Теги: биология история естествознания
Год: 1953
Текст
_____________________________________________________________________________________________________________________________________*- -_____________________________________________________________________________________ S1
k a 5 е м и sc Н ay 1с СССР
ТРУДЫ
ИНСТИТУТА ИСТОРИИ
ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ
Под редакцией
члена-корреспондента АН СССР X. С. КОШТОЯНЦА (отв. редактор),
проф. С. Л. СОБОЛЯ, проф. Н. А. ФИГУРОВСКОГО
Том V
ИЗ ИСТОРИИ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БИОЛОГИИ
XVIII-XIX ВЕКОВ
Редакторы тома;
X. С. КОШТОЯНЦпС. Л. СОБОЛЬ
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНхХНПЯ Том V
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящий, пятый, том «Трудов Института истории естествознания
АН СССР» посвящен истории биологии в нашей стране. В начале тома
помещены работы, освещающие некоторые важные этапы из истории
борьбы отечественных биологов за материалистическую идею единства
организма и условий жизни. Далее публикуется несколько статей, по
преимуществу раскрывающих приоритет выдающихся русских эмбрио-
логов и цитологов в ряде принципиально важных, первостепенных откры-
тий и теорий.
Работы, помещенные в томе, ни в коем случае не претендуют на пол-
ное освещение указанных проблем. В частности, подробное изложение
истории борьбы передовых русских естествоиспытателей с идеализмом
в области биологии и последнего этапа — борьбы с вейсманизмом-менде-
лизмом-морганизмом, ознаменовавшейся в наши дни победой мичурин-
ской материалистической биологии, потребует дальнейших разносторон-
них исторических изысканий и монографического изложения. Материалы
данного тома представляют собою лишь отдельные, частные сообщения,
которые, вместе с дальнейшими исследованиями такого рода, должны
помочь будущему историку дать обобщенную, систематическую и исчерпы-
вающую картину истории борьбы за материализм в отечественной био-
логии, борьбы, в высшей степени примечательной и характерной для пе-
редовой русской научной и философской мысли, начиная с великого
Ломоносова.
Как показывают данные, приводимые в статьях настоящего тома,
положения о целостности организма, единстве организма и условий его
жизни, о наследуемости свойств, приобретаемых организмами под воздей-
ствием изменяющихся условий существования, и об историческом развитии
органического мира,—эти положения глубоко разрабатывались и горячо
защищались от нападок реакционных ученых уже в очень ранний период
развития науки в нашей стране, задолго до наступления дарвиновского
периода развития биологии.
Исходя из важного для исследований в области истории пауки прин-
ципа преемственности идей и борьбы ряда последовательных поколений
отечественной материалистической науки, Институт признал целесообраз-
ным открыть настоящий том несколькими статьями, в которых показано,
как складывались в XVIII и в первой половине XIX в. те материалисти-
ческие традиции, которые с таким блеском и выдающимся и неослабеваю-
щим успехом утверждались и развивались русскими биологами, начиная
с 60-х годов прошлого века. Успех учения Дарвина в России и наиболее
4
Предисловие
характерная для эволюционной русской мысли второй половины XIX в.
боевая материалистическая линия в значительной мере основаны на той
материалистической традиции, начало которой было положено у нас
Ломоносовым и которая продолжала развиваться и крепнуть среди пе-
редовых русских мыслителей и натуралистов в продолжение второй
половины XVIII и первой половины XIX в. Идеи М. В. Ломоносова,
М. М. Тереховского, А. М. Шумлянского, И. И. Лепехина и других русских
натуралистов XVIII в. о внешней среде как единственном источнике
преобразования организмов, сливаясь с передовыми взглядами русской
общественной мысли той эпохи, ярко выраженными И. Н. Болтиным,
И. Ертовым и др. и достигшими наибольшей выразительности и закончен-
ности в творениях великого Радищева,— были развиты русскими биоло-
гами первой половины XIX в., среди которых особенно выделяются
имена таких выдающихся теоретиков и исследователей, как И. Е. Дядь-
ковский, К. Ф. Рулье и Н. А. Северцов. Их материалистические идеи
созрели и оформились под непосредственным влиянием русских мате-
риалистов 20-х годов (декабристы) и представителей русской радикальной
общественно-философской мысли 30—40-х годов — А. И. Герцена и
В. Г. Белинского.
Значение внешней среды в эволюционном процессе уже в додарви-
новское время подверглось глубокому анализу в трудах крупных русских
натуралистов, например, М. А. Максимовича, Г. Е. Щуровского и
А. Н. Бекетова.
Уже и в ту эпоху развитие материалистической биологии происходило
в условиях острой борьбы. Биологам-материалистам пришлось вначале
преодолеть увлечение многих русских натуралистов и мыслителей идеали-
стической натурфилософией, а позднее, во времена Рулье и Северцова,—
эклектические заблуждения таких натуралистов, как С. С. Куторга и
Д. Н. Ковальский, которые, признавая важную роль условий внешней
среды для жизнедеятельности организмов, не сумели правильно понять
эволюционное значение факторов внешней среды.
Ценный фактический материал, приведенный в статьях С. Л. Соболя,
а также в статье Л. Ш. Давиташвили и характеризующий этот ранний
период борьбы русских ученых за передовые материалистические взгля-
ды в области биологии, несомненно, привлечет к себе внимание как спе-
циалистов-биологов, так и широких кругов советской интеллигенции.
Работы, входящие в настоящий том, отражают борьбу русских био-
логов против А. Вейсмана еще до того периода, когда он провозгласил
свою ошибочную и вредную теорию непрерывности зародышевой плаз-
мы, с отрицанием наследования приобретенных признаков и свойств,
и выступил со своими реакционными, проложившими путь морганизму-
менделизму, неодарвинистскими выводами с вытекающими из них расист-
скими и лженаучными построениями. Известно, что к этим реакционным
выводам Вейсман шел через свои специальные, главным образом эмбрио-
логические работы. В статье П. А. Новикова показало, как выдающиеся
русские эмбриологи, в первую очередь М. С. Ганин, И. И. Мечников
и А. О. Ковалевский, «по пятам» следили за ходом эмбриологических
исследований Вейсмана и, подвергая их критическому рассмотрению,
уже на этой стадии вскрыли ошибочность ряда его выводов, которые в по-
следующем, в определенной исторической обстановке, привели его к ре-
визии материалистического ядра учения Дарвина, к реакционным обоб-
щениям. Тот же М. С. Ганин, история борьбы которого с Вейсманом в пе-
риод до появления теории зародышевой плазмы показана с большой по-
дробностью, одним из первых в русской научной литературе выступил
Предисловие
5
против ядерной («нуклеарной», по выражению Ганина) теории наслед-
ственности Вейсмана, подвергнув ее уничтожающей критике уже в 1894 г.
В докладе на Ленинградской сессии АН СССР в 1949 г., посвященной
вопросам истории отечественной науки, X. С. Коштоянц впервые подчерк-
нул значение выступлений М. С. Ганина в этот острый период истории
отечественной биологии в ее борьбе за материализм. В настоящем томе
П. А. Новиков с достаточной полнотой освещает значение М. С. Ганина
и излагает его экспериментальные и теоретические работы.
Статья П. А. Новикова освещает роль и других крупных русских
биологов в их борьбе против вейсманизма сейчас же после появления
работы Вейсмана 1892 г. «Das Keimplasma. Eine Theorie der Vererbung».
В этом отношении отечественная биологическая литература начала
90-х годов прошлого столетия представляет исключительный интерес для
историка отечественной биологии: как показывают еще недостаточно
полные материалы настоящего тома, теория Вейсмана и вытекающие из
нее расистские выводы (например, выступление О. Аммона) передовой
частью биологов России были приняты буквально в штыки и уже тогда
подверглись острой критике на страницах русских научно-популярных
журналов.
В статье П. А. Новикова отражен этот славный период борьбы с мета-
физикой и идеализмом в биологии, борьбы, которую возглавлял пла-
менный и неустанный борец за материализм К. А. Тимирязев. В обста-
новке обостряющейся реакции, начиная с самого конца XIX в. и в осо-
бенности в первом десятилетии XX в., К. А. Тимирязев, а вместе с ним
И. П. Павлов и М. А. Мензбир последовательно защищали и развивали
основные материалистические положения дарвиновского учения, смелые
и обоснованные выводы отечественной науки о познании и управлении
законами природы, беспощадно борясь против идеализма и метафизики,
против засорения основного направления отечественной материалистиче-
ской биологии проникавшими в этот период из-за границы модными тео-
риями менделизма и морганизма.
В процессе исследовательской работы по подготовке настоящего тома
удалось установить забытые имена ученых, игравших исключительно
активную роль в борьбе с теорией Вейсмана и ее распространением
в России. В частности, X. С. Коштоянц на основании детального изучения
материалов впервые обратил внимание на чрезвычайно интересные,
острые и глубоко аргументированные положения русского ученого
Г. Г. Шлятера (автора многих экспериментальных исследований в области
физиологии и эмбриологии), направленные против Вейсмана. Эти поло-
жения были обоснованы и сформулированы Шлятером в ряде крупных
работ, посвященных сущности явления наследственности (напечатанных
как у нас, так и за границей, в том числе в учебнике эмбриологии, напи-
санном специально для практиков-птицеводов). Интересно отметить, что
первый доклад Шлятера, направленный против теории Вейсмана, был
сделан в 1895 г. в Обществе охраны здравия на заседании, на котором
присутствовали крупные биологи и медики, в том числеН. Е. Введенский и
II. Ф. Гамалея. Роль Шлятера подробно освещена в статье П. А. Новикова.
Весьма ценный, в значительной степени новый фактический материал,
приведенный в статье Л. Ш. Давиташвили, характеризует огромного зна-
чения борьбу, которую еще в додарвиновский период вели против идеа-
лизма в области биологии наши отечественные палеонтологи, воспитан-
ные на традициях В. О. Ковалевского, ярко и последовательно обосно-
вавшего важнейший принцип — значение условий существования для
эволюции организмов. Палеонтологи нашей страны оказались в первых
6
Предисловие
рядах борцов за материалистические основы учения Дарвина, против
вейсманизма.
Наряду со статьями, освещающими историческое развитие рассматри-
ваемых проблем на протяжении более или менее длительных отрезков
времени, в первый раздел тома включены четыре статьи, посвященные
выдающимся русским биологам прошлого века — И. Е. Дядьковскому,
М. А. Максимовичу, В. И. Шманкевичу и А. Н. Бекетову. В статье
С. Л. Соболя о Дядьковском, замечательном враче и биологе-материали-
сте начала XIX в., дан подробный анализ диссертации Дядьковского
1816 г., оказавшей огромное идеологическое воздействие на русских
врачей, физиологов и философов 30—50-х годов1. Дядьковский представ-
ляет для нас тем больший интерес, что, повидимому, можно установить
преемственную линию материалистических представлений о жизненных
процессах, связывающую Радищева и декабристов через Дядьковского
с Глебовым и Сеченовым, причем непосредственную и огромную роль
в этом сыграли Белинский и Герцен. В статье С. Р Микулинского
о М. А. Максимовиче впервые дается подробный анализ биологических
воззрений этого замечательного деятеля русской науки 30—40-х годов
прошлого века. Автор устанавливает неправильность старых представ-
лений о Максимовиче как о последовательном идеалисте-шеллингианце
и убедительно показывает, что на протяжении своей недолгой деятельно-
сти в области биологии Максимович систематически преодолевал свои
идеалистические заблуждения и все более приближался к материализму,
хотя в его мировоззрении все же сохранилось немало противоречий.
Исключительное место в истории развития материалистической биоло-
гии в нашей стране занимает замечательный русский зоолог В. И. Шман-
кевич, которому посвящена статья Б. Е. Райкова. Некоторая особенность
этой статьи, а именно более подробное изложение содержания эксперимен-
тальных работ В. И. Шманкевича, касающихся вопроса об изменении
видов под воздействием условий окружающей среды, оправдывается тем,
что замечательные исследования Шманкевича, выполненные в очень
тяжелых условиях, как материальных, так и моральных, заслуживают
особенного внимания в наше время, когда идеи этого замечательного рус-
ского ученого, трагически погибшего в условиях мрачной царской реак-
ции, приобретают широкое признание.
Большой интерес представляет работа А. А. Щербаковой о знаменитом
ботанике А. Н. Бекетове, впервые дающая подробное изложение его дея-
тельности и воззрений. Бекетов был одним из предтеч Дарвина в России, он
был учителем К. А. Тимирязева, В. Л. Комарова и обширной плеяды дру-
гих выдающихся русских ботаников, развивавших материалистические
идеи своего учителя. Уже поэтому он заслуживает нашего пристального
внимания.
В преемственной связи передовых материалистических традиций
отечественной науки в области понимания закономерностей развития
органической природы уже в конце прошлого столетия нарождался ка-
чественно новый этап, когда на арену мировой биологии вступал великий
ученый и преобразователь природы И. В. Мичурин. Его деятельность была
направлена не только на то, чтобы дать материалистическое объяснение за-
конов развития природы,— а к этому были направлены устремления целого
ряда поколений русских биологов-материалистов,— нои главным образом
на то, чтобы переделывать природу на основе познания законов ее развития.
1 Редакция сочла полезным дать в настоящем томе новый и точный перевод
этой полузабытой латинской диссертации И. Е. Дядьковского.
Предисловие
7
Этот новый, важнейший этап истории отечественной науки, мог
развиться только в советский период на основе социалистического пере-
устройства нашей Родины, великой преобразовательной деятельности
нашей славной Коммунистической партии, великой теории марксизма-
ленинизма, направляющих философских трудов В. И. Ленина и
И. В. Сталина. Еще в 1909 г. В. И. Ленин, говоря об основном условии,
при котором победит материалистический, основной дух естествознания,
указывал, что это может произойти «...только с непременной заменой
материализма метафизического материализмом диалектическим»1. Для
советского периода развития материалистической биологии в ее борьбе
с вейсманизмом-морганизмом характерно именно то, что И. В. Мичурин,
Т. Д. Лысенко и их ученики стали на путь сознательного применения за-
конов диалектического развития природы и, прочно опираясь на гигант-
скую практику социалистического сельского хозяйства и обогащая ее
смелой переделкой природы, подняли отечественную материалистиче-
скую биологию на качественно новый уровень.
Сессия Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина
в августе 1948 г., открывшаяся докладом Т. Д. Лысенко о состоянии био-
логической науки, одобренным ЦК ВКП(б), явилась важнейшим этапом
в развитии этого нового периода истории отечественной биологии и борь-
бы отечественных ученых против вейсманизма-менделизма-морганизма,
закончившейся победой творческого мичуринского дарвинизма.
Заканчивая характеристику фактического материала первой части
настоящего тома, касающегося почти 200-летней истории борьбы передо-
вых деятелей науки нашей Родины за материалистическое понимание
сущности жизненных процессов, сущности развития жизни на земле,
необходимо напомнить слова И. В. Сталина: «История науки показывает,
что диалектический метод является подлинно научным методом»2. Мате-
риалистическое познание закономерностей истории развития жизни,
упорно защищаемое передовыми отечественными учеными, в корне по-
дорвало идеализм в области биологии, открыв тем самым неограниченные
возможности для управления органической природой.
Во второй части настоящего тома «Трудов» собрано, как уже сказано,
несколько статей, главным образом освещающих вопрос о приоритете ряда
знаменитых русских эмбриологов и цитологов прошлого века в важней-
ших эмбриологических открытиях и теориях.
А. Д. Некрасов впервые сообщает о приоритете И. И. Мечникова
и забытого русского эмбриолога И. С. Раевского в установлении неко-
торых замечательных особенностей в эмбриональном развитии Polygor-
dius — кольчатого червя из группы первичных кольчецов. В русской
и иностранной литературе это открытие обычно приписывается немец-
кому эмбриологу Вольтереку.
В статье Т. А. Детлаф дан впервые глубокий исторический анализ
учения о зародышевых листках и показана роль в разработке этого уче-
ния — как учения материалистического — К. Ф. Вольфа, X. Пандера
и К. М. Бэра, вступивших в борьбу с идеалистическим преформизмом
и отдавших все свои силы русской науке. Статья Т. А. Детлаф, уточняю-
щая вклад каждого из трех названных ученых в установление учения
о зародышевых листках, важного для материалистического понимания
процессов зародышевого развития, и раскрывающая историю борьбы
1 В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр. 292.
2 И. В. Стали в. Соч., т. 1, стр. 301.
8
Предисловие
за научные основы этого учения, несомненно, поможет широким кругам
советских биологов и эмбриологов в первую очередь составить представ-
ление о развитии этой проблемы, соответствующее исторической истине.
Работа Т. П. Платовой о выдающемся русском биологе середины
прошлого века профессоре Московского университета Н. А. Варнеке,
который первым в истории науки описал процесс клеточного деления,
заслуживает особого внимания. До настоящего времени биография Вар-
нека оставалась почти неизвестной. С его именем неправильно связывалось
представление как о каком-то реакционном и бездарном профессоре,
вызвавшем недовольство студентов и студенческие беспорядки, в ре-
зультате которых из Московского университета было уволено несколь-
ко студентов. Это представление прочно удерживалось в литературе,
несмотря на блестящую характеристику Варнека как ученого и педагога,
которую дал в своей «Автобиографии» И. М. Сеченов. Т. П. Платовой
удалось привлечь обширный архивный материал, в свете которого так
называемая «варнековская история» предстает перед нами в совершенно
новом виде. По существу дело сводится к тому, что, использовав прогрес-
сивное студенческое движение конца 50-х годов, реакционная часть про-
фессуры натравила студентов на передового ученого-материалиста, ко-
торый пал жертвой этой иезуитской политики, вынужден был уйти из
университета и прекратил свою научную и педагогическую^деятельность.
В статье Е. Н. Павловского сообщаются интересные документы о жиз-
ни и творчестве выдающегося русского ботаника первой половины XIX в.
П. Ф. ГорЯнинова, вскрывающие, в частности, и те мотивы, по которым
знаменитый К. М. Бэр выступил с критикой биолого-философского труда
Горянинова.
В сообщении В. П. Гурьянова приводятся новые архивные документы
о студенческих годах А. И. Герцена.
Раздел этот заканчивается статьей С. М. Громбаха о юношеской ана-
томо-физиологической диссертации ученика Ломоносова академика Про-
тасова. Статья раскрывает неизвестный эпизод борьбы передовых русских
ученых XVIII в. с традиционными ложными представлениями в науке,
поддерживавшимися реакционной верхушкой Академии Наук, которая
стремилась опереться на авторитет европейских ученых.
ИЗ ИСТОРИИ
БОРЬБЫ ЗА МАТЕРИАЛИЗМ
Bi ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БИОЛОГИИ
XVIII-XIX вв.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г.
ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ
Т о м V
С. Л. СОБОЛЬ
ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ
ТРАДИЦИИ В РУССКОЙ ЭВОЛЮЦИОННОЙ МЫСЛИ
XVIII И ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Анализ исторического развития эволюционной мысли в России с боль-
шой убедительностью показывает, что уже начиная с Ломоносова все
передовые русские мыслители и натуралисты то более или менее стихийно,
то вполне сознательно и последовательно приближались к материалисти-
ческому пониманию процесса развития живой природы. Это в основном
обусловило как самый успех дарвинизма в России в 60-х годах прошлого
века, так и развитие русскими учеными в дальнейшем именно материали-
стических положений дарвинизма. Вместе с тем это же дало русским
ученым основу для критики различных идеалистических теорий, искажав-
ших или пытавшихся подменить собою подлинный, материалистический
дарвинизм, а также и для критики тех положений дарвинизма, которые
были обусловлены буржуазной ограниченностью великого биолога. Ины-
ми словами, передовая русская биологическая мысль, в тесной связи
с русской материалистической философией, а через нее и с русской рево-
люционно-демократической общественной мыслью, сумела уже в додар-
виновское время создать те прекрасные материалистические традиции,
которые в столь высокой степени характерны для нашей отечественной
биологии. Представляется поэтому желательным проследить хотя бы в са-
мых кратких чертах корни этих материалистических традиций, уходя-
щие вглубь XVIII и первой половины XIX века.
* * *
Исходными для развития эволюционной идеи в России являются
мысли М. В. Ломоносова, развитые им в знаменитом сочинении «О слоях
земных» (1757—1759)Ломоносов нигде прямо не говорит об изменяе-
мости организмов и, тем более, о факторах, вызывающих эту изменяе-
мость. Но подобно тому, как учение Ляйелля о геологической эволюции
земли и естественных факторах, определявших характер и направление
этой геологической эволюции, сыграло, независимо от известных мето-
дологических недостатков его, важнейшую роль в создании Дарвином
1 М. В. Ломоносов. О слоях земных и другие работы по геологии. G пре-
дисл. и поясн. проф. Г. Г. Леммлейна. М.—Л., 1949. Дальнейшие ссылки на работу
«О слоях земных» — в тексте (с указанием параграфа).
12
С. Л. Соболь
его учения о биологической эволюции, так замечательные геологические
идеи Ломоносова, во многом предвосхитившие учение Ляйелля, выска-
занные за 70 лет до последнего, но по своей глубине значительно превос-
ходившие плоский актуализм Ляйелля, произвели огромное впечатление
на многих русских биологов второй половины XVIII в., направляя их
мысль на идею биологической эволюции.
В системе материалистических воззрений Ломоносова на природу
идея эволюции, представление об историческом развитии и изменении
природы, занимает вполне определенное, закономерное место. Материа-
лист Ломоносов, доказывавший материальное единство и вместе с тем
качественное различие неорганических и органических соединений,
установивший закон сохранения вещества, глубоко изучивший роль гео-
логических факторов — воды, ветра, землетрясений и др.— в формиро-
вании поверхности Земли, гениально понявший роль биогенных факторов
в образовании чернозема, торфа, каменного угля, янтаря, должен был
совершенно естественно придти к идее, «что видимые телесные на земли
вещи и весь мир не в таком состоянии были с начала от создания, как
ныне находим; но великие происходили в нем перемены» (§ 98). Наблю-
даемые нами изменения земной поверхности являются выражением об-
щего процесса изменчивости, характерного для всей вселенной: «Когда
и главные величайшие тела мира, планеты, и самые неподвижные звезды
изменяются, теряются в небе, показываются вновь, то в рассуждении
оных малого нашего шара земного малейшие частицы, то есть горы (ужас-
ные в глазах наших громады), могут ли от перемен быть свободны?» (там
же). Именно этот непрерывно протекающий под действием естественных
факторов процесс изменения и привел, по мнению Ломоносова, к тому
величайшему качественному многообразию вещей («тел»), которое мы ныне
наблюдаем на земле: «И так, напрасно многие думают, что все, как видим,
с начала творцем создано; будто не токмо горы, долы и воды, но и разные
роды минералов произошли вместе со всем светом; и потому де не надобна
исследовать причин, для чего они внутренними свойствами и положением
мест разнятся. Таковые рассуждения. весьма вредны приращению всех
наук, следовательно и натуральному знанию шара земного, а особливо
искусству рудного дела» (там же). Ломоносов, таким образом, совершен-
но отчетливо представлял себе глубокое значение эволюционной идеи как
в теоретическом (для «приращения всех наук»), так и в практическом
(для «искусства рудного дела») отношении.
Всеобщий процесс изменения природы Ломоносов мыслил как про-
цесс, развертывающийся во времени и ведущий к последовательному
образованию из простых тел все более и более сложных. Исходя из астро-
номических и геологических данных, он доказывает гигантскую длитель-
ность существования мира и приводит ряд историко-критических возра-
жений тем, кому «кажется... противна долгота времени и множество
веков, требуемых на обращение тел и произведение вещей в натуре, боль-
ше нежели как принятое у нас церковное исчисление» (§ 165). В доказа-
тельство исторического возникновения многообразия природы он при-
водит ряд соображений. Так, «минеральные материи чем простее, тем
ближе к стихиям, из коих мир сей составлен; чем сложнее, тем от них
далее» (§ 99), причем, очевидно, как в качественном отношении, так и
по времени возникновения. Это с особенной явственностью видно в рассу-
ждениях Ломоносова о различном возрасте гор, о повышениях и пони-
жениях земной поверхности, о «приращении» морских берегов «от смы-
того песку с гор дождями», о возникновении последовательности земных
слоев, о происхождении янтаря, торфа и каменного угля, о происхожде-
Возникновение и развитие материалистической традиции
13
нии чернозема «из двух протчих Царств натуры, из животного и расти-
тельного».
В геологическом исследовании Ломоносова «О слоях земных» особый
интерес представляют для нас его рассуждения о причинах нахождения
остатков ископаемых организмов — мамонтов («слонов»), раковин мор-
ских моллюсков («морских черепокожных») и отпечатков тропических
растений — на севере Сибири и на горных высотах. Ломоносов реши-
тельно отвергает церковную традицию, приписывавшую эти остатки
организмам' погибшим во время «всемирного потопа». Не принимает он
и распространенные в его время мнения, по которым эти остатки представ-
ляют собою случайные образования, «игру природы», или были занесены
в области, не соответствующие местам их обитания, людьми. Он доказы-
вает, что ископаемые окаменелости принадлежат организмам, некогда
жившим в тех самых местах, где теперь обнаруживаются их остатки, и
объясняет их вымирание изменением условий их существования. Так,
«в северных краях в древние веки великие жары бывали, где слонам ро-
диться и размножаться, и другим животным, также и растениям, около
екватора обыкновенным, держаться можно было; а потому и остатки их,
здесь находящиеся, не могут показаться течению натуры противны»
(§ 163). Точно так же «не сомневается ныне никто больше, кроме людей,
имеющих весьма скудное понятие о величестве и о древности света»,
в том, что «морские черепокожные, на вершинах гор лежащие... родились
на дне морском» (§ 103). Таким образом, основываясь на осадочном проис-
хождении слоистых пород, на явлениях опускания и поднятия материков
и морского дна и на изменениях климатов в различных поясах земного
шара (последние он объяснял изменениями наклона земной оси), Ломо-
носов в конечном итоге приводил своих читателей к революционному
по тому времени йпредставлению о том, что последовательные слои земли
с заключающимися в них остатками организмов являются подлинными
свидетелями истории жизни на Земле и что характер живых существ,
населявших тот или иной район в какой-либо геологический период,
определялся всегда условиями среды, в которой они обитали.
Механистический и деистический материализм Ломоносова был тесно
связан с его прогрессивными общественно-политическими воззрениями.
Для Ломоносова развитие материального благосостояния и просвещение
народных масс России и, как путь к этому, укрепление и поднятие эко-
номического и национального процветания Родины были важнейшим
и глубоко патриотическим делом. Науки и техника только в том случае
выполнят свое назначение, если будут способствовать тому, что «вместо
вбяния зверей диких наполнится пространство ваше гласом веселящегося
человека и вместо терния пшеницею покроется»2. Но такое познание
природы, которое должно привести к овладению ею и переделке ее, не
может быть достигнуто априорной, мистической, идеалистической на-
укой. Стремление познать подлинные закономерности природы, как они
развертываются в ней самой, неизбежно приводило Ломоносова к мате-
риализму. И замечательно, что он — ученик Вольфа, того самого Вольфа,
плоский телеологизм которого, вытекавший из его метафизического по-
нимания природы, господствовал в европейской науке середины XVIII в.,—
развивает эволюционные воззрения, прямо противоположные метафи-
зическим воззрениям Вольфа. Ведь именно против вольфовской телеоло-
гии были направлены знаменитые слова Ломоносова: «...оным умникам
2М. В. Ломоносов. Полы. собр. соч. Изд. АН СССР, т. II, М.—Л., 1951,
стр. 367 («Слово о пользе химии», 1751).
14
С. Л. Соболь
и легко быть философами, вы^ча наизусть три слова: бог так сотворил,
и сие дая в ответ вместо всех причин» («О слоях земных», § 98).
Таким образом, мы можем установить тесную зависимость между
лучшими общественно-политическими идеалами наиболее передовых рус-
ских людей елизаветинской России и впервые провозглашенными в Рос-
сии Ломоносовым материалистическими идеями. В дальнейшей истории
эволюционной мысли в России мы сможем вполне отчетливо проследить
развитие именно тех представлений, которые были высказаны Ломоно-
совым и которые оказали несомненное влияние на последующих русских
биологов и философов.
* * *
Важнейшей из этих идей, получившей широкое распространение
у большинства передовых русских биологов последней четверти XVIII в.,
было представление о глубокой зависимости между организмом и окру-
жающей его внешней средой, которая не только определяет характер
поведения п всей жизнедеятельности организма, по, изменяясь сама,
с необходимостью влечет за собой приспособительную перестройку организ-
ма. М. М. Тереховский в своем замечательном экспериментальном иссле-
довании о природе и самопроизвольном зарождении микроскопических
организмов («инфузорий»), опубликованном в 1775 г.3, с поразительной
для того времени глубиной весь вопрос о возможности или невозможности
самопроизвольного зарождения ставил в зависимость от выяснения есте-
ственных условий существования «инфузорий» в природе. Значительная
часть исследования Тереховского посвящена выяснению вопроса о при-
роде тех мельчайших движущихся телец, которые, по мнению ряда круп-
нейших биологов его времени, возникают самопроизвольно в настоях
из распавшихся и гниющих тканей животных и растений. В противо-
положность этому Тереховский доказывал, что эти микроскопические «тель-
ца» суть достаточно высоко организованные животные, нормально оби-
тающие в естественных водах, и что поэтому их — эти «двигающиеся
наливочные существа» — нельзя рассматривать ни как мертвые частицы,
ни как какие-то «органические молекулы». Однако если это — «истин-
ные мельчайшие животные», то они должны быть подчинены законам,
«общим для всех доселе известных животных», и не могут возникать са-
мопроизвольно. Одним из самых существенных законов жизни является
глубокая зависимость организма от условий среды, в которой он обитает.
Грубое, резкое нарушение этих условий ведет к гибели организма. Экспе-
риментальным путем Тереховский доказывал, что «инфузории» — водные
животные и вне воды, в воздухе, немедленно погибают, что и является,
по его мнению, решительным доводом против тех, кто утверждал, что
«инфузории» или их «зародыши» вносятся в настои из воздуха. По его
мнению, обитатели естественных вод, они вносятся в настои с той водой,
которая применяется для приготовления настоев.
Ту же мысль находим у другого представителя русского меха-
нистического материализма XVIII в., основоположника русской гисто-
логии А. М. Шумлянского, который в выпущенной им в 1787 г. брошюре
«Мнение одного истиннолюбца о поправлении наиполезнейшей для людей
науки»4, развивая мысль о «неразрывной» связи тела человека и всех
3М. Т ere chowsky. De chao infusorio Linnaei. Argentorati, 1775. (Русский
перевод см. в кн.: С. Л. Соболь. История микроскопа и микроскопических ис-
следований в России в XVIII в. М.—Л., 1949).
4 [А. М. Шумлянский] Мнение одного истиннолюбца о поправлении
напполезнейшей для людей науки. СПб., 1787.
Возникновение и развитие материалистической традиции
15
других организмов «со всеми вещми Вселенный» говорит, что «действие
всего тела зависит или от Стихий, или от Небесных планет, кои его окружа-
ют, или от разных земных произведений, коими оно питается». Таким обра-
зом, Шумлянский включает в понятие материальной внешней среды, дей-
ствующей на организм, не только климатические условия («стихии») и
пищу, но и небесные тела («планеты»), из которых он прежде всего имел, ве-
роятно, в виду Солнце как источник света и тепла, необходимых для жизни.
Несколько дальше Тереховского и Шумлянского в постановке данного
вопроса пошел академик Иван Лепехин, который в описании своего
путешествия по Западной Сибири, Уралу и северной части европейской
России в 1771 г. высказал ряд интересных мыслей о соотношениях между
организмом и средой, мыслей, к которым он пришел на основании своих
наблюдений. Лепехин, подобно Ломоносову, Тереховскому и Шумлян-
скому, считал, что существует совершенно закономерная связь между
природой организма и условиями его обитания. Наблюдая распростра-
нение и хорошее состояние ввезенного в Россию рогатого скота в районе
Великого Устюга, он пишет: «Приплод от них и до сих мест распространил-
ся. Здешний климат, может статься, много подходит к отечественному их
климату и тем размножению их и удержанию прежней своей породы много
способствует; без сумнения привозная сия рогатого скота отрасль со вре-
менем может распространиться до такой степени, что Архангелогород-
ской рогатый скот ни в чем не будет уступать Голландскому»5.
Таким образом, Лепехин считал, что одинаковые, неизменные внеш-
ние условия способствуют «удержанию прежней породы». И, наоборот,
резкое изменение условий существования какого-либо организма неиз-
бежно приводит к его гибели. Так же как и Ломоносов, он отвергал тра-
диционную точку зрения на ископаемые организмы как на остатки жи-
вотных, погибших во время «всемирного потопа», не признавал и учение
об ископаемых как о результате случайной «игры природы». Наоборот,
нахождение раковин морских моллюсков, зубов акул и остатков других
морских животных «на высочайших горах» вынуждает его допустить воз-
можность постепенного поднятия и осушения морского дна в ряде мест
на Земле. Иначе пришлось бы представить себе невероятное: «Естьли
представить себе, что помянутые морские животные во время потопа
и на высочайших горах разгуливали, то надобно доказать, что они тогда
совсем свою природу переменили; ибо по крайней мере ныне известно, что
сего рода животные никогда к устьям рек, где пресная вода смешивается
с соленою, не подходят, а в совершенно пресной воде совсем жить не мо-
гут; и так вероятнее кажется, что они и во время потопа морской бездны
держалися, где море еще свое свойство, то есть соленость и горькость,
удержало; ибо нельзя думать, чтобы в морской бездне сего свойства не
осталося, иначе надобно бы истребиться несметному множеству морских
животных и растений, которые в пресной воде ни малого времени жить не
могут». И добавляет: «Вероятно кажется, что находимые ныне окаменело-
сти черепокожных, которых в самой природе по сие время не отыскано
[т. е. не существующих в современной нам фауне], помянутым истреби-
лися образом» (стр. 35).
Но вместе с тем внимание Лепехина останавливают на себе факты
акклиматизации южных растений в северных широтах. Он рассказывает,
что Демидовы в своем ботаническом саду в Соликамске «доказали, что
5 И. Лепехин. Продолжение дневных записок путешествия... по разным
провинциям Российского государства в 1771 г., ч. 3. СПб., 1814, стр. 310. Дальнейшие
ссылки — в тексте.
16
С. Л. Соболь
и в тех странах, где жители плодоносные разводить дерева за невозмож-
ное почитают, чрез рачение и охоту не только разных дерев изобилуют
плоды, но и самой грозд вожделенной [т. е. виноград] свой приносит
плод» (стр. 135). В другом месте Лепехин разъясняет, что под «рачением»
он понимает искусственную задержку цветения у южных растений, пе-
ренесенных на север, и постепенное приучение этих растений к новым,
более суровым условиям жизни. Это место «Дневных записок» представ-
ляет большой интерес, так как можно считать, что рекомендуемый Ле-
пехиным метод представляет собою не его домысел, а изложение реаль-
ного опыта, который он наблюдал в районе Тюмени. Лепехин говорит, что
в Сибири яблони и груши не плодоносят из-за поздних морозов, снеж-
ных весенних вьюг, сильных ветров, которые губят у этих рано расцве-
тающих деревьев цветы. «Хотя сии причины,— пишет Лепехин,— непре-
оборимыми быть кажутся, для чего Сибирь плодами не избыточествует,
однако рачение могло бы и сей поправить недостаток... Естьли развести
плодоносные деревья в Сибире, надобно стараться, чтобы удержать их
цвет и почки по крайней мере до половины Майя. Сие кажется можно
произвести искусством продолжаемою стужею таким образом: перьвой
напавшей снег чрез поливание надобно превратить в лед и покрыть его
соломою; с напавшим на оную снегом поступать равным же образом,
чтобы другой составлен был слой, и сие столько повторять раз, сколько
тамошняя ранняя весна требует, чтобы искусством произведенные слои
пролежали долее и удерживали своею стужею дерево от благовременного
распущения почек» (стр. 47—48).
Факты искусственной и естественной акклиматизации растений при-
водят Лепехина к выводу о возможности настолько глубокой перестрой-
ки организации, что она фактически ведет к образованию новых видов.
Вот что он пишет по этому поводу в нижеследующем, наиболее интересном
для нас месте своих «Записок»: «Вечер застиг нас на берегу Лобвы [несколь-
ко южнее Верхотурья, на восточных склонах Уральских гор] Утром...
стужа... так была крепка, что малыя лужицы покрылися льдом [в сере-
дине июня]: все травы казалися быть увядшими от инею, но с солнечным
всходом паки прежнюю свою получили живность. Мне кажется, что
из сего не без основания заключать можно, что прозябаемые [растения]
так, как животные, могут приобыкнуть к разному климату и разной,
смотря по стороне, ими обитаемой, получить состав, от которого и дей-
ствия их перерождаются. Мы тут [на Лобве] видели разные травы, расту-
щие по Волге, где им и малая стужа гибельна, на против того в северной
стороне и жестокую стужу переносят» (стр. 93). Можно думать, что основу
этого «перерождения» растений Лепехин усматривал в передаче организ-
мом по наследству приобретенных признаков. Об этом, по кра шей мере,
говорит то место его «Записок», в котором он без колебаний (хотя в данном
случае и ошибочно) утверждает, будто в селе Спасском «топкие места
и болотная речка, из которой жители почерпают воду, нанесли им цин-
готную болезнь, которая почти в их обществе вделалась наследственною,
так что и между оставшимися тремя жильцами она еще свирепствовала»
(стр. 83. Курсив мой.— С. С.).
Изложенная система взглядов Лепехина показывает, что в первом
периоде своей научной деятельности он стоял на достаточно правильном
пути, который легко мог бы привести его к материалистическому пони-
манию эволюционного процесса. Однако впоследствии — очевидно, под
давлением политической реакции конца екатерининского царствования
и царствования Павла I — Лепехин не только не сделал дальнейшего шага
по пути к эволюционному пониманию органической природы, но в своем
Возникновение и развитие материалистической традиции
17
переводе на русский язык «Естественной истории» Бюффона снабдил ого-
ворками все те высказывания Бюффона, в которых последний намекал на
возможность эволюционного объяснения происхождения видов животных.
Нельзя здесь не коснуться, хотя бы в немногих словах, воззрений
знаменитого современника Лепехина академика Каспара-Фридриха Воль-
фа. Доказав в своих эмбриологических работах ложность преформизма,
доказав вместе с тем, что процесс индивидуального развития организма
идет от простого, недифференцированного ко все более сложному, более
дифференцированному путем непрерывного новообразования частей и
органов, Вольф тем самым показал и несостоятельность представления об
извечной неизменности, постоянстве видов, об их создании в начале вре-
мен в том же виде, в каком они существуют и ныне. Хотя он прямо и не
касается этого вопроса в своей работе 1759 г. и других опубликованных
эмбриологических работах, но так же как преформизм неизбежно вел
к идее извечной неизменности и сотворения видов, так эпигенез с логиче-
ской неумолимостью должен был в конечном итоге привести к идее о но-
вообразовании видов, о их происхождении друг от друга, их историче-
ском развитии от более простых к более сложным. Энгельс был поэтому
глубоко прав, когда писал, что «почти одновременно с нападением Канта
на учение о вечности солнечной системы, К. Вольф произвел в 1759 г. пер-
вое нападение на теорию постоянства видов, провозгласив учение об их
развитии»6. Действительно, Вольф, как это документально выяснено
в наши дни, признавал исторически протекавшую эволюцию видов, пре-
образование одних видов в другие. Он прямо говорит и о большой роли
условий внешней среды — пищи, воздуха, температуры, света и пр.—
в процессе видоизменения организмов. Однако по немногим опубликован-
ным в настоящее время отрывкам из его рукописей невозможно составить
себе достаточно ясное представление о его эволюционной концепции.
♦ * *
Оформленное выражение материалистическая идея о роли внешней
среды в эволюционном процессе получила в работе Афанасия Каверзне-
ва «Von der Abartung der Thiere» («О перерождении животных»), опубли-
кованной им в Лейпциге в 1775 г., но позже изданной анонимно в русском
переводе И. Морозова дважды: в 1778 г. в Петербурге и в 1787 г. в Мо-
скве («Философическое рассуждение о перерождении животных»)7. Второе
издание было осуществлено Н. И. Новиковым; это позволяет предпола-
гать, что работа Каверзнева произвела большое впечатление на передовые
круги русской интеллигенции конца XVIII в.
Каверзнев, как и другие его русские современники-биологи (Лепехин,
Тереховский, Шумлянский), был убежден, что между организмом и
окружающей его средой существует глубокая связь. Но это общее поня-
тие о связи между организмом и обитаемой им средой (или, как постоянно
говорят Каверзнев и все другие писатели XVIII в., между организмом и
«климатом», понимаемым в широком смысле слова) Каверзнев делает
6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIV, стр. 483.
7 Affanasey Kawersniew aus Russland. Von der Abartung der Thiere. Leip-
zig, 1775; [А. Каверзнев.] Философическое рассуждение о перерождении
животных. Переведено с немецкого языка Смоленской семинарии немецкого языка
учителем Иваном Морозовым. СПб., 1778; то же, изд. 2, М., в типографии Компании
типографической [издательство Н. И. Новикова], 1787; А. Каверзнев.
О перерождении животных. Перевод, прим, и вступит, статья проф. Б. Е. Райкова.
«Научное наследство», т. 2, М., 1951.
2 Инет, истории естествознания, т. V
18
С. Л. Соболь
попытку проанализировать, расчленить. Ведущее значение он придает
«пищевым средствам», характер которых определяется «свойствами зем-
ной поверхности». Отсюда, по его мнению, возникает в первую очередь
глубокая зависимость организации растений и животных от свойств почвы,
«воспроизводящей пищевые средства» (мы видели уже, что и Шумлянский
в 1787 г. высказал такую же точку зрения, возможно, под влиянием «Фи-
лософического рассуждения» Каверзнева). «Природа» животных, которые
оказались вынужденными по той или иной причине «покинуть свое пер-
воначальное обиталище» и поселились на новом месте, с почвой и расти-
тельным миром иного состава и характера, чем на их прежней родине,
«претерпела столь глубокие изменения, что их по первому взгляду и
узнать более невозможно».
Наряду с этой первой «естественной», как говорит Каверзнев, причи-
ной изменения организации растений и животных существует и вторая
естественная причина — действие температуры и света («климат» в более
узком значении слова). «Однако это влияние не простирается на внутрен-
нюю организацию... Влияние воздуха и климата производит лишь внеш-
ние перемены». Температура и свет вызывают по преимуществу изменение
внешних признаков, внешнего облика. Так, от них зависят цвет кожи
и глаз, цвет, длина и характер волос и т. п. Именно так объясняет Каверз-
нев возникновение расовых различий у человека, причем он считает все
расы человека принадлежащими к единому виду. То же можно видеть и
у животных: «В жарких странах есть голые собаки; в Испании и Сирии —
курчавые собаки; в одних странах собаки обладают шелковистым мехом,
в других одеты грубой, жесткой, длинной шерстью». Точно так же «овцы
жарких стран, овцы холодных местностей и дикие овцы не имеют руна,
но покрыты волосами; напротив того, козы в странах с очень мягким кли-
матом чаще имеют руно, чем волосы; волосяной покров ангорской козы
красивее, тоньше, чем руно наших овец».
В противоположность этому, внутренняя организация, под которой,
как говорит Каверзнев, он разумеет «величину тела, черты лица, образ,
жизни и душевные свойства» (речь идет о человеке, но в основном то
же Каверзнев относит и к животным), находится в зависимости прежде-
всего от пищи: «Наиболее общей и по большей части непосредственной
причиной последней [внутренней организации] является пища». Так,
«посредством питания человек воспринимает влияние той местности,
в которой он живет... Грубая, нездоровая или плохо приготовленная пища
может быть причиной, которая отклоняет людей от их природы». И точно
так же «пища, как кажется, имеет на быков очень большое влияние.
На тучных, постоянно растущих пастбищах они достигают огромных
размеров; напротив, на скудном подножном корму они тощи и очень мало-
рослы».
Каверзнев полагает, что это изменяющее действие пищи вовсе не
сводится к одному только количественному моменту. Как уже было ука-
зано, он считал, что пища наделяет организм свойствами той почвы, на
которой она первично возникает, и притом это ее изменяющее влияние
тем сильнее, чем менее она изменена прохождением через тело других
животных или искусственной обработкой. По этой причине свойства поч-
вы наиболее непосредственно и эффективно передаются растениям, в мень-
шей степени — травоядным животным и еще в меньшей степени — хищ-
ным животным и животным (в том числе и самому человеку), питающимся
пищей, обработанной человеком. Эту мысль Каверзнев выражает следую-
щим образом: «Сравнивая, наконец, две рассмотренные причины измене-
ний у животных, можно видеть, что влияние питания всегда сказывается
Возникновение и развитие материалистической традиции
19
сильнее и производит большее действие на тех животных, которые кор-
мятся травами и различными плодами, чем на тех, которые питаются толь-
ко добываемым ими мясом или пищей, предоставляемой им человеком.
Ибо мясо и обработанная пища обладают такими свойствами, которые
делают их сходными с природой животных, питающихся ими. Напротив
того, растения и их плоды содержат в себе все свойства почвы, поскольку
они остаются сырыми и необработанными. По этой причине они непосред-
ственно наделяют животное, которое питается ими, свойствами почвы».
Мы находим у Каверзнева некоторые высказывания и относительно
того, как представлял он себе самый процесс видоизменения, наступаю-
щего у животного под влиянием измененных условий среды. Он пишет:
«Местоположение и питание, воздух и климат производят такое заметное
влияние на телесное сложение людей и их душевные свойства, что в их
изменяющем действии нельзя сомневаться. Однако такое воздействие не
происходит внезапно; потребно время, прежде чем человек усвоит себе
нечто сходное благодаря воздействию климата, и еще больше времени,
прежде чем почва придаст ему свои свойства». Исходя из приведенных
выше положений о причинах, обусловливающих большую или меньшую
силу воздействия условий среды на растения, травоядных и хищных жи-
вотных и человека, Каверзнев совершенно последовательно доказывает,
что видоизменения у животных протекают значительно быстрее, чем у че-
ловека: «У животных эти воздействия [обнаруживаются] быстрее и в боль-
ших размерах, потому что они гораздо больше, чем человек, зависят от
почвы; потому что пища животных однообразнее и совершенно не обра-
батывается, и, следовательно, ее влияние сильнее; и потому что, сверх
того, животные, не имея возможности воспользоваться ни одеждой, ни
кровом, ни огнем для согревания [своего тела], постоянно подвержены
[действию] воздуха и всех суровых влияний климата». Как и другие
современные- ему авторы (например, Лепехин), Каверзнев не говорит
прямо в своей работе о передаче по наследству новых, приобретенных
признаков. Но совершенно очевидно, что, признавая необходимость
известного срока для более или менее глубокой перестройки организа-
ции какого-либо вида животных под воздействием внешней среды,
Каверзнев тем самым допускал и постепенное закрепление новых при-
знаков в ряде поколений путем накопляющего действия передачи по
наследству этих признаков.
Следует, наконец, отметить, что в процессе изменения видов Каверз-
нев большое значение придавал и гибридизации. Разумеется, и в видоиз-
менении животных, одомашненных человеком, существенную роль, по
мнению Каверзнева, играют особые условия питания и ухода, которым
подвержены домашние животные. Так, он указывает, что в одомашнен-
ном состоянии животные гораздо сильнее вариируют по своей окраске,
чем дикие животные, не испытывающие непосредственного воздействия
человека. Но вместе с тем он признает огромную роль скрещивания в обра-
зовании новых пород домашних животных: «Благодаря смешению различ-
ных рас,— пишет он о собаках,— возникали наиболее значительные
различия в размерах тела, телосложении, длине морды и постановке
ушей, в цвете, характере и густоте волос и т. д. Нахождение собаки
в подчинении у человека необычайно сильно способствовало видоизме-
нению (Ausartung) собаки». Надо тут же заметить, что Каверзнев допу-
скает возможность плодовитого скрещивания и между разновидностями
одного и того же вида диких животных. Однако плодовитое скрещивание,
согласно его определению вида, есть наиболее отличительный и обяза-
тельный признак вида. Разные виды, скрещиваясь, не могут дать
2*
20
С. Л. Соболь
потомства, и потому процесс эволюции, процесс образования новых видов
возможен только как непосредственный результат прямого действия на
организм условий внешней среды, гибридизация же имеет в этом процессе
только подчиненное значение.
Материалистическая система взглядов Каверзнева поражает своей
цельностью, последовательностью и необычайной — по отношению к об-
щему состоянию биологической науки того времени — смелостью. Фак-
тические ошибки Каверзнева, неправильное понимание многих данных,
которые он приводит в обоснование своих положений, отсутствие у него
какого бы то ни было научного анализа его идеи о «передаче организмам
свойств почвы через пищу», все это в первую очередь объясняется крайне
слабой разработанностью в XVIII в. как раз тех биологических явлений,
которыми оперирует Каверзнев. Но тем более поразительны смелые до-
гадки Каверзнева, в лице которого русская эволюционная мысль конца
XVIII в. поднялась на очень большую высоту, хотя Каверзнев, как и
все другие натуралисты XVIII в., высказывавшие эволюционные идеи,
не дошел до построения целостного, внутренне последовательного, сво-
бодного от противоречий эволюционного учения.
Неизвестно, как были восприняты идеи Каверзнева в России, отклик-
нулись ли на них русские биологи и представители русской общественно-
философской мысли его времени. То обстоятельство, что на русском языке
работа Каверзнева появилась анонимно и в качестве «перевода с немец-
кого», должно было, конечно, вызвать у большинства ее читателей впе-
чатление, что книжка написана каким-то немецким автором. Замечательно,
однако, что основная идея Каверзнева о ведущей роли внешней среды —
«климата» в широком смысле слова — в эволюционном процессе оказа-
лась вполне созвучной наиболее передовым общественно-философским
идеям его времени. Выше уже было указано, что передовой ученый и
демократ Шумлянский в 1787 г. высказал аналогичную мысль. Еще более
интересно, что мысли Каверзнева повторил в 80—90-х годах XVIII в.
прогрессивный русский историк И. Н. Болтин, впервые сделавший в своих
работах по истории России попытку выяснить материальные закономер-
ности исторического развития общества. В этом отношении Болтин ре-
шающее значение придавал «климату», который, по его словам, является
«первенствующей причиной в устроении и образовании человеков», и в ви-
де доказательства ссылался на роль «климата» в процессе видоизменения
животных и растений: «Нет нужды говорить об очевидных действиях кли-
мата над растениями и телами животных; всякому известно, что стужа,
теплота, мягкость и тяжесть воздуха производят в них великие перемены» 8.
Более широкую форму той же мысли придал писатель-популяризатор
И. Д. Ертов в своей книге «Мысли о происхождении и образовании ми-
ров» 9. Доказывая многообразие миров и широкое распространение жизни
во вселенной, Ертов вместе с тем считает, что различие физических усло-
вий в разных точках вселенной должно было привести к величайшему
разнообразию в строении как самих миров, так и их населения: «Все
сии случаи и множество других, нам еще неизвестных, довольно сильны
к произведению в мирах отличного образования. И хотя бы действительно
на всех мирах находились одни роды животных и прозябаний [растений],
но все сии роды на каждом мире могли измениться до чрезвычайной раз-
8 Цит. по кн.: И. М. Поляков. Курс дарвинизма, ч. I. М., 1941, стр. 103.
9 [И. Ертов]. Мысли о происхождении и образовании миров, сочинение С.-
Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств члена И. Ертова
[изд. 2]. СПб., 1811. Первое издание вышло в 1798 г. Цитируется 2-е изд.
Возникновение и развитие материалистической традиции
21
нообразности». Ертов обосновывает это свое положение многообразием
человеческих рас, возникших в силу «случайных местных причин», т. е. ме-
стных физических условий: «В доказательство сего окиньте взором на
Земле один род человеческий и приметьте, сколько находится разницы
и оттенок в образовании оного. Поставьте необыкновенной величины
патагона против мадагаскарского карла, прекрасную грузинку против
самодурнейшей лапландки, продолговатолицого немца против широко-
лицого калмыка и статную сенегальскую негрянку с черною курчавою
на голове волною против нескладной белой арабки с прямыми белыми
же волосами... Таким образом, когда случайные причины на одной Земле
в состоянии были в роде человеческом произвести столько отличностей,
то случайные же и местные причины во всей Вселенной неменьше были
достаточны существа на каждом мире отличить особенными оттенками»
(стр. 5—6).
В последней четверти XVIII в., а отчасти и в первой четверти XIX,
формирование материалистических представлений об историческом раз-
витии живой природы протекало и под непосредственным воздействием
сельскохозяйственной практики, главным образом благодаря попыткам
некоторых образованных русских агрономов того времени осмыслить
и обобщить свой опыт работы с культурными растениями. В этом отно-
шении следует особенно отметить работы замечательного русского ученого
и агронома А. Т. Болотова, который, в частности, пошел значительно
дальше Каверзнева в вопросе о границах и эволюционном эффекте гибри-
дизации. Но самое замечательное, что в связи со своими наблюдениями
и опытами по скрещиванию растений Болотов,— впервые отчетливо под-
черкнувший преимущество перекрестного оплодотворения перед само-
оплодотворением у растений, поскольку перекрестное оплодотворение
повышает жизненность, конституциональные качества и плодовитость
потомства,— в новой и своеобразной форме поставил вопрос о модифи-
цирующем влиянии среды на организм. Болотов, а также и некоторые
другие писатели-агрономы конца XVIII в.— Комов, Ливанов, Левшин,—
заметили, что эффект перекрестного опыления тем значительнее, чем в бо-
лее различных условиях культуры предварительно находились скре-
щиваемые экземпляры того или иного вида растений. Отсюда — практикуе-
мый время от времени агрономами прием завозки семян из районов, от-
личающихся от данного по характеру почвы (но находящихся в тех
же климатических условиях), т. е. семян, полученных от растений, ко-
торые выросли в различных условиях питания. Скрещивание растений, вы-
ращенных из таких семян, с местными экземплярами того же вида приоста-
навливает процесс ухудшения сортов, длительно разводившихся в одной
и той же местности в условиях близкородственного размножения.
♦ * ♦
Почти у всех рассмотренных авторов идея о глубокой зависимости
эволюционных изменений животных и растений от условий внешней
среды так или иначе связывается, как мы видели, с проблемой возникно-
вения расовых различий у человека. Одни, как Каверзнев и Ертов, исхо-
дя именно из этих различий, обосновывают возникновение подобных же
различий в животном и растительном мире. Другие, как Болтин, посту-
пают наоборот. Но для всех одинаково характерно стремление устано-
вить полное тождество между человеком и животным миром, отыскать
общие закономерности их развития. Болтин прямо заявляет, что веду-
щая роль в развитии человеческого общества принадлежит «климату»,
22
С. Л. Соболь
все же остальное — нравы, общественные учреждения и т. д.— играет
подчиненную роль и само формируется под влиянием «климатических»
условий.
Для 70—90-х годов XVIII в. этот круг представлений, несомненно,
отражавший в известной мере влияние французских просветителей с их
механистическим материализмом, был безусловно прогрессивным. В эпоху
абсолютистского феодально-крепостнического режима Екатерины II,
при дошедшем до предела угнетении крестьян, стремлении превратить
их в «бессловесных скотов» и при непрерывно происходивших бунтах
и восстаниях крестьян против этого режима, подобные представления вы-
ражали чаяния лучшей части русской интеллигенции той эпохи, ибо
утверждали равенство между людьми, общность их происхождения и
первенство сил природы над временными, условными, классовыми раз-
личиями, установленными самими людьми. Но вместе с тем в этом воззре-
нии сказывалась и та ограниченность, которая столь характерна для фран-
цузского материализма XVIII в. И замечательно, что именно передовые
русские ученые и мыслители первые проявили серьезную тенденцию к пре-
одолению этой ограниченности и — в лице Радищева, к рассмотрению
взглядов которого мы сейчас перейдем,— поднялись значительно выше
французских материалистов, для которых, как писал Энгельс, «природа
находится в вечном движении; ...Но ...это вечное движение совершалось
в одном неизменном круге и, таким образом, оставалось, собственно,
на одном месте: оно всегда приводило к одним и тем же неизменным по-
следствиям» 10.
Максимальной высоты и большой самостоятельности русский механи-
стический материализм XVIII в. достиг в лице великого революционера-
демократа А. Н. Радищева, который в своих философских и социологи-
ческих воззрениях во многих отношениях сумел выйти далеко за пределы
ограниченности французского материализма. В разрезе нашей темы пред-
ставляют преимущественный интерес те высказывания Радищева о роли
внешней среды, в которых он делает определенный и притом весьма
значительный шаг вперед по сравнению с русскими эволюционистами,
взгляды которых были рассмотрены выше. Но мы остановимся коротко
и на представлениях Радищева об эволюционном процессе в целом, ибо
в них весьма ярко сказывается передовой характер его материализма.
В трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии», написанном
им в Илимской ссылке, Радищев развивал идею лестницы существ (или,
как он писал, «лествицы веществ») «от камени, где кажется, явственна
единая сила сцепления, ...до человека, ...в коем все действователи, в при-
роде известные, суть сложенные во едино, являют организацию превыше
всего, чувствам нашим подлежащего»11. Но в глазах Радищева эта «ле-
ствица веществ» не являлась простым выражением существующей в при-
роде от века неизменной градации существ, как это представлял себе
Бонне, один из главных основоположников этой идеи, и другие. В про-
тивоположность этому, Радищев пришел к революционной мысли о все-
общей генетической связи, о всеобщем родстве всех организмов между
собою и о теснейшей связи их с неорганическим миром: человек, говорит
он,— «единоутробный сродственник, брат всему на земле живущему,
не токмо зверю, птице, рыбе, насекомому, черепокожному, полипу, но
растению, грибу, мху, плесене, металлу, стеклу, камню, земле. Ибо,
10 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIV, стр. 648.
11 А. Н. Радищев. Избр. философ, соч. Под общ. ред. и с предисл. И. Я. Щи-
панова. Госполитиздат, 1949, стр. 361. Дальнейшие ссылки — в тексте.
Возникновение и развитие материалистической традиции
23
сколь ни искусственно его сложение, начальные части его следуют одному
закону с родящимся под землею» (стр. 281).
Эта общность, родство всех организмов и неорганических тел основаны
на непрерывном процессе изменения, являющегося самой характерной
особенностью материального мира: «...все переменяющееся не может быть
непременно [т. е. неизменным] ни на единое мгновение... Катится время
беспрерывно, усталости не знает, шлет грядущее во след претекшему,
и все переменяющееся является нам в новый образ облеченно» (стр. 347).
Исторический процесс изменения вещей, превращения одних вещей
в другие возможен потому, что «перемена вообще есть прехождение от
одного противоположного определения вещи к другому. Но из шествия
природы явствует, что во всех переменах, в оной случающихся, находит-
ся между противоположностями всегда посредство, так, что если в ней
преходит что из одного состояния в другое, первому противоположное,
то между сими двумя состояниями находится всегда третие, или состояние
среды, которое не иное что быть кажется, как продолжение первого со-
стояния и изменение вещи постепенное, доколе не дойдет она до состояния
противоположного. Но и сие состояние, поелику есть токмо последствие
из предыдущего, можно назвать продолжением. Итак, утвердительно
сказать можем, что будущее состояние вещи уже начинает существо-
вать в настоящем, и состояния противоположные суть следствия одно дру-
гого неминуемые» (стр. 346). Таким образом, всецело еще принимая из-
вестное положение механистического материализма о постепенности всех
процессов в природе, о том, что природа не делает скачков, Радищев
вместе с тем гораздо глубже, чем механистические материалисты его вре-
мени, понял сущность эволюционного процесса как такого процесса,
при котором в старом уже таятся зачатки нового, и это новое, являющее
нам «перемененный образ» старого, возникает как переход одной противо-
положности в другую, причем весь этот процесс исторически разверты-
вается во времени.
Еще выше подымается Радищев над французскими материалистами
и над рассмотренными выше своими русскими предшественниками и со-
временниками по эволюционной идее в понимании человека как существа
социального. Мы уже видели, что Радищев включал человека в единый
ряд организованных и неорганических тел природы как их «единоутроб-
ного сродственника». Он не отрицал и изменяющего влияния, которое
должны производить на организм человека, как и на организм животных
и растений, условия окружающей природы. Здесь выступают уже зна-
комые нам по другим авторам пища, климат, небесные тела: «Все дей-
ствует на человека. Пища его и питие, внешняя стужа и теплота, воздух,
служащий к дыханию нашему (а сей сколь много имеет составляющих
его частей), электрическая и магнитная силы, даже самый свет. Все дей-
ствует на наше тело, все движется в нем. Влияние звезд, столь глупо по-
нимаемое прежде сего, неоспоримо. Что могут лучи солнечные или их
отсутствие, тому доказательством служат негры и эскимы. Что может
луна, то явствует из периодического женского истечения и видно над мно-
гими ума лишенными. Хижина, поставленная над блатом и топыо, деб-
рию или на горе вознесенная, различие производит в нас, и местоположе-
ние жилища нашего хотя не есть образователь единственный человека,
но к образованию его много способствует» (стр. 302). «Если вникнем,—
пишет Радищев далее,— что климат действует на все тела без различия...;
что роза, пресаженная из одной страны в другую, теряет свою красоту;
что человек, хотя везде человек, но сколь он отличен в одной своей внеш-
ности и виде своем, то действие климата если не мгновенно, но оно
24
С. Л. Соболь
чрезвычайно»... (стр. 303). Изменения, производимые условиями среды
в организме, укореняются в нем постепенно; преображая организм,
природа как бы приучает его к новым условиям существования, но может
она сделать это не сразу, а только в ряде поколений. Это представление
Радищева связано у него, как и у других авторов его времени, с при-
знанием передачи по наследству приобретенных признаков: «Возьмем
пример животных, коих водворить хотим в другом климате. Перемещен-
ное едва ли к нему привыкнет, но родившееся от него будет с оным соглас-
нее, а третиего по происхождению можно почитать истинным той страны
уроженцем, где дед его почитался странником» (стр. 307).
До сих пор Радищев вполне созвучен с Каверзневым, Ертовым, Бол-
тиным. Но он не останавливается на этом и в отношении человека оказы-
вается в состоянии преодолеть отмеченную выше ограниченность механи-
стического материализма. Радищев подчеркивает качественное отличие
человека от животных: «Мы не унижаем человека, находя сходственно-
сти в его сложении с другими тварями, показуя, что он в существенности
следует одинаковым с ними законам. И как иначе то быть может? не ве-
ществен ли он? Но намерение наше, показав его в вещественности и еди-
нообразное™, показать его отличение» (стр. 282). И Радищев делает по-
пытку доказать, что в развитии человека как существа социального ве-
дущая роль принадлежит не климату, а экономическим потребностям
человека и труду: «Но если климат и вообще естественность на умствен-
ность человека столь сильно действуют, паче того образуется она обычая-
ми, нравами, а первый учитель в изобретениях был недостаток. Разум
исполнительный в человеке зависел всегда от жизненных потребностей
и определяем был местоположениями. Живущий при водах изобрел ла-
дию и сети; странствующий в лесах и бродящий по горам изобрел лук
и стрелы и первый был воин; обитавший на лугах... удомовил миролю-
бивых зверей и стал скотоводитель... Земледелие произвело раздел земли
на области и государства, построило деревни и города, изобрело ремесла,
рукоделия, торговлю, устройство, законы, правления» (стр. 304).
Материалистические воззрения Радищева развились и окрепли в его
борьбе с мистико-идеалистическими концепциями, которые проповедо-
вало русское масонство и которые представляли собой идеологию поли-
тической реакции, принявшей в России особенно острую форму в конце
XVIII в. под влиянием революционных событий во Франции. Одним из.
краеугольных моментов этой идейно-философской борьбы для Радищева,
как и для всех других рассмотренных выше русских материалистов,
начиная с Ломоносова, был лозунг борьбы за опытное, экспериментальное
естествознание, ибо только такое естествознание, вооруженное новейши-
ми методами и орудиями исследования, расширяющими для наших орга-
нов чувств возможности восприятия материального мира, позволяет
раскрыть подлинную картину материальной, объективно существующей
природы.
* * *
В основном, если иметь в виду естествознание и его общетеоретиче-
ские выводы, борьба между материализмом и идеализмом в России в пер-
вой половине XIX в. также проходила по линии отстаивания опытного
естествознания против умозрительного «естествословия». Разумеется,
в этот период характер и содержание русской идеалистической филосо-
фии и естественнонаучных воззрений следовавших за нею многих рус-
ских натуралистов и биологов 10—40-х годов были существенно иными
по сравнению с мистико-религиозными идеалистическими воззрениями
Возникновение и развитие материалистической традиции
25
масонов XVIII в. Это было время проникновения в Россию немецкой
идеалистической натурфилософии, учений Шеллинга, Окена, Гегеля.
Правда, на русской почве немецкая натурфилософия через сравнительно
короткое время начала заметно отклоняться от чистого шеллингианства
и гегельянства. В работах таких русских натурфилософов-естествоиспы-
тателей, как Кайданов, Павлов, Галич, Максимович, Горянинов, во все
возрастающей мере проявляются попытки обоснования теоретических
построений при помощи данных опытного естествознания, и по направ-
лению от 20-х к 40-м годам в развитии биологических наук в России по-
степенное изживание идеалистических заблуждений и заумных крайно-
стей натурфилософии идет нарастающими темпами. Этому способствовало
как развитие фактических знаний о природе, стимулировавшееся практи-
ческими потребностями страны, так и растущее в стране общественно-
политическое движение, которое складывалось на протяжении 20—30-х го-
дов из различных элементов, но на единой почве борьбы с царизмом и
крепостничеством (восстание декабристов, крестьянские восстания про-
тив помещиков, революционеры-одиночки — дворяне и разночинцы).
Именно эти экономические и общественно-политические предпосылки
обусловили подъем материалистических идей в философии и естествозна-
нии, которым суждено было в дальнейшем их развитии окончательна
преодолеть реакционные мистико-идеалистические идеи и теории. Меха-
нистический материализм впервые после Радищева получает отчетливое
выражение во многих высказываниях писателей-декабристов и — в те
же годы — в области биолого-медицинских паук находит своего последо-
вательного и настойчивого выразителя в лице И. Е. Дядьковского, влия-
ние которого получило довольно широкий диапазон (вплоть до Сеченова
включительно) через его учеников и последователей, действовавших
в 30—50-х годах.
Новый и необычайный по своей значительности период в развитии
эволюционной идеи в России начался в 40-х годах прошлого века. Круп-
нейшими представителями и вместе с тем зачинателями его были
К. Ф. Рулье и Н. А. Северцов. Выступая в середине XIX в., в пору,,
когда биологические науки значительно развились и созрели по срав-
нению с состоянием их в последнюю четверть XVIII в., Рулье и Север-
цов, будучи сами крупнейшими биологами, продолжили и развили
идеи русских эволюционистов-материалистов XVIII в., придав им
гораздо более глубокий, более научный характер, насытив их новым
и более серьезным содержанием и конкретно применив эти идеи для
создания и разработки новых областей биологии. Можно сказать, что с
появлением трудов Рулье и Северцова материалистическая эволюционная
идея в России из периода талантливых и смелых, но научно слабо обосно-
ванных догадок и гипотез вступила в научный период своего развития.
Следует отметить при этом одно существенное и весьма характерное
именно для России и развития эволюционной идеи в нашей стране обстоя-
тельство: глубокую связь между передовыми эволюционными идеями
и революционными философскими и общественно-политическими идеями
40—60-х годов прошлого века. Благодаря этому передовые русские
эволюционисты этой эпохи не только отразили в своих концепциях мате-
риалистическое мировоззрение наших великих просветителей-демокра-
тов и связали свои теории с прогрессивными общественными задачами
своего времени, но и в известной мере оказались связанными с эволюцио-
нистами-материалистами XVIII в., продолжая и развивая начатое ими
дело. Мы не может установить прямой, непосредственной связи между
Рулье, Северцовым и другими эволюционистами середины XIX в., с одной
26
С. Л. Соболь
стороны, и рассмотренными выше эволюционистами XVIII в.— с другой.
Вряд ли кто-нибудь из них читал уже забытую тогда работу Каверзнева,
и вполне вероятно, что и работа Радищева «О человеке», впервые опубли-
кованная в 1809 г., осталась им неизвестной. Можно, однако, с несомнен-
ностью установить общность воззрений русских революционных демокра-
тов, оказавших безусловное воздействие на мышление ряда выдающихся
русских натуралистов своего времени, с воззрениями Радищева. Эта
общность, как правильно указывает М. А. Горбунов12, основана не на
сходстве их теоретических предпосылок, как думал Плеханов, а на из-
вестном сходстве «черт тех исторических периодов, в которые они жили»:
в середине XIX в., в эпоху Белинского и Герцена, Чернышевского и
Добролюбова, Россия, сильно шагнув вперед по пути капиталистиче-
ского развития, в основном все же оставалась самодержавно-крепостни-
ческой страной, и, подобно Радищеву, просветителям-демократам центр
тяжести своей революционной деятельности пришлось сосредоточить
на борьбе с самодержавием и бесправным положением крестьянства.
В силу сказанного нам необходимо для правильного анализа воззре-
ний русских эволюционистов середины XIX в. коротко остановиться на
соответствующих философских высказываниях прежде всего Белин-
ского13 и Герцена14. Оба они были прекрасно знакомы с произведениями
Радищева, воспитались на них и высоко ценили их. Несомненно, что
и эволюционные идеи Радищева должны были остановить на себе их вни-
мание, ибо оба они с самого начала своей философской и литературной
деятельности, но особенно начиная с 40-х годов, глубоко осознали, что
без идей об историческом развитии природы невозможна разработка диа-
лектического понимания объективно существующего материального мира.
Несомненно, что на развитие эволюционных представлений Герцена и
Белинского оказали известное влияние работы не только Ломоносова,
Ертова и Радищева, но и русских эволюционистов-натурфилософов Га-
лича, Галахова, Максимовича, Горянинова и др. Но Белинский и Герцен
сумели, как и в своем философском мировоззрении в целом, преодолеть
идеалистические натурфилософские моменты в концепциях этих эволю-
ционистов и использовали лишь положительную сторону их представ-
лений и их фактические данные. Этой положительной стороной была
общая идея о прогрессивном развитии органического мира, идущем
от низших форм к высшим, а также идея о всеобщей взаимосвязи всех
тел природы. Но, восприняв эту идею, Белинский и Герцен сумели ко-
ренным образом освободить ее от того отвлеченно-идеалистического
смысла, который придавали ей натурфилософы, и приблизиться к диалек-
тико-материалистическому пониманию ее. В этом отношении важнейшими
моментами в понимании Белинским и Герценом эволюционного процесса
в природе и обществе являются: во-первых, то, что этот процесс разверты-
вался во времени, что он историчен; во-вторых, то, что в реальной при-
роде имеет место не простая взаимосвязь вещей и явлений, а их взаимо-
действие; в-третьих, то, что развитие реализуется в борьбе противополож-
ностей, при которой происходит как освоение, включение в себя, так
одновременно и уничтожение старого новым; в-четвертых, то, что разви-
тие, т. е. возникновение качественно нового, невозможно объяснить, если
придерживаться воззрения французских материалистов, которые считали,
12 М. А. Горбунов. Философские и общественно-политические взгляды
А. Н. Радищева. Госполитиздат, 1949, стр. 165—167.
13 В. Г. Белинский. Избр. философ, соч., т. I—II, 1948.
14 А. И. Герцен. Избр. философ, произв., т. I—II. Госполитиздат, 1946.
Возникновение и развитие- материалистической традиции
что в природе и обществе имеются только одни количественные изме-
нения. Наконец, как Герцен, так и Белинский постоянно подчеркивали
необходимость учета «условий существования» для понимания законо-
мерностей развития природы и общества.
Своей оценкой и обобщением новейших открытий естествознания,
анализом вопроса об отношении между опытным естествознанием и фи-
лософией, критикой идеалистических заблуждений натурфилософии Гер-
цен и Белинский помогли русским естествоиспытателям преодолеть их
идеалистические ошибки, в большей или меньшей мере стать на путь
материалистического истолкования явлений и процессов природы, осо-
знать глубокую связь между передовыми материалистическими естество-
знанием и философией и самыми заветными чаяниями радикальной рус-
ской интеллигенции об освобождении русского народа от гнета феодально-
помещичьей царской власти.
На основе идей Герцена и Белинского и их великих продолжателей
в деле разработки и дальнейшего развития в России диалектического ма-
териализма — Чернышевского и Добролюбова — в русском естествознании
40—60-х годов прошлого века был окончательно изжит натурфилософ-
ский идеализм и совершился поворот на путь материалистического по-
нимания процесса исторического развития в органическом мире.
* * ♦
Знакомясь в настоящее время с совершенно почти забытыми лекциями
и работами по зоологии и палеонтологии профессора Московского универ-
ситета К. Ф. Рулье, можно видеть, какой громадный скачок вперед осу-
ществила русская биология 40—50-х годов по сравнению с недавним еще
предшествовавшим ей натурфилософским периодом. Несомненно, что луч-
шие идеи, здоровое зерно эволюционистских теорий русских натурфило-
софов не остались втуне. Они были использованы Рулье, его учениками
и другими русскими эволюционистами того периода. Но они до такой сте-
пени изменились, были в такой огромной мере переработаны на основе
глубокого изучения биологических явлений, как они развертываются
в самой природе, что потеряли какое-либо сходство с натурфилософскими
идеалистическими умозрениями. Рулье и его школа настолько прибли-
зились к научному материалистическому пониманию эволюционного про-
цесса, что оставалось пройти сравнительно небольшое расстояние, чтобы
дойти до дарвинизма. Но замечательнее всего, что в одной из основных
проблем эволюционного учения — в вопросе о взаимоотношении между
организмом и внешней средой — они избежали тех неправильных механи-
стических положений, в частности, той недооценки роли внешних факто-
ров, которые мы находим в некоторых пропзведениях Дарвина.
Эта сторона эволюционных воззрений Рулье и его учеников предста-
вляет для нас особый интерес, так как она привела к тому, что Рулье и
Северцов стали основателями экологии как пауки, ставящей своей зада-
чей выяснение вопроса о роли внешних условий среды в процессе видо-
изменения организмов. Рулье исходил из диалектической идеи о сущест-
вовании между всеми телами природы не простой взаимосвязи, а постоян-
ного и глубокого взаимодействия, определяющего весь ход процессов в
природе. «В природе,— говорил он,— нет покоя, нет застоя. В природе
всеобщее непрерывное движение. Самая малейшая пылинка, лежащая
в глубине материка или вод, действует на окружающее и находится под
обратным действием его. В свою очередь животные находятся под постоян-
ным влиянием наружного мира». Второй важный закон природы, по Рулье,
28
С. Л. Соболь
заключается в постоянном движении, непрерывно протекающем измене-
нии всех тел природы: «В природе, в мире явлений нет ничего от начала
существующего, данного... все последующее образуется из повторения
предыдущего с прибавлением нового; все образуется путем постепенного
медленного развития» 15. Этот второй закон Рулье мыслит, следовательно,
еще в духе старого, механистического материализма, как непрерывный,
медленно, без скачков протекающий процесс.
Из этих двух законов, по Рулье, следует с неизбежностью и признание
процесса эволюционного развития органического мира. Очевидно, что
«животное и внешний мир состоят в непрестанном взаимодействии и что
хотя применение [т. е. приспособление] животного к внешним условиям
и всем хорошо известно, однако же обратное действие внешней среды жи-
вотного ничуть не менее необходимо, глубоко и важно». Таким образом,
по мере изменения условий среды, в которой обитают животные, «по мере
перемещения их из одних условий в другие» возникает «перерождение»
животных, т. е. образование новых форм. Своим отказом от признания
изменяющего действия среды на организм «отжившее ученье Кювье и его
последователей существенно отличается от новейшей школы, во главе
которой Ламарк, Сент-Илер».
Взаимодействие между организмом и внешней средой Рулье считал
одним из самых основных законов жизни: «Животные,— писал он,— на-
ходятся под постоянным влиянием наружного мира... Представить себе
животное, отделенное от наружного мира, заключенное в самом себе,
живущее исключительно на счет средств, в самом себе находящихся, зна-
чило бы представить себе животное, которое не дышит, не питается, не
чувствует, не движется, не повинуется естественным физическим законам
тяжести, испарения и т. д., значило бы представить себе не только вели-
чайший, но даже, по нашим понятиям, невозможный парадокс». Из этого
следует, что характер жизни определяется двумя взаимодействующими
факторами — самим организмом и условиями его существования, или,
говоря словами Рулье, «образовательной или воспринимающей силой жи-
вотного и — мировыми деятелями (воздухом, пищей, обитаемой средой,
климатом и т. д.)». «Продукт их взаимодействия есть явления образа жиз-
ни, которые можно себе представить только с трояким характером:
а) или с выражением перевеса действия на стороне сил животного; Ь) или
с перевесом на стороне деятелей внешних; или, наконец, с) с характером
нейтральным». Это взаимоотношение между организмом и средой Рулье
назвал «законом общения или двойственности жизненных начал»: «Ни
одно органическое существо не живет само по себе: каждое вызывается
к жизни и живет только постольку, поскольку находится во взаимодей-
ствии с относительно внешним для него миром. Это закон общения или
двойственности жизненных начал, показывающий, что каждое живое суще-
ство получает возможность к жизни частию из себя, частито из внешности».
Приспособленность, или, как говорит Рулье, «применение» животного
к условиям среды, является результатом взаимодействия тех же двух фак-
15 Все приведенные ниже цитаты из работ Рулье заимствованы мною из книг:
А. П. Богданов. Карл Францевич Рулье и его предшественники по кафедре зоо-
логии в имп. Московском университете. М., 1885; Л. Ш. Давиташвили.
История эволюционной палеонтологии от Дарвина до наших дней. М.—Л., 1948;
В. С. Петров. Выдающийся русский биолог К. Ф. Рулье (1814—1858). Его жизнь,
труды и значение в истории науки. М., 1949, и работ Рулье: «Жизнь животных по от-
ношению ко внешним условиям. Три публичные лекции, читанные в 1851 г.». М., 1852,.
и «Речь на открытии Комитета акклиматизации животных при имп. Обществе сель-
ского хозяйства». «Журн. Мин. нар. проев.», 1857, апрель, отд. VII, стр. 32.
Возникновение и развитие материалистической традиции
29
торов — природы организма и воздействия окружающих условий. Таким
образом, животное либо «избирает внешнее условие, приличное [т. е. со-
ответствующее] своей организации», либо же «продолжающееся [т. е.
длительное] действие внешних условий» в конце концов «изменяет орга-
низацию животного соответственно себе». Это и есть указанный выше вто-
рой случай соотношения между организмом и средой, когда «перевес на
стороне деятелей внешних». Из этого как будто бы следует, что Рулье
приписывал внешним условиям, среде и самому организму одинаковую,
равноправную роль в процессе возникновения приспособительных, целе-
сообразных признаков. В действительности, однако, стихийный материа-
лист Рулье, рассматривавший организм как результат длительного исто-
рического процесса, ни в какой мере не отрицая общей прогрессивности
развития, решительно отвергал как ламарковское имманентно присущее
живой природе «стремление к совершенствованию», так и любой другой
автогенетический принцип эволюции. «Животные,— говорит он,— пере-
рождаются без необходимой определенной последовательности, а только
соответственно изменяющимся условиям» (курсив мой. — С. С.). Однако,
тонкий зоолог, прекрасный знаток животного мира, он понимал, что на
каждом данном этапе эволюции организм вовсе не является некой аморф-
ной массой, из которой внешние условия могут лепить что угодно. По-
скольку организм всегда представляет собою исторически сложившийся
продукт, речь может идти именно о взаимодействии организма и среды,
а не просто об одностороннем воздействии условий среды. Однако веду-
щая роль в изменении организма принадлежит среде: «В каждом из сих
двух случаев [указанного выше «применения» организма к условиям
среды], однако же, организация поддерживается неизменною только
тогда, когда действуют определенные условия, а не другие, так что закон
общения животных с внешним миром остается во всей своей силе».
Исходя из этого, Рулье развивает свои представления о процессе из-
менения наследственной природы организма, которые еще и сейчас пора-
жают нас своей глубиной и отчетливо материалистическим подходом к по-
ниманию эволюционного процесса. «Каждое образование [т. е. каждый
организм и каждый отдельный орган, или «орудие»],— говорит Рулье,—
имеет стремление устоять и,... в случае разрыва его элементов [внешними
воздействиями], возвратиться к первоначальному типу. Это закон устой-
чивости». Но «орудие может получить должное развитие только тогда,
когда на него действуют те же приражения [т. е. внешние условия], при
которых оно в полном развитии предназначено действовать». Если же «но-
вые внешние приражения или условия разрывают целость образования»,
вступает в силу «закон подвижности форм или образований» и возникает
«перерождение» организма. Таким образом, «качество орудия [органа],
природою [организма] передаваемое,— наследственность его, может
удержаться только при способствующих тому приражениях. Иначе она
ослабевает и, наконец, утрачивается, т. е. уступает место действию внеш-
них приражений». Следовательно, наследственность и изменчивость —
единый процесс, заключающийся в изменении наследственности под рас-
шатывающим, «разрывающим целость образования» действием внешних
условий: «наследственность и внешнее приражение друг друга продол-
жают, друг друга заменяют, как равные элементы... Следовательно, сущ-
ность процесса передавания наследственного и действия приражений,
или образование приражаемого, то-есть образование наследственного,—
одинаковы в основании».
Выше уже было указано, что для упрочения в потомстве новых при-
знаков Рулье считал необходимым «продолжающееся действие внешних
30
С. Л. Соболь
условий». Так как «влияние внешнего мира на животное царство чрезвы-
чайно глубоко», то «на известное время, по крайней мере, упрочивается
в его потомстве, делается наследственным», но «очевидно, что чем образо-
вание будет чаще повторяться, умножаться, тем оно будет устойчивое,
зрелее, тем будет обнаруживаться больше стремление к развитию данного
образования». Таким образом, Рулье не сомневался в передаче по наслед-
ству приобретенных признаков, причем считал, что это одинаково распро-
страняется как на физиологические и психические, так и на морфологиче-
ские и анатомические признаки: «Всеми замечено, что к дрессировке осо-
бенно способны те [животные], которые уже рождены дрессированными.
То же замечено относительно наследственности телесных качеств живот-
ных, на чем и основывается улучшение породы и крови в животных».
Именно пользуясь этими закономерностями, человек и мог, по мнению
Рулье, создать величайшее многообразие пород домашних животных:
«Лошадь, собака, вол, перенесенные из дикого в домашний быт человека,
живущие при нем совершенно в других условиях, пищей, воспитанием,
свободой, упражнением изменяются телесно так, что совсем не похожи
становятся на диких представителей вида, на родичей. Животное порабо-
щенное есть животное искусственное, не существующее в природе, хотя
изменено по законам естественным, изменено телесно, вследствие пред-
шествовавших изменений в отправлении, которые сами изменялись вслед-
ствие изменения внешних деятелей». В выведении новых домашних пород
он придавал поэтому решающее значение уходу за животными, воспита-
нию и содержанию их, действие которых постепенно — поколение за
поколением — отклоняет животное от исходной формы, приспособленной
к совершенно иным условиям существования.
Рулье не отрывал теоретическую науку от задач практической жизни.
Наоборот, типичный представитель передовых слоев русской интеллиген-
ции 40—50-х годов, он не только подвергал решительной критике фор-
мальную, замкнувшуюся в себе, оторванную от практики зарубежную
систематико-морфологическую науку его времени16, но и выступал как
активный сторонник использования науки для решения народнохозяй-
ственных задач: «Ежедневный опыт убеждает нас, что материальная жизнь
дорожает и дорожает постоянно, помимо временных причин... Удешевить
материальный быт человека, увеличить его материальное довольство,—
довольство, лежащее в основании каждого правильно развивающегося
нравственного довольства,— вопрос существенной потребности, всегда
и повсюду современный» (Рулье, 1857). Исходя из того факта, что в его
время в отношении «естественных произведений природы» человек «всего
более потребитель», а не производитель, Рулье считал необходимым сде-
лать на основании опыта и науки максимально производительным сельское
хозяйство — эту «первую из первых наук, первое из первых искусств»
(там же). В частности, производительность скотоводства может быть под-
нята путем акклиматизации новых видов диких животных, могущих ока-
заться полезными для человека, с конечной целью полного одомашнения
их. «Те же животные,— говорит Рулье,— служат нам в домоводстве, ко-
торые служили и в классической древности. Америка едва дала двух до-
машних животных. Новая Голландия [т. е. Австралия] ни одного. Мы
только потребляем и мало производим, не увеличиваем нашего запасного
капитала полезных животных» (там же). Отсюда настойчивые призывы
16 См. К. Ф. Рулье. Сомнения в зоологии, как науке. «Отеч. зап.», т. 19 (разд. 2),
1841, стр. 1—13.
Возникновение и развитие материалистической традиции
31
Рулье к организации работы по акклиматизации животных и его собствен-
ная энергичная работа в этой области.
То значение, которое, как мы видели, Рулье придавал в процессе эво-
люции внешней среде, привело его к выводу, что с наибольшей полнотой
и эффективностью многообразные задачи теоретической и практической
зоологии могут быть решены только путем всестороннего и глубокого ис-
следования взаимоотношений между организмом и условиями его обита-
ния, ибо «научный путь есть опытное исследование предмета или явления
в его последовательном развитии, не как уединенного, оторванного, но
как необходимо связанного с другими, относительно внешними явления-
ми». Из этого и вытекает знаменитая задача, поставленная Рулье перед
биологами: «Полагаем задачей, достойною первого из первых ученых об-
ществ, назначить следующую тему для ученого труда первейших ученых:
исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относитель-
но растений и животных, и исследовать их в постепенном взаимном раз-
витии организации и образа жизни посреди определенных условий!»
Решение этой задачи, поставленной Рулье в 1851 г., самим им было осу-
ществлено лишь частично и в небольшом объеме, но Рулье, несомненно,
принадлежит честь основания экологии как самостоятельной науки, за-
дачи, методы исследования и отдельные закономерности которой были на-
мечены им с поразительными для того времени правильностью и глубиной.
* * *
В широком масштабе экологические указания Рулье были осуществлены
его учеником и продолжателем Н. А. Северцовым в работе «Периодические
явления в жизни зверей, птиц и гад Воронежской губернии», опубликован-
ной им в 1855 г.17 Основная особенность этой работы, представляющая
для нас первостепенный интерес, заключается в том значении, которое
Северцов приписывает условиям внешней среды (климату, температуре,
пище и их сезонным изменениям) в формировании и видоизменении ряда
морфологических и физиологических периодически протекающих явлений
в жизни животных (например, линьки, окраски, размножения, миграций
и пр.). Эта идея, постепенное развитие которой мы имели возможность
проследить у ряда русских авторов, начиная с Ломоносова, и которую Се-
верцов непосредственно воспринял у своего учителя Рулье, получает
у Северцова подлинно научный вид и благодаря ему навсегда входит
в биологию как не подлежащая сомнению научная истина. Причина этого,
несомненно, заключалась в том, что выдвинутое им положение: «Перио-
дические изменения среды, в которой живет животное, условливают пе-
риодические явления его жизни и все, даже ничтожнейшие обстоятельства
этих явлений» Северцов сумел не только постулировать, но и убедительно
обосновать на обширном и оригинальном, впервые собранном им биологи-
ческом материале.
Экологические данные, разработанные Северцовым в его исследовании
1855 г., позволили ему придти к твердо обоснованным эволюционным воз-
зрениям, к которым он был уже подготовлен своим учителем Рулье. Как
зоолог и тонкий наблюдатель природы, Северцов был прежде всего убеж-
ден в широком распространении у всех видов животных индивидуальной
изменчивости. Поэтому он считал, что «неверно предположение, что видо-
вые признаки особей неизменны, что виды безусловно-постоянны». С другой
17 Переиздано в 1950 г. Изд. АН СССР. См. также Г. П. Д е м е н т ь е в. Николай
Алексеевич Северцов, зоолог и путешественник (1827—1885). М., 1940.
32
С. Л. Соболь
стороны, как эколог и ученик Рулье, он с полным сочувствием изла-
гает взгляд Ламарка на роль условий внешней среды в изменении видовых
признаков: «Несомненно, что значительные перемены внешних условий
изменяют животный организм; только медленнее, нежели мы видим у ра-
стений, следовательно, менее приметно; распространяясь, встречая новые
жизненные условия климата, местности, пищи, каждый вид должен из-
меняться. Менее известно то, что и одна и та же местность изменяется
с течением времени, но так медленно, что мы считаем каждую местность
неизменной. Оба рода изменения влияют и на живущие в них организмы».
С другой стороны, «мы знаем из геологии, что нынешние животные совсем
не таковы, как те, которые нам известны только по своим ископаемым
остаткам».
Сопоставляя все это, можно, по мнению Северцова, вопрос о проис-
хождении современных видов животных привести к одной из двух альтер-
натив: «Или видовой тип подчиняется изменениям внешних условий и
изменяется вместе с ним; или этот тип способен до некоторой степени
противодействовать изменениям внешних условий, т. е. переносить, не из-
меняясь, некоторые изменения их, так, что вид погибает в данной местно-
сти или и на всей земле, когда эта степень изменения внешних условий пе-
решла назначенный для него предел... По первому решению, нынешние
[виды]... могут быть потомки ископаемых, хоть и изменившиеся; по вто-
рому, нет,— нынешние составляют особое творение».
Сам Северцов решительно становится на сторону эволюционистов
(Бюффона, Ламарка, Жоффруа Сент-Илера) и отвергает учение креацио-
нистов (Кювье, Д’Орбиньи, Брэма) о неизменности видов. Кювье, говорит
он, приводит факт сходства мумий животных, найденных при раскопках
в Египте, с современными египетскими видами этих животных как дока-
зательство того, что за 3000 лет они совершенно не изменились. Но Се-
верцов считает, что это решительно ничего не доказывает и что Жоффруа
Сент-Илер совершенно прав, возражая на это, «что не отчего было и ме-
няться этим животным в Египте, так как внешние условия, климат, поч-
ва, растительность, пища, остались те же самые». Хотя, говорит он, уче-
ние о «постоянстве видовых типов», развиваемое Кювье и его последова-
телями, «и принимается большинством натуралистов», однако это «еще
не доказательство истины».
Не останавливаясь подробнее на общих представлениях Северцова
об эволюционном процессе, рассмотрим по преимуществу его взгляды на
роль условий среды в процессе видообразования (поскольку о них можно
судить на основании единственной дошедшей до нас его лекции «о видо-
изменениях зверей и птиц» из числа четырех его лекций на эту тему, про-
читанных в феврале — марте 1860 г. в Петербургском университете18).
Чтобы ближе и точнее подойти к решению этого вопроса, Северцов ста-
вит перед собой прежде всего задачу найти точные критерии вида, который,
по его мнению, нужно считать реально существующим в природе: хотя,
говорит он, «конкретное, материальное бытие в природе имеют только
особи, или животные и растительные личности», но и «виды признавались
и признаются также существующими в природе, как и особи; это степень
обобщения, доступная самим животным, которые признают свой видовой
тип и отличают его от чужого; признают даже и родовое сродство, напри-
мер, лошадь с ослом, глухарь с тетеревом (березовиком) плодятся и дают
18 Н. А. Северцов. Зоологическая этнография. Исследования о видоизме-
нениях зверей и птиц. (Четыре публичные лекции). 1. «Русское слово», 1860, апрель,
•стр. 18.
Возникновение и развитие материалистической традиции
33
помеси». Считается, что постоянство видовых признаков составляет ос-
новной критерий вида. Известны, однако, в пределах одного вида значи-
тельные отклонения, «видоизменения», «превышающие нормальную сте-
пень различия особей между собой, хоть и не настолько, чтобы назвать
эти личные видоизменения уродствами; но есть и другие — породы, как
у домашних животных». Это и приводит к постановке вопроса: «Не есть ли
образование пород домашних животных искусственное усиление общего
процесса видовой жизни организмов?»
В своем анализе общих закономерностей, определяющих изменчивость
организмов, Северцов исходит из материалистического понимания жизни
как процесса, наиболее фундаментальной особенностью которого является
непрерывно протекающий обмен веществ: «Припомним, что значит орга-
ническая жизнь, в чем различие тел организованных от неорганических:
органическое тело, пока живет, сохраняет свою личность, несмотря на по-
стоянный обмен вещества; и, кроме этой личной жизни, способность раз-
множения дает организмам видовую жизнь. Наконец, это же условие,
обмен вещества в организме, вещества, получаемого извне и усваиваемого
организмом, делает его зависимым от среды, в которой он живет» (кур-
сив мой.— С. С.), Иными словами, в основе всех жизненных явлений —
индивидуального существования и размножения, т. е. сохранения как
индивида, так и'вида,— лежит обмен веществ в организме, процесс, в наи-
высшей мере выявляющий глубочайшую зависимость организма от среды,
в которой организм живет. На этой основе, на основе обмена веществ, и
разыгрывается весь процесс видоизменения организмов. Но Северцов де-
лает важный шаг вперед по сравнению со всеми своими предшественниками,
ставя вопрос о том, какова глубина влияния внешних условий на орга-
низм, каким образом они действительно в конечном счете видоизменяют
его, в какой мере затрагивают они так называемые «видовые признаки»,
многие из которых, видимо, безразличны для организма, но вместе с тем
очень прочны и служат именно поэтому как бы опознавательными при-
метами для систематика при определении им вида животных.
Принимая вместе с Ламарком изменяющее влияние внешних условий
на организм, соглашаясь с ним, что и «перемена привычек производит
изменения в организме, усиливает иные органы, ослабляет другие», Се-
верцов, однако, не видит доказательств того, чтобы эти последние изме-
нения могли привести к превращению одногорода или даже вида в другой:
«Эти органические изменения наблюдались только в относительно тесных
пределах, и превращение орангутана в человека или гуся в курицу вслед-
ствие перемены образа жизни принадлежит к области чистого вымысла».
Между тем Северцов не сомневается в общем происхождении видов одного
рода и родов одного семейства и даже ставит вопрос об общем происхож-
дении самых высоких таксономических единиц — типов: «Мы знаем, что
видоизменения одного вида можно привести к одному общему типу, к об-
щему корню; по только что приведенным соображениям, это возможно и
для видов одного рода, для родов одного семейства. Но далее? Были ли
многие первоначальные типы, или все нынешнее разнообразие форм про-
изошло от одного типа, как египетские жрецы выводили всю органиче-
скую природу от одного яйца?» Какие же естественные факторы могли
привести к столь глубоким преобразованиям организмов? Северцов ука-
зывает, что и Ламарк сам видел недостаточность такого фактора, как изме-
няющее влияние на организмы их изменившихся потребностей, и поэтому
ввел еще один, основной, с его точки зрения, фактор — «безграничное
стремление организмов к совершенствованию». Но это «придуманное»
(по словам Северцова) стремление Северцов решительно отвергает, ибо,
3 Инет, истории естествознания, т. V
34
С. Л. Соболь
как мы увидим дальше, он считал вообще неприемлемыми для науки ка-
кие бы то ни было мистические, надматериальные «силы».
Более приемлемыми казались Северцову взгляды Жоффруа Сент-Иле-
ра о прямом изменяющем действии среды на организм, которое, продол-
жаясь на протяжении периодов времени геологического порядка, в конце
концов закрепляется и становится наследственным. Приемлемость для
него этой идеи понятна, если принять во внимание, что в своем подходе
к организму он всегда оставался прежде всего экологом и считал, что
без тонкого учета всей жизненной обстановки животного невозможно ре-
шить какую бы то ни было общебиологическую проблему. Вспомним, что,
по определению Северцова, зависимость организма — через обмен ве-
ществ — от среды, в которой он живет, является одной из основных ха-
рактеристик живого. Вместе с Жоффруа Сент-Илером Северцов, как уже
было указано, сильно ограничивал ламарковский принцип действия
упражнения и неупражнения. «Рассматривая диких животных,— писал
он, — мы видим, что все живут при внешних условиях, к которым их ор-
ганизм может легко приноровиться; если и есть небольшие видоизменения,
так они скорее зависят от внешних материальных влияний на тело живот-
ного, нежели от изменения отправлений отдельных органов или вообще
образа жизни. ... Вообще изменения привычек действуют на организм,
насколько [они] изменяют условия питания тканей, и не производят из-
менений организма, имеющих видовое значение... Жоффруа Сент-Илер,
выводя отправления из органов, не отрицал [и] реакции отправления на
орган, развивающийся от упражнения и наоборот [хиреющий от неупраж-
нения]; но он, как и мы, полагал, что эта причина органических изменений
довольно второстепенная» (курсив мой.— С. С.).
Принимая в качестве основного фактора изменяемости видов прямое
действие условий внешней среды на организм, Северцов в общем согласен
с Жоффруа Сент-Илером, что пределы этой изменяемости у диких живот-
ных сравнительно невелики, хотя тут же добавляет, что, по его собствен-
ным наблюдениям, «изменения нынешних диких животных гораздо более
значительны, нежели предполагали» Этьен и Исидор Жоффруа Сент-Илеры.
Однако о действительном размере, какого могут достигнуть^эти изменения,
может дать представление лишь очень длительный опыт, и такой многотыся-
челетний опыт, как справедливого его словам, указывает Жоффруа Сент-
Илер, уже осуществлен человеком и его «результаты решительны для за-
нимающего нас вопроса: это произведение пород домашних животных. При-
знаки пород овец, коз, лошадей, быков равнозначащи видовым у диких
.животных; признаки собачьих пород—даже родовым. Другой ряд до-
казательств — породы людей, которым и Кювье приписывает одно общее
происхождение». Таким образом, относительно небольшие изменения,
возникающие под прямым влиянием условий среды, постепенно накопляясь
на протяжении геологического времени, в конечном счете и должны при-
водить к появлению новых видов, родов и т. д.: «Если взять видовые типы
с первого их появления — тогда нужно еще прибавить влияние геологиче-
ских переворотов, не внезапных, как полагали приверженцы... преем-
ственных творений, но все-таки весьма значительных, хотя и постепенных,
какие нужны для изменения, а не погибели организмов».
Таким образом, Северцов, принимая в указанном объеме учение Жоф-
фруа Сент-Илера о прямом изменяющем действии среды, оставался,
подобно другим русским авторам, рассмотренным выше, на той позиции
механистического материализма, которая допускала в природе лишь
наличие медленно развертывающегося, постепенного процесса преобразо-
вания видов. Характерно, что он совершенно умалчивает о той точке
Возникновение и развитие материалистической традиции
35
зрения Жоффруа, по которой в отдельных случаях новые формы могли
возникать путем внезапных преобразований зародышевых стадий, на-
пример, птица — из преобразованного на какой-то стадии своего развития
яйца рептилий. Подобного же рода, достаточно, правда, фантастическую,
теорию английского эволюциониста Чемберса (анонимного автора извест-
ной «Естественной истории творения») он подвергает уничтожающей кри-
тике. Такое отношение Северцова к подобным теориям вполне понятно:
Северцов не мог согласиться с совершенно антиисторическим по своему
существу представлением о возможности внезапного превращения орга-
низмов одного класса и, тем более, одного типа в организмы другого клас-
са или типа.
Каким же именно факторам среды следует приписать первенствующую
роль в видоизменяющем воздействии на организмы? Жоффруа, как извест-
но, особенно большое значение приписывал вероятным изменениям на
протяжении геологических периодов состава атмосферы, что должно было
якобы вести к изменению дыхания, перестройке органов дыхания и, от-
сюда, к образованию новых видов. Северцов решительно отрицал как
самую возможность подобного изменения состава атмосферы, так и ее ве-
дущую роль в видоизменении организмов. Он склонен был скорее согла-
ситься с Глогером в признании большой вероятности влияния климатиче-
ских условий, особенно света, на образование внутривидовых «видоизме-
нений». Существенны расхождения между Северцовым и Жоффруа и в
вопросе о пределах видоизменяющего влияния среды на организм. Как
уже было указано, он шел дальше Жоффруа в оценке размеров тех изме-
нений, которые вызываются изменением условий среды у отдельных
видов. Вместе с тем он подчеркивал слабую изученность вопроса, вслед-
ствие чего невозможно еще придти к общезначимым выводам по этому
вопросу. Обсуждая вопрос об оценке палеонтологических находок, он
говорит: «Все выводы о жизни прежних животных основаны на изучении
соотношений отдельных органов с целым организмом и бытом нынешних,
для которых вопрос о видах еще не решен, пределы изменяемости не най-
дены, кроме весьма немногих, в чем я убедился, исследуя самых извест-
ных зверей и птиц».
Осторожность вдумчивого ученого, тонкого знатока организации и
жизни животных, вынуждает Северцова придти даже к заключению, «что
пределы, даже возможные, [но] еще неизвестные, видовой изменяемости
далеко не так обширны, чтобы, например, у зверей можно бы допустить
хоть такое же различие между нынешним животным и его первым пред-
ком, какое мы видим между лошадью и коровой; даже меньше, нежели
различие человека и орангутана, кошки и собаки. Верно также, что эти
пределы не одинаковы для всех животных». Эти слова никоим образом
не означают, разумеется, что Северцов, подвергший беспощадной критике
всех сторонников учения о неизменяемости видов, сам усомнился в спра-
ведливости эволюционизма. Это — лишь признание добросовестного уче-
ного в неразработанности вопроса и в том, что все известные ему теории
эволюции (Бюффона, Ламарка, Жоффруа Сент-Илера, Чемберса) слиш-
ком слабо обоснованы фактически и содержат слишком много элементов
гипотетичности. Характерно, что, как раз критикуя виталиста Гибеля
и вульгарного материалиста Фогта за их склонность к креационизму, он
пишет: «Недостаточное изучение видоизменений диких животных было,
для потребности теории, признано почти что несуществованием их; прием,
нередко употребляемый для полемических целей» (курсив мой.— С. С.).
Защищая против того же Гибеля положение о влиянии среды на ор-
ганизм, Северцов пишет: «Наконец, еще раз скажем: изучение влияния
3*
36
С. Л. Соболь
внешних условий на организм еще только начинается, критическая по-
верка видовых признаков тоже, так что еще не разграничено с точностью
(хотя г. Гибель говорит противное), что в животной жизни зависит от внеш-
них условий, что нет. А от того, уже и теперь верного положения, что не
все в жизни зависит от внешних условий, до точного определения пре-
делов их влияния еще далеко; из того, что известны только некоторые
проявления этого влияния, нельзя заключать, что других не существует!»
Интересно отметить, что русский перевод виталистской и креациони-
стской статьи Гибеля появился в 1859 г. в «Вестнике естественных
наук» (журнале, который до своей смерти, т. е. до 1858 г., вел Рулье, а
при нем такая статья, конечно, не могла бы появиться в этом жур-
нале), и вот Северцов — при первом же удобном случае, в публичной
лекции — подвергает статью уничтожающей критике, стремясь разъяс-
нить широкой аудитории реакционную сущность статьи.
Но если «не все зависит от внешних условий», то какие же еще факторы
могут определять процесс видообразования? Тут мы подходим к одному из
самых замечательных мест в системе взглядов Северцова, и становится
особенно ясно, насколько опередил Северцов всех эволюционистов своего
времени, насколько приблизился к учению Дарвина об отборе. «Приба-
вим еще,— говорит он в заключение своего рассуждения о пределах влия-
ния условий среды,— что правильные опыты с устранением того или дру-
гого влияния для определения остальных еще слишком малочисленны:
к ним можно отнести только образование пород бойного скота в Англии,
причем, кроме условий климата, пищи и вообще содержания, имел боль-
шое значение выбор производителей» (курсив мой.— С. С.). И тут же объ-
ясняет, что смысл этого выбора заключается в том, что «восприимчивость
организма, т. е. его способность подчиняться внешним влияниям,
оказалась подверженной не только видовым, но и личным различиям», и
к этому добавляет в примечании: «Тут особенно поучительны опыты зна-
менитого скотовода Бэкуэлля, который избегал помеси различных пород».
Таким образом, Северцов считал, что путь к ускорению процесса породо-
образования заключается не в гибридизации, а в расширении и усилении
прямого влияния изменяющих условий среды при помощи отбора особей-
производителей, обладающих особенно резко выраженной податливостью
к воздействию этих условий.
Нам остались, к сожалению, неизвестными дальнейшие лекции Се-
верцова, в которых он, покончив с изложением и критикой чужих кон-
цепций (что было сделано им в рассмотренной первой лекции), перешел
к позитивному и систематическому изложению собственных взглядов.
Но и материал первой лекции оказался, как мы видим, достаточным,
чтобы можно было составить себе представление о большой глубине, ори-
гинальности и материалистической направленности эволюционных взгля-
дов Северцова, как они сложились у него к началу 1860 г. Эта лекция
делает вполне понятным также быстрый переход Северцова в лагерь дар-
винистов после 1860 г. Необходимо остановиться еще на тех сторонах рас-
сматриваемой лекции и некоторых связанных с нею полемических доку-
ментов, которые раскрывают философские и общественно-политические
позиции Северцова и весьма наглядно подтверждают глубокую идейную
связь между передовыми русскими эволюционистами и радикальными
общественно-политическими и философскими течениями в России 50—
60-х годов.
Северцов был деистом, причем деистом того толка, к которому весьма
применимо энгельсовское понимание «деистической формы ^материализма».
Он считал, что так же как «машина есть выражение мысли механика»,
Возникновение и развитие материалистической традиции
37
так и организм должен был иметь своего творца. Однако этот вопрос, как
и вопрос о сущности духа, сознания, не есть, по его мнению, «дело есте-
ственных наук, которые относительно духа исследуют только материаль-
ные условия его деятельности в организмах». Таким образом, Северцов
отказывался от естественнонаучного решения вопроса о «последних при-
чинах» бытия, т. е. стоял на позиции агностицизма, «стыдливого мате-
риализма», позиции, столь характерной для многих выдающихся натура-
листов середины XIX в. Вместе с тем его стихийный естественнонаучный
материализм позволил ему, как мы видели, стать на достаточно правиль-
ный и последовательный путь в решении вопроса о факторах эволюции.
Он же привел его к борьбе на два фронта — против витализма и против
вульгарного материализма Фогта и М о лешотта. Надо, однако, тут же за-
метить, что в то время как витализм он отвергал нацело, в своей критике
вульгарного материализма он был чрезвычайно осторожен, и эта осторож-
ность, как он сам откровенно признает, была продиктована соображения-
ми тактического порядка: он считал, что в условиях идеологической и
политической реакции вульгарный материализм выполняет прогрессив-
ную роль и потому заслуживает поддержки.
Как уже было указано, Северцов критиковал виталистов (Гибеля) и
вульгарных материалистов (Фогта) за то, что оба эти направления одинаково
отрицали «изменяемость видовых типов» и считали, что вид определяется
«признаками, независимыми от внешних условий». Однако «в своих объяс-
нениях причин этой неизменяемости» они расходились: «Фогт просто при-
нимает ее, как факт, достойно подтвержденный наблюдениями (весьма,
напротив, недостаточно, как вскоре увидим); Гибель старается объяснить
этот факт особой, специфической жизненной силой, образующей и поддер-
живающей, сопротивляясь изменяющим внешним влияниям, каждый
видовой тип». Отсюда Гибель делает вывод, что любое учение об изменяе-
мости видов, хотя бы и ограниченной, есть материализм. На это Северцов,
решительно становясь на сторону материалистов, дает следующую рез-
кую отповедь витализму: «Вооружаясь против материалистов, Гибель
приписывает им объяснение образования организмов действием неорга-
нических сил; но это материалисты воображаемые, которых, следователь-
но, опровергать нечего. Настоящие и неорганических сил не признают,
говоря, что сила есть слово, не более, отвлеченное выражение деятельно-
сти вещества... Для них жизнь, деятельность организмов не есть чисто
физическая или химическая, но совершающаяся по определенным зако-
нам сочетания процессов физических, химических, механических,— эти
законы сочетания названных процессов вольно же г. Гибелю называть
жизненной силой. А его доводами в пользу этой силы, взятыми из видовых
особенностей формы зрелых организмов, особенностей, независящих от
физических и химических свойств органической материи, можно доказы-
вать жизненную силу любой машины. Этим мы не хотим сказать, чтобы
организованное тело было не более, как машина, а только то, что идеаль-
ный видовой тип организма не есть жизненная сила».
Вместе с тем Северцов отчетливо видел и отрицательные стороны вуль-
гарного материализма: «Это хорошая сторона материализма, что он очи-
щает науку от сил природы и всяких аллегорий... Недостаток материализ-
ма мы видим в том, что он более общее название явлений выставляет их
причиной, а не в отрицании жизненной силы... Анализируя материализм
по сочинениям его главных представителей, Фогта, Молешотта, я убедился,
что это не опытный вывод, а перемена слов в формуле покойной натурфи-
лософии; что всемирный дух доходит до самосознания в человечестве.
Вместо духа поставьте вещество вообще, вместо человечества — его
38
С. Л. Соболь
мозговое вещество; да еще,пожалуй, прибавьте с Молешоттом, что сознание
есть питание мозга 19, объявите, как он же и Бюхнер, что это докажется
будущими открытиями физиологии мозга, — и основные положения гото-
вы; желающие да веруют». Но значит ли это, что материализм, даже в этой
его вульгарной форме, может и должен быть отброшен так же, как вита-
лизм? Северцов дает на это совершенно недвусмысленный отрицательный
ответ. И мотивы этого ответа, как мы сейчас увидим, показывают, что для
Северцова, как для истинного передового шестидесятника, была совершен-
но очевидна общественная роль науки, что он не мыслил себе науку вне
ее общественного служения.
Северцов говорит, что «со стороны науки материализм [Фогта и Моле-
шотта] есть момент научного развития, объясняемый большей зрелостью
физики и химии сравнительно с физиологией, психологией, общественной
наукой...» (курсив мой. — С. С.). Именно этим, как ему кажется, и объ-
ясняются «односторонне-химические увлечения Молешотта». И он считает
возможным временно примириться с ними, поскольку в целом материа-
лизм способствует развитию, прогрессу науки, между тем как витализм
препятствует этому развитию. Северцов считал, что для успеха общест-
венного развития важно, чтобы наука непрерывно развивалась, и привет-
ствовал любое прогрессивное научное движение даже в том случае, если
отчетливо видел, что в данный момент это движение еще весьма слабо
фактически обосновано. Так, он откровенно признавал, что никто из эво-
люционистов не сумел с достаточной убедительностью обосновать свою
теорию, и поэтому не принимал ни одной из эволюционных теорий, хотя
совершенно не сомневался в наличии в органической природе эволюцион-
ного процесса.
Это отношение Северцова к науке получило очень яркое выражение
в его выступлении (в марте 1860 г. в «СПб. ведомостях») по поводу публич-
ного диспута между Погодиным и Костомаровым по вопросу о начале
Руси. Заявляя, что он выражает «впечатления большинства присутство-
вавших», Северцов говорит, что недавно он в своих публичных лекциях
излагал спор между Кювье и Жоффруа Сент-Илером, «который в 1830 г.
взволновал всю парижскую публику, даже и то большинство, которое зоо-
логией до тех пор не интересовалось, хотя спор завелся об специальней-
ших предметах из сравнительной анатомии... И вот,— продолжает он,—
я не мог предвидеть, что это явление общего сочувствия к науке так скоро
повторится у нас, так скоро, так явственно, как оказалось на диспуте
гг. Погодина и Костомарова насчет весьма специального тоже вопроса из
русской истории». Причина этого заключается, по мнению Северцова,
в том, что в обоих случаях по поводу специальных вопросов дело шло
собственно о новом, сильном движении науки и поэтому недаром воз-
буждало общее участие. Пусть в одном случае приверженцем старых идей
выступал великий Кювье, в другом выдающийся специалист по русской
истории Погодин; пусть положения Кювье были хорошо обоснованы фак-
тически, а положения Жоффруа оказались явной натяжкой, пусть, быть
может, такое же отношение существует между позициями Погодина и Ко-
стомарова,— все это несущественно, ибо в общей позиции -Жоффруа Сент-
Илера, как и в общей позиции Костомарова, «выразился плодотворный
протест против застоя в научной мысли» (курсив мой.— С. С.), а плодо-
19 Напомним в связи с этим меткую характеристику Ленина: «От «вульгарных»
материалистов Фохта, Бюхнера и Молешотта Энгельс отгораживался, между прочим,
именно потому, что они сбивались на тот взгляд, будто мозг выделяет мысль так же,
как печень выделяет желчь» (В. И. Л е н и н. Соч., т. 14, стр. 36).
Возникновение и развитие материалистической традиции
39
творность этого протеста заключается в том, что благодаря ему перед
наукой раскрываются новые пути, необъятная будущность.
Подчеркивая симпатию широких общественных кругов к новым, про-
грессивным научным движениям, Северцов отчетливо указывает и при-
чину, обусловившую эту симпатию. Он не имел, конечно, возможности —
по причинам цензурного порядка — коснуться политического положения
в России. Но он нашел совершенно возможным в публичной лекции на био-
логическую тему установить факт тесной внутренней связи между реак-
ционными, идеалистическими течениями научной и философской мысли
и политической реакцией на Западе. Объясняя успех материализма в За-
падной Европе, он говорит, что там сторонников его «нашлось много,
по [т. е. вследствие] злоупотреблению в Европе идей, отрицаемых мате-
риализмом, для оправдания отживших учреждений, права сильного,
австрийской политики...» Современники Северцова хорошо знали поли-
тические события того времени и легко, конечно, поняли намек Северцова,
намек, который полтора года спустя был смело раскрыт Д. И. Писаревым
в статье о Меттернихе и австрийской реакционной политике, напечатан-
ной в том же журнале «Русское слово», где была опубликована и лекция
Северцова.
Подводя итог сказанному о Рулье и Северцове, надо признать, что вся
деятельность их была словно направлена к тому, чтобы доказать справед-
ливость замечательных слов Герцена (в статье «Капризы и раздумье»):
«Не истины науки трудны, а расчистка человеческого сознания от всего
наследственного хлама, от всего осевшего ила, от принимания неестест-
венного за естественное, непонятного за понятное». Эти два замечатель-
ных русских биолога 40—60-х годов, воспитавшиеся на идеях Белинского
и Герцена, и явились главными основоположниками материалистических
эволюционных идей в России, расчистившими поле для торжества этих
идей в последующие годы. Но наряду с ними в 50—60-х годах в России
еще несколько биологов развивали эволюционные идеи в том же общем
плане, хотя и далеко не с таким блеском й последовательностью, как Рулье
и Северцов.
* * *
Профессор Петербургского университета С. С. Куторга заслуживает
здесь упоминания главным образом в связи с тем, что он, по словам
К. А. Тимирязева, был первым, кто в России заговорил о Дарвине: осенью
1860 г. на вступительной лекции по зоологии он изложил студентам содер-
жание «Происхождения видов». Естественно возникает вопрос, каковы же
были воззрения самого Куторги?
М. А. Антонович высказывает предположение, что анонимная статья
об учении Дарвина, напечатанная в журнале «Библиотека для чтения»
за 1861 г. (№ 11 и 12), написана Куторгий, а поскольку эта статья изла-
гает учение Дарвина в весьма сочувственном духе, Антонович делает
вывод, что Куторга немедленно по ознакомлении с дарвинизмом сделался
его сторонником20. Однако, не говоря о том, что доводы Антоновича
в пользу авторства Куторги не очень убедительны (существует мнение,—
впрочем, также, слабо обоснованное,— что автором статьи был П. А. Лав-
ров), Куторге, чтобы стать дарвинистом, нужно было коренным образом
изменить сложившиеся у него издавна представления по вопросу о проис-
хождении органических видов. Воззрения Куторги, насколько о них
можно судить по его статье «Общий закон появления, существования
20 М. А. Антонович. Чарлз Дарвин и его теория. СПб., 1896.
40
С. Л. Соболь
и исчезания организмов»21, представляют собой довольно эклектическую
смесь материалистических и полукреационистских взглядов. Куторга счи-
тал, что «жизнь... состоит в беспрестанном химическом соединении и разло-
жении составных частей, так что каждая из малейших частей организма на-
ходится то в состоянии покоя, то в движении». Благодаря процессу химиче-
ского соединения (разложение и усвоение пищи) «все органы наши полу-
чают известную форму», следствием процесса разложения (распад тканей
тела) является «беспрестанная изменчивость, беспрерывная деятельность»
органов. Эти противоположно протекающие процессы в конечном итоге
неизбежно приводят индивидуальный организм к смерти. Таким образом,
Куторга достаточно правильно подошел к пониманию того, что в основе
жизни лежит обмен веществ.
Далее он пытается увязать изложенное представление о жизни с за-
кономерностями существования видов: «И так, все доселе сказанное убеж-
дает нас, что каждый неделимый организм именно потому, что он орга-
низм, непременно должен умереть. Геологическое изучение нашего
земного шара открывает тот же самый закон, но в объеме несравненно об-
ширнейшем, а именно, что и собрание всех неделимых, составляющих
один вид, даже все виды, составляющие род, наконец, несколько родов,
связанных общим характером в одно семейство, должны невозвратно
исчезнуть с лица земли». Основанием для этого утверждения является для
Куторги факт глубокой зависимости каждого организма от условий его
обитания, выражающийся в приспособленности организма к среде:
«В каждую эпоху был и особенный климат и особенные условия морей
и суши, и так как животные и растения могли развиваться не иначе как
в совершенном, строжайшем согласии со всеми этими условиями, то и
естественно, что в каждую эпоху могли являться только такие организмы,
которые вполне согласовались с этими условиями. Приближаясь к сле-
дующей эпохе, совокупность условий изменялась, и потому организмы
не могли оставаться и продолжать жизнь посреди чуждых, враждебных
условий; они постепенно вымирали до одного».
Казалось бы, установив это положение и принимая изменчивость ор-
ганизмов, которая, по мнению Куторги, связана совершенно закономерно
с обменом веществ, он должен был пойти дальше и попытаться найти
естественные законы, определяющие не только гибель старых, но и возник-
новение новых форм жизни. Оказывается, однако, что Куторга стоял на
позициях своеобразного кювьеризма. В пределах каждой геологической
эпохи приспособленные к ее условиям организмы «целыми родами и се-
мействами постепенно развивались и вымирали безвозвратно. Таким об-
разом, в продолжение той длинной эпохи, в которую отлагались пласты
силюрийской системы, явились и развились в огромное семейство, бога-
тое родами и видами, животные из класса раков — трилобиты» (курсив
мой.— С. С.). Но современные нам морские раки «не суть непосредствен-
ные потомки ископаемых, а новые организмы, происшедшие в нашу эпоху».
Общий вывод Куторги сводится к тому, что хотя организмы все более
усложняются и совершенствуются по мере перехода от более древних
геологических эпох к более поздним, но между организмами разных гео-
логических эпох нет никакой генетической связи: «Никак не следует себе
представлять, что исчезновение животных и появление новых происходило
вследствие постепенного перерождения их, вроде того, как, например,
мериносы часто вырождаются в простых овец. Напротив того, здесь было
21 С. Куторга. Общий закон появления, существования и исчезания орга-
низмов. «Библиотека для чтения», т. ХС, 1850.
Возникновение и разви тие материалистической традиции
41
решительное исчезание прежних форм, и за этим появление новых»
(курсив мой.— С. С.).
Но чем же в таком случае вызывалось возникновение новых видов
в каждую новую эпоху? Мы не находим у Куторги даже намека на творца,
творческую силу, акты творения и т. п. Он дает свой ответ, ответ «есте-
ственнонаучный», хотя и весьма туманный: «Все и всегда зависело от
господствующих условий, совокупность которых мы называем гением
эпохи. Сила этого гения неотразима, непреложна, он сокрушает посте-
пенно, но непременно в конец все прежние формы, и также постепенно
вызывает новые, более или менее сходные с первыми, и даже совершенно
новые, дотоле неслыханные. Этот процесс творения и разрушения форм
жизни неумолкно продолжался и до наших времен, и всегда по одним и
тем же общим законам, конечная цель которых есть вечное движение —
жизнь, произведение более разнообразного, полнейшего и совершенней-
шего, на развалинах прежнего неполного, менее совершенного». Таким
образом, идея ведущего значения условий внешней среды в органической
эволюции доведена Куторгой до идеалистического абсурда, ибо хотя его
«гений эпохи» есть всего лишь «совокупность господствовавших в данную
эпоху условий», он по существу ничем не отличается от всемогущего творца,
который, по учению последователей Кювье, в каждую новую геологическую
эпоху создавал новые формы путем особых творческих актов. Воз-
зрения Куторги можно определить как смесь механистического материа-
лизма с идеализмом. Виды, по крайней мере — жившие в различные гео-
логические эпохи, возникают, по мнению Куторги, не одни из других,
а совершенно наново и притом непонятно, из чего. Возможно, конечно,
что, ознакомившись с учением Дарвина, Куторга изменил свои взгляды, но,
правильнее, нам кажется, допустить, что, как добросовестный профессор,
он просто счел необходимым ознакомить студентов с книгой Дарвина как
с последней научной новинкой, наделавшей много шуму во всей Европе.
♦ * *
Примерно на таких же позициях стоял приват-доцент Московского
университета Д. Н. Ковальский (Кавальский), с той лишь разницей, что
о своем переходе в число «сдержанных» дарвинистов он оставил собствен-
ное свидетельство. Свое отношение к эволюционному учению Ковальский
высказал в небольшой статье «Историческая заметка о гипотезе постепен-
ного перехода одних жизненных форм в другие» 22. Наиболее подробному
разбору (этому посвящено более половины всей маленькой статьи) Ко-
вальский подвергает учение о лестнице существ. Он доказывает, что по-
пытки расположить все тела природы в один линейный ряд и найти пере-
ходные формы между растениями и животными, а также между типами,
классами и родами животных оказались совершенно несостоятельными.
«Разумеется,— говорит он,— ныне никто не верит переходу одного зоо-
логического рода в другой, а тем более одного класса, одного типа живот-
ных в другой». Но могут ли, по крайней мере, преобразовываться виды,
могут ли виды переходить один в другой? Кювье нацело отрицает это,
Жоффруа Сент-Илер, наоборот, считает это вполне возможным, причем
в качестве главного преобразующего фактора выдвигает действие условий
внешней среды. Сам Ковальский как физиолог признавал глубокую за-
висимость организма от условий обитаемой им среды, но считал, что из-
менение этих условий может вызвать лишь болезнь или смерть индивида.
82 Д. Н. Ковальский. Историческая заметка о гипотезе постепенного пе-
рехода одних жизненных форм в другие. «Моск, врачебн. журн.»,1857,111—IV, стр. 71.
42
С, Л. Соболь
Так, в другой своей статье «Нечто о жизни и ее условиях»23 он писал:
«Между организмом и внешней средой, в которой протекает его жизнь,
существует связь неразрывная. Нам понятна зависимость человека от ок-
ружающей его природы (органической и неорганической), из которой он
заимствует пищу, свет, теплоту и проч.,— словом все элементы, сово-
купность которых составляет материальную основу нашего существова-
ния. Нарушение, даже временное, одной из точек соприкосновения орга-
низма с той животной [т. е. жизненной] средой, в которой он поставлен
со дня происхождения на свет, неминуемо влечет за собой болезнь или
смерть неделимого».
Таким образом, в противоположность Куторге, принимавшему посту-
лат абсолютного всемогущества внешней среды как в уничтожении ста-
рых, так и в созидании новых видов, Ковальский целиком отрицал моди-
фицирующее влияние среды, ибо именно в силу того, что организм строго
подчинен условиям среды и с изменением этих условий может лишь по-
страдать или погибнуть, он не в состоянии измениться сам. Тем не менее
в заключительном выводе своей статьи он приходит к тезису о возможно-
сти преобразования видов, хотя и в очень узких пределах, причем объ-
ясняет эту возможность не действием среды, а гибридизацией, скрещива-
нием представителей видов, принадлежащих к разным родам: «Ныне мы
достоверно знаем, что существует непосредственный переход одного зоо-
логического вида в другой, но только в известных пределах. Так, от со-
вокупления лошади и осла родятся межуточные особи; равным образом
плодотворно совокупление волка с собакой, тигрицы со львом,... ку-
рицы с фазаном и т. д. Но часто уже в первом и не далее как в третьем
и четвертом колене межуточные особи оказываются бесплодными. От
сближения помеси с первобытным видом получаются особи первобытного
вида». И он заключает это свое положение общим выводом: «Здесь и закан-
чивается переход одних животных форм в другие». Эта ограниченность
эволюционных взглядов Ковальского не помешала ему все же в последую-
щие годы, в курсе, читанном им в Московском университете24, стать в ряды
сторонников дарвинизма. Важно отметить, что даже такие ученые, как
Куторга и Ковальский, резко расходившиеся с Рулье и Северцовым во
взглядах на объем и характер эволюционного процесса, в конечном счете
все же примкнули к дарвинизму или, во всяком случае, заинтересовались
им, будучи подготовлены к этому той общей идеей о связи между организ-
мом и средой, которая свою наиболее углубленную разработку получила
в работах русских философов и биологов-материалистов.
* * *
Среди натуралистов 50-х годов, особенно подробно останавливавшихся
на этой проблеме, следует отметить, помимо Рулье и Северцова, Г. Е. Щу-
ровского и А. Н. Бекетова. Профессор Московского университета геолог
и палеонтолог Г. Е. Щуровский в ряде своих статей 1856—1858 гг.25 дал
обстоятельный анализ той зависимости, которую удается установить ме-
жду характером флоры и фауны и географо-климатологическими условия-
23 Д. Н. Ковальский. Нечто о жизни и ее условиях. «Моск, врачебн*
журн.», 1857, I, стр. 1—39.
24 Д. Н. Ковальский. Очерки по физиологии видовой жизни человека
и животных. М., 1863.
25 Г. Е. Щуровский. Речи и статьи. Сб. «Юбилей Григория Ефимовича
Щуровского (27 августа 1878 г.)». «Изв. ими. О-ва любит, естествозн., антропол. и
этногр.», т. XXX, вып. 2. М., 1878. Все приводимые ниже цитаты из статей Щуровского
взяты из этого сборника.
Возникновение и развитие материалистической традиции
4S
ми отдельных геологических периодов (например, каменноугольного).
Он исходил из того положения, что «органическая жизнь во все времена
действовала по одним и тем же законам, и потому прежние живые тела,
без всякого сомнения, требовали для своего существования такого же
соответствия внешних условий, при каком существуют нынешние, по-
добные им, организмы» (рецензия на книгу С. Куторги «Естественная исто-
рия земной коры»). Поэтому, по мере смены геологических периодов, «ра-
стения и животные в течение времени также уничтожались и заменялись
другими, более или менее отличными от первых [т. е. предшествующих],
смотря по тому, как различны были новые физические условия. Но по-
нятно, что по мере приближения к нашему времени эти условия и самая
органическая жизнь должны были более и более сближаться с нынешними
условиями и с нынешнею органическою жизнью» (там же). Жизнь разви-
валась, исторически восходя от более простых форм к более сложным.
Поэтому для описания истории жизни наиболее подходит «восходящий
или исторический способ, как..более согласный с развитием растений и
животных, последовательно сменявшихся на земной поверхности» (упрек
Куторгс, который применил в своей книге обратный, т. е. нисходящий,
порядок изложения). Для правильного понимания приведенных выска-
зываний Щуровского следует иметь в виду, что он ни в рассматриваемых
здесь статьях, ни в своем учебнике «Органология животных» (1834) прямо
не говорит об эволюционном процессе, о преобразовании одних форм
в другие. Однако его сочувственное изложение идей Жоффруа Септ-Илера
о единстве плана строения животного мира и его мнение о том, что в основе
структурного сходства гомологичных органов лежит общность их проис-
хождения, их подлинное родство, позволяют думать, что уже в 30-х годах
Щуровский определенно склонялся к эволюционной идее.
С большой подробностью представления Щуровского о глубоком со-
ответствии между строением организма и условиями среды его обитания
развиты им в статьях «О происхождении каменного угля» (1856) и «Ян-
тарные острова на Балтийском море» (1858). В них он доказывает, что свое-
образный состав и характер каменноугольной флоры и фауны всецело
определялись климатическими условиями («вся поверхность земли пред-
ставляла одну огромную теплицу, орошаемую теплою водою; защититель-
ными стеклами для этой теплицы были туманы и облака») и составом ат-
мосферы (по его мнению, в воздухе каменноугольного периода было очень
много углерода). Точно так же он устанавливает, что «янтарные леса, со
своими обитателями, большей частью имели характер полутропического
или умеренного климата». Наряду с этим Щуровский один из первых с боль-
шой отчетливостью выдвинул идею о гигантской роли организмов в пре-
образовании земной коры. Так, высказав предположение, что «в эпоху
образования каменного угля атмосфера заключала в себе гораздо более
угольной кислоты, нежели теперь», он отмечает, что в дальнейшем «водя-
ные животные большое количество этого вещества перевели в твердое со-
стояние, истребив его на образование своих известняковых покровов.
Стоит вообразить себе те огромные массы углекислой извести, которые
входят в состав земной коры, чтобы понять участие прежних животных
в уничтожении углекислоты. Известняки, встречающиеся в различных
формах и простирающиеся иногда до 500 сажен толщины, большей частью
состоят из кораллов, раковин и других животных, населявших прежние
моря. На образование всего этого потребно было гораздо более углерода,
нежели даже на образование каменноугольных пластов». Таким образом,
сами организмы подготовили на земле новые физические условия, при ко-
торых могли развиваться и существовать Организмы нового, более
С. Л. Соболь
высокого типа: «Когда, наконец, атмосфера такими средствами была очище-
на от излишней углекислоты и пришла в нынешнее состояние или близкое
к нынешнему, тогда явились на земной поверхности птицы и звери —
настоящие наземные животные. Остатки их встречаются обыкновенно в
третичных формациях, образовавшихся позднее всех других».
Передовые научные взгляды сочетались у Щуровского и с передовыми
общественными воззрениями. Щуровский считал, что паука не имеет пра-
ва замыкаться в себе, что она должна служить для поднятия благососто-
яния народа и вместе с тем быть истинно народной, т. е. доступной для на-
рода: «Наш век также имеет свой отличительный характер или свою
особенность: это — всеобщее стремление везде и во всем уничтожать цехи
или касты, в каком бы виде они ни существовали, с их особенными приви-
легиями и замкнутостью. Тот же характер в наше время носят на себе
и естественно-исторические науки, именно характер общедоступности или
популяризации: они рвутся, так сказать, из кабинета ученого, чтобы сде-
латься общим достоянием народов»26. Уважая подлинных ученых незави-
симо от их национальности, Щуровский вместе с тем резко выступал про-
тив низкопоклонства перед зарубежной наукой и призывал к развитию
своей, отечественной науки. Его замечательные слова об этом звучат и
сегодня настолько свежо, что мы позволим себе привести довольно боль-
шую цитату из его забытой речи «Об историческом развитии естествозна-
ния в России» (1869):
«Жалок тот человек и жалок тот народ, который остается всегдашним
подражателем... Россия сознала, наконец, эту великую истину и вступила
в тот период, когда каждая нация, воспитанная знаниями других народов,
обращается к самой себе, к своему отечественному, и старается довести
его до степени национального или своенародного характера. Но нельзя
сказать, чтобы Россия вполне уяснила себе этот национальный вопрос.
У нас с недавнего только времени стали слышаться выражения: русская
наука, русское естествознание, и те встречают иногда сильное противодейст-
вие, как бы выражения, не имеющие смысла и находящиеся в каком-то
враждебном отношении к западной науке. Противники русского естество-
знания ратуют обыкновенно во имя единой общечеловеческой науки, но
ведь и те, которые защищают его, действуют во имя той же общечеловече-
ской науки. Значит, между теми и другими есть какое-то недоразумение.
Действительно, странно было бы в наше время проповедовать о такой
науке, которая несогласна с общечеловеческими началами... Нужно ли до-
казывать, что организацию животных или растений нельзя изучать ни
с русской, ни с немецкой точки зрения, а с одной общечеловеческой? Путь
к изучению физической природы один и тот же: наблюдение и правильные
выводы из него по законам логики. С другой стороны, защищая русское
естествознание, никто не думает восставать против западной науки...
Сущность спорного вопроса, видимо, состоит не в отчуждении русской
пауки от западной и не в основании какой-то небывалой науки, а в том,
чтобы наука в России, оставаясь общечеловеческой, в то же время была
и своенародною или русскою. Это то самое, что желают для себя и Анг-
лия, и Франция, и Германия и чего должна желать всякая страна, чув-
ствующая свое национальное достоинство. Точнее сказать, это необходи-
мое следствие умственной возмужалости народа... Это та самая пора в жиз-
ни народа, когда и науки, и искусства, и литература получают по преиму-
ществу своенародный характер и стараются быть выражением всего род-
26 Г. Е. Щ у р о в с к и й. Об общедоступности или популяризации естественных
наук. 1867. См. указанный сборник (примеч. 25).
Возникновение и развитие материалистической традиции
45
ного. Тем же направлением бывает проникнута и вся жизнь народа, об-
щественная и частная. Строго говоря, этим только направлением каждый
отдельный народ и становится участником в дальнейшем развитии общего
человеческого образования; этим только направлением и вносится в
науку, искусство и литературу тот самостоятельный взгляд, который
везде открывает новые стороны и на все кладет свою особенную печать».
* * *
Существенный шаг вперед в философском понимании проблемы взаимо-
отношений между организмом и средой сделал знаменитый русский бота-
ник профессор Петербургского университета А. Н. Бекетов. В своей
прекрасной статье «Гармония в природе»27 Бекетов дает подробный анализ
разнообразных морфологических и физиологических приспособлений ра-
стений и животных к условиям окружающей их органической и неоргани-
ческой среды. Эту издавна известную широко распространенную в органи-
ческом мире прилаженность, приспособленность организма к среде Беке-
тов называет гармонией природы. Что представляет собою эта гармония,
в чем ее сущность? — спрашивает Бекетов. Следует ли придерживаться
старой телеологической точки зрения, согласно которой приспособлен-
ность организмов есть ^еле-сообразность в буквальном смысле слова, т. е.
возникла в соответствии с заранее поставленными «конечными целями»,
или же она является результатом некоторой естественной необходимости,
т. е. вызвана естественными причинами, обусловленными в конечном
счете всеобщей взаимосвязью и взаимодействием всех тел и явлений
природы? Бекетов следующим образом формулирует этот древний спор
идеализма с материализмом, спор о «конечных целях» и механической необ-
ходимости: «Существует ли эта гармония вследствие особого приспособле-
ния каждого явления к его цели и к среде его действия, как то думают весьма
многие; или это есть проявление мировой целости, вследствие которой ча-
сти не могут действовать врознь, не нарушая этой целости, как то ду-
мают многие другие?... В первом случае мы предполагаем приспособле-
ние к частной цели; во втором предполагается только закон необходимости,
проявляющийся в гармонической связи между явлениями, входящими
в состав целого».
Бекетов доказывает, что с точки зрения строго научной приемлема
только вторая альтернатива. «Если,— говорит он,— в данный момент
земной и вообще мировой жизни материя слагается в новое существо, то
она может сложиться на миллионы различных ладов, но непременно со-
гласно с окружающими условиями. Количество слагающейся материи
и качество ее могут быть бесконечно различны, поэтому она и может при-
нимать бесконечно разнообразные формы; но выйдти из-под влияния окру-
жающих явлений она не может ни в каком случае. Следовательно, мы
можем себе представить, что каждое материальное существо выливается,
так сказать, в форму, скованную для него условиями, при которых оно
появляется». Иначе говоря, «причина строения, наружного вида и всей
сущности каждого существа заключается в окружающих его условиях,
в зависимости его от этих условий». Поскольку все без исключения тела
и явления материальной природы связаны друг с другом, обусловливают
ДРУГ друга, «в природе нет ни одного явления, которое бы не входило в
число условий бытия» того или иного организма. Но задача исследователя
27 А. Н. Бекетов. Гармония в природе. «Русский вести.», I860, № И, стр. 197—
241; № 12, стр. 534—558. (Работа написана в 1858 г.)
46
С. Л. Соболь
заключается в том, чтобы среди бесчисленных условий выявить те,
которые действуют на данный организм «бесконечно сильнее других»,
являясь, таким образом, специально «ему принадлежащими». «Причину
форм можно и должно разыскивать двояким образом: 1) в связи каждой
части существа со всеми остальными его частями; 2) в связи этих частей
с общефизическими условиями», но при этом надо иметь в виду, что оба
эти порядка отношений «действуют не порознь, а единовременно, и разде-
лить эти два действия весьма затруднительно», хотя «началом и сущностью
всякой гармонии должно считать общефизические свойства» материи.
В своих аналогиях между проявлениями этих закономерностей в мире
органическом и мире неорганическом Бекетов склонен идти довольно да-
леко, в чем сказалась известная механистическая ограниченность его ма-
териализма (отметим, что Бекетов в те годы сочетал свой материализм
с дуалистическим представлением о независимости души от тела и с верой
в существование божественного начала). Однако он отмечал и существен-
ное различие в характере зависимости неживых и живых тел от условий
окружающей среды. В последнем случае как условия, «так и самое суще-
ство подвижны; условия... бесконечно изменяются, самое же существо
собственно не изменяется, а обновляется, ибо материальные частицы, со-
ставляющие его, беспрестанно заменяются такими же, но только свежими
частицами». Несколько противореча себе, Бекетов все же вынужден при-
знать, что этот обмен веществ в организме не может всегда протекать не-
изменно, что изменение условий вызывает изменение обмена веществ и
вместе с тем и изменение организмов, правда, в узких пределах: «Пределы,
между которыми существа могут изменяться, весьма тесны». Тем не менее,
«если условия, окружающие то или другое из этих существ, изменятся,
то само оно или претерпит коренное преобразование или же вовсе разру-
шится; а если те же условия в другой раз в природе не повторятся, то
существо вовсе исчезнет с лица земли».
Отсюда Бекетов делает переход к эволюции органического мира, исто-
рически развертывавшейся на протяжении геологической истории Земли.
Логическим выводом из предыдущего является установление того, что
в органическом мире существуют два явления: «1) изменчивость существ,
по мере изменения условий, их окружающих, и 2) совершенное исчезнове-
ние их, с радикальным изменением этих условий». Поскольку геологией
установлено, что «в древнейшие, доисторические времена, перед появле-
нием человека на земле, существовали растения и животные, которых теперь
более нет», и что вместе с тем «в те времена и земли, и моря имели другие
конформации, и климаты были иные», необходимо считать, что «появление
новых физических условий решило исчезновение одних растений и живот-
ных и появление других, новых» (курсив мой.— С. С.). Сами организмы,
с своей стороны, влияют на изменение физических условий («каждое жи-
вотное дыханием своим также изменяет атмосферу») и тем самым оказы-
вают «влияние на все существующее», не говоря о том, что изменение со-
става организмов изменяет органическую среду каждого другого расте-
ния и животного. Таким образом, «травная растительность была необходи-
мым условием для появления на земле травоядных животных. Появление
травоядных в свою очередь необходимо было для существования животных
хищных. Наконец, самое появление хищных упрочило существование
травоядных, ибо травоядные, не истребляемые хищными, через меру раз-
множились бы, уничтожили бы все травы и погиблп бы с голоду». Важным
биогенным фактором изменения органического мира является человек,
ибо «появление человека есть уже само по себе повое условие физического
мира, принимающее нередко весьма решительное участие в переменах,
Возникновение и развитие материалистической традиции
47
которые совершаются, можно сказать, на глазах наших». Замечательно,
что то же самое явление — взаимозависимость организмов друг от друга
и от физических условий среды, которое Дарвин назвал метафорически
«борьбой за существование», наш ученый обозначил термином «гармония
в природе», термином, подчеркнувшим обратную сторону борьбы, ее ко-
нечный, положительный результат. Но на этом Бекетов остановился.
В своей замечательной статье он не поставил вопроса о том, каким же об-
разом условия существования становятся фактором формообразования,
каким образом они вызывают самое возникновение новых видов и опре-
деляют поступательный, прогрессивный характер эволюционного процесса.
* * *
К правильному пониманию факторов эволюции, как они вытекают из
признания ведущей роли в эволюционном процессе условий внешней среды,
близко подошел профессор ботаники Московского университета С. А. Ра-
чинский, первый переводчик на русский язык «Происхождения видов»
Дарвина, впоследствии ставший реакционером и мистиком. Был ли Ра-
чинский знаком с книгой Дарвина, когда писал свою статью «Размноже-
ние водорослей», появившуюся в мае 1860 г.28 в «Вестнике естественных
наук», мы не знаем. Скорее всего можно допустить, что в тот момент он
знал о теории Дарвина лишь то немногое, что можно было извлечь из
кратких рецензий на «Происхождение видов», напечатанных в мартов-
ских и апрельских номерах того же журнала. В общем можно думать, что
Рачинский самостоятельно пришел к своей концепции, причем достаточно
очевидно, что он начинает как раз с того, на чем остановился Бекетов, со
статьей которого он, несомненно, был знаком. В указанной статье о
«Размножении водорослей» Рачинский касается вопроса об эволюции
лишь мимоходом, в одном абзаце, но в этом абзаце он сумел с по-
разительной глубиной и остротой сформулировать основные проблемы
эволюционного учения. Приведем этот абзац почти полностью:
«Современное естествоиспытание не довольствуется изучением законов,
по которым совершается в каждом организме замкнутый в себе цикл
развития... Оно в то же время старается проникнуть в запутанный лаби-
ринт отношений, связывающих жизнь организмов всех разнообразных сту-
пеней обоих органических царств между собой и с процессами неорганиче-
ского мира. Оно старается постичь ту гармонию, которая возникает пред
нами из вечной борьбы организмов между собою и с условиями неожи-
вленной природы, силится проследить ту прогрессивную игру разрушений
и возрождений, которая обусловливает строгую стройность и цельность
органической жизни на земле в данное время, которая с величавою медлен-
ностью переводит строй одной геологической эпохи в высший, сложнейший
строй эпохи последующей. Фауна и флора каждой отдельной точки зем-
ного шара, каждой естественной части его, всей его поверхности, перестала
быть для нас случайным, внешним скоплением разнообразных форм. Мы
не довольствуемся более их сухими списками, возможно полной характе-
ристикой каждой из них... Мы начинаем убеждаться, что каждая флора,
каждая фауна, каждое сочетание их между собою в свою очередь предста-
вляет нам живой, строго определенный в своих отправлениях организм,
в котором жизнь каждой отдельной группы растений и животных играет
деятельную, необходимую роль, составляет отправление, обусловленное
28 С. Рачинский. Размножение водорослей. «Вести, естеств. наук», 1860,
№ 19, от 14 мая.
48
С. Л. Соболь
всеми прочими и в свою очередь обусловливающее их. Мы начинает дога-
дываться, что этот организм развивается во времени, подобно раститель-
ной или животной особи, что лишь историческое изучение его, лишь опре-
деление условий, при которых он возникал и слагался, лишь познание пере-
ходных ступеней, через которые он проходил в своем развитии, может объ-
яснить нам законы его настоящего состояния, его современной нам жизни»
(курсив мой.— С. С.).
В сжатой формулировке Рачинского как бы подведен итог столетним
усилиям русских передовых натуралистов и философов в выяснении ма-
териалистических закономерностей эволюционного процесса, усилиям,
приведшим русскую науку вплотную к тому решению задачи, которое было
дано дарвинизмом. Действительно, в России в 60-х годах прошлого сто-
летия почва для дарвинизма была уже глубоко вспахана. Он был подгото-
влен философски, идейно, а также и в отношении необходимой для него
биологической базы прежде всего блестящими экологическими исследова-
ниями Рулье и Северцова. Можно почти с уверенностью сказать, что рус-
ская эволюционная мысль самостоятельно шла по пути создания концеп-
ции, близкой к дарвинизму, но без тех его слабых сторон, которые с такой
остротой отметил Маркс в своем письме Энгельсу от 18 июня 1862 г.:
«Замечательно, что Дарвин в среде животных и растений вновь открывает
свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, откры-
тием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской .«борьбой за суще-
ствование» 29.
♦ ♦ ♦
В этой связи исключительный интерес представляет тот факт, что
именно в России «теория» народонаселения Мальтуса уже в 40-х годах
подверглась суровой критике и что передовые русские биологи 50-х годов
проявили поразительно здоровое и правильное понимание той способно-
сти к гигантскому размножению, которая свойственна многим растениям
и животным и которая, как казалось Дарвину, дала ему основание счи-
тать, что «борьба за существование, проявляющаяся между всеми органи-
ческими существами во всем мире и неизбежно вытекающая из их способ-
ности размножаться в геометрической прогрессии с высоким коэффициен-
том,— это — учение Мальтуса, распространенное на оба царства — жи-
вотных и растений» 30.
В 1847 г. русский утопический социалист В. А. Милютин напечатал
в «Современнике» большую работу «Мальтус и его противники» 31, в которой
подверг учение Мальтуса глубокому и обстоятельному разбору и показал
его реакционность. «Мальтус,— писал Милютин, — явился как ревност-
ный защитник торизма, как экономист привилегированных классов в то
самое время, как аристократия истощила уже безуспешно все средства,
находившиеся в ее руках, для противодействия напору новых идей и
народных требований» (стр. 61). Реакционность учения Мальтуса проявляет-
ся в том, что оно «как по существу своему, так и по смыслу, в котором оно
понимается самим Мальтусом и его последователями, приводит к резуль-
татам, совершенно уничтожающим все наши верования в постепенное усо-
вершенствование человека и общества, в счастье, как назначение и цель
человеческой деятельности, и, наконец, в возможность уничтожения всех
зол, порождаемых или развиваемых современным пауперизмом и состав-
29 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXIII, стр. 81.
80 Ч. Дарвин. Соч. Изд. АН СССР, т. Ill, М.—Л., 1939, стр. 272.
81 В. А. Милютин. Избр. произв. Госполитиздат, 1946. Дальнейшие ссылки
приводятся по этому изданию.
Возникновение и развитие материалистической традиции
49
ляющих главный источник физического, умственного и нравственного
упадка низших классов общества» (стр. 79). Статья раскрывала перед чи-
тателем и основной порок мальтусовской идеи о несоответствии между рос-
том народонаселения и средств существования. «Кто не знает,— говорит
Милютин,— что та страшная нищета, от которой в настоящую минуту
страдают почти одинаково все общества Западной Европы, имеет свой
источник не столько в недостатке производительности, сколько в неспра-
ведливости и нерациональности тех законов, по которым распределяются
нынче богатства между отдельными классами производителей», так что
«все экономические учреждения... разделение труда, машины, конкурен-
ция, монета, кредит и проч, должны необходимо вместе с увеличением це-
лой массы продуктов, составляющих народное богатство, содействовать
постоянно уменьшению той степени благосостояния, которая составляет
удел низших классов общества, живущих своим трудом и не имеющих ни
капитала, ни земли» (стр. 131).
Благородная, горячая статья Милютина должна была произвести боль-
шое впечатление на передовые круги русской интеллигенции и, вероятно,
способствовала проявившемуся впоследствии критическому отношению
русских эволюционистов к «мальтузианским элементам» в учении Дарвина.
Мы имеем в виду прежде всего Мечникова, который в своей юношеской
статье 1863 г. «Несколько слов о современной теории происхождения
видов» (опубликованной лишь в недавнее время32) с замечательной тон-
костью указал ошибку Дарвина, полагавшего, что учение о борьбе за су-
ществование есть учение Мальтуса, распространенное на растительный и
животный мир. Мечников правильно отметил, что Дарвин, устанавливая
геометрическую прогрессию размножения растений и животных, тем са-
мым фактически опроверг положение Мальтуса о том, что «продовольствие
возрастает в арифметической прогрессии», ибо с точки зрения Мальтуса
растения и животные — это и есть то продовольствие, которого якобы не
может хватать человеку, размножающемуся в геометрической прогрессии.
К числу недостатков учения Дарвина, говорит Мечников, «относится не-
верное обобщение мальтусова закона»; «мы, наоборот, склонны думать, что
стремление к быстрому размножению является следствием борьбы за су-
ществование, а не причиною ее». По существу то же Мечников писал и поз-
же, в 1876 г., в своих статьях об учении Дарвина, указывая, что ««перена-
селение» в деле трансформизма отступает на задний план» и что «усилен-
ная плодовитость далеко не имеет столь важного значения в возбуждении
борьбы, как это было предположено Дарвином»33. «Мальтузианский мо-
мент», как известно, сыграл решающую роль и в отрицательном отноше-
нии Чернышевского к дарвиновской теории естественного отбора. Заме-
чательно, что и русские эволюционисты-материалисты 50-х годов, Север-
цов и Бекетов, оценили способность животных и растений к усиленному
размножению лишь как одну из форм приспособления к условиям их
существования. Северцов в своей диссертации 1855 г. писал, что существует
известная «полярность» между продолжительностью жизни и плодови-
тостью, так что, «смотря по перевесу того или другого отправления, по-
рода поддерживается или быстрым размножением, пли долговечностью,
но никогда обоими вместе». Еще отчетливее мысль о том, что способность
давать многочисленное потомство есть всего лишь приспособление к со-
хранению вида у тех организмов, которые больше других истребляются,
выражена Бекетовым в статье «Гармония природы». «Вникая в явление
82 И. И. Мечников. Избр. биология, произв. Изд. АН СССР, 1950.
83 И. И. М е ч н и к о в. О дарвинизме. М.—Л., 1943, стр. 121, 123; см. также
И. И. Мечников. Избр. биология, произв.
4 Инет, истории естествознания, т. V
50
С. Л. Соболь
размножения растений,— писал Бекетов,— мы невольно поражены сле-
дующим общим законом: чем растение легче подвержено истреблению, тем
многочисленнее его средства к размножению». То же правило Бекетов об-
наруживает и у животных: сельдь, истребляемая в огромных количествах
множеством врагов, необычайно плодовита, но «не так плодородны круп-
ные и хищные рыбы» и т. д. Таким образом, русские биологи уже в до дар-
виновское время стояли на совершенно правильном пути к объяснению
усиленной плодовитости как приспособления к борьбе за существование,
а не как исходной причины этой борьбы.
* * *
Все изложенное с достаточной убедительностью показывает, что рус-
ская эволюционная мысль, одухотворенная и движимая русской материа-
листической философской мыслью и в тесной связи с передовыми общест-
венно-политическими движениями в России, сумела уже в XVI11 и в первой
половине XIX в. вырастить и обосновать основную материалистиче-
скую идею эволюционного учения — идею о ведущей роли в эволюцион-
ном процессе условий внешней среды. Таким образом и были заложены те
материалистические традиции, которые неустанно поддерживались, углуб-
лялись и развивались далее последующими поколениями русских биоло-
гов-эволюционистов. Первыми, кто уже в самом начале 60-х годов высоко
поднял знамя материализма в области эволюционного учения, были Чер-
нышевский, Добролюбов и Писарев, Менделеев, Сеченов и Тимирязев34.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
34 Кроме указанных выше работ, в статье использованы следующие труды:
М. А. Антонович. Избр. философ, соч. Госполитиздат, 1945; В. Г. Белин-
ский. Соч., т. I—III. М.—Л., 1949; Н. А. Добролюбов. Избр. философ, соч.,
т. I—II. Госполитиздат, 1945—1946; «Из истории русской философии». Сб. статей.
Госполитиздат, 1949 (Кафедра истории русской философии философского факультета
МГУ им. Ломоносова); «Из истории русской материалистической философии». Сб. ста-
тей под ред. проф. Г. С. Васецкого. М., 1949 (Академия общественных наук при
ЦК ВКП(б) «Уч. зап.», вып. V); Б. И. Козо-Полянский. Натурфилософ
П. Ф. Горянинов. «Тр. Воронежск. гос. ун-та», т. XIV, вып. 2. Воронеж, 1947;
X. С. Коштоянц. Сеченов. Изд. 2. М.—Л., 1945; его же. Очерки по истории
физиологии в России. М.—Л., 1946; его же. Предшественники Павлова. «Меди-
цинский работник», 1949, № 38; М. В. Л о м о н о с о в. Избр. философ, произв., 1950;
Д. И. П и с а р е в. Избр. философ, и обществ.-политич. статьи. Под гед. и ( предтчл.
проф. В. С. Кружкова. Госполитиздат, 1949; И. М. Поляков. Проблема оплодотво-
рения растений в ее историческом развитии, в кн.: Дарвин. Соч., т. VI, М.,
1950; Б. Е. Райков. Очерки по истории эволюционной идеи в России до
Дарвина, т. I. М.—Л., 1947; его же. Русские биологи-эволюционисты до
Дарвина, т. II, 1951; М. Р о з е и т а л ь. Философские взгляды Н. Г. Чернышевского.
Госполитиздат, 1948; К. Ф. Рулье. Материалы, публикация, вступит, статьи
и комментарии Л. Ш. Давиташвили и (. Р. Микулинского. «Научное наследство»,
т. II, 1951; С. Л. С о б о л ь. Первые сообщения о теории Ч. Дарвина в русской печати.
«Бюлл. МОИП. Отд. биологии», т. L, 1945, вып. 3—4, стр. 128; его же. Ранние эво-
люционные воззрения Н. А. Северцова. «Тр. совещ. по истории естествознания 24—
26 дек. 1946 г.» Изд. АН СССР, М.—Л., 1948; его же. История микроскопа и
микроскопических исследований в России в XVIII веке. М.—Л., 1949; его же.
Основоположник отечественной гистологии А. М. Шумлянский (1748—1795). «На-
учное наследство», т. II, 1951; К. А. Тимирязев. Чарлз Дарвин и его учение.
Соч., т. VII, 1939; его же. Статьи по истории науки. Соч., т. VIII, 1939;
Н. Г. Чернышевский. Избр. философ, соч. Под ред. и с предисл. М. Гри-
горьяна. »М., 1938.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
Л. Ш. ДАВИТАШВИЛИ
ИДЕЯ НАСЛЕДОВАНИЯ
ПРИОБРЕТАЕМЫХ ОРГАНИЗМАМИ ПРИЗНАКОВ
В РУССКОЙ ПАЛЕОНТОЛОГИИ
(до 1917 г.)
ИДЕИ РОСПИТЫРАЮЩРГО ДГЙСТГИЯ СРЕДЫ НА ОРГАНИЗМЫ
И НАСЛЕДОВАНИЕ ПРИОБРЕТАЕМЫХ ПРИЗНАКОВ
В ТРУДАХ К. Ф. РУЛЬЕ
Вопрос о факторах эволюционного развития организмов встал перед
биологией, конечно, лишь после того, как она, отказавшись от метафизиче-
ского учения о неизменяемости органических форм, приняла идею эволю-
ции. Из этого, однако, нельзя сделать вывод, что русские естествоиспыта-
тели начали изучать явления воспитывающего действия факторов среды
на растения и животных и наследования свойств, приобретаемых организ-
мами в течение их индивидуальной жизни, только после появления
«Происхождения видов» Дарвина. Среди русских палеонтологов первой
половины XIX в. были, как известно, трансформисты и эволюционисты.
Эти ученые, естественно, задумывались над факторами и условиями пре-
вращений органических форм.
Не пытаясь дать здесь общий обзор воззрений русских трансформистов
до Дарвина, ограничимся рассмотрением, в качестве показательного при-
мера, взглядов выдающегося биолога-палеонтолога-геологаХ. И. Пандера,
палеонтологическим трудам которого историки науки до сих пор не дали
должной оценки.
Еще в 1821 г. Пандер опубликовал совместно с д’Альтоном исследова-
ние под заглавием «Скелеты Pach} dermata, их изображения, описания и
сравнения» х. В этой книге говорится, что животные испытывают после-
довательные превращения; впрочем, авторы утверждают, что это поло-
жение якобы отнюдь не противоречит часто высказываемой мысли, что
«вырождение» животных ограничивается определенными рамками и что
животные никогда не теряют неизменных признаков своей первоначальной
характеристики и не переходят в другие роды 1 2.
Жизнь в различных формах своего проявления есть лишь «результат
взаимодействия элементарных внешних и внутренних условий». То, что
1 С. Н. Pander u. Ed. d’Alton. Vergleichende Osteologie. 1. Abt., II. Lief
Bonn, 1821.
2 Там же, стр. 1.
4*
52
Л. Ш. Давиташвили
«вырождение»*животных ограничено, основывается не на устойчивости вида,
а на лимитировании влияния случайного элемента внешних условий. Пре-
вращение животных вследствие воздействия общих изменений среды нель-
зя, по мнению авторов, называть «вырождением». Метаморфозы видов не
имеют никаких иных границ, кроме границ их существования.
Общеизвестно, по словам авторов, различное влияние местообитания
на развитие растений. Наблюдения говорят против того, что животные
остаются неизменными при общих внешних изменениях. Авторы убеждены
в зависимости животных от внешних условий. Они допускают, что у ви-
дов, перенесенных в менее благоприятные условия нового для них климата,
уменьшается величина тела и сокращается продолжительность жизни.
Подобным же образом неблагоприятное изменение внешних условий на ро-
дине данного вида может привести к тому, что продолжительность жизни
особей уменьшится, и они не будут достигать прежнего развития. Совер-
шенно ясно, что морфологические изменения, вызываемые условиями
среды, по мысли авторов, могут передаваться от одного поколения
к другому.
Наиболее полную разработку вопросов направленной изменчивости
и наследования приобретаемых признаков мы находим в трудах замеча-
тельного русского естествоиспытателя и выдающегося общественного дея-
теля К. Ф. Рулье, который, как известно, работал от конца 30-х до конца
50-х годов прошлого века и которому принадлежат ценные геологические,
палеонтологические и зоологические исследования. Рулье изучал геоло-
гическую историю земного шара, живо интересовался и догеологическим
развитием нашей планеты и вопросом о развитии солнечной системы до об-
разования Земли. Его пытливый ум был занят проблемой происхожде-
ния жизни, как и проблемой ее последовательного развития. Историче-
ский подход к познанию природы был у Рулье неразрывно связан с его
эволюционным пониманием органического мира.
В нашу задачу не входит изложение эволюционного учения Рулье в це-
лом. Отметим только, что он был убежденным эволюционистом и принимал
идею развития органического мира от наиболее просто и низко организо-
ванных форм ко все более и более сложным. «Появление растений,—гово-
рит он, — началось, конечно, простейшими формами, теми, которые
состоят из одной или из сросшихся изменений распадшейся первоначаль-
но клеточки...» 3 Растения появились раньше животных, водные орга-
низмы — раньше наземных. Развитие рыб «предуготовило» появление
гадов, а развитие этих последних — появление млекопитающих. Однако
Рулье не ограничивается провозглашением, на основе преимущественно
исторических свидетельств геологии и палеонтологии, эволюционной
идеи: он с необычайным упорством и замечательной вдумчивостью
изучает вопрос об условиях, причинах и закономерностях эволюционного
развития.
Существует совершенно ошибочное мнение, согласно которому Рулье
был всего лишь последователем Э. Жоффруа Сент-Илера или даже «жофф-
руистом». Эта ошибка происходит от непростительно поверхностного
подхода к изучению наследства основоположника первой в мире школы
естествоиспытателей-эволюционистов. Рулье был, действительно, на сто-
роне Э. Жоффруа Сент-Илера в знаменитом споре последнего с Кювье,
к учению которого московский ученый относился резко отрицательно.
Однако Рулье был совершенно самостоятелен в своем понимании развития 8
8 К. Ф. Рулье. Жизнь животных по отношению ко внешним условиям. Tpi
публичные лекции, читанные в 1851 г. М., 1852, стр. 32.
Идея наследования приобретаемых признаков
53
жизни и в своих основных биологических воззрениях поднялся значительно
выше учения французского трансформиста, о котором он всегда отзывал-
ся с большим уважением.
Сам Рулье, несмотря на известную его скромность, отмечал независи-
мость своих воззрений от учения Сент-Илера. В приписке, сделанной им
к стр. 141 его литографированного курса «Общая зоология», он говорит:
«Какого же учения — учения ли Кювье или учения Сент-Илера придер-
живаемся мы? Высказанного нами, кажется, достаточно для того, чтобы
читатель за нас мог дать удовлетворительный ответ на этот существенный
вопрос. Все последующее будет по необходимости служить пояснением это-
го вопроса, а теперь ограничимся только сводным результатом. Мы не
следуем ни учению Кювье, ни учению Сент-Илера, и не следуем потому,
что ни тот, ни другой не обнимали вопрос в полной его сфере...»4
Рулье уделял много внимания индивидуальной изменчивости организ-
мов, без изучения которой нельзя понять процесс развития органиче-
ских форм. Уже в своей статье «Сомнения в зоологии как науке», вышед-
шей в 1841 г., он писал об изменчивости не только современных, но и ис-
копаемых животных5. Позже, в статье о главных вариациях Terebratula
acuta из юрских отложений Подмосковья, он рассматривает изменчивость
раковин плеченогих этого вида. Изменчивость подобных форм, как он
склонен думать, в значительной степени зависит от чрезвычайной коротко-
сти ножек, тонины стенок раковин и образа жизни этих плеченогих,
которые живут скученно, что, по мнению автора, вызывает весьма частые
деформации раковин6.
Организм, по Рулье, неразрывно связан со средой и изменяется в зави-
симости от среды. Приобретенные особью свойства наследуются ее потом-
ством. Эти положения подробно разрабатываются во многих трудах Рулье,
начиная от его курса лекций по общей зоологии 7 и кончая популярными
статьями. О зависимости организма от среды гласит положение, которое
он называет «первым генетическим законом». «Вся история животного (как
и всего действительно существующего), — говорит Рулье,— показывает
несомненно на то, что животное, предоставленное самому себе, удаленное
от внешнего мира, не может ни родиться, ни жить, ни умереть. Для со-
вершения полного круга развития нужно обоюдное участие двоякого рода
элементов — принадлежащих животному и элементов для него внеш-
них» (стр. 597). Это положение автор именует также «законом двойствен-
ности жизненных элементов»; этот закон, по мнению Рулье, имеет самое
общее, мировое значение: «Представить себе животное, как и все дейст-
вительно существующее, взятым отдельно от внешнего мира — есть ве-
личайший, даже невозможный парадокс» (там же). «Каждое явление как
животного царства, так вообще и действительного мира,— говорит он
в другом месте,— есть результат взаимодействия (в значении закона об-
щения, или закона двойственности элементов) двух факторов — сил обра-
зовательных животного и внешних деятелей условий или приражений»
(стр. 635; под этим последним термином автор понимает влияние среды
на организм.— Л. Д.).
4 К. Ф. Рулье. Общая зоология (литогр. лекция). 1850, стр. 141 (цит. по эк-
земпляру «Общей зоологии», хранящемуся в Научной библиотеке им. А. М. Горького
Московского университета. См. «Научное наследство», т. 2. М., 1951, стр. 639).
6 К. Ф. Р у л ь е. Сомнения в зоологии как науке. «Отеч. зап.», 1841, т. 19
(разд. 2), стр. 1—13.
6 Ch. Roullier. Les principals variations de Terebratula acuta dans 1’oolite
deMoscou. «Bull. Soc. Nat.», Moscou, t. 17, 1844, N 4, стр. 889—894.
7 К. Ф. Рулье. Общая зоология, стр. 594—640. Далее ссылки на эту работу
приводятся в тексте.
54
Л, Ш. Давиташвили
Рулье решительно подчеркивает ведущее значение функции в изме-
нении строения организма. Интересно, что в своей «Общей зоологии» рас-
смотрение этого вопроса он начинает критикой воззрений Кювье. «Из чего,
откуда вытекала ошибка его? — спрашивает Рулье.— Очевидно,— го-
ворит он,— из теории вкладывания зародышей и одного из важнейших ее
последствий, формулированного самим Кювье в законе конечного назна-
чения причин, смысл которого следующий: орудие рождается от природы
таковым, каковым должно быть сообразно конечному назначению своего от-
правления. Между образующимся орудием и конечным его отправлением
есть целый пробел, целое расстояние, выполняемое постепенным примене-
нием [приспособлением] к несуществующему, но к долженствующему со вре-
менем появиться отправлению. На первый раз кажется, что ежедневный
опыт сам собою высказывает этот закон: глаз устроен так, как всего выгод-
нее совершается зрение; ноги расположены именно так, как всего выгод-
нее опираться и ходить ими...» (стр. 633). Далее Рулье решительно за-
являет, что «закон конечного назначения причин лишен прочного основа-
ния». Основную суть этого закона он выражает краткой формулой:
«отправление таково, каково орудие», и подвергает эту формулу, заключаю-
щую в себе слишком «близорукое понимание факта», суровой критике.
Если «отправление таково, каково орудие», то «очевидно, что тождествен-
ные орудия, или органы должны служить тождественному отправлению,
а между тем мы видим противное,— утверждает Рулье,— мы видим, что
рука, нога, крыло, ласт кита и тюленя — тождественные орудия в гене-
тическом отношении, а служат для совершенно различных отправлений»
(там же).
В то же время мы видим, что «одно отправление совершается различны-
ми орудиями». Если «отправление таково, каково орудие», то, очевидно,
не могло быть «орудия без отправления», а такие орудия, по словам автора,
существуют. К их числу он относит, в частности, «побочные задние, на воз-
духе висящие копыта свиньи» (стр. 634).
Интересно, между прочим, следующее, выдвигаемое Рулье возражение
против «закона конечного назначения причин»: «Ежели „таково отправле-
ние, каково орудие"—говорит он,— то что значит явление развивания,
усовершенствования или задержания орудия по мере его упражнения?
Неужели один является с преимущественным развитием правой, а другой
левой руки, один правшою, другой левшою? Не очевидно ли делается им
по мере упражнения? Отчего у меня развита грудь, а у него ноги? Не оче-
видно ли оттого, что один благоразумно упражнял легкие на духовых ин-
струментах, а другой служил в пехоте» (стр. 634). Далее, если указан-
ный тезис о соотношении между орудием, т. е. органом, и отправлением
правилен, «то что значит, что с переменою образа жизни, климата, ухода
переменяется человек, животное, растение? Не на мечте ли основано все
сельское хозяйство, старающееся возделывать и растения и животных,
т. е. возделывать то, что, по сказываемой теории, невозделываемо? Что
значит перерождение растений и животных с вывозом их из Европы в Аме-
рику и обратно? Не вздорят ли сельские хозяева, жалуясь на явное ухуд-
шение привозных растений и животных при ослабленном за ними уходе»
(стр. 634—635).
Приведенный отрывок представляется нам особенно важным: здесь
определенно развивается мысль об изменении природы организмов
под влиянием внешних условий. Итак, Рулье был убежден в изменяе-
мости организмов вследствие упражнения пли неупражненпя органов
и под влиянием различных условий среды, в частности — климата и
пищи.
Идея наследования приобретаемых признаков
55
Необычайно смело звучат следующие глубоко содержательные стро-
ки, представляющие собой вызов, бросаемый метафизически настроенным
биологам кювьеристского толка: «Наконец, ежели „отправление [... таково
как орудие"], то что значит свидетельство красноречивейшей и яснейшей
книги природы — земли, которая свидетельствует [пластами своей коры],
что orfa подлежала многократным постепенным изменениям, которым
параллельно шло и постет енное развитие и осложнение растений и жи-
вотных, замкнувшееся высшим земным выражением органической жизни,
венцом его, появлением человека? Что значит все постепенное, прогрессив-
ное развитие его и их от первого момента зачатия и до последней минуты
разрушения?» (стр. 635; курсив мой.— Л. Д.). Здесь перед нами в высшей
степени знаменательное и ответственное заявление: оно говорит не только
об эволюционном развитии органического мира, не только о развитии жи-
вотного мира от наиболее низко организованных форм до человека, но
и о том, что этот процесс мыслился Рулье зависящим — согласно формуле
«не отправление таково, каково орудие, но орудие таково, каково от-
правление» — от влияния среды, от образа жизни, от упражнения, дея-
тельности органов животных.
И действительно, вслед за приведенным отрывком Рулье формули-
рует свое заключение относительно ведущей роли функции в развитии тела
и его органов: «Нет, не отправление таково, каково орудие, но орудие та-
ково, каково отправление6', нет, природа не разорванная книга, не книга
с заглавием и концом без средины содержания, и животное царство — не
явление, означенное рождением его и конечным отправлением; природа —
ряд строго последовательных явлений, которых последний по числу
результат есть только выражение ценности всего ряда предыдущих
явлений, явлений, количественно и качественно условливаемых сте-
пенью общения, являющего соотносительно с внешним его миром, где
отправление орудия есть только одна из случайностей, из акциденций.
Каждое явление, как животного царства, так вообще и действительного
мира, есть результат взаимнодействия (в значении закона общения, или
закона двойственности элементов) двух факторов — сил образователь-
ных животного и внешних деятелей, условий или приражений. Влияние
внешнего мира на животное царство чрезвычайно глубоко, что на извест-
ное время, по крайней мере, упрочивается в его потомстве, делается
наследственным» (стр. 635).
Высказываемое в последней фразе убеждение в наследуемости свойств,
приобретаемых организмом вследствие воздействия внешнего мира, есть
неотъемлемая часть учения Рулье о развитии органического мира, без
которой это учение было бы пустым звуком. Автор далее развивает эту
идею: «Устройство орудий, качество отправлений, наклонности отца и
матери, ими приобретенные в искусственном образе жизни, переходят на
детей, даже иногда случайные уродливости, болезни. Окургузенная соба-
ка нередко щенится таковыми же. Всеми замечено, что к дрессировке
особенно способны те, которые уже рождены дрессированными [родите-
лями]. То же замечено относительно наследственности телесных качеств
животных, на чем и основывается улучшение породы и крови в животных.
Известно также, что передача наследственности различно условливается
качествами отца и матери: одно приобретенное передает отец, другое
мать, что строго соблюдают скотоводы» (стр. 635). Не все, сказанное здесь,
выражено достаточно четко, а кое-что может показаться недоказанным.
Основная мысль, однако, вполне ясна: речь идет о наследуемости 8
8 Здесь и далее в цитатах, где нет особых оговорок, курсив принадлежит Рулье.
56
Л. Ш. Давиташвили
приобретаемых организмом свойств как об основном, общем законе,
которому подчинена жизнь растений и животных.
«Все сказанное,— продолжает Рулье,— вместе ведет к тому заключе-
нию, о котором говорили несколько раз и еще будем говорить чаще,—
что животное и внешний мир состоят в непрестанном взаимодействии
и что хотя применение [приспособление, приспособленность] животного
к внешним условиям и всем хорошо известно, однако же обратное дей-
ствие внешней среды животного ничуть не менее необходимо, глубоко и
важно, чем отжившее учение Кювье и его последователей существенно
отличается от новейшей школы, во главе которой Ламарк, Сент-Илер.
В духе первых отправление таково, каково орудие, в духе последних —
обратно» (стр. 636; подчеркнуто мною.— Л. Д.).
Ни в коем случае нельзя думать, что Рулье представлял себе организм
как объект, пассивно воспринимающий любые воздействия и изменяющий-
ся в любом направлении, как кусок глины, из которого можно вылепить
какую угодно фигуру. В рассматриваемой работе русского естествоиспы-
тателя-мыслителя мы находим глубоко интересную, тщательно им про-
думанную постановку вопроса о соотношении внешнего и внутреннего
в развитии живого тела.
«Ежели бы,— говорит он,— образовательные процессы, происходя-
щие в значении качества образовательных сил самого животного, были
существенно отличны от тех процессов, которые совершаются под влия-
нием внешних деятелей или приражений, то, очевидно, последние, как
члждые животному, случайные, со вне пришедшие, не могли бы делаться
наследственными. Ежели бы процессы, по которым образуется ночной чув-
ствительный глаз животных, были существенно отличны от процессов,
вследствие которых у дневных животных и у человека, живущих искус-
ственно в темной среде, образуется глаз тождественный с глазом выше-
упомянутым, то эта искусственность не могла бы привиться к телу, а еще
менее к ее плоду» (там же). Здесь автор говорит об адэкватности изме-
нений живого тела тем воздействиям внешней среды, которыми вызывают-
ся эти изменения. Особенности, вызванные внешними «деятелями» или
«приражениями», оказываются наследственными лишь потому, что про-
цессы, обусловливаемые этими «приражениями», по существу не отличимы
от процессов развития, совершающихся в организме соответственно его
природе прп обычных для него условиях.
«Но в особенности поразительно и глубоко значительно,— продол-
жает Рулье,— следующее обстоятельство: казалось бы, что по такому рез-
кому отличию исходных начал Кювье и Сент-Илера, одного, выводящего
все изнутри животного, другого — все извне, казалось бы, повторяю,
что результаты образовательных процессов должны быть прямо противо-
положные при одних и тех же условиях взятые. Казалось бы, что ежели
природа к данной физической среде рождает животное приспособленным
определенным образом, то та же внешняя среда, действуя... на орудие,
к нему непривычное, не приспособленное, не могла бы приспособить,
изменить его тем же определенным образом, но ежедневный, самый
обыкновенный опыт показывает, что внешняя среда, разумея под этим
совокупность всех внешних деятелей, приспособляет к себе орудие именно
так, а не иначе, как и само орудие рождается от природы к ней приноро-
вленным» (стр. 636—637).
Это положение Рулье поясняет некоторыми примерами.
«Конечно,— говорит он,— глаз дневных и глаз ночных животных, два
орудия, качественно значительно отличные, а между тем и сама образова-
тельная сцла животного и внешняя среда изменяют одинаково один глаз
Идея наследования приобретаемых признаков
57
и другой» (стр. 637). Глаз ночных животных или по крайней мере зрачок
его раскрывается, как утверждает Рулье, широко, чувствительность
его весьма велика, так что дневной свет производит излишне сильное раз-
дражение, как это видно у сов, ночных бабочек, летучих мышей и т. д.
То же происходит с глазом дневного существа, привыкающего к ночному
свету. «Смотря пристально на ярко освещенный предмет, мы все более и бо-
лее сжимаем зрачок, очевидно, для того или оттого, что и меньшего количе-
ства ярких лучей достаточно для освещения предмета, а излишнее коли-
чество их болезненно раздражает глаз; переходя же из ярко освещенного
пространства в мало освещенное, мы, напротив, расширяем зрачок, ста-
раемся уловить большее количество слабых лучей и заменить их качество
количеством. Оттого-то животные и люди, долго жившие в темноте, полу-
чают широкий зрачок и чувствительный глаз, так что не могут смотреть
впоследствии на дневной свет, как это доказывают люди, долго жившие
в рудниках, темницах, и жители полярных стран, где полутусклый день
сменяется полугодовою ночью и где вообще число ночных животных го-
раздо более числа дневных» (там же).
«Человек и животное с крепкими мышцами,— говорит он далее,—
способны и к более сильным и продолжительным движениям и напротив,—
таковые отправления развивают мышцы... Или в холодное время и в хо-
лодных странах животные имеют подшерсток и пушистую теплую шерсть,
а в жарких — голую [кожу], тонкую, нежную [шерсть]. Все пушистые звери
и птицы, идущие на мягкую рухлядь, идут из северных стран, и наоборот,
лошадь, овца, корова, содержимые в холодных стойлах, па зиму полу-
чают некрасивую длинную шерсть. Тонкокровные лошади имеют гладкую
лоснящуюся тонкую кожу, потому что содержатся в теплых конюшнях;
собака, живущая в Африке, лишилась шерсти, наша сибирка и овчарка
утопают в ней» (стр. 637—638). Рулье приводит также пример из области
явлений психических: «То же отношение, взаимно одинаковое, находится
между психическим образованием и внешним условием образования:
животное с особенно развитою психическою стороною способно жить со-
ответственно и в менее благоприятных условиях, и наоборот. Такие усло-
вия постепенно образуют таковую психическую сторону».
«Словом,— заключает наш ученый-эволюционист,— везде отношение
орудия и отправления животного (как со стороны материальной, так и
психической) и внешней среды взаимно одинаковы везде; способы приме-
нения [приспособления] к конечному назначению и последствию отпра-
влений в среде таковых же условий взаимно одинаковы, так что в этих
случаях вопрос: для чего, в результате, в ответе совпадает с вопросом:
отчего. Это, очевидно, только одна из новых сторон основного закона,
закона двойственности элементов или общения. Назовем эту сторону, ко-
торая для нас будет многозначительна впоследствии, законом тождест-
венного взаимодействия орудия и отправления или отправления и внешней
среды, цели назначения и причины, ее вызывающей» (стр. 638).
Изучение приведенных положений убеждает в том, что в понимании
вопросов направленной изменчивости и ее происхождения, а также во-
просов наследования приобретаемых организмом свойств Рулье ближе
к истине, чем сам Дарвин и другие представители классического дарви-
низма. Приводимые зоологом-мыслителем случаи изменения природы
организмов могут быть вполне объяснены лишь на основе мичуринского
дарвинизма. Ясно, что во времена Рулье это было невозможно. Однако
то, что он сделал в этом направлении, те мысли, которые он высказывал,
исходя из своих материалистических убеждений, из результатов своих
собственных исследований и наблюдений и изучения достижений биологии,
58
Л. Ill. Давиташвили
палеонтологии и сельского хозяйства, не могут не вызвать в совет-
ском биологе чувства глубокого уважения к этому естествоиспытателю,
намного опередившему науку своей эпохи.
Идеи, высказываемые Рулье в университетских лекциях, развивались
им и в других его произведениях. Уже в «Сомнениях в зоологии как науке»
он говорит, что изменение образа жизни животного ведет к изменениям
строения («материальных признаков»): «Если, с одной стороны, отправле-
ние зависит от организации орудия, то никто не станет отрицать, что в
свою очередь и отправление имеет влияние на устройство орудия: орудие
и отправление, вещество и жизнь существуют во взаимной, тесной, род-
ственной связи»9. В книге «Жизнь животных по отношению ко внешним
условиям», где собраны три публичные лекции Рулье, жизнь животных
рассматривается как ряд «органически развивающихся явлений в живот-
ном при необходимом участии внешних деятелей или условий. Изложить
это взаимное отношение,— говорит Рулье,— значит обнять всю жизнь
животного, на что отвечает полная наука» 10.
«Если бы кто-либо усомнился относительно участия внешних условий
в превращении животных или вообще в их изменении по возрасту,— пишет
он там же,— тому указали бы на то, что превращение некоторых живот-
ных, например лягушек, можно замедлить или ускорить, смотря потому,
как будем допускать до них пищу, тепло и сырость. В некоторых лягушках,
дышущих одновременно и жабрами и легкими, развиваются преимуще-
ственно жабры, когда воспрещают животным всплывать на поверхность
воды и дышать чистым воздухом; в противном случае, когда животное по
необходимости должно держаться близ поверхности воды, развиваются
особенно легкие в ущерб жабрам»11.
Изменяющее влияние внешней среды на животных, по Рулье, отнюдь
не ограничивается ранними стадиями жизни: «Наконец, животное окон-
чательно образовалось, оно возмужало,— но и тогда оно не освободилось
от влияния внешних условий. Напротив того, состоя всегда во взаимодей-
ствии с ними, и только в них находя источник жизни и приволья, живот-
ное непрестанно изменяется как в вещественном, так и в невещественном
отношениях, и совершенно справедливо говорят, что ныне в теле и жизни
животного, как и в теле и в душе человека, находится не то, что находилось
в них вчера. Тело, с своей стороны, непрестанно обновляется принимае-
мыми пищей, питьем и воздухом. Не менее необходимо изменяется и жиз-
ненная сфера животного» 12.
Твердо убежденный в изменяемости животных вследствие взаимодей-
ствия их со средой, Рулье особенно подчеркивает те превращения, ко-
торые происходят в природе их под влиянием человека. Во многих слу-
чаях «человек сближается с животным, покоряет его своей воле, завладе-
вает отдельною особью на всю остальную жизнь ее и делает из нее ручное,
или прирученное, животное. Часто человек переносит в домашний быт
животное со всем его потомством; это — домашнее животное. Во всех сих
случаях животное, утратив естественный быт и приволье, переходит в
искусственный быт и в новых условиях принимает новые признаки, как
материальные [признаки строения], так и не материальные [признаки,
относящиеся к отправлениям органов и к поведению животных],— жи-
вотное перерождается, и это перерождение, как применение [приспо-
9 К. Ф. Рулье. Сомнения в зоологии как науке, стр. 11.
10 К. Ф. Рулье. Жизнь животных по отношению ко внешним условиям. Три
публичные лекции, читанные в 1851 г. М., 1852, стр. 6.
11 К. Ф. Рулье. Жизнь животных..., стр. 104.
12 Там же.
Идея наследования приобретаемых признаков
59
собление] к новым условиям, есть, конечно, одно из самых замечательных
физиологических явлений, указывая на способ применения или приурочива-
ния живых существ»13.
Итак, Рулье ставит вопрос об изучении процесса приспособления орга-
низма к новым абиотическим условиям среды — вопрос о биологии при-
способления. С этой точки зрения он, естественно, особенно интересуется
физиологией развития акклиматизируемых организмов. «Наука,— утверж-
дает он,— особенно настоятельно требует внимательно следить за изме-
нениями вновь перевезенных существ и за приурочиванием [приспособле-
нием] их к новым физическим условиям. Мы уверены, что наука выиграет
от того чрезвычайно много, по крайней мере, более, нежели от десятков
обыкновенных путешествий и от тысячи вновь описанных родов и видов
животных: она ознакомится с законами и процессами, хотя не прибудет
в ней ни одного нового названия животного»14. Изучение изменений, пре-
терпеваемых животными, переносимыми в новые для них условия среды,
было, действительно, задачей огромного теоретического и практического
значения. Как известно, Рулье был не только сторонником идеи акклима-
тизации, ее страстным пропагандистом и популяризатором,— он был в то
же время деятельным пионером-организатором и руководителем этого дела
в России.
Рулье необычайно упорно распространял основные положения своего
учения. Он излагал и пояснял их и в специальных статьях, которые пе-
чатались в научных журналах, читавшихся почти исключительно уче-
ными-естествоиспытателями, и в университетских и публичных лекциях,
и в беседах с молодежью, и в общедоступных заметках и статьях, которые
он помещал в созданном им популярном естественноисторическом журнале
«Вестник естественных наук», а также в газетах. Словом, он пользовался
всеми доступными ему средствами для распространения передовых идей
в биологии и в естествознании вообще. Недаром его публичные лекции
привлекали внимание Герцена, который видел в замечательном москов-
ском профессоре своего единомышленника в понимании основных задач
естествознания, а «Вестник естественных наук» несколько позже получил
одобрительный и сочувственный отзыв со стороны Чернышевского.
В сугубо научном, но глубоко интересном и содержательном докладе
«О животных Московской губернии», прочитанном в Московском универ-
ситете и опубликованном в 1845 г., Рулье в следующих словах высказы-
вался о соотношении между организмом и средой: «Представить себе живот-
ное, отделенное от наружного мира, заключенное в самом себе, живущее
исключительно на счет средств, в самом себе находящихся, значило бы
то же, что представить себе животное, которое не дышит, не питается, не
чувствует, не движется, не повинуется естественным физическим законам
тяжести, давления, испарения и т. д.; значило бы представить себе не
только величайший, но даже, по нашим понятиям, невозможный парадокс»15.
Нетрудно видеть, как далеко это понимание организма от воззрений со-
временных нам вейсманистов и других биологов-метафизиков, отрываю-
щих организм от среды. И в то же время насколько созвучны гениальные
«предчувствия» Рулье мичуринскому учению о живых телах. «В научное
понимание живых тел,— говорит Т. Д. Лысенко,— мичуринское учение
с необходимостью включает и условия их жизни. Живые тела в отрыве
от их условий жизни не были и не могут быть живыми. Организмы
13 Там же, стр. 113. Курсив мой.— Л. Д.
14 Там же. Курсив мой.— Л. Д.
15 К. Ф. Р у л ь е. О животных Московской губернии. М., 1845, стр. 2.
60
Л. Ш. Давиташвили
в полном отрыве от их условий жизни перестают быть организмами,
становятся трупами»16. «Ни одно органическое существо не живет само по
себе,— писал Рулье,— каждое вызывается от жизни и живет только по-
стольку, поскольку находится во взаимодействии с относительно внешним
для него миром» 17.
Трудно перечислить все работы Рулье, все его статьи и заметки, где
проводится мысль о «перерождении» животных, о развитии новых пород
или видов путем наследования приобретаемых особями свойств.
Еще в 1845 г., в статье «О влиянии наружных условий на жизнь жи-
вотных», помещенной в «Библиотеке для воспитания», он писал: «Живот-
ное, перемещенное из физических условий, в которых оно родилось, и
перенесенное в другие, перерождается, и перерождается тем значитель-
нее, чем резче перемена; а потому все животные, перенесенные из дикого
состояния в домашний быт человека, уже не похожи во многом на диких
животных, от которых произошли,— на родичей или родоначальников
своих... Представим себе, что помещик подарил крестьянину жеребенка
хорошей породы; у бедного крестьянина жеребенок этот простоит зиму
в холоде, на тощей соломе; в езду употребят его рано, словом, во время
развития своего, когда животное всего более нуждается в хорошем уходе,
оно будет терпеть всевозможные лишения, и, потому, естественно, когда
вырастет, не будет ни столь велико, ни столь красиво, ни столь долголетно,
как те лошади, от которых родился и которые содержатся в довольстве
на конюшне у помещика. Если же вспомним, что крестьянская лошадь
передает эти признаки своему потомству (курсив мой.— Л. Д.), которое,
быть может, снова будет содержаться совершенно в иных условиях, то
и поймем, что с течением многих лет поколение одной и той же лошади
представит совершенно друг на друга не похожих особей»18. В местах, под-
черкнутых нами в этом отрывке, совершенно определенно говорится об
изменении, в данном случае—об ухудшении, породы вследствие ухудше-
ния условий содержания животного, преимущественно в молодом возрасте.
Большой интерес представляют статьи Рулье, включенные в виде глав
I и II в книгу Нила Основского «Замечания московского охотника на
ружейную охоту с лягавою собакою». Первая из этих статей носит загла-
вие «О прилете и отлете птиц», вторая — «Вывод породы собак». «Обыкно-
вение, сделавшееся в отце и матери естественной потребностью,— говорит
Рулье в этой книге,— отразится и на детях, как отражаются на них во-
обще привычки и наклонности родителей; ведь на этом, а не на чем дру-
гом, основана возможность образовать новую породу животных с данными
для нас желаемыми качествами. Ведь руководствуясь этим, а не другим,
подарили нас Тибет, Испания, Саксония, Тироль, Швейцария, Голлан-
дия, Англия, Холмогоры, Украйна, Оренбургская линия, Кавказ и т. д.
своими резко отличительными породами домашнего скота, которых осо-
бенность выражается как в телесном сложении, так и в образе жизни
и наклонностях, а потому и различною относительною пользою для че-
ловека. На этом, а не на чем другом, должна основываться и возможность...
вывести и установить желаемую породу собак с вероятными наружными
и полевыми качествами. Подобно тому, как телесное и жизненное свой-
ства животного могут сказанным способом вновь образоваться, так они
16 Т. Д. Лысенко. Агробиология. Изд. 5. М., 1949, стр. 623.
17 К. Ф. Рулье. Куда девалась городская ласточка. «Отеч. зап.», 1850, тем
71, № 7. Статья была полностью перепечатана в газете «Московские ведомости»,
1850, № 85.
18 К. Ф. Р у л ь е. О влиянии наружных условий на жизнь животных.
Статья 2. «Библиотека для воспитания». М.. 1845, ч. 3, стр. 54—56.
Идея наследования приобретаемых признаков
61
7ке в случае противном могут и утрачиваться; подобно тому, как скот вы-
рождается, как качества лягавой собаки неупражняемой глохнут, так и
потребность отлета для птиц, почему-либо долгое время не отлетавших,
может утратиться: домашние гуси и утки сделались оседлыми, между тем
как их дикие родичи постоянно отлетные птицы»19.
Мысли, высказываемые Рулье в статье «Вывод породы собак», осно-
ванные в известной степени на его собственных исследованиях и наблюде-
ниях, достаточно примитивны в сравнении с мичуринским учением о по-
родообразовании сельскохозяйственных животных, но для 40—50-х годов
прошлого века его взгляды по данному вопросу были, без сомнения,
весьма передовыми.
Рулье понимал значение «отбора» как изъятия, удаления особей, неудо-
влетворительных с точки зрения животновода, а также значение «подбора»
особей, соответствующих требованиям хозяйства. В то же время он отме-
чал необходимость воспитания животных, оставляемых для улучшения
породы, а также значение упражнения и неупражнения органов этих
животных. Считаем уместным повторить здесь некоторые соображения,
высказанные нами в заметке, написанной совместно с С. Р. Микулинским
и посвященной разбору статьи Рулье «Вывод породы собак»: «Корова,
которую не доят регулярно, не даст высокоудойного потомства, собаки-
производители, которые лежат на подушке, могут, по словам Рулье, да-
вать породу „комнатных* лягавых собак, а не полевых...» Интересно, что
Рулье различает гибридизацию близкую (соединение производителей,
обладающих сходственными признаками) и более отдаленную, причем от
соединения значительно разных производителей — борзой и лягавой полу-
чаются щенки, о признаках которых „никто не предскажет ничего верного,
ближайшее потомство от них будет отличаться разнообразием и изменчи-
востью признаков*»20. Этот пример позволяет нам думать, что острая на-
блюдательность Рулье подметила то явление расшатывания наследствен-
ности при скрещиваниях, биологическое и практическое значение кото-
рого было впервые понято только И. В. Мичуриным.
Нельзя не удивляться смелости, с которой Рулье проповедовал самые
передовые и достаточно «богопротивные» биологические идеи, широко
развернув эту проповедь в эпоху жесточайшего цензурного террора, сви-
репствовавшего после революционных бурь 1848 г. Изложение таких идей
в популярной печати требовало большого опыта и мастерства. Вот статья
под невиннейшим заглавием «От нечего делать». Судя по заглавию, можно
подумать, что автор хочет предложить безобидное развлечение скучаю-
щему, сытому обывателю. В действительности же в ней разбирается во-
прос об изменении природы животных вследствие их зависимости от среды
и наследования приобретаемых таким образом свойств — идея развития
органического мира. Несколько выдержек покажут это без всяких пояс-
нений. «Известно, что пестрота цвета домашних животных есть один из
признаков их порабощения, что дикие их родичи, от которых они произо-
шли, имеют одинаковый сплошной цвет, и это справедливо относительно
всех порабощенных зверей» 21. «Всякое явление в животном теле может
быть вызвано причиною двоякого рода — или условиями устройства и
жизни самого животного, или условиями внешними, посреди которых
оно живет». «Вызываются пежины на уступчивых местах от потирания и
19 Н. О с и о в с к и й. Замечания московского охотника на ружейную охоту
с лягавою собакою. 1852. Цит. по изд. 2, 1856, гл. I, стр. 19.
20 Л. Ш. Давиташвили и С. Р. Микулинский. О статье
К. Ф. Рулье «Вывод породы собак». «Научное наследство», т. 2, стр. 666.
21 К. Ф. Рулье. От нечего делать. «Вести, естеств. наук», 1854, № 26, стр. 403.
62
Л. Ш. Давиташвили
отсюда уже расплываются по соседним. Но отчего же белеют оконечности
ног? Отчего у лошади [белеют] прежде задние ноги? Отчего у собаки и
коровы легко белеют чрево и грудь?.. Не оттого ли, что названные части
животное более всего марает в грязи, потирает о землю, опираясь о нее?»22
В статье «Сипуха, или огнистая сова» мы читаем: «Совы — ночные
хищницы и, двигаясь по указанию внешних чувств на малых простран-
ствах, не имеют надобности в сильно развитых орудиях перемещения ме-
ста, а ежели бы имели их таковыми, то, от постоянного их неупражнения,
утратили бы силу их развития. Потому-то в отношении крыльев и их опор
между дневными и ночными хищными птицами чрезвычайная разница:
у кречетов, соколов крылья опираются на крепкой и прямой дужке, ко-
торая, как распорка, укрепляет верхнее плечо на грудной кости; у сов
дужка весьма слаба, тонка, а у изображенной нами сипухи даже согнута
под углом, так что почти утратила значение распорки,— еще шаг нисхо-
ждения организации этой кости, и ее бы не было... Так все связано в
организме, последствия становятся средством, неудобства выгодами: слаба
сова и клювом, и когтями, и силою, и движениями; но сильна она своим
бессилием»23. Даже в маленьком сообщении о прибывшем в Москву зве-
ринце Рулье, при упоминании о трех вывезенных из Персии экземплярах
«чудных зверей» — рыси и двух леопардов, счел нужным заметить: «На
них вы наглядно можете убедиться в силе и влиянии климата на цвет
животных» 24.
Рулье некогда имел горячо любивших его учеников и почитателей. Од-
нако впоследствии этот виднейший эволюционист первой половины XIX в.
был предан почти полному забвению. Лишь в последние годы его начали
серьезно изучать советские естествоиспытатели и историки науки. Труды
его оказались сокровищницей плодотворных мыслей, которыми он значи-
тельно опередил биологические идеи своей эпохи.
Здесь мы воздержимся от общей характеристики научной, профес-
сорской и общественной деятельности этого русского ученого-патриота,—
такую характеристику пора бы уже дать ему в специальной монографии.
Однако из того, что было сказано о его учении в предыдущих строках,
можно сделать некоторые общие выводы, касающиеся его взглядов отно-
сительно изменчивости организмов и наследования приобретаемых свойств.
В своей оценке значения изменчивости животных и растений Рулье
исходил из эволюционного понимания органического мира, из своей основ-
ной идеи развития всей природы, всего мира.
Каждое явление в жизни организмов есть, по его словам, «выражение»
двух деятелей — «одного относительно внутреннего, другого — относи-
тельно внешнего». В рукописном добавлении к экземпляру своего лито-
графированного курса лекций по общей зоологии (хранящемуся в Научной
библиотеке им. А. М. Горького Московского университета) он следующим
образом поясняет значение внутреннего и внешнего в жизни и развитии
организма: «В данном случае внутренний деятель — образовательные
силы животного, внешний — наружные приражения, и потому жизнен-
ные явления, как результат их общения, должны быть выражением дей-
ствия их обоих».
«Внешние деятели, или приражения,— говорит он там же,— подчи-
няют себе орудия, так как они от природы рождаются к ним приспособлен-
ными». «Орудие может получить должное развитие только тогда, когда
22 Там же, стр. 409.
23 К. Ф. Рулье. Сипуха, или огнистая сова. «Вести, естеств. наук», 1854,.
№ 43, стр. 646—647. Курсив мой.— Л. Д.
24 Там же, стр. 782.
Идея наследования приобретаемых признаков
63
на него действуют те же приражения, при которых оно в полном развитии
назначено действовать».
«Качество орудия, природою передаваемое — наследственность его,
может удержаться только при способствующих к тому приражениях.
Иначе она ослабевает, и, наконец, утрачивается, т. е. уступает место дей-
ствию внешних приражений» 25.
«Влияние, произведенное внешним приражением, т. е. наследствен-
ностью, и внешнее приражение друг друга продолжают, друг друга заме-
няют, как равные элементы»2в.
Наследование приобретаемых под влиянием внешних условий свойств
он считает обшим законом живой природы.
Изучение современных животных и практики животноводства, а также
палеонтологической истории органического мира привело русского мате-
риалиста Рулье к таким выводам относительно причин, условий и законо-
мерностей изменчивости и развития органических форм, которые пред-
ставляли собой, около ста лет назад, немаловажный шаг в направлении
будущего мичуринского дарвинизма. Рулье говорил о могуществе чело-
века, о власти его над природой организмов, вернее — о возможностях
животноводства, о широчайших перспективах его развития. Это была
мечта страстного естествоиспытателя. К ее осуществлению можно было
приступить лишь после Октябрьской революции, в условиях социалисти-
ческого сельского хозяйства на основе творческого советского дарвинизма.
ИДЕЯ ЗАВИСИМОСТИ ЭВОЛЮЦИОННОГО РАЗВИТИЯ ОРГАНИЗМОВ
ОТ УСЛОВИЙ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ
В УЧЕНИИ В. О. КОВАЛЕВСКОГО
Зависимость эволюционного развития органических форм от условий
существования необыкновенно ярко и убедительно показана в бессмерт-
ных произведениях великого русского ученого, основателя подлинно
научной палеонтологии В. О. Ковалевского. Все его научные труды
проникнуты идеей зависимости филогенеза от среды, от изменяющихся
условий существования. Убедительно доказав это положение «собранием
фактов, освещенным связующей их теорией» 26 27, этот естествоиспытатель-
материалист создал прочную научную основу исследования причин измен-
чивости и исторического развития ископаемых организмов.
Эволюция различных групп копытных, по мнению Ковалевского, зави-
села от возникновения, приблизительно в середине третичного периода,
нового типа местообитаний млекопитающих — открытых пространств,
занятых покрытосеменными травянистыми растениями, среди которых
главное место принадлежало злакам. Он думал, что этих трав не было до
конца эоцена, к которому, как известно, он относил и олигоцен в нынеш-
нем понимании последнего.
Освоение открытых пространств травянистой растительностью имело
огромное значение для эволюции наземных животных и особенно для неко-
торых млекопитающих. Вот что писал об этом В. О. Ковалевский своему
брату, А. О. Ковалевскому, 27 декабря 1871 г.: «Когда трехпалые анхите-
рии пошли на большие сухие луга древнего миоцена, то нужны были
цоги только для опоры на сухой, твердой, невязкой почве; пошло развитие
26 К. Ф. Рулье. Общая зоология, стр. 639.
26 Там же.
27 В. О. Ковалевский. Палеонтология лошадей. М., Изд. АН СССР, 1948,
стр. 157.
64
Л. Ш. Давиташвили
лошади и преобладание одного пальца и приспособление Gebiss’a [зубной
системы] к травоядению; формы палеотериев, оставшиеся всеядными и
жившие на берегах топких рек, где пальцы нужны, чтобы не вязнуть, удер-
/носороги
жали свои пальцы; так тип палеотериев дал две ветви: \лошади у>
К вопросу о распространении покрытосеменных травянистых растений
и о значении этого события для копытных он возвращается в письме к брату
от 25 мая 1873 г.: «Мне удалось подсмотреть... еще одну интересную вещь,
это изменение черепа в зависимости от пищи, и это превосходно удается и
так несомненно, как нельзя больше. Видишь ли, к концу эоценового перио-
да только появились граминеи (трава), что дало сейчас большое преиму-
щество всем животным, пошедшим на эту пищу. Как следствие этой пищи,
явилось изменение зубов, и они, вместо того, чтобы иметь низкую Krone
[коронку] и укрепляться корнями в челюстях, превратились в высокие
колонны, которые растут почти всю жизнь у травоядных, и по мере стира-
ния сверху подрастают снизу... зубы стали впятеро выше и утратили
корни; это случилось на всех трех линиях: 1) от палеотерия до лошади,
2) от Hyopotamen до жвачных, 3) от старых свиней до современных Phaco-
choerus. Чтобы питать эти огромные зубы, потребовалось огромное разви-
тие верхнечелюстной кости, которая выросла, отодвинув своим разраста-
нием весь череп назад, так что орбита, которая у всех древних животных
расположена над тремя последними зубами, отодвинута теперь у всех
далеко назад за последний зуб.— Ту же историю можно проследить на
слонах, от динотериев до мастодонтов и современных слонов, где все
изменения черепа тоже зависят от развития permanentwachsende Zahne
[постоянно растущих зубов], и вследствие этого — развитие Maxilla,
отодвигающей Hirnkasten [мозговую коробку] кзади, только у слонов
она не могла подвинуть голову кзади, но понесла ее кверху». «Выходит,—
заключает Ковалевский,— на четырех обширных группах самый яркий
пример того, как перемена внешних обстоятельств — появление травы —
отразилась в царстве животных» (курсив мой.— Л. Д.).
Вот что писал он по тому же вопросу в диссертационной работе «Остео-
логия Anchitherium aurelianense»: ...«Переход [от анхитерия] к гиппариону,
очевидно, сопровождался большим изменением пищи; из животного, питав-
шегося листьями и ветвями сочных растений, покрывавших берега рек
(как это делают и поныне тапиры и, без сомнения, делали эоценовые палео-
терии и в более слабой степени анхитерии), стало, с развитием материков и
луговых степей, развиваться животное по преимуществу степное, исклю-
чительно травоядное. А с изменением пищи должен был измениться и зуб-
ной аппарат, и мы на самом деле видим, что уже у гиппариона развивается
чрезвычайно высокий призматический зуб, вышина которого превосходит
вчетверо зубы анхитерия. С травою лошадиные формы стали захватывать
много песку и зубы их быстро истирались; кроме того, самая манера
жевания изменилась, и жевание кусающее перешло в жевание истирающее
пищу рядом непрерывных движений челюсти в горизонтальной плоско-
сти» 28. Таким образом, изменение условий среды вызывало приспособление
животных к новым условиям, что и определяло морфологические преобра-
зования тела и его органов.
В монографии об антракотерии Ковалевский писал: «Такое событие, как
появление травы, должно было вызвать весьма сильные изменения в мире
28 В. О. Ковалевский. Остеология Anchitherium aurelianense Cuv. как
формы, выясняющей генеалогию типа лошади (Equus). В кн.: В. О. Ковалев-
ский. Палеонтология лошадей, 1948, стр. 226.
Идея наследования приобретаемых признаков
65
животных, так как всеобщее распространение этой пищи безусловно
благоприятствовало развитию тех групп, которые вполне приспособились
к ней»29. Здесь, по словам Ковалевского, перед нами один из примеров тех
колоссальных переворотов в мшзъш животных, которые вызывались изменением
внешних условий. Эта идея имеет большое значение для понимания раз-
вития органического мира материков (и суши вообще). Она, кстати сказать,
подтверждается многочисленными данными современной палеоботаники,
согласно которым покрытосеменные травы получили широкое распростра-
нение, действительно, довольно поздно — во второй половине третичного
периода. Таким образом, исходя из палеонтологической истории млеко-
питающих, Ковалевский правильно подошел к выяснению одного из круп-
нейших событий в развитии мира растений.
Приспособительная радиация, о которой Ковалевский говорит в своей
монографии о гиопотамидах 30, а также в работе об энтелодоне и гелокусе,
объясняется им с точки зрения зависимости эволюционного развития от
условий среды. Даже одни и те же, в смысле функционального значения,
приспособления осуществляются разными путями: «разнообразие условий,
которым подвержена каждая группа, непременно поведет к тому, что и
средства достижения этого общего идеала будут различны» 31.
Развитие органических форм, как и их вымирание, всегда, по Ковалев-
скому, зависели от условий среды, абиотических и биотических. Это спра-
ведливо относительно каждого изменения природы организма и, следова-
тельно, каждого морфологического преобразования. Уже из этого ясно, что
учение Ковалевского было всем своим существом направлено против идеи
автогенеза. Эта идея получила в науке широкое распространение уже
после периода активной научной деятельности Ковалевского. Отчасти этим
объясняется тот факт, что в своих работах он мало места уделял критике
воззрений эволюционистов-автогенетиков. Р. Оуэна, которого можно с
некоторой оговоркой причислить к этой группе 32, Ковалевский попросту
относил к числу врагов эволюционного учения, так же как и некоторых
других зарубежных палеонтологов, отвергавших дарвинизм.
В упомянутой диссертационной работе об анхитерии33 Ковалевский
выступает против «теории перечеканки», которую австрийский ученый
Э. Зюсс противопоставлял дарвинизму и которая не объясняла, как изме-
нение среды вызывало внезапное массовое превращение одних видов в
другие. Эта теория, заимствованная Зюссом, повидимому, у идеалиста О. Ге-
ера, даже не пыталась дать причинное объяснение эволюции и потому от-
крывала путь идеалистическим автогенетическим толкованиям процесса
развития органических форм. Подобное учение было, конечно, неприемле-
мым для палеобиолога-материалиста, каким был Ковалевский. В своих воз-
ражениях Зюссу Ковалевский исходит из того, что «толчок к изменению ор-
ганизма был даваем всегда внешними условиями» и что «перемены» [эволюци-
онные изменения, видообразование] происходили вследствие воздействия
29 W. Kowalewsky. Monographic der Gattung An thra co thorium Cuv. und
Versuch ciner naturlichen Klassifikation der fossilen Huftiere. «Palaeontographica»,
1873—1874, t. XXII, Lief. 3—5, стр. 276. Курсив мой.—Л. Д.
30 W. К о w а 1 е w s к у. On the Osteology of the Hyopotamidae. «Proc. Roy.
Soc.», London, 1873, vol. XXI, стр. 147—165.
31 В. О. Ковалевский. Остеология двух ископаемых видов из группы ко-
пытных Entelodon и Gelocus aymardi. «Изв. Об-ва любит, естествозн., антропол. и эт-
ногр.», т. 16, 1875, вып. 1, стр. 56. Курсив мой.— Л. Д.
32 Л. Ш. Давиташвили. История эволюционной палеонтологии от Дарвина
до наших дней. М., Изд. АН СССР, 1948, стр. 47—52.
33 В. О. Ковалевский. Остеология Anchitherium aurelianense..., стр. 149—
257.
б Инет, истории естествознания, т. V
66
Л. Ш. Давиташвили
внешних условий на природу организма 34 *. В этом можно видеть признание
причинной связи между изменениями внешней среды и видообразованием,
что, впрочем, с необходимостью вытекает из существа учения Ковалевского
и подтверждается его суждениями по данному вопросу, содержащимися в мо-
нографии об антракотерии (1873—1874) 36 и других работах. Ковалевский
высказывался против идеи внезапного возникновения видов, не подго-
товленного предшествующими постепенными изменениями. Надо, однако,
заметить, что у него, как я у большинства дарвинистов того времени и у са-
мого Дарвина, не было четкого понимания реальности вида и скачкообраз-
ности видообразования. Неверную, по существу катастрофистскую, кон-
цепцию Зюсса и Геера он критикует с позиций «совершенно постепенной»
и «непрерывной» эволюции, хотя сам он все же не последовательный сто-
ронник этой идеи. Мы но раз отмечали, что, провозглашая «постепенность»
эволюции, Ковалевский в то же время дает убедительные и яркие при-
меры революций в развитии органического мира и сам говорит, примени-
тельно к определенным конкретным случаям, не только о скачкообразных
переходах вообще, но и о великих «переломах» в истории копытных и даже,
как мы уже видели, о «колоссальных» переворотах в жизни животных зв.
Так или иначе, Ковалевский признавал, что эволюция совершаемся
через уклонения, вызываемые воздействием внешних условий, а это равно-
сильно признанию наследования приобретаемых организмом свойств:
иначе эти уклонения не имели бы для эволюционного процесса того зна-
чения, какое он им приписывал. Можно с полной уверенностью сказать,
что исследования этого ученого создали предпосылки, необходимые для
изучения вопросов направленной изменчивости и наследования приобре-
таемых организмами свойств на палеонтологическом материале. Именно
он впервые доказал возможность строить «с достаточною долею достовер-
ности... строгие родословные линии»37, а такие филогенетические построе-
ния необходимы для суждения о причинах и закономерностях любых
явлений в эволюции органического мира. Могут сказать, что Вааген еще до
него пытался устанавливать филогенетические отношения между некоторы-
ми юрскими формами аммонитов (в 1869 г.)38, а Гильгендорф еще в 1866 г.
намечал родословные линии штейнгеймских планорбисов 39, да и Неймайр
вскоре после Ковалевского (в 1875 г.) описал ряды форм палюдин из плио-
цена Славонии 40. Существует, однако, глубокое принципиальное различие
между филогенетическими исследованиями Ковалевского, с одной стороны,
и аналогичными работами его предшественников и современников — с дру-
гой. Филогенетические построения Ваагена, Неймайра и других исследо-
вателей ископаемых моллюсков не давали представления о биологическом,
функциональном значении тех морфологических изменений, которые про-
слеживались в соответствующих рядах форм. Только значительно позже
некоторые ученые, главным образом в нашей стране, устанавливая филоге-
84 В. О. Ковалевский. Остеология Anchitherium aurelianense..., стр. 245.
86 W. Kowalewsky. Monographic dor Gattung Anthracothcrium..., стр. 131—
346.
88 В. О. Ковалевский. Остеология двух ископаемых видов..., стр. 56;
см. также Л. Ш. Д а в и т а ш в и л и. В. О. Ковалевский. М., Изд. АН СССР, 1951,
стр. 376; его же. История эволюционной палеонтологии..., стр. 110.
87 В. О. Ковалевский. Палеонтология лошадей, стр. 232.
88 W. W a a g с n. Die Formcnrcihc des Ammonites subradiatus. «Benecke’s geo-
gnost. pa la eon lol. Bcitrage», 1869, Bd. II, стр. 179—259.
89 11 i IgendorL Planorbis multiformis im Steinheimer Siisswasserkalk. <Mo-
natsber. d. Berl. Akad.» 18 6, 3, стр. 474.
40 M. N c u m а у г u. С. M. Pau 1. Die Congerien und Paludincnschichten
Slavoniens und deren Faunen. Ein Beitrag zur Descendenztheorie. «Abhandl. d. k. k.
geologischen Reichsanstalt», Wien, 1875, Bd. 7, H. 3.
Идея наследования приобретаемых признаков
67
нетическиё ряды моллюсков, давали толкование этологического, приспо-
собительного значения претерпеваемых этими последними изменений.
В рядах, которые устанавливали Неймайр, Вааген и другие палеонто-
логи, изучавшие генеалогию различных головоногих, брюхоногих и пла-
стинчатожаберных моллюсков, адаптивный смысл морфологических пре-
образований оставался неясным. Поэтому если даже удавалось построить
некоторую цепь форм, то вопрос о том, который из двух концов этой цепи
является ее началом и который представляет ее конец, иначе говоря,
какое звено есть первое по времени и какое является последним, реша-
лось на основании стратиграфических данных,— исключительно в соот-
ветствии с положением геологических горизонтов, к которым приуро-
чены те или иные формы. Этот способ, конечно, с неменьшим успехом при-
меним и к ископаемым млекопитающим, которых изучал Ковалевский,
однако устанавливаемые им родословные линии, «давая нам всегда несом-
ненно предков и потомков, обыкновенно решают и вопрос о последователь-
ности, потому что последние не могли существовать перед первыми»41.
Тут не может быть сомнения относительно последовательности филогене-
тических изменений, и последовательность действительную никак нельзя
принять за обратную, так как Ковалевский выясняет не только основное
этологическое, приспособительное значение изменения важнейших скелет-
ных элементов, но и функциональное значение всех доступных наблюдению
мельчайших подробностей морфологического строения каждой кости и
каждого зуба,
В филогенетическом развитии органов и их функций ведущая роль, по
Ковалевскому, принадлежит изменениям функций. Новые условия среды
ведут к глубокому качественному изменению функций, к возникновению
новых функций, развитием которых вызывается, определяется глубокое
морфологическое преобразование органов. Ковалевский поднял на более
высокий теоретический уровень учение Дарвина о путях перестройки
органов животных и растений, о так называемых «способах перехода».
Именно Ковалевский создал эпоху в изучении «способов перехода», фило-
генетических изменений строения функций органов. Еще Дарвин указы-
вал на случаи, когда существенно изменяющиеся образ жизни и повадки
животных не влекут коренных изменений в строении или даже сколько-
нибудь приметных морфологических изменений. Во многих случаях, по
словам Дарвина, «привычка изменилась без соответствующего изменения
строения». Так, «перепончатые лапы горного гуся, можно сказать, сдела-
лись почти рудиментарными по своей функции, но не по строению»42.
Перспончатость лап в данном случае есть приспособление к прежнему, уже
оставленному образу жизни, указывающее на то, что горные гуси в недав-
нем прошлом были водоплавающими. В других случаях организмы обна-
руживают признаки начавшегося приспособления к новому поведению,
к новым функциям. Но Дарвин, рассматривая вопрос о «способах пере-
хода», в большинстве случаев не имел никаких данных о конкретном ходе
филогенетических изменений соответствующих структур. В то время был
возможен только такой, далекий от точности, способ освещения истории
функции: при тогдашнем уровне знаний Дарвин не располагал филогене-
тическими построениями, не имел сведений о действительных этапах исто-
рического развития каких бы то ни было органических форм.
Следующий и притом очень важный шаг в этом деле был совершен
В. О. Ковалевским. С изумительным мастерством и непревзойденной
41 В. О. Ковалевский. Палеонтология лошадей, стр. 232.
42 Ч. Дарвин. Поли. собр. соч., т. III. М.—Л., 1939, стр. 400—401, 722 и 723.
5*
68
Д’. U1. Давиташвили
наблюдательностью прослеживая каждое сколько-нибудь приметное изме-
нение в филогенезе различных скелетных элементов у ископаемых
копытных, он в то же время выяснял связанное с этим изменение
функций.
В результате такого исследования его понимание эволюции органов и
функций несравненно богаче, глубже, точнее, чем все, что могли сказать
по этому вопросу зоологи-морфологи А. Дорн, Н. Клейненберг, Л. Плате
и другие, работавшие после него.
Ковалевский доказал, что питание жесткой травянистой растительно-
стью, к которому перешли многие млекопитающие, требовало глубокого
изменения в работе зубов, а новая работа зубов, новая их функция обус-
ловливала перестройку зубной системы, требовала коренных морфоло-
гических преобразований. Выход копытных на открытые пространства
определил существенное изменение функций конечностей, что потребовало
весьма значительных изменений в строении этих последних, в частности,
их редукции, точнее — редукции боковых пальцев.
Редукцию органов он ставит в причинную связь с их неупотреблением.
Так, рудиментарные остатки второго и четвертого пальцев у лошади, по
его словам, свидетельствуют о том, что «они были когда-то развиты вполне,
но утратились вследствие неупотребления»43. Боковые пальцы предков
современной лошади начинают редуцироваться только после того, как
они перестали касаться земли 44, т. е. утратили свою основную функцию.
Таким образом, по мысли Ковалевского, упражняющийся орган не может
стать на путь исчезновения даже в том случае, если целесообразная пере-
стройка данного отдела (в приведенном случае перестройка конечности)
требует редукции этого органа, т. е. боковых пальцев. Но после того, как
боковые пальцы лишились возможности нести свою прежнюю функцию,
они «начинают сокращаться с чрезвычайной быстротой» 45 46.
Идея изменения природы организмов вследствие изменения условий
среды проводится также в геологических трудах Ковалевского. Так, в мо-
нографии о пресноводных отложениях мелового периода, говоря о солоно-
ватоводных осадках верхнего мела, образовавшихся в условиях значи-
тельного опреснения, он отмечает влияние этого явления на строение рако-
вин моллюсков морского происхождения. «Устрицы, встречающиеся в
лигнитовой серии,— говорит он,— обыкновенно очень мелки или же крайне
неправильно развиты, с рыхлыми створками, как это всегда случается с
устрицами, вырастающими в солонцеватых [солоноватых] водах»**
Здесь Ковалевский прямо указывает на значительное изменение меловых,
точнее, среднеценоманских устриц, которые попадали из обычной для
них морской соленой воды в воду с заметно пониженной соленостью. Он
утверждает, что такие изменения всегда происходят с устрицами, выра-
стающими в солоноватой воде; следовательно, речь идет о подмеченной
автором закономерности общего значения. Поэтому, несмотря на беглый
характер этого заявления, оно, несомненно, имеет большое значение для
характеристики отношения Ковалевского к вопросу о направленной
изменчивости организмов под воздействием определенных факторов
среды.
43 В. О. Ковалевский. Палеонтология лошадей, стр. 190. Курсив мой.—
Л. Д.
44 Там же, стр. 208.
45 Там же, стр. 197.
46 В. О. Ковалевский. Пресноводные отложения мелового периода.
«Зап. Мипсралог. об-ва», т. 10, 1875, стр. 61, а также: Собрание научных трудов,
т. I, М., 1950, стр. 235.
Идея наследования приобретаемых признаков
69
Биология моллюсков солоноватоводных бассейнов вообще и верхнемело-
вых в частности чрезвычайно интересна с точки зрения эволюционной
теории. Ковалевский показал, что тут можно наблюдать морфологические
изменения, зависящие от гидрологических условий, которые именно
в этой области подвержены значительным и быстрым колебаниям. В усло-
виях жизни в солоноватоводных бассейнах — области, переходной между
морской и пресноводной, можно относительно легко улавливать на иско-
паемом материале зависимость изменчивости и эволюции организмов от
изменения среды.
Глубокая разработка этого исключительно важного вопроса эволю-
ционной палеонтологии принадлежит талантливому русскому палеонто-
логу-геологу Н. И. Андрусову, который в своих трудах дал замечательные
образцы изучения изменчивости и эволюции организмов на материале из
верхнетретичных отложений Черноморско-Каспийской области.
Следует в заключение коснуться еще одного вопроса, связанного с изу-
чением Ковалевского. Как известно, некоторые западноевропейские палеон-
тологи-идеалисты считали основателя эволюционной палеонтологии «ла-
маркистом» или «неоламаркистом». Некоторые советские ученые также
находили в воззрениях Ковалевского элементы «ламаркизма». Здесь прежде
всего важно выяснить, какой «ламаркизм» или какие «элементы ламаркизма»
имеются в виду. Если бы речь шла о прогрессивных чертах учения самого
Ламарка, то с этими заявлениями надо было бы согласиться. Действитель-
но, Ковалевский обосновал на обильном палеонтологическом материале
положение об изменении формы, адекватном функции, и исходил из идеи
наследуемости особенностей, возникающих в процессе функционирования.
Но не об этом толкуют ученые, усматривающие в учении Ковалевского
«ламаркизм»: речь идет о «самоновейшем» и явно реакционном «неола-
маркизме». Ковалевского изображают предтечей «неоламаркизма» Э. Копа,
ему приписывают психоламаркизм, витализм, мистическую веру в созна-
тельное стремление не только отдельных особей, но и вида к усовершен-
ствованию организации. Обвинение в таком вздорном мистицизме предъяв-
ляет Ковалевскому явный и откровенный идеалист Э. Кокен47. Утверждают,
что Ковалевский принимал идею предопределенности эволюционного
развития, именно в этом видя признаки того «ламаркизма», который приоб-
рел такое широкое распространение среди палеонтологов Загада в позд-
нейшее время48. Изображая Ковалевского предшественником «ламаркистов»
типа Копа, выискивали у него совершенно чуждые ему автогенетические
тенденции и похваливали его за это. Однако Ковалевский был стойким
материалистом.
ВОПРОСЫ НАСЛЕДОВАНИЯ ПРИОБРЕТЕННЫХ ПРИЗНАКОВ
И НАПРАВЛЕННОЙ ИЗМЕНЧИВОСТИ В ТРУДАХ Н. И. АНДРУСОВА
Многие исследователи пытались на палеонтологическом материале
показать изменчивость организмов и развитие одних видов из других.
В додарвиновской палеонтологии один из первых опытов изучения измен-
чивости ископаемых животных принадлежит, как уже отмечалось,
К. Ф. Рулье; мы имеем в виду его работу о Terebratula acuta (Rhynchonella),
47 См. об этом: Л. Ш. Давиташвили. История эволюционной палеонто-
логии..., стр. 79.
48 Л. Ш. Д а в и т а ш в и л и. В. О. Ковалевский, его научная деятельность
и значение его трудов по палеонтологической истории семейства лошадиных. В кн.:
В. О. Ковалевский. Палеонтология лошадей, стр. 267.
70
Л. Ш. Давиташвили
опубликованную в 1844 г. 49 Автор, по его словам, был вынужден отказаться
от мысли изобразить и описать все встреченные им формы раковин
этого вида, так как в подобном случае ему пришлось бы иметь дело с ты-
сячами образцов, которые, по его выражению, представляют собой «бес-
численные переходные формы».
Известно, что один из первых откликов на «Происхождение видов»
Дарвина принадлежит московскому палеонтологу Г. А. Траутшольду,
который уже в 1860 г. поместил в «Бюллетене Московского общества испы-
тателей природы» статью под заглавием «Переходы и промежуточные раз-
новидности»; в этой статье он утверждает, что «изменчивость видов
общеизвестна, и существование промежуточных форм не оспаривалось
никем» 60.
Можно сильно сомневаться в том, что приведенные Траутшольдом при-
меры действительно показывают «постепенные переходы» между видами ам-
монитов, тем более, что в одной из последующих статей Траутшольд дает
своим «переходным формам» совершенно иное толкование: он говорит, что
такие формы бывают, «но только в том смысле, что видоизменения типи-
ческой формы одного вида так близко подходят к видоизменениям другого
вида, что кажется, будто бы один вид обязан своим существованием посте-
пенному изменению другого61 62. Таким образом, здесь имеется в виду прежде
всего индивидуальная изменчивость, что мы в данном случае и отмечаем,
оставляя в стороне затронутый в первой статье Траутшольда вопрос о «пе-
реходных формах» между «настоящими» видами.
Особое внимание исследователей издавна привлекали те случаи эволю-
ционных изменений ископаемых организмов, которые позволяют говорить
о направленной изменчивости. Один из таких примеров — формы брюхоно-
гих рода Planorbis, описанные Гильгендорфом из миоценовых отложений
Штейнгеймского бассейна в Вюртемберге (это было маленькое озеро, имев-
шее около 3 км в поперечнике). Гильгендорф проследил изменения планор-
бисов из различных слоев и подробным палеонтологическим исследова-
нием пытался доказать наличие последовательных изменений формы ра-
ковин у этих моллюсков. С. Н. Никитин утверждал, что «Гильгсидорфу мы
обязаны первым фактическим подтверждением идеи Дарвина в палеонтоло-
гии»52. Работа Гильгепдорфа вышла в 1866 г.63; после него тот же объект
изучали другие палеонтологи, в частности, Ф. Квенштедт, А. Гайэтт,
Гиклпнг, Готшик, Венц и Клан64. Многие авторы старались выяснить не
только филогенетические отношения между формами, но и зависимость
49 Ch. Rouillier. Les principales variations de Terebratula acuta dans 1’oolite
de Moscou, стр. 889—894.
50 Г. А. Траутшольд. Переходы и промежуточные разновидности. «Бюлл.
Моск, об-ва пспыт. прир.», 1860, IV.
51 Н. Trautschold. «Uber Methode und Theorien in der Geologie. «Neues
Jahrb. f. Mineral., Geol. u. Palaeontol.», 1878, стр. 491.
62 H. С. Никитин. Дарвинизм и вопрос о виде в области современной пале-
онтологии. «Мысль», 1881, Я» 8, стр. 144—170; Я» 9, стр. 229—245.
63 См. примеч. 55.
64 A. Hyatt. The genesis of the tertiary species of Planorbis at Steinhoim. «An-
niv. Mein. Boston Soc. Nat. Hist.», 188u, стр. 14, G. H i c k 1 i n g. The variations of
Planorbis multiformis. «Mem. a. Proc. Manchester Lit. a. Philos. Soc.», v. 57, 1913,
pt. Ill, стр. 17; F. Gotschick. Die Umbi Idung der Siisswasserst hne< ken des Terlir-
Dcrkens von S'einheim unter dem Einflnss heis^er Quellen. «.Jen. Zs< hr. f. Nalur-
wiss.», Bd. 56, N. F., 1920; W. W e n z. Die Enlwicklungsgeschichlc der Steinheimer
Planorben und ihre Bedeutung fur die Deszendcnzlelire. «Senkenb. naturw. Gesellsch.»,
1922, H. 3; H. Klahn. Palaontologische Methoden und ihre Anwendung auf die palao-
biologischen Verbaltnisse des Steinheimer Beckens. Berlin, 1923.
Идея наследования приобретаемых признаков
71
изменений последних от условий окружающей среды. Убежденный вита-
лист Клэн, изучив геологическое строение и ископаемую фауну Штейнгейм-
ского бассейна, был вынужден придти к выводу, что развитие всех встре-
ченных там видов Planorbis было обусловлено внешними причинами.
Это шло вразрез с основным положением автора, что эволюция различных
ветвей животного мира предопределяется «внутренней тенденцией раз-
вития» 65 *. Результат изучения им штейнгеймских планорбисов Клэн считает
исключением из общего правила. Он думает, что если животное иногда
и изменяется в зависимости от изменившихся внешних условий, то
«по восстановлении нормальных отношений животные возвращаются
к первоначальному состоянию». Ложность этого положения очевидна вся-
кому советскому биологу: оно несостоятельно теоретически и решитель-
но опровергается фактами исторического развития органического мира.
Гораздо более значительную роль в разработке вопроса о направленной
изменчивости и о ее факторах сыграли исследования Неймайра, который
установил широко известные ряды форм рода Viviparus из неогеновых
отложений Славониибв. Неймайр говорил: «Изменяющиеся организмы
передают по наследству не только свою новую особенность, по и склон-
ность изменяться далее по тому же самому направлению. Обыкновенно
среди потомков снова появляется особь, уклонившаяся таким же образом
еще дальше; в некоторых случаях дело идет так далеко, что более сильное
развитие характерного признака наблюдается как правило» б7. Из палеон-
тологических примеров, указывающих на видоизменяющее воздействие
среды и на наследование приобретаемых признаков, Неймайр особенно
выделял моллюсковую фауну ннжнеплиоценовых отложений Юг о-Во
сточной Европы и западного побережья Малой Азии. Существовавшие там
с начала плиоцена слабо солоноватые бассейны—большие озера—постепен-
но опреснялись: это явствует из того, что солоноватоводные моллюски в
большом количестве встречаются лишь в древнейших осадках этих озер,
а выше постепенно исчезают. В этих опреснявшихся озерах происходило
преобразование моллюсковой фауны; у представителей различных родов
утолщались стенки раковины или на ее поверхности развивались бугорки
и ребра, а у брюхоногих иногда, кроме того,—желваковидное утолщение
около устья. Такие изменения наблюдаются у форм родов Viviparus,
Bithynia, Neritina, Unio, живших в различных озерах Западной Славонии,
Западной Румынии и на острове Кос. «Здесь,— говорит Неймайр,— оче-
видно, является весьма вероятным, что этот общий характер должен быть
приписан прямому действию опреснения воды, и полное подтверждение
этого представления дает нам то, что в большом нижневенгерском бассейне,
в котором вивипары остаются гладкими, опреснение, насколько это извест-
но, не имело места или достигало лишь незначительной степени, так как здесь
и в более молодых отложениях еще встречаются кардииды» б8.
В изученных самим Неймайром неогеновых слоях Славонии формы рода
Viviparus с гладкими раковинами встречаются преимущественно в нижней
части так называемых палюдиновых слоев, а формы с килями и бугорками —
в средней и верхней частях этой толщи. По мнению Неймайра, в этих слу-
чаях важнейшей причиной изменения форм было прямое воздействие
внешних условий. «Как единовременное быстрое действие яда,— говорит
65 Н. Klahn. Цит. соч., стр. 55.
68 М. N ей та у г u. С. М. Paul. Die Congerien und Paludinenschichten...
(см. примеч. 40).
67 M. N e u m a у r. Die Stamme des Thierreichs. Wien u. Prag, 1889, стр. 115.
58 M. N e u m а у r. Die Stamme..., стр. 128.
72
Л. III. Давиташвили
он,— вызывает одни и те же явления у весьма разнообразных организмов,
так и долгое воздействие внешних условий жизни и их медленное изменение
производят, как мы видим, одни и те же изменения в различных родах
моллюсков» б9.
Рассмотренные Неймайром изменения ископаемых моллюсков прес-
новодного происхождения, без сомнения, заслуживают пристального вни-
мания палеобиологов, разрабатывающих вопросы творческого дарви-
низма. Эти изменения не могут быть поняты, если не признавать воспи-
тывающего действия среды на организм моллюска. Однако Неймайр
оставляет без удовлетворительного ответа вопросы, естественно возникаю-
щие у всякого биолога, который знакомится с его интересными исследо-
ваниями. Прежде всего прослеженные Неймайром изменения раковин
моллюсков едва ли были вызваны процессом опреснения водоемов, в кото-
рых они жили и эволюировали. Ведь все эти формы принадлежат к груп-
пам пресноводного происхождения, близкие предки их обитали в пресной
воде и там-то именно сохраняли гладкую или слабо скульптурированную
раковину. И в настоящее время родичи изученных Неймайром вивипарид,
битиний, неритин и унионид, живущие в пресных водах Юго-Восточной
Европы, лишены той богатой скульптуры, которая характерна для рассмот-
ренных Неймайром представителей тех же родов. Следовательно, опрес-
нение плиоценовых озер Славонии и Малой Азии не могло быть веду-
щим фактором изменчивости упомянутых форм в направлении развития
скульптуры наружной поверхности и утолщения стенок. Далее, у Неймайра
мы не найдем ответа на вопрос, каково же было приспособительное,
биологическое значение рассматриваемых им изменений. Каковы в изучен-
ных им случаях соотношения между изменением морфологического строе-
ния раковин и изменением их функций?
Тем не менее работа Неймайра по ископаемым вивипаридам и другим
плиоценовым моллюскам была ценным вкладом в науку. Он правильно
оценивал результаты своих исследований: «Во всяком случае даже этого
нашего опыта достаточно для того, чтобы показать, что детальное палеон-
тологическое исследование, будучи в состоянии дать прямое аналити-
ческое доказательство последовательного изменения органических форм,
может впоследствии доставить также и важнейшие данные для дальнейшей
разработки, для построения эволюционного учения»60.
Известно, что работы Неймайра о моллюсках палюдиновых и конгерие-
вых отложений Славонии привлекли внимание Дарвина, который по это-
му поводу писал ему: «Это, по-моему, превосходная работа, и она пред-
ставляет собой бесспорно лучший из всех встреченных мною случаев,
показывающих прямое воздействие условий жизни на организацию... Те-
перь не может быть сомнения в том, что виды могут сильно изменяться
вследствие прямого воздействия среды» 61.
Неймайр обратил должное внимание на направленность эволюцион-
ного процесса. Он говорил, что в каждом филогенетическом ряде обычно
замечается определенное направление, что формы данного ряда, встречаю-
щиеся в последовательных слоях одной толщи, обнаруживают откло-
нение определенных признаков в одном и том же направлении. В каждом
таком ряде следующие одна за другой формы приближаются к конечному
члену ряда без существенных колебаний и отклонений, по «прямейшей
69 М. Neumayr u. С. М. Paul. Die Congerien und Paludinenschichten.
стр. 102.
•° Там же, стр. 103.
61 С. Darwin. Life and Letters, vol. III. London, 1888, стр. 232.
Идея наследования приобретаемых признаков
73
линии»62. В то же время автор твердо убежден в том, что направленность
развития никак нельзя объяснять «предопределенностью», к которой
столь охотно прибегали и прибегают биологи-идеалисты.
В своей работе о фауне конгериевых и палюдиновых слоев Славонии
Неймайр высказывает мысль, которая, по нашему мнению, имеет боль-
шое значение для разработки вопросов эволюционной теории на палеонто-
логическом материале. Эта идея связана сего представлением о «непрерыв-
ных» и «прерывистых» рядах форм. «Прерывистыми» рядами он называет
такие филогенетические построения, в которых имеются явные пробелы,
соответствующие тем членам данного ряда, которые остаются необнаружен-
ными. «Здесь мы хотели бы,—говорит он,—обратить внимание лишь на одно
обстоятельство, а именно на то, что среди форм замкнутых внутренних
бассейнов, как правило, встречаются, если не исключительно, то уж
в огромном большинстве случаев, непрерывные ряды, а среди форм откры-
того моря, наоборот, прерывистые ряды. Зависит это от того, что в случае
морских отложений немногие обычно доступные нам точки выходов пред-
ставляют ничтожную долю всего ареала образования, в то время как
в случае пресноводных образований, имеющих сравнительно небольшое
протяжение, мы можем обозреть этот ареал хотя бы приблизительно.
В этих последних мы имеем как бы уменьшенную, превосходно приспособ-
ленную для изучения модель процессов, происходящих в обширном океа-
не, и мы можем перенести на этот последний наблюдаемые в ней процессы»63
В другой работе он утверждает, что в небольших континентальных бас-
сейнах можно легко обозреть эволюционное развитие в его целом.
Изучая, же морские отложения, мы всегда имеем перед собой чрезвычайно
малую долю всей площади распространения фауны, а потому не можем
рассчитывать встретить «непрерывные» ряды форм.
Эти соображения должны быть приняты во внимание при изучении
факторов и закономерностей эволюции на палеонтологических и геологи-
ческих данных. В самом деле, толщи осадков замкнутых бассейнов, содер-
жащие остатки эндемических организмов, представляют благоприятный
объект для изучения развития ископаемых организмов, их изменчивости
и эволюции в зависимости от изменения среды, так как в подобных слу-
чаях общий ход развития не осложняется явлениями иммиграции и эми-
грации, как это неизбежно имеет место в океанах и сообщающихся с ними
морях. Кроме того, в небольших замкнутых водоемах экологические усло-
вия изменяются, в общем гораздо быстрее, чем в океанах и обширных,
связанных, с океанами морях.
Надо, однако, заметить, что, указав на небольшие замкнутые бассейны
с пресной водой как на «модели», Неймайр все же не дал примера изуче-
ния на этих последних тех процессов развития, которые происходят и
происходили в открытых морях и океанах, и в дальнейшем изучал почти
исключительно морскую фауну прошлого. Другие палеонтологи, занимав-
шиеся историей пресноводных фаун и небольших пресноводных водоемов
геологического прошлого, тоже не дали исследований такого типа, о
котором говорил Неймайр в упомянутых работах. В чем же причина того,
что неймайровские «модели» не оправдали до сих пор надежд, которые
возлагал на них этот ученый?
Основная причина заключается, по нашему мнению, в том, что
«модели» эти удачны в некоторых отношениях, но неудачны в других.
82 М. Ney та у г u. С. М. Paul. Die Congerien und Paludinenschichten...,
стр. 60—61.
es Там же, стр. 104.
74
Л, Ш. Давиташвили
Положительные стороны, выгодно отличающие эти водоемы от океанов и
полносоленых морей геологического прошлого, были отмечены, как уже
сказано, Неймайром. Неблагоприятными же являются: однообразие населе-
ния, ничтожное количество форм, способных сохраняться в ископаемом
состоянии, относительное однообразие экологических условий (биотиче-
ских и абиотических) и ничтожная длительность существования подоб-
ных водоемов.
Тем не менее сображения Неймайра содержат долю истины. Это показал
в своих классических работах русский палеонтолог-геолог Н. И. Андрусов,
который вместо неудавшихся неймайровских «моделей», неспособных дать
желаемые результаты, выдвинул проблему, разработка которой привела
его к выводам большого теоретического значения. Это направление иссле-
дований получило широкое развитие в советской палеонтологии.
Н. И. Андрусов изучал кайнозойские (преимущественно верхнекайнозой-
ские) отложения Черноморско-Каспийской области и содержащуюся
в них фауну. Он был крупнейшим в мире знатоком истории органического
мира той обширной восточной части Средиземноморской полосы, которая,
в связи с тектоническими движениями альпийской системы, испыты-
вала глубокие и быстрые изменения, сильно влиявшие на характер нахо-
дившихся там бассейнов. Эту часть верхнекайнозойского Средиземно-
морья иногда, для краткости, называют Паратетисом. В состав ее входят
значительные области Центральной и Юго-Восточной Европы (Западной
Германии, Швейцарии, Австрии, Чехословакии, Румынии, Венгрии,
Балканского полуострова), Малой Азии, Ирана и юга СССР. В течение
верхнетретичной эпохи и четвертичного периода здесь совершались очень
значительные физико-географические изменения, протекавшие с исклю-
чительно большой, в геологическом смысле, скоростью. Полносоленые
морские бассейны сменялись морскими бассейнами эвксинского типа
(более или менее близкими по солености к современному Черному морю),
эти последние — озерно-морскими водоемами типа современного Каспия
или близкими к нему, или даже пресноводными озерами, а затем вновь
возникали бассейны, соленость которых была близка к нормальной мор-
ской; возникшие полносоленые бассейны вновь распадались на опресняе-
мые бассейны и т. д. В зависимости от всех этих изменений существен-
ные превращения претерпевал органический мир водоемов этого обшир-
ного, бурно развивавшегося участка земной коры.
Среди палеонтологов всех стран Андрусов был, без сомнения, самым
выдающимся специалистом по кайнозойским морским фаунам. Еще юно-
шей приступив к изучению ископаемых организмов верхнетретичных и
четвертичных отложений нашей страны, он в течение всей жизни продол-
жал работать почти исключительно в той же области как палеонтолог-
кайнозоист, твердо стоящий на позициях дарвинизма, не делающий усту-
пок идеалистическим и метафизическим теориям, которые получали все
большее и большее распространение по мере усиления кризиса в естест-
вознании капиталистических стран.
Этот талантливый исследователь сумел добиться того, о чем только
мечтал Неймайр, когда писал о возможности разработки вопросов эволю-
ционного учения на палеонтологическом материале: выясняя историю
обитателей Черноморско-Каспийских верхнетретичных бассейнов, Андру-
сов устанавливал закономерности в эволюции органических форм, причины
и условия их развития. Паратетис — не просто «модель», на которой можно
изучать в миниатюрном масштабе процессы, совершающиеся в океанах и
морях: это — огромная полоса, где существовали обширнейшие моря,
а иногда бассейны типа Каспия или даже просто большие озера. В этих
Идея наследования приобретаемых признаков
75
водоемах жили и развивались многочисленные представители органиче-
ского мира — формы морского и пресноводного происхождения. Но в то
же время эти водоемы были более или менее обособлены от полносоленых
морей, сообщающихся с океаном, и потому обладали всеми преимуществами
неймайровских «моделей». Эти водоемы существовали достаточно долго
для того, чтобы жившие в них органические формы испытывали значи-
тельные изменения, зависевшие от изменений окружающей среды, связан-
ных с геологическими преобразованиями.
Таким образом, перед Андрусовым встала огромной важности задача,
от разрешения которой в значительной степени зависело дальнейшее
развитие эволюционной палеонтологии. И Андрусов, как увидим, сумел
дать правильное направление эволюционно-палеонтологическому изуче-
нию истории жизни Паратетиса.
Еще до Андрусова некоторые русские ученые обращали внимание на
изменчивость видов ископаемых моллюсков нашего неогена. Об этом сви-
детельствуют работы даже такого типичного эмпирика-палеонтолога,
каким был И. Ф. Синцов, сыгравший столь недостойную роль во время
магистерского экзамена В. О. Ковалевского в 1873 г. Синцов отмечал
изменчивость видов рода Bucci num из сарматских отложений юго-запад-
ной части нашей страны64. Это заставило его признать эволюционное
развитие изученных им форм и побудило заняться установлением фило-
генетических отношений между ними. Дальше попытки построения фило-
генетических линий он, однако, но пошел.
Совсем иное мы видим в работах Андрусова. Идея зависимости эволю-
ционного развития от условий среды и их изменений проходит красной
нитью через все палеонтологические и палеонтолого-геологические иссле-
дования Андрусова, которые имеют выдающееся значение в разработке
проблем направленной изменчивости и наследования приобретаемых при-
знаков на ископаемом материале.
Уже в 1888 г. Андрусов писал об изменениях, которые испытывали
морские миоценовые формы в Понто-Каспийском бассейне вследствие
изменения гидрологических условий65. Он думал, что в среднемиоценовое
время область Понта, т. е. Черного моря и Каспия, пришла в соединение
с океаном. «Физико-географические условия Крымо-Кавказского рукава
были или стали,— говорит он,— не вполне благоприятными для проник-
новения в него целиком всей средиземноморской фауны Запада. Воды его,
повидимому, были более пресными, и это обстоятельство позволило посе-
литься здесь лишь немногим видам, более терпеливо относящимся к пере-
менам в содержании солей» (стр. 105). Однако не все виды, населявшие
Крымско-Кавказский рукав, были переселенцами с Запада: там был ряд
форм, не встречающихся в остальной части Европы. Часть этих форм «мож-
но,—по словам Андрусова,—поставить в генетическую связь с западноевро-
пейскими видами, и их появление объяснить видоизменением последних под
влиянием местных условий...» (там же; курсив мой.— Л. Д.). Происхожде-
ние другой части Андрусов считает «темным». Однако он допускает, что
эта часть крымско-кавказской среднемиоценовой морской фауны могла
развиться из форм, существовавших, быть может, в особом гипотетическом
водоеме в области Арала и Каспия, незначительном и изолированном.
84 И. Ф. Синцов. Описание новых и мало исследованных форм раковин из
третичных образований Новороссии. Статья вторая. «Зап. Новоросс. об-ва естествоисп.».
1875, т. 3, вып. 2, стр. 51.
65 Н. И. Андрусов. Очерк пстории развития Каспийского моря и его
обитателей. «Известия русского географического общества», т. XXIV, 1889.
76
Л, Ш. Давиташвили
но соленоводном. Там, в этом гипотетическом водоеме, могли сохраняться
в конце олигоцена и в начале миоцена «небольшие остатки олигоценовой
фауны, давшие начало новой фауне, привыкшей к опресненной воде и потому
быстро проникшей» в Крымско-Кавказский рукав (там же; курсив мой.—
л. Д.).
Здесь Андрусов совершенно определенно говорит об изменении видов под
влиянием новых для них условий. Особенно любопытно и важно, с точки
зрения творческого дарвинизма, то объяснение, которое он дает (правда,
только в виде гипотезы) происхождению второй группы наших среднемио-
ценовых эндемиков, т. е. тех форм, которые, по его мнению, не имеют
прямой генетической (филогенетической) связи с «переселенцами с Запада».
Он допускает, что эти эндемики могли развиться не непосредственно из
форм, живших в полносоленом море, а из видов, которые, оказавшись
еще в верхнем олигоцене в каком-то относительно небольшом и значитель-
но изолированном бассейне, соленоводном, но опреснявшемся, «привыкали»
там к опресненной воде и именно благодаря этому были подготовлены
к быстрому проникновению в среднемиоценовый Крымско-Кавказский
(чокракский) бассейн, соленость которого была значительно ниже нормаль-
ной морской. Таким образом, здесь Андрусов высказывает мысль о «пред-
варительном воспитании» форм в условиях обособленного морского бас-
сейна — «убежища» в направлении приспособления к жизни в условиях
водоема «эвксинского» типа.
Все изложенное относится к происхождению чокракской фауны. Далее
Андрусов говорит о фауне более молодых пластов среднего миоцена —
спаниодонтовых пластов, которые оп позже называл караганскими и ко-
торые уже тогда были ему известны не только в Крыму и на Кавказе, но и
за Каспием. «Чрезвычайно бедная фауна их и своеобразность последней
указывают, — говорит он, — на то, что в Крымо-Кавказском рукаве
к концу среднемиоценового времени условия жизни большею частью
стали так неблагоприятны для жизни морских организмов, что большин-
ство из них вымерло или, может быть, удалилось в неизвестные нам части
бассейна, а некоторые, до сих пор редкие формы получили громадное раз-
витие» (стр. 106; курсив мой.— Л. Д.).
Здесь имеется в виду интенсивное, даже бурное развитие спаниодонтелл,
которые в фауне предшествовавшего, чокракского века занимали очень
скромное положение. В отличие от подавляющего большинства чокрак-
ских форм, они пережили резкое изменение гидрологических условий,
происшедшее на грани между чокракским и караганским (спаниодонтовым)
веками, и после этого быстро пришли к состоянию необыкновенного про-
цветания, с чем было связано их чрезвычайно быстрое эволюционное
развитие.
Далее автор переходит к вопросу о происхождении фауны верхне-
миоценового сарматского моря — своеобразного, колоссального, но изо-
лированного бассейна, в обильной фауне которого он отмечает присутствие
многих форм, «генетически развившихся» из остатков западноевропейской
и крымско-кавказской средиземноморской фауны. Сильное развитие этих
эндемичных форм он объясняет, во-первых, «обособленностью сарматского
моря, обстоятельством всегда, как известно, способствующим образованию
новых видов», а во-вторых, «тем, что первоначальные немногочисленные
обитатели сарматского моря, найдя в нем разнообразные условия суще-
ствования, стали сильно дифференцироваться» (стр. 107). Таким образом,
быстрая эволюция — или, если угодно, радиация — сначала малочисленных
сарматских форм происходила в тесной зависимости от условий существо-
вания, в соответствии с разнообразием этих последних. Эта идея, развивав-
Идея наследования приобретаемых признаков
77
мая на конкретном палеобиологическом материале, безусловно заслуживает
•большого внимания с точки зрения творческого дарвинизма. Выше, в при-
веденных нами замечаниях о фауне спаниодонтового горизонта, можно ви-
деть только намек на приспособительную радиацию; здесь же Андрусов
развивает эту мысль на основе изучения сарматской фауны. «Новые виды
и разновидности,— говорит он,— приспособившись к условиям, отличным
от тех, в которых привык жить основной вид, могли спокойно благоденство-
вать, не встречая себе старых, более привычных конкурентов в новой обла-
сти. Этим обстоятельством следует объяснить между прочим и то, что фауна
глубоководных пластов сарматского яруса состоит просто из разновидно-
стей береговых видов или форм, несомненно, развившихся из последних
под влиянием особенностей глубинной жизни» (стр. 107; курсив мой.—Л. Д.).
Более подробно условия и причины развития сарматских моллюсков
Андрусов рассматривает в статье «О характере и происхождении сарматской
фауны»6®. В общем донная фауна тем беднее, чем глубже ее местонахождение,
но, «кроме чисто жизненных условий,— говорит автор,— обеднение фаун
с глубиной в замкнутых бассейнах обуславливается еще также и историей
их происхождения, главным образом,— кратковременностью их сущест-
вования при одних и тех же условиях. Если замкнутый бассейн произошел
вновь и наполнился водою из рек и речек или посредством узкого и неглу-
бокого канала соединился с соседним водным бассейном, то в нем вначале
в состоянии будет появиться лишь береговая фауна». Эта фауна будет
соответствовать «береговой», прибрежной фауне вод, откуда идет иммигра-
ция, или лишь ее части. Первое будет иметь место «при близости физических
условий», а второе — «при различной солености, температуре и т. д.» Глубо-
кие же части вновь заселяемого водоема окажутся «сначала безжизненными,
но затем понемножку станут заселяться, выходцами из береговой полосы.
Эти последние, приспособляясь к новым условиям, видоизменятся в извест-
ном направлении. Так как эти видоизменения в каждом из нескольких
замкнутых бассейнов могут, понятно, совершаться независимым путем,
то ясно, что глубоководная фауна каждого недавно образовавшегося бас-
сейна должна будет отличаться: 1) своею своеобразностью, т. е. виды или
разновидности, ему свойственные, не будут нигде кроме него более
встречаться, и 2) своим общим сходством с береговой фауной, обуслов-
ленным ее происхождением. Чем недавнее образовался бассейн, тем легче
доказать* это сродство» (стр. 261; курсив мой. —Л. Д.).
В подтверждение Андрусов приводит пример североальпийских озер.
Только при отступлении ледников впадины этих озер освободились от
наполнявшего их льда. Возникшие таким образом озерные водоемы «стали
населяться животными лишь в самую недавнюю от нас эпоху, и заселе-
ние это шло, понятно, из впадающих в озеро речек и ручьев. Ясно, про-
должает Андрусов, что речные организмы явились приспособленными
только для жизни в береговой полосе. Кроме того, они первоначально
выбирали лишь более защищенные участки берега и лишь постепенно пе-
реселялись на новые места, подвергающиеся прибою, видоизменившись
здесь соответственно новым условиям» (стр. 261; курсив мой.—Л. Д.). По-
этому прибрежная фауна этих озер состоит из форм, отчасти общих
соседним речкам, болотам и т. д., отчасти же из разновидностей таких
форм,— из так называемых «озерных» форм. Что касается фауны
глубоководья этих озер, то она «состоит из особенных видов и притом
ee Н. И. А н д р у с о в. О характере и происхождении сарматской фауны. «Гор-
ный журнал», 1891, т. I, № 2, стр. 241—280.
78
Л. Ш. Давиташвили
большею частью видов, ограниченных одним лишь каким-нибудь озером и
нигде кроме не встречающихся». Однако нетрудно показать родство этих
глубоководных форм с прибрежными, указывающее на происхождение пер-
вых от вторых. «Довольно бедная глубинная фауна альпийских озер со-
держит пока лишь специально ей свойственные виды. Роды те же, что и
в береговой фауне: Limnaea, Valvata, Pisidium. В озерах более древнего про-
исхождения дифференцировка идет гораздо далее, и в них начинают появ-
ляться новые родовые группы, исключительно ей принадлежащие». В каче-
стве примера таких озер автор приводит Байкал. В его прибрежной фауне,
также успевшей уже в значительной степени обособиться, встречаются
роды и виды, общие, по словам Андрусова, с пресноводными водоемами
окружающей это озеро территории, но «на глубине,— говорит он,— появ-
ляются исключительно свойственные Байкалу роды...» (стр. 261).
«Представим себе теперь,—продолжает автор,—что обширное пресновод
ное вместилище придет каким-нибудь образом в сообщение с морем. Соленые
воды, проникнувши в бассейн, уничтожат почти совершенно всю пресно-
водную фауну и принесут с собою свою морскую. Если, однако, соедини-
тельный канал узок, то войдут в него лишь литторальные формы, а глуби-
ны вполне останутся незаселенными. Аналогичный случай представит и
обратное, т. е. если какой-нибудь морской залив изолируется от моря и
опреснится. В нем глубоководная фауна совершенно вымрет, а из береговой
уцелеет известный процент ее обитателей, более или менее значительный,
смотря по степени опреснения. Если теперь этот бассейн, опреснившись со-
всем или почти совсем и развивши в себе самостоятельную береговую и глубо-
ководную фауну, вновь придет в соединение с океаническими водами, то про-
изойдет то же, что и в случае с водным вместилищем, с самого начала быв-
шим пресноводным» (стр. 262; курсив мой.— Л, Д.). К этой последней
фразе автор делает следующее подстрочное примечание: «Разница может
быть лишь в том, что фауна бассейна, претерпевшего более сложные изме-
нения, может содержать, хотя и редкие, «воспоминания» предшествующих
фаз его развития». Можно «думать,— говорит он (стр. 263), — что сильное
опреснение, которому подверглось сарматское море, должно было уничто-
жить чувствительную к резким переменам глубинную фауну, тогда как
в литторальной фауне отыскалось немало форм, бывших в состоянии его
вынести. Эти-то остатки, вместе с иммигрировавшими формами, и образо-
вали, так сказать, «кадры» сарматской фауны. Из них развились отчасти
новые береговые виды, отчасти глубоководные виды». Глубоководные (точ-
нее, относительно глубоководные) сарматские моллюски, происходящие
от мелководных, отличаются от своих предков тонкостенностыо раковин,
«нежными украшениями», присутствием тонких шипов и обычно небольшой
величиной. Все эти изменения, без сомнения, имеют существенное биоло-
гическое значение.
Таким образом, общий ход развития сарматской фауны моллюсков
заключается, по Андрусову, в следующем (стр. 265): по наступлении сар-
матского века в обширном сарматском море вырабатываются виды, живу-
щие в мелководной полосе, но уже приспособленные к опреснению. Что
же касается глубоководья, то в течение некоторого времени, «геологи-
чески один момент», глубины сарматского моря оставались почти без-
жизненными. «Потом туда переселились наиболее терпеливые формы,
вроде Cardium protractum, а затем только началась эмиграция береговых
видов, которая сопровождалась соответственным изменением видов. Од-
нако существование сарматского моря было надостаточно продолжи-
тельно для образования своеобразных глубоководных типов» (стр. 265;
курсив мой. — Л. Д.). Это последнее замечание можно принять только
Идея наследования приобретаемых признаков
79
с оговоркой: сам Андрусов впоследствии описал некоторые довольно
своеобразные формы относительно глубоководных, так называемых
криптомактровых слоев среднего сармата; позже появились обитатели и
бдлыпих гл\бин.
Итак, уже в 1891 г. Андрусов разрабатывал, на основе достоверно из-
вестных ему фактов из истории верхнетретичных бассейнов и их населения,
вопросы онтогенетической экспансии организмов в более или менее обо-
собленных морях Черноморско-Каспийской области. Он показал, что по
крайней мере некоторые из подмеченных закономерностей развития фаун
обособленных бассейнов типа сарматского моря распространяются на
развитие фауны всего мирового океана в целом. Это касается прежде
всего происхождения и истории глубоководной океанической фауны, что
было указано самим Андрусовым (стр. 263).
Следует подчеркнуть, что замечательный русский исследователь сумел
подойти к изучению приспособительного, биологического значения тех
изменений, которые претерпевали формы, обитавшие в замкнутых бассейнах
вообще и в сарматском море — в частности. Это касается в первую очередь
так называемых глубоководных видов сарматского бассейна. В то же время
автор, как мы видели, делает весьма ценные указания на те особенности
относительно обширных и глубоководных озерных водоемов, которыми
определяется развитие попадавших туда форм, характерных для текучих
вод: наличие прибоя, разнообразие экологических условий, связанное
с обширностью водоема, существование в нем значительных глубин. Эти
условия, новые и непривычные для речных моллюсков, вызывали развитие
в определенных направлениях даже в тех случаях, когда эти формы попа-
дали не в солоноватоводный, а в пресноводный водоем.
Все сказанное свидетельствует о том, что даже в ранних работах Андру-
сова вопрос о направленной изменчивости и эволюции организмов в за-
висимости от условий среды получил гораздо более полное и яркое освеще-
ние, чем в произведениях Неймайра, работавшего на сходном материале,
но не открывшего тех основных закономерностей, которые удалось уста-
новить молодому русскому исследователю.
Мы вправе утверждать, что уже в начале 90-х годов прошлого века
Андрусов создал новое направление в палеобиологическом изучении вопроса
о зависимости эволюционного развития организмов от среды, открыв новую
опоху в палеонтологии морских и солоноватоводных фаун.
О причинах, условиях и закономерностях исторического развития живот-
ных он писал несколько позже в своей капитальной монографии ископае-
мых и ныне живущих пластинчатожаберных семейства дрейссенсид, вышед-
шей в 1897 г.07 Если в работах, рассмотренных выше, речь шла главным
образом о миоценовых фаунах так называемого эвксинского типа, т. е.
более или менее близких к фауне современного Черного моря, то в моно-
графии 1897 г. рассматриваются вопросы эволюции преимущественно фаун
каспийского типа, для которых весьма характерный элемент представляют
дрейссенсиды. История дрейссенсид была прослежена Андрусовым весьма
подробно и тщательно. В ней он различает следующие эпохи: 1) эпоху
умеренного развития форм (до среднего миоцена; семейство представлено
только мелкими конгериями групп Congeriae mytilijormes и mcdtclijcrmes}',
2) эпоху расцвета (от среднего миоцена до конца так называемой второй
понтической эпохи; появляются новые группы конгерий — Congeriae
®7 Н. И. Андрусов. Ископаемые и живущие Dreissensidae Евразии. «Тр.
СПб. об-ва естествоисп. Отд. геологии и минералогии», т. 25, 1897, IV, 689 стр. Далее
ссылки на эту работу приводятся в тексте.
80
Л. Ш. Давиташвили
subglobosae, triangulares, rhomboideae\ крупные виды и новые роды: Dreis-
sensia, Dreisscnsiomya); 3) эпоху упадка (плиоцен—ныне; исчезновение
рода Dreissensiomya, новых групп конгерий и группы modioli formes;
Congeriae myliliformes исчезают в Европе и сохраняются в Африке и
Америко в формах, похожих на палеогеновые; конгерии заменяются дрейс-
сенсиями, но разнообразие этих последних уменьшается по мере прибли-
жения к современной эпохе).
Отмечая явления относительно медленного и относительно быстрого
развития органических форм, а также их вымирания, Андрусов ищет,
как материалист, естественных причин этих процессов. Он ставит вопрос:
«Каковы причины этой стойкости, этого расцвета, этого вымирания?»
(стр. 645). Чтобы уяснить себе причины расцвета и вымирания различных
групп дрейссенсид, «прежде всего мы должны,— говорит он,— припом-
нить, что большая часть современных дрейссенсид — формы солоновато-
водные; таковыми же были в большинстве случаев и ископаемые виды».
В особенности это приложимо к домиоценовым формам. Они нахо-
дили благоприятные условия жизни в устьевых (речно-морских)
отложениях, обыкновенно отличающихся небольшим распространением и
кратковременностью существования. «Оба эти обстоятельства,— под-
черкивает он,— неблагоприятны для спокойного развития видов». Едва
только фауна какого-нибудь речно-морского отложения успеет развиться,
как физико-географические условия делают... дальнейшее развитие невоз-
можным (наступление моря, обращение в сушу). Лишь благодаря тому, что
отдельные представители речно-морских фаун постоянно переселяются в
соседние бассейны подобного рода, они не исчезают совсем, но до извест-
ной степени преемственно передаются одним речно-морским отложением
другому».
Приведенные строки из большой монографии Андрусова представляют,
по нашему мнению, выдающийся интерес. Они показывают, что для разви-
тия органических форм в том или ином определенном направлении, завися-
щем от определенных конкретных условий среды, он считал существенной
известную длительность воздействия этих условий, некоторую продолжи-
тельность существования водоема, в котором жили и эволюировали иско-
паемые моллюски. С этой точки зрения устья и дельты кайнозойских
рек представлялись ему мало благоприятными областями для быстрого
эволюционного развития. «Лишь в эпоху первого понтического яруса,—
продолжает он, — создаются в высшей степени благоприятные условия
для солоноватоводных организмов. Образуется впервые в Европе тот
огромный бассейн солоноватой воды, который занимал всю среднедунай-
скую низменность и ее окраины и в котором в первый же раз проявились
условия, подобные современному Каспию. Элементы, которые скромно до
сих пор прятались в устьях рек и небольших озерах на берегах моря,
предшествовавшего этому «первому каспийскому бассейну», и отчасти
некоторые более терпеливые элементы сарматской фауны быстро распро-
страняются в этом бассейне и заселяют его».
«Мы видим,— продолжает он,— что не только перешедшие сюда дрейс-
сенсиды, но и другие составные части фауны (кардииды, меланопсиды
и пр.) показывают наклонность к развитию все новых и новых форм».
Далее автор говорит о причинах такого перелома: «Это развитие, невиди-
мому, следует объяснять обширностью бассейна и разнообразием физических
условий. Более продолжительное существование бассейна (те же условия
продолжали сохраняться тут и позже, в эпоху второго понтического яруса)
благоприятствовало также этому» (курсив мой.—Л.Д.). Прежние морские
формы в своем подавляющем большинстве вымерли, не выдержав пони-
Идея наследования приобретаемых признаков
81
жепия солености, и огромные пространства оказались, таким образом,
незанятыми. «Одним словом,— заключает Андрусов (стр. 646),—создались
все условия для быстрой дифференцировки видов». Огромный солоноватовод-
ный бассейн был во многом сходен с настоящим морем и по своим абио-
тическим (по Андрусову — «физическим») и по биотическим условиям.
Этим, по его мнению, и объясняется, почему «общий ход развития конхилио'
фауны в «понтических бассейнах» принял направление, напоминающее
таковое же развитие океанической конхилиофауны» (стр. 647). Однако не-
значительная все же продолжительность существования «понтических бас-
сейнов», наряду с другими своеобразными особенностями этих последних,
не позволила, по словам автора, «выработаться в них всем тем общим типам
(этологическим), которые привыкли встречать в океанических моллюсках».
«Тем не менее,— утверждает он, — аналогия существует». Среди мор-
ских пластинчатожаберных мы встречаем тип свободно движущихся,
тип свободно плавающих, тип закапывающихся в песок или ил, тип буря-
щих, тип прикрепляющихся биссусом и тип прикрепляющихся створкой.
Если в силу известных обстоятельств обширный бассейн лишен значитель-
ного числа этих типов, то, как говорит Андрусов, «оставшиеся или иммигри-
ровавшие формы стремятся занять/эти станции, но, в силу несвойствен-
ных им условий жизни, должны приспособиться к ним, и вот, под влиянием
этого, у них появляются признаки, свойственные иным общим типам».
В значительно опресненном бассейне «каспийского типа» некоторые карди-
иды приспосабливаются к зарыванию в осадок и под влиянием этого у них
образуются удлиненные сифоны и даже зияние. Некоторые конгерии из
числа модиолиформных, отличавшиеся, быть может, значительной свободой
движения и ползавшие по дну, оказались в состоянии и зарываться в ил.
Дальнейшее развитие в этом направлении привело к возникновению рода
Dreissensiomya, который, утратив биссус, приобрел роющую ногу, переднее
зияние и длинные сифоны. Уже этот пример показывает, что Андрусов
принимал положение о ведущем значении функций в филогенетическом
развитии организмов, несовместимое, конечно, с вейсманистским, неодар-
винистским пониманием эволюции.
В то же время некоторые моллюски обнаруживают, по выражению авто-
ра, «стремление противоположного рода, а именно к образованию крупных
неподвижных форм». Оно наблюдается у митилиформных конгерий с силь-
ным биссусом. До вполне приросших форм развитие здесь, конечно, не
доходило. У многих моллюсков увеличиваются размеры тела, что автор
считает «следствием благоприятных условий питания и вместе с тем пре-
красным приспособлением против врагов, какими, несомненно, являлись
рыбы». Такое решение вопроса явно направлено против неодарвинистского,
вейсманистского понимания развития. Оно показывает, что Андрусов был
убежден в наследуемости свойств, приобретаемых организмом вследствие
общения со средой. Впрочем, серьезное изучение трудов этого замечатель-
ного палеонтолога-геолога не оставляет никакого сомнения в направлении
его взглядов. Рассмотренное нами место из его монографии содержит
идею единства длящейся изменчивости и естественного отбора. Объясняя
увеличение тела благоприятными условиями питания, он в то же время от-
мечает полезность этого изменения, вернее — изменчивости в этом направ-
лении, защитное значение возрастания общих размеров животного. Далее,
он указывает на приспособительное значение и других свойств, разви-
вающихся у некоторых дрейссенсид: «Увеличение толщины раковины и
образование острых или выдающихся килей делало, конечно, затруд-
нительным разгрызание и проглатывание раковин» (стр. 648). Наиболее
далеко по пути развития неподвижного типа ушли, по его словам, Congeriae
6 Инет, истории естествознания, т. V
82
Л. Ш. Давиташвили
rhomboideae. У них не замечается следов биссуса, «и лишь крупная, толстая
раковина служила... одновременно защитой от врагов и волн. Некоторая не-
равностворчатость—явление, также свойственное неподвижным формам...,—
указывает на то, что раковина лежала одной створкой на дне» (стр. 649).
Таким образом, здесь, как и в других местах, Андрусов рассматривает
этологическое, приспособительное значение прослеживаемых им морфоло-
гических превращений, устанавливает их полезность. Вообще говоря,
теоретическая разработка вопроса об эволюции моллюсков и о зависимости
этого процесса от среды обитания у Андрусова, как мы видим, несравненно
глубже и шире, чем в аналогичных исследованиях Неймайра.
Условия, закономерности и причины развития обитателей «понтических»
или «каспийских» бассейнов рассматриваются также в монографии Андру-
сова, посвященной понтическим отложениям Азербайджана и опублико-
ванной в 1909 г.68 Сообщение между Каспием и Эвксином (т. е. Черномор-
ским бассейном), быть может, прекратилось еще до окончания понтиче-
ского века. Такое разобщение должно было вести к существенному различию
в физико-географических и биологических условиях западного и восточного
бассейнов. «В самом деле,— говорит автор,— если мы сравним между собою
фауну шемахинских слоев, с одной, и керченских фалёнов,— с другой
стороны, то между ними найдется очень мало общих видов, хотя и те и
другие представляют весьма близкие фации... Явление это указывает на
самостоятельное развитие фаун под влиянием более или менее значитель-
ной изоляции. Мы, конечно, не можем утверждать, что изоляция эта
была полная, т. е. что между Эвксином и Каспием возникла к концу
понтического времени отделяющая их полоса суши — барьер, не
позволявший дальнейшего обмена фаун. Могли существовать и другие
физические препятствия к такому обмену или делавшие его очень огра-
ниченным» (стр. 133). Здесь Андрусов подчеркивает то положение, что эво-
люция форм, имеющих общее происхождение от одних и тех же предков,
но живущих в разобщенных бассейнах (или областях), хотя бы и близких
один к другому, может вести к сходным, но не тождественным видам. Это
он подтверждает многочисленными палеонтологическими фактами, из-
лагаемыми как в данной монографии, так и во многих других его трудах.
В рассматриваемой работе он говорит также о развитии пресноводных
брюхоногих, которые попадали в понтический бассейн. «Опреснение вод, —
пишет он (стр. 134), — позволяет понемногу распространяться в «каспий-
ском» бассейне пресноводным элементам, которые, в свою очередь, под влия-
нием новых для них физико-географических условий, начинают подвергаться
изменениям и даже могут дать начало новым своеобразным формам (родам),
вроде Valenciennesia, Zagrabica etc.». Если вновь возникший «каспийский»
бассейн приходит в соединение с другим «каспийским» бассейном, образо-
вавшимся ранее, то из этого последнего выработавшиеся там организмы
иммигрируют в новый бассейн. При продолжительном соединении проис-
ходит, по словам Андрусова, и «взаимный обмен фаунистических элементов»
(стр. 134). Мы знаем, что именно таким образом иммигрировали в Черно-
морско-Каспийский бассейн с запада ранее развившиеся там под влиянием
особых, «каспийских» условий валенсиеннезии.
Большой интерес представляют соображения Андрусова о дальнейшей
судьбе дрейссенсид и кардиид понтического яруса. Этот вопрос рассматри-
вается им в его посмертно изданной работе о верхнем плиоцене Черномор-
68 Н. И. Андрусов. Материалы к познанию Прикаспийского неогена. Пон-
тические пласты Шемахинского уезда. «Тр. Геол, к-та», нов. серия, вып. 40, СПб...
1909. Ссылки на эту работу приводятся в тексте.
Идея наследования приобретаемых признаков
83
ского бассейна 69. В ней он подчеркивает совершенно явственную преем-
ственность дрейссенсид и кардиид от фауны понтического века к фауне
следующего, киммерийского века. «В киммерийском бассейне,— пишет
автор,— понтический тип этих двустворчатых достигает максимума своего
развития и наибольшей пышности, так как, между прочим, киммерий-
ские дрейссенсиды и кардииды являются и самыми крупными среди этого
рода форм в Черноморской области...» (стр. 15; курсив мой. — Л. Д.).
В этом отношении киммерийские кардииды и дрейссенсиды представляют
параллель с тем развитием, которого те же группы достигли в средне-
дунайском бассейне уже раньше, в век отложения слоев так называемого
будманиевого горизонта, где дрейссенсиды и кардииды имеют тоже ма-
ксимальные, для соответствующих эволюционных рядов, размеры. В средне-
дунайском бассейне солоноватоводные формы скоро, однако, вымерли
вследствие окончательного опреснения бассейна.
Любопытно, что и в Черноморском бассейне после киммерийского века
замечается «обеднение и захирение кардиидного типа». Однако здесь оно
вызывается не опреснением бассейна, а скорее, как думает Андрусов,
климатическими условиями. Знаменательно, что, ставя вопрос о причи-
нах вымирания и «захирения» органических форм, Андрусов ни на миг
не останавливается на возможности допущения ненаучных, идеалисти-
ческих объяснений вроде «теории расового старения и смерти», пользующей-
ся столь широким распространением среди палеонтологов стран Запада.
«Пышное развитие киммерийских кардиид,— говорит он,— указывает
на обилие пищи и, вероятно, более теплые климатические условия, чем в
предыдущую понтическую и последующую куяльницкую эпохи» (стр. 15).
«...Роскошное развитие и крупная величина киммерийских двустворчатых,
невидимому, также их пестрая окраска... скорее указывают на более теп-
лые температурные условия киммерийских вод, что также недурно согла-
совалось бы с полинезийским габитусом... гастеропод» (стр. 16). Автор
считает возможным объяснять расцвет, увеличение тела и даже пеструю
окраску значительным потеплением, а первые два явления также обилием
пищи, которое, по его мнению, было основной причиной увеличения
размеров изученных им моллюсков. Совершенно ясно, что это объяснение
носит явно антивейсманистский характер и заслуживает пристального
внимания со стороны поборников советского творческого дарвинизма.
Тщательное и глубокое изучение исторического развития плиоценовых
фаун и условий их существования привело Андрусова к твердой уверен-
ности в воспитывающем действии среды на организм.
Нелишне заметить, что упоминаемая Андрусовым пестрая окраска
многих плиоценовых солоноватоводных дрейссенсид и кардиид, так же как
и увеличение тела, имела адаптивное значение. Ее приспособительный
характер привлекал внимание некоторых советских исследователей.
Будет также кстати указать на то, что мнение Андрусова об общем ходе
изменений климата Черноморской области от понтического века через
киммерийский к куяльницкому получило подтверждение в работах совет-
ских геологов и палеонтологов. Как указывает Андрусов, в куяльницком
ярусе «резкое изменение общего облика фауны кардиид, ее обеднение и
уменьшение роста отдельных ее представителей... указывают на какие-то
значительные физико-географические изменения... Можно подозревать, что
отчасти это были климатические причины» (стр. 24). Таким образом, Андру-
сов считал правильным искать причины уменьшения тела у органических
69 Н. И. Андрусов. Верхний плиоцен Черноморского бассейна. «Геология
СССР», т. IV-2, отд. 11, часть II, вып. 3. Л., 1929.
6*
84
JI. 111. Давиташвили
форм, так же как и причины увеличения тела, в воспитывающем дей-
ствии среды и ее условий, в таких явлениях, как изменения температуры,
изменение условий питания, обилие и скудость пищевых ресурсов и т. д.
Поскольку подобные изменения, по убеждению Андрусова, вызывали измен-
чивость в определенном направлении и обусловливали эволюцию ископае-
мых моллюсков, не может быть сомнения в том, что этот ученый исхо-
дил из предпосылки наследуемости приобретаемых организмом свойств.
Нам остается рассмотреть вопрос о том, удавалось ли Андрусову
наблюдать явления изменчивости на палеонтологическом материале.
На это можно ответить совершенно определенно и уверенно: Андрусов
наблюдал индивидуальную изменчивость многих вымерших видов пла-
стинчатожаберных и брюхоногих моллюсков миоцена и плиоцена нашей
Черноморско-Каспийской области. В некоторых изученных им случаях
изменчивость оказывалась поразительно интенсивной. Такую совершенно
необычайную изменчивость обнаруживают, например, многие представи-
тели изученного им рода Didacna, жившие в понтическом море (точнее,
озере-море). Вот что говорил он, например, о группе Didacna sulcatina-.
«У меня имеется относительно большое количество экземпляров, и тем не
менее иногда совершенно невозможно найти такие, которые были бы вполне
сходны с образцами Дэгэ. Это обстоятельство легко объясняется тем, что
при столь вариирующих видах, какими являются упомянутые два вида
(Didacna sulcatina и Didacna ovata), почти каждый экземпляр имеет свою
собственную физиономию». То же можно с полным правом сказать
и о других описанных им понтических видах, в особенности о Didacna
planicostata, D. subpaucicostata, D. paucicostita, D. depressa™. He мень-
шую изменчивость он установил у многих кардиид значительно более моло-
дого, апшеронского яруса, которые были описаны в особой монографии,
увидевшей свет только в 1923 г.70 71 Таким образом, ему удалось наблюдать
и описать явления необычайно бурной изменчивости у плиоценовых
форм. Полное объяснение этих явлений стало возможным лишь значи-
тельно позже, после исторических завоеваний мичуринской биологии; но
нет ни малейшего сомнения в том, что эти явления, как и весь процесс
развития организмов, он ставил в зависимость от воздействия среды
на животных.
Все изложенное приводит нас к следующим выводам. Русский палеонто-
лог-геолог Н. И. Андрусов дал классические исследования развития иско-
паемых организмов, живших в Черноморско-Каспийском бассейне.
На обильнейшем фактическом материале из наших миоценовых и особенно
плиоценовых отложений он доказал, что в отдельные моменты своего исто-
рического развития многие органические формы (например, миоценовые
букциниды из брюхоногих и плиоценовые кардииды из пластинчато-
жаберных) испытывали чрезвычайно бурную индивидуальную изменчи-
вость. Эту изменчивость, так же как и весь процесс развития в целом,
он ставил в зависимость от условий среды и их изменения. Эволюционное
развитие изученных им форм он объяснял воздействием среды, особен-
но выделяя значение пищи, температурных условий, солености и ее
колебаний. Вызываемую и направляемую внешними воздействиями
длящуюся изменчивость он рассматривал в единстве с естественным
отбором.
70 N. Andrussoff. Studien uber Brackwassercardiden. Lief. II. Didacna
(1 Halfte), стр. 21.
71 H. И. Андрусов. Апшеронский ярус. «Тр. Геол. к-та». Нов. серия, вып.
110. Л., 1923.
Идея наследования приобретаемых признаков
85
В отличие от Неймайра, производившего аналогичные исследования
над ископаемой плиоценовой моллюсковой фауной Славонии, Андрусов не
только констатировал изменения и развитие форм, но и объяснял конкрет-
ными причинами конкретные морфологические изменения и более того —
выяснял их полезность, их этологическое значение. Поэтому исследования
Андрусова стоят несравненно выше аналогичных работ Неймайра.
Андрусов сумел показать ведущее значение функции в развитии морфо-
логического строения органов. В основе даваемого Андрусовым объяс-
нения эволюционного процесса лежит идея наследуемости свойств, приоб-
ретаемых организмом в процессе его индивидуального развития. Тем са-
мым Андрусов должен быть признан одним из выдающихся представи-
телей материалистического направления в русской эволюционной мысли,
одним из предшественников советского творческого дарвинизма.
ИДЕИ НАПРАВЛЕННОЙ ИЗМЕНЧИВОСТИ И НАСЛЕДОВАНИЯ
ПРИОБРЕТЕННЫХ ПРИЗНАКОВ В ТРУДАХ М. Э. НОИНСКОГО,
А. П. КАРПИНСКОГО И Н. Н. ЯКОВЛЕВА
Нередко высказывалось мнение о склонности палеонтологов-эволю-
ционистов к ламаркистскому пониманию эволюционного процесса и фак-
торов, его обусловливающих. При этом под ламаркизмом понимается
далеко не одно и то же: одни имеют в виду ту группу реакционных авто-
генетических теорий, которые нередко объединяются под названием
«неоламаркизма» и в которых центральное место занимает вера в пред-
определенное, не зависящее от среды развитие форм; другие выдвигают на
первый план идеи Ламарка об изменении органов вследствие упражне-
ния или неупражнения, а также вследствие непосредственного воздей-
ствия среды, и положение о наследовании приобретенных призна-
ков, подразумевая под ламаркизмом преимущественно исторически про-
грессивные элементы первоначального ламарковского учения.
Не касаясь здесь противонаучных «неоламаркистских» концепций,
которые, действительно, имели немалый успех среди зарубежных палеон-
тологов, надо заметить, что изучение ископаемых животных, в той или
иной степени связанное с историей тех пластов, в которых они встречаются,
вело многих наших палеонтологов и геологов к подтверждению ламарков-
ских идей о происхождении уклонений, изменчивости организмов и насле-
довании признаков, приобретенных под влиянием среды.
Особенно часто высказывалось мнение об изменении величины тела
у различных беспозвоночных вследствие благоприятных или неблагоприят-
ных изменений в среде обитания. Палеонтологи и геологи часто говорили
и говорят в настоящее время об «угнетенных» формах и даже «угнетенных»
фаунах, приуроченных к определенным горизонтам или фациям отло-
жений. При этом под «угнетенностью» понимается обычно результат ухуд-
шения экологических условий, связанного, например, с понижением или
повышением солености (если речь идет о морских формах) или с похолода-
нием (действие которого может распространяться и на водные и на назем-
ные организмы) и с иными климатическими изменениями, а также с недо-
статком пищи. Признаками «угнетения» чаще всего считают уменьшение
величины тела, реже — утонение стенок раковин, иногда отклонения от
обыкновенного строения скелета беспозвоночных, задержки в нормальном
развитии структур и т. д. Очень часто геологи и палеонтологи дают объяс-
нения подобным явлениям, исходя из уверенности в том, что изменение
важнейших условий среды в неблагоприятную для организмов сторону
должно влиять на развитие животных и растений в направлении «угнетения»
86
Л. 111. Давиташвили
(что, как мы уже сказали, выражается чаще всего уменьшением общих
размеров тела), но не пытаются даже теоретически обосновать эту уверен-
ность. Руководствуясь в подобных случаях просто «здравым смыслом»,
такие исследователи правы постольку, поскольку «здравый смысл» побу-
ждает их признавать зависимость изменений живых существ от абиотиче-
ских факторов и наследуемость этих изменений.
Можно было бы привести многочисленные примеры такого рода указаний
в нашей геолого-палеонтологической литературе, но нам кажется доста-
точным сослаться на несколько подобных случаев. Прежде всего вспом-
ним, что говорил Ковалевский об изменении устриц, вырастающих в соло-
новатых водах. Здесь он в первую очередь указывает на измельчание этих
моллюсков, если они попадают в бассейн со значительно пониженной соле-
ностью. Н. И. Андрусов, как мы уже видели, отмечал явления изменения
величины тела и у некоторых неогеновых моллюсков и ставил эти явления
в причинную связь с благоприятными условиями питания, в то же время
указывая на приспособительное, точнее—защитное значение их. Однако
он описывал и явно измельчавшие формы. Явления измельчания указывал
М. Э. Ноинский в своей известной работе о Самарской Луке. Там он говорит
о малорослости брюхоногих и пластинчатожаберных моллюсков верхней
части нижнепермских слоев Самарской Луки: «Почти все констатированные
здесь роды и группы,— говорит он,— представлены исключительно вида-
ми и экземплярами малой величины». В данном случае измельчание объяс-
няется пересолонением вод нижнепермского бассейна Самарской Луки 72.
Несмотря на то, что в русской научной литературе можно указать
многочисленные ссылки на такие факты, более подробное их изучение с
целью освещения причин измельчания и увеличения тела у ископаемых
беспозвоночных было начато в нашей стране только после Октябрьской
революции.
Из выдающихся русских палеонтологов, развивавших мысль, что эволю-
ция организмов всегда зависит от условий среды, и решительно отвергав-
ших идею автогенеза, прежде всего должны быть упомянуты Ковалевский
и Андрусов, воззрения которых рассмотрены в предыдущих главах, а
также А. П. Карпинский. Изменения организмов и их эволюция зависят,
по Карпинскому, от внешней среды. Этой идеей проникнуты все его палеон-
тологические работы. Поэтому, подходя к изучению ископаемых животных
и растений как естествоиспытатель-эволюционист, он всегда стремился
выяснять абиотические и биотические условия, в которых жили и раз-
вивались исследуемые им органические формы — верхнепалеозойские
аммонеи, верхнепалеозойские акулообразные рыбы эдестиды, девонские
водоросли из класса харофитов и т. д. Филогенетическое изменение струк-
тур он ставит в зависимость от изменения их функций. Это касается,
например, превращения зубов в защитные «спиральные» органы у чрез-
вычайно своеобразной верхнепалеозойской рыбы геликоприона. Карпин-
ский был убежденным дарвинистом-материалистом; в его работах нельзя
найти ни малейшей уступки каким бы то ни было автогенетическим теориям,
широко распространенным среди палеонтологов стран Запада и увлекав-
шим некоторых, правда, немногих, русских ученых. Исследовательская
деятельность Карпинского в области палеонтологии достигла высшего
развития лишь после Октябрьской революции.
Из остальных русских палеонтологов, работы которых затрагивают
вопросы изменчивости и наследуемости приобретенных признаков, наибо-
72 М. Э. Ноинский. Самарская Лука. Геолог, исследование. «Тр. Казан-
ского об-ва естествоисп.», т. 14, 1913, вып. 4—6, стр. 750.
Идея наследования приобретаемых признаков 87
лее видное место занимает, по нашему мнению, известный советский уче-
ный Н. Н. Яковлев. Его первая палеонтологическая работа появилась еще
в 1898 г.73 Яковлев изучал и изучает некоторые общие вопросы палеонто-
логии, уделяя много внимания причинам изменчивости ископаемых орга-
низмов и проблеме наследования приобретенных признаков. Здесь мы
коснемся лишь тех его работ, которые были изданы до Октябрьской рево-
люции. Из этих работ, с точки зрения только что упомянутых вопросов,
наиболее важны статьи о прирастании некоторых плеченогих группы
строфоменацей, о прикреплении плеченогих «как основе видов и родов»,
о происхождении характерных особенностей кораллов отряда четырех’
лучевых, «Этюды о кораллах Rugosa» и «Строение кораллов и происхожде-
ние их характерных особенностей» 74 75. Все эти труды, как видим, посвящены
двум большим группам беспозвоночных: плеченогим и четырехлучевым
кораллам. Материал, подвергнутый Яковлевым палеобиологическому
изучению, происходит из палеозойских отложений.
Еще в 1903 г. Яковлев пришел к заключению, что своеобразное распо-
ложение перегородок у четырехлучевых кораллов связано с «коническим и
согнутым состоянием их полипняка»76. Дальнейшее изучение этого вопроса
привело его в 1910 г. к выводу, что у четырехлучевых кораллов было боковое
прикрепление полипняка к субстрату, т. е. что полипняк, имеющий вид
конуса, прикреплялся не верхушкой или нижним концом оси конуса,
а небольшим приверхушечным участком боковой стороны. Такое Прикреп-
ление к субстрату называется боковым в отличие от верхушечного, или
осевого, характерного для шестилучевых кораллов. Согнутое состояние
полипняка четырехлучевых кораллов должно, по Яковлеву, считаться воз-
никшим именно вследствие бокового прикрепления,— црикрепленный на
нижнем конце боковою поверхностью полипняк, естественно, должен был
наращиваться, отворачиваясь устьем от субстрата, т. е. поверхности дна76.
Согнутостыо коралла объясняет он преимущественное развитие перего-
родок на выпуклой стороне. «Я свожу, — говорит он,— морфогенети-
ческие факторы, создающие ^характеристичные особенности Rugosa,
к простым и ясным механическим условиям роста»77.
Первичным фактором, определяющим расположение полипняков четы-
рехлучевых кораллов на морском дне, должно быть, по его мнению, направ-
ление господствующего течения морской воды или прибоя волн. Отмечая,
что «форма кривой, очерчивающей выпуклую поверхность полипняка в его
плоскости симметрии, напоминает известную в механике кривую наи-
меньшего сопротивления», Яковлев говорит: «Я лично до сих пор объяс-
нял происхождение согнутого наподобие рога полипняка лишь стремле-
нием приросшего боком конического полипняка отдалить устье от почвы
73 Ф. Чернышев и Н. Н. Яковлев. Фауна известняков мыса Гребени
на Вайгаче и р. Нехватовой паНовой Земле. «Изв. Геол. к-та». СПб., 1898, стр. 337—
380.
74 Н. Н. Яковлев. О прирастании раковин некоторых Strophomenacen
(Meekella, Strophalosia, Anlosteges). «Изв. Геол. к-та». СПб., т. 26, 1907, вып. 4,
стр. 181—201; его же. Прикрепление брахиопод как основа видов и родов. Там же,
нов. серия, вып. 48, 1908; его же. О происхождении характерных особен-
ностей Rugosa. Там же, вып. 66, 1910, стр. 1—66; его же. Этюды о кораллах
Rugosa. Там же, вып. 96, 1914, стр. 1—33; его же. Строение кораллов Rugosa и
происхождение их характерных особенностей. «Изв. Акад. Наук», 1915, стр. 445—
456.
75 Н. Н. Яковлев. Этюды о кораллах Rugosa, стр. 7.
76 Н. Н.з Яковлев. О происхождении характерных особенностей Rugosa.
77 Н. Н. Яковлев. Этюды о кораллах Rugosa, стр. 10.
88
Л. Ill. Давиташвили
и обезопасить себя от проникновения ила внутрь тела через устье. Я пред-
ставляю себе, что первичною является согнутостъ, а наивыгоднейшая форма
кривой явилась уже вторично, может быть, вследствие действия естест-
венного отбора»18.
В других работах Яковлев рассматривает вопрос о зависимости эволю-
ции многих плеченогих от прирастания раковины к субстрату. Он утвер-
ждал, что «один и тот же вид Meekella представляет раковину или непри-
крепленную, пли прикрепленную, в зависимости от характера морского
дна в данной местности, от возможности прирастания при плотном дне и
затруднительности прирастания при рыхлом, вязком дне»78 79. По его мне-
нию, различия между родами Productus, Strophalosiа и Aulosteges обуслов-
ливаются прикреплением стенки раковины у Strophalosia и Aulosteges
и отсутствием такого прикрепления у Productus — различные виды
строфалозий развиваются из различных видов продуктусов вследствие
прикрепления последних, а аулостегесы представляют строфалозий с экс-
цессивно развитой ареей брюшной створки.
В работе «Прикрепление брахиопод как основа видов и родов» Яковлев
приходит к следующим выводам: «Прикрепление брахиопод к месту обита-
ния является для них, как общее правило, морфогенетическим фактором,
сравнительно редко существующим у моллюсков, в большинстве свободно
передвигающихся, или,— в случае прикрепленных биссусом пластинчато-
жаберных,— более свободно прикрепленных. Прикрепление, вследствие
невозможности при нем для животного свободно перемещаться и при быстром
накоплении осадков на дне моря в данной местности, является причиною
развития у брахиопод этой местности (одновременно у нескольких пред-
ставителей фауны) удлиненности брюшной створки, уклонений ее от сим-
метрии и возникновения особенностей строения раковины (суженная
дельтиральная щель, pseudodeltidium, spondylium, удлиненный замочный
отросток спинной створки), особенностей, не возникающих у индивидуумов
тех же самых видов, живущих хотя и поблизости, но в условиях медленного
отложения осадков. Так, в пермокарбоне Донецкого бассейна мы имеем
удлиненных Spiriferina и Meekella, в перми Кириллова одновременно воз-
никают Spirifer curvirostris и Strophalosia, в фауне девона Польши Reticu-
laria и Spirifer, в фауне альпийского триаса Retzia и Spiriferina, в фауне
сицилийской перми удлинена Spiriferina и возникает Scacchinella, в фауне
пермокарбона Карнийских Альп имеются Scacchinella, Tegulifera и удли-
ненные Meekella, Spiriferina»80.
Эти выдержки из упомянутой работы Яковлева показывают, что в своих
палеонтологических исследованиях он исходил из того, что организмы
изменяются в соответствии с условиями среды, в которой они живут.
Особенно сильную изменчивость обнаруживают, по его мнению, те формы,
которые неподвижно прикрепляются к субстрату, и прежде всего те, ко-
торые прирастают к нему своей раковиной. Пожизненное прикрепление
наблюдается у подавляющего большинства плеченогих, в отличие от
пластинчатожаберных моллюсков, среди которых неподвижно при-
крепленных форм относительно мало. Автор отмечает значительную инди-
видуальную изменчивость некоторых форм и указывает, что она зависит
прежде всего от характера дна. Эти индивидуальные уклонения, по
Яковлеву, ведут к образованию видов и родов,— он не сомневается в их
наследуемости.
78 Н. Н. Яковлев. Этюды о кораллах Rugosa, стр. 19. Курсив мой.— Л. Д.
79 Н. Н. Яковлев. Прикрепление брахиопод..., стр. 1.
80 Там же, стр. 22. Курсив мой.— Л. Д.
Идея наследования приобретаемых признаков
89
Заметим, что установленная Яковлевым значительная индивидуальная
изменчивость формы тела у донных организмов, прирастающих и вообще
прочно прикрепляющихся к субстрату беспозвоночных, обладающих рако-
винами, подтверждается также исследователями других групп ископа-
емых представителей сидячего бентоса.
Таким образом, Н. Н. Яковлев еще до Октябрьской революции серь-
езно изучал вопрос об индивидуальной изменчивости вымерших организ-
мов прикрепленного бентоса и ставил эту изменчивость в зависимость от
определенных абиотических условий и прежде всего от характера грунта.
Изменчивость эта вела к образованию новых органических форм. Надо
заметить, что в этот ранний период своей научной деятельности Яковлев
хотя и не отвергал действия естественного отбора, но придавал ему второ-
степенное значение в качестве фактора эволюции. В то же время заслужи-
вает вниманпя тот факт, что Яковлев никогда не склонялся к признанию
идеи автогенеза или к уступкам вейсманистским и морганистским биоло-
гическим концепциям.
После Октябрьской революции старейший советский палеонтолог
Н. Н. Яковлев с возрастающей энергией продолжает свои исследования,
в которых нельзя не видеть определенной идейной направленности. В ос-
нове всех его трудов лежит идея зависимости жизни и развития организ-
мов от среды. Эта идея резко подчеркивается им в речи, которую он
произнес еще до революции, на открытии Русского палеонтологического
общества, 22 апреля 1916 г. Здесь он до известной степени подводит итог
своим предыдущим работам в области изучения причин и условий эволю-
ции четырехлучевых кораллов палеозоя. «...К выяснению образа жизни
мы можем подойти,— говорит он, — руководствуясь приспособленностью
организма к механическим влияниям окружающей среды. В настоящее
время есть кораллы больших глубин и спокойной воды, с одной стороны,
малых глубин и полосы значительного волнения морской воды— с другой.
Современные кораллы больших глубин являются так называемыми одиноч-
ными неколониальными кораллами и отличаются деликатностью своей
конструкции в соответствии со спокойным состоянием воды больших
глубин. Типичными кораллами мелководья в современной фауне являют-
ся так называемые рифовые колониальные кораллы, благодаря своему
способу размножения раздвоением (делением) и ветвлением (почкова-
нием) образующие значительные массивы, которые страшны кораблям,
но для которых не страшны морские бури. В древние геологические пери-
оды были и кораллы-рифообразователи, хотя не из тех групп, что в насто-
ящее время, были и иные кораллы прибрежной полосы, или образовав-
шие небольшие колонии из сравнительно массивных индивидуумов, или
же остававшиеся одиночными, причем они изгибались наподобие рога
так, что навстречу прибою была обращена выпуклая сторона, очерчиваю-
щаяся тою же кривою, которою очерчивается нос морского судна, оконеч-
ность артиллерийского снаряда и проч, и которая известна в механике под
именем кривой наивыгоднейшего сопротивления. При движении тела
в воде или воздухе оно испытывает, благодаря этой кривой, минимум удара
или сопротивления со стороны жидкой или газообразной среды; при непо-
движности тела, как это имеет место с прирастающими кораллами, оно
испытывает минимум удара и разрушительного действия со стороны при-
боя. Таким образом, математические соображения механики уясняют нам
образ жизни палеозойских вымерших кораллов так же, как и аналогия
с ныне живущими родственными группами и исследование морского дна».
В ряде статей Яковлев продолжает разрабатывать вопрос об условиях
и причинах развития особенностей ругоз (четырехлучевых кораллов),
90
Л. HJ Давиташвили
разбирая и отвергая возражения, делаемые против его воззрений различ-
ными зарубежными учеными, в частности Шиндевольфом81. В статье
«Различные объяснения двусторонней симметрии кораллов Rugosa» он под-
вергает критике то объяснение морфогенеза полипняка (кораллита) одиноч-
ных ругоз, которое еще в 1897 г. дал немецкий палеонтолог Вейссермель.
Этот последний думал, что верхняя половина чашечки, обращенной к тече-
нию, получала более обильное питание, чем нижняя половина, а потому рос-
ла сильнее, и радиальное расположение перегородок этим нарушалось. Это
объяснение Яковлев вполне справедливо отвергает, так как оно «дает
упрощенное физиологическое представление о питании, которое не может
быть принято» (стр. 28). «Согнутость полипняка,— говорит он,— я объ-
ясняю стремлением отдалить устье от дна, особенно естественным при
боковом прикреплении; боковое прикрепление — жизнью в мелковод-
ных морях, каковым прикреплением достигается необходимая в этих
условиях прочность» (стр. 30). Яковлев утверждает, что полипняки, или
кораллиты, ругоз располагались на дне моря определенным образом,—
они были обращены к течению своею выпуклою стороною, вследствие чего
находились «в условиях, механически наиболее выгодных для сопротив-
ления действию течения или волнения воды» (там же). Это положение, по
нашему мнению, не должно вызвать принципиальных возражений с по-
зиций творческого дарвинизма, но оно еще нуждается в подтверждении
палеонтологическими и тафономическими фактами.
К тому же вопросу Яковлев возвращается в статье «О факторах морфо-
генеза», где приходит к следующим общим выводам: «Итак, что касается
факторов морфогенеза, определявших организацию Tetracoralla, то это
были: прежде всего элементарная реакция со стороны прирастающего
боком полипа на проникновение ила во внутреннюю полость тела — полип
наращивал полипняк, отгибаясь устьем от морского дна, так что полип-
няк становился рогоподобно согнутым. То, что полипняк получил ориен-
тированное положение по отношению к направлению удара волн, объяс-
няется тропизмом—реотропизмом; а то, что полипняк обращался в сто-
рону открытого моря выпуклой, а не вогнутой стороной, надо приписать
действию естественного отбора. Действие естественного отбора прояви-
лось также в приобретении некоторыми из позднейших полипняков хоро-
шо обтекаемой формы поперечного сечения — эллиптической, с длинной
осью эллипса, расположенной в плоскости симметрии полипняка. Харак-
терное расположение перегородок Tetracoralla явилось следствием кони-
ческой формы полипняка в связи с его согнутостыо в результате топогра-
фической корреляции вторичных перегородок с ранее возникшими пер-
вичными. Исходным моментом для развития организации послужила
внешняя среда: условия жизни в полосе мелководья» (стр. 38; курсив мой.—
Л. Д.). Из этого отрывка видно, что основными факторами филогенетиче-
ского развития форм Яковлев считает «элементарную реакцию» растущего
организма на воздействия среды (абиотической) и, в некоторых случаях,—
естественный отбор.
«Что же касается до бокового прирастания с вытекавшими из него... по-
следствиями, то появляется вопрос, передавалось ли оно по наследственно-
сти или приобреталось в каждом поколении индивидуально. Последнее
81 Н. Н. Яковлев. Различные объяснения двусторонней симметрии корал-
лов Rugosa, «Записки Горного института», т. 7, стр. 27—33, Л., 1926; его же.
О различии между кораллами Rugosa и Hexacoralla и о происхождении их отличитель-
ных признаков. Там же, т. И, 1937, стр. 41—48; его ж е. О факторах .морфогенеза.
«Природа», 1946, № 9.
Идея наследования приобретаемых признаков
91
кажется верным, но приходится отметить инерцию в сохранении особенно-
стей, вытекавших из бокового прирастания,— преимущественного роста
коралла с одного бока даже тогда, когда исчезало боковое прирастание,
первоначально послужившее причиной такого роста. Одни исследователи
говорят об инерции (Абель), другие же о «памяти» (Земон); и те и другие
считают, что это могло быть основой для возникновения наследственно-
сти приобретенных особенностей при действии этой инерции в течение
продолжительных (с геологической точки зрения) периодов времени»
(стр. 38).
Содержавшаяся в этих строках постановка вопроса о наследовании
приобретенных признаков представляется нам принципиально неверной.
Нельзя приобретение свойств «в каждом поколении индивидуально» резко
противопоставлять получению этих же свойств «по наследственности».
Боковое прирастание, связанное с ним согнутое состояние кораллита и
зависящее, по мнению Яковлева, от согнутости полипняка совершенно
своеобразное расположение перегородок — биологически важные свой-
ства ругоз. Поскольку они приобретались в каждом поколении индивиду-
ально, они были наследственными и могли наследоваться — при опреде-
ленных, конечно, условиях. Далее, невозможно себе представить, чтобы
в каждом поколении совершенно заново возникали, под воздействием
среды, сложные взаимосвязанные структуры, совокупность которых со-
ставляет характеристику отряда четырехлучевых кораллов, чтобы при
этом не имела никакого значения наследственность особи, черты, уна-
следованные от длинного ряда предшествующих поколений. Автор, впро-
чем, считается с этим и потому-то говорит об «инерции» в сохранении осо-
бенностей. Однако при этом он ссылается на явно ненаучные «законы»
буржуазных биологов Абеля и Земона, которые никак не могут дать пра-
вильного освещения существа наследственности. Непонятно, в частности,
почему приобретенные особенности могли стать наследственными только
«при действии этой инерции» в течение продолжительных, с геологической
точки зрения (?), периодов.
Нам кажется, что этот пример лишний раз свидетельствует о необхо-
димости сокрушительной критики и разоблачения лженаучных идей,
имеющих хождение в буржуазной биологии, особенно в палеонтологии.
Еще одно подтверждение той же мысли дает небольшая статья Яковлева,
посвященная памяти Ламарка82. Н. Н. Яковлев, который, как мы видели,
усвоил положительные, прогрессивные элементы учения Ламарка, со-
вершенно напрасно поверил некоторым европейским и американским
ученым, выдающим себя за продолжателей Ламарка. Таких «неоламарки-
стов», как Коп, Иекель, Абель и Вейссермель, советский палеонтолог
Н. Н. Яковлев ошибочно принял за своих единомышленников. Критиче-
ский анализ теорий этих антидарвинистов, которые в то же время являют-
ся профанаторами основателя первой эволюционной теории, Ламарка,
избавил бы Яковлева от этой ошибки.
Следует отметить, что в своих новейших работах, как п в более ранних
трудах, Яковлев развивает и отстаивает идеи зависимости изменений
организмов от влияния среды и наследования приобретенных признаков,
пользуясь разнообразным палеонтологическим материалом — ископае-
мыми кораллами, плеченогими, иглокожими83.
82 Н. Н. Яковлев. Памяти Ламарка (1744—1829). «Ежегодник Русск. па-
леонтол. об-ва», т. 9, 1930, стр. V—VI.
83 Н. Н. Яковлев. О вероятном происхождении рода Productella от рода Cho-
netes; его же. Влияние механических условий на строение морских лилий. «При-
рода», 1947, № 11.
92
Л. Ш. Давиташвили
♦ ♦ ♦
Идея наследования приобретаемых организмом свойств лежит в ос-
нове биологических воззрений также и других передовых русских палеон-
тологов. Обобщая все изложенное в этой статье, мы можем сказать, что
трудные условия, в которых развивалась русская наука до Великой
Октябрьской социалистической революции, не могли воспрепятствовать
развитию материалистических идей в отечественной палеонтологии. Па-
леонтологи нашей страны сумели отстоять идею воспитывающего действия
среды на организмы и таким образом обильными фактами прочно обосно-
вать одно из основных положений материалистической биологии—насле-
дование приобретаемых организмами признаков.
Институт
истории естествознания АН СССР-
Москва
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
П. А. НОВИКОВ
БОРЬБА ПРОТИВ ВЕЙСМАНИЗМА-МЕНДЕЛИЗМА-МОРГАНИЗМА
В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЗООЛОГИИ
БОРЬБА РУССКИХ МОРФОЛОГОВ
С ЭМБРИОЛОГИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИЕЙ ВЕЙСМАНА
Одним из наиболее основных и плодотворных положений теории
Ч. Дарвина является, как известно, положение о всеобщем генеалогиче-
ском родстве организмов, в частности, разнообразных форм животного
мира.
Вытекая из первооснов дарвиновского учения о преемственном раз-
витии органического мира, эта мысль привела к совершенно новому и при-
том материалистическому и стихийно-диалектическому пониманию рази-
тельного разнообразия современных форм животной жизни на Земле,
вскрыв в этом многообразии наличие единства, основанного на общности
происхождения. «...Дарвин,— писал В. И. Ленин,— положил конец воззре-
нию на виды животных и растений, как на ничем не связанные, случайные,
«богом созданные» и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне
научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между
ними...» 1
Известно, что своим учениемто генеалогическом родстве различных
форм органического мира Дарвин не только указал новые пути для систе-
матики животных и растений, но и поставил перед биологами совершенно
конкретную задачу выявления предков различных видов любого рода,
семейства, отряда и более крупных групп организмов, хотя сам он подоб-
ного рода исследованиями не занимался. С первых же лет после выступ-
ления дарвинизма на историческую арену, на основе принципа генеало-
гического родства и дарвиновского учения об общем ходе эволюции и ее
закономерностях, зоологи многих стран занялись разработкой проблем
происхождения, эволюции и родственных взаимоотношений различных
систематических групп животного мира. Создалось так называемое
филогенетическое направление в зоологии, обогатившее эту науку не толь-
ко множеством гипотез, но и рядом первоклассных открытий, среди кото-
рых блистают ярким светом никем в других странах не превзойденные
открытия И. И. Мечникова, А. О. и В. О. Ковалевских, В. В. Заленского
и других корифеев русской зоологической науки.
1 В. И. Ленин. Соч., т. 1, стр. 124.
94
П. А. Новиков
Среди аргументов, которые сам Дарвин в изобилии привел в обоснова-
ние принципа «взаимного родства организмов» в XIV главе «Происхожде-
ния видов», помимо фактов и соображений из области систематики и срав-
нительной анатомии, обращают на себя внимание факты и доводы из обла-
сти современной ему эмбриологии, и притом эмбриологии как позвоночных,
так и беспозвоночных животных. Материалы по позвоночным относятся
к эмбриологии в прямом и общепринятом смысле этого слова, аргументы
же из области онтогенеза беспозвоночных опираются главным образом на
особенности метаморфоза этих животных: изучение ранних стадий их
развития едва лишь начиналось в эпоху подготовки «Происхождения
видов», а на личинки беспозвоночных Дарвин совершенно справедливо
смотрел как на «активные зародыши, специальным образом изменившиеся
в большей или меньшей степени в связи с образом жизни»2.
В каких же проявлениях индивидуального развития, весьма несходно
протекающего у представителей различных классов и типов животного
мира, видел Дарвин свидетельство в пользу их происхождения от общих
предков и, следовательно, их кровного, генеалогического родства?
Эти доказательства он видел в том, что «зародыши самых различных
видов одного и того же класса весьма сходны, но, достигнув полного раз-
вития, различаются весьма сильно»3. Примеров такого зародышевого сход-
ства у позвоночных, даже у представителей разных классов, ко времени
Дарвина накопилось уже не мало, особенно в результате исследований
русского академика К. М. Бэра (на данные которого ссылался и сам
Дарвин). Таково, например, сходство между ранними зародышами репти-
лий, птиц и млекопитающих, при наличии, правда, и различий между
ними. Как ни различны во взрослом состоянии разнообразные представи-
тели ракообразных, но личинки большинства из них сходны между собой
(о сходстве ранних «эмбриональных» стадий различных беспозвоночных
узнали лишь позже, в первую очередь благодаря исследованиям А. Кова-
левского, Мечникова и других русских эмбриологов).
Рассматриваемый фрагмент «Происхождения видов» импонирует не
только обилием аргументации, но и столь характерной для Дарвина
тщательностью анализа затронутой проблемы: устанавливая «закон эмб-
рионального сходства», обосновывая взгляд на зародыш как на «более или
менее затемненный образ общего прародителя, во взрослом или личиноч-
ном его состоянии, всех членов одного и того же класса»4 5,он подвергает
рассмотрению на разнообразных примерах случаи уклонения от этого
сходства и стремится выяснить причины уклонений.
Но случаи эмбрионального сходства настолько в животном мире
обычны, что сходство это Дарвин возводит в ранг закона. «Если,— читаем
мы в «Происхождении видов»,— две или более группы животных, как бы
сильно они ни различались по строению и образу жизни во взрослом со-
стоянии, проходят близко сходные стадии эмбрионального развития, мы
можем быть уверены в их происхождении от одной общей прародительской
формы и, следовательно, в их близком родстве. Таким образом, общность
строения зародыша связана с общностью происхождения»6.
Случилось, однако, так, что выявление родства и общности происхож-
дения различных систематических групп животных, разработка родо-
словной («филогенетического древа») животного мира с самого начала на-
2 Ч. Дарвин. Соч. Изд. АН СССР, т. Ill, М.—Л., 1939, стр. 642.
3 Там же, стр. 628.
4 Там же, стр. 636.
5 Там же, стр. 635.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
95
правились в работах некоторых западноевропейских зоологов по ложному
пути. Выдвинутую учением Дарвина задачу — выяснить родословную
животного мира и родственные взаимосвязи его отдельных групп попы-
тался решить немецкий зоолог Э. Геккель6, имевший многочисленных
последователей. Однако конкретную задачу выяснения родственных свя-
зей между различными группами животных Геккель подменил преждевре-
менной попыткой построения гипотетического «родословного дерева» для
всего органического мира, главным образом на основе уже известного
материала.
Еще в 1876 г. замечательный русский эмбриолог Мечников осудил
и торопливость этой попытки, для осуществления которой еще нехватало
твердо установленных фактов, и несерьезное отношение Геккеля к разре-
шению поставленной им задачи. Несерьезность эта выражалась, в частно-
сти, в том, что Геккель за отсутствием фактов слишком часто прибегал
к гипотезам и фантазии; это не могло приводить к подлинно научным
результатам.
«Убедившись в существовании генеалогической связи между различ-
ными организмами и в том, что эта связь может быть всего лучше изоб-
ражена при помощи древовидной схемы, Геккель не удовольствовался
этим; несмотря на всю неполноту научных данных, он захотел тотчас же
изобразить картину естественного родства между всевозможными орга-
низмами и, не одолев литературного материала и не проштудировав
самостоятельно большого количества групп, он приступил к выполнению
своей задачи. Очевидно, что при таких условиях не могло получиться
научных результатов и отсутствие положительных данных должно было
повлиять на усиление гипотетической и фантастической стороны»7.
Чрезвычайно полной и острой критике геккелевские «приемы йенской
натурфилософии» подверг значительно позже (1900) другой корифей рус-
ского дарвинизма, московский зоолог М. А. Мензбир. В «филогенетиче-
ских изысканиях» Геккеля он вскрыл проявления самоуверенной фанта-
зии и прямые ошибки, а методы Геккеля квалифицировал не как методы
исследователя, а как отголосок германской натурфилософии первой по-
ловины XIX в., как «стремление не изучать, а строить природу, не зна-
комиться с тем, какова она есть, а какова должна быть»8. В 1881 г. ана-
том-дарвинист Я. А. Борзенков подверг критике другую сторону научного
направления Геккеля — увлечение филогенетическими построениями
в ущерб разработке вопроса о причинах изменчивости и о роли среды.
Мы не случайно остановились на натурфилософском извращении раз-
работки филогении животного мира у Геккеля, ибо, как это будет отме-
чено дальше, тем же духом идеалистической немецкой натурфилософии
XIX в. проникнуты и концепции Вейсмана в вопросах изменчивости,
наследственности и эволюции.
Совсем иначе отнеслись к задаче выяснения родственных связей живот-
ных русские эмбриологи-дарвинисты (И. И. Мечников, А. О. Ковалев-
ский, В. В. Заленский и др.): не занимаясь в первую очередь непосред-
ственным построением генеалогических схем, они принялись за кропотли-
вое изучение зародышевого развития животных. Лишь в дальнейшем, по
мере накопления материала, результаты эмбриологических изысканий
6 Э. Геккель. Общая морфология организмов. 1866.
7 И. И. Мечников. Очерк вопроса о происхождении видов. «Вестник Евро-
пы», 1876, кн. 3—5, 7—8. Перепечатано в кн.: И. И. Мечников. Избр. биологич.
произв. М., Изд. АН СССР, 1950, стр. 228—229.
8 М. А. Мензбир. Главнейшие представители дарвинизма в Западной Евро-
пе. III. Эрнст Геккель. «Русская мысль», 1900, кн. VI.
96
П, А. Новиков
могли дать надежный материал для суждения о родственных связях от-
даленных форм. Это был гораздо более долгий, но и более надежный путь.
В этой сфере своих работ классики русской морфологии имели в неко-
торой мере предшественников, среди которых на первом месте стоит за-
мечательный эмбриолог первой половины XIX в. К. М. Бэр. Исследовав
зародышевое развитие самых разнообразных позвоночных животных,
Бэр обнаружил на ранних стадиях образование двух зародышевых лист
ков — анимального и вегетативного. Первый в дальнейшем расщепляет-
ся на кожный слой, из которого возникают кожа, кожные покровы и
нервная система с органами чувств, и на мускульный слой, производящий
мышцы и кости. Вегетативный листок делится на сосудистый слой (из
него возникают сосуды и брыжейка) и слизистый слой, участвующий
в образовании стенки кишечника. Из всех этих слоев, в результате про-
цесса сгибания, образуются зачатки органов.
В течение первой половины XIX в. благодаря исследованиям Бэра
и других ученых фундамент эмбриологии был прочно заложен. Из комп-
лекса разрозненных наблюдений эмбриология начинает превращаться
в науку. Но все эти успехи были ограничены почти исключительно миром
позвоночных,— невидимому, потому, что организация их, во-первых,
более однообразна, чем у беспозвоночных, и, во-вторых, в ту эпоху была
глубже изучена.
Производя наблюдения над эмбриональным развитием некоторых бес-
позвоночных, Бэр не обнаружил существенного сходства в развитии поз-
воночных и различных беспозвоночных. Наоборот, он пришел к выводу,
что по характеру зародышевого развития весь мир многоклеточных жи-
вотных может быть подразделен на четыре типа. Теория типов в понимании
Бэра (как и Кювье) исключала идею всеобщего родства форм животного
мира. Да и сам Бэр после появления теории Дарвина отнюдь не стал ее
сторонником.
Ко времени появления теории Дарвина был уже накоплен некоторый
материал и по эмбриологии беспозвоночных. Однако это был фрагментар-
ный, бессистемный материал — обширный комплекс фактов, не связан-
ных общей идеей, подобной теории зародышевых листков в эмбриологии
позвоночных. Между эмбриологией беспозвоночных и позвоночных не
было связи и теоретического единства. Сравнительной эмбриологии еще
не существовало, и вряд ли кто-либо серьезно допускал, что может быть
общий план развития у всех многоклеточных животных; более правдопо-
добным могло казаться учение Бэра о наличии в животном мире несколь-
ких типов развития.
Когда на историческую сцену выступила эволюционная теория Дар-
вина, эмбриология, естественно, еще не могла оказать достаточно серьез-
ной и последовательной поддержки как теории эволюции вообще, так и
одной из ее важнейших проблем — выяснению филогенетических соотно-
шений различных форм животного мира.
Таково было общее состояние эмбриологии, когда почти одновремен-
но (1865—1866) выступили со своими первыми эмбриологическими иссле-
дованиями И. И. Мечников и А. О. Ковалевский, открывшие зародыше-
вые листки у различных беспозвоночных.
Можно было ожидать заранее, что установить единство плана развития
у всех животных будет нелегко, ибо беспозвоночные по строению своего
тела несравненно разнообразнее позвоночных.
Так и случилось. Ранние стадии развития — дробление яйца и обра-
зование зародышевых листков — оказались настолько различными в
разных типах и классах, сами зародышевые листки — иногда настолько
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
97
неясными, закладка органов — до такой степени разнообразной, что
русским основоположникам сравнительной эмбриологии понадобилась
поистине гениальная проницательность, чтобы разобраться в этом хаосе
уклонений от всего, что было установлено для позвоночных.
Благодаря многочисленным эмбриологическим исследованиям Мечни-
кова и Ковалевского уже в начале 70-х годов наличие зародышевых лист-
ков у самых разнообразных беспозвоночных было доказано. Тем самым
был обнаружен единый «план» или тип развития всех многоклеточных
животных, и дарвинизм получил, наконец, серьезную поддержку со сто-
роны эмбриологии.
Последующие многочисленные эмбриологические исследования Меч-
никова (как и Ковалевского), проведенные на разнообразных новых
объектах, окончательно утвердили применимость теории зародышевых
листков ко всему животному миру (кроме, конечно, одноклеточных форм).
Однако на пути к созданию этого крупнейшего научного обобщения
классикам русской эмбриологии пришлось вступить в борьбу со взглядами
будущего основоположника формальной генетики и антидарвиниста не-
мецкого зоолога Августа Вейсмана.
Осенью 1864 г. в Гиссене состоялся съезд немецких естествоиспыта-
телей и врачей. Еще молодой тогда Вейсман выступил на этом съезде
с сообщением о своих исследованиях по эмбриологии мух и комаров, при-
влекшим к себе широкое внимание со стороны присутствовавших на съезде
натуралистов. Результаты этих исследований были им опубликованы еще
в 1863 г.9
Обобщая итоги своих наблюдений над эмбриональным развитием
трех видов насекомых (Musca vomitoria, Chironomus sp. и Pulex canis), Вей-
сман категорически выступил против взглядов Цаддаха, которого он
несправедливо называл основателем теории зародышевых листков для насе-
комых, и против Лейкарта и Клапареда, которые в своих эмбриологиче-
ских работах по членистоногим упоминали о расщеплении зародыша на
поверхностный и глубже лежащий листы и тем самым подкрепляли точку
зрения Цаддаха. Вейсман утверждал, что наружный листок зародышей
насекомых вовсе не соответствует зародышевому листку позвоночных.
Цаддах, по его мнению, ошибочно отождествил расщепление клеточной
массы зародыша, протекающее в третьем периоде развития насекомых,
с расщеплением, наблюдавшимся им в первом периоде, непосредственно
после образования зародышевой полоски. Цаддаховский кожный листок
(«Hautblatt») первого периода развития есть, утверждал Вейсман, не что
иное, как поверхностный листок у Chironomus, и он, судя по данным на-
блюдений; развивается далее таким же образом и, вероятно, возникает
путем того же процесса изгибания в складки («Faltenbildung»). Связи
между ним и кожным листком третьего периода нет. Наблюдавшийся
Лейкартом кожный листок представляет собой, как думает Вейсман по
аналогии с тем, что он наблюдал у мух, кожный слой («Hautschicht»)
третьего периода у Phryganea и Chironomus, и совершенно так же обстоит
дело с кожным листком, который Клапаред описал у зародышей пауков.
Но недостаточно установить, что мы имеем здесь два различных явле-
ния. Необходимо, утверждал Вейсман, еще решить и другой вопрос —
можно ли считать начинающуюся в третьем периоде развития дифферен-
цировку клеточной массы за образование зародышевых листков. Еще * 7
9 A. W е i s m а п п. Die Entwicklung der Dipteren im Ei nach Beobachtungen an
Chironomus sp., Musca vomitoria and Pulex canis. «Zschr. f. wiss. Zool.», Bd. 13,
1863.
7 Инет, истории естествознания, т. V
98
27. А. Новиков
исследуя развитие Chironomus, Вейсман пришел к отрицательному реше-
нию этого вопроса; он видел в дифференцировке клеточной массы
прелюдию к закладке отдельных органов и к их гистологическому оформ-
лению («ihrer histologiscben Ausbildung»). Кожный слой уже потому не
может соответствовать роговому слою («Hornblatt») позвоночных в рема-
ковском смысле слова, что из него возникает не только гиподерма насеко-
мого, но и большая часть мускулов. Уже время, когда образуются заро-
дышевые листки, является, по мнению Вейсмана, решающим в этом вопросе,
так как само понятие зародышевых листков предполагает их возник-
новение на очень ранних стадиях развития. «Поэтому недопустимо прово-
дить параллель между начинающейся у членистоногих во второй половине
развития дифференцировкой клеточной массы с зародышевыми листками
позвоночных»10.
Выводы, к каким пришел Вейсман, прозвучали резким диссонансом
к дарвиновскому учению о всеобщей генеалогической связи форм живот-
ного мира. По существу они представляли скорее поддержку теории
типов Кювье—Бэра, которая еще пользовалась влиянием в зарубежных
кругах зоологов 60-х годов. Так именно и оценил выступление Вейсмана
И. И. Мечников. Позже в биографии А. О. Ковалевского он писал по это-
му поводу:
«Выводы Вейсмана являлись таким образом новой опорой мнению,
которое в то время было общепринято, что каждый тип животных —
позвоночные, мягкотелые, суставчатоногие и проч.— представляют осо-
бое, строго замкнутое целое и что поэтому нет никакой возможности про-
водить параллель между анатомическим устройством и историей разви-
тия представителей этих различных типов». Этот взгляд, указывает Меч-
ников, был особенно подхвачен и развит немецким анатомсгм Гегенбауром
в его учебнике сравнительной анатомии, «а основанием ему послужили
соображения и работы Кювье начала девятнадцатого столетия»11.
Хотя Вейсман и называл себя дарвинистом, но выводы, к каким он при-
шел, были по существу антидарвинистическими. Разоблачение пороч-
ности вейсмановских эмбриологических наблюдений, обнаружение у заро-
дышей насекомых настоящих зародышевых листков, гомологичных лист-
кам позвоночных животных, выпало на долю корифеев русской эмбрио-
логии И. И. Мечникова, М. С. Ганина и А. О. Ковалевского. Пионером
этих кропотливых исследований был Мечников.
Вопрос, который так категорично решал Вейсман, принадлежит в дей-
ствительности к одной из труднейших для эмбриологов проблем. «Десятки
лет вопрос этот изучается,— писал много лет спустя русский эмбриолог
К. Н. Давыдов,— масса работ по этому поводу написана, и все же
редкий вопрос сравнительной эмбриологии возбуждает столько недоразу-
мений и споров, как образование зародышевых листков у насекомых»12.
Дело в том, что образование зародышевых листков протекает у насеко-
мых очень сложно и с недостаточной ясностью. Долгое время в зарубеж-
ной эмбриологии был распространен взгляд, согласно которому у насеко-
мых отсутствует внутренний листок — энтодерма, хотя наличие ее уже
было установлено Ковалевским.
В письме к К. М. Бэру (1866) Мечников писал: «Свои исследования
я начал с Muscidae, чтобы проверить наблюдения г. Вейсмана о развитии
яиц этих насекомых. Но мои исследования не подтвердили воззрений
10 По статье: И. И. Мечников. Александр Онуфриевич Ковалевский. Очерк
из истории науки в России. «Вестник Европы», 1902, кн. 12, стр. 779—780.
11 Там же, стр. 780.
12 К. Н. Давыдов. Эмбриология бес позвоночных.СПб. — Киев, 1914, стр. 470.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
99
этого ученого»13. Эти исследования были произведены И. И. Мечнико-
вым над различными видами двукрылых насекомых {Musca domestica,
М. vomitoria, Anthomyia canicularis). Следует отметить, что расхождения
между Мечниковым и Вейсманом касались в данном случае не вопроса
о том, существуют ли зародышевые листки у насекомых, а вопроса о
роли желточных клеток при развитии яиц у насекомых. Гораздо больший
интерес представляют исследования Мечникова, показавшие наличие у
членистоногих зародышевых листков.
В том же 1866 г. был опубликован в немецком журнале труд Мечникова
под общим заголовком «Эмбриологические исследования на насекомых».
Собственно говоря, это целая серия исследований по развитию весьма раз-
личных в систематическом отношении насекомых: Simulia («мошкары»)
и других двукрылых, живородящих личинок цецидомиид, водного клопа
Corixa, живородящих тлей, червеца Aspidiotus nerii и других Hemiptera
и птеромалины Teleas.
Свои исследования Мечников производил в те годы, когда, по его сло-
вам, в науке уже более не оставалось никакого решения вопроса о том,
возникают ли зародышевые листки у насекомых или нет, так как старые
данные, в частности, Цаддаха, решали этот вопрос положительно, а новей-
шие высказывания Вейсмана отрицали существование у них этих листков.
Сам Вейсман пришел к убеждению, что наблюдавшаяся им у двукрылых
насекомых в третьем периоде их развития дифференцировка зародышевой
полоски на два слоя должна быть признана лишь за прелюдию закладки
отдельных органов и их гистологического оформления. «Хотя я, — пи-
шет Мечников,— мог столь же недостаточно, как и Вейсман, убедиться
в наличии у насекомых различных зародышевых листков, однако я на-
блюдал нечто, что указывает на определенную дифференцировку зароды-
шевой полоски в ранние периоды»14. Так, например, у тлей (Aphis) он
заметил во втором периоде их развития особое расположение клеток в за-
родышевой полоске, обнаруживающее подразделение на зародышевые
листки. Весьма отчетливо выражено, по его. данным, у зародышей всех
насекомых деление на два листка в их конечностях, что обнаруживается
очень рано и, следовательно, не может рассматриваться только как пред-
посылка органогенеза. Среди этих листков Мечников различает кожный
и нервно-мускульный листки. С отчетливой ясностью наблюдал он подоб-
ную дифференцировку у скорпиона, особенно на поперечных срезах.
«Таким образом, мы можем с полным правом переносить теорию заро-
дышевых листков на беспозвоночных, но при этом мы должны оговориться,
что зародышевые листки у несекомых намечаются лишь в виде следов
(nur spurweise), резко выраженных у некоторых паукообразных»15.
Совсем иная по своей полноте картина возникновения трех зародыше-
вых листков, соответствующих тем же листкам позвоночных, была им
установлена у других представителей членистоногих — у скорпионов,
изучением зародышевого развития которых он занимался с 1866 г. на про-
тяжении нескольких лет, опубликовав результаты этих исследований
в 1877 г.
Если, как пишет сам Мечников в «Эмбриологических исследованиях
насекомых», он был вынужден, под впечатлением работ Вейсмана по
18 И. И. Мечников. Исследования о двукрылых насекомых. Письмо
к К. М. Бэру. «Зап. ими. Акад. Наук», т. X, кн. 1, 1866, стр. 79.
14 Elias Metchnikow. Emibryologische Studien an Insekten. «Zschr. f. wiss.
Zool.», Bd. 16, 1866, стр. 487.
15 Там же.
7*
100
П. Л. Новиков
зародышевому развитию двукрылых, предпринять дальнейшие изыскания
по эмбриологии насекомых, чтобы искать объяснения прокламированного
Вейсманом «своеобразия» пути их развития по сравнению с развитием
позвоночных, то следующей своей задачей он поставил возможно более
точное изучение главнейших моментов развития других членистоногих.
Таковыми были для него скорпионы — примитивнейшие и древнейшие пред-
ставители класса паукообразных. О ходе их эмбрионального развития
имелись, начиная с первых наблюдений Иоганнеса Мюллера, крайне от-
рывочные и весьма ограниченные сведения. Вот краткая хронология тех
обстоятельных исследований, которые были впервые даны в этой области
русскими эмбриологами 60-х годов.
Мечников начал свои первые исследования в 1866 г. в Мюнхене в ла-
боратории Зибольда над экземплярами скорпионов, полученными из
Тироля. В результате среди многих установленных им новых фактов
он обнаружил у скорпионов существование провизорной серозной оболоч-
ки и резкую дифференцировку зародышевых листков. В следующем году,
находясь в Крыму, он изучил у местного вида скорпионов некоторые
более поздние стадии эмбрионального развития, а еще через год (1868), от-
правившись с целью эмбриологических исследований в Тироль, а затем
в Триест, он, пользуясь собранным им богатым материалом по итальян-
скому скорпиону (Scorpio italicus), открыл еще ряд новых фактов зароды-
шевого развития этих животных, восполнив знания о тех стадиях их
развития, исследовать которые на прежнем материале ему на удавалось.
В 1870 г. он опубликовал (на немецком языке) все полученные им данные
в небольшой, но весьма содержательной специальной статье16.
Однако еще в 1867 г. в изданиях Харьковского университета появи-
лась работа известного русского эмбриолога С. М. Ганина, посвященная
той же проблеме и выполненная на скорпионах из Крыма17. Поэтому,
прежде чем переходить к анализу замечательной работы Мечникова, рас-
смотрим, что нового после отрывочных наблюдений И. Мюллера и Ратке
внес в эмбриологию скорпионов Ганин.
Русский эмбриолог изучил полностью весь процесс развития скорпи-
она, начиная от развития половых клеток и дробления оплодотворенного
яйца и кончая рождением сформированных детенышей. С необычайной
тщательностью, хотя и без применения метода изучения зародыша на
окрашенных срезах, он проследил не только последовательные изменения
формы, строения и положения зародыша, процесс его сегментирования,
развитие зачатков конечностей, но и развитие таких систем органов, как
органы пищеварения, дыхания и нервная система. Им впервые обнару-
жены такие, ныне общеизвестные факты, как гомология легких скорпиона
брюшным конечностям, наличие в зародышевом головогрудном отделе по
парному ганглию на каждый сегмент, превращение одной пары брюшных
ног зародыша в гребенчатые органы взрослых форм и многое другое.
Автор не только подверг проверке все наблюдения и факты, принадлежа-
щие Ратке, но и внес много новых и самостоятельных данных в эмбриоло-
гию этих паукообразных.
Как все крупные русские морфологи 60-х годов XIX в., Ганин, иссле-
дуя развитие скорпиона, исходил из стремления выяснить родствен-
ные связи скорпионов со смежными группами типа членистоногих. Это
18 Е. Metschnikoff. Embryologie des Scorpions. «Zschr. f. wiss. Zool.»,
Bd. 21, 1871.
17 M. С. Ганин. История развития скорпиона. Протоколы заседаний Совета
имп. Харьковск. ун-та и приложения к ним. 1867, № 8.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
101
стремление исходило, вне всякого сомнения, из охвативших передовую
русскую морфологию идей дарвиновской теории. Отсюда его интерес
к гомологии различных органов и его попытка обосновать тот факт, что
скорпионы являются одной из древнейших групп паукообразных, что он
с большой осторожностью делает в конце своей статьи. «При сравнении
названных органов,— пишет он,— я намерен остаться в пределах одного
типа суставчатых животных, связанных между собою кровным родством,
а, следовательно, и множеством переходных форм, почему отыскание го-
мологичных органов у этих животных гораздо легче. На основании только
что сказанного я думаю, что сравнения между собою фактов истории раз-
вития животных одного типа могут быть более плодовиты, обещают боль-
ше общих соображений и верных заключений, нежели, например, отда-
ленные сравнения амниона насекомых с серозной оболочкой позвоночных
животных» 18.
В свете этих высказываний, быть может, не покажется неожиданным
тот факт, что Ганин, в отличие от Мечникова и Ковалевского, высказывает-
ся против гомологизирования зародышевых листков членистоногих
листкам позвоночных: «Наружный — кожный и внутренний — нервно-
мускульный пласты Arthropoda не имеют того морфологического зна-
чения, как у позвоночных животных; они являются здесь как следствие
гистологического дифференцирования органов: так, например, наружный
тотчас после своего отделения производит выделение кутикулярного слоя
кожи. Далее, отделение пластов у Arthropoda происходит не везде одно-
временно. Вся центральная нервная система происходит без участия пла-
стов, она обособляется отдельно и составляет большую часть клетчатой
массы Keimstreif’a»19. Мотивировка этого взгляда на вопрос о связи за-
родышевых листков у членистоногих и позвоночных у Ганина, как видим
из приведенного высказывания, неубедительна. В числе аргументов при-
водится такое ошибочное утверждение, как образование нервной системы
независимо от зародышевых пластов.
Положительное значение работы Ганина в борьбе русской эмбриологии
с вейсманизмом, однако, несомненно. Будучи первым обстоятельным опи-
санием развития скорпионов, она констатировала наличие в их ранних
зародышах двух слоев. Если вспомнить, что до исследования Ганина
этих «слоев» (листков) у зародыша скорпионов не знали, то совершенно
понятным станет утверждение А. Ковалевского, что благодаря работе
Ганина сравнение зародышевых листков членистоногих и позвоночных
неожиданно получило сильную поддержку и что для каждого сторонника
теории зародышевых листков «работа Ганина давала все, чтобы сравнить
зародышевые листы скорпиона с таковыми позвоночных животных»20.
Хотел этого Ганин или не хотел, но его данные все же доказывают, что
нервная система развивается из верхнего клеточного слоя, который, как
считал Ковалевский, можно было бы в таком случае сравнивать с верх-
ним, или чувствительным, листком («Sinnesblatt») позвоночных, а кишеч-
ный эпителий возникает из другого слоя клеток, расположенного под так
называемым нервно-мускульным листком.
Переходим теперь непосредственно к мечниковским исследованиям по
зародышевому развитию скорпионов. Эмбриологические данные Ганина,
в частности, то, что он не смог обнаружить нитей, связывающих оба откры-
тых им слоя, не удовлетворили великого эмбриолога. Не убедившись в
18 М. С. Ганин. Цит. соч., стр. 743.
19 Там же, стр. 748—749.
20 А. О. Ковалевский. Избр. работы. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 129.
102
П. А. Новиков
существовании у скорпиона настоящих зародышевых листков, Ганин,
по мнению Мечникова, не смог дать верного объяснения происхождению
всех органов. «Мои охватывающие четыре летних сезона исследования,—
пишет Мечников,— не оставляют для меня абсолютно никакого сомнения
в существовании и раннем дифференцировании зародышевых листов у
зародышей скорпионов, и поэтому я с надеждой могу предоставить даль-
нейшее исследование вопроса другим исследователям»21.
В результате своих исследований Мечников уже на первых стадиях
развития («erste Entwicklungsperiode») обнаружил дифференцировку
зародышей скорпионов на зародышевые листки, «и это,— пишет он,—
имеет место у скорпиона в столь ясном виде, как это случается лишь у
немногих животных»22. Еще до того как зародышевый диск начинает из-
менять свой первоначальный вид, в нем появляются два слоя — наруж-
ный, «роговой листок», состоящий из цилиндрических клеток, и «средний
зародышевый листок» («mittleres Keimblatt»). Под этим двуслойным за-
родышевым диском находится множество зернистых клеток — зачаток
образующегося в скором времени «нижнего» (внутреннего) зародышевого
листка, который Мечников называет «кишечножелезистым» листком
(«Darmdriisenblatt»). Несмотря на наступающие затем резкие изменения
формы всего зародыша, дифференцировка зародышевых листков еще
остается на ранней стадии. В дальнейшем происходит расщепление сред-
него листка на два слоя, отделенных друг от друга полостью; это рас-
щепление начинается на переднем конце зародыша и простирается до зад-
него. Кроме того, средний листок распадается на участки, соответствую-
щие по числу сегментам зародыша. На более поздних стадиях в области
верхнего листка происходит закладка нервной системы (брюшной нервной
цепочки), внутренний же листок еще остается в своем первоначальном виде,
лишь изменяясь в пространственном отношении.
Мечников не ограничился только установлением наличия трех заро-
дышевых листков у скорпионов и их описанием. Его «Эмбриология скор-
пиона» заканчивается описанием формирования из зародышевых листков
органов этих членистоногих. Описание это по своей точности и детализи-
рованности свидетельствует о выдающемся мастерстве. За счет наружного
(«рогового») листка развиваются кожа (гиподерма), нервная система и
глаза скорпионов, стенка глотки и легкие. Наружный слой среднего
листка превращается в мышцы, внутренний образует часть стенки кишеч-
ника; за счет среднего зародышевого листка образуются также клетки и
наружная оболочка центральной нервной системы (так называемый
«нейриль»). Состоящий только из одного слоя клеток и потому очень тон-
кий внутренний («кишечножелезистый») листок «играет в высшей степени
специальную роль». Процесс его развития Мечников проследил, насколько
мог, в первую очередь в хвостовой части зародыша. Там этот листок распа-
дается на двойную, точнее, двухъярусную трубку, верхняя, более узкая
часть которой, расположенная дорсально, превращается во внутреннюю
выстилку хвостовой артерии, а более широкая нижняя часть — в хво-
стовой отдел кишечника. В области туловища внутренний зародышевый
листок образует парные выступы — зачатки печени. Участвует ли этот
листок в образовании сердца — Мечникову установить не удалось.
Мы нарочно несколько подробнее остановились на мечниковском
исследовании эмбрионального развития скорпионов, ибо картина разви-
21 Е. Metschnikoff. Embryologie des Scorpions, стр. 206.
22 Там же, стр. 211.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
103
тия у них зародышевых листков и дифференцировка определенных ор-
ганов и частей тела из этих листков особенно убедительно показывает всю
несостоятельность вейсмановского понимания зародышевого развития
членистоногих. Мечников считает возможным (вопреки Вейсману) сопо-
ставить зародышевые листки скорпионов с таковыми позвоночных. «Глав-
ный результат настоящего исследования,— читаем мы в заключительных
строках его работы,— состоит в том, что у зародышей скорпионов разви-
ваются три зародышевых листка, которые в некоторых отношениях явно
сходны с ремаковскими зародышевыми листками позвоночных»23.
Почти одновременно с Мечниковым крупный русский эмбриолог
В. В. Заленский открыл зародышевые листки у других представителей
паукообразных членистоногих — у пауков24.
Для полноты картины мечниковских исследований эмбриологии
членистоногих нелишним будет отметить его исследование по зародыше-
вому развитию рака небалии (Nebalia Geoff royi). Отмечая у этого рака
наличие двух зародышевых листков — наружного, который, по его мне-
нию, соответствует двум другим слоям у уже исследованных им животных,
и внутреннего, соответствующего энтодерме, Мечников проводит сравне-
ние различных типов эмбрионального развития ракообразных вообще
с развитием представителей других групп беспозвоночных, особенно
паукообразных (скорпионы) и насекомых. Так, например, оказывается,
что у Nebalia внутренний зародышевый листок дает начало средней
кишке и частям кровеносной системы, а наружный — остальным орга-
нам, тогда как у моллюска Sepiola, скорпиона, мшанок и некоторых чер-
вей наружный пласт играет роль кожного, а внутренний — нервно-
мускульного пласта. «Все приведенные факты,— пишет Мечников в этой
работе, — указывают на значительное распространение зачатковых пластов
у беспозвоночных и обещают поэтому доставить прочные данные для их
сравнительной эмбриологии. Нас нисколько не удивляет, что не всюду
эти пласты представляют одинаковое развитие, что в иных случаях они
вполне сливаются между собою, так как то же самое мы встречаем у поз-
воночных, у которых общий план развития проводится с несравненно
большей строгостью»25 26.
Переходим к заключительному этапу борьбы передовых морфологов
60-х годов с вейсмановским учением «об особом типе» зародышевого раз-
вития у насекомых и у членистоногих вообще. Он связан с исследова-
ниями А. О. Ковалевского по эмбриональному развитию разнообразных
представителей насекомых: в 1871 г. выходят в свет его замечательные
«Эмбриологические исследования червей и членистоногих»28, в 1887 г.—
статья «К эмбриональному развитию мух»27.
Во введении к исследованиям по развитию червей и членистоногих
Ковалевский освещает историю вопроса о зародышевых листках у члени-
стоногих и состояние этой проблемы к моменту начала его исследований.
Если, утверждает Ковалевский, еще очень мало писали о наличии
зародышевых листков у червей, то совсем иное наблюдалось в отношении
23 Там же, стр. 229.
24 В. В. Заленский. История развития пауков. «Зап. Киевск. об-ва есте-
ствоисп.», т. 2, 1871.
26 И. Мечников. История развития Nebalia. Сравнительно-эмбриологический
очерк. «Зап. имп. Акад. Наук», т. XIII, кн. 3, 1868, стр. 46.
28 A. Kowalewsky. Embryol. Studien an Wurmern und Arthropoden. «Mem.
Acad. Sci. de St.-Petersb.», t. XVI, № 12, 1871. (Рус. перев. см. А. О. Ковалев-
ский. Избр. работы. Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 123—266).
27 A. Kowalewsky. Zur Kenntniss der nach-embryonalen Entwicklung der
Musciden. «Biol. Zbl.», Bd. VI. 1887.
104
П, А. Новиков
членистоногих и особенно насекомых. Среди лучших исследователей
одни признавали у них зародышевые листки, другие их отрицали, причем
главную роль играли не прямые наблюдения, а теоретические воззрения.
Стремились сравнивать не вполне надежные и достоверные факты и при-
способлять их к господствующим взглядам на развитие позвоночных
животных («den herrschenden Ansichten der Entwicklung der Wirbeltiere
anzupassen»). Так было в работах Келликера (1842) и Цаддаха (1854).
Ко времени исследований Келликера у позвоночных признавалось нали-
чие серозного и слизистого листков; Келликер нашел те же листки и у
насекомых. Во времена Цаддаха господствовали взгляды Ремака, и Цад-
дах, действительно, установил почти полную аналогию зародышевых ли-
стков насекомых (на примере ручейников) с листками, которые Ремак
принимал для позвоночных. К взглядам Цаддаха примыкал Лейкарт.
Таковы были воззрения ученых ко времени появления исследований
Вейсмана о развитии двукрылых насекомых. В этих исследованиях Вей-
сман доказывал, что описанный Цаддахом так называемый роговой слой
является в большей своей части лишь провизорной оболочкой, не при-
знавал зародышевых листков у насекомых и не допускал никаких парал-
лелей между развитием членистоногих и позвоночных. Но вот появляются
исследования Мечникова, который открыл у насекомых оболочки («Haute»),
сравнимые с амнионом и серозой позвоночных. «Если образование заро-
дышевых оболочек допускало сравнение, почему было не провести анало-
гии и дальше? Мечников, действительно, признал существование зароды-
шевых листов, опираясь, правда, на ограниченный фактический материал.
Поэтому,— пишет Ковалевский,— и его взгляды я скорее причисляю
к теоретическим построениям»28.
Опираясь на то, что в конечностях зародыша выражены два листка,
Мечников признает существование двух зародышевых листков — кожного
и мускульного. Но взгляд Мечникова на зародышевые листки не нашел
общего признания, так как доказательства в пользу него были, по мнению
Ковалевского, недостаточны.
В дальнейшем в вопросе о наличии зародышевых листков Мечников
опирался на развитие скорпиона, где он с отчетливой ясностью наблюдал
разделение на кожный и нервно-мускульный листки, но отмечал при
этом, что если теорию зародышевых листков распространять на других
членистоногих, то у насекомых можно заметить только следы этих листков.
Следовательно, если признавать зародышевые листки, даже существую-
щие в виде следов, то их можно сравнивать с листками позвоночных
только в том случае, когда нервная цепочка членистоногих сопоставляется
со спинальными ганглиями позвоночных и у членистоногих не усматри-
вается никакой аналогии типичному спинному мозгу позвоночных.
Отметив далее появление работы Ганина по развитию скорпиона и
дав оценку ее роли в истории всей проблемы, Ковалевский утверждает,
что Мечников, выполнив проверку «этих в высшей степени важных» дан-
ных Ганина, признал в итоге своих исследований существование трех
зародышевых листков и лишь постольку придерживался своего прежнего
учения о нервно-мышечном листке, поскольку часть нервной системы мо-
жет, по его мнению, возникать из верхнего, а другая часть — из нервно-
мышечного листка.
«Так обстояло дело,— пишет Ковалевский,— когда я приступил к
изучению развития насекомых и решился твердо придерживаться фактов
28 А. О. Ковалевский. Избр. работы, стр. 128.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
105
и не следовать никаким теоретическим воззрениям, которые так по-
вредили эмбриологии членистоногих»29. Ковалевский выполнил эмбри-
ологические исследования над представителями различных отрядов
червей и насекомых; среди последних—над развитием жука-водолюба
(Hydrophilus piceus), медоносной пчелы (Apis melliferd) и некоторых
видов бабочек (Pteropterus pentadactylus, Sphinx populi и Gastropoda
pini).
В своих эмбриологических исследованиях Ковалевский широко при-
менял при изучении зародышей окрашенные срезы. На срезе через ранний
зародыш («зародышевую полоску») жука-водолюба он обнаружил два
зародышевых листка, хорошо отграниченных друг от друга: верхний,
состоящий из одного слоя цилиндрических клеток, и нижний — из двух
или трех слоев округлых или угловатых клеток. Оба эти листка, из
которых состоит зародышевая полоска, снаружи прикрыты двумя зароды-
шевыми оболочками, из которых наружную Ковалевский, по предложению
Мечникова, называет серозной, а внутреннюю амнионом. Оба зародыше-
вых листка появляются уже в течение первых 24 часов развития. Те же
два листка Ковалевский обнаружил у других исследованных им насе-
комых и описал последующее развитие обоих листков.
Таким образом, согласно его исследованиям, у насекомых отчетливо
могут быть обнаружены лишь два зародышевых листка. При этом,—
что было замечено им в развитии и некоторых других насекомых (Musca
domestica и М. Caesar, Lytta vesicatoria, Donacia, Rhynchites bettuleti),—
образование второго (нижнего) листка происходит не путем расщепления
бластодермы на два листка, а путем ее погружения внутрь, что автор всег-
да наблюдал на окрашенных срезах этих насекомых.
Что касается значения обоих листков, то, по мнению Ковалевского,
нет никакого сомнения в том, что верхний листок соответствует чувстви-
тельному листку позвоночных30. Совсем иначе обстоит дело со вторым, или
нижним, листком, так как образование его происходит иначе, чем у позво-
ночных. «Но,— замечает автор,— если мы вспомним, что примитивный
второй лист у батрахий, осетровых и, по моим наблюдениям, у костистых
рыб все-таки возникает из выпячивания или загибания первичного верх-
него листа и что из второго также образуются мускулы кишечника, то
аналогия уже становится довольно ясной и делается еще большей, когда
мы подумаем о Sagitta, у которой мускульный лист возникает посредством
выпячивания верхней бластодермы» 31. То же самое, указывает Ковалев-
ский, имеет место у иглокожих. Разница лишь в том, что у насекомых нет
столь определенной границы полости тела и поэтому их средний листок
не так рано и не так резко расщепляется па кишечную и кожно-волокни-
стую пластинки. Кишечножелезистый листок образуется у насекомых
путем расщепления небольшого участка нижнего листка. Однако это
расщепление происходит лишь с одного края листка и не распро-
страняется на всю поверхность бластодермы, и поэтому подлежит сом-
нению, можем ли мы сравнивать этот листок с таковым позвоночных.
«Если в этом отношении мой взгляд правилен,— пишет Ковалев-
ский,— то кишечножелезистый лист насекомых следовало бы рассматри-
вать как специфическое для них образование, которое не соответствует
кишечножелезпстому листу позвоночных»32.
29 Там же, стр. 130.
30 Там же, стр. 206.
31 Там же, стр. 206—207.
32 Там же, стр. 207.
106
П. А. Новиков
Итоговый результат исследований А. О. Ковалевского по эмбриональ-
ному развитию насекомых и некоторых червей (Sagitta, Euaxes, Lumbri-
cus) доказал применимость теории зародышевых листков к беспозвоноч-
ным. ‘«Мои собственные исследования по эмбриологии,— пишет Кова-
левский во введении к «Эмбриологическим исследованиям»,— проведены
на представителях различных порядков и приводят к признанию теории
зародышевых листов. Однако зародышевые листы, которые я принимаю,
имеют лишь то общее с зародышевыми листами, описанными Мечниковым,
что это действительно зародышевые листы, но как их образование, так и
дальнейшая их судьба совершенно различны. Верхний или чувствитель-
ный лист насекомых соответствует таковому позвоночных, второй или
нижний можно было сравнить с мускульным листом сагитты, а также поз-
воночных; кишечножелезистый лист, который возникает в результате из-
гибания и уплощения краевых клеток нижнего листа, не имеет аналога
у позвоночных, но является образованием, присущим исследованным
мною насекомым»33.
Значительно позже, в исследовании о зародышевом развитии мух
(Muscidae), Ковалевский обнаружил уже несколько иную, более полную
картину образования зародышевых листков у насекомых.
Со времени исследований Вейсмана по эмбриональному развитию мух
(Muscidae), утверждает Ковалевский, не было опубликовано ни одной
работы по этому вопросу. Сам Ковалевский начал заниматься зародыше-
вым развитием этих насекомых еще в 1873 г. и в работе «К эмбриональному
развитию мух» (1887) дал ясную картину этого процесса.
В указанной работе Ковалевский подробно описывает начальные стадии
развития мух, развертывающиеся на протяжении первых 4—5 часов. Уже
на 5—6-м часу развития зародыш мухи состоит, по наблюдениям автора,
из двух зародышевых листков: из наружного слоя, или эктодермы, и вну-
треннего — мезо-энтодермы; последняя образуется из замыкающейся
зародышевой борозды. В дальнейшем мезо-энтодерма расщепляется на
два самостоятельных листка — мезодерму и энтодерму. Сама мезодерма
позже распадается на две части: из одной образуется мускулатура кишеч-
ника, из другой — все прочие части тела мезодермального проис-
хождения.
«Если мы теперь, — резюмирует Ковалевский,— попытаемся образо-
вание энто- и мезодермы у мух сравнить с образованием этих листков у
других животных, то мы увидим, во-впервых, что здесь возникает нечто
вроде сильно вытянутой гаструлы и что из впятившейся внутрь части
образуются энтодерма и мезодерма. Следовательно, мы увидим совпадение
в этих общих чертах. Но мне кажется, что параллели могут быть прове-
дены еще дальше»34. То же, по данным автора, наблюдается, например,
у морского червя Sagitta.
Так закончилась борьба замечательных русских исследователей мор-
фологии животных против метафизической теории Вейсмана в области
эмбриологии. Если Мечников был пионером в этой борьбе, то Ковалевский,
окончательно доказав наличие у насекомых зародышевых листков, пол-
ностью опроверг взгляды Вейсмана по этому вопросу. Трудность, создан-
ная Вейсманом на пути к созданию сравнительной эмбриологии, была
победоносно преодолена русскими учеными.
33 А. О. Ковалевский. Избр. работы, стр. 130.
34 A. Kowalewsky. Zur Kenntniss der nachembryonalen Entwicklung der
Musciden, стр. 52.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
107
БОРЬБА РУССКИХ ЗООЛОГОВ ПРОТИВ ВЕЙСМАНОВСКОЙ ТЕОРИИ
ЗАРОДЫШЕВОЙ ПЛАЗМЫ И ЗА УЧЕНИЕ О НАСЛЕДОВАНИИ
ПРИОБРЕТЕННЫХ ПРИЗНАКОВ
Переходим к другой сфере борьбы русских и советских ученых, имею-
щей особое историческое значение,— к борьбе против метафизических
и идеалистических взглядов Вейсмана на явления изменчивости, наслед-
ственности и эволюции. Значение этой борьбы тем более велико, что, по
существу, Вейсман является основателем формальной менделевско-мор-
гановской генетики, ибо «менделизм-морганизм целиком воспринял н,
можно сказать, даже углубил эту мистическую вейсмановскую схему»35.
Идеи Вейсмана представляли собой идеалистическое извращение дарви-
низма, более того, сильнейшее и опаснейшее направление антидарвинизма,
в первую очередь в странах Западной Европы и Америки. «Возникшие на
грани веков — прошлого и настоящего — вейсманизм, а вслед за ним
менделизм-морганизм своим острием были направлены против материали-
стических основ теории Дарвина»36. Далее, вопросы генетики, т. е. науки
о явлениях изменчивости, наследственности и развития у живых существ,
по самой сущности своей неразрывно связаны с потребностями и зада-
чами не только эволюционной теории, но и сельскохозяйственной прак-
тики. Будучи созерцательной по своей направленности, бесплодной, как
показала ее история, в разрешении задач растениеводства и животновод-
ства, вейсмановско-менделевско-моргановская генетика дезориентиро-
вала искания и деятельность селекционеров, уводя их с правильных
путей создания новых продуктивных пород животных и сортов растений
и совершенствования уже имеющихся. Наконец, как это не раз отмечалось
в нашей печати, идеи Вейсмана были созвучны реакционной общественно-
политической идеологии буржуазии эпохи империализма, они использо-
вались и используются для обоснования расистских теорий. На лженауч-
ных принципах вейсманизма-менделизма-морганизма возникла в Гер-
мании, США и других странах капиталистического мира целая система
человеконенавистнических фашистских расистских «учений».
Замечательной чертой русской зоологии, в отличие от зоологической
науки Западной Европы и Америки, является то, что ни теория Вейсмана,
ни взгляды его предшественников и ближайших продолжателей не нашли
признания среди передовых русских ученых. Наоборот, вся сила кри-
тической мысли крупнейших русских зоологов, верных исконным мате-
риалистическим традициям нашего отечественного естествознания,
обрушилась против этих теорий и схоластически-идеалистическим упраж-
нениям вейсманистов противопоставляла нередко изумительные по глу-
бине образцы материалистического понимания явлений органического
мира.
Основная идея вейсманизма, что наследственность связана с ядром,
что так называемая наследственная масса (Erbmasse) заключается в ядре,
была высказана еще в 1845 г. О. Гертвигом на основе его наблюдений над
оплодотворением иглокожих. По Гертвигу, оплодотворение основано на
слиянии двух ядер, причем оплодотворяющим началом служит не прото-
плазма, а сами ядра. А так как с оплодотворением связана передача на-
следственных свойств, то, по его мнению, ядерное вещество должно быть
носителем наследственности.
85 Т. Д. Лысенко. О положении в биологической науке. Стеногр. отчет
сессии ВАСХНИЛ 31 июля — 7 августа 1948 г. М., 1948, стр. 12.
86 Там же,, стр. 10.
10<8
П. А. Новиков
Через тридцать лет (1875) англичанин Ф. Гальтон выступил с гипоте-
зой наследственности и развития — так называемой теорией корневища
(«Stirp»). В ней уже отчетливо намечается другая метафизическая мысль
Вейсмана — о роли половых клеток как носителей задатков наследствен-
ных свойств организма. Оплодотворенное яйцо будто бы содержит в себе
множество зачатков; последние во время развития дают различные клет-
ки будущего организма, а группы зачатков — различные органы. Но
некоторые зачатки остаются неизменными и переходят в половые клетки
из поколения в поколение, представляя собою «корневище» всех организ-
мов одного и того же вида. Как таковое, «корневище» бессмертно в ряду
поколений. При процессе оплодотворения происходит комбинирование
зачатков корневища, благодаря чему состав последнего изменяется.
И здесь уже выступает положение Вейсмана о половом размножении как
источнике наследственной изменчивости.
В 1878 г. Иегер, а через два года Нусбаум выступили с положением,
что возникновение половых и всех остальных клеток тела (соматических)
взаимонезависимо с самого начала зародышевого развития животного —
мысль, также в высшей степени характерная для теории Вейсмана.
В 1884 г. немецкий ботаник Нэгели в своей «механико-физиологиче-
ской» теории наследственности и развития37 с особой силой подчеркнул
и с необычайным педантизмом умозрительно развил метафизическую
идею двойственности организма, якобы состоящего из наследственного
вещества — идиоплазмы, заключающей в себе зачатки всех свойств ор-
ганизма, и питающей плазмы (трофоплазмы), которая воспринимает и
перерабатывает питательные вещества и имеет лишь подчиненное, прехо-
дящее значение. Это также одна из центральных и стержневых идей вейс-
манизма. Идиоплазма имеется (по Нэгели) во всех клетках организма,
по преимуществу в их ядрах. Она представляет собою сеть пучков, состоя-
щих из мельчайших органических частиц — мицелл, переходящих из
клетки в клетку. Мицеллы соседних рядов так связаны между собою, что
если один ряд мицелл испытывает возбуждение, то оно передается и на
соседние мицеллярные ряды. В течение жизни организма строение идио-
плазмы изменяется как в силу присущих ей свойств, так и под воздействием
условий среды. Изменение же ее строения заключается в изменении распо-
ложения и числа мицелл, в частности, оно может обусловливаться вдви-
ганием новых мицелл между существовавшими ранее. Подобные перестрой-
ки в идиоплазме могут приводить к возникновению у организма новых
наследственных признаков, так как эти изменения сказываются на всей ми-
целлярной системе организма, на всех мицеллярных тяжах единой идио-
плазматической сети.
Итак, в теориях О. Гертвига, Гальтона, Йегера и Нэгели имелись уже
как бы в зачаточном состоянии самые краеугольные положения идеали-
стического учения Вейсмана об изменчивости и наследственности —
его так называемой теории зародышевой плазмы. Вейсман лишь развил
эти взгляды, скомпановал их в цельную систему и придал ей агрессивно-
полемическую остроту. Впервые Вейсман опубликовал свою теорию в
1883 г.38, а в завершенном виде выступил с ней в 1892 г. в книге «Зароды-
шевая плазма», где изложил и свои попытки применения этой теории для
«объяснения» весьма разнообразных явлений органического мира 39.
87 С. V. N a g е 1 i. Mechanisch-physiologische Theorie der Abstammungslehre,
1884.
38 A. W e i s m a n n. Uber die Vererbung, 1883.
39 A. W e i s m a n n. Das Keimplasma. Eine Theorie der Vererbung. Jena, 1892.
Борьба против веисманизма-менделизма-морганизма
109
Нет никакой необходимости излагать здесь теорию Вейсмана, но для
ясности дальнейшего изложения мы остановимся на тех положениях ее,
которые подверглись критике со стороны русских ученых.
Следуя Нэгели, Вейсман признает существование двух видов живого
вещества в каждом организме: морфоплазмы, представленной клетками
всех тканей и органов, и идиоплазмы, или зародышевой плазмы, находя-
щейся в ядрах половых клеток (в дальнейшем Вейсман был вынужден
признать существование идиоплазмы и в ядрах соматических клеток).
Идиоплазма, произвольно утверждает Вейсман, есть хроматин ядра и слу-
жит носителем и передатчиком из поколения в поколение наследственных
признаков организма, т. е. является «наследственным» веществом. Вейс-
ман считает идиоплазму состоящей из четырех соподчиненных друг
другу «носителей» наследственных свойств: идантов, идов, детерминант
и биофор. Отношение между ними таково. Целые хромосомы, когда они
длинны, палочкообразны, представляют собой иданты, части этих
хромосом или целые хромосомы, когда они мелки и шарообразны,— иды.
Так как каждый организм имел множество предков, то совокупное!ь
идантов несет в себе задатки признаков, унаследованных от всех предков,
а каждый ид содержит в себе полный набор наследственных задатков одной
только особи. Ид состоит в свою очередь из множества детерминант. Де-
терминанты уже невидимы в микроскоп и являются задатками отдельных
наследственных признаков организма, например, пятен на крыльях ба-
бочки. После возникновения менделизма Вейсман отождествил свои де-
терминанты с «генами». Так как каждый наследственный морфологический
признак организма состоит из множества разнообразных клеток, то и
каждая детерминанта состоит, по мнению Вейсмана, из еще более мелких
наследственных единиц — биофор. Под влиянием определенных попавших
в клетку организма биофор одна клетка развивающегося организма
превращается в эпителиальную, другая в мышечную и т. д.
Во время развития зародыша из яйца содержащиеся в нем детерминан-
ты и биофоры последовательно распределяются, согласно взглядам Вейс-
мана, по отдельным клеткам и группам клеток. Каждая из этих наслед-
ственных единиц попадает будто бы в ту клетку, где она должна быть, и
там, на месте, вызывает развитие определенных наследственных призна-
ков. В результате этого процесса, утверждает Вейсман, клетки, на которые
делится яйцо, неоднородны по составу находящихся в них наследствен-
ных единиц, качественно неравноценны в наследственном отношении.
По мере деления яйца на все большее и большее количество клеток
содержащаяся в нем идиоплазма последовательно беднеет детерминан-
тами. Но в то же время, утверждает Вейсман, начиная с первого деления
яйца на две клетки и при всех дальнейших делениях клеток, часть зароды-
шевой плазмы со всем первоначальным комплектом наследственных еди-
ниц переходит, согласно произвольному допущению Вейсмана, всегда
в одну из двух дочерних клеток, пока не найдет себе места в тех клетках,
которые со временем превратятся в половые клетки — сперматозоиды
или яйца. Отсюда вытекает совершенно фантастическое, глубоко метафи-
зическое учение Вейсмана об изоляции зародышевой плазмы от морфо-
плазмы, от всего живого организма в целом, от протекающих в организме
изменений. Все тело организма, его «сома» — лишь питательная среда
и вместилище для идиоплазмы. И как заключительный вывод из
всех «этих придуманных явлений следовали категорические заявле-
ния Вейсмана, что как бы ни изменялась под прямым и косвенным
действием внешней среды та или другая часть или та или другая особен-
ность организма, эти изменения не затрагивают зародышевой плазмы,
110
П. А. Новиков
находящейся в половых клетках, и потому не могут быть унаследованы
потомством.
Ярый противник материалистического учения о наследственности при-
обретенных признаков, развернувший непримиримую борьбу с этим прин-
ципом, Вейсман «доказывал» ненаследуемость приобретенных изменений
не только ссылками на отсутствие наследственной передачи результатов
профессионального и спортивного упражнения органов у человека и
прочими «примерами», но и произведенным им экспериментом, поражаю-
щим примитивностью и грубостью своего замысла. Он обрезал хвосты
у мышей на протяжении 22 поколений и, так как мыши продолжали рож-
даться все же с хвостами, видел в этом прямое подтверждение ненасле-
дуемости приобретенных изменений.
Не менее метафизично и представление Вейсмана о причинах на-
следственной изменчивости. Основным фактором такой изменчивости он
считает амфимиксис — слияние половых клеток во время оплодотворе-
ния. Благодаря амфимиксису при каждом акте оплодотворения создаются
даже у детей одних и тех же родителей все новые и новые комбинации
родительских и прародительских «зародышевых плазм». Поэтому и рож-
дающееся потомство оказывается неодинаковым по своим признакам,
изменчивым и потому имеет неодинаковый успех в борьбе за существова-
ние. Вторым фактором изменчивости является придуманный Вейсманом
«зародышевый подбор»: в течение развития зародыша между унаследован-
ными детерминантами идет борьба из-за питательных веществ — детер-
минанты-победители усиливают соответственные части тела, побежден-
ные — вызывают их ослабление. Таким образом, в конечном итоге наслед-
ственную изменчивость организмов Вейсман «объяснил» действием одних
только внутренних факторов, и это было одним из крупнейших извращений
дарвинизма.
Такова была «генетика» Вейсмана, та, по выражению В. М. Шимке-
вича, «хитроумная комбинация», сотканная из произвольных спекуля-
ций и проникнутая чистейшей метафизикой, вооружившись которой,
Вейсман ринулся в ожесточенную борьбу с учением о мощной роли среды
в изменчивости организмов и развитии органического мира. Выступая
«в защиту» дарвинизма, Вейсман, в действительности, подрывал его осно-
вы, ибо Дарвин, как известно, признавал и роль среды как фактора из-
менчивости и наследственное влияние среды, т. е. наследование приобре-
тенных признаков.
Характерно, что, помимо своей метафизичности, теории Нэгели, Вейс-
мана и другие, близкие к ним, возникали и развивались в результате не
научного исследования, а чисто спекулятивным путем. В странах Запад-
ной Европы теории Вейсмана нашли себе многочисленных приверженцев,
что на первый взгляд могло бы казаться ничем не объяснимым парадоксом,
если подобные теории рассматривать вне связи с особенностями эпохи,
когда они появились.
Вейсманизм начинает выступать на сцену в странах Западной Ев-
ропы с начала 80-х годов, его родиной была Германия. В то время как в
России, несмотря на сгущавшуюся политическую и культурную реакцию,
наши крупнейшие биологи оставались верны идеям материализма 60-х
годов и принципам дарвинизма, на Западе, в особенности в Германии,
наблюдалась иная картина. Буржуазия, овладевшая к этому времени
государственной властью в основных странах Западной Европы, была
напугана освободительным движением рабочего класса со времени чарти-
стского движения в Англии и революционных движений 1848 г. В 1870 г.
прусско-юнкерская Германия нанесла тяжелое военное поражение бона-
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
111
партистской Франции, за которым последовало героическое восстание
французских коммунаров. В 1871 г. произошло объединение раздроб-
ленной дотоле Германии в централизованное буржуазное государство.
Милитаристско-шовинистическое возбуждение вместе с чувством страха
перед грозно нараставшим под знаменем интернационализма революцион-
ным движением рабочего класса все более и более отбрасывало германскую
и вообще европейскую буржуазию на позиции реакции. Во всех областях
капиталистической культуры происходит отход от материализма, ставшего
мировоззрением рабочего класса, к самым разнообразным формам идеа-
лизма. Из класса прогрессивного буржуазия все более и более превра-
щается в носителя реакции, душителя прогресса в странах обоих полу-
шарий, и буржуазная реакция нарастает по мере того, как капитализм
приближается к последней фазе своего развития — империализму.
В биологических науках наступление реакции ознаменовалось стре-
мительным развитием витализма, широким разливом антидарвинизма,
начиная от полного отрицания теории Дарвина и принципа эволюции
вообще и кончая разнообразными, иногда замаскированными попытками
вытравить материалистическую сущность эволюционного учения, подме-
няя ее разнообразными автогенетическими концепциями эволюции. В по-
редении армии дарвинистов, в отрицании роли среды как основного фак-
тора эволюции органического мира, в возникновении учений о том, что
движущие силы эволюции лежат не во внешнем мире, а внутри самого
организма — в стремлении организма к совершенствованию, во «всеобщем
законе развития» и пр., и, что особенно важно, в обилии и широком рас-
пространении автогенетических теорий (несмотря на все худосочие их со-
держания и фактическую необоснованность) — сказалось влияние общей
реакции, усиливавшейся на Западе начиная с 70-х годов.
Нередко эти антидарвинистические теории маскировались под научные.
Вейсман, например, выступал со своими теориями под видом «укрепле-
ния» дарвинизма и формально занимал враждебную позицию по отноше-
нию к официальному витализму. Но учения Вейсмана и его последо-
вателей о наследственности и изменчивости были в существе своем
идеалистичны. Желая якобы укрепить фундамент дарвинизма, Вейсман
своими абстрактными и идеалистическими теориями, с их сухим натур-
философским доктринерством и догматизмом, в действительности не
укрепил, а извратил дарвинизм в самых его основах.
Было еще одно проявление реакции на фронте биологии в эпоху наи-
большего влияния теорий Вейсмана. Вейсман — не только автор изложен-
ной выше теории наследственности и изменчивости, он, как известно,
решительный сторонник того взгляда, что естественный отбор автогенных
изменений является единственным фактором эволюции. Ни прямые,
ни косвенные воздействия условий среды не могут, по мнению Вейсмана,
повлиять на ход эволюции вида, ибо, широко влияя на сому организма,
они будто бы не влияют на его зародышевую плазму, и потому изменения,
вызываемые ими, не могут быть наследственными. Вейсман, как извест-
но, разошелся со взглядами Дарвина, который был далек от мысли счи-
тать отбор единственным фактором эволюции и в известной мере призна-
вал наряду с отбором роль влияний среды в процессе видообразования.
Почти одновременно с появлением книги Вейсмана «Зародышевая плаз-
ма» вышла в свет книга О. Аммона «Естественный отбор у человека»40.
Автор книги, по характеристике Н. А. Холодковского, «фанатик теории
40 Otto Ammon. Die natiirlicbe Auslese beim Menschen, 1893.
112
П. А. Новиков
естественного отбора и, главным образом, теории Вейсмана»41. Естествен-
ный отбор как исключительный фактор эволюции Аммон применяет к
эволюции человека. Перед нами надицо законченный социал-дарвинист
и реакционный расист конца XIX в. Беспощадное действие естественного
отбора составляет, по его мнению, благо для человечества, ибо только
оно освобождает общество от «неполноценных» индивидов. Все санитарно-
гигиенические и медицинские мероприятия будто бы только мешают бла-
готворному действию отбора и способствуют прогрессивному росту числа
слабых, психически больных и преступников. «Чем суровее и беспощаднее
происходит подбор психических задатков,— пишет Аммон,— тем выше
будет средний результат; бедствия ледникового периода уничтожили
европейское человечество, кроме немногих выдающихся племен»42. Таковы
закономерные следствия, вытекающие из вейсмановской теории в се
«применении» к проблемам социологии.
Социал-дарвинистические реакционные измышления находили широ-
кое признание среди буржуазных биологов и социологов начиная с 70-х
годов. Им был не чужд и знаменитый А. Р. Уоллес, также считавший есте-
ственный отбор единственным фактором эволюции и целиком принявший
вейсмановскую теорию зародышевой плазмы. В несравнимо больших
масштабах социал-дарвинизм укоренился впоследствии в социологических
взглядах прямых последователей и продолжателей Вейсмана — менде-
листов и морганистов, особенно — в людоедских «теориях» американских
мальтузианцев.
Совсем иной была судьба теорий Нэгели и Вейсмана в России. Среди
видных русских биологов, не говоря уже о корифеях нашей науки, они
не нашли себе безоговорочных сторонников. Более того, русские зоологи
подвергли — каждый по своему — ожесточенной и глубокой критике
основные положения вейсманизма XIX в., этого вреднейшего отголоска
идеалистической натурфилософии и политической и культурной реакции.
Глубина критической мысли у некоторых наших ученых дает, как нам
кажется, полное право говорить об их приоритете в разоблачении этих
антинаучных и реакционных измышлений.
В том, что русская зоологическая наука широко выступила не за,
а против теорий Вейсмана, сказались, несомненно, ее прочные материа-
листические традиции, получившие такую мощную опору в русской ре-
волюционно-демократической материалистической философии 40—70-х
годов и не угасавшие у передовых наших ученых в эпоху усилившейся к
концу столетия политической реакции.
Серьезную критику встретила со стороны крупных русских зоологов
прежде всего метафизическая теория изменчивости и наследственности
К. Нэгели. В. В. Заленский, один из крупнейших русских морфологов
животных XIX в., критиковал эту теорию в своих лекциях по общей
зоологии, которые он читал в 1895 г. в Новороссийском университете
(в Одессе). В 1896 г. эти лекции были изданы отдельной книгой под на-
званием «Основные начала общей зоологии» 43. В этой книге Заленский
писал: «Нэгели с особенными подробностями останавливается на пунктах,
недоступных проверке, и, напротив, обходит молчанием или мало разра-
батывает существенные части своей теории»44. Например, по теории
Нэгели, состоящие из расположенных рядами пучков мицелл ветви идио-
41 Н. Холодковский. Длинноголовые и -круглоголовые ^(естественный
отбор у человека). «Научное обозрение», 1894, № 51, стр. 1612.
42 Там же, стр. 1605.
48 В. Заленский. Основные начала общей зоологии. Одесса, 1896, стр. 127.
44 Там же.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
ИЗ
плазматической сети обладают в каждом данном уровне одинаковым
строением, и деятельность этой ветви начинается тогда, когда она при-
ходит в возбуждение, а возбуждение проявляется в росте ветви в длину.
Отчего же возникает это возбуждение и каков его характер? «На этот во-
прос теория Нэгели не дает ответа»45. Далее, пишет Заленский, «Нэгели
признает только внутреннее возбуждение, не объясняя, однако, в чем
оно состоит; если такое внутреннее возбуждение, происходящее незави-
симо от окружающего мира, в состоянии производить различный эффект,
то мы не можем объяснить себе различия в эффекте иначе, как предположив,
что молекулярное строение идиоплазмы в различных местах рядов мицел-
лиев будет различно»46.
В 1888 г. петербургский зоолог Н. А. Холодковский охарактеризовал
теорию Нэгели (а также и теории наследственности, выдвинутые Вейсманом,
Гааке, О. Гертвигом и др.) как узко морфологическую по своему направ-
лению. Всем теориям подобного рода присуща, утверждал он, одна общая
черта: все они признают, что тело клетки состоит из мельчайших живых
единиц, являющихся носителями наследственных свойств, хотя теория
Нэгели носит название «механико-физиологической». «Между тем истин-
ная теория наследственности,— пишет Холодковский,— должна была бы
непременно быть физиологической; в вопросах наследственности интересны
не столько формы явлений, сколько процессы, производящие эти формы»47.
Если бы, говорит Холодковский, мы могли непосредственно видеть и
изучать морфологические единицы наследственности, то едва ли сами про-
цессы наследственности стали бы от этого для нас ясны. Осталось бы все
же неясным, «почему те или другие частицы имеют те или другие свойства,
что заставляет их соединяться в определенные группы, чем обусловливает-
ся самый порядок явлений развития и наследственности»48.
Несколько позже (1897) Холодковский выдвинул против теории Нэ-
гели обвинение в том, что она вся построена из гипотез, опирающихся одна
на другую. В этом ее слабость, ибо если одна из этих гипотез не соот-
ветствует фактам, то неминуемо рушится и вся теория.
Справедливость требует отметить, что позже взгляды Холодковского
изменились в сторону признания некоторых положений вейсманизма,
что нашло выражение во втором издании его широко известного учебника
зоологии49. Возможно, что в этом изменении позиций Холодковского ска-
зывалось влияние развивавшегося с начала XX в. менделизма, якобы под-
твердившего существование особого «наследственного вещества»50.
В 1896 г. другой петербургский зоолог В. М. Шимкевич выступил
против теории Нэгели, считая бездоказательными ее основные положения 51.
В частности, как он утверждал позже в своей известной книге «Биологи-
ческие основы зоологии», «для торжества гипотезы Нэгели необходимо
доказать морфологическую связь всех клеточных элементов животного
организма», между тем «в животном организме рядом с элементами, стоя-
щими между собой в связи, имеются элементы, совершенно свободные и
своим присутствием прямо противоречащие сказанному предположению»52 *.
45 Там же, стр. 127.
46 Там же, стр. 127—128.
47 Н. Холодковский. Биологические очерки. Сб. статей под ред.
Е. Н. Павловского. М.—П., 1923, стр. 141.
48 Н. Холодковский. Биологические очерки, стр. 141.
49 Н. Холодковский. Учебник зоологии и сравнительной анатомии.
Изд. 2. СПб., 1909.
50 И. Холодковский. Учебник зоологии..., см. особенно стр. 134.
51 В. Шимкевич. Наследственность и попытки ее объяснения. СПб., 1896.
52 В. М. Шимкевич. Биологические основы зоологии. Изд. 2, 1901, стр. 403.
8 Инет, истории естествознании, т. V
114
П. А. Новиков
Примером таких изолированных и свободных элементов могут быть
хотя бы клетки крови и лимфы. Что касается клеток других тканей, то,
указывает Шимкевич, до настоящего времени установлена связь элемен-
тов одной и той же ткани, но не наблюдалось связи между элементами,
принадлежащими к разным тканям. Наконец, если идиоплазма Нэгели
локализована только в ядрах, в пользу чего, по мнению Шимкевича, го-
ворит целый ряд соображений, то «ввиду отсутствия всякой связи между
ядрами клеток одно из положений Нэгели остается недоказанным»63. На
ту же несостоятельность учения Нэгели о непрерывной связи между всеми
клетками организма посредством мицеллярных тяжей указывал в своем
«Курсе общей зоологии» Н. М. Книпович64 *. В свете данных современной
гистофизиологии ссылки на «отсутствие всякой связи» между клетками и
между ядрами различных клеток одного и того же организма являются
необоснованными; ошибочны они и в методологическом отношении, ибо лю-
бой живой организм представляет собою мор^офизиологичсски единое целое.
Как ни отрывочны были выступления русских зоологов против теории
наследственности Нэгели, все же в совокупности они являлись ударим
по этому истоку вейсманизма. Спекулятивной и произвольной сущности
нэгелевской умозрительной гипотезы русские биологи 80—90-х годов
противопоставили известные тогда биологические факты и здравый смысл.
С несравненно большей силой выступили русские зоологи на борьбу
с теорией зародышевой плазмы Вейсмана. Это обусловливалось и крайне
резко выраженной метафизичностью его взглядов, и тем, что сам Вейсман
искусственно «связал» их с проблемами дарвинизма и той агрессивностью,
с какой он выступал с пропагандой своих воззрений, ведя борьбу против
самой сердцевины материалистической биологии — учения о наследствен-
ном влиянии среды на организм. В атмосфере шума и страстной полемики,
разгоревшейся вокруг теорий Вейсмана в конце XIX—начале XX в.,
русские зоологи остались верны материалистическим традициям русского
естествознания 60—70-х годов и не только атаковали эти теории в целом,
но, превосходно владея фактическим научным материалом, разбивали их
основные положения. В лице Заленского, Ганина, Мензбира и других
ученых наша отечественная зоология выдвинула примеры глубокой
и проницательной критики лженаучных основ вейсманизма, борясь за
материалистическое понимание явлений органической жизни.
В годы, непосредственно следовавшие за появлением «Теории зароды-
шевой плазмы», основные взгляды Вейсмана на наследственность подверг-
лись сокрушительной критике со стороны крупного русского морфолога-
эмбриолога М. Ганина,выступившего в 1894 г. со статьей «Ядро клетки как
орган наследственности». Обстоятельная статья Ганина имела вырази-
тельный подзаголовок «Критический анализ „нуклеарной" теории» и по-
явилась на страницах журнала «Научное обозрение», редактировавшегося
М. Филипповым66. Ввиду того, что статья Ганина представляет незаурядное
явление в истории борьбы русских биологов с вейсманизмом и осталась ма-
ло известной в широких кругах русских биологов, остановимся внима-
тельно на развиваемых в ней идеях. Прямая цель Ганина — дать сводку и
53 В. М. Ш и м к е в и ч. Биологические основы зоологии. Изд. 2, 1901, стр. 403.
64 Н.М. Книпович. Курс общей зоологии.Изд.3,1924, стр. 67. (1-е изд.—1909).
66 М. Ганин. Ядро клетки как орган наследственности (Критический анализ
«нуклеарной» теории). «Научное обозрение», 1894, № 28—30. На эту статью обратил
мое внимание X. С. Коштоянц, оценивший ее высокое значение как работы, направлен-
ной против одного из краеугольных взглядов Вейсмана. Дальнейшие ссылки на эту
работу приводятся в тексте.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
115
критический анализ всех «доказательств и косвенных соображений», при-
водимых в защиту ядерной теории наследственности ее сторонниками (Вейс-
маном, О. Гертвигом, Келликером, В. Ру и др.). Русский эмбриолог берет
под обстрел основную цитадель вейсманизма — учение о монопольной
роли ядра в наследственности. Все эти «доказательства и косвенные со-
ображения» вейсманистов автор подвергает критике, опираясь на данные
цитологии и экспериментальной биологии 90-х годов прошлого века. В за-
ключение он дает общую критику «нуклеарной теории» в целом. В его кри-
тических высказываниях, в некоторых его взглядах на явления наслед-
ственности немало нового и оригинального, опередившего морфологию его
эпохи, что делает статью Ганина документом выдающегося значения для
историка отечественной биологии.
Основными аргументами сторонников ядерной теории наследствен-
ности являются, по мнению Ганина, утверждения о направляющей роли
ядра при делении клетки, о равномерном распределении ядерного хрома-
тина в клетках, образующихся при делении оплодотворенного яйца,
об исключительном значении процесса редукции хроматина при созре-
вании сперматозоидов и яиц и о «ядерной» природе направительных пу-
зырьков (редукционных телец), о сходстве процесса оплодотворения у
многоклеточных животных с явлением конъюгации у инфузорий, о сущ-
ности конъюгации как якобы чисто ядерного процесса и пр.
Учение вейсманистов о руководящем и направляющем влиянии ядра
во время размножения клетки путем деления Ганин считает мало обосно-
ванным в свете фактов, свидетельствующих о тесной морфологической и
физиологической зависимости между ядром, центросомой и архоплазмой
(т. е. частью протоплазмы, окружающей центросому и находящейся под
ее влиянием). Несовместим с этим учением и тот факт, что центросома
делится раньше ядра. К тому же центросома и архоплазма имеются в
клетках не только с одним ядром, но и в многоядерных.
Во время созревания яиц происходит, как известно, образование и
выделение «направительных пузырьков» (редукционных телец). Защит-
ники нуклеарной теории наследственности утверждают, что существенная
часть этих пузырьков есть производное ядра яйцевой клетки и потому
«придают им первенствующее, решающее значение» (стр. 878). На самом
деле, пишет Ганин, это неверно, ибо в морфологическом отношении на-
правительные тельца — настоящие клетки. Так, у аксолотля они состоят
из плазмы, ядра, пигментных и желточных зернышек и одеты двумя обо-
лочками. На основании исследований О. Гертвига «установлен и
почти всеми общепризнан», по словам Ганина, тот факт, что пузырьки
суть абортивные, редуцированные яйца, гомологичные настоящему яйцу.
Согласно нуклеарной теории, в результате образования пузырьков
происходит уменьшение числа хромосом вдвое — редукция хроматина.
«Во всяком случае,— возражает Ганин,— следует подчеркнуть тот факт,
что если редукция и происходит, то она относится не только к хромосо-
мам, но и к протоплазме, ахроматину и другим составным частям клетки»
(стр. 897).
Согласно нуклеарной теории наследственности, направительные пу-
зырьки — приспособления для защиты от суммирования, накопления
сходных наследственных масс, с целью достижения возможно большего
изменения в распределении хромосом и, следовательно, образования но-
вых вариететов. Но Вейсман не приводит никаких данных, основанных на
непосредственных наблюдениях для доказательства этого предположения.
«Предположение его относительно значения продольного расщепления
хромосом не оправдывается наблюдениями» (стр. 897). Наоборот, известные
8*
116
П. А. Новиков
факты о расположении пар хромосом по отношению одна к другой
во время образования направительных пузырьков скорее говорят против
возможности такого смешения. По наблюдениям Рюккерта, половины
каждой пары хромосом в это время тесно переплетаются, склеиваются
между собой, так что если смысл продольного расщепления хромосом —
обеспечение обмена с соответственной половиной другой пары хромосом,
то эта цель не только не облегчается, а сильно затрудняется. Ганин вы-
сказывает предположение, что направительные пузырьки служат для уда-
ления отживших, изношенных частей организма.
Вейсман и его последователи развивали взгляд, что во время дробления
оплодотворенного яйца происходит равномерное распределение хрома-
тина в дочерних клетках (бластомерах). Дробление протекает мито-
тическим путем, и значение митоза все сторонники нуклеарной тео-
рии, и прежде всего сам Вейсман, видели в максимально точной и равно-
мерной передаче наследственного вещества в дочерние клетки. Но хроматин
проявляется в клетках в самых разнообразных морфологических формах,
хромосомы в различные периоды деления клетки не всегда одинаковы по
длине и толщине. Поэтому, считает Ганин, значение митоза «становится
мало попятным». Утверждают, что нуклеин состоит из организованного
индивидуализированного вещества, но аналогичные структуры имеются
и В‘протоплазме: таковы ахроматиновые нити, образующиеся соединением
микросом, сеть в плазме печеночных клеток и др.
Отмеченное Оскаром и Рихардом Гертвигами сходство между процес-
сом оплодотворения у многоклеточных животных и процессом конъюга-
ции у одноклеточных организмов из класса инфузорий тоже расценивалось
как один из доводов в пользу вейсманистской ядерной теории наследствен-
ности. Сам процесс конъюгации рассматривался и поныне рассматривается
вейсманистами исключительно со стороны тех явлений, которые происхо-
дят в ядерном аппарате инфузорий-конъюгантов. С большой проницатель-
ностью Ганин предположил, что «у тех, сравнительно немногих, реснич-
ных инфузорий, у которых существует конъюгация, невозможно устра-
нить участие протоплазмы в деле оплодотворения во время столь тесного
и продолжительного соединения двух особей» (стр. 904). Непосредственно
наблюдалось течение протоплазмы из одной особи в другую во время конъю-
гации. Сравнение микронуклеуса инфузорий с яйцом многоклеточных
животных, по мнению Ганина, неправильно: ядро можно сравнить только
с ядром, а не с клеткой. У многоклеточных ядро яйца превращается в
pronucleus, а у инфузорий еще раз происходит деление «полового» ядра
(микронуклеуса).
Сторонники нуклеарной теории использовали для ее обоснования, как
уже отмечалось выше, не только данные тогдашней цитологии, но и не-
которые из данных зарождавшейся во второй половине XIX в. экспери-
ментальной биологии. Таковы прежде всего факты из области наблюдений
над регенерацией у одноклеточных. Так, например, Нусбаум, Грубер
и Бальбиани производили опыты рассечения корненожек и инфузорий на
ядросодержащую и безъядерную половины. Последняя некоторое время
(иногда довольно продолжительное) остается живой, питается и даже рас-
тет, но не размножается и в конце концов погибает, тогда как ядросодер-
жащая половина клетки не только не гибнет, но даже размножается. По
наблюдениям Бальбиани над регенерацией перистома (околоротовой об-
ласти) у пресноводной инфузории Stentor («трубач») ядро каждый раз из-
меняется, смотря по положению новообразующегося перистома: при бо-
ковом положении последнего сегменты ядра (оно, как известно, имеет у
«трубача» четковидную форму) сливаются в одну общую округлую форму,
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
117
при обычном же положении перистома на переднем конце клетки оно вновь
принимает четковидную форму. При регенерации перистома во время раз-
множения инфузории путем деления число сегментов ядра удваивается.
Из подобных опытов сторонники нуклеарной теории делают вывод,
что ядро играет ведущую роль в процессе регенерации, в росте клетки,
в образовании клеточной оболочки и пр. По мнению же Ганина, «тот вы-
вод, какой делают на основании этих опытов защитники нуклеарной тео-
рии наследственности, из них вовсе не вытекает» (стр. 903—904). В ча-
стности, из опытов Бальбиани над регенерацией перистома у «трубача» сле-
дует, что особенности самого ядра зависят от положения регенерирующего
перистома.
Так обстоит дело с фактическим обоснованием ядерной теории наслед-
ственности ее защитниками в свете глубокого анализа, данного выдаю-
щимся представителем русских зоологов-морфологов XIX в. На необосно-
ванность фактами указывал позже и другой русский критик и противник
вейсманизма — крупный зоолог-дарвинист М. А. Мензбир. Окончатель-
ное крушение «нуклеарная», или хромосомная теория наследствен-
ности потерпела под напором диалектико-материалистических идей и ог-
ромного количества фактов, выдвинутых против нее И. В. Мичуриным,
Т. Д. Лысенко, О. Б. Лепешинской и другими крупнейшими представите-
лями мичуринской биологии.
Переходим к той общей критике нуклеарной теории, какую Ганин
дает в последней части своей статьи.
Если нуклеарная теория приписывает ядру не только монопольную
роль в явлениях наследственности, но и ведущую физиологическую роль
в жизни клетки, то, утверждает Ганин, эта последняя роль относительна.
«Не подлежит сомнению, что ядру клетки принадлежат определенные функ-
ции в жизнедеятельности клетки» (стр. 932). Но эти функции, повидимому,
неодинаковы в клетках различных тканей и органов. Примеры: а) ядро
у Actinophrys и некоторых других одноклеточных еще не влияет на форму,
рост и питание клетки (Грубер), а у высших растений и многоклеточных
животных, повидимому, влияет; б) наличие различных включений в ядер-
ном соке клеток разных тканей и органов животных и растений свидетель-
ствует о том, что функция ядра не везде одинакова; в) при попадании бак-
терии в плазму парамеции она переваривается в ней, при попадании же
в ядро она образует споры, размножается, и парамеция может погибнуть;
г) многочисленные наблюдения и опыты показывают, что ядро существенно
влияет на все процессы роста клетки и ее частей, питание ее, формооб-
разование, выделение и размножение; где идет усиленный рост и форматив-
ная деятельность клетки, туда смещается и ядро (в молодых клетках оно
расположено в центре); д) в клетках с интенсивной секрецией ядра обычно
крупные, часто ветвистой или сетчатой формы; е) безъядерная часть кор-
неножки Polystomella crispa не способна возобновлять раковину; ж) по
наблюдениям Коршельта, ядро непосредственно участвует в образовании
хитина дыхательных трубочек на яйцах водяных клопов Nepa и Ranatra
и многих других.
Но, с другой стороны, ядро самым разносторонним образом зависит
от протоплазмы и от всей клетки в целом. Существует «тесная зависимость
различных частей клеточного организма между собой», и все те физиоло-
гические функции, какие приписываются ядру клетки, следует понимать
в упомянутом условном значении, т. е. при условии целости всей клетки
(стр. 932).
Многочисленные наблюдения Ферворна над минимальными безъядер-
ными кусочками разных простейших показывают, по мнению Ганина, что
118
П. А. Новиков
на ядро нельзя смотреть как на регулирующий центр (наподобие центра
нервной системы), управляющий всеми жизненными процессами клетки.
«Каждый отдельный кусочек протоплазмы заключает самостоятельный
центр, управляющий его движением» (стр. 934). «Физиологическое зна-
чение той тесной связи, какая существует между отдельными частями кле-
точного организма, и различные отношения этих составных частей клетки
к различным внешним деятелям выяснены довольно хорошо многочислен-
ными опытами братьев Гертвигов и другими» (там же).
Последние физиолого-химические исследования клетки56 подтверждают
эту «местную зависимость частей клеточного организма» (стр. 935). «Хи-
мическая разница одной из главных составных частей протоплазмы —
пластина от главной составной части ядра — нуклеина скорее количе-
ственного, нежели качественного характера» (стр. 936): оба вещества —
нуклеины общего структурного типа и отличаются одно от другого раз-
личным содержанием нуклеиновой кислоты и протеина; состав ядерного
сока очень сходен с составом протоплазмы и пр. Нуклеин столь же непостоя-
нен и переменчив, как и другие составные части ядра и клетки; он может
исчезать и возникать вновь. При этом Ганин ссылается на уже имеющиеся
многочисленные исследования (Брасса, Фресса, Флемминга, Пфицнера,
Мопа, Альтмана и др.); все они показывают, что не только та или другая
морфологическая картина хроматина, но даже присутствие или отсутствие
его в ядре теснейшим образом зависит от общего физиологического состоя-
ния клетки и всего организма животного или растения, от состояния го-
лодания или насыщенности и многого другого.
И если, несмотря на такое непостоянство хроматина, «защитники
нуклеарной теории наследственности приписывают этому веществу свой-
ство сохранять и передавать наследственные свойства от клетки к клетке,
от поколения в поколение, то трудно понять, почему с одинаковым правом
нельзя видеть тех же свойств в протоплазме, центросоме, архоплазме и
многих других составных частях клетки» (стр. 936).
«С открытием архоплазмы и центросомы,— пишет Ганин,— стали
обращать достодолжное внимание и на забытую было вследствие долгого
увлечения ядром клетки протоплазму и другие части клетки, а вследствие
этого и сложное строение ядра и его метаморфозы становятся яснее»
(там же). «Процесс оплодотворения, а вместе с тем и явления наследствен-
ности тоже, повидимому, гораздо сложнее и изучение их только что на-
чинается» (там же). Есть уже много точных указаний, говорит автор,
на физиологическое значение полиспермии у животных (рыбы, амфибии,
насекомые). В сноске автор отмечает: «Если даже за лишними спермато-
зоидами, вошедшими в яйцо во время оплодотворения, будет признано
значение вителлофагов, пожирателей питательного желтка, то и это об-
стоятельство останется не без значения для объяснения явлений наслед-
ственности» (стр. 937).
Итак, отрицая монопольную роль ядра как носителя наследственных
свойств, русский критик вейсманизма считал, что не только ядро, но и
все вообще части клетки обладают свойством наследственности.
Другим ярким примером борьбы с идеями Вейсмана были лекционные
выступления в 1895 г. в Новороссийском (Одесском) университете В. В. За-
ленского, опубликованные год спустя в его уже упоминавшейся книге
«Основные начала общей зоологии». В предисловии Заленский указывает,
что центром его лекций является теория эволюции и что на первый план
6в См. Chittenden. Neuere physiologisch-chemische Untersuchungen fiber
die Zelle. «Biol. Zbl.», Bd. XIV, № 9—10.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
119
юн выдвигает борьбу между ламаркизмом и дарвинизмом, «составляющую
довольно характерную черту современного положения научной зоологии».
«Я должен был стать на стороне дарвинизма,— пишет знаменитый русский
эмбриолог,— так как, по моему убеждению, принципы этой теории объ-
ясняют гораздо больше явлении, нежели принципы противоположной
теории»67.
Под «противоположной теорией» Заленский имел в виду чрезвычайно
усилившийся в его время механоламаркизм, противопоставлявший себя
дарвинизму. Как сторонник классического дарвинизма, Заленский при-
знавал влияние среды на эволюцию организмов и отмежевывался от ме-
ханоламаркизма с его недооценкой, а иногда и прямым отрицанием зна-
чения естественного отбора. Не выступая в своих лекциях с критикой всех
основных положений теории Вейсмана и не высказываясь принципиально
в защиту какого-либо отдельного положения этой теории, он показал ее
несостоятельность на примерах анализа вейсмановского учения о детер-
минантах и амфимиксисе.
Восьмая и девятая главы («лекции») посвящены теориям наследственно-
сти. В девятой главе Заленский дает критику вейсмановской «теории
зачатковой плазмы». Автор считает, что основы теории Вейсмана должны
быть проверены «путем непосредственного наблюдения и опыта». «По-
смотрим,— призывает он читателя,— насколько эта теория выдерживает
такую опытную проверку» (стр. 135).
Оказывается, что экспериментальные данные не подтверждают одной
из основ этой теории — учения о детерминантах. Несостоятельным ока-
зывается прежде всего учение Вейсмана о неравно-наследственном ха-
рактере дробления яйца у животных. Уже первые два бластомера должны,
по мнению Вейсмана, содержать в себе неодинаковые детерминанты:
если одна из них представляет собой будущую эктодерму, а другая —
будущую энтодерму, то в первой должны находиться только детерминанты
свойств эктодермы, во второй — свойств энтодермы; за счет первой в даль-
нейшем могут образоваться только эктодермальные, за счет второй — толь-
ко энтодермальные части зародыша. Ни один бластомер, если верна док-
трина Вейсмана, не может образовать из себя целого зародыша, так как
у него нет необходимого для этого полного комплекта детерминант. Од-
нако, указывает Заленский, в опытах Дриша над дробящимися яйцами
морских ежей, Уильсона — над яйцами ланцетника и в аналогичных
опытах других экспериментаторов один искусственно изолированный бла-
стомер (например, один из 16) развивается в целый зародыш. «Это пока-
зывает, что каждая из 16 бластомер имеет совершенно такой же молеку-
лярный состав, как и яйцо. Если в яйце действительно находились детер-
минанты всех будущих клеток зародыша, то они в таком же виде находят-
ся и в каждой клетке яйца, раздробившегося на 16 бластомер» (стр. 136).
По учению Вейсмана, находившиеся в яйце детерминанты по мере
развития растасовываются по различным клеткам зародыша, так что в
каждой клетке развитого зародыша находятся только детерминанты, со-
ответствующие ее специальным морфофизиологическим особенностям;
поэтому при своем размножении каждая такая клетка может образовать
только такую же клетку: кожная — кожную, нервная — только нервную.
Этому положению теории Вейсмана противоречат факты регенерации
(«возрождения», по терминологии Заленского) таких, например, частей
тела, как клешни у речного рака, хвоста у ящерицы или ноги у тритона. 57 *
57 В. Заленский. Основные начала общей зоологии. Дальнейшие ссылки
на эту работу приводятся в тексте.
120
П. А. Новиков
В этих случаях регенерирует целая группа тканей и органов и притом
различно устроенных. Так, например, в ноге тритона мы имеем кожу,
скелет, нервы, кровеносные сосуды. «Все это должно образоваться вновь,,
и если бы в клетках соседних тканей, из которых строится новая ножка,
были только детерминанты, определяющие характер этих тканей, то ножка
вырасти не могла бы, так как в ней находятся органы, совершенно отлич-
ные от органов, находящихся с нею по соседству» (стр. 136—137). Но
нога тем не менее вырастает, «и если теория детерминантов справедлива,
то мы должны предположить, что в тканевых клетках находятся не только
свойственные им детерминанты, но и детерминанты других тканей, служа-
щие для возрождения, а это требует некоторую надставку к основным
положениям теории Вейсмана» (стр. 137). Правда, Вейсман для объясне-
ния случаев подобной регенерации создал вспомогательную гипотезу о
наличии в клетках резервных детерминант, обусловливающих регенерацию
тканей, не соответствующих этим клеткам, но «это вынужденное добавле-
ние к первоначальной теории не вполне гармонирует с целою теорией»
(там же).
Еще более, утверждает Заленский, противоречат теории детерминант
явления гетероморфоза. Так, например, если сделать разрез на боковой
стенке тела актинии Cerianthus membranaceus и не допускать заживления
раны, то разрез превращается в новое ротовое отверстие с венчиком щупа-
лец; обычно это отверстие и щупальцы образуются у актиний лишь на
свободном переднем конце тела. Если у гидроидного полипа Tubularia
mesembryanthemum отрезать передний (со ртом и щупальцами) и задний
концы тела и оставшийся стволик вставить в землю передним концом,
т. е. дать ему положение, обратное нормальному, то на нижнем полюсе, на
котором обычно «головка» не образуется, развивается новая «головка»
со ртом и щупальцами. Итак, «изменяя известные условия, например, ста-
вя стволик полипа в положение, противоположное нормальному, мы можем
вызвать на нем образование частей тела, никогда на нем не образующих-
ся» (там же). «Если бы эти клетки имели только им свойственные детерми-
нанты, то такое явление не должно было бы иметь места» (там же). Для
объяснения подобных явлений с точки зрения теории Вейсмана следовало
бы прибегнуть к выдуманной им гипотезе резервных детерминант.
Однако наибольшие трудности для вейсмановской теории детерминант
представляет регенерация хрусталика глаза у саламандры и тритонов.
При удалении Г. Вольфом хрусталика у обоих этих животных новый
хрусталик образуется уже совершенно иным путем: не из эктодермы, как
во время обычного зародышевого развития, а за счет края радужины
глаза, которая сама по себе имеет мезодермальное происхождение. Если
бы хрусталик регенерировал за счет эктодермальных частей глаза, то
регенерацию можно было бы объяснить тем, что в эктодерме еще остались
детерминанты, управляющие обычно развитием хрусталика. В мезодерме
же их нет и не может быть, и если объяснять это явление с позиций теории
Вейсмана, то оставалось бы допустить, что и в мезодерме имеются резерв-
ные детерминанты хрусталика, которые могут активизироваться в случае
необходимости. Но «если можно предположить их присутствие в мезодерме
глаза, то мы вправе предположить, что в каждом органе, способном к возро-
ждению, находятся детерминанты, чуждые ему, а это вносит такую пута-
ницу в понятие о детерминантах, как элементах, определяющих значение
клеток, что лишает вообще всю теорию детерминантов прочного фундамента,
а вместе с тем и ее главного значения как теории развития» (стр. 138).
«Из этого мы видим,— заключает Заленский,— что несмотря на кажу-
щуюся разработанность теории Вейсмана, она, во-первых, не выдержи-
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
121
вает опытной проверки (Уильсона и др.), а во-вторых, объяснение с ее
помощью многих явлений (как возрождение органов, гетероморфоз) тре-
бует дополнительных гипотез, которые являются вынужденными и не
вполне вяжутся с основными положениями этой теории» (там же).
Ганин, как мы видели, показал несостоятельность вейсмановской тео-
рии наследственности, анализируя «учение» о безраздельной роли ядра
в явлениях наследственности, а тем самым и предпосылки хромосомной
теории наследственности. Заленский, столь же умело оперируя фактами,
вскрыл несостоятельность другой части вейсмановской системы — «уче-
ния» о «механизме» наследственности.
Заленский категорически выступил также против учения Вейсмана
об амфимиксисе как основной причине наследственных изменений. Он
считает, что против этого объяснения говорит то обстоятельство, что вне-
запные изменения появляются также и при бесполом размножении, на-
пример, при почковании («как это мы видели при образовании сорта слив
«Magnum bonum», где, конечно, о смешении половых продуктов не может
быть речи») (стр. 111).
Что касается изменений, приобретаемых под воздействием условий
среды, то от их исследования Заленский ожидал многого и притом не
только для теории, но и для сельскохозяйственной практики. «Точное
исследование приобретенных изменений в связи с причинами, обусловли-
вающими их появление, имеет, конечно, громадное значение для морфо-
логии животных. Если бы мы могли знать, какой фактор из окружающих
условий может вызвать то или другое изменение в организме, мы могли
бы менять форму организма и его строение по произволу; но, кроме тогог
мы имели бы неопровержимые данные для того, чтобы судить о влиянии
внешних условий: температуры, света, пищи, химического состава среды
и проч, на строение организма. Морфология получила бы тогда физиоло-
гическое основание. К сожалению, мы этими сведениями в настоящее
время не располагаем» (стр. 102). «К сожалению, опыты искусственные над
влиянием различных деятелей на изменение формы и строения животных
в настоящее время немногочисленны» (стр. 103). Далее Заленский дает
сводку имевшихся тогда экспериментальных данных по влиянию на жи-
вотных света (Фехтинг, Вуд, Пультон), температуры (Реомюр, Мопа,
Земпер), химизма среды (Пуше и Шабри, Земпер, Бодуэн, Шманкевич,
Кох), усиленного или ослабленного управления органов и пр.
«Все опыты, приведенные здесь, надо признаться,— говорит Зален-
ский,— дают нам очень мало материала для общих заключений о влиянии
внешних условий на животный организм; еще менее ими можно восполь-
зоваться для практических целей. Ни один хозяин для вывода улучшен-
ных пород не пользуется ни непосредственным влиянием света, ни влия-
нием теплоты, ни влиянием изменения среды и проч., а между тем пород
домашних животных гораздо больше, чем видов и разновидностей соот-
ветственных животных в природе» (стр. 109). Последняя фраза свидетель-
ствует о том, что Заленскому не были известны идеи и достижения
деятелей растениеводства и животноводства, придававших наряду со
скрещиванием и отбором громадное значение условиям воспитания и тре-
нировки и применявших их в своей селекционной практике.
Считая, что среда может оказывать и оказывает могучее влияние на
организм животного, Заленский высоко оценил значение еще не забытых
тогда опытов Шманкевича над ракообразными одесских лиманов. Выска-
зывая свою неудовлетворенность экспериментальной разработкой
вопроса о наследственном влиянии среды, он тут же замечает: «Этот
пробел до некоторой степени пополняется очень интересными опытами
122
П. А. Новиков
Шманкевича над маленькими раками, принадлежащими к группе так назы-
ваемых листоногих раков (Phyllopoda) и к роду Artemia, живущими в Одес-
ских соленых лиманах» (стр. 108). Там их два вида, резко различающихся
характером заднего конца тела, формой щупалец, жабер и пр.,— Artemia
salina и A. Muklkausenii. Повышая концентрацию солей в воде, Шман-
кевичу удалось на протяжении нескольких поколений из A, salina вы-
вести A, Muhlhausenii, «При этом, конечно, неважно, что ему удалось
один вид животного искусственно превратить в другой; суть дела не в том,
два ли это вида или нет... Важно в этих опытах то, что можно, изме-
няя внешние условия, изменить форму животного настолько, что эти
изменения по степени своего развития соответствуют видовым различиям»
(стр. 108).
Опыт показывает, что пресноводные животные могут переносить изве-
стную степень солености воды, но не переносят быстрой смены пресной
воды на соленую. В подтверждение этого Заленский приводит опыты Зем-
пера над лягушками и Бодуэна — над различными пресноводными мол-
люсками. «Эти интересные опыты показывают,— заключает он,— что мно-
гие из морских животных могли бы очень хорошо жить в пресных водах;
насколько их форма при этом изменилась бы, опытным путем не решено»
(там же).
В борьбе с вейсмановской генетикой конца XIX в. исключительно
видное место принадлежит московскому зоологу-дарвинисту М. А. Менз-
биру. В одной из своих статей68, опубликованной на рубеже двух столе-
тий, он с большой последовательностью и прямотой вскрывает в учении
Вейсмана об изменчивости и наследственности зияющие язвы метафизики
и несоответствие взглядов Вейсмана установленным в науке фактам.
Обратимся прежде всего к мензбировской критике «теории зародыше-
вой плазмы». Правда, в своем изложении Мензбир пытается выделить ее
«положительные стороны». К ним, по его мнению, относится прежде всего
то, что она будто бы «построена на изучении организации клетки» (стр. 54),
хотя в той же статье, несколько раньше (стр. 49), Мензбир указывает на
немногочисленность цитологических данных, из которых пытался исхо-
дить Вейсман. Второй такой чертой он считает то, что вейсмановская тео-
рия наследственности «поставлена в связь с историческим развитием орга-
низованного мира» (там же). Но в чем состоит эта связь, для читателя
остается неясным.
Что касается существа «теории идиоплазмы», то ее оценка Мензбиром
отрицательна. Вейсмановские «биофоры» вряд ли, по его мнению, на-
столько индивидуализированы, чтобы их рассматривать как аналоги моле-
кул, и веских данных в пользу этого нет. «Что же касается детерминантов,
идов и их соотношения, то здесь мы имеем перед собою лишь логическое
развитие известного основного положения, которое нельзя считать дока-
занным. Отсюда очевидно, что теория Вейсмана не теория, а гипотетиче-
ская попытка объяснить сложные явления наследственности, исходя из
тех немногих фактических данных, которыми можно воспользоваться
в этом случае» (стр. 54).
Мензбир отмечает, что, вопреки его ожиданиям, Вейсман на протяже-
нии долгих лет не подбирал фактов для подтверждения своей гипотезы
наследственности, и «за протекшие годы теория Вейсмана ровно ничего
не выиграла в достоверности и даже, пожалуй, проиграла, так как тща-
58 М. А. Мензбир. Главнейшие представители дарвинизма в Западной -Ев-
ропе. IV. А. Вейсман. «Русская мысль», 1900, кн. XII, стр. 39—54. Дальнейшие ссыл-
ки на эту статью приводятся в тексте.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
123
тгельное изучение строения протоплазмы и явлений размножения клетки
не пролило сколько-нибудь света на существование биофоров» (там же).
«Как хотите,— справедливо замечает Мензбир,— а все эти биофоры, де-
терминанты и иды остаются словами. Введя их и установив между ними
определенную связь, Вейсман заплатил дань потребности немецкого ума
философствовать и классифицировать и сильно отклонился в сторону к по-
койной натурфилософии» (стр. 55).
Мензбир ополчается и против взгляда Вейсмана на происхождение
наследственной изменчивости организмов, метафизическая сущность ко-
торого не только несовместима со взглядами самого Дарвина, но и силь-
нейшим образом извращает материалистическую основу дарвинизма.
Приписывая в возникновении той изменчивости признаков, с которой
имеет дело естественный отбор, основную роль не влиянию среды, а поло-
вому размножению и зародышевому отбору, Вейсман противопоставляет
последние бесполому размножению одноклеточных форм, при котором,
как он сам считает, благоприобретенные изменения материнской особи
полностью передаются дочерним индивидам. «Это,— пишет Мензбир,—
очень слабое место в разбираемой теории Вейсмана, мы должны не проти-
вопоставлять половое размножение бесполому, а стараться вывести его
из последнего» (стр. 45). Ряд фактов показывает, что между обеими фор-
мами размножения в животном мире есть связь. Таково, например, явле-
ние конъюгации у инфузорий. В таком случае, рассуждает автор, «если
у одноклеточных при наличии бесполого размножения приобретенные
изменения передаются потомкам и если половой процесс берет свое на-
чало в осложнении первоначального бесполого размножения, в таком слу-
чае есть полное основание думать, что и у многоклеточных организмов
при половом размножении благоприобретенные особенности передаются
от родителей детям» (там же). Само бесполое размножение встречается
у многих многоклеточных, но между этими последними как раз и наблю-
дается наибольшее разнообразие.
«Далее,— читаем мы в той же статье,— если бы личные особенности
в каждом поколении представляли столько нового, сколько это вытекает
из его [Вейсмана] теории смешения в половом процессе идиоплазм, в таком
случае едва ли подбор в состоянии был бы уловить и закрепить нужные
признаки. В сущности, начиная с того, что идиоплазма обусловливает
собою полное сходство детей с родителями, Вейсман кончает тем, что
отводит наследственности весьма ограниченную роль, так как при поло-
вом процессе из поколения в поколение смешивается бесчисленное коли-
чество идиоплазм» (стр. 44).
Для Мензбира было совершенно неприемлемым вейсмановское отрица-
ние наследственного влияния факторов внешнего мира на организм, а оно,
как мы уже видели, не только было «душою» вейсманизма, но и логически
было связано с его взглядами на природу наследственности и «наслед-
ственного вещества». Мензбир прямо указывает на то, что «вся теория
Вейсмана построена на постоянстве, неизменяемости зародышевой плаз-
мы, или идиоплазмы, для которой, согласно его взглядам, почти бесследно
проходят изменения внешней среды, тогда как мы, напротив, из прямых
наблюдений знаем, что ничто так не восприимчиво в организме, как поло-
вая система: все изменения во внешней среде, повидимому, прежде всего
отражаются на ней и уже косвенно, через изменения полового аппарата
вызывают изменения других органов. Последнее обстоятельство было
с надлежащей силой указано и Дарвином, между тем в статьях Вейсмана
я не нашел ничего, что указывало бы, почему он совершенно игнорирует
эти факты» (стр. 45). Не на фактах строил Вейсман свою теорию
124
П. А. Новиков
наследственности и изменчивости, ее первоистоком было укоренившееся у
многих немецких биологов с начала XIX в. под влиянием натурфилософии
стремление «не изучать, а строить природу, не знакомиться с тем, какова
она есть, а какова должна быть»59. Положительно оценивая специальные
зоологические работы Вейсмана, вроде его исследований по организации
и зародышевому развитию гидроидных полипов или по явлениям размно-
жения рачков дафнид, Мензбир отмечает, что «только его «теория наслед-
ственности» носит на себе ясно сказавшееся влияние немецкой натурфило-
софии» (статья о Вейсмане, стр. 39).
Совершенно замечательна для конца XIX в. по своей глубине и силе
та критика, какой Мензбир подверг тогда же один из самых основных по-
роков теории Вейсмана — категорическое отрицание им наследствен-
ности изменений, приобретаемых организмом под прямыми и косвенными
влияниями среды. Мензбир разоблачает искусственность и надуманность
взглядов Вейсмана по этому вопросу, примитивность его аргументации,
несоответствие его взглядов установленным в науке фактам , и всю несу-
разность «эксперимента», которым Вейсман рассчитывал подтвердить
эти взгляды. Мензбир утверждает, что «Вейсман с самого начала непра-
вильно поставил вопрос о наследственной передаче благоприобретенных
особенностей» (стр. 43) и что «решение его является подсказанным не фак-
тами, а теоретическими соображениями» (там же). В качестве аргумента
Мензбир приводит сильный довод. Вейсман пытается экспериментально
проверить, существует ли наследование приобретенных изменений или
нет, удаляя хвосты у мышей в последовательном ряду поколений. Как
известно, «эксперимент» Вейсмана дал отрицательные результаты: от
оперированных родителей потомство рождалось все же с хвостами.
В этих «опытах» Вейсман, говорит Мензбир, «с первых же шагов попал
на ложную дорогу» (стр. 42). Отнять у родителей хвост или пальцы на той
или другой ноге и ожидать, что потомки унаследуют это увечье, русский
зоолог считает «очень наивным». Как никто ранее, он вскрыл с позиций
дарвиниста всю абсурдность этих расчетов. Мы, указывает он, не знаем
в природе случаев внезапного исчезновения, как и внезапного появления
целого органа; «и при новообразовании и при исчезновении наблюдается
строгая постепенность, и это косвенно указывает на то, что наследственно
передаются первоначально некрупные новые особенности, именно из та-
ких, какие можно ожидать в качестве благоприобретенных личных.
Позднее, когда они закрепятся наследственно и усилятся подбором, они
в таком виде благополучно передаются из поколения в поколение, но это
явление вторичное. Что же касается крупных особенностей, появляю-
щихся в качестве личных изменений, то они передаются последующему
поколению далеко не так постоянно, как мелкие» (там же). «Следователь-
но,— заключает автор,— надо ставить вопрос, передаются ли наследственно
благоприобретенные особенности, а не вопрос, перестают ли появляться
органы, отнятые, так сказать, насильственно» (стр. 43).
Борьба Вейсмана с учением о наследуемости благоприобретенных
изменений исходила, как отмечает Мензбир, не из фактов, а из теорети-
ческих соображений. Таким «соображением» было учение Вейсмана о том,
что хранительницей и передатчиком наследственных свойств из поколе-
ния в поколение является только так называемая зародышевая плазма
(идиоплазма), заключенная в половых клетках и являющаяся неизмен-
ной, в отличие от индивидуально изменяющейся сомы организма.
59 М. А. Мензбир. Главнейшие представители дарвинизма в Западной Ев-
ропе. III. Эрнст Геккель, стр. 3.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
125
Приведем еще пример того, насколько глубоко подходил русский зо-
олог к спекулятивным и надуманным «доводам» Вейсмана против уче-
ния о наследственном влиянии среды на организм. Дети выдающихся
музыкантов, утверждает Вейсман, не могут играть на инструменте без
предварительного обучения, ребенок, никогда не слышавший человече-
ской речи, не выучится говорить. Как доказательства против наследуе-
мости приобретенных особенностей эти факты, считает Мензбир, «ничего
не стоят». Здесь, по его мнению, Вейсман путает «механические явления»
с «органическими особенностями». Конечно, мышцы, при помощи которых
человек говорит, имеются и в том случае, если ребенок, никогда не слы-
шавший человеческой речи, не может научиться говорить. Однако, «чтобы
какой-либо вид движения перешел от родителей к потомкам и сразу про-
явился у последних в том же размере и в том же виде, как у первых, этого
нельзя допустить, и ни к какой теории наследственности это не имеет
отношения, потому что наследственность объясняет органические особен-
ности, а не прямо физиологические акты» (стр. 46).
Опровергая положение Вейсмана, отрицающее наследуемость приоб-
ретенных признаков, Мензбир выдвигает явления корреляции («соотно-
сительное развитие некоторых органов»). Вейсман признал в свое время,
что это — наиболее серьезное из всех возражений. В самом деле, если нет
наследования приобретенных изменений и если изменчивость — только
результат амфимиксиса, почему же изменения одного органа всегда со-
провождаются изменениями какого-либо другого органа? Со стороны Вейс-
мана это возражение «так и осталось без ответа, если не считать самых
общих соображений, высказанных им по этому поводу» (стр. 47).
А «как далеко можно зайти с предвзятым намерением», указывает выдаю-
щийся русский критик Вейсмана, видно из следующего примера. Различ-
ными ботаниками неоднократно отмечалось, что акклиматизированная
на Цейлоне обыкновенная вишня утратила сезонную смену листьев и стала
вечнозеленым растением. Подвергнув прежде всего сомнению этот факт,
разумеется, в угоду своей теории, Вейсман считает, что даже если это
имело место в действительности, то здесь перед нами лишь случай беспо-
лого размножения, ибо культурная вишня размножается отводками,
и все приобретенные особенности одного дерева, естественно, передаются
другому.
Вейсмановское понимание приобретенных особенностей Мензбир спра-
ведливо квалифицирует как «совершенно произвольное». К этим особен-
ностям Вейсман относит изменения любых органов, кроме половой си-
стемы, ибо изменения в последней под влиянием различных внешних
воздействий должны были бы передаваться потомству. Но если эти две
группы особенностей появляются в результате одного и того же воздей-
ствия, то как разделить их? Если, говорит Мензбир, изменение, напри-
мер, в нервной системе, вызванное каким-либо внешним фактором, есть
приобретенная особенность, то почему же возникшее под действием того
же фактора изменение в половой системе есть нечто иное? «Для нас,—
пишет он,— под благоприобретенными особенностями разумеются такие,
которые особь приобрела в течение своей индивидуальной жизни, на ка-
кой бы системе органов эти особенности ни проявились. Да и Вейсман
отлично понимает это, так как иначе ему не было бы надобности усиленно
подчеркивать появление личных особенностей в результате полового раз-
множения: в сущности изменения половой системы под влиянием внешних
воздействий он почти игнорирует, так как если бы этим положениям
отвести надлежащее место, то в теории Вейсмана не было бы и надобности»
(стр. 47).
126
П. А. Новиков
Такова сокрушительная по силе критика краеугольного камня вейс-
манизма — отрицания наследственного влияния среды — критика, с ко-
торой один из крупнейших представителей русского дарвинизма высту-
пал в эпоху разгара дискуссии вокруг системы Вейсмана в странах За-
падной Европы и Америки. Ни один из западноевропейских и американ-
ских противников Вейсмана не нападал на это положение его теории
с дарвинистских позиций и притом столь обоснованно и критиче-
ски, как М. А. Мензбир, выступление которого составляет один
из крупнейших этапов в борьбе русских биологов конца прошлого века
против вейсманизма.
Ведя в течение всей своей жизни упорную борьбу со всеми видами анти-
дарвинизма, Мензбир с неменьшей остротой вернулся к критике вейсма-
низма в одной из своих книг, вышедших в свет за несколько лет до его
смерти. Заглавие этой книги — «За Дарвина» — с трогательной непосред-
ственностью выражает идейную направленность всей деятельности уче-
ного и могло бы служить девизом всей его жизни. «Выпуская предлагае-
мую вниманию читателя книгу «За Дарвина»,— пишет он в предисловии
к этому труду,— я испытываю известное удовлетворение: я излагаю в ней
в четырех статьях, в общедоступной форме, сущность учения Ч. Дарвина,
его современное состояние и его значение так же, как сделал бы это в лю-
бой год той части своей жизни, которая была отдана науке. Из 67 лет
в истории дарвинизма 47 прошли на моих глазах, и теперь, без сомнения,
подходя к концу своей научной деятельности и, вероятно, жизни, я остаюсь-
тем же убежденным дарвинистом, каким был в дни моей молодости»60.
Во второй главе («статье») этого сборника Мензбир подвергает реши-
тельной критике всевозможные проявления антидарвинизма, разоблачая
несостоятельность каждого из них. Он различает следующие направле-
ния антидарвинизма: «1) неоламаркизм, 2) учение Вейсмана о непрерыв-
ности зародышевой плазмы, 3) мутационная теория Де-Фриза, 4) орто-
генез, 5) менделизм, 6) учение Лотси и некоторые другие, меньшего зна-
чения, укладывающиеся в рамки перечисленных» (стр. 91).
Итак, теорию Вейсмана и сродные ей направления — мутациопизм,
менделизм, лотсианство — автор квалифицирует как проявления анти-
дарвинизма. О теории Вейсмана он пишет, что после ознакомления с ней
«становится понятным, как далеко ушел Вейсман со своей теорией непре-
рывности зародышевой плазмы и изменчивости в результате изменения
зародышевой плазмы по пути расхождения с взглядами Дарвина» (стр.
94—95). Критикуя теорию Вейсмана, Мензбир отмечает следующие ее
отрицательные стороны. Изменчивость, служащая материалом для есте-
ственного отбора, возникает, по учению Вейсмана, только под действием
внутренних стимулов. «С его точки зрения,— пишет Мензбир,— измене-
ния, вызываемые внешними условиями, в случае их наследственной пере-
дачи, могли бы только затруднить деятельность естественного подбора,
так как могли бы оказаться в противоречии с изменениями, вызванными
внутренней причиной» (стр. 95). Далее, непрерывность зародышевой
плазмы для большинства групп животного мира «не могла быть доказана
и являлась невероятной» (там же). Так, например, у позвоночных поло-
вые клетки дифференцируются очень поздно и возникают из мелких кле-
ток, которые ничем не отличаются от других клеток, дающих начало
соматическим. Крайне трудно примирить с этой вейсманистской догмой
60 М. Мензбир. За Дарвина. М.—Л., 1927, стр. 7. Дальнейшие ссылки на.
эту работу приводятся в тексте.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
127-
явления регенерации и те случаи, «где между половым размножением
вдвинулся сложный процесс почкования» (там же).
Отвергая попрежнему вейсмановскую теорию независимости половых
клеток от соматических и защищая принцип наследуемости приобретен-
ных изменений, русский зоолог-дарвинист ссылается на многочисленные
исследования, которые в некоторых случаях дали «в высшей степени
замечательные результаты». Таковы, например, опыты Гютри, который
успешно пересаживал яичники черных кур белым и оплодотворял этих
кур белым петухом. Одна такая курица дала потомство из 9 белых цыплят
и И белых с черными пятнами. Белая же курица с пересаженным ей яич-
ником черной курицы, оплодотворенная черным петухом, дала 12 черных
цыплят с белыми пятнами. Отсюда следовало, что в обоих случаях окраска
матери не только повлияла на инородное ей яйцо, но и передалась потом-
ству. Следовательно, «половые железы не стоят совершенно особняком
от других частей организма» и «нормальные соматические свойства могут
быть переданы половым клеткам, которые не содержали их ранее, а затем
от них или через них передаются потомству».
Когда в последней четверти прошлого века в разработке многих био-
логических проблем, особенно эмбриологических, стал применяться экспе-
римент, представители «экспериментального метода» исследования про-
тивопоставили себя и свою программу исследования филогенетическому
направлению в зоологии, третируя это направление как уже изжитое
и не оправдывающее возлагавшихся на него надежд. Витализм — одно из
проявлений идеалистической реакции той эпохи — искал себе опору в эф-
фектных опытах из области экспериментальной эмбриологии, по явле-
ниям регенерации и реституции и пр.
Тщетны, однако, были надежды антидарвинистов: экспериментальное
направление, как утверждает Мензбир, «не оправдало надежд, возлагае-
мых на него антидарвинистами». «Если,— продолжает он,— принять
во внимание, что кроме того экспериментально доказана наследственная
передача благоприобретенных особенностей, дарвинисты могут считать
себя весьма обязанными экспериментальной школе» (стр. 141). В подтвер-
ждение учения о наследуемости приобретенных свойств Мензбир дает
в своей книге целую сводку экспериментальных работ самых разных уче-
ных: тут и опыты Штандфуса и Фишера по наследственному изменению
окраски бабочек под действием температуры, и опыты Тауэра над колорад-
ским жуком, и эксперименты Каммерера над изменением окраски у сала-
мандр, и аналогичные опыты Семнеранад белыми мышами, Пршибрама —
над крысами, Кеннингэма — над камбалами и другие.
Несмотря на всю убедительность этих опытов, Вейсман упорно про-
должал утверждать, что наследование приобретенных признаков невоз-
можно из-за отсутствия всякой связи между соматическими клетками и по-
ловыми. Тогда «в обход этого затруднения»,по словам Мензбира, была созда-
на теория «параллельной индукции». По этой теории передача половым
клеткам тех изменений, какие возникают в соме организма, является
только кажущейся: в действительности факторы среды могут действовать
параллельно как на соматические, так и на половые клетки и в таком
случае эффект их воздействия должен передаваться по наследству.
Чисто искусственное, вынужденное разграничение между «сомати-
ческой» и «параллельной индукцией» было оружием в руках менделистов
и морганистов в их борьбе против принципа наследственного влияния
среды на организм. Третируя этот принцип как «ламаркистскую» и даже
«обывательскую» догму, они всегда подчеркивали, что наследование по
типу «параллельной индукции» возможно лишь как явление редкое,
128
П. А. Новиков
случайное и не гарантирующее «адэкватности» наследственных изменений
действовавшему фактору. «Однако,— замечает Мензбир,— совершенно
основательно делается возражение, почему одни и те же влияния должны
вызывать одни и те же следствия в существенно различных клетках? Если
бы это было так, уже одним этим доказывалась бы сходная конституция
соматических и половых клеток, против чего возражает Вейсман. Поэтому
гораздо проще стать на другую точку зрения и признать, что между сома-
тическими и половыми клетками имеется непосредственная связь, которая
может быть представлена при помощи межклеточных мостиков, несом-
ненно, существующих между многими клеточными элементами сложных
организмов. В таком случае передача благоприобретенных особенностей
механически половым элементам и последними их передача последующим
поколениям является совершенно понятной» (стр. 121—122).
До последних лет своей жизни М. А. Мензбир продолжал с неослабе-
вающей страстью борьбу с вейсманистским учением о наследственности
и изменчивости и за основу материалистической биологии — за наслед-
ственное влияние среды на организм. Объектом его борьбы становится
в дальнейшем новейший и «модный» вариант вейсманизма — менделизм
и развившийся на его основе морганизм61. По своей глубине мензби-
ровская критика теории зародышевой плазмы и его анализ несосто-
ятельности вейсмановского отрицания наследуемости приобретенных
признаков являются, за исключением изложенной выше статьи Гани-
на, единственными в своем роде на протяжении всего домичуринского
периода развития русской зоологической науки. Из русских ботаников
XIX в. один только К. А. Тимирязев смог противопоставить схола-
стико-идеалистическим «теориям» Вейсмана ту же, что и Мензбир,
и даже еще большую глубину критического анализа и высокую принци-
пиальность боевого дарвиниста.
Материалистическая традиция в русской биологии воспитала среди
ученых последующего поколения убеждение в громадной роли условий
среды в формировании морфологических и физиологических особенностей
животных. В этом, повидимому, приходится видеть причину того факта,
что в эпоху борьбы вокруг теорий Нэгели и Вейсмана в России некоторые
крупные зоологи (Н. А. Холодковский, В. М. Шимкевич и др.), не крити-
чески принимая отдельные положения вейсманизма (например, учение
о «наследственном веществе») или же неправильно оценивая его роль
в истории науки, все же веско критиковали ряд положений теории Вейс-
мана, боролись за учение о наследовании приобретенных признаков,
приписывали крупное значение условиям среды в эволюции животных.
В конце XIX — начале XX в. эти ученые, несмотря на присущий им эклек-
тизм, внесли свою лепту в борьбу с вейсманизмом. В эпоху широкого
распространения вейсманизма за рубежом эта сторона их деятельности
имела положительное значение.
Одним из таких представителей половинчатых противников вейсма-
низма был приват-доцент Петербургского университета Г. Г. Шлятер,
преподававший эмбриологию на Специальных курсах птицеводства и на
Инструкторских курсах по птицеводству Департамента земледелия62.
В феврале 1896 г. Шлятер выступил на заседании Русского общества охра-
нения народного здравия с докладом на тему «Некоторые соображения
61 Мы не входим в рассмотрение этого этапа борьбы Мензбира за дарвинизм, так
как он освещен в статье И. А. Полякова «Отечественные биологи в борьбе с менде-
лизмом». «Тр. Института истории естествознания АН СССР», т. III, 1949.
62 На эти высказывания Шлятера мое внимание обратил X. С. Коштоянц, предо-
ставив мне при написании этой работы собранные им материалы.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
129
по вопросу о наследственности (механизм наследственности)». Шлятер
отвергал характерный для теории Вейсмана принцип преформации и вей-
смановское учение о качественно неравномерном дроблении оплодотво-
ренного яйца. Он считал, что во время дробления «наследственное веще-
ство» делится на совершенно тождественные части, начинающие изме-
няться во время онтогенетического развития лишь благодаря всей сумме
изменяющихся, разнородных условий развития, которым подвергаются
разные клетки дробления, в силу чего и развивается дифференцировка.
За внешними условиями он признавал значение самого существенного
фактора процесса развития и принимал возможность наследственной пере-
дачи функциональных изменений.
В прениях по докладу Шлятера выступил присутствовавший на засе-
дании физиолог Н. Е. Введенский, отметивший попутно, что «теория Вейс-
мана очень груба и не дает, как и другие теории, ничего существенного».
В своем докладе Шлятер характеризовал наследственность как «наивыс-
шую функцию живого вещества», утверждая, что «вопрос о механизме
наследственной передачи сводится к вопросу о механизме жизни»63.
В 1904 г. в журнале «Русский врач» появилась статья Г. Г. Шлятера
«О жизни и смерти», вызванная нашумевшим учением Вейсмана о сущ-
ности и происхождении старения и смерти у организмов. Здесь прежде
всего подвергается критике метафизическое учение Вейсмана о потенци-
альном бессмертии простейших. Шлятер разбивает тощую фактическую
базу этого учения: процессы размножения простейших, говорит он, еще
недостаточно изучены, чтобы строить на них теорию смерти или бессмер-
тия. В частности, кроме размножения путем деления пополам, которое
только и учитывает Вейсман, у простейших имеются и другие, притом
чрезвычайно разнообразные формы размножения.
Весьма пространно критикует Шлятер предпосылки и сущность уче-
ния Вейсмана о смертности сомы и «бессмертии» половых клеток у много-
клеточных организмов. «Бессмертие Вейсман выводит не из существа
и организации первичного живого неделимого, не из основных свойств
живого вещества, а из определенной специализации некоторых клеток,
именно половых, или зародышевых»64. Борясь против танатологической
концепции Вейсмана, которая, по словам Шлятера, «только и могла раз-
виться на почве ультрадарвинизма», автор выступает против теории смерти,
выдвинутой русским биологом И. Р. Тархановым, в которой Шлятер
видит «отзвук Keimplasmatheorie А. Вейсмана».
Выше было отмечено, какую крупную роль, в противовес взглядам
Вейсмана, придавал Шлятер внешним условиям как фактору морфогенеза
во время зародышевого развития животных. В 1913 г. вышел в свет его
«Краткий курс эмбриологии», в котором вопрос о мощном влиянии усло-
вий среды на животных был поставлен еще шире и на большую принци-
пиальную высоту. Обращает на себя внимание тот факт, что это было сде-
лано Шлятером именно в учебнике эмбриологии, традиционно излагав-
шейся чаще всего с узко морфологических позиций.
«Догматические верования ультрадарвинистов (школа А. Вейсмана),
в которые выродился дарвинизм,— пишет в этом учебнике автор,— и ко-
торые одно время были господствующими, казалось, совершенно не нуж-
дались во внешних эволюционных факторах. Однако громадный факти-
ческий материал, собранный экспериментальной зоологией за последние
два десятилетия, и целый ряд наблюдений зоологов над экспериментами
63 Цитируется по протоколу заседания.
64 «Русский врач», 1904, т. IV, № 14.
9 Инет, истории естествознания, т. V
130
П. А. Новиков
самой природы выяснили в настоящее время с очевидностью ту тесную
связь и зависимость, которые существуют между внешней средой и орга-
низмом (как готовым, так и развивающимся), и то первостепенное влияние,
которое имеет внешняя среда на развитие и совершенствование орга-
низации»65. А далее на ряде выразительных примеров из области как экспе-
риментальных, так и полевых наблюдений зоологов он убедительно пока-
зывает, насколько мощными являются влияния внешней среды на орга-
низм животного и насколько многообразны сами соотношения между
средой и организмом.
Накануне выхода в свет основного сочинения Вейсмана («Теория заро-
дышевой плазмы», 1892) в журнале «Северный вестник» за 1901 г. появи-
лась небольшая статья Н. А. Холодковского (который, как мы уже знаем,
также не принадлежал к числу последовательных противников вейсма-
низма) под заглавием «Организм и окружающая среда». Если бы, утверж-
дает автор статьи, теория Вейсмана была верна, то исследования над влия-
нием внешних факторов имели бы мало значения. Однако, утверждает
Холодковский, «крайне невероятно, чтобы вся сущность индивидуаль-
ности сложного организма заключалась единственно в половых клетках,
чтобы весь жизненный опыт индивида проходил совершенно бесследно
для потомства»66. Нет никаких сомнений предполагать, читаем мы далее,
«чтобы влияния, испытываемые телом, не могли не отражаться в неко-
торых случаях и на половых клетках и таким образом передаваться и по
наследству. А если это так, то прочное и наследственное влияние прямого
воздействия внешних факторов не представляет не только ничего невоз-
можного, но даже и невероятного»67.
В пользу того, что внешние влияния передаются половым клеткам,
что сама половая система очень чувствительна к изменению общих усло-
вий жизни организма, Холодковский приводит следующий довод: дикие
животные, легко размножающиеся на свободе, при содержании в неволе
нередко размножаются так слабо, что получить от них потомство подчас
очень нелегко. Наследственное влияние среды на организм возможно и
подтверждается, по мнению автора, известными опытами Шманкевича над
рачками Artemia и Branchipus68. Утверждать же, что зоологи ошибались,
считая этих рачков за представителей различных родов, нельзя, так как
в таком случае вообще не остается никаких основ для разграничения
видов и родов.
Что наследование приобретенных признаков возможно, Холодковский
утверждал и в своем критическом реферате посмертного труда Джорджа
Роменса «Дарвин и после Дарвина» (1895), напечатанном в «Научном обозре-
нии» за 1896 г. Об излагаемых Роменсом «поразительных результатах» опы-
тов Броун-Секара, Вестфаля и других Холодковский говорит, что «ни Вейс-
ман, ни его сторонники не объяснили их с достаточной убедительностью.
Вместо того вейсманисты произвели сами некоторые опыты, давшие про-
тивоположные результаты, но опыты эти были произведены над другими
животными и ничуть не опровергают фактов, добытых Броун-Секаром»69.
Не следует, однако, думать, что Холодковский отвергал теорию Вейс-
мана полностью. В одной из своих статей, опубликованной в 1897 г.,
в разгар дискуссии вокруг теории зародышевой плазмы, он объявил эту
65 Г. Ш л я т е р. Краткий курс эмбриологии. Общая эмбриология. СПб., 1913.
66 Н. А. Холодковский. Биологические очерки, стр. 197.
67 Там же.
68 О работах Шманкевича см. в настоящем томе статью Б. Е. Райкова.
69 Н. А. Холодковский. Биологические очерки, стр. 146—147.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
131
теорию «плодотворною»,— и «плодотворность» эта заключается будто бы
в том, что она допускает особую «материальную основу наследственно-
сти», т. е. зародышевую плазму, особое «наследственное вещество»70. В то
же время Холодковский нападает на искусственность и узость построений
Вейсмана, не объясняющих обширных областей явлений органической
жизни и в силу этого обросших дополнительными гипотезами, создан-
ными «уже чисто дедуктивным путем». Слабейшую сторону вейсманов-
ской теории наследственности он видит в том, что «наследственная суб-
станция» содержится только в половых клетках. Отсюда — бессилие Вейс-
мана объяснить явления бесполого размножения и регенерации, в кото-
рых половые клетки с их зародышевой плазмой никакого участия прини-
мать не могут. Создаваемые Вейсманом для объяснения подобных случаев
дополнительные гипотезы, эти произвольные и искусственные надстройки,
как это не раз повторялХолодковский начиная с 1897 г., скорее расша-
тали вейсмановскую теорию, чем укрепили ее.
Признавая существование особого наследственного вещества, Холод-
ковский стоял скорее ближе к взглядам Нэгели, чем Вейсмана. Если, пи-
сал он в 1897 г., принять вместе с Нэгели, что наследственная субстанция
не локализована только в половых клетках, а распространена по всему
телу, то отпадает множество затруднений, вынудивших Вейсмана прибе-
гать к искусственно придуманным дополнительным гипотезам. Но и в та-
ком случае загадка наследственности еще далека от своего разрешения,
ибо и теория Нэгели, и теория Вейсмана и все вообще корпускулярные
теории наследственности грешат, по мнению Холодковского, узко морфо-
логической односторонностью, тогда как решения проблемы наследствен-
ности следует искать на физиологическом пути.
На таких же примерно позициях стоял и известный петербургский
зоолог В. М. Шимкевич, различавший в теории Вейсмана две стороны:
«зообиологическую», заключающуюся в отрицании наследственности при-
обретенных признаков, и «молекулярную», представляющую собой учение
о наследственных единицах, о материальных носителях наследствен-
ных свойств71. Теория наследственности должна быть, по мнению Шим-
кевича, построена на этой «молекулярной основе» и сущность наследствен-
ности останется для нас «сфинксом, который проглотит не одну гипотезу»,
«покуда мы не будем в состоянии изучать молекулярные процессы под
микроскопом»72. С этой точки зрения в теории зародышевой плазмы Вейс-
мана Шимкевич усматривает «логичность построения» и «предусмотри-
тельность», хотя тут же признает, что у Вейсмана гипотеза не всегда яв-
ляется следствием фактов, что исходным пунктом для нее часто служит
априорное положение. Шимкевич обвиняет теорию Вейсмана в крайней
сложности, в наличии различных надстроек к ней, создаваемых не на ос-
нове фактов, а применительно к фактам73. Фактами такого рода были,
указывает Шимкевич, явления регенерации и бесполого размножения,
перед которыми вейсмановская теория наследственности стояла бессиль-
ной и для «объяснения» которых создавались дополнительные гипотезы.
Шимкевич — не сторонник теории Вейсмана, в своих взглядах на
наследственность он примыкает к О. Гертвигу. Сущность этих взглядов
70 Там же, стр. 134.
71 В. М. Шимкевич. Полемика по вопросу о наследственности. «Северный
вестник», 1896, № 3, стр. 1.
72 В.М. Шимкевич. Спенсер и Вейсман в вопросах наследственности. «На-
учное обозрение», 1894, стр. 497.
73 В. М. Шимкевич. Наследственность и попытки ее объяснения. СПб., 1896.
9*
132
П. А. Новиков
в следующем. Если, согласно Вейсману, каждая клетка организма отли-
чается от других клеток своими наследственными единицами и судьба
клетки зависит от того, какие детерминанты достались ей, так как только
они определяют ее свойства, то, по мнению Гертвига, все клетки одина-
ковы по своим возможностям, и чём клетка станет — клеткой кожи или
клеткой кишечника,— зависит прежде всего от того, в какую часть орга-
низма она попадает в данных условиях развития. На долю же наследствен-
ности выпадает лишь способность клетки реагировать тем или иным путем
своего развития на внешние условия и раздражения.
Весьма недоверчиво отношение Шимкевича и к «зообиологической»
стороне взглядов Вейсмана, а также его последователей — менделистов.
В самом конце своей жизни он писал по этому вопросу следующее: «По-
пытки поставить живое вещество вне зависимости от условий всегда кон-
чались крушением. Вспомним исторические перипетии теории Вейсмана,
поставившего сначала свою «зародышевую плазму» вне влияния условий.
Что же вышло? Если не доказано влияние на потомство соматической
индукции, т. е. воздействия условий на тело животного, то влияние па-
раллельной индукции, т. е. одновременного воздействия условий и на
тело и на половые клетки в период их наибольшей чувствительности, вне
сомнения»74.
Правда, сторонники автогенетических теорий признают существова-
ние изменений, вызываемых «внутренними причинами» — перетасовкой
«генов» или возникновением их заново, колебаниями их силы и пр. при
созревании половых клеток и при оплодотворении. «Но ведь в конце
концов,— пишет Шимкевич,— все эти изменения зависят тоже от усло-
вий, которые по отношению к яйцу или хотя бы к этим носителям [носи-
телям наследственности] являются тоже внешними. В этом отношении
с философской точки зрения от взгляда Спенсера, сводящего все изменения
организмов в конце концов к внешним условиям, нам не уйти»75.
Позиция Шимкевича в вопросе о наследовании приобретенных при-
знаков сводится к следующему: наследственность механических повреж-
дений мы можем отрицать «почти с полной достоверностью»; «с меньшей
дозой вероятности мы можем согласиться с Вейсманом относительно
ненаследственного характера функциональных изменений, так как здесь
необходим еще опыт. Еще более он необходим в вопросе о климатическом
влиянии, где наследственность очевидна, но путь ее неизвестен. Наконец,
вполне достоверно и понятно химическое влияние веществ, находящихся
в крови матери, на половые клетки»76.
Выступая часто на страницах «Научного обозрения» со статьями, про-
блематика которых держалась в русле бурных споров вокруг теории
наследственности Вейсмана, В. М. Шимкевич иногда вступал в полемику
по частным, специальным вопросам с редактором этого журнала М. М. Фи-
липповым, противником Вейсмана, и не всегда поддерживал антивейсма-
нистские доводы последнего. Так, между ними состоялась короткая дис-
куссия по вопросу о наследовании «пассивных структур». Вейсман отри-
цал возможность наследования их изменений по той причине, что такие
структуры, как, например, раковины корненожек, хитиновый покров
членистоногих, волосы и перья позвоночных, зубная эмаль и пр., функ-
ционируют будто бы только своим присутствием. Филиппов утверждал,
74 В. М. Шимкевич.О закономерности биологических явлений. 1921, стр. 25.
75 Там же.
76 В. М. Шимкевич. Спенсер и Вейсман в вопросах наследственности,
стр. 495—496.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
133
что соли, из которых морская корненожка строит свою раковину, насле-
дуются в качестве запаса молодыми формами этих мельчайших существ
и с присоединением нового количества передаются дальнейшему потом-
ству. На это Шимкевич возражал, что наличие такого запаса не подтвер-
ждается фактами и что молодая особь строит раковину заново. «Молодая
корненожка наследует не соли, а способность к их отложению», совер-
шенно так же, как «куриное яйцо» наследует не пигмент матери, а способ-
ность к его выделению»77. Почему эта способность может изменяться?
«Мы можем принять, что эти изменения могут быть вызваны или внеш-
ними (например, климатическими) воздействиями или перетасовкой моле-
кул, происходящей при конъюгации»78. Таким образом, «...первоначаль-
ное противопоставление преемственности у простейших и высших, сде-
ланное Вейсманом, не может быть удержано, да и он сам отчасти изменил
в этом отношении свои взгляды. Вероятно, и у простейших^наследуются
также такие внешние воздействия, которые влияют на ядро организма»79.
Из годобных примеров мы видим, что несогласие Шимкевича с ан-
тивейсмановскими высказываниями Филиппова обусловливалось не
только тем, что Шимкевич не был последовательным противником теорий
Вейсмана, но и тем, что сам Филиппов, не будучи биологом по специаль-
ности, иногда слишком упрощенно подходил к решению проблем специаль-
ного характера.
Возвратимся к ученым-зоологам, критиковавшим вейсманизм, боров-
шимся с ним и притом нападавшим не только на старомодную теорию
зародышевой плазмы Вейсмана, но и на ее модернизованные варианты
в виде всякого рода менделистских и морганистских концепций.
Н. М. Книпович в своей известной книге «Курс общей зоологии»,
подобно Н. А. Холодковскому и другим, отмечает «положительные» черты
учения Вейсмана. Оно будто бы «блестяще разработано и обосновано бога-
тым фактическим материалом»80. Но в дальнейшем Книпович выдвигает
серьезнейшие возражения против вейсманизма. Прежде всего, заявляет
он, «учение о зародышевой плазме, в котором центр тяжести взглядов
Вейсмана, в настоящее время может считаться совершенно расшатан-
ным»81. «Возбуждает большое сомнение», по словам автора, самое проти-
вопоставление половых клеток соматическим. Оно «плохо гармонирует»
с фактами регенерации,— гораздо естественнее, считает Книпович, при-
знать, что «то, что обусловливается наследственностью», имеется во всех
соматических клетках организма. «Большие сомнения» вызывает и вейсма-
новское учение о зародышевом отборе. Во-первых, случайное нарушение
в питании детерминант не может вызвать развития в определенном на-
правлении, так как в следующий момент колебание может произойти в дру-
гую сторону, и влияние одних колебаний аннулирует влияние других.
Во-вторых, в условиях голодания зародыша побежденные во взаимной
борьбе детерминанты должны были бы, с точки зрения теории Вейсмана,
стимулировать исчезновение соответственных органов, а в действитель-
ности происходит не то: развивается организм меньших размеров и более
слабый, но со всеми органами.
Н. М. Книпович — поборник учения о наследуемости приобретен-
ных признаков. Если так называемые «мутации» менделистов могут
77 В. М. Шимкевич. К вопросу о пассивных структурах. «Научное обозре-
ние», 1894, стр. 554.
78 Там же.
79 Там же, стр. 555.
80 Н. М. Книпович. Курс общей зоологии. Изд. 3, стр. 292.
81 Там же.
134
П. А. Новиков
вызываться внешними причинами, то «в этом смысле бесспорным источником
наследственной изменчивости представляются и изменения внешних усло-
вий»82. По «спорному» вопросу о возможности наследственной передачи
соматических изменений через половые клетки (путем «соматической
индукции») он пишет: «Я лично принадлежу к сторонникам того взгляда,
что передача потомству некоторых категорий признаков, приобретенных
в течение индивидуальной жизни, должна в настоящее время считаться
в некоторых случаях установленной; это относится к изменениям инстинк-
тов, отчасти и к изменениям строения под влиянием внешних условий.
Что же касается наследования функциональных изменений, то ...оно
подтверждается такою массой косвенных доказательств, что представ-
ляется по меньшей мере в высшей степени вероятным. Отсюда вытекает,
что нет достаточных оснований безусловно отвергать эволюционное зна-
чение и тех двух факторов, которые принимает, отводя им меньшее место,
и Дарвин, а именно упражнения и неупражнения органов и влияния
внешних условий»83.
Наконец Книпович, не разделяя учения вейсманистов о роли хромо-
сом как монопольных носителей наследственности, считал, что «в уче-
нии этом остается еще много спорного»84. Вместе с другими учеными он
считал возможным наследственную передачу признаков также через
протоплазму.
В советский период борьбы против вейсманизма-менделизма-морга-
низма представители формально-менделистской генетики составляли на
протяжении многих лет довольно сплоченный лагерь, лагерь же противни-
ков вейсманизма-менделизма-морганизма был долгое время неоднородным.
В 20-х годах текущего века в СССР происходила продолжительная
дискуссия между механоламаркистами и морганистами по вопросу о на-
следовании приобретенных свойств, оставившая след в виде обширного
ряда журнальных статей, книг и брошюр. При всей методологической
ошибочности позиций механоламаркистов во взглядах на наследственность
и эволюцию ими все же была проведена значительная работа по разобла-
чению автогенетической и преформистской сущности морганизма, собран,
а отчасти и дополнен собственными исследованиями обширный экспери-
ментальный материал в доказательство наследуемости эффектов прямых
и косвенных влияний среды, с особой силой подчеркнута ведущая роль
среды в явлениях изменчивости и эволюции. Мы остановимся здесь только
на двух-трех примерах.
В 1924 г. появилась книга Е. С. Смирнова, Ю. М. Вермеля и Б. С. Ку-
зина «Очерки по теории эволюции». Опираясь главным образом на зооло-
гический и палеонтологический материал и оставляя в стороне старую
теорию зародышевой плазмы Вейсмана, авторы подвергают критике ряд
положений менделизма-морганизма. Так, например, учение о том, что
источником эволюционного процесса являются автогенные по своей при-
роде «мутации», они не считают состоятельным потому, что явления, внешне
похожие на мутации, встречаются в природе очень редко, а будучи
получены экспериментально, они имеют характер патологических изме-
нений. Не разделяя менделистско-морганистского взгляда и на явления
наследственности и разобрав на многочисленных экспериментальных
данных состояние вопроса о наследственном влиянии среды на организм,
они приходят к выводу, что «наследование приобретенных признаков
82 Н. М. Книпович. Курс общей зоологии. Изд. 3, стр. 297.
88 Там же.
84 Там же, стр. 73.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
135
существует и притом широко распространено в органическом мире»85 86
и что «соматическая индукция является доказанной»86. Однако эволюцию
в целом они трактуют как «чистый эктогенез».
Тогда же, в 20-х годах, ленинградский биолог А. П. Владимирский
развил широкую деятельность, направленную на обоснование учения
о наследственности приобретенных признаков и на его защиту от нападок
генетиков-морганистов. После ряда экспериментальных исследований и
устных выступлений он опубликовал полную сводку материалов по этой
проблеме87. Подвергнув некоторому пересмотру самую постановку вопроса
о наследовании приобретенных признаков, он считает, что бесплодность
спора между Вейсманом и Спенсером привела к сознанию, что решение
этого вопроса возможно только экспериментальным путем. Анализ со-
бранного в книге богатого описательного и экспериментального фактиче-
ского материала делает возможным положительное решение этой про-
блемы. Организм и среда, утверждает Владимирский,— два «нераздель-
ных» фактора эволюции. «При том широком понимании проблемы, которое
мы старались проводить в нашей книге,— пишет он на последней стра-
нице,— мы с полным правом можем присоединиться к словам Спенсера:
«Или существует наследование приобретенных признаков, или нет эво-
люции»» (стр. 177).
Однако полное обоснование принципа единства организма и условий
его существования, окончательное доказательство наследуемости приобре-
тенных признаков и решающий разгром вейсманизма-менделизма-морга-
низма пришли не из среды боровшихся с ним профессиональных зооло-
гов — как дарвинистов, так и ламаркистов. Борьба наших отечественных
зоологов с метафизическими измышлениями Вейсмана и его современных
продолжателей была лишь предисторией того разгрома, какой был нане-
сен им творческими идеями и изумительными практическими достиже-
ниями мичуринской биологии, исходящей из принципов марксистско-
ленинского мировоззрения, разрабатывающей биологические проблемы
в аспекте решения крупнейших задач социалистического сельского хо-
зяйства СССР и вовлекающей в великое дело направленной перестройки
природы широчайшие круги колхозно-совхозных масс и специалистов.
БОРЬБА РУССКИХ ЗООЛОГОВ С ЕЙСМАНИСТСКИМИ ИЗВРАЩЕНИЯМИ
УЧЕНИЯ О ФАКТОРАХ ЭВОЛЮЦИИ
Исходя из своих глубоко метафизических и идеалистических взглядов
на наследственность и изменчивость, А. Вейсман внес крупные извраще-
ния в дарвиновское понимание факторов эволюции органического мира.
«Теория наследственности,— писал он в 1902 г.,— сама по себе не была для
меня самодовлеющей целью, наоборот, она представлялась мне скорее
средством для достижения высшей задачи, фундаментом к пониманию
эволюции жизненных форм во времени, ибо явления наследственности,
как и остальные жизненные проявления индивида, стоят в теснейшей
связи с общим развитием жизни на земле; они являются, собственно го-
воря, основою или почвою, из которой в конце концов и берут начало
85 Е. С. Смирнов, Ю. М. В е р м е л ь и Б. С. Кузин. Очерки по
теории эволюции. М., 1924, стр. 126.
86 Там же, стр. 127.
87 А. П. Владимирский. Передаются ли по наследству приобретенные
признаки? М.—Л., 1927.
136
П. А. Новиков
бесчисленные сучья и ветви древа жизни»88. Что же конкретно сделал Вейс-
ман в области эволюционного учения, исходя из своей теории зародыше-
вой плазмы?
Во-первых, отрицая самым категорическим образом передающееся по
наследству влияние среды на организм, Вейсман единственным и исклю-
чительным фактором эволюции принял только естественный отбор авто-
генно возникающих изменений признаков.
Во-вторых, он совершенно произвольно расширил сферу действия
естественного отбора в органическом мире.
В обоих этих направлениях Вейсман далеко отступил от взглядов са-
мого Дарвина. Основатель эволюционного учения считал естественный
отбор основным фактором эволюции (что отразилось в самом наименовании
его основного труда — «Происхождение видов путем естественного от-
бора»), но был все же далек от мысли считать его единственной движущей
силой видообразования. Приводя в качестве примеров наличие тетрамер-
ных и пентамерных цветов на одном и том же растении, особенности рас-
положения лепестков в цветочной почке, одиночность и двураздельность
завязи и пр., Дарвин пишет: «Мы видим, что у растений многие морфоло-
гические изменения могут быть поставлены в зависимость от законов ро-
ста и взаимодействия частей, независимо от естественного отбора». «Так
как эти видоизменения, повидимому, не приносят никакой особой пользы
растениям, то естественный отбор не мог оказывать на них влияния».
И далее: «Я склонен думать, что морфологические различия, которым мы
придаем важность,— каковы, например, листорасположение, число ча-
стей в цветке или завязи, положение семяпочек и пр.,— во многих слу-
чаях сначала появились в качестве неустойчивых вариаций, которые
раньше или позже сделались постоянными вследствие природы организма
и окружающих условий, равно как и вследствие взаимного скрещивания
отдельных особей, но не вследствие естественного отбора»89.
Из отдельных высказываний Дарвина в «Происхождении видов» и из
его переписки хорошо известен тот факт, что в преемственном изменении
органических форм наряду с естественным отбором он признавал и роль
таких факторов, как усиленное и ослабленное функционирование орга-
нов, действие среды.
Вейсман изменил учению Дарвина и в том отношении, что, считая есте-
ственный отбор единственным фактором, определяющим ход эволюцион-
ного процесса, он разумел под отбором не только естественный и половой
отбор в понимании Дарвина. Он устанавливает четыре основные формы
борьбы за существование и естественного отбора: 1) борьба между состав-
ляющими одно биологическое целое колониями или «общинами» организ-
мов, например, между семьями пчел или муравьев; проистекающий
отсюда естественный отбор он называет колониальным отбором («Colonial-
selektion»); 2) борьба между отдельными индивидами; соответственную
форму отбора он называет индивидуальным отбором («Personalselektion»);
сюда относятся и естественный отбор в понимании Дарвина и половой
отбор; 3) борьба между элементами различных тканей многоклеточного
организма, ведущая к так называемому тканевому или внутреннему от-
бору («Histonalselektion», «Intraselektion»); 4) борьба между биофорами
и комплексами биофор (детерминантами) — уже упоминавшийся выше
зародышевый отбор («Germinalselektion»).
88 А. Вейсман. Лекции по эволюционной теории. Перев. с 3-го изд*
В. М. Шиц, 1918. Предисловие автора к первому изданию, стр. VI.
89 Цит. по статье 11. В. Серебровского, см. сноску 107.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
137
Таким образом, Вейсман, вразрез с взглядами Дарвина, чрезвычайно
расширяет сферу действия естественного отбора в органическом мире
и переносит борьбу за существование и естественный отбор внутрь орга-
низма — не только в его ткани, но и в придуманные им комплексы наслед-
ственных единиц.
В третьих,— что особенно важно и о чем уже говорилось выше,— Вейс-
ман предложил чисто автогенетическое «объяснение» изменчивости у ор-
ганизмов, с которой имеет дело естественный отбор. Сводя, таким образом,
изменчивость к действию только внутренних факторов, отрицая полностью
роль среды в возникновении наследственных изменений, Вейсман внес
принцип автогенеза в эволюционное учение.
Итак, «дарвинизм» Вейсмана был в действительности крупным и опас-
ным извращением взглядов Дарвина. Антидарвинистские по существу
своему вейсмановские взгляды на движущие силы эволюции получили
в свое время наименование «неодарвинизма».
На позициях «неодарвинизма» стоял и А. Р. Уоллес. Как и Вейсман,
он отрицал наследование приобретенных свойств и единственным факто-
ром эволюции считал естественный отбор. С возникновением вейсмановской
теории «зародышевой плазмы» Уоллес целиком признал ее основные
положения в своем сочинении «Дарвинизм», вышедшем в свет в 1889 г.,
а также в опубликованной в 1908 г. статье «Современное состояние дар-
винизма».
В дальнейшем вейсмановское отрицание наследственной роли среды
в эволюции глубоко укоренилось на почве менделизма-морганизма. Апо-
логеты и сторонники формальной генетики подхватили и по-своему «обос-
новали» также и вейсмановское учение о естественном отборе как об от-
боре автогенных, не зависящих от среды наследственных изменений.
Дискуссия по вопросу о монопольной роли естественного отбора в эво-
люции в вейсмановском понимании развернулась после того, как сам
Вейсман вызвал на нее лагерь своих противников, выступив в 1893 г.
в печати с небольшим сочинением под нарочито претенциозным заглавием
«Всемогущество естественного отбора»90. Противником Вейсмана по этому
вопросу и защитником взгляда, что основной движущей силой эволюции
является внешняя среда, был, как известно, Герберт Спенсер. В статье
«Ответ профессору Вейсману»91 он выдвинул богатый арсенал фактов и со-
ображений против «неодарвинизма». Затем против вейсмановского уче-
ния выступил Кеннигэм (1894), Э. Коп (1893), Р. Земон (1920) и ряд дру-
гих биологов, принадлежавших по преимуществу к так называемым
«неоламаркистам»92.
Вейсмановская «переоценка» роли естественного отбора не получила
признания среди русских зоологов, как и его пресловутая «теория зароды-
шевой плазмы». Наоборот, наиболее крупные из них со всей категорич-
ностью выступили против этой догмы, хотя идейные предпосылки их
борьбы и не всегда были последовательно дарвинистскими.
90 A. W е i s m a n n. Die Allmacht der Naturzuchtung, Jena, 1893. По-рус-
ски: А. Вейсман. Всемогущество естественного отбора. Прилож. к т. II Собр. соч.
Ч. Дарвина в переводе М. Филиппова. СПб., 1894.
91 Н. Spenser. A rejoinder to professor Weismann. 1893. По-русски: Г. Спен-
сер. Ответ профессору Вейсману. Прилож. к т. II Собр. соч. Ч. Дарвина в переводе
М. Филиппова. СПб., 1896.
92 Следует напомнить, что Коп и другие идеалисты-биологи могут быть названы
неоламаркистами лишь в ограниченном смысле, так как они заимствовали у Ламарка
только идеалистические моменты его учения, отбросив материалистическое ядро
последнего.
138
П. А. Новиков
Еще в 1894 г. в журнале «Научное обозрение» появилась статья изве-
стного русского зоолога Н.П. Вагнера, написанная в связи с получением
от Спенсера его брошюры с критикой учения Вейсмана об исключитель-
ной роли естественного отбора. В своей статье Вагнер, в полную противо-
положность вейсманизму, развивает ламаркистское представление о фак-
торах эволюции, но не отрицает и роли естественного отбора. «Жизнь
организмов,— утверждает он,— совершается под влиянием деятелей
внешней среды (под влиянием света и солнечной теплоты, воздуха и его
озона, влажности, химизма, электричества и пр.), а с другой — под влия-
нием внутренних импульсов самих организмов. То же самое действует
и в развитии их... Результаты действия того и другого передаются вслед-
ствие наследственной преемственности филогенетически и закрепляются
вследствие долгого упражнения в течение длинного ряда поколений»93.
Таким образом, Н.П. Вагнер — сторонник учения о наследуемости при-
знаков, приобретенных организмом под влиянием окружающей среды.
Что касается влияний среды на развитие, то эффективнейшим и наи-
более воздействующим на морфологические признаки фактором является,
по мнению Вагнера, «химизм» — химизм питания и самой внешней среды.
В подтверждение Вагнер ссылается на опыты русского ботаника Фамин-
цына, которому удавалось изменять внешнюю форму растений действием
растворов поваренной соли, и на данные Гербста, радикально изменяв-
шего форму личинок морских ежей действием солей иода, калия, натрия,
лития и пр. «Затем,— указывает Вагнер,— так же резко было это влияние
в опытах Шманкевича, которому удалось изменить, под влиянием той же
соли, видовые признаки некоторых ракообразных в родовые — других
(Artemia перевести в Branchipus)»94. Из опытов этого рода автор делает
вывод, что «химизм почти всесилен, что он создает новые рода или пере-
водит высшие типы в низшие»95. Впрочем, он сам считает этот вывод преж-
девременным и надежды свои возлагает только на дальнейшие опыты.
В эпоху, когда идеи Вейсмана встречали резкое сопротивление со сто-
роны неоламаркистов различных толков, Вагнер выдвинул теорию, про-
тивоположную вейсмановской, но по своему существу также ламарки-
стскую, не развивая, однако, прямой критики взглядов Вейсмана. Его
рассуждения о роли «стремления» организмов к «большему осложнению»
не отличаются в принципе от идеалистического ламарковского учения о
«стремлении к совершенствованию». Вместе с тем, подобно Ламарку, он
признает и крупнейшую роль условий среды. Для нас важны в данном
случае не взгляды Вагнера сами по себе, а тот факт, что его теория шла
вразрез с неодарвинизмом Вейсмана и выступила на сцену в начальный
период борьбы с вейсманизмом.
Значительно более острой была борьба с неодарвинизмом со стороны
тех русских ученых, которые, стоя на позициях дарвинизма и защищая
его, подвергали уничтожающей критике вейсмановское учение о «все-
могуществе» естественного отбора. Чрезвычайно яркой фигурой в этом
отношении был крупный московский зоолог-дарвинист проф. М. А. Менз-
бир, связанный на протяжении длинного ряда лет близостью взглядов
и сотрудничеством с корифеем нашего дарвинизма К. А. Тимирязевым.
Мензбир — глубокий для конца XIX в. материалист, и его философские
убеждения оставляют далеко за собой традиционный механистический
98”Н. Вагнер. Причины развития организмов. «Научное обозрение», 1894,
№ 22, стр. 672—673.
94 Там же, стр. 678.
96 Там же.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
139
материализм западноевропейских естествоиспытателей. Накануне появле-
ния «Теории зародышевой плазмы» Вейсмана, в эпоху, когда философский
идеализм и витализм стремительно овладевали умами естество-
испытателей Западной Европы и Америки, он сформулировал свое
материалистическое понимание природы в следующих словах: «В своем
историческом развитии человек освободился от антропоморфического
воззрения на природу, освободился и от представления об идеях, нашедших
будто бы свое отражение в вещественном мире. Материя и ее движение —
вот тот общий знаменатель, к которому подведены все частные явления неор-
ганической природы и мира организованного. Природа едина, все ее явле-
ния находятся в причинной зависимости, но в них нет целесообразности,
хотя есть гармония. Этот взгляд на природу, мелькавший как бы сквозь
туман и облака первым мыслителям, стал теперь общим достоянием, и в
этом мы должны видеть одно из лучших свидетельств прогресса челове-
чества»96. Материализм Мензбира, конечно, еще не диалектический мате-
риализм, но, как сказано, он был значительно выше шаблонного есте-
ственно-исторического материализма. В частности, природа для Мензбира
не только материально едина, но и представлена качественно различными
формами движения материи. «Если мы прилагаем,— писал он на рубеже
XX века,— к изучению всех хорошо известных жизненных явлений те
же приемы, которые прилагаются к изучению других видов движения,
наш взгляд на них не изменяется до того, чтобы мы перепутали понятие
о живом с понятием о неживом... Мы знаем ту разницу, которая суще-
ствует между движением в неорганической природе и тем видом движе-
ния, который мы называем жизнью. Но мы знаем также, что это разлитое
в природе движение, от молекулярного движения до движения космиче-
ских тел, дает нам единое стройное представление о бесконечном разнооб-
разии явлений, имеющих место в природе»97.
Материалист и дарвинист по убеждению, выдающийся популяризатор
дарвинизма в широких кругах русского общества, неутомимый борец
с антидарвинизмом, Мензбир еще в 1900 г. решительно выступил против
«неодарвинизма» с его отрицанием наследственной роли среды в эволюции
и с его извращенным пониманием естественного отбора. Объектом борьбы
Мензбира были взгляды двух «столпов» вейсманизма прошлого века —
А. Р. Уоллеса и А. Вейсмана. Мензбир подверг критике учение Уоллеса
о монопольной, исключительной роли естественного отбора в эволюции
организмов. «Повидимому,— замечает Мензбир,— самое тщательное изу-
чение разнообразных явлений природы привело Уоллеса к убеждению,
что все остальные объяснения должны быть отброшены, а между тем,
знакомясь с его книгой возможно ближе [автор имеет в виду объемистый
труд Уоллеса под заглавием «Дарвинизм»], удается заметить, что некото-
рые категории явлений им прямо не затрагиваются, а здесь-то именно
принцип полезности, по крайней мере в его прямом приложении, и оказы-
вается недостаточным объяснением. Таким образом, у Уоллеса прихо-
дится наталкиваться и на предвзятость известной идеи и на односторон-
ность в объяснении бесконечно разнообразных явлений органической
жизни»98. Именно потому, что он приписывает совершенно исключитель-
98 М. А. Мензбир. Исторический очерк воззрений на природу. «Вопросы
философии и психологии», 1891, № 10—И.
97 М. А. М е н з б и р. Очерки успехов биологии в ХТХстолетии. «Русская мысль»,
1901, кн. I, стр. 91—92.
98 М. А. Мензбир. Главнейшие представители дарвинизма в Западной Ев-
ропе. Альфред Уоллес. «Русская мысль», 1900, кн. I, стр. 65.
140
П. А. Новиков
ную роль в эволюции естественному отбору, он разошелся с Дарвином
и в других отношениях, а также пришел к необходимости «сделать целый
ряд нелогичных выводов весьма общего значения»99.
Так, отвергая материалистический взгляд на сущность человеческой
мысли, Уоллес говорит о прогрессивной силе, «присущей высоким способ-
ностям, которые ставят нас высоко над животными и доказывают вместе
с тем существование других, более совершенных существ, от которых мы,
быть может, воспринимаем эти способности и до которых мы, вероятно,
стремимся возвыситься»100.
Мензбир разоблачает эту мистику как плод нелогичных рассуждений,
как свидетельство «научной слабости» знаменитого натуралиста. Было бы
в какой-то мере понятным, считает он, выводить интеллектуальные и пси-
хические особенности человека из сверхъестественного начала, если бы
между человеком и животными существовала коренная разница по про-
исхождению, «но, признавая единство телесное, отрицать единство психи-
ческое по крайней мере нелогично»101. «Тот же путь,— продолжает Менз-
бир,— который приводит к доказательству того, что сложные организмы
развились в ряде бесчисленных поколений из организмов простых, при-
водит нас к признанию органического единства между умственной и пси-
хической деятельностью человека и животных. От дикаря до цивилизо-
ванного человека, от ребенка до взрослого мы видим постепенное совер-
шенствование тех и других способностей, и если сам Уоллес в онтогении
почерпнул доказательство эволюции, странно, что в филогении он ничего не
увидел в применении к умственному и психическому развитию человека»102.
Другой такой «скачок в сторону» от логики и науки Уоллес проделал
в вопросе о происхождении жизни и сознания. На протяжении почти
сорока лет он упорно отрицал возможность научно объяснить переход
неорганической материи в организованную, бессознательного существо-
вания к сознательному. Тем самым, говорит М. А. Мензбир, «он без вся-
кой надобности отходит в сторону от прямого пути там, где сотни лиц
с успехом работали над перекидыванием моста между природой неорга-
нической и органической, между отсутствием сознания и его появлением,
между примитивной психологией дикаря и сложным, богатым отвлечен-
ными идеалами мировоззрением культурного человека»103. Пусть мы еще
не можем синтетически создать живой белок, мы все же нашли путь, кото-
рый привел молекулу белка к ее необычайной сложности и к постоянному
распадению и восстановлению. Пусть мы не видим «первых проблесков
сознательной деятельности» у низко организованных существ, но мы уже
знаем древнейший первоисток «сознательного существования» — прису-
щую протоплазме способность к раздражимости. «Одно из двух: или мы
признаем эволюцию без всякого ограничения, или совсем не признаем
ее»104. Нельзя вычеркивать по произволу силы и законы природы только
потому, что иногда мы стоим перед лицом очень сложных явлений.
Обвиняя Уоллеса в переоценке значения естественного отбора, свя-
занной с «предвзятостью мысли», Мензбир выдвигал совершенно то же
обвинение и против взглядов на движущие силы эволюции, которые раз-
вивал Вейсман. Критика этой стороны вейсманизма связана у Мензбира
99 М. А. М е н з б и р. Главнейшие представители... Альфред Уоллес. «Русская
мысль», 1900, кн. I, стр. 69.
100 Цитируется по статье Мензбира.
101 М. А. Мензбир. Главнейшие представители... Альфред Уоллес, стр. 74.
102 Там же, стр. 75.
103 Там же.
104 Там же.
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
141
с сокрушительной критикой вейсмановского отрицания наследования при-
обретенных признаков, которая уже была изложена выше.
Дарвин, подчеркивает Мензбир, наряду с передачей от родителей по-
томству признаков, уже являющихся наследственными (так называемых
«наследственных особенностей»), признавал возможность наследования
новых особенностей, приобретаемых особью в течение ее жизни под дей-
ствием внешней среды; благоприятные изменения, встречающиеся у обоих
родителей, усиливаются у их потомков. Иначе говоря, приспособительные
признаки могут стать наследственными и прочно закрепиться у вида.
Поэтому естественный отбор имеет, что признавал сам Дарвин, значение
«главного, но не исключительного фактора в образовании видов»105 106.
«Вейсман, если можно так выразиться, — пишет по этому поводу Менз-
бир,— идет против всех этих положений, но... именно в целях защиты
естественного подбора в качестве исключительного фактора эволюции.
В этом отношении он сходен с Уоллесом, который, как мы видели, также
считает естественный подбор исключительным фактором эволюции»106.
Вейсман, исходя из своей теории наследственности, отрицает роль прямых
и косвенных влияний среды на эволюцию организмов — ив результате
в качестве фактора остается только естественный отбор изменений, возник-
ших независимо от влияний внешних условий. Борьба же за «всемогущую
роль отбора» еще более обостряла его отрицательное отношение к про-
блеме наследственного влияния среды. Итак, универсализация Вейсманом
роли отбора вращалась вокруг его взглядов на наследуемость приобре-
тенных признаков. Разбив своей критикой эти взгляды Вейсмана, рус-
ский зоолог нанес такой удар «неодарвинистской» концепции, какого не
знала до тех пор вся история борьбы с этим проявлением антидарвинизма.
Другим образцом критики «неодарвинизма», критики не только силь-
ной, но и резкой, исходящей не только из теоретических соображений, но
и из данных полевых наблюдений натуралиста, может служить статья
«Дарвинизм и теория ортогенеза», принадлежащая перу ленинградского
зоолога П. В. Серебровского107.
Автор — решительный противник той метафизической монополиза-
ции роли естественного отбора в эволюции, которая так характерна для
Вейсмана, Уоллеса и их последователей. Обвиняя их в этой переоценке,
юн пишет: «С упорством, достойным лучшего применения, они стреми-
лись, и не безуспешно, разрушить все, что указывает на иные пути эво-
люции и что было, да и сейчас остается, еще далеко не выясненным...
В результате факты, не укладывающиеся в рамки теории отбора, немед-
ленно очутились в руках антидарвинистов-метафизиков, которые и стали
их усиленно разрабатывать, утилизируя, разумеется, в своих интересах»
{стр. 89). Более того, «однобокость неодарвинистов, их преждевременная
и неосторожная попытка свести все многообразие жизненных явлений на
один только результат естественного подбора делали борьбу с «теорией
Дарвина» (в действительности же с догматизмом Уоллеса, Вейсмана и др.)
чрезвычайно нетрудной» (там же).
Борясь за «всемогущество естественного отбора» и отрицая наслед-
ственное влияние среды, «неодарвинизм,— по образному выражению ав-
тора,— не выиграл, а проиграл от того, что съел механоламаркизм, и сам,
105 Там же, А. Вейсман, стр. 40.
106 Там же, стр. 42.
107 П. В. Серебровский. Дарвинизм и теория ортогенеза. Сб. «Теория
номогенеза». Под ред. Б. М. Козо-Полянского. М., 1928. (Дальнейшие ссылки на эту
работу — в тексте.) Следует отличать автора этой статьи от московского генетика-мен-
делиста А. С. Серебровского.
142
П. А. Новиков
превратившись в крайне однобокое учение, лишился возможности объяс-
нить многое. С другой стороны, и ламаркисты, отброшенные силою вещей
в лагерь антидарвинистов, не могли, минуя отбор, создать цельного, более
или менее всеохватывающего эволюционного учения, да, кроме того, они
почти всегда плутали в дебрях метафизики» (стр. 94).
После этих общих высказываний автора перейдем к рассмотрению
его специальных возражений против «неодарвинизма». П. 13. Серебров-
ский — сторонник учения о наследовании приобретенных признаков —
жестоко нападает на догматическую аргументацию против этого матери-
алистического учения со стороны формальных генетиков (Моргана,
Ю. А. Филипченко и др.), которые не желают «выглянуть за окно своей
экспериментальной лаборатории». Попутно он остро критикует приемы
работы формальных генетиков. «Развиваемые ниже взгляды,— утвер-
ждает он заранее,— будут неприемлемы для многих современных ученых,
все еще находящихся под гипнозом воззрений Вейсмана и современных
генетиков во главе с Морганом» (стр. 96). Указывая в качестве примера
таких воззрений на хромосомную теорию наследственности, Серебров-
ский справедливо утверждает, что она несовместима с признанием орто-
генетического изменения животных под воздействием среды. «Большин-
ство современных ученых,— продолжает он,— до такой степени привыкли
к такому представлению о наследственных зачатках, что не хотят видеть
громадного несоответствия таких взглядов с наблюдаемым в природе,
а также того, что при создании этого учения одна гипотеза надстраивалась
на другую... Не заглядывать в природу, ограничиваться исключительно
лабораторными исследованиями — стало обычным явлением» (там же).
«Менделизм превращен в чемодан, туго набитый гипотезами» (там же, сно-
ска). Автор иллюстрирует это анализом моргановских «законов наследст-
венности» (локализация факторов в хромосомах, кроссинг-овер и пр.).
Если с точки зрения неодарвинистов всякий признак может филогене-
тически возникнуть только путем естественного отбора, то это значит, что
каждый признак разновидности или вида обладает полезностью. Между
тем в действительности это далеко не всегда так. Больше всего, по мне-
нию Серебровского, настраивает против безмерного злоупотребления
принципом отбора изучение разновидностей, что является пробным кам-
нем всякой эволюционной теории. Признаки их сплошь и рядом оказы-
ваются не имеющими решительно никакой видимой пользы для своих
обладателей (стр. 90—91). Более того, «можно уверенно говорить, что
географические разновидности весьма нередко образуются совершенно
независимо от естественного отбора, являясь попросту ответной реакцией
организмов на воздействие извне» (там же). «Это хорошо знал Дарвин и не
видел в этом никакого противоречия своему учению, но об этом мы ничего
не найдем, например, в книге Уоллеса «Дарвинизм» (там же). Уоллес
«стремится правдами или неправдами навязать читателю ту идею, что
каждый новый признак возник путем отбора» (там же). Когда возникает
вопрос о полезности того или другого признака, то неодарвинисты обычно
утверждают, что или она пока нам неизвестна, или же, если этот признак
и бесполезен, то он мог появиться потому, что связан с каким-нибудь дру-
гим, заведомо полезным признаком. Серебровский на ряде примеров пока-
зывает несостоятельность подобных рассуждений. Очень важно то, что
среди признаков разновидностей и видов «не имеют видимой пользы не
многие, а громадное большинство», в чем автор убедился лично, изучая
подвидовые особенности птиц.
Переходим к тому конкретному материалу, некотором П. В. Серебров-
ский показывает эволюционную роль среды. Антидарвинисты (Эймер,
Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма
143
Коп, Нэгели и др.) нередко противопоставляли дарвинизму учение об
ортогенезе, т. е. развитии в определенном предустановленном направле-
нии, которое протекает под действием «внутренних факторов». Между тем
факты определенной изменчивости,— а их в природе не мало,— понимае-
мые как эффект внешних влияний, вполне укладываются в систему дар-
винизма. Применяя термин «ортогенез» к фактам этого рода, Серебров-
ский понимает под ним развитие организмов или их частей в опре-
деленном направлении без участия естественного отбора (крупную роль
которого в эволюции он вообще не отрицает), а под прямым и косвенным
действием условий среды. Направление развития во времени («ортогенез»)
совпадает с реакцией на прямое или косвенное воздействие извне, если оба
процесса протекают при сходных условиях. Подтверждением этому слу-
жит множество давно известных фактов. Так, например, доходящая до
карликовости задержка роста в условиях высокогорного климата у оду-
ванчика, можжевельника, сосны, березы и других растений имеет себе
параллель с подобными же особенностями тех же растений, приспособив-
шихся в процессе эволюции к обитанию в тундре и в альпийской зоне гор.
По данным акклиматизации европейских птиц в Аргентине и на Бермуд-
ских островах и по опытам Биби и Сен-Смита, высокая температура при
высокой влажности усиливает пигментацию и металлический отлив опе-
рения у птиц. То же имело место в эволюции птиц: почти все птицы влаж-
ных тропиков обладают этими особенностями оперения, чего почти нет
у птиц холодных и континентальных областей. Эти изменения наблю-
даются даже в пределах одного и того же вида или в группе близких ви-
дов, как это обнаружено Серебровским на многих примерах, например,
при сравнении восточно-сибирской, амурско-маньчжурской, китайской
и гималайской географических форм поползней.
На чрезвычайно интересном и обширном фактическом материале,
опирающемся в значительной мере и на собственные наблюдения автора
над изменяемостью наружных особенностей птиц в связи с географиче-
ским распределением и особенностями климата, Серебровский показы-
вает широчайшее распространение явлений «ортогенетической» эволю-
ции (в его понимании, а не в понимании Эймера или Л. С. Берга). Так,
интенсивность окраски и металлического блеска оперения у самых раз-
ных птиц приблизительно пропорциональна влажности местности. Раз-
меры тела птиц в холодных и континентальных местностях, как правило,
крупнее, чем в теплых и умеренных. Клювы у птиц северных разновид-
ностей часто короче и примитивнее, чем у южных. Вполне закономерные
изменения, идущие в одном и том же направлении, наблюдаются у разных
птиц также в структуре рисунка на поверхности тела и во многом другом.
Все это наблюдается не только на отдельных видах и группах видов, но
и при сравнении целых фаун птиц из различных географических и клима-
тических областей. Замечательно, по мнению Серебровского, то, что при-
знаки северных разновидностей (особенно оседлых) и разновидностей из
резко континентальных областей (Северо-Восточной и Центральной Азии)
представляют собой признаки молодых, не вполне взрослых птиц, т. е.
являются примитивными.
Все эти явления, резюмирует автор, «создают впечатление, что «клима-
тические» признаки могут суммироваться, нарастать во времени, иначе
говоря, указывают нам на ортогенез» (стр. 104). На основе сопоставления
северных разновидностей и орнитофаун с южными Серебровский прихо-
дит к выводу, что «холод задерживает как онтогению, так и филогению,
тепло действует обратно» (стр. 108). А так как, согласно принимаемому
правилу, реакция особи на внешние воздействия совпадает с реакцией
444
П. А. Новиков
вида во времени на те же воздействия, то, очевидно, реакция индивида
ость первая ступень одного и того же процесса. Отсюда следует, что «реак-
ция вида на внешние воздействия в течение филогенеза протекает в том же
направлении, как и реакция индивида на те же воздействия» (стр. НО).
Устанавливаемые П. В. Серебровским явления и закономерности не-
совместимы с неодарвинистической догмой монопольной роли естествен-
ного отбора автогенных изменений. Если к тому же учесть, что «норма
реакции организма значительно отличается количественно от реакции
в течение роста во времени», что на протяжении весьма продолжительного
процесса эволюции «признаки нарастают безостановочно до допустимого
естественным отбором максимума, то становится ясным, что явлений орто-
генеза неодарвинисты решительно не умеют объяснить», а генетики-морга-
нисты решительно отвергают возможность возникновения стойких изме-
нений под влиянием среды.
Какова же роль отбора при наличии столь широких возможностей
влияния среды как фактора эволюции? П. В. Серебровский представляет
се следующим образом. «Естественный отбор начинает проявлять себя
немедленно, как только признак разовьется до такого уровня, когда коли-
чество переходит в качество, или, вернее, когда одно качество переходит
в другое, существенно иное качество» (стр. 154). Произойти это может на
разных стадиях (подвида, вида, рода и т. д.), смотря по тому, какое зна-
чение признак имеет для организма. Если признак полезен, то получают
преобладание индивиды, у которых «физиологические свойства благо-
приятны для эволюции в данном направлении при подходящих условиях».
«Таким образом, отбирается не что-то константное, неподвижное, вроде
мутации в понимании генетиков..., а особи с предрасположением к разви-
тию признака в определенном направлении» (там же).
Приведенные на предыдущих страницах примеры критики «вейсма-
низма» русскими зоологами свидетельствуют о том, с какой систематич-
ностью русская критическая мысль, стоящая на позициях учения о на-
следственной роли среды в развитии организмов, разоблачала мишурную
обманчивость лженаучных взглядов А. Вейсмана и его последователей и
продолжателей.
Величайшей заслугой нашей отечественной зоологической науки яв-
ляется в этом отношении то, что, признавая на всем протяжении своей
истории определяющую роль среды в свойствах и развитии живых су-
ществ, она пронесла идею единства организма и условий его существования
через десятилетия идеалистической реакции и разоблачала открытые и
замаскированные формы борьбы с этим материалистическим принципом,
укрепляя тем самым материалистические традиции русской биологии,
высшим этапом развития которых являются творческие идеи мичурин-
ской биологической науки.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
С. Л. СОБОЛЬ
И. Е. ДЯДЬКОВСКИЙ —
РУССКИЙ МАТЕРИАЛИСТ-БИОЛОГ НАЧАЛА XIX ВЕКА*
Иустин Евдокимович Дядьковский (1784—1841), сын пономаря из села
Дядьково Рязанского уезда, защитил в 1816 г. при Московской Медико-
хирургической академии, где он с 1812 г. преподавал сначала ботанику,
а затем фармакологию, диссертацию «De modo quo medicamenta agunt
in corpus humanum», т. e. «О способе действия лекарств на тело человека»,
представленную на соискание степени доктора медицины.
Эта маленькая латинская диссертация имеет весьма серьезные основа-
ния привлечь к себе внимание историков биологии и философии. Дело
в том, что к решению вопроса о действии лекарств на организм Дядьковский
подходит с очень широкой, общей позиции. Его интересует не вопрос о дей-
ствии тех или иных конкретных лекарственных веществ при определенных
заболеваниях, а те общие принципы, на основании которых можно понять
и истолковать в некоторой общей форме основные закономерности, опре-
деляющие действие лекарств на организм. Дядьковский полагал, что найти
эти общие принципы можно только путем решения проблемы о сущности
жизни и природы организма. Поэтому основное свое внимание он уделяет
рассмотрению именно этой проблемы, между тем как теме, поставленной
в заглавии диссертации, уделено лишь около одной десятой ее объема.
В настоящем предварительном сообщении я не ставлю перед собой за-
дачи всестороннего исторического анализа мировоззрения и научного
творчества Дядьковского* 1. Моей целью является лишь ознакомление
с содержанием замечательной диссертации Дядьковского 1816 г. и уста-
новление некоторых положений, заставляющих нас признать в Дядьков-
ском одного из наиболее выдающихся представителей русского материа-
лизма начала XIX в.
* Доклад, прочитанный на соединенном заседании Института истории естество-
знания АН СССР п Комиссии по истории биологических наук при Отделении биологи-
ческих паук АН СССР 15 ноября 1950 г.— Ред.
1 В достаточно широких размерах такой анализ осуществлен в появившихся в
1951 г.. обстоятельных работах С. Р. Микулипского («И. Е. Дядьковский. Ми-
ровоззрение и обшебиологические взгляды». М., 1951) и 10. А. Шилиниса («Врач-фи-
лософ И. Е. Дядьковский». Л., 1951), в которых читатель найдет подробные биографи-
ческие сведения о Дядьковском, о его работах, его связях с другими русскими уче-
ными и об оказанном им влиянии на дальнейшее развитие русской биологической и
философской мысли.
10 Инет, истории естествознания, т. V
146
С. Л. Соболь
Интерес, который возбуждает в нас в настоящее время диссертация
Дядьковского, именно и обусловливается позицией, занятой им в реше-
нии основных биологических проблем. Позицию эту можно определить
как механистический материализм с деистическим оттенком, или, говоря
словами Энгельса, как деистическую форму материализма. К этому при-
соединяется явно выраженный эмпиризм Дядьковского, то предпочтение,
которое он отдает эмпирической, опытной проверке любого научного поло-
жения, отнюдь не отбрасывая того, что в его время называли «умозрением»
или «умозрительным методом».
Эти особенности научного мировоззрения Дядьковского заставляют
нас тем более пристально вглядеться в него, что выступление Дядьког-
ского относится к тому периоду, когда увлечение идеалистической натур-
философией Шеллинга и Окена начало приобретать в России особенно
большой размах, когда Велланский в своей знаменитой работе «Биологи-
ческое исследование природы в творящем и творимом ее качестве» (1812 г.}
заявлял, что «анатомия, физиология, физика, химия, механика и прочие
науки, основанные на опытах, в нынешнем состоянии их, т. е. не озарен-
ные шеллингианской философией, суть не что иное, как пустые здания»,
когда, по словам Одоевского, друга и единомышленника Велланского,
«метафизика была такою же общею атмосферою, как ныне политические
науки... и мы немножко свысока посматривали на физиков, на химиков,
на утилитаристов, которые рылись в грубой материи».
Философско-литературная деятельность Велланского и его единомыш-
ленников была для своего времени в известной мере прогрессивной.
X. С. Коштоянц в своих «Очерках по истории физиологии в России» отме-
чает, что она была направлена «против косности, религиозных догматов,
грубой эмпирии и застоя мысли» и приучала «к широкой системе взглядов
на окружающие явления как единый процесс, в котором отдельные явле-
ния находятся в глубокой связи и взаимодействии» (стр. 63). Тем не менее
идеалистическая система воззрений Велланского и других русских натур-
философов 10—30-х годов все же вызвала известную задержку в развитии
экспериментального естествознания в России.
Начало некоторого поворота в сторону опытного естествознания обычно
связывают с именем профессора физики и сельского хозяйства Москов-
ского университета М. Г. Павлова, который в своих работах второй поло-
вины 20-х годов впервые вступил на путь некоторой критики чисто умо-
зрительных систем в естествознании и начал пропагандировать значение
экспериментального метода. По существу, однако, Павлов оставался
идеалистом-шеллингианцем, и действительный перелом в воззрениях
передовой русской интеллигенции и переход ее с идеалистических позиций
на позиции материалистические произошел лишь в 30—40-х годах, когда
в решительный бой за материализм и опытное естествознание вступили
Белинский и Герцен.
Тем более замечательным представляется забытое выступление Дядь-
ковского в стенах Московской Медико-хирургической академии в столь
раннюю дату, как 1816 год. Правда, защищенная и напечатанная на латин-
ском языке диссертация Дядьковского обращалась лишь к относительно
узкой аудитории ученых врачей, владевших этим языком, и мы не знаем,
каковы были немедленные отклики на нее, да и были ли они вообще. По,
с другой стороны, тот факт, что ученая коллегия Медико-хирургической
академии присудила Дядьковскому за его диссертацию степень доктора,
в известной мере свидетельствует о том, что значительное большинство
этой коллегии не возражало против воззрений, развитых Дядьковским,
а дальнейшая успешная деятельность Дядьковского в качестве профес-
И. Е. Дядьковский — русский материалист-биолог 147
сора сначала Медико-хирургической академии, а затем Московского уни-
верситета, продолжавшаяся до 1836 г., деятельность, получившая отра-
жение в его обширных трудах по общей и частной терапии, которые про-
никнуты все тем же стремлением органически сочетать умозрение, теорию
с практикой, опытом, доказывает, что Дядьковский до конца жизни остался
верен тем принципам, которые он отстаивал в молодые годы и которые
теперь оказались созвучными эпохе. Любопытно, что диссертация Дядь-
ковского в конце концов стала известна широким кругам русских врачей
и образованных людей, но произошло это в 1845—1846 гг., через несколь-
ко лет после смерти Дядьковского, а в это время, во второй половине 40-х
годов, взгляды его уже не могли поразить передовые круги русской науч-
ной и философской мысли своей новизной и прогрессивностью. Следует,
кроме того, отметить, что ученик Дядьковского московский врач Козьма
Лебедев, переведя диссертацию, не довел ее полностью до сведения рус-
ских читателей. Он исключил все примечания Дядьковского и его тезисы,
а между тем многие примечания представляют принципиальный интерес;
имеется среди них, в частности, и прямое указание на Велланского, с ко-
торым Дядьковский полемизирует по основным, принципиальным вопро-
сам. Все это осталось неизвестным широким кругам читателей Дядьков-
ского в переводе Лебедева. Более того, повидимому, из осторожности,
Лебедев снабдил перевод диссертации несколькими своими примечаниями,
реакционно-идеалистический характер которых стоит в явном противоре-
чии с высказываниями Дядьковского. Мы подробнее остановимся на этом
в дальнейшем, а сейчас обратимся к рассмотрению основных идей Дядь-
ковского, как они развиты им в диссертации 1816 г.2
Дядьковский начинает с критики антропоцентрического подхода к яв-
лениям и объектам природы. Нельзя оценивать явления или объекты
природы так, будто они специально созданы для человека. Самые понятия
полезности и вредности, например, понятия «лекарство» и «яд», сугубо
относительны, ибо, говорит Дядьковский, «природа ничего не произвела
для нас, ни безусловно полезного, ни безусловно вредного или безусловно
бесполезного». Эти свойства, приписываемые нами тем или иным объек-
там, не лежат в них самих, не являются «безусловной их принадлежно-
стью». Чтобы понять действие, оказываемое каким-либо объектом природы
на организм, необходимо признать, что это действие основано на свой-
ствах как объекта, так и организма, и определяется их взаимодействием.
Дядьковский так и пишет: «Как польза, так и вред и бесполезность, кои
приписываем вещам, суть не иное что, как последствия, проистекающие
от взаимного действия веществ и организма».
С этой точки зрения взаимодействие между организмом и лекарствен-
ными или ядовитыми веществами — лишь частный случай всеобщей взаи-
мосвязи и взаимодействия, существующих в природе. «Таких тел,— говорит
Дядьковский,— которые можно было бы рассматривать как бездей-
ственные, не существует в природе. Ибо каждое тело, которое мы распоз-
наем нашими чувствами, может действовать на наш организм... каким-
либо своим качеством». Но если это так, то для ответа на вопрос о том,
2 В докладе я цитировал диссертацию Дядьковского по переводу Лебедева, ис-
правив лишь явные несообразности, противоречащие смыслу высказываний «Дядьков-
ского, поскольку мы можем судить о них по другим местам текста диссертации, а также
по ее общему духу и направленности. Не желая менять текста доклада, как он был про-
читан в 1950 г., я сохранил и все цитаты в переводе Лебедева. Однако в этом же томе
читатель найдет новый, совершенно точный и полный перевод диссертации Дядь-
ковского (см. ниже, стр. 158—190).
10*
148
С. Л. Соболь
каким образом лекарства действуют на организм человека, необходимо,
во-первых, изучить «самые силы, посредством коих тела действуют на
организм», а они «не иначе могут быть узнаны,— говорит Дядьковский,—
как чрез познание самых тел», и, во-вторых, предварительно объяснить
сущность «собственных сил организма, посредством коих он делается спо-
собным к принятию действий от тел, а через эти действия к определению
собственного состояния».
Таким образом, исходное положение, на основе которого Дядьков-
ский собирается строить свою концепцию о сущности жизни, заключается
в диалектическом понятии о всеобщей взаимосвязи и взаимодействии.
Можно считать несомненным, что Дядьковский усвоил это основное поня-
тие идеалистической диалектики у Велланского или непосредственно
у Шеллинга, но следует отметить и то существенное обстоятельство, что
уже с самого начала Дядьковский насыщает это понятие материалисти-
ческим содержанием. Прежде всего он делает упор не на простую взаимо-
связь, о которой вообще не говорит, а именно на взаимодействие, в резуль-
тате которого и наступают те или иные изменения у действующих друг на
друга объектов. Во-вторых, говоря о силах, посредством которых тела
окружающей природы воздействуют на организм, он определенно подчер-
кивает, что эти силы «не иначе могут быть узнаны, как чрез познание
самых тел», т. е., иными словами, что сущность и характер этих сил опре-
деляются не чем иным, как материальной, физической и химической, при-
родой взаимодействующих тел. Мы увидим сейчас, как Дядьковский
развертывает эти свои положения, безоговорочно распространяя их на
организмы.
Основная часть диссертации Дядьковского посвящена критике вита-
листических учений о жизненной силе, жизненном начале и т. п. При этом
Дядьковский в самых различных аспектах обращается к анализу понятия
«сила» и стремится показать, что столь распространенная в его время тен-
денция философов и натуралистов придумывать для объяснения процес-
сов и явлений, разыгрывающихся в неорганической и органической при-
роде, самые разнообразные «силы» является по существу своему ошибоч-
ной и ложной. Чтобы уяснить себе его позицию в этом вопросе, рассмотрим
сначала, как он подходит к критике «силы сродства» и «образовательной
силы», которые якобы определяют химические процессы.
«Соляная кислота и поташ,— говорит Дядьковский,— приведенные в
соприкосновение, соединяются между собой и, при известных условиях,
образуют новое тело совсем с другими свойствами, нежели какие были
в них прежде. Спрашивается: что ж заставило эти мертвые тела соеди-
ниться и измениться в своих свойствах? Мертвая сила сродства?.. Но чтобы
открыть истину, исследуем, что такое мертвая сила сродства? Есть ли она
что-нибудь в телах постороннее и от них отличное, или принадлежит им
как свойство их? Допустивши первое, не только объяснить, но и представить
никак нельзя: каким образом это мертвое что-нибудь, это безусловное
ничто может действовать на мертвые, бездейственные тела, побуждать их
к действиям и изменять свойства их?» Остается допустить второе, и это,
говорит Дядьковский, по существу то же самое, «как если бы самые тела
рассматривались как причины своих действий». Перед нами совершенно
отчетливо встает здесь материалист, отказывающийся признать какие-то
таинственные силы нематериального порядка, лежащие вне материи, но
управляющие ею, и считающий, что сама материя с принадлежащими ей
свойствами является причиной тех процессов и тех изменений, которые
возникают при взаимодействии различных видов этой материи, различ-
ных тел. Эта идея является руководящей для Дядьковского и при всех
И. Е. Дядьковский — русский материалист-биолог
149
дальнейших рассуждениях его о природе, о неорганических и органиче-
ских телах и их взаимодействии.
«Образовательная сила», которая якобы определяет образование «пра-
вильной фигуры» (т. е. кристаллической формы) у различного рода соеди-
нений, вызывает такие же сомнения Дядьковского, как и надматериаль-
ная «сила сродства». «Что побуждает тела к столь различным и притом
постоянным действиям», т. е. к образованию разными телами совершенно
различных кристаллов, а одними и теми же всегда одинаковых? — спра-
шивает Дядьковский.— «Образовательная сила?.. Но и с этим решением
мы ничего еще не понимаем... Что такое эта мертвая образовательная
сила? Почему она в действиях своих так различна и всегда между тем по-
стоянна?» И, желая показать антинаучность этого учения о надматериаль-
ных «мертвых» силах природы, он приводит его к логическому абсурду.
Если, рассуждает Дядьковский, такие силы действительно существуют
в минеральном царстве, то они решительно ничем не отличаются от так
называемой жизненной силы, которая якобы действует в телах органиче-
ских. Но «что такое эта жизненная сила, которою могут и должны быть
объясняемы столь многие и разнообразные явления?»
Еще не приступая вплотную к анализу представлений о жизненной
силе, развитых современниками Дядьковского немецкими врачами Реш-
лаубом и Гуфеландом, он дает сразу же совершенно недвусмысленный
ответ, четко характеризующий его отношение к витализму. Решлауб
утверждает, говорит Дядьковский, что «сила жизненная есть что-то посто-
роннее, привходящее органическим телам и неуловимое для наших чувств,
от которого зависит жизнь и все явления, обнаруживающие оную». Нов
таком случае сила, или, как Решлаубу «угодно называть, жизненное
начало, которым должно объяснять явления, обнаруживающие жизнь
в телах органических, есть что-то очень похожее на существо метафизи-
ческое». Гуфеланд также считает, что жизненная сила существенно отли-
чается от других сил природы, что она обладает «способностью переменять
силы, законы и химические отношения, частью уничтожать, а частью
разнообразить» их и что она проявляется в «способности принимать впе-
чатления как раздражения от тел и действовать взаимно на них по собствен-
ным своим законам, которые не существуют ни в механической, ни в хими-
ческой природе». Однако, говорит Дядьковский, «всегдашний опыт убеж-
дает нас, что по законам природы каждая вещь, при различных условиях,
может производить различные явления. И неужели Гуфеланд освободил
жизненную силу от этого закона, когда сказал, что она не только в раз-
личных телах, но и в разных частях одного и того же тела проявляется
различными явлениями? Если же нет, то почему мы не должны присвоить
одной и той же силы как неорганическим телам, так и органическим?»
Поскольку именно вторая альтернатива является, по мнению Дядь-
ковского, единственно приемлемой, он приходит к выводу, что и в гуфе-
ландовском понимании жизненная сила есть всего лишь «что-то
метафизическое».
Отвергая, таким образом, допустимость применения метафизических
понятий для объяснения явлений природы, Дядьковский исходит из того
положения, что в природе не существует и не может существовать ника-
ких явлений или процессов, которые выпадали бы из общих закономер-
ностей природы, из естественных причинных связей, обнаруживающихся
па каждом шагу, известных нам на основании нашего повседневного опыта:
«По ежедневному опыту знаем, что сколько бы явлений в природе ни
обнаруживалось, все они зависят от известных условий, все они по своему
свойству и по своей силе подчинены известным законам. Следовательно,
150
С. Л, Соболь
каким образом для объяснения явлений мы можем связать и подчинить
нематериальное начало сим законам, т. е. каким образом мы можем
утвердить свободную деятельность этого начала, которую оно по своей
природе непременно должно иметь, и постоянную силу условий, обнару-
живающих ее [эту свободную деятельность] во всех явлениях».
Именно в силу того, что понятие жизненной силы не соответствует
этому основному требованию, концепция его защитников страдает такими
внутренними противоречиями, что ее глубокая ошибочность вскрывается
с совершенной очевидностью. Так, допустив наличие «жизненного начала»
(или, что то же, жизненной силы), необходимо признать, что именно это
начало и является «первым условием жизни», т. е. «причиной или осно-
ванием жизни». Однако сам Решлауб вынужден под давлением фактов
признать, что первым условием жизни является «сама организация» жи-
вых существ, т. е. их строение и отправление. Но если жизненное начало
не является причиной или основанием жизни, «мы,— говорит Дядьков-
ский,— необходимо должны допустить, что организация предшество-
вала присутствию и действию начала жизненного*, а допустивши это, необ-
ходимо должно отвергнуть самое начало жизненное, ибо организоваться
и жить одно и то же». Точно так же не выдерживает критики, по мнению
Дядьковского, допущение Решлауба, что жизненное начало хотя и не
является первым условием жизни, но безусловно необходимо для поддер-
жания, для нормальной жизни уже возникшего организма. Если это
допустить, то получается, что организация и жизненное начало являются
«безусловно-независимыми»-, а такое допущение немыслимо, «одно какое-
либо из условий должно необходимо зависеть от другого, иначе никаким
образом мы не объясним, что и каким образом соединяет между собой эти
безусловно независимые вещи (организм и начало)». Отсюда и возникает
недопустимое противоречие в воззрениях Решлауба: «Если Решлауб при-
нимает,— говорит Дядьковский,— что организация не может оставаться
неповрежденною без жизненного начала, значит, что он принимает зави-
симость не начала от организации, как прежде доказывал, но организа-
ции от начала*, следовательно, он доказывает, что первое условие [жизни]
находится не в организации, но в жизненном начале».
Помимо этих внутренних противоречий в системе взглядов Решлауба,
которые раскрываются при анализе понятия жизненного начала в приме-
нении к индивидуальной жизни организма, Дядьковский показывает, что
это понятие оказывается совершенно неудовлетворительным и при ана-
лизе вопроса о происхождении видового многообразия органических
существ. Здесь он вплотную подходит к проблеме эволюции органического
мира, но затрагивает ее только мимоходом, хотя и из его немногих крити-
ческих замечаний по этому поводу мы можем извлечь достаточно ясное
представление о его взглядах по этому вопросу. Словом «эволюция»
Дядьковский пользуется в его старинном значении, понимая под ним ту
теорию, которая видела в процессе как индивидуального, так и историче-
ского развития организмов лишь один количественный рост, количе-
ственное увеличение, развертывание во всех своих частях организмов,
сформированных в начале мира творческой силой. Обычно преформисты
XVII—XVIII вв. пользовались этим понятием лишь в применении к ин-
дивидуальному развитию, считая, что зародыш представляет собой вполне
сформированный будущий организм и что в процессе развития не проис-
ходит никакого новообразования частей. Дядьковский вполне законо-
мерно расширяет значение термина, полагая, что и учение о создании
в начале мира представителей всех ныне существующих видов животных
и растений логически вытекает из эмбриологического преформизма.
И. Е. Дядьковский — русский материалист-биолог
151
Приступая к обсуждению этого вопроса, он задается целью показать,
что учение о жизненной силе совершенно не в состоянии помочь нам в раз-
решении его. «Допустивши оное начало [т. е. жизненное начало],— гово-
рит он,— как общего деятеля всех органических тел, трудно еще понять,
почему [существует] столько тел и столь они разнообразны, если одарены
одним и тем же жизненным началом? Не одарено ли это начало,— спра-
шивает он,— волею творить разнообразнейшие тела?» Чтобы показать
абсурдность подобного предположения, он указывает на отсутствие каких-
либо чудовищных образований, например, «рогатых сой и крылатых бы-
ков, или, чтобы яснее показать, [быков], одаренных листьями и цветами
на подобие растений». Иными словами, он хочет сказать, что и жизнен-
ная сила, если она действительно существует и действительно причастна
к возникновению видов, связана в своей творческой деятельности есте-
ственными закономерностями, из тисков которых она никоим образом
вырваться не в состоянии. С другой стороны, если, говорит он, принять
теорию «эволюции», согласно которой «организация всякого вида, как
прототип всех существующих теперь неделимых, была воспринята каж-
дым из них в отдельности при творении», то мы будем вынуждены «рас-
сматривать разнообразное действие жизненной силы, как необходимое
следствие различия самой организации», и таким образом вернемся к уже
рассмотренному ранее противоречию в вопросе о том, что является первич-
ным — жизненная сила пли организация.
На этом, однако, Дядьковский не останавливается. Когда при чтении
«го работы доходишь до этого места, с некоторым волнением начинаешь
ожидать ответа на вопрос, как же сам Дядьковский относился к учению
о неизменности и сотворении видов, принимал ли он теорию «эволюции»
в только что изложенном смысле. И надо сразу сказать, что и в этом во-
просе Дядьковский не обманывает ожиданий современного читателя.
В скупых и, быть может, несколько осторожных словах он нацело отвер-
гает учение о неизменности видов и заявляет себя сторонником эволюцион-
ного учения не в преформистском, а в современном смысле слова. Два
факта, с его точки зрения, противоречат теории «эволюции» в преформист-
ском смысле: во-первых, широко распространенная в природе измен-
чивость организмов, во-вторых, самопроизвольное зарождение. Вот как
излагает Дядьковский свою точку зрения: мы, говорит он, «видим, во-
первых, что как в царстве животном, так и растительном бывают недели-
мые, как бы совершенно перерожденные. Сюда относятся различные пере-
рождения растений и животных от климата, пищи и образа жизни; раз-
личные уродливости, происшедшие по недостатку или излишеству членов,
по изменению обыкновенного положения частей и по особенному устрой-
ству; во-вторых, видим, что в том и другом царстве находятся сверх того
такие виды, из которых одни происходят от других себе неподобных,
а другие вовсе не имеют родителей между живыми телами... К первым от-
носятся разные ублюдки, к последним же некоторые насекомые, черви
и другие». Таким образом, Дядьковский признавал возможность образо-
вания новых видов из существующих несколькими путями, обсуждав-
шимися в литературе того времени: путем изменения (перерождения) ста-
рых видов под действием условий окружающей среды — климата и пищи,
а также под влиянием изменения образа жизни; путем различного рода
изменений в процессе эмбрионального развития, разумеется, в тех слу-
чаях, когда плод оказывался жизнеспособным; путем гибридизации и, на-
конец, путем самопроизвольного зарождения. Последнее он допускал
в довольно широких размерах, считая неопровергнутыми опыты Бюффона —
Нидгэма и других сторонников абиогенеза. Нужно признать, что взгляды
152
С. Л. Соболь
Дядьковского по вопросу об эволюционном развитии слабо разработаны,
но если принять во внимание, что эта тема являлась для него совершенно
эпизодической, не относясь прямо к предмету его диссертации, то и того,
что сказано им, совершенно достаточно, чтобы отнести его к числу наи-
более передовых натуралистов того времени.
Мы не будем останавливаться на подробном анализе, которому подвер-
гает Дядьковский виталистические воззрения Гуфеланда: в основном
дело и здесь сводится к выявлению внутренней противоречивости этих
воззрений и к доказательству того положения, что во всех случаях, когда
Гуфеланд прибегает для объяснения тех или иных жизненных явлений
к понятию «жизненной силы», можно с успехом обойтись законами меха-
ники, физики и химии. Так, например, он пишет: «Таким образом, каждый
согласится, что нет нужды принимать другие, а не химические и механи-
ческие законы, чтобы объяснить» различного рода жизненные процессы
и явления. «Для чего же должно допустить особенные законы..., если мо-
жем объяснить всё из действия общих законов». Илп в другом месте:
«Нет в природе характеристических признаков, по которым можно бы было
распознать силу жизненную, и, следовательно, совершенно нет суще-
ственного отличия между ею и другими силами природы, которое Гуфе-
ланд старался доказать».
Возвращаясь и в своей критике Гуфеланда к вопросу о многообразии
органического мира, Дядьковский снова подчеркивает, что нет никакой
возможности объяснить это многообразие при помощи «жизненной силы».
Гуфеланд, как и прочие виталисты, утверждает, что «во всех телах орга-
нических сила жизненная одна и та же». Однако «никак нельзя доказать,
отчего столь велико различие [между организмами различных царств,
классов, родов, видов и даже между индивидами одного вида], ежели
допустится одна и та же образовательная, управляющая и сохраняющая
сила всех тел. Должно согласиться, что Гуфеланд очень легко разрешает
этот вопрос посредством материализма; но такое решение не только не
доказывает принятых им мнений о силе жизненной, [но] даже опровер-
гает и уничтожает их. Ибо если все это разнообразие тел должно объяс-
няться различием материи, составляющей оные; если, например, для раз-
решения следующего вопроса: почему находится такое большое различие
между слоном и инфузориями или между дубом и порослью как относи-
тельно образования, так и относительно жизни и способностей,— [если
для разрешения этого вопроса] необходимо должно прибегнуть к разли-
чию материи, составляющей оные, спрашивается: для чего мы должны
приписывать им жизненную силу?»
Рассмотрение воззрений Решлауба и Гуфеланда приводит Дядьков-
ского к выводу, что выдвинутые ими, равно как и другими виталистами,
учения о «жизненной силе» «не только недостаточны для объяснения мно-
гих явлений, но сверх того ведут нас в бездну споров, почти всегда беспо-
лезных». В дальнейшей части диссертации Дядьковский переходит к изло-
жению своей собственной концепции, материалистическое существо кото-
рой, как мы сейчас увидим, совершенно бесспорно. Дядьковский прежде
всего пытается установить основные закономерности, или, как он выра-
жается, «необходимые условия, при которых природа зачинает, образует
и сохраняет тела». Он выдвигает пять таких закономерностей, являю-
щихся, по его мнению, общими и обязательными для всего материального
мира. Они настолько характерны, так четко выражают материалистиче-
скую линию Дядьковского, его глубокое понимание реальных взаимоотно-
шений, существующих в природе, что их следует привести полностью:
«1) Всякое тело, животное ли, растительное или минеральное»
И. Е. Дядьковский — русский материалист-биолог
153
не иначе может воспроизводиться или образоваться, как только от дру-
гих тел или другой материи.
2) Всякое известное тело не иначе может образоваться, как из изве-
стных материй и известного их количества.
3) Всякое тело при известном количестве материи, необходимом для
образования его, не иначе может составиться, как только при известном
количестве теплотвора и когда он будет благоприятствовать или по край-
ней мере не препятствовать известному взаимному их действию.
4) Всякое тело известным образом может образоваться не иначе, как
только при известном отношении сил собственных его к силам окружаю-
щих его тел.
5) Всякое тело может сохранить неповрежденным свое существование
не иначе, как при известном отношении сил химических и механических
окружающих тел к его силам».
Эти замечательные положения, устанавливающие без всяких ограни-
чений материальность природы и всех происходящих в ней процессов
и нацело исключающие какие бы то ни было мистические, нематериальные
или надматериальные силы, не оставляют и тени сомнения в материали-
стических убеждениях Дядьковского. К оценке его материализма мы вер-
немся после того, как рассмотрим остальные положения его диссертации
и, в частности, его понимание организма. Здесь же отметим, что кажу-
щееся нам архаическим понятие теплотвора, которое Дядьковский вво-
дит в свое 3-е положение, в первой трети XIX в. сохраняло еще полное
господство даже в умах наиболее передовых физиков и химиков, которые до
40-х годов, а многие и позже, были твердо убеждены в реальном существо-
вании теплотвора, или теплорода, как особой материальной субстанции.
Обобщая свои пять положений, Дядьковский пишет: «Теперь видно,
что вся загадка рождения и сохранения тел состоит в том, что известные
материи в известном количестве соединяются и состоят в известном отно-
шении с силами химическими и механическими окружающих тел; а если
это так, то очевидно, что первый источник, из которого должно почерпать
объяснения всех тайн природы, должно искать не в силе или в каком-либо
особенном начале, которое доселе старались отыскать и которое теперь
можно отвергнуть как бесполезное произведение вымысла, но только
в материи, как безусловной причине явлений».
Интересно отметить, что переводчик и издатель диссертации Дядьков-
ского Лебедев, комментируя это место диссертации, замечает, что слова
Дядьковского относятся только к «видимой, материальной природе»,
«природа же духовно-разумная принадлежит к другому, высшему миру».
Эта попытка Лебедева в 1845 г. смягчить материалистические высказыва-
ния Дядьковского, лишить их строгости и последовательности тем более
возмутительна, что Дядьковский на той же странице с полной определен-
ностью заявляет: «Нет никакой нужды... воодушевлять материю каким-
нибудь жизненным духом или, последуя трансцендентальным философам,
оживотворять ее идеею всеобщей жизни, или разделять на часть объектив-
ную и субъективную3. Сама материя, как материя, по нашему мнению,
жива; сама материя содержит в себе начало или основание всех своих
действий, т. е. в самой материи заключается способность производить все
те действия, которые мы замечаем в ней, и так как материя по своему
свойству различна, то различные в ней находятся и способности. И по
этому различию способностей ее мы будем объяснять различные явления...,
8 Здесь Дядьковский прямо указывает в примечании на Велланского как на сто-
ронника такого рода дуализма.
154
С, Л. Соболь
какие только замечаются в природе, и этим именно путем дойдем до по-
знания свойств тела человеческого».
Дядьковский безоговорочно распространяет все эти положения как на
неорганический, так и на органический мир. Он считает, что на основании
рассмотренных положений мы, исходя из обычных законов физики и хи-
мии, можем объяснить все существующие различия между самыми разно-
образными организмами, их происхождение, строение, физиологические
функции и условия жизни, можем таким же образом объяснить происхож-
дение, строение и жизнедеятельность человека, который, как он говорит,
является не более чем одним из тел природы. Правда, тело человеческое,
по его словам, «есть превосходнейшее произведение природы, для обра-
зования которого она, кажется, совокупила все свои силы, какие только
получила от премудрого творца... и поэтому оно действительно заслужи-
вает названия малого мира, мира совершеннейшего», но и это тело воз-
никло и действует по естественным законам природы. Но, спрашивает
Дядьковский, «каким же образом эта природа, которую мы находим столь
грубою, недеятельною (в царстве минеральном и собственно так называе-
мом хаотическом), могла произвести столь превосходное тело?» Ответ, ко-
торый дает Дядьковский на этот вопрос, находится в полном соответствии
с изложенными ранее взглядами его: «Природа,— пишет он,— без вся-
кого отношения к различию... тел, употребляет всегда один и тот же спо-
соб для образования их,— особенное, каждому телу свойственное смеше-
ние материи. Из этого заключаем, что природа, конечно, может произве-
сти тело человеческое и не другим каким-либо образом произвела [его],
как необходимо тем же, коим и другие тела производит, именно чрез осо-
бенное смешение материй», и далее поясняет: «чрез соединение материй
известного качества и в известной пропорции».
Но если тело человеческое состоит из тех же химических веществ и
возникло по тем же законам физики и химии, что и все прочие тела неор-
ганической и органической природы, то, быть может, для его жизнедея-
тельности, как и для жизнедеятельности остальных животных и расте-
ний, необходимо признать наличие каких-то особых, не свойственных
неживой природе сил? И на этот вопрос Дядьковский категорически отве-
чает: нет, «первое основание бытия его [человеческого тела] находится
в химических силах природы» и далее развивает представление о том, что
сущность жизни заключается в непрерывно идущем в теле организма
обмене веществ. Это место диссертации Дядьковского настолько важно
для понимания его воззрений, что мы приведем его целиком: «Вся жизнь
человеческого тела от начала до конца есть не иное что, как постоянный,
непрерывный химический процесс, в котором различные вещества, для
составления оного соединенные чрез сродство, соприкасаясь с другими
привходящими веществами, беспрестанно побуждаются к разложению
самих себя и, разложившись, беспрестанно притягивают к себе другие
однородные и усвояют их себе. И самая смерть, с последующим за нею
разложением, не иное что есть, как непрерывное продолжение одного
и того же химического процесса, только совершающегося в противополож-
ном виде, в котором именно вещества, составляющие тело человеческое,
или не могут от привходящих в тело веществ побуждаться к разложению
самих себя, а если и побуждаются, то не могут разлагать и уподоблять их
себе, но, присоединивши только разнородные вещества, взаимно стре-
мятся разлагать самих себя и таким образом уничтожать всю связь между
собою. И так, зачатие, возрастание, умаление и самое последующее за
тем разрушение не иначе можно рассматривать, как только различные
периоды одного и того же химического процесса».
И, Е. Дядьковский — русский материалист-биолог
155
Интересно отметить, что Дядьковский в своем анализе характера об-
мена веществ в организме уходит довольно далеко вперед по сравнению
с обычным вульгарным механистическим материализмом. Он ясно выска-
зывает мысль о том, что при химическом соединении вновь образующиеся
вещества приобретают совершенно новые качества, которые не были свой-
ственны исходным веществам. «Представим себе,— говорит он,— какое-
либо собрание различных веществ, соединенных по взаимному сродству
и составляющих поэтому новое тело. Представим, что это новое тело, как
произведение, имея совершенно другую способность сродства, нежели
какую имела каждая часть, оное составляющая, входит в такие соедине-
ния, которые мало-помалу увеличивают в нем силу разлагать привходя-
щие вещества так, что все произведения этого разложения сделаются одно-
родными ему и поэтому легко с ним соединятся и увеличат оное.
В этом представлении будем иметь идею о действии сродства, составляю-
щего зачатие и возрастание человеческого тела». Таким же образом трак-
туются и процессы постепенного разрушения, «умаления», как говорит
Дядьковский, тела, наступающего с возрастом. Он указывает, что про-
цессы обмена имеют свою возрастную специфику, и каждый раз подчер-
кивает, что в химических процессах обмена веществ в организме мы имеем
по существу постоянный процесс новообразования, или, как он выра-
жается, «перерождения» одних веществ в совершенно иные. В организме,
развивает Дядьковский свою мысль дальше, нет ничего постоянного,
«материя, составляющая тело человеческое, не только различна в разные
времена, но различна в одно и то же время по различию органов». В раз-
ных возрастах она имеет различный состав, а следовательно, и силы, дей-
ствующие в организме и являющиеся проявлением способностей, свой-
ственных данной специфической для организма и для того или иного пе-
риода его жизни материи, также различны, также изменчивы.
«Собственные или внутренние силы тела человеческого», это, как гово-
рит Дядьковский, те силы, «которыми одарена материя, оное [тело] со-
ставляющая, и коих действенность в особенности зависит от состояния
ее [материи]. Среди этих внутренних сил существует и та, которая «изве-
стна под именем души». Явно не желая и в отношении души поступиться
своими материалистическими взглядами, не принимая дуализма и отри-
цая, как мы уже видели, необходимость в подразделении организма на
«часть,— как он выражается, — объективную и субъективную», Дядьков-
ский все же, из естественной в его время, в александровской России,
осторожности, ограничивается следующей, достаточно, впрочем, прозрач-
ной формулировкой этого вопроса: «Хотя могущество и действенность этой
силы в теле человеческом так велика, что едва ли не превосходит все выше-
упомянутые силы, но так как действия ее не относятся к нашей цели, то
я думаю и не мое дело говорить, что такое душа, как она соединена с телом,
какое имеет влияние на тело и, наоборот, тело на нее. Сверх того, не бе-
русь обсудить предмет сей потому, что и от самых гениальных людей чрез
столько столетий он не мог быть объяснен». Отметим, что и к этому месту
диссертации Дядьковского Лебедев снова делает примечание, явно иду-
щее вразрез со взглядами Дядьковского: ссылаясь на Гуфеланда, он раз-
вивает идеалистическое представление о том, что «дух, мысль не суть мате-
рия и не произведение материи, ибо то, что в состоянии созерцать себя
и материю, должно находиться вне материи, что свободно, то не может быть
произведением необходимости».
Дядьковский не ограничивает, однако, жизнедеятельность проявле-
нием того, что он называет «внутренними силами» организма. Существуют,
говорит он, и «другие силы, коих влияние, и притом значительное, на
156
С. Л. Соболь
тело человеческое нельзя отвергать, но коих действие зависит не от состоя-
ния материи, входящей в состав тела человеческого, но только от материи,
вне его находящейся, и кои поэтому называются силами внешними». Мы ви-
дели уже с самого начала, что идея всеобщей взаимосвязи и взаимодействия
была положена Дядьковским в основу его диссертации. Мы видели далее,
что 4-е и 5-е положения Дядьковского формулируют как обязательные
условия природы это взаимодействие внутреннего и внешнего. В заклю-
чительной части своего анализа проблемы сущности организма Дядьков-
ский рассматривает это положение специально в применении к организму.
Следующим образом формулирует он свой взгляд на этот вопрос: «Почти
вся природа, количественно рассматриваемая, может относиться к этому
классу [внешних] сил; и самые даже органы, составляющие тело челове-
ческое, рассматриваемые с этой точки зрения, должны относиться как тела
разнородные, взаимно друг на друга действующие. Взаимное и непрерыв-
ное действие исчисленных сил тела человеческого, т. е. внешних на внут-
ренние и внутренних на внешние, составляет жизнь его. Без этого взаим-
ного действия сил жизнь тела человеческого нельзя даже представить.
Положим, что не действуют или внешние силы или внутренние, то непре-
менно в том и другом случае жизнь угасает; и чем сильнее совершается
это взаимное действие сил, тем яснее обнаруживается жизнь, и наоборот»4.
Из изложенного достаточно ясно, что в лице Дядьковского мы имеем
ярко выраженного механистического материалиста, которому, однако,
можно с полным основанием приписать и некоторые догадки диалектико-
материалистического характера. Таково его вполне материалистическое
представление о всеобщем взаимодействии, его учение о том, что наиболее
существенными признаками жизни являются обмен веществ в организме
и связанная с ним непрерывная изменчивость химического состава и фи-
зиологической деятельности организма, его постоянно повторяемое ут-
верждение о качественном своеобразии сложных химических и, в частно-
сти, органических соединений. Такого рода взгляды, как и отчетливое
убеждение Дядьковского в материальности мира, в котором нет места
никаким мистическим, метафизическим силам, говорят о нем как об од-
ном из самых передовых русских мыслителей и натуралистов начала
XIX в. В эпоху почти всеобщего увлечения немецкой идеалистической
натурфилософией Дядьковский выступает как проводник французского
механистического материализма XVIII в., обновляя и углубляя его. Тем
самым он оказывается не завершителем старого направления великих
французских революционных материалистов, а провозвестником того
нового подъема материалистической мысли, которое наступило в России
через четверть века после него, с расцветом деятельности Белинского
и Герцена, Рулье и Сеченова.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
4 Следует отметить поразительную близость этого определения жизни с тем клас-
сическим определением, которое позже, в 1861 г., дал Сеченов: «Вы, вероятно, слышали
когда-нпбудь или читали, что под организмом разумеется такое тело, которое внутри
себя заключает условия для существования в той форме, в какой оно существует. Это —
мысль ложная и вредная, потому что ведет к огромным ошибкам. Организм без внешней
среды, поддерживающей его существование, невозможен; потому в научное определение
организма должна входить и среда, влияющая на него» («Медицинский вестник», 1861,
№ 25). Вспомнив, что Сеченов слушал курс физиологии в Московском университете
у Глебова — ученика, почитателя и продолжателя Дядьковского, мы можем констати-
ровать единую идейную линию в русской материалистической биологии от Дядьков-
ского до Сеченова.
DISSERTATIO
INAUGURALIS
M E D I C A
Zj* H
MODO , QUO AGUNT 'VIEDICAMENTA IN
COBPUS HUMANUM ,
у и л M
ex decreto auctoritateque amplissinri Conuen-
tus Caesarea? Medico-Chirargicti? Academia?
Mosquensis.
PRO
DOCTORATUS GRADU
Summisque in Medieina Ecnoribns ac privileges, rite
capessendis elaboravit publiceque defendet
CHIRTJRGUS
JUSTINUS DIADKOWSKY.
MOSQUE,
TYPIS N. S. VSEVObOJSKY.
i 8 16.
Титульный лист латинской диссертации И. Е. Дядьковского 1816 г.
МЕДицинск л Я
ИНАВГУРАЛЬНАЯ
ДИССЕРТАЦИЯ
О
СПОСОБЕ ДЕЙСТВИЯ ЛЕКАРСТВ
НА ТЕЛО ЧЕЛОВЕКА,
которую
по постановлению и решению славнейшего собрания
Императорской Московской Медико-хирургической академии
для
законного получения
ДОКТОРСКОЙ СТЕПЕНИ
и высших почестей и преимуществ в области медицины
выполнил и защитил
яуирург
ИУСТИН ДЯДЪКОВСКИ а
МОСКВА
Типография Н. С. Всеволожского
1816*
* Диссертация И. Е. Дядьковского, опубликованная на латинском языке в
1816 г., была издана в 1845 г. в русском переводе его учеником К. В. Лебедевым.
В связи с тем, что перевод Лебедева выполнен архаическим языком и, кроме того,
в нем допущены неточности и тенденциозные сокращения текста, в настоящем
издании диссертация Дядьковского дается в новом переводе преф. Л. Я. Бляхера.
Текст диссертации приводится полностью, за исключением авторского предисловия,
адресованного ученому совету’Московской Медико-хирургической академии. В этом
предисловии содержатся главным образом традиционные комплименты «ученейшим,
знаменитейшим и благороднейшим мужам»—членам ученого совета. Интересными в
этом предисловии являются только заключительные слова, с которыми Дядьков-
ский, через голову ученой коллегии, обращается к молодежи, «к своим славным
товарищам, намеревающимся проникнуть в убежище тайн природы», чтобы «удов-
летворить благородному стремлению к истине».—Ред.
Природа — это неистощимый источник, из которого
черпали и в давние времена, и в последующие века будут
черпать столь же много. Только она надежна и нова,
никогда не может быть изучена достаточно и никогда
не изучается без пользы.
Галлер
Раздел I
ОБЩЕЕ ПОНЯТИЕ О ЛЕКАРСТВАХ И УСЛОВИЯ,
КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ ОБЪЯСНИТЬ СПОСОБ ИХ ДЕЙСТВИЯ
НА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ТЕЛО
Природа не создала ничего ни безусловно полезного для нас, ни без-
условно вредного, ни совершенно бесполезного, так что самые названия
лекарства и яды, которыми мы обозначаем некоторые вещи и тем самым
отличаем их друг от друга, а также от вещей иного рода, ни в какой мере
не дают представления о различии между этими вещами. Ибо в чем, в са-
мом деле, заключаются эта польза, вред или бесполезность, которые мы
обнаруживаем при употреблении различных окружающих нас вещей?
Являются ли упомянутые свойства вещей безусловно присущими им?
Ни в какой мере; тот, кто стал бы отыскивать эти свойства в самих вещах,
как это делали некоторые1, впал бы в не меньшую ошибку 2, чем если бы
он приписал причину вкуса какой-нибудь соли и причину определенной
формы ее кристаллов только кислоте или основанию. Ведь одна и та же
кислота может образовать столько различных солей разного вкуса и
с разной формой кристаллов, сколько существует оснований, с которыми
она комбинируется; и, наоборот, одно и то же основание может образовать
столько различных солей, сколько существует разных кислот. Совершенно
так же действие одного и того же вещества на наш организм может по-
вести к столь разным явлениям, насколько различными могут быть состоя-
ние и природа организма (и наоборот). Подобно тому, как мы считаем, что
причина упомянутых свойств соли заключается не в каком-нибудь одном
из составляющих ее веществ, т. е. в кислоте или основании, а в обоих
вместе, именно в особенностях той и другого,— совершенно так же и
источник любого явления, возникающего в нашем организме под действием
какого-нибудь вещества, следует искать не только в этом веществе
(ине только в самом организме), а обязательно и в нем и в организме, т. е.
в природе их обоих 3. Впрочем, отсюда не следует заключать, что для выяс-
нения характера явления достаточно знать природу вещества и организма,
совершенно так же, как нельзя заключать, что известные вещества, вхо-
дящие в состав той или иной соли, являются причиной ее определенных
свойств и что эти вещества могут давать всегда одну и ту же соль, с одними
и теми же особенностями. Ибо как для образования какой-нибудь соли
необходимы не только определенные вещества, но, кроме того, известная
их пропорция, точно так же и для получения какого-нибудь действия
в организме требуется не только способность вещи действовать на орга-
низм, а необходимо, чтобы между ними было определенное соотношение4.
Итак, отсюда следует, что не только польза, но и вред и бесполезность,
которые мы приписываем вещам, представляют не что иное, как следствия
1 Friedr. К. Gren. Handbuch der Pharmacologie. Hal., 1790. Th. 1, S. 78.
2 Курт Шпре ii гель. Критическое обозрение врачебной науки. Пер. с нем.
Джунковского, СПб., ч. 1, стр. 112.
3 Гуфеланд. Система врачебной науки. Перев. с нем. Левицкого. М., 1812,
ч. 2, стр. 731.
4 К. F. В и г d а с h. Handbuch der neuesten Entdeckungen in der Heilmittel-
lehre. Leipz., 1806, § 6.
160
Диссертация И. Е. Дядьковского
или результаты взаимодействия вещей с организмом, причем их природа
так же относится к самим вещам, как их качество и количество относится
к свойствам самого организма; подобным образом и форма кристаллов
какой-нибудь соли связана как с обеими ее составными частями, так и
с определенным соотношением их качества и количества. Чтобы и то
и другое сделалось более ясным, коротко рассмотрим примеры.
Возьмем какое-либо из наших лекарств и испытаем определенное его
количество в том или ином случае. Может ли оно использоваться с успехом,
если не обращать внимания на различия болезней в отношении их харак-
тера, происхождения, причин и стадии; если не считаться с различием
пораженных частей, с телосложением больных, с особенностями родите-
лей, климатом, возрастом, полом, пищей и питьем и образом их жизни;
если не принимать во внимание внешние условия их теперешней жизни,
склонности и несклонности; если, короче говоря, не считаться с показа-
ниями и противопоказаниями, сведения о которых так усердно столетиями
собирали знаменитые ученые. Ни в коем случае. В самом деле, мы видим,
что даже наиболее хорошо действующее и самое полезное средство стано-
вится бесполезным и даже действует подобно яду, если оно дается не
в надлежащем случае, не в должном количестве или форме. Так, каждому
известно, что хина является полезнейшим средством, но, чтобы мы, по-
бежденные болезнью, не отступили от нее со стыдом, или, побеждая бо-
лезнь, не победили бы самой жизни больного, необходимо знать все усло-
вия, при которых хина пригодна или непригодна; при каких условиях она
должна применяться в той, а не иной форме, в том, а не в другом коли-
честве. Ибо лекарство в руках человека, не знающего этих условий, или,
как выразился бессмертный Линней, в руках неопытного человека, если
он осторожен и робок, не более, чем розга в руке ребенка, если же он
смел и дерзок, тогда оно окажется мечом в деснице безумного ъ.
Переходим теперь к тем вещам, которые обыкновенно называют ядами.
Их действие на наш организм может быть столь сильным, ужасным и ги-
бельным, что, полагаю, одно воображение этого действия может привести
в ужас; однако отсюда мы не можем заключить, что природа произвела
их, чтобы обнаружить свою жестокость, напротив, мы должны быть ду-
шевно благодарны всеблагому провидению за их существование. Ибо
сколько тысяч больных ежедневно мучились бы самым жалким образом
как от различных болезней, так и оттого, что отчаялись восстановить
прежнее здоровье, сколько сот и даже тысяч из них, истерзанные болезнью,
ежедневно погибали бы, если бы не существовало, например, цикуты,
беладонны, аконита, опия и других так называемых ядов как раститель-
ного, так и минерального царства. Это известно каждому как по замеча-
тельному успеху, с которым они применяются ежедневно, так и по несчаст-
ному исходу болезней, при которых их следовало бы использовать, а вместо
этого предоставленных одним только целительным силам природы. Немного
лет тому назад некоторые считали мышьяк за безусловный яд 6, но бесчис-
ленное множество опытов, поставленных знаменитыми мужами, несомненно
доказывает, что и этот сильнейший яд, как бы орудие смерти7, может
действовать на наш организм как полезнейшее и даже нередко как
единственное средство, если он применен с должным благоразумием
6 Carolus aLinnaeus. Materia medica. Edit. Schreiber, Lips., 1779.
6 Петр Гофман. Практическая врачебная история. СПб., 1769, стр. 187.
7 К. F. В u г d а с h. L. с., S. 66—67 и. 9; Wylie. Pharm. castr. Petrop.,
MDCCCVIII, p. 7. Augustin. Neuesten Entdeckungen aus der Artzneikunde. Berl.,
1799, S. 337.
ПРАКТИЧЕСКАЯ 1Ц1ЦШ.
рлзоа: ieiiie
д/ьнствш лекарств# на человеческое тело ,
и
БI ОГРА Ф1Я
Профессора hтгпин а Дясъковскаго,
и л л а н и »•« я
Доктором?» Медицины, Членом* Обществ*: Русских* Врачей вь
С-Петербург^ и ФизикоЛГедпипнскаго при ИМПЕРАТОРСКОМ'!*
Московском* Университет!», Надворным* Советникомь
Л*о.?лмо/о . кбедыы иъ.
Не признавать ничьего умппсиожев1Я за истину
иначе, как* только убедившись вь истяниисти
<чо и?.рнсчлтн< и лстческагн и и ранет пенит
И ФИ-ИФТКак. »‘ГО употреблсшя.
5ЮСКВА.
(ЧИНЧ KOU 1ипо<гл«т
184.4.
Титульный лист «Практической медицины» И. Е. Дядьковского
с его диссертацией («Рассуждение о действии лекарств...»)
и биографией, издалилй К. Лебедевым в 1845 г.
И Инет, истории естествознания, т V
162
Диссертация И. Е. Дядьковского
и в надлежащем случае8.Итак,основываясь на ясных и несомненных опытах
знаменитых мужей,мы можем согласиться с бессмертным Линнеем,сказав-
шим о лекарствах,что и яд в руках сведущего человека является бальзамом
в деснице ангела утешителя.
Правда, существуют и такие яды, например, змеиный, о полезности
которого мы не можем сказать ничего определенного; однако нельзя
с уверенностью вывести ничего такого, что могло бы опровергнуть выска-
занное здесь мнение о ядах; ведь мы уже давно знаем, что он не причиняет
нам никакого вреда, будучи принят внутрь9; весьма вероятно поэтому, что
и эти яды уже давно употреблялись бы в качестве лекарств, если бы этому
не препятствовали трудности их собирания и постановки соответству-
ющих опытов.
То же самое, что сказано о лекарствах и ядах вообще, справедливо
и по отношению к другим телам природы, не относящимся к обоим этим
классам; именно, не существует среди тел природы таких, которые мы
могли бы считать недеятельными. Ибо всякое тело, которое доступно
восприятию наших чувств и может действовать на наш организм или
своим вкусом, или запахом, или формой, или тяжестью, твердостью, су-
хостью, влажностью, короче, любым своим свойством, вне всякого сомне-
ния, может быть использовано в одном случае как лекарство, а в другом
отвергнуто как яд. Даже самые обыкновенные вещи, как пища, питье,
различные части нашей одежды и разные окружающие нас вещи, в извест-
ных случаях могут и должны рассматриваться или как лекарства, или как
яды. Об этом говорит постоянное возникновение в человеческом организме
различных болезней, а также самопроизвольное их излечение без всяких
так называемых лекарств. Об этом говорят разнообразнейшая диэта и
различные приемы, которые мы применяем для лечения и предотвраще-
ния тех или иных болезней. Об этом говорит тот отличный успех,
с которым древние применяли для лечения различных болезней мно-
жество отвратительных вещей10, подобные которым употребляются и
теперь, например, мускус, бобровая струя, земляные черви, мокрицы,
навозные пары и даже собственные испражнения11. Об этом говорит
непрерывное расширение границ науки о лекарствах (Materia medica)12.
Об этом же, наконец, говорит сама наша жизнь, которая в широком
смысле слова есть не что иное, как непрерывное излечение нашего склон-
ного к разрушению организма, причем в этом излечении несомненно по-
лезное становится вредным, а вредное делается полезным.
Из рассмотрения и сопоставления всего этого теперь становится ясным,
что различия между вещами в отношении их пользы, вреда или бесполез-
ности или недеятельности не существует; что, без сомнения, одна и та
же вещь может быть для нас полезной, вредной или бесполезной и что,
пожалуй, вся природа, воспринимаемая с хорошей стороны, может рас-
сматриваться как совокупность лекарств13.
8 Что же касается невежества, то именно его демонстрирует страшное количество
(мышьяка), которое не боятся назначать при известных только им условиях некоторые
разносчики, выхваляющие свое так называемое шарлатанство.
9 J. F. Cartenzes. Fundamenta materiae medicae. Francoff., MDGCIX,
p. 25—26; Г у ф e л а н д. L. с., ч. 2, стр. 773.
10 R i v е г i u s. Opera medica universa, Gen., MDCCXXXVII, p. 258, 300 и др.
11 Dan Sennertus. Opera omnia. Venet., MDCXLI, t. 2, p. 211, 771 и др. См.
(в «Журнале Вольного Економического общества»)—гангрена, в короткий срок выле-
ченная собственными испражнениями больного.
12 К. F. В u г d а с h. L. с.; Курт Ш и р е н г е л ь. L. с.; Augustin. L. с.,
р. 334 и /и).
18Гуфеланд. L. с., ч. 1, стр. 141.
Диссертация И, Е. Дядьковского
163
Если это так, то само собой оказывается, что для выяснения способа,
которым действуют лекарства на человеческое тело, нам необходимо обла-
дать познанием всей природы. Зачем?
Силы, посредством которых тела только и действуют на человеческое
тело, могут быть познаны лишь путем познания самих тел. После того как
и те и другие сделались известными, природа действия тел на организм,
которое вызывает в нем различные изменения, может быть выяснена
только изучением собственных сил организма (посредством которых он
делается способным воспринимать действия всех тел и в силу этих действий
может определить свое собственное состояние). Отсюда следует, что для
объяснения способа действия лекарств на человеческое тело необходимо
также добиться познания его сил.
Какое большое, какое обширное поле теперь открывается перед нами!
Однако ни настоящие обстоятельства, суживающие границы каждой дис-
сертации, ни мои собственные силы и способности, признаюсь, не позво-
ляют выйти за пределы того, что тесно связано с моим предметом, и только
это я предполагаю кратко и поверхностно рассмотреть.
Раздел II
СУЖДЕНИЯ О СИЛАХ ПРИРОДЫ ВООБЩЕ И, В ЧАСТНОСТИ,
О ЖИЗНЕННОЙ силе в узком смысле слова
Важным основанием, на котором естествоиспытатели строят здание
своих познаний о силах природы, является мнение, согласно которому
все тела разделены, как полагают, самой природой на два рода. Различия
между последними заключаются в том, что тела первого рода могут рож-
даться только от тел того же вида, к которому каждое из них принадлежит,
и в соответствии со своим строением способны расти только путем вос-
приятия извне инородных веществ и уподобления их себе. Тела второго
рода зависят в своем существовании полностью от других тел какого угод-
но рода, причем они лишены как строения, так и способности воспринимать
и уподоблять себе инородные тела, почему они могут расти только путем
наложения извне подобных себе веществ.
Приняв это разделение, естествоиспытатели заключают, что в телах
первого рода должна существовать особая сила, от действия которой зави-
сят эта их организация, рост и размножение и которую они называют
жизненной силой, а самые тела — живыми1*. Что же касается тел второго
рода, то им приписывают свойственные им силы, именно физические и
химические, которые именуют мертвыми силами, а самые тела также объяв-
ляют мертвыми14 15. К числу первых относят тела животного и растительного
царства, а к числу вторых — тела минерального царства 16.
Если беспристрастно рассмотреть написанное знаменитыми мужами,
то, несмотря на то, что они заслуживают славу и великую благодарность
за объяснение нам многих тайн природы, мы должны тем не менее с необ-
ходимостью признать, что высказываемые ими мысли о различии тел и их
сил не согласуются ни с их собственными опытами, ни вообще с правильным
способом представлять себе вещи и судить о них. Взглянем прежде всего
14 Блюменбах. Руководство к натуральной истории. Перев. с нем. Теряева
и Наумова. СПб., 1797, стр.З исл. Roeschlaub. Untersuchungen iiber Pathogenie.
Frankf. am Main, Th. I, 1800, § 102.
15 Блюменбах. Там же, стр. 741. R о е s с h 1 a u b. L. с., § 103.
16 Блюменбах, Roeschlaub in 11. cc.
11*
164
Диссертация И. Е, Дядьковского
на те тела, которые названы живыми. Из приведенного воззрения явствует,
что к этому классу должны быть отнесены тела, снабженные только
следующими характерными признаками: те, которые, во-первых, всегда
рождаются от тел одного и того же рода и вида, во-вторых,— обладают
строением и вследствие этого, в-третьих, отличаются способностью расти,
воспринимая инородные вещества и уподобляя их себе. Между тем, мы
видели, что естествоиспытатели сами отнесли к живым многие такие тела,
которые полностью лишены указанных признаков. Именно из их собствен-
ных опытов известен, например,гриб, называемый Clavaria и рождающийся
не только от самого рода и вида, но даже от тел иного, чем он сам, царства17,
тогда как мы находим, что его причисляют к живым телам. Равным об-
разом естествоиспытатели сами обнаружили и подтвердили, что существует
много насекомых, у которых не только родители, но даже и подобные
им тела до тех пор не были известны18, в то время как мы находим, что все
эти тела причислены к живым. Наконец, они же ясными опытами сообщили
нам, что зверьки, называемые инфузориями, рождаются, исключая угриц,
не только не от тел того же рода и вида, но даже не обнаруживают никаких
признаков ни организации, ни уподобления инородных веществ, ни
роста19; между тем, все они отнесены к числу живых тел. Чему же, спра-
шивается, мы должны следовать — мнению, основанному на предположе-
ниях, или опытам? Но каждому известно, что мнение, противоречащее
опытам, никогда не приближает к истине и поэтому с ним не следует счи-
таться. Итак, само собой разумеется, что мнение, высказанное естество-
испытателями о различии тел, и выведенное отсюда разделение их и свя-
занных с ними сил на живые и мертвые совершенно ложно и, без сомнения,
должно быть отвергнуто с тем большей уверенностью, что самое именова-
ние тел, а особенно сил мертвыми совершенно непригодно и поэтому не
только не служит для объяснения природы вещей, но даже затемняет
многое, само по себе ясное и объяснимое.
Так, рассматривая это название мертвые тела, легко можно заключить,
что все эти тела являются не чем иным, как продуктами, современными
началу мира и предназначенными только к тому, чтобы существовать без-
деятельными, пока их не коснется наша рука. Но ежедневный опыт пока-
зывает, что эти тела возникли в более недавние годы и предназначены
для более возвышенной цели. Ибо мы видим, что мертвые тела действуют
так же, как и те, которые называются живыми, и подобно последним
в своих действиях подчиняются законам; равным образом они имеют
отношение не только к определению своего собственного состояния, но и
состояния живых тел. Почему же им приписывается мертвенное существо-
вание? Совершенно непонятно.
Впрочем, еще более непонятно наименование мертвых сил. Рассмот-
рим какое-либо явление и обсудим способ, посредством которого оно
вообще объясняется. Например, соляная кислота и поташ, будучи при-
ведены в соприкосновение, соединяются и (при известных условиях)
образуют тело с совершенно иными, чем ранее, свойствами. Что же, спра-
шивается, побуждает эти мертвые тела к соединению и такому изменению
17 Б л юмен ба х. L. с., стр. 477. В прошлом году я многократно наблюдал, как
совершенно сходные грибы родились из лепестков желтофиоли (Cheirantus), упав-
ших на унавоженную землю, и под увеличительным стеклом, дающим увеличение
едва в 6 раз, ясно видел, что они снабжены кожистой выпуклой шляпкой со многими
углублениями и расширенной внизу ножкой, в шесть раз более длинной, чем шляпка.
18 Б ю ф ф о н. Естественная история. Перов, акад. Захарова. СПб., 1806, ч. 3,
(тр. 411 и сл.
19 Б ю ф ф о н. L. с., стр. 162, 200 и др.; Б л ю м е н б а х. L. с., стр. 696 и сл.
Диссертация И. Е. Дядьковского
165
их свойств? Мертвая сила сродства? Допустим; но возможно ли допустить,
исходя из природы самой силы, мертвое действие мертвой силы на мерт-
вые тела? Однако чтобы открыть истину, исследуем, что это за мертвая
сила сродства? Является ли она чем-то посторонним для тел и отличным
от них или представляет их собственное свойство? Первое допущение
не только ничего не объясняет, но его даже представить сс бе никак нельзя:
каким образом это мертвое что-то, это абсолютное нпчто, может действо-
вать на мертвые недеятельные тела, побуждать их к деятельности и изме-
нять их свойства? Если же допустим последнее (что было бы то же самое,
как если бы мы рассматривали сами тела в качестве причины их деятельно-
сти), то мы неизбежно должны будем отвергнуть их мертвенное состояние.
Ибо мертвое, как мертвое, не может определять ни своего состояния, ни со-
стояния другого тела; иначе его было бы невозможно отличить от живого.
Пойдем дальше. Внимательно изучая это новое тело, образованное из
соединения соляной кислоты и поташа, мы находим, что оно имеет неко-
торую правильную внешнюю форму. Исследуем это явление посредством
другого соединения,— результат будет тот же самый. Прибавим теперь
вместо соляной кислоты серную: тотчас окажется, что из этого нового со-
единения образуется другое тело с иными кристаллами и т. д. Что же,
спрашивается, побуждает эти тела к различным и в то же время постоян-
ным действиям? Образовательное стремление? Предположим, что вопрос
решен; однако и с этим решением мы все еще ничего не понимаем. Что же
это, спрашивается снова, за мертвое образовательное стремление? Почему
оно управляет не всеми этими мертвыми телами и каким образом его можно
отличить от подобной же живой силы?И то и другое остается необъяснимым.
То же самое, что было сообщено о сродстве и образовательном стремле-
нии, следует сказать и о других так называемых мертвых силах природы:
именно, если принять за мертвые, то мы не только не сможем объяснить
каких бы то ни было явлений, но и запутаем многое, ясное по своей при-
роде. Если же все это обстоит так, то ясно, что для объяснения тех явлений,
которые наблюдаются в телах минерального царства, мы неизбежно дол-
жны и им, равно как и телам других царств, приписать жизненную силу.
Однако чтобы, избегая меньших ошибок, сделанных другими, не впасть
в еще большие, или, как говорится, избегая Сциллу, не попасть к Ха-
рибде, необходимо сначала тщательно изучить и обсудить вопрос, что такое
эта жизненная сила, посредством которой могут и должны объясняться
столь многие и различные явления.
Обойдем молчанием древних, которые для решения этого вопроса при-
нимали или химические начала, или архея, или душу20, а также и тех
более новых авторов, которые допускают или множество жизненных сил,
состоящих в сократимости, раздражимости и чувствительности21, или
единственную, заключающуюся или в раздражимости22, или в чувствитель-
ности23. Умолчим также и о тех, которые связывали ее с какой-то особен-
ной жизненной жидкостью, постоянно возобновляющейся (в виде газа
или пара)24, или с теплородом и светородом, которые действуют достойным
20 Friedr. Hoffmann. Medicina racionalis. Galae Magdeburg., MDCCVII,
Th. I. Cap. Ill; Г e к к e p. История врачебных теорий и систем. Перев. с нем.
Левицкого. М., 1809.
21 Фр. Блюменбах. Физиология. Перев. с нем. Б. Моисеева. М., 1796.
22 М е t z g е n. Uber Irritabililat als Lebensprinzip in der organiseben Natur.
Konigsberg, 1794.
23 Schaffer. Uber Sensibilitat als Lebensprinzip in der organischen Natur.
Frankf. am Main, 1797.
24 G m e 1 i n. Allgemeines Repetitorium fur cmpyrische Physiologie und verwandte
Wissenschaften, T. IV.
166
Диссертация И. Е. Дядьковского
удивления образом25. Оставляя в стороне даже самого бессмертного Броу-
на, который свою необъяснимую возбудимость 26 сделал столь же извест-
ной, как жизненную силу27, упомянем только те мнения о жизненной силе,
которые высказаны некоторыми ревностными последователями и наиболее
искусными преобразователями системы этого мужа. Я считаю необхо-
димым рассмотреть их мнения о жизненной силе, которые во многом
превосходят все перечисленные выше и способствуют ее пониманию и
объяснению.
Первое из этих мнений, высказанное Решлаубом, состоит, с одной сто-
роны, в том, что жизненная сила есть нечто постороннее28, привходящее
для органических тел29 и недоступное нашим чувствам 30, и на ней покоится
первичное основание жизни и всех ее явлений, в которых она обнаружи-
вается31. Это нечто он называет именем жизненного начала32. Таким
образом, ясно,что,по мнению Решлауба, сила, или, как ему угодно называть,
жизненное начало, из которого следует выводить и объяснять явления,
сопровождающие жизнь органических тел, есть нечто, вполне сходное
с метафизической сущностью 33.
При первом обсуждении этого начала, предложенного Решлаубом,
может показаться, что из его действия можно очень легко вывести и объяс-
нить не только то, что наблюдается в органических телах, но также и то,
что обнаруживается в неорганических явлениях. Что, действительно,
может обладать такой скоростью и такой свободой действий, которые мы
можем приписать только этому нематериальному началу? Что же может
иметь значение для вызывания столь многих и разнообразных явлений,
ежедневно обнаруживающихся в различных телах, как не такое начало?
Другими словами, что может быть более пригодным для объяснения всего
этого? Если, однако, мы ближе всмотримся и исследуем, то ясно увидим
совершенно противоположное. Ибо мы знаем на основании опыта, что
сколько бы ни обнаруживалось явлений природы, все они зависят от опре-
деленных условий и по своим свойствам и силе зависят от известных зако-
нов. Каким же образом мы можем связать этими законами и подчи-
нить им это нематериальное начало, т. е. как мы можем утверждать его
свободную деятельность, которая должна проявляться в соответствии
с его природой, и постоянную силу условий, обнаруживающуюся во всех
явлениях?
Именно по этой причине мнения Решлауба, касающиеся объяснения
явления в органических телах, содержат такое количество противоречий
и недостатков, что мы во всех его построениях не находим с первого взгля-
да ни малейшего следа истины. Так, если счесть необходимым приписывать
телам жизненную силу и рассмотреть высказанные на этот счет мнения, то
кто усомнится считать важным условием жизни эту жизненную силу или
жизненное начало?
25 Eckartshausen. Die neuesten Entdeckungen fiber Licht, Warme und
Feuer. Bd. I, 1798.
26 III и ф e p л и. Исследование Бровновой врачебной системы. Перев. с фр. СПб.
27 Joh. Bruno. Elementa medicinae. Mediol., 1792.
28 R о e s c h 1 a u b. L. с., T. I, § 109.
29 L. c., § 102, 111.
30, 31, 32 l c., § 110.
83 В самом деле, обсуждение и сопоставление его доводов, которыми он возражает
против материальности жизненной силы, принимаемой некоторыми (§ 252 и сл.), и
против тех, кто считает возможным существование ее без жизни тела и полагает
неправильным рассмотрение ее как силы, показывает, каким иным образом мы можем
истолковывать его жизненное начало.
Диссертация И. Е. Дядьковского
167
Однако Решлауб считает необходимым принимать 34 за источник извест-
ного явления самую организацию, основываясь на таких ее повреждениях,
как нарушение или полноеподавление или выпадение функций организма35.
Само по себе ясно, сколь велико противоречие между этим утверждением
и вышеприведенным его мнением. Если мы должны приписывать жизнен-
ную силу или жизненное начало органическим телам, чтобы указать
причину или основание жизни и, тем самым, самой организации (без со-
мнения,ее развитие никак нельзя отделить от процесса жизни), то главное
условие жизни необходимо полагать не в организации, которая сама по
себе, а равным образом и жизнь, может рассматриваться только как неко-
торое следствие или проявление наличия и действия начала, а именно
в этом начале как абсолютной причине жизни и организации. Иначе мы
должны с неизбежностью допустить, что организация предшествует нали-
чию и действию жизненного начала; это допущение равносильно отрица-
нию самого единого жизненного начала. Ибо организоваться и жить есть
одно и то же, как полагает и сам Решлауб.
Не касаясь в дальнейшем этого мнения, Решлауб учит, что в отсутствии
жизненного начала неповрежденная организация сама по себе существовать
не может36. Таким образом, ясно, что первичное условие жизни снова
низведено до степени подчиненного. Нам могут возразить, «что одной
только организации, рассматриваемой как первичное условие жизни,
недостаточно для ее осуществления, так как для этого необходимо другое,
хотя и менее решающее условие». Это совершенно неправильно, так как
ни в коем случае нельзя допустить взаимной независимости этих условий,
с чем согласен и сам Решлауб 37; какое-нибудь одно условие неизбежно
должно зависеть от другого, иначе мы никогда не объясним, что и каким
образом соединяет между собой совершенно независимые вещи (организм
и жизненное начало) и что и каким образом разделяет их, когда они со-
единены. Итак, если Решлауб принимает, что организация может оста-
ваться неповрежденной в отсутствии жизненного начала, значит он
считает, что уже не начало зависит от организации, как он это доказывал
прежде38, а организация от жизненного начала. Иными словами, он утвер-
ждает, что главное условие заключается не в организации, а в жизненном
начале; ведь иначе повреждение организации должно было бы неизбежно
предшествовать отсутствию жизненного начала.
Отсюда ясно, что это последнее мнение Решлауба о неповрежденности
мертвой организации вступает в противоречие с его прежним мнением,
согласно которому главное условие жизни заключается в организации,
и что, таким образом, для доказательства истины принять одно из этих
мнений значит отвергнуть другое. Что касается первого мнения, то, как
уже показано выше, оно настолько ложно, что не заслуживает дальней-
шего обсуждения; что касается последнего, то и его здравый смысл не
позволяет считать истинным. Бывают, впрочем, случаи, как доказывает
Решлауб опытами Бонее и Морганьи39, когда при вскрытии трупов не
34 R о е s с h 1 a u b. L. с., § 106. Определяя выше, по Решлаубу,жизненную силу,
или жизненное начало, я отметил: его мнение состоит из одной части. Вот другая,
с помощью которой он предлагает рассматривать свое начало, и каким образом оно
может рассматриваться то как первичное основание жизни, то одновременно как
нечто, зависящее от организации? Я отказываюсь от истолкования [идей] более остро-
умных [людей], чем я сам.
35 L. с., § 105, 111.
36 L. с., § 109.
37 L. с., § 111.
38 Ibidem.
39 L. с., § 109.
168
Диссертация И. Е. Дядьковского
удается обнаружить никакого повреждения организации, однако отсюда
совсем нельзя заключить, что никакого повреждения на самом деле нет46.
Во-первых, наши знания об организации все еще настолько ограничен-
ны, что мы не можем в каждом случае обнаружить ее состояние. Действи-
тельно, если и существуют в организме некоторые более простые части
вроде костей и мышц, организацию которых мы знаем почти полностью,
то и здесь не следует забывать, что эти части по своей природе меньше под-
вержены изменениям и менее важны для организма. Что же касается дру-
гих частей, более изменчивых и более важных для организма, именно
нервов, то мы ничего не можем сказать не только о взаимном различии их
организации, которая в каждом из них, по мнению самого Решлауба40 41,
должна быть различной 42, но даже едва знаем что-либо достоверное об их
организации вообще. Каким же образом мы можем судить о состоянии
организации, когда не знаем ее в тех частях, к которым мы должны обра-
щаться в первую очередь для определения ее состояния?
Во-вторых, положим, что мы проникли со своими скальпелями и мик-
роскопами в тайны природы и весь организм расчленили нашим искус-
ством до мельчайших составляющих его молекул, тщательно их рассмот-
рели и определили величину, форму, расположение, сцепление и всю
связь этих молекул. Однако и этого недостаточно, чтобы обнаружить
в трупе состояние организации, так как тогда мы узнали бы только мерт-
вую, а не живую организацию, и не имели поэтому нормы, с которой
могли бы сравнивать обнаруженную мертвую организацию.
В-третьих, предположим даже, что сама организация живого челове-
ческого тела нам известна; однако и это едва ли может послужить для
обнаружения неповрежденного состояния организации в каждом трупе,
так как существует большое различие между той нормой организации,ко-
торую мы знаем, и той, следы которой мы обнаруживаем в любом трупе43.
Итак, в организации трупов может быть многое, что по сравнению со своей
нормой представлялось бы поврежденным, а по сравнению с другой по-
кажется неповрежденным. Из всего этого явствует, что во многих случаях
мы не можем сказать ничего совершенно достоверного о состоянии орга-
низации (повреждена она или нет),даже если применить любой возможный
анатомический опыт. Следовательно, мнение о неповрежденности органи-
зации в трупах, которое Решлауб пытался доказать анатомическими опы-
тами,необходимо отвергнуть, тем более,что ежедневный опыт,основанный
на сравнении трупов с живыми телами, показывает противоположное44. В
самом деле, мы видим, что каждое тело, пораженное рукой смерти, вскоре
теряет бывший при жизни тургор,опадает,делается вялым и как будто рас-
падается, так что все те силы, которые действуют, сжимая или растягивая,
и которые как будто раньше не оказывали никакого влияния на живое тело,
теперь очень сильно действуют на мертвое. Все это справедливо не только
по отношению к человеческому телу, но и по отношению к прочим живот-
ным и даже растениям: это может быть, конечно, объяснено только по-
вреждением организации.
Итак, после установления ложности мнения Решлауба о неповрежден-
ности организации в трупах явствует, что необходимо с не меньшей тща-
40 Каппель. Краткое рассуждение о Бровновой системе. Перев. с нем. Гро-
мова. 1814, § 11.
41 R о е s с h 1 a u b. L. с., § 161.
42 Н u f е 1 a n d. Ideen iiber Pathogenic. Jena, 1795, S. 101.
43 R e i 1. Uber Erkenntniss und Kur der Fieber. I. Th., § 2.
44 Kar. G i m m 1. Commentatio, mortis historiam, causas et signa sistens. Get-
ting., 1794.
Диссертация И. Е. Дядьковского
169
тельностью оценить и отношение к организму его жизненного начала как
чего-то постороннего45 и то их удивительное взаимоотношение без всякой
связи, которое этот автор допускает своим мнением.
Кроме этих и других недостатков, которыми страдают мнения упомя-
нутого автора о жизненной силе, следует еще добавить, что если мы примем
это его жизненное начало (помимо относящихся к нашей цели явлений
в органических телах), все же существует огромное множество таких
явлений, которые никак не удастся объяснить. Так, приняв это начало
как нечто, господствующее над всеми органическими телами46, трудно
представить себе, почему существует столько разнообразных тел, если
они управляются одним и тем же жизненным началом? Уж не одарено
ли это начало волей воссоздавать и строить разнообразнейшие тела?
Однако то, что в природе не существует рогатых галок и крылатых быков,
или же,— чтоб сделать мысль еще более ясной,— животных, снабжен-
ных, подобно растениям, листьями и цветами,— все это свидетельствует
о совершенной ложности этого мнения. Казалось бы, что этот вопрос
можно легко разрешить, если мы примем теорию эволюции47, именно,
если предположить, что организация любого вида как прототип всех
существующих теперь его особей была приобретена при его сотворении
и если рассматривать неодинаковое действие жизненной силы как неиз-
бежное следствие различий в самой организации48. Однако при дальней-
шем обсуждении исчезает всякая надежда решить вопрос подобным обра-
зом. Ибо мы видим, во-первых, что как в животном, так и в растительном
царстве существуют особи, как будто совершенно перерожденные. Сюда
относятся различные перерождения растений и животных под влиянием
климата, пищи, а у последних и образа жизни. Сюда же относятся раз-
личные уродства в виде недостатка и избытка частей тела, в виде измене-
ния обычных частей и их особенного, необычного устройства. Во-вторых,
мы видим, что в том и в другом царстве существуют, кроме того, такие
виды, которые или ведут начало от иных, несходных видов, или, как было
выше сказано, вообще не имеют родителей среди живых тел. К первым
относятся различные помеси 49, а к последним — некоторые насекомые,
черви, инфузории и т. д.50 Все это не могло бы иметь места, если бы орга-
низация существовала раньше жизненного начала и его действия осу-
ществлялись бы в зависимости от закона организации.
При сопоставлении всего этого ясно, что высказанное Решлаубом
мнение о жизненной силе или жизненном начале, действительно, не может
служить для объяснения не только всей природы, но и явлений в самих
органических телах и что поэтому мы не совершим ничего несправедли-
вого, если отвергнем это мнение.
Другое мнение о жизненной силе, принадлежащее Гуфеланду, состоит
в следующем: «Сущность жизненной силы, как и прочих сил, нам неиз-
вестна. Однако явления, сопровождающие ее действия, именно а) прояв-
ление способности воспринимать впечатления в виде раздражений со
стороны тел и отвечать на них по своим особым законам, не существую-
щим ни в химической, ни в механической природе, и б) проявление
способности противодействовать силам,законам и химическим отношениям,
45 Ср. К а п п е л ь. L. с., § 10 и сл.
46 Ibidem.
47 Haller. Elementa physiologiae. Laus., 1778, T. VIII, part. I, p. 95 и сл.
48 Rose. Grundzuge der Lehre von Lebenskraft. Braunschw., 1797, S. 57 и сл.
49 E. G. Bose. Dissert, de generatione hybrida. Lips., MDCCLXXVIII; Б л ю-
м e н 6 a x. L. с., стр. 18 и сл.
50 Б ю ф ф о и. L. с., стр. 411 и сл.
170
Диссертация И. Е. Дядьковского
частью уничтожать, частью видоизменять их. Эти способности резко отли-
чаются от явлений, обнаруживающихся в действии других сил, откуда
мы должны поэтому заключить, что и жизненная сила существенно отли-
чается от прочих сил»51.
Бессмертна слава этого мужа, выделяющегося своим гением и трудами
на пользу медицины среди многих великих мужей и являющегося укра-
шением всего врачебного мира. Вместе с тем мы не можем умолчать о том,
что это высказанное им мнение о существенном отличии жизненной силы от
других сил основано на многих произвольных допущениях и совершенно
не соответствует истине. Ибо, во-первых, одно дело различать что-либо,
основываясь на сущности, а иное — судить по проявлениям, которыми
обнаруживается действие на другие тела. Мы ни в коем случае не можем
без особых оговорок судить по различию в проявлениях о различии в сущ-
ности не только по отношению к жизненной силе, которая, по представле-
нию самого Гуфеланда, есть нечто метафизическое52, но даже и по отно-
шению к более известным вещам. Повседневный опыт убеждает нас, что
по законам природы одна и та же вещь в различных условиях может об-
наруживать различные явления. Неужели же Гуфеланд освободил
жизненную силу от этого закона, объявив, что она проявляется несходным
образом не только в различных телах, но и в разных частях одного и
того же тела? 53 Если же нет, то почему мы не должны приписывать одну
и ту же силу неорганическим и органическим телам? Быть может, он
обнаружил между ними столь большое сходство, что предпочел различие
явлений, сопровождающих их существование, отнести на счет различия
в силах, а не на счет различия в самих явлениях? Однако собственный
опыт каждого доказывает противное. Как каждый видит, между теми и
другими телами существует столь большое различие, что между ними не
может быть найдено ничего общего, кроме того, что им свойственно как
телам вообще. Итак, ясно, что из различия явлений, сопровождающих
существование различных тел, не следует делать вывод о различии сил.
Во-вторых, если допустим, что различие явлений доказывает различие
сил, то и отсюда нельзя избежать вопроса, как Гуфеланд доказывал спра-
ведливость своего мнения об отличии жизненной силы от других сил. В са-
мом деле. Те самые способности, которые он приписывал органическим
телам и посредством которых, как характерных признаков, стремился
отличить жизненную силу от других сил, частью по самому существу
сомнительны или совершенно ложны, частью же не менее свойственны
неорганическим телам, чем органическим, и поэтому никак не могут слу-
жить для распознавания жизненной силы.
Что касается способности воспринимать впечатления от тел, которую
он приписывает только органическим телам, то, руководствуясь как опы-
51 Н uf е 1 an d. Ideen uber Pathogenie, S. 48—49.
52 Признаемся, впрочем, чтобы ближе подойти к истине, что мы, разумеется, ни-
как не можем представить себе жизненную силу метафизически. Ибо, с одной стороны,
нежелание приписать жизненной силе материальные свойства (Pathogenie, р. 124,
сноска) и заявление о проникновении ее в материю (L. с., р. 52) для изменения под-
лежащих освобождению химических и механических сил и для побуждения к действию
по законам органической природы, с другой стороны, доказательство различных видо-
изменений, соответствующих количеству и качеству материи, как бы несущих ее отпе-
чаток (L. с., р. 60—79 и др.), доказательство различной степени ее сродства к различ-
ным материям, с которыми она соединяется, с одними в большем, а с другими в мень-
шем количестве, причем с одними прочнее, а с другими слабее (L. с., р. 107),— из
всех этих результатов исследования жизненной силы гораздо труднее познать ее при-
роду, чем природу воды и огня из комбинации свойств того и другой.
63 Huieland. L. с., § 77, 101 и др.
Диссертация И. Е. Дядьковского
171
том, так и здравым смыслом, мы неизбежно должны приписать ее также
и самим неорганическим телам. Никто не будет отрицать того, что неорга-
нические тела под действием на них других тел не могут остаться неизмен-
ными, а то, что изменяется под действием другого тела, воспринимает,
стало быть, это действие. Каждый, несомненно, согласится, что тело,
изменяющееся под действием другого тела, как говорят, испытывает это
действие. Итак, почему же приписывают эту способность только органи-
ческим телам и отрицают ее у неорганических? Верно, что эта способность
воспринимать впечатления от тел, или, что то же, изменяться под влия-
нием тел, вообще гораздо легче обнаруживается у органических, чем у
неорганических тел.
Если, однако, сделать заключение о наличии этой способности только
у органических тел, то оно вызовет тем большее сомнение, что это правило
знает много исключений и может быть принято лишь с известными огра-
ничениями. Пни деревьев, кораллы, скорлупа, панцыри, щиты, когти
животных и т. п. дают ясные для всех доказательства. Что же касается
тех слов, которые Гуфеланд использовал для более точного обозначения
этой способности в органических телах и которые мы здесь не привели,
именно выражение — воспринимать раздражения, то само по себе ясно,
что этими словами он не только не доказал того, что ему хотелось, но еще
нагляднее обнаружил ошибочность своего мнения. Если же он хотел
выразить только то, что органические тела воспринимают впечатление
не только с той стороны, которая испытывает воздействие, а одновременно
и с других сторон, не затронутых воздействием, то этим (не говоря уж
о том, что и эту способность нельзя отрицать и у неорганических тел)
Гуфеланд сильнейшим образом противоречит не только опытам других,
но и своим собственным. Ибо мы знаем из его собственных слов, что расте-
ния одарены только раздражимостью 54, и, как он сам ясно показывает,
восприятие у них местное, именно только в том органе, на который подей-
ствовало впечатление55. Итак, ясно, что если мы не сочтем разумным от-
рицать жизнь у растений, то должны будем неизбежно отвергнуть мнение
этого автора, который стремится отличить способность органических тел
воспринимать впечатления от аналогичной способности неорганических тел.
Едва ли ближе к истине, повидимому, и то мнение Гуфеланда, согласно
которому органическим телам приписывается способность отвечать на
воспринятые впечатления по особым законам, не существующим ни в хи-
мической, ни в механической природе.
В самом деле: а) Он сам отчетливо утверждает, что мертвые (т. е. хи-
мические и механические) силы оказывают большое влияние на осущест-
вление этой способности, так как она проявляется по-разному при раз-
личных состояниях мертвых сил организма56. Как, например, при прочном
сцеплении или при сухости волокон организма реакция оказывается более
сильной и продолжительной, а при слабом сцеплении или мягкости волокон
реакция оказывается более слабой и притом неправильной; или при боль-
шем воздействии тепла в организме реакция слабее, чем при меньшем его
воздействии 57, и т. д. Отсюда явствует, что причины, от которых зависят
сила и характер реакции, как полагает и сам Гуфеланд, являются хими-
ческими и механическими силами. Если же это так, то отсюда само по
себе следует, что и самое их действие должно осуществляться только
54 Hufeland. L. с., S. 60, 83.
55 L. с., S. 79.
56 L. с., S. 120.
57 L. с., S. 123.
172
Диссертация И. Е. Дядьковского
по химическим и механическим законам;иначе с неизбежностью следовало
бы допустить, что сами эти силы могут действовать не по своим собствен-
ным законам; однако такую нелепость никто не согласится принять.
б) Самое различие в количестве жизненной силы как в любой части ор-
ганизма,так и в целом организме,которое может считаться причиной раз-
личия реакции58, является, по мнению Гуфеланда,только следствием59 раз-
личий воздуха, пищи,питья,одежды и т. д. Однако из его собственных опы-
тов мы знаем, что состояние мертвых сил в нашем организме изменяется иод.
влиянием различных вещей 60. Отсюда само по себе вытекает, что главную
причину, почему реакция должна обнаруживаться так, а не иначе, с той,
а не иной силой,следует искать здесь не в чем ином,как только в различ-
ном состоянии химических и механических сил организма,и,следователь-
но, само ее действие должно осуществляться по законам одних и тех же сил.
в) Это же ясно доказывается как различным свойством раздражите-
лей, так и законами и механизмом реакций, которые свойственны органи-
зации и которые Гуфеланд не склонен считать причиной различий реак-
ции61, в них на самом деле (как мы впоследствии увидим) следует искать
ее единственную причину. Таким образом, никто, конечно, не будет от-
рицать, что для объяснения, почему, например, в холодной ванне кожа и
все тело сжимаются, а в теплой, наоборот, расширяются, или кости у всех
стариков ломаются легче, чем у детей, почему для переломов у тех и
других достаточно вполне определенной, а не любой силы,— нет никакой
необходимости принимать какие-либо другие законы, кроме химических
и механических. Сам Гуфеланд также использует для объяснения подоб-
ных явлений не какие-либо другие, а только химические и механические
законы62. Почему же мы должны принимать особые законы реагирования,
если можем все объяснить действием общих законов?
Кроме того, мы знаем, что именно те тела, у которых следовало бы
отрицать наличие жизненной силы, реагируют на действующие на них
известные раздражения таким же образом, как если бы они были живыми,
например, трупы — на гальваническое воздействие63. Так как для объяс-
нения их реакции мы никак не можем принять других законов, кроме
химических и механических, то отсюда само собой вытекает, что в прочих
случаях для объяснения реакции мы должны допустить те же химико-
механические, а не какие-либо иные, особые законы. Кроме того, какая
польза принимать эти особые законы? Разве что та, что при их допущении
так же легко, как Гордиев узел под мечом Александра Великого, могут
быть разрешены проблемы, которые до сих пор остаются неясными не
только для всех сведущих, нои для наиболее опытных исследователей.
Быть может, язык, вооруженный такими словами, как количество и
качество жизненной силы, без всякого труда объясняет все явления в орга-
низме, касающиеся силы и ее природы, а лишенный этих слов остается
безмолвным? По уже из сказанного выше об этом количестве и качестве
жизненной силы явствует, что такое объяснение является совершенно
бессодержательным. Ибо, чтобы понять и объяснить самое различие в со-
стоянии мертвых сил организма и его частей, неизбежно нужно вернуться
к химико-механическим законам.
58 L. с., S. 116, 117.
59 L. с., S. 114, 130.
60 Гуфеланд. Система практической врачебной науки. Перев. с нем., ч. 1\
стр. 48 и др.; его же. Ideen Uber Pathogenie, S. 16, 17.
61 L. c., S. 112.
62 L. c., S. 142, 141.
63 Ш п p e н г e л ь. L. с., ч. 1, стр. 277, 278.
Диссертация И. Е. Дядьковского
173
До сих пор речь шла о способности восприятия и реагирования.
Что ж касается способности полностью или частично изменять и
уничтожать силы, законы и отношения в природе, которую Гуфеланд
объявляет следующим характерным признаком присутствия жизненной
силы, то, обсудив доводы остроумнейших Рейля и Решлауба64 65, мы можем
заключить, что это мнение совершенно ложно. Ибо, чтобы принять это
изменение и извращение законов, сил и отношений в природе, мы должны
неизбежно предположить, что материя, входящая в состав организма,
и все условия, содействующие его формированию, не отличаются от мате-
рии и условий, формирующих любое органическое тело. Так как, однако,
Гуфеланд отказывается принять эту гипотезу 66, то отсюда само собой вы-
текает, что должно быть отвергнуто и самое изменение и нарушение сил
и законов химической природы. Если, например, какая-либо кислота,
приходя в соприкосновение с организмом, не может образовать с ним
ни соли, ни окисла, или если органическая масса целиком переходит в
другую форму,не свойственную неорганическим телам, то отсюда мы дол-
жны сделать заключение,что силы и законы природы не только не изме-
няются и не уничтожаются,а, напротив,становятся на более прочную почву.
Таковы важнейшие возражения, которые, как мы считаем, природа
выставляет против мнения Гуфеланда о способностях органических тел.
Если опустить для краткости то, что может показать изучение частностей,
касающихся животных и растений, и если рассмотреть только общее, то
нам станет ясно, что в природе отсутствуют те характерные признаки,
по которым мы могли бы распозпать жизненную силу, и что поэтому-то
существенное отличие ее от других сил природы, которое Гуфеланд
стремился доказать, совершенно не имеет места.
Впрочем, не следует, кроме того, упускать из вида подобную же труд-
ность объяснения многих явлений, которая, как мы видели, возникает
из приведенных выше мнений Решлауба о жизненной силе. Так, например,
мы знаем, что жизненная сила во всех органических телах является одной
и той же66, в то время как мы находим столь большое различие в условиях
и способе их рождения и сохранения их жизни. Не только между обоими
царствами, животным и растительным, но и между классами, родами и
видами, даже между особями одного и того же царства, особенно живот-
ного, существуют столь большие различия, что все это может распознать
даже рука и глаз неопытного человека.
Итак, невозможно объяснить, откуда проистекает такое большое раз-
личие, если принять для всех тел одну и ту же формирующую, управля-
ющую и сохраняющую силу. Следует согласиться, что Гуфеланд очень
легко разрешает этот вопрос на основании материальных различий между
организмами, однако это решение не только не доказывает высказанные
им мнения о жизненной силе, а,напротив, всем им противоречит, разрушает
и уничтожает их. Ибо, если все это разнообразие тел мы должны объяснить
различием составляющих их материй, если, папример, для решения во-
проса, почему существует столь большое различие между слоном и инфу-
зорией или между дубом и былинкой в отношении их формирования, жиз-
ни и способностей, мы должны прибегнуть к различию составляющих их
материй, то, спрашивается, для чего же приписывать им жизненную силу?
Здесь я не могу обойти молчанием то удивительное соединение пользы
и вреда, которое принесла медицинская система бессмертного Джона
64 См. Roeschlaub. L. с., § 163 и сл.
65 Гуфеланд. Система практической врачебной науки, ч. 1, стр. 65.
66 Hufeland. Ideen uber Pathogenie, S. 69.
174
Диссертация И. Е. Дядьковского
Броуна. Так, если рассматривать эту систему с ее практической стороны
и сравнить ее в этом отношении с предшествующими системами, как era
собственной, так и Сиденгама и Бургава, то не найти слов, чтобы доста-
точно показать, насколько она сильно и быстро содействовала прогрессу
медицины, и выразить нашу признательность ее бессмертному изобре-
тателю. Ибо обнаружение раздражимости в столь изменчивом и притом
[в своем внутреннем строении] скрытом [для наших глаз] организме че-
ловека (и других животных) приносит большую пользу врачу, что теперь
известно не только лечащим, но и излеченным.
Если же рассмотреть эту систему с ее теоретической стороны, осо-
бенно с той стороны, на которой бессмертный Броун основывает сопостав-
ление раздражимости с другими силами природы, то без всякой натяжки
можно сказать, что она принесла едва ли меньше вреда,чем пользы, и даже
больше именно вреда. Ибо поспешные последователи Гуфеланда, увлечен-
ные пользой его системы, сделали вывод, что изучение раздражимости
есть единственный путь, на котором можно достигнуть познания природы
организма. Вследствие этого медицинская наука, которая до сих пор,
следуя хотя и медленно, но уверенно по пути опытов к истинному позна-
нию природы, шествовала к вершинам знания, вернулась, как кажется,
к временам догматизма. С этого времени, покинув истинный путь опытов,
каждый спешил раньше другого разукрасить собственное здание своих
умозаключений о природе раздражимости (и, следовательно, организма);
при этом (как мы уже выше видели) возникло множество произвольных
гипотез и противоречий с собственными мнениями, много противоречивых
и спорных представлений о назначении и самом определении раздражи-
мости. Одни предпочитали просто название раздражимость*1, другие —
жизненный дух*8, жизненная сила*9 или жизненное начало19.
Впрочем, не касаясь споров этих авторов относительно,например, того,
материальна67 68 69 70 71 ли жизненная сила или нематериальна72, находится ли она
вне организма73 или внутри него74 и т. д., заметим только, что они дошли
до такой путаницы, что вынуждены были спорить о том, одарена ли кровь
жизнью или нет.Обсудив основания для утверждения75 и отрицания 76, на
которых они строят свои доказательства, мы можем только сделать за-
ключение,что или и то и другое истинно или что и то и другое ложно.Этот
вывод еще яснее показывает неудовлетворительность тех и других мнений.
Из этих кратких замечаний явствует, что вообще высказанные до сих
пор мнения последователей Броуна о жизненной силе, равно как мнения
Гуфеланда и Решлауба, не только не годятся для объяснения многих
явлений, но сверх того заводят нас в бездну споров, нередко не принося-
щих никакой пользы.
67 Ш и ф е р л и. L. с.; К а п п е л ь. L. с.
68 Ш и ф е р л и. L. с.; Г е к к е р. Врачебная наука на пути своем к совершенству.
Перев. с нем. Левицкого. М., 1809, стр. 271.
69 Hufeland. Ideen iiber Pathogenie.
70 Roeschlaub. Untersuchungen iiber Pathogenie.
71 E c k a r t sha u sen. L. c.
72 Roeschlaub. L.c.; Hufeland. LL. cc.; Rose. Grundziige der Lebre
von Lebenskraft. Braunschw., 1797, S. 51.
73 [Нет ссылки.]
74 Г у ф e л а н д. Система врачебной науки, стр. 55.
75 Н u I е 1 a n d. L. с., S. 78, 79 и сл.; Brandis s. Versuch iiber die Lebenskraft,
S. 45; Metzger, L. c., § 16.
76 Blumenbach. Programma de vi vitali sanguini neganda; vita autem propria
solidis quibusdam corporis humani partibus adserenda. 1795; R о s e. L. c., S. 81, 82;
Roeschlaub. L. c., § 201 и сл.
Диссертация И. Е. Дядьковского
175
Чтобы успешнее разрешить поставленный вопрос о жизненной силе,
или жизненном начале, мы неизбежно должны сначала тщательно иссле-
довать, каковы же те условия, которые необходимы природе для созда-
ния, формирования и сохранения тел. Ибо только лишь таким образом
(именно, внимательно рассматривая и сравнивая эти условия и обсуждая
различные следствия различных условий) можно приобрести способность
правильно определять их сущность и значение и удовлетворительно объяс-
нять все явления действием жизненной силы.
Эти условия, рассматриваемые с одной стороны, настолько различны,
насколько различны сами тела, а рассматриваемые с другой стороны, со-
вершенно не обнаруживают отличий друг от друга. Поэтому отсюда чрез-
вычайно легко, без подробного описания, при котором было бы необхо-
димо перечисление условий, относящихся к отдельным телам, вывести
следующие требования природы.
I. Любое тело, как животное, так и растительное или минеральное,
может родиться или образоваться не иначе, как от других тел или материй.
II. Любое известное тело может образоваться не иначе, как из извест-
ных материй и из определенного количества каждой из них.
III. Любое известное тело может образоваться при наличии материй
в необходимом для него количестве и качестве не иначе, как при опреде-
ленном количестве теплорода, поскольку он благоприятствует или по
крайней мере не препятствует известному взаимодействию этих материй.
IV. Любое тело может образоваться известным образом не иначе, как
при наличии известного отношения между его собственными силами и
механическими силами окружающих тел.
V. Любое известное тело может сохранять без повреждения свое суще-
ствование не иначе, как при наличии известного отношения между собст-
венными силами и химическими и механическими силами окружающих тел.
Вот наиболее общие законы, которым, как мы нашли, подчиняется вся
известная нам природа при возникновении, формировани1Г и сохранении
тел. Бывают, правда, случаи, в которых некоторые из этих законов, осо-
бенно второй, мы не можем обнаружить нашими обычными опытами,
откуда, однако, нельзя делать вывод, что они ошибочны. Так, например,
имея в виду упомянутый закон, мы знаем, что существует много таких
тел, в отношении которых почти ничего не известно, из каких материй
и какого их количества они состоят, и не удается установить это путем
анализа; в еще меньшей степени мы можем судить о различии между ними
как в смысле качества, так и количества материй. Из этого можно заклю-
чить только то, что материи не подчиняются нашему несовершенному ис-
кусству. Что же касается истинности этого закона, то ее безусловно обна-
руживает собственный разум каждого человека. Таким образом, только
в различном количестве и качестве материй, входящих в состав тел, мы
можем найти причину того77, почему липа родится только из семени такой
же липы, овца — только от такой же овцы, почему бычье мясо имеет
иной вкус, запах и цвет, чем гусиное или другое мясо, почему магнит
обладает иными свойствами, чем янтарь, хотя все это мы не можем дока-
зать своими опытами.
Итак, основываясь на сказанном, можно убедиться, что вся загадка
рождения и сохранения тел состоит в том, что известные материи соеди-
няются в определенном количестве и находятся в определенном отношении
к химическим и механическим силам окружающих тел. Если же это так,
77 К а п п е л ь. L. с., стр. 15.
176
Диссертация И. Е. Дядьковского
то ясно, что и первичным источником, из которого следует выводить и
объяснять все явления природы, нужно считать не силу или какое-то
особенное начало, которое до сих пор отыскивали и которое мы теперь
может отвергнуть как совершенно бесполезное произведение вымысла,
а только материю как безусловную причину явлении.
Нет также никакой нужды, в согласии с Дарвином *, одушевлять
материю каким-то жизненным духом78, или, следуя трансцендентным фи-
лософам, оживотворять ее идеей всеобщей жизни, пли разделять ее на
субъективную и объективную части79. Сама материя как материя80, по
нашему мнению, жива: сама материя содержит в себе начало или основание
всех своих действий; сама материя обладает способностью ко всем тем дей-
ствиям, которые мы в ней замечаем; так как материя по своей природе
неоднородна, то и способности ее различны. И именно из этого различия
ее способностей мы объясняем разные проявления сродства и образо-
вательного стремления, различные виды твердости, вязкости и тяжести
материи, а также различия как между царствами природы, так и между
отдельными классами, родами и отдельными видами в отношении способа
их зарождения, формирования, строения, условий жизни, способностей
и т. п. Отсюда же, наконец, мы объясняем самое различие между отдель-
ными органическими телами и их отдельными органами в отношении их
строения и способностей, короче говоря, все явления, обнаруживающиеся
в природе. На этом же пути мы дойдем и до понимания природы челове-
ческого тела.
Раздел III
О СИЛАХ, СТРОЯЩИХ И ОЖИВЛЯЮЩИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ТЕЛО
Человеческое тело является самым совершенным произведением при-
роды, для построения которого она, как кажется, соединила и применила
все свои силы, которыми ее наделило премудрое божество. Здесь природа
является во всей своей красоте, деятельности и величии: здесь то ее ис-
кусство, которое мы наблюдаем при образованиистольмногих тел, достигло,
как мы видим, самой высокой степени совершенства; здесь все ее способ-
ности, которыми она славится в отдельных своих царствах, мы находим
соединенными и скомбинированными в одном существе, так что весь мир,
по сравнению с этим телом, является, повидимому, не чем иным, как
* Речь идет об Эразме Дарвине — деде Чарлза Дарвина.— Ред,
78 См. Г е к к е р. L. с., стр. 271.
79 В е л л а н с к и й. Биологическое исследование природы в творящем и тво-
римом ее качестве. СПб., 1812.
80 Впрочем, я прошу чтобы отсюда кто-лпбо не сделал заключения, что в пред-
ставлении о материи я следую атомистической или механической системе. Я во всяком
случае принимаю существование материи как материи, как это делают атомисты, но
вместе с тем совершенно не допускаю, как и динамисты, никаких сил вне материи
(хотя, с другой стороны, как это ясно само по себе, не хочу рассматривать материю,
подобно динамистам, как явление соединения сил). Короче говоря, сама материя яв-
ляется, по моему мнению, и действующей и испытывающей действие; а название силы
я употребляю только для обозначения возможности действия между двумя разнород-
ными материями или для другого рода действий и предполагаю, что она существует
в самих материях.
Это свое мнение я предпочитаю чисто атомистическим воззрениям и считаю,что для
объяснения явлений,совершающихся в материи,пет никакой надобности принимать нахо-
дящиеся вне материи необъяснимые силы;я предпочитаю его в динамическим представ-
лениям по той причине,что мое мнение не уводит с экспериментального пути на путь не-
обоснованных рассуждений и,кроме того, позволяет более легкое объяснение явлений.
Диссертация И, Е. Дядьковского
177
микроскопическим явлением, показывающим субстанцию этого тела в раз-
общенном состоянии. Ибо все то, что комбинирует и формирует в минераль-
ном царстве, что образует в растительном и ощущает в животном царстве,
все это имеется налицо и сосредоточено в человеке, причем все это не толь-
ко собрано воедино, но и наделено такой силой, что ни в одном царстве
природы не найдешь ничего, что самым совершенным образом не проявляло
бы свою жизнь в этом теле. Если взглянешь на него как на минерал, ода-
ренный способностью самосохранения и самоформирования, то увидишь,
что обе эти способности господствуют здесь в самой высшей степени. Если
будешь рассматривать его как растение, снабженное различными органами
для принятия и уподобления необходимого и удаления излишнего, то
найдешь здесь все это в изобилии и более сложно устроенным. Если при-
мешь его за животное, наделенное чувствами для использования окружа-
ющего, то будешь удивляться их необычайной живости81.
Итак, все это ясно обнаруживает и доказывает превосходство челове-
ческого тела, почему оно, называемое именем малого мира, заслуживает
названия совершеннейшего мира.
Каким же образом, можно спросить, эта природа, которая, как мы
видим, столь груба и недеятельна в своем собственном убежище (в мине-
ральном и так называемом хаотическом царстве), могла произвести столь
совершенное тело? Отвечаем на это следующим образом. Ежедневный
опыт учит, что природа состоит из самых различных материй82; что все
эти материи обладают способностью соединяться между собой самым раз-
личным образом; что все тела, возникшие из комбинации различных ма-
терий, обладают самыми различными способностями как по степени, так
и по характеру; мы знаем, наконец, что природа пользуется для построе-
ния любых тел всегда одним и тем же способом, именно, особенным, свой-
ственным каждому телу смешением материй, вне всякой зависимости от
различия способностей и формирования всех этих тел. Итак, отсюда за-
ключаем, что природа, конечно, может образовать человеческое тело и
что она образовала его не каким-либо иным образом, как только тем,
которым она создает и другие тела’ (именно, путем особого смешения
материй).
81 Тем, кто будет возражать против этого мнения, ссылаясь на то, что некоторые
животные обладают более острыми чувствами, чем человек, я отвечу, во-первых,
что здесь идет речь не об одном каком-нибудь чувстве, а обо всех вообще и что если
какое-нибудь животное обладает тем или иным превосходно развитым чувством, дру-
гими же мало деятельными, то это не имеет никакого значения; во-вторых, что с превос-
ходством силы и одного какого-либо чувства у животных едва ли можно согласиться
(если принять во внимание, что оно относится только к некоторым вещам). Так, напри-
мер, мы знаем, что собака обладает острейшим обонянием к таким вещам, как испаре-
ния разных животных, что касается других и притом чрезвычайно пахучих вещей, то
известно, что она не обнаруживает к ним никакой чувствительности, склонности или
отвращения, какое она проявляет в вышеупомянутых случаях. Мы знаем также,
что кошки на большом расстоянии ощущают запах Nalerianae sylvestris, а также Na-
petae catariae L. (первую они с жадностью пожирают, о вторую трутся), тогда как по
отношению к другим вещам их обоняние не проявляется.
82 Действительно ли это различие материй, которому нас учит химия, является
основным? Без всякого сомнения, мы можем ответить на этот вопрос скорее отрица-
тельно, чем утвердительно. Хотя мы обнаруживаем удивительное изготовление одного
и того же питательного сока у животных (и только у немногих различного) из самых
различных материй и не менее необъяснимое зарождение его в большом количестве у
растений (как нам это известно из опытов Шредера, Вокелена, Грейфа и др.), питаю-
щихся в чистом песке или серой, магнезией, известью, железом и т. д. (см. Giese.
Handbuch der Pharmacies. Ill, S. 4),однако мы можем не без основания принять,что все
эти материи, которые слывут у нас под именем простых, именно щелочи, различные зе-
мли, металлы и др., построены из других начал, недоступных силе наших инструментов.
12 Инет, истории естествознания, т. V
178
Диссертация И. Е. Дядьковского
Далее, мы ясно видим, что все те тела, которые обладают одними и
теми же способностями и которые обнаруживают поэтому (при некоторых
условиях) одни и те же проявления, состоят из одной и той же материи;
те же тела, которые характеризуются различными проявлениями, состоят
также из различных материй83.
Однако, поскольку явления, свойственные человеческому телу,
отличаются от явлений в других телах, постольку мы заключаем, что
материя, составляющая человеческое тело, должна непременно отли-
чаться от материй других тел84, откуда неизбежно утверждение, что при-
роде присуща способность создавать его посредством особого смешения
материй.
В-третьих, мы знаем, что а) зарождение человеческого тела, как и
у других тел, зависит от слияния особенного рода материй85 и что б) при
соединении различных материй (если, однако, эти различия не выходят
за пределы упомянутого закона) возникают тела, различные как в отно-
шении их строения, так и способностей. Так, в соответствии с первым
законом, мы знаем, что женщина может зачать только при содействии
мужчины. Однако надежда на зачатие обманчива, если семя кого-либо
из них плохо изготовлено вследствие болезненного состояния всего тела,
или вследствие такого состояния их семенников86, или вследствие чрезвы-
чайного служения Венере и т. п. Во всех этих случаях семя женщины или
мужчины, или их обоих по своему качеству не способно образовать тело
плода. В соответствии со вторым законом мы видим, что одно поколение
людей образуется так, а другое иначе, что потомство в одной семье имеет
одни свойства, а в другой — другие, так что, повидимому, для каждой
семьи имеется своя норма строения тела, которая, как известно, воспро-
изводится с таким удивительным постоянством, что иногда во всей семье
повторяется не только какое-либо особое устройство обыкновенных частей
тела, но и порочное развитие необычных частей87. То же самое следует
сказать и относительно способностей. Так, очень часто встречаются семьи,
в которых дети слабые, раздражительные и склонные к нервным болезням,
в то время как в других семьях они крепкие и склонны к воспалительным
заболеваниям. Так, мы знаем, что родители, страдающие эпилепсией,
производят на свет детей, также склонных к эпилепсии88; дети золо-
тушных родителей предрасположены к золотухе89 или уже поражены
ею90. Итак, вот третье основание, которым мы можем подкрепить свое
мнение об особенном смешении материй, составляющих человеческое
тело.
Наконец, в-четвертых, из опытов ученейших мужей мы знаем, что
материи, составляющие человеческое тело, отличаются не только от мате-
рий неорганических тел, но также и от многих органических тел как по
88 R е i 1. Uber die Erkenntniss und Kur der Fieber, Hal., 1799, Einleit., S. VI.
84 Ibidem.
85 Гуфеланд. Система практической врачебной науки. Ч. 1.
86 Хотя я не считаю возможным решить, может ли varicocele вообще быть причиной
бесплодия мужчины, однако признаюсь, изучение истории жизни некоторых бла-
городнейших господ заставляет подозревать, что бесплодие такого господина представ-
ляет следствие этих явлений.
87 Иос. Франк. Начальные основания патологии. Перев. с нем. Ц. С. М., 1812,
§ 54. Б л ю м е н б а х. L. с., стр. 18.
88 Готл. Селле. Практическая медицина. Перев. с нем. Д. Велланского. СПб.
1802, стр. 511.
89 Hufeland. Uber die Natur, Erkenntniss, Mitteln und Heilart der Scbkrofel-
krankbeit. Jena, 1797, S. 21 и сл.
90 Ibidem.
Диссертация И. Е. Дядьковского
179
пропорции, так и по качеству01. Отсюда мы опять с несомненностью должны
заключить о своеобразном смешении материй, составляющих человече-
ское тело.
Нельзя решительно отрицать, что мы еще далеки от того, чтобы опре-
делить и показать количество и качество материй, необходимых для по-
строения человеческого тела91 92; однако тот, кто пожелал бы доказать, что
известь, железо и т. д., получающиеся при разложении человеческих
трупов, совершенно отсутствуют в человеческом теле или что вообще ма-
терия его тела тождественна с материей, образующей какую-нибудь соль,
вступил бы в противоречие со здравым смыслом.
Итак, из рассмотрения всего этого (и из сопоставления, кроме того,
других условий и явлений, имеющих отношение к продолжению жизни
человеческого тела) безусловно следует, что природа действительно про-
изводит человеческое тело совершенно таким же образом, как и другие
тела, именно посредством сочетания материй определенного качества и
в определенной пропорции.
Если же это так, то отсюда следует, что и силы, строящие и формиру-
ющие человеческое тело, являются именно теми силами, которые вообще
свойственны материи, т. е. теми же самыми, которые природа употребляет
для построения и формирования всех других тел.
Рассмотрение человеческого тела в различных состояниях и при разных
условиях показывает, что важнейшим основанием его существования,
как и всех других тел, являются химические силы природы, в особенности
сродство. Вся его жизнь от начала и до конца есть не что иное, как непре-
рывно продолжающийся химический процесс, при котором самые разно-
образные материи, соединенные в силу сродства для его образования, при-
ходя в соприкосновение с другими поступающими извне материями,
непрерывно побуждаются к различным процессам саморазрушения, а раз-
рушившись, непрерывно усваивают сходные с собой вещества. Даже самая
смерть со следующим за ней разложением, изначально проявляющаяся
в столь непримиримом противоречии, есть не что иное, как непрерывное
продолжение одного и того же химического процесса, происходящего только
в обратном порядке. Именно в этом процессе материи, составляющие че-
ловеческое тело, не могут побуждаться другими, приходящими извне
материями к разрушению самих себя и если и испытывают их воздействие,
то не могут их разлагать и усваивать; восприняв инородные вещества,
они только стремятся к взаимному разложению и, наконец, к разру-
шению своей внутренней связи. Итак, зачатие человеческого тела, его
рост, уменьшение и следующее за этим разрушение могут рассма-
триваться только как различные этапы одного и того же химического
процесса.
Представим себе какую бы то ни было совокупность различных мате-
рий, соединившихся в силу взаимного сродства и образующих путем этого
сочетания новое тело. Представим, что это новое тело, как произведение,
обладающее уже другим сродством, чем то, которое имели раньше состав-
ляющие его отдельные части, вступает в такие соединения, которые мед-
ленно и постепенно накапливают в нем способность так разлагать прихо-
дящие извне материи, что все продукты этого разложения делаются одно-
91 Н ubert.f Dissertatio de natura' et utilitate liquoris amnii. Ultrai, 1792;
Jos. J. P 1 e n k. Hydrologia corporis humanis. doctrina chemico-physiologica de humori-
bus, in corpore humano contentis. Vien, 1795; Scherer. Journal der Chemie, Bd. I, S.
197, 566; A. Fourcroy. System der theoretischen und practischen Chemie in Tabel-
len. Hrg. von Eschenbach, Leipz., 1800.
92 III п p ен re л ь. L. с., ч. 2, стр. 253, 254.
12*
180
Диссертация И. Е. Дядьковского
родными с ним и поэтому легко с ним соединяются и служат для его
увеличения. Так мы получим идею действия сродства, от которого зависят
зачатие и рост человеческого тела.
Представим далее, что природа этого тела, обладающего способностью
разлагать и присоединять к себе окружающие вещества, вследствие этого
непрерывного присоединения медленно и постепенно изменяется так, что
все составляющие его материи, которые до того были, как однородные,
соединены в силу сродства, снова становятся разнородными и поэтому
легко распадаются и, наконец, разрушают все соединения. Так мы полу-
чим идею сродства, являющегося источником уменьшения и разрушения
человеческого тела.
Мы действительно находим, что и в человеческом теле господствует
сила сродства. Так, мы знаем, что семя мужчины и женщины, приходя
в соприкосновение, скоро соединяется93 и, как бы возрождаясь, образует
тело (именно тело зародыша), обладающее способностью вступать в со-
вершенно другие соединения по сравнению с теми, к каким они были
способны порознь. Мы можем искать причину этого изменения только
в их взаимном сродстве. Мы знаем далее, что это новое тело в первые дни
после зачатия обладает способностью к одним соединениям, а по истече-
нии нескольких месяцев — к другим. Мы знаем, что в детском возрасте
имеется способность к иным соединениям, чем в юношеском, а во взрослом
состоянии — к иным соединениям, чем в старости. И что же? Заботливая
природа сама приготовляет и тотчас доставляет для питания этого тела
вещества, сразу после зачатия — одни, а по истечении нескольких меся-
цев — другие, пока он остается в матке — одни, а когда он появляется
на свет — другие94 95.
Мы знаем также, что в детском возрасте необходима иная (не только
в количественном отношении) пища, чем в юношеском, а в зрелом возрасте
иная, чем в старческом. Достоверно известно, на основании опыта, что
в силу этого закона не только нельзя заменять питательные материи,
пригодные для одного возраста, пищей, соответствующей другому, но
в некоторых возрастах нельзя давать пищу, даже немного не соответству-
ющую возрасту, без большого ущерба для здоровья96. Причину этих явле-
ний мы можем с большим успехом искать только в различном действии
силы сродства материй, составляющих тело, и поэтому в различном его
отношении к ним.
98 Rro eschlaub. L. с., § 189. Блюменбах. Физиология, стр. 474.
94 Впрочем, я уверен, что ни отсюда, ни само по себе не следует, что материи, слу-
жащие для питания тела в начале и в конце этого периода, совершенно различны.
Если, однако, с одной стороны, мы рассмотрим присущую человеческому организму
неспособность переносить непривычные стимулы, а с другой, сопоставим сходство ма-
терий, питающих плод (во всяком случае их внешние свойства, поскольку мы не знаем
внутренних) в течение последних дней его пребывания в матке, с молоком, то станет яс-
но, что разница между свойствами этих материй, конечно, совершенно ничтожна и что,
таким образом, питание отличается скорее по степени, чем по качеству. Неосновательно
полагали, что этому мнению противоречит поглощение кислорода легкими новорож-
денного. Ибо известно, что кровь, притекающая к плаценте, является артериальной
кровью, насыщенной кислородом. Отсюда ясно, что кислород поглощается плодом в
немного меньшем количестве, чем это необходимо для легких новорожденного, и при-
текает с питательными соками. Если это так, то ясно, что и изменения питающих
материй происходят таким же образом как в этот, так и в остальные периоды жизни,
не скачкообразно, а только путем постепенного увеличения.
95 Так, опытнейшие исследователи установили и подтвердили, что дети, особенно
новорожденные, пе могут вскармливаться молоком животных без большого ущерба для
здоровья (Н u f е 1 a n d. Uber die Natur usw., S. 28), хотя нельзя отрицать большого
сходства между молоком женским и, например, коровьим.
Диссертация И. Е. Дядьковского
181
Кто склонен рассматривать человеческое тело как особое произведение
своеобразной (жизненной) силы, тот называет эту силу органической"
или просто образовательной и сохраняющей91. Другая сила, строящая
и формирующая столь прекрасное человеческое тело, которую некоторые
авторы называют именем пластической96 97 98 99, есть та же самая сила, которую
природа употребляет для создания неорганических тел и которую мы
называем собственно образовательной силой или образовательным стрем-
лением". Хотя эта сила по своей природе повсюду одна и та же, однако
ее действия, как и предыдущей силы (сродства), настолько различны,
сколь различна сама материя, в которой она действует. Поскольку же
материя, составляющая человеческое тело, различна не только в разные
времена, но и в разных органах в одно и то же время, то отсюда ясно, что
и действия образовательного стремления в человеческом теле в разных
возрастах и в различных органах будут неодинаковыми. Поэтому мы
находим, что дитя устроено иначе вскоре после зачатия, чем перед рожде-
нием, иначе в детском возрасте, чем в отроческом, иначе в юношеском,
чем в старческом. Мы знаем, что в одно и то же время одна часть бывает
устроена иначе, чем какой-либо другой орган. Причину этого различного
устройства мы можем искать только в различном действии образователь-
ного стремления100.
Таковы собственные силы человеческого тела, предоставленные ему
природой. Если мы теперь сопоставим и оценим действие одних на другие,
их усиление и прочие изменения, то ясно увидим, что эти силы в челове-
ческом теле так тесно связаны между собой, что мы едва ли сможем уста-
новить границы между ними и их действиями, хотя и знаем, что все они
совершенно различны по своей природе. Совершенно так же и в магните
мы не можем обнаружить никаких границ между полюсами и их действи-
ями, хотя действия того или другого полюса по своей природе совершенно
различны. Ибо как всякое изменение одного полюса с неизбежностью вле-
чет за собой соответствующее изменение другого, так и в организме вся-
кое изменение одной силы приводит к соответствующему изменению дру-
гой. Если, например, изменить состояние силы сродства, то тотчас изме-
нится и состояние образовательного стремления; изменение последнего
влечет за собой изменение в состоянии сил сродства.
Это взаимное отношение действия сил есть первый и единственный
источник, из которого берут начало все явления, сопровождающие жизнь
человеческого тела; он образует то, что вместе с бессмертным Броуном
мы обычно называем возбудимостью.
Итак, ясно, что возбудимость нельзя рассматривать как нечто такое,
что существует и действует в организме само по себе и поэтому является
причиной его жизни. Она представляет лишь норму, по которой силы,
образующие человеческое тело, действуют и обнаруживают свои действия;
она представляет явление, обнаруживающее жизнь человеческого тела.
Материя, входящая в состав человеческого тела, смешанная особен-
ным образом и поэтому построенная тоже особым образом (следова-
тельно, обладающая силами определенной природы), ^характеризуется
96 Феодора Шеффера Начальные основания семиотики. СПб., 1810. Введение,
стр. III.
97 Hufeland. Ideen iiber die Pathogenie, S. 63.
98 Ibidem. S. 65; Ш e ф ф e p. L. c.
99 Б л ю м e н 6 a x. Физиология, стр. 471.
100 Я считаю излишним описывать более подробно могущество и действие этой силы,
потому что об этом уже много было написано. Гуфеланд (L. с.), Блюменбах (Physiol.,
S. 474, 481) и Roeschlaub (L. с., § 184, 196) могут удовлетворить всех интересующихся
этим предметом.
182
Диссертация И. Е. Дядьковского
способностью (в зависимости от природы самих сил) изменять под влиянием
прикосновенияl других тел свой состав и строение (а, следовательно, и
самые силы), а после изменения последних путем притока однородных
веществ (порожденного действием сил) она способна возвращать раз-
личные возникающие вследствие этого сокращения в первоначальное
состояние101. Первую часть этого действия мы называем чувствительностью,
а последнюю — реакцией.
Сила и способ действия возбудимости различны.
Во-первых, это различие зависит от того, насколько различны сме-
шение и организация самого организма.
Различие же последних зависит от следующего.
А) Различие особе й102. Так, в отношении силы возбудимости
мы очень часто видим, что одно и то же вещество, и притом данное в одном
и том же количестве, оказывает совершенно не одинаковое по степени дей-
ствие у разных особей. Что касается способа действия возбудимости, то
мы встречаем много людей, у которых, например, хина, данная в особой
дозе, вызывает понос и даже чрезвычайно сильный, а мускус вызывает
спазмы; нередко встречаются такие люди, для которых вещи, сами по
себе очень приятные, или не доставляют никакого удовольствия, или
бывают причиной рвоты, обморока и даже судорог; существуют и такие,
у которых полезнейшие для всех вещи при одном прикосновении или
взгляде на них вызывают потерю сознания и обморок103 * * * * 108
101 Хотя наши знания об организме до сих пор еще далеки от того, чтобы мы могли
ясно и отчетливо показать, как природа использует изменение в его смешении и строе-
нии, которое происходит или от соприкосновения с другими телами, или при увеличе-
нии притока однородных веществ, и как организм поступает для их отталкивания
и уничтожения их вредного влияния. Однако даже если мы прилежно рассмотрим все
относящиеся сюда опыты и проницательно и тщательно рассмотрим все обнаружи-
вающиеся при этом явления, то и тогда мы будем далеки от центра ее (природы) круга.
Подробное изложение различных суждений по этому вопросу я заменяю следую-
щими выводами, которые могут объяснить мою точку зрения.
I. Я разделяю субстанцию всего человеческого тела на две главные части (как это
явствует из предыдущего), именно смешение и организацию или строение.
II. Хотя я допускаю, что внешние тела действуют только на эти две части, однако
принимаю и третью, участвующую во всех их действиях.
III. Эта третья часть, которую я хочу назвать поверхностным или физическим
смешением, может рассматриваться только как производное первых; однако по своей
силе и значению для сохранения и уничтожения жизни организма она должна расце-
ниваться наравне с ними.
IV. Первичным агентом этой третьей части является, по-моему, согласно Галену
(см. К о н с б р у х. Физиол., стр. 37), нервная жидкость или, согласно Фапфу (Uber
thierische Electric!tat und Reizbarkeit. Ein Beitrag zu den neuesten Entdeckungen iiber
diese Gegenstande. Leipz., 1795),— животное электричество, которое, как я полагаю,
возникает в мозгу и ганглиях нервов и оттуда диффундирует по всему организму.
V. Изменение не нервных частей организации (снабженных, однако, нервами),
обеспечивающее их сродство с электричеством и ослабляющее его в самих нервных ча-
стях, есть, по-моему, причина этой диффузии.
Такое понятие о возбудимости должно импонировать тем более, что все ее законы,
обнаруженные бессмертным Броуном и его последователями, легко могут быть отсюда
выведены и объяснены.
102 Это различие особей вообще — двоякого рода:
I. Общее, касающееся людей разного племени. Оно бывает или а) постоянным
и вытекает из различий земли, климата, пищи, питья, образа жизни и т. п. у разных
народов, или б) эндемическим и зависит от различного состояния воздуха, земли и дру-
гих условий, определяемых разными временами года, или в) эпидемическим и является
следствием различных сильных и мучительных изменений или воздуха, или пищи
и питья, или же постоянных или тяжелых душевных страданий, особенно угнетающих.
II. Частное (о котором теперь идет речь) — между отдельными особями.
108 Только эти два последних рода относятся авторами к категории так назы-
ваемых идиосинкразий, которые, однако, не могут быть охвачены этими границами и
скорее заслуживают названия специфической индивидуальной чувствительности л
Диссертация И. Е. Дядьковского
183
Б) Различие периодов жизни одной и той же
особи. Так, мы знаем, что одна и та же пища оказывает на ребенка со-
вершенно иное влияние дак по степени, так и по характеру, чем на взрос-
лого, мы находим, что одна и та же доза лекарства взрослому приносит
пользу, а ребенку вред.
В) Различие полов. Бесспорными опытами уже давно пока-
зано, что существует очень много вещей, которые, будучи даны в одном
и том же количестве, оказывают различное действие на тот и другой пол.
Г) Различие привычек 104. Так, мы знаем, что те, кто упо-
требляет вино или опиум, делаются нечувствительными к необычным их
дозам. Очень часто бывает, что пища или питье, которые вначале не нра-
вятся, после частого употребления становятся более приятными, или,
наоборот, бывшие приятными, после частого употребления начинают вы-
зывать отвращение.
Д) Различные состояния организма. Так, собст-
венный опыт каждого учит, что почти все вещи в здоровом состоянии
оказывают иное воздействие, чем в состоянии болезни; и при одной болезни
их воздействие одно, а при другой — другое.
Е) Различие органов; в этом случае мы говорим о частной
специфической возбудимости105. Так, мы знаем, что для возбуждения вкуса 104 105
104 В дальнейшем мы увидим, что и причину привычки следует искать не в чем
ином, как только в особом состоят и смешения и организации человеческого тела.
105 Решлауб совершенно не допускает существования этой специфической воз-
будимости на том основании, что один и тот же раздражитель для одного какого-нибудь
органа является также раздражителем и для прочих органов (Roeschlaub. L. с.,
$ 162, 163). Это совершенно верно; и хотя мы вместе с Гуфеландом (Hufeland.
Ideen tiber Pathogenie, S. 101) и другими присоединяемся к противоположному мнению,
все же в этом смысле специфическая чувствительность не может быть принята. Но,
в соответствии с наименованием, не может быть, чтобы только тот или иной орган испы-
тывал раздражение под действием какого-нибудь стимула, а другие органы оставались
в покое. Напротив, мы понимаем, что или 1) от воздействия известных стимулов тот
или иной орган раздражается легче и сильнее, чем другие (возбудимость, специфиче-
ская в отношении степени или силы), или 2) определенное действие какого-либо органа
может быть возбуждено только тем, а не иным стимулом (возбудимость специфическая
в отношении характера действия). Впрочем, Решлауб и при этих условиях не согласен
именно:
а) В отношении степени специфической возбудимости он учит, что в этой степени
различие зависит не от самой возбудимости, которая во всех органах одна и та же, а
только от различия в смешении и строении самих органов (L.C., § 163). Не говоря уже
•о том, что Решлауб, заявляя об этой независимости возбудимости, противоречит са-
мому себе в отношении зависимости от смешения и организации материи и соглашает-
ся с Готиром, Гуфеландом и Рейлем, на которых хотел нападать, заметим только, что,
так как действие возбудимости, по нашему мнению, есть не что иное, как только дей-
ствие самой материи, то в этом Решлауб нам не противоречит.
б) Что же касается специфической возбудимости в отношении способа действия,
то Решлауб, опираясь на свою всеобщую идентичность возбудимости, совершенно
отрицает специфическую возбудимость и считает ее только плодом фантазии (L. с.,
§ 63); по я считаю это неправильным. Закрытыми глазами никто не видит, даже если
сверкает сильный свет; но и открытыми глазами нельзя что-либо увидеть при продол-
жительном отсутствии света.
Равным образом мы знаем, что для вызывания рвоты никто не предложит ялапу,
а для очищения кишечника — ипекакуану. Для доказательства своего мнения Реш-
лауб называет среди других, им самим дурно изложенных примеров (он различает не
только первичный эффект в действии стимула от вторичного и не только животную чув-
ствительность от органической),то, что глухой обнаруживает особенные ощущения, по-
являющиеся в его душе при игре на скрипке и других инструментах. Возможно! Что
это, однако, за ощущения? Подобны ли они тем, которые музыка вызывает у слыша-
щих? И хотя бы это было так, то не вызваны ли эти ощущения воображением? Или не
порождены ли они скорее впечатлениями, воспринятыми не совсем утраченным слухом?
Из этих причин какая-либо необходимо должна быть налицо, иначе никак нельзя объ-
яснить, почему другие глухие не испытывают этих ощущений.
18 4
Диссертация И. Е. Дядьковского
необходимы иные стимулы, чем для обоняния, в качестве потогонных —
иные стимулы, чем в качестве мочегонных.
Во-вторых, наконец, как сила, так и способ действия возбудимости раз-
личны настолько, насколько могут быть различными стимулы. Так, мы
знаем, что в одном и том же желудке ипекакуана вызывает иное действие,
чем опиум. Равным образом мы знаем, что ухо иным образом воспринимает
звон колокольчика, чем звук грома, иначе звук настроенного, чем нена-
строенного инструмента.
Итак, при сопоставлении всего этого теперь ясно, что сила и способ
действия возбудимости так же относятся к любому органу, как количество
или сила и качество стимула относятся к смешению и строению органа.
Вообще возбудимость, в зависимости от ее различных отношений,
называется по-разному, именно 1) органической, при которой впечатление
от стимула нами не сознается, и 2) животной, под воздействием которой
впечатление от стимула доходит до нашего сознания. Первая имеет место
во всем организме, не исключая и сухожилий, связок, хрящей и костей,
а последняя связана только с некоторыми нервами, именно с нервами
пяти внешних чувств (в здоровом состоянии и при наличии известных
подходящих стимулов).
Но так как мы находим, что эта последняя возбудимость имеет двой-
ственный характер, то ее не без оговорок можно разделить на а) активную,
или произвольную животную возбудимость, которая может осущест-
вляться не иначе, как при действии нашего мозга, побуждаемого волей,
и свойственна только мышцам, повинующимся воле; б) пассивную, или
непроизвольную животную возбудимость, действие которой, вызванное
в каком-либо органе, удаленном от мозга, доходит до нашего сознания
помимо нашей воли, например, в органах пяти внешних чувств.
Далее, животная возбудимость является или общей, действие которой
может проявляться во всем организме (за исключением некоторых частей)
под влиянием одного и того же стимула, например, ощущение тепла, хо-
лода, обладания [?] и т. д., или специфической, о которой уже было упо-
мянуто выше.
Что же касается органической возбудимости, то мы можем по справед-
ливости считать ее более или менее специфической для отдельных органов,
относящихся к сфере ее действия; сюда может быть отнесена и галлеров-
ская раздражимость.
Кроме того, возбудимость может рассматриваться двояко: или а) как
прямая, которая проявляется в действующем органе под непосредствен-
ным влиянием кокого-либо стимула, или б) как отраженная или сочув-
ственная, действие которой в каком-либо органе возникает при отсут-
ствии собственного стимула, а только под влиянием другого органа, очень
часто чрезвычайно отдаленного.
Хотя нельзя отрицать, что последняя возбудимость свойственна всему
организму, как бы связывая его в единое целое, однако необходимо при-
нять, что она преимущественно связывает между собой некоторые органы,
например, матку и грудные железы, кожу и слизистые оболочки и т. д.
Ее причину следует искать прежде всего в большом сходстве строения
и в тесной взаимной связи этих органов посредством нервных узлов или
распределенных в них нервных корешков.
Все сказанное до сих пор об интенсивности и способе действия сил,
строящих и оживляющих человеческое тело, обнимает только некоторые
их них, довольно смешанные и относящиеся только к известному периоду
жизни, и не может отобразить всех различий. Если же мы рассмотрим
всю его жизнь с самого начала, поскольку мы о нем знаем, то мы увидим
Диссертация И. Е. Дядьковского
185
столь большое различие между силами, что едва ли возможно какое-либо
сравнение их друг с другом. Так, мы видим, что в семени родителей суще-
ствуют только те силы, которые свойственны минералам; вскоре после
зачатия — силы, присущие растениям; далее — силы, характерные для
полипов; затем постепенно накапливаются такие силы, которые свойст-
венны неразумным животным, и, наконец, мы находим, что человеческое
тело достигает той особенной жизни, к которой оно предназначено.
Рассмотрев человеческое тело в этих двух отношениях и прежде всего
в последнем, мы обнаруживаем, что, кроме упомянутых сил, ему свойст-
венна еще другая сила, слывущая под именем души. Могущество и ин-
тенсивность действия этой силы в человеческом теле столь велики, что
едва ли не больше, чем всех остальных; но так как ее действия не отно-
сятся к нашей теме, то я полагаю, что не мое дело выяснять, что такое душа,
каким образом она соединена с телом или как она воздействует на него
и, наоборот, на нее воздействует тело. Кроме того, я избегаю, откровенно
говоря, касаться этого вопроса потому, что он ускользал уже столько
веков от проницательности наиболее острых умов, и возвращаюсь к тому,
что ближе относится к нашей задаче.
До сих пор дело шло о силах, предоставленных природой человеческо-
му телу, о силах, которыми обладает сама составляющая его материя,
причем действенность их зависит прежде всего от состояния этой послед-
ней. Эти силы мы называем собственными или внутренними силами че-
ловеческого тела.
Существуют, кроме того, и другие силы, большого влияния которых
на человеческое тело отрицать нельзя, однако их действие зависит не от
состояния материи, составляющей человеческое тело, а только от материи,
находящейся вне его; эти силы мы называем поэтому внешними силами1™.
В этот последний класс входят химические и механические силы всех
без исключения тел, окружающих человеческий организм; так как, одна-
ко, эффект их действия — двоякого рода, то и они сами с необходимостью
должны быть разделены на две группы, именно:
а) способствующие силы, под действием которых на человеческое тело
ни его смешение, ни организация не удаляются от своего нормального
состояния (необходимого для сохранения его здоровья), а еще больше
укрепляются;
б) побуждающие или возбуждающие силы, собственно возбудители,
под действием которых смешение и организация человеческого тела уда-
ляются от своего нормального состояния.
Что касается первых, то к ним относятся немногие; из механических
сил сюда могут быть отнесены только давление амниотической жидкости
на плод, заключенный в матку, и давление воздуха на плод, вышедший из
матки, а из химических — в первую очередь питательная материя (в са-
мый момент питания), а затем определенное количество теплорода, а также,
как известно, атмосферного электричества.
Что же касается сил второго рода, то едва ли не вся вещественная при-
рода, рассматриаемая количественно™1, за исключением, впрочем, сил,
106 Некоторые авторы даже самую душу обыкновенно рассматривают как нечто
внешнее, что вообще правильно, если принимать во внимание только ее действия на
организм; если же (что важнее) исследовать ее зависимость от организма, то обнару-
жится, что она скорее относится к классу внутренних сил.
107 Но не качественно. Ибо не существует ни одной природной вещи, которая мог-
ла бы в одном и том же количестве вызывать тот же (по степени) эффект при первом
действии на человеческий организм, какой она производит при непрерывном, продол-
жительном воздействии на него. Так, гран опиума, принятый каждым из нас внутрь,
оказывает большое влияние, в то время как даже двойное его количество, принятое
186
Диссертация И. Е. Дядьковского
относящихся к первому классу, может быть отнесена к этой группе;
даже органы, из которых состоит человеческое тело, с этой точки зрения,
должны обязательно рассматриваться как разнородные тела, взаимно
воздействующие друг на друга. Так, кровь по отношению к сердцу и
артериям, лимфатический сок по отношению к его сосудам, легкие, растя-
нутые воздухом, по отношению к диафрагме и желудку и т. п. являются
весьма постоянными раздражителями.
Непрерывное взаимное действие перечисленных сил человеческого
тела, именно внешних на внутренние и обратно, и есть для нас его жизнь.
Без этого взаимного действия сил нельзя даже представить себе жизнь
человеческого тела. Если не действуют или внешние, или внутренние
силы, то в обоих случаях жизнь неизбежно прекращается; чем сильнее
и стремительнее это взаимное действие сил, тем отчетливее проявление
жизни, и наоборот.
Жизнь человеческого тела является здоровой, когда его внутренние
силы вступают в действие с внешними в нормальном количественном и
качественном отношении. Напротив, жизнь делается болезненной, когда
это отношение сил нарушается; а все то, что возвращает к норме это нару-
шенное отношение сил, называют лекарством.
Раздел IV
О СПОСОБЕ ДЕЙСТВИЯ ЛЕКАРСТВ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ТЕЛО
При всей краткости предшествующего изложения в нем достаточно
выяснена природа сил, образующих человеческое тело и действующих
на него. Теперь для завершения нашего небольшого сочинения остается
только сделать отсюда заключение о способе действия на человеческое
тело лекарственных средств. Чтобы не показалось, что мы слишком мало
•сообщаем при обсуждении этого предмета, добавим кое-что, что относится
к нему и может действительно дать более ясное понятие о нем.
Так как о действии лекарств на человеческое тело мы вообще узнаем
только из тех изменений, которые возникают в нем под их влиянием, и так
как обнаруживается, что эти изменения в человеческом теле, вызванные
действием лекарств, имеют двоякий характер, именно а) изменения самой
материи, составляющей тело, или б) изменения его способности обнару-
живать проявления жизни, т. е. изменения возбудимости, то отсюда сле-
дует, что также и способ действия лекарств на человеческое тело должен
рассматриваться в двояком отношении — именно или а) в отношении
материи, составляющей тело, или б) в отношении к его возбудимости10*.
турком, едва ли вызовет больший эффект, а может совсем не подействовать. Так, при
температуре 18 градусов тепла (по Реомюру), поддерживаемой для сохранения нор-
мальной температуры организма в наших больницах, для жителей Африки несомненно
показалось бы холодно, и они испытали бы ущерб здоровью, если бы содержались
при тех же условиях. Итак, одна и та же вещь, в отношении ее условий, может рас-
сматриваться и как действующее или возбуждающее и в то же самсе время как вспомога-
тельное. Любое вещество при непрерывном длительном действии на человеческий ор-
ганизм оставляет некоторый след в его организации и смешении, почему не происходит
последующих изменений от такого же количества этого вещества. Так поддерживаются
законы привычки.
108 Само собой разумеется, что не было бы никакой нужды допускать последний
способ действия лекарств на человеческое тело, если бы нам были известны его смеше-
ние и организация, а следовательно, и отношение последних к его возбудимости. В те
времена мы объяснили бы все различие этого способа действия собственно из различия
в тех изменениях, которые возникают в смешении и организации. Таким образом по-
ступали трансцендентные философы, которые объясняли этот способ действия из
Диссертация И. Е. Дядьковского
187
Так как, однако, этот последний способ действия лекарств есть собст-
венно не что иное, как только следствие или отдаленное проявление изме-
нений материи, то эти изменения мы по справедливости можем назвать
главным или существенным способом, а изменения возбудимости — по-
следующим способом действия лекарств. Рассмотрим кратко оба эти спо-
соба. Вообще при обсуждении главного способа действия лекарств на
человеческое тело необходимо обращать внимание а) на природу того
органа, на который действует лекарство, и б) на природу самого лекарств а
В самом деле, опыт учит, что на один и тот же орган одно лекарство воз-
действует так, а другое иначе, и одно и то же лекарство воздействует на
один орган так, а на другой иначе. Так, один и тот же рот воспринимает
действие соли иначе, чем действие кремния, и одна и та же соль действует
на кожу иначе, чем на язык.
Это различие в способе действия лекарств на человеческое тело действи-
тельно зависит от тех же условий, которые вообще определяют способ
взаимного действия неорганических тел, именно а) от тяжести и б) от фор-
мы самих лекарств. По законам природы в неорганическом мире каждое
весомое тело действует в силу тяжести на форму другого тела и изменяет
ее; равным образом каждое весомое лекарство действует на организацию
человеческого тела и изменяет ее. Как в неорганическом мире любое жид-
кое тело действует на смешение другого тела и изменяет его, таким же
образом и здесь каждое лекарство, имеющее форму жидкости, действует
на отправления человеческого тела и изменяет их.
Итак, главный способ действия лекарств на человеческое тело вообще
имеет двоякий характер: или чисто химический, вследствие чего изме-
няется преимущественно его смешение, или чисто механический, вызыва-
ющий главным образом изменение его организации.
Многие, восхищающиеся идеей жизненной силы, которую они только
одну и видят в любом действии тела и лишь с ней одной хотят иметь дело
при объяснении явлений, совершенно не принимают механического спо-
соба действия лекарств на человеческое тело. Им, однако, мы легко можем
ответить изложенным выше; поэтому нет никакой особой надобности об-
суждать эти мнения.
Мы должны, однако, непременно рассмотреть особое мнение тех, кто
склонен прежде всего отрицать химический способ действия лекарств.
Они говорят следующее. «Если бы лекарства действовали на человеческое
тело химическим образом, то это действие ясно обнаружилось бы преж-
де всего в тех частях, которые более склонны к восприятию этого действия,
например, в камнях мочевой системы. Но так как до сих пор все наши
средства, разрушающие мочевые камни (так называемые lython-triptia),
оказывались недеятельными, то отсюда следует заключить, что и самое хи-
мическое действие лекарств на человеческое тело является только пред-
положительным» .
На первый взгляд это мнение кажется совершенно справедливым.
В самом деле, почему та самая материя, которая вне тела, если она
различия тех начал, которые вступали во взаимное действие со стороны организма
и лекарства, именно из действия кислорода лекарства на азот и углерод тела или водо-
рода лекарства на кислород тела и т. д. (См. В е г t а 1 е. Pharmacologie). Но так как
до сих пор мы не знаем ни нормального смешения и организации человеческого тела,
ни отношения к ним возбудимости, то мы никоим образом не можем из познания их
вывести истинное представление о силах лекарств. Отсюда следует, что до сих порпрп
суждении о способе действия лекарств на человеческое тело мы неизбежно должны
обращать внимание на те изменения возбудимости, которые происходят под действием
лекарств.
188
Диссертация И. Е. Дядьковского
действует только химически, с большой силой влияет на мочевой камень, а
принятая внутрь не дает никакого эффекта? Однако если мы обратим
внимание на те пути, по которым входят в человеческое тело и действуют
на него как все вообще лекарства, так и любое средство, разрушающее
мочевые камни, и обсудим те изменения, которые они должны испытать,
проходя по этим путям, то ясно увидим, что заключение о недеятель-
ности химической силы лекарств вообще, сделанное на основании
отсутствия действия лекарств, разрушающих мочевые камни, является
ложным.
Рассматривая вообще те пути, по которым входят лекарства в челове-
ческое тело, мы ясно замечаем между ними большое различие (однако не
слишком резкое, а, напротив, весьма постепенное), именно, по одним путям
лекарства проникают, не изменяя своего качества и природы, а по другим
такое вхождение или совсем невозможно, или же возможно лишь в самой
малой степени. К первым относятся так называемые первичные пути*
например, кожа, легкие, ноздри, рот и вся пищеварительная трубка,
вплоть до кишечника. К путям последнего рода, называемым вторичными
путями, относятся лимфатические и млечные сосуды, а также вся крове-
носная система со всеми ее секреторными и экскреторными сосудиками.
Каково же различие в действии лекарств, проникающих по тем и другим
путям? Несомненно, очень большое. Ибо в первом случае лекарство дей-
ствует без изменения своей субстанции, согласно присущим ему силам,
а в последнем оно действует после разрушения и перестройки своей суб-
станции, уже по закону сил других материй, с которыми оно соединяется.
Как же может случиться, чтобы лекарство, совершенно перестроенное и
перерожденное новой комбинацией с другими материями, обладало теми
же силами, которыми оно отличалось раньше, будучи нетронутым и неизме-
ненным? Каким образом, например, сода или соляная кислота (которые
в отношении к мочевым камням действительно заслуживают названия
средств, разрушающих мочевые камни109) могут действовать в самом
деле на камень в мочевом пузыре с такой же силой, с которой они
действуют на него вне тела, если до достижения его они разрушаются
сначала в желудке под влиянием желудочного сока, затем в ки-
шечнике панкреатическим соком, желчью и кишечным соком и, нако-
нец, в крови в результате новых соединений как бы совершенно пере-
рождаются?
Однако некоторые не допускают такого полного разложения лекарств
в человеческом теле и доказывают, что многие лекарства сохраняют свои
признаки и свойства в человеческом теле даже после употребления, имен-
но на том основании, что многие лекарства ясно обнаруживают те же са-
мые свойства как в самом теле, так и вне его уже после сильного воздей-
ствия процесса уподобления, как будто они совершенно не уподоблялись,
например, марена (Rubia tinctorum) и кампешевое дерево в своем действии
на кости и ртуть (при испарении через кожу) на металлы110. Однако
это соображение не может служить для доказательства этого их
мнения. В самом деле. Действие марены и ртути легко может быть
объяснено повторным их соединением под действием силы присут-
ствующих материй (например, в первом случае костей, а в послед-
нем — воздуха и самих металлов) и недостатком сил, вызывающих их
разложение111.
109 S с h е г е г. L. с., Bd. 2, S. 488.
110 Гуфеланд. L. с., ч. 1, стр. 152.
111 Р а г s i v а 1. Samml. fur practische Aerzte, Bd. XIV, S. 277.
Диссертация И. Е. Дядьковского
189
Итак, из этого явствует, что заключение, сделанное на основании от-
сутствия действия средств, разрушающих мочевые камни, на камни моче-
вого пузыря, о невозможности химического действия лекарств на челове-
ческое тело действительно ложно и несомненно должно быть отвергнуто.
Второй способ действия лекарств на человеческое тело, который мы
предполагали обсудить и назвали последующим, так же как и главный,
является двояким, именно а) увеличивающим возбудимость или возбужда-
ющим и б) уменьшающим и ослабляющим возбудимость. Что значит это
увеличение и уменьшение возбудимости, явствует из сказанного выше
о ее природе. Поскольку мы утверждали, что причина или основание воз-
будимости заключается не в чем ином, как в особом смешении и органи-
зации материи, составляющей человеческое тело, и в возникшем отсюда
в нервах животном электричестве, постольку все то, что изменяет это
смешение и организацию тела таким образом, что количество электри-
чества в нервах увеличивается, является возбуждающим, а то, что изме-
няет их так, что количество электричества в нервах уменьшается, является
ослабляющим.
Этот последний способ действия лекарств на человеческое тело снова
обязательно должен рассматриваться двояко: или а) смешение и органи-
зация изменяются так, что вследствие этого образование электричества
в нервах и потому его количество уменьшается, или б) смешение и органи-
зация изменяются так, что хотя электричество образуется в одном и том
же количестве, но запас его в нервах уменьшается вследствие большого
его притока к пораженным частям. Первый способ мы называем ослабля-
ющим прямо или положительно, а последний — ослабляющим косвенно
или отрицательно.
КОНЕЦ
ТЕЗИСЫ
I
В природе не существует ничего мертвого.
II
Однако жизнь может проявляться только при наличии двух или мно-
гих материй.
III
Жизнь может быть настолько различной, сколько существует различ-
ных материй.
IV
Главное различие материй нам неизвестно.
V
Для объяснения зарождения кишечных червей (и многих других орга-
нических тел) излишне измышлять их семена-
VI
Между царствами природы не существует резко очерченных границ.
190
Диссертация И. Е. Дядьковского
VII
Водоросли находятся в таком же отношении к минералам, как полипы
к растениям.
VIII
Жизнь человеческого тела обнимает жизни всех царств природы.
IX
Но раньше чем достигнуть именно этой степени, она усваивает себе
последовательно формы жизни каждого из царств природы.
X
Возбудимость есть не причина жизни человеческого тела, а только ее
проявление.
XI
Эту причину следует искать не только в теле, но также и в находящемся
вне его.
XII
Без механизма влияния на плод, находящийся в матке матери, его
неповрежденное состояние сохраниться не может.
XIII
Человеческое тело находится в таком же взаимном отношении к лекар-
ствам, каким характеризуется и неорганические тела.
XIV
Итак, способ действия лекарств на человеческое тело по существу та-
кой же, который господствует при взаимном действии неорганических
тел.
XV
Нельзя отрицать специфических лекарств.
XVI
Природу болезни нельзя достаточно познать по ее симптомам.
XVII
При лечении болезней нередко больше пользы приносит полное воз-
держание от лекарств, чем обильное их применение.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
[С. Р. МИНУСИНСКИЙ
М. А. МАКСИМОВИЧ КАК ЕСТЕСТВОИСПЫТАТЕЛЬ
Ни одно из открытий науки — великое, совершившее переворот в пред-
ставлениях о природе, или менее значительное, — никогда не было в ко-
нечном итоге результатом индивидуального творчества, плодом гения
одного ученого. Значительные открытия всегда были разносторонне
подготовлены трудом целых поколений. Поэтому, чтобы понять пути, при-
ведшие к великим открытиям, условия, обеспечившие успех исследования,
в большинстве случаев далеко недостаточно изучить творческий путь
лишь того, с чьим именем и с чьим трудом, или даже научным подвигом,
связан решающий этап в выяснении научной проблемы. Именно поэтому
столь важно изучение истории естествознания. Оно должно помогать
вскрытию конкретных путей развития науки, установлению общих за-
кономерностей, условий и методов поступательного познания и овладения
человеком законами природы и, таким образом, способствовать обога-
щению и дальнейшему развитию современной науки. История науки
является своеобразной формой творческой критики накопленного челове-
чеством опыта познания природы, формой анализа научных теорий
и методов исследования природы, который способствует дальнейшему
углублению знаний о природе, совершенствованию методов научного
исследования.
Известно, что классики марксизма считали создание учения об исто-
рическом развитии органического мира одним из тех великих открытий,
которые послужили естественнонаучным обоснованием диалектического
материализма. Это учение было доказано Ч. Дарвином и в этом его бес-
смертная заслуга, но оно было подготовлено трудами многих поколений
ученых и мыслителей. Не надо забывать, что еще до Дарвина отдельные
ученые не только вплотную приближались к созданию теории развития,
но некоторые важнейшие вопросы этой теории решали последовательнее
и смелее, чем сам Дарвин и многие из числа тех, которые называли себя
продолжателями его направления. К таким ученым, продвигавшим раз-
работку теории развития, прежде всего относятся Ж. Ламарк и замеча-
тельный русский биолог К. Ф. Рулье.
Немало поучительного можно также вынести из анализа причин
неудач предшественников Дарвина в доказательстве наличия эволюции
органических форм.
Вот почему для науки важно восстановить историю создания теории
развития, ее пути. Вот почему ценно освещение творчества ученых
192
С. Р. Микулинский
прошлого. Особенно важно это в отношении тех отечественных ученых,
взгляды которых имели в свое время значительное распространение и оказа-
ли то или иное влияние на современников. Одним из таких ученых был
профессор Московского университета Михаил Александрович Максимович.
Значительный вклад Максимовича в развитие естествознания в России
и, в частности, эволюционной идеи, его талантливая популяризация есте-
ственнонаучных знаний и широкая известность в 20—30-х годах требуют
внимания к его научной деятельности, без изучения которой история раз-
вития эволюционных взглядов в России была бы неполной.
Тем не менее до настоящего времени научное творчество М. А. Макси-
мовича как естествоиспытателя не нашло еще сколько-нибудь обстоятель-
ного освещения1. Многие вопросы, связанные с биографией, научным твор-
чеством и мировоззрением Максимовича, еще не изучены. Мы ограни-
чиваем задачу настоящего очерка лишь кратким обзором основных идей
и взглядов Максимовича в области естественных наук.
Михаил Александрович Максимович (1804—1873) родился (3 сентября)
на хуторе Тимковщине Полтавской губернии. Он был выходцем из бедкой
семьи, предки которой принадлежали к старинному роду украинских
казаков. Отец Максимовича работал механиком и архитектором на Шо-
стенском пороховом заводе. В конце 1812 г. Максимович был отдан в Нов-
город-Северскую гимназию, в которой пробыл семь лет и где пристрастился
к ботанике настолько, что почти перестал заниматься другими предмета-
ми. Большую часть времени он посвящал собиранию флоры окрестностей
Новгорода-Северского. В гимназии Максимович неплохо познакомился и
с русской литературой, в частности, с произведениями Ломоносова. В эти
же годы он проникся глубокой, сохранившейся на всю жизнь любовью к
украинскому народному творчеству, особенно к народным песням. Эта лю-
бовь привела его позднее к специальному изучению древних памятников на-
родного творчества и изданию первых сборников украинских народных пе-
сен. На этой почве возникла в 20-е годы дружба Максимовича с Пушкиным,
Гоголем и другими крупными деятелями русской литературы и культуры.
В 1819 г. Максимович приехал в Москву. Его дядя, профессор грече-
ской и римской словесности в Московском университете Р. Ф. Тимковский
записал его в студенты словесного отделения университета. В начале сле-
дующего года Тимковский умер, и Максимович узнал настоящую нужду.
Однако ему удалось попасть в число «казеннокоштных» студентов, что
дало возможность продолжить образование в университете. Но изучение
словесности не удовлетворяло Максимовича — слишком велика была
любовь к ботанике, он все свободное время посвящает изучению расти-
тельности Москвы и ее окрестностей.
В этот период Максимович познакомился с адъюнктом ботаники ка-
федры естественной истории медицинского факультета Л. Ф. Гольдбахом
(1793—1824), автором «Московской флоры» (1820). При содействии Гольд-
баха Максимович с 1821 г. начал посещать сад в Горенках, где познако-
мился с ботаником Ф. Б. Фишером (1782—1854), который с 1823 г. стал
директором ботанического сада Академии Наук в Петербурге.
В августе 1821 г. Максимович уходит со словесного отделения и посту-
пает на физико-математическое, где изучались естественные науки.
1 Очерк Б. Комарова «Огляд пр!родознавч!х праць М. Максимовича»'(Одесса,
1929; имеется библиография) не освещает многих вопросов творчества Максимовича.
К сожалению, мало меняют положение и появившиеся в последнее время очерки
о Максимовиче в книгах Б. Е. Райкова «Русские биологи-эволюционисты до Дарвина»
и «Предшественники Дарвина в России» (М.—Л., 1951)
М. А. Максимович как естествоиспытатель
193
В 1823 г., 19 лет, Максимович окончил университет, и с этого времени
начинается его служба в Московском университете. Одновременно он
поступает на медицинский факультет, «находя это,— как он писал в своей
автобиографии,— необходимым для полноты естествознания».
В течение двух лет Максимович изучал растительность Московской
губернии, собрал огромный гербарий и коллекцию минералов, которые
передал Московскому университету. Его путевые записи были опублико-
ваны в 1825 г., а в 1826 г. он издал «Список растений московской флоры»,
содержавший много новых, ранее не известных для этой флоры видов.
Культурные и одичалые растения отмечены в этом списке, для отличия
от дикорастущих, особыми знаками. Указаны были также те растения
из упомянутых в «Флоре» Марциуса, наличие которых в московской флоре
не подтвердилось дальнейшими исследованиями.
Как отмечал известный специалист по флоре Московской губернии
Н. Н. Кауфман (1866), исследования Максимовича были для его времени
наиболее полными; в отличие от предшествующих описаний, охватывав-
ших преимущественно только растения Московского уезда, описание
Максимовича включало растения почти всей губернии.
С 1825 г. Максимович ведет огромную педагогическую работу в агро-
номической школе Московского общества сельского хозяйства, где он
читал хозяйственную ботанику, в Московской практической академии,
в университетском благородном пансионе.
В марте 1826 г. после смерти профессора ботаники Московского уни-
верситета и руководителя университетского ботанического сада Г. Ф. Гоф-
мана (1761—1826) Максимовичу было передано заведование ботаническим
садом и гербарием университета. Ректор университета А. А. Прокопович-
Антонский обещал Максимовичу кафедру, как только он сдаст магистер-
ский экзамен. В январе 1827 г. Максимович сдал магистерский экзамен,
а 30 июня уже публично защищал опубликованную к тому времени дис-
сертацию «О системах растительного царства». Одна за другой появля-
ются в периодической печати многочисленные статьи Максимовича по раз-
личным вопросам естествознания. Его популярность среди передовой интел-
лигенции была уже столь велика, что на диспут по его диссертации при-
ехал находившийся тогда в Москве великий польский поэт Адам Мицкевич.
В надежде получить кафедру ботаники Московского университета
Максимович отказался от предложения принять участие в кругосветном
путешествии. Кафедра, однако, ему не досталась. Влиятельный профес-
сор зоологии Г. И. Фишер фон Вальдгейм стремился «посадить на кафедру»
своего сына и, чтобы избавить его от сильного конкурента, предложил
Максимовичу должность адъюнкта зоологии. Максимович решительно
отказался, и это не прошло ему даром. К этому времени ректором
стал профессор физики И. А. Двигубский, который, чтобы дослужить
необходимый срок для получения пенсии, занял кафедру ботаники.
При этом было положено, что Максимович будет «вспомоществовать»
профессору. На самом деле Максимович полностью безвозмездно вел курс
ботаники за Двигубского и заведовал ботаническим садом. Почти четыре
с половиной года длилось это мучительное для Максимовича положение,
в течение которых, как он писал в своей автобиографии, он «работал
как украинский вол на подножном корму», неоднократно подвергаясь к
тому же всевозможным оскорблениям со стороны Двигубского. Вспоми-
ная события 1828 г., Максимович писал в своей автобиографии:
* «После вакации, когда воротился из деревни в Москву мой профессор,
я поднес ему экземпляр новой книги моей («Основания ботаники».— С. М.)
в нарядном бело-кожаном переплете. Взглянув на заглавный лист, он
13 Инет, истории естествознания, т. V
194
С. Р. Микулинский
бросил книгу на стол с небрежением, провещав мне: «Рано писать вам
ботанику!» Мне грустно стало положение мое и особенно потому, что я
не мог действовать для науки моей из-за ректора — профессора моего,
заслонившего мне пути, как китайскою стеною. Стану ли говорить об
улучшении сада: «На кой черт,— говорит он,— нет денег, сад (учреж-
денный Петром Великим) надо продать: для показания студентам растений
довольно и садика при университетском дворе или при обсерватории...»-
Ему и не говори, что сад нужен для науки и для профессора, который
должен непрестанно уравниваться с современным состоянием науки»2.
Относясь с пренебрежением к работам Максимовича и всячески мешая
ему, Двигубский тем не менее счел возможным полностью использовать
материалы, собранные Максимовичем в 1825—1826 гг., и на их основе со-
ставить выпущенную им в 1828 г. «Московскую флору».
В августе 1829 г. Максимович ездил в Петербург, знакомился с бота-
ническим садом. «Я порывался,— вспоминал он позднее,— переместить-
ся в Петербург, где и Академия, и императорский сад, и ботанический
Фишер; но все места заняты, а на два вакантные места в саду были ужо
«сильно рекомендованные люди (т. е. немцы)» (там же).
Не лучше было и в Москве. Отказ принять предложенпе Фишера фон
Вальдгейма стать его адъюнктом лишил Максимовича возможности про-
явить себя во втором в Москве после университета научном центре — Мо-
сковском обществе испытателей природы, президентом которого был тог
же Фишер фон Вальдгейм.
«И была мне препона,— писал Максимович,— как русскому натура-
листу, например, в обществе Испытателей Природы, где был я членом...
На то собрание, которое было для Гумбольта... и на другое торжественное
собрание, в котором был и президент Академии Уваров, предъявленные
мною и назначенные для прочтения статьи мои... остались недопущенными
к чтению... Выпускали даже Петрозиллиуса читать шутовскою поэму
о фарфоре; а Максимович остался в тени. Когда кончилось второе собра-
ние,— в котором собственно до меня был целый ряд наших москвичей,.
Фишер, мягко стелющий, подошел с извинением, что не стало времени...
2 Из автобиографии М. А. Максимовича, составленной в 1854 г. для «Биографи-
ческого словаря пр< фессоров и преподав.' телей Мссковскогоунивеу сгтета. Привода мые
здесь и далее отрывки (ссылки — в тексте) были выброшены редактором словаря
С. П. Шевыревым при опубликовании автобиографии. Рукопись хранится в отделе
рукописей Гос. публ. библ. им. М. С. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Впервые пол-
ностью опубликована в журн. «Киевская старина» за 1904 г. (сентяорь, стр. 322—346).
Хотя данная Максимовичем в его автобиографии резко отрицательная оценка
И. А. Двигубского как ректора и профессора в основном и подтверждается суждени-
ями о Двигубском А. И. Герцена и других питомцев Московского университета тога
времени, все же она в какой-то мере субъективна и не может служить основой для общей
характеристики Двигубского как профессора и его места в истории Московского уни-
верситета и русского просвещения. Деятельность Двигубского как редактора и изда-
теля «Нового магазина естественной истории...», одного из важнейших естественно-
научных журналов 20—30-х годов, сыг) ала немалую роль в развитии русской науки, н
частности, в ознакомлении ученых с научными трудами Ломоносова. Обращает на
себя внимание и тот факт, что одновременно с запрещением издания ряда журналов,
несмотря на все хлопоты Двигубского, царским правительством был закрыт и его
журнал. Известно также, что Двигубский был избран ректором Московского уни-
верситета вопреки желанию Министерства пр< свещения, рекомендовавшего на этот
пост своего ставленника. Как утверждает М. В. Нечкина, изучавшая положение в
Московском университете после восстания декабристов, Двигубскому принадлежит
известная роль в спасении Белинского от угрожавшей ему судьбы А. Полежае-
ва — быть отданным в солдаты. Правда, мотивом, побудившим Двигубского «замять»
историю о создании драмы «Дмитрий Калинин», было отнюдь не сочувствие поли-
тическим устремлениям Г. Белинского, а стремление уберечь университет от гнева
царя и правительства.
М. А. Максимович как естествоиспытатель
195
«Я знаю, в[аше] п[ревосходительство], причину»,— сказал я во всеуслы-
шание.— «Какую же?»— «Ту, что я русский!». Это была сущая правда:
естествоиспытательные науки в России словно на откупу были у немцев,
еще и в мою пору; русскому человеку вельми трудно было тогда на этом
поприще...» (там же).
В январе 1832 г. Максимович был, наконец, избран экстраординарным
профессором, но не утвержден министром просвещения князем Ливеном
за отсутствием штатов. Летние каникулы этого года Максимович использу-
ет для изучения растительности Кавказа, а осенью, обогатившись новыми
сведениями о флореРоссии, сноваприступаеткчтениюкурса в университете.
В августе 1833 г. Двигубский, дослужив необходимый срок для полу-
чения пенсии, оставил университет, и Максимович в конце августа был
избран, а в сентябре утвержден ординарным профессором ботаники.
Давнее желание Максимовича, для которого «профессорство,— как он
писал,— было не внешним и не случайным положением и делом в жизни»,
таким образом, осуществилось, но назначение уже не обрадовало его,
К этому времени в Максимовиче произошел перелом. Казалось бы, не-
истощимая энергия словно вдруг оставляет ученого. Едва вступив на
кафедру, он просит перевести его в Киев, во вновь открывающийся уни-
верситет и притом соглашается вместо ботаники читать русскую словес-
ность. Мы полагаем, что причину этого понять нетрудно. Слишком много
сил было потрачено без пользы для науки на преодоление внешних, не
имеющих отношения к делу препятствий. Здоровье было подорвано
многолетним напряженным трудом ради пропитания, отвлекавшим от
любимого дела, и постепенно оседавшим чувством горечи и неудовлет-
воренности. Состояние подавленности, вероятно, усилилось и физически-
ми недугами. В период исследований растительности Московской губернии
в 1825—1826 гг., которые были особенно дождливыми, Максимович забо-
лел тяжелой формой ревматизма, который время от времени надолго
приковывал его к постели. С 1829 г. он перестал видеть правым гла-
зом, а левым мог читать только при дневном свете. В довершение ко всему
тоска по матери, которой он незадолго до того лишился и к которой питал
особенную привязанность, повлекла его на родину. В июле 1834 г.
Максимович выехал в Киев, и с этих пор прекратилась его работа в об-
ласти естествознания. Таким образом, период деятельности Максимовича
в области естественных наук длился только 11 лет (1823—1834). За это
время он написал около 110 научных работ, из которых 58 было посвя-
щено вопросам ботаники, 14—зоологии и остальные—обсуждению раз-
ных проблем науки и популяризации естествознания. Эти труды Мак-
симовича составляют почти полторы тысячи страниц.
Творческий путь Максимовича был сложным. В его трудах, как и
в его мировоззрении, много противоречий, которые отражают сложный
путь развития науки о природе, напряженные поиски научного мировоз-
зрения, острую идейную борьбу в России 20—30-х годов прошлого века.
Они отражают трудности преодоления господствовавшего тогда среди
большинства естествоиспытателей метафизического взгляда на природу
как на застывшую, неподвижную, неизменяющуюся груду тел, не связан-
ных между собой, существующих независимо друг от друга. Вместе с тем
они отражают трудности процесса формирования материалистического
мировоззрения у естествоиспытателей в условиях крепостной России и
широкого распространения на Западе идеалистической философии, пеле-
навшей науку своими системами, задерживавшей ее развитие.
Буржуазные историки неоднократно стремились, цепляясь за
серьезные противоречия в трудах Максимовича, исказить его творчество,
13*
196
С. Р. Микулинский
представить ученого последовательным идеалистом. Эти стремления подтал-
кивались холопской идейкой, будто бы русские деятели науки покорно
следовали за Западом, будто бы России чужд материализм. Фигура Ма-
ксимовича привлекала подобных «историков» потому, что его труды были
широко известны всей передовой интеллигенции и являлись значительным
фактором в идейной борьбе в России и в развитии науки о природе в первой
трети XIX в.
Философские взгляды Максимовича, как и все его творчество, форми-
ровались и развивались под противоречивым влиянием, с одной стороны,
профессора Московского университета М. Г. Павлова (1793—1840), высту-
пившего в первый период своей деятельности (приблизительно до 1828 г.)
сторонником шеллингианско-океновской натурфилософии (Максимович
-был его непосредственным учеником), с другой стороны — под влиянием
выдающегося естествоиспытателя и философа-материалиста И. Е. Дядь-
ковского (1784—1841), с которым Максимович познакомился не позднее
1826 г. и был в тесных дружеских отношениях3.
Начав свою деятельность правоверным учеником и последователем
М. Г. Павлова и сторонником океновской натурфилософии, Максимович
очень скоро превращается в критика философских воззрений Павлова
и шеллингианско-океновской философии. Это превращение было резуль-
татом быстрого развития Максимовича как ученого, которое в свою оче-
редь должно рассматриваться как отражение роста передовой русской
науки в условиях напряженной борьбы русских естествоиспытателей за
материалистическое направление в науке против идеализма. Не могла
не сказаться на развитии мировоззрения Максимовича его близость с ве-
ликими реалистами в области художественного творчества — Пушкиным,
Гоголем, несколько позднее— с Шевченко, тесные связи в 20-е годы с
представителем радикальной интеллигенции Н. Полевым и людьми, груп-
пировавшимися вокруг него.
У нас нет оснований утверждать наличие влияния идей Ломоносова
хна Максимовича, однако тот факт, что Максимович был прекрасно знаком
с его естественнонаучными трудами, неоднократно писал о различных тео-
риях великого ученого и буквально преклонялся перед ею гением, по-
зволяет думать, что идейная направленность произведений Ломоносова
должна была сказаться на развитии научных взглядов Максимовича.
Заслуживает также внимания мысль, высказанная И. М. Стешенко
в очерке о Максимовиче, опубликованном в 1904 г., о влиянии на Макси-
мовича идеологии декабристов. Это положение требует серьезной провер-
ки и обоснования, однако мы полагаем, что оно не лишено вероятности.
Известно, что Максимович был знаком с некоторыми деятелями декабри-
1 стского движения. В своей автобиографии Максимович, например, упо-
минает о своем дяде В. Ф. Тимковском, обладавшем, как он писал, «гени-
альною силою ума и слова». «Его проезды через Москву из Оренбурга
л Грузию и обратно,— писал Максимович,— не раз воодушевляли студен-
та [Максимовича] новою силою». Тимковскому Максимович посвятил
^свою первую книгу. П. И. Пестель упоминал Тимковского как известного
ему члена Кавказского тайного общества. (Правда, до сих пор не выяснено,
. существовало ли это общество.) На то, что Максимович, при всей ограни-
ченности и умеренности своих политических взглядов, был не чужд лю-
дям, близким молодому Герцену, указывает эпизод с приглашением
8 См. С. Р. Микулинский. Выдающийся естествоиспытатель и философ-
материалист И. Е. Дядьковский. (Доклад, прочитанный на кафедре дарвинизма
МГУ 31 окт. 1950 г.) «Вести. Моск, ун-та», 1951, № 12.
М. А. Максимович как естествоиспытатель
197
Максимовича на дружескую встречу студентов у Соколовского, расска-
занный Герценом в «Былом и думах». Конечно, такими биографическими
фактами вопрос решен быть не может, он требует научного анализа, но
совершенно ясно, что атмосфера напряженных поисков нового мировоз-
зрения, смелых атак на признанные большинством общества взгляды,
бурных идейных столкновений, царившая в кружках, в которых постоянно-
вращался Максимович, не могла не повлиять на его развитие.
Широкую известность как ученый Максимович получил в связи с вы-/
ходом в начале 1824 г. его книги «Главные основания зоологии или науки
о животных».
В этой книге, следуя Окену и Павлову, он заявляет, что «...главное
не вещество, но жизненная, духовная деятельность; форма есть только
отражение оной деятельности, ее проявление в веществе...» (стр. V),
что природа «представляет нам стройную, восхитительную картину тво->
рения, в которой царствует единство и гармония» (стр. VI, курсив мой.—.
С. Мповторяет океновскую идею о природе как цельном организме,.,
в котором группы растений и животных составляют лишь отдельные орга-
ны, подобно органам индивидуального живого организма, олицетворяя
своей пригнанностыо и совершенством «идею создателя», и т. д.
В духе шеллингианской идеалистической натурфилософии Максимо-
вич признает возможность познания предметов и явлений природы сред-*
ствами науки, однако, следуя шеллингианцам, считает, что методами
науки познается лишь внешняя оболочка, форма, сущность же, законы
раскрываются только умозрением, философией. Отсюда умозрение, проти-.
вопоставляемое как прямая противоположность опыту, стоящее вне
опыта, признается Максимовичем главным способом познания.
Вместе с тем эта работа содержит ряд важных научных положений
и догадок, о которых будет сказано далее.
Книга привлекла к Максимовичу внимание «любомудров». В. Ф. Одо-
евский, написавший на нее восторженную рецензию, разыскал Максимо-г
вича в казенных «кандидатских нумерах» Московского университета, где-
он жил, и ввел в свой кружок. Это знакомство Максимовича с кружком
Одоевского («любомудрами») послужило основанием для многих без ого-
ворок причислить Максимовича к «любомудрам».
Максимович, действительно, выступая против метафизического пред-
ставления о природе, очень долго не мог изжить идеалистическое пред-
ставление об «идеальной», «духовной» причине развития и движения, при-
вносимой материи якобы извне. Он до конца своей научной деятельности
в области естественных наук не смог освободиться от элементов виталисти-.
ческого представления о жизни. С идеалистических, по существу рели-'
гиозных, позиций рассматривал Максимович и вопрос о происхождении
человека, хотя, вопреки своему отрицанию происхождения человека
от животных, он требовал еще в 1827 г. включения в программу зоологии
изучения человека и психики, что, как отмечал известный биолог А. П. Бог-*
данов4, не было достигнуто даже в последней четверти XIX в.
Между тем, безоговорочное зачисление Максимовича в ряды последо-
вательных идеалистов и эпигонов шеллингианства, как это делали бур-
жуазные историографы философии и науки, за исключением разве только
М. М. Филиппова, является ошибочным упрощением, искажающим как
взгляды самого Максимовича, так и общую картину состояния науки в Рос-
сии первой трети XIX в.
Вскоре после выхода первой своей книги Максимович начинает
4 А. П. Б о г д а н о в. К. Ф. Рулье. 1885.
198
С. Р. Микулинский
критиковать Шеллинга и Окена, а вместе с ними и взгляды Павлова
раннего периода.
Уже в 1826 г. в рецензии на книгу Д. Шелихова «Главные основания
земледелия»6 Максимович писал: «Истинная теория существовать и совер-
шенствоваться может только через опытность, без которой всякая теория
будет игрою воображения, точно так, как наука, из одних опытных зна-
ний состоящая, без высшего воззрения на их необходимость и значение
будет представлять собрание нерешенных вопросов природы» (стр. 307).
И далее: «В естественных науках никоим образом нельзя выводить по-
ложений независимо от опытности... мы не только знаем что-либо из
опыта, но первоначально ничего вообще не знаем без опыта, или не чрез
посредство оного» (стр. 312—313).
В следующем году в своей магистерской диссертации «О системах ра-
стительного царства» (М., 1827) Максимович вторым тезисом своей диссер-
тации выставляет категорическое утверждение: «Мы знаем природу
a posteriori». Здесь же он выступает с критикой взглядов Окена и отме-
чает, что «Окен не столько старался представить природу в своей системе,
сколько хотел в природе показать свою систему» (стр. 64); «...умозрение
истинное,— писал Максимович,— должно согласоваться с природою»
(стр. 65). Эти же проблемы обсуждаются им в статье «О разделении есте-
ствознания на ветви или особенные науки»6. Статья начинается с утвержде-
ния, что природа создана богом и человеческий разум есть божественное
свойство. Однако далее Максимович доказывает единство общих законо-
мерностей материального и духовного мира, признавая первичность в этом
единстве за материальной, независимо от нас существующей природой.
«Природа входит в нас,— писал он,— через внешние чувства, ее
предметы преобразуются, вмещаются и теснятся в нас под видом понятий,
а сии сводятся потом на идеи: и здесь рождаются знание-науки. И как
посторонние вещества, поступающие в нас, чрез питание становятся
собственными частями нашего тела и принимают его форму, так силою
разумения все познаваемое нами становится собственностью ума нашего,
принимая его форму. Тогда во всем познанном нами — во всем, что мы
знаем,— будем видеть как бы самих себя — свой ум; тогда ум наш будет
как бы одухотворенная природа. Отсюда и открывается, что в нашем знании
природа существует по тем же законам, как и самое разумение: становится
понятным единство законов природы и духа» (стр. 6, курсив мой.—С.М.).
Отсюда Максимович приходит к выводу, что «естествознание должно
быть самою природою, в уме нашем преобразовавшеюся в систему поня-
тий, подобно как предмет какой-нибудь изображается в зеркале, или все
видимое в нашем глазе» (стр. 7).
В 1828 г. в книге «Основания ботаники» Максимович дает уже четкое
определение опыта, которое сводится к тому, что опыт — это «...отпечатки
внешней природы во внешних чувствах, сохраненные памятью» (стр. 17).
Несколько позднее, в 1833 г., Максимович столь же четко определяет и
содержание понятия «умозрение». «Умозрение,— пишет он,— есть
продолженный опыт в уме; оно основывается на чувственном опыте»7. При-
рода первична по отношению к познающему ее сознанию. Предметом позна-
ния является природа. «Разум всегда требует от науки,— писал Макси-
6 «Московский телеграф», 1826, ч. 8.
6 «Новый магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономиче-
ских», 1827, ч. I, № 1.
7 М. А. Максимович. Рецензия на книгу М. Г. Павлова «Основания фи-
зики». «Северная пчела», 1833, № 207, стр. 826.
М. А. Максимович как естествоиспытатель
199
лиович,— определенной формы; но форма сия всегда уславливается содер-
жанием науки — природою»8. В опыте раскрываются, познаются предметы
и явления такими, какие они есть на самом деле, вскрываются закономер-
ности и причины явлений. Умозрение, теория — не плод «чистого созер-
цания» и «самопознания», как доказывала философия Шеллинга, а теоре-
тическое обобщение данных опыта. В этих положениях нельзя не заметить
крупный шаг Максимовича к материалистическому пониманию пробле-
мы познания. Быстрое движение Максимовича, яри всех его шатаниях,
к материалистическому решению вопроса о методе исследования при-
роды позволило ему в начале 1828 г. вступить в полемику со своим
учителем М. Г. Павловым и подвергнуть резкой критике его взгляды.
«...Приводить физику к чистому умозрению, — писал Максимович в
статье «О физике Афенея»9, — значит обращать ее в астрологию, магию
и алхимию, которых обман, гнездившийся во мраке невежества, обна-
ружен светом науки» (стр. 344). Он называет шеллингианскую транс-
цендентальную философию «...блестящей гипотезой, пиитическим воз-
зрением на природу, а не наукой» (стр. 353). Физика, утверждает Макси-
мович, рассматривает природу вне нас. Все явления происходят во вре-
мени и пространстве — все они, следовательно, поддаются математическо-
му, точному научному анализу (стр. 349). В противоположность научному
познанию, писал Максимович—«...в метафизике [т. е. идеализме, по
тогдашней терминологии] можно принять вид глубокомысленный и напе-
вать что-нибудь о напряжении солнца и планет» (стр. 349). Максимович
упрекает Павлова за «пристрастие к метафизике», критикует его за бли-
зость к идеям Шеллинга и Окена, за заимствование их антинаучных по-
ложений. Несколько позднее, в 1833 г., Максимович указывает на то, что
философия Шеллинга продолжила линию Канта и «...вдалась в крайность
идеализма». Если в 1826 г. в рецензии на книгу Шелихова Максимович,
•отстаивая правильное, противоположное шеллингианской философии по-
ложение о первичности опыта в познании, все же еще придерживался
идеалистического представления о том, что «...все особое [т. е. конкретное,
единичное, частное в природе] прежде определено целым или идеею
природы вообще» (стр. 314), то уже в 1831 г., в журнале «Телескоп» 10
Максимович отвергает эту идею и критикует за нее Шеллинга. «Равняя
вселенную безусловному, а сие божественному, шеллингово учение, по-
добно учению Спинозы, впадает в пантеизм; и поелику одно безусловное
почитает оно действительным, то все конечное становится для него относи-
тельным и ничтожным и все особенное призраком» (стр. 141).
Существенные изменения претерпели также представления М. А. Ма-
ксимовича о материи, хотя он до конца своей научной деятельности в обла-
сти естествознания так и не смог в этом вопросе прочно стать на материа-
листические позиции. Его воззрения в значительной степени имели
дуалистический характер. Максимович вслед за М. Г. Павловым разрывал
понятия вещества и силы. Он считал «силу» некоей особой субстанцией,
находящейся вне материи, независимой от нее и привносимой материи
извне. «Вещество,— писал Максимович в упомянутой выше статье «О раз-
делении естествознания на ветви...»,— есть нечто, наполняющее собою
пространство и в нем непроницаемое, служащее основою тех форм, какие
имеют тела, и явлений, в них происходящих. Сила (деятельность) есть то,
что действует в веществе, определяет ему известные формы и служит
8М. А. Максимович. Историческое изложение системы растительного
царства. «Уч. зап. Моск, ун-та», 1833, № 1, стр. 27.
9 «Московский телеграф», 1828, № 7 (апрель).
10 «Телескоп», 1831, ч. V.
200
С. Р. Микулинский
причиною действий, в природе происходящих» (стр. 8). Исходя из такого,
по существу дуалистического, представления о материи, Максимович
считал, что явления и законы природы суть выражения способа проявле-
ния сил. Однако уже в этой работе он делает попытку преодолеть дуализм
и приблизиться к естественнонаучному пониманию единства природы,
ее материальности. «Сила не может действовать без вещества, а вещество
не бывает без силы: одно предполагает необходимо другое». «Говоря точ-
нее,— писал он в той же работе,— сила и вещество по сущности своей но
разнородны, а суть только известные состояния одного и того же существа;
ибо каждое тело, находясь в пространстве, находится в состоянии бытия, су-
ществует во времени — оказывается деятельным... вещество от сил неот-
лучно и одно без другого быть не может; одно и то же существо, поелику
оно деятельно,— есть сила, поелику недеятельно — вещество» (стр. 10—И).
Таким образом, исходные представления Максимовича резко расхо-
дились с основным тезисом учения И. Е. Дядьковского, который он выска-
зал еще в 1816 г. и отстаивал на протяжении всей своей научной деятель-
ности. «Первичным источником, из которого следует выводить и объяснять
все явления природы,— писал Дядьковский в своей диссертации11,—
нужно считать не силу или какое-то особенное начало, ...а только материю
как безусловную причину явлений... Нет также никакой нужды... оду-
шевлять материю каким-то жизненным духом, или, следуя трансцендент-
ным философам, оживотворять ее идеей всеобщей жизни, или разделять
ее на объективную и субъективную части... сама материя содержит в себе
начало или основание всех своих действий; сама материя обладает способ-
ностью ко всем тем действиям, которые мы в ней замечаем» (см. выше,
стр. 176). Дядьковский боролся за такое понимание материи и вытекаю-
щее из него материалистическое представление о живой природе. Его
взгляды были широко известны в научных кругах Москвы и, конечно,
знакомы Максимовичу, который был с ним в тесных, дружеских отноше*
ниях. Есть все основания полагать, что взгляды Максимовича по этим
вопросам специально обсуждались, критиковались Дядьковским и его
единомышленниками. Не случайно один из ближайших учеников Дядь-
ковского К. В. Лебедев вторым заголовком своей статьи «О жизни», в ко-
торой, как он сам говорит, излагал взгляды своего учителя, поставил:
«Письмо ординарному профессору М. А. Максимовичу»12. В этой статье
он писал: «...по какому праву предполагать существование сил, дей-
ствующих в веществе? На чем основывается мысль, будто животное
тело состоит из вещества и сил, как двух раздельных, друг другу проти-
воположных (substantia) сущностей?» (стр. 487). Лебедев отвергал
в этой статье дуалистическое разделение природы на дух и материю,
доказывал, что «...причины движения должно искать не в ином чем, как
самом веществе» (стр. 485), и в соответствии с этим рассматривал жизнь
как свойство растительного и животного вещества, как «самостоятельное
движение животного вещества».
Максимович до конца своей деятельности в области естествознания не
сумел в этом вопросе стать полностью на материалистические позиции Дядь-
ковского, однако в его взглядах произошел известный сдвиг. В 1833 г.
в рецензии на книгу М. Г. Павлова «Основания физики»13 он выражает
уже несколько другое понимание материи. «Вещество,— пишет он,—
11 Диссертацию И. Дядьковского «О способе действия лекарств на тело человека»
см. в этом томе, стр. 158—190.
12 К. В. Л е о е д е в. О жизни. «Уч. зап. Моск, ун-та», 1834, № 12.
18 См. примеч. 7.
М. А. Максимович как естествоиспытатель
201
деятельное в сущности своей... оно есть источник света, теплоты, тяжести,
электричества, магнетизма, гальванизма. Итак, здесь нет анатомического
разделения силы и страдательного, недеятельного вещества: вещество
деятельно в сущности, тождественно с силою, есть общее зерно, из коего
развивается мир физический».
Таким образом, если Шеллинг и его адепты проделали эволюцию
от натурфилософии к мистике, к философии «откровения», к неприкрытой
борьбе против науки в защиту религии, то для Максимовича (как и мно-
гих русских мыслителей) характерно движение от увлечения натурфило-
софией, через критику и переработку ее, к естественнонаучному, стихийно-
диалектическому взгляду на природу. Как видим, это резко различные
пути.
Интересно отметить, что в конце 30-х годов, в период увлечения мно-
гих философией Гегеля, Максимович отнесся к ней критически и остался
на почве естественнонаучных представлений о природе. Н. В. Станкевич,
гостивший в 1837 г. у Максимовича в Киеве, был вынужден в письме к
М. А. Бакунину признаться в своем бессилии обратить Максимовича в лоно
гегелевской философии.
Проблема понимания материи не случайно интересовала Максимовича.
Она стоит в его творчестве в непосредственной связи с его убеждениями
о развитии природы и его попыткой опровергнуть метафизическое пред-
ставление о природе как о неподвижном сцеплении груды атомов. Он
считал, что «природа представляет собой непрерывную цепь явлений;
покоя в ней нет,— покой только есть относительный,— движение состав-
ляет жизнь природы»14, что «в природе виден ход от низшего к высшему,
совершеннейшему,—от единства и простоты к сложности и многообразию»15 16.
По его представлениям, «вся природа произошла и происходит из единого
всеобщего вещества, издавна называемого эфиром или огнем»1®. Природа
находится в непрестанном развитии, ее современное состояние есть про-
дукт долгого процесса становления. Выяснение происхождения качест-
венного разнообразия тел природы, по его мнению, является важнейшей
задачей естествознания. Тела природы, утверждал Максимович, состоят
из соединения простых веществ: «соединяясь между собою, они образуют
все прочие, сложные вещества, причем являются с новыми качествами».
«Сих простых веществ теперь 54»,— писал он. Отсюда становится ясно,
что под простыми веществами Максимович понимает химические элементы,
но вместе с тем он не считал элементы неизменными и полагал, что извест-
ные в его время химические элементы не исчерпывают всего богатства
элементов; он объявляет себя сторонником идеи о превращаемости эле-
ментов. Развитие химии, писал он, установило возможность разлагать
сложные вещества на их составные части и при этом получать «простые
вещества с своими прежними качествами».«Из^этого,—писал Максимович,—
некоторые выводят заключение, будто сии простые вещества неизменны
сами в себе и существуют от начала мира под видом малейших порошинок—
цельных неделимых, несокрушимых и потому называемых атомами».
Сцеплением, соединением этих неизменных частиц, говорит Максимович,
объясняют многообразие в природе, но «разве,— спрашивает он,— в са-
мом деле сии простые вещества не могут образовываться одни из других?...
Как принимать сии вещества за первоначальные (элементарные), потому
только, что химия не успела еще разложить их; а она и сама не скажет,
14 М. А. Максимович. О разделении естествознания на ветви ..., стр. 9.
16 М. А. М а к с и м о в и ч. О системах растительного царства. М., 1827, стр. 54.
16 М. А. М а к с и м о в и ч. О разнообразии и единстве вещества (1830). Цит.
по его книге «Размышления о природе». М., 1833, стр. 92.
202
С. Р. Микулинский
чтобы силу своего анализа довела до-нельзя» (стр. 83). Отсюда следует,
что Максимович отрицал сотворимость и неизменность не только сложных
тел природы, но также элементов, атомов, допускал их становление во
времени, их превращаемость, происхождение из «общего вещества»,
лежащего в основе, как он писал, не только Земли, планет, солнечных
систем, но всей вселенной в целом. Следовательно, по его мнению, един-
ство природы в единстве «вещества», материи, а разнообразие есть резуль-
тат качественных превращений единой материи, а не продукт механиче-
ского сочетания, группировки частиц.
Максимович отчетливо понимал близость своих общих взглядов к пред-
ставлениям древнегреческих диалектиков и считал, что основы этих пред-
ставлений, даже в их наивной форме, истинны в противоположность
заблуждениям метафизиков. Он понимал необходимость научного, опытного
доказательства учения о развитии, призывал ценить, пользоваться
фактом физического и химического эксперимента, «без которых нельзя
обойтись и коих не узнаете с высоты созерцания», оговаривая при этом,
что вопрос, подобный обсуждаемому, не решить и в одной «сфере чистого
опыта» (стр. 84), но в целом считал учение о развитии правильным и
плодотворным и отстаивал его, выступая против сторонников метафизиче-
ского учения о неизменности мира. «Может быть,— писал он,— иные против-
ники сие учение, по сходству оного с стихийным учением древности, назовут
мечтою младенчествующего ума. Правда, эта мечта открыта умом, когда
он близок еще был к Природе, а предчувствия истины — к уму. Но мечта
сия оправдана, объяснена и утверждена умом, возмужавшим в опыте и
науке, и соделалась истиною. Если и теперь еще называть это мечтою
младенчествующего ума,— иронизирует Максимович,— то противное уче-
ние должно называть ребячеством ума взрослого, который на Природу
смотрит как в калейдоскоп, где все разнообразие фигур происходит от
различного соединения граненых, разноцветных кусочков стекла— этих
твердых, многогранных и цельных атомов» (стр. 92—93).
Многие положения, выдвигавшиеся в трудах Максимовича, носят
отвлеченный и гипотетический характер, однако они определенно свиде-
тельствуют о том, что Максимович подходил к отрицанию сотворимости
даже «атомов», признавал бесконечную делимость материи и видел един-
ство природы в единстве материи, а разнообразие представлял себе как
результат развития, качественного превращения единой материи. Таковы
были в общих чертах философские взгляды Максимовича, определившие
его биологические представления.
Большинство естественнонаучных трудов Максимовича было посвящено
ботанике, главным образом систематике растений или вопросам, тесно
связанным с ней. Но он не был архивариусом растений. Максимович пытал-
ся вскрыть единство растительного мира, связи между группами растений,
хотя постановка этих вопросов не всегда в его трудах четко выражена.
Максимович рассматривал органическую природу с позиций призна-
ния ее исторического развития. Он отверг учения «овистов» и «пансперми-
стов» и стал на сторону теории эпигенезиса, развитой петербургским ака-
демиком Каспаром Вольфом.
Индивидуальное развитие организмов рассматривалось Максимови-
чем как развитие «при известных обстоятельствах», т. е. под влиянием
внешней среды; при этом он, подобно А. Н. Радищеву, пытался исходить
из экспериментальных данных тогдашней эмбриологии, а не из умозри-
тельных соображений.
Большой интерес представляют высказанные Максимовичем (1823—
1824), за 15 лет до опубликования работ Шванна (1839), мысли о клетке
М. А. Максимович как естествоиспытатель
203
как основной структурной и физиологической единице органических тел.
Эти мысли были тесно связаны с представлениями Максимовича о развитии
жизни на Земле.
В 1824 г. в книге «Главные основания зоологии или науки о животных»
Максимович писал: «первоначальное рождение (generatio originaria) орга-
низма последовало за окончательным образованием нашей планеты;
основою же организма служат слизистые пузырьки. Одни только сии пу-
зырьки произошли из начал неорудных, все же прочие органические тела
•образовались и могут образоваться развитием оных» (стр. 16). К слову
«планеты» в этой фразе Максимович сделал следующее подстрочное приме-
чание: «Нет сомнения, что растения и животные произошли тогда уже,
когда существовала природа неорганическая (т. е. воздух, вода и земля);
иначе, где бы они росли? Чем питались?»
Эти высказывания дают, нам кажется, основание утверждать, что Ма-
ксимович придерживался следующих воззрений: 1. Органический мир
развивался постепенно. 2. Органический мир произошел из неоргани-
ческого («неорудного»). 3. Органические тела возникли первоначально в
виде простейших форм, последующим развитием которых является все
многообразие ныне существующих организмов. 4. Основою организмов
являются «слизистые пузырьки» — клетки, которые исторически возник-
ли из неорганического вещества. В «Главных основаниях зоологии» была
проведена мысль о клеточном строении органических тел, об историческом
становлении клетки из неорганического вещества и о развитии организмов
из простейших клеточных образований.
У некоторых наших специалистов, интересующихся историей клеточного
учения, существует представление, будто бы высказывания русских ученых
о клетке являются более или менее талантливыми изложениями идей
Окена. Эти представления, как нам кажется, основаны на недостаточном,
поверхностном знакомстве с трудами русских ученых. Безусловно спра-
ведливо, что и Максимович и П. Ф. Горянинов восприняли идею о клеточ-
ном строении организмов от Окена. Но, восприняв идею, они вложили
в нее новое содержание и в своих работах приближались к научному
представлению о клеточном строении, к тому представлению, которое было
разработано и изложено в 1838—1839 гг. Шлейденом и Шванном.
Лоренц Окен в 1809—1810 гг., действительно, высказал ряд удивительно
остроумных догадок, предположений, которые могут восприниматься как
некоторое предвосхищение клеточной теории, но это были чисто умозри-
тельные построения, основанные на сомнительных аналогиях, в которых
не было и тени конкретного представления о клетках как биологических
структурах. Окен исходил из того, что поскольку (как он считал) организм
представляет собою подобие планеты, он должен иметь шарообразную
форму. Первоначальная органическая слизь поэтому должна была со-
стоять из множества шарообразных пузырьков. Отсюда предположение
Окена, что простейшие организмы есть именно такие шарообразные пу-
зырьки, а высшие организмы составляют совокупность тех же пузырьков.
В отличие от Окена, Максимович рассматривал клеточное строение
организмов как конкретное биологическое образование. Это достаточно
ясно видно из его статьи 1823 г. «О системе растительного царства»17,
в которой он писал: «Клетчатка составляет знатнейшую часть вещества
растений и есть первоначальная и главная их основа. В ней совершаются
все органические процессы» (стр. 12). Здесь он высказывает очень важное
положение о том, что развитие растений от исходной клетки не есть простой
17 «Новый магазин естественной истории...», 1823, ч. II, № 1.
204
С, Р. Микулинский
рост и увеличение этой клетки, а идет путем новообразования. «Преобразо-
вания шарика в линию,— пишет он, — не есть простое его растягивание,
но образование и присоединение новых слизистых пузырьков, из коих
наиболее подверженные влиянию воздуха растягиваются в трубочку»
(стр. 11—12). Из этих рассуждений следует, что Максимович отнюдь не
рассматривал клеточное строение как сеть перегородок в органических
тканях, а связывал с клетками течение органических процессов, видел в них
сложные биологические образования. Еще более конкретные, вполне
биологические представления о клетке изложены Максимовичем в его
книге «Основания ботаники» (1828). «Начальный вид растения есть про-
стой перепончатый пузырек или шарик» (§ 3). Основу тканей организмов
составляют клетки (cellulae), совокупность которых он называет клетчат-
кой (§ 4). Клетки, первоначально шаровидные, в процессе становления
тканей принимают различную форму, преобразуются, превращаются (§ 8).
Максимович, вопреки распространенным в то время представлениям,
в известной мере свойственным и П. Ф. Горянинову (1827), ясно отличает
пузырьки, воздухоносные полости (§ 19), межклеточные пространства (§ 17)
от клетки, он считает, что клетка — это «особый перепончатый пузырек»,
соединенный с другими ему подобными. Межклетники,— по Макси-
мовичу,— «не составляют особой ткани, отделимой от прочей, и зависят
от расположения клеток» (§ 7). Максимович указывает на методику выделе-
ния клеток путем мацерации из тканей (§ 3); отсюда видно, во-первых, чте
его рассуждения основаны на наблюдениях и, во-вторых, что Максимович
видит в клетке не пространство, ограниченное перегородками, а биоло-
гическое образование, обладающее собственными стенками, или, как бы
мы теперь сказали, оболочками. « Каждая клетка есть сомкнутый пузырек
и не имеет сообщения с другими ни через скважины, ни через трещины,—
пишет он далее.— Сок выходит и входит из клетки в клетку не механиче-
ски через скважины, но иным образом» (§ 11). Он указывает на ошибку
Мирбеля, принявшего «прозрачные крупинки крахмала, пристающие
к стенкам, за скважины», которыми, как пишет Максимович, обладают
лишь стенки «скважинных клеток» (там же), составляющих «переход клеток
к завитку» (спиральному сосуду, по Максимовичу) (§ 27). Максимович,
в отличие от большинства ученых его времени, писавших о клетке, обсу-
ждает вопрос о физиологии клетки, указывает на ее функции. «Клетки
назначены к восприятию, распространению и вырабатыванию соков и
имеют способность взаимно соединяться и всасывать влагу. В них отла-
гается плотное вещество и в особенности 1) крахмал либо слизь, 2) смоли-
стое красящее зеленое вещество, или хлорофилл (chlorophyHum), которое
принимает и другие цвета» (§ 15).
Несомненно, что идеи Максимовича о клеточном строении организмов
и о роли клетки были известны П. Ф. Горянинову. Это подтверждается не
только сравнением их произведений, но и очевидными фактами 18.
18 Не касаясь многих косвенных доказательств несомненного знакомства П. Ф. Го-
рянинова с трудами Максимовича, считаем нелишним отметить хотя бы следующий
факт. В книге Горянинова «Руководство к преподаванию минералогии», изданной в
18'^5 г., полностью воспроизводится текст двух разделов из книги М. А. Максимовича
«Основания ботаники», изданной в 1828 г. Правда, Горянинов почему-то не указал
источник заимствования, но это не меняет положения. Попутно нельзя не заметить,
что наметившаяся в нашей литературе тенденция представлять творчество Горяни-
нова чем-то исключительным, неожиданным для русской науки, представляется нам
результатом увлечения, вопреки исторической правде. Влияние шеллингианской
натурфилософии на взгляды Горянинова мешало ему развить ряд действительно за-
мечательных положений, выдвинутых им, вложить в них конкретное биологическое
содержание, довести до уровня научной теории.
М. А, Максимович как естествоиспытатель
205
Как уже отмечалось, внимание Максимовича в области ботаники
было сосредоточено главным образом на вопросах систематики. Проблема
путей создания научной системы растительного мира находит отражение
в уже упомянутой статье еще 1823 г. Максимович критикует здесь систему
-Линнея за ее искусственность, настаивает на необходимости создания
естественной системы растений и, между прочим, указывает на Ламарка
как сторонника такой системы. «Естественная система,— пишет он,—
должна, представив растительное царство не как ряды, но как сферы (имею-
щие свои центры и радиусами друг друга касающиеся), показать, какие
отношения находятся между растениями и семействами и как они обра-
зовались по одной аналогии,— должна, представив растения физиологи-
чески, показать значение их и каждой их части; должна изобразить нам
развитие целого растительного царства. Тогда система представит нам
растительное царство в таком виде, в каком оно есть в самой природе»
(стр. 9—10).
Несмотря на то, что многие мысли Максимовича в этот период были на-
веяны идеями Окена, он ясно видел, что задача систематики создать есте-
ственную систему — отразить растительный мир таким, каков он есть в
действительности. Эта мысль все больше углублялась и развивалась Макси-
мовичем в его последующих трудах. В этой связи он высказал ряд ценных
положений, направленных к утверждению идеи о развитии живой природы.
Он подчеркнул различие понятий «сродства» и «подобия», что имело боль-
шое значение в борьбе против искусственной систематики. Примеры, кото-
рые он приводит («киты подобны рыбам, но сродны со зверями» и другие),
говорят за то, что под «сродством» он, видимо, понимал родство 19. Эти
выводы Максимович прямо направил против учения одного из ведущих
креационистов того времени, французского ботаника Адансона, который
строил систему, исходя из сопоставления суммы внешних признаков, и
отрицал преемственность форм. Противопоставляя свое мнение учению
Адансона, Максимович утверждал, что «степени сродства» существуют не
только «в нашем воображении», но суть отражения существующих отно-
шений в природе («Систематика растений», «Историческое изложение
системы растительного царства»).
Критикуя креационистские представления об отсутствии внутренних
связей между систематическими группами, учения, игнорировавшие все-
общие связи в природе, Максимович в равной степени выступал также
против идеалистических хитросплетений шеллингианцев, которые, вы-
двигая учение о целостности природы, подменяли понятие о реальном
единстве природы представлениями об идеальной целостности. «По идеаль-
ному направлению,— писал он,— умоначертание системы вносится в при-
роду и под него подводятся ее произведения». Это направление,— писал
Максимович, —«целостность природы не из нее самой извлекало, а выво-
дило оную из ума... По направлению сему наука впадает в односторон-
ность: ибо здесь имеет место произвол видения собственных идей в природе
и насильственное приведение оной к стройности и однообразию; ибо здесь
единство подавляет собой разнообразие»20. Отсюда он ставит задачу:
«убедясь, что систематическая целость находится не только в уме, но и в
природе, мы должны обратиться к открытию оной в самой природе —
к возможно полному и живому исследованию полных жизнью ее произве-
дений» (стр. 49).
19 М. А. Максимович. Систематика растений, 1831, стр. 17.
20 М. А. Максимович. Историческое изложение системы растительного
царства, стр. 44.
206
С. Р. Микулинский
Максимович выступает также против креационистского толкования
любых отклонений организмов от видового типа, как «выродков», «уро-
дов», принятого большинством естествоиспытателей того времени. «По-
елику же разность (varietas) [разновидность],— писал Максимович в «Си-
стематике растений»,— объемлет собою не только случайные и переходные
формы, но и определенные, постоянные и даже наследственные (т. е. породы),
то и нельзя ее называть словом выродок, означающим случайное уклоне-
ние» (стр. VIII). Причины уклонения форм от их видового типа Ма-
ксимович объясняет прямым влиянием на организмы изменений в усло-
виях их жизни.
Приняв это основное положение, которое к тому времени было бле-
стяще развернуто Ламарком, но не признавалось большинством ученых и
официальной наукой, Максимович не мог не придти к утверждению измен-
чивости видов. «...Особями одного вида можно назвать,—по его словам,—
все растения, кои произошли или могли произойти от одного с ними сход-
ного растения; вид же будет составлять постоянная одинаковость форм
в ряду многих поколений... Но вид, как особая идея жизни, переходя в ве-
щественные особи при условиях внешних, от различия и изменения оных
претерпевает различия в некоторых своих формах. Сии уклонения вида
от первоначального образца своего называются разностями» (стр. 53—54).
Максимович утверждает, что «в строгом смысле, в природе не бывает двух
особей точь в точь одинаковых, но когда они вырастают под различными
условиями внешними, то бывают значительно различны и тем более, чем
более различны оные условия. Таким образом, климат и почва производят
естественные разности, коим подвержены наиболее растения, рассеянные
по большому пространству земли и растущие на почвах разнообразных»
(стр. 55). «Но еще более,— продолжает Максимович,— разнообразится
вид от искусственного воспитания (cultura), когда растения возращаются
[выращиваются] в неестественных обстоятельствах» (стр. 56), что имеет
место в сельском хозяйстве, огородничестве, цветоводстве и т. д. Указывая,
что многие искусственно созданные формы размножаются обыкновенно
вегетативным путем, Максимович тут же замечает: «но есть еще разности
вида, давно происшедшие, чрез многие поколения продолжавшиеся (ве-
роятно, при одних и тех же условиях внешних) и до того усвоившиеся
растению, что сделались наследственными и размножаются не только
посредством стана, но и семенами» (стр. 56).
Подчеркивая многообразие сортов сельскохозяйственных культур,
«кои человек, издавна отлучив от их природного быта, сделал принадлеж-
ностью собственного; нагример разности пшеницы, капусты, гороха»
(там же), Максимович, по существу, приходит в 1831 г. к той трактовке
образования вида, которую дал Ч. Дарвин в своем труде «Происхожде-
ние видов».
«Вероятно, и в самой природе многие формы родов (особенно много-
численных и весьма распространенных по земле), слывущие видами,
суть только давно происшедшие и постоянные разности, но так как родо-
словная их не может быть разъяснена..., то такие породы и должны уже
быть принимаемы за виды» (стр. 57).
Наряду с признанием ламарковского положения о прямом воздействии
внешних условий на изменчивость живых тел Максимович выдвигал чрез-
вычайно важную мысль о «том, что «причиною видоизменений и разностей
служат не одни влияния внешней природы, но также жизненное влияние
одного вида на другой» (стр. 59). Правда, эта мысль в трудах Максимовича
осталась нераскрытой. Попытка же Максимовича обосновать ее указанием
на большую роль межвидовых помесей в образовании разнообразия видов
М. А. Максимович как естествоиспытатель
207
уводила в сторону от правильного понимания роли межвидовых отношений
в процессе становления видов.
В трудах Максимовича есть много положений, свидетельствующих о том,
что представления некоторых эволюционистов додарвиновского периода о,
процессе видообразования, часто носившие характер только догадок,
смысл и значение которых не всегда были им даже ясны, все же содержали
ценные мысли, основанные на наблюдениях живой природы и противопо-
ложные широко распространившемуся во второй половине XIX в. догма-
тическому принципу голой постепенности в образовании видов. Так, на-
пример, Максимович критиковал Ламарка за то, что в его учении вид пре-
вращается в абстракцию, якобы введенную человеком ради удобства клас-
сификации, но не имеющую реальной основы в природе.
Большой интерес представляет тот факт, что Максимович в связи
с вопросом образования видов упоминает о «древнем поверьи», существо-
вавшем в России, будто «вместо овса, скошенного известным образом, ро-
дится рожь». Правда, Максимович, безусловно признавая изменчивость,
видов, считал, что «едва ли возможно перерождение одного вида в другой,
уже существующий; еще труднее верить перерождению одногорода в дру-
гой близкий (например егелопса в пшеницу)» (стр. 58). Максимович не
проверил сообщавшиеся факты о перерождениях и о их причинах*, однако
упоминание, в связи с обсуждением проблемы вида и его изменчивости,
подмеченных в народе (и некоторыми учеными, притом не только в
России) явлений быстрых перерождений одного вида растений в другой
говорит о серьезном внимании Максимовича к вопросу о том, как про-
исходит образование новых видов. Об этом свидетельствует также кри-
тика Максимовичем попыток представить растительный мир в виде
непрерывной прямой восходящей линии. «Желая показать в растительном
царстве так называемую цепь природы,— писал он в работе «О системах
растительного царства»,— [Жюссье] ввел порядок совсем ей не свойст-
венный. Natura non facit saltum, и Жюссье вознамерился все царство
расположить в такую непрерывную цепь, где бы можно было видеть
восхождение от низших к высшим; каждое семейство хотел он предста-
вить соединенным с двумя: с предыдущим, от которого начинается,
и последующим, в которое переходя, служит посредствующим чле-
ном между ним и предыдущим... От сего в системе Жюссье принят ход,
имеющий вид линии, извивающейся змейкой или зиг-заг: но такой, невиди-
мому, весьма естественный ход совсем не находится в природе, и расти-
тельное царство в одну линию растянуто быть не может. Не найдены еще
и не могут быть найдены все посредствующие члены; не был еще и, ко-
нечно, не будет никогда отыскан такой линейный ряд!» (стр. 39—41).
Наряду с этим Максимович здесь же называет главной заслугой Окена
в разработке систематики «воззрение на царство растений как на единое
древо растительной жизни» (стр. 54).
Максимович не создал учения об изменяемости видов, тем более были
далеки его представления о происхождении видов от научной теории
видообразования, но в его трудах по ботанике мы видим уже попытку осна-
стить конкретными научными фактами и доказательствами идею о развитии
живой природы. И хотя эта идея выступает в трудах Максимовича все
же в значительной мере еще только в общем виде, ее разработка,
попытка научного доказательства и популяризация ее — большая и не-
оспоримая заслуга М. А. Максимовича. Тем не менее, было бы непра-
вильно, да и просто вредно, преувеличивать достижения Максимовича,
ибо это ведет к искажению действительной картины развития биологии,
мешает изучению истинных путей и закономерностей развития науки.
208
С, Р, Микулинский
Разрабатывая теорию ботанической систематики, Максимович только
шел, иногда ощупью, шатаясь, впадая в противоречия и удаляясь от
им же достигнутого уровня, к идее о филогенетической родственной связи
видов растений.
Никак нельзя согласиться с Б. Е. Райковым, который пишет, что
Максимович «был горячим сторонником филогении в ботанике, но в то
же время совершенно ясно понимал трудности построения истинной
филогенетической системы» 21.
Труды Максимовича не дают никаких оснований для такой оценки.
Никакого понимания, а тем более «совершенно ясного», «истинной фило-
генетической системы» у Максимовича не было. Не мог он быть
и «горячим сторонником» такой системы просто потому, что в то время,
когда он работал (до 1834 г.), такой системы не существовало и не могло
существовать на том уровне знаний.
Лучшей системой, как справедливо указывает Б. Е. Райков, Макси-
мович считал систему растений шведского ботаника Элиаса Фриза
(1794—1878), но его система была далеко не филогенетическая. Ее скорее
можно отнести к той группе систем, которую Б. М. Козо-Полянский
называет «типологической» 22.
Первой системой, которая, как показал Б. М. Козо-Полянский, приб-
лижалась по своей основе к филогенетической, была система растений
П. Ф. Горянинова (1834, 1843). Однако создание и этой системы вряд
ли можно считать уже созданием филогенетической систематики. Это был
еще только подход к ней, еще только блестящая новаторская попытка,
ибо Горянинов, исходя из идеи развития от низшего к высшему, правильно
определив место в системе многих представителей растительного царства,
не обосновал теоретически свою систему, не подвел под нее научноубе-
дительного доказательства наличия исторического развития органического
мира и единства происхождения органических форм, которое является
единственной прочной основой научной систематики. Филогенетическая
систематика стала возможной и возникла лишь после того, как в науке
была признана в качестве фундамента биологии теория Ч. Дарвина.
Нужно также отметить, что и в решение вопроса о причинах изменчи-
вости Максимович не внес по существу ничего нового в сравнении с
Ламарком. Более того, в ряде высказываний, подмечая консервативность
наследственных свойств растений, он, вступая в противоречия с своими
же ранее высказанными мыслями, не решается до конца провести идею об
определяющем влиянии внешних условий на развитие организма 23. Толь-
ко К. Ф. Рулье, начавший свою деятельность в 40-х годах, повернул био-
логов в сторону решения проблемы о причинах изменчивости и законо-
мерностях развития и его движущих факторах и внес в решение этого
вопроса столько нового, что может быть поставлен в ряд с самыми выда-
ющимися деятелями биологической науки.
Тем не менее труды Максимовича уже расшатывали устои теологиче-
ских и метафизических представлений в естествознании,служивших опорой
креационистских догм о неизменяемости и сверхъестественном происхо-
ждении органических тел. Именно это и привлекало Герцена к Макси-
мовичу, слушателем которого он был в Московском университете. Первые,
21 Б. Е. Райков. Предшественники Дарвина в России, М.— Л., 1951, стр. 86;
также —Русские биологи-эволюционисты до Дарвина, том II, стр. 508, М.—Л., 1951.
22 Б. М. Козо-Полянский. Какою должна быть систематика растений?
«Труды Томского Гос. университета, серия биологическая», том 116, стр. 133—142.
28 М. А. Максимович. Мысленное и телесное бытие жизни растений. «Те-
лескоп», 1834, ч. XIX, стр. 65—69.
М. А. Максимович как естествоиспытатель
209
еще студенческие работы Герцена «О неделимом в растительном царстве»
(1830), «О месте человека в природе» (1832), в которых А. И. Герцен вы-
ступает как мыслитель, критически перерабатывающий метафизический
материализм XVII—XVIII вв.24, были написаны или по заданию, или под
сильным влиянием Максимовича. Название второй работы Герцен даже
заимствовал у Максимовича, о чем указал в специальном примечании. Не
случайно после окончания университета Герцен в письме к Н. П. Ога-
реву 5 июля 1833 г. писал: «Я с одним Максимовичем останусь знаком».
Крупное значение имели труды Максимовича и для дальнейшего раз-
вития русской биологической науки. Важно отметить, что они были широко
известны не только в России, но и за ее пределами. Так, например, профес-
сор ботаники и директор ботанического сада в Берлине Г. Линк в своей
книге «Элементы философии ботаники» (1837) цитировал сочинения Макси-
мовича. Более важно, однако, то, что некоторые профессора русских уни-
верситетов приняли книги Максимовича за руководства к своим курсам
(Черняев — в Харьковском, Щуровский — в Московском). Под непосред-
ственным влиянием Максимовича формировались научные взгляды
Г. Е. Щуровского, в частности, поего собственному признанию,была написа-
на книга «Органология животных» (1834), в которой впервые обстоятельно
и научно излагались идеи Жоффруа Сент-Илера и критиковались религиоз-
но-догматические принципы Кювье. Свой курс естественной истории, чи-
танный в 1833 г. на медицинском отделении Московского университета
(рукописный конспект которого, представляющий немалый интерес для
истории науки, сохранился), Щуровский построил также, как он сам ука-
зывал в нем, на основе идей и трудов Максимовича. Как уже отмечалось,
многие мысли, содержавшиеся в трудах Максимовича, получили раз-
витие в трудах П. Ф. Горянинова. Наконец, на крупное значение работ
Максимовича для развития ботаники указывал известный русский бота-
ник Н. Кауфман в своей монографии «Московская флора» (1866). Мы не
говорим уже о десятках отзывов о работах Максимовича, опубликованных
в 30-е годы прошлого века и свидетельствующих о том, что труды Максимо-
вича вызывали огромный интерес среди мыслящей части общества. Нужно
лишь отметить, что эти отзывы отнюдь не были выражением временного
интереса к Максимовичу. В 1871 г. Г. Е. Щуровский, имея возможность
оценить труды Максимовича в свете огромных успехов, достигнутых есте-
ствознанием, с большой искренностью писал ему, что его сочинения были
его «настольными книгами» и что они «были поистине замечательнейшим
явлением того времени»25.
Максимовичу принадлежит особая роль в разработке русской бота-
нической терминологии. Очень многие термины, которые прочно вошли
в науку и употребляются ныне, были впервые введены Максимовичем.
При этом он исходил из той мысли, что для того, чтобы «науки сроднить
с умом народа, необходимо разрабатывать их на родном его языке, необ-
ходимо, стяжав сокровища наук там, где они находятся во всей полноте
своей, переплавить их в горниле ума и облить в такие формы, кои соот-
ветствовали бы потребностям и духу народа» 26.
Оценивая роль Максимовича в развитии русской науки, нельзя не отме-
тить его крупных заслуг как блестящего и неутомимого популяризатора
24 См. Д. И. Чесноков. Мировоззрение А. И. Герцена, Госполитиздат. 1948.
25 Г. Е. Щуровский. Письмо Максимовичу от 31 августа 1871 г. См. «Юбилей
М. А. Максимовича», Спб., 1872.
26 М. А. Максимович. Об участии Московского университета в просвещении
России, М., 1830, стр. 14.
14 Инет, истории естествознания, т. V
210
С. Р. Микулинский
естественнонаучных знаний. В этой области он был одним из первых зачи-
нателей благородного движения передовых русских ученых и мыслителей
за превращение науки в достояние народа. Максимович высказывал в 1832 г.
мнение, что «для умственного просвещения России должно обратить особое
внимание на распространение положительных знаний и на их приложение
к пользам общественной и частной жизни. Первым и прочным основанием
полной системы наук, по моему мнению, должно быть познание природы»27.
Он писал не только для широкого круга интеллигенции, но сделал также
попытку в 1833 г. создать книгу о природе для народных масс — для кре-
стьян— и эта книга выдержала 11 изданий28. В 40-х годах В. Г. Белинский
назвал эту попытку единственной и замечательной, но ее осуществление не
удовлетворяло Белинского — в ней, как и во всем творчестве Максимо-
вича, не было последовательности в проведении естественноисторического
взгляда на природу.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
27 М.ГА. Максимович. О русском просвещении. М., 1832, стр. 19.
28 М. А. Максимович. Книга Наума о великом божьем мире, Москва.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
А. А. ЩЕРБАНОВА
А. Н. БЕКЕТОВ,
ЕГО РАБОТЫ И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Среди выдающихся русских естествоиспытателей второй половины
прошлого столетия видное место принадлежит крупнейшему русскому
ботанику Андрею Николаевичу Бекетову, оставившему глубокий след
в развитии отечественной биологической науки, в просвещении русского
народа.
А. Н. Бекетов родился 8 декабря 1825 г. в селе Алферьевке Пензен-
ской губернии, в старинной, но обедневшей дворянской семье. Отец его,
Н. А. Бекетов, был мичманом в отставке. Кроме кратковременного пре-
бывания во флоте, он нигде не служил, занимаясь исключительно хозяй-
ством. Н. А. Бекетов был образованным человеком, хорошо знал русскую
и иностранную литературу, поддерживал дружеские связи с поэтами
Е. А. Баратынским, Д.В. Давыдовым, П.А. Вяземским и другими. Мать
А.Н. Бекетова, урожденная Якушкина, рано умерла, оставив четырех
детей: Алексея, Николая, Андрея и Екатерину.
Среднее образование Бекетов получил в петербургской гимназии. Окон-
чив курс ее в 1841 г., он поступил на факультет восточных языков Петер-
бургского университета. Однако изучение восточных языков не интересо-
вало Бекетова, и он легко согласился на предложение отца оставить универ-
ситет и поступить на военную службу. Это было новой ошибкой молодого
Бекетова: военная служба привлекала его еще менее, чем восточные языки,
да и служить ему было трудно —с детства он почти не видел правым глазом.
В 1844 г. Бекетов подал в отставку и оставил военную службу. В 1845 г.
он переехал в Казань и поступил вольнослушателем на естественный разряд
физико-математического факультета Казанского университета, избрав своей
специальностью ботанику*
Учебная жизнь Казанского университета была типичной для русских
университетов 40-х годов прошлого столетия: большинство профессоров
были иностранцы, преимущественно немцы. Лекции читались на ломаном
русском языке, практические занятия почти не были организованы. В днев-
никах Бекетова сохранились воспоминания о казанских профессорах. Про-
фессор зоологии Эверсман «по-русски говорил очень плохо и лекции читал
невероятно сухо... Профессор приносил свою немецкую книгу Вигмана
и Ружче и, подойдя к окну, медленно переводил диагнозы видов на лома-
ный русский язык». Химию читал немецкий профессор Клаус: «Он говорил
по-русски с сильнейшим немецким акцентом, фразы свои строил также
14*
212
А. А. Щербакова
преимущественно на немецкий лад, но лекции его все-таки были очень
понятны». Ботанику читал профессор Корнух-Троцкий: «Его лекции были
вполне самостоятельны, но он употреблял множество часов на систе-
матику, которую читал очень подробно, быстро показывая сотни сухих
растений на каждой лекции. Это под конец сильно надоедало, не достигая
желаемого результата, цель которого, очевидно, была в том, чтобы по-
знакомить с растительными формами. Под конец года приносилось не-
сколько живых растений и выдавались на руки книги для определения,
с которыми студенты не умели хорошенько обращаться. Все растения были
не из нашей флоры, а определение продолжалось слишком короткое время,
чтобы могло быть полезным... Профессор, читавший сравнительную ана-
томию, минералогию и геологию, ничем особенным не отличался, но это
несомненно был трудолюбивейший из смертных. Его лекции во всяком
случае были очень полезны. Таковы были главнейшие профессора нашего
разряда. Физик был, но он почти не являлся» г.
В 1849 г. Бекетов кончил университет с ученой степенью кандидата есте-
ственных наук. По окончании университета он получил место учителя в тиф-
лисской гимназии, где ему пришлось преподавать не только биологические
науки, но и физику, сельское хозяйство, а вначале даже арифметику.
Во время пребывания на Кавказе Бекетов много путешествовал, изучая
растительность Кахетии, Гурии, окрестностей Тифлиса. Занимаясь само-
стоятельно, без научного руководителя, он в 1853 г. выдержал магистер-
ские экзамены при Петербургском университете и защитил диссертацию
на тему «Очерк тифлисской флоры, с описанием лютиковых, ей принадле-
жащих». Диссертация была его первой печатной работой. Во вступитель-
ной части ее он привел библиографический очерк исследований флоры
Кавказа. Далее он описывает прилегающие к Тифлису районы: топогра-
фию, особенности климата, флору и фауну. Основную часть работы он
посвятил описанию лютиковых, характеризуя представителей этого се-
мейства в условиях Кавказа как преимущественно горные растения и объяс-
няя их малочисленность сухостью климата. Диссертант описывал лютико-
вые со всех сторон — морфологической, географической, климатологиче-
ской, и в этой разносторонности, широте работы уже явственно видны
характерные черты Бекетова-исследователя.
Получив ученую степень магистра, А. Н. Бекетов вернулся в Тифлис
к преподавательской деятельности в гимназии. В 1854 г. он женился на
Елизавете Григорьевне Карелиной — дочери видного путешественника-
натуралиста Г. С. Карелина, и временно поселился под Москвой в
небольшом имении Карелиных — Трубицыне. Е. Г. Бекетова всю жизнь
была незаменимой помощницей своего мужа: талантливая, высокообразо-
ванная женщина, свободно владевшая пятью иностранными языками, пре-
красно знавшая русскую и иностранную литературу, она помогала мужу
в переводах и самостоятельно занималась переводами.
В Трубицыне находились ботанические коллекции Г С. Карелина.
Бекетов основательно изучил этот гербарий и начал работу над доктор-
ской диссертацией. Но работы по специальности он найти не мог и жил
несколько лет в тяжелых материальных условиях, сотрудничая в газетах
и журналах и давая частные уроки.
В 1858 г. Бекетов защитил в Московском университете диссертацию
ч<0 морфологических отношениях листовых частей между собою и со стеб-
лем», получив ученую степень доктора естественных наук. Докторская
1 М. А. Бекетов а.А.Н. Бекетов (биография). Архив Института литературы
АН СССР (в дальнейшем сокращенно: Арх. ИЛ), 1895, ф. 462, № 18/
А. Н. БЕКЕТОВ
(60-е годы XIX в.)
214
А. А. Щербакова
диссертация Бекетова представляет значительный вклад в учение о филло-
таксисе. Впервые в русской ботанике им была глубоко разработана про-
блема корреляций между органами растений и частями этих органов, от-
крыты закономерности в соотношениях листовой пластинки и черешка,
в соотношениях формы листьев и междоузлий, формы листьев и числа
листьев в цикле. Причины открытых им закономерностей морфологического
строения растений Бекетов усматривал во влиянии внешних условий на
растение.
В том же 1858 г. Бекетов написал ряд прекрасных научно-популярных
работ: «Злаки», «Ботанические очерки», «Обновления и превращения в
мире растений», «О винограде и вине, преимущественно с целью определить
виноградную полосу России», «Очерки девственной природы». Наиболь-
шее значение из работ этого периода имеет «Гармония в природе» (1859).
В ней Бекетов одновременно с Дарвином и независимо от него высказы-
вает эволюционные взгляды об изменчивости организмов в связи с изме-
нением внешних условий.
В 1859 г. А. Н. Бекетов получил место профессора ботаники в Харьков-
ском университете, где кафедру химии занимал его брат Н. Н. Бекетов.
Однако уже в 1860 г. Бекетовы решили переехать в Петербург, где в уни-
верситете была вакантна кафедра ботаники. В Петербурге А. Н. Бекетов
более года читал лекции в университете в качестве приват-доцента, не
получая содержания и опять существуя на литературные заработки: он
принял работу по редактированию «Вестника Географического обще-
ства», сотрудничал в журналах. Только в 1863 г. А. Н. Бекетов был ут-
вержден заведующим кафедрой ботаники в Петербургском университете,
и с тех пор вся его деятельность до конца жизни была связана с этим уни-
верситетом.
А. Н. БЕКЕТОВ —ВЫДАЮЩИЙСЯ ДЕЯТЕЛЬ
ОТЕЧЕСТВЕННОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ
Прогрессивное направление научной и общественной деятельности
А. Н. Бекетова определялось его мировоззрением, его социально-полити-
ческими взглядами, которые сформировались под влиянием общественно-
философских идей русских революционных демократов и были связаны
с развитием освободительного движения в России.
А. Н. Бекетов ненавидел самодержавие — «немецкую» династию Рома-
новых и окружавшую их самодержавно-крепостническую клику. В своих
дневниках он называет кровавого жандарма Николая I «чумой, продол-
жавшейся 30 лет», пишет о вредной для русского общества деятельности
министра просвещения Д. Толстого, характеризуя его как мелкого мсти-
тельного карьериста, негодует на реакционную печать (Каткова), которая
«гикает на науку». «Его горячая любовь к родине, патриотизм,— писал
Тимирязев о Бекетове,— чаще всего прорывались в неудержимых порывах
горького негодования по поводу недостатков русской жизни»2. «Рыцарь
без страха и упрека, горячий заступник обиженных и боец против неспра-
ведливости»,— так характеризует своего учителя Тимирязев3. «В юности
страстно желал я освобождения крестьян,— писал Бекетов в своем днев-
нике,— вместе с большею частью молодежи 40-х и 50-годов. В зрелости
и старости постоянно думаю о крестьянской доле, слежу за литературою
2 Материалы Мемориального музея К. А. Тимирязева. Некролог, 1902 г.
3 Там же.
A. H. Бекетов
215
по этой части и не мало горюю»4 5. Горевал Бекетов потому, что у него не
было никаких иллюзий в связи с так называемым «освобождением» кре-
стьян. «С устранением помещиков,— писал он,— выдвинута община с кру-
говой порукой, рабство уничтожено, но крепость земле осталась, кре-
стьяне все еще крепостные и находятся в черном теле»6. Мучаясь страдания-
ми народа, Бекетов не находил пути к его освобождению: рабочий класс
только нарождался в России, и Бекетов не видел в нем движущей силы
революции. Самое понятие революции Бекетов связывал только с террори-
стической деятельностью, относясь к ней отрицательно. Там, где осво-
бодительное движение было массовым, как, например, в Италии, Бекетов
относился к нему с горячим сочувствием — недаром Тимирязев называл
его гарибальдийцем.
Бекетов был патриотом в настоящем, высоком смысле этого слова.
Он отрицательно относился к славянофилам, понимая реакционность,
вред их псевдонародных идеалов: «...силятся пустить в ход ту идею,—
писал А. Н. Бекетов о славянофилах,—что настоящее политическое устрой-
ство лучше всякого другого и что его должно держаться. А так как в основе
этого политического идеала лежит самодержавие, то сии глупые горланы
поддерживаются правительством»6.
А. Н. Бекетов оставил несколько заметок о М. Е. Салтыкове-Щедрине, ко-
торые говорят о высокой оценке им творчества великого русского пи-
сателя-сатирика, беспощадно разоблачавшего гнусности самодержавия и
крепостничества. «Говорят,— писал Бекетов,— что Мих[аил] Евграфо-
вич Щедрин] незадолго перед смертью собирался начать новый очерк под
именем «Забытые слова». Совесть, честь и т. п.— вот эти слова. Салтыков
всю свою жизнь трудился над возобновлением смысла этих слов. Говорят,
что он ненавидел все русское. Я скажу, что он ненавидел подлость и глу-
пость повсюду, а так как он писатель русский, то он обрушивался исклю-
чительно на глупость и подлость русскую. Он стремился искоренить в своем
отечестве и то и другое. Пусть всякий судит о том, насколько он послужил
этому делу. Спорить же о том, нужно ли преследовать и притом нещадно
всякую нравственную мерзость,— вряд ли кто станет»7.
Горячий патриот, ученый-демократ и просветитель, Бекетов не мог
быть равнодушным наблюдателем бесправия и угнетения народа, не мог,
уйдя от борьбы, уединиться в тиши лаборатории и заниматься узко спе-
циальными исследованиями. Он включился в освободительную борьбу рус-
ской прогрессивной интеллигенции за свободу и просвещение народа, за
свободу русской науки и посвятил этой борьбе всю свою большую прекрас-
ную жизнь. «Он был человеком 60-х годов,— писал о Бекетове К. А. Тими-
рязев,— служение обществу заслоняло другие задачи»8. Отсюда — исклю-
чительно многогранная, огромная, плодотворная общественная деятель-
ность А. Н. Бекетова.
В течение 16 лет коллектив профессоров Петербургского университета
неизменно избирал А. Н. Бекетова вначале деканом физико-математиче-
ского факультета (1867—1876), а затем ректором университета (1876 — 1883).
А. Н. Бекетов был последним в царское время выборным ректором Петер-
бургского университета, и на этом общественном посту боролся за демо-
кратические права университета, за свободу университетского образова-
ния, неизменно поддерживаемый профессорской коллегией университета.
4 А. Н. Бекетов. Дневник, 5.VIII 1885 г. Арх. ИЛ, ф. 46^, № 74.
5 А. Н. Бекетов. Дневник, 4.VIII 1885 г. Арх. ИЛ, ф. 462, № 74.
6 А. Н. Бекетов. Размышления и думы, 25.XII 1881 г. Арх. ИЛ, ф. 462, № 74.
7 А. Н. Бекетов. Дневники, 6.V 1889 г. Центр, лит. арх., ф. 70, № 15.
8 Материалы Мемориального музея К. А. Тимирязева. Некролог, 1902 г.
216
А. А. Щербакова
Петербургский университет в то время был крупным научным центром,
сосредоточившим в себе выдающиеся научные силы, особенно в области
естествознания. По химии здесь работали Н. Н. Зинин, Д. И. Менделеев,
А. М. Бутлеров, Н. А. Меншуткин, по биологическим наукам — С. С. Ку-
торга, И. М. Сеченов, И. И. Мечников, А. Н. Бекетов, А. С. Фаминцын,
Ф. В. Овсянников, по почвоведению и минералогии — В. В. Докучаев,
по математике — П. Л. Чебышев, по астрономии — А. Н. Савич, по физи-
ке — Э. X. Ленц. Бекетов был другом и советником передовой профес-
суры университета. Всю жизнь его связывала большая искренняя дружба
с Менделеевым. Сеченов глубоко ценил и любил Бекетова, часто бывал
в его семье. Мечников во многих затруднительных случаях жизни находил
у Бекетова дружескую поддержку и совет.
Демократическая деятельность Бекетова как ректора университета
была высоко оценена уже его современниками. «Времена ректорства Андрея
Николаевича,— писал в «Колосьях» один из его многочисленных почи-
тателей,— сохраняются в памяти петербургской университетской семьи как
одна из самых светлых страниц университетской летописи» 9. Воспитанник
Петербургского университета Н. Г. Мотовилов писал А. Н. Бекетову:
«...память о Вас, как о ректоре, искреннем друге молодежи,... так любовно
и тепло к ней относившемся, никогда не изгладится из сердец студентов
конца 70-годов. Трудное было время для университета, но, имея впереди
Вас, мы с надеждой взирали на будущее дорогого нам учреждения и в Ва-
шем личном примере черпали силы на предстоящую нам жизнь и борьбу» 10.
Под руководством ректора университетская коллегия много занималась
учебными вопросами, в особенности стремилась к развитию научной работы
студентов. Заботливое отношение к обучению студентов, понимание высо-
кого долга быть руководителями учащейся молодежи было характерной
чертой А. Н. Бекетова, Д. И. Менделеева, И. М. Сеченова, П. Л. Чебышева,
А. С. Фаминцына и многих других передовых профессоров Петербургского
университета того времени.
Такое же единодушие проявлял Совет Петербургского университета
в борьбе с крепостническим, полицейским режимом, установленным цар-
ским правительством в отношении учащейся молодежи. Обличительные
записки Совета университета, указывающие на полицейский произвол в от-
ношении студентов, на преследования, предание суду и ссылки студентов
из-за незначительных нарушений дисциплины, протест против за-
прещения студенческих организаций — все это вызывало злобу министра-
крепостника Д. Толстого. На голову ректора обрушивались выговоры,
угрозы закрыть университет или перевести его в Гатчину. Борьба с полицией
за освобождение арестованных студентов была для Бекетова — ректора
Петербургского университета повседневной обязанностью. Его личные,
настойчивые хлопоты часто бывали успешными — студентов отдавали
ректору на поруки. Настойчивой и упорной была борьба Бекетова за со-
здание и сохранение «противозаконных» студенческих организаций. Много
времени отнимали и заботы по изысканию средств для того, чтобы «недо-
статочные» студенты могли учиться. Эта благородная деятельность харак-
теризует достоинство и высокое гражданское мужество Бекетова. Сообра-
жения карьеры или личной безопасности никогда не имели значения в его
деятельности. «Все хорошее, доброе,— писал о Бекетове И. П. Бородин,—
находило отклик в благородной душе его, всякое зло и несправедливость
вызывали в нем чувство глубокого негодования... А. Н. не успокаивался,
9 «Колосья», СПб., 1891, № 1, стр. III.
10 Письмо Н. Г. Мотовилова А. Н. Бекетову от 16.X 1893 г.Арх. ИЛ, ф. 462, № Г18.
A. H. Бекетов
217
пока не истощал бывших в его власти средств для устранения того, что он
считал несправедливым... Высоко развитое чувство независимости делало
его неспособным на те мелкие компромиссы, которыми лучше всего до-
стигается внешний успех в жизни... Крайне умеренный во всем, кроме
труда, А. Н. мало ценил материальные блага жизни, внешний комфорт...»11.
А. Н Бекетов полностью разделял идеи русских революционных де-
мократов — В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова—
относительно женской эмансипации. Практическим выражением этих его
убеждений явилась его работа на Петербургских высших женских кур-
сах (1867—1889), неразрывно связавшая его имя с историей высшего
женского образования в России. В то время, когда даже мысль о высшем
женском образовании подвергалась преследованию и осмеянию со стороны
реакционной печати и царских чиновников, А. Н. Бекетов вместе с груп-
пой передовых русских женщин-общественниц — Н. В. Стасовой,
А. П. Философовой, М. А. Менжинской, М. В. Трубниковой, Е. И. Кон-
ради и другими добились разрешения на открытие Высших женских
курсов в Петербурге. «Неблагонадежному» профессору Бекетову министр
просвещения Д. Толстой не «доверил» учреждение курсов. Учредителем
был назначен более «благонамеренный» профессор К. Н. Бестужев-Рюмин.
Это было фиктивным назначением. Через три года Бестужев-Рюмин поста-
рался уйти от беспокойного дела, и работа по руководству курсами была
полностью возложена на Бекетова.
К преподаванию на курсах Бекетов привлек лучших профессоров
Петербургского университета: Менделеева, Бутлерова, Сеченова, Овсян-
никова, Фаминцына и других. Высшие женские курсы управлялись на
общественных началах. Руководство курсов избиралось коллективом пре-
подавателей, лекции на курсах профессора университета читали бесплат-
но, рассматривая эту деятельность как выполнение своего общественного
долга. Наряду с Бекетовым в создании и работе курсов исключитель-
но велика была роль Н. В. Стасовой, фактической директрисы курсов.
Несмотря на постоянные репрессии и угрозы закрытия со стороны пра-
вительства, несмотря на нападки и гнусную травлю реакционной печати,
петербургские Высшие женские курсы стали настоящим женским универ-
ситетом, с высоким уровнем учебной и научной работы, с прекрасно осна-
щенными кабинетами и лабораториями. Передовая часть русского обще-
ства своим сочувствием и помощью поддерживала курсы. Материальная
поддержка со стороны министерства просвещения была крайне незначи-
тельной. Но руководители курсов привлекли общественные средства и
построили для курсов дом, прекрасно приспособленный для учебных целей.
Восьмидесятые годы прошлого столетия в России были годами наступ-
ления самодержавно-крепостнической реакции на все передовое в рус-
ском обществе. Олицетворяя черные силы реакции в зловещей фигуре
Победоносцева, внук А. Н. Бекетова поэт Александр Блок писал:
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла.
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла.
И не было ни дня, ни ночи,
А только тень огромных крыл...
Царскому правительству представлялись «опасными» остатки демо-
кратических, выборных прав, которыми пользовались университетские
11 И. П. Бородин. Биографический очерк жизни А. Н. Бекетова. «Тр. СПб.
об-ва естествоисп.», т. XXXIII, 1903, вып. 1.
218
А. А. Щербакова
коллегии на основании университетского устава 1863 г. В 1884 г. был вве-
ден новый университетский устав; у коллегий университетов было отнято
право избрания ректора, деканов и заведующих кафедрами, они стали назна-
чаться министерством просвещения. И. Делянов, новый министр просвеще-
ния, друг и соратник Д. Толстого, расправился с Бекетовым, «неблаго-
надежным» профессором, превратившим Петербургский университет
в «рассадник политической агитации». Бекетов был отстранен от ректор-
ства, его кафедра была передана профессору X. Я. Гоби. Только благо-
даря настойчивым просьбам физико-математического факультета Беке-
тов был оставлен внештатным профессором — после 26 лет его работы
в университете. В 1889 г. Бекетов был отстранен и от работы на Высших
женских курсах. Выборные, общественные начала в руководстве курсов
были ликвидированы.
Последние годы жизни Бекетова были тяжелыми. С 1897 г. в течение
пяти лет (до смерти — 14 июля 1902 г.) он, разбитый параличом, был при-
кован к креслу и лишен возможности не только работать, но и говорить.
* * *
В многогранной научной и общественной деятельности Бекетова нема-
лое место занимала его работа в Петербургском обществе естествоиспы-
тателей. Он был одним из организаторов этого Общества и в течение
16 лет —его президентом. Общества естествоиспытателей, организованные
при университетах в 60-х годах прошлого столетия, едва терпимые цар-
ским правительством, были одной из форм общественного научного дви-
жения в России. Они объединяли прогрессивных русских ученых и играли
немалую роль в развитии русского естествознания, в изучении природы
России, ее ископаемых богатств, в помощи сельскому хозяйству. Бекетов
был в числе организаторов первого и последующих съездов русских есте-
ствоиспытателей .
Петербургское общество естествоиспытателей, объединявшее профес-
соров и преподавателей физико-математического факультета Петербург-
ского университета и других научных работников, сыграло немалую роль
в развитии русского естествознания во второй половине прошлого столе-
тия. Общество организовывало многочисленные экспедиции по изучению
природы России, в особенности ее северных окраин, вело большую работу
по популяризации естественных наук. За 29 лет (1868—1897) Обще-
ство выпустило 27 томов своих «Трудов», где печатались исследования
русских ученых исключительно на русском языке, что было в то время
редким явлением. В «Трудах» напечатаны классические работы К. А. Ти-
мирязева, И. М. Сеченова, Д. И. Менделеева и других крупнейших рус-
ских естествоиспытателей. Во всем направлении работы Петербургского
общества естествоиспытателей во второй половине прошлого столетия —
в пропаганде и развитии дарвинизма и материалистических идей в есте-
ствознании, в широком общественном размахе исследований, в издании
«Трудов» Общества на русском языке — видна руководящая роль
А. Н. Бекетова.
Ботаническое отделение Петербургского общества естествоиспытателей
было многочисленным и активным. В работе его в описываемый период
принимали участие: А. Н. Бекетов, М. С. Воронин, К. А. Тимирязев,
Н. И. Железнов, А. С. Фаминцын, И. П. Бородин, X. Я. Гоби, А. Ф. Ба-
талин, А. Н. Краснов, Г. И. Танфильев, И. М. Прянишников, О. В. Бара-
нецкий, Э. Л. Регель, С. М. Смирнов, И. Ф. Шмальгаузен, С. М. Розанов,
К. Е. Мерклин, Р. Э. Траутфеттер и многие другие. Бекетов до конца
A. H. Бекетов
219
жизни принимал деятельное участие в работе ботанического отделения,
выступая на заседаниях с докладами о своих работах в области эволю-
ционной теории, морфологии и географии растений, с тератологическими
исследованиями. Большинство его докладов напечатано в «Трудах»
Общества.
Членами Петербургского общества естествоиспытателей — ботаниками
не только была изучена флора Петербургской губернии и севера России,
но и собраны сведения о флоре Нижегородской губернии, Алтая и Тянь-
Шаня, Кавказа и отчасти Украины. В области физиологии растений в бо-
таническом отделении были доложены и напечатаны крупные исследова-
ния о дыхании растений, о хлорофилле и его значении, о распространении
и значении аспарагина в обмене веществ, о движении газов и воды в расте-
ниях, а также доложены (главным образом М. С. Ворониным) работы
о болезнях подсолнечника, капусты, брусничных растений, березы. Экс-
педиции обследовали Белое море, Финский залив, Алтайские горы,
Фергану, Крым, Калмыцкие степи, Архангельскую и Витебскую губер-
нии, болота Петербургской губернии и пр. В работе ботанического отде-
ления Общества и в экспедициях принимали участие также студенты стар-
ших курсов университета.
После освобождения от работы в Петербургском университете Бекетов
принял на себя обязанности секретаря Вольного экономического общества,
а в 1891 г. был избран вице-президентом этого Общества. А. Н. Бекетов
сумел в значительной степени перестроить работу этой пестрой по составу
организации, включавшей наряду с крупными учеными (Д. И. Менделеев,
В. В. Докучаев, А. М. Бутлеров) и помещиков. Эта перестройка заключа-
лась в демократизации работы Общества, в усилении деятельности по
распространению грамотности в народе, в оказании практической помощи
сельскому хозяйству, в поднятии научного уровня всей работы Общества.
Бекетов активно помогал работе созданной при Обществе Почвенной комис-
сии, которая, под руководством В. В. Докучаева, осуществляла обшир-
ные почвенные исследования. Придавая большое значение практическим
мерам в помощь сельскому хозяйству, Бекетов выдвинул предложение об
устройстве опытных станций в различных районах России. На средства
Вольного экономического общества была организована опытная станция
«Заполье», где велись разносторонние исследования: ставились опыты с
различными сортами зерновых и картофеля, изучалось влияние различных
удобрений на урожай, велись метеорологические наблюдения, наблюдения
над снежным покровом, влажностью почвы и пр.
* # *
В работе «От какого наследства мы отказываемся» В. И. Ленин отмечал
характерные черты революционных просветителей 60-х годов: их ненависть
к крепостному праву, горячую защиту просвещения, самоуправления,
свободы; отстаивание интересов народных масс, искреннюю веру, что от-
мена крепостного права принесет благосостояние народу, и желание
содействовать этому 12.
Для Бекетова были характерны все эти черты. Распространение науч-
ных знаний в массах он рассматривал как выполнение гражданского долга
ученого перед народом. В пропаганде материалистических воззрений на
природу он, подобно Д. И. Писареву, видел могучее оружие для борьбы
12 См. В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 461—501.
220
А. А. Щербакова
с невежеством и суевериями, средство расширения умственного круго-
зора народных масс. Практическим выражением этих взглядов явилась
его деятельность просветителя, популяризатора науки. Эта деятель-
ность была блестящей и многообразной. Он в течение всей своей жизни
читал публичные лекции, темами которых избирал важнейшие общебиоло-
гические проблемы — эволюционную теорию, метаморфоз у растений,
акклиматизацию растений и т. д. Перу Бекетова принадлежит более трид-
цати научно-популярных книг и статей по общебиологическим и ботани-
ческим вопросам. В этих работах высокая научная точность, освещение
материала соответственно уровню передовой науки того времени соче-
таются с доступностью изложения, которое ведется образным красочным
языком.
Вместе с тем Бекетов был противником упрощения данных науки в це-
лях популяризации. Он умел писать популярно о новейших научных ис-
следованиях, об открытиях, интересовавших весь ученый мир. А. Н. Бе-
кетов критиковал вульгаризаторов и упрощенцев, например французского
академика Пейе и немецкого биолога Шмидлина, которые в целях «попу-
ляризации» пропагандировали устаревшие теории и допускали грубые
научные ошибки в своих популярных работах. Напротив того, ценные
научно-популярные книги зарубежных биологов А. Н. Бекетов переводил
на русский язык. Так, он перевел «Ботанические беседы» Б. Ауэрсвальда
и Э. Россмесслера, книгу, предназначенную для знакомства с осно-
вами ботаники (1860); «Ботанические беседы» были в числе настольных книг
В. И. Ленина в его гимназические годы. В большинстве своих переводов
Бекетов имел целью не точное копирование подлинника, а создание книги,
которая предназначалась для русского читателя и могла быть применена
при изучении отечественной флоры. Во многих работах, переведенных
Бекетовым на русский язык, исправлены в примечаниях ошибки авторов,
заново написаны целые главы и разделы книг.
Талантливая, написанная для народа книга Бекетова «Беседы о земле
и тварях, на ней живущих» (первое издание в 1864 г.) была одной из пер-
вых научно-популярных книг по естествознанию в России, излагавших
материалистические сведения о живой и неживой природе. Книга эта поль-
зовалась огромным успехом, много раз переиздавалась, разойдясь более
чем в 50 тыс. экземпляров — тираж небывалый в условиях царской Рос-
сии для научной книги. «Книжку А. Н. Бекетова, его «Беседы о земле и
тварях, на ней живущих»,— писал К. А. Тимирязев,— действительно
можно было видеть в руках народа» 13.
Описывая неорганическую природу, Бекетов излагает представления
о бесконечности вселенной, об истории Земли и ее внутреннем строении,
об изменении поверхности Земли под действием геологических факторов,
пишет о возможности научного предсказания погоды. Описывая живые
организмы, он рассказывает о клеточном строении всего живого, описы-
вает строение и жизнь растений, говорит об обмене веществ — «беспре-
станном движении» — как главном условии жизни организма. Вопросы
питания растений Бекетов излагал в практическом плане («О том, что дол-
жен смекать земледелец на ниве»). В условиях второй половины прошлого
столетия, когда большинство книг для народа было макулатурой, неве-
жественным вздором о «житиях святых», толковании снов и пр., книга
Бекетова имела немалое значение в создании правильных, материали-
стических представлений о живой и неживой природе.
13 К. А. Тимирязев. Соч., т. 8, 1939, стр. 169.
A. H, Бекетов
221
В деятельности Бекетова как популяризатора науки необходимо отме-
тить и его работу в редакции энциклопедического словаря Брокгауза-
Ефрона (1893—1897). Со времени включения Бекетова в эту работу
характер и качество помещенных в словаре статей по различным разделам
биологии резко изменились. Вместо кратких, сухих справок, иногда идеа-
листического характера, появились обширные статьи, в ряде случаев
имеющие характер монографических исследований, строго материалисти-
ческого направления. За четыре года работы Бекетов написал для этого
словаря свыше 80 статей по вопросам ботаники и общей биологии и при-
влек к участию в энциклопедии видных русских биологов — К. А. Тими-
рязева, И. М. Сеченова и других.
Научно-популярные книги Бекетова были по достоинству оценены уже
его современниками: в рецензиях многих газет и журналов того времени
отмечается высокое качество этих талантливых популярных работ. Несо-
мненно, что Бекетов как просветитель, популяризатор науки оказал боль-
шое влияние на своих учеников. К. А. Тимирязев создал классические
научно-популярные произведения, среди которых «Жизнь растения»
является до сих пор непревзойденным образцом. Немалые заслуги в
распространении естественнонаучных знаний имеют и другие ученики
А. Н. Бекетова — А. Н. Краснов, В. Л. Комаров, Н. И. Кузнецов,
Г II. Танфильев.
В 1873 г. Академия Наук присудила третью премию имени К. М. Бэра
профессору Дерптского университета Эдмунду Руссову за работу по гисто-
логии марсилий. Раболепствуя перед иностранной наукой, академик
ботаники К. И. Максимович14 послал работу Руссова на отзыв в Германию,
минуя русских ботаников. Бекетов выступил в газете «Голос» от лица рус-
ских ботаников с тремя статьями, содержащими горячий, страстный
протест. Прямо и резко он вскрывает «одно из самых существенных пре-
пятствий в развитии науки в нашем отечестве»— деятельность Максимо-
вича и подобных ему ученых, далеких от русской науки, замалчивающих
выдающиеся работы русских ученых, пресмыкающихся перед зарубежной
наукой. Бекетов указывал, что среди ботанических работ русских ученых
есть труды, гораздо более достойные присуждения премии Бэра, чем
работа Эдмунда Руссова. Он отмечал, что развитие русской ботанической
науки идет мимо Академии. Анатомия, морфология, физиология, эмбрио-
логия растений развиваются без малейшего участия ботаников Академии,
занимающихся, как и в начале века, только флористикой и систематикой.
Академия не ведет также разработки теоретических, философских вопросов
естествознания, равно как и не внедряет достижений естествознания в на-
родное хозяйство. Обличительные выступления Бекетова произвели боль-
шое впечатление на передовую часть русского общества и были поддержаны
крупнейшими русскими учеными. К. А. Тимирязев писал, что «страстный,
красноречивый протест Бекетова» отражал общее настроение русских
ученых по отношению к «немецкой» Академии. Неприязнь к Академии с ее
кастовостью, пресмыканием перед самодержавием и иностранщиной, с ее
оторванностью от русского общества Бекетов сохранил до конца жизни.
В 1891 г. он был представлен к избранию в члены-корреспонденты Акаде-
мии академиками Ковалевским,Фаминцыным и Овсянниковым и был избран.
Но насколько мало ценил Бекетов это и последующее избрание в почетные
члены Академии (1895) видно из того, что он даже не счел нужным послать
полагавшееся по ритуалу благодарственное письмо.
14 Не смешивать с М. А. Максимовичем!
222
А. А. Щербакова
* * *
Научная и педагогическая деятельность Бекетова в Петербургском
университете продолжалась свыше ЗОлет (1861—1897). Он был выдающим-
ся, передовым педагогом своего времени, активным борцом против так
называемого «классического» образования. «Классицизм», насаждавшийся
в средних школах министрами просвещения Д. Толстым и И. Деляновым,
сводился к зубрежке греческой и латинской грамматики, к заучиванию
бесчисленных упражнений по мертвым языкам, в то время как естество-
знание было совершенно исключено из программ классических гимназий.
Молодежь, окончившая среднюю школу, приходила в университет, на
его естественное отделение, не имея элементарных знаний в области биоло-
гических наук. В защиту преподавания естественных наук в гимназиях
Бекетов выступил в газете «Голос» (1863) ина! съезде естествоиспытателей
и врачей (1868). В своих выступлениях он подчеркивал значение естество-
знания как науки, не только обогащающей ученика новыми и полезными
фактами, но и развивающей ум, наблюдательность учащихся, способность
к обобщениям и выводам.
Постоянным соратником Бекетова в борьбе с «греко-латинским крепост-
ным правом» был Менделеев. В день 70-летия Бекетова он писал юбиляру:
«И хоть там все переродись — не сменится мое к Вам душевное почтение
и дружеская любовь, так как они закреплены хотя и немногими, хотя и
малоуспешными, но согласно-общими и заветными усилиями на любимом
поле просвещения. Мы стареем, а наши мысли того-гляди оживут, и я
смею полагать, что не только Вы, даже я, дождемся нового оживления
в гимназиях и университетах» 15.
Передовыми были взгляды Бекетова на содержание и методы препо-
давания биологических наук в средней и высшей школе. «Не в рассказах
о великодушии льва или о свирепости тигра,— писал он,— не в картинных
описаниях белоснежных и благовонных цветов лилии и т. п., как думают
многие, состоят настоящие уроки зоологии и ботаники»16. Бекетов под-
черкивает необходимость создания общебиологических, эволюционных пред-
ставлений у учеников, твердого понимания ими родственных связей между
организмами. «Внимание ученика постоянно напрягается на отыскивание
и уразумение органов, например, в цветке, на определение значения
каждого из этих органов и на сравнение их с подобными же органами,
отысканными опять не без труда и соображения, для определения степени
родства данных растений»17.
Бекетов указывал на необходимость наглядности, предметности
в преподавании естественных наук, на значение самодеятельности уча-
щихся и горячо возражал против механического зазубривания учебного
материала. В предисловии к составленному им (на основе работы А. Лю-
бека) учебнику ботаники для средних школ и самообразования Бекетов
писал: «Тот, кто будет заставлять детей твердить наизусть содержание
этой книги, тот совершит преступление против детей, против науки и про-
тив здравого смысла. Дети вследствие того отупеют или получат отвращение
к науке, а наука окажется бессильною в общеобразовательном отношении:
цель обучения не только не будет достигнута, но даже вовсе извращена,
что, без сомнения, совершенно противно здравому смыслу. Лучше вовсе
не преподавать ботанику и естествознание вообще, чем заставлять
16 Арх. ИЛ, ф. 462, № 130.
16 А. Н. Бекетов. Об естествознании как предмете общего образования.
«Тр. I съезда русских естествоиспытателей», 1868, стр. 37.
17 Там же.
A. H. БЕКЕТОВ
(70-е голы XIX в.)
224
А. А. Щербакова
выучивать наизусть имена, термины, описания и рецепты». Цель преподава-
ния ботаники, по Бекетову, — «познание разнообразия растений и единства,
лежащего в основе этого разнообразия; познание жизни в растении;
познание веществ и сил, вызывающих жизнь и разнообразие растительных
форм».
Педагогическая деятельность Бекетова в Петербургском университете
показывает, насколько он был последователен в осуществлении своих пере-
довых педагогических идей. Приняв кафедру ботаники в университете
с «оснащением», которое сводилось к куску мела и разрозненному старому
гербарию, Бекетов в течение восьми лет создал все условия для подготовки
русских биологических кадров. Он организовал лучшую в России бота-
ническую лабораторию и ботанический сад; он впервые ввел практические
занятия студентов с живыми и гербарными растениями. Каких усилий
стоило это Бекетову в условиях скудных ассигнований, равнодушия уни-
верситетского начальства и министерских чиновников!
Одним из препятствий к успешному обучению студентов было полное
отсутствие учебной ботанической литературы на русском языке. В первые
же годы своей педагогической деятельности в Петербургском универси-
тете Бекетов решает и эту задачу: он начинает работу над ботаническими
учебниками. Написанные им «Курс ботаники для университетских слуша-
телей» (т. I —1862, т. II—1871) и «Учебник ботаники» (1880—1883) имели
огромное значение в подготовке русских биологов. Классический «Курс
ботаники» Бекетова занимает совершенно особое место в русской ботани-
ческой литературе. В продолжение прошлого столетия ни в России, ни
за рубежом не было ботанического руководства, которое можно было бы
поставить рядом с «Курсом ботаники». Это самостоятельный, оригинальный
труд. Морфология и анатомия растений изложены в нем не только по
литературным источникам, но и по собственным исследованиям автора.
Географическое распространение растений представлено на основании
списков и таблиц, составленных им самим. Огромная эрудиция Бекетова
позволила ему в «Курсе ботаники» дать в обширных и точных описаниях
естественных семейств растений синтез передовых, научных исследований
его времени. Систематика растений изложена им на широкой общебиологи-
ческой основе; описание растений — многогранно: не только со стороны
морфологии, но и со стороны физиологии и анатомии; указано географи-
ческое и топографическое распространение представителей семейств,
их использование и даже особенности культуры для ряда возделываемых
растений. К. А. Тимирязев указывал, что с первых же строк своего
классического труда А. Н. Бекетов «становился на точку зрения
экспериментальной морфологии»18. «Цель морфологии, — писал автор
«Курса ботаники»,—а следовательно, и всей ботаники, открыть при-
чины растительных форм и тем самым указать законы, лежащие в их
основании»19.
«Учебник ботаники» Бекетова явился обобщением его долголетней
преподавательской деятельности в Петербургском университете. Систе-
матика растений, изложенная в учебнике на основе общепринятой тогда
системы Бентама и Гукера, занимает не больше третьей части книги;
здесь приведены сжатые, точныехарактеристикисемейств, преимущественно
русской флоры. В остальных разделах учебника (1 Органографическое
введение и основы терминологии; 2. Основные положения гистологии
18 К. А. Тимирязев. Соч., т. 8, стр. 160, Сельхозгиз, 1935.
19 А. Н. Бекетов. Курс ботаники для университетских слушателей. 1862,
том I, стр. 1.
A. H. Бекетов
225
и анатомии растений; 3. Основные положения физиологии; 4. Морфология)
широко освещаются общебиологические вопросы. Отдельная глава учеб-
ника отведена изложению учения Дарвина. Многие общебиологические
идеи, высказанные Бекетовым в его учебнике, далеко опережали науку
того времени.
Горячо желая способствовать быстрейшему развитию русской биоло-
гической науки, Бекетов проделал огромную работу по переводам на
русский язык выдающихся трудов крупных зарубежных ученых.Создавая
свои учебники ботаники, занимаясь переводами, он столкнулся и с другим
препятствием в развитии русской ботаники — неразработанностью русской
ботанической терминологии. Над созданием и улучшением русского бо-
танического языка он работал много лет. Термины, предложенные Беке-
товым: заросток, соцветие, соплодие, живчики, вошли в русский ботани-
ческий язык.
Бекетов был выдающимся ученым-мыслителем. Он «составлял себе соб-
ственное мировоззрение на явления, в растительном мире совершающие-
ся»,— писал Н. И. Кузнецов 20. Бекетов интересовался не только специаль-
ными вопросами своей кафедры, но и всем ходом развития ботанической
науки. Он интересовался развитием и других наук — зоологии, геологии,
географии, физики, химии. В лекциях Бекетов с одинаковым вниманием
и интересом останавливался на общей и частной морфологии, на анато-
мии и физиологии растений и в особенности на эволюционной теории.
Общие вопросы ботаники занимали в лекциях Бекетова большее место,
чем изложение систематики, и слушатели от этого только выигрывали:
широкая общебиологическая подготовка служила студентам прочным
фундаментом для дальнейшей работы, в частности — и над систематикой
растений. В лекциях Бекетова богатое содержание сочеталось с прекрасной
формой: он читал ясно, живо, увлекаясь сам и увлекая аудиторию. Он
прекрасно рисовал и ученики его вспоминали, что его рисунки были так
хороши, что их было жаль стирать с доски. Высокий научно-теоретиче-
ский уровень лекций Бекетова обеспечивал высокую теоретическую под-
готовку студентов, а прекрасно поставленные практические занятия, науч-
ные кружки и экспедиции позволяли получить солидные навыки в экспе-
риментальной работе.
По учебникам Бекетова почти половину века изучали ботанику русские
биологи, его блестящие лекции, в которых факты науки освещались с по-
зиций материалистической эволюционной теории, слушало несколько по-
колений студентов Петербургского университета. Поэтому глубоко прав
был К. А. Тимирязев в своей высокой оценке Бекетова как ученого-мы-
слителя, выдающегося педагога, пропагандиста передовой материалисти-
ческой биологии: «...принятую на себя обязанность,— писал Тимиря-
зев,— быть руководителем научного развития молодого поколения, он
выполнял... как истинный ученый мыслитель. Он мог сказать, что новые
течения научной мысли не захватили его врасплох, а вполне подготовлен-
ным; мало того, многие из мыслей, рассеянные в его руководствах, а от-
части и в популярных произведениях, были как бы предчувствием надви-
гавшегося, а в некоторых случаях он вполне определенно ставил ши-
рокие задачи, которые начали осуществляться лишь полвека спустя.
Если задача профессора... быть живым проводником современного ему
течения научной мысли, истолкователем только что нарождающихся идей
и ферментом, возбуждающим в слушателях желание принять участие
20 Н. И. Кузнецов. Научная деятельность А. Н. Бекетова. «Тр. СПб. об-ва
естествоисп.», т. XXXIII, 1903, вып. 1.
15 Инет, истории естествознания, т. V
226
А. А. Щербакова
в этом движении,то роль Андрея Николаевича Бекетова в рассматривае-
мую нами эпоху была несомненно выдающейся» 21.
Уже современники Бекетова называли его отцом русских ботаников*
так громадны и неоспоримы были его заслуги ученого, учителя, воспитав-
шего многие поколения русских биологов, подготовившего появление бле-
стящей плеяды ботаников школы Бекетова. Еще при жизни Бекетова мно-
гие из его учеников заняли кафедры в русских университетах. Его
любимейшим учеником и другом был великий русский ученый-эволю-
ционист, физиолог растений К. А. Тимирязев, в числе его учеников —
основоположник вирусологии Д. И. Ивановский, физиолог растений
О. В. Баранецкий,выдающиеся морфологи растений и ботанико-географы
Н. И. Кузнецов и В. Л. Комаров, ботанико-географы Г. И. Танфильев.
и А. Н. Краснов и многие другие.
А. Н. БЕКЕТОВ —МОРФОЛОГ РАСТЕНИЙ
В середине прошлого столетия морфология растений в России начала
выделяться как самостоятельная область ботанической науки. Бекетов
был ее основоположником. Он глубоко понимал и первым сформулировал
задачи морфологии растений как эволюционной науки, опиравшейся на
все остальные области ботаники. Морфология растений, писал Бекетов,
наряду с систематикой призвана сыграть важнейшую роль в построении
филогении растительного мира. Впервые в русской ботанике в учебных
руководствах Бекетова дано самостоятельное, оригинальное изложение
морфологии растений.
Вкладом Бекетова в морфологию растений является развитие им учения
о филлотаксисе, соотношениях (корреляциях) между органами растения
и частями этих органов. В своей докторской диссертации «О морфологиче-
ских отношенпях листовых частей между собою и со стеблем» А. Н. Беке-
тов описывает открытые им закономерности в соотношениях листовой
пластинки и черешка, формы листьев и расположения их на стебле. Обоб-
щая найденные им закономерности в соотношениях листа и стебля, а также
частей листа, Бекетов сформулировал следующие положения: ^относитель-
но наиболее широкие и короткие листовые пластинки имеют побеги в соотно-
шении: с возможно длинными черешками, междоузлиями, доведенными до
наименьшей длины, малочленным листорасположением и горизонтальным
расположением листа (при вертикальном стебле); 2) относительно наиболее
узкие и длинные листовые пластинки имеют побеги при соотношениях,
обратных перечисленным в первом случае. Проблема корреляций, соот-
носительной зависимости между органами растения и их частями разра-
ботана Бекетовым впервые в русской ботанике. Причины «внешней архи-
тектуры» растений, закономерностей в расположении частей растения и их
соотношении между собою Бекетов усматривал в приспособленииформы рас-
тения к условиям внешней среды, преимущественно к условиям освещения:
листья располагаются так, чтобы не затенять друг друга. Значительно
позднее Кернер назвал подобное листорасположение «листовой мозаикой».
Интересны две тератологические работы Бекетова — «Об уродливости
цветков цикория (Cichorium intibus L.)» (1877) и «Уродливость цветков
Geum intermedium и Geum rivale» (1882), в которых автор рассматривает
тератологические отклонения в цветках указанных растений как доказа-
тельство листового происхождения семяпочки.
21 К. А. Тимирязев. Соч., т. 8, стр. 160.
A. H. Бекетов
227
Как систематик растений Бекетов внес в русскую науку (в «Курсе
ботаники») совершенно новое для его времени понимание природы лишай-
ников: он первый среди русских и зарубежных ученых исключил ли-
шайники из числа самостоятельных классов растений, поместив их среди
сумчатых грибов. Это было первым крупным шагом в русской науке
на пути к исследованиям природы лишайников, получившим дальнейшее
развитие в работах А. С. Фаминцына и О. В. Баранецкого (1867) и, нако-
нец, Швенденера (1869), который установил природу лишайников как
симбиоза гриба и водоросли.
В основу русской морфологии растений Бекетов положил материа-
листическую идею о ведущем влиянии внешней среды на растительные
организмы. Поэтому, понимая задачи экспериментальной морфологии
в широком смысле, как задачи объяснения причин растительных форм
действием внешней среды, мы можем с полным правом считать Бекетова
одним из самых ранних зачинателей этого нового направления науки
в России. На приоритет своего учителя в этом отношении настойчиво и мно-
гократно указывал К. А. Тимирязев. В ряде своих работ Бекетов иссле-
довал влияние внешней среды и ее отдельных факторов на строение и
жизнедеятельность растений, устанавливая, что это влияние является ре-
шающим фактором в процессе изменения организмов, в видообразовании.
Важнейшую задачу биологической науки Бекетов видел в том, чтобы вы-
явить причины того или другого строения живых существ,а также причины
их деятельности во влиянии условий жизни. «Пространство, среди которого
прозябают растения и движутся животные,— писал он,— наполнено из-
вестными веществами, и вот уже первая и главнейшая причина их форм
и деятельности. Из этих веществ растения и животные должны извлекать
свою пищу, между ними разрастаться и двигаться»22. Растение состоит
из органов, выполняющих различные функции. Причину формы и дея-
тельности каждого органа надо искать во влиянии условий, которые спе-
циально на него действуют. Листья выполняют функцию воздушного пита-
ния и испарения воды, следовательно, причину формы и деятельности
листьев надо искать в действии воздуха, света и теплоты. Корень осуще-
ствляет минеральное питание растений из почвы,— причину его строения
надо искать в свойствах почвы. Следует отметить, как замечательно близки
эти мысли Бекетова взглядам великого русского ученого И. В. Мичу-
рина. «Каждый орган, —писал Мичурин,— каждое свойство, каждый
член, все внутренние и наружные части всякого организма обуслов-
лены внешней обстановкой его существования. Если организация растения
такова, какова она есть, то это потому, что каждая ее подробность
исполняет известную функцию, возможную и нужную только при дан-
ных условиях»23.
В разнообразии внешних условий Бекетов усматривает причину много-
образия растений. Он отмечает сходство в строении систематически дале-
ких растений, находящихся в одинаковых условиях обитания, например,
в воде. Микроскопическое исследование открывает сходные черты в их
внутренней организации, например, наличие системы воздушных полостей,
сходно устроенных у споровых и семенных растений. Воздействие внешних
условий на растительные организмы вызывает их многочисленные при-
способления к выполнению физиологических функций в разнообразных
условиях существования. Приспособлениями растений к условиям внеш-
ней среды создаются формы растений.
22 А. Н. Бекетов. Гармония в природе. «Русский вестник», 1860, декабрь,
кн. 1 —2, стр. 555.
28 И. В. Мичурин. Соч., т. 1, 1948, стр. 590.
16*
228
А, А. Щербакова
Бекетов дал классификацию различных приспособлений растений
к условиям существования.
Одним из главных внешних условий, определяющих построение тела
растения, Бекетов считал свет. Действие света исследовано им в специаль-
ной работе «О влиянии света на формы растений», которую он читал в 1864 г.
на университетском акте. В 1865 г. Бекетов опубликовал эту работу, на-
звав ее «Есть ли причины предполагать, что формы растений приспособ-
лены к свету?». Под влиянием света происходят движения растений:
медленное повертывание листьев и стеблей к источнику света и более
быстрое, например, движение шляпки подсолнечника вслед за суточным
движением солнца. С восходом солнца раскрываются некоторые цветы,
к полудню или с закатом солнца замыкаются их венчики. Под действием
света происходит поглощение углекислоты из воздуха листьями и образует-
ся хлорофилл. В отсутствии света растения теряют хлорофилл, белеют
и гибнут. Действие света, указывал Бекетов, обусловливает цвет, направ-
ление частей и внутреннее строение растения. Воздушная часть растения —
стебель и листья — всего более подвергается влиянию света: их цвет, строе-
ние, форма, величина и направление должны приспособляться к свету.
Каждое растение потребляет свет на свой особый лад, поэтому отношения
между светом и формой растения в одних случаях могут быть просты,
в других — весьма усложнены. Внешняя форма растения приспособлена
к освещению сверху: близлежащие листья и ветви друг друга не затеняют.
Нижние ветви растения длиннее всех остальных, поэтому также не зате-
нены. Молодые побеги расположены на концах ветвей, лучше всего осве-
щенных. Наилучшее освещение достигается при перпендикулярном поло-
жении плоскости листа к лучам. Чем ближе к северу, тем ниже стоит
солнце на горизонте, тем более косо падают его лучи. Можно наблюдать,
как все более и более приподнимаются листья растений, стремясь встать
перпендикулярно к солнечным лучам. Поэтому луга умеренного пояса
п называют бархатными. На них преобладают злаки и осоки. Стебли и
листья их стоят почти вертикально, производя впечатление бархата.
Исследованиям о влиянии климата на растения Бекетов посвятил не-
сколько работ. Он устанавливает не только изменение морфологических
признаков растений одних и тех же видов, растущих в различных клима-
тических поясах («климатические разности»), но и изменение анатомиче-
ского и гистологического строения растений. В работе «О структуре бере-
зовой коры, изучавшейся на образцах из разных стран» (1866) Бекетов
описывает характерные различия в анатомическом строении коры берез,
растущих в различных климатических условиях. В работе «О влиянии
климата на возрастание сосны и ели» (1867) Бекетов на основе изучения
большой собранной им дендрологической коллекции установил у деревьев,
растущих в различных климатических поясах, огромные различия в плот-
ности и упругости древесины и значительные колебания в толщине годич-
ных слоев: у сосны — 0,33—3,2 мм, у ели — 0,76—3,1 мм, у лиственни-
цы — 0,27—3,1 мм. Будучи морфологом растений, Бекетов не меньший
интерес проявлял к вопросам физиологии. Именно перед ней он, пред-
угадывая пути будущих исследований, ставил задачу, которую считал
основной в биологии,— выяснение сущности взаимодействия организма и
среды.
Представления Бекетова о процессе оплодотворения во многом созвучны
современным взглядам. Считая питание основным процессом в живом
организме, он не находил принципиальной разницы между процессом
питания и оплодотворения. «Вся жизнь растения,— писал он,— может
быть сведена к питанию, потому что и самое оплодотворение, а тем более
A. H, Бекетов
229
образование семян естьто же самое питание,только специализированное»24.
Излагая эти свои взгляды в популярной работе, стремясь к простоте и до-
ступности изложения, Бекетов называет питанием обмен веществ в ор-
ганизме. Не трудно видеть, как близки эти взгляды Бекетова к представ-
лениям академика Т. Д. Лысенко о сущности оплодотворения как процессе
обоюдной ассимиляции половых клеток, процессе обмена веществ. Заду-
мываясь над причинами развития яйцеклетки после оплодотворения, Бе-
кетов приходит к выводам, далеко опережающим науку его времени. В ре-
зультате оплодотворения яйцеклетка растения получает новые, физиоло-
гически еще не исследованные свойства, проявляющиеся в том, что клетка
становится способной к дальнейшему развитию. «Тут, очевидно,— писал
Бекетов,— первенствующее значение имеет различие мужского и женского
элемента, слившихся для образования нового элемента» 25.
В то время еще не был известен химический состав протоплазмы, но
Бекетов и здесь дает правильный прогноз, считая, что яйцеклетки различ-
ных растений весьма различны по химическому составу, а значит, и по
физическим свойствам. Столь же различны и мужские оплодотворяющие
элементы. Слияние различных по строению и свойствам половых клеток
создает «высшую живучесть», способность к развитию оплодотворенной
яйцеклетки. Бекетов замечательно предугадал направление научных ис-
следований в данной области. «Еще в начале 60-х годов,— вспоминал
Тимирязев,— А. Н. говорил своим слушателям: «Всем ботаникам надо
теперь уставиться на кончик цветневой трубочки — там ждут ботаника
величайшие открытия»» 26.
Это предсказание Бекетова блестяще оправдалось, явившись предвиде-
нием последующих крупных открытий: так, были открыты подвижные
сперматозоиды у саговников, морфологическая картина оплодотворения
у растений; появились и другие ценные работы русских ботаников —
В. И. Беляева, И. Н. Горожанкина, С. Г. Навашина и др.
В наши дни, когда выдающимися работами О. Б. Лепешинской
окончательно опровергнуты идеалистические, метафизические догмы Вир-
хова о клетке как «единице жизни», об организме как «государстве клеток»,
интересно проследить взгляды Бекетова по данному вопросу. Придавая
должное значение учению о клетке, считая клетку элементарным органом
растения, Бекетов все же находил неправильными представления о том,
что все растения состоят только из клеточек. Он описывал организмы, не
имеющие клеточного строения (слизистые грибы — миксомицеты, зооспоры
некоторых водорослей и пр.). Основой живого он считал протоплазму.
В середине прошлого столетия строение клетки было еще мало изучено,
неясна роль ядра, не исследован химический состав протоплазмы. Но все же
выдающийся русский ученый-материалист развивает более правильные, чем
у многих позднейших исследователей, представления о строении клетки.
Составными частями живой клетки он считал не только протоплазму и
ядро, но и клеточный сок и оболочку. Образование клеток Бекетов рас-
сматривал как процесс новообразования и развития. Все клетки, по его
мнению, начинаются внутри старых клеток в виде комочка протоплазмы,
не окруженного вначале никакой оболочкой. Несмотря на то, что экспери-
ментальные работы того времени не давали еще материала для суждения
по данному вопросу, Бекетов, предугадывая процесс развития, правильно
24 А. Н. Б е к е т о в. О борьбе за существование в органическом мире. «Вестник
Европы», 1873, т. 10.
2БА. Н. Бекетов. Учебник ботаники. 1880—1883, стр. 372.
26 К. А. Тимирязев. Соч., т. 8, стр. 160.
230
А. А. Щербакова
говорил о постепенном возникновении ядра и оболочкипри новообразовании
клетки. Как один из многих видов образования новых клеточек,
он описывал их свободное образование, т. е. образование клеток из вещества,
не имеющего клеточной структуры, которое он наблюдал в зародышевом
мешке семенных растений.
Бекетов подверг блестящей критике идеалистические утверждения не-
мецких биологов об организме, выдвигавшихся помимо Вирхова и другими
немецкими учеными. Переводя на русский язык работу Густава Егера
«Микроскопический мир», он критиковал неверные представления автора
книги и М.Шлейдена о самостоятельности клеток.Бекетов отмечал,что по
мере усложнения организмов самостоятельность клеток уменьшается: черен-
ки и почки могут отделяться от растения и разрастаться,но у высших жи-
вотных не остается и следов подобной самостоятельности. Строить физио-
логию, замечает Бекетов,на основании этой самостоятельности клеток—все
равно, что сводить все архитектурное искусство к познанию кирпичей.
В своих воззрениях на строение и развитие клетки Бекетов в основном
опирался на учение о клетке Шлейдена и Шванна (работ П. Ф. Горянинова
он не знал), нои в этом вопросе он проявил свойственную ему самостоятель-
ность в научных выводах: не клетку, а протоплазму он считал основой жи-
вого, критикуя, как уже говорилось, воззрения Шлейдена о самостоя-
тельности клеток. Материалистическая идея развития, отчетливо выражен-
ная в представлениях Бекетова о строении и жизнедеятельности клеток,
позволяет говорить о нем как об одном из русских ученых, направивших
мысль цитологов на проблемы, разработанные в настоящее время О. Б. Ле-
пешинской.
За пятьдесят лет, прошедших со дня смерти А. Н. Бекетова, ботаниче-
ские науки в своем движении вперед накопили много нового фактического
материала, характеризующего представителей различных видов растений,
их строение и процессы жизнедеятельности. В частностях и деталях отдель-
ные взгляды Бекетова устарели, современная наука внесла в них свои кор-
рективы. Но в целом ведущие, основные идеи и представления Бекетова
сохранили свое значение до сегодняшнего дня.
А. Н. БЕКЕТОВ — ЭВОЛЮЦИОНИСТ, РУССКИЙ ПРЕДШЕСТВЕННИК
ДАРВИНА
Выступая на VIII съезде русских естествоиспытателей и врачей (1890),
К. А. Тимирязев отметил роль Бекетова как русского предшественника
Дарвина, имея в виду его работу «Гармония в природе», написанную
в 1859 г. Как упоминалось выше, в этой работе Бекетов высказал некоторые
положения эволюционной теории (одновременно с Дарвином и независимо
от него): о формообразующем влиянии внешних условий на организм и об
изменяемости последних по мере изменения внешних условий. «Причина
строения, наружного вида и всей сущности каждого существа,— писал
Бекетов в этой работе,—заключается в окружающих его условиях,в зависи-
мости его от этих условий, короче сказать, в гармонии. Если условия,
окружающие то или другое из этих существ, изменятся, то само оно или
претерпит коренное преобразование, или же вовсе разрушится... Следо-
вательно, мы замечаем при этом два явления: 1) изменчивость существ
по мере изменения условий, их окружающих, и 2) совершенное исчезнове-
ние их с радикальным изменением этих условий» 27. А. Н. Бекетов
27 А. Н. Бекетов. Гармония в природе, стр. 537.
A. H, Бекетов
231
указывал на геологические данные, свидетельствующие о том, что в доисто-
рические времена моря и суша имели другие очертания. При геологиче-
ских раскопках найдены остатки растений и животных, в настоящее время
не существующих: «Следовательно, появление новых физических условий
решило исчезновение одних растений и животных и появление других,
новых» 28 29.
После опубликования Ч. Дарвином «Происхождения видов» Бекетов
вместе с Тимирязевым и другими передовыми русскими учеными стано-
вится защитником и пропагандистом дарвинизма в России. Его плодотвор
ная деятельность в этом направлении была отмечена современниками.
«Из выдающихся русских ученых, принимавших теорию Дарвина,— писал
М. А. Антонович,— можно указать на профессора Бекетова, который, подоб-
но Тимирязеву, сделал много для популяризации ее в России» 2Э.
Однако, высоко оценивая учение Дарвина, пропагандируя его, Беке-
тов уже потому не мог быть догматическим последователем Дарвина,
что независимо от него, самостоятельно пришел к эволюционной теории.
Для Бекетова, как и для многих других прогрессивных русских биологов,
характерно творческое, критическое отношение к дарвинизму. «Дарви-
нист с поправками» — называет он себя в одном из писем. Об этом же с пол-
ной определенностью писал ученик Бекетова и Докучаева академик
В. И. Вернадский: «Бекетов был ботаником, сложившимся до выступления
Дарвина,— указывал он в своих воспоминаниях,— при этом его мысль
независимо работала в областях, смежных с темп, которые стали господ-
ствующими после 1859 года, и к охватившему науку эволюционному уче-
нию он отнесся как самостоятельно мысливший в том же направлении
последователь» 30.
Бекетов публикует ряд работ во вопросам эволюционной теории, устраи-
вает в Петербургском университете доклады по актуальным проблемам
дарвинизма, пропагандирует эволюционную теорию среди русских уче-
ных: в повестку дня VIII съезда русских естествоиспытателей и врачей он
включает доклад К. А. Тимирязева «Факторы органической эволюции».
Бекетов горячо поддерживал Тимирязева в его борьбе с отечественными
антидарвинистами. «Насчет Страхова,— писал он Тимирязеву,— думаю,
что он не достоин Вашего ответа, но что писать Вам по поводу его возра-
жений следует ради дела. Ведь у нас в известных кружках серьезно ду-
мают, что Дарвин уничтожен Данилевским с консортами» 31. В «Географии
растений» (1896), в «Учебнике ботаники», в специальных работах по во-
просам дарвинизма — «О борьбе за существование в органическом мире»
(1873), «Можно ли признавать дисгармонию в природе?» (1876), «Дарви-
низм с точки зрения общефизических наук» (1882) Бекетов излагал основ-
ные положения дарвинизма и свои взгляды на эволюционную теорию.
«По отношению к Дарвину,— отмечал В. Л. Комаров,— Андрей Николае-
вич выказал редкое беспристрастие, он умел выставить все лучшие стороны
ого теории, не впадая в панегиризм, и указать на ее слабые места и про-
махи, не прибегая к осуждению, чем пролагал пути и для дальнейших
работ в области трудного вопроса видообразования» 32.
В работе «Гармония в природе» и во всех дальнейших произведениях,
28 Там же, стр. 538.
29 М. А. Антонович. Чарлз Дарвин и его теория. 1896, стр. 240.
80 В. И. В е р н а д с к и й. Из прошлого. Сб. «Профессор Андрей Николаевич
Краснов». Харьков, 1916, стр. 110.
31 Письмо А. Н. Бекетова К. А. Тимирязеву от 20.IX 1888 г. Материалы Мемо-
риального млзея К. А. Тимирязева.
32 «Тр. СПб. об-ва естествоисп.», т. XXXIII, 1903, вып. 1.
232
А. А. Щербакова
посвященных изложению эволюционной теории, Бекетов главным факто-
ром эволюции организмов считал изменяющиеся условия внешней среды,
постоянно подчеркивая свою большую близость по этому вопросу к воз-
зрениям Ламарка, чем Дарвина. В нескольких работах Бекетов отмечает
недооценку Дарвином влияния внешних условий в эволюции. Насколько
глубоко и правильно Бекетов понимал значение работ, исследующих вли-
яние внешней среды на организмы в дальнейшем развитии эволюционной
теории, отчетливо видно из его слов: «ТЪ, что можно назвать эксперимен-
тальной морфологиею, есть шаг вперед после Дарвина, на этом пути еще мало
сделано, но это путь верный» 33. Этими словами определен и вклад самого
Бекетова в творческое развитие эволюционной теории.Он не только сформу-
лировал положение о влиянии внешней среды на организмы как основном
факторе эволюции, исправив в этом вопросе непоследовательность Дар-
вина,но и своими ботаническими исследованиями обосновал это положение.
В представлениях об изменчивости и наследственности Бекетов опи-
рался на свое основное утверждение о решающей роли внешних условий
в видообразовании. Он понимал изменчивость как определенную, приспо-
собительную, соответственную условиям внешней среды: изменяющиеся
условия внешней среды вызывают соответственные изменения в организмах.
Изменения организмов многообразны: они могут быть резкими, внезап-
ными (например, появление глубоко рассеченных листьев у березы),
могут быть следствием упражнения органов (усиление правой стороны
человеческого тела, построение конечностей всех позвоночных по одному
типу). Бекетов отмечает и скрещивание как возможный источник измен-
чивости, но практика в его время давала так мало материала для суждения
по этому вопросу, что он ограничился только постановкой вопроса.
Свои представления о сущности изменчивости и наследственности
Бекетов выразил в следующем определении: «Биологи нашего времени
за первоначальную причину изменения, а затем и за основную причину
последующего развития изменений принимают влияние внешних условий.
Внутренние причины [т. е. наследственность] признаются свойствами,
приобретенными по наследству от отдаленного потомства, когда-то воз-
никшими опять под влиянием внешних условий» 34. Это определение на-
следственности близко к представлениям К. А. Тимирязева, считавшего
наследственность «приобретенным свойством», и созвучно современному
пониманию наследственности, сформулированному академиком Лысенко.
«Наследственность есть как бы концентрат условий внешней среды, асси-
милированных растительными организмами в ряде предшествующих
поколений» 36.
Критическое отношение к учениюМальтуса и к мальтузианским ошибкам
Дарвина было характерным для передовой русской науки того времени.
Чернышевский разоблачал реакционную и антинаучную сущность маль-
тузианства. Мечников считал, что «момент перенаселения в деле трансфор-
мизма отступает на задний план». Излагая эволюционную теорию Дарвина,
Бекетов критикует его за сведение понятия борьбы за существование к маль-
тузианской трактовке. По Бекетову, термин «борьба за существование»
Дарвин понимает чрезмерно широко и неточно, включая в это понятна
два разных обстоятельства, которые должны быть разделены: отношение
организмов к внешним условиям и отношения между самими организмами.
Борьба за существование как отношение организмов к внешним уело*
83 А. Н. Бекетов. География растений. 1896, стр. 7.
84 Там же, стр. 5.
85 Т. Д. Лысенко. Агробиология. 1946, стр. 379.
A, H. Бекетов
233
виям, является, по Бекетову, законом природы: сама жизнь есть не что
иное, как реакция организмов на деятельность внешних сил. Борьбой
являются межвидовые отношения, отношения между разнородными орга-
низмами: «Баран и напавший на него волк не состязаются, а борются;
человек борется с солитером, живущим в его кишках, а не состязается
с ним»36. Отношения организмов внутри вида, жизненное состязание, по
Бекетову, носят иной характер. Он резко разграничивает понятия меж-
видовой борьбы и жизненного состязания, смешение которых «замечает-
ся у Дарвина и его последователей». «Так если две охотничьи собаки вступи-
ли в бой с волком, то, с точки зрения дарвинистов, мы должны еще спро-
сить себя:кто тут борется? Собаки ли с волком или собаки между собою,
ибо та из собак, которая' сильнее и ловчее, останется в живых, задушив
окончательно волка,а менее сильная и ловкая сама погибнет! Сильнейшая
поборола слабейшую. С нашей точки зрения, мы, не колеблясь, скажем,
что обе собаки борются с волком, находясь между собою в состязании»37.
По мнению Бекетова,понятие борьбы за существование вообще является
только «риторической фигурой», а не объяснением. В конечном счете вы-
живают организмы, лучше других приспособленные к окружающим усло-
виям. Принято говорить, указывает Бекетов, например, о борьбе леса
со степью. Легко сказать, что в одном месте одержал победу лес, в другом
травы. Но это будет только риторическая фигура, а не объяснение. Если даже
пояснить, что организация растений неодинакова, что одни растения лучше
других приспособлены к одним, другие к другим условиям, то опять все
дело сведется к познанию этих условий, к оценке их физиологического дей-
ствия на растение, «что и ведет к установлению биологического комплекса
растения, от выполнения которого на том или ином пункте земного шара
и зависит отсутствие или присутствие каждого растения». Растение, пере-
селившееся в новые условия, гибнет преимущественно оттого, что оно
оказывается менее приспособленным к новым условиям внешней среды,
чем местные растения.
Вслед за Дарвином Бекетов приходил к выводу о наличии внутривидо-
вой конкуренции в природе. Но, в отличие от Дарвина, он считал внутри-
видовую конкуренцию второстепенным фактором эволюции, не законом,
а только явлением, не заключающим в себе принципиальной физической
необходимости. Отсюда его критика, хотя и непоследовательная, маль-
тузианских ошибок Дарвина, критика притягивания к эволюционной
теории мальтузианской схемы перенаселенности. В применении к челове-
ческому обществу Бекетов считал мальтузианство вреднейшей, подлой,
звериной теорией.
Излишек нарождающихся, указывал Бекетов, вовсе не составляет
закона природы. «Очевидно, нельзя относить,— писал он,— всякое уни-
чтожение организмов к жизненному состязанию, ибо оно проявляется
только при ограниченности пространства и излишке в нарождении. Если
же этих условий нет налицо, то так называемый закон Мальтуса не-
применим» 38. По Дарвину, гибель бесчисленных зародышей организмов
является естественным следствием внутривидовой перенаселенности.
Бекетов, напротив, рассматривая обильную размножаемость организ-
мов как средство для сохранения вида, сформулировал закон плодови-
тости видов: чем больше организмы подвергаются истреблению, тем
86 А. Н. Бекетов. Дарвинизм с точки зрения общефизических наук. 1882^
стр. 8—9.
87 Там же, стр. 8.
38 А. Н. Б е к е т о в. География растений, стр. 15.
234
А. А. Щербакова
многочисленнее их средства к размножению. Он находит, что" метафори-
ческое понятие борьбы за существование «ведет скорее к затемнению, чем
к уяснению понятий, ибо борьба в собственном смысле кончается победою
одного из борющихся»39.
По Бекетову, уничтожение организмов в процессе эволюции является
моментом второстепенным и даже не необходимым. Внутривидовые от-
ношения приводят не к уничтожению, а к гармонии организмов и внешней
среды, благодаря многочисленным приспособлениям организмов к окру-
жающим условиям. Гармонию в природе Бекетов понимал как приспособ-
ление организмов к внешней среде, настолько полное, насколько это допу-
скается данными условиями. Из этого следует, что всестороннего и абсо-
лютно полного приспособления в природе не существует. Нелепо было бы
его даже отыскивать ввиду только одного факта разрушаемости, смерти
организмов: полное приспособление означало бы бессмертие. «Не будем же
говорить попрежнему,— писал Бекетов,— что в природе все друг к другу
приспособлено наилучшим образом, все соображено с известными целями.
Скажем вернее, что в природе все стремится принять формы и строение,
вполне согласные с окружающими условиями» 40.
В эволюционных взглядах Бекетова имели место и механистические
представления. Борьбу за существование среди организмов он иногда трак-
товал как один из множества случаев взаимодействия сил во вселенной,
как борьбу за отдельность своего бытия, своей формы, подобно тому как
планеты «борются» с Солнцем или стихии «борются» на земной поверхности.
В ряде случаев он проводил подобные же далеко идущие аналогии
между неорганическим и органическим миром. Поэтому и свое положение
о «жизненном состязании» он выводил из общефизического закона
непроницаемости тел, по которому одно и то же пространство не может быть
занято одновременно двумя телами, почему он и допускает наличие жиз-
ненного состязания в случае перенаселенности.
В понятие естественного отбора Бекетов включал три фактора: измен-
чивость, наследственность и жизненное состязание. Но ограничивая сферу
действия жизненного состязания условиями перенаселенности, он считал
его не законом, а явлением. Перенаселенность же, по Бекетову, не всегда
имеет место в природе. Наблюдается и обратное. «Излишек средств к су-
ществованию,— писал он,— представляет именно этот случай в среде
организмов. В природе мы весьма часто встречаемся с этим обстоятельством.
Ярким примером тут может служить размножение европейских млекопи-
тающих— лошадей и рогатого скота, перевезенных в Америку»41. По-
этому Бекетов не мог считать жизненное состязание фактором, равнознач-
ным изменчивости и наследственности. Отсюда вытекает его представление
о главнейших основах эволюции: «1) способность данной органической формы
изменяться,приспособляясь к окружающим условиям; 2) способность пере-
давать по наследству приобретенные изменения»42. Представления Беке-
това об ограниченном действии жизненного состязания как непременного
фактора естественного отбора привели его к взглядам на естественный
отбор и борьбу за существование как на вторичные причины эволюции.
Естественный отбор, по Бекетову, не единственный способ эволюции видов.
39 А. Н. Бекетов. География растений, стр. 18.
40 А. Н. Бекетов. Есть ли причины предполагать, что формы растений
приспособлены к свету? «Натуралист», 1865, № 2, стр. 525—526.
41 А. Н. Бекетов. Дарвинизм с точки зрения общефизических наук. 1882,
стр. 12.
42 А. Н. Бекетов. Учебник ботаники, стр. 501.
A. H. Бекетов
235
Если организмы разъединены,эволюция происходит без естественного от-
бора, под прямым изменяющим влиянием внешних условий: капские расте-
ния, например, растут так уединенно, что антагонизм между ними невоз-
можен. «Они, следовательно, не были бы подвержены изменению, если
бы оно зависело только от отборки»43. «Но если естественный отбор и не
может считаться единственным рычагом в сложной деятельности сил, опре-
деляющих эволюцию видов,— замечает Бекетов,— то, с другой стороны,
значение его, как ближайшей причины многих, может быть большинства
частных изменений, отвергнуто быть не может» 44 45.
Эволюционные представления Бекетова характеризуют его как мате-
риалиста, мировоззрение которого сформировалось под влиянием фило-
софских идей русских революционных демократов. Материалистические
представления являются научно-философской основой всех его ботаниче-
ских и общебиологических работ. Вопрос о материальности мира, о един-
стве материи и движения Бекетов решал правильно, но не всегда был по-
следовательным в решении вопроса об отношении мышления к бытию.
Он правильно понимал, что механический материализм не может объяс-
нить столь сложных явлений, как психическая жизнь человека. В поисках
правильного решения этого вопроса он иногда делал оговорки, открываю
щие лазейку агностицизму. В целом эти оговорки нехарактерны для его
мировоззрения. Он высказывает глубокое убеждение, что непознанные
наукой явления будут познаны в дальнейшем: «...всегда и везде светлый
ум Андрея Николаевича был за беспристрастные аналитические приемы,—
вспоминал В. Л. Комаров,— за критические методы мышления, за сво-
бодное и светлое мировоззрение; бодро подходит такой исследователь к са-
мым запутанным вопросам естествознания и с ним ни на минуту не поте-
ряешь уверенности, что они, эти вопросы, разрешимы. Чего мы не знаем,
то будем знать»46.
Материализм Бекетова был ограниченным, не распространяясь на
область общественных явлений. Его взгляды на человеческое общество
не свободны от антропологизма, свойственного естествоиспытателям той
эпохи. Человек рассматривался им только как биологическое существо,
вне исторически определенной системы общественных отношений. Но в по-
нимании явлений природы Бекетов стихийно приближался к материали-
стической диалектике. Черты диалектического метода о взаимосвязи явле-
ний в природе, о движении, обновлении и развитии отчетливо выражены
в его работах. О взаимосвязи организмов и внешней среды, всей сложной
цепи взаимоотношений различных организмов в природе он пишет уже
в работе «Гармония в природе». Правильны представления Бекетова о со-
стоянии непрерывного движения и изменения в природе,непрерывного об-
новления и развития.«Жизнь растения есть,—писал он,—как и жизнь всей
природы, беспрерывное заменение старого, дряхлеющего, отживающего,
новым, молодым, возрождающимся»46.
«Итак,— пишет Бекетов,— если в данный момент земной и вообще миро-
вой жизни материя слагается в живое существо, то она может сложиться
на миллионы различных ладов, но непременно согласно с окружающими
условиями. Количество слагающейся материи и качество ее могут быть
бесконечно различными, поэтому она и может принимать бесконечно
43 А. Н. Бекетов. Дарвинизм с точки зрения общефизических наук, стр. 18.
44 Там же.
45 «Тр. СПб. об-ва естествоисп.», т. XXXIII, вып. 1.
46 А. Н. Бекетов. Обновления и превращения в мире растений. «Русский
вестник», 1858, XV, т. 1, стр. 222.
236
А. А. Щербакова
разнообразные формы, но выйти из-под влияния окружающих условий она
не может ни в каком случае. Следовательно, мы можем себе представить,
что каждое материальное существо выливается, так сказать, в форму,
скованную для него условиями, при которых*оно’появляется... как форма,
так и самое существо подвижны; условия, составляющие форму, беско-
нечно изменяются, самое же существо собственно не изменяется, а обнов-
ляется, ибо материальные частицы, составляющие его, беспрестанно заме-
няются такими же, но только свежими частицами»47.
Процесс развития в природе Бекетов понимал как процесс не только
количественных, но и качественных изменений. «В природе все изменяет-
ся,—указывал он,— не только количественно ..., но и качественно» 48 49 50. От-
мечая в процессе развития органического мира факты скачкообразной из-
менчивости, Бекетов иногда колебался в определении эволюции как
процесса плавных, незаметных переходов от одной формы к другой.
Неизвестно, указывал он, в какой мере соблюдается постепенность при
переходе одной формы в другую. Настоящих переходных форм между
группами органических существ мало или вовсе нет. В элементарных же
явлениях природы можно наблюдать совершенно внезапные изменения:
два газа, соединяясь, дают начало жидкости, две жидкости — твердому
осадку и пр. «Все это принуждает нас задумываться над смыслом выраже-
ния «переходная форма»,—писал он.—Весьма возможно, что во многих
случаях организмы, считаемые нами за весьма друг от друга далекие,
находятся между собою в ближайшем родстве, несмотря на различие
их форм»*9. Эти примеры характеризуют правильность представлений
Бекетова о процессе развития в природе как процессе качественных
изменений.
В некоторых работах Бекетов рассматривал также с материалистиче-
ских позиций вопросы возникновения органического мира, признавая
возникновение простейших форм жизни из неорганической природы. Он
был сторонником множественного происхождения первородичей, считая,
что одинаковые условия жизни на нашей планете должны были вызвать
появление жизни в ее простейших формах не водном, а во многих местах.
Но для эволюционной теории, отмечал Бекетов, вопрос о том, произошли
ли первичные организмы от одной или нескольких простейших форм, имеет
второстепенное значение: первоначальные простейшие существа представ-
ляли если не тождественность, то величайшее сходство, поскольку в пер-
вые времена обитаемости нашей планеты физические условия на ней были
повсюду почти одинаковы.
Деятельность человека в создании новых органических форм, в рас-
пространении на земле растений и животных Бекетов отмечал как новый
фактор эволюции. «Искусные скотоводы, садоводы и земледельцы Запад-
ной Европы довели произведение новых пород животных и растений по-
средством отборки до необыкновенного совершенства»,— писал он60. Чело-
век, изменяя условия внешней среды, помогает одним растениям или жи-
вотным и угнетает жизнедеятельность других, вплоть до полного их
истребления; человек играет роль важнейшего условия их существования.
В пампасах Буэнос-Айреса пасутся миллионы коров и лошадей. Три века
назад там не было ни одного домашнего животного, кроме ламы. Пересе-
лением и акклиматизацией растений человек изменяет растительный
47 А. Н. Бекетов. Гармония в природе, стр. 536—537.
48 А. Н. Б е к е т о в. О борьбе за существование в органическом мире, стр. 59S.
49 А. Н. Бекетов. Учебник ботаники, стр. 508.
50 Там же, стр. 224.
A. H. Бекетов
237
покров земного шара. Распашка степей, вырубка лесов изменяют флору
огромных пространств. В степях исчезают ковыль и тырса, на вырубках
на смену хвойным появляются травы и лиственный лес. Домашние живот-
ные, разводимые человеком, также влияют на растительный покров.
Истребляя молодые побеги древесных пород, домашние животные вызы-
вают безлесие многих районов. Чем страна цивилизованнее, чем больше под-
чиняется природа человеку, тем меньше в ней бесполезных для человека
растений и животных. Только пустыни, постепенно заселяемые человеком,
составляют тут кажущееся исключение.
Цель возделывания растений и разведения животных человеком,
писал Бекетов, заключается в получении наиболее обильного и дешевого
органического вещества для пищи, одежды, жилья и топлива. Поэтому
человек давно отобрал из дикой природы наиболее полезные растения
и животных. Пшеница, рожь, ячмень, картофель, турнепс, капуста,
виноград являются важнейшими питательными растениями Европы.
Хлопчатник, возделывание которого быстро расширяется, захватывая
новые районы, стремится заменить другую пряжу, как животную, так и
растительную.
Остановимся на представлениях Бекетова об акклиматизации и нату-
рализации, естественной, происходящей в природе и осуществляемой
человеком. В 60-х годах представления Бекетова об акклиматизации были
ошибочными—он отрицал ее возможность61. В дальнейшем он пере-
смотрел весь вопрос и выработал правильные, близкие к современным
взгляды на сущность акклиматизации и натурализации62. Натурализация,
по Бекетову,— это переселение растения или животного в новую мест-
ность, физические условия которой тождественны с прежними, привыч-
ными для переселяемого растения или животного. Акклиматизация —
это полное приспособление растения или животного к климату, значительно
отличающемуся от климата, свойственного его отечеству, причем про-
исходят некоторые изменения в организации переселяемого растения или
животного. Наоборот, при натурализации не происходит изменения
в организации перемещаемого растения или животного (поскольку физи-
ческие условия тождественны).
Эти определения, указывал Бекетов, подтверждаются сущностью отно-
шений организмов к условиям их существования. Каждое живое существо,
растение или животное, находится в теснейшей связи с окружающей его
средой; для своего полного благоденствия оно должно быть приспособлено
и действительно приспособлено к климату и ко всем физическим условиям
местообитания. Для того чтобы растение или животное могло привыкнуть
к новым физическим условиям, к новому климату, оно должно непременно
получить какое-либо новое свойство или заменить прежнее новым, т. е.
должно измениться. Способность изменяться, акклиматизационная спо-
собность, не безгранична. Она находится в пределах колебаний климати-
ческого комплекса, например, у растений от максимума до минимума.
Смешение понятий акклиматизации и натурализации, указывал Беке-
тов, вредно для практики, ибо «изменить организм не так просто, как пере-
вести его на новую квартиру». Растения можно считать акклиматизиро-
ванными, если они в течение известного времени совершают в данной мест-
ности весь цикл своего развития, т. е. прорастают, цветут и дают семена.
61 А. Н. Бекетов. Две публичные лекции об акклиматизации. «Натуралист».
62 А. Н. Б е к е т о в. Об акклиматизации. «Тр. Вольн. эконом, об-ва», 1885.
238
А. А, Щербакова
Самое распространение растений и животных в природе совершалось путем
длинного ряда акклиматизаций. Постоянная и упорная борьба расте-
ний со стихийными силами природы идет на полярных и горных гра-
ницах их распространения. Растения и животные, имеющие значительное
распространение, обитающие в разных климатах, представляют необыкно-
венную изменчивость форм, размеров, окраски, долговечности, свойств.
Бекетов возражает против утверждения Сент-Илера, что лошади
произошли от породы, обитавшей в теплом климате, и акклиматизированы
человеком. Дикие предки лошади, указывает Бекетов, были распростра-
нены всюду, где только были хорошие, обширные пастбища, они жили
под разными климатами, как то показывают исторические и палеонтологи-
ческие данные. Наоборот, культурные породы лошадей менее выносливы,
чем их дикие сородичи: они уже не могут обойтись без теплой конюшни
и заботливости со стороны человека. Почти то же можно сказать о многих
других домашних животных. Дикие ослы, писал А. Н. Бекетов, и до сих
пор живут стадами в уральских степях, доходя до широты Уральска;
следовательно, они в домашнем состоянии подвергаются влиянию менее
сурового климата, чем в диком. Свиньи наши произошли от кабанов, кото-
рые и до сих пор терпят суровые зимы среди литовских лесов. Двугорбый
и одногорбый верблюды уже не попадаются в диком состоянии. Они с древ-
нейших времен служили человеку, но распространение их сравнительно
ограничено, особенно дромадера, живущего в теплых странах. Двугорбый
верблюд доведен до уральских степей, но там он уже страдает от холода,
и для него делают сапоги из войлока.
Среди возделываемых растений,писал Бекетов,так же как и среди диких,
много однолетних. Для них климатические условия представляются иными,
чем для многолетних, так как для многих из них не существует зимы.
Многолетние травы уже больше страдают от зимнего холода, но все же
далеко не так, как кустарники и деревья. Подземные части их, сохраняю-
щиеся на зиму, прикрыты от холода почвою, сухим листом, снегом;
наконец, температура почвы, даже промерзшей, всегда выше температуры
воздуха зимою.
Среди разводимых человеком растений большая часть растет лишь
в жарких и теплых странах, часть обитает в умеренной и даже умеренно-
холодной полосе: рожь, овес, горох, капуста, репа, редька, морковь,
хмель, яблоня, груша, черешня, земляника, малина и др. занимают тут
первое место. Тем не менее, пишет Бекетов, многие из этих растений не
могут быть разводимы в холодных областях, и если разводятся, то расса-
дой или даже от семян, получаемых с юга. «Сколько времени русский чело-
век разводит капусту, и все-таки она не привыкла к весенним морозам.
Капуста растет в северной России превосходно, но можно ли сказать, что
она тут акклиматизирована: если мы это будем утверждать, то должны
причислить к естественным физическим условиям посев ее в парниках
и рассадку ее руками человеческими»53. Из западной Азии, с южных пре-
делов Закавказского края, говорит Бекетов, распространилась по всему
свету пшеница, с незапамятных времен она возделывалась в теплых и уме-
ренно-теплых странах Старого Света. Пшеница разводится повсюду и те-
перь: от берегов Желтого моря и Японских островов, через всю Азию,
Европу, до берегов Чили и Калифорнии, а между тем дикой пшеницы теперь
нигде нет. «Ужели же на всем этом пространстве пшеница не нашла
себе благоприятной почвы, вне нив, возделываемых человеком: несметные
биллионы семян высеваются ежегодно по краям дорог, по лугам и пр.,
53 А. Н. Бекетов. Две публичные лекции об акклиматизации, стр. 137.
A. H. Бекетов
239
а она все-таки упорно остается вся до одного колоса во власти человека.
Между тем какая-нибудь невзрачная травка, полученная ботаником из-за
океана и посеянная в ботаническом саду, найдя в новой стране тот же кли-
мат и те же физические условия, что и у себя дома, в о дно-два столетья об-
хватывает собою половину Старого Света»54. Что же мешает пшенице? —
спрашивает Бекетов. «Ответ может быть один,— климат, физические усло-
вия, без помощи* человека пшеница не может существовать в большей части
стран, где она разводится».
При практической акклиматизации, при перемещении организмов
не надо забывать о их изменяемости в новых условиях: «если мы, например,
переведем тонкорунных овец Испании в наш климат, то мы вовсе не можем
быть уверены, что эти овцы, если даже они акклиматизируются у нас,
будут давать такую же тонкую шерсть, как и в своем отечестве» 55. Может
оказаться, что именно то качество, из-за которого переселяют растение
или животное, и подвержено изменению. Каждая страна имеет свои по-
роды растений и животных, привычных к известной местности, к извест-
ному климату больше, чем ввозимые в страну новые растения или живот-
ные. «Поэтому всякая порода, вновь вводимая в страну, какими бы высо-
кими качествами она ни отличалась, будет стоять ниже туземной в том
отношении, что туземные несравненно более привычны и приспособлены
к туземному климату и другим условиям страны. Вследствие этого разве-
дение, уход и содержание иностранной породы будет необходимо дороже
стоить, чем содержание и уход за породой туземной. Сюда надо еще при-
соединить неизвестность, в которой находится хозяин насчет возможной
изменяемости новой породы. Все это приводит нас к следующему заключе-
нию. Рациональнее всего стараться об улучшении своей собственной
породы и притом своими собственными средствами. Если это окажется
невозможным, то следует опять стараться об улучшении собственной по-
роды через смешение с новою иностранною»56. К той же мысли — об
изучении и разведении местных растений — Бекетов возвращается
и в других работах. Он рекомендует разведение кавказских сортов вино-
града «вместо того, чтоб заводить на южном берегу Крыма и за Кавказом
новый Рейнский округ, новый Медок или Гренаду в миниатюре». «За
Кавказом есть несколько знаменитых вин, которые, действительно, пре-
восходны. Таковы, между прочим, цинандальское — из кахетинских,
соджовахское из имеретино-гурийских и аджалежское — из мингрель-
ских. Необходимо распространение этих лучших сортов в Крыму и на
Кавказе и изучение условий их произрастания»57.
Творческое развитие прогрессивных сторон дарвинизма Бекетовым
ставит его в один ряд с великими русскими биологами-эволюционистами —
Сеченовым, Мечниковым, В. и А. Ковалевскими, Тимирязевым. Его эво-
люционные взгляды в ряде положений близки к современным представ-
лениям советской биологической науки,что еще раз свидетельствует о пре-
емственности материалистической линии в русской биологической науке,
о преемственной связи современной передовой мичуринской науки с про-
грессивными идеями лучших представителей материалистической биологии
дореволюционной России.
54 Там же.
55 А. Н. Б е к е т о в. Об акклиматизации. «Тр. Вольн. эконом, об-ва», 1886,№ 1,
стр. 37.
66 А. Н. Бекетов. Две публичные лекции об акклиматизации, стр. 217—218.
57 А. Н. Б е к е т о в. О винограде и вине, преимущественно с целью определить
виноградную полосу в России. «Вестник Русск. геогр. об-ва», XXII, 1858, стр. 1—22.
240
А. А. Щербакова
A. H. БЕКЕТОВ — ОСНОВОПОЛОЖНИК ГЕОГРАФИИ РАСТЕНИЙ
В РОССИИ
В многогранной научной деятельности Бекетова немалое место зани-
мают его работы в области географии растений — новой области ботанш
ческой пауки, развитие которой в то время только начиналось в России.
География растений была любимой специальностью Бекетова в течение
всей его жизни, что было тесно связано с его эволюционными воззрениями:
он всегда изучал растительный мир в неразрывном единстве с условиями
его обитания.
Бекетов был основоположником географии растений в России. Он пер-
вый в России стал читать курс географии растений в Петербургском уни-
верситете. Им создана школа русских ботаников-географов. Ботанико-гео-
графические исследования Бекетова были первыми исследованиями на
русском языке в этой области науки, а его «География растений» (1896) —
первым русским учебником по этому предмету.
Самостоятельными научными исследованиями, подготовкой кадров,
переводами на русский язык выдающихся трудов зарубежных ученых в об-
ласти географии растений Бекетов более чем кто-либо из русских ученых
способствовал созданию и развитию в России этой новой в то время науки.
Он перевел на русский язык капитальную работу А. Гризебаха «Расти-
тельность земного шара» (т. I — 1874, т. II — 1877), снабдив перевод
обширными примечаниями. В «Примечаниях» А. Н. Бекетов исправляет
многочисленные ошибки Гризебаха, в особенности в отношении русской
флоры, и сообщает много нового о русской природе. В частности, в этой
работе впервые в науке Бекетов дает правильную характеристику при-
роды южнорусских степей. Этот перевод Бекетова оказал большое влияние
на развитие фитогеографических работ в России, став одним из основных
руководств для русских ботаников-географов.
Перу Бекетова принадлежат две единственные в прошлом столетии
сводки по растительности европейской части России. Он выделил зону
лесостепи (предстепия — по его терминологии), указал на значение се-
верных рек для дренажа почв. В работе «Фитогеографический очерк Евро-
пейской России» (1884) Бекетов дал обобщающую картину растительности
европейской части России. Эта работа характеризует обширные познания
автора в отношении русской флоры, показывает характерные черты Бе-
кетова-эволюциониста, его широкие общебиологические взгляды, умение
выявить из многообразия фактов наиболее типичные черты флоры Евро-
пейской России. В работе «Архангельская флора» (1884—1885) Бекетов
указал значительное количество новых видов растений, дал более точные
и правильные сведения о местообитании и географическом распростране-
нии других растений и изложил свои представления о происхождении
растительности северной части европейской части России на основе
геологической истории края. Исключительный интерес представляет ра-
бота Бекетова «Об екатеринославской флоре» (1886), в которой автор раз-
вивает представления, не утратившие и теперь своего значения, о про-
исхождении южнорусских степей и их растительности, о причинах без-
лесия, о происхождении южнорусского чернозема.
Наибольшее значение из ботанико-географических работ Бекетова
имеет его «География растений» (1896) — первое на русском языке учеб-
ное пособие в этой области науки. Этот труд, излагающий новую в России
отрасль науки — географию растений, не является обыкновенным учеб-
ником или компиляцией. «География растений» Бекетова — самостоятель-
ное научное исследование крупного специалиста, руководство учителя
для многочисленной, созданной им школы русских ботаников-географов,
A. H, Бекетов
241
построенное на основе эволюционной теории. В «Географии растений»
Бекетов рассматривает не только существующее распространение растений
на земной поверхности, но и «причины возникновения, развития и уста-
новления теперь существующего распределения растений». При этом он
основывается на истории развития современных растений, происшедших
от форм предшествовавших геологических периодов под влиянием изме-
няющихся внешних условий. Географию растений Бекетов рассматривает
как филогенетическую науку, опирающуюся на морфологию и система-
тику, на физиологию и палеонтологию.
Во вступительной части «Географии растений» Бекетов излагает основ-
ные положения учения Дарвина и свои воззрения на эволюционную теорию.
В первой части книги он исследует исторические и современные причины
распространения и расселения растений, во второй части — описывает
флористические области земного шара, давая яркие и точные характе-
ристики растительных покровов и выделяя наиболее характерные черты
каждой области. Возникновение, эволюция и расселение растений на поверх-
ности земного шара в прошлом и настоящем определяются условиями внеш-
ней среды — вот основная идея «Географии растений». Главнейшие факторы
внешней среды в видообразовании и индивидуальном развитии растений
Бекетов рассматривает во всем их многообразии, сложных сочетаниях и
взаимосвязях. Одной из определяющих причин в расселении растений,
в характере растительного покрова Бекетов считал деятельность человека.
В «Географии растений» дан блестящий критический обзор существовав-
ших в то время методов и классификаций в ботанико-географических ра-
ботах. Здесь особенно интересны критические замечания Бекетова отно-
сительно так называемых физиономических типов растений А. Гумбольдта
и формаций, введенных Гризебахом. Физиономические группы Гумбольдта
объединяли растения по внешнему сходству (например, молочаи и кактусы),
часто систематически далекие. Отсюда, писал Бекетов, 16 типов Гумболь-
дта часто нарушают естественное сродство растений; физиономические
группы Гумбольдта хороши при описании природы художником или поэтом,
но научного значения не имеют, нарушая естественные группировки рас-
тений, основанные на всестороннем сходстве.
Бекетов предостерегал и против увлечения установленными Гризе-
бахом так называемыми формациями растений. Учением о формациях, пи-
сал он, стараются создать новую, параллельную естественной систему,
которая должна служить исключительно для разработки географии расте-
ний. Но формации не могут быть научными единицами, равносильными
группам естественной системы. Формации непостоянны: лиственный лес,
например, в одном месте состоит из берез, в другом, очень близком,—
из осин и т. д. Кроме того, состав формаций может меняться с году на год
вследствие самого легкого изменения внешних условий. Гризебах прини-
мает во внимание ландшафт, т. е. нечто вовсе не свойственное науке.
Уточняя понятие формаций, Бекетов считал их сообществами растений,
в основе которых лежит сходство их жизненных (биологических) потреб-
ностей; отсюда, в частности, сходство органов питания. Под формациями,
писал он, достаточно подразумевать топографические флоры. Эти флоры
объединяются сходством требуемых ими внешних условий, сходством их
биологических комплексов. Бекетов призывал к изучению внешних усло-
вий, условий обитания, к определению биологических комплексов и указы-
вал, что без такого изучения формации не станут научно-точными поня-
тиями. Это весьма ценное указание Бекетова — об изучении основы, на
которой возникает формация, условий внешней среды, условий местооби-
тания — оказалось забытым.
16 Инет, истории естествознания, т. V
242
А. А. Щербакова
Правильное решение широких общебиологических проблем, творче-
ские эволюционные идеи, оригинальность и самостоятельность ставят
«Географию растений» и «Екатеринославскую флору» в один ряд с лучшими
работами в области ботанической географии.
Ботанико-географические идеи Бекетова нашли дальнейшее развитие
в трудах его учеников. Г. И. Танфильев посвятил ряд своих работ про-
блеме безлесья тундры и южных степей. В исключительно широком диа-
пазоне научных исследований А. Н. Краснова проблема безлесья также
занимает немалое место. Н. И. Кузнецов отдал многие годы изучению
природы Кавказа, считая эти исследования выполнением заветов своего
учителя. А. Н. Краснов создал в России уголок субтропической флоры —
Батумский ботанический сад. В. Л. Комаров исследовал флору Средней
Азии, Маньчжурии, Камчатки. Классические ботанико-географиче-
ские работы этих выдающихся русских ученых до сих пор являются на-
стольными книгами советских ботаников.
* * *
Будучи страстным противником «науки для науки», Бекетов стремился
всю свою научную деятельность связать с решением практических задач,
с помощью сельскому хозяйству. Он подчеркивал огромное значение
практики в развитии науки. «Мы не можем не признать,— писал он,—
высокого значения практики и не относиться к ней с полным уважением,
как то, впрочем, и делает наука, черпающая в практике нередко поучения,
ведущие к установлению великих научных теорий. В подтверждение этих
слов довольно указать на знаменитое учение Дарвина о естественном от-
боре, выведенное из практики искусственного отбора»58. Практическая
польза науки, указывал Бекетов, должна быть мерилом значения науки.
Эта польза есть надежный признак совершенства науки. В 1891 г. Бекетов
опубликовал статью «Ботаника и практика», которая показывает, насколь-
ко глубоко ее автор понимал значение внедрения науки в практику сель-
ского хозяйства, значение культурного человеческого труда для выра-
щивания высоких урожаев.
Знаменательно, что открытие вирусов выдающимся русским ученым
Д. И. Ивановским, учеником Бекетова, было связано с решением практи-
ческих задач. По инициативе Бекетова Вольное экономическое общество
направило Ивановского на Украину и в Бессарабию для борьбы с неиз-
вестной болезнью табака, подрывавшей экономику края. Изучение
«мозаичной болезни» табака привело Ивановского к его выдающемуся
открытию.
В противоположность утверждениям буржуазной науки о «законе убы-
вающего плодородия почвы», Бекетов правильно считал, что труд человека
может превратить любую бесплодную почву в плодородную, «как это
умели делать еще граждане Великого Новгорода». Хищническое же ис-
пользование превращает плодородные почвы в бесплодные,«как это сделано
в новейшее время в черноземной полосе». Бекетов с горечью писал о хищ-
ническом ведении хозяйства в царской России. «Вырубить миллионы
десятин леса и оставить его заболачиваться, вытоптать территории, равные
целым обширным государствам, овцами, предоставляя разрастаться на
свободе молочаям, чаполочи, полыни и тому подобным негодным травам,
оголять тысячи десятин песка, способствуя его распространению и даже
58 А. Н. Бекетов. Ботаника и практика. «Тр. Вольн. эконом, об-ва», 1891,
№ 6, стр. 288—289.
A. H. Бекетов
243
засыпанию человеческих жилищ,—все это легко, но все это, скажу коротко,
не что иное, как растрата капитала. Человеку, следовательно, и предстоит
восстановить растраченное. К счастью, испортить коренным образом дан-
ные физические условия человек не может»59.
Бекетов предугадывал распространение в будущем полеводства в юж-
норусских степях и мечтал о необходимости с увеличением оседлого насе-
ления перейти на многополье с травосеянием и поливкой.С другой стороны,
полагал он, русскому сельскому хозяйству предстоит выработать из наших
пшеничных и ржаных хлебов сухолюбивые породы, чтобы поливка могла
производиться лишь в случае надвигающихся засух. Предсказывая раз-
витие земледелия на степных просторах, Бекетов мечтал о садах и рощах
в южнорусских степях. «В степи еще долго не будет лесу,— писал он,—
но когда настанет к тому действительная необходимость, тогда отыщут-
ся повсюду участки, годные для разведения деревьев, ибо воды падает
довольно»60.
В наши дни стали действительностью самые смелые, прекрасные мечты
лучших русских людей. Великий Сталинский план преобразования
природы изменяет лицо степей. Молодые лесные полосы вырастают на
степных равнинах.
Бекетов еще не смог подняться до мысли, что человек может управлять
эволюционным процессом. Но высоко оценивая значение практики для
развития науки, считая практику мерилом совершенства науки, глубоко
понимая значение деятельности человека как нового фактора эволюции,
он вплотную подошел к мысли о подчинении природы человеку. Развивая
взгляды своего учителя, продолжая в своих исследованиях материалисти-
ческую линию русской биологической науки, К. А. Тимирязев наметил
этот новый путь в биологической науке — поставил задачу управления
эволюцией, направленного изменения организмов.
На этот качественно новый этап поднял отечественную науку И. В. Ми-
чурин. Мичуринская биология — передовая наука Сталинской эпохи,
имеющая своей философской основой мировоззрение марксистско-ленин-
ской партии — диалектический материализм—в невиданных в истории
пауки масштабах решает задачи преобразования природы организмов,
создает новые сорта растений и новые породы животных на пользу чело-
веку.
В историю русской биологической науки Бекетов вошел как один
из славнейших представителей самостоятельной творческой линии разви-
тия эволюционной теории в России, как один из видных борцов за раз-
витие материалистической биологии. Вкладом Бекетова в разработку
эволюционной теории является обоснование (на материале его специальных
работ) ведущей роли внешних условий в развитии растительных форм.
Этим Бекетов сделал крупный шаг вперед на пути от Дарвина к Мичурину,
почему он по праву может быть назван одним из предшественников мичу-
ринской биологии.
К А. Н. Бекетову можно полностью отнести ленинскую оценку выдаю-
щейся деятельности передовых русских деятелей-шестидесятников: Они
«...остались одиночками,— писал В. И. Ленин,— и потерпели, повидимому,
полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той
эпохи, и, чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их величие»61.
59 А. Н. Бекетов. География растений, стр. 348.
60 А. Н. Бекетов. Примечания к переводу «Растительность земного шара»
А. Гризебаха. 1874, стр. 571.
61 В. И. Ленин. Соч., т. 17, стр. 100.
16*
244
А. А. Щербакова
В период временного внедрения идеалистической реакции в русскую
биологическую науку работы Бекетова, как и многих других выдающихся
русских ученых-материалистов, упорно замалчивались. И это понятно.
Господствовавшему направлению формальной генетики с ее идеалистиче-
ски-метафизическим арсеналом — «генами», бессмертным веществом на-
следственности, автогенезом — совсем не созвучными, враждебными были
материалистические идеи Бекетова о внешней среде как решающем факторе
видообразования, о наследовании приобретенных признаков.
Современники и ученики Бекетова неоднократно писали, что только
история, будущее, покажет все огромное значение научных трудов Беке-
това, его многогранной выдающейся деятельности. Это время наступило.
В своей борьбе с идеализмом в биологии ученые-мичуринцы опираются на
классические работы русских биологов-материалистов. Выступая против
мальтузианских представлений о внутривидовой борьбе, академик
Т. Д. Лысенко приводил высказывания Бекетова, близкие к представле-
ниям мичуринской биологии. На августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г.
имя Бекетова, выдающегося русского биолога-материалиста, вновь про-
звучало в выступлениях мичуринцев.
Советская мичуринская наука продолжает и развивает научное наслед-
ство передовых русских ученых. Советский народ гордится славной плея-
дой передовых естествоиспытателей-материалистов прошлого столетия,
выдающихся сынов великого русского народа. В этой блестящей плеяде
почетное место занимает Андрей Николаевич Бекетов, выдающийся
борец за материалистическую биологию, мужественный ученый-демократ
и патриот, отдавший всю свою большую замечательную жизнь борьбе за
развитие русской науки.
Кафедра ботаники
Московского городского педагогического института
им. В. П. Потемкина
АКАДЕ МИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
Б. Е. Р А Й Я О В
В. И. ШМАНКЕВИЧ И ЕГО РАБОТЫ О ВЛИЯНИИ
СРЕДЫ НА ОРГАНИЗМ
В истории развития отечественной материалистической биологии весьма
важное значение имеют работы русского ученого Владимира Ивановича
Шманкевича. В начале 70-х годов прошлого века он попытался экспери-
ментально доказать существование изменчивости, которая вызывается
влиянием внешней среды и может заходить так далеко, что в условиях не-
посредственного опыта дает переходы между видами и даже между родами.
Значение выводов и фактов Шманкевича заключается прежде всего в том,
что они шли против того течения в зоологии, которое выросло в реакцион-
ное учение Вейсмана. Мужественная борьба Шманкевича за идею изме-
няемости видов под воздействием факторов внешней среды, борьба,
которой принесена была в жертву его собственная жизнь, имеет важное
историческое значение. Его работы были опубликованы в период отхода
некоторой части биологов от материалистического ядра дарвинизма
и зарождения вейсманизма. Вместе с тем работы Шманкевича были исполь-
зованы как аргумент против вейсманизма первыми русскими критиками
Вейсмана.
Главной причиной недооценки работ Шманкевича после его смерти,
особенно в 90-х годах, и почти полного игнорирования их на дальнейшем
этапе развития зоологии было влияние, оказанное на русскую и мировую
науку работами Вейсмана и его последователей, которые, начиная с 80-х
годов прошлого века, завладели вниманием биологов. Как известно, Вей-
сман полностью отрицал наследование приобретенных признаков, в особен-
ности всяких функциональных изменений, и какую бы то ни было роль
условий окружающей среды в возникновении наследуемых изменений
организма. Под влиянием вейсманизма работы, подобные работам Шман-
кевича, были признаны ошибочными, осуждены и забыты. И лишь в наше
время, с торжеством в биологической науке мичуринского направления,
становится ясной первостепенная значимость исследований В. И. Шман-
кевича. Между тем, ни содержание работ русского ученого, ни поднятая
вокруг них полемика, ни самая его жизнь и деятельность не были до сих
пор в достаточной степени освещены в работах по истории естествознания.
Восполнить этот пробел и является задачей настоящего очерка.
246
Б. Е. Райков
НАБЛЮДЕНИЯ ШМАНКЕВИЧА НАД РАКООБРАЗНЫМИ
ОДЕССКИХ ЛИМАНОВ
В. И. Шманкевич (1839—1880) был в Одессе преподавателем средней
школы и одновременно с успехом занимался научной работой в области
зоологии. Собирая материал для зоологических коллекций, он заинтере-
совался своеобразной фауной черноморских лиманов и стал изучать ее
с морфологической и биологической точек зрения. Лиманы — это устья
бывших рек, затопленные морскими водами и частично пли нацело отделен-
ные от моря. Вода таких водоемов — соленая, причем — вследствие испа-
рения — она обычно солонее морской воды. Содержание соли в черномор-
ских лиманах очень колеблется в зависимости от температуры, количества
дождей и т. д. Таким образом, вода лиманов представляет собой весьма
изменчивую среду с различной концентрацией солевого состава. В Одес-
ском округе восемь таких лиманов. Шманкевич заинтересовался живущими
в них низшими ракообразными, во-первых, потому, что среди них оказались
новые, еще не описанные в науке виды, а во-вторых и главным образом
потому, что эти организмы оказались весьма изменчивыми в соответствии
с непостоянством окружающих их физико-химических условий. Начиная
с лета 1870 г., молодой ученый стал изучать фауну одесских лиманов и
чрезвычайно увлекся подмеченными им явлениями. С огромной энергией
и настойчивостью он начал разрабатывать эту тему, причем параллельно
с наблюдениями в природе поставил ряд экспериментов с воспитанием рако-
образных в комнатных аквариумах, изменяя искусственно соленость
среды, в которой они жили. Полученные им интересные данные Шманке-
вич стал немедленно опубликовывать в докладах и статьях как в русской,
так и в зарубежной печати. За семь лет (1870—1877) он напечатал пять ра-
бот, из которых одна составляет объемистую книгу. За указанный срок
он написал на эту тему свыше 35 печатных листов на русском и немецком
языках.
Излагать содержание работ Шманкевича в том порядке, как они были
опубликованы,—нецелесообразно,так как автор часто повторяется и отвле-
кается побочными вопросами. По его собственному признанию, он писал
спешно, без твердого плана, урывая время от обязательных служебных
занятий. Иногда в написанное ранее он вносил дополнения и поправки.
Чтобы составить себе ясное понятие о его взглядах, необходимо объединить
содержание всех его статей, выделив и приведя в систему существенное.
Шманкевич изучал население следующих одесских лиманов: Сухого,
Тилигульского, Березанского, Хаджибейского и Куяльницкого, а также
соленых луж в окрестностях лиманов х.
Березанский лиман был соединен с морем, представляя собою как бы
морской залив, и имел слабо соленую воду. Остальные лиманы, как их
описывает автор, были нацело отделены от моря пересыпями и имели раз-
личную концентрацию солей, но всегда более высокую, чем в морской воде
открытого залива. Шманкевич составил список ракообразных, червей
и моллюсков, найденных им в указанных лиманах. В Березанском ли-
мане он нашел наименьшую концентрацию солей (около 1° Боме), причем
выяснил, что там обитают преимущественно морские формы и лишь не-
большое число пресноводных. В Сухом лимане соленость воды оказалась
выше, чем в Березанском, так как этот лиман был отделен от моря полосой
суши и вода в нем летом подвергалась сильному испарению. Соленость
1 «О беспозвоночных животных лиманов, находящихся вблизи Одессы» (см. «Спи-
сок работ Шманкевича», № 5).
В. и. ШМАНКЕВИЧ
(1839—1880)
248
Б. Е. Райков
этого лимана была 3° Боме. По наблюдениям Шманкевича, в Сухом лимане
жили только морские формы беспозвоночных. Некоторые из этих форм
развивались в огромных количествах, так как повышенная соленость была
для них, повидимому, благоприятной (например, Gammarus gracilis Rath.).
Тилигульский лиман, также закрытый, имел, по измерению Шманкевича,
большую соленость воды, а именно 4—5° Боме. Фауна этого лимана на-
поминала фауну Сухого лимана, т. е. состояла из морских форм, сохра-
нившихся, однако, в меньшем числе видов. Чаще всего здесь встречались
Idothea tricuspidata и Gammarus gracilis.
Лиманы Хаджибейский и Куяльницкий2 имели иной характер, а именно
отличались высокой концентрацией солей, представляя собою по суще-
ству соленые озера. Все обычные морские формы в них вымерли в связи
с постепенным увеличением солености в результате испарения. Соленость
воды Хаджибейского лимана составляла 5—9° Боме, причем в разное время
года и в разные годы она была различной, но всегда выше, чем в Сухом
и Тилигульском лиманах.
«Какая же фауна может существовать в соленом закрытом лимане,—
спрашивает Шманкевич,— где морские формы вымерли, не будучи в со-
стоянии вынести очень большой концентрации воды?» 3 Оказалось, что
фауна в озерах имелась, но фауна своеобразная. Типичные морские живот-
ные в этих бассейнах, по утверждению Шманкевича, совершенно вымерли.
Население их состояло из пресноводных форм, которые сумели приспо-
собиться к жизни в воде с высокой концентрацией солей и претерпели
в связи с этим значительные изменения в организации. Наблюдая за жизнью
этих организмов, Шманкевич выяснил, что их можно разделить на две
группы. К первой группе он отнес такие формы, которые могут существо-
вать при относительно меньшей концентрации солей, как некоторые виды
родов Daphnia, Cyclops, Cypris, а также Branchipus spinosusG г Ь.; ко вто-
рой группе — формы, которые в состоянии жить при высокой концентрации
солей, как Artemia salina М i 1 n Е d w.
По наблюдениям Шманкевича, оптимальным условием для представи-
телей первой группы было известное сочетание солености с температурой.
Так, очень распространенная в воде соленых лиманов Daphnia rectiro-
str is, которую Шманкевич во множестве наблюдал в Хаджибейском лимане,
требует для своего благополучия известного соотношения между солено-
стью и температурой: при низкой температуре эта дафния выдерживает
значительное повышение солености (до 7—8° Боме), но при повышении
температуры (в летнее время) не может существовать даже при солености
5—6° Боме. Однако при той же солености этот вид великолепно разви-
вается ранней весною, когда температура воды сравнительно низкая.
В пресной же воде эта форма хорошо живет и при высокой температуре
воды. Таким образом, выяснилось, что Daphnia rectirostris тем лучше
выносит повышенную концентрацию солей, чем ниже температура среды,
и наоборот. То же было замечено и по отношению к другим видам низших
ракообразных.
Ко второй группе Шманкевич отнес, как сказано, вид Artemia salina —
небольшого рачка, около 1 см длиною, который благополучно суще-
ствует при совсем ином сочетании внешних факторов: он особенно хорошо
развивается в воде высокой солености плюс высокая температура, т. е.
при таких условиях среды, при каких другие ракообразные лиманов жить
2 Эти лиманы находятся в 7—8 км от Одессы по направлению к Николаеву.
3 «О беспозвоночных животных лиманов...», стр. 301. Автор везде пишет: «кон-
центрация воды»; правильнее было бы писать: «концентрация солей в воде».
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
249
не могут. Шманкевич находил этот вид в воде Хаджибейского и Куяль-
ницкого лиманов и в соленых лужах около них. Этот рачок встречался при
солености воды 5—12° Боме.
«Летом 1870 года,— пишет Шманкевич,— при наибольшей концентра-
ции лимана я ничего не находил в нем, кроме монад и Artemia salina,
и притом такое громадное количество было этой Artemia, что экземпляры
ее буквально наполняли лиман и, выбрасываемые волнами на берег огром-
ными кучами, гнили здесь и распространяли зловоние. Ничего подобного
я не видел в последующие годы, когда вследствие притока пресной воды
лиман не имел уже такой концентрации. В 1871 и 1872 гг., даже летом,
Artemia было сравнительно мало, и тем меньше, чем меньше концентра-
ция воды» 4.
В воде того же Хаджибейского лимана Шманкевич обнаружил другой
вид жаброногого, близко стоящий к Artemia salina, но сильно отличаю-
щийся от нее своими биологическими особенностями,— Branchipus
spinosus G г Ь. Шманкевич называет этого рачка биологическим антаго-
нистом артемии. Он появился в воде лимана, когда концентрация солей
была наименьшей, т. е. при условиях, при которых артемия не встреча-
лась. И наоборот, когда благополучно размножалась артемия, бранхипус
не встречался. Обычным же его местопребыванием были соленые лужи
с концентрацией солей 3° Боме, т. е. вдвое или втрое более низкой, чем в
лимане.
В наиболее солёном лимане — Куяльницком, который Шманкевич
называет соленым озером, давно отделившимся от моря, он наблюдал
концентрацию солей 8—14° Боме и выше, а в иные годы вода в этом лимане
доходила до полного насыщения солью, которая садилась на дно (само-
садочная соль). При такой высокой концентрации Шманкевич не обнару-
жил в лимане живых ракообразных, но при 8° Боме Artemia salina, по его
наблюдениям, развивалась прекрасно. В августе 1872 г. Шманкевич обна-
ружил, что соленость воды в этом лимане составляла уже 14° Боме. При
этой концентрации в лимане были найдены живые артемии, но несколько
иного вида и меньших размеров; Шманкевич назвал их «деградирован-
ными». Эти формы имели очень небольшие хвостовые лопасти в виде
бугорков и по концам — по 2—3 или даже по одной щетинке, в то время
как обычные экземпляры артемии имели довольно большие хвостовые ло-
пасти с 8—15 щетинками на каждой. Таких «деградированных» артемий
Шманкевич никогда не находил в Хаджибейском лимане даже при самой
высокой концентрации солей,какая там вообще наблюдается. «Надеюсь,—
писал он по этому поводу,— что Куяльницкий лиман представит мне этот
опыт, который я делал, воспитывая хаджибейскую Artemia в воде увели-
чиваемой концентрации, только опыт в больших размерах, производимый
самой природой»5.
Шманкевич очень заинтересовался этой формой, наиболее приспособ-
ленной к высокой концентрации солей, или наиболее «деградированной»,
по выражению Шманкевича. Эту форму Куяльницкого лимана он опре-
делил как Artemia Miihlhausenii Fisch, и поставил вопрос, не проис-
ходит ли она от Artemia salina путем изменения внешних видовых призна-
ков под влиянием повышенной солености среды. В такой возможности его
особенно убедили наблюдения над фауной Куяльницкого лимана в связи
с прорывом туда в 1871 г. опресненной воды (в указанном году во время
4 «О беспозвоночных животных лиманов...», стр. 310.
6 Там же, стр. 313.
250
Б. Е. Райков
весеннего паводка прорвалась дамба на Куяльницком лимане, вследствие
чего общая соленость воды в лимане упала до 8° Боме. При этом в лимане
Табл. VI из работы В. И. Шманкевича «Некоторые ракообразные
соляно-озерных и пресных вод и отношение их к среде
Fig. 1. Конец постабдомена с хвостовыми лопастями Artemia salina, взятой
в 1871 г. из Куяльницкого лимана при солености воды 8° Боме. Fig.2. Та же
часть от экземпляра,взятого из того же лимана в 1872 г. при солености воды
14° Боме. Fig.3 и 4. Та же часть от экземпляра, взятого в 1873 г. при содер-
жании солей 18° Боме. Fig. 5. Та же часть от экземпляра, взятого в 1874 г.
при содержании солей 23,5° Боме. Переходная форма от Artemia salina к
Artemia Muhlhausenii из Куяльницкого лимана. Fig. в. Та же часть от экзем-
пляра, взятого в сентябре 1874 г. из того же лимана, при концентрации солей
25° Боме. Fig. 7. Жабра Artemia salina. Fig. 8. Жабра Artemia Muhlhausenii.
Fig. 9. Задний конец постабдомена Artemia salina из Хаджибейского лимана
при 10° солености Боме: а —6-й сегмент, Ъ — 7-й сегмент, с — 8-й сегмент.
Fig. 10. Задний конец постабдомена от молодого экземпляра третьего поко-
ления, выведенного приуменьшении солености воды;Г—место,где 8-й сегмент
делится на два сегмента — cud.
во множестве появилась Artemia salina. Вероятно, этот вид проник в
лиман из опресненных луж в окрестностях. После восстановления дамбы
соленость воды в лимане стала из года в год повышаться и составляла
в 1872 г. 14° Боме, в 1873 — 18°, в августе 1874 г.—23,5°, а в середине
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
251
сентября того же года —уже 25° Боме. Вместе с тем стала изменяться и
Artemia salina. Летом 1874 г. большая часть пойманных экземпляров
уже вовсе не имела хвостовых лопастей и хвостовых щетинок и приоб-
рела все признаки Artemia Muhlhausenii. Эти две крайние формы оказа-
лись связанными рядом последовательных переходов, которые Шманкевич
показал на рисунках (табл. VI, Fig. 1—6). Артемия 1871 г. или, вернее,
вариетет этой формы, имел еще довольно большие хвостовые лопасти,
усаженные на конце и по бокам щетинками в числе от 8 до 12, редко 15
(Fig. 1). Последующие поколения летом 1872 г. имели уже небольшие лопа-
сти, щетинок на них было 3—5, а в иных случаях 1—3 (Fig. 2 и 3). Эта
форма соответствовала концентрации соли 14° Боме. В 1873 г. при 18°
Боме хвостовые лопасти были еще меньше и несли 1—2, редко 3
щетинки (Fig. 4 — 5). В начале лета 1874 г. хвостовые лопасти уже вовсе
не имели выступов и щетинок (Fig. 6), как свойственно форме Artemia
Muhlhausenii. При этом размеры тела животного значительно сокра-
тились 6.
При иных условиях размножения и развития Artemia salina Шманке-
вич подметил, что этот вид имеет тенденцию видоизменяться в таком на-
правлении, что постепенно становится похожим на представителей рода
Branchipus из того же отряда жаброногих. Род Artemia отличается от
рода Branchipus главным образом тем, что бранхипус имеет 9 безногих
сегментов абдомена, в то время как артемия имеет 8 таких сегментов, при-
чем последний сегмент удлинен. Оказалось, что при постепенном пониже-
нии концентрации солей в воде абдомен у артемии медленно преобразуется
таким образом, что на удлиненном восьмом сегменте образуется перехват,
разделяющий этот сегмент на два, т. е. формируется абдомен с 9-ю сегмен-
тами, как у бранхипуса (Fig. 9—10).
В числе многих других высказываний Шманкевич характеризует это
явление следующим образом: «Повторю здесь, что при увеличиваемой
концентрации воды форма сильно деградируется и уже во втором поколе-
нии совершенно теряет хвостовые лопасти, причем не отличается почти
ничем от самого низкого вида этого рода Artemia Miihlhausenii Fisch.
(Branchipus Muhlhausenii G r b.), а при уменьшаемой концентрации воды
развивается прогрессивно и через несколько поколений в особенности по-
лучает все признаки пресноводных видов Branchipus, выходя из группы Ar-
temia G г Ь. или рода Artemia Leach, и становясь как бы новым видом пре-
сноводных Branchipus... Факт этот представится нам еще более резким, если
припомним, что многие зоологи, в том числе Зибольд, в настоящее время
не без основания признают Artemia родом, отдельным от Branchipus,
вопреки мнению Грубе 7. Кроме физиологических свойств, которые от-
носятся к размножению Artemia (партеногенезис) и на которые указывает
Зибольд как на существенный признак этого рода, другим существенным
признаком Artemia, как я полагаю, может служить то, что у этого рода
8 сегментов абдомена (собственно постабдомена), а у настоящих Branchi-
pus 9 этих сегментов. Воспитывая же Artemia 8 при постепенно уменыиае-
6 «Uber das Verhaltniss der Artemia salina Miln Edw. zur Artemia Muhlhau-
senii Miln Ed w. und dem Genus Branchipus S c h a e f f. (см. «Список работ Шман-
кевича», № 6).
7 Шманкевич ссылается на работу Зибольда: «Beitriige zur Parthenogenesis der
Arthropoden». Leipzig, 1871, стр. 197.
8 В статье «Факты, относящиеся к влиянию среды...» (см. «Список работ Шман-
кевпча», № 3) Шманкевич сначала отнес Artemia к роду Branchipus, согласно класси-
фикации Грубе, и назвал ее первоначально Branchipus arietinas. Но, прочитав в 1873 г.
монографию Зибольда, он был очень обрадован мнением последнего, что эта форма
252
Б. Е. Райков
мой концентрации воды, т. е. при условиях, усиливающих ее рост, я по-
лучил 9 сегментов абдомена, вследствие разделения последнего, восьмого
сегмента на два, что имело место при последовательном воспитании несколь-
ких поколений. Следовательно, и наоборот, если бы деградировать какой-
нибудь пресноводный вид Branchipus или принадлежащий сюда по орга-
низации Branchipus spinosus воспитанием в воде увеличиваемой концен-
трации, то должна получиться, наконец, зрелая артемиевидная форма
с 8-ю члениками абдомена, тем более, что у Branchipus spinosus и других
пресноводных Branchipus есть такой момент в развитии, когда они имеют
только 8 сегментов абдомена в молодости после выхода из личиночного
состояния... Стоит только задержать рост Branchipus до этого момента
и вызвать раньше половую зрелость воспитанием при сказанных условиях,
чтобы получить в зрелом возрасте этот главный признак Artemia, что я
имею основание полагать. Условия же эти — или только увеличиваемая
постепенно концентрация воды при воспитании нескольких поколений
последовательно, или вместе с тем и повышаемая температура, что ближе
подходи? к естественным условиям, ибо Artemia в самом большом числе
живут в лимане летом» 9,
В качестве формы, переходной от Branchipus к Artemia, Шманкевич
описал новый вид — Branchipus medius 10. Этот вид, названный так Шман-
кевичем, совмещает, по его указанию, признаки обеих основных форм
(Branchipus S с h a f f. и Artemia Leach.), а именно — имеет абдомен
из девяти сегментов, как бранхипус, и яичный мешок, похожий на яичный
мешок артемии.
Подобные же переходы, связанные со степенью солености среды,
Шманкевич наблюдал и у других ракообразных соленых водоемов близ
Одессы. Так, например, в соленых лужах между Хаджибейским лиманом
и морем он обнаружил три рода циклопов: описанный Клаусом Cyclops
bicuspidatus и два новых вида. Cyclops bicuspidatus G 1 s. был наблюдаем
в водоемах с соленостью 2—4° Боме. При меньшей концентрации солей
(1—2° Боме) встречался другой вид, близкий к первому, который был как
бы переходом к третьему виду, живущему в еще менее соленой воде, кото-
рый Шманкевич назвал Cyclops odessanus n. sp. Формы эти, как говорит
Шманкевич, «представляют последовательную градацию в полноте раз-
составляет особый род Artemia и не входит в род Branchipus. Шманкевич присоеди-
нился к мнению Зибольда. Радость его вполне понятна: если Artemia и Branchipus
принадлежат к различным родам, то его исследование устанавливает эксперименталь-
но переход не только между видами, но и между родами. Вот почему он посвятил до-
вольно много места в своей второй работе («О беспозвоночных животных лиманов...»)
вопросу о таксономической самостоятельности рода Artemia. Его доказательства сво-
дятся к следующему. Грубе ошибся, утверждая, что группа Artemia входит в род
Branchipus, потому что имеет, как и последний, 6 абдоминальных сегментов. Шман-
кевич настаивает, что Artemia имеет 8 сегментов абдомена, причем последний, восьмой
сегмент вдвое длиннее предыдущего. Шманкевич предполагает, что ошибка Грубе и
других произошла вследствие того, что исследование велось на спиртовом материале,
а не на живых экземплярах. Положенные в спирт рачки сжимаются, и различить сег-
менты трудно,— можно ошибиться в счете. По мнению Шманкевича, последний, вось-
мой сегмент у Artemia гомологичен двум последним сегментам абдомена у Branchipus.
Он оспаривает и другие признаки, которые значатся в диагнозе Грубе, а именно, раз-
личные размеры хвостовых лопастей и разное число сидящих на них щетинок у обоих
родов. Шманкевич не считает эти признаки сколько-нибудь устойчивыми и показывает,
что при увеличении солености воды лопасти вообще уменьшаются, а щетинки имеют
тенденцию к более редкому расположению, и наоборот.
9 «О беспозвоночных животных лиманов...», стр. 313—315.
10 «Факты, относящиеся к влиянию среды на физиологические отправления и
организацию животных» (см. «Список работ Шманкевича», № 3).
В. И, Шманкевич и его работы о влиянии среды
253
вития своего»11.Они различаются длиною вилочки (furca),строением пятой,
рудиментарной пары ножек и пр. Циклопы, живущие в более соленой
среде, меньшей величины, и все части их тела тоньше, чем у прочих.
Воспитывая циклопов в искусственных условиях при постепенном
изменении солености воды, Шманкевич убедился, что хотя их видовые
признаки довольно прочны и сохраняются в течение многих поколений,
но все же «медленно уступают влиянию изменяемой среды». В результате
этих опытов он пришел к выводу, что описываемые три вида циклопов
связаны между собою генетически таким образом, что Cyclops bicuspidatus
и Cyclops odessanus n. sp. представляют крайние формы, а третья форма,
которую автор называет Cyclops bicuspidatus varietas,— есть форма,
связывающая их между собою 12. Шманкевич полагает, что форма, обо-
значенная им как средняя, есть та коренная исходная форма, по отношению
к которой обе крайние формы, т. е. С. bicuspidatus С 1 s. и С. odessanus
n. sp., являются ветвями, образовавшимися в силу изменения условий
жизни13.
Подобные отношения Шманкевич находил и среди других видов низ-
ших ракообразных, встречающихся в водоемах различной солености, на
чем мы останавливаться не будем.В общем он пришел к заключению, что
изменчивость этих форм зависит не только от степени солености воды,
но и от ее температуры. Комбинация этих двух факторов в том или другом
направлении оказывает более быстрое и значительное влияние на измене-
ние формы
ОПЫТЫ ШМАНКЕВИЧА С КОМНАТНЫМИ КУЛЬТУРАМИ АРТЕМИИ
Наблюдая описанные выше изменения некоторых низших ракообразных
в природе под влиянием специфических условий среды, Шманкевич решил
проверить это явление экспериментальным путем. Он помещал рачков
в аквариумы и выдерживал их там в течение нескольких поколений,
в одних случаях постепенно повышая, а в других — понижая соленость
среды. Воду он брал из тех же лиманов и соленых луж. Для понижения
концентрации солей он прибавлял в сосуды пресную воду. Словом, он
старался воспроизвести в миниатюре природные условия лиманов.
В результате этих опытов оказалось, что рачки при изменении солено-
сти подвергаются тем же изменениям, причем получаются формы, иден-
тичные с теми, которые встречаются в лиманах в свободном состоянии.
Вот как передает исследователь результаты опыта воспитания артемий
из сильно соленой воды в сосудах с постепенно уменьшаемой соленостью:
«Я подверг формы Artemia Muhlhausenii без лопастей и щетинок из Куяль-
ницкого лимана обратному воздействию путем постепенного разбавления
соленой воды пресной, и уже через несколько недель стали появляться
заостренные хвостовые лопасти со щетинками на концах, обратно тому ре-
троградному развитию, какое имело место при повышении солености»14.
Изменялась при этом и величина жаберных мешков. В воде повышенной
солености жабры становились крупнее, чем у форм, живущих в менее со-
леной воде, причем и форма жабер становилась иной. У Artemia salina
жаберные мешки были продолговатой формы, а у Artemia Muhlhausenii
11 «Некоторые ракообразные соляно-озерных и пресных вод и отношение их к
среде» (см. «Список работ Шманкевича», № 7), стр. 3.
12 Там же, стр. 4—7.
13 Там же, стр. 10.
14 «Uber das Verhaltniss der Artemia salina...», стр. 105.
254
Б. Е. Райков
овально-круглой (табл. VI, Fig. 7 и 8). Шманкевич объясняет эти явления
тем, что формы, живущие в сильно соленой воде, получают относительно
меньше кислорода и в соответствии с этим нуждаются в более объемистых
жабрах для извлечения его из воды в достаточном количестве. В связи
с этим у Artemia salina жаберные мешки имеют в ширину половину их
длины, а у Artemia Muhlhausenii — две трети их длины.
При содержании Artemia salina в сосудах с падающим содержанием
солей Шманкевич искусственно получал такие формы, которые обладали
некоторыми признаками рода Branchipus S с h a f f. Этот род, как сказано
выше, отличается от рода Artemia тем, что Artemia имеет восемь безногих
сегментов (табл. VI, Fig. S),причем последний вдвое длиннее предыдущих,
в то время как Branchipus имеет девять таких сегментов, сходных по длине.
Второй отличительный признак между артемией и бранхипусом— биоло-
гического характера: у артемий наблюдается партеногенез, а у бранхи-
пуса такой вид размножения отсутствует. Первый признак, т. е. число
и длину сегментов, Шманкевич считал самым важным видовым различием:
«Я убежден,— пишет он,— что последний длинный членик постабдомеиа
у артемии гомологичен двум последним членикам, т. е. восьмому и девя-
тому, абдомена бранхипуса» 15. Воспитывая артемию в сосудах с посте-
пенно уменьшающейся соленостью воды, Шманкевич заметил, что послед-
ний, восьмой сегмент артемии делится на два сегмента, так что образуются
девять безногих сегментов,как у бранхипуса (табл. VI, Fig. 10). Появляются
и другие признаки, свойственные роду Branchipus, например, длина хвосто-
вых лопастей, число щетинок на них и т. д.
Эти результаты подтвердили мысль Шманкевича, что живущая в сильно
соленых водах Artemia есть в сущности не что иное,как Branchipus, живу-
щий обычно в пресной воде, который подвергся значительным изменениям
благодаря воздействию окружающей его измененной среды.
Мы не будем останавливаться на технике экспериментов Шманкевича;
отметим только, что опыты эти довольно затруднительны и требуют боль-
шой тщательности и внимания при повышении или понижении концентра-
ции солей в сосудах с подопытными животными. Концентрацию раство-
ров необходимо изменять крайне медленно и постепенно. Если, например,
к соленой воде добавить слишком много пресной, то рачки не успевают
приспособиться к новой среде, делаются вялыми, истощенными, жабры
их темнеют, и животные погибают. Шманкевич пишет, что при разбавлении
или сгущении солевых растворов, в которых жили рачки, он старался
во всем подражать природе16.
РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЙ ШМАНКЕВИЧА
ПО ВОПРОСУ О ВЛИЯНИИ СРЕДЫ НА ОРГАНИЗМ
И ЕГО ВЗГЛЯД НА ФАКТОРЫ ВИДООБРАЗОВАНИЯ
В 1875 г., закончив основные серии своих экспериментов над Artemia
и Branchipus, Шманкевич формулировал достигнутые им результаты
в следующих положениях17:
15 «Uber das Verbaltniss der Artemia salina...», стр. 107.
16 Так, например, при разбавлении воды в сосудах он брал дождевую воду; при
сгущении растворов он не добавлял солей, но подвергал воду в открытых сосудах
медленному испарению на воздухе, иногда даже приливая туда немного дождевой
воды, чтобы замедлить процесс испарения. Культуры содержались в стеклянных
аквариумах, которые, повидимому, продувались. Какой корм получали подопытные
животные, автор не сообщает.
17 «Uber das Verhaltniss der Artemia salina...», стр. 109.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
255
«1. При искусственном выведении ряда последовательных генераций
Artemia salina Miln Ed w. в соленой воде, в которой постепенно уве-
личивается концентрация солей, получается форма, которая мне кажется
идентичной Artemia Muhlhausenii Miln Е d w.
2. Подобным же образом и в природе Artemia salina Miln Е d w.
за небольшое число лет и при соответственно не длинном ряде поколений
способна при повышении солености среды превращаться в форму, иден-
тичную Artemia Muhlhausenii Miln Е d w., причем форма эта остается
постоянной, поскольку внешние условия не изменяются.
3. Artemia, искусственно культивируемая в ряду поколений в соленой
воде, при постепенном уменьшении концентрации солей претерпевает
прогрессивное развитие в направлении к форме Branchipus, причем у нее
появляется главный видовой признак рода Branchipus — девять лишенных
ножек сегментов абдомена.
4. В природе лужи с различной концентрацией солей, в которых живут
артемии, создают условия для прогрессивного преобразования Artemia
в Branchipus».
В другой своей работе, непечатанной в том же 1875 г. на русском языке,
Шманкевич подытоживает результаты своих исследований в более общей
форме: «Воспитание последовательных поколений изучаемых видов в по-
степенно изменяемой среде дает возможность наблюдать изменяемость
форм под влиянием среды и прогрессивное или ретроградное развитие их
при употреблении определенных, притом упрощенных, физических деяте-
лей. При воспитании последовательных поколений данного вида в посте-
пенно изменяемой среде получается изменение признаков, как вследствие
прямого действия среды на организм, реагирующий на среду или под-
чиняющийся ее влиянию, так и вследствие более раннего или более
позднего наступления половой зрелости у животных относительно пол-
ного, типичного для вида, развития частей тела. При этом или дегради-
руется форма, показывая задержанное развитие, как, например, в соленой
воде увеличиваемой концентрации, или обнаруживает прогрессивное раз-
витие — в противоположных условиях. При внешних условиях, задержи-
вающих развитие экземпляров воспитываемого вида, получается с поко-
лениями такое изменение формы, которое по крайней мере приближает
этот вид к ближайшему низшему виду, живущему в природе при другой
средней температуре сравнительно с воспитываемым видом или при другой
концентрации соленой воды, подходящей к измененной в опыте. При упо-
треблении же внешних условий, благоприятствующих прогрессивному раз-
витию экземпляров воспитываемого вида, как то, при уменьшении кон-
центрации соленой воды или при употреблении температуры ниже средней
для этого вида, получаются с поколениями многие и нередко главные при-
знаки ближайшего высшего вида (и даже рода), живущего в природе при
такой средней температуре или такой средней концентрации соленой воды,
которая подходит к измененной в опыте»18.
Таким образом, и путем наблюдения и путем прямого опыта русскому
ученому удалось показать изменяемость лиманных организмов в зависи-
мости от физико-химических условий среды, причем изменения эте
заходили так далеко, что переступали границу вида и даже рода.
Посмотрим теперь, какое же принципиальное значение Шманкевич при-
давал своим исследованиям над жизнью обитателей лиманов, исследова
ниям, которые привели его к изложенным выше выводам. Он говорю
18 «Некоторые ракообразные...», стр. 365—366.
256
Б, Е. Райков
об этом неоднократно в своих трудах. Приведем заключительное место его
доклада на III съезде естествоиспытателей в Киеве в августе 1871 г.:
«Итак, в видах Branchipus с такою подвижною организацией, чувствитель-
ной к изменчивой среде, мы имеем важный рычаг, для которого нужна толь-
ко точка опоры. Я счастлив, что, опираясь на факты, могу говорить о боль-
шой важности лиманов для натуралистов. Полагаю, что и ко всем животным
и растениям можно приложить те результаты, которые будут найдены
относительно видов Branchipus, живущих, повидимому, в исключительных
условиях. Во всей природе существуют те же условия, что и в лиманах
и соляных лужах, но только действие их менее заметно и происходит в гро-
мадное количество времени и в больших размерах. Для этого достаточно,
например, чтобы изменялась постепенно температура на земном шаре,
периодически, в такое количество времени, положим, как ледяной пе-
риод. Известно, что в подобных случаях одна физическая причина увле-
кает за собой сотни других причин, действующих неотвратимо и как бы
механически»19.
Обнаружив зависимость между физико-химическими условиями жизни
в лиманах и соответственными изменениями в строении тела низших рако-
образных, живущих в этих лиманах, Шманкевич вскоре же уяснил важ-
ность данной категории фактов для эволюционной проблемы. Вот что он
писал в самой начальной стадии своих работ о лиманах, через полгода
после того, как стал работать над этой темой: «Лиманы богаты не количе-
ством видов, а интересными фактами, особенно закрытые соляные лиманы,
которые по справедливости могут называться естественными аквариумами.
В этих последних при значительных колебаниях в концентрации воды по
временам года, при увеличении средней концентрации воды с годами, сле-
довательно, при значительном изменении содержания воздуха в воде и
среднего давления, проходит жизнь животных и растительных организмов,
совершается их развитие и наступает их вымирание, и все это сопрово-
ждается такими явлениями в непродолжительное сравнительно время,
которые, по моему мнению, совершаются и совершались на земле во все
огромное количество времени»20.
Таким образом, Шманкевич рассматривал лиманную фауну, развиваю-
щуюся при постоянных колебаниях внешних условий, как своего рода
миниатюрную модель, дающую некоторое понятие о развитии жизни
на Земле в геологические периоды, поскольку земные условия также по-
стоянно изменялись, хотя и в ином масштабе времени. Следовательно,
Шманкевич приступил к своим исследованиям не вслепую. Он сразу
подметил, что изучение биологии лиманов может дать материал для осве-
щения большой биологической проблемы, а именно — вопроса о причинах
изменяемости видов, о факторах видообразования. Ясно видно, что для
него дело шло о гораздо большем, чем описание найденных им в лиманах
новых форм. Отсюда — его поразительный энтузиазм и острый интерес
к данной теме.
Придавая решающее значение в процессе видообразования влиянию
внешних условий среды, Шманкевич представлял себе этот процесс сле-
дующим образом21. Потомство исходных, или «коренных», по выра-
жению Шманкевича, форм могло попадать в различные условия существо-
вания. В одних случаях эти условия способствовали «прогрессивному раз-
19 «Факты, относящиеся к влиянию среды...», стр. 67—117.
20 «Влияние лиманов на развитие организмов» (см. «Список работ Шманкевича»,
-№ 1). Статья предназначена для широкой публики.
21 «Некоторые ракообразные...», стр. 372—373.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
257
витию форм», их совершенствованию, результатом чего было повышение и
усложнение организации. В других случаях потомство исходной формы
попадало в неблагоприятные условия существования и тогда «подвер-
галось ретроградному развитию». В результате возникало раздробление
вида или, по выражению автора, «расхождение поколений вида»22.
Приобретенные под влиянием условий среды новые признаки в течение дол-
гих периодов времени делались стойкими, закреплялись наследственно,
и, таким образом, от исходных, коренных форм происходили новые виды.
Шманкевич утверждал, что добытые им при помощи опыта и наблюде-
ния факты наглядно подтверждают эту теорию. Вместе с тем он указы-
вал на то, что вновь приобретенные в его опытах признаки сохраняются
только до тех пор, пока среда остается постоянной, в противном случае
они исчезают.
Какое же значение имеют в таком случае его эксперименты, что они
доказывают? Они доказывают прежде всего пластичность живых организ-
мов, способность их непосредственно применяться к новым условиям и
при этом вырабатывать новые признаки,выводящие организмы за пределы
данного вида и сближающие их с другими видами, действительно суще-
ствующими в природе. Конечно, полученный таким образом за несколько
поколений организм не является новым видом или родом. По удачному
выражению Шманкевича, это только «портрет» или «снимок» нового вида,
временная модель его23. Но получение такой модели очень важно, потому
что показывает тот путь, каким новые виды могли действительно возникать
в природе. Шманкевич подчеркивает, что для закрепления вновь получен-
ных признаков, для того, чтобы они сделались наследственно стойкими
и действительно образовали новый вид, необходимы большие промежутки
времени.
Предоставим слово самому автору: «При воспитании последовательных
поколений данного вида в изменяемой среде, — пишет он, — чаще полу-
чается такая средняя, переходная форма между этим и близким к нему
видом, из которой должны были произойти эти виды при распространении
поколений средней, коренной для них, формы по различной среде, застав-
лявшей с самого начала одни обособляющиеся поколения развиваться пс
одному направлению, другие —по другому. Хотя такие средние, переходные
формы, получаемые при воспитании, иногда находятся и теперь в природе,
в той же местности, или в местности, более или менее отдаленной, хотя,
с другой стороны, есть возможность при воспитании поколений вида полу-
чить все признаки другого вида, существующего в природе, но это вовсе
не значит, что производящий опыт переводит один вид в другой, или про-
изводит вид, а только значит, что он из одного вида, как данного материала,
получает до известной степени или вполне верный снимок другого вида,
существующего в природе, и по явлениям, сопровождающим изменение
формы при воспитании, имеет возможность судить о способе происхожде-
ния этих видов в природе из средней, коренной для них и вполне развет-
вившейся формы или о способе происхождения одной живущей формы оч
другой. Полученная этим воспитанием форма уже потому не составляв!
вида или разновидности, что не имеет достаточной прочности признаков,
способных держаться в природе...»24 <
При этом Шманкевич указывает на существенный фактор, а имение
фактор закрепления признаков во времени, что и создает устойчивые виды
22 Там же, стр. 372.
23 Там же, стр. 282, 370.
24 Там же, стр. 369—370.
17 Инет, истории естествознания, т. V
258
Б. Е. Райков
На своем материале он доказывал, что подобный процесс превращения
одной формы ракообразных соленых и солоноватых водоемов в другую
происходил и происходит в природе; он пояснил, как именно этот процесс
происходит, продемонстрировав экспериментально механизм изменчивости
лиманных организмов в определенном направлении под влиянием среды
(солености и температуры). Чтобы уяснить процесс видообразования, как
он происходит согласно Шманкевичу, остается представить себе, что фак-
торы среды,действуя в природе в одном и том же направлении в течение про-
должительных периодов времени, не только произведут, но и закрепят
соответствующие изменения; тогда получаются уже не «портреты» новых
видов, но подлинные новые виды, обладающие устойчивыми видовыми
признаками.
ОТНОШЕНИЕ ШМАНКЕВИЧА К ДРУГИМ ТЕОРИЯМ
ВИДООБРАЗОВАНИЯ
Зная, как решал Шманкевич проблему видообразования, весьма ин-
тересно выяснить, как относился он к тому объяснению происхождения
видов, какое за десять лет перед тем предложил Дарвин в качестве основ-
ного, т. е. к вопросу о расхождении признаков в процессе естественного
отбора. Шманкевич знал труды Дарвина (он на них ссылается в своих
работах) и относился к их творцу с глубоким уважением. Это, однако,
не помешало ему занять в данном вопросе вполне самостоятельную пози-
цию.
«Считаю преждевременным,— писал он в 1875 г.,— входить в обсужде-
ние того, какое имеют отношение изложенные выше явления к известному
учению о естественном подборе, опирающемуся на борьбу организмов за
существование. Во всяком случае,когда у вида возникает как-то признак,
почему-нибудь полезный для него, и когда такой полезный признак с по-
колениями вида суммируется посредством естественного подбора, то я
достаточно могу вообразить себе это, подкрепляя такое представление
косвенными доказательствами и примиряясь с невозможностью прямых
доказательств. Но когда при распространении поколений вида, например,
жаберные мешки у него увеличиваются в соляной воде большей концен-
трации, когда тело и его придатки у известных видов разделяются на боль-
шое число сегментов в менее соляной воде, или только при пониженной
температуре сравнительно со среднею температурою для данного вида,
когда пора размножения у животных известного вида наступает раньше
полного развития частей тела при одних внешних условиях и позже при
других внешних условиях, с изменением самих частей соответственно но-
вым условиям, то это я могу не только вообразить себе, но и видеть и ося-
зать, т. е. вполне убедиться в изменяемости видов и в усложнении форм
путем естественной необходимости изменения их. Несмотря на высокое
значение известного учения о естественном подборе и других способах
изменения и усложнения организмов, многие справедливо полагают, что
не вся еще задача решена и что только будущие поколения при большем
приложении физико-химических законов к биологическим явлениям на-
копят достаточный материал для объяснения естественного процесса в раз-
витии органических форм, когда уже вполне будет установлен и самый
факт такого развития»25.
Здесь заметно сдержанное отношение Шманкевича к теории борьбы
за существование и выживания наиболее приспособленного. Он подчер-
25 «Некоторые ракообразные...», стр. 381. Курсив Шманкевича.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
259
кивает, что теория есть результат известного логического построения,
а не вытекает из прямого конкретного опыта. На своем языке он называет
такое объяснение «воображаемым», конечно, в том смысле, что оно под-
крепляется лишь косвенными, а не прямыми доказательствами. Напротив,
изменение организмов при воздействии внешней среды является, по Шман-
кевичу, логическим выводом из непосредственного опыта, следовательно,
в высокой степени достоверно. Шманкевич отнюдь не отрицает значения
взглядов Дарвина, но он подчеркивает их гипотетический характер (в во-
просе о борьбе за существование). Учение об изменчивости видов под влия-
нием среды и воспитания кажется ему более конкретным, более прочно
опирающимся на опыт и потому более убедительным. Впрочем, не видно,
чтобы он противополагал оба учения как исключающие одно другое, скорее
можно думать, что в его глазах одно учение дополняло другое. Во всяком
случае в 70-х годах Шманкевич был одним из немногих русских зоологов,
который не только принимал наследственную изменчивость организмов
под влиянием условий существования, но и видел в ней ведущий фактор
видообразования.
СЛАБЫЕ СТОРОНЫ РАБОТ ШМАНКЕВИЧА
Для характеристики и оценки семилетних исследований Шманкевича
немалый интерес представляют условия, в которых ему пришлось осуще-
ствлять свои работы. Эти условия были исключительно неблагоприятными.
Он работал вне ученых учреждений, без всякой реальной помощи со сто-
роны последних. Будучи целый день занят уроками в школах, Шманке-
вич мог заниматься научной работой только в часы, предназначенные для
отдыха, и летом во время каникул. У него не было лаборатории, и ему
приходилось держать свои культуры на дому или в кабинете реального
училища, где их сохранность не была обеспечена. Удивительно, что при
таких обстоятельствах он мог достичь значительных научных результатов
и за короткий срок приобрести известность в ученом мире. Благотворную
роль в его работе сыграли И. И. Мечников, К. Ф. Кесслер и особенно
А. О. Ковалевский, которые оказывали ему моральную поддержку, инте-
ресовались его работой. К сожалению, их участие не смогло все же сохра-
нить для науки этого столь преданного ей человека.
Указанными причинами объясняются и некоторыенедочетыработШман-
кевича, которые повредили ему в глазах его критиков. Будучи человеком
горячим, увлекающимся, он спешил опубликовать полученные результаты,
не доведя работы до конца. При этом он неизбежно допускал различные
промахи, например, трижды изменяя научное название того основного
организма, который он изучал26. О своих ошибках он откровенно заявлял
в печати. Так, он пишет: «Моя вина в том, что в протоколах 3-го съезда рус-
ских естествоиспытателей я допустил ошибку, по которой сказано,что
только при средней концентрации воды, подходящей к той, какая была
в прошлом году летом, появляются самцы», и т. д.27
В другом месте Шманкевич комментирует свою статью таким образом:
«Эту третью главу я считаю незаконченною и слабым местом в статье.
26 В своих ранних статьях он говорил сначала о виде Branchipus arietinus G г b.,
затем об Artemia salina F i s с h. и лишь в позднейших работах пришел к выводу, что
имеет дело с Artemia salina, описанной Мильн Эдвардсом.
27 «О беспозвоночных животных лиманов...», стр. 333. См. подобные же поправки
на стр. 330, 339 и др.
17*
260
Б. Е. Райков
Сознавая это, я решаюсь пустить ее в печать потому, что она не имеет
тесной связи с предыдущими главами и может вредить только мне, а не целой
статье» (sic!)28.
Шманкевич недостаточно заботился о стройности своего изложения, о
литературном слоге и т. д. Он беспрестанно повторяется, иногда вдается
в ненужные подробности. Слог его крайне тяжел и запутан. Не всегда
легко добраться до смысла его длиннейших периодов. Это и послужило
отчасти к тому, что его понимали плохо и относились к его работам с сомне-
нием. Но, конечно, одна из основных причин того, что Шманкевича плохо
поняли его современники, заключалась в том, что увлечение проблемами
борьбы за существование и естественного отбора, вызванное учением
Дарвина, оттеснило на «задний план», как выразился в 70-х годах
А. Богданов, исследования о влиянии среды на формообразование.
ВЫСТУПЛЕНИЯ ШМАНКЕВИЧА В ПЕЧАТИ П НА СОБРАНИЯХ.
БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О НЕМ
Наше изложение было бы неполным без краткой хронологической
справки о выступлениях Шманкевича в печати и на собраниях с изложе-
нием и защитой своих научных взглядов.
Первые сведения о предпринятой им исследовательской работе мы на-
ходим в статье «Влияние лиманов на развитие организмов», напечатанной
в одесской газете «Новороссийский телеграф» (1870; см. «Список работ
Шманкевича», № 1). Из этой довольно обширной для газеты статьи видно,
что автор приступил к исследованию фауны лиманов с начала июня 1870 г.,
т. е. немедленно после окончания университета. Интересно, что мысль
об этой работе, по его собственному указанию, подало ему Новороссийское
общество естествоиспытателей, членом которого он состоял еще будучи
студентом. Так как в этом Обществе в описываемое время зоологию представ-
лял И. И. Мечников, бывший тогда доцентом Новороссийского универси-
тета, то вполне вероятно, что тему своей работы Шманкевич получил
от Мечникова или при его участии: «Я имел счастие быть исполнителем
этой мысли»,— пишет Шманкевич в указанной статье. Контуры будущей
работы намечены в ней уже довольно ясно.
Поработав на лиманах в течение лета 1870 г. и поставив комнатные куль-
туры, Шманкевич к концу этого года уже имел предварительные данные
о зависимости между солевым составом водоемов и изменениями в форме
тела лиманных рачков, в частности — о влиянии на артемию содержания
соли в постоянно разбавляемой соленой воде. В начале декабря 1870 г.
он изложил эти данные в сообщении, которое послал известному зоологу
К. Ф. Кесслеру, бывшему в то время ректором Петербургского универ-
ситета и председателем Петербургского общества естествоиспытателей,
с просьбой его опубликовать. Кесслер не только исполнил просьбу начинаю-
щего ученого, но написал ему письмо, советуя продолжать интересную
работу ирезультатыее изложить обстоятельно. Это письмо, по словам Шман-
кевича, поддержало в нем «бодрость духа». К. Ф. Кесслер доложил статью
Шманкевича на заседании Зоологического отделения Петербургского
общества естествоиспытателей 23 декабря 1870 г. (см. «Список», № 2).
Статья была напечатана в «Трудах» Общества не целиком вследствие огра-
ниченных в то время издательских возможностей Общества. В своем
реферате Кесслер указал, что Шманкевич получил замечательные резуль-
таты: «Здесь до осязательности ясно видно влияние среды,— сказал между
28 «Факты, относящиеся к влиянию среды...», стр. 109.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
261
прочим Кесслер,— а это, по мнению г. Шманкевича, более важно, чем
десять половых форм одного вида, если бы они существовали».
Следующее выступление Шманкевича имело место 23 августа 1871 г.
на III съезде русских естествоиспытателей и врачей в Киеве. Секцией зооло-
гии на этом съезде заведовал А. О. Ковалевский, бывший тогда профессо-
ром Киевского университета. Он с большим сочувствием и интересом от-
несся к работе Шманкевича и не только дал место его докладу, но и напе-
чатал его в «Трудах» съезда, уделив ему более шести печатных листов
(см. «Список», № 3). Эта первая большая работа Шманкевича состоит из
трех частей. В первой части автор излагает свои наблюдения и опыты над
Artemia salina29, живущей в сильно соленой воде, и дает картину изме-
нений, наступающих в строении этой формы при содержании ее в условиях
пониженной или, наоборот, повышенной солености среды. Результаты этих
наблюдений изложены нами выше. Во второй части рассматривается вопрос
о партеногенезе у Branchipus, и, наконец, в третьем отделе, названном
«Проблематические явления», автор описывает найденный им новый вид
Branchipus medius, у которого он нашел органы непонятного ему назна-
чения.
Указанная статья осведомила русских ученых-зоологов об исследова-
ниях Шманкевича. В то же время его имя стало известным и среди загра-
ничных ученых благодаря тому же А. О. Ковалевскому, который по окон-
чании III съезда послал о нем отчет Зибольду для напечатания в «Zeit-
schrift fur wissenschaftlichc Zoologie», причем довольно подробно рефери-
ровал на немецком языке работу Шманкевича (см. «Список», № 4)30.
Считаем нелишним привести описание работ Шманкевича в изложе-
нии А. О. Ковалевского31, тем более, что этот текст является исходным для
суждения о них со стороны зарубежных ученых:
«В Хаджибейском лимане вблизи Одессы встречается форма Branchi-
pus, которую Шманкевич счел за вариацию Brachhipus arietinus32. Летом
и осенью прошлого года он заметил, что названный Branchipus изменяет
свою форму соответственно большему или меньшему содержанию соли
в воде, в которой он живет. Летом, при высокой солености воды, он заме-
тил известное угнетение в росте, и это явление было тем значительней, чем
выше температура и чем более концентрирован был солевой раствор. Под
осень, когда пошли сильные дожди и температура упала, особи Branchi-
pus становились заметно крупнее, причем потеряли свою красноватую окрас-
ку и сделались серыми, светлыми и прозрачными, так что июльская гене-
рация значительно отличалась от ноябрьской. Заметив это явление, Шман-
кевич поставил опыты с искусственным разведением этого Branchipus
в двух различных направлениях. В одном сосуде он увеличивал содержание
соли в воде до 18° Боме, а в другом разбавлял солевой раствор до 3° Боме
и проследил несколько последовательных поколений. Он заметил при
этом, что в обоих случаях новые поколения легко привыкали к такой воде,
в которой их предки едва могли существовать. При воспитании рачков
при столь различной концентрации солей (от 18 до 3° Боме) получились
весьма различные формы Branchipus, которых нельзя было обнаружить
в Хаджибейском лимане. Branchipus ariearms,воспитанный в воде,соленость
которой была немного увеличена, отличался во втором поколении уже
29 В данной работе Шманкевич называет этот вид Branchipus arietinus, от чего он
впоследствии отказался.
30 Отчет А. О. Ковалевского был послан в августе 1871 г. и напечатав Зибольдом
в июльском номере 1872 г.
31 Перевод наш.
32 Позднее Шманкевич называл эту форму Artemia salina М i 1 n Е d w.
262
Б. Е. Райков
очень незначительно от Branchipus Miihlhausenii, который принадлежит
к той же группе Branchipus, что и Br. arietinus, но представляется более
просто организованным и значительно отличается от последней формы
отсутствием хвостовых лопастей и сидящих на них щетинок. Та же форма
Branchipus, которая была выведена в воде с уменьшенной соленостью, имела
во втором и еще более в третьем поколениях все признаки более высокой
организации. При воспитании в слабых растворах солей, кроме более
сильного развития хвостовых лопастей и большего числа щетинок (как
у пресноводных форм), были заметны и другие важные признаки, в осо-
бенности образование новых сегментов абдомена. В то же время Шманке-
вич заметил, что в слабых растворах солей при усилении роста уменьша-
ются органы размножения и что половая зрелость наступает у Branchipus
позднее, чем при воспитании в концентрированном растворе. Так как со-
держание соли в лимане очень различно, а именно — летом благодаря ис-
парению вода становится более соленой, а весной, наоборот, содержание
соли очень незначительно, то Шманкевич при своем искусственном
воспитании Branchipus в сущности только воспроизвел природные усло-
вия в малом масштабе».
Окрыленный своим успехом и сочувствием таких ученых, как Мечников,
Ковалевский и Кесслер, Шманкевич с горячностью продолжал свои иссле-
дования, используя для этого каждую минуту свободного времени.
К сожалению, таких минут было у него немного. Помимо Хаджибейского
лимана, он распространил свои исследования и на соседние лиманы, где
были иные физико-химические условия. Кроме родов Artemia и Branchi-
pus, он стал заниматься и другими родами низших ракообразных (Cyc-
lops, Daphnia и др.). Он поставил задачей выяснить общий состав фауны
беспозвоночных одесских лиманов, включив в свои сборы также моллю-
сков и червей. Результатом этой работы была большая статья: «О беспо-
звоночных животных лиманов, находящихся вблизи Одессы», напечатан-
ная в 1873 г. (см. «Список», № 5). Здесь автор рассматривает фауну четырех
одесских лиманов различной солености, пытаясь выяснить видовой со-
став животного населения каждого лимана, его происхождение и условия
обитания. Между тем, опыты с аквариумными культурами жаброногих
продолжались.
20 сентября 1874 г. Шманкевич сделал подробное сообщение о своих
работах в заседании Новороссийского общества естествоиспытателей. На
докладе присутствовал А. О. Ковалевский, перешедший в этом году из
Киевского университета в Новороссийский.
Около этого времени произошло немаловажное для начинающего уче-
ного событие. Немецкий зоолог Карл Зибольд, известный своими откры-
тиями в области партеногенеза, он же редактор журнала «Zeitschrift fiir
wissenschaftliche Zoologie», узнав из реферата А. О. Ковалевского о работах
Шманкевича, обратился к нему через И. И. Мечникова с просьбой написать
для журнала подробное изложение своих исследований. Шманкевич тот-
час начал готовить статью и в январе 1875 г. послал ее Зибольду (см. «Спи-
сок», № 6). В основу статьи он положил свой доклад на III съезде естество-
испытателей и работу 1873 г. о беспозвоночных животных одесских лима-
нов, добавив к этому материалу некоторые новые данные, полученные
летом и осенью 1874 г. Статья вышла удачной и, несмотря на сжатость,
очень отчетливой по формулировкам33.
Продолжая усиленно работать над той же темой, Шманкевич год
83 Из этой статьи мы заимствовали приведенные выше тезисы Шманкевича и очень
инструктивные рисунки к его работе.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
263
спустя напечатал в «Записках Новороссийского общества естествоиспыта-
телей» вторую обширную работу (см. «Список», № 7), по существу —
целую книгу в 400 печатных страниц, распространив свои наблюдения и на
другие группы низших ракообразных, в том числе на циклопов и дафний.
Здесь он также обнаружил изменяющее влияние концентрации солей на
морфологические признаки этих организмов. По отношению к родам Arte-
mia и Branchipus автор повторил и дополнил данные своих прежних ис-
следований, уточнив их введением некоторых измерений34, чего он не делал
в предыдущих работах.
Завязав переписку с Зибольдом, Шманкевич приготовил для его жур-
нала обширную статью, в которой изложил на немецком языке часть мате-
риала, опубликованного им в 1875 г. в «Записках Новороссийского обще-
ства». Статья была закончена 5 мая 1877 г. и появилась в журнале
Зибольда в октябре того же года (см. «Список»,№ 8). Она изложена на четы-
рех печатных листах и состоит из трех глав следующего содержания:
1) Несколько примеров влияния солей на жизнь и развитие некоторых рако-
образных (стр. 430—442); 2) о жаберных мешках и задних жаберных лист-
ках Artemia и Branchipus (стр. 443—456); 3) Роды Artemia и Branchipus
и отношение некоторых видов этих родов к окружающим условиям (стр.
457—494). Эта работа вместе с предыдущей, напечатанной в том же
журнале в 1875 г. (см. выше), и составляет весь тот материал, на основании
которого судили об исследованиях Шманкевича его иностранные критики,
так как остальные работы Шманкевича, напечатанные на русском языке,
оказались для них недоступными. Обе указанные статьи были в 1883 г,,
переведены в США на английский язык (с немецкого) и таким образом полу-
чили еще более широкое распространение35.
Из последней статьи Шманкевича, напечатанной Зибольдом в 1877 г.,
видно, что русский ученый готовил исчерпывающий труд на немецком
языке, где предполагал объединить и дополнить результаты всех своих
исследований над ракообразными соленых водоемов. Однако осуществить
это намерение ему не удалось. Весною 1880 г. он неожиданно покончил
жизнь самоубийством. Эта смерть ученого, подававшего такие большие
надежды, возбудила много толков, и известие о ней пронйкло на страницы
не только местной, но и заграничной печати36.
Краткие биографические сведения о Шманкевиче собраны нами из
разных источников; в словарях и справочных изданиях биография его
отсутствует37 *.
Владимир Иванович Шманкевич родился 15 (27) июля 1839 г. в По-
дольской губернии в семье сельского священника. Учился в каменец-
подольской духовной семинарии, по окончании которой был учителем уезд-
ного училища в г. Сороках Бессарабской губернии. В этом маленьком
городишке он прожил восемь лет, отказывая себе во всем, чтобы скопить
деньги, необходимые для продолжения образования. В 1866 г., 27 лет от
роду, ему удалось приехать в Одессу и поступить в Новороссийский уни-
34 Измерял жаберные мешки у видов Artemia, содержимых в разных средах
(стр. 324—338). Отсутствие точных измерений — слабая сторона работ Шманкевича.
35 В приложении к кн.: Ра cka rd. Phyllopoda of N. America, 1883. Перевод ста-
тей Шманкевича выполнен С. G i s s 1 е г.
36 «Одесский вестник», № 91, 24. IV и № 93, 26.IV 1880; «Правда», № 104, 24.IV
1880; «Новороссийский телеграф», 25.IV 1880; «Zoologischer Anzeiger», № 56, 24.V
1880.
87 В известном издании А. П. Богданова: «Материалы по истории научной и при-
кладной деятельности в России по зоологии» («Изв. Об-ва любит, естествозн.», т.55, 57
и 70) помещен только портрет Шманкевича, биография же не приведена.
264
Б. Е. Райков
верситет, на естественное отделение Физико-математического факультета.
В университете, который он успешно окончил в 1870 г., он занимался бота-
никой у Л. С. Ценковского, зоологией у И. И. Мечникова, а по оконча-
нии курса посещал приватно лекции И. М. Сеченова и А. О. Ковалевского.
Таким образом, Шманкевич получил очень хорошую научную подготовку
в области биологических дисциплин. После окончания университета,
не имея средств к жизни, Шманкевич вынужден был заниматься препо-
даванием в средних учебных заведениях Одессы. Все свободное от службы
время он тратил на научно-исследовательскую работу, плодом которой и
явились его статьи и доклады по фауне черноморских лиманов. В этой
работе он проявил огромную преданность науке и подлинный энтузиазм
ученого. Лица, знавшие Шманкевича, характеризуют его как бескорыст-
ного, честного, терпеливого и удивительно скромного человека, любимого
товарищами.
Смерть его местные подцензурные газеты поторопились объяснить «пси-
хическим расстройством», но в иностранной печати появилось известие,
что он явился жертвой преследований со стороны начальства реального
училища, в котором состоял на службе. Подобные предположения выска-
зывались и среди его товарищей.
КРИТИКА ВЗГЛЯДОВ ШМАНКЕВИЧА В НАУЧНОЙ ПЕЧАТИ
При жизни Шманкевича ни в русской, ни в иностранной печати к ри-
тических разборов его работ не появлялось.
У молодых ученых, какими были тогда И. И. Мечников и А О. Ковалев-
ский, и у представителя старшего поколения К. Ф. Кесслера (ум. в 1881 г.)
выводы Шманкевича об изменяющем влиянии среды на организм встре-
чали полное сочувствие . В 80-х годах взгляды и фактические данные Шман-
кевича вообще не оспаривались и вошли даже в курсы зоологии38. И лишь
на том этапе истории биологии, который связан с появлением глубоко реак-
ционной теории Вейсмана и так называемого неодарвинизма, нацело отри-
цавшего значение условий среды для процессов развития организмов,
начался пересмотр фактического материала Шманкевича, а его передовые
теоретические выводы подверглись пристрастной критике.
Первые иностранные отзывы о работах Шманкевича, вышедшие в пе-
риод до появления и распространения реакционных идей Вейсмана, были
скорее благоприятны. Одним из первых откликнулся Фридрих Брауэр39.
Он подтвердил наблюдения Шманкевича об исчезновении хвостовых лопа-
стей у артемии при содержании в среде с повышенной соленостью, но
объяснил это несколько иначе, чем Шманкевич, а именно — не угнетаю-
щим влиянием повышенной концентрации солей, а результатом неупо-
требления органа. Брауэр наблюдал, что в соленой воде, вследствие ее
повышенной плотности, рачки не могут совершать быстрых движений
при помощи абдоминальной вилочки, и в связи с этим она постепенно ре-
дуцируется. Это наблюдение нисколько не противоречит конечным выво-
дам Шманкевича.
Зоолог Альфред Вальтер40 также подтвердил наблюдения Шманкевича
о влиянии на артемию повышенных соленых растворов. Он принимал
88 «Изв. Томск, ун-та», т. 14, Томск, 1898, стр. 1—2.
89 Fr. Brauer. Uber Artemia und Branchipus. «Zool. Anz.», Bd. IX, Wien, 1886,.
стр. 364—365.
40 Alfred Walter. Transkaspische Binnencrustaceen. «Zool. Jahrb.» Bd. Ill»
Wien, 1887, стр. 987. Ссылки приводятся в тексте.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
265
участие в Закаспийской экспедиции, организованной Кавказским музеем
в Тифлисе, занимаясь главным образом птицами и амфибиями, но интере-
совался и Phyllopoda, живущими в соленых озерах и источниках. В апреле
1886 г. он обнаружил в прикаспийских лагунах Молла-Кара Artemia
salina Miln Е d w., причем наблюдал переходные формы к Artemia
Muhlhausenii Fisch.
«Я определенно должен поставить эту форму,— пишет Вальтер,— в род
вариаций, ведущих от Artemia salina к Artemia Muhlhausenii, согласно
прекрасным наблюдениям Шманкевича» (стр. 993).
Вальтер указывает, что водоемы, в которых он обнаружил указанных
ракообразных, имели весьма высокую соленость, так что соль местами
лежала на дне и по берегам. «Сообразно с этим,— сообщает Вальтер,—
все артемии в этом водоеме имели жаберные мешки округло-овальной
формы (скорее круглой, чем овальной) и в отношении их длины к ширине
совершенно совпадали с теми признаками, которые Шманкевич считает
переходными от Artemia salina к Artemia Muhlhausenii, Таковы же были
отношения длины передней и задней частей тела» (стр. 994). Однако у экзем-
пляров, добытых Вальтером, хвостовые щетинки и лопасти не отсутство-
вали совершенно, как у Artemia Muhlhausenii, но были лишь мало развиты.
В целом оказалось, что у артемии из Молла-Кара жаберные мешки были
похожи на жаберные мешки Artemia Muhlhausenii, но их хвостовые ло-
пасти не были так сильно преобразованы, как у южнорусских артемий.
Изученный Вальтером водоем был менее изменчив в смысле солености
воды и температуры, чем южнорусские лиманы. «Мне не кажется невероят-
ным,— пишет Вальтер,— что значительная изменчивость артемии зависит
от регулярных и часто наступающих перемен во внешних факторах,
вызывающих у нее эти вариации» (стр. 997).
Первые возражения Шманкевичу последовали со стороны француз-
ского зоолога Симона41, который в своей работе по систематике Phyllo-
poda упомянул о работах Шманкевича (опубликованных на немецком
языке) о превращении Artemia salina в Branchinecta (так Симон называет
род с 9 сегментами абдомена, который Шманкевич называл Branchipus).
Симон говорит, что Шманкевич был недалек от взгляда на Branchinecta
как на пресноводную Artemia. «Это заключение,— пишет Симон,— нам
кажется по меньшей мере преждевременным, и мы должны заметить, что
Branchinecta не встречается ни во Франции, ни в Англии, где Artemia
обыкновенна, и наоборот, там, где встречается Branchinecta, не водится
Artemia» (стр. 419).
Более серьезные возражения последовали со стороны Карла Клауса42,
который уже давно занимался строением и развитием жаброногих. Он
указал, что Шманкевич не прав, считая главным родовым различием
между Artemia и Branchipus число абдоминальных сегментов, а именно —
9 у Branchipus и 8 у Artemia. По мнению Клауса, эти последние сегменты
у обеих форм — не истинные сегменты и их нельзя уподоблять остальным
сегментам, но они представляют собою части, гомологичные хвостовому
вееру (telson), причем у Branchipus тельсон сегментирован, а у Artemia
он простой. Таким образом, число настоящих сегментов у них одинаково.
Легко видеть, однако, что это возражение не опровергает выводов Шманке-
41 Eugene Simon, fitude sur les Crustraces du sous-ordre des Phyllopodes. «Ann.
Soc. Entomol. de France», 6 ser., t. 6, Paris, 1886, стр. 393—440. Ссылки — в тексте.
42 К. Claus. Uber die Charaktere der Gattung Artemia im Gegensatze zu Bran-
chipus. «Sitzungsber. Akad. Wiss. in Wien», Mathem.-naturwiss. CL, 1886; его же.
Untersuchungen iiber die Organisation und Entwickelung von Branchipus und Artemia.
«Arb. Zool. Inst, in Wien», Bd. VI, 1886, стр. 267.
266
Б. Е. Райков
вича, так как последний опирался не только на число сегментов, но и на
ряд других признаков (жаберные мешки, хвостовые лопасти). Кроме того,
другие систематики не разделяли мнения Клауса и продолжали считать,
что у каждой из обеих форм разное число абдоминальных сегментов.
В конце XIX и в самом начале XX в., когда реакционный вейсманизм
получил широкое распространение среди зоологов, работы Шманкевича
подверглись острой критике, причем была сделана попытка совершенно
опорочить его основное положение об изменяющем влиянии различных
концентраций солей на подопытных ракообразных. Бэтсон в Лондоне,
в дальнейшем — виднейший представитель реакционного менделизма, и
русский зоолог Аникин в Томске выступили с такого рода утверждениями.
Бэтсон опубликовал в 1894 г. большую работу с многочисленными рисун-
ками43, в которой утверждал, что Artemia salina и A. Miihlhausenii — не
различные виды, а вариации одного и того же вида, независимые от среды
обитания, так как A. salina встречается якобы и при высокой концентрации
солей, a A. Muhlhausenii — ив слабо соленых водах. Бэтсон имел
в своем распоряжении большой консервированный материал по Artemia
из Центральной Азии и разных мест Сибири.
Немало усилий для опровержения выводов Шманкевича положил
В. П. Аникин, хранитель зоологического музея Томского университета.
В 1898 г. он напечатал обширную работу с многочисленными рисунками44,
в которой доказывает, что все наблюдения Шманкевича являются ошибоч-
ными и неправильно истолкованы последним. Надо заметить, что Аникин
рассматривает работы Шманкевича не попутно, как другие оппоненты,
но вся его статья посвящена разбору взглядов одесского ученого. Поэтому
на ней надо остановиться подробнее. Автор начинает свое изложение
с сожаления о том, что опыты Шманкевича в течение 20 лет никем еще не
опровергнуты, и ставит это, повидимому, главной целью своей работы.
Аникин не вел наблюдений в природе, он ставил только лабораторные
эксперименты с артемией из Мармышанских горько-соленых озер, причем
живой материал был доставлен ему в Томск за 500 км45.
Повторяя опыты Шманкевича, Аникин культивировал рачков в рас-
творах с постепенно падающей и постепенно повышающейся соленостью.
По мнению Аникина, результаты этих опытов ни в чем не подтвердили
выводов Шманкевича: «Мармышанская форма Artemia,— пишет Ани-
кин,— при воспитании ее в постепенно сгущаемом растворе не обнаружи-
вает никаких признаков превращения в форму Artemia Muhlhausenii,
в каковую превращается Artemia salina одесских лиманов» (стр. 27—28).
При разбавлении соленой воды пресной (от 12 до 4° Боме) автор также не
нашел никаких изменений, причем общая величина рачков не увеличи-
лась, а даже уменьшилась.
Аникин делает из этих своих опытов следующий вывод: «Если такое
воспитание Artemia вести с достаточной медлительностью и постепен-
ностью, то никаких особых изменений в организме Artemia не наблюдает-
ся. Замечаемые отклонения не выходят из тех пределов, которые встре-
чаются у рачков, живущих в одном и том же растворе» (стр. 33). В другом
месте автор идет еще дальше, утверждая, что не только концентрация
43 W. Bateson. Materials for the study of variation treated with espicial regard
to discontinuity in the origin of the species. London, 1894, стр. 1—588.
44 В. П. Аникин. Некоторые биологические наблюдения над ракообразными
из рода Artemia. «Изв. Томск, ун-та», т. 14,1898,стр. 1—103,3 табл.Ссылки — в тексте.
45 Мармышанские озера (два озера — 3 и 1,5 км в длину), находятся в районе
Барнаула. Вода их насыщена солью (главным образом глауберовой) настолько, что
соль лежит на дне толстым пластом.
В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды
267
солей в воде, но и температура и содержание кислорода не оказывают
якобы никакого влияния на признаки Artemia, изменению которых
Шманкевич придавал значение.
Каким же образом объясняет Аникин результаты, которые несомненно
получал Шманкевич, воспитывая артемий в измененных условиях? Ани-
кип называет полученные Шманкевичем формы «случайными уродствами»,
возникающими вследствие неблагоприятных условий жизни, причем
эти уродства будто бы совершенно не передаются по наследству. Такой
уродливой формой является, по мнению Аникина, Artemia Muhlhausenii
(стр. 33—34). При этом автор как будто забывает, что Шманкевич находил
эту форму в массе в природных условиях и что она описана с такими же
признаками несколькими исследователями из разных мест. Между прочим,
Шманкевич предвидел такое возражение: «Но может быть,— спрашивает
он,— при воспитании в сгущенном рассоле только уродуются формы и
получаются уродливости, не имеющие никакого отношения к формам,
существующим в природе? Утверждаю, что это не так. Я думаю, что это
уродливости разве в том смысле, что здесь действие среды было слишком
быстро и сосредоточено было на одном поколении. Не говоря уже о том,
что при воспитании в одном и том же направлении получаются каждый
раз одни и те же результаты, в природе существует такое же изменение
среды, хотя оно происходит в лимане медленнее, чем в моих сосудах»46.
Аникин не отрицает, что в природе животных наблюдается изменчивость
и что такая изменчивость в высокой мере свойственна и артемии. Но он
не придает этой изменчивости серьезного значения, сравнивая ее с сезон-
ной окраской многих животных, с изменением в густоте шерсти у млеко-
питающих в зависимости от температуры и т. д. Ошибка Шманкевича,
ио его мнению, заключается в том, что последний придал этим непрочным
изменениям «не то значение, какое они имеют» (стр. 71). Истинная же измен-
чивость, по мнению Аникина, зависит не от внешних условий температуры,
-света, пищи, и т. д., но от неизвестных нам внутренних свойств самого
организма (стр. 66).
Несомненно, что это мнение Аникина является ключом к пониманию
ого оппозиции Шманкевичу. Так может рассуждать вейсманист, принци-
пиально отрицающий влияние на организмы условий существования и
передачу по наследству приобретенных под влиянием среды признаков.
С этой точки зрения Аникин и оспаривал исследования Шманкевича,
стараясь разными способами умалить их значение.
Нетрудно, однако, убедиться, что это выступление, внешне обставлен-
ное очень солидно, является по существу необоснованным. Для этого надо
внимательно проследить методику экспериментов Аникина, которая ока-
зывается совершенно неудовлетворительной. Прежде всего возбуждает
сомнение исходный материал Аникина. Он получил его от одного врача
из Барнаула, у которого рачки жили больше года в растворах солей
случайной концентрации. Врач этот вывел артемий из яичек, взятых
вместе с кусками самосадочной соли из Мармышанскпх озер. Аникин
получил от него третье или четвертое поколение этих рачков, причем до
того они подвергались разным случайным влияниям: то подмораживались
ниже 0°, то существовали при комнатной температуре и т. д.
Далее, остается неизвестным, с каким собственно видом артемий имел
дело Аникин. По его описанию, эти рачки значительно отличались от
Artemia salina Miln Е d w., например, имели 9 постабдоминальных чле-
ников, а не 8, как у артемий Шманкевича. Аникин сам говорит: «Я не
46 См. в приводимом ниже списке работ Шманкевича работу № 7.
268.
Б. Е. Райков
решаюсь установить тождество этих двух форм» (стр. 14). «Решить этот
вопрос,— поясняет он в другом месте,— с помощью литературы, находя-
щейся в моем распоряжении, я не в состоянии» (стр. 29).
Понятно, что сравнивать данные Шманкевича со своими Аникин мог
лишь при условии, что опыты были бы поставлены с одним и тем же видом,
потому что разные виды жаброногих обладают, конечно, и различными
биологическими особенностями.
Важное различие между опытами Аникина и Шманкевича заключается
в том, что химический состав солей, в которых воспитывались артемии,
был различен. Вода Мармышанских озер заключала серно-натриевую
соль (Na2SO4) с небольшой прибавкой серномагниевой (MgSO4) и поварен-
ной соли (NaCl). Напротив, твердый осадок из воды одесских лиманов,
почти нацело состоит из поваренной соли с небольшой примесью других
солей. Разница, как видим, огромная. Аникин совершенно произвольно*
утверждал, что химический состав солей не оказывает на рачков якобы
никакого влияния и что «все дело здесь в степени концентрации раствора»
(стр. 28—29). Однако это далеко не так. Из опытов Н. Гаевской (1916)
видно, например, что чистые растворы солей Na2SO4 и MgSO4 действуют
на Artemia как яды. Надо добавить, что растворы, в которых Аникин
содержал артемий, заключали в себе даже не мармышанскую соль, кото-
рой у автора,очевидно, в запасе не было, а какую-то искусственную «шунет-
скую» соль, в которой серно-натриевой соли было почти на 10% меньше,
чем в мармышанской, а поваренной соли, наоборот, в 14 раз больше
(в первой — 0,1%, во второй — 1,4% NaCl).
Шманкевич брал естественный рассол из лиманов и для сгущения да-
вал ему испаряться на воздухе. Аникин же сгущал раствор тем, что бросал
туда кристаллы сухой соли, следовательно, пока соль не растворялась>
получал в сосуде неоднородную среду. В иных случаях его способ повыше-
ния концентрации растворов носил совершенно неопределенный характер.
Так, например, он сообщает: «Между тем я опять увеличил концентрацию
раствора до 22° по Боме и кроме того прибавил значительное количество
NaCl» (стр. 25).
Далее, Шманкевич заботился о том, чтобы вода, в которой содержались
подопытные животные, имела достаточное количество растворенного
в ней кислорода, Аникин же пользовался очень небольшими по объему
склянками (на 400 см3) и закрывал их пробками наглухо. В одном случае
он держал сосуд с артемиями в течение трех месяцев «герметически закры-
тым стеклянной пробкой» (стр. 18).
Таким образом, Аникин вел свою экспериментальную работу на низком
уровне, и она ни в какое сравнение с работой Шманкевича идти не может.
Неудивительно, что томский зоолог пришел к совершенно превратным
выводам относительно влияния среды на организмы. Надо заметить, что-
он ничего не пишет о режиме Мармышанских озер, откуда получил мате-
риал, и сам он там, повидимому, никогда не был. Весьма возможно, чта
тот вид Artemia, над которым он работал, обитает в воде с постоянной
соленостью и при таких условиях выработал у себя устойчивые признаки,
которые лишь медленно поддаются внешним влияниям, особенно при той
несовершенной технике, какую применял Аникин.
Заслуживает удивления также то, что, написав по поводу исследований
Шманкевича более сотни страниц, Аникин все же не усвоил вполне ясно*
его точку зрения. Он всюду утверждает, что Шманкевич хотел «превра-
тить один вид в другой» (стр. 2, 32 и др.), между тем, как мы уже отметили,
Шманкевич сам предостерегал от такого упрощенного истолкования своих
опытов. Ему было ясно, что полученные им измененные формы — не гото-
В. И. Ulманкевич и его работы о влиянии среды
269
вые виды, но лишь указание на то, каким образом в природе могут полу-
чаться вполне устойчивые виды благодаря изменяющему влиянию среды.
Со времени работы Аникина, т. е. с конца XIX в., на исследования
Шманкевича установился неправильный взгляд как на попытку доказать
путем кратковременного эксперимента возможность превращения одного
вида и даже рода в другой. Вместе с тем по мере дальнейшего развития
«учения» о ненаследуемости приобретенных признаков, учения, которое
стали выдавать за истинный, «стопроцентный» дарвинизм, опыты одесского
зоолога все более забывались и на них ссылались разве как на пример
неправильного решения вопроса о факторах видообразования. В последую-
щие десятилетия появились только три работы, где рассматривались
взгляды Шманкевича: Замтера и Геймонса, Штейера, Н. Гаевской.
Замтер и Геймонс — немецкие зоологи, побывавшие весною 1901 г.
на лагунах Молла-Кара на восточном берегу Каспийского моря47. Это —
ряд соленых водоемов, соединенных с Балханским (Михайловским) зали-
вом узким протоком. Проток, по описанию Замтера и Геймонса, тянется
на километры и образует в местах расширения систему почти замкнутых
бассейнов, связанных между собою только узкими рукавами, или совер-
шенно разобщенных. Соленость этих водоемов различна, в среднем 8—15°
Боме, но есть и такие, где соль садится на дно. В зависимости от времени
года эти водоемы то соединяются между собою, то снова замыкаются.
Артемии водятся там в массе; по словам исследователей, ветер иногда
выбрасывает их на берег в виде красноватых студенистых скоплений.
Замтер и Геймонс решили проверить данные Шманкевича, а заодно и
Вальтера, побывавшего на этих лагунах лет за 15 перед тем. Лабораторных
опытов с культурами артемий Замтер и Геймонс не ставили, но изучали
артемий только в природе, обследовав для этой цели 15 водоемов, начиная
от таких, где содержание солей было не выше 1° Боме, и кончая такими,
где вода была совершенно насыщена солью. Наибольшее число особей
жило при солености 10—24° Боме. Располагая водоемы по содержанию
в них солей в восходящий ряд, можно было проследить за теми измене-
ниями, которые концентрация солей вызывала у артемий. Авторы конста-
тируют, что это влияние оказалось вполне очевидным, а именно — при
возрастающей концентрации длина тела у артемий постепенно уменьша-
лась, вилочка становилась короче, щетинки на лопастях вилочки редели,
средняя кишка укорачивалась (стр. 18—19). «Содержание солей в окружаю-
щей воде,— пишут по этому поводу авторы,— оказывает несомненное
влияние на организм Artemia salina, которое выражается в изменении
размеров и формы тела» (стр. 31). Таким образом, у Artemia salina высту-
пают как раз те признаки, которые Шманкевич считал характерными
для другого вида, а именно для A. Muhlhausenii. «Мы совершенно соглас-
ны со Шманкевичем,— пишут авторы,— что форма Miihlhausenii обуслов-
лена влиянием высокой концентрации солей. В сильно соленых водах
Молла-Кара, во всяком случае, встречаются формы, у которых тип A.Miih-
lhausenii выражен ясно и отчетливо» (стр. 46).
Таким образом, Замтер и Геймонс подтвердили наблюдения Шманке-
вича о прямом влиянии на организм артемии солевого состава воды.
Однако немецкие авторы не считают Artemia Miihlhausenii за особый вид
или даже за устойчивый подвид: «Artemia Miihlhausenii,— читаем мы,—
есть только одна из бесчисленных вариаций, которые образует Artemia
47 М. Samter u. R. Н е у ш о n s. Die Variationen bei Artemia salina Leach,
nd ihre Abhangigkeit von ausseren Einfliissen. «Abhandl. Preuss. Akad. Wiss.», 1902,
erlin, стр. 1—62. Ссылки приводятся в тексте.
270
Б. Е. Райков
salina, и именно такая, у которой редукция щетинок и неотчетливость в сег-
ментации абдомена выражена наиболее» (стр. 46).
Замтер и Геймонс не согласны со Шманкевичем также в другом отноше-
нии: опи не считают переходные формы Artemia, установленные Шманкеви-
чем, строго связанными с определенной концентрацией солей. По их наблю-
дениям, изменения, замечаемые у артемий, не в одинаковой степени про-
являются при той же самой концентрации солей. Здесь имеется налицо
значительная пестрота, заметные индивидуальные колебания: «У артемий,—
пишут исследователи,— нет вариаций, которые были бы строго приурочены
к определенной концентрации солей как в закаспийских песках, так, без
сомнения, и в лиманах Одессы» (стр. 45). Это утверждение вызывает,
однако, большое сомнение, поскольку в одних и тех же водоемах встре-
чаются представители Artemia разных поколений и в разных фазах разви-
тия. Так как авторы не наблюдали артемий продолжительное время,
а брали материал ad hoc, во время своих кратких посещений лагун, то
они могли сравнивать между собой неоднородные фазы развития одной и
той же формы. Отсюда и неверное заключение о пестроте изменений.
Общий вывод, который делают авторы, состоит в том, что среда влияет
на организацию артемии и вызывает соответствующие изменения. Однако
изменения эти не дают еще права говорить о превращении в природе или
в аквариуме одного вида Artemia в другой вид: «Не может быть речи,—
утверждают авторы,— о таком действии солей на строение Artemia salina*
чтобы этим путем возник новый вид или род Branchipus» (стр. 59).
По-своему истолковывая опыты и теоретические выводы русского
зоолога и фальсифицируя их, авторы не считают, что этот их взгляд
направлен против» основных положений Шманкевича. Но Замтер и Гей-
монс забывают, что Шманкевич именно потому придавал большое значение
открытым им закономерностям, что видел в них указание на то, каким
образом новые виды возникают в природе под прямым влиянием окружаю-
щей их среды, причем эти влияния закрепляются наследственно. Назван-
ные немецкие авторы, стоявшие на принципиально других, ошибочных,
вейсманистских позициях, утверждали, что такое превращение одного
вида в другой «ни в природе, пи в аквариуме не могло иметь места» (стр. 60).
В 1903 г. появилась небольшая работа Штейера (Триест)48, который
лично но занимался артемией, но поставил себе целью представить совре-
менное положение вопроса об изменчивости этой формы на основании лите-
ратурных данных. Сделав довольно объективный обзор высказанных по
этому поводу взглядов, начиная с работ Шманкевича, автор признает,
что вопрос этот остается до сих пор неясным и нерешенным и требуются
новые исследования, как в природе, так и в лаборатории, для правильного
освещения поставленной Шманкевичем проблемы.
Среди позднейших экспериментальных проверок выводов Шманкевича
большой интерес представляет собою работа II. Гаевской49, сделанная
в течение двух лет (1912 и 1913) на Севастопольской биологической стан-
ции Академии Наук. Гаевская работала с живым материалом, взятым
ею из двух соленых озер в 5 и 10 км от Севастополя. Концентрация солей
в этих озерах была переменная, в пределах 4—12° Боме. В воде преобла-
дала поваренная соль с небольшой примесью других солей. Артемии
встречались там в небольшом количестве. Гаевская культивировала их
48 Ad. S t е и е г. Der gegenwiirtige Stand dor Frage fiber die Variationen bei Arte-
mia salina Leach. Triest. 1903.
49 Надежда Гаевская. Изменчивость у Artemia salina. «Тр. Особой зоол. ла-
бор. и Севастоп. биол. ст. Акад. Наук». Серия"! 1, II., 1916, № 3, стр. 1—39, с 2 табл.
Ссылки приводятся в тексте.
В. И, Шманкевич и его работы о влиянии среды
271
в аквариумах, в одних случаях повышая, а в других понижая соленость
среды. Работа велась тщательно, причем экспериментатор старался подра-
жать приемам Шманкевича: рассол сгущался свободным испарением воды,
вода бралась из того же озера, где жили артемии, аквариумы постоянно
продувались, содержание солей изменялось медленно и т. д. «Уже через
несколько месяцев после начала наблюдений,— пишет Гаевская,— для
меня стала очевидной сильная способность Artemia к вариированию и не-
сомненная связанность этих изменений с повышением или понижением
содержания соли в воде» (стр. 25). Продолжая свои опыты на протяжении
ряда поколений (до десяти) и выводя чистые линии, Гаевская пришла
к результатам, сходным с теми, к которым пришел в 70-х годах Шманке-
вич. Общая длина тела изменялась в зависимости от степени солености,
причем при понижении последней сегментация постабдомена становилась
более заметной. Так же как и Шманкевич, Гаевская наблюдала, что при
концентрации солей около 3° Боме 8-й сегмент постабдомена расчленялся
более или менее ясно на два сегмента — 8-й и 9-й. При повышении соле-
ности величина плавательных лопастей вилки уменьшалась до размеров
маленьких конусов с 1—2 щетинками: напротив, при понижении солености
до 3° Боме получались длинные лопасти с 25 щетинками. Форма жаберных
мешков, как и в опытах Шманкевича, изменялась в округлую при высокой
солености и в овальную — при малой солености.
Работа Гаевской сопровождалась точными измерениями, объекты
фотографировались, и полученные ею результаты не вызывают сомнений.
Таким образом, спустя сорок лет опыты Шманкевича совершенно подтвер-
дились с фактической стороны. Стала ясной беспочвенпость таких выступ-
лений, как упомянутые выше работы Аникина и ему подобных. Объясняя
полученные ею данные, Гаевская приходит к заключению, что в силу
особых условий среды обитания артемия обладает способностью отвечать
на воздействия внешних физико-химических факторов и легко давать
различные формы, описанные как особые виды. Однако автор полагает,
что таким путем получаются не виды, но местные изменения одной и той же
формы (стр. 36—37). Полученные в результате изменения среды особен-
ности эти не стойки и наследуются только до тех пор, пока сохраняются
условия, вызывавшие появление изменения в организации (стр. 36).
Однако Гаевская не решается отрицать, подобно Замтеру и Геймонсу,
значение полученных ею данных для вопроса о видообразовании: «Трудно
сказать,— пишет она,— какую степень изменчивости обнаружила бы
любая из полученных вариаций, если бы среда, в которой она обитает из
поколения в поколение, в течение длинного ряда лет оставалась неизмен-
ной или давала бы только периодические сезонные колебания» (стр. 36).
Таким образом, вопрос остался для автора нерешенным. Но то, что Гаев-
ская сделала для снятия со Шманкевича обвинений в неверном изложении
им результатов опытов,— ее большая заслуга.
Без сомнения, в наше время, в эпоху диалектико-материалистического
мичуринского учения, доказавшего исключительное значение внешних
условий среды и воспитания в качестве первостепенного фактора изменения
животных и растений, на забытые исследования Шманкевича брошен
новый свет, и его работам должно быть уделено важное место в истории
материалистической биологии в России.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
272
Б. Е. Райков
СПИСОК РАБОТ ШМАНКЕВИЧА
1. Влияние лиманов на развитие организмов. Статья в одесской газете «Ново-
российский Телеграф», № 259 от 20 ноября 1870 г.
2. Предыдущая работа Шманкевича, присланная в декабре 1870 г. в Петербург-
ское общество естествоиспытателей и реферированная К. Ф. Кесслером. «Тр. СПб.
об-ва естествоисп.», 1871, т. II, стр. XII—XVIII.
3. Факты, относящиеся к влиянию среды на физиологические отправления и
организацию животных. С 2 табл. «Тр. III съезда русск. естествоисп.» в Киеве с 20
до 30 авг. 1871 г. Киев, 1873, стр. 67—117.
4. Предыдущая работа Шманкевича, реферированная А. О. Ковалевским (на нем.
языке) в отчете о III съезде русских естествоиспытателей. «Zschr. f. wiss. Zool.»,
Bd. 29, 1872, стр. 293.
5. О беспозвоночных животных лиманов, находящихся вблизи Одессы. «Зап.
Новоросс. о-ва естествоисп.», т. II, вып. 2, 1873—1874. Одесса, стр. 273—342, с 1 табл.
6. Uber das Verhaltniss der Artemia salina M i 1 n E d w. zur Artemia Muhlhau-
senii und dem Genus Branchipus S c h a e f f. «Zschr. f. wiss. Zool.», Bd. 25, 1875, стр.
103—116.
7. Некоторые ракообразные соляно-озерных и пресных вод и отношение их к сре-
де. «Зап. Новоросс. о-ва естествоисп.», т. II, вып. 2, 1875, стр. 1—391, с 5 табл. (Ра-
бота закончена 26 ноября 1875 г.).
8. Zur kenntniss des Einflusses der ausseren Lebensbedingungen auf die Organisa-
tion der Thiere. «Zschr. f. wiss. Zool.», Bd. 28, 1877, стр. 429—494.
II
МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БИОЛОГИИ
18 Инет, истории естествознания, т. V
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
А. Д. НЕКРАСОВ
ОБ ОДНОМ ЗАБЫТОМ ПРИОРИТЕТЕ
И. И. МЕЧНИКОВА И И.С. РАЕВСКОГО
Работы И. И. Мечникова по развитию кольчатых червей (Annelida)
и, в частности, класса Polychaeta не принадлежат к главнейшим его тру-
дам, как его исследования по развитию насекомых и других членистоногих
(многоножки, скорпионы и другие паукообразные), по развитию губок и
кишечнополостных (особенно медуз и сифонофор), планарий, иглокожих.
Тем не менее и они заслуживают внимания; изучение всех доступных нам
эмбриологических работ его по Polychaeta показало, что главное внимание
Мечникова было направлено на изучение их личинок, столь интересных
и разнообразных, и на явления их метаморфоза, превращения во взрослое
состояние. Метаморфозом занимался и первый руководитель Мечникова
за границей Лейкарт1, но, как показывает помещенная в журнале
«Натуралист» популярная работа Мечникова о метаморфозе2, молодой
Мечников, со свойственной ему самостоятельностью и оригинальностью,
отнесся к теории Лейкарта критически и обратился к изучению фактов,
сразу же показав остроту глаза и уменье находить новое в наблюдаемом
материале.
Первой по времени является небольшая работа Мечникова «К эмбрио-
логии Myzostomum»3 *. Она имеет недостаток, несвойственный большинству
эмбриологических работ Мечникова,— неполноту описания эмбриологи-
ческих стадий: Мечников, как и Ковалевский, в большинстве своих работ
ставил задачу описать по возможности непрерывный ряд стадий. Здесь же
в отношении Myzostomum сообщаются отрывочные сведения о развитии
этого червя. Но работа ценна правильными выводами. С присущим Мечни-
кову здравым смыслом он обсуждает спорное систематическое положение
Myzostomum. Пользуясь своими данными по эмбриологии и сравнительно-
анатомическими фактами, он правильно отвергает как отнесение
Myzostomum к типу членистоногих (мнение Семпера), так и сбли-
жение его с сосальщиками (мнение Макса Шульце) и совершенно
1 Leuckart. Uber Metamorphose, ungeschlechtliche Vermehrung, Generations
wechsel. «Zschr. f. wiss. Zool.»,1851; статья «Zeugung» в «Физиологическом словаре»
Вагнера, стр. 493.
2 Ил. Мечников. Очерк явлений превращения у животных. «Натуралист»,
т. II, СПб., 1865.
3 El. Metschn ikoff. Zur Entwicklungsgeschichte von Myzostomum. «Zschr.
f. wiss. Zool.», Bd. XVI, 1866.
18*
Об одном приоритете И. И. Мечникова и И. С. Раевского
277
установленный еще Гатчеком6; другой тип— северный, найденный Воль-
тереком на Гельголанде и, как он думает, судя по рисункам Ловена7
и местам нахождения этой формы (Немецкое море), впервые наблюдавший-
ся еще Ловеном и получивший временно название ловеновской личинки
(понятие, теперь к нему не приложимое, так как сам Ловен собственно не
знал развития этой формы личинки и так как «ловеновской личинкой»
называется теперь личинка некоторых немертин).
Первое сообщение «О двух типах» личинки Polygordius Вольтерек
сделал в 1901 г. на V международном зоологическом конгрессе в Берлине8.
В большой и тщательной работе Вольтерека, снабженной многими лито-
графированными рисунками и появившейся в «Zoologica»9, описано разви-
тие северной формы. Различие в развитии двух форм — северной и юж-
ной — состоит в том, что южная форма растет быстро на своем заднем
конце, постепенно удлиняясь и принимая форму червя, в то время как
у северной формы тело червя закладывается внутри шаровидной еще тро-
хофоры у анального конца. При этом стенка тела будущего червя обго-
няет в своем росте кишечник и поэтому собирается внутри кожи личинки
в кольцевые многочисленные складки, наподобие гармоники; затем, в связи,
вероятно, с ростом кишечника, эти складки довольно быстро разглажи-
ваются, и удлиненный готовый червь выходит из личиночной кожи наружу
почти сразу. Эти два типа развития личинки Polygordius описаны Вольте-
реком и снабжены схемами и рисунками, которые и приводятся во всех
русских учебниках эмбриологии беспозвоночных.
С конца 1868 по 1874 г. Мечников имел обыкновение помещать предва-
рительные сообщения о своих открытиях в особом издании Академии
Наук (малого формата с довольно крупной печатью), носившем название
«Биологическая смесь» («Melanges biologiques»). Эти сообщения печатались
и в «Бюллетенях Академии Наук». Вероятно, «Биологическая смесь»
быстрее набиралась и оттиски могли появиться в свет раньше. В каждом
номере этого издания Мечников помещал заметки, сообщающие о новых
эмбриологических фактах, открытых им у ряда форм (а иногда только
у одной формы). Всего за указанные годы Мечников напечатал предвари-
тельные сообщения в шести номерах «Биологической смеси».
Просматривая «Биологическую смесь» за 1870 г., я был крайне пора-
жен тем фактом, что сообщение о двух формах личинок Polygordius —
северной и южной — было, как оказывается, сделано Мечниковым за 30
слишком лет до Вольтерека10, причем замечательно, что Мечников про-
изводил свои наблюдения в Виллафранке на Средиземном море и что форма
личинки, названная Вольтереком «северной», существует или существовала
и в Средиземном море. По Вольтереку, обе личинки, принадлежащие
разным видам, Р. neapolitanus и Р. lacteus, дают червей, совершенно не-
отличимых друг от друга. А вот что сообщает Мечников о личинках Poly-
gordius обоих типов, виденных им в Виллафранке. О развитии личинок
e Hatschek. Studien iiber Entwicklungsgeschichte der Anneliden. «Arb. ZooL
Inst. Wien.», Bd. I, 1878; его же. Entwicklung der Trochophora von Eupomatus.
Там же, Bd. VI, 1886.
7 L о v e n. Arch. f. Naturgesch. von Wiegmann, 1842.
8 Woltereck. Uber zwei Typen Polygordius-Larven. «Tagebl. v. Internation.
Zool. Congress.» Berlin, 1901.
9 Woltereck. Trochophorastudien. «Zoologica», 1902; его же. Beitrage
zum praktyschen Analyse der Polygordius Entwicklung. «Arch, f. Entwicklungsmechanik»,
18...
10 E. Metschnikoff. Beitrage zur Entwicklungsgeschichte einiger niederen
Thiere. «Melanges biologiques tires du Bull. Acad. Sci. St.-Petersb.», t. VII, 1870.
278
А. Д. Некрасов
первого типа он говорит только, что оно происходит таким образом: зад-
няя часть тела удлиняется и мало-помалу принимает характерную форму
червя.
О метаморфозе другого типа он пишет следующее: «У более молодых
виденных мною личинок я уже нашел, что их анальное отверстие находится
на особенном выступе, впяченном внутрь тела личинки, который таким
образом является самым задним концом тела. Дальнейшее развитие со-
стоит главным образом в том, что эта впяченная часть сильно удлиняется,
складываясь при этом в кольцеобразные складки. Таким образом, мы
видим внутри личинки целый ряд своеобразных, друг возле друга лежащих
этажами кольцевых складок, по центральной оси которых проходит прямой
кишечный канал...
«После более или менее долгого периода свободного плавания насту-
пает критическая стадия метаморфоза. Движения личинки становятся
более медленными и из ее заднего отверстия (но не анального)11 выходит
наружу лежавший внутри личинки червь; при этом выходит наружу и
анальный выступ, снабженный сперва только двумя циррами. За ним
следуют кольцеобразные складки, которые постепенно разглажи-
ваются и образуют дефинитивное тело червя. Когда этот последний
уже принял свою характерную форму, широкое ресничное кольцо
распадается на несколько кусков, которые вскоре отпадают один за
другим».
Как легко видеть, это описание Мечникова полностью предваряет
основные наблюдения Вольтерека. Упоминается даже то, что при образова-
нии складок на теле червя кишечный канал остается прямым. Но Меч-
ников считает, что и черви, выходящие из личинок, различаются
между собою. Polygordius, вылупляющийся из этой личинки, отличает-
ся от остальных представителей этого рода еще двумя щупальцевид-
ными придатками на заднем конце тела, поблизости от анального отвер-
стия. Около последнего находится также ряд сосочкообразных возвы-
шений, которые очень похожи на такие же образования у Polygordius
lacteus.
Знал ли об этой работе Мечникова Вольтерек? Несомненно знал,
как это явствует из небольшого исторического введения к большой
работе Вольтерека «Trochophora-Studien», помещенной в «Zoological
в 1902 г. Но он уделяет Мечникову строчки две: одну в примеча-
нии и другую в тексте — о том, что «северный тип» встречается, по
Мечникову, и в Средиземном море12. О том, что по существу первое,
вполне отчетливое описание различий между двумя типами личинок Poly-
gordius было дано именно Мечниковым, нигде в статье Вольтерека прямо
не сказано.
Почему же Мечников ограничился лишь предварительным сообще-
нием о своем открытии и не дал в дальнейшем подробного его описания?
Объяснение этому мы находим в том же историческом кратком введении
к большой работе Вольтерека «Trochophora-Studien». Там указывается,
что уже в 1871 г. в «Записках Общества любителей естествознания, антро-
пологии и этнографии» (в Москве) появилась статья Раевского (на русском
языке) с рисунками и более детальным описанием развития этого типа
11 Т. е. отверстие, через которое задний выступ тела впячивается внутрь.— А. Н.
12 По вопросу о встречаемости в Средиземном море личинки северного типа или
даже принадлежности ее к особому виду Вольтерек, помимо упоминания о Мечникове,
приводит мнение Клейпенберга, видевшего ее в Мессине и Искии, сообщение Шпепгеля,
также находившего такие же личинки в Средиземном море, и, наконец, прибавляет,
что он сам нашел позднее 3 экземпляра таких личинок в Виллафранке.
Об одном приоритете И, И. Мечникова и И. С. Раевского
279
личинки. Этой статье Вольтерек уделяет уже несколько больше внимания,
отмечая и недостатки ее, вполне естественные, так как техника эмбрио-
нального исследования за 30 лет, прошедших между работами Мечникова
и Раевского, наблюдавших лишь живых прозрачных личинок, и Вольте-
река, использовавшего метод заливки и разрезов и метод окраски объекта,
была чрезвычайно усовершенствована.
Не найдя ни в одной сводке по эмбриологии изложения работы Раев-
ского, я ознакомился с ней в подлиннике13. Работа для того времени пре-
красная, снабжена таблицей литографированных рисунков. Раевский
около 6 недель работал на Гельголанде и также наблюдал разные стадии
«ловеновской», как он ее называет, личинки. Он обратил внимание на то,
что в развитии и превращении личинки существенную роль играет кольце-
вое околопорошицевое утолщение, представляющее зачаток всего тела
будущего червя. Это — кольцевая складка, отдельная от стенок тела ли-
чинки: одним краем она прирастает к стенке тела, где стенка переходит
в кишечный канал, а другим краем также прикрепляется к стенкам ли-
чинки, но немного выше первого места; складка состоит из двух отчетливо
видимых слоев — внешнего, зернистого, и внутреннего, волокнистого. За
одной складкой растет вторая, потом третья, затем четвертая, пока весь
промежуток между кишечным каналом и стенками тела не заполнится
этими складками. Весь этот процесс иллюстрирован у Раевского очень
хорошими рисунками, сделанными с живых личинок14.
Что касается выходящих из личинок червей, то Раевский указывает;
что у некоторых (не у всех) Polygordius после метаморфоза у порошицы
оказывается пара жгутиков, очевидно, происшедших из бугорчатых
зачатков. У других червей он не видел таких придатков, вероятно, как
он думает, по той причине, что они легко отпадают.
Следует отметить, что Раевский использовал указанную выше работу
Клапареда и Мечникова и подчеркивал Сходство развития личинок неко-
торых полихет, описанных этими авторами, с развитием личинки Poly-
gordius. Он полагает, что у ряда форм личинок можно отметить образование
13 И. С. Р а е в с к и й. Заметка о Polygordius иЛовеновской личинке. «Изв. Об-ва
любит, естествозн., антропол. и этногр.», т. 10, вып. 1, 1872. (В подлиннике перед
инициалами и фамилией И. С. Раевского поставлены буквы «Ч. С.», вероятно,—
член-соревнователь. У Вольтерека дата работы Раевского — 1871, однако на титуле
подлинника — 1872.)
Раевский Игорь Святославович (1854—1879) учился в Московском университете.
Будучи на 2-м курсе, отправился в Лейпциг, а оттуда на Гельголанд, где и выполнил
указанную работу о Polygordius. Позднее плавал по Ледовитому океану к берегам Но-
вой Земли. Его вторая работа — Зоологические исследования о строении яичника и
развитии сперматозоидов у Blatta orientalis— вышла в 1879 г. В последние годы жизни
он работал над сипункулидами. Покончил жизнь самоубийством. См. некролог о
Раевском Н.Ю. Зографа в «Изв. Об-ва любит, естествозн...», т. XXXV, 1879; «Антро-
пологии. выставка 1879 г.», т. 3, ч. 1, М., 1879, стр. 30; Энциклоп. словарь Брокгауза-
Ефрона, т. 26, стр. 104; портрет в «Материалах» А. П. Богданова, т. I. Сообщено мне
доцентом Горьковского гос. университета Н. М. Артемовым.
14 Автор известного курса эмбриологии беспозвоночных К. Давыдов мог бы вполне
заменить рисунок последней стадии личинки с многочисленными складками, взятый
из работы Вольтерека, рисунком сагиттального разреза такой же стадии из работы
Раевского (см. С. Davydoff. Traite d’Embryologie comparee des Inver-
tebres. 1928, стр. 154, рис. 68). К. Давыдов, безусловно настроенный патриотически
и всегда готовый в изданиях своей «Эмбриологии» и в своих статьях отдать должное
основателям сравнительной эмбриологии А. О. Ковалевскому и И. И. Мечникову,
очевидно, просто не знал ни предварительного сообщения Мечникова, ни рабо-
ты Раевского, иначе он, несомненно, внес бы их в список литературы после главы
о Polychaeta.
280
Л. Д. Некрасов
таких же складок, дающих будущего червя, как'у Polygordius (развитие
Nephtys scolopendroides, Phyllodoce, Dasychone lucullana, Terebella Meckelii
и Capitella capitata).
Таким образом, в познании метаморфоза личинки Polygordius сыграли
крупную роль два русских ученых — И. И. Мечников и И. С. Раевский,
открыв и описав второй тип развития, названный впоследствии Вольтере-
ком «северным типом». Нам, русским, особенно следует это знать и помнить,
так как в русской эмбриологической литературе всякие следы этого
открытия исчезли.
Горьковский
Государственный университет
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
Т. А. ДЕТЛАФ
ОТКРЫТИЕ ЗАРОДЫШЕВЫХ ЛИСТКОВ
К.-Ф. ВОЛЬФОМ И X. ПАНДЕРОМ
И УЧЕНИЕ О ЗАРОДЫШЕВЫХ ЛИСТКАХ К. М. БЭРА
(Очерк из истории, отечественной ембриологии)
Теория зародышевых листков — одна из руководящих теорий эмбрио-
логии прошлого века. История учения о зародышевых листках чрезвы-
чайно интересна и поучительна; в ней отражается история ведущих идей
этого богатого идеями и открытиями века, и вместе с тем она объясняет
известную ограниченность и специфическую оценку интересующих нас
стадий развития животных в разное время разными школами.
Учение о зародышевых листках от начала XIX в., а тем более от первых
открытий Вольфа, до наших дней прошло большой путь. Анализируя
историю этого учения, легко убедиться, что на протяжении долгого вре-
мени его существования оно чрезвычайно менялось. Стадия расчленения
на зародышевые листки в разное время интересовала исследователей
с разных точек зрения: в период Бэра—как фаза определенного морфоло-
гического расчленения, в период Геккеля — как фаза, строго рекапиту-
лирующая анцестральное состояние предков, в наше время — как стадия
с определенными формообразовательными свойствами материала. Менялось
и конкретное содержание понятия зародышевых листков. Каждый иссле-
дователь понимал их по-своему, а при неточном цитировании друг друга
и большой терминологической путанице, когда одним именем назывались
разные структуры не только у разных объектов, но и у одного и того же и,
наоборот, разными именами назывались одинаковые структуры,— соз-
далась чрезвычайно сложная и запутанная картина. Вопрос усложнялся
еще критикой теории зародышевых листков, рассматривавшей ее с разных
принципиальных позиций (негомологичность, неоднородность строения,
отсутствие тканевой специфичности, обратимость дифференцировки) и
направлявшейся против различных вариантов теории. Все это многооб-
разие важнейших фактов, взглядов, домыслов, сомнений и просто ошибок
двигалось через разные эпохи при разных мировоззрениях под одним
названием учения (теории) о зародышевых листках, с течением времени
все более запутываясь.
Учение о зародышевых листках в основном создано и разработано
нашей отечественной эмбриологической наукой: первоначально —
К.-Ф. Вольфом, почти всю свою жизнь проработавшим в России; затем, в
додарвиновское время,— двумя выдающимися русскими эмбриологами —
282
Т. А. Детлаф
X. Пандером и К. М. Бэром, и, наконец, в последарвиновский период —
гениальными А. О. Ковалевским и И. И. Мечниковым и обширной плеядой
их русских учеников и последователей.
Все эти работы сохраняют значение и в наши дни. Большой интерес
к ним выражается, в частности, в публикации в недавнее время избранных
эмбриологических работ Вольфа, Бэра, Мечникова и Ковалевского в серии
«Классики науки», издаваемой Академией Наук СССР1. Издание на рус-
ском языке классических произведений наших великих эмбриологов делает
их труды доступными широкому кругу советских читателей. В связи
с этим актуальной задачей становится детальный анализ их научного на-
следства и исправление некоторых глубоко укоренившихся заблуждений
в истолковании их взглядов и научных заслуг. Часть этой задачи автор
пытается разрешить в настоящей работе, представляющей собой критиче-
ский обзор первого периода учения о зародышевых листках, периода,
в который развернулась деятельность Вольфа, Пандера и Бэра.
Работа построена почти исключительно на анализе основных ориги-
нальных работ; в ней излагаются результаты непосредственных исследо-
ваний, лишь дополняемые ссылками на суждения других историков
этого вопроса. При этом, естественно, пришлось излагать не только факты
и выводы, имеющие прямое отношение к зародышевым листкам, но отча-
сти и общее научное мировоззрение исследователей (поскольку, как отме-
чалось выше, учение о зародышевых листках обогащалось новыми фак-
тами и, в соответствии с уровнем науки и индивидуальными интересами
и убеждениями исследователя, получало новые толкования), а также их
исследования. Такой анализ должен помочь в выяснении значения различ-
ных положений, из которых складывается учение о зародышевых листках,
их закономерности и обязательности для позднейших исследователей.
К.-Ф. ВОЛЬФ
У истоков современной эмбриологии, а вместе с тем и наших знаний
о зародышевых листках стоит фигура юного Вольфа, отделенная от нас
почти двумя столетиями: «Theoria Generationis» (1759), «Theorie von der
Generatione» (1764), «Deformatione intestinorum praecipue, turn et de amnio
spurio aliisque partibus embryonis gallinacei nondum visis observationes
in ovis incubatis institutae» (1766—1767 и 1768)2—таковы основные эмбрио-
логические труды Вольфа, если не считать сочинения (в большей их части
неопубликованные), посвященные анализу уродов, а также ряд важных,
тоже неопубликованных статей, о которых мы можем судить лишь по опи-
санию Райкова3. Не говоря о выдающихся заслугах Вольфа перед наукой
и его общих взглядах, остановлюсь на том, как Вольф описывает самые
ранние стадии развития цыпленка и обнаруженные на этих стадиях слои,
как он понимает науку о развитии (generatio) и какие ставит перед ней
задачи, а также в какой мере общие представления Вольфа отражаются
на его понимании зародышевых листков.
1 К.-Ф. Вольф. Теория зарождения, 1950; К. М. Бэр. История развития жи-
вотных. Наблюдения и размышления, т. I, 1950; И. И. Мечников. Избранные
биологические произведения, 1950; А. О. Ковалевский. Избранные работы по
эмбриологии и физиологии, 1951.
2 Произведение, известное мне по немецкому переводу: «Uber die Bildung des
Darm-Kanals in bebriiteten Huhnchen. Halle, 1812 (перевод Меккеля).
8 Б. E. Райков. Очерки по истории эволюционной идеи в России до Дарвина,
т. I, М.—Л., 1947, стр. 46—94.
Открытие зародышевых листков
Самые начальные стадии развития цыпленка описаны Вольфом в ра-
боте о развитии кишечника (1766—1768), мало обратившей на себя внима-
ние в свое время. Бэр писал о пей: «Эта работа передает почти все измене-
ния первых четырех дней. Ее главная заслуга состоит в том, но нашем)
мнению, что здесь верно понято превращение эмбриона из плоской
пластинки в замкнутое тело, чего никто не
дни Новиков в «Теории эпигенеза» пишет:
«Более подробное фактическое доказатель-
ство теории эпигенеза Вольф дал в своей
классической работе «Об образовании ки-
шечника». В ней он впервые проследил
развитие зародыша цыпленка с самого на-
чала, когда он представляет из себя плос-
кое листообразное тело, и показал разви-
тие такого сложного органа, как кишеч-
ник, из простого листовидного зачатка.
Из подобных листков, оказывается, обра-
зуются и другие системы органов (нерв-
ная, мускульная, сосудистая и пр.). Тем
самым Вольф положил начало основному
обобщению современной эмбриологии —
теории зародышевых листков»4 5. Такова
высокая оценка, данная Вольфу в наши
дни. Однако труд Вольфа долгое время
игнорировался в силу того, что автор ском-
прометировал себя в глазах большинства
биологов своего времени выступлением
против преформизма. Таким образом, от-
крытие зародышевых листков родилось в
ожесточенной борьбе эпигенетических
представлений против господствовавшего
в XVIII в. преформизма Галлера, Бонне и
др. и его идейное острие было обращено
против преформизма. В чем же заклю-
чается открытие Вольфа?
Вторая книга «Theoria Generationis» посвящена развитию животных.
В ней Вольф описывает сравнительно ранние стадии развития и на пер-
вой же странице утверждает, что преформированность структур — выдум-
ка. Вольф следующим образом описывает эмбрион в возрасте 28 часов на-
сиживания: «Он представляет еще массу, которую можно характеризовать
только по ее форме и положению; в остальном она состоит лишь из слабо
соединенных, просто друг на друга налегающих, скученных шариков,
прозрачна, подвижна и почти текуча, и в ней нельзя различить и следа
ни сердца, пи сосудов»6. Здесь, таким образом, еще нет и речи о зародыше-
вых листках. Немного ниже Вольф пишет: «Частички, из которых состав-
ляются все органы животных при пх первой закладке, представляют
мог сеое уяснить»*. паши
К а с п а р-Ф р и д р и х
вол ь Ф
Снимок с силуэта
работы художника Лнтинга.
Оригинал хранится в Архиве
Аьадемии Паун СССР
(Из Райкова, 194 7)
4 К. В а е г. Uber den litterarischen Nachlass von Caspar-Friedrich Wolff». «Bull,
phys.-math. A< ad. Sci. S.-l etersb.», t. V, № 9—10, 1847, стр. 153 (цит. по кн.
Б. Е. Р а й к о в. Указ, соч., стр. 70).
5 П. Новиков. Теория эпигенеза в биологии. М., 1927, стр. 10.
6 C.-F. W о 1 f f. Theor a generalionis. 2. Th. «Ostwald’s Klassiker», Leipzig. 1896,
стр. 4 [С., стр. 112]. Для удобства читателя кцитатам, приводимым в тексте по изданию
1896 г. в моем переводе, приводятся ссылки и на страницы издания 1950 г. в переводе
С. В. Сапожникова под ред. акад. Е. 11. Павловского и Л. Е. Гайсиновича. причем
веред страницами последнего издания ставится «С».
284
Т. А. Детлаф
шарики, которые всегда можно различить при помощи микроскопа средней
увеличивающей силы. Как же можно при этом утверждать, что тело не
видно из-за его маленьких размеров, если очень легко можно различить
даже части, из которых оно составлено?.. Таким образом, [утверждение],
что части скрыты вследствие их бесконечной малости и лишь потом посте-
пенно выступают, является басней»7. Далее Вольф описывает изменения
зародышевого щитка в первые дни, наблюдаемые при рассмотрении его
сверху, и уточняет уже описанные Мальпиги концентрические кольца.
При этом он указывает, что в центре щитка лишь постепенно появляется
эмбрион. О самых ранних стадиях развития в этой работе больше ничего
еще не сказано.
В работе о развитии кишечника Вольф уже совершенно по-новому опи-
сывает ранние стадии. Он следующим образом формулирует задачу своего
исследования: «Преимущественный предмет этих наблюдений составляют
оболочки (Hullen), которые окружают эмбрион в первые дни, так как
именно из этих своеобразным способом образованных оболочек берет
начало кишечный канал. Поэтому прежде всего должны быть описаны
оболочки, которые до сих пор так же мало были известны, как и развитие
самого кишечника, а после этого будет показано, каким образом из них
возникает последний»8. Меккель, переводивший эту книгу, специально
обращает внимание на это «замечательное место».
Действительно, здесь впервые констатировано существование слоев,
или оболочек, как их называет Вольф. Как же представляет себе Вольф
эти оболочки и насколько они соответствуют тому, что мы теперь называем
зародышевыми листками? Согласно приведенной цитате, описанию разви-
тия кишечника Вольф предпосылает описание оболочек, для чего рассмат-
ривает строение зародыша в середине третьего дня насиживания, лишь
ссылаясь на более ранние стадии. Вольф описывает верхнюю оболочку —
первую оболочку, которая возникает еще до насиживания, и внутреннюю,
нижнюю, которая возникает лишь в первый день насиживания, и «вначале
еще так мягка, что ее нельзя захватить». Не случайно Вольф пишет: «мяг-
кая», «захватить». Это характерно для метода, которым пользовался Вольф,
а позднее также Пандер и Бэр, а именно метода анатомирования — вскры-
тия и разделения частей под водой. Позднейшая эмбриология — того
периода микротехники, когда всеобщее распространение получил микро-
том,— на долгое время утеряла эти непосредственные восприятия физиче-
ских свойств развивающегося организма. Важно указать, что для анализа
«истинного развития», как Вольф называл развитие в отличие от разверты-
вания, он выработал специальный метод исследования,— он брал стадию
максимального развития и затем двигался от нее назад, чтобы установить
ее происхождение. Этим, может быть, объясняется и то, что для характе-
ристики слоев он обращается сначала к двух-трехсуточному эмбриону.
Это надо иметь в виду, когда мы хотим сопоставить зародышевые листки
в понимании Вольфа и в понимании позднейших исследователей.
Трехдневного эмбриона Вольф описывает следующим образом. В пре-
делах верхней оболочки («Dotterhiille»), которая потом окружает весь
7 Там же, стр. 4 [С., стр. 112—113]. См. С. Л. Соболь. История микроскопа
и микроскопических исследований в России в XVIII веке. М.—Л., изд. АН СССР,
1949, стр. 224.
8 C.-F. Wolff. Uber die Bildung des Darm Kanals. Halle, 1812, стр. 70. См. также
статью А. Е. Гайсиновича «К.-Ф. Вольф и учение о развитии», стр. 455—459,
в кн. К. Ф. Вольф, теория зарождения, 1950. Поскольку настоящая ^статья была
сдана в печать еще до выхода этой книги, данные Гайсиновича в ней не могли быть
учтены. См. мою рецензию на книгу Вольфа «Теория зарождения» в журн. «Советская
книга», 1951, № 9.
Открытие зародышевых листков
285
эмбрион с амнионом и желтком, он различает три зоны — сосудистое
поле, светлое поле, окружающее эмбрион, и область, где между наружной
и внутренней оболочками помещается эмбрион. Затем он описывает сосу-
дистое поле, причем различает наружный, прозрачный слой и внутренний,
содержащий сосуды, которые вместе с белой массой непрозрачного веще-
ства заполняют все пространство между ними. Вольф тут фактически
описывает сосудистый листок, впоследствии выделенный Пандером в каче-
стве самостоятельного листка, но считает его частью нижнего. В качестве
доказательства того, что сосуды не относятся к верхнему листку, он при-
водит «опыт» сдирания наружного слоя.
Затем Вольф детально исследует светлое поле вокруг эмбриона и гово-
рит, что оно является продолжением сосудистого, но только в нем верхний
и нижний листки не сомкнуты, а раздвинуты и между ними возникает
полость; кроме того, в нижнем листке нет сосудов, и поэтому эта область
прозрачна. Заметим, что Кушакевич9, невидимому на этом основании,
пишет, будто Вольф открыл расщепление мезодермы на два листка и
образование между ними полости. Вряд ли, однако, можно так формули-
ровать взгляд Вольфа. В той же работе о развитии кишечника он говорит,
что два листка светлой части сосудистого поля подходят прямо к эмбриону
и окружают его, верхний — сверху, а нижний — снизу (стр. 89). Вольф
пишет, что пространство между наружным и внутренним листками воз-
никает потому, что их раздвигает находящийся между ними более толстый
эмбрион (стр. 192). Отсюда естественно сделать вывод, что — в процессе
развития — изменения формы и размеров этого светлого поля соответст-
вуют изменениям формы эмбриона. Это также очень характерная част-
ность, ярко демонстрирующая основную черту Вольфовского анализа:
он не только устанавливает изменения, но и ищет, на доступном ему уровне
знаний, их непосредственные причины.
С другой стороны, из этого описания ясно следует, как понимал Вольф
листки и о каких листках он говорил. Прозрачное светлое поле он расце-
нивает как первую «оболочку» или «помещение» эмбриона, которое возни-
кает если не раньше, то во всяком случае одновременно с эмбрионом.
Так, он описывает глубокую щель, которая образуется в первый день
насиживания между листками для «приема» эмбриона (стр. 99). Он пред-
полагает, что с 12 до 18-часового возраста она еще пуста, не содержит
эмбриона (стр. 96). Однако эта оболочка, соответствующая современной
бластодерме, имеет лишь временное значение, так как к концу второго
дня эмбриону готовится уже новое «жилье» — истинный амнион. Приведу
буквальное описание Вольфа: «В первый день все имеет уже совсем дру-
гую форму. Прозрачное место теперь, правда, образовано таким же спо-
собом и состоит из верхнего листка первоначальной оболочки желтка и
внутреннего, который на этой стадии столь мягок, что его еще нельзя
захватить. Однако эти листки дальше отстоят друг от друга и образуется
глубокая щель для восприятия эмбриона» (стр. 94). После этих, по мне-
нию Вольфа, многими описанных, но неверно понятых явлений Вольф
переходит к описанию того, что «никто до него не видел»,— именно, с пора-
зительной ясностью описывает постепенное превращение нижнего листка,
или «мембраны», как он его еще называет, в замкнутую кишечную трубку,
причем использует это открытие как одно из решающих доказательств
в пользу эпигенеза. «Если оценить должным образом этот способ образова-
ния кишечника, то, по моему мнению, не может быть сомнений в
9 С. Кушакевич. Очерк учения о зародышевых листках в его прошлом и
настоящем. Одесса, 1906.
286
Т. А. Детлаф
правильности эпигенеза. Так как кишечник вначале представляет простую
мембрану, которая постепенно складывается, чтобы стать двойной, и образует
на некотором расстоянии от этого места новый шов, а благодаря это-
му и полость между ним и пластинками удвоенных мембран становится
похожей на кишечник и является первичной кишкой. Я, во всяком
случае, твердо убежден, что эта кишка образована, а не была уже дав-
но вполне и совершенно скрыта и только теперь обнаруживается»
(стр. 133).
Сказанного достаточно для того, чтобы представить себе, что сделано
Вольфом в области учения о зародышевых листках. Он, в отличие от своих
предшественников, как он сам пишет, посмотрел на зародыш не только
сверху, но и снизу, увидел нижний зародышевый листок и описал его
превращение в кишечник. Таким образом, он впервые описал слои, ука-
зав на то, что они (внутренний листок, во всяком случае) являются источ-
ником органогенеза. При этом Вольф отличал временные слои — обо-
лочки — от листков, или мембран, служащих для развития. Но он не
всегда строго придерживался этой терминологии, что затрудняет понима-
ние данного им описания; так, например, наружный листок он называет то
листком, то оболочкой. Следует отметить также, что Вольф одним именем
называет слои как в первый день насиживания, так и в третий-четвертый
дни, не делая между ними существенных различий. Слои описаны Вольфом
главным образом во внезародышевой части и, за исключением нижнего
листка, образующего кишечник, как будто не образуют эмбриона, который
возникает не из этих листков, а между ними.
Основное значение открытого Вольфом факта образования листков
и их последующего превращения заключалось — в первый период его
открытия — в доказательстве эпигенеза.
Рассмотрим теперь, какие задачи ставил перед собой Вольф, изучая
развитие, и как его общие положения отразились на его представлениях
о зародышевых листках. Мы будем пользоваться термином «развитие»,
вкладывая в него привычный нам эпигенетический смысл, но помня, что*
Вольф употреблял выражение «generatio» и избегал термина «evolutio»,
имевшего в то время преформистский смысл («развертывание»).
Теоретические представления Вольфа отличаются большой широтой и
необыкновенной глубиной проникновения в изучаемые явления. В начале
латинского текста диссертации Вольф дает определение понятия «genera-
tio»: «Под словом «generatio» — генерация — понимается способ, которым
органическое тело (растение или животное) возникает во всех своих частях
при посредстве других органических тел того же вида... Таким образом
тот, кто хочет объяснить явление генерации, должен предварительна
принять во внимание органические тела и их части, и именно отсюда на-
чать свою философскую работу; он должен показать, как эти части возник-
ли в связи с другими, с которыми они стоят в соответствии»10.
Вольф противопоставляет понятие генерации понятию пределинации,
которая, по его мнению, не объясняет развитие, а отрицает его (§ 3). Вольф
пишет, что только тот действительно объяснит развитие органических тел,
кто из принципов и законов, действующих в них, выведет части тела и
характер их связи (§ 5). Однако поднимет свою теорию до значения истины
лишь тот, кто докажет необходимую связь причин и их следствий (§ 7).
Но Вольф не останавливается на этом и пишет, что для того, чтобы понять
сами причины развития, нужно проследить их еще дальше и вывести их
из других общих принципов природы: «Когда в теории органического раз-
10 Цит. по переводу Райкова, стр. 59 [С., стр. 238].
Открытие зародышевых листков
287
вития будут истолкованы истинные причины органических тел, тогда она
будет одновременно и философским познанием его, и будет определена,
как наука об органических телах» (§ 9).
Вольф отмечает отличие этой науки от анатомии, которая дает чисто
«историческое» (т. е. описательное) знание о том же предмете, и пишет, что
теория развития так относится к анатомии, как философское знание вещей
к «историческому». Поэтому, говорит он, мы можем теорию развития на-
звать просто рациональной анатомией. В немецком издании «Theorie von
Generation» Вольф еще яснее формулирует свою мысль: «Познать какую-
либо вещь не философски, но все же познать ее, значит выяснить из опыта
ее свойства, не заботясь о том, почему она имеет именно эти свойства, ано
другие. Это называется познать вещь только исторически... Тот же, кто
познаёт вещь не только из непосредственного опыта, но из ее причин и
оснований и кто именно таким путем, а не только при помощи опыта,
вынужден сказать, что эта вещь должна быть именно такой, а не другой,
что она должна по необходимости то или это содержать, должна обладать
такими-то свойствами, а другими обладать не может,— тот рассматривает
вещь не только с исторической, но и с философской точки зрения и имеет
философское знание о ней»11. И далее он пишет: «Теория генерации есть
философское познание органических тел, или наука об органических те-
лах». И тут же добавляет: «Моя теория относится к анатомии, как дока-
зательство к самой теореме».
Основываясь на последних высказываниях Вольфа, Райков очень
правильно заключает, что «под теорией генерации Вольф понимал иное —
не то, что ему обычно приписывается при этом, а гораздо более широкое.
Он хотел основать новую научную дисциплину, основная цель которой —
объяснить и осмыслить морфологию животных и растительных организ-
мов»12. Однако дальше Райков неожиданно, игнорируя историческую пер-
спективу, называет эту науку чем-то «вроде курса теоретической анатомии,
или даже общей биологии».
Читая Вольфа, поражаешься размаху мысли, интуиции и наблюдатель-
ности этого гениального человека. Кажется странной насмешкой истории,
что эпигенетическая эмбриология XIX в., очень быстро после Бэра став-
шая на путь только исторического описания, от него ведет свое начало,
а причинный анализ развития считается новой наукой, родившейся лишь
в конце XIX в. С экспериментальной эмбриологией Вольфа, как, впрочем,
и Бэра, сближает не только задача причинного анализа, но и метод микро-
анатомирования живых зародышей, а также изучение уклонений от обыч-
ного развития для познания законов развития. Если мы учтем еще руко-
писи, обнаруженные в архивах Вольфа (Райков, 1947), из которых видно,
что Вольф отмечал и специально изучал изменчивость эмбрионального
развития, различая при этом как внешние условия, так и известную устой-
чивость, определенную организацию органической субстанции (квалифи-
цированную субстанцию), то должны будем признать, что теория развития
Вольфа включает в зародыше идеи, которые легли в основу многих наук,
занимающихся изучением индивидуального развития.
Непонятый современниками и забытый труд Вольфа не определил
той широкой науки, которую задумал его автор и лишь много лет спустя,
продолженный Пандером и Бэром, лег в основание современной эмбрио-
логии; в истории же причинного анализа развития имя Вольфа почти не
упоминается.
11 Цит. по переводу Райкова, стр. 60 (у Вольфа стр. 8) [С., стр. 239].
12 Б. Е. Райков. Указ, соч., стр. 60.
288
Т. А. Детлаф
X. ПАНДЕР
В 1817 г. появилась работа X. Пандера, в которой он сделал следующий
шаг в анализе ранних стадий развития цыпленка. Пандер впервые обнару-
жил в бластодерме цыпленка (Keimhaut, как он ее называет) три листка:
серозный (Serosenblatt), слизистый (Schleimcshicht) и средний сосудистый
(Gefasschicht). Вот как он описывает их образование: первоначально еди-
ный слой (Keimhaut) к 12-му часу состоит уже из «двух совершенно раз-
личных пластинок, внутренней — толстой, зернистой, непрозрачной
и наружной — тонкой, гладкой, прозрачной; последней из них, для точ-
ного обозначения и вследствие ее развития, мы даем название серозного
листка, а первую называем слизистым листком»13. При этом он умышленно
не пользуется термином Вольфа «наружный» и «внутренний». Он пишет:
«Едва ли нужно напоминать, что эти два слоя кожи [бластодермы] не
следует смешивать с наружной и внутренней оболочками желтка (Dotter-
haut) Вольфа, которые он иногда называет также слоями, так как здесь
речь идет о том, на что Вольф лишь намекнул и чего Галлер слегка кос-
нулся» (стр. 5—6). Любопытно, что Пандер упоминает Вольфа наряду
с Галлером, имя которого теперь не ставится в связь с учением о зародыше-
вых листках. Это наглядно иллюстрирует, каким представлялось значение
открытия Вольфа в то время. В глазах современников это был лишь част-
ный факт, за которым еще не вырисовывались контуры будущего учения
о зародышевых листках, кирпичом в фундаменте которого он в действи-
тельности явился.
Основной прием исследований Пандера заключался также в механиче-
ском разделении слоев. Он пишет, что «с образованием бластодермы уже
установлено и все последующее развитие цыпленка в яйце, которое с этого
момента связано только с непрерывным усложнением, так как все замеча-
тельное, могущее появиться в процессе развития, не может рассматривать-
тя иначе, как только изменение («Metamorphose») наделенных неисчерпае-
мой полнотой образовательных порывов («Bildungstriebens») мембран и
их листков» (стр. 6). И далее, описывая образование первичных складок
(при этом Пандер не заметил стадий первичной полоски, на что указал
позднее Бэр), он говорит, что в дальнейшем развитии одни складки сме-
няют другие, и просит не удивляться, «если в его описании так много будет
говориться о складках и перемещениях» (стр. 7). Заметим, что это обстоя-
тельство, развитое потом Бэром и последующими эмбриологами, Вольфом
не было подчеркнуто, и хотя он и писал о том, что в развитии различных
органов на ранних стадиях повторяются как бы однотипные процессы, и
привлекал даже внимание физиологов к этому явлению, считая, что в этом
скрыты глубокие законы развития, однако при этом он имел в виду нечто
иное. Пандер пишет, что эти первичные складки возникают в серозном
слое и за счет него же возникают вблизи четырехугольные пятна — буду-
щие позвонки.
Что же Пандер в таком случае называет третьим, сосудистым листком?
Уже вскоре после обособления серозного и слизистого листков в простран-
стве между ними Пандер заметил небольшие темные островки, которые
состоят из небольших шариков, прилегающих к нижней поверхности сероз-
ного листка. Около 20-го часа инкубации они заполняют уже все простран-
ство, около 30-го часа имеется слой шариков, образующих сетчатообраз-
ную ткань, позднее она вновь расходится на ряд островков, а в дальней-
шем они превращаются в кровяные островки, сливаются и вокруг них
13 С. Pander. Beitrage zur Entwicklungsgeschichte des Hunchens im Eyes.
Wurzburg, 1817.
X. П А Н Д Е Р
19 Инет, истории естествознания, т. V
290
Т. А. Детлаф
образуются стенки кровеносных сосудов. Таким образом возникает плот-
ный слой, который с этого момента Пандер называет сосудистым слоем.
На стадии 24 часов «весь зародышевый щиток состоит из этих трех, легко
друг от друга отличимых листков или слоев» (стр. 13—14). Мы видим,
следовательно, что хотя Пандер и называет сосудистым листком лишь
сравнительно позднюю стадию развития среднего листка, когда стенки
сосудов придают ему эпителиальный характер, однако указывает его
происхождение из отдельных клеток, между серозным и слизистым слоем,
на предшествующих стадиях. Поэтому можно, пожалуй, согласиться
с Бэром, который пишет, что Пандер называл эти клетки третьим листком14.
В другом месте рассматриваемой работы Пандер пишет: «Именно между
этими обоими листками зародышевого щитка [речь идет о серозном и сли-
зистом листках] возникает третий, средний, в котором образуются сосуды
и который мы поэтому называем сосудистым; после его образования возни-
кают важнейшие производные» (стр. 11). И дальше: «Путем совместного
действия (Gemeinschaft) этих трех листков возникают совсем новые обра-
зования». Следует помнить, что ни сомиты, ни хорда, с точки зрения Пан-
дера, не были производными среднего листка.
Позднее Ремак писал, что Пандер не заметил расщепления среднего
листка (боковой пластинки), не видел участия его ни в образовании стенки
тела, ни в образовании мышц кишечника. «Пандер словом «сосудистый
листок» называл как нерасщепленный средний листок, так и нижний слой
среднего листка, возникающий при его расщеплении»15. Пандер пишет,
что возникновение третьего листка видел и Вольф, но не мог правильно
понять его. Любопытно, что Ремак, оценивая уже и Вольфа и Пандера и
вполне признавая заслуги первого, пишет, что Вольф видел расщепление
среднего листка, а Пандер, наоборот, увел науку с верного пути в сторону.
Приведу буквально, что пишет о зародышевых листках Пандер: «В каждом
из этих трех слоев начинается собственный метаморфоз и каждый следует
навстречу своему пределу — цели (Ziel), однако каждый из них еще недо-
статочно самостоятелен, чтобы исполнить то, к чему он назначен; они
нуждаются еще в помощи друг друга (точнее, своих спутников) и поэтому
действуют все три совместно до тех пор, пока не будет достигнута опреде-
ленная высота организации, хотя они уже и определены (bestimmt) для
разных целей (Zweck)» (стр. 12). Приходится удивляться, как далеки эти
представления Пандера от того примитива, который принято критиковать
под названием теории зародышевых листков, и невольно спрашиваешь
себя, какой материал дал ему возможность сделать эти выводы. Думаю, что
известное значениеимел методисследования, которым пользовались эмбрио-
логи того периода, в частности Пандер, а именно микроанатомирование.
Так или иначе, основанное на наблюдениях или на гениальной догадке,
это понимание зародышевых листков созвучно современным знаниям.
Характерно, что Оппенгеймер16 это высказывание поставила эпиграфом
к своей статье, посвященной анализу истории и современного состояния
наших знаний о зародышевых листках.
В другом месте (стр. 15) Пандер пишет: «Так как зародышевый щиток
состоит из трех слоев, то каждый из них отдельно,— так как они и воз-
никли как отдельные,— начинает обнаруживать свою особенную деятель-
ность и действие в направлении его определенной цели [предела]. Из
14 К. В а е г. «Uber den litterarischen Nachlass..., стр. И—12.
15 R. R е m a k. Untersuchungen fiber die Entwicklung der Wirbelthiere. Berlin,
1855, стр. 32.
14 J. M. Oppenheimer. The non specificity of the germ layers. «Quert. Rev
Biol.», 1940, vol. 15, № 1, стр. 1—27.
Открытие зародышевых листков
291
наружного серозного листка развиваются наружные стенки тела, груди,
живота, таза и настоящий амнион. Голова, как мы уже видели, образуется
раньше. Сходным образом оба других слоя образуют кишечник с мезенте-
рием» .
Таким образом, согласно представлениям Пандера, в процессе развития
цыпленка (единственный объект его исследования) возникают сначала
два листка, потом третий, каждый из которых имеет свое уже определенное
назначение (установить которое он отчасти пытается). Этим впервые сфор-
мулировано основное содержание теории зародышевых листков, хотя она
специально не выделена и не названа. В отличие от работ Вольфа и Бэра,
труд Пандера не содержит никаких обобщений и представляет небольшое
по объему конкретное исследование.
К. М. БЭР
Карл Бэр в истории эмбриологии занимает одно из почетнейших мест.
Ссылки на его классическую работу о развитии цыпленка и сравнительно-
эмбриологические исследования (Uber Entwicklungsgeschichte der Thie-
re, 1828) можно встретить в любом, даже школьном, пособии. История
сохранила нам имя Бэра как великого эмбриолога, открывшего большое
количество новых факторов эмбрионального развития, в том числе яйцо
млекопитающих, первичную полоску у цыпленка, образование печени и
легких и многие другие. Бэр считается основателем теории зародышевых
листков. Наконец он известен как автор закона зародышевого сходства,
сыгравшего большую роль в дальнейшей истории развития биологической
мысли.
Однако при всем уважении к имени Бэра история не вполне к нему
справедлива. Эмбриология, шедшая с 60-х годов прошлого века под фла-
гом биогенетического закона, не сумела продолжить гораздо более много-
сторонний подход Бэра к анализу явлений эмбрионального развития,
а многие известные ему факты просто забыла. Так, Бэр учитывал, наряду
с исторической обусловленностью развития, непосредственную причинную
обусловленность, влияние внешних условий на развитие, биологическую
приспособленность животного на всех стадиях развития и изменение его
взаимоотношений с окружающими частями. Ему была известна изменчи-
вость зародышевых стадий и регуляторные и целостные явления в орга-
низме в процессе развития. Что касается представлений Бэра о зародыше-
вых листках, от которых часто датируют все учение о зародышевых лист-
ках, то они оказались в устах многих его интерпретаторов сильно иска-
женными, и если попытаться сличить, что пишут и писали по этому поводу
различные авторы, начиная от Ремака, Гиса, Геккеля и кончая современ-
ными нам исследователями (Кушакевич, Филипченко, Иванов, Поляков
и другие17), то обнаружатся большие разногласия.
В предисловии к своей книге «История развития животных»18 Бэр
17 R. Remak. Untersuchungen iiber die Entwicklung...; W. His. Unsere Kor-
perform und physiologische Problem ihrer Entstehung. Leipzig, 1874; E. Haeckel.
Studien zur Gastraea-Theorie. Jena, 1877, стр. 270—271; G. Кушакевич. Цит. соч.;
К. М. Бэр. Избр. работы (серия «Классики естествознания»). Псрев. с предисл. и
примеч. Ю. А. Филипченко. М.—И., 1924; П. П. Иванов. Общая и сравнительная
эмбриология. М.—Л., 1937; И. М. Поляков. Курс дарвинизма. М., 1941.
18 К. Baer. Uber elie Entwicklungsgeschichte der Thiere. Beobachtung und Ref-
lexion. Bd. I—II, 1828—1837. Для удобства читателя к цитатам, приводимым в тексте из
ч. I. «Истории развития животных» Бэра в моем переводе, приводятся ссылки не только
на страницы издания 1828 г., но и на страницы издания 1950 г. (см. примеч. 1) в
переводе и с комментариями Райкова, причем перед страницами последнего издания
ставится «Р».
19*
292
Т. А. Детлаф
пишет, что развитием цыпленка он занялся по совету своего учителя Дел-
лингера, а главным образом под влиянием интересных открытий своего
друга Пандера. Однако начатые по случайному поводу эмбриологические
исследования с первых же шагов приобрели для Бэра огромный интерес,
так как в них он нашел способ для установления единства плана строения
животных одного типа и различной организации животных разных типов.
Надо сказать, что к моменту начала эмбриологических исследований
Бэр был уже автором теории типов (первая публикация его на эту тему
относится к 1817 г.). Он пишет по этому поводу: «Исследования по истории
развития увлекали меня все больше, так как они везде сливались с дру-
гими моими взглядами на организацию животных и тем самым, казалось,
взаимно подтверждали их справедливость» (стр. VIII; Р., стр. 12). Это
обстоятельство кажется мне очень важным, так как оно определило инте-
рес к сравнительному изучению развития. Таким образом, стремление
обосновать теорию типов определило то, что Бэр не ограничился, как
Вольф и Пандер, исследованием развития цыпленка, а перешел к сравни-
тельно-эмбриологическим исследованиям.
Ввиду часто встречающегося в нашей литературе мнения, что основа-
телем сравнительной эмбриологии был А. О. Ковалевский, надо подчерк-
нуть следующее обстоятельство: мне кажется необходимым различать
эволюционную сравнительную эмбриологию, основателем которой был
действительно Ковалевский, и типологическую сравнительную эмбриоло-
гию Бэра, в основе которой лежало сравнение развития разных типов жи-
вотных с целью доказать справедливость теории типов.
Следует отметить еще одну очень важную особенность эмбриологических
исследований Бэра, именно их метод (сходными методами пользовался,
повидимому, и Пандер, хотя подробно он их не описывает). Бэр анатоми-
ровал зародыш в часовом стекле под водой, манипулируя с ним под про-
стой лупой двумя руками, вооруженными иглами. Использование микро-
скопа он считал в большинстве случаев нецелесообразным, так как ука-
зывал, что «предел для исследования ставят не размеры, а первоначальная
однородность. Поэтому для исследования важно не большое увеличение,
а возможность различать тени и поворачивать зародыш во все стороны,
а также разделять его на части при слабом увеличении». Это, может быть,
было одной из причин, почему, описав «зернистое» строение частей заро-
дыша, Бэр не заметил всеобщности этого явления. Иногда Бэр для иссле-
дования уплотнял зародыш, предварительно обрабатывая его серной
кислотой, а часто исследовал его в живом состоянии. Если учесть, что
Бэр был лишен возможностей, которые дает современная микротехника,
то анатомический метод Бэра, при целостном подходе к онтогенезу как
увеличивающемуся разнообразию, при котором реализуется определенный
тип строения, станет для нас ясен. Он очень сильно отличается от метода
позднейших исследований сравнительной и эволюционной эмбриологии.
Благодаря своему способу исследования Бэр не только наблюдал постепен-
ное возникновение дифференцировок, но и различал свойства частей —
большую или меньшую гибкость, плотность (хорды), состояние натяжения,
степень соединения с соседними частями зародыша и изменение этих свойств
на разных стадиях. Не случайно он довольно часто ставит вопрос о причи-
нах того или иного изменения или даже о влиянии частей зародыша друг
на друга, в частности вопрос о том, что вызывает выпячивание глазных
пузырей (стр. 24—25) и о влиянии глазного пузыря на эпителий. Это по-
следнее замечание Бэра предвосхитило одно из основных открытий экспе-
риментальной эмбриологии. Поскольку это предвидение Бэра осталось
незамеченным, приведу его буквально: «Глаз представляет, повидимому,
К, М. Б Э Р
С портрета, помещенного в автобиографии Бэра
294
Т. А, Детлаф
выпячивание нервной трубки через мясной слой (содержащий также и
кости) вплоть до кожного слоя, и наружные части глаза представляют вы-
званный этим метаморфоз (dadurch hervorgerufene Metamorphosen) [преобра-
зование] кожи» (ч. I, стр. 155). Приведенные слова Бэра показывают, что
не вполне правильно оценила его роль в постановке данной проблемы и
Мануйлова, говоря, что «вопрос о том, существует ли физиологическая
связь между образованием и развитием глазного бокала и линзы или они
развиваются независимо, возник еще в начале прошлого столетия в резуль-
тате наблюдений К. Э. Бэра, Гушке и Ремака, показавших, что глазной
бокал развивается из вещества мозга, а линза—из внутреннего слоя экто-
дермы»19. Мы видим, что для Бэра влияние глаза на эпителий является
почти твердо установленным фактом. Это положение надо тем более подчерк-
нуть, что в новом издании книги Бэра оно переведено неточно и не передает
мысль Бэра: на стр. 228 мы читаем: «глаз представляет собой, видимо,
выпячивание нервной трубки через мускульный слой... вплоть до кожного
слоя, и наружная часть глаза есть поэтому метаморфоз кожи».
В некоторых случаях Бэр прибегает к специальным опытам. Так, чтобы
выяснить, чем заполнено пространство, замыкаемое спинными складками,
он поместил зародыш под воду и иглами раздвинул уже сомкнувшиеся
складки. Так как при этом вышел пузырек воздуха, Бэр показал, что это
пространство не заполнено жидкостью. Бэр выступает перед нами не только
как талантливый, тонкий наблюдатель, не только как сравнительный
эмбриолог, но и как своеобразный экспериментатор, широко использую-
щий ограниченный круг доступных ему средств (охлаждение, нагревание,
разделение частей, действие кислот и другие приемы) для выяснения не-
посредственных условий развития.
Свои представления о взаимной обусловленности отдельных процессов
развития Бэр сформулировал в общем тезисе, согласно которому «каждая
предыдущая стадия развития является основанием для последующей».
Эта мысль, однако, не является изолированной, а входит органической
частью в общую концепцию развития Бэра, к рассмотрению которой мы
переходим, поскольку она нужна для понимания его учения о зародышевых
листках.
После очень тщательного и детального исследования развития цыпленка,
описанию которого посвящена большая часть первого тома «Истории
развития животных», Бэр в шести схолиях излагает свои соображения и
выводы. Интересно, что он считает необходимым остановиться на аргумен-
тах в пользу эпигенеза, и — почти через 70 лет после Вольфа — повторяет
его довод: «Можно с уверенностью утверждать, что при начале насиживания
в яйце нет зародыша, ибо уже при среднем увеличении в плодовом поле
можно различить отдельные шарики, которые содержатся и в зародыше
в момент его первого появления в количестве нескольких сотен» (ч. I,
стр. 145; Р., стр. 214).
На основании анализа развития цыпленка Бэр формулирует «закон
развития»: «Если взглянуть на процесс образования зародыша, то при
этом раньше всего и больше всего бросится в глаза, что из гомогенного и
общего постепенно возникает гетерогенное и частное» (ч. I, стр. 153; Р.,
стр. 225). Бэр пишет, что этот закон развития не был до сих пор достаточно
ясно «кем-либо формулирован, а между тем он играет столь большую роль
во всех отдельных моментах превращения, что вообще невозможно гово-
рить о развитии, не выражаясь именно в духе этого закона» (ч. I, стр. 153,
19 Н. А. Мануйлова. Влияние глазной чаши на развитие хрусталика у
аксолотля. «Журн. эксп. биол.», 1931, т. VII, выпер. 1, стр. 77—97.
Открытие зародышевых листков
295
Р., стр. 225). Он настолько вытекает из всего описания развития цыпленка,
что доказывать его Бэр считает излишним и лишь указывает способы
этой дифференцировки. Бэр различает три ее формы: первичное обособле-
ние, гистологическое обособление и морфологическое обособление. Рас-
смотрим их кратко.
Первое однородное скопление «зернышек», которое возникает на
поверхности желтка, Бэр называет зачатком, который противопоставляет
остальной массе желтка; последний же он считает (как у птиц, так и у всех
других животных) только питательным материалом20. К середине первого
дня в зачатке обособляются два листка, а потом между ними появляется
третий; Бэр называет их, согласно Пандеру, серозным слизистым и сосу-
дистым, а иногда, в особенности во второй части книги, распространяет
на них названия, предложенные им первоначально для структур более
поздних стадий: анимальный и пластический. Что же касается сосудистого
листка, то относительно его принадлежности к тому или иному из этих
двух листков у Бэра, как будет показано ниже, нет определенности. В ходе
изложения он дает разные определения по этому поводу. Заметим, что эта
двойственность терминологии Бэра привела к большой путанице, так как
одни приписывают Бэру два исходных зародышевых листка (Гис, 1874;
Геккель, 1877; Филипченко, 1924; Иванов, 1937), а другие — три (Ремак,
185221; Кушакевич, 1906, и др.). Расчленение первоначально единого за-
чатка на зародышевые листки Бэр называет первичным обособлением.
Таким образом, образование зародышевых листков представляет первую
фазу дифференцировки.
После образования первичной полоски (впервые описанной Бэром)
и начала обрастания желтка Бэр различает в бывшем зачатке центральную
часть (область первичной полоски, а потом спинных и брюшных складок),
которую с этого момента называет зародышем, или эмбрионом (Embryo),
и остальную часть, называемую им теперь «бластодермой». Не следует
путать «бластодерму» Бэра и «бластодерму» Пандера. Последняя соответ-
ствует тому, что теперь называется бластодермой, и тому, что Бэр называет
зачатком. Предложенное Бэром деление на эмбрион и бластодерму сейчас
не принято. Бэр заменил термин Пандера словом «зачаток», чтобы сделать
его применимым для всех животных, у которых, как пишет Бэр, зачаток
далеко не всегда представляет тонкую пластинку, как у птиц, но бывает
толст, например, у рыб, а у амфибий образует даже пузырь.
Вслед за образованием первичной полоски (и возникающей в ней
хорды), представляющей основную ось симметрии позвоночного, с боков
от нее поднимаются спинные складки, которые замыкаются и образуют
анимальный спинной отдел. К этому моменту Бэр различает как в зародыше
(помимо осевой части), так и в бластодерме два пласта: верхний, анималь-
ный, так как он образует анимальные отделы тела, и нижний, пластиче-
ский, образующий пластический отдел тела. Оба эти пласта в свою очередь
состоят каждый из двух листков (верхний из серозного и мясного, и нижний
из слизистого и сосудистого). В спинных складках (соответствующих
современным нервным валикам) обособляются мускульные и нервные
пластинки. Немного позднее образуются брюшные пластинки (соответ-
ствующие современным туловищным складкам), в которых участвуют как
анимальный, так и пластический пласты, на нижней стороне также
20 Эта ошибка Бэра была позднее отмечена Рускони, который на основании этого
утверждал, что имеются не один, а разные модусы развития, и отрицал обязательное
существование зародышевых листков у всех животных.
21 R. R е m a k. Note surle developpement des animaux vertebres.«C. R. Soc. Biol.»,
t. XXXV, 1852, Яг И, стр. 1—4.
296
Т. А. Детлаф
замыкающиеся, благодаря чему зародыш почти совсем обособляется от
желтка, окруженного желточным мешком. Зародыш приобретает форму
восьмерки, спинная и брюшная трубки которой соединяются общей им обеим
осевой линией. В каждой из этих больших трубок содержится целый ряд
других заключенных друг в друга трубок. Зародышевые листки, бывшие на
предыдущих стадиях плоскими, в процессе образования спинных и брюш-
ных пластинок согнулись, сомкнулись своими латеральными краями и
образовали эти трубки. Бэр называет их основными или первичными орга-
нами (Fundamentalorgane), так как из них постепенно путем морфологиче-
ского обособления образуются специальные органы.
Образование этих основных органов (трубок) и их относительное поло-
жение, с одной стороны, являются результатом первичного обособления,
т. е. образования зародышевых листков, с другой стороны — определены
«схемой развития». Понятие «схемы развития» в концепции Бэра занимает
большое место и связано с его теорией типов. «Схема развития,— по его
мнению,— это не что иное, как образующийся тип, а тип — не что иное,
как результат схемы развития» (ч. I, стр. 258; Р., стр. 362). Если учесть,
что типом Бэр называет отношение в расположении органических элемен-
тов и органов, являющихся в свою очередь выражением основных отноше-
ний в направлении отдельных проявлений жизни, например, «восприни-
мающего и выделяющего полюса» (ч. I, стр. 208; Р., стр. 298), становится
попятным, что как тип, так и схема развития характеризуются геометри-
ческими отношениями, «типом организации». Отсюда естественно, что-
особый тип организации обусловливает особый тип строения. В зародыше-
вом состоянии, с точки зрения Бэра, тип проявляется в наиболее чистом
виде, так как признаки крупных систематических единиц появляются
раньше, чем признаки более мелких22. Поэтому именно в развитии Бэр
ищет доказательства своей теории типов. Так, лучевой тип, у которого
восприятие и выделение приурочены к центру и периферии, определяется
лучистой формой развития; тип моллюсков, у которого нет правильной
симметрии и восприятие происходит чаще справа, а выделение слева,
относится к извилистой схеме развития23. Членистый тип Бэр характери-
зует тем, что у него восприятие приурочено к переднему, а выделение
к заднему концу; тип развития симметричный, замыкание идет с брюшной
стороны к спине. Наконец, тип позвоночных имеет двойное строение и
образован как бы из предыдущих типов. Анимальная часть построена
по типу членистого животного, а пластическая — по типу моллюсков.
Таким образом, анимальная и пластическая части тела, с точки зрения
Бэра, имеют совершенно различные схемы развития: для анимальной части
характерна двойная симметрия, как в членистом типе, а в пластической
части господствует тип моллюсков, правильная симметрия отсутствует.
Отсюда понятна потребность Бэра разграничить и в развитии анималь-
ную и пластические части и доказать, что они развиваются разными путя-
22 Это положение Бэра оказало отрицательное влияние на последующее развитие
эмбриологии, подготовив почву для схематизации онтогенеза Геккелем, но рассмотре-
ние этого вопроса выходит за рамки настоящей работы. Однако дальше будет показано,
что оно наложило известный отпечаток и на представление Бэра о зародышевых лист-
ках (особенно во второй части его «Истории развития животных»).
23 Отметим, что, поскольку развитие моллюсков не было изучено, Бэр специально
изучал его (как и развитие насекомых) и обнаружил у них зародышевые пласты, со-
ответствующие анимальному и вегетативному, т. е. стенке тела и стенке кпшечника, а
не зародышевые листки в первоначальном смысле. Последние были обнаружены у мол-
люсков лишь позднее Ковалевским и Мечниковым. Таким образом, встречающееся в
литературе мнение, что учение о зародышевых листках было распространено на беспоз-
воночных только Мечниковым и Ковалевским, не вполне точно.
Открытие зародышевых листков
297
ми. Мне кажется, что именно поэтому Бэр вводит свое знаменитое деление
тела 2—3-суточного эмбриона на анимальную и пластическую части,
состоящие, в свою очередь, каждая из двух листков и представляющие
с одной стороны, стенку тела (будущие брюшные пластинки), покров и па-
риетальный листок боковой пластинки (а по терминологии Бэра — сероз-
ный и мясной листки), а также спинные пластинки, т. е. все осевые органы,
а с другой — стенку кишечника (энтодерму и висцеральный листок, а по
терминологии Бэра — слизистый и сосудистый листки). Бэр старается
проследить различие между ними до самых ранних стадий, и поэтому не
случайно он так много раз в своей книге пытается заменить деление заро-
дышевых листков Пандера своим делением на анимальную и пластическую
части. Естественно, что на этом пути он встречает большие трудности,
так как эта замена в данном случае не диктуется фактами а, наоборот,
навязывается фактам. Поэтому, пытаясь установить отношение анималь-
ной и пластической частей к первоначально возникающим трем зародыше-
вым листкам, им самим описанным, он впадает в явные противоречия и на
протяжении книги дает несколько решений этого вопроса. Там, где Бэр
выступает как исследователь, описывающий развитие цыпленка, он
пишет: «Противоположность обеих поверхностей [зачатка] развивается
дальше, и можно говорить о верхнем и нижнем слое... масса, которая ле-
жит между ними, частично примыкает к нижнему слою, частично к верх-
нему. Так постепенно развиваются два внутренних слоя — нижний и
верхний... нижний становится сосудистым слоем... верхний мясным»
(ч. II, стр. 68). Там же, где он выступает как поборник теории типов,
которому нужно дать схему, общую для всех позвоночных и отражающую
противоположность анимальной и пластической частей, он пишет: «Веге-
тативный [в других местах он его называет пластическим] листок содер-
жит, таким образом, слизистый и сосудистый слой, анимальный листок
соответствует серозному листку Пандера в первый период. Позднее он
разделяется в середине на два слоя, нижний из которых я называю, как
мне кажется вполне подходяще, мясным слоем, а верхний — кожным
слоем» (ч. II, стр. 46—47).
Во второй части, где тенденция доказать всеобщность типа позвоноч-
ных в развитии у разных классов выступает особенно четко и где Бэра
уже мало интересует фаза первичного обособления, а в основном — все-
общность деления на анимальную и пластическую части, Бэр прямо пишет,
что ему казалось невозможным сохранить деление на серозный, сосудистый
и слизистый листки, «поскольку он [серозный листок], очевидно, образует
противоположность двум другим слоям, так как из него образуется все
анимальное тело эмбриона» (ч. II, стр. 46).
Как мы уже видели, схема развития позвоночных характеризуется тем,
что «развитие идет из одной оси, приводя к образованию двух листов на-
верху [спинные пластинки], срастающихся по средней плоскости, и двух
листов внизу [брюшные пластинки], также срастающихся посредине.
Благодаря этому образуются две главные трубки, лежащие одна над дру-
гой. Во время образования последних зачаток разделяется на слои, и
поэтому две главные трубки оказываются состоящими из соподчиненных
трубок, которые замыкаются, образуя основные органы, обладающие спо-
собностью превращаться затем во все органы, которыми поддерживается
экономия всей жизни [животного], за исключением органов движения»
(ч. I, стр. 244; Р., стр. 344). Асимметрия пластической части возникает
вторично, в связи с поворотом зародыша набок. Однако введенное Бэром
разделение зачатка на анимальный и вегетативный листок (в ч. II его
труда) или 2—3-суточного эмбриона на анимальную и пластическую части
298
Т. А. Детлаф
(в ч. I) позволило ему противопоставить их друг другу уже на ранних
стадиях, и в этом, как мне кажется, смысл этого расчленения и объяснение
того значения, которое придает ему Бэр.
Это почти прямо говорит и сам Бэр. В заключении к столь богатому
фактами и обобщениями первому тому он специально подчеркивает это
обстоятельство: «В заключении ко второму периоду мы уже отмечали, что
в продолжение его полностью определяется характер позвоночного живот-
ного — в то время как анимальная часть формируется по удвоенному
типу членистых животных, пластическая формируется по типу моллюсков»
(ч. I, стр. 139; Р., стр. 207).
Мы остановились так подробно на типологических представлениях
Бэра, так как они, как видим, наложили печать на его схему деления
зародышевых листков, заставив его несколько исказить факты в пользу
теории.
Однако не всегда Бэр-теоретик доминирует над Бэром-наблюдателем.
Утверждая наличие типов, Бэр отрицает единство происхождения живот-
ных. Хотя он и говорит об «изменчивости главных типов в их подчиненных
формах...» (ч. I, стр. 219; Р., стр. 313) и называет (ч. II, стр. 280) рептилий
и млекопитающих «нижними» и «верхними родственниками» птиц, а о сум-
чатых пишет, что они представляют только «переходные к другим формы»
(ч. II, стр. 168), тем не менее широкий трансформизм он отрицает, считая
невозможным переход из одного типа в другой. При этом он проявляет
резко отрицательное отношение к ламарковскому принципу изменения
путем упражнения.
Этим объясняется горячность, с которой Бэр (ч. I, 5-й схолий) возра-
жает против того, что «зародыш высшей формы постепенно проходит через
стадии низших животных форм»24. «Наоборот,— говорит он,— повидимому,
тип каждого животного фиксируется в зародыше с самого начала и господ-
ствует над всем развитием» (ч. I, стр. 220; Р., стр. 315) и ниже: следователь-
но, эмбрионы позвоночных при развитии не «проходят стадий, [отвечаю-
щих] никаким [известным] постоянным животным формам», и «о происхож-
дении зародыша по всему животному ряду уже в силу одного того не может
быть и речи, что он никогда не переходит из одного типа в другой». Все
эти соображения Бэра не мешают ему, однако, писать, что «в состоянии
собственно зачатка, вероятно, имеется полное соответствие между всеми
эмбрионами, развивающимися из настоящих яиц» (ч. I, стр. 223; Р.,
стр. 318). Бэр пишет, что зачаток в яйце следует рассматривать как пузырь
(в яйце птиц он обрастает желток, в яйце лягушки еще раньше имеет вид
пузыря), но «так как, однако, зачаток (Keim) сам является ^сформиро-
ванным еще животным, то не без основания можно утверждать, что про-
стая форма пузыря является той самой общей основной формой, из кото-
рой развиваются все животные не только в идеальном смысле, но и исто-
рически» (ч. I, стр. 224; Р., стр. 320). Это единственное место, где Бэр
как бы оговаривается о едином историческом происхождении всех живот-
ных от простой пузыревидной формы. «Форма пузыря (Blasenform) являет-
ся общей исходной формой (Urform), ибо что является для всех животных
более общим, чем противоположность между внутренней и наружной
поверхностью?» (там же). Наряду с этим Бэр отмечает еще одно сходство
между всеми формами развития. У всех животных, «имеющих в более ран-
нее время зачаток и желток, зачаток разделяется на несколько слоев».
Бэр указывает даже возможный фактор этого обособления — именно
24 Бэр возражает здесь против представлений Серра и Меккеля, однако не назы-
вает их, как не называл выше и имени Ламарка.
Открытие зародышевых листков
299
отношение к желтку (ч. I, стр. 261; Р., стр. 366). В другом месте (ч. II,
стр. 68) Бэр сравнивает эти слои на начальных стадиях их возникновения
со слоями тела у взрослого полина (см. ниже).
Таким образом, хотя Бэр-теоретик и утверждает, что «тип животного
фиксируется с самого начала» и что «зародыш позвоночных при развитии
не проходит никаких стадий, отвечающих постоянным животным формам»,
тем не менее этим «началом» оказывается не оплодотворенное яйцо, а неко-
торая общая всем животным стадия зачатка, да еще похожая на полипа.
Только начиная с этой стадии, способ развития вызывает различия в перво-
начально «сходных друг с другом во всех существенных особенностях
зачатках», и, таким образом, только с определенной стадии реализуются
разные типы25. Бэр предвосхитил здесь во многом Ковалевского и Геккеля;
однако, в противоположность последним, он не поставил общность началь-
ной пузыревидной стадии и фазы первичного расчленения (т. е. образова-
ние зародышевых листков) в связь с общностью происхождения животного
мира. Это объясняется его общими убеждениями: предвзятое, отрицатель-
ное отношение к идее генетического родства типов помешало ему увидеть
закономерность, к которой, казалось бы, непосредственно приводили имев-
шиеся в его распоряжении факты. В одном месте, как мы видели, Бэр
как будто даже оговорился о единстве исторического развития всех живот-
ных, но всеми остальными высказываниями он аннулирует это замечание.
Таким образом, закон зародышевого сходства Бэра, являющийся предше-
ственником биогенетического закона, и его учение о зародышевых листках,
предшествующее теории зародышевых листков эмбриологов-эволюциони-
стов, у Бэра еще не связаны причинно, а представляют собой два самостоя-
тельных явления.
На примере зародышевых листков следует еще раз обратить внимание
на многосторонность анализа Бэра. Наряду со сравнительным анализом
зародышевых листков у разных групп животных Бэр ставит вопрос о при-
чине их возникновения и условиях дальнейшего преобразования, различ-
ного в разных типах, о их значении в последующем развитии и, наконец,
о их изменчивости и ее условиях. В частности, по вопросу о дальнейшем
преобразовании Бэр пишет: «Чтобы вызвать подобное многообразие
[речь идет о различном строении животных разных типов], на зачатки
должны воздействовать различные условия или образующие силы» (ч. I,
стр. 258; Р., стр. 362). Этим как будто бы сказано все основное относительно
фазы первичного расчленения. «Существенное в образовании слоев, пред-
ставляется мне, состоит в приготовлении к будущему развитию»,— пишет
Бэр (ч. I, стр. 20; Р., стр. 51). С момента образования первичных или основ-
ных органов, т. е. с момента замыкания зародышевых листков в трубки,
зародыш вступает в фазу морфологической и гистологической дифферен-
цировки.
Помимо типа, реализующегося по определенной схеме, Бэр различает
степень образования животного тела, которая состоит в большем или
меньшем «гистологическом и морфологическом обособлении;... один и
тот же тип может обнимать различные ступени развития и, наоборот, одна
и та же ступень развития может быть достигнута в различных типах.
Производное от ступени развития и типа и образует отдельные крупные
группы животного царства, которые называют классами» (ч. I, стр. 208;
Р., стр. 292). Необходимо рассмотреть, как представляет себе Бэр фазу
25 На это противоречие обратил внимание С. Г. Крыжановский (Принцип рекапи-
туляции и условия исторического понимания развития». «Сб. памяти акад. А. Н. Се-
верцова». М.—Л., 1939, т. I, стр. 291).
300
Т. А. Детлаф
морфологической дифференцировки, так как, во-первых, это имеет прямое
отношение к его учению о зародышевых листках, а во-вторых, занимает
существенное место в его общей концепции.
После первичного обособления, или дифференцировки зародышевых
листков, происходит дифференцировка внутри них, которую Бэр называет
гистологическим обособлением. Замечательно, что расщепление, которое
происходит при гистологическом обособлении, Бэр ставит в связь с дроб-
лением яйца лягушки, говоря, что это аналогичные процессы. Особенно
ясно это высказано в работе о развитии амфибий26: «Я совершенно убежден
и считаю, что распад массы желтка является лишь прототипом гистологи-
ческой дифференцировки. Я думаю, что элементарные волокна мускулов
не откладываются рядом друг с другом, а что первоначально образованные
постепенно делятся. Точно так же и нервы» (стр. 505—506). Это хорошо
согласуется с общими представлениями Бэра о том, что нигде нет новообра-
зования, а только преобразование.
Наконец, третьей формой дифференцировки является дифференцировка
внешнего вида. Отделы основных органов, возникшие путем замыкания
зародышевых листков в трубки, приобретают индивидуальные формы,
которые позднее имеют специальные функции, являясь в то же время как
бы соподчиненными частями общего отправления всей трубки. Например,
в слизисто-кожной трубке дифференцируются полость рта, желудок, киш-
ка, дыхательный аппарат, печень и пр. Особенности их развития связаны
с особенностями роста, который происходит то относительно сильнее, то
медленнее. Таким образом, неравномерный рост является причиной мор-
фологической дифференцировки, которую Бэр называет морфологическим
обособлением-, если усиленно растет большой отдел, происходит разгра-
ничение частей, если маленький — выпячивание; так, например, обра-
зуется глаз. Морфологическая дифференцировка является относительной,
тогда как гистологическая — антагонистической. Интересно, что, не
имея еще отчетливого представления о клетке, Бэр уже констатирует
независимость гистологической дифференцировки от морфологической.
Он пишет: «Каждый орган представляет, таким образом, измененную часть
общего органа, и в этом смысле можно сказать, что каждый орган уже
содержится в основных органах, притом во всем своем объеме» (ч. I,
стр. 157; Р., стр. 230). Часть первичной трубки, из которой образуется
в будущем данный орган, например, дыхательное горло, он называет
«будущее (kunftige) дыхательное горло».
Во второй части, для установления положения этих будущих органов,
он прослеживает развитие зародыша в обратном порядке и, постепенно
упрощая его и мысленно развертывая складки, приходит к констатации
наличия простой пластинки с ее слоями, а дальше и без слоев. Бэр пишет:
«Как мы представляем себе животное, все более упрощая его для того,
чтобы установить основную форму его образования, так оно постепенно
развивается, однако в обратном порядке» (ч. II, стр. 67). Таким образом,
Бэр проделывает путь, который позднее с той же целью повторил Гис
(1874). Разница, и очень существенная, заключается между ними, однако,
в том, что локализацию будущих органов Гис довел до стадии яйца,
а Бэр говорит о будущих органах и факторах их обособления лишь приме-
нительно к частям основных органов или трубок. В понятие неравномер-
ного роста как фактора морфологической дифференцировки, которое Гис
26 К. М. В а е г. Die Metamorphose des Eies der Batrachier von der Erscheinung
des Embryo und Folgerungen aus ihr filr Theorie der Erzeugung. «Arch. f. mikr. Anat».,
1834.
Открытие зародышевых листков
301
также берет у Бэра, они вкладывают различное содержание. Гис говорит
о наследственно обусловленной мозаике различных потенций к росту27,
а Бэр пишет гораздо более обще: «Мы утверждаем, напротив, что возник-
новение органа, как и возникновение эмбриона, есть только начало роста
и что рост есть продолжение возникновения, которое, однако, является
только кажущимся и покоится на преобразовании. Абсолютное же начало
всегда неуловимо» (ч. I, стр. 158; Р., стр. 232). «Нигде нет новообразова-
ния, а только преобразование» (ч. I, стр. 156;, Р., стр. 229).
Дифференцировка, как морфологическая, так и гистологическая,
представляет «образование особого из общего» (ч. I, стр. 156; Р., стр. 230).
Все частное раньше заключено в общем. «Строго говоря,— пишет Бэр,—
дыхательное горло никогда не отсутствовало полностью, оно только мед-
леннее и позднее развивается, чем легкие» (ч. I, стр. 157; Р., стр. 230).
Высмеивая преформизм и теорию включений, веру в авторитеты и простое
нежелание наблюдать, приводя доказательства эпигенетического харак-
тера развития, Бэр в то же время далек от представления о развитии как
•об элементарном новообразовании.
Если представить себе вопрос о соотношении преформации и эпигенеза,
как он должен был стоять перед Бэром, то, мне кажется, можно сказать,
что он был для него не менее сложен, чем до самого недавнего прошлого
для современной нам науки. Элемент преформизма содержала в себе сущ-
ность животного — «тип» Бэра, а обусловленность последовательных
стадий развития, о которой говорит Бэр, созвучна нашим эпигенетическим
представлениям. Эту «сущность животного» Бэр считал нематериальной.
Бэр пишет: «...хотя само собой ясно, что каждый новый шаг в развитии
может быть сделан лишь благодаря предыдущему состоянию, но все раз-
витие в целом управляется и направляется общей сущностью животного,
которое должно при этом образоваться; таким образом, нет такого состоя-
ния, которое было бы единственно и абсолютно обусловливающим собой
будущее» (ч. I, стр. 147; Р., стр. 217). Бэр доказывает нематериальный
характер этой «сущности», следующим образом. Он вскрыл более 2000 яиц
и наблюдал, как в свое время и Вольф, а также Меккель28, широкую измен-
чивость ранних стадий развития, большую, чем у взрослых форм. Бэр
пишет: «С трудом даже можно представить себе, как столь различные обра-
зования приводят все же к одному и тому же результату, и почему, кроме
нормальных цыплят, не получается множества уродов». Но так как уродов
действительно бывает мало, «приходится заключить, что описанные раз-
личия выравниваются, и каждое отклонение, насколько возможно, при-
водится к норме» (ч. I, стр. 448; Р., стр. 218). Отсюда Бэр делает вывод,
что «не материя, в том виде, как она уже распределена, а сущность (идея,
согласно новой школе) размножающейся животной формы управляет раз-
витием плода» (ч. I, стр. 48; Р., стр. 219). Факт изменчивости эмбрионов
впоследствии оказался совершенно забытым и лишь в конце прошлого
века вновь был открыт Ру (Roux), Кайбелем (Keibel), Мейнертом (Mennert)
и другими. Следует обратить внимание на то, что один и тот же факт измен-
чивости онтогенеза привел Ру к вопросу о непосредственных причинах
этой изменчивости и явился одной из предпосылок экспериментальной
эмбриологии, а сравнительных эмбриологов эволюционной школы —
27 Представления Гиса подробно разобраны в работе Р. А. Чапницкой («Основные
представления Впльгельма Гиса о процессе онтогенеза», 1947. Дипломная работа.
Биофак МГУ). Через Гиса Бэр непосредственно связывается с современной экспери-
ментальной эмбриологией.
28 См. С. Г. К р ы ж а н о в с к и й. Цит. соч.
302
Т. А. Детлаф
к пересмотру биогенетического закона (Северцов29). Эти два самостоятельно
развивающихся направления исследования, отражающие лишь разные
стороны единого процесса развития, до последнего времени совсем не
имели общего языка, между тем как Бэр пытался совместить на современ-
ном ему уровне знаний изучение обеих сторон явления. Хотя, в отличие от
эволюционной школы, Бэр допускал изменчивость лишь в пределах типа,
тем не менее эти проблемы перед ним стояли.
Вернемся еще раз к вопросу о трех формах обособления. Бэр пишет:
«Так, путем троякой дифференцировки возникает гетерогенность тела,,
и каждый отдельный орган, как и каждый большой комплекс органовг
обнаруживает все возрастающую самостоятельность» (ч. I, стр. 156; Р.,
стр. 229). Бэр отмечает, что в течение развития происходит увеличение
самостоятельности зародыша и изменение его отношения к окружающим
частям. Вначале он представляет собой лишь часть материнского орга-
низма, потом — лишь часть зачатка, обособляясь от которого, он еще
остается связанным с «бластодермой», от которой получает питание. После
образования туловищных и брюшных пластинок он отшнуровывается и
от нее. Образуются тело зародыша, амнион и желточный мешок. Часть
зародыша начинает господствовать над «бластодермой», включая ее или
отбрасывая, и, наконец,— последняя степень самостоятельности — он
выходит из оболочек и приходит в непосредственное общение с внешней
средой. «История развития особи есть история растущей во всех отноше-
ниях индивидуальности» (ч. I, стр. 263; Р., стр. 369). Так формулирует
Бэр общий результат своих исследований и соображений.
Учение Бэра о «зародышевых листках»
Остановимся теперь несколько подробнее на так называемом учении
Бэра о зародышевых слоях, или листках, процесс образования которых Бэр
называл первичным обособлением. Выше мы видели, что расчленение за-
чатка цыпленка, установленное ранее Вольфом и более детально раскрытое
Пандером, в исследованиях Бэра заняло определенное место в цепи про-
цессов образования зародыша (фаза первичного обособления); с другой
стороны, благодаря сравнительным исследованиям, оно приобрело значе-
ние всеобщности. Таким образом, у Бэра (а отчасти уже у Пандера) мы
встречаем не простую констатацию факта образования зародышевых лист-
ков, имеющих значение аргумента в пользу эпигенеза, а действительно —
учение о зародышевых листках. Однако конкретное содержание понятия
«зародышевые листки», а также название их на протяжении многих стра-
ниц его книги несколько раз изменяется, и в этом необходимо разобраться
детальнее, так как определение зародышевых листков, данное Бэром, часто
служит в литературе своего рода эталоном, а между тем этот эталон в руках
различных исследователей оказывается различным, что вносит крайнюю
пестроту.
Уже на стадии 12 часов насиживания Бэр описывает образование
в зачатке двух слоев: «поверхностного, более тонкого, но более прочного,
похожего на наружную кожу [оболочку, ОЬегЬап1],и нижнего, более тол-
стого, более зернистого и менее связанного» (ч. I, стр. 9; Р., стр. 37). Это
разделение начинается, повидимому, с началом насиживания. Его можно
заметить еще раньше, до 12 часов насиживания, однако отчетливым оно
становится незадолго до появления эмбриона (т. е. первичной полоски,
29 А. Н. С е в е р ц о в. Этюды по теории эволюции. Берлин, 1922; его же.
Морфологические закономерности эволюции. М.—Л., 1939.
Открытие зародышевых листков
303
16—18 часов), причем на этой стадии оно яснее, чем на более поздних.
«Мы называем,— пишет Бэр,— верхний слой, согласно Пандеру, серозным
листком, а нижний слизистым» (ч. I, стр. 9). Однако он тут же указывает,
что «это название [серозный] мало подходит и должно быть заменено но-
вым, так как этот слой, являющийся на данной стадии как бы простым
чехлом, тем не менее является основой всей анимальной части тела.
Поэтому можно было бы назвать его анимальным листком. Я сохранил,—
пишет, однако, Бэр,— название листков, данное им Пандером» (ч. I,
стр. 9; Р., стр. 37).
Почти одновременно с образованием зародышевых листков происходят
изменения в плоскости и обособляются различные зоны: светлое зародыше-
вое поле, темное сосудистое и внешнее, желточное поле, которые Бэр
описывает столь же детально, как и «дифференцировку в толщину», но
на которых мы не будем останавливаться.
Непосредственно за образованием двух листков «между серозным и
слизистым образуется слой шариков, который Пандер называет сосудистым
слоем, так как из него позднее образуются сосуды» (ч. I, стр. 11; Р., стр. 39).
Ниже (стр. 21; Р., стр. 52, конец сноски) Бэр, однако, пишет, что это «не-
что», содержащееся между верхним и нижним слоями, представляет
большее и не может быть сведено просто к будущему сосудистому слою,
хотя в нем и образуется кровь.
Следует отметить, что хотя Бэр и открыл не замеченную Пандером пер-
вичную полоску, однако он поставил ее в связь лишь с образованием
хорды. Об источнике, из которого образуется сосудистый листок, он
здесь не говорит. Бэр различает указанные слои как в области эмбриона,
где в это время поднимаются уже спинные складки, так и в бластодерме.
При этом он считает, что «эмбрион представляет собою превращенную
часть бластодермы» (ч. I, стр. 19; на полях; Р.,— это место опущено
см. стр. 50), чем его точка зрения коренным образом отличается от точки
зрения Вольфа (см. выше). Однако и здесь (ч. I, стр. 20) он вновь указы-
вает на то, что названия «серозный» и «сосудистый» не соответствуют сути
дела, но все еще не заменяет их другими терминами, поскольку они вошли
в литературу и более удачных терминов ему не удалось еще найти. В дру-
гом месте (ч. II, стр. 68) Бэр, описывая ранние стадии развития, указывает:
«Верхняя поверхность [первоначально однородного зачатка] становится
более гладкой и более цельной [связанной], внутренняя, обращенная
к желтку,— неровной и более мягкой. Тем не менее вначале нет еще от-
дельных или хотя бы отделимых листков; в это время они представляют
собою скорее лишь поверхности зачатка, которые обнаруживают эти раз-
личия, аналогичные различиям наружной и внутренней переваривающей
поверхностей полипа. Середина между обеими поверхностями,— как
в нашем зачатке, так и у полипа,— представляет индифферентную массу...
Противоположность обеих поверхностей развивается дальше, и теперь
можно говорить о верхнем и нижнем слоях. Первый мы будем называть
кожным слоем, а второй — слизистым слоем [и тут же в сноске Бэр пишет,
что после долгих поисков решил называть слои по их производным].
Масса, которая лежит между обоими, частично примыкает к нижнему
слою, частично — к верхнему. Так постепенно возникают два внутрен-
них слоя, один — нижний, другой — верхний. В нижнем зернышки
становятся светлее, превращаются в пузырьки, и, наконец, часть этого
слоя начинает течь. Она становится сосудистым слоем. В верхнем же
[слое] тельца темнеют, образуется мясной слой» (ч. II, стр. 68).
В приведенной цитате Бэр ясно говорит, что первичные листки постепен-
но образуются в результате дифференцировки двух различных поверхностей
304
Т, А. Детлаф
зачатка. Интересно, что наружный листок он здесь уже не называет
ни серозным, ни анимальным, как в пятом схолии, где он, между прочим,
пишет: «При всех четырех формах развития [четыре типа] поверхность
зачатка, обращенная к желтку, не изменяет своего положения по отноше-
нию к нему, а сохраняет его и становится пищеварительной поверхностью
взрослого животного. Далее, у всех форм наружная, наиболее удаленная от
желтка поверхность зачатка становится периферической поверхностью взро-
слого животного. Поэтому я и мог выше высказать с полным правом утвер-
ждение, что именно отношение к желтку вызывает в зачатке первичное обо-
собление на анимальный и пластический слои» (ч. I, стр. 261; Р., стр. 366).
Возвращаясь к предыдущей цитате, следует обратить внимание еще на
одну мысль: средние два листка, сосудистый и мясной, Бэр производит
из единой средней массы, которая расходится как бы вверх и вниз, и, таким
образом, создается впечатление, что эти листки являются производными
первичного среднего листка, который Бэр, как и Пандер, называл сосуди-
стым слоем, т. е. здесь Бэр дает описание, наиболее близкое к современным
представлениям. Однако в других местах он пишет об этом иначе. В книге
встречаются три различных варианта описания этого процесса. Говоря
о последовательных изменениях зародыша цыпленка, Бэр констатирует,
что «...в период между вторым и третьим днем [т. е. на стадии, когда уже
замкнулись спинные складки], наступает расщепление эмбриона и бла-
стодермы на анимальную и пластическую части. Когда расщепление уже
произошло, каждый пласт (Lage) имеет два слоя (Schicht). В нижнем из
них содержатся слизистый и сосудистый листки (Blatt), каждый со свое-
образной организацией. В верхнем пласте имеются также два слоя, кото-
рые в эмбрионе ясно различаются как будущая кожа и как анимальная
часть тела. Нельзя, однако, установить, переходит ли последний слой
в область бластодермы или нет. Обособленным мы его там не находим...,
он, повидимому, образует нижнюю поверхность верхнего пласта. Раньше
(в течение второго дня) в области бластодермы оба пласта можно разделить
искусственно»30 (ч. I, стр. 20; Р., стр. 51—52).
В другом месте, описывая расщепление специально в области брюшных
пластинок, т. е. в латеральных частях эмбриона, Бэр говорит еще более
определенно: «К концу второго дня... в них возникает упомянутое выше
расщепление на верхний и нижний пласты. В нижнем пласте могут быть
снова ясно различены два слоя, которые, однако, остаются соединенными
друг с другом. Нижний представляет слизистый листок; верхний же,—
более толстый и прозрачный,— содержит кровеносные сосуды и будет
нами с этого момента рассматриваться как собственно сосудистый листок...,
хотя мы и не можем установить путем наблюдения, не принимает ли уча-
стия в образовании брюшных пластинок первоначальный сосудистый ли-
сток (первого периода) [следует обратить внимание, что Бэр тут различает
первичный сосудистый листок и собственно сосудистый листок, являющий-
ся частью нижнего пласта]. В верхнем пласте можно теперь заметить
также два слоя, еще более плотно прилегающих друг к другу... серозный
листок... и собственно брюшные пластинки, представляющие фиброзную
систему... Они [брюшные пластинки] образуют вместе со спинными пла-
стинками анимальную часть тела, тогда как отделившийся нижний пласт
образует вегетативную часть» (ч. I, стр. 41—42; Р., стр. 78—79). Расщеп-
ление всего зачатка, за исключением его осевой области, на анимальную
30 «Хотя и в области эмбриона они могут быть разделены,— пишет Бэр,— также
лишь с 3-го дня, а до этого плотно сращены». Привожу эту деталь для характеристики
наблюдательности и метода исследования Бэра, именно — метода разделения частей.
Открытие зародышевых листков
305
и пластическую части Бэр считает наиболее характерной особенностью
второго периода развития, охватывающего период желточного кровообра-
щения,— в отличие от первого периода, когда происходят первичное обо-
собление и основные процессы реализации типа позвоночного (развитие
из одного ствола вверх и вниз и расчленение анимальной части).
Чтобы стало ясно, о чем говорит Бэр, представим себе эмбрион на этих
стадиях, т. е. к концу второго дня насиживания. В нем уже имеются осевые
органы, обособились хорда и сомиты, а листки боковых пластинок отделены
друг от друга полостью (целомом). Верхний из этих листков примыкает
к эпителию стенки тела, которая, таким образом, состоит из двух листков,
а нижний — к энтодерме, вместе с которой он также образует пласт,
состоящий из двух ясно различимых слоев. Каждый, кто когда-либо видел
разрез через эмбрион цыпленка на этой стадии, конечно, помнит эту
Поперечный разрез зародыша цыпленка
(Из книги П. П. Иванова «Общая и сравнительная эмбриология», 1937,
рис. 644, В)
воспроизводимую нами очень четкую картину. Несомненно, что именно
эти пласты, не имеющие в настоящее время специальных названий, описы-
вает Бэр под именем анимального и пластического. Надо подчеркнуть, что
эти пласты, описанные Бэром, как видим, на сравнительно поздних ста-
диях, представляют результат длительной дифференцировки (достаточно
вспомнить, что сосудистый слой содержит уже кровеносные сосуды) и
никак не могут быть отождествлены с зародышевыми листками, описан-
ными самим же Бэром у зародыша цыпленка в первый день насиживания
и представляющими первичную дифференцировку, хотя они и связаны
генетически. Это обстоятельство не отмечено Бэром, и нужно очень вни-
мательно вчитываться в него, чтобы обратить на это внимание.
С другой стороны, попытка Бэра называть иногда серозный листок
апимальным не оправдана с точки зрения представлений самого Бэра,
поскольку анимальный пласт представляет собой более сложную струк-
туру, которая, согласно приведенным выше цитатам, не может быть вся
генетически выведена из серозного слоя. Это еще более запутало вопрос
и привело к отмечавшимся выше различиям в трактовке точки зрения
Бэра разными исследователями. Так, например, Филипченко в примеча-
ниях к переводу «Избранных сочинений» Бэра31, в комментариях к началу
31 См. примеч.17. В дальнейшем цитаты, заимствованные из перевода Филипченко,
или его собственные слова отмечены в тексте буквой «Ф.» и ссылкой на страницу.
20 Инет, истории естествознания, т. V
306
Т, А. Детлаф
третьего схолия, где он кратко излагает процесс первичного обособления,
пишет: «Говоря в начале третьего схолия о первичном обособлении, Бэр
излагает свое учение о зародышевых слоях или листках, установление
которого составляет, как известно, одну из главных его заслуг в области
эмбриологии. Однако учение о зародышевых слоях Бэра и учение о том же
современной эмбриологии несколько отличаются друг от друга и на этом
нам кажется небезинтересным остановиться» (Ф., стр. 126). Далее
Филипченко отмечает ряд моментов, с которыми нельзя согласиться.
«Бэр, как мы видели выше, различает прежде всего два главных пласта,
или слоя: верхний, анимальный, и нижний, пластический. Это и будут
наши современные первичные зародышевые слои — эктодерма и энтодерма,
гомологичные друг другу во всем животном царстве, как это было установ-
лено Гексли еще в 1849 году» (Ф., стр. 126—127). Однако, как мы только
что отмечали, несомненно, что современным эктодерме и энтодерме отве-
чают не анимальный и пластический, а серозный и слизистый слои, которые
Бэр действительно «прежде всего» различает. Следует иметь в виду, что
Бэр, так же как Вольф и Пандер, термин «зародышевые листки» распро-
страняет на стадии развития более поздние, чем стадии существования
ныне признаваемых зародышевых листков — эктодермы, энтодермы и
мезодермы.
Дальше Филипченко пишет: «В дальнейшем, по Бэру, каждый из этих
главных слоев делится у зародыша обыкновенно на два листка: из верх-
него [нашей эктодермы] получается кожный и мускульный листок, из
нижнего [нашей энтодермы]—сосудистый и слизистый листок» (Ф.,
стр. 127). Это утверждение Филипченко является перефразировкой текста
русского перевода слов самого Бэра. Однако оно резко расходится с тем,
что Бэр писал по этому поводу в первом томе, и это заставило меня прове-
рить перевод. Можно думать, что виной этого противоречия является
неточность перевода. Приведу буквальный текст его, в скобках — исправ-
ления и дальше — оригинальный текст Бэра. «Так, в зачатке птицы, вскоре
после начала насиживания яйца [как только оно в начале насиживания
получает внутреннюю связность] можно уже различать более гладкую
непрерывную верхнюю поверхность и более зернистую нижнюю поверх-
ность. Затем бластодерма разделяется на два отдельных слоя, из которых
нижний превращается [переходит} в пластическую часть тела, а верхний
в анимальную часть его. Вслед за тем [из которых} нижний слой снова
разделяется на [в свою очередь имеет} два тесно связанных друг с другом
листка — слизистый листок и сосудистый листок, а верхний, по крайней
мере у зародыша [разделяется], тоже на два слоя, именно накожный слой
и на слой, которому мной, чтобы иметь для него специальный термин, дано
название [большой пропуск] мускульного слоя» (Ф., стр. 22). Немецкий
текст: «Es sondert sich dann die Keimhaut in zwei getrennte Lagen, von denen
die untere in den plastischen Leibestheil des Embryo, die obere in den ani-
malen ubergeht, und von denen die untere wieder deutlich zwei eng verbun-
dene Blatter hat, das Schleimblatt und das Gefassblatt, die obere, wenigstens
im Embryo, auch in zwei Lagen sich theilt, in die Haut namlich und die
Theile (die ich die eigentlichen Bauch- und Riickenplatten genannt habe,
und welche das Knochen-, Faserhaut- und das Muskelsystem mit den dazu
gehorigen Nerven in der Indifferenz enthalten). Um einen Namen fur die
folgenden Betrachtungen zu gewinnen, nenne ich diese Schicht die Fleisch-
schiht» (ч. I, стр. 153—154)32.
82 В издании Бэра 1950 г. это место (стр. 226) переведено правильно.
Открытие зародышевых листков
307
В том месте (ч. I, стр. 46), где Бэр, действительно, пишет об образова-
нии двух листков — анимального и вегетативного — и делении каждого
из них на два, он тут же делает примечание, что вегетативный листок со-
стоит из сосудистого и слизистого листков Пандера и лишь анимальный
делится, образуя два листка.
Таким образом, и это утверждение Филипченко оказывается ошибкой.
Однако подобная схема деления зародышевых листков (два, а потом четыре)
приписывается Бэру не только Филипченко и его русскими современника-
ми (Иванов, Поляков, Лункевич)33, но и другими [Бишоф (Bischoff),
Гис, Геккель и др.]. Таким образом, помимо неточности перевода Филип-
ченко, должна быть еще причина подобных ошибок; она кроется в непосле-
довательности определений самого Бэра, который, как уже отмечалось, во
втором томе, в угоду теории типов, сильно изменяет свои формулировки и
схематизирует их, отступая при этом от им самим описанных фактов. Уже
в первом томе (ч. I, стр. 165; Р., стр. 240) он пишет: «Вспомним еще раз,
что зачаток делится на два пласта, анимальный и пластический, и что пла-
стический, в свою очередь, состоит из сосудистого слоя и слизистого,
а анимальный позднее (spater) также делится на верхний и нижний и т. д.».
Здесь Бэр называет зачатком стадию, которую обычно именует эмбрионом
и, с другой стороны, неожиданно отмечает, что анимальный пласт разде-
ляется на два слоя позднее пластического, которому здесь он целиком
передает весь сосудистый листок. Привожу это место лишь для того, чтобы
показать, как нельзя судить о зародышевых листках Бэра по одной слу-
чайно взятой цитате.
В своем понимании Бэра я не одинока34 *. Подобным же образом излага-
ет его представления в обстоятельной работе «Очерк учения о зародышевых
листках в его прошлом и настоящем» Кушакевич (1906). Так же понимал
его в свое время и Ремак. Ремак36 приводит цитированные выше отрывки
из сочинения Бэра для доказательства того, что Бэр видел расщепление
боковых пластинок мезодермы, и удивляется, как мог Бэр, столь точно
наблюдая этот факт, соглашаться с Пандером и сосудистый листок отно-
сить только к нижнему слою боковой пластинки (стр. 32—33). Однако
в этом последнем положении Бэр, как мы видели, вначале сам сомневался
(ч. I, стр. 42—43; Р., стр. 79). В другом месте Ремак прямо пишет, что Бэр
«называет возникающую при расщеплении [среднего листка] стенку тела
анимальным листком, в противоположность стенке кишки, которую он
называет вегетативным листком» (стр. 179). Полемизируя далее с Бишо-
фом, Ремак обвиняет его в том, что он, неправильно поняв Бэра, «считал
серозный листок идентичным анимальному, а слизистый — вегетатив-
ному». Таким образом, Бишоф допустил ту же ошибку, которую много
лет спустя повторили Геккель, Филипченко, Иванов и многие другие.
Специально по этому поводу писал и Гетте (Goette)36, также доказывав-
ший, что неправильно приписывать Бэру два зародышевых листка. Одна-
ко при этом Гетте сам допустил ошибку, говоря, что к двум зародышевым
листкам Пандера Бэр прибавил третий — средний.
83 П. П. Иванов. Цит. соч.,стр. 13; И. М. П о л я к о в. Цит. соч.; В. В. Л у н-
к е в и ч. От Гераклита до flpppjiia, т. 2. Изд. АН СССР, 1934, стр. 272.
34 Б. Е. Райков в комментариях к игданию Бэра 1950 г. стоит на этой же точке
вренгя, изложенной мною уже в 1948 г. в докторской диссертации «Сравнительно-экс-
периментальное изучение эволюции эктодермы, хордомезодермы и их производных
у Anamnia» (ч. 1. История учения о зародышевых листках).
85 R. R е m a k. Cntersuchungen iiber die Entwicklung...
86 H. G о e t t e. Die Entwicklungsgeschichte der Unke (Bombinator igneus), 1875.
20*
308
Т, А. Детлаф
Еще больше запутал этот последний вопрос Филипченко. Третье утвер-
ждение его гласит: «В 1855 г. Ремак, также на основании изучения разви-
тия позвоночных, прибавил к двум основным листкам Бэра (верхнему и
нижнему) третий — средний — зародышевый листок, который образуется
путем отделения от нижнего зародышевого листка» (Ф., стр. 127). Это
неправильное утверждение является результатом предыдущей ошибки:
приняв за зародышевые листки Бэра анимальную и пластическую части,
а не серозный, слизистый и сосудистый листки Пандера-Бэра, Филип-
ченко, естественно, считает, что Бэр не видел третьего зародышевого
листка.
Однако сам Ремак (1852)37 пишет по этому поводу достаточно ясно: «Пан-
дер различал три листка: серозный, сосудистый и слизистый. Бэр различал
те же элементы. Райхерт не принял этого различия, но со своей стороны
доказывал то, что уже было установлено Вольфом и Бэром, знавшими, что
средний листок (сосудистый) разделяется на два слоя, верхний из которых
принимает участие в образовании системы, называемой анимальной,
нижний — системы, называемой вегетативной. Согласно моим наблюде-
ниям, уже опубликованным в моей работе по эмбриологии (1850—1851),
действительно, в бластодерме птиц имеются три листка, но они
имеют другое значение, чем то, которое им приписывалось до сих пор»
(стр. 2).
Мы так подробно остановились на разборе суждений Филипченко по
той причине, что они часто встречаются и у других авторов, а кроме того
потому, что, приводимые в связи с текстами из сочинений Бэра, они имеют
видимость полной достоверности. Вскрыть эту ошибку тем более важно,
что Филипченко не просто излагает Бэра, а, критически относясь к совре-
менному состоянию учения о зародышевых листках, и, в частности, к во-
просу о гомологии мезодермы и принадлежности ее к числу основных заро-
дышевых листков, призывает вернуться обратно к Бэру, признававшему
якобы лишь два основных листка: «Наилучшим разрешением всех этих
противоречий лично для автора этих строк,— пишет Филипченко,—
представляется возврат к полузабытым в настоящее время воззрениям
Карла Бэра, на чем мне приходилось уже однажды настаивать в одной
из своих работ (1912)» (Ф., стр. 129). Немного ниже он пишет:
«Таким образом, только так называемые первичные пласты, т. е. экто-
дерма и энтодерма, а затем различные у различных форм первичные
органы или первичные зачатки, т. е. полный возврат к тому, что
исповедовал в свое время еще Бэр: таков, по нашему мнению, наилучший
выход из значительных затруднений, стоящих перед современной эм-
бриологией! Если мы правы, то значение сделанного для эмбриологии
Бэром на самом деле еще больше, чем думают в настоящее время»
(Ф., стр. 129—130).
Однако если Бэр и считал, действительно, два листка основ-
ными, то с существованием третьего он также принужден был
считаться. Достаточно взглянуть на рисунки, приводимые Бэром в
конце первой части, чтобы увидеть три зародышевых листка, изобра-
женных даже разными цветами38.
87 R. R emak. Note sur le developpement...
88 В работе Пандера «Entwicklung des Kiichels» («Isis», 1818, H. 3, стр. 512—524),
известной мне лишь по изложению ее в рукописи книги Л. Я. Бляхера «Очерки по исто-
рии сравнительной эмбриологии в России» (ч. 1), также приводится схематичный ри-
сунок поперечного разреза через зародышевый щиток цыпленка, показывающий
зародышевые листки.
Табл. I из книги Бэра «История развития животных».
В оригинале нижний листок окрашен в желтый цвет, а средний — в красный. На репродукции, естественно, средний получился темнее,
а нижний светлее
310
Т. А. Детлаф
Нам остается рассмотреть эволюцию взглядов Бэра на зародышевые
листки, а также его сравнительно-эмбриологические данные по этому
вопросу.
Во второй части «Истории развития животных» непоследовательность
определений Бэра и прямые противоречия между предлагаемой общей схе-
мой и описываемыми рядом фактами (в частности, при описании развития
цыпленка), как мы уже отмечали, резко бросаются в глаза. Для облегчения
сравнения Бэр вносит во второй части следующие изменения в определение
зародышевых листков. Во-первых, он окончательно заменяет название
серозного листка анимальным и, во-вторых, предлагает новую классифи-
кацию, считая, что при ее помощи он достиг максимальной ясности. Лист-
ками он теперь называет лишь те обособления, которые пространственно
разделены. Обособления зачатка, заключающиеся лишь в различии внут-
реннего строения, но не разошедшиеся (слипшиеся), он теперь называет
уже не листками, а слоями. Т. е., согласно этой терминологии, собственно
зародышевые листки (серозный, слизистый и сосудистый), образование
которых представляет первичное обособление, перестают быть зародыше-
выми листками, а становятся слоями. Наоборот, пласты 2—4-суточных
эмбрионов теперь называются листками, анимальным и вегетативным
(ч. II, стр. 69).
Таким образом, теория зародышевых листков, как Филипченко
называет учение о первичном обособлении Бэра (имея в виду при этом
их соответствие современным эктодерме и энтодерме), должна была бы
теперь называться учением о зародышевых слоях. Это новое определение
необходимо иметь в виду при анализе сравнительных данных второго
тома.
По поводу зародышевых листков рептилий Бэр пишет только, что
«и здесь образуется эмбрион, причем зачаток расщепляется на анималь-
ный и вегетативный листки и из них образуются две спинные и две брюшные
пластинки» (ч. II, стр. 155). Таким образом, речь идет о сравнительно
поздних стадиях развития.
У млекопитающих на ранних стадиях Бэр описал первичную полоску и,
кроме того, образование анимального и вегетативного листков. «Еще рань-
ше, чем эмбрион отшнуровывается от желточного мешка, даже раньше,
чем отшнурование начинается, он расщепляется на анимальный и веге-
тативный листки, которые внутри первичной полоски остаются соединен-
ными друг с другом. Это расщепление даже сильнее, чем у птиц, причем
анимальная часть брюшных пластинок, или брюшные пластинки в узком
смысле, после разделения загибаются вверх. Благодаря этому ускоряется
замыкание амниона» (ч. II, стр. 192). Бэр исследовал эмбрионов собак,
свиней, овец.
В другом месте он пишет: «Расщепление на вегетативный и анималь-
ный листки наступает здесь еще раньше [по сравнению с цыплен-
ком], когда поднимаются спинные валики, и происходит столь энергично,
что боковые края щитка загибаются вверх» (ч. II, стр. 208). Этими двумя
цитатами исчерпываются сведения, приводимые Бэром о зародышевых
листках у млекопитающих, хотя в других разделах, например, в разделе
о строении яиц и зародышевых оболочек, дано описание с большой пол-
нотой на большом количестве объектов.
Далее следует .описание развития животных, не имеющих амниона.
На том, как Бэр представляет себе зародышевые листки у амфибий,
остановимся несколько подробнее, используя для этого и данные его спе-
циальной работы по развитию амфибий (1834). Это необходимо, поскольку
именно по поводу амфибий вскоре возникли разногласия с Рускони
Открытие зародышевых листков
311
(Rusconi)39, которые углублялись, обрастали ошибками и выросли в целую
оппозиционную Бэру школу Райхерта (Reichert)40.
В работе 1834 г. Бэр41 детально, методом разрезания дробящегося
яйца, изучал процесс дробления у лягушки и разделил его на ряд периодов.
Там же он описывает процессы, происходящие в период, который мы назы-
ваем гаструляцией. Бэр отмечает увеличение поверхности верхней пиг-
ментированной части (которую он считает зачатком) и разрастание ее над
уменьшающейся светлой нижней половиной. Последняя, по мнению Бэра,
не образует тела эмбриона, а, подобно желтку в яйцах птиц, является
лишь питательным материалом. Полное обрастание светлой части пигмен-
тированной Бэр считает моментом начала обособления эмбриона, так как
в это время образуется спинная борозда, которую он видел на разрезах
и принял за первичную полоску. Одновременно очерчиваются края нерв-
ной пластинки — «спинные пластинки», по терминологии Бэра. «Но
истинное содержание превращений этой стадии состоит в том, что зачаток
-отделяется от остального желтка. Это отделение происходит упомянутым
путем не только по периферии, но и в глубине. Мы ясно различаем в массе
желтка, которая лежит над внутренней полостью [Бэр ее считает полостью
дробления], верхний слой, состоящий из темной массы, и нижний слой.
Этот слой и есть зачаток, как показывает его последующее превращение
в эмбриона. Я даже склонен видеть в самом зачатке два слоя42, из которых
нижний содержит более крупные элементарные части, чем верхний, так
что я вспомнил о двух слоях зачатка птиц и других легочных животных —
анимальном и вегетативном (серозный листок и слизистый с сосудистым
Пандера). Когда образуется эмбрион, эти слои очень ясно разделяются»
{стр. 497). Во второй части «Истории развития животных» Бэр пишет
о развитии амфибий еще определеннее: «Зачаток расщепляется в толщину
на два пласта, внешний — анимальный и внутренний — вегетативный,
которые вначале отличаются только по строению и представляют, таким
-образом, только слои одного листка, а потом существенно разделяются
в виде двух листков, лишь слабо соединенных друг с другом. В это время
происходит и превращение эмбриона по той же схеме, как у остальных
позвоночных» (ч. II, стр. 285). При этом Бэр отмечает, что тут вся бласто-
дерма превращается в тело эмбриона, так как не образуются отпадающие
зародышевые оболочки, и расчленение зачатка на эмбрион и бластодерму
является лишь очень кратковременным и преходящим.
На схематическом поперечном разрезе, который дает Бэр (1834) для
иллюстрации зародышевых листков, мы видим картину, весьма напоми-
нающую куриного эмбриона на стадии замкнутой нервной трубки, причем
«желток» вовсе не показан, а весь зародыш еще представляет незамкнутую
пластинку. Это лишний раз иллюстрирует, что в случае, когда Бэр говорит
об анимальном и вегетативном листках (ч. II) или анимальном и пластиче-
ском пластах (ч. I), речь идет, действительно, о сравнительно поздних
стадиях.
Схематичность этих картин, мне кажется, свидетельствует о том, на-
сколько в этих исследованиях Бэра преобладал момент априорности, тем
89 М. Rusconi. Erwiderung auf einige kritische Bemerkungen des Herren v.
Baer iiber Rusconi’s Entwicklungsgeschichte des Froscheies. In Briefen an Hm. Prof.
AVeber E. H. «Arch. f. micr. Anat.», 1836, стр. 265; M. R u s с о n i. Histoire naturelie,
«developpement et metamorphose de la Salamandre terrestre. 1854.
40 K. Reichert. Das Entwicklungsleben im Wirbeltier-Reich. Berlin, 1840.
41 К. M. Baer. Die Metamorphose des Eies...
42 Наблюдение, само по себе, очень правильное.
312
Т. А. Детлаф
более очевидный, что в работах Рускони43 того времени содержались уже
гораздо более детальные данные о развитии лягушки.
Что касается рыб, то Бэр описывает у них на поверхности желтка, после
оплодотворения, слой-зачаток, который обрастает желток, медленно или
быстро, в зависимости от количества желтка, и соответственно этому у них
образуется или не образуется желточный мешок. Бэр упоминает кости-
стых рыб, осетровых и акуловых. «В зачатке имеется то же разделение на
анимальный и вегетативный листки, но оба листка много тоньше. Спинная
сторона образуется так же, как уптиц,ноона очень нежна» (ч. II, стр. 298).
Это все, что он говорит о зародышевых листках у рыб.
Интересно, что дробление, подробно исследованное Бэром у амфибий,
у рыб им не было обнаружено. В то время как образование зародышевых
листков являлось для него всеобщим процессом обособления, дробление оста-
валось еще частным, неясным феноменом, хотя Бэр и предполагает его более
общее значение.
Подводя итог, мне хотелось бы еще раз отметить, что учение о зародыше-
вых листках Бэра слагается из двух элементов. В нем надо различать, во-
первых, положение о первичном обособлении, представляющем начальный
этап дифференцировки, с его расчленением на серозный, слизистый и со-
судистый листки, а также анализ ближайших причин их возникновения и
преобразования и, во-вторых, положение об анимальном и вегетативном
листках (ч. II) или анимальном и пластическом пластах (ч. I), связанное-
с доказательством единства строения типа. Анимальный и вегетативный
листки, в отличие от серозного и слизистого, представляют структуры
более поздних стадий, и, хотя Бэр относит их к периоду первичного обособ-
ления, а, с другой стороны, пытается распространить название «анималь-
ный» и «вегетативный» на более ранние стадии, однако он встречает на
этом пути значительные трудности и подчас впадает в противоречие.
Критика учения Бэра
Рассмотрение первого периода учения о зародышевых листках мы
закончим анализом возражений, которые оно вызвало.
Выше отмечалось, что богатая фактами и открытиями вторая часть
труда Бэра по вопросу о строении зародышевых листков, а тем более пер-
вичного обособления, между которыми здесь уже нельзя ставить знак
равенства, содержит по сравнению с первой частью значительно меньше-
данных, и они гораздо менее детально исследованы. Только талант и инту-
иция Бэра помогли ему за этими, лишь намечающимися чертами сход-
ства уловить общую закономерность.
Ошибки, допущенные Бэром в этой части работы, в частности его утверж-
дение, что желток у всех животных является только питательным мате-
риалом, и неправильное описание обособления зачатка от желтка у амфи-
бий послужили поводом для критики и привели к отрицанию всеобщности
зародышевых листков (Рускони)44, а позднее — и к полному отрицанию
всей теории зародышевых листков (Райхерт и его школа)45. Если теория
зародышевых листков возникла при изучении развития птиц, то объектами
исследования критической школы были главным образом амфибии, в осо-
бенности лягушка, и лишь отчасти рыбы.
43 М. R u s с о n i. Developpement de la grenouille commune depuis le moment de
sanaissance jusqua sonetat parfoit. Milan, 1826. Cm. R u s с о n i, 1836,1854(примеч. 39}.
44 См. примеч. 39.
45 См. примеч. 40.
Открытие зародышевых листков
313
Рускони, современник Бэра, крупный эмбриолог, известный своим
открытием рускониевой щели, или бластопора, дробления у рыб и иссле-
дованием развития амфибий, впервые дал правильное описание его ранних
стадий. Изучение развития амфибий явилось для него таким же отправным
пунктом его общих представлений, как для Бэра изучение развития
цыпленка. Уже в 1826 г., т. е. еще до выхода в свет основного труда Бэра,
появилась его книга «Developpement de la grenouille commune...» (1826).
К сожалению, достать ее мне не удалось, однако по ссылкам на нее у раз-
личных авторов (Ремак, 1855; Райхерт, 1840; Гетте, 1875), а также из
последующих работ самого Рускони (1836, 185446) следует, что все яйцо
лягушки он считает зародышем и не различает в нем желтка и зачатка,
как это делает Бэр. Рускони описывает (работы его снабжены хорошими,
самим им выполненными рисунками) полное дробление у лягушки и сала-
мандры, стадию пузырька («снова абсолютно гладкий пузырек»), образова-
ние и постепенное замыкание бластопора и возникновение и замыкание
нервных складок, образующих, как он правильно считал, мозг. При этом
Рускони отрицает наличие в яйце амфибий и рыб «цикатрикулы», подоб-
ной цикатрикуле птицы, образующей зачаток, или бластодерму. Далее,
изучая более поздние стадии и вскрывая брюшной отдел личинки, Рускони
описывает, как желток превращается в стенку кишечника. Рускони с раз-
дражением обвиняет Бэра в предвзятой идее, что яйцо лягушки должно
быть похоже на яйцо птицы, идее, которая заставила его увидеть на
поверхности яйца лягушки зачаток, его разделение на два слоя и несуще-
ствующее обособление от желтка. «Если бы Бэр вскрыл брюшную часть
личинки, то увидел бы, как постепенно светложелтая субстанция превра-
щается в кишечник, как это я видел в уже цитированной работе (1826)»,
и далее иронически уже спрашивает: «как бы Бэр выбрался тогда из этого
лабиринта слоев?» (стр. 222).
Надо иметь в виду, что несмотря на то, что Рускони сам описывает
полное дробление у амфибий и частичное у костистых рыб и исправляет
Бэра, доказывая, что дробление является следствием, а не средством
оплодотворения, тем не менее понимания смысла этого явления и его
всеобщности еще нет ни у Рускони, ни у других (период до клеточного
учения). Поэтому естественно, что, отрицая наличие зародышевых листков
у амфибий, Рускони пишет, что яйцо лягушки состоит только из желтка
(слизь и оболочка не являются необходимыми для развития) и что, в отли-
чие от птиц, весь желток постепенно превращается в личинку. Надо
отдать должное наблюдательности Рускони, который пишет, что «полу-
жидкая материя желтка, прежде чем она организуется, превращается
в массу мелких зернышек или элементарных молекул»47. Ремак приводит
цитату из работы Рускони 1826 г., где еще точнее сказано, что эти элемен-
тарные молекулы возникают путем деления: «Деление и подразделение
субстанции зародыша, другими словами, операция, посредством которой
природа делает элементарные молекулы главных систем»48.
Зернышками Рускони называет не желточные зерна, как это можно было
бы думать и которые он в действительности считает питательными, а образо-
вания, которые он сам позднее (1854, см. ниже), в соответствии уже с кле-
точной теорией, называет клетками. Таким образом, Рускони один из
первых описал деление яйца на клетки. Если мы будем помнить, что речь
46 R. R emak. Untersuchungen uber die Entwicklung...; К. Reichert. Das
Entwicklungsleben...; H. Goett e. Цпт. соч.; M. R u s с о n i. Erwiderung auf ei-
nige kritische Bemerkungen...; его же. Histoire naturelle...
47 M. Rusconi. Erwiderung auf einige kritische Bemerkungen..., § 3, выводы.
48 R. R e m a k. Untersuchungen uber die Entwicklung..., стр. 126.
314
Т, А. Детлаф
идет о «желтке» в случае полного дробления, т. е. фактически о яйце, то
нам станет понятным, как возникла идея Рускони об образовании тела
зародыша из желтка.
Обвиняя Бэра в том, что он следует распространенной натурфилософ-
ской идее о единстве природы и всеобщности законов ее, Рускони в общей
форме отрицает единый модус развития для всех животных. Тем не менее,
установив у лягушки превращение «желтка» в тело эмбриона, он сам рас-
пространяет это на всех животных и предполагает, что «у всех желток
превращается в клетки (cellules), а эти — в различные ткани». Последнее
высказывание относится уже к периоду клеточного учения49.
В отличие от своих последователей (Райхерт), Рускони не отрицает
фактов, установленных Бэром в развитии цыпленка, однако утверждает,
что у лягушки и рыб развитие идет иначе; поскольку у них нет обособления
от желтка, последний представляет часть тела. Не отрицая зародышевых
листков вообще, он отрицает их всеобщность и утверждает существование
разных модусов развития: «Является фактом, что природа изменяет и
модифицирует свой план развития в различных классах»50. У зародышей
амфибий и рыб дифференцируются раньше всего не зародышевые листки,
а кожа: «Кожа это первое, что организуется; позднее возникают спинной
и головной мозг, хорда ...»51. Обращаю внимание на эту деталь, которая не
случайно оказалась отмеченной уже первым исследователем амфибий и
на которую позднее обратил внимание Райхерт (окутывающая оболочка,
U mhu 11 ungsha u t).
Через несколько лет после указанных работ Рускони развитие амфибий
было исследовано дальше в работах Райхерта и его школы и Ремака.
При этом Райхерт пришел к полному отрицанию существования зародыше-
вых листков, а Ремак, наоборот, к их полному признанию. Эти работы,
однако, существенно отличаются от предшествующих в том отношении,
что относятся уже к периоду клеточного учения и развитие исследуется
в них с точки зрения клеточного строения организма.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В рассмотренный нами период расчленение на зародышевые листки
представляло первый известный исследователям процесс дифференци-
ровки зародыша (первичное обособление по Бэру). Не случайно оно яви-
лось одним из аргументов против преформизма. Только в следующий
период, с открытием клеточного строения животных и растений, образова-
ние зародышевых листков как бы сдвигается предшествующим ему про-
цессом дробления на более поздние стадии и перестает быть началом раз-
вития.
Следует отметить, что уже с момента открытия зародышевых листков
они оказались тесно связанными с основными, общими идеями биологии
данного периода: в работах Вольфа — с доказательством эпигенеза, в тру-
дах Бэра — с теорией типов.
На примере работ Вольфа, Пандера, Бэра и Рускони мы видели, с одной
стороны, сколь различно понимали зародышевые листки разные исследо-
ватели и как сложно порой разобраться в том, как изучение зародышевых
49 М. R u s с о n i. Histoire naturelie...
60 Там же, стр. 96.
61 М. Rusconi. Erwiderung auf einige kritische Bemerkungen..., вывод 4.
Открытие зародышевых листков
315
листков влияло на общие представления этих исследователей, с другой
-стороны — в какой мере их мировоззрение влияло на оценку эмпирически
добываемых ими фактов, касавшихся зародышевых листков.
Детальный анализ учения о зародышевых листках, для которого мы
предприняли подробное исследование трудов Вольфа, Пандера и Бэра,
неожиданно открыл такое богатство забытых мыслей и фактов, не уклады-
вающихся в сухие схемы, в которые обычно облекаются их заслуги, что
-они заставляют по-новому взглянуть на многие явления и, в частности,
внести коррективы в наши представления об истории причинного анализа
развития.
На заре изучения индивидуального развития, не будучи отягощены
большим количеством известных фактов и связаны рамками последующей
дифференцировки знаний, Вольф и Бэр, освободившись от предвзятых
представлений преформистов, оказались перед очень мало изученной
областью явлений развития, и перед ними встала задача познать его во
всей его сложности. Частные факты не заслоняли еще перед ними много-
гранности и сложности проблемы, и поэтому мы находим в их работах
более многосторонний анализ развития, чем в позднейших исследова-
ниях, а часть известных им фактов, благодаря последующему сужению
подхода к анализу развития, оказалась на некоторое время даже забытой.
В этой особенности работ Вольфа и Бэра заключается большой интерес
их для наших дней, когда биологическая мысль пытается преодолеть
метафизическую ограниченность частных подходов к анализу развития
и дать теорию развития, основанную на диалектическом его понимании.
Несколько слов о методе исследования. Для всех работ рассмотрен-
ного периода характерно микроанатомирование живых или убитых за-
родышей и рассмотрение их под лупой, реже — при слабом увеличении
микроскопа. Не открывая больших деталей строения, этот метод исследова-
ния позволял целостнее воспринимать развитие и улавливать ряд особен-
ностей состояния и соотношения частей развивающегося зародыша,
которые совершенно выпали из поля зрения исследователей следующих
периодов, пользовавшихся только микротомом и микроскопом.
В этом отношении работы Вольфа, Пандера и Бэра также представляют
большой интерес для современного исследователя, преодолевшего огра-
ниченность мертвого микроскопирования и на уровне новой микроско-
пической техники вернувшегося к живому зародышу.
Учение о зародышевых листках, история которого часто изображается
как арифметическая задача: 2, 3 или 4? — полно в исследованный период
живого еще и для наших дней смысла и интереса.
В заключение скажем еще несколько слов о дальнейшей истории уче-
ния о зародышевых листках. В ней могут быть выделены 52 четыре пери-
ода: 1) период уточнения и установления клеточного строения зароды-
шевых листков; 2) эволюционный период, связанный главным образом
о именами А. О. Ковалевского, И. И. Мечникова и Геккеля,— этот
период характеризуется распространением учения о зародышевых лист-
ках на беспозвоночных и выяснением исторических причин общности
стадии образования зародышевых листков у животных; 3) период критики
биогенетического закона и теории гастреи и ревизии учения о зароды-
шевых листках; 4) период причинного анализа развития и критики
зародышевых листков с точки зрения данных механики развития и
62 Т. А. Детлаф, см. прим.34.
316
Т. А. Детлаф
гистологии. Наряду с накоплением' новых фактов о свойствах и образо-
вании зародышевых листков, оценка их в этот период носит печать
характерного для механики развития антиисторизма.
На протяжении всей своей истории учение о зародышевых листках
оставалось тесно связанным с основными вопросами и задачами своего
времени. В следующий за рассмотренным нами период,—период от-
крытия клеточного строения растений и животных и создания клеточной
теории,— учение о зародышевых листках тесно связывается с последней,
в частности, с весьма важным вопросом о способе образования клеток
в процессе развития. Признание клеточного строения зародышевых лист-
ков знаменовало собой распространение клеточного учения на зароды-
шевое развитие. Этот период в истории изучения зародышевых листков
представляет большой интерес и заслуживает специального рассмотрения.
Институт
морфологии животных им. А. Н. Северцова
АН СССР. Москва
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
Т. И. ПЛ А ТО В А
Н. А. ВАРНЕК И МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА*
Существует широко распространенное мнение, что начало цитологии
относится к 60-м годам XIX в., что оно связано с изменением методики
исследования — переходом от живых объектов к фиксированным и окра-
шенным препаратам — и что основы этой науки заложены иностранными
учеными. В развитии науки почти всегда трудно провести грань между
началом нового направления исследований и концом старого, и обычно
видимому рубежу, отчетливому формированию направления предшествуют
единичные исследования, более или менее значительно его опережающие
и незаметно подготовляющие для него почву. К таким исследованиям
относится работа Николая Александровича Варнека «Об образовании и
развитии зародыша брюхоногих моллюсков»* 1.
В этой работе Варнек исследовал физиологический вопрос о причинах
развития яйца и описал морфологические изменения в период его созре-
вания и оплодотворения и при начальных стадиях развития зародыша.
Дробление оплодотворенного яйца давно уже привлекало внимание иссле-
дователей, однако процесс этот описывался только поверхностно, как
разделение на две, четыре части и т. д. В конце 40-х годов Келликер2
и Бэр3 обратили внимание на изменения ядра в процессе дробления, изме-
нения же внутреннего содержимого яйцеклетки, предшествующие оплодо-
творению, были исследованы впервые Варнеком, и он дал исключительное
по тонкости наблюдения описание цитологической стороны процессов
созревания и оплодотворения. Работа настолько опережала свою эпоху,
что не была, да и не могла быть оценена по достоинству современниками
и прошла незамеченной. Только четверть века спустя она была «открыта»
% и встретила восторженные отзывы. В 1875 г. Фоль4 *, анализируя работу
Варнека, указал, что в описании процессов созревания, оплодотворения
* За ценные указания и помощь в работе выражаю искреннюю благодарность
В. А. Дейнеге, В. В. Сорокину, И. В. Федорову, Г. Г. Кричевскому, С. Р. Микулин-
скому, К. Ф. Калмыкову и В. И. Макаровой.
1 N. A. W а г п е с k. Uber die Bildung u. Entwicklung des Embryo bei Gastero-
poden. «Бюлл. Моск, о-ва испыт. прир.», 1950, т. XXV, стр. 90.
2 A. Kelliker. Zur Entwicklungsgesch. d. Cephalopoden. Zurich, 1844.
3 К. E. Baer. Neue Untersuchungen uber die Entwicklungsgeschichte der Thiere.
«Bull, phys.-math. Acad. Sci. St.-Petersb.», 1847, т. V, N 15.
4 H. Fol. Etudes sur le developpement des mollusques. «Arch. Zool. experim. et
enerale», 1875, стр. 1.
318
Т, П. Платова
и дробления «новые авторы не прибавляют никаких новых данных и
остаются далеко позади» Варнека.
Важно подчеркнуть, что Варнек, автор этой прекрасной работы, в то
время был еще очень молодым, начинающим ученым: на упомянутые
исследования он опирался в своей магистерской диссертации, которую*
защитил в 1847 г.5,через три года после окончания университета. В печати,
кроме его диссертации и работы о развитии брюхоногих моллюсков, по-
явилась еще статья «Об отделении желчи»6. В течение следующих девяти
лет Варнек не опубликовал ни одной печатной работы, хотя в это время
занимал кафедру зоологии на медицинском факультете и кафедру сравни-
тельной анатомии и физиологии на физико-математическом факультете
Московского университета. В 1860 г. была напечатана его популярная
статья «Австралийские животные»7, в 1863 г.— «Критический разбор
Зоологии и зоологической хрестоматии А. Богданова»8. После этого исче-
зают всякие сведения о жизни и деятельности Варнека. Его официальные
биографы9 отмечают, что в 1860 г. он ушел из университета и был директором
народных училищ в Твери, а в 1863 г. был причислен к Министерству народ-
ного просвещения; следующее отмечаемое событие — дата смерти: 1876 г.
Эти краткие сведения возбуждают ряд вопросов. Почему тонкий наблю-
датель, искусный микроскопист Варнек прекращает свои исследования,
имея, казалось бы, соответствующие условия для работы в Московском
университете? Почему он оставляет профессорство и становится дирек-
тором народных училищ в Твери, а оттуда уходит в Министерство народного*
просвещения? Что он делает в течение 13 лет, с 1863 по 1876 г.?
Неполнота сведений о научной деятельности и личной судьбе Варнека:
побудили автора предпринять исследования, которые и послужили основой
настоящей работы. Выяснены факты, проливающие свет на странную судьбу
незаурядного русского ученого середины XIX в. В частности, удалось
установить, что до конца жизни Варнек сохранял интерес к науке и не
прекращал своих исследований. Сообщения о них он делал на заседаниях
Московского общества испытателей природы, в работе которого принимал^
повидимому, деятельное участие. Самым неожиданным оказалось то,
что сообщения эти относятся к началу 80-х годов, т. е. что общепризнанная
дата его смерти является неверной.
БИОГРАФИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
Николай Александрович Варнек происходил из военного дворянства10.
Отец его, Александр Лаврентьевич, с 15-летнего возраста был зачислен
на военную службу и 17 лет уже участвовал в походе; судя по времени
похода — 1799 г.— это были суворовские походы в войне с Францией.
В 1807 г., во время войны с Наполеоном, А. Л. Варнек был тяжело ранен.
Он умер 43 лет, в 1825 г., оставив семерых детей.
Н. А. Варнек родился 30 марта (И апреля) 1821 г. в Москве. В Москве
же он получил начальное образование; среднее образование закончил
6 «Рассуждение о печени речного рака в анатомическом и физиологическом отно-
шении». СПб., 1847.
6 «Моск, врачебн. журнал», 1851, отд. IV, стр. 25.
7 «Вестник естеств. наук», 1860, стр. 374.
8 «Журнал Мин. нар. проев.», 1863, ч. 118, отд. V, стр. 31.
9 См. И. Н. Березин. Русский энциклопедический словарь; Б р о к г а у з-
Ефрон. Энциклопедический словарь; С. А. Венгеров. Словарь писателей и
ученых.
J и Л. М. Савелов. Родословная книга дворянства Московской губернии, т. 1г
отд. 1, 1913, стр. 215.
Н. А. В АРНЕК
(в период его работы в Московском университете)
320
Т. П. Платова
в Петербурге и в 1839 г. поступил в Петербургский университет на юриди-
ческое отделение. Вскоре, однако, он перешел на естественное отделе-
ние философского факультета. Занятия его в университете протекали,
повидимому, весьма успешно, о чем можно судить по тому, что в 1843 г.
за «рассуждение» на тему «О линянии наружных покровов и образовании
жерновок у речного рака» он получил золотую медаль. В 1844 г. он окон-
чил университет по разряду естественных наук со степенью кандидата.
По окончании университета (1844—1849) Варнек посещал несколько
лет зоологический и сравнительно-анатомический музей Академии Наук
и под руководством директора музея академика Ф. Ф. Брандта усовер-
шенствовал свои зоологические познания. Как он сам отмечает в своей
автобиографии, «богатое собрание животных, обширная библиотека,
обязательное внимание, расположение и участие директора Ф. Ф. Брандта
доставили ему возможность специально заняться зоологиею в полном
значении»11. Таким образом, по собственной инициативе и не пользуясь
заграничными командировками, как это было принято в то время, Варнек
приобрел высокую квалификацию как зоолог и сравнительный анатом.
В 1846 г, Варнек поступил преподавателем ботаники и зоологии в Кор-
пус горных инженеров. Через год он защитил магистерскую диссертацию.
В 1849 г. Варнек перешел в Московский университет на должность адъюнк-
та по кафедре сравнительной анатомии и сравнительной физиологии фи-
зико-математического факультета (4-й курс), в то же время взяв на себя
преподавание зоологии на медицинском факультете (1-й курс).
Насколько можно судить по официальным данным, преподавательская
деятельность Варнека быстро получила высокую оценку, так как уже
в 1852 г. физико-математический факультет возбудил ходатайство перед
советом университета об утверждении Варнека в должности экстраорди-
нарного профессора. Мотивы, которыми руководился при этом факультет,—
«отличные достоинства, успешное преподавание и усердие к службе»12.
Дальнейшая преподавательская деятельность Варнека, до 1858 г., не
получила, насколько нам удалось выяснить, отражения в официальных
документах, если не считать программ его курсов, печатавшихся ежегодно
в «Отчетах о состоянии и действиях Московского университета».
Во время пребывания в Московском университете Варнек не ограничи-
вал себя тесным кругом научной и преподавательской работы, он принимал
участие в работе ряда обществ, целью которых являлась помощь в ра зре-
шении практических и хозяйственных вопросов. Вскоре по приезде
Москву, 20 октября 1849 г., Варнек был избран в члены Московского обще-
ства испытателей природы13, а 15 марта 1852 г.— членом Общества сель-
ского хозяйства14. Варнек принимал близкое участие в организации Коми-
тета акклиматизации, о чем свидетельствует статья непременного секре-
таря Общества сельского хозяйства С. А. Маслова, напечатанная в связи
с организацией комитета15. Маслов указывает, что мысль об организации
комитета принадлежала К. Ф. Рулье и А. П. Богданову и дальше пишет:
«Он [Рулье] первый подписался на списке основателей сего комитета;
за ним приняли с благодарностью предложение: Н. И. Анненков, проф[ес-
11 «Биограф, словарь профессоров и преподавателей Моск, ун-та», ч. 1,1855, стр. 143.
12 Моск. обл. арх., ф. 418, 1852, д. 356. Об утверждении "адъюнктов Ершова, Вар-
нека и Давыдова; первых двоих исполн. должн. э. о. проф. и последнего э. о. проф
13 «Биограф, словарь профессоров и преподавателей Моск, ун-та», ч. I, стр. 144.
14 Там же.
15 С. А. Маслов. Мнение непременного секретаря об образовании при
V отделении Общества Комитета акклиматизации животных. «Журн. сельск. хоз.»,
1857, отд. I, стр. 225.
Н. А. Варнек и Московский университет
321
сора] Калиновский и Варнек, члены Общества садоводства В. В. Хлопов,
С. А. Усов, Я. А. Борзенков, И. С. Бер, Фан Лехнер, Богданов,
Фаренколь...».
В Комитете по акклиматизации Варнек занимался организационной
и практической работой; в этот же период он напечатал несколько попу
лярных статей по акклиматизации в «Журнале садоводства». С момента
организации Комитета и до ухода из университета (1857—1860) Варнек
был директором ихтиологического отдела16, участвовал в работе отдела
птицеводства17, принимал участие в составлении проекта устава при пре-
образовании Комитета в Общество акклиматизации (1859)18. Практическая
работа Варнека по акклиматизации, начавшаяся еще до организации
комитета (1855), заключалась в акклиматизации ряда южных растений
и проводилась, повидимому, в крупных масштабах, так как акклиматизи-
рованные им растения Варнек не только использовал в своих целях, но
и предоставлял для разведения другим ученым; на это указывает директор
Московской земледельческой школы Н. И. Анненков в статье «Опыты над
акклиматизацией различных древесных и кустарных пород в Москве»:
«При этом случае,— пишет Анненков,— я вменяю себе за особенную честь
возблагодарить тех особ, которые при первой моей просьбе о содействии
мне в предпринятом опыте присылкою семян и саженцев, тотчас же обязали
меня с истинно просвещенной любознательностью... [перечисляется ряд
имен]. Далее г. академик Н. И. Железнов, директор Одесского училища
садоводства Д. С. Обнисский, Ф. X. Майер, Г. Бецгольд, Н. А. Варнек
доставили семена и саженцы различных пород в значительном количестве»19.
Как уже отмечалось, Варнек, начав свою деятельность с тонких ми-
кроскопических исследований, в дальнейшем к ним не возвращался
Немногочисленные сохранившиеся документы показывают, что причиной
этого послужила потеря глаза, что было большим несчастьем для Вар-
нека и тяжело отразилось на всей его дальнейшей деятельности. Так,
в 1859 г., после конфликта со студентами, Варнек просит освободить его
от чтения лекций в связи с плохим состоянием здоровья и особенно зрения.
«Весною 1853 г.,— пишет Варнек в этом прошении,— во время одной из
зоологических экскурсий, я имел несчастье лишиться глаза. Каждому,
занимающемуся микроскопическими исследованиями, известно, какое
огромное различие существует в зрении между глазом действующим и тем,
который находится в покое; глаз работающий, упражняющийся несрав-
ненно зорче и сильнее. Я же имел несчастье потерять так называемый
рабочий глаз (oeil actif). Страдание потерявшего зрение глаза отозвалось
и на левый, и без того довольно слабый. Слабость зрения выказалась еще
резче, когда, по предложению Медицинского факультета, мне было пору-
чено двойное чтение не только зоологии, предмета мною преподаваемого,
но — по случаю вакантной кафедры физиологии здорового человека —
чтение еще другого предмета, сравнительной анатомии, также с двойным
числом часов. Кроме занятий по физико-математическому факультету,
такое расширение труда потребовало с моей стороны еще более усиленных
занятий...»20 21. Дальше Варнек упоминает о том, что и раньше он ежегодно
использовал для восстановления здоровья каникулярное время. Все это
16 Н. П. Ситовский. История Комитета акклиматизации. М., 1890, стр. 37, 49.
17 «Московские ведомости», 1858, № 115.
18 Н. П. Ситовский. Цит. соч., стр. 48.
19 «Журнал садоводства», 1856, т. II, стр. 27.
20 Моск. обл. арх., ф. 418, 1859, д. 37. Об освобождении от чтения лекций исполн.
должн. э. о. проф. Варнека до окончательного поправления его здоровья.
21 Инет, истории естествознания, т. V
322
Т. П. Платова
позволяет понять, почему Варнек вынужден был оставить микроскопию
и на долгое время ограничиться только преподавательской деятельностью»
В 1857 г. Н. А. Варнек женился на дочери генерал-майора Н.П. Си-
нельникова — Аделаиде (Еликониде) Николаевне21. От этого брака у Вар-
нека было четверо детей, старший из которых, Леонид Николаевич, был
впоследствии в Москве крупным врачом-гинекологом21 22.
В 1858 г. произошли события (мы специально остановимся на них
в заключительной части статьи), коренным образом изменившие течение
жизни Варнека, по существу, сломавшие ее: студенты 1-го курса меди-
цинского факультета отказались от слушания лекций Варнека и устроили
ему обструкцию; Варнек тяжело заболел, более года находился в отпуску
по болезни, а в 1860 г. и вовсе оставил Московский университет. В том же
году он занял должность директора училищ Тверской губ.23 В 1863 г.
(16 февраля) Варнек оставил и эту должность и был причислен к Мини-
стерству народного просвещения24. Но уже через два месяца, 25 апреля
1863 г., он ушел из министерства (в официальных приказах он числится
в графе «уволенных по прошениям»)25. С этого времени Варнек, повиди-
мому, вообще оставляет службу, и потому о нем не сохранилось никаких
официальных данных. В связи с этим все дальнейшие сведения, приводимые
в настоящей статье, отрывочны, неполны и в известной мере случайны.
Краткие сведения о Н. А. Варнеке мы находим в некрологе его сына
Л. Н. Варнека: «Отец его Николай Александрович Варнек был одно
время профессором зоологии в Московском университете и, вышедши
в отставку, поселился в своем имении Тамбовской губ. Кирсановского
уезда. В деревне, при отличных условиях, покойный [т. е. Л. Н. Варнек!
провел первые годы своей жизни и под руководством отца и приглашенных
учителей получил блестящую подготовку для средней школы»26. С 1849
по 1860 г. в формулярных списках Н. А. Варнека отмечается, что у него
«имения нет». В аттестате, выданном ему при уходе из Московского уни-
верситета в 1860 г., отмечается только, что у его родителей есть имения
в Тамбовской и Тульской губерниях. Очевидно, в 1863 г. произошли ка-
кие-то изменения в семейных делах Варнека, в результате которых он
получил Тамбовское имение. Этим же, вероятно, объясняется его внезап-
ный уход в том же 1863 г. из Министерства народного просвещения через
два месяца после поступления.
Об имении Варнека есть данные в «Сборнике статистических сведений
по Тамбовской губ.» за 1891 г. В именном списке владельцев имений,
помещенном там же, значится Н. А. Варнек, что заставляет сомневаться
в правильности общепринятой даты его смерти — 1876 г., если даже и
допустить, что между поступлением этих сведений и их опубликованием
должен был пройти какой-то срок.
В 80-х годах имя Варнека появляется в печати в связи с деятельностью
Московского общества испытателей природы. В 1880 г. широко отмечался
21 Моск. обл. арх., ф. 418,1857, д. 72. О выдаче свидетельства орд. проф. Варнеку
на вступление в брак; д. 751. О бракосочетании г. г. профессоров и чиновников сего
ун-та.
22 По отрывочным данным, семьи Варпеков и Синельниковых находились в до-
вольно близком родстве.
23 Моск. обл. арх., ф. 418, 1860, д. 101. Об увольнении от службы при ун-те э. о.
проф. Варнека и об определении на его место исправл. должн. ад. Борзенкова; Арх.
МГУ. Журнал сов. ун-та 1860, 19.III, № 15; Опись дел попечит. Моск. уч. окр. по
2 столу 1858, № 93.
24 «Жури. Мин. нар. проев.», 1863, ч. 118, отд. I, стр. 7.
25 Там же, стр. 47.
26 «Труды Акушерско-гинекол. об-ва в Москве», 1913, стр. 1.
Н. А. Варнек и Московский университет
323
юбилей 50-летней научной деятельности И. Т. Глебова. Московское обще-
ство испытателей природы отправило Глебову поздравительное письмо27,
в котором среди подписей членов Общества на втором месте стоит подпись:
«Николай Варнек». Кроме того, из протоколов этого общества мы узнаем,
что в 1880 и 1881 гг. Варнек выступал на заседаниях Общества с научными
сообщениями о вредителях сельского хозяйства Тамбовской губ. С науч-
ными докладами Варнек выступал и позже, в 1884 г., и до февраля 1885 г.
почти постоянно присутствовал на заседаниях Общества. Дата смерти
Варнека остается неизвестной28.
ИАУЧНЫЕ ТРУДЫ ВАРНЕКА
Первой работой Варнека является его магистерская диссертация
1847 г. о печени рака в анатомическом и физиологическом отношении.
Она представляет собой «рассуждение», т. е. в ней дается развитие и за-
щита определенных положений. Основой для «рассуждения» послужили
его анатомические, гистологические и физиологические исследования
строения печени рака и наблюдения над развитием яйца брюхоногих мол-
люсков. Широко использована современная литература.
Принимая, что клетка лежит в основе строения растений и животных,
Варнек стремится в изучении физиологии клетки найти закономерности,
характеризующие жизненные явления, общие всему органическому миру.
С самого же начала он занимает твердую материалистическую позицию.
Во введении к диссертации Варнек пишет: «Занимаясь исследованием
образовательных процессов в животном организме, я вполне убедился,
что клеточки в нем представляют органические реторты, в которых, под
влиянием составных частей клеточек, вырабатываются все разнообразные
вещества животного происхождения. Железки у низших животных,
а также и самое образование и изменение тканей в зародыше представляет
лучшее тому доказательство». По представлению Варнека, клеточки —
«это деятельные органы, на химическом отправлении которых зиждется
вся жизнь организма».
Суть диссертации сводится к тому, что Варнек стремится объяснить
морфологические различия клеток печени их различными физиологиче-
скими функциями. В процессе отделения желчи Варнек различает три
этапа: 1) образование и рост клеточек железистой ткани, 2) выработку
свойственного им вещества и 3) выход выработанного вещества в выводящие
каналы. При рассмотрении образования клеток Варнек, используя свои
наблюдения над развитием брюхоногих моллюсков, утверждает, что «все
ткани, как бы они впоследствии изменены ни были, происходят из отделов
желтка» (шаров дробления). Рассматривая процесс отделения и касаясь
обмена веществ, Варнек строго выдерживает материалистические позиции
и вступает в дискуссию со своими предшественниками. Поскольку эти
вопросы являются центральными в его диссертации, приводим подлинное
изложение: «Вслед за образованием клеточки начинается ее деятельность,
заключающаяся... в принятии Cytoblastema29 и переработке ее в состав
27 «Описание празднования юбилея 50-летней службы И. Т. Глебова». СПб., 1880,
стр. 23.
28 В газете «Новое время» (1897, № 7797) было помещено объявление о смерти Ни-
колая Александровича Варнека, но в «Петербургском Некрополе» датой рождения
этого Варнека указывается 30 августа 1824 г. Может быть, это перепутанная дата
30 марта 1821 г.?
29 Цитобластему ученые того времени представляли как плазму крови, пропо-
тевающую через стенки сосудистой системы.— Т. П.
21*
524
Т. П. Платова
частей клеточки — ядра и оболочки30. Относительно входа Cytoblastema
в полость клеточки я не согласен с мнением Меккеля, будто бы клеточки
не имеют пор потому только, что они не заметны для глаза, но принимаю
с Шлейденом, что каждая клеточка, вследствие химических свойств ядра,
одарена эндозмотическою силою, и этим объясняю себе вполне
вход образовательного вещества внутрь клеточки. Изменение Cytoblastema
внутри клеточки в состоянии поддержать дальнейший процесс эндозмоза:
коль скоро nucleus [ядро] обладает способностью изменять около себя
расположение частиц Cytoblastema, то ясно, что действие эндозмоза
должно иметь место при этом, а потому нет надобности прибегать к новой
centripetale Kraft der Celle [центростремительной силе клетки] Меккеля».
Варнек настаивает при этом, что клетка играет здесь активную, а не пас-
сивную роль, и возражает Генле, полагающему, что клетка получает из
цитобластемы готовые вещества. Для подтверждения своей мысли Вар-
нек опять ссылается на процесс развития зародыша брюхоногих моллю-
сков — развития различных тканей из одной материнской клетки с одно-
образным содержимым — желтком. Так как, по наблюдениям Варнека,
первые следы химического изменения после оплодотворения начинаются
с ядра, то он считает, что «ядро — главная причина всех химических про-
цессов, совершающихся в клеточках. Вследствие целого ряда химических
изменений ядра происходит разграничение клеточек по отправлению,
а следовательно, по форме и виду». В связи с этим Варнек возра-
жает Шванну, который основную роль в обмене веществ клетки отводил
оболочке.
Еще большие возражения со стороны Варнека встречает апелляция
Шванна к «метаболической силе» (metabolische Kraft) при объяснении
обмена веществ клетки. По мнению Варнека, «последняя [т. е. эта «сила»]
при нынешнем состоянии гистологии может быть вполне заменена химиче-
скими деятелями». «С этим взглядом на предмет,— пишет он дальше,—
клеточки являются органическими ретортами, в высшей степени актив-
ными органами, в которых сообразно их составу происходит вырабатыва-
ние только известного вещества». Этим обстоятельством Варнек объясняет
то, что в печени ракообразных существуют три рода клеточек, выделяющих
желчь,— химически различные части желчи вырабатываются различными
органическими ретортами. Касаясь процесса выделения желчи, Варнек
обсуждает вопрос, почему желчь остается в выводящих протоках, а не
поступает благодаря эндосмозу снова в клетки, и считает, что «главная
причина здесь в том, что в клеточку отделения поступают только те веще-
ства, из которых она вырабатывает свой продукт».
Чтобы получить более полное представление о Варнеке как ученом,
следует коротко остановиться на его собственных наблюдениях, которые
легли в основу диссертации. На анатомическом и гистологическом строе-
нии печени сам Варнек останавливается очень подробно, и из его описания
можно видеть, что он опытный анатом и микроскопист. Так, для изучения
кровеносных сосудов печени он пользуется инъекциями и пишет, что ему
удавалось видеть «даже мельчайшие разветвления печеночных артерий».
Говоря о соединении волосных (капиллярных) сосудов с мельчайшими
дольками печени, он считает, что «подобные исследования принадлежат
к самым легким манипуляциям», возражая Шлемму, которому, по его
собственным словам, только однажды удалось видеть эту связь. То, что
80 Для дальнейшего важно отметить, что в представлениях того времени еще
не фигурирует плазма клетки; ядро и содержимое клетки понимались почти как
синонимы.— Т. П.
ПЕЧЕНЬ РАКА
въ
АНАТОМИЧЕСКОМ!
И
ФИЗИОЛОГИЧЕСКОМ!» ОТНОШЕНИИ.
КАНДИДАТА ФИЛОСОФ1И
Н. Варнека,
ПРЕДСТАВЛЕННОЕ ВО 2-Е ОТДФЛЕ1ПЕ ФИЛОСоФСКАГО ФА-
КУЛЬТЕТА ИМПЕРАТОРСКАГО с. петербурскаго уни-
верситета
ДЛЯ ПОЛУЧЕШЯ СТЕПЕНИ МАГИСТРА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ-
въ типографш Императорской Академии Наукь.
1847.
Титульный лист магистерской диссертации Н. А. Варнека 1847 г.
326
Т. П. Платова
Варнек владел методикой инъекций, позволило ему открыть в печени
рака сосуды, до него не описанные, и внести поправки в описание
распределения сосудов во внутренних органах рака, причем здесь Варнек
опять дискутирует со Шлеммом. При изучении нервной системы печени
Варнек также вносит поправки в исследования предыдущих ученых отно-
сительно распределения нервов и тонкого микроскопического строения
различных отделов нервной системы. Здесь Варнек возражает Брандту,
И. Мюллеру, Крону, Шлемму, Ганноверу.
На своих наблюдениях над развитием зародыша брюхоногих моллюсков
Варнек останавливается очень коротко, но и из этого описания видно,
что он наблюдал тонкие детали, которые до него никому наблюдать не
удавалось. Так, он впервые — и это до сих пор нигде не отмечено —
наблюдал вхождение сперматозоида в яйцо. Он пишет: «В желток слизней,
после того, как он в яйцеводе лишился своей оболочки, входят семенные
тела» и дальше поясняет: «Бери и Бишоф видели у млекопитающих внед-
рение семенных тел в Zonam pellucidam, у слизней же Limax, Limnaeus
и Planorbis семенные тела плотно окружают весь желток, и некоторые
внедряются в его массу». Эти наблюдения убеждают Варнека в том, что
влияние семени чисто материальное, а вслед за Бишофом он признает
его химическим.
Необходимо указать, что в мировой научной литературе достоверное
описание проникновения сперматозоида в яйцо было дано только в конце
70-х годов XIX в., одновременно с изучением цитологической стороны
процесса оплодотворения31. Длительный промежуток времени от 1824 до
1874 г. характеризуется в исторических научных обзорах как период,
когда о проникновении сперматозоида в яйцо строились только предполо-
жения. Предположения эти основывались, с одной стороны, на опытах
оплодотворения спермой, обладающей семенными тельцами или лишенной
их, а с другой — на наблюдениях над проникновением сперматозоидов
в оболочку яйца.
Описывая дробление яйца, Варнек подчеркивает, что образование
новых клеток здесь происходит не по типу «образования вокруг содержи-
мого», о котором говорил Келликер и вслед за ним многие другие.
Основные предпосылки и результаты диссертации Варнек формулирует
в нескольких положениях. Здесь он подчеркивает свои эволюционные
взгляды о единстве строения животных и растений (привожу только неко-
торые из его положений):
1. Резкого различия между животным и растительным царством при
теперешнем состоянии зоологии и ботаники нет.
2. Простейшая форма животного и растительного организмов есть
клеточка.
Подводя итоги наблюдений над печенью, Варнек констатирует, что:
3. Желчь есть продукт, вырабатываемый многими химически различ-
ными клеточками печени.
Наблюдения над развитием зародыша моллюсков приводят его к за-
ключению, что:
4. Деление желтка есть процесс образования клеточек первоначальной
ткани зародыша.
5. Все ткани зародыша моллюсков и прочих животных происходят
из отделов желтка.
81 См. П. П. Иванов. Руководство по общей и сравнительной эмбриологии.
JL,Jl945, стр. 21; А. Д. Некрасов. Оплодотворение в животном царстве. М.—Л.,
О бовна чение бук 6!
1 — печень рана (Я) в связи с кишечни-
ком (11: 1с), артериальными сосудами,
идущими от сердца (С) и нервами (п : гр);
2 — печень с ее выводящими каналами;
,, 3 — привратниковая часть желудка и тон-
кая кишка разрезаны сверху, видны от-
верстия (о, о) общих выводящих каналов
печени; 4 — расположение ветвей печеноч-
ной артерии на выводящих каналах пече-
ни; 5 —отношение волосных сосудов пече-
ночной артерии к слепым кишечнам [мель-
чайшим долькам печени]. Видно располо-
жение клеточек, отделяющих желчь; в—
разветвление желудочно-печеночного нер-
ва на желудке и выхождение из этого
сплетения печеночного нерва (пЛ), Gc —
tu, головной нервный узелон; cd — правая,
cs — левая ожерсльные нити; с — связна
перед соединением их с первым грудным
узелком; по — глазные нервы; па — сяж-
ковые нервы; ni — непарный нерв желу-
дочного сплетения; oi — нижняя пара,
os — верхняя пара пищеводных нервов,
выходящих вместе с nl, боковым нервом,
пз боковых ожерельных узелков; ri—ниж-
няя пара, гт — средняя, гр — верхняя
пли привратников анпара непарного нер-
ва; nh — печеночный нерв; 7 — слепой
верхний конец большой кишечки после
размачивания в воде. Membrana propria
(mp) отстала от железистого пласта, со-
стоящего из клеточек бесцветного жира;
8 — внутренняя оболочка (внутренний
железистый слой) из слепой кишечки;
видны все стадии развития клеточек бес-
цветного жира; 9 — участок железистой
ткани из нижней части слепой кишечки;
видны молодые и старые клеточки желтого
жира; 10 — участок железистой ткани из
выводящих каналов слепых кишечек,
состоящей из молодых клеточек желтого
жира; И — участок общей наружной
оболочки печени; 12 — ганглиозные кле-
точки из боновых ожерельных узелков;
13 — нервные фибры (волокна) из боко-
вого нерва желудочного сплетения
328
Т. П. Платова
Среди положений, не связанных непосредственно с темой «рассужде-
ния», обращает на себя внимание возражение Эренбергу по вопросу о строе-
нии инфузорий:
6. Ни желудков, ни половых органов инфузории не имеют.
Таким образом, в своей первой самостоятельной работе, едва окончив
университет, Варнек проявил себя как тонкий наблюдатель, обладавший
большой эрудицией и критическим отношением к мнениям авторитетов,
как материалист, видевший основу жизненных явлений в химических
процессах и отвергавший «жизненную силу» и все ее производные — цент-
ростремительную силу, метаболическую и т. п.
Работы, на которых Варнек строил свою диссертацию, появились в даль-
нейшем в виде самостоятельных сообщений: в 1850 г.— «Об образовании
и развитии зародыша брюхоногих моллюсков» и в 1851 г.— «Об отделении
желчи». В последнюю работу почти целиком входит анатомическая и гисто-
логическая части диссертации. Результаты рассматриваются в сравнитель-
но-физиологическом разрезе; работа получает ценные дополнения общебио-
логического значения, раскрывающие в то же время точки зрения автора.
Настаивая и здесь на том, что основой строения организма является
клетка, Варнек отнюдь не склонен рассматривать жизнь организма как
простую сумму деятельности его составных единиц. «Из этих-то орудий
[клеток],— читаем мы,— составлено как тело растений, так и животных;
но далее каждый орган соткан из частей, совокупное действие которых
обуславливает явления, замечаемые нами в известном целом организме».
В этой работе Варнек полнее раскрывает свои философские представления,
из которых можно видеть, что он примыкает к механическому материализ-
му, прогрессивному течению в естествознании XIX в. «Без сомнения,
каждому известно, что для произведения каких-нибудь явлений, действий
в материальной природе необходимы и средства материальные», и дальше—
«Нам кажется основательным смотреть на организмы в некотором отноше-
нии как на живые органические машины, которые настолько могут дейст-
вовать, насколько к тому имеют материальные средства».
В статье «Об отделении желчи»32 Варнек особенно подчеркивает срав-
нительно-физиологическое значение полученных результатов, так же как
и вообще исследований на беспозвоночных животных. Его высказывания
в этом отношении представляют интерес не только как пропаганда сравни-
тельной физиологии, но и как показатель его эволюционных представлений.
Рассматривая человека как одного из членов семьи млекопитающих,
близкого родственника обезьян,— выводы, к которым неизбежно приводила
сравнительная анатомия,— Варнек, в противоположность многим из его
современников, не стремится провести здесь резкую грань между челове-
ком и другими млекопитающими, ссылаясь на «божественную природу»
человека. Напротив, он подчеркивает их сходство и делает практические
выводы об использовании результатов, полученных на низших животных,
к объяснению физиологии человека. «Рассматривая развитие животных
организмов при настоящих условиях существования нашей планеты, мы
видим, что все животные, не выключая и человека, в первоначальном
устройстве своем сходны, имеют одну общую форму. Форма эта — пузы-
рек, клеточка...». Варнек считает, что наши исследования приобретают
особенный интерес, когда они прямо, непосредственно касаются истории
жизни человека. Но здесь мы часто встречаем непреодолимые затруднения,
поэтому мы обращаемся сначала к сравнительному изучению. «Сравнитель-
32 Об этой работе см. также X. С. Коштоянц. Очерки сравнительной физио-
логии. М.—Л., 1950.
Н. А. Варнек и Московский университет
329
ное изучение каждого предмета вернее всего ведет к познанию значения
предмета. Сравнительная анатомия уже объяснила многие части в орга-
низме человека, [она же] дала точку опоры и для физиологического объяс-
нения частей человека. Причина ясна. Человек по развитию тела своего
принадлежит... [к животным позвоночным]. По складу всей организации,
способу рождения и питания новорожденных человек тесно связан с мле-
копитающими, из которых ближе всего примкнули к нему обезьяны (четы-
рерукие — Quadrumana)». «Взглянув в историю физиологии,— говорит
Варнек несколько дальше,— без сомнения, каждый убедится, что все
почти ее выводы, законы заимствованы из опытов над животными,
успех сравнительной физиологии сильно влияет на развитие физиологии
человека и всех ее приложений к медицине».
И в этой работе Варнек не обходится без критики своих предшествен-
ников, возражая Биллю в вопросе о происхождении различных клеточек
печени, выделяющих желчь. Работа Варнека «Об отделении желчи» нашла
заслуженную оценку среди его современников и, что особенно интересно,
оценка эта была сделана выдающимся ученым того времени—К. Ф. Рулье33.
Вначале Рулье коротко излагает содержание работы Варнека. «Живо и
увлекательно излагает г. Варнек современный взгляд на жизнь и значение
клеточки в живом организме. Г-н профессор предложил себе вопрос:
как и какими орудиями отделяется желчь? Для решения его автор изби-
рает печень речного рака, потому что из всех животных, которых доселе
наблюдали, отделение желчи представляется всего яснее у этого живот-
ного. Простота в устройстве печени, отчетливость и ясность тканей, резкое
различие клеточек, отделяющих желчь, значительно облегчают как самое
исследование, так и верность выводов.
Исследования Шванна, Шлейдена, а за ними и многих других показали,
что все орудия как животного, так и растительного царства первоначально
слагаются из клеточек, изменяющихся до бесконечности и являющихся
истинным, трудно уловимым протеем органического царства......Переходя
к своему предмету, г. Варнек замечает, что желчь, подобно другим отде-
ленным жидкостям, не находится готовою в крови, а напротив, выраба-
тывается из нее деятельностью клеточек... печени. Клеточки суть в высшей
степени деятельные органы, органические реторты, в которых, сообразно
с их составом, вырабатывается известное вещество... В печени рака суще-
ствуют три рода клеточек, для отделения различных составных частей
желчи. К статье приложена таблица, сделанная самим автором и пре-
восходно поясняющая строение печени у рака».
Рулье подчеркивает самостоятельность Варнека и высокий научный
уровень его работы. Рулье, считает, что эта работа, наряду с несколькими
другими, которые он рассматривает в рецензии, «самым очевидным обра-
зом свидетельствует о том, что и у нас на Руси, посреди других отраслей
человеческих знаний, медицина разрабатывается самостоятельными уче-
ными, которым выше всего добросовестное исследование истины и приложе-
ние ее к нуждам сочлена общества. Прошло, наконец, то время, когда мы
с трудом догоняли опередивших нас: ныне мы можем с ними поделиться
собственным нашим трудом и плодом его...».
В работе «Об образовании и развитии зародыша брюхоногих моллюс-
ков» (1850)34 Варнек пытается дать ответ на важнейший вопрос развития
88 Сведения о рецензии Рулье на работу Варнека любезно сообщены мне С. Р. Ми-
кулинским из не опубликованных еще материалов о жизни и деятельности К. Ф. Рулье.
84 Об этой работе см. также Т. П. Платова. Развитие клеточного учения в
России в 40—50-х гг. XIX в. «Труды Института истории естествознания АН СССР»,
т. IV.
330
Т. П. Платова
животных — вопрос о причинах развития оплодотворенного яйца. Здесь
Варнек прежде всего категорически отвергает способ объяснения наблю-
даемых явлений ссылками на жизненную силу, считая ее только прикры-
тием отсутствия знаний. В основе развития оплодотворенного яйца, по
Варнеку, лежат химические изменения, которые наблюдаются в яйце
в результате оплодотворения, в результате химического влияния сперма-
тозоида на яйцо. Свои положения Варнек подтверждает микрохимическими
исследованиями, находя разницу в отношении к различным реагентам
оплодотворенного и неоплодотворенного яйца. Однако он сам отмечает,
что средства для детального изучения этого вопроса еще очень ограничены
и разрешение его принадлежит будущему.
Центральную часть работы занимают морфологические исследования.
Варнек подробно описывает процесс дробления как с внешней его стороны,
так и со стороны внутренних изменений, происходящих при этом в яйце
и шарах дробления. Как уже отмечалось, особенный интерес представляет
описание изменений, предшествующих дроблению,— процессов созрева-
ния и оплодотворения яйца. Касаясь спорного для того времени вопроса
о зародышевом пузырьке, Варнек устанавливает, что он не исчезает перед
оплодотворением, а только теряет оболочку, приобретая ее снова после
деления. Он называет его поэтому уже не пузырьком, а пятном, а за про-
зрачность — светлым пятном. Он подробно описывает деление светлого
пятна, передвижение его от центра к периферии яйца, а затем образование
направительных телец, в том месте, где светлое пятно подходит к перифе-
рии. В настоящее время мы знаем, что явление, описанное Варнеком,
представляет первое деление созревания, приводящее к отделению пер-
вого редукционного тельца. Варнек, не имевший возможности (без приме-
нения фиксации и окраски) проследить внутренние изменения, происходя-
щие в ядре (= светлом пятне), отрицает его участие в образовании редук-
ционных телец, считая, что этому препятствует светлое серповидное обра-
зование, появляющееся на периферии яйца и отделяющее светлое пятно от
направительных телец. Вслед за этим Варнек обнаруживает в яйце нали-
чие двух ядер, слияние их и деление, за которым следует деление яйца.
Теперь мы знаем, что это мужское и женское ядра, из слияния которых
образуется ядро оплодотворенного яйца. Так же подробно прослеживает
Варнек поведение ядра и в дальнейшем дроблении, причем отмечает, что
каждый раз перед делением ядро теряет оболочку и она появляется снова
после деления. Говоря об оболочке яйца, Варнек утверждает, что у яиц
моллюсков она отсутствует, ее заменяет уплотненный слизистый слой.
Наблюдения Варнека приводят его к определенным заключениям в ряде
спорных для того времени вопросов; он утверждает, что шары дробления
являются настоящими клетками, что ткани зародыша образуются только
путем деления этих клеток, что ядрышки не играют такой важной роли
в ядре, какую им приписывали Келликер и, следуя ему, другие ученые.
Эта работа Варнека, как уже отмечалось, не привлекла внимания
современников. Она слишком далеко уходила вперед и поэтому не могла
быть понята. Только в исследованиях последней четверти XIX в., а отчасти
и начала XX в. находят подтверждение как его морфологические наблю-
дения, так и физиологические предположения или, скорее, предвидения.
Краткое сообщение об этой работе Варнек помещает в «Froriep’s Tages-
borichte» (1851, № 280).
В «Журнале Министерства народного просвещения»35 указывалось,
что в 1851 г. Варнек «приготовил к печати „Историю развития рыбы по
35 «Журн. Мин. нар. проев.», 1853, ч. 77, отд. III, стр. 9.
Н. А. Варнек и Московский университет
331
наблюдениям, сделанным в 1849 г.“», но эта работа, повидимому, не была
•опубликована.
В 1856 г. Варнек печатает ряд статей по акклиматизации растений, ос-
новное значение которых состоит в распространении практических сведе-
ний по акклиматизации, причем, как и всегда в его работах, обращает на
себя внимание тонкая наблюдательность и самостоятельность в суждениях.
В статье «Воздушные сады»36 Варнек указывает деревья, кустарники и
цветы, которые могут переносить московский климат и которые можно
использовать при устройстве сада. В этой статье обращают на себя внима-
ние два замечания Варнека — что выгоднее сажать цветы не отдельно,
а кустами и что при высевании семян некоторых растений они дают боль-
шое количество разновидностей, лучше переносящих суровый климат.
Варнек так пишет об этом: «Сделав выбор многолетних растений и рассадив
их по партеру, свободные места занимают летниками (однолетними расте-
ниями), посаженными не по былинке, как это у нас делается, а большими
кустами, при этом они и цветут продолжительнее и обильнее, да и не тре-
буют ежедневной поливки, что во время сильных жаров и засухи почти
необходимо при обыкновенном способе насаждения клумб» (стр. 271).
Говоря о разведении пионов, Варнек делает следующее примечание:
«Виды Р\аеоп] sinensis, albijlora и fragans дали от семян большое количе-
ство разновидностей, отличающихся большей стойкостью против сурового
климата, пышностью и обилием цветов. Поэтому мы бы советовали более
разводить эти разности — помеси, чем чистые, кровные виды» (стр. 278).
В статье «О возможности акклиматизации некоторых тропических ра-
стений в средней и южной России»37 даются практические указания по
•акклиматизации тропических водных растений.
В статье «Действие зимы 1855—1856 г. в окрестностях города Каширы»38
Варнек сообщает о своих опытах по акклиматизации растений и делает очень
интересные выводы о лучшем способе ее: «.. Деревья, которые мы окли-
матизировали, посадили в саду, останутся памятниками наших забот; мы
изменили характер местности, ввели иные древесные и кустарные породы.
Опыты мои над оклиматизацией иноземных растений начались с 1855 г.
Большая часть растений выведены из семян, хотя этот способ разведения
и медленный, но для оклиматизации представляет многие выгоды: расте-
ние с малолетства привыкает к известному положению, почве и переменам
атмосферы; легче управлять его общим складом, а этот последний, как
всем известно, составляет не маловажное достоинство деревьев».
Представляется очень вероятным, что Варнеку принадлежит напеча-
танная в «Журнале садоводства» в том же, 1856 г. статья «Бассейны в са-
дах»39 за подписью Н. В. По тематике и по манере написания она очень
близка к только что перечисленным его работам.
К тому же циклу работ — популяризации естественно-научных зна-
ний в интересах развития сельского хозяйства — надо отнести статью
Варнека 1859 г.— «Несколько слов о полезных для садоводства живот-
ных»40 Интересны вводные замечания этой статьи, которые характеризуют
Варнека как ученого, стремившегося использовать достижения науки
в целях улучшения народного благосостояния. «Первое и главное условие
для процветания наших полезных начинаний бесспорно есть знание,
а второе — уменье приложить эти знания к делу. К крайнему нашему
38 «Журнал садоводства», 1856, т. I, стр. 269.
37 Там же, стр. 99.
38 Там же, т. II, стр. 130.
39 Там же. стр. 24.
40 Там же, 1859, т. VIII, стр. 146.
332
Т. П. Платова
несчастью, как уже неоднократно было замечено, науки у нас не процве-
тают, и потому нисколько не удивительно, что техническое дело идет
у нас ощупью, по следам рутины.
Каким страшным опустошениям бывают подвержены наши поля, леса,,
сады и огороды! Кроме засухи или чрезмерного ливня, ранних или поздних
морозов, снега или града, рос или туманов, которыми так щедро наделена
наша русская природа и которые вчастую оставляют нас не только без.
вознаграждения за труд, но даже и насущного хлеба, суслик, мышь,
саранча, мошка, червь лишают нас и того, что осталось от невыгод климата.
Эти животные часто являются бичом земледельца и садовода...» Далее
Варнек говорит о том, что причина такого положения лежит в неразумном
ведении хозяйства, когда человек безжалостно вырубает леса, дающие
приют хищникам, уничтожающим вредителей, и сам, не разбираясь в том,
что полезно и что вредно, истребляет полезных для себя животных. Основ-
ное содержание статьи составляет описание полезных для сельского хозяй-
ства животных и тех способов, которыми осуществляется их борьба с вреди-
телями. Среди полезных животных отмечаются птицы, лягушки, жабы,
ящерицы и большое число насекомых.
В 1860 г. в печати появляется статья Варнека «Австралийские живот-
ные»41, в которой описывается животный и отчасти растительный мир
Австралии. Он отмечает их своеобразие, характеризует различные группы
животных и растений, указывает реликтовые формы, главное же — пытает-
ся выяснить причины этого своеобразия. Решающую роль здесь, по Вар-
неку, играют древность существования австралийской фауны и флоры, их
изоляция от других континентов и своеобразие климатических условий
Австралии. Изложение ведется просто, ясно, интересно. Первые же ввод-
ные фразы дают представление о цели и содержании статьи, выявляют
точку зрения автора в разбираемых вопросах. «Ни одна часть света, ни
одна страна,— пишет Варнек,— не представляет нам столько оригиналь-
ного в отношении своих естественных произведений, как Австралия.
Откуда же происходит эта странность? Свет, теплота, вода и почва —
вот главные деятели того разнообразия, которое мы встречаем в раститель-
ном и животном царствах. Но кроме этих деятелей, есть еще, едва ли не
самый главный, источник разнообразия флоры и фауны известной страны—
это ее древность, продолжительность существования. Перевороты, обус-
ловившие настоящий орографический вид Австралии, более всего имели
влияние на характер ее климата, почвы и органических существ».
В воззрениях Варнека здесь важно отметить представление об изменяе-
мости органического мира и материальных причинах, ее обусловливаю-
щих,— о влиянии среды как главном факторе изменяемости. Характер-
ные для Варнека черты — эрудиция и критическое отношение к литера-
турным источникам. Так, он высказывает сомнение в правильности данных
Вагнера о географическом распространении одного из млекопитающих —
Dysopes australis.
В 1863 г. Варнек печатает критический разбор учебника А. Богданова
«Зоология и зоологическая хрестоматия»42, первого его выпуска 1862 г.,
содержащего описание простейших, иглокожих и моллюсков. Критиче-
скому разбору Варнек предпосылает изложение принципов построения
учебника зоологии, который должен удовлетворять современному состоя-
нию науки, с одной стороны, и соответствовать возможностям учащихся —
41 «Вестник естеств. наук», 1860, стр. 374.
42 «Журн. Мин. нар. проев.», 1863, ч. 118, отд. V, стр. 31.
332
Т. П. Платова
несчастью, как уже неоднократно, было замечено, науки у нас не процве-
тают, и потому нисколько не удивительно, что техническое дело идет
у нас ощупью, по следам рутины.
Каким страшным опустошениям бывают подвержены наши поля, леса,,
сады и огороды! Кроме засухи или чрезмерного ливня, ранних или поздних
морозов, снега или града, рос или туманов, которыми так щедро наделена
наша русская природа и которые вчастую оставляют нас не только без-
вознаграждения за труд, но даже и насущного хлеба, суслик, мышь,
саранча, мошка, червь лишают нас и того, что осталось от невыгод климата.
Эти животные часто являются бичом земледельца и садовода...» Далее
Варнек говорит о том, что причина такого положения лежит в неразумном
ведении хозяйства, когда человек безжалостно вырубает леса, дающие
приют хищникам, уничтожающим вредителей, и сам, не разбираясь в том,
что полезно и что вредно, истребляет полезных для себя животных. Основ-
ное содержание статьи составляет описание полезных для сельского хозяй-
ства животных и тех способов, которыми осуществляется их борьба с вреди-
телями. Среди полезных животных отмечаются птицы, лягушки, жабы,
ящерицы и большое число насекомых.
В 1860 г. в печати появляется статья Варнека «Австралийские живот-
ные»41, в которой описывается животный и отчасти растительный мир
Австралии. Он отмечает их своеобразие, характеризует различные группы
животных и растений, указывает реликтовые формы, главное же — пытает-
ся выяснить причины этого своеобразия. Решающую роль здесь, по Вар-
неку, играют древность существования австралийской фауны и флоры, их
изоляция от других континентов и своеобразие климатических условий
Австралии. Изложение ведется просто, ясно, интересно. Первые же ввод-
ные фразы дают представление о цели и содержании статьи, выявляют
точку зрения автора в разбираемых вопросах. «Ни одна часть света, ни
одна страна,— пишет Варнек,— не представляет нам столько оригиналь-
ного в отношении своих естественных произведений, как Австралия.
Откуда же происходит эта странность? Свет, теплота, вода и почва —
вот главные деятели того разнообразия, которое мы встречаем в раститель-
ном и животном царствах. Но кроме этих деятелей, есть еще, едва ли не
самый главный, источник разнообразия флоры и фауны известной страны—
это ее древность, продолжительность существования. Перевороты, обус-
ловившие настоящий орографический вид Австралии, более всего имели
влияние на характер ее климата, почвы и органических существ».
В воззрениях Варнека здесь важно отметить представление об изменяе-
мости органического мира и материальных причинах, ее обусловливаю-
щих,— о влиянии среды как главном факторе изменяемости. Характер-
ные для Варнека черты — эрудиция и критическое отношение к литера-
турным источникам. Так, он высказывает сомнение в правильности данных
Вагнера о географическом распространении одного из млекопитающих —
Dysopes australis.
В 1863 г. Варнек печатает критический разбор учебника А. Богданова
«Зоология и зоологическая хрестоматия»42, первого его выпуска 1862 г.,
содержащего описание простейших, иглокожих и моллюсков. Критиче-
скому разбору Варнек предпосылает изложение принципов построения
учебника зоологии, который должен удовлетворять современному состоя-
нию науки, с одной стороны, и соответствовать возможностям учащихся —
41 «Вестник естеств. наук», 1860, стр. 374.
42 «Журн. Мин. нар. проев.», 1863, ч. 118, отд. V, стр. 31.
334
Т, П. Платова
пластики», показывая «образование животных форм, дальнейшее их
развитие и отношение друг к другу... [имея целью] не только рассмат-
ривать животных как существ уже развитых, но также разобрать и все
степени развития их общей формы» (стр. 61). Задача биологии заключается
в том, чтобы «показать явления жизни, замечаемые в развитых организмах,
как отдельно, так и в совокупности взятых, по отношению друг к другу
и всему окружающему миру» (стр. 61).
Соглашаясь с тем, что преподавание зоологии должно быть наглядным
и опытным, Варнек указывает, что Богданов «только заявил, а не привел
в исполнение практический метод преподавания» (стр. 45). В учебнике
только две статьи, посвященные практическим вопросам,— об аквариуме
и микроскопе, и те не удовлетворяют своим целям, так как написаны
«весьма поверхностно и даже не совсем верно и понятно» (стр. 46). В каче-
стве конкретных недостатков Варнек отмечает отсутствие практических
указаний при работе с микроскопом и при приготовлении препаратов,,
ошибки и неясности в описании микроскопа, рекомендацию микроскопа.
Обергейзера, в то время как есть и лучшие и более удобные микроскопы,
и т. д. Говоря об аквариуме, Варнек возражает также против рекомендуе-
мого Богдановым списка животных.
Варнек возражает также против того, что изложение в учебнике на-
чинается с описания низших форм животных, считая, что они труднее для
изучения, чем высшие, и указывая, что и сам Богданов, противореча себе,,
описанию низших предпосылает краткое описание строения позвоночных
животных, используя для этого лягушку и курицу. Значительную часть
в работе Варнека занимает рассмотрение конкретных ошибок, допущенных
Богдановым, а также неточностей и примеров неудачного изложения. Так,,
на стр. 51 Варнек обращает внимание на неудовлетворительность описания
скелета позвоночных. Для примера приводим два отрывка из Богданова
с комментариями (в скобках) Варнека: «У заднего (?) черепа начинается
ряд плоских (?), небольших косточек, соединенных друг с другом хряща-
ми (?) и перепонками так, что они образуют род столбика» (Богданов,
стр. XVIII). На стр. 57 Варнек приводит описание нервной системы: «Если
мы возьмем нити, выходящие из хребетного мозга, в промежутках между
косточками (какими?) и будем перерезывать одни из них (желательно знать,
какие?), то увидим, что те части конечностей (также, какие именно?),
в которых разветвляются эти нити, потеряют способность чувствовать»
(Богданов, стр. XIX). Варнек протестует против перевода Coelenterata
термином «беспороппщевые», указывая, что латинское название свидетель-
ствует о соединении желудка с полостью тела, а не об отсутствии аналь-
ного отверстия (стр. 60). Он считает неправильным, что разбор организации
иглокожих Богданов начинает с морской лилии и морской звезды, а не
с морского ежа, тогда как именно на нем легче объяснить все отступления
от главной формы у остальных животных этого типа (стр. 62). Дальше
Варнек указывает на неправильность названия сосудов артериальными и
венозными в том случае, если они не соединены двойной капиллярной
сетью (стр. 64),— речь идет о брюшном и спинном кольце у морской звезды.
Он вносит ряд поправок в описание анатомии морской звезды (стр. 62—
63); указывает на некоторые грубые ошибки, например, на утверждения
Богданова, будто морские ежи передвигаются при помощи игл, а морские
звезды раздробляют свою пищу (стр. 64), и др. Варнек отмечает, что Бог-
данов не показывает ученику общего плана устройства различных форм
мягкотелых, не приводит биологических сведений, например, не говорит
о способе питания, который обусловливает географическое распростране-
ние, и о ряде других биологических особенностей. Он указывает на ошибки
Н. А, Варнек и Московский университет
335.
в описании устройства глаза каракатицы (стр. 68), строения нервного оже-
релья улитки (стр. 70), слухового органа у безголовых слизней (стр. 71).
Критика Варнека справедлива, хотя очень резка. Это можно объяснить
тем, что к Богданову, как специалисту-зоологу и профессору, Варнек
предъявляет очень строгие требования: «От руководства к зоологии г. Бог-
данова,— пишет Варнек,— как от зоолога и профессора мы вправе тре-
бовать изложения науки согласно с ее современным состоянием и направ-
лением, тем более, что по словам его же, задача наша заключается не
в том, чтобы познакомиться с внешними признаками животного, состав-
ляющими предмет систематики, но с условиями организации каждого
из них, с явлениями, представленными его развитием, и с его соотноше-
ниями с внешним миром» (стр. 44).
После почти 20-летнего перерыва снова обнаруживаются следы дея-
тельности Н. А. Варнека. В протоколах Московского общества испытате-
лей природы сохранились записи о его научных сообщениях на заседа-
ниях Общества в начале 80-х годов. Некоторые из них записаны в протоко-
лах, подлинных рукописей не сохранилось. Два сообщения (13.XI
1880 г. и 12.11 1881 г.) относятся к биологии вредителей сельского хозяй-
ства и мерам борьбы с ними и непосредственно связаны с массовым напа-
дением вредителей на посевы вТамбовской губ., где жил в то времяВарнек.
В первом сообщении он подробно описывает биологию вредителя яро-
вых хлебов, ночной бабочки Botys silacealis НйЬп. и причиняемые ею по-
вреждения злаков. Касаясь мер борьбы, он отвергает рекомендовавшиеся
в то время сжигание или запахивание жнива и считает целесообразным
применение биологических методов борьбы с вредителями, т. е. создание
условий для развития хищников и паразитов этой бабочки — птиц и на-
секомых путем обводнения и облесения местности. В заключение Варнек
высказывает мысль, что в основе биологической борьбы лежит борьба за
существование: «Дадим приют полезным птицам и насекомым, и борьба
за существование восстановит нарушенное отношение между тем, что вред-
но и что полезно для труда земледельца». Это высказывание характеризует
Варнека как сторонника учения Дарвина о происхождении видов.
Второе сообщение касается паразита вредителя хлебов гессенской
мухи, наездника Platygos terpunesfus Moth., и использованию его для
борьбы с гессенской мухой43.
В 1884 г. (22 марта) Варнек выступает с докладом об образовании и
микроскопическом строении яйца рыб. Он касается спорных для того
времени проблем об образовании яйца и происхождении яйцевых оболо-
чек, об образовании микропиле и некоторых других, вступая при этом
в дискуссию с рядом крупных иностранных ученых: Гисом, Вальдейером,
Келликером, Лейдигом, Бухгольпем. Позднейшие исследования подтвер-
дили правоту Варнека в большинстве затронутых вопросов.
Запись в протоколе об этом выступлении гласила: «Н. А. Варнек со-
общил свои наблюдения над развитием и строением яйца у пресноводных
костистых рыб и пришел к следующим результатам. Яйцо рыб—простая
клеточка; все его оболочки — дериваты клеточки-яйца. Клеточки mem-
branae granulosae не идут непосредственно на образование ни самого яйца
(вопреки мнению His, Waldhyer), ни его оболочек (вопреки мнению
Kelliker, Leidig). Micropile у корюшки есть складка оболочек, а не от-
ворот одной из них (вопреки мнению Buchholtz). Зачаток (Keim) до опло-
дотворения имеет амебообразное движение».
43 Рефераты указанных сообщений Варнека даны в приложении к настоящей
статье (стр. 3(0—362).
336
Т, П. Платова
О последнем выступлении Варнека 19 апреля 1884 г. записано всего
несколько слов: «Н. А. Варнек указал на индивидуальные колебания
в числе игл плавника язей и на видовое различие между ряпушкой и
переяславской сельдью».
Все эти работы Варнека показывают, что он и в конце своей жизни,
потеряв связь с научными учреждениями, сохранил интерес к науке и
в меру сил участвовал в ее разработке. Как и раньше, он проявляет боль-
шую эрудицию и критическое отношение к мнениям авторитетов. Работы
по вредителям сельского хозяйства свидетельствуют о его стремлении
приложить свои научные познания к разрешению практических вопросов.
МИРОВОЗЗРЕНИЕ ВАРНЕКА
В научных исследованиях Варнека обращает на себя внимание сов
мещение широты интересов и глубины познаний. От тонких микроскопи-
ческих исследований он переходит к общим философским проблемам био-
логии, от теоретических вопросов — к практическим потребностям дня,
от исследований сугубо специальных — к популярному изложению био-
логических знаний. Но для всех его работ характерна одна общая черта —
любой вопрос разбирается им на уровне современной науки, при крити-
ческом отношении к фактам и мнениям авторитетов, при сохранении
твердых материалистических позиций.
Уже в первых своих работах, касаясь физиологических проблем, Вар-
нек заявляет себя убежденным материалистом, отвергающим жизненную
силу и видящим основу жизненных явлений в химических процессах.
Его представление о цитобластеме как живом бесформенном веществе,
из которого образуются форменные элементы клетки—ядро и оболочка,
было, несомненно прогрессивным и материалистическим.
Материалистом выступает он и при рассмотрении закономерностей,
лежащих в основе развития мира живых существ. Также, как физиоло-
гические явления представляют для Варнека результат непрерывных
химических изменений, так непрерывно изменяется и весь мир органи-
ческих существ. Это отношение к природе проявляется у Варнека в опре-
делении задач науки. Так, в разборе учебника А Богданова он говорит:
«Жизнь животного, проявление его во времени, пространстве, объяснение
законов этого проявления всегда было и будет предметом жаркого иссле-
дования пытливого ума» (стр. 42). И несколько дальше: «Начиная с Арис-
тотеля до сегодня, каждый пытливый ум видел и видит в животном не одну
только форму, но и целый ряд явлений, представленных этими формами,
так сказать, их игру, бесконечную и разнообразную перемену, а в то же
время постоянство и определенность в их изменяемости». Эта непрерыв-
ная изменяемость подчеркивается в его определении морфологии, зада-
чей которой является «рассмотреть животных не только как существ уже
развитых, но также рассмотреть и все степени развития общей формы»
(стр. 61). Главная задача зоологии—тоже «указание тех законов, по кото-
рым являются, существуют, изменяются и исчезают существа» (стр. 37).
Причины этих изменений, по Варнеку. надо искать в окружающей среде.
«Каждая форма, по его представлениям, должна иметь известное значе-
ние, известное отношение к окружающей среде» (стр. 43). Одну из основ-
ных задач биологии Варнек видит поэтому в изучении «отношения
организмов друг к другу и всему окружающему миру» (стр. 62). В пред-
ставлениях Варнека о развитии органического мира есть черты эволюци-
онизма, они несколько напоминают эволюционные представления Жоффруа
Сент-Илера. Сам Варнек нигде не говорит о своем отношении к Сент-
Н. ,А. Варнек и Московский университет
337
Илеру и, называя великих ученых, оставивших след в науке, даже не упо-
минает его имени. Среди крупных ученых Варнек отмечает: Меккеля в
сравнительной анатомии, Бурдаха в физиологии, Бэра в эмбриологии
Труднее судить о том, как, по Варнеку, осуществляется зависимость
организма от среды, так как он не развивает своих положений. Говоря
о том, что каждая форма должна иметь известные отношения к окружаю-
щей ее среде, Варнек отмечает, что этот вопрос не был выяснен предшест-
венниками, и тут же добавляет, что и теперь «мы так же слабы в решении
капитальных вопросов зоологии, чему могут служить доказательством,
например, и сочинения Дарвина, появившиеся только в шестидесятом
году;; (стр. 43). Правда, он добавляет, что не хочет этим отрицать успехов
зоологии за последние десятилетия и тем более влияния их на будущее ее
развитие и на материальный быт человека. Главная цель Варнека была
показать Богданову, что не только за последние десять лет (как утверждал
Богданов в учебнике) изменились задачи зоологии и она перестала быть
наукой, собирающей факты, а что как теперь, так и много лет назад глав-
ной задачей этой науки было отыскание пути, «каким... мы в состоянии
дойти до разрешения задачи о жизненных вопросах». По высказыванию
о Дарвине можно думать, что Варнек не принимал учение Дарвина пол-
ностью, но остается неясным, что именно он отбрасывал в теории Дарвина.
Можно только сказать, что для Варнека «Происхождение видов» — труд
капитального значения. Только на нем останавливается Варнек как на
современном произведении, ставящем задачей решение основных вопро-
сов биологии, и это почти тотчас же вслед за его опубликованием. Отно-
шение к Дарвину должно было бы определиться в дальнейших работах
Варнека, но в начале 60-х годов он оставляет ученую и педагогическую
деятельность. Однако, как уже было указано, последние работы Варнека
позволяют думать, что в позднейшие годы он принимал дарвинизм более
широко, чем в 60-х годах.
ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВАРНЕКА.
«ВАРНЕКОВСКАЯ ИСТОРИЯ»
Научная деятельность Варнека тесно связана с Московским универси-
тетом. Туда он поступил начинающим ученым в 1849 г. и там же в 1860 г.
закончил свою научную карьеру.
Преподавательская деятельность Варнека освещена до сих пор только
в мемуарной литературе, и сведения эти очень скудны и противоречивы.
О начальном периоде (1851 г.) мы узнаем из воспоминаний его ученика
И. М. Сеченова44, который дает ему высокую оценку как преподавателю и
ученому, подчеркивая его эрудицию, оригинальность, инициативность и
характеризуя его как ученого, намного опережавшего своих современ-
ников. «Зоологию преподавал нам адъюнкт Варнек,— пишет Сеченов.—
Читал он просто и толково, останавливаясь преимущественно на общих
признаках принятых в зоологии отделов, и описанию одноклеточных
предпослал длинный трактат о клетке вообще. Последнее учение падало,
однако, на неподготовленную почву — Москва еще не думала тогда о мик
роскопе; поэтому между студентами Варнек не пользовался успехом,
и в насмешку они даже прозвали его клеточкой». Несколько дальше
Сеченов говорит: «Много позднее я узнал, что Варнек и известный ботаник
Ценковский были из числа первых русских биологов, работавших в те
времена с микроскопом». Другой ученик Варнека, слушавший его в 1854 г.,
44 И. М. Сеченов. Автобиографические записки. М.—Л., 1945, стр. 52.
22 Инет, истории естествознания, т. V
338
Т, П. Платова
отмечает, что «Варнек читал с большим увлечением»45. В то же время, по
свидетельству Герцена, в 1858 г. произошла так называемая «варнеков-
ская история»: студенты-медики 1-го курса отказались слушать лекции
Варнека и, несмотря на репрессии, примененные университетским на-
чальством, проявили в этом большое упорство46. В связи с этим Герцен
отзывается о Варнеке, как «о каком-то бездарном профессоре», не ссы-
лаясь, однако, на фактические данные, а исходя, повидимому, из факта
отказа студентов от слушания его лекций Противоречивые оценки Вар-
нека как преподавателя даются и непосредственными участниками исто-
рии, но к этому мы вернемся позже. Очевидно, что приведенные данные о
Варнеке чрезвычайно трудно и, пожалуй, невозможно совместить как с
самым фактом возникновения «истории», так и с оценкой Варнека как «без-
дарного профессора». Для суждения о причинах возникновения «истории»
необходимо познакомиться ближе как со способом преподавания Варнека,
так и с исторической обстановкой, в которой оно протекало, в частности —
со студенчеством и строем университетской жизни того времени.
Конец 40-х — начало 50-х годов — наиболее тяжелое время мрачного
царствования Николая I. Реакция в эти годы особенно усилилась в связи
с революцией 1848 г. в Европе. Это непосредственно сказалось и на универ-
ситетских порядках, выразившись в дальнейшем подавлении прав и сво-
бод университета, начавшемся еще в 1835 г. с введением нового устава.
Уже с 1835 г. во главе университетской жизни становятся попечитель,
назначаемый свыше, и его непосредственный помощник — инспектор.
В 1848 г. (19 марта) издается циркуляр «об усугублении надзора по воспи-
танию в учебных заведениях», университет лишается права выбирать
ректора, который с этого времени также назначался свыше. Ограничи-
вается прием студентов в университет — их число не должно превышать
300 человек, закрываются кафедры философии, прекращается преподава-
ние государственного права. Даже чтение сухих официальных докумен-
тов того времени оставляет глубокое впечатление о непомерной тяжести
самодержавного гнета. Так, в обзоре Рождественского47 мы находим:
«7 ноября 1849 г. предписано приостановить преподавание государствен-
ного права. В докладе управляющего министерством было сказано:
«что при настоящем, довольно шатком политическом состоянии Западной
Европы, весьма затруднительно положить определенные границы этой
науке, а с другой, что и самый сокращенный объем ее не представляет
достаточного ручательства, чтобы, при возбуждении недавними событи-
ями всеобщего внимания на преобразование некоторых правительств,
никакое превратное применение не могло найти места в умах молодых
людей, посещающих лекции». Государь положил резолюцию: «Дельно и
не возобновлять; совершенно лишнее» .. В 1850 г. высочайше повелено
было упразднить преподавание философии светскими профессорами, воз-
ложить чтение логики и психологии на профессоров богословия и програм-
мы по этим наукам составить по соглашению министерства с духовным
ведомством... В отчете за 1852 г. министр доносил: «прекрашение провоз-
глашения с университетских кафедр мечтательных теорий под именем фи-
лософии, с поручением чтения логики и психологии профессорам богосло-
вия сроднило эти науки с истинами откровения»». Так продолжалось до
конца царствования Николая I.
45 «Русская старина», т. 85, 1896, стр. 191.
44 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. X, 1919, стр. 133.
47 С. В. Рождественский. Исторический обзор деятельности Министер-
ства народного просвещения. СПб., 1902, стр. 265.
Н. А. Варнек и Московский университет
339
Поражение России в Крымской войне (1853—1856) заставило царское
правительство изменить курс внутренней политики и вступить на путь
реформ. Война показала слабость крепостной России и со всей отчетли-
востью выявила отрицательные стороны николаевского режима; она вы-
звала также обнищание широких слоев населения. Все это увеличило
недовольство существующими порядками и привело к усилению обще-
ственного движения и требованию реформ. Правительство вынуждено было
пойти на уступки. Изменение курса отразилось и на жизни Университета.
Некоторые стеснения, без формальных о том распоряжений, начинают
устраняться в первые же годы царствования Александра II, но официаль-
ная реформа университетов была проведена только в начале 60-х годов.
В конце 50-х годов (с 1857 г.), когда коренных изменений в положении
университетов еще не произошло, но уже чувствовалось ослабление да-
вящей руки реакции, прорывается волна возмущения, начинаются сту-
денческие беспорядки, захватывающие и начало 60-х годов и достигаю-
щие таких размеров, что правительство вынуждено было прибегнуть к за-
крытию Петербургского университета. В Москве студенческие беспорядки
начались со столкновения студентов с полицией в 1857 г.
Варнек начал свою ученую карьеру в конце 40-х годов. В воспомина-
ниях современников сохранились записи о его первых шагах на ученом
поприще. Историк русской литературы академик А. В. Никитенко, зани-
мавший долгое время пост цензора и известный своими либеральными
тенденциями, рассказывает в своих «записках» о пробной лекции Варнека,
посвященной развитию брюхоногих моллюсков (работа, появившаяся
в печати в 1850г.); он дает также красочную характеристику той эпохи4*
25 апреля 1848 г. Никитенко пишет о революции 1848 г.: «В истории
мира совершились важные события. Народы Европы до того созрели, что
порешили жить самостоятельно, для самих себя. Франция, по обыкно-
вению, подала пример, за ней последовали Германия и Италия. Авторитет
лиц уничтожен и на его место водворен авторитет человечности, законно-
сти и права. Холопы нравственные и политические возмущены. Они назы-
вают это безначалием, своевольным ниспровержением освященного пре-
данием порядка. Но ведь порядок, по их мнению, в том, чтобы масса
людей пребывала в скотской неподвижности и страдала ради величия и
благополучия немногих. Оно, может быть, и верно для некоторых
обществ...».
Запись от 2 декабря свидетельствует о том, как отразились эти события
в России, которую автор иронически называет «Сандвичевыми островами».
«События на Западе вызвали страшный переполох на Сандвичевых остро-
вах. Варварство там торжествует свою победу над умом человеческим,
который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперять-
ся.. Произвол, облеченный властью, в апогее: никогда еще не почитали
его столь законным, как ныне... на Сандвичевых островах всякое пополз-
новение мыслить, всякий благородный порыв, как бы он ни был скромен,
клеймятся и обрекаются гонению и гибели». Об университетской жизни
свидетельствует запись Никитенко от 1 декабря: «Министр приказал дека-
нам наблюдать за преподаванием профессоров в университете, особенно
наук политических и юридических... В университете страх и упадок
духа».
В свете этих характеристик политической обстановки очень интересно
отношение Никитенко к Варнеку и его оценка событий, разыгравшихся
в университете на пробной лекции Варнека.
48 А. В. Никитенко. Записки и дневник. СПб., 1905.
22*
Н. А. Варнек и Московский университет
339
Поражение России в Крымской войне (1853—1856) заставило царское
правительство изменить курс внутренней политики и вступить на путь
реформ. Война показала слабость крепостной России и со всей отчетли-
востью выявила отрицательные стороны николаевского режима; она вы-
звала также обнищание широких слоев населения. Все это увеличило
недовольство существующими порядками и привело к усилению обще-
ственного движения и требованию реформ. Правительство вынуждено было
пойти на уступки. Изменение курса отразилось и на жизни Университета.
Некоторые стеснения, без формальных о том распоряжений, начинают
устраняться в первые же годы царствования Александра II, но официаль-
ная реформа университетов была проведена только в начале 60-х годов.
В конце 50-х годов (с 1857 г.), когда коренных изменений в положении
университетов еще не произошло, но уже чувствовалось ослабление да-
вящей руки реакции, прорывается волна возмущения, начинаются сту-
денческие беспорядки, захватывающие и начало 60-х годов и достигаю-
щие таких размеров, что правительство вынуждено было прибегнуть к за-
крытию Петербургского университета. В Москве студенческие беспорядки
начались со столкновения студентов с полицией в 1857 г.
Варнек начал свою ученую карьеру в конце 40-х годов. В воспомина-
ниях современников сохранились записи о его первых шагах на ученом
поприще. Историк русской литературы академик А. В. Никитенко, зани-
мавший долгое время пост цензора и известный своими либеральными
тенденциями, рассказывает в своих «записках» о пробной лекции Варнека,
посвященной развитию брюхоногих моллюсков (работа, появившаяся
в печати в 1850г.); он дает также красочную характеристику той эпохи41
25 апреля 1848 г. Никитенко пишет о революции 1848 г.: «В истории
мира совершились важные события. Народы Европы до того созрели, что
порешили жить самостоятельно, для самих себя. Франция, по обыкно-
вению, подала пример, за ней последовали Германия и Италия. Авторитет
лиц уничтожен и на его место водворен авторитет человечности, законно-
сти и права. Холопы нравственные и политические возмущены. Они назы-
вают это безначалием, своевольным ниспровержением освященного пре-
данием порядка. Но ведь порядок, по их мнению, в том, чтобы масса
людей пребывала в скотской неподвижности и страдала ради величия и
благополучия немногих. Оно, может быть, и верно для некоторых
обществ...».
Запись от 2 декабря свидетельствует о том, как отразились эти события
в России, которую автор иронически называет «Сандвичевыми островами».
«События на Западе вызвали страшный переполох на Сандвичевых остро-
вах. Варварство там торжествует свою победу над умом человеческим,
который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперять-
ся.. Произвол, облеченный властью, в апогее: никогда еще не почитали
его столь законным, как ныне... на Сандвичевых островах всякое пополз-
новение мыслить, всякий благородный порыв, как бы он ни был скромен,
клеймятся и обрекаются гонению и гибели». Об университетской жизни
свидетельствует запись Никитенко от 1 декабря: «Министр приказал дека-
нам наблюдать за преподаванием профессоров в университете, особенно
наук политических и юридических... В университете страх и упадок
духа».
В свете этих характеристик политической обстановки очень интересно
отношение Никитенко к Варнеку и его оценка событий, разыгравшихся
в университете на пробной лекции Варнека.
48 А. В. Н икитеп ко. Записки и дневник. СПб., 1905.
22*
2,40
Т. П. Платова
6 декабря Никитенко пишет о Варнеке: «Вчера один из молодых ма-
гистров, [Н. А.] Варнек, защищал в университете диссертацию49 «О за-
родыше вообще и о зародышах брюхоногих слизняков». Вещь очень любо-
пытная и прекрасно изложенная молодым ученым. Но на диспуте про-
изошла непристойность. Диспутант, по обыкновению, сопровождал свою
речь в иных местах латинскими терминами, иногда немецкими и француз-
скими, которые ставил в скобках, при названии технических предметов.
Из этого проф. [И. О.] Шиховский вывел заключение, что Варнек не лю-
бит своего отечества и презирает свой язык, о чем велеречиво и объявил
автору диссертации. Последний был до того озадачен этим новым способом
научного опровержения, что растерялся и не нашел, что отвечать. Тогда
профессор начал намекать, что диспутант якобы склонен к материализму,
а в заключение объявил, что диссертация так нелепа и темна, что он не
понял ее вовсе. Между тем Куторга, к кафедре которого и относится насто-
ящее рассуждение, тут же вполне одобрил труд молодого ученого, и мы
все, даже люди не специальные, с удовольствием слушали его любопытное
и ясное изложение. Итак, вот один из профессоров, вместо ученого диспу-
та, направился прямо к полицейскому доносу. Такова судьба науки на
Сандвичевых островах. Мудрено ли, что тамошние власти презирают
науку и ученых?». Высказанные Варнеком материалистические взгля-
ды были для того времени не только прогрессивными, но для высказывания
их в той обстановке надо было обладать и достаточной смелостью.
Среди архивных (и печатных) материалов Московского университета
имеется достаточно данных, позволяющих несколько расширить наше
представление о преподавательской деятельности Варнека. Эти матери-
алы снова рисуют его как человека инициативного, оригинального, зани-
мавшего передовые позиции в науке. В основу преподавания Варнек ста-
вил опыт. К началу преподавания его в университете относится записка
(1849 г.) о выдаче ему ежегодно 100 рублей для практических занятий по
зоологии50. В ней Варнек говорит, что занятия лишь в том случае дают
результат, когда студенты знакомятся с живыми животными, а не тогда,
«когда они слышат одни только слова». Преподавая зоологию для медиков,
Варнек особое внимание обращал на вредных и полезных для человека
животных Мотивируя свою просьбу о выдаче денег, он пишет: «Некото-
рые классы животного царства в особенности достойны внимания врачей.
Одни животные наносят нам вред, причиняют болезни, другие доставляют
вещества, полезные при врачевании. Из желания познакомить студентов
Медицинского факультета как можно более с подобного рода животными
считаю поэтому необходимым иметь: а) коллекцию глистов, как челове-
ческого тела, так и домашних млекопитающих животных... б) коллекцию
некоторых, весьма немногих насекомых, употребляемых в медицине... и
в) коллекцию препаратов тех органов, которые доставляют вещества,
употребляемые при врачевании».
Из ежегодных отчетов университета можно видеть, что в течение всего
периода преподавательской деятельности Варнека практические занятия
находились на большой высоте. Так, в 1850 г. в отчете отмечается, что сту-
денты 4-го курса физико-математического факультета «упражнялись в мик-
роскопических, зоотомических и физиологических исследованиях»51 *.
В 1856 г. указывается, что на практических занятиях по сравнительной
49 Вероятно, речь идет о пробной лекции Варнека.
50 Моск. обл. арх., ф. 418, 1849, д. 245.06 исходатайствовании г. Варнеку ежегод-
ной выдачи денег на расходы при преподавании зоологии.
61 Отчет о состоянии и действиях Моск, ун-та за 1850/51 уч. г., стр. 18.
Н, А. Варнек и Московский университет
341
анатомии и физиологии «студенты видели устройство и отправления жи-
вого организма, научались всем приемам, необходимым для работы и
поверки чужих опытов»52. Студенты вовлекались в активную, самостоя-
тельную работу по читавшимся курсам. В отчете за 1856 г. указывается,
например, что учащимся 4-го курса физико-математического факультета
был предложен перевод на русский язык учебника Шмидта по сравнитель-
ной анатомии. Перевод был выполнен студентом Павловым, напечатан и
издан. На 1м курсе медицинского факультета проводились практические
занятия на препаратах и опыты, а также еженедельное посещение музея
под руководством Варнека. Важно подчеркнуть, что для того времени
практические занятия со студентами были далеко не обычным явлением.
И. М. Сеченов, писал что «практические занятия со студентами были
редкостью, масса кончала университет лишь с книжными знаниями»53.
Для характеристики курсов, читавшихся Варнеком, интересны его
собственные высказывания о преподавании54. Варнек считал «непремен-
ным долгом профессора, кроме изложения предмета в его современном
состоянии, заботиться и о развитии умственной деятельности учащихся,
приучая их к труду, вдумываться в предмет, рассуждать о нем, а не огра-
ничиваться одним заучиванием». При построении курса Варнек пользо-
вался современными руководствами, монографиями, использовал теку-
щую журнальную литературу, создавая свой собственный, оригинальный
курс, который не оставался стандартным из года в год. Вот, например, как
выглядел его курс сравнительной анатомии и физиологии в 1856/57 уч. г.:
«Профессор излагал слушателям те законы, по которым слагается, совер-
шенствуется и действует животная форма органической природы»55. Или
курс систематической зоологии в 1857/58 уч. г.: «При преподавании систе-
матической зоологии профессор счел необходимым сначала изложить орга-
низацию животных, как цель, ведущую к открытию сродства животных.
После разбора организации профессор приступил к изложению системы.
Подобный способ изложения казался профессору весьма наглядным и пра-
ктичным. Иначе все анатомические и генетические признаки животных
остались бы для слушателей непонятными, и для облегчения их профессор
должен был бы прибегать к беспрестанным отступлениям, эпизодам, что
опять весьма неудобно»56 Как можно видеть из приведенных характери-
стик, в курсе Варнека находили отражение его эволюционные представле-
ния о развитии органического мира.
Приведенные характеристики преподавания Варнека находятся в пол-
ном согласии с высокой оценкой его как преподавателя Сеченовым.
Как талантливого профессора характеризует Варнека один из его учени-
ков-медиков и, что особенно интересно, участник «варнековской истории»
П. Лебединский57; он же указывает, что за прекрасное изложение предмета
Варнек пользовался любовью студентов физико-математического факуль-
тета. Уничтожающую характеристику Варнек получил от другого студен-
та-медика (курсом старше Лебединского — Митропольского58), который
62 То же за 1855/56 уч. г., стр. 16.
63 И. М. Сеченов. Научная деятельность русских университетов по есте-
ствознанию за последние 25 лет. «Вести. Европы», 1883, т. VI, стр. 332.
64 Моск. обл. арх., ф. 418, 1859, д. 37.
65 Отчет о состоянии и действиях Моск, ун-та за 1856/57 уч. г., стр. 16.
6< То же за 1857 58 уч. г., стр. 14.
57 П. В. Лебединский. Из жизни Московского университета. Варнеков-
ская история. «Голос минувшего», 1915, № 9.
58 А. И. Митропольский. Из воспоминаний о Московском университете.
Сб. «Воспоминания о студенческой жизни». М., 1899, стр. 235.
342
Г. П, Платова
заявляет, что из лекций Варнека «ничего не выносилось, кроме на-
звания животных по зоологии, а по сравнительной анатомии не получалось
и признаков науки». Надо заметить, однако, что резко отрицательное от-
ношение Митропольский выражает по отношению почти ко всем профес-
сорам, преподававшим в то время на медицинском факультете Москов-
ского университета,— к Щуровскому, Гивартовскому, Фишеру фон
Вальдгейму, Соколову, Глебову. Нельзя не отметить в связи с этим, что
мнение Митропольского о профессуре очень субъективно.
Чтобы разобраться в «варнековской истории», важно иметь некоторое
представление о Варнеке как о человеке, так как в предъявлявшихся ему
обвинениях часто фигурируют «резкость» и «грубость». В архивных доку-
ментах отсутствуют прямые указания, свидетельствующие о характере
Варнека, кроме объяснения самого Варнека в связи с обвинениями его
в грубости студентами-медиками 1-го курса, к чему мы вернемся позже.
Некоторые выступления Варнека позволяют, однако, судить о поводах для
таких обвинений. Уже при знакомстве с критическим разбором учебника
Богданова можно было видеть, что Варнек был очень требователен и
крайне резок в выражениях. То же впечатление остается от его выступ-
ления в качестве оппонента на защите А. Богдановым диссертации. Статья
в «Отечественных записках»59 ярко передает эпизод: «24 мая был диспут
г. Богданова, защищавшего диссертацию «О цветности пера птиц» (на
степень магистра зоологии). Официальными оппонентами были профессор
сельского хозяйства Я. Н. Калиновский и сравнительной анатомии
Н. А. Варнек. В возражениях первого были указаны некоторые противо-
речия, встречающиеся в диссертации, незначительные промахи, но все
эти указания поблекли перед тем лестным отзывом о труде магистранта,
который высказал оппонент в конце возражений, подкрепив его
ссылкой на авторитеты Парижской академии. Совершенно противо-
положный характер этим мирным замечаниям слышался в возражениях
другого официального оппонента. С беспощадной правдивостью Н. А. Вар-
нек указывал автору на множество ошибок и противоречий, встречаю-
щихся почти на каждой странице его сочинения; оправданиям и смягча-
ющим вину обстоятельствам здесь не было места; авторитеты, во имя
правды, были удалены, и дело явилось в его истинном свете». Не останав-
ливаясь на существе возражений, перейдем к заключительным моментам
защиты: «Согласить подобные противоречия было невозможно, и магист-
рант должен был призвать на помощь всю гибкость диалектики, чтобы
выходить из тех трудных положений, к которым постоянно приводили его
твердо и неотразимо поставленные возражения. В заключение профессор
Н. А. Варнек пожелал г. Богданову более близкого знакомства с теми со-
чинениями, которые признаны руководительными при всех микроскопи-
ческих и физиологических исследованиях». Как и в критике учебника Богда-
нова, Варнек выступает здесь как человек чрезвычайно требовательный и
прямой. Можно поэтому не удивляться заявлениям студентов о его резкости
и строгости.
Для суждения о способе преподавания Варнека и о справедливости
оценок, которые давали ему студенты, необходимо охарактеризовать сту-
денчество того времени. Уровень подготовки студенчества 50-х го-
дов XIX в. был очень низок, что отмечается в различных источ-
никах, в частности, и в студенческих воспоминаниях. Упоминавший-
ся уже Митропольский пишет, что «подготовка студентов хромала
во многих отношениях»; он добавляет, что и в течение универси-
69 «Отеч. зап.», 1858, июль, стр. 48.
Н. А. Варнек и Московский университет
343
тетского курса студенты занимались далеко не систематически. Уча-
стник «истории» Лебединский рассказывает, что из предметов, чи-
тавшихся на 1-м курсе медицинского факультета: зоологии, ботаники,
минералогии, физики, неорганической химии, анатомии человека, «за
исключением физики все это были науки, известные тогдашнему гим-
назисту лишь понаслышке, а семинаристам и совсем неведомые». О том же
говорят и представители гуманитарных наук. Обнинский в своих воспо-
минаниях60 указывает на «широкие пробелы тогдашнего гимназического
курса, пробелы, которые нельзя себе и представить и которые не могли,
конечно, быть пополнены университетскими лекциями». Кирпичников61
отмечает, что, несмотря на свою золотую медаль, он был «совершенно
невежествен в отношении всякой университетской науки».
В связи с недостаточной подготовкой студенчества на страницах газет62
обсуждался вопрос об университетских вступительных экзаменах. Во-
просом о низком уровне подготовки студентов в течение ряда лет занимался
Совет Московского университета. Так, от 1858 г. сохранилось «Дело о
недостаточности предварительного приготовления и учения молодых лю-
дей, поступающих в студенты Московского университета (на 6 листах)63
В качестве меры к разрешению этого трудного вопроса 22 февраля 1860 г.64
было введено разделение аттестатов для окончивших средние учебные за-
ведения, в зависимости от способностей учащихся, на две категории:
одни давали право на поступление в университет, другие предоставляли
окончившим только служебные права.
Самым убедительным свидетельством низкого уровня подготовки сту-
дентов являются очень большие цифры отсева как при приемных испыта-
ниях, так и в течение университетского курса. В «Ректорском деле» за
1858 г.65 мы находим список лиц, не выдержавших приемных испытаний;
по медицинскому факультету их число составило 124 человека (при 277
выдержавших). Надо заметить, что требования к поступающим, повиди-
мому, были очень низкими; так, в 1857 г. принято 121 человек, имеющих
в отметках «2» по русской словесности, латинскому языку, математике66.
В полном соответствии с этими низкими требованиями находятся пора-
жающие цифры отсева. Из донесения декана медицинского факультета
Анке ректору Московского университета67 можно видеть следующее:
Поступило на 1-й курс Из них оставалось в 1858 г.
В 1853/54 г. 237 чел. На 5-м курсе 138 чел.
» 1854/55 г. 271 » » 4-м » 167 »
» 1855/56 г. 330 > » 3-м » 198 »
» 1856/57 г. 341 » » 2-м « 221 »
60 П. II. Обнинский. Студенческие годы. «Воспоминания о студенч. жизни»,
М., 1899, стр. 21.
61 А. II. Кирпичников. Первые дни в университете. Там же, стр. 135.
62 «Русская газета», 1859, № 33, 19.VIII; № 35, 1.IX; № 37, 16. IX; №38, 23. IX;
№ 2, 11.XI; № 3, 18.XI.
63 Моск. обл. арх., ф. 418, 1858, д. 729.
64 Извлечение из прот. засед. Сов. имп. Моск, ун-та. «Журн. Мин. нар. проев.»,
ч. 127, отд. II, стр. 321.
65 Моск. обл. арх., ф. 418, 1858, д. 773, л. 252.
66 Там же, д. 574. О непомерном накоплении студентов в Медицинском факуль-
тете и соображениях относительно соответственности оному учебных пособий
67 Там же.
344
Т. П. Платова
В 1858 г. на 1-м курсе было 332 студента, из которых 55 человек были
оставлены вторично на том же курсе.
На медицинских факультетах Московского и других университетов
было в те годы большое число студентов; учебных пособий нехватало. Это
обратило на себя внимание правительства68. Между Министерством народ-
ного просвещения и Московским университетом велась пб этому поводу
переписка. В качестве одной из мер, облегчающих положение, было пред-
принято на медицинском факультете Московского университета разделе-
ние 1-го курса на два отделения и введено параллельное чтение лекций.
В 1857 г. профессор И. Т. Глебов перешел из Московского университета
в Петербургскую Медико-хирургическую академию. Его кафедра нор-
мальной физиологии и сравнительной анатомии была поделена между
И. М. Соколовым, которому было поручено чтение физиологии, и
Н. А. Варнеком, взявшим на себя чтение сравнительной анатомии69
Таким образом Варнек должен был читать медикам 1-го курса два парал-
лельных курса зоологии (его основной предмет) и два параллельных
курса сравнительной анатомии (дополнительный предмет). Он это и начал
делать во второй половине 185768 учебного года, но в новом, 1858/59 г.,
избрал другой метод. Еще в предыдущем учебном году Варнек внес ряд
дополнений в курс сравнительной анатомии. В заявлении декану Анке об
оплате лишних часов70, он говорит, что «к сравнительному разбору орга-
низации животного я присоединил еще Историю развития главнейших
типов как часть чисто морфологическую». В следующем году Варнек внес
в преподавание этих предметов коренныеизменения. Он пришел к выводу,
что двойное чтение двух курсов нецелесообразно и соединил зоологию
и сравнительную анатомию в один курс — «учение о животном царстве»
Чтобы избежать повторения, он читал этот курс по-разному на двух
параллельных отделениях, в одном начиная с систематической зоологии,
в другом — со сравнительной анатомии.
Этот необычный способ преподавания и послужил непосредственным
поводом возникновения «истории». Варнек следующим образом мотиви-
ровал создание своего оригинального курса71: «Считая непременным дол-
гом профессора, кроме изложения предмета в его современном состоянии,
заботиться и о развитии умственной деятельности учащихся, приучая
их к труду вдумываться в предмет, рассуждать о нем, а не ограничиваться
одним заучиванием, я старался разнообразить метод двойного преподава-
ния одного и того же предмета. Подобного рода изложение, при полном
сохранении содержания и объема преподаваемого предмета, надеюсь, не
может служить упреком профессору. Изложение предмета с двух различ-
ных точек воззрений полезнее, плодовитее двойного преподавания, по-
вторения одного и того же метода изложения..». В дальнейшем, в связи
«с историей», существо введенных Варнеком изменений подверглось обсуж-
дению сначала на совместных заседаниях физико-математического и ме-
дицинского факультетов, а затем на Совете Московского университета.
В протоколе журнала Совета университета от 20 декабря72 сообщается
•8 Моск. обл. арх., ф. 418, 1858, д. 574.
•9 Моск. обл. арх., ф. 418, 1857, д. 728. Об утверждении сделанного Мед. ф-том
временно распоряжения о разделении упраздненной кафедры физиологии и сравнит
анатомии между проф. Соколовым и Варнеком.
70 Арх. МГУ. Мед. фак., 1858, д. 89. О вознаграждении исправ. должн. э. о. проф.
Варнека за лишние часы чтения лекций на 1-м курсе.
71 Моск. обл. арх., ф. 418, 1859, д. 37. Об освобождении от чтения лекций йен.
должн. э. о. проф. Варнека.
72 Арх. МГУ. Журн. Сов ун-та, 1858, засед. 20.XII, № 87.
Н, А, Варнек и Московский университет
345
о характере этого оригинального курса, введенного Варнеком: «Г. Вар-
нек, изложив взгляд некоторых современных ученых на взаимное отно-
шение зоологии и сравнительной анатомии, объяснил основанный на
этом взгляде свой особенный способ совместного преподавания этих двух
наук студентам 1-курса медицинского факультета. Этот способ в коротких
словах состоит в следующем: соединивши в одно целое — учение о живот-
ном царстве — Зоологию и Сравнительную анатомию, он преподавал это
учение студентам одного и того же курса, разделенным на два отдела, с раз-
личных точек зрения: первому отделу он читал, начиная с систематики
(т. е. с Зоологии), а второму отделу, начиная с разбора организации живот-
ных (т. е. с Сравнительной анатомии). При этом г. Варнек старался дока-
зать, что в течение полного годичного курса, для каждого отдела, он
выполняет программу, утвержденную Советом, и позволяет себе отступ-
ление от нее только в частностях и в форме выполнения...73.По вниматель-
ном и всестороннем обсуждении этого объяснения члены обоих факульте-
тов пришли к заключению, что в конечном результате Зоология и Срав-
нительная анатомия действительно составляют одно неразрывное целое,
одну полную и стройную науку о животном царстве; но что слияние их
в преподавании особенно для начинающих представляет большие неудоб-
ства. Для того и разделяют науку о животном царстве на отдельные части,
чтобы сделать ее доступнее для учащихся. Для слушателей, сколько-
нибудь уже знакомых с учением о животных, тот и другой способ изло-
жения науки, принятый г. Варнеком, может быть употреблен с одинако-
вым плодотворным результатом, но для наших студентов первого курса,
особенно второй способ изложения науки на каждом шагу может вести
к недоразумениям. Не зная в подробности систематики животных, они
едва ли будут в состоянии следить за изменением различных органов
в различных классах животного царства. Для них, в преподавании, Зоо-
логия должна непременно предшествовать Сравнительной анатомии.
Поэтому не обвиняя г. Варнека в невыполнении программы, члены обоих
факультетов полагают, что двоякий способ изложения науки студентам
одного и того же курса, избранный г. Варнеком, действительно мог подать
повод к тем недоразумениям, которые кончились преступною со стороны
студентов демонстрацией) против профессора, тем более, что в расписании
лекций на первое полугодие обоим отделам студентов первого курса поло-
жено слушать Зоологию».
Став на путь совместного преподавания зоологии и сравнительной
анатомии, Варнек, действительно, допустил ошибку, так как не учел
слабой подготовленности студентов 1-го курса. Для студентов его курс
был труден, в его лекциях они многого не понимали (что можно видеть из
записей Лебединского и Митропольского). Это вызывало недовольство,
к которому прибавилось недовольство и самим Варнеком — его требо-
вательностью, резкостью и, как утверждали студенты, грубостью. Все
это привело к демонстративному отказу студентов от слушания лекций
Варнека. Вся эта так называемая «варнековская история» подробно
описана одним из ее участников — П. В. Лебединским:
«Талантливый, но слишком самолюбивый и резкий, чтобы не сказать
грубый, Варнек давно уже возбудил против себя студентов-медиков
78 К этому надо добавить, что в объяснительной записке Варнек указывал также,
что свой курс для медиков он связывал с медициной. Это утверждение согласуется с
его высказываниями по данному вопросу в самом начале преподавания в Московском
университете, в его приведенном выше ходатайстве о выдаче денег на практические
занятия.— Т. П.
346
Г. П. Платова
своим бестактным к ним отношением и необыкновенной строгостью на экза-
менах. Студенты старших курсов, а также, по милости Варнека, оставши-
еся на первом курсе, не менее двадцати человек, передавали массу слу-
чаев, очень характерных в этом смысле. Рассказывали, что он позволяв?
себе просто глумиться на экзаменах не только над малознающими его
предмет, но даже и относительно хорошо подготовленными...
«Каждый из новичков ежится при подобных рассказах. Небрежное
отношение и дерзкое обращение со своими слушателями мы часто испиты
вали на себе. Во время лекций часть студентов толпилась около стола
с препаратами, чтобы рассмотреть их. Это не нравилось профессору, с его
языка нередко срывались окрики: «прочь от стола!». Не мало тревог при-
чиняла студентам и небрежность Варнека в распределении лекций; он
нашел для себя более удобным не повторять лекций, а обыкновенно одному
отделению читал лекции по сравнительной анатомии, а другому по зооло-
гии; в следующий раз нередко перепутывал отделения, причем случалось,
что лекция являлась не продолжением по порядку, а из нового отдела по той
или другой науке. Понятно, как это должно было путать слушателей.
Порядочных учебников на русском языке в то время было мало, а по срав-
нительной анатомии и совсем не имелось; иностранные учебники боль-
шинству были недоступны, вследствие недостаточной подготовки в язы-
ках. Приходилось записывать и составлять записки, что было почти
невозможно при указанном капризном распределении лекций... Стали
студенты обсуждать положение дела; было решено просить Варнека,
чтобы он читал курс систематически, дал бы программу и указал подхо-
дящие учебники. Переговоры эти, очевидно, покоробили профессора, и
он резко отказался исполнить желание своих слушателей, добавив, что
студенты университета не гимназисты, должны работать самостоятельно,
что профессор своими лекциями только указывает, в каком направлении
и по какому методу следует студенту вести свою работу.
«Продолжая оставаться на легальной почве, студенты, в числе не-
скольких человек, отправились к декану факультета, изложили ему свое
затруднительное положение и просили его помощи. Однако из этого ни-
чего не вышло, все осталось по-старому. Возбуждение между студентами
росло, дебаты становились бурными. Сходки собирались открыто в саду
или в аудиториях старого университета, они были шумны и привлекали
много студентов как старших курсов, так и других факультетов. Инспек-
ция как будто не существовала, ни одной фигуры субинспектора не было
видно на сходках. При таких условиях, наконец, было решено пустить
в ход крайнее средство, освистать профессора Варнека и тем самым выну-
дить его оставить кафедру. В этом решении, само собою разумеется, при-
нимали не менее горячее участие и старшие курсы медицинского факуль-
тета, и мало-помалу юристы, и даже филологи, так что история профессо-
ра Варнека становилась общеуниверситетской. Только естественное
отделение физико-математического факультета, где была главная кафедра
Варнека, сильно отстаивало профессора. Там, в самом деле, говорят,
Варнек держался иначе, его любили за талантливое изложение предмета.
Чем объяснить такую резкую противоречивость в человеке? Как бы там
ни было, своего решения медики не изменили; был назначен и день.
«Большинство первокурсников не пошло на лекцию; явились только
любопытствующие, охотники до сильных впечатлений, да малое число
наиболее озлобленных; зато пришли юристы, «свистуны», как их тогда
называли. И все же аудитория разве только наполовину была
занята. Самоуверенность или полное неведение,—только Варнек совер-
шенно спокойно занял кафедру, осмотрел препараты и раскрыл рот...
Н. А. Варнек и Московский университет
ЗА!
Послышался свисток, другой, толпа подхватила и начался настоящий
свист всей аудитории. Профессор как бы изумился сначала, потом по-
бледнел, растерялся. Толпа, между тем, продолжая свистать, направи-
лась к двери. Только, когда аудитория совсем опустела, бедный Варнек
нетвердыми шагами направился в прилегавший кабинет, где он и впал
в обморок; говорили даже, что у него хлынула кровь горлом.
«Лишь после этого начались деятельные сношения — переговоры на-
чальства с депутатами. В те времена депутаты играли уже большую роль,
так как студенты поручали им объясняться с начальством по всевозмож-
ным поводам»74.
Освещение дальнейшего развития «варнековской истории» давалось
на протяжении ряда лет с различной степенью полноты и достоверности75
Суть дела сводится к следующему. Через некоторое время после демонстра-
ции было вывешено объявление о закрытии курса. Затем студентов начали
вызывать поодиночке в канцелярию инспектора, где предлагали дать
подписку о желании слушать лекции Варнека. Назначен был день лекции,
на нее явились представители факультета. Аудитория была полна, но при-
сутствовали преимущественно студенты других факультетов. Первокурс-
ники медики отказались от слушания лекций и объявили это Варнеку
через своего депутата Жохова. Варнек, по словам Лебединского, ответил,
что он никому не навязывается и если его не хотят слушать, то он уйдет.
Лекция, однако, состоялась и, по отзыву того же Лебединского, «была
прочитана недурно». Содержанием лекции было образование черепа по
типу позвонка, лектору аплодировали, хотя не единодушно. После этого
была создана комиссия76 в составе Крылова (юридический факультет),
Леонтьева (историко-филологический факультет), Армфельда (медицин-
ский факультет), Щуровского и Зернова (физико-математический
факультет), предложения которой были приняты в основу дальней-
ших действий77. Комиссия различала разные степени виновности студен-
тов и на основании этого предлагала часть студентов исключить из уни-
верситета, часть исключить условно, с тем, что они будут приняты, если
дадут подписку о повиновении распоряжениям начальства (146 человек);
третью категорию составляли студенты, не принимавшие участия в беспо-
рядках (81 человек). Большинство студентов второй группы дало требуе-
мую подписку и вернулось в университет. Двое студентов, Жохов в
Клаус, поведение которых особенно раздражало университетское началь-
ство, еще во время «истории» были высланы из Москвы78.
Для оценки всего значения «истории» важно проследить, какое она
получила отражение в ученых и студенческих кругах. Лебединский от-
мечает, что движение против Варнека встретило сочувствие не только со
стороны студенческой массы, но и со стороны профессуры: «Даже между
профессорами были люди, сочувствующие студентам; в числе последних
74 «Голос минувшего», 1915, № 9, стр. 210.
75 См. А. И. Г е р ц е п. Полн.собр. соч. и писем, т. X; П. В. Л е б е д и н с к и й.
Цит. соч.; А. И. М и т р опольский, Цит. соч.; Н. Барсуков. Жизнь и
труды М. П. Погодина. СПб., 1902, кп. 16; А. В. Никитенко. Цит. соч.;
А. 3. Попельницкий. Из общественных настроений московского студенчества
в 1858 г. «Голос минувшего», 1905, К* 9; Б. Н Чичерин. Воспоминания. Москов-
ский университет. 1929; М а л е и н о в. «Изобличитель» — журнал студентов Москов-
ского университета. «Звенья», 1934, стр. 471.
76 Арх. МГУ. Журн. Сов. ун-та, 1858, засед. 22.XI, № 1.
77 Там же, засед. 26.XI.
78 Арх. МГУ. Дело инспектора студентов имп. Моск, ун-та, 1858, № 84. О сделан-
ном распоряжении к принятию вновь 139 студентов, участвовавших в беспорядках
30 октября, 1 и 20 ноября.
348
Т. П. Платова
профессор богословия Сергиевский. ...Он находил возможным иногда с ка-
федры незаметно и ловко подойти к злобе дня, сказать несколько слов,
намеков, отлично понимавшихся слушателями, усердно награждавших
его рукоплесканиями. Во время рассказываемых событий одна из его
лекций, полная таких намеков, окончилась следующими знаменательны-
ми словами: «Да не восторжествует же тьма над светом». Это было явным
подстрекательством.
Осуждение Варнеку слышится в письме В. И. «Пешкова к М. П. По-
годину, хотя трудно судить, выражает ли он свою точку зрения или пере-
дает отношение к «истории» определенной группы профессуры. «Что в уни-
верситете? Покончили с судом о студентах, как нарушителях должного
приличия, и о профессоре Варнеке, подавшем повод к нарушениям порядка.
Вообще, хотя министр был против всякой снисходительности к поступку
студентов, пугая их, члены Совета взглянули на это дело слегка, одни
желая полиберальничать или популярничать, другие же по убеждению,
что вся власть предержащая спит, не делает дела и заставляет студентов
прибегать к самоуправству для удовлетворения законных требований.
Остается, как и в других случаях бывает, ожидать перемен к лучшему, по
требованиям снизу, а не по уступкам сверху»79.
Таким образом, получается весьма любопытная картина: правые, реак-
ционные круги профессуры — Сергиевский, Погодин, Лешков — выра-
жали «симпатию» студентам, поддерживая их в движении, направленном
против профессора-материалиста, крупного ученого, под предлогом не-
соответствия его курса официальной программе и его грубого обращения
со студентами. В противоположность этому иное отношение к «истории»
высказал либерально настроенный Никитенко. Подчеркивая общественно
политическую сторону конфликта — возбуждение, царившее в студенче-
ской среде в связи с недовольством существующими порядками вообще,
Никитенко дает Варнеку, как и в первом своем отзыве о нем, высокую
оценку как ученому. Запись Никитенко относится к 22 ноября 1858 г
ко времени, когда «история» достигла кульминационного пункта, «в Москве
перессорились профессоры: Ешевский, Соловьев и Леонтьев, и одни
из них наделали гадостей другим. Студенты, чтобы не отстать, в свою
очередь, наделали гадостей профессору Варнеку, объявив, что не хотят
слушать его лекций, ибо он нехороший и отсталый профессор. Между
тем, Варнек, по утверждению специалистов (он занимается зоопогиею),
принадлежит к числу наших лучших ученых. Впрочем, следствие, про-
изведенное в Москве самим министром, показало, что и Варнек был не-
прав. Он действительно грубо обращался со студентами и тем самым
вызвал враждебную к себе демонстрацию. А университетское юношество
наше и без того везде волнуется и пенится»80.
Общественно-политическая сторона событий, связанных с «варнеков
ской историей», подробно раскрывается в статье Попельницкого «Из об-
щественных настроений московского студенчества в 1858 г.». Статья начи-
нается с характеристики эпохи. «Конец пятидесятых годов был для наших
университетов порой переходной. Новых норм, регулирующих академи-
ческую жизнь, еще не было выработано, но вместе с тем власть готова
была отказаться от прежних николаевских методов воздействия». В ста-
тье говорится, что в студенческой среде того времени общественная жизнь
бурно кипела. Существовало несколько студенческих рукописных газет
и журналов («Искра», «Свой звонок», «Изобличитель», «Эхо», «Живой
79 Н. Барсуков. Цит. соч., стр. 116.
80 А. В. Никитенко. Цит. соч.
Н. А. Варнек и Московский университет
349
голос»), где злободневные вопросы подвергались всестороннему обсужде-
нию. среди них центральное место занимал вопрос об университетских
реформах. Существовал своего рода проект этих реформ, так называемая
«записка» и, кроме того, критика этого проекта, дающая прекрасную
характеристику эпохи. «Время шло обычным порядком,— пишет далее
автор,— студенты развивались, а университетские постановления, на-
писанные задолго до нас, оставались неподвижны, как религиозные дог-
маты. Отсюда явился разлад между нашими убеждениями, нашими потреб-
ностями и университетскими положительными законами. Вследствие чего
начались беспрерывные студенческие волнения по всей России, которые
продолжаются и до сих пор. Кончатся ли они когда-нибудь, если студенты
не будут удовлетворены? Не думаем. Напротив, мы видим, что волнения
становятся все серьезнее и принимают все большие и большие размеры...
История Варнека, Жохова, Клауса доказывает нам неудовлетворитель
ность тех законов, вследствие которых произошли эти истории, следова-
тельно, действия студентов должны относиться к тому, чтобы изменить
законы»31.
О протесте против общего положения дел в университете свидетельст-
вуют и статьи из рукописных газет. Так, в студенческой газете «Искра»
мы находим следующие высказывания: «Положим даже, что наше началь-
ство против обыкновения сдержит свое слово — Варнека удалят после
двух-трех лекций. Но разве мы из-за одного Варнека затеяли такую
историю, разве из-за него одного мы так громко взывали о помощи к це-
лому университету? В гаком случае игра не стоила бы свеч! Нет, в
нашем поступке мы протестовали против принципа таскания студентов
за ворот на лекции... О перемирии с начальством нам нельзя и думать,
нас разделяют безвинно пострадавшие наши бедные товарищи! Мы кричим
о реформе и спокойно смотрим на гибель реформистов! Скажите, чем
обеспечена их безопасность? Кто заступится за них в случае неудачи?».
Для вынесения окончательных суждений о «варнековской истории»
необходимо еще остановиться на моментах, которые выдвигались как
непосредственные причины ее возникновения,— неудовлетворительность
преподавания Варнека и его грубость в обращении со студентами. Для
суждения о преподавании Варнека мы располагаем уже достаточно убе-
дительными данными. Научные труды Варнека, планы его курсов в уни-
верситете, отношение к нему студентов-естественников и его коллег
(отзыв Никитенко — «один из лучших ученых»), его объяснения в связи
с «историей» и создание им оригинального курса — «учения о животном
царстве», оценка Советом университета этого курса,— все эти данные,
дополняя и подтверждая друг друга, свидетельствуют о Варнеке как о
крупном, инициативном и оригинальном ученом. Поводом для конфликта
было не то, что Варнек был плохим профессором, а то, что его курс был
труден для студентов. Варнек не учел ту «неподготовленную почву»,
о которой говорил Сеченов (см. выше). Нельзя поэтому согласиться и с той
отрицательной оценкой Варнека, которую в недавнее время высказал
Малеинов в статье «„Изобличитель" — журнал студентов Московского
университета»81 82 Говоря об общественной жизни студенчества конца 50-х
годов XIX в. Малеинов касается и «варнековской истории». Он присоеди-
няется к оценке Варнека студентами-медиками 1-го курса как плохого
преподавателя и в качестве аргумента приводит тот факт, что Варнек не
знакомил студентов... с учением Дарвина: «Что лекции Варнека были
81 А. 3. Попельницкий. Цит. соч., стр. 255. Курсив мой.— Т. П.
82 См. примеч. 75.
350
Т. П. Платова
слабы в научном отношении свидетельствует Лебединский, говоря, что
только от преемника Варнека, Борзенкова, слушатели узнали про тео-
рию Дарвина». Нелепость приводимого аргумента легко оцепить, если
сопоставить даты: Варнек преподавал в Московском университете с 1849 г
до 20 ноября 1858 г. «Происхождение видов» появилось 24 ноября 1859 г.,
т. е. Варнек даже при самом горячем желании познакомить студентов
с учением Дарвина не мог этого сделать прежде, чем это учение возникло!
Проявляя в приведенном заключении незнакомство с элементарным»
фактами, Малеинов вместе с тем неправильно интерпретирует Лебедин-
ского, приписывая ему ту же безграмотность, тогда как последний только
указывает, что Борзенков познакомил студентов с учением Дарвина.
Лебединский пишет следующее: «Кафедра зоологии и сравнительной ана-
томии некоторое время оставалась незанятой, пока ее не заместил молодой
приват-доцент Борзенков, симпатичный и, как казалось, недурно подго-
товленный. От него мы впервые узнали о начинавшемся перевороте в есте-
ственных науках, виновником которого был Дарвин». Следует учесть,
что Борзенков не мог говорить об учении Дарвина в 1858 г., когда Лебе-
динский слушал курс зоологии и сравнительной анатомии, опять потому
же, что «Происхождение видов» появилось позже. Очевидно, Лебединский
или не хотел уточнять, или забыл со временем, что узнал о Дарвине не
на 1-м курсе, а позже.
Относительно грубости Варнека в обращении со студентами мы имеем
его собственные объяснения, которые он давал в связи с «историей». «Что
касается до оскорбительного моего обращения с слушателями, то я реши-
тельно не понимаю, когда и чем я мог нанести какое-либо оскорбление;
оскорблять слушателей каким бы то ни было образом я считаю и считал
не только недостойным звания профессора, но и недостойным каждого
сколько-нибудь образованного человека. Кто знает мой характер,
тот может подтвердить, что обидчивое, оскорбительное обращение не в
моей натуре. Строгость и законное требование на экзаменах, я пола-
гаю, не могут служить оскорблением для слушателей. Многие из мо-
их слушателей обращались и в настоящее время обращаются ко мне
за советами и наставлениями в деле, далеко не касающемся моего пре-
подавания. Как же согласовать это с обидчивым, оскорбительным
обращением?»83.
Итак, поводом возникновения «варнековской истории» были, вероятно,
недостаточная естественнонаучная подготовка студентов-медиков, труд-
ность для них курса Варнека и его большая требовательность. Но все эти
моменты определяли течение событий только в самом начале их развития—
до переговоров студентов сначала с Варнеком, а затем с деканом медицин-
ского факультета. Решение студентов удалить Варнека из университета
превратило эту «историю» из частного конфликта студентов-медиков 1-го
курса в конфликт общеуниверситетский. Даже в обвинениях Варнека
в грубости, приводимых Лебединским, фигурируют больше студенческие
предания, чем факты, имевшие место на 1-м курсе. В решении освистать
Варнека принимали участие студенты старших курсов медицинского
факультета, филологи и юристы. В самой демонстрации главную роль
играли не первокурсники, из которых пришли на лекцию только наиболее
озлобленные на Варнека, а приглашенные с юридического факультета
«свистуны». Важно отметить, что такой способ выражения протеста стал
88 Центр. Ленингр. ист. арх., ф. 733, 1858, д. 123312. Об отступлении проф. Моск
уп-та Варнека от программы, определенной для преподавания сравнительной анато-
мии и зоологии в Медицинском ф-те.
Н. А. Варнек и Московский университет
351
своего рода правилом в конце 50-х годов — до Варнека так были удалены
проф. С. Н. Орнатский на юридическом факультете и проф. А. А. Майков—
на историко-филологическом84.
В дальнейшем развитии «история» привлекает сочувствие известной
части профессуры. Широкий размах «история» получила потому, что
в бурный период конца 50-х годов XIX в. частный протест против способа
преподавания легко мог перерасти в протест против неудовлетворитель-
ности норм, регулирующих студенческую жизнь, как отмечают сами сту-
денты в своих рукописных газетах, в протест против принципа «таскания
студентов за ворот на лекции». В этой связи «варнековская история»
представляет один эпизод студенческих волнений, охвативших русские
университеты в конце 50-х — начале 60-х годов XIX в.
События, связанные с «историей», тяжело отразились на здоровье
Варнека, о чем свидетельствуют университетские архивные материалы85.
23 января 1859 г. Варнек подал ректору университета Альфонскому ра-
порт об освобождении от чтения лекций «Тревожное состояние, в котором
я находился в последнее время,— пишет он,— имело довольно сильное
влияние на мое слабое зрение, что и вынуждает меня в настоящее время
обратиться к вашему превосходительству со всепокорнейшею просьбою
освободить меня от чтения лекций до окончательного поправления как
моего общего здоровья, так и в особенности в настоящее время еще более
расстроенного зрения». Плохое состояние зрения подтверждается свиде-
тельством профессора хирургии и офтальмологии Московского универси-
тета В. А. Басова86. Совет университета, к которому обратился ректор,
«находит причину, представленную исполняющим должность экстраор-
динарного профессора Варнеком... уважительной» и ходатайствует об
отпуске перед попечителем Московского учебного округа. Варнек получил
отпуск, однако улучшения здоровья не наступило ни в течение отпуска,
ни в течение следующего года, который Варнек провел в университете
после «истории». В конце января 1860 г. Варнек подает заявление
об увольнении из университета и переходит на работу директора учи-
лищ в Твери87. Заявление это очень кратко и не содержит какой-либо
мотивировки.
«Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство исходатай-
ствовать мне увольнение от занимаемой мною должности, с причислением
к Министерству народного просвещения.
Николай Варнек.
[25] января 1860 г. Москва».
На основании этого заявления Варнек был уволен из университета
приказом министра народного просвещения от 9 марта 1860 г
84 Б. Н. Чичерин. Цит. соч., стр. 16.
88 Моск. Обл. арх., ф. 418, 1859 , д. 37.
88 «Господин профессор имп. Московского университета Николай Александрович
Варнек, вследствие продолжительных и сильных страданий пораженного правого
глаза и потери его зрения, также вследствие предшествовавших усиленных микроско-
пических занятий страдает весьма значительной слабостью зрения в ловом глазе (asthe-
nopia), а потому не может предаваться обычным профессорским занятиям, частому и
продолжительному чтению, письму и особенно микроскопическим» (Моск. обл. арх.,
ф. 418, 1859, д. 37).
87 Моск. обл. арх., ф. 418, 1860, д. 101. Об увольнении от службы при ун-те э. о.
проф. Варнека и об определении на его место испр. должность адъюнкта Борзенкова.
352
Т. П. Платова
О назначении Варнека в Тверь сохранилась краткая запись в делах
попечителя Московского учебного округа88 89. Так заканчивается деятель-
ность Варнека в Московском университете.
Заместителем Варнека был еще во время его болезни избран Я. А. Бор-
зенков — сначала на медицинском факультете (в феврале 1859 г.)8Э, затем
на физико-математическом факультете (в ноябре 1859 г.)90. После уволь-
нения Варнека он занял его кафедру91.
Заканчивая рассмотрение жизни и научной деятельности Варнека,
мы видим, что стечение неблагоприятных обстоятельств упорно мешало
развернуться незаурядным способностям этого талантливого ученого.
Выдающийся микроскопист, он в самом начале своей деятельности ли-
шился глаза, что очень сильно ограничило, если вообще не исключило
возможность дальнейших микроскопических исследований. Конфликт
со студенчеством заставил его в расцвете сил, в 38-летнем возрасте, отка-
заться от научной деятельности. Все эти события не только тяжело отра-
зились на его жизни, но самым отрицательным образом повлияли на сохра-
нение доброй памяти о нем. Варнек был забыт как ученый, а в связи с
«историей» его вспоминали как негодного преподавателя, бездарного, а
может быть, и реакционного профессора. Знакомство с фактическими дан-
ными на основании официальных документов, проведенное в настоящей
работе, позволяет с уверенностью утверждать совершенную необоснован-
ность и несправедливость такого мгения.
Варнек является одним из очень немногих ученых середины XIX в.,
получившим образование исключительно на русской почве. Занятия в
зоологическом музее Петербургской Академии Наук под руководством
Ф. Ф. Брандта позволили ему приобрести всестороннее и глубокое знание
своего предмета (зоология), широкую эрудицию и опыт в эксперименталь-
ной практической работе. Все эти данные в сочетании с талантливостью
Варнека привели к тому, что в его работе о развитии брюхоногих моллю-
сков, проделанной в первые годы после окончания университета, он на
десятки лет опередил своих современников. Это позволило ему также
проявлять критическое отношение к трудам ученых не только в области
зоологии, но и биологии в широком смысле слова. Уже в своей первой ра-
боте, магистерской диссертации о печени рака, Варнек не стеснялся идти
вразрез с мнениями авторитетов. По миросозерцанию Варнек материа-
лист; он заявляет об этом во всех своих работах, выступая против вита-
лизма при решении физиологических вопросов и защищая влияние среды
как главного фактора изменяемости внешнего мира при рассмотрении
общих вопросов биологии.
К обязанностям преподавателя Варнек относился с большой ответ-
ственностью, считая, что главная задача профессора возбудить интерес
к предмету и научить студентов самостоятельно думать и рассуждать.
В построении своих курсов Варнек проявляет свойственную ему инициа-
тивность и оригинальность, видоизменяя способ изложения читавшихся
им предметов в течение всей своей педагогической деятельности.
88 Опись делам канцелярии попеч. Моск. уч. округа по старому столу за 1851—
1860 гг., стол № 2, д. 93. Об увольнении директора училищ Тверской губернии стат-
ского советника Ржевского в отпуск и от службы и об определении на место его стат-
ского советника Варнека.
89 Арх. МГУ, Мед. фак., 1859, д. 28. О поручении чтения лекций... Сравн. анато-
мии по случаю болезни проф. Варнека кандидату Борзенкову; см. в том же архиве
журн. Сов. ун-та, 1859, 24.11; Моск. обл. арх., ф. 418, 1859, д. 74.
90 Арх. МГУ Журн. Сов. ун-та, 1859, 20.XI, д. 3.
91 Моск. обл. арх., ф. 418, 1860, д. 101.
Н. А. Варнек и Московский университет
353
Следует, далее, решительно подчеркнуть его исключительную требо-
вательность и строгость и отвергнуть обвинение Варнека в грубом обра-
щении со студентами, против чего свидетельствуют как указания самого
Варнека о том, что студенты обращаются к нему за советами по вопросам,
далеко отстоящим от его специального предмета, так и указание
Лебединского, что на главной кафедре Варнека, на физико-математическом
факультете, студенты любили Варнека, горячо отстаивали его в событиях,
связанных с «историей», и не принимали участия в демонстрации против
него, организованной медиками 1-го курса.
Среди сохранившихся о Варнеке материалов мы почти не располагаем
данными, которые могли бы его характеризовать со стороны общественно-
гражданской. Поэтому для его характеристики обычно используется
«варнековская история», и он рассматривается как реакционный профес-
сор. Приходится пожалеть, что из поля зрения исследователей выпали
и те немногие данные, которые могли бы сыграть свою роль в освещении
этого вопроса, именно, сведения о его участии в работах по акклиматиза-
ции. Мы уже упоминали, что Варнек был членом Общества сельского
хозяйства и одним из активных деятелей Комитета акклиматизации. Бла-
городные цели, которые ставили перед собою эти общества, стремясь ис-
пользовать научные знания для улучшения народного хозяйства, являют-
ся уже достаточно надежным основанием для характеристики высокой
гражданской сознательности его членов. Об этом свидетельствует и тот
факт, что во главе Общества стояли лица, пользовавшиеся заслуженным
уважением не только как ученые, но и как общественные деятели той
эпохи,— Рулье, Богданов, Усов, Борзенков. Приведенные выше мате-
риалы (см. стр. 320) показывают, что Варнек относился к их лагерю,а его
работы по акклиматизации говорят о его активной деятельности в этом
направлении.
Некоторое представление об общественно-политических взглядах
Варнека могут дать имена его друзей и, особенно, противников. Среди
последних в самом начале ученой деятельности Варнека выступает реак-
ционный профессор Петербургского университета Шиховский, обви-
няющий Варнека в материализме и в отсутствии верноподданнических
чувств.
Конец деятельности Варнека отмечается выступлением против него с
активной агитацией профессора богословия Московского университета
Сергиевского. Дополняя друг друга, эти деятели николаевской эпохи
противопоставлением себя Варнеку позволяют судить о его взглядах,
очевидно, не соответствовавших тем требованиям, которые предъявлялись
к верноподданным чиновникам.
С меньшей уверенностью можно говорить о друзьях Варнека, но пред-
положительно в их числе можно считать профессора хирургии и офталь-
мологии В. А. Басова, свидетельство от которого о состоянии зрения
Варнек прилагает к своему заявлению об отпуске по болезни. То, что это
свидетельство получено уже после событий, связанных с «историей», поз-
воляет предполагать, что здесь в основе лежали не только отношения
пациента и врача, а к ним примешивалась и какая-то степень личных
отношений. Другое лицо, о возможной близости которого к Варнеку
можно предполагать, это К. Ф. Рулье.
С Рулье Варнек сталкивается в первые же дни своего пребывания
в Московском университете (и это естественно, так как оба они зоологи).
Варнек поступил в университет в сентябре 1849 г., а в декабре он выступает
вместе с Рулье на Совете университета с заявлением о необходимости
приобретения двух экземпляров лося для Музея естественной истории
23 Инет, истории естествознания, т. V
354
Т. П. Платова
и Кабинета сравнительной анатомии. В протоколах Совета университета
записано следующее92:
1849. Декабря 1 дня в четверг...
№ 10. Донесение экстраординарного профессора Рулье и адъюнкта Варнека,
в коем изъясняется, что член Московского общества испытателей природы Г.Фарен-
коль получил из Смоленской губернии два замороженные экземпляра лоси, хорошо
сохраненные, весьма годные для Музея естественной истории и кабинета сравни-
тельной анатомии, так что оба эти экземпляра дадут внутренности для последнего
собрания, куда поступил бы и скелет самки, а самец преимущественно на чучела
патологического кабинета, просят сделать распоряжения касательно приобретения
сих экземпляров...
Через два с лишним года, 22 января 1852 г., Рулье и Варнек подают
совместное заявление о предоставлении им права на охоту93.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ Г-НУ РЕКТОРУ ИМПЕРАТОРСКОГО
МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА.
Профессоров зоологии:
Ординарного Рулье
и Адъюнкта Варнека
П рошение.
Имея в виду заняться исследованием животных, водящихся в Московской губер
нии, равно в других с нею смежных или сходных по местности, климату и проч.,
и по возможности содействовать пополнению университетских Музеев, имеем честь
обратиться к вашему превосходительству с покорнейшею просьбою об исходатай-
ствовании нам права охоты во всякое время года и на дачах, находящихся в ведении
Министерства государственных имуществ. На основании свода Законов, издание
42 г., том XII, статьи 476-й, мы имеем на то неоспоримое право, г. Рулье, как про-
фессор Зоологии в Физико-Математическом факультете; г. Варнек, как профессор
Зоологии в Медицинском факультете. А именно, упомянутая статья гласит: «Профес-
соры Зоологии могут ловить птиц и зверей во всякое время года, с разрешения ми
нистра государственных имуществ, с тем, однако, чтобы они пользовались таковым
разрешением, нс нарушая этим права частных владельцев».
Ординарный Профессор Рулъе
Адъюнкт Профессор Ник. Варнек
К этому надо добавить, что Варнек безусловно должен был близко стал-
киваться с Рулье в своей работе в Обществе акклиматизации.
Все эти заключения, особенно заключения о лицах, близких к Варнеку,
носят, конечно, предположительный характер, но то, что эти вероятные
возможности согласно дополняют друг друга, дает известную уверенность
в их справедливости.
После ухода из университета для Варнека, имевшего уже семью из
5 человек, со всей остротой встал,вероятно, вопрос о заработке. И мы видим,
что он не отказывался от любой работы; после профессорства в универси-
тете он перешел на должность директора училищ, а затем в Министерство
92 Жури. Сов. Моск, ун-та, 1849, 1. XII.
93 Моск. обл. арх., ф. 418, 1852, д. 2. Об исходатайствовании орд. проф. Рулье
и адъюнкту Варнеку права охоты на дачах Министерства государственных имуществ.
Н. А. Варнек и Московский университет
355
народного просвещения. С получением имения острота эта, вероятно, стала
менее заметной, и в последние годы жизни научные занятия снова заняли
видное место в деятельности Варнека.
Последние работы Варнека 80-х годов XIX в. показывают, что он
до конца своих дней сохранил научные интересы и выступал, как и в ран-
них своих работах, широко эрудированным ученым, стоявшим на уровне
современной науки.
Приложение 1
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА ПРОФ. Н. А. ВАРНЕКА (1858 г.)
«Варнековская история» составила в свое время довольно солидное
«дело» в Департаменте народного просвещения. В настоящее время эти
материалы полно представлены в Центральном историческом ленинград-
ском архиве. Там же находится объяснительная записка Варнека об
избранном им способе преподавания зоологии и сравнительной анатомии
студентам-медикам — важный документ, свидетельствующий не только
о способе преподавания Варнека, но и о его научном мировоззрении.
Ввиду большого научного интереса этой объяснительной записки, она
приводится ниже.
Как уже указывалось, Варнек, читая студентам медицинского факуль-
тета сравнительную анатомию и зоологию, объединил их в один курс —
«Учение о животном царстве», причем в одной из параллельных групп
читал этот курс начиная с систематики, в другой — со сравнительной
анатомии.
Литература, рекомендованная Варнеком в качестве руководств для
студентов, показывает его всестороннее и глубокое знание предмета, ши-
рокую эрудицию, критическое отношение к использованным источникам
и самостоятельность и оригинальность Варнека в построении своего курса.
Так, рекомендуя в качестве руководства сочинение Кювье «Le regne ani-
mal», Варнек указывал, что, несмотря на ряд достоинств этого классиче-
ского сочинения, в нем есть недостатки, связанные с системой изложения,
что самая система Кювье устарела и для многих отделов неверна. Реко-
мендуя как одно из пособий «Руководство к зоологии» Ван дер Гувена,
он указывал, что в настоящее время в него необходимо ввести дополнения,
сделанные профессором Лейкартом. Наряду с широким использованием
современной научной литературы Варнек вводил в курс и свои экспери-
ментальные исследования. Так, говоря о простейших, он основывался на
собственных наблюдениях физиолого-химического характера.
В отношении попечителя Московского учебного округа министру
народного просвещения от 22 декабря 1858 г. по поводу «варнековской исто-
рии» указывается, что некоторые члены физико-математического факуль-
тета рекомендовали Варнеку пользоваться в качестве пособия вместо ино-
странных руководств сочинением Симашко. Вполне понятно нежелание
Варнека прибегать к этой компилятивной, научно слабой и реакционной
книге, которую ее автор посвятил цесаревичу. Передовые русские зоологи
отнеслись резко отрицательно к сочинению Симашко, в частности Н. А. Се-
верцов в 1859—1860 гг. подверг Симашко на страницах «Русского слова»
уничтожающей критике, разоблачив его невежество в зоологии и его ретро-
градные воззрения.
23*
356
Т. П. Платова
В качестве основы обоих вариантов своего курса Варнек брал описание
организации животных, исходя из того, что данные об организации жи-
вотных являются стержнем как для сравнительной анатомии, так и для
систематики животных; в первом случае организация является объектом
исследования, во втором — основой для выяснения сродства и связи
различных представителей животного царства. Изложение конкретного
зоологического материала, представленного в этом аспекте, увлекает
своею красотой и стройностью.
В курсе систематики Варнек начинал рассмотрение животных с про
стейшего организма — амебы. Далее он показывал видоизменения этой
формы — появление раковины у арцеллы, усложнение раковины —
у эвглифы и фораминифер. Говоря о последних, Варнек указывал на их
роль в образовании земных пластов, на их «космическое значение», по его
выражению. По тому же принципу велось рассмотрение других групп
животных; в основе изложения везде было стремление найти родственные
отношения, генетическую связь различных отделов животного царства.
Изложение сравнительной анатомии Варнек начинал с развития яйца,
переходя затем к развитию тканей, органов, систем органов в различных
группах животного царства, наконец, к построению целого организма.
При этом Варнек стремился показать единство общего плана строения и
частные уклонения от него у различных представителей животного мира.
Система представлений, которую Варнек развивал в своих курсах,
с большой убедительностью свидетельствует о его эволюционных представ-
лениях о природе. Животный мир, в его изложении, представляет разви-
вающийся, изменяющийся, усложняющийся мир живых существ. Важно
подчеркнуть, что этот курс читался в 1858 г., до появления «Происхож-
дения видов» Дарвина. Мысли, развиваемые Варнеком в этом курсе, можно
проследить и в его программах по курсам зоологии за предыдущие годы —
и там он подчеркивал генетическую связь, родство животных. Таким об-
разом, достаточно очевидно, что по своим общим философским и научным
представлениям Варнек примыкал к славной плеяде русских эволюцио-
нистов до дарвиновского периода.
Приводимая ниже «Записка» Варнека еще раз подчеркивает несомнен-
ность того, что вся «история» была раздута реакционной группой профес-
соров и начальством Московского университета с целью устранить круп-
ного прогрессивного ученого. Характерен в этом отношении один из
документов, пересланных попечителем Московского учебного округа мини-
стру,— «Рапорт» инспектора студентов Московского университета ка-
питана 1-го ранга Ильинского. Ильинский утверждает, что благотворное
моральное влияние инспекции на студентов было очень высоким, что бла-
годаря ему быстро пресекалось распространение среди студентов «предо-
судительных сочинений» и что во всей «варнековской истории» виновата не
инспекция, а сам профессор.
В МЕДИЦИНСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ1
[ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА]
12, XII 1858 г.
Каждое органическое существо, говорит Бленвиль, может быть рассматриваемо
с двух сторон. Как существо способное жить, но находящееся в состоянии покоя,
пли как существо действительно живущее, находящееся в состоянии деятельности.
1 Дело Департамента народного просвещения, № 123312. Публикуется впервые.
Н. А. Варнек и Московский университет
357
На этом основании Бленвиль делит учение о животном на две части: на животную ста-
тику и животную динамику. Наблюдения и исследования животного, как существа
живущего, составляют предмет Физиологии, с другой стороны, разбор животного,
как существа способного к жизни, но не живущего, составляет предмет или Система-
тики, Биотаксии, или Анатомии, Зоономии, Морфологии, смотря по тому, с какой
точки зрения мы будем смотреть на животное. В том и другом случае мы рассматри-
ваем организацию животного. В первом случае, при изложении Систематики, разбор
животной организации составляет необходимое средство, ведущее к цели Системати-
ки,— показать сродство, связь, отношение одного животного к другому. Во втором
случае, при изложении Морфологии или Сравнительной Анатомии, организация
служит объектом. И так, организация животных представляет нам основание как
Систематики, так и Морфологии. Вот что об этом говорит Кювье: «J’ai du done faire
sortir enfin de cette fecondation mutuelle des deux sciences 1’une par 1’autre, un systeme
zoologique propre a servir d’introducteur et de guide dans le champ de 1’anatomie et
un corps de doctrines anatomiques propres a servir de developpement et d’explication
au systeme Zoologique (Le regne animal)»2.
Поэтому изложение организации при чтении Систематики не может давать повода
к обвинению в смешении Сравнительной Анатомии или Морфологии с Зоологическою
Систематикою; главная задача Морфологии найти и объяснить те законы, по которым
образуется, слагается и развивается форма каждого животного, далее указать соот-
ношение как частей между собою, так и каждой части к целому организму, наконец
в отыскании тех общих планов, которыми руководствовалась Природа, создавая раз-
личные формы животного. Совершенно иная цель Систематики. Последняя уясняет
нам сродство (Verwandschaft), связь (Zusammenhang) одного существа к другому,
на этом основании она соединяет животные организмы в группы; от понятий более
частных восходит к понятию более общему о животном. В новейшее время зоологи смот-
рят на животных как на органические машины с известною функциею и космическим
значением. Мы имеем бесчисленные доказательства, что все жизненные проявления
животного суть postulate его организации. Ясно, чем точнее, глубже, подробнее раз-
берем мы организацию данного животного, тем определеннее дадим мы ему место в си-
стеме и тем правильнее обозначим его роль в общей Природе.
На этом-то основании я изложил Систематику, как науку о сродстве животных.
Изложение мое, в сущности совершенно согласное с программою, имело две различные
формы: одну я употребил для первого, самого многочисленного отделения; другая фор-
ма была мною составлена для второго отделения, менее многочисленного. Я полагал,
что для слушателей будет полезнее, плодотворнее, если они получат воззрение на пред-
мет с двух различных точек зрения. Я не избрал метода, обыкновенно встречаемого
почти в каждом учебнике; учебник не живое слово [преподавателя. Я полагал, что
по методу, мною принятому, каждый из моих слушателей сам будет участником,
оценщиком точных и верных выводов науки.
Для первого отделения я излагал Систематику в следующем виде. После определе-
ния предмета, указания тех средств, которыми мы владеем, разбора естественной си-
стемы Кювье, как основания всех новейших систем, я приступил к рассмотрению
самых простейших форм животных, так называемых одноклеточных, первообразных
(Animalia protozc a Lieb.) За образец этой формы я взял из класса корненожек (rhi-
zopoda Duj.), Протея (amoeba Ehr.). На основании собственных исследований я по-
казал строение, свойства вещества, составляющего тело этого животного, и тем объяс-
нил беспрестанную изменяемость формы его, способ принятия пищи, выделение частей,
2 [Я должен был вывести, наконец, из этого взаимного оплодотворяющего
влияния двух наук одной на другую (морфологии и систематики) зоологическую
систему, способную служить введением и руководством в области анатомии, и ряд
анатомических доктрин, способных служить развитию и объяснению зоологической
системы].
358
Т. П. Платова
отслуживших питанию, и, нас колько нам известно, способ его размножения, далее
показал его место нахождения и географическое распространение. Одев Протея хи-
тенозным щитиком, напоминающим нам расплющенную или сжатую в виде фляги
колбу, мы получили две формы корненожек, у нас в пресных водах очень обыкно-
1 енных, это arcella и euglypha Ehr. Наконец изогнув крутой рожек щитик euglyphae,
мы перешли к так называемым многокамерным корненожкам (Foraminifera s. poly-
thalamia An t.). Здесь нам открылось большое разнообразие форм чисто морских жи-
вотных. На основании новейших наблюдений Шульце, сравнивая эти polythalamia
нашею арцеллею, мы видели большое сходство по организации; но как морские
животные, все polythalamia, живя в среде, богатой солями натра, магнезии и извести,
отличаются от наших пресноводных панцерных корненожек более богатым содержа-
нием солей в своих твердых частях, поэтому-то раковина их тверже и крепче. Извест-
ковым свойством своей раковины морские корненожки обязаны тому космическому
значению, которое они имеют как в настоящее время, так и во времена давно протек-
шие. Один фунт морского песку, взятого при Антиллах, содержал 3,849,000 раковин
этих микроскопических тварей. Целые пласты нами обитаемой планеты обязаны им
же своим происхождением. Точно таким же образом были разобраны некоторые пред-
ставители класса инфузорий. Разбор их организации привел нас к заключению, что
инфузории имеют весьма близкое сродство с корненоцсками. Но здесь известная на-
ружная форма остается постоянною, по крайней мере на значительное время существо-
вания животного, что произошло от изменения свойств отчасти наружных покровов,
отчасти и содержимого. Это-то изменение свойств и делает ту разительную .разность,
которую мы замечаем в способе движения и на основании которой мы отделяем инфу-
зорий от корненожек, составляя из них отдельный класс. Обращаясь к развитию
форм животных более сложных, мы находим, что каждое животное на ранней сте-
пени своего развития представляет нам форму организации, весьма сходную с устрой-
ством тела корненожек и инфузорий. На этом-то основании оба класса, инфузории
и корненожки, названы согласно Зиболдту типом животных простейших. Подобный
же метод изложения был приложен и к другим классам. Для разбора организации
мы всегда брали представителей, которых устройство тела разобрано монографически,
сравнивали их между собою, составляли отряды, классы и типы. Таким образом мы
разобрали классы полипов, гидромедуз, ребровиков и составили из этих классов
Лейкартовский тип животных полостно-желудочных (Coelenterata Leu.). Из классов
морских лилий, морских звезд, морских ежей и морских кубышек составили тип жи-
вотных ежевокожных (Echinodermata Cuv.). Из классов насосников (gephyrea), коло-
враток, глистов и кольчацев составлен тип червей (vermes Leu.). Из типа животных
с членистыми ногами мною по вышеприведенному способу рассмотрен класс тысяче,
погих (myriapoda).
Из сказанного можно видеть, читал ли я Систему животного Царства без систе-
мы, а сравнив с печатанною программою, согласно ли с этой последней. Если я и
позволил себе сделать некоторые отступления, то они касались, на основании новейших
открытий, только формы программы, а не содержания ее. Таким образом тип лучистых
разбит на два типа, отряды его возведены в классы, отряд насосников выведен в тип
червей и преобразован в класс gej hyrea, далее из класса полипов, моховики, bryozoa,
отнесены к типу слизистых животных, mollia; гидрообразные полипы отнесены к мор-
ским кропивам, acalephae и т. д.
Для второго отделения в текущем академическом году я избрал следующую форму
изложения. После введения, заключавшегося во взгляде на природу и ее тела, я при-
ступил к понятию о животном, о способах исследований и наблюдений этих органиче-
ских существ, к определению и разделению Зоологии на части и наконец к значению
ее частей. Так как для построения зоологической системы необходимо знакомство
с организациею животных, то я и приступил к разбору устройства тела животного,
избрав для этого генетический путь. Изречение Гарвея, опте vivum ex ovo, послужило
исходною точкою разбора животной организации. Основываясь на наблюдении Швана,
Н. А. Варнек и Московский университет
359
•что яйцо есть элементарный орган животного — клеточка, мы начали наше чтение
•с разбора этого органа. Мы рассмотрели устройство яйца — клеточки, разобрали свой-
ства его частей, объявили, что происхождение, образование яйца нам вовсе не из-
вестно, мы знаем только размножение клеточек; показали различные виды этого раз-
множения клеточек в яйце, где оно проявляется резче чем где-либо; перешли
к деятельности клеточки и решили вопрос, может ли клеточка представлять само-
стоятельный животный организм. Мы разобрали организм простейших однокле-
точных животных. Восходя к животным более сложным, мы обратили внимание
слушателей на химические и морфологические метаморфозы клеточек, отсюда
перешли к различным тканям, показали, каким образом из тканей слагаются
органы и как эти последние образуют целые системы; наконец каким образом
из различных систем органов слагается сложное животное тело. Разбирая форму
строения и ткань наружных покровов, мы показали, на сколько систематика
может воспользоваться этою системою органов для соединения животных в группы.
Мы нашли разительное сходство этих органов в общем устройстве; между тем
как в частности мы встретили различие в образовании покровов у зверей, птиц,
гадов, земноводных и рыб. То же самое мы встретили у слизняков, насекомых,
пауков, раков, тысяченогих, различных червей и лучистых. Мы показали, как эти
наружные покровы переходят в пассивные органы движения, образуя накожный ске-
лет. Показали различные виды изменения этого скелета. От накожного скелета мы
перешли к внутреннему скелету как отличительному характеру всех животных позво-
ночных; показали постепенное развитие костяка в различных животных и, основы-
ваясь на этой различной степени развития частей скелета, в особенности конечностей
и черепа, разделили позвоночных животных на классы.
Если бы мы продолжали подобным образом изложение организации животных,
то результатом нашего чтения была бы полная картина животного царства. В несколь-
ко лекций можно было бы сделать общий свод всего изложенного и доказать, на
сколько знание организации ведет к правильности систематического построения жи-
вотных групп. При настоящем богатстве материала (мы считаем около 250 тысяч видов
одних только живущих животных существ) нет физической возможности приступить
к изучению не только видов, но и родов; весьма основательно ограничиться семей-
ствами, отрядами, классами и типами, ограничиваясь при этом разбором хорошо ис-
следованных немногих родов и видов.
Изложение животной организации второму отделению так же не отступало от
программы; все отличие заключалось только в форме.
Не имея на отечественном языке ни одного порядочного сочинения по части
Систематики и Морфологии, я нашел себя вынужденным рекомендовать слушателям
только иностранные руководства. Эти руководства могли облегчить моих слушателей.
Я рекомендовал: Cuvier, Le regne animal, distribue d’apres son organisation. 2-me ed.
Сочинение классическое по методу изложения, хотя система, изложенная в этом со-
чинении, несколько устарела и для многих отделов не верна, но тем не менее сочине-
ние это легло в основание всех новейших систем. Из компендий я предложил: Agassiz,
Gould und Perthy: Naturgeschichte des Thierreichs mit bezonderer Rucksicht auf Ge-
werbe, Kiinste und praktisches Leben. Сочинение весьма к нам подходящее. Agassix
и Gould изложили организацию, Perthy систему животных. Van der Hoevcn: Hand-
buch der Zoologie с весьма подробным разбором организации животных. Добавления,
сделанные профессором Лейкартом, делают это руководство в высшей степени совре-
менным. Для Морфологии мы предложили Carus: System der thierischen Morphologie
и Schmidt: Handbuch der vergleichenden Anatomie (с последнего сочинения сделанный
перевод на днях вышел из печати). Для знающих английский язык весьма поучитель-
но Rymer Jones: General outline of the animal Kingdom, illustrated by 336 engraving.
А из атласов мы предложили leones Zootomicae, Wagner и V. Carus.
Кроме того, я рекомендовал краткий зоотомический атлас Haller’а и НугРом,
изданную Das Thierreich с огромным числом политипажей и весьма доступную по
360
Т. П. Платова
цене. Эти все сочинения были предложены и показаны и слушателям предоставлено
избрать одно из них.
Что касается до оскорбительного моего обращения с слушателями, то я реши-
тельно не понимаю, когда и чем я мог нанести какое-либо оскорбление; оскорблять
слушателей каким бы то ни было образом я считаю и считал не только недостойным
звания профессора, но и недостойным каждого на сколько-нибудь образованного че-
ловека. Кто знает мой характер, тот может подтвердить, что обидчивое, оскорбитель-
ное обращение не в моей натуре. Строгость и законное требование на экзаменах,
я полагаю, не могут служить оскорблением для слушателей. Многие из моих слуша-
телей обращались и в настоящее время обращаются ко мне за советами и наставления-
ми в деле, далеко не касающемся моего преподавания. Как же согласовать это с обид-
чивым, оскорбительным обращением? Что же касается до моего чтения, то я всегда
имел в виду факты и дело, а не блестящие предположения и ефемерные увлечения,,
ни на чем не основанные, и старался всегда вести свое преподавание без уклонения
от предмета.
Наконец на вопрос, было ли преподавание Зоологии приложено к медицине3
Отвечаю. При преподавании Зоологии я постоянно обращал внимание моих слушате-
лей на тех животных, которые сколько-нибудь замечательны по своему приложению
к Медицине. Я постоянно обращал внимание на животных вредных, в особенности
ядовитых. Из сорока лекций систематической Зоологии, я посвятил 1/10 времени на
разбор глистов, животных в высшей степени замечательных в отношении к Медицине.
Основываясь на исследованиях Креплина, Дюжардена, Дизинга, Зибольдта, Кюхен-
лейстера и Лейка рта, я разобрал в текущем году организацию глистов; на основании
этой организации показал их сродство, образ жизни, способ размножения, метаморфо-
зы, значение проглотид и эмиграцию, переход из одного организма в другой. Разве
это не приложение Зоологии к Медицине? Под словом Медицинской Зоологии обык-
новенно разумеют описание организации, систематическое распределение только тех
животных, которые или сами целиком, или только продуктами своих органов имеют
некоторое приложение к Медицине. Таковы Медицинские Зоологии Брандта и Мар-
тини. Скажу далее: я не ограничивался только животными, замечательными в Ме-
дицине; я старался, по возможности, на сколько мне позволяло время, обращать вни-
мание моих слушателей и на тех животных, которые служат человеку пищею или имеют
иное применение к общежитию. Считая университетское преподавание несогласным
с духом школ специальных, я всегда имел в виду преподавание чисто научное, разви-
вающее мышление, и поэтому главная мысль при преподавании Систематической
Зоологии, опять повторяю, заключалась в указании и уяснении того сродства, которое
представляют нам животные формы, специальные приложения у меня стояли на вто-
ром плане, и в этом отошении я опять следовал программе, одобренной Факультетом.
Все изложенное относительно формы и содержания преподавания двум отделениям
вполне согласно с тою книгою, в которой записаны порядок и содержание лекций.
Николай Варнек
П ри л о жение 2
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА
ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ 3
13 ноября 1880 г.
Н. А. Варнек изложил наблюдения свои над новым появившимся врагом яровых
растений в Тамбовской губ. Просо и конопля в настоящем году сильно пострадали
от этого бича, не бывшего в таком огромном количестве до настоящего времени. Вред
этим растениям наносит гусеница ночной бабочки под именем Botys silacealis Н ubner.
8 Арх. Моск. общ. исп. прир. Публикуется впервые.
Н. А. Варнек и Московский университет
361
В средине июня можно заметить на просе и конопле бабочку, небольшую, охря-
ного цвета с светлокоричневыми, ломанными полосками на передних и задних крылыш-
ках. Яички свои кладет она в верхних частях растений. Вышедшие гусеницы прогры-
зают над влагалищем листа стебель, по большей части около узла, где он и более не-
жен, входят внутрь и питаются как сочным утолщением узлов и их перегородками
(в просе), так и внутренним слоем стебля. К половине августа личинки достигают
полного развития (на просе 0,2 десиметра, или 0,8 дюйма, на конопле 0,25 десиметра,
или одного дюйма). В^это время они очень прожорливы и, казалось, переходят на
новые неповрежденные еще стебли почти совершенно зрелого растения. Просо и ко-
нопля казались помятыми как бы прошедшею скотиною, гуртом овец. На просяных
полях встречались и целые полосы поваленного проса. На конопле (женском растении)
переломом стебля было задержано развитие и семени, и вред, причиненный гусени-
цами, доходил до 60%. Хотя отверстие, прогрызаемое гусеницею, не велико, кругло,
переломленная часть стебля от ветра имела вид разорванной соломинки, перегрызен-
ной каким-то другим животным. Гусеница внутри стебля шла кверху, к метелке про-
са и конопли. На последней попадались зараз по нескольку гусениц вместе. В гонце
авг. и в начале сент. (т. к. дождливая погода долго не позволяла убрать с полей
яровой хлеб) гусеница встречалась отчасти уже в срезанных стеблях, отчасти в жниве,
на части стеблей, оставшихся при корнях, и вовсе еще не намеревалась куклиться.
По заверению немецких энтомологов, гусеница проводит зиму, не закукливаясь,
в нижней части стебля, где и остается до весны. В средине мая и начале июня она сви-
вает в своем помещении шелковистый кокон и превращается в подвижную куколку,
а через 15—16 дней переходит в совершенно развитое насекомое — бабочку.
Обилие вредных насекомых, так резко проявившееся в данной местности в нынеш-
нем году, не есть ли результат той безобразной и хищнической культуры, вследствие
которых истребляются последние рощи, леса, обездоленные водою балки, овраги,
ручьи, речки — уничтожается приют верных и надежных союзников земледельца —
насекомоядных птиц и хищных насекомых. Запоздалая весна нынешнего года с мо-
розами и метелями еще более тому способствовали: поля и луга, сады и леса если и
не безмолствовали совершенно нынешнее лето, то только потому, что не все пернатые
вымерли от неблагоприятных условий.
Переходя затем к средствам для уничтожения вредных насекомых и в данном слу-
чае просяной оаоочки, референт заявил, что это собственно и не дело энтомологов,
так как им часто вовсе неизвестны ни физические, ни экономические условия данной
местности, да часто и научные наблюдения, сделанные вскользь, мимоходом, не дают
на то достаточных данных. Средства паллиативные на истребление вредных насекомых
поселяют одно только недоверие к научным исследованиям. Бесспорно, огонь —
отличное средство для истребления вредных насекомых. Но спрашивается, возможно
ли производить сжигание на сочном сыром жниве, в особенности в нынешнее мокрое
лето и притом когда просяные поля даже в одном имении занимают более сотни деся-
тин? Да и толку мало в том, что один хозяин сожжет, а другой и оставит свое поле
на разведение и размножение врага своему соседу. Предлагают запахивание жнива.
Да возможно ли землевладельцу-хозяину запахивать жниво озимое (для ярового по-
сева) и яровое поле (для истребления гусеницы), когда, как нынешний год, в первых
же числах октября появились морозы, не дозволившие и одного дела сделать —
произвести взмет озимого жнива. Едва ли этим средством (запахиванием) можно вос-
пользоваться и весною при спешности других работ и при том там, где весна всегда
проходит быстро, скоротечно и тотчас же наступает сухое лето. Мне кажется, заклю-
чил референт, обращаясь за содействием к природе, нас окружающей, мы скорее до-
стигнем цели, правда, не в один, два или три года. Постараемся в степях черноземных
гуоерний запруживать балки, овраги, ручьи, речки, разводить рощи и леса. Сохра-
ним от истребления еще молодую, оставшуюся от истребления поросль, дадим таким
образом приют полезным птицам и насекомым, и борьба за существование восстано-
вит нарушенное отношение между тем, что вредно и что полезно для труда земледельца.
362
Т. П. Платова
Приложение 3
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА
ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ 4
12 февраля 1881 г.
И. А. Варнек изложил исследования свои над участью оставшихся под зиму ку-
колок гессенской мухи, весенней ройки, не вылетевших на наши озимые посевы. Из
этих куколок в ноябре, декабре и январе развились в большом количестве не гессен-
ские мухи (коморики), а крошечные мушки, наездники (Platygus terpunesjus Moth.)
из отряда перепончатокрылых насекомых, семейств Proctotrupides. Наездник этот
кладет яички свои в куколки гессенской мухи, которую и съедает. По многочислен-
ности своей он обещает весною нынешнего года, повидимому, принести большую
пользу. В надежде на участие этого крошечного врага гессенской мухи и все наши за-
боты и старания должны клониться к тому, чтобы возможно лучше и более содей-
ствовать развитию этого наездника, а не уничтожать его глубоким запахиванием ози-
мого жнива и еще более сожиганием последнего.
Институт
истории естествознания АН СССР.
Москва
4 Арх. Моск, о-ва испыт. прир. Публикуется впервые.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
7?. Н. ПАВЛОВСКИЙ
РУССКИЙ НАТУР ФИЛОСОФ-БИОЛОГ П. Ф. ГОРЯНИНОВ
И ЕГО КРИТИК К. М. БЭР
(Несколько забытых документов)
П. Ф. Горянинов, профессор Медико-хирургической академии, был
одним из последних натуралистов широкого энциклопедического охвата;
закат деятельности их совпал с началом расцвета биологических наук на
новой основе учения о клетке и тканях, развитие которого было связано
с совершенствованием микроскопа и методики микроскопического исследо-
вания. Открылись новые горизонты описательных исследований в области
микроскопической анатомии; сфера применения опыта охватила и объекты
микроскопических размеров и невидимые глазом нормальные и патологи-
ческие процессы, протекающие в организмах, которые до этого времени
могли быть предметом только макроэкспериментов. То, что лишь проник-
новенно намечалось первыми микроскопистами — Левенгуком, Маль-
пиги, Сваммердамом, в новых условиях работы становилось все более и
более ясным и реально воспринимаемым, как точные научные факты. Си-
стематика получила новую опору своего развития. Морфология углубилась
в анализ наружного и внутреннего строения организмов, пользуясь но-
выми, все более и более совершенствовавшимися методами исследования.
Быстро развилась эмбриология, позволившая, особенно благодаря трудам
К. Вольфа, К. Бэра, А. Ковалевского, И. Мечникова и других исследовате-
лей, изъять из chaos animale загадочные виды животных и на основании рас-
крытия эмбрионального развития точно найти их место в системе живот-
ного царства. Новые факты порождали новые обобщения, новые теории,
сменявшие умозрительные домыслы натурфилософов. Народились новые
научные специальности; на самостоятельные отрасли дробились науки,
ранее, казалось, монолитные по существу. Такая дифференциация спе-
циальностей, открывавшая пути углубленного познания ограниченной от-
расли науки, вытеснила в естествознании энциклопедизм, который был
столь характерен, особенно для университетского преподавания, в пред-
шествующий период. Зоология, ботаника и минералогия нередко объеди-
нялись в одной кафедре и читались одним профессором. С другой стороны,
ботаника, доставлявшая большое количество лекарственных растений,
прочно связывалась с фармакогнозией и фармакодинамикой — наимено-
вание, которое в ту эпоху являлось равнозначным современной фарма-
кологии. При таких соотношениях дисциплин, даже при неполной степени
их обособления, трудно было ожидать, чтобы профессор, преподававший
364
Е. Н, Павловский
все эти предметы, был исследователем во всех областях знания, которыми
ему приходилось ведать. Неизбежно знания профессора в области читав-
шихся им дисциплин носили компилятивный характер; та или другая
часть предметов преподавалась им точно по учебнику какого-либо автора.
Каким же энциклопедистом был проф. П. Ф. Горянинов? Об этом объек-
тивно можно судить по составленным им руководствам.
Будучи питомцем Медико-хирургической академии, следовательно,
врачом по образованию1, он проявил блестящие способности, с которыми
равнялись его трудолюбие и скромность. Читая различные предметы, он
по каждому опубликовал учебники и руководства, в том числе даже «Ру-
ководство к преподаванию минералогии» (1835). Хорошая рецензия на эту
книгу была помещена в медицинской газете «Друг здравия». Горянинов
придал этому «Руководству» медицинский характер, благодаря чему, как
он говорит, «врач может почерпнуть из сей книги удовлетворительные,
необходимые для себя сведения как в теоретическом, так и в практическом
отношениях». В частности, его «Руководство» могло помочь врачам в со-
ставлении медико-топографических описаний различных местностей, чем
русская литература того времени была бедна.
Как исследователь, Горянинов был ботаником, но этой специальности
он полностью отдался уже после выхода в отставку (1851). Перед этим он
опубликовал солидное сочинение «Грибы, плесени и пылевики в медико-
полицейском и других отношениях» (СПб., 1848). Достойную оценку Го-
рянинова как специалиста-ботаника дали Линдеман (1866)2 и в наше
время Козо-Полянский3 и Липшиц4. Крупным трудом Горянинова явилась
книга «Основы фармакодинамики» (1850), удостоенная Академией Наук
Демидовской премии. В период холерной эпидемии Горянинов опубликовал
интереснейший этюд эпидемиологического характера «Афорисмы о хо-
лере». Подробный разбор этой работы, сделанный Г. Я. Змеевым, показал,
насколько близки были к современным представлениям о холере мысли,
высказанные Горяниновым за 36 лет до открытия холерного вибриона.
Наконец Горяниновым было опубликовано солидное руководство по зоо-
логии с органикологией, заключавшее в себе общебиологическое введение
и специальную часть (1837, 807 стр.). Все эти учебники и руководства Го-
рянинова явились крупным вкладом в русскую биологическую и меди-
цинскую науку, как полноценные по своему времени пособия для студен-
тов и врачей.
Потребности научного творчества Горянинова были еще шире, чем о
том можно судить по сказанному. Его ум стремился к широким обобщениям,
__________ ч
1 Поучительно ознакомиться с «канвой жизни» Горянинова по «Аттестату», вы-
данному ему в 1852 г., к окончанию его службы в Медико-хирургической академии, и
воспроизводимому в приложении к этой статье. Сухой перечень всех его функций и
обстоятельств жизни, связанных со службой, дает в целом яркую картину многообразия
его деятельности как ученого-теоретика и врача-практика. Особое внимание привле-
кает его энергичное участие в борьбе с холерной эпидемией; эта практическая работа
натолкнула его на ряд теоретических соображений, опубликованных им в печати.
Примечательно также и то, что большую часть своих учебников и руководств Горяни-
нов издавал на свои средства; расходы лишь впоследствии в известной мере компенси-
ровались наградами. Из этого же схематического жизнеописания становится очевидным,
каким компетентнейшим знатоком фармации он являлся. В целом рисуется жизнь
ученого-медика первой половины XIX в.
2 Э. Линдеман. Некролог Горянинова «Flora», 1866, XXIV, № 13, стр. 205.
3Б. М. Козо-Полянский. Натурфилософ П. Ф. Горянинов (1796—
1865). «Тр. Воронежск. гос. ун-та», т. XIV, Воронеж, 1947, вып. 2, стр. 6—77.
4С. Ю. Липщиц. Систематика, флористика и география растений. В кн.:
Л. П. Бреславе ц, Б. Л. Исаченко, Н. А. Комарницкий,
С. Ю. Л и п ш и ц, Н. А. Максимов. Очерки по истории русской ботаники. Изд.
Моск, о-ва испыт. прир., 1947, стр. 29—30.
П. Ф. ГОРЯНИНОВ
366
Е, Н. Павловский
что получило выражение в построении им линии последовательного раз-
вития (эволюции) всей неживой и живой природы вплоть до человека.
В 1834 г. вышло его сочинение на латинском языке под заглавием: «Pri-
mae lineae systematis naturae, nexui naturali omnium evolutionique pro-
gressivae per nixus reascendentes superstructi»? [«Первые черты системы
природы, построенной на всеобщей естественной связи и прогрессивной
эволюции путем возрастающих усилий»]. На это сочинение в «Друге
здравия» (1835, № 2) была напечатана рецензия, которая заслуживает
здесь воспроизведения:
«Это смелый гениально-аналитический взгляд на земную Природу. Автор, кажет-
ся, постигнул тайны натуры, ее чин в частном и общем существовании, ее план
в произведении тел неорганических, ее работу в устроении существ оживленных, ее
стремление к разнообразию в частности и к единству в общем. Чтобы вы могли одним
взором обнять начало, порядок, связь, гармонию и единство, словом, весь органиче-
ский объем всего существующего на земле посмотрите на чертеж, приложенный
к сочинению. Здесь линии вам укажут, как природа, по четырем высоким ступеням,
шествовала в своих созданиях от веществ простых к сложным, от творений низших
к высшим, от тел нестройных, грубых к свободным и совершенным. И вот, среди всего
существующего на земле — среди трех Царств Природы, среди обширнейшей много-
сложной сферы — Человек: «Homo peculiarem cyclum, atque corollarium harmonicum
omnium Naturae productorum officit» [«Человек, образующий свое особое царство
п вместе с тем являющийся гармоническим следствием всех произведений Природы»].
Но что такое Природа? Автор говорит с Рейхенбахом: «Природа есть действие и спо-
соб произрождения и сопряжения вещей, кси произрождаются». Выходит, что слово
Природа означает нечто страдательное, нечто производящее, созидающее по непре-
менным законам, из чего-то, с нею существующего. Следовательно, что же есть на-
чало всех законов Природы и вещества, подлежащего ее действиям? Автор припо-
минает нам, что все произведения природы одарены жизнью, только в разной степени,
и что самая высшая степень совершенства есть Человек, до которого взошла Природа
по ступеням усовершенствования, раскрывшегося в образовании и устроении Кри-
сталлов, Растений, Животных. В первых жизнь зародышная, во вторых Жизнь
производительная, в третьих обе Жизни, и сверх того, Жизнь раздражительная,
а в человеке вмещаются все три рода жизни, но они подчинены Жизни умственной.
Все это, как вы видите, чистое умозрение, от коего автор быстро переходит к эле-
ментам Природы. Намекнув нам, что между естественными телами не существует раз-
ности совершенно противуположной, автор восклицает: Вода есть матерь всего:
mater omnium. Действительно она у него есть то же, что у других эфир: elementum
materiale-universale,— стихия материально-всеобщая; но почему она substantia sumnie
indifferens, вещество в самой высокой степени индиффериальное, т. е., так сказать,
ни то, ни другое, того мы вовсе не знаем. Мы также лучше хотели бы знать: почему
кислород и водород первостепенны, а углерод (carboneum) и селитрород второстепен-
ны, и почему автор немилостив к хлору (солироду, который имеет химическое достоин-
ство равное с 4-мя вышеозначенными началами)? Мы признаемся, что без точных до-
казательств не хотим в основных идеях полагаться на слова автора: «ропо, mea sen-
tentia», и не соглашаемся: будто в химических началах самые отдаленные составные
части суть только кислород и водород, тем более, что к 4-м главным началам, ele-
menta principalia, причисляются углерод и селитрород. Для объяснения и доказа-
тельства чего-либо недостаточно умозрительных выкладок, значущихся на чертеже,
и мы решительно вступаемся за привилегии хотя одного хлора: он не виноват, что его
поздно поравняли с кислородом. У автора основная идея поляризм, почему следовало
бы об этом побеседовать обстоятельнее. Мы, впрочем, удивляемся: почему автор всюду
об нем молчит: ибо теперь вообще принято, что химические и органические процес-
сы совершаются под влиянием электрицизма, следовательно, и поляризма. Автор
PRIMAE LINEAE
NEXUI NATURAL! OMNIUM EVOLUTION!-
QU PRUGRESS1VAE PER NIXUS REAS-
UENDENTES SUPERSTBUCTI,
^nnww
Medkinae Doctore, Jmpekatoriae Medieo-Chirarg. Academiae
Professore P. O. ? Consilii Mediei, Coetus Modi co-philanthro-
pic», Soeietatum: Caefarearum Naturae Curiosor. Mosquensis,
et Mcdicorixm. A ilnensis, Petropolitanar. Medicorum Ruthe-
norum sc Pharmacenticae5 atque Medico - chirurgicaeBerolineii-
sis Sodali, a Consilih Aulleis et Ord. S*tao Anuae 3 Class.
Equite.
TYPIS KA.KOLI KRAJANIS
1 8 3 4.
Титульный лист книги П. Ф. Горянинова
«Primae lineae sistematis naturae» 1834 г.
368
Е. Н, Павловский
говорит: «Если захочешь со мною допустить, что вода есть общее растворяющее
вещество,' menstruum всей нашей планеты (хотя эта принадлежность ее зависит
от содержащегося в ней теплотвора: лед, снег не растворяют), то поймешь со мною,—
все — начало всего. Не нам судить об том, что было и есть предметом ученнейших
прений, ибо огонь и теперь имеет многих своих поборников; скажем только, что вода,
как menstruum не может быть в существе тем же самым, что elementum materiale-
universale, прародительницею всего. Но допустив и эту ипотезу, все не понимаем,
почему автор, ради оной, величает платину металлом всепростейшим (simpicissimo),
всеплотнейшим и всетяжелейшим, и почему, ради той же ипотезы, по концам беско-
нечной цепи произведений природы, могут быть поставлены Платина и Человек —
создание совершеннейшее, в самой высокой степени сложное (выходит сложнее слона)
п самое бренное (diffusilillimum — бреннее мотылька). Далее автор бегло показы-
вает нам процесс усовершенствования трех Царств природы, которое познается не
в частном, но в тожественном обзоре. Признаемся, что он слишком шибко взводит
нас по крутой, мрачной лестнице усовершенствований, чтобы на верху восторженно
прочесть нам лаконический панегирик человеку...
Преисполненный новыми смелыми идеями, автор в афористическом тоне изливает
пред нами все свои мысли в Морфологии, науке о превращении, преобразовании,
происхождении тел неорганических и органических, о которой судить может только
тот, кто твердо знает Сравнительную Анатомию. Это такая пучина мудрований, что
лишь Окены, Шеллинги могут безбедно разгуливать по ней: они люди эфирные.
Весьма желательно, чтобы кто-нибудь из наших ученых критически разобрал ори-
гинальность сих трудов г. профессора Горянинова. Мы приведем несколько его слов
из Морфологии человека. «В яичке, или пузырьке Граафовом (этому противоречат
новейшие разыскания Коста), возбужденном процессом оплодотворения, возникает
пузырек первозданного плода, наподобие кристального зернышка. Оплодотворенное
яйцо, уже деятельное, входит в матку, где оно, наподобие растения, вкореняется
в нее волоконцами, из оболочки хорион происходящими, из коих наконец образуется
плодовое место. Когда же к основной клетчатке прибавится новая, тогда плод полу-
чает форму коленчатого червячка». Из сего-то червячка устраивается дитя порядком,
остроумно изложенным в сочинении, нами читаемом. Итак, человек, вначале кри-
сталл, далее растение, потом червячек, наконец выходит, чрез постепенные превра-
щения и преобразования, таким существом, в котором совокуплены, сопряжены,
в известном равновесии, все роды устроений тел, все, так сказать, архитектонические
затеи Природы. Мы также представляем ученым рассмотреть и разобрать существен-
ный труд автора, индивидуальную классификацию трех Царств природы. В ней лишь
можно видеть глубокомысленность и ученость автора, по ней только можно судить:
правильно ли он постигнул и обнял Природу, и лучше ли на нее смотреть с точки
зрения автора. Но мы душевно сожалеем, что он не присоединил русской номенкла-
туры; тогда бы сочинение получило и практическое достоинство. Конечно оно, как
энхиридион [начальное руководство], прекрасная книжка для учащихся естествен-
ным наукам. Но этот лаконизм, этот пиитизм, эта недоступность для незнающих твердо
латинского языка, эта преданность трансцедентальной восторженности, словом,
этот ученый романтизм,— да простит нас достопочтенный Автор,— отнимают много
цены у его сочинения. Но Система природы профессора Горянинова останется навсе-
гда прекрасным памятником Русского гения: его вполне оценят и в нашем отечестве,—
когда врачи наши перестанут коснеть в постыдном равнодушии к отечественной
врачебной литературе; когда они воспрянут на глас Патриотизма, давно к ним взы-
вающего; когда мы перестанем раболепно представлять свои труды на суд иноземной
расправы и благоговейно принимать надменные отзывы не родных нам Аристархов
[критиков]; когда погибнет это непонятное отвращение к русским литературным про-
изведениям, которые никак не могут подняться и воспарить без общего содействия;
когда общеполезные труды, подъятые из одной пламенной любви к родному слову
(которое в нашей врачебной словесности существует в состоянии хаоса),— такие
Академик
к. м. БЭР
Фото со статуи в Зоологическом институте
Академии Наук СССР
24 Инет, истории естествознания, т. V
370
Е. Н. Павловский
сочинения, как Врачебный словарь, изъясняющий принятые в медицине греческие
и латинские термины, не будут встречать неслыханного невнимания, свидетельствую-
щего глубокую унизительную литературную дремоту наших врачей; когда и лепту
будут приносить на алтарь отечественной врачебной литературы. А теперь! — Вот
уже седьмое сочинение проф. Горянинова,— и кто у нас их имеет? Кто, кроме Север-
ной Пчелы, сказал о них хоть слово? За границей есть отзывы о каждом из них: но что
они обличают? Произнося суждение о предлежащем сочинении г. профессора Горя-
нинова, мы отдаем полную справедливость его талантам, трудолюбию и учености,
не забываем, что всякое дело мастера боится. Мы охотно примем его ответ, как бы
он ни изобличал журнальную нашу опрометчивость!»
В рассматриваемом труде, как и в «Зоологии», Горянинов показал себя
явным натурфилософом, отдающим дань высокого почитания Шеллингу.
Натурфилософский характер носили и высказывания Горянинова, которые
можно считать как бы предвосхищением формулировки биогенетического
закона Геккеля-Мюллера. Впрочем, аналогичные высказывания принад-
лежали и другим натурфилософам. Горянинов был верным последователем
систематического направления естественной истории; в ботанике совре-
менными специалистами он характеризуется как филогенетик-систематик,
интересовавшийся классификацией природы и философским ее обоснова-
нием (Липшиц, 1947). В «Зоологии» Горянинов дал свою систему, близкую
к системе Каруса, но, повидимому, независимую, так как она была опуб-
ликована одновременно с системой Каруса в 1834 г. Она была основана
на натурфилософском принципе соответствия различных групп животных
различным частям и системам органов человеческого тела, развитым в
самостоятельные организмы. Соответственно четырем главным системам
тела человека — тазовой, брюшной, грудной и головной — Горянинов
различает, кроме «животно-растений», «животных чревных, или брюшных»
(объединявших такие несовместимые организмы, как инфузории, глисты,
иглокожие и моллюски), «грудных, или суставчатых, животных» (члени-
стоногие) и «животных головоногих, или позвоночных». Однако он призна-
вал условность этой системы, о чем можно судить по следующему высказы-
ванию: «Настоящая естественная система животных [генетическая],
предначертанная Океном и Карусом, выжидает своего усовершенствова-
ния в грядущих веках» («Зоология», стр 94). В этой мысли можно видеть
стремление положить в основу классификации животных эволюционный
принцип, раз речь идет о генетической системе.
Признавая частично теорию типов Кювье, Горянинов учил, что «все
разнообразие организмов (природы) сливается как бы в один общий ор-
ганизм, гармонически сосредоточившийся в человеке. Так, в совершенней-
ших моллюсках (Cirripedia6 и Cephalopoda) обнаруживается некоторое
сходство со скорлупняками (иглокожие) и рыбами» (стр. 108). В построе-
нии своей системы Горянинов следовал не аналитическому, но синтети-
ческому методу, «одобренному Ламарком, Карусом, Океном и др.»
(стр. 111). Это, возможно, и было причиною таких скользких сравнений,
как признание частичного сходства миноги и миксины с пиявками и др.
В отличие от систем Кювье, Каруса и Линнея, Горянинов выделяет
человека «как совершеннейшее творение» в особое царство.
Будучи натурфилософом, Горянинов стремился держаться «средней
линии» или «смешанного метода», что явствует из эпилога к его книге «Те-
tractys naturae seu systema quadrimembre omnium naturalium» (1843).
[«Четвертичность природы, или четырехчленная система всех естественных
6 Усоногие относятся к ракообразным.— Е. П.
Академик
К. М. Б Э Р
Фото с бюста, хранящегося в ’Таллин»
24*
372
Е. Н, Павловский
предметов»], взятого у Шлейдена: «Без эмпирии, опыта нельзя придти
к опытной науке, и голые факты далеки от того, чтобы сами по себе быть
наукой, подобно тому, как строительный материал не является храмом».
Этим философские установки Горянинова существенно отличаются от
воззрений его современника и сослуживца профессора физиологии Вел-
ланского — крайнего натурфилософа, нацело отвергавшего пользу опыта6.
Оценка значения Горянинова как эволюциониста варьирует от мнения,
что «интересные элементы эволюционизма проскальзывают в высказыва-
ниях Горянинова»7, до признания его предшественником Дарвина (Козо-
Полянский). Следует иметь в виду, что Горянинов был ботаником и «всю
жизнь посвятил созданию системы растений, а в меньшей степени и живот-
ных, на эволюционной основе»8. Но между Горяниновым-ботаником и
Горяниновым-зоологом разница большая, ибо зоология не была специ-
альной областью его исследовательской работы;поэтому и филогенетиче-
ские суждения его в отношении системы растений оказались в некоторой
части более обоснованными и прочными, нежели его система животных.
В Архиве Академии Наук СССР, в Бэровском фонде, имеется черновой
набросок рецензии на книгу Горянинова «Primae Ипеае». Этот набросок
написан на немецком языке трудноразборчивым почерком Бэра. За исклю-
чением нескольких неразобранных слов, в переводе он выглядит так:
«Данная работа, по моему мнению, относится к тем произведениям литературы,
безвредное существование которых очень быстро проходит бесследно. Но книги та-
кого рода уже при рождении своем осуждены на гибель и основаны на психологиче-
ской ошибке.
В нашем мышлении заключается потребность признания не только возможной,
но и действительно необходимой закономерной связи во всех явлениях природы. По-
этому мы всегда должны стремиться к познанию этой необходимой закономерности;
там, где мы на основании опыта и наблюдения подробнее знакомимся лишь с отдель-
ными частями явлений природы, постулированная нами закономерность природы
всегда оказывается подтвержденной.
Но будет ошибочно, полагаясь на только что упомянутую потребность в познании,
думать, что если не достает опыта, его можно дополнить предположениями.
Человеческий ум a priori способен познавать полностью лишь математические
истины; к познанию некоторых из них у него имеется еще большее побуждение (необ-
. ходимость), возрастающее с его собственным развитием.
Что же касается познания природы, то в человеческом уме имеется лишь потреб-
ность стремиться к нему, весь же материал дает только наблюдение отдельных [яв-
лений].
Если бы эти замечания нуждались в доказательстве, то история философии могла
бы дать их на каждой странице.
Высоко развитая философия греков дала нам для познания природы взгляды,
из которых только немногие были подтверждены, да и то случайно. Мы восхищаемся
остроумием и глубиной рассуждений Аристотеля, но все же не находим у него дока-
зательства, почему земля должна быть центром вселенной. Так же обстоит дело с но-
вой натурфилософией. Она может лишь привести в порядок найденный на основании
наблюдения материал, но каждое новое открытие должно нарушать этот порядок
(изменять связанное)».
Далее идут отдельные фразы, которые, очевидно, должны были быть
развернуты в развитые положения:
6 О Велланском см. X.С. Коштоянц. Очерки по истории физиологии в Рос-
сии. М., 1946.
7 С. Ю. Липшиц. Цит. соч., стр. 30.
* Б. М. Козо-Полянский, Цит. соч., стр. 46.
Автограф К. М. Бэра; начало чернового наброска его рецензии
на книгу П. Горянинова «Primae lineae»
374
Е. Н. Павловский
«Что такая работа проходит бесследно, и Академия не дает о ней отзыва... потому
что она основана не на фактах, а скорее является выражением «умственной...
Но будет ошибочно думать, что эту потребность можно удовлетворить 1иначе, чем
при помощи наблюдения. Этому учит каждая странипа истории литературы.
Математика в противоположность естественным наукам...
Как получилось, что Окен все же достиг известности:
1) потому что вокруг многообещающих людей объединяются,
2) потому что Окен обнаружил большие t познания.
Почему Академия не высказала со всею жесткостью своего суждения о книге?
Потому что это суждение не могло бы вразумить автора, потому что он совсем не стоит
на такой точке зрения, чтобы его можно было вразумить.
Здесь’ требуется научная критика, которая станет возможной лишь при специаль-
ном знании какого-либо предмета».
Главная сила критических замечаний Бэра направлена на натурфило-
софский метод познания природы, который был органически чужд са-
мому Бэру. Заключительные высказывания его о бесполезности критики,
так как она все равно не подействует на автора книги, т. е. на Горянинова,
может быть, говорят о стойкой приверженности последнего натурфилософ-
скому мышлению. Такое впечатление, очевидно, создалось у Бэра, ибо
он имел дело с книгой Горянинова, вышедшей в 1834 г. Девять же лет спу-
стя Горянинов, в качестве выражения своего методологического credo,
привел данную выше оценку Шлейденом недостаточности «голых фактов»
для построения научной теории и необходимости опыта для обоснования
опытной науки.
Указанное отношение Бэра к Горянинову не распространялось, неви-
димому, на конкретные исследования и учебники Горянинова. Личное от-
ношение Бэра к Горянинову характеризуется двумя обстоятельствами.
В предисловии к своей «Зоологии» Горянинов с «достодолжной признатель-
ностью» отметил, что академики Бэр и Брандт доставили ему новейшие
произведения зоологической литературы для составлявшегося им учеб-
ника зоологии; еще более важным было то, что Бэр сообщил для этого же
учебника свою статью к главе о периодах развития человеческого тела
по разделу: «От зачатия до рождения на свет, или развитие человеческого
зародыша в материнской утробе» («Зоология», стр. 771—779). Едва ли
бы Бэр согласился на участие в учебнике зоологии Горянинова, если
бы свое скептическое отношение к натурфилософскому мышлению он рас-
пространил и на Горянинова как натуралиста и рассматривал его как
неполноценного ученого или профессора-компилятора. Наконец, Бэр и
Брандт, действительные члены Академии Наук, были в курсе обстоятельств,
связанных с присуждением Горянинову за его «Фармакодинамику» Де-
мидовской премии, что по тому времени было высшей наградой.
Быстрое развитие естествознания привело к тому, что руководства и
учебники Горянинова, ранее соответствовавшиеуровню науки того времени,
очень скоро устарели. Преемники Горянинова по кафедре зоологии и
ботаники были чужды философскому мышлению, предпочитая ему установ-
ление точных фактов в описательной зоологии и в сравнительной анатомии.
Это и было причиной незаслуженного забвения его имени в истории рус-
ской зоологии. Да и в области ботаники, несмотря на опубликование
крупных работ на латинском языке, его имя перестало упоминаться в за-
рубежной систематической литературе по ботанике. Более того, ряд его
положений стал несправедливо и в ущерб его приоритету приписываться
другим авторам. Разбор соответствующих данных произведен Козо-
Полянским, к работе которого 1947 г. и отсылаем интересующихся.
Русский натурфилософ-биолог П, Ф. Горянинов
375
Лишь в советское время проявился глубокий интерес к действитель-
ной истории развития русской науки и осуществилось ожидание, которое
было почти пророчественно выражено в приведенной выше рецензии на
книгу Горянинова «Primae Ипеае» 1835 г.; Горянинова «вполне оценят и
в нашем отечестве,— когда врачи9 наши перестанут коснеть в постыдном
равнодушии к отечественной врачебной литературе; когда они воспрянут
на глас Патриотизма, давно к ним взывающего; когда мы перестанем рабо-
лепно представлять свои труды на суд иноземной расправы и благого-
вейно принимать надменные отзывы не родных нам Аристархов...» Это
время пришло, и Горянинов стал объектом исследования проф. Козо-
Полянского, Райкова10, автора этих строк11 и др.
Как живой, встает образ Горянинова, талантливого профессора, раз-
вившегося целиком на русской почве12, ученого, творчески охватившего
многие области естественноисторического и медицинского знания, кото-
рые в последующем превратились в обособленные и в более и более дро-
бящиеся специальности. Недаром анонимный рецензент в «Друге здра-
вия», при критическом отношении к труду Горянинова, которое, однако,
сочеталось с достойным признанием его таланта, трудолюбия и учености,
справедливо видел в Горянинове образец «русского гения».
Горянинов был, таким образом, блестящим натуралистом-энцикло-
педистом, но при всем своем энциклопедизме он был ведущим специалистом
в области фармации, фармакогнозии и фармакологии, как отраслей
медицинской науки, питаемых преимущественно медицинской ботаникой.
Насколько глубоко Горянинов владел знаниями в этих областях науки,
явствует также из публикуемого в приложении к этой статье прощаль-
ного обращения Горянинова к конференции Академии. Оно свидетель-
ствует также о том, как он «болел душой» за будущее своей специальности,
когда выявилась опасность низведения фармации, фармакогнозии и фар-
макологии на положение придатков к другим медицинским кафедрам
Академии13.
Военно-Медиц, Академия имени С. М. Кирова,
9 Под врачами следует подразумевать здесь не только врачей, но и натуралистов,
ввиду существовавшей в то время очень тесной связи естественных наук с науками ме-
дицинскими, когда в силу этого многие врачи были и выдающимися натуралистами.
10 Б. Е. Р а й к о в. Очерки по истории эволюционной идеи в России до Дарвина,
т. I. Изд. АН СССР, 1947; его же. Русские биологи-эволюционисты до Дарвина,
т. II. М.—Л., 1951.
11 Е. Н. Павловский. Развитие биологии и паразитологии в Военно-ме-
дицинской академии РККА им. С. М. Кирова за 140 лет. «Природа», 1941, № 6.
12 Горянинов впервые поехал за границу для лечения в 1844 г., т. е. через двадцать
лет после того, как он сделался адъюнктом фармакологии, рецептуры и ботаники;
имя его еще ранее стало известным за границей: в 1829 г. он был избран членом-коррес-
пондентом Берлинского медико-хирургического общества, а в 1839 г.— почетным чле-
ном Мюнхенского фармацевтического общества.
13 Кроме указанной выше литературы, автором использованы следующие труды:
А. Венгеров. Источники словаря русских писателей, т. 2, 1910, стр. 72; П. С у-
щинский иС. Костюрин. Очерки по истории кафедры фармакологии с рецеп-
турой Военно-медицинской академии. 1898, стр. 21—23; Н. Холодковский.
Очерк истории кафедры зоологии и сравнительной анатомии Военно-медицинской ака-
демии (1808—1897). СПб., 1897, 33 стр.; [Я. А. Чистович.] Биография П. Горянинова.
«Медицинский вестник», 1866, № 4, стр. 33—36; № 5, стр. 45—50; № 6, стр. 57—62.
376
Е. Н. Павловский
Приложение 1
(Архивная копия)
АТТЕСТАТ*
Объявитель сего, Академик, Заслуженный Профессор, действительный статский
советник, Доктор Медицины и Хирургии, Павел Федорович Горянинов, 50 лет, из
купеческих детей, вероисповедания православного, по окончании курса врачебных
наук на собственном иждивении, имп. С.Петербургскою Медико-хирургическою ака-
демиею признан лекарем медицины 1 отделения, с награждением за отличные успехи
в науках золотой медалью, медицинским Департаментом Военного министерства, по
прошению его, принят в службу и определен лейб-гвардии в Измайловский полк с жа-
лованием и продовольствиями по табели 6 ноября 1819 года, 1820 июля 31; команди-
рован л.-гв. в* Преображенский полк, 1820 августа 28; возвращен л.-гв. в Измайлов-
ский полк, 1821 июля 14; признан членом имп. Виленского врачебного обще-
ства, 1822 июля 12; командирован л.-гв. в Семеновский полк, 1823 февраля 26;
командирован л.-гв. в Преображенский полк, 1823 апреля 28; поступил обратно
л.-гв. в Семеновский полк, 1823 мая 22; за выслугу лет произведен в штаб-
лекари, со старшинством со дня выслуги, в 1823 году; по выдержании экза-
мена и публичном защищении сочиненной им диссертации признан доктором
медицины, 1824 января 28; ...выдержав словесное и письменное испытание и
прочитав заданную ему пробную лекцию, утвержден в звании адъюнкта Фар-
макологии, Рецептуры и Ботаники, после чего уволен из военного ведомства и опре-
делен в имп. Медико-хирургическую академию, 1825 мая 16; преподавал публично’
в сей Академии Ботанику с 1825 сентября 12; сверх должности, занимаемой в Акаде-
мии, определен ординатором в Сибирскую морскую Госпиталь, 1826 мая 6; ...признан
почетным членом фармацевтического общества в СПб., 1827 июня 6; за преподавание
ботаники назначено прибавочного жалованья 400 р. в год, 1827 октября 19; за сочи-
ненные им и на собственном иждивении напечатанные «Начальные основания
Ботаники» получил в силу Академического устава, в награждение, годовое жалованно
800 р., 1828 июля 22; признан ординарным членом имп. Московского общества испы-
тателей природы, 1829 марта 11; издал в свет сочинение на латинском языке, собствен-
ным иждивением напечатанное, под заглавием: Sy sterna pharmacodinamica, exhibit is
insimul nomenclaturam pharmacum emendatam et dosiographiam, в 1829 году; пере-
мещен адъюнктом к профессору Минералогии и Зоологии с преподаванием Ботаники
учащимся и особенным за то жалованием, 1829 июня 14; за преподавание Ботаники
получил прибавку к получаемому им жалованию 400 р. в год, 1829 сентября 20;
признан корреспондентом берлинского медико-хирургического общества (ныне Гуфе“
ландова), 1829 октября 24; поручено ему присутствовать в хозяйственном правлении
имп. Медико-хирургической академии, 1830 апреля 8; издал в свет на собственном
иждивении рассуждение о холере в 1830 году; определен присутствующим в хозяй-
ственное правление Академии, 1831 января 3; ...по экзамену удостоен звания Аку-
шера, 1831 мая 17; определен младшим городовым акушером, 1831 мая 23; был, по
случаю холеры, инспектором Охтенской, после Выборгской части от 27 июня старшим
врачем главных Больниц Петербургской части, где также исправлял должность ин-
спектора в течении 8 суток, 1831 июня 15; ...избран членом СПб. медико-филантропиче-
ского общества, 1832 апреля 22; от присутствия в правлении Академии по прошению
уволен, 1832 июля 17; сочинил и издал вторично рассуждение о холере с литографи-
рованными таблицами на русском и немецком языках под заглавием :«Beitrag zur
Geschichte Behandlung derepidemischen Cholera»; в 1832 году был командирован в чис-
ле членов комиссии, назначенной для обозрения знаний и учебных пособий бывшего
Виленского университета и отрытия имп. Виленской медико-хирургической академии
где находился 1832 года с 2 августа по 29 сентября; ...за отличие по службе произ-
* Печатается с сокращениями. Опущены перечисления полученных Горяниновым
наград, чинов и орденов.— Ред.
Русский натурфилософ-биолог П. Ф. Горянинов 377
веден в ординарные профессоры, 1832 декабря 6; утвержден в звании члена медицин-
ского совета, 1833 января 31; избран членом комитета для пересмотра Аптекарской
таксы 1831 и составления новой, 1833 февраля 25; перемещен на кафедру минерало-
гии, зоологии и ботаники, 1833 марта 2; ...сочинил и издал в свет книгу под заглавием:
«Primae lineae systematis naturae» в 1834 году; признан действительным членом Об-
щества русских врачей в С.-Петербурге, 1833 сентября 12; по прошению уволен от
должности ординатора морской госпитали, 1835 июня 21; издал на свой счет руко-
водство для преподавания минералогии, за что получил в награждение 2000 р., 1836
января 31; ...по прошению уволен от должности младшего городового акушера,
1836 апреля 15; по поручению медицинского совета составил вторую часть фельдшер-
ской фармакологии и исправил первую, которая и напечатана по распоряжению
Министерства внутренних дел в 1836 году; ...назначен по медико-филантропическому
комитету медицинским попечителем Охтенской, потом и Выборгской частей, 1836 нояб-
ря 22; ...издал на свой счет руководство для преподавания учащимся зоологии, за
что получил в награждение 5000 р., 1837 июля 19; медицинским советом поручено
рассмотрение и исправление Аптекарской таксы 1833 года, 1837 июля 27; ...признан
корреспондентом ученого комитета Министерства государственных имуществ, 1838
июля 31; поручено ему преподавание, вместо минералогии и зоологии, фармакологии
и рецептуры, со включением токсикологии, 1838 декабря 3; признан почетным членом
Мюнхенского фармацевтического общества, 1839 января 28; медицинским советом
удостоен звания доктора хирургии, 1839 февраля 21; избран почетным членом имп.
Виленской Медико-хирургической академии, 1839 июля 28; ...назначен членом ко-
миссии для подробного освидетельствования С.-Петербургского Аптечного магазина
и Рецептурной аптеки, 1840 марта И; ...издал в свет 2-е издание сочинения: «Основа-
ния ботаники» в 1841 году; по требованию медицинского совета представил рукопись
проекта Российской фармакопеи, составленного им по поручению сего совета в 25 тет-
радях с предисловием, 1841 мая 16; ...утвержден в звании Академика, 1842 декабря 29;
...составлены фармакологические записки для студентов 3 курса, которые напечатаны
на счет Академии, в 1842 году; поручена от конференции медицинская цензура газе-
ты: Друг здравия, в 1843 году; сочинил и издал на свой счет книгу под заглавием:
«Tetractis Naturae» etc., в 1843 году; ...утвержден в звании действительного члена
С.-Петербургского совета детских приютов и в должности приюта княгини Белосель-
ско-Белозерской, 1844 февраля 17; утвержден штатным Академиком, с производством
прибавочного жалования по 500 р. ас. в год, 1844 октября 2; ...назначен членом ко-
миссии для подробного освидетельствования С.-Петербургского аптекарского магазина
и Рецептурной аптеки, 1844 декабря 23; поручено ему, вместе с профессором Зейдли-
цем, рассмотрение 9 сочинений на соискание премий действительного статского со-
ветника Поля (нрзб.) за решение задач об оспопрививании, 1845 января 5; ...признан
членом имп. Вольного экономического общества, 1846 декабря 1; назначен по медико-
филантропическому комитету медицинским попечителем Каретной части, вместо
Охтенской и Выборгской, 1847 января 25; с разрешения г. военного министра объяв-
ленного конференцией в предписании г. Попечителя Академии, генерал-адъютанта
Анненкова, за № 58, утвержден в звании заслуженного профессора, с оставлением
при Академии еще на 5 лет, и с профессорским жалованием, сверх пенсии по 5500 р.
ас. в год, назначенной ему при этом за выслугу 25 лет в звании преподавателя, 1847
января 27; ...с разрешения г. военного министра определен в должность Гласного
С.-Петербургской городской общей думы, 1848 мая 25; ...от звания Директора приюта,
по прошению его, уволен, 1848 декабря 27; ...признан членом-корреспондентом обще-
ства ученых в Дрездене, 1849 сентября 29; ...назначен членом высочайше учрежден-
ной комиссии для испытания китайских лекарств, 1848 октября 25; за выслугу 30 лет
уволен от службы при Академии, с прибавочною, за последние 5 лет, пенсиею по 314 р.
28^2 к. сер. в год, 1851 мая 31...
В походах, штрафах, по суду и без суда, равно и в отставке не был; имеет в С.-Пе-
тербурге благоприобретенный деревянный дом с каменным флигелем. Аттестовался
378
Е, Н. Павловский
к продолжению службы способным и к повышению чина достойным. Женат на
Екатерине Львовой, дочери С. С. Бурмовского, детей не имеет. Должность свою и
разные поручения начальства, относящиеся до^службы преподавательской и медицин-
ской, исполнял с примерною ревностью, отличным знанием и успехом. В уверение
чего и выдан этот Аттестат г. Горянинову из Конференции имп. С.-Петербургской
Медико-хирургической Академии за надлежащим подписанием и приложением ка-
зенной печати.
С.-Петербург, июля 22 дня 1852 года.
Приложение 2
(Архивная копия)
В КОНФЕРЕНЦИЮ ИМП. МЕДИКО-ХИРУРГИЧЕСКОЙ АКАДЕМИИ
ОТ АКАДЕМИКА ГОРЯНИНОВА
Усматривая из суждений, бывших в Конференции по случаю окончания моей
службы, что предполагается разделить кафедру, занимаемую мною и заключающую
в себе фармакологию, рецептуру, большую часть токсикологии и Ботанику, и пору-
чить ее двум профессорам в виде прибавочных предметов, долгом считаю обратить
внимание на следующее: Такое ограничение преподавания четырех важных предметов
медицины не соответствовало бы ни цели Академии, ни современной обширности че-
тырех означенных наук. Академия имеет трех профессоров для хирургии, двух для
анатомии, нескольких для диагностики, двух для зоологии с сравнительною анато-
миею. Сообразно с этим следовало бы иметь двух профессоров — или, по крайней
мере, одного с адъюнктом по четырем предметам, преподаваемым мною; в знаниях
свойств лекарств и правил составления рецептов практический врач нуждается еже-
часно, реже в хирургии, чаще в анатомии — особенно при распознавании болезней,
производстве операций и трупоразъятий, но больной не может быть удовлетворен
одним только верным распознаванием болезни и вскрытием его трупа, он жаждет
целительных средств, которых правильное употребление усваивается знанием всех
свойств их, тем более, что лекарства действуют не всегда сообразно с предположением.
Эстерлен хотя шутит над врачами, употребяющими арнику, тресковый жир, сарса-
парель, па t rum ni tri cum и др. лекарства подобного достоинства, но издал свое ру-
ководство на 1178 страницах; Мичерлих в течении 10 лет издал менее половины своего
руководства в двух томах; фармакология Рихтера — в 6-ти томах; в новых отличных
фармакологиях Фогта, Собернгейма, Штрумпфа и др. содержится столько, что,
ограничиваясь лишь существенным, я едва мог передавать слушателям половину
содержимого в сих книгах. Как ни обширна литература фармакологии, но Фогт
говорит, что медицина смотрит на эту науку, как мачеха на падчерицу. Не говоря
ничего об отличной рецептуре Фебуса в 2-х томах, о современной обширности токсико-
логии, о беспредельности Ботаники, хотя растения доставляют отличных лекарств
несравненно более, нежели зоология и минералогия вместе. Продолжаемые и по сей
день суждения о несовершенстве медицины основаны преимущественно на обычном
пренебрежении фармакологии. Преподаватель фармакологии и даже рецептуры дол-
жен знать современные успехи всех существенных и вспомогательных наук медицины.
Оканчивая мою Академическую службу, но заботясь о пользе отечественной ме-
дицины, имею честь представить эти примечания на благоусмотрение Конференции.
Павел Горянинов.
1851 года, 12(24) мая.
[На полях документа резолюция:] Иметь в виду замещения кафедры.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
В. П. ГУРЬЯНОВ
А. И. ГЕРЦЕН —СТУДЕНТ ФИЗИКО-МАТЕМАТИЧЕСКОГО
ФАКУЛЬТЕТА МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
В начале 30-х годов прошлого столетия на студенческих скамьях в Мо-
сковском университете сидели одновременно с А. И. Герценом будущий
его соратник Николай Огарев, великие представители русской культуры
Белинский, Лермонтов, Гончаров и Тургенев. Студенческая молодежь
того времени отличалась необыкновенной тягой к науке и культуре. Мно-
гие студенты университета печатались в московских и петербургских жур-
налах и газетах, выступая по самым различным вопросам: по истории и
философии, литературе и искусству, науке и технике. Основная масса
студенчества жадно схватывала все политические и научные новости,
горячо их обсуждала в различных полулегальных и тайных обществах,
кружках, в студенческих номерах.
Естественно, что студенты предъявляли большие требования к про-
фессорам университета. Каждое новое, свежее слово, произнесенное с
кафедры, привлекало внимание студентов всех факультетов, и, наоборот,
чиновники от науки не находили себе слушателей даже на своих факуль-
тетах. Формализм, консерватизм и бездарность не могли ужиться в Мо-
сковском университете и часто изгонялись самими студентами или встре-
чали с их стороны полное невнимание и равнодушие.
Друг А. И. Герцена Огарев посещал лекции и физико-математического,
и нравственно-политического, и словесного отделений. В 1856 г., вспоми-
ная это время, он писал: «В 14, 15 и 16 лет, состоя под влиянием Шиллера,
Руссо и 14 декабря, мы занимаемся математикой и естественными науками»1.
Герцен прослушал в университете только цикл естественных наук. «Я из-
брал физико-математический факультет,— пишет он,— потому что в нем
преподавались естественные науки, а к ним именно в это время развивалась
у меня сильная страсть»2.
Герцен был допущен к слушанию университетских лекций 14 октября
1829 г., а окончил университет со степенью кандидата отделения физико-
математических наук 30 июля 1833 г.
Он провел в университете один лишний год: 1829/30 учебный год не
был засчитан студентам, так как, ввиду свирепствовавшей в Москве
1 «Литературное наследство», вып. 39—40. М., изд. АН СССР, 1941, стр. 358.
2 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем под ред. М. К. Лемке, т. XII, 1919,
стр. 101.
380
В. П. Гурьянов
холеры, с сентября 1829 г. и до середины января 1830 г. университет был
закрыт.
В отличие от Белинского и Лермонтова, учившихся на словесном
отделении, где царили рутина и косность, Герцен посещал лекции про-
фессоров-естественников: М. Г. Павлова, И. А. Двигубского, М. А. Ма-
ксимовича, А. Л. Ловецкого, Д.М. Перевощикова и других ведущих уче-
ных Московского университета того времени.
В литературе обычно принято говорить о Герцене-студенте, не касаясь
его занятий естественными науками, или в крайнем случае упоминать об
этом как о второстепенном факте, не заслуживающем особого внимания.
Действительно, Герцена в годы пребывания в университете волновали
прежде всего вопросы политические и философские. Между тем приводи-
мые ниже материалы свидетельствуют о том, что Герцен серьезно изучал
в университете естественные науки, обстоятельно знакомясь с достиже-
ниями русской и западноевропейской научной мысли в этой области, что
сыграло крупную роль в формировании его философского мировоззрения.
«Сильная страсть» к естествознанию не угасала в Герцене и в последующие
годы.
На 1-м курсе Герцен слушал лекции И. Двигубского (терминология
растений и классификация), И. Давыдова (высшая алгебра), М. Павлова
(общая физика), Н. Коцаурова (аналитическая геометрия), Г. Фишера
фон Вальдгейма (зоогнозия) и Ф. Рейса (всеобщая химия)3.
Второй курс Герцен начинал дважды. По-настоящему он прослушал
цикл лекций для второкурсников в 1831/32 г. Программа 2-го курса со-
стояла из следующих дисциплин: 1. Анатомия и физиология растений и
история ботаники (И. Двигубский); 2. Физика (М. Павлов); 3. Дифферен-
циальное и интегральное исчисление (П. Щепкин); 4. Сферическая астро-
номия (Д. Перевощиков); 5. Минералогия (А. Ловецкий); 6. Теория воен-
ного искусства (Г. Мягков); 7. Опытная химия и аналитическая химия
(Р. Гейман); 8. Немного по технологии (М. Беляков); 9. Высшая алгебра
(в первом полугодии — И. Давыдов, во втором — П. Щепкин).
За этот учебный год сохранилось несколько ведомостей об успехах
студентов. Первая из них — из класса высшей алгебры за первый семестр
(сентябрь — декабрь 1831 г.). В ней значится и «коллежский секретарь
Александр Герцен», но, как и все другие студенты и слушатели, не атте-
стованный, так как происходила передача класса Давыдовым Щепкину.
Последний в конце ведомости по этому поводу сделал пометку: «С сими от-
четами принял я класс в декабре месяце от о[рдинарного] профессора]
Давыдова». В графе «Пройдено в классе» Щепкин отметил, что в течение
полугодия Давыдовым: «Повторение элементарной алгебры пройдено: 1. Тео-
рия сочетаний; 2. Приложение оной к разложению степеней многочислен-
ных количеств и извлечению корней; 3. Состав уравнений; 4. Преобразо-
вание уравнений; 5. Пределы и 6. Существование корней. Ординарным]
профессором] Щепкиным: 1. Разыскание соизмерительных корней урав-
нений» .
Вторая обнаруженная нами ведомость была из класса дифференциаль-
ного и интегрального исчисления, также П. Щепкина. Он отметил, что в
этом классе с сентября по 31 декабря 1831 г. состоялось 56 уроков.
В ведомости всего 22 человека: 6 «казеннокоштных» и 8 «своекоштных»
студентов, 5 слушателей и трое чиновников. Двадцатым по порядку зна-
3 Все данные о прослушанных Герценом лекциях в 1829/30 учебном году и в по-
следующие годы приводятся по публиковавшимся ежегодно «Обозрениям публичного
преподавания наук в имп. Московском университете».
А. И. Герцен — студент Московского университета
381
чится Герцен. Он пропустил лишь два занятия и получил оценку «3»
{напомним, что высшей отметкой в то время считалась «четверка»).
Третья ведомость — из класса астрономии Перевощикова, которым
•была читана на 2-м курсе «От электрического движения и начала... тео-
рия планет», а также производились упражнения в практических вычи-
слениях. Герцен был включен в число вольных слушателей и поэтому не
аттестован.
Четвертая и последняя ведомости представляли класс военных наук
Мягкова. Успехи всех слушателей, в том числе и Герцена, Мягков оценил
посредственными.
На последнем, 3-м, курсе Герцен слушал в течение 1832/33 учебного года
лекции П. Щепкина (дифференциальное и интегральное исчисления),
Д. Перевощикова (механика твердых и жидких тел), А. Ловецкого (сель-
ское хозяйство и минералогия), А. Фишера (история животных беспозво-
ночных) и Р. Геймана (аналитическая химия).
Вот цикл основных естественных дисциплин, пройденных Герценом в
университете. Кроме того, он изучал иностранные языки и безусловно по-
мещал лекции профессоров других факультетов, привлекавших его вни-
мание. Весной и летом 1833 г. Герцен готовился к выпускным экзаменам и
писал сочинение на золотую медаль. Эти два факта ярко представлены в
недавно найденной нами протокольной записи заседания физико-математи-
ческого отделения от 22 июня 1833 г.4 5
Приводим выдержки из этого интересного документа:
«Дневная записка
отделения физико-математических наук
В заседании отделения физико-математических наук, бывшем 1833 года
июня 22 дня, с 9-ти часов утра до 3-х пополудни, и потом с 5-ти до 8-ми
вечера...»
Через четыре дня в письме к Н. А. Захарьиной Герцен, описывая этот
день, сообщал: «День был душный, и пытка наша продолжалась от 9 утра
до 9 вечера»6; в «Былом и думах» он потом отметил: «Мне кажется, часа
два прибавлено для эффекта или для скругления»6.
Заседание факультета происходило «в присутствии его превосходитель-
ства г. помощника попечителя Дмитрия Павловича Голохвастова, его пре-
восходительства г. ректора Ивана Алексеевича Двигубского, г. декана
ординарного профессора Щепкина, г. г. ординарных профессоров Павлова,
Перевощикова, Ловецкого, Фишера, Геймана, г. г. адъюнктов Коцаурова,
Максимовича».
На заседании присутствовали, таким образом, не только все профес-
сора факультета, но даже Голохвастов, стяжавший себе черную славу из-
гнанием Белинского из университета и «очищением» университетского
коллектива от политически «неблагонадежных» людей. Все это говорит
о том, что выпускные экзамены Герцена и его товарищей происходили в
напряженной обстановке.
Вначале факультет заслушал директивные письма Совета университета.
Последнее из них гласило:
«Совет университета дает знать отделению для сведения, что экзамен
трехгодичных студентов назначен в сем отделении сего июня месяца
4 Моск. обл. гос. арх. Дела Совета Моск, ун-та, 1833, д. 134.
5 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. I, 1919, стр. 106.
6 Там же, т. XII, стр. 141.
382
В. П. Гурьянов
22 числа, и число баллов, определением совета 14-го июня, которыми отде-
ление физико-математических наук по совершении испытания учащимся,
кончившим курс учения с хорошим поведением, должно удостаивать и
представлять на утверждение кандидата и действительного студента, на-
значено в оном отделении, состоящем из осьми кафедр, для кандидата
28 баллов, а для действительного студента 22 балла. При семг, декан пред-
ставил полученный им из канцелярии правления, за подписанием прото-
колиста, список студентов физико-математического отделения, коим испол-
нился трехгодичный курс учения».
К «Дневной записке» действительно был приложен «Список студентам,
окончившим курс учения по физико-математическому отделению». Седь-
мым в списке был «чиновник Александр Герцен, служащий в кремлевской
экспедиции, что ныне дворцовая контора, губернский секретарь, воспитан-
ник гвардии капитана Яковлева» и поступивший в университет 14 октября
1829 г. «Поименованным в вышеозначенном списке,— читаем дальше,—
произведено открытое испытание по вопросам, во множестве заблаговремен-
но приготовленным, в тайне хранимым, и которые были избираемы по жре-
бию экзаменовавшимся: 1-е г. ректором Двигубским — из ботаники, и
предложены были живые растения для разобрания; 2-е г. ординарным
профессором Павловым — из физики; 3-е г. ординарным профессором
Щепкиным — из аналитической геометрии, высшей алгебры и дифферен-
циального и интегрального вычислений; 4-е г. ординарным профессором
Перевощиковым а) из механики, б) из астрономии; 5-е г. ординарным про-
фессором Ловецким — из сельского хозяйства, минералогии, и предло-
жены были минералы для разобрания; 6-е г. ординарным профессором Фи-
шером — из зоологии; 7-е г. ординарным профессором Гейманом — из
химии...»
Вторым приложением к журналу был «Список окончивших курс по
физико-математическому отделению, испытанных 1833-го года июня 22-го
дня». Из него видно,что Герцен уДвигубского по ботанике получил высшую
оценку — 4, у Павлова по физике — 3, у Щепкина по чистой математике —
4, у Перевощикова по прикладной математике и по астрономии — 3,
у Ловецкого по сельскому хозяйству и минералогии — 4, у Фишера по
зоологии — 4 и у Геймана по химии — 4. Всего Герцен набрал 29 баллов
и получил степень кандидата.
В письме к Т. П. Пассек Герцен писал: «Когда окончился экзамен, все
студенты одного со мною курса собрались в небольшую кучку и ждали,
не выйдет ли кто из совета, чтобы узнать свою участь: «быть или не быть».
Несмотря на то, что я казался веселым, на душе было тревожно. Я слышал,
что Павлов, у которого я ревностно занимался, поставил мне 2...»7 На
самом деле, как мы уже знаем, Павлов поставил Герцену 3. «На вопрос из
динамики,— продолжал Герцен,— я дурно отвечал, поэтому предпола-
гал, что и Перевощиков, верно, больше двух не поставит». Перевощиков,
действительно, снизил Герцену отметку, но поставил не 2, а 3. «Осталь-
ное,— заключал Герцен,— шло превосходно». В самом деле, по остальным
предметам у него стояли «четверки».
«Когда вышел к студентам Гейман,— сообщал Герцен Т. Пассек,—
все бросились к нему. «Поздравляю вас — вы кандидат»,— сказал он
мне... Мне разом сделалось и весело, и грустно... Чувство самобытности
совершеннолетия никогда не бывает так ярко, как в минуту окончания
публичного воспитания»8.
7 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. XII, стр. 100.
8 Там же, т. I, стр. 109—110.
А. И. Герцен — студент Московского университета
383
Однако в тот день Герцен не только сдавал экзамены. Он ждал оценки
от сданного им на конкурс студенческих работ рассуждения «Истори-
ческое развитие Коперниковой системы». Еще в начале мая он сообщал
своему университетскому товарищу Михаилу Носкову о желании написать
это рассуждение и получить золотую медаль9. Эту работу он окончил
28 мая, а 22 июня на том же заседании физико-математического факуль-
тета обсуждался вопрос о всех студенческих работах, поданных на золо-
тую и серебряные медали. В протокольной записи журнала об этом ска-
зано следующее:
«Рассуждаемо было о достоинстве представленных студентами сочи-
нений, за кои они награждаются медалями, на заданную тему от отделения:
«Изложить аналитическую Коперникову систему». По прочтении представ-
ленных рассуждений и по оценке достоинства оных распечатаны были в
полном заседании, в коих заключались имена сочинителей. Из представ-
ленных сочинений лучшим оказалось студента 2-го курса Александра
Драшусова, по сему положено студента Александра Драшусова за отличное
прилежание и весьма хорошие успехи по рекомендации всех преподава-
телей отделения и за лучшее сочинение наградить золотой медалью;
серебряных же медалей удостоить студента 2-го курса Николая Сатина,
чиновников Александра Герцена и Алексея Хитрова».
Об этом факте Герцен упоминает в нескольких местах. Так, в письме
к Огареву от 5 июля 1833 г. он писал: «Сатину 1-я серебряная. Мне —
2-я серебряная, обижаюсь ли я этим? Нет, это уж что-то чересчур глупо.
И мне ли состязаться с...Драшусовым»10. Комментаторы «Литературного
наследства» совершенно неверно истолковали эту фразу Герцена, указав,
что «золотую медаль получил Драшусов, студент посредственных способ-
ностей»11.
Следует отметить, что Александр Николаевич Драшусов (1816—1890),
впоследствии профессор Московского университета, был одним из выдаю-
щихся ученых середины и второй половины XIX в. в области астрономии.
Его талант астронома проявился еще на студенческой скамье. Этих об-
стоятельств не учли комментаторы герценовских писем. Да и не только
это они не приняли во внимание. Они не сочли нужным привлечь другие
показания Герцена, а именно письмо его к Н. А. Захарьиной, в котором
в тот же день он указал: «Золотую медаль дали не мне; впрочем, дали та-
кому человеку, с которым я бы постыдился вступать в соперничество»12.
Серебряная медаль, полученная Герценом за сочинение о Коперников-
ской системе,— значительное событие в жизни университета. Герцен ока-
зался в числе четырех выдающихся студентов физико-математического
факультета.
Говоря о студенческой жизни Герцена и особенно об изучении им естест-
венных наук, надо остановиться на профессуре университета — непосред-
ственных учителях Герцена.
По влиянию на студентов самой крупной фигурой из них был профессор
Михаил Григорьевич Павлов. Герцен на первых двух курсах прослушал
цикл лекций Павлова по физике, а также сдал ему по этой дисциплине
выпускной экзамен. В 1851 г. в статье «Московский панславизм и русский
европеизм» Герцен назвал Павлова «выдающимся профессором»13, а в
9 «Литературное наследство», вып. 39—40, стр. 189.
10 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. I, стр. 114.
11 «Литературное наследство», вып. 39—40, стр. 190.
12 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. I, стр. 115.
13 А. И. Герцен. Избр. философ, произв. ОГИЗ, 1946, стр. 325.
384
В. П. Гурьянов
другом месте он противопоставляет религиозно-мистическое направление в
науке воззрениям И. Е. Дядьковского и М. Г. Павлова14 15.
Значение Павлова в формировании мировоззрения Герцена велико.
В «Былом и думах» Герцен раскрыл эту роль Павлова. Он пишет: «Универ-
ситет, впрочем, не должен оканчивать научное воспитание; его дело «по-
ставитьчеловека а тёпе (в состояние) продолжать на своих ногах; его дело—
возбудить вопросы, научить спрашивать. Именно это-то и делали такие
профессора, как М. Г. Павлов»16.
В июньском номере павловского журнала «Атеней» за 1830 г. Герцен
поместил статью «О землетрясениях». Позднее в своих знаменитых «Пись-
мах об изучении природы» Герцен, придяк выводу, что «философия без естест-
вознания также невозможна, как естествознание без философии», сделал
небезинтересный экскурс в свое студенческое прошлое. «Помните ли вы,—
писал он, —наши бесконечные споры студенческой эпохи, в которых обык-
новенно с двух отвлеченных точек зрения мы стремились понять явление
жизни»16. Этими двумя точками являлись философия и естествознание.
О Павлове высоко отзывались многие студенты университета той эпохи.
Так, будущий крупный санскритолог П. Я. Петров в письме от 12 июля
1834 г. писал Белинскому (Белинский в то время составлял грамматику
русского языка): «если ты изложишь свою грамматику по крайней мере
так же ясно, как Павлов физику, то дай бог тебе здоровья»17. Другой сту-
дент университета Павел Вистенгоф в своих воспоминаниях указал, что
Павлов был тогдашней заменитостью18.
Павлов использовал лекции по физике для распространения с универ-
ситетской кафедры своих философских воззрений.
Граф Панин, составивший в 1831 г. «Памятную записку о профессорах
Московского университета», писал о Павлове: «Умен и учен, но не у места:
ему бы следовало возвратить кафедру сельского хозяйства, а физику отдать
попрежнему Веселовскому»19. Этим Панин предлагал выбить из-под ног
Павлова почву, лишив его возможности пропагандировать свои взгляды,
так как на лекциях по сельскому хозяйству не всегда удобно было обсуж-
дать философские вопросы. С 1836 г. под предлогом преобразований в уни-
верситете, согласно введенному новому уставу, Павлова, действительно,
перевели на кафедру сельского хозяйства.
У высшего начальства Павлов был не на очень высоком счету не только
из-за этих обстоятельств. Одно из университетских событий 1831 г.
заставило министра отрешить Павлова и от административных должно-
стей как одного из борцов за сохранение демократических основ научной и
учебной жизни университета.
Этим событием была так называемая «маловская история».
16 марта 1831 г. студенты, среди которых был и Герцен, выгнали из
университета одного из невежественных профессоров-юристов Малова.
Перепуганный министр Карл Ливен в апреле того же года предложил Сове-
ту Московского университета выработать новое правило под названием
«О должности деканов», которое им было уже заготовлено. В этом документе
предлагалось усилить власть деканов факультетов, передав им многие
функции, ранее принадлежавшие Совету университета. Это, конечно, вы-
звало соответствующую реакцию со стороны некоторых ученых, в том числе
14 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. XXI, стр. 216.
15 Там же, т. XII, стр. 114.
16 А. И. Герцен. Избр. философ, произв., стр. 90—91.
17 «В. Г. Белинский и его корреспонденты». М., 1948, стр. 229.
18 П. Ф. В и с т е н г о ф. Из моих воспоминаний.
19 «Русская старина», 1880, т. 28, стр. 780—782.
А. И. Герцен — студент Московского университета
385
и Павлова. Последний представил в Совет два своих особых мнения, в ко-
торых выступил против нововведений Ливена20. Через полгода после этого
Совет университета выбрал деканом физико-математического факультета
не кого иного, как Павлова. Это было вызовом передовой проффессуры
реакционерам от науки и их покровителям из министерских кабинетов.
Министр не утвердил Павлова деканом21. Если к этим фактам приба-
вить то, что имя Павлова часто попадало даже в бумаги III отделения22,
то необходимо несколько иначе взглянуть на эту интересную фигуру
20-х—30-х годов XIX в., а не повторять штампованные мнения о нем, под-
час извлеченные из работ буржуазных ученых.
Из других профессоров необходимо отметить И. А. Двигубского. В его
журнале «Новый магазин естественной истории» Герцен поместил свою
статью «О неделимом в растительном царстве». Двигубский — автор многих
работ по естественным наукам, составитель учебников по ботанике,
зоологии и другим дисциплинам. Ему принадлежит первое на русском
языке издание «Московской флоры» (1828), а также одна из первых сводок
по лекарственным растениям23. На лекциях по ботанике Герцен познако-
мился с талантливым молодым ученым М. А. Максимовичем — одним из
ранних эволюционистов. Именно про него Герцен писал Огареву: «Я с
одним Максимовичем останусь знаком»24, выделив его из всех универ-
ситетских ученых перед окончанием курса. Под влиянием лекций Мак-
симовича Герцен написал работы «О месте человека в природе» и «О
неделимом в растительном царстве».
В университете Герцен общался с талантливым молодым ученым —
химиком, медиком и геологом А. Иовским. Еще до поступления в уни-
верситет Герцен публиковал свои статьи в журнале Иовского «Вестник
естественных наук и медицины». В журнале Иовского печатались
новейшие работы по естествознанию русских ученых и передовых западно-
европейских натуралистов. Иовский решительно выступал против идеали-
стической натурфилософии. Его беседы с юным Герценом, начавшиеся
еще до поступления последнего в университет (Иовский часто бывал
в доме отца Герцена — И. А. Яковлева в качестве домашнего врача),
также сыграли положительную роль в развитии будущего революционера.
Несомненный интерес представляли и лекции профессора А. Л. Ловец-
кого, автора ряда учебников и многочисленных статей, в которых он попу-
ляризировал естественнонаучные идеи Ломоносова. Ловецкий был одним
из профессоров, у которых учился Рулье. Все эти профессора способство-
вали формированию мировоззрения молодого Герцена. Однако на этом не
закончились усиленные занятия Герцена естественными науками в уни-
верситете. Через 11 лет, вернувшись из ссылки, он вновь появился в уни-
верситетских аудиториях и стал слушать лекции профессора И. Т. Глебо-
ва. «Начал ходить к Глебову на лекции^ — записал Герцен в дневнике,—
читает прекрасно сравнительную анатомию человеческого тела... Анато-
мия со всяким днем открывает мне бездну новых фактов, а с ними мыслей,
взглядов, etc. на природу»25. Биограф Т. Н. Грановского А. В. Станкевич
оставил воспоминания о посещении Герценом лекций Глебова: «...автор
20 Моск. обл. гос. арх. Дела Совета Моск, ун-та, 1831, д. 337.
21 Журналы засед. Совета Моск, ун-та, 1832, 4 мая, п. 16.
22 О некоторых из них с нами поделилась в беседе Л. И. Насопкина, готовящая
специальную диссертацию по истории МГУ 1825—1835 гг.
23 О Двигубском см. С. Ю. Липшиц. Русские ботаники. «Биографо-библио-
графический словарь», т. Ill, М., 1950, стр. 119—121.
24 А. И. Герцен. Поли. собр. соч. и писем, т. I, стр. 115.
26 Там же, т. III, стр. 356—357.
26 Инет, истории естествознания, т. V
386
В. П. Гурьянов
«Писем об изучении природы» слушал в Москве лекции сравнительной
анатомии, и ему казалось, что он познакомился в аудитории и анатоми-
ческом театре с новым сильным поколением юношей, с направлением ре-
алистическим, т. е. положительно научным»26. Физиолог и сравнительный
анатом И. Т. Глебов воспринял все лучшее от своего учителя, выдающе-
гося мыслителя-материалиста и естествоиспытателя И. Е. Дядьковского.
Лекции Глебова сыграли в свою очередь большую роль в развитии
взглядов И. М. Сеченова. Не меньшее значение они имеют и для Герцена,
писавшего свои знаменитые «Письма об изучении природы».
Герцен пристально следил и за трудами биолога-материалиста
К. Ф. Рулье, посещал его лекции, черпал из его исследования
естественнонаучный материал для философских обобщений. Пуб-
личные лекции Рулье послужили Герцену основой для развития
важнейших положений материализма и диалектики. В статье о лекциях
Рулье Герцен развивал идею единства и материальности мира, отвергая
широко распространенное в ту эпоху разделение природы на «вещество»
(материю) и «силу» как противоположные начала. Герцен использовал и
мысли Рулье о психической деятельности животных как продукте истори-
ческого развития организмов в определенных условиях жизни для вывода
о возникновении сознания человека в процессе развития живой природы27.
Формированию общественно-политических и философских взглядов
Герцена способствовали и занятия в студенческом кружке, созданном им
совместно с Огаревым. В литературоведческих работах, освещающих идей-
ное содержание кружка, обычно отмечается увлечение его членов фран-
цузским утопическим социализмом и остается неотмеченным то. что боль-
шинство участников герценовского кружка были студентами физико-
математического факультета, что одним из вопросов, волновавших и
привлекавших пристальное внимание университетских товарищей Герце-
на, было изучение естественных наук как основы философии естествозна-
ния. Николай Сазонов, Николай Сатин, Диомид Пассек, Алексей Савич,
Михаил Носков —все они учились на физико-математическом факультете
Московского университета или его окончили. К ним можно присоединить
Николая Кетчера, окончившего в 1828 г. Московское отделение Медико-
хирургической академии. Вот костяк кружка, состоявший из молодых
людей, естественников по образованию, пытавшихся в начале 1834 г.
издавать свой журнал, в котором предполагалось открыть различные отде-
лы, в том числе и отдел философии естествознания.
Таким образом, Московский университет сыграл большую роль в фор-
мировании мировоззрения Герцена. «Письма об изучении природы»,
опубликованные в середине 40-годов,— плод долгого и настойчивого изу-
чения Герценом естественных наук и философии, начатого еще в студен-
ческие годы.
Московский Государственный
Университет. Москва
26 «Т. Н. Грановский и его переписка», т. I, пзд. 2, М., 1897.
27 С. Р. М и к у л и н с к и й. К. Ф. Рулье — биолог-материалист первой поло-
ины XIX века. «Вопросы философии», 1950,*№ 3, стр. 163.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
19 5 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Т о м V
С. М. ГРОМБАХ
ОТВЕРГНУТАЯ ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ
ПРОТАСОВА
Ложное и вредное представление о полной подражательности и несамо-
стоятельности русской медицинской науки в XVIII в., в течение многих
лет господствовавшее в буржуазной истории русской медицины, давно
опровергнуто и развеяно советской наукой. Изучены незаслуженно забытые
оригинальные и прогрессивные труды Самойловича, Шумлянского,
Иванова, Зыбелина, Максимовича-Амбодика, Тереховского. Дальнейшие
исследования, несомненно, пополнят этот славный ряд выдающихся деяте-
лей русской медицины XVIII столетия. Среди них были пытливые искате-
ли, пролагавшие новые пути в самых различных отраслях медицины;
были и такие, заслуга которых заключается в смелом критическом пере-
смотре распространенных взглядов и теорий зарубежных авторитетов.
В этом ряду должен занять почетное место и Алексей Протасьевич Про-
тасов (1724—1796).
Солдатский сын, ставший, несмотря на все препятствия, академиком,
А. П. Протасов должен привлечь наше внимание по ряду обстоятельств.
Прежде всего — он один из первых русских профессоров-медиков в России1
и первый русский профессор анатомии в Петербургской Академии Наук.
До него кафедру анатомии занимали лишь иностранцы — Дювернуа,
Вейтбрехт, Вильде, Каау-Бургав. В 1763 г. эта кафедра была предоставлена
Протасову, который быстро приобрел известность как эрудированный и
талантливый ученый. Профессор Московского университета Фромман,
вскоре после получения Протасовым кафедры уехавший за границу,
в 1765 г., говоря о состоянии наук в России, среди выдающихся русских
медиков назвал Протасова2.
В студенческие годы Протасов был учеником Ломоносова, который
рано отметил способного и трудолюбивого студента. Протасов поступил
в Академический университет в 1743 г. и в том же году Ломоносов, хода-
тайствуя об организации при Академии Наук химической лаборатории
под его руководством, просил «к тому определить двух студентов, а именно
Степана Крашенинникова да Алексея Протасова»3. Хотя Протасов
1 До него”мы можем назвать лишь К. И. Щепина и И. А. Полетику, преподавав-
ших в Московской и Петербургской госпитальных школах, и М. И. Шеина, бывшего
профессором анатомии в Петербургской академии художеств с 1759 г.
2 J. И. Frommann. Stricturaede statu scientiarum et artium in imperio Rus-
sico. Tubingae, 1765, стр. 28.
3 П. Билярски й. Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865, стр. 45.
25*
388
С. М. Г ромбах
«охоту и склонность в себе чувствовал» к анатомии и медицине и был назна-
чен к профессору анатомии Вильде4 *, он продолжал учиться у Ломоносова
и помогать ему. В донесении Сенату о личном составе Академии Наук в
1745 г. Протасов назван студентом анатомии, но к этому добавлено, что
он слушает лекции у профессора Вейтбрехта по физиологии и у профес-
сора Ломоносова по физике6. Повторное заявление Ломоносова об орга-
низации химической лаборатории и проект этой лаборатории, поданные
в Академию Наук в апреле 1745 г., написаны рукою Протасова®, который
стал, видимо, близким помощником Ломоносова. Великий ученый нередко
поручал Протасову переписывать его сочинения. В Архиве Академии Наук
сохранились рукописи «Краткого руководства по реторике» (1744), ломо-
носовского перевода «Экспериментальной физики» Вольфа (1745), «По-
хвального слова Елизавете Петровне» (1749), писанные рукою Протасова7.
Ломоносов и в дальнейшем не забывает своего любимца и продолжает
заботиться о нем. Хлопоча в 1760 г. о присвоении Академическому уни-
верситету права возводить в ученые степени, он хочет, чтобы первым
воспользовался этим правом Протасов, бывший уже в то время адъюнктом
и находившийся за границей, и шлет ему в Голландию ордер, «чтобы не
ставясь там в докторы, ехал в Санктпетербург для постановления при
инавгурации»8. Проект Ломоносова не встретил поддержки и был отклонен
происками руководивших Академией немцев — Шумахера и Тауберта,
боявшихся выдвижения русских ученых и всячески его тормозивших.
Когда Протасов, уже доктором медицины, вернулся в 1763 г. в Россию,
Тауберт долго не утверждал его профессором, и лишь Ломоносов ускорил
его назначение, «отнесши,— как он сам писал об этом,— дело на дом пре-
зиденту для подписания», без чего, по его словам, «то бы конечно Протасов
и по сию пору был адъюнктом»9.
Протасову принадлежит перевод первой вышедшей в Росссии на русском
языке книги по анатомии. Книга эта — «Ясное показание и основательное
представление о Анатомии Живописцов» И. Д. Прейслера, вышедшая в
1749 г., представляла собой атлас из 15 таблиц с экспликациями на немец-
коми русском языках. Русские анатомические термины принадлежат Про-
тасову и отредактированы Ломоносовым. В журнале Академии Наук
17 февраля 1748 г. сделана следующая запись: «Переведенные студентом
Протасовым анатомические термины из Прейслеровой книги, для свиде-
тельства русский перевод с оригиналом, отослать к профессору г-ну Ломо-
носову при копии с сего, а как освидетельствует, взнесть в канцелярию при
репорте»10. Таким образом, Протасов является основоположником русской
анатомической терминологии. Часть предложенных Протасовым терминов,
например, ключица, бедренная кость и др., сохранилась до наших дней.
Деятельность Протасова в Академии Наук была очень активна и мно-
гогранна. Он читал лекции по анатомии и вместе с тем обучал студентов
«исправности в штиле русского языка», экзаменовал студентов и учеников
Академической гимназии и, как врач, лечил их. Он был секретарем Акаде-
мической Комиссии, ведал академической типографией, гравировальной и
4 «Материалы для истории Академии Наук». СПб., 1885—1900, вып. VII,
стр. 48—49.
6 М. И. Сухомлинов. История Российской Академии, 1876, вып. 2, стр. 67.
• П. Билярский. Цит. соч., стр. 60.
7 Л. Б. Модзалевский. Рукописи Ломоносова в Академии Наук СССР.
Л.—М., 1937, стр. 35, 51, 65, 166.
8П. Билярский. Цит. соч., стр. 081.
9 Там ясе, стр. 082.
10 «Материалы для истории Академии Наук», вып. IX, стр. 73.
Отвергнутая диссертация Протасова
389
живописной «палатами» и инструментальной мастерской, руководил «пере-
водческим департаментом» при Академии. Книги и статьи по самым разно-
образным отраслям науки переводились по его выбору и под его руковод-
ством. Он редактировал печатавшиеся при Академии Наук сочинения и
в течение нескольких лет был редактором журнала «Новые ежемесячные
сочинения».
Уже этого достаточно, чтобы остановиться на личности и трудах Прота-
сова. Протасов заслуживает этого тем более, что он, подобно своему гениаль-
ному учителю, был горячим патриотом своей родины и отечественной науки.
От своего ученика, будущего академика Лепехина Протасов требовал,чтобы
тот «напоследок мог ученому свету показать, сколь много в обширном Рос-
сийском государстве находится таких натуральных вещей, которые
еще никому не были по сие время известны»11. Сам же Протасов встает перед
нами как смелый защитник самобытности русской медицины, не боявший-
ся посягнуть на самые, казалось бы, непререкаемые иностранные автори-
теты, готовый подвергнуть острой и справедливой критике их труды и
теории. Эта черта отличала Протасова на всем протяжении его сознательной
жизни — от студента до академика.
В 1783—1796 гг., будучи академиком, Протасов принимает участие
в составлении известного «Словаря Российской Академии», в котором
ему поручено «определение», т. е. истолкование, всех «речений втелоразъ-
ятельной науке [анатомии] употребляемых», а в последних трех томах и
«слов, болезни означающих». «Определяя» эти слова, Протасов смело
отошел от принятых у западноевропейских врачей идеалистических
толкований жизненных проявлений и болезней и дал сжатые оригиналь-
ные определения, основанные на клиническом наблюдении и материалисти-
ческом объяснении их. Примером может служить хотя бы определение
слова «мозг». В то время как принято было считать мозг вместилищем
«души», Протасов дает чисто анатомическое описание мозга и указывает,
что из него «происходят все чувственные в животном жилы [нервы];
орудия всех его внутренних и внешних чувств и движений»12. Еще рази-
тельнее толкование слова «сон». Известный немецкий профессор Блю-
менбах трактовал сон, как такое «действие природы, которым союз души
с телом как бы пресекается»13. Протасов же определял сон как «естественное
состояние животного, в котором наружные чувства утруждены будучи,
успокоеваются и внешние предметы на них не действуют»14 15. Даже в толко-
вании эпилепсии, болезни, для объяснения которой издавна привлекались
ненаучные, идеалистические выдумки, Протасов остается на позициях
клинического наблюдения и обходится, как и в приведенных выше двух
случаях, без «души» и мистики16.
В 1766 г. профессор Протасов в ответ на просьбу указать иностранные
книги по анатомии, заслуживающие перевода на русский язык, писал:
«Между известными мне по сие время книгами не нахожу я еще ни одной...
И так, по моему мнению, должно оную нарочно сочинить на нашем языке,
в чем я действительно и стараюсь, надеяся начатую мною такую книгу
будущею зимою окончить»16. Можно лишь пожалеть, что эта книга, ори-
гинальное руководство Протасова по анатомии, осталась незаконченной и
и нам неизвестна даже та ее часть, которая была написана.
11 М. И. Сухомлинов. Цит. соч., вып. 2, стр. 193.
12 «Словарь Российской Академии», т. IV, стр. 219.
13 Блюменбах. Физиология. М., 1796, стр. 265.
14 «Словарь Российской Академии», т. VI, стр. 486.
15 Там же, т. IV, стр. 677.
16 М. И. Сухомлинов. Цит. соч., вып. 3, стр. 97.
390
С, М. Г ромбах
Годом ранее Протасов, неудовлетворенный иностранными руководства-
ми по общей патологии, собирался предпринять сочинение «на нашем
российском языке всех теоретических частей медицины»17. Однако, крайне
перегруженный многочисленными и разнообразными служебными обязан-
ностями по Академии, Протасов не осуществил и этого намерения.
Критическое, свободное от низкопоклонства, отношение к западно-
европейской науке было присуще Протасову еще в молодые годы.
Посланный за границу, Протасов в письме в Академию Наук просит
разрешить ему покинуть Лейден и отправиться в Страсбург. Основанием
для этого являлась неудовлетворительная, по его мнению, постановка
Клинических курсов в Лейденском университете. Терапию там не препо-
дают уже два года, пишет он. «Однако без сей части всяк медик своей
теории к действию употребить с успехом никак не может». Не удовлетво-
ряло его и преподавание хирургии. «Операций не больше показывается,
как сколько дозволяет оных делать один кадавер; ибо больше одного к тому
не дается. А чтобы обучающимся можно было видеть, как оные операции
в самых болящих отправляются, то здесь получить неможно: ибо в Лейдене
никакого нет гошпиталя. Но сколь много операции хирургические, которые
в живых людях, и те, которые в кадаверах делаются, между собою разнятся,
и сколь больше притом понятия медику первые против последних вложить
могут, о том канцелярия Академии Наук довольно рассудить может...»18.
Ярким доказательством критического отношения к зарубежным автори-
тетам и смелой самостоятельности суждений, свойственных Протасову уже
на студенческой скамье, может служить его студенческая диссертация,
которой и посвящена настоящая работа. 21 сентября 1750 г. студент
Протасов представил в Академию Наук свое сочинение под названием «Фи-
зиологическое упражнение о прохождении крови через легкие, особенно
через мельчайшие их сосуды» (Exercitatio physiologica de transitu sangui-
nis per pulmones, potissimeque per vasa eorum minima). Это сочинение по-
стигла неожиданная судьба. 14 января 1751 г. Конференция Академии
в протоколе своего заседания записала следующее: «Диссертация Прота-
сова под названием «Физиологическое упражнение о легком» не подлежит
публичному прочтению, потому что была отдельно просмотрена всеми, кто
в нашей академии сведущ в анатомии. Они же вынесли о ней следующее
заключение: «Данная диссертация исходит из ложного положения, явно
противоречащего механике и анатомии; не следует поэтому удивляться,
что из ошибочных положений автор не смог сделать правильных выводов;
к чему присоединил мальчишеские доводы и слишком дерзко опровергал
мнения великих мужей, между тем как противоположного мнения не
доказал». В силу чего эта диссертация должна быть сдана в академический
архив и храниться среди неизданных диссертаций, поскольку решением
академии она отклонена»19. Даже присутствие Ломоносова на этом засе-
дании не спасло юного студента от строгого приговора его первой науч-
ной работе.
Не останавливаясь пока на содержании и качестве работы Протасова,
надо сразу же отметить, что этот приговор был предопределен заранее
и притом обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к существу
работы Протасова.
17 М. И. Сухомлинов. Цит. соч., вып. 3, стр. 94.
18 Неопубликованное письмо А. П. Протасова в Академию Наук от 18.11 1755 г.
Арх. АН СССР, ф. 3, on. 1, кн. 197, л. 565.
19 Протоколы заседаний конференций Академии Наук. СПб., 1897, т. II, стр. 250.
Подлинник по-латыни.
Отвергнутая диссертация Протасова
391
Академики Петербургской Академии Наук, в большинстве своем
иностранцы, пренебрежительно относившиеся к России и русским и
преклонявшиеся перед учеными Западной Европы, воспитанные в слепом
подчинении признанным авторитетам, не могли признать за молодым рус-
ским студентом, не имеющим научного имени, права на самостоятельное
суждение, не могли позволить ему вступить в спор с европейскими зна-
менитостями. Диссертация Протасова была, без сомнения, воспринята ими
как бунт, как вредное вольнодумство.
Среди лиц, «сведущих в анатомии», которым была дана на отзыв работа
Протасова, решающий голос принадлежал, конечно, профессору Академии
по кафедре анатомии — Аврааму Каау-Бургаву.
Бургав был непосредственным учителем и руководителем Протасова.
2 июня 1748 г. Академическая канцелярия постановила: «Протасова
отослать к доктору Бургаву для доучения в анатомии, а Котельникова
к профессору Рихману — в физике, где употреблять их в помянутых науках
и во всяких делах по их профессорскому рассуждению» 20. Протасов на-
столько прилежно занимался анатомией, что по распоряжению своего
профессора забросил все другие учебные предметы. В рапорте академика
Миллера об успехах академических студентов, поданном в конце 1748 г.,
в числе достойных премии «по их остроте, прилежности и искусству в нау-
ках» Протасов назван первым, но при этом отмечено: «Всех превосходнее,
что до остроты и до искусства надлежит — Протасов; токмо он редко
профессорские лекции слушает и почти только ходит к одному профессору
Бургаве»21.
Однако к моменту представления работы Протасова в Конференцию
Академии отношения между студентом и его руководителем были далеко
не дружественными. За год, примерно, до этого между ними разыгрался
крупный конфликт. В июне 1749 г. Протасов, считавшийся одним из
лучших студентов, неожиданно прекращает занятия у Бургава и просит
исключить его из числа студентов и перевести учителем в гимназию. Что
послужило действительной причиной этого конфликта, сказать трудно.
Обидная для Протасова попытка Академической канцелярии истол-
ковать просьбу Протасова как следствие его «ленивства», «нетерпения и
непостоянства»22 должна быть, конечно, отброшена. Слишком много
примеров рвения к науке демонстрировал Протасов за время своего сту-
денчества и до и после упоминаемого происшествия. Достаточно напо-
мнить рапорт Протасова и Котельникова,поданный ими в 1744 г., когда
они вынуждены были не по своей вине пропускать занятия по анатомии
у профессора Вильде. Студенты с тревогой сообщали, что они «остаются
в праздности», и просили срочно принять меры к ее устранению. Они писа-
ли: «От сего лета настоящие наши, которые мы теперь за наиспособнейшие
к учению признаваем, пропадают напрасно. А оных после возвратить уже
невозможно будет»23. Итак, причина была не в лени Протасова. Он был
неудовлетворен тем, что Бургав, используя своего ученика для трудной
и черной работы при анатомировании умершего слона, которое было пору-
чено Бургаву, мало занимается с ним анатомией человека.
По сохранившемуся письму Протасова к Бургаву и ответу этого послед-
него видно, что Протасов позволил себе где-то сказать, будто он мало
«видит успеху из наставления» своего профессора и что Бургав «никакого
20 «Материалы для истории Академии Наук», вып. IX, стр. 246—247.
21 Там же, стр. 548—549, 617—618.
22 Там же. вып. X, стр. 56.
23 Там же, вып. VII, стр. 130.
392
С. М. Громбах
порядку не наблюдает». Это пересказали Бургаву, что-то еще прибавили,
и в результате Бургав резко изменил свое, прежде весьма благосклонное,
отношение к Протасову. Он пожаловался на него в канцелярию Акаде-
мии Наук и всесильному Шумахеру, который учинил Протасову строгий
выговор. Перейти в гимназию Протасову не разрешили, и ему пришлось
просить прощения у Бургава и остаться его учеником24 *. На экзаменах
в начале 1750 г. Протасов снова оказался среди тех, кто «в хороших на-
шлись успехах», и было решено «дабы наивяшщая от них академии была
польза и для того Протасова оставить при анатомии»26. Однако отношения
Бургава и Протасова не наладились и до осени 1750 г.
Но если даже исключить мотивы личного недоброжелательства и мести,
которые могли внушить Бургаву отрицательный отзыв о работе Протасова,
нельзя не учесть другое соображение, несомненно, руководившее Бургавом.
Профессор анатомии Авраам Каау-Бургав безусловно не был крупной
фигурой в науке, а представлял собой научную посредственность. Ра-
боты его немногочисленны и маловесомы. Ломоносов совершенно не-
двусмысленно отзывался о Бургаве как о человеке, который «ничего для
Академии не сделал»26. Своим престижем Бургав был обязан только своему
знаменитому дяде, брату своей матери, прославленному Герману Бургаву,
фамилию которого он присоединил к своей истинной фамилии Каау.
Понятно поэтому, с какой болезненной настороженностью должен был
он охранять авторитет дяди от всяких посягательств. Работа же Протасова,
хотя и с массой оговорок и почтительных отзывов по адресу Германа
Бургава, по существу является опровержением его взглядов. Этим отри-
цательный отзыв со стороны Каау-Бургава был предопределен. Он пред-
определил и решение академической Конференции.
После упомянутого заседания Конференции Академии Наук от 14 ян-
варя 1751 г.,1 марта того же года Протасов был все же назначен адъюнк-
том, а 12 марта в канцелярии Академии возникло дело «По определению
Канцелярии А[кадемии] Н[аук] о уничтожении сочинения адъюнкта
Протасова Физиологического о хождении крови сквозь легкое, а паче
сквозь наималейшие оного сосуды»27. Первым документом этого дела
является копия постановления Академической канцелярии, которое
гласит: «Понеже адъюнкта Протасова сочинение Физиологическое в Со-
брании академическом неапробовано... того ради определено оное адъюнк-
та Протасова Физиологическое сочинение из Собрания академического
требовать и уничтожить, а ему, Протасову, приказать под смотрением док-
тора и профессора Бургава сочинить иной специмен, о чем профессору
Бургава или ему, Протасову, послать ордер марта 12 дня 1751 году. По-
длинной за подписанием господина президента. Регистратор Дмитрей
Тимофеев». На этом же листе имеется расписка: «Оное определение
адъюнкт Алексей Протасов читал и исполнять будет. Марта 16 дня
1751 года».
Мы видим, таким образом, что канцелярия Академии не удовлетво-
рилась решением Конференции, забраковавшей работу Протасова, а потре-
бовала даже ее уничтожения. В свете сказанного выше можно думать, что
и это произошло не без влияния Бургава.
В этом же деле сохранилась копия извещений Бургаву и Протасову о
том, что работу Протасова велено уничтожить, а Протасову написать
24 «Материалы для истории Академии Наук», вып. X, стр. 55—56, 64, 125—131 .
26 Там же, стр. 320—321.
26 П. Б и л я р с к и й. Цит. соч., стр. 451.
27 Арх. АН СССР, ф. 3, on. 1, кн. 151, л. 217—231.
Отвергнутая диссертация Протасова
393
новое сочинение под руководством Бургава. На копии ордера Протасову
значится, впрочем: «Оной ордер непослан по приказу г. Советника».
Так или иначе, сочинение Протасова считалось уничтоженным и в исто-
рии русской медицины не упоминалось28.Автору этих строк удалось,одна-
ко, при любезной помощи сотрудников Архива Академии Наук СССР, разыс-
кать считавшееся погибшим сочинение юного Протасова. Ознакомление
с ним показало, что оно представляет большой интерес и заслуживает вни-
мания всех,кто интересуется развитием физиологии и медицины в России.
Протасов начинает с рассказа о том, как поразило его встреченное в
одном из сочинений Морганьи указание, что при вдохе легкие не заполняют
целиком пространства между ними и стенками грудной клетки. Тогда,
пишет далее Протасов, у него возник вопрос: «Что создает границы
расширению легких и не позволяет вторгающемуся воздуху растягивать
их сверх этого предела. Следует ли отнести это за счет самих легких,
или же за счет какой-либо иной, внешней причины»29. Протасов справед-
ливо склоняется к первому предположению.
Сам разум,говорит он,убеждает в том, что причина лежит в самих лег-
ких, и он склонен приписать ее «той тонкой и эластичной оболочке, которая
облегает и обнимает все доли, дольки и пузырьки, подобно тому как наруж-
ная пластинка мягкой мозговой оболочки окутывает извилины мозга»,
т. е., иначе говоря,— плевре. Найдя подтверждение своего мнения у Мор-
ганьи, Протасов приходит к окончательному заключению, что расшире-
ние легких ограничивается именно этой «оболочкой».
Чрезвычайно заинтересовала Протасова также полемика Морганьи
с Виллизием. Виллизий утверждал, что воздух, вдуваемый через трахею
в легкое, попадает, хотя и в малой степени, и в междольковые промежутки
и расширяет их. Морганьи же, проделав эти опыты, настаивал, что хотя
он «вводил в бронхи большое количество воздуха в течение долгого вре-
мени, ему, однако, ни разу не пришлось наблюдать расширения проме-
жутков. Он даже утверждал обратное, а именно, что он ясно видел, как
промежутки сжимались растянутыми дольками и уменьшались в размере».
Отсюда следуют три положения: «1. При вдохе легкие не заполняют
всей полости расширенной грудной клетки, а между легкими и стенками
грудной клетки остается при вдохе достаточное пространство. 2. Расши-
рение легких ограничено из-за вышеупомянутой оболочки. 3. При вве-
дении в бронхи воздуха промежутки между дольками легких не расши-
ряются, а наоборот: они сжимаются растянутыми дольками и по боль-
шей части уменьшаются в объеме».
Эти три положения, почерпнутые у Морганьи, приводят Протасова
к мнению, диаметрально противоположному тому, которое было выска-
зано «голландским Гиппократом» — Бургавом. По мнению Бургава,
прохождение крови через легкие, даже через крупнейшие легочные сосуды,
возможно лишь тогда, когда легкие находятся в состоянии полного растя-
жения. Протасов же пришел к противоположному выводу, сначала, как
он пишет,— интуитивно, а затем на основании проверки опытом. Чтобы
устранить всякие сомнения и не впасть в ошибку, Протасов обратился
к другим авторам. В сочинениях Сваммердама, Ламсверде, Мэйо (Майова)
он нашел самые противоречивые мнения по этому вопросу.
28 Впервые упомянул о нем, не раскрыв его содержания, М. А. Тикотин в
книге «П. А. Загорский и первая русская анатомическая школа» (М., 1950, стр. 18—20).
Книга эта вышла, когда настоящая работа была уже написана.
29 Арх. АН СССР, ф. 3, on. 1, кн. 151, л. 222 об. Подлинник по-латыни. Все даль-
нейшие цитаты приводятся по этой рукописи.
394
С. М. Г ромбах
Итак, резюмирует Протасов, экспериментально вопрос не решен. Что
касается теоретических рассуждений по этому поводу, то у самых лучших
физиологов они весьма противоречивы. Некоторые авторы утверждают,что
кровь лучше проходит через расширенные воздухом легкие,т.е.при вдохе,
другие—что кровь проходит только через сжатые легкие, т.е. при выдохе.
Дальше Протасов переходит к изложению своей собственной точки
зрения. Она не совпадает ни с одной из приведенных выше, но является
как бы средней между ними.
Точка зрения Протасова сводится к следующему: «Упомянутые выше
пространства или промежутки могут расширяться только тогда, когда
легкие находятся в состоянии среднего растяжения. И только в этом
состоянии может свободно осуществляться прохождение крови через
легкие, особенно через их паренхиму (interior substantia)».
Дальнейшее изложение Протасова является аргументацией и разви-
тием этого положения. Поскольку его доводы главным образом противоре-
чат Бургаву, Протасов считает нужным объяснить необходимость полемики
с этим общепризнанным и прославленным ученым. «Я буду опровергать
воззрение великого Бургава как сомнительное и противное моему,— пишет
он,— и прежде всего потому, что ему многие следуют; а кроме того, потому,
что у него оно построено и подкреплено на более многочисленных и убе-
дительных соображениях и аргументах, чем у всех прочих его последова-
телей. Не опровергнув этих аргументов, я не смогу твердо стоять на своем
мнении».
После нескольких комплиментов по адресу Бургава Протасов перехо-
дит к подтверждению своего взгляда. Приведем его рассуждения почти
полностью.
«Для того, чтобы дальнейшее изложение было более понятным, —пишет
он,—нужно рассмотреть следующее: 1. Путь, которым воздух входит и
выходит, и в частности — гортань, трахею, бронхи, их крайние окон-
чания и их окончание (terminatio) в пузырьках. 2. Какие изменения проис-
ходят в этих трубках, когда они растянуты воздухом. 3. Пути,
по которым внутри легких кровь должна входить и возвращаться,
т. е. кровеносные сосуды и среди них специально легочные артерия
и вена; их разветвление, направление, переход первой во вторую в их
оконечностях [капиллярах] и, наконец, 4. Прохождение крови в них, а
сообенно в их конечных разветвлениях.
«Пунктов 1 и 3, относящихся, собственно говоря, больше к анатомии
и к тому же подробно изложенных самим великим Бургавом, мы касаться
не будем и отошлем читателя к нему.
«Итак, остается объяснить, что происходит с воздухоносными путями,
растянутыми воздухом, и каким образом может в легких происходить
прохождение крови, особенно через мельчайшие кровеносные сосуды.
Об изменениях первых путей [т.е. воздухоносных] мы должны судить либо
на основании наблюдений и опыта, либо на основании умозаключений,
выводимых из их строения. Этим последним способом поступает, например,
великий Бургав, который так строит свое умозаключение:
«Если,— говорит он,— жидкий, тяжелый, упругий воздух, проникший
через гортань в трахею и бронхи, надувает эти трубки, ветви и пузырьки,
то величина пузырьков и длина трубок увеличивается, ветви расходятся
на большие углы, доли поднимаются (erigentur), пузырьки из более плос-
ких растягиваются в более круглые; отсюда промежутки между чешуй-
чатыми участками (substantia squammosa), ветвями и пузырьками возра-
стают, число точек соприкосновения уменьшается пропорционально во-
шедшему воздуху etc.».
Отвергнутая диссертация Протасова
395
«Но первый способ всегда и везде надежнее, а он показывает (говорю
это со всем почтением к памяти великого мужа), что рассуждение Бургава
не вполне соответствует истине. Сам опыт учит нас, что когда легкие
надуты, то они, разумеется, во всех своих частях или, лучше сказать,—
по всем направлениям увеличиваются, однако же свою форму, зависящую
главным образом от формы грудной полости, в общем сохраняют, т. е.
как они в состоянии сжатия являются угловатыми, выгнутыми и плоскими,
такими они остаются и в состоянии растяжения. Отсюда следует, что при
увеличении длины трубок и объема пузырьков, о котором справедливо
упоминает автор, дольки и даже самые пузырьки сохраняют свое взаи-
морасположение.
«Многие прочие указанные им [Бургавом] изменения непонятны и со-
мнительны, как, например, округление пузырьков, увеличение углов, уве-
личение межуточных пространств, уменьшение точек соприкосновения.
«В этом, каки во всем, он исходит из предположения, что никакая сила
не препятствует пузырькам при всяком растяжении равномерно расши-
ряться. Но в данном случае не следует забывать об упомянутой мною
выше оболочке, которая стягивает дольки и препятствует пузырькам
исправно и равномерно расширяться под воздействием упругого воздуха,
но заставляет их принимать форму, значительно отличающуюся от шаро-
образной.
«Кроме того, как трахея, так и мельчайшие бронхи, которые могут
рассматриваться как ножки примыкающих к ним пузырьков,не остаются
такими же, но также при вдохе растягиваются. Вообразим два смежных
пузырька, свободных и висящих единственно на своих ножках, исходящих
из общего ствола. При соприкосновении этих ножек угол между ними
уничтожается. При надувании же пузырьков, расстояние между их центра-
ми, как и этот угол, обязательно увеличиваются, между тем как ножки
сохраняют прежнюю длину. Но если они даже при этом и растягиваются,
то увеличение угла все же имеет свои пределы. Если, например, они рас-
тянутся во столько же раз, во сколько увеличился диаметр пузырьков,
то угол между ними остается тем же. Наконец, анатомический опыт сви-
детельствует, что пузырьки и дольки не вполне круглы, а большей частью
угловаты. Отсюда явствует, что те свойства, которые справедливы исклю-
чительно для свободного шара, растянутого упругой жидкостью, легоч-
ным пузырькам не присущи; поэтому не происходит ни превращения их
формы из плоской в более круглую, ни расширения или увеличения про-
межуточных пространств, ни уменьшения точек соприкосновения; но
все происходит наоборот, поскольку пузырьки не округлы или шарооб-
разны, но сжимаются своей наружной оболочкой тем сильнее, чем силь-
нее легкое растягивается воздухом.
«На этом кончим об изменениях воздухоносных трубок, растянутых
воздухом. Теперь вкратце скажем о прохождении крови через мельчайшие
легочные сосуды.
«Я различаю три состояния растяжения легких.
«Первое из них есть состояние спада, когда сужением грудной клетки
пузырьки сжимаются и воздух выталкивается. Это состояние — насиль-
ственное и приводит к тому,что пространства между пузырьками стано-
вятся минимальными.
«Второе состояние — среднее, при котором сжатие легких прекра-
щается, входящий воздух уравновешивает наружный воздух и легкие
начинают расширяться. Это состояние может быть названо естественным.
В это время пузырьки достаточно округлы, так как наполнены только
упругим воздухом и притом не очень сдавлены обволакивающей
396
С. М. Г ромбах
оболочкой и потому способны еще к растяжению. Только в этом среднем
состоянии я считаю возможным осуществление того, что автор и изла-
гает в том параграфе.
«Третье состояние — насильственного растяжения. Чем сильнее рас-
тягиваются легкие, тем сильнее сопротивляется облегающая пузырьки
оболочка, тем сильнее, следовательно, препятствие стремлению пузырь-
ков к их округлению, количество точек соприкосновения увеличивается
и межуточные пространства уменьшаются. Из этого следует: в первом и
последнем состоянии труднее чему бы то ни было проходить через субстан-
цию легких, а следовательно, затруднено и движение крови.
«Это мое объяснение подтверждается как наблюдениями, так и экспе-
риментами. И те и другие указывают, что только в среднем состоянии
кровь и другие искусственно введенные жидкости свободно проходят из
артерий в вены, ибо эти сосуды оказываются в промежутках между пу-
зырьками и оконечностях долек.
«Показать это и было целью моего трактата. Если это верно, я буду
щедро вознагражден за свое усердие. Если же нет,— поскольку мой
юношеский, недостаточно твердый и мало подготовленный к тому, чтобы
разбираться в столь трудных предметах, ум легко мог впасть в заблу-
ждение, — то я, покорный золотому правилу Демокрита подчиняться
мудрейшему, готов последовать за тем, кто выскажет более истинные
положения».
Такова небольшая работа Протасова.
Несмотря на ее небольшой объем, несмотря не ее судьбу, обрекшую
ее на полную неизвестность в течение долгого времени, мы не можем,
однако, не отметить эту диссертацию, как безусловно незаурядное явление
в русском естествознании XVIII в. Внимание к ней привлекает прежде
всего ее тема. Молодой русский студент пытается решить один из самых
трудных, самых запутанных вопросов физиологии, вызывавший оживлен-
ные споры еще спустя 150 лет после его диссертации. Должны быть отме-
чены далее обширная эрудиция молодого русского студента, его пытливые
поиски ответа на заинтересовавший его вопрос, критическое восприятие
прочитанного, свобода от слепого подчинения признанным зарубежным
авторитетам, в том числе и «наставнику всей Европы», как его тогда
называли,— Бургаву. Возражать Бургаву не позволяли себе даже имени-
тые ученые, Протасов же решился спорить с ним.
Не менее примечательна и основная аргументация Протасова в этом
споре. Она выходит за рамки полемики по конкретному поводу и переносит
ее в широкую плоскость суждения о том, что вообще является основой
науки, основой познания — опыт или умозрение. В этом вопросе Прота-
сов принимает и отстаивает единственно правильную материалистическую
точку зрения. Он отбрасывает априорные умозрительные суждения и един-
ственной первоосновой науки признает опыт, эксперимент. «Этот путь,—
говорит Протасов,—всегда и везде надежнее».И в своих доказательствах
Протасов прежде всего опирается на наблюдения, на опыт. «Опыт учит
нас...», «анатомический опыт свидетельствует», «мое объяснение подтвер-
ждается как наблюдениями, так и экспериментами» — вот основные дока-
зательства Протасова.
Чрезвычайно интересен также подход Протасова к изучаемым явле-
ниям — попытка связать форму органа с его функцией.
Был ли Протасов прав? С нынешних научных позиций — не во всем.
Состояние науки в его время и слабо развитая техника физиологических
экспериментов не позволили ему полностью разрешить вопрос, который
возбуждал горячие споры и подвергался экспериментальным исследованиям
Отвергнутая диссертация Протасова
397
еще в начале XX в.30 Однако, по мнению специалистов31,Протасов был
ближе к истине, чем те западноевропейские ученые, с которыми он полеми-
зировал.
Возражая тем, кто считал, что кровь проходит легче всего через
сжатые легкие, т. е. при выдохе, Протасов был прав. Как показали позд-
нейшие исследования, во время выдоха сопротивление току крови через
легкие возрастает и прохождение крови через легкие затруднено. Мне-
ние Протасова, что кровь не проходит через легкие во время вдоха, оши-
бочно. Ошибка эта вызвана, повидимому, тем, что Протасов, в соответ-
ствии с взглядами его времени, рассматривал вдох как пассивное растя-
жение легких под влиянием входящего в них воздуха и поэтому в своих
опытах, проводившихся, по всей вероятности, на изолированных легких,
имитировал акт вдоха насильственным раздуванием легких через трахею.
Такие же опыты проделывал, по описанию Протасова, и Морганьи.
В этих условиях Протасов, действительно, наблюдал сжатие легочных
сосудов. В живом же функционирующем организме никогда не наблюдается
такого насильственного вдоха, с которым сталкивался Протасов в своих
опытах.
Нормальный физиологический вдох представляет собой именно то
«среднее» состояние, о котором говорил Протасов, называя его «естествен-
ным». Именно это состояние, говорил Протасов, является наиболее способ-
ствующим легочному кровообращению. И в этом он безусловно прав. Ибо,
по современным представлениям, наиболее благоприятным для легочного
кровообращения служит момент спокойного физиологического вдоха.
Таким образом, не умея точно сформулировать свою мысль, не умея ее
достаточно аргументировать экспериментом (повторяю, это было осуще-
ствлено лишь свыше 150 лет спустя), Протасов приблизился к правиль-
ному разрешению трудной физиологической проблемы, опередив многих
прославленных ученых Западной Европы.
Все это делает студенческую диссертацию Протасова, отвергнутую
Академией Наук и 200 лет пролежавшую забытой, интересным памятником
русского естествознания XVIII в. Она должна быть включена в поле зре-
ния советских историков отечественной науки и использована как для
характеристики самого Протасова, явно недооцененного исследователями,
так и для характеристики развития русской научной мысли в XVIII
столетии.
Г осу дарственный научно-исследователъск и й
педиатрический институт. Москва.
30 См., например, библиографию этой полемики в В е the’s «Handbuch der nor-
malen und pathologischen Physiologic», Bd. VII. 2. Halfte, 1927, стр. 1284 и статью
M. Clo etta в «Arch. exp. Pathol, u. Pharm.», Bd. 66, 1911, стр. 409—464.
31 Этим указанием я обязан физиологу Г. Д. Смирнову, который любезно сделал
мне ряд ценных замечаний, а также указал приведенные выше литературные источ-
ники. Пользуюсь случаем, чтобы принести Г. Д. Смирнову свою глубокую
признательность.
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
195 3 г. ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ Том V
НИНА ПЕТРОВНА ШАСКОЛЬСКАЯ-КОЗЛОВА
5 ноября 1951 г. скончался научный сотрудник Института истории есте-
ствознания Академии Наук СССР, кандидат в члены КПСС, кандидат биоло-
гических наук Нина Петровна Шаскольская-Козлова. Смерть вырвала из
Н. П. ШАСКОЛЬСКАЯ-КОЗЛОВА
хательной функции крови, результаты
наших рядов молодого энергич-
ного и многообещающего ученого
и активного общественника.
Нина Петровна Шаскольская
родилась в 1915 г. в г. Куйбы-
шеве в семье врача. Со школь-
ных лет ее интересы устремля-
лись в область биологии, и
изучению биологических проб-
лем она посвятила свою корот-
кую, но весьма плодотворную
жизнь.
В 1939 г. Н.П. Шасколь-
ская с отличием окончила био-
логический факультет Москов-
ского государственного универ-
ситета им. М. В. Ломоносова,
избрав специальностью физио-
логию животных. В том же
году она была зачислена в
аспирантуру в лабораторию
эволюционной физиологии Ин-
ститута морфологии животных
Академии Наук СССР по разде-
лу сравнительной физиологии
и выполнила в этот период
интересные исследования во
сравнительной физиологии ды-
которых были опубликованы в
специальных статьях.
Великая Отечественная война с немецко-фашисткими захватчиками
временно прервала научную работу Н. П. Шаскольской — она ушла
добровольцем в Московское народное ополчение, вставшее вместе с частя-
ми Советской Армии на защиту столицы нашей Родины.
Возвратившись в Академию Наук СССР, Н.П. Шаскольская в 1947 г.
была вновь зачислена в аспирантуру Академии Наук по разделу истории
Н. П. Шаскольская-Козлова
399
физиологии. Окончила аспирантуру и с 1948 г. работала в Институте исто-
рии естествознания Академии Наук СССР. Диссертация Н. П. Шасколь-
ской — «А. П. Филомафитский — первый русский физиолог-экспери-
ментатор», выполненная под руководством члена-корреспондента АН СССР
X. С. Коштоянца, явилась значительным вкладом в историю естество-
знания в России.В ней раскрыты славные страницы истории отечественной
физиологии, установлен приоритет русского ученого в переливании крови
и в применении эфирного наркоза. Кроме указанного труда, перу
Н. П. Шаскольской принадлежит ряд других исследований по истории
развития физиологии в Московском университете — очерки деятельности
физиологов Н. Ф. Венсовича,Е. О. Мухина, И. С. Грузинова, И. Т. Гле-
бова, П. П. Эйнбродта и др.
Наряду с научной деятельностью Н. П. Шаскольская вела большую
общественную работу — была руководителем кружка по истории КПСС,,
агитатором на избирательных участках, редактором стенной газеты ит. д.
Н.П. Шаскольская была чутким и отзывчивым товарищем, она заслу-
женно пользовалась любовью и уважением всего коллектива Института
истории естествознания АН СССР.
Память о ней надолго сохранится в наших сердцах.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
I. ИЗ ИСТОРИИ БОРЬБЫ ЗА МАТЕРИАЛИЗМ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БИОЛОП
XVIII-XIX ВВ.
С. Л. С о б о л ь. Возникновение и развитие материалистической традиции в рус-
ской эволюционной мысли XVIII и первой половины XIX века
Л.Ш.Давиташвили. Идея наследования приобретаемых организмами
признаков в русской палеонтологии.
П. А. Новиков. Борьба против вейсманизма-менделизма-морганизма в оте-
чественной зоологии
С. Л. Соболь. И. Е. Дядьковский — русский материалист-биолог начала
XIX века ....
Медицинская инавгуральная диссертация И. Е. Дядьковского о способе
действия лекарств на тело человека, 1816 г. Перевод с латинского
Л. Я. Бляхера
С. Р. М и к у л и н с к и й. М. AJ Максимович как естествоиспытатель
А. А. Щ е р б а к о в а. А. Н. Бекетов, его работы и мировоззрение .
Б. Е. Райков. В. И. Шманкевич и его работы о влиянии среды на организм
II. МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ БИОЛОГИИ
А.Д.Некрасов. Об одном забытом приоритете И. И. Мечникова и И. С. Раев-
ского . . ................
Т. А. Д е т л а ф. Открытие зародышевых листков К. Ф. Вольфом и X. Пандером
и учение о зародышевых листках К. М. Бэра (Очерк из истории отече-
ственной эмбриологии) . . . ....
Т. П. П л а т о в а. Н. А. Варнек и Московский университет середины XIX века
Е. Н. Павловский. Русский натурфилософ-биолог П. Ф. Горянинов
и его критик К. М. Бэр
В. П. Гурьянов. А. И. Герцен — студент физико-математического факуль-
тета Московского университета . . ...
С. М. Тромбах. Отвергнутая физиологическая диссертация Протасова
Нина Петровна Шаскольская-Козлова (Некролог)
Печатается по постановлению Рвдакционно-иедательскозо совета Академии Наук (JCOP
Редактор издательства Е. И. Редин. Технический редактор Е. В. Зеленкова
РИСО АН СССР № 5150. Т-00852. Издат. № 3733. Тип. заказ № 867. Подп. к печ. 21/П 1952
Формат бум. 70 х Ю81/!.. Бум. л. 12,5. Печ. л. 34,25. Уч.-изд. л. 33,4. Тираж 5000 ЭК8.
Цена по прейскуранту 1952 е. 21 р. 50 к.
2-я тип. Издательства Академии Наук СССР. Москва, Шубинский пер., д. 10