А. Н. Мещеряков

ГОРА ФУДЗИ
•j t

МЕЖДУ ЗЕМЛЁЙ И НЕБОМ

А лександр Мещеряков

ГОРА ФУДЗИ:
МЕЖДУ ЗЕМЛЁЙ И НЕБОМ

МОСКВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «HATАЛИС»
2010

УДК 551.432(521)Фудзи
ББК 26.823(5Япо)
М56

Главный редактор
А. Р. Вяткин
Мещеряков, Александр Николаевич.
М56
Гора Фудзи: между землёй и небом/ Алек­
сандр Мещеряков. — М. : Наталис, 2010. —
288 с. : ил. — (Восточная коллекция). —
ISBN 978-5-8062-0324-4.
Агентство СІР РГБ
Гора Фудзи всегда находилась там, где она находит­
ся, ее склоны остались такими же, как и в глубокой древ­
ности, она не истиралась о время, но на протяжении дол­
гих веков японцы относились к ней по-разному. В конце
концов Фудзи превратилась в один главных символов их
страны. Новая работа известного японоведа, работы ко­
торого вызывают неизменный интерес у читателей, пред­
ставляет собой увлекательный рассказ о том, как меня­
лась гора Фудзи в глазах японцев.
УДК $51.432($21)Фудзи
ББК 2б.823($Япо)

ISBN 978-5-8062-0324-4

© Мещеряков А. Н., 2010
© Издательство «Наталис», 2010

ГОРА ФУДЗИ:
МЕЖДУ ЗЕМ ЛЁЙ И НЕБОМ

В современном японском языке гора
«Фудзияма» обычно именуется «Фудзи­
сан». Однако в древности и средневековье
те же самые иероглифы часто читали как
«Фудзи-но яма», и именно этот вариант
прочтения (с редукцией показателя притяжательности «но») закрепился в европей­
ских языках. Мне доводилось получать
разгневанные отзывы «специалистов», ко­
торые упрекали меня за то, что в своих ра­
ботах я именую эту гору не на «исконно»
японский, а на «неправильный» европей­
ский манер. Поэтому я избрал промежу­
точный вариант и в этой книге буду назы­
вать ее просто «горой Фудзи », хотя у меня
нет уверенности в том, что это не приведет
к новым взрывам негодования. Теперь уже
со стороны географов — ведь на наших
географических картах мож но сыскать
только Фудзияму.
Фудзи — самая высокая гора Японского
архипелага (ее высота составляет 3776 мет­
ров). Окрестные горы значительно ниже
нее, и потому для наблюдающего Фудзи с
известного расстояния со стороны Тихо­
5

океанского побережья она как бы выраста­
ет прямо из плоской равнины. Форма горы
представляет собой гигантский усеченный
конус почти правильной формы, который
хорошо виден из мест, отдаленных на де­
сятки километров. В том числе и из откры­
того моря. Неудивительно, что в течение
многих веков Фудзи производила на наблю­
дателей неизгладимое впечатление.
Однако значимость Фудзи для японца
объясняется далеко не только одними фи­
зическими ( «объективными ») характеристи­
ками этой громады. Образ Фудзи несете себе
и множество накопленных за долгие века
культурных смыслов. В современной япон­
ской и западной массовой культуре Фудзи
воспринимается как один из самых ярких и
наглядных образов Японии. Сегодня, 19 ян­
варя 2010 г., в российском Интернете на зап­
рос о Фудзи обнаружилось 296 000 страниц,
в англоязычном 10 080 000, в японском —
71900 000. Временами этот символ отдает кит­
чем, и тогда какому-то автору кажется более
пристойным отмежеваться от этой «истас­
канной» Фудзи, которую будто бы накры­
ли белосахарным колпаком. Показательны,
наприм ер, в этом отнош ении зам етки
Е. Штейнера «Без Фудзиямы. Японские об­
разы и воображения» (М., «Наталис», 2006).
Интересно, однако, что и этот автор не су­
мел обойти в названии своей книги гору Фуд­
зи, которая в данном случае все равно слу­
жит конечной цели — быть узнаваемым все­
ми символом Японии.
6

Сейчас мнится, что Фудзи была символом
Японии всегда. Но это обманчивое впечат­
ление — она стала символом страны всего
полтора века назад. И это был не спонтан­
ный процесс — государство самым непос­
редственным образом участвовало в созда­
нии этого символа. Хотя Фудзи обычно
представляется неподвластной времени
твердыней, на самом деле образ этой горы
постоянно менялся. Время не старило ее —
она высилась все там же, ее облик оставал­
ся почти что неизменным. По сравнению с
краткостью жизни человека эти изменения
происходили настолько медленно, что ими
можно пренебречь. Иными словами, время
воздействовало не столько на саму гору,
сколько на людей — и на тех, кто наблюдал
ее непосредственно, и на тех, кто имел дело
только с ее изображениями и словесными
описаниями.
Фудзи представляет собой благодарный
объект для размышлений в области куль­
турной («мыслительной») географии. Ее
облик менялся мало, ее образ все время
подвергался переосмыслению. Японцы раз­
мышляли по поводу этой горы много, они
часто изображали ее — в слове и в красках,
они оставили множество свидетельств сво­
его меняющегося отношения, что позволя­
ет проследить историю восприятия Фудзи
достаточно подробно. Это восприятие во
многом определяется общим историкокультурным контекстом, который тоже все
время менялся. В этом смысле история вос­
7

приятия Фудзи является тем «зеркалом»,
в котором отражается и история культуры
страны в целом. Поэтому и задачей этой
книги является попытка проследить основ­
ные этапы изменения отношения японской
культуры к Фудзи. Таким образом , я не
склонен проделывать хирургическую опе­
рацию и отделять Фудзи от Японии, ее ис­
тории и культуры. Восстанавливая меняю­
щийся во времени «образ места », я пытаюсь
восстановить и те исторические смыслы, ко­
торые ему сопутствовали.
К настоящему времени накопилось не­
мало исследований, посвященных Фудзи.
Длительное (почти полуторавековое) пози­
ционирование Фудзи в качестве символа
Японии (или Японии в качестве страны, где
высится Фудзи) привело к впечатляющим
результатам. В токийском университете
Хосэй была даже создана группа, в задачи
которой входит комплексное гуманитар­
ное исследование Фудзи. С трудом пред­
ставляю , чтобы подобная группа была
организована для изучения образа березки
или же Волги. Вот я открываю недавно из­
данный заурядный географический атлас
«Teikoku’s Complete Atlas of Japan». Ha
первой странице напечатана карта Японии.
Дальше представлены карты отдельных ре­
гионов. Первым идет лист «Fuji-san and
Hakone». В российских изданиях подобно­
го рода на этом листе была бы, безусловно,
Москва — сердце нашей Родины. Выходит,
что в разных странах сердце расположено
8

п принципиально разных местах... Нынеш­
ний японский профессор совершенно есте­
ственным образом заканчивает свою науч­
ную статью такими словами: «До тех пор,
пока Фудзи живет в душе японца, она ос­
тается нашим общим "сердечным ландшаф­
том”. Но ее загрязнение и разрушение...
являются отражением душевного загряз­
нения — перед ликом первообраза Фудзи.
Эта изуродованная Фудзи — воплощение
больной души японца. Думаю, что и пре­
красная Фудзи, и больная Фудзи — это
гора в сердце японца»1.
Фудзи — гора молодая, она появилась
около одиннадцати тысяч лет назад. Дол­
гое время она была действующим вулканом.
Д иам етр ее к ратера со став л яет около
500 метров, а его глубина — 250. Письмен­
ные источники сообщают нам о крупных из­
вержениях, случившихся в 781, 800—802,
864,937,999,1032 и 1083 гг. После этого вул­
кан в течение нескольких веков пребывал в
относительном спокойствии, а последнее
извержение случилось в 1707 г. В результа­
те этого очень мощного извержения (весь
город Эдо — нынешний Токио — покрылся
толстым слоем пепла) на юго-восточном
склоне образовалась локальная вершина
Хоэйдзан (2693 м), и Фудзи приняла свой
окончательный (нынешний) вид, который
1 Такэя Юкиэ. Фудзисан-но иконородзи то нихондзин-но синсэй. — Фудзисан то нихондзин. То­
кио: «Сэйкюся», 2002. С. 34.
9

теперь «уродует» почти только деятель­
ность человека — дороги, автостоянки, рес­
тораны, мусор, поля для гольфа.
Долгое время она была действующим
вулканом, но сейчас Фудзи потухла. Тем
не менее накопленный ею культурно-энер­
гетический потенциал до сих пор остается
действующим — Фудзи (а вернее, ее образ)
остается востребованным и сегодня. Автор
полагает (ему кажется), что на сегодняш­
ний день Фудзи является самой узнаваемой
горой в мире. Настолько узнаваемой, что ее
форма может служить в качестве «эталон­
ной». Так, в интернетовском «Словаре со­
временных географических названий» в
статье «Ситка» сообщается, что в окрест­
ностях этого североамериканского поселе­
ния на Аляске имеется «вулкан Эджкум, на­
поминающий г. Фудзияма». В различных
локальных традициях, безусловно, имеют­
ся горы, обладающие повышенной значимо­
стью для данной культуры. Таковы, напри­
мер, А рарат для Армении (в духе нацио­
нального характера более всего знаком
среднерусскому человеку по коньячной
этикетке) или Триглав для Словении. Одна­
ко известность этих гор в мире имеет всетаки ограниченный характер, что, безус­
ловно, о т р а ж а е т и большую «узнавае­
мость » самой Японии в современном мире.
Что до Фудзи, то я допускаю даже, что эта
гора вообще — самый узнаваемый в мире
природный объект, что треб ует своего
объяснения.
10

Автор приносит сердечную благодар­
ность С. Родину, Е. Симоновой-Гудзенко,
Е. Тутатчиковой и А. Юсуповой за бескоры­
стную помощь в сборе материала, который
я использовал при работе над рукописью
этой книги.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОТ К РУ Т И ЗН Ы К П О ЛО ГО СТИ

Гора бессмертны х: чья круче?
В первых японских повествовательных
памятниках — мифоисторических сводах
«Кодзики» (712) и «Нихон сёки» (720) —
содержится только одно прямое упомина­
ние о Фудзи. В «Нихон сёки» сообщается,
что полулегендарный (легендарный?) госу­
дарь Кэйко (трэд. 71—130) во время обхода
страны достиг и горы Фудзи, перевалил че­
рез нее, восхитился «прекрасным» видом и
осведомился, обитает ли здесь какое-нибудь
божество. Ему ответили, что здесь обитает
богиня Ямэ-ту-пимэ (Ямэцухимэ)1. В даль­
нейшем, однако, богиня Ямэцухимэ исчеза­
ет из упоминаний источников.
На всем протяжении всей истории япон­
ской культуры именно горы фигурируют в
качестве наиболее значимого объекта по­
читания, что предполагает наибольший по­
тенциал «чудесного», заключенного в них.
Недаром именно горы «накопили » наиболь­
ший «запас» синтоистских святилищ и буд­
дийских храмов. Именно в горах подвижничали японские святые, именно там они
творили свои чудеса. Японские государи
совершали обряд «осматривания страны»
12

(куними), целью которого было утверждение
(подтверждение) прав на управление откры­
вавшейся с вершины территорией. Так, го­
сударь Дзёмэй (629—641) оставил песню,
которую он сложил, поднявшись на гору
Кагуяма, которая, наряду с Миминаси и Унэби, считалась одной из трех наиболее свя­
щенных гор древней Японии (Ямато).
Много гор
в стране Ямато...
Но вот поднялся
на Кагуяму — небесную гору,
и окинул взглядом страну:
в долине
дымки поднимаются вверх,
над морем —
чайки летают.
X ороша страна...2
В этом стихотворении император восхи­
щается зажиточностью своих подданных
(всюду вьются дымки от очагов, на кото­
рых готовят сытную пищу) и обширностью
своих владений (он видит море). Остается
добавить, что Кагуяма расположена в ны­
нешней префектуре Нара, а ее высота со­
ставляет всего 152 метра. Никакого океана
с ее вершины не видно. Таким образом, до­
стоинство горы — вовсе не в ее физической
высоте, а совсем в другом. Считалось, что
эта гора спустилась прямо с небес, и, сле­
довательно, пребывание на ней сильно при­
бавляет остроты зрению.
13

Творцы японских мифов жили в регио­
не, который был слишком далек от Фудзи.
Культ гор хорошо виден в записях этих ми­
фов, так что горы как местодействие бо­
жеств и героев широко представлены в ми­
фологических сводах и других памятниках,
но это были горы, которые высились в ос­
новном в Центральной Японии — районе
Кансай, где были расположены древние сто­
лицы Японии — Фудзивара (694—710), Нара
(710—784), а затем — с 794 г. — и Хэйан
(Киото)3.
Первый развернутый сюжет, связанный
с Фудзи, который прочно остался в памяти
культуры, содержится в описаниях провин­
ций Японии «Фудоки» (указ о составлении
«Фудоки » датируется 713). Служилые люди
того времени путешествовали достаточно
много, государство активно осваивало про­
странство, которое считало «своим», и пото­
му его желание провести «инвентаризацию»
подведомственных ему территорий выглядит
только естественным. Чиновникам, управля­
ющим провинциями (их насчитывалось око­
ло 60), предлагалось указать сведения о при­
родных условиях, полезных ископаемых,
населенных пунктах, записать местные пре­
дания.
В описании уезда Цукуба провинции
Хитати (совр. преф. Ибараки) содержится
следующее предание. Когда бог-прароди­
тель этой земли обходил горы, которые на­
ходятся в его ведении, он попросил ночле­
га на горе Фудзи, но местное божество от14

казало ему на том основании, что в этот
день там справляют праздник нового уро­
жая. В наказание за такое непочтительное
обращение бог-прародитель проклял мест­
ное божество: «Пусть же гора, где ты
живешь, будет безлюдной, пусть зимой и
летом идет снег, садится иней и всегда
будет холодно, пусть сюда не поднимаются
люди, и никто не приносит тебе пищи». На
горе же Цукуба богу оказали достойный
прием, и потому «на горе Фудзи всегда
идет снег и подняться на нее невозможно,
а на горе Цукуба собирается много людей.
Они поют и пляшут, едят и пьют, и это не
прекращается до сих пор»4.
К сожалению, описание самой провинции
Суруга, на территории которой находилась
Фудзи, сохранилось лишь в нескольких фраг­
ментарных выдержках (пересказах), имею­
щихся в средневековых сочинениях. В одной
из таких выдержек говорится о том, что снег
на Фудзи сходит лишь 15-го дня 6-й луны,
но этой же ночью она вновь покрывается
снегом5.
Таким образом, составители «Фудоки»
заостряю т внимание на неприступности
покрытой снегом Фудзи, ее суровости, не­
пригодности для проживания и сельскохо­
зяйственной деятельности. Вместе с тем
Фудзи, похоже, воспринималась ими как
главная достопримечательность провинции
Суруга, ибо этимология происхождения
названия провинции объяснялась так: по­
скольку воды реки Фудзикава, имеющей
15

своим истоком Фудзи, очень быстры и бур­
ны ( «сурудой »), то и вся провинция имену­
ется так6.
Следует иметь в виду, что провинция Хитати в то время находилась на периферии
японского государства. Согласно традици­
онным географическим представлениям,
Япония делилась на «западную» и «восточ­
ную». Японские столицы, где проживало
больш инство образованны х («культур­
ных») людей (аристократы-чиновники, буд­
дийские священнослужители), были распо­
ложены на Западе (в районе Кансай). Самая
большая в стране равнина Канто и все земли
к северо-востоку от нее относились к «Вос­
току ». В восприятии столичных жителей это
были места малоосвоенные, дикие, с редким
и «некультурным» населением, что во мно­
гом соответствовало действительности. Это
восприятие будет долго сказываться и на
образе Фудзи, который присутствовал в их
сознании.
Провинция Суруга тоже находилась' на
восточной периферии японского государ­
ства. В официальной хронике «Сёку нихонги» (составлена в 797 г., охватывает период
с 697 по 791 г.7) имеется всего одно сообще­
ние о Фудзи: «Из провинции Суруга докла­
дывали: «У подножья горы Фудзи сыпался
дождем пепел. Всюду, где он падал, листья
деревьев увяли» (Тэнъо, 1-7-6, 781 г.).
В ближайшем будущем официальные ис­
торические источники будут упоминать о
Фудзи исключительно в контексте извер­
16

жений. Так, в хронике «Сандай дзицуроку»
(Дзёган, 6-5-25,864 г.) приводится наиболее
красочное и страшное описание изверже­
ния Фудзи: «Из провинции Суруга доносят:
«Большая гора — великий бог Асама, тре­
тий старший ранг (точно так же, как и чи­
новникам, божествам присваивались ранги;
третий ранг давался только представителям
высшей аристократии. — А .М .), извергла
огонь, он был очень силен. Склоны горы
выгорели на 12 ри [1 ри — в древности око­
ло 660 м], высота пламени достигала 20 дзё
[около 3 м], грохот напоминал раскаты гро­
ма. Землю трясло три раза. Прошло уже
десять дней, а конца тому не было. Скалы
горели, вершина рушилась, камни падали,
словно дождь. Дым клубился, влага испа­
рялась, люди не могли приблизиться. Озе­
ро, что находится к северо-западу от боль­
шой горы, было залито потоком лавы. Длина
потока составляла 30 ри, ширина — 3—4 ри,
глубина — 2—3 дзё. Пепел достиг границы
провинции Каи [преф. Яманаси, расположе­
на за Фудзи, если смотреть на нее с берега
океана]».
Извержения воспринимались тогда как
божественное наказание и именовались
«божественным огнем». Считалось, что из­
вержение может послужить предвестником
мятежей, заговоров, неурож ая, моровых
болезней. Для умиротворения божествен­
ных сил и для того, чтобы бедствие не по­
вторялось в будущем, устраивали моления
синтоистским божествам, читали буддий­
17

ские сутры. Интересно, что никаких «луч­
ших» (более действенных) мер для предот­
вращения извержений вулканов не приду­
мано до сих пор.
Сама провинция Суруга относится в юри­
дических документах древности к «средне­
удаленным». Это понятие означало, что дос­
тавка налогов в столицу Нара (с 794 г. в Хэйан) осуществлялась в более поздние сроки,
чем из провинций «ближних», но раньше, чем
из «дальних». Хотя в Японии того времени
существовали и более удаленные земли от
столицы, чем Суруга, в целом эта провинция
воспринималась столичными жителями (т. е.
тогдашними носителями «японской» куль­
туры) как место весьма глухое. В «Сёку нихонги » содержится всего около трех десят­
ков сообщений относительно этой провин­
ции (для сравнения: относительно одной из
центральных провинций — Кавати — около
130).
Тем не менее, несмотря на удаленность
и малую освоенность (а отчасти, возмож­
но, именно поэтому), Суруга может высту­
пать в это время и в качестве места, где
продуцируются «чудесные» события. Так,
в записях «Сёку нихонги» за 757 г. сообща­
ется, что в Суруга был обнаружен шелко­
вичный червь, яйца которого образовывали
надпись из 16 иероглифов, общий смысл
которых сводился к тому, что Индра (по­
нимался в качестве одного из буддийских
божеств) в надлежащее время (8-й день
5-й луны — годовщина смерти императора
18

Сёму, 701—756, на троне 724—749) откроет
«небесные врата» для Сёму, а правление его
потомков будет долгим и успешным. В связи
с этим новый девиз правления стал назы­
ваться «Тэмпё ходзи», то есть «небесный —
мир— сокровище— надпись» (Тэмпё ход­
зи, 1-8-13, 1-8-18).
С ледует зам етить, что шелковичный
червь являлся принадлежностью той кар­
тины мира, которая напрямую связана с
даосизмом (в то время уже впитавшим не­
которые буддийские представления), кото­
рый играл значительную роль в становле­
нии официальной идеологии тогдашней
Японии. Придворная знать позиционирова­
ла себя в качестве общины даосских муд­
рецов, во главе которой стоит сам импера­
тор, являющийся земной проекцией непод­
вижной Полярной звезды, вокруг которой
окружение государя водит «хоровод»*.
В толковании составителей хроники
«шелковичный червь обладает окрасом тиг­
ра, но со временем меняет его; у него рот
лошади, но он никогда не ссорится. Он ж и­
вет под крышей и дает Поднебесной одеж­
ду. Он дает нам блеск шелковой нити, бла­
годаря ему мы облачены в наши придвор­
ные одеж ды . И поэтому бож ественный
червь явил нам знаки — через них мы по­
знаем божественно-таинственное».
Видимо, провинция С уруга прочно
связывалась в сознании столичных жителей
с даосизмом, что можно обнаружить и в бо­
лее ранних записях хроники «Нихон сёки»,
19

где сообщается, что в окрестностях реки
Ф удзикава (питается снеговой водой с
горы Фудзи) обнаружили похожее на шел­
ковичного червя насекомое, которое сочли
за божество страны Токоё — местообита­
ние бессмертных даосских отшельников
шэньсянь (яп. синсэн). Местные жители
стали поклоняться ему, мечтая обрести
долгую жизнь и богатство (Когёку, 3-7-0,
644 г.) \
Сама гора Фудзи также воспринимает­
ся столичной культурой того времени в кон­
тексте даосского культа священных гор, где
они считались генератором чудесных собы­
тий и местом обитания бессмертных муд­
рецов. Поэтому в качестве одного из вари­
антов написания названия горы может вы­
ступать бином, который записывается как
без-смертие.
В сборнике буддийских преданий «Нихон
рёики» (рубеж V III—IX вв., история I—28)
повествуется о знаменитом подвижнике и
кудеснике Эн-но Гёдзя (он же Э-но Убасоку, он же Эн-но Сёкаку), который считается
родоначальником движения горных отшель­
ников (сюгэндо, сами отшельники именова­
лись «ямабуси»). В этой истории сообщает­
ся: подвижника оклеветали и при государе
Момму (697—707) сослали на полуостров
Идзу. Его чудодейство описывается так:
«Однажды он прошел по морю, как по суху.
Он вскарабкивался на гору высотой в десять
тысяч дзё и летал там, словно феникс. Днем
волей государя он оставался на острове
20

[древние тексты часто не различают поня­
тия “остров” и “полуостров”], а ночью от­
правлялся на гору Фудзи в Суруга и там подвижничал. Чтобы вымолить освобождение
от тяжкого наказания и оказаться поближе
к государю, он взбирался на Фудзи по лез­
вию меча... В конце концов он стал святым и
вознесся на небо»10.
Таким образом, Фудзи рисуется как гора
весьма труднодоступная, и ее покорение
выглядит таким немыслимым подвигом, что
один только этот поступок способен (хотя
бы и в теории) вызвать снисхождение госу­
даря. Обитателей столицы неизменно пора­
жали размеры Фудзи. В сборнике художе­
ственной прозы «Исэ моногатари» (X в.) с
трепетом говорится, что Фудзи — «раз в
двадцать» больше знаменитой своими раз­
мерами и буддийскими монастырями горы
Хиэй (ее высота составляет 848 метров),
расположенной на окраине столицы Хэйан
(Киото)11.
Нужно сказать, что в официальной хро­
нике «Сёку нихонги» Эн-но Гёдзя характе­
ризуется отрицательно, там говорится, что
он сначала подвижничал на горе Кадзураки (неподалеку от Нара и Киото), но потом
стал применять свои магические умения во
зло, «вводил людей в заблуждение», исполь­
зовал «дурных божеств», а в случае непо­
слушания обездвиживал их. Поэтому его и
сослали (Момму, 3-5-24, 699 г.).
Таким образом, фигура этого подвижни­
ка в древних памятниках предстает как не21

однозначная. Однако не всегда понятная нам
историко-культурная логика привела к
тому, что победа осталась за трактовкой
«Нихон рёики». Эн-но Гёдзя оказался та­
кой значимой фигурой, что ссылки на со­
вершенные им чудеса можно обнаружить и
во многих более поздних памятниках япон­
ской словесности. И приобщенность его к
недоступной Фудзи тоже, несомненно, иг­
рала здесь существенную роль. В неофици­
альной, но весьма авторитетной хронике
«Фусо рякки » (составлена монахом Коэн во
второй половине XII в.), которая основное
внимание уделяет событиям, имеющим от­
ношение к распространению буддизма в
Японии, жизнеописание Эн-но Гёдзя полу­
чит дальнейшее развитие. По настоянию
проклятого им божества Хитокото Нуси-но
Ками императорские посланники доставля­
ют Эн-но Гёдзя во дворец, чтобы предать
смерти. Получив кинжал для самоказни, Энно Гёдзя три раза лизнул лезвие, на кото­
ром вдруг проступили иероглифы «светлое
божество Фудзи», что было истолковано
как знак его святости. Тогда император по­
миловал и простил святого, но божество все
равно продолжало преследовать его, так что
Эн-но Гёдзя пришлось перенестись в дале­
кий Китай, где он попал в список самых по­
читаемых даосских мудрецов под третьим
номером. Однако он все равно тосковал по
родине, а потому раз в три года совершал
паломничества на горы Кимпусэн, Кадзураки и Фудзи12.
22

В середине IX в. появляются два корот­
ких сочинения среднерангового придворно­
го чиновника (нижняя степень 5-го младше­
го ранга) и знатока китайской литературы
Мияко-но Ёсика (834—879): «Ёсиносанки»
(«Записи о горах Ёсино», сохранились в
фрагментах) и «Фудзисанки» («Записи о
горе Ф удзи»)13. В обоих сочинениях эти
горы аттестуются как место, где подвижничал Эн-но Гёдзя. Сведения о самом авто­
ре этих сочинений содержатся, в частности,
в сочинении Оэ-но Масафуса (1041—1111)
«Хонтё синсэн дэн» ( «Сведения о японских
даосских отшельниках»), где он аттестует­
ся в качестве человека, любящего «горы и
воды», а такж е владеющего искусствами
даосских отшельников.
«Ёсиносанки» и «Фудзисанки» следует,
вероятно, рассматривать как «парные»,
взаимодополняющие сочинения даосского
толка. Но если горы Ёсино расположены
неподалеку от столицы и уже были неод­
нократно прославлены в качестве обители
даосских святых, которым уподобляли
себя высшие чиновники (см., например, китаеязычную поэтическую антологию «Кайфусо», 751 г.14), то Фудзи в таком качестве
в сочинениях придворных появляется впер­
вые. К тому же следует помнить, что «горы
Ёсино» — это горный массив, то есть свя­
щенных гор там много, а Фудзи — одна.
В «Фудзисанки» подчеркивается высота
горы: «ее высоту невозможно измерить»;
«внимательно посмотрел в книгах, но не
23

обнаружил, что есть гора выше ее»; «ее вер­
шина достигает Неба»; «ее вершина высит­
ся над облаками»; «с ее вершины видно
море» (кратчайшее расстояние по прямой от
Фудзи до побережья Тихого океана состав­
ляет более 20 км), причем оно видно на «не­
сколько тысяч ри ».
Последнее утверждение отсылает нас к
образу горы-острова Хорай (кит. Пэнлай),
на котором, как считалось, и обитают да­
осские святые. Действительно, в «Фудзисанки » прямо утверждается, что Фудзи яв­
ляется обиталищем даосских святых. В ка­
честве доказательства сакральности Фудзи
приводятся два недавних «случая», про­
изошедших уже на памяти автора. В годы
Сёва (834—848) с вершины горы скатился
драгоценный круглый камень, в котором
было проделано отверстие. Он выпал из
украшенных прекрасными каменьями зана­
весей дворца святых даосских отшельников,
который расположен на вершине горы.
О втором случае, относящемся к 875 г., со­
общается: во время празднества, отправ­
лявшегося в 11-й луне, над вершиной горы
появились две танцующие красавицы в бе­
лых одеяниях (имеются в виду даосские не­
божительницы).
Чудесные характеристики Фудзи подчер­
киваются также тем, что на дне кратера рас­
положен «божественный пруд», посереди­
не которого имеется большой камень дико­
винной формы, вокруг пруда растет зеленый
и гибкий бамбук. Со дна кратера поднима­
24

ется пар (дымок) зеленого цвета, который
можно видеть издалека. Вершину Фудзи по­
крывает вечный снег, который не тает ни зи­
мой, ни летом. До половины своего тулова
гора поросла мелкими соснами, ближе к вер­
шине деревьев не имеется. Обычные люди не
могут взобраться на Фудзи, почва сыпется у
них из-под ног, однако Эн-но Гёдзя гора всетаки покорилась. С горы стекает большая
река (имеется в виду Фудзикава), воды ко­
торой полны в любое время года. На восточ­
ном склоне имеется небольшая «гора» (ло­
кальный пик), она появилась в 802 г., когда
на десять дней вдруг стали темными облака
(в этом году другими источниками действи­
тельно регистрируется сильное изверж е­
ние), и «Фудзисанки» приписывает появле­
ние новых локальных пиков деятельности
божеств.
«Фудзисанки» достаточно определенно
соотносит Фудзи с Хорай. Однако следует
иметь в виду, что в это время далеко не все
грамотеи придерживались этого мнения.
Многие образованные японцы (а образован­
ным в то время можно было быть только на
китайский лад) предпочитали локализовать
эту гору-остров где-то в «восточном море»,
то есть для ее достижения следовало плыть
в сторону Китая, куда мало кто из тогдаш­
них японцев в реальности плавал. В китаеязычных стихах знаменитого государствен­
ного мужа и знатока китайской словеснос­
ти Сугавара М итидзанэ (845—903)15, где
встречаются упоминания о Хорай, никаких
25

намеков об отождествлении Хорай с Фудзи
не содержится16. В романе «Уцубо моногатари» (вторая половина X в.) его герои рас­
суждают о горе Хорай и ее местоположении,
но они тоже ни единым словом не поминают
Фудзи17.
Тем не менее, судя по всему, слава
Фудзи как даосской святыни была доста­
точно велика. В самом Китае в X в. появ­
ляется сочинение, где упоминается о маге
Сюй Фу (яп. Дзёфуку, жил при императо­
ре Цинь Ши-хуане, 221—206 гг. до н. э.18),
который якобы попал в Японию в поисках
пилюли бессмертия. Согласно его «свиде­
тельствам », гора Ф удзи и есть Х орай,
склоны которой круты, она высока и ок­
ружена с трех сторон морем, а на ее вер­
шине горит огонь. Драгоценные камни с
горы днем скатываются вниз, а ночью за ­
нимают преж нее место. На горе всегда
слышится музыка19.
Эти сведения были почерпнуты китайца­
ми от японского монаха Кодзюн, который
попал в Китай в 958 г. Это первое упомина­
ние о Фудзи в китайских источниках. Сле­
дует, однако, иметь в виду, что данное пре­
дание было для китайской традиции, без­
условно, периферийным. Но для самих
японцев оно являлось предметом гордос­
ти и свидетельствовало о том, что и в са­
мом Китае (культурном доноре и безуслов­
ном авторитете для тогдашней Японии)
знают про Фудзи. Поэтому в дальнейшем
легенда о Сюй Фу будет кочевать из одного
26

японского сочинения в другое. Тем не ме­
нее следует помнить, что в рассказе японс­
кого монаха Фудзи вовсе не стоит особня­
ком, а его рассказ о горе Кимпусэн (или
Оминэ, преф. Нара), которая являлась на­
много более популярным местом для па­
ломников и квалифицировалась Кодзюн
как «первая по чудесам», отличается боль­
шей детализацией. Всемогущий Фудзивара Митинага (966—1027) в 1007 г. сам со­
вершил восхождение на эту гору и молил­
ся там. Добраться до Фудзи и подняться
на нее — такая мысль не могла прийти в его
сановную голову ни при каких обстоятель­
ствах.
Итак, Фудзи оказывается достаточно
прочно вписана в даосскую картину мира,
где обретение бессмертия является важ ­
нейшей целью адепта, являющегося образ­
цом для других. В заключительной части
«Повести о старике Такэтори» («Такэтори моногатари», рубеж IX—X вв.) его глав­
ная героиня — небож ительница К агуяхимэ — отказывает неназванному импера­
тору в лю бовны х п р и тязан и я х на том
основании, что она является не человеком,
а небожительницей. Перед своим вознесе­
нием на Небо в качестве компенсации и
утешения она дарит «императору» сосуд с
напитком бессмертия. Император же от­
правляет посланца на Фудзи (поскольку ее
вершина ближе всех к Небу), где тот отку­
порил сосуд и возжег этот эликсир, пламя
от которого не угасло до сих пор. Посколь­
27

ку посланец поднялся на Фудзи в сопро­
вождении множества воинов, то и иеро­
глифическое название Фудзи (богатство+
воин) следует истолковывать как «гора,
богатая воинами». Таким образом, намеча­
ется связь между Фудзи и государевыми
воинами, то есть властью. В то ж е самое
время Фудзи фигурирует в контексте не­
удавшейся любви, чем еще раз подтверж­
дается ее бесплодие.
В «Фудзисанки» указы вается, что на
горе Фудзи имеется синтоистское святи­
лище, посвященное «великому божеству
Сэнгэн» (альтернативное чтение тех ж е
иероглифов, что и Асама). П роисхож де­
ние этого теонима неясно, по всей веро­
ятности, он произошел от топонима (ав­
тор книги сознает, что это соображение
имеет ограниченную объяснительную спо­
собность, но ничего лучшего предложить
не может).
Святилище Сэнгэн (в настоящее время
оно стойко именуется Асама) существует
до сих пор. Согласно храмовой легенде, оно
было основано в 699 г. по обету некоего
Фудзивара Норитада. Отсутствие всяких
других данных об этом человеке указыва­
ет, по-видимому, на легендарность этих све­
дений (как относительно даты основания,
так и относительно основателя). Скорее
всего, мы имеем дело с желанием (причем
весьма поздним) связать топоним Фудзи с
этой знаменитой фамилией по принципу
омонимичности (практика подобной «на28

родной » этимологизации была чрезвычайно
распространенной).
Не подлежит сомнению, однако, что
само святилище Сэнгэн было известно
достаточно хорош о. Согласно хронике
«Сандай дзицуроку», оно было основано в
865 г. В списке синтоистских святилищ,
приведенном в «Энгисики» («Установле­
ния годов Энги», X в.), в провинции Суруга фиксируется 22 святилища, но только
Сэнгэн квалифицируется как «большое»,
остальные ж е относятся к «малым». Т а­
ким образом, святилище Сэнгэн было наи­
более почитаемым в данной провинции.
Но когда в конце X — начале XI в. был
составлен общ еяпонский официальный
список из 22 святилищ, которые пользова­
лись наибольшим признанием и помощью
государства (императорского двора), свя­
тилище Сэнгэн в него не попало, что, бе­
зусловно, отраж ает его реальное (т. е. пе­
риф ерийное) место в государственной
жизни. Все 22 святилища находились не­
подалеку от столицы, в так называемых
«внутренних провинциях» (Кинай), обра­
зуя .магический пояс («крепостную» или
же «горную» стену) по защите «государ­
ства» от разного рода природных бед­
ствий, напастей, мятежей, болезней и не­
чисти. В то время под «государством»
столичная (хэйанская) аристократия по­
нимала исключительно саму себя.
В «Энгисики» также указывается, что в
святилище Сэнгэн поклоняются «великому
29

светлому б о г у » — «даймёдзин» (термин
«мёдзин» изначально записывался иерогли­
фами «известное божество»). В случае с
Фудзи (святилищем Сэнгэн) под «великим
божеством» следует, вероятно, понимать
Кагуя-химэ. Соотнесение Фудзи именно с
женским божеством выглядит совершенно
естественным в той картине мира, которая
господствовала в то время. Дело в том, что
горы рассматривались прежде всего как вод­
ный резервуар — все японские реки берут
начало в горах. Вода же в натурфилософ­
ских построениях китайских (а вслед за
ними и японских) мыслителей соотносилась
с женским началом — инь. Горы, таким об­
разом, воспринимались в контексте культа
плодородия.
Фудзи определялась как местообитание
божеств, но самим людям она представля­
лась недоступной. Хотя в V III—X вв. буд­
дийские «святые » достаточно активно ос­
ваивали горные верш ины, строили там
храмы и подвижничали, достоверные сви­
детельства о покорении Фудзи отсутству­
ют, что, вероятно, объясняется ее реаль­
ной труднодоступностью, связанной преж­
де всего с вулканической активностью этой
горы. Она выступает в качестве преграды,
преодолеть которую способны только са­
мые достойные.
В 917 г. средний государственный совет­
ник (тюнагон) Фудзивара Канэсукэ соста­
вил жизнеописание принца Сётоку-тайси
(574—622, «Сётоку-тайси дэнряку »). Принц
30

был известен, прежде всего, как проповед­
ник буддизма, но по прошествии трех веков
в результате произошедшей циклизации он
стал восприниматься и как «культурный ге­
рой» вообще. В жизнеописании приводится,
п частности, эпизод (повторен в записях
«Фусо рякки» за 598 г., 6-й год правления
государыни Суйко), где сообщается, что ко
двору были доставлены «добрые кони» из
всех провинций. Лошади из провинции Каи
были признаны «божественными ». Они об­
ладали белыми ногами и черным крупом.
Сётоку-тайси решил испытать одну из них,
и она одним махом перемахнула через Фуд­
зи, так что принц очутился в провинции Синано (преф. Нагано). Данное предание о
Сётоку-тайси пользовалось широкой изве­
стностью в средневековой Японии, прида­
вая образу Фудзи дополнительную автори­
тетность — точно так же, как и Фудзи при­
давала, в свою очередь, авторитетности
образу Сётоку-тайси.
Из письменных свидетельств известно,
что изображения Фудзи имелись на шир­
мах, но самое раннее дошедшее до нас
изображение Фудзи фиксируется в «Сёто­
ку-тайси эдэн» («Живописное жизнеопи­
сание принца Сётоку-тайси»), и оно свя­
зано с упомянутой легендой. Первоначаль­
но это изображение (датируется 1069 г.) на
раздвижных перегородках принадлежало
буддийскому храму С итэннодзи, затем
Хорюдзи (возле города Нара), теперь оно
хранится в Токийском государственном
31

музее (имеет статус «государственного со­
кровища »). Похожие изображения, связан­
ные с этим эпизодом, имеются и в других
изобразительных источниках. Их объеди­
няет то, что нарисованная на них Фудзи не
имеет ничего общего с реальной горой. На
одних изображениях ее форма более всего
напоминает пупырчатый и изборожденный
м орщ инисты м и
расщ елинам и
цилиндр, на других мы наблю даем три
«складчатых» пика. Подобные изображ е­
ния священных гор ведут свое начало от
китайской (даосской) традиции, где они
(включая Хорай) предстают в форме недо­
ступного для подъема цилиндра. Трехчлен­
ная структура обусловливалась тем, что
Небо состоит из трех ярусов (слоев), пре­
одолев которые даосский святой может по­
пасть в мир, где правит небесный импера­
то р 20. Разум еется, сделать это нелегко.

«Сётоку тайси эдэн».
Период Камакура — начало Муромати.
Храм Эйфукудзи

32

»тим обстоятельством и обусловлен выбор
Фудзи в качестве «препятствия» для Сётоку-тайси, который сумел преодолеть и его.

Гора Фудзи из иллюстрированной рукописи
«Исэ моногатари»

Изображение Фудзи с отвесными скло­
нами имеется и в иллюстрированной руко­
писи «Исэ моногатари» (датируется пери­
одом Камакура, 1185—1333). Словесное
пояснение, имеющееся в одной из рукопи­
сей, еще более красноречиво свидетель­
ствует о том, что на Фудзи невозможно
взобраться: «Эта гора широка наверху и
узка внизу»21. Словом, трудно отделаться
от ощущения, что столичные аристократы
как бы соревновались друг с другом: кто из
них сумеет вообразить себе более непри­
ступную Фудзи. При этом «даосская » Фуд­
зи изображалась в соответствии с китай­
ским каноном, который не предполагает
наличия на вершине снежной шапки. Не
предполагает этот канон и изображения
вулканического дыма над горой. Японские
художники следовали за этим каноном,
33
2 Гора Фудзи

хотя в синхронных поэтических текстах
снег и дым выступают в качестве неотъем­
лемых признаков Фудзи.
Гора поэтов: дым, снег, любовь
Осмысление Фудзи в японоязычной по­
эзии существенно отличается от того, что
мы видим в живописных текстах. Вернее, не
«отличается » от них, а, скорее, дополняет­
ся ими. Ведь авторы этих двух классов тек­
стов принадлежали к одной и той же куль­
туре, они общались друг с другом, но раз­
ная форма дискурса «проявляла» разные
смыслы, синхронно присутствую щ ие в
культуре. Интересно, что эти смыслы, по­
хоже, ничуть не противоречили друг другу.
Горы были одним из основных объектов
поэтического творчества. Лучшие поэты за­
служивали прозвища «касэн», то есть «поэта-святого», где под «святым» понимается
даосский мудрец, который обретает свои чу­
додейственные способности именно в горах.
В первой японоязычной поэтической анто­
логии «Манъёсю» (середина VIII в.) имеет­
ся довольно много песен, посвященных го­
рам. Наибольшее количество упоминаний
приходится на долю гор Ёсино (более 70).
Помещены там и 11 песен, в которых фигу­
рирует Фудзи. По этому показателю Фудзи
прочно входит во вторую по численности
группу, где присутствуют также горы Цукуба (15), Микаса (11), Миморо (9) и др.
34

Некоторые стихи «Манъёсю », посвящениые Фудзи, обладают поистине мифическим
дыханием.
Когда расстались Небо и Земля,
в земле Суруга
поднялась вершина Фудзи —
божественна, высока, чтима.
Посмотришь на просторное небо —
заслонила солнца ход,
сокрыла блеск луны.
И только плывут облака,
и только падает снег.
И будут говорить,
и станут говорить
о высокой Фудзи.
В этом (№ 317), а такж е в некоторых
других стихотворениях «Манъёсю» (№ 318,
319, 320, 321) воспевается первозданная
мощь Фудзи — покрытая снегом, высящая­
ся над облаками, недоступная, необжитая
и неуютная гора, на которую, одновремен­
но, невозможно наглядеться досыта. Она
выступает как место противоборства сти­
хий огня и снега: огонь пожирает снег, снег
тушит пламя. В других стихотворениях ан­
тологии (№ 2695,3355,3356,3357, 3358) мы
встречаемся с метафоризацией Фудзи, ко­
торая уподобляется любви. Ее огнедыша­
щее жерло — ж ар неугасимой любви, ко­
роткая летняя зелень деревьев на скло­
нах — тень для влюбленных, подъем на
гору — трудный путь к желанной любви,
35

2

*

туманы на Фудзи, в которых так легко по­
теряться, — препятствие для любви, корот­
кая любовная ночь памятна, как камнепад
на Фудзи, любовь вечна, как снег на Фудзи.
Поскольку во времена «Манъёсю» Фудзи
была действующим вулканом, вся образ­
ность, связанная с ней, имела под собой ре­
альные основания.
В дальнейшем «любовный код», с помо­
щью которого, в частности, толкуется Фуд­
зи в «Манъёсю », становится одним из доми­
нирующих в придворной поэзии. Так, в пер­
вой (и авторитетнейшей) императорской
антологии «Кокинсю» (905 г.,№ 1028) гово­
рится: «Так гори же, гори, моя любовь, — как
пламень напрасный [в жерле] Фудзи. И бо­
гам не развеять дым этот праздный». В дру­
гом стихотворении, принадлежащем кисти
Фудзивара Тадаюки (№ 680), любовь тоже
уподобляется вулканическому жару:
Вижу тебя
или нет —
сама собой
любовь пылает,
словно Фудзи.
Похоже, что во время составления «Ко­
кинсю» вулкан Фудзи находился в состо­
янии временного покоя, и никакого дыма
над вершиной не наблюдалось. В преди­
словии к антологии ее главный составитель
Ки-но Цураюки (868?—945?) советует: лю­
дям, которые слышали о том, что над Фуд36

•и уже больше не поднимается дым, оста­
ется только утешать свое сердце стихами.
Го есть, добавим мы от себя, «утешаться»
теми поэтическими текстами, в которых
говорится об этом дымке. То есть предназ­
начением поэзии объявляется не фиксация
реального состояния дел (реального пейіаж а), а п остоян н ое «ож ивление» тех
смыслов, которы е были первоначально
вмонтированы в литературный образ (в дан­
ном случае, в образ Фудзи). И тогда образ
с тановится реальностью. В «Кокинсю» не
гак много стихов посвящено Фудзи — все­
го пять. Но во всех них над Фудзи вьется
дым.
В сознании столичных обитателей сформировался образ вулканической Фудзи.
И во всех своих культурных проявлениях
они подчеркивали это обстоятельство —
вис зависимости оттого, как обстояли дела
и реальности. В культуре аристократов был
оч ен ь развит игровой компонент. После
снегопада они могли построить снежную
юрку, устроив так, чтобы с ее вершины под­
нимался дымок22. Сохранились сведения и
о том, что во время поэтических турниров
и качестве украшения сооружали Фудзи из
благовоний и поджигали их23.
Помимо дыма над вершиной другим не­
пременным литературно-поэтическим ат­
рибутом Фудзи был снег. Если другие горы
характеризовались в стихах аристократов
обычно через растительный код (весенняя
сакура, осенний клен и др.), то для образа
37

Фудзи ее растительный покров имел подчи­
ненное значение, и в этом отношении место
Фудзи в символической географии Японии
было уникальным. Реальная Фудзи осво­
бождалась от снежной шапки на два месяца
в году, но в поэтической традиции она была
покрыта снегом вечным.
В «Исэ моногатари» (эпизод № 8 в рус­
ском переводе, соответствует № 9 в совре­
менных японских изданиях) его герой (счи­
талось, что это был знаменитый и полулеген­
дарный поэт Аривара-но Нарихира), увидев,
что в конце 5-й луны на Фудзи лежит снег,
складывает стихотворение, в котором гово­
рится:
О ты, гора,
не знающая времени, пик Фудзи.
Что за пора, по-твоему, теперь,
что снег лежит, как шкура
пятнистая оленя, на тебе?24
Таким образом, Фудзи характеризуется
как гора, которая не подвержена измене­
ниям в соответствии с временами года. Да­
лее в этом эпизоде белый цвет снежной
шапки еще более подчеркивается уподоб­
лением формы Фудзи куче соли на морском
берегу (в Японии залежи каменной соли от­
сутствуют, поэтому ее добывали выпарива­
нием из морской воды). В дальнейшей поэти­
ческой традиции Фудзи будет неизменно
определяться как гора, покрытая снегом, но
ее уподобление соляной горке почти исче38

:«аст из литературного словаря, поскольку
более поздние поэты-аристократы, которые
не желали иметь ничего общего с жизнью
простонародья, стали считать такую мета­
фору слишком грубой25.
При рассмотрении этого, а также дру­
гих «природных» и, казалось бы, «ней­
тральных» стихотворений следует помнить,
ч іо слово «пик», как свидетельствует древ­
ний поэтологический трактат, автоматиче­
ски подразумевало, что на этой горе оби­
тает божество26.
Другая авторитетнейшая поэтическая
антология— «Синкокинсю»27— была со­
ставлена в 1201 г. по указанию бывшего им­
ператора Готоба (1180—1239, на троне
1183—1198), который после отречения от
престола принял постриг. Известно, что
раздвижные перегородки в его монашеском
обиталище в Киото были украшены изоб­
ражениями 46 знаменитых видов Японии,
среди которы х имелось и изображ ение
Фудзи. В составленной в 1207 г. самим Го­
тоба поэтической антологии, для которой
он велел сочинять стихи девяти поэтам (сам
он был десятым), помещено 460 стихотво­
рений — по одному стихотворению одного
поэта на каждый вид. В течение многих ве­
ков Готоба оставался одним из очень немно­
гочисленных императоров (хотя бы и быв­
шим), который посвятил стихи Фудзи.
В «Синкокинсю » содержится не так мно­
го упоминаний Фудзи. Однако важность об­
раза Фудзи не подлежит сомнению. В пре­
39

дисловии к антологии говорится, что в этом
собрании есть песни, превозносящие цвете­
ние сакуры на горе Тацута — весной, пение
тоскующей о возлюбенном кукушки на горе
Каннаби (Асука) — летом, разбрасываемые
ветром багряные листья кленов на горе Кацураги — осенью, снег на вершине Фудзи —
зимой. Таким образом, Фудзи представле­
на как олицетворение зимы, как одна из че­
тырех главных «сезонных» гор Японии. Но
если все три остальных горы расположены
в самой непосредственной близости от сто­
лицы (совр. преф. Нара), то Фудзи — един­
ственная «сезонная» гора, расположенная
на периферии государства. Не будет пре­
увеличением сказать, что гора Фудзи была
для носителей придворной культуры самым
узнаваемым природным объектом, располо­
женным на периферии. В то ж е самое время
необходимо помнить, что столичная поэти­
ческая культура отдавала явное предпоч­
тение объектам, расположенным непода­
леку от Хэйана. В поэтологическом трак­
т а т е «Н оин у т а м а к у р а » зн а м е н и т о го
поэта-монаха Ноин (988—?, входил в со­
став 36 «поэтов-святых» — касэн) указы ­
валось, что слово «гора » в первую очередь
ассоциируется с горами Ёсино, Асакура,
М икаса и Т ац ута. В списке достойны х
(и привычных) для воспевания объектов в
пристоличной провинции Ямасиро значит­
ся 86 единиц (из них 22 горы, 5 холмов, 1 пик),
а в провинции Суруга — всего 10 (2 горы,
включая Фудзи)28.
40

В «Синкокинсю» (№ 675) в слегка изме­
ненной форме приводится также стихотво­
рение Ямабэ-но Акахито из «Манъёсю»:
«Выхожу [на берег] бухты Таго и вижу: на
белотканой вершине Фудзи по-прежнему
надает снег». Это стихотворение пользоиалось огромным авторитетом и, в каче­
стве такового, вошло в знаменитое и ши­
роко растиражированное собрание «Сто
стихов ста поэтов» Фудзивара-но Тэйка
(30-е годы XIII в.). Знание этого собрания
считалось необходимым для всякого куль­
турного человека, а потому оказывало
существенное влияние на формирование
(и на поддержание) образа Фудзи в япон­
ской культуре.
Большинство стихотворений «Синкокинсю», воспевающих «сезонные» горы и мар­
кирующих, таким о б р азо м , времена
года, восходит к «Манъёсю» или другим
более ранним источникам (например, цити­
рованное стихотворение Аривара-но Нарихира из «Исэ моногатари»). Ко времени со­
ставления «Синкокинсю» двигательная ак­
тивность столичных аристократов сильно
упала, и только очень немногие из них име­
ли возможность наблюдать Фудзи воочию.
В своих поэтических сочинениях они пользо­
вались по преимуществу образом. Фудзи, соз­
данным в более ранние времена.
Известнейший поэт Сайгё (1118—1190)
оказался одним из немногих хэйански.: ари­
стократов, которому довелась увидеть Фуд­
зи собственными глазами. После принятия
41

монашества, обусловленного, как считается,
несчастной любовью, в 1186 г. он совершил
путешествие по стране. Одним из важных
для него географических объектов оказа­
лась гора Фудзи. В «Сайгё моногатари»
( «Повесть о Сайгё», середина XIII в.), пред­
ставляющей собой жизнеописание поэта,
утверждается, что Сайгё собственными гла­
зами убедился, что над Фудзи вьется ды­
мок. В «Синкокинсю» (№ 1613) приводится
сочиненное им в это время стихотворение,
которое эксплуатирует совершенно при­
вычную образность:
Ветер сдувает
дым с Фудзи —
тает в небесах.
Таки жаркая моя любовь —
пути не знает.
Действительно ли вился над Фудзи в это
время дымок, остается загадкой. Японская
поэзия отличается безграничной верностью
привычным ассоциациям и не может поэто­
му считаться сколько-то надежным источ­
ником для познания того, «как это было на
самом деле ». Поэты говорили о клубящем­
ся над Фудзи дымке и в дальнейшем (стихи
о дымке над Фудзи встречаются даже во вто­
рой половине XIX в.), хотя точно известно,
что ничего подобного они в реальности на­
блюдать уже не могли. Знаменитый и высо­
копоставленный монах Дзиэн (1155—1225),
который никогда не видел Фудзи, тоже по42

слушно следует за привычными аллюзиями
(«Синкокинсю», № 1612):
Избавлюсь ли
от суетной,
жаркой любви —
как Фудзи извергает
дым в небеса?
Знаменитая своими стихами и любвеобилием (что считалось сугубо положитель­
ным свойством) полулегендарная поэтесса
Оно-но Комати тоже демонстрирует акту­
альность этого утверж дения. С огласно
средневековой легенде, она якобы соверши­
ла путешествие на Восток и, проходя мимо
Фудзи и видя, как над горой вьется дымок,
вспомнила эти стихи Сайгё29. Остается до­
бавить, что Оно-но Комати скончалась при­
близительно за два века до рож ден ия
Сайгё...
Имеющиеся в нашем распоряжении ран­
ние образцы изображ ения Фудзи свиде­
тельствуют о том, что художники и поэты,
каких бы ценностных ориентаций они ни
придерживались, в это время изображали
Фудзи лишенной «портретного» сходства.
Они следовали сложившимся образцам и
руководствовались ими, а не личным визу­
альным опытом. Их целью было создание
образа недоступной для человека священной
горы, они подчеркивали ее неизменные, не­
подвластные времени характеристики, на
фоне которых человеческая жизнь с ее пре43

ходящими эмоциями выглядит особенно не­
убедительно. В зависимости от убеждений и
даже вида дискурса, они достигали своих
целей с помощью различных изобразитель­
ных, словесных и образных ( «вообразительных ») средств, которые давали возможность
живописать Фудзи даже тогда, когда они
никогда не видели (да и не хотели видеть) ее
воочию. Благодаря этому они без помех «ви­
дели» Фудзи именно такой, какой они хоте­
ли ее видеть, избегая, таким образом, допол­
нительных стрессов и психологических
травм от столкновения с непредсказуемой,
а потому неприятной действительностью.
Гора прозаическая: разве так бывает?
В поэзии, предполагающей мысленный
«отлет», мы имеем дело преимущественно
с образом Фудзи. И этот образ был весьма
популярен. Что до прозы хэйанских арис­
тократов (и, в особенности, аристократок)
на японском языке, то в ней в большей сте­
пени представлен непосредственно наблю­
даемый ими мир. Для прозаического худо­
жественного творчества этого времени зре­
ние выступает в качестве вериф икатора
происходящего. Отсюда столь распростра­
ненные в художественной прозе сцены, свя­
занные с «подглядыванием»— когда один
герой (наблюдатель) тайно подсматривает за
тем, что делают другие. Герои как бы не име­
ют возможности действовать сами по себе,
44

их обязательно должен кто-нибудь уви­
деть — только тогда эти герои «оживают»
на страницах произведения.
Поскольку стиль жизни столичных ари­
стократов характеризуется постоянным
пребыванием в столице (они полагали, что
только столичная жизнь достойна их утон­
ченного вкуса), то и Фудзи появляется на
страницах их прозы (повести, дневники) до­
статочно редко. Назначение на службу в
провинцию почиталось за неудачу, многие
чиновники, получившие там долж ность,
предпочитали остаться в столице и никуда
оттуда не выезжать. По сравнению со вре­
менем, когда столица располагалась в Нара,
контроль Центра над периферией значи­
тельно ослабляется, а осваиваемое столич­
ным жителем пространство резко сужает­
ся. И поэтому не случайно, что в списках тех
тор, которые по каким-то причинам порази­
ли воображение придворной дамы Сэй-сёнагон в ее знаменитых «Записках у изголо­
вья» (начало XI в.), топоним Фудзи не при­
водится.
В объемистом сочинении «Повесть о Гэндзи» (XI в.) Мурасаки Сикибу, которое мо­
жет быть названо «энциклопедией жизни»
хэйанского аристократа, упоминание о Фуд­
зи встречается всего два раза. В одном эпи­
зоде, где описываются приготовления к ос­
вящению статуи Будды, принц Гэндзи выка­
зы вает недовольство тем, что дым от
благовонных курений чересчур густ: «По­
верьте, нехорошо, когда курения клубятся,
45

словно дым над вершиной Фудзи». В другой
сцене Гэндзи посещает престарелого монаха-целителя, живущего в горах, и осматри­
вает оттуда столицу. Вид так нравится ему,
что он произносит: «Совсем как на картине.
Право, живущий здесь не может ни о чем
сожалеть ». На что один из его сопровождаю­
щих замечает: вот если бы принцу довелось
побывать в других землях (букв, «в землях, где
живут обычные люди» — «хито-но куни»),
тогда он смог бы усовершенствоваться в
живописи; вот есть, например, гора под на­
званием Ф удзи30.
Таким образом, столичные аристократы
не признают Фудзи «своей», она ассоции­
руется у них с местами, где живет неотеса­
ное простонародье. Вместе с тем лицезрение
Фудзи способно помочь в изучении живопи­
си — дело, достойное «настоящего» аристо­
крата. Но, разумеется, Гэндзи никакого пу­
тешествия не предпринимает, хотя, может
быть, — чего не бывает! — он все-таки и на­
рисовал Фудзи. Просто Мурасаки Сикибу
забыла нам об этом рассказать... В любом
случае, изображ ать (поэтически и ж иво­
писно) Фудзи и любоваться ею — это два
разных занятия, между которыми нет непо­
средственной связи.
Столичные аристократы , безусловно,
прекрасно знали о существовании Фудзи,
но они не стремились увидеть ее, не совер­
шали туда путешествий или паломничеств.
Объекты, которые они удостаивали своим
вниманием, находились или в столице
46

(Хэйан, которую все чаще начинают име­
новать Киото), или в ее ближайших окрес­
тностях. Аристократы могли увидеть Фуд­
зи только в силу каких-то чрезвычайных
жизненных обстоятельств. Самое раннее
из сохранившихся действительно досто­
верных свидетельств очевидцев о горе Фуд­
зи содержится в дневнике дочери чиновни­
ка Сугавара-но Такасуэ «Сарасина никки»
(около 1060 г.)31. Ее собственное имя не­
известно, поэтому обычно ее именуют «до­
черью Такасуэ» (1008—?). В 1020 г., во вре­
мя возвращения в столицу из провинции,
где служил ее отец, путь пролегал мимо
Фудзи. Автор отмечает: «В этой провинции
|С уруга] находится гора Фудзи. И з той
провинции [Кадзуса], где я родилась, гора
видна с западной стороны. Нигде больше
нет горы с таким обликом. Это гора с не­
обычайным обликом: поскольку ее склоны
сплошь покрыты зеленью, а вершина —
вечными снегами, каж ется, что на фиоле­
товое платье надета белая короткая накид­
ка. Вершина горы слегка уплощена, отту­
да подним ается дым, а ночью виден и
огонь».
После этого вполне реалистического
(описание несомненно свидетельствует о
вулканической активности) и, одновремен­
но, лирического пассажа автор все же от­
дает должное Фудзи как месту, продуциру­
ющему чудесные события. Дочь Такасуэ пе­
редает историю, рассказанную ей местным
жителем. Согласно этой истории, каждый
47

год на горе собирается «множество бо­
ж еств», которые принимают решения об
очередных чиновничьих назначениях в про­
винциях (к рассказчику исписанный пре­
красным почерком листок с указанием на
новые назначения был вынесен течением
реки)32. Будучи сама дочерью чиновника,
автор демонстрирует особую чувствитель­
ность по отношению к тому, как принима­
ются решения в «государственном аппара­
те», от чего напрямую зависит судьба ее
отца (и, следовательно, ее собственная
тоже)...
Дочь Такасуэ увидела не только снег на
вершине Фудзи, но и ее «зеленый пояс».
А такое сочетание не было свойственно по­
этическим текстам, которые предпочитают
говорит о снежной Фудзи. Поэтому в дан­
ном случае мы легко верим и в дым над го­
рой. Обращает также на себя внимание, что
при описании Фудзи автор «одевает» ее в
женское платье, что еще раз подтверждает
женскую сущность Фудзи, мужской наряд
ей явно не к лицу.
Дочь Такасуэ была провинциалкой, ей
страстно хотелось очутиться в столице,
чтобы иметь возможность прочесть те мно­
гочисленные художественные прозаиче­
ские произведения, которых она не могла
сыскать в Кадзуса. Те ж е обитатели сто­
лицы, знания которых о Фудзи ограничи­
вались поэтическим или же изобразитель­
ным преданием, бывали сильно удивлены
несоответствием их заочного знания и дей­
48

ствительности — в случае если жизнь за­
ставляла их совершить длительное путеше­
ствие.
Исторические обстоятельства сложились
гак, что с конца XII в. у столичных аристо­
кратов появилось больше надобности в путе­
шествиях. После кровопролитной борьбы за
власть, главной ареной для которой стали во­
сточные провинции (одна из основных
битв состоялась в 1180 г. в устье реки Фудзикава), в 1189 г. Минамото Ёритомо осно­
вал первый в истории Японии сёгунат, то есть
такую политическую структуру, где реаль­
ная власть принадлежит военному сосло­
вию — самураям. Этот сёгунат просущество­
вал до 1333 г. При этом императорский двор
в Киото никто не упразднял. Параллельное
существование двух центров власти (импе­
раторов и трех династий сёгунов) продолжа­
лось вплоть до 1867 г.
Своей резиденцией Ёритомо выбрал де­
ревушку Камакура, которая, согласно тра­
диционным географическим представлени­
ям, находилась на «востоке » страны. Поэто­
му и официальная хроника этого сёгуната
получила название «Восточного зерцала»
(«Адзума кагами»). В связи с этими собы­
тиями внимание, уделяем ое столичной
культурой Восточной Японии, также возра­
стает. Столичная (киотосская) культура
волей-неволей была вынуждена отдавать
дань появлению второго административно­
го центра. Столичные чиновники-аристо­
краты были вынуждены время от времени
49

совершать деловые путешествия до Камаку­
ра, что не могло не оказать влияния на их
мировосприятие.
В путевом дневнике «Токан кико» неиз­
вестного нам автора, который покинул сто­
лицу в 8-й луне 1242 г., с нескрываемым
удивлением говорится: «Покинул залив
Таго и посмотрел на вершину Фудзи — го­
ворят, что она покрыта вечными снегами, но
только пока что не покрыта она снегом, вы­
сится в голубом небе. Очертаниями же сво­
ими намного красивее картинок с горами.
Непонятно, на каких основаниях Мияко-но
Ёсика в своих “Записях о Фудзи” говорил о
двух красавицах, которые зимой 17-го года
Дзёган танцевали на вершине горы.
Белые облака,
гонимые ветром
по Фудзи-горе,
на рукава одеяния
девы небесной похожи ».
И з текста не совсем понятно, какие
«картинки » имеет в виду автор. Речь может
идти как о самой Фудзи, так и об изображе­
ниях других гор. Выражение «красивее, чем
на картинке» было достаточно распростра­
ненным в то время (так аттестовали, напри­
мер, красавиц). Вспомним: известные нам
ранние изображения Фудзи весьма далеки
оттого, чтобы воспевать ее «красоту». Ху­
дожники были склонны обращать внима­
ние не на «красоту» горы, а совсем на дру50

гие аспекты, связанные с сакральностью и
недоступностью Фудзи.
Показательно, что, высказывая сомнения
к подлинности привычных сведений об об­
лике Фудзи и о небесных девах, автор все
равно не смог проигнорировать привычный
образ — и он слагает стихотворение, в ко­
тором упом и нает о небож ительницах.
I Ірактическое визуальное знание, реализу­
емое в прозе, и поэтический дискурс ока­
зываются разведены в разные «ящики» со­
знания. Когда выдвигается один ящик, дру­
гой ящ ик мгновенно зад ви гается, и их
содержимое не противоречит друг другу. Но
вместе они не открываются.
Придворная дама, известная как Абуцуни (?—1283), которая отправилась в Ка­
макура по поводу споров из-за наследства,
видела Фудзи в 1279 г. Она тоже была удив­
лена отсутствию дымка над Фудзи. Тем
более что она сама видела его сколько-то
лет назад, когда отправилась к месту служ­
бы своего отца в провинцию Тотоми. В сво­
ем дневнике «Идзаёи никки» («Дневник
десятой луны ») она отмечала, что опраши­
вала местных жителей о том, когда пере­
стал виться дымок, но никто не смог отве­
тить ей.
Нидзё, придворной даме, которая впо­
следствии приняла монашество, тоже дове­
лось соверш ить путеш ествие на восток
страны. В 1289 г. она видела Фудзи и не ви­
дела дыма над ней. Поскольку каждый чув­
ствительный человек при виде Фудзи был
Я

обречен на то, чтобы сочинить по этому по­
воду стихотворение, Нидзё тоже делает это.
Н о если ее предшественники связывали
свои чувства и ф акт наличия дыма, то Нид­
зё проводит другую ассоциацию: между
своими тонкими чувствами и отсутствием
дыма (она списывает это на козни ветра).
В своем дневнике «Товадзу гатари» («Не­
прошенная повесть») она сочиняет такое
стихотворение:
Теперь и дымка
над вершиной не видно...
Вот и чувства мои —
точно так же
ветром гонимы.
Другой путешественник, Асукаи Масаари (1241—1301), отправился из столицы на
Восток страны в 11-й луне 1280 г. В его пу­
тевом дневнике «Хару-но миямадзи » ( «Ве­
сенняя дорога в глубине гор») о Фудзи го­
ворится следующим образом: «Вниматель­
нейшим образом оглядел Фудзи. То, что на
этой горе всегда лежит снег, объясняют тем
[имеется в виду предание из “Хитати-фудоки”], что бог-создатель этой страны попро­
сил там ночлега, на это ему ответили отка­
зом, и тогда он совершил заклятие — пото­
му здесь всегда холодно, и гора покрыта
снегом. В “Повести о старике Такэтори” го­
ворится о том, что над горой клубится дым,
поскольку здесь воскуряют эликсир бес­
см ертия, но это еще сомнительнее.
52

В“Записях о горе Фудзи” [Мияко-но Ёсика]
говорится, что горы перед Фудзи [имеются
к виду локальные пики] были созданы небо­
жителями, спустившимися с Неба, но это
очень странно».
В изначальном (книжно-поэтическом и
живописном) восприятии авторов процити­
рованных путевых дневников Фудзи пред­
ставала как суровая, покрытая снегом гора,
над которой клубится дым. Поэтому кто-то
из авторов был поражен, что склоны летней
(раннеосенней) Фудзи покрыты зеленью,
а другой — тем, что никакого дыма не вид­
но. Словом, образ Фудзи и ее реальный вид
разительно отличались. Поэтому и прекрас­
но известные этим путешественникам леген­
ды даосского происхождения, о которых го­
ворилось выше, тоже вызывали у них чувство
недоумения.
Гора правителей:
между жизнью и смертью
Учреждение сёгунской ставки в Камаку­
ра обусловило большее внимание, которое
стало оказываться «востоку» страны. Это
внимание, естественно, не обошло стороной
и Фудзи — она прекрасно видна из Кама­
кура. Отражением этого внимания в куль­
туре является, в частности, военный эпос
(гунки), описывающий военное противосто­
яние между родами М инамото и Тайра.
Многие события, связанные с этим проти­
53

востоянием, имели своей сценой именно во­
сточные провинции. Сказители бродили по
стране и повествовали о жестоких битвах.
У подножия Фудзи сёгуны и их вассалы ус­
траивали загонные охоты (на оленей и ка­
банов), которые служили для них доказа­
тельством их собственной «крутости». Во
время одной из таких охот, устроенной в
1203 г. вторым сёгуном Минамото Ёрииэ
(1182—1204, в долж ности сёгуна 1202—
1203), были убиты братья Cora — это было
делом рук вассала Минамото по имени Нитто-но Сиро Тадацунэ. Этот знаменитый
эпизод получил отражение в «Повести о
Сога», он был широко растиражирован в
рассказах сказителей и постановках теат­
ра Но. Однако в военном эпосе сама Фудзи
не играет какой-то особой, специфической
роли. Она выступает лишь как деталь ланд­
шафта, на фоне которого разворачивают­
ся события. Тем не менее, эта «деталь» была
весьма приметной.
Официальной идеологией сёгунатов стал
дзэн-буддизм. Это касается как сёгуната
Минамото, так и второго сёгуната Асикага
(с центром в Муромати — районе Киото),
просуществовавшего с 1392 по 1573 г. Поня­
тие «официальная идеология» не должно
вводить нас в заблуждение, поскольку воз­
можности сёгуната по распространению
дзэна были все-таки достаточно ограничен­
ными. Дзэн не имел характера ортодоксии
(как она понимается в христианстве), и дру­
гие направления буддизма продолжали свое
54

существование. Общебуддийский настрой
эпохи не мог не сказаться и на переосмыс­
лении символики Фудзи с буддийской точки
зрения.
В дзэн-буддизме культ гор имеет перво­
степенное значение. Недаром его церков­
ная организация, образцом для которой по­
служили китайские институты, получает
название «пяти гор» (годзан). Под «пятью
горами» подразумевались главные буддий­
ские монастыри, которые получали финан­
совую поддержку сёгуната и образовыва­
ли магический «пояс безопасности» вокруг
ставки сёгунов. Вначале, с 1251 г., это были
пять монастырей в Камакура и ее ближай­
ших окрестностях, а с 1334 г. к ним добави­
лись еще пять монастырей в Киото. Храмы,
построенные на склонах Фудзи, в их число
не попали.
Показательно, что основавший свою соб­
ственную школу знаменитый проповедник
буддизма Нитирэн (1222—1282), который
провел в окрестностях Фудзи достаточно
длительное время, не счел нужным хотя бы
упомянуть о Фудзи в своих трудах. Нахо­
дясь в храме Дзиссодзи, расположенном воз­
ле Фудзи, в 1257 г. Нитирэн писал свой ос­
новополагающий трактат «Риссё анкоку
рон », в котором он обосновывал идею о том,
что только поклонение «Сутре лотоса » спо­
собно оборонить государство от мятежей,
неурядиц и природных катаклизмов. Однако
никаких идей о том, что Фудзи является для
государства оберегом, он не высказывал.
55

В нашем распоряжении имеется не так
много текстов, в которых Фудзи предстает
при первых двух сёгунатах в контексте вла­
стных отношений. Однако в хронике «Адзума кагами» (охватывает период за 1180—
1266 гг.), повествующей о событиях, случив­
шихся при сёгунате М инамото, все-таки
содержится связанный с Фудзи сюжет, ко­
торый позволяет говорить о том, что меж­
ду этой горой и властью намечаются неко­
торые связи. В последующем этот сюжет
будет варьироваться в разных версиях.
«Адзума кагами» повествует о том, как
сёгун Минамото Ёрииэ отправил Тадацунэ
обследовать пещеру на горе Фудзи. Т от
взял с собой еще пять человек, из которых
выжили только двое. Согласно докладу Та­
дацунэ, они очутились в темном, мокром,
узком и заполненном летучими мышами
туннеле. Потом они в і л ш л и к широкой и
бурной реке. На другом берегу они увиде­
ли нечто «странное», и тут четверо членов
«экспедиции» упали замертво. Тогда Тада­
цунэ бросил в воду (т. е. принес в жертву)
свой меч и только так смог спастись. «Ста­
рики » же утверждают, что в пещере обита­
ет «великий бодхисаттва Асама», на кото­
рого нельзя смотреть — утверж дение,
вполне вписывающееся в японские пред­
ставления о «сакральном ». Запрет смотре­
ния на вместилище синтоистского бож е­
ства (синтай), на лицезрение императора и
других высокопоставленных лиц воспри­
нимался как норма.
56

Сюжет «Адзума кагами» получает про­
должение в «Повести о пещере на Фудзи»
(«Фудзи-но хитоана соси», самый ранний
известный нам список датируется началом
XVII в., но первое упоминание об этом со­
чинении относится к 1527 г.), где Тадацунэ, ж елая получить обещанные сёгуном
земли, отправляется для обследования пе­
щеры на Фудзи и возвращается с подроб­
ным рассказом о том, что через эту пеще­
ру он попал в ад и рай. Однако бодхисаттва Сэнгэн (Асама) запретил Т адацунэ
рассказы вать об увиденном — поэтому
после его доклада удар грома пораж ает
его, а вечером того же дня умирает и Ёрииэ
(в реальной жизни оба они были тоже уби­
ты, но людьми и не в тот же самый день).
Повествование заканчивается набожным
призывом: «Тот, кто услышит эту рассказ,
должен молиться [буддийскому] божеству
Фудзи и хотя бы один раз совершить туда
паломничество. Следует укрепиться серд­
цем и, не испытывая сомнений, молиться о
жизни будущей. Если же в сердце закра­
дется хоть малейшее сомнение, великий
бодхисаттва ниспошлет кару. Следует все
время думать о будущей жизни. Следует
постоянно повторять «О, великое бож е­
ство Фудзи!»33
Вышеприведенный сю жет однозначно
свидетельствует о том, что набожным твор­
цам этой легенды Фудзи представлялась
«мировой горой », которая совмещает в себе
ад и рай.
57

По другим — более документальным —
свидетельствам мы видим, что Фудзи может
ассоциироваться и с сёгунской властью, ее
могуществом.
В 1432 г. отличавшийся тяжелым харак­
тером сёгун Асикага Ёсинори (1394—1441,
в должности сёгуна 1429—1441) совершил
путешествие на Восток страны. Одной из
главных его целей было страстное желание
увидеть воочию Фудзи. Однако члены его
свиты подобострастно сообщали, что это
бог Фудзи с нетерпением ожидал прибы­
тия «светоносного» сёгуна — именно по­
этому стоит ясная погода, а сама Фудзи,
высящаяся над облаками, «выглядит не­
сравненно». В провинции Суруга сёгуна
Ёсинори привечал по долгу службы мест­
ный князь Имагава Норимаса, который по­
местил сёгуна в строении, названном им
«Павильоном для высочайшего оглядыва­
ния Фудзи». Находясь в нем, Ёсинори в
лунную ночь действительно любовался го­
рой. Под утро ему стало зябко, и он надел
шапку на вате. Тут же на Фудзи набежало
облачко, и тогда заносчивый сёгун, из­
вестный своим крутым нравом (в частно­
сти, он отправил в ссылку знаменитого
драматурга Дзэами, 1363?—1443?), сочи­
нил не слишком скромное стихотворение:
мол, подражая мне, Фудзи нахлобучила на
себя ватные облака. Один из членов свиты
Ёсинори, поэт и монах Гёко, с готовностью
продолжал параллель между сёгуном и го­
рой:
58

Взираю с почтением
вверх: высока добродетель
моего господина,
высока и Фудзи,
поросшая травамиИ.
Сёгун Асикага Ёсинори был первым вла­
стителем страны, который специально от­
правился в Суруга, чтобы полюбоваться
Фудзи. Вышеприведенное стихотворение —
пожалуй, первый текст, в котором столь
явственно и беззастенчиво ассоциированы
власть и гора Фудзи. Славословия, адресо­
ванные Ёсинори, продолжались. Его при­
ближенный Масаё сложил:
Высокая
вершина Фудзи-горы
ныне клянется:
дождешься и ты
годов таких же высоких.
Ему вторил Гёко:
Ведает божество
Фудзи высокой:
взойдешь ты
на гору высотой
в тысячи лет.
Славословия и здравицы, адресованные
Ёсинори, продолжались, но их заклинательной силы хватило всего на девять лет — его
убили во время театрального представле­
ния. Сёгуну было всего 47 лет. Фудзи же
59

продолжала презрительно и равнодушно
выситься на прежнем месте.
«Вечная» Фудзи служила в своем «дол­
голетии» примером для людей. Не только
для сёгуна, но и для императора. Киотосский придворный Минасэ Удзинари (1571—
1644), сочинивший серию из 100 стихотво­
рений, посвященных Фудзи, провозгласил
такую поэтическую здравицу императору:
Государь из череды государей,
будь крепок —
словно вечная скала
неподвижной Фудзи,
взор приковавшей”.
XVI век выдался для Японии исключи­
тельно кровавым. Он характеризовался по­
стоянными меж доусобицами, расколом,
крайней политической нестабильностью.
В непрекращавшейся борьбе за власть кня­
зья объединялись в непрочные коалиции,
которые мгновенно распадались, не выдер­
жав испытания временем. Война всех про­
тив всех сделалась нормой повседневной
жизни. Социальная иерархия распадалась
на глазах, на время восстанавливалась и
снова рушилась. Ж изнь сделалась деше­
ва, мало кто из видных участников этих
междоусобиц заканчивал жизнь в своей по­
стели.
Одним из эпизодов этой войны стало
знаменитое противоборство между Ода
Нобунага (1534—1582) и Такэда Сингэн
60

(1521—1573). Такэда Сингэн господствовал
па территории провинции Каи. В то время
это место представлялось стратегически
важным, поскольку там обнаруж ились
месторождения золота, столь необходимо­
го для продолжения военных действий.
В 1575 г. войска Нобунага одержали важ­
нейшую победу над коалицией Такэда, а сам
Сингэн вскоре скончался. В 1582 г. клан Та­
кэда был окончательно разгромлен, и тогда
Нобунага сам прибыл к подножию Фудзи,
где его войска стали лагерем. Организацию
грандиозной встречи осуществлял союзник
Нобунага и будущий основатель третьего
сёгуната Токугава Иэясу (1542—1616)), ко­
торый за свои военные заслуги получил
провинцию Суруга. В качестве одного из
пунктов развлекательной программы зна­
чились скачки вокруг Фудзи. Источники
сообщают, что всадники во время этих бе­
шеных скачек «впадали в неистовство».
Тем не менее, и Нобунага не мог не отдать
должное облику Фудзи. «Когда [Нобунага]
взирал на Фудзи, на вершине лежал снег,
он был похож на белые облака. Воистину,
Ф удзи— гора редкостная». Пребывание
Нобунага во владениях поверженного вра­
га напоминает настоящий триумф и демон­
страцию своей грозной силы. Нобунага
был известен, в частности, тем, что безжа­
лостно сжег монастыри на горе Хиэй и
умертвил тамошних обитателей. Служите­
ли храма Сэнгэн безропотно явились к нему
па поклон36.
61

Однако этот триумф возле Фудзи ока­
зался в жизни Н обунага последним. Он
вновь отправился в Киото, и там один из
его вассалов застал его врасплох — когда
Нобунага пребывал в храме Хоннодзи в Ки­
ото. Ввиду неминуемого поражения Нобу­
нага покончил жизнь самоубийством. Как
и сёгуну Асикага Ёсинори, Фудзи не при­
несла Нобунага долгих лет жизни. Взгляд
властителей на Фудзи оказывался смер­
тельным для его обладателей. На поверку
они оказывались не властителями, а вре­
менщиками.
К концу XVI в. крестьянский (!) сын Тоётоми Хидэёси (1536—1598) сумел оттеснить
своих соперников и на какое-то время объе­
динил страну под своей пятой. Показатель­
но, что на парадных военных одеждах, со­
зданных по его заказу, появляется изобра­
жение Фудзи. Некоторые отряды Хидэёси
также использовали знамена с изображени­
ем этой горы, которая в данном случае слу­
жила символом военного могущества37.
Тоётоми Хидэёси был человеком чрез­
вычайных амбиций. Он желал быть власти­
телем не только всей Японии. Он мечтал
покорить и сам Китай и отправил на мате­
рик военную экспедицию. Япония не поку­
шалась на дальневосточное господство уже
тысячу лет. Видимо, монументальная и ве­
личественная Фудзи соответствовала пред­
ставлениям Хидэёси о могуществе. Тем не
менее, одежда (одёжка?) оказалась ему
явно не по плечу. Вассалы Хидэёси бес62

главно воевали на Корейском полуострове,
который в то время являлся частью Китай­
ской империи, сам он в разгар кампании
скончался в Киото. Потомкам Хидэёси не
удалось сохранить его власть, хотя сам он
и мечтал о вечном процветании своего
дома.

Парадная одежда Тоётоми Хидэёси
с изображением Фудзи

63

Гора буддийская: меж ду раем и адом
Еще конец периода Хэйан характеризу­
ется глубоким укоренением буддизма сре­
ди всех социальных страт. Причем это был
не только какой-то «обобщенный» буддизм
(хотя на народном уровне это бывало имен­
но так), но и его различные школы. Широ­
кое распространение получает синкрети­
ческое вероучение хондзи-суйдзяку, со­
гласно котором у будды и бодхисаттвы
получают в синтоистских божествах лишь
временное воплощение. Обретает популяр­
ность и амидаизм, то есть направление буд­
дизма, в котором учение о рае и аде разра­
ботано с подкупающ ей тщ ательностью .
Главными объектами поклонения в нем вы­
ступают будда Амида (Амитабха, владыка
рая) и бодхисаттва М ироку (М айтрейя),
предназначением которого является спасе­
ние всех людей в далеком будущем. Бином
«Фудзи », который раньше часто записывал­
ся под влиянием даосизма как «без-смертие», под влиянием буддийского вероуче­
ния теперь нередко предстает как «[гора],
богатая состраданием ».
Поскольку XI—XII вв. отмечены в Япо­
нии напряженным ожиданием скорого на­
ступления «конца учения Будды» (маппо),
в стране распространилась практика по­
гребения сутр на вершинах гор — над фут­
лярами или же сосудами с сутрами соору­
жалось буддийское надгробие, что должно
было обеспечить их сохранность для по64

іомков. В неофициальной хронике «Хонтё
« »йки» (составлена Фудзивара Митинори,
i' 1159, охватывает период 935—1153) в
іаписях за 1149 г. сообщается: «В провин­
ции Суруга есть святой по имени Фудзиt гмин, его имя — Мацудай [букв, “конец
времён”]. Он поднимался на Фудзи не»колько сот раз. На вершине Фудзи он
построил храм под названием Дайнити»38.
Сообщается также, что Мацудай захоро­
нил книги буддийского канона на вершине
юры Фудзи (в 1930 г. на Фудзи был дей­
ствительно обнаружен сосуд для сутр, ко­
торый, однако, куда-то потом исчез, что
свидетельствует, в частности, о нравах
другого века). Подобные захоронения сутр
имели действительно массовый характер,
и и этом отношении Фудзи не представляет
собой чего-то исключительного.
Средневековые источники свидетель­
ствуют, что проповедь Мацудай встрети­
лись с определенными трудностями. П о­
скольку в основанном им храме главным
объектом поклонения является будда Дай­
нити, имеющий мужское обличье, это всту­
пило в противоречие с устоявшимися пред­
ставлениями местных жителей о женском
облике божества Фудзи39.
В это время даосские идеи постепенно
идут на убыль, что было во многом связано
с о тсутствием в даосизме института церк­
ви. И теперь люди уж е ищут бессмертия
(перерождения) не столько на горе Хорай,
і колько в буддийском раю. Теперь буддизм
65
I Іора Фудзи

и даосизм могут вступать в конфликтные и
даже взаимоисключающие отношения. Так,
в тексте одной молитвы второй половины
XI в. прямо утверждается, что человек, пе­
реродившийся на Хорай, не может возне­
стись в рай будды Амиды40.
Меняющаяся картина мира получает вы­
ражение, в частности, в том, что синтои­
стское святилище Асама получает теперь
статус буддийского храма (теперь оно обыч­
но называется храмом Сэнгэн), а почитае­
мые там божества объявляются временным
воплощением вселенского будды Дайнити
и именуются «бодхисаттвой Сэнгэн». П о­
добное отождествление местных божеств
с различными буддами и бодхисаттвами
происходило по всей стране. Несмотря на
сращивание синтоистских и буддийских
представлений, храм Сэнгэн на Фудзи со­
хранял свою «особость», он никогда не при­
надлежал к школе дзэн (многие храмы, при­
надлежавшие к старым школам, теперь пре­
вратились в донские), продолжая сохранять
свой эклекти тлый и народный характер, на
который официальные веяния оказывали
лишь ограниченное влияние. Тем не менее
энергичная экспансия буддийских пред­
ставлений не могла не оказать влияния и на
образ Фудзи, которая в значительной степе­
ни начинает восприниматься уже в контек­
сте буддийских верований.
В анонимном путевом дневнике «Кайдоки» («Записи о дороге вдоль побережья»)
в записи за 1223 г. гора Фудзи привычно
66

предстает в женском обличье. Но одновре­
менно она напрямую связывается и с буддиз­
мом. Согласно этому тексту, Фудзи «занима­
ет полнеба и высится над другими горами.
У вершины — птичья дорога, у подножья —
«ілснья тропа. Следов человека не видно, высит­
ся одиноко. Снег похож на белый платок, котры м повязана вершина, облака — напоми­
нают длинный пояс, что обмотан вокруг жи­
вота... Воистину эта гора — священная, она
выше всех других. А раз священная — значит,
она является временным воплощением буд­
ды Шакьямуни»41.
Тем не менее даосские идеи и концеп­
ты — пусть и не объединенные в чисто да­
осскую целостную картину мира — про­
долж аю т свое существование. Ж уравли
(«транспортное средство» даосских мудре­
цов), сосны, хризантемы, черепахи (символы
долголетия) и гора Хорай сохраняют свой
благожелательный смысл и предстают в ка­
честве аксессуаров новогодней обрядности.
( аожет о Кагуя-химэ прочно закрепляется в
ли тературном и религиозном обороте. В те­
атре Но играется пьеса «Фудзи» (ее перво­
начальный вариант принадлежал, видимо,
самому Дзэами), где посланец китайского
императора занят поисками эликсира бес­
смертия в Японии, а Фудзи напрямую отож ­
дествляется с Хорай. Сходные мотивы, свя«анные с миром даосских бессмертных,
представлены и в пьесе «Хагоромо», где в
конце действия небесная дева исчезает в не­
бесной дымке над Фудзи42. Во многих дру67
»•

гих пьесах Но местом пребывания бессмер­
тных объявляются горы Ёсино. Все эти та­
лисманы, обереги, идеи и мотивы сохраня­
ют свое значение и не выбрасываются на
«помойку» культуры, хотя теперь они ос­
мысляются преимущественно в буддийском
контексте.
В сборнике религиозных преданий «Синтосю»( «Сборник [произведений] о пути
[синтоистских] богов», XIV в.) содержится
предание о происхождении культа Фудзи.
В нем повествуется о том, что во времена
правления императора Юряку (трэд. 456—
479) в уезде Фудзи провинции Суруга ко­
ротали свой век бездетные старики. После
жарких молитв о ниспослании им ребенка
из зарослей бамбука появилась девочка
пяти-шести лет несравненной красоты, при­
чем ее явление сопровождалось сиянием.
Старики нарекли девочку Кагуя-химэ —
Сияющая Дева. Управитель провинции
был покорен ее красотой и пожелал взять
в жены. Когда старики умерли, а сама она
уже выросла, Кагуя-химэ объявила упра­
вителю, что она появилась в доме стариков
исключительно из-за предопределения в
прошлом рождении, но теперь, посколькуде на самом-то деле она является «небо­
жительницей с горы Фудзи», ей настало
время вернуться во дворец небожителей,
которы й располож ен на вершине этой
горы. Однако когда управитель затоскует
по ней, он сможет встретиться с Кагуяхимэ — поэтому она дарит ему ларец с
68

чудесными благовониями. Когда он воску­
рит их, он сможет вновь увидеть ее. В ми­
нуту тоски и томления он так и поступает,
и переносится на вершину Фудзи, где на
дно кратера он видит пруд с камнем посе­
редине, который похож на дворец. От пру­
да исходит дымок, в котором и появляется
его возлюбленная, которой, однако, не
чнатает, похоже, требуемой плотскости, то
есть управитель остается удовлетворенным
не до конца. Когда же он прячет ларец за
пазуху, Кагуя-химэ пропадает, и управи­
тель от отчаяния кончает жизнь самоубийетвом. С тех пор над вершиной Фудзи все­
гда клубится дым. Кагуя-химэ и управитель
становятся женским и мужским божества­
ми (ками), которые и являются «великим
(юдхисаттвой Сэнгэн». И этому бодхисатсвс люди молятся о ниспослании счастлиной любви43, хотя, учитывая исход истории
о Кагуя-химэ и ее обожателе, такая резуль­
тирующая может показаться кому-то из
современных читателей сомнительной.
Данное предание, безусловно, напрямую
связано с мотивами, которые содержатся в
«Повести о старике Такэтори». Сведения о
дыме над Фудзи на момент фиксации пре­
дания являлись архаизмом. Однако сложив­
шийся образ обладал огромной инерцией,
и действительность далеко не всегда могла
составить ему конкуренцию.
К этому времени вулкан Фудзи вступил
в состояние относительного покоя (послед­
нее извержение случилось в 1083 г., следу­
69

ющие регистрируются в 1435 и 1511 гг.), чтс
создавало более благоприятные возможно­
сти для подъема на гору, чем стали пользо­
ваться последователи разных буддийски)
школ и, в особенности, горные отшельники
(ямабуси) — приверженцы сюгэндо. Одна­
ко следует иметь в виду, что Фудзи не была
самой популярной горой в их среде. Гораз­
до большей известностью пользовались всетаки горы в окрестностях Нара и Киото, г.
особенности горы Ооминэ и Кимпусэн.
Тем не менее популярность Фудзи среди
паломников, безусловно, росла. Это находиі
свое отражение, в частности, в росте числа
живописных изображений Фудзи. Однако
теперь абрис Фудзи является вполне узна­
ваемым и мало походит на прежние «цилин­
дрические» изображения, которые не име­
ли ничего общего с реальностью. По всей
вероятности, это было связано, в первую
очередь, с тем, что, утрачивая свои даосские
коннотации, Фудзи превращалась в объект
реального паломничества. Разумеется, боль­
шая доступность вершины Фудзи и «умень­
шение» прежней крутизны не означали уте­
ри горой своей сакральности.
К 10-й годовщине кончины буддийского
святого Иппэна (1239—1289), который ос­
новал школу Дзисю (одна из разновиднос­
тей амидаизма), его ученик Энъи составил
иллюстрированное жизнеописание своего
наставника («Иппэн хидзири-э»— «Изоб­
ражения святого Иппэна»), в котором, в
частности, запечатлены места, где побывал
70

го своей проповедью Иппэн. Путешество­
вал он и в окрестностях Фудзи, которая,
правда, не играет никакой непосредствен­
ной роли в повествовании, выполняя фун­
кцию ландшафтного маркера. Художник
изобразил гору с точки, которая находится
ѵ западного берега залива Суруга. Она
полностью покрыта снегом, что соответ­
ствовало поэтическим представлениям, но
нс соответствовало изображениям «даос­
ского типа».
В то же самое время это, пожалуй, пер­
вое из известных нам изображений, где
Фудзи имеет не цилиндрическую, а уже ко­
нусовидную форму. Однако склоны горы
все равно намного круче, чем они есть на
самом деле, что, разумеется, должно было
подчеркнуть ее труднодоступность. Но по
сравнению с другими горами, на которых
побывал Иппэн и которые представлены в
этом свитке, Фудзи все равно выглядит го­
раздо менее неприступной. В любом случае
на этом изображении Фудзи, пожалуй,
впервые демонстрирует «узнаваемый» ко­
нусовидный облик, по которому ее легко
отличить от других священных гор. И имен­
но этот способ изображения Фудзи вос­
торжествует в дальнейшем. Показательно,
что процитированный выше комментарий к
изображению Фудзи из «Исэ моногатари»
(«широка наверху и узка внизу») имеется
только в одном списке этого произведения,
в остальных же этот пассаж заменен на
утверждение, что Фудзи напоминает по
71

форме соляную гору44. Таким образом, с
течением времени и по мере реального ос­
воения Фудзи ее мысленный образ меняет­
ся, а склоны приобретают большую поло­
гость. Обращает на себя внимание также
то, что на склонах Фудзи имеется пять
борозд-ущелий. По всей вероятности, это
связано с фиксируемой в письменных ис­
точниках намного позже легендой о том,
что в правление императора Коан (трэд.
392—291) с вершины Фудзи скатилось пять
камней, которые оставили на ее тулове
свои следы45.

Гора Фудзи (свиток «Иппэн хидзири-э», 1299 г.)

Затворническое моление Иппэна на пиках Суго,
что в Иё (свиток «Иппэн хидзири-э»)
72

Включение в «контѵкст Фудзи» таких
знаменитостей, как Сётоку-тайси или же
Иппэн, не должно вводить нас в заблужде­
ние относительно авторитетности Фудзи в
культуре того времени. Несколько преувели­
чивая или же «терроризируя» действи­
тельность, можно все-таки утверждать:
значимость и знаковость образсз Сётокутайси и Иппэна были настолько велики,
что труднее сыскать сколько-нибудь зна­
менитую гору, на которой они не бывали,
чем ту, которая никак не связана с их име­
нами. Гору Фудзи действительно посещали
паломники, но их было, безусловно, мень­
ше, чем в других «святых» местах. Некото­
рое представление о степени популярности
Фудзи в качестве объекта паломничества
могут дать следующие данные. В 1572 г. в
районе Фудзи постоянно пребывало 82 про­
водника по святым местам на этой горе.
Каждый из них был в состоянии «обслу­
жить» в короткий летний сезон не более
200 человек. Считается, что в это время
ежегодно совершали подъем на Фудзи око­
ло 10 тысяч паломников46.
Сёгуны из рода Асикага, кг к уже отме­
чалось, вернули ставку из Камакура в Кио­
то, в район Муромати. В это время Фудзи
становится самостоятельным объектом для
изображения. Если более ранние изображе­
ния этой горы были вписаны в «литератур­
ный» контекст и представляли собой иллюс­
трации к повествовательным текстам (жития
Сётоку-тайси и Иппэна, «Исэ моногатари»),
73

составляя его часть, то теперь Фудзи может
эмансипироваться от словесности.
Скажем прежде всего о так называемых
«паломнических мандалах». На них пред­
ставлены знаменитые буддийские (синтоис­
тские) храмы и святилища. Изображения
имели массовый характер и были часто пи­
саны на дурной бумаге. По всей вероятнос­
ти, они покупались паломниками в соответ­
ствующих святых местах в качестве амуле­
та, для демонстрации их на своей малой
родине, для возбуждения набожности и в
качестве доказательства того, что они дей­
ствительно побывали там, где того требо­
валось. На многих изображениях присут­
ствуют сгибы, свидетельствующие, что они
проделали с путешественниками немалый
путь и не предназначались для «любова­
ния»: в отличие от шелковых свитков их
никогда не вешали в доме, а держали в ка­
ком-то укромном месте.
Этот класс изображений известен с XII в.
В своем дневнике регент Кудзё Канэдзанэ
(1149—1207) писал в 1184 г.: «Я получил
изображение синтоистского храма Касуга
от буддийского монаха из Нара. Ранним ут­
ром, после умывания, я облачаюсь в парад­
ные одежды и почитаю его, как если бы я
находился перед настоящим храмом, и чи­
таю тысячу свитков сутр... Я буду продол­
жать это занятие вместе с моей семьей еще
семь дней». В 1326 г. император Ханадзоно
также отмечал в своих записях: «В послед­
ние три или четыре года люди совершают
74

приношения и поклоняются мандале храма
Касуга, как если бы они находились в самом
храме»47.
Картина Кано М отонобу (1477—1559)
изображает зигзагообразную дорогу, веду­
щую на вершину Фудзи. Мы видим палом­
ников, отправляющихся из местечка Михоно Мацубара на побережье залива Сугару,
которы е дости гаю т заставы К иём и-но
Сэки на тракте Токайдо, затем буддийско­
го храма Сэйкэндзи, пересекают реку Фудзикава, омывают свое тело под водопадом,
достигают храма Асама (Сэнгэн) и затем,
облаченные в белые одежды, устремляют­
ся к вершине. По правую и левую сторону
от трехвершинной горы расположены Сол­
нце и Луна, придающие картине соответ­
ствующую вневременность и явственно упо­
добляющие Фудзи мировой буддийской
горе Сумеру. На трех вершинах Фудзи име­
ются изображ ения трех будд — Дайнити
(букв. «Большое солнце», санскр.Махавайрочана — космический, вселенский Будда),
Амида (владыка рая) и Якуси (целитель).
Будда Дайнити, как уже указывалось, счи­
тался аватарой бодхисаттвы Сэнгэн. То,
что будда Амида помещен в центре, свиде­
тельствует о том, что дорога на вершину
ведет в рай.
В верхней части картины Мотонобу мож­
но разглядеть старика с факелом. На заклю­
чительном этапе паломники пускались в путь
ночью. Они освещали тропу с помощью фа­
келов. И в синто, и, вслед за ним, в японском
75

Кано Мотонобу. Мандала Фудзи

буддизме главные ритуалы и церемонии про­
водятся ночью — времени наибольшей сакральности и активности божественных сил.
Паломники на Фудзи следовали этой тради­
ции. Они поднимались на Фудзи в июле-ав­
густе, когда вершина горы освобождалась от
снега.
Обращает на себя внимание, что Фудзи
представлена на картине Мотонобу с тремя
развернутыми на плоскости вершинами. По­
добное изображение священной горы явля­
ется достоянием японской традиции и не
характерно для Китая. Однако в самой Япо­
нии именно такая репрезентация становит­
ся в это время общеупотребительной. Если
раньше мы видели «складчатые» пики «да­
осской» горы, то теперь эти пики «развер­
тываются» на плоскости, становятся более
пологими. Символика трех вершин также
подверглась переосмыслению, приобретя
буддийские смыслы. Теперь вершина Фудзи
уподоблялась цветку лотоса (ее могли так и
называть — Лотосовый пик — «Фуёхо»), ее
трехчастная структура выражала идею о
трех буддийских мирах, которые находят­
ся под защитой будд. Эта трехвершинность,
свойственная для «буддийской» Фудзи,
была настолько широко растиражирована,
что даже на более поздних по времени ри­
сунках иностранцев (христианских мисси­
онеров и членов корейских миссий) Фудзи
может представать с такими же тремя вер­
шинами, хотя вряд ли они (во всяком случае,
миссионеры) отдавали себе полный отчет в
77

смысловых нагрузках такого рода изобра­
жений.
Вместе с широким распространением в
Японии дзэн-буддизма Фудзи часто появ­
ляется и на свитках монахов-художников,
связанных с этой школой. Они работали в
технике монохромной живописи (суйбоку),
цветовая гамма которой представляет со­
бой сочетание черного и белого — черной
туши и белого фона. Основным объектом
изображения являлись горы, в том числе и
расположенные в Китае, которых худож­
ники, как правило, никогда не видели. Они
и не нуждались в этом, поскольку руковод­
ствовались установкой на изображ ение
ландш аф тов идеальных, а не реальных.
Горы и сопутствующие им потоки (реки, ру­
чейки, водопады) представлялись идеаль­
ным местом для самосовершенствования,
местом, над которым не властен бег вре­
мени. Эта вневременность и выражалась в
черно-белом колорите, даже деревья и ку­
старники были представлены оттенками
серого.
На свитках дзэнских художников Фуд­
зи появлялась очень часто. В настоящее вре­
мя в письменных источниках насчитывают
165 упоминаний их живописных произведе­
ний, отображающих тот или иной пейзаж,
на 63 из них была изображена Фудзи (самих
изображений сохранилось намного мень­
ше)48. Совершенно понятно, что достаточно
часто художники рисовали Фудзи «из голо­
вы », сообразуясь лишь с традицией. Мона­
78

хи-поэты, сочинявшие на китайском языке,
тоже часто складывали стихи о Фудзи, но
при этом они так же часто признавались, что
никогда не видели ее воочию, удовлетворя­
ясь уже существующими изображениями.
Монах Танко Сокэн (1386—1463) писал:
О Фудзи лишь слышал,
сам не видел и не бывал.
Смотрю на картину — восторг.
Сесть бы в седло, стихи возглашая,
тысячу ри до Востока покрыть —
увидеть чистое небо и вершину в снегу.
Путь далёко-далёко
по восточной сторонке лежит.
Ненужность видеть Фудзи для того, что­
бы «правильно » отразить ее образ, хорошо
выражена в стихотворении Кисэй Рэйкэн
(1402—1488):
Крута и гордо-одиноко высится Фудзи —
Не только на востоке — во всей вселенной.
Стоит увидеть ее средь белого дня,
в ясном небе.
Но увидеть снежные склоны — не значит
гору понять.
Атрибутом «настоящей» страны были
священные горы. Или гора. Если в начале
своего «культурного» существования Фуд­
зи представала как ипостась Хорай, то те­
перь дзэнские монахи могут позициониро­
вать Фудзи как «двойника» горы Сумеру
79

(Шумеру). Так, в стихотворении на китай­
ском языке монаха Тэнъин Рютаку (1421—
1500) говорилось:
Кроме горы
Сумеру есть
еще одна Сумеру.
Кто же назвал ее Фудзи?
В шестой луне там идет снег,
Холод пронзает до кости.
Горчичное зерно бы разрезать,
Громаду бы Фудзи скрыть...
Осмысление Фудзи с буддийской точки
зрения с неизбежностью вело к вписыванию
ее в «международный» контекст. В упоми­
навшейся пьесе театра Но «Фудзи» сооб­
щается о том, что гора Фудзи будто бы «пе­
релетела» из Индии, на ней, по указанию
Кагуя-химэ, зажгли эликсир бессмертия,
а потому на Фудзи искали эликсир бессмер­
тия и китайцы, и, следовательно, ее «облик
не имеет равных». Контекст, в котором
употреблено понятие «облик» (ёсоои), не
оставляет сомнений в том, что речь идет не
столько о «красоте » Фудзи, сколько о «при­
способленности » горы для чудес. Указание
на ее индийское происхождение (а Индия
однозначно воспринималась как родина буд­
дизма) служило свидетельством ее высочай­
шего статуса в картине мира.
Одним из художников, работавших в
технике суйбоку, был знаменитый Сэссю
(1420—1506), который во время своего па­
80

ломнического пребывания в Китае изобра­
зил, в частности, и Фудзи. Его ученик ско­
пировал изображение и привез в Японию.
Облик Фудзи на этом свитке был легко уз­
наваем. Этот свиток вызвал множество
подражаний (известно, по крайней мере,
его 26 копий), вид на Фудзи именно с этой
точки был признан каноническим.
Эта точка расположена в местечке Михо-но Мацубара на побережье залива Суруга. Облик Фудзи предстает здесь с ха­
рактерным для изображений того времени
абрисом: с тремя закругленными и сим­
метричными вершинами. Присутствие на
изображении буддийского храма подчер­
кивает буддийскую составляющую куль­
туры того времени, сосны — наряду с са­
мой Фудзи — придают изображению бла­
гожелательные смыслы, которые еще раз
подчеркивают вневременную, вечную сущ­
ность Фудзи. Подобная трехвершинность,
как уже говорилось, является достоянием
японской традиции, однако сравнительно
невысокие скалы за храмом Сэйкэндзи
выполнены полностью в духе китайской
живописи. Ничего подобного в реальном
пейзаже, в который вписан Сэйкэндзи, мы
не обнаружим. В этом отношении изобра­
жение Фудзи в «японском» духе, и изобра­
жение окрестных скал в русле китайской
традиции обнаруживаю т важную точку
соприкосновения: к природным реалиям
они имеют весьма опосредованное отно­
шение.
81

Сэссю. Гора Фудзи и буддийский храм Сэйкэндзи
(«Фудзи сэйкэндзи дзу», XV в.)

На этом свитке китайский литератор
Чжань Чжунхэ (яп. Сэн Тюва) оставил свои
стихи (сочетание на одной плоскости изоб­
ражения и стихов-комментариев, принад­
лежащих разным людям, было распрост­
раненной практикой того времени). В этих
стихах китайский мастер восхищается ог­
ромностью Фудзи и говорит о том, что ле­
стница, ведущая на Небо, расположена на
Фудзи. Он пишет о вечном снеге на горе,
который не тает даже в шестой луне, упо­
добляет Фудзи лотосу. Затем он переходит
к храму Сэйкэндзи, где в уединении и тиши
живут престарелые монахи. В конце сти­
хотворения поэт высказывает желание от­
правиться в путешествие «на восток» (т. е.
в Японию), добраться до Михо-но Мацубара и заполучить одежды небожительниц.
Чжань Чжунхэ обнаруживает в своих сти­
хах хорошее знание японских «вообража­
емых» (культурных) реалий — ясно, что пе­
ред написанием стихотворения он получил
от японских коллег исчерпывающий «инст­
руктаж».
Живописные свитки приверженцев дзэнбуддизма и подписи к ним являются проек­
цией одних и тех же представлений, они
являются единым текстом, в котором ж и­
вопись и слово дополняют друг друга.
Помимо космической составляющей,
в стихотворениях на китайском языке могут
содержаться и вполне реалистические на­
блюдения: пора бы уже выпасть снегу, а он
еще не выпал; живописно описывается игра
83

Кано Масанобу. Горы и воды

света на склонах Фудзи, и т. п. Подобные
детали с несомненностью свидетельствуют
о том, что некоторы е дзэнские монахи
все-таки добирались до Фудзи.
Интересно, что подобных развернутых
и детальных поэтических описаний Фудзи
па японском язы ке не имеется. С тихо­
творцы, сочинявш ие на родном язы ке,
предпочитали видеть Фудзи полностью та­
кой, какой она предстаете прошлых «клас­
сических» сочинениях. Последователи сюгэндо поднимались на Фудзи, но они пред­
почитали молчать. Высказывается мнение,
что для них гора Фудзи представлялась
«телом божества» (синтай), описание ко­
торого было табуировано49. Или, мож ет
быть, паломники были не настолько обра­
зованны? Или, скорее всего, они были на­
столько поглощены своими религиозными
переживаниями, что им было не до свето­
вых эффектов?

Во времена древности и средневековья
гора Фудзи неизменно выступает как мес­
то особенное и чудесное, однако чудеса,
которые там творятся, непосредственным
образом зависят от той картины мира, в ко­
торую вписан и сам «регистратор » этих чу­
дес. Вместе с тем необходимо отметить, что
для образованных обитателей Японии, ко­
торые концентрировались по преимуществу
в столице Хэйан (Киото), Фудзи имела,
85

безусловно, периферийное значение. Они
вообще полагали, что «настоящий» человек
может жить только в Киото. Киото отли­
чался наиболее высокой концентрацией
«культуры », и по этому показателю ни одно
место в стране не могло хотя бы отдаленно
приблизиться к столице. Поэтому гораздо
большей популярностью в среде столичных
аристократов пользовались горы, располо­
женные в непосредственной близости от
императорского дворца. Это Ёсино и Кумано, горы Кимпусэн и Оминэ, Хиэй и Коя, на
которых были выстроены огромные и вли­
ятельные буддийские монастырские комп­
лексы. Провинция ж е Суруга неизменно
воспринималась столичными жителями как
захолустье.
Тем не менее можно констатировать до­
статочно большое внимание, которое уде­
лялось Фудзи в древней и раннесредневе­
ковой Японии. Причем, в зависимости от
идейных установок человека, образ горы
мог получать достаточно различные тол­
кования. Он был связан и с отличающими­
ся друг от друга религиозными интерпре­
тациями, и с любовными переживаниями.
Однако мы не находим в текстах почти ни­
каких следов того, что Фудзи воспринима­
лась современниками как «красивая» гора,
предназначенная для праздного «любова­
ния ». Исключение представляют лишь не­
которые пассажи из путевых дневников.
Фудзи не была по-настоящему интегриро­
вана и во властные структуры: в отличие
86

от Киото или Камакура, власти не строили
гам буддийских храмов и синтоистских свя­
тилищ, которым они оказывали первооче­
редную и достаточно щедрую финансовую
поддержку. Освоение Фудзи (как культур­
ное, так и паломническое) носило по преиму­
ществу стихийный характер. Это предопре­
деляло как сравнительную неспеш ность
этого процесса, так и его относительную на­
дежность.
Гора горож ан:
каж дому по своей Фудзи
С основанием сёгуната Токугава (1603 г.)
после долгих междоусобиц в стране настал
долгожданный мир, что немедленно самым
благоприятным образом сказалось на всех
сферах жизни. Население страны плодит­
ся, города растут, преступность сокраща­
ется, м ятеж ей не регистрируется, люди
предаются трудовой активности и другим
мирным занятиям — посещению театров,
турниров по борьбе сумо и т. п.
Япония того времени представляла собой
объединение приблизительно из 300 крохот­
ных княжеств, которые в той или иной сте­
пени находились в зависимости от централь­
ного правительства в Эдо. Императорский
двор в Киото не обладал распорядительны­
ми полномочиями, но Киото все равно пре­
тендовал на то, чтобы считаться центром
культурной жизни. Всякая политическая де­
87

ятельность жестко пресекалась, но сегунатне
стремился к унификации культурных особен­
ностей, присущих разным частям страны.
Страна была практически закрыта для въез­
да и выезда, что способствовало устойчивос­
ти режима и консервации существовавших
социальных практик. Вместе с тем нельзя ут­
верждать, что это общество находилось в со­
стоянии летаргического сна. Изменения в
стиле жизни и мировосприятии происходи­
ли постоянно, но они имели постепенный ха­
рактер.
С перемещением основных управленче­
ских институтов в Эдо населенность района
Канто образованными людьми резко возра­
стает, сам Эдо в XVIII в. становится круп­
нейшим городом Японии и мира — около
1 миллиона человек. В двух других мегапо­
лисах — Киото и Осака — проживало при­
близительно по 500 тысяч горожан.
Интенсивность движения по тракту Токайдо, откуда была хорошо видна Фудзи, не
знает прецедентов. По Токайдо проходили
(именно проходили: Япония того времени
практически не знала гужевого транспор­
та) торговцы, путешественники, паломники.
По Токайдо двигались и огромные процес­
сии князей, направлявшихся в Эдо и возвра­
щавшихся из него в свои владения. Морское
сообщение между портами Западной Япо­
нии и Эдо также стремительно развивается.
Так что Фудзи была хорошо видна и моря­
кам. Отражением этого было, в частности,
появление нового термина — «сакэ с видом
88

на Фудзи» (фудзими-дзакэ). Произведенные
в провинции Сэццу (район Осака и преф.
Хёго) бочонки с сакэ погружали на корабль,
довозили до того места, откуда была видна
Фудзи, везли обратно и тогда уже продава­
ли. Считалось, что за время пути оно «дохо­
дит» до нужной кондиции.
Вместе с созданием сёгуната Токугава
встает проблема не только обоснования
институциональной легитимности нового
сёгуната, но и придания высокой статусности той территории, которая прилегала к
резиденции сёгунов. Иными словами, сле­
довало «наполнить» это пространство ста­
тусными объектами — текстовыми, антро­
погенными, природными. Именно в период
Токугава канонизируются, изучаются и по­
лучают широчайшее распространение про­
изведения военного эпоса (гунки). Многие
из них описывают события, в которые был
вовлечен первый сёгунский дом Минамото,
к которому (без всяких на то фактических
оснований) возводили свое происхождение
Токугава. Особое место принадлежит воен­
ному эпосу, где описывается историческая
победа Минамото над конкурировавшим с
ним родом Тайра. Местом действия этих
событий был именно восток страны, где те­
перь и обосновались Токугава. Находясь на
этой территории, связанной с истоками сёгунского дома, Фудзи автоматически приоб­
ретала часть властной ауры.
Сёгунат и созидаемая под его патрона­
жем культура, безусловно, не могли иг­
89

норировать устоявшиеся пространствен­
ные представления, киотосская культура
по-прежнему обладала для жителей Восто­
ка значительным авторитетом и обаянием,
но к уже известным достопримечательно­
стям и местам паломничества, располо­
женным в Западной Японии (преимуще­
ственно в районе Кансай), которые продол­
ж аю т тираж ироваться в символической
топографии Японии, добавляются и новые.
Путеводители XVII—XVIII вв. регистриру­
ют множество новых достопримечательнос­
тей и в районе Канто. К главным из них сле­
дует отнести антропогенные объекты внут­
ри Эдо (мосты, храмы, сёгунский замок),
мавзолей в Никко (там почитался основа­
тель сёгунекой династии Токугава Иэясу),
дороги (в особенности тракт Токайдо).
Что до главного чисто природного объек­
та, достойного запоминания, восхищения и
поклонения, то это была, безусловно, гора
Фудзи. В 1605 г. основатель династии Току­
гава Иэясу оставил пост сёгуна и, продол­
ж ая оставаться фактическим правителем
Японии, с 1607 г. обосновался в Сумпу
(совр. Сидзуока), административном цент­
ре провинции Суруга. В 1633 г. территория
этой провинции превратилась в домен рода
сёгунов, что, безусловно, накладывало се­
рьезные обязательства по позиционирова­
нию этой земли и, следовательно, ее главно­
го природного объекта — горы Фудзи, что
повышало ее авторитетность в символиче­
ской топографии токугавской Японии. П о­
90

казательно, что сочинители китайских сти­
хов из Киото привычно продолжали уподоб­
лять Фудзи горе бессмертных Хорай, но сти­
хотворцы из Эдо стали часто именовать Фуд­
зи «западной горой »50. П оскольку она
расположена к западу от Эдо (а не от Кио­
то!), это однозначно свидетельствует о соз­
дании новой географическо-культурной
разметки, где в качестве Центра выступает
уже не Киото, а Эдо.
В связи с вышеуказанными обстоятель­
ствами значение Фудзи в японской культу­
ре (не только элитарной, но и массовой) рез­
ко возрастает. Если раньше она появляется
в религиозных, поэтических, повествова­
тельных, театральных и изобразительных
текстах в качестве достаточно значимого, но
отнюдь не самого важного (зачастую весьма
экзотического, «периферийного») объекта,
то теперь положение меняется коренным
образом. В хайку поэта Рюси, помещенного
им в сборнике 1775 г., говорилось:
Снег на Фудзи —
вот добрая половина
достопримечательностей Эдои .
Насколько нам известно, один из наибо­
лее полных источников сведений по Фудзи
принадлежит известнейшему ученому Хаяси Радзан (1583—1657), который одновре­
менно был одним из архитекторов идеоло­
гии сёгуната, так что его мнение можно во
многих случаях воспринимать как офици­
91

альное. Он составил антологию китайских
стихов, посвященных Фудзи, а в своем путе­
вом дневнике «Хэйсин кико» прямо называл
Фудзи «досточтимой горой, равной которой
нет в нашей стране»52. Его кисти принадле­
жит, в частности, объемное сочинение «Хонтё дзиндзя ко » ( «О синтоистских святили­
щах в Японии», опубликовано в годы Сёхо,
1644—1647), где он привел доступные ему
данные о самых известных святилищах. Име­
ется там и раздел, посвященный Фудзи, —
один из самых насыщенных и протяженных.
Автор упоминает, что он лично отправился в
Сумпу вместе с сёгуном и ознакомился там с
храмовыми записями святилища Сэнгэн (Асама), что придает особую значимость разде­
лу о Фудзи.
Процитировав сведения из «Фудзисанки »,
ученый излагает далее сведения, почерп­
нутые из других источников. Согласно при­
водимой им легенде, склоны Фудзи с самого
начала были круты и покрыты облаками-ту­
манами, из-за чего там было невозможно
земледелие. Потом на вершине появились
пять валунов, которые скатились вниз и ос­
тавили на склонах свой след — образовались
ущелья. В связи с этим нынешняя вершина
горы оказалась срезанной и имеет форму
лотоса, листья которого образуют восемь
слоев. В центре этого лотоса имеется углуб­
ление, на дне которого расположен пруд.
Вода там сладка и излечивает все болезни.
Рядом с прудом есть «маленькая яма » в фор­
ме молодого месяца, из нее поднимается чер­
92

ный дым. В этом дыму могут появляться и
черти («они») красно-черной расцветки.
В 836 г. во все стороны сыпались драгоцен­
ные камни из занавесей (видимо, имеется в
виду занавесь дворца небожителей). В 862 г.
над горой появились танцующие небожи­
тельницы в белых одеяниях, и тогда окрест­
ности осветило пламенем. Поэтому в этом
месте поклоняются «ребенку огня».
Далее Хаяси Радзан приводит историю,
которую «рассказывают старики ». Она яв­
ляется вариантом легенды о Кагуя-химэ.
Давным-давно в селе Одзуна возле Фудзи
жили старик со старухой. Он любил соко­
лов, а она — разводила собак. Потом они
переселились в село Норима уезда Фудзи
провинции Суруга, где стали заниматься
изготовлением веялок. Из бамбуковых за­
рослей им явилась девочка ростом чуть
больше одного дзё. Старики взяли ее на
воспитание, через 16 месяцев она научи­
лась ходить, говорить и была хороша со­
бой. Тем временем «император» («сын
Неба», имя не приводится) приказал ис­
кать ему красавиц по всем провинциям. Его
посланцы добрались до Норима и остано­
вились на ночлег в доме стариков. Ночью
они увидели сияние — выяснилось, что оно
исходило от девочки необычайной красы.
Посланцы хотели отвести ее к императору,
но девочка не согласилась, поскольку ее
дочерний долг не велел покинуть родите­
лей, а потому она предпочитает забраться
на Фудзи, откуда станет часто спускаться
93

ради свидания с ними. Когда сам импера­
тор явился в Норима, он, не застав краса­
вицы, был весьма огорчен и сам стал совер­
шать восхождение на гору. Достигнув «пя­
того (лотосового) слоя», он оставил в
пещере свой драгоценный головной убор.
Когда он достиг вершины, ему навстречу
вышла ласково улыбающаяся дева, которая
изъявила согласие сопровождать государя,
и они спустились в ту пещеру, где находил­
ся государев головной убор. На месте
встречи насыпали горку камней. В 805 г.
божеству горы дали имя «великое боже­
ство Сэнгэн» (Сэнгэн дайдзин), а в 806 г.
там построили святилище. Старика со ста­
рухой стали почитать в «новом святилище »
под именами «Светлый бог-любитель соко­
лов» и «Светлая богиня, выкармливающая
собак».
Далее Хаяси Радзан приводит восходя­
щее к «Адзума кагами» предание о том, как
сёгун Минамото Ёрииэ отправил своего вас­
сала Вада-но Хэйда Танэнага обследовать
пещеру на Фудзи, где обитает божество
Сэнгэн. Хаяси Радзан коротко упоминает и
другие сведения, связанные с Фудзи: эта
гора прилетела из Индии; божество Сэнгэн
Даймёдзин является временным воплоще­
нием Дайнити Нёрай, а светлое божество­
любитель соколов — воплощением существ
буддийского пантеона Бисямон или же Фудо
Мёо. Передают также, что каменные статуи
божеств, имеющихся в храмах и святилищах
на Фудзи, изваял сам Кобо-дайси (знамени­
94

тый основатель школы Сингон — Кукай,
774—835). Хаяси Радзан упоминает и о том,
что сведения о Фудзи содержатся в пове­
ствовании о старике Такэтори, в «Манъёсю»и в официальных хрониках древности.
Не забывает он и о том, что китайские ис­
точники идентифицируют Фудзи с Хорай,
утверждая, что потомки достигшего Фудзи
Сюй Фу ж ивут в Японии под фамилией
Хата53.
Сведения, которые сообщает Хаяси Радзан, аккумулируют те представления о Фуд­
зи, которые имелись в его время. Эти све­
дения не слишком унифицированы, они мо­
гут показаться противоречивыми, что столь
характерно для «живых» средневековых
традиций. Тем не менее они отражают и те
сквозные мотивы, которые воспроизводи­
лись в течение веков: непригодность Фудзи
для сельскохозяйственного использования;
изначальная связь Фудзи преимуществен­
но с женским началом; Фудзи как обитали­
ще сверхъестественных существ — небожительниц, светящейся девы (Кагуя-химэ);
Фудзи как источник долгой жизни (податель
«лекарств» или эликсира бессмертия); Фу­
дзи как «мировая гора » — на вершине оби­
тают и небожительницы (там расположен их
дворец) и, одновременно, будды с бодхисаттвами — именно поэтому ее вершина имеет
форму лотоса, а под ней расположен вход в
ад (там обитают черти).
Помещение Фудзи в «синтоистский кон­
текст» далеко не случайно. В период Току95

гава происходит нарастание нативистских
тенденций, а это приводило к перекодиро­
ванию (хотя бы и частичному) ценностей,
которые к тому времени стали привычными.
В это время божество (богиня) Фудзи стало
соотноситься не столько с Кагуя-химэ,
сколько с синтоистской богиней Конохана
Сакуя Химэ. Сведения об этом божестве
содержатся в мифах «Кодзики» и «Нихон
сёки». Согласно повествованию «Кодзики»,
бог Ниниги совершает брачный выбор из
двух сестер: младшей и прекрасной Коноха­
на (Дева-цветок) и старшей — уродливой
Иванага Химэ (Дева-скала). Выбрав млад­
шую, он совершает трагическую (стратеги­
ческую) ошибку, поскольку обрекает потом­
ство (императоров и людей) на короткую,
подобно цветению, жизнь4.
Конохана Сакуя Химэ считалась сель­
скохозяйственным божеством. Кроме того,
богиня принесла потомство богами огня, а
потому, возможно, было бы естественным
актуализировать и этот аспект в связи с
Фудзи (вулканической, «огненной» горой).
Недаром и Хаяси Радзан упоминает о «ре­
бенке огня». Вместе с тем необходимо по­
мнить, что через миф об этой богине объяс­
няется недолговечность человеческой ж из­
ни. Ф акт поклонения ей на «вечной» и
неизменяемой временем горе, пребывание на
которой должно было обеспечить бессмер­
тие (или же долгую жизнь), свидетельству­
ет о том, что эта связь не была актуализиро­
вана в реальной мыслительной жизни. Ины96

ми словами, творцы культуры поступали по
своему разумению, то есть совершали «куль­
турный отбор», даже если он и не был осоз­
нанным.
В период Токугава для актуализации об­
раза Фудзи используются все доступные
тексты —• как китайские, так и те, которые

Аноним. Иллюстрация к «Исэ моногатари».
Около 1608—1610 гг.

97
4 Гора Ф удзи

были порождены хэйанской культурой. Рас­
считанные на массового путешественника
путеводители тоже не забывают упомянуть
о Сюй Фу. Художники усиленно объективи­
руют и известный эпизод «Исэ моногатари »,
где Аривара-но Нарихира оказался вблизи
Фудзи. Однако теперь, в отличие от «цилин­
дрической» (даосской) Фудзи, она предста­
ет с тремя «буддийскими » вершинами.

Сумиёси Дзёкэй.
Иллюстрация к «Исэ моногатари». 1662—1670 гг.

98

В период Токугава подлежали усиленной
живописной актуализации и другие нахо­
дившиеся в «копилке» культуры сюжеты —
прежде всего, относящиеся к эпохе Кама­
кура. Так, на гравюре Иппицусай Бунтё (ра­
ботал во второй половине XVIII в.) Фудзи
служит фоном для драмы, разыгрываемой в
театре Кабуки. Эта пьеса основана на «По­
вести о Сога» («Сога моногатари») и посвя­
щена мести двух братьев Сога за убийство
их отца. Фудзи на этом диптихе не имеет
никакого символического значения и слу­
ж ите качестве географической меты — зри­
телю становится мгновенно понятно, где
происходит событие.
На трип тихе, датируем ом рубеж ом
XVIII—XIX вв., изображен основатель пер­
вого сёгуната Минамото Ёритомо (1147—
1199). Изображение связано с популярной
в период Эдо легендой о том, что Ёритомо,
будучи набожным буддистом, освободил на
берегу Юигахама (близ Камакура) тысячу
журавлей (изначально — священная птица,
на которой путешествуют даосские святые;
символ долголетия). Показательно, что бо­
лее ранние исторические источники ничего
не сообщают об этом эпизоде. Вероятно, эту
легенду следует воспринимать в контексте
попыток придания большей легитимности
режиму Токугава, попыток адаптации про­
шлого к сакральному ландшафтному кон­
тексту (этому служит как изображение са­
мой Фудзи, так и ворот-тории синтоистского
святилища на правом свитке).
99
4*

Иппицусай Бунтё. Итикава Дандзюро V в роли
Сога-но Горо и Итикава Комадзо II
в роли Сога-но Дзюро (1771 г.)

Ко Сукэй (1762— 1817). Минамото-но Ёритомо.
Журавли в Юигахама

Священный синтоистский объект появля­
ется и на другом шелковом свитке, автором
которого былЁкояма Кадзан (1781? — 1837).
Он называется «Дальний вид на Фудзи из за­
лива Футаминоура». На этом полотне видны
две скалы в море, которые связаны соломен­
ным канатом (симэнава), маркировавшим в
синто сакральные объекты.
Этот свиток был написан по заказу Фудзинами Хиротада (1759—1824), принадле­
жавшего к дому потомственных синтоист­
ских жрецов в святилище Исэ. Остановив­
шись на ночлег после паломничества в Исэ в
гостинице на берегу Футаминоура, он соби­
рался совершить моление утреннему солнцу.
Увиденный пейзаж настолько поразил Фуд102

минами, что он обратился к художнику с
просьбой запечатлеть этот вид” . Таким об­
разом, образ Фудзи предстает в окружении
священных объектов и тем самым причаща­
ется этой сакральности. Одновременно и
сама Фудзи придает больший вес антропо­
генным объектам. Вместе с тем мы видим,
что происходит определенный отход от пре­
жнего канона изображения, когда облик
Фудзи позиционировался как абсолютно
неизменный. Фудзи покрыта «вечным» сне­
гом, но она высится в лучах утреннего солн­
ца. Раньше, для того чтобы показать вневременность Фудзи, Кано Мотонобу, как мы
помним, изображал Фудзи в окружении сол­
нца и луны.

Екояма Кадзан. Дальний вид на Фудзи из залива
Футаминоура. 1811 (?) г.

В период Эдо многие художники доста­
точно решительно пересматривают устояв­
103

шиеся канонические представления. Так,
Фудзи стала часто изображаться в связке с
весенним пейзажем с его неизменными
приметами — цветущими сливами и саку­
рой, что совершенно не характерно для
прошлой традиции. Знаменитый художник
Икэ-но Тайга (1723—1776) сам поднимался
на Фудзи, он часто изображал ее на своих
свитках. В 1764 г. он написал письмо члену
корейской миссии художнику Ким Юсону,
в котором спрашивал совета, как лучше ри­
совать Фудзи, которая не была похожа на
«канонические» китайские горы: в отличие
от них она покрыта снегом, не так крута, ее
склоны слишком ровны и не прорезаны
многочисленными ущельями. Вопрос Икэно Тайга безусловно свидетельствует о
формирующейся установке на реалистич­
ность отображения — в более ранние вре­
мена никого не интересовало, похожа ли
Фудзи-Хорай-Сумеру на реальную Фудзи.
Икэ-но Тайга, похоже, не получил удовлет­
ворительного ответа на свой вопрос, и ему
пришлось самому искать ответ на него. Око­
ло 1760 г. он нарисовал серию из 12 свитков,
на которых представлена Фудзи во все две­
надцать месяцев года. При этом основное
внимание он уделил сезонным изменениям,
происходящим с растительным покровом,
фоном для которых служит Фудзи (на не­
которых свитках ее контуры лишь слегка
намечены)56.
Часто полагают, что в «серийном» изоб­
ражении горы Икэ-но Тайга был безуслов104

иым новатором, предвосхитившим опыты
Хокусая. Однако на самом деле первый опыт
«серийного» изображения Фудзи относит­
ся еще к 30-м гг. XVI в. Речь идет о восьми
свитках Сикибу Тэрудата, на которых Фуд­
зи изображена с разных точек. На подписи
к одному из свитков говорится, что в этом
мире существует много людей, которые на­
писали восемь стихотворений об определен­
ных пейзажах, однако нет таких изображе­
ний, где бы пейзаж был представлен в вось­
ми частях; думается, что это новый подход.
Подход Сикибу Тэрудата был действи­
тельно настолько новаторским и уникаль­
ным, что в то время не вызвал подражаний,
не стал «каноническим». Интересно и по­
казательно, что художник попытался рас­
пространить поэтический метод на изобра­
зительный. Возможно, это и помешало его
широкому распространению. Вспомним, что
Фудзи была представлена (могла «вести
себя») в разных видах дискурса совершен­
но по-разному, и эти дискурсы, дополняя
друг друга, отнюдь друг друга не дублиро­
вали.
Несмотря на опыты Икэ-но Тайга с ра­
стительным миром, окружавшим Фудзи, на
большинстве изображений того времени
сама Фудзи все равно представала неиз­
менной — с идеально гладкими склонами,
покрытыми снегом, со склонами более кру­
тыми, чем то было на самом деле. После
извержения 1707 г. на ее юго-восточном
склоне, как уже говорилось, образовался
105

локальный пик Хоэйдзан, но художники
часто предпочитали игнорировать его на
своих полотнах, чтобы не нарушить цель­
ность образа.
В это время Фудзи уже хорошо (и широ­
ко) сочетается с персонажами и предмета­
ми, которы е несут благож елательны й
смысл. На свитке Тэйсай Хокуба (1771—
1844) мы видим «семь богов счастья» на по­
бережье возле острова Эносима, располо­
женного близ Камакура. Во время отлива
остров соединялся с материком и был попу­
лярным местом паломничества. На Эносима
располагался буддийский храм, посвящен­
ный богине богатства и музыки Бэндзайтэн — единственному женскому божеству
из «семи богов счастья» (на свитке она си­
дит на воле). С побережья была хорошо вид­
на Фудзи. Здесь представлен традиционный
набор благопожеланий, в том числе журавль

Тэйсай Хокуба. Семь богов счастья в Эносима

106

Исода Корюсай (вторая половина XVIII в.).
Три счастливых сна в новогоднюю ночь
(около 1770 г.)

и черепаха. Считалось также, что увидеть
Фудзи (наряду с соколом и баклажаном —
насуби) во сне в новогоднюю ночь обещает
счастье и удачу. На фоне Фудзи можно так­
ж е часто увидеть воздушных змеев — атри­
бут новогодней обрядности.
И зображ ение Фудзи, принадлежащее
Исода Корюсай, выполнено в технике цвет­
ной гравюры (укиёэ), которая получает при
Токугава широчайшее распространение.
Этот вид изобразительного дискурса следу­
ет определить как полностью «светский».
Изображения Фудзи тиражируются в цвет­
ной гравюре в беспрецедентных по сравне­
нию с прошлым масштабах. Практически
всегда они несут благопож елательны й
смысл, очень часто они имеют «открыточный » формат (суримоно) и служат в каче­
стве новогоднего подарка. Обычно они со­
провождаются стихами. На одном из таких
изображений, принадлежащего кисти Тотоя Хоккэй (1780—1850), имеются два сти­
хотворения разных поэтов. Первое из них
гласит:
Чувства мои
парят над облаками.
Вот радость: сон
новогодний про Фудзи,
с Небом свиданье.
Во втором стихотворении говорится о
том, что увиденный во сне «веер Фудзи » су­
лит долголетнее счастье.
108

Тотоя Хоккэй. Новогоднее суримоно
с изображением Фудзи

В отличие от «престижной» живописи
па свитках, это была массовая и дешевая
продукция, потребителем которой явля­
лись самые простые люди. Художники это­
го направления были тоже людьми простыми и меньше подверж енны м и влиянию
канона. По существу, они были его разру­
шителями. Это касается как живописного
стиля и форм бытования, так и объектов
109

для изображ ения. Помимо изображений
«красавиц» (в большинстве случаев это
были проститутки-гейши) и актеров, быв­
ших в XVIII в. основными объектами для
изображения, с конца XVIII — начала XIX в.
художники укиёэ стали активно осваивать
пейзажную тематику (фукэйга), которая
раньше была прерогативой художников,
рисовавших свитки. Однако на листах укиёэ
стало появляться намного больше людей,
которые были вписаны в пейзаж, поэтому
эти гравюры можно интерпретировать и как
«жанровые» сценки, в которы х хорошо
видны реалистические тенденции этого на­
правления. Многочисленные цветные гра­
вюры с изображением Фудзи обычно лише­
ны всякого налета сакральности, гора выс­
тупает здесь в качестве «задника », на фоне
которого мы видим путников, прохожих,
торговцев, рабочих, крестьян. Из Эдо и его
окрестностей Фудзи была видна отовсюду.
М ожно сказать, что эдосские художники
были «обречены» на то, чтобы тиражиро­
вать ее.
В произведениях художников укиёэ Фуд­
зи является скорее не священным объектом
для поклонения, а ландшафтным маркером,
указывающим на место действия, гора выс­
тупает в качестве «статиста», она не явля­
ется конечной целью персонажей и не освя­
щает их хлопотную жизнь, далекую от «вы­
соких» помыслов. Что касается свитков,
статус которых был намного выше, то изоб­
ражения людей, а уж тем более современ­

но

ников, занятых физическим трудом, встре­
чаются там намного реже.
До этого времени японская художествен­
ная традиция была в значительной степени
ориентирована на Китай. Во вторую полови­
ну периода Токугава японские художники
начинают обращать внимание и на Европу.
Сиба Кокан (1747—1818) был одним из пер­
вых японских художников, на творчество ко­
торого западная традиция (перспектива, мас­
ляные краски) оказала огромное влияние. Он
настолько проникся западным духом, что со­
вершенно потерял природную японскую
скромность и называл себя «самым ориги­
нальным из японцев». Тем не менее и он не
мог отказаться от многократного изображе­
ния Фудзи. «Оригинальность» его заключа­
лась в том, как и зачем он ее изображал.
В качестве побудительного мотива Сиба Ко­
кан указывал на то обстоятельство, что мало
кто из обитателей Киото (т. е. главного куль­
турного центра) видел Фудзи воочию, а по­
тому он и старается почаще запечатлеть эту
гору; когда он проходил мимо нее прошлой
зимой, на небе не было ни облачка — именно
такой художник и запечатлел ее57.
Таким образом, Сиба Кокан старался
рисовать не воображаемую (вневременную)
гору, что было обычной практикой худож­
ников прошлых времен, а реально увиден­
ную им Фудзи в совершенно определенную
погоду. Сиба Кокан подвергал уничтожаю­
щей критике все традиционные школы япон­
ской живописи за то, что принадлежавшие
111

к ним художники не умеют нарисовать Фуд­
зи «такой, как она есть». Японские худож­
ники не владели техникой перспективы, тра­
диционной живописи не свойственно и изоб­
раж ение бескрайнего неба, которое мы
видим на полотнах Сиба Кокан. Кроме того,
японские художники не пытались передать
оттенки небесной игры, предпочитая остав­
лять небесное пространство бесцветным.
Для них это было не просто небо, а Небо —
Абсолют, который не имеет земных харак­
теристик, включая цвет.
Реалистический заряд Сиба Кокан виден
и в том, что на его произведениях указыва­
ется место, находясь на котором он рисовал
Фудзи. Такое указание вообще становится
обычным в работах эдосских художников.
Остается добавить, что к концу жизни «ори­
гинальности» у Сиба Кокан несколько по­
убавилось: он забросил масляные краски,
предпочитая работать с традиционными.
Однако это не должно сбивать нас с толку:
во многих отношениях он был действитель­
но новатором, хотя — как и всякий нова­
тор — оставался не слишком понятым совре­
менниками.
Среди художников укиёэ наибольшую
известность получили изображения Фудзи,
сделанны е К ацусика Х окусаем (1760—
1849) — «36 видов Фудзи » и «100 видов Фуд­
зи ». Его работы, безусловно, пользовались
известной популярностью среди горожан
Эдо, но следует все-таки иметь в виду, что
он (как и другие художники укиёэ) приоб­
112

рел настоящую (т. е. посмертную) славу
прежде всего потому, что его работы при­
шлись ко двору в Европе. При жизни он был
всего лишь художником, чьи работы непло­
хо продавались среди городских низов.

Сиба Кокан. Фудзи

«36 видов Фудзи» (1830—1833; на самом
деле серия насчитывает 46 гравюр) следует
признать по-настоящему этапной в процес­
се осм ы сления и и зо б р аж ен и я Ф удзи.
И дело не только в блестящем художниче­
ском мастерстве автора, употреблении им
новой для Японии краски (импортирован­
ной из Китая берлинской лазури) или при­
менении им европейской перспективы. Хо­
кусай вписал Фудзи в повседневную жизнь
обитателей Эдо — и в этом заключалась на­
стоящая новизна подхода. Раньше главной
113

характеристикой Фудзи представлялись
сакральность и неизменность, ее изображе­
ния вписывались в принятый канон. Ее мог­
ли изображать с разных точек пространства
и даже в разные времена года, но сама она
оставалась прежней — менялось ее природ­
ное окружение (растительность, задником
для которой она служила) или же люди, за­
печатленные на ее фоне. Хокусай же не толь­
ко находит новые и совершенно непривыч­
ные ракурсы изображения (он рисует ее от­
ражение в озере — «Поверхность воды в
Коею», изображает ее «сзади» — не со сто­
роны моря, а со стороны материка, из-под
моста), но и последовательно изображает
гору в разное время дня и в разную погоду.
Временами полагают, что Фудзи служила
для Хокусая объектом священным, высказы­
ваются даже предположения, что он сам был
членом паломнической организации Фудзико (см. ниже). Вряд ли подлежит сомнению,
что Фудзи служила для Хокусая источником
художественного (географического) вдох­
новения, но разрушение Хокусаем канона,
наполненность серии множеством бытовых
сценок и фигурами простолюдинов свиде­
тельствуют, что сам он вряд ли испытывал
перед Фудзи чисто религиозный пиетет.
К тому же в рекламе издателя к этой серии
ясно утверж дается, что разнообразие в
изображениях Фудзи (говорится о разнооб­
разии точек, откуда художник рисовал Фуд­
зи) имеет целью послужить образцом для
тех, кто изучает живопись.
114

Кацусика Хокусай.
Южный ветер, ясная погода

Кацусика Хокусай.
Буря у подножия

Кацусика Хокусай.
Наблюдая закат над мостом Рёгоку
с берега Оммая

Кацусика Хокусай.
Снежное утро в Коисикава

Несмотря на решительное отступление
от канона, пейзажные гравюры Хокусая всетаки сохраняют определенную (хотя и весь­
ма своеобычную) преемственность по отно­
шению к традиции. Раньше пейзажная жи­
вопись именовалась термином «сансуй» —
«горы и воды», которые и являлись главны­
ми составляющими пейзажа. Как и всякое
средневековое искусство, живопись «сан­
суй» представляла собой модель мирозда­
ния, где горы (камни) символизировали
мужское начало (ян), а воды — женское
(инь).
В живописи «сансуй» под «водой» пони­
малась исключительно вода пресная (реки,
ручьи, водопады), поэтому художники это­
го направления почти никогда не изобража­
ли море. На гравюре же Хокусая мы видим
неожиданное переосмысление этого незыб­
лемого прежде принципа: сохраняя на сво­
ем листе и гору и воду, он изображает те­
перь штормовую волну, то есть воду морс­
кую. Если на произведениях художников
«сансуй » мы могли увидеть только фигуры
подвижников, то теперь людской мир пред­
ставлен в виде попавших в бурю рыбаков.
Традиционная «столичная» (Хэйан-Киото)
культура мыслила себя по преимуществу в
терминах «суши». В глазах ее культурных
жителей рыбаки, моряки и само море не
обладали сколько-то высоким социальным
или же культурным статусом. Что до куль­
туры эдосской, то сама близость моря, вов­
лечение в культурный процесс большего
117

количества людей предопределили объекти­
визацию моря в качестве более значимого
объекта.

Кацусика Хокусай.
Под волной — побережье Канагава

Несмотря на новшества, привнесенные
художниками укиёэ, следует все-таки по­
мнить, что образ Фудзи все равно придавал
стабильность общей картине мира. Нахо­
дясь именно там, где она находится, види­
мая издалека, гора Фудзи представала в
качестве постоянной величины, констан­
ты — не только географической, но и куль­
турно-мировоззренческой. Она была окру­
жена людским мельтешеньем, эти люди при­
ходили и уходили, но Фудзи высилась на
прежнем месте. Горы и долины, ее окружав­
шие, изменяли цвета своего растительного
покрова в зависимости от времени года, но
118

образ Фудзи оставался неизменным — за
редчайшими исклю чениями худож ники
изображали ее со снежной шапкой, несмот­
ря на то что она тает летом. Снег на Фудзи
воспринимался как символ вечности и про­
тивопоставлялся изменчивости этого мира.
Верный сын и замечательный поэт, Кобаяси Исса (1763—1827) писал о том, что «лю­
бовь отца глубже вечных снегов на верши­
не Фудзи, прочнее самой яркой краски»58.
Преемственность по отношению к про­
шлой традиции можно усмотреть и в том,
что представленные на цветных гравюрах
склоны Фудзи — практически всегда кру­
че, чем они есть на самом деле. В полном
соответствии с традицией, художники изоб­
ражали малодоступную Фудзи. Но при этом
привершинный (вертикальный) угол, ими
изображаемый, был обычно все-таки тупее,
чем у более ранних художников. По мере
освоения Фудзи, психологического «при­
ближения» ее к мегаполису Эдо, по мере
увеличения количества паломников, по
мере «одомашнивания» Фудзи недоступ­
ность горы в сознании японцев явно снижа­
лась, что привело к тому, что и ее крутизна
в изобразительны х текстах тож е стала
уменьшаться. Но при этом она все-таки не
достигала реальных величин. Получается,
что сознание художников находилось под
воздействием разновекторных сил. И если
культурная традиция диктовала создание
неприступной Фудзи, то реалии жизни под­
талкивали к обратному.
119

Кацусика Хокусай.
Дракон над Фудзи

В то же самое время важно помнить,
что и Хокусай мог в определенных случаях
изображать Фудзи в качестве горы совер­
шенно недоступной, мистической, незем­
ной. Таков его «Дракон над Фудзи» (1849),
написанный за три месяца до кончины, где
дракон парит над Фудзи, отправляясь туда,
куда ему и положено, то есть на Небо. Од­
нако возможность такого подхода лишний
раз свидетельствует о том, что в это время
уже были созданы все условия для того,
чтобы художник имел право поступать с
каноном по своему собственному усмотре­
нию, настроению, самочувствию. Таким
образом, японцы того времени могли ме­
нять крутизну Фудзи в соответствиии со
своим хотением. Самой же Фудзи остава­
лось лишь подчиняться ему.
Сообразуясь со сложившейся традици­
ей, эдосские художники любых направле­
ний никогда не изображали вулкан Фудзи,
из жерла которого вьется дымок. Даже
мощное извержение 1707 г. не произвело
никакого впечатления на их живописное
восприятие. Что до поэтов, то они в этом
отношении тоже часто оказывались верны
традиции. Но не изобразительной, а поэти­
ческой, в которой упоминание о дыме было
делом вполне обычным. Упоминая о дыме
над Фудзи, известный сочинитель китай­
ских стихов Исикава Дзёдзан (1583—1672)
демонстрировал предельную верность при­
вычному образу. В своем стихотворении,
посвященном Фудзи, он писал:
121

Вершина над облаками, куда поднимались,
где пребывали святые отшельники.
В жерле пещеры — божественный
дракон давно поселился.
Снег — словно отбеленный шелк,
натянутый на веера спицах.
Дым трубою — словно веера ручка.
-Небо Японии над перевернутым веером.
Сообразуясь с поэтической традицией,
Исикава Дзёдзан писал о вулканической
Фудзи. Вместе с тем в этом стихотворении
мы впервые встречаемся с уподоблением
Фудзи перевернутому вееру. Этому обра­
зу удалось «внедриться» в культуру, и он
стал тиражироваться во многих произве­
дениях японской словесности. Однако и в
произведениях поэтов мы все равно не
встретим никаких конкретных упоминаний
извержения 1707 г. Японское «искусство»
было нацелено на воспроизведение неиз­
менного — порядка и образа, а не на ото­
браж ение приращ иваемой информации.
Видимо, не стоит недооценивать и следу­
ющий фактор. В историософской парадиг­
ме конф уцианства природные бедствия
считались признаком недобродетельности
правителя, а потому всякое их отображе­
ние служило признаком опасной оппози­
ционности, недвусмысленным намеком на
скорый конец режима.
В сознании японцев Фудзи была непод­
властна (малоподвластна) смене времен
года, несмотря на то что японская культу­
122

ра издавна придавала им первостепенное
значение. Поэтому художники очень ред­
ко изображали «зеленый пояс» Фудзи. Зе­
лень, которая присутствует на их гравю­
рах, всегда находится на первом плане, что
еще раз подчеркивает «исключительность»
Фудзи, ее исключенность из потока време­
ни. В их работах Фудзи почти всегда пред­
стает как черно-белая (снежная шапка и
черное тулово). Игнорировать эту установ­
ку не могли даже поэты жанра хайку, жан­
ра, который получил широчайшее распрос­
транение среди городского простонародья.
Для этого жанра практически обязатель­
ным является введение в текст стихотво­
рения «сезонного слова», по которому
мгновенно можно определить, о каком вре­
мени года идет речь. Поэтому им приходи­
лось помещать стихи о Фудзи в раздел
«разное», то есть Фудзи исключалась из
«сезонного оборота». Знаменитый поэт и
тонкий наблюдатель Масаока Сики (1867—
1902) отмечал: «...лучшие произведения из
раздела “Разное” не зависят от смены вре­
мен года. Посмотрим на хайку такого рода
из “Р азн ого”. И сторически среди таких
весьма немногочисленных стихов в разде­
ле “Разное” большая часть воспевает Фуд­
зи. В основном и заслуживают цитирова­
ния как раз стихи, воспевающие Фудзи»59.
Но таких стихов, заметим мы от себя, на­
считывается не так уж и много. Установка
поэзии хайку на описание изменяющихся во
времени года объектов решительно препят­
123

ствовала этому. В то ж е самое время пяти­
стишия-танка по-прежнему подчинялись
культурной традиции, и таких стихов, вос­
певающих Ф удзи, намного больше, чем
трехстиший. На фоне происходящих при­
родных изменений Фудзи предстает в этих
стихах как гора снеж ная, высоченная и
неизменная, до вершины которой не «дос­
тают» сезонные флюиды. Камо-но Мабути
(1697—1769, один из столпов школы «на­
ционального учен ия»— «кокугаку», ста­
вившего своей целью возвращение к «не­
замутненным» временам глубокой древно­
сти, когда Япония была еще свободна от
иностранных влияний) слагал:
Ширится вширь,
поднимается кверху
туман, но не достичь ему
Фудзи вершины,
сияющей в свете весеннем60.
Цветные гравюры, на которых присут­
ствовала Фудзи, продавались в большом
количестве, их приобретали в качестве «су­
вениров» и доставляли домой, то есть об­
лик Фудзи становился известен по всей
стране, ее изображение служило «подар­
ком» и в качестве такового имело благоже­
лательный смысл. Можно смело утверж­
дать, что в это время Фудзи превращается
в самую «узнаваемую» гору в стране под
названием «Япония». В это время уже
встречаются упоминания о том, что в самых
124

разных регионах страны (например, в Нанбу, Сацума и Дэва) имеются «высокие
горы», форма которых такова, что их мож­
но спутать с Фудзи. Иными словами, Фуд­
зи выступает в качестве некоего эталона, с
которым знакомы в самых далеких уголках
страны. Фудзи стала таковой прежде всего
потому, что находилась в том регионе, где
располагался самый крупный город Япо-

Утагава Хиросигэ-П.
Достопримечательности Эдо (1860 г.).
На этом изображении
все значимые объекты подписаны.
И только Фудзи — в силу всеобщей
узнаваемости — этого не требуется
125

нии Эдо, обладавший наибольшей концен­
трацией административных, производи­
тельных, торговых и людских ресурсов.
В то ж е самое время Ф удзи являлась
все-таки не столько символом всей страны,
сколько Восточной Японии (район Канто),
самого Эдо с его сёгунским правитель­
ством.
В путевых дневниках того времени Фуд­
зи появляется достаточно часто, однако
многие авторы совершали лишь «вообра­
жаемое путешествие», вдохновленные ж и­
вописными или же поэтическими изобра­
жениями. Представители элиты, «увидев­
шие » гору (как воочию, так и заочно — на
свитке, ширме и т. д.), обычно «отмечают­
ся » каким-нибудь стихотворением. В то же
самое время «художественная» повество­
вательная и массовая проза (ее статус был
низок, а аудиторией являлись городские
низы), как правило, обходила Фудзи мол­
чанием. Популярнейшая повесть «На сво­
их двоих по тракту Токайдо» («Токайдо
тю хидзакуригэ», 1802—1809) Дзиппэнся
Икку (1765—1831), в которой герои путе­
шествуют по местам, откуда была прекрас­
но видна Фудзи, не уделяет ей почти ника­
кого внимания. Повесть была комической,
у ее автора до вершины Фудзи кисть не до­
тягивалась. В сознании ее героев, озабо­
ченных сугубо практическими проблема­
ми, Фудзи присутствовала только в быто­
вом контексте: денежный заём такой же
огромный, как Фудзи; порция лапши такая
126

же огромная, как эта гора. Однако развер­
нутых «реалистических» описаний, где бы
превозносилась «красота» Фудзи, япон­
ская художественная проза того времени
еще не знала.
Гора паломников:
жизнь на подъёме
Гора Фудзи «осваивалась» не только с
помощью «любования» или взгляда, не
только с помощью поэтического слова или
кисти художника, но и с помощью ног. Од­
нако подобное освоение было прерогативой
«простонародья», представители элиты на
Фудзи, как правило, не поднимались. Чело­
веку высокородному и образованному пред­
писывалось любоваться горой издалека,
подъем на нее не входил в его поведенчес­
кий репертуар.
В XVIII в. достаточно широкое распро­
странение получаю т общины верующих
(Фудзи-ко), которые совершают организо­
ванные паломничества на Фудзи. Подобные
объединения верующих, имевших целью па­
ломничество к тем или иным сакральным
объектам, имели в Японии того времени
широкое распространение.
Традиция связывает начало этого движе­
ния с именем некоего аристократа Хасэгава
(Фудзивара) Какугё (трэд. 1541—1646), ко­
торый после явленного ему откровения от
Эн-но Гёдзя отправился к Фудзи и, похоже,
127

не пожалел об этом. Он провел в пещере на
ее склоне тысячу дней, потом поднялся на
вершину. Всего же он покорил Фудзи 126 раз
и обошел вокруг нее 33 раза. Ему приписы­
вают и другие виды аскетического подвиж­
ничества — не спал 51 год, не принимал пищу
в течение 300 дней и т. д. Достигнув возрас­
та 105 лет, он обрел просветление в пещере
на Фудзи.
В данном случае мы вроде бы имеем дело
с реальным персонажем (сохранились «соб­
ственноручно» написанные им моральные
поучения, молитвы-заклинания о выздо­
ровлении, благополучных родах, против
болезней злаков и т. п.), которому, одна­
ко, приписываются легендарные деяния.
Легенда связывает имя Хасэгава Какугё и
с Токугава Иэясу, который якобы посетил
подвижника, когда тот пребывал в пеще­
ре. В то время Иэясу еще не был сёгуном,
Какугё же предрек ему блестящее будущее
на том основании, что река Ф удзикава,
имеющая своим началом священный источ­
ник на вершине и дающая людям ж изнь,
и ф ам илия Т окугава («добродетельн ая
река ») соответствуют «природным принци­
пам »41.
Имя Хасэгава Какугё стало легендарным,
но, похоже, последователей у него было не­
много. Реальным основателем действитель­
но массового движения паломников следу­
ет, по-видимому, считать торговца Дзикигё
Мироку (Ито Ихёбэй, 1671—1733). Он счи­
тал Фудзи первоисточником жизни: именно
128

на Фудзи явились миру первопредки, создав­
шие земную твердь, человека, рис и все ос­
тальное, без чего невозможна нормальная
жизнь. Фудзи представлялась ему олицетво­
рением Абсолюта, хотя, по всей вероятнос­
ти, он вряд ли был знаком с этим термином.
Ему приписывается следующее стихотворе­
ние:
Зерцало, освещающее
три светлых неба.
Слившиеся воедино
в теле Будды едином —
луна, солнце, Фудзи?2.
Взобравшись на Фудзи в сорок пятый раз,
Дзикигё Мироку уморил там себя голодом
и, тем самым, достиг «просветления». Этот
поступок считался угодным буддам. С его
помощью (с помощью этой жертвы) Миро­
ку (омонимично имени будды Мироку —
Майтрейи) надеялся принести очищение в
этот погрязший в пороках мир.
Поступок Дзикигё Мироку имел под со­
бой сильную социальную составляющую.
Из-за холодов (в это время в Японии, как
и во всем Северном полушарии, наблюда­
ется временное похолодание, которое усу­
губило мощное извержение 1707 г.) и дру­
гих стихийных бедствий (тайфуны, навод­
нения, землетрясения) последние годы его
жизни выдались для Японии неурожайны­
ми и голодными, цены на рис взлетели,
предпринимаемые правительством меры он
129
5 Гора Фудзи

считал неадекватными. Критиковал он и
указы Токугава Цунаёси (1646—1709, в дол­
жности сёгуна 1680—1709) о «любви к жи­
вотным», которые запрещали убийство все­
го живого, включая бездомных собак и ко­
шек (их предлагалось отлавливать и сдавать
в организованные властями приёмники, не­
исполнение строго наказывалось). Дзикигё
Мироку находил, что, как и строительство
буддийских храмов, это вызывает непомер­
ные «страдания» людей. Таким образом,
его отказ от пищи и жизни имел мощный
протестный заряд, напоминавший протест­
ное харакири самурая, недовольного тем,
как с ним обошлись. Однако прибегнуть к
суициду с помощью кинжала Дзикигё не
мог, ибо был всего-навсего торговцем рас­
тительным маслом.
Фудзи в это время вызывала не только
восхищение, но и страх. После серии зем­
летрясений , прокативш ихся по стране,
23-го дня 11-й луны 1707 г. случилось мощ­
ное извержение Фудзи. Его описание оста­
вил, в частности, Араи Хакусэки (1657—
1725), занимавший в разное время ключевые
должности при сёгунском дворе. Во время
извержения он находился в Эдо.
«Прошлой ночью стала сотрясаться зем­
ля, а в час быка [между 11 и 13 часами дня]
раздались раскаты грома. Я выбежал из дома
и ясно увидел, как падает белый пепел —
словно идет снег. Посмотрел на юго-восток:
там клубились черные облака, часто сверка­
ли молнии. Добрался до Сайдзё [совр. преф.
130

Сайтама], земля там была покрыта белым
пеплом, трава и деревья тоже стали белыми...
В час собаки [19—21] пепел перестал падать,
но земля все время то гудела, то тряслась.
25-го дня небо снова потемнело, раздались
прерывистые раскаты грома, а вечером сно­
ва стал падать пепел. Люди говорили, что в
этот день из Фудзи извергся огонь, который
выжигал [землю]»63.
Извержение вулкана не просто причини­
ло значительный материальный ущерб (пос­
ле него в стране были введены дополни­
тельные налоги) и навело на людей «есте­
ственный» (природный) страх. Согласно
традиционной (т. е. китайской) политичес­
кой философии, всякий природный катак­
лизм, как уже говорилось, был знаком того,
что страна управляется плохо, правители
лишены добродетелей, а потому следует
ожидать самых серьезных последствий. По­
лучается, что извержение Фудзи служило
индикатором состояния дел в государстве.
Одни взирали на Фудзи с надеждой, дру­
гие — со страхом.
Дзикигё Мироку призывал своих после­
дователей совершать восхождения на Фуд­
зи, что должно было обеспечить не только
решение их личных проблем, но и привести
государство в «гармоничное» состояние.
При жизни у Дзикигё было мало сторонни­
ков, однако после его кончины их число ста­
ло стремительно увеличиваться. Это дви­
жение было по-настоящему народным, са­
мураев там почти не бы ло, его основу
131
5*

составляли простые горожане (торговцы и
ремесленники) и крестьяне, оно развивалось
вне рамок уже существующих религиозных
школ, которые, как правило, делали упор на
личном спасении и не ставили перед собой
преобразовательны х социальных задач.
«Низовой » характер этого движения обус­
ловливал презрительно-подозрительное
отношение к нему со стороны элиты.
Подъем для мужчин — последователей
Дзикигё Мироку — позволялся только в оп­
ределенное время года (летом, после цере­
монии «открытия горы» — ямабираки, ког­
да на вершине сходит снег), а женщинам
подъем был запрещен. Первая женщина под­
нялась на вершину Фудзи только в 1832 г.,
но и после этого запрет снят не был, хотя
постепенно женщинам разрешали подни­
маться все выше. Но до самой вершины их
все равно не допускали. Запрет на подъем
для женщин был общим правилом для всех
«священных» гор (кое-где он сохраняется
до сегодняшнего дня). Считалось, что пре­
бывание женщины на горе «загрязняет» ее,
«оскорбляет» обитающих там божеств, что
вызывает их гнев, приводит к непогоде и
недородам.
Подъем паломников на Фудзи, предва­
ряемый постом, воздержанием и затворни­
чеством, имел достаточно массовый харак­
тер, он сопровождался непременным купа­
нием под «очистительными» водопадами
или же в водах реки Фудзикава. Достичь
вершины полагалось утром и непременно
132

встретить там восход солнца. Этапы подъе­
ма квалифицировались как ступени вос­
хождения к просветлению, святости, обре­
тению здоровья и долгой жизни. Восемь
заключительных «этапов» понимались как
восхождение на восьмилепестковый «мах­
ровый» лотос, каждому из этапов соответ­
ствовали те или иные божества, будды и
бодхисаттвы. Подъем был, естественно,
связан с известными физическими трудно­
стями, но сравнительно пологие склоны
Фудзи все-таки не представляли собой не­
преодолимого препятствия. В отличие от
времен древности теперь уже не считалось,
что Фудзи покоряется только самым из­
бранным праведникам. Паломники одева­
лись в белое, их головы были покрыты
коническими соломенными шляпами, кото-

Кацусика Хокусай.
Подъём паломников на Фудзи
133

рые напоминали формой саму Фудзи. Не­
пременными аксессуарами были такж е
чётки, посох (часто металлический) и коло­
кольчик. Паломники совершали подъем,
беспрерывно возглашая молитвы.
Смертельный поступок Дзикигё Мироку был вызван недовольством властями.
Адепты Фудзи самостоятельно создали со­
вершенно самостоятельную организацию,
которая не была подконтрольна властям, а
это тоже вызывало раздражение. Поэтому
сёгунат пытался ограничить деятельность
последователей Дзикигё Мироку. В 1742 г.
было запрещено приносить, раздавать и
продавать «священную» (целительную)
воду, которую паломники доставляли из
двух источников («золотого» и «серебря­
ного»), располагавшихся на вершине Фуд­
зи. Запретительные распоряж ения про­
должались и в дальнейшем. Они касались,
в частности, запрета на белые одежды, ис­
пользование колокольчиков и раздачу
амулетов. Иными словами, между «обще­
ством» (его частью) и государственным ап­
паратом велась «борьба за Фудзи». И если
для властей Фудзи выступала в качестве
одного из символов неизменности порядков
и могущества Токугава, то для последовате­
лей Дзикигё Мироку гора представлялась
гарантом социальной «справедливости»,
«оберегом» от жизненных невзгод. Это
была борьба за символические значения,
приписываемые Фудзи. Для разных людей
они были разными.
134

Утагава Кунитоми.
Паломники на Фудзи (1865 г.)

Для Дзикигё Мироку существовавший
социальный порядок, основу которого со­
ставляло строжайшее сословное деление
(в основную сетку в порядке убывающей
значимости входили самураи, крестьяне, ре­
месленники и торговцы), представлялся не­
изменным, он настаивал только на увели­
чении компоненты «справедливости» в рам­
ках этой системы, к чему призывал всех,
включая сёгуна с императором, увещевая их
по три раза на дню читать свои собствен­
ные сочинения. Искренность проповедника
не подлежит сомнению. Точно так же, как
и неосуществимость его призывов.
Дзикигё Мироку был равнодушен к бо­
гатству и социальному статусу. Однако су­
ществовали и другие мнения относитель­
но тех приобретений, которые было спо­
собно обеспечить паломничество на Фудзи:
поднимешься раз — получишь копье (т. е.
станешь пехотинцем, воином низшего раз­
ряда), поднимешься два — получишь два
135

меча (т. е. станешь настоящим самураем).
Доходило до обещаний, что паломничество
на Фудзи способно обеспечить в будущей
ж изни перерождение в качестве князя64.
Правда, никто не надеялся переродиться
сёгуном или императором, что свидетель­
ствует об ограниченности социальных дер­
заний — родовое свойство японской обще­
ственной мысли, не допускавшей радикаль­
ного отлета от социальных реалий. Ничего
подобного самозванству в Японии не на­
блюдалось.
Зримым и приближенным к земле прояв­
лением успеха учения Дзикигё Мироку ста­
ли получившие с конца XVIII в. широкое
распространение модели этой горы (Фудзидзука). Они предназначались для тех, кому
совершить паломничество на «настоящую»
Фудзи по каким-то причинам было затруд­
нительно. Считается, что наиболее раннее
сооружение этого типа было возведено в
районе Така да в Эдо в 1780 г. Модель Фудзи
представляет собой или горку, насыпанную
из камней, принесенных с «настоящей» Фуд­
зи, или ж е естественное возвышение, не­
сколько «подправленное» человеком. Фудзи-дзука возводили таким образом, чтобы,
поднявшись на вершину этой искусственной
горки, можно было бы увидеть «настоящую»
Фудзи и совершить ей поклонение. На Фудзи-дзука строилась и модель святилища Асама (Сэнгэн), подниматься на Фудзи-дзука
разрешалось только в те же самые летние
сроки, что и на Фудзи, и это действие обо­
136

значалось тем же самым термином — «па­
ломничество на Фудзи ». Поэт Кобаяси Исса
жил в Эдо и не раз посещал буддийский храм
Асакуса, где была расположена модель Фуд­
зи. Он отличался немалым эксцентризмом.
Излагая свои впечатления от своего «палом­
ничества », он писал:
Задница к заднице...
Вечерние лягвы
на Фудзи поют.
О тмечая важ ность Фудзи в качестве
объекта религиозного культа и паломниче­
ства, следует помнить, однако, что гораздо
большей популярностью в то время пользо­
валось все ж е посещение других «святых
мест»: святилища Исэ (где поклонялись пра­
родительнице императорского рода — боги­
не Аматэрасу), гор Кумано, Кимпусэн и т. д.
Организации Фудзи-ко получили распрос­
транение не по всей стране, а главным обра­
зом в районе Канто. Модели Фудзи возво­
дили только там, откуда была видна «насто­
ящая» Фудзи, то есть религиозный культ
Фудзи мог иметь только местное значение.
Количество паломников в Исэ значительно
превышало по популярности все другие
«святые места». Согласно отчету жрецов
этого святилища, направленному сёгунату
в 1718 г., только в период с первого числа
1-й луны по 15-й день 4-й луны количество
паломников составило 427 тысяч человек65.

137

Насыпная гора Фудзи в районе Мэгуро

Точное количество паломников на Фудчи неизвестно, но совершенно понятно, что
оно было значительно меньше, но, одновре­
менно, эти паломники были хорошо види­
мы в пейзаже — как сакральном, так и ре­
альном. Л раз заметны, то ими можно было
не только восхищаться. Один из героев те­
атрального фарса (кёгэн), нахваливая вино,
восклицает: «Выпить это бож ественное
сакэ — все равно что на Фудзи подняться!»
Представители разных социальных сло­
ев видели Фудзи по-разному, они «осваи­
вали » ее различными способами. И если для
элиты характерен взгляд на Фудзи издале­
ка (он находил свое выражение прежде все­
го в поэзии и живописи на свитках), то «про­
стонародье» (религиозны е паломники)
предпочитали осваивать Ф удзи ногами.
Причем эти способы не пересекались. Та­
ким образом, Фудзи обладала для разных
людей разными смыслами — то есть не су­
ществовало одной-единственной Фудзи, как
бы ей самой того ни хотелось.

Гора соседей: сам ая вы сокая
Несмотря на то что в период Токугава
Фудзи ассоциировалась прежде всего с Во­
сточной Японий, в это время появляются и
такие тексты, где Фудзи начинает реализо­
вывать не только свой разъединительный,
но и соединительный, консолидирующий,
склеивающий страну потенциал. В этих тек­
139

стах обнаруживается мифологическая связь
между ландшафтами Восточной и Западной
Японии. В сочинениях популярного литера­
тора Асаи Рёи (1611?—1691) впервые (?) по­
является утверждение (впоследствии оно
стало общеизвестной «истиной »), согласно
которому в 5-м году правления императора
Корэй (трэд. 290—215) в провинции Оми
(преф. Сига) за одну ночь появился огром­
ный котлован, который заполнился водой —
так было образовано озеро Бива (самое
большое в Японии). Грунт же сам собой пе­
ренесся в провинцию Суруга — так и появи­
лась гора Фудзи66. Таким образом, в этом
предании Фудзи выступает в качестве объе­
диняющего начала для Востока и Запада
Японии, для нового и старого центров влас­
ти — Эдо и Киото. Корейские посланники,
побывавшие в Японии в 1607 г., писали про
обычай вкушать лед в самое жаркое время
года — первого числа 6-й луны. В это время
лед можно было раздобыть только на Фуд­
зи, но поскольку доставить его до просто­
го потребителя было затруднительно, толь­
ко император в Киото и сёгун в Эдо имели
такую возможность67. В данном случае мы
снова сталкиваемся с объединительными
потенциями Фудзи по установлению связи
(в данном случае, «пищевой ») между Восто­
ком и Западом страны, между императором
и сёгуном.
Объединяющий и репрезентирующ ий
всю Японию потенциал Фудзи особенно хо­
рошо заметен тогда, когда речь идет о по­
140

зиционировании Японии по отношению к
внешнему миру. В традиционной дальнево­
сточной мысли было сильно убеждение в
том, что Центр (в данном случае Япония)
по определению обладает природой и кли­
матом, которые более благоприятны для
культуры и нравственности, чем природные
условия окружающей Центр периферии.
И Китай, и Япония позиционировали себя
в качестве такого природно-культурного
Центра. С этой точки зрения Фудзи при­
надлежала значительная роль в деле обо­
снования утверждения, что земля Японии,
а вслед за ней и существующие в ней по­
рядки, властные отношения, моральные ус­
тановления и т. д., превосходят иноземные.
Токугавское государство было почти
полностью закрытым для внешних сноше­
ний. Его идеологи придерживались мнения,
что от заграницы следует ожидать одних
только бед. Исключение делалось только
для редких миссий из Кореи (за период Токугава их прибыло 12 — с 1607 до 1811 г.)
и Рюкю. Королевство Рюкю в то время было
полусамостоятельным государством, его
король (ван) получал инвеституру в Китае.
Эти миссии расценивались в Японии как
проявление вассальной зависимости Кореи
и Рюкю от Японии. В большинстве случаев
посольства направлялись для того, чтобы
засвидетельствовать почтение новому сё­
гуну, а потому любая их церемониальная
активность не имела случайного (произ­
вольного) характера и служила дополни­
141

тельным доказательством легитимности
режима.
Всякий раз, направляясь в Эдо, инозем­
ные путешественники пользовались случа­
ем, чтобы высказать свои впечатления от
этой горы, которая служила для них сим­
волом Японии. Для них Фудзи была сим­
волом именно всей Японии, а не Востока
страны, как то было для большинства са­
мих японцев. Н аходясь в Японии, члены
корейских миссий сочинили достаточно
много стихов на китайском языке, посвя­
щенных Фудзи. К этому их понуждали чи­
новники сёгуната, начиная с Хаяси Радзан,
который был обеспокоен проблемой повы­
шения престижа сёгуната за рубежом. Дип­
ломатам предлагали взять Фудзи в каче­
стве поэтической темы (сочинение стихов
на предложенную тему было общепризнан­
ной дальневосточной практикой того вре­
мени). При этом корейские стихотворцы
сравнивали Фудзи с пятью наиболее про­
славленными горами в Китае, что, конечно
же, было для того времени большой «куль­
турной дерзостью» по отношению к само­
му мощному государству на Дальнем Вос­
токе.
Отзывы корейцев о Фудзи не только де­
лали эту гору известной за рубежом, но и в
глазах самих японцев повышали статус Фуд­
зи внутри Японии, влияя и на самооценку
власти в сторону ее повышения. Член корей­
ской миссии 1607 г. отмечал: «Гора Фудзи
находится к северу от реки [Фудзикава]. Эта
142

гора — главная для всей страны. По своей
форме она напоминает перевернутый сосуд.
С половины горы лежит снег глубиной в один
дзё, как если бы был разгар зимы. Это гора
серебряная, ее пик — яшмовый, она высо­
ка — высится над облаками и туманами »68.
В отчете корейской миссии 1637 г. содержа­
лось целых семь стихотворений, восхваля­
ющих Фудзи, в то время как общим принци­
пом его составителя являлось сочинение
лишь одного стихотворения, посвященного
тому или иному виду. А это с несомненностью
свидетельствует о том, что корейцы воспри­
нимали Фудзи как один из главных символов
Японии.
Посланцы с Рюкю также были вынуж­
дены воспевать Фудзи. Во время миссии
1790 г. принц Рюкю сложил такое стихо­
творение на китайском языке, который в то
время служил еще и языком дипломатов:
И вправду, эта гора — прародитель всех
остальных,
Самая досточтимая в восточной стране
Фусо [ одно из названий Японии ].
Глава ее сплошь убелена сединами.
Она — умиротворяет страну, оберегает
детей и внуков69.
Таким образом, воспевание Фудзи явля­
лось составной частью тогдашнего дипло­
матического протокола. Иностранные дип­
ломаты признавали, что Фудзи символизи­
рует землю Японии и выступает в качестве
143

оберега — как самой этой земли (государ­
ства), так и ее населения.
В период Эдо широкое бытование полу­
чает представление о том, что Фудзи «самая
[высокая] гора в трех странах» (образован­
ные на конфуцианский лад люди под «тре­
мя странами» понимали обычно Японию,
Китай и Корею, а буддисты — Японию, Ки­
тай и Индию). Известный ученый Хирага
Гэннай (1728—1779) также называл ее «са­
мой [высокой] горой трех стран ». Распрос­
транению этого убеждения способствовало
то, что наиболее священные горы Китая и
Кореи не были такими высокими, как Фуд­
зи, их абсолютная высота не являлась веду­
щим показателем, по которому определя­
лась степень их сакральности. Тем не менее
японцы не уставали повторять, что гора
Фудзи превосходит все заграничные горы.
Так они избывали комплекс, который испы­
тывали по поводу малости своей страны.
Минасэ Удзинари слагал:
Страна [Япония] — как зернышки
проса, разбросанные 6 океане.
Но — диво/ —
вот она высится,
несравненная Фудзи.
В другом стихотворении он говорил о
том, что в Китае «настоящей » горой числят
только Фудзи. Ему вторил буддийский мо­
нах Кэйтю (1640—1701), ставший одним из
основателей «национального учения»:
144

Дым над Фудзи
поднимается ввысь...
Она ближе к богам,
чем горы,
почитаемые в Китае.
И еще:
Слышали мы
про горную землю
бессмертных... Но
наша Фудзи все равно
священней и выше70.
Дзикигё Мироку писал: «Станешь искать
источник света для трех стран — вот она,
райская Фудзи, что сияет и утром и вече­
ром. Славься, Будда Амида!»71 Храмовая
традиция святилища Асама также утверж­
дает, что «Фудзи — великий бодхисаттва
Асама — это высокая и лучшая (в данном
случае священная. — А . М . ) гора в трех стра­
нах (в данном случае место Кореи занимает
Индия. — А . М . ) гора, где Закон [Будды] со­
хранен полностью». Подчеркивается, что в
настоящее время будды и бодхисаттвы боль­
ше не обитают на священных горах Индии и
Китая — все они собрались теперь на Фудзи72.
Трудно сказать, когда впервые Фудзи стали
именовать «лучшей в трех странах» (можно
встретить недокументированные утвержде­
ния, что такой «титул» был присвоен горе
императором Хэйдзэй, правил 806—809),
но в XVIII в. это утверждение получило
145

.« • *

Утагава Хиросигэ II. Процессия на мосту Нихонбаси (1863 г.)

достаточно широкое распространение (на
воротах святилища Асама и сейчас имеется
табличка, извещающая об этом).
Фудзи могла напрямую сопрягаться с
институтом власти. Сёгунский замок яв­
лялся символом мира и процветания стра­
ны, а также могущества режима. Изобра­
жение замка на фоне «вечной» Фудзи с
моста Нидзюбаси являлось весьма попу­
лярным мотивом. Н а гравю ре Утагава
Хиросигэ II (1826—1869) представлена сце­
на прохождения по мосту внушительной
процессии сёгуна Токугава Иэмоти. И зо­
бражения журавлей в небе сообщают гра­
вюре дополнительный благопожелательный
смысл. В данном случае, однако, изображе­
ние свидетельствует скорее о надвигавшем­
ся крахе режима. Уже через четыре года он
будет свергнут.
Таким образом, в период Токугава мож­
но обнаружить ростки такого отношения к
Фудзи, которые со временем могли превра­
тить ее в общенациональное достояние и
даже в предмет культурного (символичес­
кого) экспорта. К концу периода Токугава
гора Фудзи уже могла восприниматься как
один из символов Японии. Во время пребы­
вания японской (еще сёгунской) миссии в
Петербурге в 1862 г. российская императри­
ца попросила, чтобы японцы подарили ей
собственноручно написанные картины, что
и было исполнено. Посольские врачи нари­
совали три картины: гору Фудзи, реку Неву
и коршуна (орла?)73.
147

Тем не менее «японская» миссия того
времени — это миссия прежде всего сёгуната Токугава. Гора Фудзи находилась в пре­
делах его непосредственны х владений.
Однако Япония того времени представляла
собой конфедерацию княжеств под патро­
нажем Токугава, а вовсе не единую страну.
В связи с этим объединительный потенциал
Фудзи мог обладать в это время лишь огра­
ниченными возможностями. В отношениях
с заграницей чиновники сёгуната достаточ­
но активно эксплуатировали образ Фудзи.
О днако внутри страны власть почти не
пользовалась образом Фудзи для поднятия
своего авторитета среди японцев. Для влас­
тных структур реальная Фудзи часто пред­
ставлялась местом, куда не дотягиваются их
руки, местом, где собираются подозритель­
ные элементы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
П РО Е К Т «ФУДЗИ»: О БЪ ЕКТ № 1

Символические потенции, «вмонтиро­
ванные » в Фудзи еще в древности и средне­
вековье, получили мощное развитие в эпоху
модернизации, когда происходило реши­
тельное реформирование всех институтов,
ставившее своей целью создать страну, ко­
торая могла бы обеспечить конкурентоспо­
собность Японии по отношению к Западу.
Это время принято называть «периодом
Мэйдзи» (1867—1912 гг.) — по девизу прав­
ления (совпадаете посмертным именем) им­
ператора, которого при жизни именовали
Муцухито. Группировавшиеся вокруг него
силы свергли последнего сёгуна (Токугава
Ёсинобу, 1837—1913, в должности сёгуна
1866—1867) и сформировали новую полити­
ческую систему, во главе которой номиналь­
но стоял император. Основу этой группи­
ровки составляли энергичные низкоранго­
вые самураи из юго-западных княжеств,
которые узурпировали «доступ к телу» им­
ператора Мэйдзи. Сам он не обладал ника­
кими реальными распорядительными пол­
номочиями, но позиционировался в каче­
стве абсолютного монарха.
149

В период Токугава страна была разделе­
на на множество княжеств, слово «японец»
обладало низкой частотностью, идентифи­
кация человека происходила по его принад­
лежности к деревне, городу, княжеству. Од­
нако в середине XIX в. Япония, которая в
течение более двух веков придерживалась
политики строгого изоляционизма, под дав­
лением западных стран была вынуждена от­
крыть часть своих портов. Испытывая совер­
шенно оправданный страх перед угрозой
превратиться в колонию, руководство стра­
ны приступает к ускоренной модернизации.
Одной из главных ее стратегических целей
являлось конструирование японской на­
ции — только выполнение этой задачи мог­
ло обеспечить мобилизацию населения для
решения грандиозных задач по превраще­
нию Японии в «современную» страну. По­
мимо реформ «практического» свойства (ад­
министративный аппарат, армия, образова­
ние, экономика и т. д.) огромное значение
имела деятельность по созданию нового
символического поля. Его главным пред­
назначением было ускоренное формирова­
ние народа под названием «японцы», то
есть создание такой картины мира, которая
разделялась бы всеми обитателями этой
страны1.
При решении этой задачи западный опыт
был использован в полной мере. Принятие
государственного флага, создание гимна,
введение обязательного начального обуче­
ния и всеобщей воинской повинности созда­
150

вали общие ценности и национальный фонд
памяти. Вместе с тем в японское символи­
ческое поле с самого начала в качестве весь­
ма существенной составляющей была под­
ключена и природа, что являлось в значи­
тельной степени местным изобретением (на
Западе гораздо большее внимание уделя­
лось и уделяется всем проявлениям антро­
погенного). Тем не менее мнение иностран­
цев относительно Фудзи подлежало учету.
С оглядкой на него и реализовывался «про­
ект Фудзи ».
Гора и европейцы:
подвергнуть измерению и восторгу
До периода Мэйдзи, когда Япония была
«закрытой» страной, мнения европейцев
по тому или иному поводу мало волновали
как власть, так и рядовых японцев. П о­
давляющее больш инство образованны х
японцев считало европейцев «варварами»,
у которых, по большому счету, нечему
учиться. Они считали, что устройство
японского государства намного превосхо­
дит европейские порядки. В качестве не­
опровержимого доказательства они приво­
дили ф акты бесчисленных войн, смены
династий и революций, происходивших в
Европе. Япония же наслаждалась длитель­
ным миром, не прерываемым ни войнами,
ни мятежами. И здесь, по большому счету,
возразить было нечего.
151

После изгнания из Японии католических
миссионеров в начале XVII в. лишь очень
немногим японцам дозволялся непосред­
ственный контакт с иноземцами. Это были
служащие голландской Ост-Индской ком­
пании — единственные европейцы на тер­
ритории Японии. Фактория находилась на
юге страны, на крошечном островке Дэсима (Дэдзима) возле Нагасаки. Обслуживав­
шие и доглядывавшие за ними японцы име­
ли возможность учиться у них голландско­
му языку, медицине, ботанике, математике,
географии и некоторым другим отраслям
европейского естественно-научного знания,
но эти знания не получали сколько-нибудь
широкого распространения. В Японии того
времени господствовал системный подход:
власти опасались европейцев и их христи­
анства, а потому и распространение запад­
ных естественно-научных знаний могло
привести лишь к отрицательным послед­
ствиям. Что до европейцев, то им запреща­
лось учиться японскому языку и покидать
пределы миссии без особого на то разре­
шения. Таким образом, их возможности по
знакомству с Японией и ее культурой были
крайне ограниченными.
Собственно говоря, у европейцев суще­
ствовала только одна возможность увидеть
страну. Членов миссии обязывали периоди­
чески являться на аудиенцию к сёгунскому
двору в Эдо. Для сёгунского окружения эти
аудиенции имели важное идеологическое
значение, ибо расценивались в качестве до­
152

казательства того, что Голландия находит­
ся в вассальной зависимости от Японии. Для
того чтобы достигнуть Эдо, членам факто­
рии приходилось преодолевать изрядное
расстояние. Путешествие они совершали в
закры ты х паланкинах. Заклю чительная
часть пути пролегала по тракту Токайдо, и,
естественно, путешественники были обре­
чены на то, чтобы увидеть Фудзи.
Немецкий врач Кемпфер (1651—1716)
находился в Японии в 1690—1692 гг., он
дважды совершил путешествие в Эдо. Во
время своей первой поездки он отмечал, что
Фудзи немыслимо высока и напоминает ему
своей огромностью пик Тебде на острове
Т енериф е. Ф удзи обладает конической
формой, ровными и лишенными раститель­
ности склонами. Фудзи, заключает он, —
«самая красивая гора в мире». Кемпфер,
труд которого сделался достаточно широ­
ко известен на Западе, был, пожалуй, пер­
вым, кто донес до Европы, что в Японии су­
ществует непревзойденная по своей красо­
те гора.
В чем же состояла для Кемпфера красо­
та Фудзи? Она заключалась, прежде всего,
в чистоте ее геометрической (конической)
формы, не искажаемой ( «не обезображен­
ной ») скалами и растительностью. Кемпфер
наблюдал Фудзи из городка Ёсивара; соглас­
но показаниям компаса, она находилась на
6 градусов к востоку, а расстояние от места
наблюдения до горы по прямой составляло
6 ри.
153

Кемпфер не был встроен в японскую
культурную ситуацию, Фудзи была лишена
для него тех религиозных и мировоззрен­
ческих смыслов, которыми она обладала
для японцев. Поэтому он вел себя в соот­
ветствии с европейской парадигмой вос­
приятия Нового времени по отношению к
природным объектам. А она предполагала
их оценку с эстетической и научной (изме­
рительной) точек зрения. Первый подход
присутствовал и в японской культуре, но
не был, безусловно, основным. Второй и
вовсе отсутствовал. О днако в отчетах
практически всех европейских последова­
телей Кемпфера оба этих подхода будут
неизменно воспроизводится. Восхищаясь
Фудзи, европейцы одновременно пытались
перевести гору в измерительный код, что
сообщало ей дополнительную красоту, пе­
реводило ее из состояния неосвоенной че­
ловеком «природности » в разряд измерен­
ного, упорядоченного и «одомашненного»
пространства. При этом форма Фудзи —
строго «геометричная» и «провоцирую­
щая » процедуру измерения — приводила
их в особый восторг. Кемпферу, конечно
же, хотелось измерить высоту Фудзи, но
он не смог сделать этого, по необходимо­
сти удовлетворившись сравнением с уже
виденной им горой на Тенерифе. Следует,
однако, отметить, что его натренирован­
ный глаз путешественника, объехавшего
полсвета, выбрал объект для сравнения
совершенно правильно — высота Фудзи
154

составляет 3776 метров, а пика Тебде —
3718.
Первые числовые значения высоты Фуд­
зи были получены все-таки японцами, но это
сделалось возможным только благодаря до­
стижениям европейской науки. В 1803 г. уче­
ный-самоучка Ино Тадаката (1745—1818),
ставший известным картографом, с помо­
щью квадранта и метода триангулярного
измерения определил высоту Фудзи, получив
разброс высоте пределах 2603—3732 метров.
Ино Тадаката определял не абсолютную вы­
соту Фудзи (высоту над уровнем моря), а вы­
соту относительную — по отношению к той
точке суши, откуда производилось измере­
ние. Кроме того, достижение ученого следу­
ет признать локальным — японский куль­
турный дискурс продолжал оперировать не
числовыми обозначениями высоты Фудзи, а
указаниями на то, что она является самой
высокой горой страны или самой высокой
горой в «трех странах», что высота ее не­
исчислима и т. п.
И з европейцев первые измерительные
процедуры на Фудзи удалось проделать вра­
чу голландской торговой миссии Зибольду,
который отправился в Эдо в составе делега­
ции к сёгунскому двору. В 1822 г. в районе
реки Фудзикава Зибольд определил угол
склона горы (8 градусов 44 минуты). Одна­
ко сам он, ввиду ограничений на передвиже­
ние, не имел возможности подняться на
Фудзи и измерить ее высоту. Вместо него это
сделал, в соответствии с полученными от
155

Зибольда инструкциями, его японский уче­
ник Ниномия Кэйсаку (1804—1862). Согла­
сно данным, полученным им с помощью
барометра Зибольда, высота Фудзи состав­
ляла 3794,5 метров. Научная миссия Нино­
мия Кэйсаку была тайной, одобрения чинов­
ников сёгуната получено не было. Чтобы из­
бежать пристального внимания властей,
Ниномия Кэйсаку взошел на Фудзи в пятой
луне, когда гора еще не была открыта для
паломников. И результат его измерений об­
народован не был. И з сообщения Зибольда
он стал известен в Европе, но не в самой
Японии.
В 1853 г., когда к берегам Японии стали
одна за другой прибывать европейские фло­
тилии, требовавшие открытия страны для
торговых отношений, к измерениям высо­
ты Фудзи приступили и моряки. Это проде­
лали с побережья в Урава и подчиненные
американского коммодора Перри (был по­
лучен результат в 2432—3040 м), и англича­
не (3900 м).
Вместе с открытием для иностранных
кораблей ряда японских портов (середина
50-х гг. XIX в.) и учреждением дипломати­
ческих миссий наступает новая эпоха в ос­
воении иностранцами Фудзи. Первым ино­
странцем, который взобрался на Фудзи в
1860 г., были Р. Элкок (1809—1897, британ­
ский дипломатический представитель в
Японии) и еще семь его английских коллег.
Их сопровождали более ста японцев, кото­
рые смотрели и досматривали за ними,
156

тащили багаж. Добиться разрешения на
подъем было непросто (до 1899 г. иност­
ранцам для посещения тех или иных мест
внутри страны требовалось специальное
разрешение), но для Элкока это было де­
лом принципиальным с политической точ­
ки зрения. Погода стояла неважная, опи­
сание Элкоком восхож дения на Фудзи
представляет собой бухгалтерское перечис­
ление трудностей пути и не имеет существен­
ного художественного интереса. Обращает
на себя внимание, что вылазка Элкока со­
провождалась научными изысканиями. В ча­
стности, были собраны образцы флоры (Элкок находил, что ее разнообразие далеко
превосходит Альпы) и вычислена при помо­
щи барометра высота Фудзи, которая, прав­
да, значительно отличалась от действитель­
ной (4322 м). Элкок был первым на земле
человеком, который пил на Фудзи кофе.
Вода на вершине закипала при температу­
ре 184 градуса по Фаренгейту. Вычисля­
лись и широта с долготой того места, где
пришлось остановиться на отдых.
Вслед за Элкоком на Фудзи стали под­
ниматься и другие иноземцы. Они пред­
ставляли не только словесные, но и изоб­
разительные «отчеты» о восхождении и
спуске. В 1867 г. на Фудзи взошла Фаина,
супруга британского посланника Гарри
Паркса, ставшая первой европейкой, кото­
рой покорилась гора. Поскольку до этого
на вершине Фудзи побывала только одна
японка, то леди Паркс стала второй по сче157

Подъем на Фудзи и спуск с нее (1862 г.)

ту женщиной, которая совершила подъем
на Фудзи. После возвращения в Иокогаму
на супружескую пару было совершено на­
падение со стороны сторонников изгнания
иностранцев из страны — ведь в данном
случае они не пожелали следовать приня­
тым в Японии правилам поведения. Запрет
для женщин подниматься на священные
горы был снят правительственным указом
только в 1872 г.
Восхождения иностранцев на Фудзи
происходили не так часто, но из их отче­
тов явствует, что научно-измерительные
цели имели для них приоритетное значе­
ние. В 1880 г. американский естествоиспы­
татель Т омас М эндэнхал (1841—1924)
провел на вершине горы три дня и поло­
жил начало метеорологическим наблюде­
ниям на Фудзи. В 1895 г. там была устро­
ена метеорологическая станция, то есть
вслед за европейцами изучением Фудзи
занялись и японцы.
Первым из русских, кто поднялся на Фуд­
зи и описал свои впечатления, был, кажет­
ся, известный ботаник и путешественник,
основатель Батумского ботанического сада
А. Н. Краснов (1862—1914), который много
сделал для интродукции на Кавказе, в част­
ности, чая и хурмы. Он посещал Японию с
научными целями три раза — в 1892—1893 и
1895 гг. А. Н. Краснов совершил восхожде­
ние на Фудзи 15 сентября 1895 г. — в послед­
ний день перед официальным «закрытием»
горы для паломников и путешественников.
160

Правда, перед самой заключительной стади­
ей подъема он вдруг почувствовал себя не­
важно — когда до вершины оставалась все­
го «сотня сажень», так что Краснов так и не
получил на свой посох клейма, который ста­
вили на вершине.
Описание А. Н. Красновым Фудзи весь­
ма красноречиво. Пожалуй, по описанию
именно этого русского путешественника
лучше всего видно: восхищение европейца­
ми Фудзи обусловливалось прежде всего
тем, что они видели в природном объекте
аналог созданию рук человеческих. «И праз­
дный турист, и любитель красот природы,
и сухой кабинетный ученый одинаково бу­
дут поражены видом этой горы — единствен­
ной в своем роде на земном шаре. С общим
обличьем ее вероятно знакомы читатели,
рассматривавшие когда-нибудь японские
изделия и рисунки, так как наверное встре­
чали на них изображение горы в виде пра­
вильного усеченного конуса, правильностью
своей заставляющего усомниться в понима­
нии природы у рисовавшего ее художника.
А между тем гора Фузи именно такова. Это
идеально правильный плосковерхий конус
точно выточенный рукою токаря, одиноко
возвышающийся над другими менее высо­
кими горами »2.
«Правильность» формы Фудзи, симмет­
ричность ее склонов нравились всем евро­
пейцам. Что до японцев, то следует помнить:
для них «симметрия» никогда не являлась
показателем красоты.
161
6 Гор* Ф удзи

Из сочинения А. Н. Краснова также яв­
ствует, что для посещавших Японию евро­
пейцев Фудзи представляла собой особый
и осознанный интерес, ибо они уже обла­
дали определенными знаниями и впечатле­
ниями о ней. С середины XIX в. среди евро­
пейских (прежде всего, французских) ху­
дожников большую известность получает
творчество Кацусика Хокусая, и в частности
его упоминавшаяся серия «36 видов Фудзи»,
которая становится «визитной карточкой »
не только японского искусства, но и всей
страны под названием «Япония».
Творчество Хокусая (точно так же, как и
творчество других художников, работавших
в жанре цветной гравюры) не воспринима­
лось в самой Японии до этого времени как
«высокое искусство», социальный статус
этих художников был весьма низок, они рас­
сматривались как грубые ремесленники.
Однако после лондонской (1862 г.) и париж­
ских мировых выставок (1867 г.), где были
представлены японские вещи, статус «япон­
ского искусства» в Европе оказался весь­
ма высок, Японию превозносили как стра­
ну, которая способна порождать великолеп­
ных художников. Хокусая хвалили братья
Гонкур, Винсент ван Гог восхищался его
изображением морской волны на фоне Фуд­
зи, репродукция этой гравюры была поме­
щена на облож ку симфонической поэмы
Дебюсси «Море». Словом, во всей Европе,
вклю чая Россию , р астет популярность
японского искусства, под которым в то вре­
162

мя понималась прежде всего цветная гравю­
ра, и прежде всего Хокусай с его видами
Фудзи. Коллекционеры активно приобрета­
ют японскую цветную гравюру, в антиквар­
ных магазинах Европы она торгуется по
вполне приемлемым ценам. Легкость, с ко­
торой японская цветная гравюра получила
признание на Западе, была обусловлена не
юлько ее «экзотичностью», не только мас­
терством художников, но и тем, что они ра­
ботали, по существу, вне религиозного кано­
на, их работы были «очищены» от религиоз­
ных смыслов, а потому их произведения
отличались необходимой для европейского
ценителя «очищенностью» от сложных ассо­
циаций.
В Европе восприятие «японского искус­
ства» происходило, разумеется, в полном
отрыве от японского культурного контек­
ста. В Японии середины XIX в. вообще
отсутствовало понятие «искусства»3. По от­
ношению к цветным гравюрам там не при­
менялось понятие «красота». Однако ев­
ропейский подход оказывал серьезнейшее
влияние на традиционное восприятие. По­
скольку европейцы стали считать японские
гравюры «красивыми », то и объекты, на них
изображаемые, попадали в ту же самую ува­
жаемую категорию. Так произошло, в час­
тности, с сотрудницами увеселительных
заведений — гейшами. Их статус внутри
Японии был весьма низок, но их часто
изображали на гравюрах. Поскольку евро­
пейцам эти изображения пришлись по вку163

су, гейши стали для Запада одним из основ­
ных символов Японии, что в последующем в
значительной степени способствовало и по­
вышению их статуса в самой Японии. То же
самое происходило и с Фудзи.
Безусловно, Фудзи представляет собой
не такой «чистый » случай — ведь европей­
ское восприятие Фудзи было «импортиро­
вано» в Японию, когда и без всякого евро­
пейского усилия эта гора уж е обладала
многовековыми, многообразными и много­
высокими смыслами. Но, тем не менее, в деле
придания Фудзи статуса национального
символа западные оценки тоже, безусловно,
учитывались в полной мере.

Кусакабэ Кимпэй. Раскрашенная фотография
Фудзи. Вид из Укисима-га Хара
(совр. город Фудзи, преф. Сидзуока). 1880-е гг.
164

Помимо цветной гравюры определенную
роль в популяризации Фудзи на Западе иг­
рали раскрашенные фотографии и открыт­
ки, которые в значительном количестве про­
давались не только в самой Японии, но и во
нсех странах Запада.
Надо сказать, что Фудзи не обманывала
ожиданий тех европейцев, кому довелось
воочию увидеть ее, — они были уже подго­
товлены к восприятию этой горы произве­
дениями японского искусства. Иностранцы
обычно имели возможность впервые на­
блюдать Фудзи со стороны моря при подхо­
де к Иокогаме — главному порту тогдашней
Японии. Поскольку громада Фудзи вырисонывалась на горизонте раньше, чем был ви­
ден берег, то вид этой горы действительно
становился для многих иностранцев «вимитной карточкой» Японии. В особенности
его касается американцев, чьи корабли, пе­
ресекшие Тихий океан, бросали якорь в ос­
новном именно в Иокогаме (для европей­
ских кораблей, включая русские, первым
портом Японии становилась, как правило,
бухта Нагасаки). В среде иностранцев, для
которых знакомство с Японией начиналось
с Фудзи, даже зародилось такое поверие:
«если при твоем отъезде гора Фудзи будет
видна во всем своем великолепии, то рань­
ше или позже ты обязательно вернешься в
Японию»4.
В связи с тем, что слишком многие евро­
пейцы впервые наблюдали Фудзи с борта
корабля, на их рисунках, в их ранних днев165

никах и мемуарах Фудзи представлена по­
чти исключительно видом с моря. И в этом
состоит существенное отличие от художни­
ков японских, которые изображали Фудзи,
видную с самых разных точек суши.

Вид на Фудзи из залива Одавара (1858 г.)

Вот как в 1870 г. американец Вильям
Гриффис, направлявшийся в Японию на ра­
боту, описывает свое прибытие в страну:
«Воздух, в котором высилась вдали эта
гора-королева, облаченная в снежное оде­
яние, был кристально чист, а потому каза­
лось, что она находится рядом. Гора уже
одела корону восхода, а ее “лоб” окрасился
золотом первых лучей поднимавшегося сол­
нца. За горой простиралось ф иолетовое
небо, на котором мерцали каменьями звез­
ды. Грудъ королевы-горы подрагивала от ме­
нявшегося освещения. Вид этой бесподобной
166

конической горы из открытого моря был
издавна любим... с суши такого увидеть
нельзя. Совершенный и незабываемый во
всю жизнь вид заставляет глубже почув­
ствовать ш едевральность природы — ее
светоносность и свежесть, и, видимо, нет в
мире лучшего, чтобы ощутить это, чем об­
лик Фудзи с приближающегося к берегу
корабля».
Похожим — хотя и не столь поэтичес­
ким образом — описывает свои первое впе­
чатления англичанка Изабелла Бёрд, кото­
рая в мае 1878 г. приплыла в Японию из
Америки: «На палубе раздавались частые и
восхищенные возгласы, адресованные Фуд­
зи; я долгое время пыталась отыскать ее
взглядом, но мне это не удавалось. Когда же
я вдруг взглянула на небо, то в немыслимой
и высокой дали увидела огромный конус
горы. Ее высота составляет 13 080 футов,
она была покрыта белым снегом, ее очерта­
ния были прекрасны»5.
Следует признать вышеприведенные
оценки Фудзи вполне типическими. На ев­
ропейцев Фудзи производила сильное —
прежде всего эстетическое — впечатление.
И даж е обладавший опытом индийской
жизни и всегда ироничный (и далеко не
всегда политкорректный) Р. Киплинг не
смог при виде Фудзи сдержать своего вос­
торга: «51 обернулся и увидел Фудзияму,
возвышавшуюся над морем полей и лесов,
омывающим ее склоны. Высота горы — че­
тырнадцать тысяч футов — не слишком
167

много, по нашим понятиям. Все ж е одно
дело четырнадцать тысяч футов в окруже­
нии ш естнадцатиты сячеф утовы х пиков,
другое — та же гора, если смотреть на нее
находясь на уровне моря, когда она воз­
вышается на сравнительно плоской мест­
ности. Пытливыми глазами ощупываешь
пядь ровного мертвого кратера и, достиг­
нув вершины, признаешься, что в Гимала­
ях нет ничего подобного. Ничто не может
сравниться с этим гигантом. Я был вполне
удовлетворен. Фудзияма выглядела точно
такой, какой изображается на веерах и ла­
ковых шкатулках. Я не променял бы этого
зрелища даж е за гребень Канченджанги,
сверкаю щ ий в лучах утреннего солнца.
Ф удзияма — краеугольный камень Япо­
нии »6.
Тех русских, которые прибывали на ко­
рабле в Иокогаму, вид Фудзи также не ос­
тавлял равнодушными. Писатель Всеволод
Крестовский, побывавший в Японии в 1880—
1881 гг., писал: «Общий вид Иокогамы с
моря не представляет ничего особенного,
кроме Фудзиямы, потухшего вулкана высо­
той в 12 500 футов высоты, который, под­
нимаясь правильным конусом изнутри стра­
ны, то открывается вдруг вдали, весь покры­
тый снегом, то вновь исчезает под завесой
быстро проносящихся облаков. Находясь в
расстоянии около ста верст от берега, он
виден здесь с каждого открытого пункта и
придает исключительную оригинальность
местному пейзажу»7.
168

Европейцы того времени не знали — да и
не желали знать — тех метафор, которые
употребляли сами японцы по отношению к
Фудзи. Она не напоминала им ни соляную
кучу, ни остроконечную шляпу, ни перевер­
нутый сосуд или веер. А если бы они и зна­
ли про эти сравнения, они бы показались им,
без сомнения, «простоватыми». Поэтому
они говорили о «словно из серебра выли­
том конусе далекой Фудзиямы» (В. Крес­
товский) или об огромном бриллианте —
Кохиноре (Хюскинд, 1832—1861, перевод­
чик американской миссии). А ревностный
католик Поль Клодель, впервые побывав­
ший в Японии в 1898 г., а впоследствии на­
значенный туда служить послом (1921—
1927), дошел в своем поэтическом восторге
до того, что уподобил Фудзи «богоматери в
короне»...
Нам не удалось встретить ни одной оцен­
ки западного человека, которая бы говори­
ла о том, что Фудзи — гора «заурядная » или
же «некрасивая». Объективистское описа­
ние Фудзи Элкоком, сделанное им во время
подъема на гору, отнюдь не означало, что
он оставался равнодушен к красоте этой
горы, когда смотришь на нее с известного
расстояния. Прекрасно зная о восторжен­
ном отзыве Кемпфера, он находит для вос­
певания Фудзи дополнительные краски.
«[Фудзи] бывает видна из Эдо на расстоя­
нии в 80 миль ясным летним вечером. В это
время она высится высоко над облаками, а
вечернее солнце садится за ней, и потому ее
169

багровая громада вырастает над золотым
полем. Ранним утром рассветное солнце от-,
ражается на ее снеговой вершине и ее конус
сияет».
Во многом благодаря редкостному еди­
нодушию, проявленному иностранцами при
описании Фудзи, увиденной ими с большо­
го расстояни я, японские образованны е
люди тоже начинают глубоко задумывать­
ся над «красотой» Фудзи. Становится по­
нятно, что, в отличие от очень многих дру­
гих вопросов, относительно Фудзи достичь
понимания между японцами и европейцами
не составляет труда. Европейцы и японцы
начинают мыслить в одном направлении,
популярность Ф удзи стремительно рас­
тет — как на Западе, так и в самой Японии.
Фудзи превращается и в предмет культур­
ного экспорта. Так, на афишах японских га­
стролеров за границей тоже обычно красо­
валась Фудзи. Увидев ее, западный обыва­
тель мгновенно понимал, что имеет дело
именно с японскими артистами.
Уже к началу XX в. образ Фудзи был рас­
тиражирован в Японии в беспрецедентных
масштабах. Известный филолог и литера­
тор Ито Гинкэцу (1871—1944) писал: «Япон­
цы больны Фудзи, японцы психически боль­
ны Фудзи, они опьянены Фудзи, они окол­
дованы Фудзи, они одурманены Фудзи»*.
Изображение этой горы можно было уви­
деть уже не только на гравюрах и фотогра­
фиях, но и на множестве кустарных и про­
мышленных изделий: керамике, веерах, шир170

ІГ Г

Афиша, извещающая о представлении
японского цирка в Германии

мах, шкатулках, почтовых открытках, рек­
ламных плакатах. Русский наблюдатель бе­
запелляционно утверждал: «Паломничество
на священную гору Японии Фудзи-Яма...
составляет сокровенное желание каждого
японца». В популярнейшем парке «культу­
ры и отдыха » в токийском районе Асакуса,
где было сосредоточено огромное количе­
ство аттракционов, «больше всего привлека­
ет публику модель Фузи-Ямы, сделанная из
дерева и замазанная известью. Высота этой
искусственной горы ПО фут. и 1,100 фут.
окружности. Желающих подняться на эту
гору всегда очень много (около 10,000 в
день), и предприниматели, вероятно, имеют
хороший барыш»9.
Количество паломников и туристов, под­
нимавшихся на Фудзи, оставалось доста­
точно высоким, но оно не шло ни в какое
сравнение с количеством людей, которые
были знакомы с Фудзи из антропогенных
источников. Увеличивалось и количество
пассажиров железных дорог. Основная ма­
гистраль связывала Токио и район КиотоОсака. Она проходила по берегу Тихого
океана. Этой линией пользовалось огромное
количество людей, которые имели возмож­
ность увидеть Фудзи из окна поезда. Этот
вид был аналогичен тому, что открывался с
борта корабля, и именно вид отсюда на во­
сточный склон Фудзи стал иконическим.
Фудзи превратилась в главный символ
Японии и за границей. Иностранцы восхи­
щались Фудзи, японцы отвечали им подар172

нами с ее изображениями. Не будет преуве­
личением сказать, что Фудзи была «лучшим
подарком». Влиятельный и вхожий в пра­
вительственные круги художник М урата
Танрё (1874—1940) в 1912 г. подарил лист с
изображением вершины Фудзи Гамильтону
Мэби (МаЫе), члену американской Акаде­
мии искусств и наук. Этот рисунок был сде­
лан во время обеда, данного в честь аме­
риканца10. Показательно: первое, что при­
ходит худож нику в голову — в качестве
символа Японии следует подарить иност­
ранцу именно изображение Фудзи. Вклад
Мурата Танрё в создание официальной иде­
ологии Японии был велик, многие его кар­
тины до сих пор хранятся в императорском
доме. Составной частью этой идеологии
была и Фудзи.
Образ Фудзи был настолько растиражи­
рован по всему миру, что ни одно посвящен­
ное Японии популярное сочинение того вре­
мени не могло обойти его стороной. При­
чем описание Фудзи обычно располагается
в начале издания, что свидетельствуете пер­
востепенной важности Фудзи в структуре
образа всей Японии. Упоминая о том, что
Фудзи является объектом поклонения для
паломников, российское издание 1899 г. даже
утверждает, что на этой горе «жил и умер
основатель древней веры Шинто»11. Однако
более всего подчеркивается «красота » Фуд­
зи — «правильность» ее формы и постоян­
ная изменчивость под влиянием погодных
условий.
173

Д аж е во вполне серьезном очерке по
географии Японии, приводимом в справоч­
нике 1904 г., автор не мож ет обойтись без
того, чтобы обойти красоту Фудзи, явлен­
ную преж де всего в «правильности» ее
очертаний: «Отдельные вулканические вер­
шины достигают в Японии 7000—8000 ф у­
тов высоты, а самый высокий вулкан и в то
же время самая популярная и даже священ­
ная гора Японии — Фуджи-яма, в окрест­
ностях Токио, возвышается на 12 365 ф у­
тов над уровнем м оря. Вулкан этот, не
действующий с 1708 года, представляет
собой конус идеальной прави льн ости ,
увенчанный снегами большую часть года.
Своею красотою Фуджи-яма вдохновляла
многие поколения японских художников и
поэтов и является фоном едва ли не поло­
вины всех японских картин, — нет такого
предмета в японском обиходе, который не
украшался бы изображением излюбленной
горы. Ежегодно на вершину этого вулкана
совершается паломничество с целью по­
клонения, а число пилигримов достигает
15000—20000 в год»12.
В энциклопедическом словаре Брокгау­
за и Ефрона Фудзи (ст. «Фузи-яма») посвя­
щена отдельная статья, в которой после ее
физико-географической характеристики со­
общается, что Фудзи «считается в Японии
священной горой и имеет свой культ; с ней
связано множество легенд и поверий. Она
получила даже особое символическое изоб­
ражение в японской живописи; ни одна кар­
174

тина не обходится без изображ ения её,
и условной форме, белоснежного конуса на
заднем плане. Восхождение на гору и посе­
щение выстроенных на ней и в ее окрестно­
стях храмов считается своего рода палом­
ничеством, которое ежегодно летом совер­
шают несколько десятков тысяч японцев.
Японская поэзия полна од, воспевающих
эту священную гору, выросшую, по преда­
нию, в одну ночь — в ту самую, в которую
образовалось озеро Биво».
Стоит заметить, что высочайшей горе
мира — Эвересту (ст. «Гауризанкар») —
к данной энциклопедии посвящены всего две
строчки, Монблану — несколько больше,
но все равно меньше, чем Фудзи. Это сви­
детельствует о том, что Фудзи в русском
(в данном случае, и общеевропейском) по­
нимании воспринималась не столько как
географическая данность, сколько как куль­
турная величина.
В любом случае Фудзияма становится
символом Японии и японской природы. При
первом упоминании о Японии Андрей Белый
и своем романе «Петербург» вспоминает
именно Фудзи, растиражированную в цвет­
ной гравюре: «Софья Петровна Лахутина
развесила японские пейзажики, изображав­
шие вид горы Фузи-Ямы: все — до единого;
и пейзажиках не было перспективы...»13 По­
скольку в романе неоднократно говорится о
безвозвратной потере Порт-Артура, Фудзи
здесь выступаете роли символа победы Япо­
нии в войне с Россией 1904—1905 гг.
175

С оздается впечатление, что из всех
японских топонимов (кроме, мож ет быть,
Токио) путешественники запоминали (или
знали?) лишь Фудзи. К. Бальмонт, побы­
вавший в Японии в 1916 г. и написавший
немало стихов о Японии, оперирует в них
лишь двумя топонимами — «Фуджи-Яма»
и «К амакура», причем именно Ф удзи
является для него «заместителем» всей
страны:
Средь той природы,
Где Фуджи-Яма,
Есть переходы
Немого храма.
От тучек дымных
До мест, где воды,
В безгласных гимнах
Весь лик природы'4.
В свете такого избирательного восприя­
тия описка Бальмонта («Ниппо» вместо
«Никко») не выглядит случайностью. В том
ж е тексте он называет Японию «страной
Фуджи-Ямы» и никакой описки не дела­
ет...15
Таким образом, роль иностранцев в соз­
дании «экспортного» образа Японии как
страны, где высится «прекрасная Фудзи»,
была огромной. Нынешний исследователь
образа Фудзи в сочинениях иноземцев ф и­
лософски отмечал, что за границей Япония
до сих пор предстает как страна «Фудзи­
ямы и гейш». «Изменение этого имиджа яв­
176

ляется задачей будущего, но когда эта за­
дача будет решена, мы, возмож но, ясно
поймем, что Фудзи, увиденная глазами ино­
странцев, являлась источником, питавшим
духовную жизнь японцев»16.
Действительно, влияние европейцев на
формирование образа Фудзи игнорировать
невозможно. Тем не менее, принимая рас­
точаемые европейцами похвалы Фудзи в
качестве средства для повышения само­
оценки, японская элита принялась осмыс­
лять образ Фудзи в том ключе, который ка­
зался им более актуальным. Природной ве­
личине и красоте Фудзи они стали придавать
надприродные смыслы.
Гора и им ператор:
между созиданием и разруш ением
И з природных объектов в общенацио­
нальном каталоге предметов для японской
гордости наибольшее значение приобрели
сакура и Фудзи. Сакура символизировала
скоротечность человеческой жизни и готов­
ность японцев отдать свою жизнь за роди­
ну и императора17. Образ Фудзи в офици­
альной трактовке был связан прежде всего
с неизменностью и державностью.
В прошлые времена образ Фудзи форми­
ровался и приобретал новые смыслы в про­
цессе «естественной» эволюции, власть в
лице сёгуната не навязывала свое понимание
Фудзи многочисленным обитателям страны,
177

она сознательно поддерживала политичес­
кую раздробленность и многокультурность,
считая их гарантами спокойной и стабиль­
ной жизни. Но теперь новая власть, в пол­
ной мере осознавшая свое «историческое»
предназначение и всесилие, приступила к
конструированию не только новой системы
управления, но и символической среды оби­
тания для всего японского народа. При этом
в качестве идеала выступала уже не много­
культурность, а монокультурность, плохо
переносящая любое проявление инаковости.
Новая власть не могла обойти своим при­
стальным вниманием и Фудзи. В картине
мира токугавской Японии Фудзи занимала
важное, но отнюдь не выдающееся место.
Сёгуны не соотносили себя с этой горой не­
посредственным образом, она не имела для
них непосредственной легитимизирующей
функции. Однако при Мэйдзи Фудзи стано­
вится одним из главных иконических симво­
лов японского государства и народа.
Выбор Фудзи в качестве предмета иконизации был обусловлен многими причина­
ми. Задача по созданию «японского наро­
да» была уникальной. Прежнее сословное
устройство японского общества было рас­
считано не на консолидацию, а на фрагмен­
тацию. Ничего общего у высших и низших
сословий не было и не могло быть. Н ахо­
дясь в добровольной изоляции (как внутри
страны, так и за рубежом), элита не раз­
мышляла о том, чем обитатели Японского
архипелага отличаются от обитателей дру­
178

гих стран. Ни о каком японском «нацио­
нальном характере» речь не шла. Но япон­
ские интеллектуалы все равно утверждали,
что страна и земля Японии уникальны. Они
гордились тем, что эта земля производит —
в первую очередь, рисом, который воспри­
нимался не как продукт деятельности кре­
стьян, а как плод земли, которая хороша и
благословенна потому, что она создана и
обитаема синтоистскими божествами. Как
мы видели, и Фудзи тоже считалась уни­
кальной — самой высокой горой во всех
«трех странах». В связи с этим начальный
этап позиционирования Японии в междуна­
родном (западном) сообществе с неизбеж­
ностью должен был включать в себя и при­
родный аспект.
Испытывая глубокий комплекс неполно­
ценности перед Западом, японцы того вре­
мени считали, что Япония не создала ничего
рукотворного, что было бы достойно нацио­
нальной гордости. Эти оценки подпитыва­
лись уничижительными оценками японской
культуры и цивилизации со стороны слиш­
ком многих европейцев. Однако природа
Японии — ив особенности Фудзи — вызыва­
ла у них восхищение. Как и в случае с пре­
жними корейскими и рюкюсскими миссия­
ми, мнение иноземцев относительно Фудзи
служило для японцев средством для подня­
тая престижа собственной страны. Тем бо­
лее, что теперь никто не понуждал европей­
цев воспевать Фудзи. Поэтому включение
природных объектов в список предметов для
179

гордости выглядит совершенно оправданным.
В связи с масштабными цивилизационными
заимствованиями с Запада Япония страши­
лась утерять свою идентичность и принялась
с жаром обосновывать свою уникальность,
а каждый природный объект уникален по оп­
ределению. Тем более такой, как Фудзи. В то
время идет напряженный (временами даже
чересчур напряженный) поиск себя, то есть
таких параметров, по которым японец может
отличить «своего»от «чужого».Интеллекту­
альная элита поставила перед собой задачу
по доказательству теоремы: Япония и япон­
цы отличаются от других стран и народов.
При этом способы доказательства этой тео­
ремы могли (и даже должны были) быть са­
мыми разными. В доказательную базу попа­
дала и Фудзи.
Ростки такого подхода можно увидеть
еще в XVII в. Когда поэт Оёдо Митикадзэ
(1639—1707) увидел в Нагасаки огромный
по тем временам голландский океанский
парусник, он воскликнул: «Такой диковин­
ки нет во всех трех странах. С ней может
соперничать только наша японская Фуд­
зи!»18
Во второй половине XIX в. Япония ак­
тивно участвовала во всемирных выстав­
ках, которые считались в то время показа­
телем «развитости» и «цивилизованности»
страны. Но наград — как за промышлен­
ные достижения, так даже и за произведе­
ния «искусства» — она получала намного
меньше, чем хотелось. Это касается как
180

промышленных достижений, так и присы­
лаемых японцами произведений «искусст­
ва», к о то р ы е о р га н и за т о р ы вы ставок
слишком часто квалифицировали как «ре­
месленные поделки », не слишком достой­
ные внимания просвещ енного человече­
ства. В 1890 г., когда проводилась всемир­
ная выставка в П ариж е, юный М асаока
Сики горько и гордо писал:
Если б Фудзи доставить
на всемирную выставку...
Получила б первый диплом...
Для самой Японии Фудзи обладала ми­
нимальным «разделительным» потенциа­
лом. В хорошую погоду ее можно было на­
блюдать из 13 префектур, то есть она яв­
лялась действительно зримым объектом
для значительной части населения. Тем
более если учесть, что и при сёгунате ее
образ был достаточно широко растиражи­
рован — прежде всего через цветную гра­
вюру.
А м ериканский биолог Эдвард М орс
(1838—1925), считающийся по совмести­
тельству «отцом» японской археологии (он
обнаружил и описал так называемые «ра­
ковинные кучи» — помойки древнеяпон­
ского человека), провел со своими ученика­
ми следующий эксперимент: он попросил их
нарисовать Фудзи, которую они все время
имели возможность видеть из района Ханэда (в Токио). И получил удивительный
181

результат: на всех этих рисунках склоны
Фудзи были заметно круче, чем на самом
деле. А это означает, что в сознании япон­
цев Фудзи уже укоренилась прежде всего в
качестве образа или символа (как живопис­
ного, так и поэтического), имеющего к дей­
ствительности опосредованное отношение.
В ближайшем будущем это предоставит
прекрасные возможности для манипулиро-

Рисунки учеников Э. Морса (четыре верхних
изображения) и его самого (нижнее)
182

вания не только этим символом, но и созна­
нием, его запечатлевшим.
Всякий иностранец, побывавший в Токио,
мог наблюдать не только саму Фудзи, но и
ее многочисленные воспроизведения. Рус­
ская газета «Голос», освещавшая визит в
Японию великого князя Алексея Алексан­
дровича, еще в 1873 г. отмечала, что «Фудзиам а у японцев считается свящ енной,
и изображение ее часто можно видеть на де­
ревянных лакированных изделиях и на вы­
движных щитах, которыми отделяются ком­
наты в японских домах»19. Хотя история
бытования Фудзи в культуре была длитель­
ной (что само по себе уже являлось, безус­
ловно, положительным фактором), на Фудзи
не существовало мощных и чересчур влия­
тельных буддийских храмов и синтоистских
святилищ (ожесточенная борьба между раз­
личными религиозными направлениями и
школами была для Японии делом обычным).
Горы всегда воспринимались в Японии как
объект священный, поэтому выбор именно
горы в качестве национального символа
тоже не вызывал чувства отторжения или
удивления.
В то же самое время Фудзи обладала и
необходимым «разделительным» потенци­
алом по отношению к загранице, ибо эта
гора находилась не где-нибудь, а в Японии
и, следовательно, она отвечала требованию
«уникальности », что является безусловным
условием для национальной самоидентифи­
кации. В годы растерянности и пренебрежи­
183

тельного отношения к своим собственным
достижениям Япония была по существу ли­
шена общ енационального «культурного
ландш афта». Выход состоял в создании
ландшафта природного. И здесь роль Фуд­
зи оказалось неоценимой.
Поскольку в качестве стержня общена­
циональной идеологии выступала фигура
императора, образ Фудзи тоже должен был
попасть в его силовое (символическое)
поле.
Одним из самых первых актов нового им­
ператора Мэйдзи стала «Клятва в пяти ста­
тьях» (1868), которую он принес синтоистс­
ким божествам. В этой клятве он обязался
справедливо управлять страной, дать поддан­
ным больше простора для инициативы, при­
звал учиться всему хорошему, что есть в от­
крытом теперь для Японии мире. После при­
несения клятвы Мэйдзи направил высшим
государственным лицам послание, в котором
заявил о том, что теперь, в соответствии с
древними обычаями, будет самолично управ­
лять страной, заботясь о народе. Только при
этом условии страна сможет преодолеть по­
следствия изоляционизма, отбросить уста­
ревшие обычаи, обновиться, заслужить ува­
жение иностранных государств, стать такой
же мощной, как Фудзи. Это может быть обес­
печено только при одном условии: если все
подданные отбросят эгоистические заботы о
себе и станут печься об общественном благе.
Только так может быть обеспечена безо­
пасность Земли Богов20.
184

Таким образом, еще не пройдя церемо­
нии интронизации, Мэйдзи уже апеллиро­
вал к Ф удзи. Это бы ло еще сёгун ское
наследство, которое предстояло экспро­
приировать. Фудзи была частью этого на­
следства — гора располагалась на терри­
тории, входивший в сёгунский домен. П ос­
ле победы в гражданской войне с верными
сёгуну войсками император Мэйдзи пере­
ехал из Киото в Эдо (переименован в Т о­
кио) в качестве триумфатора и поселился
в сёгунском замке. Но этого было мало,
следовало экспроприировать и главный
природный символ, располагавш ийся на
этой территории и отождествлявшийся с
Токугава. В 1867 г. Мэйдзи получил от сёгунской армии деревянный фрегат под на­
званием «Фудзи», который был спущен на
воду еще в 1864 г. (в 1896 г. он был заменен
на броненосец с таким же названием). Вой­
ска Мэйдзи одержали победу над сторон­
никами сёгуна, одним из их главных тро­
феев оказалась гора Фудзи и ее символи­
ческие заменители.
Надо заметить, что ни один из длинной
череды японских императоров (М эйдзи
считался 121-м) никогда не видел Фудзи
(если не считать, конечно, вполне леген­
дарного Кэйко). Резиденции императоров
всегда находились в районе Кансай (Асука, Ф удзивара, Н ара, Хэйан-Киото), им­
ператор позиционировался как ф игура
неподвижная (аналог Полярной звезды),
и поэтому начиная с древности японские
185

государи чрезвы чайно редко покидали
пределы своего дворца. Однако импера­
тору Мэйдзи — по образцу западных мо­
нархов — была приписана функция дви­
жения, ибо требованием новой эпохи стал
динамизм. Во время своего историческо­
го переезда (путешествие совершалось в
паланкине) в 1867 г. из Киото в бывшую
резиденцию сёгунов в Эдо Мэйдзи увидел
Фудзи и приказал сопровождавш им его
придворным слож ить по стихотворению,
указав таким образом, что Фудзи следует
занять надлеж ащ ее место в сакральной
географии Японии. Корабль, на котором
Мэйдзи в 1873 г. отправился обозревать
свою страну, носил название «Фудзи». На
новых банкнотах 1873 г. тож е можно уви­
деть эту гору. На лицевой стороне пятииеновой банкноты изображ ен ы сценки
посадки риса и сбора урож ая, а на обо­
ротной стороне нарисован мостН идзю баси. Этот мост, перекинутый через ров им­
ператорского дворца, являлся символи­
ческим заменителем самого императора
(на его портретное изображение наклады­
вались серьезные ограничения). Вдалеке
же виднелась Фудзи — символический за ­
менитель императорской Японии. С тех
пор дизайн японских банкнот неоднок­
ратно менялся, но Фудзи неизменно при­
сутствовала на них.
Император Мэйдзи известен, в частно­
сти, тем, что он сочинил огромное количе­
ство стихов. Сочинил он и семь стихотво186

Цукиока Ёситоси (1839—1892).
Императорский поезд переправляется через реку Оигава. На этой цветной гравюре паланкин
с государем Мэйдзи несут по броду носильщики, но на самом деле через реку был переброшен
временный мост. Однако Фудзи из этого места действительно видна

рений, посвященных Фудзи. В стихотворе­
нии, которое датируется 1908 г., говори­
лось:
Высокий пик Фудзи,
что высится
в огромном небе, —
•ты десять тысяч поколений
покой страны берёг.
Слыша эти слова, опытный читатель мгно­
венно вспоминал стихотворение «Манъёсю»
(№ 319), в котором Фудзи воспевалась похо­
жим образом. Речь там шла о том, что покой
«присолнечной страны Ямато» охраняется
божеством, пребывающем на Фудзи. Импе­
ратор Мэйдзи тоже говорил, что Фудзи сама
по себе является для Японии оберегом.
Мэйдзи по существу стал основополож­
ником традиции воспевания Фудзи действу­
ющими императорами и членами импера­
торской фамилии. В прежней огромной по­
этической традиции таких стихотворений
обнаруживается очень немного, они не име­
ли системообразующего характера, во всех
упоминался дымок, вьющийся над Фудзи.
Однако эфемерный дымок не подходил для
нынешнего мужественного времени. Да и о
никаком дымке над потухшим вулканом в
XX в. речи быть не могло.
Традиция императорского воспевания
Фудзи, заложенная Мэйдзи, продолжается
и сегодня (см. стихотворение нынешнего
императора, в 1994 г. сочинившего: «Возвра­
188

щаюсь из заграничного путешествия. Пик
Фудзи в алом небе присолнечной [страны]»).
Государь связан с подконтрольной ему
территорией многими узами. В частности,
он имеет право на обладание этой террито­
рией, но должен постоянно подтверждать
его (в данном случае не важно, что импера­
тор Мэйдзи не обладал никакими реальны­
ми распорядительными полномочиями —
его подданные были уверены в обратном).
В качестве акта, подтверждающего право го­
сударя на территорию, выступают подарки
ему со стороны подданных. Во время путе­
шествий Мэйдзи по стране одним из рас­
пространенных подарков ему от местных
властей были географические карты управ­
ляемой ими местности, что, безусловно, де­
монстрировало их покорность и признание
высших прав императора на эту территорию.
В годовщину серебряной свадьбы Мэйдзи
(1894 г.) ему, в частности, подарили и ф ото­
графию известного мастера Кадзима Сэйбэй
(1866—1924), запечатлевшего Фудзи. С этих
пор преподнесение императору по торж е­
ственным случаям изображения Фудзи ста­
новится традицией, ибо именно Фудзи была
символическим заменителем всей террито­
рии страны.
Таким образом, с помощью указанных
мер вырабатывалась прочная связка импе­
р ато р / Фудзи, которая становилась зримым
воплощением Центра в сакральной топо­
графии японского государства. В то время
Япония еще не страдала от промышленных
189

выбросов, и Фудзи в ясную погоду была пре­
красно видна из столицы. Образ Фудзи кло­
нировался и на периферии японского госу­
дарства — именно в период Мэйдзи местные
знаменитые горы начинают неофициально
именовать «местными Фудзи».
Образ Фудзи предназначался не только
для внутреннего употребления, он был и
предметом «символического экспорта ». Не
случайно поэтому, что уже на всемирной
выставке 1873 г. (Вена) были выставлены
два изображения Фудзи: живопись маслом
(Такахаси Юити) и живопись по лаку (Сибата Дзэсин). Получалось, что в какой бы
технике ни работал японский художник —
новой или традиционной — он был «обре­
чен» на то, чтобы рисовать Фудзи. Таков был
государственный заказ.

Кадзима Сэйбэй. Фудзи

Таким образом, Мэйдзи стал первым им­
ператором, который не только видел Фудзи,
но и внес эту гору в каталог общенациональ­
ных ценностей. Недаром в 1971 г. на Фудзи
была установлена его бронзовая статуя.
190

Вместе с тем следует помнить, что обра­
зование связки император / Фудзи произо­
шло во многом и за счет разрушительной де­
ятельности: Мэйдзи овладел страной, и этот
захват сопровождался упразднением пре­
жних институтов и символов. Первые годы
правления Мэйдзи отмечены суровыми го­
нениями на буддизм. Во-первых, буддизм
квалифицировался как иноземное вероуче­
ние, заимствованное из «отсталой» Азии,
с которой «цивилизующейся» Японии было
не по пути. Во-вторых, буддизм был инте­
грирован в прежнюю политическую систе­
му, и, таким образом, буддизм ассоцииро­
вался с господством сёгуната.
Фудзи тоже сделалась объектом агрес­
сивной деятельности реформаторов, кото­
рые пытались превратить синто в государ­
ственную религию. Дополнительным «отяг­
чающим» обстоятельством являлось то, что
приверженцы культа Фудзи (последователи
Дзикигё Мироку), а также паломники-ямабуси (приверженцы сюгэндо) не имели ни­
чего общего с новым государством и его цен­
ностями. В то время японское правительство
приступило к борьбе с «нецивилизованны­
ми» обычаями прошлого, оно выпускало
указ за указом, запрещавшим нахождение на
улице обнаженным (полуодетым), отправле­
ние нужды в публичных местах, совместное
мытье мужчин и женщин в банях и даже
дневной послеобеденный сон. При этом вла­
сти обычно ориентировались на мнение ев­
ропейцев, которые находили многие япон­
191

ские детали быта недостойными «культур­
ной» нации, у которой , к сож алению ,
в отличие от просвещенных европейцев
столько предрассудков. Ямабуси тоже попа­
ли в категорию тех явлений, которые следо­
вало упразднить. Они были грязны и неоте­
саны, они поклонялись камням причудливой
формы, которые олицетворяли для них будд,
божеств, змей и т. п. Государство того вре­
мени стало рассматривать всякую инаковую
идентичность как крамолу.
Многие буддийские храмы и молельни,
располагавшиеся на горе, были разрушены,
а буддийские святыни (статуи, изображе­
ния, документы) уничтожены или проданы
за бесценок. Статуи сбрасывали со скло­
нов или бросали в кратер. Активнейшую
роль в этой разрушительной работе играли
ретивые последователи «национального
учения». Еще никогда в своей истории
Япония не знала подобных гонений на буд­
дийское вероучение как таковое. До сих
пор на склонах Фудзи время от времени
находят обломки буддийских статуй. До
сих пор храм, в котором веками поклоня­
лись «бодхисаттве Сэнгэн», числится по
синтоистскому ведомству.
Реформаторы пытались создать устой­
чивую и прямую связь между императором
и его подданными, а такж е территорией,
в которую Фудзи входила в качестве весь­
ма существенного компонента. И на этой
территории не допускалось присутствия
«оппозиционных» (или просто не имеющих
192

отношения к «делу») символов, территория
подлежала «зачистке » ради того, чтобы там
могли быть внедрены новые, более «циви­
лизованные» ценности. Сёгунат относился
к паломникам на Фудзи настороженно и
ограничивал их деятельность, но новый ре­
жим был настроен гораздо более решитель­
но и попросту запретил организации гор­
ных паломников ямабуси (сюгэндо). Все это
привело к тому, что в первое десятилетие
правления Мэйдзи количество религиозных
паломников на Фудзи резко уменьшилось.
Новому режиму были нужны совсем дру­
гие «паломники», которые ассоциировали
бы себя не с религиозными, а с государ­
ственными ценностями. П росто религия
была им не нужна. Люди, не озабоченные
державностью, автоматически попадали в
разряд оппозиционеров. Их преследовали
и загоняли на обочину и в подполье.
Гора и держ ава: вид сверху
В 1894 г., во время японо-китайской вой­
ны, географ и литератор Сига Сигэтака
(1863—1927) опубликовал книгу «Японский
ландшафт» («Нихон фукэй рон»), которая
долгие годы числилась в списке бестселле­
ров (до 1903 г. она выдержала 15 изданий).
В этой книге автор доказывал, что японцам
следует гордиться своей уникальной средой
обитания. По мнению Сига, на японской
земле представлены самые разные климати193
7 Гора Ф удзи

ческие зоны, что создает благоприятнейшие
условия для произрастания и проживания
самых разнообразных видов растений и жи­
вотных. Обильные осадки приводят к плодо­
родию почв. Вулканы создают неповторимые
очертания гор... В какой еще стране сакура
и слива цветут так красиво? В каком другом
месте земного шара клены так ярки? Где вы
найдете гору, сравнимую с Фудзи?
Таким образом, Сига призывал японцев
лучше оценить к расоту природы своей
страны. В качестве средства познания этой
природы он в особенности настаивал на при­
общении японцев к горному туризму. Рань­
ше те люди, которые поднимались на горы,
имели прежде всего религиозные цели. Сига
же превращал их в предмет туризма и эсте­
тического наслаждения. Таким образом, он
создавал то, что сегодня принято именовать
«эстетической географией». Следует при
этом иметь в виду, что превращение Фудзи
в объект эстетического наслаждения от­
нюдь не отменяло прежних сакральных зна­
чений этой горы — паломники продолжали
посещать местные святилища и храмы, они
по-прежнему забирались на ее вершину и
творили молитвы, имевшие целью удовлет­
ворение своих личных потребностей. Одна­
ко общий вектор жизни был таков, что все
смыслы «подверстывались» под государ­
ственные задачи, и любое действие, связан­
ное с горами (любование, подъём и т. д.),
тоже приобретало «высшие» смыслы, кото­
рые больше человека. Таким образом, боже194

ственное, эстетическое и государственное
(при однозначном приоритете государствен­
ного) становились в «коллективном бессоз­
нательном » японского народа до определен­
ной степени синонимами. В 1890 г. был опуб­
ликован указ Мэйдзи о воспитании, где в
качестве одной из главных задач было ука­
зание о том, что задачей японцев является
демонстрация миру «красоты Японии».
Груд Сига Сигэтака демонстрировал, как эта
идея должна быть воплощена применитель­
но к природе, горам, и в особенности Фуд­
зи. После опубликования его труда стало
можно встретить утверждение даже о том,
что японцы («наши предки») всегда ценили
Фудзи именно за ее красоту, а вот прагма­
тичные китайцы уважали-де свои горы за
возможность хозяйственного использова­
ния (заготавливали, видите ли, дрова и лес),
в чем и заключено принципиальное отличие
в национальных характерах двух народов21.
В 1888 г. в Японию прибыл английский
миссионер и альпинист Вальтер Вестон
(1861—1940), который покорил множество
гор и пиков, на которые японцы никогда не
всходили — по причине или ненадобности,
или ввиду религиозных запретов. В 1891 г.
он взошел и на Фудзи. Его спортивные под­
виги и сочинения, посвященные японским
горам, произвели на японцев, включая Сига
Сигэтака, сильное впечатление. Во всех ны­
нешних справочниках он фигурирует как
«отец» японского альпинизма. Следует до­
бавить, что миссионерская деятельность Ве195
7»

стона была не такой успешной, как альпи­
нистская.
Горный туризм стал настойчиво пре­
подноситься также в качестве составной
части здорового образа жизни. Горы, ко­
торые традиционно рассматривались как
м есто аскети ческого подвиж ничества,
обеспечивающего чудесным образом бес­
смертие или же просто долгую жизнь, не
утрачивают этой функции и в это «новей­
шее» время. Только теперь к религиозным
мыслителям присоединяется хор врачей и
гигиенистов, обосновывавших пользу «хайкинга» с помощью «рационалистической»
(научно-медицинской) точки зрения. При
этом упор делался не на неприступности
горных вершин, доступных лишь праведни­
кам, а, наоборот, на легкости их достиже­
ния. Литератор и знаменитый поборник
национальной самобытности Миякэ Сэцурэй (1860—1945) отмечал, что Фудзи дос­
тупна каждому человеку, обладающему
«обычным телом»22.
Необходимо помнить, что «здоровье» в
это время стало постепенно воспринимать­
ся не столько как личная, сколько как госу­
дарственная задача. Раньше необходимость
иметь здоровое тело и жить долго обосно­
вывалась тем, что исполнение сыновнего (до­
чернего) долга заключается в том, чтобы уха­
живать за престарелыми родителями. Этой
задачи никто не отменял, но на первый план
выдвигается другое, еще более «высокое»
служение — служение государству. Сам им­
196

ператор позиционировался при этом как всеиіюнский родитель («фубо» — отец и мать в
одном лице).
Государству были нужны здоровы е
люди, способные выполнить общенацио­
нальные цели. Покорение японских гор
(прежде всего Фудзи) способствовало при­
обретению такого духовного опыта, закал­
ке тела и духа, которые больше не принад­
лежали самому человеку. Приобщение к
Фудзи означало приобщение к ценностям,
которые намного больше самого человека.
Фудзи требовала к себе внимания, ее новой
функцией было объединение всех японцев
вокруг своей вершины. Разделенный опыт —
подъем на Фудзи — обладал превосходными
«склеивающими» свойствами, превращав­
шими отдельных и разобщенных японцев в
японскую нацию.
Идеи Сига Сигэтака оказались востребо­
ванными в полной мере. Горный туризм
стремительно развивался, альпинисты вос­
торженно описывали свои впечатления, пе­
реводя рекреацию в духовную плоскость
(вернее, в духовный подъем). В этом им силь­
но помогали иностранцы, которые, добив­
шись соответствующего разрешения влас­
тей, поднимались на Фудзи и восхищенно
взирали на открывшийся вид — несмотря на
то, что среди них было немало «скучных»
естествоиспытателей (ботаников, геогра­
фов, геологов, климатологов).
И ноземцев, совершивших подъем на
Ф удзи, насчиты валось нем ного, но их
197

оценки вида, открывавшегося с вершины,
имели значительный вес. Сами японцы до
этого времени «игнорировали» этот ра­
курс — конечной целью их религиозных
чувств и поэтического взгляда была сама
гора, а не ее «поднож ное» окруж ение.
Взобравшись на вершину, они были погло­
щены не откры вавш имся видом, а соб­
ственными переживаниями. В этом отно­
шении показательно стихотворение неко­
его Эйко Сайтайсё (жил в первой половине
XIX в.), которое он написал в память о
Дзикигё Мироку:
Забраться на Фудзи
и вокруг поглядеть...
Ничего.
Добро и зло —
всё в сердце моем.
На имеющихся в нашем распоряжении
изображениях, сделанных на вершине Фуд­
зи (самое раннее датируется 1795 г.), —
чаще всего кратер, а не вид, открывающий­
ся с вершины. По кромке кратера распола­
гались священные объекты (камни, олицет­
ворявшие тех или иных будд, синтоистские
ворота-тории, маркировавшие священное
место и т. д.), которые и были предметом
таких изображ ений. П оказательно, что,
желая приобщить свои произведения к сакральности Фудзи, художники при своей ра­
боте брали воду из святых источников на
вершине23.
198

Следует помнить такж е, что раньше
подъем на Фудзи осуществлялся обычно
людьми малообразованными — недаром чи­
новники сёгуната отговаривали Элкока от
экспедиции на Фудзи, прибегая к вескому,
по их мнению, аргументу: на Фудзи подни­
маются только простолюдины. Теперь это
занятие попадает в разряд престижных.
Японские поэты, которые уделяли Фуд­
зи столько внимания, сознательно отказы­
вались от воспевания «вида сверху». Киотосский аристократ и, естественно, поэт
Мусянокодзи Санэкагэ (1661—1738) прямо
утверждал, что поэту следует «смотреть на
Фудзи снизу», а смотреть вниз с ее верши­
ны — «нехорошо»24. Что до простолюдинов,
•го они могли находить и более практичес­
кие основания для игнорирования вида с
вершины. В сочинении 1825 г., посвященном
Фудзи, его автор утверждал, что, ввиду на­
плыва паломников, склоны Фудзи «сплошь
покрыты дерьмом», а потому поэты древ­
ности сторонились горы и не сочинили ни
одного стихотворения, воспевающего вид,
открывающийся с вершины, предпочитая
любоваться ею издалека25.
Дело, конечно, не в брезгливости поэтов.
Взгляд японской культуры был устроен та­
ким образом, что он лучше осваивал про­
странство ближнее, а не дальнее. В деле
прибавления ему «дальнозоркости» огром­
ная роль принадлежала иноземцам, кото­
рые, не будучи скованы японскими культур­
ными путами, с чистой душой восхищались
199

тем пространством, которое открывалось с
вершины.
Вот как в полном соответствии с русской
парадигмой пространственного восприятия,
жаждущего простора, описывало русское
популярное издание вид, открывающийся с
вершины Фудзи: «Вы видите озера, раски­
нувшиеся между холмами; вы начинаете в
слабом утреннем сумраке различать леса и
пашни и раскинувшиеся между ними дерев­
ни. Вы как будто присутствуете при карти­
не мироздания, когда из хаоса под ногами
вашими создается страна чудной красоты,
обрамленная морем. И вот над этим морем
облака разукрашиваются нежными розо­
выми оттенкам и. Д ругие о бл ака, более
дальние, нависшие над горами, каж утся
клочками белой ваты. Края неба становят­
ся золотыми, и вдруг показывается солн­
це. Дружное торж ественное пение бого­
мольцев приветствует светило. Море похо­
ж е на расплавленное золото. Земля под
ногами блестит серебристыми лентами рек
и озер, блестит зеленью холмов и долин. Те­
перь только оцениваете вы, что такое солн­
це для мира этого, что может оно создано
из темного и мрачного хаоса, и вы готовы
присоединиться к торжественному пению
богомольцев
В этом издании не сказано, кому принад­
лежит это описание. Сказано лишь, что его
сделал «один русский ученый». Судя по
стилю и используемым метафорам, мы пред­
полагаем, что, скорее всего, имеется в виду
200

уже упомянутый А. Н. Краснов. Он часто
публиковался в популярной периодической
печати, откуда, вероятно, и был позаимство­
ван составительницей сборника «Как живут
японцы » пассаж о Фудзи. Из всех известных
автору книги описаний иностранцами вида,
открывающегося с вершины Фудзи, наибо­
лее основательное принадлежит, пожалуй,
именно ему.
«Не только Япония с ее городами, река­
ми, горами и лесами у вас под ногами, но вы
парите над величайшим в мире океаном, там,
где он разбивает свои волны о последний
из участков суши, известный жителям Ста­
рого Света. Здесь край света, конец мира,
на восток — необъятный, неведомый оке­
ан, из волн которого каждое утро выплы­
вает светило мира — солнце, это главное бо­
жество шинтусской религии... Здесь есте­
ственный алтарь мира для солнца... Туман
быстро тает, и вы, как на медленно прояв­
ляемой фотографической пластинке, начи­
наете все яснее и яснее различать контуры
моря и земли, очертания гор и горных групп,
далеко не достигающих высоты одиноко
возвышающейся над страною Фузи. Явля­
ются силуэты озер, раскинувшиеся между
горными группами, вы начинаете в слабом
утреннем сумраке различать леса, пашни и
раскинувшиеся между ними селения вплоть
до берегов моря... Вы присутствуете как бы
при картине мироздания, когда из хаоса под
ногами вашими создается чудной красоты
страна, обрамленная безбрежным морем.
201

И вот, над этим морем — вспыхнувшим лу­
чом — сперва в яркий пурпур, потом в не­
жно розовые тона — по темно-голубому
небу раскрашиваются облака. Другие, бо­
лее дальние, нависшие над горами, кажут­
ся клоками белой серебристой ваты. Низ­
ко над горизонтом полосы облаков стано­
вятся золоты м и, цвета расплавленного
золота — и вдруг показывается верхний
край солнечного диска. Страна в несколько
минут неузнаваема. Море — это море рас­
плавленного золота. Земля под ногами бле­
стит зеркалами озер, причудливыми форма­
ми гор, блеклою зеленью расположенных на
откосах лесов, полей и вьющимися по низи­
нам серебристыми лентами рек. Вы видите с
птичьего полета одну из красивейших в мире
стран»27.
Книга А. Н. Краснова, однако, не была,
похоже, известна в Японии — в отличие от
заметок англичанина Лафкадио Хёрна (при­
нял японское имя Коидзуми Якумо, 1850—
1904), одного из первых (и, добавим, весьма
немногих) «татамизированных» европей­
цев. Безапелляционно заявив, что «вид на
Фудзи — лучший в Японии, и, без сомнения,
один из лучших в мире», Хёрн, не обинуясь,
писал в 1897 г.: Фудзи — «не только священ­
ная гора, это самая священная гора Японии,
самое священное проявление этой земли,
которую зовут Божественной; это высший
алтарь Солнца, и подняться на нее хотя бы
раз в жизни — долг для всех тех, кто покло­
няется древним богам».
202

Как и русского путешественника, Хёрна
восхищал не только вид на Фудзи издали,
но и вид, открывающийся с вершины. За­
кончив трудный подъем и очутившись на
вершине, Хёрн патетически замечает: «Но
открывшийся вид — открывшийся на сот­
ни лиг — и свет далекого, головокруж и­
тельного и призрачного мира — и сказоч­
ный утренний туман — и чудесные завит­
ки облаков — это и только это смиряет
меня с тяготами и усилиями [подъема]...
Невероятная поэзия этой минуты пронза­
ет меня. Я убежден, что открывшееся мне
колоссальное видение уже не сотрется из
памяти — той памяти, которая удерж ит
малейшую и ярчайшую деталь; и прах моих
глаз смешается с прахом мириадов глаз,
уже видевших это — за седые века, про­
шедшие до моего рож ден ия, видевших
это — утреннее солнце с высочайшей вер­
шины Фудзи»28.
Суждения Хёрна и его высокохудоже­
ственные пассажи не остались незамечен­
ными в Японии и дали непосредственный
старт многочисленным описаниям Фудзи,
которые принадлежали уже японцам. Фуд­
зи превращается в объект, на котором они
оттачивают свое красноречие. Сохраняя
тон патетического и даже экзальтирован­
ного романтизма Хёрна, японские авторы,
однако, расставляют акценты совершенно
по-иному.
Кодзима Усуи (1873—1948) — один из
зачинателей японского альпинизма, извест­
203

ный литератор и выдающийся певец Фуд­
зи — в 1903 г. писал: «Когда смотришь с вер­
шины Фудзи, будто бы видишь расстилаю­
щуюся внизу рельефную карту; равнинный
город Кофу бел от тумана, вокруг него мор­
щатся тонкими волосками волны [упомяну­
тый город расположен в префектуре Яманаси к северу от Фудзи, никакого моря там нет
и в помине], острые и высокие гребни — это,
разум еется, гора Кимпусэн [префектура
Нара], гора Кома-но Такэ [Нагано], Яцугатакэ [Нагано]; высота каждой из них — око­
ло 10 тысяч дзё, и все они уступают высотой
нашей Фудзи. Сама же Фудзи — словно го­
сударь — скромна и будто бы не осознает
своего величия; те же горы у ее подножия,
что взирают на нее вблизи, видятся исчеза­
юще малыми, и они не в состоянии оценить
ее величия — как не способны оценить ок­
ружающие величие гения »29.
Переводя это высокопоэтичное описа­
ние на более приземленный и «равнинный»
язы к, следует сказать, что Фудзи пред­
ставляется писателю чем-то вроде все­
японской горы, с которой видна вся страна
(поименованные им очень высокие по мер­
кам японской географии горы расположе­
ны весьма далеко и в действительности с
вершины Фудзи не видны). О бращ ает на
себя такж е внимание позиционирование
Фудзи в качестве носителя высоких мораль­
ных качеств (скромность), обладателя муж­
ского рода (совершенно не характерно для
прежней традиции) и высокого социально­
204

го положения ( «оокими » — «государь » или
«господин»). При этом автор записывает
топоним Фудзи иероглифами «несравнен­
ный» (разумеется, такого написания нельзя
было встретить на географических картах).
В другом своем сочинении Кодзима
Усуи утверждает, что окружающие Фудзи
горы — это ее младшие сестры. Кроме
того, вознося хвалы снежной шапке на
Фудзи, он находит, что подобно тому, как
белый цвет вбирает в себя весь световой
спектр, так и Фудзи является носительни­
цей всех возможных сверхценностей —
справедливости, святости, чистоты, неза­
пятнанности, совершенства. При этом он
пишет это применительно к Фудзи-женщине30. Таким образом, в это время Фудзи с
легкостью «научилась» менять свою поло­
вую принадлежность — в зависимости от
настроения, которое владело в данный мо­
мент ее обожателем.
Ассоциативная связь между вершиной
Фудзи и государем имела устойчивый ха­
рактер. П однимаясь на Ф удзи, путеше­
ственник выслушивал рассказы проводни­
ка о славных героях недавней истории,
о том, что на гору поднимались и графы,
и министры. Неудивительно, что, получив
должный «разогрев», на самой вершине ав­
тор не может не сложить соответствующее
стихотворение:
Взирая на пик
высоченной Фудзи,
205

познал здесь:
до небес голубых
достигает власть государя31.
Другой последователь идей Сига Сигэтака — эссеист Тидзука (Тидзукарэ) Исуй
(1866—1942) — начинает свое эссе с утвер­
ждения, что ни одному поэту или художни­
ку еще не удалось в должной степени вос­
петь и отразить величие Фудзи. Затем он,
подобно Кодзима Усуи, такж е переводит
природный ряд в ряд социальный. С безгра­
ничным восторгом он писал: «О, как она вы­
сока! Она выше моря на 13 тысяч сяку, в ее
подножье — три земли [префектуры], ее
вершина пронзает облака, свет от ее снегов
освещ ает тринадцать земель, окрестные
горы взирают на нее снизу вверх и прино­
сят дань»32.
Я понское общ ество эпохи Токугава
было выстроено строго иерархически, от­
ношения равенства там можно рассматри­
вать как исключения из правила, согласно
которому могут существовать только отно­
шения, основанные на неравенстве занима­
емого положения. Отказаться от такого
подхода было выше человеческих (япон­
ских) сил — тем более, что во второй поло­
вине правления Мэйдзи усиливается про­
паганда тех социальных порядков, которые
существовали при Токугава. Тогдашняя па­
терналистская семья, где отец стоит выше
матери, старший брат выше младшего,
а старш ая сестра выше младшей — вы206

ступала в качестве чаемого образца. Этот
образец распространялся на всю страну и
на весь народ, отцом и матерью которого
выступал император. Последовательное
употребление социально-иерархических
метафор по отношению к природному
объекту превращало Фудзи в объект госу­
дарственной значимости. Такой подход
исключал чувство «слиянности», человек
не рассматривался как часть природы —
природа рассматривалась как частный слу­
чай «правильного» (иерархического) и,
следовательно, прекрасного социального
порядка. Судьба природного объекта —
быть описанным в терминах той картины
мира, которой придерживается наблюда­
тель. В противном случае он исключается
из этой картины. С Фудзи этого не проис­
ходит.
Обращает на себя внимание, что в про­
цитированных текстах, которые предназ­
начались для употребления внутри страны,
говорится о виде, который открывается с
вершины Фудзи, а не о виде на Фудзи. Чи­
тателю предлагалось занять самую вы­
сокую точку в пространстве, побыть на
вершине, обозреть Японскую империю,
проникнуться чувством гордости за цар­
ственную гору и соотнести свою собствен­
ную малость с ее высотой. Это было захва­
тывающее дух ощущение, его хотелось по­
вторить, но это было возможно только во
сне. Тидзука Исуй заканчивает свое эссе
такими словами: после возвращения с Фудзи
207

ему захотелось «отправиться к богам», и
тогда «я закрыл глаза и явственно увидел,
как, усевшись на окутывающее вершину
облако бога поэзии, я перелетаю через ог­
ромное ущелье»33. Известнейшему японс­
кому поэту XX столетия Сайто Мокити
(1882—1953) также не терпелось обозреть
Японию (он именует ее древним названи­
ем — Ямато) с максимально высокой точки,
которую позволяло его воображение. Такой
точки, которую запрещали занимать тради­
ционные правила стихосложения. В своем
стихотворении 1900 г. он восклицал:
А х, если бы
мог я улечься
на облако из эры богов,
и Ямато-страну
взглядом окинуть...Зі
Чем дальше, тем больше японцы прожи­
вали свою жизнь в сослагательном накло­
нении. А это означает, что твердая почва
уходила из-под их ног.
Кодзима Усуи строил грандиозные пер­
спективы: японцы должны — через сто,
триста, пятьсот, тысячу лет — воздвигнуть
страну, такую же прекрасную и мощную,
как Фудзи35. Он призывал все сорок мил­
лионов тогдашних японцев совершить па­
ломничество на Фудзи, утверж дая, что
«посредничество» Фудзи дает возм ож ­
ность для всех японцев пожать друг другу
руки. Вряд ли этот «план» Кодзима был
208

осуществим: и японцев было многовато для
совершения паломничества в таких масш­
табах, да и рукопожатие так никогда и не
утвердилось в японском обиходе. Но это
не останавливало автора на его пути к вер­
шине. Он смело утверждал, что «предки
Японии и ее история с вершины Фудзи при­
ветствуют рождение дальневосточной дер­
жавы XX века»36. Победоносные войны с
Китаем (1894—1895) и Россией (1904—
1905) расширяли территорию страны: она
приобрела Тайвань и половину Сахалина.
В самом скором времени в состав Японской
империи вольется и Корея. И обозреть тер­
риторию державы можно было только с
вершины Фудзи.
Наследный принц Хирохито (будущий
император Сёва) совершил подъем на вер­
шину Фудзи. Он стал первым (хотя бы и
будущим) императором, который «снизо­
шел» до того, чтобы взойти на Фудзи. Во
время подготовки к интронизации Сёва
(1927) Ёкояма Тайкан (1868—1958), знаме­
нитому художнику, которому принадлежит
огромная роль в создании адаптированного
к новым условиям «японского» стиля в ж и­
вописи, было заказано несколько работ.
В том числе он расписал двустворчатую
ширму с изображением Фудзи ( «Священный
пик на рассвете» — «Тёё рэйхо»), где Фуд­
зи, освещенная первыми лучами солнца, как
бы вырастает над облаками, в то время как
другие, более низкие, горы еще пребывают
в полумраке37.
209

Для людей понимающих смысл этого про­
изведения был прозрачен: Фудзи здесь яв­
ляется метафорой государя, его природным
соответствием и воплощением. В этом сво­
ем качестве она не предстает в гордом оди­
ночестве, ей требуется природное окруже­
ние и «подданные», над которыми она «ца­
рит», которыми повелевает. В каком-то
смысле она есть трон или «подставка » для
обозревания страны. Напомним, что древ­
ние государи совершали обряд «осматрива­
ния страны » (куними), когда с горы они оки­
дывали взглядом подведомственную им тер­
риторию и подтверждали тем самым свои
права на нее. В древности, однако, эти горы
располагались в районе Кансай (Нара-Киото), они не были высоки, что отраж ает,
в частности, небольшие размеры тогдашне­
го государства. С Фудзи было видно гораз­
до дальше, способность к воображению бес­
крайнего и невидимого в реальности про­
странства также возросла.
Державность Фудзи подчеркивалась не
только ее высотой, но и увесистостью — она
виделась отлитой из платины3*. Европейцы
часто уподобляли пик Фудзи серебру, но их
способные японские ученики пошли по
таблице Менделеева дальше. Платина не
только намного дорож е и редкоземельнее
сер ебр а, но и значительно тяж ел ее по
удельному весу (атомный вес — 195, 23 и
107, 880 соответственно). Дух японского
народа часто уподоблялся этой грандиоз­
ной Фудзи, ее неизменности перед лицом
210

испытаний. Таким образом, Фудзи, которая
в силу своей вулканической природы часто
представляла собой угрозу для человека,
«вочеловечивалась», выключалась из при­
родного ряда и служила японцу примером
для подражания.
Идеология, предназначенная для масс, не
терпит многообразия. Фудзи заслоняла со­
бой другие знаменитые горы Японии. Вре­
менами казалось, что в Японии — только
одна гора. Ито Гинкэцу писал, что неизвест­
но, какое высказывание правильнее: «Фуд­
зи — это гора в Японии» или «Япония — это
страна, в которой высится Фудзи». Он на­
ходил, что Фудзи располагается в символи­
ческом сердце страны, являясь показателем
единства страны, памятником нарождаю­
щейся империи39.
Гора и красота: вид снизу
Помимо «державного» дискурса, где
Фудзи выступала в качестве показателя
могущественности государства, под пря­
мым европейским влиянием формируется и
другой дискурс, в котором Фудзи предста­
вала как объект чисто эстетический. При
эстетическом оглядывании и осмыслении
использовалась другая «точка зрения»: если
державные смыслы Фудзи актуализирова­
лись, когда наблюдатель занимал место на
вершине, то смыслы эстетические выявля­
лись при взгляде на Ф удзи издалека.
211

В этом дискурсе Фудзи важна сама по себе,
взгляд наблюдателя направлен исключи­
тельно на нее, глаз не «засорен» другими
объектами, у Фудзи отсутствуют «посредни­
ческие» функции, которые присваивались ей
при «державном взгляде » сверху.
Помимо «правильной» конической ф ор­
мы Фудзи (один из наблюдателей даже пи­
сал о «стройном конусе»40) европейцы были
склонны подчеркивать еще одно ее свой­
ство, которое не было в достаточной сте­
пени объективировано традиционной япон­
ской культурой, — изменчивость. Вот как
отзывается о Фудзи российское популярное
издание 1899 г.: «Гора Фудзи очень измен­
чива по виду. Иногда можно видеть, как ея
серебряная голова вырисовывается на свет­
ло-голубом небе, покоясь на окружающих
ее облаках; другой раз она вся зарывается
верхушкою в тучи и кажется точно срезан­
ною острым ножом. В туманную же погоду
восхищенный взор зрителя видит только ея
склоны и покрытую снегом вершину, как бы
висящую в воздухе и отделенную от земли
легким слоем тумана. Зато в ясный солнеч­
ный день вся ея снеговая вершина искрит­
ся алмазами на далекое расстояние, пред­
ставляя собою прекрасное зрелищ е»41.
В. Крестовский также находил красоту в
том, что в разное время Фудзи выглядит
по-разному: «Как хороша была сегодня
Фудзияма! Озаренная лучами заката, она вся
казалась лиловою. Во время пути по желез­
ной дороге мы вдоволь любовались игрой и
212

переливами этого отраженного света на ее
серебряных ребрах»42.
Дмитрий Абрикосов, последний посол
Российской империи в Японии, так описы­
вал свое первое прибытие в эту страну:
«Гора Фудзи приветствовала меня во всем
великолепии, когда я рано утром прибыл в
Иокогаму. Эта гора действительно удиви­
тельная, она никогда не бывает одинако­
вой. В тот день ее нижняя часть была за­
крыта туманом, а покрытая снегом верши­
на парила высоко в небе. Зрелище было
столь прекрасным, что не казалось реаль­
ным»43. Судя по мемуарам, Д. Абрикосов
был человеком остроумным и желчным, но
и он не смог отказаться от того, чтобы не
открыть японскую часть своих впечатле­
ний с описания Фудзи. И других описаний
японской природы мы больше у него не
встретим...
Традиционно Ф удзи понималась как
твердыня, не подвластная времени. В том
числе и смене времен года. Она представ­
лялась неизм енной. О днако в х у д о ж е ­
ственном (литературном и изобразитель­
ном) дискурсе европейцев изменяемости
природного объекта под воздействием ос­
вещения уделяется значительное внима­
ние. Требованием европейского реализма
и им п ресси они зм а бы ло и зо б р аж ен и е
объекта таким, каким он является в данный
момент времени. Т аким о б р азо м , это т
объект никогда не бывает равен самому
себе. Что до японских художников, то они
213

редко писали с натуры, они изображали
объект таким, каким он представлен в куль­
турной памяти.
Японские поэты и художники описыва­
ли перемены в природе, происходящие в
соответствии с сезонными изменениями,
но это были перемены постепенные и по­
вторяющиеся из года в год. Эти перемены
свидетельствовали о стабильности природ­
ного устройства и картины мира. Однако
реалистические работы европейских мас­
теров производили на «передовых» япон­
цев сильное впечатление. Одним из первых
европейских художников, который посе­
тил Японию в 1892 г. и оставил нам мно­
ж ество акварелей, написанных с натуры
(среди них есть и изображения Фудзи), был
англичанин А льф ред П а р со н с (1847—
1920). Его работы произвели на молодых
японских художников неизгладимое впе­
чатление44.
Знаменитый писатель Куникида Доппо
(1871—1908), находившийся под сильным
влиянием русской литературы (прежде все­
го Тургенева), тоже стал обращать внима­
ние на эту «светотеневую», «сиюминут­
ную» сторону Фудзи. В своем знаменитом
эссе «Равнина Мусаси» (1898) он, предва­
рительно приведя длинное описание посто­
янно меняющегося облика березовой рощи
из тургеневского «Свидания », писал: «И не
отчаивайтесь, если вас застанет [в пути] ве­
чер. Выберите себе какую-нибудь дорожку
и идите, никуда не сворачивая. Что может
214

быть лучше! Зато вы увидите красоту закат­
ного солнца. Оно уже почти скрылось за
Фудзи, но еще виден край, и облака, пыш­
ными гроздьями повисшие над Фудзи, ку­
паются в золоте его лучей. Но не успели вы
опомниться, как все переменилось. Снег за­
стыл на горных вершинах серебряной це­
пью, которая все дальше и дальше убегает
к северу и наконец исчезает в почерневших
облаках»45.
В этом «все переменилось» для Куникида Доппо и заключена красота — та уни­
кальная в каждом своем миге бытия красо­
та, которая раньше не становилась предме­
том для эстетического любования.
В том же 1898 г. другой известный писа­
тель, Токутоми Рока (1868—1927), тож е
представил эссе, в котором он изображает
игру света на Фудзи — но не закатного,
а рассветного: «Теперь Фудзи готова про­
снуться от сна. Проснулась! Смотрите: уго­
лок ее вершины на востоке зарумянился!
Прошу вас, смотрите, не отводя глаз! Сей­
час пунцовая дымка, достигшая вершины
горы, начинает на глазах сгонять с нее вниз
утреннюю тьму. Шаг... еще шаг... Открылись
ее плечи... грудь... Смотрите! Смотрите на
вставшую у края небес коралловую Фудзи!
Тело горы словно просвечивает сквозь снег,
отливающий светом персика »*.
Фудзи часто фигурирует в описаниях
природы, до которых Токутоми Рока был
большим и умелым охотником. Он посто­
янно наблюдает ее в разное время дня и года.
215

Его восприятие торжественно и полно вос­
хищения, но оно лишено всякого налета сакральности, социальности и державности.
Фудзи важна для писателя сама по себе —
как идеальный полигон для природной и
аполитичной игры цвета и света, тени и тьмы.
Токутоми Рока все время ищет новые ракур­
сы, и для их обнаружения ему все равно при­
ходится склониться перед Фудзи и признать
ее величие. Посетовавши на то, что ему еще
ни разу не доводилось увидеть отражение
Фудзи в воде, писатель продолжает: «Одна­
ко если в тихий вечер спуститься к отмели
на реке Маэгава, то в воде, под песчаным
откосом противоположного берега, можно
подметить опрокинутое отражение верхуш­
ки Фудзи. Стоя этого не увидишь, нужно
почти лечь ничком, и тогда увидишь ее — но
не более чем до третьего яруса ее поверхно­
сти. Так эта гора, которая доступна взгляду
любого человека, заставляет его становить­
ся на колени перед одним лишь ее отраже­
нием! »47
Японцы многое заимствовали из арсе­
нала европейской культуры, которая мно­
гое добавила и в осмысление образа Фудзи.
Но вот их идея о геометрически идеальной
форме горы все-таки вызывала серьезные
возражения. Кодзима Усуи писал, что если
бы Фудзи действительно представляла со­
бой правильный усеченный конус, то тогда
нарисовать ее было бы легко, а это не так.
Поэтому он предпочитал говорить о «не­
правильном» конусе Фудзи, абрис которой
216

образую т волнистые линии, являющиеся
выражением идей свободы и гармонии48.
Как было уже сказано, в то время япон­
цы испытывали сильный комплекс неполно­
ценности по отношению к Западу. Ж елая
придать более высокий статус своей куль­
туре, они утверждали, что блистательный
писатель Ихара Сайкаку (1642—1693) — это
японский Боккаччо, замечательный драма­
тург Т икамацу Мондзаэмон (165 3—1724) —
это японский Шекспир, известный эконо­
мист Т агути Укити (1855—1905) — это
японский Адам Смит, император Мэйдзи —
это Александр Македонский или Пётр Ве­
ликий. В опорных столбах буддийского хра­
ма Хорюдзи они с удовольствием находили
соответствия с колоннами греческих хра­
мов, а самих себя уподобляли древним
спартанцам. Природные объекты также не
избежали этой участи. Говорилось, что ре­
чушка Кисо длиной в 209 километров — это
японский Рейн (1320 километров), горный
хребет в Центральной Японии — это япон­
ские Альпы. Некоторые европейцы пыта­
лись уподобить Ф удзи Везувию, но это
сравнение в Японии не прижилось. Так что
Фудзи в этом ряду соположений отсутство­
вала, ибо она была единственной и несрав­
ненной.
В период правления Мэйдзи гора Фудзи
становится одним из символов Японии и
Японской империи. Становится она и сим­
волом красоты японской земли, активней­
шим образом используется в качестве того,
217

что было удачно названо «вдохновляющим
ресурсом»49. Каких бы убеждений ни при­
держивался японец, его взгляд искал Фуд­
зи. Искал и находил. Процедура по перево­
ду некоего сакрального объекта в разряд
«красивого» встречается достаточно час­
то. Обычно она сопровождается утерей
(ослаблением) сакральных смыслов. В слу­
чае с Фудзи этого не случилось. Во многом
это обусловлено тем, что произошло «раз­
двоение» образа, связанное с тем, что на­
блюдатель занимает разные точки смотре­
ния. Смотрящий снизу больше склонен
подчеркивать «красоту» Фудзи, смотря­
щий с вершины был активнее вовлечен в
отображение и созидание смыслов дер­
жавных. То есть фактически речь идет об
образах двух разных Фудзи, которые акту­
ализируются у носителя культуры в раз­
ных пространственно-ситуационных об­
стоятельствах.
Гора и тоска: старая добрая Япония
Вид на Фудзи снизу и издалека представ­
лял собой не только эстетическую ценность.
С этой точки она могла представать и в ка­
честве символа «старой доброй Японии».
Стремительное развитие промышленности,
транспорта, средств связи, урбанизация,
сопровождавш аяся распадом привычных
социальных связей, трансформация всего
стиля ж изни до неузнаваемости меняли
218

облик страны. В первую очередь это отно­
сится к столичному Токио, где последствия
модернизации были виднее всего.
Герой романа знаменитого писателя Нацумэ Сосэки (1867—1916) — приехавший в
Токио юноша Сансиро — выходец из про­
винции, он поражен тем, что «где бы он ни
бродил, он видел штабеля строительного
леса, груды камня, в глубине кварталов воз­
водились новые дома, а перед ними продол­
жали еще стоять старые, полуразрушенные.
Казалось, что все рушится. И в то же время
строится»50. По сравнению с увиденной им
ранее из окна поезда Фудзи мегаполис То­
кио представляется ему проявлением люд­
ского ничтожества.
Быстрые перемены вызывали у «непро­
ницаемых» японцев страшные стрессы, ко­
личество душевных заболеваний и само­
убийств быстро росло. Неудивительно, что
многие японцы психологически не успева­
ли справиться с «прогрессом» и «модерни­
зацией», и их охватывала ностальгия по пре­
жним временам. Заезжие западные путеше­
ственники видели в Японии страну традиций,
но проницательным и чувствительным япон­
цам представлялось, что от прежней Япо­
нии не осталось камня на камне. «Прогресс »
безжалостно уничтожал природу, культур­
ное м ногообразие, обычаи и привычки.
«П рогресс» уничтож ал прежнюю среду
обитания, он породил не свойственную для
прежней Японии проблему «отцов» и «де­
тей». Отцы помнили одну страну, их сыно­
219

вья знали лишь другую Японию. В этом но­
вом жизненном ландшафте не меняла свое­
го облика лишь Фудзи. Она оставалась точ­
но такой же, какой ее видели предки нынеш­
них японцев. Фудзи объединяла времена и
поколения, она была якорем, который удер­
живал страну и сознание на привычном ме­
сте. Это была вполне осознанная установка
и даже политика. Даже дети дошкольного
возраста распевали предписанную им взрос­
лыми песенку:
Пик Фудзи высится высоко,
Он такой же, как был давно.
Эта гора —стоит посередке мира,
Почтенная гора, такая, как раньше5|.
Промышленность пока что не могла до­
браться до вершины Фудзи, хотя у ее под­
ножия уже строились заводы и железные
дороги. Казалось, что «прогресс» никогда не
достанет до вершины, которая будет все­
гда оставаться знаком прежней Японии, ее
прекрасной природы. Фудзи привлекала
взоры не только государственников, но и
нарождавшихся экологов.
Одним из самых ярких певцов старого
Эдо был знаменитый писатель Нагаи Кафу
(1879—1959) — уроженец Токио, который
он упорно называл «Эдо». На фоне круше­
ния прежней среды обитания Нагаи Кафу
обращался к Фудзи как к достоянию пре­
жних времен, достоянию, которое пока что
представало в своем первоначальном виде
220

и не было (не могло и не должно быть!)
подвержено антропогенному воздействию
«нового» японца. В 1915 г. Нагаи Кафу
писал, что для такого нового человека пре­
дел красоты — это освещенные электри­
ческими фонарями деревья в городском
саду. И для этих людей непонятна красота
луны, очарование цветущей сливы и такой
природной константы, как Фудзи. Милану
добавляет очарования вид Альп, Неапо­
лю — Везувий. «Из Токио, как это и поло­
жено, открывается вид на Фудзи. Не думаю,
что нашей обязанностью является только
участие в легкомысленных гонках парла­
ментских выборов. Наша любовь к родине
заключается прежде всего в том, чтобы со­
хранить навсегда красоту малой родины,
в том, чтобы очистить и отточить родной
язык. Сейчас облик прежнего Токио полно­
стью разрушен, и мы должны неустанно
стремиться к тому, чтобы люди не пренеб­
регали теми душевными связями, которые
образовались между столицей и Фудзи».
В отличие от официальной идеологии,
Нагаи Кафу воспринимал Фудзи не как «об­
щеяпонскую», а как «местную», «домаш­
нюю» гору. «Даже если жители городов за­
падной Японии и хотят увидеть Фудзи, она
им все равно не видна. Что до коренных оби­
тателей Эдо, то их гордость жителей восточ­
ной столицы заключена в том, что они не
только пьют водопроводную воду (т о ­
гдашний символ прогресса. — А. М .), но и
имеют возможность видеть Фудзи». Нагаи
221

Кафу воспринимал Фудзи не как произведе­
ние «бездушной»и «объективной»природы,
но как объект культурного (т. е. человечес­
кого) делания и наследия. Поэтому он вос­
ставал и против того, чтобы художники
изображали Фудзи с помощью средств но­
вомодной европейской живописи, находя,
что картина, писанная маслом, не в состоя­
нии передать очарование Фудзи52.
Таким образом , в сочинениях Нагаи
Кафу и ему подобных Фудзи по-прежнему
предстает как объект, над которым не вла­
стно время. Однако душа «ретроградов»
сопротивлялась тому, чтобы Фудзи стано­
вилась общеяпонским символом, они под­
черкивали ее укорененность именно в ме­
стном пейзаж е. Т от ж е Токутоми Рока
писал: «Облик восточной Японии живет бла­
годаря Фудзи, облик Фудзи живет благода­
ря снегу». Фудзи обладала для него глубоко
личностным измерением, ибо она «в течение
четырех лет, днем и ночью утешала меня,
учила меня, очищала меня, возрож дала
меня »53.
Все больше японцев одевались по-евро­
пейски, все больше японцев поселялись в
европейских домах. Однако желание быть
японцами не становилось от этого слабее.
Фудзи была магнитом, приковывающим к
себе взоры всех японцев, она находилась в
ф окусе их мыслей и чувств. Оптический
фокус, однако, заключался в том, что каж­
дый имел возм ож н ость увидеть Ф удзи
по-своему.
222

Образ Фудзи был настолько глубоко вне­
дрен в сознание японцев, что мог служить и
в качестве средства для критического осмыс­
ления современных социально-политичес­
ких реалий. Знаменитый писатель Нацумэ
Сосэки тоже был уроженцем Токио. Он от­
личался весьма скептическим настроем по
отношению к современной Японии и нынеш­
ним японцам. Один из героев его повести
«Сансиро» (1908) говорит молодому челове­
ку, своему попутчику в путешествии по ж е­
лезной дороге: «Бедняги мы с вами. Ни ли­
цом не вышли, ни ростом не удались, и нич­
то нам уже не поможет: ни победа в войне с
Россией, ни даже превращение Японии в
перворазрядную держ аву. Впрочем, под
стать нам и дома, и сады. Вы вот не бывали
еще в Токио и не видели Фудзисан. Она ско­
ро покажется. Это единственная достопри­
мечательность Японии. Больше похвалить­
ся нечем. Но ведь Фудзисан существует сама
по себе со времен древности. Не мы ее соз­
дали». Молодой человек удивляется смело­
сти речей своего попутчика: в его родном
городе Кумамото на далеком Кюсю за такие
крамольные речи могли бы избить или даже
притянуть к ответу в качестве «государ­
ственного преступника »54.
Таким образом, в это время Фудзи при­
знается «национальной святыней», она
внедрена в государственную идеологию и
может выступать в качестве мерила «пат­
риотичности» в ее официальном тол ко­
вании.
223

Тремя годами позже Нацумэ Сосэки в
статье «Цивилизация современной Японии»
обозвал «дураками» тех людей, которые
гордятся перед иностранцами тем, что Фуд­
зи высится именно в Японии. При этом, од­
нако, красота Фудзи и заключенные в ее
о бразе благопож елательны е смыслы не
подвергались писателем сомнению. В рома­
не «Губидзинсо» (1907) его персонажи, мча­
щиеся на поезде мимо Фудзи, видят ее снеж­
ную шапку: «Ее белизна приглашала всех
пассажиров в светлый м ир»55. Нацумэ Со­
сэки выступал не против красоты Фудзи,
а против использования ее в «надприродных» целях. Писатель защищал Фудзи от го­
сударства.
К образу Фудзи обращались все. В том
числе и открыто оппозиционно настроен­
ные люди. На ан ти п рави тел ьствен н ой
демонстрации 10 апреля 1898 г. рабочие
пели:
Даже гора Фудзи, что высится в небе, —
Это только глыба комьев земли.
Товарищи по работе, настало время, —
Возьмемся за руки,
Вместе — наступать или отступать.
Будем биться крепкими рядами.
Ну-ка, перегони гору Фудзи
В своей крепости и связанности.
Если жарко взяться, что-нибудь да
выйдет.
Если жарко взяться, что-нибудь да
выйдет56.
224

Образ Фудзи присутствовал в сознании
разных общественных страт и разных лю­
дей — носителей разных идеологий, идей,
образа жизни. В иных случаях мы видим, что
они боролись не только друг против друга,
они боролись и за образ Фудзи. И от этого
значимость привычного символа для всех
японцев только возрастала. Таким образом,
можно видеть, что Фудзи могла выступать
не только в качестве объединяющего симво­
ла. Люди разных убеждений и чувств боро­
лись за «свою » Фудзи, она могла выступать
и в качестве «горы раздора ». Могла, но в ре­
зультате не выступила. Главным вектором
осмысления Фудзи было ее превращение в
общенациональный символ, японское жела­
ние быть вместе пересиливало тоску инди­
видуума по отдельности и одиночеству.
Все эти дискуссии по поводу Фудзи ос­
тавались событиями местного значения. На
Западе их не замечали. Там раз и навсегда сло­
жилось представление о «прекрасной» Фуд­
зи, и эта прекрасная Фудзи подлежала не пе­
реосмыслению, а тиражированию. В 1925 г.
Японию посетил Борис Пильняк. По непонят­
ной причине он пошел против норм русско­
го языка и приписал Фудзи мужской род. То
ли демонстрируя уникальность своего виде­
ния, то ли находясь в плену фрейдистских
представлений о выпуклом и вогнутом. Как
бы то ни было, его описание Фудзи дышит
неподдельным восторгом: «И тогда нам от­
крылось озеро несравненной красоты, с во­
дами синими, как небо в грозу, пустынны225
8 Гора Ф удзи

ми и прозрачными, как наш сентябрь, — и в
озере опрокинулся Фудзи-сан, раздвоив­
шийся, ставший над горами и опрокинув­
шийся в ледяных водах озера. Фудзи-сан —
священная гора — покойствовал, величествовал над окружающими горами и над
нами, в белом плаще снегов. Японцы кланя­
ются духу Фудзи, как кланяются стихиям
природы, неподвижному в природе, абсо­
лютному в нашей быстротечности»57.
Опьяненный пафосом покорения приро­
ды, Пильняк был детищем своей эпохи и сво­
ей страны, превозносившей труд, восхищав­
шейся его антропогенными плодами, преоб­
разующим гением человека, прямыми углами
и геометрическими формами. Поэтому в дру­
гом месте он уподобляет Фудзи египетской
пирамиде58. Поэтому его так восхищает и
новый, ранее недоступный, ракурс, с которо­
го он обозревал Фудзи. Вероятно, он был од­
ним из первых европейцев, который увидел
Фудзи сверху — возможность, созданная
успехами авиастроения. В «заикающейся»
прозе Пильняка дело было так: «Облака за­
волакивают землю. Мы летим над облаками.
На моменты земля исчезает внизу, закутан­
ная облаками. И вот момент, который я за­
помню навсегда, как прекраснейшее из того,
что я видел — земля под нами — нет, там
облака, мы над облаками, над нами синее
небо и бесконечный, прекрасный свет, —
и — кроме нас — над облаками — Фудзи­
сан: мы и Фудзи-сан — над облаками, над
землей — извечный, таинственный, метафи226

зический для японцев Фудзи-сан и мы, за­
летевшие за Фудзи-сан волею человеческо­
го гения. Таинственные, непознанные силы
природы, мистически олицетворяемые япон­
ским народом во образе Фудзи-сан, и чело­
веческий гений труда — встретились, побра­
тались красотою за облаками» .59 И еще:
«Я один — мы — аэроплан, пилот и я — мы
одни в стихиях... И тут, в этих стихиях, ря­
дом с нами, — по-прежнему величественный
в снегах, в спокойствии, прекраснейший
Фудзи-сан. Только с неба я увидел, как величественен он, в белом спокойствии снегов
величествующий над всем остальным, опоя­
санный облаками, скрывший свою вершину
от людей земли и видный только нам, летя­
щим в небе»60.
В крошечных заметках о Японии спутни­
ца Пильняка — актриса Ольга Щербинов­
ская — тоже не смогла не описать свои вос­
торженные впечатления о Фудзи. За утерей
оригинала ее суждение приводится в обрат­
ном переводе с японского, но и по нему с
несомненностью видно, что для актрисы
Фудзи представала тоже прекрасной — но
только не важным господином, а особой
женского пола: «На второе утро я увидела
самую ослепительную жемчужину в ожере­
лье этих гор. Это была белая, сверкающая,
словно поверхность бриллианта, покрытая
нетающим снегом Фудзисан. На ее вершину
словно бы вторгались стремительные пото­
ки пылающего солнечного света. И Фудзи­
сан над ними словно бы холодно гордилась
227
8*

собою, как красавица гордится своей красо­
той»61.
В отличие от горстки советских людей,
которым удалось воочию увидеть Фудзи,
число туристов из Европы и Америки, по­
сетивших Японию, было намного больше.
Фудзи не оставляла равнодушным никого из
них. Но смыслы (и вымыслы), которые при­
давали ей сами японцы, оставались ими, как
правило, нерасшифрованными. Учить япон­
ский язык мало кому приходило в голову.
Зубрежкой иероглифов занимались в основ­
ном будущие шпионы.
Гора и школа:
от высоты к высокомерию
«Симметричность» формы Фудзи, как
уже говорилось, пораж ала воображение
европейцев, но в традиционной Японии сим­
метрия не являлось показателем «красоты»
и «гармонии». Однако нынешнее государ­
ство стремилось к единообразию во всех
областях, и Фудзи тоже было предписано
вписаться в единообразную картину мира.
М нимая симметрия Ф удзи грела душу.
В «Книге для чтения» (1905), использовав­
шейся в политической работе с матросами
военно-морского флота, говорилось о том,
что с какого бы места ни смотреть на Фуд­
зи, она отовсюду выглядит одинаковой62.
Это было, безусловно, абсурдное утверж­
дение, но архитекторы единообразия виде­
228

ли не реальную гору, а ту Фудзи, которую
следовало видеть.
На флоте была собрана офицерская эли­
та страны, к матросам предъявлялись бо­
лее высокие образовательные требования,
чем к пехотинцам. И если матросы читали
про причины красоты Фудзи, то солдатам
просто объявлялось, что облик Фудзи пре­
красен и величествен, она является отра­
жением характера японского народа, пото­
му что «была дарована нашей божествен­
ной стране самим Небом»63.
Перед тем как попасть на военную
службу, матросы и солдаты ходили в шко­
лу. В условиях обязательного и всеобщего
образования школа служит важнейшим
транслятором тех ценностей, которые пра­
вящая элита считает всеобщими и обяза­
тельными. Эволюция содержания японских
школьных учебников хорошо показывает, в
какую сторону двигалась страна64. В япон­
ской школе (до 1907 г. обязательное обуче­
ние составляло четыре года, после этого —
шесть лет) ключевые установки относитель­
но Фудзи формировались, прежде всего, на
уроках родной речи. Дальше они закрепля­
лись на уроках пения.
В учебнике для первого класса, исполь­
зовавшегося с 1892 по 1904 г. и составленно­
го одним из зачинателей современной япон­
ской литературы Цубоути Сёё (1859—1935),
был помещен рисунок Фудзи, вершина ко­
торой «прорывала » облака и даже выступа­
ла за границы рамки, что должно было еще
229

раз акцентировать внимание на ее гранди­
озных размерах. В подписи под рисунком
лаконично говорилось: «Самая большая
гора — самая большая в Японии».

Фудзи в учебнике первого класса (1904 г.)

В учебнике третьего класса подчеркива­
лась не только высота Фудзи, но и ее уникаль­
ная красота. «Люди древности сочиняли та­
кие стихи: “В душе запечатлены белые обла­
ка. Стою у подножья. В небе немыслимой
высоты высится Фудзи”. Так эти люди вос­
хищались высотой Фудзи. Поскольку она так
высока, то на ее вершине никогда не тает снег.
Форма горы — правильная и красивая. Отку­
да бы ты ни смотрел на нее, она напоминает
белый перевернутый веер. Это красиво. Вто­
рой такой горы больше в мире нет. Поезд из
Токио доезжает до подножия Фудзи, кото­
рая расположена в земле Суруга, за четыре с
небольшим часа. В давние времена на верши­
не Фудзи был виден огонь и дым, но теперь
их совсем не видно».
230

Эти же самые школьники разучивали на
уроках песню, в которой были такие слова:
«Посмотрим вверх! Вершина Фудзи очень
высока. Это облик страны, откуда восходит
солнце». Именование Японии «страной вос­
ходящего солнца» имело (и имеет) для ев­
ропейцев сугубо поэтический смысл, но в
самой Японии того времени оно восприни­
малось за еще одно доказательство уникаль­
ной светоносности страны, источника ж из­
ни для всего остального мира.
В учебнике шестого класса содержались
«образцовые» сочинения школьников, в ко­
торых описывался опыт подъема на Фудзи.
Основной упор в них был сделан на тяготах
пути (крутизна тропы, разреженность воз­
духа и затрудненность дыхания, пот, «лью­
щийся дождем»).
До 1904 г. в школах использовались учеб­
ники, не имевшие грифа Министерства про­
свещения. Но и в них, как мы видим, Фудзи
предстает в качестве символа Японии.
Начиная с 1904 г. стали употребляться
только те учебники родной речи, которые
были одобрены Министерством просвеще­
ния. Первый урок, посвященный Фудзи,
проводился во втором классе. «Гора Фудзи
очень хороша обликом, она весьма похожа
на перевернутую чашку. Она очень высока
и является второй в Японии по высоте горой.
На вершине очень холодно, и даже летом там
лежит снег. На самом верху есть большой
кратер. В древности оттуда поднимался
дым ». Далее рассказывается, как ученик воз­
231

вратился из школы домой и построил в саду
своего дома Фудзи из земли, а сверху «на­
хлобучил» на нее «шапку» из песка. В учеб­
нике пятого класса содержался текст об
опыте восхождения на Фудзи, где подчерки­
вались трудности, с которыми приходится
сталкиваться путешественнику (разряжен­
ный воздух, плохо горит костер, трудно при­
готовить пищу). Помимо трудностей пути
отмечалась красота горы. Автор, встречав­
ший рассвет на вершине, писал: «Небо на во­
стоке белеет, цвет облаков когда фиолето­
вый, когда золотой, а когда и красный — так
красиво, что словами не сказать».

Мальчик, строящий Фудзи

Утверждение о том, что Фудзи — вторая
по высоте, требует пояснений. Дело в том,
что после присоединения к Японской импе­
рии Тайваня в 1895 г. Фудзи перестала быть
самой высокой. Гора Морисон на Тайване
была чуть выше. Император Мэйдзи реали­
зовал древнее государево право давать на­
звания природным объектам и распорядил­
232

ся назвать тайваньскую гору «Новой Высо­
кой Горой» (Ниитака; в настоящее время
гора Юйшань, 3997 м). С одной стороны,
приобретение горы более высокой, чем
Фудзи, вызывало чувство законной импер­
ской гордости. С другой стороны, утеря
Фудзи статуса самой высокой в стране вы­
зывала несомненное замешательство.
П осле кончины им ператора М эйдзи
(1912) был выпущен предкоронационный
альбом его преемника — Тайсё (находил­
ся на троне до 1925). Он открывался сле­
дующими словами: «Благоухающая по ут­
рам горная сакура поистине прекрасна.
Однако и будучи пересажена в иноземные
страны, она будет там расти. Высящаяся сре­
ди облаков божественная гора Фудзи — вы­
сока и почитаема. Однако в иноземных стра­
нах есть горы, которые выше Фудзи. Среди
обычаев и институтов есть разные — есть
такие, что лучше у них, а есть такие, что
лучше у нас, и если возникнет желание за­
имствовать их, то препятствий к этому нет.
В настоящее время мы заимствовали у них
хорошее — носим европейскую одежду и
управляем автомобилями. Они тоже заим­
ствовали у нас хорошее — устраивают чай­
ные церемонии и занимаются джиу-джитсу.
Выгоды, которые приносит ширящееся об­
щение, находятся в соответствии с велени­
ями времени, что приводит к выравнива­
нию непохожего. Но есть и то единствен­
ное, что невозможно заимствовать, даж е
если иноземцы пожелают того, то един­
233

ственное, что невозмож но скопировать,
даж е если пожелать того: наш император­
ский дом, который правит без перерыва на
протяжении десяти тысяч поколений, —
такого нет нигде».
Таким образом, составители альбома
прямо утверждали, что следует отказаться
от ставшего столь привычным утверждения,
что главная гора Японии — самая высокая
и что следует искать новые параметры уни­
кальности Японии.
Двусмысленность ситуации и опреде­
ленную растерянность выдает и флотская
«Книга для чтения». В параграфе, посвя­
щенном Фудзи, признается, что Ниитака —
самая высокая «в нашей стране», но «все
говорят, что самая высокая — это Фуд­
зи »*’. В это время уже начинается разделе­
ние территории Японской империи на
«внутреннюю» и «внешнюю» части («най­
ти» и «гайти»). Подобное деление практи­
ковалось и в древности: тогда в понятие
«внутреннего» входила столица и пять
близлежащих провинций, теперь же про­
изошло деление на собственно Японию и ее
заморские владения.
Однако временной аспект (непрерыв­
ность правящей династии) должен был
найти и пространственное соответствие.
Отказаться от Фудзи как от «самой луч­
шей» японской горы было невозможно. Но
если Фудзи не самая высокая, то что это
о зн а ч а е т— «самая лучшая»? Задача по
приданию Фудзи подкорректированных
234

новых смыслов была возложена на новое
поколение школьных учебников, выпущен­
ных в 1910 г.
Обращает на себя внимание, что из этих
учебников исчезли описания личного опыта
восхождения на Фудзи. На первый взгляд,
это было малозначащее нововведение, но
на самом деле это не так. Исключая теле­
сный опыт освоения Фудзи, составители
учебников «отрывали» гору от действи­
тельности, она превращалась в настоящий
символ — объект исключительно словесно­
го или же изобразительного освоения. Это
как бы возвращало Фудзи в ту традицию,
где воспевался сияющий (светоносный)
снег на ее вершине, но о холоде речь не
шла — ведь холод и мороз никогда не пе­
реживались японцами в качестве показате­
лей, имеющих отношение к эстетическому
восприятию или же положительным ощу­
щениям (эмоциям).
Доминирование теоретического (словес­
но-изобразительного) опыта над опытом
практическим создавало невиданные воз­
можности по манипулированию массовым
сознанием.
Учебник 1910 г. предлагал затвердить
такое стихотворение Ивао Садзанами (оно
было положено на музыку и предназнача­
лось для хорового исполнения):
Вершина (букв, «голова». — А. М.)
высится над облаками,
смотришь вниз на четыре океана,
235

слышишь громы, что гремят у подножья.
О, гора Фудзи — лучшая в Японии!
Высишься высоко в голубом небе,
на теле твоем снежное кимоно,
дымчатый подол раскинулся широко.
О, гора Фудзи — лучшая в Японии!
И в первом четверостишии, воспеваю­
щем «мужественность» горы, и во втором,
выявляющем ее «женскую» сущность, го­
ворится о том, что гора Фудзи — лучшая в
Японии. Но все же что значит — «лучшая»?
Поэтический текст требовал прозаическо­
го пояснения — ведь по своей высоте Фуд­
зи больше уже не была самой высокой го­
рой Японской империи. В учебнике родной
речи для пятого класса честно признавалось:
«Самая высокая гора Японии — это Ниитака
на Тайване. Ее высота — 13 780 сяку
[1 сяку=30,3 см]. Она выше Фудзи на тыся­
чу сяку. С древности Фудзи считалась са­
мой высокой горой Японии, но в 1895 году
после окончания войны Тайвань стал на­
шей территорией, и Фудзи опустилась на
второе место». Приобретение (завоевание)
права на более высокую гору, чем Фудзи,
расценивалось, естественно, как повыше­
ние статуса самой Японии. Но что было
делать с Фудзи? После пассажа о сравни­
тельной высоте Фудзи и Ниитака авторы
учебника делали такой далеко идущий
вывод: «Однако красота Ф удзи— ее чис­
тый снег, который лежит на ней все четыре
времени года, ее прекрасная форма, напо­
236

минающая белый перевернутый веер, дела­
ют ее лучшей горой не только в Японии, но
и во всем мире».
Таким образом, утрата Фудзи своего
первенства в части высоты отнюдь не озна­
чала понижения ее статуса в картине мира.
Но теперь этот статус обеспечивался, преж­
де всего, с помощью придания Фудзи ста­
туса самой «красивой» горы. Уже не толь­
ко в самой Японии, но и во всем мире. Фуд­
зи не могла претендовать на статус самой
высокой горы не только в мире, но и в са­
мой империи (на самом деле на Тайване
имелось целых четыре пика, превосходящих
Фудзи). Красоту же невозможно измерить
в цифрах, и в данном случае это играло на
руку дизайнерам Японской империи.
Новое (третье) поколение учебников,
одобренных Министерством просвещения,
вышло в свет в 1918 г. Трактовка Фудзи не
претерпела в них словесных изменений, од­
нако к этому времени было выпущено не­
сколько руководств для учителей, в кото­
рых были предельно ясно поставлены
задачи по позиционированию Фудзи: «Сле­
дует передать ученикам величие и красоту
Фудзи, чтобы они понимали причины того,
почему она — самая лучшая»; образ Фудзи
должен передать «сущность нашего госу­
дарства и его мощь», красота Фудзи «напо­
минает наш национальный характер». Т а­
ким образом, в сознание маленьких япон­
цев внедрялась мысль о непосредственной
связи, существующей между Фудзи (пре237

ѴЗТЧІ»
Реклама пива «Саппоро*

(1928 г.)

красной землей Японии) и ее прекрасными
обитателями.
В этом отношении учебники шли в ногу
со взрослым японским временем. Взрослые
японцы тоже не упускали случая для обна­
ружения связи между Фудзи и чем-нибудь
хорошим. Например, с пивом.
В 1935 г. появляется сочинение филосо­
фа и культуролога Вацудзи Тэцуро (1889—
1960) «Природные условия» («Фудорон»),
в которых он обосновывает прямую зависи­
мость поведения, характера и стиля жизни
человека от тех природных условий и кли­
мата, в которых ему приходится жить. Кни­
га имела ощутимый резонанс, ибо, в част­
ности, затрагивала вопрос об особости
японцев. Л эта тематика имела спрос.
В качестве основного свойства климата
Японии Вацудзи считал — в отличие от Ев­
ропы — его муссонную влажность. По его
мнению, это свойство, воспринимаемое че­
рез тело и, в особенности, через кожу, ска­
зывалось в результате и на всем строе ощу­
щений японца и устройстве всей японской
культуры.
«Влажность оказывает огромное влия­
ние на восприятие человеком атмосферы.
Частые изменения плотности воздуха, ко­
торого мы касаемся (здесь и дальше кур­
сив наш. — А . М .) в Японии (утренний ту­
ман, вечерняя или весенняя дымка), спо­
собствую т обострен н ом у воспри ятию
времени года и часа суток, возбуж даю т
чувство спокойствия или свежести. Кроме
239

того, это придает осязательность самому
пейзажу. И в этом отношении эти частые
изменения представляются чрезвычайно
существенными. Что до обделенной влагой
европейской атмосферы, то она может по­
рождать монотонную взвесь в воздухе, но
она не настолько текуча, чтобы вызывать
тонкие перемены в нашем настроении.
М онотонность облачных дней в Европе
северной, монотонность яркой голубизны
неба в Европе южной — это безусловное
свойство, присущее всей Европе. Это свой­
ство имеет тесную связь с температурны­
ми изменениями. Да, термометр регистри­
рует в Европе перепады температур в те­
чение одного дня, но это всего-навсего
физическое явление, оно не сказывается
заметно на наших ощущениях. Разнооб­
разны эффекты, которые производят со­
четания влажности и температуры (будь то
ночная летняя прохлада, утренняя све­
жесть, осеннее тепло — днем и кожный хо­
лод — вечером) на перемены в настроении
и ощущениях, благодаря быстрым переме­
нам в этом сочетании. И даже зимой после
утреннего холода, который мы ощущаем
кожей, от солнышка приходит ощущение
тепла. Всего этого разнообразия мы не мо­
жем испытать на себе в Европе». Потому
что там — или сплошная летняя ж ара, или
сплошной зимний холод. «С точки зрения
влияния на душевное состояние ощущения
телом холода, все равно какая температу­
ра — минус три или минус десять. Если в
240

[зимний] солнечный день выйти на осве­
щенное место, то все равно это солнце не
будет давать никакого тепла — оно все
равно, что луна». Не то в Японии, где сто­
ит сделать шаг в сторону от теплого солн­
ца в тень, как мгновенно «холодный ветер
пронзает кожуьм.
Вывод из этих рассуждений мог быть, ес­
тественно, только один — тонкость и бо­
гатство телесных (кожных) ощущений, ис­
пытываемых только японцами и только в
Японии, находит соответствие в уникально
тонкой душевной организации, которая про­
дуцирует необыкновенное тонкое искусст­
во. Следует также добавить, что, относя
Японию к муссонному климату, Вацудзи
Тэцуро природные условия Европы опреде­
лял, как «пастбищные» (кроме того, он вы­
делял в качестве специфической зоны и
«пустыню»). Оставляя в стороне нелогич­
ность такой схемы, в основе которой лежат
совершенно различные принципы, отметим,
что в традиционной дальневосточной мыс­
ли деление на земледельцев и скотоводов
(кочевников) имело не только хозяйствен­
ный, но и культурный характер. Скотоводы
при этом, естественно, понимались как люди
несравненно менее «культурные». Опреде­
ление Европы через «скотоводческий» код,
безусловно, вводило ее и ее насельников в
отрицательное семантическое поле, что до­
бавляло убедительности в рассуждения фи­
лософа, награжденного в 1955 г. орденом
Культуры.
241

«Природные условия » и их кожно-телес­
ные реципиенты, о которых говорил Вацудзи Тэцуро, вполне можно определить как
«воображаемые». Житель Севера, познав­
ший на своей коже (шкуре), что такое мо­
роз, мог бы квалифицированно аргументи­
ровать, что между тремя и десятью граду­
сами мороза существует довольно большая
разница. Тем не менее эти и подобные им
рассуждения обладали для тогдашних япон­
цев достаточной убедительностью. Мысли­
тельные операции, которые они проделыва­
ли в рамках творимой ими знаковой карти­
ны мира, обладали значительной (чересчур
значительной!) автономностью по отноше­
нию к реалиям. Теория не поверялась прак­
тикой, но мысль о необходимости такой
процедуры мало кому приходила в голову.
Образ Фудзи, который присутствовал в тог­
дашнем как коллективно-сознательном, так
и коллективно-бессознательном, служит
тому дополнительным подтверждением.
В четвертом поколении учебников (1933)
использовались те же самые материалы о
Фудзи, что и раньше, но в руководстве для учи­
телей, ставящем своей целью «правильную»
интерпретацию учебного материала, присут­
ствовала не только констатация факта, что
Фудзи — самая лучшая. Если раньше ее об­
лик только уподоблялся человеку (японцу),
то теперь она сама, удаляясь от людей все
дальше, выступает для них в качестве мо­
рального ориентира. В руководстве прямо
утверждалось, что облик Фудзи призван вос­
242

питывать «высокую чистоту души», что
«рассказывая о красоте Фудзи, которая не
имеет себе равных в мире... следует ориен­
тировать детей на повышение националь­
ного со зн ан и я в контексте природы ».
Ш кольники часто писали сочинения на
тему «Фудзи — лучшая гора». Она высту­
пала в качестве наставника в самых разных
добродетелях.
Выпуск пятого поколения учебников
(1941) совпал по времени со вступлением в
войну против Великобритании и США. Учи­
тывая содержание учебников, можно ска­
зать и так: нападение на Перл-Харбор со­
впало с выпуском этих учебников. К этому
времени страна уже четыре года вела пол­
ноформатную войну в Китае, обстановка в
стране становилась все более нетерпимой,
поэтичной и патриотичной. Верх брали
люди, чьи идеи отдавали откровенным уто­
пизмом.
Исчезновение из учебников 1910 г. пара­
графов, в которых описывался подъем на
Фудзи, оказался знаковым явлением. Об­
щий вектор развития был направлен на рез­
кое разделение «души» и «тела» при несом­
ненном приоритете духовного. Японцу вну­
шали (и он сам внушал себе!), что тело с его
опытом имеет второстепенное значение, что
дух сильнее плоти. Токутоми Сохо (1863—
1957), ведущий идеолог того времени, вну­
шал: главный недостаток школьного обуче­
ния заключен в том, что приобретению зна­
ний и физической подготовке учащихся
243

уделяется неоправданно много внимания —
в ущерб воспитанию морали. А ведь именно
в «моральности» (или же, говоря другими
словами, верноподданничестве и послуша­
нии) японцев заключено их кардинальное
отличие от европейцев, отличие, которое не
передается словами. «Формирование харак­
тера человека осуществляется не только с
помощью таких органов, как рот, уши и гла­
за; оно должно осуществляться от сердца
к сердцу... Среди преподавателей много та­
ких, кто говорит о морали с точки зрения
логики. Однако мало таких, кто подает за
образец тело, согнутое в поклоне »67. Во вто­
рой половине 30-х гг. японская школа и
вправду стала уделять много больше вни­
мания моральной, чем предметной и даже
физической подготовке.
Так получалось, что тело и дух стали ве­
сти раздельное существование, дух парил
высоко, мир представал как набор симво­
лов и мыслительных конструктов. Внешняя
политика страны тех лет, характеризую­
щ аяся полной утопичностью (историки
обычно квалифицируют ее как «авантюри­
стическую»), служит тому наилучшим под­
тверждением. Не закончив войну в Китае,
Япония ввязалась в войну с половиной
мира. При этом большинство японцев все­
рьез верили в ее успех, ибо их дух витал так
высоко, что они не желали замечать ни гео­
политического абсурда поведения Японии
на внешней арене, ни научно-технической
отсталости страны, ни неподготовленности
244

японской армии к серьезным военным дей­
ствиям68.
Живший в Японии бывший дипломат Рос­
сийской империи вспоминал обстановку тех
лет: «Помню одну статью, посвященную
раскопкам где-то в Месопотамии, которые
указывали на существование более ранней,
чем египетская и вавилонская, шумерской
культуры. Автор статьи утверждал, что на
самом деле эта культура, стоявшая у исто­
ков всех более поздних европейских куль­
тур, зародилась в Японии. В доказательство
своей теории он приводил тот факт, что еги­
петские пирамиды напоминали по форме
священную японскую гору Фудзи. А то, что
японцы вполне серьезно относились к та­
ким теориям, показывает создание обще­
ства по изучению шумерской культуры,
получавшего средства от правительства и
возглавлявшегося адмиралом в отставке, из­
вестным своей враждебностью ко всему
иностранному »69.
В 30-е гг. вместе с нарастанием в Японии
националистических и милитаристских на­
строений происходит решительная акту­
ализация образа Фудзи в официальной иде­
ологии. И з символа страны, из символа
японского народа Фудзи с легкостью пре­
вращается в националистический символ,
оставляющий далеко позади прежние наци­
оналистические смыслы периода Мэйдзи.
Это утверждение справедливо не только по
отношению к самой Фудзи, но и ко всему
набору державных символов: императору,
245

государственному флагу, гимну, сакуре, па­
мятникам военным героям и т. д.
В учебнике 1941 г. говорилось: «Откуда
ни посмотри, когда ни посмотри, досто­
чтимая гора Фудзи — прекрасна. Она —
словно перевернутый белый веер, возвы­
шающийся над волнующимися облаками.
У ее подножия — сосновые леса в Мацубара, за которыми встают волны Тихого
океана. Добрая и мужественная, она — до­
сточтима и божественна. На лучшую гору
Японии взирают снизу вверх люди всего
мира».
Таким образом, Фудзи превратилась в
«мировую гору», божественный центр ми­
роздания, который расположен на священ­
ной территории Японии. Она — сама чис­
тота (белый веер), она вечна и неизменна
(снег на вершине и сосны у подножия).
Кроме того, ей приписываются моральные
свойства (доброта и мужественность), ко­
торые она транслирует на японцев (ино­
земцы же обречены взирать на нее снизу
вверх).
Следует обратить внимание и на эпитет
«мужественная». С самых первых упомина­
ний Фудзи представала как гора, где оби­
тает женское божество, что связано с куль­
том плодородия. Однако новому времени
требовалась «новая» Фудзи, в которую
было бы вмонтировано и мужское начало,
что более соответствовало идеалам эпохи
господства военного сознания. Фудзи пред­
стает в виде статуи или идола, который тре­
246

бует безусловного почитания. Теперь уже
не только со стороны японцев, но и со сто­
роны всего человечества. Фудзи и раньше
приписывались сверхъестественные свой­
ства, почитающий ее рассчитывал добить­
ся бессмертия, избавиться от болезней, до­
стичь исполнения своих желаний. Но тогда
в качестве «почитающей единицы» высту­
пал отдельно взятый человек, теперь в ка­
честве такой единицы измерения выступа­
ли миллионы. А это вело уже вовсе не к про­
длению жизни, а к ее лишению — японцы,
запечатлевшие в своем сердце образ Фуд­
зи, гибли на полях сражений.
Тем не менее эти японцы — маленькие и
большие — должны были испытывать сча­
стье от того, что они проживают в сакраль­
ном центре мира. В песне 1910 г., предла­
гавшейся в школе для хорового исполнения,
говорилось о том, что Фудзи — лучшая гора
Японии. Понятие «лучшая » конкретизиро­
вано тогда не было. Теперь же речь шла о
том, что гора Фудзи — гора не только са­
мая красивая, но и самая «божественная»,
причем не только для Японии, но и для всего
мира. Нынешние школьники распевали:
«Гора Фудзи, со времен незапамятных сне­
гом покрытая, высится над облаками. Боже­
ственная гора, очистившая сердца много­
миллионного народа. Гора, что почитают
[букв, “смотрят снизу вверх”] иноземцы,
приехавшие в Японию. В мире лучшая — бо­
жественная — гора, которая останется та­
кой всегда».
247

В руководстве для учителей говорилось
следующее: «Поскольку дети хорошо и
близко знакомы с Фудзи по фотографиям
и картинкам, и поскольку эта гора часто
упоминается в учебниках, она уже почти
стала для них предметом для почитания —
даже для тех, кто не видел ее. Не подле­
ж ит сомнению, что Фудзи — вне зависи­
мости от наличия или отсуствия опыта со­
прикосновения с реальным ландшафтом —
является для всего народа предметом для
поклонения, она обожествляется как про­
явление японского духа. Целью урока яв­
ляется максимальная и понятная конкре­
тизация характерных черт этой чудотвор­
ной горы, возбуж дение в детях чувства
восхищения, воспитание в них народного
характера ».
Таким образом, постулировалась нео­
бязательность для ребенка самому увидеть
Фудзи или же взобраться на нее. Для ф ор­
мирования «настоящего» японца основ­
ным признавался тот словесно-изобрази­
тельный опыт, который он получает как в
самой школе, так и из средств информа­
ции. Отрыв от телесного опыта, отлет от
действительности являются родовым свой­
ством утопических обществ и государств,
которые предпочитают оперировать зна­
ками, а не обозначаемыми ими реально­
стями70. Разумеется, ни одно человеческое
объединение (включая современные «ра­
ционалистически» устроенные общества)
не может обойтись без «творческого» пе­
248

реосмысления действительности, закоди­
рованной с помощью знаково-метафори­
ческой системы . О днако соотнош ение
между знаком и означаемым может быть
разным. Гора Ф удзи служ ила одним из
важных элементов такой картины (карты?)
мира, которую следует назвать преувели­
ченно воображаемой — до такой степени,
что сообразующийся с ней путешественник
приходил вовсе не туда, куда он направ­
лялся. Японцы этого времени демонстри­
ровали невероятную увлеченность поэзи­
ей, что столь характерно для всех тотали­
тарных режимов. Поэзия понукала реалии
и время, скорость поэтической мысли пья­
нила воображение.
Божественная гора Фудзи была распо­
ложена в такой же метафорической стра­
не, атрибутами которой является свет,
чистота и сила. Это страна, в которой ро­
дились предки. В школьном учебнике го­
ворилось: «Пришла весна — светлая и ве­
селая. Япония — красивая страна во все
времена года. Это страна чистых гор, рек
и морей. Мы родились в этой хорошей
стране. И отец, и мать родились в этой стра­
не. И дедушка, и бабушка родились в этой
стране. Япония — страна хорошая и чистая.
Это единственная в мире бож ественная
страна. Япония — страна хорошая и силь­
ная. Это страна, которая сияет во всем
мире».
К этому моменту давно минули време­
на, когда цветная гравюра не считалась
249

«настоящим искусством». Кацусика Хоку­
сай и Утагава Хиросигэ (1797—1858) —
помимо их воли — стали вполне «офици­
альными» художниками. Не в последнюю
очередь потому, что рисовали Фудзи. Хотя
они были художниками плодовитыми и
темой для их многочисленных произведе­
ний становились самые разные объекты, их
изображения именно Фудзи были растира­
жированы в беспрецедентных масштабах.
Лишь немногие японцы осмеливались ос­
паривать их авторитет.

Япония — страна хорошая и чистая.
Иллюстрация из школьного учебника

В 1938 г. Дадзай Осаму (1909—1948),
один из известнейших писателей японско­
го XX века, в рассказе «100 видов Фудзи»
издевательски писал: «Вертикальный угол,
который образует вершина Фудзи у Хиро­
сигэ, составляет 85 градусов, а у Бунтё
(Тани Бунтё, 1763—1840) — примерно 84
250

градуса. Однако, судя по поперечным сече­
ниям, выполненным на основе обмеров,
произведенных военными, выясняется, что
вертикальный угол, образуемый восточным
и западным склонами Фудзи, составляет в
действительности 124 градуса, а угол, об­
разуемый южным и северным склонами —
117 градусов. Не только Хиросигэ и Бунтё,
но и другие художники рисуют Фудзи ост­
роконечной. Вершина выглядит тонкой, вы­
сокой и изящной. А уж у Хокусая вершина
Фудзи образует угол чуть ли не в 30 граду­
сов и напоминает Эйфелеву башню»71.
Цифровые данные относительно при­
вершинных углов Дадзай Осаму позаим­
ствовал из серьезного научного труда Исихара Сётаро «Природный мир Фудзи». Его
же данные являются отголоском той дис­
куссии о «реализме», которая была акту­
альной еще в начале XX в. В своей книге
«Эстетика гор и вод» (1908) Кодзима Усуи
с возмущением писал, что привершинный
угол у Фудзи в произведениях Хокусая со­
ставляет 78 градусов — следствие влияния
традиционных школ Киото, представители
которых никогда в глаза не видели Фудзи72.
Замечательно, что, ратуя за «реалистиче­
ское» изображение Фудзи в красках, Кодзима в своих литературных произведениях,
как мы помним, совершенно не стеснялся
таких метафор и гипербол, которые далеко
превосходили самое смелое воображение
художников. «Материал» (слова и краски),
которым пользовались писатели и худож­
251

ники, был разным по допустимой степени
воображения. И слово, конечно же, намно­
го превосходит краску по возможности от­
лета от действительности.
Повествование ученого труда Исихара
Сётаро было уже спокойным и объективи­
стским. Что до Дадзай Осаму, то он отзы­
вался о затасканном и пошлом образе Фуд­
зи, используемом официальной идеологи­
ей, с иронией, граничащей с ненавистью.
Он говорил о том, что Фудзи вовсе не вы­
сока и величественна, она вовсе не «пре­
красна» (при этом он намеренно употреб­
ляет «экспортное» определение Фудзи —
«wonderful»), как о том твердят все вокруг.
Его Фудзи — совсем другая. «Той ночью я
в своей комнате напивался в одиночку. Я не
смыкал глаз, только пил. На рассвете я
поднялся по малой нужде и из сортирного
квадратного окна, забранного металличе­
ской сеткой, увидел Фудзи. Она была ма­
ленькой и белоснежно-белой, она чуть
клонилась влево... Эту Фудзи позабыть
нельзя. Там, внизу под окном, катили по
асфальту велосипеды рыбников, а я бор­
мотал под нос: вот она, Фудзи, разглядел
наконец-то, холодно-то как... Вытянув­
шись в полный рост в темной уборной,
я гладил сетку и ронял слезы. Не хочу вто­
рой раз испытывать такое сильное ощуще­
ние»73.
Этот текст был написан в то время, ког­
да гора Фудзи преподносилась как символ
Великой Японской империи. Для писателя
252

ж е она — гора маленькая и повседневная,
герои повествования ласково именуют ее
женщиной ( «о-Фудзи-сан »), Фудзи — не­
искоренимая деталь «подножного» быта,
в чем и состояла ее непреходящая ценность
и необходимость. В этом смысле образ
Фудзи, созданный Дадзай Осаму, был бе­
зусловным вызовом господствующей гран­
диозной картине мира, в котором Фудзи
отводилось место мировой горы. Токутоми Сохо, один из самых влиятельных пред­
ставителей «официальной» литературы,
отзывался о Фудзи совсем не так, как Одзай Осаму. «Действительно, вид Ф удзи
прекрасен отовсюду. Стоит только п о­
смотреть на “Сто видов Фудзи” Хокусая,
как убедишься в этом»74. Д адзай Осаму
был один, литераторов, воспевавших Фуд­
зи в качестве державного символа Японии,
насчитывалось много. В 1940 г., когда про­
исходили грандиозны е празднования в
честь основания Японской империи, кото­
рой якобы исполнилось 2600 лет, на вер­
шине Фудзи поставили памятный камен­
ный светильник в честь поэтов, прославив­
ших это событие.
У Дадзай Осаму Фудзи в исполнении Хо­
кусая вызывала резкое чувство отторжения.
Конечно, дело было вовсе не в Хокусае, а в
том, как и в каких целях государственный
аппарат и общество использовали его. Как и
сама Фудзи, Хокусай ничего не мог сказать
в свое оправдание. Для самого же писателя
Фудзи служила средством утешения и мес253

Плакат агентства по туризму
«Всей страной — к прекрасной стране»

том, предназначенным для «внутренней
эмиграции ».
Как и в других тоталитарных странах
(нацистская Германия, фашистская И та­
лия, социалистический Советский Союз),
поэзия была в большой чести в тогдашней
Японии, что, безусловно, в значительной
степени связано с тем, что общество пребы­
вало в утопическом угаре. Накал пережи­
ваний по поводу «высоких» целей и идеа­
лов поддерживался поэтическим градусом.
Известный поэт Кусано Симпэй (1903—
1988) в предисловии к своему сборнику
«Дайбякудо» (1944) флегматично писал:
«Годы, прошедшие со времени китайского
инцидента (так скромно именовали в тог­
дашней Японии полномасштабную войну в
Китае, начатую в 1937 г.) и до начала Вели­
кой восточноазиатской войны (имеется в
виду нападение Японии на Великобританию
и США в декабре 1941 г. — А . М .) были для
меня печальными, так что я сочинял стихи
почти исключительно о лягушках и о Фуд­
зи»75. «Печаль» заключалась в том, что
японцы воевали с китайцами, а у поэта было
в Китае немало друзей. Поэтому в своих
стихах он мечтал о мире. Но о каком мире?
В одном из своих стихотворений Кусано
Симпэй видит во сне, как на Фудзи рас­
пускаются цветы — персика и сакуры, а над
ними летают тысячи бабочек. Персик в со­
знании японцев прочно связывался с Кита­
ем, а сакура — с Японией. Таким образом,
стихотворение следует интерпретировать
255

как некое идиллическое состояние мира,
центром которого является Фудзи (Япо­
ния). В другом стихотворении поэт, проле­
тая над Фудзи на самолете и будучи чело­
веком военным, командует: «Покорить
[т. е. выбить, сломать]клыки и страшные
[букв. “восьмислойные”]зубы у Альп!» При
этом он одновременно видит, как уходящие
в океан склоны Фудзи поднимаются над по­
верхностью в виде островов Микронезии,
где в то время происходили кровавые бит­
вы между японскими и американскими вой­
сками. Еще в одном стихотворении Кусано
Симпэй девочки плетут венок, в серединке
которого помещается все та же самая Фуд­
зи. Словом, мы должны констатировать
многофункциональность Фудзи, которая
подходит и на роль мировой горы, и на роль
детской игрушки.
К этому времени чувство реальности
покинуло японский истеблишмент. Прави­
тельство строило все больше планов, кото­
рые не могли быть доведены до исполне­
ния. Три десятка лет назад из школьных
учебников исчезли описания подъема на
Фудзи, опыт мыслительный все больше
отрывался от опыта телесного, место кото­
рого занимала игра символами и смысла­
ми. В том же самом 1940 году, когда пышно
праздновался юбилей империи, в Токио
должны были состояться Олимпийские
игры и всемирная выставка. Но не состоя­
лись — международные мероприятия та­
кого масштаба требовали средств, которых
256

Плакат, приуроченный
к открытию несостоявшейся
всемирной выставки в Токио

не было. Зато приуроченный к этим собы­
тиям плакат с изображением Фудзи был
уже успешно отпечатан. Зато в средствах
массовой информации и в школьных учебни­
ках было успешно запрещено употребление
лексики, заимствованной из английского
языка. Зато «народные» сигареты «Cherry»
были успешно переименованы в «Сакуру»,
а популярнейший журнал «King» — в «Фуд­
зи». Зато в следующем 1941 г. японская ар­
мия, а с ней и весь японский народ начали
войну против Великобритании, Америки и
еще половины света. Победить в этой вой­
не было невозможно, но символическая и
казавшаяся такой благородной цель — ос­
вободить Азию от колониального господ­
ства белого человека — казалась такой до­
стижимой.
Символы могут обладать важнейшими
смыслами в деле жизнестроительства, они
могут обладать огромным ресурсом по
мобилизации масс, но они не всесильны.
Японский народ находился в плену соз­
данной им символической картины мира,
японские военные были одушевлены идеей
создания самого крупного и мощного тя­
желого бомбардировщика в мире, которо­
му было присвоено название «Пик Фуд­
зи» («Фугаку»). Предполагалось, что он
будет в полтора раза больше «летающей
крепости» — американского бомбарди­
ровщика «В-29». Но весьма ограниченные
материально-технические и интеллекту­
альные ресурсы, которыми располагала
258

страна, не позволили довести идею до
практического воплощения. И никакая
Фудзи не могла помочь в этом деле. Сим­
вол (знак) «работает» только в той среде,
которая разделяет и понимает заключен­
ные в нем смыслы. Будучи предъявлен в
среде иносимволической, он обречен на
крах — его попросту не воспринимают
или не воспринимают всерьез. Символы,
созданные в Японии и для японцев, обла­
дали там действенной силой, но инозем­
ная среда, пребывающая в своей картине
мира, была к ним невосприимчива. Для
того чтобы противостоять ей, следовало
предъявлять совершенно другие, несимво­
лические аргументы.

Гора и мы: думы у поднож ья
Проигранная война лишила японцев не
только трех миллионов жизней, но и мно­
гих идеалов. Взошедший на Фудзи видел
тогда страну, выгоревшую от американских
бомбардировок. Но жестокое поражение не
смогло лишить страну главных символов
единства японского народа. Оно не лишило
японцев их императора, оно не лишило их
сакуры. Не лишило оно их и Фудзи, которая
по-прежнему высилась в японском небе.
«Летающие крепости» не знали себе рав­
ных в этом небе, они превратили страну в
руины, но сгоревшие города и Фудзи жили
по разным законам. Мир физический и мир
259
9*

символический сосуществовали в разных
измерениях.
Вместе с поражением Японии сама Фуд­
зи даже кое-что и приобрела. С потерей
Японией заморских владений Фудзи снова
стала самой высокой горой в стране, что
упразднило некоторую двусмысленность
преж него полож ения, когда она была
«первой горой» Японской империи, но не
была при этом самой высокой. Теперь ис­
торическая справедливость восторжество­
вала, территория Японии обрела прежние
границы, и про Фудзи вновь можно было
смело сказать: да, самая высокая! А красо­
ту Фудзи никто и не упразднял.
Скорость, с которой произошла переко­
дировка символического объекта под на­
званием «Фудзи», поражает воображение.
Через год после капитуляции Японии, 3 но­
ября 1946 г. император Сёва провозгласил
принятие новой «мирной» конституции.
На этот день пришлась 94-я годовщина
рождения его деда Мэйдзи. В этот же день
было выпущено в свет 20 миллионов бро­
шюр под названием «Новая конституция —
светлая ж изнь» — по одному экземпляру
на каждую семью. В брошюре, в частно­
сти, утверждалось: император стал теперь
символом единства народа — подобно
тому, как Фудзи символизирует природ­
ную красоту Японии, а сакура — благород­
ство японской весны. Исторические обсто­
ятельства изменились, но Фудзи не стала
менее прекрасной, сакура цвела по-пре­
260

жнему пышно. Денежные знаки сменили
свой дизайн, на них теперь были представ­
лены портреты совсем других деятелей, но,
как и в довоенной Японии, на них нашлось
место и для сакуры, и для Фудзи, что де­
монстрирует большую долговечность сим­
волов неантропоморфного происхож де­
ния. При кардинальной смене полити­
ческого курса гора Ф удзи не утеряла
своих «склеивающих» потенций. Гора ос­
талась прежней, но теперь ей вновь —
в который раз! — стали придаваться со­
всем другие смыслы. Символ продемонст­
рировал, что он — полый, но при этом он
не может оставаться таковым. Еще год на­
зад он был наполнен милитаристским со­
держ им ы м , но м гновенно зап ол н и л ся
мирной субстанцией. Впрочем, в обоих
случаях Фудзи все равно продолжала ос­
таваться уникальным символом уникаль­
ной Японии.
Преемственность символов обеспечи­
вает преемственность в передаче культуры,
ее устойчивость. И здесь Фудзи не выгля­
дит чем-то уникальным. Процесс переос­
мысления одного и того же символа во вре­
мени может быть продемонстрирован и на
других примерах — как взятых из приро­
ды, так и из общественной жизни. Изменя­
ющиеся во времени образы сакуры и япон­
ского императора являются тому подтвер­
ждением.
В этой книге я старался продемонстри­
ровать высокую значимость Ф удзи для
261

японской культуры. Причем степень этой
значимости нарастала с течением времени.
Эта гора всегда — в той или иной степени —
присутствуете сознании культуры, но в каж­
дую эпоху ей приписываются различные
смыслы: Фудзи как обиталище даосских свя­
тых, синтоистских божеств, будд и бодхисаттв; Фудзи как поэтическая метафора
любви; Фудзи как место религиозного па­
ломничества и исполнения желаний; Фу­
дзи — гора-лотос; Фудзи как зримый сим­
вол Японии и единства японского народа;
Фудзи как предмет любования и воплощен­
ной красоты, Фудзи как залог здоровья,
Фудзи как моральный ориентир; Фудзи как
символ великодержавности, Фудзи как сим­
вол мирной и демократической Японии...
Иероглифические отображения топонима
Фудзи тоже свидетельствуют о многообра­
зии образа: «гора бессмертия», «гора, бо­
гатая состраданием », «гора-глициния»,
«гора неисчерпаемая», «гора несравнен­
ная». Собственно говоря, окончательное и
безальтернативное написание — «богатый
господин (самурай)» — дело совсем недав­
него прошлого. Знаменитый знаток и ученый
Мотоори Норинага (1730—1801) тонко чув­
ствовал, что Фудзи «притягивает» к себе и
«накапливает» на своей вершине множество
смыслов:
Удибителен
пик Фудзи
высокий — слова
262

ста стихов
улеглись там слоями76.
Менялась картина мира, и всякий раз —
без всякого на то хотения с ее стороны! —
«безвольно» менялась и Фудзи. Все эти ре­
лигиозные, утешительные, политические,
державные, практические и эстетические
смыслы не уничтожали и не отменяли друг
друга (во всяком случае, окончательно),
они, скорее, пересекались, наслаивались и
копились, повышая плотность семантичес­
кой ауры, окутывающей (опутывающей?)
эту гору. Археологический (материальный)
слой Фудзи беден, ибо жить там было слиш­
ком трудно и слишком опасно, но для мно­
жества людей она являлась и является но­
сительницей важных культурных смыслов,
то есть она обладает мощным «культурным
слоем», отложенным в сознании и подсоз­
нании. По нынешним меркам массового об­
щества на вершину Фудзи поднимается лю­
дей не так много — около 200 тысяч чело­
век в год, но количество людей, которые
видели ее (как воочию, так и запечатленную
на антропогенных носителях), не поддает­
ся учету.
Многие из них «болеют» за Фудзи всей
душой. На западном склоне Фудзи имеется
внуш ительная трещ ина, назы ваю щ аяся
Осава. С каждым годом она становится все
шире. В 1967 г. члены парламента потребо­
вали от министра строительства решитель­
ных «цементирующих» мер — на том осно­
263

вании, что эта трещина угрожает испортить
прекрасный облик Фудзи. В газетах выска­
зывались мнения в защиту этого предложе­
ния, ибо разрушение Фудзи может оставить
Японию без ее символа. Кусано Симпэй, ко­
торый 23 года назад воспевал вечную дер­
жавно-мужественную стать Фудзи, на сей
раз склонился к мнению, что символ сим­
волом, но все-таки Фудзи — это «просто
гора», а раз так, то ее судьба — рано или
поздно умереть. Раньше он призывал вы­
бить зубы у Альп, сейчас он тож е не смог
избежать повелительного наклонения. Свое
стихотворение он кончает энергичным при­
зывом:
О, Фудзи, углубляй сбою трещину!
Покажи свое нескромное место!
Таким образом, поэт вернулся к тради­
ционному осмыслению Фудзи в образе жен­
щины...77
Люди многих поколений породили мно­
госмысленные образы Фудзи, практическая
деятельность современного человека «засло­
няет» Фудзи от взора. Рост Токио ввысь за­
частую уже не позволяет видеть гору «с зем­
ли». Для этого нужно забраться на какойнибудь небоскреб. Но и скоростного лифта
бывает мало. Если в 1877 г. из Токио можно
было видеть Фудзи в течение приблизитель­
но 100 дней, то в 1965 г., одном из самых бед­
ственных с точки зрения загрязнения среды,
эта цифра сократилась до двадцати дней.
264

Если полтора века назад можно было, не
вызывая удивления окружающих, сказать
«открыл окно и посмотрел на Фудзи», то
теперь тебя могут счесть за лжеца. Разру­
шение окружающей Фудзи среды не позво­
ляет ей быть включенной в реестр объектов
мирового природного наследия, несмотря на
неоднократные попытки добиться этого.
Ныне здравствующий японский ученый за­
канчивает свою книгу о Фудзи таким про­
никновенным пассажем: «Гора Фудзи будет
продолжать жить в нашем сердце в качестве
символа японской земли и ее культуры. Но
вид на прекрасную Фудзи принадлежит не
только японцам, он является достоянием
всего человечества. В то же самое время мис­
сия по сохранению красоты Фудзи будет
всегда оставаться благородной задачей для
нас, японцев »78.
В отличие от западной гуманитарной на­
уки, которая из последних сил тщится отде­
лить личность ученого от продукта его на­
учного творчества, в науке японской все
еще живы некоторые моральные и челове­
ческие основания, что является — разуме­
ется, лично для меня — свидетельством во­
стребованности науки и завидной жизнен­
ной силы Фудзи.
Несмотря на все происходящие измене­
ния, художники продолж аю т рисовать
Фудзи, фотографы — фотографировать,
поэты сочиняют стихи, обыватели — вос­
клицать. При виде Фудзи все они испыты­
вают непередаваемое душевное движение,
265

которое зачастую можно объяснить не че­
рез личный опыт наблюдения за Фудзи, а
через личный опыт переживания культур­
ных смыслов, которые «наложены» на нее.
«Развитые» в цивилизационном (индустри­
альном) отношении страны редко иденти­
ф ицирую т себя через природный код.
Крупные и гордящиеся своей развитостью
страны больше гордятся своими культур­
ными, историческими, архитектурными,
техническими и иными антропогенными
достижениями — как древними, так и со­
временными. На этом фоне Япония выглядит
не совсем обычно. Одним из наиболее расти­
ражированных в визуальной поп-культуре
символов является фотография скоростного
поезда, запечатленного на фоне несрав­
ненной Фудзи. Скорость поезда составляет
около 200 километров в час. Скорость
Фудзи равняется нулю. Люди покоряют
пространство, чтобы увидеть неподвиж­
ную Фудзи. Скорость передвижения воз­
росла, но направление взгляда остается
прежним. Изменилась ли при этом ско­
рость мысли, остается вопросом.
Мыслительная деятельность человека
сама по себе не трансф орм ирует реаль­
ность непосредственным образом, она не
меняет физических характеристик при­
родного объекта. Но, тем не менее, образ
этого объекта все время меняется. В этом
смысле информационные отношения меж ­
ду человеком и природой представляю т
собой систему без обратной связи, что,
266

собственно говоря, и позволяет мысли за ­
летать на немыслимые для земной неж и­
вой природы высоты. На одном поэтичес­
ком турнире, который состоялся в Хэйане
(Киото) в середине X в., то есть более ты­
сячи лет назад, было представлено и такое
стихотворение:
Вершина Фудзи —
не донести себя
до нее человеку.
Высоки думы
стоящего у подножья.
Интересно, что автор этого стихотво­
рения настоящей Фудзи, скорее всего, ни­
когда не видел. Он сложил эти пять строк,
находясь в Киото перед «игрушечной»
Фудзи, сделанной из зажженных благово­
ний.
Впрочем, чему здесь удивляться? Вот и
я тюкаю по клавишам своего компьютера,
находясь в городе М оскве, который на­
много дальше от Фудзи, чем Киото. Вмес­
то благовоний я употребляю табачный
дым. И з моего окна виден лишь пятиэтаж ­
ный кирпичный дом — с оцинкованной
крыш ей, п окры той ян варски м снегом .
И этого заурядного городского вида впол­
не хватает, чтобы я мог представить себе
несравненную Фудзи. Слышен гул Х оро­
шевского шоссе, слышна утренняя лопа­
та дворника, царапающего лед, но они мне
не мешают.
267

Вырубая ступени,
поднимаешься в гору.
Одышка на круче.
Взглянешь вниз,
и дух замирает.
Назад не вернуться.
Падает, падает
сливовый цвет.

П РИ М ЕЧА Н И Я

Часть первая.
О т крутизны к пологости
1Нихон сёки. Анналы Японии/ Пер. А М. Ерма­
ковой и А. Н. Мещерякова. СПб.: «Гиперион»,
1997. Т. 1. С. 243.
2Манъёсю, № 2. Перевод памятника на рус­
ский язык см.: Манъёсю / Пер. А. Е. Глускиной.
М.: «Наука», 1971. Поскольку в наши цели вхо­
дила скорее передача буквального смысл, чем
художественный перевод, нам пришлось (как и
в некоторых других случаях) приводить цитаты
из памятников в собственном переводе.
3 О формах описания пространства в древ­
ней Японии (куда горы входят в качестве част­
ного, но чрезвычайно значимого случая) см.: Си­
монова-Гудзенко Е. К. Япония VII—IX веков.
Формы описания пространства и их историчес­
кая интерпретация. М.: «Восток-Запад», 2005.
4 Древние фудоки / Пер. К. А. Попова. М.:
«Наука», 1969. С. 34.
5Фудоки. В серии «Нихон котэн бунгаку тайкэй». Токио: «Иванами», 1958. С. 447.
6Фудоки. В серии «Нихон котэн бунгаку тайкэй». Токио: «Иванами», 1958. С. 448.
7Установочные данные по этой хронике и пе­
ревод первого свитка см.: Мещеряков А. Н. Хро­
ника «Сёку нихонги». Свиток 1. — Политическая
269

культура древней Японии. Orientalia et Classica.
Труды Института восточных культур и антично­
сти. Выпуск VII. М.: Российский государственный
гуманитарный университет, 2006. С. 7—65. Пере­
вод первого свитка продублирован также в жур­
нале «Восток» («Oriens »), 2006. № 1.
' Об образе японского императора в древно­
сти см.: Мещеряков А. Н. Японский император
и русский царь. Элементная база. М.: «Наталис»,
2004.
9 Нихон сёки. Анналы Японии / Пер.
Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. СПб.: «Ги­
перион», 1997. Т. 2. С. 136—137.
10Нихон рёики. Японские легенды о чудесах/
Пер. А. Н.Мещерякова. СПб.: «Гиперион», 1995.
С. 65.
11 Исэ моногатари / Пер. Н. И. Конрада. М.:
«Наука», 1979. С. 47.
12 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 19—20.
13 Издание «Фудзисанки» (входит в китаеязычную антологию «Хонтё мондзуй ») см. в се­
рии «Нихон котэн бунгаку тайкэй». Т. 69. То­
кио: «Иванами», 1964. С. 413—417. Русский пе­
ревод М. В. Грачева см. в книге «Япония в эпоху
Хэйан(794—1185). Хрестоматия». — «Orientalia
et Classica». Труды Института восточных куль­
тур и античности. Выпуск XXIV. М.: РГГУ.
С. 55—56.
м Торопыгина М. В. Ёсино в поэтической
антологии «Кайфусо». — Политическая культу^
ра древней Японии. «Orientalia et Classica ». Тру­
ды Института восточных культур и античности.
Выпуск VII. М.: РГГУ, 2006. С. 81—107.
270

15О Сугавара Митидзанэ см. на русском язы­
ке: Федянина А. «Китано тэндзин энги» как ис­
торический источник культа Сугавара Митидза­
нэ. —История и культура традиционной Японии.
«Orientalia et Classica». Труды Института восточ­
ных культур и античности. Выпуск XVI. М.: РГГУ,
2008. С. 119—190.
16Канкэ бунсо, канкэ госю. В серии «Нихон
котэнбунгакутайкэй».Токио: «Иванами», 1967.
№ 277,383,454.
17Повесть о дупле. Уцухо-моногатари/ Пер.
В. И. Сисаури. СПб.; М.: «Петербургское восто­
коведение»; «Наталис»; «Рипол классик», 2004.
Т. 1. С. 478—479.
18 О Сюй Фу (яп. Дзё Фуку) см. на русском
языке: Лаптев С. В. Японская судьба китайско­
го мага Сюй Фу. — Япония. Путь кисти и меча.
2002. № 2.
19Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 46.
20 Такэя Юкиэ. Фудзисан-но иконородзи то
нихондзин-но синсэй. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 22.
21 Такэя Юкиэ. Фудзисан-но иконородзи то
нихондзин-но синсэй. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 23.
22Повесть о Сагоромо. Повесть о Такамура/
Пер.В.И.Сисаури. М.: «Наталис»; «Риполклас­
сик», 2007. С. 166.
23 Вода Рицуко. Хэйан дзидай-но Фудзисан.
Акогарэ то осорэ-но айда. — Фудзисан то нихондзин.Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 183.
24 Исэ моногатари / Пер. Н. И. Конрада. М.:
«Наука», 1979. С. 47.
271

25Миядзава Тосимаса. Сиодзири обоэгаки.
Исэ моногатари кюдан «нари ва сиодзири»
ко. — Хоккайдо дайгаку бунгаку кэнкюка киё.
2002. № 107.
26 Нихон кагаку тайкэй. Токио: «Кадзама
сёбо», 1958. Т. 1. С. 86.
27 Русский перевод «Синкокинсю» см.: Синкокинсю/ Пер. И. А. Борониной. М.: «Coral Club
International», 2000.
28 Нихон кагаку тайкэй. Токио: «Кадзама
сёбо», 1958. Т.1. С. 75,91,94.
29Отоги дзоси. В серии «Нихон котэн бунга­
ку тайкэй». Токио: «Иванами», 1958. С. 97.
30Мурасаки Сшибу. Повесть о Гэндзи/ Пер.
Т. Л. Соколовой-Делюсиной. СПб.: «Гиперион».
Т. 2, гл. «Сверчок-колокольчик». С. 102; т. 1,
гл. «Юная Мурасаки». С. 101.
31 Перевод этого произведения на русский
язык см.: Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина/ Пер. Ирины Мельниковой. СПб.: «Ги­
перион», 1999.
32Нихон котэн бунгаку дзэнсю. Т. 18. Токио:
«Сёгаккан». 1971. С. 293—294.
33Keller Kimbrough R. The Tale of Fuji Cave. —
Japanese Journal of Religious Studies. 2006. P. 2—
22 .

34Цитаты из источников, связанных с пребы­
ванием Ёсинори в Суруга, приводятся по: КуботаДзюн. Фудзисан-но бунгаку. Токио: «Бунсюн
синсё», 2004. С. 109—112.
35 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 141—142.
36Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то 6ино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 117—118.
272

37 Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то
би-но яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 120—
121.

38 Цит. по: Камигаито Кэнъити. Фудзисан.
Сэй то би-но яма. Токио: «Тюко синсё», 2009.
С. 55.
39Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 64—65.
40 Амано Киёко. Хорайсан. Икоку кара-но
Фудзисанси. — Кокусай нихонгаку. 2004. № 3.
С .143.
41 Цит. по: Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. Токио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 92.
42 Ёкёку — классическая японская драма /
Пер.Т. Делюсиной. М.: «Наука», 1979.С. 81—92.
43Синтосю. Токио: «Хэйбонся», 1967. С. 165—
167.
44 Такэя Юкиэ. Фудзисан-но иконородзи то
нихондзин-но синсэй. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 24.
45 Хаяси Радзан. Хонтё дзиндзя ко. Серия
«Синто тайкэй», «Ронсэцу хэн». Т. 20. Токио,
1988. С .182.
46Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 116.
47Kazutaka Unno. Cartography in Japan / / The
History of Cartography / Ed. by J. B. Harley and
David Woodward. Vol. 2, book 2. Chicago&London:
The University of Chicago Press. 1994. P. 365.
48Ямасита Ёсия. Фудзи-но э. Соно тэнкай то
сёсо. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэй­
кюся», 2002. С. 39.
49Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 89—92.
273

50 Икэдзава Итиро. Канси-ни ёмарэта Фуд­
зисан. Кёрэй-но баай. — Кокубунгаку. 2004. №
2
51 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 221—222.
52 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 132—133.
53 Хаяси Радзан. Хонтё дзиндзя ко. Серия
«Синто тайкэй», «Ронсэцу хэн». Т. 20. Токио,
1988. С. 181—184.
54 Кодзики. Записи о деяниях древности /
Пер. E. М. Пинус. СПб.: «Шар», 1994. Т. 1.
С. 88—89.
55 Clark Timothy. 100 Views of Mount Fuji.
«Weatherhill», 2001. P. 31.
56Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 136—138.
” Таймон Сукурити (Timon Screech). Эдо-но
синтай-о хираку. Токио: «Сакухинся», 2002.
С .276.
58Кобаяси Исса. Стахи и проза / Пер. Т. Л. Соколовой-Делюсиной. СПб.: «Гиперион», 1996. С. 92.
59Масаока Cwcu. Стихи и проза / Пер. Алек­
сандра Долина. СПб.: «Гиперион», 1999.
С. 160.
60 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 170.
81КаматаТодзи. Фудзи синко то нихон-тэки
рёсэй. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 111.
62Адати Рицуэн. Нихон буммэй сова. Токио:
«Мэйсэйкан сётэн», 1917. С. 553.
63 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 298.

.

274

64
Миядзаки Фумико. Фудзи-э-но инори. Эдо
фудзико-ни окэру кюсайкан-но тэнкай. — Фуд­
зисан то нихондзин. Токио: «Сэйкюся», 2002.
С. 127.
45
Конно Нобуо. Эдо-но таби. Токио: «Ива­
нами», 1993. С. 77—78.
44 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 139.
67Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 127—128.
68 Цит. по: Камигаито Кэнъити. Фудзисан.
Сэй то би-но яма. Токио: «Тюко синсё», 2009.
С .126.
69 Итиицува бумпо. Токио: «Окура сётэн»,
1911. Т. 2. С. 124.
70 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 144—147.
71 Цит. по: Камигаито Кэнъити. Фудзисан.
Сэй то би-но яма. Токио: «Тюко синсё», 2009.
С .135.
72Синто тайкэй. Дзиндзя хэн. Суруга, Идзу,
Каи, Сагами коку. Токио, 1980. С. 28—30.
73Климов В. Ю. Первое японское посольство
в России (1862). В печати.
Ч асть вто рая.
П р о ект «Ф удзи»: об ъ ект № 1
1 О процессе модернизации в Японии см.:
МещеряковА. Н. Император Мэйдзи и его Япо­
ния. М.: «Наталис», 2006.
2 Краснов А. Н. Из колыбели цивилизации.
Письма из кругосветного путешествия. Санкт275

Петербург: Типография М. Меркушева, 1898.
С. 491—492.
3 О формировании концепции японского ис­
кусства в конце XIX — начале XX в. см. на рус­
ском языке: Макарова О. И. Создание концеп­
ции «японского искусства»: Эрнест Феноллоза и
Окакура Тэнсин. — Вопросы философии. 2009.
№ 1.С. 144—157.
4Абрикосов Дмитрий. Судьба русского дип­
ломата. М.: «Русский путь», 2008. С. 476.
5Фудзисан. Икокудзинн-но манадзаси. Кио­
то: «Кокусай нихон бунка кэнкю сэнта», 2007.
С. 4—5.
6 Киплинг Р. От моря до моря. М., 1983.
С .151.
7 Крестовский Всеволод. В дальних водах и
странах. М.: «Центрполиграф», 2002. С. 449.
*Ито Гинкэцу. Нихон фукэй синрон. Токио:
«Маэкава бунъэй каку», 1910. С. 82.
9 Григорий Де-Воллан. В стране восходяще­
го солнца. СПб.: «Товарищество М. О. Вольф»,
1906. С. 274, 175.
10 Clark Timothy. 100 Views of Mount Fuji.
«Weatherhill», 2001. P. 37.
11 Как живут японцы / Сост. В. Овчинникова.
М.: Типография товарищества Сытина, 1899. С. 7.
12 Япония и ея обитатели. С.-Петербург:
«Брокгауз-Ефрон», 1904. С. 4.
13 Андрей Белый. Петербург. М.: «Художе­
ственная литература», 1979. С. 64.
14Цит. по: Азадовский К. М., Дьяконова Е. М.
Бальмонт и Япония. М.: «Наука», 1991. С. 153.
15 Азадовский К. М., Дьяконова Е. М. Баль­
монт и Япония. М.: «Наука», 1991. С. 123—124.
276

16Такэмура Исао. Гайкокудзин-но мита Фуд­
зисан. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэй­
кюся», 2002. С. 259.
17Мещеряков А. Н. Япония в объятиях про­
странства и времени. М.: «Наталис», 2010.
С. 134—143.
18 Такэя Юкиэ. Фудзисан-но иконородзи то
нихондзин-но синсэй. — Фудзисан то нихон­
дзин. Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 31.
19Первые японские посольства в России в га­
зетных публикациях 1862—1874 гг. СПб., 2005.
С. 93.
20Мэйдзи тэнноки. Токио, 1967. Т. 1. С. 649—
652.
21 Код зима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. 47—48.
22 Миякэ Сэцурэйсю. В серии «Гэндай нихон бунгаку». Токио: «Кайдзося», 1931. Т. 5.
С .473.
23Ямасиша Ёсия. Фудзи-но э. Соно тэнкай то
сёсо. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэй­
кюся», 2002. С. 52—53.
24 Отани Сюнта. Фудзи-о датэ-ни ёму кото.
Фудзиёми-но кинсэй. — Фудзисан то нихондзин.
Токио: «Сэйкюся», 2002. С. 179.
25Аояги Сюипги. Дзёдзин тодзан кинсэй сёко.
Фудзи санкэйся то дзимото то-но какавари
кара. — Фудзисан то нихондзин. Токио: «Сэй­
кюся», 2002. С. 151.
26Как живут японцы / Сост. В. Овчинникова.
М.: Типография товарищества Сытина, 1899.
С. 8.
27Краснов А. Н. Из колыбели цивилизации.
Письма из кругосветного путешествия. Санкт-Пе277

тербурп Типография М. Меркушева, 1898. С. 493,
501.
28Lafkadio Неат. Writings from Japan. «Pen­
guin Books», 1984. P. 168.
29Кико дзуйхицу сю. — Серия «Гэндай нихон
бунгаку дзэнсю. Т. 36. Токио: «Кайдзося », 1929.
С. 244.
30 Код зима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. 46,112.
31Охота Хироси. Синсэйки бимон хотэн. То­
кио: «Сэйкайдо самбоя», 1906. С. 111—112.
32Кико дзуйхицу сю. — Серия «Гэндай нихон
бунгаку дзэнсю. Т. 36. Токио: «Кайдзося», 1929.
С .175.
33Кико дзуйхицу сю. — Серия «Гэндай нихон
бунгаку дзэнсю. Т. 36. Токио: «Кайдзося», 1929.
С .176.
33 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 241.
35Кодзима Усуи. Фудзисан. Токио: «Дзёсандо», 1905. С. 2.
36 Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. 113.
37 Иидзима Исаму. Ёкояма Тайкан. Токио:
«Сюбундо», илл. 73.
38 Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. 44.
39Ито Гинкэцу. Нихон фукэй синрон. Токио:
«Маэкава бунъэй каку», 1910. С. 81, 92, 96.
30Григорий Де-Воллан. В стране восходяще­
го солнца. СПб.: «Товарищество М. О. Вольф»,
1906. С. 275.
41
Как живут японцы / Сост. В. Овчинникова.
М.: Типография товарищества Сытина, 1899.
С. 7,10.
278

42Крестовский Всеволод. В дальних водах и
странах. М.: «Центрполиграф», 2002. С. 492.
43Абрикосов Дмитрий. Судьба русского дип­
ломата. М.: «Русским путь», 2008. С. 264.
44 Нисида Масанори. Фукэй гака-ни ёру нихон-но сидзэн хаккэн. — Таби то нихон хаккэн.
Киото: «Кокусай нихон бунка кэнкю сэнта»,
2009. С. 237—250.
45 Куникида Доппо. Избранные рассказы /
Пер. Т. Топехи. М.: Государственное издатель­
ство художественной литературы, 1958. С. 31.
46Токутоми Рока. Избранное/ Пер. Е. Пинус.
Л.: «Художественная литература », 1978. С. 49.
47 Токутоми Рока. Избранное / Пер. Е. Пи­
нус. Л., «Художественная литература», 1978.
С. 82.
48 Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. 112.
49 Родоман Б. Б. Пейзаж России. М., 1994.
С. 12.
50Нацумэ Сосэки. «Сансиро. Затем. Врата »/
Пер. А. Рябкина. — М.: «Художественная лите­
ратура», 1973. С. 35.
51 Дзиккэн ёнэн юги. Токио: «Хакуходо»,
1902. Т. 2. С. 19.
52 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 219—221.
53 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 209—210.
54Нацумэ Сосэки. «Сансиро. Затем. Врата »/
Пер. А. Рябкина. — М.: «Художественная лите­
ратура», 1973. С. 34.
55 Цит. по: Кубота Дзюн. Фудзисан-но бун­
гаку. Токио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 197—198.
279

56Борис Пильняк. Камни и корни. М.: «Совет­
ская литература», 1934. С. 180.
57Борис Пильняк. Корни японского солнца.
М.: «Три квадрата», 2004. С. 62.
58Борис Пильняк. Камни и корни. М.: «Совет­
ская литература», 1934. С. 189.
59Борис Пильняк. Корни японского солнца.
М.: «Три квадрата», 2004. С. 113.
60Борис Пильняк. Камни и корни. М.: «Совета
ская литература», 1934. С. 191.
61 Борис Пильняк. Корни японского солнца.
М.: «Три квадрата», 2004. С. 305.
61Кайгун докухон. Токио, 1905. Т. 2. С. 414.
63Тэйкоку гундзин докухон. Токио: «Косэйдо», 1905. С. 51.
64 При анализе школьных учебников мы ши­
роко пользовались выдержками, приведенными
в статье: Абэ Хадзимэ. Киндай нихон-но кёкасё
то Фудзисан. — Фудзисан то ниондзин. Токио:
«Сэйкюся», 2002.
65Кайгун докухон. Токио: 1905. Т. 2. С. 412—
413.
66 Вацудзи Тэцуро. Фудо. Нингэнгаку-тэки
косацу. Токио: «Иванами», 1979. С. 235—237.
67 Мори Киёгпо. Дайниппон сётёку цукай.
Токио, 1941. С. 985—986.
68Подр. см.: Мещеряков А. Н. Быть японцем.
История, поэтика и сценография японского то­
талитаризма. М.: «Наталис», 2009.
69Абрикосов Дмитрий. Судьба русского дип­
ломата. М.: «Русский путь», 2008. С. 412.
70Об уроках «мыслительных путешествий » в
советской школе 30-х гг., свидетельствующих о
победе географического воображения над ре­
280

альностью, см. превосходную статью: Орлова
Галина. «Заочное путешествие»: управление
географическим воображением в сталинскую
эпоху. — Новое литературное обозрение. 2009.
№ 6 (100). С. 266—285.
71Дадзай Осаму сю. — Серия «Гэндай бунгаку тайкэй». Токио: «Тикума сёбо», 1966. С. 170.
72 Кодзима Усуи. Сансуй бирон. Токио:
«Дзёдзандо», 1908. С. ПО—111.
73Дадзай осаму сю. — Серия «Гэндай бунгаку тайкэй». Токио: «Тикума сёбо», 1966. С. 171.
74 Токутоми Сохо сю. — Серия «Гэндай нихон бунгаку дзэнсю». Токио: «Кайдзося», 1929.
Т. 4. С. 461.
75 Цит. по: Камигаито Кэнъити. Фудзисан.
Сэй то би-но яма. Токио: «Тюко синсё», 2009.
С. 225. Нижеприводимые поэтические примеры
см. там же. С. 226—230.
76 Кубота Дзюн. Фудзисан-но бунгаку. То­
кио: «Бунсюн синсё», 2004. С. 178.
77Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 235—238.
78Камигаито Кэнъити. Фудзисан. Сэй то бино яма. Токио: «Тюко синсё», 2009. С. 241.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Гора Фудзи: между землёй и небом .......... 5
Часть первая. От крутизны к пологости
Гора бессмертных: чья круче?............... 12
Гора поэтов: дым, снег, любовь.............34
Гора прозаическая: разве так
бывает?.................................................. 44
Гора правителей:
между жизнью и смертью.................. 53
Гора буддийская: между раем
и адом .....................................................64
Гора горожан:
каждому по своей Ф удзи................... 87
Гора паломников:
жизнь на подъёме.............................. 127
Гора соседей: самая вы сокая............... 139
Часть вторая. Проект «Фудзи»:
объект № 1
Гора и европейцы: подвергнуть
измерению и восторгу..................... 151
Гора и император:
между созиданием и разрушением 177
Гора и держава: вид сверху.................. 193
282

Гора и красота: вид с н и зу .................... 211
Гора и тоска: старая добрая Япония .218
Гора и школа:
от высоты к высокомерию...............228
Гора и мы: думы у поднож ья...............259
Примечания................................................. 269
Часть первая.
От крутизны к пологости................269
Часть вторая.
Проект «Фудзи»: объект№ 1.........275

Издательство «Наталис»
вы пускает книжную серию

«Восточная коллекция»
Книжная серия «Восточ­
ная коллекция» вместит в себя все лучшее из ли­
тературного и философского наследия великих
цивилизаций Востока. В ней будутопубликованы, полностью или во фрагментах, самые глу­
бокомысленные, самые утонченные, самые
обаятельные и самые оригинальные произведения
всех жанров — классические трактаты и эссе, за­
метки путешественников и мистические романы,
мудрые афоризмы и духовные проповеди.
Многие из этих произведе­
ний еще не известны отечественным читателям.
Задача серии не только расширить наши знания
о восточных культурах, но и дать читателям воз­
можность вдохнутъ изысканный аромат мудро­
сти Востока.

■НАТАЛИС
іЧ

В серии «Восточная коллекция»
в 2009 году вышли из печати
книги А. Н. Мещерякова:

А. Н. Мещеряков.
Император Мэйдзи и его Япония
А. Н. Мещеряков.
Быть японцем
Канэёси Ёсида.
Записки на досуге.
Перевод с японского
А. Н. Мещерякова
А. Н. Мещеряков.
Япония в объятиях
пространства и времени

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАТАЛИС»
приглашает посетить открытый при издательстве

КНИ Ж Н Ы Й М АГАЗИ Н

Здесь вас всегда ждет тщательно подобранная коллекция
восточной литературы, изданной в разные годы

Магазин принимает на комиссию востоковедческую
литературу
Адрес магазина: Больш ой Левшинский пер, д. 8/1, стр. 2
(10 минут от ближайшей станции метро)

Ж дем вас ежедневно (кроме воскресенья)
с 11 до 19 часов
Наш телефон: (495) 637-34-38

ДЛЯ ЗА М ЕТОК

Серия
*Восточная коллекция»

Александр Николаевич Мещеряков
ГОРА ФУДЗИ:
МЕЖДУ ЗЕМЛЁЙ И НЕБОМ
Издатель
И. А. Мадий
Главный редактор
А . Р. Вяткин
Исполнительный директор
E. Е. Кудинов
Художник
Г. С. Джаладян
Компьютерная верстка
Н. И. Павловой
Корректор
Г. Г. Шаманова
Подписано в печать 24.02.10. Формат 84x90 '/ я
Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура «Мысль»
Печ. л. 9. Тираж 1000 экз.
Заказ Ne 961.
Издательство «Наталис»
119035, Москва, Б. Левшинский пер., д. 8/1, стр. 2
Телефон: (495) 637-34-38
e-mail: natalis_press@maii.ru, www.natalis.ru
По вопросам оптовой и розничной закупки книг обращаться
в магазин «Восточной коллекции» при издательстве «Наталис»
по адресу: 119035, Москва, Б. Левшинский пер., д. 8/1, стр. 2
Телефон: (495) 637-34-38, e-mail: natalis_press@mail.ru
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленных диапозитивов в ОЛО «Дом печати — ВЯ
610033, г. Киров, ул. М осковская, 122
Факс: (8332) 53-53-80, 62-10-36
http://w w w .gipp.kirov.ru e-mail: pto@ gipp.kirov.ru

Обиталище даосских святых,
синтоистских божеств, будд
и бодхисаттв. Поэтическая
метафора любви, место ре­
лигиозного паломничества и
исполнения желаний. Горалотос, зримый символ Япо­
нии и единства японского
народа. Предмет любования
и воплощенной красоты, за­
лог здоровья и моральный
ориентир. Символ велико­
державности и символ мир­
ной Японии... И всё это —
одна и та же гора Фудзи.
Оставаясь неизменной, за
долгие века она накопила
огромное количество смыс­
лов, которые приписывали
ей японцы.

ISBN 978-5-8062-0324-4