю. С.) очень
полезный для общества, отличающийся добрыми нравами,
глубокими познаниями своих сочленов, пользующийся
отличной репутацией». Статья завершается отсылкой: «См.
также «Капюшон».
Что же мы читаем в статье «Капюшон»? «Капюшон —
это кусок серой ткани, скроенный и сшитый в виде конуса,
который капуцины, кордельеры и другие нищенствующие
монахи надевают себе на голову. Некогда капюшон стал
причиной настоящей междоусобной войны между
кордельерами. Орден распался на две враждующие партии. Одни
требовали, чтобы капюшон был узким, другие хотели,
чтобы он был широким. Диспут длился более века и был
насилу усмирен буллами четырех пап. Монахи этого ордена
вспоминают сейчас об этом сражении с величайшим
презрением. А между тем все их учение, — завершает Дидро, —
столь же серьезно».
Понимали ли современники весь этот маскарад?
Друзья, безусловно, да. Подлинные убеждения
энциклопедистов были им хорошо известны.
К моменту начала работы над Энциклопедией Дидро
имел уже на своем счету две книги, запрещенные
постановлением парламента и сожженные рукою палача. Но и в
лагере реакции находились «проницательные читатели», как
24 их впоследствии назовет Н. Г. Чернышевский. Доказатель-

ством тому служит бурная история печатания семнадцати
томов этой книги.
Неприятности начались с самого первого момента, с
момента издания проспекта в ноябре 1750 года. В хор
голосов, хваливших идею, в поток заказов на книгу вторглась
одна маленькая, но грозная диссонирующая нотка. Еще в
начале века в Треву, столице «государства», находящегося
в вассальной зависимости от французской короны
(политическая карта Франции была пестрой вплоть до революции),
иезуитам удалось обзавестись собственной отличной
типографией. В январском номере «Журналь де Треву»
достопочтенный отец Бертье, его главный редактор, прошелся
насчет проспекта нового издания. Здесь были и вздорные
обвинения в плагиате самой идеи Энциклопедии у лорда
Бэкона, умершего более ста лет тому назад. Как будто бы
великие мысли великих людей являются их личным
достоянием, а не служат человечеству. Здесь был и один на
первый взгляд совершенно невинный вопрос: «Почему в
проспекте ни слова не говорится об иезуитах, о которых Бэкон
отзывался с таким большим уважением?»
Этот вопрос говорил о многом. Орден, который со дней
старческого слабоумия «великого» короля-солнца
Людовика XIV, вновь доверившегося убийцам своего
действительно великого деда, сохранял монополию контроля над
духовной жизнью нации, был задет. Его не пригласили
участвовать в словаре, а значение такого издания ему было
более чем ясно.
Дидро ответил на эти нападки двумя напечатанными
письмами к отцу Бертье, ответил так, как он умел это
делать — четко, умно, саркастично. После этого тон
полемики сгустился. В ней зазвучали уже прямые угрозы.
«Дидро — человек умный, — писал в ответ Бертье, — и
получать от него письма приятно, особенно тогда, когда
они касаются литературы. Другие предметы — опасны. И
он-то хорошо это знает». «Помнится, что Вы однажды 25

изображали слепого. Сегодня Вы играете роль глухого.
Не окажетесь ли Вы перед необходимостью в скором
времени представлять и немого?» Автору
замаскированного атеистического «Письма о слепых в назидание
зрячим», книги, которая привела его в камеру Венсенского
замка, нетрудно было понять угрозы, скрывавшиеся в
этих фразах.
Друзья осуждали Дидро за резкости, за
недипломатичность: «Разве благоразумно с самого начала
ссориться со всесильным орденом? Вы погубите себя и
доверившихся вам книгоиздателей». Но поставим себя на место
Дидро.
Мог ли он избежать конфликта, проявив большую
дипломатичность? Может быть, и мог. Еще вернее было
бы привлечь иезуитов в авторский коллектив этой книги,
поручив им теологические статьи словаря. Об этом они
даже его просили. Но тогда Энциклопедия не была бы
тем, чем она должна была быть — книгой, бросавшей
вызов всем темным силам Франции. У нас просто не было
бы Великой энциклопедии. Дидро и иезуиты стояли на
таких противоположных позициях, что конфликт все равно
был неизбежен. Не знаем, приходила ли в голову Дидро
мудрая «молитва» Генриха IV. Но она в данной ситуации
была более чем уместна: «Боже, спаси меня от ложных
друзей, а уж с врагами я и сам как-нибудь справлюсь».
Первый том (1751) был принят с большим интересом.
Однако к восторженному хору похвал почитателей новой
книги и новых талантов присоединились и уже значительно
более определенные обвинения из другого лагеря. 9 августа
1751 года господин Рейналь, редактор газеты
«Литературные новости», любезно информирует читающую
публику об эпиграмме, присланной ему одним из читателей
(«проницательных»!) и адресованной главному редактору
Энциклопедии господину Дидро, «хорошему писателю и
26 плохому верующему»:

Я — хороший энциклопедист!
Я знаю добро и зло.
Я следую по стопам господина Дидро,
Я знаю все и ни во что не верю!
Не дремала и эта старая лиса, отец Бертье. Чтение
первого тома подтвердило все его опасения. Отныне «Жур-
наль де Треву» будет заниматься скрупулезнейшим
анализом всех политических и религиозных статей
Энциклопедии и бить тревогу при всяком удобном случае.
Иезуитам нужен хороший, полноценный предлог для
того, чтобы покончить с этим изданием или же, еще лучше,
взять его в свои руки. Такой предлог им дал аббат де
Прад — один из авторов Энциклопедии.
18 ноября 1751 года де Прад защитил на богословском
факультете Сорбонны диссертацию о достоверности —
традиционная для христианской теологии тема об
основаниях нашей веры в чудеса. Ученый совет этого факультета,
понаторевший в части разыскания ересей, счел
диссертацию вполне правоверной и присудил ее автору искомую
им степень. Для иезуитов, однако, самым важным было
то, что де Прад — один из авторов Энциклопедии. Обвинив
его в ереси, они били по ненавистной им книге. Вот почему
уже после защиты они подвергли его сочинение
детальнейшему анализу и обнаружили в нем десять (!)
еретических положений. Чего нельзя найти в богословской
работе, если искать с заранее хорошо обдуманным
намерением!
Скандал разразился громадный. 29 января 1752 года
Кристоф Бомон, архиепископ Парижский, с амвона собора
Парижской богоматери разражается гневной проповедью
по адресу философов.
Книга де Прада предается огню, сам он бежит в
Голландию. А на январском заседании Королевского совета
принимается решение о запрещении дальнейшей
публикации Энциклопедии, об изъятии только что вышедшего 27

из печати ее второго тома и о конфискации всех рукописей
к ней у Дидро.
Казалось бы, иезуиты могли торжествовать. Но как
выполнен был этот приказ? История с его выполнением
замечательна, и она показывает, почему, несмотря на самые
драконовские законы, свободомыслие во Франции шло
вперед.
Еще до принятия постановления кто-то из хорошо
информированных людей предупредил книгоиздателей, что
тираж будет конфискован. Прослышав о предстоящем
запрете, две тысячи подписчиков (цифра немыслимая по тем
временам) поспешили выкупить свои тома. Полиция,
явившаяся в лавку Ле Бретона, нашла на прилавках всего
пятьдесят экземпляров. История с конфискацией рукописей у
Дидро еще более характерна. Но здесь мы предоставим
слово госпоже Вандель, дочери Дидро, оставившей
ценнейшие воспоминания об отце.
«Г-н Мальзерб предупредил моего отца, что он (!)
отдал приказ конфисковать его рукописи. (Отметим кстати,
что господин Мальзерб был королевским управляющим
всем книгоиздательским делом во Франции. — Ю. С.) «То,
что вы мне говорите, меня страшно огорчает, — ответил
отец. — У меня не будет времени спрятать мои рукописи и,
кроме того, совершенно невозможно найти за одни сутки
людей, которые бы захотели позаботиться о них и у кого
они были бы в безопасности». — «Перевезите их ко мне, —
ответил г-н Мальзерб, — здесь их не будут искать». И
действительно, мой отец отправил половину своего кабинета
к тому, кто распорядился о производстве обыска у него на
квартире».
Что это — фарс, комедия? Нет, это политическая
борьба. В периоды общественно-политических кризисов систем
и режимов сами власть имущие не выступают единым
фронтом. Несметные богатства церкви, ее упорное нежелание
28 поделиться с нацией хотя бы толикой накопленных ею

сокровищ вызывали гнев не только третьего сословия.
Необходимость серьезных общественных перемен ощущалась
каждым сколь-нибудь честным человеком, думающим не
только о себе и не только о сегодняшнем дне.
Характерно, что первые проекты общественных реформ еще в
царствование короля-солнца, деспотизм и мания величия
которого в немалой степени подготовили страну к революции,
были предложены людьми высокопоставленными —
епископом Фенелоном, воспитателем дофина, знаменитым
маршалом Вобаном.
Сам управляющий книгоиздательским делом был на
стороне энциклопедистов и очень действенно помог им в
трудную для них минуту. Были у них защитники и при
дворе. Если королева, эта фанатичная полячка Мария
Лещинская, и ее сын, дофин Франции, искавшие утешения
в лоне церкви, относились с крайней враждебностью к
энциклопедии, то мадам Помпадур, ненавидимая партией
иезуитов, с известной благосклонностью посматривала на
энциклопедистов.
А многие просто боялись, что преследования такого рода
погасят всякую интеллектуальную жизнь во Франции, что
литераторы и ученые сбегут в Голландию, Англию,
Пруссию, как это сделал Вольтер. Прислушаться к иезуитам —
это значило закрыть рот самым талантливым, самым
блестящим французским литераторам и остаться с... Историки
литературы до сих пор недоумевают, почему партия
реакции во Франции в середине XVIII века не смогла найти
ни одного не то что крупного, но мало-мальски одаренного
литератора. Англия на борьбу с деизмом и атеизмом
бросила, по крайней мере, талантливых людей. Епископ
Беркли и писатель Аддисон стали классиками английской
философии и литературы. Во Франции же поляризация
политических и религиозных взглядов сопровождалась столь
же ярко выраженной поляризацией талантливости. На
стороне реформ и свободной мысли — все живое, одаренное, 29

остроумное. На стороне реакции — все бездарное, тупое,
напыщенное, скучное. Они и в литературу-то вошли как
противники философов.
Кто вспомнил бы сейчас этого господина Омера Жоли
де Флери, если бы ему не суждено было в истории веселить
читателей переписки Вольтера; некоего Шомье, с упорством
бульдога сопровождавшего каждый том Энциклопедии
своими «обоснованными возражениями»; этого Палиссо,
литератора, перу которого придавала некоторую энергию
лишь злоба и зависть к чужому успеху. Молитва Вольтера:
«Боже, сделай наших противников еще более скучными!» —
была серьезной шуткой. Галантное французское общество,
превыше всего ценившее изящную салонную
непринужденность, игривый намек, едкий сарказм, уже знало, что такое
хорошая литература. Вот и еще одна причина, почему у
философов были друзья, и друзья влиятельные.
7 мая 1752 года, хотя приказ Королевского совета не
был формально отменен, мадам Помпадур и несколько
министров предложили Дидро и Д'Аламберу возобновить
работу над книгой. 1753—1756 годы — это «золотой век»
Энциклопедии. Выходят в свет III, IV, V и VI тома. В ней
появляются новые имена. В ее экономическую редакцию
входят Тюрго, Кенэ, Неккер. Уже одни эти имена
основоположников научной политической экономии, высоко
ценимых Марксом, говорят сами за себя. В экономических
статьях Энциклопедии не только теоретические размышления об
источниках материального благосостояния нации, но и
ясная программа антифеодальных реформ.
8 1756 году появляются две замечательные статьи Ке-
• нэ — «Фермеры» и «Хлеб». В них Кенэ хочет привлечь
внимание читающей публики к положению крестьян, «этой
интересной части общества». Каково же это положение?
Мягко говоря, оно незавидно. Из шестнадцати миллионов
населения тогдашней Франции половина умирала в возрас-
30 те до пятнадцати лет. В своем подавляющем большинстве

это были дети крестьян. Причина такой мрачной
демографической статистики — питание этой «важной» части насе-*
ления. «Ячмень, овес, черный хлеб, картофель — вот пища,
которую французский крестьянин добывает себе и своим
детям. Такая пища, едва поддерживая жизнь, убивает
большинство детей еще в раннем возрасте». Но почему беден
французский крестьянин? Ответ Кенэ предельно ясен.
Произвольные налоги, феодальная регламентация и
производства и сбыта, барщина, повальные рекрутские наборы
в армию — вот причины нищеты французской деревни.
Статьи по химии начинает писать барон Гольбах, в
сочинениях которого пропагандировался уже такой
откровенный материализм и атеизм, что сами энциклопедисты
пугались. «Никогда, — пишет Вольтер, характеризуя
атмосферу энтузиазма, в которой писалась эта книга, — не
работали с таким усердием и таким благороднейшим
бескорыстием. Достойнейшие люди всех рангов: крупные
администраторы, магистраты, инженеры, подлинные литераторы
стремились украсить этот труд плодами своих
исследований. Они были и подписчиками и авторами одновременно.
Для себя они не хотели ничего, их вполне удовлетворяло
сознание полезности их труда. Они не хотели даже быть
известными публике: имена большинства из них были
напечатаны вопреки их желанию».
Есть еще одна группа авторов, о которой надо сказать
особо. Величие Энциклопедии, ее новаторский
антифеодальный характер, может быть, сильнее всего выразились в
том гимне труду, который звучал со страниц этой книги.
Перелистывая великолепные хрестоматийные гравюры
Энциклопедии, читая ее статьи, посвященные описанию
ремесел, мы покидаем привычную для нас Францию картин
Буше и Ланкре, Францию изящных маркиз-пастушек и
вступаем в неизвестный мир мастерских, мануфактур, шахт,
полей. Мы видим людей, забытых историками королей и их
фаворитов. 31

Дидро, сын ремесленника, говорил, что есть много
вещей, которые можно понять только в мастерской. И для
того чтобы включить в Энциклопедию еще одну статью
о самом важном в жизни, о человеческом труде, он шел
туда, беседовал с рабочими, восхищался их артистизмом.
И они тоже были авторами Энциклопедии.
Вот немного имен, спасенных энциклопедистами от
исторического забвения. Барра — превосходный рабочий,
который много раз в присутствии Дидро собирал и разбирал
машину для пряжи чулок, шелкопрядильщики Боннэ и
Лоран, слесарь Фор, изготовитель оловянной посуды Мал-
ле, английский стекольщик Хилл, ножовщик Фуко.
Одному токарному делу Энциклопедия посвящает 87 гравюр.
Но этот «золотой век» спокойной и сосредоточенной
работы длился очень недолго. 5 января 1757 года некий
Дамьен, выходец из семьи разорившихся фермеров,
ставший слугой, человек душевно неуравновешенный, ранил
короля ударом ножа. Он счел себя призванным напомнить
королю о его обязанностях гражданина легким ранением.
Его подвергли самым бесчеловечным пыткам: сожгли руку,
державшую нож, поливали расплавленным свинцом и
кипящим маслом и наконец четвертовали по всем правилам
искусства. Казнь длилась четыре часа.
Воспользовавшись воцарившейся в стране реакцией,
партия «ревнителей благочестия» немедленно обвинила в
покушении... энциклопедистов и тот «нечестивый дух,
который они распространяют». Началось большое сражение
за Энциклопедию. 1757 и 1758 годы — это годы травли.
На сцене «Комеди Франсез» Палиссо ставит комедию
«Философы», эту жалкую подделку под Мольера. Дидро в ней
изображается вором, а Руссо бегает на четвереньках.
(Так понята была проповедь естественности и культ
природы в сочинениях этого философа.) Некий Моро,
продажный литератор, ищущий благосклонности дофина (о чем
32 он сам с милой непосредственностью расскажет в своих

воспоминаниях), открывает на пятьдесят восьмом градусе
северной широты (широта Парижа) ужасное племя «какуа-
ков», обладающих «страшным ядом, скрытым у них под
языком». Памфлеты множатся. Духовник короля в своей
проповеди, произнесенной перед двором, предает анафеме
Энциклопедию. Дидро приходится защищаться от
обвинений в плагиате. И даже академическое ничтожество,
переводчик Помпиньян, о переводах которого Вольтер сказал,
что они священны, потому что «никто до них не
дотрагивается», счел нужным свою вступительную речь в
Академии посвятить «истинной философии», состоящей в...
посещении обедни и перебирании четок.
Из Энциклопедии уходит Д'Аламбер. Борьба не была
его стихией, как для Дидро и Вольтера. Ученый-математик,
он больше всего ценил тишину кабинета. Гордый и
чувствительный, он был задет грязными намеками, клевета его
приводила в ярость. Когда Вольтер попробовал уговорить
его остаться, он ответил ему письмом, в каждой строчке
которого чувствуешь боль глубоко оскорбленного
человека: «Я не знаю, будет ли продолжена «Энциклопедия», но
я совершенно уверен в том, что если она и будет
продолжена, то без меня. Я пресыщен всеми этими публичными
оскорблениями и нападками всех родов, которые принес нам
этот труд. Гнусные и подлые сатиры, которые публикуются
против нас и которые не только терпятся, но и
защищаются, разрешаются, одобряются и даже направляются теми,
кто держит власть в руках; проповеди, или же скорее
набат, звучащий в Версале в присутствии короля и никем не
опровергаемый; новая и нетерпимая инквизиция, которую
хотят установить в «Энциклопедии», дав ей цензоров,
абсурднее и несговорчивее которых нельзя было бы найти
и в Гоа, — все эти причины заставляют меня покинуть
навсегда этот проклятый труд».
Враги торжествуют: уход Д'Аламбера — действительно
большая потеря для Энциклопедии. Но самый большой 33

триумф их еще ждет впереди. Когда 23 января 1759 года
парламент провел специальный суд над восемью
подрывными книгами, то во главе этого списка стояла
Энциклопедия. И, садясь на свое место, господин Омер Жоли де
Флери мог быть доволен — первый подвиг его жизни был
совершен: он раздавил «гидру энциклопедизма». Ему еще
предстоит с тем же успехом сражаться с гидрой...
оспопрививания.
8 марта 1759 года Королевский совет специальным
постановлением запрещает продавать, сбывать или
распространять уже вышедшие из печати тома или печатать
новые «под страхом примерного наказания»: его величество
счел, что «преимущества, которые наука и искусство могут
извлечь из труда данного жанра, не смогут уравновесить
тот непоправимый вред, который он наносит для нравов
и религии». Это конец! А Энциклопедия доведена только
до буквы G.
Что делать? Издать эту книгу за границей? Так
поступали многие, и Вольтер, гордящийся своим званием
«гражданина мира», давно уже носится с идеей завершения
издания в чужой стране. «Несчастные дети Парижа, эту работу
следует завершить в свободной стране. Вы потрудились
для издателей. Они получили свои прибыли, вы —
преследования» (письмо к Д'Аламберу от 29 января 1758 года).
Может быть, так бы оно и было и Энциклопедия
умножила бы собою поток эмигрантской литературы,
поступавшей из Гааги, Лондона, Лозанны, если бы не Дидро. Он
слишком любил Францию, чтобы даже подумать об
эмиграции; он превосходно понимал разницу между книгой,
изданной в Париже, и, может быть, той же самой книгой,
изданной в Швейцарии или Голландии. Нет, Энциклопедия,
впитавшая в себя боль Франции, адресованная ей,
собиравшая под свои знамена все живые силы французского
общества, не могла быть перенесена на чужую почву.
34 Вот как он ответил Вольтеру: «Я хорошо знаю, что,

когда хищный зверь смочит свою пасть человеческой
кровью, он уже не может жить без нее. Я хорошо знаю,
что этот зверь голоден и что он собирается броситься на
меня. Я хорошо знаю, что он направил свои глаза на меня
и что я, может быть, буду одним из первых, кого он сожрет.
Я хорошо знаю, что у одного из этих зверей оказалось
достаточно зверства, чтобы сказать, что ничего не
выигрывают, сжигая только книги. Я хорошо знаю, что, может
быть, даже в конце этого года я вспомню Ваши советы и
буду восклицать: О, Солон! Солон! .. Но что, скажите мне, я
буду делать с жизнью, если я могу сохранить ее, только
отказавшись от всего, что делает мне ее дорогою?»
Дидро не хотел уезжать из своей страны. Он верил в
ту Францию, которая молчала на заседаниях королевских
трибуналов и советов, но с живым интересом и волнением
следила за судьбою этой книги. Он знал, что при
капризной политике двора главное — выиграть время. И он не
ошибся.
Для того чтобы соблюсти интересы подписчиков, новое
постановление Королевского совета обязало издателей
выплатить каждому из них по 72 ливра. Это разность
между подписной платой и стоимостью вышедших томов. Если
бы подписчики повалили за своими деньгами, то издатели
были бы разорены и это означало бы действительный
конец Энциклопедии. Ни один из них не потребовал назад
своих денег. Молчащая Франция думала так же, как Дидро.
Люди надеялись на завершение этой книги.
Вот почему издатели и Дидро смогли предложить Маль-
зербу совершенно невинный на первый взгляд компромисс.
Для того чтобы соблюсти интересы подписчиков, они
поставят им вместо денег четыре тома гравюр и рисунков
к словарю (фактически их оказалось одиннадцать томов
великолепных, ставших хрестоматийными, гравюр),
изображающих механические искусства и ремесла. К этому
предложению трудно было придраться: изображения станков 35

и инструментов ничего общего не имели с таинствами
святого причастия или же догматом троичности единого бога.
Мальзерб с радостью принял это предложение, и
публика вздохнула с облегчением. «Энциклопедия» была спасена.
Важно было, что сборник гравюр был частью той же книги,
что издатели и Дидро получили возможность продолжить
работу над нею. Официальное осуждение книги папой
Климентом VIII уже ничего не могло изменить.
Так и получилось. Дидро и издатели приняли решение
не дразнить больше зверя, выпуская каждый год по тому.
Было решено под предлогом работы над пояснениями к
рисункам завершить сразу всю текстовую часть Энциклопедии
и «швырнуть в голову клерикалов» все одиннадцать
фолиантов сразу. Это решение было хорошо известно не
только Мальзербу, но и самому господину министру полиции
Сартэну. Но ко времени завершения издания (1765)
правительство поостыло, иезуиты снова проштрафились, а
королю не захотелось выставлять себя посмешищем в глазах
других «просвещенных монархов» Европы.
Здесь нельзя не рассказать об одной весьма пикантной
странице в истории франко-русских культурных связей,
о роли Екатерины II в завершении Великой французской
энциклопедии.
20 августа 1762 года Екатерина, чрезвычайно ловко
создававшая в глазах европейского общественного мнения
свою репутацию «просвещенной государыни», предложила
Вольтеру ускорить издание Энциклопедии, перенеся его
в Ригу или в любой город Российской империи, если это
издание «сталкивается с какими-нибудь трудностями (!)».
Екатерина обратилась и с прямым предложением к
Д'Аламберу переехать в Петербург и в качестве члена
Российской Академии наук издать оставшиеся тома
Энциклопедии в столице империи. Энциклопедисты отказались.
Но внимание, проявленное в Петербурге к их делу, было
36 для них неоценимой моральной поддержкой. Только что

кончилась Семилетняя война, в которой Россия и
Франция выступали в качестве союзников. Французскому
правительству, хорошо помнившему о сокрушительных
поражениях французского оружия в этой войне и о
блистательных победах русского (взятие Берлина!), были далеко
не безразличны мнения и оценки самой могущественной в
военном отношении державы континента.
Предложениям Екатерины была придана широкая
огласка. Барон Гримм в своем журнале, выходящем
тиражом всего в двадцать экземпляров, но предназначенном
только для коронованных подписчиков, известил о них
всю Европу. Если вчитаться и в «Письма о книжной
торговле» Дидро, вышедшие как раз в это время, то можно
увидеть, что и они пересыпаны намеками на «выгодные
предложения», поступившие из стран, ценящих науку и
культуру, и очень дерзкими размышлениями о
цивилизации и свободе печати.
Приобретение Екатериной на чрезвычайно выгодных
для Дидро условиях его личной библиотеки весной 1765
года еще раз показало французскому правительству мнение
Петербурга. Екатерина купила книги Дидро, оставила их
ему в пользование как «библиотекарю», дав причитающееся
жалованье за много лет вперёд. 15 апреля 1765 года барон
Гримм рассказал всем дворам Европы о необычных
условиях этой сделки.
Что оставалось делать французскому правительству,
когда «скифская Московия» так публично утерла ему нос?
Через пять месяцев сам господин Сартэн присмотрел за
тем, чтобы последние десять томов этой книги были
аккуратно вручены подписчикам. Позволительно думать, что
между этими двумя фактами имеется не просто совпадение
во времени.
Так завершилось издание этой книги.
Что же стояло за алфавитной последовательностью ее
статей? Почему эта книга вызвала такие страсти и стала 37

символом всей философской и политической мысли XVIII
века? Ответить на эти вопросы — значит рассказать о
самом важном в Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера: об ее
идее.
Для историков культуры; науки и общественной мысли
нет книг более важных, чем энциклопедии. Ведь каждая
эпоха, стремясь собрать в единое целое все знания,
находящиеся в распоряжении человечества на этом этапе его
исторического развития (а это и есть задача каждой
энциклопедии), ставит себе в лице своей энциклопедии
своеобразный памятник.
Само слово «энциклопедия» древнегреческого
происхождения. Оно означает знания, данные в круге. Для греков
круг был идеальным прообразом законченности,
завершенности геометрической фигуры. Поэтому завершенную
систему знаний человека о мире, о самом себе греки
и назвали энциклопедией. Но не греки породили саму идею
этой книги. Она так же стара, как стара человеческая
культура. Мы можем найти их в Древнем Китае и в Древнем
Египте, где о них говорили с почтением, как о книгах,
«которые делают умными и обучают невежду, помогая ему
узнать все». Вот почему если бы мы захотели узнать, что
думали и знали древние римляне о мире, их окружавшем,
то нам надо было бы прежде всего обратиться к
«Естественной истории» Плиния Старшего — римской
энциклопедии I в. н. э. Мировосприятие средневекового человека,
круг его забот и представлений мы узнаем, читая,
например, «Великое зерцало» Винцентия из Бовэ, библиотекаря
легендарного Людовика IX, занимающего во французских
народных преданиях то же место, что и Владимир Красное
Солнышко у нас.
Об интересах наших предков мы судим, перелистывая
страницы «азбуковников», очаровательных маленьких
русских энциклопедий XVI—XVII веков.
38 Герой нашего рассказа, Энциклопедия Дидро и Д'Алам-

бера, следовательно, стоит в ряду многих сотен
энциклопедий, предшествовавших ей и последовавших за ней. Но
в этом ряду она занимает совершенно исключительное
место. Это — первая научная энциклопедия нового
времени. Если энциклопедии средневековья в своем
подавляющем большинстве были теологическими, если
энциклопедисты Возрождения только еще мечтали о подобном труде
(смотри, например, программу обучения Пантагрюэля,
которую Гаргантюа набрасывает своему сыну, у Рабле), то
в Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера сформировавшаяся
к тому времени наука впервые заняла действительно
подобающее ей место. Наука, точнее говоря,
физико-математическое естествознание XVII—XVIII веков — мозг и
сердце этой энциклопедии. А сама она — лишь подведение
итогов первой научной революции в истории
человечества, произошедшей во второй половине XVI1-^—XVIII веках.
Ее создатели очень хорошо чувствовали свою связь
с этой революцией. «Всякому, — пишет Д'Аламбер в своих
«Элементах философии», — кто внимательными глазами
посмотрит на середину века, в котором мы живем, на
события, которые нас волнуют, или, по крайней мере,
занимают, на наши нравы, труды и даже развлечения, трудно
будет не заметить, что в наших идеях произошло какое-то
весьма характерное изменение; изменение, которое уже в
силу своей быстроты обещает нам еще большие изменения
в будущем (...)
Наше столетие необходимо по преимуществу называть
веком философии (...) Если непредвзято исследовать
современное состояние наших знаний, то нельзя отрицать
успехов, которые' философия сделала среди нас. Науки
о природе с каждым днем открывают нам все новые и новые
богатства, геометрия, раздвинув свои границы, понесла свой
факел в те части физики, которые расположены в непосред-'
ственной близости от нее (...) От Земли до Сатурна, от
истории небес до истории насекомых (Д'Аламбер здесь 39

пользуется уже вышедшим из употребления
первоначальным древнегреческим значением слова «история» —
история как исследование, расследование. — /О. С.) физика
изменила свое лицо. А с ней и почти все другие науки
приняли новую форму, фактически превратившись в физику».
Мы уже сказали, что главная отличительная
особенность Великой энциклопедии Дидро и Д'Аламбера состоит
в том, что она — первая научная энциклопедия нового
времени. Но это очень общее определение. Что значит быть
научной энциклопедией? Для ответа на этот вопрос нам
надо сравнить ее с ненаучной энциклопедией. А разве
бывают ненаучные энциклопедии? Были, бывают и, к
сожалению, даже в настоящее время все еще появляются не
просто ненаучные энциклопедии, но даже антинаучные,
мракобесные. Достаточно здесь только вспомнить
пресловутый Мейеровский лексикон, изданный в фашистской
Германии, с его звериным национализмом, расизмом,
«геополитикой».
Один из главных уроков, который нам преподносит
история человеческой культуры, состоит в том, что она учит
нас понимать цену, которую заплатило человечество за то,
чем мы сегодня пользуемся в качестве чего-то само собой
разумеющегося. Только после подвига энциклопедистов
стало чем-то само собой разумеющимся, что энциклопедия
должна быть научной.
Сравним Энциклопедию Дидро и Д'Аламбера с одной
из средневековых энциклопедий. Здесь перед нами богатый
выбор. Энциклопедии — один из самых популярных
жанров средневековой литературы. Книг мало. Размножение
их — процесс чрезвычайно трудоемкий — простое
переписывание. И уж если браться, за такое дело, то не лучше ли
сразу изготовить книгу, которая заменит целую
библиотеку, содержа в себе все полезные выписки из древних и
новых авторов. Поэтому на полках монастырских библиотек
40 и богатых заказчиков теснятся различные суммы (своды),

флорилегии (цветники), бестиарии, Маргариты
(жемчужины), зерцала и тому подобное.
Мы могли бы взять для сравнения «Этимологию»
Исидора Севильского, раннюю средневековую энциклопедию,
«Начала» Константина Багрянородного, византийского
императора, «Великое зерцало» Винцентия из Бовэ и так
далее, и так далее. Но мы воспользуемся нашими русскими
средневековыми энциклопедиями, «азбуковниками»,
относящимися к XVI—XVII векам. Читая их (а это занятие
крайне интересное), современный читатель, оперирующий
совсем иным понятием энциклопедии, неизбежно
сталкивается со множеством вопросов. Если это энциклопедии,
в чем нам не дают сомневаться алфавитный порядок
расположения и явно справочный характер их материала, то
почему в русских энциклопедиях так много статей о
Палестине, «святой земле» и нет ни одной о Москве, Твери,
Господине Великом Новгороде? Если это энциклопедия,
то как, например, составлялся для нее зоографический
раздел— статьи, посвященные отдельным животным? Здесь
непонятен сам принцип отбора материала. Как правило,
описываются животные, которых подданной Московского
Великого Государя и в глаза не видел: львы, слоны,
крокодилы и так далее. Допустим, в этом есть какая-то логика.
Зачем тратить дорогое время и еще более дорогую бумагу,
описывая «невежливую, мякинную птицу гусь», когда она
и без того каждый день перед глазами? Но почему тогда
среди блестящего общества львов, слонов и крокодилов
появляется птица «езгула» (это всего лишь «кукушка» по-
гречески)? Почему приводятся такие фантастические
сведения о самих животных? Почему, например,
утверждается, что медведица рожает медвежат бесформенными, а
затем уже вылизывает их, придавая «приличную медведю
форму»? Русские-то охотники знали, что это не так. Почему
о львах пишут, что львица-мать рожает их безжизненными,
а уже затем приходит отец-лев и своим дыханием оживля- 41

ет их? О том, что это не так, знали берберийские охотники,
поселяне южных районов Византийской империи.
Все дело в том, что наши азбуковники — книги не о
мире, а о священных книгах и сведения о мире в них
приводятся лишь постольку, поскольку они просачиваются и в
священные книги. Отсюда и их странный подбор и
фантастическое толкование.
О принципах своего подхода к энциклопедическому
делу совершенно недвусмысленно говорит и анонимный
составитель азбуковников. В их предисловиях всегда
рассказывается одна и та же история. Составитель пишет о себе, что
он большой любитель чтения, но что, читая сочинения
духовного содержания, он натолкнулся в них на массу
непонятных слов. «Вот и подумал я, — продолжает он, — как
же поймут эти священные книги те, кто не знает древних
языков (еврейского, греческого, латинского)? А подумав,
решил найти толкование (разъяснение) этих слов и
составить из этих толкований специальную книгу». Отсюда и
название наших азбуковников: «Сказание о неудобопозна-
ваемых речах (малопонятных словах)».
Но ведь это то же самое, что пишет Винцентий из Бовэ,
энциклопедист XIII века, и любой другой составитель
энциклопедий средневековья. Для чего написано его
гигантское «Великое зерцало»: «.. .для того, чтобы возбудить
желание погрузиться в божество, уяснить мистический смысл
Священного писания». Любая (или почти любая, скажем
осторожнее) энциклопедия средневековья — служанка
теологии. Предметом ее глаэных забот оказывается не мир,
а бог. Это и создает то отношение к миру, которое Дидро
очень точно называл отношением «сосланности». Мы
«сосланы» в этот мир, и именно потому, что наша настоящая
отчизна лежит где-то вне его, что самое важное происходит
не в нем, какое дело нам до строгости, точности и
обоснованности наших суждений об этом мире!
42 В истории науки ее грехопадения начинались там, где

человек терял острое чувство любопытства к окружающему
его миру, терял ту драгоценную способность удивляться
повседневному, которую греческий философ Аристотель
справедливо считал началом всякой философии, всякой
мудрости, всякого познания.
В утверждении подлинно научного отношения к миру
как к реальности, существующей независимо от того, что
говорится о ней в книгах священного писания или
философских системах, и состоит прежде всего научный
характер Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера. Об этом очень
красноречиво говорит сам Дидро в своей замечательной
статье «Эклектика» (не забывайте, что самые
принципиальные заявления о своей «вере» в подцензурной
энциклопедии можно было делать только в статьях с самым на первый
взгляд невинным названием). В ней он призывает
философию стать «открытой» для мира, искать материал для
своих построек не в системах иных философов, но в
самом мире.
Бесспорно, наиболее радикальный выход из тупиков
средневекового энциклопедизма дает атеистическое учение
о материальном единстве мира: существует только
материальный мир, и ничего кроме.
Была ли Энциклопедия материалистической? Ответ на
этот вопрос очень сложен. В статье «Aius locutius» (имя
языческого бога слова) Дидро довольно дерзко рассуждает
о философии «в тиши кабинетов», философии,
предназначенной только для внутреннего употребления, философии,
с которой не следует выходить к народу. Не подлежит ни
малейшему сомнению, что самый откровенный материализм
был «внутренней», или, скажем по-научному,
эзотерической философией Дидро и некоторых его единомышленников
по Энциклопедии — Гольбаха в особенности и даже
Д'Аламбера (о чем явственно свидетельствует его
переписка с Вольтером, не предназначенная для постороннего
глаза). Но с одной стороны, Энциклопедия была изданием 43

подцензурным и даже Дидро в своих статьях приходилось
делать реверансы в сторону Высшего Существа. С другой
же стороны, в ее авторский коллектив входили и искренне
верующие люди, не одобрявшие материализма в его
крайних атеистических формах: аббат де Прад, Малле и
другие, пламенный протестант Жокур, сохранивший,
несмотря на все преследования, верность религии своих
предков, и даже Руссо. Все это создает разноплановость
Энциклопедии. Истинную философию Дидро следовало бы
излагать по его «Мыслям об истолковании природы»,
«Элементам физиологии», «Сну Д'Аламбера» и другим работам,
либо дремавшим в ящиках письменного стола до самой его
смерти, либо выходившим анонимно. Истинную
философию Гольбаха мы узнаем по его «Системе природы».
И все же Энциклопедию Дидро и Д'Аламбера, по
крайней мере те ее части, которые были написаны
действительно великими представителями французского Просвещения
XVIII века, нельзя не признать важным вкладом в
становление материалистической философии.
У Энгельса в «Диалектике природы» дается одно
замечательное определение материализма. «Материалистическое
мировоззрение означает просто понимание природы такой,
какова она есть, без всяких посторонних прибавлений». Под
этим определением материализма подписались бы и Дидро,
и Гольбах, и Д'Аламбер, и Вольтер. Борясь за «открытую»
философию, философию, входящую в мир и собирающую
там материал для своих построений (статья Дидро
«Эклектика»), за экспериментальный метод познания (статья
Д'Аламбера «Экспериментальный метод»), борясь против
произвола декартовских объяснений, за ньютоновский путь
движения в науке — от фактов к обобщениям, а не от
обобщений к фактам (Вольтер), против «моисеевой физики» —
подчинение физических явлений авторитету священного
писания (Дидро, Д'Аламбер), она учила людей мыслить
44 материалистически,то есть понимать природу « такой, како-

ва она есть, без всяких посторонних прибавлений». И это
больше, чем что бы то ни было, делает ее первой научной
энциклопедией современности. В разделе «Школа мысли»
мы приводим некоторые тексты из Энциклопедии, дающие
представление об этой ее роли. '
Социально-политические, экономические, правовые
теории и программы Энциклопедии можно понять, только
хорошо зная ту обстановку, в которой создавалась эта книга.
Эпоха регентства, эпоха первой половины царствования
Людовика XV.
У замечательного французского художника Антуана
Ватто есть одна картина, имеющая глубоко символическое
значение: «Лавка Жерсена». На картине представлена
лавка известного парижского торговца картинами и другими
произведениями искусств Жерсена.Красочная пестрота стен,
увешанных нимфами и пастушками, оживленные
покупатели, только что впорхнувшая в лавку юная маркиза в
сопровождении великосветского обожателя, расточающего ей
комплименты. И в смысловом и в цветовом контрасте ко
всему этому праздничному оживлению рабочий снимает со
стены величавый портрет хмурого старика, портрет короля-
солнца Людовика XIV. Он только что умер, и он не
нужен, а Франция, на минуту воспрянувшая духом, начала
подводить итоги всему его мрачному, фанатичному и, уж
как водится, «великому» царствованию. Они были более
чем неутешительны. Когда-то самая сильная европейская
держава (после смерти Кромвеля и восстановления на
престоле Стюартов, обязанных французской короне
гостеприимством в дни их горького изгнания и обеспечивших
нейтралитет Англии), она была раздавлена тяжестью своих
собственных имперских притязаний. Притязания на Фландрию
(нынешнюю Бельгию), Голландию, прирейнские земли
в Германии, попытка объединить под одним скипетром
две католические короны — Испании и Франции,
территориальные претензии в Америке, в Индии — начался 45

колониальный грабеж мира! «Славная революция», как
назвал ее Маркс, приводит на английский престол в 1688
году смертельного врага Франции штатгальтера
Нидерландов Вильгельма Оранского, и Англия примыкает к
коалиции протестантских держав.
Поражения следуют за поражениями. Налоговый пресс,
давящий только на непривилегированные сословия,
сжимается все сильнее. Постоянные рекрутские наборы,
изжившая себя феодальная система землевладения, с ее
барщиной, оброками, регламентацией и производства и сбыта,
вконец разоряют французскую деревню. Деревня пустеет,
снижается рождаемость, медленно начинается то, что
демографические статистики научно называют депопуляцией
и что на самом деле является вымиранием, сокращением
численности населения Франции.
К тому же еще религиозный фанатизм. В 1685 году
король-солнце принимает «мудрейшее» решение: отменить
Нантский эдикт его великого деда Генриха IV, который
сам был некогда протестантом, провозглашающий
невмешательство государства в дела совести. Отныне все
подданные обязаны верить так, как верит их король, то есть
быть католиками. Сопротивление протестантов жестоко
подавляется ужасными «драгонадами»: полки драгун
размещаются в сопротивляющихся деревнях. Драгуны грабят
еретиков, насилуют женщин. Восстания. Начинается
массовая эмиграция гугенотов из Франции. В итоге из страны,
население которой и без того сокращается, уезжает около
полутора миллионов трудоспособного, деятельного
населения.
Религиозный фанатизм никогда не знает меры.
Уничтожив открытых «еретиков», он начинает искать еретиков,
скрывшихся в рядах приверженцев своей собственной веры.
Особенно здесь стараются иезуиты. Сам папа удивлялся:
что, собственно говоря, еретического в сочинении отца Ке-
46 неля, присланном ему из Парижа для жесточайшего осуж-

дения? Но не без помощи французского короля, его
морганатической жены мадам Мантенон и, главное, собственного
духовника его христианнейшего величества иезуитов отца
Телье папу убедили, что это — чистая ересь. Последовал
разгром янсенистских общин, таких же католиков, но
соперничавших с иезуитами. На беду короны, однако,
янсенизм — так называлось течение в галликанской церкви,
идеи которого выразил этот отец Кенель, — пустил
глубокие корни в кругах французской буржуазии. Начинается
борьба короны и янсенистских парламентов (региональных
верховных судов тогдашней Франции).
Все вышеизложенное — это краткая характеристика
того, что действительно происходило во Франции конца
XVII — начала XVIII века. Говоря исторически, мы
можем сказать, что в это время начался общий кризис
феодально-абсолютистского строя, «старого режима». Ну а
поставим вопрос иначе: как все эти события должны были
действовать психологически на мыслящих людей,
заботящихся не только о себе и хлебе насущном, но действительно
полных «интересами человечества», как пишет Дидро? Нам
даже не нужно отвечать на него. За нас ответит Вольтер,
один из авторов Энциклопедии, стихотворением, за которое
он был брошен на одиннадцать месяцев в Бастилию (мы не
поднимаем здесь сложного вопроса, был ли он
действительно его автором).
Я видел мрачную Бастилию и тысячу других темниц,
набитых честными и смелыми людьми,
Я видел наш народ несчастный, согнувшийся под игом
рабства,
Я видел смелых воинов, которых убивали голод,
жажда, ярость,
Я видел дьявола, который принял облик женщины
и правил нами *'.
* Последняя «жена» короля, мадам Мантенон.
47

Я видел, в этом корень зла, иезуита, обожаемого
властью *,
Я видел это все, а мне еще нет двадцати.
О чувствах младших товарищей Вольтера по редакции
Энциклопедии читатель может судить сам,
познакомившись с разделом книги, который мы назвали его словами:
«Раздавите гадину!»
Как люди деловые, выходцы из торгово-промышленных
классов, решение экономических проблем Франции они
видели в снятии феодальной регламентации торговли и
производственной деятельности. Их лозунгом было: «Laissez
faire, laissez passer!» («Дайте делать, дайте ехать!»)
Как гуманистов, их возмущало физическое рабство в
колониях и в самой Франции, пытки средневекового
судопроизводства, казни и наказания за так называемые
преступления совести.
Как людей мысли и слова, их прежде всего
волновала свобода мысли и слова. Поэтому их главные удары
были направлены против силы, присвоившей себе
монополию на истину, против церкви и ее темных судилищ
(смотри статьи «Фанатизм», «Инквизиция»,
«Священники», «Коперник» и другие), против цензуры и
государства.
Эта критика, быть может, самое ценное, что есть в
Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера, и она, полная блеска,
остроумия, мысли и живого чувства, восхищала не только
их современников, но и людей будущих поколений, их
преемников и наследников, таких разных людей, как Ленин
и Гегель. Эту критику Ленин называл «бойкой, живой,
талантливой, остроумной и открыто нападающей на
господствующую поповщину публицистикой старых атеистов
XVIII века». И даже у осторожного и консервативного
Гегеля позднего периода его философского развития эта
48 * Духовник короля аббат Телье.

критика вызывала какие-то всплески революционного
негодования.
«Эта отрицательная сторона французской
философии, — пишет он в своих «Лекциях по истории
философии», — относилась, следовательно, разрушительно только
к тому, что было разрушено внутри себя. Нам легко делать
упреки французам за их нападки на религию и
государство; нужно представить себе картину ужасного состояния
общества, бедственности, подлости, царивших во Франции,
чтобы понять заслугу этих философов. Теперь лицемерие,
ханжество, тирания, видящая, что у нее отняли
награбленное ею, слабоумие могут сказать, что французские
философы нападали на религию, государство и нравы. Но какая
это была религия!.. презреннейшее суеверие, поповщина,
глупость, низкий образ мыслей и главным образом
растранжиривание богатства и утопание в изобилии земных благ
при господствующей нищете. Какое это было государство!
Бесконтрольнейшее господство министров и их девок, жен,
камердинеров, так что огромная армия маленьких тиранов
и праздношатающихся рассматривала как свое
божественное право грабеж доходов государства и пользование потом
народа. Бесстыдство, несправедливость достигали
невероятных пределов, нравы только соответствовали низости
учреждений; мы видим бесправие индивидуумов в
гражданском и политическом отношениях, равно как и в области
совести и мысли».
Гегель, как всегда, смотрит в корень. Критика
Энциклопедии была разрушительна только по отношению к тому,
что уже было разрушено внутри самого себя и держалось
только насилием.
Но сколь бы мы высоко ни ценили критику «старого
режима» и его идеологии — религии—французскими
просветителями, нам не следует забывать одного простого
исторического факта: потомки всегда «умнее» (если так
можно сказать) своих предков по той очевидной причине, 49

что они знают продолжение, то есть результаты борьбы,
мысли и устремлений ушедших поколений. С позиций
последовавшего развития истории, философской и социально-
политической мысли нам легко сейчас указать на крупные
недостатки как их критики, так и всей их системы в целом.
Она неисторична и буржуазна.
Будучи зачарованным светом ньютонианской физики,
они были склонны переносить модели ее мышления,
алгоритмы решения ее задач на всю человеческую мысль.
Именно поэтому они стремились открыть «вечные и неизменные
законы человеческой природы», считали себя близкими к их
открытию, а все не укладывающееся в их жесткие рамки
отбрасывали как простое порождение «темных веков»
фанатизма и человеческого безумия. На эту их ошибку со всей
силой указали Гегель и марксизм.
Будучи представителями третьего сословия
(французской буржуазии того времени), они не избежали ошибки,
от которой очень часто сами предостерегали своих
читателей (смотри, например, блестящую статью Дидро
«Естественное право» в нашем сборнике),—ошибки выдавать
своекорыстные «частные интересы», интересы группы,
корпорации, класса за интересы всего человечества. Именно
поэтому их проповедь гражданских свобод свелась к
проповеди формально-юридического равенства всех граждан
перед законом, не затронула важнейших
социально-экономических прав человека. Механизмы классового сознания
часто действуют без ведома самого мыслителя! Да и из
сферы гражданских свобод они слишком часто склонны
были исключать «простой» народ. На эту их ошибку им
указала социалистическая критика общества, как раз
начинавшая складываться в их время.
И все же. У англичан есть одна хорошая пословица:
«Не всякий человек может сшить себе сапог, но всякий
точно укажет, где он ему жмет». Где «жал» «старый ре-
50 жим», они знали в точности, по собственному опыту.

В эпоху первой научно-промышленной революции, во
время фактического «старта» современной науки их
бросали в тюрьму (Дидро) за... пропаганду методов научного
мышления. Они, самые блестящие представители своей
нации, которая потом назовет их именами улицы,
набережные и площади своих прекрасных городов, воздвигнет им
памятники, они чувствовали себя в постоянной опасности...
в своей собственной стране.
Вольтер из восьмидесяти трех лет своей жизни прожил
лишь тридцать с небольшим в своем любимом Париже.
А остальное время он скитался в чужих странах и при
чужих дворах, скрывался в захолустной Лотарингии и на
франко-швейцарской границе. Когда же друзья звали его
в Париж, город его юности и его любви, он отвечал им с
горечью: «Что вы! Ведь там заготовлено 40 тысяч палок
для моего костра». И это говорил Вольтер,
набальзамированное сердце которого сейчас в золотой урне хранится
в Национальной библиотеке Франции!
И они боролись, боролись со всей страстью своих
пламенных сердец, со всем блеском своего ума. Они не только
обращались к общественному мнению Франции, они
создавали его. Когда в 1751 году Дидро и его друзья выпустили
в свет I том своей Энциклопедии, вряд ли это
общественное мнение существовало (или по крайней мере было
таким, каким его хотели видеть французские
энциклопедисты XVIII века). Им предстояло вывести французскую
мысль из тупика религиозно-догматических споров,
открыть перед нею новые горизонты, указать ей ее
действительных противников. И они это сделали и сделали
блестяще. Через тридцать девять лет восставший народ
признает за ними эту великую заслугу.
Вольтер умер за одиннадцать лет до Французской
революции 1789 года. Церковники, как водится, отказали в
освященном месте для погребения этому великому человеку.
Друзья вывезли останки Вольтера из Парижа и тайно 51

похоронили его в Шампани. Но через четырнадцать
лет через весь Париж торжественно проследовала
траурная процессия. Народ хоронил Вольтера в Пантеоне —
месте упокоения самых великих людей Франции. На
стенках же траурного катафалка были написаны простые
слова: «Он подготовил нас к свободе!»
В Пантеоне Франции стоит и памятник Энциклопедии
и ее главному редактору Дени Дидро. В одной из самых
своих замечательных статей, написанных для нее, которая
так и называется «Энциклопедия», Дидро обращается к
потомству, к нам с вами: «Только великие качества
человека продолжают жить в памятниках, которые люди
ставят самим себе или которые им воздвигает поклонение и
признательность общества. Сознание собственных заслуг
позволяет человеку предвкусить наслаждение этой честью,
наслаждение столь же чистое, сильное и реальное, как и
любое другое. Гадательным здесь может быть только
одно — на каких правах человек основывает свои
притязания на признательность потомства. Наши притязания
основываются на этой книге. Пусть потомство вынесет
свой приговор».
Потомство вынесло этот приговор и Энциклопедии и
людям, ее создавшим. Они бессмертны.

ЧАСТЬ II
Избранные
тексты
из Энциклопедии

Статья медика Ле Руа «Человек» и отрывок из статьи
«Энциклопедия» Дидро очень удачно определяют общую
гуманистическую направленность Энциклопедии—устроить
жизнь человека лучше, счастливее здесь на земле. Это одно
ставило ее вне рамок средневекового энциклопедизма, с его
преимущественными заботами об ином, «загробном
царстве». Со времени Энциклопедии эта направленность
стала аксиомой европейского гуманизма и просвещения.
Приблизительно через сто лет после энциклопедистов об этом
же хорошо писал великий немецкий поэт Генрих Гейне:
Новую песнь, лучшую песнь .
Спою вам, о други, сегодня!
Мы на земле, на этой, здесь,
Устроим царство господне.
Достаточно хлеба растет на земле,
Хватит на всех понемножку
И роз, и миртов, и красоты,
И сахарного горошку.
Да, и горошек для каждого есть.
Уже наливается соком.
А небеса оставляем мы
Ангелам и сорокам...
(Пер. Ю. Тынянова)

Философия сражающегося гуманизма
ЕЛОВЕК — Homme (мораль). Это слово
не имеет точного значения, но только
напоминает нам обо всем том, чем мы являемся.
Однако то, чем мы являемся, не может быть
дано одним-единственным определением.
Даже если бы мы захотели показать лишь часть
нашей сущности, то и здесь нам понадобились бы
многочисленные логические разграничения и детальные
пояснения. В этой статье мы не собираемся говорить о
нашей внешней форме или о строении нашего тела, на
основании которых мы отнесены к классу животных.
Человек, которым занимаемся мы, — это та сущность,
которая мыслит, желает и действует. Поэтому мы
исследуем здесь только одно: какие побудительные мотивы
приводят его в движение, какие основания определяют
его к действию. Это исследование может быть лишь
усложнено тем обстоятельством, что человеческий род
не обладает никакой отличительной чертой, по которой
можно опознать всех его индивидуумов. В способах
действий людей существуют такие большие различия, что
склоняешься даже к предположению, что столь же
большие различия имеются и в самих мотивах действий. От
раба, который самым недостойным образом льстит
своему господину, до тирана, казнящего тысячи себе
подобных только для того, чтобы никого не иметь над
собою, мы видим бесконечное разнообразие в мотивах
действий. Я думаю, что у зверей их отличительные
признаки проступают с большей ясностью. Однако если
за животными понаблюдать попристальнее, то и у них
можно обнаружить большую способность к
усовершенствованию, чем это принято считать. (Смотри статью
«Инстинкты».) Но, несмотря на всю сложность всех
действий животных, человек бесконечно отдален от них. 57

Философия сражающегося гуманизма
Пусть даже он, вопреки всякому праву, и захватил власть
над ними! Разве это не одно из доказательств
превосходства его средств, а следовательно, и его природы?
В этом превосходстве нельзя не быть убежденным,
рассматривая поразительные достижения людей,
анализируя детальнейшим образом способности человека, его
успехи в науках, видя, как он пересекает моря, измеряет
небо, противостоит неистовству грома. Но кто не будет
испуган и потрясен, видя низость или жестокость
поступков, которыми этот царь природы так часто унижает
самого себя? Из ужаса перед этой отвратительной
смесью (высокого и низкого в человеке. — /О. С.)
некоторые моралисты в своем учении о человеке ищут
прибежище в теории смешения в нем добрых и злых
принципов. Однако сама эта теория нуждается в
основательном разъяснении. Высокомерие и предрассудки
воздвигли системы, познание человека осложнено тысячью
суеверий, которые должны быть устранены с помощью
наблюдений. Религия имеет своей задачей вести нас по
дороге счастья, которое она нам готовит по ту'сторону
времени 1. Философия же должна исследовать
естественные мотивы поступков людей для того, чтобы найти
средство сделать их лучше и счастливее в этой
преходящей жизни, по эту сторону времени.
Ле Руа
Биографическая справка об авторе: Ле Руа Шарль (1726—
1779) — врач, профессор медицины в Монпелье, выходец из знаменитой
династии часовщиков Ле Руа. Писал для Энциклопедии статьи по
медицине. Приводимая здесь статья «Человек» является одним из его
немногих философско-этических эссе.
То есть в «загробном» царстве после смерти.

Философия сражающегося гуыаниаыа
НЦИКЛОПЕДИЯ. В особенности нельзя
терять из виду одно соображение: если
устранить человека, существо мыслящее и
созерцающее, с лица земли, то патетическое и
возвышенное зрелище природы немедленно
станет печальным и безмолвным. Вселенная замолчит, и
воцарятся молчание и ночь. Все превратится в чудовищную
пустыню, где явления природы—явления, никем не
наблюдаемые,—будут возникать и исчезать непонятными и
немыми. Только присутствие человека делает
существование вещей интересным, и что можно предложить
лучшего, занимаясь историей этих вещей, чем подходить к ним,
основываясь на этой идее. Почему же не придать
человеку то место в нашем труде, которое он занимает во
Вселенной? Почему же не сделать его общим центром?
Существует ли в бесконечном пространстве еще одна
точка, откуда бы мы с большей легкостью могли
исходить, проводя все те бесчисленные линии, которые мы
хотим подвести ко всему иному. Какие тончайшие и
жизненные взаимодействия между человеком и вещами и
вещами и человеком у нас возникли бы при этом!
Вот что побудило нас искать в способностях человека
общие разделы нашего труда, которым подчинено все у.
Можно ли предложить иной, лучший, путь, на котором
человек не был бы заменен бытием немым,
бесчувственным и холодным? Человек — это уникальное понятие,
из которого всегда следует исходить и к которому все
следует сводить, если только мы хотим нравиться,
интересовать и волновать, описывая даже самые
бесстрастные предметы и сухие детали. Абстрагируйтесь от
моего бытия и от счастья мне подобных, и что мне во всей
остальной природе?
Дидро

Философия сражающегося гуманизма
л Дидро и энциклопедисты заимствовали у Ф.
Бэкона эту идею классификации наук по
человеческим способностям. Науковедческая задача
систематизации и классификации наук возникла
у Бэкона в связи с его планом дать обзор
результатов научного познания мира. Решил он ее,
положив в основу классификации способности
человека. Дух человека, рассуждает Бэкон,
состоит из памяти, воображения и мышления.
Каждая же из наук является продуктом
соответствующей способности человеческого духа:
история — памяти, поэзия — воображения,
математика и философия — мышления. Эта идея
/ошибочна и потому, что в основу классифика-
, ции наук, изучающих объективную
действительность, положены не различия самой этой
действительности (смотри критику Энгельсом этой
идеи в «Диалектике природы»), а различия
познавательных способностей человека. Кроме
того, она слишком жестко и односторонне
связывает науки с какой-то одной способностью
человека. Разве для математика не нужна
фантазия? Разве история строится только на одной
памяти, а не на сложнейшей мыслительной
работе историка, разгадывающего тайны
прошлого? Чего стоит одна работа, например, по
дешифровке забытых языков (древнеегипетского,
племени майя). Но и у Бэкона и у
энциклопедистов стремление сделать человека «общим
центром» энциклопедий было исторически
оправданным, так как они боролись со
средневековым энциклопедизмом.
60 По цензурным соображениям энциклопедисты, по край-

Философия сражающегося гуманизма
ней мере те из них, для которых «внутренней»
философией был материализм (Дидро, Гольбах, в известной мере
ДАламбер), не могли открыто выражать свои взгляды
в статьях, название которых должно было привлечь
внимание духовной и светской цензуры, таких, как «Материя»,
«Душа», «Дух» и так далее. Поэтому они предпочитали
помещать свои истинные взгляды в статьи с невинными
названиями, очень часто историко-философского
содержания. Блестящим примером этой тактики Энциклопедии
является статья Дидро «Эклектизм». Эклектика для нас —
отрицательное понятие. Это соединение, часто логически
противоречивое, разных философских систем. Для Дидро
эклектика — это философия, свободная от власти
философских традиций, «открытая», недогматическая философия.
Статья содержит страстный, по сути дела
материалистический, призыв великого французского мыслителя к
философам и ученым освободиться из-под власти
унаследованных идеалистических систем и обратиться к
опытному, непредвзятому исследованию природы как к
единственному способу получения прочных и действительных
знаний.
КЛЕКТИЗМ — Eclectisme (история
философии). Эклектик — это философ, который
решительно отбрасывает предрассудки,
традиции, предания, господствующие мнения,
авторитеты — все то, перед чем склоняет
голову большинство людей, и отваживается
потому думать самостоятельно, основываясь на самых
очевидных общих принципах, проверяя и анализируя их,
не признавая ничего, что не подтверждалось бы его
опытом и разумом. А из всех философий, которые он
исследует беспощадно и беспристрастно, он отваживается 61

Философия сражающегося гуманизма
строить свою собственную, домашнюю философию. Я
говорю «собственную домашнюю философию» потому,
что эклектики скорее стремятся быть учениками
человечества, чем его воспитателями, не столько
усовершенствовать других, сколько самих себя, не столько учить
истине, сколько ее познавать...
Последователь секты — это человек, усваивающий
учение какого-нибудь философа; эклектик же,
напротив, — человек, не признающий никаких учителей.
Следовательно, когда говорят об эклектиках как о
некоторой секте философов, то здесь смешивают две
противоречащие друг другу идеи, — ведь здесь под сектой
понимают объединение таких людей, у которых
один-единственный общий принцип, а именно: не зависеть ни от
кого в своем познании, все видеть собственными
глазами и скорее сомневаться в правильном, чем
подвергнуться опасности при отсутствии доказательств принять
ложное за истинное.
Эклектизм, который с сотворения мира стал
философией проницательных душ, только к концу II столетия
образует нечто вроде секты и только к началу III
получает свое имя. Это можно объяснить только тем, что до
того времени секты философов спокойно сменяли друг
друга и, так сказать, терпели друг друга. Эклектизм
же мог возникнуть только из их борьбы. Он и вмешался
в эту борьбу, когда все они были обеспокоены быстрыми
успехами христианской религии и возмущены ее
беспримерной нетерпимостью. До этого можно было быть пиррони-
стом1, скептиком, циником2, стоиком3, платоником,
эпикурейцем, не испытывая при этом никаких неприятных
последствий. Какую же сенсацию должно было вызвать
среди этих спокойных философов учение, которое в качестве
своего первого принципа провозгласило, что вне его лона

Философия сражающегося гуманны**
нет справедливости в этом мире и спасения в ином, ибо
для христианского учения мораль, которую оно
проповедует, — единственно истинная мораль, а его бог —
единственно истинный бог. Возмущение жрецов, толпы и
философов стало бы всеобщим, если бы, как всегда, в обществе
не нашлось людей с холодными головами, людей, которые
уже давно равнодушно прислушивались к спорам,
обладали зрелостью суждений и не принадлежали ни к какой
партии. Они в конце концов и создали примирительную
систему, надеясь, что со временем большинство людей
примкнет к ним.
Эклектизм, или та разумная философия, которой уже
давно учили величайшие гении человечества еще до того,
как она получила свое имя, был забыт до конца XVI
столетия. Но затем Природа, которая столь долго
оставалась бездейственной, как если бы она исчерпала самое
себя, сделала усилие и произвела наконец людей, которым
не было безразлично прекраснейшее из всех исконных прав
человека: право мыслить самостоятельно. И вот мы
явились свидетелями нового расцвета эклектической
философии у Джордано Бруно из Нолы, Иеронима Кардано,
Фрэнсиса Бэкона Веруламского, Томмазо Кампанеллы,
Томаса Гоббса, Рене Декарта, Готфрида Вильгельма
Лейбница, Христиана Томазия, Николая Иеронима
Гундлингия, Франсуа Бюдде, Андреаса Рудигера, Ганса
Якова Сирбия, Жана Леклерка, Мальбранша и других4.
Нашей статье не было бы конца, если бы мы захотели
изложить труды этих великих людей, проследить
историю их мысли и показать, в какой мере им обязана
своими успехами философия вообще и современная
эклектическая философия в частности. Мы предпочитаем
отослать читателя к соответствующим статьям
Энциклопедии и ограничимся лишь тем, что в немногих словах

Философия сражающегося гуманизма
попытаемся набросать картину возрождения
эклектической философии.
Человеческое познание движется по
предначертанному пути, от которого оно отклониться не может. У
каждого столетия свои собственные сферы деятельности
и собственные типы великих людей. Горе тем, кто в силу
своих прирожденных талантов был предопределен к
тому, чтобы отличиться в определенной сфере
деятельности, но был рожден в следующем столетии, а поток
исследований, господствующих в данное время в обществе,
побудил его заняться таким литературным творчеством,
для которого у него нет соответствующих дарований!
Если в ушедшем столетии он работал бы легко и
успешно, сделал бы себе имя, то сейчас ему работается
мучительно, работа не приносит ему ни успехов, ни славы,
а умирает он в безвестности. Но если Природа, которая
слишком поздно произвела его на свет, случайно обратит
его к уже исчерпанной области деятельности, то по его
трудам можно видеть, что своими дарованиями он
был бы равен самым выдающимся мыслителям
прошлого, случись ему быть их современником. Любое собрание
трудов любой академии содержит сотни примеров
подтверждающих истинность сказанного мною. Как
происходило возрождение наук в нашем отечестве? Тогда
никто не думал о том, чтобы создавать новые труды: это
было нецелесообразно, так как и без того имелось уже
много сочинений, которых никто не понимал. Вот почему
умы обратились к грамматике, эрудиции, критике, науке
о древности, литературе. Когда же ученые оказались
в состоянии понимать труды древних авторов, они стали
им подражать и писать риторические сочинения и
всевозможные поэмы. Чтение философов породило и своего ро-
64 да состязания; спорили, строили новые системы, и в спо-

Философия сражающегося гуманизма
рах быстро открывались их сильные и слабые стороны.
Здесь-то и осознали, что невозможно полностью принять
или полностью отвергнуть какую бы то ни было
систему. ..
Необходимость оставлять крепость, атакуемую со
всех сторон, перебираться в другую, которую ждала та же
самая участь, а затем и в третью, которой также
суждено было быть разрушенной, побудила наконец некоторые
предприимчивые души выйти в чистое поле. Там из
материала уже стольких разрушенных крепостей, из
материала, на прочность которого с известным основанием
можно было положиться, надеялись создать
неприступный вечный город. Эти новые предприимчивые умы
и назвали себя эклектиками. Но едва были заложены
первые камни в фундамент этого города, как заметили,
что для его постройки не хватает громадного количества
материала, а строители вынуждены отбрасывать самые
превосходные камни, потому что у них нет связующего
раствора. И тогда-то они сказали друг другу: «Но ведь
тот материал, который нам нужен, находится в
природе — поищем его там!» И они стали его искать в пустоте
воздуха, в глубинах земли и на дне моря, и это
называлось «обратиться к философии опыта» ...
Имеются два типа эклектизма: один основывается на
опыте и состоит в собирании познанных истин и
найденных фактов, в умножении их числа на путях
исследования природы. Второй тип эклектизма —
систематический. Систематики сравнивают познанные истины друг
с другом, комбинируют найденные факты для того,
чтобы объяснить какое-нибудь явление или же логическим
путем предвосхитить данные опыта. Эклектизм,
основывающийся на опыте, — поле деятельности прилежных
людей, систематический эклектизм — сфера людей гения. 65

Философия сражающегося гуманизма
Те, кто сумели бы объединить оба вида эклектизма,
увидели бы свои имена в ряду величайших гениев —
Демокрита, Аристотеля и Бэкона.
Успехам эклектизма этого рода мешают два
обстоятельства. Одно из них является необходимым и
неизбежным, коренящимся в природе самих вещей. Второе же —
случайно, зависит от событий, которых может не быть
вообще или же их может не быть при более
благоприятных обстоятельствах...
Первая причина, препятствующая успехам
современного эклектизма, сводится к тому, что человеческий дух в
своем поступательном движении по самой своей природе
должен следовать по предопределенному пути...
Человеческий дух имеет свои детские и зрелые годы. Надо
надеяться при этом, что у него нет эпох заката,
старческого одряхления, периодов упадка. Эрудиция, литература,
языки, наука о древностях занимают его в его первые
годы и в юности; философия же может стать предметом
его интересов лишь в зрелые годы, а поиски утешений
и сетования — удел старости...
Что же касается второй группы обстоятельств,
препятствующих развитию эклектической философии, то
достаточно будет и того, что мы их просто перечислим.
Это — религиозные споры, занимавшие столько светлых
умов; это — нетерпимость предрассудков,
преследовавшая и заставлявшая молчать так много других столь же
светлых голов; это — нужда, побуждавшая людей гения
делать противоположное тому, к чему призвала их
природа; это — невознагражденность усилий, ожесточавшая
людей, заставлявшая перо падать из рук; это —
равнодушие правящих, которые в своих политических расчетах
неизмеримо ниже оценивают почет и уважение, приноси-
66 мые нации науками и изящными искусствами, чем они

Философия сражающегося гуманизма
того заслуживают: это—невнимание властей к делу
развития полезных искусств — у них никогда нет денег для
вознаграждения одаренных людей, которые так и
умирают со своими неосуществленными проектами в голове,
и никому не приходит в голову, что Природа никогда не
возместит эту потерю. Ведь в той совокупности
индивидуальностей, составлявших человеческий род в прошлом
и которая будет составлять его в будущем, никогда не
бывает двух совершенно одинаковых личностей. Для
всякого, кто может мыслить логически, из этого следует
одно: если какое-нибудь полезное открытие, которое может
родиться только в отличительных особенностях какого-
нибудь индивида, не было сделано или не было
опубликовано, то оно никогда и не будет больше сделано. А это
означает громадную потерю для прогресса наук и
искусств, равно как и для счастья и славы человеческого
рода. Я прошу тех, кто попытается счесть эти
размышления за слишком хитроумные, спросить об этом наших
выдающихся современников. Я полагаюсь на их суждение.
Я прошу также моих критиков бросить взгляд на труды
и древности и нового времени, отмеченные печатью
оригинальности, к какой бы области человеческого духа они
ни принадлежали. Подумайте, в чем состоит их
оригинальность, и скажите мне, существуют ли оригинальные
работы, похожие друг на друга, похожие не полностью,
а хотя бы частично. Я, наконец, в подтверждение своих
слов мог бы сослаться на отсутствие поддержки, в
которой отказано как раз тем людям, которые с достоинством
представляют свою нацию среди других народов, а
именно им их нация будет обязана своей славой среди народов
будущего, которые с почтением скажут о месте их
рождения. Отказывают в защите людям, о которых в самых
далеких странах говорят с восхищением.. . Нам кажется, 67

Философия сражающегося гуманизма
что в республике ученых следуют политике,
господствовавшей в демократиях античности, где каждый
гражданин, становившийся слишком могущественным,
истреблялся. Это сравнение тем более верно, что тот же самый
закон, по которому честных людей подвергают
остракизму, позорит тех, кого он щадит. Я написал все это
11 февраля 1755 года, вернувшись с похорон одного из
самых великих людей 5, глубоко опечаленный той
потерей, которую наша нация и наука понесла в лице этого
человека, возмущенный преследованиями, выпавшими на
его долю. Благоговение, питаемое мною к его памяти,
высекло на его гробнице те слова, которые незадолго до
этого я выбрал в качестве эпиграфа к его великому труду
«Дух законов»: alto quaesevit coelo lucem, ingemuitque
reperta («У высокого неба требовал он света и оплакивал
тайные интриги».—/О. С). Да будут эти слова
переданы потомству и да возвестят они ему, что наградою этому
тонко чувствующему человеку, обеспокоенному
шушуканьем своих врагов, постоянными оскорблениями,
глубоко задевавшими его... была печальная участь
лишиться покоя. И это была награда за честь, которую он
принес Франции, за большие услуги, оказанные им всему
миру!
Дидро
^ Пирронист — последователь
древнегреческого философа Пиррона (360—270 гг. до н. э.),
основавшего скептическое направление в
древнегреческой философии. Для языка XVIII
века термин «пирронист» был тождествен по
значению понятиям скептика и
свободомыслящего.

Философия сражающегося гуманизма
Циник, или киник, — представитель философ- "
ско-этической школы древнегреческой филосо- £
фии, проповедовавшей крайнюю умеренность
в личной жизни и презрительно относившейся
ко всем условностям и обычаям. Самым
выдающимся представителем этой школы в древности
был Диоген Синопский (400—325 гг. до н.э.).
О Диогене сохранилось множество анекдотов.
Одним из самых известных, хорошо передающим
направленность этического учения школы,
является рассказ о его встрече с Александром
Македонским. В ответ на обещание Александра
выполнить любую его просьбу Диоген попросил
его отойти и не заслонять ему солнца. На это
Александр сказал: «Если бы я не был
Александром, то я бы стал Диогеном».
Стоицизм — этическое учение древнегрече- ^
ской и древнеримской философии (Зенон, Сене- ^
ка, Эпиктет, Марк Аврелий), сложившееся
в эпоху упадка рабовладельческого строя и
вызванного им резкого ухудшения условий жизни
человека. Превратностям и ударам «судьбы»
стоики противопоставили идеал внутренней
невозмутимости и спокойствия духа, героическую
мораль воздержания и готовности принять
любой конец. В XVII, да и в XIX веке стоицизм
в обиходном употреблении противопоставлялся
эпикуреизму, как культу земных радостей.
Именно это и имел в виду Пушкин, обращаясь
к Толстому в своих «Стансах»:
Философ ранний, ты бежишь
Пиров и наслаждений жизни, 69

Философия сражающегося гуманизма
На игры младости глядишь
С молчаньем хладным укоризны.
Ты милые забавы света
На грусть и скуку променял
И на лампаду Эпиктета
Златой Горациев фиал.
Стоицизм как этическая теория был чужд
французским просветителям, что видно из
скептических замечаний Дидро в их адрес.
~~^ Дидро к «эклектикам» относит здесь всех выдаю-
^ щихся философов, начиная с конца XVI века,
всех тех, кто порывал с унаследованными
традициями и открывал новые пути в развитии не
только материализма (великий Бэкон, Гоббс),
но и идеализма (Лейбниц, Мальбранш). К
«эклектикам» здесь отнесен и мученик науки нового
времени Джордано Бруно, сожженный в 1600
году по приговору святейшей инквизиции на
Площади цветов в Риме за то, что он осмелился
учить о бесконечности миров, сделав правильные
философские выводы из теории Коперника. В
перечень имен Дидро входят и полузабытые в
настоящее время теологи XVII и XVIII веков —
Гундлинг, Бюдде, Леклерк и другие, -^ взгляды
которых характеризовались известным
религиозным свободомыслием.
Монтескье Шарль (1689—1755) — вели-
5 кий французский философ истории и права, один
из первых представителей французского
Просвещения, открыто бросивший вызов
феодально-абсолютистскому режиму во Франции. Основопо-
70 ложник социальной критики во французской мы-

Философия сражающегося гуманизма
ели XVIII века, прямой предшественник
энциклопедистов. Написал для Энциклопедии статью
«Вкус».
Еще один пример использования истории философии
для пропаганды материалистического мировоззрения,
ПИНОЗИСТ (история философии). Не
следует смешивать одних с другими, старых
и новых спинозистов. Последние исходят из
того основного принципа, что материя
способна ощущать; они подтверждают эту мысль,
указывая на яйцо, безжизненное тело,
постепенно превращающееся, единственно под влиянием
возрастающей теплоты, в одаренное ощущением живое
существо, они ссылаются также на рост каждого животного,
которое вначале является простой точкой и только бла-
даря ассимиляции растительных веществ и всех других
субстанций, служащих ему пищей, становится большим,
чувствующим и живым телом. Отсюда они заключают,
что существует одна только материя и что ее
существование служит достаточным объяснением всех явлений.
В остальном они твердо держатся всех выводов
старого спинозизма.
Дидро
Перевод Г. В. Плеханова 1
Плеханов переводит эту короткую статью а
Дидро в своей работе «Бернштейн и
материализм» в качестве законченного и точного
определения материалистической философии.

Философия сражающегося гуманизма
Далее идет одна из самых материалистических статей
Энциклопедии «Родиться». Возможность ее публикации
была связана с тем, что цензурование статей по разным
разделам Энциклопедии осуществлялось разными группами
цензоров. Статьи по теологии и философии одобрялись или
запрещались представителями духовной цензуры. Статьи
же по «грамматике», то есть толкование слов повседневного
языка, просматривались другой группой цензоров, менее
понаторевших по части выискивания крамолы. Но и при
этом Дидро вынужден сказать, что его рассуждения имеют
«чисто теоретический характер», то есть являются плодом
досужей мысли и не притязают на истинность. В этой статье
Дидро утверждает не бессмертие каждого отдельного
человека как личности, а бессмертие того, из чего состоит
каждый человек, то есть бессмертие материи. В своем
замечательном «Сне Д Аламбера» Дидро развивает ту же самую
мысль: «А жизнь? .. Жизнь — последовательность
действий и реакций. Живя, я действую и реагирую как целое...
Умерев, я действую и реагирую в своих молекулах.
Следовательно, я не умираю! Нет, конечно, я не умираю в этом
смысле, ни я, ни то, что во мне есть».
ОДИТЬСЯ — Naitre (грамматика). Прибыть
в мир. Если бы мы захотели дать достаточно
точное определение этих двух слов «родиться»
и «умереть», то мы, вероятно, столкнулись бы
с известными трудностями. То, что мы
собираемся сказать по этому
поводу, имеет чисто теоретический характер.
В строгом смысле слова человек не рождается и не
умирает. Он уже был с самого начала вещей и будет пребы-
72 вать до самого их конца. Точка, обладающая жизнью,

Философия сражающегося гуманизма
растет, развивается до определенного момента через
последовательное соединение бесконечного числа молекул.
Достигнув этого момента, она убывает и разлагается на
отдельные молекулы, расходящиеся по всеохватывающей
и общей массе. Жизнь не может быть только следствием
организации. Представим себе три молекулы А, В и С.
Если они находятся именно в таком порядке, то они
безжизненны. Почему же они начинают жить в комбинации
ВСА или CAB? Это было бы непонятно. Жизнь не
тождественна движению. Это — разные вещи. Все, что
живет, движется, но не все, что движется, живет,
только потому, что оно движется. Если воздух, воду, землю
и огонь, сколь ни инертными они были до сих пор,
соединить, то из этого соединения вырастет неукротимое
движение. Но они не произведут жизнь. Жизнь — это
исходное и существенное качество живого существа. Ее
не приобретают и ее не теряют. Нужно различать между
жизнью инертной и жизнью активной. Они относятся
друг к другу как активная сила к потенциальной силе.
Устраните помехи — и потенциальная сила станет силой
активной, устраните помехи — и инертная жизнь станет
жизнью активной. Наряду с жизнью элемента имеется
и жизнь агрегата или массы. Ничто не отнимет и не
может отнять у элемента его жизнь. Агрегат или масса со
временем ее теряют. Человек живет только
определенный промежуток времени, простирающийся до
определенного предела. И в этом интервале его жизнь
постепенно слабнет, становится все менее активной... И
наконец наступает момент, когда он теряет всякую
активность даже еще до окончательного разложения массы
(его тела. — Ю. С). И в конечном счете человек
начинает жить только в бесконечности изолированных
атомов. Понятия «жизнь» и «смерть» не имеют в себе 73

Философия сражающегося гуманизма
ничего абсолютного. Они обозначают только
последовательные состояния одной и той же сущности
(материи. — Ю. С).
Дидро
Герой и мученик Французской революции 1789 года
якобинец Сен-Жюст говорил, что «счастье — это новая идея
нашего времени». И действительно, идеология
французского Просвещения, а после нее и революционеры
противопоставили религиозному учению о земле как «юдоли
(долине) скорби и страданий» учение о счастье и земных
радостях как о законной цели всех стремлений человека.
Дидро в своей превосходной статье «Счастье» хочет доказать,
что даже люди, отрицающие эту жизнерадостную мораль,
на самом деле руководствуются ее принципами. Под
«земными радостями» и удовольствиями не следует понимать
только чувственные удовольствия. К ним относятся и
высокие духовные наслаждения. В этих теориях французского
Просвещения н~до видеть истоки популярной в России
60-х годов npt илого века теории «разумного эгоизма»
(Н. Г. Чернышевский) — эгоизма, видящего удовольствие
в... служении другому и обществу.
ЧАСТЬЕ — Bonheur (мораль). Под ним
понимается некоторое состояние или положение
человека, применительно к которому
желательно, чтобы оно длилось и никак не
менялось. В этом счастье отличается от
удовольствия, представляющего собою не более чем
приятное ощущение, короткое и преходящее.
Удовольствие же не может быть устойчивым состоянием человека,
74 скорее им является страдание.

Философия сражающегося гуманнвма
Все люди едины в своем желании быть счастливыми.
Природа создала для каждого из нас закон собственного
счастья. То, что не является счастьем, чуждо нам, и
только оно имеет неоспоримую власть над нашими сердцами.
Мы все устремляемся к нему в каком-то быстром
порыве, притягиваемые его мощными чарами, его неотразимой
привлекательностью. Оно — неизгладимый отпечаток
природы в наших сердцах, в нем заложены и очарование
и совершенство.
Люди едины в понимании природы счастья. Все они
согласны с тем, что оно тождественно удовольствию или
же по крайней мере обязано ему тем, что в нем является
наиболее пикантным и деликатным. Счастье, не
оживляемое по временам удовольствием, — это не столько
подлинное счастье, сколько какое-то спокойное состояние
или ситуация, и потому оно — печальное счастье. Если
мы находимся в состоянии ленивого равнодушия, в
котором ни к чему не стремимся, то мы не можем быть
счастливы. Для того чтобы наполнить наши желания,
мы должны вырваться из этого сонного состояния,
в котором пребываем; необходимо дать радости
устремиться к самым глубинам нашего сердца, воодушевить
его приятными чувствами, опьянить чистой страстью,
которую ничто не может омрачить. Но условия
человеческого существования не допускают такого состояния,
и каждый момент нашей жизни не может быть
наполнен удовольствиями. В самые приятные периоды
нашей жизни у нас много скучных минут. После того как
погаснет первая пылкость чувств, самое лучшее, что
может наступить, — это состояние спокойствия.
Самое совершенное счастье в этой жизни, как мы уже
сказали, является не чем иным, как состоянием
спокойствия, перемежаемого здесь и там 75

Философия сражающегося гуманизма
какими-то удовольствиями,
оживляющими его.
Разнообразие мнений философов о счастье относится
не столько к его сущности, сколько к причинам, его
создающим. Их мнения сводятся к учению Эпикура,
который считал сущностью счастья удовольствие. Обладание
материальными благами является основою нашего
счастья, но не самим счастьем, так как чем были бы все
блага, которыми мы обладаем, если бы мы были лишены
чувств? Тот безумец в Афинах, который считал все
корабли, прибывшие в Пирей, своими, вкушал счастье
богатства, ему не принадлежавшего, а те, которым эти
корабли действительно принадлежали, быть может,
владели ими, не испытывая от этого никакого удовольствия.
Поэтому, когда Аристотель определил счастье как
познание и как любовь к высшему благу, он, очевидно,
попытался определить это понятие только в его основе.
В противном случае он бы грубо ошибся, потому что если
вы отделите это познание и эту любовь от удовольствия,
приносимого ими, то вы убедитесь, что вам все еще будет
чего-то недоставать, для того чтобы быть счастливым.
Стоики, учившие, что счастье состоит в обладании
мудростью, не были столь неразумны, чтобы полагать, что
идею счастья следует отделить от того внутреннего
удовлетворения, которое нам эта мудрость приносит. Их
радость проистекала из опьяненности их душ,
поздравлявших себя с той твердостью, которой они не обладали.
В общем все люди по необходимости признают этот
принцип, и я не понимаю, почему некоторым авторам угодно
противопоставлять одних другим, ибо не вызывает
никаких сомнений то, что наибольшее единство царит именно
в этом вопросе. Скупец вознаграждает себя только на-
76 деждою когда-либо насладиться своими богатствами, то

Философия сражающегося гуманизма
есть ощутить удовольствие от обладания ими. Верно,
конечно, что он его не получает, но он испытывает
удовольствие от их сохранения. И он счастлив по-своему.
И почему нужно оспаривать его счастье? Разве каждый
не имеет права быть счастливым по своему разумению?
Честолюбец ищет отличий только из-за удовольствия
видеть себя поставленным над другими. Мстительный
не будет мстить, если он не надеется найти
удовлетворение в мести...
Человек, притязающий на то, чтобы настолько
усовершенствоваться в добродетелях, что они не будут
приносить ему никаких чувств радости и удовлетворения,
может, конечно, только оттолкнуть наше сердце, ибо такова
его природа, что оно не открывается ничему, кроме как
удовольствию; только оно в состоянии наполнить его
целиком и привести в движение самые скрытые его
пружины. Добродетель, не сопровождаемая удовольствием,
хотя и может быть ценима нами, но она
непривлекательна для нас. Я признаю, что не имеется удовольствия,
одинакового для всех. Одни расположены к
удовольствиям грубым, другие — к тонким, одни — к
удовольствиям мгновенным, другие — к длительным, одни —
к удовольствиям чувственным, другие — к духовным и,
наконец, одни — к удовольствиям страстей, другие —
мысли. Но все без исключения — к удовольствиям.
Дидро
Маленький стилистический и философский шедевр
Вольтера. Со свойственной ему утонченностью, он не дает
прямого ответа на вопрос, как стать счастливым, но перебирает
различные решения его в разных философско-этических 77

Философия сражающегося гуманизма
школах. Однако пример двух собак, приведенный в конце
статьи, не оставляет у читателя никаких сомнений
относительно того, что думает философ по этому поводу. Здесь
превосходно подтверждается глубокое замечание Энгельса
о связи сенсуализма (учение о чувственном происхождении
всех наших идей и эмоциональных состояний) с
социализмом. Если человек получает все свои идеи о добром,
прекрасном, радостном из внешнего мира, то надо переделать
этот мир таким образом, чтобы человек был и добр, и
прекрасен, и счастлив. Французские просветители не сделали
последовательных выводов из своих собственных теорий.
Их предстояло сделать сначала утопическому, а потом и
научному социализму К. Маркса.
ЧАСТЛИВЫЙ — Heureux (мораль). ...
Древнее изречение: «Не следует называть
человека счастливым до его смерти» 1,
по-видимому, основывается на весьма ложных
принципах: этим афоризмом хотят сказать, что не
следует называть «счастливым» человека,
если он не был им с момента своего рождения до
последнего часа. Но непрерывная последовательность приятных
мгновений невозможна, как в силу строения нашего тела
и природы элементов, от которых оно зависит, так и в
силу, прежде всего, природы людей, от которых зависим
мы. Притязать на непрерывное счастье значило бы
притязать на обладание философским камнем для нашей
души; для нас вполне достаточно не пребывать долго
в печальном состоянии. Но тот, о ком можно
предположить, что он наслаждался счастливой жизнью до того
момента, когда он умер в страданиях, безусловно,
заслуживает того, чтобы его называли «счастливым» до самой
смерти. Его можно было бы даже называть счастливей-

Философия сражающегося гуманизма
шим из людей. Вполне может быть, что Сократ был
счастливейшим из греков, хотя суеверные, или недостойные,
или неправедные судьи (или же все это вместе взятое)
приговорили его к смерти через отравление, потому что
он верил в единого бога.
Это столь затасканное философское изречение —
nemo ante obitum felix («Никто не может быть назван
счастливым до смерти». — Ю. С.) — представляется,
следовательно, совершенно ложным во всех смыслах. А
если им хотят сказать, что счастливый человек может
умереть тяжелой смертью, то это не более чем
тривиальность. Народная поговорка: «Счастлив, как
король» — еще более ложна. Всякий, кто хоть что-нибудь
читал, кто хоть как-то жил, знает, как ошибаются
здесь простолюдины.
Спрашивают: существует ли состояние более
счастливое, чем другое; более ли счастлив мужчина, по
сравнению с женщиной? Но для того, чтобы ответить на этот
вопрос, нужно быть и мужчиной и женщиной, как Ти-
ресий и Ифис 2; к тому же, чтобы судить об этом, нужно
было бы прожить в каждом из этих состояний, обладая
подобающим ему духом, нужно было бы пройти через
все положения мужчины и женщины.
Спрашивают также: кто из двух людей может быть
более счастлив? Ясно, что человек, страдающий камнями
почек или подагрой, человек, потерявший свое состояние,
свою честь, свою жену и детей, человек, приговоренный
к смерти через повешение сразу же после операции
камнесечения, менее счастлив, чем молодой, полный сил
султан или же сапожник у Лафонтена.
Но если хотят знать, кто более счастлив из двух
людей, в равной мере здоровых, богатых, находящихся
в одинаковом положении, то ясно, что здесь решающее

Философия сражающегося гуманизма
значение имеет их состояние духа. Более умеренный,
менее беспокойный и в то же время более чувствительный
должен быть более счастливым. Но к несчастью, более
чувствительный всегда оказывается и менее умеренным.
Не наше положение, а склад нашей души делает нас
счастливыми. Но эта предрасположенность нашей души
зависит от органов нашего тела, а они устроены без какого
бы то ни было нашего участия. Над этим стоит подумать
читателю. Есть очень много вещей, о которых он сам
может сказать значительно больше, чем кто бы то ни было.
В вопросах ремесел людей учат, в вопросах морали их
побуждают думать самостоятельно.
Имеются собаки, которых гладят, причесывают,
кормят бисквитами, к которым приводят премилых собачек;
имеются и другие, покрытые паршой, выгоняемые из
дома пинками, умирающие от голода, собаки,
кончающие свою жизнь тем, что молодой хирург задумчиво
режет их своим скальпелем, предварительно пригвоздив
их лапы четырьмя большими иглами. Зависело ли
от этих бедных собак быть счастливыми или
несчастными?
Вольтер
" Изречение, приписываемое легендарному афин-
' скому мудрецу Солону. На вопрос Креза,
лидийского царя, можно ли назвать его самым
счастливым человеком на земле из-за его несметных
богатств, власти, могущества, Солон ответил, что
надо подождать его конца (Геродот, «История»,
кн. 1). Крез кончил плохо. Его царство было
завоевано персами, он лишился всего и погиб плен-
80 ником Кира.

Философия сражающегося гуманизма
Тиресий — прорицатель, играющий большую ~
роль в мифах Эдипова (фиванского) цикла.
Ифис — девушка, превращенная в юношу
(«Метаморфозы» Овидия). Одна знатная критянка,
убоявшись гнева своего мужа, не желавшего
иметь дочь, по совету богини Изиды скрыла пол
новорожденной. Девушку одевали, воспитывали
как юношу. Когда отец захотел женить
этого «юношу», богиня Изида, тронутая мольбами
матери, действительно превратила девушку в
юношу.
Феодальным воинским и разбойничьим добродетелям
противопоставлено новое понимание ценности человека.
ЕРОИЗМ —Heroisme (мораль). Величие
души состоит в героизме; нет героя с низким
пресмыкающимся сердцем. Но героизм
отличается от простого величия души тем, что
он придает добродетели блеск, вызывающий
изумление и восхищение. Для того чтобы
победить свои порочные наклонности, нужно
предпринять значительные усилия, которые дорого стоят;
сделать это успешно — в этом и будет состоять, если
хотите, величие души. Но это не всегда то, что
называется героизмом. Герой, по общепринятому определению
этого слова, — человек твердый в трудностях,
неустрашимый в опасностях и отважный в
сражениях.
Никогда Греция не насчитывала^, столько героев, как
во времена своего детства, когда она была заселена
только бродягами и разбойниками. В более просвещенные ве- 81

Философия сражающегося гуманизма
ка число героев уменьшилось. Знатоки дважды
подумают, прежде чем присудить кому-нибудь этот титул. Его
был лишен Александр Великий; в нем отказывают
северному завоевателю *, и никакой принц не может
претендовать на него, если, притязая на это звание, он не может
предложить ничего, кроме побед и трофеев. Сам Генрих
Великий 2 был бы недостоин его, если бы он ограничился
завоеванием своего государства, не будучи одновременно
и его защитником и его отцом.
Множество героев, говорит Ларошфуко, напоминают
некоторые картины: для того чтобы их оценить, не
следует их смотреть с близкого расстояния.
Но народ — всегда народ; и так как у него нет
представления о том, в чем заключается подлинное величие,
он часто принимает за героя того, кто, рассмотренный
в своем истинном свете, оказывается позором и тяжким
испытанием для всего человеческого рода.
Автор не установлен
i Карл XII Шведский.
Генрих Великий — Генрих IV Бурбон,
французский король, основатель династии
Бурбонов во Франции (1553—1610). Первоначально
король Наварры и глава реформатского
движения во Франции. Вступил на4 французский
престол ценою отречения от своей религии (принял
католичество). Однако попытался положить
конец религиозным войнам во Франции, издав так
называемый Нантский эдикт о веротерпимости.
Это сделало его чрезвычайно популярным в
глазах французских просветителей XVIII века.

Философия сражающегося гуманизма
Ценность человека — в его полезности для общества —
вот идеал, утверждаемый просветителями.
ЕМЕСЛО — Metier (грамматика). Этим
словом называют каждую профессию,
которая требует приложения ручного труда,
ограничивается определенным числом
механических действий и где рабочий своею целью
имеет вновь и вновь изготавливать одно и
тоже изделие. Я не понимаю, почему с этим словом
связывают какие-то презрительные представления, ибо от
ремесел мы получаем все необходимые для жизни вещи.
Кто даст себе труд посетить мастерскую, тот увидит там
повсюду полезность, соединенную с самыми
убедительными доказательствами человеческой сообразительности.
В древности из тех, кто изобретал ремесла, делали богов;
в более же поздние времена, когда их усовершенствовали,
ремесла покрыли презрением. Я предоставляю людям,
у которых есть какое-то внутреннее чувство
справедливости, решить вопрос, что заставляет нас, разум или же
предрассудки, смотреть косым взглядом на столь
важных людей. Поэт, философ, оратор, министр, воин, герой
бегали бы голыми и не имели куска хлеба, если бы не
было тех самых ремесленников, которых они делают
предметом своего отвратительного презрения.. .
Жокур
Биографическая справка об авторе: Жокур Луи (1704—1779) —
французский эрудит, один из самых активных соратников Дидро по
Энциклопедии. Написал для нее множество статей. Происходя из знатной
протестантской семьи, не эмигрировал из Франции, как большинство его
единоверцев, и обратился к ученым занятиям. Как мыслитель
малооригинален, но писал яркие статьи в Энциклопедии по вопросам
политической свободы и веротерпимости.

Философия сражающегося гуманизма
XVIII век во Франции называют «галантным веком».
И действительно, искусство «тонкого обхождения»,
салонной легкости и непринужденности, шутки, остроты,
завуалированного сарказма достигли в нем высочайшего
расцвета. Вольтер в статье «Утонченность» раскрывает, однако, и
социальную сторону этой стилистической характеристики
эпохи рококо и стиля Энциклопедии. Утонченность — это
искусство сказать завуалированным образом то, что светская
и духовная цензура запрещает сказать прямо.
ТОНЧЕННОСТЬ — Fi nesse
(грамматика). ... Утонченность в произведениях духа,
равно как и в беседе, заключается в искусстве
не выражать свои мысли прямо, но делать это
таким образом, чтобы мыслящие люди их
легко могли понять. Это — загадка, которую
умный человек разгадывает мгновенно. Некий канцлер
однажды предложил свою защиту парламенту.
Президент последнего, обращаясь к своим собратьям, сказал:
«Месье, поблагодарим господина канцлера. Он нам дает
больше, чем мы от него просим» *. Это очень
утонченный ответ. Утонченность в сочинении или в беседе
отличается от изящества. Первая равным образом
распространяется на вещи пикантные и приятные, на упреки
и похвалы, и даже на неприличие, покрывая последнее
вуалью, через которую на него можно смотреть не
краснея. Жестокие вещи можно сказать утонченно.
Нежно же выражают чувства сладкие и приятные. Вот
почему утонченность более свойственна эпиграмме,
изящество же — мадригалу.
Вольтер

Философия сражающегося гуманизма
Парламенты — региональные верховные
суды Франции того времени, укомплектованные
так называемым дворянством мантии, то есть
выходцами из торгово-промышленных классов,
приобретшими дворянство. Вся история XVIII
века во Франции заполнена столкновениями
между короной и парламентами, особенно
парижским. Но в целом эта «парламентская
оппозиция» была бессильной и ни в коем случае не
выражала революционного и демократического
сопротивления «старому режиму». Это хорошо
показывает и ответ президента парламента
канцлеру, то есть премьер-министру. Смысл его
сводится к следующему: «Господин канцлер, мы —
верноподданные и не просим у вас защиты от
нашего короля. К тому же вы обещаете больше,
чем можете дать».
В статье «Французский язык», как и в предыдущей,
Вольтер пытается определить то неуловимое, что называют
«духом нации», «духом народа». Здесь очень интересно
испытываемое французскими философами чувство
«неполноценности» в сопоставлении с английскими. Для выходцев
из третьего сословия (буржуазии) это чувство было
совершенно естественным, так как Англия, совершив
буржуазную революцию на целое столетие раньше Франции, в
значительной мере на практике реализовала у себя то, что
казалось идеалом и мечтой французским просветителям. Моду
на все английское во французском общественном мнении во
многом создал сам Вольтер своими «Философскими, или
Английскими письмами». 85

Философия сражающегося гуманизма
РАНЦУЗСКИЙ (язык) — Francis
(грамматика). .. .Гений этого языка заключается
в его ясности и порядке, ибо каждый язык
обладает своим гением, состоящим в
способности более или менее удачно выражать,
принимать или отвергать в этом языке обороты
речи, известные и другим языкам. Естественный
порядок, в котором мы обязаны выражать свои мысли
и строить свои фразы, придает французскому языку
какую-то нежность и легкость, нравящуюся всем другим
народам, а дух нации, смешиваясь с духом языка, ведет
к тому, что на нем появляется больше книг,
вызывающих одобрение, чем у какого бы то ни было другого
народа.
Столь большая непринужденность и утонченность
обращения в обществе давно уже не существует нигде в
мире, кроме как во Франции. Ее же язык приобрел такую
деликатность выражения и такую совершенно
естественную утонченность, каких не встретишь ни в каком
другом месте. Иногда эта утонченность становится
чрезмерной, но люди со вкусом всегда останутся в должных
границах.
Многие считают, что французский язык обеднел со
времен Амио и Монтеня 1. И действительно, у этих
авторов можно найти ряд выражений, вышедших ныне из
употребления. Но по большей части это все слова
повседневного языка, замененные их эквивалентами.
Французский же язык обогатился целым рядом энергичных и
благородных терминов и приобрел, не говоря уже о
красноречии дел, красноречие слов. Считается, что именно
в век Людовика XIV это красноречие достигло своего
высшего расцвета и язык получил свою завершенную
форму. И что бы ни готовили для него перемены време-

Философия сражающегося гуманизма
ни и моды, хорошие авторы XVII и XVIII веков всегда
будут служить образцом.
Не следовало ожидать, что французский язык сможет
также отличиться и в области философии. Давно уже
устаревшая форма правления душила всякое
просвещение в течение почти двенадцати столетий, а лжеучителя
оглупляли человеческую природу, еще более сгущая
мрак. Между тем сегодня в Париже больше философии,
чем в любом другом городе на земле и, может быть, во
всех них, вместе взятых, исключая Лондон. Дух разума
проник и в провинцию. Сегодня, может быть,
французский дух в философии равен английскому, превосходит
все другие народы в течение последних восьмидесяти лет
в литературе и, несомненно, опережает всех по
приятности обхождения и по той вежливости, которую не совсем
подобающим образом называют «учтивостью».
Вольтер
Амио и Монтень — французские гуманисты 1
XVI века. Амио Жак (1513—1593) — гума- '
нист, переводчик, писатель. Переводы греческих
классиков Амио считались в XVII и XVIII
веках образцами литературного стиля.
Монтень Мишель (1533—1592)—один
из крупнейших писателей и очеркистов
французского Возрождения, гуманист, острый критик
социальной системы и идеологии феодализма во
Франции XVI века.

Родословная человеческого познания Д'Аламбера.

Хороший словарь должен изменять
господствующий образ мыслей.
Дидро
РАЗДЕЛ 2
Школа мысли
Дидро
Д'Аламбер
Мармонтель

Как мы уже писали, слово ^философ» для французских
просветителей XVIII века означало не столько
представителя определенной науки, последователя определенного
философского учения, тем более догмы или секты, сколько
тип мышления, тип человеческой личности. В превосходной
статье на эту тему Дидро делает попытку определить очень
трудно определимое — основные признаки философского
склада мышления. По Дидро, их два: основательность
суждений (последующие статьи этого раздела сборника
покажут, что французские просветители конкретно понимали
под этой основательностью) и человечность — мысли и
заботы о людях, с которыми живешь вместе.

Школа мысли
ИЛОСОФ — Philosophe (философия).
Сейчас нет ничего легче, чем добиться права
называться «философом». Скрытное и
отстраненное поведение, некоторое подобие
мудрости и определенная начитанность — всего^
этого вполне достаточно, чтобы принести это
звание людям, которые только украшают себя им, никак
не заслужив его... Но мы нуждаемся в более верных
представлениях о философах, и то, что мы хотим вложить
в это понятие, вытекает из следующего.
Некоторые люди кажутся предопределенными к тому,
чтобы действовать, не осознавая и не познавая
побудительных причин своих действий. Они вообще не думают
о том, что имеются какие-то причины (их поведения.—
Ю. С). Философ, напротив, познает эти причины, коль
скоро это в его силах, часто идет им навстречу и
сознательно ставит себя им на службу. Он напоминает часы,
которые время от времени, так сказать, сами заводят
себя. Он избегает предметов, которые могли бы вызвать
у него чувства, несовместимые ни с его телесным, ни с его
духовным здоровьем, и стремится только к тому, что
могло бы побудить в нем склонности, соответствующие тому
состоянию, в котором он находится. Разум означает для
философа точно то же, что любовь к ближнему для
христианина. Эта любовь определяет поступки христианина,
разум — философа.
Некоторые люди позволяют своим страстям
увлекать их, не обдумывая наперед те действия, с помощью
которых они хотят удовлетворить их. Такие люди идут
по своей дороге во мраке. Философ же всегда, даже
в своих страстях, действует только на основе
предварительного размышления. И он ищет дорогу во тьме, но
ему освещает путь факел. 91

Школа мысли
Философ строит свои принципы на основе громадного
числа отдельных наблюдений. Толпа принимает принцип,
не думая о тех наблюдениях, которые привели к нему.
Она верит, что принцип существует, так сказать, сам по
себе, философ же пытается понять его в его источнике,
исследует его происхождение, устанавливает его
настоящую цену и пользуется им только тогда, когда он ему
подходит.
Истина для философа не является чем-то вроде
возлюбленной, соблазняющей его воображение и
заставляющей его искать ее повсюду. Он довольствуется тем, что
сможет узнать ее, как только он ее заметит. Ни в коем
случае он не путает ее с вероятностью. Он считает за
истинное то, что истинно, за сомнительное то, что
сомнительно, и за вероятное как раз то, что только вероятно.
Более того — и именно в этом и состоит великое
преимущество философа — когда у него нет веских оснований
для вынесения суждения, он оставляет, и делает это даже
с готовностью, вопрос нерешенным.
Мир полон умными, очень умными людьми, которые
всегда и обо всем судят. А на самом деле они всего лишь
предполагают, ибо предполагать — это и есть судить
о вещах, не установив предварительно, имеются ли веские
основания для вынесения окончательного суждения. Они
не знают действительного радиуса действия
человеческого ума; они считают, что он все может познать *. Именно
поэтому они полагают постыдным не выносить никаких
суждений и воображают, что ум и заключается в
суждениях, философ же считает, что ум состоит в том, чтобы
судить правильно. Он будет больше доволен самим
собой, если он поначалу вообще воздержится от принятия
решения, чем если бы он принял это решение, не
установив предварительно, что у него имеются веские осно-

Школа мысли
вания для этого. Поэтому он судит и говорит меньше,
зато надежнее и лучше.. .
Философ не настолько зависит от какой-нибудь
системы, чтобы он не мог воспринять всю силу критики в ее
адрес. Другие так сильно сплетаются со своими
взглядами, что они никогда не дают себе труда исследовать
взгляды других. Философ же, напротив, понимает точку
зрения, которую он отвергает, столь же глубоко и ясно,
как и точку зрения, к которой он присоединяется.
Философский ум — это, следовательно,
наблюдающий и правильно судящий ум, который все сводит к его
истинным принципам. Но философ думает не только об
уме, но направляет свое внимание и заботы и на другие
вещи.
Человек — это не чудище, обязанное жить в пучинах
моря или же во мраке леса. Уже одни первые жизненные
потребности делают для него необходимым обмен с
другими, и, в каком бы состоянии он ни был, сами его
потребности и заботы о собственном благе обязывают его
жить в обществе. Поэтому разум требует от него, чтобы
он познавал, исследовал те качества, которые требуются
ему для жизни в обществе, работал над их
приобретением.
Наш философ не считает себя ссыльным в этом
мире 2, он не думает также, что здесь он в некотором
враждебном окружении. Как умный эконом, он хочет
наслаждаться благами, дарованными ему природой; он хочет
найти удовольствие в общении с другими, и для этого
он сам должен готовить им удовольствия. Поэтому он
старается хорошо обходиться с теми, с кем он по случаю
или добровольно живет вместе, и ищет в то же самое
время в них то, что нужно ему. Короче, он справедливый
человек, который стремится быть любезным и полезным.

Школа мысли
Большое число великих мира сего, которым
чрезмерное обилие развлечений не оставляет достаточно времени
для размышлений, ведут себя бесчеловечно по
отношению ко всем тем, кого они считают ниже себя. Философы
распространенного типа, слишком сильно преданные
пустым размышлениям, или же, лучше сказать, не
умеющие мыслить правильно, также бесчеловечны по
отношению к другим людям. Они от них бегут, а те их избегают.
Но наш философ умеет находить должную меру между
замкнутостью и общительностью, и потому он полон
человечности. Он, как Хремий у Теренция 3, понимает, что
он человек, и хотя бы в силу этого должен принимать
близко к сердцу счастье и несчастье своих близких.
Homo sum, humani a me nihil alienum puto. («Я человек
и ничто человеческое мне не чуждо». — Ю. С.)
Здесь было бы излишним обращать внимание
читателя на то, сколь внимателен наш философ ко всему
тому, что обозначается понятиями чести и справедливости.
Нравственное общество является для него, так сказать,
чем-то божественным на земле, он славит его, он чтит его
своей готовностью точно выполнять все свои
обязанности, своим искренним стремлением не быть его
бесполезным и мятежным членом. Чувство справедливости столь
же принадлежит к привычным состояниям философа, как
просвещенность — его разуму. Чем больше разума вы
находите у человека, тем больше справедливости вы
видите у него. И напротив, там, где господствует фанатизм
и суеверие, там владычествуют страсти и обман.
Темперамент философа побуждает его действовать,
основываясь на чувстве порядка или разуме. Так как превыше
всего он любит общество, то он придает и значительно
большее значение, чем другие, тому, чтобы таким
образом приложить свои силы, чтобы они имели только те

Школа мысли
последствия, которые соответствуют идее справедливого
человека. Не бойтесь, что он позволит себе совершить
какой-нибудь бесчестный поступок только потому, что
его никто не видит. Нет, такой поступок не
соответствует внутренней сущности мудрых, для которых
честность является чем-то привычным. Наш философ, так
сказать, с молоком матери впитал в себя уважение к
порядку и законности; он преисполнился идеями блага
общества; он усвоил свои принципы куда лучше, чем
другие люди. Преступление натолкнулось бы в нем на
слишком большое сопротивление; для того чтобы совершить
его, ему сначала нужно было бы растоптать в себе
слишком много своих врожденных и приобретенных идей.
Способность философа к действию напоминает в
известном смысле способность струны, настроенной на
определенный звук: она не может издать фальшивого
тона. .. И это напоминает мне то, что было сказано о Като-
не Утическом: «Он хорошо работал не для того, чтобы
поразить кого-нибудь; он сделал доброе только потому,
что не мог поступить иначе».
... Эта любовь к обществу, столь характерная для
философа, позволяет понять, как справедливо было
замечание императора Антонина: «Как счастливы были бы
народы, если бы цари были философами или философы
царями!»
Дидро
Это скептическое замечание Дидро в адрес лю- *
дей, которые считают, что «все можно познать», '
ни в коем случае нельзя принимать за неверие
в силы человеческого разума. Французские
просветители горячо верили в бесконечный прогресс 95

Школа мысли
науки. Дидро, как явствует из всего текста
статьи, выступает здесь лишь против тех, кто
выносит неосновательные суждения. В сущности
Дидро здесь противопоставляет ньютонианскую
физику, с ее осторожным движением от
эксперимента и наблюдения к обобщению,
декартовской физике, с ее гипотетическими, поспешными
объяснениями явлений.
Замечательные слова Дидро, ставшие
крылатыми. В отличие от религиозного мировосприятия
французские материалисты утверждали, что
человек не «сослан» в этот мир, оставив свою
родину где-то там, в потустороннем мире.
Человек — органическая часть земного мира, и этот
мир — его единственная родина. В этом
афористическом выражении Дидро утверждает свой
материалистический монизм — учение о
материальном единстве и единственности земного мира.
X р е м и й — персонаж комедии «Андрия»
древнеримского сатирика Теренция ( 195—159 гг.
до н. э.).
Статья ДАламбера «Экспериментальная философия» —
одна из самых важных статей в Энциклопедии, Сам
выдающийся естествоиспытатель («принцип ДАламбера» до сих
пор сохраняет всю свою силу в механике), он
превосходно понимал дух нового физико-математического
естествознания. Данная статья, по сути дела представляет собою
краткий и блестящий очерк развития естественно-научного
96 материализма, начиная с Древней Греции.

Школа мысли
КСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ (философия) —
Experimental (натурфилософия).
Экспериментальной философией называют такую
философию, которая пользуется экспериментом
для того, чтобы открыть законы природы.
Древние, в нашем превосходстве над
которыми мы так безусловно убеждены потому, что мы нашли и
более легким и более приятным для себя предпочитать
себя им, чем их читать, очень рано поняли, что
наблюдение и эксперимент — единственные средства познания
природы. Одних трудов Гиппократа 1 достаточно, чтобы
понять, какой дух тогда двигал философами. Вместо если
не убийственных, то по крайней мере смешных систем,
предшествовавших рождению современной медицины и
запрещенных впоследствии, мы находим у него систему
фактов, которые он превосходно умел наблюдать и
связывать друг с другом. Они-то и сейчас и впредь будут
служить основой искусства врачевания.. .
Но впрочем, и во времена Гиппократа мы знаем
множество великих людей, и в первую очередь Демокрита,
которые с большим успехом исследовали природу с
помощью наблюдений. Говорят, что один врач, посланный
жителями Абдеры 2 для того, чтобы вылечить якобы
безумного философа, застал его за анатомированием и
наблюдением животных. Можно себе представить, кого
бы счел Гиппократ большим безумцем: того, кого
посетил врач, или же тех, кто его послал. Демокрит —
безумец! Тот, кто открыл самое философское отношение и
к природе и к людям: он научился изучать первую и
смеяться над вторыми.
Впрочем, когда я говорю о распространении
экспериментальной физики у древних, я не уверен, должны ли
мы брать понятие такой физики в его полном объеме.

Школа мысли
Экспериментальная физика основывается на двух
принципах, которые не следует смешивать: на
эксперименте в собственном смысле слова и на наблюдении.
Наблюдение, которое менее исследовано и менее тонко,
ограничивается фактами, происходящими у нас на глазах,
и задача здесь состоит в том, чтобы их хорошо увидеть и
детализировать явления всякого рода, какие нам
предоставляет зрелище природы. Напротив, эксперимент
стремится глубже исследовать природу, вырвать у нее то,
что она скрывает от нас, и с помощью различных
комбинаций тел породить новые явления, подлежащие
дальнейшему изучению. Короче, в эксперименте речь идет
не о том, чтобы прислушаться к природе, а о том, чтобы
ее допросить и вырвать у нее признания 3. Наблюдения
можно назвать физикой фактов, или же лучше
повседневной, поверхностной и осязаемой физикой.
Эксперимент же — это оккультная физика4. Мы
можем пользоваться словом «оккультный» при условии,
что мы с ним будем связывать более философские и
более истинные идеи, чем некоторые современные физики,
и обозначать им только познание неизвестных фактов,
в существовании которых мы можем убедиться,
наблюдая их, а не некий роман о гипотетических фактах, о
существовании которых догадываются без того, чтобы их
искать или видеть.
Физика последнего рода не была сильно развита
у древних; они ограничивали себя простым чтением
книги природы, но читали они ее весьма прилежно, а глаза
у них были более зоркими, чем мы это сейчас полагаем.
Множество фактов, о которых они рассказывали и
которые поначалу были отвергнуты людьми нового времени,
оказались истинными, когда в них вникли глубже. Метод,
которым руководствовались древние, культивируя наблю-

Школа мысли
дение природы, а не эксперимент, был в высшей степени
философским и более всего пригодным для того, чтобы
обеспечить физике самые большие успехи, на которые она
была в то время, время первой человеческой мудрости,
способна. До того как применить и использовать всю
нашу проницательность для отыскания какого-нибудь
факта в тончайших комбинациях, необходимо увериться,
не лежит ли этот факт рядом с нами, не находится ли он
у нас под руками. Здесь дело обстоит точно так же, как
в геометрии, где не следует тратить свои силы на
решение какой-нибудь задачи, не убедившись
предварительно, что она уже была решена другими. Природа так
разнообразна и так богата, что даже простая совокупность
хорошо подобранных фактов чудодейственным образом
расширяет наши познания. И если бы было возможно
сделать эту совокупность фактов совершенно полной,
так, чтобы в ней не было ни одного пропуска, то, может
быть, только этой задачей и должен был бы
ограничиться физик, или по крайней мере с нее он должен был
бы начинать 5. Именно это и сделали древние... (Далее
Д'Аламбер говорит о средневековой науке, полностью
отбросившей экспериментальный метод и наблюдение
как пути познания. —Ю. С.)
Я говорю об этих мрачных временах только для того,
чтобы мимоходом напомнить о нескольких великих
гениях, отбросивших эту туманную и расплывчатую
философию, оставивших слова для вещей, гениев, которые
в своей мудрости и изучении природы искали более
реальных познаний. Монах Бэкон 6, полузабытый и мало
читаемый сейчас, должен быть отнесен к числу этих душ
первого порядка. Среди самого глубокого невежества он

Школа мысли
сумел силою своего гения подняться над своим веком и
оставить его далеко за собою. И его также преследовали
его собственные собратья, а народ считал его колдуном.
С ним дело обстояло точно так же*, как с Гербертом,
который тремя веками раньше был брошен в темницу за
свои изобретения, с тою разницей, однако, что Герберт
стал папой, а Бэкон остался монахом и несчастным.
... Канцлер Бэкон в Англии, как и этот монах (это
имя и этот народ счастливы в философии), первый
охватил более широкую область: он приоткрыл общие
принципы, которые должны служить фундаментом в
исследовании природы, он предложил познавать ее с помощью
эксперимента, он предвидел множество изобретений,
которые и были сделаны после него. Декарт,
последовавший почти тотчас же за ним, которого обвинили (кстати,
по-видимому, достаточно неосновательно) в
заимствовании идей в трудах Бэкона, приоткрыл несколько новых
путей для экспериментальной физики. Но он скорее
рекомендовал их, чем сам по ним следовал. И может быть,
именно поэтому он совершил великое множество ошибок.
У него, например, хватило мужества первым
сформулировать законы движения, мужества, заслуживающего
признания философов, потому что он указал тем, кто
следовал за ним, на путь, ведущий к открытию новых
законов. Но опыт или, скорее, размышления над данными
наблюдений, как мы скажем позднее, показали ему, что
его законы не выдерживают критики. Декарт и даже
Бэкон, несмотря на весь свой вклад в философию,
возможно, оказали бы ей еще большие услуги, если бы они были
физиками практики, а не физиками теории. Но
бесплодное удовольствие теоретизировать и даже строить
произвольные предположения захватывает и великие души.
Они хорошо начинают, но кончают плохо. Они предпи-

Школа мысли
сывают, что нужно сделать для того, чтобы установить
истину и принести пользу, но оставляют механический
труд другим. Последние же, просвещенные чужим
светом, идут не дальше, чем пошли бы их наставники сами
по себе. Итак, одни мыслят или мечтают, другие же
действуют или маневрируют, а наука долго или, лучше
сказать, вечно остается в пеленках.
Между тем дух экспериментальной физики,
введенный Бэконом и Декартом, незаметно распространился
повсюду. Академия Чименто 7 во Флоренции, Бойль и
Мариотт, а после них и множество других провели
многочисленные опыты. Стали возникать академии наук,
которые быстро подхватили эту новую манеру
философствовать. Университеты здесь действовали медленнее,
потому что в момент зарождения экспериментальной
физики они уже были совершенно сложившимися и долго
еще следовали своим древним методам. Мало-помалу
физика Декарта заменила и в этих школах физику
Аристотеля или, скорее, физику его комментаторов. Здесь
если еще и не прикоснулись к истине, то по крайней мере
стали на путь, ведущий к ней: начали делать
эксперименты, пытались их объяснить... Наконец появился Ньютон
и первый показал нам то, что его предшественники
только предвидели: искусство вводить геометрию в физику и
создавать, соединяя опыт с вычислениями, науку, науку
точную, глубокую, светоносную 8, новую. Столь же
великий в своих опытах по оптике, как и в своей системе
мира; он открыл все двери грандиозному и уверенному
движению мысли. Англия подхватила его взгляды —
Королевское общество 9 считает время появления ньютониан-
ской философии днем своего рождения. Французские
академии поддались им медленнее и с большим трудом
по той простой причине, что университетам понадобилось

Школа мысли
много лет, чтобы отвергнуть физику Декарта. Наконец
свет восторжествовал; поколение врагов этих великих
людей вымерло и в академиях и в университетах,
причем сейчас именно академии задают тон, а семена
революции, однажды брошенные в землю, почти всегда
дают плоды в следующем поколении. Очень редко это
происходит раньше, так как помехи новому скорее
гибнут, чем сдаются...
... Как много еще здесь можно было бы сказать о
том, что называют физико-математическими науками,
в том числе о физической астрономии, акустике, оптике
с их различными ветвями, о том, как должны
взаимодействовать эксперимент и расчет для того, чтобы
сделать эти науки максимально совершенными! Но, боясь
увеличить и без того громадные размеры этой статьи,
я отсылаю читателя к статье «Физика», которая
неотделима от этой. Здесь же я ограничусь только тем, что
может быть сказано о собственном и вместе с тем
единственном предмете экспериментальной физики...
Сюда относятся, например, химические явления,
электричество, магнетизм и бесчисленное множество
других. Все это факты, познанием которых и должен
прежде всего заниматься физик. Он никогда не может
страдать от избытка фактов. Чем больше фактов этого
рода он наберет, тем скорее он увидит связь между ними.
Его задача при этом должна состоять в том, чтобы
расположить эти факты в том порядке, который
соответствует их природе, объяснить один из другого и
построить из них нечто вроде цепи с наименьшим, по
возможности, числом пробелов в ней. При этом, конечно,
в этой цепи еще многого будет не хватать. Уж об этом-
то природа позаботится! Но экспериментатор должен
всемерно остерегаться желания давать объяснения там,

Школа мысли
где ему в этой цепи фактов чего-то недостает. Он обязан
недоверчиво относиться к мании все объяснять, которую
внес в физику Декарт10. Эта мания у большей части
его последователей привела к тому, что они в своих
объяснениях удовлетворяются принципами и
расплывчатыми основаниями, которые с равным успехом могут
свидетельствовать и за, и против предложенного объяснения.
Нельзя удержаться от смеха, читая в некоторых работах
по физике объяснения о причинах колебаний показаний
барометра, о снеге, граде и бесчисленном множестве
других фактов. Авторы этих объяснений, руководствуясь
своими принципами и методами, ни в малейшей степени
не были бы смущены, если бы им пришлось доказывать
нечто совсем обратное тому, что содержится в их
теориях, доказывать, например, что во время дождя
стрелка барометра идет вверх, что снег падает летом,
а град зимой. В лекциях по физике, как и в
размышлениях по истории, объяснения должны быть краткими,
разумными и глубокими. Они должны либо прямо
вытекать из фактов, либо сами факты следует представить
таким образом, чтобы объяснение уже содержалось
в них.
Впрочем, хотя я категорически отвергаю в физике
манию к объяснениям, я ни в коем случае не
недооцениваю искусства строить и просвещенные, и осторожные
гипотезы, ведущие иногда к открытиям, коль скоро они
выдаются за то, чем они являются на самом деле (то
есть за гипотезы. — /О. С.) до тех пор, пока не будут
сделаны настоящие открытия. Я не недооцениваю и
умения строить аналогии, которые, если они смелы и
разумны, выводят нас за пределы того, что пожелала нам
открыть природа, позволяя предвидеть факты еще до того,
как мы их увидим. Оба этих столь редких и ценных

Школа мысли
таланта обманывают иногда того, кто пользуется ими
без должной осторожности, но никто не будет обманут,
если он будет пользоваться ими как надо.
Д'Аламбер
Биографические данные о Д'Аламбере: Д' А л а м б е р Жан
Л е р о н (1717—1783) — математик, выдающийся французский
философ-просветитель. Подброшенный своей матерью, известной
французской писательницей того времени мадам де Тансан, на паперть
церкви св. Жана-Лерона (отсюда его имя), был воспитан женой бедного
стекольщика. Он никогда, даже добившись знаменитости и благосостояния
и даже после попыток действительной матери «усыновить вновь» сына,
ставшего знаменитым, никогда не переставал считать ее своей
настоящей матерью и жил с нею в ее бедной квартире до самой ее кончины.
Отец Д'Аламбера генерал Детуш помог сыну получить блестящее
образование. С молодости он увлекся механикой и математикой. Здесь им
были получены крупные результаты. С 1741 года — член французской
Академии наук, с 1754 года — член французской Академии, причислен
к сонму «бессмертных». С 1773 года — ее постоянный секретарь.
Вместе с Дидро до VII тома был главным редактором
Энциклопедии (ее естественнонаучных частей). Перу
Д Аламбера в Энциклопедии принадлежит знаменитое
«Предварителъное рассуждение», служащее введением ко
всей книге. После ухода из Энциклопедии всячески под-
держивал ее и своих друзей по ней в различных ученых
обществах Франции, продолжал поставлять для нее
статьи.
Философская позиция Д*Аламбера менее
последовательна, чем у Дидро и Гольбаха. Склонялся к
ослабленной версии материализма — к так называемому деизму
(теория, признающая существование бога в качестве
всего лишь «первотолчка»). Однако его переписка с
Вольтером, не предназначенная для постороннего глаза,
свидетельствует, что и идеи материализма в его чистой форме
не были чужды Д Аламберу.

Школа мысли
Гиппократ (ок. 460 — ок. 370 гг. до н. э.) —
великий дневнегреческий врач, основатель
медицины как опытной науки.
Демокрит из Абдеры, прозванный
«Смеющимся» (460 — 371 гг. до н. э.) — великий
древнегреческий философ-материалист, создатель
атомистического учения. Абдера — город в
северной Греции (Фракии).
«Д опросить природ у». — Понимание
эксперимента как активного исследования
(«допроса» природы в отличие от пассивного
наблюдения) было введено Ф. Бэконом. Ему же
принадлежит и образное выражение «допрашивать
природу».
«О ккультная физика» — физика,
стремящаяся проникнуть в глубинные, скрытые от
простого глаза закономерности явлений. Д'Алам-
бер в своей статье резко отграничивает свое
понимание «оккультного» от поиска таинственных
мистических сил, скрывающихся в явлениях
природы, что было характерно для средневековой
науки.
Ставя физике задачу сделать цепь фактов
максимально полной, не имеющей ни одного
пропуска, Д'Аламбер по сути дела выдвигает идеал
материалистического объяснения природы из нее
самой.
Бэкон Роджер
(1214—1292)—английский философ, первый естествоиспытатель в
науке средневековья, человек, намного опередивший

Школа мысли
свое время. Он автор знаменитого афоризма:
«Знание — сила». За свои естественнонаучные
исследования был заключен в 1278 году в
тюрьму.
Академия Чименто (слово «cimento» в
итальянском языке обозначает опыт) —
научное общество, основанное во Флоренции в 1657
году под покровительством кардинала Медичи.
Академия ставила себе задачу проведения
экспериментальных исследований природы.
«Светоносная наука» — понятие,
введенное Ф. Бэконом. «Светоносная наука» —
наука теоретическая, открывающая законы
природы. «Плодоносная наука», по Бэкону, —
наука практическая, прикладная, применяющая
открытия, сделанные «светоносной» наукой, к
технике и производству.
Королевское общество наук —
старейшее ученое общество Великобритании,
созданное в 1660 году с целью развития и
пропаганды физико-математических
экспериментальных знаний о природе. Связывая рождение этого
общества с именем великого Ньютона, Д'Алам-
бер имеет в виду, что новое научное мышление,
основанное на эксперименте с последующей
математической обработкой полученных
результатов, в законченном виде было сформулировано
в «Математических началах натуральной
философии» Ньютона (1687) в трудах этого общества.
Ньютон был принят в члены этого общества

Школа мысли
в 1672 году. С 1703 по 1727 год (год его смерти)
он был его президентом.
«М ания все объяснят ь», внесенная
в физику Декартом. — Д'Аламбер здесь
выступает с позиций более развитого
естественнонаучного материализма, по сравнению с
материализмом начала XVII века (физика
Декарта). Великой заслугой Декарта в истории мысли
была его попытка создать «роман природы»,
то есть учение о том, как известный нам мир
мог возникнуть только из законов движения
материи и ее самой без всякого участия божества.
Вольтер, описывая главную идею этого
«романа», заставляет Декарта в его беседе с богом
говорить так:
Ваш мир, хоть он и блещет красотой, —
Но коль угодно вам, слеплю я и такой:
Материи кусок.. . и я, сомнений нет.
Создам стихии все, животных, вихри, свет, —
Узнать бы только мне движения закон...
(Пер. Б. Кузнецова)
Но наука XVII века не давала достаточно
материала для решения этой задачи. Именно
поэтому отсутствие проверенных опытных
данных в физике Декарта часто заменялось
произвольными гипотезами вроде «гипотезы»,
объясняющей соленость соли игольчатыми краями ее
атомов. Поэтому Ньютон, представлявший более
развитую ступень естественнонаучного
материализма (хотя и в его время данных для
построения последовательно материалистического
мировоззрения не было и его можно было осуществ-

Школа мысли
лять только ценой громадных «упрощении», что
и делали французские материалисты XVIII
века, в особенности Гольбах и Ламеттри),
сформулировал свое знаменитое методологическое
правило: hypotheses non fingo («Гипотез не
измышляю». — Ю. С). Вместо произвольных
гипотез Ньютон предлагает путь тщательного сбора
фактов в эксперименте с последующим их
обобщением в виде математического закона.
Французские материалисты с ним были здесь
полностью согласны. Отсюда и проистекают их частые
критические выпады против Декарта
(Вольтер, Дидро, Д'Аламбер и другие), хотя в целом
они очень высоко оценивали его роль во
французской и мировой философии.
В статье «Моисеева и христианская философия» Дидро
категорически отвергает всяческие попытки пользоваться
Библией (в прямой или косвенной форме) в качестве
источника объяснения явлений природы. В подцензурном
издании Дидро не мог открыто стать на атеистическую и
антитеологическую позицию, поэтому он прибегает к
распространенной в то время «теории двойственности истины»:
наука говорит о своем, а Библия — о своем. В целом же эта
теория была чужда материалисту и атеисту Дидро.
ОИСЕЕВА И ХРИСТИАНСКАЯ
ФИЛОСОФИЯ — Mosaique et chre'tienne
philosophic (история философии). Скептицизм и
легковерие — вот два порока, в равной мере
недостойные мыслящего человека. Из того,
что имеются ложные суждения, не следует,
что все ложно, а из того, что имеются истинные, не еле-

Школа мысли
дует, что все истинно. Философ ничего не принимает и не
отвергает, не проверяя. В своем собственном разуме он
находит верного советчика. Он знает, что поиск истины
мучителен, но не невозможен. Он отваживается
спуститься на дно колодца, в то время как люди злобные или
малодушные судят о том, что внизу, только склонив голову
над его краями. При этом они заявляют, что им там что-
то видно, хотя колодец глубок и мрачен, либо же что
там ничего нет. Именно отсюда и происходит это
невероятное множество разных мнений, отсюда сомнения,
отсюда пренебрежение к разуму и философии, отсюда эта
мнимая необходимость обращаться к откровению 1 как
к единственному факелу, который может светить нам в
естественных и моральных науках 2. Именно отсюда и
происходит эта чудовищная смесь теологии и систем 3,
смесь, которая не может не вести и религию и философию
к упадку: религию — подчиняя ее дискуссиям,
философию же — вере. Рассуждают, когда нужно верить, и
верят, когда нужно рассуждать. В итоге на белый свет
появляется толпа плохих христиан и плохих философов.
Природа — вот единственная книга философа, а святое
писание — теолога. И каждая из них имеет свои особые
способы доказательства. Авторитет церкви, традиции,
святых отцов, откровения определяют рассуждения
теолога. Философ же не признает в качестве поводырей
ничего, кроме опыта и наблюдения. И тот и другой прибегают
к своему разуму, но каждый по-своему и различно.
Путать же их (способы мышления, — Ю. С.) невозможно,
не создавая трудностей для прогресса человеческого
духа и опасностей для веры. Вот чего не понимают те, кто
стремится поучать естественные науки, прибегая к
источникам, из которых черпали и черпают до настоящего
времени только науки о спасении души 4. Одни скрупулез-

Школа мысли
но придерживаются буквы святого писания, другие
сравнивают повествования Моисея с явлениями природы и,
не находя никаких соответствий, берут на себя тяжелый
труд аллегорических толкований! 5 А из всего этого
следует, что нет таких абсурдов, к которым не приходили
бы первые, и нет таких «открытий», каких бы не
сделали вторые, читая одни и те же книги.
Дидро
«К откровению» — то есть к священным
книгам, в которых бог открыл человеку свою
премудрость.
«Естественным и моральным
наукам».— Под моральными науками в XVIII
веке понимали науки о человеке как общественном
существе, то есть общественные науки.
«Чудовищная смесь теологии и с и-
с т е м». — Начиная с Кондильяка французский
материализм крайне отрицательно относился к
философским системам. На эту его черту
обращает внимание и К. Маркс. Представителей
опытного эмпирического склада
мышления в философских системах прошлого (Декарт,
Спиноза, Лейбниц и другие) отталкивала и их
априорность (умозрительность) и их
законченный характер (последняя истина о мире и обо
всем в нем). Идеалу системы они
противопоставляли идеал «открытой» философии, философии,
постоянно пополняемой успехами
экспериментальных естественных и общественных наук.

Школа мысли
Теологические науки с их целью обеспечить
блаженство человека в потусторонней жизни. 4
Буквальное и аллегорическое толкование Биб- ~
лии. Дидро выступает как против прямого пере- Э
носа библейских мифов на науки о природе
(система Коперника была запрещена в Италии на
том основании, что Иисус Навин, желая продлить
день, удачный для войска израильтян, приказал
Солнцу остановиться, из чего делался вывод, что
движется Солнце, а не Земля), так и против
аллегорического толкования этих мифов. Это
толкование принято и современной церковью.
Не в силах скрыть резкого противоречия
библейских мифов с данными современной науки,
церковники пытаются их спасти, утверждая, что
божество не могло поведать невежественным
пастухам и земледельцам действительную историю
и устройство мира. Оно говорило с ними в
иносказательной форме, в форме аллегорий. Так,
например, семь дней творения отождествляются
с семью геологическими эпохами. Во времена
Дидро эта попытка спасти истинность
библейских повествований набирала силу. Он
указывает на главную ее слабость — на совершенно
произвольное, зависящее от изобретательности и
находчивости интерпретатора толкование самих
аллегорий, чуждое строгости и доказательности
научного мышления.
Средневековое мышление было авторитарным — по-
стоянно ищущим какой-нибудь авторитет для подтвержден 111

Школа мысли
ния истинности сказанного. Латинское выражение ipse
dixit («Сам сказал!») было главным аргументом в любом
споре. В небольшой, но очень важной статье
«Авторитетность устной и письменной речи» Дидро выступает против
этой особенности средневекового мышления, его цитатно-
сти, его постоянных ссылок на священное писание и
сочинения отцов церкви. Дидро здесь воюет не с историческими
призраками. Мышление теологов и ученых-схоластов и в
его время оставалось крайне авторитарным и цитатным.
ВТОРИТЕТНОСТЬ УСТНОЙ И
ПИСЬМЕННОЙ РЕЧИ — Autorite dans les dis-
cours et dans les ecrits. Под
авторитетностью речи я понимаю притязания
говорящего на то, чтобы его словам верили. Чем
больше веры в истинность его слов требует
говорящий, тем большей авторитетностью обладает его
речь. Эти притязания подкрепляются уверенностью
слушателей в том, что оратор располагает определенной
степенью познаний, и в том, что он искренен. Познания
помешают ему обманывать самого себя и исключат ошибки,
проистекающие из незнания. Искренность должна
помешать ему обманывать других; она делает невозможной
сознательную ложь, особенно тогда, когда
злонамеренность пытается ее выдать за правду. Тем самым
просвещенность и искренность оратора — настоящие мерила
авторитетности речи. Эти два качества абсолютно
необходимы для всякой авторитетной речи. Слова
самого рассудительного и просвещенного человека не
заслуживают никакого доверия, коль скоро он пытается
обмануть слушателей. Не заслуживают доверия и слова
самого благочестивого и святого человека, коль скоро

Школа мысли
он говорит о вещах, о которых не знает. Поэтому
святой Августин 1 был совершенно прав, говоря, что не
благозвучие имени, а заслуги писателя имеют
решающее значение. Впрочем, о заслугах писателей нельзя
судить по молве, особенно в тех случаях, когда славу им
создают члены каких-то корпораций или люди,
руководствующиеся интриганскими соображениями. Истинным
пробным камнем истинности чьих-нибудь слов,
если его правильно применять, оказывается сравнение
содержания речи с тем, о чем в ней говорится, с ее
предметом. Не имя автора должно порождать уважение
к работе, а работа — содействовать вере в правдивость
автора.
Только в делах и вопросах религии и истории, по
моему мнению, авторитет говорящего имеет какую-то
цену. Во всех остальных случаях он бесполезен и
излишен. Что в том, что другие думают так же, как мы, или
расходятся с нами, если мы мыслим по правилам
здравого рассудка и в соответствии с истиной. Не имеет
большого значения, соответствуют ли их понятия
аристотелевским, если эти понятия отвечают правилам истинного
чмышления. К чему эти горы цитат, если речь идет о
вопросах, решение которых зависит только от свидетельств
рассудка и наших чувств? Зачем мне где-то искать
подтверждения, что сейчас день, если мои глаза открыты,
а солнце сияет. Великие имена пригодны лишь для того,
чтобы ослеплять толпу, вводить в заблуждение малые
души и давать шарлатанам пищу для их болтовни.
Толпа, удивляющаяся всему, чего она не понимает,
всегда полагает самым искусным оратором того, кто
говорит больше всех и говорит самым неестественным
образом. Только те, кому не хватает духа мыслить
самим, довольствуются чужими мыслями и считают

Школа мысли
голоса. Шарлатаны, которые не умеют молчать, и
молчание и скромность принимают за признаки
невежества и глупости, оперируют бесчисленным множеством
цитат.
Однако я не хочу этим сказать, что авторитет
совершенно бесполезен в науках. Мне только хочется дать
понять, что он служит лишь тому, чтобы помогать, а не
руководить нами. Иначе он покусился бы на права
разума. Разум — вот факел, зажженный природой и
призванный светить нам. Авторитет же, в лучшем случае, —
лишь посох, созданный рукою человека и помогающий
нам, когда мы слабы, шествовать по пути,
указываемому разумом.
Те, кто в своих исследованиях полагаются только на
авторитеты, напоминают слепых, позволяющих другим
вести себя. Если их поводырь плох, то он заводит их на
ошибочный путь, путь, на котором они, изможденные,
усталые, остаются до тех пор, пока они сами не сделают
шага на истинном пути познания. Если же их поводырь
искусен, то с его помощью они могут пройти большие
участки своего пути за более короткое время. Однако при
этом они лишены удовольствия самим видеть цель, к
которой стремятся, они лишены и удовольствия замечать
предметы, которые, украшая обочины их дороги, делают
ее приятной.
Ограниченные люди, не желающие ни в чем быть
обязанными собственному мышлению, непрерывно
опирающиеся на идеи других, кажутся мне детьми, ноги
которых никогда не окрепнут, или же больными, которые
никогда не выздоровеют до конца и не сделают шага без
посторонней помощи.
Дидро

Школа мысли
Св. Августин, Августин Аврелий
Блаженный (354 — 430) — один из «отцов»
западной католической церкви. Религиозный
философ, оставивший прежде всего философ-
ско-историческое сочинение «О граде божием»,
заложившее основы философии истории
христианства. Блестящий писатель времени упадка
Римской империи.
Превосходная, почти пророческая статья Мармонтеля,
любимого ученика Вольтера. В ней на много лет вперед
Мармонтель предвидит весь дальнейший ход развития
гуманитарных наук в XIX веке: возникновение метода
исторической критики, историко-филологического анализа
документов, развитие библейской критики, исторического,
филологического и философского анализа библейских
текстов.
РИТИКА —Critique.
В науке.
Науки сводятся к трем вещам — к
доказательству старых истин, к порядку их
изложения и к открытию новых истин. Старые истины
основываются либо на фактах, либо на рассуждениях. Факты
являются либо моральными, либо физическими.
Моральные факты составляют историю людей, в которую
часто примешивается физическое, но всегда в связи
с моральным.
Так как священная история дана нам через
откровение, то было бы неблагочестиво подвергать ее проверке

Школа мысли
разумом. Но и здесь есть способ обсуждать ее и даже во
имя триумфа веры. Можно сравнивать священные
тексты, примирять их друг с другом, сравнивать
действительно наступившие события с теми пророчествами, в
которых они были возвещены, заставить торжествовать
моральное доказательство над физической
невозможностью, дойти до источников предания для того, чтобы
представить его во всей силе, исключить, наконец, из
множества доказательств истинности (религии. — Ю. С.)
все те слабые, неопределенные и неубедительные
аргументы, тот род оружия, к которому прибегают все
религии в ложном усердии веры и которое только радует
безбожие, — вот задача критики в этой области. Многие уже
прибегали к ней, и прежде всего Паскаль 1,
предоставивший другим, однако, завершить то дело, которое он
задумал.
В области светской истории нужно приписывать
фактам большую или меньшую убедительность,
основываясь на их возможности, вероятности, известности,
основываясь на весомости свидетельств, их
подтверждающих; необходимо изучить личность и положение
историков и установить, могли ли они свободно высказывать
истину, были ли они в состоянии ее познать,
исследовать, не были ли они заинтересованы в том, чтобы ее
скрыть; необходимо проникнуть за ними к истокам
событий, оценить их гипотезы, сравнить их друг с другом,
вынести приговор о каждой из них, сопоставив их друг
с другом. Какое поле деятельности для критика, и
какими же познаниями он должен обладать, если он хочет
справиться со всем этим! Нравы, природа народов, их
взаимные интересы, их богатства, ресурсы их стран и
заморских владений, их образованность, их законы,
предрассудки, принципы; их внутреннюю политику и поведе-

Школа мысли
ние вне страны, их манеру вести себя, добывать себе
пропитание, вооружаться и воевать; таланты, страсти, пороки
и добродетели тех, кто руководит их общественными
делами, истоки реформ, волнений, переворотов, успехов и
неудач; знание людей, мест и времени; и, наконец, знание
всего того, что в моральном и физическом мире может
содействовать возникновению, упрочению, изменению,
разрушению и возрождению человеческих
установлений, — все это должно входить в план, в соответствии
с которым ученый должен рассматривать человеческую
историю. Как много проницательности и как много
раздумий требуется в этой области от того, кто хотел бы
объяснить и осветить хотя бы только один исторический
факт! Кто посмел бы решить, был ли Ганнибал неправ,
задержавшись в Капуе 2, и сражался ли Помпеи под
Фарсалой 3 за империю или же за свободу?
Чисто физические факты составляют область
естественной истории, и истинность их может быть
установлена двумя способами: либо с помощью повторения
наблюдения или экспериментов, либо, если мы сами не в
состоянии их проверить, путем оценки силы свидетельств
о них. Именно потому, что не ставили опыты,
бесчисленное множество фактов, о которых сообщает Плиний 4 и
которые сейчас каждый день подтверждаются
наблюдениями наших ученых, считалось баснями.
Древние предвидели, что воздух имеет вес, Торри-
челли и Паскаль это доказали. Ньютон предсказал
уплощения Земли, философы же проехали из одного
полушария в другое, чтобы его измерить. Зеркало
Архимеда смутило наш разум, и некий физик, вместо того чтобы
оспаривать это явление, попытался его воспроизвести и
доказал его возможность, просто повторив его. Вот
как нужно критиковать факты! Но, следуя этому

Школа мысли
принципу, мы едва ли сможем больше увидеть
критиков в науке. Легче и удобнее оспаривать то, что мы не
понимаем. Но разве нам ставить границы возможному,
нам, которые каждый день видят, как воспроизводят
молнию 5, и, может быть, уже прикоснулись к секрету,
как ею управлять.
Эти примеры должны сделать критика очень
осторожным в его суждениях. Легковерие — удел
невежества, упорствующее неверие — полуученых, методическое
сомнение — мудрости. В человеческом познании
философ доказывает то, что он может доказать, верит тому,
что ему было доказано, и отбрасывает то, что
противоречит разуму, воздерживаясь от суждений обо всем прочем.
Отдаленность места и времени сделала невозможной
опытную проверку некоторых истин. Они остаются для
нас только в сфере возможного, а наблюдать их можно
только глазами разума. Эти истины — либо исходные
принципы фактов, подтверждающих их, и критик
должен всходить к ним по сцеплениям этих фактов, либо
только их следствия, и критик точно таким же образом
должен спускаться к ним.
Часто к истине ведет только один путь, по которому
ее первооткрыватель дошел до нее, не оставив при этом
никаких следов своего движения. Тогда, может быть,
большая заслуга будет состоять в том, чтобы вновь
разыскать эту дорогу, по которой он шел к ней.
Первооткрыватель — иногда не более чем искатель
приключений, корабль которого буря случайно забрасывает в порт.
Критик же — это опытный лоцман, ведущий корабль
в этот порт, полагаясь только на свое искусство, если
позволено будет назвать искусством ту серию
неуверенных проб, случайных находок, по которой
движутся не иначе, чем с трепетом. Для того чтобы свести

Школа мысли
к твердым правилам познание физических истин, критик
должен держать в своих руках всю цепь (движения
мысли.— Ю. С.)—ее концы и ее середину. Звено,
недостающее в этой цепи, как раз и является той ступенькой,
которой ему не хватает для того, чтобы, опираясь на нее,
подняться до доказательности. Покров природы похож
для нас на покров ночи, где в безмерном мраке блещет
несколько точек света; и ничто не доказано, пока эти
светящиеся точки не умножатся так, чтобы осветить
промежутки между ними. Что же должен делать критик?
Наблюдать известные факты, определять, если можно,
их отношения и расстояния между ними, исправлять
ошибочные вычисления и наблюдения — одним словом,
лечить человеческий дух от его слабостей и заставлять
его с пользой употреблять те немногие отпущенные ему
силы, которые он иногда расходует понапрасну. Он
должен сказать тем, кто хотел бы подчинить эксперимент
своим идеям: «Твое дело — допрашивать природу, а не
дозволять ей говорить».
Для любого открытия имеется свое время зрелости,
до этого все исследования кажутся бесплодными.
Истина ждет, пока она появится на свет из своих элементов.
Но эти ее семена не сходятся и не соединяются иначе,
чем в длинном ряду комбинаций. Так то, что было
зачато, если так можно сказать, в предшествующем столетии,
рождается на свет в следующем. Так задача трех тел,
поставленная Ньютоном, была решена только в наше
время, причем сразу тремя математиками. Критик должен
внимательно наблюдать за этим своего рода брожением
человеческого духа, за перевариванием им знаний,
прослеживать шаг за шагом движение науки вперед,
отмечать препятствия, мешавшие ей на этом.движении,
показывать, как эти препятствия были устранены, через ка-

Школа мысли
кое сцепление трудностей и решений наука перешла от
сомнений к вероятности, а от вероятности к
достоверности. Так он заставит замолчать тех, кто всего лишь
увеличивает объем науки, не умножая ее сокровищ. Он
отметит шаги к истине, которые были сделаны в
каком-нибудь труде, или же приговорит его к небытию, если его
автор оставил науку на том же месте, где он принялся за
нее. Вот предмет и плоды критики в этой области.
Сколько свободного места она оставила бы в наших
библиотеках. Что стало бы с этим ужасающим множеством
компендиумов из всех областей знаний, с этим
множеством велеречивых объяснений истин, в которых никто не
сомневается, со всеми этими романами, написанными
естествоиспытателями, считающими собственное
воображение за книгу природы, которые потому химеры
своего мозга выдают за открытия, а свои мечтания —
за связные системы; с этими ловкими лгунами, которые
растягивают единственный факт до двадцати страниц
нелепого вздора и, напрягая все свои душевные силы, так
долго истязают простую и ясную истину, что она
делается темной и запутанной? Все книги авторов, которые
болтают о науке вместо того, чтобы ее разумно понять, были
бы изъяты. А мы бы значительно меньше читали и
значительно больше получали бы от чтения.
Мармонтель
Биографическая справка о Мармонтслс. Мармонтель Жан-
Франсуа (1723—1799) — писатель, сын мелких торговцев.
Получил религиозное воспитание в одном из иезуитских коллежей. Однако,
вынеся из школы глубокое отвращение к духовной профессии, стал
профессиональным литератором. Еще юношей вступил в переписку с
Вольтером, поддержавшим его на первых шагах литературного
творчества. Считался его любимым учеником. Автор довольно
посредственных трагедий, шедших, однако, на французской сцене того времени с

Школа мысли
большим успехом, а ныне заслуженно забытых. В 50-х годах XVIII века
принял самое деятельное участие в Энциклопедии, ведя в ней
литературный раздел. По протекции мадам Помпадур, всесильной
фаворитки Людовика XV, был назначен главным редактором ведущей
французской газеты того времени «Меркюр де Франс». Но, проявив
неосторожность — прочитав на званом вечере стихи, направленные против
одного знатного лица, — лишился этого поста и на краткое время был
заключен в Бастилию, испытав тем самым на себе судьбу Вольтера и
Дидро. С 1763 года — член французской Академии, а с 1783 года (после
смерти Д'Аламбера) — ее постоянный секретарь. Автор знаменитого
«Велизария» — эпико-драматического произведения, вызвавшего бурный
гнев церкви своей открытой проповедью веротерпимости. За труд по
истории Франции («Правление регента Филиппа Орлеанского»)
удостоен звания официального историографа, сменив на этом посту
Вольтера. Автор интереснейших четырехтомных воспоминаний, впервые
опубликованных в 1804 году.
Паскаль Блез (1623—1662) — француз- .
ский религиозный философ, выдающийся мате- •
матик (один из основоположников теории
вероятностей). Говоря о Паскале как о критике
религии, Мармонтель имеет в виду его знаменитые
«Письма к провинциалу», адресованные
французскому народу и направленные против
иезуитов. Паскаль был глубоко верующим человеком,
но, являясь одновременно и крупным ученым, он
превосходно понимал полную бесплодность
попытки построить религию на разуме, оправдать
веру какими-то рациональными соображениями.
В своих «Письмах» он подвергает резкой
критике софистику иезуитов в этом вопросе,
предлагая, однако, свое «этико-нравственное
обоснование» христианства. Энциклопедисты ценили
Паскаля и резко критиковали его. У Вольтера есть
специальная работа, условно называемая «Анти-
Паскаль».

Школа мысли
Задержка Ганнибала в Капуе. —
После сокрушительного поражения, нанесенного
Ганнибалом римлянам под Каннами во время
италийского похода (216 г. до н. э.), Ганнибал,
однако, не пошел сразу на Рим, в котором
практически не осталось организованной военной силы.
Он дал передышку своим войскам в городе
Капуя, втором по величине городе Римской
республики.
Имеется в виду сражение между войсками
Цезаря и войсками Помпея в 48 г. до н. э. в их борьбе
за диктаторскую власть в Риме. В этом
сражении войска Помпея, несмотря на свой численный
перевес, были разгромлены, а сам он вскоре убит.
Плиний Старший (I в. н. э.) —
знаменитый дневнеримский энциклопедист, автор
«Естественной истории», первой дошедшей до нас в
полном виде энциклопедии древнего
греко-римского мира.
«Воспроизводят молни ю». — Имеются
в виду разряды статического электричества,
накапливаемого в лейденских банках, прообразе
нынешних аккумуляторов.
Французские просветители XVIII века обращали
особое внимание на школу, видя в ней важный инструмент
воспитания молодежи в духе здравой философии. В своей
статье «Школа», подвергшейся резким нападкам
церковников, ДАламбер пытается представить характер школьного

Школа мысли
образования в современной ему Франции и предлагает
своеобразный проект реформы его содержания. Надо сказать,
что многие недостатки и пороки школьного воспитания,
построенного на религиозном основании и отрыве школы от
жизни, и до сих пор сохраняются в современной
французской школе, в особенности в ее аристократическом
«подразделении», так называемых лицеях, дающих право
выпускникам поступать в университет.
КОЛА — College. Мы не намерены здесь
подробно вникать в историю основания
различных коллежей Парижа; такие детали не
входят в задачу нашей статьи, да к тому же
они мало интересны для широкой публики.
Мы ставим перед собою более важную
задачу: мы хотим заняться в этой статье воспитанием,
которое дают нашему юношеству.
Но прежде чем рассматривать такой важный предмет,
я должен предупредить беспристрастного читателя, что
эта статья может шокировать некоторых людей, хотя это
и не входит в мои намерения. Я не стремлюсь вызвать
ненависть к тем людям, о которых я собираюсь писать,
я не намерен их пугать. Среди них много таких, кого я
уважаю, а воюю я не с людьми, но со
злоупотреблениями, которые шокируют и огорчают не только меня, но и
значительную часть даже тех людей, которые
содействуют их сохранению потому, что они боятся
противостоять течению. Предмет, о котором я буду говорить,
интересен и для правительства и для религии и заслуживает
того, чтобы о нем говорили свободно, не боясь задеть
этим кого-нибудь. После этих предварительных
замечаний я перехожу к делу.

Школа мысли
Общественное воспитание можно у нас свести к пяти
главным предметам: к гуманитарии, риторике,
философии, этике и религии.
Гуманитария — так называют время, отводимое
в школах изучению правил латинского языка. Оно
длится приблизительно шесть лет. В течение всего этого
периода школьникам разъясняют вкривь и вкось места из
наиболее легких древних авторов, и столь же плохо они
обучаются писать отдельные предложения по-латыни.
И я не знаю, чему их еще тогда учат.
Риторика. Когда они достаточно овладевают
латынью или считается, что они достаточно ею овладели,
переходят к риторике, то есть учащиеся начинают
выражать что-то сами. До этого они только переводили либо
с латинского на французский, либо же с французского
на латинский. В курсе риторики школьники прежде всего
учатся развивать мысль, излагать и строить отдельные
периоды и так постепенно подходят к речам в
собственном смысле слова. Их всегда или почти всегда
произносят на латинском языке... Я не говорю здесь о тех
риторических фигурах, столь близких сердцу некоторых
современных педантов и само название которых стало так
смешно, что разумные учителя уже давно изъяли их из
своих курсов.
Философия. После того как учащийся потратит
семь или восемь лет на то, чтобы заучить слова или
научиться говорить, еще не зная, о чем сказать, начинают,
наконец, изучать вещи реального мира (или считается,
что начинают). В этом и состоит подлинное призвание
философии. Но многое еще нужно сделать для того,
чтобы философия, изучаемая в школах, действительно
заслужила свое название. Как правило, начинают со
штудирования какого-нибудь компендиума, который, да по-

Школа мысли
зволено мне будет сказать, является сборищем
бессмысленных и никому не нужных сведений по истории
философии, философии Адама и так далее. Затем переходят
к логике. Логика же, которую изучают в большей части
школ, напоминает науку, преподаваемую учителем
философии господину Журдену в «Мещанине во дворянстве»
Мольера 1... Школьная метафизика приблизительно
того же самого сорта. Самые глубокие истины здесь
смешиваются с чрезвычайно несерьезными пояснениями...
В физике учителя по собственному разумению
воздвигают систему мирового порядка. Здесь объясняют
все или почти все, повторяют или опровергают
Аристотеля, Декарта, Ньютона кому как придет в голову. И это
двухгодичное обучение завершается несколькими
уроками морали, которые, как самую незначительную часть
курса, обычно относят на конец.
Нравственность и религия. Нужно отдать
должное усилиям большинства учителей, направленным
на воспитание нравственности. Но здесь следует
вспомнить и их слова и жалобы на испорченность юношества,
ту испорченность, перед которой школа бессильна. Мы
тем охотнее присоединяемся к этим жалобам, что эта
испорченность не может быть поставлена в вину учителям 2.
Что касается религиозного воспитания, то здесь впадают
в две крайности, каждая из которых в равной мере
опасна. Во-первых, что встречается чаще всего, его
ограничивают чисто внешним ритуалом и этому ритуалу
приписывают ценность, которой он, безусловно, сам по себе
обладать не может. Во-вторых, напротив, хотят заставить
детей заниматься только религиозными предметами за
счет всех других дисциплин, от знания которых зависит,
смогут ли они в будущем быть полезными для своего
отечества. Под тем предлогом, что Иисус Христос учил, что 125

Школа мысли
человек всегда должен молиться, некоторые учителя, и
прежде всего те, кто отличается преувеличенным рвением
в вопросах веры 3, хотели бы, чтобы все время,
отведенное на занятия, школьники проводили в молитвах и в
изучении катехизиса, как если бы прилежность и искусство
в выполнении обязанностей, присущих каждому сословию
и профессии, не были молитвами, более всего угодными
богу. Поэтому школьники или из предрасположенности,
или лени, или же просто из послушания примыкают
в этом вопросе к идеям своих учителей и покидают
школу, как правило, более глупыми и невежественными, чем
они были до. поступления в нее4.
Из этих отдельных черт нашей школьной жизни
вытекает, что молодой человек после того, как он провел
в школе десять, можно сказать, самых драгоценных лет
своей жизни, даже если он наилучшим образом
использовал свое время, выходит из нее с очень
поверхностными знаниями мертвого языка, правил риторики,
которые ему следует постараться немедленно забыть. Он
часто оставляет школу также и нравственно испорченным,
что, в лучшем случае, пагубно отражается на его
здоровье. Иногда он покидает школу с укоренившимися
принципами ложной набожности, но чаще всего с таким
поверхностным знанием религии, что он становится
легкой жертвой первой безбожной беседы или первой
прочитанной им опасной книги.
Мне представляется, что не невозможно придать
обучению в школах другую форму. Почему нужно тратить
шесть лет на скверное обучение мертвому языку. Я далек
от того, чтобы недооценивать значение языка, на
котором говорили такие люди, как Тацит или Гораций. Зна-

Школа мысли
ние этого языка, конечно, необходимо для того, чтобы
познать их достойные восхищения труды. Но я думаю,
что задача обучения должна состоять в том, чтобы
научить школьника их понимать, а то время, которое
тратится на переписывание латинских изречений, —
напрасно потраченное время. Его с большей пользой
можно было бы употребить на то, чтобы изучить правила
своего родного языка, которые выпускники школ все
еще не знают или так плохо ими владеют, что говорят
очень дурно. Хорошая французская грамматика —
это и великолепная логика, и превосходная
метафизика. И она была бы столь же полезной, как те
философии, которыми ее заменяют. Да и какова латынь в
некоторых коллежах! Я опираюсь здесь на оценки
специалистов.
Сколь бы я ни ценил наших современных гуманистов,
все же я очень жалею, что они затратили так много
усилий на то, чтобы научиться бегло говорить на другом
языке, помимо их собственного. Они обманываются,
воображая, что им в заслугу может быть поставлено
преодоление трудностей: значительно тяжелее хорошо
говорить и писать на своем родном языке, чем на языке
мертвом. И доказательство тому — совершенно
очевидно. Я знаю, что греки и римляне в то время, когда их
языки еще были живыми, имели не больше хороших
писателей, чем мы. Я знаю также, что и у них, как и у нас,
было немного первоклассных поэтов. Так обстоит дело
и с другими народами...
Я иногда слышал сожаления о том, что у нас
больше не защищают диссертаций на греческом языке 5. Что
же касается меня, то я значительно больше жалею,

Школа мысли
что их не защищают на французском. Вот тогда-то
люди были бы обязаны либо разумно говорить, либо
молчать.
Иностранные языки, на которых писало много
хороших авторов, такие, как английский и итальянский,
может быть, также немецкий и испанский, тоже
должны быть включены в школьное образование.
Владение большинством из этих языков было бы
полезнее, чем знание мертвых, употребляемых только
учеными.
То же самое я скажу и об истории, и обо всех тех
науках, которые с нею связаны, — о хронологии и
географии. В школах мало ценят курс истории, а между тем
детский возраст более всего благоприятен для ее
изучения. История почти бесполезна для человека средних лет
и очень полезна для детей. С одной стороны, она дает
им примеры, с другой стороны, она преподносит им
уроки нравственности как раз в то время, когда они не
обладают никакими, ни хорошими, ни дурными,
укоренившимися принципами. Не следует приступать к
изучению истории в тридцать лет, ибо тогда это будет
делом чистого любопытства — в тридцать лет ум и сердце
такие, какими они останутся на всю дальнейшую жизнь.
Один человек из круга моих знакомых желал бы даже,
чтобы историю преподавали в обратном порядке, то
есть чтобы ее начинали с нашего времени и уже от него
переходили к ушедшим векам. Почему нужно
заставлять ребенка вначале скучать над историей фараонов,
Хлодвигов, Карлов Великих, Цезарей и Александров и
оставлять его в неведении о истории нашего времени?
А в большинстве случаев именно это и происходит, так
как в самом начале ребенку прививают глубокое
отвращение к истории.

Школа мысли
В отношении же риторики было бы неплохо, если
бы она больше состояла из примеров, чем из правил. Ее
не следует ограничивать чтением древних авторов и
заставлять детей ими восхищаться, иногда, кстати, в самое
неподходящее время. Учащиеся должны иметь смелость
их критиковать, сравнивать их с современными
авторами, показывать, какие у них достоинства или недостатки,
по сравнению с греками или римлянами. Может быть,
перед риторикой следовало бы изучать философию, ибо
прежде чем научиться писать или говорить, нужно
научиться мыслить.
Желательно также, чтобы различные дисциплины
дополнялись искусствами, и прежде всего музыкой, ибо
она особенно пригодна для того, чтобы воспитывать вкус,
облагораживать нравы. И о ней вместе с Цицероном
можно сказать: Наес studia adolescentiam alunt, senectutem
oblectant, jucundas. res ornant, adversis perfugium et
solutium praebent («Эти уроки воспитывают юношество,
утешают в старости, скрашивают жизнь, а в несчастье
дают прибежище и утешение». — /О. С).
Если воспитание юношества находится у нас в таком
запущенном состоянии, то ответственность за это надо
возложить только на нас самих и на то малое
внимание, которое мы уделяем людям, посвятившим себя этой
профессии. Эта запущенность — прямое следствие
общего духа легкомыслия, который царит в нашей
нации, поглощая, так сказать, все. Во Франции очень
редко благодарят кого-нибудь за то, что он добросовестно
выполняет свои профессиональные обязанности.
Больше ценится, если человек относится к ним
легкомысленно.
Любовь к общественному благу побудила меня здесь
высказаться о воспитании как общественном, так и

Школа мысли
домашнем... Я не могу без сожаления вспоминать о
времени, потраченном мною в детстве. Я делаю
ответственными за него не моих учителей, а установившиеся
обычаи. Потому я и хотел бы, чтобы мой опыт был
полезен моему отечеству. Exoriare aliquis! (Да выйдет
что-нибудь из этого! — Ю. С).
Д'Аламбер
Господин Журден, буржуа по происхождению,
желавший пробиться в дворянство, нанял себе
учителей, дурачивших его разными
схоластическими премудростями.
Учитывая, что французское Просвещение
исходило из учения о формируемости человека
условиями внешней среды, это рассуждение Д'Алам-
бера надо понимать в прямо противоположном
смысле. Именно учителя виноваты в моральной
испорченности юношества.
Преувеличенным рвением в вопросах
религиозного воспитания отличались, прежде всего, так
называемые янсенистские коллежи. Янсенизм—
морализующее реформатское направление
галликанской церкви. В янсенистских коллежах
учащихся просто пичкали религиозной догматикой,
делая из них сплошь и рядом узколобых
религиозных фанатиков. Примером тому был брат
Вольтера.

Школа мысли
По словам Вольтера, когда он окончил школу, он
не знал ни слова из здравой философии, не знал
истории своей собственной страны, ее нынешнего
положения, а когда он впервые открыл рот в
обществе, то все засмеялись. А ведь Вольтер
окончил одну из лучших школ тогдашней Франции,
знаменитый иезуитский коллеж Луи Ле Гран.
Во Франции того времени диссертации
защищались на латинском языке.

Камилл Демулен призывает народ к оружию.

Целью всякого политического союва является
сохранение естественных и неотъемлемых прав
человека. Права эти суть: свобода, собственность,
безопасность и сопротивление угнетению.
2-я статья «Декларации прав человека и
гражданина», принятой Учредительным
собранием, органом восставшего народа
Франции, 4 августа 1789 года
РАЗДЕЛ 3
Декларация прав
человека и
гражданина
Дидро
Руссо
Жокур

Буржуазные революционеры XVIII века не только во
Франции, но и в Англии, Америке особенно часто
прибегали к теории так называемого естественного права. Эта
теория, утверждающая наличие у каждого человека, где бы и
когда бы он ни жил, «дарованных» самой природой и самою
сущностью человека неотъемлемых прав, была не нова.
Своими корнями она восходит еще к античной философии.
Однако в XVII и XVIII веках эта теория в трудах таких
политических мыслителей буржуазии, как Гроций, Гоббс,
Пуфендорф, Локк и другие, приняла ярко выраженную
антитеологическую и антифеодальную направленность.
Подчеркивая «естественное» происхождение права, она
выступала против теории «божественного права», делавшей бога
источником прав и законов, освящавшей
феодально-абсолютистское государство. Подчеркивая же неотъемлемость
некоторых прав человека (права на равенство перед законом,
права на свободу, на неприкосновенность личности и
имущества), она противостояла действительной исторической
практике феодального общества, являясь острейшим
оружием его критики.
В своих политических теориях французские
просветители XVIII века, как правило, были неоригинальны и просто
повторяли положения, выработанные буржуазной правовой
наукой XVII века. Исключение в этом отношении
представляют, прежде всего, Дидро и Руссо. С их статей мы
начинаем этот раздел нашего сборника. В то время, когда
они их писали, Дидро и Руссо связывала личная дружба,
впоследствии разорванная. Пытаясь ответить на роковой
для теории «естественного права» вопрос, что конкретно
значит сама фраза «право, дарованное природой», оба
друга дают одинаковый ответ на него: это право, вытекающее
из всеобщего волеизъявления (volonte generale). Тем
самым в обеих статьях закладываются основы политического
учения о суверенитете (верховной власти) народа.

Декларация прав человека и гражданина
СТЕСТВЕННОЕ ПРАВО —Droit naturel
(мораль). Это выражение так часто
употребляют, что почти не существует людей,
которые бы не были убеждены в глубине их
сердец, что данное понятие им абсолютно ясно.. .
Такая внутренняя убежденность обща и
философу и человеку не размышляющему. Но при этом,
однако, существует одно различие: последний на вопрос:
«Что такое естественное право?» — не имея ни слов, ни
идей, отсылает спрашивающего к его внутреннему
сознанию и замолкает. Философ же замолкает не раньше, чем
покрутившись в порочном кругу своих рассуждений,
приводящих его к той же точке, с которой он начал,
либо поставив вопросы, не менее сложные, по сравнению
с тем, какой он хотел разрешить. Только после этого
философ замолчит и обратится к более глубоким
размышлениям.
Вопрошаемый философ утверждает: право — это
основание или исходный принцип правосудия. Но что
такое правосудие? Это — обязанность воздать каждому,
что он заслужил. Но что заслужил человек, по
сравнению с любым другим, в состоянии, где все принадлежит
всем и где, может быть, сама отчетливая идея долга еще
не возникла? 1 И вот только здесь философ начинает
понимать, что понятие морали и понятие естественного
права чрезвычайно трудны для определения. Тем
самым нам представляется, что будет вполне достаточно,
если в данной статье нам удастся четко определить
несколько принципов, с помощью которых можно
ответить на все наиболее существенные возражения,
которые выдвигаются против понятия естественного
права.

Декларация прав человека и гражданина
1. Очевидно, что если человек не свободен либо если
решения, принимаемые им в каждый данный момент,
или даже его колебания (в принятии решений. — /О. С.)
определяются какой-нибудь, материальной вещью,
существующей вне его души, то действия его выбора не
являются чистым актом духовной субстанции, ее
первичной способностью. Тогда не будет ни добра, ни зла как
понятий, находящих свое обоснование в разуме
человека, хотя в каком-то животном смысле они и останутся 2;
не будет ни добра, ни зла морального, ни
справедливости, ни несправедливости, ни обязанностей, ни
долга. Отсюда видно, кстати говоря, что важно прочно
установить существование, я не скажу свободы воли,
а просто свободы, которую очень часто путают с
первой 3.
2. Мы ведем бедную, напряженную, беспокойную
жизнь. У нас свои страсти и потребности. Мы хотим
быть счастливы; и каждую минуту человек
несправедливый и страстный считает себя вправе сделать другим
то, что он не хотел бы, чтобы сделали ему...
3. Но какие упреки мы можем сделать человеку,
терзаемому такими сильными страстями, что сама
жизнь делается ему в тягость, если он их не
удовлетворит, и который за право распоряжаться жизнью
других готов отдать свою? Что мы ответим ему, если он
заявит нам дерзко: «Да, я знаю, что я сею ужас и
смуту в человеческом роде; но дело обстоит так, что либо
я буду несчастным, либо же сделаю несчастными
других; но никто мне так не дорог, как я сам. Не
осуждайте во мне это отвратительное пристрастие к себе самому;
я здесь не свободен. Голос природы всего сильнее
говорит во мне именно тогда, когда он высказывается в мою
пользу. Есть ли что-нибудь еще в моем сердце, что гово-

Декларация прав человека и гражданина
рило бы с такою же силой? О люди, взываю к вам!
Есть ли среди вас кто-нибудь, кто на пороге смерти
не купил бы себе право жить ценою жизни почти
всего человечества, если бы он мог это сделать
безнаказанно и тайно? Но, — продолжает он, — я справедлив и
искренен. Если мое счастье требует, чтобы я лишил
жизни всех тех, кто мне мешает, то пусть и каждый
имеет право лишить меня моей жизни, если она ему
мешает. Этого требует разум, и я подчиняюсь его
декретам. Я не так несправедлив, чтобы требовать от
другого жертвы, которуя я не согласен принести ему
сам...»
5. Что же ответим мы нашему рассуждающему
насильнику, прежде чем заставить его замолчать? Ему
надо сказать, что справедливость его слов зависит от
одного: действительно ли он получает право
распоряжаться жизнью других, если он предоставляет им
свою 4, ибо он не хочет быть просто счастливым, ему
хочется к тому же и быть справедливым. Он хочет,
чтобы, признав его справедливость, сняли с него эпитет
«злой»; в противном случае его просто надо было бы
заставить замолчать, не удостаивая никакого ответа.
Мы ответим ему, следовательно, что даже и в том
случае, когда то, что он предлагает другим (свою жизнь. —
Ю. С), настолько полно принадлежит ему, что он может
распоряжаться ею по своему усмотрению, и даже тогда,
когда условия, на которых он ее отдает другим, и
благоприятны, у него нет никаких законных прав заставить
других принять его жертву. Ему надо сказать, что
человек, говорящий: «Я хочу жить», имеет столько же
оснований для этого желания, сколько и человек, говорящий:

Декларация прав человека и гражданина
«Я хочу умереть». Ему надо сказать, что у него только
одна жизнь, а жертвуя ею, он хочет стать господином
над бесчисленным множеством других жизней. Он
должен знать, что обмен, предложенный им, вряд ли был
бы справедлив, даже если бы на всей земле жил только
он и еще такой же злодей, что было бы абсурдным
хотеть от других того же, чего хочет он сам. Неясно,
равна ли опасность, которой он подвергает других, той,
которой он подвергается сам: то, что ему угодно
предоставить воле случая, может быть не равно по цене тому,
чем он заставляет рисковать меня. Вопрос о естественном
праве значительно сложнее, чем ему кажется. Он делает
себя одновременно и судьей и обвиняемым, и его
приговор в этом деле несостоятелен.
6. Но если мы у индивидуума отнимем право решать
вопрос о природе справедливого и несправедливого, то
куда перенесем мы решение этого великого вопроса?
Куда? Обратимся к человеческому роду! Только ему
надлежит решать этот вопрос, ибо его единственной
страстью является благо всех. Частные воли подозрительны,
они могут быть благими и злыми, но всеобщая воля 5 —
всегда благо. Она никогда не обманывала, она никорда
не обманет...
7. Именно к этой общей воле индивидуум и должен
обратиться, чтобы узнать, в каких пределах ему
надлежит быть человеком, гражданином, подданным, отцом,
сыном, когда ему следует жить и когда умереть. Именно
она определяет границы всех обязанностей. Вы
обладаете неоспоримым естественным правом на все, что не
оспаривается у вас человеческим родом. Именно он
просвещает вас о характере ваших мыслей и ваших желаний.
Все, что вы планируете, все, что вы думаете, будет
хорошо, велико, возвышенно, утонченно, если оно отце-

Декларация прав человека и гражданина
чает всеобщему и общему интересу. Для человечества
имеют значение только те ваши качества, которых вы
требуете от всех вам подобных во имя вашего счастья и
их счастья. Именно это соответствие вас со всеми
остальными и всех остальных с вами всегда будет
характеризовать вас, как тогда, когда вы покидаете человечество,
так и тогда, когда вы в нем живете. Не теряйте же
никогда его из виду, ибо в противном случае ваши понятия
о добром, справедливом, человечном, нравственном
пошатнутся в вашем разуме. Повторяйте себе почаще:
я — человек, и у меня нет никаких других естественных
и действительно неотчуждаемых прав, кроме прав
человечества. . .
9. Если вы обдумаете внимательно все то, что было
сказано выше, то вы убедитесь: (1) человек,
подчиняющийся только своей частной воле, — враг
человеческого рода; (2) всеобщая воля в каждом человеке
представляет собой чистое действие разума, который,
когда молчат страсти, размышляет над тем, что человек
может требовать от себе подобных и что ему подобные
вправе требовать от него; (3) эти размышления о
всеобщей воле человеческого рода и его общие желания
и являются мерилом поведения одного человека в
отношении другого человека в том же самом обществе,
человека — в отношении общества, членом которого он
является, и этого же общества — в отношении других
обществ; (4) подчинение всеобщей воле — вот связующее
звено всех обществ, не исключая и обществ, созданных
преступниками; увы! добродетель так прекрасна, что и
воры поклоняются ей в глубине своих логовищ; (5)
законы должны издаваться для всех, а не для одного,
в противном случае этот единственный человек
напоминал бы нам того буйного резонера, которого мы застави-

Декларация прав человека и гражданина
ли замолчать в §5; (6) из двух воль, воли всеобщей
и воли частной, только всеобщая воля никогда не
заблуждается; поэтому нетрудно видеть, к какой воле
должна прислушиваться всякая законодательная власть
во имя счастья человечества и с каким благоговением мы
должны относиться к тем великим смертным, кто в своей
частной воле соединяет авторитет и безошибочность
воли всеобщей...
Дидро
Дидро имеет в виду так называемое
естественное состояние. Сторонники теории
«естественного права», сталкиваясь с очевидным
противоречием, а именно с полным отсутствием в
окружающей их социальной действительности как
раз тех прав человека, которые они объявляли
заложенными в самой человеческой природе
(это противоречие очень хорошо выражает
Руссо в самом начале своего знаменитого
«Общественного договора»: «Человек рожден
свободным, а между тем он везде в оковах»), были
вынуждены искать какой-то выход из него. Для
этого они либо предполагали в начале
человеческой истории некоторое «естественное
состояние», в котором человек был наделен всей
полнотой естественных прав, либо же вообще
рассматривали «естественное право» как некий
абстрактный идеал, которого еще нигде не было,
но в соответствии с которым необходимо строить
любое разумное законодательство (Пуфен-
дорф).

Декларация прав человека и гражданина
Дидро, как мы здесь видим, склоняется к
первой точке зрения. Более того: это
«естественное состояние» он считает
первобытно-коммунистическим по своему характеру (отсутствие
частной собственности). На этом основании и
у современников и длительное время после его
смерти Дидро считался социалистом. Ему даже
приписывали авторство одного из
выдающихся сочинений утопического социализма XVIII
века («Кодекс природы» аббата Морелли),
а Бабеф в своей защитительной речи на
суде ссылался на Дидро как на своего учителя.
На самом деле Дидро социалистом не был,
но представлял
радикально-демократическое крыло буржуазного французского
Просвещения.
Добро и зло в «животном смысле» — это
чувства удовольствия и боли.
Будучи материалистом-детерминистом, Дидро не
верит в идеалистическое учение о «свободе
воли», то есть о способности человека вести себя
совершенно беспричинно, и противопоставляет
этой «свободе воли» свободу как политическое
явление.
В этом общетеоретическом рассуждении Дидро
по сути дела подвергает резкой критике
феодальные обоснования прав распоряжаться
чужой жизнью под тем предлогом, что человек,
притязающий на такое право, всегда готов
пожертвовать своею. Феодальное «сеньоральное

Декларация прав человека и гражданина
право», или же «право» крепостников на
личность и имущество своих вассалов и крепостных
восходит к тем отдаленным временам, когда
феодал во главе своей воинской дружины в
обмен на ленные обязательства брал на себя
известные обязанности по защите жизни и
имущества своих подданных от посягательств на них со
стороны других феодалов или просто
разбойников. Во Франции XVIII века эти «обоснования»
стали чистейшим анахронизмом. Англичанин
Юнг, посетивший Францию как раз накануне
Великой революции, в качестве характерной
особенности французского дворянства отмечает
его совершенно паразитарный образ жизни,
невыгодно, по мнению Юнга, отличающий его
от дворянства английского, так называемых
джентри; повальное бегство дворян из деревень
в города, в особенности в Париж и Версаль, и
отсутствие у них каких бы то ни было
обязанностей по отношению к своим крепостным,
кроме «обязанности» получать с них ежегодно
деньги на свое содержание, да и то выколачиваемые
через управителей их имений. Слова
Лермонтова, адресованные русскому дворянству: «Вы,
жадною толпой стоящие у трона» — в еще
большей мере характеризуют и французское
дворянство XVII и XVIII веков.
Одна из самых революционных статей Энциклопедии.
Идея Дидро о «всеобщей воле» как об основе права
переведена в радикальную программу демократизации
государства.

Декларация прав человека и гражданина
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ —
Economic (мораль, политика). Слово
«экономия», или «ойкономия», происходит от
«ойкос» — «дом» и от «номос» — «закон»
и по своему первоначальному смыслу
означает лишь благоразумное и законное
управление домом 1 для общего блага всей семьи.
Значение этого термина впоследствии распространилось и на
управление большой семьею, что есть Государство. Для
того чтобы различать сии два значения, в этом
последнем случае экономию называют общей, или
политической, экономией2; а в другом —
домашней3, или частной, экономией...
1. Первый и самый важный принцип правления,
основанного на законах, или правления народного, то
есть такого, которое имеет своею целью благо народа,
состоит, как я уже говорил, в том, чтобы во всем
следовать общей воле. Но чтобы ей следовать, нужно ее знать,
и в особенности уметь хорошо отличать ее от частной
воли, начиная с самого себя: такое различие всегда
очень трудно сделать, и просветить нас в этом
отношении может лишь возвышеннейшая добродетель. Для
того чтобы хотеть, надо бьгть свободным, и поэтому
другая, едва ли меньшая трудность — это обеспечить
одновременно и общественную свободу и авторитет
правительства. Если вы поищете те причины, которые
побудили людей, объединившихся в большое общество во имя
их взаимных интересов, объединиться более тесно в
гражданских обществах, вы не найдете никакой иной
причины, кроме потребности обеспечить имущество,
жизнь и свободу каждого члена общею защитою 4.
Иначе как можно заставить людей защищать свободу
одного из них, не ущемляя свободы других? и как удовлет-

Декларация прав человека и гражданина
ворить общественные нужды, не вредя собственности
тех частных лиц, которых принуждают способствовать
этому? Какими бы софизмами мы ни пытались это
скрасить, всё же несомненно, что если мою волю можно
стеснять, то я уже более не свободен; и я уже не хозяин
моего имущества, если кто-либо другой может к нему
прикоснуться. Эта трудность, которая должна была
казаться неодолимою, была устранена вместе с первой при
помощи самого возвышенного из человеческих
установлений или, скорее, небесным вдохновением, которое
научило человека подражать в этом мире непреложным
наказам Божества. С помощью какого непостижимого
искусства удалось найти средство подчинить людей,
чтобы сделать их свободными? использовать для
служения государству имущество, руки и самую жизнь всех
его членов, не принуждая их и не спрашивая их
мнения? сковать их волю с их собственного согласия?
придавать решающее значение их согласию вопреки их
отказу и принуждать их самих себя наказывать, когда они
делают то, чего не хотели? Как может оказаться, что они
повинуются, а никто не повелевает; что они служат и не
имеют господина; когда в действительности они тем
более свободны, что при кажущемся подчинении никто
не теряет из своей свободы ничего, кроме того, что
может вредить свободе другого? Эти чудеса творит Закон.
Одному только Закону люди обязаны справедливостью
и свободою; этот спасительный орган воли всех
восстанавливает в праве естественное равенство между
людьми; этот небесный голос внушает каждому гражданину
предписания разума общественного и научает его,
поступая соответственно правилам своего собственного
разумения, не быть при этом в противоречии с самим
собою. И только Закон правители должны заставить гово-

Декларация прав человека и гражданина
рить, когда они повелевают; ибо как только один
человек попытается независимо от законов подчинить своей
частной воле другого человека, он тотчас же выходит
из гражданского состояния и ставит себя по отношению
к этому другому человеку в состояние чисто
естественное, когда повиновение никогда не предписывается
иначе, как силой необходимости.
Самый настоящий интерес правителя, так же как
самый необходимый его долг, состоит, стало быть, в том,
чтобы заботиться о соблюдении законов, служителем
которых он является и на которых основывается весь
его авторитет. Если он должен заставить других
соблюдать законы, то с еще большим основанием должен
соблюдать их он сам 5, раз он пользуется всем их
покровительством, ибо его пример имеет такую силу, что
если бы народ и согласился потерпеть, чтобы
правитель освободил себя от ярма Закона, ему следовало бы
остерегаться пользоваться этой столь опасной
прерогативой, которую вскоре попытались бы, в свою очередь,
узурпировать другие и часто ему во вред. В сущности,
так как все доказательства, налагаемые обществом, по
своей природе взаимны, то нельзя поставить себя выше
Закона, не отказываясь от преимуществ, которые дает
общество; и никто не обязан ничем тому, кто считает,
что он ничем никому не обязан. По той же причине при
правильно устроенном правлении никакое изъятие из
действия Закона никогда не будет дароваться ни на
каком основании. Граждане же, которые имеют заслуги
перед отечеством, должны получать в вознаграждение за
них те или иные почести, но никак не привилегии; ибо
Республика уже накануне гибели, если кто-нибудь может
подумать, что это хорошо — не повиноваться законам.
Но если бы когда-либо знать, или военные, или какое-

Декларация прав человека и гражданина
либо другое сословие в государстве усвоили себе такое
правило, то все погибло бы безвозвратно...
II. Второй существенный принцип общественной
экономии не менее важен, чем первый. Вы желаете,
чтобы осуществилась общая воля? Сделайте так, чтобы
все изъявления воли отдельных людей с нею
сообразовались, а так как добродетель есть лишь соответствие
воли отдельного человека общей воле, то, дабы выразить
это в немногих словах, установите царство добродетели...
Мы желаем, чтобы народы были добродетельны?
Так научим же их прежде всего любить свое отечество.
Но как им его полюбить, если оно значит для них не
больше, чем для чужеземцев, и дает лишь то, в чем
не может отказать никому? 6 Было бы намного хуже,
если бы в своем отечестве они не имели даже
гражданской безопасности и их имущество, жизнь или свобода
зависели бы от милости людей могущественных, причем
им невозможно было бы или не разрешено было бы
сметь требовать установления законов. Тогда,
подчиненные обязанностям гражданского состояния и не
пользуясь даже правами, даваемыми состоянием
естественным, не будучи в состоянии использовать свои
собственные силы, чтобы себя защитить, они оказались бы,
следовательно, в худшем из состояний, в котором могли
только оказаться свободные люди, и слово отечество
могло бы иметь для них только смысл отвратительный
или смешной...
Пусть же родина явит себя общей матерью граждан;
пусть выгоды, коими пользуются они в своей отчизне,
сделают ее для них дорогою; пусть правительство
оставит им в общественном управлении долю, достаточную
для того, чтобы они чувствовали, что они у себя дома;
и пусть законы будут в их глазах лишь поручительст-

Декларация прав человека и гражданина
вом за общую свободу. Эти права, сколь они ни
прекрасны, принадлежат всем людям, но злая воля
правителей легко сводит на нет их действие даже тогда,
когда она, казалось бы, не посягает на них открыто.
Закон, которым злоупотребляют, служит
могущественному одновременно и наступательным оружием и щитом
против слабого; предлог «общественное благо» — это
всегда самый опасный бич для народа. Самое
необходимое и, может быть, самое трудное в правлении —
это строгая неподкупность, чтобы всем оказать
справедливость и в особенности чтобы бедный был защищен
от тирании богатого. Самое большое зло уже свершилось,
когда есть бедные, которых нужно защищать, и богатые,
которых необходимо сдерживать. Только в отношении
людей со средним достатком законы действуют со всей
своей силой; они в равной мере бессильны и против
сокровищ богача и против нищеты бедняка; первый их
обходит, второй от них ускользает; один рвет паутину,
а другой сквозь нее проходит.
Вот почему одно из самых важных дел
правительства — предупреждать чрезмерное неравенство состояний,
не отнимая при этом богатств у их владельцев, но лишая
всех остальных возможности накапливать богатства; не
воздвигая приютов для бедных, но ограждая граждан
от возможности превращения в бедняков. Люди
неравномерно расселяются по территории государства и
скопляются в одном месте, в то время как другие места
безлюдеют; искусства увеселительные и прямо
мошеннические поощряются за счет ремесел полезных и трудных 7,
земледелие приносится в жертву торговле; откупщик
становится необходимой фигурой лишь вследствие того,
что государство плохо управляет своими финансами;
наконец, продажность доходит до таких крайностей, что

Декларация прав человека и гражданина
уважение определяется числом пистолей и даже доблести
продаются за деньги, — таковы самые ощутимые
причины изобилия и нищеты, подмены частною выгодою
выгоды общественной, взаимной ненависти граждан, их
безразличия к общему интересу, развращения народа и
ослабления всех пружин правления. Таковы,
следовательно, беды, которые трудно облегчить, когда они дают
себя чувствовать, но которые должно предупреждать
мудрое управление, дабы сохранять наряду с добрыми
нравами уважение к законам, любовь к отечеству и
непреложность общей воли.
Все эти предосторожности будут, однако,
недостаточны, если не взяться за них еще более
заблаговременно. Я кончаю эту часть общественной экономии тем,
с чего я должен был начать. Родина не может
существовать без свободы, свобода без добродетели, добродетель
без граждан. У вас будет всё, если вы воспитаете
граждан; без этого у вас все, начиная с правителей
государства, будут лишь жалкими рабами. Однако воспитать
граждан — это дело не одного дня; и чтобы иметь
граждан-мужей, нужно наставлять их с детского возраста.
Пусть не говорят мне, что тот, кто должен управлять
людьми, не может добиваться от них совершенства,
которое им не свойственно от природы и им недоступно;
что он не дожен и пытаться уничтожить в них страсти
и что выполнение подобного замысла было бы скорее
желательно, чем возможно. Я соглашусь со всем этим,
тем более что человек, вовсе лишенный страстей, был
бы, конечно, очень дурным гражданином 8. Но следует
также согласиться с тем, что если только не учить людей
вообще ничего не любить, то возможно научить их
любить одно больше, чем другое, и любить то, что
действительно прекрасно, а не то, что безобразно. Если, к при-

Декларация прав человека и гражданина
меру, учить граждан с достаточно раннего возраста
всегда рассматривать свою собственную личность не иначе,
как с точки зрения ее отношений с государством в целом,
и смотреть на свое собственное существование лишь, так
сказать, как на часть существования государства 9, то
они смогут в конце концов прийти к своего рода
отождествлению себя с этим большим целым, почувствовать себя
членами отечества, возлюбить его тем
утонченно-сильным чувством, которое всякий отдельный человек
испытывает лишь по отношению к самому себе; они смогут
возвышать постоянно свою душу до этой великой цели
и превратить, таким образом, в возвышенную
добродетель сию опасную склонность, из которой рождаются все
наши пороки. Не одна только философия доказывает
возможность воспитания этих новых наклонностей, но
и история приводит тому тысячи ярких примеров: если
они среди нас столь редки, то потому лишь, что никто
не заботится о том, чтобы у нас были настоящие
граждане, и потому, что еще меньше беспокоятся о том, чтобы
взяться достаточно рано за их воспитание. Уже не время
изменять наши естественные наклонности, когда они
начали развиваться и когда привычка соединяется с
самолюбием; уже не время спасать нас от самих себя, когда
человеческое «я», однажды поселившись в наших
сердцах, начало там эту достойную презрения
деятельность, которая поглощает всю добродетель и составляет
всю жизнь людей с мелкой душою. Как могла бы
зародиться любовь к отечеству среди стольких иных
страстей, которые ее заглушают? и что остается для
сограждан от сердца, поделенного между скупостью,
любовницей и тщеславием?
III. Недостаточно иметь граждан и защищать их,
нужно подумать еще о их пропитании; и удовлетворе-

Декларация прав человека и гражданина
ние общественных нужд, очевидным образом связанное
с общей волей, — это третья существенная обязанность
правительства. Сия обязанность состоит, как это легко
можно понять, не в том, чтобы наполнять амбары
частных лиц и избавлять их от труда, но в том, чтобы
сделать для них изобилие настолько доступным, что труд
для этого будет всегда необходим и никогда не
бесполезен 10. Эта обязанность распространяется также на
все действия, кои касаются до содержания фиска в
порядке и до расходов общественного управления. Вот
почему после того, как мы сказали об общей экономии
по отношению к руководству людьми, нам остается
рассмотреть сию экономию по отношению к управлению
имуществом 11.
Эта часть представляет не менее трудностей для
разрешения и не менее противоречий для устранения,
нежели предыдущая. Несомненно, что право
собственности — это самое священное из прав граждан и даже
более важное в некоторых отношениях, чем свобода:
потому ли, что оно теснее всего связано с сохранением
жизни; потому ли, что имущество легче захватить и
труднее защищать, чем личность, и в силу этого следует
больше уважать то, что легче похитить, либо, наконец,
потому, что собственность — это истинное основание
гражданского общества и истинная порука в
обязательствах граждан, ибо если бы имущество не было залогом
за людей, то не было бы ничего легче, как уклониться
от своих обязанностей и насмеяться над законами. С
другой стороны, не менее бесспорно, что содержание
государства и правительства требует расходов и издержек,
и так как всякий, кто приемлет цель, не может
отказаться от средств ее достижения, то отсюда следует,
что члены общества должны из своих средств участво-

Декларация прав человека и гражданина
вать в расходах по его содержанию. К тому же, с одной
стороны трудно обеспечивать безопасность
собственности частных лиц, не затрагивая ее с другой; и
невозможно, чтобы все регламенты, определяющие порядок
наследований, завещаний, контрактов, не стесняли граждан
в некоторых отношениях в распоряжении их собственным
имуществом и, следовательно, в их праве собственности...
(Далее Руссо говорит об условиях справедливого
управления имуществом граждан. — Ю. С.)
Третье соотношение, которого никогда не
учитывают, а оно должно было бы считаться первым, — это
соотношение пользы, которую каждый извлекает из
общественной конфедерации, весьма усердно защищающей
огромные владения богача и едва позволяющей
несчастному бедняку пользоваться хижиною, которую он
построил своими руками. Все выгоды общества — разве они
не для могущественных и богатых? Разве не они одни
занимают все доходные должности? Разве не им одним
предоставлены все милости, все льготы? И разве не в их
пользу действует вся публичная власть? Если
влиятельный человек обкрадывает своих кредиторов или
совершает иные мошенничества, разве не уверен он всегда
в своей безнаказанности? Палочные удары, которые он
раздает; насилия, которые он совершает; сами смерти
и убийства, коих он виновник, — разве такие дела не
стараются замять, так что уже через шесть месяцев о них
нет и речи? Если же обворовали такого человека, всю
полицию сразу же ставят на ноги, и горе невинным, на
которых бросит он подозрение! Проезжает он через
опасное место — уже готовы эскорты; сломается его
экипаж — все летят к нему на помощь; послышится шум
у его дверей, он скажет лишь слово — и все умолкает;
обеспокоит его чем-нибудь толпа, он делает знак — и

Декларация прав человека и гражданина
все успокаивается; окажется на его пути возчик — его
люди готовы убить этого возчика; и скорее будет
раздавлено пятьдесят почтенных людей, идущих пешком по
своим делам, чем будет задержан один какой-нибудь
наглый бездельник, едущий в своем экипаже. Все эти
знаки уважения не стоят ему ни одного су; они — право
богатого - человека, и он не оплачивает их своим
богатством. И как меняется картина, когда речь идет о
бедняке! Чем больше обязано ему человечество, тем в большем
отказывает ему общество. Для него закрыты все двери,
даже когда он вправе потребовать их открыть; и если
иногда он добивается справедливости, то с большим
трудом, чем другой получил бы милость. Если нужно
выполнять повинности, набирать ополчение, — именно
ему отдают предпочтение; он всегда несет кроме своего
бремени еще и то бремя, от которого его более богатый
сосед в состоянии себя освободить. При малейшем
несчастии, которое с ним случается, все от него
отворачиваются; если его жалкая тележка опрокидывается,
то мало того, что никто не приходит к нему на
помощь, — я считаю его счастливым, если он при этом
избежит оскорблений со стороны скорой на руку челяди
какого-нибудь молодого герцога. Одним словом, всякая
безвозмездная подмога бежит его, когда он в нужде,
именно потому, что ему нечем за нее платить; но я
могу считать его человеком погибшим, если, на его
несчастье, у него честная душа, миленькая дочь и
могущественный сосед.
Резюмируем в нескольких словах сущность
общественного договора людей двух состояний: «Вы во мне
нуждаетесь, ибо я богат» а вы бедны; заключим же между
собой соглашение: я позволю, чтобы вы имели честь мне

Декларация прав человека и гражданина
служить при условии, что вы отдадите мне то немногое,
что вам остается, за то, что я возьму на себя труд
приказывать вам» 1 2.
Пусть установят большие налоги на содержание
ливрейных слуг, на экипажи, зеркала, люстры и гарнитуры
мебели, на дорогие материи и на золотое шитье, на дворы
и сады при особняках, на всякого рода зрелища, на
профессии таких бездельников, как шуты, певцы,
скоморохи, — одним словом, на всю эту массу предметов
роскоши, забавы и праздности, которые всем бросаются в
глаза и тем менее могут быть скрыты от нас, что
единственное их назначение в том и состоит, чтобы себя
показывать, и которые были бы бесполезны, если бы не были
на виду. И пусть не страшатся того, что подобный доход
носил бы произвольный характер, поскольку он
относится к предметам не первой необходимости. Полагать,
что люди, единожды соблазнившись роскошью, смогут
когда-либо от нее отказаться, значит плохо знать людей;
они скорее сто раз откажутся от необходимого и
предпочтут умереть от голода, чем от стыда. Увеличение трат
будет лишь новым основанием к тому, чтобы продолжать
эти траты, когда тщеславное желание казаться богатым
обратит на пользу себе и цену вещи и расходы на
уплату налога. До тех пор, пока будут на свете богатые, они
захотят отличаться от бедных; и государство сможет
создать себе доход, менее всего обременяющий и более
всего надежный, только лишь основываясь на этом
различии.
Руссо.
Перевод А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова

Декларация прав человека и гражданина
Биографическая справка об авторе: Руссо Ж ан - Ж а к (1712 —
1778) — гениальный французский философ и писатель,
революционный демократ. Руссо только до VII тома участвовал в Энциклопедии
(до 1759 года). Впоследствии в силу ряда идейных и личных причин
порвал со всем кругом энциклопедистов. Причины и история этого
разрыва полно, хотя и не совсем объективно, освещены им в его
знаменитой «Исповеди». Основные произведения Руссо, оказавшие очень сильное
влияние на развитие всей общественно-политической мысли в Европе,
были написаны им уже после разрыва с Энциклопедией. Это его
романы «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) и «Эмиль» (1762),
общественно-политический трактат «Об общественном договоре» (1762),
«Письма с горы» (1764).
Оценивая громадное значение идей Руссо, а прежде всего его теории,
которую пыталась воплотить на практике самая революционная партия
Французской революции — партия якобинцев, Байрон в «Чайльд-Га-
рольде» писал:
Он одарен был Пифии глаголом,
Им в целом мире он зажег пожар
И разрушеньем угрожал престолам,
Не Франции ль, гнетомой произволом
Наследственным, — принес он этот жар?
(Пер. В. Лихачева)
Под понятием «ойкос» греки понимали не просто
«дом», а хозяйство в широком смысле этого
слова.
«Политическая» — от греческого «полис» —
«общественная», в отличие от «частной».
«Домашнее» — в смысле хозяйства,
принадлежащего отдельному дому, семье.
«Большое общество» и «гражданское
общество»— принятое в политической мысли XVII—
XIX веков разграничение между общенацио-

Декларация прав человека и гражданина
нальным, территориальным объединением
людей, находящихся под единой политической
властью (государством), и обществом как
совокупностью разных ассоциаций, связанных прежде
всего общностью экономических интересов
(цехи, корпорации, гильдии, сословия).
«Гражданское общество» — это, в современном языке,
социально-экономическое устройство.
Таким образом Руссо решительно отбрасывает
принцип феодального права, по которому
создатель законов сам свободен от их исполнения.
Руссо очень тесно, может быть, даже несколько
односторонне связывает понятие патриотизма
с характером законов данного государства. Его
мысль сводится к следующему: если государство
бездушно относится к своим гражданам, дает им
только то, в чем оно не может отказать даже
людям, ему чуждым, то оно не заслуживает
патриотических чувств. Французские просветители,
испытывая на каждом шагу несправедливости
и стеснения абсолютистского государства,
отнюдь не считали себя патриотами
феодально-монархической Франции XVIII века. Однако они
же высоко ценили культуру своей страны,
особенно ее критическое направление, гордились
принадлежностью к французской нации.
Руссо, забывая, что он живет в обществе
разделения труда, проводит несколько искусственное
деление человеческих занятий по степени их
полезности, отводя самое низкое место в своей

Декларация прав человека и гражданина
«классификации» занятиям, связанным с
«развлечением». Начало конфликта с
энциклопедистами у Руссо было связано именно с этой
ошибочной мыслью. Когда ДАламбер в статье
«Женева» в VII томе посетовал, что в Женеве нет
театров (кальвинистская религия запрещала это
искусство как «непроизводительное,
развлекательное и грешное»), Руссо разразился гневным
письмом к ДАламберу, доказывая, что театры
«развращают» нравы.
Руссо справедливо приписывает большое
значение страстям (эмоциям) в политическом
действии. Настоящим гражданином можно стать,
утверждает он, лишь воспылав любовью к
отечеству, общему благу, добродетели. Эту теорию
политического действия полностью заимствовали
у Руссо якобинцы.
Теория общественного воспитания Руссо,
развитая им впоследствии в специальном
педагогическом романе «Эмиль». Руссо — крупнейший
педагог-реформатор нового времени.
Руссо требует полного уничтожения
паразитарного класса рантьеров, живущих на проценты со
своего имущества, никак не занимаясь
производительным трудом.
С этого места статьи Руссо начинает собственно
экономическую часть своего трактата, то есть
свою теорию рационального и справедливого
ведения народного хозяйства.

Декларация прав человека и гражданина
Этот отрывок из статьи Руссо, замечательно
выражающий его глубокий демократизм и
симпатию к обездоленным массам, цитирует Маркс
в I томе «Капитала».
ВОБО ДА ЕСТЕСТВЕННАЯ — Liberie
naturelle (естественное право, мораль).
Право, данное природой всем людям,
распоряжаться самими собою и своим имуществом
так, как они сочтут наилучшим для
собственного блага, при условии, однако, что они
будут вести себя в рамках естественного права и не
приносить ущерба другим людям. Следовательно, закон
природы — и критерий и мерило этой свободы, так
как, хотя люди в естественном состоянии и не зависят
друг от друга, все они зависят от законов природы, в
соответствии с которыми они и должны направлять свои
действия.
Самым первым состоянием, приобретаемым
человеком от природы и ценимым им более всех благ,
могущих выпасть на его долю, является состояние
свободы. Он не может обменять его ни на что другое, ни
продать, ни потерять, так как по природе все люди
рождаются свободными, то есть не подчиненными власти
какого-нибудь господина, и никто не располагает правом
собственности над ними.
В силу своей свободы все люди по законам самой
природы обладают правом делать все, что кажется им
наилучшим, по своему усмотрению решать, что им
делать, и распоряжаться своим имуществом, коль скоро все
это не противоречит законам правления, которым они
подчинены.
12

Декларация прав человека и гражданина
У римлян человек терял свою естественную
свободу, когда враги брали его в плен в открытом бою или
же когда в наказание за некоторые преступления его
низводили до положения раба. Но христиане
уничтожили рабство и во время мира и во время войны, так
что даже пленники, захваченные ими в войнах против
неверных, считались свободными, а тот, кто убивал их,
считался и наказывался как человекоубийца. Более
того, все христианские государства считали, что
порабощение, дающее господину право жизни и смерти над
своими рабами, несовместимо с совершенством людей, к
которому христианская религия их призывает. Но
как же эти самые христианские государства не видят,
что эта же религия отвергает рабство негров? Ответ
на этот вопрос один: только потому, что они
нуждаются в своих колониях, в своих плантациях и в своих
рудниках.
Жокур
ВОБОДА ГРАЖДАНСКАЯ —Liberte
civile (естественное право, политика). Это —
естественная свобода, лишенная той ее части,
которая приводит к полной независимости
людей друг от друга и общности имуществ.
Это — свобода жить по законам,
обеспечивающим безопасность личности и
неприкосновенность собственности. Гражданская свобода в то же
самое время состоит в том, что человека нельзя заставить
делать что бы то ни было, не предписываемое законом.
В состоянии гражданской свободы человек оказывается
только благодаря силе гражданских законов. Поэтому

Декларация прав человека и гражданина
чем совершеннее эти законы, тем это лучше для
гражданской свободы.
Нет слова, говорил Монтескье, которое люди
понимали бы столь различно, как слово «свобода». Одни
считают ее за привилегию располагать тем, что дает им
тираническая власть; другие — за право выбирать власть,
которой они обязаны подчиняться; третьи понимают под
этой свободой право носить оружие и прибегать к
насилию; четвертые же считают ее привилегией быть
управляемыми человеком их собственной нации либо же по их
собственным законам. Многие связывают с этим словом
определенную форму правления, исключая все
остальные. Так, люди, питающие склонность к республике,
соединяют свободу только с нею, те же, кто благоволит
монархическому правлению, связывают ее с монархией.
И наконец, каждый называет свободой то правление,
которое соответствует его обычаям и склонностям. Но
свобода — это право делать все, что разрешено
законом. И если какой-нибудь гражданин может делать то,
что законы запрещают, то и свободы больше не будет,
ибо и другие тем самым имеют такое же право. Конечно,
такую свободу можно обнаружить только при умеренных
правлениях, то есть в правлениях, конституции которых
таковы, что ни один человек не должен делать вещи,
к которым его не обязывает закон, и не делает ничего,
что бы не было ему этим законом позволено.
Гражданская свобода, следовательно, основывается на лучших из
всех возможных законов. И в государстве, которое ими
обладает, человек, подвергающийся судебному
преследованию по этим законам, которому предстоит быть
повешенным завтра, более свободен, чем
какой-нибудь паша в Турции. Следовательно, нет свободы в
странах, где законодательная и исполнительная власть

Декларация прав человека и гражданина
сосредоточены в одних и тех же руках. Тем более ее нет
в странах, где в одних руках находится не только
законодательная и исполнительная власть, но еще и власть
судебная.
Жокур
АВЕНСТВО ЕСТЕСТВЕННОЕ ^Egalite
naturelle (естественное право, мораль). Это
равенство между всеми людьми, создаваемое
уже одним устройством их природы. Это
равенство — и принцип и основа свободы.
Естественное, или моральное»
равенство основано, следовательно, на устройстве
человеческой природы, общей всем людям, которые
рождаются, растут, существуют и умирают одним
образом.
Так как человеческая природа оказывается одной
и той же у всех людей, ясно, что по естественному
праву каждый должен считаться и обращаться с
другими людьми как с существами, равными ему по
природе, то есть как с такими же точно людьми, как и он
сам.
Из этого принципа естественного равенства
людей вытекает несколько следствий. Я перечислю
важнейшие.
1. Из этого принципа следует, что все люди по
природе свободны и что единственной причиной, по
которой они могут стать зависимыми, оказывается их
благо.
2. Что, несмотря на все неравенство состояний,
производимое в политическом обществе различиями уело-

Декларация прав человека и гражданина
вий, благородства, власти, богатства и так далее, те, кто
более всего возвышены над другими, должны
рассматривать нижестоящих как людей, равных им по
природе, не оскорбляя их, не требуя от них ничего
помимо того, что они им должны. И даже самое
бесспорное они обязаны требовать от людей, проявляя
человечность.
3. Что кто бы ни приобрел какое-нибудь особое
право на основании которого он может притязать и
требовать преимущества, он не должен притязать на нечто
большее, чем другие люди, а, наоборот, признавать за
ними те же самые права, что и за собой.
4. Что вещь, на которую имеют право все, должна
использоваться либо всеми, либо поочередно, либо быть
разделенной на равные части между теми, кто имеет
права на нее, либо же люди, не пользующиеся ею, должны
быть вознаграждены с помощью законных и
справедливых компенсаций. Но если все это окажется почему-
либо невозможным, то решение вопроса (о пользовании
вещью, на которую имеют права все. — Ю. С.)
необходимо предоставить жребию — это достаточно удобное
средство снять всякие недоразумения, неуважение
и пристрастность, не уменьшая никаким образом
самоуважение тех, к кому жребий оказался
неблагосклонным. ..
Читатель извлечет и другие следствия, вытекающие
из принципа естественного равенства людей.
Я замечу только, что именно нарушения этого принципа
ведут к возникновению политического и гражданского
рабства. Отсюда и получается так, что в странах, где
господствует произвол, государи, придворные первые
министры, люди, управляющие финансами, обладают всеми
богатствами нации, в то время как остальные граждане

Декларация прав человека и гражданина
обладают не более чем необходимым, а большая часть
народа страдает от бедности.
Между тем, я надеюсь, читатель не заподозрит меня
в том, что из духа фанатизма я одобряю в государстве то
химерическое абсолютное равенство, едва ли могущее
возникнуть в идеальной республике. Я говорю здесь
только о естественном равенстве людей. Я очень хорошо
осознаю необходимость различных состояний, рангов,
титулов, отличий, прав, обязанностей, которые должны
существовать при всяком правлении. Но мне хотелось бы
подчеркнуть, что естественное, или мораль-
ное, равенство никак этому не противоречит. В
состоянии природы люди, конечно, рождаются
равными, но они не могут таковыми оставаться; общество
вынуждает их терять это равенство 1 и они не могут
обрести его вновь иначе, как в глазах закона. Аристотель
рассказывает, что Фалеас из Халкедона придумал
способ, как сделать равными имущества граждан в
республике, где они были неравны: богатые должны были
давать деньги на приданое дочерям бедных, ничего не
получая взамен, а бедные должны были получать эти
деньги, никак их не возвращая 2. «Но (как говорит автор
«Духа законов») разве примирилась бы какая-нибудь
республика с подобным законом? Он ставит граждан
в такое вопиющее неравенство условий, что они
возненавидели бы само это равенство, которое стремились
учредить. Нужно было бы быть безумцем, чтобы
пытаться его ввести».
Жокур
«Л юди рождаются равными, но не
могут таковыми оставаться». —
Жокур здесь выражает чисто буржуазное понима-

Декларация прав человека и гражданина
ние равенства. Сохраняя основу фактического
неравенства людей в классовом обществе —
частную собственность в качестве незыблемого
принципа любого общества, — буржуазные
идеологи сводили проповедь прав человека лишь
к проповеди его формально-юридических, а не
социально-экономических прав.
Пример с Фалеасом Халкедонским приводится
Аристотелем в его книге «Афинская полития».

Портрет священника.

РАЗДЕЛ 4
«Раздавите гадину!
»
Дидро
Делэр
Жокур
Д'Аламбер
Гольбах
Луи де Лавернь

Мы открываем этот раздел, где собраны статьи
Энциклопедии, дающие беспощадную критику
существующему строю и его идеологии — религии. XVI, XVII
и XVIII века — особый период в истории стран
Западной Европы. Когда-то единая католическая церковь со
времени лютеровской Реформации в Германии
раскололась на несколько соперничающих церквей,
вероисповеданий и толков. И все это время заполнено
кровопролитными религиозными войнами, унесшими сотни тысяч
человеческих жизней, принесшими неисчислимые
бедствия когда-то цветущим странам. Вот их небольшой и
неполный список. Война католических и протестантских
князей в Германии в начале XVI века. Кровопролитней-
шая Тридцатилетняя война 1618—1648 годов,
задержавшая развитие Германии на целых два века. Войны
кальвинистов-гугенотов и католиков во Франции второй
половины XVI — начала XVII века, с их знаменитой
Варфоломеевской ночью, позорнейшим преступлением
человеческого вероломства, совершенным под знаком
«защиты веры». Нидерландская революция 1566—1609
годов, шедшая и под лозунгами религиозной свободы
против мрачного католического фанатизма испанских
Габсбургов, с их самой свирепой в Европе инквизицией.
Столкновения пуритан (кальвинистов) со сторонниками
«высокой» церкви, или католицизма, наполняющие
кровью английскую историю XVII века. Свирепость
католической контр реформации, с ее инквизицией и
кострами. Отмена в 1685 году «Нантского эдикта о
веротерпимости» Людовиком XIV, приведшая к массовой
эмиграции протестантов из Франции. Это далеко не полный
перечень событий европейской истории того времени, где
если и не единственную, то громадную роль играл
религиозный фанатизм, стремление силой оружия, костром
заставить других верить так, как веришь сам.
К началу XVIII века в гуманистической мысли всех

западноевропейских стран с неудержимой силой начинает
нарастать противоположное движение — движение за
свободу совести, за признание религии каждого его частным
делом. Инициаторами этого движения были Локк и Т о ланд
в Англии, Бейль и Вольтер во Франции.
Энциклопедия стала ярчайшим памятником борьбы за
свободу совести, против' религиозного фанатизма и
мракобесия. Хотя к моменту ее выхода в свет религиозный
пыл в обществе несколько поостыл, все же ей приходилось
сражаться отнюдь не с академическим противником. Об
этом свидетельствуют несколько религиозно-юридических
убийств (иначе нельзя назвать эти «процессы»),
совершенных французским «правосудием» как раз во время
печатания последних томов Энциклопедии.
Дело Каласа. 1762 год. В Тулузе, парламент (суд)
которой отличался особым рвением по части защиты
«истинной веры», у семидесятидвухлетнего протестанта
Каласа повесился душевнобольной сын. Какие-то
ревностные кликуши пустили нелепый слух, что старый,
больной человек своими руками повесил этого
здоровенного детину за то, что он хотел перейти в католичество.
Тело самоубийцы, выставленное в церкви, как водится,
начало «творить чудеса»: исцелять больных, усмирять
бесноватых. По этому вздорному обвинению и по
наущению попов старика судили, приговорили к смерти и
колесовали по всем правилам искусства. Детей же его
разослали на каторги и галеры. И все дело обошлось бы тихо,
если бы не Вольтер. Он был потрясен этим
юридическим убийством. Он запретил себе улыбаться до тех пор,
пока невинная жертва религиозного фанатизма не будет
реабилитирована, а дети его не возвращены с галер. Три
года он наполнял всю Европу своими письмами,
памфлетами, обращениями к «великим мира сего», и в 1765 году
(год выхода последних текстовых томов Энциклопедии)
Парижский парламент отменил приговор тулузского суда.

В 1778 году, в год его последнего посещения Парижа,
Вольтера чествовала вся Франция. Когда он вошел в
ложу «Комеди Франсез» на представление своей собственной
трагедии, весь зал встал. На сцену был внесен
мраморный бюст, и каждый актер этой прославленной
труппы возложил к его подножию цветы. Зал стоял. Зрители
устроили овацию, а из всех концов огромного зала
раздавались здравицы в его честь. И чаще всего кричали:
«Слава защитнику Каласа!»
Дело семнадцатилетнего юноши кавалера де Ла Барра.
1765 год. Кто-то поломал и опрокинул деревянное распятие
на мосту города Аббегвиля, жители которого отличались
не меньшим рвением, чем жители Тулузы в защите
«истинной веры». Обвинили в святотатстве этого юношу и
еще более юного мальчика. Основания? Кавалер де Ла
Барр якобы когда-то не снял шляпу перед религиозной
процессией, а у себя дома вместе со своим товарищем
распевал легкомысленные куплеты насчет святой Марии
Магдалины. Его тоже колесовали. Младшему же его
другу было оказано некоторое снисхождение. Ему
было решено просто вырвать язык и отрубить
руки. Не дожидаясь милостей суда, мальчик бежал. ..
к Вольтеру. Тот переправил его в безопасное место,
а в превосходно написанном памфлете, прогремевшем на
всю Европу, раскрыл грязную подоплеку всего этого
«процесса», объяснив, почему обвинение пало именно на
де Ла Барра.
Так что энциклопедисты боролись отнюдь не с
академическим противником. Это надо знать, чтобы
понимать страстность их обличений фанатизма и их мужество.
Страстный манифест Дидро в защиту свободы
совести, в защиту веротерпимости.

«Раздавите гадину!»
ЕТЕРПИМОСТЬ — Intolerance (мораль).
Под словом «нетерпимость», как правило,
понимают ту ужасную страсть, которая
побуждает ненавидеть всех людей, пребывающих
в заблуждениях, и преследовать их. Но для
того чтобы не путать две в принципе
отличающиеся друг от друга вещи, мы должны разграничивать
два вида нетерпимости: церковную и государственную.
Церковная нетерпимость состоит в том, чтобы
считать ложной любую иную религию, помимо той, к
которой принадлежишь сам, провозглашать это громогласно,
совершенно безбоязненно, пренебрегая всеми
предписаниями человеческого благоразумия, даже с опасностью
потерять свою жизнь. В нашей статье речь не идет о том
героизме, который во все времена приносил церкви так
много мучеников 1.
Государственная нетерпимость состоит в том,
чтобы разрывать всякое общение с теми, кто думает
о боге и о поклонении ему иначе, чем мы, и преследовать
их всеми возможными средствами. *
Безбожно подвергать религию отвратительным
обвинениям в тирании, жестокости, несправедливости, даже
рассчитывая вернуть в ее лоно тех, кто от нее, к
несчастью, отклонился.
Разум не может признать ничего иного, кроме того,
что ему представляется истинным; сердце не может
любить ничего иного, кроме того, что ему кажется добрым.
Насилие делает человека лицемером, если он слаб, или
же мучеником, если он храбр. Но слабые и храбрые
в равной мере будут чувствовать несправедливость
преследований и возмущаться ими.
Обучение, убеждение и молитвы — вот единственно
законные средства распространения религии.

«Раздавите гадину!»
Всякое средство, которое возбуждает ненависть,
негодование и презрение, — безбожно.
Всякое средство, которое развязывает страсти и
которое связано с какими-нибудь частными интересами, —
безбожно.
Всякое средство, которое разрывает естественные
связи и отделяет отца от детей, брата от брата, сестру от
сестры, — безбожно.
Всякое средство, которое стремится возбудить
людей, вооружить нации и залить землю кровью, —
безбожно.
Безбожно стремиться навязать законы совести,
универсальные правила действия. Необходимо просвещать,
а не принуждать.
Людей, ошибающихся в своей вере, необходимо
жалеть, и никогда нельзя их наказывать.
Нельзя мучить ни людей истинной веры, ни людей
ложной веры. Приговор им нужно предоставить богу.
Если порывают связь с тем, кого называют
безбожником, то затем разорвут связь и с тем, кого будут
называть скупым, бесстыдным, честолюбивым,
вспыльчивым, порочным. Этот разрыв будут советовать и другим,
и так трех-четырех нетерпимых будет достаточно,
чтобы разрушить все общество.
Если позволено вырвать волос с головы того, кто
думает иначе, чем мы, то можно распоряжаться и его
головой, потому что несправедливость не имеет границ.
Тогда частный интерес, фанатизм, момент или
обстоятельство будут решать с большей или меньшей
несправедливостью, что здесь позволено.
Если какой-нибудь неверующий государь спросил бы
у миссионеров, представляющих нетерпимую
религию, как они обращаются с теми, кто не верит, то они

«Раздавите гадину!»
должны были бы либо признать отвратительные вещи,
либо лгать, либо хранить стыдливое молчание.
Каков путь человечности? Является ли он путем
преследователя, который бьет, или же преследуемого,
который жалуется?
Если неверующий принц имеет право не послушаться
своих подданных, то и неверующие подданные имеют
право на защиту своего принца 2. Это — взаимное
обязательство.
Если принц решает, что его неверующий подданный
недостоин жить, то не следует ли опасаться того, что
подданный скажет, что неверующий принц недостоин
править? Люди нетерпимые, покрытые кровью,
вглядитесь в следствие ваших принципов и ужаснитесь! Люди,
которых я люблю, каковы бы ни были ваши чувства, для
вас я собрал эти мысли 3, вас я заклинаю подумать!
Обдумайте их, и вы откажетесь от жестокого учения, не
соответствующего ни честности разума, ни доброте
сердца.
Заботьтесь о вашем спасении. Молитесь за мое
и верьте, что все, что вы позволите себе вне этих
пределов, является отвратительной несправедливостью в
глазах бога и людей.
Дидро
Разграничение так называемых «религиозных
агитаторов» и христианских мучеников введено
Дидро, конечно, из цензурных соображений.
В целом французское и европейское
просвещение отрицательно относилось к христианским

«Раздавите гадину!»
мученикам, жертвам преследований
христианской религии в первые века ее существования,
причисленным церковью к лику святых. В них
оно видело все тот же ненавистный ему тип
религиозного фанатика.
^ Намек на отношение Людовика XIV к гугено-
^ там, французским протестантам.
2 До этого Дидро давал специальную подборку
^ текстов из Евангелия и сочинений «отцов
церкви», призванную вызвать у читателя вопрос,
как совместимо учение о любви к ближнему,
в теории проповедуемое церковью, с жестокостя-
ми и зверствами, которые творятся во имя этой
«религии любви».
АНАТИЗМ — Fanatisme. Это слепое и
страстное рвение, вырастающее из суеверий и
имеющее своим результатом то, что люди не
только без стыда и раскаяния, но и с какою-
то своеобразной радостью и удовольствием
совершают нелепые, несправедливые и
жестокие поступки. Фанатизм, следовательно, не что иное,
как суеверие, превратившееся в действие.
Имеются различные источники фанатизма.
1. В самой сущности догм. Если последние
противоречат разуму, то они подавляют силу суждения и
подчиняют все силе воображения, злоупотребление которой
является величайшей из всех бед. Японцы,
принадлежащие к самым одухотворенным и просвещенным народам,
топятся в честь Амиды, своего Спасителя, потому что

«Раздавите гадину!»
чрезмерности, которыми изобилует их религия,
затемняют им разум. Неясные догмы дают повод к
возникновению множества различных толкований, а тем самым
к расколу на секты. Истина же не создает никаких
фанатиков. Она так ясна, что едва ли позволяет кому-
нибудь ей противоречить, и она столь очевидна, что даже
самая пылкая дискуссия не может помешать
наслаждаться ею. Так как она существовала до нас, то она и
утверждает себя без нас и вопреки нам через свои
собственные доказательства...
2. В испорченности морали. Люди, для которых
жизнь обозначает непрерывные опасности и мучения,
должны смотреть на смерть как на конечный пункт либо
как на искупление своих страданий. Но сколь
отвратителен должен быть тот, кто, желая примешать смерть
к ходу общественных дел, прибавляет к доводам чувства,
позволяющие принять смерть ему самому, и доводы,
разрешающие ему приносить смерть другим!
Фанатиками можно, следовательно, назвать всех тех чрезмерно
усердствующих священников, которые в буквальном
смысле понимают учения религии, строго следуют ее
букве, тех деспотических теологов, которые решаются на
принятие самых возмутительных систем, тех неумолимых
казуистов, которые приводят в отчаяние саму Природу
и которые после того, как они выколют вам глаза и
отрубят руки, требуют от вас, чтобы вы еще и любили то,
что вас тиранически мучит.. .
3. В смешении обязанностей. Когда произвольные
идеи делаются предписаниями и когда незначительные
упущения квалифицируются как большие преступления,
то дух, изнемогающий под бременем своих
многочисленных обязанностей, не знает больше, какой из них он
должен отдать предпочтение. Он пренебрегает существен-

«Раздавите гадину!»
ным ради несущественного, он заменяет хороший труд
созерцанием, а общественные добродетели — жертвами,
суеверие заступает место закона природы, а страх перед
святотатством ведет к убийству. В Японии есть секта
бравых догматиков, которые все трудности решают
клинками сабель. И те же самые люди, которым ничего
не стоит убивать друг друга, щадят с величайшим
религиозным благоговением насекомых. Если варварская
ретивость сделает преступление обязанностью, то с какими
еще бесчеловечными деяниями мы не столкнемся?
Прибавьте к ужасным страстям еще и страхи дурно
направляемых душ, и вы быстро задушите в себе естественное
сочувствие к людям... Будет ли человек, для которого
убийство означает вечное спасение, колебаться хотя бы
на мгновение принести в жертву того, кого он считает
врагом бога и своей религии. Один арминианец,
преследовавший на льду гомариста, упал в полынью. Гомарист
остановился и протянул ему руку, чтобы спасти его из
ледяной воды. Но как только он его спас, тот убил своего
спасителя. Что вы думаете об этом? ..
5. В нетерпимости одной религии в отношении других
или же одной секты в отношении других сект той же
самой религии, потому что тогда все руки хватаются за
оружие против общего врага. Власть, желающая
господствовать, ни во что не ставит нейтралитет, и тот, кто не
за нее, тот против нее. Какое смятение умов должно
возникнуть при этом! Общий и прочный мир мог бы
быть достигнут только после уничтожения самой
партии, жаждущей господства, ибо уничтожь эта секта все
другие, она быстро принялась бы уничтожать самое себя.
Крик: «Стой, кто идет?» — замолк бы поэтому только
вместе с нею самой. Нетерпимость, которая утверждает,
что она кладет конец раздорам, на самом деле увеличи-

«Раздавите гадину!»
вает их двадцатикратно. Нужно приказать всем людям
иметь один и тот же образ мыслей, только тогда каждый
будет настолько воодушевлен своими убеждениями, что
он с радостью умрет, защищая их. Из нетерпимости же
между тем вытекает вывод, что вообще нет никакой
религии, пригодной для всех людей. Одна не признает
ученых, вторая — королей, третья — государство; эта
бранит детей, та женщин; в этой осуждается брак, а в той
безбрачие. Главарь некоей секты из всего этого сделал
вывод, что каждая религия неопределенна, что она
состоит из заповедей бога и мнения людей. «Нужно терпеть
все религии, чтобы жить в мире со всем светом», —
добавил он. Он умер на эшафоте.
6. В преследованиях. Они — порождение
нетерпимости. Если фанатическое рвение по временам и
вызывает гонения, то необходимо признать, что гонения в еще
большей мере порождают фанатиков. И каким только
крайностям они не предаются: то против самих себя,
подставляя свою голову палачу, то против тиранов, когда
они занимают их место, ибо они никогда не страдают»от
недостатка оснований попеременно хвататься то за
костер, то за меч...
Итак, прошу вас, немножко больше терпимости
и сдержанности! И прежде всего, не путайте никогда
несчастья (как безбожие) с преступлением, которое
всегда преднамеренно. Весь яд фанатического рвения
должен быть направлен против тех, кто верует, но не
действует; неверующих же до'лжно оставить в том мраке
забвения, который они заслужили и который они сами
себе возжелали. Наказывайте незамедлительно тех
свободомыслящих, которые только потому сотрясают
краеугольные камни религии, что им ненавистно всякое
бремя, свободомыслящих, которые и тайно и явно напа-

«Раздавите гадину!»
дают и на законы и на нравы. Да, наказывайте их,
потому что они наносят вред как религии, в которой они были
рождены, так и философии, с которой они знакомы.
Преследуйте их как врагов порядка и общества, но и
жалейте их как людей, которые страдают оттого, что у них
нет твердых убеждений. Ах, разве сама потеря веры уже
недостаточно тяжелое наказание для них, чтобы к этому
еще нужно было прибавлять клевету и пытки? Не
следует позволять плебсу забрасывать камнями дом
почтенного человека лишь потому, что его изгнали из церкви.
Он должен наслаждаться водой и теплом очага даже
и в том случае, если ему отказано в хлебе веры. Не
следует вытаскивать его останки из могилы только
потому, что он умер не в лоне избранных. Короче, пусть суд
послужит в этом случае убежищем вместо алтаря...
Фанатизм принес больше несчастья миру, чем
безбожие. Как возникают безбожники? Они как раз хотят
освободиться от того ярма, которым фанатики хотели
бы сковать весь мир. Дьявольский фанатизм! Видели ли
вы когда-нибудь атеистов, выступающих с оружием
в руках против божественной сущности? У них слишком
слабые души, чтобы проливать человеческую кровь.
Однако и им нужна некоторая сила, чтобы без
побудительных мотивов, без надежды, без выгоды для самих себя
творить доброе. Лишь о недоброжелательности и злобе
будет свидетельствовать ваше стремление потревожить
тех, кто владеет самим собой, потревожить только
потому, что у них нет ни ваших притязаний, ни ваших
средств.. . Поберегитесь усваивать силлогизмы
подобного рода, которые принесли столько бед людям,
знаменитым своим несчастием (атеизмом. — Ю. С.) и
созданными ими трудами.
И если бы мы в интересах человечности на одно

«Раздавите гадину!»
мгновение прибегли к тому же самому высокопарному
стилю, который так часто направляется против них, то
единственная молитва, которую можно было бы
направить против фанатиков, звучала бы так:
«Ты, который желаешь блага всем людям и не хочешь
смерти ни одного из них, ибо ты ни разу не испытал
удовольствия от смерти злого человека, избавь нас, —;
не от ужасов войны и землетрясений, которые являются
преходящим, ограниченным и, прежде всего,
необходимым злом, но от бешенства преследователей,
призывающих твое святое имя. Научи их, что ты ненавидишь
пролитие крови, что запах сожженных тел не поднимается
к твоему престолу, что у него нет силы рассеивать
грозовые тучи и заставлять падать на землю росу небес.
Просвети своих фанатических ревнителей, чтобы они не
путали по крайней мере искупительную жертву с
убийством. Наполни их такою любовью к самим себе, чтобы
они прощали своим соседям, ибо их набожность ведет
только к бедствиям. Ах, где тот человек, которому ты
вручил бы свой карательный меч и который не
заслуживал бы в сто раз большей кары, чем жертвы,
приносимые им тебе. Сделай так, чтобы они поняли, что ни
разум, ни насилие, но только твоя просвещенность и только
твоя доброта ведет души по твоей дороге и что,
передавая твою власть в руки людей, ее оскорбляют. Разве
ты позвал человека на помощь тебе, когда ты захотел
сотворить мир? И если бы тебе было угодно ввести меня
в твои селения радости, то разве это не было бы самым
трудным из твоих чудес? Но ты не хочешь спасать нас
против нашей воли. Почему же люди не подражают
кротости твоей милости, но хотят с помощью страха
заставить меня любить тебя? Распространи на земле дух
человечности и всеобщей благожелательности, который

«Раздавите гадину!»
наполнит нас благоговением перед каждой сущностью,
с которой мы делим бесценный дар восприятия. Все
золото и драгоценные камни перед твоими алтарями не
могут перевесить этого кроткого дара нежных и
чувствительных сердец».
Делэр
Биографическая справка о Делэре: Д е л э р Александ р(1726—
1797) — французский литератор и философ. В ранней юности вступил
в орден иезуитов, однако, познакомившись на практике с нравами этого
ордена, перешел на позиции крайнего антиклерикализма и атеизма. Стал
сотрудником Энциклопедии и автором одной из самых ярких ее статей
«Фанатизм». Принял активное участие во Французской революции
1789 года. Член Конвента, голосовал за смертную казнь Людовика XVI.
Автор многотомной «Жизни Бэкона».
НКВИЗИЦИЯ — Inquisition (история
церкви). ...Инквизиция — это трибунал,
который из всех форм власти заслуживает
самого сурового осуждения. В монархии его
членами могут быть только лицемеры,
вероотступники и предатели. В республике в его
состав могут войти только бесчестные люди. В
деспотическом государстве этот трибунал столь же разрушителен,
как люди последнего сорта. В сущности он служил
папству только для того, чтобы вернуть ему прекраснейший
перл из его короны — Соединенные провинции
Нидерландов, при этом он сжег столь же беспощадно, как и
бессмысленно громадное число несчастных.
Этот позорный трибунал, который был учрежден для
того, чтобы истребить ведьмовство, как раз и является
тем, что больше всего отделяет протестантов от римской

«Раздавите гадину!»
церкви. У них он вызывает отвращение. Они скорее
тысячу раз умрут, чем подчинятся ему, а позорные рубища
святого трибунала для них — призыв к тому, чтобы
объединиться. Именно поэтому самые умные писатели
из протестантов ставят вопрос, не следует ли
объединить протестантские государства для того, чтобы раз
и навсегда уничтожить это жестокое судилище, от
которого так долго стонали христиане.
Не решая этого вопроса, мы, однако, вместе с
создателем «Духа законов» хотели бы сказать: если
кто-нибудь из наших потомков отважится сказать, что народы
Европы в XVIII столетии были просвещенны, то
достаточно будет только упомянуть инквизицию для того,
чтобы доказать, что все они по большей части
оставались на уровне варварства. И этого будет достаточно для
того, чтобы заклеймить все это столетие и возненавидеть
нации, которые в это время признавали это
отвратительное учреждение.
Жокур
В защиту свободы науки, против вмешательства церкви
в научные исследования.
ОПЕРНИК — Copernic. В Италии
запрещено распространение системы Коперника,
которая считается противоречащей святому
писанию, так как она основывается на учении
о движении Земли. Инквизиторы вызвали
однажды великого Галилея в инквизицию
и осудили его учение о движении Земли как еретическое
в специальном декрете...

«Раздавите гадину!»
Галилей, не подчинившийся этому запрещению и
продолжавший учить о движении Земли, был осужден
снова. Его обязали публично, устно и письменно
отречься и осудить эту мнимую ошибку. Это он и сделал
22 июня 1633 года. На коленях, положив руку на
Евангелие, он обещал публично в церкви, что никогда не
скажет и никогда не сделает ничего такого, что
противоречило бы ордонансу священного трибунала по этому
вопросу. Из церкви он был отведен в тюрьму
инквизиции, откуда вскоре выпущен. Это событие настолько
испугало Декарта, очень преданного святому престолу *,
что он не решился публиковать свой трактат о мире,
который уже был готов к печати 2.
С этого времени самые просвещенные философы
и астрономы Италии не рискуют придерживаться в
своих взглядах системы Коперника; а если иногда
кажется, что они соглашаются с ней в чем-то, то они
очень заботятся о том, чтобы громогласно объявить,
что считают ее не более чем гипотезой и полностью
подчиняются декретам церковных властей по этому
вопросу.
Было бы весьма желательно, чтобы в такой стране,
как Италия, стране, полной духа и знаний, соизволили
бы наконец признать ошибку, столь пагубную для
прогресса науки, и чтобы по этому вопросу думали так же,
как мы во Франции!
Нет инквизитора, говорит один знаменитый писатель,
который не должен был бы покраснеть при,взгляде на
сферы Коперника. Ярость инквизиторов, направленная
против учения о движении Земли, вредит и самой
религии. И в самом деле: что будут думать слабые и простые
души о действительных догмах, которые мы обязаны
принимать по нашей вере, если они обнаружат, что в эти

«Раздавите гадину!»
догмы примешиваются сомнительные или ложные
мнения людей? Не лучше ли сказать, что святое писание
в вопросах веры говорит по святому духу, а в вопросах
физики нужно говорить так, как говорят люди, языком
которых нужно хорошо овладеть, чтобы его понимать.
Так будут удовлетворены и интересы веры и интересы
физики. Одна из главных причин запрещения учения
Коперника во Франции и Испании состоит в том, что
некогда один из римских первосвященников решил, что
Земля не вращается, а там верят в папскую
непогрешимость даже в вопросах, не имеющих ничего общего с
христианством. Во Франции же непогрешимой считается
только церковь. Здесь полагают, что куда более
правильно верить в систему мира, построенную на
астрономических наблюдениях, чем на декретах инквизиции. Это
полагается более правильным по той простой причине, как
говорит Паскаль, по которой король Испании в вопросе
о существовании антиподов счел для себя лучшим верить
Христофору Колумбу, который прибыл оттуда 3, чем
папе Захарию, который там никогда* не был.
ДАламбер
То есть решениям папы и конклава кардиналов Z
в Ватикане. '
Декарт действительно, узнав о процессе Галилея Z
в Риме, в 1632 году взял назад из типографии ^
свой труд «Мир или трактат о свете» — первое
изложение своей физической теории.
Из Америки, где и жили «антиподы».
3

«Раздавите гадину!»
Одна из самых антиклерикальных статей
Энциклопедии, долгое время приписывавшаяся Дидро. Ее автор —
барон Гольбах.
ВЯЩЕННИКИ — Pretres. Этим именем
обозначают всех тех, кто исполняет
религиозные обряды у различных народов земли.
Со своей внешней стороны культ богов
предполагает различные церемонии, задача
которых — поразить воображение людей,
внушить им благоговение к божеству, которому они
воздают почести. Суеверие умножило церемонии в различных
культах, а люди, ими руководившие, не замедлили
образовать изолированную касту, представителям которой
и дано было исключительное право служить у алтарей
храмов. Считалось, что те, кому доверены такие высокие
обязанности, полностью отдались служению богу,
поэтому они делили с ним благоговейное почтение
человечества. Занятия низкого сорта казались недостойными
этих людей, и народы считали себя обязанными
обеспечивать средствами существования тех, кому надлежало
выполнять самые святые и самые важные обязанности.
Они же, укрывшись за стенами своих храмов, мало
общались с народом. Это в еще большей мере увеличило
почтение, питаемое простыми людьми к этим
уединившимся людям. В них привыкли видеть избранников
богов, хранителей и толкователей их заветов,
посредников между богами и простыми смертными.
Сладко господствовать над себе подобными, и
священники сумели выгодно воспользоваться тем высоким
уважением, которое им удалось породить в душах своих
сограждан. Они заявляли, что боги открываются через
них; они объявляли приказы богов; они предписывали

«Раздавите гадину!»
во что следует и во что не следует верить; они решали,
что нравится и что не нравится богам; они делались
оракулами; они предсказывали будущее тревожным и
любопытным людям; они заставляли трепетать от страха
перед наказанием божьим тех смельчаков, которые
отваживались сомневаться в их призвании или оспаривать
их учение.
Для того чтобы еще больше укрепить свою власть,
они представляли богов в качестве злобных, мстительных
и неумолимых существ; они создавали новые церемонии,
обряды, посвящения, таинства, жестокость которых
должна была воспитать в сердцах людей ту мрачную
меланхолию, которая столь благоприятна для
господства фанатизма. Вот тогда-то человеческая кровь и
хлынула потоками у алтарей; народы, скованные страхом,
лишенные мужества предрассудками, не считали
никакую цену слишком большой за то, чтобы вымолить себе
благоволение небес. Матери с сухими глазами предавали
нежное тело своих детей пожирающему огню, тысячи
человеческих жертв падали под ножом жрецов у алтарей;
люди безропотно отдались власти смешных и
отвратительных обрядов, полезных, однако, для священников,
власти самых абсурдных суеверий, служивших тому,
чтобы расширить и увековечить их могущество.
Избавленные от житейских забот, уверенные в своей
власти священники, для того чтобы как-то скрасить
скуку своего одиночества, стали исследовать тайны
природы, ее мистерии, неизвестные простым людям. На
этом и основывались столь прославленные познания
египетских жрецов. Можно считать общим правилом, что
почти у всех диких и невежественных народов
врачевание и выполнение священнических обязанностей
осуществляется одними и теми же людьми. Полезные услуги,

«Раздавите гадину!»
оказываемые священниками народу, лишь укрепили их
могущество. Некоторые из них пошли еще дальше;
изучение физики дало им возможность ослеплять глаза
верующих блестящими фокусами; их считали за нечто
сверхъестественное, потому что не знали их причин.
Пораженные люди верили, что их священники имеют
власть над силами природы, что они по своему
произволу могут раздавать небесные кары и благодати и должны
вместе с богами разделять страх и благоговение,
испытываемое простыми смертными перед небесами.
Для столь почитаемых людей было трудно в течение
долгого времени оставаться в рамках законного
послушания, столь необходимого для правильного общественного
порядка. Священническое сословие, возгордившись
своею властью, часто оспаривало права короны; даже
короли, подчиненные, как и их подданные, законам
религии, были недостатоно сильны для того, чтобы восстать
против узурпации их прав священниками, против их
тирании; фанатизм и суеверие занесли обнаженный нож
над головами монархов. Их троны рушились сразу же,
как только они пытались осудить или покарать
священников, интересы которых ошибочно отождествлялись
с интересами божества. Сопротивляться священникам
значило восставать против небес, покушаться на их
права — совершать святотатство, а хотеть ограничить их
власть — подрывать самые основы религии.
Вот по каким ступеням языческие жрецы достигли
своей власти. Цари Египта подчинялись приговорам,
вынесенным жреческим сословием, те монархи, которые
были неугодны божествам, получали из уст своих жрецов
приказ покончить с собой, и такова была сила
предрассудков, что властелин не мог ослушаться этого приказа.
Друиды у галлов пользовались самой абсолютной вла-

«Раздавите гадину!»
стью над народом, они не желали быть только
служителями своих богов, они стремились быть верховными
судьями во всех спорах, возникавших среди этого
племени. Мексиканцы стонали в молчании от жестокостей,
которые их варварские жрецы совершали под прикрытием
имени бога; короли не смели отказываться от самых
неправедных войн, когда их верховные жрецы объявляли
им волю небес. «Боги жаждут», — говорили они, и тотчас
же императоры вооружались против своих соседей и
каждый из них спешил принести в жертву идолам
захваченных пленников, а вернее, жестокому и тираническому
суеверию своих жрецов.
Народы были бы куда счастливее, если бы жрецы
лжеучений были единственными кто злоупотреблял
властью над людьми, властью, даваемой им их положением.
В годы мрака, вопреки покорности и кротости, которые
так горячо рекомендует Евангелие, можно видеть, как
служители бога мира поднимали знамена восстания, как
они вкладывали в руки подданных оружие против их
государей, нагло приказывали им сойти с их тронов,
безрассудно присваивая себе право разрывать
священные узы, соединяющие народы с их владыками. Они
объявляли тиранами принцев, противившихся их наглым
домогательствам; они притязали на полную свою незави-
- симость от законов, созданных для того, чтобы быть
в равной мере обязательными для всех граждан.
Эти тщеславные притязания время от времени
подкреплялись потоками крови. А основывались они на
невежестве народов, слабости государей и хитрости
священников. К последней они прибегали часто, желая
сохранить за собой узурпированные ими права.
Отвратительная инквизиция в странах, где она существует, дает нам
многочисленные примеры человеческих жертвоприноше-

«Раздавите гадину!»
ний, ни в чем не уступающих по своему варварству
жертвоприношениям мексиканских жрецов. Совсем иначе
дело обстоит в странах, просвещенных светом разума и
философии, где священник никогда не забывает, что он
в то же самое время и человек, и верноподданный, и
гражданин. г« -
1 ольбах
Биографическая справка о бароне Гольбахе: Гольбах Поль
(1723—1789) — выдающийся французский материалист, один из самых
откровенных проповедников атеизма во французском Просвещении
XVIII века. Родился в Германии в Гейдесгейме (Пфальц). Юношей
переехал на жительство в Париж к своему дяде, богатому банкиру.
В Париже получил блестящее по тем временам естественно научное
образование. Писал для Энциклопедии статьи по химии, а также
некоторые статьи по общефилософским и политическим вопросам.
Важнейшими из них являются: статья «Prctres» (название двусмысленно,
так как «pretres» по-французски — и священники вообще и языческие
жрецы, — что очень характерно для тактики Энциклопедии) и статьи
«Теократия» и «Представители». Статья «Священники» до 1951 года
считалась написанной Дидро. Однако найденные в 1951 году документы
позволяют однозначно решить вопрос об ее авторстве. Статья
написана Гольбахом. После завершения работ над Энциклопедией — а он внес
в нее один из самых значительных вкладов — Гольбах переходит к
созданию ряда совершенно откровенно материалистических и
атеистических работ, публикуя их за границей под вымышленными именами.
Важнейшей из этих работ является его знаменитая «Система
природы» — одно из самых ярких произведений механистического
материализма XVIII века. Умер через несколько месяцев после начала
Французской революции, запретив хоронить себя по христианскому обряду.
«Хотите ли Вы приобрести великое звание основателя
(в данном случае монашеского ордена. — Ю. С), — говорит
Вольтер, — то будьте безумны, но болейте безумием,
удобным для Вашего века. Да будет в Вашем безумии некоторое
разумное начало, позволяющее Вам управлять Вашими
выходками, и будьте при этом в достаточной мере фанатиком,

«Раздавите гадину!»
Может случиться так, что Вас и повесят. Но если Вас не
повесят, то, может быть, Вам когда-нибудь воздвигнут
алтари».
Так писал Вольтер в своем «Философском словаре» об
Игнатии Лойоле, основателе ордена иезуитов, одного из
самых мрачных учреждений католической церкви.
Возникнув в XVI веке с единственной целью борьбы с растущей
реформацией, орден стал символом крайней
неразборчивости средств для достижения «великой» цели спасения
католицизма от еретиков. История ордена в XVI, XVII и
XVIII веках — это длинный список явных и тайных
преступлений: политических убийств, отравлений, интриг
при дворах. Орден курировал святейшую инквизицию.
Для энциклопедистов он был выражением всего того,
против чего они так страстно боролись: фанатизма,
подавления свободы мысли. Он чуть не погубил саму
Энциклопедию.
Для понимания статьи Дидро «Иезуит», в которой он,
воспользовавшись ордонансом парижского парламента
от 1762 года, в первый раз получил возможность
совершенно откровенно сказать иезуитам все, что он о них думает,
нужно знать некоторые исторические события, приведшие
к появлению этого декрета парламента и, соответственно,
статьи Дидро.
Еще во времена Людовика XIV, которого иезуиты
сумели полностью подчинить своему влиянию, орден был
крайне непопулярен в глазах общественного мнения
Франции. В свое время развязав преследования янсенистов,
популярных среди крупной буржуазии Франции, он нажил
себе непримиримых врагов в парламентской оппозиции
режиму личной власти. Взяв на себя функции главного
надзирателя за духовной жизнью Франции, он нажил себе

«Раздавите гадину!»
непримиримых врагов среди представителей передового
общественного мнения. В этих условиях, как справедливо
пишет Дидро в своей статье, он мог бы удержаться, только
действительно и бескомпромиссно служа идее. Но сама
доктрина ордена своей развращающей аксиомой «цель
оправдывает любое средство» с неизбежностью вела к серии
грязных делишек, связанных с именем ордена.
В 1733 году вся Франция была возмущена грязной
историей иезуита Жеррара, соблазнявшего своих «послушниц»
и сбывавшего беременных девушек в католические
монастыри. Тогда только вмешательство короны, всегда
покровительствовавшей ордену, спасло его от падения.
В 1761 году, воспользовавшись очередной проделкой,
может быть даже и не очень крупной, иезуитов,
оппозиционные парламенты решили наверстать упущенное. Некий
иезуит Ла Валетт в 1747 году основал на Мартинике
торговую компанию. Во время войны Англии с Францией
военные корабли англичан захватили суда компании и Ла Валетт
был вынужден объявить себя банкротом на сумму в
3 000 000 ливров. Банкротство для буржуа — всегда
преступление, если оно бьет по его карману. А здесь банкротом
оказался ненавистный иезуит. Воспользовавшись своим правом
расследовать дела обанкротившихся лиц, парижский
парламент приказал ордену обнародовать свой тайный устав и
протоколы своих заседаний в 1761 году. Из всего этого и из
других высказываний деятелей этого ордена и была собрана
книга «Утверждения», о которой пишет Дидро.
Общественное мнение Франции, и без того накаленное, было
скандализировано этим «букетом» нравственных непристойностей.
В результате последовал знаменитый ордонанс, ставивший
деятельность иезуитов на территории Франции вне закона,
конфисковавший все здания ордена и ею недвижимую
собственность, запрещавший иезуитам собираться вместе даже

«Раздавите гадину!»
вдвоем. Корона, поколебавшись несколько месяцев,
утвердила декрет парламента.
Все эти обстоятельства и дали Дидро долгожданную
возможность совершенно открыто высказаться в адрес
иезуитов.
ЕЗУИТ— Jesuite. .. .Прочтите книгу
«Assertions», опубликованную в этом, 1762 году
по решению парижского парламента, и вы
содрогнетесь от ужаса от всего того, что
теологи этого ордена наговорили с самого его
основания о симонии, богохульстве, святотатстве,
колдовстве, безбожии, астрологии, бесстыдстве, блуде,
клятвопреступлении, лживости, обмане, направленности
намерений, лжесвидетельстве, недобросовестности судей,
воровстве, оккультных компенсациях, человекоубийстве,
проституции и цареубийстве, от этого мусора мыслей,
как говорит генеральный прокурор парламента в
Бретани, мыслей, открыто нападающих на самые священные
устои, призванных разрушить естественный закон,
посеять сомнения у верующих, разорвать все связи
гражданского общества, задушить все человеческие чувства
у людей, уничтожить королевскую власть, посеять смуту
и разложение в империях своею проповедью
цареубийства, опровергнуть самые основы откровения и
подменить христианство всевозможными предрассудками.
Прочтите в ордонансе парижского парламента от
6 августа 1762 года тот позорный список приговоров,
вынесенных этому ордену во всех трибуналах христианского
мира, и еще более позорный список тех имен, которыми
люди называют это общество.

«Раздавите гадину!»
Здесь, без сомнения, люди остановятся и зададут
себе вопрос: как могло утвердиться это общество,
несмотря на все то, что оно сделало для того, чтобы
погубить себя; как оно могло прославиться, несмотря на все,
что оно сделало для того, чтобы опозорить себя; как
оно добилось доверия государей и их помощников,
убивая их; как сумело завоевать поддержку духовного
сословия, позоря его; как оно приобрело такую большую
силу в церкви, наполнив ее смутами, извратив ее мораль
и учение?
Это все произошло потому, что в этом ордене разум
соседствовал с фанатизмом, добродетель с пороком,
набожность с безбожием, суровость нравов с
распущенностью, наука с невежеством, дух постоялого двора с
духом заговора и интриги. В нем объединены все
противоположности. У этих людей трудно отыскать только
смирение.
Они имели своих поэтов, историков, ораторов,
философов, эрудитов.
Я не знаю в точности, обязано ли это общество тем
высоким уважением, которым оно пользовалось, хотя
и всего лишь на очень короткое время, талантам и
святости некоторых его членов. Но я осмеливаюсь
утверждать, не боясь никаких возражений, что только таким
путем оно смогло бы сохранить себя. И именно об этом-
то и забыли эти люди.
Бросившись в торговлю, в интригу, в политику, в
занятия, недостойные их сана и их профессии, они по
необходимости должны были навлечь на себя презрение
всех, то презрение, которое во все времена и во всех
религиозных сообществах являлось следствием упадка
научных трудов, следствием разложения нравов.
Ни золото, отцы мои, ни ваша сила не могли помешать

«Раздавите гадину!»
тому, чтобы такое маленькое общество, как ваше,
общество, со всех сторон окруженное большим, было бы
удушено. Только уважение, которое всегда вызывают наука
и добродетель, могло вас поддержать, и только о него
могли разбиться усилия ваших врагов, точно так же, как
волны мятущейся толпы щадят почтенного человека,
который остается спокойным и неподвижным в центре
свободного и пустого пространства вокруг него,
создаваемого ему всеобщим уважением. Вы забыли об этих столь
общеизвестных истинах, и вот свершилось для вас
проклятие святого Франциска Борджиа, третьего генерала
вашего ордена. Он говорил вам, этот святой и добрый
человек: «Придет время, когда вы не будете больше
знать границ вашей гордости и вашему тщеславию, когда
вы не будете больше думать ни о чем, кроме как
добиться еще большего богатства и еще большего влияния,
когда вы перестанете упражняться в добродетели, и тогда
не будет силы на земле, которая смогла бы вернуть вам
ваше бывшее совершенство. И вот тогда-то, если будет
возможность уничтожить вас, вас уничтожат».
Неизбежно, чтобы те, кто основывает прочность
своего существования на тех же самых началах, которые
поддерживают существование и состояние великих мира
сего, падали бы точно так же, как и они. И разве
процветание иезуитов не было более, чем мечтой, только
мечтой, длившейся немного больше времени.
И в какие же времена изнемог этот колосс? В тот
самый момент, когда он надеялся достичь наивысшего
могущества, утвердиться всего прочнее.
Всего лишь мгновение тому назад иезуиты кишели
во дворцах наших королей. Всего лишь мгновение тому
назад юность, составляющая надежду первых семей
королевства, заполняла их школы, всего лишь мгновение

«Раздавите гадину!»
тому назад их религия приносила им безграничное
доверие короля, его супруги, его детей. Не столько протеже,
сколько покровители церковного клира, они были душою
этой великой корпорации. О чем они только не мечтали?
Я видел эти гордые дубы, возносившие до небес свои
кроны, я повернул голову — и их больше нет.
Но у всякого события есть свои причины. Каковы же
причины столь неожиданного и быстрого падения этого
ордена? Вот несколько из них так, как они
представляются моему духу. Философский дух нашего времени
осудил целибат, и иезуиты, как и другие монашеские
ордена, почувствовали, что человек сегодняшнего дня
едва ли найдет какое бы то ни было удовольствие в том,
чтобы запереться в монастыре.
Иезуиты поссорились с литераторами в тот самый
момент, когда последние собрались основать партию
против своих непримиримых и мрачных врагов. И что же
вышло из этого? Вместо того чтобы скрыть свои слабые
места, иезуиты этой ссорой обнажили их. Этим мрачным
фанатикам, когда-то угрожавшим литераторам, сейчас
все указывают пальцем на все слабое в них, бьют их по
самому чувствительному месту. Среди них нельзя
больше найти человека со сколь-нибудь выдающимся
талантом, у них нет больше поэтов, философов, ораторов,
эрудитов, ни одного заметного писателя. И потому-то эту
корпорацию презирают.
Внутренняя анархия разделяла их в течение долгого
времени, и если они случайно привлекали в свои ряды
какого-нибудь стоящего человека, то они не могли его
удержать.
Люди признали в них поджигателей всех наших
внутренних беспорядков и устали от них.
Один из их журналистов из Треву — судя по отзы-

«Раздавите гадину!»
вам, неплохой человек, но посредственный автор и плохой
политик — своей голубой книжечкой принес им тысячи
страшных врагов и ни одного друга.
Он безрассудно восстановил против своего общества
нашего Вольтера, излившего на них и на него свое
презрение и насмешки, изобразившего этого автора как
слабоумного, а его собратий как людей опасных и злобных
либо же как невежд. Тем самым он показал пример и
задал тон всем нашим малым помощникам. Он преподал
нам урок, как безнаказанно можно высмеять одного
иезуита, а светским людям он показал, что можно смеяться,
не опасаясь последствий. Иезуиты в течение долгого
времени были в плохи\ отношениях с хранителями законов,
не подумав при этом, что магистраты, столь же
упорные, как и они, в конечном счете окажутся сильнее.
Они не поняли разницы между людьми
необходимыми и мятежными монахами и не подумали, что, если
государству в конце концов когда-нибудь придется сделать
свой выбор, оно с презрением отвернется от людей,
в пользу которых уже ничто больше не говорит.
Добавьте к этому, что в тот момент, когда над
иезуитами разразился гром, в тот самый момент, когда даже
земляной червь, которого давят сапогом, обнаружил бы
какую-то энергию, они так оскудели талантом и
способностями, что во всем обществе не нашлось человека,
сумевшего сказать хотя бы слово, к которому бы
прислушались. У них самих уже не было голоса, а до этого они
зажали рот всем тем, кто мог бы сказать что-нибудь в их
пользу. Их ненавидели или им завидовали.
В то время как в университетах наблюдался какой-то
рост качества обучения, они позволили ему падать в
своих коллежах. И все это происходило тогда, когда уже
в достаточной мере было осознано, что между обществен-

«Раздавите гадину!»
ным и домашним воспитанием не может быть никаких
сравнений ни в плане лучшего времяпрепровождения, ни
в плане лучшей культуры духа, укрепления нравов и
здоровья...
Дидро
ОЙНА — Guerre (история). Спор между
государями или государствами, который
решается силой оружия *.
Заметим вначале, что война — искусство
со своими правилами, принципами, а
следовательно, со своей теорией и практикой.
Изучение столь важного искусства, если следовать господину
Фолару, должно быть главным занятием государей
и вельмож.. .2.
Война свирепствовала постоянно, и по любому
ничтожному поводу; всюду она приносила всеобщее
разорение, угасание семей, заполнение государства вдовами
и сиротами. Горестные, но обычные несчастья! Во все
времена люди были готовы из-за честолюбия, скупости,
ревности, злобы грабить, жечь и резать друг друга.
Чтобы делать это с большим умением, были изобретены
правила и принципы, называемые военным искусством;
с ним были связаны честь, благородство и слава.
Однако настоящая честь, благородство и слава
заключаются только в защите своей религии, своей
родины, имущества и личности против тиранов и
несправедливых захватчиков. Поэтому следует признать, что в
зависимости от причины война может быть законной и
незаконной. Война законна, если она ведется ради заведомо
справедливых целей; она незаконна, если ее ведут без
достаточной и справедливой причины.

«Раздавите гадину!»
Поскольку государи чувствуют силу этой истины, они
очень заботятся об издании манифестов с объяснением
предпринятой войны и заботливо скрывают от народа
и даже от самих себя истинные причины, побудившие их
воевать. Так, в войне Александра против Дария 3
оправдание, использованное этим завоевателем, основывалось
на обидах, которые греки претерпели от персов.
Истинной же причиной похода было его честолюбие,
подкрепленное сильной надеждой на успех. Ничего нет легче,
чем привести примеры современных войн, которые
ведутся таким же образом и в столь же отвратительных
целях; но мы не будем подходить так близко ко времени,
в котором нам пришлось бы стать менее
беспристрастными и, возможно, менее проницательными.
Для действительно справедливой войны нужно иметь
не только вполне законное оправдание, но и его
соответствие причине, то есть чтобы государь начинал войну
только по необходимости, когда нужно принять меры
к самосохранению. У государств такая же жизнь, как и
у людей, очень хорошо говорит автор «Духа законов».
Люди обладают правом убить в случае естественной
защиты, государства обладают правом убивать ради
самосохранения. При естественной защите я имею право
убить, ибо моя жизнь принадлежит мне, как жизнь
нападающего на меня — ему; также и государство ведет
войну справедливо, ибо его сохранение является
справедливым, как и сохранение любого другого государства...
Всякая война по своим причинам несправедливая,
если: 1) ее ведут без всякого объяснения или явной
пользы, причем примеров такого варварства очень много;
2) нападают ради собственной выгоды на других, не
причинивших реального ущерба, что является настоящим
разбоем; 3) выдвигают благовидные предлоги, которые

«Раздавите гадину!»
при внимательном изучении оказываются незаконными;
4) при удовлетворительном объяснении начинают войну
по мотивам, совершенно несвязанным с причиненным
ущербом, ради пустой славы и для того, чтобы
возбудить страх, упражнять армию, расширить владения и так
далее. Два последних вида войн особенно обычны и
особенно несправедливы. То же надо сказать о
стремлении народа к перемене места жительства и оставлении
бесплодных земель ради переселения в плодородную
страну с помощью открытой силы. Не менее
несправедливо с оружием покушаться на свободу, жизнь и
владения другого народа, например на американцев, под
предлогом их язычества. Каждый должен пользоваться своей
свободой сам, разумно выбирая то, что ему кажется
самым полезным... Как бы ни был справедлив повод к
наступательной или оборонительной войне, но поскольку
она неизбежно влечет за собой бесконечные несчастья,
беззакония и беды, то к этому крайнему средству следует
прибегнуть лишь после самых зрелых размышлений.
Плутарх сказал об этом, что у древних римлян после
того, как жрецы, называвшиеся «фециалами», решали, что
по праву можно начать войну, сенат еще проверял,
выгодно ли это...
Что касается последствий открытия военных
действий, то они настолько зависят от времени, места,
личностей и тысячи непредвиденных и постоянно
изменяющихся случайностей, что невозможно их предусмотреть.
Вместе с тем ясно, что каждый государь должен начинать
войну лишь после того, как он, по совести признав ее
справедливой и необходимой для общественного блага и
неотвратимой, в то же время считает, что можно скорее
надеяться (на хороший исход), чем опасаться
надвигающегося события.

«Раздавите гадину!»
Следовать другим правилам людям не позволяют не
только принципы осторожности и религии, но и законы
общения и любовь к миру. Необходимый долг
государей — считаться с этим; справедливое правительство
обязательно следует этому в силу самой природы и цели
врученной ему власти. Оно обязано особо заботиться об
имуществах и жизни подданных, и кровь народа можно
проливать лишь в крайней нужде для спасения того же
народа. К несчастью, почти всех королей втягивают в
войны советы льстецов, ложные представления о славе,
пустая зависть, прикрытая пустым предлогом алчность,
ложно понятая честь для утверждения своего могущества,
союзы, никчемные обязательства, принятые по настоянию
придворных и министров. В этих войнах они без нужды
рискуют всем, истощают свои провинции и причиняют
своей стране и подданным столько же зла, как и врагам.
Однако если даже война начата вследствие крайней
необходимости и по справедливой причине ради
самосохранения, необходимо не выходить за законные пределы
правосудия и не совершать враждебных действий,
выходящих за рамки абсолютно необходимых нужд.
Бесспорно, можно безнаказанно убить вооруженного
врага; я говорю «безнаказанно» не только в смысле
правосудия внешнего и считающегося таковым у всех наций,
но также и в смысле внутреннего правосудия и законов
совести. Действительно, цель войны необходимо требует
наличия этого права, иначе понапрасну брались бы за
оружие ради своего сохранения и напрасно бы это
допускали законы природы. По той же причине законы
войны позволяют наносить ущерб имуществу врага и
разрушать его, ибо если можно лишить жизни человека, то
не лишить его имущества противоположно природе.
Наконец, все эти акты враждебности осуществляются не

«Раздавите гадину!»
беззаконно лишь до того момента, пока есть опасность,
угрожающая со стороны врага, или еще не отвоевано
обратно то, что он незаконно похитил. Однако хотя эти
правила обоснованы суровым правом войны, закон
природы тем не менее его ограничивает. Он требует, чтобы
тот или иной акт враждебности против врага отвечал бы
человечности и даже великодушию. Поэтому, насколько
позволяют наша оборона и наша будущая безопасность,
нужно умерять этими столь естественными и столь
правильными чувствами несчастья, причиняемые врагу.
В том, что касается способов, которые законно
применяют против врагов, таких, как террор и открытое
насилие, они являются самим существом войны. Но можно
также применить ловкость, хитрость и уловки, лишь бы
без вероломства. Нельзя нарушить обязательства,
которые взяты устно или как-либо иначе.
Военные законы Европы не разрешают умышленно
лишать жизни военнопленных, лиц, просящих пощады
и сдающихся, а тем более стариков, женщин, детей и
вообще всех тех, которые не могут по возрасту или
положению носить оружие и в войне принимают лишь то
участие, что находятся во враждебной стране или партии.
Еще больше основания у тех военных законов, которые
запрещают оскорбление чести женщин, ибо такое
поведение не способствует ни нашей защите, ни нашей
безопасности, ни охране наших прав. Оно служит лишь
удовлетворению жестокости разнузданной солдатни.
Имеется, однако, тысяча других гнусных насилий и
тысяча видов грабежей и ужасов, позорно порождаемых
войной. Говорят, при громе оружия законы должны
молчать; я отвечу, что, если требуется молчание гражданских
законов и всяких постановлений государства,
соблюдаемых во время мира, это не относится к вечным законам,

«Раздавите гадину!»
установленным на вечные времена для всех народов и
заложенным в самой природе. Однако война заглушает
голос природы, правосудия, религии и человечности.
Она порождает лишь разбой и преступления; ее
сопровождают страх, голод, разорение; она терзает души
матерей, жен, детей; она грабит деревни, опустошает
провинции, разметает в пыль города. Она истощает
цветущие государства во время их наибольшего подъема;
победителям она сулит трагические повороты судьбы; она
развращает нравы всех наций и порождает еще большее
число несчастных, чем убитых. Таковы плоды войны.
Современные газеты (1757 год) только и сообщают, что
о несчастьях, которые война причиняет на суше и на море
в Старом и Новом Свете 4, хотя народам нужно было
бы укреплять узы добрососедства, и без того слишком
слабые, а не рвать их.
Луи де Лавернь
Перевод и комментарии Н. В. Ревуненковой
Дидро в статье «Мир» дает слову «война» дру- Z
гое определение: «Война является следствием '
политической испорченности людей, это
судорожная и жестокая болезнь политического
организма».
Речь идет о сочинении военного теоретика и пол- Z
ководца шевалье Жана де Фолара «Новое от- ^
крытие о войне в сочинении о Полибии», Париж,
1726.
Дарий III Кодоман (380—330 гг. до "1
н. э.) — персидский царь, потерпевший пол- *
ное поражение от Александра Македонского.

«Раздавите гадину!»
л В то время шла Семилетняя война (1756—
^ 1763 гг.), в которой участвовали все
европейские державы.
Энциклопедисты были крайне встревожены
бедственным положением французской деревни, справедливо
усматривая главный источник ее бед в изжившей себя системе
феодального ведения хозяйства. Это показывают две статьи:
«Крестьянин» и «Барщина».
РЕСТЬЯНИН — Labourer. Это не тот
чернорабочий, не тот наемник, который смотрит за
лошадьми и скотом или же идет за плугом.
Те, кто с самим понятием крестьянина
связывают понятие о грубости, нищете, кто
презирает его, не понимают, чем является это
сословие и в особенности — чем оно должно быть. Горе
стране, где крестьянин действительно беден! Это может
произойти только у той нации, которая сама стала
бедной, у нации, прогрессирующий упадок которой стал
заметен по самым своим зловещим признакам.
Из всех видов богатства только плоды земли
постоянно воспроизводятся, потому что основные нужды
человека всегда одни и те же. Мануфактура своим продуктом
лишь в очень незначительной мере покрывает расходы
на заработную плату людей, занятых в ней. Торговля
деньгами (ростовщичество, кредит и так далее. — Ю. С.)
создает только движение знаков, которые сами по себе
ничего не стоят. И только земля порождает истинные
богатства, ежегодно воспроизводимые, богатства,
обеспечивающие государству твердые, независимые от моды,
видимые доходы... Однако дары земли всегда пропор-

«Раздавите гадину!»
циональны предварительным расходам крестьянина на
них, расходам, с помощью которых он их производит.
Поэтому большее или меньшее богатство крестьян
может служить очень точным термометром процветания
всей нации, располагающей большой территорией.
Глаза правительства всегда должны быть,
следовательно, обращены на этот класс интересных людей. Если
они унижены, угнетены, постоянно обременены
тяжелыми повинностями, то они будут бояться заниматься
профессией и бесплодной и бесчестной, а свои авансы они
будут вкладывать в менее полезные занятия; сельское
хозяйство, лишенное средств, будет чахнуть, а его
упадок, очевидно, ввергнет все государство в состояние
нищеты и слабости. Но с помощью каких средств можно
обеспечить доходы государства, поощряя сельское
хозяйство? Чем привлечь к нему состоятельных людей,
чтобы они посвятили ему свое время и средства? Этого
нельзя ожидать, не гарантировав крестьянину
получение твердых доходов от него, не предоставив ему полную
свободу в его деле, не избавив его, наконец, от
посягательств со стороны произвольных налогов,
покушающихся как раз на те средства, которые он вкладывает в
сельское хозяйство. Если верно, что нельзя развести
выгодную культуру без больших капитальных затрат, то
полная свобода вывоза пищевых продуктов является
необходимым условием этого, условием, без которого не будет
нужных средств для капиталовложений. Как при той
неуверенности в доходе, которую влечет за собою
ограничение свободы вывоза, производитель будет рисковать
своими деньгами? Зерно имеет свою необходимую и
основную цену. Свобода вывоза гарантирует посредством
равенства цен возвращение затрат и некоторую чистую
прибыль, могущие побудить производителя к возобнов- 201

«Раздавите гадину!»
лению производства. Свобода крестьянина обрабатывать
землю так, как он считает нужным, является условием
не менее необходимым для его процветания, и любые
стеснения в этом отношении столь же бесплодны, как
жестоки и смешны. Вы можете заставить крестьянина
сеять зерно, но вы не заставите его вложить в землю весь
труд и все удобрения, необходимые для того, чтобы эта
культура зерна дала хороший урожай. Тем самым вы
превращаете в чистый убыток производство, которое могло
бы быть прибыльным. Слепыми и глупыми
распоряжениями вы готовите голод, который стремились
предотвратить.
Произвольное налогообложение совершенно явно
препятствует всем усилиям крестьян, уменьшает капиталы,
которые они могли бы вложить в землю. Следовательно,
оно подрывает корни доходов государства,
распространяя возмущение и страх, оно душит всякие зародыши
процветания. Даже если это произвольное
налогообложение и не чрезмерно, оно всегда является смертным
грехом, вредно сказываясь на капиталовложениях,
необходимых для сельскохозяйственного производства.
Налоги поэтому не только никогда не должны быть
произвольными, но их никогда не следует и налагать на
крестьян прямо. Государства всегда переживают определенные
минуты кризиса, когда ресурсы должны быть у них под
руками. Каждый гражданин обязан тогда внести свой
вклад и помочь государству. Если налог, накладываемый
на собственников, становится чрезмерным, то он влияет
только на те расходы, которые сами по себе бесплодны.
Большое число граждан при этом страдает, жалуется,
но все это — лишь преходящая болезнь. Она длится
ровно столько времени, сколько длится это
экстраординарное налогообложение. Если же налог имеет отношение

«Раздавите гадину!»
к необходимым капиталовложениям крестьян в землю,
то он становится грабительским. Воспроизводство
уменьшается из-за отсутствия средств для него, и это
ведет к быстрому упадку.
Истощенное государство влачит свое существование
и часто никогда не обретает вновь того изобилия,
которое и является признаком силы. Мнение, по которому
крестьянин нуждается только в своих руках для того,
чтобы исполнять свои профессиональные обязанности,
частично и лежит в основе всех ошибок, совершаемых
в этом вопросе. Эта губительная идея верна лишь для
тех стран, в которых сельскохозяйственное производство
уже деградировало. Бедность крестьян делает почти
бесплодным всякое налогообложение и не дает никаких
средств для существования государства.
Дидро
АРЩИНА —Corvee.
Так как нельзя переусердствовать в сборе
сведений, могущих заинтересовать
человечество, мы отметим и то, что правящая
императрица 1 сократила наполовину число дней барщины,
которые ее .подданные были обязаны отрабатывать в ее
государстве.
Император во время своей поездки по стране в июне
1773 года, которую он совершал без помпы, без эскорта,
принимал, сидя верхом на лошади или же в карете,
петиции от своих подданных, давая им здесь же милостивые
и утешительные ответы.

«Раздавите гадину!»
Среди петиций он обнаружил и следующую,
составленную в таких словах: «Всемилостивейший и вседобрей-
ший государь, четыре дня барщины в неделю, пятый
рыбная ловля, а шестой охота с сеньором, седьмой
посвящен Богу. Посуди Сам, Твое Императорское
Величество, можем ли мы платить налоги и талию?»
Автор не установлен
~ Имеется в виду политика «просвещенного абсо-
' лютизма» австрийской эрцгерцогини Марии-Те-
резии (годы правления 1740—1780) и ее сына
Иосифа II (1780— 1790 ). Энциклопедисты
включили этот случай из поездки Иосифа II по
своей империи в статью «Барщина» в
заграничном переиздании книги.
ВОР — Cour. Это всегда место, где живет
государь. Он состоит из принцев, принцесс,
министров, грандов и главных чиновников.
Неудивительно поэтому, что он — центр
хорошего тона нации. Этот хороший тон
определяется равенством, или же величием одного
человека по отношению ко всему своему
непосредственному окружению, либо же вкусом, утонченным
постоянным употреблением всех избытков фортуны. Среди этих
избытков вы обязательно встретите и изделия ремесел
и искусств самого изысканного совершенства. Знание
этого совершенства распространяется и на другие,
значительно более важные, предметы — оно переходит на
язык, на суждения, на чувства, на поведение, на манеры,
на тон, на развлечения, труды духа, на умение вести себя

«Раздавите гадину!»
в любом обществе и даже на нравы. Я почти смею
утверждать, что нет другого такого места, где лучше понимали
бы, что такое деликатное поведение, где порядочные
люди более строго соблюдали бы его правила, где оно
влияло бы так же сильно, как на придворных. Автор «Духа
законов» определяет дух двора как замену естественного
величия величием заимствованным. Какова бы ни была
истинность этого определения, но вся эта видимость, по
нашему автору, призвана скрыть за кажущейся
праздностью карьеризм, за гордостью — душевную низость,
желание разбогатеть, не приложив труда, отвращение к
истине, лесть, предательство, измену, отказ от всяких
обязательств, презрение к гражданскому долгу, страх
перед добродетелями государя, расчет на его слабости
и так далее.
Одним словом, она призвана скрыть бесчестие со
всем его шлейфом под маской самой подлинной
порядочности, а самый настоящий порок — за личиной
добродетели. Только неудачи в этой «стране» заставляют
называть вещи своими именами, и только неудачники
терзаются угрызениями совести.
Дидро
РТИСТ, ДРАМАТИЧЕСКИЙ — Соте-
dien. Если мы примем во внимание цель
нашей драмы и те таланты, которыми должен
обладать актер для того, чтобы успешно
играть на сцене, то всякий разумно мыслящий
человек должен смотреть на профессию
драматического актера со всем уважением, которого она
заслуживает. Речь идет здесь о том, чтобы на сцене, и
прежде всего на нашей французской сцене, поощрить

«Раздавите гадину!»
добродетель, внушить отвращение к пороку,
развенчать смешное. Люди, овладевшие драматическим
искусством, — истолкователи величайших гениев и самых
знаменитых представителей нашей нации, таких, как Кор-
нель, Расин, Мольер, Реньяр, господин де Вольтер и так
далее. Профессия актера, если ему суждено в ней
отличиться, требует осанки, достоинств, голоса, памяти,
благородства жеста, впечатлительности, ума и знаний
нравов и характеров — короче, она требует стольких
дарований, которые природа так редко соединяет в
одном человеке, что можно насчитать больше великих
писателей, чем великих актеров. И несмотря на все это,
некоторые наши законы очень сурово относятся к
актерам. .. 1
Дидро
Осторожная, не бросающаяся в глаза фраза,
намек. Но как понятен он был каждому читателю!
Как унижена была эта профессия в феодальной
Франции! Если двор смотрел на них как на
шутов, призванных его развлекать, то церковь
вообще считала их погибшими грешниками,
запрещала даже хоронить их на «освященной» земле
кладбища среди «порядочных людей». А что из
этого получалось, расскажет вам небольшая
трагедия.
Адрианна де Лекуврер! Великая трагическая
актриса Франции! С ее портретов, дошедших до
нас, смотрит лицо прекрасной, умной женщины.
Адрианна де Лекуврер! Женщина великой души
и самоотверженности. Она была одной из пер-

«Раздавите гадину!»
вых исполнительниц заглавных ролей в
трагедиях Вольтера. Когда он заболел оспой
(болезнью заразной и тогда почти на сто процентов
смертельной), все его друзья покинули его в беде.
Лишь одна Адрианна, его любовь, его подруга,
пренебрегая страшной опасностью, ухаживала
за ним с первого до последнего дня. Она умерла,
когда он был уже в своем английском изгнании.
Церковь запретила хоронить ее на кладбище. Ее.
тело было погребено за городской стеной,
недалеко от свалки. Вернувшись через два года,
Вольтер не нашел даже места захоронения своей
любимой. Страна, восхищавшаяся ею, молчала.
И из-под пера Вольтера вырвались, может быть,
одни из самых гневных стихов, брошенных им
когда бы то ни было в лицо «старого режима»:
Что скажете вы, будущего дети,
Узнав о том бесчестном оскорбленья,
Которому жестокие попы подвергли безутешное искусство?
Той, кто достойна алтарей,
Отказано в простой могиле!
На произвол судьбы, за городской чертой
Вы бросили бессмертные останки столь дорогого тела?
Всегда ли будет слабый мой народ клеймить дрожащим
голосом, что обожает?
Всегда ли наш закон так будет расходиться с нашим духом?
А ветреная Франция, ты вечно будешь жить
Под властью суеверий?

Гравюра к статье «Сельское хозяйство».

Есть много вещей, которые можно узнать только
в мастерских.
Дидро
РАЗДЕЛ 5
Поэтика труда
и машин
Дидро
Д'Аламбер

Статья Дидро «Искусства» является превосходным
введением в философию техники французского
материализма. Опираясь на материалистическую традицию, и прежде
всего на философское наследство великого английского
мыслителя-пророка Ф. Бэкона, Дидро в самом начале дает
такое определение науки вообще, «дисциплины», которое
связывает ее с человеческим действием, практикой. Ясная
мировоззренческая перспектива, ориентация на реальность
во всем позволила французским материалистам XV111 века
в Энциклопедии быстро и эффективно решить ту задачу,
которая оказалась не под силу Королевской Академии наук
со всем ее штатом: дать описание практики материального
производства во Франции. Основываясь на таком
понимании науки, Дидро в этой превосходной статье далее
решительно воюет с антично-феодальными предрассудками
относительно «искусств» (ремесел), связанных с
приложением физического труда, показывает органическую связь
теории и практики, науки и производства.
Приводим некоторые отрывки из нее.

Поэтика труда и машин
СКУССТВА — Arts (механические
искусства, ремесла). Искусства — термин
абстрактный и философский. Начинают с наблюдения
природы, с использования, употребления
свойств вещей и их символов, а затем уже
называют «наукой», «искусством»,
«дисциплиной» вообще тот центр или точку соединения сделанных
наблюдений для того, чтобы создать некоторую систему
правил или инструментов, стремящихся к одной цели.
Вот что значит в общем смысле понятие какой-нибудь
дисциплины. Пример. Думают над употреблением и
использованием слов и в итоге изобретают слово
«грамматика». «Грамматика» — это термин, обозначающий
систему правил и руководств, относящихся к
определенным объектам — артикуляции (произношению
звуков.— Ю. С), знакам слов, выражению мысли и всему
остальному, что сюда входит. Так же дело обстоит, и
с другими науками или искусствами.
Теория и практика в искусствах. Из
предшествующего видно, что каждое искусство обладает
и своей теоретической и своей практической частью. Его
теоретическая часть является не чем иным, как
познанием правил этого искусства, не связанным с прямым
действием. Его же практическая часть — это не более
чем привычные и не сопровождающиеся размышлениями
применения тех же самых правил. Трудно, если не
невозможно, продвинуть далеко вперед практику без
теоретических размышлений и, с другой стороны, располагать
хорошей теорией без практики. Во всяком искусстве
имеется громадное число всяких обстоятельств,
относящихся к сырью и материалам, к инструментам, труду,

Поэтика труда и машин
которые можно узнать только на практике. В практике
же и возникают разные трудности, странные явления,
и дело теории — их объяснить и устранить эти
трудности. Из этого вытекает, что только практик, умеющий
рассуждать, может улоошо говорить о своем
искусстве.
Деление и с к > . в . на свободные и
механические. Исследуя .оды разных искусств, можно
заметить, что одни из них в большей мере являются про--
изведениями человеческого духа, "чем рук, и, напротив,
другие — в большей мере произведением человеческих
рук, чем духа. В этом частично и кроются корни
того, что одним искусствам отдают предпочтение перед
другими, корни их деления на свободные и механические.
Одним из следствий этого деления, хотя само по себе и
достаточно обоснованного, было унижение очень
почтенных и очень полезных людей и усиление в нас и без того
сильной природной лени. Она-то и завела нас настолько
далеко, что считают, что уделять внимание опыту
(искусств.— Ю. С), частным теоретическим и
практическим вопросам — это значит принизить достоинство
человеческого духа. Именно поэтому и считается, что
заниматься механическими искусствами или даже просто
изучить их — это снизойти до вещей, исследование
которых трудоемко, объяснение трудно, а размышления над
коими неблагородны. Короче говоря, снизойти до вещей,
число которых — неизмеримо, торговля которыми —
бесчестна, а ценность их — минимальна. Вот предрассудок,
приводящий к тому, что наши города наполняются
напыщенными резонерами и бесполезными созерцателями,
а деревни — маленькими невежественными тиранами,
хищными и спесивыми. Не так думал Бэкон, один из
первых гениев Англии, не так думал Кольбер, один из

Поэтика труда и машин
самых великих министров Франции, наконец, не так
думали все мыслящие и мудрые люди во все времена. Бэкон
считал историю механических искусств самой важной
частью подлинной философии; он, следовательно,
остерегался презирать практику. Кольбер видел в трудовой
деятельности народа и учреждении мануфактур самые
надежные источники богатства королевства. По
суждению же тех, кто и сегодня располагает здравыми
идеями о ценности вещей, люди, наполняющие Францию
граверами, живописцами, скульпторами и артистами всякого
рода, люди, перехватившие у англичан машину для
вязки чулок, у генуэзцев — искусство делать велюр, у
венецианцев — стекло, — эти люди значат для государства
не меньше, чем те, кто поражает его врагов и разрушает
их крепости. В глазах философа большая заслуга, может
быть, состоит в том, чтобы рождать Лебренов, Лесюе-
ров, Одранов 1 — людей, которые пишут картины и
делают гравюры, посвященные сражениям Александра,
ткут гобелены, прославляющие подвиги наших
генералов, чем людей, которые эти подвиги действительно
делают. Положите на чашу весов с одной стороны
действительные блага, доставляемые нам самыми возвышенными
науками и самыми прославленными искусствами, а с
другой стороны положите все те блага, которые нам
доставляют механические искусства. Вы увидите, что почет
и уважение, питаемые людьми по отношению к одним и
другим, распределены несправедливо, не в точном
соответствии с приносимыми ими благами. Значительно
больше почета воздается людям, которые заняты лишь
тем, что заставляют нас верить в наше счастье, чем
людям, которые его действительно создают. Какая
путаница в наших суждениях! Мы требуем пользы от
действий человека и презираем полезных людей.

Поэтика труда и машин
Отсутствие четких определений и множество
разнообразных движений при работе делают ясное изложение
вопросов, связанных с искусствами, трудным.
Справиться со второй трудностью можно, лишь самому
познакомившись с ними. И труд, затраченный на это, хорошо
окупится и в силу той пользы, которую извлекают из
механических искусств, и в силу той чести, которую они
делают человеческому духу. В какой системе физики или
метафизики можно заметить больше ума, мудрости,
последовательности, чем в машинах по изготовлению
золотых нитей, чулок, в ремеслах позументщиков,
изготовителей газов (тканей. — Ю.. С), драпировщиков,
шелкопрядильщиков? lEcTb ли в математике более
сложные доказательства, чем механизмы некоторых
часов, чем множество различных операций, через
которые проходит конопля, кокон шелковичного червя,
прежде чем из них можно будет получить нить, пригодную
для дальнейшей работы?.. Я никогда не кончил бы,
если бы задался целью перечислить все чудеса,
которые поражают нас в мануфактурах, чудеса,
недоступные только глазам предубежденным или же глазам
глупым.
Я остановлюсь с одним английским философом
(Бэкон.— Ю. С.) на трех изобретениях, которых не знали
древние и имена создателей которых, к стыду истории и
современной поэзии, почти неизвестны, — я имею в
виду искусство книгопечатания, открытие пороха для
пушек и обнаружение свойств магнитной иглы
(компаса.— /О. С). Какую революцию совершили эти
открытия в Республике Ученых, в военном искусстве и в
мореплавании. Магнитная игла ведет наши корабли к самым
неизведанным, далеким землям; типографские шрифты

Поэтика труда и машин
установили прямую связь просвещения между учеными,
живущими во всех странах и во всех временах
настоящего и будущего; порох для пушек породил все те
шедевры архитектуры, которые защищают наши границы и
границы наших врагов. Эти три искусства почти
изменили лицо земли. Воздадим же, наконец, представителям
механических искусств то, что они действительно
заслуживают. Свободные искусства в достаточной мере
прославили самих себя, а между тем они могли бы
использовать свой голос и для того, чтобы прославить
механические искусства. Ведь именно свободным искусствам
искусства механические обязаны своим унижением или же
тем предрассудком в отношении их, который существует
так долго. Защита королей должна спасти их от нищеты
там, где они все еще прозябают. Ремесленники считают
себя презираемыми, потому что их действительно
презирали. Научим же их думать лучше о самих себе, ибо
только так можно добиться, чтобы их изделия были более
совершенными. О, если бы из лона академий вышел кто-
нибудь, кто снизошел бы до мастерских, кто собрал бы
факты об искусствах и представил бы их нам в труде,
который побудил бы ремесленников читать, философов —
думать с большей пользой, а великих мира сего заставил
бы наконец употребить свою власть во благо и
вознаградить тружеников.
Мы приглашаем представителей механических
искусств занять свое место в советах ученых; открытия,
которые они делают, не должны исчезать вместе с ними.
Нужно, чтобы они знали, что сокрытие полезного
секрета — кража у общества, что в таких случаях не менее
порочно предпочитать интересы одиночки интересам всех,

Поэтика труда и машин
чем в сотнях других, где они сами, не колеблясь,
согласятся с этой максимой. Если они станут общительными,
то устранится множество предрассудков, и прежде всего
тот, в котором они почти все поразительно единодушны,
а именно предрассудок, заставляющий считать, что их
искусства достигли последней степени совершенства.
Лишь малая просвещенность заставляет их приписывать
природе вещей недостатки, которые принадлежат им
самим. Трудности им кажутся непреодолимыми лишь
потому, что они не знают средств их победить. Пусть делают
опыты, пусть в эти опыты каждый вносит свое:
ремесленники — ручной труд, академик — просвещенность и
советы, состоятельный человек — цену материала, труда,
времени. И тогда наши искусства, наши мануфактуры
добьются того преимущества над иностранными,
которого мы от них так ждем.
Дидро
" В этом месте статьи Дидро называет имена круп-
' нейших мастеров французского прикладного
искусства эпохи классицизма и рококо. Л е б р е н
Шарль (1613—1690) — живописец, директор
мануфактуры гобеленов. Лесюер Эсташ
(1617—1655)—живописец, декоратор периода
классицизма. Од ран Жера р ( 1640—1709) —
крупнейший мастер репродукционной гравюры.
Идеал открытой философии у энциклопедистов
дополнялся и идеалом «открытой техники», техники как общего
достояния всего человечества. Естественно, что этот идеал

Поэтика труда и машин
в полной мере может быть осуществлен только в мире,
свободном от войн, только в обществе без конкуренции.
НЦИКЛОПЕДИЯ — Encyclopedic
(философия). ...
Хотелось бы пожелать, чтобы
правительство разрешило посещать мануфактуры,
присутствовать при работах, расспрашивать
рабочих, делать чертежи инструментов,
машин, зданий.
Иногда бывает так, что ремесленники настолько
неоткровенны, что лучше всего было бы поступить
к ним в ученики или же направить к ним доверенных
лиц.
Существует очень мало тайн, которые нельзя было
бы открыть таким образом. Открыв же эти тайны
ремесла, необходимо каждую из них сделать достоянием
общественности.
Я знаю, что это мнение разделяется не всеми.
Имеются узколобые головы и злые души, которым
безразлична судьба человечества и которые настолько
замкнулись в своем тесном кружке, что они ничего не видят,
кроме собственных интересов. Эти люди требуют, чтобы
их называли «хорошими гражданами», и я соглашусь с
ними, если они позволят мне называть их «плохими
людьми». Послушать их, так нужно было бы готовую
Энциклопедию — эту всеобщую историю искусств и
ремесел — сделать большой рукописью, заботливо
охраняемой в библиотеках монархов, доступной только их
взорам и никому другому, сделать ее книгой для
государства, а не для народа. «Почему, — говорят они, — мы
должны знания нации, ее тайные дела, ее изобретения,

Поэтика труда и машин
ее ремесла, ее ресурсы, ее секреты, ее науки и
искусства— всю ее мудрость делать всеобщим достоянием?
Разве все это не то, чем она в какой-то мере обязана
своим превосходством над соседними, соперничающими
с ней нациями?» Не хватает только того, чтобы они еще
прибавили к этому: «Разве было бы плохо, если бы нам
удалось распространить темноту невежества на другие
страны вместо того, чтобы просвещать их; если бы нам
удалось погрузить всю землю в варварство для того,
чтобы тем надежнее владычествовать над ней?» Они не
осознают при этом, что занимают всего лишь точку на
этой земле, а живут всего лишь мгновение. Этой-то
точке и этому мгновению они и приносят в жертву счастье
грядущих веков и всего человечества. Они знают лучше,
чем кто-либо другой, что средняя длительность жизни
государства не превышает двух тысяч лет, что, может
быть, еще раньше на земле тщетно будут искать
человека с именем «француз», хотя этому имени и суждено
вечно жить в истории. Но такие размышления не расширяют
их кругозора, слово «человечество», как кажется, для
них пустой звук. О, если бы они по крайней мере были
последовательны! Но ведь они тотчас же начинают
сетовать на то, что святыни Древнего Египта были закрыты,
жаловаться на утерю знаний античности, хулить
небрежность или скрытность тех авторов, которые молчат о
многих вещах либо говорят о них мельком. При этом они не
замечают, что от людей прошлого требуют именно того,
за что людей настоящего причисляют к преступникам.
Они бранят других как раз за то, за что хвалят себя.
Эти «хорошие граждане» — худшие враги, каких мы
когда-либо имели.
Дидро

Поэтика труда и машин
Энциклопедия привлекла новых, невиданных до сих пор
авторов. Ее составителями были и простые
рабочие-ремесленники. Вот несколько слов об этом из проспекта
Энциклопедии Дидро.
Очень много писалось о науках, недостаточно хорошо
писалось о свободных искусствах, и почти ничего не
писалось о механических искусствах, ибо что сто'ит то
немногое, что мы иногда встречаем о них у разных
авторов, по сравнению с обширностью самого предмета? Из
тех, кто писал о них, один недостаточно сведущ в том,
о чем ему надлежало говорить, и не столько справился
со своей задачей, сколько показал необходимость
лучшего труда; другой лишь слегка коснулся материала,
трактуя его скорее как грамматик или литератор, нежели как
мастер; третий действительно располагал большими
сведениями и был в большей мере мастером, чем
литератором, но вместе с тем оказался настолько кратким в своем
изложении приемов мастеров и описании их машин —
предмет, который бы сам по себе мог послужить для
обширных трудов, — что описания занимают лишь малую
часть его сочинения. Таким образом, все это побудило
нас обратиться к ремесленникам. Обращались к наиболее
искусным мастерам Парижа и королевства. Брали на
себя труд ходить в их мастерские, расспрашивать их, делать
записи под их диктовку, развивать их мысли,
выпытывать термины, свойственные их профессии, составлять из
них таблицы.
Дидро
Перевод В. И. Пикова

Поэтика труда и машин
В своем «Предварителъном рассуждении», являющемся
общим введением в Энциклопедию, Д'Аламбер
полемизирует еще с одним аргументом сторонников «чистой науки».
Они заявляли, что техническое творчество — безлично.
РЕДВАРИТЕЛЬНОЕ PACCi БДЕНИЕ—
Discours preliminaire (отрывок).
Презрение, которое питают к
механическим искусствам, распространяется в
известной мере и на их изобретателей. Имена этих
благодетелей человеческого рода почти совсем
неизвестны, в то время как имена его губителей, то есть
завоевателей, знает каждый. А между тем, может быть,
именно у ремесленников следует искать самые
вдохновляющие примеры мудрости духа, его упорства, его
изобретательности. Я допускаю, что большинство этих
искусств возникло лишь постепенно, что понадобился
достаточно долгий ряд веков, чтобы довести, скажем,
изготовление часов до того совершенства, в котором мы
находим его сейчас. Но разве не так было и с науками? Не
были ли открытия, обессмертившие имена их авторов,
подготовлены трудами предшествующих веков,
подготовлены в такой степени, что оставался всего лишь один
шаг к тому, чтобы их сделать? И, не оставляя нашего
примера с часами, разве те, кому мы обязаны
хронометрами, репетиторами, заслуживают меньшего почтения,
чем те, кто поколение за поколением трудились над
изобретением алгебры? Впрочем, я знаю некоторых
философов, которым презрение, питаемое толпою к этим
искусствам, не помешало их изучить. Есть машины такие
220 сложные, все части которых настолько зависят друг от

Поатика труда и машин
друга, что трудно даже представить себе, чтобы они не
были изобретены одним человеком. И разве этот редкий
гений, имя которого ныне погружено в мрак забвения,
не заслуживает быть причисленным к разряду
небольшого числа творческих душ, открывающих в науках
новые пути?
Д'Аламбер

Фрагмент картины Домье.

РАЗДЕЛ 6
Чем оказалось
идеальное царство
разума буржуазии
(Классовые ограниченности Энциклопедии)
Фэгюе
Дидро

Введением в этот раздел сборника должна послужить
блестящая общая характеристика французского
Просвещения, данная Фридрихом Энгельсом.
«Великие люди, которые во Франции просвещали
головы для приближавшейся революции, сами выступали
крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы
то ни было рода они не признавали. Религия, понимание
природы, общество, государственный строй — все было
подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было
предстать перед судом разума и либо оправдать свое
существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок
стал единственным мерилом всего существующего. Это
было время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен
на голову, сначала в том смысле, что человеческая голова
и те положения, которые она открыла посредством своего
мышления, выступили с требованием, чтобы их признали
основой всех человеческих действий и общественных
отношений, а затем и в том более широком смысле, что
действительность, противоречившая этим положениям, была
фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы
общества и государства, все традиционные представления
были признаны неразумными и отброшены, как старый
хлам; мир до сих пор руководился одними
предрассудками, и все прошлое достойно лишь сожаления и
презрения. Теперь впервые взошло солнце, наступило царство
разума, и отныне суеверие, несправедливость, привилегии
и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной
справедливости, равенству, вытекающему из самой
природы, и неотъемлемым правам человека.
Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем
иным, как идеализированным царством буржуазии, что
вечная справедливость нашла свое осуществление в
буржуазной юстиции, что равенство свелось к гражданскому
равенству перед законом, а одним из самых существенных
прав человека провозглашена была... буржуазная
собственность.» («Развитие социализма от утопии к науке»).

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
Священное право буржуазии — право.. . буржуазной
собственности.
Статья направлена против желания
феодально-абсолютистского государства бесконтрольно распоряжаться
имуществом своих подданных. Но с той же решительностью
Французская революция подавила и попытки низов,
обездоленных классов создать условия действительного
равенства людей. Она беспощадно подавила «заговор равных»
Гракха Бабефа.
ОБСТВЕННОСТЬ — Propriete. Это право,
которое имеет каждый из индивидуумов,
составляющих гражданское общество, на
блага, приобретенные им законным образом.
Одной из главных целей людей, когда они
образовывали гражданское общество, и было
обеспечить спокойное владение богатствами, которые они
уже приобрели либо могли приобрести. Они хотели,
чтобы никто не мог им помешать наслаждаться своим
имуществом. Вот почему каждый из них согласился
пожертвовать какую-то часть своего имущества, называемую
налогами, на сохранение и поддержание общества
в целом. Этим самым они хотели дать в распоряжение
избранных ими правителей средства гарантировать
каждому возможность наслаждаться той частью богатств,
которую он оставил за собой. Сколь бы велико ни было
восторженное отношение людей к государям, которые
ими управляют, они никогда не согласятся дать им
абсолютную и неограниченную власть над всем их
имуществом, в их планы не входит оказаться в таком
положении, что они будут вынуждены работать только для них.

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
Лесть придворных, которым ничего не стоит держаться
самых абсурдных взглядов, иногда стремится убедить
государей, что они имеют абсолютные права на
имущество своих подданных. Но только деспоты и тираны
могут принять такие неразумные принципы. Король Сиама
притязает на то, чтобы быть владельцем имущества всех
своих подданных. Результатом столь варварского права
может быть только то, что любой удачливый мятежник
станет владельцем всего имущества короля Сиама. Вся
власть, основывающаяся только на силе, низвергается
точно таким же образом. В государствах же, где следуют
законам разума, имущество частных лиц находится под
охраной законов. Отцу семейства там гарантировано
право наслаждаться самому и передать своим потомкам те
богатства, которые он накопил своим трудом. Хорошие
короли всегда уважают имущество своих подданных, а
общественное богатство, доверенное им, они
рассматривают только как хранилище благ, которым они не могут
распоряжаться, чтобы удовлетворять свои безрассудные
страсти, либо же алчность своих фаворитов, либо же
хищность своих придворных.
Автор не установлен
Бережливость и прилежность — главные добродетели
буржуазии.
ЕРЕЖЛИВОСТЬ — Epargne (мораль).
. .. Может быть, сегодня нет на земле народа,
который бы столь мало ценил бережливость
и столь мало практиковал ее в жизни, как
французы. В результате нет на земле народа,
который был бы более удручен, более подвер-

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
жен превратностям и несчастьям жизни, чем французы.
Впрочем, безразличие или, скорее, презрение, которое
мы питаем к этой добродетели, внушено нам с
детства дурным воспитанием и в особенности дурными
примерами, которые мы видим на. каждом шагу. В
обществе постоянно слышны похвалы роскоши трапез и
празднеств, великолепию нарядов, жилищ, мебели и
так далее. Все это представляется не только в качестве
цели и вознаграждения труда и таланта, но и,
прежде всего, как плод хорошего вкуса и
исключительности, в качестве признака души благородной, духа
возвышенного.
Конечно, надо было бы не иметь никакого знания
света, чтобы серьезно предлагать полное упразднение
роскоши и излишеств. Это и не входит в мои намерения.
Обычный человек — слишком слаб, слишком сильный
раб привычек и мнений, чтобы сопротивляться потоку
дурных примеров. Но если и невозможно переубедить
толпу, то, может быть, окажется нетрудным внушить
здравые понятия людям высокопоставленным, людям
просвещенным и рассудительным. Им можно показать
зло, вырастающее из тысяч разных трат, в своей основе
совершенно бесполезных, устранение которых никак не
помешает общественному благу, трат, не имеющих
никаких добродетельных целей, трат, которые можно было
бы произвести и с большей мудростью, и большей
полезностью: фейерверки и другие праздничные
иллюминации, балы и общественные пиры, приемы послов и так
далее — все эти лицедейства, детские забавы, миллионы,
промотанные в Европе (лишь для того, чтобы отдать
дань обычаю!), в то время как на нас давят реальные

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
нужды, которые не знают как удовлетворить, потому
что нация не экономит.
Какую экономию можно было бы получить в
результате разумной торгово-ремесленной политики, сняв
помехи перевозке и сбыту товаров, которые сейчас
встречаются на каждом шагу, в особенности же возродив
мало-помалу ту свободу торговли и ремесел, которая
некогда была во Франции и сейчас существует в некоторых
соседних с нею странах. Сколь выгодным, следовательно,
было бы устранение обременительных формальностей
дипломов ученичества, мастерства и принятия *. и
других процедур, мешающих деятельности тружеников,
подчас даже уводящих их в сторону от полезных занятий и
ведущих (!) к гибельным крайностям. Какую экономию
можно было бы получить, устранив, наконец, практику
и дух монополий 2, насильственно навязанных Европе
и существующих только потому, что законодатели
обращают на них мало внимания. У нас, у таких, как мы
сейчас, и без того уже слишком много отвращения к
тяжкому труду; не следует же еще больше увеличивать его,
создавая возможности и предлоги для нашей лени.
Кроме того, независимо от цеховой организации
производства, среди наших рабочих можно найти тысячи
пагубных и дурных обычаев, которые необходимо
безжалостно устранить. Таковы, например, все эти законы
компанейства, все эти групповые праздники,
коллективные сборы, жребии, свечи, обеды и буфеты — все
эти вечные предлоги для ничегонеделания, за которые
по необходимости должно расплачиваться общество
и которые никак не согласуются с принципами
экономии нацией.

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
Сколько можно было бы сберечь, наконец, на
религиозных обрядах 3, упразднив три четверти наших
религиозных праздников, как это уже сделано в Италии,
Австрии, Нидерландах: Франция выиграла бы от этого
миллионы, не говоря уже о той экономии, которую мы бы
получили на каждодневных расходах, делаемых нами
сегодня в церквях.
Некоторые современные политики мудро заметили,
что избыточное число людей, служащих в церкви, со всей
очевидностью противоречит интересам национального
благосостояния. И это, принципиально говоря, верно
применительно к церковнослужителям обоего пола.
Действительно, за исключением приходских священников4,
функции которых и полезны и известны, все другие
живут за счет истинных тружеников, не производя ничего
полезного для общества, не создавая ничего даже для
собственного обеспечения, но fruges consumere nati
(прилежно потребляя плоды. — Гораций. — Ю. С).
Несмотря на то, что по большей своей части они происходят
из самых скромных сословий, несмотря на то, что
государство обязывает их вести суровую жизнь покаяния,
они находят способы избегать древнего закона труда и
вести жизнь сладкую и спокойную, не будучи
обязанными вытирать пот со своих лиц.
Вот некоторые из средств бережливости, которых
уже касались политики. Но есть еще и другие, к которым
они не притрагивались и которые тем не менее весьма
интересны. Я говорю об игорных домах, со всей
очевидностью противоречащих национальному благосостоянию,

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
и в особенности о кабаре (кабаках. — Ю. С), таких
многочисленных и приносящих столько вреда нам, что можно
считать их главной причиной нищеты и расстройства
в народе.
Кабаре по самой своей сути — источник эксцессов и
потерь, и было бы весьма полезно и с точки зрения
религии и с точки зрения нравственности упразднить
большую часть из них, по мере того как они становятся
вакантными (теряют владельцев. — Ю. С). Не менее важ-
^но было бы запрещать их посещать в рабочее время всем
людям, приписанным- к данному приходу,
категорически запретить их посещать арендаторам ( крестьянам -
фермерам.—Ю. С.) до девяти часов вечера во все
времена года, а на нарушителей накладывать хороший
штраф, половина которого должна поступать в
распоряжение доносителя, а половина — инспекторов
полиции.
Впрочем, предложенные правила не должны
беспокоить откупщиков 5 по одной очень простой причине: то,
что будет недовыпито в кабаре, с еще большим успехом
будет выпито в частных домах, с тем, однако, различием,
что в этом случае рядовой житель не будет пить
чрезмерно и терять время. Это — лучше, чем всегда открытые
кабаре, так развращающие наших рабочих, которые, как
правило, не могут полагаться на самих себя и, начав пить,
не знают, когда остановиться. Мы без конца жалуемся
на суровые времена. Не лучше ли нам было бы
жаловаться на наше неблагоразумие, которое заставляет нас и
делать и терпеть бесчисленные ненужные расходы и
потери.
Еще одно предложение, касающееся общественной

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
экономии, состоит в том, чтобы открыть ломбарды во
всех наших больших городах, с тем чтобы можно было
занимать деньги под залог и без процентов.
Наши предложения преследуют лишь одну цель:
просветить людей относительно их собственных интересов,
сделать их более внимательными к необходимому в
жизни и менее рвущимися к роскоши — одним словом,
приложить их энергию к более полезному и занять
значительно большее число людей делами, служащими
моральному, физическому и по-настоящему разумному
благосостоянию общества. Да угодно будет небу, чтобы
разумные нравы заменили у нас своекорыстие, тяготение
к роскоши и удовольствиям и чтобы они принесли
достаток, счастье и мир всем гражданам!
Фэгюе
Данные об авторе: Фэгюе — владелец пансионата (частной
школы) в Париже.
Имеются в виду различные сложности допуска "
к профессиональной работе, воздвигнутые сред- '
невековой цеховой системой организации
ремесленного производства.
Дух монополий, о котором говорит Фэгюе, — Г
те же самые цеховые корпорации, с крайней не- ^
охотой допускавшие людей «со стороны» к
работе в своих областях ремесленного производства.
Не путать с монополиями эпохи развитого
промышленного капитализма.

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
о По подсчетам энциклопедистов, на отправление
религиозных праздников в дореволюционной
Франции уходило сто двадцать три рабочих дня
в году, то есть более одной трети всего рабочего
времени.
~\ Приходские священники в отличие от монахов,
высокого духовенства и других служителей
культа считались выполняющими полезную работу
непосредственного общения с верущими.
Z Во Франции действовала система откупов в
продаже спиртных напитков. Государство уступало
свое монопольное право на сбыт этих товаров
частным лицам за соответствующую
компенсацию. Буржуа Фэгюе утешает откупщиков,
говоря, что предлагаемое им постепенное закрытие
кабаре не отразится на их доходах: будут пить
дома не меньше, а больше, а общественный
«порядок» от этого выиграет.
Свобода слова, и даже свобода от предрассудков, не для
всех, а только для респектабельных классов.
IUS LOCUTIUS, бог слова, которого
римляне почитали, называя его этим необычным
именем, но так как нужно уметь и молчать, то
у них был и бог молчания. Когда галлы
собирались вторгнуться в Италию, то из
священной рощи Весты раздался голос: «Если
вы не увеличите высоту стен города, то он будет взят».
Этого совета не послушались, пришли галлы, и Рим был

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
взят. После их ухода вспомнили об оракуле и воздвигли
ему жертвенник, назвав его именем, которое мы уже
назвали. После этого в Риме ему воздвигли храм, как раз
в том месте, где впервые был услышан его голос.
Цицерон во второй книге своих «Прорицаний» сказал, что,
когда этот бог никому не был известен, он говорил;
когда же его стали почитать и воздвигли ему храм и алтарь,
то этот бог снова замолчал, вопреки всем почестям, ему
воздаваемым. Трудно примирить особо благоговейное
отношение, питаемое язычниками к своим богам, с той
терпимостью, которую они проявляли к рассуждениям
некоторых философов, — разве христиане, которых они
так преследовали, сказали что-нибудь более сильное,
чем можно прочесть у Цицерона? Его книги о
прорицаниях — это трактаты по атеизму. Но какое впечатление
должны были бы произвести на простой народ речи,
шедевры красноречия, где боги призываются в
свидетели, где слушателям грозят небесными карами, где, короче,
предполагается существование богов, если бы знали, что
все эти речи исходят от людей, оставивших множество
философских работ, в которых и боги и религия
рассматриваются как сказки! Не найдем ли мы решения всех
этих загадок в том факте, что во времена античности
манускрипты были редкостью? Тогда простой народ не
читал, он только слушал речи своих ораторов, а эти речи
были всегда преисполнены благоговейного отношения
к богам. Но люди не знали, что думает и пишет оратор
в своем кабинете. Его труды были предназначены только
для его друзей. Так как нельзя помешать людям думать
и писать, то не лучше ли было бы, чтобы и у нас дело
обстояло точно так же, как в древности? Произведения
неверия опасны только для народа и для веры
простодушных. Те, кто умеет хорошо мыслить, знают, чего дер-

Чем оказалось идеальное царство разума буржуазии
жаться, и одна брошюра не собьет их с пути, который
они выбрали после тщательного обдумывания и по
которому они следуют, исходя из внутренних склонностей.
Маленькие абсурдные рассуждения не могут побудить
философа отречься от своего бога. Безбожия нужно
бояться только для тех, кто позволяет себя вести. Поэтому
есть средство согласовать должное уважение к вере
народа и религии нации со свободой мысли, столь
желательной для открытия истины, и с общественным
спокойствием, без которого нет счастья ни для философа, ни для
народа. Это средство — запретить все сочинения,
направленные против правительства и религии, которые
написаны на языке, понятном народу, и оставить в покое тех,
кто пишет языком ученых. Преследовать должно только
«переводчиков» с одного языка на другой. Мне кажется,
что в этом случае абсурды, написанные разными
авторами, никому не сделают зла...
Дидро

ЧАСТЬ III
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Восставшие марсельцы» —
фрагмент Триумфальной арки.

«Но мы поняли, что самым трудным делом было
создать этот Словарь, сколь многими несовершенствами он бы
ни обладал, и никто не может отнять у нас эту честь. Мы
поняли, что Энциклопедию мог попытаться создать только
философский век и что это столетие пришло, что богиня
Славы, наделяя бессмертием тех, кто совершил великое,
может быть, снизойдет и до нас. Нам придает мужество
утешительная и радостная мысль, что о нас еще будут
говорить и тогда, когда нас уже больше не будет. Нам придают
мужество благосклонные слова, исходящие из уст наших
современников и пророчащие нам, что нас в будущем
вспомнят именно те люди, образованию и счастью которых мы
отдали всех себя, которых мы высоко ценили и любили,
хотя они еще и не родились». Так писал Дидро.
Какой величавой торжественностью, какой спокойной
уверенностью в правоте свершенного веет на нас от этих
слов, написанных более двухсот лет тому назад. Что
ответим мы на них, на это обращение к нам?
У историков есть свои любимые эпохи. В «Веке
Людовика XIV» Вольтер говорит, например, что во всей
истории человечества всего лишь четыре периода заслуживают
внимания мыслящего человека: Афины времен Перикла и
Александра Македонского, императорский Рим Октавиана
Августа, Флоренция и Рим второй половины XV века и,
наконец, самый блестящий из всех, по мнению Вольтера,
век Людовика XIV во Франции — вторая половина
XVII — начало XVIII века. Не более четырехсот лет из
всей писаной истории человечества.
У Вольтера за этим, конечно, стоит определенная
философия истории. Отдавая дань традициям историографии
королей, он называет «интересные» эпохи именами
тогдашних правителей и властелинов. На самом же деле эпоху
Перикла и Александра Македонского он выделяет из всех
предшествующих веков только потому, что именно тогда
расцвела великая греческая драма, что в это время творили 237

Платон и Аристотель. Императорский Рим I в. н. э. для
него — это прежде всего время нежно любимого им
Горация, «золотой век» римской поэзии. Рим и Флоренция
Медичи и Борджиа — это Высокое Возрождение, эпоха
Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля. Франция
второй половины XVII века для Вольтера — это Франция
Декарта и Мальбранша, Пуссена и Корнеля.
Мы давно уже далеки от того, чтобы сводить
социальную и политическую историю человечества к истории науки,
философии, литературы и искусства. Понадобился великий
научный подвиг Маркса, чтобы все историки (не только
марксисты} осознали_г_ромадное значение иногда совсем
невидных и неблестящих событий в человеческой жизни,
событий, происходящих на рынке или в мастерских. Одна из
самых лучших работ, написанных за последнее время по
истории Французской революции, называется «Движение
цен во Франции XVIII века и Революция». Ее автор,
французский историк Лабрус, искал свои материалы не среди
шедевров Лувра или же роясь в изящных томиках книги
рококо на полках Национальной библиотеки Франции. Он
думал прежде всего над прейскурантами, дошедшими до
нас из того времени.
Современная философия истории, марксистская главным
образом, устранила много наивностей старой
историографии, устранила она и деление истории на «интересные» и
«неинтересные» эпохи, деление народов на сынков и
пасынков всемирно-исторического процесса.
И все же. вторая половина XVIII века во Франции была
и надолго останется одним из самых интересных и любимых
периодов для историков всего мира. О ней написано так
много, что простое чтение одних только названий книг,
статей и диссертаций на всех языках заняло бы месяцы, если
не годы. А книги и статьи продолжают писаться, а
исследования предпринимаются вновь и вновь.
238 Почему? Не только и не столько потому, что это время

блестящего расцвета французской литературы и
философии, эпоха Вольтера, Руссо, Дидро. Другие страны в это
же самое время также внесли ценнейший вклад в
сокровищницу мировой культуры. Англия XVIII века может
гордиться Ньютоном и Кавендишем, Уаттом и Филдингом.
Для Германии вторая половина XVIII века — время «бури
и натиска», Лессинга, Гете, Шиллера, Канта.
Нет, не интенсивность духовной жизни выделяет
Францию той эпохи из всех других стран.
Может быть, дело в масштабности событий,
поражающих наше воображение? И действительно, конец XVIII
века во Франции — это штурм Бастилии, революционные и
наполеоновские войны. Но мы давно уже привыкли к иным
историческим масштабам. Пленных из армии Паулюса,
захваченных только в одной Сталинградской битве, было
столько же, сколько всех солдат, сражавшихся на стороне
Наполеона под Бородино. Да и что такое Франция того
времени? Всего двадцать четыре миллиона населения —
три современных Москвы.
«Интересной» для историков эту эпоху делает
громадная значимость происходивших тогда событий. Вторая
половина XVIII века — это период назревания
революционной ситуации во Франции, время идейной подготовки
Великой французской революции, это, наконец, сама
революция. «Любимым» же предметом исторических исследований
она становится в силу одной особенности французской
истории, отмеченной Карлом Марксом: в ней
закономерности классовой борьбы выступают в особо четких и зримых
формах. Вот почему ни один революционер в XIX и начале
XX века (до наступления еще более грандиозной и богатой
по своим историческим последствиям Великой Октябрьской
революции), ни один мыслящий историк не считал себя
исторически и политически образованным, не изучив самым
тщательным образом историю этого времени. Им
занимались и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и Плеханов, и Жан Жо- 239

pec, и Сорель, и Крапоткин. К ней обращались для того,
чтобы познать механизмы действия законов классовой
борьбы, закономерности возникновения грандиозных
социальных переворотов, ибо французская история того времени
дала не просто примеры назревания революционной
ситуации, не просто пример буржуазно-демократической
революции, а классические примеры и того и другого.
Когда в 1765 году министр полиции господин Сартэн
собственнолично проследил за тем, чтобы последние тома
Энциклопедии были вручены подписчикам, до этой
революции оставалось еще четверть века. Героям нашего
рассказа — Дидро, Д'Аламберу, Вольтеру, Руссо, Гольбаху —
предстояла еще долгая по человеческим масштабам жизнь.
Дидро проживет еще девятнадцать лет, Вольтер и Руссо —
четырнадцать, Гольбах — даже двадцать четыре. Но никто
из них, исключая Гольбаха, не дожил до самой революции.
Однако потомство прочно связало их имена с тем событием,
о времени, месте, характере и последствиях которого они
не могли догадываться. Они — идейные предшественники
великой революции, и это она сделала их бессмертными.
Уже после революции в кругах роялистской и
клерикальной эмиграции, среди всех этих бывших аристократов,
бывших прелатов, — этих «бывших», одним словом, а ныне
вкушающих горький хлеб изгнания, слоняющихся по
петербургским, лондонским, венским прихожим, возникла
легенда о заговоре философов, о мрачных тайных сборищах
у Гольбаха, сборищах, где планировались святотатства и
распределялись роли в низвержении трона и алтаря. Они,
они виновники всего!
Злоба — плохой советчик, и легенда — нелепа. Она,
однако, живет. Восторжествовавший на короткое время
после реставрации Бурбонов роялизм сводит счеты с
ненавистной ему памятью философов: ночью могилы Вольтера и
Руссо в Пантеоне оскверняются, а прах их выбрасывается
240 в Сену. Они, они виновники! Блестящий писатель и очень

скверный историк Александр Дюма делает главным
двигателем и тайной пружиной революции уже даже не
Вольтера и Руссо, а просто обычного авантюриста,
самозванного графа Калиостро.
Громадные политические и социальные катаклизмы
нельзя объяснить действиями небольшой кучки пусть даже
самым блестящим образом одаренных людей. И если их
идеи действительно сыграли громадную роль в подготовке
великой революции, то это произошло лишь потому, что они
падали на благодатную почву, указывали реальный выход
из политических и экономических тупиков французской
истории того времени.
Развивать это положение — значило бы начинать эту
книгу заново. Вот почему мы ограничимся только тем, что
приложим к нашему заключению по необходимости
краткую хронику событий идейной, политической и социальной
жизни Франции и Европы с момента выхода в свет
проспекта Энциклопедии до 1789 года — начала Французской
революции. Пусть вместо нас говорят факты своим сухим,
информационным, но очень убедительным языком.
Читая эту хронику, вы увидите, что Энциклопедия
выполнила свою главную задачу — ее набатный колокол
разбудил живые души, что почти каждый год во Франции
с момента появления ее проспекта отмечен созданием все
новых книг, развивающих те же идеи, дающих все более
решительные ответы на вопросы, поставленные ею.
Из этой хроники ясно видно, что французская
философия и мысль не были одинокими, что так же, как
энциклопедисты, думали тогда и многие другие люди, именами
которых ныне законно гордятся и Англия, и Германия,
и США, и Россия.
В ней явственно проступает триумфальный марш
современной науки и техники, начавшийся как раз в то время и
революционизировавший производство, эту подлинную
основу всей исторической жизни. Дело, которому прежде все- 241

го служила Энциклопедия, неудержимо шло вперед, ставя
своих противников во все более жалкое и смешное
положение.
Мы внесли в эту схему и основные эдикты королевской
власти того времени. Читая летопись этих деяний,
по-видимому, мы должны будем согласиться с Д. И. Писаревым,
который в статье «Популяризаторы отрицательных
доктрин» высказал очень смелое предположение: «Филипп
Орлеанский и Людовик XV хотели наслаждаться жизнью
и не умели возвыситься до каких бы то ни было твердых
и определенных политических убеждений. Их ребяческие
капризы, их самодовольная фривольность доказали,
наконец, французам, что возлагать упования на добродетели
и таланты отдельной личности — дело очень рискованное
и неблагоразумное. Людовик XIV, Филипп Орлеанский и
Людовик XV оказались, таким образом, самыми
замечательными популяризаторами отрицательных доктрин,
такими популяризаторами, без содействия которых ни
Вольтер, ни Монтескье, ни Дидро, ни Руссо не нашли бы себе
читателей и даже не вздумали бы приняться за свою
критическую деятельность».
И наконец, мы включили в нашу хронику и скупые
биографические сведения — умер такой-то, родился такой-
то, — ибо история не делается без людей. История — это
эстафета поколений. Об этом прекрасно сказал великий
римский поэт Лукреций:
Племя одно начинает расти, вымирает другое,
И поколенья живущих сменяются в краткое время,
В руки из рук отдавая, как в беге, светильники жизни.
(Пер. Петровского)
И разве не говорит о многом то простое историческое
обстоятельство, что в 1758 году, в год великого сражения за
Энциклопедию, родился Максимилиан Робеспьер?

Великая
энциклопедия
и ее время
(Хроника событий идейной и
социально-политической жизни во Франции и Европе с момента
выхода в свет проспекта Энциклопедии до
Великой французской революции)

1750
Титульный лист проспекта
Энциклопедии
1751
244 Виньетка из I тома
Энциклопедии.
Публикация проспекта Энциклопедии.
Руссо получает премию Дижонской
Академии за свой трактат «Рассуждение о науках
и искусствах» — восстание Руссо против
цивилизации неравенства.
Вольтер уезжает в Берлин к своему
коронованному «другу» Фридриху II и уже не
сможет вернуться в Париж вплоть до года
своей смерти (1778).
К. Линней (шведский естествоиспытатель),
«Философия ботаники» — создание научной
систематизации растений.
Права и привилегии дворянства дарованы
лишь тем, кто служил в армии чином не ниже
капитана, — еще одно препятствие на пути к
«облагораживанию» выходцев из буржуазии.
Смерть знаменитого полководца маршала
Саксонского. Пигаль начинает работу над
созданием величественной гробницы-памятника
для него, одного из лучших произведений
французской скульптуры XVIII века,
проникнутого идеями гражданственности, служения
родине.
Выход в свет I тома Энциклопедии.
Вольтер публикует «Век Людовика XIV»,
включая в изложение политической истории
очерки нравов и идейной жизни того времени.
«Приключения Перегрина Пикля»
английского романиста Т. Смолетта — критическое
реалистическое описание нравов английского
общества.

Первые враждебные действия на границах
между английскими и французскими
колониями в Северной Америке.
Контролер финансов Машо предлагает
заменить подушный налог подоходным,
распространяющимся также и на
привилегированные сословия (в дореволюционной
Франции всю тяжесть налогового бремени на
содержание государства и двора несли крестьяне,
ремесленники и буржуазия). Памфлеты.
Споры. Идея Машо отвергнута.
Родился Р. Шеридан, великий английский
драматург.
Смерть Ламетри, выдающегося
представителя французского материализма.
1752
Выход в свет II тома Энциклопедии. __
Дело де Прада и первое осуждение
Энциклопедии Королевским советом.
Б. Франклин, американский просветитель,
изобретает громоотвод.
Введение так называемых билетов об
исповеди: любой человек, требующий причастия
(а причащали по собственной просьбе тяжело
больных и умирающих), должен показать
священнику «справку» о том, что он в свое
время исповедовался и осудил янсенизм. Эта
процедура причастия введена иезуитами для
того, чтобы нанести смертельный удар своим
реЛИГИОЗНО-ДОГМаТИЧеСКИМ Противникам. Воз- Опыты Франклина
- с громоотводом,
мущение парламентов, где янсенизм был очень
силен. Принятие парижским парламентом
специального декрета (18 апреля),
запрещающего отказывать в причастии тем, кто не
предъявил «билета». 245

1753
Члены парламента
у Людовика XV.
1754
Людовик XV.
246
Выход в свет III тома Энциклопедии.
Запрещение Людовиком XV Вольтеру
приближаться к Парижу.
Начало «Литературной корреспонденции»
барона Гримма — журнала тиражом в
двадцать экземпляров, предназначенного только
для коронованных подписчиков.
Король становится на сторону иезуитов
в споре о «билетах об исповеди», запрещая
парламентам преследовать тех, кто не
подчинился их декрету от 18 апреля. Протесты
парламентских палат. Высылка членов
парижского парламента.
Выход в свет IV тома Энциклопедии.
Кондильяк, «Трактат об ощущениях» —
одна из основополагающих работ по теории
познания французского материализма.
Дидро, «Мысли об истолковании природы».
Юм, английский философ, «История
Англии» — резкая критика клерикализма.
Англичане убивают французского военного
парламентария Жумонвиля в Огайо.
Захват французами нескольких укрепленных
фортов по линии Великих озер. Фактическое
начало войны за северо-американские колонии.
Мадрасский договор с Англией: Франция
начинает терять свои позиции в Индии.
Декрет короля, запрещающий под страхом
смертной казни какое бы то ни было печатное
обсуждение вопросов религии.

Рождение Людовика XVI.
Смерть великого английского романиста
Г. Филдинга.
Выход в свет V тома Энциклопедии.
Руссо, «Рассуждение о происхождении
неравенства».
Морелли, «Кодекс природы» —
пропаганда социалистических идей.
Маркиз В. Мирабо, отец будущего вождя
Французской революции, «Друг народа» —
призыв к улучшению положения простых
людей Франции.
Открытие Московского университета.
Джонсон, английский просветитель,
«Словарь английского языка».
Продолжение войны с Англией за Канаду.
Военные действия англичан на море, захват
французских судов.
Смерть Монтескье, великого французского
просветителя, автора «Духа законов».
Выход в свет VI тома Энциклопедии.
Начало Семилетней войны (по 1763 год)
с целью обуздания захватнической политики
Фридриха II Прусского в Европе. Пруссию
поддерживает Англия. На стороне Австрии
Россия и Франция. Захват Лейпцига и
Дрездена войсками Фридриха. Франция
отправляет на помощь союзникам
восьмидесятитысячное войско.
1755
Здание Московского
университета.
1756
Картуш гравюры в честь
победы русского оружия.
247

1757
Казнь Дамьена на Гревской
площади.
1758
Декрет Королевского совета
248 ° запрете Энциклопедии.
Письмо папы Бенедикта XIV,
оправдывающее требование «билетов об исповеди» у
тяжело больных и умирающих перед
причастием. Отказ парижского парламента
зарегистрировать это «послание» в качестве
обязательного к исполнению документа. Новая
схватка парламентов и короны.
Выход в свет VII тома Энциклопедии. Статья
Д'Аламбера «Женева» вызывает критику у
клерикалов, начало новой травли
Энциклопедии.
Продолжение Семилетней войны. 12 июня
формальное вступление в войну России на
стороне Австрии и Франции. Поражение
австрийцев и французов у Росбаха. Фельдмаршал
Апраксин берет Мемель, поражение прусских
войск у Гросс-Егерсдорфа в сражении с
русскими. Неоправданное отступление Апраксина
в Польшу. Отозван в Петербург и отдан под
суд.
5 января покушение Дамьена на
Людовика XV. Усиление реакции во Франции.
Примирение парламентов с королем.
Уход Д'Аламбера из редакции Энциклопедии.
Гельвеций, «Об уме» — открытый
материализм. Книга выпускается не анонимно.
Травля книги и ее автора.
Кенэ, «Экономическая таблица» —
обращает внимание общества на положение
основной массы населения Франции — крестьян.
Английские десанты в Бретани.
Продолжение войны с англичанами в
Канаде.

Поражение французских войск под
начальством Клермона в Германии.
Русские войска занимают Кенигсберг
(ныне Калининград).
Эдикт Людовика XV, осложняющий
доступ к офицерским чинам в армии, а^тем самым
и к дворянству недворянам.
Энциклопедия приговаривается к сожжению
парижским парламентом.
Вольтер вступает в борьбу с «гадиной»
религиозного фанатизма — «Кандид», «По
поводу болезни иезуита Бертье».
Дидро, первый «Салон» —
художественно-критическое эссе об изобразительном
искусстве, пропаганда эстетики реализма.
Открытие Британского музея.
К. Ф. Вольф, немецкий ученый, «Теория
зарождения» — создание основ научной
эмбриологии.
Осуждение книги Гельвеция папой
Климентом XIII.
Капитуляция французского гарнизона
Квебека в Канаде. Поражение французского
флота (17 августа) у Лагоса. Генерал Салтыков
на Одере и направляет свои войска к воротам
Берлина. Поражение прусской армии во главе
с Фридрихом от русско-австрийских войск при
Кунерсдорфе (12 августа). Возвращение
Дрездена Саксонии.
Попытка реформ финансового управления
Франции Силуэтом.
Рождение Ф. Шиллера и Р. Бернса.

1760
«Марсельеза» Руже де
Лиля.
1761
Вольтер завершает свое важнейшее философ-
ско-историческое сочинение «Опыт
исследования нравов народов».
Д'Аламбер — цикл работ по
дифференциальным уравнениям.
Спалланцани, «Новые физиологические
исследования» — крупный вклад в научную
микробиологию.
Взятие Берлина русской армией.
Капитуляция французского гарнизона
Монреаля в Канаде, потеря Францией всех
своих владений в Канаде. Осада Пондишари,
французской цитадели в Индии, англичанами.
Эпидемия оспы в Париже. В связи с
войной третий раз собирается особый налог, так
называемая «двадцатина», и удваивается
подушная подать. Увеличение ставки налога
сохраняется вплоть до революции.
Родились Сен-Симон, великий социалист-
утопист, и Руже де Лиль, будущий автор
«Марсельезы».
Руссо, «Юлия, или Новая Элоиза» —
проповедь свободы чувства, против феодальной
регламентации личности.
Вольтер: продолжение борьбы с
«гадиной» — памфлеты и письма в защиту жертвы
религиозного фанатизма пастора Рошетта.
250
Иллюстрация к
Элоизе»

Руссо, «Эмиль, или О воспитании», глава
книги «Исповедь савойского викария»
найдена цензорами Сорбонны атеистической.
Запрещение книги.
Руссо, «Об общественном договоре» —
демократическая теория суверенитета народа,
страстное обличение деспотизма.
Дидро, «Племянник Рамо» — гениальный
памфлет, обличающий разложение нравов в
абсолютистской Франции. Дидро не осмелился
опубликовать его при жизни.
Казнь протестанта Каласа в Тулузе.
Вольтер вступает в борьбу за реабилитацию
невинно осужденного.
Ордонанс парижского парламента,
запрещающий деятельность ордена иезуитов во
Франции.
Публикация перевода Д. И. Фонвизина
трагедии Вольтера «Альзира, или Американцы»
в Петербурге.
Смерть Елизаветы Петровны. Петр III —
император российский. Заключение мира с
Фридрихом. Государственный переворот в
России. На престоле Екатерина II.
Вольтер, «Трактат о веротерпимости»,
«История России при императоре Петре Великом».
И. Винкельман, великий немецкий
искусствовед, «История искусства древности».
Конец Семилетней войны. Парижский
мир. Франция теряет Канаду, Испания —
Флориду. Часть французских владений в
Индии переходит в руки англичан.
1762
Гравюра на изгнание иезуитов
из Франции: «Те, кто называют
доброе злым, а злое — добрым».
1763
251
Аллегория конца Семилетней
войны.

Королевский эдикт об усилении контроля
за деятельностью коллежей (средних школ),
не подчиненных прямо университетам.
Факультетам теологии приказано высказать свое
мнение о нравственности, с точки зрения
христианской религии, оспопрививания. Мнение
отрицательное, ибо оспу посылает бог.
Руссо, «Письма с горы» — в защиту
веротерпимости, против религиозного фанатизма
кальвинистов.
Успех Энциклопедии побудил Вольтера
создать свой собственный антиклерикальный
«Философский словарь».
Беккариа, итальянский правовед, «О
преступниках и наказаниях» — первые
современные представления о характере
судопроизводства и о тюрьмах как исправительных
учреждениях.
Изобретение паровой машины Джеймсом
Уаттом (работал над нею с 1759 года),
революционизирующее промышленность. Модель
создана в 1765 году.
Первая книжная ярмарка в Лейпциге.
Завершение издания текстовой части
Энциклопедии.
Мабли, «Наблюдение над историей
Франции».
Создание Вольного экономического
общества в России.
1764
Паровая машина Дж. Уатта.
1765
Реабилитация Каласа парижским пар-
252 ламентом.
М. В. Ломоносов (1711 — 1765).

Административная реформа. Обе попытки
нормализовать экономическую и
политическую жизнь Франции исходят из окружения
герцога Шуазеля.
Сопротивление реакции, дело Ла Шалотэ.
Ла Шалотэ (1701 —1785) — генеральный
прокурор парламента Бретани. Инициатор
запрещения деятельности ордена иезуитов во
Франции, друг Д'Аламбера. Нажил себе
непримиримого врага в лице королевского
губернатора Бретани герцога Эгийона, бесстрашно
разоблачая его злоупотребление властью. Во
Франции из уст в уста передавалась острота
Ла Шалотэ об Эгийоне — «покрыл себя
славой и мукой» — намек на трусливое
поведение Эгийона во время десантов англичан в
Бретани: Эгийон во время боя скрылся на
мельнице, не постеснявшись присвоить себе
честь победы. В конфликте король решительно
поддерживает аристократа и своего
наместника Эгийона. 11 ноября — арест и изгнание Ла
Шалотэ с сыном. Общественное мнение
Франции переживало этот арест и последовавший
за ним «процесс» Ла Шалотэ так же
напряженно, как борьбу Вольтера за реабилитацию
Каласа.
Смерть М. В. Ломоносова.
Тюрго, «Размышление о создании и
распределении богатств» — первые шаги на пути
к научной политэкономии, анализ
бедственного положения французского сельского
хозяйства.
Казнь кавалера де Ла Барра в Аббевиле.
Вольтер начинает новую кампанию за
реабилитацию еще одного невинно осужденного.
Голдсмит, выдающийся английский
писатель и поэт, «Векфилдский священник». 253
Граф де Бугенвиль (1729—1811).
1766

Бугенвиль отправляется в кругосветное
путешествие.
1767
Руссо, преследуемый церковниками, бежит
из Франции.
Генри Кавендиш, английский химик и
физик, — работы по теории удельного веса.
Получение водорода и углекислого газа в чистом
виде. Определение их удельных весов.
Гольбах, «Разоблаченное христианство».
Джозеф Пристли, «История
электричества» — первая научная книга о тогда
таинственных электрических явлениях.
Электрическая машина XVIII в.
1768
254
Французский политэконом
Ф. Кенэ (1694—1774).
Кенэ, «Физиократия» — в стране, разоряемой
феодальной системой землевладения, один из
основоположников современной политической
экономии решительно заявляет, что
единственным источником богатств нации является
земля и рациональное хозяйствование на ней.
Тезис Кенэ ошибочен и был далее снят
теорией трудовой стоимости, развитой
английскими политэкономами (А. Смит, Рикардо), —
источник стоимости и богатств нации не
земля, а труд; но в условиях феодальной Фран-

ции теории «физиократов» имеют громадное
пропагандистское значение, призывая к
решительным антифеодальным реформам.
Я. Козельский, русский
просветитель-материалист, «Философические предложения».
Генуя передает Франции Корсику в
компенсацию военных долгов.
Первая русско-турецкая война в
царствование Екатерины II.
Начало трений английской короны со
своими собственными колониями в Северной
Америке.
Усиление партии реакции во Франции.
Начало фавора мадам Дюбарри. Превращение
этой «пансионерки» парижских вертепов в
«первую даму королевства» знаменовало
собою крайнюю степень морального разложения
последних лет царствования Людовика XV.
Игрушка в руках иезуитов, она усиленно
интриговала за возвращение этого ордена во
Францию, и только смерть короля помешала
ей достичь этой цели. Хищница и
авантюристка, обошедшаяся Франции в десятки
миллионов, она окружала себя такими же
министрами (канцлер Мопу, генеральный
контролер финансов Тэрре). Триумвират Эгийон,
Мопу, Тэрре — самые ненавистные деятели
старого режима, составившие «партию» мадам
Дюбарри, — начиная с 1768 года вплоть до
смерти короля (1774) хищнически
правит страной. Мадам Дюбарри по приговору
революционного трибунала была казнена в
1793 году.

Императорская печать
Наполеона I.
Лессинг, великий немецкий просветитель,
«Гамбургская драматургия».
Опубликование трех томов переводов
статей Энциклопедии в России.
Создание сберегательной кассы в Париже
для содействия национальной коммерции —
прообраз первого национального банка.
Родился Наполеон Бонапарт.
1770
Первые переводы из
Энциклопедии.
Руссо завершает свою «Исповедь».
Гольбах, «Система
природы»—развернутое изложение системы последовательного
механистического материализма,
опубликованное автором анонимно.
Рейналь, «История европейских
учреждений и коммерции в обеих Индиях» — история
колонизации Индии и Америки европейцами.
Проникнутая симпатиями к угнетенным
колонизуемым народам, ненавистью к деспотизму,
эта страстная публицистическая книга
пользовалась громадным успехом в последней
трети XVIII века. Вождь восстания негров на
Таити Туссен Лувертюр считал ее своим
евангелием.
«О философии и частях ее из
Энциклопедии» в двух томах — переводы философских
статей из Энциклопедии в России, составитель
и переводчик Я. Козельский.

Голдсмит, «Покинутая деревня» —
разорение английской деревни в эпоху
промышленной революции.
Никола Кюньо — паровой автомобиль.
Л. Эйлер — публикация работ по
интегральному исчислению.
Брак дофина и* Марии-Антуанетты.
Родился Гегель.
Мабли, «Трактат о правах граждан» —
призыв к парламентам не утверждать новые
налоги, впервые формулируется требование
созвать Генеральные штаты (всенародное
представительное собрание) для решения
запутанных дел.
«О государственном правлении и разных
родах оного из Энциклопедии» — переводы
политических статей из Энциклопедии в
России. Составитель и переводчик — ученик
Я. Козельского И. Туманский.
Правление «триумвирата» — Эгийон, Мо-
пу, Террэ. Эдикты, увеличивающие налоги.
Конфликт короны с парламентами. Разгон
парламентов и замена их административно
назначаемыми судебными учреждениями.
Несмотря на то что Людовик XVI восстановил
прежнюю систему судопроизводства,
парламенты никогда больше не обретут силу
легальной буржуазной оппозиции режиму
абсолютизма, частично потому, что общественное
мнение Франции, формируемое
просветителями, переросло рамки легальной буржуазной
оппозиции, с ее ханжеской религиозностью
и тупым консерватизмом.

1772
Рождение Вальтера Скотта.
Умер Гельвеций.
Вольтер, «Ода на 200-летие
Варфоломеевской ночи».
Начало работ Антуана Лавуазье по теории
горения.
Открытие азота Резерфордом.
Новиков в сатирическом журнале
«Живописец» открыто нападает на крепостное право.
Первый раздел Польши.
Титульный лист «Живописца»
1773
Е. И. Пугачев (1742—1775).
258
Дидро, «Жак фаталист».
«Мемуары» Бомарше против Гецмана
знаменуют появление в партии реформ нового
яркого таланта. Ловкий, неразборчивый в
средствах Бомарше великолепно чувствовал
общественное мнение. Проиграв дело в суде, он
обратился в тот же суд с иском о
невозвращении ему полной суммы. . . взятки, данной
секретарю суда Гецману. Тем самым Бомарше
открыто признался в совершении
преступления, обвинив вместе с тем суд во
взяточничестве. Свое дело он блестяще описал в
«Мемуарах», адресованных к нации.
Раздраженный суд в сердцах приговорил его даже к
гражданской казни. Но общественное мнение
Франции, возмущенное продажностью
королевских чиновников и судей, господством

авантюристов и подонков из «партии» Дюбар-
ри, стало полностью на сторону Бомарше.
Приговор суда в исполнение привести не
посмели.
Радищев — первая
литературно-философская работа, перевод книги Мабли
«Размышление о греческой истории» с комментариями.
Приезд Дидро в Петербург по
приглашению императрицы Екатерины II.
Постройка первых железных мостов в
Англии.
Страшный неурожай во Франции.
Начинается экономический кризис, длящийся
вплоть до революции.
Крестьянская война в России — восстание
Пугачева.
Папа Климент XIV решает распустить
скомпрометировавший себя орден иезуитов.
Гете, «Страдания молодого Вертера».
Гершель, английский ученый, строит свой
первый телескоп.
Открытие кислорода Пристли.
Смерть Людовика XV.
Вступление на престол Людовика XVI
в возрасте двадцати лет. Отставка
канцлера Мопу, одного из самых ненавистных
Франции министров Людовика XV. Серия
примирительных жестов королевской
власти: возвращение из ссылки Ла Шалотэ, Шуа-
зеля, восстановление парламентов в прежнем
виде.
1774
Телескоп XVIII в.
259

1775
А. Вольта (1745—1827).
260
Физиократ и просветитель Тюрго, один
из авторов Энциклопедии, назначается
генеральным контролером финансов.
Безуспешная попытка выйти из
продовольственного кризиса страны, объявив о снятии
всех феодальных регламентации торговли
хлебом,— эдикт о свободе торговли хлебом.
Неудачная попытка создания
французских поселений на Мадагаскаре, унесшая
тысячи жизней.
Представители английских колоний в
Северной Америке на I континентальном
конгрессе в Филадельфии решают прекратить
торговые отношения с метрополией, Англией, —
акт, равносильный объявлению войны
будущих США за независимость.
Русско-турецкий мирный договор: Россия
получает Азов, Керчь.
Смерть Кенэ.
Бомарше, «Севильский цирюльник».
Мирабо, будущий вождь Французской
революции, «О деспотизме».
Вольта, итальянский физик, —
изобретение электрофора.
Голод в Париже и провинциях. Так
называемые «мучные бунты» — стихийный протест
народных масс против спекуляции
правительственных чиновников мукой.
Попытка ввести во французской армии
палочную дисциплину по образцу прусской,
предпринятая графом Сен-Жерменом,
провалилась.

Первые вооруженные столкновения
американских повстанцев с регулярными
английскими войсками в Новой Англии.
Казнь Пугачева в Москве.
Адам Смит, «Исследование о природе и
причинах богатства народов» — создание трудовой
теории стоимости и научной политэкономии.
Гиббон, великий английский историк, I том
«Истории упадка и разрушения Римской
империи» — его главный труд, пронизанный
идеями Просвещения, откровенным
антиклерикализмом.
1776
£jL~j jgxu*fj/.
Ордонанс Тюрго об отмене барщинной
повинности крестьян для содержания дорог.
Парламент отказывается зарегистрировать
его в качестве закона как попытку
налогообложения всех сословий. Памфлеты,
протесты привилегированных. Оппозиция
парламента. Людовик XVI отменяет
антифеодальные эдикты Тюрго. Отставка Тюрго.
Подписи под «Декларацией
независимости» США.
Принятие «Декларации независимости»
США на II континентальном конгрессе в
Филадельфии. Автор «Декларации» — Джеф-
ферсон. В положения «Декларации»
включены идеи французских просветителей.
Отправка посольства во главе с Б.
Франклином в Париж, в страну, поддерживающую
американскую революцию в целях ослабления
своего старого врага. Франция помогает
американским колонистам оружием и
добровольцами. Во главе французских добровольческих
сил — будущий вождь французской
революции маркиз Лафайет.
261

1777
«Журналь де Пари» — первая французская
ежедневная газета.
Шеридан, «Школа злословия».
Швейцарский банкир Неккер во главе
французских финансов. Попытка добиться
сбалансированного государственного
бюджета с помощью строгой экономии на
государственных расходах, и прежде всего расходах
двора, без дальнейшего увеличения налогов.
Барон Гримм (1723—1807),
журналист-просветитель.
1778
Гробница Вольтера в Ферне.
262
После тридцатилетнего изгнания Вольтер
возвращается в Париж. Власти «удивлены», но
ничего не могут поделать. Парижане
встречают Вольтера как триумфатора.
Руссо завершает «Прогулки одинокого
мечтателя».
Бюффон, «Эпохи природы» —
значительный вклад в становление эволюционной
теории.
Ламарк, выдающийся
биолог-эволюционист конца XVIII — начала XIX века,
«Французская флора».
Смерть Вольтера в Париже (30 мая).
Смерть Руссо в Эрменонвиле (2 июля ).

Лессинг, «Натан Мудрый» — в борьбу за
религиозную терпимость включается великий
представитель немецкого просвещения.
Антуан Пармантье, «Химические
исследования картофеля» — основы научной
селекции и агротехники в овощеводстве.
Начало просветительской
книгоиздательской деятельности Новикова в Москве —
аренда типографии Московского
университета.
1779
Людовик XVI отменяет крепостное право
на землях, принадлежащих царствующему
дому.
Иффланд в роли Натана Мудрого
(рисунок Хсншеля).
Отмена пыток при судопроизводстве
специальным эдиктом.
Поддержка молодого американского
государства Россией декларацией о вооруженном
нейтралитете.
На австрийский престол вступил
император Иосиф II. Серия антифеодальных реформ,
проведенных сверху: отмена крепостного
права, эдикт о терпимости разных
вероисповеданий, секуляризация церковных имуществ.
Столкнулся с яростным сопротивлением
дворянства и духовенства.
1780
Аллегория вступления Америки
в семью независимых наций.
Война Франции, Испании и Голландии
с Англией.
263

1781
Титульный лист драмы
Ф. Шиллера «Разбойники»
Мерсье, «Картины Парижа» — яркое и
острокритическое описание жизни во Франции
накануне Французской революции.
Шиллер, «Разбойники» — призыв к
вооруженной борьбе с феодальным угнетением
и бесправием.
Кант, «Критика чистого разума» —
закладывает основы немецкого классического
идеализма и идеалистической диалектики.
Кавендиш — определение
состава воздуха.
химического
Открытие Гершелем планеты Уран.
Королева и двор приобретают все большую
власть в государственном управлении.
Указ от 22 мая, по которому капитаном
в армии может стать лишь тот, кто в своей
родословной имеет не менее четырех
поколений дворян, — практическое превращение
французского дворянства в замкнутую касту.
1782
Виньетка к тому гравюр
264 Энциклопедии.
Н. И. Новиков «Пословицы российские»—
обличение русского самодержавия.
Гитон де Морво — новая система
химических названий, основа современной
номенклатуры в химии.
Неудачная осада Гибралтара испанцами
и французами.
Новые трибуналы инквизиции в Италии.

Лавуазье — определение химического состава
воды.
Радищев, ода «Вольность» — первое
революционное произведение в России.
Полет братьев Монгольфье на воздушном
шаре (5 июня).
Версальский мирный договор между
Англией, Францией и Испанией —
признание независимости США.
Присоединение Крыма к России.
Финансами Франции управляет Калонн,
стремясь, прежде всего, угодить двору и
королеве.
Родился великий французский писатель
Стендаль (Анри Бейль).
Умер Д'Аламбер.
1783
Братья Монгольфье,
Жозеф и Этьен.
Бомарше, «Женитьба Фигаро».
Шиллер, «Коварство и любовь».
Давид, великий французский художник,
«Клятва Горациев» — создание нового стиля
в искусстве и обращение к героическим
образам республиканского Рима.
Новый неурожай, тяжелая, холодная зима.
Смерть Дидро.
1784
Давид, «Клятва Горациев».
265

1785
Собрание сочинений Вольтера, подготовленное
к печати Бомарше, изымается из продажи по
постановлению Королевского совета.
Кондррсэ, энциклопедист младшего
поколения, «Очерк применения исчисления
вероятностей к решениям, принятым
большинством голосов» — одна из первых
математических моделей социальных процессов.
Указы Екатерины II о привлечении к
дознанию русского просветителя Н. Новикова.
и и М744 1«1Я^ Начало плавания Лаперуза, открывшего
овиков ( — ). пролив между Хоккайдо и Сахалином. Назван
его именем.
Скандальный уголовный процесс в
Париже, так называемое дело ожерелья королевы
(Марии-Антуанетты). Суть дела:
приближенная королевы графиня Ла Мотт Валуа,
пользуясь ее именем, побуждает кардинала
Рогана взять у известных парижских
ювелиров Бемера и Бассанжа бриллиантовое колье,
изготовленное в свое время для мадам Дюбар-
ри, стоимостью в 1 600 000 ливров, якобы
для королевы. Роган погашает лишь
небольшую часть стоимости колье, платя за
остальное векселями» в расчете на получение денег
от королевы. По истечении срока платежа
по векселю ювелиры обращаются в суд.
Королева категорически отказывается от своей
причастности к этому делу. Колье исчезает.
Графиню клеймят раскаленным железом как
воровку. Кардинал оправдан по суду. Степень
причастности самой Марии-Антуанетты к
этому делу до сих пор остается загадкой.
В обществе резкое падение авторитета
королевской четы.
266

1786
Берне — первый сборник шотландских стихов.
Забастовка рабочих в Лионе, вызванная
голодом, низкими расценками. В подавлении
стачки впервые отличается Бонапарт.
Новые займы на сумму 950 000 000
ливров.
Интенсивное строительство военного флота.
Лебон вводит газовое освещение на
улицах Парижа.
Р. Берне (1759—1796).
1787
Шиллер, «Дон Карлос». Герой трагедии мар~
киз Поза — глашатай идей философии
Просвещения.
Первый подъем на Монблан с научными
целями.
Созыв собрания нотаблей, представителей
высшего дворянства и духовенства с целью
найти выход из кризисного финансового
положения страны, находящейся на грани
банкротства. Все проекты налогового
обложения привилегированных сословий
категорически отвергаются нотаблями.
Волнения в Париже и Франш-Контэ.
На чрезвычайном Заседании Парламента В Альпинист. Ж. Бальма
присутствии короля (в этих случаях парла- (1762—1834).
мент не имел права отвергать королевские
законы) насильственно вотируется декрет
о новом займе на 420 000 000 ливров и, по
инициативе Мальзерба, декрет о даровании 267

всех гражданских прав протестантам.
Требование созыва Генеральных штатов —
полномочного народного представительства.
1788
Гете, «Эгмонт».
Новый неурожай.
Повсеместные народные восстания.
Эдикт о созыве Генеральных штатов.
Возвращение Неккера на пост министра
Народные волнения в Париже. (ЬинаНСОВ
1789
Народная гравюра, посвященная
штурму Бастилии.
Открытие Генеральных штатов (5 мая).
Попытка разгона оппозиционно
настроенного собрания приводит к взятию депутатами
от третьего сословия всей полноты власти —
декрет 17 июня о превращении Генеральных
штатов в Национальное собрание.
Правительственные контрдействия —
новая отставка Неккера (11 июля) и
стягивание войск к Парижу приводят к
всенародному восстанию.
\
14 июля штурм Бастилии, начало Великой
французской революции.

Рекомендательная литература
Философия французского Просвещения в оценке классиков
марксизма-ленинизма
МАРКГ К. и ЭНГЕЛЬС Ф.
Святое семейство.
Глава «Критическое сражение с французским материализмом».
Соч. Т. 2, с. 138—148.
ЭНГЕЛЬС Ф.
Развитие социализма от утопии к науке.
Соч. Т. 19, с. 189—190.
ЛЕНИН В. И.
О значении воинствующего материализма.
Полн. собр. соч. Т. 45, с. 25—27.
Переводы статей из Энциклопедии на русский язык
ДИДРО Д.
Статьи из Энциклопедии.
Пер. и прим. В. И. Пикова. Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 7.
М. — Л., 1939.
Большая подборка статей из Энциклопедии, не совпадающая с нашим
сборником.
ИСТОРИЯ В ЭНЦИКЛОПЕДИИ
ДИДРО И Д'АЛАМБЕРА
Пер. и прим. Н. В. Ревуненковой. Л., «Наука», 1978.
Статьи разных авторов из Энциклопедии по философии истории,
определению исторических понятий, по истории отдельных учреждений,
экономики и отдельных стран. Полные тексты статей и извлечения. Из этого
сборника в нашу книгу включен лишь перевод статьи «Война». Читатель
здесь может познакомиться с полным текстом статьи Мармонтеля
«Критика». Извлечение из статьи Мармонтеля «Критика в науке» дано в
нашем переводе из соображений стилистического единства сборника. 269

РУССО Ж.-Ж.
«Трактаты».
М., «Наука», 1969.
Полный текст одной из самых важных статей Энциклопедии
«Политическая экономия» в пер. А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова.
ДИДРО Д.
Избранные атеистические произведения.
М., 1956.
Читатель может познакомиться со статьями Дидро «Нетерпимость»,
«Иезуит» и со статьей Гольбаха «Священники» (ошибочно приписана
Дидро) в пер. Д. И. Ириновой и В. И. Пикова.
Литература по французскому Просвещению и французскому
материализму на русском языке
Эта литература чрезвычайно обширна. Рекомендуем прежде всего
познакомиться с работой Г. В. Плеханова «Очерки по истории
материализма» в книге: Г. В. П л е х а н о в. «Избранные философские
произведения». Т. 2. М., 1956. Рекомендуем также превосходную статью Д. И.
Писарева «Популяризаторы отрицательных доктрин». Соч. Т. 4. М., 1956,
с. 140—195.
Из последних советских исследований могут быть названы
следующие работы:
ВОЛГИН В. П.
Развитие общественной мысли во Франции в XVIII веке.
М., «Наука», 1977.
ДЛУГ АЧ Т. Б.
Дени Дидро.
М., «Мысль», 1975 (серия «Мыслители прошлого»).
КОЧАРЯН М. Т.
Поль Гольбах.
М., «Молодая гвардия», 1963 (серия «Жизнь замечательных
людей»).

Оглавление
От автора и переводчика 5
ЧАСТЬ I. Книга и люди (Рассказ о Великой
французской энциклопедии) 11
ЧАСТЬ II. Избранные тексты из Энциклопедии
РАЗДЕЛ 1. Философия сражающегося гуманизма 55
РАЗДЕЛ 2. Школа мысли 89
РАЗДЕЛ 3. Декларация прав человека и гражданина 133
РАЗДЕЛ 4. «Раздавите гадину!» . . 165
РАЗДЕЛ 5. Поэтика труда и машин .... 209
РАЗДЕЛ 6. Чем оказалось идеальное царство разума
буржуазии (Классовые ограниченности Энциклопедии) . . 223
ЧАСТЬ III. Заключение 235
Великая энциклопедия и ее время (Хроника событий) • 243
Рекомендательная литература 26"

ДЛЯ СТАРШЕГО ВОЗРАСТА
ОСАДНАЯ БАШНЯ
ШТУРМУЮЩИХ НЕБО
Вступительный очерк,
перевод и комментарии
Ю. Соколова
Ответственный редактор В. К. Зиборов
Художественный редактор А. В. Карпов.
Технический редактор Л. Б. Куприянова.
Корректоры
Н. Н. Жукова и Л. А. Бочкарёва.
ИБ 3902
Сдано в набор 18.03.80. Подписано к печати 11.08.80. Формат 70XW81/32. Бумага
офсетная № 1. Шрифт академический. Печать офсетная. Печ. л. 8,5. Усл. печ. л. 11,9. Уч.-изд.
л. 11,81. Тираж 100 000 экз. М-12860. Заказ № 32. Цена 60 коп. Ленинградское отделение
ордена Трудового Красного Знамени издательства «Детская литература». Ленинград,
191 187, наб. Кутузова, 6. Фабрика «Детская книга» № 2 Росглавполиграфпрома
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли,
Ленинград, 193036, 2-я Советская, 7.
Соколов Ю. А.
С 59 Осадная башня штурмующих небо:
Научно-художественная книга/Оформл. В. Бабанова.—Л.: Дет.
лит., 1980.—271 с, ил.
В пер.: 60 коп.
Эта книга посвящена Великой французской энциклопедии. В книгу
входят переводы статей Дидро, Д'Аламбера, Вольтера и других энциклопедистов.
Эти статьи сопровождает авторский текст: вступительная статья, краткие
биографические очерки и комментарии.
001