АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ им. А. А. ЖДАНОВА

ВФСТФШЯ

жили
ТА КИЕ ЛЮДИ
НОВЕЛЛЫ
КОРЕЙСКИХ
0 ПИСАТЕЛЕЙ
■
тлаЪш ршкция Восточной литературы
МОСКВА JQ7I

Редакционная коллегия:
3. H. ВОРОЖЕИКИНА, Ю. М. ОСИПОВ,
В. М. ПИПУ С, А. 3. РОЗЕНФЕЛЬД
Перевод с корейского
Составитель
А. А. АРТЕМЬЕВА
Жили такие люди. Новеллы корейских писателей.
Ж72 Предисл. Д. Елисеева. Худож. Я. Днепров. М.,
Главная редакция восточной литературы изд-ва
«Наука», 1971.
117с.
В сборнике представлены новеллы двух периодов: до и после
установления в Корее народной власти, образования КНДР.
Произведения отражают характерные черты быта, нравы капиталистической и
колониальной Кореи, а также существенные изменения, происшедшие
в жизни народа после 1945 г.
7-3-4 И(Кор)
194-71

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ
Развитие демократического и освободительного движения в
странах зарубежного Востока вызвало подъем национальных
литератур. В литературу пришли передовые идеи эпохи, пришли свежие,
молодые силы.
Большую популярность в последние десятилетия завоевал жанр
короткого рассказа — новелла. К .нему обращаются и многие
писатели Востока, получившие широкую известность во всем мире.
Современная новелла рассказывает о повседневной жизни рядового
труженика, о его борьбе, мечтах и стремлениях. Поднимая
злободневные и актуальные темы, писатели стремятся раскрыть в рамках
этого лаконичного, «о очень емкого жанра закономерности развития
общественного бытия.
Особенно высокого мастерства достигло новеллистическое
творчество в странах с давними литературными традициями — в
странах Арабского Востока, в Турции, Иране, Японии и др. Успешно
развивается этот жанр и в тех литературах, где художественная
проза возникла недавно, например в ^ганской, таиландской,
бирманской, вьетнамской, монгольской.
Чтобы познакомить советского читателя с образцами
новеллистического творчества в странах Востока, издательство с 1964 г.
вылускает серию «Современная восточная новелла». Переводы,
включенные в сборники серии, сделаны с языка оригинала и на русском
языке публикуются, как правило, впервые. Каждая книжка серии
посвящена литературе одной страны. По странам, где
художественная проза имеет давние традиции, по странам, в которых существует
несколько литературных языков (например, в Индии), в серию
включаются две-три книги. Сборники содержат произведения последних
десятилетий.
ВЫШЛИ В СВЕТ СЛЕДУЮЩИЕ СБОРНИКИ СЕРИИ:
19 6 4г.
«Багряный горизонт». Новеллы монгольских писателей; «В ту
ночь, когда шел снег». Новеллы иранских писателей; «Снег идет».
Новеллы афганских писателей; «Стеклянный дворец». Новеллы турецких
писателей; «Тадж-Махал». Новеллы писателей Индии; «Шесть
гиней». Новеллы египетских писателей.

19 6 5г.
«Суп и солнце». Новеллы иранских писателей; «Тетушкин пирог».
Новеллы вьетнамских писателей; «Это случилось ъ полнолуние».
Новеллы бирманских писателей.
19 6 6 г.
«В моем городе идет дождь». Новеллы писателей Сирии,
Ливана, Иордании; «Искатель жемчуга». Новеллы израильских писателей;
«Страшная ночь». Новеллы алжирских писателей.
19 6 7 г.
«Дорогая наша земля». Нсвеллы писателей Марокко, Туниса,
Ливии; «Заморская курица». Новеллы писателей Махараштры;
«Браслеты». Новеллы пуштунских писателей Западного Пакистана.
19 68 г.
«Ассигнация в сто батов». Новеллы писателей Таиланда;
«Однажды 'вечером». Новеллы китайских писателей; «Сома».
Новеллы писателей Цейлона; «№ 36». Новеллы японских писателей;
«Тугой узел». Новеллы иранских писателей; «Двенадцать всадников
Маривана». Новеллы курдских писателей.
19 69 г.
«Искры не угасли». Новеллы индийских писателей; «Беглецы».
Новеллы бенгальских писателей.
1970 г.
«Сны и действительность». Новеллы писателей Андхрьг. «При
лунном свете». Новеллы 'писателей Индонезии; «Дети земли»
Новеллы филлипинских писателей.

ПУТИ КОРЕЙСКОЙ НОВЕЛЛЫ
Литература в Корее возникла еще в середине первого
тысячелетия нашей эры. Сначала это были исторические
хроники, жизнеописания святых, лирические
стихотворения. Художественная проза стала развиваться
значительно позднее, в XII—XIII вв., с появлением первых
сборников литературы пхэсоль1. Официальные
историографы и ранее включали в свои труды значительное
количество фольклорных материалов — преданий, легенд.
Однако они не ставили перед собой художественной
задачи, в фольклоре их интересовали только «факты». И
лишь с развитием так называемой неофициальной
историографии, разновидностью которой является и
литература пхэсоль, произведения устного народного
творчества широким потоком стали вливаться в письменную
литературу.
Авторы пхэсоль обрабатывали произведения устного
народного творчества, а также создавали оригинальные
литературные произведения. На ранней стадии развития
пхэсоль (XII—XIII вв.) авторов привлекали в основном
предания и легенды исторического и бытового характера,
но обращали .на себя внимание и устные короткие
рассказы. Оформление новеллы в самостоятельный
литературный жанр произошло лишь в XV ib., когда появились
сборники пхэсоль: «Гроздья рассказов ён Чжэ» Сон Хё-
на, «Рассказы годов мира и благоденствия» Со Го Чжо-
на, «Новеллы из Кымо» Ким Си Сыпа.
Новеллисты этого периода, особенно авторы пхэсоль,
1 Пхэсоль (XII—XVII вв.)—средневековая прозаическая
литература малых форм; бытовала в виде отдельных авторских
сборников, в которые включались новеллы, анекдоты, очерки,
информационные заметки и прочее.

широко использовали в своем творчестве народную по-
веллу и анекдот. Новелла пхэсоль— это очень короткий
рассказ с занимательным сюжетом, предельно сжато
излагающим одип-два эпизода из жизни главного героя.
В рассказе обыгрьивается, как правило, лишь какое-то
одно свойство персонажа — глупость, хитрость, жадность
и т. д. Эпизод обычно оформляют преамбула и эпилог, в
которых либо сообщаются дополнительные сведения о
герое, либо высказывается авторская точка зрения.
Новелла XV в. не лишена социально-критического
аспекта. Осмеянию подвергаются монахи, гадальщики,
богачи. Бичуются общечеловеческие пороки: жадность,
глупость, сластолюбие.
В XVI—XVII вв. создают свои произведения Ким Ан
Но («Рассказы ён Чхопа, написанные в уединении»),
О Сук KjBoii («Смешные записки пхэсоль»), Лю Мои Ин
(«Рассказы О У»). Это — новый этап в
идейно-художественном развитии корейской новеллы. Вместо одного
эпизода (или нескольких однотипных) используются
два-три, причем ситуации различны и персонажи
проявляют себя по-разному. Это позволяет создать более
реалистический, более многогранный образ человека.
Помимо речевой и действенной характеристик используются
иные методы создания образа: портрет, пейзаж,
описание.
Новелла этого периода более социально заострена.
В ней поднимаются проблемы коррупции чиновничьего
аппарата, безнравственности и стяжательства
клерикалов, бесправия женщин и детей наложниц, жестокости
законов феодального общества.
В XVII—XVIII вв. в Корее возникает
просветительское движение, так называемая школа реальных наук.
Основоположником движения, возникшего как протест
против лженаучной деятельности ученых-конфуцианцев,
считается Лю Хён Вон (1623—1673). Он и его сторонники
ратовали за накопление реальных знаний об
окружающем мире, а также выдвигали некоторые
социальные требования: пересмотр системы землевладения,
законодательства, реорганизация чиновничьего аппарата
и т. д.
Школа реальных наук оказала большое идейное
влияние на литературу. В этот период в литературу приходят
крупнейшие писатели средневековья — Ким Май Чжун
(1637—1692) и Пак Чи Вон (1737—1805). Зарождаются
8

новые жанры — повесть и роман. Особенно широкое
распространение получает повесть, большей частью
анонимная.
В области новеллистики ведущее место занимал Пак
Чи Вон. Широко известны его новеллы «Барышники»,
«Яибань», «Отповедь тигра» и др., в которых он проявил
себя главным образом как сатирик. Ревностный
сторонник школы реальных наук, всесторонне эрудированный
ученый, критик и писатель, Пак Чи Вон не мог остаться
равнодушным к порокам феодального общества и в
своем художественном творчестве. Беспощадно
разоблачает он тунеядцев-«ученых», бюрократов-чиновников,,
бездельников-янбаней (дворян).
Творчество Пак Чи Вона ценно и привлекательно тем,,
что оно правдиво отражает эпоху. В литературе Пак Чи
Вон отрицал формализм, был поборником идейности,
актуальности художественных произведений, предлагал
оценивать факты с прогрессивных, демократических
позиций. Писатель часто обращался к устному народному
творчеству, обрабатывал популярные сюжеты, смело
вводил в новеллу очерковые, публицистические элементы.
Он справедливо считается основоположником
критического реализма ,в Корее, оказавшим большое влияние и
на современную литературу.
В XIX в. феодальное общество Кореи переживало
острейший кризис. В стране вспыхивали крестьянские
восстания (особенно в 1811 и 1894 гг.). Политика
изоляции страны от иностранных государств, проводившаяся
более двухсот лет, потерпела крах. При дворе
многочисленные партии вели ожесточенную борьбу за власть.
Господствующим литературным жанром в этот период
продолжает оставаться повесть.
Новеллистика в XIX в. представлена сравнительно
бедно. Известны два анонимных сборника: «Новеллы
Страны зеленых холмов» и «Ходячие рассказы».
Сохранились уникальные рукописи новелл Ким Чже Кука,
датированные 1884 г.
Новеллистическое творчество Ким Чже Кука
заслуживает большого внимания. Оно продолжает лучшие
традиции корейской классической новеллистики,
является как бы ее завершающим этапом. В новеллах «Месть
свахи», «Обманом женится на вдове», «Благородный
вор» и других используются фольклорные сюжеты. Здесь
прославляются трудолюбие, верность, ловкость, осуж-

дается леность, жадность, нечестность. Герои новелл
простые, ничем не примечательные люди.
В композиционном построении новеллы Ким Чже
Кука следуют в основном средневековой традиции. В их
основе трехэлементная схема: преамбула — эпизод —
эпилог. Однако автора привлекают уже не столько
ситуации, сколько человеческие характеры и их
проявления. Его интересуют психология, мотивы
поведения.
Новеллы Ким Чже Кука отличают реализм
изображения, высокие идейно-художественные достоинства.
Увлекательна их фабула, кратки и точны
характеристики, красочен язык, насыщенный фольклорными
изречениями.
Таков в общих чертах путь корейской новеллы
средневековья, хронологическим рубежом которого по
существующей в литературоведении периодизации является
XIX век.
В 1910 г. империалистическая Япония аннексировала
Корею. К национальным эксплуататорам — янбаням и
молодой буржуазии — присоединились иностранные.
Народ страдал под двойным гнетом. Великая Октябрьская
социалистическая революция всколыхнула многие
страны мира, волна ее докатилась и до Кореи. Народ
требовал свободы и независимости от японских
колонизаторов, улучшения условий труда, признания законных
человеческих прав. 1 марта 1919 г. вспыхнуло мощное
антияпонское восстание.
Все эти события во многом обусловили процесс
становления современной корейской литературы,
литературы XX в., прошедшей три этапа в своем развитии.
Первый этап приходится на начало 20-х годов, когда
прогрессивно настроенные писатели представляли так
называемую школу нового направления. Это был
своеобразный протест против развернувшегося в буржуазной
литературе движения «за процветание родины» под
эгидой японского империализма, против декадентства.
Общее направление школы было демократическим,
пролетарским, однако по своему составу она не была
однородной. Наиболее прогрессивная часть писателей
сгруппировалась вокруг журнала «Пламя».
Своей основной задачей пролетарские писатели счи-
10

тали критику современного буржуазного общественного
строя в Корее, борьбу с японским колониальным гнетом.
Журнал «Пламя», объединившиеся вокруг него писатели
сыграли большую роль в становлении и развитии
современной демократической литературы в Корее, заложили
ее основы. Однако эти писатели не смогли еще подняться
до понимания путей переустройства общества. Их
произведения не звали к борьбе, не носили боевого,
революционного характера.
Второй этап в развитии современной корейской
литературы начинается с 1925 г. В этом году произошло
-важнейшее событие в жизни корейского народа: была
создана Коммунистическая партия Кореи. В стране
повсеместно ширилось национально-освободительное движение,
происходили многолюдные митинги и демонстрации,
создавались различные прогрессивные общественные
организации. В этом же году была создана Корейская
ассоциация пролетарских писателей, в которую вошли
крупнейшие писатели того времени — Чо Мён Хи, Ли Ги
Ен, Цой Со Хэ и многие другие. Пролетарские писатели
уже не ограничивались критикой общественного
устройства. Они взяли на вооружение исторический
материализм, стали активно бороться с буржуазными идеями в
литературе, призывали к социальной революции.
В повести Чо Мён Хи «Река Нактонган», в романе
Кан Ген Э «Проблема человечества» и других
произведениях ставятся насущные социальные проблемы.
Особенно большую роль в истории развития современной
корейской литературы сыграл роман Ли Ги Ена «Родная
сторона» (1933). Этот роман — «новая страница в истории
корейской демократической литературы. Писателю
©первые удалось создать широкую, глубоко волнующую
картину жизни корейского народа, его борьбы и
страданий под колониальным и феодальным гнетом, показать,
как под влиянием агитационной деятельности
революционно настроенной интеллигенции в народе зреет
решимость бороться со своими угнетателями» 2.
Японский империализм стремился всеми средствами
подавить национально-освободительное движение в
Корее. Запрещались прогрессивные общественные
организации, наиболее активные деятели подвергались арестам.
2 В. И. Иванова, Ли Ги Еи. Жизнь и творчество, М., 1962,
стр. 43.
11

В середине 30-х годов были арестованы и заключены и
тюрьмы лучшие представители пролетарской
литературы. Корейская ассоциация пролетарских писателей была
распущена. Революционно настроенным писателям
приходилось работать в чрезвычайно трудных условиях.
Качественно новый зтап в развитии современной
корейской литературы начался с 1945 г., со времени
освобождения Кореи от тридцатипятилетнего ига японского
империализма, со времени создания Корейской народно-
демократической республики. На севере Кореи власть
перешла ,в руки трудового народа, были осуществлены
коренные социальные преобразования. Перед
писателями встала новая задача: средствами литературы
бороться за укрепление демократического строя, за построение
в КНДР социалистического общества.'
В настоящем сборнике представлены новеллы двух
периодов: эпохи капитализма, в которую происходило
зарождение и становление пролетарской литературы, и
эпохи существования КНДР, когда в литературе
утверждаются принципы социалистического реализма. К
первому периоду относятся новеллы выдающихся корейских
писателей: На До Хяна — «Из дневника трамвайного
кондуктора» (1924), «У мельницы» (1925), Ли Ги Ена —
«Рассказы о мышах» (1925), Сон Ена — «Вечер
радостного дня» (1928), «Учителя прогнали» (1930), Хан Ин
Тхэка — «Собака» (1932), Ом Хын Сопа — «Жили такие
люди» (1936).
Творческий путь На До Хяна не был прямым. В
ранний период литературной деятельности писатель
находился под влиянием различных декадентских
направлений. Однако впоследствии \в его творчестве происходит
перелом, резко меняется тематика произведений, их
идейная направленность. В новеллах «Из дневника
трамвайного кондуктора», «У мельницы» показаны
бесправные, забитые, обездоленные люди, которые хотят
жить по-человечески, ищут выхода из своего положения.
Основная тема этих произведений — нищета, бесправие
бедняков. Герои новелл На До Хяна борются как умеют:
женщины ищут богатых покровителей, батрак Ли Пан
Вон («У мельницы») мстит за свою горькую долю,
избивая помещика, убивая жену, покинувшую его ради этого
помещика.
Творчество Ли Ги Ена, выдающегося писателя,
который считается одним из основоположников современ-
12

ной корейской литературы, представлено в сборнике
одним из самых ранних его произведений — «Рассказом
о мышах». В этой сказке для взрослых выражен протест
против социального неравенства, звучит призыв к
свержению капиталистического строя: «Богачи сами ничего
не отдадут. Скорее ворона станет белой, как цапля. А
если крестьяне-бедняки объединятся и все вместе
выступят против богачей, вот тогда они смогут отобрать у них
землю!»
В рассказах Сон Ена «Вечер радостного дня» и
«Учителя прогнали» кроме протеста против социального
неравенства, нищеты, бесправия народа выражен еще и
протест против господства японского империализма в
Корее, против дискриминации корейского населения.
Радость по поводу хорошего улова и возвращения
рыбаков домой неожиданно омрачается появлением японцев-
кредиторов, которые отбирают весь улов за долги
(«Вечер радостного дня»). Счастливый день заканчивается
стычкой.
Во втором рассказе Сои Ёна ученика выгоняют из
государственной школы: родители не могут платить за
обучение. Из этой же школы уходит и один из
учителей— он не в состоянии мириться со школьными
порядками, постановкой образования и воспитания в
угнетенной японцами Корее. Ученик и учитель встречаются в
частной школе. Здесь учитель начинает рассказывать детям
правду о положении трудового народа, говорит о
необходимости бороться за переустройство общества, за
освобождение от японского господства.
В рассказе Хан Ин Тхэка «Собака» мы сталкиваемся
с социальными контрастами: крестьяне едва не умирают
с голоду, а богач .вывозит из-за границы дорогую собаку
и кормит ее отборным рисом и мясом.
Новелла Ом Хын Сопа «Жили такие люди» созвучна
новеллам На До Хяна о бедных людях. Семейству Кана
никуда не уйти от нищеты и бесправия в стране, где
процветает эксплуатация человека человеком.
У героев новелл, написанных корейскими писателями
после освобождения Кореи в 1945 г., иные судьбы.
Сбросивший колониальное иго, ликвидировавший
эксплуататорские классы народ Северной Кореи поставил перед
собой ясную и определенную цель — построить
социалистическое общество. И в первых рядах борцов за
социализм, за объединение страны на демократической основе,
13

за мир во всем мире выступили писатели КНДР.
Однако мирный созидательный труд народа Северной Кореи
вскоре был прерван нападением южнокорейских и
американских империалистов. Началась длительная
кровопролитная война. Народ КНДР героически отстаивал свои
социалистические завоевания, свою свободу и
независимость. В этот период было создано большое
количество литературных произведений, посвященных его
самоотверженной борьбе.
Рассказ известного корейского писателя Хван Гона,
бывшего военным корреспондентом, — «Пылающий
остров» (1952) —написан именно на эту тему.
Писатели КНДР много внимания уделяют созданию
женских образов. В большинстве случаев — это новые
женщины, круг интересов которых не ограничивается
домашним очагом. Наравне с мужчинами они трудятся у
станков и в поле, а если нужно, с винтовкой в руках
защищают родину, не теряя при этом своих подлинно
женских качеств.
У медсестры — героини новеллы Ли Ден Сук
«История Ён Чхана» (1956)—нет семьи, муж ее погиб на
фронте. Она усыновляет маленького осиротевшего Ён
Чхана, раненного осколком американской бомбы.
Новелла проникнута гуманизмом, с большой реалистической
силой отражен в ней сложный мир человеческих чувств.
Тема созидательного труда на благо народа стала
одной из главных для писателей КНДР.
Проблема преодоления частнособственнического
начала выведения «родимых пятен» прошлого — в основе
новеллы Ли ён Гю «Ревматизм» (1958).
Осмыслению, всесторонней разработке этой же
проблемы посвящены разнотемные, но созвучные в идейном
плане рассказы «Честь рыбака» (1966) Ким Со Епа и
«Два крестьянина» (1958) Чхон Се Бона.
В жизни народа Южной Кореи 1945 год не стал
переломным, положение трудящихся не изменилось к
лучшему. Сохранились капиталистические порядки, японское
господство сменилось американским. Вооруженная
пулеметами полиция, забастовки, бесконечные аресты и
пытки в застенках, неуверенность в завтрашнем дне, страх —
вот будни героев новеллы Ким Ен Сока «Он Нён» (1966).
Семнадцатилетняя работница ткацкой фабрики Он Нён,
и не помышлявшая прежде о борьбе за свои права,
постепенно превращается в стойкого борца за дело проле-
14

тариата. Автору удалось убедительно показать сложный
процесс развития сознания девушки.
Широк круг тем, привлекающих внимание
передовых писателей Кореи. Многообразны художественные
приемы, которыми они пользуются для изображения
человека. Но цель одна — создание таких произведений,
которые бы глубоко затрагивали ум и сердце читателя,
способствовали совершенствованию человека,
утверждению истинно гуманистических идей.
Д. Елисеев

На До Хян
ИЗ ДНЕВНИКА ТРАМВАЙНОГО КОНДУКТОРА
15 февраля.
-Сегодня мой рабочий день начался, как всегда, рано
утром. Трамвай совершал свой обычный рейс от Больших
Восточных ворот до горы Синнен.
На остановке вошли первые пассажиры: двое господ,
одетых по-европейски. По их обрюзгшим лицам
нетрудно было догадаться, что они провели бурную ночь в
заведении «Ясный месяц».
Утро выдалось холодное. Сильный ветер поднимал
снежную пыль. И всякий раз когда я брался за
сигнальный шнур, мои руки сковывал такой холод, будто я
держал ледышку.
В нахлобученных картузах, с головами, втянутыми в
плечи, пассажиры напоминали людей, которым кто-то
здорово размалевал физиономии и теперь их стыдно
показывать.
. Час был ранний, еще не рассвело. Лишь восточная
часть неба, затянутого пепельно-серыми снеговыми
облаками, чуть-чуть посветлела. Не обременяя себя
соблюдением правил уличного движения, водитель гнал
трамвай по просторной безлюдной улице. Остановка
«Пагода-парк». Вокруг ни души. Лишь пение петухов
нарушает тишину морозного утра. Я уже решил, что здесь
никто не войдет, и дал сигнал к отправлению, как вдруг
у дверей вагона словно из-под земли появилась
женщина. Заметив ее изящную ножку на трамвайной ступеньке,
я дал отбой. Оттолкнувшись другой ножкой от
платформы, женщина легко впорхнула в вагон. До меня донесся
аромат пудры и духов, смешанный с морозным воздухом.
Этот особый аромат всегда наполняет вагон, когда s
трамвай садятся японки или гейши.

Женщина торопливо прошла мимо меня и, опустив
глаза, села па переднее место, как бы стараясь оградить
себя от взглядов молодых людей в европейском платье.
А те двое, еще не успев прийти в себя после ночи,
проведенной с гейтами, оживились и, понимающе
подмигнув друг другу, принялись беззастенчиво глазеть
на вошедшую.
Меня тоже охватило любопытство. Я взял билеты и
компостер и пошел по вагону. Пробил билеты у молодых
людей. Потом направился к женщине и, подойдя, застыл
на месте.
Боже! Неужели это она? Я еще раз внимательно
окинул ее взглядом — от золотой шпильки, которой были
сколоты волосы, до сапожек на ногах. Сомнений быть не
могло: это она.
Женщина тем временем открыла свою сумочку,
вынула оттуда несколько банкнотов и одну из них
протянула мне.
— До улицы Ыйчжу,— небрежно обронила она.
Вручив ей билет и сдачу, я вернулся на свое место.
Миновав Молодежный клуб, трамвай остановился на
Колокольном проспекте. Здесь женщина вышла из вагона
и тотчас же скрылась из виду.
На конечной остановке трамвай делал круг.
Высунувшись из окна, чтобы поймать веревку контактного
ролика, я увидел, что небо заметно посветлело. На
востоке сквозь пелену облаков пробивались первые лучи
солнца. На небе, словно просеянные через решето, еще
мерцали крупные звезды — мелкие давно погасли.
Месяц назад, да, ровно месяц, когда я совершал
свой обычный рейс, трамвай подошел к остановке
«Пагода-парк». Моими пассажирами были какой-то субъект,
смахивающий на сыщика, две японки и кореец, по виду
приехавший из деревни. Затем вошла девушка. В руках
у нее пропасть всевозможных пузырьков с микстурой.
Одета она в какие-то грязные лохмотья. Соломенные
шлепанцы надеты прямо на босу ногу. На вид ей можно
было дать лет девятнадцать-двадцать. Она не была
дурнушкой. Красиво посаженные подсурмленные глаза,
полные щеки, овальный подбородок, не длинный, но и не
приплюснутый нос — все это производило бы весьма
благоприятное впечатление, если бы не лохмотья.
Я механически произнес давно заученную фразу:
— Вошедшие, приобретайте билеты.
2 Зак. 12 J7

При этих словах девушка забеспокоилась: то в окно
посмотрит, то заглянет в лицо стоящему рядом
пассажиру.
Сначала я решил было, что эта особа приехала из
деревни и впервые в жизни попала в трамвай. Подобные
пассажиры обычно причиняли нам немало хлопот: то
забудут пересадку сделать где следует, то нужную
остановку пропустят. А потом все претензии к кондуктору.
Однажды заходит в трамвай какой-то умник, тычет мне
использованный билет с намерением сэкономить на
трамвае пять чен * и думает, что хитрее его нет на свете.
Один вид таких пассажиров раздражает, и всегда
невольно повышаешь голос. Я подошел к девице.
— Ваш билет, красавица... Вы до какой остановки?
А она уставилась на меня и спросила с недоумением:
— Что вы сказали?
— А вы будто не поняли? Я говорю, покажите билет.
Тогда она протянула мне скомканный клочок бумаги,
который крепко сжимала в руке. Я развернул его и
увидел несколько иероглифов: «Ул. Мэйдзи.
Рекомендательная контора».
— Что это такое?
— Мне нужно туда попасть. Вы не могли бы сказать,
где лучше сойти? — спросила она робко.
— Не знаю. Вы бы лучше деньги на билет
приготовили!
— Да нет у меня денег, — тихо ответила она и в
смущении опустила голову. Потом вдруг торопливо
заговорила:
— Уже месяц как я приехала из деревни. Есть
нечего, одеться не во что. Нанялась прислугой в один дом, да
заболела, и меня отправили в больницу. А там
посоветовали обратиться по этому адресу. Вот я и еду...
Теперь мне все стало ясно. Она попала в бесплатную
больницу при генерал-губернаторстве. Кто-то из
сотрудников проникся к ней сочувствием и дал адрес
рекомендательной конторы. Нужда загнала в Сеул эту
несчастную. Меня, человека весьма сентиментального, ее
рассказ взволновал до глубины души, и я не посмел
высадить девушку из вагона.
Я сел на свое кондукторское место, а когда трамвай
остановился у «Золотого колокола», вновь подошел к
девушке.
* Корейская мелкая денежная единица,

— Зачем же вы, голубушка, в трамвай садитесь, раз
денег нет? Вам выходить на следующей остановке.
Возьмите этот талон и помните мою доброту. Если узнают,
что я бесплатно катаю пассажиро-в, меня в два счета
уволят да еще штраф уплатить заставят.
Девушка поблагодарила меня кивком головы.
И вот сегодня я снова встретил ее. Но как она
изменилась! Я всегда считал, что родиться женщиной — это
большая удача. Разве я не прав? Ведь стоит ей только
пустить в ход свои женские чары, и она — жена
миллионера. Один-единственный кокетливый взгляд, и мужское
сердце разбито. Тридцать дней — не такой уж большой
срок. Но какие перемены произошли в жизни этой
женщины! Ведь еще месяц назад у нее не было ни пищи,
ни кро-ва над головой, а вид ее мог разжалобить даже
трамвайного кондуктора... Сегодня она была одета уже
совсем иначе. Ее можно было принять за хозяйку
перворазрядного ночного кабаре. А наш брат, как впрягся, так
и будет всю жизнь тянуть лямку. И все ради куска
хлеба.
Приходится надрываться, чтобы хоть в старости не
умереть с голоду. Да и то неизвестно, будет ли судьба к
тебе благосклонна.
Когда стоишь с утра до вечера на своем рабочем
месте и пробиваешь пассажирам билеты, забываешь, что
тебе двадцать один год, а в жилах у тебя течет горячая
кровь. Трудно представить, что сердце твое может
забиться от 'волнения...
Девушка исчезла. Я не хочу сказать, что все мои
мысли теперь прикованы к ней, по каждый раз, когда я
проезжаю или прохожу мимо той улицы, на которой она
скрылась, мой взор затуманивается.
17 февраля.
Сегодня после выходного мне предстоит ночная
смена. К восьми часам вечера заметно похолодало, ветер
усилился. Откуда-то неслись целые тучи пыли.
На дворе осень. Деревья сбрасывают последнюю
листву, устремляя свои оголенные вершины высоко в небо.
Птицы умолкли, лишь изредка то тут, то там
покрикивают торговцы дровами, погоняя своих волов: «Гей,
окаянные! Пошли, пошли!»
2* 19

В проезде между буддийскими храмами Ендоса и
Чхоллянса сегодня, кажется, холоднее обычного.
Наш трамвай снова у Больших Восточных ворот.
Я перевел контактный ролик и уже собирался дать
сигнал к отправлению, как вдруг, скользнув взглядом по
вагону, заметил женскую фигуру. Это снова была она, та
самая незнакомка, которую я видел позавчера утром.
Это и обрадовало, и встревожило меня. Кровь, уже
было успокоившаяся, забурлила вновь.
«Наши встречи участились», — подумал я, и вдруг от
неожиданной догадки меня бросило в жар.
Трамвай тронулся, я начал проверять билеты. При
мысли, что сейчас я подойду к ней и она протянет мне
билет, сердце учащенно забилось, а тело запылало, как
в лихорадке.
Проверив билеты у нескольких человек, я очутился
возле нее и протянул руку. Мысленно я уже представил
все, что сейчас произойдет, все, до мельчайшей
подробности. Она откроет сумочку, вынет деньги и получит
билет. А потом отдаст его вагоновожатому и выйдет. Но
девушка не шелохнулась, казалось, даже не заметила
моей протянутой руки. Она сидела, надменно глядя
куда-то совсем в другую сторону.
— Получите билет, — попытался я привлечь ее
внимание, но она молча и высокомерно взглянула на меня.
Сидевший рядом с ней мужчина спохватился и вынул
бумажник.
— Сию минуту, — сказал он. Его черные глаза
подозрительно посмотрели на меня из-под очков в золотой
оправе.
«Что бы это могло значить?» — подумал я. Еще раз
пристально посмотрев на девушку и убедившись, что это
именно она, моя незнакомка, я повернулся к ее соседу.
Это был человек лет тридцати, с черными, как смоль,
усами, иссиня-черными глазами и острым носом. Похоже
было, что он мелкий торговец и, видимо, с деньгами.
С чувством собственного достоинства он вынул из
бумажника банкнот, купил сезонный билет и попросил
сделать три прокола. Только теперь я понял, что они
ехали втроем. Третьим был сидевший рядом бледный,
мраморноликий человек, весьма прилично одетый, в
европейском костюме.
Управившись с билетами, я вернулся на свое место.
Усач в золотых очках, только что заплативший за троих,
20

казался мне отвратительном, прямо-fato мерзким
типом. Они вышли у храма Ёндоса, и это вызвало у меня
всевозможные догадки. Мне представлялось, что
мужчина, купивший билет, страшный развратник. Его глаза,
очки, рот — все, казалось, говорило о похоти. Неспроста
же он выбрал такое укромное местечко, как храм
Ёндоса, где собирается весьма сомнительная публика! Нет,
там определенно должно случиться что-то нечистое,
гнусное. И я еще больше вознегодовал на этого грязного
субъекта, а мои симпатии к женщине как-то вдруг
остыли: зачем она согласилась пойти с этаким типом?
На своем скромном посту мне приходилось
наблюдать немало авантюристов и проходимцев из различных
слоев общества. Когда я вижу подобных мужчин и
женщин, меня так и подмывает выругать, осрамить их
публично. Пусть в них заговорит человеческое чувство
стыда. А эта женщина! Подумать только, совсем недавно в
грязных лохмотьях, без гроша за душой, она могла
разжалобить своим видом даже трамвайного кондуктора.
А сегодня сколько высокомерия! И все-таки именно она
вывела меня из душевного равновесия, заставила биться
мое сердце. Поэтому, когда я перестал думать о ней,
на душе стало <.и.всем грустно.
15 марта.
Сегодня выдался теплый денек. А вчера я услышал от
своих сослуживцев удивительную новость. Оказывается
та самая женщина, которую я впервые встретил на
остановке «Пагода-парк», ежедневно на рассвете садится
здесь в трамвай и совершает свой путь до улицы Ыйчжу.
Рассказы о ее внешности, манере держаться точь-в-точь
совпадали с моими наблюдениями. Я был настолько
заинтригован, что решил проехаться утренним трамваем,
хотя сегодня была и не моя смена. Я сильно волновался.
А что если она не сядет в этот трамвай? Но надежды
встретить ее все же не терял.
Когда трамвай подошел к «Пагода-парку», я
поспешно выглянул на улицу. Она стояла на остановке. А
рядом какой-то мужчина. Прижимаясь к ее плечу, он что-то
рассказывал.
Она поднялась в вагон. Прежде у нее были небрежно
собранные в пучок волосы, на ногах комусины *, те-
* Комусины — корейская национальная обувь, резиновая с
загнутыми, кверху носками.
21

перь — модная европейская прическа, туфли на высоких
каблуках. На улице было прохладно, и она накинула
манто. Перстень — его раньше и в помине не было —
сверкал на пальце правой руки, отражая свет фонарей.
В ее взгляде, невзначай брошенном в мою сторону, я
уловил недоумение. Значит, она меня узнала!
Вслед за ней в вагон вошел ее спутник. Это был тот
самый мраморноликий молодой человек, который месяц
назад сошел вместе с ней у храма Бндоса. Я видел тогда,
как он плелся за ней по пятам. А сегодня он уже
держался хозяином, безраздельно владевшим ею, и едва
не лопался от гордости.
— Я чуть не умерла, когда ты не пришел в тот раз,—
обратилась она к молодому человеку, то ли чтобы
пококетничать, то ли чтобы польстить его самолюбию, и
вдруг вздохнула.
— Почему ты обманул меня? Мы могли бы чудесно
провести время. Я так ждала, ты даже себе не
представляешь!
Молодой человек не удостоил ее ответом, давая
понять, что трамвай — не совсем подходящее место для
таких разговоров. Казалось, она поняла его и стала
спокойно оглядываться по сторонам.
Трамвай подошел к остановке, они встали и вышли.
Следуя заранее продуманному плану, я тоже поднялся
и проследовал за ними. Чтобы не вызывать подозрений,
я сильно отстал. Думая, что их никто не видит, они
взялись за руки. Меня словно обожгло. В голове родились
гадкие мысли.
Перед зданием суда они остановились, посовещались
о чем-то и свернули в узкий темный переулок. Я
бесшумно приблизился к ним. Не замечая меня, оба
спокойно беседовали.
— Сегодня я сказала ему, что больше не хочу с ним
встречаться. А он расхохотался и говорит, что все знает
и решительно ничего не имеет против.
— Что он знает?
■— Да что я теперь с тобой.
— Пронюхал, значит.
— Но ему совершенно нет до нас дела. У него в
голове одна только выпивка. Вечно таскает в дом каких-то
людей... Надоело мне это.
Некоторое время они шли молча. Наконец он
предложил:
22

— Пойдем ко мне, согреешься немного.
— Поздно, надо идти домой, уже светает.
— А что делать дома? Если даже...
— Дел-то особых пет. Но мои частые отлучки могут
вызвать подозрение.
— Кого это касается?
Так, болтая, они шли по переулку, пока не очутились
перед какой-то гостиницей. Брякнула щеколда, калитка
открылась, и оба пропали в темноте.
Я пошел обратно. Повернул за угол. Из ярко
освещенного окна гостиницы донеслись их голоса, скрип ми-
дади *. Я прислушался. С минуту все было тихо. Сердце
у меня забилось. Но вот послышался кашель, и свет б
окне погас. На душе стало гадко. Все радужные мечты
вмиг развеялись. Сплюнув от досады, я поплелся в
темноту.
У МЕЛЬНИЦЫ
1
Вода с ревом течет по желобам, приводит в движение
громыхающее водяное колесо и падает вниз, рассыпая
мириады брызг. Когда она попадает в ступу, где
собирается белоснежная мука, с мельницы доносятся глухие
недовольные голоса батраков.
Водяной поток, бурля и пенясь, вьется серпантино-
вой лентой на десять ли**, охватывая горный выступ, а
потом течет дальше по равнине, подходя в одном месте
совсем близко к деревне, где живет Ли Пан Вон. Как
раз тут и стоит мельница. К северо-востоку от нее
раскинулась большая деревня самого богатого и самого
влиятельного во всей округе помещика Син Чхи Гю. Ли
Пан Вон батрачит у Син Чхи Гю, зарабатывая
изнурительным трудом хлеб для себя и своей жены.
Однажды осенней ночью, когда луна своим холодным
светом заливала погруженную в глубокий сон деревню,
* Мидади — двустворчатая раздвигающаяся дверь из
бамбука.
** Ли — мера длины, равная 0,393 км.
23

у мельницы стояли двое: она — молодая жена Пан Вона,
двадцатидвухлетняя красавица, — возраст, когда душу
сжигает страсть, — и он — пятидесятилетний старик, как
лунь седой, такому одна дорога — в могилу.
— Послушай, неужели я совсем неправ? — говорил
старый соблазнитель. — Ты все слушаешь вздорные
россказни старухи Свинне, вместо того чтобы самой как
следует пораскинуть умом. Ведь если ты согласишься, у
тебя будет все, чего только пожелаешь. У такого
голодранца, как Пан Вон, особенно не разживешься. Как
можно прожить век, не испытав всех радостей жизни?
Ну говори, согласна? Если тебя что-то смущает или
тревожит, скажи прямо!..
Ну конечно же, это был сам Син Чхи Гю. Своими
жадными глазами он пожирал жену Пан Вона. Даже и
в темноте было заметно, что женщина очень хороша
собой: горделивая осанка, красиво очерченный рот,
длинные густые ресницы и черные блестящие глаза, высокая
статная фигура.
Она стояла молча, слегка опустив лицо, на котором
застыла очаровательная застенчивая улыбка. Эта
улыбка будоражила Син Чхи Гю, распаляя в нем страсть.
Все ближе и ближе наклонялся он к женщине. Вот его
седые усы почти коснулись ее румяных щек.
— Почему ты молчишь? Ломаешься, да? — цепко
сжав ее руку, продолжал он. — Какая у тебя приятная
рука! Разве можно допустить, чтобы какой-то бродяга
обладал ею всю жизнь?
Женщина даже не пыталась высвободить руку,
только, когда поняла, что он говорит про ее мужа, еще ниже
опустила голову. Преодолев смущение, она сказала:
— Я обо всем говорила старухе Свинне. Но она
считает, что между нами непреодолимая пропасть.
— А, глупости все это. Ты ведь знаешь, что я не
шучу. У меня нет наследника. Принеси мне хоть одного
сына, и тогда все будет твоим. Ну, согласна? Если
согласишься, я завтра же прогоню этого оборванца Пан
Вона, а ты перейдешь ко мне в дом.
— Разве так можно — взять и выгнать человека?
— А что здесь особенного? Скажу, чтобы убирался,
и дело с концом.
— Это бесчеловечно!
— Что? Да вспомни, кем ты была до сих пор. И у
тебя еще поворачивается язык защищать его. Не беспо-
24

койся, все будет в порядке. А теперь пойдем, не то еще
твоего муженька угораздит нелегкая явиться сюда.
— Идите вы первым.
— Это почему же?
— Кто-нибудь увидит, и сразу молва пойдет.
— Вот ерунда. Никому и в голову не придет
заподозрить тебя, коль ты идешь со мной.
Но женщина продолжала упираться. Тогда
разгоряченный помещик потянул ее за руку:
— Да иди же ко мне.
Делая слабые попытки высвободить руку, она
укоризненно сказала:
— Как вам не совестно? А еще такой почтенный...
Женщина всегда лицемерит, когда она согласна.
Син Чхи Гю привлек ее к себе. Она подчинилась.
— А вы не обманете?
— Да нет же...
И две тени скрылись за мельницей.
Спустя четыре дня Син Чхи Гю вызвал к себе Пан
Бона.
Пан Вон покорно опустил перед хозяином голову и
вежливо сказал:
— Я слушаю вас, господин.
— Я очень благодарен тебе за твой честный труд,
но... — Син Чхи Гю цедил слова, стараясь быть
вежливым.
Пан Вон, едва услышав это «но», вмиг догадался, о
чем хозяин будет говорить. Кровь хлынула к лицу, и iBce
поплыло перед глазами.
— ...Сейчас у меня дела идут не так хорошо, как
раньше. Попробуй-ка поискать счастья где-нибудь в
другом месте.
Делать было нечего. Скажи ему хозяин сейчас
«Умри!», и он безропотно повиновался бы. У хозяина
деньги, а за деньги можно сделать все: купить человека
и продать его.
У Пан Бона будто что-то оборвалось в груди. Будь
он один, ушел бы куда глаза глядят, даже если бы
пришлось нищенствовать. Но он не может обрекать на
страдания жену. Набравшись смелости, Пан Вон стал
25

упрашивать хозяина смиЛостивитьсй над ним. Но у
хозяина сердце тверже камня.
С горечью рассказал Пан Вон о случившемся жене.
Он даже просил ее сходить к хозяину: может, старик все
же сжалится над ними. Но жена не стала и слушать
Пан Бона.
— Что же теперь будет с нами? Как жить дальше?
— Ты боишься, что мы умрем с голоду?
— Да уж, конечно, долго ли до смерти.
— До смерти?
— А помнишь, что ты мне говорил, когда тащил
сюда? «Моя дорогая, моя единственная, что бы ни
случилось, я не заставлю тебя страдать». Разве не говорил?
— Говорил.
— А что я видела за это время? Может, у меня были
какие-нибудь радости, развлечения? Только и знаешь
скитаться и батрачить.
— Чего же ты хочешь? Разве я не выполнил своих
обещаний? Разве я заставлял тебя гнуть спину на
помещика? Отвечай!
— Слушать тебя противно. Нечего мне заговаривать
зубы. Помнишь, в прошлом году...
У Пан Бона и без того на сердце кошки скребли, а
тут еще жена подливала масла в огонь.
— Ах ты, змея подколодная! Да за что же ты мне
душу выматываешь?
— Не смей, негодяй, обижать меня!
— Подумаешь! Что тебе сделается, если и обижу.
— Только посмей!
Женщина побагровела от ярости.
— Тьфу, прямо как полоумная!
— Кто же из нас полоумный? Не тот ли, кто не в
состоянии обеспечить жену да еще и поносит ее. Было
ли у меня когда-нибудь серебряное кольцо или
серебряная шпилька? Куда там, даже не заикнулся ни разу...
— Ишь, мерзавка, серебра захотела!
— Это я-то мерзавка? Молчал бы уж, голодранец! —
ей хотелось как можно больнее задеть мужа.
— И ты смеешь называть меня голодранцем? Так
вот тебе, получай!
Не помня себя от гнева, Пан Вон схватил жену за
волосы, пригнул к земле и ударил кулаком по спине.
— Виселица по тебе, негодяйка, плачет!
Он толкнул жену так, что та растянулась на земле.
26

Но тут же вскочила. Волосы ее растрепались, глаза
налились кровью.
— Изверг! Ну что же ты остановился, подлец? На, бей,
убивай! Слышишь, убивай! — и бросилась на Пан Бона,
но тот ударом кулака сбил ее с ног.
— Получай, гадина, коли сама напросилась.
Пан Вон вконец разъярился. Он бил жену, но
странно: казалось, от этих ударов ему было больнее, чей ей.
В пылу гнева Пан Вон не раз колотил жену, но всегда у
него было такое чувство, слсхвно он рвал на части
собственное сердце. Жена была единственным человеком, на
ком он мог вымещать свой гнев. Но не проходило и дня
после ссоры, как наступал мир, подушки их снова
лежали на кровати рядом, а Пан Вон находил утешение в
горьком раскаянии и горячих объятиях жены.
Жена плакала нарочно громко. Вся деревня слышала
ее стенания. Соседи беззлобно шутили:
— Эге! Опять любовный поединок!
Ребятишки окружили двор и глазели, разинув рты.
Соседский парень заглянул к ним, и ухмыляясь,
попытался вмешаться:
— Пора бы уж и кончать!
В этот вечер Паи Вон возвращался домой навеселе.
Лед на душе стал понемногу таять, и он был готов
просить у жены прощения.
Пошатываясь и едва различая дорогу, он шел и
разговаривал сам с собой.
— А, черт с тобой, ублюдок. Уйду, если гонишь, но
мы еще встретимся. На тебе одном, что ли, свет клином
сошелся?
Пан Вон перебрался через канаву.
— Деньги, что такое деньги?! — вслух размышлял
он. —Деньги губят человека. Деньги! Деньги! Да-а! Есть
деньги — есть и человек, а без денег — нет человека.
Еле волоча ноги, он перешел по камням речушку.
— Ох, женушка! И зачем ты выматываешь мне душу?
В голосе его чувствовались невыразимая горечь и
раскаяние. При мысли о жене он выпрямился, словно
все невзгоды миновали. «Да ведь и ей тоже несладко
приходится». И он снова опустил голову. «А я хорош!
Погорячился, так нельзя».
27

Придя домой, он дернул за ручку двери.
— Эй, есть кто-нибудь в доме?
Но ответа не последовало. «И куда это она
запропастилась?»
Пан Вон хотел взломать дверь, но передумал, Оц
вышел на улицу и спросил у соседки:
— Вы не знаете, куда ушла моя жена?
— Вы бы гуляли подольше! Говорят, ваша
любвеобильная женушка принарядилась да на мельницу
подалась.
— На мельницу?
— Да, милый, на мельницу.
— Вот чертовка. И что ей там понадобилось?
Он направился îb сторону мельницы сормоча, что
приходило в голову. Еще издали он увидел свою жену с
Син Чхи Гю.
— А-а-а! — истошно закричал Пан Вон и
остановился как вкопанный. Взгляд его безумно блуждал. В нем
вспыхнула ненависть. Глаза налились кровью, в них
сверкали недобрые огни. Он дрожал всем телом, зубы
стучали, кулаки были стиснуты так, что едва не
лопались жилы.
Увидев Пан Бона, Син Чхи Гю и его спутница
изрядно перепугались, но вскоре пришли в себя и теперь
стояли с таким видом, словно хотели сказать: «Уж коли
увидел, так теперь скрывать нечего».
Пан Вон подбежал к жене и с яростью схватил ее за
руку, зубы у него заскрежетали.
— А я и не знал, что ты такая!
— Какая же я такая?
Она презрительно посмотрела на него.
— Ну, теперь-то ты, кажется, прозрел? Или еще нет?
Отпусти руку. Не прикасайся к чужой женщине.
Запомни: с сегодняшнего дня я не позволю тебе обращаться
со мной, как тебе вздумается! Подлец! Я тебе надоела,
можешь один возвращаться домой и жрать свои помои.
Отпусти, тебо говорят!
Она с силой рванула руку, но освободиться было не
так-то просто. Собрав все силы, она наконец вырвалась
и, растирая руку, в негодовании отвернулась.
Син Чхи Гю, все это время молча наблюдавший за
происходящим, решил вмешаться. Как-то неестественно
кашлянув, он сказал, резко повысшв голос:
— Если налакался, иди-ка лучше куда-нибудь в дру-
28

roe место затевать драку. Ты разве не понял, кто перед·
тобой стоит? — И, злобно сверкнув глазами, добавил.—
Свинья!
Пан Вон стоял молча. В первый миг он готов был до
смерти исколотить этого негодяя. Но мысль о том, что
еще совсем недавно тот был его хозяином, удерживала
Пан Бона, затуманивала его сознание, как опиум. С
самого детства Пан Бону приходилось работать на других,
и слово «хозяин» неизменно приводило его в трепет. Но
отныне Син Чхи Гю не хозяин, а сам он больше не
покорный раб. Отныне Син Чхи Гю — его заклятый враг.
Помещик поднял глаза на Пан Бона:
— Ты что, скотина, уставился на меня?
— Скотина? — тут уж Пан Вон вышел из себя.
Он подскочил к Син Чхи Гю. У того душа от страха
ушла в пятки.
— И ты, мразь, еще смеешь называть меня скотиной?
Да тебя самого повесить мало. Значит, затем ты и
прогнал меня, чтобы отнять жену?
— Э, да я вижу, он свихнулся. Уйти от греха
подальше, не то этот оборванец разбудит во мне зверя.
Син Чхи Гю понял, что ему несдобровать, и хотел
было улизнуть. Увидев это, Паи Вон схватил его за
шиворот и основательно встряхнул.
— Ты куда же, негодяй? Вот я тебе покажу, где раки
зимуют! — Ударом наотмашь он сбил Син Чхи Гю с ног.
Навалился на него и стал душить. Син Чхи Гю не мог
произнести ни слова, только хрипел.
Гнев переполнял душу Пан Бона. И не только из-за
жены. В эту минуту ему вспомнились все обиды,
оскорбления, унижения, которые приходилось терпеть от Син
Чхи Гю. Сегодня он заплатит за все сполна!
— Пусть мне не миновать виселицы, но тебя, гадина,
я ппикончу!
И Пан Вон принялся неистово избивать Син Чхи Гю.
Жена Пан Вона оторопела от ужаса. Она была не в
силах сдвичуться с места.
— Спасите, человека убивают! — вырвался вдруг
пронзительный крик из груди обезумевшей женщины, и
отчетливое эхо пронеслось по безмолвной ночной деревне.
Этот крик лишь прибавил сил Пан Бону. Но вот
со стороны деревни послышались топот, бряцание сабель.
Это отрезвило Пан Бона. Он оставил свою жертву и
прислушался, «Полицейские», — мелькнула мысль.
29

Топот все приближался. Только теперь Пан Вон
осознал, что натворил. Он бросился к жене.
— Бежим!
Та отпрянула от него, как от прокаженного.
— Ты же знаешь, как я тебя люблю! Бежим скорее,
а то патруль нагрянет.
— Я не хочу, беги один!
В эту минуту чьи-то руки, словно клещи, впились в
Пан Бона.
— Попался, голубчик!
Пан Вон хотел вырваться, но чей-то железный кулак
ударил его по лицу. Дальнейшее сопротивление было
бесполезным.
Пан Вона связали и вместе с женой под конвоем
отвели в полицейский участок. Син Чхи Гю чуть живого
отнесли домой.
Прошло три месяца. Отбыв положенный срок, Пан
Вон возвращался из тюрьмы. Син Чхи Гю к этому
времени уже выздоровел и как ни в чем не бывало жил с
женой Пан Вона.
— Этот голодранец причинил мне столько страданий,
по теперь я избавился от него. Я был бы совсем спокоен,
если бы его упрятали лет на десять в тюрьму да
посадили на одну баланду, — не раз говаривал Сии Чхи Гю,
осторожно поглаживая зарубцевавшиеся шрамы.
Еще будучи в тюрьме, Пан Вон решил прикончить
развратницу-жену. Покидая камеру, он дал клятву
вернуться сюда, чтобы провести здесь остаток своих дней.
— Если я нарушу обет, то собственноручно перережу
себе глотку, — произнес Пап Вон и, горько
усмехнувшись, двинулся в путь.
Отмахав двести ли, он пришел в деревню, где жил
прежде с женой. Все сторонились его, даже
бывшие друзья. Как жесток этот мир! Сейчас он казался
еще бездушнее, чем раньше. Целый день Пан Вон
бродил по окрестным горам, и лишь когда на землю
опустилась глубокая ночь, вернулся в деревню. Его путь лежал
мимо мельницы. Перед глазами, бередя старые раны,
возникла картина трехмесячной давности.

«Погоди, м с тобой еще расправлюсь, негодяй»,—
прошептал Пан Вон, сжимая длинный нож, висевший па
боку. А в голове уже возникла мысль прикончить обоих:
и соблазнителя с деньгами и развратницу-жену,
польстившуюся на богатство.
Ночь была холодная. Искрилась мертвенно-холодная
снежная пелена. А на Пан Боне была лишь легкая
одежонка, та, в которой его отправили в тюрьму. Но гнев
и ненависть переполняли душу, и он не чувствовал
холода. Пан Вон прокрался к дому Сип Чхи По. Здесь ему
был знаком каждый камень. Заглянул сначала в
гостиную, потом метнулся к спальне. Вынул нож, постучал
в окно.
— Кто там? — донесся из спальни молодой женский
голос.
В окне мелькнула голова жены, и дверь отворилась.
Пан Вон спрятался за угол дома. Увидев, что никого
нет, женщина снова ушла в спальню, затворив за собой
дверь.
Пан Боном неожиданно овладела нерешительность.
Голос женщины напомнил о прежней жизни. Он
подумал, что, может, и жена не забыла о прошлом.
«В конце концов разве не Син Чхи Гю, этот
мерзкий старик, виноват во всем? Нет, у меня не хватит
мужества убить ее!» — подумал Пан Вон, но тут же
подкралось сомнение: «И ее совесть не совсем чиста».
После долгих колебаний Пан Вон опять постучал в
дверь. Снова появилась жена в стоптанных соломенных
шлепанцах на босу ногу и огляделась вокруг.
— Кто тут? — спросила она и направилась как раз
туда, где прятался Пан Вон.
Отступать было некуда. Зажав ей рот, он приставил
к груди нож.
— Будешь орать — прикончу,— и Пан Вон потащил
ее что было сил к мельнице. Здесь он отпустил свою
жертву.
— Ну как, узнала меня? — спросил он, приблизив к
ней лицо.
Женщина в испуге отпрянула.
— Можешь не бояться. Я сжалюсь над тобой, если
будешь послушной. А иначе... вот это. — Пан Вон поднес
к ее лицу острый нож.
— Ах, это? Но ведь ты трус, у тебя не хватит
смелости. На, коли, трус!
31

Разорвав па груди одежду, она бросилась к Пан
Бону. Тот от неожиданности отвел нож.
— Ты с этим не шути!
— Л я и не думала шутить! Я хоть и женщина, но не
такая трусливая, как ты.
Подбежав к Пан Бону, она выхватила нож и
отшвырнула его. Жена, которая еще минуту назад была в
глазах Ван Пона героиней, теперь казалась ему трусливой и
гадкой.
— Если ты сама этого хочешь, я прикончу тебя одним
ударом, потаскуха!
Ее глаза загорелись злобой. Их блеск, как вспышка
молнии, рассек мрак.
—Теперь мне все равно. Опостылела нищая, жалкая
жизнь.
— Как ты смеешь так говорить? Что же тогда
остается делать мне? Из-за тебя я попал в тюрьму, из-за тебя
не могу вернуться домой. И все же ты не слышишь от
меня ни слова упрека!
— Я всегда знала, что погибну от твоей руки.
Сегодня или завтра — все равно. Ну, убивай же!
— Опомнись!
— Убивай!
— Ну, так получай, змея! — крикнул Пан Вон и,
закрыв глаза, с силой вонзил нож в ее грудь.
— Убийца!.. — простонала она, падая.
На руку, сжимавшую рукоятку ножа, брызнула
горячая кровь. Пан Вон задрожал всем телом. А через
мгновение он тяжело рухнул на тело убитой женщины, вонзив
нож себе в грудь...

Ли Га Ен
РАССКАЗ О МЫШАХ
1
Зимой, в полночь, когда все стихает вокруг и люди
погружаются в царство снов, наступает раздолье для
мышей. Вот и на чердаке дома богача Кима в деревне
Янчжи тоже закопошились мыши.
— Ну, что будем делать? — заговорил Мышь-отец.—
Пора бы и на промысел, брюхо-то пустое.
— На промысел! На промысел! — подхватили Мышь-
мать и мышата.
И все отправились на кухню.
Эта мышиная семья поселилась здесь недавно —
раньше она жила в доме бедняка Су Доля.
Мышь-отца называли Нетопырем, ибо он был
страшен, как летучая мышь. У него большие глаза на выкате
и длиннющие густые усы. Ростом он со щенка и так
силен, что легко перепрыгивает канавы. А на его крепко
сбитой спине можно ковать железо. Однажды он удивил
друзей тем, что осмелился оборвать усы Кошке,
дремавшей на солнцепеке, а недавно помочился на лицо
спящего богача Кима. Этими деяниями он стяжал себе
легендарную славу. Приятели побаивались его, а жена
втихомолку гордилась им и считала, что удачно выбрала себе
мужа.
В семье Нетопыря — стареющая жена да четверо
детей. Замужние дочери, сыновья и внуки жили отдельно.
Это не считая тех, кто попал в лапы Кошке или погиб
в мышеловках.
Перебравшись в дом богача Кима, Нетопырь и его
домочадцы прежде всего прогрызли дыру в амбар, а
оттуда — боковые ходы в хлев и сарай, так что теперь
у них было вдоволь риса и другого зерна. Когда же
приходило желание полакомиться чем-либо, они
пробирались на кухню. Правда, не всегда им везло. Однажды,
3 Зак. 12 33

только они приступили к пиршеству, как Их учуял
хищный нос старшей невестки. Еле унесли ноги, спасаясь от
кочерги. А Нетопыря как-то раз поймал сам богач Ким,
но Нетопырь изловчился, укусил его за палец и
выскользнул из рук. Дома Нетопырь рассказал обо всем
жене. Широко раскрыв глаза от ужаса, жена выслушала
его рассказ и стала умолять не выходить на промысел
днем, не искать лакомств на кухне. Что станет с ними,
если его поймают?! Нетопырь только усмехнулся:
— Ерунда! Вы еще доживите до того дня, когда я
попадусь!
Нетопырь и в самом деле был ловок и силен, в то
время как жена уже превратилась в дряхлую старуху.
Мышата, сыновья и дочери, восхищались подвигами
отца. Мышка-дочь, взобравшись на колени Нетопыря и
нежась в его объятиях, сказала:
— Папа, если у меня когда-нибудь будет дочь, я
выберу ей в мужья такого же молодца, как ты.
При этих словах дочери Мышь-мать гордо
усмехнулась, самозабвенно пожирая рис.
Когда Нетопырь предложил перебраться из дома Су
Доля в дом богача Кима, домашние были против.
И прежде всего жена. «Да как это мы с малыми детьми
в такую даль? Там наверняка есть Кошка или
мышеловка! Уж не будет нам тогда раздолья! Ты хочешь
погубить семью..!» И все-таки Нетопырь настоял на своем:
— Всего бояться — удачи не видать! А беда, она
везде найдет; от нее не скроешься все равно. Ты лучше
послушай, что я скажу. Здесь нам оставаться никак
нельзя. Су Долю самому нечего в рот положить, вся его
семья голодает, а для нас и подавно зернышка не
осталось. Да если бы и осталось — не отбирать же у бедняги
последние крохи! Зато у богача Кима зерна полные
амбары. Если мы и возьмем для себя малую толику, он
не обеднеет, хватит и ему, и его семье. Я знаю, ты
благоразумна, ты не будешь упрямиться. Давай-ка без
лишних слов, собирайся!
Нетопырь сумел убедить жену, и она, а за ней и все
остальные согласились с ним.
Он не ошибся. Перебравшись в дом Кима, они
получили возможность каждый день наедаться досыта, а это
34

ведь самое главное! Конечно, приходилось остерегаться
старшей невестки и ее кочерги, да и самого богача Кима,
но зато иногда удавалось стащить кусок мяса!
И только у жены Нетопыря на новом месте начались
неприятности. Дело в том, что здесь они жили не одни.
Были в этом доме и другие мыши. И вот Нетопырь
частенько стал возвращаться поздно, отговариваясь, будто
ходил в гости. Раньше она ревновала мужа, а теперь
поняла, что все равно это не поможет, и молча проглотила
обиду, сделав вид, что ничего не замечает. А вскоре и
вовсе перестала думать об этом, решив, что хоть на
старости лет надо поесть досыта, выспаться всласть да
порадоваться на детей.
Нетопырь пробрался на кухню, рассчитывая добыть
мяса — дети просили. Он заметил, что сегодня в доме
многолюдно и шумно, все суетятся — значит, должна
быть вкусная пища. И действительно, не успел он
высунуть из норы морду, как запах мяса ударил ему в нос.
Но мясо варилось в котлах, закрытых тяжелыми
крышками. Поднять такую крышку не было никакой
возможности. Нетопырь понял, что придется уйти ни с чем, и
это ужасно его разозлило. Он уже собрался было
возвращаться, но тут решил заглянуть в комнату, так, на
всякий случай.
Через дыру, проделанную под полкой с посудой, он
проник в комнату. Глаза полоснул яркий свет. В
комнате находился только богач Ким. Он сидел на циновке и
считал деньги. Старшей невестки не было. Видно, ушла
куда-то, распутница. Из комнаты напротив доносился
стук скалки, беспечный смех молодой девушки, щелканье
орехов...
На богаче Киме — шляпа. Перед ним — груда денег:
бумажки, серебро, медь. Наверно, и шум в доме сегодня
оттого, что Ким продал рис и выручил за него немало
денег.
Богач кашлянул. Еще раз кашлянул. Потом
раскашлялся надолго. Продолжая кашлять, встал, открыл
двери и вышел. Нетопырь осторожно подкрался к порогу,
прошмыгнул в комнату, быстро огляделся и, схватив
зубами большую пачку бумажных денег, со всех ног
бросился бежать.
3* 35

Домашние Нетопыря были уверены, что сегодня
полакомятся мясом. И отнюдь не проявили особой радости
при виде вороха бесполезной бумаги.
Первой не выдержала Мышка-дочь:
— Папа! А где же мясо? Что это ты принес?
— Деньги, — спокойно ответил Нетопырь.
— А что с ними делать, с этими бумажками?
— Когда у людей есть деньги, у них появляются рис,
мясо и все, чего душа пожелает.
— Эти бумажки превращаются в еду?
■— Вроде того. Помнишь волшебную шляпу из
старинной сказки?
— Ага. Значит, это волшебные бумажки?
— Ну, не совсем. Нужно отдать деньги и взамен
получить зерно, или мясо, или материю, или что другое.
Мышка-дочь молчала, недоуменно глядя на отца.
Потом подумала и сказала:
— Кусочек бумаги не может превратиться в мясо и
рис. Так не бывает. И никто не даст нам риса и мяса за
эти бумажки. Только дураки так делают,..
— Вот потому-то люди и глупы. Такие, как Су Доль,
до сих пор не понимают этого. У кого должно быть
много денег, тот их не имеет, а кто не работает, у того их
хоть лопатой греби! Ну прямо как в сказках! Богачи
обкрадывают бедных, забирают себе заработанные ими
деньги, а нас называют хищниками! Разве не смешно?
И они еще смеют называть воров мышками-воришками!
Бесстыжие!
— А почему семья Су Доля голодает? — вмешалась
Мышь-мать, оторвавшись от зерна, которое она
пожирала.— Ведь каждый год все они работают на поле...
Нетопырь важно расправил усы.
— Потому что все забирают себе богачи — те, у кого
много денег, вот таких бумажек. Ведь за деньги можно
купить что хочешь!
— Папа, значит, не только мы воруем! — радостно
прыгая запищал Мышь-сын.
— Среди воров мы самые честные, — уточнил
Нетопырь.— А потом, разве мы воруем? Богачи едят, а мы
только подбираем остатки. Это не .воровство. Нам тоже
надо есть. Мы ведь живые существа. Так что не надо
думать, будто мы едим краденое. Мы не крадем, а берем.
Раз нам ничего не дают, мы вынуждены брать сами.
— Я больше не буду так говорить.
36

— Ну вот и хорошо. А вспомните-ка Су Доля, этого
глупого Су Доля, — продолжал Нетопырь. — Сегодня он
опять будет гнуть спину перед богачом Кимом и канючить:
«Господин! Умираю с голоду! Дайте хоть десять малей *
риса! Я верну». А этот боров Ким, эта жадина, не даст
ни зернышка, ни кусочка, хотя это ему ничего бы не
стоило. Он захватил землю Су Доля, а возвращать и не
думает! По справедливости хозяином земли должен быть
тот, кто на ней работает. Почему же работает на земле
Су Доль, а владеет этой землей богач Ким? Да потому,
что Ким купил эту землю за деньги, вот за эти бесовские
бумажки! Разве Су Доль не имеет права вернуть себе
свою землю?
Нетопырь говорил горячо, взволнованно — он и чужие
беды принимал близко к сердцу, как свои.
— Как же отнять землю у Кима? — поинтересовался
кто-то из детей.
— Общими усилиями. Ведь покоряться тому, кто
чинит зло, значит усугублять это зло. Богачи сами ничего
не отдадут. Скорее <ворона станет белой, как цапля.
А если крестьяне-бедняки объединятся и все вместе
выступят против богачей, вот тогда они смогут отобрать у
них землю!
— Ты говорил, что нехорошо красть, — робко
сказала жена, — а Су Доль, по-твоему, должен...
— Верно, говорил. Нехорошо красть у равного себе.
Но бедняки должны сообща вернуть себе то, что отнято
у них несправедливо. Понимаешь, в чем разница? Вот,
например, мы. Нам ведь ничего не остается, как кра... то
есть брать у богачей. Но разве мы унизимся до того,
чтобы просить у воров-богачей? Клянчить ворованное
еще хуже, чем воровать!
— На днях жена Су Доля снова приходила просить
риса... Уж так просила, так умоляла, а этим хоть бы что.
Старшая невестка, та, что с хищным носом, только
зудела: «Откуда у меня столько риса? Ты что это в чужом
доме распоряжаешься? Покоя от вас нет. И дома и на
улице, и утром и вечером попрошайничаете. Пошла вон!»
Так бедная женщина и ушла. На дворе холод, а она в
драной одежонке...
Слушая рассказ жены, Нетопырь с трудом переводил
дыхание. Его душил гнев.
M а л ь — мера веса, равная прибл. 1,8 л.
37

— Эта старшая невестка — тварь! Надо будет
помочиться на ее рожу. И ты, жена, тоже помочись.
Не пойму никак, почему это люди с виду -вроде все
одинаковые, а живут по-разному? Вот, скажем, Су Доль.
Не крад... не берет ничего, трудится в поте лица, а семья
у него голодает! Глупые люди. Нам-то ничего другого не
остается, а они почему-то мирятся с судьбой. Дал бы
Су Доль этому Киму как следует!.. Хотя, попробуй
задень богача — забьют до смерти. Еще и в тюрьму могут
посадить. Вот и приходится пресмыкаться. А Ким от
этого только наглее становится...
— Да, жаль мне беднягу Су Доля, — поддакнула
жена. — Уж на что мы ничтожны, а без зерна не сидим.
А у него семья по три-четыре дня крошки в рот не берет.
Ну как можно так жить?
— Люди говорят: бедный дом счастлив детьми.
Вот и жена Су Доля снова беременна. А зачем им дети,
коли в брюхе пусто?
— Да у них только и осталось радости, что
обниматься!
— И то верно. К тому же, как говорится, на тысячу
кур один феникс. Больше детей — больше надежды, что
хотя бы один вырастет удачливым.
— А есть ли среди людей беднее Су Доля? —
спросила жена.
— Еще бы! В одной только Корее их несколько
миллионов.
— И все они стали бедными по вине богачей?
— Ну да. И при этом богачи еще чванятся: мы,
дескать, лучше всех! Попробовал бы среди нас объявиться
такой: ему всё, а другие с голода подыхают. И дня бы
не прожил. Задушили бы.
— Правильно! И я бы такого в покое не оставил!
И я тоже! — запищали мышата-дети.
Ласково обнимая детей, Нетопырь говорил им:
— Дорогие дети! Когда вы станете взрослыми и
начнете самостоятельную жизнь, не забывайте об
осторожности. Мир людей становится все более жестоким, да и
наша жизнь все труднее. Чтобы сохранить эту жизнь,
нужны силы. А еще бывает так: ты хоть и жив, а все
равно что мертв. Как Су Доль, например. Бессилие уби-
38

в a et жизнь. Сила ее возрождает. А где жизнь — taM
добро, красота, истина. Говорят: «Жизнь требует». Это
значит, что для жизни нужна сила. Л сила в единении! Она
бывает разная: добрая и злая. Добрая сила — это
единство тех, кто стоит за справедливость. Злая сила — сила
одиночек, эгоистов. Это путать нельзя. Силу надо
использовать только на добрые дела, на общие добрые дела.
Поняли?
— Поняли!
— Я тоже буду сильной, как папа^ я стану героиней!
— А я буду богатырем и посильнее тебя!
Нетопырь удовлетворенно похлопал детей по задкам.
— Ну-с, а теперь посчитаем деньги! Сколько их тут?
Одна, две, три... Десять бумажек. Старика Кима понос
проберет от досады! Сегодня мы, как богачи, будем
спать на деньгах. Шикарная, право, вещь! Ты, жена, ляг
вот на эту бумажку, а из этой мы сделаем ширму. Ну,
а остальные отдадим Су Долю.
— Это ты хорошо придумал! — сказала Мышь-
мать.— Отдай ему и мою подстилку.
— Хватит. Дашь много —он, чего доброго, еще
обезумеет от радости. У него за всю жизнь не было столько
денег! Оставим себе еще ширму, а Су Долю отдадим
шесть бумажек.
— Как же ты отдашь?
— Очень просто: пойду к нему и отдам.
Нетопырь сложил деньги, взял в зубы и выбежал из
дома. Жена едва успела пожелать ему счастливого пути.
Стрелой примчался Нетопырь к дому Су Доля,
положил деньги на пол и тотчас скрылся.
Жена и дети еще не спали —ждали Нетопыря. Они
налущили много рисовых зерен. Поужинав, мышиная
семья улеглась спать на прекрасные постели из
бумажных денег.
На следующий день у Су Доля неизвестно откуда
появились деньги — шестьдесят вон*. А у богача Кима
весь дом перевернули вверх дном: искали пропавшие сто
вон.
* В о. и а — денежная единица, в настоящее время равна прибл.
70 кои.

Сон Ён
ВЕЧЕР РАДОСТНОГО ДНИ
Несколько раз в год рабочий поселок под названием
Ивовая ветка, что на южном берегу моря, оглашается
барабанным боем. Это причаливает рыболовное судно.
Для мужчин, изнуренных месяцами суровой борьбы с
крутыми ;волнами да черными тучами, и для этих
женщин, что, ожидая, все глаза проглядели, от вечерней
зари и до утренней сквозь слезы вглядываясь в морскую
даль, поистине не бывает дня радостнее, чем этот.
Однако обниматься, целоваться, проявлять чувства
им недосуг. Не мешкая, мужчины берутся за невод с
трепещущей в нем живой рыбой и втаскивают на плот. Им
помогают женщины.
Вот и сегодня наступил этот день. Все бурлит. Бой
барабана! Плеск воды! Приветственные крики!
Безудержный смех!
И только нет-нет да и прорвется старательно
скрываемое нетерпение молодых, которые ждут не дождутся
ночи.
Но вдруг развеялся счастливый сон, померкла
радость: к пристани в европейском костюме, с крагами на
ногах движется кредитор...
В прошлом году рыбаки попали в шторм и
недосчитались нескольких человек, в позапрошлом — из-за бури
судно возвратилось с мертвецами вместо рыбы. Долги
тяжким грузом легли на рыбацкий поселок.
Кредиторы только и ждали, когда придет судно, и
теперь нагрянули, чтобы за жалкие гроши забрать улов,
добытый с риском для жизни.
— Послушайте! Должны же мы что-то продать!
— Если вы люди, оставьте нам хоть немного для
продажи!
— Э-э-х! Долг у нас, конечно, большой, но мы ведь
не отказываемся его платить!
40

В эти возгласы и мольбы железом врезалось: «Нет!
Это нас не касается!»
Ропот нарастал.
— Сукины дети! Ведь мы же попали в шторм!
И вот кто-то не выдержал. Пошли в ход кулаки,
началась потасовка...
Им не страшен шторм. Не страшны волны. Погибнуть
в море не страшно. По-настоящему страшна земля —
этот ослепительный песчаный берег, где
японец-судовладелец да полицейские грабят среди бела дня без
зазрения совести.
Но страх пересиливает гордый дух непокорности.
А тут еще подначки этих выродков — дражайших
отпрысков судовладельца. У самих еще молоко на губах не
обсохло, а туда же, улюлюкают:
— А ну посмотрим, чья возьмет!
Такое кого угодно разъярит...
Море утихло. Зашло солнце. По зыбким волнам
струится золотистый свет. Запоздалая чайка
покружилась и скрылась в дали.
А куда же девались люди? Сколько их было!
Во многих домах нынче ночью сиротливо мерцают
огоньки, а молодые жены да старые матери льют слезы
на своих циновках. На опустевшем судне валяется в
клочья изодранный невод...
И это вечер долгожданного радостного дня?!
Когда же не станет вечеров, таких, как сегодняшний?
«Не заплывайте слишком далеко-о-о!» — летело со
всех сторон вслед уходящим в море рыбакам.м
УЧИТЕЛЯ ПРОГНАЛИ
(Записка одного ученика)
Друзья! Можно ли допустить, чтобы об этом случае
знал только я один? Что пользы, если я в одиночку буду
проливать слезы? И смогу ли я разрешить вопросы
«почему?» и «зачем?», если стану задавать их сам себе?
41

Я не хочу говорить здесь о себе. Да и пет в том
никакой необходимости. Знайте только, что я всего-навсего
деревенский мальчишка, который беззаветно верил
своему учителю и благодаря ему узнал, сколько
удивительного в этом мире.
Могу добавить еще, что я оказался неподходящим
учеником для казенной шестилетней школы, такой
солидной на вид. Меня оттуда выгнали, и теперь я ученик-
скромной частной школы.
Честно говоря, мне вовсе не была противна та
казенная школа с блестящими партами и просторным
спортивном залом. Просто я родился в семье самого бедного
из бедняков нашей деревни и не мог вносить
ежемесячной платы за обучение, так что хочешь не хочешь
пришлось перейти в другую школу, где учат не так
хорошо. Все от нищеты!
Можете судить сами, из каких семей мои школьные
товарищи. Бегают вечно лохматые, словно к их головам
никогда не прикасались ножницы; одежда рваная, не
по росту.
«„В классе всегда цветут цветы кэнари". Как можно
истолковать это выражение? Попробуйте объяснить
просто, как вы понимаете». Такую задачу задал нам в
прошлом году учитель на экзамене в конце второй
четверти. Но, право же, я забегаю вперед. Расскажу по
порядку.
В нашей школе сдвоенные классы, а всего классов —
четыре. Учат нас два учителя. Одного из них мы
прозвали Странным.
На самом деле, все в нем удивляло нас. Ну вот, к
примеру. Раньше он работал в казенной школе, той, о
которой я говорил (она в двух шагах от нашей), но
почему-то оставил ее, такую благоустроенную, и перешел
в нашу — маленькую, бедную. Почему?
По этому поводу судачили не только мы, но и
взрослые.
«Очень странный этот учитель!»—говорили они.—
«Как мог он бросить такое хорошее место, где и
жалованье приличное, и важные господа носят европейскую
одежду? Чего ради перешел в эту нищую школу? Право
же, странно».
По всему было видно, что после перехода в нашу
школу учитель очень бедствовал. Порой даже ходил
голодный.
42

Но какие бы трудности и заботы ни одолевали его,
стоило ему появиться в школе, увидеть нас, как лицо
его освещалось улыбкой и он с неизменным подъемом
начинал урок.
А однажды, в начале занятий, он рассказал нам
нечто, сильно нас взволновавшее.
— Ну-с! — произнес учитель, и нам показалось даже,
будто он сердится. — Теперь, дети, давайте запишем и
запомним кое-что сверх программы! — продолжал он с
таким видом, словно с трудом владел собой.
Учитель подошел к доске и торопливо начал что-то
писать. Не понимаю, как можно писать так быстро и так
хорошо. Когда же мы прочли то, что он написал, на
наши глаза навернулись слезы и отчего-то крепко сжались
кулаки.
Учитель был явно удовлетворен, видя, какое
возбуждение охватило нас, но голос его прозвучал сурово:
— Вот почему, дети, вы должны воспитывать в себе
мужество. И заблуждается тот из вас, кто думает, что
самое большое счастье на свете — стать как можно
богаче. К тому же помните, — продолжал он, — в отличие
от народов других стран мы несем на себе двойной
Когда учитель задал нам вопрос про цветы кэнари,
мы изумились еще больше. Недоумение наше было тем
сильнее, что стояли уже первые холодные дни зимы.
О каких же цветах может идти речь? Мы
переглядывались и смущенно улыбались, не понимая, что кроется за
этим вопросом. Однако потом зашевелились, заскрипели
перьями. А немного погодя, проверив наши работы,
учитель сказал:
— Ну, дети, результаты этих экзаменов, в общем,
неплохие. Однако с задачей на сообразительность ни
один из вас не справился. Так знайте же, — продолжал
он, — цветы кэнари в классе — это ваши лица. Цветы
кэнари— ярко-желтые. Но ваши лица — еще желтее. Разве
вы этого никогда не замечали?
Его лицо на мгновение озарилось улыбкой, но тут же
снова приняло суровое выражение. «Хочет нам сказать
* Имеется в виду гнет корейских помещиков и японских
поработителей, в 1910 г. аннексировавших Корею.
43

еще что-то удивительное», — подуМалй мы и затаили Дь1··
хание.
— По-настоящему, — продолжал учитель, — вашим
лицам положено быть белыми и румяными. Однако это
не так. Вид у ©ас такой нездоровый, что больно смотреть.
Не так ли? А почему? Да потому, что вы из бедных
семей. А известно ли вам, почему ваши семьи бедны? Да
по той простой причине, что, сколь бы усердно ни
трудились ваши родители, — все напрасно!
Кто они, ваши родители? Крестьяне-арендаторы,
которые круглый год работают, и всё — почти
задаром.
А коли тгак, значит, вы тоже в конечном счете растете
и учитесь лишь для того, чтобы, как и ваши родители,
стать людьми, которые работают задаром.
А теперь подумайте, — заключил он, — как все
изменить к лучшему?
Мы готовы были расплакаться. Каждый думал о
своей семье.
Взять хотя бы пашу. И отец, и мать, и все прочие
домочадцы с утра до поздней ночи работают в иоле. А
результаты? К осени вырастают лишь долги да бессильный
гнев отца. «Эх, парень! Бросай ты эту школу! — ворчит
он. — К чему она в этом мире, где человеку себя не
прокормить?..»
Пошумит, пошумит, а потом вздохнет тяжко и
скажет чуть не со слезами в полосе: «Эх! Какому же отцу
не хочется своих детей и одеть получше, и обучить как
следует!»
Ох и тоскливо же делалось в такие минуты!
Зато после речей нашего учителя тоска эта сменялась
решимостью. «Нет!—думал каждый из нас. —
Горевать— пустое дело! Только бы набраться сил, тогда
посмотрим!»
И мы сжимали кулаки.
В каникулы я частенько забегал к учителю, но ни
разу не заставал его дома. Наверняка он ходил куда-то
проводить беседы. Не только в школе говорил он о том,
что думал. To соберет наших родителей-крестьян,
то устроит беседу для молодежи. «Таких людей,
как наш учитель, нет больше на целом свете», —
думали мы.
Он любил всех нас, как младших братьев или родных
детей, мы же тянулись к нему всей душой.
44

Кончились каникулы. Начиналась третьи ЧывёртЬ.
С большой радостью мы отправились в школу. И
право же, никто из нас не мог предвидеть, чем обернется для
нас тот радостный день.
Как и прежде, еще до звонка мы выстроились рядами.
Вскоре подошел учитель и устроил перекличку.
— Хорошо отдохнули? — спросил он.
А потом с дрожью в голосе и с таким печальным
выражением лица, которого мы раньше и представить себе
не могли, сообщил:
— Мне очень жаль вас всех, друзья мои, однако
сегодня нам придется распрощаться.
Для нас это было, как гром среди ясного неба.
— Я был бы рад никогда не расставаться с вами,
дети,— продолжал он, — но что поделаешь, обстоятельства
вынуждают.
Учитель весь как-то ссутулился, словно под тяжестью
ноши. Мгновенно воцарилась мертвая тишина, какая
бывает лишь глубокой 'ночью. У многих из пас на глазах
выступили слезы...
Учитель не спеша пересек школьный двор. И уже
другой вместо него скомандовал нам:
— По местам!
Мы вошли в класс.
Конечно же, нам целый день было не до учебы.
Сердца наши разрывались на части, как будто мы потеряли
родного отца или мать.
«Почему он оставил нас? Неужели опять перешел в
другую школу?» — спрашивали мы друг друга, но никто
ничего не знал.
Лишь много позже мы узнали, что нашего учителя
прогнали.
Почему, за что и кто прогнал такого хорошего
учителя?
Если верить слухам, причиной послужило то, что
мысли нашего учителя были признаны недозволенными. Ему
порекомендовали отказаться от них. Учитель,
разумеется, возмутился и запротестовал. Тогда ему пригрозили
увольнением. Волей-неволей пришлось уйти.
Вот как все было.
С уходом учителя наша школа как-то помрачнела.
Уроков японского языка стало еще больше — пять часов
в неделю. За каждое произнесенное па этих уроках
корейское слово наказывали та целый день.
45

Прошел год, снова наступила весна. Цветут цветы,
щебечут птицы, а от учителя никаких вестей. Говорят,
будто он уехал куда-то за границу.
Куда же в самом деле уехал наш учитель? Как он
живет? И до каких пор будет в изгнании?
Мог ли я не поведать вам эту историю, друзья?

Хан Ик Тхэк
СОБАКА
Я отправился на велосипеде в деревню навестить
своего друга Р., который "дня два-три тому назад
вернулся из тюрьмы, где провел почти год в неимоверных
страданиях.
Был один из тех нестерпимо знойных дней, какие
случаются в конце лета. Пот лил с меня градом. От
деревни R., где я жил, до деревни W. — расстояние порядка
тридцати ли. По хорошей дороге его можно легко
преодолеть за какой-нибудь час, но дорога была узкая,
извилистая, сплошь в выбоинах и ухабах, и езда требовала
значительных усилий. Физически слабым людям, вроде
меня, такое расстояние, пожалуй, пешком пройти легче,
не так изнурительно.
Я изо всех сил жал на педали, но за час не проехал
и двадцати ли. Остаток пути казался мне нескончаемым.
Ехать дальше не хватало сил. Я задыхался, ноги
ломило от усталости, педали больше не повиновались.
На обочине я увидел величавую тенистую зслькову.
Как томимый жаждой путник, бредущий в пустыне,
не может не припасть к повстречавшемуся на его пути
источнику, так и я, утомленный и обессиленный жарой и
ездой, не мог проехать мимо этого роскошного дерева.
Оставив велосипед, я направился к дереву, едва волоча
ноги. Здесь уже собралось несколько человек — стариков-
крестьян лет под шестьдесят. Расположившись
полулежа, они покуривали трубки и неторопливо 'беседовали.
Видя, как я с трудом, обливаясь потом, иду к дереву, они
привстали.
— Ну и жара! — с сочувствием глядя на меня,
воскликнул один из них. — Вас ведь совсем разморило!
Старики стали наперебой выражать мне свое
сочувствие, так искренне и с таким добродушным выражением
47

на лицах, что я поневоле проникся к ним симпатией.
Но, будучи не в состоянии даже говорить, я лишь
улыбнулся им.
— Бог его знает, как это у других получается? — как
бы размышляя вслух, сказал один старик, только что
пришедший с поля. — Никаких удобрений, а урожай что
надо! Л у пас и погода в этом году славная, и удобрений
внесли много, а урожая как не бывало, хоть бы па
семена собрать.
Разговор оживился. Вокруг канавы, в которой
скопилась красная глинистая вода, деревенские ребятишки
подняли шум и гам. Собирались купаться. Я же то и
дело вытирался платком и обмахивал им свое
разгоряченное лицо.
— Странный мир... — снова заговорил подошедший
последним старик и искоса взглянул на меня. Он
вытащил откуда-то из-за спины трубку и принялся набивать
ее. Остальные крестьяне подсели к нему поближе. ,
— Никак о чем-нибудь необыкновенном прочитали в
газетах?
— Если бы не уважаемый Пак Чан, нам бы не
ведать, что и в мире-то творится!
— А ведь сущая правда... — заговорили вразнобой
старики, с нетерпением ожидая, когда же человек,
названный Пак Чаном, начнет свой рассказ. А он,
никого не слушая, молча зажег трубку, затянулся раза
два-три, а затем произнес:
— Сказывают, один человек купил за четыреста вон
собаку. Теперь может спать спокойно и не опасаться за
свое добро.
Старик устремил свой взгляд на видневшиеся вдали
горы.
— Собаку, за четыреста вон1
— А сколько же это ляов * будет?
— Сорок тысяч!
— Вот это да!
— За все наше хозяйство не выручить таких денег...
— Даже вола можно купить дешевле...
— Что же это за собака такая диковинная'?
— Кто ого знает...
Старики зашумели. Они были озадачены словами Пак
Чапа. Взгляды, которые они порой бросали в мою сто-
* Л я и — старая денежная единица в Корее.
48

рону, словно говорили: «Ну что вы на это скажете?»
Сообщи им, что бывают собаки и подороже, они, честное
слово, лишились бы чувств.
— Неужели это правда? — как бы не веря своим
ушам, обратился к рассказчику один из стариков.
Пак Чан, улыбнувшись, ответил:
— Почем мне знать, так говорят.
— Кто же это выбросил на собаку такие деньги?
— Сон Чхам Бон, из нашей деревни. Он вместе с
отцом ездил в Японию, вернулся на днях и привез
собаку.
Старики еще сильнее зашумели.
— Болван... ослиная голова... — раздавались
ругательства в адрес Сон Чхам Бона.
Так я впервые узнал, что Сон Чхам Бои обзавелся
собакой. Не составляло труда догадаться зачем.
Дважды на него совершали нападение зимой прошлого года.
В незавидном положении оказался он и нынешней
весной. Чтобы оградить себя от подобных неприятностей в
будущем, он купил собаку.
Глупец! Какой глупец! Взрослый, а ведет себя как
желторотый юнец. Я не могу не презирать его. И какая
пропасть лежит между ним и его младшим братом С. Н.,
который томится теперь под стражей! Каждый раз, когда
я вспоминаю об этой семье, раздираемой
противоречиями, мои симпатии на стороне младшего из братьев.
Он еще молод, по целеустремлен. Отец проклял
С. Н., и это не было неожиданностью. Рано или поздно
так должно было случиться.
К С. Н. я стал относиться с особым уважением после
одного события, молва о котором разнеслась далеко
за пределы деревни.
Дело в том, что С. Н. отдал арендаторам в
безвозмездное пользование двадцать тысяч пхеов *
принадлежавшей ему по наследству земли. Из-за этого между ним
и его отцом завязалась тяжба. Более того, возник
конфликт между арендаторами и старшим братом. Конфликт,
который коснулся даже крестьян и помещиков из
соседних деревень. С. Н. все-таки выиграл дело. У меня
невольно мелькнула мысль, что между случившимся и
покупкой собаки существует какая-то связь. Как бы то ни
было, а ранней весной, как раз в то время, когда было
* Пхен — площадь, равная 31 кв. м.
Зак. 12 49

совершено нападение, по деревне ходили слухи, будто
С. Н. проломил скалкой головы своему отцу и брату.
Я не стану теперь опровергать эти слухи, однако замечу,
что они только разжигали конфликт между С. Н., его
отцом и братом.
Если бы не старушка мать, С. Н. уже давно разорвал
бы семейные связи и навсегда покинул родную деревню.
Ему было жаль мать, и он изредка навещал ее тайком.
Но разве могла она утешиться минутными встречами
украдкой?! А С. Н. все труднее было проникать в дом
незамеченным. Отец узнал о тайных встречах матери с
сыном, и старший брат установил надзор за домом.
Но не встреч с отцом и братом боялся С. Н., он
опасался, как бы его визиты не навлекли беду на мать. Он
навещал ее только глубокой ночью. Как она, несчастная,
была рада его приходу и как страдали долгими бессонными
ночами, если он не приходил!
Я чувствовал-к С. Н. дружеское расположение. Он
хорошо знал об этом и лишь мне доверял все, даже самые
откровенные мысли и чувства.
А старики все сидели и беседовали, позабыв о
времени.
Сердечно распрощавшись со стариками, я сел на
велосипед и продолжил свой путь. Не прошло и десяти
минут, как я снова взмок — в конце лета у нас стоит
поистине невыносимая жара. Доехал я совершенно
обессиленный. К счастью Р. оказался дома. Его бледное,
исхудавшее лицо оживилось улыбкой. Я поздоровался. В
ответ он крепко пожал мне руку.
До захода солнца продолжалась наша беседа.
Говорили о житье-бытье, о товарищах, оставшихся в тюрьме.
Я собирался отправиться домой, как только спадет жара,
но Р. уговорил меня переночевать у него. Дома срочных
дел не было, а здесь вечером должно было состояться
собрание членов кооператива, и мне хотелось поговорить
с товарищами.
Поужинав, мы отправились к К-, у которого намечено
было собраться. Там уже сидели двое. Минут через
десять народ стал прибывать, и вскоре в комнате
собралось более двадцати человек. Но не успело начаться
собрание, как с улицы донеслись тяжелые таги. Дверь
50

распахнулась, и йа iiopore появился участковый
полицейский — японец. Окинув взором собравшихся, он на
ломаном корейском языке стал допытываться, почему
собрание устроено без разрешения. Хозяин дома долгое время
объяснялся с полицейским, но в конце концов нам
пришлось разойтись.
Я шел с Р. Откуда-то издалека доносился надрывный
собачий лай. Ошибки быть не могло — лаяла собака Сон
Чхам Бона.
— Мы живем почти впроголодь, давимся пшенной
кашей, а собаку Сон Чхам Бона кормят три раза в день
отменным рисом да еще и мясо дают, — произнес Р. и
поинтересовался судьбой С. Н.
Я рассказал. Мы беседовали с Р. до глубокой ночи.
В три часа нас разбудил плач, нарушивший
воцарившуюся тишину ночи. Плакала старуха.
Мы встали и прислушались. Нам стало жутко от
этого скорбного, щемящего душу плача.
— Наверно, кто-то умер, — произнес я.
— Кто знает... — отозвался Р., погруженный в свои
мысли.
— Может быть, в деревне кто-нибудь был тяжело
болен? — спросил я чуть слышно.
— Да вроде бы нет, — рассеянно произнес Р. — И
потом по покойнику такой бы многоголосый вой
поднялся, а тут кто-то один убивается.
Некоторое время он сидел молча, пытаясь по голосу
определить, кто плачет.
— Похоже, это мать С. Н., но отчего она так рыдает?
Ладно, утром узнаем, — добавил он и снова лег.
— Да, утро вечера мудренее, — согласился я и
последовал его примеру.
Наступило утро. Р. не ошибся. Это, действительно,
плакала мать С. Н. Нам сообщили, что С. Н. покусала
собака, и мы тотчас же бросились к нему домой. Но дома
его не оказалось. Только старики молча сидели на
деревянном полу. Мы не хотели их расспрашивать и ушли.
По дороге повстречали К.
— Где С. Н.? — спросил я.
— Он там, за домом, — ответил К., тяжело дыша.—
Даже умирать несчастный не хочет в собственном
доме,— и пошел, дав нам понять, чтобы мы следовали за
ним.
С. Н. тяжело стонал, он был в агонии.
4* 51

При виде его Мое сердце сжалось, на глаза
навернулись слезы. Рядом билась в рыданиях мать.
Вчера вечером С. Н. вернулся из-под стражи.
Дождавшись наступления ночи, не подозревая, что в доме
есть собака, он, как обычно, отправился навестить мать.
Однако не успел открыть калитку, как собака бросилась
на него, сбила с ног и едва не загрызла.
Ярко-красные пятна свежей крови покрывали одежду
С. Н. Не было сил наблюдать это ужасное зрелище.
Прошла неделя. От Р. пришло письмо с
ошеломляющим известием — мой друг С. Н. в состоянии крайней
подавленности наложил на себя руки. Я не мог
сдержаться и заплакал навзрыд.

Ом Хын Con
ЖИЛИ ТАКИЕ ЛЮДИ
Эта история началась в прошлом году, в один из
серых и ветреных осенних дней.
Было уже поздно. Ребята ушли со спортплощадки,
разошлись по домам учителя. Я сидел один в
учительской. Неожиданно отворилась дверь и в комнату быстро
вошла молодая женщина, явно чем-то взволнованная.
Это была мать Кап Кын Бона, одного из моих учеников.
Я привстал.
— Что-нибудь с Кыи Боном?
Среди учеников четвертого класса Кын Бон был
самым младшим (ему едва минуло одиннадцать лет), но и
самым бойким. Он вечно носился по школе, задирая и
своих сверстников, и старших ребят. На неделе ему не^
пременно раза два расквасят нос и зареванного уведут
домой. За вспыльчивый характер Кын Бона прозвали
психом. Вот я и решил, увидев его мать озабоченной, что
он опять подрался с мальчишками. Но женщина сказала:
— Нет, я пришла по другому делу...
Лицо у нее было встревоженное, голос звучал
растерянно.
Мать Кын Бона каждый день, да и не один раз,
попадалась мне на глаза — чаще, чем кто-нибудь другой
из родителей. Каны жили прямо напротив школы, на
другой стороне улицы. Дом был без ограды и стоял,
словно голый, — весь какой-то сморщенный, с
выпирающими столбами. Часто мать Кын Бона видели у школы с
младенцем на руках или за спиной. Летом она
приходила на спортплощадку и подолгу сидела в тени тополей,
спасаясь от жары. Отец Кын Бона частенько
использовал школьный двор для просушки дров — своего двора у
него не было. Короче говоря, в школе эту семью хорошо
знали.
53

Мать Кын Бона долго не решалась начать свой
рассказ. Щеки ее горели.
— Отец наш поехал за дровами .в горы... А тут как
раз лесной патруль. Его схватили, все отобрали и велели
наутро явиться к леснику. Что нам теперь
делать? Если он не пойдет, его заберут в полицию!
Умоляю вас, поговорите с лесничим, уговорите его
простить мужа...
Я взглянул на нее. Глаза ее были полны слез.
— Много он сосен срубил?
— Да какие там сосны — одни палки! Он даже и не
распилил их, хотел столбы ставить. Штуки четыре, не
больше.
Положение было серьезным, и я сказал:
— Попробую поговорить с лесничим. Думаю, он
пойдет мне навстречу. Его сын учится в нашей школе. Ваш
муж сейчас дома?
— Только что ушел. Опять за дровами... Боюсь я за
пего: а ну как опять попадется...
— Значит, он снова...
— Ой, господин учитель, — перебила она меня чуть
не плача, — что я стану делать одна с детьми, если его
заберут?!
От страха она вся тряслась.
— На вас вся надежда. Вас лесничий послушает, вам
он не откажет!
Я не был в этом уверен, но обещал исполнить ее
просьбу.
— Эй, Ен Бе! Ен Бе! — Я стоял перед домом
лесничего и звал его сына. А вот наконец и он.
— Папа дома?
— Он ушел в управу.
— В управу?
Я задумался. Странно!
— И давно ушел?
— Минут двадцать назад.
Жаль, что я его не застал. Очень жаль.
— Не знаешь, зачем он туда отправился?
В это время из дома вышла жена лесничего. Увидев
меня, она поклонилась.
— Здравствуйте, господин учитель! Вы о муже
спрашиваете? Он ушел в управу с докладом. Торопился
очень.
— С докладом? С каким докладом?
54

— Говорил, какие-то люди рубят сосны в лесу, надо,
мол, сообщить.
Я понял, что опоздал с просьбой матери Кын
Бона. Лесничий ушел двадцать минут назад. Мне его уже
не догнать. И я повернул домой, лелея надежду, что
лесничий пошел докладывать по какому-нибудь другому
делу.
Не успел я поужинать, как услышал во дворе чьи-то
робкие шаги и кашель. Это был отец Кын Бона. Войдя,
он низко поклонился.
— Тут жена говорила вам... — начал он несмело.—
Поймали меня в лесу... Были бы деньги — все обошлось
бы! Во дворе у меня грязно. Хотел поставить два-три
столбика, огородить отхожее место...
— Надо было спрятать сосны, чтобы никто не
нашел!— с досадой сказал я.
— Да кто же знал, что этот гад лесник все
пронюхает?— буркнул он и стал раскуривать трубку.
— Такая уж у него работа.
— Это верно. Да только не со всеми он так. Вот,
скажем, Ю из соседнего села каждую ночь рубит по
пять-шесть деревьев, и все ему с рук сходит. Лесник
мимо пройдет и глаза закроет. Так люди говорят...
Он явно досадовал, что так глупо попался.
— Лесничий недавно ушел в управу. Может, еще не
поздно. Пойдите за ним, попробуйте извиниться.
Глядишь, и обойдется.
— От него дождешься! Отхлещет по морде—вот и
весь разговор!
И он ушел, тяжело ступая.
Некоторое время спустя отец Кын Бона снова
пришел ко мне.
— Лесник сказал: если через два дня не
уплатишь штраф, посажу в кутузку. Что вы мне
посоветуете?
— А сколько надо платить?
— Тридцать.
— Чего тридцать?
— Да уж не чен, конечно.
— Тридцать вон?!
Я оторопел. Тридцать вон — немалые деньги! Если их
не уплатить, беднягу возьмут под стражу.
55

— Лучше уж сразу на каторгу. Где я возьму столько
денег? Украду, что ли?
Он сказал это со злостью, словно был готов на все.
Потом выбил трубку и добавил:
— Нет, теперь нам от него пощады не ждать!
Вскоре у ворот моего дома появилась мать Кып Бона
с детьми.
— Господин учитель, — сказала она тихо, — мне
посоветовали вот что: пусть, мол, хозяин твой на несколько
дней уйдет куда-нибудь. Дома его не будет, и штраф не
с кого будет брать! А потом все и забудется!
Я не знал, что ей ответить. Действительно, положение
трудное. Потом решили, что, пожалуй, Кану и правда
лучше скрыться на время. Тогда семью его не тронут.
— Что ж, по-моему, совет не плохой. Я бы так и
сделал.
Но в душе-то я чувствовал, что это их не спасет.
Лесничего все знали: он был беспощаден.
Вечером перед домом Кана я увидел толпу
односельчан.
— Эй, ты! Где хозяин?! Сбежал?! Теперь все кончено,
пойдешь в тюрьму вместо него!
— Ой, господин лесничий, пощадите! Не знала я...
Простите, мы больше никогда...
Лесничий тащил за руку плачущую мать Кын Бона.
— Что-о?! Если не хочешь в кутузку, так плати
штраф. Ну!
— Ой, чем же платить-то? В доме хоть шаром
покати, один пустой котел...
— Так давай сюда котел!
Лесничий вошел в дом и вынес из кухни котел.
— Господин! Не уносите котел! В чем же мы еду
варить будем? Как нам жить-то теперь?!
— А ты не реви. Я беру в залог. Вот явится твой
муженек— и можешь забирать котел обратно.
Довольно усмехаясь, лесничий зашагал прочь.
Женщины загалдели:
—Бессовестная тварь этот лесничий!
— Ворюга! У него в доме не один десяток наших
котлов да кувшинов!
А дядюшка Кан с того дня исчез, слозно в воду ка-
нул.
56

Лесничий по нескольку раз на день приходил к
матери Кын Бона, допытывался, где муж. Селение гудело.
Все ждали развязки.
Прошла неделя. Кап не объявлялся. Кып Бон по
секрету рассказал мне, что отец навещает их ночью, а на
рассвете куда-то уходит.
Прошло несколько дней. Однажды хижина Канов
оказалась пустой. Кын Бон не пришел в школу.
Соседки судачили:
— Видно, ночью собрали манатки и убежали.
Штрафа боятся!
— А куда сбежишь-то?
— Бедному человеку везде не сладко!
Прошел месяц. Дом Кана по-прежнему стоял пустой.
Его уже начали потихоньку растаскивать на дрова... А
потом и вовсе снесли по решению сельского схода.
С тех пор никто толком ничего не знал о семье Кана.
Одни говорили, что живут они в Кондонни, другие, будто
бы видели их в Синданни, а третьи уверяли, что Кана
схватили жандармы. Кто из них прав — можно только
гадать.

Хвая Гон
ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ*
Глубокой ночью 12 сентября 1950 года Ан Чон Хи
вместе с двумя другими девушками-связистками
пробиралась к месту назначения b роту береговой артиллерии
па острове Вольмидо.
До базы девушки добрались на машине, а оттуда им
пришлось идти пешком по пылающему Инчхону под
непрерывный грохот разрывающихся снарядов. Сердца их
сжимались от страха. Временами девушки просто глохли
от свиста бомб, от рева самолетов, проносившихся над
головами. Лица и одежда были опалены, к горлу
подступала тошнота от какого-то отвратительного запаха.
На Вольмидо выгорела вся растительность, все
строения сровнялись с землей, превратились в пепел, а
дороги были сплошь изрыты воронками. Далеко в море то
и дело вспыхивали бесчисленные синие огни: оттуда
стреляли пушки. Осветительные снаряды озаряли крутые
берега и ущелья.
Прибыв на командный пункт роты, девушки
решительно заявили:
— Явились в ваше распоряжение. Будем сражаться
вое вместе!
Командир роты Ли Тэ Хун проводил их к рации.
Началась суровая, тревожная жизнь.
Днем обстрел усиливался. Остров словно задыхался
от лихорадки. Корабельная артиллерия врага с самого
рассвета начинала прочищать горло. Самолеты, как стая
черных воронов, закрывали небо. Земля, точно барабан,
гудела от разрывов бомб и снарядов. Дым и белесая
пыль закрывали солнце. Небо не прояснялось ни днем ни
ночью. Взрывались бочки с бензином, сброшенные с са-
* Печатается с сокращениями.
58

молетов, горели уцелевшие пни деревьев, казалось, даже
камни пылали. Крошечный корейский островок был
жестоко изранен, вывернут наизнанку, десять, сто рая
испепелен.
Здесь получали ранения и гибли бойцы батареи.
Однако девушки скоро привыкли к этой обстановке и
как-то забыли о страхе. Чон Хи не переставала
удивляться мужеству своих товарищей, которые бились к:
врагом не на жизнь, а на смерть. Одежда их была
истрепана, разорвана в клочья, сквозь дыры виднелось
окровавленное тело. А они стреляли и стреляли, не думая ни
о сне, ни о голоде, ни об усталости. В редкие минуты
затишья откапывали обвалившиеся окопы, поправляли
маскировку, переносили раненых. Душой этих
бесстрашных был командир роты Ли Тэ Хут-т. В разодранном
кителе, с исцарапанными плечами и грудью он являл собой
образец собранности и мужественности. Волевое лицо
его дышало уверенностью в победе. Под непрерывным
огнем противника Ли Тэ Хун переходил из окопа в окоп,
командовал боем, проверял наводку орудий, помогал
хоронить убитых, следил, чтобы раненые были
отправлены в тыл.
В один из вечеров, когда затихли воздушные разбой-
пики, повар спустился к реке — там па волнах
колыхалось несколько рыбин, оглушенных взрывом снаряда.
Но не успел дойти до бепега — упал, сраженный
осколком. Кто-то вскрикнул. Командир выскочил из окопа и
побежал к раненому. Он осторожно осмотрел бойца,
приложил руку к его сердцу. В море упал еще один
снаряд. Взметнулся столб воды, но Ли Тэ Χντί, не обращая
внимания, взвалил раненого на -спинν и понес. Однако
когда он дошел до окопа, повар был уже мертв.
Все. это происходило на глазах у Чон Хи. Все
меньше и меньше оставалось в отряде бойцов, все
ожесточеннее становились бои.
Начиная с десятого сентября враг в течение трех
дней без передышки обрушивал па остров такое
количество снарядов и бомб, что невозможно было высунуть
голову из окопа.
Наступило тринадцатое... В одиннадцать часов утоп
противник прекратил обстрел и начал высадку десанта.
Бойцы без устали подносили снаряды и стреляли,
стреляли. В море непрерывно вздымались столбы воды.
Под прикрытием крейсеров и эсминцев сторожевые и
59

десантные катера противника вместе с десантными
лодками двигались к берегу, оставляя за собой высокие
волны.
Примерно в двенадцать часов дня корму одного
эсминца окутал черный дым. Дымовая завеса скрыла
корабль, но было видно, как он накренился. Бойцы
торжествующе переглянулись.
Минут через десять пламя и дым почти одновременно
окутали еще два эсминца.
— Братцы, посмотрите! — радостно кричали бойцы.
Ли Тэ Хун приказал Чон Хи передать сообщение о
подбитых кораблях. Противник, получив отпор,
прекратил атаку и снова начал артиллерийский обстрел.
Ночью пришло поздравление от командующего
фронтом.
Радость охватила всех. Чон Хи, не в силах выразить
своих чувств словами, только растерянно моргала... Как
дороги стали ей эти перемазанные глиной потные лица,
эти изодранные в клочья форменки, сквозь которые было
видно перепачканное кровью тело! Здесь она не
чувствовала страха перед смертью.
Потери роты в бою были немалые: полностью вышли
из строя два орудия, ранено и убито много бойцов.
Четырнадцатого сентября в семь часов утра бой
возобновился. Около часа дня противник снова попытался
высадить десант, но батарея и на этот раз потопила
несколько кораблей.
В роте осталось только одно орудие, да и бойцов
уцелело всего несколько человек. Однако никто из них
не думал сейчас о спасении своей жизни.
Чон Хи трижды передавала радиограмму: «Осталось
восемь бойцов и одно орудие. Пришлите боеприпасы,
боеприпасы...»
Из штаба отвечали: «Мужайтесь! Постарайтесь
задержать врага еще хотя бы на час, на сколько сможете.
Боеприпасы пришлем».
А на рассвете из штаба пришел другой приказ:
«Радисткам вернуться на базу».
Получив этот приказ, Чон Хи растерялась.
Расстаться с бойцами теперь, в разгар боя? Эта мысль приводила
ее в отчаяние. А Ли Тэ Хун? Его образ глубоко запал в
сердце.
Чон Хи поняла, что наступил решающий момент в ее
жизни. Теперь или никогда должно совершиться самое
60

главное. И если она проявит малодушие, это будет
непоправимой ошибкой. Кому нужна тогда ее жизнь, ее
раскаяния и сожаления?
Прежде чем сообщить о приказе подругам, Чон Хи
взялась за ключ передатчика: «Радистка № 1 просит
разрешения остаться. Радистка № 1 просит разрешения
остаться и продолжать работу».
Ответа не последовало. Чон Хи растерянно взглянула
на подруг и снова взялась за ключ: «Радистка № 1
просит разрешения остаться и до конца поддерживать связь.
Просит разрешения...»
Спустя некоторое время из штаба поступило
разрешение радистке № 1 остаться. Обрадованная Чон Хи
пожимала на прощание руки подругам. Им тоже не
хотелось возвращаться на базу. Тяжело было расставаться
с друзьями. Чон Хи вышла вслед за девушками из
блиндажа. К горлу подступил комок.
— Береги себя.
— Не беспокойтесь обо мне, будьте осторожны!
— До скорой встречи!
— До скорой встречи! Прощайте!
— Прощай!
Когда Чон Хи вернулась в блиндаж, у стола с
радиоприемником, о чем-то задумавшись, стоял командир.
Увидев Чон Хи, он спросил с явным неудовольствием:
— А ты почему не ушла?
Чон Хи растерялась и не сразу ответила. Они были
здесь только вдвоем.
— Я получила приказ остаться.
— Приказ?.. — с сомнением переспросил Ли Тэ
Хун. — Если это и так, сейчас у нас нет дела для тебя.
— Почему нет? Я буду сражаться вместе с вами.
Ли Тэ Хун посмотрел на Чон Хи и произнес ;в
раздумье:
— Во г ты какая! Ну что ж, спасибо...
Он хогел еще что-то добавить, но, так ничего и не
сказав, повернулся и медленно вышел из блиндажа.
Чон Хи осталась одна. На душе у нее стало тоскливо,,
но она ни на минуту не пожалела, что осталась.
Светало. Уже стали видны вершины гор на далеких
островах. Чон Хи присела на деревянную скамейку и
стала смотреть на притихшее к утру море. Слева от нее,
глядя в том же направлении, стоял Ли Тэ Хун. Над
входом в блиндаж свешивалась ветка сломанного дерева.
61

— Больше снарядов нам не подвезут, — услышала
Чон Хи голос Ли Тэ Хуна. Казалось, он говорит сам с
собой.
— Уже совсем рассвело, — тоже как бы про себя
сказала Чон Хи.
Ли Тэ Хун промолчал.
Поколебавшись немного, Чон Хи подвинулась и
предложила:
— Присядьте, товарищ командир...
— Спасибо.
Ли Тэ Хун взглянул на скамейку, но не сел.
Чон Хи подвинулась еще и снова сказала:
— Садитесь! В тесноте да не в обиде.
Ли Тэ Хун сел на скамейку и тяжело, словно уронил,
положил руку па стол. Чувствуя какую-то неловкость,
оба некоторое время сидели молча.
У Чон Хи вдруг защемило сердце. Она ясно
представила себе, что это последние минуты, когда они вместе.
И думала сейчас больше о нем, чем о себе. Вдруг Ли Тэ
Хун медленно проговорил:
— МожеФ, тебе сейчас лучше вернуться на базу?
— Почему? — Чон Хи подняла лицо.
— Если до обеда па Вольмидо не пришлют снарядов,
остров придется сдать противнику.
Чон Хи промолчала. Она уже все обдумала, и не об
этом ей хотелось говорить сейчас, а о другом. Но не
находилось слов, мысли путались...
Вдруг Ли Тэ Хун спросил:
— А ты не боишься смерти?
— Нет. Умереть мне не страшно, — тихо ответила
она. — Мне только очень жаль... — голос ее прервался.—
Мне только очень жаль, что я так мало знала вас и
других бойцов... Мне не страшно... и я не жалею, что
осталась... Как-то неловко об этом говорить, но на душе у
меня сейчас очень спокойно. Благодаря вам и всем здесь
я осознала свой долг. Сейчас мое место здесь. Не
ругайте меня, пожалуйста, если все это я говорю не ко
времени.
Ли Тэ Хун молчал, думая о Чон Хи. Он давно помял,
какая это благородная, чистая, самоотверженная
девушка.
— У меня болит сердце за тебя, — заговорил он
наконец.— Я не знаю, что тебе сказать, но, наверное, уже
все сказали товарищи. Мне остается только поблагодарить
62

Тебя... Мы все считаем тебя сестрой. Ты сама не
представляешь, как согреваешь наши сердца перед этим,
видимо, последним боем, в котором все мы можем
погибнуть. Жаль, что нам пришлось так мало быть вместе.
Однако будет хуже, если ты останешься здесь.
Чон Хи отогнала прочь свои мысли и виновато
улыбнулась:
— Извините меня и скажите, как сделать лучше.
Вместо ответа Ли Тэ Хун взял в свои ладони руки
Чон Хи, лежавшие на столе. Они не смотрели друг на
друга, но глаза их светились.
Рядом разорвался снаряд. В блиндаж ворвалась
взрывная волна, подняв тучу песка и пыли. Ли Тэ Хун и
Чон Хи как будто не заметили этого.
— Окуда ты родом? — спросил Ли Тэ Хул.
— Из Чхончжипа.
— Λ что ты делала до вступления ,в армию?
— Работала на ткацкой фабрике ткачихой с 1947
года, а в прошлом году вступила в армию. И сразу же
пошла в военно-морское техническое училище.
Закончила его и через полгода попала на фронт.
Ли Тэ Хун не мог отвести глаз от лица Чон Хи, своей
белизной напоминавшее ему первый снег. Он держал ее
руки в своих и словно что-то вспоминал.
— А я родился в провинции Южная Чхунчхон. Еще
маленьким вместе с переселенцами попал в Северный
Китай, там вырос, там встретил освобождение и вступил
в Добровольческую армию. Как окончится война, решил
вернуться на родину и работать в своей деревне... Для
меня любой работы было бы мало... А войне и конца не
видно... Как бы мне хотелось немного побыть в родной
деревне.
— А родственники у вас есть?
— Только двоюродные братья. А у тебя есть на
фабрике кто-нибудь, кого бы ты хотела встретить?
— Да. Но почти все они ушли на фронт... У меня
много близких друзей. Я больше всего любила говорить
с ними о прочитанных книгах. Если книга
захватывала меня, я могла среди ночи как
сумасшедшая помчаться к кому-нибудь из друзей и читать,
читать вслух...
Уже совсем рассвело. Вдруг Ли Тэ Хун увидел, что
к острову приближаются корабли противника. Он
стремительно поднялся.
63

<— Сообщи в штаб, что противник готовится высадить
еще один десант. — И вышел из блиндажа.
Чон Хи тотчас принялась за дело.
В блиндаже все гудело и рушилось, вход затянуло
пороховым дымом. Единственное орудие в ожидании
приближения противника хранило молчание. Наконец
оно открыло огонь. Далеко в море поднялся столб воды.
Затем еще и еще. Но вот один снаряд попал во
вражеский эсминец. Он, по-видимому, угодил прямо -в
машинное отделение, оттуда клубами повалил черный дым,
совсем скрыв из вида корпус корабля. До корейских
позиций докатилось эхо взрыва, из окопа артиллеристов
послышались радостные возгласы. Следующий снаряд
корейцев попал в сторожевой катер.
Но вот орудие замолчало. Чон Хи опустила руки на
колени и прислушалась. Потом вскочила и помчалась
туда, где все заволокло пороховым дымом.
Снаряд разорвался как раз возле окопа с орудием.
Среди бойцов стоял Ли Тэ Хун с вытянутой левой рукой.
Один из бойцов перевязывал ему руку, бинт тут же
становился ярко-красным.
Увидев Чон Хи, Ли Тэ Хун спросил:
— Ты передала в штаб, что потоплены эсминец и
сторожевой катер противника?
— Да, конечно. Снаряды кончились? — спросила Чон
Хи, не решаясь заговорить о ране.
— Кончились, — ответил тот и кивнул бойцу. —
Довольно.
— Всем взять гранаты и выйти на берег! —
скомандовал Ли Тэ Хун.
И первым привязал гранаты к поясу, набил ими
карманы. Затем приказал бойцам занять позиции на
берегу.
Улучив момент, Чон Хи спросила:
— Вы ранены?
— Пустяки, задело немного.
— Какие там пустяки, — проговорила Чон Хи и
осторожно дотронулась до его руки.
Ли Тэ Хун протянул Чон Хи здоровую руку. Она
порывисто прижалась лицом к его ладони. Затем подняла
голову и произнесла с мольбой в голосе:
— Товарищ командир, разве я не могу сражаться
вместе с вами? Разрешите мне тоже пойти.
— Нет, нельзя, — твердо ответил он.
64

— Тогда дайте мне гранату, — попросила Чон Хи.—
Когда я не смогу работать на передатчике, я
использую ее.
Ли Тэ Хун внимательно посмотрел на девушку и без
слов протянул ей гранату. Потом сделал шаг назад и
вдруг обнял правой рукой Чон Хи за шею и слегка
коснулся губами ее щеки...
Справившись с волнением, Чон Хи села перед рацией
и взялась за ключ. Рядом она положила гранату. Ей
быстро удалось связаться с радисткой № 3, и она
торопливо застучала: «Это мое последнее сообщение. Его
прервет взрыв гранаты. Желаю вам, моим боевым
друзьям, побед во -всех сражениях...»
Чон Хи взглянула на море. Десантные суда
противника уже приближались к берегу. Солдаты прыгали прямо
в воду и, как стая ворон, покрывали берег.
...В Сеуле в углу классной комнаты одной из
гимназий перед рацией плакала радистка № 3. Спотыкаясь,
бежал по бумаге фиолетовый карандаш...
Закончив записывать, девушка вошла в кабинет
командующего фронтом.
«8.47... — читал командующий. — Командир роты и
бойцы взяли гранаты и ушли к реке. Солдаты
противника штурмуют берег. Из расщелин в скалах, из воронок
артиллеристы бросают гранаты. Каждый шаг стоит
врагу многих жизней...
Радистка № 1».
«8.57... На берег с десантных кораблей спущены
танки. Наши бойцы залегли. Комроты Ли Тэ Хун со связкой
гранат поднялся навстречу врагу. Он бросает гранаты...
Танк подорван. Рядом появился еще танк. Командира
больше не видно. Поднялся один из бойцов и тут же
упал. Я больше не вижу наших... № 1».
«9.05... Слева от меня показался танк. За ним еще
один. Движутся на меня... Враги...»
Командующий долго глядел на листок бумаги. Потом
проговорил:
— Мы не забудем их. Врагу никогда не сломить
такой народ!

Ли Ден Сук
ИСТОРИЯ ЁН ЧХАНА
Се1\1ья ён Чхана собиралась на воскресную
прогулку— условились еще накануне. Но сначала всем
троим пришлось немного похлопотать на кухне. Надо
было приготовить в дорогу еду. Отец разбивал куриные
яйца, мать поджаривала их на сковородке, а ён Чхан
мыл посуду. Не обошлось без происшествий.
Непривычный к такому труду, отец уронил одно яйцо на пол, мать
ахнула, всплеснула руками и, еле удерживаясь от смеха,
расплескала подливку из соусницы...
Но вот все готово. Осталось только переодеться. Мать
достала из шкафа и подала ён Чхану шерстяную куртку.
— Ой, когда же ты успела купить? — радостно
воскликнул Ён Чхан, глядя то на мать, то на куртку.
Ему давно хотелось иметь такую куртку! Но мать
только засмеялась и ничего не ответила.
— Мамочка! Моя мамочка! — повторял ён Чхан,.
обеими руками прижимая куртку к груди и кружась на
месте.
— Тебе так нравится? — спросил отец, озадаченный
столь бурным проявлением восторга.
Конечно, куртка была хороша и очень нравилась ён
Чхану. Но дело не только в ней. ён Чхану трудно было
выразить словами то, что творилось у него на душе. Он
просто радовался жизни, и все тут! Ему не надо было-
завидовать никому и ничему на свете. У него есть мама.
И папа... Его семья...
Это радостное чувство родилось шесть лет
назад. Но тогда ён Чхан был еще слишком мал и ни о чем
не раздумывал... Именно тогда малыш Ён Чхан,
приподнявшись на цыпочки, дотянулся до дверной ручки и,
потянув ее на себя, открыл дверь. В комнате за большим
письменным столом сидела заведующая детским домом.
Напротив — какая-то женщина.
66

Увидев ён Чхана, заведующая стремительно
'поднялась и взяла его на руки. Теперь ён Чхан прямо перед
собой видел стекла очков. Уже целый год он живет в
этом детском доме, но его интерес к очкам заведующей
не ослабевает.
— ён Чхан! — улыбаясь, затормошила мальчонку
заведующая. — Смотри, ты очень рад?
Но ён Чхан, не видя причин для особой радости, был
всецело поглощен созерцанием очков.
— Смотри же, мама пришла, ён Чхан!
Тут Ён Чхан оторвался от очков и
вопросительно заглянул в маленькие, светящиеся за
стеклами глаза.
Дети бывают очень чувствительны. Видимо, уловив
во взгляде заведующей какую-то неуверенность, ён Чхан
насупился. Наверное, опять какая-нибудь новая няня.
— Другая няня будет теперь? — без особого
интереса спросил он.
— Да нет же, ён Чхан! Твоя мама пришла!
ён Чхан еще раз заглянул за стекла очков, и вдруг лицо
его оживилось. Он с беспокойством стал озираться по
сторонам, и взгляд его остановился на женщине,
притихшей у окна, ён Чхан уставился на нее не мигая. Он
жадно всматривался в лицо этой женщины, а она улыбалась
ему. Но эта немного смущенная улыбка была незнакома
ён Чхану...
Тогда заведующая опустила его на пол и за руку
подвела к женщине.
— Вы что же, отвыкли друг от друга за время
долгой разлуки? — сказала она. — Ну же, ён Чхан! Обними
свою маму!
Но Ён Чхан не двинулся с места. Женщина тоже
стояла неподвижно, кусая от смущения губы. Заведующая
растерялась, а Ён Чхан уже хотел было расплакаться.
И тут глаза женщины внезапно увлажнились, она
бросилась к ребенку и порывисто прижала его к груди.
— Ён Чхан! ён Чхан! — шептала она, и гладила его,
и прижималась лбом к его щекам, и прятала лицо
мальчика у себя на груди. От ее ласки сердечко ён Чхана
радостно затрепетало.
— А ничего, что у меня рука такая? — с тревогой
спросил он вдруг, протягивая правую руку. Женщина
засучила ему рукав, и он показал ей уродливый шрам — след
от осколка американского снаряда.
5* 67

— Ну конечно же, ничего, милый ты мой, —
засмеялась она и опустила рукавчик.
Этот смех растопил в сердце ребенка последний
кусочек льда, и он так крепко обвил ручонками шею той,
что оказалась его матерью, словно боялся лишиться ее
опять.
Заведующая, наблюдавшая всю эту сцену, не
выдержала и, сняв очки, будто для того чтобы протереть их
тесьмой от платья, кончиками пальцев украдкой
смахнула слезу.
— Мама! Ты возьмешь меня с собой, правда? —
спросил ён Чхан, гладя ладошками щеки женщины.
— Ну конечно же, малыш, мы уйдем отсюда вместе!
— Мамочка! Мама! Мама?
ён Чхану хотелось без конца повторять это слово.
И вот ён Чхан прощается с обитателями детского
дома и покидает его для -новой жизни.
Мать и сын идут по улице.
Небо над ними такое ясное, а воздух такой свежий!
Под ногами шуршат опавшие листья, в траве жужжат
букашки и жучки. И даже грязная вода в воронке от
бомбы блестит под лучами осеннего солнышка, точно
зеркало.
Мать ведет сына за руку, то и дело поглядывая на
него.
— Хочешь на ручки? — спрашивает она, и мальчик
радостно отвечает:
— Хочу!
Замирая от счастья, прячет он лицо на
груди матери. И слышит гулкий стук ее сердца. Ему
становится особенно тепло и уютно. Ён Чхан
тихонько поднимает руку и дотрагивается до
гладкой щеки матери. Мать смеется и гладит его
ручонку. Рука у матери белая и мягкая. И вдруг Ён
Чхан узнает эту руку!
— Мам! Это ты была «сестричкой»?
Женщина вздрагивает. Ей хотелось, чтобы ён Чхан
считал ее родной матерью. Так было бы лучше для него.
И подумать только, он запомнил ее руки! Руки ласковой
медицинской сестры, что была рядом с ним, у его
постельки в больничной палате в те страшные дни
невыносимой боли после ранения.
Ну что ж, пусть ён Чхан думает, что его выхаживали
руки родной матери.
68

Бедный малыш! Сначала он потерял мать и остался
на руках у бабушки. Потом погибла при бомбежке и
бабушка. Сколько жестоких потрясений выпало на долю
этого маленького существа! Не удивительно, что мальчик
так сильно привязался к нежным рукам медицинской
сестры. Позже, в детском доме, он долго еще тосковал
по их теплой ласке.
Итак, новая жизнь началась. Мать и сын привыкали к
ней постепенно. Мать работала в больнице. Она уходила
чуть свет, а возвращалась затемно. Дома тихими
вечерами изливала на ён Чхана весь пыл пробудившейся
материнской любви, ён Чхан обожал свою мать. Ему
нравились ее глаза с затаенной печалью, ее тихий, иногда
строгий голос, мягкие руки. Как хорошо было жить с
мамой! Но о ён Чхане заботилась не только мама. Его
частенько навещали ее сослуживцы, дарили то игрушки,
то чулочки, то ботиночки. И все говорили ему: «Твоя
мама— замечательный человек!»
Сначала ён Чхану очень нравилось, когда хвалили
его маму, потом он привык. Лишь как-то спросил у
матери:
— А почему Тон Хо никто не дарит игрушек?
— Разве Тон Хо не дарят игрушек? — переспросила
мать. — Право, не знаю...
Тон Хо — это мальчик из соседнего дома, с которым
дружил ён Чхан. Они часто играли вместе во дворе.
Тон Хо — с лакированным «джипом», Ей Чхан — с
деревянным слоном, ён Чхану, как ни странно, нравился
кроткий слон, а Тон Хо любил возить «джип», громко
«бибикая». Ему не надоедало целыми днями гонять
машину или возиться с трактором.
Однажды уже темнело, когда мать возвратилась с
работы и позвала ён Чхана домой. Ен Чхан стал
поспешно собирать игрушки, в которые они с Тон Хо играли весь
день. Но Тон Хо трудно было сразу расстаться с
любимой машиной, и он старательно, до блеска натирал
рукавом крышку «джипа».
— Давай скорее! — потребовал ён Чхан.
Тон Хо чуть не заплакал, возвращая машину, и Ён
Чхану стало жаль приятеля.
— Мама! Почему Тон Хо никто не дарит игрушек?—
снова спросил он у матери, когда они пришли домой.
На нее смотрели такие чистые и доверчивые глаза
ребенка, что женщина не могла солгать.
69

— Понимаешь... — начала она и запнулась.
— Давай, мама, подарим ему этот «джип»! —
предложил ён Чхан, и мать кивнула головой в знак
согласия.
Ен Чхан помчался к приятелю.
— Возьми, это тебе! — и он обеими руками
протянул игрушку, счастливый от сознания, что делает
доброе дело. Но Тон Хо сердито оттолкнул его руки, и
«джип» упал на земляной пол.
— Не нужен он мне! — закричал Тон Хо.— Папа сам
купит мне такой же!
ён Чхан даже оторопел от неожиданности.
— Тебе ведь люди из жалости дарят игрушки! Ты
же сирота! — ехидно продолжал Той Хо, вызывающе
глядя на ён Чхана.
У Ён Чхана будто язык отнялся. Он побледнел,
губы его дрожали. И вдруг он закричал с надрывом, так
что даже жилки на висках вздулись:
— Я не сирота!
Но Тон Хо, казалось, только этого и ждал.
— Ты думаешь, это твоя родная мама? —
презрительно продолжал он, вздернув подбородок.— Ты же
приемыш!
Тут ён Чхан не выдержал. Если он до сих пор лишь
смотрел на Тон Хо, не веря своим глазам, то теперь
засопел и с яростью вцепился тому в волосы, а потом
стал пинать его ногами. Тон Хо, в свою очередь, дал ён
Чхану подножку. Оба свалились на пол. Подоспевшая
мать Тон Хо еле разняла драчунов.
Рыдая, побрел ён Чхан домой. Не только от обиды
плакал он. Из головы не выходили слова Тон Хо. А вдруг
это правда?
Мать удивилась, увидев залитое слезами лицо ён
Чхана.
— Что случилось, сынок? С кем-нибудь поссорился,
да? — спрашивала она, привлекая его к себе и утирая
ему слезы.— С кем же ты не поладил? И есть ли из-за
чего плакать?
— Тон Хо на меня... сирота... — сквозь слезы
невнятно пробормотал ён Чхан.
— Ну-ну, успокойся. Только глупыши плачут из-за
таких пустяков, — не разобрав его слов, стала утешать
мать. Но ён Чхану стало еще обиднее от того, что мать
не поняла его, да еще и осуждает.
70

— Он обозвал меня приемышем! — зло выкрикнул
ён Чхан и вдруг увидел, как у матери задрожали губы.
— Да перестань реветь! — прикрикнула она уже
совсем не тем голосом и как-то особенно плотно сжала
губы. Испуганный ён Чхан притих. Никогда он еще не
видел свою маму такой сердитой и взволнованной.
— Пойди умойся! — приказала она.
Ён Чхан стремглав выбежал вой.
Когда он вернулся, мать порывисто обняла его. Она
не могла простить себе, что накричала па своего
бедного сынишку.
— Мама нехорошая, да? — спросила она ласково.
— Нет! Самая лучшая! — ощущая на шее горячее
дыхание матери, отвечал ён Чхан.
— И ты для меня самый лучший!..
Они больше ни о чем не говорили и только долго-
долго сидели обнявшись.
Пришло время, и ён Чхан первый раз пошел в
школу. В тот день по небу неторопливо плыли облака,
похожие на клочья белой ваты, в новом четырехэтажном
здании школы спешно заканчивались последние работы.
А однажды...
Ён Чхан, возвратясь из школы, кормил травой своего
кролика и вдруг услышал стук в ворота. Он бросил
траву кролику в клетку и пошел посмотреть, кто стучит. У
ворот стоял незнакомец в военной форме без погон. Увидев
Ён Чхана, он так и застыл на месте.
— Вам кого? — спросил ён Чхан.
— Ты ён Чхан? — вопросом на вопрос ответил гость.
Ён Чхан отчего-то смутился, и у него сильнее
забилось сердце. А незнакомец все не сводил с него глаз.
Не выдержав этого взгляда, ён Чхан уставился себе
под ноги и утвердительно кивнул.
— Неужели я нашел тебя, Ён Чхан?! — сказал
незнакомец. Внезапно нагнулся и крепко обнял ён
Чхана. Мальчик уловил новый для себя запах
табака.
Через мгновение незнакомец отстранил от себя ён
Чхана и стал внимательно разглядывать его. Он все
смотрел, смотрел, будто не мог насмотреться.
— Как вырос — не узнать! — пробормотал он и вдруг-
снова порывисто обнял и прижал мальчика к себе.
71

Столь бурное проявление чувств со стороны
незнакомца озадачило и вместе с тем растрогало Ен Чхана-
— Вы кто? — наконец решился спросить он.
Незнакомец вздрогнул и отвел глаза. Ен Чхан
высвободился из его объятий. Мальчиком овладела тревога.
А у ворот, переводя недоумевающий взгляд с одного
на другого, стояла мать, держа в руках узелок с обедом.
Увидев ее, незнакомец нисколько не смутился.
Зардевшись, он широко улыбнулся матери Ен Чхана:
— Извините, что без предупреждения. Где я только
не был! И в детдоме, и в народном комитете разыскивал
его, еле-еле нашел...
При этих словах мать вдруг побледнела и прижала
руку к лицу.
— Постойте, я, кажется, поняла! — прервала она
незнакомца.
— А ну, Ен Чхан! Беги к Тон Хо, поиграй с ним! —
приказала она сыну.
Ен Чхан без оглядки помчался к товарищу. Он
смутно ощущал необычность происходящего.
— А кто к нам приехал! — выпалил он, еле переводя
дух, лишь только увидел Тон Хо, игравшего возле дома.
— Кто? — без особого интереса откликнулся Тон Хо.
— Отец приехал!
Ён Чхан и сам не знал, зачем он так сказал. Только
на душе у него стало очень радостно. При виде
сияющего Ен Чхана у Тон Хо заблестели глаза, и он вплотную
подошел к приятелю.
— Правда? — тихим голосом спросил он.
— Правда! — ответил ён Чхан с какой-то
необъяснимой убежденностью.
— Отец приехал, — снова повторил он.
— Вот здорово!—воскликнул Тон Хо.
ён Чхан не помнил себя от радости, ему казалось,
что ом вот-вот полетит по воздуху. На месте не сиделось,
и мальчик побежал обратно.
Еще от ворот он увидел сапоги, оставленные у порога.
Увидел и оробел. Радостное возбуждение вмиг как рукой
сняло. Сердце тоскливо сжалось. А вдруг он ошибся?
И это совсем не отец? Что тогда?
ён Чхан осторожно приблизился к двери. Из
комнаты отчетливо доносились голоса.
— ...Заведующая рассказала мне о вас. Не знаю, как
вас и благодарить, — говорил мужчина. — Если бы вы не
72

спасли его во время бомбежки и не выходили с такой
самоотверженностью, теперь бы мой сын...
«Он назвал меня сыном!» — пронеслось в голове ён
Чхана, и все поплыло перед глазами. Как хотелось
ворваться в комнату с криком: «Отец!» Но он не посмел
этого сделать. Ноги словно приросли к полу, а руки к
дверному косяку. Смутная тревога заглушила радость.
— Умоляю вас, хоть несколько денечков
подождите!— услышал ён Чхан дрожащий голос матери, и ему
показалось, что она плачет.
— Я долго думала, прежде чем решиться на этот
шаг. Мне показали извещение о вашей гибели, но я
предвидела возможность ошибки — во фронтовой сумятице
всякое бывает... и все-таки... люди меня предостерегали...
но черные глаза малыша... эти глазенки, такие недетски
печальные, покорили меня. Я ведь и сама пережила горе:
муж погиб при бомбежке...
Мать замолчала. Должно быть, снова заплакала, ён
Чхан стоял, бессильно прислонившись к двери, и ни о чем
не мог думать. Только весь дрожал.
— Одно могу сказать: ему гораздо нужнее было
сердце матери, чем все блага детского дома... — проговорила
она наконец и так тяжело вздохнула, что у ён Чхана
сжалось сердце.
— Ведь он считает меня родной матерью, —
продолжала она. — Нужно время для того, чтобы подготовить
его, как-то смягчить удар. Хоть несколько дней
потерпите! А потом я сама провожу его к вам.
Снова послышались ее всхлипывания.
ён Чхан стоял не шелохнувшись, словно
пришибленный, уставившись прямо перед собой невидящим взором.
Голодный кролик, фыркая, просовывал мордочку сквозь
решетку клетки. Ветер играл ветвями развесистой ивы.
Щемящая жалость к матери охватила ён Чхана. К
горлу подступил комок, по щекам потекли слезы. Утирая
их рукавом, ён Чхан снова побежал к Тон Хо.
— Ты что плачешь? — спросил Тон Хо, потянув за
рукав, которым ён Чхан закрывал глаза.
— Это... не отец! — только и смог вымолвить ён
Чхан, выскочил вон и наедине с собой дал волю слезам.
И побежали дни... Храня друг от друга свою тайну,
мать и сын были особенно ласковы друг с другом. За
эти несколько дней мать заметно осунулась. В ее
волосах засверкали серебряные нити, глаза провалились.
7а

Что делать? На что решиться? Они так привыкли друг к
другу, так сроднились. Она не мыслит жизни без Ён
Чхана. Для ребенка это будет тоже тяжелая травма.
Конечно, родной отец имеет право на своего сына. Но
ведь и ее Ён Чхан считает родной матерью! Эти вопросы,
не дававшие покоя ни днем, ни ночью, оставались без
ответа.
В одно из воскресений отец вновь зашел к ним. Едва
ён Чхан услышал стук в дверь, как сразу понял, что
это он. Мальчик открыл дверь и очутился лицом к лицу
с отцом.
— Почему вы так долго не приходили? — обрадован-
но воскликнул ён Чхан.
— А ты ждал меня? — ласково спросил отец.
Ён Чхан кивнул. Он не отрывал глаз от лица отца и
готов был уже повиснуть у него на руке, но сдержался.
Ему почему-то показалось, что это могло бы огорчить
мать.
— А мама ушла в магазин! — сказал мальчик.
— Ён Чха«, ты не хочешь пойти со мной погулять? —
смущенно улыбаясь, спросил отец.
— А мы с мамой собирались в горы.
— Значит, отпадает! — невесело усмехнулся отец. —
Может быть, ты хоть прдарок примешь?
ён Чхан взял протянутую ему небольшую коробку,
из которой так соблазнительно пахло чем-то вкусным.
Но не гостинец, а печаль отца заставила дрогнуть сердце
мальчика.
— Пойдемте вместе с нами .в горы! — предложил
Ён Чхан. У отца посветлело лицо, и он шутливо
взъерошил волосы сыну.
А мать из-за ограды наблюдала эту сцену.
«Как-никак он его родной сын», — думала она. И с этого дня
стала по ночам готовить одежду ён Чхану. На лицо ее
легла печать какой-то решимости. Делал ли Ён Чхан
уроки за письменным столом, обедал ли — он постоянно
ловил на себе взгляд матери, полный любви и глубокой
печали.
Это были тревожные дни. ён Чхан чувствовал, что
мать все-таки решила отдать его отцу. И всячески
старался угодить ей. Порядок в доме наводил тщательнее,
чем прежде, учился еще прилежнее и об отце старался
не напоминать. Но тень грусти не сходила с лица
матери, ён Чхану во что бы то ни стало хотелось ©идеть мать
74

счастливой, заставить ее смеяться, как прежде. Уж он и
песни для нее пел, и кролика изображал, выгибая спину
и оттопыривая уши. А чуть заслышит далекий гудок,
тут же повторит его, неожиданно изменив голос.
Мать потихоньку наблюдала за Ен Чханом, силясь
понять, что все это значит. На этот раз Ен Чхан, все
более увлекаясь, стал с усердием подражать
кондуктору. Но мать ее смеялась. Ничто не могло рассмешить
ее — всем ее существом владела мысль о предстоящей
разлуке с сыном.
Ён Чхан внезапно прекратил игру.
— Я не пойду! — закричал он вдруг с тоской и
слезами в голосе.
Изумленная мать быстро подошла к нему, охватила
ладонями его лицо и заглянула в глаза.
— Куда ты не пойдешь? — с опаской спросила она.
— К отцу не пойду! Мне и без него хорошо! Я буду
жить с тобой!
Мать так и застыла на месте.
— Значит, ты «все знал?!
Еще раз почувствовала мать, какими неразрывными
узами связаны они с сыном. Поняла, что уже не имеет
права отрывать ребенка от себя. Ён Чхан захотел
остаться с нею. Ему нужны материнская ласка и забота.
Нашлись добрые люди, посоветовали: есть только
одно средство не разлучать Ен Чхана ни с отцом, ни с
матерью — жить всем троим вместе, одной семьей. Это
поняли и сами родители, ён Чхан же был рад больше
всех.
И вот живет семья из трех человек.
...Мать надела сиреневую кофточку и завязывает
тесемки перед зеркалом. Отец сидит на стуле и, попыхивая
папиросой, терпеливо ждет, когда она закончит свой
туалет.
Прислонившись к стене, стоит в новой куртке Ён Чхан
и наблюдает в зеркале за отражением матери.
— Мама! — тихонько окликает он. Мать
оборачивается. Ее глаза смеются.
— Мама! Родная моя!

Ли Ен Гю
РЕВМАТИЗМ
Матери Ен Силь * уже за сорок, но никто не дал бы
ей больше тридцати семи — тридцати восьми лет — такая
она крепкая и румяная. Тем не менее всему поселку
известно, что мать Ен Силь страдает ревматизмом.
Все началось с прошлого лета, с тех пор как она
побывала в амбулатории и пожаловалась на припухлость
и сильное жжение в левом колене. Врач определил
ревматизм, прописал какие-то порошки и посоветовал
делать луковые компрессы.
Нет! Мать Ен Силь не лежала пластом! Больная, она
и на кухне управлялась, и к соседям захаживала.
Натолчет, бывало, луку, укутает колено — и к соседке.
А там постучит кулаком по больной ноге и скажет, будто
даже с похвальбой:
— Вот как разовьется мой ревматизм, так и останусь
я безногой калекой!
При этом она вовсе не следовала поговорке: «Надо
похвастаться болезнью, тогда она пройдет». Нет! Просто
мать Ен Силь была очень тщеславной. Любила, к
примеру, свои белые руки;* никогда не знавшие изнурительной
работы, и страшно гордилась тем, что у нее такие тонкие,
красивые пальцы, кончики которых напоминают
кисточки для письма. Говорят, она гордилась даже тем, что у
нее на кухне крысы ростом с упитанного щенка. Уж
такая она была.
Между тем лечение дало свои результаты, и через
несколько дней болезнь как рукой сняло. Вот чем
действительно стоило похвастаться! Однако именно об этом
мать Ен Силь не желала распространяться. А все пото-
* В Корее, особенно в сельской местности, женщин-матерей
принято называть по имени младшей дочери или младшего сына.
76

му, что как раз в ту пору в их поселке дождями размыло
каналы *, и на собрании женсоюза было принято
решение восстановить их собственными силами. Охота была
матери Ен Силь возиться в грязной сточной воде! Она
снова наложила луковый компресс и была весьма
довольна тем, как ловко всех провела. Ревматизм оказался
очень удобной болезнью.
В конце концов мать Ен Силь перестала
накладывать луковые компрессы, но всякий раз — шла ли она к
соседкам, заходили ли соседки к ней чайку попить —
неизменно постукивала кулаком по колену и
произносила привычную фразу:
— Я из-за этого ревматизма ночей не сплю!
Скоро вся деревня знала, что у матери Ен Силь
ревматизм, и ее уже не тревожили, не приглашали ни на
какие работы.
Вообще мать Ен Силь привыкла думать, что ей везет
в жизни. Муж хороший, не пьет, не курит, получку всю
до копейки приносит, а уж кроткий — воды не замутит...
С детьми тоже все ладно: один сын, одна дочка. Сын
учится в средней школе, дочка Ен Силь — в начальной.
Все в жизни шло так гладко, что даже не было повода к
какому-либо недовольству. Нет, один повод, пожалуй,
был. Дело в том, что муж имел хоть и совсем
крохотную, но собственную лавчонку и называли его хозяином.
А с весны прошлого года он взял да ни с того ни с сего,
по доброй воле, пошел работать в
производственный кооператив. Мать Ен Силь не очень
одобряла такую перемену. И если и была чем-то недовольна, так
только этим.
Поскольку семья была невелика, матери Ен Силь
не стоило большого труда накормить всех и убрать дом.
У нее оставалась уйма свободного времени. Муж уйдет
на работу, дети — в школу, и тут <в ее дом, как на сходку,
стекаются соседушки-бездельницы чайку попить, языки
почесать. Так незаметно и день пройдет. Сколько раз
принимался уговаривать ее муж пойти работать, да где
там!
— Хм! Что ж я, по-твоему, даром хлеб ем? —
неизменно возражала мать Ен Силь. — День-деньской
кручусь на кухне, стираю, штопаю, одеваю вас всех! И
какая нужда приспела мне работать-то? — распалялась
Каналы, предохраняющие поля от наводнения.
77

она. — До сорока лет жила спокойно, а под старость ты
гонишь меня на работу! — Ее и без того толстые щеки
раздувались при этом еще больше.
В прошлую субботу в женсовете состоялась лекция
о санитарно-культурной работе на селе. Лектор
подчеркнул, что домохозяйкам, членам союза, следует принять
активное участие в этой работе.
А после лекции попросила слово председатель союза.
Она сообщила, что союзные группы соседних сел решили
добровольно участвовать в строительстве Пхеньяна.
А что думают по этому поводу собравшиеся? Было бы
очень хорошо, если бы все члены союза, у которых нет
маленьких детей, вызвались на эти работы.
Не успела председатель закончить свою речь, как с
места поднялась с малышом на руках мать Сон До, муж
которой работает на кожевенном заводе.
— Выходит, тем, у кого грудные дети, совсем нельзя
работать, так, что ли? — спросила она хрипловатым
голосом, напоминавшим шорох перекатывающихся зерен
риса в сухом черпаке.
— Нет, почему же нельзя?—отвечала
председатель. — Но только куда же они от своих сосунков-то?
— А что там надо делать?—не унималась мать
Сон До.
— Собирать гальку на острове Нынна.
— Тут нет ничего невозможного и для кормящих!
Дитя за спину — и ступай! А там уложи его в тени под
деревом, а сама садись и собирай гальку. Что же тут
невозможного?
Матери Ен Силь не больно по душе пришелся
энтузиазм молодой женщины. «Хм, сколько они там
наработают, эти кормящие!» — скривив губы, усмехнулась она
про себя.
Едва кончила говорить мать Сон До, как поднялась
мать Силь Дана из заготпункта.
— Конечно, пойдем все! — заговорила она
резковатым от возбуждения голосом. — У меня тоже еще
грудной, а я пойду! Зато будет что ответить, если спросят:
«А что вы сделали для строительства столицы?»
Председатель продолжала настаивать на том, что
матерей с малолетними детьми лучше н-е трогать. Но в
конце концов пришлось посчитаться с желанием
большинства и разрешить работать всем желающим.
Те же, кто по той или иной причине не мог принять
78

участия в общем деле, чувствовали себя крайне неловко.
Рядом с матерью Ен Силь сидела мать двух
близнецов— продавщица из универмага. Она очень
сокрушалась, что не может пойти со всеми. Разве с двумя
потащишься?
— Вы тоже, наверное, из-за ревматизма не
сможете? — сочувственно обратилась она к матери Ен Силь.
— Конечно! — невозмутимо ответила та. — Разве по
силам мне такая работа?
На другой день после собрания домохозяйки села
встали чуть свет, наспех управились с завтраком и,
вооружившись тяпками, вышли на работу вслед за своими
мужьями. И так каждый день. С работы возвращались
все вместе, шумной, веселой толпой.
Поселок днем словно вымирал, и мать Ен Силь не
знала, куда себя деть. И в комнате полежит, и на
террасе посидит — летний день долог! Как-то лежала она
так в комнате и рассматривала узоры на потолке. Но
это занятие ей скоро надоело, и она вышла на террасу.
Взяла на руки щенка и принялась искать у него блох.
Однако это надоело щенку, и он стал вырываться. Тогда
мать Ен Силь сбросила его с колен, поднялась,
отряхивая с юбки собачью шерсть, и вдруг застыла в
недоумении: строящееся здание крупноблочного жилого дома>
которое едва было видно через забор, когда она сидела,
теперь словно нависло над нею. Со скрежетом медленно
поворачивался подъемный кран, неся целую стену.
Высоко в небе виднелась черная точка самолета,
выделывающего замысловатые фигуры.
Глядя на людей, возводивших стену, мать Ен Силь
будто вновь услышала слова, сказанные тогда на
собрании матерью Силь Дана: «А что вы сделали для
строительства столицы?» Мать Ен Силь смущенно огляделась
по сторонам. Поднялась, кряхтя и позевывая, вышла за
ворота. Она решила скуки ради пройтись к парку Нёнг-
ван. Но даже в парке наткнулась на работающих. Видно,
бригада какого-нибудь женсоюза. Женщины разбивали
клумбы, вскапывали землю, выпалывали траву.
Работали с воодушевлением, и мать Ен Силь невольно
подумала о своих товарках. Должно быть, они с таким же
усердием трудятся на острове Нынна. А уж сколько
рассказов будет! Наверняка еще и приукрасят!
И вдруг ей захотелось немедленно, сейчас же пойти
и работать »вместе со всеми. Все трудятся, а она как
79

неприкаянная стоит и наблюдает! Глупо смотреть» как
работают другие.
Мать Ен Силь повернулась и пошла прочь.
Пришла домой и снова легла. Но не могла
избавиться от гнетущей тоски. Словно сам воздух этой
опустевшей комнаты давил на нее тяжестью в целую тонну.
— Ну прямо как приговоренная! — простонала она,
поворачиваясь на другой бок.
Муж вернулся с новостью.
— Нам дали квартиру в многоэтажном доме, —
сказал он, не в силах скрыть радостного возбуждения. —
Через несколько дней будем переселяться!
— Неужели правда?
Мать Ен Силь знала, что их дом должны снести, а
они получат от работы мужа квартиру. Но где, какую?
Это очень беспокоило ее. Теперь же, узнав, что они
получают квартиру в новом многоэтажном доме, она чуть
не запрыгала от радости. Сколько раз с завистью
любовалась она такими квартирками, когда то одни, то
другие соседи переселялись с насиженных мест в новые
многоэтажные дома и ей приходилось помогать им
перевозить вещи! Она осматривала сверкающие чистотой
уютные комнаты и кухоньки, втайне мечтала о такой
же квартирке для себя.
Не переставая думать о предстоящем переселении в
великолепный многоэтажный дом, мать Ен Силь вдруг
вспомнила обрывок разговора, случайно
подслушанного ею на днях в кино: «...если матери Ен Силь и
предложат квартиру в новом многоэтажном доме, она
откажется переехать. Как же она со своим ревматизмом
по этажам-то будет бегать?»
«И дернуло меня за язык болтать всем про
ревматизм!»— нахлынуло на нее запоздалое раскаяние.
Она было твердо решила завтра же утром выйти на
работу вместе с соседками, но потом начала
сомневаться. Ведь стоит ей теперь, после всех ее жалоб на
ревматизм, вдруг выйти на работу, как она тут же выдаст
себя с головой! И не вышла.
Прошла неделя. Был субботний вечер. Мать Ен Силь
готовила ужин. К ней заглянула мать Сон До. За
несколько дней работы на солнышке лицо женщины
потемнело от загара.
— Сестрица, не одолжишь ли ты нам на денек свои
мисочки для гарнира?
80

Мать Ен Силь даже ковш отставила.
— А для чего тебе? — сгорая от любопытства,
подступила она к соседке.
— Да понимаешь, сегодня мы закончили работу, а
завтра — воскресенье. Вот мы и решили устроить пикник
ов парке на горе Тэсонсан, посидеть всем вместе.
— В парке на Тэсонсан?!
Мать Ен Силь уже слышала, что на горе Тэсонсан
снова разбили прекрасный парк*, и ей так хотелось хоть
разочек побывать там. Но она тут же осеклась. Мать Сон
До уловила перемену в ее настроении.
— Право же, сестрица, как было бы славно, если бы
и ты с нами пошла. Да вот твой ревматизм... —
простодушно сказала она, будто оправдываясь.
Мать Е<н Силь дала соседке миски. В сердцах,
наскоро, кое-как сполоснула рис, причем дважды упускала
его, сливая воду. Засыпала рис в котел и прикрыла
крышкой.
Она домывала посуду, когда из школы возвратилась
Ен Силь.
— Это я, мам... — заявила с порога девочка,
помолчала немного и вдруг спросила:—Мам, а когда
пройдет твой ревматизм?
Мать и так злилась на себя из-за этого ревматизма,
а тут еще дочь подлила масла в огонь.
— Тебе-то что до этого?! — сердито огрызнулась мать
Ен Силь.
— Наша школа устраивает завтра поход в парк на
горе Тэсонсан, — обиженно сказала Ен Силь, — и
учительница всем детям разрешила пригласить своих мам,
а мне она сказала: «Твоя мама, наверно, не сможет
пойти с нами —у нее же ревматизм?»
Всякий раз когда Ен Силь просила мать пойти на
родительское собрание, та неизменно отговаривалась: «У
меня ревматизм, не могу я идти!»
Слова Ен Силь доконали мать. Она взорвалась:
— Ревматизм! Что за идиотский ревматизм! Все как
сговорились: «Ревматизм! Ревматизм!» Видно, мне
теперь вовек не отделаться от этого ревматизма! — Мать
кричала и топала ногами так, что дрожал конек крыши.
Потом схватила таз с грязной водой, выскочила во двор
и выплеснула воду в канал.
* Парк на горе Тэсонсан в окрестностях Пхеньяна пострадал во
время войны 1950—1953 гг.
6 Зак. 12 81

Мало-помалу гнев ее утих. Навязчиво преследовали
горькие мысли. И надо же ей было представить себя
неизлечимой больной! Теперь, наверное, до самой смерти
придется нести этот крест. Мать Ен Силь охватило
чувство жалости к самой себе. «Зачем, зачем я это
сделала?»— раскаивалась она.
Притихшая, сидела мать Ен Силь перед кипящим
котлом, который с шумом выплевывал клубы пара, и
постепенно у «ее созрело решение: как можно скорее
«излечиться» от этой проклятой болезни!

Ким Ён Сок
ОН ИЁН
— Имя? — рявкает, усаживаясь за стол, полицейский
m темных очках.
— Ким Он Нён.
— Сколько лет?
— Семнадцать.
—Родители? — продолжая записывать, спрашивает
•полицейский.
— Нет.
— Сирота, значит?
— С сестрой вдвоем живем.
Он Нён тихонько вздыхает. И не оттого, что
вспомнила о своей сиротской доле. Уж очень тяготит ее этот
.допрос в полицейском участке.
— Ты, разумеется, бываешь в общежитии и,
следовательно, хорошо осведомлена о рабочем движении. Скажи
•мне, кто же был зачинщиком бунта?
Она не понимает, чего от нее хотят.
— Ты что молчишь, а? Кто подстрекал вас к
беспорядкам? Кого вы послушались и почему подняли бунт?
Ну как все было?
Сверкание цветных стекол очков раздражает до того,
что хочется подскочить и сорвать их, да удерживает
■страх.
— Ну?
— Не было зачинщиков. Терпение у всех лопнуло,
вот что...
— Эй ты, смотри у меня! Тут с тобой не шутки
шутить собрались!
Полицейский груб с ней, но это дело обычное. Так
скорее можно чего-нибудь добиться.
— Честное слово! Все были слишком возмущены,
наболело у всех. Вот и вылилось.
6* 83

Действительно, все были слишком возмущены.
Терпели жестокое обращение, сносили постоянные-
оскорбления, но кто мог ожидать, что дойдет до этого?
Обычно стоит какой-либо из девушек, у которой от
голода разболелась голова, на миг прислониться к
станку, как надсмотрщица Мин Ча тут как тут. Подскочит,
дернет за косу да еще ударит.
На этот раз жертвой оказалась Он Нён. Хян Нён
увидела это, кинулась к Мин Ча и преградила ей дорогу.
Могла ли она спокойно смотреть, как издеваются над ее
младшей сестренкой, с которой они были неразлучны,,
словно две половинки одного каштана'
Мин Ча побагровела, надулась, как индюк, потом
побледнела и с диким воплем остервенело вцепилась в;
волосы Хян Нён. Да так за косу и поволокла ее. Хян
Нён не стерпела и пнула надсмотрщицу ногой в живот.
Та охнула, повалилась на пол. В тот же миг
выключили ток — остановились все ткацкие станки. А еще
через мгновение густоту облаком клубившейся пыли и
пуха прорезал пронзительный гудок подкатившей
вагонетки. Мастер шагнул к распределительному щиту и
сразу смекнул, что кто-то под шумок выключил рубильник.
Работницы столпились, зашумели. Ён Э из первой
бригады кричала, что нельзя больше терпеть издевательств
над собой. Чхи Сук из второй бригады требовала
объяснить, по какому праву бьют работниц, замешкавшихся
в столовой. Кто-то выкрикивал, что работа не будет
возобновлена до тех пор, пока хоть немного не прибавят
зарплату.
Возбуждение нарастало, работницы не собирались
расходиться. Но тут нагрянула заводская охрана. Мин
Ча моментально поднялась с полу и снова подскочила к
Хян Нён. Девушка хотела увернуться, но Мин Ча
схватила ее за руку, повалила на пол и уселась сверху.
Порыскала вокруг глазами и вдруг схватила валявшийся
под станком железный крюк.
Он Нём охнула, кинулась к надсмотрщице. Тут
подоспела Пун И, и они вместе скрутили руки Мин Ча.
— Бейте ее! Придавите ее, гниду! — кричали
разъяренные работницы. Даже охранники растерялись А Мин
Ча корчилась в притворном припадке, якобы от боли, и
умоляла спасти ее.
На шум и крики в цех, словно бульдозер, вкатился
управляющий по прозвищу Кусок Сала. Но и он оказал-
84

ся бессильным навести порядок. Поорал, вытаращив
глаза, и выкатился вон, прихватив с собой
надсмотрщицу.
Снова завертелись ткацкие станки. Но не прошло и
получаса, как нагрянула полиция.
— Где тут Со Пун И и Ким Хян Нён?! — гаркнул,
озираясь по сторонам, полицейский в темных очках.
Мин Ча, следовавшая на некотором расстоянии за
полицейским, вырвалась вперед с перекошенным от
злобы лицом, схватила за руки Пун И и Хян Нён и
подтащила к полицейским.
— А кто Ким Он Нён?
Он Нён, молча наблюдавшая за происходящим, тихо
отошла от своего станка. Очкастый вывел ее за дверь,
подталкивая в спину...
— Скажешь ты наконец, кто выключил рубильник,
кто подстрекал вас к бунту?
— Правда же, никто!
— Ты станешь отрицать, что у тебя есть дружок?
Да, у нее есть друг из хлопкоочистительного цеха.
Настоящий человек. Когда они встречаются, он учит Он
Нён, как жить и бороться. Объясняет, что рабочим
надо действовать сообща и что они должны
прогнать американцев со своей земли. Не может же
Он Нён выдать его! Да и не был он
подстрекателем. И она отвечает:
— Нет!
— Видно, придется угостить тебя как следует!
Полицейский швыряет ручку на стол и поднимается.
На девушку из-под темных очков смотрят в упор его
глаза. Это длится несколько мгновений, потом он
рявкает:
— Ни с места! — и выходит.
Он Нён (вся кипит от возмущения и обиды.
По коридору без устали снуют какие-то люди. Из
соседней комнаты слышатся грубая брань и жалобный
молящий голос.
Он Нён пытается успокоить себя тем, что она здесь
не одна, что где-то поблизости находятся Хян Нён и
Пун И. Однако это мало утешает, и девушка дрожит от
страха.
Дверь распахивается. Полицейский вталкивает в
комнату какого-то старика. На нем военная гимнастерка с
засаленными рукавами и сплошь в заплатах на спине.

Похоже, что ему нет еще шестидесяти, но его черное от
загара, изборожденное морщинами лицо напоминает
кору старого дерева.
Старик работает подручным на той же фабрике, что
и Он Нён, но поступил туда совсем недавно, и девушка
не знает его.
— Узнаешь ты этого господина? — спрашивает у нее
полицейский. — Неужели действительно не узнаешь, а?
И тут же поворачивается к старику:
— Зато ты, вероятно, хорошо знаешь эту девицу?
Трясущийся от страха старик растерянно таращит
глаза и тянет плаксивым голосом:
— Я... я... не понимаю... что я... господин...
— А ну поживей, не мямли! — прикрикивает на него
полицейский, и тот пугается еще сильнее
— Ох! Простите, господин мой! У... убейте меня на...
на месте, если я совру...
Мастер, который догадался, что в ткацком цехе
выключены рубильники, не сомневался: это дело рук какой-
нибудь проворной ткачихи. Но которой? В глаза ему
бросился новый подручный. Вот и решили его
использовать как провокатора.
— Ну, чертов старик, чего притворяешься? На
каторгу захотел?!
— Да за что же на ка... каторгу? На каторгу... —
бормочет старик, у которого душа совсем ушла в пятки.
И вдруг обращается к Он Нён:
— Дочка! Есть что рассказать — так говори сама, не
молчи. Скорей выкладывай! А я-то, меня-то за что?
Ы-ы... — хнычет он.
Боже! Убогого старика приволокли! И с возрастом не
посчитались!
Он Нён смотрит на него непонимающим взглядом: кто
он такой и зачем тут? Она не знает, что за всем этим
кроется, чего от нее добиваются. И это больше всего
угнетает девушку.
Он Нён уводят в еще более мрачное дальнее
помещение. Теперь с нее не спускает пристального взгляда
женщина-следователь. Она повторяет все те же вопросы,
что задавал полицейский в темных очках. Потом, накло-
86

кившись, снимает со стены кожаную плетку и стегает ею
Он Нён. Больно, очень больно!
Неужели эта ведьма и в самом деле так жестока?
Или здесь такие правила? Он Нён не мигая смотрит на
следователя.
— Признайся, тебя подкупили, мерзавка? Говори все,
что знаешь? Говори, шлюха!
Наверное, ведьмы именно такими и бывают. Кожа«
ная плеть хлещет по лицу, по спине, рукам и ногам Он
Нён. Следователь хватает девушку за косу и валит на
пол.
Чуть живую, вталкивают Он Нён в камеру. Такое и в
страшном сне не приснится!
«Тюрьма!» — мелькает в сознании Он Нён, и она как
подкошенная падает на цементный пол.
Надзиратель стучит в железную решетку и что-то
кричит/Он Нён с трудом приподымается на руках. Что
происходит? То ли где-то шумят, то ли в голове
гудит... Девушка снова опускается на пол и закрывает
глаза.
Полночь. Холод пронизывает до костей. Воздух в
камере промозглый и спертый, как в подземелье. А Он Нён
все думает... Думает о том, кто, в сущности, дал право
одному человеку истязать другого? Она убеждает себя,
что чем больше беснуются эти изверги, тем тверже
должна быть она, но горький комок подступает к горлу.
Все обездоленные, все сироты на земле — ее братья.
Она не может оставаться равнодушной к судьбе первого
встречного с протянутой рукой. Может быть, в этом ее
преступление?
Он Нён помнила дни, когда на глазах матери
дрожали слезы... Помнила, как сидела ребенком у нее за
спиной, как, лежа рядом с ней, слушала сказки о
коричном дереве в Лунной стране... Хотелось не думать о
настоящем, и порой это даже удавалось. Может бытьг в
этом ее вина?
Прошлой весной, когда Хян Нён проболела почти
десять дней и у них в доме не оставалось ни гроша, Он
Нён пришла в голову отчаянная мысль спрятать на себе
несколько мотков пряжи и вынести с фабрики. Не
смогла! Неужели можно считать преступлением только
мысль о краже?!
Сестра была ее опорой в жизни, да еще паренек из
хлопкоочистительного. И не только опорой, но и маяком.
87

Он был предан ей -всей душой, обучил ее грамоте. А она
еще сомневалась в нем, ревновала к подругам!
Может, ее вина в том, что личное отделяла от
общественного?
Нет! Не эти «грехи» интересуют на допросе
полицейских. Они задают банальные и слишком примитивные
вопросы. Требуют выдать руководителя. До чего же
глупо! Она не оправдает их ожиданий.
Разве может она ответить и на вопрос о том, какая
велась пропаганда. Их скромные требования повысить
зарплату и по-человечески обращаться с работницами
трудно было назвать пропагандой, а тем более
расценивать как преступление.
Незаметно для себя Он Нён засыпает, а когда
просыпается, уже светает. Перед глазами чернеют толстые
прутья железной решетки. Они на миг покосились и
снова выпрямились. Где-то истошным голосом кричит
мужчина. Видно, начали пытать с утра пораньше. У Он Нём
мороз пробежал по коже. Прошло еще сколько-то
времени. Надзиратель принес завтрак: в ячневой каше
потроха омаров. К горлу подступила тошнота.
Хян Нён и Пун И где-то в другой камере. Здесь же, в
седьмой, кроме Он Нён еще три женщины. Две из них —
одна молодая с пышным перманентом, зторая средних
лет со следами былой красоты и густой сетью морщин
вокруг глаз — работницы фармацевтической фабрики,
активистки. Третью, в коротком платье, с глазами,
очерченными тонкой линией ресниц, подозревали в хищении
каких-то вещей из американской военной казармы.
Напрасно уверяла она, что, хотя и прожила всю жизнь в
нищете, руки к чужому добру никогда не прикладывала.
Полицейские в глаза называют ее Заморской
Принцессой. Низкорослый тучный надзиратель скуки ради то
и дело подходит к решетке и куражится.
Вот и сейчас он, словно тень, маячит перед окошком
камеры.
— Ну что, Заморская Принцесса, все еще сидишь? —
ехидно спрашивает он и злорадно смеется. А не
дождавшись ответа, продолжает, подленько хихикая: — Нельзя
ли тебя выкупить? А то я бы выкупил!
— До чего же омерзительно! — отворачиваясь,
произносит женщина.
Полицейский с самодовольным смехом удаляется.
Едва работница фармацевтической фабрики — та, что
88

средних лет, — узнает, за что схвачена Он Нён, как
сразу же подсаживается к девушке и доверительно, словно
младшей сестре, начинает рассказывать о своих делах.
— На нашей фабрике, — говорит она, — много
сознательных. Цены-то все время растут, а зарплата за три
года ничуть не повысилась. Конечно, мы не то, что
текстильщики. Но тоже не выдержали и предъявили
требование повысить зарплату — не то прекратим работу.
И прекратили. Засели на фабрике, и ворота на запор.
Два дня продержались, а на третий нагрянула полиция.
Вот нас и схватили...
— Начальство выдало, не иначе! — с негодованием
заявляет ее соседка. — Да они скорее удавятся, чем
уступят хоть грош! Как же! Их карман отощает! Вот они и
зверствуют. Наш хозяин настоящий мерзавец. Даже за
опоздание из зарплаты высчитывает!
— Он теперь заодно с американцами, вот и
лютует,— замечает старшая.
Заморская Принцесса, которая до сих пор сидела
молча в сторонке и, казалось, была целиком поглощена
какими-то своими мыслями, вдруг начинает бормотать
себе под нос:
— Да! Уж таковы они все эти мерзавцы. С улыбочкой
да со своим «О кэй!» сосут чужую кровь. Насилуют,
приговаривая «Аи лав ю». У-у, будь они прокляты!
Все это она произносит словно в полузабытьи.
Все смолкают, как бы разделяя гнев и боль этой
женщины.
— Подумать только, — немного погодя продолжает
старшая из женщин, — ведь не проходит дня, чтобы
американцы и их прихвостни не тянули из нас последние
жилы. Больше нет сил терпеть! Столько лет дурачат
нас! Конечно, они уже привыкли, накопили опыт! Водят
за нос умело, этаким «благородным» манером. Разве
они не призывают нас к добру и честности? Мы должны
быть хорошими и честными! Иными славами, покорно
сносить все притеснения, молча наблюдать, как они пьют
нашу кровь, выжимают пот. Вот что им нужно! Вот
почему плохи те, кто требует повышения заработной
платы.
Снова появляется тучный полицейский. Заморская
Принцесса даже головы не поворачивает в его сторону, и
тот вынужден переключить свое внимание на Он Нён.
— Эй, фабричная? С какой фабрики?
89

В его тупой физиономии — ничего человеческого, и
девушка молчит.
— На какой фабрике работала, спрашиваю! —
рявкает он. — Ты что, не слышишь?
— На Теоонской текстильной...
— Мм... значит, «вела красную пропаганду...
сколотила шайку, подговаривала работниц убрать надзор и
завладеть собственностью хозяина, так что ли?
— Мели сколько влезет! — бросает в ответ Он Нёп.
— Ты что, плетки захотела? — взбеленился
полицейский.— Ишь, дерзить вздумала! Смотри, пощады тебе не
будет! Раз попалась в руки полиции, должна
чистосердечно во всем признаться и просить о помиловании.
Он Нён с презрением смотрит на его физиономию
деревенского болвана и отворачивается.
К 'вечеру того же дня с Тесонской текстильной
фабрики забрали еще человек десять мужчин и женщин.
Вместе с другими в седьмую камеру попала Чхи Сук
из второй бригады ткачих. Женщины заговорили с
таким оживлением, словно собрались не в тюремной
камере, а в стачечном комитете. Появился надзиратель,
прикрикнул на них.
Оказывается, перед обедом ткачи потребовали убрать
особенно свирепых надсмотрщиков. К бастующим
присоединились ткачихи. Направили делегацию к директору.
И вот — камера.
Он Нён спросила, не было ли среди арестованных
паренька из хлопкоочистительного цеха. Нет, его не
арестовали, но он на подозрении. У Он Нён тоскливо заныло
сердце.
— Наверное, директор теперь раскаивается, —
сказала работница из третьей бригады.
— Ну и ребенок же ты! — перебила се Чхи Сук.—
Да разве подобные мысли могут прийти в голову этой
американской свинье!
— Директору нельзя доверять ни в чем! — тихим
голосом продолжала она. — Мы сами, и только сами,
должны отстаивать собственные интересы. А значит,
твердо стоять на своем! Боюсь только, что вы с Он Нён
слишком уж мягкосердечные. Держитесь, девушки!
90

«Они судорожно цепляются за свое благополучие, но
ведь и мы отстаиваем наше право», — подумала Он Нён.
— А тебе, красавица, — обратилась к Заморской
Принцессе работница фармацевтической фабрики,—надо
бросить это занятие, забудь своих американцев! Ты
должна быть с нами! Мы сильнее!
— Ким Он Нён, выходи!
Это был голос вчерашней мучительницы.
Решетчатая дверь отворилась. Он Нён медленно поднялась и
вышла.
И вот ее снова волокут в то мрачное подземелье, где
истязали вчера. Она ничего не видит перед собой.
Входит в помещение с тяжелым запахом то ли сырости, то
ли крови...
— Ты и сегодня не будешь говорить?
Ответа не последовало.
— Какие собрания, как организовывали, кто всем
этим руководит? Выкладывай!
Он Нён молчит.
Вторая женщина — надзирательница, вошедшая
следом, в бешенстве подскакивает к Он Нён, бьет ее
наотмашь и начинает с остервенением пинать и щипать.
У Он Нён перехватывает дыхание...
— Как зовут того парня, с которым ты гуляла по
выходным дням? Говори!
Сильнее, чем физические страдания, мучит Он Нён
неизвестность: знают ли они что-нибудь наверняка или
только догадываются?
— Ну, отвечай же!
— Что вам от меня надо? — гневно спрашивает Он
Нён.
Следователь и надзирательница переглядываются.
Они вдвоем валят девушку на цементный пол, связывают
ей руки и ноги, словно собираются прирезать, как
скотину. Надзирательница приносит огромный чайник с
какой-то зловонной жидкостью, и они начинают поить ею
Он Нён. Напрасно она сопротивляется. Жидкость
заполняет рот, Он Нён захлебывается... Шумит в ушах,
ломит переносицу...
— Ты и теперь не станешь отвечать? — доносится как
будто издалека, и вода на мгновение перестает литься.
Никакого ответа...
91

— Настоящая, самая настоящая красная!
И снова шум в ушах, боль в переносице...
Он Нён задыхается. Ей кажется, что на нее
обрушился водопад,..
«Проклятая баба!» Услышала или почудилось?
Сознание угасает, словно меркнущее пламя свечи...
Проходит некоторое время, и в то же подземелье
вталкивают Хян Нён...
Ничего не видя перед собой, она нащупывает по
приказанию следователя деревянную скамью и садится.
И опять вопросы.
— Не вздумай изворачиваться, — предупреждают
ее. — Мы все знаем — твоя сестра рассказала. — И
следователь указывает на темный угол...
Только теперь Хян Нён замечает сестру, лежащую на
цементном полу. Мокрые волосы ее разметались,
кофточка разодрана в клочья. Хян Нён цепенеет от ужаса, но в
это мгновение Он Нён, сделав над собой нечеловеческое
усилие, произносит:
— Лгут они, сестра!
И вдруг будто пламя вспыхивает в сердце Хян Нён.
Теперь она знает: какие бы пытки ни предстояли ей, она
выдержит все до конца!

Rum Co En
ЧЕСТЬ РЫБАКА *
Только после того как звонок на ужин прозвенел
дважды, Сон Чэ Иль скинул наушники и встал. В кают-
компании, ярко освещенной багровым пламенем заката,
ом сразу же почувствовал какую-то напряженность.
В углу заканчивали ужин несколько рыбаков, и, когда
они ушли, с Чэ Илем осталось всего два-три человека.
— Почему нет людей? — спросил Чэ Иль у поварихи,
подавшей ему суп.
— И верно, почему? — Похоже, что повариха
недоумевала.
«Может быть, все ушли на собрание? — подумал Чэ
Иль. — Но ©роде никакого собрания не должно быть...»
— Что же случилось? — спросила теперь уже сама
повариха.
Чэ Иль только тряхнул головой. На губах его
появилась невеселая усмешка. Он понял.
— Ясно... — и принялся молча есть суп. Но, право же,
такой невкусный суп он ел впервые. Через силу
проглотив несколько ложек, Чэ Иль медленно поднялся. Он
знал, почему рыбаки запаздывали к ужину: сегодня за
шесть-семь забросов они не взяли и двух тонн рыбы.
В такие дни как-то невольно ходили есть поодиночке. Чэ
Иль уже хотел выйти из кают-компании, как появился
капитан Пак Пон Хо.
— В чем дело? — На лице Пон Хо, окинувшего
взглядом пустынную кают-компанию, было написано
удивление. — Почему не ужинают? — И тут его удивление
сменилось досадой, он тоже все понял.
— А ты, товарищ Сон, уже поужинал? — спросил он
у Чэ Иля. — Так, понятно. Рыбка не ловится, и есть нео-
* Печатается с сокращениями.
93

хота. А встретится большой косяк, отощавшая бригада и
взять его не сможет. Не дело это...
Он подошел к стене, сильно нажал кнопку звонка.
«Цзи-и-инь, цзи-и-инь, цзи-и-инь!» — разнесся по судну
громкий звонок. Чэ Иль не выдержал и тяжелым шагом
пошел к себе в радиорубку. Капитан, парторг, помощник
капитана, судовой механик... Разве ответственность
лежит только на руководящих работниках судна? От
радиста тоже многое зависит. Нет ли и его вины в том, что
сегодня не поймали рыбы?
Как только стемнело, стали появляться косяки
минтая. Глаза капитана Пон Хо, следившего за локатором,
заблестели. Он приказал приготовить сеть и повернул
штурвал. Судно постепенно сбавило скорость, круто
повернуло вправо. Вот уже на воду упал луч прожектора,
загремел трос. Сеть подняли. В первый же заброс — три
тонны! Рыбаки воспрянули духом. Когда забрасывали
сеть во второй раз, Чэ Иль принял сообщение с
флагмана: «Сорок пять градусов, тридцать минут юго-восточнее
острова N появился большой косяк рыбы. Немедленно
следуйте туда!» Он тут же сообщил об этом по телефону
капитану.
— Понятно!—гулко прозвучал голос капитана, но,
судя по интонации, Пон Хо не очень-то обрадовался.—
Товарищ Сон, дайте знать о действиях нашего отряда и
сообщите, что мы идем!
Через некоторое время с флагмана пришло второе
сообщение о том, что забросы дают по четыре тонны рыбы..
«Почему не идете?» — настойчиво запрашивали оттуда.
Чэ Иль снова доложил капитану. Пон Хо, как и прежде,
коротко ответил, что, мол, немедленно идем. Прошло
пять минут... десять... На судне уже четвертый раз
забрасывали сеть. Чэ Иль понимал, что должен
чувствовать сейчас капитан. Однако невыполнение приказа
флагмана—грубое нарушение дисциплины. На душе
было неспокойно. Ведь, капитан, в сущности, обманывает
и его, радиста. Чэ Р1ль знал, что Пон Хо любит работать
в одиночку, не сообщает на флагман о рыбных полях,
которые находит. «Нужно идти!—думал он.—Правда, здесь
тоже неплохо ловится рыба, но все равно надо идти!».
— Ты недоволен, товарищ Сон? — заглянул к нему
Пон Хо.— Бывает ведь и у капитана трудное положение:
и от косяка уйти жалко и приказ нарушать не
полагается...— оправдываясь, усмехался он. — Ты не беспокой-
94

ся, немного запоздаем, но на место все равно придем.
Гляди, какая скорость!
Некоторое время капитан стоял, наклонив голову и
прислушиваясь. Чэ Иль промолчал. Вспомнилось, как
сегодня утром перед самым выходом в море он видел
капитана у конторы профсоюза. С увлечением
рассматривая график соревнований, Пон Хо не заметил Чэ Иля.
«Так, так,— бормотал он,— наш отряд впереди! Какое
сегодня число? Двадцать третье. Еще целая неделя
осталась. Сто сорок процентов дадим свободно!» «Ух,
какой самонадеянный! — подумал тогда Чэ Иль.— Ну и
аппетит у него».
Когда после демобилизации Чэ Иль устроился
радистом на это судно, капитан обучил его лоцманскому и
рыболовному делу. Нельзя сказать, что у Чэ Иля не
было желания овладеть искусством кораблевождения и
самому стать капитаном. Он хотел научиться работать с
морской картой, всегда носил ее в кармане вместе с
треугольником и компасом. Карта стерлась на сгибах,
помялась. Он подклеил ее. Еще прошлой осенью Чэ Иль
то и дело задавал вопросы капитану, а теперь уже мог
работать самостоятельно. В свою очередь он обучил Пон
Хо работать на ультракоротковолновом передатчике.
Показал, как включать электропитание, переходить с
приема на передачу. Чэ Иль наладил систематическое
обучение радиоделу и других рыбаков. Однако овладение
второй специальностью продвигалось медленно:
напряженная работа совсем не оставляла свободного времени.
...Ночью погода вдруг испортилась. Чэ Иль нажимал
на переключатель, но контрольная лампочка не
загоралась, слышимость была плохая. Посмотрел на
вольтметр— напряжение нормальное. Странно. Сбросив
наушники, он пулей вылетел на палубу. Тотчас же
холодная волна накрыла его. Люди с трудом удерживались
на ногах. Волнение — шесть баллов, скорость ветра —
двадцать метров в секунду. Под ударами яростных волн
корабль кренился то в одну, то в другую сторону.
Ледяной ветер пронизывал насквозь. Волны, одетые белой
пеной, разбивались о палубу. Казалось, они вот-вот
поглотят судно. Чэ Иль несколько раз упал, но все же
добрался до мачты и полез наверх.
— Товарищ Сон! Товарищ Сон! — закричал капитан,
когда Чэ Иль добрался уже до половины.— Сейчас же
вернитесь!
95

Вой свирепого ветра и грохот волн оборвали крик.
Взбираясь на мачту, Чэ Иль на мгновение
приостановился и посмотрел вниз — тьма, как пролитая тушь!
— Спускайся! Вниз! — крик капитана на этот раз,
будто острый осколок, врезался в уши. Чэ Иль не
колебался. Сделав вид, что не слышит, он полез выше и
добрался до самой верхушки. Надо было найти
порванный провод антенны, по в темноте он не мог нащупать
его. И вдруг стало светло от боли в глазах. Это снизу
взметнулся яркий луч прожектора...
— Хорош, товарищ Сон. Лихачишь по молодости.
А ты подумал о тех, кто внизу? — только и сказал Пон
Хо, когда Чэ Иль, связав провод, спустился вниз.
Чэ Иль чувствовал себя неловко. Спустя некоторое
время в радиорубку вошел парторг. Выслушав рассказ
Чэ Иля, он улыбнулся:
— Смелый поступок. Но опрометчивый. Следовало
сначала доложить капитану и действовать по его
приказу. А если бы случилась беда? Капитан вызвал весь
экипаж и приказал натянуть над палубой сеть,
осветить мачту прожектором. Задал ты нам всем жару. На
будущее учти!
Ветер начал понемногу стихать, волны покорно
склонили головы. Этой ночью Чэ Иль почти не снимал
наушников, глаза слипались. Перед рассветом в
наушниках прозвучал голос: «„Сосна"! В Энской бухте забросы
дают по четыре тонны!» Чэ Иль доложил капитану.
«Идти? Не идти? — быстро соображал Пон Хо.—
Переход в Энскую бухту займет верных три часа. За это
время и здесь можно ©зять не меньше четырех тонн.
Лучше остаться!»
В течение следующего дня забросы неизменно
давали по пять-шесть тонн. На корабль снова вернулась
радость, лица озарились улыбками. То и дело раздавался
звонкий голос капитана Пон Хо и дружные крики
рыбаков, подымающих сети: «Раз-два, взяли!»
И снова ночь. Непроглядная тьма пещерным сводом
закрыла море. Низко нависли тяжелые облака,
свирепые волны, взметая пену, разбивались о борта корабля.
Сигнальный прожектор флагмана отчетливо указывал
место лова флотилии. «Большой косяк рыбы! Громадный
косяк!» — послышался в наушниках радостный возглас
капитана флагманского судна.
Чэ Иль сбросил наушники и опрометью кинулся в ру-
96

левую рубку. Их судно приближалось к месту лова. На
локаторе непрерывно появлялись огромные косяки
минтая.
— Товарищ Сон, немедленно сообщи, что мы в
Энской бухте! — торопливо приказал возбужденный Пои
Хо.
«Вот здорово! Разве нельзя выловить такой
великолепный косяк целиком?» — мелькнула в голове Чэ Иля
дерзкая мысль, прежде чем он выполнил приказ
капитана.
— Капитан,— не отрывая глаз от локатора, сказал
ом,— мы ведь не сможем одни выловить весь косяк.
Надо бы сообщить другим судам!
— Сообщить? Каким судам? — поворачивая штурвал
Пон Хо глядел на Чэ Иля так, будто не мог понять, о
чем тот говорит.
— Нет расчета ловить только одному нашему
отряду.
— Нет расчета? А это мы посмотрим!
— Следует оповестить все суда, которые сейчас в
море! — радостно сказал Чэ Иль капитану. Но тотчас же
его будто хлестнул резкий голос Пон Хо:
— Что ты говоришь? Какое нам дело до других?
Чэ Иль не поверил бы своим ушам, если бы у него
перед глазами не было разгневанного лица капитана.
И оттого что Пон Хо впервые говорил с ним так резко,
Чэ Иль покраснел, как редис. «Значит, он хочет один
взять весь косяк? Удастся ли? К чему такая жадность!»
Хотелось воспротивиться, но Чэ Иль сдержался и,
хлопнув дверью, вышел из рулевой рубки.
В радиорубке Чэ Иль будто забыл о случившемся.
Он ударил по рубильнику, надел наушники и взял
микрофон.
— Я «Каштан»! Я «Каштан»! — начал передавать
он.— В Энской бухте появился громадный косяк рыбы.
Глубина — сто пятьдесят — сто восемьдесят, приливное
течение направлением на юго-восток, 'волнение шесть
баллов...
И тотчас же с флагмана пришел приказ сообщить об
этом второму отряду. Чэ Иль послал радиограмму. На
флагмане зажглись два ослепительных прожектора^
указывая судам место лова. А из радиорубки неслось
монотонное: «Я ,,Каштан". Я ,,Каштан"...»
Через некоторое время с палубы послышались ра-
7 Зак. 12 97

достные крики: «Заброс — двадцать три тонны!»
Рыбаки обнимали друг друга. Такого еще не бывало. Водопад
минтая непрерывно низвергался в рыбоприемное окно.
Ветер, будто стараясь отомстить за богатый улов,
бушевал с еще большей силой. Громады волн безжалостно
обрушивались на палубу. Но рыбаки, казалось, не
замечали ни режущего «ветра, ни остервенелых волн. Они
падали, но тут же вскакивали, помогая друг другу.
— Как только загрузимся, сообщи на берег — пускай
высылают еще судно! — крикнул Пон Хо, заглянув в
радиорубку, и тут же исчез.
Выходите, выходите, выходите сражаться!
Революционная песня полилась из уст рыбаков.
Крепкие руки подымали сеть. Пон Хо передал руль своему
помощнику и выбежал на палубу. Чэ Илю тоже хотелось
сбросить наушники, побежать наверх. В другое время он
так и делал — помогал товарищам. Но сегодня не мог.
Он принял решение, сжал микрофон. Рука торопливо
ударила по переключателю. Он сообщил о косяке
третьему и четвертому отрядам, затем стал сообщать всем судам
флотилии. В радиорубке продолжало раздаваться
тревожное, будто крик чайки, обнаружившей рыбный косяк:
«Я ,,Каштан"! Я ,,Каштан"! Вы меня слышите? Забросы
дают по двадцать пять тонн. Нахожусь в χ милях от
оконечности острова Маяндо. Маяк виден в χ градусах».
Теперь Чэ Иль перешел на прием. Ответ пришел
немедленно: «Вас понял. Сообщаю всем!» Чэ Иль все еще
не оставлял наушников и микрофона. Он весь взмок от
напряжения, но продолжал сообщать. Ничего подобного
он не испытывал в жизни. Голос дрожал, грудь тяжело
вздымалась, он был охвачен радостным возбуждением,
словно трубач перед торжественным боевым строем.
«Тто-тто, тта-тта, тте-тте, тта...» — гремела труба. Перед
глазами вставала волнующая картина: подчиняясь
приказу, обмениваясь бодрыми гудками, корабли начинают
деловито двигаться к месту лова.
Наконец Чэ Иль снял влажные от пота наушники,
вышел на палубу. Море горело огнями: все видимое
пространство было занято кораблями. Они пришли сюда по
его зову! Это он зажег океан огней! Море горело,
пылало, казалось, по нему были разбросаны угли из огромной
жаровни. Под грохот лебедок разворачивалась величест-
98

венная битва за рыбу. Холодный ветер освежал
разгоряченное лицо, душа пела от счастья. Рухнула стена,
отделявшая рыболовецкие отряды один от другого!
Довольный Чэ Иль оглядывал сцену, на которой собрались
лихие богатыри Японского моря. «Все наши суда», —
радостно подумал он.
— Что за корабли? Откуда? — сердито пробормотал
Пон Хо, подходя к Чэ Илю. Увлеченный делом, он
только сейчас заметил перемену, происшедшую на море.
— Наши корабли!
— Наши? Так много?
— Я сообщил всем, — не колеблясь, сказал Чэ Иль.
— Сообщил? Кто приказал тебе сделать это? А?!
Чэ Иль не отвечал.
— Я спрашиваю, кто тебе приказал?
Самовольно... — у Пон Хо перехватило дыхание.
Каждое его слово проникало в грудь Чэ Иля, било
ею по сердцу. Конечно, он не имел права действовать
без ведома капитана, но был убежден, что поступил
правильно.
— Я сам отвечу за это!
— Ответишь? Каким образом?!—Пон Хо в_бешенст-
ве топал ногами.
И будто для того чтобы еще больше разгневать его,
совсем рядом раздался грохот чужой лебедки. Чэ Иль
подавил горькую усмешку и посмотрел прямо в
рассерженное лицо капитана. Чем больше Пон Хо распалялся,
тем больше Чэ Иль чувствовал свою правоту. «Да разве
это плохо — добыть всем вместе миллион тонн рыбы? —
думал он. — Пон Хо — хороший капитан, он по-отечески
печется о своих подчиненных, любит их, старается
научить молодежь чему-то новому. Но очень уж горяч,
честолюбив, и старые привычки все еще живы в нем».
— Разве может наш отряд выловить всю рыбу?
Зачем упускать такой огромный косяк?!—выпалил Чэ Иль
прямо в лицо капитану.
Рыбак-ветеран, на висках которого уже начал
выпадать серебряный иней, Пон Хо был поглощен только тем,
чтобы раньше других наполнить свою кошелку. Он не
думал о большой общей кошелке, в которой должен
быть собран миллион тонн рыбы. Погруженный в
собственные мысли, Пон Хо стоял молча, вперив взгляд в
огни на воде. Тяжелое молчание разделяло этих двух
людей.
7* 99

— Любуетесь? — как-то незаметно появился рядом с
ними парторг Сон Кук.—И в самом деле, чудесно! Такого
скопища судов в одном месте еще не бывало. Наш отряд
весь здесь? — повернулся он к Пон Хо и Чэ Илю.
— Весь. И суда нашей флотилии почти все... —
ответил Пон Хо и, чуть помедлив, добавил, нахмурившись и
сдерживая злость: — Чэ Иль созвал.
Пон Хо с трудом переваривал происшедшее.
— Радист работал прекрасно. Если пойдет так и
дальше, не миллион — полтора миллиона добудем! —
парторг, задумавшись, помолчал немного. — Мы ведь не
для себя рыбу ловИхМ. Надо держаться вместе, чтобы
все могли хорошо поесть. А вы славно потрудились! —
он засмеялся и крепко пожал руки капитану и Чэ Илю.
«Выходит, мы оба зажгли океан огней?» — Чэ Иль
поморщил нос, но придержал язык — слишком велика
была радость, охватившая его.
После того как парторг и капитан ушли, он постоял
еще, зачарованный огнями, и только потом спустился
в кубрик. Надев робу, выбежал на палубу и стал
помогать рыбакам. А рыба все шла и шла, и не было ей
конца. По лицам рыбаков, дружно подымавших сети,
поблескивая, струился пот.
— Многому я от тебя научился за нашу долгую
совместную жизнь на судне, — говорил в это время Сон Кук
капитану, — но сегодня ты прямо-таки удивил меня.
Честное слово, здорово! Мне и в голову не пришло
сообщить другим. И как хорошо, что ты подсказал это
радисту. При японцах разве мыслимо было такое?
Сколько кровопролитий бывало из-за того, что каждый хотел
наловить больше других. Помнишь, как ты чуть не погиб
у скалы Саккат от ножа этого проходимца Есида? А кого
судовладелец избил до полусмерти за случайно
порванную сеть?
Парторг передернул плечами.
— Теперь молодежь рассуждает уже не так, как мы
когда-то, — Сон Кук поднял лицо, поглядел на огни
судов.— Просто великолепно. Давно я не видел такого
моря ночью!
Капитан молчал. Закрыв глаза, он пытался про
себя возражать парторгу...
Эй, ты и я,
мы слились воедино!
100

Эй, добудем с тобою
все сокровища моря!
Дружные голоса сломили и тьму, и грохот, и холод;
мощным эхом песня понеслась над морем.
— Ты чем-то недоволен? — спросил с беспокойством
парторг, заметив, что Пон Хо не в духе.
— Нет, почему же... — постарался спокойно ответить
Пон Хо и поднял лицо. Оно было угрюмым.
— Схожу еще полюбуюсь... — вставая, сказал Сон
Кук.
— Послушай, Сон Кук, — слова с трудом слетали с
губ капитана. Казалось, он решил сказать парторгу что-
то очень важное. А когда шаги Сон Кука замерли за
дверью, из груди его вырвался тяжкий вздох. Он грузно
опустился на сиденье.
«Это называется передавать свой опыт подчиненным?
Это я приказал сообщить о косяке?» — пробормотал Пон
Хо и не смог сдержать горькой улыбки. В ушах его еще
звучал голос Сон Кука.
Горячее чувство стыда охватило капитана, лицо его
горело.

Чхон Се Боя
ДВА КРЕСТЬЯНИНА
Ночь была так темна, что даже в двух шагах ничего
не было видно. Нагревшийся за день воздух к вечеру не
остывал. Знойный ветер, словно струями горячей воды,
время от времени обдавал лица людей.
Крестьяне не прекращали работы и ночью: поливали
поля. Вверх и вниз по наклонной дороге сновали люди,
носившие воду. Одни шли с жестяными ведрами в руках,
другие тащили огромные бадьи на коромыслах,
женщины несли сосуды с водой на голове. Использовалось все,
что можно было наполнить водой. На работу вышли не
только крестьяне, но и воинские части. Нелегкой была
борьба с засухой в эти дни. От палящего зноя и сухого
юго-западного ветра сохли хлеба. Земля потрескалась,
и над ней клубами носилась пыль. Чтобы спасти урожай,
правление кооператива организовало работу в ночное
время.
Вода непрерывными потоками лилась в борозды
картофельного и кукурузного полей. Потрескавшаяся от
зноя земля с жадностью впитывала влагу.
— Ну и темнота! Хоть глаз выколи! — ворчал Ким
Тэ Гу, спускаясь по косогору с пустыми ведрами. Пот
струился по его спине. Выбрав момент, когда рядом был
Чхи Гын, он толкнул его в бок:
— Эй, Чхи Гын! — и, слегка наклонившись, шепнул
на ухо малорослому Чхи Гыну: — Не пойдешь на реку?
— Какая там река, когда столько работы?
— Да в такой суете никто ничего не заметит. Давай
захватим сеть и пойдем, а?
— Тайком, что ли? Надо бы отпроситься у
бригадира...
— Да ты что! Кто ж тебя отпустит в такую горячую
пору? Улизнем потихоньку, выловим несколько вязок
102

рыбы — никто и не узнает, — уговаривал Ким Тэ Гу. Но
Чхи Гын колебался. Ведь воду носили все: не только
крестьяне, но и члены правления и даже приехавшие из
района руководители.
Вода, которую подавала водочерпалка, бежала по
канаве у подножия горы. Отсюда люди носили воду наверх.
— Не пойдешь, что ли? Ну так я один пойду, —
прошептал Ким Тэ Гу, спустившись к канаве.
— Хм, а вдруг нас хватятся?
Конечно, Чхи Гыну тоже хотелось пойти на реку.
Перед его глазами так и прыгали огромные рыбины.
В эти дни из-за сильной засухи уровень воды в реке
резко понизился. Даже глухой омут обмельчал настолько,
что в нем можно было ловить рыбу сетью. Вся рыба
собралась в этом омуте и теперь так и кишит на дне. Еще
вчера вечером они вдвоем наловили несколько вязок
рыбы, но сегодня начались ночные работы, и пойти на реку
нельзя.
Ким Тэ Гу схватил Чхи Гына за рукав и потянул его
в густые заросли. Волоча по траве жестяные ведра, Чхи
Гын тащился за Ким Тэ Гу:
— А что, если...
— Да не греми ты, возьми ведро на руку! Кто там
заметит, что мы ушли? Разве что сова?
Чхи Гын, словно нехотя уступая уговорам Ким Тэ Гу,
нудно тянул:
— А все-таки... как-то...
Вот они отошли уже довольно далеко от того места,
где кипит работа. Здесь сильно пахло каштанами.
Они спрятали ведра в траве и пошли в деревню за
сетью. Когда Чхи Гын подходил к дому, сердце его
сильно забилось. Ведь он впервые осмелился обмануть своих
товарищей!
Чхи Гын снял сеть со стены, перекинул через плечо и
вышел, едва переставляя ноги, словно к ним привесили
камни. Он все размышлял, как же ему поступить.
Возможность половить рыбу казалась слишком заманчивой,
но из головы не выходила мысль о том, что это похоже
на подлость.
Остановившись посреди двора, Чхи Гын задумался.
Оттуда, где кипела работа, доносился многоголосый
гомон. Председатель громко призывал не топтать ростки
кукурузы и картофеля. Все весело смеялись.
«Проклятье... Что же делать?»
103

В это время послышались шаги Ким Тэ Гу. Чхи Гын
быстро спрятался за забор.
«Бог с ней, с этой рыбой... Не могу я так, когда все
работают», — решил он наконец. ,
Ким Тэ Гу заглянул в дом Чхи Гына и, решив, что
тот уже пошел к реке, крадучись отправился туда же.
Он рассчитывал наловить в этот вечер целый мешок
рыбы. Однако Чхи Гына на берегу не было.
«Черт побери, ну и трус... похоже, опять отправился
на поле».
Ким Тэ Гу с сетью вошел в реку. Он звал с собой
Чхи Гына лишь потому, чтобы не скучать на реке.
Помыкать Чхи Гыном он уже привык. Тот уступал ему во
всем. Правда, вот в первый раз заупрямился...
Дело было этой весной. В кооперативе решили
собрать все сети, находившиеся в личной собственности, и
создать небольшую рыболовецкую бригаду. Ким Тэ Гу
на словах был «за», но вместе с тем подговаривал Чхи
Гына и еще нескольких человек не отдавать сети и
подстрекал приятеля выступить на собрании против
рыболовецкой бригады. Но Чхи Гын не умел выступать. Сам
Ким Тэ Гу часто спорил на собраниях, доказывал свою
правоту. Чхи Гын всегда тихо сидел в углу и слушал.
Так и не удалось тогда Ким Тэ Гу заставить Чхи Гына
выступить.
Ким Тэ Гу вытащил сеть первый раз, но в ней не
было ни одной рыбки. Закинул второй раз — пять-шесть
рыбок. Ким Тэ Гу улыбнулся.
Крестьяне усердно носили воду. Вернувшийся на поле
Чхи Гын теперь со спокойной совестью работал вместе
со всеми. Никто не заметил, что Ким Тэ Гу исчез. Да это
и не удивительно: сегодня ночью здесь на косогоре
собрались все бригады. Люди переходили с участка на
участок, им было не до Ким Тэ Гу. И Чхи Гын уже начал
было жалеть, что не остался на реке. Перед глазами у
него все еще прыгали скользкие серебристые рыбки, а
мысль о том, что Ким Тэ Гу, наверное, наловил много
рыбы, приводила в трепет. Стояла глубокая ночь. Дул
теплый ветерок. За темной полосой поля поднималась
светлая, похожая на маленькую лодку луна. Она ярко
светилась в тумане.
Ким Тэ Гу наловил довольно много рыбы.
Поглядывая на луну, он взвалил на спину мешок с рыбой,
свернутую сеть и торопливо пошел домой. Он решил отнести
101

рыбу и сеть, а потом как ни в чем не бывало
потихоньку вернуться на место работы.
Где-то недалеко работала водочерпалка, оттуда
доносились щелканье кнута и понукание погонщика волов.
«Эх, и хорошо же работают!—ухмыльнулся Ким Тэ
Гу. — Вот это активисты!»
Он не испытывал ни малейших угрызений совести и
был целиком занят мыслями о богатом улове.
Настроение у него было превосходное. Выйдя на поле, Ким Тэ
Гу ускорил шаги. А когда поднялся на бугорок, возле
которого проходила большая дорога, услышал голос:
— Кто там?
Его окликнули парни — члены Союза
демократической молодежи, которые копали канаву, чтобы провести
воду на табачное поле. Должно быть, подозрительным
показался им человек, шедший среди ночи с какой-то
ношей. Этого Ким Тэ Гу не ожидал. Когда он уходил
с поля, здесь никого не было. Разве мог он
предположить, что так скоро работа закипит уже у самой
дороги? Пригибаясь, он снова спустился с бугорка.
Однако это показалось парням еще более подозрительным,
они закричали «Стой!» и выскочили на дорогу. Ким Тэ
Ту бросился на землю и пополз рядом с дорогой. Мешок
с рыбой все время соскальзывал со спины на бок. Ким Тэ
Гу плюхнулся в ручей и по пояс вымок в воде. Парни,
волоча лопаты по земле, преследовали его. Пришлось
бросить мешок с рыбой в ручей и побежать.
«Вот проклятье... — с досадой плюнул он. — И с чего
это им вздумалось копать там канаву сегодня ночью?..»
Через некоторое время Ким Тэ Гу появился на поле.
По его спине стекали струйки пота.
— А ведь его не было, — сказали женщины с
кувшинами на головах при виде Ким Тэ Гу. — Откуда же он
теперь появился?
— С чего вы взяли? — отбивался от женщин
рассвирепевший Чим Тэ Гу. — Да вы, видать, работаете с
закрытыми глазами! Человек всю ночь таскает воду, а они
уставились на него и еще спрашивают, где был!
Некоторое время Ким Тэ Гу старательно носил воду.
Он рассчитывал сразу после работы спуститься к ручью,
чтобы забрать сеть и рыбу, которые он туда забросил.
Только бы все кончилось благополучно!
— Ну, сколько наловил? — шепотом спросил Чхи
Гын.
105

— Целый мешок, — Ким Тэ Гу окинул приятеля
презрительным взглядом.
— А рыбы-то много?
— Рыбы много, да не тебе ее ловить.
— Почему?
— Где уж такому растяпе! Куда тебе? Вот пошел бы
со мной сегодня, так наловил бы целый мешок.
Чхи Гын пожалел, что не пошел на реку. Конечно,
бессовестно обманывать коллектив, но какие деньги
можно выручить за мешок рыбы! Ведь вот Ким Тэ Гу
и рыбы успел наловить и как ни в чем не бывало
вышел на работу — носит воду. Чхи Гын подумал, что
нужно быть таким же решительным, как Ким Тэ Гу.
— Выделите трех человек! — крикнул хриплым
голосом бригадир, пришедший с другого конца поля.
— А в чем дело? — Ким Тэ Гу с выражением
готовности поднял голову. — Есть работа?
— Сегодня ночью надо прорыть канаву к табачному
полю.
— Разве ее еще не начали рыть? — спросил Ким Тэ
Гу, словно не ведал, что там уже идет работа.
— Я послал туда ребят, но им не управиться, нужно
еще три человека.
Пожав плечами, Ким Тэ Гу вышел к бригадиру:
— Ну давайте, я пойду.
Чхи Гын только диву давался: посмотреть на Ким
Тэ Гу — этакий активист. Так и рвется на любое дело.
Никому и в голову не придет, что этой ночью он обманул
всех.
Три добровольца спустились вниз, туда, где копали
канаву. Шагая впереди, Ким Тэ Гу проронил:
— Черт, не было бы сегодня ночью работы, так
наловил бы рыбы.
— Вчера ходил? — спросил шедший за ним.
— Принес пяток вязок.
— Подходяще!
— Ничего, конечно. Только не годится это — ловить
поодиночке, даже и в свободное от работы время.
Каждый держит при себе свои снасти, а надо бы сдать их
в кооператив и ловить рыбу артелью. Собственник будет
тянуться к реке, что голубь к бобовому полю. А
кооператив пострадает — это уж как водится. Сколько я ни
пытался уговорить людей — куда там...
Ким Тэ Гу, вытирая губы, разглагольствовал с та-
106

ким видом, словно говорил о чем-то идущем от самого
сердца. Об этом действительно много толковали. Но
потом затихли: уж слишком много было разногласий.
Ким Тэ Гу пришел туда, где работали демсомольцы.
Но их почему-то не оказалось — все толпились у
находившейся неподалеку конторы. У Ким Тэ Гу ёкнуло серд-
ие. Неужели эти чертовы ребята притащили мешок с
рыбой? Только вряд ли они могли найти его. Ким Тэ Гу с
опаской вошел во двор конторы. А там и впрямь парни
столпились вокруг мешка с рыбой. У Ким Тэ Гу
задрожали ноги. В развязанном мешке, шевеля жабрами,
трепыхались рыбины. Парни развернули сеть и стали ее
рассматривать.
— Послушай-ка, Тэ Гу, — спросили они, заметив
его. — Чья это сеть?
— Уж не Чхи Гына ли? — чуть запинаясь, произнес
Ким Тэ Гу, дотрагиваясь до сети. Густая, как сапожная
щетка, борода, скрывавшая половину его лица,
помогла ему не выдать тревоги.
— Значит, сеть Чхи Гына? — настойчиво
выспрашивал широкоплечий сильный парень. — А разве он сегодня
не вышел на работу?
— Да нет же, — сказал пришедший вместе с Ким Тэ
Гу крестьянин, поглядывая на мешок с рыбой. — Чхи Гын
на работе.
— Тогда чья же это сеть? Кто, вместо того чтобы
работать, ловил рыбу, а потом бросил ее и убежал?
— Почему вместо того чтобы работать? —
переспросил Ким Тэ Гу с наивным видом. — Он, видимо, сначала
работал, потом удрал на речку. А когда испугался, что
обман раскроется, все бросил и убежал.
— Значит, это он бежал с мешком за плечами?
— Если бы он не бросил мешок, мы бы его поймали!
— Вот-вот, похоже, так оно и было!
Ким Тэ Гу хихикал, но ноги у него дрожали.
— Как бы то ни было, сеть эта очень похожа на сеть
Чхи Гына. Ведь он мастер ловить рыбу. Наверное,
улучив момент, улизнул с работы и разок-другой забросил
сеть, — твердил Ким Тэ Гу.
— Не похоже, чтобы у Чхи Гына нашлось для этого
время.
— Черт возьми. Если это сеть не Чхи Гына, то чья
же она? Вчера у него порвалась ячейка, и я завязывал
ее черными нитками. Вот она, так и есть.
107

Поверив, что это сеть Чхи Гына, парни стали шуметь,
требуя проучить нарушителя за бесчестный поступок.
Гроза миновала. Ким Тэ Гу быстро покинул
освещенный двор и пошел к месту работы. Он грузно опустился
на пригорок на обочине поля, где рыли канаву. Еще
минуту назад он, не задумываясь, все свалил на Чхи Гына,
теперь его мучило беспокойство. Согласится ли приятель
выручить его? Каким бы добрым ни был Чхи Гын, чего
ради лезть ему головой в петлю?
Ким Тэ Гу скрутил себе цигарку. На ум ничего не
шло. Он не видел даже деревни, находившейся передним.
Подавленный, пускал он дым и глядел на темную
каштановую рощу, видневшуюся вдали.
Потом начал машинально работать лопатой...
К рассвету канава была вырыта. Вода, пенясь,
хлынула по ней к пересохшим бороздам. Молодежь радостно
шумела. Ким Тэ Гу сидел на пригорке и с тревогой
думал о том, что утром непременно все раскроется.
«Нехорошо получилось. Надо бы увидеть Чхи Гына. Может, он
посочувствует».
Ким Тэ Гу пришла в голову мысль, что надо
попробовать уговорить Чхи Гына помочь ему выпутаться из этой
истории. Он торопливо зашагал к дому Чхи Гына. Тот
как раз вернулся с работы и подметал двор.
— Послушай... Какая неприятная история
приключилась...
— Какая история? — спросил Чхи Гын, опираясь на
метлу.
— Да вот, возвращался я вчера с мешком рыбы,
боялся, что рыба испортится, и опустил мешок в воду,
а его вытащили. Поднялся шум: мол, Чхи Гын ночью
не работал, а ходил ловить рыбу. Вот ведь какая беда...
Чхи Гын покраснел.
— Послушай, раз уж так обернулось, наберись духу,
скажи, что рыба твоя,— опасливо озираясь по сторонам,
наставлял Чхи Гына Ким Тэ Гу. — Ну, поругают
немного, и все. Может быть, скажут, чтобы ты из конторы
рыбу свою забрал, а? Выручи меня...
— Да ты что! — раскричался Чхи Гын вслед уже
убегавшему Ким Тэ Гу. — Сам оплошал, а хочешь, чтобы я
взял вину на себя?
Но в ту же минуту усовестился: Ким Тэ Гу так
убедительно просил. Неужели он, Чхи Гын, донесет на него?
А тут еще как нарочно прибежал один парень из конто-
108

ры и велел ему срочно идти туда. У Чхи Гына заныло
сердце, будто он и впрямь совершил проступок.
— Садитесь, товарищ.
Чхи Гын растерянно посмотрел по сторонам, потом
опустил голову и робко сел на стул.
— Товарищ, вы были вчера ночью на работе?
— Да.
У Чхи Гына задрожали руки, сложенные на коленях.
— Мы не против того, чтобы вы ловили рыбу. Но
другие без устали работали до рассвета, а вы потихоньку
сбежали на реку. Разве это хорошо? Да вы и
сами понимаете, что нехорошо, и потому, когда дем-
сомольцы стали преследовать вас, бросили рыбу и
побежали.
Чхи Гын не знал, что и подумать. Спина его
напряглась, голова стала опускаться все ниже.
— Ну, так как же? Хорош ваш поступок?
— Я... я не ловил рыбу.
— Вот как! Говорите, не ловили? Чья же это сеть?
Ким Тэ Гу утверждает, что ваша. Если не вы ловили
рыбу, то кто же?
Тут Чхи Гын понял, что вовсе не демсомольцы
назвали его имя, а сам Ким Тэ Гу. Но он не смог рассказать
обо всем сразу. А тем временем в конторе появился Ким
Тэ Гу. Он думал, что при нем Чхи Гын, даже если и
захочет сказать правду, не сможет сделать этого от страха.
— А что, разве ты ловил рыбу вчера ночью?
—спросил Ким Тэ Гу, незаметно для председателя правления
мигнув Чхи Гыну. Чхи Гын исподлобья посмотрел на
Ким Тэ Гу и отвел взгляд в сторону.
— Ого, сколько рыбы наловил! Ну и мастер же ты!
Как тебе только удается?
Чхи Гын прямо остолбенел.
— Ну ладно, — сказал председатель правления, —
забирайте свою рыбу, сеть и идите. Да подумайте как
следует: обманывая кооператив, вы обманываете самого
себя. Поймите, подобный поступок — преступление перед
коллективом.
Чхи Гын поспешно встал и вышел. От возбуждения он
не замечал даже, куда идет. Так он шагал некоторое
время, потом грузно опустился в траву у картофельного
поля. Политые темно-зеленые кусты картофеля с буйными
соцветиями покачивались под утренним ветерком.
«Вот мерзавец... чтоб его!» Чхи Гын не мог сдержать
109

гнева. Он тяжело дышал, словно человек, получивший
солнечный удар.
Через некоторое время по другой стороне бугра,
освещенной золотистыми лучами солнца, прошел Ким Тэ Гу
с мешком рыбы и сетью. Едва обескураженный Чхи Гын
вышел из конторы, Ким Тэ Гу заявил председателю, что
тот ушел от стыда, бросив рыбу и сеть. А сам взвалил
мешок себе на плечи и, сказав, что отнесет его Чхи ГьГну,
отправился домой. Тут его и увидел Чхи Гын.
Чхи Гын всегда знал, что Ким Тэ Гу лодырь. Он
только числился землепашцем, на самом же деле занимался
мелкой торговлей, рыбной ловлей и прочими делами.
Для обработки земли пользовался наемной рабочей
силой. Теперь он, как и все, был членом кооператива, но в
душе остался прежним. И зачем только Чхи Гын с ним
связался, что у них общего? Сегодняшний случай
переполнил чашу терпения. Ким Тэ Гу был противен Чхи Гы-
ну, но сам себе Чхи Гын был еще противнее. Почему он
позволил обвести себя вокруг пальца? «Из-за этого Ким
Тэ Гу я и весной чуть не выступил против того, чтобы
собрать в кооперативе все рыболовные снасти. И вчера чуть
было не удрал с ним на реку. Где же моя совесть? А
бригадир еще собирался поставить меня звеньевым!.. Ким Тэ
Гу подлец, а я разве лучше?» — ругал себя Чхи Гын,
глядя вслед Ким Тэ Гу, шагавшему с мешком рыбы за
спиной. Потом резко вскочил на ноги. Пора браться за
ум, да и Ким Тэ Гу следует проучить!
Чхи Гын быстро зашагал, вытирая рукавом
выступивший на лбу пот. Он шел искать председателя правления.

КОРОТКО ОБ АВТОРАХ
На До Хян (1902—1927)—известный новеллист, один из
видных представителей критического реализма 20-х годов. Родился
в Сеуле в семье врача. После окончания средней школы поступил в
Сеульское специальное медицинское училище, но, не закончив
курса, отправился в Японию для получения · литературного
образования.
По возвращении на родину На До Хян целиком посвящает себя
литературной деятельности, сотрудничает во многих журналах и
газетах: «Кемён» («Венера»), «Кэбёк» («Сотворение мира»), «Чосон
мундан» («Литературная трибуна Кореи»), «Сидэ ильбо» («Вестник»)
и др.
Менее чем за шесть лет литературной деятельности На До Хян
опубликовал два романа («Грёзы» — «Хванхве» и «Мать» — «Омо-
ни»), множество рассказов, критических статей и рецензий, стихов.
Перевод рассказов «Из дневника трамвайного кондуктора»
(«Чончха чхачжаный илги мет чол», 1924) и «На мельнице» (в
оригинале «Водяная мельница» — «Муллебанъа», 1925) сделан по
тексту, опубликованному в первом томе «Избранных произведений
современной корейской литературы» («Хёндэ чосон мунхак сончжип»,
т. 1, Пхеньян, 1957).
Произведения На До Хяна на русском языке не публиковались.
Ли Г и Ε и (псевдоним Минчхон) — очень популярный
писатель и публицист КНДР, один из основоположников
социалистического реализма в литературе Кореи.
Родился в 1895 г. в семье бедного крестьянина в провинции
Чхунчхондо. После окончания начальной школы много странствовал
по Корее, работал учителем, служил в банке. Начало литературной
деятельности относится к 20-м годам. Ли Ги Ен сотрудничал в
журнале «Чосон чигван» («Светоч Кореи»), был одним из инициаторов
создания и активным участником Корейской ассоциации
пролетарских писателей (КАПП) в 1925 г. В 1934 г. был арестован как член
КАПП и провел два года в японской тюрьме.
Ли Ги Ен автор многочисленных рассказов, повестей, романов.
В 1934 г. вышел в свет роман «Родная сторона» («Кохян»).
В конце 30-х годов Ли Ги Ен публикует цикл рассказов на
тему об идейном тупике корейской интеллигенции и создает роман
«Новь» («Сингэчжи», 1939) ярко выраженной антифеодальной на-
111

правленности. После освобождения Кореи он пишет такие крупные
произведения, как двухтомный роман «Земля» («Ттан», 1948—1960),
трилогию «Река Туманган» («Туманган», 1954—1964), посвященную
борьбе против японских империалистов, а также ряд повестей,
рассказов, очерков.
В настоящее врем Ли Ги Ен — член ТПК, председатель
Центрального правления Общества корейско-советской дружбы. Многие
его произведения переведены на русский язык, в том числе романы
«Земля», «Родная сторона», а также рассказы «Рождение мира»,
«Тайное письмо», «Дождь», «Вонбо» и др.
Перевод «Рассказа о мышах», выполненный по тексту,
помещенному в третьем томе «Избранных произведений современной
корейской литературы», публикуется впервые.
С о и Ε н — один из ведущих литераторов КНДР, лауреат
Национальной премии 1959 г., член постоянного комитета
Центрального правления Союза корейских писателей, председатель Общества
культурной связи с заграницей.
Родился в 1903 г. в Сеуле, в семье чиновника. Увлечение
литературой было традицией в семье.
В ранней юности Сон Ён остался единственным кормильцем
большой семьи и в поисках заработка сменил много профессий. Был
служащим транспортной конторы, почтового отделения, рабочим
фармацевтической фабрики и стекольного завода.
В 1922 г. совместно с Ли Чжон Хё и Ли Хо создал первую в
стране пролетарскую литературную организацию «Емгунса»
(«Пламя») и начал издавать журнал «Ёмгун». В этот период
опубликованы рассказ «Мрачная деревня» («Одуун маыл») и пьеса «Цветы
тополя» («Пэгянхва»).
В 1925 г. Сон ён принимает активнее участие в создании
КАПП. В 1927 г. организует в пригороде Сеула пролетарскую
детскую школу и некоторое время преподает в ней. В дальнейшем Сон
ён становится редактором журналов «Чосон мунё» («Корейская
литература и искусство»), «Мунхак чханчо» («Литературное
творчество»), «Чиптан» («Массы»). Совместно с Пак Се Ином, Ан Чун Си-
ком и Ом Хын Сопом издает детский журнал «Пёлнара» («Страна
звезд»).
В 1934 г., как и другие члены КАПП, Сои ён был арестован и
провел два года в тюрьме.
После 1945 г. Сон Ён ведет большую культурно-массовую
работу на Хыннамском заводе, во время войны 1950—1953 гг. работает
военным корреспондентом. С 1952 г. один за другим публикуются
произведения Сон Ёна. Выходит сборник пьес «Его любимая песня»
(«Кыга саранханын норэ», 1952), сборник рассказов «Представитель
артели каменщиков» («Соккон чохап тэпхё», 1956), исторический
очерк «Пэктусан виден отовсюду» («Пэктусан одэсона поинда»,
1956), путевые заметки «Вьетнамский дневник» («Вольнам ильги»,
1957), сборник пьес «Феникс» («Пулсачо», 1957), повесть «Я снова
переплыл реку» («Нанын таси каныл конноганда», 1958) и др.
Произведения писателя вошли в серию «Избранные произведения
современной корейской литературы».
Перевод рассказов Сон Ёна «Вечер радостного дня» («Киппын
на ль чонёк», 1928) и «Учителя прогнали» («Ччочкхе касин сонсэ-
112

ним», 1930) выполнен по текстам серии «Избранные произведения
корейской литературы» (тт. 5, 10).
Произведения Сон Ёна в переводе на русский язык не
публиковались.
Хан Ин Тхэк — широко известный в 30-х гг. новеллист.
Родился в 1907 г. в Сеуле. Окончив гимназию, был служащим
торговой фирмы и одновременно занимался литературной деятельностью.
В период с 1932 по 1938 г. создал ряд произведений, лучшие из
которых вошли в серию «Избранные произведения современной
корейской литературы» (т. 15), в том числе рассказы «Собака» («Кэ»),
«День зарплаты» («Волгыпнал»), «Приказ об увольнении» («Хэч-
жик сарён»), «Пятно» («Хыкчом»), «Полжизни этого мужчины»
(«Кы намчжаый пансэнги») и др.
Дальнейшая судьба писателя неизвестна.
Перевод рассказа «Собака» выполнен по тексту,
опубликованному в «Избранных произведениях современной корейской
литературы», т. 15.
Произведения Хан Ин Тхэка на русском языке не
публиковались.
Ом Хын Соп — один из самых популярных писателей
старшего поколения. Родился в 1906 г. в провинции Южная Чхунчхон,
в бедной крестьянской семье. В 1925 г. окончил педагогическое
училище. Учительствуя в городе Чиньчжу, много сил отдал
литературному творчеству, основал молодежные журналы «Сыпчак сидэ»
(«Годы учебы»), «Пэгун» («Белое облако»), «Сиы сидан» («Новые
поэты») и др. В 1929 г. вступил в Корейскую ассоциацию
пролетарских писателей (КАПП). Вместе с известными писателями того
времени Сон Еном и Пак Се Еном издавал детский журнал «Пёлна-
ра» («Страна звезд»), активно участвовал в деле народного
просвещения.
В 30-е годы им создано несколько повестей и романов,
множество рассказов. Наиболее известны повесть «Пора страстей» («Чонъ-
нёлги»), романы «Горизонт» («Супхёнъсон»), «Между жизнью и
смертью» («Инсэнъсамак»), «Счастье» («Хэнъбок»), «Факел»
(«Бонъхва»), рассказы «Уплывшая деревня» («Хыллоган маыл»,
1929), «Записки беглой дворняги» («Понгён тхалчхулги», 1932),
«Трое в тумане» («Ангесогый чхунсами», 1934), «Терзание» («Ка-
чэк», 1936), «Сила» («Хим», 1936), «Куда они скрылись?» («Кыды-
рый кап кот», 1936), «Дорога» («Кил», 1936), «Весть об отце»
(«Абочжи сосик», 1938), «Слепота» («Силмёнъ», 1940) и др.
После 1945 г. Ом Хын Соп принимает участие в создании
«Союза пролетарских деятелей искусства», пишет рассказы «Холодная
ночь» («Пинъя»), «Преследуемый» («Ччогкхеон санаи»), «До
прихода весны» («Пом оги чон») и др.
В 1951 г. Ом Хын Соп избирается председателем Пхённамского
отделения Союза корейских писателей. В период войны КНДР
против американского империализма и клики Ли Сын Мана (1950—
1953) пишет военные рассказы, в годы мирного строительства
рассказывает о трудовом героизме народа, строящего социализм.
В 1957 г. в газете «Пхеньян синмун» начинает публиковаться роман
Ом Хын Сопа «На заре» («Тонътхыл мурёп»). В 1960 г. роман
8 Зак. 12 ИЗ

был издан отдельной книгой. В этом же году опубликована повесть
для детей «Песня сердца» («Маымый норэ»).
Перевод рассказа «Жили такие люди» (в оригинале «Куда они
скрылись?» — «Кыдырый кан кот», 1936) выполнен по тексту,
опубликованному в «Избранных произведениях современной корейской
литературы».
На русском языке произведения Ом Хын Сопа не
публиковались.
Хван Гон — известный писатель и публицист КНДР.
Родился в 1918 г. в провинции Южная Хамгёндо, в семье бедного
крестьянина.
Активная творческая деятельность Хван Гона началась после
освобождения Кореи из-под ига Японии. Известность получили
рассказы «Записки скотовода» («Мокчхукки», 1948), «Угольный пласт»
(«Тханмэк», 1949), «15 августа» («Пхалвол 15 ил», 1950) и др. Во
время войны 1950—1953 гг. Хван Гон — военный корреспондент.
В 1956 г. вышел в свет первый роман Хван Гона «Плоскогорье
Кэма» («Кэма ковон»). Вслед за ним — сборник рассказов
«Записки скотовода» (1959), повесть «Следы на рассвете» («Сэпёккил»,
1960), роман «Рассвет» «Вмён», 1963), роман «Сыны и дочери»
(«Адылттал», 1965) и др.
В 1960 г. Военное издательство Министерства обороны СССР
выпустило в свет сборник рассказов Хван Гона в переводе на
русский язык «Остров в огне». Перевод рассказа «Пылающий остров»
(«Пултханын соп») выполнен по тексту сборника рассказов того же
названия, изданного в Пхеньяне в 1952 г. Рассказ уже знаком
советскому читателю по сборнику «Остров в огне». Однако в
настоящем сборнике он публикуется в'новом переводе.
Ли Де н Сук — популярная писательница КНДР.
Литературную деятельность начала в 1950 г. Первый сборник рассказов «Сон
Хи» вышел в 1960 г.
Почти ежегодно в журнале «Чосон мунхак» появляются
рассказы и очерки писательницы. Наиболее значительные из них: «Весна»
(«Пом»), «Правда» («Чинсил»), «На берегу моря» («Падагаэсо»),
«Прогресс» («Чончжин») и др.
За последние годы опубликованы два крупных произведения
Ли Ден Сук — повести «В далекой гавани» («Мон хэгуэсо»,
Пхеньян, 1965) и «Горные птицы» («Сан сэдыл», Пхеньян, 1966).
Новелла «История Ен Чхана» («Ей Чханый ияги», 1956)
переведена по тексту сборника «Сон Хи».
В СССР опубликован рассказ Ли Деи Сук «Неотправленное
письмо» (сб. «Тайное письмо», М., 1960).
Ли Ен Г ю — новеллист, начавший свою литературную
деятельность в 1955 г. В 1960 г. вышел первый сборник его рассказов
«Новоселье» («Сэ чип», Пхеньян, I960), включивший восемь
лучших произведений автора. Наиболее значительные из произведений
Ли Ен Гю рассказы «На трубе» («Култтугуэсо») и «В ночь, когда
шел первый снег» («Чхотнун онын налппам»). Рассказ «Ван Та Ma»
114

(1959) вошел в книгу «Избранные рассказы периода после
Освобождения» («Хэбаиъху танпхёнсосол сончжип», Пхеньян, 1966).
Рассказ «Ревматизм» («Сыпчин», 1958) переводился по тексту,
опубликованному в сборнике рассказов Ли Ен По «Новоселье».
На русском языке произведения Ли Ен Гю не публиковались.
Ким Ен Сок — писатель, литературовед и критик. Родился π
1913 г. в Сеуле. В 1938 г. в сеульском журнале «Тонъа илбо»
публикуется его первое произведение — рассказ «Приманка для
голубя» («Питулгиый юхык»). До 1943 г. Ким Ен Сок издал более
десяти рассказов, в основном сатирического характера.
После 1945 г. Ким Ен Сок сотрудничает в Южнокорейском
союзе деятелей литературы. Пишет рассказы, критические статьи,
обзоры, рецензии. В 1947 г. вышел сборник его новелл «Сквозь
землю» («Чихаро ттуллин кил», Сеул).
Во время войны 1950—1953 гг. Ким Ен Сок — военный
корреспондент. Наиболее значительные произведения Ким Ен Сока,
созданные им за последнее десятилетие, — повесть «Молодые герои»
(«Чолмын ёнъсадыл», Пхеньян, 1954), сборник рассказов «Бурные
волны» («Кёнънанъ», Пхеньян, 1957), роман «История бури»
(«Пхокпхунъый ёкса», 1950). Журнал «Чосон мунхак» поместил на
своих страницах целую серию рассказов и очерков писателя:
«Новатор» («Хёксинчжа», 1958), «Командир» (Чихугван», 1958),
«Звезда», («Пёль», 1958), «К высотам» («Кочжиэро», 1962) и др.
Перевод рассказа «Он Нён» выполнен по тексту,
опубликованному в газете «Мунхак синмун» от 8 июля 1966 г.
Ранее на русском языке произведения Ким Ен Сока не
издавались.
Ким Со Ε π — известный прозаик. Родился в 1912 г. в
волости Сондо Кэсонского уезда. В 1930 г., окончив Кэсоискую торговую
школу, уезжает в Шанхай и поступает в Школу иностранных
языков, но, не закончив полного курса обучения, возвращается на
родину. Первый его рассказ «Свинья и газета» («Твэчжи ва синмун»),
посланный в 1934 г. на литературный конкурс газеты «Чосон чунъан
илбо», был опубликован и удостоен премии. Это было началом
литературной деятельности Ким Со Епа. Он пишет рассказы, повести.
К сожалению, созданные им до 1945 г. произведения не
сохранились. Лишь одна новелла этого периода «Трудный ребенок» («Тта-
кхан часик») вошла в «Избранные произведения современной
корейской литературы» (т. 15). С 1950 г. Ким Со Еп живет в КНДР и
продолжает творческую деятельность, занимаясь одновременно и
редакторской работой. Из его последних произведений наиболее
популярны рассказы «Покорители целины» («Мируппорый сынъни-
чжа»), «Провинциалы» («Тылмеккол сарамдыл») и «Честь рыбака»
(«Падаый нюнни» — «Чосон мунхак», 1966, № 4), перевод которого
представлен в настоящем сборнике.
На русском языке произведения Ким Со Епа не публиковались.
Чхон Се Бон — популярный писатель КНДР, член ТПК,
председатель Союза писателей КНДР. Родился в семье батрака в
8* 115

1915 г. В литературу вступил после 1945 г.Первый его рассказ
«Перевал» («Екъно») был опубликован в 1946 г. в журнале «Есуль».
После этого один за другим появляются в периодической печати Корен
его рассказы: «Новый ритм» («Сэроун мэкпак», 1947), «Ливень»
(«Сонагби», 1948), «Май» («Оволь», 1948), «Дед Тигр» («Хоран нён-
гам», 1949), «Кантата о земле» («Таный согок», 1949) и др.
Одним из лучших произведений военных лет стала повесть
Чхон Се Бона «Люди сражающейся деревни» («Ссаунын маыль са-
рамдыль», 1952).
В послевоенные годы Чхон Се Бон пишет о людях
восстанавливающейся я строящейся республики. С 1946 по 1958 г. он
опубликовал более тридцати рассказов и повестей, а также стихи,
очерки, репортажи и пр. С 1958 г. Чхон Се Бон издает романы: «Новая
весна в Соккэуре» («Соккэурый сэ пом», т. 1—2, 1958—1963), «Течет
великая река» («Тэханын хырында», 1962), «История тяжелых
испытаний» («Конаный ёкса», 1964), «Новый берег в тумане» («Ангэ хы-
рынын сэ ондок», 1966).
Советскому читателю Чхон Се Бон известен по переводам его
рассказов «Сосна» (сб. «Рождение мира», М, 1966), «Чин Ок» и
«Два крестьянина» (сб. «Молодость в пути», М., 1961), а также по
переводу с английского его повести «Люди борющейся деревни»
(Благовещенск, 1958). В данном сборнике рассказ «Два крестьянина»
(«Ту чохабвон») публикуется в новом переводе, выполненном по
тексту, помещенному в журнале «Чосон мунхак» (1958, № 9).

СОДЕРЖАНИЕ
От редколлегии 5
Пути корейской новеллы. Д. Елисеев ... 7
На До Хян. Из дневника трамвайного
кондуктора. Перевод В. Мокляка ... 16
На До Хян. У мельницы. Перевод В.
Мокляка 23
Ли Ги Ен. Рассказ о мышах. Перевод
Г. Рачкова 33
Сон ён. Вечер радостного дня. Перевод
A. Артемьевой 40
Сон Ен. Учителя прогнали. Перевод А.
Артемьевой 41
Хан Ин Тхэк. Собака. Перевод В. Мокляка 47
Ом Хын Соп. Жили такие люди. Перевод
Г. Рачкова 53
Хван Гон. Пылающий остров. Перевод
B. Вердникова 58
Ли Ден Сук. История ён Чхана. Перевод
А. Артемьевой 66
Ли Ен Гю. Ревматизм. Перевод А.
Артемьевой 76
Ким ён Сок. Он Нён. Перевод А.
Артемьевой 83
Ким Со Еп. Честь рыбака. Перевод Д.
Елисеева . 93
Чхон Се Бон. Два крестьянина. Перевод
Л. Люгай 102
Коротко об авторах 111

ЖИЛИ ТАКИЕ ЛЮДИ
Новеллы корейских писателей
Утверждено к печати
Институтом востоковедения
Академии наук СССР
Редактор Н. И. Северина
Технический редактор 3. С. Теплякова
Корректор К. Н. Драгунова
Сдано в набор 6/1 1971 г.
Подписано к печати 23/111 1971 г.
Формат 84 X 1О8'/з2. Бумага № 2
Печ. л. 3,75. Усл. п. л. 6,3. Уч.-изд. л. 6,05
Тираж 15 000 экз. Изд. № 2539. Зак. № 12
Цена 30 коп.
Главная редакция посточной литературы
издательства «Наука»
Москва, Центр, Армянский пер., 2
3-я типография издательства «Наука»
Москва К-45, Б. Кисельный пер., 4