История цивилизаций как культурный трансфер - Эспань М.

Екатерина Дмитриева. Застывшая жизнь в янтаре: заметки о научной биогрвфии Мишеля Эспаня

Глава III. Немецкая составляющая гуманитарных и социальных наук во Франции

Глава VI. Плавильный котел культур: к вопросу о межкультурной истории регионов

Глава VIII. Тройственный культурный трансфер

Глава IX. Франко-немецкие отношения в XVIII веке и их динамика

Глава X. История перекрестных восприятий

Глава XI. Литература и создание идентичности: бонапартизм Генриха Гейне

Глава XII. Инонациональные корни нации. Французское прочтение Фихте

История искусства как культурный трансфер. Путь Антона Шпрингера

Глава 1. Якоб Бурхардт и история искусств в Бонне

Глава 4. Французские истоки истории искусств

Глава 6. Франциск Ассизский и Рихард Вагнер: история искусств в изложении Генриха Тоде

Глава 8. Как писали историю искусств в XIX веке

Глава 9. Франко-немецкие встречи в истории искусств

Глава 10. Путь в Лейпциг. Антон Шпрингер и его ученики

Из Турфана в Берлин: шелковый путь как культурный трансфер

Франко-вьетнамский культурный трансфер: парадигматические отношения

Лео Фробениус, Шейх Анта Диоп и Мартин Бернал: европейское зеркало Африки

Автор: Эспань М.

Теги: история цивилизации история культуры европа (ес, часть снг) философия история культура монография гуманитарные науки

ISBN: 978-5-4448-0752-1

Год: 2018

Похожие

Культурные истоки Французской революции

Восхождение Запада. История человеческого сообщества

История Англии

Текст

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Мишель Эспань
История
цивилизаций
как культурный
трансфер
Новое
Литературное
Обозрение
2018

УДК 930.85(4)
ББК 63.3(4)-7
Э85
Редактор серии
И. Калинин
Эспань, М.
Э85 История цивилизаций как культурный трансфер /
Мишель Эспань; пер. с франц.; под общ. редакцией
Е.Е. Дмитриевой; вступ. статья Е. Е. Дмитриевой. — М.:
Новое литературное обозрение, 2018. — 816 с. (Серия
«Интеллектуальная история»)
ISBN 978-5-4448-0752-1
В книгу современного французского историка, филолога-герма-
ниста М. Эспаня, одного из создателей теории культурного транс¬
фера, вошли две его монографии: «Франко-немецкий культур¬
ный трансфер» и «История искусства как культурный трансфер.
Путь Антона Шпрингера». Теоретическое обоснование нового
исследовательского метода, зародившегося в 80-е годы XX века
и получившего в настоящее время широкое распространение
в области гуманитарных наук, идет в данных работах бок о бок
с примерами его конкретного применения: в области истории,
философии, литературы, изобразительного искусства^ также
истории дисциплин, их изучающих. Публикуемые в отдель¬
ном разделе статьи М. Эспаня свидетельствуют еще и о возмож¬
ном географическом расширении области применения теории
культурного трансфера: собственно европейские границы здесь
преодолеваются и объектом исследования становятся регионы
Средней Азии, Древней Греции, Вьетнама, африканского конти¬
нента, метафорически рассматриваемые автором как плавиль¬
ные котлы многочисленных культур.
УДК 930.85(4)
ББК 63.3(4)-7
© М. D. Espagne, 2018
L’Histoire de Part comme transfert culturel by Michel Espagne
© Editions Belin/Humensis, 2009
© E. E. Дмитриева, составление, вступ. статья, 2018
© М. Е. Балакирева, А. В. Голубков, Е. Е. Дмитриева,
Е. А. Легенькова, Ю. А. Маричик-Сьоли, С. В Панов,
О. О. Попова, пер. с французского, 2018
© ООО «Новое литературное обозрение», 2018

Оглавление
Екатерина Дмитриева. Застывшая жизнь в янтаре:
заметки о научной биографии Мишеля Эспаня 7
ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
(пер. Ю. А. Маричик-Сьоли — главы I, И, III, VII, VIII;
М. Е. Балакиревой — главы IV, V, VI, X, XI;
Е. Е. Дмитриевой — главы IX, XII, введение, заключение)
Введение 35
Глава I. Границы толкования понятия 56
Глава И. По ту сторону компаративизма 78
Глава III. Немецкая составляющая
гуманитарных и социальных наук во Франции 97
Глава IV. Общая память культур 127
Глава V. Проблемы эмиграции 155
Глава VI. Плавильный котел культур: к вопросу
о межкультурной истории регионов 179
Глава VII. История культуры и этнология 204
Глава VIII. Тройственный культурный трансфер 230
Глава IX. Франко-немецкие отношения в XVIII веке
и их динамика 261
Глава X. История перекрестных восприятий 284
Глава XI. Литература и создание идентичности:
бонапартизм Генриха Гейне 310
Глава XII. Инонациональные корни нации.
Французское прочтение Фихте 336
Заключение 369
ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР.
ПУТЬ АНТОНА ШПРИНГЕРА
(пер. Е. А. Легеньковой при участии Е. Е. Дмитриевой)
Введение 377
Глава 1. Якоб Буркхардт и история искусств
в Бонне 394

Глава 2. Антон Шпрингер: ранние годы 417
Глава 3. Шпрингер и Юсти 443
Глава 4. Французские истоки истории искусств 475
Глава 5. Между Бонном и Страсбургом 505
Глава 6. Франциск Ассизский и Рихард Вагнер:
история искусств в изложении Генриха Тоде 539
Глава 7. Психология и история искусства 562
Глава 8. Как писали историю искусств в XIX веке .... 591
Глава 9. Франко-немецкие встречи
в истории искусств 619
Глава 10. Путь в Лейпциг. Антон Шпрингер
и его ученики 648
Заключение 677
ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Культурный трансфер
и история греческой культуры
(пер. А. В. Голубкова и С. В, Панова) *.... 685
Из Турфана в Берлин: шелковый путь
как культурный трансфер
(пер, Е.А. Легеньковои) 712
Франко-вьетнамский культурный трансфер:
парадигматические отношения
(пер, 0.0. Поповой) 735
Лео Фробениус, Шейх Анта Диоп и Мартин Бернал:
европейское зеркало Африки
(пер. 0.0. Поповой) 758
Именной указатель (сост. М. В. Черкашингl) Ill

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ:
ЗАМЕТКИ О НАУЧНОЙ БИОГРАФИИ
МИШЕЛЯ ЭСПАНЯ
В заглавие этого предисловия я позволила себе вынести —
с легкой модификацией, разумеется, — название одной
из последних книг Мишеля Эспаня «L’ambre et le fossille»1,
в которой собраны его работы, посвященные вопросам рус¬
ско-германо-французских культурных взаимосвязей. На¬
звание это, как представляется, предельно точное и в своем
метафоризме очень хорошо отражает то, что является, воз¬
можно, основным нервом трудов французского историка,
филолога-германиста, историка культуры Мишеля Эспаня.
Увидеть жизнь в том, что кажется застывшим и окаменев¬
шим, понять культуру и ее историю не как смену жестких
парадигм, но как непрекращающееся движение, заставить
заново переосмыслить существующий филологический
и исторический инструментарий, которым мы пользуемся,
подчас не отдавая себе отчета, что и он тоже есть результат
определенного развития и потому никогда не остается не¬
изменным (так переосмысляются им, казалось бы, такие
незыблемые категории, как нация, государство, культура,
цивилизация), — во всем этом кто-то, возможно, увидит
«германский след». Возможно, след Гёте с его пониманием
жизни как чреды никогда не прекращающихся метаморфоз.
I. Дословно: «Янтарь и ископаемое» (фр.).

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Или же немецких романтиков (в особенности йенских), стре¬
мившихся, как это делал, например, Новалис, вернуть каж¬
дую вещь в единый поток творимой жизни, выведя ее из со¬
стояния оцепенения. Но при этом характерно, что подобного
рода исследовательский романтизм оказывается, в свою
очередь, «замешан» на традициях самого строгого фран¬
цузского картезианства — в результате чего и становится
своего рода эпистемой, методологической основой нового
подхода к изучению феноменов культуры, получившего в его
трудах как теоретическое обоснование, так и практическую
реализацию. Подход этот, с которым особенно в последнее
время ассоциируется имя Мишеля Эспаня, имеет уже ныне
статус теории, именуемой теорией культурного трансфера.
Теория эта, зародившаяся в середине 1980-х гг., основы ко¬
торой были сформулированы впервые в совместной статье
Мишеля Эспаня и Михаэля Вернера1 (в дальнейшем, правда,
пути ученых существенно разошлись), определила впослед¬
ствии не только научную карьеру самого Эспаня, но во мно¬
гом и пути французской и — шире — европейской герма¬
нистики, а также пути (об этом можно теперь уже говорить
без преувеличения) европейской науки.
Именно поэтому стоит сказать несколько слов о научном
пути М. Эспаня, который, при всей своей сугубой индиви¬
дуальности, отражает в определенном смысле также логику
развития французской (европейской) гуманитарной мысли
последних трех десятилетий. Отчасти мы последуем здесь
его собственному примеру — примеру ученого, для которого
изучение культуры есть также попытка понять логику науч¬
ного или творческого пути тех, кто эту культуру составляет
и представляет.
Выпускник парижской Эколь нормаль (Высшей нормаль¬
ной школы), что для людей, знакомых с французской куль¬
турой, есть уже само по себе характеристика, М. Эспань
в годы учебы в Школе специализировался одновременно
в области античной философии и немецкой филологии
I. См.: EspagneM. et WernerМ.. La construction d’une reference allemande
en France 1750-1914. Genese et histoire culturelle [Создание немецкой
референции во Франции 1750-1914 гг. Генезис и культурная исто¬
рия] // Annales ESC. 1987. Juillet — aout. P. 969-992.
8

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
(из двух защищенных им в это время дипломных работ —
французское maitrise — одна была посвящена философско¬
му наследию Платона, другая — Мастера Экхарта). Пройдя
в эти же годы длительные стажировки в немецких универси¬
тетах Тюбингена, Кёльна, Саарбрюккена (не отсюда ли впо¬
следствии его такой пристальный интерес к тем, кто также
прошел через искус немецких университетов?), свою первую
диссертацию (these de Ше cycle) он защищает в университете
Париж-Сорбонна (Париж 4) на тему «Роберт Музиль и Герман
Брох», посвятив ее, как уже понятно из названия, творчеству
двух австрийских писателей.
Став в 1978 г. сотрудником Национального центра на¬
учных исследований Франции (CNRS), французского ана¬
лога Российской академии наук, и получив место в париж¬
ском Институте современных текстов и рукописей (ITEM),
М. Эспань начинает работать в группе по изучению руко¬
писей Гейне, которые частично хранятся в Дюссельдорфе,
но по большей части в Национальной библиотеке Франции.
В определенном смысле обращение к рукописям Гейне оказа¬
лось судьбоносным и для самого Эспаня, и—«рикошетом» —
для судеб науки. И вот по каким причинам. Конечно, к Гейне
Эспань обращается в первую очередь как германист и тексто¬
лог. Но при этом сам феномен Гейне—одной из центральных
фигур в истории немецкой литературы XIX века — оказы¬
вается для него дополнительно интересен как уникальная
и вместе с тем все же вполне характерная фигура культур¬
ного посредника, чье посредничество распространяется
притом сразу на две (а в отдельные периоды жизни — даже
натри) культуры. Феномен немецкого поэта еврейского про¬
исхождения, оказавшегося в изгнании во Франции и притом
ставшего неотъемлемой частью французской интеллекту¬
альной истории, свидетелем художественной, политиче¬
ской, артистической жизни Парижа, с которой он знакомил
своих соплеменников, одновременно знакомя французов
с немецкой философией и литературой, — все это позво¬
ляло выйти за рамки изучения непосредственно наследия
Гейне и перейти постепенно к изучению кросс-культурной
(или межкультурной) истории XIX века, где основным век¬
тором стали франко-немецкие отношения.
9

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Из этой работы выросла докторская диссертация Мишеля,
Эспаня (т. наз. doctorat d’Etat) «Проблема пантеизма у Гейне,
эволюция идей, отраженная в рукописях»1, в самом выборе
темы которой сказалась присущая ему вообще тенденция
работать на стыке наук. Речь шла о том, чтобы показать,
как понятие (философское течение?), в котором фокализо-
вались основные дебаты Европы XVIII века и которое вос¬
пламеняло умы еще и в первой половине XIX века, могло
трансформироваться при переходе иЗ одного культурного
пространство в другое. Соответственно и сам Гейне предста¬
вал в разные периоды своего творчества и в своих виртуаль¬
ных, а подчас и вполне реальных культурных перемещениях
то как размышляющий над пантеистической философией
природы Шеллинга (период создания им в 1820-е гг. «Путе¬
вых картин»), то вступающий в дебаты с пантеизмом сен-
симоновского толка в 1830-е гг., когда он писал «Историю
философии и религии в Германии». Эхо младогегельянства,
следы чтения Фейербаха и Мозеса Гесса, когда в творчестве
Гейне в 1840-х гг. описания Парижа времен Июльской мо¬
нархии перемежались с немецкими эпопеями («Германия.
Зимняя сказка», «Атта Троль»), возвращение к иудаизму
своего детства в период после 1848 г., когда угасающий поэт,
создавая, быть может, наиболее оригинальную часть своего
поэтического наследия, бросал критический взгляд на раз¬
личные этапы когда-то оптимистического своего пантеиз¬
ма, — весь этот философский и культурный палимпсест
и стал темой пристального анализа.
При этом характерно, что подход М. Эспаня был здесь
не исторический, не философский и еще менее культуроло¬
гический, но сугубо филологический: материалом для вы¬
водов служили не общие конструкты и построения, но вни¬
мательное наблюдение за работой писателя в рукописи
(за тем, что для печати не предназначено); расхождения
в редакциях текстов, сомнения в формулировках, правка
ввиду предстоящей публикации и вычеркивания как след
I. Защищенная в 1985 г., диссертация эта была опубликована в 1991 г.
на немецком языке в Гамбурге: EspagneM. Federstriche. Die Konstrukti-
on des Pantheismus in Heines Arbeitshandschriften. Hamburg: Hoffmann
und Campe, 1991 (317 S.).
10

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
автоцензуры — таков был филологический материал, ко¬
торый позволил ему исследовать, как структурируется ли¬
тературный универсум в постоянном обмене и диалоге с со¬
временными ему мыслительными контроверзами.
Работа с рукописями в рамках теории или методологии
генетической критики1, как представляется, была важна
для Мишеля Эспаня (даже если потом он с теорией генетиче¬
ской критики и разошелся) как экспериментальное поле ис¬
следования, где в первую очередь важен не результат, но сам
процесс, где возможны сомнения, мыслительные переоцен¬
ки и где статике отчетливо предпочитается динамика.
Практическим же выходом его работы над рукописями
Гейне стало, во-первых, собственно генетическое издание
и исследование записных книжек Гейне, где Эспань высту¬
пил соредактором и соиздателем (Cahier Heine III. Ecritures
et contraintes. Ed. par M. Espagne, Almuth Gresillon, Catherine
Viollet. Paris: Editions du CNRS, 1984), а также запущенный
по его инициативе в издательстве «Cerf» проект нового мно¬
готомного издания Гейне на французском языке2. Для него
впервые на французский язык были переведены с немецко¬
го те тексты, которые еще при жизни Гейне существовали
в двух версиях—французской (ее поэт предназначал именно
для французского читателя) и немецкой, в достаточной сте¬
пени отличных друг от друга. Так, вышедший в 2011 г. в сос¬
таве нового издания 12-й том знаменитой «Лютеции» стал
переводом ее немецкой версии, более столетия остававшейся
французскому читателю неизвестной. Сам Мишель Эспань
подготовил для этого издания том, посвященный Людвигу
Берне3. В 2000 г. под редакцией М. Эспаня (в сотрудничестве
с Изабель Калиновски) вышел также том «Поэзия Генриха
1. См.: Дмитриева Е. Генетическая критика во Франции. Теория? Из¬
дательская практика? Явление постмодернизма? // Генетическая
критика во Франции. Антология. М.: ОГИ, 1999. С. 9-25; то же см.:
Достоверность и доказательность в исследованиях по теории и исто¬
рии культуры/Под ред. Г. С. Кнабе. М.: РГГУ, 2002. С. 297-316.
2. Проблема изданий Гейне во Франции заключается, в частности,
в том, что большинство его произведений были переведены, весь¬
ма посредственно, на французский язык еще при его жизни и по¬
тому длительное время считались авторизованными переводами,
которые тиражировались из издания в издание.
3- Heine Н. Ludwig Borne — Ludwig Marcus. Paris: Cerf, 1993.
II

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Гейне»1, ставший важным этапом герменевтической исто¬
рии его поэзии, которая при всей своей прозрачности и от¬
крытости на самом деле предельно герметична и скрывает
подчас за внешней музыкальностью глубинный смысл, ко¬
торый — как это и показано в издании — не может быть по¬
нят вне контекста немецкой истории и немецкой философии.
Из работы М. Эспаня над рукописями Гейне выросла впо¬
следствии еще одна тема и книга—на этот раз, казалось бы,
уже более социологического плана «Немецкие евреи в Пари¬
же в эпоху Гейне. Трансляция ашкенази»1 2, задачей которой
было исследование того микросообщества, той диаспоры,
в контексте которой созидались произведения поэта. Кни¬
га, посвященная истории немецкого иудаизма в Париже
XIX века, ставшего неотъемлемой приметой жизни париж¬
ского социума времен Июльской монархии и Второй импе¬
рии, открыла на самом деле тему, которая и в дальнейшем
будет одной из центральных в научных интересах М. Эспаня.
В ней по-прежнему история литературы окажется тесней¬
шим образом связанной с историей театра, музыки, фило¬
софии3. Но также и с конфессиональной историей, посколь¬
ку обращение из иудаизма в католичество было для многих
парижских евреев своеобразным пропуском в европейскую
цивилизацию и находило поддержку католической церкви.
Работа над рукописями Гейне, интерес к его творчеству
привели Мишеля Эспаня еще и к изучению, публикации
и переводу ряда полузабытых или малоизвестных текстов,
1. La poesie de Heinrich Heine/Sous la direction de M. Espagne et
I. Kalinowski. Paris: CNRS Editions, 2000.
2. Espagne M. Les juifs allemands de Paris a Pepoque de Heine. La translation
ashk6naze. Paris: PUF, 1996.
3. Ободренные политикой Наполеона в отношении евреев, многие
немецкие евреи из Эльзаса и Лотарингии, а также других террито¬
рий перемещаются в это время в Париж. Помимо Гейне, в еврейскую
диаспору Парижа входили: Людвиг Берне, еврейско-немецкие му¬
зыканты, ставшие неотъемлемой частью парижской музыкальной
жизни XIX века (среди них Фроманталь Галеви, Жак Оффенбах,
Джакомо Мейербер). В области театра следовало бы назвать знаме¬
нитую трагическую актрису Рашель. В ученой среде мы находим
Соломона Мунка, Генри (Анри) Вейля и Юлиуса Оперта, препода¬
вавших в Коллеж де Франс.
12

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
которые представляются ему теперь как совершенно необ¬
ходимые для понимания литературной и философской ат¬
мосферы первой половины XIX века. К публикациям такого
рода относится перевод работ немецкого младогегельянца
Мозеса Гесса, вышедший на французском языке в 1988 г.
под названием «Берлин, Париж, Лондон»1. В этом же контек¬
сте следует упомянуть и изданную М. Эспанем совместно
с М. Вернером антологию переписки Виктора Кузена, свое¬
образного соперника Гейне. Каждый из них, но по-своему
стремился когда-то познакомить французскую публику
с классической немецкой философией (фонд В. Кузена, на¬
считывающий около 5000 писем, находится ныне в архиве
библиотеки Сорбонны)1 2. Переписка эта, включающая в себя
письма не только Кузена, но и его учеников, общавшихся
с немецкими профессорами и снабжавших учителя свежи¬
ми материалами, не только освещала франко-немецкий
контекст творчества Гейне, но и показывала, какими путя¬
ми знание о Германии проникало во все еще герметичную
Францию, достаточно закрытую для чужеземных влияний
(во всяком случае, им сопротивлявшуюся).
И все же, возможно, самым важным следствием работы
с рукописями Гейне стало создание М. Эспанем теории куль¬
турного трансфера, которую, впрочем, сам автор скромно
предпочитает называть вопросом культурного трансфера.
Как уже упоминалось выше, именно феномен Гейне за¬
ставил задуматься над рядом вопросов, давших непосред¬
ственный импульс новому методу, поскольку необходимо
было изучать творчество писателя, которое создавалось
в чужеродном контексте, частично даже на неродном язы¬
ке, и при этом держать в поле зрения постоянные перехо¬
ды и пересечения писателем двух и даже трех культурных
пространств. Одной из отправных точек стал, в частности,
вопрос о том, как интерпретация немецкой философии
(Гегеля, Канта), предложенная французскому читателю
1. Hess М. Berlin, Paris, Londres (La Triarchie europeenne)/Presentation et
traduction par M. Espagne. Tusson: Du Lerot, 1988. 260 p.
2. Lettres d’Allemagne. Victor Cousin et les hegeliens/Introduction, edition
des manuscrits et notes par Michel Espagne et Michael Werner. Tusson:
Du Lerot, 1990.
13

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Гейне, находившемуся в то время под влиянием идей сен¬
симонизма, пришла в столкновение с уже имевшимися
во Франции представлениями о немецкой философии, од¬
ним из основных автохтонных трансляторов которой был,
как мы уже видели, Виктор Кузен.
В дальнейшем, выйдя за пределы того конкретного случая,
который являло собой творческое наследие Гейне, Эспань
начинает интересоваться более широким спектром проб¬
лем, непосредственно вытекающих из вопроса культурного
трансфера.
На самом деле еще в 1985 г. Мишель Эспань совместно
с Михаэлем Вернером создали внутри Национального цен¬
тра научных исследований Франции под эгидой Эколь нор¬
маль сюперьер лабораторию «Франко-немецкий культурный
трансфер» («Transferts culturels franco-allemand»1). Проясне¬
нию целей и задач нового типа исследований, которые на¬
чала вести лаборатория, была посвящена уже упомянутая
выше их совместная статья «Создание немецкой .референ¬
ции во Франции 1750-1914 гг. Генезис и культурная история»,
а также специальный номер журнала «Synthese» за 1988 г.1 2
и материалы коллоквиума «Вопросы трансфера. Межкуль¬
турные отношения во франко-немецком пространстве», ор¬
ганизованного в 1986 г. по инициативе Французской исто¬
рической миссии Геттингена (изданы в 1988 г.3).
Здесь, по-видимому, нет необходимости подробно гово¬
рить о том, что представляла собой новая теория (или но¬
вый метод исследования), поскольку данному вопросу соб¬
ственно и посвящена публикуемая в настоящем издании
первая из книг М. Эспаня «Франко-немецкий культурный
1. В1998 г. лаборатория была реорганизована в исследовательский центр
«Трансфер. Межкультурная история германского мира» (URA «Transferts.
Histoire interculturelle germanique»), в 1998-2006 гг. была переименована,
получив название: «Германский мир: история, культура, философия
(Pays germaniques: histoire, culture, philosophic). C 2011 г. входит в состав
«labex Transfers», которым руководит M. Эспань.
2. Revue de Synthese. № special: Transferts culturels franco-allemands/Dirige
par M. Espagne et M. Werner. 1988. Avril —juin.
3. Материалы данного коллоквиума опубликованы: Transferts. Les
relations interculturelles dans l’espace franco-allemand/Textes reunis et
presentes par M. Espagne et M. Werner. Paris: Editions Recherche sur les
Civilisations, 1988.
14

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
трансфер». Хотелось бы только в самом предварительном
виде обратить внимание на следующее.
Изначально метод культурного трансфера, во всяком
случае по замыслу своих создателей, призван был соста¬
вить оппозицию более традиционной компаративисти¬
ке. Компаративизму в гуманитарных науках, исходящему
из идеи «особости» каждой культуры, особенно когда речь
идет о влиянии одной культуры на другую, теория культур¬
ного трансфера противопоставила изучение имбрикаций,
вкраплений, трансформаций, которые при всяком сопри¬
косновении культур проявляются равно в воздействую¬
щей и в принимающей культурах. Тем самым в расчет ста¬
ла приниматься уже не бинарная оппозиция — культура
отдающая (оказывающая влияние) и культура-реципиент
(то есть культура принимающая), но конструкция гораздо
более сложная. Сюда добавилось еще и изучение сопутству¬
ющих культурному трансферу факторов: в отношениях воз¬
действующей и принимающей культур всегда присутствует
некий «третий» фактор (на самом деле их гораздо больше).
В качестве аналогии сам М. Эспань любит приводить рабо¬
ту лингвиста, который в изучении коммуникативной ситу¬
ации должен учитывать не только отношения говорящего
и воспринимающего, но и все те условия, что создают кон¬
текст ситуации говорения — восприятия. Так, открытие
А. Бергсона в России оказывается неожиданным образом
подготовленным (и скорректированным) предшествующим
увлечением Ницше, казалось бы ничего общего с Бергсоном
не имеющим, который, в свою очередь, будучи большим по¬
клонником Достоевского, поначалу и был прочитан в Рос¬
сии сквозь призму Достоевского1. А характер воздействия
на европейское гуманитарное знание XX века русской фор¬
мальной школы (Ю. Тынянов, В. Шкловский, Б. Эйхенба¬
ум, О. Брик, В. Жирмунский и др.), воспринятой как сугубо
русское явление, вряд ли может быть в полную меру понят
I. См.: Dmitrieva К., Nethercott Fr. De Nietzsche a Bergson dans la quete de
Dieu. La nouvelle conscience religieuse en Russie au debut du XXeme
siecle // Philologiques IV. Transferts culturels triangulaires. France-
Allemagne-Russie/Sous la direction de K. Dmitrieva et M. Espagne. Paris:
Editions de la MSH, 1996.
15

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
без учета того импульса, который формалисты в свое вре¬
мя получили от западных гуманитарных наук: психоло¬
гической школы X. Штейнталя, эстетики И. Ф. Гербарта,
искусствознания Г. Вёльфлина1.
«Переданное сообщение, —утверждает М. Эспань, —долж¬
но быть переведено с языка культуры исходящей на язык
культуры усваивающей. Это семантическое присвоение
глубинным образом изменяет объект, переходящий из од¬
ной системы в другую. Тем не менее в данном случае мы
не будем говорить об утрате. Интерпретация Канта акаде¬
мическими философами Третьей республики не становит¬
ся менее интересной и не должна рассматриваться как ис¬
кажение оригинала от того, что они, сделав из немецкого
философа выразителя светской республиканской морали,
интерпретировали его не так, как это делали их немецкие
современники»1 2.
Другой пример, который читатель найдет в этой кни¬
ге, — использование алхимических трудов ремесленников-
литейщиков, переведенных на французский язык бароном
Гольбахом, в статьях французской Энциклопедии, посвя¬
щенных определению материи и вещества и проникнутых
духом материализма3.
Еще один «новый момент» в теории культурного трансфе¬
ра заключается в том, что изучение периферии культурного
пространства, то есть тех связей, которые каждая культура
по необходимости поддерживает с чужим культурным про¬
странством, она переместила в центр исследовательского
интереса. И тем самым продемонстрировала, насколько
любое, даже самое национальное явление (или, во всяком
1. Помимо работ самого М. Эспаня, на эту тему см.: Тротман-Валер С.
Народная литература, коллективный автор и социальные харак¬
теристики повествовательных форм: немецко-русский переход
от психологии к формализму и структурализму // Европейский кон¬
текст русского формализма (к проблеме эстетических пересечений:
Франция, Германия, Италия, Россия). Коллективная монография
по материалам русско-французского коллоквиума. М.: ИМЛИ, 2009.
С. 20-40; Мэнь К. Формальная эстетика И.-Ф. Гербарта и ее отражение
в русском формализме // Там же. С. 55-76.
2. EspagneM. Les transferts culturels franco-allemands. Paris, 1999. P. 21. См.
также с. 64 наст. изд.
3. Ibid. Р. 22. См. с. 261-283 наст. изд.
16

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
случае, почитающееся таковым) на самом деле является
сложнейшим сплавом разных культур и взаимовлияний.
Одним из объектов внимания теории культурного транс¬
фера является также изучение культурных и национальных
составляющих тех концептов, без которых невозможно само
изучение культуры: нация, гражданин, патриотизм, цивилиза¬
ция,, культура, образование, просвещение — и которые, будучи
инструментом анализа, таят на самом деле в себе опасность
произвольного их использования, поскольку в каждом языке
означают отнюдь не одно и то же. И здесь на помощь исто¬
рической семантике приходит именно теория культурного
трансфера, которая делает акцент не столько на исторично¬
сти каждого из терминов, сколько на их «культурном переме¬
щении» — на тех семантических сдвигах, которые возника¬
ют при их «импортировании» из одной культуры в другую.
Наконец, теория культурного трансфера заявила о себе
также как о новом этапе в осмыслении истории и теории
перевода (в прямом и переносном значении этого слова).
Потому что всякое усвоение культурного феномена есть уже
само по себе перевод на свой культурный язык, при котором
что-то изменяется и в принимающей культуре, но непремен¬
но что-то изменяется и в культуре воздействующей. Может
быть, наиболее разительный пример подобного рода — но¬
вое открытие немецкого поэта Гёльдерлина в XX веке: неза¬
вершенные его стихи, которые в Германии на протяжении
почти века не принимались в расчет и рассматривались
как неудачный плод последних лет ментально больного
поэта, будучи переведенными на французский язык, ста¬
новятся мощным импульсом нового направления в поэзии,
представленного именами Рене Шара, Ива Бонфуа и проч.
Но при этом меняется не только французское культурное
пространство, но также и собственно немецкое видение
истории национальной литературы1.
I. См. об этом статью И. Калиновски «Гельдерлин во французской
литературе 1930-х годов: эпизод из истории включения иностран¬
ных поэтов во французский пантеон» (Литературный пантеон:
национальный и зарубежный/Е.Е. Дмитриева (отв. ред.). М.: На¬
следие, 1999. С. 137-147).
17

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
В1991 г. М. Эспань апробирует теорию культурного транс¬
фера на материале одного из культурных регионов Франции
(откуда он сам родом), желая показать, что стереотипное
мышление национальными культурами (Франция, Россия,
Германия и проч.) нередко игнорирует именно региональ¬
ную специфику культурных перемещений. Так появляется
книга «Балтийское Бордо. Культурное присутствие немцев
в Бордо в XVIII и XIX веках»1, которая получит премию Ака¬
демии Бордо.
Десятью годами позже появится во многом симметричный
труд. Но на этот раз привилегированным местом межкуль¬
турной памяти будет выбрана Саксония с ее двумя столи¬
цами — политической и артистической в Дрездене и эконо¬
мической и научной в Лейпциге, — в которых не в меньшей
степени, а может, даже и в большей, чем в Берлине, была
сосредоточена в XVIII веке культурная жизнь Германии.
Книга эта будет называться «Немецкий перекресток. Меж¬
культурная история Саксонии»1 2. Помимо той роли, которую
Дрезден и Лейпциг сыграли в развитии французско-не¬
мецких связей (так, в частности, как показывает М. Эспань,
винкельмановский классицизм, ставший в революционной
Франции доминирующей эстетикой, оказывается во многом
импортированным из Дрездена, а с другой стороны, имен¬
но при дворе саксонского курфюрста и потом короля реа¬
лизуют себя многие французские художники), в книге рас¬
сматривается и функция Дрездена как связующего звена
на пути из Франции в Россию. Важным для данного труда
оказывается и подход, уже апробированный на материале
Бордо: помимо изучения культурных контактов Франции
с определенным культурным регионом Германии, автор изу¬
чает здесь и ту конкретную роль, которую Саксония сыграла
в культурном конструкте «Германия», возникшем на рубеже
XVIII и XIX веков в сознании французов.
На самом деле саксонская тематика в научной биографии
М. Эспаня имела и свою предысторию. В начале 1990-х гг.
1. EspagneM. Bordeaux-Baltique. La presence culturelle allemande a Bordeaux
aux XVIIIe et XIXe siecles. Paris: Editions du CNRS, 1991.
2. Espagne M. Le creuset allemand. Histoire interculturelle de la Saxe au
XVIIIe et XIXe siecles. Paris: PUF, 2000.
l8

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
объединение двух Германий позволило его лаборатории
завязать тесные научные связи с Лейпцигским универси¬
тетом. Темой совместного проекта, возглавленного им со¬
вместно с профессором Лейпцигского университета Матиа¬
сом Миделем, стало изучение «французской составляющей»
в культурной истории «одной из территорий Германии».
Именно в рамках этого проекта были выпущены коллек¬
тивные труды: «Культурный трансфер и регион. Саксония»1
и «От Эльбы до Сены. Культурный трансфер между Саксо¬
нией и Францией в XVIII и XIX веках»1 2.
Еще одной сферой приложения теории культурного транс¬
фера стала история преподавания иностранных языков,
а также история тех, кто эти языки преподавал. Чужой язык
и его носителей Мишель Эспань осмысляет как культурное
пространство, в котором собственно и происходит мети¬
сация чужого в национальное. Так появляется его книга
с метафорическим названием «Языковой мастер. Первые
преподаватели немецкого языка (1830-1850)», написанная
в сотрудничестве с М. Вернером и Ф. Лажье (вышла в 1991 г.3).
А вслед за ней (в 1993 г.) выходит монография «Парадигма
чужого. Кафедры зарубежной литературы в XIX веке»4. Свя¬
зующим звеном между первоначальными занятиями гене¬
тической критикой и усилившимся интересом к архивам
как носителям культурной памяти (еще одно пространство
приложения метода культурного трансфера) стала моногра¬
фия М. Эспаня «От архива к тексту. Опыты генетической
истории» (1998)5.
В определенном смысле промежуточным итогом раз¬
мышлений о проблемах культурного трансфера стала
1. Cahiers d’etudes germaniques. Numero special: Transferts culturels et
region. L’exemple de la Saxe/ M. Espagne, M. Middell (ed.). 1995. №28.
2. Von der Elbe bis an die Seine. Franzosisch-sachsischer Kulturtransfer im 18.
und 19. Jahrhundert/M. Espagne, M. Middell (Hg.). Leipzig: Universitats-
Verlag, 1993 (2-е изд. в 1999 г.).
3- Espagne M.y Werner M.} Lagier F. Le maitre de langue. Les premiers
enseignants d’allemand (1830-1850). Paris: Maison des Sciences de l’homme,
1991.
4- EspagneM. Le paradigme de Petranger. Les chaires de litterature etrangere
au XIXe siecle. Paris: Cerf, 1993.
5- Espagne M. De l’archive au texte. Recherches d’histoire genetique. Paris:
PUF, 1998.
19

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
публикуемая в настоящем издании и уже не раз нами упо¬
мянутая книга «Франко-немецкий культурный трансфер»1
(1999), которая, как легко убедится читатель, носит характер
одновременно и теоретический, и практический и действи¬
тельно суммирует многое из того, чем М. Эспань занимался
в предшествующие годы (вопросы экспортирующей и импор¬
тирующей культур, культурной конъюнктуры, культурной
памяти и ее носителей — посредников-медиаторов, которые
сами привносят в другую культуру свой родной контекст). Хо¬
чется обратить внимание и на чрезвычайно важные размыш¬
ления М. Эспаня о генезисе самой теории — о том, чем она
обязана, например, этнологии и антропологии (последний
вопрос демонстрируется на примере вклада в теорию куль¬
турного трансфера исследований Франца Боаса). А в главе,
посвященной истории восприятия во Франции политиче¬
ской философии Фихте, демонстрируется, как философские
понятия, в которых кристаллизуется специфика определен¬
ного (в данном случае немецкого) культурного контекста, из¬
меняют в контексте принимающей культуры свое семантиче¬
ское поле настолько, что воздействие их оказывается прямо
противоположным смыслу, заложенному в них изначально.
Вообще же 1990-е гг. стали для Мишеля Эспаня также
и временем запуска многочисленных эдиционных и кол¬
лективных проектов. Он издает, помимо уже упомянутых
выше переводов на французский язык трудов Гесса и пе¬
реписки Виктора Кузена, переписку Иоганна Георга Вилле
(1999)1 2, эстетические трактаты Фридриха Теодора Фишера3.
Из коллективных трудов, пожалуй, самым масштабным
станет создание им в 1994 г. совместно с Жаком Ле Риде¬
ром (известным историком Центральной Европы) журнала
«Revue Germanique Internationale», тематические выпуски ко¬
торого, независимо от их ориентированности на ту или иную
1. Книга получила премию Сентур-2000 Академии гуманитарных
и политических наук.
2. Johann Georg Wille (1715-1808). Briefwechsel/Ed. par Elisabeth D6cultot,
Michel Espagne et Michael Werner. Tubingen: Niemeyer, 1999.
3. Vischer F.T. Le sublime et le comique. Projet d’une esthetique [Высокое
и комическое. Проект эстетики] /Presentation et traduction par Michel
Espagne. Paris: Kime, 2002.
20

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
дисциплину1, вносят непосредственный вклад в дальней¬
шую разработку теории культурного трансфера. В 2007 г.
М. Эспанем и Ж. Ле Ридером был выпущен фундаменталь¬
ный «Словарь германского мира», методологической осно¬
вой которого также стала теория культурного трансфера2.
Можно сказать, что в 2000-е гг. интересы М. Эспаня за¬
метно сместились в область истории искусства и эстетики,
а также область истории гуманитарных наук. По правде
говоря, история искусств изначально представлялась ему
как особенно благоприятное поле для изучения культур¬
ного трансфера и демонстрации его глубинных механиз¬
мов. И тот факт, что эстетика, начала которой в Германии
связываются с Александром Готлибом Баумгартеном, ко¬
торую особо популярной сделали эстетические трактаты
Фридриха Шиллера, в самой Франции появилась довольно
поздно, оказывается тем важнее для историка культурного
трансфера. Еще в 1990-е гг., в пору своих занятий текстоло¬
гией и генетической критикой, Эспань опубликовал серию
статей, посвященных рукописям «Passagenwerk» Вальтера
Беньямина, — изучение этих подготовительных материа¬
лов как нельзя лучше позволяло увидеть систему мышле¬
ния Беньямина in statu nascendi3. Еще один тематический
1. Перечислим тематические подзаголовки некоторых номеров жур¬
нала: Europe centrale. Mitteleuropa [Центральная Европа] (№ 1,1994),
Histoire et theories de Tart. De Winckelmann a Panofsky [История и тео¬
рия искусства. От Винкельмана к Панофски] (№2,1995), La crise des
Lumieres [Кризис Просвещения] (№3, 1995), Le miroir allemand [Не¬
мецкое зеркало] (№4, 1995), Germanite, judaite, alterite [Немецкость,
иудаизм, чужое] (№5, 1996), Histoire culturelle [История культуры]
(№ 10, 1998), Villes baltiques. Une memoire partagee [Балтийские го¬
рода. Общая память] (№11, 2010) и др. Номер 21 журнала за 2004 г.
«Антропологическая составляющая культурного трансфера» (№21,
2004) был, в частности, посвящен вопросу роли, которую сыграла
антропология в развитии метода культурного трансфера. Более
полный список номеров журнала см. на сайте http://rgi.revues.org/
2. Dictionnaire du monde germanique/Sous la direction de E. Decultot,
M. Espagne, J. Le Rider. Paris: Bayard, 2007.
3- Espagne M. Vom Passagenprojekt zum «Baudelaire». Neue Handschriften
zum Spatwerk Walter Benjamins-Buch I I DVjS. 1984. №4. S. 593-657;
Espagne M. Les manuscrits parisiens de Walter Benjamin et le Passagenwerk I I
Walter Benjamin et Paris/Ed. par H. Wismann. Paris: Cerf, 1986. P. 849-882;
EspagneM. Bauplan und bewegliche Struktur im «Baudelaire». Zu einigen
Kategorien von Benjamins Passagen-Modell // Recherches germaniques.
21

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
блок статей в эти же годы М. Эспань посвятил рукописям
Винкельмана, богатейшим собранием которых обладает
Национальная библиотека Франции. Анализ конспек¬
тов, сделанных в период работы над «Историей искусства
древности», а также маргиналий на книгах не только по¬
служил пониманию того, как создавалась великая книга,
но и позволил определить, что именно составляло культур¬
ный «фундамент» человека XVIII века. Последнее, в свою
очередь, проливало свет и на некоторые парадоксы: тот,
кто воспевал бесцветные скульптуры Античности, ока¬
зывается, был увлечен телесностью совсем не идеальной,
штудируя медицинские и тератологические трактаты. По¬
борник Античности и сторонник древних был читателем
английской поэзии и сам вдохновлялся современной ему
живописью.
Желание понять, как классицизм Винкельмана смог сы¬
грать столь важную роль для судеб французского неоклас¬
сицизма1, заставляет М. Эспаня обратиться в конце 1990-х гг.
к изучению культурного обмена между Францией и Германи¬
ей во второй половине XVIII века в области изобразительных
искусств. В сотрудничестве с Элизабет Декюльто и Михаэ¬
лем Вернером он публикует упомянутую выше переписку
немецкого гравера Иоганна Георга Вилле2, обосновавшегося
во Франции и во многом определявшего рынок сбыта пред¬
метов искусства на протяжении нескольких десятилетий
(материалы о Вилле частично вошли и в книгу «Франко¬
немецкий культурный трансфер» —см. с. 261—283 наст. изд.).
Еще одна лакуна в историографии искусствознания, кото¬
рую заполняет уже в 2000-е гг. М. Эспань, — Карл Фридрих
фон Румор, один из отцов-основателей истории искусства
как дисциплины. Именно он одним из первых пытается
сформулировать существо контроверсы между эстетикой
(как дисциплиной умозрительной) и историей искусства
1987. Р. 93-120; EspagneM. Les notes de travail de Walter Benjamin I I Penser,
Classer, Ecrire/Sous la direction de Beatrice Didier et Jacques Neefs. Saint-
Denis: PUV, 1990. P. 105-119.
1. To значение, которая революционная Франция придавала Винкель-
ману, подтверждается, в частности, тем, что рукописи его по при¬
казу Наполеона Бонапарта были перевезены из Рима в Париж.
2. Johann Georg Wille (1715-1808). Briefwechsel.
22

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
как точной исторической наукой. Ему М. Эспань посвящает
монографию «Об „экономии в искусстве44. Творческий путь
Карла Фридриха фон Ру мора»1.
Как еще один итог размышлений — теперь уже о месте
истории искусства в европейской культуре XIX века— по¬
является в 2009 г. книга «История искусства как культурный
трансфер. Путь Антона Шпрингера»1 2. Нет нужды переска¬
зывать этот труд, с которым читатель сможет также позна¬
комиться в настоящем издании. И все же хочется обратить
внимание на несколько позиций, проводимых в книге, ко¬
торые принципиально важны для автора.
В истории искусств (в особенности немецкой) видится
им особо важное пространство для наблюдения над куль¬
турным трансфером, поскольку в данной отрасли науки,
каким бы национальным пафосом она ни была прониза¬
на, все равно речь идет прежде всего об инонациональных
культурах, греческой и итальянской.
История искусства — даже в большей степени, чем исто¬
рия литературы — изучает не только сами предметы искус¬
ства, но и тот культурный контекст, в котором они возника¬
ют, в частности литературные, религиозные, философские
тексты, их определяющие. И тем самым являет собой дис¬
циплину синкретическую.
К синхроническому трансферу в области истории ис¬
кусств добавляется еще и трансфер диахронический, по¬
скольку работа историка заключается в необходимости изу¬
чать одновременно и материальные следы ушедшей эпохи,
и их интерпретацию.
Наконец, сама личность Антона Шпрингера, которая бла¬
годаря М. Эспаню во многом воскресает из забвения, оказы¬
вается ему интересна как центральная фигура, во многих
отношениях воплощающая собой культурный трансфер
(чех, австрийский подданный, ставший подданным Прус¬
сии, обратившийся в протестантство католик, наконец
ученый, в трудах которого соединяются две важнейшие
1. EspagneM. Pour une «economic de Part». L’itineraire de Carl Friedrich von
Rumohr. Paris: Kime, 2004.
2. EspagneM. L’histoire de Part comme transfert culturel. L’itineraire d’Anton
Springer. Paris: Belin, 2009.
23

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
референции в области гуманитарных наук — постгегельян¬
ство и постгербартианство).
В этом же контексте исследований Мишеля Эспаня в обла¬
сти истории искусств с применением методики культурной)
трансфера упомянем еще два труда: коллективную моногра¬
фию, посвященную наследию Франца Теодора Куглера, где
он выступил в качестве одного из соиздателей1, и Словарь
немецких историков искусства2, включающий в себя око¬
ло сорока имен, каждое из которых вписывается не только
в искусствоведческий, но и в философский и антропологи¬
ческий контекст, объясняющий, почему история искусства
как дисциплина получила преимущественное развитие
именно в Германии.
Другим центральным направлением интересов и работ
Мишеля Эспаня в 2000-е гг. стала, как уже упоминалось выше,
история гуманитарных наук. Аточнее —транснациональная
история гуманитарных наук3, где доминирующим вектором
исследования оказалось генетическое родство представителей
психологического и эстетического направлений гуманитар¬
ной науки (Гербарта, Штейнталя, Штриха, Вальцеля, Штумп-
фа, Фолькельта, Липпса, Вёльфлина) и русских формалистов.
Исходная позиция в этой области исследования, в сущности,
остается той же, что и в сфере истории искусств: извлечь из заб¬
вения тех, кто некогда определял культурный контекст эпохи,
воскресить ныне позабытый их горизонт, позабытые научные
дебаты, определявшие эрудицию рубежа веков.
1. Franz Theodor Kugler. Deiitscher Kunsthistoriker und Berliner Dich-
ter/M. Espagne, B. Savoy, C. Trautmann-Waller (Hg.). Berlin: Akademie
Verlag, 2010.
2. Dictionnaire des historiens d’art allemands/M. Espagne, B. Savoy (ed.).
Paris: CNRS-editions, 2010.
3. См. также труды M. Эспаня, посвященные братьям Гумбольдт
как наиболее ярким представителям интернационального научно¬
го мира первой половины XIX века: La sociabilite europeenne des freres
Humboldt/M. Espagne (ed.). Paris: Editions Rue d’Ulm, 2016; L’hellenisme
de Wilhelm von Humboldt et ses prolongements europeens/M. Espagne
et S. Maufroy (ed.). Paris: Demopolis, 2016. Здесь же следует упомянуть
и недавнюю монографию М. Эспаня «Готхольд Эфраим Лессинг»
(Paris: Belin, 2016), посвященную не столько Лессингу-драматургу,
сколько философу, теологу, филологу, историку искусства и люби¬
телю зарубежных культур. Иными словами, Лессингу как важной
вехе в транснациональной истории немецкой литературы.
24

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
Впрочем, здесь интерес к истории науки пересекается
и даже смыкается еще с одной сферой научных предпочте¬
ний М. Эспаня — интересом к русской культуре. Интерес
этот также имеет некую предысторию.
Не будучи профессиональным славистом, М. Эспаньуже
с начала 1990-х гг. испытывал неослабевающий интерес
к русской литературе и истории. Оставляя здесь за скобка¬
ми политические и идеологические причины данной увле¬
ченности, которую, можно сказать, разделяла значительная
часть французских интеллектуалов-шестидесятников, ска¬
жу лишь несколько слов об институциональной составля¬
ющей данного интереса.
Еще с конца 1980-х гг. между Институтом современных
текстов и рукописей Национального центра научных ис¬
следований Франции (CNRS), в котором в это время работал
М. Эспань, и Институтом мировой литературы Российской
академии наук устанавливается научное сотрудничество
на базе общего соглашения, существовавшего в то время
между CNRS и РАН. Сотрудничество это принимает форму
регулярно проводимых совместных коллоквиумов и изда¬
ваемых на их основе коллективных трудов.
Первые два совместных с М. Эспанем коллоквиума прош¬
ли в 1991 и 1992 гг. в Париже и Москве. Материалы париж¬
ского коллоквиума «Что такое национальная литература?»
были затем изданы во Франции в 1994 г. в третьем выпуске
серии «Philologiques» под редакцией М. Эспаня и М. Вернера1.
В 1992 г. в Москве на базе ИМЛИ был проведен коллоквиум,
посвященный исследованию статуса рукописи в различных
национальных ареалах, а также статуса рукописных собра¬
ний и книжных хранилищ. Именно на этом коллоквиуме
Мишель Эспань впервые представил русской аудитории
свои соображения о проблеме рукописных собраний1 2.
1. Philologiques III. Qu’est-ce qu’une litterature nationale?/Ed. par
M. Espagne et M. Werner. Paris: Maison des sciences de l’homme, 1994.
2. См.: Рукопись сквозь века (рукопись как культурный феномен
на различных этапах литературного развития). Материалы рус¬
ско-французского коллоквиума. М.; Париж; Псков, 1994. С. 11--24.
Французскую версию данной статьи см.: Les manuscrits litteraires
a travers les siecles. Paris: Du Lerot, 1995.
25

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Возглавив в 1998 г. исследовательский центр «Трансфер.
Межкультурная история германского мира», Мишель Эспань
продолжает сотрудничество с исследователями ИМЛИ —
В. Б. Земсковым, Т.В. Балашовой, Е. Д. Гальцовой, а также ав¬
тором этих строк. В это время складывается традиция дву¬
сторонних русско-французских коллоквиумов, проходивших
каждые два года с последующей публикацией их материалов.
Так прошел коллоквиум «Литературный пантеон: нацио¬
нальный и зарубежный» (1998), на котором акцент был сде¬
лан на непохожем в разных культурах, на механизмах при¬
своения и переосмысления чужого литературного пантеона
при попадании его в чужую среду.
Темы последующих коллоквиумов — «Кануны и рубежи.
Типы пограничных эпох — типы пограничного сознания»
(2000), «Transferts quadrangulaires du neoclassicisme aux avant-
gardes», «Искусство versus литература. Франция — Россия —
Германия на рубеже XIX-XX веков» (2002), «Европейский
контекст русского формализма (к проблеме эстетических
пересечений: Франция, Германия, Италия, Россия)» (2005),
«Европейские судьбы концепта культуры (Россия, Германия,
Франция, англоязычный мир)» (2007), «Транснациональная
история компаративизма» (2009), «Сравнительно о сравни¬
тельном литературоведении» (2011)1.
Причем если на коллоквиуме «Искусство versus лите¬
ратура» основным поставленным вопросом был вопрос
о циркулировании эстетического дискурса между тремя
I. Литературный пантеон: национальный и зарубежный. М.: На¬
следие, 1999; Кануны и рубежи. Типы пограничных эпох — типы
пограничного сознания. Материалы российско-французской кон¬
ференции. Ч. 1-2. М.: ИМЛИ, 2002; Russie, France, Allemagne, Italie.
Transferts quadrangulaires du neoclassicisme aux avant-gardes/Textes
rassembles par Michel Espagne. Col. «Transferts». Paris: Du Lerot, 2005;
Искусство versus литература. Франция — Россия —Германия на ру¬
беже XIX-XX веков. Материалы русско-французского коллоквиума.
М.: ОГИ, 2006; Европейский контекст русского формализма (к проб¬
леме эстетических пересечений: Франция, Германия, Италия, Рос¬
сия). Коллективная монография по материалам русско-француз¬
ского коллоквиума. М.: ИМЛИ, 2009; Европейские судьбы концепта
культуры (Россия, Германия, Франция, англоязычный мир). М.:
ИМЛИ, 2011; Сравнительно о сравнительном литературоведении:
транснациональная история компаративизма. М.: ИМЛИ, 2014.
26

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
культурными ареалами и сравнительное изучение вербаль¬
ного и невербального видов искусства, то на следующем
коллоквиуме «Европейский контекст русского формализ¬
ма» исследователи на разнообразном материале отвечали
на вопрос: как идеи западных гуманитарных наук, например
психологической школы X. Штейнталя, эстетики И.Ф. Гер-
барта или искусствознания в лице Г. Вёльфлина, оказали
влияние на русскую формальную школу. Отправной точкой
при проведении коллоквиума «Европейские судьбы концеп¬
та культуры» стала мысль о том, что понятия «культура»
и «цивилизация», занимающие важное место в современных
гуманитарных науках, имеют в разных европейских языках
разное значение. И потому вопрос, как в общем контексте
истории отношений между франко- и немецкоязычными ми¬
рами и Россией следует описывать циркуляцию этих поня¬
тий, приобретает первостепенное значение, становясь одним
из феноменов культурного трансфера. Наконец, два послед¬
них по времени коллоквиума, «Транснациональная история
компаративизма» (2009) и «Сравнительно о сравнительном
литературоведении» (2011), были посвящены проблеме исто¬
рического бытования сравнительного метода и его нацио¬
нальных форм, включающих по определению и элементы
инонациональные, а также связи сравнительной истории
литератур с другими дисциплинами и методами (например,
сравнительная история литератур и лингвистика, этногра¬
фия, сравнительное литературоведение и формализм и т. д.).
Как легко убедиться, тематика данных коллоквиумов
определялась во многом именно научными интересами Ми¬
шеля Эспаня, но была при этом взаимно стимулирующей
для обеих сторон. Сделанные им на этих конференциях до¬
клады, опубликованные в соответствующих выпусках мате¬
риалов, недавно были им включены в книгу, которую я уже
упоминала в начале данной статьи,—«Янтарь и ископаемое.
Германо-русский трансфер в гуманитарных науках» (2014)1.
I. EspagneM. LAmbre et le fossile. Transferts germano-russes dans les sciences
humaines. Paris: Armand Colin, 2014. Речь идет о статьях: «Созда¬
ние германского и славянского пантеонов во Франции XIX века»,
«Чужая составляющая размышлений о художественной культу¬
ре: Россия, Франция и Германия на рубеже веков», «Госпожа де
27

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Сотрудничество российских ученых позволило к тому же
расширить «географию» культурного трансфера, распро¬
странив его уже не на два, а на три культурных ареала: Фран¬
цию, Германию, но также и Россию. Проект изучения трой¬
ственного культурного трансфера получил конкретную
реализацию и в изданной в 1996 г. под редакцией Мишеля
Эспаня и автора этих строк одноименной коллективной
монографии1, где мы попытались рассмотреть проблему
культурного трансфера в четырех основных ракурсах: па¬
лимпсест (следы наслаивающегося друг на друга культурно¬
го импорта), конкуренция парадигм, стереотипы восприя¬
тия и последовательное прохождение через три культурных
пространства. В дальнейшем была предпринята попытка
расширить географию трансфера до четырех культурных
ареалов, включив Италию2.
Трудно сказать, интерес ли к России, которая традицион¬
но почитается во Франции страной восточной, но думается,
что, скорее всего, предельно широкий исследовательский ди¬
апазон и интерес ко всему, что европоцентристской Франци¬
ей традиционно почиталось маргинальными, оккультными
элементами культуры, привели к тому, что в последние годы
сфера научных интересов Мишеля Эспаня распространи¬
лась на восточные культуры и — шире — на Восток.
В 2015 г. Эспанем была выпущена коллективная моно¬
графия по материалам проведенного до того коллоквиу¬
ма в Саарбрюккене. Она была посвящена проблеме фран¬
ко-немецкого африкановедения, вписавшись тем самым
в тему перекрестной истории гуманитарных наук3. Тема
Сталь: „О Германии"», «Понятие культура и компаративные ис¬
следования на рубеже веков: случай А.Н. Веселовского», «Синтез
и спасение немецких гуманитарных наук. Случай Жирмунского»,
«Volkerpsychologie Вильгельма Вундта и ее интерпретация Густавом
Шпетом».
1. Philologiques IV. Transferts culturels triangulaires. France — Alle-
magne — Russie [Тройственный культурный трансфер. Франция —
Германия — Россия]/Sous la direction de К. Dmitrieva et М. Espagne.
Paris: ed. de la Maison des Sciences de PHomme, 1996.
2. Cm.: Russie, France, Allemagne, Italie. Transferts quadrangulaires du
neoclassicisme aux avant-gardes.
3. Transferts de savoirs sur PAfrique/M. Espagne, H.-J. Liisebrink (ed.). Paris:
Karthala, 2015.
28

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
была продолжена в другом коллективном труде, издан¬
ном на этот раз в Германии, «Африканская германисти¬
ка и немецкая африканистика», в которой своеобразно
столкнулись немецкий взгляд на Африку и африканский
на Германию1.
Результатом прошедшего в Самарканде коллоквиума,
посвященного Центральной Азии как перекрестку куль¬
тур, стала еще одна коллективная монография, изданная
под редакцией Мишеля Эспаня, Светланы Горшениной
и др., — «Центральная Азия. Культурный трансфер вдоль
шелкового пути»2.
Очевидно, что М. Эспань и в разработке концепции кол¬
локвиумов, и в собственных докладах-статьях делает упор
на те географические точки, которые можно было бы на¬
звать —да он и сам их так называет — плавильным котлом
культур. Это и среднеазиатский Турфан, почти идеаль¬
ное место для изучения культурных напластований, где
каждый слой оставляет свой след — и потому может стать
предметом особого анализа, где пересекаются археология,
история искусства, история религий, наконец история гу¬
манитарных наук. Это и Африка с ее особо сложными от¬
ношениями с арабо-мусульманском миром.
С другой стороны, это может быть и Смирна, где грече¬
ская культура встречается с другими культурами3. Наконец,
это может быть и Вьетнам, «плавильный котел» собствен¬
но вьетнамской, китайской и индийской культур4. А также
Кавказ и Алтай, где проходили последние организованные
лабораторией М. Эспаня коллоквиумы.
Включенные в состав этой книги статьи, посвященные че¬
тырем «экзотическим» культурам (Вьетнаму, Средней Азии,
1. EspagneМ., Rabault-Feuerhahn R, SimoD. Afrikanische Deutschland-Studi-
en und deutsche Afrikanistik. Wurzburg: K6nigshausen& Neumann, 2015.
2. Asie centrale. Transferts culturels le long de la Route de la soie. Paris:
Vendemiaire, 2016. См. также сокращенную версию данного изда¬
ния, опубликованную на русском языке: Культурный трансфер
на перекрестках Азии: до, во время и после шелкового пути/Cultural
transfers in Central Asia: before, during and after the silk road. Париж;
Самарканд: МИЦАИ, 2013.
3- См. с. 699-700 наст. изд.
4- Le Vietnam: Une histoire de transferts culturels/H. H. Aubert-Nguyen,
M. Espagne (ed.). Paris: Demopolis, 2015.
29

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Греции и Африке), в достаточной степени дают представ¬
ление и об этой сфере его научных интересов и увлечений.
В какой-то степени тенденция, все эти четыре столь разные
работы объединяющая, — попытка выйти за пределы евро¬
поцентризма, но одновременно, парадоксальным образом,
показать, насколько наши представления об экзотических
странах являются производным собственно европейских
дебатов в области гуманитарных наук. Так пересматрива¬
ется центральное положение Афин в древности, которое,
как выясняется, есть продукт построений нового времени.
Также и европейские знания об Африке оказываются зерка¬
лом конкурирующих школ французских и немецких афри¬
канистов, запутанный клубок взаимоотношений которых
М. Эспань виртуозно распутывает.
Но при этом все эти культуры меняют и знание Европы
о самой себе. Так «Черная Афина» Мартина Бернала (см. с. 771
наст, изд.) заставляет пересмотреть наш привычный взгляд
на античную классику, делая очевидным, откуда берет свои
истоки, например, стилистика кубизма. На материале эк¬
зотических стран проверяется тем самым эффективность
теории культурного трансфера и его понятийного инстру¬
ментария, как, например, пути коммуникации, семантические
смещения, передатчики (passeurs% метисация.
В последнее время теория культурного трансфера, свя¬
зываемая с именем Мишеля Эспаня, получила широкое
распространение также и в исследованиях проблем совре¬
менной урбанистики и садового искусства1. Что касается
России, то, несмотря на участие русских исследователей
в «проекте» культурного трансфера, вхождение этой теории
I. См., например: Trautmann-WallerC. Auxorigines d’une science allemande
de la culture. Linguistique et psychologie des peuples chez Heymann
Steinthal. Paris: CNRS £d., 2006; Histoire de litteratures en France et en
Allemagne autour de 1800/Sous la direction de G. Espagne. Paris: Kime,
2009; DecultotE. Peindre le paysage. Discours critique et renouveau pictural
dans le romantisme allemand. Tusson: Du Lerot, 1996; BerardE. (ed.). Saint-
Petersbourg: une fenetre sur la Russie: ville, modernisation, modernite
1900-1935. Paris: Edition de la Maison des sciences de l'homme, 2000;
Ananieva A. Russisch Grim. Eine Kulturpoetik des Gartens im Russland
des langen 18. Jahrhunderts. Bielefeld: Transcript Verlag, 2010.
30

ЗАСТЫВШАЯ ЖИЗНЬ В ЯНТАРЕ
в русской научный обиход, надо признаться, происходит
непросто. На это есть несколько причин. И среди них — ка¬
залось бы внешняя, не столь и важная, но которую нередко
используют в качестве контрдовода против «новой теории».
Причина эта сугубо языковая. И в самом деле, русскому
языку слово «трансфер» в целом чуждо; ставшая укоренен¬
ной область его применения связана прежде всего с туриз¬
мом и банковскими операциями, мало общего имеющими
с культурой (именно поэтому делалась и все еще делается
попытка перевести данный термин, назвав теорию культур¬
ного трансфера теорией культурных перемещений, что, однако,
все равно остается семантически достаточно зыбким). Од¬
нако для самих создателей данной теории принципиально
важным является соотнесенность именно слова transfert
с представлением одновременно о финансовых потоках,
перемещениях населения и понятием психоанализа, по¬
скольку культурный трансфер собственно и вмещает в себя,
помимо сферы собственно интеллектуальной, жизнь эко¬
номическую, демографическую, психическую1.
Вторая причина непростого проникновения теории куль¬
турного трансфера в русскую научную практику заключа¬
ется в том, что эта теория, хотя и будучи своего рода «от¬
почкованием» сравнительного литературоведения, вместе
с тем, как мы уже видели, достаточно резко себя ему с самого
начала противопоставила. Вопрос, которым задаются у нас
даже и те, кто, казалось бы, сам применяет методику куль¬
турного трансфера на практике, сводится к трудно вычле¬
няемому различию между ним и более традиционной ком¬
паративистикой. Что, к слову сказать, в свою очередь также
является одной из проблем культурного трансфера: ибо то,
что для нас составляет отечественную традицию школы
А.Н. Веселовского, весьма мало походит на то, что называ¬
ется comparatisme/etudes comparees во Франции*.
1. См. подробнее: Дмитриева Е. Е. Теория культурного трансфера и ком¬
паративный метод в гуманитарных исследованиях: оппозиция
или преемственность? // Вопросы литературы. 2011. №4. С. 302-313.
2. Именно данной проблеме был посвящен русско-французский кол¬
локвиум «Пути компаративистики: вопросы генезиса культурного
трансфера/Comparer les comparatismes: Transferts d’etudes comparees»
(2009).
31

ЕКАТЕРИНА ДМИТРИЕВА
Так и перевод данной книги нередко ставил перевод¬
чиков и ее редактора перед вопросами, которые на самом
деле тоже являются предметом культурного трансфера.
От внимательного читателя этой книги не ускользнет, на¬
сколько — при всей научной интенции Мишеля Эспаня —
метафоричен его исследовательский инструментарий, пере¬
вести который на русский язык бывает подчас делом отнюдь
не легким. Такие понятия, какgisementde memoire (дословно:
залежи, месторождения памяти), passeur (дословно: передат¬
чики), reseau (дословно: сеть), с трудом вписываются в русский
литературный и тем более научный язык и требуют неред¬
ко неметафорической перефразировки. Да и само понятие
«культурный трансфер», которое во французском языке,
как правило, употребляется во множественном числе (по¬
скольку перемещений — множество), на русский, дабы избе¬
жать анекдотичности, мы переводили чаще единственным
числом, заменяя его также и «перемещением» и другими
возможными паллиативами. Синонимические ряды при¬
ходилось придумывать и для удивительно точного в своей
образности понятия reseau (сеть).
Но при этом мы знаем, что непереводимость и смещения
смыслов есть также субъект и объект культурного трансфера.
И потому хочется надеяться, что книга эта откроет читателю
одну из наиболее ярких современных гуманитарных теорий
и одного из ее создателей Мишеля Эспаня, труды которого
не могут не поражать энциклопедизмом высшей пробы. А это
уже позволяет радоваться и за читателя.
Екатерина Дмитриева

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ
КУЛЬТУРНЫЙ
ТРАНСФЕР

ВВЕДЕНИЕ
Уже само использование термина «культурный трансфер»
предполагает желание говорить сразу о разных националь¬
ных пространствах, об общих для них элементах культуры,
не противопоставляя при этом размышления об одной
культуре размышлениям о другой — с целью их столкнуть,
сравнить или же просто сопоставить. Данный термин ука¬
зывает на необходимость выделять формы смешения куль¬
тур, чаще всего обойденные исследовательским вниманием
в пользу поиска идентичности — поиска, который как раз
и затмевает факт взаимовлияния культур, даже если на¬
циональная идентичность в конечном счете из них и про¬
истекает. Он противопоставляет гуманитарные науки,
сосредоточенные на выявлении гетерогенности, поиску
однородных форм существования культуры. Поэтому со¬
вершенно не случайно термин «трансфер» употребляется
одновременно в экономике для обозначения финансовых
потоков, а также для обозначения перемещений населения,
и в психоанализе, означая один из его этапов. И в самом деле,
культурный трансфер имеет экономическую, демографиче¬
скую, психическую и интеллектуальную составляющие, со¬
вокупно представляя жизнь соответствующих социальных
групп, даже если при этом и остается верным утверждение,
что интеллектуальная и художественная жизнь есть при¬
оритетная сфера для изучения всевозможных переплете¬
ний людей и объектов и их символической интерпретации.
35

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Исследование, посвященное изучению культурных ареалов
как таковых, со всей сложностью их внутренней структуры,
может с большим правом претендовать на описание тех ме¬
ханизмов, которые более традиционные дисциплины, от¬
носящиеся к сфере социальных или гуманитарных наук,
рассматривают часто весьма неполно или же односторонне.
Культурный трансфер, даже если речь идет об отношени¬
ях между двумя америндскими племенами, связан в первую
очередь с самовосприятием отдельного племени как нации.
При этом идея нации, получившая развитие во Франции
и в Германии внутри разных культурных парадигм, не в пол¬
ной мере отражает историю обеих стран. Разве можно гово¬
рить о существовании немецкой нации до того момента, когда
немецкий язык стал общим для всех социальных групп, когда
совершенно определенно выразилось стремление к единству,
или о французской нации, прежде чем оказалась пробита
брешь в идеологии абсолютизма? На самом деле говорить
о культурном трансфере между национальными простран¬
ствами становится возможным лишь к середине XVIII века,
и интенсивность размышлений подобного рода не ослабевает
вплоть до периода после Первой мировой войны. Вероятно,
в наши дни идея нации уже не столь популярна, хотя евро¬
пейский рынок экономических идей, философских модных
теорий, модных стилей одежды, романов и автомобилей
по-прежнему существует. Установление временных рамок
культурного трансфера и, более конкретно, периода фран¬
ко-немецкой метисации никоим образом не мешает вести
исследования, касающиеся более поздних или более ран¬
них временных периодов. Данные временные рамки не ис¬
ключают также — и мы к этому еще вернемся — изучение
параллелизма, наблюдаемого между этнографическим ана¬
лизом отношений в первобытных племенах и у бесписьмен¬
ных народностей, и отношений, существовавших внутри
Европы. Означенные рамки просто указывают на период,
продлившийся чуть более двух веков, в течение которого
механизм культурного обмена, или трансфера, функциони¬
ровал с наибольшей эффективностью. И период этот совпал
со временем возникновения современных европейских сооб¬
ществ. Тем самым изучение франко-немецкого культурного
36

ВВЕДЕНИЕ
трансфера, имевшего место в XIX веке, позволяет лучше по¬
нять и современное общество.
Вопрос хронологии является ключевым для понимания
того водораздела, что существует между исследованием исто¬
рии культурных трансферов и изучением политической
истории. И действительно, следуя различным националь¬
ным ритмам, культурный трансфер релятивизирует впи-
сываемость французской или немецкой истории в общий
исторический контекст. Более того, он демонстрирует тот
факт, что политическая борьба и изменения политических
режимов не совпадают или же далеко не всегда совпадают
с волнами эмиграции или существенными культурными за¬
имствованиями. Так, например, французская университет¬
ская система начинает перестраиваться по заимствованным
у Германии образовательным моделям не в 1870 г. (что в исто¬
рическом плане было бы логичнее), но ранее, в 1860-х гг.,
под влиянием министра народного просвещения Жана Вик¬
тора Дюрюи. И лишь в 1880-е гг. эта новая модель станет офи¬
циально определять научную и образовательную политику
университетов. Таким образом, 1870 г., обозначивший важ¬
ную веху в политической истории, оказался не слишком
значительным с точки зрения истории культурного транс¬
фера. Если же мы постараемся выяснить, какое место зани¬
мали в парижской музыкальной жизни немецкие музыкан¬
ты, то с удивлением обнаружим, что слава Мейербера или,
например, Оффенбаха никоим образом не померкла после
такого важного политического события, каким в истории
франко-немецких отношений была революция 1848 г. Курс
лекций по философии, на которых Виктор Кузен впервые по¬
знакомил французскую публику с основными элементами
философии истории Гегеля, был прочитан в 1828 г., то есть
за два года до революции 1830 г., а интерес, который молодой
Александр Кожев начинает проявлять к философии Гегеля,
никак не соотносится с приходом к власти Гитлера. На вне¬
дрение во Франции немецкой банковской системы никак
не повлиял переход от эпохи Реставрации к режиму Июльской
монархии. Тем самым мы видим, что изучение франко-не¬
мецкого культурного трансфера предполагает свою множе¬
ственную и порой измененную хронологию. Этой хронологии
37

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
присуща некоторая прерывистость — мы убедимся в этом,
когда обратимся к изучению трехсторонних связей. На¬
равне с моментами, когда культурные взаимодействия
проявляются наиболее интенсивно, существуют моменты
затишья, бездействия. Культурный трансфер позволяет нам
осмыслить историю в ее прерывистости и тем самым спасти
ее от телеологических доктрин.
Осмыслить метисацию
Изучение взаимодействия европейских культур и, в частно¬
сти, Франции и Германии, будучи нередко сведено к эмпи¬
рическому накоплению материала, уже породило достаточ¬
ное количество работ, позволяющих сформировать общий
взгляд на данный предмет. И все же эти материалы, польза
которых бесспорна, не лишены серьезных лакун, выявить
которые порой оказывается трудно из-за отсутствия не¬
обходимой теоретической базы. Именно она может позво¬
лить заново определить объект исследования, в котором
остро нуждается изучение культурных взаимодействий.
Социологический, исторический и эстетический подходы,
которые применяются к изучению того или иного нацио¬
нального пространства, не могут быть механически пере¬
несены на изучение форм взаимодействия между разными
культурными пространствами. История науки в том виде,
в каком она существует во Франции со времен Александра
Койре, уделяет большое значение теоретизации любого
нового научного подхода. Представление о том, что некое
априорное неоплатоническое суждение, шедшее вразрез
с идеями Аристотеля и подтвержденное затем эмпирически¬
ми опытами, способно объяснить теорию гелиоцентризма
у Галилея, на самом деле никак не может объяснить в полной
мере важнейший поворот, совершившийся в истории нау¬
ки1. Рассмотрение эмпирических причинно-следственных
связей возможно лишь тогда, когда за ними просматрива¬
ется интеллектуально-теоретическая база, и возможность
I. КоугёА. Etudes d’histoire de la pensee scientifique. Paris: Gallimard, 1973.
38

ВВЕДЕНИЕ
конструирования новых предметов появляется только тогда,
когда мы, казалось бы, предельно удалены от их чувственно
осязаемой реальности. Само понятие культурного трансфе¬
ра является во многих отношениях тоже новым объектом
исследования, которое не располагается более на перифе¬
рии культуры; в тех связях, которые культура поддержива¬
ет с внешним миром, напротив, оно само превращает эту
периферию в центр.
Исследования культурных взаимодействий, какой бы ме¬
тод при этом ни был использован—сравнение, соположение,
выявление параллелей, что, в свою очередь, требует также
серьезного теоретического осмысления, — как правило,
грешат излишним вниманием к замкнутости, закрытости
культурных полюсов, каждый из которых обладает будто бы
своей национальной идентичностью. На самом деле далеко
не все возможно сравнивать и не все сопоставления имеют
под собой почву. Возможность сравнения определяется су¬
ществованием некоего общего фундамента, забытого, часто
сознательно вытесненного, терпеливая реконструкция ко¬
торого также может стать центральным предметом культур¬
ного трансфера. Сравнение языков, мифов, обычаев не име¬
ет смысла, если только оно не отсылает к некоему общему
утраченному языку, общей забытой религии, которая если
и не стала религией всего человечества, то могла, во всяком
случае, объединять некую поливалентную общность людей.
Нужно было, чтобы эта когда-то существовавшая общность
была забыта, чтобы разрозненные идентичности могли по¬
явиться на ее руинах, и с этой точки зрения забвение может
восприниматься скорее как необходимое условие форми¬
рования культур, а не как невольная утрата. И нет никаких
причин для того, чтобы этот межкультурный фундамент
представлялся такой же абстракцией, каковой представля¬
ется любая структура, в то время как мы имеем возможность
путем изменения теоретической перспективы проанализи¬
ровать саму историю этого общего фундамента. Существует
французская история Германии, немецкая история Фран¬
ции, отличные от истории их взаимодействий, во всяком
случае, гораздо более многоплановые. Именно подобно¬
го рода подход позволяет, например, трактовать историю
39

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
секулярного общества времен Третьей республики как фор¬
му официального освоения кантианской философии.
Парадоксальным образом этот культурный фундамент,
пронизанный метисациями, которые в конечном счете
не являются сугубо французско-немецкими, обладает сво¬
ей историей, позволяющей, в свою очередь, прояснить дей¬
ствующие механизмы диссимиляции. Ибо диссимиляция,
будучи не только следующей фазой развития, может также
рассматриваться и как атрибут данного фундамента. Пара¬
докс франко-немецкого фундамента, как, собственно, и вся¬
кого межкультурного фундамента, состоит в том, что разного
рода расхождения в нем могут рассматриваться одновремен¬
но и как формы имбрикации. Так, генезис идеи Bildung (об¬
разования), берущей свое начало в работах Вильгельма фон
Гумбольдта и пронизывающей идеологию прусской системы
образования в XIX веке, имеет в качестве негативной, фор¬
мообразующей, но порою удивительно схожей референции
сенсуалистскую философию языка, разработанную Конди¬
льяком и идеологами.
Известно, что исторический анализ населения или куль¬
туры той или иной страны есть еще и проблема семанти¬
ческая. Социальные классы или корпорации существуют
независимо от слова, которым их определяют, но никакое
научное понимание невозможно вне этого слова, которое,
в свою очередь, укоренено в культурном и лингвистическом
контексте, имеющем свою собственную традицию. Такие сло¬
ва, как Burger (гражданин), Nation (нация), Patriotismus (патри¬
отизм), Zivilisation (цивилизация), Bildung (образование), Stande
(сословия), как и многие другие, являются одновременно
и интеллектуальным инструментарием, без которого науч¬
ное описание культуры невозможно, и эманацией изучаемой
культуры, знаком ее подлинности. Одним из несомненных
достижений исторической семантики является не то, что она
объяснила смысл бесконечного числа понятий, но то, что она
данный смысл окончательно запутала, указав тем самым
на присущую ему историчность. Если и остается сфера, кото¬
рая исторической семантикой не была затронута, то это сфе¬
ра межкультурного контекста понятий, которые она изучает.
С одной стороны, основной понятийный инструментарий,
40

ВВЕДЕНИЕ
используемый при историческом анализе, оказывается чужо¬
го происхождения, результатом последовательных заимство¬
ваний. Приведем хотя бы в пример судьбу слова Zivilisation
(цивилизация) в Германии. С другой стороны, данные понятия
сами постоянно циркулируют между различными культур¬
ными ареалами, что приводит к переосмыслению их перво¬
начальных значений, к развертыванию потенциальных
смыслов, которых вначале, в исходном контексте, у слова
не было. Так, слово Jakobiner (якобинец;) в Германии 1790-х гг.
имеет совсем иное значение, нежели во Франции в тот же пе¬
риод. Чужеродное происхождение понятия, происходившие
в нем различные семантические сдвиги и те новые смыслы,
которые слово приобретало в зависимости от места его упо¬
требления, превосходно демонстрируют механизм культур¬
ного трансфера. И даже если при этом нельзя обойти внима¬
нием экономику и демографию, также участвующих в данном
процессе, нельзя упускать из виду саму лингвистическую
кристаллизацию понятия, призванного их прояснить, те се¬
мантические смещения, что появляются как результат обра¬
щения терминов в различных культурах. Тезис Клиффорда
Гирца о том, что антропология не есть лишь описание соци¬
альных структур, но еще и продуцирование автором текста
определенной риторической направленности, применим
не только к объяснению механики культурного трансфера,
но и к понятию трансфера вообще, который также есть ре¬
зультат творчества и семантических сдвигов1.
Возможно, именно трансфер, свойственный всякой куль¬
туре, спасает теорию, которую из него можно вывести, от ис¬
кушения догматическим мышлением, использования мни¬
мо окончательных эпистемологических рамок. Ведь сейчас
нередко подвергается критике та историография, что со¬
чиняет постоянно происходящие виртуальные смены вех,
за которыми стоят всего-навсего весьма спонтанные и не¬
много неуверенные философские размышления истори¬
ков, пытающихся всеми силами завуалировать все нарас¬
тающую бесплодность своих конкретных исследований,
которым эти многочисленные теории (лингвистическая,
I. Geertz С. Ici et la-bas. L’anthropologue comme auteur. Paris: Metailie, 1996.
41

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
прагматическая) якобы открывают путь1. И если у нас есть
сейчас надежда, что исследования культурного трансфера
не попадут в подобный тупик, то это во многом благодаря
постоянной семантической релятивизации ее интеллек¬
туального инструментария, радикальному историческому
переосмыслению ее эпистемологических притязаний. По¬
добно тому, как термины Geschichte или Historie не совпадают
с французским histoire, a Sckriftlichkeit обозначает нечто иное,
нежели ecriture (письмо), мы можем предположить, что и тер¬
мин Vergleich (сравнение) не совсем равнозначен понятию
comparaison. Стремясь внести коррективы в эмпирический
подход, который превращает изучение взаимодействий
различных культурных пространств в простое накопление
эмпирического материала, изучение культурного трансфе¬
ра предполагает также и критический анализ собственного
инструментария, подобный тому, которому оно подвергает
предметы своего исследования.
Критицизм (критическое переосмысление), свойствен¬
ное исследованиям в области культурных имбрикаций
(взаимодействий), наделяет их эвристической и в некото¬
ром смысле объединяющей функцией. Действительно, по¬
стулат, согласно которому чужеродный элемент есть нечто
постоянно обнаруживаемое и во французской, и в немецкой
культуре не только на глобальном, системном уровне, но так¬
же на более низких уровнях, в разных областях, что в сово¬
купности и составляют культуру, от истории литературы
и вплоть до типа художественного восприятия мира, застав¬
ляет всякий раз открывать новые грани этих составляющих.
На самом деле чужое часто оказывается заретушированным
поиском идентичности, который так и пронизывает раз¬
мышления, касающиеся культурной традиции.
Понимание механизма культурного трансфера способно
порою охватить единым взглядом широкое социальное про¬
странство, взглядом тем более синтетическим, что он охваты¬
вает на самом деле сразу два социокультурных пространства,
ибо граница между ними перестает восприниматься как пре¬
дел каждой из систем, но сама становится структурным
I. Noiriel G. Sur la «crise» de l’histoire. Paris: Belin, 1996.
42

ВВЕДЕНИЕ
элементом нового «ансамбля». Вспоминаются работы эт¬
нолога Э.Э. Эванса-Причарда о народности нуэр в Южном
Судане. Нуэры, традиционно занимавшиеся скотоводством,
жили в состоянии постоянной войны и одновременно осмо¬
са с другой народностью из группы нилотов —динка. В свою
очередь, нуэры также подразделялись на племенные группы,
каждая из которых обладала сильно развитым сознанием
собственной идентичности. Нуэры воровали скоту племени
динка, но одновременно соглашались принимать их в свое
племя и даже делать их его полноправными членами. Если
племена нуэров и конфликтовали между собой (а делали они
это часто), то, как только им приходилось обороняться от на¬
падений динка, они тут же объединялись. Межплеменной
конфликт, необходимый для поддержания идентичности
групп, отдельных сегментов народности, таким образом уга¬
сал, как только речь шла о создании более крупного сегмен¬
та, который должен был противостоять другому крупному
сегменту: нуэры в данном случае могли объединяться между
собой для борьбы против другой народности.
Тенденция к слиянию племен была свойственна сегмен¬
тарному характеру политической структуры народности нуэр,
поскольку если нуэры и стремились разделиться на неболь¬
шие враждующие между собой племена, то верно и то, что пе¬
ред лицом опасности, которую представляли собой другие
группы, они вынуждены были объединяться, чему способ¬
ствовал сам сегментарный характер общественной системы.
Отсюда следует, что расслоение и слияние в политическом
этносе — это два типа существования одной и той же груп¬
пы, и народность нуэр с ее тенденцией к делению и слиянию
нужно понимать как состояние гармонии между двумя взаи¬
моисключающими тенденциями, которые, как оказывается,
дополняют друг друга1.
Было бы, наверное, несколько смело пытаться объяс¬
нить франко-немецкие культурные отношения, сравнивая
их с взаимоотношениями народностей нуэр и динка, одна¬
ко в работе Эванса-Причарда для нас очень важно указание
ь Evans-Pritchard Е. Е. Les Nuer. Description des modes de vie et des
institutions politiques d’un peuple nilote (Oxford, 1937). Paris: Gallimard,
1993. P. 175.
43

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
на существование такой модели общества, где идентичность
и различие не только не противоречат друг другу, но находят¬
ся в отношении взаимного дополнения. Подобно тому как на¬
прасны попытки изолированно анализировать какой-либо
этнический сегмент (часть народности), так и разделение
европейских обществ, которое является не чем-то установ¬
ленным от природы, но очевидным продуктом истории,
может стать одним из отправных пунктов для понимания
каждой из разделившихся групп, но одновременно и осоз¬
нания их общности. Для сравнения же релевантны, по всей
видимости, только временные границы. Постоянная смена
моментов слияния и расщепления групп переводит прожи¬
ваемое племенами Южного Судана внеисторическое время
в движение, структура которого раз и навсегда определена1,
в то время как историческая память, присущая франко-не¬
мецким взаимодействиям, способна модифицировать саму
структуру. Но независимо оттого, является ли момент расхож¬
дения культур постоянным атрибутом структуры или вре¬
менным, переходным ее элементом, любое расхождение все
равно указывает на ту связь и родство, которые оно на пер¬
вый взгляд скрывает.
Наконец, даже если механизм культурного трансфера
оказывает воздействие на всю совокупность культур, пото¬
му что невозможно установить точное соответствие между
функциями объекта в родной для него системе и в системе
принимающей, само изучение трансфера по необходимости
имеет вполне конкретные, достаточно узко ограниченные
объекты анализа (предметы быта, социальные группы, ху¬
дожественные произведения). В сравнении с подобными
микроанализами, которые и составляют основу настояще¬
го исследования, всеохватывающая перспектива изучения
трансфера, имеющего место между различными культурами,
представляется всего лишь чаемым горизонтом ожидания
и своего рода методологическим регулятором.
I. Ср.: «Мы отмечали, что структурное движение времени есть в неко¬
тором смысле иллюзия, ведь структура остается вполне постоянной,
а восприятие времени—это не больше чем продвижение индивидов
внутри этой структуры» (Evans-PritchardE.E. Les Nuer. Р. 99).
44

ВВЕДЕНИЕ
Переводчики и библиотеки
Культурный трансфер возможно представить как своего
рода перевод, так как речь идет о переходе с одного культур¬
ного кода на другой. Однако если социальные привычки
в самом широком понимании этого слова составляют куль¬
турные коды, то язык остается кодом парадигматическим.
Поэтому история переводов как в прямом, так и в перенос¬
ном смысле является важной составляющей исследований,
посвященных взаимодействию культур. И если попытки
формализовать процесс перевода оказались напрасными
и не ушли дальше простейших формул коммуникации,
то странная надежда создать такую науку перевода, кото¬
рая бы систематизировала и обобщила переход от одного
кода к другому, не переставала будоражить умы. Быть может,
этим бытовавшим так долго устремлением и объясняется,
в частности, примечательное отсутствие интереса к самим
условиям перевода, то есть к переводчикам. А ведь именно
они выбирали, какие именно произведения достойны первы¬
ми стать полноправными представителями национального
духа в другой стране. Первыми переводчиками с немецкого
на французский были немцы, которые, отчаявшись, как гла¬
сило популярное в ту эпоху выражение, «надеть» на немец¬
кую литературу «камзол французской риторики», работали
сообща с каким-либо французом. О личности Михаэля Гу¬
бера, опубликовавшего первую антологию немецкой поэзии
на французском языке, известно мало. А что известно об Ан¬
туане Жаке Луи Журдане, враче наполеоновской армии, кото¬
рый без устали переводил немецкие научные труды на фран¬
цузский язык? Люди, подобные Юнкеру, который посвятил
всю свою жизнь переложению на французский язык немец¬
кой драмы, только еще начинают выходить из забвения.
Эпоха романтизма обязана открытием Э.Т.А. Гофмана,
Генриха Гейне, а также менее известных представителей
немецкой литературы (как, например, Генриха Цшокке)
Леве-Веймару. Он родился в семье немецких евреев, вырос
в одном из торговых домов Гамбурга, посвятив себя затем
литературе и переводам. Среди прочих забытых произведе¬
ний, вышедших из-под пера Леве-Веймара, стоит отметить
45

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
изданную в 1825 г. историю французской литературы, быв¬
шую переложением книги Фридриха Бутевека. Леве-Веймар
был также литератором, прославившимся в парижских кру¬
гах своими критическими статьями в эпоху правления Луи
Филиппа, что позволило ему вести роскошную жизнь, дер¬
жать дорогие экипажи, так что в конечном итоге он оставил
литературную карьеру, променяв ее на карьеру дипломата
на Востоке. Свой путь дипломата он начал в качестве фран¬
цузского консула в Багдаде, а закончил его в Каракасе, также
в должности консула. До того он успел побывать оперным
директором (впрочем, недолго), а также съездить в Россию,
где познакомился со многими русскими писателями того
времени. Он стал своим в политических кругах Июльской
монархии, опубликовав в «Revue de deux mondes» портреты
знаменитых политиков той поры. Возмущавшийся Генри¬
хом Гейне, который, гордясь своим французским языком,
отказывался говорить с ним по-немецки, Леве-Веймар стал,
наряду с Э. Т. А. Гофманом, представителем немецкой литера¬
туры в сознании французских романтиков. Об этом челове¬
ке, ставшем настоящим связующим звеном, объединившим
две культуры, мы не найдем ныне никаких иных сведений,
кроме глухих ссылок внизу страницы. Забвение Леве-Вей-
мара способствовало, в частности, появлению мифа о том,
что немецкий романтизм был будто бы открыт французским
читателем спонтанно. А между тем Леве-Веймар, как и многие
другие переводчики, имена которых ныне утеряны, состав¬
ляют тот самый фундамент, очертить контур которого, бу¬
дем надеяться, и позволит изучение культурного трансфера.
Впору задаться еще одним вопросом: какое распространение
получила бы немецкая философия во Франции без посред¬
ничества Амеде Жака, Жюль-Ромена Барни, Огюста Вера,
Пьера Грэмбло, Германа Эвербека, Франсиска Буйе, Пьера
Лорте, посредничество которых, несколько померкнувшее
в тени Виктора Кузена, подготовило почву для таких умов,
как Александр Кожев или Жан Ипполит (Hyppolite)?
Вопрос о переводе неизменно влечет за собой вопрос о кни¬
ге как том предмете, который, будучи переведенным или нет,
постоянно перемещается в культурных пространствах и пе¬
редает коды чужой культуры национальному контексту.
46

ВВЕДЕНИЕ
Обращение исследователей культурного трансфера к неко¬
торым аспектам истории книги вполне объяснимо. Помимо
целого ряда вопросов, касающихся публикации переводов,
их тиража, их рецепции, важно еще рассмотреть, что про¬
исходит с иностранной книгой во французском или немец¬
ком контексте. Ныне существуют, но существовали также
и в прошлом как французские библиотеки в Германии, так
и немецкие библиотеки во Франции. И могли ли придворные
библиотеки немецких правителей не обладать огромным
количеством французских книг, если даже издательские
дома Лейпцига и Дрездена выпускали книги на француз¬
ском языке? Во Франции собрания немецких изданий встре¬
чаются реже. И тем не менее, как можно судить по каталогу
библиотеки Тюрго, равно как и каталогам библиотек, при¬
надлежавших провинциальным эрудитам XIX века, книги
на немецком языке в составе французских библиотек были
не такой уж редкостью. Германия, будучи книжной импе¬
рией XIX века1, массово экспортировала свои книги по ту
сторону Рейна. Представление (а иногда его даже называют
мифом) о немецкой учености, завоевавшей высокий престиж
во Франции начиная со времен Второй империи и вплоть
до Первой мировой войны2, во многом объясняет быстрое
заполнение университетских и научных публичных библио¬
тек немецкими изданиями. История о том, как Люсьен Герр,
библиотекарь Высшей нормальной школы (Эколь нормаль),
энтузиастически пропагандировавший художественные
открытия, совершаемые в Германии, желал читать Бодлера
только в переводе на немецкий язык — поскольку, как он ут¬
верждал, именно в переводе открывается все очарование его
стихов, — доказывает важность немецких книг для библио¬
течных собраний конца XIX века. Вероятно также, что рас¬
пространению немецких книжных собраний содействова¬
ла деятельность в Париже XIX века немецких печатников
и издателей, уже достаточно хорошо изученная, которая,
кроме того, способствовала заимствованию во Франции
I- Barbier F. L’Empire du livre. Le livre imprime et la construction de
PAllemagne contemporaine. Paris: Cerf, 1995.
2. Digeon C. La crise allemande de la pensee frangaise (1870-1914). Paris:
Presses universitaires de France, 1959.
47

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
еще и немецких принципов составления библиографии
и утверждению особого стиля печати. К этому можно при¬
совокупить, что в XIX веке место библиотекаря часто доста¬
валось эмигрантам из Германии, желавшим осесть во Фран¬
ции. В частности, своими каталогами греческих и еврейских
манускриптов Королевская библиотека, позже ставшая Им¬
ператорской, а затем Национальной, обязана работе Карла
Бенедикта Газе, переехавшего из Йены в Париж во времена
Первой империи, а также исследованиям берлинского еврея,
специалиста по еврейской средневековой философии Соло¬
мона Мунка. Еще более неожиданные результаты дает зна¬
комство с историей крупных частных коллекций. Так, фран¬
цузский эмигрант аббат Юбер, который станет наставником
в богатой семье немецких аристократов, привезет из своего
путешествия необычное книжное собрание, составленное
из богатейшего подбора немецких произведений века Про¬
свещения, изданий поэтов XVIII века, текстов, связанных
с историей франкмасонства. Поразительным образом все
это собрание, вошедшее в состав библиотеки города Труа
в Шампани, длительное время не имело должным образом
составленного каталога и будоражило лишь умы предста¬
вителей местных ученых сообществ. Следовало бы также
учитывать особую категорию виртуальных или утраченных
библиотек, подобных той, которую создали в XIV округе
Парижа антинацистски настроенные эмигранты 1930-х гг.
История переводов, история книг относится к тем областям
знания, которые могут выполнять роль вспомогательных
дисциплин при изучении культурного трансфера, чей дис¬
циплинарный статус может вместе с тем изменяться благо¬
даря межкультурному подходу.
Этапы коллективного исследовательского
проекта
Идея исследовать культурный трансфер зародилась в 1980-е гг.
в группе ученых, изучавших интеллектуальную историю
Франции и Германии XIX века. На первых порах мы стреми¬
лись понять, в какой степени размышления Генриха Гейне
48

ВВЕДЕНИЕ
о немецкой философии, написанные языком Сен-Симона,
сталкивались в восприятии французского читателя с уже су¬
ществующими представлениями о Германии. В ходе проводи¬
мого нами научного семинара мы узнали не только о началь¬
ном этапе рецепции Канта и Гегеля во Франции, но открыли
также для себя то, что с некоторой долей условности можно
было бы назвать немецким следом в философии Сен-Симона1.
Совместно с Михаэлем Вернером автор данного тру¬
да создал в 1985 г. Федеративную группу исследователей
(Groupement federatif des chercheurs), объединившую универ¬
ситетских преподавателей и представителей различных
научных лабораторий, совместная научная задача которой
определилась на коллоквиуме, организованном по ини¬
циативе Исторической французской миссии в Гёттингене
в 1986 г.1 2 Войдя затем в состав Высшей нормальной шко¬
лы (Эколь нормаль сюперьер), что расположена на улице
Ульм, группа3 исследователей объединила на самом деле
представителей самых разных дисциплин. Поскольку ини¬
циаторами проекта были германисты, специализировав¬
шиеся на изучении и интерпретации рукописей4, в работе
группы важной оказалась филологическая составляющая,
что, в свою очередь, привело к перекрестному изучению
1. Изучить раннее воздействие Канта на французскую мысль нам
помогло исследование о сен-симонизме Филиппа Ренье, ставшее
впоследствии самостоятельным проектом, посвященным теме
взаимоотношений литературы и идеологии в XIX веке.
2. Коллоквиум этот во многом состоялся благодаря усилиям истори¬
ка Этьена Франсуа, специалиста по истории Германии. Не без его
содействия были напечатаны позже и материалы коллоквиу¬
ма (см.: Transferts. Les relations interculturelles dans l’espace franco-
allemand/M. Espagne, M. Werner (ed.). Paris: Editions Recherches sur
les civilisations, 1988). Написанная совместно с M. Вернером и напе¬
чатанная в журнале «Анналы» («Annales») статья также была при¬
звана прояснить первоначальный замысел проекта (см.: EspagneМ.,
WernerМ. La construction d’une reference allemande en France 1750—1914 //
Genese et histoire culturelle. Annales. 1987. Juillet — aoflt. P. 969-992).
3- Группа в то время получила название: Группа исследователей GHPC.
Франко-немецкий культурный трансфер (Groupement de recherche
du CNRS. Transferts culturels franco-allemands).
4* Именно этим объясняется интерес исследовательской группы к ру¬
кописям, генезису текстов и дискурсов.
49

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
литератур (филологий)1 и, шире, гуманитарных наук. На пер¬
вом этапе изучения трансфера весьма важными оказались
исследования философов, касающиеся связи французской
философии с Германией2, а также изыскания историков в об¬
ласти истории миграций3, истории книги4 и культурной жиз¬
ни5. Изучение еврейской культуры, позволявшее проследить
передвижение народов по Европе, одной из моделей которо¬
го стала биография Гейне, служили своего рода путеводной
нитью для участников проекта6. При этом собственно лите-
1. Упомянем здесь о тесном сотрудничестве группы с историком ли¬
тературы и филологом Пьером Жюде де ла Комбом и немецким
германистом Кристофом Кёнигом.
2. Теории Гердера о переводе, которым посвящены работы Пьера Пе-
ниссона, часто служили нам отправной точкой в исследованиях.
Здесь же следует упомянуть труды Пьера Машре о госпоже де Сталь
и французской философии, Норбера Важека о связи младогегельян¬
цев с Францией, а также монографию Марка Крепона, посвященную
исследованию понятия границы в географии и философии.
3. С самого начала в работе группы принимал активное участие Жак
Гранжонк, специалист по истории эмиграции во Франции немец¬
ких ремесленников и первых социалистов в XIX веке. Фред Шра¬
дер, специалист в области социальной истории, совмещал в своих
трудах компаративистский подход с изучением культурных взаи¬
модействий между Бордо и Гамбургом. Работы Алана Руиса, посвя¬
щенные истории немецких якобинцев и ранней рецепции филосо¬
фии Канта, освещали проблему культурного трансфера во времена
Великой французской революции.
4. Фредерик Барбье, историк немецкой книги XIX века, убедитель¬
но показал перспективы изучения истории книги и книгопеча¬
тания в разных его аспектах. Хельга Жанблан изучала историю
немецких книжных магазинов во Франции. Эти поиски всегда
поддерживал библиотекарь Высшей нормальной школы Пьер Пе-
тиманжен, заведовавший книжной коллекцией, которая со всей
очевидностью указывает на реальность франко-немецких куль¬
турных связей.
5. Работы Кристофа Шарля о возросшем интересе к Германии в уни¬
верситетских кругах периода Третьей республики убедительно
показывают, какую пользу может принести социология исследо¬
ваниям в области истории межкультурных взаимодействий.
6. Доминик Бурель, специалист по истории берлинского иудаизма,
часто вдохновлял группу на исследования в области культурно¬
го трансфера, вклад в который внесли также такие специалисты,
как Жан Бомгартен, изучавший идиш, Перрин Симон-Наум, Дель¬
фин Бештель, Селин Тротман-Валер, работы которых прояснили
многие важные аспекты предпринятого исследования.
50

ВВЕДЕНИЕ
ратурная тематика также не была забыта1. Политические
изменения, произошедшие в Европе в начале 1990-х гг., атак-
Лже уже полученные до того результаты позволили открыть
новые области исследования. Началась совместная работа
с Лейпцигским университетом, позволившая изучить фран¬
цузскую составляющую культуры в одном из локальных
регионов Германии2. За этим последовали трехсторонние
исследования, ставшие возможными благодаря сотрудни¬
честву исследователей из Российской академии наук3. Спе¬
циалист по истории Австрии, Вены и Центральной Европы
Жак Ле Ридер внес в то же время коррективы в работу иссле-
дователей-германистов, до того чрезмерно сосредоточенных
на изучении именно Германии4.
В середине 1990-х благодаря Высшей нормальной школе,
всегда поощрявшей новейшие исследования и подходы и,
в частности, исследования германского мира5, группа полу¬
чила официальный статус, будучи институционализиро¬
вана как лаборатория «Трансфер. Межкультурная история
германского мира»6. Параллельно с разрастанием группы
1. Об этом свидетельствуют труды Гюнтера Остерле о Париже, Жан-
Пьера Лефевра о проблемах перевода и Гёльдерлине во Франции,
Филиппа Ренье об идеологии в литературе в XIX веке, Бербель
Плётнер о братьях Гримм.
2. Катарина и Матиас Миддель, немецкие историки Франции, иници¬
ировали изучение регионального аспекта в истории культурного
трансфера в Европе. Благодаря им началось также изучение архи¬
вов, содержащих сведения о межкультурных взаимодействиях.
3. Екатерина Дмитриева разрабатывает понятие культурного транс¬
фера, применимого к русскому культурному пространству, в частно¬
сти пространству литературному. Расширение поля исследований
и включение в него русского контекста произошли также благодаря
приходу в группу слависта Евы Берар.
4. Участие Жака Ле Ридера позволило создать журнал «Revue Germa-
nique Internationale», специализирующийся на изучении культур¬
ного трансфера.
5- Высшая нормальная школа (Эколь нормаль сюперьер) долгое вре¬
мя была французским респондентом исследований Франкфурт¬
ской школы, а затем стала еще и обладателем архива Гуссерля.
Школой была также создана группа по изучению наследия Ген¬
риха Гейне (см.: L’Ecole nor male superieure et PAllemagne, Deutsch-
franzosische Kulturbibliothek. Bd. 6/M. Espagne (ed.). Leipzig: Leipziger
Universitatsverlag, 1996).
6. Получив первоначально статус научно-исследовательской группы
(лаборатории) «Культурный трансфер. Межкультурная история гер¬
манского мира» (URA. Transferts. Histoire interculturelle germaniqie),
51

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
произошло и своеобразное расслоение ее участников1, сопро¬
вождавшееся расширением сфер применения полученных
результатов2, а к основным направлениям исследования по¬
степенно добавлялись все новые составляющие3.
Приведенные выше сведения, касающиеся истории раз¬
вития проекта «культурный трансфер», никоим образом
не являются исчерпывающими, но лишь демонстрируют,
что исследование культурного трансфера было и продолжа¬
ет быть делом, объединяющим разнообразные дисциплины,
помогающим им выработать некий общий методологиче¬
ский и теоретический аппарат, позволяющий по-новому
взглянуть на историю культурных имбрикаций (межкуль¬
турных связей). Можно было бы только порадоваться тому,
какой отклик во Франции и в Германии нашли наши ис¬
следования, если бы у некоторых новых адептов данной
теории не возникало при этом желание волюнтаристски
завладеть теоретическим аппаратом, выработанным хотя
и коллективно, но функционирующим в строго очерченных
рамках. Последнее не только грозит размыванием смысла
самого понятия культурного трансфера, но и ведет к потери
группа расширилась, объединилась с исследователями немецкой
философии Высшей школы социальных наук (архив Гуссерля)
и стала называться «смешанной» научно-исследовательской груп¬
пой «Германские страны: история, культура, философия» (UMR.
Pays germaniques: histoire, culture, philosophic).
1. Михаэль Вернер, перейдя в Высшую школу социальных наук
(EHESS), основал там Центр исследования и изучения Германии,
интересы которого сместились в область историографии и соци¬
альных наук, их места в изучении современной Германии. Петер
Шётлер, изучавший связи немецкой историографии со Школой
Анналов, переехал в Берлин и занялся историографией нацизма.
2. В ходе коллоквиума, организованного Рене Переннеком (Немецкий
исторический институт, март 1995 г.), были предприняты попытки
применить полученные знания о культурном трансфере в области
исследования истории литературы Средних веков. См.: Kultureller
Austausch und Literaturgeschichte im Mittelalter // Transferts culturels et
histoire litteraire au Moyen Age/Ingrid Kasten, Werner Paravicini, Rene
Perennec (ed.). Sigmaringen: Jan Thorbecke Verlag, 1998.
3. Элизабет Декюльто занялась изучением франко-немецких куль¬
турных связей в области искусства. Изабель Калиновски изучала
рецепцию Гёльдерлина во Франции, а затем обратилась к изуче¬
нию взаимодействий и взаимовлияний филологии и идеологии
на рубеже XVIII-XIX веков.

ВВЕДЕНИЕ
его изначальной научной ценности. Вот почему возникла
необходимость написать эту книгу, которая вобрала в себя
частично уже опубликованные статьи1 и которая стремится
наиболее полно осветить теоретические вопросы и пред¬
ставить полученные результаты исследований, пролива¬
ющие свет на само понятие культурного трансфера, равно
как и на возможное пространство его применения.
Первая глава данной монографии посвящена опреде¬
лению понятия «культурный трансфер». Во второй главе
мы пытаемся выявить разницу между подходом компара¬
тивистским и подходом, в основе которого лежит теория
культурного трансфера, дабы положить конец часто встре¬
чающейся путанице и показать специфику нашего метода,
отвергающего параллели и сравнения в изучении культур¬
ных взаимосвязей. В третьей главе мы обращаемся к част¬
ной и конкретной проблематике, рассматривая ту роль, ко¬
торую Германия сыграла в развитии гуманитарных наук
во Франции, а также пытаемся проиллюстрировать необ¬
ходимость перекрестного изучения истории гуманитарных
наук. Следующая глава, посвященная архивам, хранящим
в себе данные о межкультурных связях, исследует ту доку¬
ментальную базу, из которой произрастают историографии,
упорно утверждающие свою национальную идентичность.
Далее на примере немецкой колонии в Бордо исследуется
проблема эмиграции как одного из основных носителей
межкультурных трансферов. Исходя из требований симме¬
трии, мы обращаемся в следующей главе к рассмотрению
роли межкультурного анализа применительно теперь уже
к немецкой территории, а именно к Саксонии, дабы изу¬
чить роль культурного трансфера на «преднациональном»,
I. Ряд материалов, вошедших в книгу, был опубликован: Genese.
Sciences sociales et histoire. 1997. 17 sept. P. 112-121; Les echanges uni-
versitaires franco-allemands du Moyen Age au XX siecle/Sous la direc¬
tion de M. Parisse. Paris: Editions Recherche sur les civilisations, 1991.
P. 157-180 (глава третья); Bordeaux au temps de Holderlin/Gilbert Mer-
lio et Nicole Pelletier (ed.). Bern: Peter Lang, 1997. P. 53-77 (глава пятая);
Gahiers d’etudes germaniques. 1995. №28. P. 23-38 (глава седьмая); Medi-
tations/Vermittlungen/Etudes reunies par Michel Grunewald et Jochen
Schlobach. Bern: Peter Lang, 1992. T. 2. P. 433-451; Kosmopolitismus und
Nationalidee. Fichte-Studien. 1990. №2. P. 193-222.
53

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
то есть региональном уровне. В данной части исследования
важным оказалось соотнести анализ культурных взаимо¬
действий с элементами антропологического дискурса, об¬
наруживающего некоторые сходные черты. Хотя в этой
книге речь идет преимущественно о Франции и Германии,
изучение культурных имбрикаций (взаимодействий) толь¬
ко выиграет от введения в это поле также иных культурных
пространств Европы, усложняющих слишком классическую
и тем самым узкую конфигурацию Германия — Франция.
Примером подобного расширения исследовательского поля
служит глава о трехсторонних культурных связях. На самом
деле не только трехсторонние, но и двусторонние культур¬
ные связи регулируются более сложным социальным ме¬
ханизмом, нежели трансляция культуры через миграцию.
Механизм этот можно было бы назвать «сетью», которая,
будучи важным инструментом анализа, также требует разъ¬
яснения, основанного на конкретных примерах. «Сеть»
является транслятором обмена как предметов, так и идей.
При этом культурный трансфер можно изучать и на более
простом, элементарном уровне, нежели обмен, а именно
на уровне эстетического восприятия. Этот сюжет мы поста¬
рались осветить в главе, где речь идет о мультикультурных
связях, ставших почвой для рождения истории искусства
в Германии. Не покидая область эстетики, но позволив себе
тем не менее вернуться к одной из отправных точек нашей
книги, а именно к немецкой литературе XIX века и, более
конкретно, к «случаю Гейне», мы на примере его сложного
отношения к Наполеону постарались показать, как в исто¬
рии литературы отличие и отсылка к чужому позволяют
сконструировать национальную идентичность. Представ¬
ление о том, что идентичность питается отличиями и скры¬
вает в себе метисацию, смешение различных культур, нахо¬
дит еще более радикальное подтверждение в перекрестной
истории понятия «нация» — тема, которая в данном тру¬
де получает освещение на материале истории рецепции
во Франции политических теорий Фихте.
Надо ли еще добавлять, что все затронутые здесь темы, где
теоретическая проблематика сочетается с эмпирическими
54

ВВЕДЕНИЕ
исследованиями, есть лишь часть того широкого поля ис¬
следовательский деятельности, которое открывает нам куль¬
турный трансфер. Но уже и они, хочется надеяться, позволят
составить представление о разных сторонах нового метода
в изучении взаимодействия культур.

Глава I
Границы толкования
понятия
Для того чтобы между двумя культурными простран¬
ствами — а в данном случае мы говорим о Франции
и Германии — мог оказаться возможным трансфер,
необходимо, чтобы сами они воспринимались если не как ор¬
ганические единства, то по крайней мере как единства, на¬
деленные сознанием собственной самобытности. Если мы
определяем это самосознание термином «национальная
культура», то тогда нужно признать, что культурный транс¬
фер между Францией и Германией едва ли мог иметь место
ранее XVIII века. Только с этого времени понятие «нация»
(Nation) в немецком культурном пространстве начинает обо¬
значать единство всех говорящих на немецком языке, об¬
ладающих общими референциями и формирующих некий
коллективный субъект.
Идея национальной культуры
Зарождение национального немецкого сознания заставляет
Францию задуматься о том, что отныне вся существующая
французская система референций наталкивается на иную,
конкурирующую систему эстетических и культурных ценно¬
стей и что французскому пространству, возможно, имело бы
смысл усвоить достижения соседней нации в интеллектуаль¬
ной и технических сферах. Такова будет основная установка
«Journal etranger»1, но также и Дидро, который прямо говорит
I. Газета эта выпускалась в Париже начиная с 1754 г. В ее задачи
входило обогащение французской литературы произведениями
соседних с ней стран, в особенности немецкой литературы, до тех
пор остававшейся совершенно неизвестной.
56

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
об этом в предисловии к «Энциклопедии». На самом деле Фран¬
ция и Германия в это время непосредственно сопоставляться
еще не могли, ибо во Франции с давних пор существовало го¬
сударство, воплощавшее собой идею нации. Иными словами,
здесь имело место прямое соответствие между политическим
единством и теми интеллектуальными, художественными, тех¬
ническими достижениями, которые это единство воплощал и,
в то время как в Германии о государстве речь еще совершенно
не шла. Однако этаассиметрия, отчасти компенсировавшаяся
с немецкой стороны воспоминаниями о Священной Римской
империи германской нации, уже не могла помешать различ¬
ным формам культурного обмена, в особенности с того момен¬
та, как в культуре утвердилась идея нации.
Разумеется, обмен между городами Европы начался
не в XVIII веке и культурная элита Европы никогда не пере¬
ставала обмениваться различной информацией, в основном
на латинском языке, по вопросам, касающимся сферы общих
интересов. К тому же представители культурной элиты сво¬
бодно перемещалась по всему европейскому пространству,
как это делал, например, Мастер Экхарт1. Однако в то время
речь еще не шла о механизмах импорта или экспорта, влия¬
ния или присвоения, это было пока что перемещение внутри
интеллектуальной среды, в целом однородной. Понятие же
национальной культуры предполагает утверждение разно¬
сти, являющейся результатом использования различных
языков, не имеющей ничего общего с системой обмена между
социальными группами, укорененными в местные и регио¬
нальные сообщества. Одним словом, необходимо, чтобы на¬
ряду с ученой культурой начала проявлять себя и культура
буржуазная, которая постепенно завоевывала пространство,
традиционно принадлежавшее ученым кругам, что в конце
концов заставило также и науку изъясняться на националь¬
ных языках1 2. Конечно же, буржуазия не могла не стать дей¬
1. Мастер Экхарт, комментатор «Сентенций» Петра Ломбардско¬
го, преподавал в Парижском университете в 1293-1294, 1302-1303
и 1311-1313 гг.
2. 24 октября 1687 г. Христиан Томазиус объявляет в Лейпциге курс
лекций на немецком языке и «в свое оправдание» ссылается на то,
что во Франции национальный язык уже используется французами
в научных целях.
57

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ствующим лицом культурного обмена между различными
и даже весьма отдаленными друг от друга культурными
регионами. Негоцианты, зачастую люди образованные,
привыкшие писать и даже изъясняться на нескольких ино¬
странных языках, были прекрасной опорой культурного
трансфера начиная с XVIII века. Однако подобный «обмен»
осуществлялся, как правило, лишь в определенных местах,
обладающих четко обозначенными лингвистическими, по¬
литическими и религиозными признаками, как, например,
в ганзейских городах или же во Франкфурте.
Понятие национальной культуры, готовой вступить в си¬
стему взаимообмена с другими культурами и, в частности,
привести в действие сложные механизмы импорта и экс¬
порта между Францией и Германией, подразумевает не¬
сколько уровней. Как и культура в этнологическом смысле
слова, она представляет собой систему всеобщей коммуни¬
кации между членами той или иной социальной группы
и на этом уровне включает в себя как язык, так и способы
производства, то есть то, что принято называть матери¬
альной культурой. Предполагается в таком случае суще¬
ствование определенного соответствия между базовыми
формами жизни той или иной группы, пристрастиями
в сфере еды и одежды — и формами самыми возвышен¬
ными, как то: эстетический выбор, философская или ли¬
тературная продукция. Хотя исследование культурного
трансфера между Францией и Германией ни в коем случае
не может оставить без внимания материальную культуру,
хотя бы потому, что зачастую векторами обмена становят¬
ся люди, непосредственно вовлеченные в экономическую
и индустриальную жизнь, все же очевидно, что специфику
той или иной национальной культуры определяют имен¬
но абстрактные формы. Они-то и выполняют функцию
отличительного знака той или иной культуры. И потому
очевидно, что исследование культурного трансфера между
Францией и Германией скорее должно тяготеть к анализу
обмена в сфере эстетической и научной, а не в области ма
териальных благ, несмотря на то что последние зачастую
являются условием существования первых. Фокусирование
на эстетическом, научном и историческом уровнях обмена
58

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
тем более необходимо, что каждая нация продуцирует свое
собственное определение культуры, предложенное ее пи¬
сателями и историками. Понятие «культура», разнящееся
во французской и немецкой семантической традиции (мы
не будем говорить здесь о классической оппозиции Bildung,
Kultur, Civilisation), может также, в свою очередь, стать объек¬
том импорта и экспорта. Отметим, что понятие националь¬
ной культуры, примиряющее в определенном смысле столь
далекие друг от друга области, как этнология и гуманизм,
способно поставить под сомнение и по сей день бытущую
схему противопоставления базиса надстройке при анали¬
зе функционирования человеческого общества. Элементы,
относящиеся исключительно к надстройке, — принадлеж¬
ность к религиозному сообществу, способность к общению
на международном уровне — могут оказывать сильное воз¬
действие на экономические характеристики, исходно являю¬
щиеся частью базиса. Изучение обмена между различными
национальными культурами показывает, что существует
мощная «базисная» подпитка феноменов интеллектуаль¬
ной и моральной жизни.
Хотя понятие «национальная культура» и выполня¬
ет функцию некоего общего знаменателя, ему все равно
не удается скрыть существующие внутри этой культу¬
ры внутренние противоречия и расхождения. Возможно,
именно в попытке преодоления этих противоречий и кро¬
ется ее истинная суть. Национальная культура является
к тому же еще и конструкцией идеологической и тем самым
временной, преходящей. Можно было бы даже утверждать,
что до XVIII века она не представляла собой ничего особен¬
ного, что ее значимость утвердилась в особенности в веке
девятнадцатом, верхние границы которого необходимо
было бы довести до войны 1914-1918 гг. Скорее всего, понятие
национальной культуры сохраняло определенную значи¬
мость и до начала Второй мировой войны, хотя национал-
социализм как идеология, связанная с франкизмом или же
с режимом Муссолини в Италии, не может быть определен
в качестве одной из форм национальной культуры. Да и сами
представители национальной немецкой культуры нахо¬
дятся в это время в изгнании. Как бы то ни было, в XX веке
59

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
наблюдается в целом тенденция к размыванию границ по¬
нятия «национальная культура».
Герменевтика и конъюнктура
Существует множество способов изучения проникновения
одной культуры в другую. Самым простым из них являет¬
ся, по всей видимости, коммуникативная модель. И в самом
деле, культура отправляет некое сообщение — как это дела¬
ет и говорящий. Сообщение передается воспринимающему
субъекту, который его декодирует. Но адресат и адресант
не находятся в вакууме, за ними наблюдают третьи лица,
которые могут зачастую фигурировать и в самом сообще¬
нии, которое, в свою очередь, учитывает их присутствие.
К тому же переданное сообщение должно быть переведе¬
но с референциального кода системы передающей на код
системы воспринимающей. Это семантическое присвое¬
ние глубинным образом трансформирует объект, перехо¬
дящий из одной системы в другую. Однако об утрате гово¬
рить в данном случае не приходится. Интерпретация Канта
школьными философами Третьей республики во Франции
не становится менее интересной оттого, что они, превратив
его в главного идеолога светской республиканской морали,
истолковали его несколько иначе, чем это делали их немец¬
кие коллеги. Неверным было бы говорить в данном случае
и об искажении оригинала. Не будем забывать, что трансфор¬
мация исходного смысла существует также и при переходе
от одного контекста к другому внутри единого культурного
пространства.
Даже если интерпретация произведения или культурной
практики в принимающей культуре имеет ту же значимость,
что и в культуре передающей, культурный трансфер все
равно представляет собой определенную сложность с гер¬
меневтической точки зрения. С одной стороны, речь идет
об интерпретации чужого объекта, его интеграции в иную
референциальную систему, которая прежде всего есть сис¬
тема лингвистическая. Иными словами, речь идет о переводе.
Какой бы уродующей, полной искажений ни показалась бы
6о

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
эта интерпретация историку, сбитому с толку последователь¬
ным сопоставлением перевода с оригиналом, укорененным
в собственном культурном контексте, с точки зрения транс¬
фера она совершенно законна. Эта перекодировка позволяет
интерпретирующему индивидууму занять определенную по¬
зицию по отношению к специфическому временному гори¬
зонту оригинала. Но, помимо индивида, в подобной интер¬
претации проявляет себя также и та социально-культурная
группа, к которой принадлежит переводчик (университет,
научное направление, журнал, социальная категория).
С другой стороны, герменевтический процесс при переко¬
дировке далеко не всегда являет собой первичное присвоение
чужого объекта. Часто бывает так, что заимствуемый объект
был уже до этого частично усвоен, положив тем самым нача¬
ло целому ряду интерпретаций. В таком случае новый этап
присвоения наслаивается на предыдущие, добавляются но¬
вые осмысления предыдущих интерпретаций, происходит
своего рода реактуализация смысла. Если мы обратимся
к известному примеру того, как во Франции XIX века «при¬
живалась» немецкая классическая философия1, то становит¬
ся очевидным, что между образом Канта-якобинца, которым
немецкие эмигранты в Париже пытались оперировать в ре¬
волюционных дебатах начиная с 1796 г., и Кантом госпожи
де Сталь различие столь же велико, сколь и между интер¬
претацией философии Канта, предложенной все той же го¬
спожой де Сталь, и ее рационалистической интерпретаци¬
ей идеологами Просвещения2. Процесс герменевтического
истолкования чужого объекта, коль скоро он включается
в национальные дебаты, нередко имеет место еще задолго
до его квазинаучного осмысления, то есть до перевода. Если
вновь обратиться к примеру с философией Канта, то вспом¬
ним, что первые переводы его текстов были сделаны Барни3.
1. См.: La reception de la philosophic allemande en France aux XIXe et
XXe siecles/Quillien J. (ed.). Lille: Presses universitaires de Lille, 1994.
2. О начальном этапе рецепции Канта во Франции см.: Azouvi F.y
Bourel D. De Konigsberg a Paris. La reception de Kant en France (1788-
1804). Paris: Vrin, 1991.
3- Жюль-Ромен Барни (1818-1878) — выпускник Высшей нормальной
школы, агреже по философии, который отказался принять при¬
сягу после переворота, совершенного Луи-Наполеоном Бонапартом. 66l

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Но при этом работа Барни как посредника, представившего
наконец вниманию публики подлинный текст, на котором
могут отныне основываться различные интерпретации кан¬
товской философии, относилась к более позднему периоду,
которому предшествовали самые первые ссылки на Канта
во французской философии и даже создание так называе¬
мой кантовской референции. В определенном смысле мож¬
но даже сказать, что зачастую интерпретация предшеству¬
ет научному осмыслению объекта, который она пытается
истолковаать. Рецепция Гегеля является еще одним тому
подтверждением. После предложенной Виктором Кузеном
первой интерпретации берлинского философа переводы
его трудов учениками Кузена появляются в тот момент, ког¬
да сам Гегель давно уже занял определенное место во фран¬
цузских идеологических дискуссиях1.
Мы не станем утверждать, что культурный объект, пере¬
ходящий из одного контекста в другой, теряет свою иден¬
тичность до такой степени, что можно было бы задаться во¬
просом, идет ли речь все о том же объекте. Переосмысление
не сводится к сотворению ex nihilo, да и такие культурные па¬
радигмы, как немецкая и французская, даже если они и тяго¬
теют к определенным смысловым доминантам, все же не яв¬
ляются закрытыми системами. Некоторая их культурная
общность, будучи связующим звеном, способствует переходу
из одной системы в другую. Именно так обстоят дела, на¬
пример, с античным гуманизмом, с образом Греции. Греция
в XIX веке была значима как для Франции, так и для Герма¬
нии, даже если трактовка Античности Фридрихом Августом
Вольфом имела мало общего с восприятием Греции Шато-
брианом. Тем не менее филологи-эллинисты, получившие
в большинстве своем образование в немецких универси¬
тетах и приехавшие во Францию,— Карл-Бенедикт Газе,
Был переводчиком трех «Критик...» Канта. Являет собой пример
республиканского сопротивления Империи, а его труды свидетель¬
ствуют о немецких истоках светской философской мысли.
I. «Лекции по эстетике» (1840), переведенные Шарлем Бенаром, — пер¬
вый из известных текстов Гегеля, опубликованных во Франции.
Что касается Шеллинга, то первыми на французский язык переве¬
дены были: «Система трансцендентального идеализма» (перевел
в 1842 г. Поль Грембло) и «Бруно» (переводчик Клод Юссон, 1845).
62

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
Фридрих Дюбнер1 и позже Луи Бенлоэв2 и Генри Вейль3 —
сделали возможным переход элементов немецкой культу¬
ры во французскую, а именно усвоение филологического,
историко-критического подхода к текстам. Отношения,
которые Виктор Кузен, образцовый культурный медиатор
эпохи Июльской монархии, поддерживал с немецкими фи¬
лософами, наложились на его дружбу с филологами. Фило¬
лог Брандис4 из Бонна, издатель Аристотеля, рассказывал
ему, например, о Шеллинге. В качестве примера почитания
греческой литературы в духе гуманизма можно назвать
введение Гиньо к «Символическим формам» Крейцера5 —
тексту, далеко выходившему за пределы непосредственно
греческой филологии, внедрившему первые знания в об¬
ласти истории религии.
1. О немецких филологах в Париже XIX века см.: Petitmengen Р. Deux
tetes de pont de la philologie allemande en France: le Thesaurus Linguae
Graecae et la Bibliotheque des auteurs grecs (1830-1867) // Philologie und
Hermeneutik im 19. Jahrhundert/Mayotte Bollack, Heinz Wismann (Hg.).
Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1983. P. 76-98.
2. Луи Бенлоэв, будучи уроженцем Эрфурта, стал профессором зару¬
бежной литературы в Дижонском университете в 1848 г. Позднее,
в 1860 г., он занял кафедру греко-латинской литературы.
3. Студент Гейдельбергского университета, Генри Вейль приехал
в Париж в 1843 г., преподавал греческий язык в Высшей нормаль¬
ной школе (Эколь нормаль) и Практической школе высших иссле¬
дований. Сформировал не одно поколение эллинистов.
4. Готовя издание трудов Аристотеля, Август Брандис (1790-1867) ра¬
ботал в библиотеках Италии, Парижа и Оксфорда. В1823 г. в Бонне
он защитил докторскую диссертацию. В1837 г. сопровождал короля
Оттона в Грецию. Его основной труд— «Handbuch der Geschichte
der Griechisch-Romischen Philosophic» (Настольная книга по исто¬
рии греко-римской философии), издавалась в период между 1835
и 1864 гг.
5- См.: Kreuzer G.-G. Religions de l’Antiquite considerees principalement dans
leurs formes symboliques et mythologiques (1825-1851,10 vol.). Об этом
переводе см.: Munch М.-М. Joseph-Daniel Guigniaut et sa traduction de
la Symbolique de Creuzer. Rennes: Universite de Bretagne, 1978. По поводу
Крейцера в «Исторической заметке о жизни и трудах Георга-Фреде¬
рика Крейцера» Гиньо пишет следующее: «Он, как никто другой,
пытался выделить, популяризировать идею, которая заявила о себе
в этом веке и еще заявит, — идею о мифологии, понятой как есте¬
ственная форма верований людей в различные эпохи. Тем самым
мифология встала на одну ступень с наукой исторической и вме¬
сте с тем философской» (Guigniaut J.-D. Notice historique sur la vie et
oeuvres de Georges-Frederic Creuzer. Paris: Firmin-Didot, 1963).
63

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Таким образом, переход из одного культурного простран¬
ства в другое влечет за собой превращение, подобное тому,
которое произошло с эмпирическими трудами литейщиков-
алхимиков: после того как на французский язык их перевел
барон Гольбах, они легли в основу ряда статей Энциклопе¬
дии, посвященных определению материи и минералогиче¬
ской техники1. В конечном счете, идея коренной трансфор¬
мации, происходящей при переходе из одного культурного
ареала в другой, поддерживается и устойчивым представ¬
лением о взаимодополняемости двух культур: немецкой,
склонной к рефлексии, и французской, в которой главенству¬
ющую роль играет социальная жизнь. Собственно, именно
эта модель сподвигла в свое время молодых гегельянцев
Маркса, Руге, Мозеса Гесса попытаться внедрить в предсо-
циалистических кругах Парижа элементы немецкой фило¬
софии, постараться примирить, как они это сами называли,
действие и мысль1 2.
Культурный трансфер не определяется исключитель¬
но экспортом. Напротив, скорее именно конъюнктура (по¬
требности) пространства, в котором происходит усвоение
чужого, определяет то, что вообще может быть заимствова¬
но, или же то, что, латентно уже присутствуя в националь¬
ной памяти, может быть реактивировано, дабы послужить
в дальнейшем злобе дня. Если мы вспомним о первоначаль¬
ной рецепции Ницше во Франции, то обнаружим, что она
напрямую связана с конъюнктурой 1890-х гг., когда истори-
цизм, пришедший из Германии и сказавшийся на научной
биографии большинства историков того времени, равно
как и на историко-критической направленности романи¬
стики, начал вызывать чувство пресыщения. К этому до¬
бавлялось еще и смутное ощущение, что историцизм, буду¬
чи генетически связанным с немецкими университетами,
компрометирует национальную культурную идентичность
французов, в основе которой лежит прежде всего риторика
1. См.: EspagneM., Werner М. Figures allemandes autour de VEncyclopedie 11
Dix-huitieme siecle. 1987. №19. P. 263-281.
2. HessM. Berlin, Paris, Londres (La Triarchie europeenne). Du Lerot Tusson,
1988. См. также: Bensussan G. Moses Hess. La philosophic, le socialisme
(1836-1845). Paris: PUF, 1985.
64

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
и словесность. Ницше, поставивший под сомнение исто-
рицизм и провозгласивший себя певцом меридиональной
культуры, образец которой как раз и являла собой Фран¬
ция, мог восприниматься в данном контексте как исключе¬
ние, идеально вписывающееся во французские дискуссии
того времени. Когда иностранная референция оказывается
вписанной подобным образом в потребности принимаю¬
щей культуры, она становится автономной по отношению
к собственному источнику и определяется исключительно
позициями тех, кто участвуют в дебатах текущего дня. Так,
например, когда писатель Пьер Леру попытался поставить
под сомнение ту символическую власть, которой официаль¬
ный философ того времени Виктор Кузен был обязан своим
мнимым родством с философией Гегеля и немецкой фило¬
софией вообще, то он апеллировал к Шеллингу как к пред¬
ставителю нового этапа этой самой философии. Сам он
при этом Шеллинга не читал — по той простой причине,
что немецкого языка не знал, а переводов трудов Шеллинга
в те времена еще не существовало. Однако референция эта
стала орудием собственно французской дискуссии, развер¬
нувшейся между сторонниками Кузена и ранними социали¬
стами. Тот факт, что Шеллинг очень мало соответствовал
прочтению подобного рода, не имело большого значения
для аргументации Леру.
И все же примечательно, что в дискуссиях и трениях, ха¬
рактеризовавших французский интеллектуальный пейзаж,
обращение к чужому служит усилению символической ин¬
теллектуальной власти и способствует ниспровержению
устоявшихся мнений. Велико в этом смысле искушение
сопоставить рецепцию немецкой философии во Франции
XIX века и использование немецкими студентами некото¬
рых элементов французской философии, объединенных
этикеткой постструктурализма, с целью расшатывания
академической мысли в 1970-е и 1980-е гг.
65

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Функции немецкой референции
Культурное заимствование не сводится исключительно к ис¬
пользованию чужой модели в тот или иной период социаль¬
ной или культурной истории. Оно может проявиться также
с течением времени, особенно в становлении тех социальных
урочищ, которые мы могли бы обозначить как институты
или зародыши институциональной системы. Так, немецкое
присутствие во Франции XVIII и XIX веков нужно искать
в социальных группах, виртуальное соположение которых
способно воссоздать полную картину того, как работала здесь
немецкая референция. В числе этих групп упомянем ремес-
ленников-граверов XVIII века1, а также музыкантов XIX века.
Вспомним и о книгопечатниках, владельцах книжных ма¬
газинов, которые, помимо распространения достижений не¬
мецкой науки, печатали труды и собственно французских
исследователей1 2. Укажем также на некоторые религиозные
сообщества, например еврейское: многие его представители
были вынуждены покинуть Германию в поисках более благо¬
приятной социальной системы, позволившей их адаптацию
и даже ассимиляцию во Франции. Их численность весьма
велика в таких сферах, как музыка, банковское дело, они
проявили себя также в различных науках (и прежде всего
в ориентализме3). Немецкая эмиграция, в которой доля ев¬
реев была велика, имела свои собственные салоны, служив¬
шие наравне с книжными магазинами парижских немцев
местом встреч. Места, где собирались многочисленные ре¬
месленники, многие из которых стали в будущем первыми
немецкими социалистами4, являли собой иную разновид¬
ность институционализированного места встречи.
1. Hans-Georg Wille (1715-1808). Briefwechsel.
2. См.: Jeanblanc Н. Des Allemands dans l’industrie et le commerce du livrc
a Paris (1811-1870). Paris: CNRS-Editions, 1994.
3. Редакции журналов «Журналь азиатик» («Jornal asiatique») и «Сосьс
те азиатик» («Societe asiatique») были местом весьма плодотворных,
хотя до сих пор еще мало изученных встреч между французскими
и немецкими учеными в XIX веке.
4. Strdhl W. Briefe eines Schweizers aus Paris 1835-1836. Neue Dokumente zu 1
Geschichte der friihproletarischen Kultur und Bewegung/J. Grandjom
W. Seidel-Hoppner, M. Werner (Hg.). Berlin: Akademie-Verlag, 1988.
66

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
Среди «проводников» культурного трансфера почетное
место занимают преподаватели. Учителя немецкого язы¬
ка, преподававшие с 1830 г. в королевских колледжах, были
в большинстве своем немецкого происхождения1. Трудности
интеграции во французский контекст, которые они должны
были преодолеть, их педагогический, литературный и куль¬
турный выбор — все это являет собой пример глубинного
трансфера. Изучение институционализации гуманитарных
и социальных наук во Франции XIX века, сопровождающе¬
еся публикацией опросов-анкет, которые, подобно труду
Карла Гиллебранда2, знаменовали собой эпоху, позволяет
в полной мере оценить масштаб франко-немецкого куль¬
турного трансфера.
Возможно, в общую категорию «институции» необходимо
также включить места географические, которые вследствие
присутствия в них большого количества эмигрантов, зани¬
мавших различное социальное положение, но взаимодей¬
ствовавших между собой, стали своеобразными мостиками
между Германией и Францией. Здесь прежде всего необхо¬
димо вспомнить город Бордо начала XVIII века, который
в это время принимал ганзейских купцов, доставлявших
вино и колониальные товары на северные рынки Европы,
а затем черпал в этих же колониях собственную политиче¬
скую и интеллектуальную элиту в XIX веке. В этой же связи
необходимо упомянуть Страсбург, а также еще менее в этом
плане изученные города: Шампань, Орлеан и даже Санари-
сюр-Мер — место, где останавливались антифашистские
писатели, бежавшие из гитлеровской Германии.
Исследование конъюнктуры, определяющей возмож¬
ность заимствования того или иного культурного блага,
делает проблематичным любое представление об идентич¬
ности, которую принимающий контекст якобы искажает,
равно как и о возможности повлиять на принимающую
культуру. Дабы окончательно отбросить эти категории,
1- Espagne М., Lagier R, Werner М. Le maitre de langue. Les premiers
enseignants d’allemand (1830-1850). Paris: Maison des sciences de Fhomme,
1991.
2- Cm.: Bollack J. Critique allemande de l’universite de France (Thiersch,
Hahn, Hillebrand) // Revue d’Allemagne. 1977. №9. P. 642-666.
67

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
которые слишком долго сковывали нашу мысль, важно
сосредоточиться на генезисе и функционировании чужих
референций. При этом исследовательская работа в обла¬
сти культурного трансфера не носит синхронический ха¬
рактер, она лишь представляет собой попытку понять сам
процесс усвоения чужого. Для этого существует множество
путей. Один из них, к которому мы еще вернемся, лежит
в области социологии. Речь идет о том, чтобы исследовать
деятельность групп, которые переносят из одного геогра¬
фического или символического пространства элементы
его системы в другую. Другой путь предполагает в большей
степени анализ генезиса различных дискурсов. Здесь важ¬
но, например, понять, каким образом внутри французского
пространства формируется отсылка к Германии, проана¬
лизировать ее, так сказать, филологически, подходя к ней
как к тексту своего рода коллективному. Становление дис¬
курсов не исключает индивидуальных размышлений, вы¬
бора собственной специфической позиции в отношении
Германии, которая в конечном счете также входит как часть
в единое целое. Культурные перекрестки, на которых об¬
ретает форму коллективный дискурс, представляют со¬
бой также место сосредоточения индивидуального опыта.
Вспомним, например, различные германские или герма¬
нофильские журналы XIX и XX веков1.
I. В первую очередь здесь следует упомянуть журнал «Этюд жерманик»
(«Etudes germaniques»), выходивший начиная с 1947 г. Его предше¬
ственником был журнал «Ревю жерманик» («Revue germanique»),
учрежденный в 1905 г. Из журналов XIX века важную роль сыгра¬
ли: «Библиотек альманд» («Bibliotheque allemande»), который вы¬
пускался начиная с 1826 г., в 1829 г. он был переименован в «Ну-
вель ревю жерманик» («Nouvelle revue germanique»), а также «Ревю
жерманик» («Revue germanique»), выходивший в 1835-1838 гг. также
и под названием «Ревю дю Нор» («Revue du Nord»). В 1858 г. Шарль
Дольфус и Огюст Нефцер снова начинают выпускать «Ревю жерма¬
ник» («Revue germanique»), который просуществует около десяти
лет. Напомним также, что в XVIII веке выходили журналы: «Биб¬
лиотек жерманик» («Bibliotheque germanique»), переименованный
впоследствии в «Журналь литтерер д’Альмань, де ла Сюис э дю
Нор» («Journal litteraire d’Allemagne, de la Suisse et du Nord»), а также
«Нувель библиотек жерманик» («Nouvelle bibliotheque germanique»),
издававшийся в Амстердаме с 1720 по 1760 г.
68

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
Помимо журналов укажем еще и на переписку, участники
которой распространяют в более или менее широком кругу
тексты, зачастую являющиеся отрывками или осколками
трудов, знаменующих собой важнейшее место зарождения
немецкой референции. Подобные сетевые медиаторы на са¬
мом деле немногочисленны, можно было бы даже составить
их карту. Среди них почетное место занимает переписка
Виктора Кузена, который в течение многих десятилетий
поддерживал связь между немецкой университетской на¬
укой, уверенной в своих научных достижениях в области
философии или филологии, и той французской средой, где
постепенно среди учеников Виктора Кузена проявили себя
те, кто стали настоящими культурными посредниками,
действительно компетентными переводчиками и «перевоз¬
чиками» культуры. Изучение данного урочища, в котором
формируется коллективный дискурс о Германии1, показы¬
вает, как сознательно Кузен избирал то, что находил нуж¬
ным импортировать, свидетельствуя одновременно о том
влиянии и безраздельном многолетнем контроле, который
он осуществлял над университетской наукой во Франции.
Упомянем в этой же связи корреспондентов Эдгара Кине1 2,
образующих своеобразную сеть, теснейшим образом свя¬
занную с традициями немецкой филологии и историцизма,
с одной стороны, и с французской историографией середи¬
ны века, с другой. Не менее значимая переписка Франсуа
Гизо также должна быть упомянута в данном контексте3.
Во всех этих случаях речь идет, конечно же, всего лишь
об археологических следах, остатках утерянного целого.
1. EspagneM., Werner М. Les correspondants allemands de Victor Cousin //
Hegel-Studien. 1986. P. 65-85. См. также: Lettres d’Allemagne. Victor
Cousin et les hegeliens/M. Espagne, M. Werner (ed.). Paris: Du Lerot,
1990. О Кузене см.: CottenJ.-P. Autour de Victor Cousin: Une politique
de la philosophic. Besangon, 1992; VermerenP. Victor Cousin. Lejeu de la
philosophic et de l’Etat. Paris: L'Harmattan, 1995; Victor Cousin Homo
theologoci-politicus. Philologie, philosophic, histoire litteraire/E. Fauquet
(ed.). Paris: Kime, 1997.
2. Переписка Эдгара Кине, целиком до сих пор еще не изданная, хра¬
нится в отделе рукописей Национальной библиотеки Франции.
3- Переписка Франсуа Г изо хранится в Национальных архивах. См.:
Werner М. Les correspondants allemands de Francois Guizot // Cahiers
d’etudes germaniques. 1987. № 13. P. 95-117.
69

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Для нас, однако, важно, что остатки эти всегда могут быть
дополнены, позволяя понять, например, какое политиче¬
ское применение элементам немецкой культуры нашли
во Франции сначала либерализм, а затем и республикан¬
ское светское правление.
Те, кто осуществляет культурный трансфер:
кое-что из социологии
Идеи, книги, типы поведения транслируются, как правило,
индивидами и еще чаще группами лиц, физически пересека¬
ющими границу. Понять немецкую составляющую француз¬
ской культуры означает подвергнуть социо-историческому
анализу зачастую крайне малочисленные группы. Реестр
паспортов лиц, отправляющихся в путешествие, дает избы¬
точное количество информации, в силу чего он использован
быть не может. Путешественники же, чьи следы пребыва¬
ния во Франции сохранились благодаря опубликованным
записям о совершенном ими путешествии, представляют
собой, наоборот, группу слишком малочисленную1. Доку¬
менты о натурализации являют собой материал гораздо
более богатый и многообразный, но в течение XIX века
процедура натурализации коснулась только определенной
части иностранцев, поселившихся во Франции. К тому же
разнообразие зарегистрированных таким обазом лиц не по¬
зволяет проводить серийных исследований. На самом деле
основные изменения, которые та или иная группа может
привнести в культурный контекст принимающей страны,
связаны, как правило, с социальной и профессиональной
деятельностью. Немецкие музыканты во Франции XVIII-
XIX веков, немецкие врачи в Париже XIX века очевидным
образом являют собой те социально-профессиональные
группы, от которых можно ожидать трансляции знания. Не¬
мецкие журналисты и книгоиздатели, владельцы книжных
I. Grosser Th. Reiseziel Frankreich. Deutsche Reiseliteratur vom Barock bis zur
Franzosischen Revolution. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1989; Barbey-
Say H. Le voyage de France en Allemagne de 1871 к 1914. Nancy: Presses
universitaires de Nancy, 1994.
70

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
магазинов в Париже периода Июльской монархии1, много¬
численные преподаватели немецкого языка, нашедшие
в 1830-е гг. работу во Франции1 2, банкиры периода Реставра¬
ции3, граверы и краснодеревщики, приехавшие с другого
берега Рейна еще до Революции4, — все они уже стали объ¬
ектом многочисленных исследований, что избавляет нас
от необходимости дополнительно говорить о воздействии
иностранных представителей тех или иных профессий
на принимающий контекст. Конечно же, неплохо было бы
сгруппировать, наподобие частей головоломки, следы при¬
сутствия той или иной социальной категории во француз¬
ском обществе, создав тем самым глобальную картину не¬
мецкого присутствия во Франции. Но, возможно, эта задача
останется на будущее, как и попытка найти всеобъемлющее
определение национальному, которое способно было бы транс¬
формировать рабочий концепт в существующую реальность.
Мы же сразу оговоримся: в отличие от сравнительной соци¬
ологии, социология культурного трансфера делает предме¬
том своего изучения только отдельные группы населения,
составляющие лишь часть общества обеих стран.
Трансфер и дисциплинарные границы
Когда какая-либо книга, теория, эстетическая тенденция пере¬
секают границу между двумя культурными пространствами
1. См.: Jeanblanc Н. Les libraires imprimeurs allemands a Paris sous la
monarchic de Juillet. Paris: CNRS-Editions, 1995. Немецкое книгоиз¬
дательство во Франции имеет длинную историю, как то показали
исследования Франца Стока, который сам был пастором немецкой
общины Парижа в период между двумя мировыми войнами. О пер¬
вых немецких книгоиздателях началаXVI века см.: StockF. Die ersten
deutschen Buchdrucker in Paris um 1500/Ansger Heckeroth, Hans-Walter
Stork (Hg.). Paris: Bonifatius, 1992.
2. Espagne M.y Lagier F.3 Werner M. Le maitre d’allemand. Les premiers
enseignants d’allemand (1830-1850). Paris: Maison des sciences de l’homme,
1991.
3- BarbierF. Finance et politique. La dynastie des Fould, XVIIIe—XIXe siecles.
Paris: Armand Colin, 1991.
4- Cm.: Deutsche in Frankreich, Franzosen in Deutschland, 1715-1789/J. Mondot,
J.-M. Valentin, J. Voss (Hg.). Sigmaringen: Thorbecke, 1992.
71

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и переходят, например, из Германии во Францию, то их значе¬
ние, определяемое контекстом, трансформируется уже от од¬
ного только этого перехода. При этом в данном превращении
традиционно усматривается воздействие национального
фактора, которому придается особая значимость по срав¬
нению со всеми прочими факторами трансверсального ха¬
рактера. Проникновение немецкой филологии во Францию
XIX века не исключает ни существования французской фило¬
логии, в основе которой лежит исторический метод, широко
применявшийся Школой хартий, ни существования в самой
Германии чисто риторического подхода к текстам. Риторика
и филология существуют на самом деле по обеим сторонам
границы, но их представляют различные научные сообще¬
ства. Разве бретонский крестьянин не более родственен кре¬
стьянину из Мекленбурга, нежели какому-либо парижскому
врачу или архитектору? Рассматривая критерий культур¬
но-национальной принадлежности как абсолютную реаль¬
ность или же субстанциализируя его, мы рискуем упустить
из виду необходимость более детального анализа, который
очертил бы зону возможного воздействия данного критерия.
Тем не менее пространству коммуникации, ограниченно¬
му сферой употребления национального языка, свойственна
тенденция к организации объектов знания в соответствии
с кодом, наделенным собственной имплицитной система¬
тичностью. Вовсе не обязательно, чтобы все было различ¬
ным по обе стороны границы, но даже минимальное смеще¬
ние изменяет место объекта в системе. Фихте не играет одну
и ту же роль во французской философии периода Третьей рес¬
публики и в немецкой философии вильгельмовской эпохи.
Ницше, которого изучал в 1914 г. Андлер, отличается от того
Ницше, которого могли читать в траншеях немецкие солдаты.
В то время как изучение судьбы культурного заимствова¬
ния в контексте воспринимающем ставит перед собой цель
определения произошедших в нем изменений, дистанциро¬
вания и отступления от оригинала, возможным представля¬
ется и другой подход. Параллельно с тем реальным освоени¬
ем немецкой философии, которое происходит во Франции
XIX века, отсылка к чужому позволяет сформировать соб¬
ственную национальную идеологию. Антисенсуалистская
72

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
интерпретация кантианства, предложенная Шарлем де Вил-
лером, весьма политическая «реконструкция» гегельянства,
пример которой дают нам работы Виктора Кузена (поправ¬
кой к ним стало увлечение Шеллингом Пьера Леру), — все
это вместе и создает французскую философию XIX века,
осознающую свою идентичность в дискурсе о Германии.
Интерес Ренана и де Литре к Д. Ф. Штраусу, история куль¬
туры Гердера, истолкованная Эдгаром Кине1, прочитыва-
ние Гегеля в свете социологии, предпринятое Ипполитом
Тэном, являются вехами культурного трансфера, который
не просто обогащает, но по-настоящему структурирует на¬
циональную идеологию.
История гуманитарных наук—дисциплина на самом деле
пока еще совсем молодая, представляющая собой благодат¬
ную почву для размышлений о национальном и ограничи¬
вающая предмет своего исследования определенным куль¬
турным ареалом,—могла бы, наоборот, продемонстрировать,
каким образом национальное возникает из восприятия, асси¬
миляции или отказа от чужого. Литературоведение во Фран¬
ции в XIX веке зиждется на традициях риторики, идущих
от школьного преподавания, наследующего методы препо¬
давания иезуитских колледжей. Традиции эти оказываются
обновлены за счет внимания, которое Идеологами было уде¬
лено структурам всеобщей грамматики, и, с другой стороны,
благодаря попытке привить историко-филологический под¬
ход к анализу текстов во Франции. Начиная с Гастона Пари¬
са и вплоть до Гюстава Лансона мы видим, как к изучению
французской литературы пытаются негласно применить
метод, в основе которого лежало бы изучение исторического
фона, языковых вариантов и рукописных источников. Отка¬
жемся ли мы от историцизма Лансона, перейдем ли к сугубо
филологическому анализу текстов — в любом случае куль¬
турная идентичность литературной критики во Франции
определяется ее связью с наукой о литературе, переживаю¬
щей расцвет в немецких университетах2.
1. Quinet Е. Introduction aux oeuvres de Herder // Herder. Idees sur la
philosophic de l’histoire de l’humanite. Paris: Levrault, 1827.
2. Werner M. Histoire litteraire contre Literaturgeschichte // Geneses. 1994.
No 14. P. 4-26; WernerM. A propos des voyages de philologues fran^ais en Al-
lemagne avant 1870: le cas de Gaston Paris et de Michel Breal // Les echanges
73

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Сеть культурных взаимодействий
и децентрирование
В основу межкультурной истории может быть положено на¬
блюдение за той или иной знаковой фигурой интеллекту¬
альной жизни страны в ее взаимоотношениях с чужими
культурами. Последнее позволяет доказать, что всякое соз¬
дание идентичности есть на самом деле сложная цепь преоб¬
разований чужих заимствований. Значимость гердеровской
референции в философии Эдгара Кине, важность немецкой
филологии для построения Ренаном своих теорий — все
это указывает на место, которое немецкая мысль занима¬
ет, во всех ее модификациях, во французской идеологии
XIX века. Подобный тип исследований, каким бы необхо¬
димым он ни был, выстраивается главным образом вокруг
личностей, чье влияние признано исключительным. Одна¬
ко при внимательном рассмотрении оказывается, что рядом
с ними обнаруживаются и менее значимые посредники, чьи
взаимоотношения и связи с известными личностями спо¬
собствуют круговороту различных типов поведения и идей.
Подобная сеть культурных взаимодействий, трансгресси¬
рующих все возможные границы, позволяет не только вос¬
создать социальную историю межкультурных отношений,
описать повседневную жизнь и микроисторию культурного
трансфера — она должна лечь в основу истории науки о ли¬
тературе или, на более общем уровне, подлинно межкультур¬
ной истории гуманитарных наук.
Необходимость подобной работы уже давала о себе знать
в частных историографических проектах, как, например,
в «Passagenwerk» Вальтера Беньямина, в котором культур¬
ная история Германии XX века филигранно прорисована
посредством обращения к истории французского общества
периода Июльской монархии и Второй империи. Книга
Карлхайнца Штирле, посвященная «Парижскому мифу»1,
представляет собой исследование литературного дискурса
universitaires franco-allemands du Moyen Age aux XXe siecle/Michel
Parisse (ed.). Paris: Editions recherches sur les civilsiations, 1991. P. 139—155.
1. Stierle K. Der Mythos von Paris. Zeichen und Bewuptsein der Stadt.
Mimchen; Wien: Carl Hanser Verlag, 1993.
74

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
о Париже начиная с Руссо и заканчивая Бодлером. Но ис¬
следование это, будучи своего рода продолжением поисков
Вальтера Беньямина, мыслится как анализ дискурса, суг-
гестируемого самим городом, осмысление того, что мож¬
но было бы назвать духом Парижа. И дело не только в том,
что в рефлексивности подобных исканий отчетливо про¬
ступает немецкий склад мышления — культурному транс¬
феру здесь уделяется особое внимание, в частности в главах,
посвященных жившим в Париже немцам — Генриху Гейне
и Людвигу Берне. Литературная история Парижа перерастает
в межкультурную историю. Изучение истории литературы
и межкультурной истории гуманитарных наук посредством
выявления сети культурных посредников предполагает, та¬
ким образом, операцию децентрирования. Литературные
герои, как и «герои» науки о литературе, вышедшие во все¬
оружии из мастерской, где формируется представление о на¬
циональном сознании, попадают в то, что именуется Панте¬
оном или Валгаллой; в любой момент они готовы вступить
в борьбу против посягательства на символическую террито¬
рию, каковой является национальная культура. Культ Гёте
в вильгельмовском Веймаре оказывается своебразным дове¬
ском культа Гюго; почитание Низара1 немыслимо без увлече¬
ния идеями ВильгельмаШерера2. В межкультурной истории
на смену героям-эпонимам приходят группы.
Если культурный трансфер должен вскрывать в идеале
включенность гетерогенных элементов в существующие
культурные системы, то в таком случае представляется со¬
вершенно обоснованным ограничиться строго определен¬
ным периодом, как это попытались сделать, например, Ганс-
Юрген Люзебринк и Рольф Райхардт3. Изучение словарей,
1. Дезире Низар (1806-1888), автор многотомной «Истории француз¬
ской литературы» (выходила в 1844-1861 гг.), был яростным защит¬
ником классического вкуса.
2. Об истории немецкой германистики в XIX веке см.: Wissenschafts-
geschichte der Germanistik im 19. Jahrhundert/FohrmanJ., Vosskamp W.
(Hg.). Stuttgart; Weimar: Metzler, 1994.
3- Kulturtransfer im Epochenumbruch. Frankreich — Deutschland 1770-
1815/H.-J. Liisebrink, R. Reichardt (Hg.). Leipzig: Leipziger Universi-
tatsverlag, 1997. Рецензию на данный труд см.: Liisebrink H.-JReich¬
ardt R. Histoire des concepts et transferts culturels 1770-1815. Note sur une
recherche // Geneses. 1994. № 14. P. 27-41.
75

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
появившихся в Германии на рубеже XVIII и XIX веков, дало
возможность констатировать семантический сдвиг, произо¬
шедший в немецком языке под воздействием новых реалий1.
Становление новых политических концептов можно про¬
следить на примере переводов на немецкий язык не только
идеологически маркированных текстов, но также — и осо¬
бенно — комедий, опер или даже просто книг, в заголовке
которых фигурирует магическое слово «Революция». Из¬
менения скорее семиологического, нежели семантического
характера прослеживаются в характере освещения казни
Людовика XVI1 2, находящей отголоски не только в газетных
статьях, но еще и в стихах, театральных пьесах и особенно
в изобразительном искусстве. Ибо изменение жанра, которое
происходит в результате трансфера, нередко соответствует
превращению текста в образ, листовку, гравюру3. Рассмотре¬
ние проблемы в строго ограниченных рамках конкретного
временного отрезка позволяет применить к ней различные
микрологические подходы, которые в своей совокупности
дают возможность вскрыть все те условия, которые опреде¬
ляют процесс переосмысления, символической перекоди¬
ровки того или иного культурного явления.
Попытку очертить те Интеллектуальные инструменты, ко¬
торые служат описанию культурного трансфера, мы должны,
возможно, завершить напоминанием о том, чем культурный
трансфер не является. Культурный трансфер не есть изуче¬
ние литературного влияния одного автора на другого, даже
если эти авторы принадлежат разным лингвистическим
ареалам. Во-первых, потому что понятие «влияние» смеща¬
ет динамику обмена, делая акцент не на том, кто сообщение
усваивает, а на том, кто его порождает, и потому еще, что оно
в гораздо большей степени предполагает, нежели действи¬
тельно демонстрирует существование непосредственной,
1. KeilhauerA. Begriffstransfer in franzosich-deutsch-franzosischen Worter-
biichern (1770-1815) 11 Kulturtransfer im Epochenumbruch. Frankreich —
Deutschland 1770-1815. S. 769-824.
2. WagnerM. Die Rezeption des «Konigsmordes» von 1793 in Deutschland //
Ibid. S. 239-257.
3. Lusebrink H.-J., Reichardt R. «Kauft schone Bilder, Kupferstichte...».
Illustrierte Flugblatter und franzosisch-deutscher Kulturtransfer 1600-
1830. Mainz: Verlag Hermann Schmidt, 1996.
76

ГЛАВА I. ГРАНИЦЫ ТОЛКОВАНИЯ ПОНЯТИЯ
почти магической связи между ними. К тому же понятие
влияния предполагает, что отношения между культурами
совершаются в однородном пространстве — пространстве
литературы, однородность которого весьма условна. В дей¬
ствительности природа посредничества, объясняющего, по¬
чему такой-то писатель вдохновился таким-то иностранным
автором, может быть различной, определяться путешестви¬
ями, историей распространения книг, системой преподава¬
ния и проч. Когда объект пересекает границу и переходит
из одной культурной системы в другую, обе эти системы
оказываются вовлеченными в процесс ресемантизации.
Культурный трансфер не представляет собой также пози¬
тивистского исследования изолированных исторических
конфигураций, которые способствуют зарождению точеч¬
ной исторической связи между двумя культурами. Встречи
Петра I с королем Польши и принцем-курфюстом Саксон¬
ским в Торгау недостаточно для того, чтобы можно было го¬
ворить о германо-русском культурном трансфере, даже если
эта встреча важна для истории двух стран. Точечные исто¬
рические отношения представляют собой только материал
для анализа. Объектом же культурного трансфера являются
широкие пласты культуры.
И уж тем более культурный трансфер не может сводиться
к каталогизации сравнений, будь то эстетического, научного
или социологического характера. Нас же будет интересовать
собственно природа сравнения, те многочисленные напла¬
стования, которое оно в себе содержит и которыми в конеч¬
ном счете и определяется.

Глава II
По ту сторону
компаративизма
Историография, особенно во франко-немецкой сфере,
слишком долго была ориентирована на модель, опре¬
деляющую изучаемые объекты при помощи нацио¬
нальных терминов. Возрастающее в последнее время число
компаративных подходов можно считать в этом смысле по¬
ложительным явлением, которое было подготовлено полве-
ка назад новаторскими работами Марка Блока («Феодальное
общество»), Фернана Броделя («Средиземноморье») и кото¬
рое находит себе все новых защитников1. Однако помимо
компаративистских штудий существуют и другие способы,
позволяющие избежать ограниченности историографии
национальными рамками. Думается, что компаративный
подход не может считаться основным научным инструмен¬
том в борьбе против историографического этноцентризма,
маркировавшего европейскую историю культур. И потому
не будет излишним подвергнуть его конструктивной кри¬
тике и выявить границы применения этого метода, чью на¬
I. См.: La storia comparata. Approcci e prospettive/Rossi P. (ed.). Milan:
Saggiatore, 1990. См. также более позднее исследование: Geschich-
te und Vergleich. Ansatze und Ergebnisse international vergleichender
Geshichtsforschung/H.G. Haupt, J. Kocka (Hg.). Frankfurt-am-Main:
Geschichts-Forshung, 1996. Во вступлении авторы сборника сами от¬
мечают тот факт, что сравнение, носящее достаточно обобщенный
характер, может, конечно же, служить определенной рамкой для по¬
литико-исторических исследований. Но при этом оно низводит
анализ до уровня простой иллюстрации собственных скрытых
предпосылок. Сделав заявление о достоинствах самого обыкно¬
венного, простого сравнения, авторы довольно быстро переходят
к тому, что они именуют «Beziehungsgeschichte», то есть к истории
отношений.
78

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
учную ценность мы, разумеется, не подвергаем сомнению.
Мы же здесь ограничимся несколькими тезисами и приме¬
рами, взятыми из историографии XIX века.
КОМПАРАТИВИЗМ ИСХОДИТ ИЗ ТЕЗИСА О СУЩЕСТВОВА¬
НИИ ЗАМКНУТЫХ КУЛЬТУРНЫХ ЗОН, СПЕЦИФИЧНОСТЬ
И ЗАКРЫТОСТЬ КОТОРЫХ ОН ПРЕОДОЛЕВАЕТ ПОСРЕД¬
СТВОМ ВВЕДЕНИЯ АБСТРАКТНЫХ КАТЕГОРИЙ
Что понимается под «сравнительной историографией»?
Первоначальное значение термина тривиально: частные
результаты анализа не могут оставаться такими, какие они
есть, но должны быть выведены на более общий уровень,
а для достижения этой цели сопоставлены между собой.
Выстраивание цепочек, являющееся основой любой на¬
учной деятельности, уже является своего рода сравнением.
К этому первичному значению добавляется более широкое
понимание термина: историография не должна более огра¬
ничиваться изучением национальной идентичности, она
должна выйти за ее рамки.
Сравнение двух объектов означает их противопоставле¬
ние, в которое первоначально входит перечисление одно¬
временно их сходств и различий. Целью же этого является
создание жесткой оппозиции, конструируемой, по правде
сказать, не без неизбежного при том смещения смыслов.
И впрямь, сравнению поддается ведь только то, что не яв¬
ляется смешанным. При сравнении какой-либо социальной
группы во Франции и в Германии не позволяется, например,
исключать фактор национальной принадлежности. Сравне¬
ние лишь укрепляет национальные различия, не позволяя
поставить их под сомнение.
Tertium comparationis между двумя элементами сравнения
является неизбежным. Однако подобное посредничество —
в том случае, когда сопоставляются различные нации, — не¬
редко приводит к доминированию какой-либо одной, наци¬
ональной точки зрения. Историк вынужден использовать
такие понятия, как «интеллектуалы, политики, преподава¬
тели, буржуа XIX века в Европе», которые представляют со¬
бой не столько вспомогательные средства анализа, сколько
79

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
новые ограничения, подозрительные универсалии. Когда же
мы отказываемся от использования этих слишком широ¬
ких категорий, то зачастую можем прийти к выводу о том,
что сравнивать уже больше нечего. Так, например, изучение
истории дуэли во Франции, в Германии и Англии1 демонстри¬
рует на самом деле лишь несовместимость систем ценностей
и гетерогенность кодов в различных культурных ареалах.
Основная проблема заключается в позиции наблюдателя.
Часто дело ограничивается сопоставлением себя с другим.
Уровень, на котором осуществляется сравнение, отражает
в таком случае субъективные и национальные характери¬
стики, проецирующиеся на сравнение. Немецкое исследова¬
ние европейской системы образования центральное место1 2
уделяет концепту Bildung (то есть образованию почти в ме¬
тафизическом смысле этого слова), тогда как французским
или английским исследователем данный концепт может даже
не упоминаться. История компаративизма во Франции на¬
чиная с XIX века показывает, что речь никогда не шла о том,
чтобы поставить под вопрос — при помощи сравнения —
легитимность собственного существования, но, напротив,
именно сравнение косвенным образом помогало отстоять
национальную точку зрения. Чтобы в этом убедиться, доста¬
точно ознакомиться с доводами в пользу французского язы¬
ка, выдвинутыми преподавателем зарубежной литературы:
Итальянский язык слишком мягкий, испанский слишком
звонкий; кстати, оба этих языка южные, то есть не слишком
приятные для органов слуха северных народов. К тому же на¬
циям, говорящим на этих языках, не удалось распростра¬
нить своего влияния, они, напротив, всем обязаны влиянию
иностранному. Немецкий язык я не принимаю во внима¬
ние по аналогичной причине: он слишком северный. Гру¬
бый и вместе с тем расплывчатый, он никогда не подойдет
1. Frevert U. Burgerlichkeit und Ehre. Zur Geschichte des Duells in England
und Deutschland // Btirgertum im 19. Jahrhundert/J. Kocka (Hg.). Bd. 3.
DTV, 1988. S. 101-140.
2. Handbuch der deutschen Bildungsgeschichte. Bd. III. 1800-1870. Von
der Neuordnung Deutschlands bis zur Griindung des deutschen
Rieches/K. E. Jeismann, R Lundgreen (Hg.). Mtinchen: Beck, 1987.
80

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
духу средиземноморских народов. Английский язык, также
по сути своей германский, правда, распространившийся
во всех уголках земли благодаря авантюрному характеру
нации, на нем говорящей, прижился, однако, только среди
представителей англосаксонской расы; широкое поле дея¬
тельности ему было предоставлено в Новом Свете, где он
оказался призванным приобщить к цивилизации целый
континент. Что же до славянских языков, то ничего о них
не скажу, ибо их не знаю <...> Итак, остается один лишь
французский язык1.
КОМПАРАТИВИЗМ ОПЕРИРУЕТ СИНХРОНИЧЕСКИМИ ПА¬
РАЛЛЕЛЯМИ; НЕ УЧИТЫВАЯ ДОЛЖНЫМ ОБРАЗОМ ХРОНОЛО¬
ГИЧЕСКУЮ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ ИХ ИНТЕРФЕРЕНЦИЙ
Объектами сопоставления становятся, как правило, те яв¬
ления культуры, которые в силу семантической схожести мо¬
гут рассматриваться как параллельные феномены. Но сами
эти явления составляют часть процесса развития, прости¬
рающегося на десятилетия и даже века. Если бы кто-то пред¬
принял попытку сопоставить библиотеки или роль церкви
во Франции и в Германии, ему наверняка бы открылся вну¬
шительный список структурных различий. Рассмотрен¬
ные по отдельности, они не представляют собой никакой
экспликативной ценности, так как место, занимаемое ими
в каждой из национальных культур, не подлежит синхрони¬
зации. Исследования, подобные тем, что предприняли Исаак
Шива и Утц Жегль («Этнология в зеркальном отражении»),
показали, что целые области исследования совпадают ис¬
ключительно на семантическом уровне, но ни в коем случае
не на уровне их функционирования в рассматриваемых
культурах. Если отбросить тот факт, что Volkskunde, как пра¬
вило, переводится на французский язык как ethnologie (эт¬
нология), то окажется, что в действительности у этнологии
и Volkskunde есть очень мало элементов для сопоставления.
I. Arnould Е. Essais de tl^orie et d’histoire. Paris: Durand, 1858. P. 321.
Об истории преподавания зарубежной культуры и литературы
во Франции см.: Espagne М. Le Paradigme de Petranger. Les chaires de
litterature etrangere au XIXe siecle. Paris: Cerf, 1993.
8l

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
До последнего времени две эти области занимали различное
место в обеих культурных системах. Впрочем, можем ли мы
быть уверенными в том, что наиболее истершиеся термины,
служащие и по сей день обозначению некоторых экономиче¬
ских механизмов или же отсылающие к ним, такие как «ры¬
ночная экономика» или же «управление человеческими ре¬
сурсами», отсылают и вправду к равновеликим означаемым
в Париже, Франкфурте или Котбусе?
Иногда с гораздо большей пользой удается сопоставить
те элементы культуры, которые вообще не обладают семан¬
тическим сходством. Немецкой филологии в системе наук
XIX века во Франции в наибольшей степени соответствуют
социальные науки, а философии — та политическая идео¬
логия, которой грешил Виктор Кузен1. Только с течением
времени становятся понятными структурные различия.
Сегменты же эволюции не удается так же легко привести
к общему знаменателю, как это делается с наблюдениями
синхронического характера.
Отсюда вытекает научная необходимость выбора таких
объектов исследования, в которых совпадения проявля¬
лись бы не только на формальном, но и на историческом
уровне. Вместо того чтобы сравнивать врачей, ремесленни¬
ков, торговцев и т.д. во Франции и в Германии, внимание
историков должно быть обращено, например, на деятель¬
ность немецких врачей, ремесленников и преподавателей1 2
во Франции.
В таком случае оказалось бы возможным:
— не упускать из виду историческую непрерывность, ре¬
зультатом которой является всякий точечный контакт двух
культур;
— проанализировать различия, обоснованные культур¬
ным контекстом;
— сопоставить горизонт семантического ожидания двух
сополагаемых терминов;
1. Espagne М., Werner М. Les correspondants allemands de Victor Cousin I I
Hegel-Studien, 1986. P. 65-85.
2. Espagne M., Lagier F., Werner M. Le maitre d’allemand. Les premiers
enseignants d’allemand (1830-1850). Paris: Maison des sciences de l’homme,
1991.
82

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
— учитывать сложную детерминированность контекста
французской культуры, воспринимающей какую-либо куль¬
турную ценность или же принимающей некую социальную
группу.
Если сравнения приводят чаще к антиисторическому ре¬
зультату, то точечные межкультурные контакты оказыва¬
ются, напротив, вовлечены в непрерывный исторический
процесс. Историк, внимание которого сосредотачивается
на группе посредников, например на немецкой колонии,
проживающей во Франции, должен суметь определить точку
встречи двух гетерогенных путей культурной эволюции —
точку встречи контекстов исходящей культуры и культуры
воспринимающей. Так, в торговых фирмах немецких ган¬
зейских городов во французских портах и особенно в городе
Бордо отражается, как в зеркале, история Франции и Гер¬
мании, которая в данном конкретном случае предстает уже
как единая история.
КОМПАРАТИВИЗМ ПРОТИВОПОСТАВЛЯЕТ СОЦИАЛЬНЫЕ
ГРУППЫ, ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ИЗУЧАТЬ МЕХАНИЗМЫ
АККУЛЬТУРАЦИИ
Изучение социальных слоев и прослоек, составляющих
европейское общество, является, бесспорно, делом полезным.
Источники доходов, рабочее время, условия гигиены, формы
организации, уровень рождаемости могут и должны учиты¬
ваться в сводных таблицах. Дополнительное значение этих
статистических данных состоит в том, чтобы проявить, сде¬
лать ощутимыми данные коллективные субъекты, создать
универсалии. Но признаемся, что всякая типология челове¬
ческих сообществ, не ставящая под сомнение собственный
метод, может быть заподозрена в произвольности и искус¬
ственной тяге к монументальности. И действительно, какое
значение для XIX века могло бы иметь параллельное сопо¬
ставление профессорского состава университетов по обе
стороны Рейна?
Свободный от априорных суждений взгляд может быть
направлен в особенности нате социальные группы, которые
находятся на грани исчезновения именно как автономные
83

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
единицы, рискуя раствориться в чужеродном контексте,
и которые именно поэтому должны стать приоритетны¬
ми объектами исследования подлинно наднациональной
историографии.
Так, например, немецкие печатники и немецкие вла¬
дельцы типографий в Париже XIX века внедрили во фран¬
цузскую практику технические новации, освоенные ими
еще в Германии, в результате чего трансформации подвер¬
глась не только их идентичность как издателей, но и поли¬
графический контекст страны их ассимиляции. Это наблю¬
дение распространяется также и на врачей, преподавателей,
художников, музыкантов, иллюстраторов1, фотографов1 2 не¬
мецкого происхождения, трудившихся во Франции.
Конфессиональное сообщество немецких евреев во Фран¬
ции до такой степени ассимилировалось с французскими
евреями, а внедрение во Франции «науки иудаизма» на¬
столько активно участвовало в формировании светского
сознания3, что к концу XIX века, когда началось дело Дрей¬
фуса, в народном сознании немцы нередко смешивались
с евреями. Сближение и даже взаимопроникновение со¬
циальных групп, сформировавшихся по обеим сторонам
франко-немецкой границы, оказывается возможным только
в относительно малых объемах, когда речь идет о численно
небольших группах. Но именно эти группы способствуют
преодолению, и не только абстрактному, устоявшихся на¬
циональных стереотипов.
Фундаментальный вклад методологического характера
в решение проблемы культурной метисации, не исчерпы¬
вающейся проблемами латино-индейской Америки, внес
Натан Вахтель, автор трудов «Возвращение предков» (1990)
и «Точка зрения побежденных» (1971), в которых вопросы
1. Приведем пример братьев Жоанно, которые создали своеобразный
канон изображения романтических сцен во Франции.
2. Например, братья Ройтлингер — фотографы, приехавшие из Карлс¬
руэ и работавшие в Париже начиная с 1850 г. См.: Bourgeron J.-P. Les
Reutlinger. Paris: Bourgeron, 1979.
3. Simon-Nahum P. La cite investie. La science du judaisme fran^ais et la
Republique. Paris: Cerf, 1991; Trautmann- Waller C. Philologie allemande
et tradition juive. Le parcours intellectuel de Leopold Zunz. Paris: Cerf,
1998.
84

были сформулированы в парадигматической опции: каким
образом общества в Америке в период, предшествующий
открытию Колумба, сумели сохранить, несмотря на заво¬
евание и активное заимствование чужих культурных благ,
только им свойственный менталитет? Каким образом мен¬
тальные структуры могут интерферировать, накладываться
одна на другую и с течением времени образовывать новую
комбинацию? Подобный вопрос, касающийся проблемы
профессиональных или религиозных сообществ, преодо¬
левающих узконациональную границу, может быть также
задан и рассмотрен в франко-немецком контексте. Для этого
необходимо было бы выделить группы иммигрантов и эми¬
грантов и изучить микровлияние, которое они могли оказать
на микроконтекст. Систематический анализ отчетов и досье
о натурализации в течение века, а также социальных, эконо¬
мических и культурных механизмов, которые они вскрыва¬
ют, мог бы предоставить богатый материал для подобного
рода микроанализа.
ОБЪЕКТОМ СРАВНЕНИЯ МОГУТ СТАТЬ, В ЧАСТНОСТИ, ТЕР¬
РИТОРИИ В РЯДЕ СЛУЧАЕВ АНАЛИЗ ОБЪЕКТИВНО СУЩЕ¬
СТВУЮЩИХ ОТНОШЕНИЙ ЕВРОПЕЙСКИХ ПРОСТРАНСТВ
МЕЖДУ СОБОЙ МОГ БЫ ПРОЛИТЬ СВЕТ НА ИХ СОЦИАЛЬНУЮ
И КУЛЬТУРНУЮ СТРУКТУРУ
В настоящее время в среде историков наблюдается тенден¬
ция сравнивать немецкие города и провинции с француз¬
скими городами и провинциями, одинаковыми по масштабу.
Подспудно эта тенденция возникала под воздействием брата¬
ния между городами, исполненного, судя по всему, всяческих
благих намерений. Выбор городов или провинций при этом
опирался на абстрактную систему критериев (количество жи¬
телей, роль индустриального сектора и т. д.). Можно было бы
говорить в этом случае об историографии, ориентированной
на соображения политического характера, от которой ожи¬
даются результаты в гражданской сфере. Результатом иссле¬
дования в таком случае становится реестр различий или же
совпадений между городами, начиная с уровня рождаемости
и заканчивая стилем управления предприятиями.
85

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
При анализе подобного рода велика, однако, вероятность
упустить из виду настоящую сетку культурных взаимоотно¬
шений. Сотрудничество Бордо, Нанта и Ганзейского союза
городов является результатом тесного сплетения факторов
экономического и культурного рода1. Недостаточно просто
сравнивать Бордо с Гамбургом и Бременом, необходимо про¬
анализировать историю малого географического простран¬
ства на карте Европы исходя из той роли, которую оно игра¬
ет в торговых коммуникациях. Навигация между Гасконью
и Восточной Пруссией очерчивает реальное культурное про¬
странство, объединенное коллективными экономическими
практиками, одинаковым семейным и религиозным пове¬
дением, беспрестанной перепиской. На карте Европы оста¬
ется еще много других непрочерченных векторов, в которых
сокрыто еще много загадок, как, например, путь, что ведет
из Парижа в Россию или в Польшу через Лейпциг и Дрезден.
Отношения, связывающие некоторые немецкие регионы
с Францией, также нуждаются в более подробном рассмо¬
трении с точки зрения социальной и культурной истории.
Конечно, социальную структуру Саксонии можно сравни¬
вать с любой французской провинцией. Но возможен и иной
подход к изучению истории этого региона, использующий
метод транснациональной историографии, предполага¬
ющий анализ формирования в Саксонии конкретных от
ношений с Францией. Придворная культура эпохи Августа
Сильного, история книги, революции XIX века, увиденные
глазами саксонцев, — все эти элементы свидетельствуют
о том, насколько сильна была французская составляющая
во внутренней истории Саксонии, насколько глубоко эта
составляющая была интегрирована в саксонские экономи
ческие и административные структуры. Что же касается
французской перспективы, то здесь довольно легко можно
обрисовать франко-немецкое культурное сообщество, цен
тральное место в котором занимает Саксония, во многом
I. EspagneM. Bordeaux-Baltique. La presence culturelle allemande a Bordeau x
aux XVIIIe et XIXe siecles. Paris: Editions du CNRS, 1991; Presence d<
lAllemagne a Bordeaux du siecle de Montaigne a la Seconde Guerre
mondiale/Ruiz Alain (ed). Bordeaux: Presses universitaires de Bordeaux
1997.
86

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
определяющая в XIX веке отношение Франции к Германии
вообще1. Подобная общность, очевидная при изучении при-
рейнского пространства, могла бы быть также результативно
выявлена на примере других регионов Германии, положив
начало не просто компаративной историографии, но исто¬
риографии подлинно бинациональной.
СРАВНЕНИЮ ПОДЛЕЖАТ ОБЪЕКТЫ, ПОЧИТАЮЩИЕСЯ
ИДЕНТИЧНЫМИ. ИЗ-ЗА ЭТОГО ОТ ВНИМАНИЯ НАБЛЮДА¬
ТЕЛЯ УСКОЛЬЗАЕТ ЧУЖАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ В СОЦИАЛЬ¬
НОЙ СТРУКТУРЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ
В основе сопоставления лежит выделение структур, вос¬
принимающихся как специфические, свойственные тому
национальному пространству, которое становится пред¬
метом изучения. Главным образом речь идет об элементах
культуры, способствующих кристаллизации национальной
памяти, иными словами, речь идет об «урочищах памяти»
в самом широком смысле слова (школьные здания, улицы,
мемориалы, библиотеки). Но при этом теряется из виду тот
факт, что память способна охватить не одно культурное про¬
странство, а несколько, точно так же как культовое соору¬
жение может быть значимо сразу для нескольких религий.
Мы могли бы перечислить многие франко-немецкие «уро¬
чища памяти»: Королевская библиотека в Париже, сыгравшая
столь важную роль в истории гуманитарных наук в Германии
в XIX веке; парижские улицы, подметавшиеся дворниками
из Гессена2; неоклассическая архитектура портового города
Бордо, отражающая вкусы приехавшей с Севера буржуазии.
Серия архитектурных памятников, от Gendarmenmarkt (ры¬
нок жандармерии), дорогой сердцу берлинских гугенотов,
до памятника «Битва народов» в Лейпциге, торжественно от¬
крытого накануне Первой мировой войны, дабы напомнить
г Von der Elbe bis an die Seine. Franzosisch-sachsischer Kulturtransfer im
18. und 19. Jahrhundert/Michel Espagne, Matthias Middell (Hg.). Leipzig:
Leipziger Universitats-Verlag, 1993.
2. Pabst W. Subproletarier auf Zeit: deutsche «Gastarbeiter» im Paris des
19. Jahrhunderts I I Deutsche im Ausland — Fremde in Deutschland.
Migration in Geschichte und Gegenwart/Klaus J. Bade (Hg.). Miinchen:
Beck, 1992.
87

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о пафосе освободительной войны, — все это общие урочища
памяти или по крайней мере те топосы, которые могли бы
изучаться подобным образом.
Для определения механизма действия межкультурной па¬
мяти представляется весьма полезной теория социальной
памяти, разработанная в 1920-е гг. Морисом Хальбваксом. Го¬
рода, улицы, архитектура и вся социальная надстройка суть
рассеянные следы, отсылающие к этой памяти. Подобные
переплетения мнемотехнических следов ни в коем случае
не характеризуют национальную идентичность, но, напро¬
тив, указывают на интерференцию и взаимопроникновение.
Лишь сугубое сравнение настраивает наши умы на раскол
памяти, разделение на национальные лагеря.
Местом хранения национальной памяти становятся в ос¬
новном исторические архивы и библиотеки. Порядок ар¬
хивных шифров создает для историографии неизбежную
классификационную основу, восходящую к временам Фран¬
цузской революции. Франко-немецкая историография и,
шире, межнациональная потребовали бы сперва разработ¬
ки, по крайней мере в теоретическом плане, нового проекта
организации архивов. Фронтальное изучение отчетов по на¬
турализации, паспортов, досье учебных стажировок, досье
переводчиков, преподавателей языка, следов эпистолярного
обмена, отчетов посольств и других объектов, по своей сути
двусторонних, предполагало бы выработку новых архиво-
ведческих категорий, во всяком случае, разработку концепта
новой транснациональной архивоведческой базы.
ПРИ СРАВНЕНИИ СНАЧАЛА ВЫДЕЛЯЮТСЯ РАЗЛИЧИЯ
И ТОЛЬКО ПОТОМ УЖЕ ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ. ТЕМ СА¬
МЫМ СУЩЕСТВУЮЩИЕ ИЗНАЧАЛЬНО НАПЛАСТОВАНИЯ
ЗАТУШЕВЫВАЮТ ПРОЦЕСС ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ
Осознание национальных различий само по себе являет¬
ся продуктом истории. Начало его восходит приблизитель¬
но ко второй половине XVIII века. До этого времени нация
являлась понятием вторичным и даже необязательным-
Когда же начинают сравниваться явления различных на
циональных культур, то появляется опасность осмысления
88

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
и разности как естественной данности и вместе с тем обяза¬
тельного условия для историка, приступающего к сравне¬
нию форм идентичности.
Появление оппозиций, усиление разногласий являются
признаками исторического процесса. Только попытка на¬
править процесс в противоположное русло — описать меха¬
низмы его генезиса — может позволить создать подлинное
наднациональное историографическое пространство. Такие
концепты, как язык, народ, нация, в Германии могут быть
продуктивно сопоставлены с французскими квазиэквива-
лентными им концептами только в том случае, если они
будут рассматриваться как немецкая деконструкция фран¬
цузской концептуальности. Так, например, разрыв между
немецкой филологической ученостью и французским пред¬
ставлением о культуре, наметившийся к концу XIX века,
может рассматриваться как один из центральных эпизодов
в истории гуманитарных наук. Ведь французская культура
стала ответом на дробность научного знания. Противопо¬
ложности должны рассматриваться тем самым в динамике.
Среди работ, изучающих проявление раскола в процес¬
се двустороннего взаимодействия культур, следует назвать
книгу Михаэля Жейзмана «Родина врага. Понятие врага
и представление о нации в Германии и во Франции в пери¬
од между 1792 и 1918 годами»1. В книге показано, что образ
врага в немецкой и французской прессе XIX века на самом
деле содержит очень мало информации о другом, выполняя
при этом более внутреннюю функцию. Без врага исчезла бы
национальная идентичность. Нет смысла сравнивать бед¬
ные, клишированные образы врага. И потому исследование
Жейзмана вскрывает, так сказать, функциональную необхо¬
димость раскола, как правило столь же произвольного, сколь
и неявного, а также этапы его углубления. Расхождения, рас¬
кол, размежевания очерчивают не только внешние границы,
они обладают еще и собственным генезисом и внутренней
функцией. Сравнения же stricto sensu зачастую лишь затем¬
няют понимание.
г Jeismann М. La patrie de l’ennemi. La notion d’ennemi national et la
representation de la nation en Allemagne et en France de 1792 a 1918. Paris:
CNRS-Editions, 1997.
89

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
В ТОМ СЛУЧАЕ, КОГДА НА ПЕРЫЙ ПЛАН ВЫДВИГАЮТСЯ
ЭЛЕМЕНТЫ СРАВНЕНИЯ, А НЕ ДИНАМИЧНОЕ ВЗАИМОДЕЙ¬
СТВИЕ ЭТИХ ЭЛЕМЕНТОВ МЕЖДУ СОБОЙ, ИСТОРИЯ СОЦИ¬
АЛЬНЫХ И ГУМАНИТАРНЫХ НАУК ВО ФРАНКО-НЕМЕЦКОМ
КУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ КОНСТАТИРУЕТ ЛИШЬ НЕ¬
ВОЗМОЖНОСТЬ КОММУНИКАЦИИ
Первым ученым, с именем которого отождествляется
немецкий университет XIX века, был Вильгельм фон Гум¬
больдт. Наиболее серьезным противоречием в его деятель¬
ности и по сей день остается проблема отношения Гумболь¬
дта к философии языка Идеологов. Вопрос о том, до какой
степени понятие Bildung уходит своими «нечистыми» кор¬
нями во французский сенсуализм XVIII века1, долгое время
считался в Германии запретным. С другой стороны, после
того как благодаря деятельности Виктора Кузена и его уче¬
ников во Франции широкое распространение получила
немецкая философия и в особенности кантиднство, фран¬
цузская светская секуляризированная идеология завершав¬
шегося XIX века обрела статус французской транспозиции
немецкого идеализма.
Научный дискурс о чужом во французских университе
тах начинает развиваться благодаря проникновению не¬
мецкой филологии, в результате чего ключевые позиции
в этом процессе занимают немецкоязычные преподавате
ли. Это филологическое открытие чужих культур в конце
концов изменяет отношение ученых к самой французской
культуре. Изучение провансальской и кельтской культуры
представляет собой не что иное, как использование во Фран¬
ции интеллектуального инструментария, уже получивше
го апробацию в немецких университетах1 2. Без Гумбольдта,
возможно, не появились бы так рано региональные иссле
дования баскской культуры, а без баварца Иоганна Гаспа
1. См., в частности: AarsleffH. From Locke to Saussure. Essays on the Study ol
Language and Intellectual History. Minneapolis: University of Minneapolis
Press, 1982; TrabantJ. Apeliotes oder Der Sinn der Sprache. Wilhelm von
Humboldts Sprachbild. Miinchen: Fink, 1986.
2. EspagneM. Le paradigme de l’etranger. Les chaires de litterature etrangerr
au XIXe siecle. Paris: Cerf, 1993.
90

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
ра Цойса1 — кельтской. Известно, что Практическая школа
высших исследований, созданная по инициативе таких гер¬
манистов, как, например, Мишель Бреаль, была задумана
как попытка привить в Париже методы исследования, раз¬
работанные в Германии.
Сравнительное изучение школьной и университетской
систем в Германии и во Франции и по сей день смогло лишь
констатировать отсутствие сходства. И тем самым оказалось
заретушированным то внутреннее взаимодействие между
ними, которое обусловило во многом их внутренний ди¬
намизм. Конечно, труды Кристофа Шарля о европейских
интеллектуалах2 убедительно доказали возможность срав¬
нительного сопоставления, выявив случаи расхождения
в изучении литературного процесса, в численном соотно¬
шении преподавателей и студентов, в территориальном
распределении преподавателей и писателей. И все же уста¬
новление всех этих расхождений порой вынуждает историка
оставлять без внимания специфические данные, характер¬
ные для изучаемых обществ. Напротив, попытка показать,
что две означенные научные традиции вовсе не являются
независимыми, но могут быть объяснены взаимодействием
друг с другом или даже сознательным расхождением, мог¬
ла бы быть не менее перспективной. Именно такой подход
способен прояснить и даже преодолеть асимметрию обеих
педагогических систем, выявив сокрытую в них динамику.
В СРАВНЕНИЯХ ВСЕГДА ДОМИНИРУЕТ НАЦИОНАЛЬНАЯ
ТОЧКА ЗРЕНИЯ,; ЧЕМ БОЛЕЕ МЫ СРАВНИВАЕМ, ТЕМ БО¬
ЛЕЕ УСИЛИВАЕТСЯ НАЦИОНАЛЬНОЕ ЧУВСТВО,. И ПОТОМУ
ЗАДАЧА ИСТОРИКА ДОЛЖНА ЗАКЛЮЧАТЬСЯ В ИЗУЧЕНИИ
ЧУЖЕРОДНЫХ ЭЛЕМЕНТОВ, УЧАСТВУЮЩИХ В ПРОЦЕССЕ
КОНСТИТУИРОВАНИЯ РАЗЛИЧНЫХ КОНЦЕПТОВ НАЦИИ
Невозможно помыслить сравнительную историографию
без оперирования понятием «нация». Существует, однако,
оппозиция между понятием «нация-государство» и понятием
L ZpussJ.K. Grammatica celtica. Leipzig: Weidmann, 1853. 2 vol.
Charle C. Les intellectuels en Europe au XIXe siecle. Essai d’histoire com-
рагёе. Paris: Seuil, 1996.
91

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
«нация», в основе которого лежит языковой параметр, ины¬
ми словами, оппозиция между французской и немецкой мо¬
делями нации1. Тем самым любое сравнение, приводящее
к противопоставлению двух этих парадигм, в конечном счете
может быть приравнено к оценочному суждению.
Случается, однако, так, что в исторической реальности
нация-государство начинает осмысляться как нация этно¬
лингвистическая либо, наоборот, нация этнолингвисти¬
ческая — как нация-государство. Случается, что концепт
нации-государства во французском понимании проеци¬
руется на немецкую ситуацию. Как только мы начинаем
сравнивать Францию и Германию в исторический отрезок
времени, предшествующий 1870 г., мы упускаем из внимания
тот факт, что в то время просто не существовало Германии
как централизованного государства в том значении, каким
его наделяют французы.
Концепт «нация» является историческим конструктом.
И тем не менее историками редко упоминается тот факт,
что случаи французского и немецкого употребления слова
«нация» начали взаимообогащать друг друга уже в период
Французской революции. После того как французский народ
присвоил себе универсалистский концепт нации, провозгла¬
шенный революцией, Фихте—в сущности истый якобинец,
как не устает повторять его биограф Ксавье Леон, — почув¬
ствовал себя обязанным встать на защиту прав другого наро¬
да — своего, немецкого. Определение нации, предложенное
впоследствии Ренаном, вряд ли можно понять без учета его
скрытого желания выступить против этнолингвистических
амбиций Германии. Для ряда переходных периодов понятие
«нация» также должно рассматриваться в качестве концепта
межкультурного, почти что диалогического.
Осмысление нации, будучи процессом двусторонним,
не может рассматриваться исключительно с историко-поли¬
тической или идеологической точки зрения. В этой динами¬
ке социо-политическая составляющая, выходящая за рамки
обыкновенного юридического формализма, также играет за
метнуюроль. Когда мы принимаем какое-либо определение
I. Brubaker R. Citizenship and Nationhood in France and Germany.
Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1992.
92

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
нации, не являющееся более исключительно национальным,
то более заметным становится неразличимость и даже ча¬
стая взаимоподменяемость того, что традиционно называ¬
ется базисом и надстройкой. Для реконструкции причинной
связи, выявления процесса взаимной подпитки различных,
друг от друга независимых представлений о нации совер¬
шенно неуместно применять сравнительный метод, кото¬
рый дает картину лишь текущей ситуации.
КОМПАРАТИВИЗМ ПРЕДПОЛАГАЕТ ИНОГДА ТАКИЕ ИССЛЕ¬
ДОВАТЕЛЬСКИЕ МЕТОДИКИ, КОТОРЫЕ НЕ ИМЕЮТ НИЧЕГО
ОБЩЕГО СО СРАВНЕНИЕМ И ОТВЕЧАЮТ СКОРЕЕ ПРИНЦИПУ
КУЛЬТУРНОГО ТРАНСФЕРА
Когда основатели школы «Анналов» призывали историков
искать те точки соприкосновения, которые существуют между
различными обществами, а также общие корни националь¬
ного разнообразия, то они ни в коем случае не выступали
за сравнение в узком смысле слова, но за единую историче¬
скую точку зрения, за универсальную, всеобщую историю.
Если попытаться определить количество книг, проходив¬
ших через таможню в Страсбурге, или же понять, как сак¬
сонец Отто Лоренц занимался распространением библио¬
графической науки во Франции XIX века, или же просто
проанализировать демографическую статистику эмиграции,
то можно заключить, что речь не идет о сравнении как та¬
ковом, но о размывании четких границ этноцентрической
историографии.
Во Франции в XIX веке наблюдается удивительный
всплеск интереса к книгам по зарубежной истории. Список
исторических трудов об Англии или Италии, выпущенных
в это время, на самом деле впечатляет. Приведем только не¬
сколько примеров: это и история Флоренции в девяти томах
Томми Перрана1, и десятитомная история итальянской лите¬
ратуры идеолога Пьера Луи Женгене2. В этих исторических
трудах многое рассматривается сквозь немецкую призму. *•*• Perrens К Т. Histoire de Florence depuis ses origines jusqu a la chute de la
Republique (1531). Paris: Hachette, 1877-1891.9 vol.
2. Histoire de la litterature italienne. Paris: L. G. Michaud, 1811-1819.
93

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Первая история испанской литературы во Франции была
сделанным в начале XIX века переводом книги гёттинген¬
ского профессора Фридриха Бутеверка. С 1860-х гг. видение
Италии во Франции определялось во многом книгой Якоба
Буркхардта о Ренессансе. Эта жажда интеллектуального при¬
своения чужого, совершаемого интеллектуальным инстру¬
ментарием, заимствованным из Германии, не имеет ничего
общего со сравнением.
Чрезвычайно поучительно проследить на примере не¬
скольких серийных изданий коллективных трудов, по¬
явившихся в течение десяти последних лет, частотность
ссылки на сравнение как на методологическую установку.
Журнал «Geneses», выходящий с 1990 г. и сотрудничающий
с широким кругом иностранных авторов, демонстративно
избегает как использования самого термина «сравнение»,
так и скрывающейся за ним операции, несмотря на то
что в сферу его проблематики входит освещение межна¬
циональных контактов. Другой пример — лейпцигский
журнал «Comparativ», позиционирующий себя как орган
по изучению всеобщей истории и сравнительному исследо¬
ванию обществ, во многом развивавший идеи Карла Ламп-
рехта1. Журнал, начавший выходить в 1991 г., очень быстро
выпустил специальный номер, посвященный франко-не¬
мецким связям1 2. Однако этот номер оказался посвящен
в основном вопросам рецепции, проблемам социально-по¬
литического характера в Германии XVIII века, а также —
шире — вопросам, связанным с эпохой Просвещения. Так¬
же и последующие номера этого журнала если и пытались
разорвать путы узконационального подхода, то делали это
отнюдь не посредством сравнения.
Историк Юрген Кока опубликовал труд «История буржу¬
азии в XIX веке. Германия в сравнении с Европой»3. В него
вошли работы известных немецких ученых, некоторые
1. О Лампрехте см.: Chickering R. Karl Lamprecht. A German Academic
Life (1856-1925). New Jersey: Humanity Press, 1993.
2. Comparativ. Leipziger Beitrage zur Universalgeschichte und vergleichenden
Gesellschaftsforschung. 1992. №4.
3. Коска J. Biirgertum im 19. Jahrhundert. Deutschland im europaischen
Vergleich. Miinchen: DTV, 1988.
94

ГЛАВА II. ПО ТУ СТОРОНУ КОМПАРАТИВИЗМА
из которых считают себя компаративистами. В данном слу¬
чае сравнительный метод понадобился потому, что tertium
comparationis, каковым является концепт европейской бур¬
жуазии, представляет собой настолько общее понятие и по¬
лучил настолько широкое распространение, что некоторых
авторов сборника это могло бы смутить. В остальном же —
и на это указывает уже сам заголовок книги — отправной
точкой размышления стала все же Германия.
Коллективный труд «Революция, Франция и Германия.
Две противоположные модели социальных перемен?», из¬
данный в 1989 г. в Париже под редакцией Гельмута Бердинга,
Этьена Франсуа и Ганса Петера Ульмана, ни в коем случае,
несмотря на свой заголовок, не базируется на сравнении.
Исключение составляет лишь статья Этьена Франсуа, кото¬
рый, однако, подчеркивает, с одной стороны, всю тщетность
самой идеи сравнения, а с другой — показывает, до какой
степени французская и немецкая культурные модели пере¬
плетаются между собой.
Метод «сравнительного изучения» может, вне всяких
сомнений, дать положительные результаты, если пони¬
мать под ним систематическое расширение исследова¬
тельского поля, преодолевающее границы национально¬
го1. Но сравнение как метод ни в коем случае не должно
применяться вне критического к нему подхода, даже если
это применение составляет одну из стратегий культурной
политики. В истории культуры теория культурного транс¬
фера являет собой тем самым методологическую поправку
к компаративизму.
Наконец, необходимо отметить, что если гумани¬
тарные и социальные науки и рассматривают компара¬
тивизм в качестве современной методологической базы,
то их собственный генезис может изучаться лишь как серия
г Отметим, что уже прежние компаративисты, такие как Фернан
Бальдансперже, Эдмон Эгли и даже Клод Пишуа, в большинстве
случаев отходили от компаративизма в строгом смысле этого сло¬
ва и приближались к изучению культурного трансфера, изучая
многочисленных проводников и посредников обмена между Фран¬
цией и Германией. В сфере компаративизма их удерживала исклю¬
чительно потребность оставаться в пространстве литературных
исследований.
95

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
последовательных трансферов, поскольку сама история
дисциплин, входящих в круг гуманитарных наук, является
одним из наиболее плодотворных способов изучения инте¬
ресующего нас вопроса.

Глава III
Немецкая составляющая
гуманитарных
и социальных наук
во Франции
Анализируя процесс появления на рубеже XIX и XX ве¬
ков исследований по зарубежной литературе, мы стал¬
киваемся, с одной стороны, с процессом дифференци¬
ации дисциплины, разделением «зарубежной литературы»,
существовавшей как дисциплина во Франции еще с 1830 г.,
на ряд частных литератур, и, с другой стороны, с появлением
новых направлений, стремящихся утвердиться в сфере гу¬
манитарных знаний. При этом история гуманитарных наук
во Франции в XIX веке свидетельствует о том, до какой степе¬
ни присутствие Германии было в ней значительным, причем
даже вне зависимости от того, заканчивалось ли оно полным
ее отрицанием или же заимствованием новых, пришедших
из Германии методов1. Именно поэтому такая наука, как гер¬
манистика, имеющая своим объектом немецкое культурное
пространство, может занимать одновременно центральное
и периферическое место. Ибо большинство гуманитарных
наук на рубеже веков, начиная с философии и заканчивая
историографией и социологией, так или иначе были связа¬
ны с Германией, и они ни в коей мере не желали уступить эту
часть своей идентичности и права на существование другим
дисциплинам. Вездесущность немецкой референции про¬
является даже в тех предельных случаях, каковым является
I- EspagneM, Le Paradigme de Petranger. Les chaires de litterature etrangere
au XIXe siecle. Paris: Gerf, 1993. См. также: Charle Ch. Les intellectuels en
Europe au XIXe siecle. Essai d’histoire comparee. Paris: Seuil, 1996.
97

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР*
пример филолога-романистаРеймонаБонафу, одного из пер¬
вых представителей итальянистики во Франции. Его на¬
учная карьера началась с того, что в Лейпциге он написал
диссертацию, посвященную творчеству Генриха фон Клей-
ста, и защитил ее в Париже в 1894 г.1 Можно было бы также
привести схожий пример с испанисткой Камиллой Пито-
ле, которая после своего пребывания в Германии написала
диссертацию о месте и роли Испании в творчестве Лессинга.
Немецкая составляющая гуманитарных и особенно соци¬
альных наук на рубеже XIX и XX веков определяется не толь¬
ко выдающимися произведениями немецкой литературы,
перевод которых на французский язык находил всеобщее
признание. Мы не будем здесь подробно говорить —настоль¬
ко это широко известно — о той роли, которую поражение
Франции во Франко-прусской войне 1870 г. сыграло в про¬
буждении интереса к Германии, а также о существовавшей
начиная с 1880-х гг. и вплоть до конца столетия традиции
посылать лучших студентов и молодых университетских
преподавателей в Германию для ознакомления с организа¬
цией там научно-исследовательской работы. Формирова¬
ние немецкой референции было также результатом подчас
неприметных фактов посредничества, изучение которых
в полной мере представляется почти непосильной задачей.
Немецкая составляющая присутствовала и в коллективном
дискурсе, проявлявшемся в произведениях ныне малоиз¬
вестных, но которые читались в те времена. Их терпеливое
изучение могло бы составить богатую базу для понимания
того, как функционировала и транслировалась немецкая
референция. Среди этих полузабытых авторов следова¬
ло бы назвать и подругу Генриха Гейне, а затем Ипполита
Тэна Элизу Криниц (Камиллу Зельден), которая, не удов¬
летворившись скромной ролью информанта о Германии,
сама стала автором множества текстов и трудов, в которых
стремилась отразить дух Германии своего времени, то есть
Германии 1860-х гг.1 2
1. Bonafous R. Henri de Kleist, sa vie et ses oeuvres. Paris: Hachette, 1894.
2. Wright J. Un intermediate entre Pesprit germanique et Pesprit fran^ais
sous le Second Empire, Camille Selden. Sa vie, son oeuvre. Paris: Champioi i,
I93i-
98

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
Преподаватели немецкого языка и немецкой
культуры во французских университетах
В латентном посредничестве между Германией и Францией
особое место принадлежит университетским преподавате¬
лям, владеющим немецким языком. Речь в данном случае
идет о германофонах1, среди которых выделяются две груп¬
пы: эльзасцев и лотарингцев — и французов, воспитанных
на немецкой культуре.
Французские профессора высшей школы эльзасско-ло¬
тарингского происхождения почитались в XIX веке если
не немцами, то по крайней мере основными проводниками
немецкой культуры во Франции. Первые германисты, зани¬
мавшие начиная с 1900-х гг. кафедры зарубежной литерату¬
ры, структура которых претерпевала в то время изменения,
были родом из Эльзаса и Лотарингии: их имена — Лихтен-
берже, Анд лер, Бальдансперже—в достаточной мере говорят
сами за себя. Эти германисты предпочли в конечном счете
жить во Франции, участвовать в национальных конкурсах
(конкурс на получение звания агреже, конкурс в Высшую
нормальную школу), свои диссертации они писали на фран¬
цузском языке. Определенный разрыв, существовавший
между их родной культурой и полученным ими образова¬
нием, побуждал их его осмысливать, делать его предметом
университетского преподавания и направлять зарождаю¬
щуюся университетскую германистику в русло изучения не¬
мецкой культуры2, в то время как в предшествующий период
немецкое присутствие в XIX веке утверждалось скорее в дис¬
циплинах филологических3. Интересен в этом смысле слу¬
чай Августа Эрхарда (родился в Фегерсхайме, Нижний Рейн,
в 1861 г. и умер в 1933 г.). Он поступил в Высшую нормаль¬
ную школу в 1880 г. Две его диссертации компаративистской
г Pitollet С. Contribution a l’etude de Phispanisme de G.E. Lessing. Paris:
Alcan, 1909.
2. Cm.: GrandjoncJ. Einige Daten und Thesen zur Frage: was verstehen die
franzosischen Germanisten unter «Civilisation allemande»? // Dokumen-
tationen und Materialien zum deutsch-franzosischen Germanistentreffen,
1987. Bonn: DAAD, 1988. S. 483-498.
3- EspagneM. Deutsche Philologie und franzosische Geistwissenschaften im
19. Jahrhundert // Ibid. S. 538-555.
99

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
направленности, защищенные в 1888 г., назывались соответ¬
ственно «Комедии Мольера в Германии» и «De vocabulis latinis
quae germanica lingua assumpsit». Защита диссертаций дала
ему возможность преподавать зарубежную литературу снача¬
ла в университете Клермона, а затем, с 1905 г., немецкий язык
и немецкую литературу в Лионском университете. В1893 г. он
опубликовал путевые заметки «От Клермона до Мюнхена»
и написал несколько работ о Рихарде Вагнере. Он является
также автором исследования о драматургии Грильпарцера
(1900), биографии «Князь Пюклер-Мускау» (1927-1928, в 2 т.),
переводчиком Шиллера. Связь Эрхарда с Германией была
весьма тесной, так как его брат Леон Эрхард, оставшийся
в Эльзасе, стал в 1882 г. священником в Страсбурге, а потом,
после окончания университета, защитил в 1891 г. диссерта¬
цию в Гейдельберге, в то самое время, когда Август Эрхард
преподавал в Клермоне. Диссертация Леона Эрхарда, посвя¬
щенная изучению исторических источников «Максим» Ла¬
рошфуко, уже одним своим названием свидетельствует о той
двойственной ситуации, в которой находился автор. Что ка¬
сается Августа Эрхарда, то ему было предложено в 1919 г.
написать еще и краткую историю Лионского университета,
работу и функционирование которого он должен был про¬
анализировать. Характерно, что в написанной им книге он
встает на защиту французского типа университетского пре¬
подавания XIX века, причем таким анахроническим обра¬
зом, что за ним нельзя не увидеть мазохистского подавления
того, что в некоторой степени составляло его собственную
идентичность:
Публичное образование само по себе не является непозволи¬
тельной роскошью: оно становится таковым только в руках
посредственных и тщеславных преподавателей. На самом же
деле оно вполне может отвечать нашим самым лучшим
национальным традициям. Французский дух, которому
свойственно искать правду и точность, любит представлять
на всеобщее обозрение только точно установленные факты.
После их внимательного анализа он выводит общую идею.
Последняя, что бы про нее ни говорили, не является хрупким
продуктом воображения, испаряющимся подобно мыльном)
ЮО

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
пузырю. Общая идея являет собой скорее элемент проявле¬
ния высшей жизни, которая в реальности обнаруживается
посредством медитации, возвращая нас к вечным принци¬
пам Правды, Добра и Красоты. Франция является страной,
где гуманитарные науки всегда находили себе самых ярых
приверженцев. Условимся же понимать под этим термином
занятия, которые формируют душу, которые заняли три¬
умфальное место в эпоху Ренессанса; они породили нашего
«honnete homme» XVII века, этот образцовый продукт под¬
линно гуманистической цивилизации, и они же породили
в XVIII веке взрыв революционного идеализма. Нельзя допу¬
стить, чтобы в наших университетах тяжеловесная ученость
сломила бы полет мысли и заставила бы ее повиноваться
раболепным нуждам близоруких педантов. Французская
наука — это не немецкая наука. Она настолько же щедра,
насколько прочна. Она движется к звездам, тогда как Kultur
стала преступной1.
Не все эльзасцы и лотарингцы становились германистами.
Так, Эмиль Гебхарт (1839, Нанси —1908, Париж), выпускник
Высшей школы в Афинах, в начале 1860-х гг. преподавал
в Сорбонне романские литературы. Ничто, казалось бы, не за¬
ставляло его пропагандировать образ Германии во Франции.
Более того, во Франции у него даже была репутация человека,
предпочитающего яркие формулировки тщательной про¬
верке фактов. К тому же большая часть его книг посвящена
Италии. И тем не менее при чтении его труда «Истоки Воз¬
рождения» (1879) становится очевидным, что проблематика
книги Якоба Буркхардта «Культура Ренессанса в Италии»
(1860) была ему очень хорошо знакома. В 1879 г. он продолжа¬
ет ссылаться на немецкое издание буркхардтовского труда,
тогда как его перевод на французский язык к тому времени
уже был издан. Эмиль Грюкер, родившийся в Страсбурге
в 1828 г., профессор кафедры зарубежной литературы в Нан¬
си, автор истории немецких эстетических и литературных
теорий и доктрин2, стал в 1852 г. одним из тех посредников,
г EhrhardA. L’Universite de Lyon. Lyon: A. Rey, 1919.
2. Grucker E. Histoire des doctrines litteraires et esthetiques en Allemagne.
Paris: Berger-Levrault, 1883-1896. 2 vol. IOIIOI

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в которых так нуждался Виктор Кузен для укрепления свя¬
зей с зарейнскими территориями. Жозеф Вильм (1790-1852),
университетский инспектор, автор четырех томов истории
немецкой философии1, а также переводчик А.-Ф. Вильмена
на немецкий язык, также входил в число тех, кто поставлял
Виктору Кузену сведения о новейшей немецкой философии.
Все эти разнородные примеры демонстрируют широкую
гамму возможностей немецкого посредничества во Франции.
Если большинство эльзасцев и лотарингцев, преподавав¬
ших в XIX веке во французских университетах, находились
во внутреннем противоречии с германской составляющей
их собственной культуры, то биографические заметки Жана
Швайгхойзера (1742-1830), профессора логики и метафизи¬
ки в Страсбурге начиная с 1770 г., затем, с 1775 г., профессора
греческой литературы в том же университете, ставшего в пе¬
риод между 1809 и 1824 гг. еще и деканом филологического
факультета, рассеивают все сомнения: сам он подчеркивает,
что он немецкий филолог — эпитет, который мог бы быть
применен также и к его сыну Жану-Жофрею Швайгхойзе-
ру (1776-1844), ставшему его преемником на кафедре грече¬
ской литературы. Список его немецких корреспондентов,
от Гумбольдта до Шлегеля, Кройцера и Нибура, отража¬
ет немецкую интеллектуальную жизнь его времени1 2. Жак
Матер (1791-1864), учившийся у Шульце, Бутеверка, Хирена
и Эйхгорна, прежде чем стать профессором на богословском
факультете (1820-1828), не ограничился работой в Страс¬
бурге, но стал в 1832 г. генеральным инспектором образова¬
ния и в период Июльской монархии ездил по французским
провинциям, устанавливая нормы преподавания в коро¬
левских колледжах, в которых, однако, «филология» явно
доминировала над риторикой. Еще одним теологом был
Эдуард Ройсс3 (1804-1891). Родом из Страсбурга, в 1829 г. он
1. WillmJ. Histoire de la philosophic allemande depuis Kant jusqu’a Hegel.
Paris: Ladrange, 1846-1849.4 vol.
2. Эта переписка хранится в Муниципальной библиотеке города
Нанси.
3. Сын Эдуарда Ройсса Родольф Эрнст Ройсс (Реусс) (1841-1924) получил
степень доктора наук в Гёттингене в 1864 г., а с 1873 г. был библио¬
текарем в Страсбурге. В 1896 г. стал профессором Школы высших
исследований.
102

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
становится профессором богословия в родном городе. Свое
образование он получил в Германии и работы публико¬
вал большей частью на немецком языке. Его либеральные
взгляды, объясняющие помощь, которую он оказал своему
кузену Георгу Бюхнеру1, когда тот искал убежища в Страсбур¬
ге, стали причиной сложно складывающихся отношений
с начальством Страсбургского университета. Эдуард Ройсс
издавал в начале 1830-х гг. ежедневную либеральную газету
«L’Alsace constitutionelle». Луи-Огюст Эмли (Himly) (1823-1906),
родственник семьи Бюхнер — Ройсс, также был взращен
на немецкой культуре, годы учения он провел в универси¬
тетах Берлина, Халле и Гёттингена. Однако этот уроженец
Страсбурга, сын пастора, член консистории Аугсбургского
собрания, специалист по средневековой истории, с 1850 г.
стал заниматься научными исследованиями, сделав свою
научную карьеру на филологическом факультете Париж¬
ского университета. Президент общества Школы хартий
в 1869-1870 гг., в период между 1881 и 1898 гг., этот ключевой
период в истории франко-немецких отношений, он стал
еще и деканом филологического факультета Парижского
университета. В отличие от Швайгхойзера, Эмли являет
собой прекрасный пример интеграции во французскую ин¬
ституциональную систему. Число германофонов среди про¬
фессоров и преподавателей в сфере высшего образования
в Париже последней четверти XIX века оказалось в результа¬
те равновеликим тем усилиям, которые направлялись на то,
чтобы опровергнуть факт немецкого присутствия в эпоху
назревающего конфликта.
Французская университетская система насчитывала
в XIX веке определенное количество профессоров, кото¬
рые по различным причинам, будь то их принадлежность
к немецкоязычному меньшинству или же их проживание
в течение многих лет в Германии, имели «немецкую био¬
графию». Хотя с юридической точки зрения они считались
г Об отношениях, связывающих семью Бюхнер и Ройсс (Реусс), а также
о разнообразных ответвлениях семейного древа этой франко-не¬
мецкой семьи можно найти необходимую информацию в каталоге
выставки, посвященной Бюхнеру: Buchner, Darmstadt, 1987. Basel:
Verlag Strosmfeld/Roter Stern, 1987.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
французами и даже французами далеко не в первом по¬
колении, сами они были пропитаны немецкой культурой,
которая уравновешивала их «французскость», а иной раз
и преобладала над ней. Их положение во французских уни¬
верситетах казалось двусмысленным: будучи или почи¬
тая себя представителями германской науки, в последней
четверти века они вынуждены от нее открещиваться. Уход
из жизни большинства из них приходится на период между
1890 г. и началом 1920-х гг. В некрологах, им посвященных,
систематически отсутствует указание на их немецкое проис¬
хождение и их связь с Германией, что создает дополнитель¬
ные сложности, как только мы пытаемся очертить состав
этой группы населения, значимость которой тем не менее
трудно переоценить для изучения культурного трансфера.
Наиболее распространенным методом изучения немец¬
кого языка во Франции в XIX веке становится метод Леба
и Ренье, появившийся в начале 1830-х гг. A priori это мог¬
ло бы вызвать удивление. И в самом деле, Филипп Леба
(1794—1861), преподаватель Высшей нормальной школы
с 1830 г., член Академии надписей и хранитель универси¬
тетской библиотеки, был скорее специалистом в области
классического антиковедения. Жак-Огюст Адольф Ренье
был преподавателем риторики в колледже Карла Великого,
преподавал также санскрит в Азиатском обществе, впослед¬
ствии он занял кафедру латинской риторики в Коллеж де
Франс, куда его чуть было не избрали, став там преемником
индолога Эжена Бюрнуфа, а в 1855 г. его избирают действи¬
тельным членом Академии надписей. Обоих этих ученых-
эрудитов объединяло хорошее знание Германии. Ренье ро¬
дился в Майнце. Леба жил на территории Германии с 1820
по 1827 г. — период, когда ему было поручено воспитание
будущего Наполеона III1. В 1838 г. он опубликовал двухтом¬
ник, посвященный Германии, а в 1842 г. —работу о государ¬
ствах, входящих в состав Германской конфедерации. Ренье,
I. В 1819 г. в возрасте 11 лет Луи-Наполеон поселился в замке Аренен-
бург на Констанцском (Боденском) озере, ставшем его излюбленным
местом пребывания вплоть до 1837 г. Три года он учился в лицее
города Аугсбурга и три года в Артиллерийской школе Туна.
104

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
со своей стороны, в 1848-1850 гг. опубликует, помимо учеб¬
ника и словаря, «Очерки по истории германских языков».
Юные годы Мишеля Бреаля (1832-1915) свидетельствуют
о еще более явной принадлежности к германской культуре.
Будущий профессор сравнительной грамматики в Коллеж де
Франс, Бреаль родился в Ландау в семье немецко-эльзасских
евреев1. В1852 г. он начинает учиться в Высшей нормальной
школе (Эколь нормаль) и, уже став профессором Страсбург¬
ского университета, слушает лекции Франца Боппа по сан¬
скриту в Берлине, а также лекции других выдающихся не¬
мецких лингвистов того времени. Получив место в отделе
восточных рукописей Императорской библиотеки, кото¬
рое до него занимал Ренан, он становится в 1863 г. docteur es
lettres, защитив сразу две диссертации, одна из которых была
посвящена персидским именам собственным у греческих
писателей. В 1864 г. его избирают в Коллеж де Франс, где он
начинает читать курс лекций по сравнительной граммати¬
ке, которые до него в Сорбонне читал Карл Бенедикт Газе1 2.
В1868 г. Мишель Бреаль принимает участие в создании Шко¬
лы высших исследований. Лингвисту Густаву Мейеру, авто¬
ру посвященного Бреалю некролога, понадобится опреде¬
ленная смелость, чтобы написать в 1916 г. следующие слова:
Подобно тем молодым ученым, которые уже познакомились
с Германией, Мишель Бреаль увидел в ней образец слаженной
деятельности, способствующей непрерывному развитию на¬
уки. Заботясь об искоренении слишком очевидной болезни,
1. О Мишеле Бреале см.: Werner М. A props des voyages de philologues
fran^ais en Allemagne avant 1870: le cas de Gaston Paris et de Michel
Вгёа1 // Les echanges universitaires franco-allemands du Moyen Age au
XXe siecle/M. Parisse (ed.). Paris: Editions Recherches sur les civilisations,
1991. P. 139-155.
2. Карл Бенедикт Газе (1780-1864) учился в Веймаре и Хельмштедте, за¬
тем переехал в Париж в 1801 г. Работая в Императорской библиотеке,
выполняя функцию наставника будущего Наполеона III, он препо¬
давал также греческий язык в Школе восточных языков и занимал
с 1852 г. кафедру сравнительной грамматики на филологическом
факультете Парижского университета. Газе, совмещая различные
должности, долгое время инспектировал изучение греческого язы¬
ка во Франции. Он оказывал также помощь и поддержку немецким
филологам, приехавшим в Париж.
105

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
от которой страдала французская система обучения, и про¬
никшись сходными взглядами, министр образования Вик¬
тор Дюрюи учредил в 1868 г. Высшую практическую школу
исторических и филологических исследований. С момента
ее основания Мишель Бреаль занял в ней кафедру сравни¬
тельной грамматики1.
В 1880-е гг. Бреаль становится генеральным инспектором.
Немецкая референция у Бреаля проявилась сразу на двух
уровнях: на институциональном и на научном. Он не только
перевел в 1866-1872 гг. труды Франца Боппа2, но и зарекомен¬
довал себя в лекциях в Коллеж де Франс как последователь
универсалистской концепции немецкой филологии. Под¬
тверждением тому могла бы послужить одна из его лекций
1866 г. «О форме и функции слов»:
Вне нас язык не существует: даже выбитые на камне или
на меди, как говорил Вильгельм Гумбольдт, слова обладают
лишь идеальным существованием. Они существуют лишь
в тот момент, когда мы их произносим и понимаем. Внеш¬
нее наблюдение за формами языка, какое практиковали
индусы, является, таким образом, лишь началом и основой
для сравнительной грамматики. Факты, которые позволя¬
ет констатировать наблюдение, должны быть приближены
к принципу, который их породил. С этими фактами проис¬
ходит то же самое, что происходит со статистикой, которая
считает своим долгом составлять инвентарь, не заботясь
ни о чем другом, кроме как о точности; но она оставалась бы
бесполезной наукой, если бы политическая экономия и исто¬
рия не объясняли бы нам причину фактов и цифр, собран¬
ных статистическим методом. Если греки с их философским
методом не смогли извлечь из грамматики всего того, что она
могла дать, это означает, что они пытались в мыслях читать
1. Bulletin de PAssociation amicale des anciens eleves de PEcole nor male
superieure, 1916.
2. Bopp R Grammaire comparee des langues indo-europeennes comprenant
le Sanscrit, le zend, Parmenien, etc. Paris: Imprimerie imperiale, 1866-
1874. 5 vol. Перевод осуществлен по второму изданию, снабжен
предисловием Мишеля Бреаля.
Юб

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
причину феноменов языка, прежде чем пытаться доско¬
нально изучать эти феномены; но, обогащенный позитив¬
ным и полным знанием фактов, этот же метод сообщит нам
о природе человеческого духа, о развитии нашего мышле¬
ния, о духе различных народов новые и верные сокровища
информации. Добавим к этому, что таким образом понятая
и расширенная наука расскажет нам многое о нас самих.
Именно чувство истории, присутствие самого автора есть
то, что придает трудам Якоба Гримма столько очарования
и жизни. Помимо вторичных явлений, которые называются
произношением, ударением, грамматической конструкцией,
сравнительная филология должна позволить нам узнать
человека, потому что язык есть самое древнее, самое спон¬
танное и самое живучее из его творений1.
Нам следовало бы упомянуть здесь еще и другую катего¬
рию тех, кто стал проводником немецкого языка и немецкой
культуры во Франции. Это, конечно же, евреи, уроженцы
востока Франции, и при этом не только Эльзаса. Перипе¬
тии политического характера, сделавшие из них чужаков
и наделившие их негативной репутацией, заставили почти
забыть о том, что именно они были одними из основных
посредников немецко-французского трансфера. Оставим
социологам решать, оказали ли влияние на Дюркгейма, ос¬
нователя французской социологической школы, некоторые
направления немецкой философии его времени. Германо¬
фобские националисты во Франции конца XIX века вынес¬
ли решение по этому вопросу, не потрудившись изучить саму
доктрину. Один только экспериментальный способ ведения
исследований, которыми руководил Дюркгейм, был расце¬
нен как вторжение германского духа в Сорбонну и парцел¬
ляция филологических исследований.
Как и в семье Дюркгейма, на идише говорили и в семье
Арсена Дармстетера (1846-1888), родившегося в Шато-Са-
линс в Лотарингии. Его мать, Розали Брандейс, была родом
из Праги. Сам он, прежде чем стать в 1877 г. профессором
французского языка и литературы в Сорбонне, преподавал
I. BrealM. Melanges de mythologie et de linguistique. Paris: Hachette, 1877.
P. 264-266.
107

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в течение многих лет романские языки в Практической шко¬
ле высших исследований1. Один из основателей «Revue des
etudes juives» («Журнала иудаики»), он стал также, вместе
с Адольфом Хатцфельдом (1824-1900), профессором универ¬
ситета в Гренобле, автором «Общего словаря французского
языка с XVII века и до наших дней» (1890-1900). В своей не¬
большой работе «Жизнь слов» (1887), в основу которой лег
курс лекций, прочитанных им в Сорбонне в 1885 г. и которая
была недавно переиздана во Франции, Дармстетер говорит
о магии смысла, сокрытой в словах, — магии, которой он
явно сам был очарован. Создается впечатление, что мы име¬
ем здесь дело с подлинным наследником романтизма Якоба
Гримма, но при этом с наследником, прекрасно осведомлен¬
ным о самых последних результатах немецких исследований,
проводимых школой младограмматиков, которых он цити¬
рует в предисловии1 2. Научные пути Дюркгейма и Дармсте-
тера, при всей их уникальности, вписываются тем не менее
в определенную парадигму, изобилующую другими харак¬
терными примерами.
Германия и социальные науки
Официальная дата рождения институционализированной
французской германистики3 —1904 г., когда Шарль Анд лер
становится профессором Сорбонны. По правде говоря, его
предшественник Эрнест Лихтенберже, незадолго до того
как он достиг пенсионного возраста, уже смог переимено¬
вать свою кафедру зарубежной литературы в кафедру немец¬
кой литературы и языка. Однако сам он еще принадлежал
к уходящей эпохе неразличения зарубежных филологий.
1. Об Арсене Дармстетере см.: Baumgarten J. La question du «judeo-
fran9ais» vue par les philologues allemands et fra^ais // Philologiques
I/M. Espagne, M. Werner (ed.). Paris: Maison des sciences de Phomme, 1989.
Брат Арсена Дармстетера Жам (Джеймс) Дармстетер (1849-1894) был
ориенталистом, в 1886 г. получившим кафедру в Коллеж де Франс.
2. Darmesteter A. La vie des mots etudiee dans leurs significations. Paris:
Delagrave, 1887; 2-е изд. — Champ libre, 1979. P. 17.
3. Les etudes germaniques en France (1900-1970)/M. Espagne, M. Werner
(ed.). Paris: CNRS-Editions, 1994.
108

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
Что касается Шарля Андлера, то он стал германистом почти
нечаянно. Изначально он хотел избрать гораздо более пре¬
стижную карьеру преподавателя философии и решился
стать германистом только потому, что провалил экзамен
и не получил звания агреже. Сама его диссертация свиде¬
тельствует об этом колебании в выборе специализации. По¬
тому что в действительности он написал, в соответствии
с требованиями времени, две диссертации, которые защи¬
тил в 1897 г. Его латинская диссертация «Quid ad fabulas
Germanorum Hiberi contulerunt» была посвящена вопросу
взаимоотношений кельтов и германцев в эпоху Средневе¬
ковья. Французская диссертация «Истоки государственного
социализма в Германии» была посвящена влиянию немец¬
кой философии XIX века на формирование социальных
наук. Даже если он и читал лекции по истории немецкой
литературы, особенно литературы XIX века, основные его
научные интересы очевидным образом сосредотачивались
в сфере философии. Так, в его многотомном труде о Ницше
автор «Заратустры» рассматривается в контексте и на пере¬
сечении различных философских теорий XIX века. Будучи
родом из немецкоязычного Эльзаса, Андлер в юности пере¬
жил бомбардировку Страсбурга и, как и многие его совре¬
менники считая Германию 1900-х гг. опасной державой, сле¬
дил с симпатией за подъемом в современной ему Германии
социал-демократии, равно как и за развитием социализма
во Франции. Когда в 1908 г. вместе со студентами своего ин¬
ститута он совершил поездку в Берлин и произнес там речь,
в которой признал лидерство Германии по некоторым во¬
просам, в Париже начались акции протеста1. Ключевым
событием для интеллектуалов его поколения было дело
Дрейфуса, вызвавшее по всей стране волну антисемитиз¬
ма, спровоцировавшего, в свою очередь, усиление герма¬
нофобии. Все это в достаточной степени объясняет, почему
германистика при Шарле Андлере вбирает в себя также со¬
циальные науки. Здесь нам необходимо упомянуть и о би¬
блиотекаре Высшей нормальной школы Люсьене Герре,
ь Blum A. Charles Andler en 1908: un germaniste pris entre la France et
PAllemagne // Revue germanique internationale. 1995. №4. P. 27-33.
109

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
который оказал решающее влияние на многие поколения
германистов1. Эльзасец Люсьен Герр едва ли был большим
приверженцем изящной словесности, чем Шарль Андлер.
Философ по образованию, он всю жизнь вынашивал идею
окончательного низвержения гегелевской философии. Его
идеи, воздействие которых было своего рода интеллектуаль¬
ным опекунством, расценивались как подготовка к большим
свершениям. Как и все наиболее одаренные студенты его
поколения, он учился в немецких университетах и именно
там приобщился к социальным наукам—в том виде, в каком
они преподавались в университете Лейпцига2. И даже если
зарождающаяся французская германистика интересова¬
лась литературой, поначалу она все равно определяла себя
в первую очередь как науку социальную. Сотрудничество
профессора Сорбонны Шарля Андлера и Люсьена Герра,
имевшего репутацию «наставника целого поколения», неиз¬
менно сказывалось на выучке германистов начала XX века.
Переписка двух этих людей позволяет понять, какими кри¬
териями они руководствовались, оценивая поддерживаемых
ими кандидатов3.
Место, которое социальные науки занимали в германи¬
стике тех лет, объясняется тем, что рождение этой дисци¬
плины совпало с появлением во Франции социальных наук.
Ведь именно в 1900-е гг. сын раввина из Эпиналя Дюркгейм,
приобщенный с самых ранних лет к немецкой культуре, за
кладывает основы социологии во Франции. Пребывание
в Лейпцигском университете дало ему возможность уже с се
редины 1880-х гг. познакомиться с развитием социальных
наук в Германии, еще до того, как он начал преподавать в уни
верситете в Бордо и писать свои первые работы, способству
ющие развитию новой дисциплины. Вернувшись из Лейп¬
цига, где он стал свидетелем все возрастающего интереса
к психологии Вильгельма Вундта, Дюркгейм опубликовал
1. Andler Ch. La vie de Lucien Herr. Paris: Rieder, 1932.
2. Von der Elbe bis an die Seine. Franzosisch-sachsischer Kulturtransfei
im XVIII. und XIX. Jahrhundert/M. Espagne., Middell (Hg.). Leipzig:
Leipziger Universitats-Verlag, 1993.
3. Gorrespondance entre Charles Andler et Lucien Herr 1891-1926. Paris:
PENS, 1992 (составление и комментарии Антуанетты Блум).
ПО

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
две статьи о состоянии социальных наук в Германии1. Од¬
нако Дюркгейму не удалось получить кафедру в Коллеж де
Франс, что могло бы означать публичное признание значи¬
мости новых социальных наук. Это удалось лишь его пле¬
мяннику Марселю Моссу, который после провала в 1909 г.
все же получает кафедру в 1930 г. И здесь необходимо отме¬
тить, что тем, кто в совете профессоров с успехом выступил
за создание новой кафедры, был германист Шарль Андлер2.
Дюркгейм был не единственным, кто отправился в Лейп¬
циг. Его ученики, а также студенты, знакомые с его работами,
нередко совершали аналогичное путешествие. Таков был
путь и Селестена Бугле, известного основателя солидариз-
ма, профессора политической экономии в Сорбонне. Взяв
себе псевдоним Жан Бретон, Бугле опубликовал своего рода
дневник путешествия3, в котором описал научный опыт,
приобретенный в университетах Гейдельберга, Мюнхена,
Лейпцига. В течение летнего семестра 1894 г. еще больший
интерес, нежели лекции Вильгельма Вундта по психологии,
начинают вызывать лекции Карла Л ампрехта, посвященные
проблеме создания немецкой национальной идентичности,
привлекая все больше слушателей. Учение Лампрехта най¬
дет отклик во Франции в последнее десятилетие XIX века.
Поездки французских студентов в Германию в это время есть
характерный знак того, что отныне немецкие университеты
отождествляются с развитием социальных наук—области,
от которой молодые французские университетские профес¬
сора ожидают разрешения целого ряда проблем, с которыми
сталкивается французское общество того временим. Этому
горизонту ожидания германисты должны были тем более
соответствовать, что они считались представителями той
культуры, которая в глазах французов ассоциировалась
в основном с травматизмом поражения и угрозой будущему.
г Durkheim Е. La science positive de la morale en Allemagne // Revue de
philosophic. XXIV. R 33-58,113-142,267-284; Durkheim E. La philosophic
dans les Universites allemandes I I Revue internationale de Penseignement.
1887. № 13. R 313-338,423-440.
2. Fournier M. L’election de Marcel Mauss au College de France // Geneses.
1996. №22. R 160-165.
3- Breton J. Notes d’un etudiant fra^ais en Allemagne, Heidelberg, Leipzig,
Munich. Paris: Levy, 1895. IllIll

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Философия
Среди дисциплин, повлиявших на французскую германи¬
стику на начальных этапах ее формирования и постоянно
продолжавших ее подпитывать, следует назвать филосо¬
фию. Французские философы конца XIX века по большей
части хорошо понимали, насколько важной для них явля¬
ется немецкая философия, причем не только в ее прошлом,
но и в настоящем, среднее же образование и того более воз¬
вело кантовскую мораль в официальную догму. При этом
некоторые философы предпочитали заниматься историей
литературы, так или иначе подчеркивая ту общекультурную
составляющую, что присуща их предмету. В этой связи не¬
обходимо вспомнить имя Виктора Баша1, германиста еврей¬
ско-венгерского происхождения, преподававшего начиная
с 1888 г. немецкий язык и немецкую литературу в универси¬
тете города Ренн. В 1906-1907 гг. он покидает Ренн, став про¬
фессором Сорбонны, где начиная с 1920 г. и вплоть до свое¬
го ухода на пенсию в 1933 г. посвящает себя преподаванию
новой дисциплины, а именно эстетики. Виктор Баш вопло¬
щал собой тип интеллектуала, занимающего четкую по¬
зицию по отношению к актуальным проблемам науки. Его
диссертация 1897 г. была посвящена кантовской эстетике.
Его вторая диссертация, написанная на латинском языке,
касалась проблем эстетики Шиллера. В многочисленных
публикациях Виктора Баша немецкая философия XIX века
получала эстетическое и политическое освещение. На рубе¬
же XIX и XX веков его в особенности привлекло еще и так на¬
зываемое анархическое направление в философии. В 1904 г.,
два года спустя после публикации введения в эстетику Шил¬
лера, он опубликовал книгу о Штирнере. К тому же Виктор
Баш стал одним из первооткрывателей Ницше во Франции.
Свои первые строки о Ницше он опубликовал в номере жур¬
нала, посвященном новым тенденциям в интеллектуальном
движении Германии начиная с 1870 г.1 2 Интеллектуальная
1. Basch F. Victor Basch. De Paffaire Dreyfus au crime de la Milice. Paris: Plon,
1994.
2. Basch V. Le Mouvement intellectuel en Allemagne depuis 1870 11 Bulletin
de la Societe normande de geographic. 1897. 23c cahier.
112

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
жизнь в Германии начиная с 1880-х гг., утверждал он, оказа¬
лась под очень сильным воздействием реализма, проявив¬
шего себя в первую очередь в психологии и в драмах Ибсена.
Реализм затем сменился индивидуализмом Ницше, ставшим
воплощением современности в Германии. Идея сверхчелове¬
ка и вытекавшая из нее мораль ресентимента воодушевили
Виктора Баша. Сверхчеловек стал для него высшим про¬
явлением стремления к индивидуализму, свойственному
немецкой мысли рубежа веков, тем более что конфликты,
лежавшие в основе этого крайнего индивидуализма, разре¬
шались в области эстетики. Рецепция Ницше во Франции
на рубеже веков стала связующим звеном между дискусси¬
ями, возникавшими в двух различных областях — в среде
философов и германистов.
Менее известный пример перехода от философии к гер¬
манистике и, далее, к истории французской литературы
являет собой Луи Дюкро, специализировавшийся в области
изучения творчества Руссо. Преподаватель одного из ли¬
цеев Страсбурга, в 1883-1884 гг. он начинает преподавать
немецкую литературу в университете Бордо. Именно в это
время он завершает работу над диссертациями. Его дис¬
сертация на латыни была посвящена философии Канта1.
Темой второй диссертации, написанной по-французски,
была критика философии Шопенгауэра. В этом очень ра¬
ционалистическом по духу труде Дюкро встал на защиту
критицизма Канта, направленного против философии
ноуменов, образец которой, как он считал, являла собой
философия Фихте, Шеллинга, а также Шопенгауэра*. Кон¬
цепт воли он трактовал как форму слепого произвола
(arbitraire aveugle). Именно в Бордо Дюкро начинает чи¬
тать курс лекций, посвященный творчеству Лессинга. Ве¬
роятно, в это же время он начинает писать книгу о Гейне,
опубликованную в 1886 г1 2 3. Эта книга, которая может счи¬
таться наиважнейшим исследованием творчества Гейне
1. Quando et quomodo Kantium Humius e dogmatico somno excitavert (1883).
2. Ducros L. Schopenhauer. Les origines de sa metaphysique ou les trans¬
formations de la chose en soi de Kant a Schopenhauer. Paris: G. Bailliere,
1883.
3- Ducros L. Henri Heine et son temps (1799-1827). Paris: Firmin Didot, 1886.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в XIX веке, была превосходно документирована, а главное,
открывала удивительную перспективу изучения его твор¬
чества. Дюкро не задавался целью изучать французский
период творчества Гейне. Его интересовал скорее период
становления поэта в Германии и в особенности воздей¬
ствие на Гейне философии Гегеля. Дюкро посвятил свою
книгу страсбургскому библиотекарю Ройссу. Несмотря
на то что по образованию Дюкро был философом, а затем
заявил о себе как германист, в дальнейшем он получил
кафедру французской литературы в университете Экса,
где стал одним из ведущих специалистов своего времени
по эпохе Просвещения. Он публикует монографию «Ди¬
дро, человек и писатель» (1894), шесть лет спустя выходят
его «Энциклопедисты» (1900). Изучение творчества Руссо
многим обязано его ставшему классическим трехтомно¬
му труду «Жан-Жак Руссо» (1918-1920). Примечателен тот
факт, что свое особое пристрастие к Руссо Дюкро объяснял
широким откликом, который творчество французского
философа получило в немецкой литературе. «Эмиль», ут¬
верждал он, стал для немцев чем-то вроде Евангелия, и они
тут же бросились переводить «Юлию, или Новую Элоизу».
Знаменитые немецкие педагоги, такие как Базедов и Пе-
сталоцци, были страстными почитателями Руссо, а Кампе
хранил у себя дома в Брауншвейге портрет Руссо, которому
придавал значение талисмана. Руссо, всю свою жизнь по¬
лемизировавший с энциклопедистами, стал авторитетом
для немцев, выступавших против своего Николаи. Именно
Руссо, утверждал Дюкро, человечество обязано и той лю¬
бовью, которую оно затем будет испытывать к Шиллеру,
а также своим пристрастием к сельским идиллиям. Похо¬
же, что Дюкро подходил к пониманию Руссо и всего фран¬
цузского Просвещения исходя из собственной позиции
германиста в самом широком смысле этого слова. В любом
случае его научный путь наглядно демонстрирует, до какой
степени сфера интересов одной дисциплины может быть
предопределена соседними дисциплинами.

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
Этнология
На рубеже XIX и XX веков в сфере гуманитарных наук
во Франции намечается дифференциация совершенно осо¬
бо рода. Сравнительная грамматика индоевропейских язы¬
ков, которая утвердилась как основной предмет в четвертом
отделении Практической школы высших исследований
и постепенно стала расширять научно-исследовательские
границы дисциплины, обратившись также к сравнитель¬
ному изучению мифов, нашла еще и дополнительную сфе¬
ру применения в изучении социальной истории других
культур, удаленных от европейской культуры во времени
и пространстве.
Одновременно с этим некоторые философы, которые, по¬
добно Дюркгейму, завершали свое образование в немецких
университетах, переходят к изучению социальных наук и со¬
средотачиваются на изучении микроскопических структур,
определяющих социальные отношения в обществе. Подоб¬
ный расцвет этнологической мысли, с одной стороны, имел
немецкий генезис, а с другой — оказал влияние на фран¬
цузское восприятие немецкого культурного пространства.
В этом контексте стоит назвать прежде всего имена Анри
Юбера и Марселя Мосса. Оба они посещали семинары Прак¬
тической школы высших исследований, где позднее у каждо¬
го из них будет своя кафедра. Племянник Эмиля Дюркгейма
Марсель Мосс очень рано стал интересоваться социологиче¬
скими вопросами и неустанно писал рецензии для «Аппёе
sociologique», печатного органа молодой еще тогда науки.
Анри Юбер, испытавший влияние Люсьена Герра, также
сотрудничал с этим журналом. Они оба заинтересовались
языками и религиями Индии. Подобное совпадение в ин¬
тересах обусловило и появление их первой совместной ра¬
боты «Опыт изучения природы и социальной функции
жертвоприношения»1. К анализу социальных явлений здесь
была применена методика изучения восточных и античных
текстов. Все это не может не напомнить переход от фило¬
логии к антропологии, который мы наблюдаем, например,
I. Hubert Н.у MaussM. Essai sur la nature et la fonction sociale du sacrifice I I
Annee sociologique. 1899. T. II. P. 29-138.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
у такого ученого, как Макс Мюллер1. Возникает в таком слу¬
чае вопрос: что общего имеет данный этнологический крен
в филологии с германистикой в узком смысле этого слова?
Ни Анри Юбер, ни Марсель Мосс никогда не занимали ка¬
федру немецкой литературы. Но оба они участвовали в ра¬
боте по изучению социальных групп, характеризующей де¬
ятельность кружка Шарля Андлера и Люсьена Герра. Юбер
к тому же стал автором значительного, хотя и длительное
время остававшегося неопубликованным труда о герман¬
цах, в котором были использованы знания, полученные им
в Практической школе высших исследований. В своих лек¬
циях о германцах, которые можно рассматривать как опреде¬
ленный контрапункт к лекциям о кельтах, Юбер стремился
показать, что представление о германской расе являет собой
всего лишь идеологическую конструкцию. Причиной созда¬
ния данной конструкции была необходимость подтолкнуть
народы, заселяющие немецкоязычные территории, к фор¬
мированию у них национального чувства. Помимо лингви¬
стических подтверждений своей теории, он уделяет особое
внимание данным археологии и антропологии. Конечно,
данный курс лекций мог быть опубликован лишь посмер¬
тно и только в середине XX века2, однако для нас он важен
как свидетельство о замысле, относящемся к 1900-м гг., ис¬
пользовать этнологию в качестве антидота национальным
амбициям, а также поставить ее на службу германистике,
в основе которой лежали бы социальные науки.
Для того, кто интересуется историей этнологической мыс¬
ли 1900-х гг. в ее тесной связи с развитием германистики, ее
поддерживавшей, центральным окажется имя Люсьена Ле¬
ви-Брюля, философа, получившего в Практической школе
высших исследований кафедру философии. Однако своей
репутацией, по правде говоря весьма двусмысленной, ко¬
торая у него сложилась в среде тех, кто занимался социаль¬
ными науками, он был обязан серии публикаций о системе
1. См.: Camporesi С. Max Miiller la malattia del linguaggio et la malattia del
pensiero. Florence: Casa editrice, 1989.
2. HubertH. Les Germains. Cours professe a PEcole du Louvre en 1924-1925.
Paris: Albin Michel, 1952.
Il6

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
мышления так называемых примитивных народов1. В отли¬
чие от обществ Западной Европы, чьи действия предопреде¬
лены приобретенным и передаваемым из поколения в по¬
коление логическим смыслом, существуют примитивные
народы, живущие на дологической стадии. Последняя в не¬
котором роде совпадает с состоянием, которое западная куль¬
тура осмысляет как мистическое. Опираясь на описания,
почерпнутые из других источников, Леви-Брюль задался
целью исследовать душу экзотических народов. Эванс-При¬
чард, который в своей истории антропологической мысли
попытался реабилитировать Люсьена Леви-Брюля, пока¬
зывает, что мистические представления примитивных на¬
родов не только восходят, по мысли Брюля, к верованиям,
но и определяют само их чувственное восприятие1 2. Прими¬
тивный человек воспринимает себя как часть единого цело¬
го, в которое входят его племя, его тотем, а также предметы,
на первый взгляд даже не слишком связанные со средой его
обитания. Тот факт, что Леви-Брюль нашел отклик в немец¬
кой литературе, например у Роберта Музиля, не нуждается,
кажется, в напоминании. Целый ряд его работ тесно связан
также с развитием французской германистики.
Прежде чем заняться этнологией, Леви-Брюль опублико¬
вал две книги по истории культуры Германии. В1894 г. появи¬
лась его книга «Философия Якоби», посвященная изучению
истории расхождения Якоби с Кантом. Как только теория
познания (случай Канта) застывает в рационалистической
догме, назревает потребность в компенсации. Якоби в от¬
вет на это разрабатывает некое подобие мистического реа¬
лизма, позволяющее ему связать осознание внешнего мира
с идеей сверхчувственного. Якоби полагал, что реальность
ни в коем случае не может быть сведена к логическому схе¬
матизму. Тем самым, как показывает Леви-Брюль, он всту¬
пил на путь, ведущий к философии Гегеля и к примирению
противоречий. Сходство, которое намечается между пред¬
ложенным Леви-Брюлем анализом одной из ключевых дис¬
куссий немецкого идеализма и его представлением об образе
1. Levy-Bruhl L. L’ame primitive. Paris: Alcan, 1927.
2. Evans-Pritchard E.y Sir. A History of Anthropological Thought. London;
Boston: Faber and Faber, 1981.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
мышления у примитивных народов, отнюдь не случайно.
Случай Якоби, сыгравшего в дебатах, охвативших немецкую
философию XVIII века, роль первобытного народа, отдаю¬
щегося мистике, расширяющего узкие границы логических
категорий обращением к чувственному, очевидным образом
направил только еще рождающуюся во Франции науку эт¬
нологию по очень важному пути, во многом определяемому
историей немецкой литературы.
К 1890 г. Леви-Брюль уже опубликовал свою книгу по ин¬
теллектуальной истории Германии, известную под на¬
званием «Германия со времен Лейбница. Опыт изучения
развития национального сознания в Германии в 1700—
1848 годах». В этой книге, тщательно документированной,
он совокупно исследовал литературу (Готшед, Клопшток),
философию (Кант, Фихте) и политику. Наряду с информа¬
тивной частью этого введения в изучение национального
сознания необходимо обратить внимание и на его идео¬
логический подтекст. Леви-Брюль был занят прежде все¬
го поиском основных составляющих и хода становления
того немецкого мифа, который был призван придать за¬
конную силу немецкому единству. Будучи просвещенным
республиканцем, он усматривает первый этап эволюции
немецкого национального сознания во франкфуртском
парламенте. Конечно, национальная идентичность нем
цев представляется ему идеей, которая лишь с большим
трудом приживается в немецкой политической реальности.
Проводниками этой всеохватывающей идеи оказываются
отдельные выдающиеся деятели немецкой культуры, как,
например, Гёте, чья преданность Священной Римской им¬
перии германской нации и городу Франкфурту отразилась
на всем его творчестве, вплоть до «Поэзии и правды»1. Не
мецкие поэты и политические деятели характеризуются
тем самым преданностью мифу, что ставит их в один ряд
с первобытными народами. Так интеллектуальная история
Германии дает ключ к пониманию этнологии. А немецкая
литература, в свою очередь, предстает как предмет особою
интереса для социальных наук.
I. Levy-Bruhl L. L’Allemagne depuis Leibniz. Paris: Hachette, 1890. P. 242.
ii8

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
Сравнительное литературоведение
Сравнительное изучение литератур обретает институци¬
ональный статус во Франции в тот момент, когда Жозеф
Текст в 1900-е гг. получает первую кафедру сравнительно¬
го изучения литератур в университете города Лиона. Свою
диссертацию Жозеф Текст посвятил Руссо («Ж.-Ж. Руссо
и истоки литературного космополитизма. К проблеме от¬
ношений Франции и Германии в XVIII веке», 1895), хотя
по образованию был скорее англистом и влияние на него
оказали Жорж Бранд1 и Макс Кох1 2. В дальнейшем он опуб¬
ликовал труд «Истоки немецкого влияния во французской
литературе XIX века» (1898), который завершался знамена¬
тельными словами:
Нет другой такой нации, которой мы были бы обязаны
больше, чем немецкой, формированием почвы, на которой
созрел романтизм. Генрих Гейне, о котором нельзя здесь
не вспоминать в этой связи, — пусть даже и для того, чтобы
оспорить его идеи в данном вопросе,—однажды очень тонко
подметил, что французы не только переняли у немцев лите¬
ратурные теории и поэтические формы, — более того, они
еще заимствовали у них ряд качеств морального свойства
1. Георг Морис Кохен, известный под именем Жорж Брандес (1842-1927),
датский критик и философ, вдохновлявшийся трудами Тэна. Среди
его работ стоит упомянуть труд «Современная французская эсте¬
тика» (защищенный в 1870 г. как докторская диссертация) и «Ос¬
новные литературные направления XIX века» (1872-1882).
2. Макс Кох (1855-1931) преподавал с 1890 г. современную литературу
в Бреслау. Его основная заслуга состоит в том, что на первый план
в своих исследованиях он поставил взаимодействие европейских
литератур. Он, в частности, интересовался связями немецкой и ан¬
глийской литератур в XVIII веке, а также восприятием английской
литературы в Германии. Он впервые в Германии создал два печат¬
ных органа, посвященных литературному компаративизму: «Газе¬
ту сравнительной истории литератур» («Zeitschrift fur vergleichende
Literaturgeschichte») (1887-1910) и «Труды по сравнительной истории
литератур» («Studien zur vergleichende Literaturgeschichte») (1901-1909).
Он интересовался мотивным анализом, но постепенно стал скло¬
няться к размышлениям расистского характера.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и сентиментальную чувствительность. Они совершили «пла¬
гиат в сфере чувств»1.
Изучение французской национальной литературы в меж¬
национальном контексте (что, собственно, и соответствует
определению компаративистики) сводилось по большей
части к анализу отражения Германии во французской ли¬
тературе, анализу интерпретативного ее присвоения, став¬
шего в конечном счете также и герменевтическим вкладом
в германистику.
Данное положение подтверждается примером первого про¬
фессора, занявшего кафедру сравнительного литературо¬
ведения в Сорбонне, Фернанда Бальдансперже. Он родился
в 1871 г. Начиная с 1900 г. он становится преемником Жозе¬
фа Текста в Лионе. Свою университетскую карьеру он начал
в качестве преподавателя немецкого языка в университете
Нанси. В студенческие годы часто бывал на стажировках
в университетах Гейдельберга, Берлина и Бонна. Две его дис¬
сертации, написанные в 1899 г., были посвящены датскому
поэту Адаму Готлобу Эленшлегеру и немецкому писателю
Готфриду Келлеру. Одна из первых публикаций Бальдан¬
сперже была посвящена истории рецепции Гёте во Фран¬
ции в XIX веке, рассмотренной, с одной стороны, как часть
литературной истории Франции, а с другой — как попыт¬
ка интерпретировать тексты Гёте как автора зарубежного,
что являло собой вклад уже собственно в германистику. Про¬
работав некоторое время в Лионе, он приехал в Страсбург
как представитель того поколения университетских препо¬
давателей, которое превратило ставший отныне француз¬
ским Страсбургский университет в центр гуманитарных
и социальных наук. В Париже Бальдансперже стал работать
только начиная с 1923 г. До этого времени в столице просто
не было кафедры компаративистики в строгом смысле этого
слова. Большое влияние на него оказала встреча с Луи Бет¬
цем1 2, эльзасцем, эмигрировавшим в США, который предпри-
1. TexteJ. Les origines de Pinfluence allemande dans la litterature frangaise
du XIXe siecle. Paris: Armand Colin, 1898. P. 55.
2. Baldensperger F. Une vie parmi d’autres. Notes pour servir a la chronique
de notre temps. Paris: Louis Conard, 1940.

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
нял первую попытку создания библиографии компарати¬
вистских трудов и указал на прочную связь, существующую
между новой дисциплиной и германистикой1.
Если официальный компаративизм начала 1900-х гг. был
тесно связан с германистикой, то эта связь представляется
еще более тесной в предыдущий период. Его на самом деле
можно было бы обозначить как предысторию германистики
и зарубежной филологии, которую до начала официальной
дифференциации обозначали как «историю зарубежных
литератур». Первый представитель этой дисциплины в Сор¬
бонне в 1830 г., Клод Форьель, был адептом французской
философии XVIII века. Но благодаря непосредственному
общению со Шлегелями и братьями Гримм он осознал всю
методологическую значимость немецкой филологии —опыт,
который оказался важным для него при изучении южной
Франции в период Средневековья2. Форьель был одним
из основателей романистики, понимаемой как наука о фран¬
цузском языке и культуре. Но тот факт, что зарождение этой
дисциплины стало возможным благодаря заимствованию
методологических принципов, которые впоследствии легли
и в основание зарождающейся германистики, сразу же ука¬
зывает нам на связь, существующую между зарубежными
литературами и германистикой, определяющей себя как ис¬
следовательский метод.
До самого конца XIX века профессора, преподававшие дис¬
циплину под названием «зарубежные литературы», должны
были посвящать свои лекции одновременно множеству уз¬
ких дисциплин, и потому они охотно выбирали темы, по¬
зволявшие говорить о различных культурных контекстах3.
Представителями компаративного направления в препо-
1. BetzL. La litterature comparee. Strasbourg: K.J. Trubner, 1900.
2. EspagneM. Claude Fauriel en quete d’une methode ou PIdeologie a Pecoute
de PAllemagne // Romantisme. 1991. №73. P. 7-18.
3- Вплоть до первых десятилетий XX века некоторые университетские
кафедры все еще официально именовались кафедрами зарубежной
литературы. Так, например, Марсьяль-Леон Пино, исследователь
старинных скандинавских песен, преподававший в университете
Клермона, и Луи Рейно, его преемник с 1916 г., знаток творчества по¬
эта Ленау, вплоть до начала 1930-х гг. именовались «профессорами
зарубежной литературы». В Дижоне это звание также сохранялось
До начала 1930-х гг.
121

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
давании зарубежной литературы считали себя Александр
Бюхнер из Каннского университета и Карл Гиллебранд
из университета в Дуэ на севере Франции. В их преподава¬
тельской деятельности идея лингвистического сходства
была вытеснена представлением о существующем между
проявлениями национального духа параллелизме — в том
смысле, каким его наделила революция 1848 г. Генезис зару¬
бежной филологии можно рассматривать, с одной стороны,
как продолжение филологической традиции, стремящейся
постигать даже самые мельчайшие детали текста, а с другой
стороны, как развитие представления, согласно которому
национальные литературы выражают дух нации. Непосред¬
ственное сопоставление мотивов в различных зарубежных
литературах предстает уже как автономный метод и приво¬
дит к формированию самостоятельной дисциплины. Воз¬
можно, именно этим процессом дифференциации и объ
ясняется загадочная тенденция, характерная для истории
зарубежных литератур рубежа веков,—выход за узкие рамки
филологии в широкое поле историко-культурных проблем.
Литература и немецкий дух
Последней и наименее характерной составляющей фран
цузской германистики на начальном этапе ее становления
был, бесспорно, художественный анализ текста. Помимо
ницшеанца Шарля Андлера, скорее всего, именно Анри
Л ихтенберже может считаться германистом-филологом. Его
диссертация 1891 г. была посвящена «Песни о нибелунгах».
Нельзя сказать, что он недооценивал историческую или по
литическую составляющую того дела, которым занимался.
Как раз наоборот, он был неутомимым оратором, выступав
шим на конгрессах и семинарах, он взял на себя роль по
средника между Германией и Францией вплоть до прихода
к власти нацистов. В1898 г. он опубликовал книгу о Ницше1,
переиздававшуюся затем, вплоть до 1923 г., более пятидесяти
раз, и год спустя—книгу о Рихарде Вагнере2. В обеих работах
1. Lichtenberger Н. La philosophie de Nietzsche. Paris: Felix Alcan, 1898.
2. Lichtenberger H. Richard Wagner, penseur et poete. Paris: Felix Alcan, 1899
122

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
речь шла о характерологии немецкого духа с его чрезмер¬
но воинственными наклонностями, от которых порой его
следовало бы избавить. В этом же ключе были выдержаны
и два тома о Гёте конца 1930-х гг.1 Ученики Анри Лихтенбер-
же продолжали работать в русле тем, намеченных учителем,
проблема немецкого духа по-прежнему оставалась в центре
их исследований. Среди германистов, испытавших влияние
Анри Лихтенберже, следует назвать Жана Эдуарда Спанле,
автора диссертации о Новалисе (1903). Его работа 1910 г., по¬
священная Рахель Фарнгаген, была лишь этапом его эво¬
люции, завершившейся публикацией в 1943 г. монографии
о Ницше, проникнутой духом расизма. Интеллектуальная
история Германии в том виде, в каком она была представ¬
лена Анри Лихтенберже, вызвала у Шарля Андлера явное
отторжение. Развитие идей Лихтенберже в работах Спанле
и вовсе казалось одиозным. Вообще же круг Лихтенберже
легко определяется теми, кто выступил в качестве авторов
сборника «Разное»2. И те первые германисты, кто исследовал
литературу преимущественно как проявление немецкого
духа, в большинстве своем были учениками или близкими
соратниками Анри Лихтенберже.
Наряду с Лихтенберже еще одним германистом, чьи ис¬
следования были ориентированы на изучение немецкой
Geistesgeschichte, можно назвать Люсьена Ружа. Получив
в 1892 г. звание агреже, он преподавал в лицее города Ним,
где среди его учеников был будущий германист Эдмон Вер-
мей. В 1900 г. он получает должность доцента, а затем про¬
фессора университета Бордо, который покидает в 1909 г.,
чтобы занять кафедру в Сорбонне. Его первая диссертация
являла собой комментарий романа Ф. Шлегеля «Люцин-
да», вторая называлась «Фридрих Шлегель и истоки не¬
мецкого романтизма»3. Еще с 1906 г. Руж пытался получить
место в Сорбонне. Но Андлер воспротивился его кандида¬
туре, отдав предпочтение Виктору Башу, обладавшему, с его
г Lichtenberger Н. Goethe. La personnalite, le savant, l’artiste. Histoire,
metaphysique et religion. Paris: Didier, 1937-1939. 2 vol.
2. Melanges Henri Lichtenberger. Paris: Stock, 1934.
3- RougeL. Friedrich Schlegel et la genese du romantisme allemand (1791-1797).
Bordeaux: Feret, 1904. P. X.
123

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
точки зрения, более солидными научными познаниями1.
В Сорбонне Руж, ставший наряду с Андлером, Лихтенберже
и Башем одним из первых профессоров немецкой литерату¬
ры, сделал карьеру в качестве историка литературы, читал
лекции в основном на литературные сюжеты. В отличие
от своего коллеги Лихтенберже, преподавание литературы
он понимал не как герменевтику текста или же анализ им¬
манентных ему структур, но в первую очередь как изучение
следов воздействия немецкого духа. Эта традиция эстети¬
ческого подхода к литературным текстам на самом деле
очень близка модели германистики немецкой, практиче¬
ски не получившей самостоятельного развития. В 1930-е гг.,
как и сразу же после Второй мировой войны, она отвлекала
внимание от культурного и политического контекста, бу
дучи использована как своего рода эстетическое убежище.
С другой стороны, именно она стала определять специфику
германистики как дисциплины.
Эта тенденция проявилась уже в первые годы существо¬
вания журнала «Revue germanique» (начал выходить с 1905 г.),
в котором первоначально печатались статьи как германи¬
стов, так и англистов, хотя немецкая составляющая была
в них основной. Первая статья, посвященная «Фаусту», была
написана профессором, занявшим кафедру немецкой лите¬
ратуры, Эрнестом Лихтенберже, бывшим к тому времени уже
в преклонном возрасте1 2. Исследование Альберта Швейцера
о символизме Баха, статьи об Адольфе Менцеле, о немецком
феминизме, о Жюле Мишле и Германии показывают, до ка¬
кой степени широк был круг интересов тех, кто занимался
немецкой культурой. Поскольку в 1906 г. отмечалось столе¬
тие со дня смерти Шиллера, в первом номере журнала была
также опубликована серия статей о Шиллере, написанных
известными исследователями (среди них Андлер, Спанле,
Дреш, Эрхард), а также будущим профессором Сорбонны
Андре Тибалем, который в то время выступал как предста¬
витель нового поколения. Своим чествованием Шиллера
1. Correspondance entre Charles Andler et Lucien Herr 1891-1926. Paris:
Presses de l’Ecole normale superieure, 1992. P. 68.
2. LichtenbergerE. Le «Faust» de Goethe. Esquisse d’une methode de critique
impersonnelle // Revue germanique. 1905. № 1. P. 1-36.
124

ГЛАВА III. НЕМЕЦКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ГУМАНИТАРНЫХ... НАУК
журнал «Revue germanique» способствовал еще в большей
степени популярности поэта, интерес к которому среди пре¬
подавателей немецкого языка во Франции XIX века был
и без того высок. К тому же благодаря этому номеру, несмотря
на то место, которое заняла в нем историческая и культурная
тематика, германистика во многом утвердилась во Франции
как форма интерпретации художественного текста. Все это
лишний раз подтверждает, что разнонаправленность векто¬
ров новой дисциплины, ее собственно литературная состав¬
ляющая и та функция, которую она призвана была играть
во французской науке, существовали с самого начала.
Темы диссертаций, защищенных в 1900-х гг. будущими
германистами, свидетельствует о том же внутреннем раско¬
ле. Жюль-Анри Контц защищает в 1899 г. диссертацию, по¬
священную ранним драмам Шиллера. Диссертация Жюля
Легра (1897 г.) была посвящена творчеству Гейне, диссертация
Бальдансперже — творчеству Г. Келлера, Жозефа Дреша —
Гуцкову и молодой Германии. Спанле пишет диссертацию
о Новалисе, Жорж Белуэн—о немецком театре в период меж¬
ду Готшедом и Лессингом, Луи Рено пишет о Ленау. Что же
касается Шарля Андлера, то, как мы знаем, его диссертация
была посвящена рождению государственного социализма
в Германии. Анри Шоэн после защиты диссертации в 1902 г.,
предметом которой была метафизика Германа Лотце, полу¬
чил на некоторое время место в университете Экса. Альбер
Леви, ученик Анд лера, работавший в Нанси и Эксе, написал
диссертацию о философии Фейербаха и влиянии ее на не¬
мецкую литературу. Жоашим Пенлош, представлявший
германистику в Лилле, в 1890 г. защитил работу о реформе
образования в Германии. Виктор Баш в 1897 г. защитил дис¬
сертации, из которых одна была посвящена эстетике Канта,
а другая — Шиллера. Этот краткий обзор мог бы быть допол¬
нен также списком тех работ на тему немецкой литературы,
авторы которых не избрали впоследствии путь универси¬
тетской профессуры.
Германистика во Франции столкнулась с рядом проблем,
которых немецкая германистика могла и не знать. По этой
причине обе дисциплины именуются одинаково лишь по не¬
доразумению. Французская германистика рубежа веков,
125

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ориентировавшаяся на немецкую модель, определялась
как наука о литературе. Однако во французском контексте
ее специфическое содержание словно ушло на второй план
и потому параллелизм немецкой и французской германисти¬
ки оказывается ложным. Точки пересечения германистики
и зарождающихся социальных наук могут быть выявлены
лишь на периферии обеих дисциплин, где происходят под¬
линно инновационные изменения. И эту периферию вопло¬
щают собой на самом деле такие яркие личности, как Анд л ер,
основатель германистики как дисциплины, или же Баш, чья
научная деятельность получила признание также за рамка¬
ми германистики. Проблема дисциплинарных границ, име¬
ющих свою собственную траекторию в Германии и во Фран¬
ции, ставит вопрос о выборе метода, который может быть
применен к истории этих дисциплин. Сосредоточить внима¬
ние исключительно на «сердцевине» дисциплины, которая
в значительной степени предопределяется исходным языко¬
вым пространством, означает вступить на путь написания
истории эпигонства. И наоборот, чтобы успешно написать
историю подлинного развития дисциплины, нужно сосре¬
доточиться на периферийном пространстве, на тех много¬
численных нарушениях границ, которые и составляют спе¬
цифику французской германистики 1900-х гг.
История зарождения и бытования германистики, а так¬
же гуманитарных и социальных наук во Франции соответ¬
ствует тому этапу национальной памяти, когда обращение
к чужому становится центральным. Все это требует и более
глубокого рассмотрения вопроса о межкультурной памяти.

ГлаваIV
Общая память культур
Вопрос памяти занимает важное место в дискуссиях
историков культуры1, что указывает на необходимость
найти ей точное определение, опираясь на существу¬
ющие источники, которых с течением времени обнаружи¬
вается все больше и больше. Память обладает различными
временными измерениями: есть память творимой истории,
есть память мемории. Однако характерная для современной
историографии тенденция раздроблять это понятие приво¬
дит к обратному результату — восстановлению объединяю¬
щего смысла, находящего себе выражение в словосочетании
«память Франции», которое подразумевает существование
некоего национального единства. Что же тогда, в данном
контексте, может означать немецкая память во Франции?
И можно ли перенести память из одного культурного кон¬
текста в другой? От ответа на данный вопрос зависит воз¬
можность интерпретировать целые пласты истории куль¬
туры — те пласты, в которых присутствует ассимиляция
и интерпретация чужеродных элементов, присущих иному,
чужому контексту, перенесенных в новый контекст в резуль¬
тате миграции и иных причин интеллектуального свойства.
Разговор о культурном трансфере затрагивает — и это
нужно признать — не только проблематику глобального ха¬
рактера (Франция, Германия), но также и множество вполне
конкретных объектов, как, например, немецкие документы
или документы о Германии, хранящиеся во Франции, пред¬
ставляющие собой след мигрировавшего знания. Эти раз¬
розненные объекты, о которых идет речь, далеко не всегда *•*• В этой связи следует упомянуть в первую очередь труды Жака ле
Гоффа «История и память» (русский перевод—М.: РОССПЭН, 2013)
и Пьера Нора «Места памяти» («Les lieux de memoire»).
127

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
находили себе достойное место в интеллектуальной жизни
той эпохи, когда совершался их трансфер из родной культу¬
ры в чужую. И потому для исследователя они представляют
интерес лишь в том случае, если могут рассматриваются
в совокупности, в системе логических связей. На самом
деле для данных разрозненных объектов понятие памяти
служит отличным объединяющим элементом, что есть до¬
полнительный аргумент в пользу необходимости обратиться
к проблеме памяти, рассмотрев ее с точки зрения межкуль¬
турных взаимодействий. Однако задумаемся: не является ли
выбранный нами инструмент исследования, а именно по¬
нятие памяти в историографии, сам результатом культур¬
ного трансфера?
Память во франко-немецком пространстве
Фрэнсис Йейтс в своей достаточно давней работе об искусстве
памяти1, изучая отражение данного понятия в литературе
и философии начиная с Античности и вплоть до XVI века,
выявила тесную связь, существующую между искусством
памяти и риторикой. С тех пор тема эта более не подыма
лась. Изобретение искусственной памяти, этого помощника
всякого знания во времена, когда письменность еще почти
не существует или, во всяком случае, распространяется
весьма умеренно, приписывают греческому поэту Симони¬
ду Кеосскому, который, по преданию, смог опознать при¬
сутствовавших на пиру гостей, погребенных под руинами
обрушившегося потолка, по тому месту, которое они зани¬
мали за столом. Тем самым можно сказать, что в основе ис¬
кусственной памяти лежит локализация. Другой миф свя¬
зывает создание искусственной памяти с именем Метродора
Скепсийского, который, согласно легенде, распределил идеи
и соответствовавшие им слова в 360 «местах» (loci), совпадав¬
ших с делениями зодиакального круга. Наряду с мифами,
достоверными сохранившимися источниками об искус
I. На английском языке книга впервые была издана в 1966 г. См. рус¬
ский перевод: Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб.: Университетская
книга, 1997.
128

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
пгве памяти являются работы Цицерона, Квинтилиана, —
го есть труды ораторов, но также анонимный трактат «Ad
Perennium» («О припоминании»), который не переставали
цитировать вплоть до XVI века.
Все эти ставшие классикой тексты имели целью облегчить
работу памяти путем закрепления слов и идей за определен¬
ными пространствами, между которыми возможно было
перекидывать своеобразные мостики. Древние трактаты
изобилуют наставлениями о том, как обозначить (в памя¬
ти) место. Так, когда нужно припомнить не объекты, об¬
ладающие собственным изображением, но идеи, нужно,
прежде чем расположить их в галереях или в интерьере
домов, представить сцены, способные затронуть чувства
припоминающего. Эти места памяти обладали в Антич¬
ности очень простой функцией: они служили составлению
длинных речей и определяли риторику, науку властвовать
над людьми посредством словесного обольщения, что из¬
начально заставляло относиться к ней весьма скептически.
В то же время места памяти можно определить как принцип
организации социального знания, в основе которого лежит
искусство беседы. Когда случается так, что места памяти
используют мнемонические возможности зодиакального
круга, их принцип организации мыслится в таком случае
как часть космического порядка.
Этот перенос по функции становится еще более ощути¬
мым во времена схоластики. Схоласты относились с подо¬
зрением к образной стороне искусственной памяти, но при¬
знавали при этом, что ад и рай, пороки и добродетели сами
могут служить мнемоническими знаками. Систематизация
крупных теологических построений в Средние века не об¬
ходится без систем запоминания.
Изобретение типографского станка сделало искусствен¬
ную память в какой-то степени ненужной, и некоторые гума¬
нисты выступили против нее. Последний час своей славы
искусственная память переживет с расцветом неоплатониз¬
ма в эпоху Возрождения. Ее даже называли тогда системой
тотального знания, выраженного в абстрактных фигурах,
по которым возможно совершать мыслительное движе¬
ние. Отныне память не есть простое сохранение прошлого,
129

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
резервуар для хранения опыта, но позволяет получать зна
ния и облегчает обретение разумом исконной целостности
благодаря значимым образам, организованным в единую
систему. Одним из ярких образцов неоплатонизма эпохи
Возрождения стал театр памяти Джулио Камилло, ита¬
льянского эрудита XVI века, местами пребывания которого
были Венеция и Франция. Он создал некую конструкцию
в форме амфитеатра, разделенного пилястрами на семь от
делов и семь проходов, каждый из которых, в свою очередь,
подразделялся на семь ступеней, или уровней. Каждый уро¬
вень представлял собой прогресс в обретении оккультного
знания, будучи соотнесенным с другими уровнями того же
сектора. Тот, кто восходил по ступеням амфитеатра, повсюду
встречал мнемонические образы. Особенно примечатель
ным было то, что под изображениями находились ящики,
«набитые бумагами, и эти бумаги исписаны были речами,
построенными по принципам цицероновского искусства;
речи эти повествовали о тех же предметах, о которых гово¬
рили и образы»1.
Театр обладал функцией системы памяти, свойственной
еще древности: он помогал «держать речь». Вместе с тем он
включал данную речь в общую систему знаний, позволяя
переходить от одного образа к другому. Но теперь места па
мяти теряли уже свой произвольный характер, и каждый
мнемонический образ характеризовался своим фиксиро
ванным положением в системе образов. Как легко мож¬
но догадаться, подобный театр никогда не был достроен,
а полное описание его становится возможным, только
если собрать разрозненные свидетельства современников.
Тем не менее даже простое описание позволяет заметить те
возможности, которые открывает подобная конструкция.
Подготовительная работа с документами (материалами),
которая предшествует непосредственно акту письма у мно¬
гих писателей, хотя и не находит впоследствии прямого
выражения в тексте, представляет собой сходное желание
запастись неким набором знаний и определить свое место
I. Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб.: Университетская книга, 1997.
С. 184-185.
130

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
Ь их совокупности1. Также можно сказать, что и системати-
Е* а в целом имеет мнемоническую функцию, а модель те¬
тра Камилло показывает, что она является пособником
сякой речи.
А теперь если мы представим, что один или несколько
ящиков этого театра вследствие временного или простран¬
ственного разрыва вдруг стали принадлежать другому теат¬
ру, имеющему свои собственные принципы организации,
то мы тем самым укажем на проблему, которую ставит перед
нами существование немецкой культурной памяти в системе
французской культуры.
Метафора двусоставного ящика (или «великого переселе¬
ния образов») получила широкое распространение в эсте¬
тических теориях Аби Варбурга2 и его института. Группа
искусствоведов, работавшая до 1933 г. в специализирован¬
ной библиотеке Гамбурга, а затем перебравшаяся в Лондон,
как известно, задалась изначально целью осмыслить обра¬
щение к античному искусству в эпоху Ренессанса. Постав¬
ленная задача предполагала необходимость осмыслить,
в свою очередь, перемещение, имевшее место между двумя
культурами, объединенными общей культурной памятью.
В этом заключался смысл диссертации Варбурга, посвящен¬
ной, в частности, картине «Рождение Венеры» Боттичелли,
а также работы его ближайшего ученика Эдгара Винда «Язы¬
ческие мистерии в эпоху Возрождения»3. Одной из характер¬
ных особенностей подобного подхода к памяти является ин¬
терес к единичной детали. Будучи точкой пересечения двух
эстетических систем, по определению различных, только
деталь позволяет увидеть и оценить то, что их различает. Со¬
трудники Института Аби Варбурга отличались особой стра-
I. Теоретики генетической критики странным образом никогда не об¬
ращали внимание на то, насколько организация генетического
досье самим писателем зависима от работы памяти и создания
риторических фигур.
2. См.: Warburg А. М. Ausgewahlte Schriften/Dieter Wuttke (Hg.). Baden
Baden: Valentin Koerner, 1980. См. русское издание: Варбург А. Вели¬
кое переселение образов. Исследование по истории и психологии
возрождения Античности/Предисл. И. А. Доронченкова. СПб.: Аз¬
бука-Классика, 2008. —Прим. пер.
3- См.: WindЕ. Pagan Mysteries in the Renaissance. London: Faber & Faber,
1958.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
стью к реконструкциям хода движения культуры, в основу
которых было положено изображение, например, странной
фигуры в углу картины или даже складки на одежде. Неко¬
торые образы подобного рода содержат в себе поражающую
своим богатством информацию, с которой историк искусства
обращается как с коллективной памятью, памятью станов¬
ления, проявившейся в частной незначительной детали. Эта
незначительная деталь становится откровением, тем самым
двусоставным ящиком, что позволяет двум культурным
системам, разделенным и во времени, и в пространстве, со¬
общаться между собой. Историк искусства обнаруживаем
эти точки перечения, делает их явными. Именно в этом,
по мнению Варбурга, состоит его миссия. Не в том ли состоит
и миссия исследователя культурных трансферов? Собрание
повторяющихся художественных образов, представленное
Аби Варбургом в его атласе «Мнемозина», делает подобное
сравнение возможным.
Особый интерес к детали при анализе произведений изо¬
бразительного искусства был не чем иным, как переносом
в сферу эстетики принципов литературоведческого анализа,
которые Аби Варбург мог усвоить у своего учителя, фило¬
лога Германа Узенера (1834—1905)1. Двусоставной ящик есть
не только метафора возможного соприкосновения культур.
Он объединяет в себе также риторическую и филологиче¬
скую концепции памяти. В своей работе «Имена богов. Опыт
теории создания религиозных понятий» (1896) Узенер пытал¬
ся с помощью изысканий в области этимологии осмыслить
развитие мифологической мысли и создать историческую
семантику. Немецкая филология XIX века, и в частности
лингвистика, вообще стремилась извлечь из казалось бы
неделимых корней слов тайны исторических отложений
I. Ср.: «Книга Узенера „Gotternamen: Versuch einer Lehre von dcr
Religiosen Begriffsbildung“ содержит благодаря особой технике мон¬
тажа неисчислимое множество документов, соположенных между
собой и словно не требующих комментария. Этот способ наилуч¬
шим образом характеризует девиз Узенера „вложить всю силу в де
таль“ и предвещает уже „Мнемозину“ Варбурга и „Passagen-Werk“
Беньямина» (KanyR. Mnemosyne als Programm, Geschichte, Erinnerung
und die Andacht zum Unbedeutenden im Werk von Usener, Warburg und
Benjamin. Tubingen: Niemeyer, 1987. S. 85).
132

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
с наслоений. Институт Аби Варбурга тем самым вписался
богатейшую традицию исследования исторической памя¬
ти, и нет ничего удивительного в том, что книга об искус-
твенной памяти Фрэнсис Йейтс стала одним из ярчайших
фодуктов деятельности этого института.
| В то же время в книге Йейтс говорилось о двух типах орга¬
низации памяти, в основе которых лежат, с одной стороны,
риторическая, с другой стороны, филологическая модель.
Подобное соотношение позволяет рассматривать и саму па¬
мять как своего рода трансфер. Стоит обратить внимание
на то, что книгу Института Аби Варбурга об искусственной
памяти во Франции опубликовал Пьер Нора. Сам термин
«места памяти» («урочища памяти») заставляет нас вспом¬
нить о ее риторических корнях, тем более что различные
урочища памяти на самом деле иллюстрируют в апологети¬
ческой манере такие обобщенные понятия, как Республика,
Нация, Франция. Пьер Нора попытался определить свои ме¬
ста памяти, он подчеркивал присущую им многослойность
и настаивал на их статусе перекрестков. «Они являются
местами одновременно в трех значениях этого слова: мате¬
риальном, символическом и функциональном, но только
на разных уровнях»1. В них синтезируется сам ход истории:
идет ли речь о памятниках павшим во время Первой миро¬
вой войны воинам или словаре Ларусс — в любом случае
анализ их требует также филологического подхода.
Иного рода трансфер имеет место в работах Вальтера Бе-
ньямина, который в 1928 г. едва не стал сотрудником Институ¬
та Аби Варбурга и чье имя постоянно с ним связывают. Валь¬
тер Беньямин, пишущий о Париже XIX века, не удерживается
от того, чтобы формально прикрыться такими авторитетами,
как Пруст или Бодлер. Но, по сути, они-то ему были совершен¬
но не нужны. Защищая исчезающую натуру XIX века в Пари¬
же, Беньямин на самом деле стремился показать отдельные
совпадения, которые он увидел между плеядой интеллекту¬
алов, связанных с этой натурой, и тем поколением, которо¬
му угрожал немецкий фашизм. Эти совпадения, открываю¬
щие некую историческую истину, превращают единичные
I. Les lieux de memoire/Nora P. (ed.). Paris: Gallimard NRF, 1984.
T.I. P. XXXIV.
133

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
объекты, лежащие в их основе, в хранилища практически
необъятной исторической информации. Так двусоставные
ящики стали для Беньямина настоящими монадами.
Если все же попытаться понять, кто из французских ис¬
следователей мог быть близок Беньямину, то стоит назвать
имя Мориса Хальбвакса. Идея коллективной памяти, мыс
лимая как критика субъективизма Бергсона, заставляет уче¬
ного выделить островки памяти, соизмеримые с границами
социальных групп. Хальбвакс берет для примера город. Его
стены, улицы являются объективированной формой тех со¬
циальных отношений, которые в ходе истории наслоились
друг на друга и становятся ныне залогом его существования
независимо от исторических событий (революций, уличных
боев, вторжений и проч.). Камни города можно соотнести
с элементами социальной памяти. Конечно, их можно пере¬
нести, проложить новые проспекты, но все это непременно
натолкнется на сопротивление каких-либо прошлых кон¬
струкций. Обходя это прошлое или же интегрируя его в но¬
вое, мы тем самым внедряем в это новое также элементы
прежней памяти, которая есть не что иное, как традиции
социальных групп1. Мастерская для сапожника, как и ры¬
нок для торговца или улица для фланера, — все это также
является местами осевшей памяти. Так и история, какой ее
видит Хальбвакс, не является собранием останков прошло¬
го, но попыткой выявить объективные формы существова¬
ния социальных групп и их практик, которые сохраняются
и в настоящем. Труд Хальбвакса «Коллективная память»1 2
так и остался незавершенным и был найден только после
его смерти. При жизни же он работал над исследованием
1. Как утверждает Жерар Нуарьель, «важнейшим теоретическим от¬
крытием стала попытка определить, каким образом индивиду¬
альная память становится коллективной. Казалось бы незамыс¬
ловатыми фразами Хальбвакс привносит в чисто французский
контекст опыт феноменологической рефлексии немецких фило¬
софов Гуссерля и Макса Вебера. Тем самым демонстрируется фун¬
даментальная роль понятий „прожитого" и „субъективного опы
та" индивидов в анализе символических процессов социальной
жизни» (Noiriel G. Le creuset frangais. Histoire de Pimmigration XIXe —
XXe siecles. Paris: Seuil, 1988. P. 66).
2. HalbwachsM. La memoire collective. Paris: Presses universitaires de France,
1950.
134

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
[
«Социальные рамки памяти» (1925), и Вальтер Беньямин,
вполне вероятно, был с ним знаком.
Хронологически конец искусственной памяти примерно
совпадает с появлением первых коллекций, являющихся,
в сущности, ее подобием. Коллекции, как пишет Кшиштоф
Помян1, вырывают объекты из привычного утилитарного
мира и наделяют их значением. Значение в данном случае
служит коррелятом своеобразной бесполезности. В то же вре¬
мя оно подсказывает необходимость осмыслять их серийно,
превращая в предмет научных изысканий. Количество су¬
ществующих в определенный исторический период собра¬
ний есть показатель культуры данной эпохи и ее научного
осмысления2. Что же представляют собой коллекции немец¬
ких предметов искусства, существующие во Франции? Каков
был их замысел и каков генезис? Возможно ли их реконстру¬
ировать? Вопрос об общем сегменте памяти, которым могут
обладать две культуры как различные системы (если только
отказаться от слишком общих принципов и спорадических
анализов), диктует необходимость изучать собрания цен¬
ных вещей и их организацию. Каким образом французские
архивы принимают в свой состав иностранные собрания,
в то время как первые из них были созданы в 1794 г. с целью
утверждения прежде всего национальной идентичности
и преемственности? Как формировать и классифицировать
этот новый тип архивов?
Проблема определения
К понятию «архив» с недоверием относятся не только исто¬
рики литературы, но и историки культуры. Архив подразу¬
мевает бесконечное эмпирическое накопление информа¬
ции, изучение источников, произвольное их объяснение,
1. Ротгап К. Collectionneurs, amateurs et curieux. Paris — Venise, XVIe —
XVIIIe siecle. Paris: Gallimard, 1987.
2. Речь идет как о коллекциях, так и о списках, в которых Джек Гуди
усмотрел источник эпистем, способных приручить дикий разум.
Списки, как и коллекции, указывают на переход от устной рефе¬
ренции к референции письменной {Goody J. La raison graphique. Paris:
Minuit, 1979).
135

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
не затрагивающее внутренней структуры феномена и огра¬
ничивающееся пояснениями внешних влияний. Однако
не следует забывать, что архивы — это единственный суб¬
страт памяти, открытый обновлению. Ерли места памяти
есть производное от дискурса о культуре, даже если этот
дискурс носит чисто риторический характер, то архивы яв¬
ляются самой что ни на есть базовой основой для изучения
культуры, равно как и переплетающихся между собой куль¬
турных пространств. Начиная с 1810 г. Наполеон вынашивал
проект создания в Париже универсального архива, который
по его замыслу должен был стать хранилищем основных до¬
кументов, актов, хартий всех европейских государств. Этот
утопический проект даже начали реализовывать. Были
созданы комиссии, состявшие из архивариусов, специали¬
стов из разных областей культуры, и в завоеванной Напо¬
леоном Европе начался отбор документов, которые казались
наиболее значимыми и могли быть размещены в Париже.
После 1815 г. большая часть данных документов — а самые
важные бумаги были получены из Ватикана — оказалась
возвращена законным владельцам1. Но замысел Наполео¬
на — не только исторический анекдот. Он доказывает воз¬
можность собирания и взаимопроникновения культурной
памяти различных народов, он придает архивному хране¬
нию документов абсолютную легитимность.
Закон от 3 января 1979 г. гласил, что «архивами называ¬
ется совокупность документов, какими бы ни были их дата
создания, форма или материальный носитель, независимо
от того, созданы ли они или получены частным или юриди¬
ческим лицом, структурой, действующим частным или го¬
сударственным учреждением». Это достаточно широкое
определение включает также новые информационные но¬
сители, тем самым потенциально расширяя само понятие
архива до совокупности вообще всех документов, обладаю¬
щих ценностью знака1 2. В целом появление архива связано
1. См.: BordierH. Les Archives de la France. Paris: Dumoulin, 1855.
2. Cm.: Pomian K. Les archives // Les lieux de memoire/Pierre Nora (ed.). T. III.
Paris: Gallimard, 1992. P. 163-233 (цитата на с. 233). Об истории архивов
см. также: DucheinM. Etudes d’archivistiques, 1957-1992. Association des
archivistes frangais, 1992.
136

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
с появлением письменности, поскольку первые памятники
письменной культуры представляли собой списки, кото¬
рыми пользовалась администрация королевских дворцов.
Позже такими архивами памяти стали мирные договоры1.
Обладание текстами договоров или списками, фиксиро¬
вавшими письменно характер государственных владений,
становилось одной из форм утверждения власти: не слу¬
чайно связь архива и власти просмативается уже на этимо¬
логическом уровне. Во Франции с древних времен короли
хранили Хартии, которые определяли владения королев¬
ства, а во времена правления Филиппа-Августа было даже
создано специальное место для хранения этих документов.
Оно называлось Сокровищница Хартий и длительное вре¬
мя располагалось в аббатстве Сен-Дени. Религиозное брат¬
ство ученых монахов-бенедиктинцев, конгрегация Святого
Мавра, занималось сохранением, изучением и толкованием
этих основополагающих текстов. Если начиная с XVIII века
к Хартиям начинает проявляться научный, исторический
интерес, то надо отметить, что тем не менее он все равно
остается вторичным, ибо Хартии по-прежнему почитаются
в первую очередь как документы, поддерживающие власть
и ее обращение к исторической памяти.
Нет ничего удивительного в том, что Французская рево¬
люция с самого начала столкнулась с проблемой архивов.
С одной стороны, нужно было сохранить в памяти историю
дебатов на ассамблеях, определив таким образом самосто-
янье нации. Именно эта цель была у Армана-Гастона Камю,
ставшего архивариусом Национального учредительного
собрания в 1789 г. (так называемой Конституанты). Однако
документы, определяющие государственную собственность,
важны были и для новой власти, так же как и докумен¬
ты, позволяющие создать национальную историю. Работа
I. О проблемах, которые ставит изучение истории архивов, см.:
Santini L. La storia degli Archivi // Archivum. Revue internationale des
archives. 1968. Ns> 18. P. 101-113. См. также: BautierR.H. La phase cruciale
de l’histoire des archives: la constitution des depots d’archives et la naissance
de l’archivistique (XVI — debut XIXe siecle) // Ibid. P. 139-149.0 судьбе
архивов в Германии см.: BeckF., HenningЕ. Die archivalischen Quellen.
Eine Einfuhrung in ihre Benutzung. Weimar: Verlag Hermann Bohlaus
Nachfolger, 1994.
137

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
архивистов свелась в это время к отделению документов, ко¬
торые относились к феодальному этапу развития общества
и подлежали уничтожению, от документов, которые надле¬
жало сохранять как представляющие важность для совре¬
менного момента или же как представляющие определенный
исторический интерес. Естественно, что архивисты не слиш¬
ком стремились избавляться от документов, а потому стара¬
лись придать понятию «история» самую широкую трактовку.
Здесь особенно была велика роль преемника Армана-Гастона
Камю, которым стал Пьер Клод Франсуа Дону, занявший¬
ся разработкой системы классификации документов. Этот
историк, который до 1840 г. был главным человеком фран¬
цузских архивов и роль которого в выработке исторической
проблематики архивоведения и по сей день остается недо¬
оцененной, считал необходимым сохранять национальную
память во всем ее многообразии, в частности включив в нее
материалы из судебных архивов. Вместе с тем ему удалось
также найти компромисс между самостояньем Новой Фран¬
ции и памятью Старой Франции — компромисс, которым
стала рациональная система классификации. Дону выде¬
лил шесть секций (законодательную, административную,
историческую, топографическую, секцию государственного
имущества, секцию юридическую), которые, в свою очередь,
были разделены на столько же серий и пронумерованы
от буквы А до буквы Z. Эти категории, которые до сих пор
организуют национальную память революционной эпохи,
отличаются главным образом в высшей степени рациональ¬
ным принципом распределения архивной памяти. Органи¬
зация французской памяти в революционную эпоху стала
наследницей таксономии века Просвещения, противопоста¬
вив принцип тематического соответствия принципу гене¬
тическому, при котором материалы располагаются в зависи¬
мости от их происхождения, что характерно в особенности
для немецких архивов. Если попытка передать сохранение
памяти в руки национального сообщества предшествовала
во Франции созданию системы архивов, то практика их ис¬
пользования, напротив, получила повсеместное распростра¬
нение достаточно поздно. Вероятно, только в 1840-е гг., когда
появляется первый читальный зал, историки начинают
138

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
регулярно использовать архивы, и практика архивной ра¬
боты становится все более интенсивной во второй половине
XIX века. Начиная с 1821 г., но особенно с 1830-х гг. Школа
Хартий получает исключительное право, которым ранее
обладали лишь бенедиктинцы, взращивать специалистов,
обучая их чтению, интерпретации и инструментализации
собранной в архивах памяти. Особая специфически фран¬
цузская форма филологической работы, ориентированная
на издание древних документов, появилась во Франции бла¬
годаря выпускникам Школы Хартий.
Кшиштоф Помян, осмысляя историю архивов во Фран¬
ции во времена Великой революции, писал:
Революция начала с создания двух типов архивов: архивов,
которые она сама создавала, и архивов Старого режима; объ¬
единение их под одной крышей вовсе не предполагалось из¬
начально. Но как только оно произошло, династическое и го¬
сударственное прошлое, раньше бывшее объектом памяти,
превратилось в виртуальный объект истории. Что касается
самой революции, то она взращивала новую государствен¬
ную память, возводя ее в статус национальной. Вот почему
после революции французское прошлое оказалось в центре
двойной контроверзы. С одной стороны, предстояло выби¬
рать между длящейся историей, которая сохраняла династи¬
ческую и государственную память, и историей-разрывом,
отказывавшейся идентифицировать себя с дореволюцион¬
ными политическими институциями. С другой стороны,
спор шел между памятью государства и памятью народа, каж¬
дой из которых приписывался статус национальной памяти1.
Французские архивы, создание которых определялось
политической задачей установить национальную идентич¬
ность, обладают прозрачностью, которая на самом деле весьма
обманчива. Достаточно сравнить французские архивы с архи¬
вами других стран, чтобы понять все их своеобычие. Архив
в Симанкасе (Испания), созданный в 1542 г. и представляю¬
щий собой первое современное хранилище государственных
г Ротгап К. Les archives. Р. 223.
139

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
документов, имеет совершенно иную конфигурацию. В Гер¬
мании, государстве, состоящем из множества «земель» (шта¬
тов), институт, в котором обучаются будущие архивисты,
был создан лишь в 1821 г., и система организации памяти
зависела здесь от местной традиции. В целом в германском
мире превалирует все же кардинально отличный от системы
Дону генетический принцип хранения и систематизации до¬
кументов, делающий очевидными их происхождение и связь
с теми организмами, откуда документы поступали в архив.
В таком генетическом принципе систематизации документов
явно ощутим след органицизма, вытесняющий, даже порой
во Франции, принцип логический, то есть принцип рацио¬
нальной таксономии в систематизации архива. Однако в гер¬
манском мире этот принцип имеет под собой особую основу,
а именно существование специальных институций, откуда
документы поступают в архив, так называемую Registratur—
инстанцию, производящую предварительную сортировку
памяти на нижних ступенях социального организма. В раз¬
личии французской и немецкой систем архивирования па¬
мяти можно увидеть две различные модальности взаимоот¬
ношения между памятью и властью. Французское стремление
объединить обучение архивистов и библиотекарей, а также
передать в ведение библиотек некоторые архивные докумен¬
ты, и тенденция разграничивать эти две сферы в Германии
указывают на всю серьезность существующих различий.
Помимо разницы в структуре и принципах систематиза¬
ции, что само по себе есть богатое поле для интерпретации
культурных различий, архивы в своем качестве националь¬
ных организмов уже содержат в самих себе «островки чуже-
родности», отсылающие к инонациональному контексту.
Во Франции существуют иностранные архивы. Стоило бы
здесь напомнить и о том интересе, который во времена Лю¬
довика XIV проявлялся к восточным рукописям. Француз¬
ским дипломатам, отправляющимся на Восток, вменялось
в обязанность их собирать и поставлять королевскому двору.
Последний эпизод подобного рода—покупка Национальной
библиотекой рукописей Гейне у израильского банкира Шо-
кена. В истории создания архивов важными были периоды
Директории и Империи.
140

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
Первый историк Национального архива Франции Анри
Бордье1 установил личности членов немецкой секции,
на которых была возложена миссия по экспертизе, поис¬
ку и сохранению документов на немецком языке для бу¬
дущего архива Европы2. У работавших в начале 1810-х гг.
составителей и собирателей немецкой памяти, которую
необходимо было интегрировать в память французскую,
были свои имена. Островки чужеродной памяти не были
оторванными от той системы, что их принимала, — в этом
заключается их отличие от принципов каталогизации
национальной памяти. Именно они и позволяют понять
механизм межкультурных отношений, определяющий на¬
циональную память.
Здесь стоит также вспомнить о двойственном статусе дан¬
ных элементов памяти, кочующих между двумя культурами.
Положение этих островков внутри французской системы
резко отличается от их места в системе немецкой памяти.
Когда один ученый XVIII века из Данцига отправляет свое
научное исследование в Академию Бордо и данная рукопись
получает премию3, то этот факт оказывается по-разному
вписан в историю науки обеих стран.
Память может быть живой или мертвой. Присутствие не¬
коего артефакта в архиве не позволяет a priori утверждать,
играл ли он действительно какую-либо роль в культуре.
Если, например, Виктор Кузен широко пользовался в своей
работе немецкими источниками и нам этот факт хорошо
известен, то и по сей день существуют рукописи, которые,
вероятно, никто никогда не просматривал, книги, которые
никто никогда не читал. Впрочем, граница между живой
и мертвой памятью на самом деле подвижна, и всякий
1. Подробнее см.: BordierH. Les archives de la France. Paris: Dumoulin, 1855.
2. Среди них были, например, Давид-Луи Бурге, бывший секретарь-
переводчик финансовой администрации немецкой армии, Луи-
Жозеф-Антуан Давид, бывший военный комиссар, Венцеслав Иг-
нас Доминик Польцер, бывший генеральный директор архивов
тевтонского ордена, Фредерик-Эмиль Кордье де Перве, бывший
лейтенант на службе Трирского курфюрста.
3- Математик Генрих Кюн (1690-1769) получил в 1741 г. премию за «Раз¬
мышления о происхождении фонтанов». В 1744 г. студент из Халле
Готлиб Кратценштейн (1723-1795) получает премию за «Теорию под¬
нимающегося дыма и воздушных испарений».

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
раз, когда мы читаем забытую книгу или просматриваем
оставленный без внимания манускрипт, она меняет свои
очертания. Таким образом, не все сохранившиеся доку
менты обладают статусом памяти. Так, десятки метров
бумажных страниц, связанных с немецкой оккупацией
во Франции, все еще не стали частью немецкой памяти.
Они все еще мало доступны для историков, Поскольку ча¬
сто остаются неразобранными и к тому же содержат инфор
мацию о все еще здравствующих лицах. И тем не менее все
они — документы нашего времени. Они не потеряли акту¬
альности или функциональной значимости, к ним можно
обратиться в случае возникновения нового судебного раз¬
бирательства. В них можно видеть память в процессе ее
становления, из которой проступает еще мало известная
информация, идет ли речь о партизанском движении в го¬
рах Веркора или же о связи организации Todt с француз
скими промышленниками.
Немецкие архивы во Франции
Во Франции существуют архивы немецкие, а также архивы
о Германии; архивы, где хранятся исторические документы,
и где хранятся документы литературные. До сих пор раз¬
бором всех этих документов если и занимались, то весьма
отрывочно.
Занятия эти либо диктовались необходимостью допол¬
нить немецкую историографию, либо призваны были ре¬
шить ту или иную конкретную задачу. На самом же деле
внедрение немецких документов в контекст французской
исторической памяти представляет собой специфическую
проблему, теоретическую и эмпирическую одновременно.
Эмпирический поиск не является самым простым. В катало
гах архивов департаментов встречаются серьезные лакуны,
а каталоги рукописей, осевших в провинциальных библио¬
теках, могут иметь с современностью разрыв в целое столе
тие. И даже если парижские библиотеки и архивы обладают
более совершенными и разнообразными инструментами по¬
иска, надо иметь в виду, что документы на немецком языке
142

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
могут находиться в местах совершенно неожиданных1 либо,
наоборот, вполне предсказуемых, но где Германия, однако,
занимает лишь скромное место, являя собой одну из многих
культур, представленных в каталоге (документы об ино¬
странцах, вызвавших подозрение у полиции, документы
о выдаче гражданства и проч.). Иногда подсказкой в поиске
документов может стать географический фактор. Учитывая
тот факт, что в Бордо существовало иностранное поселение,
неудивительно, что в этом городе хранится немалое коли¬
чество документов, касающихся Германии, хотя документы
о немецком Бордо можно отыскать и в других местах, в Пари¬
же или же в самой Германии. Также есть все резоны предпо¬
ложить, что поскольку винное производство в регионе Шам¬
пань в XIX веке развивали переселенцы из германских стран,
то архивы этого региона содержат сведения об отношениях
с Германией. Однако география бывает и обманчивой. Ха¬
рактерен в этом смысле пример города Лана (Лаона)2: вряд ли
кто-либо мог предположить существование там богатейшей
коллекции немецких автографов XVIII века.
Проблема эта является также теоретической: с одной сто¬
роны, необходимо осмыслить связь, существующую между
различными типами немецкой памяти, и всякий раз уточ¬
нять то конкретное место, которое она занимает в принима¬
ющей культуре (в нашем случае это культура французская).
И напротив, лежащие на поверхности феномены, как, на¬
пример, вагнерианство или кантианство, могут иметь ла¬
тентную архивную память, игнорируемую современными
компаративистскими исследованиями, сосредоточенными
преимущественно на тех сломах смыслов, которые возни¬
кают в результате рецепции. Другой проблемой является
1. Тому пример — автобиографические документы одного немецкого
франкмасона, найденные в бумагах некоего аристократа, захвачен¬
ных во время Революции. Подробнее см.: EspagneM. Welches sind die
Bestandteile der Aufklarung? Aus dem Pariser Nachlass eines Wetzlarer
Freimaurers //JahrbuchderdeutscherSchillergesellschaft. 1988. T. XXXII.
S. 28-50. Еще один пример — письмо Канта Эмманюэлю-Жозефу
Сийесу, найденное в архивах последнего. Подробнее см.: RuizA. Neues
tiber Kant und Sieyes. Ein unbekannter Brief des Philosophen an Anton
Ludwig Theremin (Marz 1796) // Kant-Studien. 1977. № 68. S. 446-453.
2. Речь идет о коллекции автографов, которую завещал библиотеке
города Лана историк Жан-Франсуа-Лоран Девим (1749-1830).
143

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
проблема границ. Если мы и согласимся с выводом, что до¬
кументы, свидетельствующие о трансмиссии немецкого
языка, являются хранителями немецкой памяти, даже если
немецкий язык преподают французы, то впору задаться во¬
просом: в какой степени история кантианства во Франции,
ставшего основой того, что во времена Третьей республики
называли философией, соотносится с немецкой памятью?
В результате незаметных переходов и превращений немец¬
кая память растворяется в общей памяти, а архив вместе
с тем теряет свое специфически иностранное значение. Сам
процесс потери этой значимости заслуживает более подроб¬
ного описания.
Если классификация памяти оказывает прямое влияние
на то, как пишется История, то историю немецкого присут
ствия во французской культуре нельзя себе представить
без того, чтобы на уже существующую классификацию был
наложен другой тип расположения документов, свидетель¬
ствующий о принципиальном множестве (разнообразии)
принципов классификации. Эта новая классификация есть
в конечном счете результат поиска и каталогизации немец¬
ких архивов либо архивов, содержащих сведения о Германии,
во французских хранилищах. В первую очередь здесь можно
вспомнить о шифре «М», под которым содержатся в архивах
департаментов документы наблюдения за иностранцами
и сведения о получении гражданства. Другие архивные се¬
рии заключают в себе порой лишь подкатегории немецкой
памяти. Так, шифр J указывает обычно на информацию
экономического и промышленного характера. Немецкие
предприятия во Франции составляют еще одну категорию1.
Существуют особые профессии, под какими бы шифра¬
ми они ни фигурировали, наиболее тесно связанные с Гер¬
манией и которые в этом качестве уже следовало бы начать
изучать. Учителями немецкого языка в XIX веке чаще всего
I. Например, под шифром 45 J в архивах департамента Луары можно
найти бумаги предпринимателя и промышленника XIX века, при
ехавшего во Францию и поселившегося в Сент-Этьене. Бумаги эти
содержат богатую семейную переписку, свидетельствующую о со¬
хранении им отношений с родиной, но также и исключительно
деловые документы.
144

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
были немцы1. Краснодеревщики XVIII века, музыканты-
инструменталисты XIX века представляют собой группы,
где присутствие немцев также оказывается наиболее зна¬
чимым. Социологический подход здесь может быть допол¬
нен географическим. Не говоря уже об Эльзасе, особенность
которого объясняется еще и тем, что в течение долгих пе¬
риодов истории он являлся частью германского культур¬
ного пространства (до такой степени, что даже «Каталог
архивов, библиотек и музеев Эльзаса», созданный в 1939 г.,
оказался по большей части хранителем немецкой памяти),
можно вспомнить о Бордо XVIII-XIX веков с населявшими
его негоциантами немецкого происхождения. Также стоит
вспомнить о лионских торговцах, о выходцах из Германии
в студенческой среде Орлеана во времена Старого режима.
Помимо подобного непосредственного присутствия
во Франции немцев, не стоит забывать, что научная жизнь
основывалась главным образом на обмене знаниями в ев¬
ропейском пространстве. Следы контактов с Германией
можно найти в архивах ученых: университетский фонд
Национальной библиотеки (фонд «Paris»), а также библио¬
теки Сорбонны (архивы Виктора Кузена или Ксавье Леона)
указывают на следы такого постоянного научного контакта.
Не введенным до сих пор в научный оборот материалом яв¬
ляются конспекты лекций, которые французские студенты
слушали во время их пребывания в Германии.
От научной жизни можно перейти к памяти мест, связан¬
ных с заграницей: эта память может сохраняться в архивах
университетов или высших школ, которые в течение некото¬
рого периода культивировали связь с Германией. Немецкий
язык, например, всегда изучался в военных школах.
Библиотеки также нередко выполняют функцию архива,
что особенно характерно для самых древних фондов, вклю¬
чающих такие документы, которые на настоящий момент
существуют в ограниченном количестве экземпляров. Фон¬
ды библиотеки сухопутной армии в Венсенне, библиотеки
Высшей нормальной школы (Эколь нормаль сюперьер), биб¬
лиотека Виктора Кузена в Сорбонне, книги по географии
I- Досье: AN F17.
145

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
библиотеки города Везуль — все они очерчивают контуры
немецкой культурной памяти. Наконец, было бы напрасно
отрицать долю случайности в существовании немецких
фондов. Случайность эта во многом связана с личными
фондами, которые нередко и обнаруживаются случайно.
Так, брат пастора Оберлена, о котором идет речь в книге
Георга Бюхнера «Ленц» и который был эльзасским эруди¬
том и историком, оставил после себя одну из богатейших
французских коллекций, включающую немецкие письма
и рукописи XVIII века. Ныне эта коллекция хранится в На¬
циональной библиотеке. Сходное происхождение имеет
фонд гравера Вилле, хранящийся в Национальных архи¬
вах Франции, равно как и бумаги скульптора-космополита
Давида д’Анже в библиотеке города Анже. Эти документы
можно было бы разместить также в рубрике «история искус¬
ства». Сюда относятся также документы, иллюстрирующие
творчество художника Ари Шеффера1, и другие, связанные
с деятельностью архитектора Северного вокзала в Париже
Жака-Иньяса Гитторфа1 2. В целом элемент случайности ха¬
рактерен для многих собраний автографов, существовани¬
ем которых мы обязаны тому, что некий библиофил в тот
или иной момент решил собирать документы значительных
людей своей эпохи.
Немецкая память как составляющая французской исто¬
рии имеет и свое темное прошлое, связанное с национал-со¬
циализмом и временами оккупации. В то время требовалось
доказать вездесущность Германии, подготовив одновремен¬
но возвращение обратно на родину документов, признанных
1. Ари Шеффер (1785-1858) был уроженцем Голландии немецкого про¬
исхождения. Прославился он картиной «Патриотическая самоот¬
верженность шести граждан Кале» (1819). В своей живописи часто
обращался к романтическим сюжетам («Миньона», «Маргарита»,
«Лесной царь»), которые черпал у немецких поэтов.
2. Жак-Иньяс Гитторф (1792-1867), родом из Кёльна, был отправлен
отцом на обучение в Высшую школу искусств (Ecole des beaux arts)
Парижа. Он ездил изучать древнегреческие руины на Сицилию,
принимал участие в дебатах о полихромии (см. его работу «Поли-
хромная архитектура древних греков», 1831). В 1832 г. он построил
церковь Сен-Венсан-де-Поль, на создание которой его вдохновила
римская церковь Тринита-деи-Монти. Париж обязан ему архитек
турным решением Северного вокзала (Gare du Nord).
146

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
важными для национальной истории. Два крупных проекта
относятся к этому времени. По причинам дипломатического
характера их досье долгое время оставались труднодоступ¬
ными, пока в 1980-е гг. не было решено их опубликовать.
Первый проект, задуманный Карлом Эптингом, советни¬
ком по культуре и директором Немецкого института в Па¬
риже с 1940 г., предполагал создание полной библиографии
переводов с немецкого языка на французский с древнейших
времен и вплоть до 1940 г. с точным указанием имени пере¬
водчика и тиража1. Речь шла, строго говоря, не о катало¬
гизации архивов, хотя переиздания редких переводов уже
сами по себе имеют архивную ценность. Замысел был более
масштабным: дать исчерпывающее представление об одном
из аспектов культурной немецкой памяти.
Второй проект предполагал каталогизацию француз¬
ских, и в частности парижских, документов, отражающих
историю Германии. Работа, ставшая результатом серьезных
изысканий, носила название «Опись источников по немец¬
кой истории в парижских архивах и библиотеках» (Inventar
von Quellen zur deutschen Geschichte in Pariser Archiven und
Bibliotheken)2; за нее принялись немецкие архивариусы сра¬
зу же после начала оккупации. Главный директор архивов
Рейха отправил 6 августа 1940 г. во Францию делегацию
из 12 архивариусов во главе с Георгом Шнатом. Предпола¬
галось создать список документов, подверженных изъятию,
который должен был содержать не менее 21 000 наименова¬
ний. В конечном счете ничего изъято не было, за исключе¬
нием папок, которые должны были прояснить Главному
управлению СС по вопросам расы и поселения расовую
принадлежность гугенотов. 500 000 копий документов было
отправлено в Германию, и в августе 1943 г. они были пред¬
ставлены на выставке «1000 лет немецкой истории в Нацио¬
нальных архивах». Можно лишь сожалеть о том, что реестр
1. Bihl L., Epting К. Bibliographic franzosischer Ubersetzungen aus dem
Deutschen, 1487-1944. 2 Bde. Tubingen: Niemeyer, 1987. См. также:
BarbierF. Les transferts culturels et le livreimprime: apropos d’un ouvrage
recent I I Revue de sythese. 4e serie. 1990. №3. Juill. — sept. P. 293-298.
2. Работа была завершена в 1980-х гг. усилиями Вольфанга Ганса
Штейна, который во вступительной статье к «Описи...» весьма
интересно рассказал о том, как вся эта работа протекала.
147

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
документов, составленный в период нацистских изысканий,
содержал сведения, по большей степени касающиеся предсо-
временной истории Германии, а также что сам проект имел
ярко выраженный идеологический подтекст. Речь шла во¬
все не о том, чтобы продемонстрировать обмен идеями, вза¬
имодействия, взаимодополняемость культур, но лишь о том,
чтобы заполнить пробелы в истории германской нации.
Разумеется, проект подобного рода прямо противоположен
задаче исследования соотношения французской и немецкой
мысли и взаимопроникновения культур.
Однако два этих труда, по крайней мере, показывают
всю политическую важность памяти и то значение, кото¬
рое придается контролю над ней. Недоверие, с которым
современные архивариусы относятся к документам, отра¬
жающим недавнюю историю (например, историю Второй
мировой войны), затрагивающим саму идею самостоянья
государства и его основополагающие мифы1, имеет, оче¬
видно, ту же причину.
Франко-немецкие контакты, объясняющие наличие не¬
мецких документов во французских архивах, имели место
в определенных областях знания. Так, страсть к ориентализ¬
му, которой Шлегель заражается в Париже благодаря де Шези1 2
и Гамильтону3, приобщившим его к санскриту, становится
причиной регулярного обмена мнениями между немецкими
и французскими учеными на протяжении всего XIX века.
И не закончили ли некоторые немецкие ориенталисты свою
карьеру в Коллеж де Франс? Приведем в качестве примера
1. См.: Combe S. Archives interdites. Les peurs frangaises face a l’histoire
contemporaine. Paris: Albin Michel, 1994.
2. Антуан Леонар де Шези (1773-1832) изучал арабский и персидский
языки, в 1807 г. он занял кафедру персидского языка. Он изучал
также санскрит, а в 1814 г. в Коллеж де Франс для него создали спе¬
циальную кафедру санскрита. Вильгельмина Кристина де Шези
(1783-1855) была писательницей, внучкой поэтессы Картин. Она
познакомилась с Антуаном де Шези у Шлегеля в 1803 г.
3- Александр Гамильтон (1765-1824) выучил санскрит во время свое¬
го долгого пребывания в Индии. После расторжения Амьенского
мирного договора Гамильтон был взят в плен во Франции, где он
преподавал санскрит де Шези, Форьелю, Шлегелю и проч. Вернув¬
шись в Англию, Гамильтон стал профессором санскрита.
148

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
Юлиуса Опперта1 или Жюля Моля1 2, переписка которых хра¬
нится в библиотеке Института Франции3. В ней можно найти
рассуждения о немецких ученых, путешествующих по Евро¬
пе, а также описания научной атмосферы того времени. Так,
Моль не без сарказма пишет своему коллеге Клоду Форьелю
из Института Франции (письмо от 13 октября 1831 г.):
Шлегель здесь, он проведет зиму в Лондоне, он кажется опу¬
стившимся, остался только эгоизм, говорить он может только
о небольшом круге вещей, которыми занимается и которые
касаются его лично, видно, что шлюзы его ума занесло пе¬
ском, они больше не работают, он говорит медленно, сразу
понятно, к чему он клонит, это часто глупо, так как его тще¬
славие представляет ему вещи часто в столь искаженном све¬
те, что истине не находится там места; к тому же выглядит
он прежде времени дряхлым старцем, он мне особенно не по¬
нравился в первый день, когда я его увидел, и я так и не могу
привыкнуть к его внешнему виду4.
В архиве Моля сохранились бумаги Франца Вёп-
ке5 — обширная переписка с тем, кто был когда-то другом
1. Юлиус Опперт (1825-1905) приехал во Францию в середине 1840-х гг.
Его работы по изучению клинописи и истории Месопотамии по¬
зволили ему занять кафедру в Коллеж де Франс в 1874 г.
2. Жюль Моль стал заниматься Востоком после своего путешествия
в Англию. В 1823 г. он приезжает в Париж, где учится персидскому
и арабскому языкам у де Саси. Он переводит четырехтомную пер¬
сидскую поэму «Шахнаме» (1838-1855). В период войны 1870 г. Моль
отправляется в Лондон, затем возвращается, чтобы вновь занять
кафедру в Коллеж де Франс, которую он занимал еще с 1847 г.
3- В частности, в библиотеке Института Франции хранится около
60 писем, отправленных Молю в 1830-е гг. издателем Котта из Штут¬
гарта, среди них письма тех, кто искал у ученого протекции, а так¬
же письма востоковедов, обсуждавших с Молем деловые вопросы.
В частности, письма Юлиуса Генриха Клапрота (1743-1835), про¬
фессора азиатских языков в Париже с 1816 г., Кристиана Лассена
(1800-1876), индолога из Бонна, Юстуса Ольсхаузена (1800-1882)
из Кильского университета.
4- Institut de France. Ms 2981 fol. 303.
5- Франц Вёпке (1826-1864) изучал в Берлине физику и математику,
начал интересоваться историей арабской математики и переехал
в Париж, чтобы изучать восточные рукописи в Императорской
библиотеке.
149

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и в какой-то степени идолом для ИпполитаТэна. Отдельного
изучения заслуживает также переписка Сильвестра де Саси.
Основанное в 1822 г. синологом Абелем Рамюза Азиатское об
гцество, издававшее «Journal asiatique», было местом встречи
осевших во Франции немцев, публиковавших в газете свои
статьи (среди них—Людвиг Маркус, Йозеф Деренбург). Среди
немецких филологов, которые в период Июльской монархии
с трудом находили себе применение, давая частные уроки не
мецкого языка, было немало ориенталистов. Таким образом,
архивы, заключающие в себе информацию об ориентализме
в XIX веке, также содержат важный пласт немецкой культур
ной памяти.
Французские архивы в Германии
В Германии тоже имеются французские архивы, которые
попали на немецкую землю не случайно, являясь не чуже¬
родными элементами, но полноценной частью французской
национальной памяти. Сразу же в этой связи хочется вспом¬
нить архивы, созданные наполеоновской администрацией
в тех эфемерных департаментах, что были учреждены на не
мецких землях. Напомним, что с 1798 по 1812 г. департаменты
Мон-Тоннер (со столицей в городе Майнце), Саар (его столи¬
цей был город Трев), Рейн-Мозель (столица Кобленц) и Рур
(столица в Аахене) управлялись французской администра¬
цией. Три ганзейских департамента (Верхний Эмс со сто
лицей в Оснабрюке, Буш-дю-Везер со столицей в Бремене
и Буш-де-л'Эльб со столицей в Гамбурге) просуществовали
всего три года. Также в этот перечень стоило бы добавить
департамент Липпе со столицей в Мюнстере, департамент
восточного Эмса со столицей в Аурихе, а также пятнадцать
департаментов, находившихся в ведении французской адми
нистрации в государствах, управляемыхчленами семьи На¬
полеона (так называемые государства Наполеонидов). Архи
вы французской администрации (часто говорившей в этих
регионах на немецком языке) представляют собой не только
часть французской культурной памяти в Германии. Они дс
монстрируют также ту разницу, которая существует в двух
150

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
различных, накладывающихся друг на друга принципах
структурирования памяти1. Эта структурная разница в под¬
ходах к архивированию позволяет создать для определен¬
ных хронологических отрезков времени особой тип исто¬
риографии Германии, который определяется традициями
французской историографии. Например, архивы нотариу¬
сов и описи имущества, составляемые ими после кончины
частных лиц, являются основным источником социальной
истории во Франции. В Германии подобная практика от¬
сутствует, но именно она сохранилась в культурной памяти
бывшего французского департамента Мон-Тоннер2.
Европейские архивы развивались параллельно, и все же
их истории различны. Архивная память отражает про¬
цесс создания государства, и как только эта память ста¬
новится достаточно сложной, начинается работа архи¬
вариусов и формируется теория архивного дела. В 1307 г.
Пьер д’Этамп становится архивариусом Сокровищницы
хартий во Франции. В XVII веке параллельно с критикой
текста (филологией текста) возникает наука архивистика,
одним из основателей которой становится Жан Мабильон
с его опусом «De re diplomatica», опубликованным в 1682 г.
Если революционный закон от 7 мессидора II года Рес¬
публики, учредивший создание национальных архивов,
провозгласил их открытость для каждого гражданина,
то объяснение тому следует искать не в потребности соз¬
дать национальную историографию, а в желании пойти
наперекор бытовавшей ранее традиции сокрытия доку¬
ментов, утверждавших власть феодалов. Только при На¬
полеоне, в 1808 г., появились официальные акты, пред¬
писывающие регулярную передачу важных документов
1. См.: Stein W.H. Une archivistique alternative? Le traitement des archives
des d6partements frangais dAllemagne de Pepoque revolutionnaire et
imperiale // La gazette des archives. 1993. NQ162. P. 189-203.
2. Cm.: Stein W.H. Die Archive des Departements Donnersberg. Eine
Moglichkeit, die Methoden der franzosischen Sozialgeschichte fur die
deutsche Landesgeschichte nutzbar zu machen // Vom alten Reich zu
neuer Staatlichkeit. Alzeyer Kolloquium 1979. Wiesbaden: Franz Steiner
VerlagGmbh, 1982. S. 152-177. Отметим, что рейнские департаменты
являются всего лишь примером. Другой пример, чрезвычайно
интересный для истории философии и наук в XVIII веке, — это
история Академии наук в Берлине.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в архивы департаментов. Первые школы архивариусов
создаются в Неаполе в 1811 г., затем одновременно в Мюн¬
хене (Archivalisches Unterrichtsinstitut) и в Париже (Школа
хартий). Начиная с 1840 г. в Париже появляется специаль¬
ный читальный зал, облегчающий работу в архиве. Увели¬
чение фондов приводит в 1850 г. к постройке специальных
помещений, в которых размещаются документы Нового
и Новейшего времени1.
Архивные школы готовили историков, обучали студентов
критике источников, и все это в эпоху, когда архивы являли
собой скорее действующую память администрации, память
утилитарную, и не были еще местом хранения исторических
источников. Однако в то время как в Германии и Италии ар¬
хивы оставались отделены от библиотек (архив существовал
автономно, в соответствии с задачей, которую перед собой
ставил его составитель, библиотека же функционировала
по принципу гетерономии, отвечая запросам общественной
научной мысли1 2), выпускники Школы хартий во Франции
призваны были заниматься одновременно и сохранением
архивов, и составлением библиотек. Такие документы, на¬
пример, как черновые рукописи и бумаги писателей или же
рукописи, позволяющие удовлетворить любопытство исто¬
рика, начиная с революционной эпохи хранятся охотней
в библиотеках, нежели в архивах.
Отсутствие четкого разграничения библиотеки и исто¬
рического архива имеет свои последствия, сказавшиеся
особенно на принципах классификации документов, по¬
скольку библиотеки значительно радикальней, нежели ар¬
хивы, подчиняются принципам гетерономного каталога, аб¬
страктным конструкциям, отражающим состояние знаний,
которое существует на момент создания фонда.
Вышеизложенные замечания касаются не только проб¬
лемы межкультурных архивов. Они показывают необходи¬
мость исследований следующего рода.
1. См.: Duchein М. Etudes d’archivistique, 1957-1992. Association des
archivistes frangais, 1992.
2. Cm.: Cencetti G. Scritti archivistici. Berlin: II centro di ricerca, 1970.
152

ГЛАВА IV. ОБЩАЯ ПАМЯТЬ КУЛЬТУР
— Немецкая память во Франции должна быть не про¬
сто каталогизирована, но еще и осмыслена в соответствии
с историографическими принципами. Подобное изучение
выявит не только неизвестные еще пласты межкультурных
франко-немецких взаимодействий, но и те проблемы, что су¬
ществуют в их систематизации. Изучение межкультурной
памяти противостоит созданию реестра тех документов,
что могли бы подлежать их возвращению на родину во имя
идеи воссоздания строго однородных типов национальной
памяти.
— Не менее успешным может быть и обратное действие,
точнее—оба действия являются взаимодополняющими, так
как речь не идет о том, чтобы восстановить некий забытый
факт французской политической или литературной исто¬
рии, оказавшийся инкорпорированным в германскую исто¬
рию, виртуально вернуть его исходящей культуре. Речь идет
прежде всего о том, чтобы исследовать и каталогизировать
феномены имбрикации, переплетения двух культур, незави¬
симо оттого, какую направленность имеет это переплетение,
происходит оно на территории Франции или Германии. Важ¬
но в обоих направлениях исследования «собирать» случаи
взаимопроникновения культур, взаимного переплетения
двух пространств. С этой точки зрения принцип происхож¬
дения опять должен уступить место принципу логического
построения.
Архивное и библиотечное дело, наука классификации
памяти — все они и сами обладают историей, связанной
с контекстом их создания. Изучение истории возникнове¬
ния собраний, пример которого являют собой, в частности,
работы Кшиштофа Помяна, есть один из элементов науки
о культуре. Другими ее элементами являются филология
и история литературы, рассмотренные в их развитии. Со¬
поставление национальных принципов составления кол¬
лекций, исторических или литературных архивов, а так¬
же национальных принципов, в соответствии с которыми
определяется их ценность, проливает свет на специфику
каждого из культурных ареалов.
Для того чтобы островки чужеродной памяти могли офор¬
миться, нужно, чтобы внутри культурного поля имело место
153

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
передвижение: путешествия, как и воспоминания о путеше¬
ствиях, являются, конечно же, одним из самых эффектив¬
ных способов сохранения впечатлений, связанных со встре¬
чей чужого, иностранного. Но не менее важно и длительное
проживание в чужой стране, а также волны иммиграции
и эмиграции.

ГлаваV
Проблемы эмиграции
Вопрос об эмиграции, будучи изначально проблемой
сугубо демографической, становится особенно акту¬
альным, если посмотреть на него с точки зрения со¬
циальной и культурной истории1. Здесь надо иметь в виду,
что анализ эмиграции носит во многих случаях ретроспек¬
тивный характер, поскольку определение «иностранец»
приобретает современную остроту только в конце XIX века2.
С точностью сказать, что значило быть немцем в середи¬
не XVIII века3, можно лишь исходя из того последующего
I. См.: Noiriel G. Le creuset fran^ais. Histoire de Pimmigration XIXe —
XXe siecles. Paris: Seuil, 1988Noiriel G. Population, immigration et identite
nationale en France, XIXe — XXe siecles. Paris: Hachette, 1992.
2. В1848 г. в департаменте Сены проживало не менее 13% иностранцев,
среди которых 62 000, то есть 35% от общего числа, были выходцами
из Германской конфедерации. Немцы численностью заметно опере¬
жали бельгийцев (18%) и ольстерцев (англо-ирландцев) (13%). У них
были свои газеты, например «Vorwarts» («Вперед») и «Annales franco-
allemandes» («Франко-немецкая хроника») Арнольда Руге и Карла
Маркса, «Banni» («Изгнанник») Якоба Венеде, «Balance» («Весы»)
Людвига Бёрне, «Revue du Nord» («Северный журнал») Рихарда Отто
Шпацира. Жак Гранжон отмечает, что если в 1851 г. немцев насчи¬
тывалось 57 000, то в 1866 г. число их достигает 106 000 из-за притока
ссыльных из Ганновера. К 1872 г. немцев становится значительно
меньше — 44 000, но в 1911 г. количество их увеличивается до 120
000. К1921 г. количество это уменьшается вдвое, а с вторжением Гит-
лера во Францию в стране насчитывается 72 000 немцев. Об этом
подробнее см.: Grandjonc J. Demographische Grundlagenforschung //
Transferts. Les relations interculturelles dans Pespace franco-allemand
(XVIIIe — XIXe siecles)/М. Espagne, M. Werner (ed.). Paris: Editions
Recherches sur les civilisations, 1988. P. 83-96.
3- Исследования, посвященные французским немцам в дорево¬
люционный период во Франции (образцовым в этой области
принято считать двухтомный труд палеографа Жюля Мато-
ре: Mathorez J- Les etrangers en France sous PAncien Regime. Paris:
155

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
развития, которое получило понятие «нация». Конфессио¬
нальная принадлежность играла в то время большую роль,
чем принадлежность национальная. Эмигранты были в пер¬
вую очередь своеобразными посредниками, через которых
происходил обмен понятиями, нормами поведения да и про¬
сто теми предметами, которые вывозились или ввозились
в страну. Изучение миграций начинается лишь тогда, когда
неожиданно приходит осознание того, например, что немец¬
коязычные жители, оказывается, живут на французской
территории. Именно с этого момента берут начало те едва
заметные изменения, что происходят в обществе под воз¬
действием нового элемента, который в это общество втор¬
гается. Изучение вопросов миграции представляет особый
интерес на стыке нескольких наук — антропологии, демо¬
графии и архивного дела.
Демография и культурный трансфер
Социальная история и демографический анализ мигра¬
ций внутри некоторого пространства исходят прежде всего
из фактора количественного перемещения населения. Речь
идет о том, чтобы знать, сколько ремесленников покинуло
один город и переехало в другой или сколько жителей де¬
ревни переехало жить в город. Подобные количественные
исследования теряют актуальность при анализе культур¬
ного трансфера. Конечно, важно знать, сколько гугенотов
или эмигрантов уехало в Германию. Но даже если имми¬
гранты и не были столь многочисленны, очевидно, что все¬
го один специалист, привезший в страну новую технику,
способен качественно изменить ту среду, в которую он по¬
пал. Возьмем, к примеру, краснодеревщиков XVIII века,
которые, подобно Жан-Франсуа Эбену, приехали во Фран¬
цию и развили новый декоративный стиль в мебельном
Champion, 1919. 2 vol.), позволяют составить карту иностранных
общин, но не дают точных статистических данных. Результаты
позднейших изысканий можно найти в кн.: Deutsche in Frankreich.
Franzosen in Deutschland. 1715-1789/J. Mondot, J.-M. Valentin, J. Voss
(Hg.). Sigmaringen: Thorbecke, 1992.
156

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
искусстве1. В данном случае мы имеем дело с небольшой
группой ремесленников, влияние которой на принимаю¬
щую культуру было, однако, огромным. Всего один немец¬
кий архитектор, такой как Гитторф, смог изменить облик
Парижа. В то время как демографические исследования
обращают внимание на статистику движения масс, ис¬
следования культурного трансфера, будучи своеобразной
социальной историей культурной жизни, занимаются не¬
значительными процентными соотношениями, не столь
уж важными с точки зрения общих статистических выкла¬
док. И роль этого малого процента в развитии культуры
ничего общего не имеет с качественным его определением.
Определить количество иммигрантов или же точно уста¬
новить степень их влияния на принимающую культуру всег¬
да достаточно сложно. В основу составления типологий могут
быть положены различные принципы. Волны иммиграции
в контексте франко-немецких отношений зависят чаще все¬
го от политических или религиозных кризисов. Вот почему
можно распределить иммигрантов по конфессиональным
группам. Именно такой подход был выбран в изучении гу¬
генотов, рассматриваемых как особая группа, — и тот же
принцип лег в основу позднейшего изучения тех гугенотов,
которые вернулись во Францию. Этот же принцип сыграл
свою роль и в изучении немецкоязычных евреев, относя¬
щихся к группе ашкенази2, для которых конфессиональная
принадлежность всегда имела первостепенное значение.
Вспомним, что в эпоху Меттерниха и особенно в 1830-е гг.
многие беженцы вынуждены были скрываться во Франции.
Революция 1848 г. вызвала новую волну иммиграции: мелкие
и крупные кризисы в государствах германской федерации
1. Начатое Эбеном и законченное его преемником Жаном-Анри Ри-
зенером бюро, предназначавшееся для короля Людовика XV, пред¬
ставляло собой одно из самых значимых произведений фран¬
цузского мебельного искусства 1760-х гг. См.: Eriksen S. Early Neo-
Classicism in France. London: Faber and Faber, 1974. P. 73. Про Эбена см.:
Pallach U.-Ch. Deutsche Handwerker im Frankreich des 18.Jahrhunderts //
Deutsche in Frankreich. Franzosen in Deutschland. S.J39-102.
2. Такие имена, как Жюль Моль, Соломон Мунк, Йозеф Деренбург,
Юлиус Опперт, Генри Вейль, позволяют судить о роли еврейской
иммиграции в истории филологии и востоковедения во Франции
XIX столетия.
157

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
также влияли на ритм перемещений населения. В среде им¬
мигрантов конфессиональные, политические и профессио¬
нальные социальные группы легко перемешиваются между
собой. Политические беженцы, представители различных
профессий, осевшие в Париже в 1840-е гг., были в основном
евреями. Профессиональные критерии также могут играть
свою роль. Краснодеревщики, шахтеры, граверы1, учителя,
торговцы винами, издатели1 2, немецкие фортепьянных дел
мастера3, гессенские дворники4 представляют собой само¬
стоятельные социальные группы, которые можно и нужно
изучать отдельно, что уже и делалось исследователями.
Со времени Французской революции интеграцию ино¬
странных меньшинств в принимающее сообщество оказы¬
вается возможным проследить по актам, подтверждающим
получение гражданства. Эти акты, содержание которых из¬
меняется в зависимости от законодательства принимающей
страны, то более, то менее сурового, содержат важнейшую
информацию о получении гражданства, которая со време¬
нем становится только обширней. Правда и то, что многие
жившие во Франции иностранцы вплоть до Франко-прус¬
ской войны 1870 г. не слишком стремились получать фран¬
цузское гражданство. Политическая цезура, которую явила
собой война, сразу же наделила свидетельства национальной
принадлежности доселе непривычной ценностью. Одно¬
временно и границы государства были определены с той
точностью, которой ранее они не обладали. В определенный
момент, когда перемещения иммигрантов приводят к усиле¬
нию полицейского контроля, можно говорить об особой по¬
литической важности феномена перемещения. Проходящая
1. См.: Wille J. G. Briefwechsel/E. Decultot, М. Espagne, М. Werner (Hg.).
Tubingen: Niemeyer, 1998.
2. Cm.: Jeanblanc H. Des Allemands dans Pindustrie et le commerce du livrc
a Paris (1811-1870). Paris: CNRS-Editions, 1994\BarbierF. Le livre imprimc
et la construction de l’Allemagne contemporaine (1815-1914). Paris: Cerf,
1995.
3. Вспомним в этой связи такие имена, как Игнац Плейель, Генрих
Папе, Фридрих Калькбреннер.
4. См.: Pabst W. Subproletariat auf Zeit: deutsche «Gastarbeiter» im Paris
des 19. Jahrhunderts // Deutsche im Ausland. Fremde in Deutschland.
Migration in Geschichte und Gegenwart/K. T. Bade (Hg.). Mtinchen: Beck,
1992. S. 263-268.
158

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
с 1851 г. раз в пять лет перепись населения уделяет особое
внимание волнам эмиграции. Недоверие к чужестранцам,
усиливающееся во Франции в конце XIX века, значение,
которое стало придаваться документам, удостоверяющим
личность, — все это говорит о желании властей защитить
сразу на нескольких уровнях рынок труда—из побуждений
мальтузианского толка.
В то же время иностранные иммигранты, работающие
в менее оплачиваемых сферах производства и по определе¬
нию более покорные и уступчивые, чем местное население,
являются благоприятным фактором для развития отдель¬
ных промышленных регионов страны1.
Задача историографии — как можно более детальное
изучение исторических процессов. Вместе с тем по причи¬
нам технического свойства она все же вынуждена прибе¬
гать к обобщающим понятиям, которые из частного случая
выводят универсальный закон. Поэтому ей приходится
не принимать в расчет специфические или отклоняющиеся
от нормы потребности и поведенческие особенности инди¬
вида, отказывать им в значимости, откладывая описания
специфичности анонимного индивида на неопределенный
срок. В современную эпоху количество документов, доступ¬
ных историку, увеличивает риск статистической редук¬
ции частного и единичного. Для более ранних эпох (XVIII
и XIX веков) историк имеет в количественном отношении
более ограниченный объем источников. На самом деле этот
видимый дефицит мог бы стать даже преимуществом, по¬
скольку он заставляет оперировать понятием характерного
(exemplarite). Имея дело с архивами, далеко не в полном объ¬
еме освещающими историю немецкой иммиграции во Фран¬
ции, исследователь должен прибегать к реконструкциям,
произвольность и субъективность которых невозможно
полностью заретушировать. Историческое описание судьбы
некоего индивида, позволяющее по некоторым признакам
догадываться, что сходная судьба была и у других индивидов,
преодолевает классическую оппозицию между детальным
анализом частностей и поиском закономерностей. Случай
х. См.: Noiriel G. Le creuset fran$ais. Histoire de Pimmigration XIXe —
XXe siecles. Paris: Seuil, 1988.
159

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
немецких купцов, проживавших в Бордо в начале XIX века,
дает возможность осмыслить этот принцип образцовой
случайности (<exemplarite). Сразу же оговоримся, что вопрос
репрезентативности того или иного индивида не может
быть решен а. priori. Но когда судьба отдельного индивида,
представляющего группу, следы существования которой
либо стерлись, либо затерялись, вводится в соответствую¬
щий контекст, когда данная судьба анализируется исходя
из взаимоотношений индивида с его окружением, то опас
ность анекдотического описания «случая из жизни» сводит¬
ся практически на нет. Оптимальным описанием истории
эмиграции, взятой в определенный отрезок времени, мог¬
ло бы стать, как в пазле, соположение судеб индивидуумов,
которым придается статус образца, с теми конкретными со¬
циальными группами, которые они представляют. В част¬
ности, в исследованиях культурного трансфера на инди¬
видуальные судьбы важно опираться именно в том случае,
когда отсутствуют общие статистические данные. Тем са¬
мым оказывается возможной реабилитация субъективного
или по меньшей мере межличностного видения историче¬
ского процесса. Переход элемента одной культуры в другую
не мейее плодотворно можно изучать также, сополагая между
собой различные автобиографические свидетельства.
Немецкое население Бордо начала XIX века.
Семейства Гаден, Клипш и Мейер
В Музее изящных искусств Бордо хранится картина нео¬
классического художника Пьера Лакура «Художник, ри¬
сующий семейный портрет». На картине, оставшейся не¬
завершенной, изображена семья богатых негоциантов,
состоящая из трех человек: сидящей женщины, стоящего
рядом с ней мужчины с серьезным выражением лица и де¬
вушки, держащей в руках чей-то портрет. На самом деле
на картине изображены Даниель Кристоф Мейер, Мари
Андрьё де Сент-Андре и Матильда Мейер; тот, чье изобра¬
жение все они рассматривают, — их умерший сын и брат.
Существует также еще и медальон, на котором Пьер Лакур
1бо

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
изобразил Матильду Мейер в античном интерьере, одетую
в греческую тунику, рассматривающую бюст маленького
Иоганна Валентина Мейера1. Матильда Мейер, родивша¬
яся в 1793 г., — единственная, о ком можно в точности ска¬
зать, что она, как, по-видимому, и Даниель Кристоф Мейер,
встречалась в Бордо с Фридрихом Гёльдерлином, поскольку
немецкий поэт был ее учителем. Матильда до самой смерти
жила в усадьбе Фонгравей, построенной в неоклассическом
стиле, владельцем которой в ту пору, когда Гёльдерлин про¬
живал в Бордо, был ее отец Даниель Кристоф Мейер (1751—
1818). Сын гамбургского торговца винами Иоганна Лоренца
Мейера, он обосновался в Бордо в 1770-х гг. В 1797 г. он стал
генеральным консулом в своем родном городе. Отец его умер
в 1811 г. Бывший сенатор жил в доме на Катариненштрассе
и владел состоянием, оцененным наполеоновской админи¬
страцией в 300 000 банковских марок1 2. Кроме того, Даниель
Кристоф Мейер имел также долю от доходов винного дома
Шюлер, пережившего бури революции, который и по сей
день существует в Бордо.
Воспоминания о путешествии в Бордо, совершенном его
братом в 1801 г.3, коллекция неоклассических картин и гра¬
вюр, собранная другим его братом, а также особняк, по¬
строенный архитектором Луи Комбом в самом центре Бор¬
до, — все это есть приметы семьи, жившей между Гамбургом
и Бордо, для которой культурная жизнь была неотделима
от духа предпринимательства.
В конце XIX века правнучка Матильды Мейер вышла за¬
муж за представителя немецкого рода, выходца из Шартрона
Генриха Германа Гадена (1865-1935), который, в свою очередь,
мог похвастаться еще одним именитым предком, а именно
Карлом Клипшем, основателем еще одной династии него¬
циантов из Бордо. Таким образом, три немецкие семьи, стре¬
мившиеся всячески обустроить и облагородить облик Бордо,
1. См.: Du Pasquier J.P. Е. Dagoty 1775-1871 et la miniature bordelaise au
XIXe siecle. Chartres: Librairie des arts et metiers, 1974.
2. Для сравнения добавим: состояние банкира Соломона Гейне, дяди
Генриха Гейне, в тот же год составляло 800 000 банковских марок.
3- См.: Meyer J.L. Briefe aus der Hauptstadt und dem Inneren Frankreichs.
Tubingen: Colta, 1802. 2 Bde.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
успели породниться на протяжении одного века на Аквитан
ской земле. Подобное пересечение биографий вовсе не кажет¬
ся нам случайным. Напротив, оно отвечает давней страте
гии именитых немецких иммигрантов, которые стремились
постепенно осесть в городе, заключая как смешанные браки
(призванные укрепить их положение в сообществе местных
торговцев протестантского вероисповедания), так и браки
внутри собственного немецкого сообщества, призванные
сохранить их групповую идентичность.
Кем же они были, эти немцы из Бордо на рубеже XVIII
и XIX веков?1 Сначала скажем, что их было немного, но с куль
турной и экономической точки зрения их присутствие в этом
регионе было обратно пропорционально их демографиче
ской значимости*. К 1802 г. в Бордо проживало менее 500 не
мецких иммигрантов, в то время как общая численность на¬
селения в городе составляла 90 000 жителей. Первые немцы,
например семейство Люткенс1 2 3, приехали в Бордо в послед¬
ние годы XVII века. В1711 г. их было всего 20 человек, однако
во второй половине XVIII стала уже наблюдаться массовая
иммиграция немцев. Немецкие эмигранты пришли на сме¬
ну голландским, потерявшим в 1739 г. право на налоговые
льготы, дарованные им в 1697 г. Если в начале XVIII века
большая часть кораблей, покидавших порт Бордо, принад
лежала иностранцам вообще, то корабли, что теснились
1. См.: Espagne М. Bordeaux— Baltique. La presence culturelle allemande
a Bordeaux aux XVIIIe et XIXe siecles. Editions du CNRS, 1991. Очень
подробное описание немецкой колонии в Бордо в 1804 г. дано в:
RuizA. Johanna et Arthur Schopenhauer. Souvenirs d’un voyage a Bordeaux
en 1804. Bordeaux: Editions de la Presqu’ile, 1992. См. также: Presence de
PAllemagne a Bordeaux du siecle de Montaigne a la veille de la Seconds
Guerre mondiale/Ruiz A. (ed.). Bordeaux: Presses universitaires de Bordeaux.
1997. Одной из самых подробных и обобщающих работ о торговле
в Бордо остается книга Поля Бютеля: ButelP. Les negotiants bordelais,
l’Europe et les lies au XVIIIe siecle. Paris: Aubier-Montaigne, 1974. Мною
деталей и фактов можно найти в работе Альфреда Леру: LerouxA. La
colonie germanique de Bordeaux. T. 1. Bordeaux: Feret et Fils, 1918.
2. Исследования вопросов демографии в Бордо представлены в книге:
Poussou J.-P. Bordeaux et le Sud-Ouest au XVIIIe siecle. Croissance
economique et attraction urbaine. Paris: Editions de PEHESS, 1983.
3. Cm.: Voss P. Hendrich Luetkens, marchand allemand a Bordeaux (166b
1722) 11 Presence de PAllemagne a Bordeaux du siecle de Montaigne.
P. 31-44.
162

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
в русле Гаронны, где располагался квартал Шартрон, ожи¬
дая погрузки или разгрузки, приплывали в город в основ¬
ном из Германии.
К концу XVIII века желание немецких торговцев обо¬
сноваться и осесть вместе со своими семьями в городе, ко¬
торый во многом скорее благодаря немцам, нежели бри¬
танцам, переживет бурный расцвет именно в этот период,
резко возросло. Немецкие поселенцы концентрировались,
как известно, вблизи набережной Шартрон, в квартале, где
находились глубокие винные погреба, которые торговцы
из Германии предпочитали не покупать, а брать в аренду.
Этот космополитический квартал, отрезанный от основной
части города ветхой крепостью Шато-Тромпетт, располагав¬
шийся на месте, где в настоящее время находится площадь
Кинконс, стал своего рода местным гетто, местом ссылки,
местом проживания чужестранцев. Купцы из департамента
Тарн, бывшие в основном протестантами, проживали здесь
бок о бок со своими единоверцами из Германии. Однако по¬
степенно экстравагантный квартал стал привлекательным
для города: вся неоклассическая застройка Бордо, любая
городская реконструкция конца XVIII — начала XIX века
стремилась включить квартал Шартрон в городское про¬
странство, словно городское пространство пытались пере¬
кроить, чтобы вписать в него набережную Шартрона, веду¬
щую за черту города, — в океан, то есть в Балтийское море.
Нет сомнения, что культурная деятельность немецких не¬
гоциантов из Бордо была одной из форм предреволюцион¬
ной социальной активности, характеризовавшей заканчи¬
вающийся XVIII век. В кружках и салонах, которые охотно
посещали немцы, можно было встретить будущих жирон¬
дистов. Однако за исключением Карла Фридриха Рейнхар-
да1, служившего в качестве домашнего учителя в семье од¬
ного из бордоских негоциантов, немецкое поселение Бордо
не спешило поставлять кадры для Великой французской
революции. Несмотря на неоднократные попытки затаиться,
спровоцированные в большей степени сложностью ведения
торговли в период военных действий, нежели настоящими
I- См.: Deliniere J. Karl Friedrich Reinhard (1761-1837). Ein deutscher
Aufklarer im Dienste Frankreichs. Stuttgart: Kohlhammer, 1989.
163

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
политическими преследованиями, многие немцы решили
остаться в городе. Военная комиссия Бордо, призванная по
давить какие-либо федералистские или жирондистские тен¬
денции, заподозрила торговцев в «негоциантизме», но все
уладилось после того, как купцы предпочли откупиться,
щедро одарив секцию санкюлотов.
Ослабленная, потерявшая свои доходы, как и все другие
негоцианты города, немецкая колония в Бордо, однако, про¬
должала свою деятельность и к 1802 г., когда дела семей Гаден,
Клипш и Мейер даже начали переживать настоящий рас¬
цвет, представляла собой серьезную экономическую силу.
Путешествие Кристиана Гадена
Пребывание Гёльдерлина в Бордо стало частью его стран¬
ствий: путешествия в Вест-Индию, путешествия по Цен¬
тральному массиву, воображаемого путешествия в Грецию
в письме к Белендорфу, путешествия обратно пешком в Гер¬
манию. Такой же печатью странствий отмечена была жизнь
бордоских немцев, только свое путешествие они совершали
из Германии во Францию и обратно, и путь их, физически
или ментально, приводил к границам балтийских земель.
Таков был удел и Кристиана Гадена. Он родился в 1777 г. в го¬
роде Пампо, близ Мекленбурга, будучи седьмым ребенком
от первого брака пастора Карла Георга Гадена, сына ювели¬
ра из Висмара. Мать Кристиана была из купеческой семьи.
Сам он пережил бесчинства, творимые на немецких землях
наполеоновской армией в 1806-1807 гг. Семья, долгое время
находившаяся в шведском подданстве, жила скромно и отъ
езд младшего сына воспринимала как продиктованный эко
номической необходимостью. К 1802 г. Кристиан Гаден уже
в течение двух лет служит у некоего Георга Вильяма Мейе
ра, уроженца Штольценау (Нижняя Саксония), приехавше¬
го в Бордо в период между 1782 и 1787 гг. и умершего здесь
в 1804 г. в возрасте 45 лет. После его смерти Гаден отправля¬
ется в далекое путешествие, во время которого будут завяза¬
ны и укреплены уже существующие торговые связи между
Бордо и его дальними торговыми партнерами в портовых
164

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
городах Северного и Балтийского морей. В толстой тетради
Гаден набрасывает черновики писем, которые отправляет
своему работодателю (патрону)1. Как всякий автобиографи¬
ческий документ, иллюстрирующий отношения с родиной,
эти письма-дневники позволяют лучше понять механизм
приспосабливания к чужой культуре и чужой жизни пред¬
ставителя иностранного сообщества.
В первом письме от 25 августа 1802 г. Гаден сообщает о при¬
бытии в Париж: «После путешествия по жаре и пыли я нако¬
нец прибыл на место в воскресенье днем, и должен признать,
что Париж своей красотой и величием весьма превзошел мои
ожидания». Приведенная цитата—единственное замечание
Гадена о живописности города, так как в остальном письмо
содержит сведения о финансовых операциях, а также табли¬
цу с ценами на хлопок, поскольку Кристиан не ограничива¬
ет свои занятия продажей вин, но также занимается сбытом
продукции с Антильских островов, а потому информация
о ценах сопровождает, словно ежедневная молитва, все этапы
его путешествия. В письмах от 2 и 6 сентября, написанных
из Амстердама, он сообщает о первых заказах. А письма от 11,
15 и 20 сентября отправлены Гаденом уже из Бремена. В Бре¬
мене у Гадена оказывается уже так много корреспондентов,
что он составляет их список и указывает напротив каждого
имени, какой заказ от кого можно ожидать. Часто количе¬
ство заказов оказывается ничтожным, а покупатель дает
уклончивые ответы: «Господин Иоганн Эггерс предпочитает
подождать нового урожая вин и сделать заказ для личных
нужд в мой следующий приезд». 24 сентября Кристиан пишет
из Гамбурга, где он остался на несколько дней, дабы уладить
дела. Однако цена за оксгофт (бочку вина объемом примерно
200-230 литров) кажется ему слишком низкой, а торговцы
выжидают сведений о новом урожае, чтобы сделать заказы.
И все же Гаден составляет список гамбургских клиентов.
7 октября он пишет из Любека, как обычно резюмируя
содержание предыдущего письма, потому что очевидно,
I- Этот документ, а также многие другие из семейного архива были мне
любезно предоставлены госпожой Пюже де Понт-Аван и господи¬
ном Франсуа Гаден де Ванвом, потомками семейств Гаден, Клипш
и Мейер. Выражаю им за это глубочайшую признательность.
165

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
что не все письма достигают адресата. В Любеке настро¬
ение Гадена поднимается. Он заводит новые знакомства,
что на принятом в торговле языке означает, что он уже об¬
завелся новыми клиентами, «так как чем дольше живешь
в одном месте, тем проще вершить дела и тем проще за¬
воевать доверие». Тем не менее он проверяет, не пусты ли
склады у торговцев Бранда и Рока, на которых он остановил
свой выбор. Он хотел бы поскорее узнать цену на вино ново¬
го урожая. Из Любека он пишет еще раз 20 октября. В этом
торговом порту Ганзейского союза заказы заметно выросли,
а список клиентов, пожелания которых на поставку Гаден
аккуратно записал, занимает в письме несколько страниц.
Один купец заказывает ему, например, 100 бочек белого
вина нового урожая, 90 бочек красного, 10 бочек винного
уксуса. Еще один заказал 2000 фунтов обычного кофейно¬
го зерна, 2000 фунтов кофейных зерен среднего размера,
10 000 фунтов зеленого кофе с Мартиники. Следующий
пункт в путешествии Гадена — Штеттин, куда он приезжа¬
ет 4 ноября. Посетив всех своих знакомых в Штеттине, он
отправляется в Данциг и прибывает туда 24 ноября. Реко¬
мендательные письма, которые Гаден имел в своем распо¬
ряжении, он роздал местным торговцам, которые обещали
ему поддержку, и некоторые из них даже попытались вы¬
полнить обещанное, как, например, Иоганн Готлиб Дитрих,
который подписал договор на поставку 20 бочек белого вина
нового урожая. Пробыв два дня в Эльбинге (Эльблонге), где
он получил заказ на 400 бутылок медока (хотя местный тор¬
говец и не был доволен предыдущей поставкой), наш путе¬
шественник прибывает в Кёнигсберг. Здесь он не задержи¬
вается, возвращается обратно через Эльбинг в Данциг, куда
прибывает 3 января. Оттуда он пытается завязать торговые
отношения с Мемелем (Клайпедой) и Либау (Любавкой). 21
января 1803 г. он сообщает Г. В. Мейеру, что сильно заболел
и вынужден отсрочить свое возвращение. 8 марта 1803 г. со¬
стояние его здоровья улучшилось: «Хотя я и чувствую себя
лучше, врачи не пожелали, ввиду стоящих холодов и по¬
стоянной изморози, чтобы я продолжал свое путешествие.
Они говорят, что тем самым я рискую снова слечь в другом
месте и на более долгое время, а этого мне бы не хотелось;
166

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
поэтому я решил пробыть здесь еще две недели». Вернув¬
шись в Штеттин 26 марта, Гаден спешит заверить своего
патрона о скорейшем возвращении. 14 апреля он прибыва¬
ет в Любек, откуда ведет переговоры с Ростоком и получает
крупные заказы на кофейное зерно, после чего отправля¬
ется в Гамбург, куда благополучно добирается 24 апреля.
В Гамбурге Гаден не заключил ни одной сделки и 1 мая уже
приехал в Бремен, откуда послал Мейеру жалобу на качество
недавно полученного вина. Это было его последнее письмо
перед возвращением в Бордо в середине мая после путеше¬
ствия по городам Балтии, которое, казалось бы, прошло
в торгах и спорах о ценах на кофе и на бочки вина и кото¬
рое Гёльдерлин описал как знаменитый «Гешефт». Но это
было также путешествие, которое поддерживало связи
между людьми по обе стороны морей, между негоциантами,
именовавшими себя «Freunde», то есть друзьями, — особая
формула, принятая в деловой торговой переписке в XVIII
столетии, а возможно, и позже.
Путешествие Кристиана Гадена стало для него инициа¬
цией. Гаден почувствовал, как за три года службы у Мейера
из простого служащего он превратился в настоящего него¬
цианта, и даже подумывал открыть свое собственное дело.
По возвращении между Мейером и Гаденом возникает серьез¬
ный конфликт. Мейер требует от Кристиана отчет о сумме
около 6700-6800 франков, ушедшей на финансирование его
поездки. В свою очередь, Гаден требует от патрона выплатить
ему жалованье, которое коммерсант не получал за время пу¬
тешествия и которое не хотел смешивать с расходами, вы¬
данными ему на дорогу. Не говоря уже об обещаниях взять
Гадена в долю, которые так и не были выполнены Мейером.
Прежде чем конфликт разрешился, Гаден проинформировал
торговые дома Гамбурга, в которых до того побывал, что он
расстался с патроном самым дружественным образом, но от¬
ныне будет принимать заказы на свое имя. Однако друже¬
скими отношения Мейера и Гадена отныне назвать было
нельзя. Потратил ли в действительности коммивояжер всю
сумму, которая была ему вверена на время путешествия? Га¬
ден оправдывается, отметая все подозрения и обвинения,
которые ему предъявляют. Так, он пишет 22 августа 1803 г.:
167

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
В Вашем вчерашнем письме Вы желаете мне удачи в делах,
если я буду вершить их в том же тоне, в каком я обратился
к Вам в моем вчерашнем письме, но Вы не принимаете во вни¬
мание, что к подобному тону человека можно вынудить.
До нынешнего момента я обращался со всеми как подобает,
с уважением и снискал себе в результате больше друзей, не¬
жели врагов <.. .> Молодому человеку подобает со вниманием
относиться к вопросам чести, и если к нему самому относятся
без должного участия или дружелюбия, то ему следует защи¬
щаться, потому что я предпочитаю скорее умереть, нежели
жить в бесчестье, и кто бы ни покушался на мое достоинство,
он должен быть готов к тому, что я буду так или иначе обо¬
роняться. Моя совесть чиста. Она успокаивает меня и позво¬
ляет смотреть всякому прямо в глаза.
Разлад между приказчиком и патроном оправдывает¬
ся, таким образом, вопросами морали и чести. В той же
объемной тетради Гаден продолжает писать с лета 1803 г.
черновики писем, обращенных на этот раз балтийским ре¬
спондентам. Речь по-прежнему идет о торговых делах, вине
или индиго, о кофе и сливах, но тон и точка зрения меняют¬
ся. Теперь с клиентами общается не поверенный, тон кото¬
рого нейтрален, а отношение к делу непредвзятое, без при¬
крас и умалчиваний о состоянии рынка. В письмах отныне
слышится голос независимого торговца, который стремится
завлечь своих далеких клиентов, восхваляет урожай вино¬
града и спекулирует на политической обстановке момента.
Ему интересна информация о банкротствах, об урожае ви¬
нограда, о погрузке кораблей, и письма эти очень богаты
всевозможной информацией. Впрочем, лето 1803 г. —период
сложный для нового торговца и его зарождающегося дела.
Гаден пишет 8 сентября 1803 г.:
Здесь затишье и нам делать практически нечего. Чтобы под¬
твердить сию мысль, скажу, что в Бордо у нас имеется лишь
один корабль, и единственное, что нас успокаивает, — это
мысль о неминуемом окончании войны, которая не может
долго длиться ввиду уже принятых мер; и еще я думаю о том,
что после окончания военных действий мы сможем наконец
168

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
насладиться вновь восстановленным и оттого еще более
прочным миром. На неделю я уезжал в деревню, выясняя,
сколько еще осталось вина на продажу, я также осматривал
виноградную лозу, пытаясь понять, каким будет урожай бу¬
дущего года. Находятся то здесь, то там бутылки изумитель¬
ного вина прошлых урожаев, особенно великолепно вино
прошлого года, которого осталось такое количество, которого
я даже не предполагал. А поскольку многим виноградарям
нужны деньги, необходимые для оплаты грядущих сборов
урожая, я думаю, что мы еще сможем совершить несколько
выгодных и оправданных сделок.
Ограничения, наложенные политикой Наполеона на мор¬
ское судоходство, о которых Гаден много рассуждает в своих
письмах, вуалируя проблему символическим разговором
о мире, скорее увеличивают, нежели уменьшают его интерес
к грядущему богатому урожаю винограда.
Чем сложнее представляется политическая ситуация,
тем внимательней должен быть негоциант к стоимости
товаров в разных местах, где он планирует их продавать.
Предшествующий всякой сделке обмен информацией
и определяет переписку, почти что метафизически со¬
единившую в те годы пространства Бордо и Кёнигсберга.
16 сентября 1803 г. Кристиан Гаден пишет одному из куп¬
цов в Штеттин: «Я был бы Вам очень благодарен, если бы
Вы указали мне хотя бы приблизительно существующие
на Вашем рынке цены и стоимость издержек, я же вскоре
уточню для Вас рыночные цены, бытующие у нас». Вся
спекуляция немецкого негоцианта из Бордо сводится к сбо¬
ру точнейшей информации, которой он делится со свои¬
ми партнерами, своими дальними друзьями. Чтобы быть
в курсе, ему не только нужно знать средние рыночные цены
северных торговых городов, но быть также осведомленным
о состоянии виноградников в Бордо, о местных обычаях
и настроениях виноделов. Однако в своем письме от 18
сентября 1803 г. в Гамбург Кристиан Гаден, который едва
открывает собственное дело, спешит поделиться с клиен¬
тами и своими секретами:
169

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Здесь лучшие закупки вина совершаются в декабре и янва¬
ре, не только потому, что виноделы нуждаются в деньгах,
но и потому, что в это время можно выбрать лучший сорт
лозы и тем самым оказать достойную услугу своим дале
ким друзьям, что является для торгового дома <...> лучшей
рекомендацией.
Но столь благоприятная торговая операция невозможна,
если у торговца нет достаточной суммы денег в тот пери
од года, когда обыкновенно заканчиваются средства. По¬
сланная в Гамбург информация заканчивается просьбой
предоставить кредит. Примерно в то же время Гаден прибе¬
гает к той же стратегии, оправляя письмо в один из торго¬
вых домов Амстердама, который он хотел включить в круг
своих новых друзей. Прослужив 9 лет в торговом доме своего
дяди в Штеттине и пару лет в квартале Шартрон, Гаден уве
рен, что обладает достаточным опытом и сможет завоевать
доверие амстердамских торговцев.
В конце сентября 1803 г., как всегда, начинается сбор вино¬
града, и Гаден должен дать отчет о процессе своим клиентам.
Он пишет в Любек 18 сентября: «Через неделю начнется сбор
винограда в Медоке, погода до сегодняшнего дня была до¬
статочно дождливой и благоприятной для виноградников,
так что мы питаем самые большие надежды собрать отлич¬
ный урожай превосходного качества, а что касается коли¬
чества, то мы надеемся на те же объемы собранного вино¬
града, что и в прошлом году». В письме от 24 сентября 1803 г.,
адресованном одному из торговых домов в Штеттине, Гаден
дает уже более точную информацию: «В данном письме я по¬
зволю себе представить Вам небольшой отчет о том, что нам
готовит нынешний сбор винограда, и надеюсь, что данная
информация окажется для Вас приятной. —Вот уже несколь¬
ко дней в наших и соседних краях стоит весьма влажная
и жаркая погода, которая очень благоприятна для вино¬
градников». Гаден подробно описывает благодатное воз¬
действие дождя на виноград и на его вкус. Тем не менее ему
нужно будет самому удостовериться в результатах сбора.
В отправленном в Данциг письме от 15 ноября говорится,
170

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
что сам он сможет точнее охарактеризовать новый урожай
только после посещения виноградников:
Кажется, сбор нового урожая завершится на этой неделе,
и тогда я смогу выслать Вам более точный и детальный от¬
чет. Завтра я уеду опять в деревню с одним из наших главных
владельцев винных складов, чтобы еще раз оценить новое
вино и окончательно вынести свое суждение.
Тон Гадена становится абсолютно утвердительным в пись¬
ме купцу из Штеттина от 21 ноября:
Новые сорта белого винограда в среднем выглядят отлич¬
но и <...> обладают большой силой, а ягоды очень прият¬
ны на вкус. Есть, правда, ягоды хуже качеством и несколько
островатые, это объясняется тем, что некоторые грозди вы¬
сохли на сильной жаре, поэтому нужно будет тщательно отби¬
рать виноград. В целом новый урожай нельзя сравнить с уро¬
жаем 1798 года, но он <...> многим лучше урожая 1800 года.
Теперь уже можно продавать вино, и письмо в Штеттин
от 7 декабря уведомляет клиента об отправке 16 бочек, из них
4 бочки с вином антр-де-мер1, 3 бочки с вином лангуаран,
2 бочки с винами серон и преньяк, 2 бочки с от-преньяк,
2 бочки с от-преньяк-ансьен, 3 бочки с вином медок.
Переписка 1803 г. — а сохранившиеся письма датируют¬
ся первыми числами 1804 г. —часто являет собой наброски,
небольшие пометки, оставленные на бумаге Гаденом. По-
прежнему он обеспокоен поисками новых клиентов и даже
пытается с помощью письма, написанного 7 декабря 1803 г.,
завязать отношения со скандинавским торговым домом
в Норрчёпинге, ссылаясь на плодотворное путешествие
предыдущего года: «В прошлом году, во время моей деловой
поездки по северным городам, я имел удовольствие позна¬
комиться лично с господином Вильмотом, который пред¬
ставлял Ваш торговый дом, и этот друг уверил меня, что Вам
будет приятно получать время от времени отчет о состоянии
I. Известный сорт вина и водки, который вывозится из Рошели
и Бордо.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
дел в Бордо и что Вы даже посчитаете уместным совершить
некоторые сделки в наших краях». За шестнадцать меся¬
цев Кристиан Гаден отправил около 280 писем, из которых
около ста имели очень подробный и детальный характер.
Чтение этих текстов, написанных трудноразбираемым по¬
черком, но составленных очень тщательно, позволяет оце
нить, помимо количественной экономической роли, также
ту важную культурную роль, которую имело немецкое при¬
сутствие в Бордо. Несмотря на войны, терзавшие Европу,
друзья из Штеттина, Данцига и Кёнигсберга должны были
быть хорошо осведомлены о воздействии первых осенних
дождей на урожай винограда, который начинал созревать
в регионе Антр-де-Мер. Порой даже создается впечатление,
что вино, кофе и дальние друзья перестали быть предметом
торговых спекуляций и превратились в объект эпистоляр¬
ного культа.
Общество «Гаден и Клипш»
В действительности Кристиан Гаден не мог долго в одино¬
честве управлять делами своего торгового дома, поэтому
он быстро выписал в Бордо своего друга Карла Клипша,
родившегося в Магдебурге в 1773 г. Отрывки из дневника
Карла Клипша, которые сохранились в семейном архиве
во французском переводе, описывают его прибытие в Бор¬
до. В частности, речь идет о том, как сложно было ему по¬
пасть из города в лежащий практически за его пределами
квартал Шартрон, продвигаясь вдоль Шато-Тромпетт, где
находились дома зажиточных горожан. А также о бутылке
вина Шато Бешвель урожая 1789 года, откупоренной, дабы
отпраздновать его приезд, о твердой решимости работать
в суровых условиях, используя уже налаженные ими обо¬
ими торговые отношения с Германией:
Через несколько дней мы основали наш торговый дом, прой¬
дя через обычные в этом деле формальности, и, дабы вос¬
пользоваться имеющимися у нас достаточно обширны¬
ми связями с Германией, мы решили не ограничиваться
172

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
какой-либо одной сферой, но заниматься, помимо продажи
вина, также лесом, железом, поташом, кожей, шкурами, жи¬
ром, короче, товарами общего пользования. <...> У каждого
из нас уже были свои мысли о том, как будут выглядеть дета¬
ли данного предприятия, однако в ходе беседы многое было
скорректировано. Опыт Гадена и его знание региона очень
нам помогли. <...> Дело нельзя создать за два дня, и прежде
чем мы открыли наше скромное бюро, прежде чем разослали
наши циркуляры, прошло немало времени. Одной из первых
моих забот по прибытии на эту чужую землю, где я, возможно,
должен был остаться навсегда, было завизировать мои ма¬
сонские бумаги в ложе, родственной ложе drei Weltkugeln (три
сферы). Братья приняли меня сердечно и выказали желание
помогать мне в любых делах. Сколь отрадно видеть в этом
крае сей братский союз.
Договор об образовании торгового дома вступал в силу
с 1 июля 1804 г. Друзья должны были внести каждый
по 20 000 франков в течение шести месяцев с процентной
ставкой, равной 5%; они договорились делить пополам
как прибыль, так и потери и условились не совершать
односторонних сделок. Для подведения итогов была вы¬
брана дата 21 октября каждого года. Даже смерть одной
из сторон, заключивших контракт, не должна была при¬
вести к немедленному закрытию предприятия, так как на¬
следники имели право вступить во владение частью капи¬
тала лишь спустя 12 месяцев после наступившей смерти.
Двенадцатая статья контракта (всего в договоре их было
13) прекрасно демонстрирует, насколько торговля опреде¬
ляла смысл жизни и была выбором экзистенциальным
у бордоских немцев:
Никто из нас не сможет жениться или создать семью, пока
капитал предприятия не достигнет 60 тысяч франков. По¬
этому мы обещаем и обязуемся жить и снимать жилье вместе,
как добрые друзья, со всей возможной экономией. Исключе¬
ние из данного правила будет возможным для кого- то из нас
лишь с согласия другого.
173

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Утроение капитала не заставило себя долго ждать, по¬
скольку уже в октябре 1806 г. старый пастор из Пампова по¬
зволил своему сыну жениться на дочери немецкого купца
из Любека Вильгельмине Венке, а в 1809 г. у четы родился
сын, Герман Гаден, который в 1833 г. женится на дочери Кар
ла Клипша. Таким образом, сын упрочил основы бордоской
семейной династии, ставшей одним из самых крупных ви¬
нодельческих домов этого региона во времена Июльской
монархии. Правда и то, что строгое выполнение принято
го устава двумя компаньонами очень скоро привело к тому,
что компании понадобился свой персонал. Инструкция
1818 г., которую Гаден вручил одному из своих новых слу¬
жащих, содержала в качестве первого пункта обязанностей
следующее требование: «Находиться в конторе самое позд
нее с 6 часов утра, не покидать дом без разрешения, а ежели
данное разрешение будет получено, то возвращаться домой
не позднее 10 часов вечера, если только более позднее воз
вращение не будет оговорено заранее».
Так Кристиан Гаден, который станет вице-консулом свое
го родного Мекленбурга, начинает создавать в 1803 г. вместе
со своим другом Карлом Клипшем, будущим консулом гер-
цогстба Саксен-Веймар, общество «Гаден и Клипш», фасад
здания которого выходит на квартал Шартрон. Его сын Гер¬
ман Гаден, родившийся в 1809 г. в Бордо, станет главой этого
дома и женится, как уже было сказано, на дочери компаньона
отца, девице Клипш, которая родит Герману в 1837 г. сына,
Шарля Гадена. Он, в свою очередь, тоже станет членом Торго¬
вой палаты, параллельно занимая должности муниципаль¬
ного советника (1878-1896) и заместителя мэра (1879-1884),
в дальнейшем он займет также пост советника по внешней
торговле Франции и станет председателем профсоюза вино¬
делов. Собравший за жизнь богатую библиотеку1, которую
I. Каталог этой библиотеки был издан для продажи, которая про
ходила с 7 по 12 июня 1920 г. в Атенеуме Бордо, отвечал за торги
оценщик Дюваль. Неудивительно, что в этой библиотеке встреча
ются книги немецких авторов, таких как Шамиссо, Гейне, Гофман,
а также роман Виланда «Агатон», берлинский журнал искусств
и пр. Пользуясь случаем, выражаю свою благодарность Кристиан\
Гадену (Бордо), любезно предоставившему мне экземпляр даннш о
каталога.
174

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
он завещал Бордо и аквитанскому городу Гиень, а также
значительную коллекцию эстампов, Шарль Гаден, есте¬
ственно, был также членом комиссии библиотеки Бордо.
Набор почетных званий и титулов мог, конечно, варьиро¬
ваться, но очевидно, что для протестанта немецких кровей
считалось хорошим тоном занимать несколько социально
значимых постов одновременно, что было свидетельством
социального роста. Один из братьев Шарля Гадена, Гер¬
ман, обвенчается в Бременском соборе с дочерью крупного
бременского судовладельца Вэтьена (Watjen) — еще один
факт, иллюстрирующий желание семьи не порывать связи
с Германией.
Портрет Карла Клипша пера миниатюриста Даготи
хранится в другом музее Бордо — Музее декоративных
и прикладных искусств. На нем негоциант изображен
в маленькой шапочке (токе), которая была предметом
одежды, весьма популярным на севере Германии. Клипш
женился в 1807 г., когда ему исполнилось 30 лет, избран¬
ницей же его стала беженка из Сан-Доминго Аменаида
Шотар (1784-1835), которую также изобразил художник
Даготи. Карл Клипш, отец которого был врачом, принад¬
лежал к семье более состоятельной, нежели его компаньон
Гаден. Сестра его была женой главы берлинского Сената,
и в Бордо приезжала его навестить его племянница Луиза
Бюссе (1810—1844), портрет которой также успел сделать Да¬
готи. В браке у Карла Клипша родились дочь и два сына.
Иоганн Фридрих Клипш, родившийся в Бордо в 1808 г.,
стал в 1844 г. консулом Брауншвейга. Герман Клипш, со¬
ветник апелляционного суда города Бордо, принял фран¬
цузское гражданство и умер в 1870 г. Три сына Иоганна
Фридриха Клипша, рожденные в 1833 г., 1835 г. и 1837 г.,
также приняли французское гражданство по достижении
совершеннолетия.
Свидетельства, которыми мы располагаем о жизни се¬
мейств Гаден и Клипш в середине XIX века, позволяют за¬
ключить, что жили они с большим комфортом. Торговец
из Любека Генрих Лео Бенке подробно описал свой визит
в Бордо к тетушке Гаден в жаркие августовские, сентябрь¬
ские и октябрьские дни 1842 г., особо отметив уклад жизни
175

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
хозяев1. Свое собственное пребывание в Бордо он потра¬
тил на изучение вин и определение их качества. Генрих
Лео Бенке удивлялся, с какой легкостью можно провести
утро, переходя от погреба к погребу, пробуя разные со¬
рта вин и пытаясь научиться их различать, когда сердце
начинает биться так, что словно выпрыгивает из груди,
а разум туманится. Настоящим учителем, посвятившим
гостя в тайны виноделия, был сам Карл Клипш, патриарх
семьи, который рассказывал Генриху историю разных ви¬
ноградных сортов и показывал поместье О-Брион — место,
где производили вина, известные в Германии XVIII века
под названием понтак.
Отец Лео Бенке еще в начале XIX века гостил в Бордо
у своего тестя:
Это было в первые годы девятнадцатого столетия, когда На¬
полеон вел войну на территории Германии и поддерживал
континентальную блокаду, из-за которой весьма пострада¬
ла торговля и коммерция в Бордо пошла на спад. Заработать
было практически невозможно, и повсюду деятельность
была приостановлена. Война и беды, причиненные Напо¬
леоном Германии, вызывали горькую неприязнь у моего
отца к императору и французам — чувство, которое в тече¬
ние его жизни только окрепло. Вот почему, когда он узнал
о том, как обошлись с его родным городом Любеком, чаша
его терпения переполнилась. Он уехал в Англию и работал
там простым приказчиком в конторе1 2.
Позже молодой Герман Гаден, сын Кристиана Гадена,
все-таки обучился торговле в Бремене. В 1840-е гг. положение
немецкой колонии в Бордо заметно улучшилось в сравнении
с тем ее состоянием, которое описал Бенке.
Задумаемся: для чего нам нужно распутывать клубок
семейных связей немецких поселенцев квартала Шартрон
1. См.: Behncke H.L. Eine Liibecker Kaufmannsfamilie. Liibeck: Druckerei
von D.H. Rahtgens, 1900-1901.2 Bde. Экземпляр этой книги хранится
в городе Киле, в библиотеке земли Шлезвиг-Гольштейн (шифр
В. 142/166-1910).
2. Ibid. Bd. I. S. 23.
176

ГЛАВА V. ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
в Бордо? Не о краеведении здесь, конечно же, идет речь.
Просто пути интеграции немцев во французское общество
в Бордо невозможно понять, не изучая отдельные судь¬
бы, не пытаясь найти в них те параллели и пересечения,
что формируют особый круг, подобный тому, который мы
смогли очертить, изучая судьбу отдельных представите¬
лей династии семейств Мейер, Клипш и Гаден. История
иммиграции и должна представлять собой историю воз¬
никновения подобных полотен, плотно увязывающихся
между собой. Тем самым можно сказать, что к 1802 г. в Бордо
сформировалось межкультурное сообщество, импланта¬
ция которого во французский, но также и космополити¬
ческий контекст имела под собой одновременно религи¬
озную, семейную и экономическую основу. Гёльдерлин
прожил несколько месяцев в этом сообществе, в котором
мечты о дальних морях и о далеких горизонтах прекрас¬
но сочетались с тонким расчетом и духом предпринима¬
тельства. Быть может, он еще раз пережил эту атмосферу
уже некоторое время спустя, после месяцев, проведенных
в Аквитании, которые были его единственным настоящим
опытом проживания чужого, иного, но столь близкого ему
по духу. Ключевые словоформы его поэзии, такие как Wein,
Schiffer, Geschaft, Inder, Freunde, Friede, Fest (вино, моряк, тор¬
говля, Индия, друзья, мир, праздник), уходят корнями
в эту атмосферу обмена товарами и письмами, придающую
творчеству поэта особую значимость. Соотношение мира
и войны — тема, постоянно присутствующая в стихах
Гёльдерлина — есть также дихотомия, отражающая особое
мироощущение немецких негоциантов в Бордо. Немецкая
колония в Бордо, ставшая интеллектуальной и культурной
почвой уникального в истории немецкой лирики сверше¬
ния, представляет и сама по себе величайший интерес.
Ведь именно благодаря ей возник особый торговый путь —
от Аквитании до прибрежных городов Балтийского моря,
ось как экономической, так и культурной коммуникации,
одна из самых значительных в истории французско-не¬
мецких отношений, изучение которой, основанное на ма¬
териалах семейных архивов, равно как и архивов север¬
ных портов, требовало бы более пристального внимания
177

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
исследователей. Если бы аналогичный пример мы стали
искать в немецком культурном пространстве, то здесь сто¬
ило бы обратить особое внимание на Саксонию, чья на¬
циональная идентичность неразрывно связана с присут¬
ствием иностранцев.

Глава VI
Плавильный котел культур:
к вопросу о межкультурной
истории регионов
История регионов по сравнению с государственной (на¬
циональной) историей всегда почиталась делом второ¬
степенным. Она была делом локальным и относилась
скорее к области знаний, интересной историкам-любителям
или же эрудитам, которые были связаны с конкретным ре¬
гионом не столько научными интересами, сколько эмоцио¬
нально1. Но оказывается, что такое положение вещей может
измениться, стоит только сместить акцент в исследованиях
с национальной истории в сторону истории межнациональ¬
ной. Чтобы избежать идеологической составляющей, свой¬
ственной национальным историям, недостаточно просто
признать существование некоторого общего пространства,
в котором противоположности преодолеваются. Более пло¬
дотворным представляется детальное изучение тех реальных
имбрикаций, что долгое время оставались не замеченными
наукой. Перемещения между национальными пространства¬
ми, их метисацию проще наблюдать на локальных примерах,
на небольших территориальных единицах.
Что представляет собой межкультурная история, осно¬
ванная на изучении малых региональных величин? Вопрос
1- Отметим непосредственную связь, которая прослеживается меж¬
ду зарождением истории культуры и интересом Карла Лампрехта
к региональной истории, в частности к истории Рейнской области.
Парадоксальным образом, между историей регионов и историей
межкультурных взаимодействий в немецкоязычном пространстве
нет противоречия: обе скорее дополняют друг друга.
179

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
этот стоит рассмотреть на примере Саксонии, и, пытаясь от¬
ветить на него, мы сможем выделить некоторые проблемы,
с которыми сталкивается не просто история этого региона
и даже не франко-немецкая история, но поистине история
межкультурная.
Почему историю Саксонии можно назвать
межкультурной?
Ответим сначала на вопрос: что такое регион? Его невозмож
но спутать — при условии, что мы не будем творить ретро¬
спективную историю, анализирующую прошлое как необхо¬
димое движение к реалиям настоящего, — с частью целого,
которое стремится под воздействием некоей внутренней ме¬
тафизической силы слиться с этим целым. Если Саксония,
в противоположность Австрии или Богемии, все-таки стала
частью немецкого государства, то нельзя сказать, что для того
была внутренняя необходимость—ни в период Семи летней
войны, ни даже в эпоху Битвы народов. Разделить понятия
«нация» и «регион» — это значит воскресить, сделать ви¬
димыми сеть взаимоотношений, когда-то существовавших,
нередко преданных забвению, обладающих этническими
признаками, предшествовавшими возникновению идеи на¬
ционального пространства. Если в основе идеи нации лежит
конструирование памяти1, то надо иметь в виду, что память
эта не является ни в коей мере объединяющей: она без коле¬
баний отсекает многое до тех пор, пока то или иное стечение
обстоятельств вновь не сделает его актуальным. Многие
регионы, такие как Саксония или Польша в период между
1697 и 1763 гг.1 2, выходили за существующие ныне границы
государств или же просто их игнорировали. Регион является
самостоятельной территориальной единицей в экономиче¬
ском, географическом и культурном отношении. Во многих
1. См.: AssmannA. Construction de la memoire nationale. Une breve histoire
de Pidee allemande de Bildung. Paris: Editions de la MSH, 1994.
2. Cm.: Unter einer Krone. Kunst und Kultur der sachsisch-polnischen Union.
Catalogue de Pexposition de Dresde, nov. 1997 — mars 1998. Leipzig:
Editions Leipzig, 1997.
180

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
случаях, и это характерно именно для Саксонии, регион об¬
ладал в некий период своего прошлого политической целост¬
ностью, которая вовсе не обязательно определялась этниче¬
ской или национальной принадлежностью.
Излишне было бы напоминать, что предметом историо¬
графии является конкретное пространство и что она даже
наделяет данное пространство символическим смыслом,
сама стремясь при этом встать на службу национальному
государству, будь то Франция или Германия. Глубинные
наслоения в культуре нередко объясняются климатически¬
ми условиями, особенностями среды, то есть факторами
по преимуществу географическими, как если бы историогра¬
фия рождалась из геополитики. Сложно представить себе
межнациональную историографию, скажем европейскую,
которая бы не ставила перед собой вопрос о пространстве,
новом пространстве, нуждающемся в национальной леги¬
тимации. Что касается региона, то он представляет собой
пространство, не вполне подпадающее под юрисдикцию
национальной символики. Так, в Саксонии не мог возник¬
нуть альтернативный патриотизм, который непременно бы
появился, если бы она воспринимала себя как часть нацио¬
нальной идентичности, если бы данный регион восприни¬
мался не через его взаимоотношения с другими европейски¬
ми странами, а как часть германских земель. Когда в 1965 г.
был создан новый журнал «Jahrbuch fur Regionalgeschichte»
(«Летопись региональной истории»), ориентированный
в основном на описание истории Саксонии, его главным,
программным устремлением было возрождение этноло¬
гического подхода к изучению исторических феноменов.
Второй его номер отчетливо свидетельствует о том, что соз¬
дание семинара по Landesgeschichte (региональной истории)
в Лейпциге в 1906 г. во многом отвечало стремлению Карла
Лампрехта противопоставить свой метод привычной исто¬
риографии, фокусировавшей свое внимание на истории
европейских дворов и династий. Однако желание это мог¬
ло осуществиться лишь внутри семинара по географии1.
См.: Czok К. Der Methodenstreit und die Griindung des Seminars fur
Landesgeschichte und Siedlungskunde 1906 an der Universitat Leipzig //
Jahrbuch fur Regionalgeschichte. 1967. Bd. 2. S. 11-26.
l8l

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Попытка внести поправки в слишком политизированную
историографию оказалась возможной лишь с учетом новых
изменений в географии.
Введение региона в европейское сообщество вовсе не оз¬
начает, что исследователь хочет выявить сходства Саксонии
с какой-либо другой французской или итальянской террито
рией и отличия от нее. Речь идет как раз об обратном: о необ
ходимости изучить взаимные пересечения и взаимопроник
новения Саксонии и других малых территорий. В частности,
можно задаться вопросом: какую роль играла французская
культура в развитии Саксонии в течение двух веков? При
дворная культура Дрездена, революции XIX века — все это
позволяет признать, что французская референция глубоко
закреплена в глубинной структуре исторической Саксонии.
С другой стороны, феномен Саксонии прямо повлиял на вое
приятие Францией Германии, особенно в XVIII столетии.
И дело не только в том, что с немецкой литературой в это
время знакомятся благодаря книжным ярмаркам в Лейпци¬
ге. Другой разительный пример — маршал Франции Мориц
Саксонский, побочный сын Августа Сильного и победитель
в битве при Фонтенуа, который во Франции своего времени
был живым воплощением либертена Старого режима, про
жигающего жизнь в водовороте праздников замка Шамбор.
Не будучи частью национального единства, регион, в част¬
ности Саксония, является местом важного культурного обме
на, пространством, где соединяются и размыкаются структу¬
ры. Тому пример отношения между Лейпцигом и Дрезденом
(складывающиеся по принципу как взаимодополнения, так
и противостояния), Эльба с ее ролью торгового пути, обеспе¬
чивающая посредническую функцию, которую Саксония
выполняет между прусским Севером и Средиземноморьем:
минуя Австрию, Эльба приводит к самой Италии. Еще одна
функция Саксонии — служить линией водораздела межд\
славянской и германской народностями, которая еще и по¬
тому важна для региона, что часто эта линия меняла свои
очертания. Вплоть до XIV века в Лейпциге (название кото
рого образовано от славянского «липа») говорили на сер'
болужицком языке, в то же время поселение Мнения подл г
182

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
Мейсенауже в X веке оказалось завоеванным германцами1.
Конечно, выделить территории, строго соответствовавшие
в истории границам курфюршества Саксония, весьма про¬
блематично. К тому же границы Саксонии постоянно изме¬
нялись: в частности, падение Священной Римской империи
германской нации означало для Саксонии, которая прежде
имела статус курфюршества и стала по милости Наполео¬
на королевством, серьезную потерю части территорий, ото¬
шедших Пруссии. Иена, Веймар, Халле оказались частью
этого раздела. Но даже если принимать во внимание все
эти изменения, курфюршество Саксония может и должно
стать предметом региональной истории, которая есть также
история межкультурных взаимодействий на одной из гер¬
манских земель.
Причины, которые побуждают нас выбрать именно Саксо¬
нию, а не какой-нибудь другой регион Германии, объясняют¬
ся некоторыми парадоксами и противоречиями, свойствен¬
ными именно этой территории. В то время как итальянское
влияние и родство со славянским миром являются ско¬
рее структурными характеристиками региона, в то время
как в течение всего периода конструирования немецкой
нации Саксонии вменялся в вину ее чрезмерный интерес
ко всему французскому и предательство общенациональной
идеи, именно на территории Саксонии возникает немецкая
книжная империя, основа культурной идентичности, мыс¬
лящей себя идентичностью национальной. Структурная
оппозиция Лейпцига, города торговли и науки, и Дрездена,
города искусства и политики, отражает противостояние
придворной культуры и культуры буржуазной, которое есть
фундаментальная особенность исторического развития Гер¬
мании XVIII и XIX веков. Относительно богатая и процве¬
тающая, если сравнить ее с другими регионами, Саксония
обязана своим богатством торговым связям, простиравшим¬
ся за пределы собственно германского мира. Территория
воинствующего протестантства, каковой является пре¬
жде всего Виттенберг, Саксония управлялась тем не менее
О контактах между славянами и немцами в Средние века см.:
Higounet Ch. Les Allemands en Europe centrale et orientale au Moyen Age.
Paris: Aubier, 1989.
183

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
курфюрстом-католиком. Добавим также, что если истори¬
ография — это борьба с имплицитными предрассудками,
то одним из предрассудков подобного толка во Франции
является четкое разделение немецкой территории на прус¬
ский протестантский Север и австро-баварский католиче¬
ский Юг. Саксония, сама история которой противится по
добному схематизму, будучи осмыслена как регион, может
служить отправной точкой для более дифференцированного
осмысления и осознания Германии в ее целостности. Даже
немецкая историография, если не учитывать монографии,
посвященные частным вопросам ее истории, кажется, ин¬
тересовалась Саксонией, взятой в ее совокупности, лишь
чтобы еще крепче связать ее с историей немецкой нации.
История Саксонии, написанная Рудольфом Кёчке и Хель
мутом Кречмаром и имеющая подзаголовк «Происхождение
и превращение немецкого племени и населяемых им земель
в ходе немецкой истории», почти телеологически приводи!
к параграфу, озаглавленному: «Конец противопоставления
идеи региона и имперской идеи». Одна только эта телеоло
гическая конструкция, делающаяуязвимым исследование,
которое в остальном насыщено богатым историческим ма¬
териалом, оправдала бы необходимость создания межкуль¬
турной истории1. Написанная в совершенно ином ключе
история Саксонии под редакцией Карла Чока продолжает
тем не менее связывать контекст региональной истории
с контекстом сугубо национальным, а никак не интерна¬
циональным. Именно поэтому история Саксонии должна
ныне изучаться с учетом современных немецких реалий1 2.
Разумеется, межкультурная история имеет свои границы
исследования, в ее поле зрния попадает лишь определенный
тип явлений. Не так много она позволяет сказать об истори¬
ческой демографии Саксонии3, которая никак не была ме¬
стом массовой иммиграции. Если прибывшие из Богемии
1. См.: Kotzschke R., Kretzschmar Н. Sachsische Geschichte. Frankfurt:
Wolfgang Weidlich, 1965. S. 401-402.
2. Cm.: Geschichte Sachsens/Czok K. (Hg.). Weimar: Hermann Bohlaus
Nachfolger, 1989. S. 12.
3. Cm.: Blaschke K. Bevolkerungsgeschichte Sachsens. Weimar: Hermann
Bohlaus Nachfolger, 1967.
184

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
в XVII веке переселенцы и основали близ саксонской грани¬
цы колонию Йохангеоргенштадт, то город этот является ско¬
рее исключением. Несколько сотен гугенотов из Лейпцига,
итальянцев и поляков, проживавших в Дрездене, не соста¬
вили, однако, этнических меньшинств, которые бы сыграли
важную роль в истории Саксонии, а в XVIII и XIX столети¬
ях лужицкие сербы жили достаточно изолированно на вос¬
токе, близ Баутцена и Котбуса. При этом известно, что не¬
многочисленные иностранные колонии (представленные
негоциантами, протестантами, эмигрировавшими в страну
аристократами) могут оказывать заметное влияние на эко¬
номику и культуру, несопоставимое с их количественными
показателями. В любом случае историю нужно принимать
даже и в ее разорванности. Быть может, это общая проблема
историографии вообще? Можно ли писать непрерывную
историю? И разве национальная история не отбрасывает
целые пласты реальности, разве она также не является исто¬
рией, написанной «пунктиром»? В сущности, межкультурная
история одного региона может стать способом преодоления
мифа о непрерывности истории.
Торговля
Экономика Саксонии обладала в XVIII веке одной особен¬
ностью, которая серьезнейшим образом сказалась на эко¬
номике края века последующего. Саксония в это время про¬
изводила больше товаров, чем можно было реализовать
на внутреннем рынке, и потому процветание мануфактур
вынуждало продавать товары за пределами курфюршества.
Однако соседние страны, Пруссия на севере, Австрийская мо¬
нархия на юге, принимали всяческие меры против импорта
саксонских изделий. Поэтому Саксонии приходилось искать
рынки сбыта дальше, в Италии, на Балканском полуострове,
на востоке Европы, и рынки эти, как правило, находились
в странах экономически менее развитых, которые, в свою
очередь, снабжали Саксонию сырьем. В период объедине¬
ния Саксонии и Польши пространство для экономических
спекуляций резко возрастает. Сеть коммуникаций, которая
185

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
создалась в результате этого увеличения экономического
пространства и включения в него не только России, Балкан¬
ского полуострова, Италии и Испании, но и Северной и Юж
ной Америки, а также Вест-Индии, сохранится и в XIX веке,
переживет эпоху мануфактур и положительно повлияет
на развитие промышленности уже именно XIX века. В те
чение всего периода, когда складывалась экономика Саксо¬
нии, регион находился в ведении управляющих, имевших
высокий уровень технического образования, на которое на
ложила печать Франция эпохи Энциклопедистов1.
Нет сомнения, что присутствие на саксонской земле ино
странных специалистов и промышленников облегчало
заграничные контакты региона. С начала XVI века в Мей-
сенских землях обосновались изготовители сукна из Голлан
дии, но, в отличие от Пруссии, Саксония не успела вовремя
отреагировать на принятие Нантского эдикта1 2, вследствие
чего из страны уехало 250 000 гугенотов3, ранее изгнанных
из Франции. Однако в следующие годы она будет пытаться
увеличить количество иностранных мануфактур на своей
территории, освободив иностранных фабрикантов от ряда
налогов. Требования иностранцев были порой сильно за¬
вышенными. В 1743 г. некий Илэр де Луар, производитель
текстиля, потребовал для себя ежегодную выплату в сумме
не менее 300 рейхсталеров и аванс в 2000 талеров. Создан¬
ная в 1764 г. «Касса курфюрста саксонского» помогала ино¬
странцам размещать мануфактуры, но сначала проводила
тщательный анализ технических компетенций приезжа
ющих фабрикантов. Напротив, Пруссия, а также Россия,
Польша и Дания4 пытались завербовать к себе саксонских
1. См.: Lebeau Ch. Beispiel eines Kulturtransfers zwischen Frankreich uinl
Sachsen: die neue Regierungskunst in Sachsen zur Zeit des Retablissements
(1762-1768) // Von der Elbe bis an die Seine. Kulturtransfer zwischen Sach¬
sen und Frankreich im 18. und 19. Jahrhundert/M. Espagne, M. Middell
(Hg.). Leipzig: Leipziger Universitatsverlag, 1993. S. 124-139.
2. Cm.: ForbergerR. Die Manufaktur in Sachsen. Vom Ende des 16. bis zum
Anfang des 19. Jahrhunderts. Berlin: Akademie Verlag, 1958.
3. О гугенотах можно прочитать: Le refuge huguenot/M. Magdelainc.
R. von Thadden (ed.). Paris: A. Colin, 1985.
4. Между Саксонией и Данией существовала особо тесная связь, по¬
скольку мать Августа Сильного была датчанкой; вероятно также,
что во время поездок в Данию будущий польский король впервые
на опыте познал особенности монархического строя.
186

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
мануфактурщиков — попытки, которые, как правило, пре¬
следовались саксонскими властями. Иногда их старания
увенчивались успехом, так, к 1788 г. две или три новые ули¬
цы в Варшаве были уже заселены саксонцами1. Однако
в Саксонии наблюдался не только отток, но и приток жите¬
лей, и тщательное исследование передвижений техников
и мануфактурщиков между Саксонией и близлежащими
странами могло бы дать более детальную картину меха¬
низмов экономического взаимодействия, которое привело,
в частности в эпоху индустриализации, к импорту англий¬
ских и итальянских машин1 2. В окрестностях Хемница, где
индустриализация происходила в XIX веке очень быстро,
не считалось зазорным выписывать английских инжене¬
ров для наладки работы машин и оборудования, имевшего
большую производительность.
Некоторые продукты специально предназначались
для экспорта, как, например, мейсенский фарфор. Прода¬
вавшие его комиссионные склады открываются в Амстер¬
даме, Экс-ла-Шапели (Аахене), Константинополе, Санкт-
Петербурге, Мадриде. При этом украшающие мейсенские
фарфоровые изделия декоративные элементы были, напро¬
тив, французского происхождения. Но особенно важным,
в частности по объему вывозимых товаров, был экспорт
текстиля в Польшу и Россию (в основном хлопка), а также
в Испанию и Португалию (в основном льна).
Имеющиеся в нашем распоряжении печатные источ¬
ники3 позволяют судить об экономических отношениях,
существовавших между Саксонией и Италией во второй
половине XVIII века, когда товары, прибывшие из Цит-
тау, Гёрлица или Нижней Лужицы, направлялись в порт
1. См.: ForbergerR. Die Manufaktur in Sachsen. S. 48.
2. Большинство паровых машин, использовавшихся в Саксонском
курфюршестве в период между 1800 и 1830 гг. (8 из них в шахтах и 15
на фабриках, всего же их было 26), было привезено из Англии. Под¬
робнее см.: Geschichte Sachsens/K. Czok (Hg.). Weimar: Hermann Bohlaus
Nachfolger, 1989. S. 302. См. также: Kiesewetter H. Industrialisierung und
Landwirtschaft. Sachsens Stellungim regionalen IndustrialisierungsprozeB
Deutschlands im 19. Jahrhundert. Koln; Wien: Bohlau, 1988.
3- Cm.: Meinert G. Handelsbeziehungen zwischen Sachsen und Italien, 1740-
1814. Weimar: Hermann Bohlaus Nachfolger, 1974.
187

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Триеста, который конкурировал с Венецией и был основ¬
ным рынком сбыта для Саксонии. Триест уже относился
к Балканскому полуострову, с которым у Саксонии завя
зались интенсивные торговые отношения с того момента,
когда в XVIII веке укрепились отношения между Австрией
и Турцией. В самой Италии текстильные изделия из Сак¬
сонии отлично продавались, чему весьма содействовала
существовавшая в ту пору конкуренция между Венецией
и Триестом, а также наложенное Францией эмбарго на тор¬
говлю английскими товарами. В 1805 г. в Италии оседает
примерно пятая часть всей саксонской продукции. От¬
ношения при этом не всегда устанавливаются напрямую,
поскольку саксонские торговцы предпочитают порой ра¬
ботать с посредниками из Южной Германии, с которыми
им проще было вести расчеты. К тому же они выступали
против создания торговых обществ, обладающих моно¬
полией на проведение торговых сделок в определенном
секторе. Отношения также иногда были непрямыми в том
случае, если регион являлся звеном в цепи торговых со¬
глашений. Если шелк-сырец, импортируемый из Италии,
оставался на местном рынке, то обработанный шелк пере¬
продавался в Польшу или Россию, а также на Балканский
полуостров. Хорошей налаженности торговли могли также
способствовать дипломатические отношения между госу¬
дарствами. Торговый договор с Венецией, подписанный
в 1756 г. и обновленный в 1769 г., был подготовлен посредни¬
ком — негоциантом армянского происхождения Аджолло,
представлявшим интересы Дрездена. В 1749 г. французы,
находившиеся на саксонской службе1, получают задание
завязать торговые отношения с Генуей, ставшие в дан
ном случае, как и в прочих других, основой технических
заимствований и трансфера. Так, прядильная фабрика
в Торгау создается по модели фабрики в Болонье, а упомя
нутый выше Агдолло поставляет из Венеции в Саксонию
в 1766 г. высокопроизводительную машину для обработ
ки особо деликатных видов хлопка1 2. Мемуары саксонских
1. Генерал д’Олонн был представителем Саксонии в Неаполе и секрс'
тарем посольства Луи Талон.
2. Meinert G. Handelsbeziehungen zwischen Sachsen und Italien. S. 81.
l88

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
посланников за границей и в особенности ежегодные от¬
четы о ярмарках могут рассматриваться как ценное сви¬
детельство о разветвленной сети экономических связей
и отношений того времени.
Ярмарка — это по преимуществу то самое место, где завя¬
зываются отношения между саксонцами и иностранцами1.
Вслед за Гёте, описавшим в «Поэзии и правде» пеструю толпу,
наводнявшую Лейпциг в период ярмарок, появляется мно¬
жество и других описаний. Кажется, что вся Европа встреча¬
ется в этом городе, от греческих торговцев, которые с 1700 г.
имеют в Лейпциге собственное торговое представительство,
называемое Griechenhaus (греческий дом), и до английских не¬
гоциантов, товары которых, отправленные в Германию, на¬
пример, в 1763 г., в трех случаях из четырех переправлялись
через Лейпциг. Кажется, что для всей Европы город стано¬
вится местом встречи. Число иностранцев в Лейпциге не пе¬
рестает расти на протяжении всего XVIII века. Если на Пасху
1756 г. их насчитывается 2991, то пятьюдесятью годами позд¬
нее цифра доходит уже до 6687. Кредиты, предоставляемые
лейпцигскими торговыми домами приехавшим с востока по¬
купателям, объясняют столь значительное присутствие здесь
иноземцев. Среди иностранцев негерманского происхожде¬
ния особенно выделяется группа польских евреев. В 1780 г.
наярмарку в Лейпциг прибыло 8952 иностранца. Среди пред¬
ставителей негерманских народов ярмарку посетило 368 по¬
ляков, 41 русский, 116 греков, 63 француза, 50 голландцев,
33 тальянца, 23 венгра, 12 англичан и 7 турок2. Но главными
покупателями на ярмарках в Лейпциге в период с 1772 по 1792 г.
были поляки, русские и греки. Самые важные торговые сдел¬
ки заключались во второй половине века Натаном Хаимом
из города Шклова3. В 1776 г. 60% от общего торгового оборота
в 2,4 миллионаталеров приходилось на долю поляков. Отно¬
шения с Россией становятся важным фактором торговой жиз¬
ни Лейпцига начиная с 1782 г. Но Екатерина II, предчувствуя,
См.: KrokerE. Handelsgeschichte der Stadt Leipzig. Leipzig: Walter Bielefeld
Verlag, 1925.
2. Ibid.
3- Cm.: ReinholdJ. Polen/Litauen aufden Leipziger Messen des 18.Jahrhunderts.
Weimar: Hermann Bohlaus Nachfolger, 1971.
189

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
видимо, подобное развитие событий, уже в 1780 г. открывает
в Лейпциге российское консульство1.
Помимо присутствия в городе солидной банковской сети,
каковую являл собою торговый дом Фрёге, процветание
Лейпцига зависело также от индустрии шелка, которая
в XVIII столетии вновь начинает развиваться благодаря
жителям французской колонии, к которым принадлежал,
например, Франц Дюбоск, в 1771 г. завязавший особо тес¬
ные отношения с купцами из Польши. Многие годы спустя
потомок одного из представителей этой французской коло¬
нии в Лейпциге будет представителем компании-вкладчика,
строившей Суэцкий канал, в которой работало семь немцев
и трое из них имели саксонские корни — еще одно доказа
тельство витальности саксонского региона. Также и Альбер
Дюфур-Феронс стал, в частности, одним из инициаторов
строительства ветки железной дороги между Лейпцигом
и Дрезденом, одной из первых в Германии. Богатые купцы
и предприниматели из Лейпцига продолжали традицию
собирания произведений искусства, начало которой было
положено Готфридом Винклером и Томасом Рихтером1 2. Не¬
которые из этих коллекций, содержащие произведения ев¬
ропейского искусства, лягут в основу собрания Stadtisches
Museum — городского музея Лейпцига.
В течение XIX века Лейпциг стремился развивать те от¬
расли экономики, которые уже до того приносили городу
изрядный доход. Среди этих отраслей выделялось меховое
производство, торговый оборот которого составит к 1878 г.
около 25 миллионов марок. Цифра эта возрастет еще в семь
раз к 1914 г., началу Первой мировой войны. При этом тор¬
говля мехами оказывается непосредственно связана с др\ -
гими странами. Меха в 1914 г. были предметов импорта: око¬
ло 50% мехов везли из Америки, пятая часть привозилась
из России, затем товар переправлялся во Францию и в Ан
глию. Уже в 1770-е гг. на ярмарках в Лейпциге можно было
встретить русских торговцев мехом, путь которых лежа л
1. См.: MetscherK., Fellmann W. Lipsia und Merkur. Leipzig: Brockhaus, 1990.
2. Подробнее: HeilandS. Anmerkungen zur Richterschen Kunstsammlung //
Das Bosehaus am Thomaskirchhof. Eine Leipziger Kulturgeschichtc
Leipzig: Peters, 1989. S. 139-174.
190

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
%ерез Данциг и Франкфурт-на-Одере, либо через Бреслау
р. Гёрлиц1. Торговые сделки предполагали присутствие здесь,
особенности в районе улицы квартала Брюля, пестрой
И экзотичной толпы, где, кажется, больше всего встречалось
евреев, которые к началу XIX века стали составлять одну
четвертую часть всех посетителей Лейпцигской ярмарки.
Многие приезжали из Пруссии и Богемии, однако именно
русские евреи из города Брода покупают в Лейпциге землю
под первое здесь еврейское кладбище. Особенно близкими
были отношения между Брюлем и Россией и, более непо¬
средственно, городом Брода, а также Нижним Новгородом,
на ярмарке которого в XIX веке можно было встретить до 30
купцов из Лейпцига. Мордекай Ариевич, один из главных
торговцев Брюля, открывает свой филиал в Белоруссии, дру¬
гой торговец отправляет своего родственника или поверен¬
ного на длительное время в Россию. Именно евреям из города
Брода еврейская община Лейпцига обязана приобретением
в 1814 г. земли для первого еврейского кладбища, что сделало
ее отныне независимой от общины евреев в Дессау2.
Торговля, которая велась частично иностранцами, по¬
степенно заселявшими Саксонию, представители высших
слоев которой обладали космополитической культурой,
была одним из главнейших факторов процветания этого
региона, который больше не мог довольствоваться одним
лишь внутренним рынком или рынками граничащих с ним
государств. Именно торговые отношения в первую очередь
обуславливают межкультурные связи, пронизывающие
регион. Другим вектором развития культурных взаимодей¬
ствий, в частности с Францией, становится книжная торгов¬
ля. Соотношение экономики и культуры здесь абсолютно
очевидно, несмотря на то что книжный рынок в Саксонии
был рассчитан прежде всего на немецкоязычного читателя.
г См.: Fellmann W. Der Leipziger Briihl. Leipzig: Fachbuchverlag Leipzig,
1989.
2. Подробнее об этом: Judaica Lipsiensa/Ephraim Carlebach Stiftung (Hg.).
Leipzig: Edition Leipzig, 1994. Стоит напомнить, что, хотя на ярмарке
было больше всего евреев (26% от всего числа иностранцев в 1799 г.),
еврейское население в Лейпциге было малочисленным. Постоянно
в городе в 1784-1785 гг. жило не больше 6 еврейских семей, а в 1835 г. —
22 семьи.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
От книги к эстетике
К межкультурным взаимодействиям между Саксонией и дру¬
гими странами, характерным для экономической жизни
региона, наглядным воплощением которой стала Лейпциг¬
ская ярмарка, добавляются также иные взаимодействия,
не менее важные и занимательные. Изучать этот иной пласт
взаимодействий возможно на нескольких уровнях. Речь
пойдет, во-первых, о феномене книги, олицетворяющем со¬
бою переход от культуры к экономике, во-вторых, о системе
университетов, а в-третьих, о собственно художественных
произведениях.
История книгоиздательского дела в Лейпциге, которая
до определенной степени есть история книжного дела в Гер¬
мании, достаточно изучена, в том числе и в его связях с дру¬
гими странами. Хорошо, например, известна роль француз¬
ского книготорговца Боссанжа; известно также, что среди
немецких типографов, поселившихся в Париже, многие
были родом из Лейпцига, некоторые к тому же какое-то вре¬
мя учились типографскому делу во Франции. Если все эти
аспекты хотя и изучены, но все еще требуют более присталь¬
ного изучения, то существует и ряд других, не менее важных
аспектов, изучение которых только начинается. Так, в Лейп¬
циге в XVIII и в XIX веках бурно развивалась переводческая
деятельность. Речь идет о переводах не только на немецкий
язык, но и на другие языки, в частности на французский.
Одним из первых профессиональных переводчиков с не¬
мецкого на французский был баварец Михаэль Губер, ко¬
торый после долгого пребывания в Париже в обществе Эн¬
циклопедистов поселяется в Лейпциге в 1766 г., преподает
там французский язык и внимательно следит за новыми
книгами, появляющимися на книжной ярмарке, которые
он потом переводит. Помимо первой в истории антологии
немецкой лирики1 им были выполнены переводы стихов
Геснера, Хагедорна1 2, работ Винкельмана3. Мода на Германию,
1. См.: HuberМ. Choix de poesies allemandes. Paris: Humblot, 1766.4 vol.
2. Hagedom L. Ch. von. Reflexions sur la peinture. Leipzig: G. Fritsch, 1755.2 vol
3. Winckelmann J.J. Histoire de Tart de l’Antiquite. Leipzig: J. G. I. Breitkopi,
1781.3 vol.
192

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
которая распространилась в Париже в 1770-е гг., превратила
в модный город и Лейпциг.
История века Просвещения в Саксонии, как, впрочем,
и в других странах, — это история отдельных книг и их ре¬
цепции, история книг запрещенных и подвергшихся цензу¬
ре. В каталоге этих книг, который для периода с 1697 по 1763 г.1,
то есть времени объединения Саксонии с Польшей, полно¬
стью реконструирован, нельзя не отметить то место, которое
занимают книги иностранные, в частности французские,
а также ту роль, которую в это время играют связи Саксонии
с заграницей. Так, Леонард Кристоф Штурм, пытавшийся
опубликовать в 1714 г. «Математическое обоснование Тайной
вечери» («Mathematischer Beweis von dem heiligen Abendmahl»),
долгое время проживал во Франции. Иоганн Готлиб Краузе
участвовал в 1716 г. в полемике, разразившейся на француз¬
ском языке вокруг кощунственного трактата «О тройствен¬
ном обмане» («De tribus impostoribus»). Запреты касались
не только религиозных книг. В1734 г. в Лейпциге запретили
анонимное произведение «Галантная Саксония», в котором
описывалась жизнь Августа Сильного.
Литературная жизнь XVIII века особенно отмечена влия¬
нием чужого2. В 1586-1587 гг. Лейпциг посетила английская
театральная труппа, а вот гастроли французского театра
первый раз имели место лишь в 1699 г. Но при этом Фран¬
ция находилась в самом центре полемики, в которую пре¬
подаватель французского языка Елеазар де Мовийон3 всту¬
пил с Иоганном Готшедом. Семейство Нойбер, открывшее
в Лейпциге театр и дававшее спектакли 2 раза в неделю,
играло в основном французские пьесы, которые переводила
Луиза Готшед. Писатель Христиан Феликс Вейсе4, который
1. Подробнее: KobuchA. Zensur und Aufklarungin Kursachsen. Ideologische
Stromungen und politische Meinungen zur Zeit der sachsisch-polnischen
Union (1697-1763). Weimar: Bohlau, 1988.
2. Об этом см.: Witkovski G. Geschichte des literarischen Lebens in Leipzig.
Leipzig: Teubner, 1909.
3- Mauvillon E. de. Lettres fran^oises et germaniques, ou Reflexions militaires,
litteraires et critiques sur les Francois et les Allemans, ouvrage egalement
utile aux officiers et aux beaux-esprits de l’une et de l’autre nation. Londres:
F. Allemand, 1740.
4- Cm.: Weisse Ch. F. Selbstbiographie/Hg. von dessen Sohne Christian Ernst
Weisse und dessen Schwiegersohne Samuel Gottlob Frisch mit Zusatzen
von dem letzten. Leipzig, 1806.
193

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
отправился в путешествие в Париж, сопровождая одного мо¬
лодого аристократа, заимствовал сюжеты из французских
пьес. Культурные связи и пересечения восстанавливаются
также по цитации и ссылкам, встречающимся в произве¬
дениях отдельных авторов. Никого не удивит количество
французских книг в каталоге библиотеки Готшеда1, биб¬
лиотеки же других лейпцигских эрудитов наталкивают
на мысль о, возможно, имевшем место взаимообмене книга
ми. То же можно сказать и о письмах. Так, переписка Геллер-
та демонстрирует, насколько тесные дружеские отношения
связывали его с учеником, юным графом фон Брюлем, кото¬
рый, сначала учась в Париже, а затем служа во французской
столице посланником Саксонии, сообщал своему учителю
о событиях литературной жизни Франции1 2.
Культурные связи с Францией стали определять струк¬
туру саксонского общества. Когда в 1830-1840-е гг. Лейпциг
становится одним из культурных центров, где издаются
литературные журналы молодой Германии, как, например,
«Газета для элегантных людей» («Zeitung fur die elegante Welt»)
Генриха Лаубе, то большая часть публикаций представляет
собой диалог с французскими течениями и модными идея
ми, примером чему служит попытка перенять теорию эман
сипации Сен-Симона.
Рассматривать историю книжного дела и литературную
жизнь в Лейпциге как чисто немецкие реалии, не обращая
внимания на взаимодействия, значило бы грубо отсекать
важнейший пласт культуры. Поэтому внешние свидетель¬
ства о книжном деле в Лейпциге имеют особую источнике
ведческую ценность. Например, в 1834 г. писатель-роман¬
тик Ксавье Мармье опубликовал в «Revue des deux mondes»
статью о Лейпциге и немецких книжных магазинах. В ста¬
тье автор описывал функционирование книжной торгов¬
ли в Лейпциге, который, имея 83 книжные лавки (в Бер¬
лине, Вене и Франкфурте их было в это время всего 45)
1. Catalogue bibliothecae quamjohn. Chr. Gottschedius. 1767. Reprint Omnia
Mikrofilm-Technik, 1977.
2. Gellert C. F. Briefwechsel/John F. Reynolds (Hg.). Berlin; New York: Walter
de Gruyter, 1983.
194

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
в расчете на 40 000 жителей, издавал книг в четыре раза боль¬
ше, чем столица Габсбургов, и в семь раз больше, чем Мюнхен.
Но особенно Мармье был поражен слаженно работающей
системой посредников:
У каждого немецкого издательства есть свой представитель
в Лейпциге. Представитель этот собирает книги, просьбы,
мнения, которые отправляют ему клиенты, и когда у него
набирается солидная кипа бумаг, он все их отправляет. Та¬
кой тип общения медленный, но верный и действенный.
Однажды, будучи в Берлине, я захотел отправить книгу
в Копенгаген. Для этого сначала мне пришлось отправить
книгу в Лейпциг к представителю книжного издательства
Копенгагена, чтобы затем она вновь вернулась в Берлин и от¬
туда продолжила свой путь1.
Лейпциг предстает настоящим очагом книжной культуры,
где специфически немецкое пристрастие к книгам, нередко
становившееся причиной подделок, создавало настоящие
мастерские по переводу, совершавшемуся с невообразимой
скоростью. Мармье приводит в статье список книг, которые
кажутся ему характерными для немецкой книжной продук¬
ции того времени, — список, который, если бы мы сопо¬
ставили его с другими ему подобными, мог бы представить
панораму того, что культурная Европа перенимала из не¬
мецкой культурной жизни благодаря Лейпцигу— центру
распространения немецкой литературы в Европе.
Книги служат основой для передачи знаний. В XVIII веке
университеты в Халле, Лейпциге, Йене, Виттенберге,
так или иначе связанные с курфюршеством Саксония,
были самыми популярными в Германии1 2. Одно из самых
1. Marmier X. Leipzig et la librairie allemande // Revue des deux mondes.
1834. lcr janvier. R 93-105.
2. Подробнее см.: Karl-Marx-Universitat Leipzig. Beitrage zur Univer-
sitatgeschichte. Leipzig: Verlag Enzyklopadie, 1959. 2 Bde.; Leipziger
Wissenschafts- und Universitatsgeschichte in Sachsen im 18. und
19. Jahrhundert. Nationale und internationale Wechselwirkung
und Ausstrahlung/ K. Czok (Hg.). Berlin: Akademie Verlag, 1987;
Abhandlungen der sachsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig,
Philologisch-historische Klasse. Bd. 71. Heft 3.
195

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
престижных и цитируемых изданий века — энциклопе¬
дия Цедлера1 — было плодом совместных усилий уче¬
ников Готшеда в Лейпциге и учеников Вольфа в Халле,
в то время как основанный в Лейпциге в 1682 г. журнал «Acta
eruditorum» стал одним из лучших европейских научных
журналов. И в энциклопедии, и в журнале с самого начала
участвовали иностранные ученые, что во многом и объяс¬
няет их специфику.
Означенные выше культурные пересечения как нельзя
лучше демонстрируют роль Лейпцигского университета
в деле изучения славянских культур и даже в возрождении
славянских наций. Известно, что 36% студентов Лейпцш -
ского университета в период между 1709 и 1719 гг. были
иностранцами, треть же иностранных студентов приез¬
жала из славянских земель, в частности из Польши. Ко¬
нечно, университет в Халле еще ранее оказался поверну¬
тым к славянскому миру, поскольку его collegium orientate,
в котором можно было учить русский язык, был основан
в XVII столетии, а пиетисты, составлявшие большинство
местной профессуры, сыграли немаловажную роль в иссле¬
довании славянских земель. Уже в первые годы XVIII века
в Лейпциге открывается школа для серболужицких про¬
поведников, где молодые теологи, призванные служить
в серболужицком регионе, осваивают язык. Такая же шко¬
ла очень быстро была создана для поляков. Когда в 1765 i.
Владимир Орлов, младший брат фаворита Екатерины И,
вернулся после учебы в Лейпциге, императрица была так
удивлена его познаниями, что сделала его директором
Академии наук в Санкт-Петербурге, а вслед за тем отпра¬
вила двенадцать молодых дворян обучаться праву в Лейп¬
цигском университете. Став учениками Геллерта, юриста
Карла Фердинанда Гоммеля, математика Готфрида Гейн-
зиуса, историка Иоганна Готлиба Бёме, философа Эрнста
Платнера, эти дворяне в анналы истории университета
вошли своими склоками с офицером, который за ними сле¬
дил и изводил своими придирками. Среди отправленных
на учебу дворян был и Александр Николаевич Радищев
I. Последний, 64-й том энциклопедии Цедлера вышел в 1750 г.

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
(1749-1802), автор «Путешествия из Петербурга в Москву».
Ярчайший представитель русского Просвещения учился
в Лейпциге с 1767 по 1771 г.
Славянское присутствие в городе имело место на протя¬
жении всего XIX века. В 1842 г. Ян Петр Йордан становится
штатным преподавателем славянских языков в Лейпци¬
ге. В том же году в издательстве Биндера начинает выхо¬
дить журнал «Ежегодник славянской литературы, искус¬
ства и наук» («Jahrbucher fur slavische Literatur, Kunst und
Wissenschaft»), а в 1847 г. студенты создают так называемую
Славянскую ассоциацию. С прибытием Августа Лескина
в 1870 г. в университет, где он получает кафедру славянских
языков, Лейпциг становится главным центром изучения
славянской культуры в Германии. Лескин, интересовав¬
шийся сравнительной грамматикой славянских языков
больше, чем литературой, воспитал не только поколение бле¬
стящих славяноведов, чья карьера начнется уже в XX веке,
но также английских и французских лингвистов, например
Поля Буайе.
Роль других иностранных сообществ в университетской
жизни Саксонии также заслуживает пристального внима¬
ния. Известно, что профессор греческой философии Виль¬
гельм Траугот Круг в 1820-х гг. особенно много времени по¬
свящал студентам из Греции и с Балканского полуострова
и даже настолько принял участие в их судьбе, что призвал
в 1827 г. создать кассу взаимопомощи1. История преподава¬
ния романских языков и культур в Лейпциге еще мало из¬
учена, но тем не менее уже можно говорить о двух периодах,
когда присутствие французских студентов в университете
становилось весьма заметным. Первый период — это годы
революции, когда французские студенты способствовали
распространению якобинских идей1 2. Второй — последние
1. Loschburg W. Wilhelm Traugott Krug und der nationale Befreiungskampf
des griechischen Volkes // Karl-Marx-Universitat Leipzig 1409-1959. Bei-
trage zur Uni-geschichte. Leipzig: Verlag Enzyklopadie, 1959. 2 Bde. T. 1.
S. 208-222.
2. Ален Руис отмечает, что пребывание в Лейпцигском университе¬
те было рекомендовано будущим дипломатам на излете Старого
режима во Франции. Подробнее: Ruiz A. Aux origines de la diplomatic
contemporaine: de l’ambassadeur improvise a la formation du specialiste //
197

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
десятилетия века, когда проигравшая битву при Седане
Франция пыталась, подобно проигравшему Семилетнюю
войну Саксонскому курфюршеству, реабилитироваться,
активно отправляя лучших своих студентов в немецкие
университеты1. Число этих студентов, иногда посещавших
занятия вольными слушателями, конечно, не сравнится
с числом немецких студентов, однако в данном случае речь
идет о будущих посредниках, которые создадут свои науч¬
ные школы и даже дисциплины (вспомним Дюркгейма),
и потому их малое количество вполне компенсируется той
ролью, которую они сыграют во взаимодействии культур.
Некоторые лейпцигские профессора стали известны за гра¬
ницами своего региона даже больше, нежели в самой Сак¬
сонии. Так случилось, например, с Вильгельмом Вундтом,
который, кажется, первоначально был обязан своей извест¬
ностью иностранным студентам, прилежно посещавшим
его курсы. Такой же славой пользовался и Карл Христиан
Фридрих Краузе, долгое время проживавший в Дрездене2,
а также Лобеготт Фридрих Константин фон Тишёндорф3,
которому русский царь пожаловал дворянство и который
был известен своими исследованиями библейского текста.
Если существует область, где взаимодействие Саксонии
с другими культурными пространствами особенно ощутимо,
то это, вне всякого сомнения, искусство. Очевидно, что имен¬
но в художественной жизни в первую очередь отражаются
особенности того или иного региона. Хотя Gewandhaus (зна¬
менитый концертный зал в Лейпциге) и обвиняют в неко¬
тором эстетическом консерватизме, но ведь именно он стал
Revue d’histoire diplomatique. 1973. Janvier—juin. №1-2.
1. Об этом: Espagne M. Die Universitat Leipzig als deutsch-franzosische
Ausbildungsstatte // Von der Elbe bis an die Seine. Kulturtransfer zwischen
Sachsen und Frankreich im 18. und ig.Jahrhundert/M. Espagne, M. Middell
(Hg.). Leipziger Universitatsverlag, 1993. S. 330-353.
2. Карл Христиан Фридрих Краузе (1781—1832) преподавал в Инженер
ной академии в Дрездене в 1805—1813 гг. Его ученик Генрих Аренс
становится профессором в Лейпциге в 1860 г. Философия Краузе
получила особенный отклик в романских странах.
3. Преподаватель истории Нового Завета в Лейпциге Константин
фон Тишендорф (1815-1874) обнаружил в 1859 г. список Библии
на греческом языке, так называемый Синайский кодекс (Codex
Sinaiticus).
198

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
той площадкой, которая позволила иностранным музыкан¬
там выступать на немецкой земле. Во время своего путеше¬
ствия по Германии в 1841-1842 гг. Берлиоз был приглашен
Мендельсоном в Gewandhaus, дабы представить там неко¬
торые из своих произведений, и французский композитор
в длинном письме немецкому музыканту Штефану Геллеру,
жившему тогда в Париже, делился своими впечатлениями
от реакции публики на его «Реквием» и увертюру к «Королю
Лиру». В1888 г. Чайковский живет какое-то время в Лейпциге
и выступает в качестве дирижера на концертах, где исполня¬
ются его произведения. Кажется, даже и этих двух примеров
достаточно, чтобы понять, насколько воспоминания ино¬
странных музыкантов о Gewandhaus и о том, какой отклик
получила их музыка в Лейпциге, проливают свет на ту роль,
которую зарубежная музыка сыграла в немецкой культуре.
Наиболее заметно, однако, иностранное влияние ска¬
залось на развитии изобразительных и пластических ис¬
кусств в Дрездене1. Причиной тому был не только тот факт,
что собрание Дрезденской галереи состояло первоначально
в основном из полотен итальянских мастеров, но и желание
дрезденского двора окружать себя признанными за грани¬
цей мастерами. К тому моменту, когда в 1725 г. французский
художник Луи де Сильвестр, ученик Лебрена, возглавил
в Дрездене школу живописи, он уже долгое время прожил
в Италии и обрел там славу, став членом Королевской ака¬
демии. Однако в обязанности де Сильвестра, среди учени¬
ков которого, вероятно, был и Адам Фридрих Эзер, впо¬
следствии преподававший технику рисунка Гёте, входили
не только занятия живописью, но и работа в сфере приклад¬
ных искусств, одновременное владение которыми в Саксо¬
нии почиталось необходимым. По этой же причине Луи де
Сильвестру было также доверено управление фабрикой го¬
беленов. Помимо этого он выполнял функции придворного
живописца и на свадебных празднествах 1718 г. руководил
декорированием тронного зала и парадной спальни. В1762 г.
другой дрезденский француз, Шарль Ютен, становится ди¬
ректором новой Академии художеств. Ученик Лемуана, он
I. Dresden von der Koniglichen Kunstakademie zur Hochschule fur Bildende
Ktinste (1764-1989). Dresden: VEB Verlag der Kunst, 1990.
199

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
также учился в Риме, а среди его учеников будут художники,
создавшие интерьер замков Морицбурга и Пильница — па¬
радного дворца в восточном стиле. Назначение в конце 1763 г.
на должность генерального директора Дрезденской акаде¬
мии художеств Людвига фон Хагедорна означало серьезную
цезуру в ее истории, но далее Академия, всячески поощряя
немецкие таланты, будет все же преимущественно пригла¬
шать иностранных художников. Нужно сказать, что и сам
Хагедорн, описавший на французском языке свое огромное
собрание картин1, ищет образцы во Франции, а на работу
принимает в качестве преподавателей выходцев из школы,
созданной в Париже Иоганном Георгом Вилле. Одним из та¬
ких преподавателей был пейзажист Адриан Цинг. В 1760-е гг.
французский скульптор Мишель-Виктор Асье (род. в 1736 г.)
был взят на должность преподавателя скульптуры — дис¬
циплины, которую совместно с ним преподавал также фран¬
цуз Пьер Кудре. Итальянские художники Джузеппе Камера-
та и Лоренцо Зукки в это время уже преподавали технику
гравюры на меди, но Камерата отправляет своего ученика
Христиана Готфрида Шульце для продолжения обучения
именно в школу к Вилле. Самым известным итальянцем
при дрезденском дворе был Каналетто, другие же итальянцы,
например Джованни Баттиста Казанова, ранее даже обуча¬
лись ремеслу в Дрездене, прежде чем начали здесь работать.
Иностранные художники без устали рисуют виды города,
его фасады, виднеющиеся за изгибами реки, чем в конечном
счете и создают, если так можно выразиться, эстетический
облик Дрездена.
Быть может, иностранные художники выступали лишь
как создатели сугубо придворного искусства? Однако не все
здесь так просто: ведь если представить себе придворное
искусство как последовательную и весьма быструю смену
барокко Цвингера с его пышным излишеством строгим
стилем Винкельмана, выразившим стремление к нравствен¬
ному и эстетическому возрождению, то придется заклю¬
чить, что в данную дихотомию французские художники
I. Hagedom L. Ch. von. Lettre a un amateur de peinture avec des 6claircissements
historiques sur un cabinet et les auteurs des tableaux qui le composent
DresdeiJ.C. Walther, 1755.
200

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
не вписываются. Архитектор Жан де Бодт (1670-1745), испол¬
нявший с 1728 г. функции генерал-интенданта гражданского
и военного строительства в Дрездене, и его друг, главный
архитектор Захариас Лонгелюн (1669-1748)1, тяготели, в осо¬
бенности последний, к особой строгости, которая предве¬
щала классицизм. Лонгелюн, строитель здания Академии
XVIII века, сильно повлиял на облик Дрездена. Повлиял
и своими работами, и, опосредованно, работами своих уче¬
ников. Фридрих Август Крубзациус, ученик Жана де Бодта
и Лонге л юна, после двухгодичного пребывания во Франции
в 1755-1756 гг. сам также стал одним из архитекторов Дрез¬
дена и преподавателем архитектуры. Стиль его отличался
сухостью и строгостью. Очевидно, Дрезден был в XVIII веке
местом, где эстетические представления и передача знаний
в области эстетики прямо зависели от ситуации межкультур¬
ных пересечений, которые неправильно было бы противо¬
поставлять подлинно национальному немецкому искусству,
За исключением сугубо демографических вопросов (ведь
Дрезден и Лейпциг были городами, откуда скорее уезжали,
чем приезжали в них жить), такие классические темы в из¬
учении истории курфюршества Саксония, как его культура,
экономика, политическая и интеллектуальнаяжизнь, можно
было бы обогатить еще и межкультурными исследования¬
ми. Конечно, это не может не привести к смене перспективы.
Так же как время национальной истории никогда не явля¬
ется гомогенным, но знает и свои периоды ускорения, и пе¬
риоды замедления, так и время межкультурной истории
имеет свои бури и затишья. Открытие консульства или ка¬
федры в университете, интенсивность взаимодействий
стой или другой страной означают новый тип организации
времени. Конец Семилетней войны или Битва народов яв¬
ляются теми периодами истории, когда взаимоотношение
культурных ареалов становится более значительным. По¬
нятно, что сельское хозяйство привлекает меньше внима¬
ние, чем фабрики, а фабрики, в свою очередь, не столь ин¬
тересны, как ярмарки. В еще большей степени, чем время,
I. См.: FranzН. G. Zacharias Longuelune und die Baukunst des 18. Jahrhun-
derts in Dresden. Berlin: Deutscher Verein fur Kunstwissenschaft, 1953.
Лонгелюна, вероятно, вдохновляли работы Ардуэна-Мансара.
201

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
межкультурная история предполагает изменения в класси¬
фикации архивов, необходимые для использования их исто¬
риком: так, чтобы архивы перестали считаться местом, где
получают стереотипную информацию, уже изначально из¬
вестную. Будучи продуктом исторической традиции, архи
вы должны быть критически переосмыслены, в них надо
попытаться увидеть новые конфигурации, казалось бы,
старых знаний. Межкультурная история Саксонии не мо¬
жет быть историей чисто франко-немецкой, ей придется
найти способ описания и других переплетающихся линий
взаимодействия. Саксония XVIII-XIX веков является в этом
плане уникальным примером, так как именно здесь, на не¬
мецкой земле, встретились Франция, Италия и славянские
государства.
Помимо примера Саксонии, во многом парадигматиче¬
ского, можно утверждать, что теория культурного трансфера
позволяет изучать на региональном уровне взаимодействия
Германии с другими пространствами культуры в период, ког¬
да идея нации не оттеснила еще эти взаимодействия на вто
рой план. Здесь стоило бы вспомнить о Ганновере и, более
непосредственно, о Гёттингенском университете, где пере¬
секались, взаимно обогащая друг друга, немецкая, англий
ская и французская мысль1. Или же о Гамбурге, который,
хотя и считался портом, связующим Германию с Англией,
был населен в основном французами, а его экономические
связи тесно переплетались со связями культурными. Также
как изучение немецкого влияния на Францию, даже если
контекст региона играет при этом важную роль, не может I. * * * S.I. Первая научная библиотека в Германии XVIII века, Гёттинген
ская библиотека отличалась солидным книжным фондом на ан
глийском языке, что превращало ее в то место, откуда английская
мысль проникала на немецкую почву. Например, в 1769 г. англий
ский филолог Роберт Вуд отправил коллеге из Гёттингена Иоган
ну Давиду Михаэлису свой труд «Размышление о Гомере» («Essay
on Homer»), текст которого сильно повлиял на дальнейшее вос¬
приятие гомеровской поэмы. Труд этот тут же попал в библиотеку •
Стратегии книжных закупок отражались в библиотечном журнале
«Gottingische gelehrte Anzeigen». Подробнее см.: Fabian В. Gottingen
als Forschungsbibliothek im achtzehnten Jahrhundert. Pladoyer fiir einc
neue Bibliotheksgeschichte // Wolfenbiitteler Forschungen. 1977. Bd. 2.
S. 209-239.
202

ГЛАВА VI. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ КУЛЬТУР...
обойти стороной центральное положение Парижа — ме¬
ста, где появляется наибольшее количество переводов, где
играют иностранные пьесы и где оседает большинство
иммигрантов, — так и изучение культурного трансфера
в Германии проще всего проводить на примерах регионов,
во всяком случае вплоть до XX века. Присутствие иностран¬
ной пьесы в репертуаре театра и вопросы перевода должны
анализироваться еще и с точки зрения географической,
которая позволяет увидеть в них целую россыпь и других
межкультурных отношений, затрагивающих сферу не толь¬
ко культуры, но и экономики, политики, демографии, что,
в свою очередь, позволяет говорить более узко о местной,
или региональной, культуре. Чтобы по-настоящему увидеть
космополитизм, который, как бы ни утверждали обратное,
присущ немецкому миру, необходимо обратиться к уровню
региональному, в наименьшей степени затронутому на¬
циональной идеологией. Именно региональный подход,
в большей степени, чем все остальные, позволяет изучать
элементы микроистории, культурной истории, рассматри¬
вать «вблизи» единичные феномены, не упуская при этом
из виду также и их этнологическую характеристику.

Глава VII
История культуры
и этнология
Изучая проблему взаимоотношения двух культур
с их сложной структурой, имеющей как материаль¬
ную, так и символическую форму выражения, куль¬
турный трансфер учитывает также размыт ления этнологов
и антропологов по поводу того, что является одним из клю¬
чевых вопросов их дисциплины.
Культура и культуры
Несмотря на свою долгую историю, термин «культура» ста¬
новится работоспособным концептом только с момента по
явления научной этнологии1. Публикация в 1871 г. книги
Тейлора «Primitive culture», которая, конечно же, не была
первым трудом, в котором речь шла о культуре, знаменовала
собой тем не менее появление понятия, ключевого для исто¬
рии человеческих сообществ. Объясняется это во многом тем,
что культура примитивных народов на самом деле весьма
единообразна и крайне мало вариативна. Она представляет
собой некое единство, следы, осколки которого можно обна¬
ружить эмпирическим путем в различных частях света. Его
можно и реконструировать, прибегая к технике, компаратив¬
ной по своей сути. Постепенная эволюция призвана была
связать начальные и последующие стадии культуры. В1883 г.
Тейлор получает в Оксфорде первую английскую кафедр)
антропологии, благодаря чему ему удается наметить первые
контуры новой дисциплины. Французские работы Люсьена
I. См.: Cuche D. La notion de culture dans les sciences sociales. Paris: La
Decouverte, 1996.
204

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
Леви-Брюля, основавшего в 1925 г. Институт этнологии Па¬
рижского университета, привнесли в понятие «культура»
идею множественности, даже если понятие «примитивное
мышление» скомпрометировало эту множественность, ос¬
мыслив ее иерархически. Релятивизм и концепция множе¬
ства культур окончательно закрепляются в науке благодаря
исследованиям Франца Боаса, основывавшимся — ив этом
состояла их принципиальная новизна — на конкретных
данных экспедиционно-полевой работы и описавшим от¬
личительные черты и характеристики этих культур. Так по¬
степенно открывается возможность составить относительно
полный список элементов, которые в различных комбинаци¬
ях входят в систему той или иной культуры. Об этом загово¬
рила и Рут Бенедикт, представив эти виртуальные комбина¬
ции как набор инвариантов, из которого могут составляться
различные конфигурации. Правда, каждая конфигурация,
согласно ее теории, содержит в себе интенциональность,
своим своеобразным функционированием отличающуюся
от суммы ее частей: «То, что произошло с великими художе¬
ственными стилями, происходит также в целом с цивили¬
зациями. Все различные свойства <...> растворились в на¬
боре видов, отвечающих бессознательным законам выбора,
осуществленного в недрах этой цивилизации»1. Вот почему,
несмотря на существование отдельных структурных парал¬
лелей, общества оказываются несоизмеримы между собой,
и причиной тому является различность этих конфигураций.
Категорически выступая против диффузионизма и даже
историчности тех культур, которые не имеют письменно¬
сти, Бронислав Малиновски приписал им функционализм,
ориентированный на одно лишь настоящее время. Только
участие этнолога, занимающегося изучением потребностей
и институтов общества, погруженного в сферу языка этого
общества, позволяет уловить специфический характер кон¬
фигурации, свойственный той или иной культуре2.
!• Benedict R. Echantillons de civilisations (Patterns of Culture). Paris: Galli-
mard: NRF, 1950. P. 59.
2- Эта свобода выбора, никоим образом не связанная с сознанием,
имеет много общего с понятием габитуса, разработанным Пьером
Бурдье главным образом в его ставшем классическим труде «Прак¬
тический смысл» (1980).
205

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Понятие «культура», употребленное во множественном
числе, перестает быть абстрактной данностью в тот момент,
когда встает конкретная проблема взаимодействия между
культурами. В монографии «Аккультурация» (1948) Мелвилл
Джин Херсковиц говорит о культурных феноменах, исходя
из их взаимодействия. В зависимости от того, устанавлива¬
ются ли связи между целыми или отдельными группами,
относятся ли они к культурам одного уровня сложности
или нет, являются ли контакты результатом колонизации
или эмиграции, вырисовывается типология взаимопере-
сечений. К тому же любая культура отбирает элементы, ко¬
торые она заимствует, исходя из собственных глубинных
традиций. Очевидно, что процесс отбора представляется
более легким тогда, когда речь идет о заимствовании мате
риальных элементов чужеродной культуры, чем когда речь
идет о заимствовании идеологических систем. В любом слу¬
чае — и Херсковиц начал говорить об этом уже с 1930-х гг. —
переход от одной культуры к другой требует определенного
переосмысления. Каков бы ни был масштаб переосмысле¬
ния, все же нельзя забывать о том, что речь при этом идет
об индивидах, его совершающих; сама же заимствующая
культура, которая мыслится как основная эвристическая
референция, не должна рассматриваться как нечто застыв¬
шее, превращаться в данность естественного порядка. Сооб¬
ражения Херсковица относительно механизмов аккультура¬
ции демонстрируют необходимость исторического подхода,
препятствующего погружению этнологии в эссенциализм.
Подобно тому как история должна обогащать этнологию,
последняя должна также обогащать историю. В любом слу¬
чае размышления, касающиеся обмена между культурами,
показали, что понимание культуры непременно основыва¬
ется именно на обмене, ибо любая система является лишь
хрупкой, временной структурой, которая претерпевает ряд
трансформаций в тот самый момент, когда экспортирует
свои элементы. Именно эта неустойчивость препятствуем
тому, чтобы термин «культура» мог быть использован в ка
честве субститута термина «раса».
Теория обмена между культурами— будучи феноме
ном аккультурации, если брать ее в узком этнологическом
20б

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
смысле, или же механизмов трансфера, если мы учитываем
еще и исторический план,—есть то, к чему в результате при¬
ходит этнология. Антропология коммуникации, сформи¬
ровавшаяся в основном в США благодаря работам Грегори
Бейтсона, свидетельствует о том, что культура, будучи по¬
рождением сети коммуникаций, сама по себе продуцирует
различия. Это позволяет Бейтсону анализировать социаль¬
ную структуру папуасской народности ятмул, отталкиваясь
от понятия «схизмогенез»1.
Схизмогенез обладает тем преимущесз вом, что позволяет
связать выявляемый в синхронической системе водораздел
с диахронией, то есть с историей. Тем самым инварианты,
входящие в состав различных культурных конфигураций,
могут уже не рассматриваться как нечто подлежащее срав¬
нению, поскольку гомология, то есть сходство основных
структур, объясняется в первую очередь историческими
контактами. Именно на этом основывается методология,
использованная историком и антропологом Карло Гинзбур¬
гом в «Шабаше ведьм». Конечно, морфология, подобная той,
которую разработал для русских сказок В. Пропп, остается
первостепенной. Но ведь и она сама, не будучи завершающим
звеном, требует историзации. На это есть много причин. Не¬
которые синхронические пласты культуры могут содержать
свою собственную диахронию, представлять собой актив¬
ное репродуцирование «древних текстов»2. Но в особенно¬
сти еще и потому, что «гомологии, выявленные благодаря
структурному анализу явлений, характеризующих различ¬
ные общества, должны быть впоследствии просеяны через
решето истории, чтобы стало возможным отделить те из них,
которые отражают прямые связи, от тех, что отражают лишь
1. Ср.: «Я склонен рассматривать statu quo как динамическое равно¬
весие, беспрестанно подверженное изменениям. С одной стороны,
процессы дифференциации, подчеркивающие этот этологиче-
ский контраст, с другой — процессы, постоянно препятствующие
этому стремлению к дифференциации. Я называю эти процессы
дифференциации схизмогенезом <...>. Под схизмогенезом я пони¬
маю процесс дифференциации индивидуальных норм поведения,
проявляющийся как результат совокупных контактов между ин¬
дивидами» (Bateson G. La ceremonie du naven. Paris: Editions de Minuit,
1971. P. 188-189).
2. Ginzburg C. La sabbat des sorcieres. Paris: Gallimard, 1992. P. 34.
207

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
потенциальные»1. Именно благодаря этому двойному про¬
цессу: с одной стороны, выявлению гомологий среди ин¬
вариантов, а с другой — нахождению объективных связей
в области истории языка, истории мифов и сказок — Карло
Гинзбург восстанавливает диахронические связи междуша-
манизмом Центральной Азии и колдовством. Учет гомоло¬
гий, который есть этап, предшествующий их историзации,
требует также пересмотра унифицирующего, упрощающе
го, а иногда и просто искажающего дискурса культур-побе
дительниц. Так, изучение колдовства не только позволяет
реконструировать доисторическое развитие культа и куль¬
товых представлений, но и заставляет переосмыслить тек¬
сты инквизиции.
Переход от европоцентристской истории к культурному ре¬
лятивизму знаменует собой выход из области истории (диа¬
хронический ряд) на почву спецификации (синхронический
ряд). Однако стоит только выйти за пределы этого набора
инвариантов, как мы снова попадаем в область виртуально
всеобъемлющей истории. Тем самым отношения между ан¬
тропологией и историей, как только они становятся предме¬
том исследования культурного трансфера, можно было бы
обозначить как своего рода замкнутый и даже порочный
круг. Кажется, что эта ловушка уже наметилась в истории
культуры в тот самый момент, когда Карл Лампрехт решил
применить к истории теорию Вильгельма Вундта. Подобно
тому как мы не можем понять индивидуальную психику
без обращения к психике, то есть психизму коллективно
му, также и коллективная психика не может быть понята,
если мы не проанализируем историю ее составляющих,
относящихся к сферам экономической, лингвистической
и эстетической. Психология народов, столь дорогая Вунд
ту, становится, таким образом, своего рода универсальной
историей культур, встроенной в развивающуюся спираль,
где моменты прошлого нередко проявляются в поведении
того или иного экзотического народа. Было бы неверно ус¬
матривать в этой «психологии народов» только проявление
субстанциализма. И действительно, мысль о том, что мы
I. Ginzburg С. La sabbat des sorcieres. Paris: Gallimard, 1992. P. 35.
208

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
совершенно не можем понять коллективную психику, осно¬
вываясь на примере одной только нации, и что необходимо
учитывать не только другие европейские страны, но даже
и экзотические народы, выполняющие всего лишь одну
из функций в этом общем ансамбле, знаменует собой важ¬
ный шаг по направлению к культурному релятивизму. Идея
эта находит подтверждение в исторических работах Карла
Лампрехта. В его понимании история универсальна, то есть
она охватывает территории, находящиеся, возможно, на дру¬
гом конце света по отношению к Германии 1900 г. Специфика
этих территорий, которую мы постигаем, изучая их пред¬
ставителей, масштабно соединяется с немецкой историей.
А если всеобщая история есть динамическая форма всеоб¬
щей психологии, то она не может существовать, не включая
в себя, помимо данных истории политической, также эле¬
менты социальной, экономической, эстетической истории.
То есть она не может не быть в таком случае еще и историей
культуры. Некоторая общность между субстанциализмом
и релятивизмом доказывает, что теория культурного транс¬
фера во многом обязана становлению науки этнологии
и что свое место она «нащупывает» на смежном с нею пути.
Сон, миф и урочища памяти
В зону внимания истории культуры входят человеческие со¬
общества, которые прежде мыслились за пределами истории.
Она фиксирует внимание на тех сторонах человеческого су¬
ществования, которые не являются порождением истории.
Если исторический подход можно перенести и скомбиниро¬
вать с подходом этнологическим, то возникает и обратный
вопрос: чем может стать этнологический подход к анализу
межкультурных отношений в Европе и их истории? Объ¬
единение этцологии и истории не ограничивается исклю¬
чительно анализом контактов, существовавших между ев¬
ропейскими и экзотическими народами. Взаимовлияния
современных обществ не лишены тех особенностей, которые
кажутся наиболее очевидными в первобытных обществах.
Так, известно, какую центральную роль играет категория
209

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
сна для изучения нескольких сотен племен, населяющих
Австралийский континент. Категория эта обозначает еди¬
ное пространство-время, принадлежащее прародителям,
прошедшим по земле и оставившим следы, позволяющие
прочитывать окружающий пейзаж. Сны принимают форму
траекторий, воспроизводят пути, пройденные когда-то тоте-
мическими существами: «Траектории редко бывают прямо¬
линейными: они идут зигзагом, иногда замыкаются в круг,
иногда прерываются, если герой путешествует под землей
или по небу. Траектории наземные, подобно паутине, созда¬
ют рисунок, который подземные и воздушные траектории
превращают в трехмерное пространство»1. Искусство в та¬
ком случае заключается в том, чтобы воспроизвести ланд¬
шафты и их последовательность на теле, на земле, на стенах
пещер, прочерчивая тем самым воображаемую карту. Все
эти изображения отсылают не только к мифическому про¬
шлому, но еще и ко второй реальности, активной памяти,
способной изменять течение времени. В пространстве-сне
вещи говорят на своем языке, ключ к которому позволяют
найти места тотема.
Не впадая в излишнюю метафоризацию, мы могли бы
сказать, что места (урочища), вокруг которых аккумулиру¬
ются референции той или иной культуры, также являют¬
ся производными от пространства-времени, которое по¬
зволяет первичным мифам сопровождать течение жизни,
активно изменяя и течение времени. Собор и библиотека,
концертный зал и школа, улица и река — все эти урочища
памяти структурируют нынешнюю (современную) и вместе
с тем параллельную ей реальность. Жить внутри определен¬
ной культуры означает иметь возможность прокладывать
маршрут между этими урочищами, причем маршруты эти
могут быть как строго индивидуальные, так и отвечающие
коллективным ожиданиям. Возможно даже, что леса, релье
фы гор, порядок посадки деревьев в саду также и на европей¬
ском пространстве представляют собой урочища предков,
хранилища забытых знаков.
I. Glowczewski В. Du reve a la loi chez les Aborigenes. My the, rites et
organisation sociale en Australie. Paris: PUF, 1991. P. 29.
210

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
Траектории, по которым следует одна группа от одного
сакрального места к другому, приводят ее к столкновению
с другими группами. Есть урочища, принадлежащие сразу
нескольким группам, нескольким культурам. Австралийские
этносы, например, отрицательно относятся к идее смешения
вообще, племя же варлипити предпочитает односторон¬
нюю передачу женщин и земель всем другим механизмам
обоюдного обмена, которые бы привели к исчезновению
различий между племенами. Разрывающиеся между стрем¬
лением сохранять этническую идентичность и невозмож¬
ностью не учитывать встречи, происходящие в глубинах
памяти, группы совершают частичный трансфер. Можно
усвоить ритуалы соседнего этноса, однако подобная инте¬
грация ведет к частичному исчезновению сопутствующих
ритуалов и мифов:
Например, у племени куринтжи божество Кайрри (Гаджа-
ри) обозначает мифическую Мать, которая во время цере¬
монии инициации призвана поглотить новопосвященных.
Для варлипити же подобное объяснение является всего лишь
маскировкой тайных мифов, получивших развитие в те де¬
сятилетия, что последовали за усвоением ритуала. Куринт¬
жи, в свою очередь, восприняли эти инновации и «продали»
их в этой новой форме варлипити <...> подобное символи¬
ческое воспроизводство является настоящим инструментом
обновления внутри- и межплеменных союзов1.
Ресимволизация ритуалов и мифов, которые создают
траектории, ведущие из одного пространственно-времен¬
ного урочища в другое, является условием трансфера между
австралийскими культурами, связующим звеном между
двумя полюсами: потребностью сохранить собственную
идентичность и ее перераспределением за счет проникно¬
вения чужого. Ресимволизация, сопутствующая культур¬
ному обмену в Европе (например, новая интерпретация
какой-нибудь немецкой оперы или же присвоение и пере¬
осмысление зеркальной галереи Версаля в духе немецкого
I. Ibid. Р. 272.
211

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
национализма), имеет ту же природу. Понять суть того об¬
мена ритуалами, который происходит между австралий¬
скими племенами, — это суметь увидеть, с одной стороны,
автономию того или иного племени, и, с другой стороны,
изменения, которые в нем происходят в результате посто¬
янного заимствования элементов чужой культуры, которые
сами при том подвергаются изменению. Даже австралий¬
ские племена, которые кажутся более других застывшими
в неменяющемся настоящем времени, в действительности
все же демонстрируют своим образом жизни механизмы
обновления, в основе которых лежит преимущественно
взаимодействие между племенами. В целом процессы ре¬
символизации нового в изображениях, песнях, ритуалах
или же рассказах отражают то, что условно можно было бы
назвать пространством индивидуального нововведения.
Процесс семантического присвоения, видный невооружен¬
ным глазом, когда речь идет об обществах первобытных,
может с полным правом стать путеводной герменевтиче¬
ской нитью при изучении взаимодействий обществ, при¬
надлежащих уже письменной культуре.
Помимо форм межкультурного обмена, присущих этниче¬
ским группам, отдаленным друг от друга в пространстве, —
форм, которые легко транспонируются и на европейские
ситуации, проясняя подчас их функционирование,—суще¬
ствует еще одна форма, являющаяся результатом удивитель¬
ного смешения чужого и тех форм современной жизни, интер¬
претации которых оно способствует. Пример этого смешения
мы находим в бразильской литературе, одно из ключевых
произведений которой, эпопея о Макунайме, написанная
Марио де Андраде, имеет своим сюжетом описание скита¬
ний героя индийской мифологии Толипанга по простран¬
ству, в котором Сан-Паулу оказывается частью амазонского
леса. Пространство это, в сущности, могло бы простираться
и до самой Европы, преобразуя тем самым мечту об экзотиз¬
ме в мечту о возвращении в Европу. Здесь можно в очередной
раз задаться вопросом: не стремится ли южноамериканская
и в особенности бразильская литература увидеть за оче¬
видной внешностью больших городов знаки архаического
мира, дошедшего до нас в виде сказок, традиций, первичных
212

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
метафор? Именно эта архаическая составляющая объясняет
ц раскрывает также скрытую природу города:
Что за забавные животные, все эти завывающие страши¬
лища, демоны, духи, домовые, ищущие кратчайший путь
в подземельях, в лабиринтах троп сумрачных пустот огром¬
ных гротов, откуда появляется толпа белых людей, совсем
белых, наверняка из племени маньока!.. Наш герой пре¬
бывал в величайшем смятении. Три великанши, смеясь,
сообщили ему, что большой уйстити вовсе был не уйстити,
но именовался лифтом, и что это была машина <...>. Пумы
не были пумами, а назывались «фордами», гупмобилями,
«шевроле», «доджами-мармонами», и все это были маши¬
ны. Большие муравьеды, блуждающие огоньки, кокосовые
пальмы с дымящимися цветами именовались грузовика-
ми-трамваями-троллейбусами, светящимися вывесками-
часами-светофорами-радио-мотоциклами-телефонами-чае-
выми-пи лонами-дымовыми трубами. .Л
Между современностью и архаикой устанавливается такая
тесная связь, что они стремятся, каждая, стать аллегорией
друг друга, как это происходит, например, в романе Гима-
раеса Розы «Diadorim», где лабиринты Сертона и Амазонки,
их сложная, насыщенная мифами топонимика, и фауна, за¬
ставляющая задуматься об иной реальности, создают в итоге
всеобъемлющую картину бразильской жизни и бразильской
истории. И разве проникновение в XX веке в Европу искус¬
ства, считающегося примитивным или архаичным, каким
нам видится африканское искусство или же искусство древ¬
ней Индии, не придает новый смысл и новое значение так¬
же и принимающей культуре? Так лабиринты архаического
леса, населенные неизвестными мифологическими этноса¬
ми и существами, проливают свет на городской лабиринт
Вальтера Беньямина, в котором этнолог наложился на детек¬
тива кракауэровского типа2 — охотника за знаками и при-
г De Andrade М. Macunaima. Paris: Flammarion, 1979. P. 66 (первое бра¬
зильское издание датируется 1928 г.).
2. KracauerS. Le roman policier. Un traite philosophique. Paris: Payot, 1981
(перевод Женевьевы и Райнера Рошлитц).
213

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
знаками (indice)г. Литература тем самым открывает дорогу
эвристическому использованию этнологии, применению ее
открытий в эстетическом, но также научном и историческом
освоении европейских культур, их встреч и взаимодействий.
Дар побежденных
Какими бы радикальными ни были попытки внедриться
в ту или иную культуру, культура как таковая оказывается
системой весьма устойчивой, обладающей мощной энерги
ей переустройства, что делает сомнительными до сих пор
бытующие у нас представления о возможности лишь одно¬
стороннего вектора влияния, а также иные объяснения диф
фузионистского свойства. Существует своего рода память
побежденных, с трудом поддающаяся искоренению, она
преследует, пусть даже и призрачно, дискурс победителей.
Именно таким образом ведовские процессы — стоит только
принять всерьез, как это делает Карло Гинзбург, признания
«ведьм», полученные под давлением, или же свидетельства
в том виде, в каком их представляла инквизиция, — вскры¬
вают «старинные тексты», скрывающиеся под культурным
палимпсестом. Диана, богиня Ночи, увлекающая свою свиту
в экстатические путешествия, скрыто присутствует во мно
гих судебных разбирательствах по колдовству. Путешествия
совершаются в тех местах, где в дохристианскую эпоху жили
кельтские народы: «В германском мире, чуждом мире кельтов,
экстатический культ ночной богини отсутствует. Последний,
судя по всему, имел, однако, свой субстрат, который после
тысячелетнего перерыва возродился во времена миланских
судебных процессов конца XIX века или же шотландских
судебных разбирательств конца XVII века»1 2. Так, подобно
витающему образу богини Ночи, вера в эльфов и фей пред
стает реминисценцией культуры, которая, будучи глубоко
скрытой, слитой с другими, более поздними пластами и яв¬
ляя собой, как и ереси, опасную инаковость, продолжае i
1. Bolle W. Physiognomik der modernen Metropole. Koln: Bohlau, 1994.
2. Ginzburg C. Le sabbat des sorcieres. Paris: Gallimard, 1989. P. 115.
214

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
тем не менее вести свою скрытую жизнь и оказывать влияние
на мир эстетических представлений и фантазмов.
Впрочем, уже Генрих Гейне в своей «Истории религии
и философии в Германии» (1835) высказал предположение,
что примитивное язычество могло быть представлено в на¬
родных легендах, предвещая одновременно новую форму
язычества в конце истории, а именно пантеизм классиче¬
ской философии. К тому же кельтская составляющая, ко¬
торую можно вычленить в рассказах о шабашах ведьм, есть,
в свою очередь, сама результат предыдущих культурных
взаимодействий, затерянных в ночи времен, такой же ги¬
потетической, как и индоевропейские языковые корни. Так,
некоторые изображения ночной богини в зверином образе
напоминают шаманские ритуалы, которые с большой долей
вероятности могли быть переданы кельтам скифами и фра¬
кийцами в районе устья реки Дунай. Тем самым евразийское
шаманство не переставало подпитывать более молодые куль¬
туры вплоть до конца XIX века. Схожая форма мифическо¬
го и ритуального подпитывания легко может обнаружить¬
ся как в китайской древности, так и в подавляющем числе
греческих сказаний. К тому же, возможно, скифы не столь¬
ко передавали, сколько просто реактивировали скрытые
элементы культуры, выкристаллизовавшиеся в те времена,
к которым ни сравнительная лингвистика, ни фольклор уже
больше не имеют никакого доступа.
Из исследования Гинзбурга, в котором этнолого-исто¬
рический подход к явлению Средневековья, каковым был
шабаш ведьм, уступает место сравнительной мифологии,
мы можем извлечь не только гипотезу о мифологическом
евразийском субстрате данного явления; не менее важным
оказывается его вывод о наличии диахронического измере¬
ния в отношениях между собой культур, сокрытого в синхро¬
нических этнологических пластах. По сути, поиск общего
мифологического субстрата, которым занимался, например,
Жорж Дюмезиль, или же гипотеза о языковых практиках
эпохи палеолита, согласно которой урало-алтайские и кав¬
казские языки перемешались1, способствуют утверждению
1- См.: Morvan М. Les origines linguistiques du basque. Bordeaux: Presses
universitaires de Bordeaux, 1996.
215

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
первостепенной роли гомогенности, существованию некоего
общего ствола. Еще более фундированным представляется
наблюдение, согласно которому культура хранит отпечаток,
или память, культуры уже угасшей или же чрезмерно уда¬
ленной в пространстве, встреча с которой произошла в да¬
леком прошлом. Понять трансфер в диахроническом срезе,
памятуя о том, что все типы культурного трансфера имеют
диахроническое измерение,— значит наблюдать за тем,
как память культуры оставляет языковой, фольклорный
и — когда это становится возможно — еще и письменный
след. Как кельтский след в ведовских процессах никогда
не проявляет себя эксплицитно, так и этнологическая па¬
мять должна постоянно подвергаться интерпретации.
Переход мифического элемента из одной системы в дру¬
гую, из одного языка в другой представляется нам поначалу
формой угасания. Именно таким образом индейцы Боливии
начиная с XV века находились на грани вымирания или,
точнее, были низведены, в целом и без разбора, до уровня
принадлежности индейской расе, подчинившейся завоева¬
телю1. Необходимо в данном случае посмотреть на историю
«регрессивно», чтобы, исходя, например, из особенностей
современной культуры индейцев шипайя с характерной
для нее дуалистической структурой бесчисленных микро¬
космов, которые входят один в другой, начиная с устрой¬
ства деревни и заканчивая системой ирригации, открыть
для себя специфические черты легендарного индейского
племени урус. Такого рода регрессивная история, методоло¬
гически расположенная на стыке антропологии и историо¬
графии, позволяет выявить наслоение структур, являющее¬
ся результатом «встречи» различных систем репрезентации:
Этнографический анализ показывает, что современная куль¬
тура шипайя включает некоторое количество западных эле¬
ментов в систему отношений, логика которых, вне всяких
сомнений, остается андийской. Элементы, пришедшие из¬
вне, как будто бы влились в уже существующую форму: на го
ризонтальном векторе размещаются элементы культуры
I. Wachtel N. Le retour des ancetres. Les Indiens Urus de Bolivie, XVt
XVIe siecle. Essai d’histoire regressive. Paris: Gallimard, 1990.
2l6

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
аборигенов (девственницы и Pachamama слева, malkus справа),
тогда как чужеродные элементы (наверху святые, внизу чер¬
ти) расположились на вертикальном векторе. Но это распо¬
ложение подчиняется различным модальностям: если верх¬
ний полюс обозначается в соответствии с западной системой
наименований (santos), то нижний полюс сохраняет наиме¬
нование аборигенов (awkalla), последовательность в данном
случае вполне объяснимая, поскольку имя дьявола произ¬
носиться не должно. Не влечет ли за собой подобная последо¬
вательность в выборе слова возникновение нового смысла?
Мы и впрямь можем задаться вопросом о том, не была ли
дьявольская коннотация слова awkalla навязана самим его
расположением в системе, уже потому только, что святые за¬
няли противоположную верхушку вертикального вектора1.
Здесь этническая память не определяется происхождени¬
ем, а сама его конструирует, преследуя двойственную цель —
одновременно усвоения нового и сохранения традиции, зна¬
чение которой носит зачастую более символический, нежели
реальный смысл. Истребить религии аборигенов—это зна¬
чило для испанских завоевателей Мексики ввести в индей¬
скую мифологию элементы католической веры, перевести
христианский катехизис на индейские языки, сообразовав
его с представлениями индейцев. Однако перевод этот, на¬
правленный на уничтожение, вместе с тем оказался средст¬
вом сохранения завоеванной культуры:
Все способствовало неясности и путанице: Mictlan nahua,
который должен был олицетворять христианский ад, был
у индейцев всего лишь одним из мест, где пребывали души
умерших, более того, это место было ледяным. Христиан¬
ские небеса, обозначенные термином ilhuicatl, имели слиш¬
ком мало общего с эмпиреем аборигенов с его тринадцатью
уровнями. In tloque in nahuaque — «повелитель близкого и да¬
лекого», — которого представители церкви избрали для обо¬
значения Бога, именовался изначально Ometeotl, Властелин
двойственности, двумя из его многочисленных воплощений
l- Ibid. Р. 191.
217

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
были Tezcatlipoca и Quetzlcoatl. Tomantzin, имя которой было
присвоено Деве Марии, ранее обозначала одно из воплоще¬
ний богини-матери и т.д. Огромный труд представителей
церкви наталкивался на непреодолимые препятствия1.
Однако если реальность в доколумбовом идолопоклонстве
выражалась «словами, подернутыми тайной, литургической
речью, неотделимой от действий, совершаемых над людьми
и вещами, словами, что беспрестанно смешивались с прак¬
тикой и растворялись в ней»1 2, если она выражалась тайным
языком, находившим поддержку в практических действиях,
то все это означало: перевод христианской теологии на эту
идиому должен был стать одновременно и присвоением,
и утратой. Перевести христианскую литургию на язык ин¬
дейских ритуалов означало принять эмоциональный способ
познания сакрального текста, непосредственно приблизить¬
ся к нему. Побежденные не довольствуются тем, что пассивно
получают от победителя абрисы нового жизненного уклада:
в этой межкультурной встрече, которая закрепляет за ними
статус подчиненных, они тоже являются дарителями.
Слово «дар», одно из наиболее насыщенных в смысло¬
вом отношении понятий, «абсолютное явление социума»,
как нельзя более подходит для этнологического анализа
отношений, существующих между индивидами и этниче
скими группами. В системе потлача, этой цепи даров и от¬
ветных даров, характеризующей некоторые океанические
общества, акт дарения являет собой способ утверждения
превосходства над тем, кто этот дар получает. Изучение проб¬
лем, которые ставит потлач, выявляет те специфические
особенности дара, когда часть дарованного на самом деле
удерживается дарителем. В даре, по наблюдению Марселя
Мосса, есть нечто провоцирующее на ответную реакцию
возмещения, таинственный сгусток религиозного свойства.
Именно его Леви-Стросс попытался определить, изучая
формы обмена, существующие в социальных структурах
1. Gruzinski S. La colonisation de Pimaginaire. Societes indigenes et
occidentalisation dans le Mexique espagnol. XVIe— XVIIIe. Pans:
Gallimard, 1988. P. 241.
2. Ibid. P.205.
218

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
на подсознательном уровне и составляющие некий символи¬
ческий субстрат социального. Дар есть производное от эко¬
номического обмена, он есть предпосылка появления такого
универсального эквивалента, каким, например, была соль
для племени баруйя, — явление, изученное Морисом Годе-
лье. Этот эквивалент сохранял в дальнейшем свою пользо¬
вательскую значимость, не превращаясь при этом в чистый
предмет обмена и не открывая тем самым дорогу процессу
капитализации. При этом обмен предметами, богатствами,
женщинами между племенами ограничивается необходи¬
мостью удержать стабильность, которая так легко может
исчезнуть. Существуют предметы, которые не подлежат
дарению, и те, которые остаются неизменными в даре и не¬
смотря надар. Позволим себе процитировать исследователя:
Вещи, которые не подлежат дарению, которые сохраняют¬
ся, —нередко это «священные» вещи, и, следовательно, необ¬
ходимо задаться вопросом: что же сообщает этим предметам
«сакральный» характер и какова природа «сакрального»?
Кстати, между сакральными предметами и материальными
ценностями, произведенными для того, чтобы быть пода¬
ренными или проданными, нет непреодолимой преграды,
поскольку некоторые из них начинают функционировать
как «квазиденьги». Предметам не обязательно быть различ¬
ными, чтобы ими могли пользоваться в различных областях.
И потому имеет смысл исследовать, как иногда один и тот же
предмет может быть поочередно продан, подарен и в конце
концов спрятан в сокровищнице той или иной семьи или же
клана. Не предмет создает различия, а различные логи¬
ки отдельных сфер социальной жизни, которые сообщают
ему различные смыслы по мере того, как он перемещается
из одной сферы в другую и изменяет свою функцию и сфе¬
ру применения1.
Сакральные предметы, наподобие тех, что у баруйя сим¬
волизируют мужскую способность порождать мальчиков
вне материнского лона, не являются предметом обращения.
l- GodelierM. L’enigme du don. Paris: Fayard, 1996. P. 151.
219

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Сакрализация социальных отношений путем возведения
их к первичным мифам позволяет их узаконить. Но и сама
эта легитимация становится, в свою очередь, следствием
обладания сакральными символическими предметами.
И если отчуждение самих сакральных предметов остается
невозможным, то кланы вполне могут опровергнуть якобы
свойственные им чудодейственные свойства и приписать
их другим предметам. Дарение мужской спермы, которую
посвященные одного поколения получают от поколения
предшествующего, разумеется, не предполагает ответных
даров. Если в обществах с практикой потлача обмен жен
щинами регулируется уровнем благосостояния, если между
богатством и человеком подразумевается тождество, то эти
общества продолжают сохранять, помимо полученных в об¬
мен предметов и матримониальных практик обмена, также
те сакральные предметы, держателями которых являются
представители наиболее высоких пластов социальной ие¬
рархии. И эти предметы уже не подлежат обмену.
Пока еще культурный обмен между европейскими обще¬
ствами с точки зрения категорий дарения и практики пот¬
лача не становился предметом научного анализа. Бесспор¬
но, в основе двух этих категорий лежит обращение денег
и товаров. Но при этом оборотом капитала ни в коем случае
не исчерпывается символическая суть обмена, при кото¬
ром желание подарить, экспортировать другому собствен
ные символические конфигурации смешивается с заботой
об увековечивании в даре себя. Что в современных западных
обществах— если воспользоваться терминами дарения
и ответного дарения — не становится предметом обмена?
И что сохраняется, несмотря на обмен? И могут ли в этом
обмене дарами быть победители и побежденные?
Постановка всех этих вопросов, касающихся трансфе¬
ра между западными обществами, потребовала бы, чтобы
и они также, несмотря на свою письменную традицию, ры¬
ночную экономику и в силу своей способности к ресимвол и-
зации находящихся в обращении предметов, стали предме¬
том этнологического подхода. В любом случае очевиден тот
факт, что вопрос дарения, который ныне благодаря исследО'
ваниям Мосса рассматривается как тотальный социальный
220

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
факт par excellence, стал также одной из ключевых проблем
социальных наук. Этот вопрос и впрямь носит феномено¬
логический характер, открывая дорогу к осмыслению со¬
циального как живой целостности и позволяя социальным
наукам использовать ту лингвистическую модель, которая
была порождена соссюровской революцией1. Ориентируясь
на парадигму дарения, социальные науки начиная прибли¬
зительно с 1920-х гг. кладут в основу исследовательского ме¬
тода принцип не сравнения, но обмена между индивидами,
группами и шире — культурами. Исследование культурного
трансфера в Европе является также одним из способом ус¬
воить урок, преподанный нам этой долгой теоретической
эволюцией.
От Макса Мюллера к Францу Боасу
В истории этнологии, занимавшейся проблемами взаимо¬
связей и взаимосплетения культур, нередко важную роль
играли именно те личности, чье интеллектуальное станов¬
ление само явилось результатом пересечения различных
национальных пространств. Мы приведем здесь два при¬
мера. Первый из них — личность Фридриха Макса Мюл¬
лера (1823-1900), который, по правде говоря, всего лишь
подошел к сравнительному размышлению о культурах.
Мюллер, будучи студентом Лейпцигского университета, из¬
учал там классическую филологию, в 1846 г. он переселил¬
ся в Лондон, заняв кафедру языков и литературы Нового
времени в Оксфордском университете. В круг его основных
интересов неизменно входили «Веды», он также живо инте¬
ресовался историей религий, став одним из основополож¬
ников сравнительного метода в религиоведении. Для того
чтобы постичь сущность религии, Макс Мюллер начинает
изучать историю различных языков, отмечая их тесней¬
шую генетическую связь между собой, что позволило ему
заявить в своих позднейших работах, что ему удалось найти
г О теории дара и тех размышлениях, на которые она наталкивает,
см. подробнее: Karsenti В. L’homme total. Sociologie, anthropologie et
philosophic chez Marcel Mauss. Paris: PUF, 1997.
221

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ключ к генезису идей и жизни культуры. Если имя Мюллера
и стоит упомянуть в данном контексте, то в первую очередь
потому, что нами до сих пор до конца не осмыслена та тес¬
ная связь, которая во второй половине XIX века наметилась
между наукой о религиях и возникновением социальных
наук, в особенности этнологии. Переход от размышлений
над текстами, написанными на санскрите, к социологиче¬
ским исследованиям о сакральном и акте дарения в работах
Марселя Мосса и Сильвена Леви во многом был предвосхи
щен работами такого ученого, как Макс Мюллер.
Франц Боас (1858-1942) принадлежал к следующему после
Мюллера поколению. Он родился в Миндене в либеральной
еврейской семье. В Гейдельберге, Бонне и Киле он изучал фи¬
зику, математику и географию, затем принял участие в экспе
диции на Баффинову Землю к эскимосам, которая позволила
ему собрать материал и защитить в 1885 г. докторскую диссер¬
тацию1. Впоследствии он обоснуется в США, начав работать
в Американском музее естественной истории. Его интерес
к музеографии как нельзя лучше отвечает свойственной ему
самому методологической тенденции предпочитать глобаль¬
ным темам микрологический подход. В США Боас развернет
во время Первой мировой войны благотворительную дея-
тельность в поддержку Германии. А в 1933 г. он адресуется
с протестом к Reichsprasident против антисемитизма и будет
активно участвовать в борьбе против расовой дискримина¬
ции на Американском континенте. Вдохновившись исследо¬
ваниями лейпцигского географа Фридриха Ратцеля1 2, Боас
выявил этническое родство населения Сибири и Северной
Америки. Для этого он занялся изучением индейских языков,
что являлось для него важнейшей составляющей этнологи
ческого подхода, а также разработал теорию полигенезиса,
то есть исторического смешения американских языков, став
в 1917 г. издателем американского лингвистического инфор
мационного бюллетеня. Боас стремился к ниспровержению
1. Franz Boas. Ethnologe — Antropologe — Sprachwissenschaftlei /
M. Durr, E Kasten, E. Renner (Hg.). Berlin: Staatsbibliothek, 1992.
2. Фридрих Ратцель (1844-1904) — журналист, с 1880 г. — профессор
географии в Мюнхене, затем в Лейпциге. Основатель геополити к 11
и географии с антропологическим уклоном.
222

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
расовой теории, выдвигая на первый план теорию культур.
Защитник идеи множественности культур, каждая из кото¬
рых требует специфического изучения, анализа глубинных
связей с географическими условиями, он посвятил ряд сво¬
их трудов языку североамериканских индейцев квакиутль.
Работы Макса Мюллера по лингвистике и религиове¬
дению быстро стали известны во Франции, где его кни¬
га по языкознанию получила премию Вольнея в 1862 г.
французский перевод книги «Опыты сравнительной ми¬
фологии» будет осуществлен несколько позднее, в 1873 г.,
но некоторые из ее глав уже до того переведет Э. Ренан
для журнала «Revue germanique». Труды оксфордского
немца Макса Мюллера оказались весьма важными для раз¬
мышлений об истории религий во Франции. Во времена
Макса Мюллера сравнительная грамматика индоевропей¬
ских языков уже выходит постепенно за пределы собствен¬
но лингвистики, захватывая также область социальную.
Религия, мифы представляют собой своего рода переход¬
ный этап между языком, становление которого теряется
в ночи времен, и историей обществ, память о которой об¬
лечена уже в письменную форму. Макс Мюллер проявляет
интерес прежде всего к индоевропейским языкам, которые
представляют для него единую культурную целостность.
Сравнивая между собой вокабулы, он лелеет надежду найти
научную основу для определения контуров того или иного
культурного ареала.
Термины «арийская раса» или «арийская культура», кото¬
рые он охотно использует, демонстрируют всю уязвимость
поиска культурной идентичности, когда в его основу кла¬
дется языковой принцип. Тем не менее любопытно отме¬
тить, что в его исследованиях слова начинают осмысляться
как маркеры социальной действительности.
Если открытие происхождения греческого языка и сан¬
скрита ознаменовало собой открытие целого мира, то и срав¬
нительная мифология, по мнению Макса Мюллера, должна
обрести в самое ближайшее время не меньшую значимость1. *•*• MullerМ. Essais sur la mythologie comparee. Les traditions et les coutumes.
Paris: Didier, 1873. P. 180.
223

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Сравнения Макса Мюллера выходят порой на тот глобал ь-
ный уровень, когда между собой сополагаются уже элементы
мифологий тех этнических групп, которые не принадлежат
одной языковой семье и между которыми нельзя даже пред¬
положить наличие древних исторических связей. Свое мне¬
ние о перспективах развития этнологии Макс Мюллер смен
высказать в связи с появлением книги Эдуарда Бернетта
Тайлора «Исследования в области древней истории челове
чества» (1856), на которую он написал объемную рецензию
под названием «Нравы и обычаи в опытах сравнительной
мифологии». Для него принципиально важным было ут¬
верждение приоритета языкознания (лингвистики), которое
он рассматривал как необходимую базу для последующего
сравнения обычаев:
Именно наука о языке дала первый импульс этим исследова¬
ниям. Одной только классификацией языков, тщательным
анализом слов эта наука пролила яркий свет на самые тем¬
ные эпохи в истории человека. Там, где прежде Можно было
ограничиваться одними предположениями, мы имеем теперь
четко выстроенную генеалогию языков и рас1.
В целом Макс Мюллер предпочитал проводить свои ис¬
следования на четко очерченном языковом пространстве,
утверждая, что сравнительное изучение семитских и ту
ранских обычаев может дать более убедительные резуль¬
таты, чем глобальное сравнение. Он придерживался те¬
зиса, согласно которому сходные обычаи можно отыскать
в совершенно разных частях света и в чуждых друг другу
культурах. Это был именно тот тезис, который станет клю¬
чевым в теории Тайлора, выдвинувшего гипотезу о суще¬
ствовании всеобщей примитивной культуру, узнаваемой
по тем следам, которые она оставила по всему миру. В конеч¬
ном счете, тезис о существовании индоевропейских языков
есть также одно из выражений этого унитарного воспри¬
ятия культуры. Но в то же самое время языковая модель
предполагает, что связь между ветвями языкового древа,
I. MullerМ. Essais sur la mythologie comparee. Les traditions et les coutunK
Paris: Didier, 1873. P. 290.
224

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
представляющего собой группу языков, имеет под собой
исторически доказуемую базу. Для того чтобы сходство
между санскритом и кельтскими идиомами стало возмож¬
ным, нужно было, чтобы исходная группа людей, населяв¬
ших единую территорию, рассеялась впоследствии от Ин¬
дии до Ирландии. Макс Мюллер прекрасно понимал всю
уязвимость компаративизма, который обходит стороной
вопрос об историческом существовании субстрата срав¬
ниваемых элементов:
Здесь примитивные представления остаются еще понятны¬
ми и естественными, и то, что они встречаются одновремен¬
но в Индии и Мексике, совершенно не обязательно являет¬
ся результатом исторического взаимодействия. Мы знаем,
что Александр фон Гумбольдт подозревал о существовании
соотношений подобного рода, и мы далеки от того, чтобы рас¬
сматривать их как невозможные. Но что касается сведений,
полученных из Америки, то нужно разобраться в этом под¬
робнее, чем это делалось до сегодняшнего дня, и мы должны
напомнить господину Тайлору, что та самая рукопись Popul
Vuh, к которой он апел лирует, говоря о древних американских
традициях, относится к периоду не ранее XVII века, но даже
если бы она была написана в конце XVI века, она все равно
могла бы испытать на себе европейское влияние1.
Проблема, которая была уже очевидна для Макса Мюллера,
окажется в центре размышлений Франца Боаса, о чем сви¬
детельствует его сборник статей «Race, Language & Culture»
(«Раса, язык и культура»). В статье 1896 г. «Границы сравни¬
тельного метода в антропологии» Боас специально останав¬
ливается на якобы существующих предпосылках для сравне¬
ний, служащих основой для реконструкции универсальной
пракультуры. Но в таком случае нужно было бы допустить,
что одни и те же явления имеют во всем мире одинаковое зна¬
чение, то есть являются результатом идентичных процессов,
тогда как очень часто один и тот же результат достигается
благодаря воздействию совершенно различных процессов:
I. Ibid. Р. 320.
225

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Мы больше не считаем, что мелкие сходства между культу¬
рами Центральной Америки и Восточной Азии являются
достаточным и удовлетворительным свидетельством нали¬
чия между ними исторического взаимодействия. С другой
стороны, ни один беспристрастный наблюдатель не станет
отрицать тот факт, что существует целый ряд причин, по¬
зволяющих считать, будто бы определенное количество
культурных элементов, обнаруженных в Сибири и на Аляске,
имеют общий источник происхождения. Сходства в изобре ¬
тениях, нравах и верованиях в сочетании с равномерностью
их распределения в пределах одной ограниченной зоны
являются удовлетворительным доводом в пользу точности
этого суждения1.
Даже если среда, на которую охотно ссылается вниматель¬
ный читатель Ратцеля Франц Боас, может вызвать явления
однородного характера вне зависимости от исторической
общности, последняя в принципе должна всегда подра¬
зумеваться. Если искать универсальные законы культуры,
то изучать надо сравниваемые явления в их историческом
становлении: «Так, сравнивая историю развития, можно
обнаружить и общие законы. Этот метод гораздо надежнее
метода сравнительного в том виде, в котором он обычно при¬
меняется, так как вместо гипотезы о способе развития сама
живая история формирует основу наших выводов»2.
История позволяет Боасу отвергнуть упрощенные схе¬
мы, которые в случае преемственности между тремя куль
турными пространствами воспроизводят следующую по¬
следовательность: либо срединное пространство является
результатом смешения двух крайних пространств, либо,
наоборот, срединная часть, свободная от всякого рода при¬
месей, влияет по обе стороны на своих соседей. Боас же, на¬
против, настаивает на необходимости отдельно рассматри¬
вать становление каждого из пространств. Историческая
этнология претендует на пересмотр универсалистского
эволюционизма:
1. Boas F. Race, Language and Culture. New York: The Macmillan Compam <
1940. P. 277.
2. Ibid. P.279.
226

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
Прежде всего история человеческой цивилизации не долж¬
на представляться нам как полностью детерминированная
психологической необходимостью, ведущей к единообразию
эволюции во всем мире. Мы наблюдаем скорее то, что каждая
группа людей наделена своей собственной уникальной исто¬
рией, которая есть результат специфического внутреннего
становления данной социальной группы, а также частично
тех иностранных влияний, которым она подвергалась. На¬
блюдаются процессы как постепенной дифференциации, так
и затушевывания различий между соседними культурами,
но было бы совершенно невозможно понять то, что произо¬
шло с конкретным народом, исходя из одной-единственной
эволюционной схемы1.
Идея проанализировать отношения между культурами
не в универсалистской перспективе, но во всей дробности
их отдельно взятой истории делает в итоге весьма относи¬
тельным то, что составляет саму основу этнологического
компаративизма, а именно сравнительное языкознание. По¬
чему, задается вопросом Боас, в чьих работах важное место
уделяется социологическому субстрату языка, который
и сам Макс Мюллер, кажется, не оставил без внимания, род¬
ство языков должно быть представлено схематично в виде
древа с единым стволом и множеством ветвей? Ведь можно
представить себе иную картину— многочисленных ис¬
точников, расплавляющихся в общем языке и общей куль¬
туре. Вместо того чтобы наделять многочисленные языки
и культуры единым корнем, что приводит к тому, что этни¬
ческие группы выступают при данном типе классифика¬
ции как застывшие расы, можно предположить, что языки
имеют различные корни. Последнее эмпирическим путем
доказано в случае с индейскими языками1 2. Историческая
этнология Боаса, связанная в своих истоках с индоевро¬
пейским компаративизмом, в конечном счете отмежевыва¬
ется от него и сменяется моделью языковой и этнической
множественности.
1. Ibid. Р. 286.
2. Ibid. Р. 225.
227

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
И Макс Мюллер, и Франц Боас содействовали развитию
новой дисциплины, которая избрала своей исходной точкой
понятие сравнения, чтобы преодолеть его в пользу гораздо
более сложного подхода к анализу процессов переплетения
культур. То, что эти культуры обладали собственной исто¬
рией, не подвергалось более сомнению, а вот их принадлеж¬
ность единому целому оказалась более проблематичной. Обе
эти личности, уже самой своей биографией находившиеся
на перекрестке культур и чьи научные интересы теснейшим
образом были связаны с глубинными основами этнологии,
каковыми является историческое языкознание, Макс Мюл
лер и Франц Боас своим примером показали, как изучение
экзотических обществ может трансферироваться в про¬
странство европейское.
Этнология неизбежным образом тяготеет к изучению
идентичности социальных структур, изучая их окружение,
воздействие на них соседних культур, а также совпадения
и параллели, обнаруживаемые между различными элемен¬
тами культурных систем. Эти параллелизмы, переплетения
остаются лишь кажимостью до тех пор, пока в игру не вступа¬
ет их история — история, кристаллизующаяся в языковых
форма*, мифологических традициях, а также в памяти пись¬
менного текста. Этнология приводит к истории, хотя и при¬
дает представлениям значение гораздо большее, чем исто¬
рическая социология. И особенно важно, что этнология,
исследовательское поле которой оказывается значительно
обогащено подходом историческим, может стать прекрас¬
ной методологической основой для изучения отношений
между европейскими культурными ареалами. Возможно
даже, что применение этнологического подхода для изуче¬
ния литературы Нового времени позволит лучше понять,
что представляет собой переход общества к письменности,
переход от явлений общественной жизни, которые суть про¬
изводные от материальной и устной культуры, к преимуще¬
ственно литературной памяти.
Возрождение и реактуализация понятия «история куль¬
туры» стоят на перепутье между исторической социологией
и этнологией. В них соединяются изучение культурной жиз¬
ни общества, анализ ее функционирования и эволюции,
228

ГЛАВА VII. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ и этнология
с одной стороны, и приведение в систему знаков, из кото¬
рых состоит культура, с другой. Исследования, в особенно¬
сти ориентированные на формы межкультурности, обла¬
дают эвристической значимостью в той мере, в какой они
сами находятся в точке соприкосновения двух культурных
систем, вскрывающих тем самым несовместимость друг
с другом и ассиметрию. Данная эвристическая значимость
может лишь возрасти и укрепиться за счет того, что часто
в трансфер оказываются вовлечены более чем две системы.

Глава VIII
Тройственный культурный
трансфер
Изучение связей между двумя культурными зо¬
нами, в частности между Францией и Германией
в XVIII веке, охватывает пространства, еще не осо *
нающие себя в полной мере как национальные единства,
но находящиеся на пути выстраивания национальной иден¬
тичности как раз посредством механизмов пересечений,
встреч и дистанцирования. Какими бы важными ни пред¬
ставлялись франко-немецкие отношения, они подверга¬
ются чрезмерному упрощению в случае их изолирования
от более сложной сети взаимоотношений. Берлин конца
XVIII века — это не только город, которому поселившиеся
в нем французские эмигранты и поселенцы придают ста
туе космополитического. Поскольку Пруссия простирается
до Балтийского моря, то она принадлежит к тем смешанным
географическим зонам, что населены одновременно сла¬
вянами и немцами. Когда мемуаристка Элиза фон дер Рекс,
родом из семьи герцогов Курляндских, описывает Берлин
1791 г., то в ее лице мы видим человека, озабоченного одно¬
временно вероятностью присоединения Курляндии к Рос
сии, сложными отношениями с Екатериной И, событиями
Французской революции1. В то время как земли Восточной
Пруссии, равно как и примыкающие к ней немецкие терри
тории, уже не являющиеся прусскими, служили мостиком
на пути к России, Саксония на протяжении всего XVIII века
поддерживала тесный союз с Польшей, которая, в свою оче
редь, обращала ее внимание в сторону востока.
I. Recke Е. von der. Tagebiicher und Selbstzeugnisse/Hg. von C. Trogri
Leipzig: Koehler & Amerlang, 1984. S. 167-168.
230

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Изучал историю распространения просветительских идей
в Германии, в которой ведущая роль принадлежит Франции,
необходимо учитывать еще и те преломления, которые про¬
исходят при переходе из одного культурного пространства
в другое под воздействием иных культурных пространств1.
Тем самым двусторонний культурный трансфер осложня¬
ется дополнительным измерением.
Трехсторонняя конфигурация иного порядка определяет
оценку классической немецкой философии начала XIX века
во Франции века двадцатого. В этом смысле можно сказать,
что треугольник культурных отношений есть также интел¬
лектуальная призма, через которую мы можем восприни¬
мать далекую эпоху.
Из Парижа в Санкт-Петербург
Делая ставку на универсальный характер человеческого
разума, эпоха Просвещения, каким бы национальным тер¬
мином она ни именовалась в различных языках, по опре¬
делению не может быть ограничена рамками той или иной
территории, той или иной культурной зоны. Данное утверж¬
дение, при всей его несомненности, все же нуждается в неко¬
торой поправке по той причине, что в отношении Просвеще¬
ния наиболее распространенным является представление,
согласно которому эпоха имела свой центр, а именно Париж,
откуда свет разума направлялся на периферию — во многом
благодаря роли, которую играл французский язык в Европе.
Но хотя эпоха Просвещения и использовала этот язык повсе¬
местно, смыслы, им передаваемые, часто никоим образом
не были связаны с французской культурной зоной. Понятия
культурной зоны, языковой и этнической идентичности яв¬
ляются как раз глубоко чуждыми философскому принципу
Просвещения.
г Об общих проблемах тройственного культурного трансфера меж¬
ду Францией, Германией и Россией см.: Philologiques IV. Transferts
culturels triangulaires France — Allemagne — Russie/Sous la direction
de Katia Dmitrieva et Michel Espagne. Paris: Editions de la MSH, 1996.
231

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
С самого начала эпохи Просвещения в Германии, во Фран¬
ции и в России, равно как в Берлине, Париже и Санкт-
Петербурге, возникает особая территория, внутри которой,
вне зависимости от национальной принадлежности, про¬
исходит диалог. Модель данного типа обмена была задана
Вольтером, жившим в то время в Потсдаме и писавшим на ос¬
нове документов, переданных ему русским немцем Иоганном
Готтлифом Вокеродом, историю царствования Петра Вели¬
кого, что впоследствии вызвало гнев немецкого историка
Августа Людвига Шлёцера, специалиста в области славян¬
ских культур. Напомним к тому же еще и тот факт, что сти
хотворения на французском языке Фридриха II Прусского,
отредактированные в их французской версии Вольтером,
а затем переведенные на немецкий, были переложены затем
на русский язык Державиным.
Лейбниц в самом начале эпохи Просвещения также ока
за лея погруженным одновременно в три культурных про¬
странства: французское, немецкое и русское. В марте 1672 г.
он прибывает в Париж, в котором останется вплоть до 1676 г.
За эти четыре года он познакомится с янсенистами, в част¬
ности с Антуаном Арно, но также и с астрономом Кассини,
с Эренфридом Вальтером фон Тширнхаусом, немецким
другом и корреспондентом Спинозы, и еще с Христианом
Гюйгенсом. Именно в этой интернациональной по своей
сути среде Лейбниц обнаруживает у себя ярко выраженный
интерес к математике1. Его берлинский период или, точнее,
берлинские периоды относятся к более позднему времени
(1700-1711), когда он, будучи президентом Академии наук1 2,
провел в общей сложности 36 месяцев в прусской столице.
В Берлине, куда он приезжал как для работы в Королев¬
ской библиотеке, так и для того, чтобы приобщиться к бо¬
лее интенсивной интеллектуальной и светской жизни, он
1. Belaval Т. Leibniz a Paris // Leibniz, aspects de Phomme et de Poeuvre (1646'
1716). Paris: Aubier, Montaigne, 1968. P. 37-43; Leibniz a Paris. Wiesbaden:
Franz Steiner Verlag, 1978. T. 1-2.
2. Об истории основания Академий в Берлине и Санкт-Петербурге см.:
Europaische Sozietatsbewegung und demokratische Tradition/К. Garber.
H. Wismann (Hg.). Tubingen: Niemeyer, 1996 (см. в особенности статьи
Лидии Сазоновой, Александра Михайлова, Рейнхарда Лауэра.
Конрада Грау).
232

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
поселялся в особняке гугенота Винсена — в тех случаях,
когда по той или иной причине не мог воспользоваться
гостеприимством принцессы Софии-Шарлотты. Одним
из первых проектов Лейбница в Берлине начиная с 1701 г.
была отправка в Китай немецкой делегации, которая, вме¬
сте с обосновавшимися уже в Пекине французскими иезу¬
итами, должна была заняться разработкой на материале
китайского языка общей теории знаков. Отправленный
в Китай Людовиком XIV математик Иоахим Буве1, перепи¬
сывавшийся с Лейбницем, станет инициатором проекта соз¬
дания Китайской академии. Примечательно, что сближение
на исходе XVIII века бранденбургского курфюрста с русским
царем рассматривалось Лейбницем как возможность сокра¬
тить дистанцию, разделяющую Европу и Дальний Восток2.
Лейбниц был очарован Россией, особенно реформами,
проведенными Петром Великим, с которым президент Бер¬
линской академии наук познакомится в Саксонии, в Торгау,
28-29 октября 1711г. — в год, когда создается так называемый
восточный и миссионерский класс Академии3. Начиная
с этого момента Лейбниц, мечтавший попасть в число совет¬
ников Петра I4, вступает в переписку с важнейшими русски¬
ми политиками того времени. Он с энтузиазмом занимается
своими русскими проектами, которые в письме Петру Вели¬
кому от 16 января 1712 г. характеризует как венец масштабно¬
го универсалистского предприятия, начало которому было
положено на французской земле и которое затем было про¬
должено совместно с Берлинской академией наук. Помимо
проектов улучшения образовательных учреждений в России,
Лейбниц предлагает ни больше ни меньше как объедине¬
ние восточной (православной) и протестантской церквей.
1. Иоахим Буве (1660-1732) давал уроки математики китайскому им¬
ператору, способствовал также созданию французской миссии
в Пекине.
2. Leibniz und seine Akademie. Ausgewahlte Quellen zur Geschichte der
Berliner Sozietat derWissenschaften, 1697-1716/H.-S. Brather (Hg.). Berlin:
Akademie-Verlag, 1993; Eine wissenschaftliche Akademie fur China/C. von
Collani (Hg.). Stuttgart: Steiner Verlag, 1989; PoserH., HeinekampA. Leibniz
in Berlin. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1990.
3- Cm.: Winter E. Fruhaufklarung. Berlin: Akademie-Verlag, 1966.
4- Cm.: KellerM. Russen und Rufland aus deutscher Sicht. 9. —17.Jahrhundert.
Munchen: Fink, 1985. S. 387-413.
233

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Экспедиции в Сибирь, а также вопрос о возможном присо¬
единении Восточной Сибири к Америке также не оставляют
его равнодушным. Он интересуется созданием русских сло¬
варей. Возникает ощущение, что географическое и вместе
с тем интеллектуальное смещение запада (Париж) на вос¬
ток (Санкт-Петербург) через Берлин мыслится Лейбницем
не столько как транспозиция, сколько как поэтапная реа¬
лизация проекта1. Лейбниц стоял также у истоков создания
Российской академии наук (1725), которая, следуя его примеру
станет искать сотрудников в немецких университетах и соз¬
давать учебники по образцу тех, что были созданы учени
ком Лейбница Христианом Вольфом. Сам Вольф, которого
также приглашают приехать в Россию, ограничивается тем,
что отправляет туда своих учеников.
Пример Лейбница, конечно же, опережает свою эпоху. Упо¬
мянем в этой связи еще и имя швейцарца Леонарда Эйлера,
деятельность которого в России хорошо известна. В 1731 г.
он становится преподавателем физики в Санкт-Петербурге,
где его друг Герхард Фридрих Мюллер1 2 преподает историю.
В1741 г. Эйлер покидает Академию наук в Санкт-Петербурге
и уезжает в Берлин, получив место в Берлинской академии,
откуда, однако, он продолжает переписку с Петербургом,
особенно с Мюллером, но также и с другими русскими уче
ными. При этом три тома «Писем немецкой принцессе»,
изданные анонимно в Митаве и Лейпциге в 1774 г. и резю
мирующие теоретические размышления Эйлера в области
физики, преподанные как философический урок, публику
ются на французском языке.
Немецкий фильтр эпохи Просвещения
Несмотря на то что XVIII век является веком универсализ
ма, утверждающегося в интеллектуальных центрах Европы,
1. Benz Е. Leibniz und Peter der Grope. Berlin: Walter de Gruyter, 1947.
2. Поскольку Мюллер выпускал с 1755 г. газету, ориентируясь на мо¬
дель журнала Готшеда «Das Neueste aus der anmutigen Gelehrsam-
keit», последний принял Мюллера в члены «Общества свобод
ных искусств» («Gesellschaft der freien Kunste») в Лейпциге. См.:
Winter Е. Friihaufklarung. S. 319.
234

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и академии в это время распространяются по всей европей¬
ской территории, это также и время, когда начинают форми¬
роваться национальные чувства, возникают патриотические
настроения, — и умственная жизнь вынуждена учитывать
эти новые веяния. Сами термины Lumieres3Aufklarung, Просве¬
щение отсылают к совершенно различным реалиям. Что обще¬
го между идеей Просвещения разума и представлением о ре¬
лигиозном озарении, которое сопутствует русскому термину?1
При переходе от одной страны к другой мысль о Просвещении
преломляется, трансформируется по причине национальной
специфики выбранного страной пути. Изучение изменений,
происходящих с понятием в инородном национальном про¬
странстве, заслуживает отдельного исследования.
Так, например, пиетизм с самого начала XVIII века занял
позицию завоевателя по отношению к России, в которой
ученики Августа Германа Франке1 2 видели не только удоб¬
ную территорию для возможной евангелизации, но также
пространство для экономической экспансии. Русские бого¬
словы (Симон Тодорский) приезжали учиться в Халле. Два
крупнейших исследователя Сибири XVIII века, Д.Г. Мес-
сершмидт3 и Г. Ф. Мюллер, были воспитанниками пиетист-
ских школ в Халле. Даже если Петр Симон Паллас4, ставший
членом Академии Санкт-Петербурга и затем Берлинской
академии, и не учился в Халле, все равно он является при¬
мером пиетистской заинтересованности в славянском мире.
Эта же заинтересованность, которая побуждает, например,
Шлёцера5 публиковать в своей газете «Gottingische Anzeigen
von gelehrten Sachen» («Ученые заметки Гёттингена») статьи
1. Lehmann-Carli G. Aufklarungsrezeption, «Prosvescenie» und Euro-
paisierung. Die Spezifik der Aufklarung in Rupiand // Zeitschrift fur Sla-
wistik. 1994. №39/3. S. 358-382.
2. Август Герман Франке считается основателем пиетизма в Халле.
3- Даниэль Готлиб Мессершмидт (1685-1735) был одним из первых
исследователей Сибири (1720-1727).
4* Петр Симон Паллас (1741-1811), исследователь отдаленных регионов
России и автор таблицы языков «Linguarum totius orbis vocabularia
comparativa» (Санкт-Петербург, 1787-1789).
5- Август Людвиг Шлёцер (1735-1809) преподавал историю в Петер¬
бургской академии. Позднее получил кафедру в Гёттингенском
университете, где преподавал всеобщую историю, сосредоточив¬
шись при этом на изучении русского Средневековья.
235

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
на русскую тему, демонстрирует и обратное: влияние русской
культурной жизни на Германию. Как отмечает Марк Раефф
в своем известном исследовании о распространении идей
Просвещения в России, «если развлекательная литература
и светская жизнь двора и литературных салонов свидетель¬
ствуют о культурном лидерстве Франции в эпоху Просвеще
ния, то именно немецкие страны породили „живительную
субстанцию44, которой питалось первое поколение русской
интеллигенции»1. Религиозность русского общества объяс¬
няет тот успех, который имели в России не только пиетисты,
но и в целом немецкое Просвещение от Лейбница до Вольфа,
в значительно большей степени, чем французское, затрону¬
тое религиозной проблематикой. Более заостренное на во¬
просах государства и государя, немецкое Просвещение более
отвечало ожиданиям русского общества, нежели Просвеще¬
ние французское, распространявшееся по большей части
в высших кругах либо проникавшее в Россию посредством
поздних и в целом достаточно радикальных его представи¬
телей, каковыми были Гельвеций и Рейналь, властители дум
Радищева. Французское Просвещение проникало в Россию,
претерпевая там трансформацию, уже подготовленную не¬
мецким Aufklarungy которое отличалось преодолением соци¬
ального атомизма, свойственного французским философам.
Тем самым можно сказать, что в России обнаруживаются —
в причудливом смешении — специфические черты фран¬
цузского Lumieres и немецкого Aufklarung.
Кружок, образовавшийся вокруг книгоиздателя Николая
Ивановича Новикова2, в достаточной мере иллюстрирует
этот синкретизм. Значимость его работы обуславливается
хотя бы тем фактом, что в период между 1779 и 1792 гг. из
данные им книги составили одну треть книг, опубликован
ных в России. Новиков получил образование в Благородном
пансионе при Московском университете, бывшем оплотом
1. RaejfM. Les Slaves, les Allemands et les Lumieres I I Raeff M. Politique et
culture en Russie XVIIIe — XXe siecles. Paris: Editions de l’EHESS, 199b.
P. 89-119.
2. Boden D. Deutsche Beziige im Werk Nikolaj Novikovs und Aleksander
Radiscevs I I Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. 18 .Jahrhundert:
Aufklarung/Dagmar Herrmann (Hg.). Munchen: Wilhelm Fink, 199J-
S. 449-479-
236

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
*
немецкой культуры. Его масонская деятельность началась
В1775 г., с момента его вступления в одну из лож. Как франк¬
масон он зависел от деятельности розенкрейцеров, главная
ложа которых находилась в Берлине и чье влияние в Рос¬
сии обуславливалось горячей преданностью делу Иоганна
Георга Шварца, бывшего профессором Московского уни¬
верситета. В Берлине Шварц стал членом франкмасонского
кружка розенкрейцеров, главой которого был государствен¬
ный министр Иоганн Христоф фон Вёльнер, сосредоточив¬
ший в те годы управление духовными делами и бывший
представителем франкмасонства так называемого строго¬
го подчинения. В начале 1780-х гг. Шварц стал даже одним
из главных «учителей» ордена розенкрейцеров в Германии.
Что же касается московских розенкрейцеров, находивших¬
ся в прямой зависимости от берлинских розенкрейцеров,
то они проникались идеями немецкого мистицизма, будь
то мистицизм Бёме или же Ангелуса Силезиуса. При этом,
именуясь также мартинистами, они с не меньшим интере¬
сом восприняли французскую теософию Луи Клода де Сен-
Мартена. Впрочем, чтение ими франко-немецких мистиков
ничуть не мешало им читать Геллерта, Кристофа Мартина
Виланда или же Соломона Гесснера.
Отношения, которые установились между Берлином
и Россией, были причиной того, что часть книг, опублико¬
ванных в типографии Новикова, оказалась результатом
берлинского влияния. В 1787 г. московский розенкрейцер
Кутузов был даже специально направлен в Пруссию, дабы
пополнить там свое образование в области розенкрейцер¬
ства, однако вернуться в Россию ему было не суждено, он
умер в Берлине в 1797 г.1 Что же касается самого Новикова,
то отношения, которые он поддерживал с влиятельными
прусскими кругами, представители которых также были
франкмасонами, объясняют подозрения Екатерины II, при¬
казавшей заключить его в тюрьму в 1792 г. Просвещение,
каким его понимал Новиков, было замешено на мистициз¬
ме. Этим объясняется, например, публикация им перевода
пиетистских текстов, таких как «Истинное христианство»
I- The Eighteenth Century in Russia/J. G. Garrard (ed.). Oxford: Clarendon
Press, 1973.
237

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Арндта. Из 520 переводов, опубликованных Новиковым в пе¬
риод между 1766 и 1792 гг., 135 были публикациями текстов
немецких авторов, в том числе Геснера, Геллерта, Лессинга
и Виланда. Апелляция к немецкой культуре позволяла ему
умерить притязания Франции на культурную гегемонию
в России; не случайно борьба с галломанией, в том числе
и скрывающейся под личиной философии, становится
важной темой творчества Новикова1.
Екатерина II, покровительствовавшая французскому
Просвещению, не выказывала, в отличие от Фридриха II,
полнейшего презрения по отношению к немецкой словес
ности. Как раз напротив, она была осведомлена, особен¬
но в 1780-е и 1790-е гг., о развитии немецкой литературы
Aufklarung. Она прочитала фон Тюммеля1 2, как «Вильгель-
мину», так и его заметки о путешествии в южные провин¬
ции Франции. Ей была знакома как «История абдеритов»
Виланда, так и «История девицы Штернгейм» Софи Ларош.
Она покровительствовала Георгу Форстеру, который, пре¬
жде чем стать профессором в Вильне и якобинцем в Майнце,
совершил в молодости путешествие, дабы увидеть немец¬
кие поселения на Волге, учился в течение восьми месяцев
в одном из санкт-петербургских лицеев и извлек из этого
русского опыта первые плоды, опубликовав свой перевод
на английский язык русской истории Ломоносова. Особен¬
но внимательно Екатерина II читала «Зебальда Нотанкера»
и «Всеобщую немецкую библиотеку» («Allgemeine deutsche
Bibliothek») берлинского писателя Фридриха Кристофа Ни
колаи, который, по ее словам, был «кладезь гениального,
разумного, иронического и всего только, что ни есть са
мого веселого для духа и разума», как она пишет своему
французскому корреспонденту Фридриху Мельхиору Гри
му в 1780-х гг.3 Чтение немецких авторов Екатериной II до
полнительно ставит проблему взаимного преломления
1. MonnierA. Un publiciste frondeur sous Catherine II, Nicolas Novikov. ParK
Institut d’etudes slaves, 1981.
2. Мориц Август фон Tюммель (1738-1817) — автор популярных зап и
сок о путешествиях.
3. Цит. по: ScharfC. Deutschlandbild und Deutschlandpolitik Katharinas /
Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. 18. Jahrhundert.
238

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
французского и немецкого Просвещения в период их рас¬
пространения в России.
Говоря о тесном взаимодействии русского, французского
и немецкого Просвещения, нельзя не упомянуть о деятель¬
ность Николаи в качестве берлинского книготорговца и из¬
дателя «Всеобщей немецкой библиотеки». Не только Шлёцер
и русский академик Герхард Фридрих Мюллер становятся
объектами подробного рецензирования, рецензии поме¬
щаются также и на тексты незадолго до того переведенных
на немецкий язык русских авторов. Николаи был тем бо¬
лее внимателен к русской литературной жизни, что импе¬
ратрица, доверив ему как книгоиздателю формирование
исторической библиотеки для своего сына, выделила ему
на то значительное жалованье. Кроме того, Николаи всту¬
пил в переписку со своим однофамильцем Людвигом Генри¬
хом Николаи из Санкт-Петербурга, который оставался его
корреспондентом на протяжении тридцати лет. Уроженец
Страсбурга, Людвиг Генрих Николаи (Nicolay) был францу¬
зом по национальности, именно на французском языке он
пишет свои первые письма книгоиздателю Николаи (Nicolai),
который будет публиковать его стихи, отдав их предвари¬
тельно на редактуру поэту Карлу Вильгельму Рам леру. Сеть
дружеских эпистолярных связей возникает между Санкт-
Петербургом и Берлином, захватывая также Францию. Так,
Рамлер, со своей стороны, попросит Николаи отредактиро¬
вать перевод на французский язык его стихов, который сде¬
лал некто Герман Лафермьер1, французский друг Николаи,
с которым он некогда познакомился в Эльзасе, поэт и дра¬
матург, ставший библиотекарем великого князя Павла Пе¬
тровича. В конечном счете берлинский Николаи опубликует
в Берлине также и сделанные Лафермьером французские
переводы немецких рассказов петербурского Николаи. По¬
следний информирует берлинского Николаи о культурной
жизни в России; отдельно он упомянет о появлении в 1780 г.
приехавших издалека двух немецких авторов:
I- Die beiden Nicolai. Briefwechsel zwischen Heinrich Nicolay in St. Peters¬
burg und Friedrich Nicolai in Berlin (i776-i8ii)/Hg. und kommentiert
von Heinz Ischreyt. Lunenburg: Verlag nordostdeutsches Kulturwerk,
1989. S. 79-
239

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Мне выпала честь принять одного за другим двух наших не¬
мецких авторов, которые, кажется, не слишком дружат меж¬
ду собой. Одним из них является господин Ленц из Дерпта,
другой — господин Клингер из Франкфурта. Вероятно, вы
их знаете по их произведениям. Я надеюсь, что мне предоста¬
вится возможность оказать им ряд услуг, но в таком случае
необходимо, чтобы они стали моими друзьями, хотят они
того или нет. Молодость и мода, представляется мне, сбили
их с пути истинного. Но, по правде говоря, мне все же дума¬
ется, что оба они — честные и славные немцы1.
Круг друзей Николаи, до сих пор плохо изученный, погру¬
жает берлинскую Aufklarung в систему культурного обмена,
действующего между Парижем и Санкт-Петербургом. Эта
система, как мы уже сказали, не является нейтральной, она
не есть простой проводник культурного воздействия. Наря¬
ду с посредничеством, она способствует также каждый раз
проявлению идентичности, фильтрует, пусть даже посред¬
ством перевода или комментария, переданную информацию.
Лейпциг или Берлин
Когда русские монархи осознали необходимость перенять
у Европы завоевания интеллектуальной мысли и начали
отправлять студентов за границу, Германия на протяжении
всего XVIII века оставалась одним из главных мест обучения.
Русские мололые дворяне с удовольствием ехали учиться
в Йену, Страсбург, Марбург, где провел пять лет Ломоносов,
но все же особый интерес вызывает Лейпциг. Богатство Сак¬
сонии было тесно связано с экономическим партнерством
на Востоке, и более конкретно с Россией и Польшей, а русские
и польские евреи постоянно принимали участие в лейпциг¬
ских ярмарках. Поэтому появление в этом городе русских
студентов представлялось вполне естественным. По правде
говоря, студенты находились под надзором русского офп
цера, но при этом могли сколько угодно посещать занятия
I. Die beiden Nicolai. Briefwechsel zwischen Heinrich Nicolay in St. Peters¬
burg und Friedrich Nicolai in Berlin (1776-1811). S. 88.
240

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в университете, проникнутом духом французского Просве¬
щения. В этой связи можно вспомнить истории Геллерта
и Готшеда. Ученики Готшеда, Й.-Г. Рейхель и Х.Г. Келлнер
содействовали созданию Московского университета. Одним
из самых выдающихся русских студентов Лейпцига был,
как мы знаем, Радищев, чье «Путешествие из Петербурга
в Москву» было расценено как самая радикальная критика
русского общества в духе эпохи Просвещения. Радищев посе¬
щал в течение четырех лет занятия, проводившиеся Геллер-
том и философом Эрнстом Платнером, но представляется,
что, скорее всего, он проводил время за чтением Вольтера,
Руссо, Гельвеция, Мабли, Рейналя и Стерна1. Для русско¬
го студента учеба в немецком университете во второй по¬
ловине XVIII века представляла тем самым возможность
познакомиться еще и с французским Просвещением. По¬
сле публикации в 1790 г. книги, которую можно расценить
еще и как иллюстрацию открытия русской словесностью
французского Просвещения на немецкой почве, Радищев
был приговорен к ссылке в Сибирь на десять лет. Пример
этот позволяет понять, как Просвещение, стоит ему только
перестать выражаться по-французски и попытаться пустить
корни в русской реальности, сталкивается с православием
и национальными традициями и становится в результа¬
те чем-то вызывающим крайнее недоверие и даже полное
отторжение.
Радищев не был связан с Берлином, и вообще было бы
интересно сравнить, чем восприятие и трансмиссия идей
французского Просвещения на саксонской земле, где, по всей
вероятности, приоритет имели экономические и политиче¬
ские теории, отличались от того, что происходило в Берли¬
не. Здесь шаг в сторону России сделала Берлинская акаде¬
мия наук2. Известно, что в 1767 г. ее почетным членом стала
императрица Екатерина II. Впрочем, нельзя не вспомнить,
что и Фонтенель в 1717 г. подписал документ о принятии
г См.: Nicola G.M. Russia Bifronte. Da Pietro I a Caterina II attraverso la
Corruzione dei costumi in Russia di Scerbatov e il Viaggio da Pietroburgo
aMosca di Radiscev. Roma: Bulzoni editore, 1990.
2- HamackA. Geschichte der Koniglich-preussischen Akademie der Wissen-
schaften zu Berlin. (I, II), 2,3. Berlin: Reichsdruckerei 1,1990.
241

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Петра I в почетные члены Парижской академии. Что каса¬
ется Екатерины II, то она стала членом Академии в полном
смысле этого слова — после того как отправила в январе
феврале 1768 г. свой трактат «Наставления по реформирова¬
нию законов российских», работая над которым она, по ее
собственному признанию, черпала вдохновение из текстов
Монтескье и Беккариа. Тем самым Екатерина II оказалась
в числе тех русских, кто были приняты в Берлинскую ака-
демию1. К русскому присутствию в Академии, нашедшем\
отражение в реестре ее членов, необходимо было бы доба
вить— чтобы точнее оценить функции этого института,
служившего связующим звеном между Петербургом и Па
рижем, — еще и переписку членов Санкт-Петербургской
академии, многие из которых были немцами2.
Из России в Париж: путешествие Карамзина
Поскольку очень часто Просвещение истолковывалось
как своего рода свечение, имеющее своим источником Па¬
риж и распространяющееся оттуда далее на всю остальную
Европу, важно попытаться обнаружить также наличие цело¬
го ряда других, противоположных траекторий. Русские пу¬
тешественники проезжали через Берлин, прежде чем про¬
должить путь в предреволюционную или революционную
Францию, где они могли воспринимать все происходившее
1. В 1747 г. граф Герман Карл фон Кейзерлинг, посол России в Дрез¬
дене, становится членом Берлинской академии, в 1748 г. — граф
Кирилл Разумовский, представитель Петербургской академии.
В 1749 г. в Берлинскую академию принимается астроном А.Н. Гри
шов, за два года до того, как он стал членом Петербургской акаде-
мии. В 1777 г. Домашнев, президент Санкт-Петербургской акаде¬
мии, вступил в берлинское научное общество. Приглашенными
членами берлинского общества стали также: в 1786-1787 гг. Георги
из Петербурга, в 1792 г. граф фон Анхальт, в 1793 г. еще один петер¬
буржец князь Голицын, в 1794 г. Соймонов. Посол России в Париже
и переводчик Фонтенеля Антиох Кантемир также станет членом
Берлинской академии.
2. В первую очередь здесь должен быть упомянут Леонард Эйлер (см.:
Juskevic A. R, Xinter Е. Die Berliner und die Petersburger Akademie der
Wissenschaften im Briefwechsel Leonhard Eulers. Berlin: Akademie-Verlag
1,1959, II, 1961, III, 1976).
242

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в интеллектуальной и социальной сфере сквозь призму опы¬
та, накопленного в родной среде, России, а также будучи уже
знакомыми с немецким Просвещением. Историк Карамзин1
представляет нам особенно красноречивый пример этой об¬
ратной траектории, каковую являет собой его путешествие,
предпринятое им еще до того, как он стал великим рефор¬
матором русского литературного стиля. Родившись в 1766 г.,
Карамзин учил одновременно немецкий и французский
языки у учителей-эмигрантов, которые преподавали в пан¬
сионе Иоганна Маттиаса Шадена, где он открыл для себя
Геллерта. Он мог бы отправиться учиться в Лейпциг, как это
сделали некоторые его товарищи, но этот план расстроил¬
ся из-за недостатка средств, и молодой человек продолжил
усвоение германской культуры, обратясь к переводческой
деятельности (в частности, он переводил стихи Альбрехта
фон Галлера). В то же самое время он переводит с француз¬
ского прозу госпожи Жанлис и Шарля Бонне. Существуют
две веские причины, обусловившие интерес Карамзина к ев¬
ропейскому Просвещению и сказавшиеся даже на особен¬
ностях его маршрута: он был членом масонского общества,
того самого, куда входил и журналист и издатель Новиков.
К тому же начиная с 1786 г. у него завязываются дружеские
отношения сЯ.М.Р Ленцем, который открыл ему наиболее
выдающихся авторов немецкой литературы.
Путешествие Карамзина по Европе начинается в Пруссии,
в Кёнигсберге, в июне 1789 г. В этом большом городе, где ему
повсюду встречаются мундиры, он отправляется к Канту, ко¬
торый, по его словам, превосходит Мальбранша, Лейбница,
Юма и Бонне. Его дискуссия с философом продолжается три
часа. Сначала они говорят о путешествиях, о Китае, об от¬
крытии новых земель, и только потом уже беседа переходит
в собственно философское русло. Кант критикует Лафатера,
что не может оставить равнодушным Карамзина, бывшего
его почитателем, и советует молодому человеку перечитать
«Критику практического разума» и «Метафизику нравов».
Прибыв дождливым днем 30 июня 1789 г. в Берлин, Карам¬
зин встречает русского розенкрейцера Алексея Михайловича
L О Карамзине см.: Cross A. G. Karamzin N.M. A Study of His Literary Ca¬
reer, 1783-1803. London; Amsterdam: Southern Illinois Press, 1971.
243

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Кутузова. Его поражает берлинская архитектура, однако
для ее описания он находит лишь исключительно типичные
характеристики. Посетив гарнизонную церковь, он прихо¬
дит в восторг от памятника своему любимому поэту Эвальду
фон Клейсту, повествует о его героической смерти вследствие
ран, полученных в битве при Кунерсдорфе1. В Потсдаме он
представляет, как Фридрих II прогуливается с Вольтером
и Д’Аламбером в садах Сан-Суси. Старый Формей, которою
он навещает в Академии, рассказывает ему о Вольтере. Ка¬
рамзин остается верен своей стратегии систематически зна¬
комиться с виднейшими представителями литературной
жизни. Так, уже первого июля он отправляется к Николаи
и беседует с ним об истории Пруссии и иезуитстве. 5 июля
он встретится с Рамлером, а на следующий день с Карлом
Филиппом Морицом. Наряду с «Исповедью» Руссо и авто¬
биографией Юнга-Штиллинга, роман «Антон Райзер» был
одной из его любимых книг. Охотно сравнивая себя с юным
скифом Анахарсисом, Карамзин, нанося визиты Канту и Ни¬
колаи, Рам леру, Гердеру, Виланду, представляет, что в их лице
он навещает своих учителей. В театре играют пьесу Коцебу,
которая заставляет его расплакаться, словно ребенка. И он со¬
поставляет ее искренность с искусственностью французских
пьес. Чувствуется, что Карамзин колеблется между восторгом
перед сдержанностью прусских нравов и некоторого рода на¬
стороженностью по отношению к высокомерию берлинских
эрудитов, пристрастию прусского общества к бюрократизму,
который проявляется, например, в системе формуляров1 2.
Из Берлина Карамзин отправляется в Лейпциг и сожалеет
о том, что так и не смог продолжить там обучение. В Лейпциге
он наносит визит известному литератору Христиану Фе л иксу
Вейсе. Он ведет беседы с профессором Беком о произведениях
1. Поэт Эвальд фон Клейст (1715-1759) — один из ведущих писателен
ранней эпохи Просвещения в Германии. Причиной смерти Клей-
ста стал его отказ ампутировать ногу после ранения, полученною
во время битвы при Кунерсдорфе.
2. Вероятно, Карамзина поразило едкое описание бюрократических
процедур, сделанное десятью годами ранее лейпцигским студен-
том, будущим губернатором Москвы Ф. Ростопчиным во время по¬
сещения им Пруссии.
244

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
)бата Бартелеми1, о которых филолог Хейне незадолго до того
1убликовал статью в Гёттингене. В компании с элегантным
рофессором Платнером и художником Эзером Карамзин
справляется в гостиницу «Голубой ангел», где идут споры
^теории изящных искусств Зульцера и трудностях перевода
лопштока нарусский язык. Все это происходит 16 июля 1789 г.
ti Несмотря на то что последующие места пребывания Ка¬
рамзина на территории Германии—Веймар, Франкфурт, Цю¬
рих —отнюдь не менее значимы, они являются не чем иным,
как продолжением первых прусских впечатлений.
В августе 1789 г. Карамзин приезжает в Страсбург и, пе¬
реполненный впечатлениями, полученными в Германии,
продолжает путешествие в Швейцарию, а затем и в рево¬
люционную Францию. В Страсбурге внимание Карамзина
привлекает в особенности собор, а также надгробие маршалу
Саксонскому работы Пигаля. Из Страсбурга он направля¬
ется в Базель и далее задерживается в Швейцарии, в Цюри¬
хе, подле своего кумира Лафатера, где к тому же знакомит¬
ся с немецко-датским поэтом Йенсом Баггесеном, который
в будущем станет одним из учеников Фихте в Йене. В окрест¬
ностях Лозанны с томом «Новой Элоизы» в руках он совер¬
шает паломничество по местам Руссо. И разве этот роман
не служит в его глазах объяснением «Вертера»? В Женеве он
видится с внучкой поэта Альбрехта фон Галлера, что позво¬
ляет ему воскресить в памяти его творчество. Но особенно
важна для Карамзина встреча в Женеве с философом и на¬
туралистом Шарлем Бонне, еще одной значимой для него
интеллектуальной референцией. Встреча эта становится
для него удачной возможностью поговорить о той роли, ко¬
торую Вольф сыграл в развитии московской философии.
Наложение немецких и французских референций меняет
представление Карамзина о Просвещении в то время, как он
совершает путешествие по Европе. Когда, покинув Женеву,
Жан-Жак Бартелеми (1716-1795) — специалист по восточным язы¬
кам, нумизмат, совершил путешествие в Рим в 1753-1754 гг. С 1757
по 1787 г. он работал над «Путешествием молодого Анахарсиса в Гре¬
цию во второй половине четвертого века до Рождества Христова»,
и эта книга вплоть до середины XIX века представляла собой вве¬
дение в греческую литературу.
245

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
он оказывается на территории Франции, то в первой же го¬
стинице встречает инвалида, который рассказывает ему
о битве при Фонтенуа под командованием маршала Саксон¬
ского. В Лионе он сразу же направляется к поэту Маттисону1,
бывшему наставником детей в семье одного банкира: «„Ах!
Вы говорите по-немецки; вы любите немецкую литературу;
немецкое прямодушие!^ С сими словами бросился он обни¬
мать меня. Но я еще более обрадовался его знакомству, не¬
жели он моему; в Германии не могло бы оно быть для меня
так приятно, как во Франции, где я не ищу искренности,
не ищу симпатического сердца—не ищу для того, что найти
не надеюсь»1 2. Покинув Маттисона, Карамзин отправляет¬
ся на представление «Деревенского колдуна». Дабы не раз¬
лучаться со своим немецким попутчиком и другом Гот¬
фридом Бекером, Карамзин отказывается от путешествия
по Провансу и следует прямиком в Париж. Заметим попутно,
что во время путешествия во Францию в 1777-1778 гг. драма¬
турга Дениса Фонвизина также сопровождал немец, купец
из Санкт-Петербурга3. Пребывая в столице с апреля по июнь
1790 г., Карамзин не вдается в подробное описание достопри¬
мечательностей и лишь мимоходом упоминает о революци¬
онной смуте. Зато он рисует картину нравов и, как всегда,
описывает встречи со знаменитыми людьми, которые смо¬
гут в дальнейшем создать ему в России репутацию видного
представителя европейского Просвещения. В Академии он
встречается с аббатом Бартелеми, чье «Путешествие юного
Анахарсиса» оказало на него столь сильное влияние, Петром-
Карлом Левеком4, автором одной из первых книг по исто¬
рии России, задавшим определенную традицию описания
1. Фридрих Маттисон (1761-1831) преподавал в филантропинуме (за¬
крытом воспитательно-учебном заведении) в Дессау, затем путе¬
шествовал по Европе в качестве наставника. Один из основных
представителей лирической предромантической поэзии.
2. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника// Карам¬
зин Н.М. Избранные сочинения: В 2т. М.; Л., 1964. Т. 1. С. 345-346.
3. Strycek A. La Russie des Lumieres. Denis Fonvizine. Paris: Librairie dcs
cinq continents, 1976. P. 357-358.
4. Пьер Шарль Левек (1737-1812) был приглашен Екатериной II в Сан к i -
Петербург, где получил кафедру изящной словесности. Он выучи i
русский язык и написал «Историю России» (1782-1783, 6 томоы.
Впоследствии занимал кафедру в Коллеж де Франс.
246

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
российской истории, с которой Карамзин-историк будет в бу¬
дущем внутренне полемизировать. Карамзин таким образом
оказывается в пространстве, которое он как русский человек
да к тому же еще испытавший сильное влияние немецкой
культуры определяет как европейское. Он сравнивает сло¬
варь Академии со словарем Аделунга1. Он делает вывод о том,
что «нигде нет теперь таких астрономов и химиков, как в Па¬
риже. Немецкий ученый снимает колпак, говоря о Лаланде
и Лавуазье»2. К тому же Лаланд «ведет переписку со всеми
знаменитыми астрономами Европы и с великим уважением
говорит о берлинце Боде»3. Что же касается Лавуазье, то он
был рад узнать о том, что попутчик Карамзина, Готфрид
Бекер, в Берлине учился у химика Клапрота4.
Германия Карамзина сильно маркирована идеальным
представлением о простоте швейцарских нравов. Она пред¬
ставляет собой воображаемое пространство, где встречают¬
ся «Вертер», проповеди Лафатера, стихотворения Галлера
и проза Руссо. Но в этом сентиментальном пространстве, от¬
крытом ему, вне всяких сомнений, стараниями Я. М. Р. Ленца,
эмблематически центральное место занимает Пруссия—Кё¬
нигсберг и в особенности Берлин—города, которые для него
являются одновременно исходной точкой и эмблемой Гер¬
мании как таковой. Пересекая границу Германии, Карам¬
зин тем не менее не покидает немецкое пространство, даже
когда завязывает тесные отношения на французской сто¬
роне. Встречаясь по дороге с многочисленными немцами,
путешествуя в компании немца, он боится разочарования
при встрече с французской культурой. Паломничество в Эр-
менонвиль станет одним из знаменательных моментов его
пребывания в Париже. Вместе с тем различные фильтры,
русский и немецкий, предопределившие его восприятие
Франции, обуславливают релятивизацию националь¬
ных границ в его сознании. Карамзин уделяет внимание
г Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 422.
2- Там же. С. 423.
3- Там же. С. 424. Иоганн Элерт Боде (1747-1826) — астроном, директор
Берлинской обсерватории.
4- Мартин Генрих Клапрот (1743-1817) — специалист в области орга¬
нической химии, немец по происхождению.
247

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
проявлениям французского духа Просвещения только в том
случае, если они имеют продолжение или как-либо связаны
с другими пространствами, особенно с Германией. Взгляд
русского путешественника— ибо он русский— стихийно
вызывает к жизни разного рода переплетения, сближения,
отголоски; в европейском пространстве эпохи Просвещения
Берлин и Женева накладываются на Париж, не говоря уже
о дальнейшем продолжении этого путешествия в Англии.
В отличие от универсализма Академий, эта новая форма
универсализма не предполагает более, как в эпоху Лейбни¬
ца, однородного пространства, но, напротив, укореняется
в национальной специфике.
Русские, приобщающие Францию к немецкой
философии
Трехсторонние конфигурации в сфере культуры не являются
исключительно моментами интеллектуальной жизни XVIII
и начала XIX века. Они играют, например, решающую роль
в герменевтическом посредничестве, которое позволяет нам
иначе взглянуть на период немецкого идеализма. Особенно
интересно отметить тот факт, что многие из тех, кто в 1920-
1930-х гг. разъяснял французским студентам смысл немецкой
философии, были выходцами из России и, прежде чем до¬
браться до Франции, уже имели опыт освоения немецкого
пространства. Центральной фигурой в этом отношении яв¬
ляется Александр Койре1, родившийся в Таганроге в купече¬
ской семье русских евреев1 2. Он учился в гимназиях Тифлиса
и Ростова и был еще лицеистом, когда произошла револю¬
ция 1905 г. Заключенный в тюрьму за свою политическую
1. О Койре см.: Jorland G. La science dans la philosophic. Les recherches ёрые
mologiques d Alexandre Koyre. Paris: Gallimard, 1981 \RedondiP. Alexandre
Koyre. De la mystique a la science. Cours, conferences et documents, 192*2—
1962. Paris: Editions de PEHESS, 1986; Alexandre Koyre. L’awentura intel-
letuale/G. Vinti (ed.). Naples: Edizioni Scientifiche Italiane, 1994.
2. Интерес Койре к вопросам, затрагивающим проблему антиссми
тизма, проявился, в частности, в том, что в начале века он перевей
«Записки Шварцкоппена (правда о деле Дрейфуса)», предисловие
к которым написал Леви-Брюль.
248

i ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
•ятельность, он использует свободное время для чтения
1огических исследований» Гуссерля, незадолго до того
губликованных. Позднее он отправился учиться сначала
Гёттинген (1909-1912), где слушал лекции самого Гуссерля,
а^также Адольфа Рейнаха1 и математика Гильберта2, а затем
в Париж (1912-1914). В этот период у него была возможность
Прослушать курс лекций Бергсона. Будучи в Гёттингене3, он
познакомился также с Максом Шелером. В это время его за¬
нимал вопрос поиска доказательств существования Бога4. За¬
писавшись добровольцем во французскую армию в момент
объявления войны, в 1916 г. Койре был отправлен в Россию,
участвовал в Февральской революции, присоединился к со-
циалистам-революционерам, противостоявшим большеви¬
кам, и вынужден был окончательно покинуть страну в 1919 г.
В начале 1920-х гг. он уже ведет семинары в Практической
1. Reinach A. Samtliche Werke: 2 vol. Munich: Philosophia Verlag, 1989.
И Александр Койре, и Эдит Штейн говорят о влиянии на них Рей¬
наха. Особое впечатление на Койре произвела лекция «Философия
Платона и эпистемологические проблемы настоящего», прочитан¬
ная в летнем семестре 1910 г. В этой лекции речь шла, в частности,
об апории Зенона, который привлечет в дальнейшем внимание
Койре. В апреле 1911 г. Койре и Рейнах совершили путешествие
во Флоренцию.
2. В архивах Центра Койре хранятся записи лекций Гуссерля о логике
как теории познания (1910-1911), лекций Адольфа Рейнаха о фило¬
софии Платона (1910), лекций Гильберта об основных принципах
и вопросах математики (1910-1911).
3- Фотографию февраля 1912 г., на которой Койре запечатлен рядом
с Рейнахом, Гансом Липпсом и Максом Шелером, см. в сборнике:
Edmund Husserl und die phanomenologische Bewegung/Hans-Rainer
Sepp (Hg.). Freiburg; Miinchen: Verlag Karl Alber, 1988.
4- Интерес к возможности поиска доказательств существования Бога
проявился и в работе Койре, посвященной св. Ансельму («Представ¬
ление о Боге в философии святого Ансельма», 1923), над которой он
начал работать до войны под руководством Франсуа Пикаве. Плато¬
низм Койре дает себя знать, в частности, в следующем рассуждении:
«Достаточно было бы переложить идеи Плотина на современный
язык или наоборот, дабы увидеть глубинное его влияние не толь¬
ко на немецких идеалистов (вещь очевидная у Гегеля, Шеллинга
и Фихте), но и на самые „современные”, самые „научные” системы,
такие как Марбургская школа, глава которой, Герман Коэн, характе¬
ризует Универсальный Разум в терминах, которые представляются
заимствованными у св. Георгия или св. Максима» (КоугёА. Ь^ёе de
Dieu dans la philosophic de saint Anselme. Paris: Leroux, 1923. P. 60).
249

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
школе высших исследований в Париже. В1927 г. Койре защи
щает во Франции диссертацию на тему «Философия и наци¬
ональная проблема в России в начале XIX века». В этой рабо¬
те, носившей сугубо исторический характер, Койре пытался
доказать, до какой степени русские славянофилы в своем
стремлении соединить веру и знание, чувство и разум были
подлинными наследниками немецкой романтической фи¬
лософии1. Под романтической философией Койре понима л
прежде всего философию природы Шеллинга:
Мы указали причины, которые, по нашему мнению, объяс¬
няют увлеченность московской молодежи романтической
метафизикой, доктринами Шеллинга, Окена, Шлегеля и т. д.
Этому способствовала прежде всего легкость, с которой эти
доктрины могли быть подвергнуты вульгаризации и по
зволяли проявлять философский дилетантизм. С другой
стороны, нужно упомянуть и важнейшую роль, отводимую
этими учениями искусству <...>. Наконец, философский
и эстетический романтизм наделил понятие нация (народ)
метафизической значимостью и имел тем самым все осно¬
вания возлагать надежду на создание национального искус¬
ства, национальной литературы и философии2.
К тому же Койре трактовал романтическую философию
как дальний отголосок неоплатонической мистики Ренессан¬
са. Очевидно, что философские понятия, которые определили
научный путь Койре еще в юности, были тесно связаны с его
пониманием немецкой философии в 1800-е гг. Тезис о рели¬
гиозном восприятии мира и мистике Платона как истоках
романтической философии явным образом имел русские кор¬
ни. Александр Койре продолжал тем временем жить за грани¬
цей, имел свой круг русских друзей, к которому принадлежал
и Роман Якобсон, и этот русский контекст его научной дея¬
тельности сказался и тогда, когда в 1931 г. он основал журнал
«Recherches philosophiques» («Философические искания»).
1. См.: La philosophic et le probleme national en Russie au debut du
XIXe siecle. Bibliotheque de PInstitut frangais de Leningrad. T. X. 19-9-
Переизд.: Paris: Gallimard, 1976. См. также: fitudes sur l’histoire dr la
pensee philosophique en Russie. Paris: Vrin, i960.
2. La philosophic et le probleme national. P. 201.
250

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Вероятно, именно русская выучка заставила Койре по¬
началу заинтересоваться философской мыслью Гуссерля.
Для него феноменология была, очевидно, способом воспри¬
ятия сущностей. Теория эта делала возможным описывать
мыслительные акты как части структур, имеющих свою
длительность. Среди разных научных традиций метод этот
уделял особое внимание не эмпиризму, а идеям и интел¬
лектуальным конструкциям. В его работах о концепте бес¬
конечного в науке XVII века, в попытках обнаружить рели¬
гиозные и философские предпосылки великих открытий
Кеплера и Ньютона речь шла как раз об интуиции. Койре
хотел посредством интуиции постичь самую суть умствен¬
ного горизонта того или иного автора, при этом должен был
учитываться и тот факт, что горизонт этот мог формиро¬
ваться как из совершенно далеких во временном отношении
источников, так и из источников современных. Еще одним
ключевым элементом в интеллектуальном становлении
Койре была философия Бергсона, нашедшая положитель¬
ный отклик в России в начале 1900-х гг.1, в которой особое
внимание уделялось восприятию длительности. В докладе,
произнесенном Койре в Гёттингене в 1911 г. в присутствии
Гуссерля, — который, скорее всего, до того о Койре еще ни¬
чего не знал, — он развил тезис Бергсона о времени как пси¬
хическом феномене. В своих философских исследованиях
Койре и далее будет систематически разрабатывать проб¬
лему выражения темпоральности и бесконечности.
Свой первый курс лекций в Практической школе высших
исследований Койре посвятил Якобу Бёме. Именно о нем он
будет писать и свою вторую (докторскую) диссертацию. Он
считал его представителем платоновской мистики, привер¬
женцами которой были также Вейгель, Швенкфельд и Па-
рацельс. Год спустя (1923-1924) Койре начинает занимать¬
ся философией начала 1800-х гг., стремясь представить ее
как следствие мистической традиции. В центре его внимания
оказывается фигура Этингера как посредника2. В1924-1925 гг.
Nethercott К Une rencontre philosophique, Bergson en Russie (1907-1917).
Paris: L’Harmattan, 1995.
2* Фридрих Кристоф Этингер (1702-1782), богослов, последователь
Якоба Бёме, сближает откровение Священного Писания и природу.
Представитель вюртембергского пиетизма.
251

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Койре прочитал курс лекций по Шеллингу и Шлейермахеру
Следующий его семинар был посвящен Фихте. В 1926-1927
и 1932-1933 гг. Койре читает курс о Гегеле, делая особый акцент
на понятии нечистой совести. В Гегеле Койре в определенном
смысле увидел нового Бёме — философа, стремящегося при¬
мирить богословие с исторической диалектикой и терпящею
поражение в поиске бесконечного становления. В вину Койре
вменяет Гегелю отход от религиозной мысли1.
Таким образом, ключевая интерпретация немецкой фило¬
софии начала 1800-х гг. была предложена русским ученым,
учеником Гуссерля, который в силу своего индивидуального
творческого пути делал упор исключительно на богослов¬
скую и экзистенциальную проблематику.
Мы не можем представить здесь всю значимость вклада
Александра Койре в историю французской мысли, рассказав
о той роли, которую он сыграл в создании французской шко¬
лы истории наук. Отметим все же, что Койре понимал исто¬
рию естественных наук в философском, почти богословском
ключе — как выявление метафизических предпосылок лю¬
бого открытия, считая, что эмпиризму в этих предпосылках
места нет. Наука является не чем иным, как практическим
продолжением первоначального созерцания сущностей.
В этом вопросе так называемая французская школа истории
наук многим обязана немецкой философии, пропущенной
сквозь призму русской интерпретации.
Среди слушателей цикла лекций Койре о Гегеле был
еще один философ русского происхождения, Александр Ко-
жев, который год спустя занял место Койре в Практической
школе высших исследований в Париже1 2. В период между 1933
и 1939 гг. Александр Кожев каждую неделю по понедельникам
проводил в 17.30 свой знаменитый семинар «Феноменология
духа». Наряду с Батаем, Роже Кайуа, Кено здесь можно было
встретить будущего переводчика «Феноменологии» Жана
Ипполита, Лакана, Мерло-Понти и многих других. Семинар
1. Заметим, что в это время философия наук Гегеля подверглась
резкой критике в книге «О разъяснении в науках» (1921) русско! о
по происхождению философа Эмиля Мейерсона, также обучавши
гося в Германии.
2. О Кожеве см.: Auffret D. Alexandre Kojeve. La philosophic, l’Etat, la П*»
de l’histoire. Paris: Grasset, 1990.
252

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
этот, по общему признанию, стал главным философским со¬
бытием во Франции 1930-х гг.1 Мягкий славянский акцент
Кожева в сочетании с блестящей французской риторикой,
кажется, воздействовал на публику гипнотически, а поиски
импульсов, заданных семинаром Кожева, в романах Кено
или же высказываниях Жоржа Батая давно уже стали клас¬
сикой. Кожева заботил прежде всего вопрос, как применить
к сиюминутному настоящему фигуры гегелевской мысли, за¬
дачей которых была интерпретация хода истории в 1800-е гг.
И, с другой стороны, как использовать политическое напря¬
жение 1930-х гг. как ключ к пониманию интерпретаторской
работы Гегеля. С особым постоянством Кожев развивает две
темы: диалектику хозяина и раба и мотив конца истории.
В диалектике хозяина и раба он усматривает мотив присвое¬
ния средств производства как признак эмансипации. Конец
истории, который, по версии Гегеля, приходится на конец
Первой империи, для Кожева есть лишь временный конец,
предвещающий еще один конец истории, где еще один Гегель
начнет осмыслять в духе марксистского понимания труда
заново сконструированную фигуру еще одного Наполеона.
К тому же мотив тирании в истории стал предметом д лител ь-
ной переписки Кожева с Лео Штраусом2, философом еврей¬
ско-немецкого происхождения, эмигрировавшим в Америку.
Каким бы глубоким ни был пересмотр Кожевым понима¬
ния Гегеля во Франции, его семинар — и это следует при¬
знать — занимался исследованием концепта темпораль-
ности, в полном согласии с йенской логикой, изучением
I. Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб.: Наука, 2003. В кратком
резюме лекций 1933—1934 гг. Кожев писал: «Мои лекции были за¬
думаны как продолжение курса господина Койре, посвященного
религиозной философии Гегеля. Господин Койре анализировал
тексты, предшествовавшие „Феноменологии духа“. Я посвятил свои
лекции „Феноменологии11, следуя интерпретационному методу гос¬
подина Койре и основываясь на центральных идеях его курса. <.. .>.
„Феноменология14 оказалась философской антропологией. Точнее,
полным и системным описанием,феноменологическим в современном
(гуссерлевском) понимании слова, различных экзистенциальных
моделей поведения человека, созданным для онтологического ис¬
следования бытия как такового и завершающим его Логику».
2- Strauss L. De la tyrannie, suivi de Correspondance avec Alexandre Kojeve
(1932-1965). Paris: Gallimard, 1997.
253

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
которой Александр Койре занимался незадолго до того. Па-
раллельно гегелевскому семинару Кожев постоянно читал
курс современной русской религиозной философии. В Гей¬
дельберге он защитил диссертацию, посвященную русскому
религиозному философу Вл. Соловьеву1, прежде чем окон¬
чательно перебраться в Париж.
Кожевников (настоящее имя Александра Кожева) родил¬
ся в Москве в 1902 г.; потеряв отца во время Русско-японской
войны, он рос на Арбате в доме своего отчима, который бы. i
преуспевающим ювелиром. Он был еще лицеистом, инте¬
ресовавшимся религиями Дальнего Востока, когда грянул а
революция. Существует легенда, что он торговал на черном
рынке и в 1918 г. едва избежал расстрела. В тюремном заклю¬
чении, которого ему избежать не удалось, Кожевников, как oi 1
сам объяснял позднее, пришел к принятию одной из форм
коммунизма. Поскольку ситуация в России становилась
мало контролируемой, школу он оканчивал в 1919 г. в При¬
балтике (Либаве) и решил окончательно покинуть Россию,
когда понял, что больше не сможет продолжать там обуче¬
ние. В декабре 1919 г. (по другой версии, в январе 1920 г.) он
бежит в Польшу в сопровождении друга, русского немца
Георга Витта. В Польше его арестовали, его еще настигла
эпидемия тифа, и в Берлин он добрался только к середине
1920 г. После Берлина местом его пребывания стала Италия,
прежде чем он решил обосноваться в Гейдельберге, чтобы
продолжить учебу.
Во время учебы Кожев сочетал изучение философии с увл е
чением буддизмом и русской литературой. Он слушал лек
ции Ясперса и почти не интересовался Гуссерлем. В конце
1922 г. он переехал в Берлин, где вел достаточно разгульную
жизнь, охотно вращаясь в кругу русской эмиграции. В 1924—
1925 гг. он снова вернулся в Гейдельберг, чтобы закончить
учебу. Еще в Германии Кожев познакомился с Александром
I. Кожев воспринимает философскую мысль Соловьева как попытку
воссоединения на основе философии Шеллинга и немецкой фи. ю-
софии пантеистической и дуалистской концепции Бога. С само! <>
начала в его изучении и восприятии Германии просматривается
своего рода попытка разобраться в собственных культурных ис¬
токах, в которых немецкая мистика занимает центральное мес; я.
KojevnikoffA. La metaphysique religieuse de VI. Soloviev // Revue d’histoi t c
et de philosophic religieuse. 1934. № 14/6. P. 534-544; 1935. № 1-2. P. 110-152-
254

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Койре, сводная сестра которого стала его женой. В Париж он
прибыл в конце 1926 г. В Сорбонне он погрузился в изучение
восточных языков, а также физики, поддерживал отноше¬
ния с кругом русских эмигрантов, сформировавшимся во¬
круг Н. Бердяева. Он написал новый труд о детерминизме
в классической и современной физике, но работа эта не была
засчитана ему как докторская и не давала права руководства
диссертациями. Как и Койре, Кожев видел в русской рели¬
гиозной философии отголоски немецкой мистики, полу¬
чившей развитие в период, ознаменованный именами Бёме
и Бруно фон Шеллинга. Как и Койре, он искал объяснение
того, как размышления о бесконечном могли соединиться
с историческим самосознанием русской философии, усво¬
ившей немецкий урок. Решение вопроса личной свободы
вызрело в конфликте атеиста Кожева с русским богослови¬
ем. Следовало бы указать еще и на другие русские ключи
к истолкованию им немецкой философии, в особенности
на «Бесов» Достоевского, где подымается тема конца истории.
В сложном посредничестве между немецкой философией
и ее восприятием во Франции Кожев выполнил приблизи¬
тельно ту же функцию, что и Койре. Французы в 1930-е гг.
столкнулись с гегелевской интерпретацией европейской
истории начала 1800-х гг., разработанной преимуществен¬
но сквозь призму русской философии начала века. В судь¬
бе Кожева это тройственное соотношение воплотилось
еще и на другом уровне, когда он начал активную переписку
со своим дядей, поселившимся в Германии русским худож¬
ником Кандинским1. Получив художественное образование
в Берлине и Мюнхене, где он участвовал в группе «Синий
всадник», Кандинский после революции недолгое время
прослужил чиновником в сфере культуры, а затем приехал
в Веймар и присоединился к движению «Баухаус». Находясь
во Франции, Кожев следит за художественным развитием
Кандинского и выражает свое мнение в переписке, кото¬
рая является подлинным вкладом в историю искусства.
Посредничество Койре и Александра Кожева между не¬
мецкой и французской культурой может быть дополнено
*• Kojeve A. Les peintures concretes (objectives) de Kandinsky // Cahiers du
Musee national d’art moderne. 1992. P. 177-193. Переписка Кандинского
с Кожевым опубликована в номере I журнала (с. 143-175).
255

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
еще одним примером. Речь пойдет о русском философе ев¬
рейского происхождения Жорже Гурвиче (Георгии Давидо¬
виче Гурвиче), который родился в Петербурге в 1894 г. Он
также учился в Германии, прежде чем приехать в 1920-е п.
во Францию. В своей автобиографии он вспоминает о пре
бывании в Германии:
Два первых года учебы, когда я пытался получить высшее
образование (1912—1914), зимой в России, а летом в Германии,
были отданы юридическому образованию и чтению трудов
основных создателей политических доктрин. Эти годы были
наполнены размышлениями о различных направлениях
неокантианской философии: Коэн, Наторп, Кассирер, Рик
керт, Виндельбанд, Фолькельт, Ренувье, Амелин... В конце
концов это вызвало во мне сильное отторжение от неокан¬
тианства в любой его версии, сопротивление его скрытому
платоновскому идеализму, его довольно примитивному ан
типсихологизму. Поскольку ни дискуссия Тарда и Дюркгей-
ма, ни социологический формализм Зиммеля меня не удов¬
летворили, я обратился к Вильгельму Вундту. Чтобы лучше
понять его психологию народов, он посоветовал мне изучать
экспериментальную психологию в его лаборатории. Поль¬
за от этих занятий — довольно непродолжительных, надо
сказать, — заключалась в том, что они экспериментальным
образом доказали мне невозможность прямого «психо-физи¬
ологического параллелизма» и показали отсутствие соответ¬
ствия между временем прожитым, временем осмысленным
и тем более временем просчитанным, временем квантита¬
тивным и временем пространственным: все эти различные
виды времени должно различать1.
Наиболее ярким его воспоминанием были, без сомнения,
лекции Эмиля Ласка2, которые Гурвич слушал в Гейдель¬
берге в течение нескольких месяцев перед войной. Помимо
1. Gurvitch G. Mon itineraire intellectuel ou l’exclu de la horde I I L’homme et 1 a
societe, 1966. Статья опубликована также в книге: DuvignaudJ. Gurvitch-
Paris: Seghers, 1969. P. 81.
2. Эмиль Ласк (1875-1915) — неокантианец, сторонник теории Макса
Вебера. В1902 г. защитил диссертацию «Идеализм Фихте и история»
В 1913 г. стал профессором в Гейдельберге, через два года погиб
на войне.
256

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Фихте, на этих занятиях он открыл для себя также социо¬
логию Макса Вебера. Гурвич продолжал обучение в России
с 1915 по 1920 г., затем был зачислен в качестве ассистента
в Петроградский университет, но проработал там всего
несколько месяцев, эмигрировав затем в Чехословакию,
где преподавал на только что открывшемся тогда в Праге
Русском юридическом факультете, а затем, в 1925 г., пере¬
брался в Париж.
Во время Второй мировой войны Гурвич преподавал в Но¬
вой школе социальных исследований (New School for Social
Research) в Нью-Йорке, где общался с корреспондентом Ко-
жева Лео Штраусом. С 1948 г. и до самой смерти он занимал
кафедру социологии в Сорбонне. Из России в 1920 г. он уезжал
с уже созревшим замыслом книги о Фихте, которую написал
и издал на немецком языке в Праге. Гурвич изучал рукопи¬
си Фихте, особенно последнего периода его жизни; в нем он
увидел проявление абсолютной формы реализма, превос¬
ходящей то, что могла ему дать феноменология. Вероятно,
именно благодаря своему преклонению перед Фихте Гурвич
заслужил симпатию Ксавье Леона (1868-1935), который стал
печатать его в «Revue de la metaphysique et de morale». В 1928
и 1929 гг. он смог опубликовать в журнале статьи о послед¬
них достижениях немецкой философии, которые состави¬
ли основу его книги «Современные тенденции немецкой
философии»1. Книгу открывало пространное вступление Ле¬
она Бруншвига2. Далее следовали главы Гурвича об Эдмунде
Гуссерле, Максе Шеллере, Эмиле Ласке, Николае Гартмане
и Мартине Хайдеггере. В отличие от Койре и Кожева, для ко¬
торых важно было прежде всего, чтобы научные впечатле¬
ния, полученные ими в Германии, получали и дальнейшее
развитие, Гурвич удовлетворялся тем, что просто снабжал
читателя информацией. Перечень публикаций указанных
авторов в книге был тщательно выверен. Гурвич с большим
удовольствием разъяснял используемые концепты, в част¬
ности понятие «феноменология». В его изложении речь шла
об описании потока пережитого, оправдать которое способна
ь Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophic allemande. E. Husserl,
M. Scheler, E. Lask, N. Hartmann, M. Heidegger. Paris: Vrin, 1904.
2- Леон Бруншвиг (1869-1944) —член Лиги прав человека, автор фило¬
софской теории, основанной на учении Спинозы и Канта.
257

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
только интуиция. Он выступал против довольно распро-
страненного представления о том, что сущности Гуссерля
имеют нечто общее с идеями Платона, но вместе с тем упре-
кал Гуссерля в недостаточно полном анализе проблемы ир¬
рациональности. Наряду с Гуссерлем Макс Шелер, с которым
Гурвич, как и Койре, имел возможность встречаться в Герма¬
нии, был одной из наиболее ярких фигур феноменологии.
Гурвичу особенно нравилась этическая и религиозная со¬
ставляющая его философии. И все же он упрекал Шелера
в незнании глубинных итогов философии Фихте, которой,
по его мнению, удалось возобладать над кантовским форма¬
лизмом. Сноска в конце главы о Шелере1 отсылалачитателя
к одной из русских философских школ, эволюция которой
шла параллельно с развитием феноменологии в Германии.
По мнению Гурвича, Николай Лосский и Семен Франк в ряде
работ, переведенных на немецкий язык, предвосхитили
воссоединение интуиции и систематической конструкции,
как его понимал Гартман. Дабы лучше проинформировать
читателя, Гурвич ссылался на свою статью о русской фило¬
софии первой четверти XX века (по всей вероятности, одну
из первых своих публикаций на французском языке1 2), а так¬
же на французские переводы Лосского3. Последний философ,
которого Гурвич упоминал в своей «галерее», был Мартин
Хайдеггер. Гурвич понял онтологию Хайдеггера как под¬
спудную полемику с «жизненным порывом» Бергсона, фило¬
софия которого обрела живейший отклик в России в начале
XX века. Адекватное решение проблема иррациональности
1. Ср.: «Отметим, что русский интуитивизм — движение, совпадаю¬
щее по времени с немецкой феноменологией и привлекшее в своп
ряды философов высшей пробы, таких, например, как Николай
Лосский и Семен Франк, — с самого начала XX века пошел по син¬
тетическому пути слияния интуиции и системы <...>. Мы сожалеем
о том, что не можем рассмотреть многочисленные крайне значимы^’
переклички между философскими идеями в Германии и в России,
потому что вынуждены ограничить наше выступление исключи¬
тельно анализом немецкой философии» (Gurvitch G. Les tendances
actuelles de la philosophic allemande. P. 152).
2. Monde slave. 1926. Aoiit.
3. В своей автобиографии он настаивает на том магическом влиянии,
которое оказывал на него какое-то время интуитивизм Лоссксн о
и Франка, стоявших на позициях, близких к славянофильству.
258

ГЛАВА VIII. ТРОЙСТВЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
получила, по мнению Гурвича, именно в философии Хай¬
деггера. Тем не менее тезис об одиночестве человеческого
существования напоминал Гурвичу его собственный ана¬
лиз поздней философии Фихте. По его мнению, для фило¬
софии 1920-х гг. Хайдеггер стал воплощением характерного
синтеза феноменологии и возвращения к посткантовскому
идеализму. А его сопротивление философии Гегеля было
не чем иным, как попыткой вернуться к традиции Фихте
и Шеллинга.
Бесспорно, мы не можем описать здесь переход от раз¬
мышлений Гурвича о главенствующей роли практической
философии, которую, по его мнению, воплощает собой фено¬
менология Шел ера и Хайдеггера, к его последующим много¬
численным работам по социологии. Но очевидно, что инте¬
рес к социальной стороне философии просматривается уже
в первых его эссе. Нам хотелось бы также подчеркнуть здесь
тот факт, что русская религиозная философия в том виде,
в каком она подспудно проявляет себя у Койре и Кожева,
определяет также и подход Гурвича к современной немецкой
философии и—ретроспективно—к философии немецкого
идеализма. То, что французская рецепция немецкой фило¬
софии была осложнена подобным интерпретативным на¬
пластованием, есть еще одна, дополнительная особенность
рассматриваемых нами случаев. В то время как Койре и Ко-
жев в своих размышлениях о немецкой философии начала
XIX века отвели второстепенное место тому переходному эта¬
пу, каким была феноменология (Гуссерль для Койре, Шелер
для Кожева), Жорж Гурвич в начале своей научной карьеры
во Франции стал историком этого важного посредничества
в истории тройственного трансфера.
Национальная литература и история культуры созда¬
ют впечатление устойчивой непрерывности, которую ино¬
гда можно увидеть и в истории двусторонних отношений,
но уж точно не трехсторонних. Возможно, подобного рода
дискретность носит герменевтический характер и играет
роль антидота, предостерегая против одномерных упро¬
щений. При этом стоит напомнить, что различные трех¬
сторонние конфигурации также могут сменять друг дру¬
га. В исследованиях, касающихся как трехстороннего, так
259

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и двустороннего трансфера, на первое место выходит прежде
всего процесс культурного обмена, а не собственно подведе¬
ние его итогов, в котором три стороны отдают и получают.
Именно по этой причине приходится прибегать к разным
дисциплинам: если влияние философской мысли или ли¬
тературных форм может быть осмыслено в свете филосо¬
фии или истории литературы, то о посредниках говорить
без историко-культурного анализа и даже социальной исто¬
рии нельзя. В этом контексте особого внимания заслужива¬
ет одно явление, а именно сеШь (reseau), которая позволяет
определить по обе стороны культурной границы то, что мы
могли бы назвать коллективным субъектом или вектором
информационного обмена, наделенным множественностью
функций.

Глава IX
Франко-немецкие
' отношения в XVIII веке
и их динамика
апреля 1752 г. берлинский гравировщик Георг
Фридрих Шмидт (1712-1775) пишет письмо своему
другу, немецкому гравировщику Иоганну Георгу
Вилле, живущему в Париже, с которым он познакомился
в годы своего обучения во Франции. Это было рекоменда¬
тельное письмо, которое должны были передать два худож¬
ника, отправлявшиеся во Францию, чтобы там завершить
свое образование. К письму Шмидт приложил томик стихов
немецкого поэта Фридриха фон Хагедорна, послав вместе
с ним и свое пожелание:
Сделайте мне удовольствие и пришлите, пожалуйста, чет¬
верть унции семян сельдерея, столько же римского салата,
но лучшего качества, какое только у вас есть; у меня есть сад,
где я хотел бы провести эксперимент, чтобы понять, могу ли
я выращивать их так же, как во Франции; я думаю, что это
можно послать письмом, но если вдруг пакет станет слишком
объемным, то в настоящий момент я могу удовольствоваться
семенами сельдерея, а другие вы попросите переслать наших
кавалеров, когда они будут писать в Берлин1.
Обмен семян салата на томик стихов Хагедорна, происхо¬
дящий на французском языке между двумя немцами, не толь¬
ко отражает отношения между отдельными индивидами.
*• Цит. по: Hans-Georg Wille. Briefwechsel/E. D6culot, M. Espagne,
M. Werner (Hg.). Tubingen: Niemeyer, 1998.
26l

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Несколько лет спустя один из тех, кому было вручено это
письмо, — а это был художник Фредерик Реклам (1734-1774) --
будет послан, и вновь с рекомендательным письмом, к Вин-
кельману в Рим. Все эти истории перемещений демонстри¬
руют, как в целом функционировал круг корреспондентов
Вилле: обращение идей и отдельных культурных ценностей
(материальных объектов) совершалось внутри группы, состо¬
явшей преимущественно из немцев, которые были рассеяны
по всей Европе, но центром ее все же оставался Париж. Болес
четырехсот писем, сохранившихся за период с конца 1740-х гг.
и до начала Революции, авторы которых проживали во все х
европейских городах, где хоть как-то присутствовала немец¬
кая культура, позволяют изучить на конкретных примерах,
чем является понятие коммуникативная сеть в культурном
трансфере.
Вообще говоря, слово сеть (reseau) опошлено и обесславле¬
но в наши дни до такой степени, что порой им обозначается
рассеявшаяся на определенной территории организация,
какой бы ни была сфера ее деятельности. Преобразованное
неким стратегом коммуникации в понятие, оно позволяет
продемонстрировать (как это видно на примере Вилле) усло¬
вия появления тех или иных социальных (общественных)
«созвездий». Понятие сеть позволяет, с одной стороны, по¬
стичь суть культурных обменов с их интерсубъективностью
и интерактивностью. Не отдельные индивидуумы, но целые
группы совершают обмен. С другой стороны, коммуникатив¬
ная сеть не предстает как нечто однородное, но, напротив,
заключает в себе целую градацию значений, постоянно по¬
рождающих новые смыслы. Наконец, поскольку сеть явля¬
ется своего рода коллективной кросс-культурной личностью,
то можно задаться вопросом: какова система репрезентации
этой личности? Понятие сеть отсылает к понятию система,
увязывая тем самым воедино социологию культуры и си¬
стемность философского мышления.
262

ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ В XVIII В£КЕ И ИХ ДИН АМИК А
Как создавалась коммуникативная сеть вокруг
Иоганна Георга Вилле
Сеть формируется вокруг центрального персонажа, при том
что сам он легко может быть забыт в истории литературы
и философии, что, однако, не умаляет его центральной
роли в обмене информацией. Именно таков случай Иоган¬
на Георга Вилле, гравировщика, уроженца земли Гисен, ко¬
торый в 1736 г. прибыл в Париж, где и обосновался, женив¬
шись на француженке, оставаясь до конца Старого режима
своего рода представителем немецкой культуры во Фран¬
ции. Вилле имел обыкновение вести дневник1, начатый им
еще в 1750-е гг. Будучи несколько раз прерван, дневник до¬
ходит до революционной эпохи, свидетельствуя среди про¬
чего о той огромной переписке, которую Вилле вел, в част¬
ности, с Германией.
В списке корреспондентов Вилле можно выделить три
типа персонажей. С одной стороны, это художники, преиму¬
щественно граверы, которые пишут, так сказать, деловые
письма и обсуждают в них технические вопросы, получен¬
ные заказы, положение дел в Академии, выполняемые ра¬
боты. Некоторые граверы принадлежат к поколению Вилле,
другие более молодые, причем часть из них — его ученики.
Другая категория корреспондентов — литераторы. Раз¬
мышления об искусстве составляют также и важную часть
литературы, и потому наряду с Винкельманом Вилле охотно
переписывается с Соломоном Гесснером. Среди литерато¬
ров встречаются также издатели журналов, как, например,
Фридрих Николаи, чья «Всеобщая немецкая библиотека»
(«Allgemeine deutsche Bibliothek») была одним из основных
оплотов просветительской мысли, или же Христиан Феликс
Вейсе, издатель альманаха «Библиотека изящных наук и сво¬
бодных искусств» («Bibliothek der schonen Wissenschaften und
der freyen Ktinste»). Встречаются еще и переводчики. Благо¬
даря им Вилле получает очень точную информацию о со¬
стоянии немецкой литературы.
Дневник Вилле был издан в середине XIX века: Memoire et Journal
de J. G. Wille/G. Duplesis (ed.). 2 vol. Paris: Renouard, 1857.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Последнюю категорию составляют коллекционеры, ино¬
гда представители высокой аристократии, но еще чаще бо¬
гатые купцы из Саксонии и Швейцарии, чьи заказы Вилле
выполняет. Коммерческая сторона этой переписки стара¬
тельно ретушируется изъявлениями дружбы и размышле¬
ниями о стиле того или иного художника.
В окружении Вилле мы встречаем знаменитых людей,
письма которых долгое время были рассеяны по миру,
пока не попали в различные архивы. Однако чаще всего —-
и в этом как раз состоит основной интерес сети коммуника¬
ции как предмета культурной и кросс-культурной истории —-
речь идет об анонимных корреспондентах, след которых
с трудом найдется в самых полных биографических справоч¬
никах. Сеть становится способом выражения множествен¬
ности, которую динамизм обмена информацией превраща¬
ет в коллективную личность. Богатый лейпцигский купец
Готфрид Винклер, коллекция живописи которого во многом
содействовала приобщению его современников к искусству,
выходит из тени, превращаясь из обычного торговца (по¬
купателя) в того, кто в длинном письме от 10 февраля 1764 г.
изъясняет свои предпочтения в вопросах искусства. Лейп¬
цигский коллекционер Томас Рихтер1 делает то же самое
в декабре 1766 г. В мае 1759 г. страсбургский банкир и худож¬
ник-любитель Эберте пытается использовать образность
и риторику сентиментальной литературы в пространном
описании путешествия, которое он совершил по Германии,
переезжая из Гамбурга в Берн. Адриан Цинг, швейцарский
пейзажист, поселившийся в Берне, описывает в деталях
своему учителю Вилле то впечатление, которое произвела
на тогда еще молодого и неизвестного художника, прибыв¬
шего прямо из Парижа, Академия изящных искусств в Дрез¬
дене1 2. Другой ученик Вилле, Якоб Матиас Шмуцер (1733-1811),
ставший позже директором Венской академии, в своих мно¬
гочисленных письмах, написанных в 1767-1778 гг., давал не¬
явно понять, какие настроения преобладалиу художников,
1. См., в частности, примечания Сюзанны Хайланд к описанию ху¬
дожественного собрания Рихтера (Das Bosehaus am Thomaskirchhof.
Eine Leipziger Kulturgeschichte. Leipzig: Peters, 1989. S. 139—174).
2. Письмо от И августа 1766 г.
264

ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ В XVIII ВЕКЕ И ИХ ДИН АМИКА
проживавших в австрийской столице, и каковы были их от¬
ношения с монархией. Фрагменты пережитого, которые сами
по себе могли бы иметь разве что анекдотическое значение,
Приобретают совершенно иной статус, будучи описаны тем,
кто сыграл столь значительную роль в истории. И тем самым
становятся «историями», обладающими своей индивидуаль¬
ностью, неким живым целым.
Сеть есть пример целого, отличного от суммы составля¬
ющих его единиц и живущего своей собственной жизнью.
Действующий филолог или археолог воспринимает ее как со¬
подчинение, носящее в пефвую очередь пространственный
характер, но на самом деле она никогда не перестает изме¬
няться во времени и жить жизнью органического существа.
Вхождение в нее новых участников может происходить раз¬
личным образом. Многие друзья Вилле—поскольку принад¬
лежность к его «коммуникативной сети» неминуемо придает
им этот статус — были странствующими художниками, ко¬
торых он повстречал в молодые годы в Париже, но которые
в отличие от него вернулись в Германию (Шмидт—в Берлин,
Иоганн Мартин Преслер (1715-1794) — в Копенгаген). Он же,
как уже было упомянуто выше, остался во Франции. Многих
будущих учеников Вилле рекомендовали ему друзья перво¬
го призыва: пройдя обучение в Париже, впоследствии они
сохраняли контакт со своим учителем.
Деятельность Вилле как центральной и наиболее автори¬
тетной фигуры этого круга в конце концов дала свои плоды.
Иоганн Каспар Фюссли (1706-1782), художник и историк ис¬
кусства из Цюриха, сам обращается к Вилле с предложени¬
ем вступить с ним в переписку. Представители европейской
аристократии, приехав в Париж, охотно наносят Вилле визи¬
ты, результатом которых вполне может стать завязавшаяся
между ними пререписка, как это было в случае с герцогом
Карлом Августом Веймарским. Но члены кружка (сети) мо¬
гут его (ее) также покинуть. Мы не располагаем сведениями
о формальных разногласиях и разрывах, но конец отноше¬
ниям могла положить смерть одного из корреспондентов,
хотя часто связи разрушались и просто с течением време¬
ни, после того как коммуникация уже имела место. Так,
Иоганн Каспар Фюссли, который переписывался с Вилле
265

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в особенности в тот период, когда Винкельман работал
над «Историей искусства древности», мало-помалу теряет
к нему интерес. Первый сохранившийся обмен письма
ми между Вилле и художником Христианом Вильгельмом
Эрнстом Дитрихом относится к 1755 г. Последний — к 1766 г.
Словно к тому времени, когда дела по созданию Дрезденской
академии были в основном завершены, переписка для обо¬
их потеряла свой смысл.
Рассмотренная в диахроническом аспекте, коммуника
тивная сеть обладает весьма сложной структурой. Вилле
поддерживает эпистолярные отношения с людьми, которые
могут, в свою очередь, состоять или не состоять в отноше¬
ниях между собой, но могут также косвенным образом об¬
щаться благодаря посредничеству самого Вилле. Каждый
из членов данной коммуникативной сети обладает развет¬
вленной сетью корреспондентов и привносит полученную
от них информацию в общую систему. Отбор информации,
который при этом совершается, предполагает отныне общие
интересы, особую форму гомогенности, или однородности.
Круг расширяется благодаря устному общению. Художник
Декамп из Руана и писатель Николаи из Берлина говорят
не только о том, что они читали, но и о своих личных встре¬
чах. Но и у самого Вилле в Париже имеется огромный круг
знакомств: это и художники, и те, кто занимается сбытом
произведений искусства, собиратели. Не состоя с ними в пе¬
реписке, он с ними видится, и их суждения эхом отзываются
в его письмах к другим корреспондентам. Подобное — уст¬
ное — расширение круга подпитывается своего рода «глу¬
бинным шумом» социальных групп того или иного времени,
которые в коммуникативной сети выполняют роль капил
ляров, позволяющих проследить на микроуровне обмен
мыслями, создающий социальный пейзаж эпохи.
Представители коммуникативной сети иногда сами дают
анализ той специфической ситуации, в какой они существу¬
ют. Так, художник Самуэль Иероним Гримм (1733-1794), жи¬
вущий в Лондоне, создает по просьбе Вилле в октябре 1773 i
портрет типичного английского торговца произведениями
искусства:
266

ГЛАВА1Х.ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕОТНОШЕНИЯВХУШВЕКЕИИХДИНАМИКА
Человек, у которого нет ни состояния, ни покровителя и ко¬
торый, чтобы выжить, может рассчитывать только на себя
и свое умение что-то делать, вряд ли может в наши дни на¬
деяться на каждодневный заработок — который к тому же
трудно иметь честным путем в больших городах, где хва¬
стуны и подкупленные льстецы только и делают, что без¬
наказанно растаптывают любое скромное деяние. Публика
обычно отдает мне должное, но поскольку все мои связи
не выходят за пределы круга людей среднего достатка, кото¬
рые не слишком могут поощрить художника, все представля¬
ется весьма трудоемким и сложным. Эти люди среднего со¬
словия тем не менее единственные, которые умеют смотреть
собственными глазами и понимать собственным рассудком,
высшее сословие в своих суждениях следует одним лишь
модным предрассудкам. Все, что не итальянское, не имеет
никакой ценности в их глазах. Рассеяние и легкомыслие ос¬
лабили их жизненные ^илы и превратили их в добычу тор¬
говцев живописными полотнами и бахвальства льстецов.
В том же ключе он будет рассказывать и о том, что про¬
исходит с немецкими художниками, которые проживают
в Лондоне или уже отправились в Италию.
Функционирование коммуникативной сети
Вопрос о том, как функционирует сеть вступивших в пе¬
реписку людей, имеет целый ряд технических нюансов.
Письма, которые обычно занимают четыре страницы —
а это соответствует большому листу, сложенному пополам
и используемому recto-verso, — в большинстве своем далеко
не всегда отправляются по почте. С одной стороны, почто¬
вые отправления весьма ненадежны, к тому же получатель
платит за них пошлину, сумма которой может быть достаточ¬
но высокой. И потому обыкновенно предпочитают писать
«по оказии», поручая письма путешественникам, которые
нередко пересекают Европу с профессиональными целями
и везут с собой кипы вверенных им писем. К тому же подоб¬
ные письма имеют еще одно достоинство: они становятся
267

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
рекомендацией того, кто их передает. В самом письме неред-
ко оговаривается личность того, кто доставит то или иное
послание, а также его социальный статус: «Вы позволили
мне сэкономить несколько грошей, я отвечаю Вам тем же
и сохраняю Вам Ваши франки, передавая Вам это письмо
и вместе с ним книгу через господина Гримма»,— пише т,
например, Михаэль Губер Вилле в Лейпциг 15 мая 1775 г. Все
те письма, которые гравер Шмидт отправляет своему другу
Вилле в период своего пребывания в Петербурге, были от¬
правлены с оказией, и даже нередко поводом к их написанию
было известие о том, что тот или иной знакомец отправля¬
ется в путешествие.
Сложности, связанные с эпистолярным общением, при¬
дают циркулированию писем порой случайный характер,
что лишь увеличивает их ценность. В мае 1752 г. Вассер-
шлебен, немецкий министр культуры датского происхож¬
дения, оценивает расстояние, которое его отделяет от Вил¬
ле, в 400 часов, а когда в 1764 г. Михаэль Губер отправляется
в Лейпциг, он проводит в пути 20 дней — и это еще учиты¬
вая удачно складывающиеся обстоятельства и отсутствие
каких-либо злоключений. Тем самым между отправлением
и получением писем существуют определенные временные
зазоры. Вассершлебен, будучи исправным корреспондентом
Ви лле, отвечает на полученное им от него письмо от 28 апре¬
ля лишь 27 августа 1765 г. Когда он отвечает 6 февраля 1768 г.
на письмо, датированное 20 декабря и полученное около
20 января, то можно уже говорить, что обмен письмами про¬
изошел с необыкновенной скоростью. Письмо, отправленное
Вилле 23 февраля 1747 г., достигает его друга гравера Шмидта
в Берлине в первые дни апреля.
21 октября 1769 г. Вассершлебен получает наконец, ис¬
пытав до того немало волнений в связи с задержкой, ящик
с эстампами, посвященными королю Дании. Путь их и в са¬
мом деле был долог: в Страсбург они прибыли 29 июля,
во Франкфурт 5 августа, в Любеке они оказались лишь 3 октя¬
бря. Медали, которые король посылает ему в благодарность,
были поручены для передачи одному дипломату, отправ¬
лявшемуся 3 апреля 1770 г. в Гаагу, там они должны были
быть переданы третьемулицу, который переслал их одному
268

ГЛАВА IX. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕОТНОШЕНИЯВХУШ ВЕКЕ И ИХ ДИНАМИКА
жившему в Париже немцу, чтобы тот передал их Вилле. Не¬
мецкий художник Гримм, проживавший в Лондоне, жалует¬
ся в октябре 1773 г. на то, что ларь, отправленный из Парн¬
аса, дойдя до Брюсселя, вернулся назад и должен был снова
отправиться через Кале. Таможенные предписания также
оставались непредсказуемыми.
Сама переписка касалась прежде всего технических дел.
Вилле посылает своему другу Декампу в Руан резцы хоро¬
шего качества, а его корреспондент снабжает его угольными
карандашами. Прейслеру Вилле посылает в Копенгаген бу¬
магу, а живущий в Берлине Шмидт ждет от Вилле поставки
печатной краски и даже медных пластин. Наряду с подобным
обменом материального характера происходит обмен инфор¬
мацией о ценах. Когда коллекционер заказывает эстампы,
у него часто бывает в распоряжении каталог, и, как это слу¬
чалось с Винклером в Лейпциге, он одновременно указывает
цену, по которой хочет, чтобы Вилле продал ему гравюры.
Но чаще у собирателя есть свой счет у Ви лле, и потому он мо¬
жет в ряде случаев цену указывать весьма приблизительно.
В таком случае Вилле должен четко определить стоимость
гравюр, которые он посылает, дать отчет о сделках, позво¬
ливших ему приобрести тот или иной предмет, оценить
его уникальность. Именно об этом идет речь в обширной
переписке Вилле с цюрихским негоциантом Устери. Так,
16 марта 1760 г. он пишет ему по поводу знаменитый серии
«Гавани Франции» Верне: «Мой благородный друг, не из¬
вольте беспокоиться, что гравюры портовых картин Верне
еще у вас не появились. От этого они ничего не потеряют,
но лишь выиграют. Я это знаю. Я видел работу. И я не за¬
буду еще раз специально для Вас поставить свою подпись».
Вилле практически сам ведет учет всех тех эстампов, ко¬
торые находятся во владении коллекционеров, и потому
он может давать им советы. 19 июля 1766 г. он пишет Паулю
Устери: «У Вас должно не хватать из работ господина де Мар-
сене: „Цветочницы44, „Маршала Саксонского44, „Графа Аржан-
сона44, нынешнего короля Польши. Последние три работы
он продает дороже, поскольку у него нет пластин. Недавно
он гравировал „Заход солнца44 Ван Дейка. Будьте добры дать
мне точную информацию об этих работах. Скажите мне,

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
что у Вас есть в собрании из перечисленного мною». Конкрег-
ные сведения сопровождаются, разумеется, рассуждениями
о художественных тенденциях, потому что Вилле не хочет,
чтобы его принимали за простого торговца произведения¬
ми искусства, а его корреспонденты не хотят, чтобы к ним
относились как к слепым покупателям.
Обмен идет также политическими новостями. Не только
Губер пишет в своих письмах о последствиях Семилетней
войны для жителей Саксонии, но и Шмидт сообщает не¬
которые подробности о Санкт-Петербургском дворе. По по¬
воду наивного требования гравера, желающего, чтобы ему
заплатили за портрет низвергнутого царя, он делает запись
29 марта 1763 г.: «Наш Тойхер все еще в Санкт-Петербурге,
где он ждет возвращения двора, чтобы попытаться все же
заполучить деньги за портрет почившего Императора. Все
это ужасно, и если у него есть хоть доля здравого смысла,
он не станет дергать более за одну и ту же веревочку, потому
что когда с государем случается то, что произошло с Пет¬
ром III, я бы не советовал кому бы то ни было хранить ei о
портрет, если только ему не хочется испробовать кнута и от¬
правиться в некоторое путешествие, где он сможет пожить
среди куниц и медведей». Однако все эти соображения адре¬
суются лишь художникам.
Одна из основных функций коммуникативной сети,
и в частности интересующей нас переписки корреспонден¬
тов в XVIII веке, состоит в том, чтобы сократить простран¬
ство и изменить его восприятие. Искусственная вездесущ¬
ность, которую продуцирует сеть, есть условие создания
рынка. И в этом смысле есть определенная преемственность
между перепиской негоциантов, обменивающих, например,
вино из Бордо на балтийские дубовые клепки, и обменом, со-
верщающимся между художниками. И в то время, как евро¬
пейское пространство виртуально словно отрицается или же
делается относительным, поскольку сеть, его пронизываю¬
щая, имеет своей функцией его сжимание, именно она со¬
общает этому пространству смысл существования. Далеко
не все европейские города являют собой художественные
центры. Функция Вилле как центральной фигуры комм}'
никативной сети — поставщика произведений искусства,
270

ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ BXVIII ВЕКЕ И ИХ ДИНАМИКА
мастера, воспитывающего художников и самого являюще¬
гося художником, — во многом определяется той дистанци¬
ей, которая существует между Парижем и другими городами
Европы. За однородностью рынка, обеспечиваемой самим
существованием сети, скрывается на самом деле преобла¬
дание центра над периферией. Подобное «неравенство» по¬
ложения подтверждается, в частности, тем, что ценообразо¬
вание всегда происходит в Париже, а сама цена выражается
во французских франках.
Случается, что современники Вилле, отдававшие себе от¬
чет в этой ситуации, посылали ему продукцию, которую он
должен был оценить, и заинтересованные лица в результате
далеко не всегда получали ответ, который мог бы их удов¬
летворить. Цена определяется в одностороннем порядке,
как, например, в случае, когда Вилле оценивает картины
дрезденского мастера Дитриха или же художника Иоганна
Конрада Зеекатца (1719-1768). Неравноправный характер ком¬
муникативной сети, поддерживающей рынок, смягчается
тем не менее в глазах немецких корреспондентов немецким
происхождением самого Вилле. Конечно, Париж—это место,
где в одностороннем и не подлежащем обсуждению порядке
решается вопрос о том, какие действуют цены, однако Па¬
риж представляет в данном случае немец, патриотические
настроения которого всемерно подчеркиваются его респон¬
дентами. Доминирование Парижа в создании художествен¬
ного рынка вызывает к жизни и более ярко выраженное
структурирование немецкого пространства. Сокращение
пространства происходит лишь на некоторой части Евро¬
пы: некоторые города, такие как Франкфурт, оказываются
за пределами коммуникативной сети, в то время как другие
центры занимают в ней важное место. К последним относят¬
ся Лейпциг, Саксония, Цюрих, немецкая часть Швейцарии,
Берлин и вся Пруссия. Между городами выстраивается ие¬
рархическая система отношений. Санкт-Петербург оказы¬
вается в одной связке с Берлином, Дрезден — с Лейпцигом.
Пространство оказывается предельно структурированным.
И тем не менее Вилле во многих отношениях есть всего
лишь простой торговец произведениями искусства. У него
есть учетные книги, и он занят тем, что всеми силами
271

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
старается вернуть потраченные суммы, сведя дебит с кре¬
дитом: для этого он периодически напоминает своим дру¬
зьям о суммах, которые они забыли ему заплатить, проводя
время от времени контрольный учет. Банкиры — при этом
приоритет отдается парижским банкирам—берут уже в свои
руки этот последний этап трансакции денег, срок которой
определяется в переписке. Очевидная аналогия наблюда¬
ется между ценами, о которых упоминает Вилле, и кратким
перечислением стоимости основных продуктов питания
на торговых площадках, о которых в письмах говорят обык¬
новенные коммерсанты XVIII века. Переписка превращает¬
ся в настоящий торг, как, например, когда Вилле пытается
в письме от 23 сентября 1763 г. к своему цюрихскому другу
Узери продать картины Казановы, которые у него есть в его
собственном собрании:
Вы спрашивали меня, как господин Казанова продает свои
картины. На меньшую сумму, чем 25 луидоров за пару, рас¬
считывать не приходится, я знаю это точно. Но у меня есть
несколько образцов этого мастера, которые я предназначал
для Германии. Они приблизительно два с половиной фута
в высоту (я говорю приблизительно, потому что в настоящий
момент не могу найти свой измеритель), и если вы захотите
их иметь, я смогу вам сбавить еще 7 луидоров: потому что сам
я заплатил ему всего лишь 18 луидоров, сказав, что эти кар¬
тины я беру для себя и что между художниками скупиться
не следует. Но он мне строжайше запретил говорить об этом
кому бы то ни было, и никто об этом ничего не знает, и я вас
очень прошу об этом не говорить, потому что за эту цену я уже
больше от него ничего не получу.
В некотором отношении сеть выполняет роль биржи. Од¬
нако ее функция в создании рынка сбыта произведений
искусства показывает, что экономический обмен не может
быть отделен от культурного: Вилле и его корреспонденты
оценивают произведения, обмениваются материалами, дают
свои заключения о картинах в определенной стилистике,
выказывая друг другу взаимную симпатию, которая объеди¬
няет художников и собирателей общей этикой. Отделение
272

ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ BXVIII ВЕКЕ И ИХ ДИНАМИКА
экономической составляющей этого процесса от культурной,
осмысление их как двух совершенно автономных областей
есть на самом деле форма ретроспективной абстракции, всю
уязвимость которой показывает как раз изучение действия
коммуникативной сети.
Сеть и институции
Сеть не есть институция. Последняя обладает, как правило,
собственными внутренними каналами связи, как, например,
письма, которыми регулярно обменивается Французская
академия в Риме с курирующим ее министерством, или же
систематическая переписка, которую различные научные
общества ведут со своими членами, разбросанными по всем
частям Европы1. Вместе с тем сеть таит в себе возможность
создания общества, она сама и есть, так сказать, виртуаль¬
ное общество. С того момента, как Вилле приобрел в 1750-х гг.
достаточный авторитет, — и это во многом благодаря тому
эпистолярному общению, которое он поддерживал с много¬
численными представителями европейского мира, — он
перестает заниматься тем, что составляет основную сферу
деятельности гравера, то есть перестает выполнять заказ¬
ные портреты и начинает создавать гравюры на собствен¬
ные сюжеты. Кроме того, основной сферой приложения его
деятельности становятся его ученики, которым он передает
свои технические познания. Эти ученики, которые живут
на полном пансионе в его доме на набережной Августинцев,
иногда находятся на содержании иностранных государств.
Так, пребывание в Париже австрийского подданного Якоба
Матиаса Шмуцера субсидируется князем Кауниц-Ритбергом;
Эдмунд Вейроттер (1730-1771) получает стипендию, назна¬
ченную ему графиней Бентинк2. Как заметил искусствовед
!• См.: Europaische Sozietatsbewegung und demokratische Tradition/
К. Garber, H. Wismann (Hg.). Tubingen: Niemeyer, 1996.
2. О роли графини Бентинк и ее кружка в истории франко-немецкого
культурного трансфера см.: Une femme des Lumieres. Ecrits et lettres
de la comtesse de Bentinck, 1715-1800/A. Soprani, A. Magnan (ed.). Paris:
CNRS-Edition, 1997.
273

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Хайн-Теодор Шульце Альткаппенберг1, в Париже начинает
складываться немецкая школа Вилле. Пребывание разной
длительности в качестве ученика Вилле во Франции в кон
це концов становится метафорическим знаком отличия.
Но очевидно, что и сеть корреспондентов Вилле способство¬
вала такому положению вещей и всячески его подготовила.
То, как функционировала так называемая школа Вилле,
наглядно демонстрирует, как подспудно происходил про¬
цесс институционализации. Ведь речь не шла лишь о том,
чтобы просто-напросто передать технические познания,
отвечая конкретным практическим нуждам обучающихся.
Важным было то, что художественное обучение учеников,
большинство из которых были немецкой национальности,
происходило в Париже. Создание немецкой школы в Па
риже означало форму признания немецкой нации. Вместе
с тем в основе обучения — и Вилле был очень последовате¬
лен в этом отношении — лежал пейзажный рисунок (зари¬
совка), что составляло своего рода пропедевтику в искусство
использования граверного резца. Однако рисовать пейзажи
означало импортировать во Францию голландско-герман¬
скую традицию. Наконец, многие ученики школы Вилле за¬
вершают свое обучение пребыванием в Риме, где они знако¬
мятся с Винкельманом, с которым парадоксальным образом
связываются надежды собственно немецкой эстетики. Ин¬
ституционализация сети предполагает также качественное4
изменение того, что составляет предмет обмена информа¬
цией; к этому добавляются еще и задачи дополнительного
свойства, национального и политического.
Если окружение Вилле и нельзя назвать в полном смысле
институцией, то в любом случае оно оказывается подспудно
связанным с целой серией институций, участвуя в верши¬
мых ими делах. Так, Вилле сотрудничал со многими немец¬
кими журналами, такими, например, как «Универсальная
немецкая библиотека» Николаи или «Библиотека изящ¬
ных наук и свободных искусств» Вейсе, причем оба издате¬
ля были также в числе его корреспондентов. Но в особен¬
ности он сам страстно хотел создать собственный журнал
I. Schulze Altcappenberg Н. «Le Voltaire de Part». Johann Georg Wille (1713-
1808) und seine Schule in Paris. Munster: Lit Verlag, 1987.
274

ГЛАВА1Х.ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕОТНОШЕНИЯВХУШВЕКЕ И ИХ ДИНАМИКА
по истории искусства — немецкий журнал, полностью по¬
священный эстетическим дебатам. Таким журналом стал,
до сути, аугсбургский журнал «Reissende Pallas», который из¬
давался в 1755—1756 гг. Вилле публикует там несколько своих
статей, посвященных именно Парижу, и пытается подыскать
для журнала престижных авторов. Взаимоотношения Вил¬
ле с Аугсбургской академией есть пример того, как его окру¬
жение поддерживает связи с институцией, которой желает
помочь, держась при том от нее на расстоянии. Основанная
в 1755 г., имевшая в качестве директора Иоганна Даниэля
Герца с его весьма сомнительным финансовым прошлым,
Аугсбургская академия, как и созданный ею журнал, просу¬
ществовали недолго. И тем не менее Вилле успел за это время
способствовать принятию в ее члены многих своих друзей
и знакомых, например эльзасского художника Хайльмана,
сотрудника зарубежного журнала Вехтлера, директора Руан¬
ской академии Жана Батиста Декампа (Descamps), не говоря
уже о Винкельмане и художнике Антоне Рафаэле Менгсе. Ког¬
да выяснилось, что «Reissende Pallas» не стал тем немецким
журналом по эстетике, о котором он мечтал, у Вилле вместе
с его цюрихским другом Иоганном Каспаром Фюссли по¬
явился замысел создать свой журнал, посвященный био¬
графиям немецких художников разных времен.
Дрезденская академия, основанная в 1764 г., была также
одной из тех институций, с которой круг Вилле был связан
хотя и эпизодически, но в деятельности которой сыграл
решающую роль, не будучи при том ее членом. Перепи¬
ска, в которой Вилле состоял с коллекционером и ее буду¬
щим директором Христианом Людвигом фон Хагедорном,
чьи художественные коллекции стали исходным пунктом
рефлексии о задачах живописи (а в их основу все менее ло¬
жились биографии художников), началась приблизитель¬
но за десять лет до основания Академии. После создания
Академии переписка эта все более приобретает функцию
обмена мнениями и советами, который Вилле дает свое¬
му другу. Вилле, который, казалось бы, мог стать идеаль¬
ным профессором в Дрездене, тем не менее вовсе не думал
покидать стратегически важное место, каковым был в те
времена Париж. Но в лице своих учеников — и будущих
275

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
корреспондентов — он охотно поставлял кадры для Дрез¬
денской академии (одним из первых отправляется в Дрезден
пейзажист Адриан Цинг). Отношения, которые завязались
у Вилле еще до создания Академии с художником Христи¬
аном Вильгельмом Эрнстом Дитрихом, а также отношения,
которые завязались у Дитриха с любителями парижскою
искусства, каковым был, например, Клод-Анри Ватле (аэтим
отношениям весьма способствовал сам Вилле), составляют
предысторию Дрезденской академии, структура которой вы¬
рабатывалась в тесном сотрудничестве с Парижем1. Конечно,
все эти связи носили отнюдь не официальный характер, они
представляются порой даже как совершенно маргинальные,
но все происходит так, словно институции (Академии, жур¬
налы) могут подпитываться в своей деятельности и в самом
способе существования именно и в первую очередь своими
маргинальными связями.
Причина в том, что разницу между коммуникативной се¬
тью и журналом или Академией определяет в первую очередь
полисемический характер обмениваемой информации. Кор¬
респонденты Вилле принадлежали к различным областям
знаний и были выходцами из различных социальных ело
ев: среди них были писатели, художники, граверы, банки
ры, аристократы, французы, немцы, а также те, кто просто
интересовался вопросами техническими, финансовыми,
политическими. В то время как любая институция имеет
тенденцию к организации и четкому структурированию
различных областей знаний, коммуникативная сеть есть
постоянный переход из одной области в другую, в ней любая
отрасль знаний или тип деятельности становятся относи¬
тельными, пропущенными через призму другого. Понима¬
ние функционирования коммуникативной сети является,
таким образом, определяющим в практике изучения меж-
культурного обмена, в котором по определению одно явление
преломляется через другое. Разительным примером подоб¬
ного «metabasis eis alio genos» является, конечно же, перепи¬
ска Вилле с Винкельманом. И несмотря на то что речь в ней
I. Espagne М. Die Dresdener Kunstakademie in Pariser Sicht // Europaischt'
Sozietatsbewegung und demokratische Tradition. Tubingen: Niemeyec
1996. S. 1780-1803.
276

главагх.франко-немецкиеотношениявхушвекеиихдинамика
прежде всего идет о греческом искусстве, очевидно, что оба
корреспондента говорят о немецкой эстетике и ее восприя¬
тии во Франции. Внедрение во Франции винкельмановской
теории древнего искусства, мыслимое как задача немецкая,
задача национальная, явно прослеживается и у других кор¬
респондентов Вилле, которые, как и Фюссли, интересова¬
лись данным вопросом. Можно увидеть, как постепенно
выкристаллизовывался парадокс официального искусства
франции революционной эпохи (неоклассицизм), которое
стало также основой национального немецкого искусства
(классицизм, Гёльдерлин и т.д.)
Переписка Вилле с его лейпцигским другом Михаэлем Гу¬
бером демонстрирует еще один тип перехода, а именно пере¬
ход от литературы к графическому искусству. В более общем
виде коллекционеры, которые пишут Вилле, и сам Вилле,
им отвечающий, смешивают соображения о коммерческой
ценности произведений с соображениями об их живописных
и графических характеристиках. Вписаться в коммуника¬
тивную сеть переписки означает уметь говорить не только
о насущном, оказаться способным поддаться семантиче¬
ским смещениям.
Матрица дискурса
Филология стремится определить смысл текста, изучая руко¬
писи, посредством которых и осуществляется передача зна¬
чения. Однако понятно, что традиция эта таит в себе лакуны.
Целые пласты процесса генезиса могли оставаться мало от¬
раженными в рукописях или же вообще не были в них отра¬
жены. Создается впечатление, что текст нередко смешивают
с речью (дискурсом). На самом же деле генезис речи не может
анализироваться на основе рукописей одного-единственного
автора, поскольку он, то есть генезис, есть результат обмена
между множеством партнеров, который представляет собой
своего рода многоголосый диалог. Сеть есть в этом смысле
идеальное место, где можно наблюдать за генезисом того дис¬
курса, следы которого мы затем находим в различных кни¬
гах. Однако дискурс этот следует изучать независимо от его
277

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
частного, конкретного воплощения —точно так же как ныне
существует тенденция изучать творческую лабораторию пи¬
сателя независимо от тех книг, которые из нее вышли. И п0,
скольку дистанция, существующая между различными куль¬
турными областями, заставляет предположить в отношении
XVIII века наиболее интенсивное использование письмен¬
ного обмена, можно сказать, что сеть позволяет наблюдать
за межкультурными явлениями в действии.
Жан Батист Декамп (1706-1791) был французским другом
Вилле, с которым тот наиболее интенсивно переписывался.
Живя в Руане, он был членом городской Академии и живо
интересовался искусством. Его фламандское происхожде¬
ние позволяло ему читать тексты, написанные на немецком
языке. Естественно, что Вилле помогал ему сформировав ь
вкус к немецкому искусству. Будучи сам членом Руанской
академии, Вилле содействовал тому, чтобы Декамп был
избран в Аугсбургскую академию, — титул, который тому
весьма польстил:
Я прочитал BjoumalEtrangero привилегиях и патентах, кото¬
рые дает членство в Академии Аугсбурга, складывается ощу
щение, что Его Императорское Величество делает все, дабы
содействовать развитию искусства. Я не знаю, действует ли
здесь пример Парижской академии, члены которой разных
национальностей носят титул Королевского художника,
скульптора, гравера. Я не знаю, как я уже сказал, носят ли
члены Аугсбургской академии, в том числе и те, что живут
за границей, титул Императорского живописца. Но я буду
весьма польщен, если эти господа, сделав мне честь принять
меня в свои ряды, соблаговолят, посылая мне мой диплом*
присоединить к нему каталог имен тех, кто в настоящее время
почитается членом Академического Корпуса, как местных,
так и проживающих за границей. Возможно, что однажды
сведения эти мне понадобятся1.
Членство в Академии делает Декампа особенно внимателы
ным к немецкому искусству. Вилле посылает ему биографий
I. Письмо к Вилле от 23 июня 1756 г.
278

ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ В XVIII ВЕКЕ И ИХ Д ИН АМИКА
художников, которые он сам получает от своих немецких
корреспондентов. Так, 27 марта 1758 г. Декамп пишет в пись¬
ме к Вилле, что, получив биографию художника Ругендаса,
он рассказал о ней одному своему другу, аудитору париж¬
ской палаты счетов, и оказалось, что отец последнего имел
у себя дома две картины этого мастера. Две эти картины
отправляются в Руан. Декамп, руководствуясь в суждении
об этих картинах рекомендациями Вилле, которые сами
были сформированы под немецким влиянием, смог исполь¬
зовать их в своей книге «Жизнь фламандских, немецких
и голландских художников»1. В ней он сам отрефлектировал
эту историю, равно как и использование им информации,
полученной от окружения Вилле:
В томе третьем моей книги речь пойдет о немалом количестве
немецких художников, почти не известных или вовсе не из¬
вестных во Франции. Если бы перо мое могло выражаться
столь же красноречиво, как Ваш резец, они выглядели бы
более на себя похожими — по счастью, их произведения ска¬
жут за себя то, что должен был бы сказать я. Я получил пакет
из Германии, который Вы изволили мне прислать, и буду
иметь честь дать Вам о нем отчет через пару дней.
Если Вам придут на память имена каких-либо искусных
живописцев, живущих в Германии или родившихся в Герма¬
нии и разбросанных по свету, в особенности тех, чьи заслуги
Вам самому известны, я прошу, если у Вас будет на то свобод¬
ное время, сообщить мне о них и написать, где они сейчас
проживают. Я ищу возможность сказать слово в защиту Шко¬
лы, заслуги которой почти всегда считали должным ретуши¬
ровать эпитетами, повторяемыми авторами друг за другом2.
Декамп, который украсил свой салон эстампом Вилле, по¬
лучает благодаря его посредничеству картины дрезденского
художника Дитриха. Труды Декампа о живописи сам Вилле
передает швейцарскому художнику Иоганну Каспару Фюс¬
сли, который, в свою очередь, также начинает проявлять
L Descamps J. В. Vie des peintres flamands, allemands et hollandais. Paris:
C.A.Jombert, 1753-1763.4 vol.
Письмо Декампа Вилле от 3 мая 1759 г.
279

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
интерес к истории искусства. К этому нужно добавить,
что Вилле уже познакомил ранее Декампа с работами Фюс¬
сли. Таким образом, труды двух историков искусства, один
из которых пишет на немецком языке и проживает в Цюрихе,
а другой, проживающий в Руане, является соответственно
носителем французской культуры, встречаются и пересека¬
ются между собой благодаря посредничеству Вилле.
Сходный тип отношений устанавливается между париж¬
ским теоретиком и торговцем произведениями искусства
Пьером Жаном Марьеттом (1694—1774) и коллекционером
и теоретиком искусства, будущим директором Дрезденской
академии Христианом Людвигом фон Хагедорном (1712-1780).
Чтобы между Марьеттом и дрезденским художником Дитри
хом, не знавшим французского языка, установился в 1761 г.
прямой контакт, Вилле практически выполняет функции
бюро по переводу. Дитрих просит Вилле переводить на фран¬
цузский язык письма, которые он отправляет Марьетту.
Отсутствие в переписке четкого разграничения предме¬
тов, о которых идет речь, способствует в кругу Вилле посто¬
янному переходу от литературных тем к художественным,
политическим и т. д. 26 февраля 1755 г. Вилле пишет Дитри¬
ху, благодаря его за присланные картины, и описывает ему
в подробностях, каким праздником было для него получе¬
ние полотен:
Я не смог удержаться, чтобы не позвать к себе в кабинет
всех членов моей Академии. Все они оставили свою работу
и бросились ко мне, желая как можно быстрее увидеть свои¬
ми глазами. Если бы я должен был письменно пересказать
все те совершенно справедливые хвалебные речи, которые
были сказаны в Ваш адрес, то мне следовало бы исписать
не один лист бумаги. Французские художники, которые
у меня занимаются, охотно признались в произведенном
на них впечатлении. Немецкие художники подпрыгивали
от радости, будучи, как им и положено, самого высокого мне
ния о Вас. Несколько немцев и несколько французов из чис¬
ла тех, кто у меня дома рисует с живой натуры, уже бывали
280

|ГЛАВА1Х. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ BXVIII ВЕКЕ И ИХ ДИНАМИКА
| прежде в Италии, но все они признаются, что не встречали
$ еще кого-либо, кто мог бы сделать что-то подобное1.
Тот факт, что Дитрих по национальности немец, играет
В оценке Вилле существенную роль: благодаря Дитриху граф
де Ванс, будучи в его краях, сравнивает немецкое искусство
с голландским. Сближение это весьма лестно, и о нем Вилле
будет вспоминать неоднократно, руководствуясь им также
в своих эстетических впечатлениях. В письме к художнику
Зеекатцу от 18 июля 1757 г. Вилле просит изготовить для него
картину в голландском стиле, похожую на ту, которая есть
у его друга, живущего в Париже немецкого банкира Эбертса.
Вилле адресуется к нему следующим образом: «Собрат и па¬
триот имеет честь искать Вашего знакомства. Собрат-патри¬
от, выказывающий подобную смелость, — это я. И я прошу
Вас оценить этот жест!»2
Переход от литературы к искусству также происходит
весьма часто. Так, берлинский гравер Георг Фридрих Шмидт
объявляет Вилле, что он передал Николаи лист эстампа
«Нормандская женщина», в благодарность за что Николаи
посылает Вилле свое описание Берлина и Потсдама. Нико¬
лаи вообще охотно посылает свои произведения Вилле, на¬
пример свой роман «Зебальдус Нотанкер»3. Ввзаимообмен
между сферами литературы и искусства выходит за рамки
простого обмена информацией, когда Вилле, который сам
претендует на роль критика, вступает в переписку с теми, кто,
как, например, Винкельман в Риме, Губер в Лейпциге или же
Хагедорн в Дрездене, задумываются над тем, как перевести
пластическую красоту в словесную. Винкельман посылает
Вилле свое описание Аполлона Бельведерского. А Вилле по¬
лучает одобрение Фюссли, который восхищается его проза¬
ическими сочинениями, повествующими об искусстве, и го¬
ворит, что показывал его письма Бодмеру и Иоганну Якобу
I- Briefe ueber die Kunst von und an Christian Ludwig von Hagedorn/Hg.
von T. Baden. Leipzig: Weidmann, 1797. S. 328-332.
Цит. no: Kunstblatt. 1826. №68. S. 269-270.
3* Nicolai F. Leben und Meinungen des Herrn Magisters Sebaldus Nothanker.
Nebst zuverlaessiger Nachricht von einigen nahen Verwandten desselben.
Berlin, 1773-1776. 3Bde.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Брейтингеру, которые находят их стиль неподражаемым1.
Этот переход от разговора о литературе к разговору то о по¬
литике, то об искусстве, в котором постоянной референцией
оказывается Франция, уже предсказывает то, чем в эпоху Ре¬
волюции, по закону компенсации, станет в Германии эсте¬
тика. Эта функция круга Вилле как своеобразной матрицы
дискурса об искусстве позволяет понять парадоксальное
совпадение «голландизма» с винкельмановским неокласси¬
цизмом, которыми Вилле восхищается одновременно. В сущ¬
ности, и в том, и в другом направлении утверждается специ¬
фика немецкого искусства, его самостоянье по отношению
к Франции, простота обычного человека, противостоящая
барочным тенденциям придворного искусства. Коммуни¬
кативная сеть позволяет тем самым не только продуктивно
сополагать различные материальные и нематериальные
предметы, но и находить между ними эквивалентность, по¬
мещая их в поле активно действующих референций.
Изучение коммуникативной сети, которое в отношении
XVIII и XIX веков во многом совпадает с изучением корре¬
спонденции, хотя и не исчерпываются ею, позволяет огра¬
дить изучение культурного трансфера от случайностей
индивидуальных отношений или, во всяком случае, поста¬
вить их в контекст коллективного посредничества, выявив
тем самым их функциональную значимость. Можно легко
представить себе, что география различных коммуникатив¬
ных сетей, маркировавших XVIII и XIX века (прежде чем она
канет в Лету и несмотря на свой подчас фрагментарный ха¬
рактер, ведь сеть коммуникации оставляет всего лишь не¬
которые следы, доступные будущему исследователю), даст
возможность воссоздать картину культурных имбрикаций
и взаимных пересечений гораздо более полную и сложную,
чем то позволяли сравнительные соположения, характерные
для предыдущего этапа исследовательской мысли. Известно,
что переписка Виктора Кузена с кругом шеллингианцев и ге¬
гельянцев, с философами-педагогами, равно как и с предста¬
вителями научной администрации Германии, позволяет вос¬
кресить франко-немецкие имбрикации в создании истории
I. Письмо от 22 сентября 1756 г.
282

ГЛАВА1Х.ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕОТНОШЕНИЯВХУ111ВЕКЕИИХ ДИНАМИКА
гуманитарных наук, а также ту метаморфозу, которая про¬
исходила с философскими заимствованиями из немецкой
науки в области политических наук1.
Наряду с различием, существующим между историей
искусства, историей литературы и политической истори¬
ей, коммуникативная сеть, образовавшаяся вокруг Вил¬
ле, демонстрирует существование универсальной истории
культуры, эпистемологические возможности которой явно
превосходят возможности частных историй (так^Aufklarung
в области рисунка и эстампов, оказывается, от литератур¬
ного Aufklarung отделена лишь веьма условно). Наконец,
пример Вилле показывает, что если межкультурная комму¬
никативная сеть заражает своим космополитизмом даже
и национальные полюса, то одновременно и в том же по¬
рыве она оказывается способна очертить и линии разрыва,
существующего между различными культурами. Будучи не¬
отъемлемой частью истории франко-немецкого культурного
трансфера, история окружения Иоганна Георга Вилле есть
в то же время момент кросс-культурной истории искусства.
Если мы будем рассматривать историю искусства не толь¬
ко как хронологическую классификацию произведений,
но еще и как процессуализацию способов восприятия, она
может стать одной из тех областей, которые наиболее спо¬
собствуют наблюдению за открытостью любой культуры,
в частности культуры немецкой, соседним культурам. *•*• Lettres d’Allemagne. Victor Cousin et les hegeliens/M. Espagne, M. Werner
(ed.). Paris: Du Lerot, 1990; Les correspondants allemands de Victor Cou-
sin/M. Espagne, M. Werner (ed.) // Hegel-Studien. Bd. 21.1986. S. 65-85.

Глава X
История перекрестных
восприятий
Будучи еще студентом Боннского университета, Аби
Варбург посещал курсы лекций историка Карла Лам-
прехта, филолога Германа Узенера и искусствоведа
Карла Юсти, у которого он хотел писать диссертацию об ита¬
льянском Возрождении. Карл Юсти отнесся весьма холод¬
но к проекту, который уже содержал в себе зародыш новой
теории — иконологии. Это недопонимание привело к тому,
что современная история искусств в Германии Исчисляет¬
ся ныне с Вёльфлина и Аби Варбурга, тогда как их предше¬
ственники XIX века, и среди них Карл Юсти, отбрасываются
в своего рода доисторический период, существенный в ос¬
новном с точки зрения тщательного сбора подготовитель¬
ного материала. Недостаточное количество исследований1,
посвященных эволюции истории искусств Германии в ее
соотношении с историей культуры, стало причиной данной
ретроспективной деформации восприятия. История искус¬
ства как университетская дисциплина утверждается в Гер¬
мании в конце 1860-х гг. как результат почти векового науч¬
ного труда увлекавшихся эстетикой философов, музейных
I. Среди редких работ, посвященных данной теме, достойны упо¬
минания следующие: Waetzoldt W. Deutsche Kunsthistoriker. Berlin:
Wissenschaftsverlag Volker Spiess, 1986; Kultermann U. Geschichte der
Kunstgeschichte. Frankfurt-am-Main: Ullstein, 1981; Bickendorf G. Dcr
Beginn der Kunstgeschichtsschreibung unter dem Paradigma «Geschich-
te». Gustav Friedrich Waagens Friihschrift liber Hubert und Johann von
Eyck (1822). Worms: Wernersche Verlagsgesellschaft, 1985; Dilly H. Kunst¬
geschichte als Institution. Frankfurt-am-Main: Suhrkamp, 1979; Altmei-
ster moderner Kunstgeschichte/Hg. von H. Dilly. Berlin: Dietrich Reimer
Verlag, 1990; PodroM. Les historiens d’art. Paris: Gerard Monfort, 1982.
284

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
Хранителей, а также просто просвещенных любителей ис¬
кусства. Решающую роль в становлении университетского
знания сыграл именно Карл Юсти, автор трех фундамен¬
тальных трудов о Винкельмане, Веласкесе и Микеландже¬
ло. Стоит в особенности упомянуть его труд о Винкельмане,
первый том которого был опубликован ровно сто лет спустя
после смерти автора «Истории искусства древности». Книга
эта оказала огромное влияние на становление истории ис¬
кусств как науки к тому моменту, когда та уже вошла в чис¬
ло университетских дисциплин. Юсти был современником
Карла Лампрехта, Вильгельма Вундта, Якоба Буркхардта,
Германа Узенера, а также Ипполита Тэна. Его вовлечен¬
ность в становление того, что принято называть историей
культуры (Kulturgeschichte)1, делает необходимым изучение
интеллектуального контекста истории искусства. В то вре¬
мя как немецкая историография второй половины XIX века
погружается в этноцентризм и с явной враждебностью отно¬
сится к французской культуре, история искусств — а это ей
диктует сам предмет исследования — тяготеет к релятиви¬
зации понятия национального искусства, стремясь к изуче¬
нию различных форм интеркультуральности. Именно это
делает особенно важным ее изучение в контексте француз¬
ско-немецкого культурного трансфера.
История искусства в конце XIX века
На вопрос о том, когда же зарождается история искусств, не¬
возможно дать однозначный ответ. Можно говорить о жизне¬
описании художников, сделанном в XVI веке Вазари, а также
о Немецкой академии Иоахима Зандрарта2 начала XVII века.
Еще один важный, хоть и забытый этап в истории искусств —
О соотношении истории искусства и истории культуры (Kulturge¬
schichte) см.: DecultotE. Tl^ories estltetiques et paradigmes nationaux au
XVIIIeme siecle. L’exemple de la Theorie generate des beaux-arts de Johann
Georg Sulzer // Revue germanique internationale. 1998. № 10 R 141-160.
2- Иоахим Зандрарт (1606-1688), гравер, директор Нюрнбергской
академии, публиковал в 1675-1679 гг. серийное издание «Teutsche
Academie der edlen Bau-, Bild- und Mahlerey-Kiinste», являющее собой
важнейший источник для изучения барочного искусства.
285

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
это учение Иоганна Фридриха Криста (Christ) (1700-1756)1,
который в первой половине XVIII века впервые изменяет
направление традиционных историко-филологических
изысканий, утверждая, что изучать можно не только тек¬
сты, но и предметы, камни, статуи. Но если принимать
во внимание не только труды эрудитов, но в первую очередь
то влияние, которые они оказывают наумы, то работа само¬
го Винкельмана и его книга «История искусства древности»
по праву может считаться тем, что совершило кардинальный
переворот в данной области.
Между трудами Винкельмана, умершего в 1768 г., и созда
нием университетских кафедр в 60-е гг. XIX столетия лежит
довольно долгий период становления, когда наука уже суще¬
ствует, но официально еще не признана институционально.
Или, точнее было бы сказать, если в это время и существуют
некоторые попытки ее институционализации, то они на¬
блюдаются прежде всего в музейном деле, поскольку новая
дисциплина естественно предполагает частое обращение
к музейным коллекциям2.
1. Подробнее см.: DorffelЕ. Johann Friedrich Christ. Sein Leben und seine
Schriften. Ein Beitrag zur Gelehrtengeschichte des 18.Jahrhunderts. Diss.,
Leipzig, 1878. Из сочинений И.Ф. Криста заслуживает внимания
труд «Abhandlungen liber die Literatur und Kunstwerke vornemlich des
Alterthums, durchgesehen und mit Anmerkungen begleitet von Johann
Karl Zeune» (Leipzig: Saalbach, 1776). Удивительно, что труды Крис i а
очень быстро были замечены во Франции, а его «Словарь моно¬
грамм» был переведен на французский и издан уже в 1750 г.
2. Кажется не случайным, что гегельянец Густав Гото (1802-1873), из¬
датель «Эстетики» и автор книг об истории голландской живопи¬
си, а также монографии о Ван Эйке (1855/1858), с середины 1830-х i г.
работал в Берлинском музее (см. подробнее: BertolinoA. L’arte е la vita.
Storia della filosofia e teoria estetica in Heinrich Gustav Hotho. Gencv c:
Pantograf, 1996). Гото, познакомившийся с Виктором Кузеном в Па¬
риже в 1820-е гг. и посвятивший свою диссертацию философии
Декарта, сыграл важную роль в распространении во Франции
философии Гегеля. Берлинский музей традиционно привечал
историков искусства; так это было и во времена Вильгельма фон
Боде (1845-1929), который, написав диссертацию о Франце Хальсс
и его школе и защитив ее в Лейпциге в 1870 г., был принят на сл\ не¬
бу в музей в 1872 г., где работал над созданием каталога коллекции
и руководил закупками произведений искусства для музейных фон¬
дов. К представителям так называемой «берлинской школы» при¬
числяют Франца Куглера (1808-1858), автора «Учебника по истори i *
живописи» (1837) и «Учебника по истории искусства» (1842), Густа на
286

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
Две первые трети XIX века были эпохой любителей-эруди-
тов, которые свои знания получали не в процессе слушания
лекционных курсов, а самостоятельно, испытывая особый
интерес к произведениям искусства, знакомясь с европейски¬
ми музейными и частными собраниями и пополняя тем са¬
мым свое образование. Таким любителем был, например,
Карл Фридрих фон Румор (1785-1843), автор трехтомного труда
«Итальянские исследования» («Italienische Forschungen»), пу¬
бликовавшегося в период между 1827 и 1831 гг. Помимо этого,
он был также автором кулинарного учебника, снискавшего
в свое время невероятную популярность. Фон Румор, друг
Бартольда Георга Нибура, считается одним из первых исто¬
риков искусств, кто заинтересовался внешними факторами
истории создания произведений, каковыми были, например,
заказчики. При этом этот эрудит, страстный поклонник твор¬
чества Рафаэля, долгое время проживший в Италии, стре¬
мился заложить основы научного языка истории искусства,
которые, по правде говоря, он во многом заимствовал у Вин-
кельмана. Румор категорически не признавал эстетических
рассуждений, ему казалось зазорным размышлять о духов¬
ной природе произведения искусства: «Мы смиренно желаем
оставить в стороне духовные истоки произведений искусства,
предпочитая тому изучение этого духа в действии, рассма¬
тривая законы, определяющие деятельность тех или иных
художников, обусловленные самой природой искусства»1. Ху¬
дожественные произведения мыслятся тем самым как чув¬
ственное отражение того или иного культурного контекста,
об особенностях которого они и позволяют судить.
Эстетика, элементы которой уже присутствуют в лекциях
Александра Готлиба Баумгартена (1717-1762) в Халле, получив¬
шая свое развитие в критике суждения Канта и окончатель¬
но оформившаяся в лекциях по эстетике Гегеля, не есть исто¬
рия искусства. В какой-то степени она даже противостоит
истории искусств, поскольку интересуется не конкретными
Фридриха Ваагена (1794-1868), специалиста по творчеству Ван Эйка,
а также Карла Шнаазе (1798-1875), юриста-гегельянца, судебного со¬
ветника в Берлине и автора одной из историй изящных искусств,
г Rumohr С. F von. Italienische Forschungen. 3 Bde. Berlin; Stettin: Nicolaische
Buchhandlung, 1827-1831. Bd.I. S. 14.
287

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
предметами, а вневременными дефинициями художествен¬
ного сознания и восприятия. История искусства в XIX веке
была во многих отношениях сперва попыткой развить, а за¬
тем и преодолеть один из аспектов учения Гегеля при по¬
мощи филологического и исторического инструментария.
Философия искусства и наука об искусстве все больше отда¬
лялись друг от друга, последнюю все больше интересовали
технические вопросы, в то время как эстетика после перио¬
да критики гегельянства, ознаменованного деятельностью
Фридриха Теодора Фишера1, развивается своим чередом, вес
более сближаясь с психологией. К 1870 г. гегельянство окон¬
чательно уступает особой форме позитивизма, а философ¬
ская эстетика начинает тяготеть к неокантианству или же
разрабатывает теорию интуитивизма2, как это было, напри¬
мер, в случае Теодора Липпса3.
Гегельянский период в истории искусств представлен
работами Антона Шпрингера, первого, кто получил соот¬
ветствующую кафедру в Боннском университете, и одного
из первых «академических» историков искусства. Его твор¬
ческий путь, который отражен в его автобиографии4, есть
яркий пример постепенного отказа от гегелевской эстетики
и в полной мере свидетельствует о космополитическом су¬
ществе истории искусства. Шпрингер родился в Праге, ею
родным языком был чешский. Впервые с учением Гегеля он
познакомился в Пражском университете. Чтение гегелевской
«Эстетики» стало для него откровением, имевшим, однако,
свои границы: в диссертации, посвященной Гегелю, кото¬
рую он защитил в 1848 г., уже появляются критические ноты
в адрес кумира. Шпрингер много путешествует, в частности
по Италии и Франции, где встречается с немецкими эми-
1. Фридрих Теодор Фишер (1807-1887) занимал профессорскую кафе¬
дру в Тюбингене начиная с 1844 г., был автором «Эстетики» (1846—
1858), в которой стремился преодолеть гегельянство, характерное
для его ранних исследований. Также Фишер занимался историей
литературы.
2. См.: Nichtsheim S. Kunstphilosophie und empirische Kunstforschung’
1870-1920. Berlin: Gebruder Mann Verlag, 1984.
3. Cm.: Lipps T. Grundlegung der Asthetik. Hamburg; Leipzig: Leopold Voss,
1903.
4. Springer A. Aus meinem Leben. Berlin: G. Grotesche Verlagsbuchhandlung-
1892.
288

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
фантами, увлекается политической экономией, но больше
всего его восхищает музей Клюни и собранные в нем про¬
изведения средневекового искусства. Шпрингер открывает
для себя средневековое искусство Парижа:
В музее Клюни моим глазам открылся совершенно новый
мир. Это было единственное открытое публике собрание,
по которому можно было в деталях изучать средневековое
искусство. В этом была большая необходимость, поскольку,
если оставить в стороне архитектуру, Средние века остава¬
лись до того неизведанной областью даже для историков
искусства. Довольствовались тем, что называли некоторые
важнейшие произведения, а затем в спешке пробегали вар¬
варские века. То, что романтики обратились к Средневеко¬
вью, стало началом немецкого Ренессанса. Но и они сами,
и их адепты были весьма далеки от понимания истинной
природы средневекового искусства1.
После посещения Парижа Шпрингер отправился в Ан¬
глию. Вернувшись в Прагу, он становится во главе либе¬
ральной газеты. Протежируемый одним высокопоставлен¬
ным чиновником из прусского Министерства образования,
вскоре Шпрингер получает место в Боннском университете.
Местный диссертационный совет, который возглавляют
филологи Фридрих Вильгельм Ричль2 и Фридрих Готлиб
Велькер3, присуждает ему степень venis docendi, прослушав
произнесенное им на латыни рассуждение о том, что «толь¬
ко история может объяснить закономерности развития
искусства»4. В свой первый семестр в университете (зимний
1. Ibid. S. 145.
2. Фридрих Вильгельм Ричль (1806-1876) был профессором Боннского
университета в период с 1839 по 1865 г., свою карьеру он завершил
в Лейпциге. Он был учителем Ф. Ницше, Э. Роде, Г. Узенера. С 1842
по 1876 г. издавал журнал «Rheinisches Museum fur Philologie».
3- Фридрих Готлиб Велькер (1784-1868), филолог и археолог, испы¬
тавший влияние Вильгельма фон Гумбольдта, в римском доме
которого Велькер работал учителем. Изучал историю греческой
литературы и историю искусства. С1819 г. — профессор Боннского
университета.
Ряд работ Шпрингера был посвящен истории его времени. На¬
пример, «История революционного времени» («Geschichte
des Revolutionszeitalters, 1789-1848, опубликована в 1849 г.);
289

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
семестр 1852-1853 гг.) Шпрингер читает публичный курс
лекций о Рафаэле и приватный курс по истории искусства
перед немногочисленной аудиторией, в которой мы, однако,
находим будущего лейпцигского историка Карла фон Hoop-
дена1. Когда Шпрингер начинает преподавать в университе¬
те, в нем господствующее положение занимает филология,
представленная в первую очередь в лице Ричля. Именно эта
обстановка повлияет на создание двух книг, идея которых
зародилась у Шпрингера во время его парижской поездки:
«Париж XIII века» (была вскоре переведена на французский
язык) и «Искусство XIX века». Шпрингер в них всячески за¬
щищает свой тезис о том, что изучение истории той или иной
эпохи, ее культуры немыслимо без изучения истории ис¬
кусств. Отправившись в Страсбург после присоединения
Эльзаса к Германии, он остается там до Пасхи 1873 г., воз¬
вращается затем в Лейпциг и остается там до самой своей
смерти в 1891 г.
Кафедру Шпрингера в Бонне в 1872 г. занял Карл Юсти.
В начале 1870-х гг. история искусств была дисциплиной, ко¬
торая, несмотря на большое количество тех, кто в это вре¬
мя интересовался проблемами искусства, очень сложно ут¬
верждалась в университетах как дисциплина. В1873—1874 гг.,
например, по всей Германии насчитывается всего шесть
«Послереволюционная Австрия» («Osterreich nach der Revolution»,
1850); двухтомная «История Австрийской империи в период после
заключения Венского мира» («Geschichte Osterreichs seit dem Wiener
Frieden», 1809, изд. в 1863-1865 гг.). Среди других работ здесь следует
упомянуть также двухтомную монографию, посвященную немец
кому историку Фридриху Кристофу Дальману (1870-1872).
I. В середине XIX века преподавание истории искусства во Фран¬
ции находилось в подчинении Министерства изобразительных
искусств (administration des beaux-arts), которое возглавлял в 1848-
1850 гг. и в первые годы Третьей республики Шарль Блан (1813-1882).
Это был человек, проявлявший глубокий интерес к различным
эстетическим системам и одержимый идеей Всемирного музея. Он
издавал «Газету изящных искусств» («Gazette des beaux-arts»). Па¬
радоксальным образом именно во времена Второй империи изящ¬
ные искусства начинают выходить из-под опеки Министерств
народного просвещения и освобождаются от академизма, носи ге¬
лем традиций которого собственно и была Французская академия,
курировавшая конкурс на присуждение так называемой Римской
премии (Prix de Rome). Подробнее см.: MonnierG. L’art et ses institution
en France de la Rёvolution a nos jours. Paris: Gallimard, 1995.
290

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
кафедр истории искусства: Антон Шпрингер занимает кафед¬
ру в Лейпциге, Герман Гримм, сын Вильгельма Гримма и спе¬
циалист по творчеству Рафаэля,—в Берлине (с 1872 по 1901 г.),
фон Ридген работает в Гисене, Карл Юсти — в Бонне, Август
Хаген1 — в Кёнигсберге. Рудольф Эйтельбергер фон Эдель-
берг (1817-1885), приват-доцент с 1847 г., профессор Художест¬
венной академии (Kunstakademie) с 1850 г., был представи¬
телем исконно венской традиции. Его последователем стал
Мориц Таузинг (1838-1884), автор опубликованной в 1876 г.
монографии о Дюрере2 и директор Альбертины. В летнем се¬
местре 1874 г. еще одна кафедра откроется в Праге, ее займет
Альфред Вольтман (1841-1880), специалист по творчеству Голь¬
бейна, а также немецкому искусству в Эльзасе. В том же году
Якоб Буркхардт начинает читать в Базеле параллельно обще¬
му курсу истории курс по истории искусства. Так происходит
зарождение науки, предмет исследования которой (готиче¬
ское искусство, Рафаэль, Винкельман, Гольбейн) получает
свои очертания именно в тот период, когда утверждается
и историко-филологический метод. Отметим, что история
искусств развивается там, где сильна филологическая тра¬
диция, например в Лейпциге или Бонне. С другой стороны,
поколение историков искусства 1870-х гг. все еще нередко про¬
должает интересоваться в своих исследованиях биографиями
художников. Пройдет несколько лет, и благодаря Вёльфлину,
а также Алоизу Риглю, автору труда «Позднеримская художе¬
ственная промышленность» («Spatromische Kunstindustrie»,
19013), и Адольфу фон Гильдебранду, автору книги «Проблема
формы в изобразительном искусстве» («Problem der Form in der
bildenden Kunst», 1893), начнется существенный перенос инте¬
реса с личности художника на поиск структурных элементов,
Август Хаген (1797-1880) занял профессорскую кафедру истории
искусств и литературы в 1825 г., а в 1831 г. создал муниципальный
музей в Кёнигсберге. Из-под его пера вышло четыре тома, посвящен¬
ных жизнеописанию художников («Kiinstlergeschichten», 1833-1840).
2- Монография о Дюрере была переведена на французский язык уже
в 1878 г. (см.: Gruyer G. Albert Diirer, sa vie et ses oeuvres. Paris: Firmin
Didot, 1878). Для венской школы истории искусств характерен по¬
вышенный интерес к изучению документальных источников.
3* Подробней о Ригле см.: Kemp W. Alois Riegl (1858-1905). Le culte moderne
de Riegl // Revue germanique internationale.1994. №2. P. 83-105.
291

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
присущих самому произведению искусства. Во многих от*
ношениях первое поколение историков искусства доводит
до совершенства написание биографий великих художни¬
ков, сводя культурную историю эпохи к истории ЛИЧНОСТИ.
Виднейшим представителем этого поколения, одновременно
зачинателем и завершителем двух разных традиций в исто¬
рии искусств был Карл Юсти1.
Винкельман: всеобщая история
Центральное место в развитии истории искусств в Германии
Юсти занимает как автор трехтомного труда, посвященного
Винкельману. Примечательно, что это был труд, посвящен¬
ный не какому-либо художнику или художественной школе,
но биографии и творческому развитию того, кого по праву
называют первым историком искусства в Европе. В то время
как новая наука только еще вступает на путь институцио¬
нализации, она обращается к своим истокам, сосредотачи¬
ваясь не на том, что должно быть объектом ее исследования,
а на том интеллектуальном интересе, который этот объект
порождает. Обычно интерес к истории той или иной науки
появляется тогда, когда она уже достигает периода зрело¬
сти. С историей искусств — благодаря труду Юсти — все
происходит наоборот. Размышление о взгляде на искусство,
о любопытстве, которое оно вызывает, оказывается важнее
размышлений о самих произведениях искусства; и в этой
инверсии кроется причина того, почему история искусства
оказывается так важна для изучения истории культуры
в целом. Она изначально не идентифицирует себя с изуча¬
емым предметом, а намечает мостки, которые существуют
между ним и культурой.
Работа Юсти о Винкельмане, памятник богатейшей эру¬
диции, которая и по сей день приводит в смущение любого,
I. Мы опускаем следующий далее во французском издании khhi и
М. Эспаня раздел «Университетская карьера Карла Юсти», мате¬
риал которой в более полном виде изложен в книге «История ис¬
кусства как культурный трансфер. Путь Антона Шпрингера» (см-
c. 460-474 наст. изд. — Прим, ред.).
292

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
кто пожелал бы написать нечто подобное, обладает также
другими важными характеристиками. Труд этот создается
в тот момент германской истории, когда идея националь¬
ная и даже националистская набирает все большую силу.
Но посвящен он немецкому автору, первому в ряду истори¬
ков искусств, который писал большую часть своих трудов
в Риме, за границей. Более того, темы, которых он касался,
были хоть и важны для немецкого гуманизма, но все же име¬
ли отношение к иной культуре. Греческая модель, которую
Винкельман защищает в Германии XVIII века, является мо¬
делью чужой культуры, моделью во многом субверсивной,
понимание которой к тому же было сформировано всем
контекстом римской культуры, окружавшей Винкельмана.
Ему, как известно, не удалось вернуться из Рима в Германию
в 1768 г., на полпути ему пришлось повернуть назад, и Юсти
не скрывает этого факта, во многом определившего свое¬
образие работ Винкельмана об Античности. При этом если
Винкельман и предлагает иностранную (античную) модель
в качестве образца, то делает он это, как утверждает Юсти,
из чувства патриотизма. Ведь преуспеть в изучении грече¬
ских тайн там, где французы, имевшие в то время таких бли¬
стательных археологов, как граф де Кейлюс, так и остались
на уровне искателей антиквариата, — это значило усилить
престиж национальной науки. «История искусства древно¬
сти» Винкельмана сразу позволила немцам войти в более
широкий научный контекст, контекст европейской науки.
Об этой двойственной позиции — одновременно и универ¬
салистской, и патриотической — Юсти напоминает в тот
момент, когда история искусств получает академический,
университетский статус.
Первый том труда Юсти вышел в год столетия со дня смер¬
ти Винкельмана. Впервые замыслом написать труд о немец¬
ком ученом Юсти делится в декабрьском письме 1862 г. и почти
сразу после этого совершает поездку в Дрезден, которую сле¬
дует считать подготовительным этапом работы. В 1863 г. он
отправляется в Париж, чтобы изучать бумаги Винкельмана,
хранящиеся в Императорской (ныне Национальной) библио¬
теке, поскольку деятельность Винкельмана возможно было
тогда изучать только за границей. Пребывание в Париже
293

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
с 17 сентября по 17 ноября 1863 г. вызываету Юсти энтузиазм,
который может показаться даже странным для немецкого
путешественника 1860-х гг.: «Париж — это место, где можно
жить месяцами, видя здесь одни только величественные тво¬
рения, красивые, изысканные, приятные, не будучи при этом
запачканным грязью. Нет такого другого большого города,
в котором материальная и духовная грязь были бы так глу¬
боко спрятаны и где темная сторона общества остается прак
тически незаметной, если только не прикладывать усилий
для ее обнаружения» (письмо от 4 марта 1864 г.)1. При этом
в рассказе Юсти о самой его работе в библиотеке сквози i
разочарование. Он не видит ничего интересного в собран¬
ных там документах, состоящих в основном из фрагментов
английских и французских книг, ученых газет, толкующих
об истории живописи или науках («Некоторый свет пролива¬
ется лишь на природу и источники исследований Винкельма-
на»—письмо от 18 мая 1864 г.)1 2. Чтобы по-настоящему понять
«Историю искусства древности», нужно ехать в римские музеи,
подытоживает Юсти, который, как кажется, не вполне поня л
влияние трудов Винкельмана на развитие французской ху¬
дожественной традиции эпохи Просвещения. К тому же не
мецкие библиотеки не дают достаточного материала об из а-
льянских эрудитах XVIII столетия.
Созданию задуманной книги мешают другие трудности.
Юсти смущен тем, что он пишет о Винкельмане, не будучи
сам археологом, но утешает себя мыслью о том, что собствен¬
но археологических работ у Винкельмана не так уж и много.
Также и его главный труд он осмысляет отнюдь не как исто¬
рию археологии: «В совокупности своей эта книга <...>
представляет собой момент культурной истории XVIII века,
а также истории науки. Специалисты по археологии не спо
собны были бы написать подобный труд»3. Чтобы помочь
себе в написании работы, Юсти читает в тот год курс лекций
1. Carljusti/OttoHartwig. Briefwechsel(1858-1903)/R. Leppla(Hg.). Bonn:
Rdhrscheid, 1968 S. 127.
2. Ibid. S. 136-137. Впервые попытка проследить по этим документам
становление Винкельмана как историка искусств была предпри¬
нята Э. Декюльто.
3. Ibid. S. 137.
294

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
о Винкельмане, Лессинге и Гёте и их отношении к искус¬
ству. Хотя он и стремится держать в тайне свои исследо¬
вания и ход работы, письмо, написанное в апреле 1865 г.,
показывает, что основную сложность для него составля¬
ет разбор парижских документов, которые, однако, явля¬
ются ключом к пониманию формирования Винкельмана
как историка искусства, а также его отношения к собствен¬
но истории. Ибо исследовательский путь Винкельмана
начинается для Юсти с написания истории Германской
империи, что подготовило его к идее создания истории
искусств. Возникновение исторического подхода и есть то,
что, с точки зрения Юсти, оказывается наиболее сложным
для понимания и осмысления:
Интересно наблюдать, до какой степени немецкая культура
в эти годы стремительно развивается, каким образом Вин-
кельман в течение двух люстров проходит путь, который
ведет его от восприятия немецкой древности, характерного
для канцлера из Халле Людевига, через французские исто¬
рические источники XVIII века, работы де Ту, Кларендона,
Гроция и т.д. прямо в объятия Монтескье. — Эти поиски,
как и ряд других, имели свой положительный эффект, так
как позволили мне познакомиться со множеством книг и на¬
учили пользоваться большой библиотекой, читать книгу, де¬
лать пометки, выносить о ней суждение—и все это в течение
всего лишь одного дня (письмо от 7 апреля 1865 г.)1.
Анализ возникновения понятия историчности у Вин¬
кельмана, предшествовавшего в Германии созданию исто¬
рии искусств, наводит Юсти на мысль о роли, которую
сыграл в этом генезисе Монтескье. Именно то, как зарож¬
дается история искусств, превращает ее в науку универса¬
листскую. Поиски Юсти истоков исторического подхода
заставляют задуматься, насколько правомерно противо¬
поставлять его Риглю, который в книге «Позднеримская
художественная промышленность» пересматривал тезис
об упадке искусств, или же Вёльфлину, говорившему уже
I. Ibid. S. 159-160.
295

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в «Пролегоменах к психологии архитектуры» («Prolegomena
zu einer Psychologie der Architektur», 1886) об общих законах
восприятия искусства. Эти ученые были одержимы тем же
универсализмом, что и Юсти, и стремились, также как и он,
вписать историю искусств в общую историю.
Чтение первого тома труда о Винкельмане, вероятно самого
интересного в плане методологии, сразу делает очевидным
тот фундаментальный универсализм, который Юсти от¬
крывает у своего знаменитого предшественника. Усердный
читатель английских поэтов, прилежный ученик Монтескье,
Винкельман заимствует свое понятие индивидуальности
у Монтеня. Культурный климат Дрездена определялся пре¬
жде всего присутствием в данном городе иностранных ху¬
дожников, архитекторов-гугенотов, итальянцев, оперных
певцов, прелатов и врачей, таких как Бьянкони, открыв¬
ший для немцев двери Рима1. Невеста курфюрста и короля
Польши Мария Антония также была итальянских кровей.
В своем труде Юсти особенно отмечает космополитическую
сущность людей, которые встречались Винкельману на его
пути: от Готфрида Селиуса, товарища по ученической скамье
в Халле, ставшего позже переводчиком в Париже, до графа
де Бюнау, который долгое время проживал во Франции. Ко¬
нечно, Винкельман станет воплощением амбиций немецкого
патриотизма, но только после того, как пройдет через ряд
встреч и знакомств, поместивших его в более широкое куль¬
турное поле, которое внимательно реконструирует историк
искусств Юсти.
Второй том труда о Винкельмане потребовал пребывания
Юсти в Италии. Получив стипендию прусского правитель¬
ства, Юсти живет там два года, с 1867 по 1869-й. Он обоснуется
в Риме, но будет много путешествовать, особенно по Тоскане
и в окрестностях Неаполя. Из Италии Юсти шлет в Германию
подробные письма, в которых детально описывает не столь¬
ко свою работу, сколько впечатления от страны, от пейзажей,
I. Закончив учебу в Болонье, Джованни Людовико Бьянкони (1717-1781)
стал лейб-медиком при дворе ландграфа Гессенского, епископа
Аугсбургского, а с 1750 г. — при Саксонском дворе в Дрездене. Он
был одним из любимых корреспондентов Винкельмана. С 1764 i
Бьянкони становится посланником Саксонии в Риме.
296

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
которыми любуется. Познание Италии начинается для него
с изучения языка, и Юсти, понимая, что не может его выу¬
чить, лишь общаясь с местными жителями, решается взять
несколько уроков и пользуется любой возможностью писать
на итальянском. По-итальянски он делает и пометки, види¬
мо считая, что историку искусства просто необходимо про¬
никнуться ментальными и лингвистическими категориями
языкатой страны, в которой когда-то были созданы великие
произведения искусства. В Италии в это время важное место
в его размышлениях занимает политика. В этот период Гер¬
мания обретает свое единство в противостоянии Франции.
Италия также стремится к объединению, и территория пон¬
тифика кажется лучшим местом, откуда можно наблюдать
за грядущими изменениями. Будучи благонравным проте¬
стантом, Юсти жаждет упразднения папской власти и ду¬
мает о силах, способных произвести переворот. В 1867 г. он
полон надежд в отношении Гарибальди: «Это особый случай
поистине демонической силы, которой оказалась наделена
отдельная личность; его, конечно, нельзя считать ни глу¬
бокомысленным политиком, ни великим стратегом, но его
нравственная чистота, стремления и личная отвага остают¬
ся вне всякого подозрения»1. Этот интерес к Италии рожда¬
ет у Юсти двойственное отношение к его родной Германии.
Если он и сравнивает грязные улицы Сорренто с чистыми
улочками немецких курортов в пользу последних, то нарисо¬
ванный им портрет прусского советника в Берлине, «истин¬
ного барчука» (Junker), оказывается не из благоприятных.
Юсти пишет легко и с удовольствием предается описаниям.
Читателю его итальянских писем, изданных после его смер¬
ти, может показаться, что он даже заимствует свой эписто¬
лярный стиль у Винкельмана. Очень точное и тщательное
описание экскурсии в Тиволи, рассказ о прогулке к Везу¬
вию явно тешат тщеславие Юсти-литератора. Как письма
Винкельмана в Дрезден, так и письма его биографа Юсти
становились известны в Марбурге далеко за пределами уз¬
кого семейного круга— еще до того, как они впоследствии
оказались изданными.
*• Justi К. Briefe aus Italien/H. Kayser (Hg.). Bonn: Verlag von Friedrich
Cohen, 1922. S. 106.
297

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Юсти, конечно же, был в душе своей эрудитом, чем вы¬
званы его сожаления, что, пребывая в Риме, он вынужден
заниматься Италией XVIII века и не может посвятить себя
изучению Античности и Возрождения. И все же целеустрем¬
ленность не мешала ему интересоваться теми книгами и цен
ными документами, которые он находил в библиотеке. Так,
когда Юсти, приложившему неимоверные усилия, все же
удается попасть в библиотеку Ватикана и получить рисун
ки, на которых изображены римские знакомцы Винкель
мана, он начинает эти рисунки копировать, чтобы вдох¬
новляться ими при написании своего труда. Он пытается
с помощью Леопольда фон Ранке получить информацию
о римских архивах, содержащих сведения об эпохе папы
Бенедикта XIV и Климента XIII1. В Венеции, куда он пере¬
езжает в октябре 1868 г., Юсти не находит ничего особенно
важного для своих исследований, однако сами архивы ею
настолько привлекают, что он постоянно сообщает о них
в своих письмах: «Венецианские архивы — одни из самых
крупных в мире. Они занимают 300 комнат в старом фран¬
цисканском монастыре Фрари и насчитывают 14 миллио¬
нов томов. Сколько человеческих жизней понадобится, что¬
бы прочесть их все? Самые ранние рукописи датируются
883 годом»1 2. Если Италия для Юсти предстает как страна
памяти, то Германия — как страна, охваченная тотальной
амнезией, которую следует лечить, создав, например, в Мар¬
бурге коллекцию фотографий произведений искусства, кото¬
рая бы позволила всерьез заняться преподаванием истории
искусств. Путешествие в Италию помогает Юсти наил\ ч-
шим образом понять замысел Винкельмана, оно становится
для него родом герменевтической реконструкции, и в этом
смысле показателен его рассказ о встрече в Риме с Дильтеем:
«Этой зимой в Риме гостит профессор Дильтей. Он написал
биографию Шлейермахера, и сюда ему присылают верстку.
Переутомление основательно испортило его нервную систе¬
му, и он был вынужден взять отпуск. Поскольку в Риме на¬
ходился его брат, филолог, Дильтей решил приехать именно
1. Justi К. Briefe aus Italien. S. 59 (письмо к матери от 7 июля 1867 г.).
2. Ibid. S. 226.
298

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
сюда. Он — первый человек в этих краях, с кем я смог вновь
пуститься в дискуссии о философии и литературе»1.
Веласкес и испанская жизнь
В начале 1869 г. Юсти возвращается из двухлетнего путе¬
шествия по Италии. Его первое путешествие в Испанию
пришлось на зиму 1872-1873 гг. К этому моменту он уже за¬
нял кафедру истории искусств в Боннском университете.
За первой поездкой в Испанию последует ряд других, вто¬
рое путешествие будет совершено в октябре — ноябре 1892 г.
К тому времени Юсти уже опубликует свой большой труд,
посвященный Веласкесу (вышел в 1888 г.). Был ли интерес
к Испании следствием итальянского путешествия Юсти?
Стало ли для него откровением внезапное открытие в Риме
картины Веласкеса «Иннокентий X», анализу которой
Юсти посвятит в новой работе отдельный раздел? Как бы
то ни было, Юсти пытается как можно полнее постичь ис¬
панскую культуру, также как ранее пытался постичь культу¬
ру итальянскую, о чем он подробно рассказывает в письмах,
адресованных членам своей семьи. Первое из впечатлений,
полученных им на испанской земле, была коррида, где то¬
реадор, не будучи искусным профессионалом, долго мучил
быка перед глазами 13 тысяч человек1 2. Юсти старается вы¬
учить испанский, как ранее он изучал итальянский. Язык
для него не просто средство общения (в конечном счете, он
даже признается, что говорит по-испански скверно), но с по¬
мощью языка он стремится проникнуть в культуру, поро¬
дившую те или иные произведения искусства. Именно по¬
этому Юсти посещает парламент и слушает речь оратора
об отмене рабства в Пуэрто-Рико, наслаждаясь при этом
прежде всего музыкой испанского языка3. Он посещает
библиотеки, архивы и делает это с таким прилежанием,
что вскоре ему оказывается необходимым посетить почти
1. Ibid. S. 257 (письмо от 16 января 1867 г.).
2. Justi К. Spanische Briefe/H. Kayser (Hg.). Bonn: Verlag von Friedrich
Cohen, 1923. S. 7.
3. Ibid. S. 12.
299

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
все испанские города, даже те, путь в которые оказывается
весьма затруднен. Но более всего ученого поражает в стране,
которую он без устали познает, открытость к эстетическому
заимствованию и способность усвоения элементов чужих
культур. Когда в 1879 г. он отправляется в Эскориал, он хо¬
чет поселиться в комнате, из окон которой были бы видны
башни замка, будучи предельно внимательным к созданию
особого фона для своих исследований. Подобная установ¬
ка сказывается, например, в описании им Кадиса в одном
из писем сестре:
Кажется, что город построили вчера, он словно состоит
из одних только маленьких прямых улочек, сходящихся
под прямым углом, с домами, свежевыкрашенными известью
ярко-белого цвета, исключение составляет первый этаж, вы¬
крашенный желтой краской и имеющий стеклянные зеленые
решетки, о которых так часто писали. Прогулка по городу
кажется прогулкой по коридорам музея фарфора. Смотреть
здесь практически нечего, разве что последнюю картину Му¬
рильо, над которой он работал незадолго до своей смерти, упав
во время работы с лесов. Она висит в церкви, расположенной
как раз на южном берегу, и в церкви, не говоря уж об улочках,
слышен ежеминутный грохот прибоя. Морские волны раз¬
биваются об огромную каменную стену, высотой более ста
футов, пена долетает иногда до улочек, и тысячи чаек плава
ют и парят в наиболее оживленных местах. Я впервые увидел
здесь океан и видел, как за Геркулесовыми столбами величе¬
ственно садилось в пять часов дня солнце1.
Юсти стремится понять культуру как систему через вне
чатления, которые он получает, и подобное отношение да¬
леко от какого бы то ни было этноцентризма. Он — историк
искусства, которому чуждо поверхностное отношение к пред¬
мету исследования, равно как и самоуверенность новичка.
Именно потому он яростно бранит ограниченные фонды
библиотеки Гёттингена, в которой работает между двумя
I. Justi К. Spanische Briefe/H. Kayser (Hg.). Bonn: Verlag von Friedrich
Cohen, 1923. S. 25.
300

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
путешествиями в Испанию1. Книга о Диего Веласкесе явля¬
ется итогом кропотливого погружения в испанскую культуру
XVII века и попыткой познакомить с ее характеристиками
немецкую общественность, введя ее в немецкое размышле¬
ние об истории искусств1 2, сделать ее непременной частью
образования (Bildung).
Как и в случае с Винкельманом или Микеланджело, Юсти
стремился описать историческую эпоху через историю от¬
дельной личности, которая, естественно, являлась бы лич¬
ностью выдающейся, но также и точкой пересечения разных
исторических течений и тенденций, аккумулирующей раз¬
нообразные впечатления, которые необходимо восстановить
входе кропотливых исследований и поисков. Это был метод,
родственный дильтеевскому вживанию, той идентификации,
что происходит между объектом и интерпретатором. В ре¬
зультате в портрете Веласкеса мы можем обнаружить и ав¬
тобиографические черты самого Юсти. Например, ученый
особое внимание уделяет двум поездкам художника в Рим
(в 1629-1631 и 1649-1651 гг.). Именно им посвящены две из семи
книг его многотомного труда. Личность Франсиско Пачеко3,
посредственного художника-маньериста, автора трактата
о живописи, опубликованного в 1649 г., бывшего, однако,
учителем Веласкеса, определяет повествование, которое
1. Carl Justi/Otto Hartwig. Briefwechsel (1858-1903). S. 273 (письмо Отто
Хартвигу от 3 августа 1879 г.).
2. Ср. определение, которое дал истории искусств этнолог Клиф¬
форд Гирц: «Различные способности воспринимать смысл карти¬
ны, которыми обладают разные народы, как и разные индивиды,
<...> являются, как и все прочие человеческие навыки, продуктом
коллективного опыта <...>. Причастность к глобальной системе
символических форм, которая и есть культура, только и делает воз¬
можным участие в одной из ее частных форм, которую мы называ¬
ем искусством. Теория искусства, таким образом, является в то же
самое время и теорией культуры, она не есть автономная область
исследований. И если речь идет о семиотике искусства, то она при¬
звана изучать эволюцию знаков в реально существующем обществе,
а не в искусственном мире оппозиций, трансформаций, параллель¬
ных сравнений и эквивалентов» (Geertz С. Savoir local, savoir global.
Les lieux du savoir. Paris: PUF, 1983. P. 137).
3- Франсиско Пачеко (1564-1654), художник-маньерист, опубликовал
в 1649 г. в Севилье трактат о живописи под названием «Искусство
рисования» («Arte de la pintura»).
301

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
выстраивается хронологически и сочетает в себе анализ
картин и исследование культурного контекста. Внимание
к контексту заставляет, например, Юсти упомянуть Сурба-
рана, а также посещение Мадрида Рубенсом в 1628-1629 i г
Подобный подход требует также упоминания Кальдерона,
Франсиско де Кеведо, Филиппа IV, описания жизни испан¬
ского двора или Рима в середине XVII века, а также анализа
тех отношений и, в частности, финансовых проблем, кото¬
рые существовали между людьми. Сравнения не делаются
Юсти механически. Так, Веласкес, кажется, действительно
вдохновлялся живописью Рубенса, создавая своего Вакха —
картину, получившую название «Пьяницы, или Триумф
Вакха». И все же «не было ничего более странного для Испа¬
нии, чем подобное полное восторга обожествление Антично¬
сти и чувственности. Картина говорит нам о том, что нари¬
совавший ее художник сам не был опьянен. На первом плане
вполне сознательно он изображает водоноса. Там, где искус¬
ство, охваченное хмелем чувств, возвышает опьянение до ди¬
онисийского вдохновения и облекает его в пленительные
образы золотого века, Веласкес со снисходительной улыб¬
кой свободного человека видит одну лишь смешную игру
пьяного бездействия и его искаженные черты»1. Опьянению
северного художника Юсти противопоставляет суровость
художника испанского, ту сдержанную разочарованность,
которая впоследствии позволила причислить Веласкеса
к первым адептам реалистичного искусства. Передавая ин¬
дивидуальность персонажей посредством самых незаметных
деталей (такой, например, может быть мочка уха), он делает
своих героев загадочными, непроницаемыми, выражающИ'
ми своим сдержанным отношениием к действительное i и
верность деталям, близкую самому Юсти.
Ученый наполняет свой текст, стилистически очень точно
выверенный, испанскими терминами, которые описываю г
феномены культуры и которые из-за их укорененности в ис¬
панской действительности невозможно заменить ни одним
немецким термином1 2. Особенно интересует Юсти отношение
1. Justi К. Diego Velazquez und sein Jahrhundert. Bonn: Verlag Friedrich
Cohen, 1922. Bd.I. S. 277.
2. Ibid.Bd.ILS.244.
302

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
Веласкеса к Античности, что возвращает его к истокам его
собственного пути как историка искусств. Собирая в Риме
коллекцию копий античного искусства, Веласкес, можно
сказать, опередил в своих поисках Антона Рафаэля Менгса.
Открытие в 1700 г. в Антверпене и Амстердаме залов с кол¬
лекциями муляжей античных статуй заставило говорить
об обнищании форм под воздействием графики. Юсти, бу¬
дучи в данном случае не только исследователем, но и по¬
следователем Винкельмана, радостно отмечает, что инте¬
рес Веласкеса к Античности никоим образом не обеднил
его живопись1. Нет сомнения, что именно это пристрастие
к античной скульптуре дало Веласкесу смелость изобразить
обнаженную Венеру, что для Испании XVII века было пол¬
нейшим нарушением запрета. Таким же нарушением табу
было и написание его поздней картины «Менины», на кото¬
рой художник изобразил самого себя, рисующим испанскую
инфанту в окружении слуг, собаки и уродливого карлика.
Сдержанность и отвлеченность Веласкеса интерпретиру¬
ются Юсти как утверждение роли субъекта, которую исто¬
рик искусства прослеживает на картине. Испанский опыт
Юсти, более оригинальный, чем опыт итальянский, дока¬
зал способность истории искусств (как и истории культуры)
объяснять универсалии, с одной стороны, определяемые
особенностями восприятия, а с другой стороны, пронизы¬
вающие тот культурный контекст, в который они оказались
заключены. Научность данного метода определяется исто¬
рическим подходом, на разных уровнях в него оказываются
включены экономика, политика и литература.
Сломы и разрывы в творческой эволюции
Микеланджело
Последний крупный труд Юсти был посвящен творче¬
ству Микеланджело. Опубликованный в двух томах (в 1900
и 1909 гг.), он подытоживает работу Юсти над биографи¬
ями Винкельмана и Веласкеса. В какой-то степени работа
Ibid.Bd.ILS. 143.
303

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о Микеланджело близка по своему пафосу книге о Винке л ь-
мане, который еще в своих ранних работах о подражании
видел в Микеланджело соперника греческих художников.
Можно сказать, что, работая над томами, посвященными
творчеству итальянского художника эпохи Возрождения,
Юсти преодолел то ощущение неполноты, от которой стра¬
дал во время своего первого пребывания в Риме. В течение
двух лет он был вынужден изучать Рим XVIII века, не смея
обращаться к векам более прославленным, в частности к Воз¬
рождению. Но главное своеобразие работы о Микеланджело
состояло в том, что Юсти больше уже не стремится познать
в ней всю сложность эпохи, восстанавливая до мелочей куль
турный горизонт личности, в которой выкристаллизовались
различные особенности изучаемого века. Внимание Юст и
перемещается теперь на последовательный анализ отдель¬
ных произведений. Произведения эти, конечно же, несут
на себе отпечаток особого культурного контекста, но они
не выстраиваются в единый ряд, объединенный личностью
творца.
Однако речь не идет о том, чтобы вовсе отказаться от фи¬
гуры автора. Напротив, книга о Микеланджело — это хва¬
лебный гимн творческому гению. Но гений этот уже отмечен
разрывами и противоречиями, которые есть отражения того
культурного поля, в котором данная личность существует.
Книга начинается с описания Сикстинской капеллы,
которая сама по себе есть результат первого слома в твор¬
ческом становлении Микеланджело. Художник работает
в это время над скульптурным ансамблем гробницы папы
Юлия II — грандиозным проектом, прерванным внезапно
поступившим предложением работы в Сикстинской капелле.
Характер этой новой работы, по мнению Юсти, во многом
определил внезапный переход Микеланджело от одной ма¬
неры творчества к другой, которая окажется теснейшим об¬
разом связана с греческим образцом.
Истоки данного стиля остались бы неясными, если бы
не произошел совершенно невероятный случай: великия
скульптор на вершине своей карьеры был вынужден взя гь
в руки кисть и найти в себе достаточно сил, чтобы выразить
свои мысли на плоскости. Но ведь живопись и скульптур11
304

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
еще и во времена древних греков были неразрывно связаны
в своем становлении и развитии1.
Колористическое решение плафона Сикстинской ка¬
пеллы указывает на важность для Микеланджело опыта
скульптуры. Слишком яркие и однотонные цвета могли бы
испортить форму. Отсюда необходимость приглушить цвет,
сделать его по возможности менее заметным, превратив
в источник света, подчеркивающего независимый харак¬
тер форм2. Юсти говорит о важности греческих образцов
для Микеланджело. Существенное влияние оказала на него
коллекция античных скульптур, собранная Козимо Ме¬
дичи с помощью Донателло и выставленная в первом ита¬
льянском музее памятников античной древности, пред¬
назначенном для учеников скульпторов в саду Сан-Марко
во Флоренции3.
Желание Юсти доказать влияние древнегреческих худож¬
ников на Микеланджело не означало, что он жаждал отде¬
лить итальянского скульптора от своего времени, сделав его
творчество вневременным. Наоборот, Юсти словно находит
у Микеланджело пророческие черты и объясняет успех его
изображений пророков их автобиографическим характером.
Родство поэзии и пророчества, наблюдаемое еще у Плато¬
на, сказавшееся как в библейских текстах, так и в творче¬
стве Данте, присутствует и у Микеланджело. Как считает
Юсти, «Микеланджело явно выделяется среди художников
и скульпторов своей эпохи. Хотя для этого гения нет ничего
более странного — если принять во внимание характер по¬
лученного им образования и его творческие устремления, —
чем делать свое искусство рупором политических и религи¬
озных идей, дух его трепещет от созерцания той пропасти,
в которую устремляется Италия, и судьба эта схожа с той,
что вызывала когда-то к жизни древние пророчества»4. Ми¬
келанджело, в отличие от Винкельмана или Веласкеса, слов¬
но оказывается насильственно вовлеченным в конфликты
г Justi К. Michelangelo. Beitrage zur Erklarung der Werke und des Menschen.
Berlin: G. Grotesche Verlagsbuchhandlung, 1922. Bd.I. S. 21.
2. Ibid.Bd.I.S. 183.
3- Ibid.Bd. II. S. 16-17.
4- Ibid.Bd. I. S. 67.
305

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
эпохи, и эта вовлеченность особенно хорошо видна в выборе
им форм и живописных мотивов.
Одной из фундаментальных особенностей размышлений
Юсти об истории культуры и истории искусства является осо¬
бого рода опьянение эрудицией, хотя тенденция эта со време¬
нем претерпевает эволюцию. Когда, например, ему требуется
узнать о Сивиллах, Юсти принимается искать в литературе
начиная с античных времен изображения предсказательни¬
цы, исследуя историю появления и исчезновения этого об¬
раза. Например, если в «Божественной комедии» Данте обра з
Сивиллы исчезает, так это потому, объясняет он, что ее место
отныне занимает Беатриче, которая привносит в традицию
новую христианскую интерпретацию: «Молодой Данте желал
воздвигнуть своей возлюбленной поэтический памятник.
„Энеида“ подсказала ему замечательный мотив, воплощение
которого потребовало, однако, недюжинной поэтической сме¬
лости: сделать Беатриче христианской Сивиллой, подобно
образу Кумской Сивиллы у Вергилия»1. Именно этим Юсти
объясняет присутствие Сивиллы, образа, очень мало соо г-
носящегося с библейским контекстом, в папской капелле.
Аргументация Юсти, поиск им элементов Античности, в мед¬
ленном течении времени преобразующихся в образы более
современные, которые, в свою очередь, становятся ключом
к пониманию древних образов, напоминает метод Аби Вар
бурга. Последний, исследовав случаи отражения античного
искусства в культуре Возрождения, привнес в историю искус¬
ства метод сугубо филологического анализа.
Подобно тому как Винкельман является наследником
французского века Просвещения, который своими иссле¬
дованиями неоклассицизма он вновь пробуждает к жизни;
подобно тому как Веласкес постоянно существует в простран¬
стве между испанской и итальянской культурами, Микелан¬
джело, хотя и связанный с культурой итальянского Ренес¬
санса, столь вдохновлявшей Буркхардта, также не избегает
влияния других культур.
Его знаменитая скульптура «Пьета» была заказана на¬
стоятелем аббатства Сен-Дени Жаном де Гросле де Вилье
I. JustiK. Michelangelo. Beitrage zurErklarungder Werke und desMenschen-
Bd. I. S. 80-81.

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
для французской капеллы собора св. Петра в Риме. При этом
сам мотив скорбящей Божьей Матери, отмечает Юсти,
не является итальянским мотивом. Он берет свое начало
во французской скульптурной традиции конца XV века, так
как первая известная скульптура Пьеты находится в городе
Муассаке1. Что же касается отсутствия скорби на безучаст¬
ном лице Мадонны, то данный факт объясняется влиянием
греческой скульптурной традиции. «Давид» Микеланджело,
другая его известнейшая скульптура, созданная им как сво¬
его рода апофеоз Флоренции, также был выполнеан по за¬
казу француза, Пьера де Рогана, маршала де Жье, который,
вероятно, видел во Флоренции скульптуру Донателло.
Юсти постоянно идентифицирует себя с героями своих
исследований. И Микеланджело здесь не исключение. По¬
следняя глава книги Юсти, носящая название «Человек
и художник», целиком посвящена осмыслению феномена
творческой личности. Творец не может развиваться неза¬
висимо от обстоятельств, которые часто влияют на его вы¬
бор неожиданным образом. Не стала ли гробница Юлия И,
которую изначально предполагалось украсить нескольки¬
ми величественными скульптурами, памятником Моисею
лишь под влиянием внешних исторических обстоятельств?
В творческом пути Микеланджело непрерывность и теле¬
ология отсутствуют, гений его как раз и состоит в умении
пользоваться разрывами, внезапными, лишенными есте¬
ственных причин изменениями культурного поля. Юсти,
человек в высшей степени одинокий и стоящий уже на по¬
роге смерти, создает портрет одинокого творца, лишенно¬
го друзей, с тяжелым характером (вспомним возмущение
Микеланджело, когда Вазари назвал художника Доменико
Гирландайо его учителем, в то время как сам Микеланджело
всегда считал себя самоучкой). Будучи сдержанным в отно¬
шении Винкельмана, Юсти без смущения говорит о гомо¬
сексуальности Микеланджело, еще одной причине уединен¬
ного существования гения, объясняющей также особое его
пристрастие к изображению мужского обнаженного тела.
Микеланджело остается в книге Юсти героем культурной
I. Ibid.Bd.ILS.86.
307

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
истории. Но в отличие от Рафаэля, судьба которого предста¬
ет в изложении Германа Гримма как символичная в любых
мелочах, Микеланджело Юсти существует лишь в зазорах
между своими произведениями, связь между которыми уже
более не кажется ни естественной, ни систематической. Гово¬
рят, что Юсти был настолько слеп к современным ему эстети¬
ческим тенденциям, что сам император Вильгельм II любил
ссылаться на него, порицая современную художественную
моду. Несомненно, Юсти способствовал определению пред¬
мета истории искусства как науки. Но логика его исследо¬
ваний постоянно заставляла его переоценивать и ставить
под сомнение те упрощения и схематизм, которые, вероятно,
необходимы для становления науки. Его Винкельман и Ве¬
ласкес стали выражением особого периода в истории евро
пейской культуры, Микеланджело смешался с собственны¬
ми произведениями, непоследовательно сменяющими друг
друга. История искусства предстает тем самым как мощное
противодействие органической версии развития культуры.
А историк искусства, частично идентифицируя себя с геро¬
ями своих исследований, вырывает себя тем самым из на¬
ционального контекста.
Культ творческих личностей, ставших культурными ге¬
роями у Юсти, затрагивает еще более интересную и мало¬
изученную тенденцию: речь идет о возможности рекон¬
струкции общего образа культуры эпохи по тем отдельным
формам искусства, которые она порождала и которым при¬
давала особое значение. В определенные моменты исто¬
рии, когда национальное самоопределение может доходить
до настоящего этноцентризма, история искусств, напротив,
по мнению Юсти, должна изучать феномен соотношения
различных культур внутри национальной культуры. По¬
этому основной труд Юсти о Винкельмане являет собой
двойной парадокс. Автор «Истории искусства древности»
не был художником, а если и был им, то лишь в своей роли
писателя. Таким образом, написанная Юсти биография
Винкельмана становится вкладом в дисциплину, которая,
обращаясь к собственной истории, способствует тем самым
и своему созиданию. Интересы Винкельмана, его глубокая
укорененность в римской культуре, связь, прочерченная

ГЛАВА X. ИСТОРИЯ ПЕРЕКРЕСТНЫХ ВОСПРИЯТИЙ
цм между Античностью и Ренессансом, на долгое время
определят предмет и цели исследования новой науки, чему
во многом содействовала монументальная биография Юсти.
С другой стороны, в эпоху, когда Дильтей вводит в науку но¬
вый, герменевтический подход, мы видим попытку Юсти
в его анализе разрывов, определявших личность Мике¬
ланджело, довести до логического предела эмпатический
подход к явлениям культуры.
Никоим образом не желая уменьшить роль базельской
профессуры, а именно Буркхардта и Вёльфлина, а также Ин¬
ститута искусства во Флоренции, Библиотеки Аби Варбурга
и развития идеи «воли к искусству» (Kunstwollen) в исследова¬
ниях Алоиза Ригля, все же подчеркнем, что зачатки многих
идей, определивших данные явления, мы находим в рабо¬
тах Юсти. Да и сам Аби Варбург в своей работе, посвящен¬
ной картине «Рождение Венеры» Боттичелли, признавался,
что не создал, в общем, ничего нового, но лишь развивал
идеи, почерпнутые им в труде Юсти о Веласкесе, продемон¬
стрировав конфликт «вторичной инстанции», то есть куль¬
туры, с «первичной инстанцией», то есть личностью, равно
как и включенность личности в развитие культуры1.
В работах Юсти утверждается межкультурная герменев¬
тика, определившая в дальнейшем развитие истории ис¬
кусства1 2. Как мы уже отмечали, герменевтический подход
поддерживается интерпретацией литературных произве¬
дений, современных тем произведениям искусства, кото¬
рые изучаются. Литература также является точкой пересе¬
чения разных культур, пространством, в котором отличия
конструируют идентичность автора, а чужое превращается
в свое. Классическим образцом подобного слияния культур
можно считать творчество Генриха Гейне.
1. Aby Warburg, ausgewahlte Schriften und Wiirdigungen/D. Wuttke (Hg.).
Baden-Baden: Valentin Koerner, 1980. S. 63.
2. Говоря обо всей важности межкультурных взаимодействий для раз¬
вития истории искусства в Германии, мы не должны забывать,
что особенность эта была характерна отнюдь не для всех истори¬
ков искусства. Пример тому — исследования Вильгельма Пиндера
(1878-1947), пронизанные национал-социалистическими идеями,
или же Ганса Зедльмайра (1896-1984), запоздалого адепта антиисто¬
рической по существу религии от искусства, придерживавшегося
умеренно консервативных взглядов.

Глава XI
Литература и создание
идентичности: бонапартизм
Генриха Гейне
В осмыслении французской словесности XIX века не¬
малую роль сыграла немецкая философия XX сто¬
летия, вспомним, к примеру, интерес, проявленный
Вальтером Беньямином к фигуре Бодлера и символизму па¬
рижских пассажей. При этом специфические черты фран¬
цузской культуры и, более конкретно, культуры париж¬
ской складываются уже в XIX веке. Генрих Гейне, живший
во Франции во времена Июльской монархии, сумевший
как никто другой ее описать, став свидетелем социально! о
слома, приведшего к Революции 1848 г., воплощает собой
один из примеров немецкого участия в создании париж¬
ского мифа. Чтобы определить сущность национальной
культуры и выявить ее особенности, очертить ее террито¬
рию, необходимо расставить границы, определить разли¬
чия, и потому XIX век стремится преодолеть размытость
национальных пространств, создавая единства, замкнутые
на самих себе. Философия и литература играют, со своей
стороны, важнейшую роль в создании того, что мы назовем
здесь интеллектуальной идентичностью. Существует, на¬
пример, национальная французская литератураXIX века,
отличная от того, что мы называем девятнадцатым веком
литературы немецкой, процветавшей по ту сторону Рей
на. При этом если создание литературной и философском
идентичности, или, проще говоря, национальной лин*
ратуры и философии состоит в дистанцировании себя
от прочих альтернативных моделей, то сами они являются
ЗЮ

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
результатом массового заимствования культурных элемен¬
тов чужого (в интересующем нас случае — германского)
мира. И наоборот, можно сказать, что немецкая литература
в своем развитии обязана заимствованиям из французской
литературы. В этом обоюдном обмене еще большую роль,
чем Французская революция, сыграл, надо признать, На¬
полеон. Стоит только вспомнить о том месте, которое он
занял в творчестве таких разных поэтов, какими были
Гёльдерлин и Гейне. Тот же самый Гейне, который содей¬
ствовал созданию французской идентичности, всемерно
содействовал и созданию — на основе французских рефе¬
ренций — идентичности немецкой и тем самым радикаль¬
но перемешал две национальные литературы между собой.
Чужой ключ к пониманию национального
Сложное соотношение между национальной идентичностью
и иностранными вкрап лениями во Франции XIX века объ¬
ясняется во многом тем, что идентичность нации склады¬
вается не только в противостоянии иностранному, по прин¬
ципу отличия, но и как следствие влияния чужеродной
культуры. Интеллектуальный инструментарий, привне¬
сенный в только еще зарождающиеся во Франции гумани¬
тарные науки из других стран и, в частности, из Германии,
становится нередко именно тем инструментом анализа,
с помощью которого исследуется национальная идентич¬
ность. Примеров такого заимствования множество, и все
они весьма характерны. Так, изучая наследие Франсуа Гизо1,
историка и министра в правительстве Луи Филиппа, мы па¬
радоксальным образом обнаруживаем, что начиная с 1812 г.
он состоял в переписке с Фридрихом Крейцером, предметом
которой были исследования тех лет немецких мифологов.
В 1833 и 1835 гг. Эдуард Ганс отправляет Гизо свои работы
оправе наследования, написанные под прямым влиянием
1 Подробнее см.: Werner М. Les correspondants allemands de Francois
Guizot // Cahiers d’etudes germaniques. 1987. № 2. P. 95-117.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
его учителя Гегеля. Шеллингианец Тирш1, главный педагог
Баварии, пишет в 1835 г. длинное письмо Гизо, в котором
излагает свою программу возможного реформирования
среднего образования во Франции. Принятый в Прусскую
академию наук в конце 1840-х гг., Г изо вступает по этому слу¬
чаю в переписку с филологом Августом Бёком и историком
Фридрихом фон Раумером, который излагает ему свои сооб¬
ражения о возможности создания зоны свободной торговли
между Францией и Германией. Сохранилось также одиннад¬
цать писем Александра фон Гумбольдта, адресованных Г изо.
В каких его трудах и в какие моменты его политической
карьеры проявились (а на это впервые обратил внимание
в черновом варианте статьи 38 «Лютеции» Генрих Гейне1 2)
черты его личности как историка и политического деяте¬
ля, которые оформились под влиянием немецкого опыта?
Если мы сформулируем этот вопрос как вопрос о влиянии,
то вряд ли он будет релевантен. Хотя при этом доподлин¬
но известно, что Гизо был очень хорошо информирован —
из философских и филологических источников — о новых
тенденциях немецкого историзма.
Еще ярче отношениями с Германией отмечен творческий
путь Эдгара Кине3, поскольку свою литературную карьеру
французский историк начал с перевода знаменитого труда
Гердера «Идеи к философии истории человечества», который
Кине, правда, переводил с английского языка, поскольку
изучать немецкий язык он начал несколько позже. Важным
этапом его становления как историка стало также его пре¬
бывание в Гейдельберге и знакомство с Крейцером, который
1. Фридрих Тирш (1784-1860) был баварским филологом и педагогом;
имея репутацию «наставника Баварии», он занимался также рефор¬
мированием системы образования в Греции. В 1838 г. он опублико¬
вал трехтомный труд о положении дел в образовательных системах
Германии, Франции и Голландии. Подробнее см.: BollackJ. Critiques
allemandes de PUniversite de France (Thiersch, Hahn, Hillebrand) I I Revue
d’Allemagne. 1977. №9. P. 642-666.
2. Cm.: EspagneM. Federstriche. Die Konstruktion des Pantheismus in Heines
Arbeitshandschriften. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1991. S. 168—1/1*
3. О Кине см.: Tronchon H. Allemagne, France, Angleterre: la jeunesse d 'Ed¬
gar Quinet ou PAventure d’un enthousiaste. Paris: les Belles Lettres, K)37:
Aeschimann W. La pensee d’Edgar Quinet. Etude sur la formation de
idees. Paris: Anthropos, 1986.
312

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
помог ему открыть Германию. Тогда же он женился на уро¬
женке этих мест. Эдгар Кине писал о Германии тексты в духе
учения Гердера, и если его лекции о зарубежной литературе,
которые он читал в Лионе, а затем в Париже, не имели своим
предметом непосредственно литературу немецкую, то все же
в них в сильной мере сказалось влияние идей Гердера о на¬
ции и духе народа, которые определят впоследствии фор¬
мулировку самим Кине концептов «французская нация»
и «республика». Собственно, Кине предложил путь, хотя
и не единственный, переосмысления фундаментальных
категорий истории Франции в свете новейших немецких
учений. Мишле и Кине являют собой своеобразный дип¬
тих в духовной жизни периода Июльской монархии. Оба
историка были жертвами клерикального фанатизма, оба
верили в освободительную силу истории, делающей зримой
внутреннюю силу народа—то, что обычно именуется духом
народа. Мишле знал Германию меньше, чем Кине, но можно
предположить, что именно Кине стал связующим звеном
между Мишле и немецкой культурой. В любом случае имен¬
но с Кине Мишле делится своими впечатлениями о книгах,
прочитанных им в 1828 г. во время путешествия по Германии.
В своем «Введении во всеобщую историю» (1831) Мишле го¬
ворит об истории как о «спектакле свободы», «триумфе бес¬
конечного над конечным»1. Не будем забывать, что Мишле
специально заказывал переводы ряда немецких источников,
которые были ему необходимы для работы над переводом
«Мемуаров» Мартина Лютера (вышли двумя изданиями
в Париже (1835) и Брюсселе (1837)). В интеллектуальном пла¬
не Мишле был в очень сильной степени обязан Гримму, по¬
скольку в своем труде «Происхождение французского права,
отысканное в символах и формах универсального права»
немало заимствовал из его работ о следах старого германско¬
го права, которые сохранились несмотря на успех римского
права, а также о правовых символах. Из всех этих примеров,
количество которых легко можно было бы умножить, следует,
пто во времена Июльской монархии французские эрудиты,
осмысляя историю своей страны, неожиданным образом
г См.: Penisson R Michelet, Quinet et PAllemagne // Revue de synthese. 1988.
№109. R 253.
313

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ищут поддержки в исторических знаниях и в теориях своих
немецких коллег.
Еще заметней становится использование немецких моде,
лей в интерпретации и анализе исторической действитель¬
ности после 1870 г. Если до этого момента немецкие заим¬
ствования не афишируются и о них специально не говорят
как о чем-то вполне естественном, то после 1870 г. выявле¬
ние заимствования обретает уже значение политическое:
лишить врага научного превосходства становится равно¬
сильным объяснению его поражения в войне. При этом
национальное самосознаие французской культуры будет
по-прежнему определяться заимствованиями. Известно,
что в конце XIX века лучшие французские студенты, кото¬
рые раньше отправлялись завершать свое образование в Рим,
отныне колеблются в выборе между Римом и обучением в од¬
ном из немецких университетов, а нередко пытаются соеди¬
нить и то и другое. Характерный тому пример являет собой
творческая биография историка Камиля Жулиана1, который,
проведя год в Риме, решает отправиться в Берлин, где слуша¬
ет курс лекций профессора Теодора Моммзена. Весьма сомни¬
тельно, что он мог многое усвоить из этих лекций, поскольку
немецкий язык он знал весьма посредственно. Но ему было
важно прослыть учеником Моммзена, и в своих историче¬
ских трудах «Римские надписи в Бордо» (1887-1890) и «Исто¬
рия Бордо» (1895) он попытался осмыслить его наследие, от¬
дав тем самым долг своему учителю. Габриэль Моно, Эрнест
Лависс, Камиль Жулиан представляют собой, разумеется,
лишь малую часть историков Третьей республики, и наряду
с действительным влиянием немецкой историографии су¬
ществует также миф о влиянии, и миф этот не менее важен1 2,
чем реальное положение дел и случаи цитирования. Если
сопоставить диссертацию Жана Жореса «О происхождении
немецкого социализма» с его позднейшим трудом «Исто¬
1. См.: Motte О. Camille Jullian: les annees de formation. Rome: Ecole fran*
$aise de Rome, 1990. См. также: Motte 0. Lettres inedites de juristes fram;ais
du XlXeme siecle conserves dans les archives et bibliotheques allemandes-
2 vol. Bonn: Bouvier, 1989-1990.
2. Подробнее см.: Carbonell Ch.-O. Histoire et historiens. Une mutation ide°'
logique des historiens frangais, 1865-1885. Toulouse: Privat, 1976.
314

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
рия французской революции» (на русский язык переведен
под названием «Социалистическая история французской
революции». — Прим. пер.), то становится понятно, что ав¬
тор пытался применить к интерпретации национальной
истории явно заимствованные схемы. Напомним еще раз,
что, помимо истории, влияние немецкой мысли сказалось
и на других гуманитарных науках во Франции, например
на психологии, которая развивалась благодаря теориям
Вильгельма Вундта, или на географии, на которую оказала
влияние теория Фридриха Ратцеля.
Одной из наиболее существенных форм заимствования
интерпретативного инструментария, призванного прояс¬
нить французскую идентичность как таковую, стало заим¬
ствование романистики1, основы которой были заложены
Полем Мейером и Гастоном Парисом, учеником Фридриха
Дица (Парис переводил его труды). Французская академи¬
ческая романистика определяла предмет своего исследо¬
вания исходя из романтического представления о линг¬
вистическом пространстве, в котором французский язык
«тонул» в безграничном разнообразии других романских
языков. В основе идеи «Романского языкового пространства»
(Romania) лежал отказ от доминирующей культуры в пользу
общего романского языкового поля. Поиск родства между
языками ушедших эпох и изучение Средневековья стано¬
вились здесь главной задачей, а провинциальные диалекты
казались не менее ценными, чем язык Данте или Монтеня.
От тезиса о языковой близости исследователи незаметно пе¬
реходили к выводам об этническом родстве, так что разница
между пикардийцами, румынами и сардинцами постепенно
стиралась. Эта идеология оказалась, впрочем, необычайно
продуктивной в научном отношении, поскольку изучение
письменных источников обрело серьезную историко-фило¬
логическую базу. Именно на этом анализе позитивистского
г Здесь следует обратить внимание на то, что заимствование новой
науки романистики вытеснило более раннюю традицию истори¬
ческих исследований, основанных на изучении средневековых
текстов. Основными представителями этого более раннего метода
были Франциск Мишель и Клод Форьель. В отличие от романи¬
стики, предшествовавшая новой науке теория опиралась на труды
Фридриха Августа Вольфа и Вильгельма фон Гумбольдта.
315

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
толка Гастон Парис и его ученики сделали акцент, внедряя
романистику во Франции. Но тем самым они проигнори¬
ровали нефранкоговорящее пространство Романии, хотя
и были о нем в достаточной степени осведомлены, импли¬
цитно оспорив при этом созданный немецкими учеными
миф о существовании универсального знания. Французские
романисты сосредоточились на изучении национальной
литературы, продемонстрировав подход, который фран¬
цузскими эрудитами —за исключением небольшой группы
филологов, связанных со Школой хартий, — ранее практи¬
чески не применялся. Иными словами, романисты сосредо¬
точились на изучении региональных диалектов, что при¬
вело в последние годы XIX века к созданию почти на всей
территории Франции кафедр региональных языков. Таким
образом, можно сказать, что развитие во Франции романи¬
стики, заимствовавшей из Германии научный инструмента¬
рий, который, казалось бы, и должен был очертить границы
национального культурного пространства, вольно или не¬
вольно содействовало его размыванию, поставив под вопрос
саму возможность его существования.
Гренадеры
В представлении французов творчество Генриха Гейне сво¬
дится к определенному количеству клише, оформившихся
в школьных учебниках и получивших затем широкое рас¬
пространение. Самым живучим из них стал образ Лорелеи,
плачущей на скале, нависшей над Рейном1. За этим сюже¬
том последовал еще один — история гренадеров, которые
и после смерти охраняют и защищают своего императора.
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели,
И оба душой приуныли,
I. См. об этом подробнее в каталоге выставки: La Lorelei et la liberte,
catalogue de Pexposition sur Heinrich Heine. Paris: Cerf, 1997. Библ hoi p&'
фию исследований творчества Г. Гейне см.: Hohn G. Heine-HandbiK h*
Zeit-Person-Werk. Stuttgart; Weimar: Metzler, 1997.
316

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
Дойдя до немецкой земли.
Придется им — слышат — увидеть
В позоре родную страну...
И храброе войско разбито,
И сам император в плену!
Печальные слушая вести,
Один из них вымолвил: «Брат!
Болит мое скорбное сердце,
И старые раны горят!»
Другой отвечает: «Товарищ,
И мне умереть бы пора;
Но дома жена, малолетки:
У них ни кола, ни двора.
Да что мне? Просить христа ради
Пущу и детей и жену...
Иная на сердце забота:
В плену император, в плену!
Исполни завет мой: коль здесь я
Окончу солдатские дни,
Возьми мое тело, товарищ,
Во Францию! Там схорони!
Ты орден на ленточке красной
Положишь на сердце мое,
И шпагой меня опояшешь,
И в руки мне вложишь ружье.
И смирно, и чутко я буду
Лежать, как на страже, в гробу.
Заслышу я конское ржанье,
И пушечный гром, и трубу.
То он над могилою едет!
Знамена победно шумят...
Тут выйдет к тебе, император,
Из гроба твой верный солдат!»1
Незадолго до смерти Гейне утверждал, что эти стихи, по¬
ложенные впоследствии на музыку Робертом Шуманом, он
написал в шестнадцать лет, то есть в 1814 г., и что в них отра¬
зилась та глубокая признательность, которую он испытывал
I. \\wr.no: Гейне Г. Собрание сочинений. Т. 1. С. 32-33 (пер. М. Михайлова).
317

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в те годы к Наполеону. В этой попытке описать величие им¬
ператора через диалог двух гренадеров его армии слышатся
ритм и образность французской народной баллады и в то же
время немецкого романса. О пленении императора солдаты
узнают по возвращении в свой гарнизон в Германии после
русского плена. Так Наполеон становится своеобразным
призраком, бродящим по немецким землям.
С фигурой Наполеона, породившей не меньше мифов,
чем образ Лорелеи, была связана ранняя юность поэта, про¬
шедшая на берегах Рейна1. Великое герцогство Берг, ставшее
родиной Гейне, когда ему едва исполнилось десять лет, во¬
шло целиком и полностью в состав Французской империи.
Результатом этой новой геополитики стали непосильные
налоги, но также и упразднение феодальных прав и введе¬
ние гражданского кодекса. Жители Дюссельдорфа должны
были сражаться в армии Наполеона, которого Гейне видел
во время его пребывания в этом городе со 2 по 5 ноября 1811 г.
В разделе «Путевые картины», составившей вторую часть
книги «Идеи. Книга Le Grand», Гейне вспоминал:
Император со своею свитой ехал верхом посередине аллеи;
деревья в трепете наклонялись вперед, когда он проезжал,
солнечные лучи с дрожью боязливого любопытства про¬
свечивали сквозь зелень, а вверху, в синем небе, явственно
плыла золотая звезда. <...> Лицо его было того цвета, кото¬
рый встречается у мраморных статуй, греческих и римских,
черты его отличались той же благородной соразмерностью,
как у древних, и на лице этом было написано: «Да не будет
у тебя иных богов, кроме меня». Улыбка, согревающая и успо¬
каивающая каждое сердце, играла на его губах, и все же вес
знали, что достаточно этим губам свистнуть — и Пруссия ис¬
чезнет с лица земли; что достаточно этим губам свистнуть —
и вся Священная Римская империя пустится в пляс. —И губы
эти улыбались, и глаза улыбались тоже. Глаза эти были ясны,
как небо, они могли читать в сердцах людей, они быстро про¬
никали во все дела мира сего, которые мы познаем лишь
I. О жизни Гейне и его окружении см.: HauschildJ.-Ch., WernerМ. «Пег
Zweck des Lebens ist das Leben selbst». Heinrich Heine. Eine Biographic
Koln: Kiepenheuer & Witsch, 1997.
3!8

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
в их постепенности, видя только их расцвеченные тени. Лоб
не отличался такой ясностью: на нем бродили отсветы буду¬
щих битв, и порою что-то вздрагивало на этом лбу—то были
творческие мысли, великие мысли-скороходы; с их помощью
дух императора незримо пробегал по вселенной, и, думается
мне, каждая из этих мыслей дала бы любому немецкому пи¬
сателю достаточно материала на всю его жизнь1.
Таким немецким писателем стал и сам Гейне. Но внимание
его привлекали также и конкретные детали жизни Наполе¬
она. Нельзя не заметить, с каким интересом Гейне отзыва¬
ется о событиях его биографии не только в своей переписке,
но и в художественных произведениях. Ссылка на остров
Святой Елены, дурное обращение со ссыльным императором
Хадсона Лоу и, в более общем плане, вытеснение и забвение
той идеи, которую воплотил собою Наполеон, становятся ос¬
новными причинами упреков, адресуемых поэтом Англии.
Намеками и отсылками к истории Наполеона в особенно¬
сти наполнены «Английские фрагменты» Гейне. В них по¬
является и герцог Веллингтон, который «благодаря» своей
неслыханной карьере стал самим воплощением победы ту¬
пости над гением: это он завоевал ту форму бессмертия, кото¬
рую можно было бы сравнить с бессмертием Понтия Пилата
в сравнении с вечной жизнью Христа. Не случайно, когда Гей¬
не встречает в лондонском порту моряков с Востока и, дабы
польстить им, в поисках нужного приветствия вспоминает
имя Магомета, моряки произносят ему в ответ имя Бонапарта,
ставшее столь же универсальным, что и имя мусульманского
пророка. Англичанам не дано было понять, считает Гейне,
весь масштаб имперской идеи, а Вальтер Скотт дискредити¬
ровал себя, написав примитивную биографию, в которой
утверждал, что император умер всего лишь от рака желудка,
в то время как это сопутствующее обстоятельство не может
уменьшить и искупить зло, причиненное Хадсоном Лоу. Про¬
читав биографию Наполеона, написанную Вальтером Скот¬
том, Гейне окончательно разочаровывается в литературном
гении знаменитого шотландца.
!• Цит. по: Гейне Г. Сочинения. Т. 4. С. 125-126 (пер. В. Зоргенфрея).
319

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Немецкие евреи и Франция
Если личность Наполеона и произвела столь сильное вне
чатление на юного Гейне, то тому причиной не только слу¬
чайная встреча с ним в Дюссельдорфе. Также и обаяние
военной славы Наполеона играло в тот момент пока еще не¬
значительную роль. Здесь нужно учитывать другое важное
обстоятельство, о котором, впрочем, сам Гейне открыто
не слишком говорил и которое было связано с его еврей
ским происхождением. Появление Наполеона на немецкой
земле не только принесло с собой гражданский кодекс, ока¬
завшийся долговечней его воинской славы. Наполеоновские
нововведения коснулись также и еврейской общины, более
многочисленной в Германии, нежели во Франции, и она
получила, наконец, гражданские права, о которых ранее
не могла и мечтать1.
Среди иностранцев, живших в Париже в XIX веке, важное
место занимали немецкие евреи. Еврейская община Парижа
(в основном это были евреи ашкенази), которая в основном
исповедовала иудаизм, со времени Французской революции
и до конца XIX века увеличилась с нескольких сотен человек
до сорока тысяч. Вплоть до конца века, пока в Париж не хлы¬
нет волна иммигрантов из Центральной Европы, еврейское
население в основном пополнялось выходцами из восточных
провинций, Лотарингии и Эльзаса, а также из Германии. Ко¬
нечно, можно возразить, что торговцы и мелкие ремесленни¬
ки, прибывавшие из эльзасских деревень и делавшие в Па¬
риже блистательную карьеру, как это случилось, например,
с Мишелем Леви, были по своему гражданскому статусу фран¬
цузами. Но при этом надо иметь в виду, что иудаизм восточ¬
ных провинций очень мало отличался от иудаизма районов
и местностей вблизи Бадена или Майнца, где многие раввины
проходили обучение. Эти местности сами по себе являлись
перевалочным пунктом на пути миграции, о чем свидетель¬
ствуют родовое имя Фульд (Фульда) или же происхождение
семьи Галеви (Халеви) из баварского города Фюрт. Это были
евреи, говорившие на идише — языке, на котором от Праги
I. См.: EspagneM. Lesjuifs allemands de Paris a Pepoque de Heine. La trans¬
lation ashkenaze. Paris: PUF, 1996.
320

? ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
до Метца толковался Талмуд. Но их дела, обстоятельства
их личной жизни вынуждали их странствовать по Европе,
явсе они, хотя и в разной степени, говорили по-немецки. Все
эти обстоятельства, разумеется, делали еврейскую общину
открытой также и для единоверцев, приезжавших из более
отдаленных областей, например из Берлина.
Гейне, будучи рейнским евреем, не мог не прочувствовать
того же, что и другие члены еврейской общины, — ощуще¬
ния хрупкого гражданского равноправия с населением тех
немецких областей, которые были заняты наполеоновской
армией; и, как и многие его соплеменники, он стал участ¬
ником миграции в направлении Франции и французского
общества, которой постепенно будет суждено это общество
преобразить. И когда наполеоновская империя рухнула,
а гражданские права евреев вновь яростно и агрессивно
стали оспариваться немецкими националистами, почи¬
тавшими себя наследниками тевтонского духа, ностальгия
по наполеоновским временам лишь сильнее укрепилась
в сердцах. Падение империи подтолкнуло немецких евреев
к борьбе за разрушение символических границ еврейских
гетто. Именно новое отношение к ситуации гетто и веко¬
вой дискриминации заставит евреев сражаться не просто
за свою свободу в условиях новообразовавшейся Немецкой
конфедерации, но и за освобождение человека вообще от лю¬
бого политического или социального гнета. Для писателя
Людвига Берне, центральной фигуры немецкого республи¬
канизма, стремление к универсальности становится рав¬
нозначным стремлению к республиканскому правлению.
У Гейне поиск универсализма идет более сложными путями.
В 1840-е гг. поэт переживает период политического радика¬
лизма, во многом объясняемого тесным общением Гейне тех
лете младогегельянцами Мозесом Гессем и Карлом Марксом,
а также увлечением философией Людвига Фейербаха. Уни¬
версалистские основы немецкой философии и в особенно¬
сти учения Гегеля будут и позднее определять взгляды Гейне.
Но не меньшую роль во всех этих попытках обрести универ¬
сальность сыграет и сама имперская идея, в той или иной
степени подпитываемая философией, но связанная также
и более непосредственно с опытом Гейне как немецкого еврея.
321

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Барабанный бой
В наполовину вымышленном, наполовину автобиографа
ческом рассказе о барабанщике Ле Гране Гейне рассказыва¬
ет о том, как он обучался в детстве языкам в Дюссельдорфе
Тех уроков французского языка, которые поэту давал ста¬
рый иммигрант аббат Долнуа, было недостаточно, чтобы
овладеть столь сложным языком. Для учения понадобился
барабанный бой. Настоящим учителем Гейне стал квартиро¬
вавший в его семье тамбурмажор Ле Гран, совсем не знавший
немецкого языка, но который прекрасно мог объясняться
с помощью барабана. И достаточно было прислушаться к его
барабанному бою, чтобы услышать слова свобода правенство,
представить себе взятие Бастилии или восхождение коро¬
ля на гильотину. Тамбурмажор наполеоновской гвардии
поведал юному Генриху об эпизодах Великой французской
революции. Гейне оказался достойным учеником Ле Гра¬
на, точно уловившим и впоследствии почти непроизволь¬
но повторявшим барабанный ритм, выстукивая его ногой,
когда на аристократических собраниях или в амфитеатрах
Гёттингенского университета ему приходилось вспоминать
о событиях европейской истории.
Память о Наполеоне оказалась связанной в сознании
Гейне с барабанным боем, передававшим и воодушевление
революционных лет, и отзвук европейских сражений.
Когда я думаю о великом императоре, в памяти моей вновь
встает весь в золоте и зелени летний день, возникает вся
в цвету длинная липовая аллея, на густых ветвях сидят, рас¬
певая, соловьи, шумит каскад, на круглых клумбах раст\ т
цветы, мечтательно покачивая своими прелестными голов¬
ками, — а я был с ними в чудесном общении: нарумянивши¬
еся тюльпаны кланялись мне спесиво-снисходительно, бо¬
лезненно-нервные лилии кивали мне с нежной грустью <.. •>
я часто лежал на траве и благоговейно слушал, как господин
Ле Гран рассказывал мне о военных подвигах великого им
ператора и отбивал при этом на барабане марши, которые
исполнялись во время этих подвигов, так что я живо все ви¬
дел и слышал. Я видел переход через Симплон—император
322

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
впереди, а за ним карабкаются вверх бравые гренадеры,
спугнутые птицы поднимают крик, и вдали гремят глет¬
черы <...> я видел императора в битве при Аустерлице — у!
как свистели пули на ледяной равнине! —я видел, я слышал
битву при Йене — дум-дум-дум! — я видел, я слышал битву
при Эйлау, при Ваграме... Нет, я едва мог все это выдержать!
Господин Ле Гран барабанил так, что едва не лопалась моя
собственная барабанная перепонка1.
С того момента звук барабана стал символическим выра¬
жением политических воззрений Гейне. Политические док¬
трины, как говорится в одном из его известнейших стихо¬
творений «Доктрина», есть не что иное, как барабанный бой:
Бей в барабан, и не бойся беды,
И маркитантку целуй вольней!
Вот тебе смысл глубочайших книг,
Вот тебе суть науки всей2.
Созвучие барабанного боя и гегелевской мысли не просто
призвано проиллюстрировать здесь наиболее политически
маркированный период его литературного пути — то есть
именно тот период, когда он открывает для себя Гегеля, что,
в свою очередь сказывается и на его творчестве. На самом
деле данная соотнесенность уже была предопределена его
отношением к Наполеону и империи. Если барабан способен
выразить мысль Гегеля, то это потому, что Наполеон, судь¬
ба которого очерчена барабанными маршами, сам яв ляется
живым воплощением данных идей. Наполеон—великий че¬
ловек, в личности которого отразилась история его времени.
Но у великого человека есть свое особое отношение к исто¬
рии. Он не замечает частностей, но воспринимает историю
глобально. Он не обращает внимания на промежуточные
периоды, но мыслит ее целостно и даже вне времени:
Такой именно дух имеет в виду Кант, говоря, что мы можем
представить себе ум не дискурсивный, как наш, но интуитив¬
ный, который идет от синтетически общего, от созерцания
г Цит. по: Гейне Г. Сочинения. Т. 4. С. 124-125 (пер. В. Зоргенфрея).
2. Там же. Т. 2. С. 105 (пер. Ю. Тынянова).
323

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
целого к частному, то есть от целого к частям. И действител ь,
но, то, что мы познаем путем медленных аналитических ра з.
мышлений и ряда долгих последовательных заключений,
этот дух созерцал и глубоко постигал в один момент. Отсюда
и талант его — понимать современность, настоящее, сообра.
зоваться с его духом и постоянно пользоваться им, никогда
его не оскорбляя1.
Если Наполеон стал французским императором и на¬
следником Революции, то оказалась нужна в том числе
и вся немецкая культура гётевского времени, чтобы суметь
постичь роль, которую он сыграл на европейской сцене.
В одном из текстов 1831 г., во введении к книге, в которой
Гейне обличал немецкое дворянство, он впервые делает то,
что отныне и уже после него станет почти что общим ме¬
стом немецкой литературы XIX века: философию Фихте,
одно из высших достижений философской мысли в Герма¬
нии конца XVIII века, он соотносит с важнейшим истори¬
ческим переломом во Франции1 2. После Канта своего рода
Робеспьером философии, развившим критику столь же
основательно и глубоко, как и его кёнигсбергский интел-
лёктуальный собрат, стал Фихте. Фихте для Гейне — это
тот же Наполеон, но в области философии, выражение
одновременно любви и предельно обостренного эгоизма,
не позволяющего ничему существовать вне того, что по¬
лагает его суверенная воля, вне той одновременно эфемер¬
ной и универсальной империи, которую он создает. Фихте-
Наполеон, считает Гейне, довел философский идеализм
до высшей точки своего развития. Соотнесенность фило¬
софии Фихте и наполеоновской империи пронизывает фи¬
нальную сцену книги «К истории религии и философии
в Германии», которая есть своего рода подведение итогов
и которая демонстрирует, как немецкая мысль приводит
к революции, совершающейся в еще не изведанных формах.
1. Гейне Г. Сочинения. Т. 4. С. 89 (пер. В. Зоргенфрея)..
2. Идея соотнести дихотомию Германия— Франция и дихотомий
мысль — действие встречается впервые не в юношеских наброска*
Маркса, как обыкновенно считается, но у Мозеса Гесса в его кшт1 с
«Европейская триархия» (1841).
324

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
Фихте — это Наполеон. В более обобщенном смысле можно
сказать, что немецкой философии необходим был ката¬
лизатор в виде французской истории, чтобы развиваться
во всей своей полноте.
Также и то, чем культура обязана немецкому духу, Гей¬
не определяет по аналогии с деяниями Наполеона в исто¬
рии. И деяния эти в его интерпретации носят позитивный
и оптимистичный характер. В книге «Людвиг Берне» Гейне
напишет: «Наполеон и Гёте прекрасно сделали свое дело:
первый — заставив народы заняться всякими полезными
телодвижениями; второй — пробудив в нас восприимчи¬
вость к греческому искусству и создав прочные творения,
за которые, как за мраморные статуи богов, мы сможем креп¬
ко ухватиться, чтобы не потонуть в туманах абсолютного
духа»1. Однако во всем этом есть и своя негативная сторона.
Именно вражда с Наполеоном и враждебное к нему отно¬
шение в Германии дали импульс, считает Гейне, рождению
немецкого романтизма, как он о том пишет в другой своей
книге — «Романтическая школа»:
Нет народа, более приверженного своим государям, чем не¬
мецкий, и немцев невыносимейшим образом удручало
не столько печальное положение страны вследствие войны
и чужеземного господства, сколько горестное зрелище их по¬
бежденных государей, пресмыкавшихся у ног Наполеона
<...> и так зародилось пиетистское упование на волю божью,
от которой только и оставалось ждать спасения. И в самом
деле, от Наполеона не мог спасти решительно никто, кроме
самого господа бога. На земное воинство рассчитывать уже
было нечего, — оставалось с надеждой возводить очи к не¬
бесам. — В эпоху, когда подготовлялась эта борьба, школу,
враждебно настроенную против всего французского и про¬
славлявшую все национальное в искусстве и жизни, ждал
самый пышный расцвет. Романтическая школа шла в ту
пору рука об руку со стремлениями правительств и тайных
обществ, и господин А. В. Шлегель конспирировал против Ра¬
сина в тех же целях, что и министр Штейн против Наполеона.
*• Цит. по: Гейне Г. Сочинения. Т. 7. С. 37-38 (пер. А. Федорова).
325

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Школа плыла по течению времени, и по тому именно тече¬
нию, которое возвращалось к своему истоку. Когда, наконец;
немецкий патриотизм и немецкая национальность одержали
полную победу, восторжествовала окончательно и народно
германско-христианско-романтическая школа, «новонемец¬
кое религиозно-патриотическое искусство». Пал Наполеон,
великий классик, столь же классический, как Александр
и Цезарь, и господа Август-Вильгельм и Фридрих Шлегели,
маленькие романтики, столь же романтические, как «Маль¬
чик с пальчик» или «Кот в сапогах», победоносно подняли
голову1.
Так история немецкой культуры гётевского времени может
быть объяснена в ее литературном, но также и философском
преломлении только в ее соотнесенности с политической
и духовной (интеллектуальной) историей Франции, куль¬
минацией которой стал Наполеон.
Для Гейне падение империи стало символом важнейшего
исторического слома, финалом целой художественной эпо-
хи, концом истории, завершением и разрывом с идеалами
Французской революции. С этого момента Наполеону было
уготовано войти в легенду. В одном из афоризмов, опублико¬
ванных уже посмертно, Гейне утверждал: «Наполеон не был
из того дерева, из которого делают королей, — он был из мра¬
мора, из которого делают богов»2.
Битва при Маренго: рождение мифа
То неоднозначное место, которое Наполеон занимал в твор¬
ческом сознании Гейне, объясняется во многом амбива¬
лентным характером вообще его места в истории: ведь На¬
полеон, с одной стороны, воплотил амбиции Революции,
ас другой стороны, предал ее, позволив аристократии вновь
прийти на смену республиканским идеалам. «Как я люби л
его до 18 Брюмера! — говорит у Гейне в одноименной кнш с
его alter ego Людвиг Берне. — Даже до мира в Кампоформио
1. Гейне Г. Сочинения. Т. 6. С. 161-163 (пер. А. Горнфельда).
2. Там же. Т. 9. С. 178 (пер. Е. Лундберга).
326

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
я был к нему расположен, но, подымаясь по ступеням тро¬
на, он все ниже опускался в своем достоинстве; про него
можно было сказать: он свалился снизу вверх по красной
лестнице!»1 Единственным способом сохранить представ¬
ление о той положительной роли, которую сыграл Напо¬
леон, было создать миф, способный уберечь мраморную
статую от политических случайностей и отклонений, гу¬
бительных для свободы. Что касается вошедшей в историю
брутальности императора, то как раз она никак не вредила
его образу. Гейне вкладывает в уста Берне анекдот, согласно
которому Наполеон ускорил подписание мира при Кампо-
формио, разбив изысканный фарфоровый сервиз австрий¬
ского министра иностранных дел Людвига фон Кобенцля
во время их встречи в итальянской провинции Удино.
Якобы в Австрии был фарфор такого качества, что Ко-
бенцль предпочел далее не настаивать2. Представление
о том, что великий политик и государственный деятель
обладает тем внутренным стержнем, который сохраняется
в нем независимо от тех конкретных политических ошибок,
что он совершает, по всей видимости, определило анализ
Гейне истории Франции, что сказалось, в частности, в бо¬
лее нюансированной форме, и на его оценке деятельно¬
сти Франсуа Гизо. Человек, бросивший во времена Июль¬
ской монархии знаменитую фразу «Обогащайтесь!», был
для Гейне наследником Революции, Великим понтификом
(pontifex maximus), перебросившим мостик между утопией
и реальностью, поскольку именно он ввел в политическую
жизнь практику Конституции.
Процесс конструирования наполеоновского мифа, то есть
отделение совершенных им политических ошибок от оста¬
ющихся на века свершений детально описан Гейне в главах
28-31 книги «Путешествие от Мюнхена до Генуи». Напомним,
что в 1828 г. Гейне совершил путешествие в Италию, которое
продлилось с июля по ноябрь. Книга, ставшая результатом
этого путешествия, ломала все привычные жанровые стерео¬
типы, поскольку поэт отказался в ней и от описания Рима (где
он, впрочем, так и не побывал), и от рассказа о Флоренции,
г Там же. Т. 7. С. 12 («Людвиг Берне», пер. А. Федорова).
2. Там же.
327

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
куда он все же доехал. Эстетическому паломничеству в Ита¬
лию Гейне предпочел описание Италии своего времени, на¬
ходившейся все еще под австрийским протекторатом. Записи,
сделанные Гейне во время путешествия, послужили основой
для серии статей, из которых, в свою очередь, сложились
«картины», выходившие в период между 1829 и 1831 гг., среди
них: «Путешествие от Мюнхена до Генуи», «Луккские воды»
и «Город Лукка». Посвященные Наполеону главы из «Путе¬
шествия от Мюнхена до Генуи» были написаны не во время
самой поездки, а добавлены поэтом позже. С их помощью
Гейне постарался придать post factum особый философский
и исторический смысл совершенному им путешествию. По¬
водом к нему послужила поездка в Милан с его знаменитым
собором. Окончание строительства собора, как замечает Гей¬
не в «Путевых картинах», было одной из навязчивых идей
Наполеона, и как бы ни были враждебны французскому им¬
ператору австрийцы, они продолжили его дело и тем самым
воздвигли Наполеону памятник, который переживет века:
«Великий император оставил по себе памятник много луч¬
ше и прочнее мраморного <...> новые поколения появят¬
ся на земле, будут с головокружением взирать снизу вверх
на этот памятник и снова лягут в землю; и время, не имея
сил разрушить памятник, попытается окутать его легендар¬
ными туманами, и его исполинская история станет нако¬
нец мифом»1. Миланский собор не есть храм, построенный
во славу Божью как триумф христианской веры. Для Гейне
роль его иная: это место, которое еще до того, как исчезнет
христианство, окажется способным воздвигнуть новый ал¬
тарь на месте прежних руин. И тогда, в этом наконец создан¬
ном вокруг имени Наполеона мифе, он предстанет новым
Прометеем —титаном, выкравшим у богов для людей огонь.
Но при этом создающийся постепенно миф все же не по¬
зволяет до конца забыть о событиях 18 брюмера, он не позво¬
ляет предать забвению тот факт, что Наполеон сам создал
новую аристократию, а попутно обольстил и старую аристо¬
кратию Европы. Здесь важнее другое: способность мифа от¬
делить дух, одушевлявший императора, от конкретных его
I. Гейне Г. Сочинения. Т. 4. С. 219-220 (пер. В. Зоргенфрея).
328

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
действий, сущность — от ее случайных проявлений: «Вся
история — не что иное, как старый гардероб человеческого
духа. Но любви дороги иногда и старые одежды, и именно
за это я люблю плащ Маренго»1. Маренго, где 14 июня 1800 г.
Наполеон разгромил австрийцев, стал началом его блиста¬
тельного пути как завоевателя. Наполеон для Гейне явля¬
ет собой последнего завоевателя в истории, но это — лишь
одна из его случайных характеристик. Одновременно он
также воплощает собой универсалистские устремления ре¬
волюционной Франции, что позволяет увидеть в нем скры¬
вающуюся за случайными характеристиками легендарно¬
мифическую личность. При Маренго перед человечеством
XIX века была поставлена новая задача— эмансипация,
освобождение, которое, как подчеркивает Гейне, касалось
не только франкфуртских евреев и ирландцев, но челове¬
чества в целом и, в частности, тех жителей Европы, что все
еще находятся под гнетом нескольких тысяч «привилегиро¬
ванных рейтаров». Их освобождение зависит от того, осуще¬
ствится ли провозглашенная Революцией идея равенства,
которую французские революционные войска распростра¬
няли уже за пределами Франции:
Восславим французов! Они позаботились об удовлетворении
двух величайших потребностей человеческого общества —
о хорошей пище и о гражданском равенстве: в поварском ис¬
кусстве и в деле свободы они достигли величайших успехов,
и когда все мы, как равноправные гости, соберемся на вели¬
ком пиру примирения, в хорошем расположении духа, — ибо
что может быть лучше общества равных за богато убранным
столом? — то первый тост мы провозгласим за французов2.
Понятие важнейшей задачи эпохи, которое позже, уже
другим поколениям, покажется наивным или устаревшим,
но которое точно соответствовало духу эпохи, словно при¬
надлежа вечно юной современности, служа выражением абсо¬
люта, надевающего на себя в каждый момент истории вечно
новый гардероб, в очередной раз соединило миф о Наполеоне
1. Там же. С. 222.
2. Там же. С. 223.
329

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
с учением Гегеля об истории. Позволим себе еще раз про
цитировать слова Гейне, объясняющие его столь странно
апологетическое отношение к битвам и, по всей видимости,
воспроизводящие диалектику отношений между хозяином
и рабом: «Я люблю поля сражений; ведь как ни ужасна война,
все же она обнаруживает величие человека, дерзающего про
тивиться своему злейшему исконному врагу—смерти. В осо¬
бенности же поражает именно это поле сражения, усеянное
кровавыми розами, где миру был явлен танец свободы, вели
колепный брачный танец!»1 Наполеоновская армия пожерт¬
вовала жизнью людей в битве при Маренго, чтобы в результа
те восторжествовала свобода. Конструирование Гейне мифа
о Наполеоне, в основу которого положен инструментарий
гегелевской философии, оказывается, ни в чем не противо¬
речит абстрактному восхвалению битв и кровавых сражений.
Солнце Маренго для поэта — это появление нового, осво¬
божденного человечества, языческого, чувственного. В целом
можно сказать, что Наполеон останется для Гейне человеком
сенсуалистской эпохи, последователем материалистов эпохи
Просвещения и непримиримым врагом любых проявлений
спиритуализма. Именно поэтому одним из наиболее ярких
воплощений искусства ампира станет скульптура итальянца
Антонио Кановы, запечатлевшая в мраморе Полину Бона
парт в виде Венеры-победительницы (Venus victrix).
Автобиография и бонапартизм
Встречи с Наполеоном и его символическим окружением,
с барабанщиком Ле Граном были для Гейне воспоминанием
его детства, частью его биографии. Последний раз имя На¬
полеон всплывет в его сочинениях в тот момент, когда Гейне
задумает написать автобиографию. И эти последние размыш¬
ления о наполеоновской империи станут очень болезненны¬
ми для Гейне, поскольку период совпадает с репрессивным
приходом к власти Наполеона III, когда энтузиастический бо¬
напартизм, характерный для его прежних текстов, окажется
I. Гейне Г Сочинения. Т. 4. С. 224.
330

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
вряд ли уместным. Но даже в этих обстоятельствах Гейне бу¬
дет стараться удержать миф, так тесно связанный с его лич¬
ной судьбой. Известно, что сам он довольно рано начал соби¬
рать материалы для своей автобиографии. Но эти материалы
были разбросаны по другим произведениям, использованы
как отдельные главы, иногда Гейне просто упоминал о них
в книгах. Опасность причинить вред родственникам, среди
которых были банкиры и негоцианты, сдерживала Гейне. На¬
конец он все же написал два собственно автобиографических
текста. Первый из них, называющийся «Признания поэта»,
был опубликован еще при его жизни. Второй—«Мемуары» —
был найден в бумагах Гейне после его смерти. О Наполеоне
поэт говорит в «Признаниях...». К этой теме Гейне подсту¬
пал и раньше, в 1840-х гг., в своего рода подготовительном
тексте, известном как «Письма о Германии», где он касается
проблемы взаимоотношений Наполеона и госпожи де Сталь.
В этом тексте, проникнутом духом женоненавистничества
по отношению к госпоже де Сталь, Гейне сравнивает на са¬
мом деле вовсе не две личности, но две силы, воплощенные
в их судьбах. Госпожа де Сталь выступает здесь как само
олицетворение обскурантизма старой Германии, который
в сознании Гейне связан с философией идеализма или, если
точнее, с идеализмом в философии и романтизмом Августа
и Фридриха Шлегелей. Она являет собой тот тип опасных
женщин, которые, как говорил Наполеон, не занимаются
главным — а именно воспитанием детей. И все же госпожа
де Сталь победила императора. Спиритуализм вытеснил ра¬
достную и витальную силу материи в соответствии с той же
логикой, которая сделала родившегося в Дюссельдорфе Гейне
подданным Пруссии. Словно игра космических сил разверну¬
лась вокруг этих двух титанов. Госпожа де Сталь не удоволь¬
ствовалась тем, что письменно выступила против Наполеона:
Она пыталась бороться с ним и нелитературными средст¬
вами; некоторое время она была душой тех дипломатиче¬
ских интриг, которые предшествовали созданию коалиции
против Наполеона; и она смогла натравить на своего врага
несколько наемных убийц, которые, правда, не были слу¬
гами, <...> а были королями. Наполеон пал, и госпожа де
331

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Сталь победоносно вступила в Париж со своей книгой «Вс
PAllemagne» и несколькими сотнями тысяч немцев, которых
она прихватила в качестве живой иллюстрации к своей кни¬
ге. <...> Каким великолепным, гравированным на фронти¬
списе был папаша Блюхер, этот забубенный картежник, этот
старый хрен, имевший как-то наглость объявить, в очеред¬
ном суточном приказе, что выпорет императора, если тот по¬
падется ему живьем в руки. <.. .> Ее друг, виконт Шатобриан,
шут в черном колпаке с бубенцами, как раз возвратившийся
ко времени этого торжества романтики из своего благочести¬
вого паломничества. Он привез с собою в Париж необъятных
размеров бутыль воды из Иордана и этой святой водой на¬
ново крестил соотечественников, сделавшихся язычниками
за время революции, и окропленные французы стали теперь
истинными христианами и отреклись от сатаны и его пре¬
лестей, получили в царстве небесном возмещение за отня¬
тые у них на земле завоевания, например, за прирейнские
области, и при этом случае я сделался пруссаком («Письма
о Германии», письмо второе; «Признания»1).
Миссия Гейне, не желавшего оставаться подданным Прус¬
сии и бежавшего в Париж от освободительной армии Герма¬
нии, заключалась в пересмотре победы госпожи де Сталь
и ее книги «О Германии» над Наполеоном. Для этого ему
пришлось написать свой собственный труд под тем же за¬
головком, где поэт представил свою страну в совершенно
ином свете, ничего общего не имеющей с той картиной, ко¬
торую нарисовала де Сталь, — страной либералов, матери¬
алистов и бунтовщиков. Противостояние двух видений Гер¬
мании — Гейне и госпожи де Сталь, — о котором не могли
забыть на протяжении всего XIX века, сводилось тем самым
к попытке Гейне реабилитировать Наполеона. Стоит ли до¬
бавлять, что Гейне по отношению к госпоже де Сталь был,
конечно же, несправедлив? Как пишет Пьер Машре,
госпожу де Сталь в немецкой культуре интересовала не сама
Германия, не Германия как замкнутое пространство, но та
I. Гейне Г. Сочинения. Т. 7. С. 425-426 (пер. Е. Пуриц); Т. 9. С. 97,99 (nop-
п. Бернштейн и А. Горнфельда).
332

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
сеть культурных связей, которая делала возможным диалог
французской мысли с немецкой, причем диалог этот проис¬
ходил в довольно широком контексте, который не сводился
к простому общению двух стран, но включал в себя и другие
страны Европы, в частности Англию и Италию1.
В какой-то степени легкое отношение де Сталь к Герма¬
нии, попытка познать эту страну сквозь другую культурную
парадигму, поставить под сомнение тезис о динамичном
развитии культуры — все это в определенном смысле под¬
готовило и аналитическую работу самого Гейне.
То, о чем Гейне писал в «Письмах о Германии», в расши¬
ренном виде появится и в его «Признаниях», где он расска¬
жет историю о том, как госпожа де Сталь будто бы искала
встречи с Наполеоном, которому она всячески пыталась
польстить, и преследовала его вплоть до ванной комнаты,
чтобы затем передать его слуге, что политический гений во¬
все лишен пола. Отвергнутая императором, она становится
его злейшим врагом и ведет себя в Германии, как это делала
французская армия, символически одаривая орденом По¬
четного легиона всякого писателя, произведения которого
казались ей достойными. Воспевая добродетели немецкой
нации, она только злила Наполеона, в чем, собственно, и со¬
стояла ее задача:
Ненависть к императору — душа книги «De LAllemagne»,
и хотя имя его нигде не названо в ней, все же ясно, что в каж¬
дой строчке писательница искоса поглядывает наТюильри.
Не сомневаюсь, что эта книга более чувствительно досадила
императору, чем самое прямое попадание, ибо ничто не уяз¬
вляет мужчину сильнее мелких женских булавочных уколов2.
В конечном счете де Сталь видится Гейне этакой злобной
колдуньей, притаившейся у зловредного котла, в котором
варятся зелья, способные затуманить рассудок. Образ этот
L Macherey Р. A quoi pense la litterature? Paris: PUF, 1990. P. 36.
Цит. по: Гейне Г. Сочинения. T. 9. С. 95 (пер. П. Бернштейн
и А. Горнфельда).
333

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
еще раз возвращает Наполеона в пространство древних гер,
манских легенд.
В найденной после смерти Гейне коллекции афоризмов
встречается следующее высказывание: «Люди удивляются,
по какой причине наши монархи доживают до такой старо,
сти. Так ведь они боятся умереть, они боятся в загробном
мире снова повстречаться с Наполеоном»1. Таким образом,
очевидно, что для Гейне Наполеон уже перерастает свое
человеческое естество, он становится воплощением неко¬
его принципа, помогающего понять и осмыслить XIX век
в его целостности — по крайней мере до того момента, ког¬
да, незадолго до смерти самого Гейне, власть во Франции
захватит племянник Наполеона. Фигура первого Наполео¬
на предельно двойственна: с одной стороны, она отсылает
к самому сокровенному для Гейне — к его детству, его иудей¬
ским корням, но вместе с тем она являет собой также часть
великой истории. Если Наполеон и помогает эту историю
постичь, то вместе с тем он ее и отрицает, поскольку его им¬
перия, как и революционный дух, который она воплощает,
возвещают уже конец истории. Но и воплощение революци¬
онного духа в личности Наполеона оказывается предельно
двойственным, поскольку революция у него идет бок о бок
с автократией. Жизнь Наполеона нужно постоянно опи¬
сывать, не рассчитывая на то, что при этом станут оконча¬
тельно ясны механизмы его мифологизации. Да и сам этот
миф тоже парадоксален, поскольку инициирует нередко
мелочные споры, например о возвращении во Францию ею
праха. Всю жизнь Гейне будет стремиться спасти этот миф,
освобождая его от ложных наслоений и стремясь удержать
в нем социальную идею — идею революции, а также идею
эмансипации евреев, которую можно применить и в отноше¬
нии Германии. Вместе с Гёльдерлином Гейне сделал из На¬
полеона одну из ключевых героических фигур немецкой
литературы, причем сделал это в тот самый момент, когда
утверждение национальной и культурной самобытности
Франции происходило под сильнейшим влиянием немец¬
кой мысли. В обоих случаях мы имеем дело с удивительным
I. Гейне Г. Сочинения. Т. 9. С. 181 (пер. Е. Лундберга).
334

ГЛАВА XI. ЛИТЕРАТУРА И СОЗДАНИЕ ИДЕНТИЧНОСТИ...
^лением: так же как оглядка на иностранные образцы ста¬
новится условием создания национального творчества, так
и сама национальная идея, национальная идентичность
в своем самоутверждении нуждается в участии чужого.

Глава XII
Инонациональные корни
нации. Французское
прочтение Фихте
Исследование культурного трансфера нередко опери¬
рует понятием «нация», поскольку для того, чтобы
изучать переход произведений, типов поведения
и т.д. из одного культурного ареала в другой, необходимо
прежде выявить их идентичность. При этом понятие на
ции само есть понятие историческое. Оставляя за скоб¬
ками смысл, который это слово имело в Средневековье,
означая, особенно в университетах1, смутную географи¬
ческую прикрепленность, надо заметить, что националы
ная принадлежность становится дифференцирующим
критерием лишь начиная с середины XVIII века. А поте¬
ряет она свое значение, по крайней мере в европейском
контексте, к середине XX века. В то же время бросается
в глаза, что французские и немецкие представления о на
ции перекликаются между собойI. 2 — даже если они и от¬
носятся к противоположным парадигмам, подобно тому,
как jus soli противостоит jus sanguinis или же подобно тому,
как бытовой плебисцит, о котором чуть ли не ежедневно
пишет в 1882 г. Ренан, противостоит этническому пони¬
манию нации, проходящему через все труды Генриха фон
I. См.: Ridder-Symcens Н. de. Recrutement geographique des etudiants do la
nation germanique de l’ancienne Universite d’Orleans. 1547-1567 //
echanges universitaires franco-allemands du Moyen Age an XV siecle/M1'
chel Parisse (ed.). Paris: Editions Recherche sur les civilisations, 1991. P. 55-7 b
2. Cm.: Brubaker R. Citizenship and Nationhood in France and German}
London: Harvard University Press, 1992.
336

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
Трейчке1. На самом деле этническая трактовка нации была
реакцией на универсализм французского Просвещения,
который уже начиная с наполеоновской эпохи таил в себе
самый настоящий империализм, ставящий в центр всего
франкоязычное население. Если универсалистская кон¬
цепция переживает во Франции всплеск популярности
в последние десятилетия XIX века, то, вне всякого сомне¬
ния, это объясняется реакцией на войну 1870 г. и возвра¬
щением Германии, по соображениям этнического порядка,
земель Эльзаса и Лотарингии.
Восприятие политической философии Фихте во Франции
есть один из тех оселков, которые позволяют проследить ха¬
рактер франко-немецких имбрикаций и пересечений, при¬
сутствующих в конструкте концепта нации.
Начало рецепции Фихте во Франции относится к эпохе
Революции и может быть прослежено вплоть до настоя¬
щего времени. Правда, необходимо с самого начала уточ¬
нить, что термин «рецепция» означает в данном контексте.
Вспомним, что перевод основных произведений Фихте
на французский язык был осуществлен лишь во второй
половине XIX века, когда предпосылки рецепции немец¬
кого философа уже давно сформировались. Размышления
или фрагментарные намеки, которые можно встретить
у того или иного французского автора вплоть до конца
XIX века, не отражают среднего уровня знания о Фихте
и к тому же сильно отличаются от степени знания фило¬
софии Фихте в самой Германии. Функция заимствова¬
ний из немецкой философии во Франции на протяжении
XIX века заключалась прежде всего в том, чтобы усилить
или, наоборот, минимизировать те или иные доминиру¬
ющие позиции, определявшие внутреннее напряжение
интеллектуальной жизни во Франции. Только рассматри¬
вая философию Фихте с этой точки зрения — как внутрен¬
ний противовес и одновременно способ урегулирования
ь Treitschke Н. von. Fichte und die nationale Idee 11 Treitschke Heinrich von.
Historische und politische Aufsatze. 1886. T. 1. S. 112-142; Treitschke H. von.
Luther und die deutsche Nation 11 Ibid. 1897. T. 4. S. 377-400; Treitsch¬
ke H. von. Was fordern wir von Frankreich 11 Zehnjahre deutscher Kampfe.
1897. S. 321-369.
337

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
собственно французских проблем, можно раскрыть в пол¬
ном объеме историю рецепции философа.
Когда основное внимание уделяется контексту прини¬
мающей стороны, то сама характеристика объекта, ei о
внутренняя структура часто отступают на второй план.
Рецепция политических сочинений Фихте — а мы будем
иметь в виду прежде всего «Заметку о правильности сужде¬
ний общественности о Французской революции», «Основы
естественного права», «Замкнутое торговое государство»,
«Речи к немецкой нации» — не может быть полностью ото¬
рвана от политической рецепции его собственно фило¬
софских произведений. Будем ли мы интерпретировать
философские труды вне исторического контекста или же
будем видеть в них простую теоретическую формализацию
его политических работ, решения подобного рода прини¬
мались, как правило, a priori, определяя на разных этапах
рецепцию Фихте во Франции.
Незамедлительная реакция
В 1790-е гг. тексты Фихте нередко воспринимались как фи¬
лософия санкюлотов даже тогда, когда речь шла о его чисто
теоретических трудах. Дискуссия между кантианцем Карлом
Леонгардом Рейнхольдом и датским поэтом Йенсом Баггесе-
ном1, который в период Революции некоторое время оставал¬
ся в Париже и содействовал там распространению филосо¬
фии Канта и Фихте, в этом смысле особенно показательна.
В сентябре 1793 г. Рейнхольд пишет из Йены Баггесену
письмо следующего содержания: «Если ты еще не читал „За¬
метки о правильности суждений общественности о Фран¬
цузской революции", то поторопись, брось все и начни
читать»1 2. Баггесен вынужден был не только откликнуться
1. Йенс Баггесен (1764-1826) приехал в Париж в 1797 г., став в нем
свидетелем революционных событий. Перевод на французский
язык Клодом Форьелем в 1810 г. его «Партенаиды» стал одним
из центральных событий французского предромантизма.
2. Fichte im Gesprach/E. Fuchs (Hg.). Stuttgart; Bad Cannstatt: Frommanfl'
Holzboog, 1978. T. 1. S. 55.
338

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
на этот призыв, но еще и подружиться с Фихте, жившим тог¬
да в Швейцарии. Вместе с ним он посетил Песталоцци и ока¬
зался тем самым в курсе генезиса многих его идей. В июне
1794 г. он с энтузиазмом изложил в письме к Рейнгольду ос¬
новные принципы «наукоучения»: чистое я есть сам Бог.
Впрочем, в этом письме сам Баггесен начал уже дистанциро¬
ваться по отношению к теории договора, одной из централь¬
ных идей революционных сочинений Фихте, и эта дистан¬
ция только углублялась на протяжении последующих лет.
«Я есмь Бог» Фихте появилось в 1797 г. как краткое изложе¬
ние Captatio Benevolentiae. Баггесен обиделся на абстракцию
Фихте, проповедовавшего универсальный (всеобщий) разум,
превращая его при этом в прислужника свободы1. Эти же со¬
мнения вызвали у него и чисто теоретические труды Фихте,
а также его социо-политические концепции.
Как уже было сказано, Баггесен способствовал распро¬
странению философии Фихте в своих беседах с французски¬
ми революционерами. От кантианцев можно было ожидать
хорошего знания того, как философия Фихте развивала кан¬
товские построения, а многие немецкие якобинцы Парижа,
принадежавшие кругу аббата Сийеса, были кантианцами.
Среди учеников Фихте в Йене был по крайней мере один
француз. Его звали Клод-Камиль Перре (1769-1834), родился
он в Дижоне, учился в Йене с 1793 г., затем поступил на служ¬
бу Французской республики и стал приватным секретарем
самого Бонапарта. Его соученик по имени Шмидт, будущий
сенатор города Бремена, вспоминал о собраниях в доме Фих¬
те, на которых присутствовал и Перре2. Позже Шмидт в пись¬
мах к Перре приводил тезисы философии Фихте, соотнося
их с ходом Французской революции:
Фихте мне иногда пишет — он продолжает работать в обыч¬
ном направлении. — Ты уже читал его «Естественный за¬
кон»? Предлагаемый им эфорат, пожалуй, может быть при¬
менен там, где законодательная и исполнительная власти
разделены. Последнее есть единственный способ защитить
конституцию, в том числе в ситуациях крайней срочности,
Ibid. S. 427.
Ibid. S. 107.
339

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
против мер, которые, какими бы благотворными они
ни были по своим последствиям, тем не менее всегда нару¬
шают конституционную монополию1.
Несмотря на то что тексты Фихте стали доступны во Фран
ции лишь в 1830-е гг., в газетах очень рано появляются ал
люзии на немецкого революционного философа. В номере
журнала «Moniteur» от 10 апреля 1795 г. Кант и Фихте фигу¬
рируют уже в одном ряду как представители нового фило
софского направления:
Общественное мнение выдвигает имена Канта и его ученика
Фихте как двух пользующихся у публики большим уважени¬
ем философов, стоящих во главе новой доктрины, призван¬
ной содействовать развитию образования в Германии. Пер¬
вый из них является профессором в Кёнигсберге, в Пруссии,
другой — профессором в Иене, в Саксонии1 2.
От спиритуализма к эклектике
В то время как в Германии Фихте позволял молодым геге¬
льянцам делать еще более острой критику существующего
положения вещей, опираясь на понятия свободной воли
и статуса своего «Я», во Франции наполеоновской эпохи —
эпохи Реставрации и Июльской монархии — он почитался
философом, который сумел наиболее радикальным образом
подавить сенсуализм эпохи Просвещения. Так устанавлива¬
ется асимметрия между французской и немецкой рецепцией,
свидетельствующая о своеобразном распределении ролей и,
в конечном счете, взаимодополняемости обоих контекстов.
У истоков рецепции Фихте во Франции стояла книга го¬
спожи де Сталь, которая, по меткому высказыванию Гейне,
проглотила Фихте, как порцию фисташкового мороженого3-
Для нее Фихте был тем, кто первым сумел преодолеть кан¬
1. Fichte im Gesprach. S. 470.
2. Ibid. S. 262.
3. HeineH. Ecrits autobiographiques/Trad. par N. Taubes. Paris: Gerf, 19-)y-
P. 14.
340

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
товский дуализм и выступил защитником универсального
принципа единства. Но если Шеллинг отождествил этот
принцип с природой, Фихте приписал его деятельности
души, порождением которой он и считал вселенную. Одино¬
чество человека, этого «великого космического холостяка»,
было уязвимой стороной фихтевской теории «Я». Но этот
недостаток был полностью компенсирован моралью стоика:
Фихте таким образом явил собой воплощение (как считала
госпожа де Сталь) нравственных последствий идеалистиче¬
ской философии. Что бы ни думали о диалектических слож¬
ностях его доктрины, она, по крайней мере, обладала одним
достоинством, будучи истинной интеллектуальной гимна¬
стикой, позволявшей самую разнообразную деятельность.
Роль эта традиционно приписывается риторике. Перевод
учения Фихте на математический язык мог погрузить душу
в состояние восторга, абсолютно чуждого какой-либо соот¬
несенности с природой и коренным образом порывающего
с нравственно развращенным материализмом. И хотя вос¬
приятие Фихте госпожой де Сталь было целиком и полно¬
стью политическим, французская писательница совершен¬
но не знала революционных трудов Фихте в узком смысле
этого слова и видела в его философии в основном возрож¬
дение морали, наступившее после периода революционной
распущенности.
Своей инициацией в философию Канта госпожа де Сталь
была, кажется, обязана Шарлю де Виллеру. В приложении
к своему труду «Философия Канта или фундаментальный
принцип трансцендентальной философии»1, опубликован¬
ному в 1801 г., эмигрант де Вилер, ставший гёттингенским
профессором, привел длинный фрагмент из второй части
«Назначения человека», переведенный им на французский
язык, в котором Фихте попытался осветить тот конечный
результат, к которому привели размышления Канта. По¬
добный замысел сам по себе был иллюзией, поскольку объ¬
ектом осознания человека мог быть только он сам. Фихте
тем самым нанес смертельный удар сенсуализму эпохи
Просвещения.
h fillers Ch. de. Philosophic de Kant ou principes fondamentaux de la
philosophic transcendantale. Metz: Collignon, 1801.
341

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Кадровый офицер и по совместительству историк фило.
Софии Баршу де Паноэн1, опубликовавший в 1836 г. «Исто-
рию немецкой философии» в двух томах и считавший себя
учеником госпожи де Сталь, предложил несколько более
дифференцированное видение философии Фихте. Он уви¬
дел в Фихте идеалистическое продолжение кантианской
философии и стремился прежде всего осветить тему перехо¬
да от «Я» к «не-Я». Визит, который лишенный средств Фих¬
те нанес своему учителю Канту, приводится им в качестве
подтверждения рвения философа, способного на любые
жертвы. С другой стороны, Баршу де Паноэн отметил также,
что фихтеанская мораль лежит в основе государства и есте¬
ственного права. Судьба человека в таком случае является
действием, воплощением законов разума. Человек тем самы м
оказывается в точке соприкосновения между материальным
миром и духовным миром. Небо также остается доступным
для завоеваний человеческого «я»: «Не проходит ни мину¬
ты, чтобы я, ползая по жалкой пыли, не мог бы подняться
к нему и не мог бы овладеть им во имя разума и свободы»1 2.
Этот рай на земле превращается в социальное завоева¬
ние, поскольку для Фихте социабельность является пред¬
посылкой существования человечества. Автор завершает
главу о Фихте, отмечая постоянно существующую глубин¬
ную разницу между французской психологией и немецкой
философией: в одном случае «Я» мыслится как продукт ма¬
терии, а в другом — как то, что этой материи придает форму.
И несмотря на то что в целом свой образ Германии он создал
под влиянием госпожи де Сталь, дистанцируясь от фран¬
цузской философии, воплощением которой в это время
был круг Виктора Кузена, Баршу де Паноэн подчеркивает
социальный урок учения Фихте о «Я» — примат действия,
теория государства, естественное право и т. д.
1. Огюст-Теодор-Илер Баршу де Паноэн (Barchou de РепЬоёп) (1801"
1855) в качестве офицера принимал участие в завоевании Алжира*
После вступления на трон Луи Филиппа он отказался от службы
и полностью посвятил себя философским трудам. В 1834 г. выш ia
его работа «Философия Шеллинга», а в 1836 г. — «История немеИ'
кой философии от Лейбница до Гегеля».
2. Barchou de PenhoenA.-T. Histoire de la philosophic allemande depuis Lei!
jusqu’a Hegel. Paris: Charpentier, 1836. T. 2. P. 388.
342

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
Виктор Кузен, культовая фигура университетской науки
эпохи Июльской монархии, поистине основатель француз¬
ской университетской системы преподавания в XIX веке,
официально аккредитованный философ, Фихте интере¬
совался весьма мало. Его крестовый поход против сенсуа¬
лизма Идеологов, этой доминирующей формы мышления
в эпоху Революции и наполеоновской империи, находил
свою легитимацию в философии Канта. Для защиты хар¬
тии монархической конституции лучшие аргументы мож¬
но было найти у Гегеля. Фихте, якобинец и субъективный
радикальный идеалист, при всем желании не мог олице¬
творять собой идею золотой середины и, следовательно,
не был востребован. При этом у Виктора Кузена не было
недостатка в источниках. Сведения о теории познания Кан¬
та он мог найти, в частности, в «Сравнительной истории
философских систем» (1804)1 Ж.М. Жерандо, как и сужде¬
ние Фихте о том, что Кант был слишком последователен,
чтобы всерьез рассматривать внешние, механические при¬
чины наших идей. Жерандо развивал также тезис Фих¬
те, согласно которому воплощение равенства может идти
только через «побуждение к идентичности». Еще одним
источником для Виктора Кузена мог бы послужить вы¬
пущенный в 1816 г. Ж. Л. Журданом перевод шестого тома
«Истории современной философии» Иоганна Готлиба Буле,
где также была дана характеристика философии Фихте
как попытки найти общий знаменатель для теоретической
и практической философии8. А в 1829 г. перевод «Истории
философии» ВильгельмаГотлибаТеннемана, над которым
работал и сам Виктор Кузен, стал еще одним важным ис¬
точником информации. Конечно, на первый план выхо¬
дили здесь метафизические размышления Фихте, и автор
наукоучения был представлен как тот, кто одержал победу
над скептицизмом, но вместе с тем переведенная на фран¬
цузский «История...» Теннемана содержала также и сооб¬
ражения о естественном праве у Фихте. 1 2 *1 Gerando J.-M. de. Histoire comparee des systemes de philosophic. Paris:
Henrichs, 1804. T. 2. P. 295-302.
2‘ BuhleJ. G. Histoire de la philosophic moderne/Trad. par A.-J.-L. Jourdan.
Paris, 1816. T. 6. P. 583.
343

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Кузен, однако, не принял во внимание всю эту инфор.
мацию и потому стал упрекать Фихте в своем «Введении
в историю философии» (1828)1 в извращении кантовских
идей. Бог, который в философии Канта представал лишь
как спекулятивная идея, оказался превращенным в мыс-
лящий субъект, в «Я».
В окружении Виктора Кузена можно было встретить,
по правде говоря, и тех, кто более серьезно занимался Фих
те. Так, Жозеф Вильм, эльзасец по происхождению, посвятил
в своей «Истории немецкой философии», опубликованной
в конце 1840-х гг., не менее двух сотен страниц его филосо¬
фии. В философии Фихте он выделял два периода, второй
начинался у него с появления «Назначения человека» (1800),
в то время как первый следовало понимать как своего рода
спинозизм наизнанку. Вильм лишь бегло упоминал о том
энтузиазме, который вызвала поначалу у Фихте револю¬
ция, «разнузданный характер» которой заставил его вско¬
ре от нее дистанцироваться. Он полагал, что Фихте в своей
теории государства и естественного права слишком много
внимания уделил не имевшим никакого отношения к фило¬
софии экономическим подробностям: формам контрактов,
а также вопросам взаимоотношения производства и денеж¬
ного обращения. «В этом очевидно присутствует злоупотре¬
бление философской дедукцией, род бесполезной роскоши
рассуждения»2. И хотя Вильм, прекрасно знавший немецкий
язык, не испытывал сложностей в работе с первоисточни¬
ками, тем не менее он без особых раздумий представил себя
адептом того мейнстрима, который являла собой интерпре¬
тация Фихте Виктором Кузеном.
Эжен Лерминье, профессор сравнительного правоведе¬
ния в Коллеж де Франс, был в своем качестве бывшего сен¬
симониста более внимателен к проблематике социального
свойства. В своем «Предисловии к философии права»3 он
1. Cousin V Introduction a l’histoire de la philosophic. Paris, i8'^
(2-е изд. —1861).
2. WillmJ. Histoire de la philosophic allemande depuis Kant jusqu’a Hegd-
Paris, 1847. T. 2. P. 291.
3. Lerminier E. Philosophic du droit. Paris, 1831. Об Эжене Лерминье ем-
Bonnin R. Eugene Lerminier (1803-1857). Ein Beitrag zum deutscln11
Kultureinfluss in Frankreich. Frankfurt-am-Main: Lang, 1989.
344

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
выступал за переход от философской спекуляции к дей¬
ствию, видя в этом конкретное воплощение свободной мыс¬
ли. Эклектизм, по его мнению, слишком долго был сосредо¬
точен на чистой истории философии, и молодому Виктору
Кузену вполне могли бы запретить преподавать в универси¬
тете, выбери он своим основным предметом фихтеанскую
интерпретацию критики практического разума. Лерминье
воздал должное Фихте за его философскую трактовку есте¬
ственного права. К этим размышлениям оказался примешан
и концепт нации. Частные владения и имущество церкви
рассматривались в этом контексте как форма займа, кото¬
рый нация имела полное право потребовать обратно. Однако
Лерминье не был готов, как это сделал Фихте в «Замкнутом
торговом государстве», увидеть связь, существующую между
собственностью и товарным производством1. Социальный
аспект философии Фихте оставался во Франции этого пе¬
риода невостребованным.
Предпосылки политической рецепции
и вопросы перевода
Несмотря на то что философские сочинения Фихте были
формой реакции на политическую ситуацию во Франции,
эклектики и спиритуалисты видели в них прежде всего ав¬
тономное явление. Но затем, достаточно скоро, обозначился
исторический и политический перелом. Эдгар Кине, кото¬
рый приобщился к культуре Германии во время своего пре¬
бывания в Гейдельберге, стал одним из главных предста¬
вителей этой историзации немецкой философии. В одном
из текстов 1830 г., посвященном проблеме отношения фило¬
софии к политической истории, Э. Кине представляет Фих¬
те уже в первую очередь как воплощение духа Конвенции:
Его принцип — это принцип Горы, примененный к позна¬
нию универсума. Кто, помимо этой неумолимой Респуб¬
лики, исповедует столь непреклонно презрение к прошлому
с Bonnin R. Eugene Lerminier (1803-1857). Р. 146.
345

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и к традиции? Кто в большей степени, чем он, пропел апофе.
оз человеческой воли? Кто смог так смело приручать и даже
отрицать саму природу?1
Фихте оказался представленным словно в облике депута¬
та Горы, возвращающегося из революционного клуба и на¬
чинающего деконструкцию феноменального мира. Впер,
вые в своей истории метафизика попыталась опереться
на опыт конкретной революции и нашла в нем оправдание
Бога-убийцы. Кине сделал еще один шаг вперед, утверждая,
что новая философия немыслима без нового толчка, кото¬
рый только и может дать политическая сцена. Эта взаимо¬
зависимость приводит косвенно к пониманию немецкой
философии как опыта предвидения и даже предсказания
новых политических событий.
Мы знаем, что Прудон с самого начала был весьма озабо¬
чен проблемой социальной интерпретации немецкой фило¬
софии. Но он не мог читать по-немецки, а его источниками
информации были либо сообщения немецких эмигрантов,
обосновавшихся во Франции (Карл Грюн1 2, Германн Эвербек3,
Генрих Аренс4), или же доступная ему французская литера¬
тура (как, например, «История немецкой философии» Баршу
1. QuinetE. Allemagne et Italie // Quinet E. CEuvres. Paris: Pagnerre, 1857.
T. 6. P. 175.
2. Карл Грюн, как и Мозес Гесс, был представителем «истинного соци¬
ализма». В 1847 г. он был выслан из Парижа, где сотрудничал с Пру¬
доном. Его книга «Общественное движение во Франции и Бельгии»
вышла в 1845 г.
3. Врач и член Лиги праведников, Германн Эвербек (1816-1860) был
также с 1847 г. членом Лиги коммунистов. Ему принадлежит пере¬
вод «Сущности христианства» Людвига Фейербаха, а также др\ i их
книг, популяризировавших фейербаховский атеизм. О нем см. i ia*
тью Жака Граджонка в «Биографическом словаре международного
рабочего движения» (Dictionnaire biographique du mouvement ouvrier
international. L’Allemagne/Jacques Droz (ed.). Paris: Editions ouvrieres, 1990).
4. Генрих Аренс (1808-1874), бывший учеником философа Кра\зс,
бежал в 1831 г. во Францию после участия в гёттингенском мяте¬
же. В Париже он читал в 1833 г. лекции по немецкой философии-
Начиная с 1860 г. он был профессором политической экономии
в Лейпциге. Среди его основных работ следует назвать «Курс есте¬
ственного права, или Философия права» («Cours de droit nature!
ou de philosophic du droit», 1838-1840), который был издан сначала
на французском языке.
346

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
де Паноэна). Апелляция к Фихте была у него потому не более
чем потребностью научной легитимации, неудивительной
для автодидакта1.
Показателем рецепции философии Фихте во Франции яв¬
ляется хронология переводов. Первый известный нам пере¬
вод, выполненный Пьером Лорте, назывался «De l’essai d’une
guerre legitime, trois legons faites a Berlin en mai 1813» («Опыт
законной войны, три лекции, прочитанные в Берлине в мае
1813 года») и был издан в Лионе в 1831 г.1 2 Затем появился пере¬
вод «Назначения человека», опубликованный Баршу де Пе-
ноэном в 1832 г. В предисловии последний охарактеризовал
философию Фихте как маяк надежды для тех французов, ко¬
торые желали бы уйти от сенсуализма просветительской эпо¬
хи3. Читать Фихте значило для него иметь возможность дис¬
танцироваться от злобы дня. С этой точки зрения обращение
к Фихте означало скорее отказ от революционного наследия
в пользу спиритуализма, и он, не колеблясь, именно в этом
духе всячески восхвалял фихтевский принцип действия4.
В 1838 г. богослов теологического факультета в Монтобане
Мишель Николя5 перевел «О назначении ученого». В своем
1. См. в частности: Haubtmann Р. Pierre-Joseph Proudhon. Sa vie et sa pen-
see. Paris: Bibliotheque des Archives de philosophic, 1982.
2. Пьер Лорте, член Лионской академии наук, переводил также сочи¬
нения Канта («Теория Канта о религии в пределах только разума» —
«Theorie de Kant sur la religion dans les limites de la raison, Paris, 1842)
и Фридриха Людвига Яна.
3- «Можно и впрямь предположить, что в этой книге Фихте решился
искать читателя на том самом месте, где его оставили Кондильяк,
Мэн де Биран, Дестют де Траси, чтобы привести его затем к горным
вершинам, на которых обитают Кант, Якоби, Шеллинг, Гегель»
(2-е издание 1836 г., введение).
4- «Необходимость действия оказывается... теснейшим образом свя¬
занной с тем, что есть самое сокровенное в человеческой природе.
Потребовалось бы сначала разбить человеческое сердце, прежде
чем удалось бы человека его лишить. Наши способности, наши
страсти, наши чувства, наши инстинкты всякого рода — все они
вместе заставлют нас понять, что наша земная миссия не сводится
к ленивому созерцанию нашей мысли, ее вечному, так сказать, вы¬
нашиванию в собственной груди, но, наоборот, мысль эта стремит¬
ся проявиться во внешнем мире, осуществиться, одним словом —
Действовать» (2-е издание 1836 г., введение).
Мишель Николя, родом из Нима, учился в начале 1830-х гг. в Женеве
и Берлине, прежде чем стать профессором теологии в Монтобане.
В 1840 г. он опубликовал работу «Об эклектике», направленную
347

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
кратком введении Николя подчеркнул якобы присутствую,
щую у Фихте связь между приверженностью к Французской
революции и одиночеством «Я». Воля к свободе обеспечивает
переход от метафизики к Революции:
Любовь к свободе, которая сделала его впоследствии адептом
Революции, пока она продолжала основываться на философ,
ских принципах, а не на трупах и эшафотах, которые позже
вдохновили его на замечательные обращения к немецкой
нации, натолкнула его в молодые годы на удивительный за¬
мысел —удалиться от людей, найти себе удаленный остров
и жить на нем, как новый Робинзон, независимо и счастливо1.
Первые переводы Фихте, как и первые комментарии, были
отмечены спиритуализмом.
Виктор Кузен был достаточно осторожен и потому поосте¬
регся представить во Франции полную картину развития не¬
мецкой философии. Его переписка с младогегельянцами по¬
казывает, как он переставал вообще что-либо воспринимать,
как только речь заходила о направлениях мысли, неприемле¬
мых для французского контекста. Его ученики восприняли
немецкую философию более серьезно. Они делали первые
переводы Фихте, хотя и не слишком внятные, объявляли себя
более или менее открыто республиканцами в период Второй
империи, а после 1870 г. составили интеллектуальную элиту
Республики. Они не создали школы в узком понимании этого
слова, не были сплоченной группой, но охотно публиковали
статьи в философско-политическом журнале «La liberte de
pensee»2. Для этих молодых республиканцев, не желавших
идти на компромисс, Фихте был важной референцией.
Поль Грембло3 опубликовал первый перевод на фран¬
цузский язык «Наукоучения» Фихте в 1843 г. Вступитель-
против Леру. Писал статьи для журнала «Свобода мысли» (La liberte
de pensee).
1. Fichte J. G. De la destination du savant. Paris: Ladrange, 1838. P. 3.
2. Об истории либеральной мысли во Франции см.: Lalouelte Jacqueline-
La libre pensee en France (1848-1940). Paris: Albin Michel, 1997.
3. Поль Грембло (1817-1870), также живший некоторое время в Герма'
нии, перевел в 1842 г. «Систему трансцендентального идеализма»
Шеллинга. После 1850 г. он увлекся индианизмом.
348

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
ная статья к этому переводу была сама по себе примеча¬
тельна. Грембло писал, что немецкая философия вопреки
представлению, сложившемуся во Франции, имеет непо¬
средственное отношение к реальности. Формула Фихте А =
А должна стать основой деятельности человеческого духа,
который сам есть основание всякого действия. «Наукоуче-
ние» как философия действия есть подготовка к решению
кардинальной проблемы времени, которая есть вопрос по¬
литический. Осмысление сложных умозрительных постро¬
ений, которого она требует от читателя, делает ее способной
преодолевать также и политические трудности. Грембло
напомнил в этой связи о том пристрастии, которое Фихте
испытывал к Макиавелли. Это первое французское изда¬
ние важнейшего чисто философского труда Фихте оказа¬
лось на самом деле не лишено социальных соображений
общего порядка и, кажется, не имело уже ничего общего
с позицией госпожи де Сталь.
В 1845 г. другой ученик Виктора Кузена Франсиск Буйе
(1813-1899) перевел «Наставление к блаженной жизни». Сту¬
дент Эколь нормаль, Буйе сыграл в посмертной славе Фих¬
те на самом деле весьма примечательную роль. Вначале он
вступил в полемику с представителями католической пар¬
тии, которые в 1840-х гг. не хотели допустить, чтобы он за¬
нял университетскую кафедру. Став в итоге профессором
Лионского университета, а затем и директором Высшей
нормальной школы (Эколь нормаль), он оставался в неяв¬
ной оппозиции политическому режиму империи. В 1875 г.
он опубликовал книгу под названием «Мораль и прогресс»
в поддержку идеологии республиканцев. До того как самому
взяться за перевод Фихте, он уже написал введение к пере¬
воду П. Лорте работы Канта «Религия в пределах только
разума»1. Сочетание Канта с Фихте показывает, какое на¬
правление может быть придано кантовскому учению, кото¬
рое в данном случае есть направление якобинское.
Жюль-Ромен Барни (1817-1878), еще один «диссидент»
из окружения Виктора Кузена, даже перевел кантовскую кри¬
тику Фихте, прежде чем взяться за перевод «К исправлению
KantE. La religion dans les limites de la raison. Paris: Joubert, 1842.
349

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
суждения публики о французской революции» (1859). Он
также перевел на французский язык первую часть «Метафи¬
зики нравов». Будучи секретарем Виктора Кузена, редакти¬
ровавшим его лекции, посвященные философии Канта, он
открыл для себя Канта и Фихте. Его диссертация, которую
он защитил в 1850 г., естественным образом была посвяще¬
на «Критике суждения». Вскоре после публикации «К ис¬
правлению суждения публики о французской революции»
Барни отказался принять в 1861 г. присягу, которую в пери
од Империи требовали от преподавателей высшей школы.
С 1861 и по 1870 г. он преподавал в Женеве, где опублико¬
вал в 1868 г. книгу «Нравственность в демократии». В 1872 г.
был издан его «Республиканский учебник». После войны
и до самой своей смерти (1878 г.) он заседал в парламенте,
будучи членом фракции республиканцев. В философской
и политической эволюции такого человека, как он, бывше¬
го одним из отцов-основателей Первой республики, соеди
нявшего в себе— что типично для Франции — республи¬
канскую идеологию с преподаванием философии в лицее,
интерес к Фихте, с одной стороны, обнажает возможность
радикальной интерпретации кантианства, а с другой сто¬
роны, показывает, как обществу Третьей республики могли
быть переданы социальные заветы и амбиции якобинства1.
Исполнение революционных обещаний, данных Третьей
республикой, стало таким образом возможным лишь в ре¬
зультате усвоения немецкой философии, отчасти филосо¬
фии Канта, но в комбинации с радикализмом Фихте. И по¬
тому, будем ли мы воспринимать Канта как спиритуалиста
или якобинца, но именно Фихте всегда будет считаться от¬
ветственным за радикализацию кантовских построений.
Среди учеников Виктора Кузена был студент иудей¬
ского вероисповедания Адольф Франк, взявший на себя
издание «Словаря философии» (Dictionnaire des sciences
philosophiques)1 2. Он также видел в Фихте законного пре
емника Канта. Не менее важным моментом была для нет о
1. См.: Bami J.-R. Considerations de Fichte sur la Revolution franchise. Pa-
ris: Chamerot, 1868; Morale dans la democratic. Paris: Bailliere, 1872: It
manuel republicain. Paris: Bailliere, 1872.
2. Dictionnaire des sciences philosophiques. 6 vol. Paris: Hachette, 1844-183-
350

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
совершенная Фихте транспозиция «Causa sui» Спинозы
в «Я» = «Я». Это с (пере) мещение понятий станет пантеи¬
стической основой «Теории науки». Пантеизм также даст
себя знать у Фихте в философии истории: Бог являет себя
вечно в человеческом сознании. Доведенным до логическо¬
го предела результатом этого откровения должно было бы
стать царство божественного разума. «Речи к немецкой на¬
ции», национальные амбиции которых не следует переоце¬
нивать, ставят перед собой в первую очередь задачу возве¬
стить это царство разума и подготовить его посредством
реформы образования. Начав с революционных сочине¬
ний, остановившись на «Наукоучении» и «Речах к немецкой
нации», Франк увидел последовательное развитие Фихте,
которое, по его мнению, являло собой вариацию на темы
французского Просвещения. Потому что политика Фихте,
в сущности, была мало чем отлична от философии Руссо:
Политика Фихте в своей основе, с ее порой досадными дедук¬
циями, во многом напоминает Руссо. Признавая республи¬
канскую форму правления как наиболее разумную, ее при¬
менение он ставит в прямую зависимость от общественного
сознания различных народов и считает возможной ее лишь
там, где народ научился уважать закон ради закона1.
Ксавье Леон и его окружение
Основным фихтеанцем Третьей республики, чьи работы
по-прежнему сохраняют свою значимость, был Ксавье Леон,
который в 1902 г. издал свой монументальный труд «Филосо¬
фия Фихте», поставив в нем в первую очередь акцент на от¬
ношениях Фихте с его временем2.
Ibid, (статья «Фихте»).
2. «Потому что с Фихте случилось то, что нередко случается с дей¬
ствительно оригинальными мыслителями: они опередили свое
время, и многие идеи Фихте отвечают потребностям уже нынешнего
времени <...> Весь секрет его патриотизма заключался в желании
сделать немецкую нацию хранительницей того идеала, который
Французская революция провозгласила перед лицом всего мира
и который Империя, как он полагал, святотатственно осквернила.
351

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Ксавье Леон — основатель Французского философско.
го общества — бескомпромиссно отстаивал мысль о том,
что философия Фихте никогда не порывала с идеалами
Французской революции. Фихте имел стойкую прививку
от тевтономании. Его переписка отчетливо показывает,
что философ готов был создать— под эгидой Француз,
ской республики — университет в Майнце и что проти¬
вопоставление раннего Фихте-рационалиста и позднею
Фихте, поборника мистической идеи нации, более чем не¬
состоятельно. Идея народа носит у него универсальный
характер и выходит далеко за пределы этнической при¬
надлежности. Национализм Фихте в «Речах...» есть сугу¬
бо немецкое прочтение тех перемен, которые произошли
в результате Революции1. Военные кампании Наполеона,
носившие безусловно империалистический характер, су¬
мели экспортировать завоевания Революции в различные
государства Европы. Но этим же способом они утвердили
и единство Франции сентиментального характера, которое
предшествовало возникновению идеи права и государства
и которое неправильно было бы обозначить как нацио¬
нализм. Национализм Фихте был реакцией на наполео¬
новские эксцессы и вместе с тем необходимым условием
для распространения якобинства в Германии. Фихте, од¬
нако, не видел, что начавшийся процесс создания немец¬
кого государства, построенного по законам Разума, служил
также нейтрализации внутренних конфликтов. И здесь мы
оказываемся в точке зарождения теории национализма.
Подобная трактовка понятия нации у Фихте стала залогом
той популярности, которую Фихте завоевал во Франции
Страстно желая образовать душу немецкого народа, преподав ему
идеал свободы и законности, Фихте сохранил, даже приближаясь
к преклонным летам, восхищение теми самыми идеями, которые
одушевляли его молодость» (Leon Xavier. Fichte et son temps. Paris:
A. Colin, 1922-1927. 3 vol. T. 1. P. 1).
i. Cm.: Gueroult M. Fichte et Xavier Leon // Etudes sur Fichte. Paris: Aubier-
Montaigne, 1974. Первый перевод «Речей к немецкой нации» Фихте
был сделан Леоном Филиппом лишь в 1895 г. Предисловие к нему
написал Франсуа Пикаве. До того во французском переводе уже
была напечатана одиннадцатая речь: «Спасение образованием*
публичное чтение г. Шарлем Робером XI речи Фихте к немецкой
ции 1807 г., имевшее место в часовне Сент-Оноре 30 октября 18711 •»’
352

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
г
во времена Третьей республики: ключевая фигура немец¬
кого национализма в эпоху предельного напряжения фран¬
ко-германских отношений начинает играть во Франции
роль законного защитника разумного государства. Респу¬
бликанская мораль самого немецкого из философов стано¬
вится одной из составляющих господствующей идеологии
французской нации.
Ксавье Леон начал с того, что попытался понять этику
Фихте, сравнивая ее с кантовской этикой. Формулировка
исходной задачи уже показывает ее политические амбиции
и объясняет, почему изучение практической философии
Фихте заняло в итоге более половины объема книги. Тео¬
ретическая философия в ней на самом деле играет лишь
роль введения. «Основа естественного права» позволяет
перейти от теории к практике и играет в архитектонике
целого роль краеугольного камня. С особым вниманием
Ксавье Леон исследует понятие революционного эфората
у Фихте. Следуя этой логике, он выказывает даже замет¬
ный интерес к социальной составляющей «Замкнутого
торгового государства»:
Собственность для него—это сфера действия, необходимая
для осуществления нашего основного права, права жить
и действовать <...> и когда законодательство пытается обе¬
спечить право на собственность, то на самом деле оно тем са¬
мым определяет или ограничивает свободу, регулирует дея¬
тельность, организует труд1.
В конце концов Ксавье Леон увидел в «Наукоучении» Фих¬
те ту самую светскую мораль, которую столь интенсивно
пропагандировала Франция, и открыто признавался, на¬
сколько сильным было для него искушение соотнести фило¬
софию Фихте, этот «инвентарий» Революции, с настоящим
историческим моментом.
Интерпретацией философии Фихте, фальсифицирующей
самые ее основы, были, по мнению Ксавье Леона, работы,
1 Leon X. La philosophic de Fichte. Paris: F. Altran, 1902. P. 23.
353

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
например, Эмиля Бутру1, который в особенности в период
Первой мировой войны со всем ее травматизмом стремился
представить Фихте как сторонника тевтономании. Образ в0,
инственного оратора, который, конечно же, некогда читал
Руссо, но который хотел, в особенности после поражения
Пруссии в битве при Иене (1806), заставить немцев вновь сде¬
латься воинами, убедить их в своей богоизбранности как на¬
рода — все это стало частью пропагандистской литературы,
получившей распространение начиная с 1914 г. Как и мно¬
гие университетские профессора его поколения, пытавши¬
еся расплатиться за свое юношеское увлечение немецкой
философией германофобскими тирадами, Бутру без тени
сомнения апеллирует к здравому смыслу, выступая против
немецкой философии2. И тем не менее мы должны, конеч¬
но же, поставить Эмилю Бутру в заслугу положительную ре¬
цензию, написанную им на труд Ксавье Леона, а также весь¬
ма хвалебное предисловие, которое эту книгу и открывало.
В личности Ксавье Леона отразились на самом деле мно¬
гие черты его поколения. После войны 1870 г., которая вы¬
звала волну ксенофобии и крайнего национализма, который
еще не одно десятилетие будет определять политический
настрой в стране, в среде французских ангажированных
республиканцев, испытывающих симпатии к социализму,
зарождается стремление заново открыть немецкую филосо¬
фию, освободить ее от сугубо национальной патетики, пре¬
вратив ее в своего рода стартовую площадку для развития
космополитической и универсалистской философии. Две
этнические группы сыграли особую роль в этом процессе:
евреи и жители Эльзаса.
Еврейское меньшинство во Франции XIX века всегда бо¬
ролось за то, чтобы ограничить юрисдикцию «законных»
конфессий, то есть католицизма, и превратить патриотизм —
всегда готовый, как это отчетливо показало дело Дрейфуса,
1. Эмиль Бутру (1845-1921) учился в Гейдельберге, с 1885 г. — профес¬
сор Сорбонны. Ему мы обязаны, в частности, переводом трех трудов
Эдуарда Целлера — «Греческая философия в ее историческом ра-3'
витии» (1877-1884), «Философия Фихте» (1902) и «Опыты по изуче¬
нию истории немецкой философии (1926), опубликованные уже
после его смерти.
2. BoutrouxE. Etudes d’histoire de la philosophic allemande. Paris: Vrin, 1926.
354

I ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
окрнуться против «инородного тела» и «внутреннего вра-
Г$> — в религию человечества. В конце XIX века француз¬
ские евреи, на которых большое влияние оказала как имми¬
грация евреев из Германии, так и проникшая во Францию
Я^ука иудаика, были одними из самых решительных сто¬
ронников космополитического республиканства. К тому же
они настолько в массе своей отдалились от собственной тра¬
диционной культуры, что их религиозная принадлежность
сводилась лишь к этническим признакам. Ксавье Леон был
евреем, и его попытка сделать из философа, бывшего к концу
XIX века «флагманом» антисемитизма и тевтономании, за¬
щитника республиканского универсализма, есть хороший
пример интеллектуальной атмосферы, царившей в среде
французских евреев на рубеже веков. Виктор Баш, еврей
венгерского происхождения, предпринимает сходную по¬
пытку: мало того что он демонстрирует в своих работах всю
приверженность Фихте идеям Французской революции, он
еще открывает также и в Ницше анархический социализм
штирнеровского толка1. В том же контексте следует упомя¬
нуть и усилия Леона Бруншвига внести свои коррективы
в то, что считалось прочтением Фихте романтиками2.
В своей книге об источниках немецкого социализма Жан
Жорес опубликовал два текста о Фихте3. Первый из них на¬
зывался «О государстве у Канта и Фихте». Жорес считал,
что теория государства во Франции носила консервативный
характер, и пытался бороться с этим предрассудком, осно¬
вываясь на своих размышлениях о немецкой философии.
Кант уже показал, что государство может законно распре¬
делять имущество, потому что гарантом контракта, кото¬
рый узаконивает собственность, оно само и является. Фих¬
те пошел еще далее, прекратив осуждать восстания против
властей предержащих и публично защищая Французскую
г Макс Штирнер (1806-1856), автор труда «Единственный и его соб¬
ственность». — Прим. пер.
2. BrunschvicgL. Le progres de la conscience dans la philosophic occidentale.
Paris: Alcan, 1927. T. 2. Леон Бруншвиг, преподававший философию
в Сорбонне с 1909 по 1940 г., был также сотрудником журнала «Revue
de metaphysique et de morale».
3- JaurusJ. Les origines du socialisme allemand. Paris: Les Ecrivains reunis,
1927.
355

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
революцию. Он не захотел более говорить о разнице, буд,
то бы существующей между государством как институцией
и общественным контрактом, поскольку в его глазах экоц0,
мика и политика представляли две стороны одного и того же
явления. Без собственности политическая свобода есть ил-
люзия; и поскольку государство должно гарантировать эту
свободу, оно должно также равномерно распределять общее
имущество. «Замкнутое торговое государство» было для Жо¬
реса естественным дополнением к учению Канта.
Вторая статья была посвящена той же работе Фихте. Заго¬
ловок, который уже содержал в себе интерпретацию, гласил:
«Коллективизм Фихте». Жорес прежде всего отметил, что до¬
говор, который регулирует имущественные отношения,
свою значимость получает лишь от государства. Вот почему
определение этой значимости оказывается делом полити¬
ческим. Фихте, таким образом, становится предшественни¬
ком марксизма, поскольку он набросал теорию стоимости,
которая исчисляется трудоемкостью. Количество труда уже
у Фихте превратилось в универсальную меру стоимости. Ко¬
нечно, Фихте допустил ошибку, выдвинув и иной критерий,
а именно полезность, однако его теория количества труда,
сформулированная еще до Рикардо, уже легла в основу со¬
циализма. Замкнутое (закрытое) торговое государство и со¬
циалистическое государство вдохновлялись одной идеей.
Государство это должно было быть закрыто по определе¬
нию, поскольку включало в себя все человечество. И все же
социализм Фихте имел нравственный характер, в отличие
от исторической необходимости Маркса. Вот почему Фихте
были ближе революционные требования справедливости,
чем законы экономической теории Маркса.
Идеи революции вновь воскресли в немецком социализ¬
ме у одного из учеников Фихте, которым был Фердинанд
Лассаль.
Следует также заметить, что Жан Жорес, который напи¬
сал историю Французской революции, имевшую большое
значение для самоощущения французских республиканцев
и социалистов, именно под влиянием философских трудов
Фихте увидел в якобинстве то, что определило в дальнейшем
национальное развитие Франции.
356

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
Журнал метафизики и морали
Коллективная личность, воплощенная в имени Ксавье Лео¬
на1, имела свою трибуну, каковой стал «Журнал метафизики
и морали» («Revue de metaphysique et de morale»). Журнал этот,
поставивший себя в оппозицию журналу «Философская
критика» («Critique philosophique»), имевшему ярко выра¬
женную позитивистскую направленность, начал выходить
с 1893 г. В предисловии к первому номеру нового журна¬
ла мы еще находим аллюзию на «Critique philosophique»,
издаваемый Шарлем Ренувье, чья несомненная заслуга
заключалась в том, что он пытался публикуемыми в его
журнале работами стимулировать научную мысль во Фран¬
ции и знакомил французских читателей с представителя¬
ми зарубежной философии. Редакция журнала «Revue de
metaphysique et de morale» также развивала собственную
концепцию философии:
Желая избежать штампов в определении идеи филосо¬
фии, скажем, что она действительно всегда старалась дой¬
ти до принципов познания, определить общие условия че¬
ловеческого существования, не говоря уже об экзистенции
как таковой, равно как и о доступной нашему умственному
взору реальности, и все это для того, чтобы искать в харак¬
тере мышления или в природе бытия принципы действия:
теория познания, теория существования, теория действия —
вот три основные ее области.
Таким образом, философия определялась в журнале
как переход от метафизики к этике, от идеи к действию —
формула, которая в значительной степени воспроизводила
оппозицию между метафизическими построениями Фихте
1- Об окружении Ксавье Леона и непосредственно тех из его учеников,
кто стоял у истоков «Журнала метафизики и морали», см.: Simon-
Nahum Р. Xavier Leon-Elie Halevy. Correspondance (1891-1898) // Revue
de metaphysique et de morale. 1993. №1-2. P. 3-58. Если личность са¬
мого Ксавье Леона, богатого представителя еврейской буржуазии
Парижа, остается загадкой, то мы можем благодаря переписке до¬
статочно хорошо реконструировать его связи с Эли Алеви, Леоном
Бруншвигом и др.
357

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и его популистской философией. Осмысленная в подоб¬
ных терминах, философия должна была быть поставлена
на службу духу времени, который требовалось осмыслить
и укрепить:
Это весьма бурлящее время. Оно лишено предпосылок ин¬
теллектуального и нравственного баланса, мыслящие люди
расходятся между собой и рассеиваются в пространстве. Не ¬
которые из них, разочаровавшись в философии, возвраща
ются к домашним очагам или же ищут спасения в традиции,
погружаясь в сладкий сон простого, тихого и очень печально¬
го христианства. Некоторые мечтают о невероятных откро¬
вениях, другие погружаются в специальные исследования,
ограничивая себя тем, что машинально выполняют начатую
задачу. И тем не менее кажется, что земля под ними подыма¬
ется под действием слепых и грозных сил.
Примирение философии и общества, к которому эта фи¬
лософия обращалась, могло произойти в университетской
среде только благодаря молодежи. В предисловии к первому
номеру «Revue de metaphysique et de morale» содержится об¬
ращение к французской молодежи, которой предлагается
работать над созданием собственных национальных цен¬
ностей, основываясь в том числе и на зарубежном опыте,
и в особенности опыте немецкой философии.
Будучи одним из издателей журнала, Ксавье Леон опуб¬
ликовал в нем несколько статей о Фихте. В 1902 г. он опубли
ковал работу «Философия Фихте и современное сознание»,
в которой подчеркивалась актуальность философии Фихте
для того времени, а в 1904 г. появилась другая его статья —
«Фихте против Шеллинга». В 1908 г. под влиянием Шарля
Андлера Леон пишет еще одну работу, посвященную связи
философии Фихте с масонством. В1911 г. он публикует статью
«Фихте и декреты 1788 года». Наконец, в 1914 г. увидел свет
его труд «Социализм Фихте в замкнутом торговом государ¬
стве». Публиковавшиеся в журнале его работы о Фихте либо
основывались на детальном историческом изучении контек¬
ста Французской революции, либо подчеркивали всю акту¬
альность работ Фихте о революции. В статье о социализм^
358

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
Ксавье Леон защищал тезис, согласно которому «Замкнутое
торговое государство» означало рождение государственного
социализма специфически прусского толка, который про¬
кладывает путь к пониманию современной экономической
политики Германии и знаменует собой странное соотноше¬
ние прусской традиции и якобинства1.
Некоторые тенденции современной рецепции
Фихте
В этой части мы лишь бегло коснемся рецепции Фихте в пе¬
риод, последовавший за эпохой Ксавье Леона. В своих общих
очертаниях этот период хорошо известен и в меньшей степени,
чем XIX век, маркирован национальной проблематикой. Мар-
сьяля Геру, завершившего свои исследования о Фихте вскоре
после начала Первой мировой войны, можно было бы назвать
преемником Ксавье Леона, с которым он находился в тесном
контакте и которому посвятил небольшое историческое ис¬
следование «Фихте и Ксавье Леон»1 2. Характерной чертой его
подхода к Фихте была попытка разобраться с так называе¬
мым национализмом немецкого философа. С одной стороны,
Марсьяль Геру печатал работы о Фихте и революции, в кото¬
рых подчеркивал зависимость Фихте от идей французского
Просвещения, а с другой стороны, в своем обширном исследо¬
вании «Эволюция и структура наукоучения Фихте» он стре¬
мился определить архитектонику его философской системы3.
1. Ср.: «.. .в то время, когда экономическая проблема стояла с особой
остротой, когда в Пруссии уже и без того весьма шаткий меркан¬
тилизм был разрушен свободным обменом, еще не получившим
юридической силы, он осмелился предложить правительству <...>
решение, которое в глазах его современников выглядело утопией.
Речь шла о возможном создании особой формы государственного
социализма, который был бы в своей основе философской систе¬
матизацией экономических принципов Французской революции»
(Leon X. Le socialisme de Fichte d’apres l’Etat commercial ferme // Revue
de m6taphysique et de morale. 1914. №22. P. 28).
2. Gueroult M. Fichte et Xavier Leon 11 Etudes sur Fichte. Paris: Aubier-
Montaigne. 1974. P. 247-284. Это была перепечатка статьи 1946 г.
3. Gueroult М. L’evolution et la structure de la doctrine de la science chez
Fichte. Paris, 1930.2 vol.
359

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
В своей статье 1939 г. «Фихте и Французская революция» он
подчеркивал сходство, обнаруживаемое между сочинениями
Фихте и аргументами, выдвинутыми в свое время Конвентом.
В очередной раз речь шла о том, чтобы спасти репутацию
Фихте как выразителя идей Французской революции от на¬
ционал-социалистического ее истолкования:
Подобно тому как «Заметки о правильности суждений об¬
щественности о Французской революции» были лишь от¬
ражением событий и французских теорий: кризиса цен,
высшей меры наказания, речей Сен-Жюста, — основные
тезисы «Замкнутого торгового государства» появились, ка¬
жется, не без воздействия социалистических доктрин Бабе-
фа и Буонарроти1.
Так Марсьяль Геру, начавший с чисто логического ана¬
лиза теории науки, в сопроводительных статьях, имевших
более выраженную политическую ориентацию, указал на то,
что философия свободы Фихте была порождена революцией.
Несмотря на то что новая серия переводов работ Фихте
появилась во Франции в 1940-х гг.1 2, события Второй миро¬
вой войны никоим образом не содействовали реабилитации
философа, взятого на вооружение национал-социализмом3.
Скорее наоборот: культовый представитель философии пра¬
1. Gueroult М. Devolution et la structure de la doctrine de la science chez
Fichte. P. 225. К размышлениям Марсьяля Геру о Фихте и револю¬
ции добавилась еще статья 1941 г. «Природа человека и состояние
природы у Руссо, Канта и Фихте» (Revue philosophique. 1941. Mai —
juin; см. также: Cahiers pour Panalyse. 1967. №6. P. 1-19).
2. Cp.: Etat commercial ferme/Trad. par J. Gibelin. Paris: Librairie gene-
rale de droit et de jurisprudence, 1940; Destination de Phomme/Trad. par
M. Molitor, preface de M. Gueroult. Paris: Aubier, ed. Montaigne, 1942;
Initiation a la vie bienheureuse/Trad. par Max Rouche. Paris: Aubier, ed.
Montaigne, 1944.
3. Новый перевод «Речей...», выполненный С. Янкелевичем и из¬
данный с предисловием германиста Макса Руше, появился
тем не менее в 1952 г. Вспомним также работу Жозефа Маре-
шаля (MarechalJ. Le point de depart de la metaphysique. Le$on sur
le developpement historique et theorique au probleme de la connaissance.
Cahier IV. Le systeme idealiste chez Kant et les postkantiens. Paris:
Desclee De Brouwer, 1947). Однако в этой работе речь идет не толь¬
ко о политической философии.

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
ва Жорж Влакос опубликовал в 1948 г. книгу «Федерализм
И государственность в философии Фихте»1, в которой ис¬
толковал разрыв между теорией государства и социальной
практикой как первородный грех его философии:
Диалектика «Я» и «He-Я» не объясняет ни преобразования
общественных сил как результат потребности духа, ни транс¬
формацию духа как результат развития общества. Беспо¬
мощно она останавливается между гегелевским идеализмом
и марксистским материализмом1 2.
При жизни Фихте считал себя адептом экономического
национализма и полностью прошел мимо решения вопроса
о международной правовой основе, уже поставленного вре¬
менем. В статье «Право, мораль и опыт в революционных
трудах Фихте»3, написанной в 1962 г. и опубликованной
в сборнике в честь двухсотлетия со дня рождения Фихте,
Влакос, кажется, несколько смягчает свой приговор немец¬
кому философу. Он уже соглашается с разделением права
и морали, намеченным у Фихте в «Заметках о правильно¬
сти суждений общественности о Французской революции»,
и даже говорит о нем как о важном достижение Фихте в его
размышлениях о революции. Влакос намечает тем самым
1. Vlachos G. Federalisme et raison d’Etat dans la pensee internationale de
Fichte. Paris: A. Pedone, 1948.
2. Ibid.P.34.
3- Vlachos G. Le droit, la morale et l’experience dans les ecrits revolutionnaires
de Fichte // Archives de philosophic du droit. 1962. №7. P. 211-245. Отме¬
чая двухсотлетие со дня рождения Фихте, мы наконец признаем,
что в настоящее время одной из основных тенденций изучения
его наследия является защита Фихте от подозрения в шовинизме.
В пропедевтическом введении в философию Фихте 1964 г., где ука¬
зывались основные пробелы, существовавшие в то время в обла¬
сти исследований Фихте, Дидье Жюлья пишет: «Один из первых
и величайших комментаторов Фихте Ксавье Леон ясно показал все
неприличие истолкования Фихте Гитлером. Его „Речи...“ направ¬
лены против романтического понимания немецкого национализ¬
ма и противопоставляют ему подлинно национальное понимание
демократической Германии» (Julia D. Fichte. Sa vie, son oeuvre avec un
expose de sa philosophic. Paris, 1964. P. 33). Д. Жюлья вскоре опубликовал
и свой перевод «Наукоучения» Фихте (1804). См. также: Radrizzani Т. La
Doctrine de la science nova methodo. Lausanne: L’Age d’homme, 1989.
361

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
новый, современный тип рецепции Фихте во Франции,
остающийся актуальным и по сей день: интерпретацию
философии права как основу новой современной полити¬
ки. Объемная статья Жака Бувересса1 косвенным образом
также способствовала этому поворотному моменту в р(ч
цепции Фихте: та эволюция, которую он проделал между
«Заметками о правильности суждений общественности
о Французской революции» и «Речами...», начинает осмыс.
ляться отныне как феноменология политического созна¬
ния. Фихте к 1796 г. уже отказался от абстрактной модели
естественного права, проповедуемой Кантом, и приписал
задачу проведения конструктивной политики сначала ав¬
торитарному государственному принципу, а затем полу
феодальному прусскому государству. Размышления Фих¬
те о социалистическом государстве авторитарного типа
как Учителе, Педагоге высшей пробы отражают парадоксы
правовой мысли, как только он пытается применить свои
принципы к реальной политике.
Социолог Жорж Гурвич, как уже было упомянуто выше,
также начал свою исследовательскую деятельность, опу¬
бликовав книгу о Фихте1 2, написанную на немецком языке
и оттого не оказавшую прямого воздействия на дискуссии
о Фихте во Франции. Философия Фихте была для Гурви-
ча стимулом для развития собственных идей3. В 1962 г. он
определяет как великую заслугу немецкого философа то,
что Фихте открыл диалектическое движение общества, из¬
бавив его тем самым от «вещи в себе». Некоторые сомнения
Фихте, свойственные его поздней философии, были, правда,
превратно истолкованы Гурвичем как возвращение к плато¬
низму4. В его полемике с Жан-Полем Сартром, разгоревшейся
по поводу понятия «диалектика» («Критика диалектическо! о
1. BouveresseJ. L’achevement de la revolution copernicienne et le d6passemcnt
du formalisme: la theorie du droit naturel «reel» de Fichte // Cahiers pour
Panalyse. 1987. №6. P. 101-138.
2. Gurzvitsch G.. Fichtes System der konkreten Ethik. Tiibingen: Mohr, 1911
3. Cm.: Gurvitch G. Itiraraire intellectuel // Les lettres nouvelles. 1958. №6-
P. 65-83.
4. Gurvitch G. Dialectique et sociologie. Paris: Flammarion, 1962 (глава V «Д1 ltl'
лектика Фихте», с. 59-71).

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
разума» Сартра появилась в 1960 г.), толкование философии
фихте также сыграло свою хотя и косвенную роль,
f Можем ли мы не вспомнить в этой связи и об Алексисе
филоненко, опубликовавшем в 1966 г. работу «Человеческая
свобода в философии Фихте» и вслед за тем другую — «Те¬
ория и практика у Канта и Фихте» (1968)? Для него ориги¬
нальность Фихте заключалась в упорном желании мыслить
совместно теорию и практику — так, чтобы человек мог ис¬
кать в себе, в свободном субъекте, критерий необходимых
действий. Сочетание правовой мысли и сознания своего
«Я» было, утверждает Филоненко, самим Фихте поставлено
под сомнение еще в 1794 г. Фихте стал кантианцем, пожелав¬
шим примерить себя к мысли своего учителя, но при этом
и дистанцироваться от него. Государство не есть конечная
цель, оно само подвергается преобразованиям:
Кант различает граждан активных и пассивных — Фихте
мыслит человека как высшую ценность и дает ему возмож¬
ность выбрать свою гражданскую позицию или же вовсе от нее
отказаться. Кант помещает граждан в государство, мысли¬
мое как самоцель, — Фихте считает государство и тем более
гражданскую принадлежность не более чем средством, един¬
ственной целью которого является человек. Кант различает
правовое равноправие и равенство на деле — Фихте подни¬
мает человека над всеми отношениями, которые определяют
государство, и требует человеческого равенства в чистом виде.
Кант оправдывает самые жестокие наказания, но осуждает,
как Пуфендорф, любую форму революции — Фихте считает,
что революция является законной. Кант подчеркивает необ¬
ходимость порядка, ссылаясь на пример природы, в основе
которой лежит принцип насилия, — Фихте отказывается
верить в испорченность самой природы. Первый выводит
из всего сказанного необходимость государства — второй
приходит к мысли о возможности жить вне государства1.
Свободное сознание выступает в первую очередь против
сУЩествующего государства и всех тех его предрасположений,
*• PhilonenkoA. Theorie et Praxis dans la pensee morale et politique de Kant
et de Fichte en 1793. Paris: Vrin, 1968. P. 156.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
которые позволяют нарушать неотъемлемые права челове¬
чества. Однако как основание нового общества свобода лич¬
ности оказывается недостаточной. Фихте развивает концеп¬
цию общей воли, которая в еще большей степени удаляет
его от Канта. В заключительной главе своего введения к из¬
данию Фихте, озаглавленного «Творчество Фихте» (1984),
Филоненко, как когда-то Ксавье Леон, интерпретирует «Речи
к немецкой нации» не как отрицание, но скорее как продол
жение революционных трудов Фихте, обусловленное особой
ситуацией французской гегемонии в тот период.
Исторический подход к Фихте Ксавье Леона был подхва
чен и продолжен также в работах 1970-х гг. Филиппа Дрюэ1.
Французская революция как символ веры Фихте в его рабо¬
тах подвергается более точечному анализу, что в отдельных
случаях приводит и к ее релятивизации. «Заметки...», считает
Дрюэ, были попыткой оправдать, основываясь на философ¬
ских положениях Канта, революцию и либеральную деста¬
билизацию концепции государства. Поскольку в «Основах
естественного права» попытки эти поддерживались систем¬
ным типом мышления, свойственным членам Конвента,
а в «Замкнутом торговом государстве» — авторитарным со¬
циализмом, можно сказать, что Фихте оказался пленником
диалектики революции, которая привела его к апологии
диктатуры, мыслимой им как временная и имеющая ди¬
дактическую функцию. Сложность интерпретации его по¬
литических работ заключается в том, что логическая после¬
довательность различных этапов мыслительного процесса
мышления, на который влияли причины эмпирическою
характера, не может быть понята исходя из его наукоучения,
как его якобы лишенный системы и упрощенный вариант.
Среди последних истолкователей политических работ
Фихте2 следует упомянуть Алена Рено с его монографией
1. DruetP.-P Fichte. Seghers: Presses universitaires de Namur, 1977; Druet P-P
La conversion de Fichte a la politique kantienne // Revue de metaphysics11’
et de morale. 1975. №80. P. 54-84;DruetP.-P. Metaphysique, droit et politics11'
chez Fichte // Revue de metaphysique et de morale. 1975. №86. P. 254-2Ы-
См. также: Druet P.-P. De l’anarchie a la dictature educative. Politique et
metaphysique chez Fichte (these soutenue al’Universite de Liege, 1973-1974)
2. Эти интерпретации основываются, в частности, на работах Дрю^
на статье Ж. Бувересса «Завершение коперниковской революций
и преодоление формализма» (BouveresseJ. L’achevement de la revolution

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
«Система права. Философия и право в системе мышления
фихте»1, а также Люка Ферри, автора «Политической фило¬
софии», где он утверждает, что истинное основание крити¬
ки метафизики у Фихте следует искать не в абсолютном «Я»,
но в интерсубъективном концепте права2:
Критика Фихте метафизики неизбежно должна превращать¬
ся в политику, по крайней мере в том смысле, что, выступая
против предвзятого и корыстного догматизма, она стремит¬
ся восстановить в своих правах — путем возвращения че¬
ловека самому себе — пространство интерсубъективности
и коммуникации. Связывая вопрос об интерсубъективно¬
сти с критикой метафизики, Фихте находит неожиданно то,
что глубинным образом вдохновит его на создание критики
способности суждения3.
Право, как и философия свободы, становятся окончатель¬
ным концом истории. Насколько подобная интерпретация
Фихте есть дань чисто французскому типу дискуссии, оче¬
видно из предисловия Алена Рено к «Системе права» (1986).
copernicienne et le depassement du formalisme // Cahiers pour l’analyse.
1967. №6. P. 90-152), а также на недавней французской публикации
Р. Шоттки (Schottky R. La «Grundlage des Naturrechts» de Fichte et la
philosophic politique de FAufklarung // Archives de philosophic. 1962.
Juill. — dec.). Полную библиографию трудов о Фихте и недавних
его переводов см.-.J.G. Fichte. Bibliographic (1968-1992/3)/S. Doye (ed.).
Amsterdam: Rodopi,1993.
i. Ален Рено и Люк Ферри вели параллельно работу над экзегезой
наследия Фихте и над переводом его трудов. См.: Ferry L., RenautA.
Machiavel et autres ecrits philosophiques et politiques de 1806-1807. Paris:
Payot, 1981; Ferry L., RenautA. Fichte. Essais choisis. Paris: Vrin, 1984.
В 1980-е гг. французские философы охотно занимаются перево¬
дом политических и практических работ Фихте (Conferences sur la
destination du savant/Trad. par J.-L. Vieillard-Baron. Paris: Vrin, 1980;
Le systeme de Pethique/Trad. par P. Naulin. Paris: PUF, 1986; Essai d’une
critique de toute revelation (1792-1793)/Trad. parJ.-C. Goddard. Paris, 1988).
Интерес к проблеме интерсубъективности во французской интер¬
претации Фихте в особенности проявился в следующих работах:
Lauth R. Le probleme de l’interpersonnalite chez Fichte // Archives de
philosophic. 1962. №25. P. 325-344; Lauth R. L’idee totale de la philosophic
d’apres Fichte I I Archives de philosophic. 1965. №28. P. 567-604.
3. Ferry L. Philosophic politique. 1. Le droit: la nouvelle querelle des Anciens
et des Modernes. Paris: PUF, 1984. P. 138.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Рено исходит из тезиса, согласно которому французская фцч
лософия должна освободиться от дилеммы, которую являет
для нее необходимость выбора между гегелевским, а также
марксистским хитроумием и хайдеггерианским символов
веры1. Предлагаемый выход, который мог бы заключаться
в философии права, находит свое оправдание в новой интер,
претации «Основ естественного права» Фихте1 2. Со ссылкой
наФилоненко, видевшего в Фихте независимого мыслите л я
чье место не только между, но и рядом с Кантом и Гегелем, со.
временные интерпретаторы Фихте все чаще истолковывают
«Основы естественного права» как философскую основу ли¬
беральной идеологии, своего рода золотую середину. В любом
случае работы о Фихте, появившиеся во Франции в 1990-е гг.
имеют общую тенденцию: в них подчеркивается, с опорой
на понятие свободы3, особого рода родство с немецким фило¬
софом, способное оправдать, как это было и в 1900-х гг., новое
обращение-возвращение к Фихте — обращение, которое по¬
зволяет решить вопрос национальной идентичности4.
Таким образом, философия Фихте есть пример инонаци¬
онального «продукта» мыслительной деятельности, на ос¬
нове которого в гуманитарных науках во Франции XIX века
начинает складываться самоощущение нации. Этот фено¬
мен, вне всякого сомнения, связан с тем, что одним из ос¬
новных объектов, привлекавших Фихте как философа,
1. Заметим для точности, что данная в достаточной степени искус¬
ственная дилемма не положила конец традиции якобинской ин¬
терпретации Фихте. В своем сборнике «Французская революция
глазами немцев» (La Revolution frangaise vue par les Allemands. Lyon,
1987) Жоэль Лефевр опубликовал еще несколько политических
работ Фихте.
2. Дебаты о «Замкнутом торговом государстве», реактуализованные
появлением нового французского перевода, сделанного Даниэлем
Шультессом в 1980 г. (Lausanne: L’Age d’homme), отошли тем самым
на второй план.
3. Именно акцентируя внимание на понятии «свобода», Мирьям
Биненшток опубликовала в 1991 г. переписку Фихте и Шеллинга
(Correspondance de Fichte et de Schelling (1794-1802). Paris: PUF, 1991)
4. См л Fichte JG. La philosophic de lamagonnerie et autres textes/Introduction
par Yves Radrizzani etFawziaTobgui. Paris: Vrin, 1995. См. также: Fichte
et la France/Yves Radrizzani (ed.). Paris: Beauchesne, 1997. ИвРадризанП
предлагает, в частности, прочтение Мэна де Бирана как франп' v
ского Фихте.
366

ГЛАВА XII. ИНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОРНИ НАЦИИ...
было фундаментальное событие современной истории
франции — Французская буржуазная революция, нацио¬
налистические последствия которой он, однако, пытался
обуздать. Еще одна причина кроется в том, что в своих чисто
философских трудах Фихте стремился воплотить собствен¬
но французскую мечту действия. В истории рецепции Фих¬
те нередко происходило так, что один из аспектов фило¬
софии Фихте выходил на первый план — в ущерб другим.
Таким аспектом стало соположение Фихте с Кантом, когда
его философия определялась как политическая транспо¬
зиция или же радикальная субъективизация кантианства.
Поскольку Фихте часто рассматривается как представитель
немецкого национального чувства, в его рецепции наблю¬
дается попытка защитить его от подобного правового при¬
тязания немцев, осмыслив его как философа всего чело¬
вечества. Вот почему французская рецепция Фихте часто
являет собой оппозицию его немецкой рецепции, становясь
особенно интенсивной в годы противостояния Франции
и Германии. Эта структурная асимметрия рецепции Фих¬
те во Франции и Германии просуществовала более ста лет.
В то время как во Франции с легкой руки госпожи де Сталь
получает широкое распространение образ философа, ис¬
ключительно погруженного в умозрительные проблемы,
в Германии Фихте именно в своем качестве философа воли
инициирует переход к философии действия, которую так
высоко ценили младогегельянцы. В противовес образу
Фихте-якобинца, который создают французские авторы
конца XIX века, в кайзеровской империи на щит подыма¬
ется Фихте-националист. Данная асимметрия на самом
деле иллюстрирует парадокс: национальная идея нередко
конструируется вчуже1. Вопрос о том, правильно или не¬
правильно была истолкована философия Фихте, оказыва¬
ется значительно менее важен, чем простая констатация:
До и после Первой мировой войны французские интел¬
лектуалы стремились определить свою национальную
В1989 г. «Основы естественного права» были введены в программу
агреже по философии. Это решение, пришедшееся на празднование
двухсотлетия Французской революции, стало поводом для прове¬
дения многочисленных семинаров и конференций.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
идентичность, опираясь на философские построения Фих.
те. В нынешние времена, когда проблема национального
самоопределения потеряла свою остроту, рецепция поли¬
тических трудов Фихте, которую можно изучать с точки
зрения дихотомии, существующей между теорией и практи¬
кой, или же как появление философии, ориентированной
на право, остается в еще большей степени, чем в XIX веке,
на повестке дня.

Заключение
Теория культурного трансфера не есть догма, она не дает
глобального объяснения происходящих в культуре
процессов. Ее задачей в большей степени становится
пересмотр уже существующих теорий. В области, где исто¬
рия, социальная история, история науки, история искусства,
культуры, литературы сталкиваются с элементами, внеш¬
ними по отношению к национальной традиции, которая,
собственно, и призвана объяснять становление процессов, —
в области этой явно царит теоретический дефицит. Срав¬
нительная история литератур, даже когда ей удается уйти
от тяжелой и вместе с тем обладающей магическим воздей¬
ствием категории влияния, испытывает немалые трудности,
когда ищет легитимацию тех соположений, которые делает.
Обычно детальные сравнения, порождая нередко случай¬
ные параллелизмы, уводят внимание от глубинной связи
и сцеплений. Что касается того, какая часть в национальных
историях отводится чужому, то очевидно, то часто это чужое
вытесняется на весьма бесславную периферию. Собствен¬
но, наблюдается то, что нередко происходит на конгрессах
по истории Революции, когда историки, сосредоточившись
на деталях тех или иных событий, имевших место внутри
границы, помещают в программу заключительной секции
сюжеты, касающиеся того воздействия, которое Революция
оказала на европейские и иные страны. А между тем эта
самая Революция могла иметь для развития Германии та¬
кое же важное значение, что и для Франции, сказавшись,
в свою очередь, и на ее французском восприятии. И если,
изменив угол зрения, мы переместим отношение к чужому,
напротив, из периферии в центр, то это соответственно при¬
ведет также к поляризации наших теоретических усилий.

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Иностранные группы населения внутри культурного про¬
странства, как правило, представляют собой меньшинство,
однако сам факт их присутствия достаточен, чтобы вызвать
определенные «волнения» в пространстве принимающей
культуры. И даже если это присутствие микроскопично,
то и в этом случае оно может спровоцировать появление
новых форм самовосприятия. Казалось бы, весьма хруп¬
кие и уязвимые коммуникационные сети становятся но
сителями информации, которая может иметь серьезные
последствия для коммуникативной среды. Иностранное
{чужое) более уже не воспринимается как то, что обозначает
внешнюю границу, но скорее границу внутреннюю, стано¬
вясь элементом, объясняющим многое в том, что считается
национальным и самобытным.
Интеллектульную и политическую жизнь Третьей респуб¬
лики во Франции невозможно объяснить, не учитывая при¬
сутствие в ней постоянной немецкой референции. Трудно
понять немецкую идеологию Bildung, как она формируется,
в частности, в трудах Гердера и Гумбольдта, не принимая
во внимание французский сенсуализм. Подобные референ¬
ции есть не только внешние данные, но настоящая основа
всякого мышления. Зарождающиеся во Франции XIX века
гуманитарные и социальные науки до предела насыщены
имплицитными немецкими референциями, что не пре¬
пятствует тому, что сами они воспринимаются с полным
основанием как результат собственно французских деба¬
тов и могут, в свою очередь, послужить предметом экспорта.
Наряду с урочищами национальной памяти, существуют
урочища инонациональной памяти, и стоит приглядеться
внимательнее, как становится заметно, что выделение в ар¬
хивах сектора национальной памяти есть акт порой весьма
произвольный, но имеющий важнейшие последствия. По¬
местить отношения с чужим в центр — это значит дать себе
возможность увидеть тот кросс-культурный франко-немец¬
кий фундамент, что лежит в самом основании французской
культуры. Фундамент этот на самом деле гораздо шире, по¬
тому что легко можно продемонстрировать, что чисто дву¬
сторонние отношения взрываются отношениями тройствен¬
ными, поскольку культурное пространство в полноте своей
370

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
постигается лишь сквозь призму третьего. В любом случае
подобный фундамент заставляет переписывать истории,
посвященные малым территориальным целостностям —
тем регионам Европы, цель существования которых видится
теперь не в самоуничтожении внутри национального про¬
странства, но которые становятся видимыми и ощутимыми,
как это было, например, в случае с курфюршеством Саксо¬
ния, имевшим разветвленную сеть отношений с другими
культурными ареалами.
Возможно, что история искусств, которая по странному
стечению обстоятельств избежала этноцентрических априо¬
ри, сумела — более радикально, чем другие дисциплины, —
усмотреть на непосредственно чувственном уровне те ос¬
новополагающие совпадения, которые существуют между
восприятием другого и восприятием самого себя. Как бы
то ни было, но даже концепты, которые, как, например, на¬
ция, служат защите этноцентризма, оказываются сложно¬
составным результатом заимствований и дебатов, пример
чему— рецепция Фихте во Франции. Национальные ли¬
тературы могут быть обуреваемы страстью к чужому — так
для немецких авторов, от Гёльдерлина и до Гейне, куми¬
ром становится Наполеон. Поместить отношение к чужому
в центр, продемонстрировать межкультурный субстрат—все
это означает вместе с тем и некоторую дискредитацию тех
дисциплин, в основе которых лежит видение культурных
ареалов как замкнутых пространств. Децентрализация
дисциплин заставляет объединять исторический и фило¬
логический методы с традицией антропологических иссле¬
дований, в большей степени знакомых с механизмом связей,
существующих между этническими группами. Даже будучи
разработаны применительно к предписьменным культу¬
рам, антропологические методы оказываются применимы
к изучению наций, в основе которых лежит культура пись¬
менная. Тем самым, не будучи догмой, теория культурного
трансфера определяет себя в первую очередь как критиче¬
ский инструмент.
Культурный трансфер — это тип критики, которая хо¬
чет видеть себя конструктивной, поскольку открыва¬
ет путь целой гамме возможных исследований, примеры
371

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и возможности которых мы по мере сил попытались в дан¬
ной книге очертить. Некоторые из них носят весьма эмпи¬
рический характер. Таковы, например, те исследования,
которые необходимо вести для полного выявления инона¬
циональной памяти в немецких и французских архивах.
И при этом, с одной стороны, изучать воздействие архив¬
ной классификации, свойственной той или иной традиции,
на историографию, а с другой — искать возможности созда
ния той историографии, что была бы в наименьшей степе
ни предопределена способом архивирования, основанног о
на национальной идее.
Другие исследования могут носить более теоретический
характер в том случае, когда речь идет о гуманитарных на
уках и их истории. Перекрестная, а не соподчиненная исто¬
рия франко-немецкой литературы остается еще делом бу¬
дущего. В ней объектом пристального внимания станут те
сочленения между текстами, что обусловлены способами
чтения, способами письма и передачи текстов, и цезура эта
позволяет заново и по-новому осваивать литературное про¬
странство. История искусства, построенная на анализе им-
брикаций, только еще начинает развиваться. Присутствие
Германии в истории французской философии по-прежнему
воспринимается, как парадоксально то ни звучит, как пун¬
ктирное присутствие чужих элементов, механизмы импорта
которого едва ли уже нащупаны. Следует ожидать наступле¬
ния того времени, когда на смену урочищам национальной
памяти придут места инонациональной памяти и начнется
изучение тех европейских территорий, которые не походят
на тот однородный по своему составу камень, что кладется
в основу строительства национального собора.
И все же критической практике, которую являет собой
изучение культурного трансфера, угрожают некоторые яв¬
ления побочного характера. Одним из них является угроза
подспудного возвращения того компаративизма, который
так долго преобладал в области сравнительной истории
литератур. Под маской культурного трансфера могут поя в-
ляться старые как мир поиски произвольных параллелиз¬
мов. Афористически заявив, что сравнение в гуманитарных
науках сыграло ту же роль, что экспериментальный опыт
372

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
1
ярауках точных, Дюркгейм, кажется, отчасти легитими¬
ровал и закрепил его существование. На самом деле, если
^1 говорим, что для любого исследования, совершаемого
в области гуманитарных или социальных наук, необхо¬
димо соотносить между собой наблюдения, умножать их,
классифицировать и тем самым сравнивать, то очевидно,
что между этим типом сравнения и сравнением, выстраи¬
ваемым в виде параллелей дискретных элементов, взятых
из разных культурных систем, нет ничего общего. Даже если
свести сравнение к его несокращаемой функции серийной
классификации отдельных соположений, все равно оно
не лишает социологию интереса к самим механизмам про¬
дуцирования выявленных параллелизмов — иными сло¬
вами, не освобождает от истории.
Другая опасность, связанная с исследованием культурного
трансфера,—возможная его инструментализация. Говорить
о немецкой идентичности Франции вовсе не подразумевает
недоброй ностальгии по тем временам, когда при помощи
лингвистических атласов, подсчетов и предположений ка¬
сательно франкского элемента в исторической демографии
французов немалая часть страны, надлежащим образом
заштрихованная на картах, представала как виртуально
германская. А в это же время исконное присутствие славян
на восточном берегу Эльбы вызывало нескончаемые дис¬
куссии. Рассматривать ту или иную нмецкую территорию
как культурный перекресток никоим образом не означает,
что мы тем самым отделяем ее от центра. Увидеть следы ге¬
гельянства в сен-симонизме или «Страданий юного Вертера»
в прозе Шатобриана вовсе не означает, что тем самым мы
лишаем французскую литературу XIX века ее оригинально¬
сти, пытаясь взглянуть на нее с внешней точки зрения, ей
чуждой. Вообще же изучение межкультурных имбрикаций
и взаимопересечений, встреч различных систем культур¬
ных референций, которые по определению хотя бы отчасти
гетерогенны, утратило бы свой смысл, если бы оказалось
на службе контроля и насилия, как это было с первыми ан¬
тропологами, чьи исследования вскоре были использованы
в политических и иных целях. Оно бы утратило свой кри¬
тический и эвристический потенциал, став одной из форм
373

ФРАНКО-НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
апологетической мысли. Именно в своей функции критиче.
ского подхода к гуманитарным и социальным наукам, пере«
смотра стереотипов, касающихся вопросов национальной
идентичности, который с самого начала вдохновлял наши
штудии, нам, собственно, и видится главный вклад куль¬
турного трансфера в процесс познания.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
КАК КУЛЬТУРНЫЙ
ТРАНСФЕР.
ПУТЬ
АНТОНА ШПРИНГЕРА

ВВЕДЕНИЕ
История искусств — это, несомненно, совершенно особая
дисциплина в организации знания внутри немецкого уни¬
верситета XIX века. Возникшая поздно, поскольку первая
специальная кафедра истории искусств была создана только
в середине века, она, как и другие гуманитарные науки, со¬
действовала формированию той самой национальной иден¬
тичности, которая предвосхищает политическое единство
или же дублирует его и тем самым узаконивает. При этом
если историки искусства, вообще говоря, ставят перед собой
задачу создания своего рода пантеона великих национальных
художников, то случилось так, что центром истории искусств
как дисциплины стало искусство зарубежное и прежде всего
искусство итальянского Ренессанса. Если образованные слои
общества объединял культ греческой литературы, которая
стараниями Фридриха Августа Вольфа стала образователь¬
ной базой для государственных чиновников в Германии, то
культу Микеланджело и Рафаэля суждено было стать допол¬
нительным элементом, связующим общество. В Боннском
университете, например, историю искусств изучали прусские
принцы. Посредством истории искусств, также как и академи¬
ческим пристрастием к древнегреческой культуре, Германия
Утверждала свою идентичность, прибегая при этом на самом
Деле к культурному импорту. Художественные собрания, такие
как созданная Августом Сильным Дрезденская картинная
галерея, которые должны были бы прославлять самодержца,
Получали новую функцию как база для монументального
культивирования искусства, каковой стали многочисленные

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
труды и учебники, появившиеся во второй половине XIX века.
Впрочем, труды эти никогда не подменяли собой путешествия,
паломничества по тем местам, где рождались произведен ия
наиболее квалифицированными интерпретаторами кото,
рых считали себя немецкие историки искусства. История ис.
кусств — это транслирующая культура, нацеленная на при.
своение универсальных ценностей, на включение в такую
логику, которая позволяет интерпретационным схемам об.
ретать в конечном счете автономность по отношению к обь-
ясняемым ею произведениям, становясь самоценными. Даже
если не останавливаться конкретно на полемике относительно
германского характера готического искусства или же на проти¬
вопоставлении реализма французской живописи немецкому
живописному идеализму, совершенно очевидно, что история
этой дисциплины не ограничивается собственно художе¬
ственными вопросами. Конечно, университетские кафедры
возникали не на пустом месте. Их появлению предшество¬
вали и биографии художников, написанные Иоахимом фон
Зандрартом (1606-1688), и винкельмановский переход от анти¬
кварного любопытства в отношении произведений искусства
к открытию в них исторической логики. А также открытия,
сделанные поколениями студентов-романтиков, слушавших
лекции Иоганна Доминика Фиорилло (1748—1821) в Гёттингене,
равно как и призывы Карла Фридриха фон Румора изучать
в архивах итальянское искусство. Все это, безусловно, стало
вехами рождения дисциплины.
Особенность истории искусств как поздно возникшей
университетской дисциплины связана еще и с трудности'
ми, с которыми она столкнулась, утверждаясь в уже сложив¬
шейся системе научных дисциплин. История искусств
это прежде всего дисциплина историческая, нацеленная на
выявление законов развития форм, которые не существуют
независимо от окружающих их контекстов. Историки ис¬
кусства часто являются историками, особенно привязан¬
ными к определенным сегментам исторического континуУ'
ма. Но и искусство, начиная с Баумгартена1, является так*е
I. Александр Готлиб Баумгартен (1714-1762) - немецкий философ. п°'
следователь Лейбница и Вольфа, впервые ввел термин «эстетика»
Прим. пер.
378

ВВЕДЕНИЕ
объектом философского, а точнее, эстетического дискурса,
лдет ли речь о понимании механизмов восприятия или же
об осознании способности произведений искусства выражать
абсолют в сугубо чувственной форме. Историк искусства тем
самым оказывается детерминирован эволюцией собственно
философского контекста, что делает границу между эсте¬
тикой и историей искусства достаточно подвижной. Искус¬
ствознание ставит перед собой задачу истолкования худо¬
жественных форм и в этом качестве остается родственным
филологической герменевтике. Это родство тем более явно,
что речь идет об интерпретации произведений с опорой на
поэтическую, литературную или просто архивную инфор¬
мацию. И в этом смысле история искусства и есть род фило¬
логии. Она, несомненно, является таковой также и в своем
археологическом измерении, поскольку сбор сведений об
античном искусстве и их классификация вытекают из прин¬
ципа эквивалентности между письмом и фрагментами мате¬
риального мира. Придя в своей эволюции к филологии вещей
(Sachphilologie), история искусств стала тем самым участни¬
цей великого движения общественных наук и, в частности,
антропологии. Наконец, история искусств связана также
с музеографией, наукой о художественных собраниях, их
составлении и способе подачи. Ее место в теории познания,
следовательно, не предполагает замыкания в самой себе —
она от него постоянно ускользает.
Попытки осознания этого явления возникали весьма
спорадически. Конечно, мы имеем общие обзоры, вышед¬
шие из-под пера основных представителей дисциплины,
которая в XIX веке расцвела в первую очередь в Германии
в рамках идеологии Bildung. В этих обзорах обрисовывается
биографический и интеллектуальный путь тех главных дей¬
ствующих лиц, творчеству которых они и были посвящены1.
с См., в частности: Waetzoldt W. Deutsche Kunsthistoriker. Leipzig: See-
mann, 1921-1924. 2 Bde.; Hedicke R. Methodenlehre der Kunstgeschichte.
Ein Handbuch fur Studierende. Strasbourg: Heitz, 1924; Kultermann U. Ge-
schichte der Kunstgeschichte. Wien; Diisseldorf: Econ-Verlag, 1966; Dilly H.
Kunstgeschichte als Institution. Frankfurt: Suhrkamp, 1979; Dilly H, Alt-
meister moderner Kunstgeschichte. Berlin: Reimer, 1990; Podro M. Les hi-
storiens d’art. Paris: Gerard Montfort, 1982; Bazin G. Histoire de l’histoire
de Part de Vasari a nos jours. Paris: Michel, 1986; Histoire de l’histoire de
379

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
При этом наблюдается уменьшение исследований, которые
были бы посвящены искусству собственно второй поло*
вины XIX века — времени, когда интегративная функция
истории искусств в немецком пространстве начинает играть
свою наиболее заметную роль. Все происходит так, как если
бы на смену создателям дисциплины, которые, располага-
ясь между Лессингом и Винкельманом в гётевскую эпоху
и переходя постепенно от размышлений о законах истори-
ческой эволюции к размышлению об отношениях различ¬
ных жанров к культу красоты, пришла внезапно — в лице
Аби Варбурга—цезура, превратившая прошлое в tabula rasa.
История искусств оказалась тогда переориентированной на
такие понятия, как пафос, память, на новый интерес к дета*
ли и способе ее функционирования между культурами, на
параллелизм между антропологией индейцев и искусством
Ренессанса. В промежутке между этими двумя этапами рас¬
полагается период гораздо менее известный, на который
словно наложена печать молчания, но который является
неотъемлемой частью XIX века. А на самом деле, если вду¬
маться, этот промежуточный период совпадает с расцветом
немецкого университетского образования, золотым веком
немецкого университета как места продуцирования зна¬
ний. Это время ниспровержения канонов, когда на смену
гегелевской истории приходит психологии, которая ляжет
в основу только еще создающихся общественных наук. Это
эпоха возникновения антропологического и лингвистиче¬
ского формализма, период политического переустройства
Европы, происходящего в Италии, в Центральной Европе
и на Балканах, период франко-германской напряженности,
которая почти затушевывает непреходящий характер обме¬
на между этими двумя культурами и общий для них мысли¬
тельный потенциал. Крупные музеи, такие как Берлинский,
которым в это время руководит Вильгельм фон Боде, расши¬
ряют свои пространства. Школы искусств вырабатывают
Part de l’Antiquite a nos jours / E. Pommier (ed.). Paris: Klincksieck-Lou vre,
1995\BetthausenP. etalii. KunsthistorikerLexikon. Stuttgart:Metzler, 1999’
Locker H. Kunstgeschichte als historische Theorie der Kunst. Mtinchcn'
Wilhelm Fink, 2001; BeltingH. Das Ende der Kunstgeschichte. Berlin: Beck»
2002; Pfisterer U. Klassiker der Kunstgeschichte. Miinchen: Beck, 2007
380

ВВЕДЕНИЕ
научные программы; пример тому — программа Венской
школы, до сих пор остающаяся еще малоизученной несмо¬
тря на тот интерес, который во Франции вызывает Алоиз
Ригль. История религии заставляет по-новому взглянуть на
античные образцы. Университетские центры в Бонне, Лейп¬
циге, Мюнхене, а также в Страсбургском университете раз¬
вивают каждый по-своему методы интердисциплинарности
под воздействием встреч, которые в прямом и переносном
смысле слова там происходят. Так исподволь и вместе с тем
явно намечаются инновации, которые позволяет считать
таковыми лишь существующая в нашем сознании удобная
иллюзия эпистемологических разрывов, будто бы имеющая
место в теории познания. Именно в этот период история ис¬
кусств становится собственно университетской дисципли¬
ной, в рамках которой пишутся диссертации, издаются жур¬
налы, чем оправдывается правомерность создания особых
кафедр, постепенно появляющихся в различных универси¬
тетах по всей Германии. Сложность и противоречия этого
периода, предельно значимого в истории искусств, можно по¬
казать и прояснить на примере творческой биографии забы¬
того ныне историка искусства, но который в свое время был
и создателем кафедр и, главное, учителем многих искусство¬
ведов, преподававших в германских университетах вплоть
до 1930-х гг. Речь идет об Антоне Шпрингере (1825-1891), за¬
нявшем в должности ординарного профессора в Бонне пер¬
вую в Германии кафедру истории искусств, чья биография
и послужит для нас своего рода путеводной нитью.
Каким бы значительным ни был вклад в историю дис¬
циплины «история искусств» тех писателей и преподава¬
телей, которые, покидая пределы собственной области
исследования, переходили к изучению вопросов погранич¬
ного характера, именно создание специализированных ка¬
федр представляется знаменательным переломом. Внешние
обстоятельства заставляют отнестись к «случаю» Антона
Шпрингера с еще большим вниманием. Как мы увидим, в те¬
чение трех десятилетий (с 1860-х до конца 1880-х гг.) он был ос¬
новным преподавателем молодой дисциплины, обеспечивая
подготовку университетских преподавателей и музейных
хранителей, и помимо его прямого участия в руководстве
381

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
диссертациями нельзя упускать из виду ту роль, которую
сыграл в истории дисциплины его многократно переизда¬
вавшийся «Учебник истории искусств». В личности и судьбе
Антона Шпрингера словно воплотились все метания этой
новой дисциплины: его книги затрагивают почти в равной
степени как вопросы всеобщей истории, так и проблемы ис
кусства, а его первая диссертация, защищенная в Тюбингене,
была посвящена проблемам гегелевской философии. Если
к этому добавить, что он сотрудничал с Фридрихом Теодором
Фишером (Vischer), применив, так сказать, эстетику Фишера
к области истории искусств, то можно считать, что ему мы
в полной мере обязаны переходом от эстетики к истории.
При этом если в течение некоторого времени образцом для
Шпрингера и был Фишер, то эта творческая связь не смогла
затмить другую, еще более тесную — с австрийским фило¬
софским течением, возникшим под воздействием психоло¬
гии Гербарта и сыгравшим судьбоносную роль в истории
искусства и эстетики.
Антон Шпрингер был европейцем. Австриец, родным
языком которого был чешский, принявший затем немецкое
подданство, он много путешествовал по Франции, Англии,
Италии, бывал на Балканах, и его германский патриотизм
представляется не столько атавизмом, сколько результатом
обдуманного выбора. Впрочем, он иногда бывал противо¬
речив в своем желании оставаться в замкнутом контексте
референций, которые, однако, выводили его на гораздо бо¬
лее широкое пространство. Парадоксально то вытеснение,
которому он подвергся в осмыслении истории искусств как
дисциплины. Задумаемся: разве (оставляя за скобками его
прочие заслуги) не он создал интеллектуальный инстру¬
ментарий, которым в дальнейшем широко пользовалась
школа Варбурга? И все же это вытеснение имело свои при¬
чины. Шпрингер с его способностью очень легко писать,
в том числе и статьи, предназначенные для прессы, легко
поддававшийся риторическим порывам, нередко воспри¬
нимаемый в вильгельмовской империи как вышедший пз
моды старый демократ, продолжающий занимать позицию
человека 1848 г., каким он когда-то и был, являл собой скорее
тип подозрительного профессора и журналиста-педагог^
382

ВВЕДЕНИЕ
занятого политическими дебатами. Но в любом случае мы
должны признать, что Шпрингер был личностью, сложность
которой во многом объяснялась ее включенностью в различ¬
ные течения эпохи и теми многочисленными связями, кото¬
рые у него сложились со многими деятелями своего времени.
Чтобы понять Антона Шпрингера, а через него — исто¬
рию еще юной дисциплины, следует обратиться к жанру
Gesellschaftsbiographie, иными словами, жанру социальной
биографии. Конечно, мы располагаем многочисленными
документами, позволяющими прояснить ту или иную сто¬
рону творчества и жизни того, кто взял на себя труд написать
еще и автобиографию, к сожалению прерванную в момент
его прибытия в Лейпциг. Но, самым серьезным образом учи¬
тывая ту информацию, которую сам он дает о периоде своего
формирования и начале карьеры, можно также попытаться
создать его более объемный портрет, опираясь на наши зна¬
ния о тех личностях, с которыми ему довелось встретиться
на своем пути, тех эстетических, научных и политических
течениях, с которыми он сталкивался и на которые реагиро¬
вал. Его оппоненты, исповедовавшие взгляды ему чуждые,
аименно берлинец Герман Гримм и вагнерианец ГенрихТоде,
также способны пролить свет на его концепцию истории
искусств. След, который в свое время оставили в его лич¬
ности и взглядах те тенденции и произведения, с которы¬
ми он не всегда, казалось бы, был непосредственно связан,
также являются составляющими его собственной идентич¬
ности и в особенности той дисциплины, которую он собой
воплощает. Социальная биография (Gesellschaftsbiographie)
подразумевает учет всех следов, которые оставляет в уче¬
ном мире сам ученый, его ученики — и те, что посещали
его семинар, и те, что писали диссертацию под его руковод¬
ством. И здесь мы столкнемся со странным несоответствием
между пристрастием Шпрингера к широким перспективам
и обзорам, с одной стороны, и той скрупулезной эрудицией,
которую он выказывает в анализе вопросов, касающихся
искусства Средних веков. Собственно, для понимания этого
общественного деятеля, ставшего на время воплощением не¬
мецкой истории искусства, нужно учитывать также генезис
его окружения, тот контекст, в котором разворачивается его
383

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
деятельность, в частности сам Боннский университет, его
первое место службы. Но при этом следует учитывать также
и те следы, что оставило его преподавание — его учеников,
перенявших у него переданное им наследие. Пойдет ли речь
о самом Шпрингере или о его современниках, входящих
в его интеллектуальный кругозор, мы постараемся — дабы
избежать аукториального повествования — давать слово
им самим, цитируя их автобиографические записки или
отрывки из их произведений. Речь пойдет о представителях
находившейся тогда в становлении дисциплины, начиная
с Готфрида Кинкеля и до Августа Шмарзова; все они, вместе
с Антоном Шпрингером, выступят как активные свидетели,
рефлектирующие о своем предмете и размышляющие о соб¬
ственном месте в нем. Их слово и их свидетельства также за¬
служивают быть выслушанными вновь.
Мы постараемся также дать слово ученикам Шпрингера,
рассказывающим о впечатлении, произведенном на них
занятиями в его семинаре, — ученикам, чьи опубликован¬
ные работы несут следы преподавания учителя. То, что
директор гамбургской Кунстхалле, инициатор создания
монументального словаря художников Ульрих Тиме, коллек¬
ционер-любитель Гарри Кесслер и великий исследователь
барокко Корнелиус Гурлитт были учениками Шпрингера,
показывает весь масштаб личности, забытой впоследствии
историей, вокруг которой, однако, объединялись ведущие
силы искусствознания. С появлением новых тенденций, на¬
чиная со школы Варбурга и вплоть до теории абстракции
Вильгельма Воррингера, которые хотя и вдохновлялись от¬
дельными идеями Шпрингера, но все же ориентировались
на иные направления, значение Шпрингера утрачивается.
И все же вплоть до 1930-х гг. можно встретить немецких исто¬
риков искусства, которые в свой период обучения слушали
лекции Антона Шпрингера, посещали семинар пожилого
профессора и признавали себя ему многим обязанными.
«Эстетика» Фридриха Теодора Фишера, опубликованная
в 1850-е гг., проникнута сомнением в возможности примене¬
ния гегельянства в области эстетической, и Антон Шприн¬
гер был свидетелем этого нарастающего сомнения. Его твор*
ческая биография во всех отношениях была современна
384

ВВЕДЕНИЕ
тому философскому перевороту, в результате которого на
смену господствующему в те времена идеализму пришли
новые открытия в области психологии, начало которым
положил Иоганн Фридрих Гербарт, а также то новое поко¬
ление психологов, которые уже не столько числили себя по
ведению философии, сколько способствовали зарождению
общественных наук. Представителем этой новой тенден¬
ции был Теодор Фехнер, теоретик в области психофизики
и эстетик, но также — и прежде всего — Вильгельм Вундт,
создатель учения о психологии народов (Volkerpsychologie),
воздействие которой на историографию был бы грех не¬
дооценивать, включавшей в орбиту рассмотрения также
и искусство как одно из центральных проявлений коллек¬
тивной психики. Этот поворот произошел не только в Гер¬
мании: во Франции Теодуль Рибо (Ribot), основатель «Revue
philosophique de la France et de l’etranger» («Французского
и иностранного журнала по философии»), занимавший
кафедру психологии в Коллеж де Франс, также пытался по¬
средством психологии придать философии большую науч¬
ность и заложить тем самым основы науки нового типа. Но
именно в Германии данная эволюция оказалась наиболее
явно связанной с молодой дисциплиной, каковой была в то
время история искусств. Без этого психологического фун¬
дамента невозможно было бы, в частности, представить
себе тот тип подхода к произведениям искусства, который
представлен в трудах Генриха Вёльфлина, равно как и его
учение об основных понятиях истории искусств, во многом
базирующееся на психологии восприятия. Точно так же
нельзя понять Венскую школу истории искусств без учета
психологической составляющей, которой Австрия при¬
давала гораздо большее значение, чем остальные немец¬
коязычные страны. Происхождение истории искусств из
эстетики, переход от метафизической эстетики к эстетике
интуитивной связаны с рождением современной психоло¬
гии. Даже если Антон Шпрингер ссылается на нее меньше,
нем его современники, деятельность его оказывается об¬
условлена данным контекстом, особенно если учесть, что
свое первое философское образование он получил в Праге,
385

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в атмосфере увлечения психологией Гербарта и попыткой
ее философской инструментализации.
Революция в философии, произошедшая в середине
XIX века, означала также и политический перелом. Наци,
онализм, вызревавший до тех пор латентно, становится ос¬
новополагающей данностью в отношениях между разными
европейскими странами. Гуманитарные дисциплины, такие
как история и литература, также начинают служить делу
прославления нации. Культ Гёте был явлением второй по¬
ловины XIX века, свидетельством чего становится создание
в 1880-е гг. в Веймаре Архива Гёте и Шиллера. Национальная
идея стала определяющей и в собраниях произведений ис¬
кусства, политика которых отныне обуславливалась стрем¬
лением подчеркнуть специфичность национального суб¬
страта и обнаружить его отличия от зарубежного искусства.
Тенденция эта не затронула лишь Италию, остававшуюся
общим эталоном; зато между Францией и Германией отны¬
не пролегла настоящая пропасть. Антон Шпрингер без ко¬
лебаний перешел в ставший уже немецким Страсбургский
университет, чтобы защищать в Эльзасе германскую куль¬
туру и германскую идентичность (germanite\ которую, к его
великому сожалению, в силу возраста он не смог защищать
на полях сражений в 1870 г. И все же, несмотря на эти кли¬
шированные представления, от которых не был свободен
ни сам Шпрингер, ни его ученики, история искусств пред¬
стает как пространство, на котором Франция и Германия
взаимодействуют теснейшим образом. Тот эстетический
шок, каким для немецких путешественников, оказавшихся
проездом в Париже, было знакомство с собраниями, реквизи¬
рованными наполеоновской армией, оставался неизменным
практически на всем протяжении XIX века. Таким же шоком
было и открытие Средних веков Шпрингером во время его
посещения музея Клюни в Париже. Средние века для него
оказались связанными с Францией не только потому, что
в Париже он заинтересовался XIII веком, но еще и потому, что
проблема готического искусства или, точнее, германского
происхождения готического искусства, входила в круг проб¬
лем, где национальная идея подпитывала историю искусств-
На самом деле и Шпрингер, и его ученики, как, например)
386

ВВЕДЕНИЕ
Вильгельм Фёге (Voge) и Адольф Гольдшмидт, были далеки
от того, чтобы придерживаться упрощенческих взглядов.
Ведь романское искусство не более принадлежит культу¬
ре Древнего Рима, чем готическое — культуре германской,
а вся средневековая Европа оказывается пронизанной се¬
тью многочисленных связей. И не случайно история немец¬
кого искусства получает такой отклик во Франции времен
Третьей республики. Что касается современного искусства,
искусства XIX века, то если дихотомия между реализмом,
воплощенным в творчестве Курбе, и идеализмом немецкой
живописи и стала общим местом школьных учебников, то
история искусства—надо отдать ей должное—постаралась
подвергнуть сомнению этот схематизм. Шпрингер в особен¬
ности стремился доказать, что реализм, эта основная ха¬
рактеристика искусства XIX века, имеет как французское,
так и немецкое происхождение. И если история искусств
развивается в эпоху, когда националистическая напряжен¬
ность оказывается весьма велика, то получается так, что
она в равной степени способствует как ее укреплению, так
и пересмотру. На рубеже 1900-х гг. мы встречаем в Германии,
например, Юлиуса Мейера-Грефе, который рисковал под¬
вергнуться подлинному остракизму, защищая в Германии
новшества импрессионистов.
Не претендуя на исчерпывающую полноту, мы попы¬
таемся нарисовать картину научной дисциплины, а имен¬
но искусствоведения второй половины XIX века, в центре
которой стояла личность Антона Шпрингера. Первой сце¬
нической площадкой, начальным местом действия будет
Боннский университет, где почти случайно встретились
преподававший в то время эту дисциплину Готфрид Кин¬
кель и главная фигура истории немецкой культуры Якоб
Буркхардт. На эту сцену чуть позднее, по возвращении из
своих путешествий, совершенных им из Праги в Вену, Тю¬
бинген, Париж и Англию, выйдет Антон Шпрингер. В Бонне
У Шпрингера сложится впечатление, что он создает новую
научную дисциплину или по меньшей мере делает ее уни¬
верситетской реальностью, и для того чтобы проследить те
последствия, которые имела его деятельность этого времени,
надо будет принять во внимание также труды последователя
387

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и преемника Шпрингера Карла Юсти. С этого времени у*е
становится очевидно, что в основе истории искусства как
дисциплины лежит обмен между Францией и Германией,
в котором отдельные фигуры выполняют роль передаточно¬
го звена. Из Бонна Антон Шпрингер переезжает в Страсбург
и этот переезд, который представляется отнюдь не случай¬
ным в его биографии, имеет также символическое значение,
воспроизводя тот парадигматический путь, по которому по¬
шла еще одна центральная фигура зарождающейся дисци¬
плины, а именно Аби Варбург. Последний именно в Бонне
уяснил свое отношение к проблеме, с давних пор интриго¬
вавшей историю искусства, — проблеме, которая наиболее
отчетливо была сформулирована в трактате Лессинга «Ла-
окоон, или О границах живописи и поэзии».
Страсбург, как и Бонн, был центром, где история искусства
оказалась представленной рядом ярких личностей, так или
иначе связанных с Антоном Шпрингером и открывавших
новые пути в науке. Наряду с историко-филологической
традицией в университете продолжала существовать герме¬
невтика почти религиозного свойства. Чтобы понять путь
Шпрингера, следует учесть этот тип герменевтики, предста¬
вителем которой станет выдающийся специалист по фран¬
цузскому искусству Генрих Тоде. Герман Гримм, берлинский
специалист по творчеству Рафаэля, может быть приведен
здесь как еще один пример. История искусства помещалась
тем самым в контекст как гуманитарный, так и эпистемоло¬
гический, заставлявший задумываться о проблемах психо¬
логического свойства—об истоках и том развитии, которое
история искусств получала уже в интуитивистской эстетике
или в той герменевтике искусства, которая в полной мере
дает себя знать у Вёльфлина, но выходит за хронологиче¬
ские рамки нашего исследования. Заниматься историей
искусств означало не только анализировать произведения
искусства, но и писать историю, в которую молодая дисци¬
плина включала также и непосредственное настоящее, то
есть XIX век. В это историографическое движение Шпри^'
гер внес мощный вклад и уже упомянутым выше учебнИ'
ком, и своей историей искусства XIX века. Историограф11'
ческая проблематика заставляет нас задуматься о вопрос6
388

ВВЕДЕНИЕ
франко-немецких пересечений, малоизученных и отодви¬
гаемых нередко на задний план, что в большей степени за¬
трагивает позднего Шпрингера, некоторых его учеников
й современников, отмеченных духом историцизма, который
можно было бы охарактеризовать и как дух Школы хартий.
Карьера Антона Шпрингера заканчивается в Лейпциге, где
в третий раз в своей жизни он создает крупный искусство¬
ведческий центр. Этот последний период отнюдь не явля¬
ется для него временем отхода от дел. Напротив, он оказы¬
вает огромное влияние на своих многочисленных учеников,
создает вокруг себя школу, которая ценит как его эрудицию
медиевиста, так и его общие работы об эпохе Возрождения
и искусстве Дюрера. Эта преподавательская деятельность
Шпрингера в Лейпциге и станет завершающей точкой на¬
шего исследования.
Период институционализации истории искусств в Герма¬
нии во второй половине XIX века может быть рассмотрен
и в географических терминах. Конечно, сохраняется почти
ритуальная традиция путешествий в Италию, в основном
в Рим и Тоскану, которая приводит под эгидой преемника
Шпрингера в Лейпциге Августа Шмарзова к созданию Ин¬
ститута истории искусств во Флоренции. Сложные отно¬
шения складываются с Францией: ее музеи тоже являются
объектом обязательного посещения, а ее архивистская исто¬
риография, представленная работами Жюля Этьена Жозе¬
фа Кишра и Луи Куражо, также нередко служит образцом
для подражания, при том что реалистические тенденции
французского искусства, как и его стилистические новше¬
ства, нередко порицаются. Внутри немецкого пространства
исследования в области истории искусства распределяются
отнюдь не равномерно. Несмотря на заметный вклад в дис¬
циплину Франца Куглера, Берлин как центр долгое время
имеет лишь весьма относительное значение. Впрочем, и свя¬
зано оно больше с музеями и картинной галереей, репута¬
ции которых содействуют такие яркие фигуры в искусство¬
знании, как Густав Фридрих Вааген и Вильгельм фон Боде,
чем с университетом, где долгое время царил Герман Гримм.
Как академическая дисциплина история искусств сначала
развивается на периферии. Можно в этой связи вспомнить
389

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о Швейцарии и о Базельском университете, где в разные пе-
риоды работали Буркхардт и Вёльфлин. Однако Вёльфлин
появляется в Базеле лишь в конце века, тогда как Бурк¬
хардт, начало деятельности которого нас будет интересовать
прежде всего, был отнюдь не только историком искусств.
Первоначальной средой появления истории искусства как
академической дисциплины была также Рейнская область
(Рейнланд) и молодой университет в Бонне, в котором сло¬
жилась обстановка, благоприятная для спонтанно возни¬
кавшей интердисциплинарности, способствовавшая появ¬
лению новых дисциплинарных конфигураций. Боннский
университет нередко находился в состоянии внутренне! о
брожения. Готфриду Кинкелю пришлось его покинуть после
того, как он взялся за оружие в 1848 г., а Фридрих Дальман,
бывший самим воплощением борьбы за самоопределение
университетов, принадлежал к числу тех семи профессо¬
ров Гёттингена, которые в 1837 г. подняли восстание против
короля Ганновера. В Бонне под эгидой Фридриха Готлиба
Велькера постепенно создается история религий древно¬
сти, ведущим специалистом в области которой станет в кон¬
це века Герман Узенер. Очень рано в Бонне был основан
и уциверситетский музей, его коллекция гипсовых копий
античных статуй служила в те времена единственным на¬
глядным средством в университетском обучении. Занятия
по античной скульптуре, как и занятия, которые долгое
время вел Рейнхард Кекуле фон Страдониц, также были
частью обучения, которое проходили студенты Боннского
университета, интересовавшиеся историей искусства. По¬
сле Бонна начиная с 1870-х гг. местом инноваций становит¬
ся Страсбург, о чем мы будем еще говорить далее, и обмены
между двумя городами оказываются все более частыми. По¬
нятно, что Страсбургский университет вскоре должен был
превратиться в своего рода витрину Германской империи.
Там легче было получить кредиты, и библиотека истории
искусств, подобранная по тематическому критерию, стала,
как мы еще увидим, местом многочисленных открытий. Пе¬
реехать в Страсбург означало занять партийную позицию,
так как речь шла в том числе и о германизации населения,
долгое время находившегося под французским влиянием-
390

ВВЕДЕНИЕ
Может быть, по этой причине преподавателями часто ста¬
новились выходцы с окраин германского мира, из мест, где
немецкое присутствие было под угрозой и представляло со¬
бой ценность, которую необходимо было защищать. Кроме
Антона Шпрингера можно вспомнить в этой связи и Губерта
Яничека, приехавшего из Богемии, Георга Дехио, уроженца
Эстонии, и даже Альфреда Вольтмана, специалиста по Голь¬
бейну, родившегося в Берлине, но приехавшего в Страсбург
из Праги, а также Франца Ксаверия Крауса, историка хри¬
стианского искусства, происходившего из приграничного
региона Трира.
Находившийся все на той же рейнской оси швейцарский
город Фрибург, кажется, сыграл роль места отступления для
историков искусства из Страсбурга. Именно во Фрибурге
Франц Ксаверий Краус получит в конечном итоге должность
ординарного профессора, в которой ему отказывали страс¬
бургские протестанты. Именно во Фрибурге Вильгельм Веге,
ученик Шпрингера, а потом и Губерта Яничека в Страсбур¬
ге, будущий учитель Эрвина Панофского, займет кафедру
истории искусств.
После Бонна и Страсбурга центром, который с середины
1870-х гг. занимал особое место в географии распростране¬
ния дисциплины, был Лейпциг. В Лейпциге также царил
особенный научный климат. Индоевропейский компарати¬
визм уступил там место самой передовой лингвистической
школе, какой была в те времена школа младограмматиков.
Это было место, как уже говорилось выше, развития экс¬
периментальной психологии, но особую роль играл здесь
университет, где «чистая» Geistesgeschichte (история идей),
получившая развитие в Берлине, подверглась критике, бу¬
дучи заменена гуманитарными науками с сциентистским
уклоном и, в частности, психологией. Движение захватило
различные дисциплины, например историю и географию,
реформаторами которых в конце века стали Карл Лампрехт
и Фридрих Ратцель. Между различными дисциплинами,
которые Вильгельм Вундт честолюбиво попытался объеди¬
нить под названием Volkerspsychologie (психология народов),
существовали многочисленные связи. К тому же у Лейпцига
имелось еще два козыря. Город с XVIII века был в Германии
391

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
столицей книгопечатания и распространения книг. Научная
книга пользовалась здесь очень благоприятной конъюнкту
рой, и издатели готовы были взяться за начинания, которые
и до сих пор не перестают вызывать удивление, как вообще
они могли появиться на свет: массивные серии трудов, ис¬
пользующих самую последнюю на тот момент технику ил¬
люстрации, огромные энциклопедии, среди которых была
крупнейшая биографическая энциклопедия по искусству
Тиме-Беккера. Другое преимущество Лейпцига заключалось
в космополитизме этого города ярмарок, в привлекатель¬
ности его университета для студентов, приезжавших ото
всюду, в открытости его Польше и Богемии, а также славян¬
скому миру и Соединенным Штатам, которые отправляли
свою молодежь учиться в Лейпциг. Во всяком случае, можно
сказать, что во второй половине XIX века наблюдается по¬
стоянная циркуляция людей между Бонном, Страсбургом
и Лейпцигом внутри этого своеобразного географического
треугольника истории искусств, три вершины которого Ан¬
тон Шпрингер и покорил на своем пути.
История искусств проявляет интерес к пограничным с ней
дисциплинам, таким как этноантропология. Искусство —
это отнюдь не вотчина итальянского Ренессанса, который
осмысляется посредством схем, восходящих к немецкой гер¬
меневтической традиции. Понимание этого факта, которое
обычно ставится в заслугу Аби Варбургу с его страстным
вниманием к культуре индейского племени хопи, на самом
деле не было столь уж новым. В конце XIX века Саломон
Рейнах, отпрыск еврейско-немецкой семьи, преподавав¬
ший в Школе Лувра в Париже, издает небольшую книжицу
«Аполлон», которая становится новым катехизисом исто¬
рии искусств. В своих исследованиях античных ритуалов
он уже соединяет филологический подход с исследованием
графики и соображениями антропологического свойства,
обеспечивающими глобальное видение художественного
произведения. Его огромные собрания репродукций в опрО'
деленном смысле сопоставимы со сборником «Мнемозина»;
знаменитым проектом Аби Варбурга, также представлявшим
собой собрание репродукций, в которых элементы графики
соседствовали с памятью о ритуалах. Изучая становление
392

ВВЕДЕНИЕ
истории искусств во второй половине XIX века в Германии,
важно помнить и об этом особом измерении истории искус¬
ства. Ибо проявляется оно очень рано. Франц Кутлер, как
мы увидим, не пренебрегает образцами искусства доколум¬
бовых цивилизаций. В размышлениях Готфрида Земпера
об архитектурном стиле присутствует анализ простейших
декоративных мотивов, созданных человечеством на первых
ступенях цивилизации. Известно, что, перенеся внимание
с выдающихся художественных форм на упадочные формы
римского художественного ремесла, представитель Венской
школы Алоиз Ригль поставил акцент на антропологиче¬
ском аспекте искусства. Антон Шпрингер, работы которого
о Средних веках были посвящены самым элементарным
элементам убранства, включавшим в себя художественные
формы неевропейского происхождения, и который охотно
работал также над собранием репродукций, целью которого
было создание культурной памяти, также близко подошел
к пониманию родства, существующего между антропологи¬
ей и историей искусств. География его академического пути,
движение сквозь политическую и научную жизнь второй
половины XIX века в Германии будут для нас путеводной
нитью, позволяющей понять место, которое занимала в ней
история искусств.

Глава 1
Якоб Буркхардт и история
искусств в Бонне
Если история искусств приобретает официальный ста¬
тус сначала в Бонне, где Антон Шпрингер займет пер¬
вую кафедру по этой дисциплине, то этим она обязана
университету, открывшему свои двери для студентов в пери¬
од, последовавший за распадом Священной Римской импе¬
рии германской нации. В Пруссии, уже вошедшей в Рейнский
союз, университет этот пользовался репутацией прогрессив¬
ного, а главное, открытого новым веяниям эпохи. Он сразу
привлек профессоров из числа тех, кто в эти годы стремил¬
ся порвать с академическим конформизмом1. Среди первых
преподавателей университета был Эрнст Мориц Арндт, сто¬
ронник борьбы за освобождение Европы, позже — депутат
первого немецкого парламента, ставший властителем дум
нескольких поколений студентов. Лекции по литературе
здесь читал Август Вильгельм Шлегель, друг госпожи де
Сталь и один из основателей немецкой индуистики. В Бонн¬
ском университете преподавали юрист Карл Теодор Велькер
и его брат, филолог и историк античной культуры Фридрих
Готлиб Велькер. Последний, перейдя от изучения фило
логии к археологии, руководил там весьма оригинальным
музеем академического искусства — огромной коллекцией
муляжей античных статуй. В этом университете училось
немало представителей высшей немецкой аристократии,
и особенность эта сохранялась вплоть до конца XIX века.
I. Заслуга привлечения первых неакадемических профессоров при¬
надлежит Давиду Фердинанду Корефу, еврейскому врачу, другу
Э.Т.А. Гофмана. См.: MoulinE.R. Geschichte der deutschen Universitatm
Stuttgart: Verlag von Ferdinand Enker, 1929.
394

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
До не только аристократы учились в Бонне, свою учебу здесь
начинал Генрих Гейне, здесь же он познакомился с Карлом
Зимроком, филологом и собирателем рейнских легенд. Гоф¬
ман фон Фаллерслебен, автор гимна Германии, был также
в числе первых студентов университета. Страсти, сотря¬
савшие Германию, словно кристаллизовались в экспери¬
ментальном университете, находившемся — и это весьма
немаловажно — в идиллическом городке на берегах Рейна.
Буркхардт и его друг Кинкель
В Боннском университете, относившемся к прирейнской
Пруссии, действовали законы, принятые Министерством
вероисповеданий в Берлине, которое в то время возглавлял
всемогущий Иоганне Шульце, и нельзя не заметить связь,
которая существовала между этими двумя городами, подра¬
зумевая также обмены между студентами и профессурой. То,
что студент Берлинского университета Буркхардт во время
учебы часть времени проводил в Бонне, объяснялось еще
и соглашениями, существовавшими между этими двумя
городами. Так и Антон Шпрингер отправляется позже пре¬
подавать в Бонн по договору, заключенному университетом
с берлинским министром.
Перемещение Якоба Буркхардта в Бонн, где теолог Гот¬
фрид Кинкель (1815-1882) занимался в это время более из¬
учением произведений искусства и литературы, нежели
анализом сакральных текстов, указывает на то, что история
искусств приобретает уже постепенно статус истории культу¬
ры. Что такое история культуры? В Германии она пережила
два судьбоносных момента. Первый был связан с появлени¬
ем в Гёттингенском университете историографии, которая
не довольствовалась более описанием судеб великих деяте¬
лей всемирной истории, но стала интересоваться также дан¬
ными экономики, антропологии, эстетики, намереваясь их
осветить в объемной энциклопедии, замысел которой при¬
надлежал Иоганну Готфриду Эйхгорну. Внезапно пришло
осознание того, что литература, науки и искусства также име¬
ют свою историю. Вторым переломным моментом в истории
395

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
культуры стала в конце XIX века попытка Карла Лампрехта
проложить путь для нового типа историографии, которая бы
учитывала все проявления коллективной психологии наро¬
дов, включая лингвистические и художественные. История
искусств зарождается в зазоре между этими двумя формиру¬
ющимися направлениями в истории культуры. Буркхардт,
для которого итальянское Возрождение ассоциировалось не
только с искусством, но и с политикой и литературой, есть
самый яркий пример того, что история культуры начинаем
мыслиться как история искусств, понятая в самом широ¬
ком смысле. Площадка Боннского университета изначально
весьма благоприятствовала данной связи между историей
искусств и историей культуры. Дисциплины, там препода¬
вавшиеся, не имели строго очерченных рамок, как то могло
бы показаться при ретроспективном рассмотрении. Кин¬
кель, теолог, интересовавшийся искусством, был таким же
олицетворением взаимопроницаемости дисциплин, каким
впоследствии станет Антон Шпрингер—историк, начавший
заниматься историей искусств. И если литературные амби¬
ции имел только Кинкель, то можно сказать, что обоих объ¬
единяло непосредственное участие в политической жизни
своего времени. Искусство для них никоим образом не было
областью, отграниченной от той политической жизни, кото¬
рая могла бы им стоить жизни. Кажется даже, что причины
любознательности Кинкеля к искусству проистекали из его
первоначального интереса к истории Церкви, авторитет ко¬
торой всегда зиждился на создании и распространении ху¬
дожественных форм, воплощающих ее символы, догматы,
теологические и исторические основы.
Конечно, когда Кинкель начинает читать свои лекции
в Бонне и когда молодой Буркхардт начинает их посещать,
зарождается традиция, которая будет очень важна для Ан¬
тона Шпрингера. Но при этом не следует забывать и всего,
что тому предшествовало: те фундаментальные труды, ко¬
торые были созданы во внеуниверситетской сфере. Я имею
здесь в виду Винкельмана с его «Историей искусства древ¬
ности», а также Карла Фридриха фон Румора, автора «Ита¬
льянских исследований», которые открыли путь анализу
происхождения произведений искусства, базирующемуся
396

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
на архивных изысканиях, а также приложению Шеллинго-
ва культа абсолютного к сфере искусства. Иоганн Доминик
фиорилло, эмигрант из Италии, еще задолго до Кинкеля
читал в Гёттингене лекции, вдохновлявшие поколение ро¬
мантиков, к которому принадлежал и писатель Людвиг Тик.
Своеобразие Бонна, безусловно, заключалось в том, что по¬
лиморфный интерес к предметам постепенно включался
здесь в матрицу университетского преподавания, которое
стремилось к кодификации этого интереса — и тем самым
к участию в потоке времени, его увековечению. Но перечис¬
ленные выше предшественники, список которых можно
было бы продолжить, уже до того создали ту базу знаний,
на которую могли опираться первые профессора.
Якоб Буркхардт учился в Германии четыре года — с 1839
по 1843 г., затем он вернулся в Швейцарию1. Основным ме¬
стом его пребывания в студенческие годы был Берлин, но
один семестр он все же провел в Бонне, и этот период ока¬
зался для него столь важным, что Бонн и Берлин по праву
могут восприниматься как единый эпизод его творческой
биографии, завершившийся в 1843 г. трехмесячным путеше¬
ствием в Париж. Впрочем, поездке в Париж предшествовало
еще кратковременное возвращение Буркхардта в Бонн, где он
присутствовал на легендарной свадьбе Готфрида и Иоганны
Кинкель, основателей журнала «Der Maikafer» («Майский
жук»). Так же как и берлинский историк искусства Франц
Куглер, в окружение которого Буркхардт вошел в Берлине,
Готфрид Кинкель станет для него наставником, помогаю¬
щим ему найти свой путь в изучении искусства и истории
культуры. Множество работ, от которых оба впоследствии
откажутся, планов и замыслов, в свое время не реализо¬
вавшихся, но оказавшихся важными в дальнейшем, — все
это было характерно для эпизода Берлин-Бонн, ставшего
кратковременным моментом равновесия, после которого две
эти яркие личности разойдутся в разные стороны.
Итак, в сентябре 1839 г. Якоб Буркхардт выезжает из род¬
ной Швейцарии в Берлин, летний семестр 1841 г. он проводит
к См., в частности: BurckhardtJ. Briefe. Basel: Benno Schzabe & Co, 1949-
1994. 11 Bde.; Kaegi Ж Jacob Burckhardt. Eine Biographie. Basel: Benno
Schzabe & Co, 1947-1982. 7 Bde.
397

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в Бонне, но даже вернувшись в Берлин в сентябре 1841 г. (по¬
бывав не без пользы для себя до этого и в Бельгии1), он, кажет¬
ся, продолжает жить под впечатлением своего пребывания
в Бонне вплоть до июня 1843 г. Этот относительно короткий
период его жизни является определяющим в его формирова¬
нии как историка благодаря связям, завязавшимся с Фран¬
цем Куглером, и творческой дружбе, начавшейся в Бонне
с Готфридом Кинкелем. Кинкель1 2 был первым, кто читал
курс истории искусств в Бонне, а его бурная биография имела
решающие последствия для возникновения местной тради¬
ции и создания историко-культурной среды в недрах универ¬
ситета. Как известно, ему на смену придут Антон Шпрингер,
с 1860 г. первый ординарный профессор истории искусств
в немецком университете, затем, в 1872 г., Карл Юсти. Сын
пастора из предместья Бонна, Кинкель изучал в юные годы
теологию. Начав преподавать ее затем в Боннском универ¬
ситете, он постарался объединить теологию и историю ис¬
кусства — сочетание, которое найдет свое выражение в его
работе «История пластических искусств у христианских
народов от начала нашей эры до современности» (1845)3. Это
сближение двух дисциплин предопределило направление,
по которому шла дальнейшая работа Кинкеля, видевшего
в истории искусства проявление всеобщей истории культу¬
ры (историей литературы Кинкель также никоим образом
не пренебрегал). Общение с Карлом Шнаазе (1798-1875), жив¬
шим неподалеку от Бонна, в Дюссельдорфе, и писавшим в это
время свою очень гегельянскую по духу «Историю изящных
искусств» («Geschichte der bildenden Klinste»), могло только
укрепить его в этом направлении. История Церкви пред¬
ставляла для него некий пролегомен к истории искусства.
1. См. его труд «Kunstwerke der belgischen Stadte» («Произведения ис¬
кусства в бельгийских городах»), который вышел в издательс i ве
«Buddeus» в Дюссельдорфе в 1842 г.
2. О Кинкеле см.: Beyrodt W. Gottfried Kinkel als Kunsthistoriker. Darstel-
lung und Briefwechsel. Bonn: Ludwig Rohrscheid Verlag, 1979; Rosch-Son-
dermann H. Gottfried Kinkel als Asthetiker, Politiker und Dichter. Bonn:
Ludwig Rohrscheid Verlag, 1982.
3. Kinkel G. Geschichte der bildenden Kunst bei den christlichen Volkcrn
vom Anfange unserer Zeitrechnung bis auf die Gegenwart. Bonn: I Inn}
& Cohen, 1845.
398

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
С другой стороны, христианское искусство обладало той
наглядностью, которой так не хватало теологическим трак¬
татам1. Впрочем, равновесие между теологией и искусством
быстро оказалось нарушенным у Кинкеля в пользу истории
искусства. Его эволюция не сильно отличалась от эволюции
Якоба Буркхардта. Молодой профессор тоже пришел к убеж¬
дению, что бытующее представление о превосходстве поэзии
над живописью, якобы поставляющей ей свои сюжеты, долж¬
но быть пересмотрено. Конечно, ему самому это не помешало
писать новеллы и особенно поэмы, которые, как и его поли¬
тические убеждения, принесли ему известность в Германии
1850-х гг. У Кинкеля же, восхищавшегося Дюссельдорфской
школой8, обращение к искусству сочеталось с его реалисти¬
ческими убеждениями и отходом от форм позитивистской
религии. Кинкель указывал на анахронический характер
искусства назарейцев1 2 3. Его интерес к сюжетам, затрагива¬
ющим национальную историю, приводил его к изучению
таких художников, как Луи Галле4 и Эдуард де Бьеф5. В сво¬
их комментариях к Берлинской выставке 1842 г. Буркхардт
тоже уделил большое внимание их исторической живопи¬
си6 *. Сотрудничество Кинкеля в периодических изданиях
1. Этими же соображениями руководствовался Франц Ксаверий Кра¬
ус, преподававший в Страсбурге, а потом во Фрибурге, инициатор
монументальной «Истории христианского искусства» (1872-1949).
2. Кинкель испытывал симпатию к творчеству Карла Фридриха
Лессинга, но особенно тесно был связан с двумя немецкими ху¬
дожниками: Отто Мандельбергом и Йозефом Фаем. Последнее не
помешало ему совершить путешествие в Италию, продлившееся
с октября 1837 г. по март 1838 г.
3- Назарейцы (нем. Nazarener), название группы немецких и австрий¬
ских художников, созданной в 1809 г. в Вене (другое название—«Союз
святого Луки» — «Lukasbund»). С 1810 г. художники работали в Риме
в монастыре Сан-Исидоро, ведя образ жизни средневековых религи¬
озных общин. Стремились возродить религиозное монументальное
искусство в духе мастеров Средневековья и раннего Возрождения.
В 1820-1830-х гг. большинство из них вернулось на родину, заняв
академические и придворные должности. — Прим. пер.
4- Луи Галле (1810-1887), бельгийский живописец-романтик, осново¬
положник исторической живописи в Бельгии. — Прим. пер.
5- Эдуард де Бьеф (1808-1882), бельгийский живописец-романтик, ма¬
стер исторического и портретного жанра. — Прим. пер.
6- Schlink W. Jakob Burckhart und die Kunsterwartung im Vormarz. Wies¬
baden: Franz Stainer, 1882.
399

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
«Gazette d’Augsburg» и «Gazette de Cologne» сделало его поли-
тические взгляды еще более радикальными. В 1847-1848 гг.
Боннский университет, насчитывавший около семисот сту¬
дентов, был в целом очень восприимчив к революционной
атмосфере тех лет. Из 49 профессоров, избранных в первый
немецкий парламент в Паульскирхе*, семеро — а среди них
был и Фридрих Дальман—представляли Бонн1 2. Связанный
с либералами во время Революции 1848 г., приговоренный
к пожизненному заключению за участие в восстании в зем¬
ле Баден и сбежавший в 1850 г., Кинкель на пятнадцать ле i
становится главой движения немецких революционеров
1848 г., эмигрировавших в Лондон3. Последний период его
деятельности начинается в 1866 г., когда он получает место
в политехническом институте Цюриха, где снова встречает¬
ся с Буркхардтом. Однако дружеские связи, установившие¬
ся когда-то в Бонне, оказываются уже не такими крепкими.
Его «Мозаика истории искусств»4 (1876), ставшая поздним
продолжением его работ по истории христианского искус¬
ства, обнаруживает уже некоторый эклектизм. Во введении
он вспоминает свой приезд в Бонн, где, по его словам, он со¬
бирался заложить энциклопедические основы истории ис¬
кусств, и выражает сожаление, что политические преследова¬
ния помешали ему это сделать. Своего преемника5 он видит
1. Первый немецкий парламент заседал в 1848—1849 гг. во Франкфурте
в церкви Св. Павла (Paulskirche), которая с тех пор является симво¬
лом немецкой демократии и единства нации.
2. Braubach М. Bonner Professoren und Studenten in den Revolutionjahren
1848-1849. Koln; Opladen: Westdeutscher Verlag, 1967.
3. Чета Готфрид и Иоганна Кинкель посещала в то время Мальвиду
фон Мейзенбуг, которая вспоминала об их жизни в Лондоне в сво¬
их автобиографических записках. См.: Malvida von Meysenbug, une
Europeenne du XIXe siecle. Paris: Bartillat, 2005.
4. Kinkel G. Mosaik zur Kunstgeschichte. Berlin: Oppenheim, 1876.
5. Писатель Пауль Хейзе, который посещал занятия Кинкеля в 18491
чувствовал себя в гораздо меньшей степени его приверженцем, чем
Любке и Буркхардт: «Моя надежда более глубоко войти в изучение
истории искусств благодаря лекциям Кинкеля по истории живо¬
писи была иллюзией. Вместо серьезного эрудита в стиле Кутлера
Шнаазе, Бёттигера, Буркхардта я увидел на кафедре краснобая,
который со снисходительным величием старался очаровать свои-4
слушателей» (Heyse Р. Jugenderinnerungen und Bekenntnisse. Berlin1
Wilhelm Hertz, 1990. S. 94).
400

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
в лице своего любимого ученика в Бонне Вильгельма Любке
(1826-1893), автора обобщающих трудов по истории архитек¬
туры и всеобщей истории немецкого искусства. В «Мозаике»
Кинкель излагает свою теорию использования античных
мотивов в искусстве начиная с искусства Средних веков и их
последующего усвоения — теория, которая станет одной из
путеводных нитей исследования у его преемника Антона
Шпрингера1. Он также закладывает основы телеологиче¬
ского видения искусства, которое постепенно освобождается
от религиозной догматики, переходя к изображению лично¬
сти и природы, хотя при этом и не утрачиваются, в частно¬
сти в Германии, следы тех духовных корней христианства,
которые проявились в изображении человеческих эмоций.
Вокруг личности Кинкеля складывались легенды, одна
из которых была связана с его женитьбой на разведенной
католичке, музыкантше и писательнице Иоганне Матье,
супруге кёльнского книготорговца. Иоганна ради Кинке¬
ля перешла в протестантство. Ради нее он разорвал свою
прежнюю помолвку. В атмосфере, где еще была ощутима
полемика о смешанных браках, волновавшая прирейнские
земли2, такой союз не мог не подвергнуться общественному
остракизму. Именно в этой атмосфере творимой любовной
и одновременно литературной легенды, подрывавшей ос¬
новы общества (для любовников своего рода причащением
было чтение Гёльдерлина), в обстановке вызова, брошенно¬
го социальным табу, Якоб Буркхардт и подружился с Кин¬
келем. Бракоразводный процесс Иоганны длился год и три
месяца, а когда предусмотренная законом отсрочка закон¬
чилась и повторный брак стал возможен, на дворе стоял уже
май 1843 г. Буркхардт вместе с писателем Эмануэлем Гейбе-
лем выступили в роли свидетелей. Приехав из Берлина, он
вновь ощутил всю атмосферу кружка Кинкеля: «С Бонном
I. «На протяжении всего Средневековья сохранялось удивленное вос¬
хищение архитектурой и скульптурой классической Античности.
Наибольшее впечатление производила, пожалуй, римская бронза»
(KinkelG. MosaikzurKunstgeschichte. Berlin: Oppenheim, 1876. S. 167-168).
2- Враждебно настроенный по отношению к Пруссии, архиепископ
Кёльнский Клеменс Август Дросте цу Вишеринг долгое время не
шел ни на какой компромисс по вопросу воспитания детей, родив¬
шихся в межконфессиональных семьях.
401

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и Кёльном связаны самые прекрасные воспоминания моей
жизни. Я оказался здесь в центре, с одной стороны, веселого
студенческого общества, с другой — маленького поэтическо¬
го кружка, душой которого была замечательная женщина.
Всю свою жизнь я буду помнить эти прогулки по берегу Рей¬
на и первые отроги Зибенгебирге»1.
Помимо журнала «Der Maikafer», к истории которого мы
еще вернемся, отзвуки жизни в Бонне тех лет можно найти
в новеллах, опубликованных Готфридом и Иоганной Кинкель.
Уроки Франца Куглера
Первым этапом жизни Буркхардта в Германии (еще до того,
как он попал в Бонн) был Берлин. И в Берлине главной встре¬
чей Буркхардта стала встреча с Францем Куглером, которой
исследователи, в частности Маурицио Геларди, справедливо
придают решающее значение1 2 * * S.. Письмо Буркхардта от 15 ян¬
варя 1840 г. показывает, что он в это время еще не определил
направление своих занятий. Он изучает арабский и древне¬
еврейский языки, посещает занятия Карла Риттера, лекции
по античной литературе Августа Бёка, делает выписки из
античных авторов, особенно те, где упоминается Восток. На
этих страницах впервые появляется и имя Куглера. Бурк-
хардт еще не уточняет, какое для него значение имеет Куглер,
но уже отмечает, что увлеченность его занятиями мешает
ему посещать лекции Леопольда фон Ранке, которые часто
совпадают с лекциями Куглера. В марте уже устанавливает¬
ся и личный контакт, и Буркхардт пишет, что он совершает
вместе с Куглером прогулки:
Куглер к тому же выработал — благодаря никогда еще не
использовавшемуся методу — надежные критерии для
датировки византийских зданий; вооружившись этими
1. Письмо к Генриху Шрейберу от 4 марта 1842 г.
2. Ghelardi М. La scoperta del Rinascimento. Turin: Einaudi, 1991. Об от¬
ношениях между Куглером и Буркхардтом см., в частности: Rehni И •
Jacob Burckhardt und Franz Kugler // Basler Zeitschrift. 1942. >Ы
S. 155-252.
402

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
критериями я, в свою очередь, отправляюсь осматривать
Гарц, Рейн, Мозель и Майн.
Хотя история, очевидно, и привлекает внимание Бурк-
хардта, посещающего также лекции Густава Дройзена, от¬
ныне на первый план в его интересах выходит история
искусств. 11 августа 1840 г. он уже пишет своему конфиден¬
ту Генриху Шрейберу, немецкому историку и священнику,
бывшему позднее профессором морали во Фрайбургском
университете: «У меня в голове засела мысль, и я должен
сделать что-либо в этой области. Речь идет об истории не¬
мецкого искусства, которое все еще остается территорией
запустения». В том же письме Буркхардт, уже нашедший
свое призвание, сообщает о предстоящем путешествии
в Гарц и в район Хильдесхайм с целью применения на
практике учения Куглера об истории архитектуры. Также
он сообщает о намерении посетить в следующем году Бонн.
Последнее позволит ему послушать лекции Фердинанда
Вальтера и осмотреть Кёльнский собор. Путешествие Бурк-
хардта в прирейнские земли, описанное в письме к сестре
от 5 апреля 1841 г., стало поводом для него выразить свои
патриотические чувства. Но оно никак не затмило впечат¬
лений, полученных от знакомства с Куглером. 4 марта 1842 г.
Буркхардт снова пишет:
Последние два года в лице профессора Куглера я имею до¬
рогого друга, остроумного, доброго и терпеливого; именно
у него я учился истории искусства, и вы найдете его имя в за¬
главии путеводителя по бельгийскому искусству, который
я написал во время прошлогоднего путешествия, его печат¬
ный экземпляр мой отец скоро вам передаст.
Существует тесная связь между рейнским опытом Бурк-
хардта и преподаванием Куглера, как если бы знакомство
с Рейном было неким применением на практике полученно¬
го знания. Буркхардт вспоминает, как летом 1841 г. он про¬
вел вместе с Куглером неделю в Кёльне в кругу студентов,
интересующихся искусством, после того как берлинский
Профессор заехал за ним в Бонн и они беззаботно гуляли
403

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
до раннего утра, совершая паломничество к старому готи¬
ческому зданию1.
Берлинский период, бывший одновременно для Бурк-
хардта периодом открытия истории и истории искусства,
позволил ему дополнительно ощутить нищету города, но
также дал ему возможность почувствовать себя немцем. Его
переписка пестрит патриотическими аллюзиями, а в своих
последних из Берлина письмах к Кинкелю он продолжает
жаловаться на раздробленность Германии. Собрать страну
воедино или хотя бы найти то, что может помочь ее собрать,
именно в этом состоит теперь предназначение искусства.
Речь идет о восстановлении «тела» немецкой культуры, ко¬
торая нуждается также и в адекватном способе описания.
Буркхардт, в биографии которого берлинский и рейнский
периоды были ознаменованы, как мы еще увидим далее,
написаниями различных литературных эссе, занимает по¬
зицию, которую можно рассматривать как почти революци¬
онную: речь идет о выработке стиля в описании произведе¬
ний искусства, который бы своими качествами не нарушал
их гармонии. 21 марта 1842 г. он пишет:
Я дал обет писать всю свою жизнь ясным стилем и стремить¬
ся скорее к интересным предметам, нежели к сухой исчерпы¬
вающей полноте фактов. Стыдно, что работы большинства
немецких историков могут читаться только эрудитами.
Французы — и Ранке в этом смысле является их учени¬
ком — вероятно, показали ему пример той эстетичной исто¬
риографии, которая только и могла ответить на потреб¬
ность гармонического собирания, связанного с самой идеей
культуры1 2.
1. Во время путешествия в Кёльн Буркхардт собирает материалы для
статьи о Конраде фон Хохштадене — архитекторе, который рекон¬
струировал Кёльнский собор (статья вошла в его работу о Кар я*
Мартеле, написанную в период работы в семинаре Ранке).
2. О Ранке и Буркхардте см.: Gilbert К Ranke as the Teacher of Jacob
Burckhardt 11 Leopold von Ranke and the Shaping of the Historical
Discipline / G. G. IggersJ. M. Powell (eds.). New York: Syracuse Univei siif
Press, 1990. P. 82. Буркхардт испытал влияние в особенности дву*
404

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
И в этом отношении Кутлер также мог служить образцом1,
родившись в 1808 г. в Штеттине, он был учеником одного из
первых германистов Берлинского университета Фридриха-
Генриха фон дер Гагена. Защитив докторскую диссертацию
в 1833 г., он получает звание профессора в 1835 г., в 1842 г.
становится членом сената, в последующие годы — сотруд¬
ником министра вероисповеданий по вопросам искусства.
Теодор Фонтане и Пауль Хейзе (последний был его зятем)
посещали в юности его дом. Сам Куглер был зятем Юли¬
уса Эдуарда Хитцига и принадлежал, по крайней мере че¬
рез своего тестя и жену Клару, на которой женился в 1831 г.,
к кругу друзей Э.Т.А. Гофмана и А. Шамиссо. Сам он писал
стихи, и Гейне в предисловии ко второму изданию «Путе¬
вых картин» (1831) написал, что был настолько покорен ими,
что не может удержаться, чтобы их не похвалить. Личность
Куглера выводит нас на берлинское литературное окруже¬
ние первой трети XIX века и, в частности, на литературное
общество «Туннель через Шпрее», членом которого он был
вместе с Теодором Фонтане.
Его первый крупный труд — это, несомненно, «Учебник
истории живописи от Константина Великого до современно¬
сти» (1837)2. Франц Куглер ссылается в нем на искусствоведче¬
ские исследования Карла Фридриха фон Румора, в частности
на его «Итальянские исследования»3, в которых искусство
предстает как выражение культуры, а не как последователь-
трудов Ранке: «История папства» и «История Германии в эпоху Ре¬
формации». У Ранке политическая история соединялась с историей
культуры.
1. См., в частности: Waetzoldt W. Deutsche Kunsthistoriker. Т. 2: De
Passavant —Justi. 2е ed. Berlin: Bruno Hessling, 1965; Koschnick L. Franz
Kugler (1808-1858) als Kunstkritiker und Kulturpolitiker. Berlin: Freie
Universitat, Diss., 1985.
2. Kugler F. Handbuch der Geschichte der Malerei von Constantin dem
Grossen bis auf die neuere Zeit. Berlin: Dunckler und Humblot, 1837. Силь¬
но переделанный Буркхардтом для второго издания, этот учеб¬
ник, содержащий 1252 страницы (в первом издании их было 722),
может рассматриваться, в сущности, как совместный труд обоих
историков.
3- RumohrC.F. von. Italienische Forschungen. Berlin: Nicolaische Buchhand-
lung, 1827-1831. Перевод введения на французский язык см.: EspagneM.
Pour une «economie de Part». L’ltineraire de Carl Friedrich von Rumohr.
Paris: Kime, 2004.
405

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ность сменяющих друг друга автономных форм, иными
словами—искусство мыслится в них как космос. Внимание,
которое Куглер уделяет таким французским художникам,
как Ари Шеффер, Поль Деларош, Орас Верне, представля-
ющим в его глазах современные тенденции французского
искусства, позволяет предположить, что ему знакомы были
также тексты о парижской живописи Генриха Гейне. При
этом он придает большое значение вопросу необходимости
для немецкой живописи прислушаться к уроку Винксль-
мана, уже несколько забытому. Чтобы искусство могло раз¬
виваться надлежащим образом, необходимо, чтобы те или
иные художественные тенденции исходили от народа. «Без
всеобщей потребности в художественном преобразовании
жизни полный расцвет искусства немыслим»1. Куглер счи¬
тает, что лишь в собраниях картин можно прочувствовать,
насколько историческая связь между произведениями явля¬
ется фактором их социальной значимости. Искусство есть
дело городского социума, и в этом отношении Куглер не
может привести лучшего примера, чем архитектурные на¬
чинания Людвига I в Мюнхене, в которых были воплощены
основные идеи немецкого, а точнее, баварского общества его
времени. Именно эти убеждения и составили основу той на¬
уки, к которой Буркхардт приобщился в Берлине2.
Вторая работа Куглера, которую следует отметить, — это
его книга о церкви замка Кведлинбург3, опубликованная в со¬
авторстве с Ранке в 1838 г. — год, ставший вехой в замысле
создать реестр памятников архитектуры в Пруссии, который
мог бы привести к тому, что Буркхардт осуществил в отноше¬
нии Италии, то есть к его «Cicerone». Буркхардт посвятил свой
«Cicerone» Куглеру4, который, в свою очередь, посвятил ему
1. KuglerF. Handbuch des Geschichte der Malerei. S. 319.
2. Первые результаты этого обучения дают себя знать в рабо i с' об
истории живописи начиная с эпохи Константина, в которой Ку¬
тлер обращается к излюбленной тематике Кинкеля, а именно воз¬
врату к язычеству. См.: Gilbert F. Storia: politica о kultura? Reflcssioni
su Ranke e Burckhardt. Bologne: II Mulino, 1993. P. 49.
3. Ranke E.F., Kugler Dr.F. Beschreibung und Geschichte der Schlosskin be
zu Quedlinburg. Berlin: George Gropius, 1958.
4. В посвящении Буркхардт приносит извинения за стиль, который
ему пришлось писать: «Ты видишь, что я сражался с уже немьо10
старомодным языком нашей эстетики, чтобы вернуть ему oco6n
406

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
в 1853 г. свои «Записки». Впрочем, разве не он написал так¬
же книгу о жизни Фридриха Великого, иллюстрированную
многочисленными гравюрами Менцеля (1842)?
Другой важной вехой в творческой биографии Куглера как
историка искусств стал его «Учебник по истории искусства»,
который вышел в 1842 г.1, то есть в то самое время, когда его
отношения с Буркхардтом были особенно тесными. В кни¬
ге, включавшей в себя разделы об истории зарождения ис¬
кусства, истории классического искусства, романтическо¬
го и, наконец, современного искусства, Куглер определял
историю искусства как чувственное воплощение истории
духа, «ибо повсюду концепт искусства подразумевает, что
оно в физической форме представляет жизнь духа»2. Этот
дух распространяется на все народы, и потому, начиная
писать свой «Handbuch», Куглер обращается к изучению
мексиканских древностей. Им в книге посвящена целая
глава. Стремясь построить историю искусства на антро¬
пологических основах, Куглер показывает, что первые его
формы были не чем иным, как знаками, локализующими
память, и превращает их таким образом в еще зачаточные
формы выражения идеи3. История культуры подразуме¬
вает перспективу, простирающуюся далеко за пределы
Запада в строго географическом смысле, и тем самым пре¬
вращает искусство в данность не только политическую, но
и антропологическую.
Но в особенности Куглер настаивает на национальной
Дифференциации искусства. Так, «германский» стиль, сле¬
дующий за романским, по его мнению, принадлежит и по
существу германским народностям, даже если его выдаю¬
щиеся образцы можно найти на севере и востоке Франции.
Но мы ясно видим даже у этих смешанных народов, что <го-
тическое искусство> обязано своей субстанцией германскому
Жизнь, но необходимость сжатого перечисления и нейтрального
художественного восприятия вынудили меня ко множеству без¬
жизненных пассажей и клишированных выражений».
1 KuglerF. Handbuch der Kunstgeschichte. Stuttgart: Ebner & Seubert, 1842.
2' Ibid. S. 3.
3- Ibid.
407

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
происхождению, что оно складывается самым чистым и со.
вершенным образом там, где германский дух проявляется в0
всей своей чистоте и с осознанием своей особости1.
Патриотизм Буркхардта питался взглядами именно тако¬
го рода на национальное искусство. Идея примата архитек¬
туры над другими формами искусства, кажется, объединяла
Куглера и Буркхардта, чья «История Возрождения в Италии»
(1860) может рассматриваться как развитие тех тенденций,
которые были уже заложены в работах Куглера. Впрочем,
правда и то, что повзрослевший Буркхардт отказался писать
продолжение истории архитектуры Куглера, не желая пу¬
бликовать исследование, которое приводило скорее к поста¬
новке новых вопросов, нежели к констатации новых истин1 2.
Зато он подготовил и даже дополнил собственной главой
о романском искусстве XV века второе издание «Учебника
по истории искусства» Куглера (1848).
Недавно опубликованная переписка Франца Куглера с по¬
этом Эмануэлем Гейбелем3 * проливает свет в особенности на
1840-е гг., когда его отношения с Буркхардтом были весьма
тесными. Сам Гейбель также появляется в Бонне в кружке
Кинкеля и присутствует вместе с Буркхардтом на бракосо¬
четании Готфрида и Иоганны Кинкель—событии, которое
в еще большей степени сплотило кружок молодых историков
искусства в Бонне. Так, в письме Куглера Гейбелю от 21 июня
1840 г. Буркхардт, молодой студент, недавно появившийся
в поле зрения Куглера, недвусмысленно упоминается как
первый читатель трудов мэтра, включая сюда и его поэти¬
ческие опыты. Затем Куглер вспоминает адресованные ему
письма Буркхардта, которые тот писал в кафе «Греко» в Риме;
с этих пор уже Куглер, в свою очередь, следит за рождением
трудов Буркхардта об Италии. Хотя о Кинкеле Куглер упо¬
минает значительно реже, связи его с ним были не менее тес¬
ными. В августе 1846 г. Куглер рассказывает Гейбелю о своих
1. KuglerF. Handbuch der Kunstgeschichte. S. 513.
2. Grosse J. Typus und Geschichte. Eine Jacob Burckhardt-Interpretation*
Koln; Weimar; Wien: Bohlau, 1997. S. 61.
3. KuglerF. Briefe an Emanuel Geibel / R. Hillebrand (Hg.). Frankfurt-^11'
Main: Peter Lang, 2001.
408

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
хлопотах, связанных с назначением Кинкеля на должность
профессора в Берлинском университете. Надо сказать, что
в 1840-е гг. Куглер был известен не только как поэт и исто¬
рик искусства, у него были также и свои административные
обязанности. Собрав информацию о художественных уч¬
реждениях Франции и Бельгии, он выступает при прусском
правительстве в роли советника по вопросам управления
в области искусства. В письме Гейбелю, датированном сентя¬
брем 1846 г., он вспоминает, как писал отчет «Об искусстве как
предмете государственного управления с точки зрения вну¬
тренней политики». В нем говорилось как об издательской
спекуляции, препятствующей созданию поэтических про¬
изведений, так и о способах поощрения художников. В том
же году Буркхардт совершил поездку в Берлин, чтобы помочь
Куглеру в редактировании нового издания его «Учебника
по истории живописи». Личный советник прусского пра¬
вительства, своим поэтическим творчеством, своей связью
с исторической мыслью, развившейся на фундаменте тру¬
дов Винкельмана и Румора, а также своими политическими
обязанностями руководителя художественных учреждений
Пруссии Куглер становится для Буркхардта образцом, допол¬
няя опыт, приобретенный им у Кинкеля в Бонне, а может
быть, и придавая ему дополнительный смысл.
Удивительные совпадения заставляют нас связать во¬
едино имена Франца Куглера, Кинкеля и их молодого друга
Буркхардта. И дело не только в том, что в трудах Кинкеля
и Куглера воплотился гармонический симбиоз литерату¬
ры и деятельности по созерцанию произведений искусства,
а также одинаковое убеждение в политической роли искус¬
ства. Характерно, что Куглер, кажется, многого ожидал от
Кинкеля, которого он, впрочем, не знал лично. Между ними
завязалась переписка о замысле нового журнала, который
мог бы составить противовес журналу Шорна «Kunstblatt»,
выходившему в Мюнхене. А главное, Куглер попытался при¬
гласить Кинкеля на должность профессора в Берлине. Оба
они рано проявили пристрастие к реалистическому искус¬
ству: Кинкель обратился к Дюссельдорфской школе, а Куглер
Интересовался произведениями французского искусства
своего времени, проиллюстрировав биографию Фридриха II
409

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
работами художника Адольфа Менцеля. И даже если участие
Кинкеля в художественной жизни тех лет кому-то может по.
казаться незначительным, так как его политическая ангажи-
рованность очень рано вынудила его к эмиграции, не надо
забывать, что его хотели сделать руководителем крупной
газеты того времени «Gazette d’Augsburg», в которую Гейне
отправлял из Парижа большое количество отчетов о художе¬
ственной жизни во Франции. Здесь мы имеем дело с двумя
«симметричными» личностями, которые проливают свет на
причины пребывания Буркхардта на Рейне и особенно на
ту интеллектуальную среду, в которой развивалась в Бонне
новая дисциплина. С самого начала история искусств ста¬
вила перед собой более широкие цели, чем те, которые на
нее возлагались по определению.
Итак, Буркхардт приезжает в Бонн весной 1841 г. и посе¬
ляется в доме одной еврейской семьи на улице Юденгассе
(что в переводе означает «Еврейская улица»). Он посещает
занятия Эрнста Морица Арндта, но главное — знакомится
с Кинкелем и его кружком. Круг общения Кинкеля и его бу¬
дущей жены Иоганны оказался определяющим для жизни
Буркхардта в Бонне. Достаточно прочитать его письмо к се¬
стре от 25 декабря 1841 г.:
Меня поражает сознание того, насколько счастливым я чув¬
ствую себя повсюду в Германии. Кто бы мог подумать, что
узкий и так резко порицаемый круг госпожи Матье (Иоганны
Кинкель) осветит идеальным сиянием все мое пребывание
в Бонне. Сколько раз днем наша маленькая группа отправ¬
лялась на прогулку по великолепным окрестностям Бонна.
Часто нашей целью была терраса маленького постоялого
двора Кюдинговен с великолепным видом на Драхенфельс
(Драконья скала. — Прим. ред.) и Роландсек. Там мы пели
и читали стихи, там Кинкель был героем, а Матье проро¬
чицей. С двумя или тремя спутниками мы пребывали там
в блаженном опьянении и знали, что позднее будем вспоми¬
нать эти мгновения.
Среди того, что в те времена составляло духовный пейза#
Бонна и берегов Рейна, нельзя не упомянуть возможности
4Ю

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
вйзитов к Беттине фон Арним. Эта женщина, пережившая
поколение романтиков, к которому она принадлежала, при¬
нимала Буркхардта в гостиной, украшенной старинной не¬
мецкой живописью и копиями с картин Корреджо. Она на¬
помнила ему одновременно романтическую и вместе с тем
в духе рейнских легенд историю о поэтессе Гюндероде, ко¬
торая закололась кинжалом на берегу реки. В марте 1842 г.,
когда ему остается еще год пребывания в Берлине, Буркхардт
говорит о своей жизни в Бонне и Кёльне как о лучших мо¬
ментах своей жизни.
Среди лекций, которые он слушал в Бонне, лекции исто¬
рика, специалиста по философии Аристотеля Христиана-Ав¬
густа Брандиса и историка Генриха фон Зибеля оказали на
него, кажется, меньшее воздействие, чем лекции Фридриха
Готлиба Велькера (1784-1868), одно имя которого стало во¬
площением одновременно филологической и археологиче¬
ской традиции Бонна в период между 1819 и 1861 гг.1 Велькер,
который лично был знаком с представителями немецкой
классической философии и благодаря которому в Бонне
утвердилось влияние Августа Вильгельма Шлегеля, не мог
не привлечь внимание Буркхардта своими лекциями по
филологии. Последние не только основывались на анализе
поэтических текстов, но и демонстрировали интерес ко всем
нефилологическим следам античной культуры, то есть в ос¬
новном к тем следам, что сохранились в живописи, скульпту¬
ре и архитектуре. Велькер, имя которого затмили его более
известные ученики, такие как Герман Узенер или Ульрих
фон Виламовиц-Мёллендорф, принадлежал к числу тех, кто
создавал историю мифологии и античного пантеона богов
в романтическом и символистском духе, воплощением кото¬
рого был Фридрих Крейцер. Конечно, Велькер, когда с ним
познакомился Буркхардт, еще не был автором книги «Теория
богов», тома которой выходили с 1857 по 1863 г. Но очевидно,
что и более ранние его труды уже намечали пути структур¬
ного единения истории искусства и истории культуры.
1 WelckerF.G. Werk und Wirkung. Hermes Heft / M.W. Calder III et alii (Hg.).
49 Ausg. Stuttgart: Franz Stainer, 1986. О Велькере как музеографе
см.: Ehrhardt W. Das akademische Kunstmuseum der Universitat Bonn.
Opladen: Westdeutscher Verlag, 1982.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Жизнь Буркхардта в Берлине в 1842 г. проникнута вос¬
поминаниями о Бонне. Именно Кинкелю Буркхардт опи¬
сывает свои восторги и опасения, выражает надежду на
появление вместо множества прежних государств новою
государства («на руинах прежних государств любовь, воз¬
можно, заложит основы новой империи»), а также делится
теми «жалкими» впечатлениями, которые произвели на
него первые лекции, прочитанные Шеллингом в Берли»
не1. Опыт, приобретенный в Бонне, сказывается и на его
определении истории как одной из форм поэзии1 2, которое
такие филологи, как Отфрид Мюллер и даже Нибур, не¬
способны были понять3.
Можно сказать, что за рейнским (он же берлинский) пери¬
одом Буркхардта последовало его первое путешествие в Па¬
риж в июне-июле-августе 1843 г. И часто именно Кинкелю
он адресует свои впечатления о парижских художественных
собраниях, описывая ему свой распорядок дня, когда после
трех часов изучения рукописей он ежедневно еще два часа
проводит в Лувре. Закончив свою работу о Карле Мартелле,
в которой ощущалось влияние Ранке, он приехал в Париж,
чтобы собрать документы о Контрреформации католиче¬
ской церкви и о швейцарской истории. Но если он и приехал
в Париж как историк, то в том числе и затем, чтобы развить
новую концепцию истории. Раз история не может быть ре¬
конструирована чисто филологическими методами, то, что¬
бы ее понять, надо отвести в ней центральную роль произве¬
дениям искусства. Буркхардт воспринимает Лувр как архив
особого типа. Так же как Ранке ранее использовал Рубенса,
он открывает для себя Мурильо, который предстает в его
глазах как само воплощение «народа», и пишет в Париже
статью об этом испанском художнике. Если Ранке помог ему
прежде открыть Испанию, то Мурильо теперь воспринима¬
ется им как некий анти-Овербек, окончательно освобожда¬
ющий его от назарейских образцов. Следующие посещения
Буркхардтом Парижа будут иметь место лишь двадцать ле г
1. Письмо Кинкелю от 13 июня 1842 г.
2. Письмо Карлу Фрезениусу от 19 июня 1842 г.
3. Письмо Кинкелю от 7 февраля 1843 г.
412

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
спустя1. Тогда же в Париже он посещает театры—постановка
«Бургграфов» Виктора Гюго вызывает у нашего приемного
сына Рейна некоторый скепсис. В аббатстве Сен-Дени он
укрывается от летней жары. Обязательному рассказу о по¬
сещении Версаля предшествует в его письмах ностальгия
по окрестностям Бонна. Однако в пребывании Буркхардта
в Париже была и своя, так сказать, политическая сторона.
Он идет на кладбище Пер-Лашез и зарисовывает в блокнот
надгробие на могиле Людвига Берне. Из книг он в основном
отдается чтению «Истории десяти лет» Луи Блана:
Я только что прочел «Историю десяти лет» Луи Блана, кото¬
рую вы подарили Кинкелю. Это нашумевшая книга, и ни¬
кто до сих пор не смог сказать ничего основательного против
нее, хотя все парижские знаменитости пригвождены в ней
к позорному столбу. Когда, прочитав из этой книги сотню
страниц, отправляешься в палату депутатов и видишь непо¬
средственно те личности, о которых он пишет, испытываешь
настоящее наслаждение2.
Все это не мешает ему возмущаться французской полити¬
кой, которая продолжает рассматривать Рейнскую область
как часть французской территории. Несмотря на ностальги¬
ческие чувства по отношению к Бонну, которые проявляют¬
ся в его письмах, Буркхардт все же устоял перед соблазном
заехать туда перед тем, как отправиться в Базель.
Кружок «Der Maikafer» («Майский жук»)
Пребывание Буркхардта в Бонне совпало с изданием пост¬
романтического литературного журнала, распространение
которого было, правда, весьма ограниченным, ибо выхо¬
дил он лишь в одном экземпляре. Журнал носил название
«Der Maikafer», был учрежден в июне 1840 г. Готфридом
г Meier N. J.B. et son experience du Louvre // Relire Burckhardt / M. Ghelardi,
M.J. Heger-Etienvre, N. Meier, W. Schlink, M. Waschek (dir.). Paris: ENSBA,
1997.
2- Письмо Альбрехту Волтерсу от 21 июня 1843 г.
413

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и Иоганной Кинкель1 как выражение духа кружка, просу,
ществовавшего с 1840 по 1848 г., но основная деятельность
которого пришлась на первые три года десятилетия. Этот
еженедельник, который позиционировался как журнал для
нефилисшеров, публиковал статьи, подготовленные авторами
в самые короткие сроки1 2. В нем можно найти около пятнадца.
ти стихотворений Буркхардта, опубликованных в № 30-34 за
июль-август 1841 г. В нем помещались материалы об Италии
(о Фьезоле, о палаццо Дориа-Памфили), но также и о Бонне
и Хальберштадте. Несколько неоромантических баллад до¬
полняли записки путешественников. В стихах Буркхардта
явно чувствовалось желание проявить себя в области лите¬
ратуры так же, как это делали Франц Куглер и сам Кинкель.
При этом Буркхардт, мечтавший к тому же написать оперу
или театральную пьесу (в письме от 23 августа 1843 г. он по¬
лушутя рассказывает Иоганне Кинкель о драме из жизни
Соломона и царицы Савской), вскоре начинает оценива i ь
свои литературные опусы более объективно. Вернее сказать,
происходит некий сдвиг, и он переносит свои эстетические
амбиции с изящной словесности на создание исторических
трудов. Только книги по истории тоже должны быть прекрас¬
ными. А сама история становится для него формой поэзии.
Историк Буркхардт продолжает относиться с почтением к ли¬
тературным произведениям, проявляет симпатию к таким
лидерам «Молодой Германии», как Гуцков и Теодор Мундт.
Свое отречение от литературной деятельности он ясно вы¬
разил в письме Кинкелю от 31 июня 1842 г.:
Как я вам завидую в ваших драматических начинаниях!
Я же окончательно понял, что к ним не способен. Даже если
бы я составил четкий план, я бы не смог из тысячи си н а¬
ций получить единый характер. Такая вот неудача. Иногда
у меня в голове промелькнет какое-нибудь впечатление, но
мне не удается его уловить.
1. Der Maikafer. Zeitschrift fur Nichtphilister / Irike Brandt, Astrid Kramer-
Norbert Oellers, Hermann Rosch-Sondersmann (Hg.). Bd. I: 1840—1841*
Bonn: Ludwig Rohscheid-Verlag, 1982.
2. Ibid.
414

ГЛАВА 1. ЯКОБ БУРКХАРДТ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВ В БОННЕ
Наряду с текстами Буркхардта в журнале можно было
найти первые редакции новелл, которые Готфрид и Иоган¬
на Кинкель опубликуют позднее в составе книг. Также там
публиковались произведения рейнского поэта и филолога
{Сарла Зимрока, близкого друга Генриха Гейне. Помимо само¬
го журнала надо учитывать и воздействие кружка «Maikafer»,
который стремился сделать проповедуемый им образ жизни
образцовым. И Буркхардт, который совместно с теологом
Виллибальдом Бейшлагом учредил его филиал в Берлине,
был захвачен этим проектом эстетизации жизни. К сентябрю
1841 г. — время его возвращения в Берлин — происходит об¬
ращение Кинкеля к философии пантеизма1. Идеи и новые
понятия циркулируют внутри кружка, как, например, поня¬
тие «рококо», за которое ухватились и Буркхардт, и Кинкель2.
Можно также полагать, что интерес Кинкеля к Бельгии воз¬
ник благодаря бельгийскому «Cicerone» Буркхардта и что в их
общем интересе к архитектуре, означившем их карьеру как
историков искусства, не было ничего случайного. История
искусства Кинкеля вышла в свет почти что в период его тесно¬
го общения с Буркхардтом. Судьба членов кружка «Maikafer»
имела и политическое звучание: здесь стоит вспомнить о Ге¬
орге Верте, который в 1842 г. был его членом, а в 1845 г. стал
одним из первых членов кружка Карла Маркса. И напротив,
Виллибальд Бейшлаг, имевший кружковую кличку Бальдер,
стал впоследствии профессором теологии. Эмануэль Гейбель
остался верным неоклассической поэзии, которая так вос¬
хищала баварского короля. Фердинанд Фрейлиграт, поэт из
«Zeitgedichte», и представитель немецкого Рейна Николаус
Бекер также были почетными членами кружка.
Вообще же у всех членов кружка были свои прозвища: Ио¬
ганна Кинкель звалась Региной, Готфрид Кинкель—Урмау,
Буркхардт откликался на имя Эминус. В период между 1840
и 1843 гг. в истории кружка был краткий период, когда в сре¬
де поэтов-любителей, которых судьба в последующие годы
разбросала по свету, наметились замыслы, реализация
См.: Rosch-Sondersmann Н. Gottfried Kinkel als Asthetiker, Politiker und
Dichter. S. 112.
2- Beyrodt W Gottfried Kinkel als Kunsthistoriker. Darstellung und Brief-
wechsel. S. 114-115.
415

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
которых казалась близкой и возможной. Речь шла об эсте-
тизации исторической науки, освобождении искусства от
критериев теологического свойства и введении в него, на
против, политических категорий.
Если эксперимент в Бонне, который продолжился в Бер-
лине и Париже, оказался столь важным для Буркхардта, го
только потому, что это было настоящее горнило духа. Впро¬
чем, этот дух Бонна сказался не только на Буркхардте, но про¬
должал оказывать влияние и далее: так, Антон Шпрингер, ак¬
тивный участник Революции 1848 г., чье обращение к истории
искусства произошло при содействии нескольких местных
филологов и историков, тоже достаточно хорошо вписывается
в интеллектуальную модель, получившую распространение
в кружке Готфрида Кинкеля и в журнале «Maikafer».
Даже если мы оставим в стороне историю самого Бурк¬
хардта, то надо признать, что возможность перехода из кру¬
га Франца Куглера в круг Готфрида Кинкеля и объединение
этих двух творческих и научных сообществ позволяют очер¬
тить один из первых очагов только еще тогда зарождающей¬
ся истории искусства. Даже если Кинкель никогда не был
в Бонне профессором истории искусства, именно там будет
создана первая кафедра по данной дисциплине, и создана
она будет в той научной атмосфере, характер которой опре¬
делили Кинкель, навещавший его Буркхардт, а также кружок
«Maikafer». Особенно важен тот факт, что в своей начальной
фазе история искусства нередко сопровождалась чувством
фрустрации. Все те, кто способствовал ее зарождению в Бер¬
лине и особенно в Бонне, хотели стать писателями и одно¬
временно историками искусства. Они писали стихи. Они
отказались от чисто филологического подхода к проблеме
традиции. Кроме того, наблюдалась тенденция включения
истории искусства в историю, эстетизация истории, при¬
дание ей масштаба истории культуры. Находившийся под
сильным научным влиянием Франца Куглера и Готфрида
Кинкеля, Буркхардт в этой ситуации стремился к завоева¬
нию интеллектуальной независимости. Последняя про'
явилась, в частности, в его отказе от изящной словесности
и перевода — в пользу открытия для себя истории культ)'
ры и Германии.

Глава 2
Антон Шпрингер:
ранние годы
Антон Шпрингер, первым получивший кафедру исто¬
рии искусств в немецком университете, не был нем¬
цем. Он был родом из Богемии, и его родным языком
был чешский. В автобиографии, опубликованной им в 1892 г.,
он не скрывает своего славянского происхождения, как и сво¬
ей первоначальной принадлежности к католической церкви:
Рожденный австрийцем, я завершаю свое существование
добропорядочным немцем; крещенный католиком, я умру
честным протестантом, а может быть, и правоверным еван¬
гелическим христианином; моим родным языком был один
из славянскихязыков, но я надеюсь, что сумел занять опреде¬
ленное место в истории немецкой науки. Враги же мои скажут
про меня: трижды ренегат, предавший свою религию, свой
язык и свою национальность1.
Аккультурация молодого чеха
Шпрингер описывает свою жизнь в парадигме обращения—
в Другую веру, в другую культуру, — которая может рассма¬
триваться и как предательство, но также и как форма само-
созидания, хотя наследственность в нем и утрачивает свои
права. Историей искусства станут для него воспринятые
springer A. Aus meinem Leben. Berlin: Grote, 1892. S. 1. Почти те же слова
находим в траурной речи, произнесенной на его могиле пастором
Дрейдорфом (Am Sarge von Anton Springer. Leipzig: Druck von Breitkopf
& Hartel. 1891. S. 5).
417

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в детские и в юношеские годы образы и картины древней
Праги. Все начинается на Градчанах, в непосредствен ной
близости от Страговского монастыря, где отец Шпрингера
был скромным пивоваром. Шпрингер вырос в среде мелких
ремесленников и служителей монастыря, которым не было
чуждо ничто человеческое, о чем он и пишет со смешанны^
чувством нежной ностальгии и непочтительной иронии.
В его памяти воскресает галерея ярких образов монахов, от
библиотекаря до ночного сторожа-пьянчуги, обитавших
в кельях монастыря, где прошла часть его детства. С дру.
гой стороны, своды нефа и картины монастырской церкви
стали его первыми художественными впечатлениями: ис¬
кусством для него было в первую очередь пражское барокко1.
Если молодой человек и продолжал интересоваться чешской
литературой и подписывался на основные журналы, выхо¬
дившие на чешском языке1 2, то учился он все же в немецкой
школе и с самого раннего детства воспринимал чешский
язык как язык улицы или семейного общения, тогда как не¬
мецкий был для него по преимуществу языком науки. Такое
отношение, впрочем, не исключало определенного местно¬
го патриотизма, и он с некоторым презрением относился
к таким представителям Молодой Богемии, как Альфред
Мейснер или Мориц Гартман,—немецким писателям, слиш¬
ком быстро дистанцировавшимся от многонациональной
Австрии3. Молодой Шпрингер посещает пражские кружки,
где исполняют музыку композитора Сигизмунда Тальберга,
а артист Клеменс фон Вейротер добивается успеха, деклами¬
руя произведения австрийского поэта еврейского происхож¬
дения Морица Готлиба Сафира, и где увлекаются венскими
комедиями Иоганна Нестроя.
Если в конце концов у него и создается впечатление о не¬
коей провинциальной ограниченности культурной жизни
в Праге, то поначалу его жизненный путь есть социальное
восхождение ребенка, лишенного наследства. Родители
Шпрингера умерли очень рано, когда ему было всего пять
лет, и его вместе с братом взял к себе их сосед, звавши йс>1
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 14.
2. Ibid. S. 43.
3. Ibid. S. 125.
418

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Гшираклем. После его смерти Шпрингер становится репе¬
титором, а впоследствии чуть ли не приемным сыном в се¬
мье пражского врача доктора Чермака1. Шпрингер подробно
й последовательно описывает эпизоды голодного детства,
когда ему вместе с больным братом приходилось жить под
случайным кровом. Он рассказывает о своей зарождаю¬
щейся дружбе с мальчиком из приютившей его семьи, вместе
с которым они открывают для себя немецкую литературу.
Но он вспоминает также, как стыдно ему было за свою изно¬
шенную одежду и манеру держаться за столом, вызывавшую
замечания хозяйки дома. После смерти брата, умершего от
тифа, Антон Шпрингер начинает давать уроки австрийской
графине фон Ностиц, в доме которой у него открываются
глаза на классовое расслоение пражского общества:
Сколь бы любезными и дружественными ни были наши
отношения, очень скоро я заметил, что такой бедняк-разно¬
чинец, как я, выглядел в их глазах чем-то вроде представи¬
теля другой расы с рыбьей кровью, которая неспособна вос¬
пламениться. Глубокая пропасть, существовавшая между
благородной дамой и мной, проявлялась, в частности, в ее
фамильярном ко мне отношении, тогда как в беседах с мо¬
лодыми людьми голубой крови она проявляла всю свою
девичью застенчивость <...> С таким, как я, нельзя разде¬
лять нежные чувства — таково было мнение, которое явно
господствовало в этих кругах2.
Естественно, что образование было главным элементом
социального восхождения Шпрингера. Первым его учите¬
лем был чех, который, искажая произношение некоторых
гласных, старался научить своих учеников четко произ¬
носить слова по-немецки. Потом был лицей: в классе, где
г Антон Шпрингер написал биографию своего друга Иоганна Не-
помука Чермака (1828-1873), ставшего профессором медицины
в Лейпциге в 1869 г. В ней он рассказывает об их общих прогулках
по Дрездену и Лейпцигу, об отношениях с отлученным священни¬
ком и пражским философом Августином Сметаной. См.: Springer А.
Johann Nepomuk Czermak. Eine biographische Skizze // J. N. Czermak.
Gesammelte Schriften in 2 Banden. Leipzig: Engelmann, 1879. S. XI-XLVI.
2- Springer A. Aus meinem Leben. S. 75-76.
419

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
учился Шпрингер, в котором очень много учеников умерло
от чахотки, его первый учитель заставлял своих подопец.
ных говорить на новой латыни XVI-XVII веков. В это время
Шпрингер открывает для себя еще один предмет — исто¬
рию. Он начинает много читать, на самом деле довольно
беспорядочно — от драм Фридриха Вильгельма Циглера
и Кристофа Эрнста Гоувальда1 до медицинских опусов Гу.
феланда1 2; в руки ему попадает также антология немецкой
поэзии. Полученная им в наследство небольшая библиотека,
содержащая книги XVIII века, приобщает его к истории, но
в целом начальное его образование отмечено эклектизмом,
типичным для самоучек. В пятнадцатилетием возрасте он
встречает своего первого настоящего наставника в лице Вац¬
лава Алоиза Свободы3, чешского писателя, который знако¬
мил своих учеников с классической немецкой литературой,
прививая им филологические методы сравнения переводов.
В это же время Шпрингер начинает читать романы Вальте¬
ра Скотта и Купера, творения Виланда и письма Цицерона:
«Написать, основываясь на этих письмах, историю падения
Римской империи показалось мне предприятием весьма по¬
хвальным. Я усердно делал выписки, купил красивую бумагу
и пронумеровал страницы»4.
Образование, полученное Антоном Шпрингером, имело,
конечно же, специфически пражские черты или по меньшей
мере австрийские. Именно поэтому Жан Поль Рихтер ока¬
зал на него большее влияние, чем он оказывал в Германии,
к тому же для Шпрингера, хотя и подспудно, точкой отсчета
остается славянская культура и — более непосредственно—
чешская литература. Он был лично знаком и с чешским
1. Речь идет о драматургах XVIII века.
2. Кристоф Вильгельм Гуфеланд (1762-1836), защитник теории вита¬
лизма, был врачом в Веймаре в эпоху Гёте.
3. Алоиз Свобода (1791-1849) преподавал в Малостранском лицее. Он
писал стихи на чешском, немецком и латыни. В частности, Свобода
был автором переводов Шиллера на чешский и латинский языки*
он сотрудничал в журнале «Либусса» («Libussa»), который про^а*
гандировал чешскую культуру на немецком языке. См.: Leclerc п*
Tcheques et Allemands dans la litterature de langue allemande de Bohcntf
(1815-1848). Symbiose, mediations et ruptures. These. Toulouse 1Г 200(l
4. Springer A. Aus meinem Leben. S. 24.
420

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
поэтом Яном Колларом и его женой, одной из первых актрис
национальной чешской сцены.
В 1841 г. Антон Шпрингер наконец поступает в Пражский
университет, где программа первых двух лет предполагает
изучение математики и философии. Философию ему препо¬
дает профессор Франц Экснер1, близкий друг и корреспон¬
дент Бернарда Больцано, который приобщит его к трудам
Иоганна Фридриха Гербарта1 2 и его лейпцигского ученика
Морица Вильгельма Дробиша3. Это от него Шпрингер унас¬
ледует идею примирения математики и философии.
Мы с неослабевающим вниманием слушали психологиче¬
ские умозаключения, убедительная форма изложения ко¬
торых действовала магически на начинающих профанов,
каковыми мы являлись, но главные уроки мы извлекли из
курса Экснера по моральной философии4.
Австрия Меттерниха
Для молодого Антона Шпрингера, начавшего свое восхож¬
дение по социальной лестнице, связанные с событиями
1848 г. политические опыты были почти так же важны, как
и история искусства. К политической жизни его приобщил
его названый брат, сын его приемных родителей, который
привел его в круг молодых людей, враждебных абсолютиз¬
му, и познакомил с оппозиционной прессой, в частности
с газетой Густава фон Струве «Zuschauer» («Зритель»5). Од¬
нако впоследствии Шпрингер вспоминал о политических
1. Франц Серафин Экснер (1802-1853) преподавал философию в Праге
в 1831-1848 гг., а впоследствии участвовал в реформах образования,
проводимых венским Министерством образования.
2. Творчество Гербарта, весьма оригинального ученика Канта, рас¬
сматривается обычно как попытка математизации психических
проблем. См.: Maigne С. Johann Friedrich Herbart. Paris: Belin, 2007.
3- Мориц Вильгельм Дробиш (1802-1896) преподавал математику и фи¬
лософию в Лейпциге до 1868 г.
4* Springer A. Aus meinem Leben. S. 26.
5- Густав фон Струве (1805-1870) основал в 1847 г. в Мангейме газету
«Deutscher Zuschauer» («Немецкий зритель»), в которой критиковал
немецкое государство и возвещал революцию.
421

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
собраниях, в которых сам участвовал, весьма скептически:
«Такие тайные общества, уверял меня Ханс, были много-
численны в Вене, но только полиция почему-то о них ничего
не знала»1. Шпрингер выступал за политическую независи-
мость, но всегда считал, что для Чехии основной культур,
ной референцией должна оставаться Германия1 2, видя при
этом в приверженности сугубо чешской культуре нелепый
фольклоризм3. Он полностью разделяет политическую на¬
правленность газеты «Konstitutionnelles Blatt» («Конституци¬
онный листок»), в которой сотрудничает. Впрочем, правда
и то, что газета эта, которая в 1848 г., четыре месяца спустя
после выхода в свет ее первого номера, уже насчитывала
3000 подписчиков, так и не смогла отчетливо сформулиро¬
вать свою программу:
Можно считать, что ее программой было признание одина¬
ковых политических прав для обеих национальностей и со¬
хранение немецкой культуры как того звена, которое наилуч¬
шим образом может связать Австрию с остальной Европой4.
В Вене Антон Шпрингер следил за дебатами в рейхста¬
ге, бь1л хорошо знаком с его председателем А. Штробахом
и жаловался на очень низкий уровень работавших там жур¬
налистов. После посещения утренних заседаний, проводя
вторую половину дня за письменным столом, записывая
свои утренние впечатления, он особенно любил беседовать
с молодыми студентами-медиками в маленьких ресторанах
района Йозефштадт. Свой пункт наблюдения за венской
политической жизнью Шпрингер покидает после ссоры
с одним из депутатов, музыкантом по профессии, которо¬
го пытается отговорить от замысла организовать в Вене
общественные концерты с целью улучшения собственного
финансового положения. Журналисты были удалены из
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 79.
2. Противоположную позицию занимала, например, знаменитая чеш¬
ская поэтесса Вожена Немцова, отец которой был германофоном-
3. См. его книгу «Osterreich nach der Revolution» (Leipzig: Immanuel
Muller, 1850).
4. Springer A. Aus meinem Leben. S. 126.
422

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
рейхстага, с ними вместе и Шпрингер, который вернулся
в Прагу, чтобы подготовиться к защите диссертации. Подго¬
товка эта, однако, началась с того, что в ноябре 1848 г. он стал
читать курс лекций об истории революции. Речь шла о том,
чтобы дать молодому поколению пражских студентов зна¬
ния, необходимые для анализа современной политической
ситуации. Шпрингер отчетливо сознавал, что был одним
из первых, кто употреблял слово «революция» в аудитории
Пражского университета, насчитывавшей около 600 человек.
Лекции продолжались до июня 1849 г., материал их частич¬
но публиковался в местных газетах и был вскоре издан от¬
дельной книгой пражским издателем Эрлихом1.
Четыре импровизированные лекции, которые Шпрингер
читал каждую неделю, он регулярно записывал вслед за тем
на бумаге: так появилась эта книга, от которой сам автор
впоследствии откажется, но которой будут аплодировать
такие люди, как писатель Фарнгаген, Гумбольдт, истори¬
ки Иоганн Густав Дройзен и Роберт Эдуард Прутц. В своем
курсе Шпрингер защищал гуманистическое представление
о революции: «Я подчеркивал, что для современной револю¬
ции поэты и мыслители имеют чуть ли не меньшее значе¬
ние, чем люди действия»2. Молодым Антоном Шпрингером
Революция 1848 г. была преимущественно воспринята как
революция в сознании3.
Политическая деятельность Шпрингера — это прежде
всего, по своей природе, деятельность журналиста. Странно,
что будущий историк искусства был, говоря современным
I. Springer A. Geschichte des Revolutionszeitalters (1789-1848) in offentlichen
Vorlesungen an der Prager Universitat. Prag: Verlag Fr. Ehrlich, 1849. По¬
зиция, занятая Шпрингером, могла обеспокоить цензоров. Среди
прочего он утверждал: «Фейербах, последний отпрыск немецкой
философии, знаменует собой в глазах немецкого народа не только
переход от теории к практике, но также и эмпирический мостик
к французскому социализму; сторонники Фейербаха почти все
объединились с коммунистами, а сама доктрина Фейербаха нашла
глубокий отклик среди французских социалистов» (S. 697).
2* Springer A. Aus meinem Leben. S. 136.
3- В Праге активными участниками политического движения были
вначале в основном представители мелкой буржуазии (Handbuch
der Geschichte der Bohmischen Lander / K. Bosl (Hg.). Bd. III. Stuttgart:
Anton Hiersemann, 1971. S. 32).
423

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
языком, человеком медийным. В автобиографии он вовсе не
скрывает ту роль, которую пресса сыграла в его духовном
становлении, и вспоминает имена некоторых журналистов,
которые в 1848 г. были его основными респондентами. Так,
именно пражский адвокат Адольф Мария Пинкас1, один из
лидеров партии правых в рейхстаге, приглашает в мае 1849 г.
молодого Шпрингера, которому едва исполнилось 23 года,
участвовать в учредительном собрании, предшествовавшем
созданию газеты «Union» («Союз»). Замысел этот реализовал¬
ся лишь через год, издателем газеты стал бывший учитель
Шпрингера Августин Сметана (1814-1851), к тому времени
уже лишенный священнического сана. Когда Сметана за¬
болел и ему потребовался заместитель, то адвокат Пинкас
снова обратился к Шпрингеру, жившему к этому времени
уже в Лондоне. 20 августа 1850 г. Шпрингер возвращается
в Прагу, чтобы взять в свои руки издание газеты, которую
находит в плачевном состоянии. Особенно его возмущают
махинации одной из чешских партий, представленной в га¬
зете историком Франтишеком Палазким (1798-1876) и лужиц¬
ким сербом Йорданом1 2, сам же он пытается создать в прессе
конституционную оппозицию во всем ее объеме.
В то время было принято, что за позицию, занимаемую
газетой, должен был отвечать редактор, который мог быть
подвергнут в том числе и тюремному наказанию. Шпрингер,
под влиянием парижской газеты «Presse» («Пресса») Эмиля де
Жирардена и следуя ее примеру, придает большое значение
передовицам. Иногда ему начинает казаться, что он делает
газету фактически в одиночку. Он пытается нейтрализо¬
вать националистические устремления своего лужицкого
сотрудника Йордана, вовлекая его в перевод русского рома¬
на, но явно попадает под влияние депутата правого консти¬
туционного крыла Пинкаса, отца своей будущей супруги
1. Адольф Мария Пинкас (1800-1865) учился в Праге и Гейдельбер! е.
Он был корреспондентом журнала «Гренцботен» («Die Grenzboten»)-
В 1848 г. он возглавил восстание в Праге, затем был избран в рейх¬
стаг. Его сын Собеслав Пинкас, зять Антона Шпрингера, жил во
Франции с 1854 по 1869 г. и выставлялся в 1863 г. вместе с Мане
и Писсаро в Салоне отверженных.
2. Очевидно, речь здесь идет о Йоганне Петере Йордане, который 11 ре-
подавал лужицкий язык в Лейпциге.
424

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Изабеллы. Восставая против модели «великой Германии»
(«grofideutsch»), которая бы включала в себя и Австрию, про¬
тивясь политике князя Шварценберга, который мечтал уни¬
зить и даже уничтожить Пруссию, газета «Union» выступала
тем самым за выход Австрии из германской конфедерации,
которой единолично стремилась управлять Пруссия, и за
вхождение Австрии в Центральную Европу на стороне Бал¬
кан. Австрия должна была бы воспользоваться слабостью
Оттоманской империи и отбросить всякую мысль о возмож¬
ной войне с Пруссией. Даже победа в этой войне привела бы
лишь к возврату абсолютизма.
Военная цензура в это время была на удивление сговор¬
чивой. Однако когда Шпрингер в своей передовице, напеча¬
танной в номере газеты от 10 ноября 1850 г., ополчился не¬
посредственно на князя Шварценберга, судьба газеты была
решена: два дня спустя премьер-министр ее запретил. Ка¬
залось бы, период изнурительной журналистской деятель¬
ности для Шпрингера закончился, и он был готов оставить
политическую борьбу. Книга «Австрия, Пруссия и Герма¬
ния» [«Osterreich, PreuBen und Deutschland»]1 стала итогом
этого периода2. И все же он не прошел для Шпрингера без
последствий: его прошение о присвоении ему звания при¬
ват-доцента истории искусств было резко отвергнуто уни¬
верситетом. Свою отрицательную роль сыграл в этом деле
немецкий филолог Георг Курциус (1820-1885), желавший в тот
момент более всего угодить властям. В мае 1851 г. Шпрингер
женится и отныне все более энергично ищет возможность
ассимилироваться в научных кругах немецких историков.
!• Springer A. Osterreich PreuBen und Deutschland. Leipzig: Muller, 1851.
2. В этом можно усмотреть переход от восприятия Австрии как феде¬
рации народов под владычеством Германии к представлению о том,
что Австро-Венгерская империя, переживающая пробуждение на¬
циональной идеи, с одной стороны, и контролируемая Пруссией
Германия, с другой стороны, призваны идти разными путями.
Начиная с этого момента чех Шпрингер становится по убежде¬
нию национальным немецким патриотом. См.: Musebeck Е. Anton
Springer als nationaler Politiker des deutschen Liberalismus // Quellen
und Darstellungen zur Geschichte der Burschenschaft und der deutschen
Einheitsbewegung / H. Haupt, P. Wentzcke (Hg.). Heidelberg: Carl Winter,
1932. S. 1-60.
425

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Открытие искусства
Впечатления Шпрингера от смены мест проживания, оче-
видно, стали частью его первоначального образования.
Первое путешествие, непосредственно еще не связанное
с получением какого-либо эстетического опыта, приводи i
его в Цюрих и Люцерн. На следующий год он отправляется
в Мюнхен, где в основном знакомится с современным иг
кусством, а также в Дрезден и Берлин, где его любезно при¬
нимает Густав Гото, издатель гегелевской эстетики. Он же
приводит Шпрингера в журнал «Jahrbiicher der Gegenwart»
[«Анналы современности»], бывший рупором гегельянских
идей, и знакомит с его директором Альбертом Швеглером
(1819-1857).
Но настоящим приобщением к искусству стало для Шпри н-
гера, разумеется, путешествие в Италию в 1846 г. В Италию
он попадает через Триест, а затем Венецию, художественное
наследие которой начинает пристально изучать. И дело не
только в том, что до этого момента он не знал великих ма¬
стеров венецианской школы, еще важнее, что только на ме¬
сте он мог прочувствовать контекст, в котором они творили,
и Шпрингер всегда будет впоследствии говорить, что смысл
художественным произведениям придает лишь то, что сам
он называет «эффектом контекста»:
Немецкие галереи частично уже подготовили меня к воспри¬
ятию великих мастеров венецианской школы. Но малые ма¬
стера и старые мастера предстали передо мной совсем в ином
свете, и одни и те же герои говорили здесь со мной совсем
иначе, чем в чуждом для них окружении1.
Гегельянство, ограничения, налагаемые эстетикой с ее
системным характером, являются в его глазах скорее пре¬
пятствием для понимания произведений. Италия стала для
Шпрингера местом многочисленных встреч: он знакомится
с Кестнером, внуком Шарлотты фон Буф (Кестнер), прототи¬
па гётевской Лотты из «Страданий юного Вертера». С ним
I. Springer A. Aus meinem Leben. S. 79.
426

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
он вместе гуляет по Венеции, и он же знакомит Шпринге¬
ра с обосновавшимся в Венеции художником Фридрихом
Нерли (1807-1878). Нерли был духовным крестником Кар¬
ла Фридриха фон Румора, одного из первых европейских
историков искусства. Он мог рассказать Шпрингеру о пред¬
шествующей эпохе, о периоде, когда в Риме жил скульптор
Тордвальдсен, служа связующим звеном между поколением
назарейцев и поколением Шпрингера. После общения, ко¬
торым Шпрингер наслаждался в Венеции, во Флоренции он
чувствует себя одиноко. В Риме еще более, чем Возрождение,
его привлекает Античность, словно утратившая в Вечном
городе свое временное измерение. Характерно, что в различ¬
ные периоды своей жизни Шпрингер искал тот или иной
ключ, который помог бы ему понять искусство; эти ключи
он находит прежде всего у Винкельмана и Румора, которых
тем не менее упрекает в некоторой сухости, объясняемой их
историцизмом:
Нашим проводником в области античного искусства был
Винкельман, а в области нового итальянского искусства —
Румор. Конечно, голштинскому дворянину1 нельзя отказать
в богатой эрудиции. Но природа не одарила его способностью
приводить своим предметом читателя в восторг. В его «Ита¬
льянских исследованиях» суровый тон никогда не сменяется
более живым и легким. Такое ощущение, что у этого автора
сердце никогда не начинает учащенно биться при виде худо¬
жественного произведения, никогда его не охватывает экс¬
таз <...> Как же согрешил он перед великим Джотто, что не
отдал дань справедливости веселому и естественному тону
старых флорентинцев! Мы многому научились у Румора, но
он не дал нам никаких импульсов для непосредственного
наслаждения произведениями искусства. Винкельман заво¬
евывал умы совсем иначе. Его описания сразу же погружали
нас в сияющий мир богов и полубогов и полностью подчи¬
няли себе наше воображение2. *•*• Карл Фридрих фон Румор (1785-1843) происходил из семьи голштин¬
ских дворян. — Прим. пер.
2' Springer A. Aus meinem Leben. S. 85-86.
427

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Еще одной путеводной звездой для Шпрингера стал Карл
Август Бёттигер (1760—1835), веймарский археолог, книга ко
торого «Тектоника эллинов» («Tektonik der Hellenen») имела
для него такое же значение, как и «История искусства древ
ности». Пребывание Шпрингера в Риме было отмечено на
пряженным и продолжительным изучением памятников
искусства, в том числе Сикстинской капеллы, но и к поли
тической жизни Италии, «плясавшей под дудку папы рим
ского», он отнесся с большим вниманием. Европа была для
Шпрингера Европой различных национальностей.
Со времен кафе «Греко» и его общения с назарейцами
в Риме произошли явные изменения. Беседы теперь велись
в основном о картине художника Юлиуса Шрадера1 «Возвра¬
щение Кале королю Эдуарду III Английскому» — произве¬
дении, написанном под влиянием исторического стиля Луи
Галле и Эдуарда де Бьефа. Постаревший Фридрих Овербек—
последний свидетель Рима эпохи назарейцев. Именно он
советует Шпрингеру отправиться в Умбрию — поездка, во
время которой тот посетит Ассизи, потом Перуджию и снова
Флоренцию. Путешествие в Умбрию снова позволит Шприн¬
геру увидеть живопись на фоне реального итальянского (ум¬
брийского) пейзажа и вновь сделать акцент на том, что можно
было бы квалифицировать как контекстуальную герменев¬
тику. Эпизод в Ассизи, когда его выгнали из церкви Санта
Мария дельи Анджели за то, что в разговоре с одним легко¬
мысленным французским архитектором он презрительно
отозвался о святых, обнаруживает его отстраненность в от¬
ношении религиозного содержания картин. Во Флоренции
молодой человек пленен теми аспектами тосканской живо¬
писи, которые он просто не сумел прочувствовать в свое
первое посещение. Оказывается, что исторический подход
есть единственный способ сформировать восприятие:
Флорентийские мастера начала XVI века Фра Бартоломео,
Андреа дель Сарто, Ридольфо Гирландайо и т.д. только сей
час обнаружили свою привлекательность и заставили меня
I. Другим представителем современной живописи в Италии был Карл
Раль, «венецианский Якоб Йордане», который произвел особен
сильное впечатление на Шпрингера.
428

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
задерживаться преимущественно в зале тосканских живо¬
писцев, которым прежде я уделял мало внимания1.
Этот опыт убеждает Шпрингера в необходимости стать
именно историком искусства. Также он позволяет ему осоз¬
нать ограниченность чисто эстетического или философско¬
го подхода к произведениям искусства.
Вторым опытом художественного исследования на мест¬
ности, который Шпрингер предпримет в августе 1849 г., бу¬
дет изучение Франции, точнее Парижа. Еще больше, чем
итальянский, парижский опыт заставит его осознать связь,
существующую между политической жизнью и жизнью ис¬
кусства. Но вспомним: разве до того Шпрингер уже не вы¬
нужден был покинуть Австрию из-за своего слишком явно¬
го участия в революционных эпизодах? В Париже, где он
останавливается в Торговой палате, неподалеку от улицы
Медичи и улицы Мазарини, он попадает в довольно пестрое
общество, состоящее из швейцарских студентов-медиков,
журналистов, представляющих немецкие газеты, и фран¬
цузских студентов, уже прошедших определенный курс наук.
В особенности он подружится с чешским революционером
Францем Ригером2, скрывавшимся в это время в Париже от
политического преследования. Вместе с ним Шпрингер на¬
чинает читать труды по политической экономии Фредерика
Бастиа3, которого Ригер уже частично перевел на чешский
язык. Параллельно с открытием для себя в Париже полити¬
ческой экономии Шпрингер — и об этом следует особо упо¬
мянуть — проявляет интерес к Средневековью, которое он
изучает, в частности, в музее Клюни. Здесь у него возникает
ощущение, что он проник на территорию, остававшуюся до
г Sp ringer A. Aus meinem Leben. S. 97.
2. Франц Ригер (1818-1903) был чешским политическим деятелем и ре¬
волюционером. Некоторое время он жил во Франции и в Англии.
В 1848 г. он выступил за независимость Богемии в рамках консти¬
туционной монархии. Вероятно, ему принадлежит авторство бро¬
шюры, опубликованной на французском языке под заглавием «Les
Slaves d’Autriche et les magyars» ([«Австрийские славяне и мадьяры»]
Paris: Passard, 1861).
3- Фредерик Бастиа (Frёdёric Bastiat, 1801-1850) в своих трудах по эко¬
номике выступал за свободу торговли.
429

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
сих пор совершенно нетронутой, которой впоследствии он
ПОСВЯТИТ свои труды.
Это было единственное собрание предметов средневекового
искусства, открытых для публичного обозрения, которые
здесь можно было глубоко изучать. А потребность в этом
была огромная, так как прежде, за исключением зданий, ис¬
кусство Средневековья оставалось областью, недоступной
даже для историков искусства1.
После Парижа Шпрингер отправляется в Лондон, заехав
по пути в Голландию, где он по своему обыкновению пыта¬
ется увидеть работы мастеров, чья индивидуальная манера
его интересует, в том контексте, созданию которого способ¬
ствуют воздух, атмосфера, городские дома. Все это помогает
ему воспитать взгляд историка.
В Лондоне Шпрингера сопровождает некий Ральф Ноэл1 2,
бывший английский военный, поселившийся в окрестно¬
стях Праги, чье пребывание отвечало настроениям богем¬
ской аристократии, зараженной англоманией. Его также
сопровождает богемский революционер Ригер, которого
незнание английского языка обрекало на весьма уединен¬
ный образ жизни. Промышленная Англия явно притягива¬
ет взгляд Шпрингера, и он посещает Манчестер, но также
и таких писателей, как Элизабет Гаскелл, Томас Бабингтон
Маколей, Фанни Левальд, Джордж Элиот, переводчицу Да¬
вида Фридриха Штрауса, с которой он беседует о Фейербахе.
Пребывание Шпрингера в Лондоне, в отличие от его путе¬
шествия по Италии или в Париж, — это прежде всего изуче¬
ние буржуазного общества, его образа жизни, его усадебных
владений. Конечно, он не преминул посетить Британский
музей и осмотреть Национальную галерею, как и те частные
коллекции, к которым получил доступ. Но свое восприя i ие
английского искусства он при этом никак не комментирует.
Это первоначальное знакомство с искусством во время
путешествий по Европе во многом заложило основы Д тя
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 145.
2. Возможно, это был Роберт Ральф Ноэл, дальний родственник ЬЫ1
рона и автор работ по френологии.
430

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
формирования Антона Шпрингера как историка искусства.
Период этот был латентным, сопровождался он лишь малым
количеством публикаций. И все же эти первые его попытки
писать об искусстве заслуживают нашего внимания. Первая
статья Шпрингера связана с его посещением Мюнхена, во
время которого студент начинает интересоваться современ¬
ной живописью. Статья была опубликована, благодаря по¬
средничеству Густава Гото, в «Jahrbiicher der Gegenwart» под
названием «Критические мысли о мюнхенском искусстве»1.
Это был текст, сурово критиковавший искусство Мюнхена
(как архитектуру, так и живопись) за свойственную ему исто¬
рическую стилизацию и отсутствие в нем оригинальности.
Этот первый опыт Шпрингера вызвал полемику, разгорев¬
шуюся на страницах «Gazette d’Augsburg», и в то же время
опровержение Фишера, вставшего на защиту мюнхенского
искусства, которое он противопоставил Берлину. Опровер¬
жение это в виде статьи было впоследствии включено в его
книгу «Критические кампании (Новая серия)» [«Kritische
Gange (Neue Folge)»].
Вторая статья, поводом для которой послужила выставка
в Праге в 1848 г., была посвящена в основном картине «Ко¬
лумб» директора Пражской академии Христиана Рубена
(1805-1875). Написанная в гегельянском духе, статья называ¬
лась «История современной живописи». После ее публика¬
ции автор получил приглашение прочитать перед группой
из тридцати студентов Академии курс истории искусства,
посвященный, впрочем, искусству античному. Что касается
пребывания в Италии, то его непосредственным результа¬
том стала лишь статья об Овербеке2, посвященная преиму¬
щественно той роли, которую художник сыграл в римской
художественной жизни. Шпрингер, как уже говорилось выше,
бывал в доме художника, беседовал с его женой и отвечал
на ее настойчивые расспросы о своих впечатлениях от по¬
сещения римских церквей. Теперь он мог вполне разделить
восторг Овербека перед умбрийской школой. Но сам худож-
Springer A, Kritische Gedanken tiber die Miinchener Kunst //Jahrbiicher
der Gegenwart / Albert Schwegler (Hg.). Tubingen, 1845. S. 1022-1034.
2- Статья была напечатана в конце 1847 — начале 1848 г. в «Jahrbiicher
der Gegenwart».
43i

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ник оставался для него всего лишь свидетелем уже навсегда
ушедшей эпохи.
От философии к истории
Собственно университетское образование Шпрингера нача
лось с философии. По сравнению с Австрией, где господство¬
вала католическая «схоластика», так называемая «школь¬
ная философия» («Schulphilosophie»), преподавание в Праге
Франца Экснера (1802-1853), учеником которого Шпрингер
был, отличалось серьезными нововведениями. Он знако¬
мил своих учеников с философией Гербарта, которую вое
принял сквозь призму работ своего лейпцигского ученика,
математика и философа Дробиша1. В Праге, как, впрочем,
и повсюду, Гербарт ассоциировался со строго научным под
ходом к философии, что в дальнейшем не могло не способ¬
ствовать переходу от эстетики к истории искусства у самого
Шпрингера:
Естественно, что мы все стали на какое-то время страстны
ми приверженцами Гербарта. Подвести представление под
«порог сознания» при помощи вспомогательных сил, кото
рые мы сами же и определяем, вывести его за пределы этого
порога—все это не только доставляло нам удовольствие, но
и рассматривалось как научная деятельность. Естественно,
что мы не открывали таинственную природу психических
явлений, но этот строгий способ мышления предохранял
нас от безудержных спекуляций, в которые нас, вероятно,
ввергло бы наше незнание вещей и полное отсутствие дис¬
циплины и умственного воспитания1 2.
1. Антон Шпрингер вспоминаете написанной им биографии Чермака
о том, как он пытался слушать в Лейпциге лекции Дробиша: «Про-
фессор философии в Праге Франц Экснер, такой же приверженец
Гербарта, как и Дробиш, всегда высказывался об этом последнем
с большим уважением, и поскольку в то время я тоже усердно и
учал Гербарта, его имя было также знакомо и Гансу [Чермак}!»
(Springer A. Johann Nepomuk Gzermak. S. XV).
2. Springer A. Aus meinem Leben. S. 27.
432

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Антон Шпрингер читает в Праге Платона и в особенности
Лессинга. Благодаря его трудам, так же как и трудам Винкель-
мана и Гердера, он открывает для себя, что художественные
творения подчиняются определенным законам и их воз¬
действие оказывается различным в зависимости от эпохи
и жанра, к которым они принадлежат. Вскоре Экснер сроч¬
но уезжает из Праги в Вену. Но Шпрингер, уже завязавший
с ним дружеские отношения и посещавший собрания его
учеников, обсуждавших между собой его лекции перед тем,
как представить профессору свои размышления, уже успел
воспользоваться его наставлениями, заполнив тем самым
пробелы своего образования. Оба в дальнейшем держат друг
друга в поле зрения. Именно Экснер будет стараться вернуть
Шпрингера в Прагу после завершения им диссертации.
В философском образовании Шпрингера Экснер сыграл
роль первоначального стимула. После него вторым учителем
Шпрингера в изучении философии был главный чешский
гегельянец, священник Августин Сметана. Сметана, к вели¬
кому удивлению Шпрингера, пустился в критику Гербарта
с позиций гегельянства. Молодой человек познакомился
с системой Гегеля, ему импонировала мысль о том, что спеку¬
лятивное знание надо искать не в отдельно взятых системах,
а в их сменяющей друг друга длительности. В монастырь на
берегах Влтавы (Молдавы) Шпрингер отправлялся каждую
неделю, а иногда и почти каждый день, чтобы проводить
там часы за чтением Гегеля. Сметана не одобрял его образа
жизни, и чтение Спинозы, даже Канта и Гегеля1 не могло его
с этим примирить. Автобиография дает представление об
интеллектуальной атмосфере, господствовавшей в кругах,
которые посещал студент Шпрингер:
Вскоре вокруг него образовался кружок молодых людей,
исполненных либеральных идей и надеявшихся найти
1- Ср., в частности: «Любая свободная философия есть не что иное,
как история этого процесса: как примирить материю и бытие с ду¬
хом, как понимать пантеизм греков, который привел к теизму»
(Smetana A. Die Katastrophe und der Ausgang der Geschichte. Hamburg:
Hoffmann und Gampe, 1880. S. 242).
433

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в запрещенной полицией, но подпольно широко распро¬
странявшейся младогерманской и младогегельянской ли¬
тературе спасение, которого чаяли их души, жадные до
свободы и знания1.
Собрания, на которых знакомились с трудами Гегеля,
начинались с чтения «Феноменологии», которую молодые
люди даже не читали, но скорее декламировали. Впрочем,
Шпрингер признается, что на него больше повлияли геге¬
левская эстетика и его философия истории. Несмотря на
все свое пристрастие к Гегелю, Шпрингер вспоминает также
о том влиянии, эмпирическом и психологическом, которое
на него оказали работы Гербарта, позволившие ему затем
пересмотреть и собственное свое отношение к Гегелю, когда
он разрабатывал свою концепцию истории искусства2. Ког¬
да же он поделился со Сметаной сомнениями относительно
Гегеля, тот изложил ему свои взгляды, которые показались
Шпрингеру бредовой смесью католической мистики и геге¬
льянских идей. При этом гегелевская философия истории,
размышления об истории культуры, а также пристрастие
к историческим полотнам, являющим собой кристалли¬
зацию различных фаз культуры, — все это в дальнейшем
определяет интеллектуальный горизонт Шпрингера. Сно¬
ва он встретится со Сметаной в революционной атмосфере
1848 г., когда тот, наконец, решится оставить священниче¬
ский сан3. Он найдет его на смертном одре, когда вместе со
своим другом, врачом Иоганном Чермаком, придет защитить
умирающего от попыток кардинала Шварценберга вернуть
заблудшую овцу в лоно церкви4. Для Шпрингера было важ¬
но, чтобы монах-гегельянец Сметана принял смерть в соот¬
ветствии с тем, как он думал и жил.
После периода обучения в Праге, за которым как раз
и последовало путешествие Шпрингера в Италию (1846),
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 35.
2. О том, как теория Шпрингера формировалась на основе гербартиан-
ства и пражского гегельянства, см., в частности: HorovaA. А.Н. Sprin¬
ger. А теЮсйскё ргоЫёту dejin umeni // Umenu. 1979. № 4. Р. 273-293
3. Springer A. Aus meinem Leben. S. 122.
4. Cm.: Smetana A. Geschichte eines Excommunizierten. Leipzig: Fr. YVilb
Grunow, 1863.
434

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Тюбинген стал вторым этапом философского и художествен¬
ного его становления. Приезд Шпрингера в Тюбинген го¬
товился заранее в его переписке с издателем «Jahrblicher der
Gegenwart» Альбертом Швеглером1. В письме, отправленном
из Рима, Шпрингер просит его поздравить Фишера с публи¬
кацией «Эстетики» и пишет ему о своих планах на будущее:
«Мое стремление теперь заключается в том, чтобы приме¬
нить результаты новой философии ко всем историческим
периодам и, доказывая их связь между собой, превратить
тем самым историю мира в мировую историю»2. Несколько
более конкретно о своих планах он высказывается в письме
от 28 июня 1847 г., где выражает желание продолжить свое
образование у Фишера и Швеглера:
Не ошибусь ли я, заметив, что Вы, вероятно, испытываете
недостаток в философской историографии и соответствую¬
щей кафедре в Вашем университете? Это я узнаю из Вашего
ответа. Со своей стороны, я убежден, что внесение филосо¬
фии в историю решительным образом будет способствовать
победе наших идей. Надеюсь, что из дружбы ко мне Вы мне
скажете, осуществим ли, с Вашей точки зрения, этот план.
Спешу обратить Ваше внимание на два главных препят¬
ствия: у меня нет академической степени (никогда мне не
хотелось терять два года жизни ради чести стать австрий¬
ским доктором наук), я иностранец и только в этом качестве
являюсь подданным Австрийской империи3.
По приезде в сентябре 1847 г. в университетский городок,
расположенный на берегах Неккара, он сначала наносит
визит Альберту Швеглеру, который очень надеется, что
Шпрингер сможет окончательно поселиться в Тюбингене,
«потому что Фишер нередко выражал желание дополнить
свое преподавание эстетики историей искусств, и благода¬
ря Фишеру интерес к искусству широко распространился
среди студентов». В Тюбингене, живя в Некархальде, Антон
См.: Matzerath J. Albert Schwegler (1819-1857). Sigmaringen: Thorbecke,
1993.
2* Письмо от 14 июля 1846 г., хранится в библиотеке Тюбингена.
3- Письмо от 28 июня 1847 г., хранится в библиотеке Тюбингена.
435

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Шпрингер обедает в ресторане «Музеум», пьет кофе в Некар.
брюке и заполняет пробелы в своем образовании, которое
ощущает как слишком австрийское, чтением Лютера и Гёте.
Но главное, что он становится учеником самого заметно¬
го эстетика эпохи, Фридриха Теодора Фишера, который
в какой-то мере вскоре будет способствовать обращению
эстетики в сторону истории искусства. Фишер, который
по вечерам руководит студенческими собраниями и поль¬
зуется большим уважением в студенческой среде за то, что
в течение года был отстранен от преподавания по полити¬
ческим причинам, предстает в воспоминаниях Шпрингера
похожим на героя своего романа «Еще один» («Auch Einer»):
его философские порывы останавливаются перед непре¬
ложностью единичных факторов. В этом кругу регулярно
встречающихся по вечерам преподавателей и студентов
иногда можно встретить поэта Людвига Уланда, не прием¬
лющего никакого насилия со стороны властей и пришед¬
шего в неописуемую ярость, когда полицейский напомнил
пирующим о необходимости покинуть ресторан «Музеум»
в десять часов вечера. Большинство товарищей Шпрингера
на этих вечеринках—бывшие ученики «Штифта» (Тюбин¬
генской богословской семинарии), внутренне считающие
себя уже свободными от учения, преподанного им в этом
семинарии протестантской теологии; внешне, впрочем, они
сохраняли еще повадки семинаристов и свойственную им
интеллектуальную амбицию.
Собственно, учебные занятия занимали лишь часть вре¬
мени Шпрингера, который, кажется, избирательно посещал
некоторые курсы, но сосредоточился в основном на лекциях
Фишера. Фишер, до того уже задетый критикой, уличившей
его в отсутствии систематичности, стремился теперь к чрез¬
мерной формализации своих лекций по эстетике:
Он всегда начинал с того, что надиктовывал параграф, затем
детально комментировал его части. Он намеренно облачал¬
ся в самые тяжелые спекулятивные доспехи и сохранял все
права за гегельянской терминологией1.
I. Springer A. Aus meinem Leben. S. 108.
436

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Внимание Шпрингера в это время занимают прежде всего
политические движения, предвещавшие Революцию 1848 г.,
П он уже видит признаки грядущих потрясений. Он активно
участвует в реорганизации «Jahrbucher der Gegenwart», желая
увеличить их периодичность, отныне вместе со Швеглером
он становится их редактором. В февральской статье 1848 г.
говорится, что настоящим прегрешением против духа вре¬
мени было бы замкнуться в прошлом по примеру художника
Овербека, которому следовало бы родиться в эпоху Франци¬
ска Ассизского. Вместе с Фишером и Давидом Фридрихом
Штраусом он участвует в формировании единой оппозиции,
которая объединяет либеральную профессуру Тюбингена
и Штутгарта. Именно в этой обстановке ангажированного
сотрудничества у Шпрингера завязываются более тесные
отношения с Фишером, политическая увлеченность кото¬
рого быстро приобретает артистическую окраску:
Политическая революция должна была сопровождаться
эстетической революцией. Богатыми красками он описывал
появление будущего свободного человечества, описывал, как
должна выглядеть одежда, которая бы поистине отвечала
достоинству человека1.
Все дело заключалось в том, что мужская и женская мода
были почти что наваждением Фишера.
Среди важных встреч, произошедших у Шпрингера в Тю¬
бингене, упомянем о его встрече с теологом Христианом Мер-
клином2, таким же выпускником «Штифта», как и Фишер
или Давид Фридрих Штраус. Антон Шпрингер, таким об¬
разом, проникает в круг швабских теологов. И оказывается
ему настолько близок, что позволяет себе вступать в их вну¬
треннюю полемику и даже защищать в «Швабской хронике»
(«Schwabische Chronik») идею вновь разрешить в Тюбингене
театральные представления. Но чтобы не подвергнуться
Риску изгнания, Шпрингер тем не менее спешит получить
право гражданства в местечке Эхтердинген. *•*• Ibid. S. 111.
2- Теолог Кристиан Мерклин (1771-1841) был другом эстетиков Фри¬
дриха Теодора Фишера и Давида Фридриха Штрауса.
437

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
И все же целью пребывания в Тюбингене оставалось
писание докторской диссертации. Она носила название
«Критика гегелевской концепции истории» и была закон,
чена к марту 1848 г. Речь шла, ни более ни менее, о том, что,
бы доказать искусственность гегелевской системы, обнару.
жить внутренние противоречия в гегелевской философии
истории и дополнить критику Гегеля, начатую Адольфом
Тренделенбургом в области логики и Экснером в области
психологии. Сразу же забытая, никогда никем всерьез не
принимавшаяся во внимание, диссертация эта тем не ме¬
нее возвестила новую эру в науке. Несколько месяцев спустя
в Тюбингене Антон Шпрингер берется за оружие и вступает
в ряды национальной гвардии, чтобы защитить универси¬
тетский городок от орд рабочих, по слухам наступавших со
стороны Ройтлингена1 (однажды ночью он даже охранял бе¬
рега Неккара со стороны Ройтлингена). Еще более важным
событием стало известие о революции в Вене, что побудило
его опубликовать торжествующую статью в «Jahrbiicher der
Gegenwart» и после семимесячного пребывания в Тюбин¬
гене вернуться в Прагу в апреле 1848 г.
Несмотря на относительную кратковременность, пребы¬
вание Антона Шпрингера подле Фридриха Теодора Фишера
было решающим для его эволюции, поскольку он открыл
для себя возможность совмещать политическую ангажи¬
рованность с отходом от гегелевской эстетики и переходом
к более историческому и эмпирическому освоению искус¬
ства. Кроме того, тюбингенский период в полной мере про¬
демонстрировал целостность личности Шпрингера и то,
что история искусства и политическая история отныне
представлялись в его глазах подходами, взаимно друг дрУ'
га дополняющими.
I. Ройтлинген— город в Германии, расположен в земле Баден-В}0Р
темберг, подчинен административному округу Тюбинген. — / 1Р11'
пер.
438

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
Из Праги в Бонн
Антон Шпрингер покинул Прагу, потому что не мог наде¬
яться получить там место приват-доцента, а его прошлая
оппозиционная деятельность оставляла ему мало надежды
укорениться в Австрии. Среди последующих этапов тех ис¬
каний, которые в конечном счете привели его в Бонн, надо
упомянуть его пребывание в Дрездене, Халле и Берлине. В то
время как подходят к концу дни его бывшего наставника
Сметаны, он посещает в Дрездене своего английского друга
Ральфа Ноэла. Там он знакомится с романистом «Молодой
Германии» Карлом Гуцковом, а также с писателем Бертоль-
дом Ауэрбахом, к тому времени уже отошедшим от жанра
деревенских новелл, в котором ему не было равных, перей¬
дя к написанию реалистического романа, не принесшего
ему большого успеха. После смерти Сметаны и трудностей,
связанных с его погребением, Шпрингер принимает реше¬
ние попытать счастья в Пруссии, хотя и слышал от бывше¬
го председателя франкфуртского парламента Эдуарда фон
Симеона, знакомого его тестя Пинкаса, что для молодого
австрийца поселиться в Германии в то время было пред¬
приятием безуспешным. Но ободряющие слова Дройзена,
встреченного им в Праге, и Роберта Прутца, издателя жур¬
нала «Annalen von Halle», для которого он писал статьи, по¬
бороли его сомнения.
Жанр ученых писем, который процветал в начале
1850-х гг., привлек Шпрингера, решившего попробовать
в нем свои силы. Публикация «Писем об искусстве Древнего
Востока», которые должны были стать первой частью серии
писем об искусстве, получила благоприятный отклик не
только Александра Гумбольдта, но и историка литературы
Геттнера: «Герман Геттнер придал брошюре, напечатанной
в „Deutsches Museum“, такое значение, что я мог бы преиспол¬
ниться тщеславия. По крайней мере, я стал известен в не¬
мецких университетах»1. Шпрингер воспользовался этой
известностью сначала в Халле, куда он отправился в июне
1852 г. с визитом к своим друзьям Роберту Прутцу и историку
'• Ibid. S. 194.
439

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Максу Дункеру, которые посоветовали ему обратиться к Иск
ганну Шульце, влиятельному советнику Министерства об.
разования Пруссии.
Тот любезно встретил молодого австрийца и, посчитав,
что Боннский университет — это единственное место, где
у Шпрингера будут серьезные шансы на успех, рекомендовал
его знаменитому боннскому филологу Фридриху Вильгельму
Ричлю (1806-1876). Шпрингер воспользовался своим кратким
пребыванием в Берлине, чтобы встретиться с некоторыми
историками искусства, жившими в Пруссии. Его поразила
скромность Карла Шнаазе (1798-1875), с которым он в даль¬
нейшем оставался в постоянном контакте. С этим юристом
и историком искусства, глубоко усвоившим философию Ге¬
геля и считавшим историю искусства эманацией мирового
духа, у молодого Шпрингера, который только недавно еще
восхищался Гегелем, не могло не установиться взаимопони¬
мания. Г устав Фридрих Вааген (1794-1868), бывший с 1830 г. ди¬
ректором Берлинской художественной галереи, тоже проявил
доброжелательность. Зато встреча с Францем Куглером, ко¬
торый приобщил к истории искусства Буркхардта и когда-то
знавал Готфрида Кинкеля, чуть не обернулась катастрофой:
Куглер принял меня непостижимо грубо и явно дал мне по¬
нять, что он считает мою деятельность историка искусства
совершенно ненужной, и, так и не дав мне что-либо сказать,
завершил свою речь уверением, что время его драгоценно,
что он редко принимает визитеров и никогда не делает от¬
ветных визитов. Я попрощался и никогда больше не встре¬
чался с Куглером1.
Труднообъяснимая холодность, сделавшая Шпрингера
и Куглера чуть ли не врагами, тем не менее не представляет
собой разрыва в истории искусства. Возможно, причиной
неприятия была все же разница в понимании отношения,
существующего между искусством и обществом в целом. Тог-
да как Куглер рассматривал смену стилей в искусстве исходя
скорее из его внутренней сущности, Шпрингер приезжает
I. Springer A. Aus meinem Leben. S. 197.
440

ГЛАВА 2. АНТОН ШПРИНГЕР: РАННИЕ ГОДЫ
|
0$Верлин, убежденный в политической значимости искус¬
ства. К тому же политическая деятельность Шпрингера в на¬
чале его боннского периода еще продолжалась. Поскольку
денежное содержание приват-доцента было недостаточным
для удовлетворения потребностей его самого и его молодой
супруги, то за круглую сумму в 1000 талеров он соглашался
выступать с пропагандой политики сербского правитель¬
ства в крупных европейских газетах:
Я должен был выискивать в лучших газетах Франции, Ан¬
глии и Германии все относящееся к Сербии и отправлять ма¬
териалы Мариновичу [сербскому государственному деятелю],
в отдельных случаях сразу же опровергая заблуждения. За¬
тем на меня была возложена более важная задача—основы¬
ваясь на полученных инструкциях, знакомить общественное
мнение с положением и законными требованиями Сербии1.
Приехав в Бонн, где он поселился в гостинице «Райнек»
на набережной, откуда можно было видеть пристающие ко¬
рабли, Шпрингер, как ему посоветовали в Берлине, тут же
посетил молодого историка Отто Абеля2, хорошо знакомого
с кёльнской профессурой и, в частности, с историком Даль-
маном. Как это уже было десятилетием ранее с Буркхардтом
и Готфридом Кинкелем, Антон Шпрингер сразу же стал жить
в Бонне как на курорте, посещать расположенный у город¬
ской заставы ботанический сад, где молодые преподаватели
университета любили пить рейнское вино. Жизнь Шприн¬
гера в Бонне складывалась в целом благополучно благодаря
доброжелательному отношению к нему двух профессоров,
с которыми у него установились хорошие отношения. Речь
идет о Ричле, филологе-латинисте, который позднее станет
наставником Ницше, и об антиковеде Велькере, который, как
мы видели, оказал влияние на Якоба Буркхардта во время
его пребывания в Бонне и стоял позднее у истоков истории
Религий как дисциплины. Благодаря его рекомендации
Шпрингер смог преподавать историю искусства в том виде,
в каком она была уже изложена им в «Письмах об истории
1 Ibid. S. 198-199.
2- Отто Абель (1824-1854) был учеником Дальмана и Ранке.
441

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
искусства». В основу его докторской диссертации лег именно
этот труд, к которому по существовавшим тогда правилам
необходимо было присовокупить программную работу на
латыни, написанную на свободную тему, которая затем ну.
блично читалась и защищалась:
Я воспользовался своей старой идеей, согласно которой при-
рода и законы научной деятельности могут правильно и пол.
ностью быть поняты лишь в ходе исторических исследова¬
ний, тогда как спекулятивная эстетика возводит характерн ые
особенности творчества великих художников своего времени
в общий закон и, таким образом, не поспевает за историей1.
Шпрингер обстоятельно рассказывает о защите, сообща¬
ет об иронических ухмылках Ричля по поводу его церковной
латыни и о том облегчении, которое он испытал, когда Бран-
дис1 2 обратился к нему на немецком—правда для того, чтобы
защитить примат религии над философией. Отвечая, в свою
очередь, Брандису, Шпрингер подчеркнул ту роль, которую
исторические исследования сыграли в работах о происхож¬
дении религиозных представлений. Защита диссертации
постепенно перешла в спор между Брандисом и Велькером
о значимости истории и философии, по окончании которого
Шпрингер получил свою venia legendi3.
В зимний семестр 1852 г. Шпрингер начал читать два кур¬
са, тема обоих была довольно традиционна. Публичный
курс был посвящен творчеству Рафаэля, а спецкурс — из¬
ложению общей истории искусства. На втором Шпрингеру,
правда, пришлось довольствоваться группой из четырех
слушателей4. И все же он достиг своей цели: он начал пре*
подавать в немецком университете и совершил свое соци¬
альное восхождение.
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 202.
2. Август Брандис (1790-1867) преподавал философию в Бонне с 1821г<
3. Pro venia legendi (лат.)—На получение права преподавать. — При*
пеР• м м
4. Шпрингер уточняет, что это были будущий лейпцигский ис i оро
Карл фон Ноорден, его отец, граф Сольмс-Лаубах и Теодор Ф0*1
Бунзен.

Глава 3
Шпрингер и Юсти
Приехав в Бонн, Антон Шпрингер сразу же оценил
общительный характер тех, кто преподавал в это
время разные дисциплины в университете, каждую
субботу они охотно встречались в ресторане «Лебедь», где
сделанное кем-нибудь из них сообщение служило поводом
для многочасовой дискуссии. Университет мог гордиться
этими молодыми преподавателями. К приват-доцентам
охотно присоединялись и более маститые ученые Бонна —
Дальман, Брандис и Велькер.
Жизнь в Бонне
Понять, как зарождалась история искусства в Бонне, это
значит попытаться представить себе, каковы были послед¬
ствия тех или иных творческих встреч. Философ Брандис,
специалист по Аристотелю, был также адептом философии
Шеллинга, которого он защищал, в частности, от одного
из своих французских корреспондентов, а именно Виктора
Кузена. С Велькером обсуждение вопросов религии своди¬
лось к обсуждению пантеона богов Древней Греции. Но, не¬
сомненно, более всего Шпрингер привязался к Фридриху
Дальману, историку, которому он посвятил книгу и который
был одним из тех семи профессоров Гёттингена, что позво¬
лили себе восстать против короля Ганновера1. Шпрингер
1 Из Гёттингентского университета были уволены протестовавшие
против упразднения Ганноверской конституции братья Вильгельм
и Якоб Гриммы, Вильгельм Эдуард Альбрехт, Фридрих Кристоф
Дальман, Георг Готфрид Гервинус, Вильгельм Эдуард Вебер и Ген¬
рих Август Эвальд.
443

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
с благоговением пишет о нем на страницах своей автобио¬
графии, воссоздавая при этом атмосферу Боннского уни*
верситета 1850-х гг.:
После Арндта ближе всего к Дальману был тонкий знаток
Античности Ф.Г. Велькер; за десятилетия совместной работы
они сблизились, но уже с молодости принадлежали к одному
научному и политическому сообществу. Дальман поддер¬
живал также хорошие отношения с более молодыми колле¬
гами. Он был очарован энергией Ричля, его способностью
преодолевать препятствия. Он разделял увлечения Бёкин-
га1, почитание Якоба Гримма объединяло его с Зимроком1 2.
Филология, история религий древнего мира, полити¬
ческая ангажированность в духе 1848 г., рейнский патри¬
отизм особого рода — вот основные составляющие той
среды, в которую попал Антон Шпрингер. Эдуард Бёкинг,
который, с точки зрения Шпрингера, лучше всех знал гу¬
манистическую литературу XVI века3, или Фридрих Ричль,
считавшийся величайшим филологом своего времени,
также были для него маяками того богатого интеллекту¬
ального поля, которое являл собой Боннский универси¬
тет. Эрудиция, в нем преобладавшая, не была, впрочем,
чревата единообразием, и Шпрингер охотно описывает
непримиримый конфликт, который отдалил Ричля от
археолога Отто Яна4. Что касается историков искусства,
то единственный, кого он имел возможность встретить
в Бонне, был Буассере5, общение с ним породило интерес
1. Эдуард Бёкинг (1802-1870), историк права, среди прочего издавал
труды Августа Вильгельма Шлегеля и Ульриха фон Гуттена.
2. Springer A. Friedrich Christian Dahlmann. Leipzig: Hirzel, 1870-1872.2 Bde.
T. 2. S. 175. Шпрингер приветствовал замену Дальмана историком
Зибелем, который также участвовал в парламентских протестах
(SpringerA. Aus meinem Leben. S. 353).
3. Ibid. S. 219.
4. Отто Ян (1813-1869) преподавал искусство Античности в Бонне с 1^35
по 1865 г.
5. Сульпиц Буассере (1783-1854) был коллекционером средневековой
немецкой живописи.
444

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Шпрингера к средневековой живописи Рейнской области
и к архитектуре ее церквей1.
Среди лиц, с которыми Шпрингер встречался в Бонне,
оказавших в дальнейшем влияние на его карьеру, надо от¬
метить швейцарского издателя Саломона Гирцеля, жившего
в основном в Лейпциге, который печатал труды представи¬
телей немецких либеральных и патриотических течений
(в частности, он издавал труды семи гёттингенских про¬
фессоров и самого Фридриха Дальмана). Гирцель сыграл
настолько важную роль в жизни Шпрингера, что тот посвя¬
тил ему небольшую работу, определив в ней историческое
место этого издателя:
Сам я стал соотечественником Гирцеля только в 1873 году; но
наши личные отношения начались лет за двадцать до этого.
Ни один немецкий город не привлекал Гирцеля с такой си¬
лой, как Бонн. Почти ежегодно он совершал паломничество
на берега Рейна, чтобы нанести визит Дальману, Блику, Зим-
року и заняться изучением Гёте вместе в Бёкингом и Отто
Яном. Поскольку я был вхож в те же круги, у нас нашлось
много точек пересечения. Гирцель поддержал одну из моих
первых работ «Париж XIII века», и когда я писал для его из¬
дательства современную историю Австрии, между нами за¬
вязался интенсивный обмен мнениями, и я смог в полную
меру оценить любезную натуру Гирцеля1 2.
Бонн был местом, куда любили приезжать иностранцы,
посещавшие Германию. Братья Гримм, Георг Генрих Перц,
создатель «Monumenta Germaniae historica» («Исторические
памятники Германии»), Алексис де Токвиль были среди этих
посетителей, а также такая приметная персона, как Гортен¬
зия Корню3, которая, как говорили, была молочной сестрой
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 217-218.
2. Springer A. Der junge Hirzel. Als Manuscript fur Freunde gedruckt. Leipzig:
Breitkopf und Hartel, 1883.
3- Гортензия Корню (1812-1875) была крестницей королевы Гортензии,
корреспонденткой Луи-Наполеона; ее мужем был художник, учив¬
шийся у Энгра. Под псевдонимом Себастьян Альбен она опубли¬
ковала перевод на французский язык переписки Гёте и Беттины
фон Арним.
445

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Наполеона III и стала известной благодаря нескольким ра.
ботам об искусстве1. По сути, менее всего Шпрингер вспомц.
нает своих учеников1 2, равно как и филологов и историков,
приезжавших пополнить свое образование в области искус,
ства. Среди своих слушателей Шпрингер, однако, выделяет
представителей владетельных семей, которых он знакомил
с искусством прирейнской Германии.
После женитьбы в Праге в апреле 1853 г. на дочери богем-
ского политика Пинкаса Шпрингер, свадебное путешествие
которого совпало с его возвращением в Бонн, поселился
в маленьком домике на улице Кобленца. Однако его по¬
ложение вечного приват-доцента, как уже говорилось, фи¬
нансово было не слишком простым. Вскоре после приезда
в Бонн ему пришлось продать свои издания Фихте и Гегеля,
и хроническое отсутствие денег вынудило его даже перепро¬
дать антиквару прекрасное издание Гёте. Правда и то, что
укоренение Шпрингера в Бонне оставалось проблематич¬
ным по причине конфессионального характера, и вопрос
этот окончательно решился для него только в Страсбурге.
Шпрингер был католиком, и даже если он полагал, что «об¬
разованные немецкие католики, будучи независимыми от
клерикалов-фанатиков, уже наполовину протестанты»3, го
смена религии все же долгое время казалась ему формой
предательства: его жена, которую преследовали правовер¬
ные католики, проверявшие, как часто она ходит в церковь,
сделала этот шаг первой. Принадлежность к католицизму
все же выделяла Шпрингера заметным образом из препо¬
давательской среды Бонна. Конфессиональный вопрос мог
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 244.
2. Среди учеников Шпрингера—Иоганн Рудольф Ран (1841-1912), пер¬
вый швейцарский историк искусства, Пауль Ласпейрес, специа. i ист
по искусству Возрождения, Юлиус Лессинг (1843-1908), знаток при¬
кладного искусства. Вообще же самыми известными студентам*1
Шпрингера были его лейпцигские ученики. В этой связи сле/ОсТ
напомнить, что общее число студентов на философском факул ьте *е
университета Бонна было ограниченным. В летнем семестре 187В г-
их насчитывалось не более 422 человек, записавшихся на фи 1°'
софский факультет из общего числа 1063 принятых (см.: Dre)jllS‘
BrisacE. L’Universite de Bonn et l’enseignement superieur en AllemagnL’
Paris: Hachette, 1879).
3. Springer A. Aus meinem Leben. S. 239.
446

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
бы стать причиной переезда Шпрингера из Бонна в Мюнхен,
# этот переезд чуть не состоялся в 1855 г., когда баварский
двор предложил Шпрингеру занять кафедру одного из мюн¬
хенских историков, став его преемником1. До того, в декабре
1852 г., король Максимилиан II, который пытался привлечь
в Мюнхен признанных представителей немецкой научной
мысли, поспособствовал тому, чтобы кафедру «эстетики,
истории искусства и литературы, логики и психологии» за¬
вял философ-гегельянец Мориц Карьер. И хотя Мюнхен был
местом, где Людвигом Шорном начиная с 1816 г. издавался
первый журнал по истории искусства «Kunstblatt», фило¬
софское и эстетическое направление, приданное здесь исто¬
рии искусства Морицем Карьером, задерживало, по словам
Шпрингера, развитие этой дисциплины*. Шпрингер отпра¬
вился на встречу с королем Максимилианом в Берхтесгаден,
и дело могло бы свершиться, если бы австрийские чинов¬
ники вовремя не предупредили монарха о политической
неблагонадежности Шпрингера, так что в итоге ему пред¬
почли другого историка из Бонна3. Очевидно, что молодой
и открытый нововведениям Боннский университет был для
Антона Шпрингера не только местом работы, но и школой,
где он встретил преподавателей, интересующихся современ¬
ной историей Германии, особенно ее историей после 1848 г. —
преподавателей, готовых к расширению горизонта своих
дисциплин, приемлющих появление новых форм знания,
одной из которых была новая университетская дисципли¬
на история искусства.
Создание новой дисциплины
В Бонне Шпрингер действительно испытывал чувство, что
он создает дисциплину, принципы которой еще следовало
*• Вильгельм фон Дённигес был учеником Ранке.
Menke-SchwinghammerA. Zwischen Propadeutik und Fachwissenschaft—
die Lehrtatigkeit von Moriz Carriere an Universtat und Akademie in Miin-
chen // 200Jahre Kunstgeschichte in Munchen Positionen-Perspekltiven-
Polemik 1780-1980 / Christian Drude, Hubertus Kohle (Hg.). Munchen;
Berlin: Deutscher Kunstverlag, 2003. S. 57-67.
3- «Другим историком» был Рейнольд Паули.
447

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
выработать. Приступая к этому, он считал, что вносит в саму
историческую науку нечто кардинально новое:
Постепенно я убедился, что историю искусства как науку еще
предстояло создать. Но даже для исторического метода было
важно охватить единым взглядом обширное целое, изучить
в точности взаимосвязь между собой элементов, отражаю¬
щих внутреннее развитие предмета исследования, понять,
из чего вырастают художественные периоды, увидеть их
корень, цветение, а также плоды, ими принесенные, понять,
какую роль сыграло в этом образование, господствующие
представления о том, какой должна быть жизнь искусства1.
Именно это соотношение занятий, посвященных соб¬
ственно искусству, и семинаров, носивших более исто¬
рический характер, привело, как то объяснял Шпрингер,
к внезапному росту числа студентов. Несомненно, этим же
объясняется и интерес к курсу со стороны Ницше, кото¬
рый начинает в 1864-1865 учебном году посещать его семи¬
нар. Конечно, у Шпрингера уже были студенты, которые
сами станут впоследствии историками искусства, однако
основная масса его слушателей состояла скорее из предста¬
вителей смежных дисциплин. Свою школу Шпрингер по-
настоящему создаст в Лейпциге. Пока же, в 1860-е гг., в Бонне
он читает лекции об истории культуры от Средневековья
до XVIII века (весенние семестры 1861,1862,1863,1864,1867,
1868 гг.), о гравюре на дереве (весенние семестры 1861, 1863,
1865, 1867 гг.), об искусстве Рафаэля (зимний семестр 1862-
1863 учебного года), Микеланджело (зимний семестр 1864-
1865 учебного года), Рембрандта (весенний семестр 1868 г.
и зимний 1868-1869 учебного года), Дюрера (зимние семе¬
стры 1861-1862 и 1866-1867 учебных годов), но также и об ис¬
кусстве Древнего Востока (весенние семестры 1861 и 1866 гг.
и зимний 1865-1866 учебного года). Зная собственные сла¬
бости, в частности склонность к легковесному письму, бла¬
гоприобретенную во время его журналистской деятельно¬
сти, Шпрингер пытается воспитать в себе определенный
I. Springer A. Aus meinem Leben. S. 223.
448

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
интеллектуальный аскетизм. В своей автобиографии он
говорит, что с 1855 по 1860 г. написал только две существен¬
ные работы: книгу об истории Парижа XIII века и историю
искусства XIX века. В действительности труды Антона
Шпрингера в этот период были гораздо более разнообраз¬
ными. По крайней мере два из них кажутся продолжением
прежних начинаний молодого профессора. Первый — это
учебник по истории искусства, который был заказан Фри¬
дриху Теодору Фишеру в то время, когда тот завершал свою
эстетику, и который он передоверил Антону Шпрингеру1.
Второй заказ пришел от боннского издательства «Henry et
Cohen», озабоченного тем, как завершить историю христи¬
анского искусства, начатую Кинкелем, и, в частности, как
использовать коллекцию литографий, собранных с этой
целью. Шпрингер охотно согласился и написал словесное
обрамление для репродукций, иллюстрирующих архитек¬
туру христианского Средневековья.
«Учебник истории искусства» выходит в 1855 г., книга
по архитектуре христианского Средневековья появляется
в 1854 г.2 Но вплоть до 1857 г. Шпрингер все еще занят своим
более давним трудом — письмами по истории искусства,
которые еще в его пражский период были для него первой
попыткой подойти к всеобщей истории искусств. В них он
формулирует некоторые принципы, представляющиеся
ему существенными. Один из них заключается в том, что
история искусства есть средоточие истории человечества3.
Шпрингер ссылается здесь на Фишера, толковавшего пре¬
красное как движение, становление. Если история родилась
I. Ср.: «Штутгартский издатель публиковал энциклопедию наук, для
которой Фридрих Теодор Фишер согласился написать краткий
очерк истории искусства. Прошли годы, а он так и не исполнил сво¬
его обещания. Поскольку издатель оказывал на него все большее
давление, Фишер в замешательстве обратился ко мне, попросив за¬
менить его <.. .> условия были тяжелыми: надо было рассказать на
Двадцати листах все развитие истории искусства и сдать рукопись
в самые короткие сроки» (SpringerA. Aus meinem Leben. S. 221).
2- Die Baukunst des christlichen Mittelalters. Ein Leitfaden zum Gebrauch
fur Vorlesungen und zum Selbstunterricht. Bonn: Henry & Cohen, 1854.
^ Springer A. Kunsthistorische Briefe. Die bildenden Kiinste in ihrer
weltgeschichtlichen Entwicklung. Prague: Verlag von Friedrich Ehrlich,
1857. S. 5.
449

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
из физической географии, то ее предназначение — превра-
титься в географию культуры. В этом становлении искусство
становится посредником между человеком, цель которого
завоевание свободы, и природой, которую оно позволяет
себе присвоить. Вооружившись этими соображениями, за*
имствованными из постидеалистической эстетики, Шприн-
гер начинает обзор культурных и художественных регионов
мира с Индии, Азии, Персии и Египта. История искусства н и
в коем случае не ограничивается для него Западной Евро-
пой. Система посредников, последовательных заимствова¬
ний связывает культурные зоны и эпохи между собой. Так,
греки свое знание заимствовали у Египта. Сами они всею
лишь звено цепи, описание которого Шпрингер составил,
кажется, довольно широко, пользуясь источниками из вто¬
рых рук, в частности трудами Эрнста Курциуса. Германский
элемент появляется на сцене всеобщей истории искусства
не ранее X века, и вновь Шпрингер подвергает сомнению
идею собственно готического (то есть германского) проис¬
хождения искусства, получившего от готов свое название1.
Но намечаются и другие сближения: в «Цветочках» свя¬
того Франциска Ассизского он улавливает дух миннезанга.
Особенно Шпрингер подчеркивает значение контролиру¬
емых гильдиями прикладных искусств, обеспечивавших
процветание городов в Средние века. Возрождение кажется
ему результатом стремления к художественному реализму,
давшему свои первые плоды в северных культурах, в част¬
ности в искусстве Ван Эйка. В искусстве Возрождения его
восхищение вызывает прежде всего Леонардо да Винчи,
в обобщенном виде воплотивший тенденции времени в сво¬
ем творчестве и возвестивший о пришествии новых герои¬
ческих фигур в истории искусства, таких как Микеландже¬
ло и Рафаэль.
Одним из трудов, написанных в период пребывания в Бон¬
не, на который Шпрингер, кажется, возлагал наибольшие
надежды, была его книга о Париже XIII века, вышедшая
в 1856 г. и переведенная на французский язык в 1860 г., что
уже свидетельствовало о европейской известности автора-
I. Springer A. Kunsthistorische Briefe. S. 396.
450

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Эта любопытная маленькая книжка, где искусство занимает
отнюдь не центральное место, может считаться по ряду при¬
чин выражением историографического кредо автора. Мысль
написать эту книгу пришла к Шпрингеру во время посеще¬
ния им Всемирной выставки 1855 г., которое, несомненно,
оживи ло его воспоминания о первом пребывании в Париже
и о тогдашнем посещении музея Клюни. В это время его за¬
нимает идея создания всеобщей истории, в которой важное
место уделяется историческим местам и той связи, которая
между ними существует. Пытаясь определить жизненный
уклад, характер интерьеров, манеру одеваться и кулинарные
привычки средневекового Парижа, он прибегает не только
к историческим источникам, но и к литературным доку¬
ментам. Шпрингер старается описать жизнь улицы, шумы,
крики мелких торговцев — все эти составляющие городско¬
го общества, в котором он видит подлинный вектор художе¬
ственной деятельности.
Осенью 1867 г. Антон Шпрингер опубликовал два тома сво¬
их «Картин новейшей истории искусств» («Bilder einer neueren
Kunstgeschichte»). Это был, несомненно, один из важнейших
его вкладов в историю искусства, и не в последнюю очередь
благодаря статье, посвященной реликтам Античности в эпо¬
ху Средневековья. В ней он предложил мыслительную схе¬
му, которая в полной мере будет развита впоследствии Аби
Варбургом. Античность не завершилась с исчезновением
древнего мира, она имела продолжение, которое не огра¬
ничивается мотивами, его следует искать также в деталях
и в формах. По мысли Шпрингера, Античность присутствует
еще и в искусстве Средневековья, куда она пришла различ¬
ными окольными путями, среди которых важнейшее место
он отводит гравировке по камню. Архитектура XI—XII веков
представляется ему унаследовавшей античные образцы —
об этом, по его словам, свидетельствуют как капители, так
и подножия колонн. Присутствие Античности можно обна¬
ружить в средневековых культовых строениях, примером
пего является родство архитектурного решения римских
бань в Трире и раннехристианских церквей прирейнской об¬
ласти. Разве не глядит на нас в соборе Гослара голова Горго-
Ны или же голова сатира, если речь идет о соборе в Шартре?
451

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
И если мы обратим внимание на то, как средневековые ху¬
дожники драпировали одеяния, то вытягивая его в длин¬
ные складки, то разглаживая широкими полотнами, если
мы понаблюдаем за художником, который следил, чтобы эти
одежды то облегали тело, то ниспадали прямо, под гнетом соб¬
ственного веса, то мы не сможем отрицать, что здесь отчетли¬
во присутствуют отзвуки древнего классического наследия1.
По сути, разрыва не было, а были, вероятно, только слож¬
ные отношения преемственности между Средневековьем
и Возрождением с точки зрения их связи с Античностью.
В данном труде отдельную статью Шпрингер также посвятил
определению своей дисциплины, пытаясь в ней осмыслить,
чем знаток искусства отличается от его историка. Разница
между ними, полагает он, существенна, так как первый об¬
ладает натренированным взглядом, тогда как второй явля¬
ется представителем дисциплины, которая от всех других
исторических наук отличается лишь своим предметом, но
не методами1 2. По его мнению, функция историков искусства
двойная. Они должны, с одной стороны, заниматься психо¬
логической оценкой деятельности художников, описывать
их внутреннюю жизнь и формы, в которые она выливается,
а с другой стороны, обращать особое внимание «на воздух,
которым дышат художники и их семьи, на то окружение,
в котором они вращаются»3. Убежденный в роли, которую
Вергилий сыграл для Средневековья, Шпрингер тем не
менее не считает, что стоит заниматься поисками прямо¬
го влияния писателей на художников, например Данте на
Джотто. Но вместе с тем историк искусства обязан внима¬
тельно изучать литературные источники, потому что, как
и произведения изобразительного искусства, они восходят
к общему субстрату — народному сознанию. Литература,
когда ее можно отделить от создающих ее авторов, рассма¬
тривая как сложную систему представлений, может способ¬
ствовать выявлению генеалогии произведений искусства.
1. Springer A. Bilder aus der neueren Kunstgeschichte. Bonn: Marcus, 1886.
T. I. S. 10.
2. Ibid. T. 2. S. 394.
3. Ibid. S. 399.
452

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Здесь снова метод, разработанный Шпрингером, кажется
особенно близким к тому, что впоследствии будет названо
иконологией школы Аби Варбурга.
Вскоре после публикации своей книги Шпрингер забо¬
лел болезнью, которая более его уже не оставляла и которая
потребовала смены климата на средиземноморский. Благо¬
даря сбору средств его друзьями, напоминающему эпизод,
позволивший в свое время Винкельману посетить Неаполь,
Шпрингер в 1868 г. отправляется на Сицилию. Поселившись
в Палермо зимой 1868-1869 гг., он занимается изучением ис¬
кусства барокко, но особенно сицилийского средневекового
искусства, которому, вернувшись в Бонн, он посвятил не¬
большую работу, включенную впоследствии в новое издание
«Картин новейшей истории искусства». В ней он благодарит
двух историков итальянского искусства, встреченных им
в Италии, специалистов по искусству Палермо Джоаккино
ди Марцо1 и Антонино Салинаса, эрудиции которых он чув¬
ствовал себя многим обязанным2. Пребывание в Палермо,
куда доносятся политические вести, в частности отзвуки
австро-прусского противостояния, присоединение Сици¬
лии к Италии — все это ставит перед ним проблемы поли¬
тического характера, но становится также поводом изучать
народное искусство, обращение к которому начинает мыс¬
литься как задача в равной степени и европейской этноло¬
гии, и истории искусства. Открытием народного искусства
он оказывается обязанным своему сицилийскому кучеру:
Когда во время наших поездок он понял, что я интересуюсь
повозками, раскрашенными в яркие цвета—на них на ярко-
желтом фоне изображались сыновья Эмона, Ролана и т.д., —
он отвез меня к мастерам, изготавливавшим и расписывав¬
шим эти повозки в предместьях, и показал мне образцы, по
которым делались изображения, а также народные книги *•*• С 1857 г. и до самой своей смерти в 1916 г. Джоаккино ди Марцо был
библиотекарем в Палермо, где, в частности, собирал материалы из
архивов религиозных орденов.
2- Антонино Салинас (1841-1914) обучался в Германии, преподавал
с 1865 г. историю искусства в Палермо, затем стал директором Ар¬
хеологического музея.
453

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
на сицилийском диалекте, содержавшие легенды о reali di
Francia1.
Отложенное поначалу в связи с войной 1870 г. последнее
путешествие, которое Шпрингер совершает из Бонна, при
водит его в Румынию, куда он сопровождает немецкую прин
цессу Марию цу Вид, мать румынской королевы Елизаветы,
супруги будущего короля Карла I. Путешествие это по Цен¬
тральной Европе становится для него также возможностью
поразмышлять о европейской политике в контексте войны
1870 г. и познакомиться с румынским искусством, которою
он до того не знал.
В целом же в Бонне, пытаясь определить существо новой
дисциплины, каковой становится история искусства, Антон
Шпрингер занимается французским средневековым искус¬
ством и реликтами Античности в искусстве Средневековья,
продолжая тем самым работу, начатую Фишером и Кинке¬
лем. При этом он остается человеком Центральной Европы,
чутким к политическим проблемам, раздирающим империю
Габсбургов. Многие признаки говорят об этой укорененно¬
сти, может быть даже странной для профессора, который
почитается одним из основателей дисциплины, столь тесно
связанной с традицией немецкой мысли. Вспомним еще раз
о его деятельности на службе Сербии, попытке в положитель¬
ном свете представить Сербское государство в европейских
газетах. Казалось бы, странная ситуация: профессор немец¬
кого университета, получающий из Белграда инструкции
о том, какую политическую реакцию должны вызвать его за¬
казные (и должным образом оплачиваемые) статьи1 2. Кроме
того, Шпрингер получает странное задание—составить для
Венской конференции 1854 г. памятку о восточном вопросе
на Балканах, изложенном с позиции Сербии3. Историк искус¬
ства все еще остается политическим журналистом, получая
благодаря этой деятельности то материальное обеспечение,
которое его ненадежное положение в Бонне ему обеспечить
1. Springer A, Aus meinem Leben. S. 275-276. Reali di Francia (urn.) — коро¬
ли Франции.
2. Ibid. S. 226.
3. Ibid. S. 228.
454

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
не могло. Он пишет памятку о железных дорогах Богемии.
Еще он борется за освобождение австрийских и богемских
евреев, которые оказались по закону лишены собственности
на землю. Когда была создана ассоциация по борьбе за от¬
мену этого закона, Антон Шпрингер по совету своего тестя
Адольфа Марии Пинкаса стал ее оплачиваемым (и весьма
эффективным) рупором; запрет на землю был впоследствии
отменен1. При этом богемские связи Шпрингера навлекли
на него преследования и в Бонне, где пражский начальник
полиции Захер-Мазох, заклятый враг Пинкаса, распростра¬
нил донос об участии Шпрингера в деятельности пражско¬
го кружка. Шпрингер, однако, смог доказать, что в кружке
этом занимались более распространением классических
немецких авторов — от Винкельмана до Гёте, чем полити¬
ческими делами.
Благодаря своему тестю он смог осуществить очень важ¬
ный для него труд, свою «Историю Австрии после Венского
мира», который вышел в двух томах у Гирцеля в 1863-1865 гг.
Перевод этой книги на чешский язык появился в 1867 г. Вто¬
рой том этого труда был полностью посвящен Революции
1848 г. и написан на основе свидетельств прямых очевидцев
и участников событий, с которыми его свел Пинкас. Изна¬
чально это была заказная работе. Издатель Гирцель, кото¬
рый собирался начать серию историй крупных европейских
государств и в выборе авторов руководствовался совета¬
ми Дальмана, естественно, предложил эту работу Антону
Шпрингеру, который на этот раз решил дистанцироваться от
событий и не играть на руку ни чешским националистам, ни
австрийским консерваторам2. Кажется, эта попытка соблю¬
сти равновесие не была оценена чешскими националистами,
которые в своем негодовании дошли до того, что упрекнули
его в краже архивных документов, тогда как австрийские *•*• «Когда упразднили распространявшийся на евреев запрет при¬
обретать землю, редактор „Национальной газеты44 старик Цабель
направил мне телеграмму, в которой поздравлял меня с победой
моих единомышленников» (Springer A. Aus meinem Leben. S. 235).
2* Cp.: «Тогдашняя ситуация позволяла лишь легкую иронию, кото¬
рая судит не слишком строго жалкое безумие людей, но освобождает
читателя от тягостной скуки» (Ibid. S. 262).
455

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
консерваторы, со своей стороны, увидели в нем предателя,
который при потворстве Бисмарка подготавливал круше
ние Австрии и ее поражение в противостоянии с Пруссией.
Во втором томе подробно описывались национальные кон
фликты в Австрии:
Ни напряженность между немцами и не немцами, ни ши¬
рокий спектр национальных меньшинств на австрийской
земле не имели политических последствий до тех пор, пока
не развилось национальное самосознание, пока противоре
чие между своим маргинальным положением в государстве
и высокими национальными амбициями не стало слиш¬
ком явным. Было лишь вопросом времени, чтобы у каждого
национального меньшинства расцвела своя литературная
школа, чтобы прекратилось гнетущее ощущение умирания
нации и чтобы в исторических картинах и в поэтических
мечтах к жизни вернулось осознание славы и могущества.
Понятно, что не удовлетворясь пробуждением националь¬
ного сознания в туманной области литературы, стремились
его утвердить в политической реальности. Первыми, кто ос¬
мелился сделать этот шаг, были богемские славяне—чехи1.
Ясно, что Шпрингер сожалеет об эволюции либеральных
требований народов империи Габсбургов в сторону требова¬
ний национального характера. В этом отношении он близок
представителям молодой Богемии, литературным кругам
Морица Гартмана и Альфреда Мейснера, которые сочетали
стремление к завоеванию автономии по отношению к Вене
с предпочтением, отдаваемым немецкому языку. У Шпринге¬
ра положение было еще более сложным, так как его родным
языком изначально был чешский, и в его позиции ощутима
та слабость, которую он испытывает к демократическому
панславизму, при том что и он главенствующую роль все же
оставляет за немецкими языком и культурой.
I. Springer A. Geschichte Osterreichs seit dem Wiener Frieden. Leipzig: Hii/C
r/.eb
1863-1865. T. II. S. 9.
456

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Франко-прусская война
Когда разразилась война 1870 г., Антон Шпрингер проявил
прусский патриотизм, удивительный для аккультуриро-
ванного чеха, к тому времени еще не перешедшего в проте¬
стантство. Он явно живет в убеждении, что Пруссия являет
собой возможность освобождения и что единство Германии
есть в определенном смысле осуществление идеалов 1848 г.,
которыми когда-то руководствовался и он сам. Рейнская
часть Пруссии доказывает свою органическую принадлеж¬
ность ко всей Пруссии:
В 1870 году мы увидели, что Рейнская провинция, несмотря
ни на что, стала абсолютно немецкой и даже прусской. Вы¬
сокое воодушевление охватило все кружки, все социальные
слои соперничали между собой действиями и жертвами, ко¬
торые они приносили1.
Антон Шпрингер был первым, кто захотел доказать свою
преданность делу, а его жена возглавила госпиталь, распо¬
ложенный в одном из боннских зданий, служившем летним
театром. В течение восьми месяцев она полностью отдавала
все свое время этому патриотическому предприятию. Сам он
сожалел, что слишком стар, чтобы непосредственно участво¬
вать в боях, но свое физическое неучастие он компенсировал,
произнеся 22 марта 1871 г. торжественную речь в Боннском
университете на праздновании дня рождения прусского
короля. 20 лет спустя в автобиографии он все же признался,
что надежда увидеть, как новая империя исполняет чаяния
народа, не оправдалась. Религиозные и социальные рас¬
хождения сохранились, но к ним добавились еще и новые.
Вскоре Шпрингер оказался в стане тех, кто в Империи разо¬
чаровался. Однако когда ему предложили занять кафедру
Профессора истории искусства в Страсбургском универси¬
тете, он не стал колебаться и в апреле 1872 г. вместе с семьей
переехал в Эльзас. Он воспринимал Эльзас, где поселился
в старом доме на берегах реки Иль, как немецкую территорию,
1 Springer A. Aus meinem Leben. S. 279.
457

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
принадлежность которой к Германии слишком долгое время
отрицалась: «Мы быстро заметили, что под французским
лоском даже у представителей самых богатых кругов, зада
вавших тон, скрывалась хорошая немецкая основа»1. Ему
даже казалось, что французское влияние сводилось здесь
только к области моды и политики. А призванием универ¬
ситета было способствовать — вопреки всему—германиза¬
ции образованного населения2.
1 мая 1872 г. Шпрингеру, который должен был стать прорек¬
тором молодого еще университета3, было поручено произне¬
сти торжественную речь во время его введения в должность,
и в этом акте, свидетелями которого стали преподаватели,
приехавшие в Страсбург со всей Германии, он видел одно
из величайших событий своей жизни. В своей речи он пред¬
ставил средневековое искусство Страсбурга и гуманистиче¬
скую традицию города как один из главных столпов немец¬
кого «Bildung» («образования»), энергию которого призван
был сохранять недавно основанный университет. Хотя те,
кто приехал преподавать в университете, представляли со¬
бой разные слои и партии немецкоязычного пространства,
у Шпрингера поначалу создается впечатление, что он имеет
дело со сплоченным и творческим коллективом. Молодой
университет, еще свободный от бюрократических пут, позво¬
ляет ему ввести важные инновации в преподавание истории
искусства. Если в Бонне ему было очень трудно собирать —
даже на собственные деньги — репродукции, которые он
1. Springer A. Aus meinem Leben. S. 292.
2. CraigJ.E. Scholarship and Nation Building. The Universities of Strasbourg
and Alsatian Society 1870-1939. Chicago; London: University of Chicago
Press, 1984. Барон Франц фон Роггенбах, баденский католик, о г-
биравший преподавателей для университета, кажется, разумно
старался избежать ускорения германизации. Например, он отверг
кандидатуру историка Генриха фон Трейчке.
3. Страсбургский университет, который насчитывал в 1872 г. 212 с гу-
дентов, через год уже обучал 707 человек. За 10 лет, в течение кото¬
рых было защищено 45 диссертаций, число студентов из Эльзаса
и Лотарингии сократилось на 50%. Состав библиотеки увеличил г я
с 120 000 до 525 000 томов. Средний возраст преподавателей stoi о
молодого университета через 10 лет после его основания состав л я л
45 лет. См.: Michaelis A. Riickblick auf das erste Jahrzehnt der Kai>сГ'
Wilhelm-Universitat StraBburg. Strasbourg: Universitats-Buchdruckcrci
1882.
458

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
I
считал необходимыми для преподавания, в Страсбурге он
наконец получает возможность коллекционировать репро¬
дукции основных произведений искусства и обращается за
этим в мастерскую Адольфа Брауна в Дорнахе, неподалеку от
Мюльхаузена1. Фотография, наряду с графическими репро¬
дукциями, отныне входит как обязательный компонент в об¬
разование будущих историков искусства. Она способствует
приданию дисциплине научного характера, еще до того, как
ее дополнят диапозитивы и «волшебный фонарь», позволя¬
ющий их проектировать и называющийся «скиоптикон»2.
Страсбург многое изменил в жизни Шпрингера:
Отныне можно было демонстрировать дебютантам, как ра¬
ботает рука художника, демонстрировать пошагово, начиная
с эскизов и этюдов, создание произведения. Страсбургское
собрание—это, насколько мне известно, самое старое, упоря¬
доченное в соответствии с научными принципами собрание,
которое предоставляет преподавателю надежный инстру¬
мент и позволяет студенту вести самостоятельную работу3.
В аудитории, состоявшей из дюжины студентов, Шприн¬
гер говорил в свой первый страсбургский семестр о Возрож¬
дении и французском искусстве послереволюционного пе¬
риода. Второй семестр был посвящен немецкому искусству
и Рафаэлю4. Но вскоре пришло осознание того, что Страс¬
бургский университет есть все же не что иное, как часть
Бисмарковой империи. Начальный энтузиазм Шпрингера
быстро сменился разочарованием. Студентов, на которых
он рассчитывал, не было. Его проект создания музея эльзас¬
ского искусства не был принят. Ему отказали в прошении
дать в помощь еще одного преподавателя истории искусства.
Все более частыми стали трения с некоторыми коллегами
ь Адольф Браун (1811-1877) был пионером фотографии, которую при¬
менял начиная с середины 1860-х гг. для репродуцирования круп¬
ных европейских художественных коллекций.
2- Sauerlander W. L’Allemagne et la «Kunstgeschichte». Genese d’une disci¬
pline universitaire I I Revue de Part. 1979. № 45. P. 4-8.
3- Springer A. Aus meinem Leben. S. 298.
4- Chatelet-Lange L. L’institut d’histoire de Part de Strasbourg // Formes.
Bulletin de Pinstitut d’histoire de Part de Strasbourg. 1989. № 7. P. 15.
459

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
и важными чиновниками, проживавшими в новом немец,
ком районе Страсбурга. После Пасхи 1873 г. Антон Шприц-
гер покинул Эльзас, и это было началом последнего этапа
его творческого пути, несомненно наиболее плодотворною
с точки зрения тех последствий, которые он имел для исто-
рии искусства1. Несмотря на нестройную критику, все еще
раздававшуюся в его адрес, упреки в популизме и привер¬
женности к традиции, именно Лейпцигский университет
приглашает его создать новую кафедру2. Страсбургский
университет оказался тем самым всего лишь краткой ин
термедией, но интермедией, позволившей ему тем не менее
положить начало новому способу преподавания, в основе
которого лежало непосредственное знакомство студентов
с произведениями искусства.
Карл Юсти и история искусства как история
культуры
После того как Антон Шпрингер покинул в 1872 г. Бонн, уни¬
верситет тут же нашел ему преемника в лице Карла Юсти (1832—
1912). Ему на тот момент исполнилось сорок лет, и в Бонне он
останется вплоть до начала XX века. До этого ученый работал
в течение года в Киле, став там преемником Вильгельма Диль-
тея. Еще ранее, начиная с 1867 г., он преподавал в Марбурге, где
получил место экстраординарного профессора философии
и археологии. Вклад Карла Юсти в историю дисциплины, ко¬
торую он преподавал, может оцениваться в разных аспектах.
Наименее важным, возможно, было само преподавание, так
как Юсти никогда большой аудитории не собирал. Важнее
1. В том же году в Вене состоялся первый конгресс историков искус¬
ства, а Герман Гримм получил кафедру в Берлине.
2. В письме, которое Густав Фрейтаг отправил ему из Лейпцига
17 марта 1870 г. (хранится в музее Рейсс-Энгельхорн в Мангейме),
говорится: «Если бы мы могли вас завлечь в Лейпцигский уни¬
верситет, который сейчас на подъеме!! С этой целью я тихо ин¬
тригую». Условия назначения Антона Шпрингера в Лейпциге
см.: RosslerJ. Kunstgeschichte als Realpolitik. Anton Springer und die
ideengeschichtlichen Komponenten der Institutionalisierung // Die Eta-
blierung und Entwicklung des Faches Kunstgeschichte in Deutschland.
Polen und Mitteleuropa. Krakow, 26-30 septembre 2007.
460

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
бв|7Ю произведенное им радикальное преобразование истории
искусств, возвращение ее в русло той традиции, которую задал
один из ее основоположников, а именно Винкельман. Благо¬
даря Юсти история искусств утверждается как дисциплина,
способная рефлектировать над собственным прошлым. И,
наконец, добавим, что Юсти сумел окончательно превратить
историю искусств в историю культуры, в частности, благо¬
даря своему исследованию о Веласкесе и его времени, а также
тем многочисленным путешествиям по Европе, которые он
совершал, изучая искусство различных стран.
Он вырос и учился в Марбурге, еще учась в лицее, испытал
влияние одного из наиболее крупных историков литературы
своего времени Августа Вильмара1. Проучившись несколь¬
ко семестров в Берлине, он снова вернулся в Марбург, где на
него оказали влияние филолог и антрополог Теодор Вайц
и особенно философ-античник Эдуард Целлер2. Именно
Целлеру, которому он чувствовал себя многим обязанным,
Юсти посвятил свою диссертацию об эстетических функци¬
ях философии Платона3. В этом тексте он старался доказать,
что решающими в творчестве Платона были соображения
эстетического характера:
Мы докажем тот факт, что при создании любой сколь-либо
значимой теории воображение играет решающую роль и что
из всех элементов, на него воздействующих, именно эстети¬
ческому элементу оно в наибольшей степени обязано своей
спецификой; далее мы убедимся, что специфические формы
прекрасного лежат в основании законов, управляющих раз¬
личными сферами материального мира, и что построение
любой системы суть созидание прекрасного4.
*• Теолог и историк литературы Август Фридрих Христиан Вильмар
(1800-1868), известен, в частности, своими «Лекциями по истории
немецкой национальной литературы» («Vorlesungen liber die Ge-
schichte der deutschen National-Literatur», 1845).
2* Чтобы понять роль, которую сыграл Эдуард Целлер в истории ев¬
ропейского неокантианства, следует вспомнить, что он был учи¬
телем Эмиля Бутру, который и перевел на французский язык его
труд «Древнегреческая философия».
Justi К. Die asthetischen Elemente in der platonischen Philosophic. Mar¬
burg: Elwertsche Universitats-Buchdruckerei, 1859.
Ibid. S. 27.
461

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Искусство заключает в себе систему представлений, кото,
рая позволяет постичь объективный мир. Тем самым Юстц
сразу же отводит ему функцию, во многом превосходящую
традиционную функцию изящных искусств. Искусство,
в частности скульптура, функционирует по тем же законам,
что и мысль, заставляя зрителя обратиться внутрь само] о
себя, к своим внутренним силам, которые позволяют вос¬
принимать внешний мир. Мысль, понятая как отношение
идеи к феномену, определяется Юсти как эстетический
объект. В том же году Юсти прочел лекцию о Шопенгауэре,
философия которого заставила его уверовать в индивиду¬
альную волю художника.
Это исповедание веры в отношении великих личностей
отчетливо проявляется в курсе лекций, прочитанных им
в 1860 г. о Данте. История итальянского искусства рассма¬
тривается в этих лекциях как развивающаяся параллельно
с историей литературы:
Конечно, мы можем почувствовать у Данте и то, что звучит
абсолютно современно, в частности то, что касается прояв¬
ления в его творчестве мощной индивидуальности, которая
носит почти что автобиографический характер, в его мане¬
ре открыто подражать Античности, используя античные,
в частности мифологические, мотивы; а ведь именно с этого
и начинается развитие современной поэзии1.
В начале 1860-х гг. Карл Юсти, будучи еще приват-до¬
центом Марбургского университета, переживает трудный
период, представление о котором дают его личные днев¬
ники того времени. В Марбурге, где в это время живет ею
брат Фердинанд, специалист в области восточных культур,
Юсти читает лекции, посвященные философии Спинозы,
но также лекции по психологии и по античному искусству*
О его политических взглядах свидетельствует обширная
переписка, которую он вел с Отто Хартвигом, своим дрУ'
гом юности, ставшим впоследствии советником прусского
I. Justi К. Dante und die gottliche Comodie. Eine Vorlesung, den 20. Mar2
i860 zu Marburg. Stuttgart: Franckh’sche Verlangshandlung, 1862. S. j3-
462

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Правительства1. Юсти, либерал, отрицательно относивший¬
ся^ австро-прусской войне, вовсе не симпатизировал прус¬
ской гегемонии, опасность которой все более назревала. Он
считал, что единство немецкой культуры должно сочетаться
с политическим либерализмом, который он по меньшей мере
в 1860-х гг. исповедовал. Предпринятое им в 1862 г. исследова¬
ние первого тома «Истории искусства древности» Винкель-
мана дает ему законные основания для того, чтобы стать
экстраординарным профессором. А главное, благодаря ра¬
боте над винкельмановским наследием Юсти потребовалось
длительное пребывание в Италии для изучения искусства
Древнего Рима, решающего для творческого метода Винкель-
мана. Став ординарным профессором в Марбурге в 1869 г.,
затем в Киле и наконец в Бонне, на протяжении тридцати
лет, вплоть до 1901 г., Юсти совмещает преподавательскую
деятельность с многочисленными путешествиями в Испа¬
нию, Россию и в другие европейские регионы. В самом Бонне
Юсти жил уединенно со своей сестрой, трудно контактиро¬
вал со студентами, которые, похоже, нередко пропускали его
лекции, а с некоторыми из них он даже сумел поссориться,
как, например, с молодым Аби Варбургом. С другой стороны,
в это же время он поддерживал хорошие отношения с фило¬
логом еврейского происхождения, бывшим преподавателем
семинарии во Вроцлаве, Яковом Бернайсом. Нельзя сказать,
что университетская жизнь его не интересовала: так, он всту¬
пается за Августа Шмарзова (1853-1936), когда в 1891 г. речь
идет о занятии им кафедры истории искусств в Лейпциге
после ухода оттуда Шпрингера. Его беспокоит пристраст¬
ное отношение саксонского двора к вагнерианцу Генриху
Тодеа. Сам он остался в Боннском университете и не собира¬
ется его покидать несмотря на предложения, поступающие
из Вены3 и Лейпцига. Именно в Бонне его лекции слушали
1 Justi К., Hartwig О. Briefwechsel. Bonn: Rohrscheid, 1968. Хартвиг
написал также автобиографию: Hartwig Otto. Aus dem Leben eines
deutschen Bibliothekars. Marburg: R.G. Elwertsche Verlagsbuchhandlung,
1906.
2* Эпизод с Тоде вызвал скандал, в котором был замешан и Губерт
Яничек, руководитель диссертации Аби Варбурга в Страсбурге.
3* После смерти Рудольфа фон Эйтельберга и Морица Таузинга в Вене
к середине 1880-х гг. освободились две кафедры истории искусства.
Их заняли в конечном итоге Франц Викхоф и Алоиз Ригль.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Пауль Клемен, ставший затем главным защитником рейц,
ского культурного наследия, Людвиг Юсти, будущий дирек-
тор Берлинской национальной галереи, Август Шмарзок5
будущий профессор Лейпцигского университета и один из
создателей флорентийского Института истории искусств,
наконец, Вильгельм Фоге, позже специализировавшийся
в области французского средневекового искусства. Его курсы
лекций, которые, как уже было сказано выше, периодически
прерывались семестрами академических отпусков, во вре¬
мя которых он путешествовал по Европе, были посвящены
итальянскому Возрождению, творчеству Леонардо да Винчи,
Микеланджело, а также истории эстетики. Более широкому
кругу Юсти был известен, как и его берлинский современник
и коллега Герман Гримм1, своей работой о Рафаэле — иссле¬
дованием героической личности, в которой воплотился век.
Он стал одним из основоположников нового научного жанра.
Казалось бы, разница между Антоном Шпрингером и его
преемником велика. Различен и масштаб личностей. Один
остается связанным с гегельянством, хотя и пытается от
него отмежеваться, и в теоретическом плане идет вслед за
Фридрихом Теодором Фишером. Другой сосредотачивается
на воссоздании индивидуальных творческих судеб. Но при
этом Юсти высоко ценил излучающего энергию Шпрингера
как педагога, оба они сходились в восприятии искусства как
системы сущностных отношений между субъектом и объек¬
тивным миром. Для обоих искусство представлялось неким
посредником, соединительным звеном между различными
сферами культуры, включая литературу. Обоих объединяло
желание придать своей дисциплине строгие научные и исто¬
рические основания.
Карл Юсти — это прежде всего автор монументаль¬
ного трехтомного исследования критического наследия
Винкельмана, в котором создатель истории искусств сам
предстает в контексте своей эпохи. Первый том, опублико¬
ванный в 1862 г., был полностью написан в Германии и ка¬
сался в основном жизни и трудов Винкельмана в период*
предшествовавший его отъезду в Италию, то есть до осени
I. Из переписки с Отто Хартвигом видно, что Юсти тем не менее очень
мало ценил Германа Гримма.
464

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
Г$>5 г. Отправной точкой исследования стала сформулиро¬
ванная Юсти контроверза: в случае с Винкельманом речь
идет не о художнике, но об одном из первых историков ис¬
кусства, ход мысли которого надлежит реконструировать.
Последнее, конечно же, позволяет понять, как формиру¬
ется сама идея истории искусства, но трудность при этом
заключается в том, что «контакт» с произведениями искус¬
ства оказывается при этом не прямым, поскольку произ¬
ведения эти мы воспринимаем через призму посредника,
то есть Винкельмана.
В этом отношении труд Юсти является вкладом в историо¬
графию дисциплины, почти таким же значительным, как
и в саму дисциплину. История искусств основывается тем
самым на саморефлексии, словно зондирующей ее состоя¬
тельность. А состоятельной она и не может быть без изуче¬
ния по крайней мере опыта первой половины немецкого
XVIII века. Вспомним, например, как в самом начале своего
исследования Юсти описывает характер изучения Винкель¬
маном греческого языка: «Начало изучения Винкельманом
древних языков есть свидетельство того немногого, что со¬
хранилось в диком XVII веке от фундамента, заложенного
в век герменевтики»1. И Юсти старается определить, что
было известно о греческой литературе в Германии в то вре¬
мя, когда Винкельман только начинал свое обучение: так, он
описывает, например, попытки реформ, вводимых директо¬
ром лицея, где учился Винкельман, Христианом Тобиасом
Даммом, вспоминает о продаже библиотеки ученого-элли-
ниста Фабрициуса.
Пребывание Винкельмана в Берлине дает ему возмож¬
ность описать Берлин как город в конкретный исторический
момент его существования. Внимание Юсти привлекает
ситуация с университетом в Халле, где Винкельман хотел
сначала изучать медицину и где в преподавании вольфи-
анца Баумгартена вырисовывается некий прообраз эсте¬
тики. Каждый этап творческой биографии Винкельмана
имеет свой особый контекст. Так, например, когда речь идет
1 JustiK. Winckelmann und seine Zeitgenossen. Leipzig: Vogel, 1923. Bd. I.
S. 24.
465

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о библиотеке Бюнау1, работая в которой Винкельман писал
историю Римской империи, Юсти интересуют принципы
классификации и расположения книг, разработанные кол¬
легой и другом Винкельмана Иоганном Михаэлем Франке1 2 *,
а также работа библиотекаря Кристиана Готлоба Хайнез,
впоследствии директора гёттингенской библиотеки, кото¬
рый в то время заведывал библиотекой графа фон Брюля.
Юсти изучает круг чтения Винкельмана, выделяя среди
прочего таких зарубежных авторов, как Шефтсбери, Мон-
тень, а также английских поэтов. Говорить о времени, про¬
веденном Винкельманом вблизи от Дрездена, — это значит
говорить о саксонском обществе времен Августа III, держа
при этом в поле зрения только что завершившееся на тот
момент строительство католической церкви Кьявери4, архи¬
тектурные новации французских архитекторов Жана де Бод-
та5 и Захариаса Лонгелюна6, собрание Дрезденской галереи,
размышления об архитектуре Крубзациуса7, созданные л о
эскизам Кендлера орнаменты саксонского фарфора8, коллек¬
цию античных статуй и муляжей, собранную курфюрстом,
1. Граф Генрих фон Бюнау (1697-1762), немецкий государственный де¬
ятель и историк, обладатель богатой библиотеки, вошедшей в со¬
став Дрезденской библиотеки, покровитель Винкельмана.—Прим,
пер.
2. Иоганн Михаэль Франке (1717-1775), библиотекарь Дрезденской
библиотеки. — Прим. пер.
3- Кристиан Готлоб Хайне (1729-1812), ученый-классик, филолог, пре¬
подаватель красноречия, библиотекарь, поэт. —Прим. пер.
4. Католическая придворная церковь, или Дрезденская Хофкирхе,
была построена для курфюрста Фридриха Августа II Саксонского
архитектором Гаэтано Кьявери в 1739-1755 гг. в стиле барокко. —*
Прим. пер.
5. Жан де Бодт (1670-1745), французский барочный архитектор, i енс-
рал прусской и саксонской армий. — Прим. пер.
6. Захариас Лонгелюн (1669-1748), французский архитектор и строи¬
тель, работавший при дворе саксонского курфюрста в Дрездене.
Прим. пер.
7. Фридрих Август Крубзациус (1718-1789), архитектор, преподаватель
и теоретик немецкой архитектуры. —Прим. пер.
8. Иоганн Иоахим Кендлер (1706-1775), немецкий скульптор-мипиз-
тюрист, известен своими работами в области мейсенской фарф0'
ровой скульптуры, создал целый ряд типов декора и приемов м°*
делировки, которые оказали существенное влияние на разви i ие
европейского художественного фарфора. — Прим. пер.
466

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
популяризацию ньютонизма итальянским иммигрантом
Альгаротти1, копирование основных картин галереи, на¬
чатое Карлом Генрихом Хейнекеном1 2, рокайльные вкусы
живописца Эзера3. Все здесь перечисленное и составляет
контекст пребывания Винкельмана в Дрездене, и потому
труд Юсти практически сводится к точному описанию это¬
го контекста, истории культуры Дрездена в эпоху Августа III.
Первые работы Винкельмана помещены в этот контекст как
в некий ларец для драгоценностей, толковательное значение
которого не вызывает у Юсти никакого сомнения. Так, на¬
пример, дактилиотека Липперта4, собрание резных камней,
в создании которого участвовал филолог Крист, имеет, как
показывает Юсти, поистине эмблематическое значение для
Винкельмана, позволяя ему уже после своего отъезда в Рим
говорить о красоте Античности. А «Мысли о подражании
произведениям греческого искусства в живописи и поэзии»
открывают нам Винкельмана, гораздо более близкого к гра¬
фикам, нежели к колористам—Винкельмана, завороженного
аллегориями и чурающегося красок.
После окончания работы над первым томом своего ис¬
следования Юсти собирается надолго отправиться в Рим
и повторить, теперь уже в отношении римского контекста
эстетических впечатлений Винкельмана 1760-х гг., работу
о пребывании Винкельмана в Саксонии. Письма Юсти из
Италии, опубликованные уже после его смерти, обнару¬
живают его стремление понять — за то время, что он про¬
водит в Риме, — страну во всей ее сложности. Для этого
необходимо выучить язык, и Юсти начинает брать уроки,
1. Франческо Альгаротти (1712-1764), знаток искусства, конфидант
Фридриха Великого, подбирал для саксонских курфюрстов живо¬
писные полотна.—Прим. пер.
2. Карл Генрих фон Хейнекен (1707-1791), коллекционер, библиотекарь,
директор Дрезденского кабинета гравюр и эстампов, дипломат. —
Прим. пер.
3- Адам Фридрих Эзер (1717-1799), немецкий художник, скульптор,
график и иллюстратор.—Прим. пер.
4- Филипп Даниэль Липперт (1703-1785), глиптолог, автор знамени¬
того трехтомного каталога резных камней на мифологические
и исторические сюжеты, известного под названием «Дактилиотека»
(1753-1776), над которым он в разное время работал вместе с фило¬
логом Иоганном Фридрихом Кристом (1700-1756). —Прим. пер.
467

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
чтобы улучшить свое знание итальянского и иметь возмож¬
ность читать не только литературу, но и газеты, следя за
политической жизнью страны, находившейся в процессе
объединения. В письме, которое он направляет своему бра¬
ту 25 сентября 1867 г., ощутимо даже его восхищение дей¬
ствиями Гарибальди против папы. Письма, отправленные
из Рима, немного напоминают переписку, которую веком
раньше Винкельман вел со своими немецкими друзья¬
ми. Увлеченный герменевтикой идентификации, Юсти
словно перевоплощается в Винкельмана, пытаясь заново
пережить восприятие им Рима. При этом он признает, что
изучаемый им период римской истории — один из наибо¬
лее бедных. Но и это не мешает ему пытаться воссоздать
характерные черты этого периода — вплоть до воспроиз¬
ведения рисунков эпохи:
В ватиканской библиотеке, поборов сопротивление мон¬
сеньора Мартинуччи1, я получил наконец рисунки знаме¬
нитого кавалера Гецци1 2; <...> не могу удержаться, чтобы не
зарисовать по крайней мере те из них, которые важны для
моей книги, хотя это и занимает много времени3.
Именно в Италии Юсти встречает Дильтея, работаю¬
щего в это время над биографией Шлейермахера, ведет
с ним разговоры о герменевтике4, влияние которой можно
обнаружить в его изображении Винкельмана римского пе¬
риода. В Риме Юсти совершает, по примеру Винкельмана,
археологические экскурсии, которые охотно описывает
в своих письмах, как, например, экскурсию в апреле 1867 г.
в Тиволи. Рим кажется ему городом, слишком удаленным от
движения времени, чтобы ему захотелось там окончательно
1. Монсеньор Мартинуччи (1812-1884), хранитель Ватиканской апо¬
стольской библиотеки. —Прим. пер.
2. Пьер Леон Гецци (1674-1755), живописец и график, занимавшийся
фресковой живописью и росписью по эмали. Гравюра с автопортро
том Пьера Леоне Гецци хранилась в Дрезденском кабинете гравюр
и эстампов. —Прим. пер.
3. Justi С. Briefe aus Italien / Н. Kayser (Hg.). Bonn: Verlag von Friedrich
Cohen, 1922. S. 31.
4. Ibid. S. 257.
468

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
обосноваться1. По мере того как собираемые им сведения
о контексте жизни Винкельмана в Риме увеличиваются,
он все более начинает отождествлять себя с творцом, что
наводит Юсти на мысль о необходимости преподавания
истории искусств, в основу которого было бы положено со¬
брание репродукций, как это делал в Страсбурге Шпрингер.
Из Рима возможности преподавания в Марбурге кажутся
ему жалкими:
Как горько сознавать отсутствие документации и научного
аппарата в Марбурге! Как можно читать курс по римской ар¬
хитектуре, не имея под рукой трудов Канины!2 А там только
жалкие компиляции нескольких бумагомарателей от исто¬
рии искусств. Если бы в Марбурге кто-нибудь заинтересовал¬
ся этим, собранный фонд мог бы быть использован — по¬
скольку на данный момент там нет ничего, кроме гипсовых
копий — для создания крупноформатных фотографий ан¬
тичных статуй и зданий и нескольких сборников гравюр. Но
я не осмеливаюсь сделать такое предложение, так как ввиду
господствующего варварства в этом увидели бы одну лишь
легкомысленную роскошь; Хенке3, например, не имеет ни¬
какого представления об античных статуях, кроме того, что
считает за лучшее по-христиански прикрыть их бедную на¬
готу фланелевыми рубашками4.
После возвращения в Марбург Юсти только три года спу¬
стя займет кафедру в Бонне. Но это пребывание в Риме уже по¬
зволило ему очертить всю его будущую карьеру. Действитель¬
но, именно в Риме, в палаццо Дориа-Памфили5, он любовался
портретом папы Иннокентия X кисти Веласкеса и открыл
1. Ibid. S. 80.
Луиджи Канина (1795-1856) — автор девятитомного труда об антич¬
ной архитектуре и четырехтомного исследования зданий Древнего
Рима.
3- Речь здесь идет о марбургском историке Эрнсте Людвиге Теодоре
Хенке (1804-1872).
4- Justi С. Briefe aus Italien. S. 256.
3- Имеется в виду частная галерея с богатым собранием живописи,
скульптуры и мебели в палаццо Дориа-Памфили на виа дель Кор-
со в Риме.-Прим. пер.
4бд

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
художника, которому впоследствии посвятил долгие годы
своих трудов. И, конечно же, в Риме созерцание Сикстинской
капеллы и усыпальницы папы Юлия II познакомили ет о
с художником Микеланджело, которому он посвятит свой
последний большой труд.
Конечно, Веласкеса Карл Юсти открыл для себя в Ита¬
лии, но его попытка ввести — благодаря Веласкесу
в историю искусств испанское искусство связана все же
с его многочисленными поездками в Испанию. Во время
этих поездок он, как и в итальянский период, отправлял
в Германию письма, которые можно рассматривать как ре¬
ляции1. Первое путешествие Юсти в Испанию относится
к зиме 1872-1873 гг., а осенью 1892 г. он оказывается в Ис¬
пании уже в десятый раз. Таким образом, постепенно он
прекрасно сумел изучить страну и людей. И снова он ста¬
рается выучить язык и интересуется не только собственно
искусством Веласкеса, но и элементами убранства того вре¬
мени, точным знанием золотого века испанской литерату¬
ры, современной испанской политикой. В свои тетради он
копирует многочисленные отрывки из испанских литера¬
турных текстов. Внимание Юсти привлекают живописные
перспективы, памятники и ландшафты, он охотно посе¬
щает труднодоступные места. На самом деле книга Юсти
о Винкельмане, которая выходит почти в то же время, что
и дильтеевская биография Шлейермахера, кажется, свиде¬
тельствует об усвоении им принципов герменевтики Диль-
тея. Теперь уже генезис творчества Веласкеса он выводит
из того, что окружало художника и созавало его мир. Книга
Юсти может быть воспринята как книга о художнике, ко¬
торый создал «Менины». Но может также быть прочитана
как история культуры золотого века Испании.
Он изучает живописца Пачеко1 2, книга которого о живо¬
писном искусстве (1649) представляется ему теоретическим
обоснованием живописи Веласкеса. Он уделяет большое
внимание литературным текстам, например произведен ш
ям Кеведо, пьесам Кальдерона. Он стремится воспроизведи
1. Justi С. Spanische Briefe / Н. Kayser (Hg.). Bonn: Verlag von Friedrieb
Cohen, 1923.
2. Франсиско Пачеко (1564-1654) был учителем Диего Веласкеса.
470

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
встречи, пересечения, придумывает встречу Веласкеса с Ру¬
бенсом. Юсти замечает, что «Вакх» Веласкеса сильно отходит
от традиции обожествления греческих богов и от античной
чувственности, которая присутствует у Рубенса. Его инте¬
ресует прежде всего генезис произведения — то, что может
объяснить его возникновение, сами же произведения пара¬
доксальным образом интересуют его меньше.
Определяющей творческого пути Веласкеса, как утверж¬
дал Юсти, стала череда его путешествий в Рим. Здесь уже чув¬
ствуется некая самоидентификация Юсти с персонажами,
которыми он занимается. И когда он описывает ностальгию,
побуждающую Веласкеса совершить второе путешествие
в Рим (1649-1651), то возникает ощущение близости между
историком искусства и художником, творчество которого
он исследует:
Древний Рим после первого посещения всегда оставлял
ностальгическое чувство, по крайней мере у тех, кто за¬
служенно оказывался в Вечном городе. Тогда как второе
пребывание бывало более комфортным и приятным. Это
чаяние, а может быть, интуитивное ощущение, что он про¬
ведет там несколько самых ярких дней своей жизни, заста¬
вили пятидесятилетнего художника снова отправиться
в страну, где он в тридцатилетием возрасте впервые пере¬
жил то счастье, которое переживают созерцательные души
при встрече с римским искусством и римской Античностью,
ощущая свободу тех мест, где все есть продукт вдохновения
и великого стиля1.
В Риме Веласкес, как потом это будет делать друг Винкель-
мана Антон Рафаэль Менгс, собирал муляжи античных ста¬
туй. Две эпохи в сознании Юсти таким образом соединятся,
связующим звеном между ними—Винкельманом и Веласке¬
сом, собирающим античные слепки, предназначенные для
Украшения дворца в Мадриде, — окажется Менгс. Присут¬
ствие Веласкеса в Риме, а потом в Неаполе стало для Юсти
доводом перечислить имена художников, картины которых
1 Justi С. Diego Velasquez und sein Jahrhundert. Leipzig: Reclam, 1983.
471

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
он мог знать, начиная с Доменикино и заканчивая Саль-
ватором Розой. Он рассказывает об их жизни, социальном
статусе и об особом характере их картин, которые найдут от
клик в творчестве Веласкеса. Как в живописи, так и в лите¬
ратуре для Юсти важна контекстуализация, создание неко¬
его пустого пространства, которое становится местом, куда
впишется изучаемый художник и брошенный им взгляд на
окружающий мир. Отчаявшись описать на немецком язы¬
ке особый стиль Веласкеса и, в частности, картины его по¬
следнего, третьего периода, Юсти погружается в изучение
семантики тех наиболее адекватных испанских терминов,
которые способны передать своеобразие мазков мастера.
Юсти пишет историю искусства в манере, в которой оче¬
видно прослеживается стилистика эссе, а в сущности, сам
создает художественное произведение. Художественным оно
становится потому, что его как критика интересует контекст,
Юсти также описывает как можно более подробно исполь¬
зованную художником технику, обращая внимание на игру
перспектив, света и тени, как он делает это, описывая, на¬
пример, «Менины».
Творческий путь Юсти завершается созданием двух книг
о Микеланджело, которые выходят соответственно в 1900
и 1909 гг.1 Первая из этих двух книг посвящена главным
образом плафону Сикстинской капеллы и истории усы¬
пальницы папы Юлия II. Изучая в подробностях сюжеты
Сикстинской капеллы, он останавливается, в частности,
на изображении сивилл, которые анализирует как пример
использования античного сюжета в эпоху Возрождения
и с точки зрения той связи, что существует между письмен¬
ной традицией и живописными изображениями:
Можно только предположить, каковы были причины этого
обращения к сюжету о сивиллах в XV веке. Даже их проис¬
хождение не может быть установлено с точностью. Первую
группу сивилл находят не в Италии, а в Ульме, в форме вось¬
ми бюстов, украшающих кресла, расположенные на хорах
I. Justi С. Michelangelo. Beitrage zur Erklarung der Werke und des Menst hen-
Leipzig: Breitkopfund Hartel, 1900; Justi C. Michelangelo. Neue Bcitn ge
zur Erklarung seiner Werke. Berlin: G. Grotescher Verlag, 1909.
472

ГЛАВА 3. ШПРИНГЕР И ЮСТИ
<.. .> Размещение в одной плоскости библейских и языческих
пророков было вполне во вкусе времени. Описания сивилл
писателями древности делало их привлекательными в гла¬
зах этих педантов; их изображения даже использовали при
погребениях; именно так имя Эратосфена оказалось вписан¬
ным в напольную мозаику Сиенского собора. Цитаты были
взяты из сочинения Лактанция, христианского Цицерона,
чьи «Божественные учреждения» примечательным образом
стали первым произведением, увидевшим свет на итальян¬
ской почве (в 1465 году)1.
История усыпальницы папы Юлия II, ставшей в конеч¬
ном итоге памятником Моисею, проливает свет на тяже¬
лые конфликты, возникшие у Микеланджело с папским
престолом. Во втором томе своего труда Карл Юсти берет¬
ся комментировать отдельные творения Микеланджело,
например «Оплакивание Христа», являющееся «художе¬
ственным выражением чистоты» («один французский
скульптор говорил о нем как о буддизме, о мистическом
отрешении души, погрузившейся в Бога»2), или «Давида»,
«самое совершенное изображение обнаженного мужчины»3.
Упоминая то здесь, то там различные произведения ис¬
кусства, которые — что до сих пор было для него нехарак¬
терно — не составляют вместе единую систему, Юсти как
историк искусства почти сливается с предметом его описа¬
ния. Термином дисколос он характеризует Микеланджело,
художника глубоко одинокого, прислушивающегося к бегу
времени и утекающей жизни:
Как и его антипод Винкельман, он исповедует догмат еди¬
ной формы красоты. Но он хочет создать живого челове¬
ка, функция которого — движение. И при этом стремится
найти для его изображения совершенную формулу, видя
в каждом конкретном движении лишь адаптацию этой фор¬
мулы к изменяющемуся проявлению жизненной силы. По¬
иск этого единства и является неустанной движущей силой
*• Ibid. S. 83.
2* Justi С. Michelangelo. Neue Beitrage. S. 91.
3- Ibid. S. 138.
473

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в последовательных метаморфозах его стиля, которые, ко¬
нечно, не благоприятствуют внятности форм1.
В большей степени, чем его предшественник Шпрингер
Юсти стремился вывести на сцену крупные творческие ин~
дивидуальности с их собственной вселенной, воспроизвел ц
которую позволял ему его герменевтический подход.
I. Justi С. Michelangelo. Neue Beitrage. S. 410.

Глава 4
Французские истоки истории
искусств
История искусств в том виде, в каком она будет раз¬
виваться в немецких университетах с момента соз¬
дания кафедры Антоном Шпрингером, во многом
обусловлена, конечно же, ее немецким происхождением.
Однако следует внести некоторые коррективы в ставшее
стереотипным утверждение, что будто бы ее непреложным
источником является винкельмановская Германия. Для
лучшего понимания происхождения истории искусств
следует обратиться также к французским корням этой
дисциплины.
Французские институции
Французские институции1, авторитет католических кругов,
привлекавших внимание к Мюнхену и к назарейцам, меди¬
аторы-посредники, среди которых мы находим Готфрида
Земпера, Генриха Гейне, Эдуарда фон Колофа, некоторые
образовательные начинания, например, Ипполита Тэна —
все это дает право говорить о франко-немецком основании
истории искусств, которое существовало еще до того, как
возникла эта дисциплина.
Здесь мы вынуждены заметить, что нам по необходимости при¬
дется в данной главе дать лишь общий абрис проблемы: история
французской эстетики на всем ее протяжении, ее место в класси¬
ческой традиции, равно как и рецепция Зульцера и «Салонов» Ди¬
дро, при всей важности данных тем выходят за рамки настоящей
работы.
475

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Что касается институций, то одним из первых заведени^
которое стоит здесь упомянуть, является Школа харти^
с 1821 г. возобновившая свою деятельность в области ком.
ментирования старинных манускриптов, которое прежде
доверялось конгрегации бенедектинцев Сен-Мор. Школа
хартий, готовившая библиотекарей и архивистов, была
центром филологического образования, однако речь здесь
шла о филологии во французском духе, где герменевтике
уделялось меньше внимания, нежели исторической крити¬
ке. В критических описаниях древних памятников истории
Франции присутствовали также графические изображения,
и когда в 1828 г. начинает выходить журнал «Библиотека
Школы хартий» («Bibliotheque de PEcole des chartes»), то уже
там можно обнаружить искусствоведческие работы. То на¬
правление, которое Карл Фридрих фон Румор стремится
впоследствии придать изучению памятников изобрази¬
тельного искусства и которое предполагает обращение
к архивным источникам, находится в полном согласии
с тем, что было принято в Школе хартий. Впрочем, уже до¬
казано, что некоторые отцы-основатели истории искусств
в Германии, такие, например, как Густав Фридрих Вааген,
являются прямыми наследниками — так же как и Школа
хартий — критического подхода к анализу произведений
искусства, который был принят в конгрегации Сен-Мор
(святого Мавра) и который мы обнаруживаем у одного из
наиболее заметных ее представителей, бенедектинца Дома
Жана Мабийона1.
История музеев послереволюционного периода ясно пока¬
зала, что забота о сохранении, классификации, экспозиций
произведений искусства естественно приводит к размыш¬
лениям о природе искусства. В конце концов, разве инте¬
рес, который продемонстрировал Шлегель к парижским
I. Bickendorf G. Der Beginn der Kunstgeschichtsschreibung unter dem Para-
digma «Geschichte». Gustav Friedrich Waagen Friihschrift liber Hubert
undjohann von Eyck (1822). Worms: Wermersche Verlagsgesellschaft, 1933.
Исследование творчества братьев ван Эйк, предложенное Вааге-
ном, прочно вписало искусствознание в рамки исторической на¬
уки, придав ему статус собственно научный. История, описанная
Ваагеном, имеет в этом смысле много общего с историей в версии
Карла Фридриха фон Румора.
476

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
картинам, не есть результат того, что империя выставила
в Париже произведения, которые наполеоновские войска
изъяли из немецких собраний?1 Но ведь и работа академий
сопровождалась теоретическими размышлениями об обра¬
зовании2. В своем труде, посвященном истории Академии
изящных искусств в XVIII веке, Луи Куражо, ниспровергая
существующее мнение, видит в расцвете искусств этого вре¬
мени плод педагогической системы, поощрявшей копиро¬
вание, а следовательно, и оценку и критику произведений3.
Генеральный директор Школы изящных искусств4 Шарль
Блан, которому мы обязаны великолепной «Грамматикой
искусства рисунка»5, а также «Историей французских ху¬
дожников XIX века (1845) и книгой о творчестве Энгра (1870),
был историком искусств не в меньшей степени, чем Эжен
Гийом, завершивший свою карьеру в Коллеж де Франс6. Что
касается музейных хранителей, авторов фундаментальных
трудов по истории искусства, то их число тоже весьма значи¬
тельно: начиная с Эдуарда Колофа и до Эжена Мюнца, если
1. См.: Schlegel F. Description des tableaux de Paris. Deuxieme complement
sur les tableaux anciens I I Revue germanique internationale. 1994. № 2.
P. 221-246.
2. Vaisse P. La troisieme republique des lettres. Paris: Flammarion, 1995.
3. Cp.: «Когда искусство, получив в какой-либо стране определенное
развитие, оставило потомству доказательства своего существо¬
вания не в отдельных и редких произведениях, а в многочислен¬
ных и соположимых между собой памятниках, можно утверждать
a priori, что это искусство в момент своего расцвета имело школу,
то есть организм, с помощью которого методы и результаты, до¬
стигнутые одним поколением, передавались в полном объеме
следующему поколению» (Courajod L. Histoire de PEcole des Beaux-
Arts au XVIIIe siecle. Paris: Librairie de Part, 1850. P. I).
4- Cm.: Monnier G. L’art et ses institutions en France de la Revolution a nos
jours. Paris: Gallimard, 1995.
5* Blanc C. Grammaire des arts et du dessin: architecture, sculpture, peinture,
jardins. Paris: Renouard, 1867.0 применении грамматической модели
к истории искусства в творчестве Шарля Блана см.: Barbillon С. La
grammaire comme modele de Phistoire de Part I I Recht Roland, 8ёпёсЬа1
Philippe, Barbillon Claire, Martin Fran9ois-Re^. Histoire de Phistoire de
Part en France au XIXe siecle. Paris: La documentation fran9aise, 2008.
p-433-445-
b- Cm.: Guillaume E. Notices et discours. Paris: Libraires imprimeurs reunis,
s.d. Профессор Коллеж де Франс с 1882 г., Эжен Гийом (1822-1905)
известен прежде всего как скульптор.
477

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
говорить только о тех, у кого были связи с Германией1. Два
наиболее разительных французских примера, свидетель¬
ствующих о присутствии истории искусств в академиях
и музеях, это, с одной стороны, Школа изящных искусств,
а с другой — Школа Лувра. В 1863 г. в Школе изящных ис¬
кусств проводится реформа: в преподавание вводится курс
истории искусств, который, как мы увидим далее, будет по¬
ручен Ипполиту Тэну. Что касается Школы Лувра, создан»
ной в 1882 г., то она и была специально предназначена для
обучения будущих экспертов и знатоков искусства, имею¬
щих исторические познания о развитии и природе искус¬
ства, полученные при изучении коллекций Лувра и других
французских музеев. Именно из числа хранителей Лувра
нередко выбирали преподавателей, таких, например, как
выпускник Школы хартий Луи Куражо, опубликованные
лекции которого станут событием в Европе, а одним из его
основных трудов будет публикация дневника Александра
Ленуара, одного из основателей французской музеографии.
В конце века в Школе Лувра будет преподавать Саломон Рей¬
нах, который был не только одним из главных медиаторов
между Францией и Германией, но еще и одним из первых,
кто начал проводить междисциплинарные исследования,
балансируя между историей искусств, антропологией и фи¬
лологией2. Его общее введение в историю искусств, изданное
под названием «Аполлон» (1904), числится среди основных
учебных пособий в этой области.
Мюнхен, назарейцы и Франция
Если история искусств как академическая дисциплина
развивается в основном в Германии начиная с середины
XIX века, то у нее существует и более ранний французский
1. Отметим все же, что приобретения произведений немецког о ис¬
кусства французскими музеями остается делом относительно р1’Д*
ким вплоть до 1918 г. См.: ArnouxM. Les musees fransais et la peinture
allemande 1871-1981. Paris: Editions de laMSH, 2007.
2. Reinach S. Cultes, mythes et religions / Edition etablie par H. During*
Paris: Robert Lafont, 1996; Les freres Reinach / S. Basch, M. Espagne (<4w*
Paris: Institut de France, 2008.
478

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
фундамент, возникший, в частности, благодаря франко¬
германским встречам начала XIX века. Речь здесь пойдет
не об антикварах, которые, подобно графу Филиппу де
Кейлюсу (1692-1765), закладывали традицию научного под¬
хода к произведениям искусства, а о представителях като¬
лической мысли, которые, как, например, Монталамбер1
или Алексис-Франсуа Рио, оказались в Мюнхене, встреча¬
лись с Шеллингом и читали его произведения. Алексис-
Франсуа Рио принадлежал к числу историков искусств,
которые рассматривали французское средневековое ис¬
кусство как искусство католическое. Его труд «О христи¬
анском искусстве», вышедший в 1850-е гг. и переизданный
в четырех томах в 1860-е гг.2, был написан как своего рода
продолжение «Истории искусства древности» Винкель-
мана, но на средневековом материале. Рио, занимавший
необременительную должность секретаря Министерства
иностранных дел, проводил большую часть своего вре¬
мени в путешествиях по Европе, в частности в Германии
и Англии; в 1830-1833 гг. он подолгу бывал в Баварии, со¬
четая эти путешествия с посещением Италии. Все это он
описывает в своей работе «Эпилог к христианскому искус¬
ству» («Epilogue a l’Art chretien», 1870), которая в силу своего
автобиографического характера также представляет собой
вклад в историю искусствознания во Франции. В Мюнхене
Рио открывает для себя направление в философии, кото¬
рое, возводя прекрасное в абсолют, стремится занять цен¬
тральное место в философской рефлексии. Речь идет, как
легко догадаться, об эстетике:
С тех пор как Шеллинг, ставший членом Академии наук
в Мюнхене в 1807 году, своей знаменитой речью об отно¬
шении изящных искусств к природе придал, так сказать,
божественный ореол эстетике, наука о прекрасном стала
не только царствовать над всеми остальными, но еще и за¬
имствовать ото всех отраслей литературы, так что понятие
См.: Montalembert С. Journal intime inedit. Paris: Editions de SNRS, 1990.
2 tomes.
Rio A.-F. De Part chretien, nouvelle edition entierement refondue et aug-
mentee. Paris: Hachette, 1861-1867.
479

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
идеала стало столь же знакомым романистам, сколь и поэ¬
там, и философам1.
Для Рио история искусств выводится из эстетики. Факти¬
чески то же самое утверждал и представитель этой тогда еще
только зарождавшейся дисциплины Карл фон Румор (1785—
1843)1 2, которого современники считали фигурой в данной
области не менее важной, чем Винкельман. Румору довелось
слушать в Гёттингене лекции итальянца Иоганна-Доминика
Фиорилло3, который в области искусства был также учите¬
лем романтиков Тика и Шлегеля, но сам испытал влияние
Шеллинга и считал, что искусство должно быть предметом
не аналитического описания образов, но интуитивного про¬
зрения той идеи, которую оно символизирует. Румор, который
в 1808 г. побывал в Мюнхене у Шеллинга и в особенности це¬
нил его речь об искусстве рисунка, также в совершенстве знал
Италию, которую проехал вдоль и поперек и которая была
им изучена в области и искусства, и литературы, и даже ан¬
тропологии. Его «Итальянские исследования» («Italienische
Forschungen», 1828), где особое внимание уделяется искусству
Рафаэля, являются переходом или, вернее, сбалансирован¬
ным сочетанием теоретических устремлений, выраженных,
в частности, во вводной главе о принципах экономии в ис¬
кусстве4, построенной на изучении Лессинга, Шеллинга, Вин-
кельмана и Карла Людвига Фернова5, и подхода, основанно¬
го на аналитическом исследовании документов (последний
вписывается в традицию дипломатики как исторической
дисциплины, изучающей древние акты). Этот баланс между
исторической дисциплиной и метафизикой, в которую исто¬
1. RioA.-K Epilogue de Part chretien. Fribourg-en-Brisgau, 1870. T. 2. P. 205-206.
2. Об Алексисе-Франсуа Рио и его отношениях с Румором см., в част¬
ности: Pochat G. Geschichte der Asthetik und Kunsttheorie von der Ant ike
bis zum 19. Jahrhundert. Koln: Du Mont, 1986.
3. О Фиорилло см.: Johann Dominicus Fiorillo. Kunstgeschichte und die
romantische Bewegung um 1800 / A. Middeldorf-Kosergarten (Hg.). Got¬
tingen: Wallstein, 1997.
4. EspagneM. Pour une «economie de Part». L’itineraire de Carl Friedrich von
Rumohr. Paris: Клтё, 2004.
5. См.: Kunst als Wissenshaft. Carl Ludwig Fernow — ein Begriindcr der
Kunstgeschichte / R. Wegner (Hg.). Gottingen: Valdenhoeck & Ruprccht»
2005.
480

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
рию искусств пыталась превратить эстетика, станет парадиг¬
матическим для дисциплины, тем более что «Итальянские
исследования» Румора, сегодня уже позабытые, за двадцать
дет до появления «Cicerone» (1855) Буркхардта воспринима¬
лись как художественный путеводитель по Италии. Рио от¬
крыл для себя Румора в Мюнхене и в Италии; в его трудах он
увидел не только возможность уйти от засилья античной мо¬
дели и Винкельмана, но и понимание искусства как основной
формы выражения культуры: Румор, например, совершенно
не представлял, как можно понять Софокла и Фидия незави¬
симо друг от друга. Благодаря Рио установилась начальная
связь между историей искусств в Германии и во Франции.
По правде говоря, пребывание Рио у Шеллинга невозможно
рассматривать вне контекста тех «научных паломничеств»,
которые совершали в Баварию в 1830-х гг. многочисленные
французские интеллектуалы-католики. Наряду с Шеллин¬
гом они, впрочем, открывали еще и труды Франца Баадера,
а также Йозефа Герреса. Приезд Ламенне в Мюнхен и его спор
с Шеллингом станет важной вехой встреч французской идео¬
логии XIX века и немецкой философии. Покровитель и друг
Алексиса-Франсуа Рио Шарль де Монталамбер, один из глав¬
ных представителей католической мысли XIX века, в своем
«Дневнике» описывает путешествия, которые он совершил
по Германии в 1828 и 1833 гг., и в особенности путешествие
1833 г., во время которого он посетил Дрезденскую картинную
галерею и встречался с А.В. Шлегелем, Тиком, Клеменсом
Брентано, Гумбольдтом, гегельянцем Гансом, архитектором
Карлом Фридрихом Шинкелем, основоположником «роман¬
тического историзма» в немецком зодчестве, — и все это еще
до того, как он приехал в Мюнхен и нанес визит Шеллингу.
Его «История святой Елизаветы Венгерской, герцогини Тю-
рингской (1207-1231)», опубликованная в 1836 г., свидетель¬
ствует о его близком знакомстве с немецким Средневековьем,
которое делало его внимательным и к Средневековью немец¬
ких романтиков. В Мюнхен также приезжали и представите¬
ли церкви, например аббат Анри Марэ, великий обличитель
пантеизма1. Помимо путешественников, списками которых,
1 Maret Н.С. Essais sur le pantheisme dans la soci6te tres moderne. Paris:
Sapia, 1840.
481

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
кажется, мы до сих пор не обладаем, важно отметить прежде
всего существование транснациональной среды, благодаря
которой эстетика Шеллинга, скорее всего уже переосмыслен,
ная Румором, могла проникать во Францию задолго до toi 0?
как история искусств официально будет признана здесь как
научная дисциплина. Данный культурный трансфер объяс-
няет, почему Шарль Левек, представлявший своей кафедрой
в Коллеж де Франс самую что ни на есть официальную эсте~
тику, смог опубликовать в 1861 г. работу под названием «Наука
о прекрасном, рассмотренная в своих основах, ее применение
и ее история» («La science du beau etudiee dans ses principes, dans
ses applications et dans son histoire»), прославлявшую эстетику
Шеллинга, с которой автор познакомился в переводах Поля
Грембло и Шарля Бенара. В эту тенденцию восприятия эс i е-
тики Шеллинга, которое сопровождало рождение истории ис¬
кусства как науки, указывая на ее франко-немецкий генезис,
вписывался и Жан Гаспар Феликс Равессон, археолог и исто¬
рик искусства, представитель французского спиритуализма.
Еще одним представителем одновременно двух наций
и двух культур в этот ранний период был Иоганн Давид
Пассаван. Счастливо избежав участи стать торговцем тка¬
нями, что ему предписывала семейная традиция, проходя
практику в одном из парижских банков, он в совершенстве
овладевает французским языком. Еще до своей поездки
в Италию, где он присоединился к группе назарейцев, в их
парижской мастерской он в течение полутора лет занимался
живописью у Давида и Гро. В Италию он уехал в 1817 г. Став
корреспондентом газеты «Kunstblatt» Людвига Шорна, свои
первые статьи он посвятил размышлениям о живописи
своего времени и вопросу об отношении немцев к итальян¬
ской живописи. Один из его первых текстов был озаглавлен
«Взгляд на изобразительные искусства и их эволюцию в То¬
скане». Испытав влияние Винкельмана и особенно Румора1?
После того как Румор опубликовал очень критическую рецен¬
зию на книгу Пассавана о Тоскане, между ними завязалась н°'
лемика о роли, которую Джотто сыграл в итальянском искусе л
о понятии подражания и о роли исторических источников
SchonwalderJ. Ideal und Gharakter. Untersuchungen zu Kunsttheoric
Kunstwissenchaft um 1800. Munich: Tuduv-Verlag, 1995. S. 93-115.
Cm-:
li lid
482

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
он увлекся изучением живописи Рафаэля, о котором написал
свою знаменитую монографию «Рафаэль из Урбино и его
отец Джованни Санти» («Raphael von Urbino und sein Vater
Giovanni Santi», 1839-1858), по инициативе Энгра переведен¬
ную на французский язык (I860)1.
Труд Пассавана считается одним из наиболее важных
теоретических вкладов в немецкую историю искусств наза-
рейского толка. В то же время он явил собой очень точный
и очень подробный комментарий произведений Рафаэля,
и эта характерная для него документальность архивиста
свидетельствует о том, чем Пассаван был обязан Румору.
К созданию этой книги Пассаван готови лея, в частности, во
время своего путешествия в Англию и в Бельгию, которое
будет чуть позже описано в монографии Карла Густава Ваа-
гена «Художественные произведения и художники в Англии
и Париже» («Kunstwerke und Kunstler in England und Paris»,
1837-1839). В Риме Пассаван встретился еще и с художником
Чарльзом Локком Истлейком (1793—1865), одним из первых
читателей в Англии Винкельмана и Румора, который и по¬
дал ему мысль отправиться в Англию*.
Вторая крупная работа Пассавана—это его шеститомный
труд «Художник-гравер» (1860-1864), написанный теперь уже
на французском языке. Еще более, чем книга о Рафаэле, он
отличается исторической эрудицией и вниманием к источ¬
никам, которое отличало и работы Румора. В то же время
выбор французского языка указывал на то, что этот ученик
Давида находился между двумя культурами, взаимодопол¬
няющие стороны которых он старался теперь подчеркнуть.
В лице Пассавана французская и немецкая истории искусств,
таким образом, пересеклись, уроки, полученные у Давида
и наследие Румора создают уже тот общий фундамент, на
котором будут базироваться и труды Антона Шпрингера.
I* Raphael d’Urbino et son pere Giovanni Santi, par J.-D.Passavant, directeur
du musee de Francfort. Paris: Renoir, 1860. 2 vol. Данное французское
издание в переводе Жюля Люнтешуца было значительно дополнено
автором, отредактировано и аннотировано Полем Лакруа, храни¬
телем Библиотеки Арсенала.
2* Beyrodt W. Kunstreisen durch England. Anmerkungen zu J.-D. Passavant
und G.F. Waagen // Zeitschrift des deutschen Vereins fiir Kunstwissen-
schaft. 1992. № 46. S. 55-66.
483

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
В 1840-1850-е гг. Пассаван стоял во главе музея Штедель во
Франкфурте1 и дополнил его собрание старинными немец,
кими рисунками и графикой итальянского Ренессанса ^
способность сополагать Андреа Мантенью и Дюрера также
была признаком назарейской выучки.
Среди тех, кто создавал общий франко-немецкий фун¬
дамент истории искусств, надо вспомнить еще и будущею
министра образования начального периода Второй импе
рии Ипполита Фортула. В начале своей карьеры, которая
пришлась на первые годы Июльской монархии, он был пре¬
подавателем литературы и сотрудничал с газетами респу¬
бликанского и сен-симонистского толка. И он тоже трижды
побывал в Германии, в том числе и в обществе архитектора
Леона Водуайе1 2; из этих путешествий он привез двухтомный
труд «Об искусстве Германии»3. Хорошее знание Фортулом
не только самого искусства, но и его теории свидетельству¬
ет о том, насколько эти две области были близки друг другу,
не оставаясь замкнутыми в своей специфичности. Фортул
в определенном смысле продолжил здесь начинание г-жи де
Сталь, в котором, как ему представлялось, речь шла о пере¬
носе в область художественного творчества размышлений
о литературе и философии. Сначала Фортул говорит в своей
книге о том, что он называет немецкой архаикой, о школах
старых мастеров. Он подробнейшим образом комментиру¬
ет «Меланхолию», вписывая себя, таким образом, в давнюю
традицию:
Всем известна мощная фигура Меланхолии, которая, увен¬
чанная цветами и сложив в тени крылья, данные ей, чтобы
лететь к свету, кажется, упивается горечью посреди разбро¬
санных инструментов человеческого познания и читает,
1. Passavant J.D. Verzeichnis der offentlich ausgestellen Kunstgegenstande
des Stadelschen Kunst-Instituts. Frankfurt-am-Main, 1844. Комментарии
к картинам насыщены цитатами из Винкельмана, Карла ОтфриД3
Мюллера и Велькера.
2. Леон Водуайе (Vaudoyer, 1803-1872), архитектор, адепт историческо¬
го стиля, испытал сильное влияние идей Сен-Симона и Onoda
Конта.
3. Fortoul Н. De Part en Allemagne. Paris: Jules Labitte, 1841.
484

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
бросив искоса взгляд на ужасный в своих чудесах небосвод,
несчастье, которое ей как будто бы нравится накликать1.
Наибольшее внимание Ипполит Фортул уделяет Мюн¬
хену. Он описывает иллюстрации к циклу «Нибелунги»
Юлиуса Шнорра фон КарольсфельдаI- 2, картины Петера фон
Корнелиуса3, Генриха Гесса, Вильгельма фон Каульбаха,
но также описывает и преподавание Фердинанда Оливье4
в Академии изящных искусств5. В Мюнхене ему представ¬
ляется возможность познакомиться с той особой школой
немецкой живописи, каковой была одновременно роман¬
ская и немецкая группа назарейцев. Фортул интересуется
отделкой римской виллы маркиза Массими, которую владе¬
лец заказывает группе художников—Овербеку, Корнелиусу
и Юлиусу Шнорру. Он отмечает идеальный стиль графики
Асмуса Карстенса, который «совершил в немецком искус¬
стве ту революцию, которую Андре Шенье в это же время со¬
вершил во французской поэзии»6. Говорит о роли Людвига
Фернова, написавшего биографию Карстенса и тем самым
познакомившего Германию с творчеством этого датского
художника, проживавшего в Риме. Фортул оценил по до¬
стоинству роль дрезденских художников—Каспара Давида
Фридриха, Карла Г устава Каруса, Юхана Кристиана Клаусе¬
на Даля — в создании романтической живописи. Но наряду
с Мюнхеном его внимание, несомненно, привлекала дюс¬
сельдорфская школа в лице ее виднейшего представителя
Лессинга. Пейзажные полотна Карла Фридриха Лессинга на
самом деле рисуют природу в ее прозаическом состоянии, но
исторические полотна, и среди них «Проповедь гуситов», вы¬
ставленная в Париже, взывают к свободе. Помимо живопис¬
ных полотен и графики, Фортул большое внимание уделяет
теориям, позволяющим их оценивать: от Румора, который
I- Ibid. Р. 35.
2* Ibid. Р. 159.
3- Петер фон Корнелиус (1783-1867) был, в частности, автором фресок,
украшающих Глиптотеку Мюнхена.
4- Художник Фердинанд Оливье (1785-1841) стал в 1833 г. профессором
истории искусств в Мюнхенской академии.
5- Fortoul Н. De Part en Allemagne. P. 322.
6' Ibid.P.250.
485

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в своих «Итальянских исследованиях» показал, «как мож-
но исправить, путем добросовестного изучения архивов,
многочисленные неточности Вазари»1, до Людвига Шорна,
который благодаря своим книгам и журналу «Kunstblatt»
«завоевал себе высочайший и вполне законный авторитет».
Но определяющим для истории искусств в Германии был,
по мнению Ипполита Фортула, диалог между Готхольдом
Эфраимом Лессингом и Винкельманом. Фортул пытается
вписать Винкельмана во французскую традицию, исполь¬
зовав для этих целей как промежуточное звено Лейбница:
Вольф, ученик этого великого человека (Лейбница. —Прим.
ред.\ преподавал в Халле в то же самое время, что и Вин¬
ке л ьман: это и объясняет некоторое сходство мыслей, из¬
ложенных в «Диалогах Фенелона», с «Историей искусства
древности». Но если автор этой замечательной книги связан
с французской традицией, он занимает также очень важное
место в традиции немецкой. И потому осторожно! Отрицать
Винке льмана — значит отрицать самого Лейбница!1 2
В заслугу Лессингу (главный вклад которого заключался,
по мнению Фортула, в тех дополнительных сносках, которые
он дал к своему трактату «Лаокоон») ставится еще и тезис
о разнообразных (а не единой) формах прекрасного. Что ка¬
сается Земпера, то его Фортул рассматривает одновременно
и как архитектора Дрезденского театра, и как того, кто сумел
перенести в германский контекст декоративные элементы,
с образцами которых он познакомился в парижской Школе
изящных искусств («ренессансные ордеры», «выполненные
в строгом стиле пилястры»). Впрочем, чистотой их выпол¬
нения он был обязан работе молодых художников, приехав¬
ших в Дрезден из Парижа. Пример тех личных и культурных
взаимосвязей, которые складываются в Мюнхене, позволяет
нам судить и в более широком плане о раннем периоде об¬
щения и обмена информацией между историками искусств
Германии и Франции.
1. Fortoul Н. De Part en Allemagne. P. 260.
2. Ibid. P.327.
486

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Путешествия Готфрида Земпера
Готфрид Земпер, архитектор Дрезденской оперы и теоретик
архитектуры, принадлежит к числу тех теоретиков и истори¬
ков искусства, на которых свой отпечаток наложило пребы¬
вание в Париже и укорененность во французской культуре.
Напомним, что он уже приезжал в Париж в 1826 г. и посещал
там, в частности, мастерскую Франца Христиана Гау, побы¬
вавшего в Нубии кёльнского архитектора, салон банкира гер¬
мано-еврейского происхождения Валантена (Valentin), а так¬
же архитектора Жака-Иньяса Гитторфа, незадолго до этого
вернувшегося с Сицилии1. Проблема полихромности, рас¬
краски античных и средневековых зданий, а также скульп¬
туры, была одной из самых обсуждаемых в Париже в 1820 г.
Познакомившись с живущими в Париже архитекторами
и историками античного искусства Гау и Гитторфом, с ко¬
торыми его объединял интерес к данной проблеме, Земпер
вступил на территорию истории искусств. В 1830 г., когда во
Франции начинаются революционные действия, он отправ¬
ляется в трехгодичное путешествие по Италии, Сицилии
и Греции, собирая материалы для книги, которая выйдет
в 1834 г. под названием «Предварительные заметки о раскра¬
шенных произведениях архитектуры и пластики у древних»
(«Vorlaufige Bemerkungen liber bemalte Architectur und Plastik bei
den Alten»). В том же году по рекомендации Гау он становится
профессором архитектуры в Дрездене, где целиком отдается
созданию того, что станет его шедевром, — строительству
Дрезденской оперы. Однако участие в дрезденском восстании
1849 г. вынуждает его вновь уехать в изгнание. Он возвраща¬
ется в Париж, где у него сохранились контакты с Гау и где
он может рассчитывать на солидарность и дружбу француз¬
ских декораторов, работавших над созданием Дрезденской
оперы. Те, в свою очередь, добывают ему заказы на отделку
L Herrmann W. Gottfried Semper im Exil. Paris-London 1849-1855. Zur
Entstehung des «Stil» 1836-1877. Basel: Birkhauser Verlag, 1978; Oesterle G.
Gottfried Semper: la destruction et la reactualisation du classicisme //
Revue germanique internationale. 1994. № 2: Histoire et theories de Part.
Be Winckelmann a Panofsky / Dir. par M. Espagne. P. 59-72; Hvattum M.
Gottfried Semper and the Problem of Historicism. Cambridge: Cambridge
University Press, 2004.
487

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Парижской оперы, а также салонов парижской аристократии.
В Париже Земпер знакомится с ассирийскими коллекциями
Лувра и читает первые публикации франко-английского
археолога Генри Лейарда (1817-1894) о Ниневии1. Все это для
него крайне важно, поскольку он уже работает над книгой,
которая станет его главным вкладом в историю искусств, но
будет опубликована значительно позднее. Книга эта будет на
зываться «Стиль в технических и тектонических искусствах,
или Практическая эстетика» («Der Stil in den technischen und
tektonischen Kunsten oder praktische Asthetik», 1860-1863).
После Парижа Земпер поселяется в Лондоне, где стано
вится профессором кафедры пластических искусств, а затем
переезжает—благодаря поддержке Рихарда Вагнера—в Цю¬
рих, где и завершает свой великий труд о стиле. Противо¬
поставив себя таким современным архитекторам, как, на¬
пример, Кленце, работавший в Мюнхене, Земпер превратил
живописные и полихромные орнаменты, опровергающие
представление о белой классике, в исходную точку для раз¬
мышления об архитектуре, корни которого уходят в изуче¬
ние культов и этноантропологию.
Парижский круг чтения Земпера, очевидно, сыграл глав¬
ную роль в формировании его теории. В Париже он открыл
для себя таксономии Кювье, а также вдохновился идеей
изучения примитивных форм искусства. Подобно тому как
Кювье стремился изучать жизненные процессы анатомиче¬
ских форм, сводя их к их составляющим, Земпер подходил
к истории архитектуры, интересуясь составляющими ее ху¬
дожественного организма. Он заинтересовался позитивиз¬
мом и помышлял о применении позитивистского метода
в изучении архитектуры, основывая свои предположения об
архитектуре будущего на сравнении форм настоящего. Он по¬
знакомился с работой Марка-Антуана Ложье о формах перво¬
бытного жилища2, его привлекла предложенная Антуаном-
Кризостом Катремером-де-Кенси дифференциация между
хлебопашцами, кочевниками и земледельцами (последние
были единственными, кто содействовал развитию архи-
тектуры). У Катремера-де-Кенси архитектура приобретала
1. См.: LayardН. Nineveh and its remains. London: John Murray, 1849.
2. LaugierM.-A. Essai sur Parchitecture. Paris: Duchesne, 1753.
488

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
исторические характеристики, она представала в своей эво¬
люции, что для Земпера стало важной точкой отсчета. Земпер
был знаком с историей греческих памятников в изложении
Жюльена-Давида Леруа, книга которого «Развалины наипре¬
краснейших памятников Древней Греции» вышла в середине
XVIII века, и с трудом его ученика Жана-Николя-Луи Дюра¬
на «Собрание и сравнение зданий всякого рода, старинных
и современных» («Recueil et parallele des edifices en tout genre,
anciens et modernes», 1799). Конечно, эта французская осно¬
ва сочеталась у Земпера с немецкими референциями. Так,
например, повторяющийся мотив метаморфозы, который
побуждает Земпера изучать преобразование декоративных
мотивов в зависимости от использованного материала, за¬
ставляет нас вспомнить Гёте, тогда как идея символической
значимости архитектуры заимствована им, скорее всего, из
исследований на эту тему Карла Августа Бёттигера.
Занятый изучением генезиса архитектуры, Готфрид Зем¬
пер старается более глубоко и широко проанализировать
зачаточные формы художественной жизни — мотивы, по¬
зволившие искусству развиваться, переходя с одного матери¬
ала на другой, с одного жанра на другой. Первоисточником
архитектурной мысли была, вероятно, глубокая антропо¬
логическая потребность одолеть хаос посредством ритуаль¬
ных порядков и ритма. Эти соображения сближают Земпера
с мифологами. Подобные первичные признаки и отраже¬
ние стремления к ритуальному порядку Земпер вычленя¬
ет в орнаментах и украшениях древних тканей. С этого мо¬
мента он начинает рассматривать сделанные с них копии
не как подражание, а как интерпретацию символических
мотивов. В своей работе о стиле Земпер объясняет, что его
цель не создание учебника по прикладному искусству и еще
менее — история искусств, а предмет более тонкий — вы¬
явление эстетических функций того или иного стилевого
элемента в различных культурных ареалах. Речь идет о «вы¬
явлении внутреннего закона, который, подобно природе,
пронизывает мир художественных форм»1. Эстетические
I. Semper G. Der Stil in den technischen und tektonischen Ktinsten oder
praktische Asthetik: ein Handbuch fur Techniker, Kiinstler und Kunst-
freunde. Frankfurt-am-Main: Verlagfur Kunst und Wissenschaft, i860. S. VI.
489

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
характеристики формальной красоты (гармония, эвритмия,
пропорция) имеют абстрактное значение, в то время как
теория стилей обращена к идее в ее целостности, к красоте
как результату. Земпер будет пытаться перейти от эмпири¬
ческого отношения к искусству, свойственного практикам,
к понятию стиля. Он приводит соображения педагогиче¬
ского характера:
Следовательно, сначала — гуманитарная пропедевтика; ia-
тем мастерские, где преподается техника; наконец, в-третьих,
возможность удовлетворить жажду знаний ученика, возни¬
кающую в процессе практики; такая возможность дается,
например, в Париже всем без исключения специалистам
и в особенности ученикам различных художественных ма¬
стерских Школы изящных искусств на публичных лекциях,
которые читают лучшие представители всех наук1.
Таким образом, в подходе Земпера к прикладным искус¬
ствам Франция служит ему образцом, хотя он и сожалеет, что
есть ситуации, где эти искусства ставятся на службу другим
интересам, например заказу мануфактур и т.д. Следует, счи¬
тает он, сломать эту иерархию. Возможными ему представ¬
ляются три подхода к художественным явлениям: изучение
материалов, в частности строительных; изучение эволюции
художественных тенденций—с целью либо их возрождения,
либо критики; и, наконец, спекулятивная эстетика, заня¬
тая концептами, которые проясняют смысл произведения.
Своим колоссальным трудом, посвященным стилю, Земпер,
таким образом, создает не практическое пособие, не эстети¬
ческий трактат и даже не историю искусств, а некое произ¬
ведение, в котором совмещаются все три указанные выше
тенденции. Это смешение жанров, которое естественно при¬
водит к переоценке роли второстепенных произведений ис¬
кусства, предвосхищает последующий интерес к искусству
поздней Античности у Ригля и обнаруживает тесное родство
с работами Антона Шпрингера, в которых речь идет о при¬
кладных искусствах и декоративных формах, служащих
I. Semper G. Der Stil in den technischen und tektonischen Kiinsten cxk'r
praktische Asthetik. S. X.
490

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
пояснением к средневековым рукописям. Земпер охотно
пользуется методикой лингвистических исследований своих
современников, занятых поисками праязыка и рассматрива¬
ющих историю слов в обратной последовательности с целью
найти его исходную форму. Такое же исследование, считает
он, должно быть предпринято и в отношении художествен¬
ных форм. При этом оно представляетту же опасность, какой
нередко подвергаются лингвисты, путающие вырождение
языка с его примитивным состоянием:
Наблюдатель встречает повсюду, где он имеет дело с мо¬
нументальными следами исчезнувших общественных ор¬
ганизмов, определенные основополагающие формы и ху¬
дожественные признаки, которые проявляются то явно
и непосредственно, то сквозь вторичные или третичные пре¬
образования, но всегда они предстают как таковые, то есть
как формы более древние, чем те общественные организмы,
монументальные остатки которых сохранились и о суще¬
ствовании которых мы имеем представление по тем памят¬
никам искусства, которым они были присущи1.
Земпер-архитектор видит эти остатки примитивного ис¬
кусства в декоративных орнаментах тканей, считая искус¬
ство тканей даже более древним, чем искусство керамики.
Именно начиная с декоративных орнаментов тканей можно
проследить миграцию форм, которые в модифицированном
виде появляются уже в других видах искусства и, наконец,
в архитектуре. Первый том труда Земпера о стиле был пол¬
ностью посвящен орнаментам тканей древних народов, на¬
чиная с Ассирии и вплоть до Китая, их предположительно
естественному происхождению и дальнейшему переносу в от¬
делку зданий и украшение плафонов. Искусствоведческое
исследование начиналось, таким образом, не с общей идеи
об архитектуре тех или иных зданий, а с очевидно второсте¬
пенных элементов — деталей, связанных с ремесленным
производством. С тех пор излюбленным методом Земпера
становится изучение родословного древа произведений
г Ibid. S. 6.
491

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
искусства посредством анализа модификаций, которые
претерпевает деталь. Эту методику будет развивать Антон
Шпрингер, сформулировав благодаря ей собственное опре
деление стиля1, а также — позже — Аби Варбург.
Немецкие эмигранты и история искусств
Если 1830-е гг. ознаменованы во Франции поиском метафи¬
зической эстетики католического толка, то не надо забывать,
что это был также период, когда в Париж приезжали мною
численные немецкие республиканцы, не поладившие с пра¬
вительством Меттерниха. Многие из них были активистами
первых рабочих ассоциаций, из которых впоследствии воз
никнут социалистическая и коммунистическая партии, но
были среди них и писатели, интересующиеся современной
культурой, а следовательно, и салонами. Писатель, который
ярчайшим образом представляет круги политической эми¬
грации во Франции и который к тому же сам живо интере¬
суется художественной жизнью Парижа,—это, несомненно,
Генрих Гейне, который по меньшей мере дважды — в сбор¬
нике «Французские живописцы» («Franzosische Maler», 1833)
и в статьях* которые в 1840-е гг. он писал для «Аугсбургской
газеты» («Gazette d’Augsburg») и которые затем вошли в сбор¬
ник «Лютеция» (1855), — обращается к изучению самых по¬
следних явлений французской живописи. После Салона
1831 г. Гейне заинтересовался в особенности живописью
Ари Шеффера, Ораса Верне, Эжена Делакруа, Александра
Декампа, Леопольда Робера, Поля Делароша. То, что Гейне
начинает с Шеффера и вспоминает его Фауста, Гретхен и Лс-
нору, не удивительно, поскольку этот несколько чопорный
художник, родившийся в Голландии, все же сильно вдох¬
новлялся немецкими сюжетами. Но самый страстный его
анализ живописных полотен посвящен картине Делакруа
«Свобода на баррикадах», которая для него становится самим
выражением революционного Парижа, причем Гейне при
этом делает вид, будто созерцает картину как консерватор,
I. HorovaA. А.Н. Springer. A metodicke problemy dejin umeni. Umenu. 197°
№ 27/4. P. 273-295.
492

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
враждебный революции. Что касается Леопольда Робера,
то тот привлекает особое внимание Гейне своей картиной
«Жнецы в окрестностях Рима». Робер близок к Рафаэлю, но
в глазах Гейне он прежде всего воплощение идеи, вдохнов¬
ляющей сен-симонистскую доктрину:
«Жнецы» Робера не просто чисты и безгрешны, они вообще
не ведают греха, их повседневная забота—благочестие, они
постоянно молятся, не шевеля губами, они блаженны без
рая, они нашли примирение без искупительной жертвы,
они чисты без постоянных омовений, они глубоко святы1.
У Ораса Верне, Декампа и Делароша Гейне отмечает в ос¬
новном исторические сцены.
В частности, мы находим размышления Гейне об Ора-
се Верне в сборнике «Лютеция», особенно в его описаниях
Салона 1843 г., где даже религиозные сцены Верне, в част¬
ности изображение Иуды и Тамар, интерпретируются как
перенос в библейский контекст впечатлений, связанных
с завоеванием Алжира. Гейне истолковывает сюжет как
сублимацию завоевательных и экзотических мечтаний
буржуазии времен Луи Филиппа, возможно даже, ее эро¬
тических мечтаний, поскольку Иуда Верне отчасти напо¬
минает фавна2. Художник, живописавший людские массы
и битвы, которого на карикатурах часто самого изображали
верхом на коне с кистью в руке, Орас Верне, по всей види¬
мости, интуитивно предчувствовал 1848 г., вооруженных
солдат Национальной гвардии, протыкающих штыками
восставших рабочих. Именно в творчестве Верне Антон
Шпрингер увидит одно из наиболее явных выражений
реализма в живописи. О Робере Гейне начинает говорить
снова в декабре 1841 г., после того как увидит в одной из га¬
лерей гравюру с его картины «Отплытие рыбаков из Адри¬
атики» — картины настолько пессимистичной, насколько
«Жнецы» казались ему оптимистичными. Как это часто
г HeineН. De la France / Trad. parJean-Louis Besson. Paris: Cerf, 1996. P. 240.
2. EspagneM., WernerM. Horace Vernet und die Tendenzdichter // Text+Kritik.
1982.18-19. S. 2-15.
493

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
бывает у Гейне, революцию в эстетике он комментирует
анекдотической параболой:
...то, что отдаляло Робера от жизни, было, возможно, самым
страшным из всех чувств, когда художник открывает несо¬
ответствие между удовольствием, получаемым им от твор¬
чества, и своей неспособностью изобразить: осознание этой
слабости уже наполовину смерть, и рука лишь довершает
агонию. Какими бы искренними и великолепными ни были
работы Робера, все равно они были лишь бледные тени тех
ярких естественных красот, которые чувствовала его душа,
и опытный взгляд обнаруживает отчаянную борьбу худож¬
ника со своим предметом, которую он доводит до конца лишь
ценою безнадежных усилий1.
Генрих Гейне очень внимательно относился к этому столь
типичному для Франции XIX века искусству, каковым была
карикатура1 2, и многие его политические статьи содержат
описания популярных карикатур или же прибегают к ка¬
рикатурам, чтобы проанализировать ту или иную полити¬
ческую или общественную ситуацию.
Связь Гейне с искусством многообразна. Его «Письма из
Берлина» свидетельствуют о том горячем интересе, который
он питал к мастерским художников. В юности он учился
в Дюссельдорфе рисунку у художника Корнелиуса3, которым
одно время восхищался. В своем «Путешествии по Италии»
он вспоминает картины Джорджоне. Наконец, во Флоренции
он встречает теоретика искусств Румора, на труды которого
опирался, хотя и от противного, дабы в своем эссе о фран¬
цузских живописцах прокомментировать картины Декампа4.
Он был знаком также и с другим крупным представителем
1. Heine. Lutetia // Samtliche Schriften. 12 vol. / Klaus Briegleb (Hg.). Mun-
chen: Hanser, 1976. Vol. 9. P. 378.
2. EspagneM. Bildverschiebung. Das politiche Werk von Heinrich Heine u nd
die Rolle des franzosischen Karikaturen // Die Karikatur zwischen Repu-
blik und Zensur / Raimund Rtitten et alii (Hg.). Marbourg: Jonas Verlag>
1991. S. 159-166.
3. MailletM.A. Heine et Munich. Paris: CNRS-Editions, 2004.
4. EspagneM. Heine, historien de la culture // Revue germanique intern at io'
nale. 1998. № 9. P. 27-45.
494

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
истории искусств Францем Куглером, которого цитирует
в предисловии ко второй части «Путевых картин». Будучи
сам вдохновлен Румором, Куглер положил впечатления от
путешествия в Италию в основу своей «Истории живописи
начиная с эпохи Константина Великого» (1836), которая в не¬
которых аспектах (например, романтизированный образ
Джорджоне), кажется, сама была написана под впечатлени¬
ем от картин путешествия Гейне в Италию. В «Учебнике по
истории искусств» («Handbuch der Kunstgeschichte»), который
Куглер опубликовал в 1842 г., пассажи, касающиеся фран¬
цузской живописи, кажется, явно были вдохновлены трудом
Гейне о французских живописцах. Вообще же в отношении
французской живописи устанавливается сложная связь
между текстами Румора и Гейне, Гейне и Куглера, а позднее
и Шпрингера. Помимо размышления над вопросом о зада¬
че подражания природе1 их связывало общее стремление
толковать те или иные произведения, исходя из культур¬
ного контекста, в который эти произведения вписываются.
История искусств для Гейне — это история культуры. Эта
история культуры свидетельствует о существовании фран¬
ко-немецких связей в период значительно более ранний, чем
тот, когда дисциплина зародилась в Германии.
Среди иностранных писателей и журналистов, живших
в Париже, Гейне был отнюдь не единственным, кто интере¬
совался искусством. Можно даже привести пример насто¬
ящего историка искусств, каким был Эдуард фон Колоф.
Приехавший в Париж в 1830-е гг., он вращался в кругах по¬
литических эмигрантов, сотрудничал в разных печатных
органах, близких «Молодой Германии», таких как «Telegraph
fur Deutchland» и «Phonix». Он был знаком с Карлом Гуцко-
вом и с самим Генрихом Гейне. В конечном счете он получил
скромную должность в отделе эстампов Королевской биб¬
лиотеки, где с ним встретился во время своего пребывания
в Париже Вильгельм фон Боде, даже подумывавший угово¬
рить его вернуться в Пруссию в качестве преемника Густава
Гото в отдел эстампов Берлинской галереи. Как историк ис¬
кусства Колоф известен преимущественно своими работами
См. раздел «La notion de limitation de la nature dans P «Economic de
Part» в: EspagneM. Pour une «economic de Part». P. 119-124.
495

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о Рембрандте, опубликованными в 1854 г., однако следует
напомнить, что он был также и автором путеводителя по
Парижу, предназначенного для немцев (издан в 1849 г.), где
отводил значительное место художественным коллекциям.
Наконец, он был еще и автором фундаментального труда
«Описание королевских музеев и частных галерей Парижа»
(«Beschreibung der koniglichen Museen und Privat-Galerien zu
Paris»). Понятно, что эта книга стала одним из источников
сведений о французском искусстве в Германии. Она начина¬
лась с обширной библиографии, которая завершалась изъ¬
явлением искренней признательности Густаву Фридриху
Ваагену, автору труда «Произведения искусства и художники
в Англии и Париже» («Kunstwerke und Ktinstler in England und
Paris», 1837-1839). Колоф предстает здесь как ученик немецко¬
го историка. Он интересуется прежде всего самой историей
собраний и рассказывает историю произведений, которые
были конфискованы в Германии для создания Музея На¬
полеона, собиравшего предметы искусства по всей Европе,
а затем почти лишившегося своих сокровищ после 1818 г., но
сохранившего все же многое из того, что аристократы забыли
забрать назад1. Сквозь осуждение здесь чувствуется и некое
восхищение музеем европейского искусства:
Вот таким образом стеклись в Париж в избытке художествен¬
ные сокровища, какими бы не смогла обладать ни одна стра¬
на, даже если бы в одном месте были собраны сокровища
искусств и наук из всех стран Европы. В то время не без ос¬
нований говорили: в мире есть только Париж!1 2
Рассуждая еще в стилистике, позволявшей говорить
о наличии национальных художественных темперамен¬
тов, Колоф видит во Франции такое сочетание Севера и Юга,
какое необходимо для того, чтобы искусство находилось
в полном согласии с общественной жизнью. Кроме того,
у французов, считает он, наблюдается слишком явный культ
1. См. в этом контексте: Savoy В. Patrimoine annexe. Paris: Editions MHS,
2003.
2. Kollojf E. Beschreibung der koniglichen Museen und Privat-Galerien /Ll
Paris. Pforzheim: Dennig, Finck, 1841. S. 15.
496

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
I
Рассудочности, не позволяющий им обладать чувством пре¬
красного в той же степени, в какой им обладают итальянцы.
Отсутствие у них наивности ведет к переизбытку патетики
и риторики. Колоф, правда, в основном интересуется совре¬
менным искусством, картины, его представляющие, он мо¬
жет видеть, в частности, в галерее Люксембургского дворца.
На первое место среди художников своего времени он ставит
Делакруа, перед которым испытывает восхищение — его
позже разделит и Антон Шпрингер:
«Резня на Хиосе» Эжена Делакруа принадлежит кисти зна¬
менитого художника, сюжетами картин которого являются
батальные сцены и сцены из греческой жизни: это дикий
и смелый гений, который отбросил оковы сковывающих
его правил и просто следует порыву, добиваясь ярких кон¬
трастов, выразительности, иногда даже преувеличенной,
и сильного светового эффекта1.
Колоф, как и Гейне в «Лютеции» и как позднее Шпрингер,
ратует, наряду с Делакруа, за Ораса Верне, в котором видит
основного создателя нового романтического движения, ху¬
дожника, готового отказаться от неоклассической театраль¬
ности, от требований стиля и подражания Античности ради
непосредственного восприятия жизни. Его картины с изо¬
бражением Рафаэля в Ватикане, а также эпизодов из жизни
Наполеона своим успехом обязаны, вероятно, именно этой
тенденции. Интересно отметить, что Гейне, Колоф и Шприн¬
гер во многом сходятся в оценке французской живописи,
что свидетельствует об обращении идей между Францией
и Германией в области истории искусства уже в первой по¬
ловине XIX века.
Хотя возникновение истории немецкого искусства как на¬
учной дисциплины связано с фигурой Антона Шпрингера,
факт этот не должен отодвигать на задний план француз¬
скую родословную дисциплины. Так, например, повышен¬
ный интерес к северным школам идет от Франции. Суще¬
ствует некий парадокс в том, что братья ван Эйк занимают
ь Ibid. S. 464.
497

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
важное место в собственно французской истории искусств,
в то время как те же художники причисляются в Германии
к представителям всего лишь национальной традиции1.
Жан-Батист Декамп, изучавший голландскую живопись,
был, несомненно, первым историком искусств, кто обратил
внимание на роль, которую сыграли в ней братья ван Эйк1 2.
Версия, согласно которой они, вероятно, передали технику
владения маслом Антонелло да Мессина3, который впослед¬
ствии поделился ею с другими итальянскими художника¬
ми, то есть версия северного,происхождения Проторенес¬
санса впоследствии становится весьма распространенной
в работах историков искусств XIX века как во Франции,
так и в Германии. Гегельянцы Густав Гото4 и Карл Шнаазе
принимаются за изучение ван Эйков. Гото, издатель «Эсте¬
тики» Гегеля, пытается, например, найти отличия стиля
Яна ван Эйка от стиля Губерта ван Эйка и отводит послед¬
нему решающую роль. В нем он видит наиболее совершен¬
ного представителя духа времени, символ зарождающегося
голландского буржуазного общества. В своих «Голландских
письмах» («Niederlandische Briefe», 1834) Шнаазе старается
в особенности воссоздать цепочку непрекращающейся пре¬
емственности. Что касается французских и франкоязыч¬
ных критиков, то здесь можно сказать, что Теофиль Торе,
Альфред Мишьельс, Людовик Вите знаменуют собой этапы
живого размышления об особенности фламандского искус¬
ства и его связях именно с немецким искусством. Но одна
из основных работ на эту тему все же принадлежит немец¬
кому автору. Называется она «О Губерте и Яне ван Эйках»
(«Uber Hubert undJohann van Eyck», Бреслау, 1822), автором ее
является Вааген. Известно, что Вааген внес большой вклад
в разработку особой методологии истории искусств, введя
в нее архивистские и исторические методы исследования,
1. См.: Lunzer V Die Forschung zur Kunst der Briider van Eyck im 19. Jarh-
hundert. Vienne diss., 1983.
2. Descamps J.-B. La vie des peintres flamands, allemands et hollandais. Paris:
Jombert, 1753-1763.
3. Cm.: Savettieri Ch. Antonello da Messina. Palermo: Flaccovio, 1998.
4. Hotho H.G. Die Malerschule Hubert van Eycks (1855-1858). См. так/кс:
BertolinoA. L’Arte e la vita Geneve. Genes: Pantograf, 1996.
498

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
разработанные Домом Жаном Мабийоном1. История ис¬
кусств в том виде, в каком ею занимались Вааген, а также
Румор в работе «Итальянские исследования», предстает
Прямой наследницей французской школы филологической
эрудиции—школы последователей конгрегации Св. Мавра,
«scuola mabillona», уже пустившей свои корни в Италии. Но
Вааген, который сам участвовал в юности в освободитель¬
ных войнах, посетил Музей Наполеона в 1815 г., и этот музей,
как представляется, стал наряду с Дрезденской галереей важ¬
ным источником его вдохновения. Впоследствии Вааген был
первым директором Берлинской галереи и в этом качестве
путешествовал по Европе с целью приобретения произведе¬
ний искусств. Он часто бывал в Англии и во Франции. Эта
его деятельность, конечно же, объясняет, почему помимо
знания старой фламандской и нидерландской живописи8
он был еще и знатоком современной ему европейской живо¬
писи. Его слава дошла до Виктора Кузена, который, говоря
в своем труде «Правда, красота и добро» («Du vrai, du beau
et du bien») (издан в 1853 г.) о Николя Пуссене и Филиппе де
Шампане, опирается на Ваагена.
Помимо ван Эйка, общим знаменателем немецкой истории
искусств и той, которая начинает развиваться во Франции,
можно назвать концепцию северной школы. Этьен-Жозеф
Торе-Бюргер, высланный в Германию участник Революции
1848 г., объединил в своих «Салонах» как две смежные тен¬
денции века идею политического возрождения с идеей гу¬
манистического искусства, выразителем которого стала жи¬
вопись Рембрандта3. Как воплощение северной школы в не
меньшей степени очаровывает Рембрандт братьев Гонкур
и Эжена Фромантена, еще одного представителя литератур¬
ного мира, автора книги «Мастера былых времен» («Maitres
d’autrefois», 1876). Северная школа с характерным для нее ин-
г BickendorfG. Der Beginn der Kunstgeschichtsschreibung unter dem Para-
digma «Geschichte», Gustav Friedrich Waagens Friihschrift liber Hubert
undjohann von Eyck (1822). Worms: Wernersche Verlagsgesellschaft, 1985.
2- См., например: Notice sur le chef d’oeuvre des freres van Eyck (« Заметка
о шедевре братьев ван Эйк») / Traduit de l’allemand par L. de Bast. Gand:
chez P.F. de Goesin-Verhaeghe, 1825. На самом же деле переводчиком
заметки был Вааген.
3* Chalard-F. A. Rembrandt, l’artiste au fil des textes. Paris: L’Harmattan, 2004.
499

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
тересом к способам выражения внутреннего мира (понятие
это покрывает собой искусство как Фландрии, так и Герма¬
нии) привлекает внимание первых французских историков
искусства, при том что, конечно же, у них речь не идет о том
(как это будет потом у консервативно настроенного Юлиуса
Лангбена1), чтобы ассоциировать северное искусство с какой-
либо сугубо германской субстанцией.
Ипполит Тэн в Школе изящных искусств
В развивающейся в XIX веке истории искусств во Франции
Школа изящных искусств играет центральную роль. Ибо
именно там, еще до того, как была создана Школа Лувра,
началось преподавание истории искусств как особой дис¬
циплины. Ипполит Тэн, который неудачами своей акаде¬
мической карьеры, равно как и особенностями своего ме¬
тода, был обязан увлечению немецкой философией своего
времени и особенно гегельянством, был одной из самых
замечательных фигур Школы изящных искусств. Наряду
с литературой и музыкой пластические искусства представ¬
лялись ему формами живого проявления культуры в исто¬
рии. Конечно, во второй половине XIX века Тэн уже не мог
являть собой тип оптимистичного гегельянца. Его труд
о происхождении современной Франции описывает про¬
цесс упадка, вызванный неконтролируемым развитием ра¬
зума, который утратил свою национальную почву и погряз
в оторванных от жизни спорах. Вместе с тем в своей работе
о разуме он оказывается восприимчивым к эмпирическим
подходам к психическим явлениям, анализ которых не ис¬
черпывается постепенным развитием духа. Подобное геге¬
льянство, скорректированное психологией и скептицизмом
в отношении конечных целей, делает Тэна настоящим фраН'
цузским современником Фишера и Шпрингера. Разница за¬
ключалась, может быть, лишь в том, что Школа изящны*
I. Работа философа-националиста Ю. Лангбена «Rembrandt аЬ
Erzieher» («Рембрандт как воспитатель») была переиздана 90 ра-3
в период с 1890 по 1938 г.
500

1 ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Асусств не была университетом, способным формировать
Лвые поколения и создавать школы историков.
шНесомненно также то, что диапазон интересов Тэна был
слишком широким, чтобы оказаться основанием для дис-
1|Йплины, которая в любом случае стала бы более историей
1Сультуры, нежели историей искусств. И все же его путеше¬
ствие в Италию полностью отвечало маршруту немецких
историков искусства, отправлявшихся в ознакомительные
доездки1, а его «Философия искусства» (1865-1869) остается
книгой, к которой обращаются не только узкие специали¬
сты в данной области.
Чтобы понять произведения искусства, считает Тэн, надо
исходить из общего состояния духа и нравов эпохи, которые
их определяют.
Голландская живопись расцветает в тот славный период,
когда благодаря своему упорству и смелости Голландия из¬
бавляется наконец от испанского владычества, на равных
сражается с Англией, становится самым богатым, самым
свободным, самым предприимчивым, самым процветаю¬
щим из всех европейских государств2.
Упадок голландского искусства начнется, напротив, когда
страна превратится в сплошную банковскую систему. Тэн
предлагает и даже требует от историков искусства исполь¬
зования современных историко-литературных приемов
для прояснения точного смысла изображения. Чтобы объ¬
яснить художественный взрыв, произошедший в Италии
на рубеже XV и XVI веков, недостаточно констатировать
высокий уровень культуры у современников Рафаэля, но
надо ее объяснить и показать ее связь с другими культурами
Европы. Описав нравы эпохи, надо осмыслить затем место
художественных произведений в музеях и библиотеках, рас¬
пределив их по группам и сериям. Подобная классифика¬
ция позволяет выделить ведущую фигуру, в образе которой
1 О путешествии Тэна см.: LegerF. Monsieur Taine. Paris: Criterion, 1993.
См. также: JentelM.-O. Les antiquites romaines vues par H. Taine. Quebec:
Universite de Laval, 1988.
Taine H. Philosophic de Part. Paris: Fayard, 1985. P. 16.
501

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
воплощается эпоха целиком, как, например, влюбленного
рыцаря для Средневековья или же Фауста и Вертера для со.
временности. Тэн также утверждает, что не только история,
но и искусство проходит свой духовный путь1 и что в геогра.
фии культур существует своя последовательность, а потому
время «степенной и тяжеловесной Германии» наступает
позднее других. По правде говоря, Тэн уже не испытывает
слишком большого энтузиазма в отношении немецких про.
изведений современного искусства, которые кажутся ему
слишком абстрактными и далекими от жизни:
.. .их творчество аллегорично; они изображают на стенах со¬
держание курса философии или истории, и если вы поеде¬
те в Мюнхен, то вы убедитесь, что самые великие художни¬
ки — это философы, случайно забредшие в живопись, чьи
картины говорят больше разуму, чем глазам, им следовало
бы взять в руку перо, а не кисть2.
Начиная со Средних веков художники кёльнской школы
рисуют мистические души, и как бы хорошо Дюрер ни знал
Италию, теология продолжает над ним довлеть, так же как
она продолжает довлеть и над Корнелиусом и Овербеком3.
И напротив, Италия, даже если она подчиняется циклич¬
ному ходу времен, предполагающему смену кратких перио¬
дов зрелости периодами упадка, все равно характеризуется
чувственностью. И эту чувственность иллюстрируют как
анекдоты из жизни Фра Филиппо Липпи, так и внима¬
ние, уделяемое телу, мускулам, человеку, изображаемому
в движении4. Боги Тициана — это «восхитительные бес¬
тии», они отражают «расцвет физической жизни». Почва,
1. Тэн выступает за так называемую психологию истории, в кото¬
рой не только эстетика, но и историография получает новое обо¬
снование. См.: Drudi D. Sognidi spiriti esatti. Percorsi nell’estetk adel
positivismo: Taine, Zola, Guyau. Florence: Alinea, 1990. О Тэне как
историке искусств см. также: Joliet Е. L’histoire de Part entre historn’et
esthetique: le cas de Taine // Recht Roland, Senechal Philippe, BarbiH011
Claire, Martin Frangois-Rene. Histoire de Phistoire de Part en Franca atf
XIXe siecle. P. 279-289.
2. TaineH. Philosophic de Part. Paris: Fayard, 1985. P. 111.
3. Ibid. P.198.
4. Ibid. P.121.
502

ГЛАВА 4. ФРАНЦУЗСКИЕ ИСТОКИ ИСТОРИИ ИСКУССТВ
на которой может расцветать искусство рисунка, должна
быть возделана, но все же не так чрезмерно, как это про¬
исходит в Германии.
Только Голландия и Фландрия из всех «германских на¬
родов» смогли достичь вершины живописного искусства,
поскольку их художники выражали то, что соответствова¬
ло итальянскому sfumato и что можно понять, лишь посетив
эти страны:
Вам надо было бы провести несколько дней в стране, чтобы
почувствовать это подчинение линии мазку. От каналов, рек,
моря, земли, напоенной водой, непрерывно исходит голубо¬
вато-серый туман, всеобъемлющий пар, который образует
вокруг предметов влажную дымку даже при хорошей погоде1.
Ссылаясь на Ваагена, чтобы дать определение фламанд¬
ской школе, Тэн, говоря о культуре Ренессанса, отсылает
читателя к книге Буркхардта. Предлагаемая им история
искусства имеет немало общего с немецкими источниками2.
Для него Фландрия в меньшей степени родина Ренессанса
в живописи, который распространился затем и на Италию,
она скорее наследница расцвета этого Ренессанса:
Так выглядела Фландрия в три последние четверти XVI века.
Как маленькая речка, которая принимает в себя большую
реку, после чего ее смешавшиеся воды остаются мутными до
тех пор, пока посторонний поток не возобладает во всей силе,
так и здесь национальный стиль, захваченный мощным
I- Ibid. Р. 203. В своем предисловии к Бедекеру (путеводителю) по Бель¬
гии и Голландии Антон Шпрингер, в свою очередь, подчеркивает:
«Все, что так глубинно определяет характер картины, света и воз¬
духа, форму пейзажа и архитектуры, костюмы и обычаи, — это
и есть то, что прежде всего бросается в глаза» (Baedeker К. Belgique et
Hollande, Manuel du voyageur. T edition. Coblence; Leipzig, 1873. P. XI).
Предисловие Антона Шпрингера заканчивается отсылкой к работе
Теофиля Торе «Музеи Голландии» (Thore Т. Les Musees de la Hollande.
Paris: Renouard, 1858-1860. 2 vol.).
Здесь необходимо напомнить о связях Тэна с писательницей не¬
мецкого происхождения Элизой Криниц (Elise Krinitz), а также о его
Дружбе с немецким историком культуры, жившим во Франции,
Карлом Гиллебрандом.
503

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
итальянским движением, в различных местах неравномер.
но испещряется и затем постепенно исчезает1.
Как бы то ни было, Тэн признает существование северного
Ренессанса, фламандского и голландского, не подчиняющее
гося абстракциям и в меру реалистического1 2. Историк искус-
ства, ставший историком культуры, прослеживает динамику
метисации, например, Ламберта Ломбарда (1506-1566), сме¬
шивающего заимствования у Леонардо да Винчи с «вульгар¬
ностями фламандцев». И хотя национальные формы всегда
могут воскреснуть вновь под влиянием почвы и Клима i а,
контаминация все же остается тем феноменом, который
Тэна привлекает в той мере, в какой он объясняет движение
и эволюцию. Подобная контаминация возникает не только
между странами, но и на диахронической оси, когда, напри¬
мер, Средневековье задерживает многочисленными своими
вторжениями расцвет Ренессанса:
У мастеров XV века вы еще найдете многочисленные следы
давних представлений и того аскетического поста, который
так никогда и не заканчивался: так на картине Мемлинга,
висящей в старом госпитале города Брюгге, лица исполнены
монашеской невозмутимости, а головы слишком велики —
выпуклые лбы раздулись здесь в мистическом мечтании...3
Несмотря на весь опыт, который он приобрел во время сво¬
его путешествия в Италию, в историографии искусства Тэн
остается исследователем, который сделал основным предме¬
том своих исследований искусство северной школы, а мето¬
дику позаимствовал в Германии. И он также иллюстрирует
франко-немецкий субстрат знания, которое слишком долг о
рассматривалось в рамках чисто национальных категории-
1. Taine Н. Philosophic de 1’art. Р. 232.
2. Заимствованная из книги Альфреда Мишьельса «История ф 1а'
мандской и голландской живописи», идея эта была впоследствии
подхвачена Луи Куражо. См. подробнее: Early Netherlandship Pain
ings. Rediscovery, Reception and Research / B. Ridderbos, A. von Bun
H. van Veen (ed.) Amsterdam University Press, 2005.
3. Taine H. Philosophic de Part. P. 429.

Глава 5
Между Бонном
и Страсбургом
В истории Боннского университета и, в частности, в исто¬
рии развития искусствознания в Бонне 1880-е гг. пред¬
ставляют особый интерес. В это время там преподают
те, кто не только сыграл определенную роль в развитии
данной дисциплины, но и создавал тот непосредственный
контекст, который был ей необходим. Антон Шпрингер
к тому времени давно уже покинул Бонн, однако его манера
анализировать произведения искусства, воссоздавая их ге¬
неалогию, имела здесь своих последователей. Пока историк
Карл Лампрехт еще только получает свое боевое крещение
в университете, Карл Юсти продолжает свои исследования
золотого века европейского искусства, олицетворением ко¬
торого для него является Веласкес. Генрих Тоде пытается
понять расцвет искусств в эпоху Ренессанса по аналогии
стой ролью, которую в истории религии сыграл Франциск
Ассизский; археолог Кекуле фон Страдониц занимается из¬
учением образа кентавров в искусстве, Герман Узенер пыта¬
ется сделать этимологический и филологический анализ
античных текстов частью истории культуры — сближение,
которое весьма впечатлило первых французских социоло¬
гов. Наконец, Аби Варбург получает в Бонне возможность
слушать лекции эстетика Теодора Л иппса, работы которого,
посвященные проблеме вчувствования (Einfuhlung), стали,
вне всякого сомнения, одной из составляющих особой ат-
мосферы, позволявшей очень разным научным подходам
сближаться между собой на почве интереса к искусству и его
истории.
505

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Бонн в конце XIX века
Именно в этой особой атмосфере начинает свое изучение
искусства в Бонне в 1886 г. Аби Варбург1. Конечно же, этало¬
ном для него является Юсти. Он посещает его лекции по
голландской живописи и семинар, посвященный творчеству
Вазари. Варбург принадлежал к числу тех немногих учени¬
ков Юсти, таких как Вильгельм Фоге и Пауль Клемен, коз о-
рые заставляли профессора продолжить свой курс, следуя
поговорке tresfaciunt collegium. Параллельно он слушает Узе-
нера, излагающего свою теорию сравнительного изучения
истории слов и понятий, и пишет в рамках семинара Кекуле
фон Страдоница работу об изображении битвы кентавров
и лапифов в Олимпии.
Возможно, здесь следует сказать несколько слов о системе
преподавания Узенера, знаменитый труд которого «Имена
богов» (1896) представляет собой одновременно историю
религии и опыт этимологии, где описание языковой харак¬
теристики становится важнейшим элементом воссоздания
универсальной памяти — прием, который впоследствии
Аби Варбург с блеском воплотит, собирая материалы для
своего атласа «Мнемозина»1 2. Узенер, изучавший вслед за
Велькером античные религии, пытался совместить изу¬
чение конкретных этимологических и языковых деталей
с выведением общих законов, поскольку формы, выража¬
ющие религиозные понятия, являются формами коллек¬
тивного сознания и универсального логоса. Это был тип
филологических исследований, характерный для гума¬
нитарных наук того времени, когда постепенно ученые
стали открывать верования экзотических народов и изу¬
чать их с использованием сравнительного метода. Фило¬
логия вместе с религиоведением, каким его видит Узенер,
содействует развитию этнологии, начала которой были
1. Gombrich Е.Н. Aby Warburg. An Intellectual Biography. London: The
Warburg Institute; University of London, 1970; Roeck B. Der junge Aby
Warburg. Mtinchen: C.H. Beck, 1997.
2. Капу R. Mnemosyne als Programme. Geschichte, Erinnerung und die
Andacht zum Unbedeutenden im Werk von Usener, Warburg und Benjamin
Tubingen: Niemayer, 1987.
506

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
t сложены работами антрополога Адольфа Бастиана, ос-
g вателя музея антропологии в Берлине1. «Gotternamen»
(< Ямена богов») в этом смысле можно рассматривать как
D юграммное исследование:
Процесс концептуализации временно завершается тем, что
■создается слово. Единственным способом проследить, как
■возникают понятия и представления у того или иного наро-
ша, может быть обращение к словарному фонду. Как и в дру¬
гих случаях, когда речь идет о зарождении понятий, мы
можем воссоздать мыслительный процесс, благодаря кото¬
рому сложились первоначальные представления о Боге или
^огах, только изучая языковые воплощения этого процесса.
Обозначение вещи никогда не является результатом произ¬
вольного действия. Любой звуковой комплекс формируется
«е для того, чтобы быть введенным в обиход, как монета, яв¬
ляя собой знак того или иного предмета. То мыслительное
возбуждение, которое вызывает находящееся перед нами
существо внешнего мира, становится одновременно и при¬
чиной, и средством обозначения1 2.
Если мы соотнесем историческое прошлое, сокрытое
в языке, с деталью графической, то вклад Узенера в исто¬
рию искусств в том виде, в каком ее задумывает Аби Варбург,
представляется несомненным.
Очевидное родство исследований Узенера с философией
символических форм Кассирера помогает понять причину
ухода в филологию Аби Варбурга в Бонне, равно как и в более
широком смысле ту роль, которую университетская среда
Воина конца 1880-х гг. сыграла в развитии гуманитарных
наук, в частности истории искусств.
Варбург прерывает свое пребывание в Бонне ради поездки
во Флоренцию, где он на некоторое время попадает в орбиту
Августа Шмарзова, пытавшегося создать в Тоскане немецкий
1 Адольф Бастиан (1826-1905), этнограф, морской врач по обра¬
зованию, основал в 1860 г. в Берлине этнографический музей
(Volkerkundemuseum).
2 Капу R. Mnemosyne als Programme. S. 83.
507

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
институт истории искусства1. Именно там остро дебатирует,
ся вопрос о роли, которую Античность продолжала играть
в последующих фазах развития истории искусства и более
глобально — культуры. Именно там Варбург познакомится
с программной статьей Антона Шпрингера, посвященной на.
следию Античности в искусстве Средневековья. Вернувшись
в Бонн из Флоренции на летний семестр 1889 г., он делает
в рамках семинара Юсти доклад, где подвергает критиче
скому анализу трактат Лессинга «Лаокоон, или О границах
между живописью и поэзией», взяв за основу его описание
рельефов Гиберти — тема, которой весьма интересовался
Шмарзов. Дискуссия, которую вызвал этот доклад, заставила
молодого Аби Варбурга покинуть Бонн и отправиться по со¬
вету историка Карла Л ампрехта в Страсбург, где он напишет
диссертацию, теперь уже под руководством другого историка
искусств, Губерта Яничека. Записи, сделанные Варбургом
в этот период и касающиеся флорентийской скульптуры
XV века, показывают, что уже тогда у Варбурга зарождается
интерес к характеру драпировки одежды, что станет также
темой его первых работ, посвященных искусству Ренессанса,
v Одной из наиболее заметных фигур Боннского уни¬
верситета в 1880-е гг. был, конечно же, молодой Карл Лам-
прехт1 2, который с 1885 г. занимал там пост экстраординар¬
ного профессора. Начиная с 1889 г. исследования Лампрехта
по экономической истории Рейнской области финансирует
Густав фон Мевиссен, один из учредителей «Рейнской газе¬
ты» («Rheinische Zeitung», выходила с 1842 г.). Наряду с этим
в Бонне Лампрехт занимается исследованием экономиче¬
ского состояния Франции в Средние века. В университете,
насчитывающем четырех преподавателей истории, которые
преподают свой предмет весьма малому числу студентов,
1. В сборнике статей, посвященном Августу Шмарзову, была опубли¬
кована статья Варбурга о Франческо Сассетти (Kunstwissenschaft'
liche Beitrage August Schmarsow gewidmet zum 50. Semester seiner aka-
demischen Lehrtatigkeit / H. Weizsacker et alii (Hg.). Leipzig: Hirsemanft
1907).
2. Schom-Schiitte L. Karl Lamprecht. Kulturgeschichtsschreibung zwisclu’fl
Wissenchaft und Politik. Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1984; №
ckering R. Karl Lamprecht. A German academic life. New Jersey: НиЫа'
nities Press, 1993.
508

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
создается научная лаборатория, представляющая собой сла¬
женный организм как в плане ее организации — Лампрехт
обращается для проведения исследований за финансовой
помощью к частным капиталам, эту практику он продолжит
й в Лейпциге,—так и содержания. Исследования в области
экономики заставляют уйти от политической истории, но
эта смена вех есть прежде всего признак перехода к тому
типу историографии, который способен учитывать самые
различные формы выражения культуры. Рейнский реги¬
он был тем местом, где Лампрехт смог воплотить в жизнь
свою программу всеобщей истории, обращаясь при этом
к изучению различных пластов социальной жизни. Нель¬
зя недооценить того значения, которое для эволюции исто¬
рической мысли имели эти годы, проведенные им в Бонне.
Карл Лампрехт начал свои исследования в Лейпциге в 1877 г.
Его диссертация, написанная под руководством экономиста
Вильгельма Рошера, была посвящена аграрной экономике
Франции XI века. Экзамен по философии он сдавал Виль¬
гельму Вундту, создателю учения о психологии народов.
В Лейпциге в период своего обучения он познакомился,
наконец, с Антоном Шпрингером; эта встреча повлияла на
его манеру рассматривать искусство как выражение време¬
ни, внушив ему представление о той сущностной связи, что
наблюдается между художественными формами и истори¬
ческой ситуацией того или иного периода. Работы Георга
Фойгта, посвященные рецепции классического наследия
в эпоху итальянского Ренессанса1, лишь укрепили его в этой
мысли. Эта первая часть его творческой биографии была
отмечена еще и открытием Буркхардта. Становится понят¬
но, каким образом, наряду с изучением экономического по¬
ложения европейских стран в эпоху Средневековья, Карл
Лампрехт смог посвятить себя исследованиям, которые ка¬
сались также и истории искусств. Вспомним, например, его
исследование орнаментов в лицевых сводах VIII—XIII веков.
1 Георг Фойгт (Voigt) (1827-1891), историк, профессор Лейпцигского
университета, автор, в частности, труда «Die Wiederbelebung des
klassischen Alterhumes oder das erste Jahrhundert des Humanismus»
(«Возрождение классической древности или первое столетие гу¬
манизма», 1859).
509

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Лампрехт старается увидеть проявление того, как постепен¬
но создается немецкая культурная идентичность, в эволю¬
ции, претерпеваемой художественной деталью1. Аби Варбург
присутствовал на семинарах, которые проводились в доме
Лампрехта, и посещал его лекции по истории искусства
и культуры, усвоив его методику рассматривать художе¬
ственные объекты независимо от их эстетического качества.
Тем самым он стал во многих отношениях косвенным на¬
следником Шпрингера. Таковым его сделала литература,
к которой он приобщился во Флоренции, и посредничество
Лампрехта. Переезд Шпрингера из Бонна в Лейпциг с за¬
держкой в Страсбурге, а также циркулирование Лампрехта
между Лейпцигом и Бонном показывают, какая тесная связь
существовала между этими тремя культурными очагами
в конце XIX века.
Способы «прочитывать» скульптурную группу
«Лаокоон»
Анализ бумаг Аби Варбурга периода его краткого пребыва¬
ния в Бонне по дороге в Страсбург позволяет проследить,
так сказать, in statu nascendi некоторые центральные момен¬
ты в истории возникновения истории искусств. В частности,
он помогает понять, какая сложная взаимосвязь существо¬
вала в это время между произведениями изобразительного
искусства и литературными текстами2.
Как уже говорилось, 24 мая 1889 г. на семинаре Карла
Юсти в Боннском университете молодой Аби Варбург дела¬
ет доклад «Наброски к критике „Лаокоона“ с точки зрения
флорентийского искусства эпохи Кватроченто» («Entwurf
zu einer Kritik des Laokoon an der Kunst des Quattrocento in
Florenz»). Скульптура «Лаокоон» была обязана своей извест¬
ностью, по крайней мере в немецкоязычном пространстве,
1. LamprechtК. Initial-Ornamentik des VIII. bis XIHJahrhunderts. Leipzig
Verlag von Alphons Durr, 1882. S. 25.
2. EspagneM. Le Laocoon de Lessing entre Karljusti et Aby Warburg I I RrVLie
germanique internationale. 2003. № 19. Le Laocoon: histoire et reception-
P. 221-236.
5Ю

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
#>й ее интерпретации, которую предложил Лессинг в одно¬
сменном трактате и которая, в свою очередь, так или иначе
^относится с комментариями Кристиана Готлоба Хайне
й в особенности Винкельмана1. Таким образом, существен¬
ным отличием этого знаменитого произведения является
то, что в нем соединяются история искусства и история
интерпретации, эстетика и герменевтика1 2. Это указывает
йа наличие у пластического искусства и литературы неко¬
его общего знаменателя, возможно связанного с понятием
знака, их совместного бытия в последующей истории, но
также и определенного рода взаимодополняемости, кото¬
рая существует между этими двумя родами искусства. Во
время своего пребывания в Бонне Аби Варбург представил
Карлу Юсти план своей диссертации, текст которой вос¬
произведен в его биографии, написанной Эрнстом Гомбри-
хом. Речь идет об изучении флорентийской скульптуры,
при котором особое внимание уделяется движению одежд,
исследованию барочных тенденций флорентийского ис¬
кусства, выявлению следов античного влияния, а также
культурного контекста в целом3. Очевидна связь, существо¬
вавшая между планом диссертации и докладом, основным
предметом которого, наряду с «Лаокооном» Лессинга, был
один из барельефов Гиберти. Также обе эти темы можно
было связать и с продолжительным пребыванием неза¬
долго до того Варбурга во Флоренции по приглашению
1. Preiss В. Die wissenschaftliche Beschafttigung mit der Laokoongruppe.
Bonn: Verlag und Datenbankfur Geisteswissenschaften, 1992. См. также:
Das Laokoon-Projekt-Plane einer semiotischen Asthetik / Gunter Gebauer
(Hg.). Stuttgart: Metzler, 1984.
2. Как отмечает Мишель Подро, Антон Шпрингер и Аби Варбург
унаследовали от Румора одновременное пристрастие к филологи¬
ческим подробностям и внимание к социальной стороне истории
искусства (PodroM. The Critical Historians of Arts. New Haven; London:
Yale University Press, 1982. P. 152).
3- Варбург даже придает своему рассуждению теологическую пер¬
спективу: «К периоду между 1400 и 1420 гг. живопись перестает быть
только иллюстрацией Библии или легенд <.. .> Личность перестают
рассматривать с точки зрения будущей жизни. Смирившись с жиз¬
нью во всей ее целостности, начинают осуществлять более узкий
выбор среди окружающих форм существования» (см. подробнее:
Gombrich Е. Aby Warburg. An Intellectual Biography. London: Warburg
Institute, 1970).

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Института истории искусств, которым руководил Август
Шмарзов1. Однако Юсти отклонил проект диссертации, не
дойдя, правда, до полного разрыва со своим учеником: так,
в 1905 г. мы снова видим Варбурга в Бонне встречающим
ся со своим старым семидесятитрехлетним наставником
Юсти. Но на тот момент, во всяком случае, договориться
они не смогли, и Аби Варбург нашел себе руководителя дис¬
сертации в лице Губерта Яничека, преподававшего тогда
в Страсбурге.
Приезд Варбурга в Бонн в 1889 г. был возвращением: мы
уже видели, что он там бывал не раз и даже оставался в горо¬
де на длительное время. В1887 г. он посещал семинар Карла
Юсти, посвященный Микеланджело и Вазари, а также дру¬
гой семинар, на котором обсуждались вопросы эстетики изо¬
бразительных искусств. В то время с Юсти работал молодой
ассистент по имени Генрих Тоде1 2, работа которого о Франци¬
ске Ассизском и начале Возрождения в Италии3 объясняла
именно францисканским влиянием переход в итальянском
искусстве от созерцания Бога к созерцанию его творений.
Свой первый доклад на тему битвы между кентаврами и ла-
пифами Варбург сделал как археолог, особую актуальность
этому докладу придало его обращение к картинам Бёклина4.
Возможно, идею писать диссертацию у Яничека подал Аби
Варбургу Лампрехт, тоже слушавший у него лекции. Как бы
то ни было, среда, в которой Варбург начал свои исследова¬
ния в области истории искусств, характеризовалась тем, что
исследования филологического типа дополнялись там ис¬
следованиями в области еще только зарождавшейся тогда
истории культуры, а также истории искусств. Стоит только
обратить внимание на этот первоначальный контекст, как
возникает впечатление, что элементы, которые составят
1. Август Шмарзов, автор книги «Основные понятия истории ис¬
кусств» («Grundbegriffe des Kunstwissenschaft», 1905), основал И нс i и-
тут истории искусств во Флоренции в 1888 г.
2. SzylinA.M. Henry Thode (1857-1920). Leben und Werk. Frankfurt-am-Ma in:
Peter Lang, 1993.
3. Thode H. Franz von Assizi und die Anfange der Kunst der Renaissance и1
Italien. Berlin: Grote, 1885.
4. См. каталог выставки: Arnold Bocklin 1827-1901. Paris: Musee d’Or^
octobre 2001 —janvier 2002.
512

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
метод Варбурга, уже присутствуют в рассеянном виде в тру¬
дах его учителей, что существует преемственность между дис¬
циплиной в том виде, в каком она практиковалась в 1880-е гг.
(до того, как о ней забыли), и методом, который, ознаменовав
собой революцию в эпистемологии и связанный с именем
Варбурга, будет развиваться впоследствии. По свидетельству
Эрнста Гомбриха, Варбург изучал текст Лессинга на заняти¬
ях одного из своих первых профессоров и с тех пор не пере¬
ставал им интересоваться. Трактат Лессинга мог навести
его на размышление об иерархии знаков и одновременно
о проблеме выражения страдания в искусстве, о понятии
пафоса, которое не переставало интересовать его на протя¬
жении всей жизни.
Комментарий Варбурга к Лессингу—это не связный текст,
а заметки, занимающие около пятидесяти страниц, которые
далеко не всегда увязаны между собой, имеют нередко неза¬
вершенную синтаксическую конструкцию, их содержание
резюмируется в нескольких словах, набросанных на листе
бумаги. Суммарно можно их распределить на три группы.
Первый тип заметок касается самого текста Лессинга, вто¬
рой — отношений между скульптурой и живописью в эпоху
Кватроченто во Флоренции. Есть еще заметки, в которых
речь идет о Лоренцо Гиберти и Райских вратах в баптисте¬
рии. Но везде доминирует размышление о взаимодействии
художественных форм в духе Лессингова «Лаокоона». Так что
действительно заметки в целом представляют собой крити¬
ческий анализ текста Лессинга, в основу которого положен
собственный анализ тех графических произведений, о кото¬
рых в нем идет речь. Часть, непосредственно посвященная
Лессингу, ограничивается комментарием к первым 15 главам
трактата и не касается остального, в частности полемики
между Лессингом и Винкельманом о датировке «Лаокоона»
и его отнесения — по стилевым критериям — к скульпту¬
ре эпохи Лисиппа. Знаменитая полемика, разгоревшаяся
по поводу «Лаокоона» в 1760-е гг., заставившая, например,
Хайне принять аргументы Лессинга в защиту датировки,
предложенной Винкельманом, никак не присутствует в ар¬
гументации Варбурга. Даже если нам по-прежнему остают¬
ся неизвестными причины, побудившие Юсти отвергнуть
513

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
доклад Варбурга и тему его диссертации, можно все же пред,
положить, что в упрек ему он поставил некое равнодушие3
проявленное в отношении Винкельмана. Очевидно, ав-
тор «Истории искусства древности» вдохновлял молодого
историка искусств значительно меньше, чем Лессинг. Несо¬
мненно также, что Варбург испытывал некоторый скепсис
в отношении позитивизма, в достаточной мере присущею
Юсти: его самого в значительно большей степени привле¬
кала история страстей, изучать которую позволяли произ¬
ведения изобразительного искусства.
Заметки Аби Варбурга представляли собой настоящий
комментарий к «Лаокоону» Лессинга. Историка искусства
они могут заинтересовать в двух отношениях. С одной сторо¬
ны, речь в них идет о проблеме переводимости одного вида
искусства на язык другого и более конкретно — о возмож¬
ности перевода поэзии на язык скульптуры или живописи,
а также о проблемах, связанных с данной транспозицией.
С другой стороны, сама сложность подобной транспозиции
выводит на тему, которая в особенности привлекает вни¬
мание Варбурга: способы выражения последовательности,
движения и длительности в различных видах искусствах. Не
способные, в отличие от поэзии, описывать последователь¬
ные превращения, скульптура и живопись должны искать
решение в передаче мгновения:
Живопись стремится представить образ, схваченный в еди¬
ном мгновении, личность со всеми ее желаниями и индиви¬
дуальными способностями, то, что остается запечатленным
в своей неподвижности в едином мгновении. Положение раз¬
личных частей тела и их взаимная соотнесенность говорят
столь же много, сколь и отдельная часть тела, запечатленная
в мгновенном движении1.
Вопросы, которые ставит перед собой Варбург, изучая
текст Лессинга, сводятся к тому, что он преследует цель
I. На страницах рукописи Аби Варбурга, хранящейся в Инстит\ те
Варбурга в Лондоне, присутствуют две нумерации, наслаивают11'
еся друг на друга, одна из которых вычеркнута. При цитирован пЯ
этих страниц мы приводим обе нумерации (например: 2а [17]).
514

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
узнать, в чем поэзия опережает живопись и скульптуру
ц в чем она отстает от них. Это выводит его и на более ши¬
рокую проблему: определения различий между живописью
И скульптурой. Варбург предварительно решает вопрос сле¬
дующим образом: скульптура обходится без цвета и, следова¬
тельно, без светотени {helldunkel) и sjumato1, и только живопись
обладает возможностью проявлять сущность явлений, за¬
печатленных в мгновении*.
Метод комментирования Варбурга заключается в том, что
он резюмирует каждую из глав трактата Лессинга почерпну¬
тыми из него поразительными формулировками.
Например, первая глава сводится для него к следующей
формуле: «Древние, вероятно, считали, что крик по своей при¬
роде несовместим с величием души»3. Данные «резюме» ста¬
новятся затем объектом комментариев, в которых уже непо¬
средственно раскрываются научные интересы комментатора.
Вторая глава для Варбурга сводится к тезису: «У древних
красота есть высший закон», который дополняется другим
умозаключением: «И вот почему Лаокоон только вздыхает,
но не кричит»4. Комментируя эту главу, а точнее выведенное
им из нее резюме, Варбург в первую очередь ссылается на изо¬
бражения менад и сатиров5, доказывающие, насколько древ¬
ние заботились о красоте. Выходя затем на более широкий
уровень обобщений, Варбург уточняет: выражение сильных
аффектов не противоречит законам живописи лишь тогда,
когда носителем их становится тело, то есть когда экспрес¬
сия передоверяется иному органу чувств6.
Третья глава сводится для Варбурга к тезису о том, что
если живопись, понятая в самом широком смысле, способ¬
на изобразить только одно-единственное мгновение, то
мгновение это должно выбираться исходя из принципа его
плодотворности (fruchtbar). В комментарии он делает следу¬
ющее замечание: «Пароксизм неинтересен, потому что он
Дымка, предназначенная для изображения глубины в живописи
эпохи Возрождения.
2- [22]
3. 4 [24]
4- 4 [24]
5- 2 [16]
«■ И [14]
515

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
не позволяет думать ни о чем интересном (это неверно, по.
тому что его мы воспринимаем другими органами чувств)»!
Другой комментарий касается «интересных» персонаже^
испускающих крик, каких мы видим на некоторых кар гц.
нах Джотто, или же «интересных» убийц, как, напримерз
Юдифь Донателло. Надгробие Франчески Торнабуони рабо»
ты Андреа Вероккио (настоящее имя—Микеле Андреа Чони,
1435—1488) рассматривается здесь в одном ряду с поющими
ангелами Беноццо Гоццоли* из капеллы волхвов в палаццо
Медичи—Рикарди и картиной «Клевета Апеллеса» Сандро
Боттичелли. Далее следует перечень названий картин, на
которых изображены поющие дети или же убийства. Текст
Лессинга Варбург воспринимает не как истину в последней
инстанции, а как то, что дает импульс для дальнейших раз¬
мышлений. Несомненно, некоторые тезисы, изложенные
в «Лаокооне», хотя и остаются у Варбурга неоткомменти-
рованными, не переставали в дальнейшем будоражить его
мысль. Так, во второй главе трактата говорится о змеях,
всегда выступающих как знак божественного. И как здесь
не вспомнить ритуалы индейцев из Нью-Мехико с участием
змей, столь поразившие Варбурга?
Четвертая глава сначала дает лишь повод для одобритель¬
ного резюме. Думая о «Лаокооне» Вергилия, не думаешь об
уродливо раскрытом рте и не вспоминаешь Лессинга: «Ла-
окоон Вергилия кричит, но этого кричащего Лаокоона мы
уже знаем как самого мудрого патриота и самого любящего
отца»3. И все же резюме заканчивается выражением опреде¬
ленной доли скепсиса: «Многое бы казалось в этой теории
неопровержимым, если бы гений в своих созданиях не до¬
казывал бы ровно противоположное»4.
В целом Варбург отдает себе отчет в трудности выразить
страсти и в живописи, и в скульптуре, а точнее, сочетать
изображение страсти с индивидуализацией изображаемою
1. 11 [14]
2. Беноццо де Лезе ди Сандро (1420-1497) сотрудничал с Гиберти и Фра
Анджелико. Поющие ангелы находятся в палаццо Медичи-Рикар/Д1
во Флоренции. О Гоццоли см., в частности: Cole Ahl Diane. Beno//°
Gozzoli. New Haven; London: Yale University Press, 1996.
3- 2 [15]
4- 2 [15]
5l6

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
персонажа. Таким образом, в восьмой главе «Лаокоона» он
отмечает мысль о невозможности соединить изображение
индивидуальности и страсти в живописи. Действительно,
поэт прекрасно может представить Венеру в гневе, но не
скульптор, ибо это изображение вошло бы в противоречие
с образом Венеры, которая в нашем сознании ассоциируется
только с любовью: «Лессинг предполагает, таким образом,
что аффекты в изобразительных видах искусства полностью
уничтожают личность в том смысле, что в ней не остается
ничего личностного»1.
Внимание Аби Варбурга особенно привлекают главы с де¬
вятой по пятнадцатую. Десятая глава «Атрибуты, имеющие
символическое значение только для художника, а не для
поэта»1 2 вдохновляет его, в частности, на серию комментариев,
демонстрирующих, как текст Лессинга становится для него
импульсом к размышлениям о проблемах, интересующих
его самого. Первый комментарий является попыткой опре¬
делить знаковость живописной эстетики: «Невозможность
обобщать особые свойства порождает необходимость добав¬
лять предметы, которые становятся знаком определенной
деятельности». Второй комментарий, еще более лапидар¬
ный, касается греческого искусства. Для греков, записы¬
вает он, предметы и атрибуты обладали лишь остаточной
функцией. В третьем комментарии Аби Варбург переходит
от Греции к Ренессансу: «В начале флорентийского Ренес¬
санса изображение предметов сознательно использовалось
как характерный знак присутствия наблюдателя (создание
обобщенно-единичного образа)»3. Здесь мы подходим к из¬
любленной теме Варбурга, постоянно его занимавшей,—от¬
ношению между индивидуализацией и общим, и особенно
к функции декоративных элементов. Два словосочетания,
казалось бы не связанные между собой, — «развевающи¬
еся одежды» и «неиспользуемые орудия» — определяют
это направление мысли. Вопрос о роли развевающихся
одежд, столь важный для определения его метода поначалу,
явно входит в поле зрения Варбурга, когда он размышляет
1. 3 [26]
2. 4 [27]
3. 5 [28]
517

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о «Лаокооне» Лессинга. В целом можно только поражаться
произвольностью выбора, который Варбург делает в своих
резюме. Так, вся одиннадцатая глава сводится у него к про¬
стому замечанию: «Художнику не требуется изображать что-
то новое (граф де Кейлюс); важно то, как он это изображает»1.
Иными словами, разница между поэзией и живописью, по
всей видимости, определяется тем местом, которое зани¬
мают в живописи чисто формальные, стилистические, экс¬
прессивные элементы. Живопись — это искусство зримою,
и Варбург, резюмируя двенадцатую главу, подчеркивает,
что живопись не способна представлять невидимое, она не
способна представить даже «человеческое величие». Однако
в комментарии он минимизирует значение своего наблюде¬
ния, честь которого приписывает Лессингу: в Падуе, замеча¬
ет он, фигуры гигантских святых работы Андреа Мантеньи
опровергают подобную постановку вопроса.
Вопрос о движении является, пожалуй, главным для
Варбурга, читающего Лессинга. Читая пятнадцатую гла¬
ву трактата, он обращает особое внимание на то, как изо¬
бражен Гомером Пандар в пятой песне «Илиады». Портрет
Пан дара есть описание последовательных действий, и ни
одн& картина не смогла бы воспроизвести эту последова¬
тельность. В комментарии к сделанному им резюме Варбург
подчеркивает:
Поэт может описывать один за другим все моменты, в тече¬
ние которых совершается действие настолько значительное,
что герой в результате полностью изменяется <.. .> живопись
же этого не может, поскольку картинам неведомо движение2.
Стремясь ввести чтение «Лаокоона» в контекст того, что
составляло основную сферу его научных интересов, а именно
изучение итальянского искусства эпохи Возрождения, Вар'
бург попытался составить нечто вроде таблицы, где в левой
колонке он записывал различия между живописью и по¬
эзией, а в правой — различия между скульптурой и живо¬
писью Кватроченто. Если легко заметить, что пластические
1. 4 [27]
2. 5 [25]
518

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
искусства, в отличие от поэзии, не могут передавать переход¬
ные состояния, то гораздо сложнее уловить разницу между
скульптурой и живописью, поскольку эта разница зависит от
того, какой момент избирается как наиболее красноречивый
в изображении, от возможности изобразить сразу несколько
фигур, использования светотени.
Заметки, оставленные Варбургом по прочтении тракта¬
та Лессинга, отличающиеся ярко выраженной собственной
позицией, внимание читателя могут привлечь прежде всего
особым способом аргументации. При этом в подобном вы¬
борочном чтении подспудно звучат в форме не решенных
еще вопросов темы, к которым Варбург постоянно будет
затем возвращаться: изображение движения, патетики, де¬
кор и аксессуары (Beiwerk) на картинах Ренессанса. В более
общем смысле в комментарии к «Лаокоону» явно проявля¬
ется стремление к такому типу интерпретации, который
бы соединял текст и графическое изображения, разумеется,
с целью подчеркнуть разницу между их выразительными
возможностями, но также и для того, чтобы прояснить сущ¬
ность этих двух родов искусств, одного через другое. Дистан¬
ция, отделяющая «Лаокоона» от иконологии, оказывается
не столь уж и непреодолимой.
От живописи к скульптуре
Другие разрозненные заметки Варбурга касаются искусства
барельефа во Флоренции эпохи Кватроченто. Часть из них
так и озаглавлена «Эволюция барельефа в эпоху Кватро¬
ченто» («Entwicklung des Reliefs im Quattrocento»). Связь их
с заметками к «Лаокоону» Лессинга совершенно очевидна.
Здесь также речь идет о возможности изображения движе¬
ния: «Что касается проблемы изображения переходных
состояний в произведениях изобразительного искусства,
то можно было бы, исходя из флорентийского искусства
эпохи Кватроченто, доказать способность и право изобра¬
зительного искусства достоверно их представлять»1. Это
2а [6]
519

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
замечание получает пространное развитие в тексте, напо-
минающем вступление к докладу. Лессинг, пишет Варбург,
противопоставил средства выразительности, свойствен-
ные живописи и поэзии: уделом поэзии он сделал живо¬
писание переходных состояний, а живописи (которую он
не отделяет от скульптуры) — изображение неподвижною.
Но разве невозможно, задается он вопросом, родство между
художественными жанрами и родами искусства, которое
бы позволило искать изображение переходных состояний
во флорентийской скульптуре XV века? Но и в этой обла¬
сти противопоставление скульптуры, которая чаще Bcei о
изображает отдельную фигуру, и живописи, которая может
изображать целые группы, вероятно, заслуживает коррек-
тировки1. Именно барельеф и есть та форма, в которой
сталкиваются два различных направления изобразитель¬
ного искусства в своем стремлении выразить переходное
состояние. Функция, приписываемая рельефу, заставляет
Варбурга обратить свой ретроспективный взгляд на Антич¬
ность. Тогда как на метопах8 храма Селинунта1 2 3 * * рельефы
являют собой всего лишь статуи, прилегающие к стене,
рельеф в три четверти, наблюдаемый в изображениях фи¬
гур Парфенона, а также характер рельефов в храме Гефеста
(Тесейоне) уже предвосхищают появление изобразитель¬
ной перспективы, которая делает относительной границу
между жанрами, выходя за рамки специфических возмож¬
ностей рельефа:
То, что плоский характер барельефа (который можно было
бы сопоставить с тональностью в живописи), соответствует
самой сути искусства барельефа, очевидно уже потому, ч го
этот способ изображения появился, преодолев основное пре¬
пятствие, свойственное искусству рельефа, а именно стену4-
1. 2 [38]
2. Метопа—элемент фриза дорического ордера в виде каменных и л и
керамических плит; нередко украшались рельефами.—Прим, пер-
3. Селинунт — одна из главных колоний древних греков на Сип11'
лии. —Прим. пер.
4- 3 [39]
520

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
Флорентийское искусство становится для Варбурга мате¬
риальным опровержением принципов, изложенных в «Ла-
окооне», которые в то же время только и позволяют понять
особенности этого искусства. Ссылка на Античность при
анализе рельефов эпохи Кватроченто кажется все же не¬
сколько ученической, поскольку, по общему мнению, следы
Античности едва ли различимы у Филиппо Брунеллески1
и Лоренцо Гиберти. Говоря о расширении возможностей ис¬
кусства рельефа, Варбург, естественно, переходит к Гиберти,
особо останавливаясь на вторых вратах флорентийского
баптистерия, новые изобразительные решения которых
можно оценить, лишь сравнив их с вратами Андреа Пизано.
Но даже этот пассаж о Гиберти, где Варбург, казалось бы, от¬
ходит от основной темы своего доклада, все же продолжает
развивать проблематику его комментариев к трактату Лес¬
синга о существовании переходных жанровых форм:
Нужно еще ответить на вопрос, являются ли изобразитель¬
ные средства Гиберти возможностями, заложенными в том
роде искусства, в котором он работал, или же он перенес их
более или менее ловко из другой художественной формы
в свою2.
Остальные заметки об искусстве рельефа повторяют, ком¬
ментируют или же последовательно иллюстрируют данную
аргументацию. В своих набросках Варбург одновременно
подчеркивает различие жанров, делая особый акцент на
присущем изобразительным искусствам свойстве изобра¬
жать то, что есть3, а также на вопросе переводимости. Он
не подвергает сомнению законность жанрового деления:
живопись и нерельефные пластические формы отвечают
специфическим ожиданиям публики, но он защищает воз¬
можность перехода между указанными жанрами. Заметки
Варбурга свидетельствуют о том, что эти темы он постоянно
обдумывал в разных вариантах. Вывод, к которому он прихо- *•*• Филиппо Брунеллески (1377-1446), скульптор, оказавший влияние
на Мазаччо, в частности на разработку им линейной перспективы.
2. 4 [44]
3- 1а [2]
521

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
дит, в целом таков: только живопись использует две техники,
которые называются сфумато и светотень, и таким образом
может представлять группы, у рельефов же преобладают
изобразительные средства, связанные с перспективой1. Со¬
ответственно Варбург начинает интересоваться генезисом
перспективы*, предвестие которой он уже ощущает в баре¬
льефе, приписываемом Андреа Пизано в Орвието (Умбрия),
но также и у многочисленных художников, упомянутых им
попутно: Джентиле да Фабриано3, Доменико Венециано4, Па¬
оло ди Стефано5, Мазолино6, Мазаччо7 и в особенности Па¬
оло Учелло8. Возможно, Варбург имел в виду роль, которую
играла перспектива в столь известных произведениях, как
«Чудо со статиром» Мазаччо в капелле Бранкаччи9, алтарь
святой Лючии работы Венециано, «Битва при Сан-Романо»
к 1 [19]
2. О вопросах перспективы в эпоху Кватроченто см., в частное i и:
BaxandallMichael L’oeildu quattrocento. Paris: Gallimard, 1985; Andrews
Lew. Story and Space in Renaissance Art. Cambridge; New York: Cambridge
University Press, 1995.
3. Даты жизни —1370-1427.
4. Даты жизни — 1400-1481. У Доменико Венециано глубинная пер¬
спектива создается посредством градации цветовых гамм. См.
выполненную им часть алтаря церкви Санта Лючия деи Магно ш
(1445-1447) с изображением Мадонны. Он был также учителем Пье¬
ро делла Франческа.
5. Другое имя — Паоло Скьяво (1397-1478).
6. Мазолино да Паникале (настоящее имя Томазо ди Кристофоро
Фини, 1383-1447) сотрудничал с Мазаччо в капелле Бранкаччи дель
Кармине во Флоренции (1425).
7. О Мазаччо (настоящее имя — Томазо ди Джованни ди Симонс Гви*
ди, 1397-1475) см.: Borsi К, Borsi S. Masaccio. Paris: Hazan, 1998.
8. Учелло Паоло ди Доно (1397-1445). Считается, что идею перспекти¬
вы подсказал ему Гиберти. В Санта Мария Новелла им написана
фреска с изображением потопа. Об Учелло см.: Borsi R, Borsi S. Paolo
Uccello. New York: Harry N. Abrams Inc Publishers, 1994.
9. «Чудо со статиром» Мазаччо в капелле Бранкаччи иллюстрирует
историю, изложенную в Евангелии от Матфея (17:24-27). В цен гре
изображен Христос, приказывающий Петру поймать рыбу, в пас i и
которой он найдет статир (монету), чтобы заплатить сборщик\ н°'
шлины. Слева на заднем плане — Петр вынимает монету из пасти
рыбы. Справа—он отдает ее сборщику пошлины. Так как нижниИ
край фрески находился почти в 14 футах (ок. 427 см) от пола, МазаЧ'
чо предполагал, что зритель будет смотреть непосредственно на
центральную точку схода, находящуюся за головой Христа. tf°c'
пользовавшись такими же средствами, какие применяли оба ваН
522

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
Паоло Учелло в Уффици, то есть в работах, мимо которых
начинающий историк искусств не мог пройти во время
своего пребывания в Италии. Что касается внимания, ко¬
торое Варбург уделяет вопросам перспективы, то связано
оно, конечно же, с чтением не Лессинга, но скорее трудов Ро¬
берта Фишера, вдохновлявшего также и молодого Вёльфли-
на1, в частности, своими размышлениями о роли, которую
играет перспектива в восприятии произведений искусства.
Транспозиция живописной перспективы в рельеф полу¬
чает свое наивысшее выражение в панно Лоренцо Гиберти
с изображением встречи царя Соломона с царицей Савской
у Райских врат, а также в бронзовом реликварии, хранящем
мощи св. Зенобия, первого епископа Флоренции. В обоих
случаях ощущение глубины создается аллеей, сужающейся
на заднем плане, или же архитектурными сооружениями.
В рукописи Варбурга обнаруживается несколько эскизов
перспективы этого типа.
В заключение своей работы о рельефе Варбург перечисля¬
ет приемы, открытые живописцами и затем перенесенные,
в частности Гиберти, на рельеф. Прежде всего речь идет о еди¬
ной перспективе, или точке наблюдения (<nnhdUicherAugenpunkt),
эта воображаемая точка находится словно над изображаемой
сценой. Перспектива создается изображением улицы, сужаю¬
щейся к горизонту. И хотя в этих двух случаях Варбург усма¬
тривает влияние Брунеллески, ссылается он прежде всего на
фрески церкви Сан- Клементе, работу Мазаччо и Учелло в церк¬
ви Санта Мария Новелла. Гиберти мы более всего обязаны
постепенным сужением контура фигур (,Konturverkiirzung) и со¬
кращением объема тела (Abschwachen der Korperlichkeii) по мере
того, как происходит переход от переднего плана к заднему.
Следовательно, на Райских вратах Гиберти мы наблюдаем
попытку сделать более полным изображение, а с другой сто¬
роны, найти для него более сжатую форму. Решение деталей
Эйка, он выбрал определенное направление потока света, исхо¬
дившего справа от окна капеллы, и ввел воздушную перспективу,
давая тончайшие градации тонов. —Прим. пер.
1 Woffflin Н. Prolegomena zu einer Psychologie der Architektur. Miinchen:
Wolf, 1886.
523

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
свидетельствует здесь о самостоятельности художника, хот^
в целом в рельефе очевидно использование средств, уже от¬
крытых живописной перспективой. Художник достиг обеих
целей, даже если при этом не изобрел и не расширил новыс
средства изобразительности1.
Именно Гиберти, у которого Варбург обнаруживает одно*
временно эстетическую самостоятельность и следы воздей
ствия других эстетических теорий, становится объектом
его критических работ, развивающих многие темы заметок
о «Лаокооне». В основе этой критики лежат не столько ин
новации, сколько, так сказать, эмпирическая транспозиция,
переход одного вида искусства в другое.
Третья группа рукописей включает в себя наброски и за¬
метки, в которых Варбург переносит свое внимание с вопроса
о рельефе вообще на собственно рельеф у Гиберти и то место,
которое он занимает в истории скульптуры.
Нет ничего удивительного, что Варбурга так привлек
скульптор, который в 1401 г. совершенно неожиданно полу¬
чил заказ выполнить новые врата баптистерия в дополне¬
ние к знаменитым вратам работы Пизано (1330-1338), а за¬
тем, после выполнения этого заказа, приступил к работе
над новыми вратами — Райскими, ставшими радикальным
прорывом в истории изобразительных искусств2. Начиная
с Румора, который видел в Г иберти центральную фигуру ис¬
кусства эпохи Кватроченто, и до Августа Шмарзова, на рубе¬
же XIX-XX веков пытавшегося разгадать принцип, который
лежал в основе первых врат (при начале этой работы Варбург,
возможно, даже и присутствовал), Гиберти был постоянным
предметом размышлений историков искусства. Впрочем, не¬
удивительно, что возрождение интереса к нему приходится
на 1880-1890-е гг., поскольку именно в этот период понятие за¬
конов перспективы, основанное на психологии восприятия,
приобретает особое значение, свидетельством чего являются,
г. 2 [36]
2. О творчестве и карьере Гиберти см.: Schlosser J. von. Leben und
Meinungen des florentinischen Bildners Lorenzo Ghiberti. Basel: Holbein.
1941; Krautheimer R. Lorenzo Ghiberti. Princeton: Princeton University
Press, 1970.
524

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
в частности, труды Вёльфлина. В своих «Комментариях», ко¬
торые Гиберти написал в конце жизни и которые позволили
ему обратиться назад в прошлое, к своему творчеству и к за¬
конам перспективы, особое значение он стал придавать оп¬
тике. Конечно, Варбург не читал «Комментарии», во всяком
случае он на них не ссылается, но его исследование десяти
изображений, которые можно увидеть на Райских вратах, не¬
посредственно связано с его интересом к перспективе. При
этом Варбурга совершенно не интересует неоплатонический
задний план, присутствующий на некоторых створках Рай¬
ских врат, символически связывающий, например, встречу
Соломона и царицы Савской с темой бракосочетания Церкви
и Христа. В том способе аргументации, который избрал для
себя Лессинг в «Лаокооне», Аби Варбурга, вероятно, могло бы
привлечь стремление критика рассматривать произведения
пластического искусства в одном ряду с современными им
текстами. И он тоже мог бы изучать Райские врата в свете
комментариев самого Гиберти. Но Варбург не попытался
подхватить этот посыл.
Варбург замечает, что период, отделяющий Андреа Пи¬
зано, который еще в XIV веке создал первые врата бапти¬
стерия, от Гиберти, есть время появления в искусстве ре¬
льефа ощущения пространства. Наиболее часто при этом
он вспоминает фасад собора в Орвието, над которым рабо¬
тали Андреа Орканья1 и Лоренцо Гиберти. В нем еще нель¬
зя обнаружить никаких зачатков барельефа, уменьшения
размеров или же ослабления телесности (Abschwachung der
Korperlichkeit), но при этом создается впечатление, что фи¬
гуры, расположенные анфас, выступают из глубины, тогда
как иллюзия движения у Пизано создается посредством
разворачивания персонажей в профиль2. В первых вратах
Гиберти Варбурга поразили ангелы, словно летящие из глу¬
бины рельефа, дабы приблизиться к изображенным фигу¬
рам3. Врата Андреа Пизано не создают ощущения простран¬
ства. Рельефность им придают лишь маленькие статуи,
г Андреа ди Чоне работал между 1344 и 1368 гг., руководил купольны¬
ми работами с 1359 по 1362 г.
2. За [43]
3. За [43]
525

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
расположенные на заднем плане в форме цоколя. Глубин^
здесь есть не что иное, как расслоение по вертикали1. Она
ощутима только у двух фигур, угол же зрения (Augenpunkt)
оказывается на уровне зрителя. Только головы персона,
жей и создают ее иллюзию2. Попытка же создать эффект
перспективы за счет уменьшения объема фигур дает себя
знать уже на первых вратах Гиберти, например на панно,
на котором изображена сцена искушения Христа в пустыне.
Со скульптурной точки зрения лучше всего оказываются
при этом выполненными фигуры первого плана.
Варбург подходит затем к сравнению первых и вторых
врат Гиберти. Уже в первых вратах, замечает он, художник
пытается придать стене, к которой прикреплен рельеф, про¬
странственное измерение, помещая, например, фигуры одну
за другой так, чтобы можно было почувствовать разницу
между их положением. Но угол зрения (Augenpunkt) все еще
определяется фигурами зрителей, представленных на пер¬
вом плане. И чтобы показать их расположение друг за дру¬
гом, у художника нет иного средства, как наслоить одну на
другую. В случае со вторыми вратами ситуация коренным
образом меняется. Прежде всего, сделать ощутимым про¬
странство позволяет изображение пола: «Стена барельефа
выступает как поверхность, ограничивающая заполнен¬
ное пространство, которое благодаря полу простирается
в глубину»3. Кроме того, угол зрения того, кто рассматривает
картину, расположен теперь выше, и он может видеть то, что
не видно скульптурным фигурам, находящимся на первом
плане. Наконец, происходит сокращение объема фш ур*
Фигуры, расположенные одна за другой, могут восприни¬
маться как находящиеся рядом, хотя места, к которым они
прикреплены, расположены на разном уровне. Скульптуры
отличаются друг от друга уже не в зависимости от того, где
они расположены. При этом не соблюдаются пропорции:
можно увидеть пирамиду небольших размеров, которая ка¬
жется расположенной далеко, и все же она кажется больше
чем люди, находящиеся на среднем плане4. Наиболее час г о
1. 2 [41]
2. 3 [42]
3. 8 [48]
4- 9 [49]
526

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
Варбург в своих размышлениях о перспективе упоминает
панно Райских врат «Встреча Соломона с царицей Савской».
Настоящий прорыв он наблюдает в использовании рельеф¬
ной поверхности вторых врат Гиберти:
Эта идеальная телесность и это сокращение контуров, словно
возвышающихся над поверхностью, возможны лишь тогда,
когда фигура (или любое другое изображение) выступает бо¬
лее или менее выпукло из стены барельефа: спиной они еще
связаны с задним планом, демонстрируя тем самым выход
из глубины, на поверхности же остается видной их большая
или меньшая удаленность в пространстве1.
У Андреа Пизано статуи еще прилегают к основе, пер¬
вые врата Гиберти являют собой уже промежуточный этап,
и только Райские врата обладают необходимой глубиной,
придавая рельефу видимость живописи. Говоря о Пизано
и Гиберти, Варбург мог бы сослаться на исследования о пер¬
спективе Филиппо Брунеллески или же на разыскания Аль¬
берти2, обнародованные в его трактате о живописи. То, что
Варбург этого не делает, свидетельствует о его ограниченных
на тот момент возможностях, еще ученическом и не вполне
уверенном в себе характере его доклада.
Можно задаться вопросом о связи, существующей между
докладом, сделанным студентом Аби Варбургом для высту¬
пления на семинаре, которым руководил тот, кто был тогда
его учителем, а именно Карл Юсти, и остальными его работа¬
ми, где связь между предметами искусства и литературными
текстами играет центральную роль. В этом отношении дис¬
сертация 1893 г., посвященная полотнам Боттичелли (среди
них «Рождение Венеры» и «Весна»), является крайне интерес¬
ной точкой отсчета, поскольку написана она была наверня¬
ка в тот период, когда Варбург был уже вне сферы влияния
Юсти, хотя и сразу же после его знаменитого доклада 1889 г.
Во вступлении к диссертации, которое занимает менее одной
страницы, Варбург определяет два основных направления
I* 10 [50]
2- О Леоне Баттисте Альберти (1494-1472) см.: Donati G. Leon Battista
Alberti. Bruxelles: Mardaga, 1989.
527

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
своей работы. Во-первых, способы передачи движения в жи
вописи он собирается изучать, основываясь на опыте того,
как передавалось движение в античном искусстве. В связи
с этим немедленно возникает модель «Лаокоона»:
Таким образом, можно будет шаг за шагом описать, как ху¬
дожники и их наставники брали Античность за образец пе¬
редачи усложненного внешнего движения, а также как они
опирались на античные образцы и изображали детали, при¬
водимые в движение извне, например одежду и прически1.
На следующей стадии Аби Варбург, ссылаясь на статью
Ф.Т. Фишера «Символ» и на диссертацию его сына Робер¬
та Фишера «Das optische Formgefuhl» («Смыслоформа с точ¬
ки зрения оптики»), извлекает из своей первой гипотезы
аргумент в пользу существования некоей формы интуи¬
ции (Einfuhlung) как наиважнейшей эстетической категории
искусства.
При этом с самого начала своего исследования художе¬
ственной манеры Боттичелли Варбург возвращается к про¬
блематике «Лаокоона», предполагая, что «Рождение Афро¬
диты» не могло не вдохновляться поэтическими текстами.
Одним из возможных, по его мнению, источников был гоме¬
ровский гимн Афродите, но в особенности речь идет о поэзии
Анджело Полициано1 2. Аби Варбург категорично настаивает
на том, что близость описания Венеры у Полициано и изо¬
бражения Венеры у Боттичелли объясняется тем, что им¬
пульс художнику давал поэт, а не наоборот. Даже когда Вар¬
бург говорит о том, что сам определяет как магистральные
темы изобразительного искусства (как, например, стремле¬
ние передать в живописи движение, которое есть реальность
преходящая), ему представляется, что трактаты, написан¬
ные современниками художника, играют здесь существен¬
ную роль. Так, например, о важности воссоздания мимо¬
летных движений говорит в своей книге «Liber de Piet ига»
1. Warburg A. Essais florentins / Traduit par Sybille Muller, presente par
Eveline Pinto. Paris: Klincksieck, 1990. P. 49.
2. Полициано (настоящее имя Анджело Амброджини, 1454-1491)
итальянский поэт и драматург. — Прим. пер.
528

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
(1435) Альберти. Аби Варбург отмечает при этом, что Антон
Шпрингер, предшественник Юсти в Боннском университе¬
те, а также Роберт Фишер уже касались этой темы, чем уста¬
навливает преемственность между собственным исследо¬
ванием выражения движения в изобразительном искусстве
и предшествующей искусствоведческой традицией. Влияние
Античности у Боттичелли менее затрагивает центральную
часть произведения, нежели его периферию: так, оно сказы¬
вается в декоративных элементах, знаменитый Beiwerk (де¬
коративный мотив) Варбурга1.0 различных литературных
импульсах он также говорит в основном в связи с элемента¬
ми Beiwerk. Параллелизм между первичным литературным
источником и критикой, с одной стороны, и исследованием
элементов произведения, которые кажутся ему вспомога¬
тельными, он превращает в методологический принцип:
Достаточно прочитать Альберти — сближение напраши¬
вается, — и станет понятно, насколько плодотворным для
объяснения формального решения картины может стать об¬
ращение к аналогичным описаниям в критической литера¬
туре и иных видах искусства эпохи2.
Варбург видит литературные заимствования не только
в таких формах, как, например, складки одежды, выдающие
движение фигур (мотив, присутствующий уже у Вергилия),
но и в появлении некоторых второстепенных персонажей.
Он связывает сцену из поэмы Овидия «Фасты», где Флора
пытается ускользнуть от объятий Зефира, с одной из вто¬
ростепенных фигур на картине Боттичелли «Весна», и по¬
скольку Анджело Полициано, преподававший во Флоренции
начиная с 1481 г., совершенно особым образом трактовал
именно Овидиевы «Фасты», возможная связь между жи¬
вописцем и поэтом кажется ему еще более тесной. В своем
поиске мотивных и иных совпадений, точек пересечения
в биографиях Боттичелли и Полициано Аби Варбург до¬
ходит до того, что отождествляет молодую женщину, опи¬
санную в текстах Полициано, с самой аллегорией Весны на
1. Warburg A. Essais florentins. Р. 56-57.
2. Ibid. Р. 70.
529

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
картине Боттичелли. Параллельное истолкование поэти-
ческих и живописных мотивов затрагивает, как мы видим,
иногда и центральные персонажи. Но, как бы испугавшись
этой центральности, Аби Варбург возвращается к схождени¬
ям более периферийным. Например, к пропорциям:
Доказательством связи, существующей между различны¬
ми портретами Симонетты, может стать, однако, лишь глу¬
бокое исследование того, как Античность влияет здесь на
пропорции1.
Когда такой представитель итальянского Возрождения,
как Леонардо да Винчи, обращается к Античности, то делает
он это для того, чтобы вспомнить Витрувия и пропорции
человеческого тела2. Так Варбург приходит к заключению,
которое уже назревало в его комментарии к трактату Лес¬
синга. Само выражение «возврат к Античности» основа¬
но на убеждении людей эпохи Кватроченто в том, что они
живут, так сказать, в окружении античных форм, которым
не надо подражать, поскольку те и так являются частью их
собственной жизни, но которые просто нужно использовать
в собственной работе. Античности нет, потому что на самом
деле она вездесуща и прячется, следовательно, в деталях,
пропорциях, движении одежды. Последние фразы в работе
Варбурга о Боттичелли — дань Юсти, в семинаре которш о
четырьмя годами ранее он читал свой доклад о «Лаокооне».
Речь идет о цитате из книги Юсти о Веласкесе, опублико¬
ванной в 1888 г., то есть за год до того, как был прочитан
доклад. Юсти показывал в этой работе многочисленные
связи, существующие между картинами Веласкеса и по¬
литикой и литературой его времени. Он подчеркивал, что
в истории искусства работы мастера не сводятся к совокуп¬
ности влияний, но могут быть поняты в своей самобытно¬
сти только из изучения подобного рода: «Говоря в терминах
схоластики, это универсальное проявление школы, эпохи,
родовых примет, которое он (мастер) получает в наследство
и которое разделяет с другими и передает другим, есть не
1. Warburg A. Essais florentins. Р. 89.
2. Ibid.
530

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
что иное, как другая его сущность (<deutera ousia)»1. Отдавая
дань уважения своему бывшему учителю, который стре¬
мился объяснять характер и судьбы великих людей, Аби
Варбург дает понять, что его работа историка искусств на¬
целена прежде всего на изучение вторичной субстанции —
той, которая, как в «Лаокооне», вписывает произведение
искусства в литературный контекст современных ему поэм
и критических текстов.
«Лаокоон» Лессинга стал, таким образом, для Аби Варбур¬
га путеводной звездой в двух отношениях. Во-первых, в раз¬
мышлении Лессинга о конкретных способах транспозиции
одного вида искусства в другое и, более конкретно, перехо¬
да поэзии в скульптуру Варбург увидел тот метод анализа,
который сам он смог применить в изучении Райских врат
Гиберти. Для него было важным понять, каким образом
Гиберти, будучи далеко не всегда новатором, смог тем не
менее привнести в искусство рельефа те открытия, которые
были связаны с развитием перспективного видения в живо¬
писи. Подспудно оценка произведений изобразительного
искусства, основанная на анализе теоретических и поэти¬
ческих текстов, при котором приоритет отдавался данному
эстетико-идеологическому фону, позволила Варбургу со¬
вершить переход от Лессинга к Гиберти. Достаточно пере¬
нести акцент на современность литературных текстов по
отношению к произведениям изобразительного искусства,
чтобы подойти к иконологии. Можно также увидеть сход¬
ство между интересом Лессинга к изображению движения
и значением, которое Варбург придает анализу движений
и страсти. Остается только задаться вопросом, почему от¬
сылка к «Лаокоону» остается у Варбурга латентной, почему
его комментарий остался неизданным, почему его переход
из семинара Юсти, незадолго до того выпустившего труд
по истории культуры Испании, в семинар Яничека рассма¬
тривается как разрыв с традицией искусствознания. Путь
Варбурга, пройденный им благодаря обращению к тексту
Лессинга, — от змей, что душат жреца Аполлона, до змей
индейцев Нью-Мехико — показывает, что нередко то, что
1. Ibid. Р. 91.
531

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
мы считаем гносеологическим разрывом, скрывает в себе
последовательность и непрерывность.
Страсбург и история искусств последнего
десятилетия XIX века
По совету Лампрехта Аби Варбург перешел, как мы уже у по
минали выше, в Страсбургский университет и написал там
диссертацию под руководством Губерта Яничека (1846-1893),
занимавшего кафедру, созданную Антоном Шпрингером,
преемником которого он еще станет позже, правда нена¬
долго, в Лейпцигском университете. Яничек — фигура,
к сожалению, полузабытая в немецкой истории искусств.
Как и Антон Шпрингер, он был выходцем из Чехии. Ро¬
дился он в 1846 г. в Троппау (Опава). После учебы в Граце
работал вместе с одним из первых австрийских историков
искусства, директором австрийского Музея искусств и про
мышленности Рудольфом Эйтельбергером фон Эдельбер-
гом (1817-1885). Одна из его первых значительных работ, на
которую его вдохновил Якоб Буркхардт, поддерживавший
его на протяжении многих лет, была книга «Общество эпо¬
хи Возрождения в Италии и искусство»1. В тот же год он
становится экстраординарным профессором в Праге, но
вскоре покидает ее и уезжает в Страсбург. Случилось так,
что и в Праге, и в Страсбурге кафедра ему достается в на¬
следство от Альфреда Вольтмана (1841-1880), специалиста
по Гольбейну, настроенного очень националистически. За¬
слугой Губерта Яничека в области истории искусств стало
издание им трудов Альберти, теоретические эссе которого
были основополагающими для размышлений о перспек¬
тиве. Перевод этих трудов Альберти Яничек опубликовал
в 1877 г. в серии, которой руководил Эйтельбергер. В преди¬
словии к изданию он подчеркивал, насколько оптическая
теория Альберти многими своими положениями была обя¬
зана Платону, в основу философии которого, в свою очередь,
I. Janitschek Н. Die Gesellschaft der Renaissance in Italien und die Kunst.
Stuttgart: W. Speemann, 1879.
532

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
легла гипотеза об исходящих от глаза зрительных лучах1.
Особенно же Яничек останавливался на способе передачи
движения посредством складок одежды и прически2. Во
всем этом узнается тенденция устанавливать литератур¬
ные источники истории искусств, связывая воедино ин¬
терпретацию произведений с интерпретацией наиболее
значимых текстов эпохи.
В своей инаугурационной лекции в Лейпциге, которая
называлась «Эстетика Данте и искусство Джотто» («Die
Kunstlehre Dantes und Giottos Kunst», 1892), Яничек достаточно
явно продемонстрировал свой интерес к формам взаимодей¬
ствия филологии и истории искусств. Он также определен¬
но ссылался на пример Антона Шпрингера, стремившегося
сделать историю искусств сегментом исторического знания
о том или ином народе. Чтобы понять искусство Джотто, надо
войти в образ мышления его современников, что невозможно
сделать, основываясь на одном лишь формальном подходе.
Из двух факторов, тому препятствующих, — недостаточной
эрудиции и стерильности формального анализа — второй
Яничек явно считает более опасным.
В Страсбурге он, кажется, посвятил все свои силы изуче¬
нию средневековых рукописей, живописи каролингского
периода — сюжетам, парадоксальным образом параллель¬
ным тем, которыми в то же время занимался в Бонне Карл
Лампрехт. Неудивительно поэтому, что тот всегда советовал
историкам искусств, с которыми встречался, познакомить¬
ся с Яничеком. Среди последних, как известно, был и Пауль
Клемен, избравший, подобно Аби Варбургу, Яничека руко¬
водителем своей диссертации. Защищенная в апреле 1889 г.,
диссертация была посвящена вопросу иконографии Карла
Великого. Также и Вильгельм Фоге писал в Страсбурге свою
диссертацию о миниатюрах оттоновской эпохи.
Скромная личность Яничека—«в нем не было ничего вну¬
шительного или значительного, хрупкий облик, маленькая
1• Quellenschriften fur Kunstgeschichte und Kunsttechnik des Mittelalters
und der Renaissance. Leon Battista Albertis kleine kunsttheoretische
Schriften / Ubersetzt, erlautert und mit einer Einleitung und Excursen
versehen von H. Janitschek. Vienne: Wilhelm Braumiiller, 1877. S. VIII.
Ibid. S. XXII.
533

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
фигурка, находящаяся в постоянном движении»1—кажется,
контрастировала с личностью его супруги, Марии Яниче^
(1859-1927), романы и новеллы которой, ратовавшие зажен-
скую эмансипацию и отмеченные эротизмом, неизменно
вызывали скандал.
Наиболее полные сведения о деятельности Яничека мы
имеем относительно короткого периода его преподавания
в Лейпцигском университете. Даже если его лейпцигские
ученики (Карл Кетшау, Пауль Вебер, Эдмунд Ренард) менее
известны, чем ученики, которых он имел в Страсбурге, вос¬
поминания Вернера Вейсбаха1 2 дают представление о том
глубоко продуманном способе передачи знаний, который
был ему свойствен.
Центром был семинар по истории искусства, проходивший
в довольно хорошей специализированной библиотеке, где
были созданы все условия для работы и где после занятий
мы проводили большую часть дня. Именно там встречались
для работы члены кружкаЯничека, в который я тоже входил3.
Как и в Страсбурге, в Лейпциге Яничек старается обога¬
тить университетскую библиотеку, включая учеников в про¬
цесс определения в ней лакун и приобретения недостающих
книг. Сочетая исторический подход со стилевым анализом,
семинар требовательного в отношении своих учеников Яни¬
чека пользуется превосходной репутацией среди студентов,
и Вернер Вейсбах, также ставший его учеником, вспоминает
о своей первой работе о Леонардо да Винчи, написанной под
его руководством, и о диссертации, которую он начал писать
под руководством Яничека, посвященной изучению иллю¬
страций работы Дюрера.
Хотя в изучении итальянского искусства он во многом
продолжал линию, намеченную Буркхардтом, Яничек
1. Weisbach W. Und alles ist zerstoben. Erinnerungen aus der Jahrhundcrt-
wende. Vienne; Leipzig; Ziirich: Herbert Reichner Verlag, 1937. S. 143
2. Профессор истории искусств в Базеле, Вернер Вейсбах был одним
из тех, кто в начале XX века по-новому стал осмыслять так назы¬
ваемое искусство барокко.
3. Weisbach W. Und alles ist zerstoben. S. 144.
534

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
Интересовался также и немецкой живописью, и его «История
немецкой живописи»1, появившаяся в тот момент, когда Аби
Варбург приехал в Бонн, прекрасно принятая французскими
критиками, является одним из основных его научных трудов.
Было бы, очевидно, интересно поставить первые рабо¬
ты Варбурга в контекст тех различных импульсов, которые
он получал в это время. Во всяком случае, представление
о культурной составляющей истории искусства было для
него одним из важнейших. В Страсбурге в период препода¬
вания там Яничека создается особая среда. Например, Вар¬
бург мог встретить там в это время Вильгельма Фоге. Наряду
с преподаванием самого Яничека молодые историки искус¬
ства могли посещать лекции археолога Адольфа Михаэли-
са, специалиста по истории Парфенона. Настоящим местом
встречи молодых людей, изучавших историю искусств, была
библиотека, которая не только имела богатые фонды, но
и отличалась глубоко продуманной их тематической клас¬
сификацией. Книги располагались в отдельных нишах.
Чтобы познакомиться с ними, надо было, как, например,
это делал Аби Варбург, работая над наследием Античности,
перемещаться в тематически организованном пространстве,
и можно предположить, что знаменитая библиотека, осно¬
ванная Аби Варбургом в Гамбурге, многим обязана получен¬
ным им в Страсбурге впечатлениям.
С момента создания на месте Страсбургского университета
Вестфальского университета имени кайзера Вильгельма по¬
сле поражения Франции во Франко-прусской войне2 и, несо¬
мненно, благодаря первопроходческой деятельности Антона
Шпрингера история искусств приобретает в Страсбурге осо¬
бое значение. Первым преемником Шпрингера стал Альфред
Вольтман, исследования которого о Гольбейне быстро нашли
отклик во Франции, хотя в Эльзас он приехал только в 1878 г.,
то есть за два года до смерти, посвятив эти два года изданию
«Истории живописи», призванной дополнить классический,
Janitscheк Н. Geschichte der deutschen Malerei. Berlin: Grote, 1886.
2- Первые десять лет существования университета, в течение кото¬
рых число записавшихся студентов возросло с 212 до 788 человек,
описаны в монографии: MichaelisA. Rtickblick auf das erste Jahrzehnt
der Kaiser-Wilhelm-Universitat Strasburg. Strasburg: G.F. Schmidt, 1882.
535

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
но к тому времени уже в некоторых частностях устаревший
труд Франца Кутлера. Шпрингер, Яничек и Вольтман, глав¬
нейшие представители истории искусств, все трое имели
пражское прошлое. Но в то время как два первых поддержи¬
вали тесную связь с чешской культурой, Вольтман вынужден
был покинуть Богемию после своих не слишком деликатных
выступлений, в которых утверждал, что все формы искусства
там были немецкими. В 1892 г. в Страсбург в качестве еще
одного преемника Яничека приехал Георг Дехио1. Он тоже
был выходцем с окраин немецкоязычного пространства,
но на этот раз с севера, потому что родился в Ревеле (Талли¬
не) и учился в Дерпте (Тарту), а затем в Гёттингене, где был
учеником историка Георга Вайца. Он был приват-доцентом
в Мюнхене в то же время, что и Роберт Фишер, и уже однаж¬
ды (неуспешно) пытался получить кафедру в Страсбурге
до того, как стал профессором в Кёнигсберге, посвятив себя
там изучению романской архитектуры. Он не разделял пси¬
хологических и формалистских увлечений, присущих мно¬
гим историкам искусства в это время (тенденция, которую
наиболее ярко воплотил в своих исследованиях Вёльфлин),
и отвергал попытки изобразить историю немецкого искус¬
ства как изолированную от внешних влияний. Он без ко¬
лебаний признал французские заимствования в скульпту¬
рах Бамбергского собора. И в итоге, конкурируя с Августом
Шмарзовом, все же получил кафедру, связанную с именем
Антона Шпрингера.
Условия, созданные в Страсбургском университете Шприн¬
гером, Францем Ксаверием Краусом и Адольфом Михаэли-
сом, делали Страсбург местом очень благоприятным для
исследований в области истории искусств. Хотя, приехав
сюда, Дехио был вовлечен в грандиозный проект изучения
архитектуры культовых памятников Европы*, в Эльзасе он
нашел для себя новое направление исследований, занявшись
написанием «Настольной книги памятников немецкого ис¬
кусства» («Handbuch der deutschen Kunstdenkmaler»), кото¬
рая в 1912 г. насчитывала уже 5 томов, став неким образцом 1 21. Betthausen Р. Georg Dehio. Ein deutscher Kunsthistoriker. Munchen; Berlin1
Deutscher Kunstverlag, 2004.
2. Die kirchliche Baukunst des Abendlandes. Stuttgart: Gotta, 1885-1901.7 Bdc*
536

ГЛАВА 5. МЕЖДУ БОННОМ И СТРАСБУРГОМ
в описании художественного насладил страны. Историк по
образованию и, шире, историк искусства, Георг Дехио всегда
стремился к тому, чтобы сделать общую историю централь¬
ной частью размышлений об искусстве, как это явствует и из
его рецензии на «Историю немецкой живописи» Яничека, ис¬
полненной беспокойства по поводу получающего все боль¬
шее распространение формалистского подхода к искусству:
В настоящее время более всего нас занимает исследование
внутренних законов искусства и вытекающее из них стиле¬
вое развитие форм. Этот подход не отрицает также подхода
исторического, который уже присутствует в самом поня¬
тии развитие, но он его умаляет. Искусство представляется
в таком случае как автономная сила. Те, кто разделяет этот
подход, мало, слишком мало задаются вопросами о других
творческих силах, определяющих жизнь искусства и его исто¬
рию; еще меньше они задаются вопросами о его собственно
материальных предпосылках1.
После Первой мировой войны Дехио нашел пристанище
в Тюбингене.
Археология как дисциплина, смежная с историей искус¬
ства, была, в частности, представлена в Страсбурге католиче¬
ским священником Францем Ксаверием Краусом (1840-1901).
В1872 г. он получил место экстраординарного профессора ар¬
хеологии в Страсбурге, а в 1878 г. стал профессором истории
христианской церкви во Фрибурге. Этому специалисту по
творчеству Данте мы обязаны многочисленными монумен¬
тальными трудами, среди которых нельзя не вспомнить че¬
тырехтомные «Искусство и древности Эльзаса и Лотарингии»
(«Kunst und Alterthum in Elsass-Lotharingen», 1876-1892) и на¬
чатую им «Историю христианского искусства» (издавалась
с 1872 по 1949 г.). Выступая против одного университетского
преподавателя ультрамонтанских убеждений2, такие коллеги
L Dehio G. Kunsthistorische Aufsatze. Munich; Berlin: Druck, Verlag von
Oldenburg, 1914. S. 67.
2- Ультрамонтанство — течение в римско-католической церкви, вы¬
ступавшее за подчинение национальных католических церквей
Риму, а также защищавшее верховную власть папы над светскими
государями Европы. —Прим. пер.
537

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Крауса, как Шпрингер, Вольтман и даже археолог Михаэлис,
не позволили ему стать ординарным профессором, даже есл ц
он и получил в 1876 г. должность хранителя исторических
памятников Эльзаса и Лотарингии1. Краус очень рано за.
интересовался историей искусств, и ему мы обязаны одной
из первых попыток описания преподавания данной дис*
циплины1 2. Он, в частности, отмечал, что во время зимнего
семестра 1873-1874 гг. историю искусства преподавали в
дцати девяти немецких университетах, но только в девя гц
из них преподавалось средневековое искусство и в двенад.
цати — современное. Если в шестнадцати университетах су¬
ществовала кафедра античного искусства, то только в Вене
была кафедра искусства средневекового. В течение того же
зимнего семестра 1873-1874 гг. семь ординарных профессоров
преподавали одновременно средневековое и современное ис¬
кусство (Шпрингер — в Лейпциге, Гримм — в Берлине, фон
Ридген — в Гиссене, Юсти—в Бонне, Гаген—в Кёнигсберге,
Эйтельбергер фон Эдельберг—в Вене, Вольтман — в Праге).
Преподаванием искусства занимались также два философа
(Ульричи в Халле и Карьер в Мюнхене).
Путь Варбурга из Бонна в Страсбург позволил ему пере¬
бросить мостик между двумя немецкими центрами, которые
уже и ранее тесно общались между собой и где изучение исто¬
рии искусства (благодаря тому, что дисциплина эта развива¬
лась также и во взаимодействии с другими дисциплинами)
самым эффективным образом вносило свой вклад в изуче¬
ние культуры. Ученическая работа Варбурга о «Лаокооне»
Лессинга, предшествовавшая написанию им диссертации,
дает представление о тех дискуссиях, которые несколько
релятивизируют представление о совершенной им в искус¬
ствознании революции, и заставляет вспомнить о тех, к го
этой революции на самом деле содействовал, в частности
Антона Шпрингера.
1. KrausF.X. Tagebiicher / Dr. Hubert Schiel (Hg.). Koln: Verlag J.P. Bached
1957.
2. Kraus F.X, Uber das Studium der Kunstwissenschaft an den deutsc ЬсП
Hochschulen. Strasburg: Karl J. Triibner, 1874.

Глава 6
Франциск Ассизский
и Рихард Вагнер: история
искусств в изложении
Генриха Тоде
Чтобы определить место, занимаемое Антоном Шприн¬
гером в такой молодой дисциплине, какой была исто¬
рия искусств в конце XIX века, следует его сопоставить,
а может быть, даже и противопоставить другим представи¬
телям этой дисциплины. В этом отношении Генрих Тоде
существенно дополняет Шпрингера. Он предстает как само
воплощение мистического культа искусства, что в значи¬
тельной степени усиливается его принадлежностью к кругу
наиболее истовых приверженцев Вагнера. Однако тот акцент,
который он ставит на средневековых корнях искусства Ре¬
нессанса, и внимание, уделяемое историческому контексту
произведений, обнаруживают его родственность Шпрингеру.
Другой путь
Эти два человека не принадлежали ни к одной среде, ни
к одному поколению. Тоде родился в 1857 г. в Дрездене в се¬
мье богатого банкира1 в то время, когда Шпрингер уже
преподавал историю искусств в Бонне. Главным событием
его юности было участие в первом фестивале в Байройте
в 1876 г. В том же году он поступил в Венский универси¬
тет, куда он в итоге и возвратился после периодов учебы
1 О творческом пути Тоде см.: SzylinA.M. Henry Thode (1857-1920). Leben
und Werk. Frankfurt; Berlin, Bern; New York; Paris; Wien: Peter Lang, 1993.
539

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в Мюнхене и Берлине. В Вене он слушал лекции спец^
алиста по наследию Дюрера Морица Таузинга, с которые
тесно сблизился, а также философа Роберта Циммермана1
что способствовало пробуждению его интереса к психоло.
гическому направлению в истории искусств. Свои первые
шаги как искусствовед он делает, таким образом, в рамках
Венской школы. Его диссертация, законченная в 1880 г,,
была посвящена античным образцам гравюр эпохи Воз.
рождения2. Тем самым она обнаруживала по своей тематц.
ке близость Шпрингеру, который уже до того занимался
следами Античности в искусстве Рафаэля. К периоду фор.
мирования Тоде относится также его конфликт со старым
противником Антона Шпрингера Германом Гриммом. Тоде,
поддерживаемый Вильгельмом фон Боде, собирался писать
докторскую диссертацию в Берлинском университете, по¬
священную искусству францисканцев из Ассизи, однако
Герман Гримм, чье толкование Дюрера он критиковал, вы¬
ступил резко против. Этот эпизод с докторской диссертаци¬
ей навсегда развел двух ученых, хотя вполне можно было
бы предположить в них двух союзников, исповедующих
одну религию, каковой для обоих было искусство. В 1884 г.
Тоде учредил вместе со своим другом Гуго фон Чуди один
из первых печатных органов зарождающейся университет¬
ской дисциплины — «Справочник по истории искусства»
(Repertorium fur Kunstwissenschaft)3.
Из Берлина Тоде отправляется в 1886 г. в Бонн, где его
первая лекция была посвящена искусству А. Мантеньи
и Северной Италии. Там он встречается с Юсти, преемни¬
ком Шпрингера, который берет его под свое покровитель¬
ство и помогает с защитой диссертации. Но это пребывание
1. Роберт Циммерман (1824-1898) был, в частности, автором знамени¬
той двухтомной «Эстетики» (1858-1865).
2. Thode Н. Die Antiken in den Stichen Marcantons, Agostino Venezianos
und Marco Dentes. Leipzig: Seemann, 1881.
3. Журнал «Repertorium fur Kunstwissenschaft» начинает выходить
в 1876 г. у Шпемана в Штутгарте на австрийские деньги. РешенИе
издавать журнал было принято во время съезда искусствовед^3
в Вене в 1873 г. Среди первых его сотрудников были Боде, ЭйтеЛЬ'
бергер, Корнелиус Гурлитт, Яничек, Юсти, Франц Ксавер Кр‘1Ус’
Й. Лессинг, Михаэлис из Страсбурга, Шпрингер, Таузинг, Роберт
Фишер, Вольтман.
540

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
в Бонне было ознаменовано также началом его увлечения
Вагнером, которое превратит его, уже в качестве супруга Да¬
ниэлы фон Бюлов и, следовательно, зятя Вагнера, в одного
из апостолов байройтского гения, который для него станет
самим воплощением немецкого искусства. Несомненно, тот
интеллектуальный консерватизм, замешанный на антисе¬
митских настроениях, который характеризует дальнейший
путь Тоде, во многом обязан Даниэле фон Бюлов. С 1889 по
1891 г. Тоде занимает место директора музея Штадель во
Франкфурте, став тем самым далеким преемником назарей-
ца Иоганна Давида Пассавана. Его первым значительным
приобретением для музея Штадель было полотно «Мадонна
Казальмаджоре», атрибуция которого Корреджо, рассматри¬
ваемая и сегодня как сомнительная, уже в те годы вызывает
полемику. К боннскому периоду относятся также дружеские
отношения Тоде с художником-пейзажистом Гансом Тома.
После Бонна Тоде проводит более двух лет в Италии — стра¬
не, которая навсегда останется в поле его художественных
и даже личных интересов. Надежда получить в Страсбур¬
ге место, которое прежде занимал Губерт Яничек, оказы¬
вается напрасной: предпочтение отдают Георгу Дехио. Но
зато он получает должность эктраординарного профессора
в Гейдельберге, где работает с 1894 по 1897 г., читая не очень
многочисленным студентам лекции об итальянской живо¬
писи XIV-XV веков и об искусстве Дюрера. Он знакомится
с Максом Вебером, который незадолго до того поселился
в Гейдельберге, и приходит в восторг от книги Жозефа Ар¬
тюра деГобино «Эпоха Возрождения» («La Renaissance», 1877),
с которой намеревается познакомить вагнеровское окруже¬
ние. В гейдельбергский период, прерываемый длительной
поездкой в Италию, он начинает работать над своей книгой
о Микеланджело. В Гейдельберге Тоде становится наконец
ординарным профессором. В это время появляются и его
работы о немецкой живописи и скульптуре и, в частности,
о средневековой немецкой живописи, но Тоде интересуется
также и Тинторетто, которого долгое время считали эпиго¬
ном искусства Ренессанса. В 1901 г. он становится тайным
советником («Geheimrat») в Гейдельберге, его увлечение Дю¬
рером сменяется в этот период защитой живописи Бёклина,
541

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
продолжается его дружба с Гансом Тома и исповедуемый им
культ Вагнера. Как и его кумир, Тоде проповедует идею де-
каданса искусства в XIX веке. Его возрождение он возлагает
на героические личности, появление которых подготовлено
философией Ницше и которые способны побороть кризис
морали. Продолжая свой поиск немецкой самобытности в нс,
кусстве, Тоде с некоторым снисхождением высказывается об
искусстве Эдуарда Мане и о французском импрессионизме
в целом. Подобное дистанцирование от процессов, происхо¬
дящих в современном искусстве, провоцирует полемические
выступления против него Макса Либермана.
С 1911 г. Тоде поселяется в Италии, в Гардене. Здесь он
вступает в связь с молодой датской художницей. Жена его
Даниэла страдает все более частыми приступами депрес¬
сии. Они расстаются в 1914 г., что омрачает его отношения
с кланом Вагнера. Окончательно он покидает берега озера
Гарда в 1915 г. В начале Первой мировой войны он читает
патриотические лекции, пафос которых составляет идея
об особой ответственности немецкого народа. Его послед¬
няя работа была посвящена забытому художнику, которо¬
го сам он очень высоко ценил, — Паулю Тиму (Thiem). Тоде
скончался от болезни в 1920 г. в Копенгагене, куда переехал
со своей второй супругой. Его жизнь тесно была связана
с Италией, где он подолгу проживал и которую считал сво¬
ей второй родиной, мечтая даже поселиться там навсы да.
Ей он посвятил и свои основные труды — книгу о святом
Франциске и серию публикаций о Микеланджело. Однако
Италия Тоде — это и Италия воображаемая, населенная,
в духе Антона Шпрингера и его последователей, полусред-
невековыми-полуантичными героями, но это также и Ита¬
лия вагнерианская.
В понимании Тоде искусства Вагнер, безусловно, был
его путеводной звездой. Конечно же, фестиваль 1876 г. во
многом определил его призвание как историка искусства.
В 1882 г. он познакомился со старшей дочерью Козимы Ваг¬
нер Бландиной и с самим Вагнером, который тогда с боль¬
шой иронией отнесся к его намерению защищать доктор¬
скую диссертацию. Только в 1885 г. в Берлине он встретил
другую дочь Козимы Даниэлу фон Бюлов и попросил ее
542

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
руки. Эти матримониальные истории, к тому же входившие
в противоречие с намерениями вагнеровского клана, имели
бы лишь анекдотический интерес, если бы вхождение в этот
клан и особенно женитьба на Даниэле, отличавшейся осо¬
бым антисемитизмом, не повлекла за собой тяжелые послед¬
ствия для тогда еще молодого человека, который в защите
вагнеровского наследия увидел свое апостольское призва¬
ние. С тех пор почти каждый год в период фестиваля Тоде
отправлялся в Байройт, где на вилле Ванфрид помогал сво¬
ей теще выполнять представительские обязанности. Тоде,
отзывавшийся о Вагнере с самым горячим энтузиазмом,
видел в нем совершеннейшую гармонию формы и содержа¬
ния. Старые итальянские живописцы будут оцениваться им
теми же мерками, какими он оценивал место, занимаемое
в искусстве Вагнером, и в них он будет искать ту же слож¬
ную систему референций, которая стала особенностью его
собственного подхода к произведениям искусства. Он при¬
нял также участие в дебатах первого кружка вагнерианцев
и полемизировал с Чемберленом о роли вагнеровского на¬
следия в совеременности. Он задавался вопросом о том, как
немецкий народ должен был чтить Вагнера, а его попытка
определить немецкую специфику искусства получила одо¬
брение Козимы.
Франциск Ассизский
Самый главный труд Тоде — это, несомненно, его работа,
посвященная Франциску Ассизскому и раннему Возрожде¬
нию в Италии, вышедшая в 1885 г. Эта книга оригинальна
по меньшей мере в двух отношениях: с одной стороны, уче¬
ние св. Франциска в ней представлено как решающее со¬
бытие XIII века, поворотный пункт в европейской истории
культуры; с другой стороны, само Возрождение Тоде истол¬
ковывает как отдаленное следствие францисканской пропо¬
веди, указывая тем самым на его средневековую генеалогию,
более важную, чем ориентация на Античность, вставшая
на повестку дня после падения Византии. Тоде признается,
нто источниками его собственного вдохновения были текст
543

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Ренана о св. Франциске, статья Германа Геттнера1, посвящен
ная роли францисканцев в истории искусства, и в особенно,
сти некоторые размышления Антона Шпрингера, который
предстает как основной ориентир для Тоде.
По мнению Тоде, учение св. Франциска обладало субвер.
сивностью, которую можно было бы сопоставить с воздей-
ствием некоторых ересей, прямым наследником которых он,
по всей видимости, был. Более, чем катары1 2, его вдохновля¬
ли еретики Водуа3. Так, например, Пьер Вальд, богатый ли¬
онский купец, стремился походить на Христа, смешавшись
с простым народом и своим образом жизни избрав нищенство,
чем предвосхитил францисканскую модель. Стать народом,
смешаться с народом и природой в некоем пантеистическом
слиянии — подобное поведение, граничащее с ересью, было
уже характерно для некоторых средневековых сект, высту¬
павших за реформу церкви. Своеобразие францисканского
ордена, как считал Тоде, заключается в том, что он создал
ересь, которая, вместо того чтобы быть отвергнутой офици¬
альной церковью, была ею принята и взята на вооружение.
Как представитель народной массы, третьего сословия, на¬
рода в целом Франциск Ассизский пришел к тому, что поста¬
вил под сомнение разделяющие людей социальные границы:
Для Франциска границы, ставшие инструментом по¬
знания между людьми, а именно время и пространство,
1. Renan Е. Nouvelles etudes d’histoire religieuse. Paris: Levy, 1884; Hettnerti.
Die Franziskaner in der Kunstgeschichte // Kleine Schriften. Braunschweig:
Vieweg, 1884; Springer A. Kunsthistorische Briefe; Die bildenden Kunste in
ihrer weltgeschichtlichen Entwicklung. Prague: Verlag von Friedrich Ehr¬
lich, 1857; Textbuch zu Seemanns Kunsthistorischen Bilderbogen. Leipzig
Seemann, 1879.
2. Катары (другое название—альбигойцы) —религиозное движение,
распространившееся в XI-XIV веках в ряде стран и областей За*
падной Европы. —Прим. пер.
3. Водуа — район Альп, где в XII веке распространилась католиче¬
ская ересь «вальденсов», последователей Пьера Вальда, которые
выступали против ритуалов католической церкви и боролись за
чистоту христианских доктрин. К XV веку вальденсы уже почт#
полностью были уничтожены, но последователей этого течений
по-прежнему связывали с колдовством: в Альпах, в окрестное гЯ*
Лиона и во Фландрии ведьм называли «воденсами», а их сборник
«вальдезиями». — Прим. пер.
544

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
исчезли; сопереживая природе во всей ее целостности, он
слился с неделимым, которое лежит в основании всех ее
проявлений1.
Хотя он и был современником св. Доминика, орден фран¬
цисканцев стал противоположностью ордена доминиканцев:
для одних на повестке дня стояла борьба против теологиче¬
ских отклонений, для других — попытка внедрения в цер¬
ковную идеологию любви к народу и природе.
Нищенствующий орден францисканцев открыл новые
пути в искусстве, ибо неустанные проповеди его предста¬
вителей вызвали повсюду в Италии строительство новых
церквей и монастырей, создание фресковой живописи, па¬
мятников. В первую очередь речь шла о том, чтобы придать
осязаемую форму многочисленным легендам о святом, и ас¬
сизские церкви в этом отношении есть лучшее свидетель¬
ство этого художественного рвения. Подробнейшее описание
картин школы Чимабуэ и в особенности полотен Джотто
в церкви Сан-Франческо в Ассизи составляет центральную
часть труда Тоде. В то время как Чимабуэ (1240 — ок. 1302)
был еще скован канонами византийской эстетики, изобра¬
жение Джотто жизни святого, основанное на биографии, на¬
писанной св. Бонавентурой2, свидетельствует о кардиналь¬
ном художественном прорыве. Порядок и распределение
персонажей освобождаются у Джотто от застывшей схемы
и художник полностью отдается подражанию природе, что
позволяет ему выражать внутреннюю жизнь его персонажей.
Новые виды симметрии заменяют неподвижные ордеры,
сложная множественность живых конфигураций заполня¬
ет пространство. Индивидуализация и показ внутренней
сущности являются основными чертами искусства Джотто,
как его понимает Тоде. В противоположность византийской
Живописи, его образы живут внутренней жизнью. Он охот¬
но изображает животных и если и не достигает настоящего
искусства создания пейзажа, то по крайней мере своим кар-
Thode Н. Franz von Assisi und die Anfange der Kunst der Renaissance in
Italien. Vienne: Phaidon-Verlag, 1934. S. 549.
2- Бонавентура (настоящее имя Джованни Фиданца, 1221-1274) —
средневековый теолог, францисканский схоласт, алхимик.
545

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
тинам сообщает пространственное измерение, вводя в них
элементы архитектуры.
Далее Тоде прослеживает эволюцию францисканского ис¬
кусства и в особенности архитектуры церквей во Флоренции,
в Пизе, Сиене, Перуджи, усматривая параллель между разви¬
тием искусства и распространением по всей Италии ордена
нищенствующих. Он полагает, что способ строительства
францисканских церквей по образу цистерцианских стал
архитектурным образцом для всей Италии, несмотря на то
что требование сдержанности декора, вытекающее из стро¬
гих правил и обета бедности, который давали члены этого
ордена, не выполнялся.
Работа завершалась немецким переводом «Fioretti»
«Цветочков Святого Франциска»1, где Тоде вновь обращал¬
ся к францисканской легенде, к ее наивным эпизодам, к теме
слияния с природой, возникающей каждый раз при упоми¬
нании деяний св. Франциска.
Для Тоде Ренессанс представал как прямой наследник
францисканского движения. Если считать, что Джотто яв¬
ляется одним из первых представителей христианского
искусства, отражающим народную жизнь в соответствии
с чаяниями св. Франциска, то Рафаэль, возможно, был по¬
следним художником, которого можно отождествить с этим
движением. Тоде решительно встраивает Ренессанс в опре¬
деленную перспективу:
Развитие западного христианского мира находит свою куль¬
минацию в деятельности Франциска Ассизского, это разви¬
тие не ограничивается областью религии; являясь универ¬
сальным в прямом смысле этого слова, оно подготавливает
и составляет движущую силу современной культуры. Чтобы
обозначить ее одним словом, я буду говорить о движении к гу¬
манности. Оно начинается в XII веке, достигает своего пика
вместе с Франциском на рубеже XII и XIII веков и простирает
I. «Цветочки Святого Франциска» («I Fioretti di San Francesco») — сред¬
невековый итальянский флорилегий, состоящий из 53 глав, пове¬
ствующих о различных удивительных и поучительных случаях
из жизни Святого Франциска Ассизского (1181-1226) и его первых
последователей. — Прим. пер.
546

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
свое влияние вплоть до XIV века — времени, когда начина¬
ются уже новые, но им же порожденные движения — гума¬
низма и Реформации1.
Концепт гуманности, который Тоде развивает, проецируя
его научение вальденсов ХН-ХШ веков, лучшим воплощени¬
ем которого стал св. Франциск, сменяется гуманизмом после
того, как Евангелие обогащается новым эталоном — этало¬
ном античной литературы. От гуманизма к Реформации всего
лишь один шаг, и Тоде рассматривает именно сквозь призму
лютеранства то воздействие, которое св. Франциск Ассиз¬
ский оказал на Возрождение. И действительно, если фран¬
цисканский орден есть порождение реформы устаревших
правил, направленной на сближение с народом, то нельзя ли
сказать, что он возвещает Лютера; и не случайно вальденсы,
вдохновители Франциска, позднее были столь привлечены
Лютеровой реформой. Также как святой Франциск послужил
импульсом для Джотто, так и лютеранская Реформация по¬
родила музыку Баха, равно как и более поздние музыкальные
формы, от него унаследованные. Так у Тоде, анализирующе¬
го Джотто, Реформация становится словно конечной целью
Ренессанса. Подобная реконструкция истории итальянской
культуры предстает как особенно новаторская, но она коре¬
нится также в понимании истории искусства, близком Ан¬
тону Шпрингеру своей реабилитацией места, занимаемого
в ней Средневековьем, и той связью, которая устанавливается
между искусством и политическим и религиозным видением
мира, которое как раз в искусстве и отражается.
Отметим, что труд Тоде о св. Франциске был очень быстро
переведен на французский язык Теодором Визева, взявшим
себе на этот раз псевдоним Гастон Лефевр, и вышел в свет
в 1909 г.2 Для Франции, где переводы работ немецких исто¬
риков искусства являются скорее исключением, такое при-
Thode Н. Franz von Assisi. Р. 14.
2. В это время Тоде уже знал Гюисманса, который его цитирует на¬
ряду с Визева в своей книге «Три примитивиста: Грюневальд в му¬
зее Кольмара, Флемальский мастер и Флорентийка из музея во
Франкфурте-на-Майне» (Huysmans К. Griinewald du musee de Colmar,
le Maitre de Flemalle et la Florentine du musee de Francfort-sur-le-Main.
Paris: A. Messein, 1905).
547

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
нятие данного труда, отмеченного к тому же символизмом
достойно быть упомянутым специально.
Микеланджело
Даже если эту работу нельзя назвать самой новаторской,
то все же нельзя не признать, что главным трудом Генриха
Тоде стали три тома его исследований, посвященных твор¬
честву Микеланджело, за которыми последовали еще три
тома приложений. Первый том вышел в 1902 г., второй —
в 1903 г., третий — в 1912 г. В промежутке был опубликован
в 1908 г. первый том приложений, ставший четвертым в се¬
рии. Первая часть этого замечательного памятника твор¬
честву Микеланджело имеет подзаголовок «Гений и мир».
В ней дается общая характеристика Микеланджело и особо
говорится о той страсти, которую он испытывал к творче¬
ству, даже если окончательному завершению произведений,
над которыми он работал, нередко мешали различные об¬
стоятельства. Повторяя мотив, уже присутствовавший в его
книге о св. Франциске Ассизском, Тоде особо подчеркивает,
что любовь была истинной движущей силой Микеланджело,
и любовь эта была по своей природе скорее теологической —
и именно поэтому ему всегда важно было изображать героев,
не слишком затронутых зовом чувственности и, конечно же,
не склонных к гомосексуальности, в которой некоторые его
подозревали. Наряду с этой особой категорией любви, смысл
которой у Тоде становится понятным благодаря многочис¬
ленным эпиграфам, заимствованным у Вагнера, важную
роль играет также благородство рода.
Микеланджело принадлежал к старинной благородной се¬
мье. К гордости его темперамента художника присоединялась
гордость благородного происхождения, и она составляет, так
сказать, прочное основание, на котором зиждется его художе'
ственная свобода. Он ощущал себя представителем древнего
рода, равного даже самым благородным родам1.
I. ThodeH. Franz von Assisi. S. 113-114.
548

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
Тоде изображает Микеланджело как некоего вагнеров¬
ского героя, подвергшегося злокозненным проискам своих
современников, таких как, например, Браманте1, который
лишил его покровительства папы Юлия II2. Микеланджело
беспрестанно вступает у него в безнадежные схватки, из-за
которых остаются незавершенными его работы, но знание
о напрасном характере своей борьбы предстает в конечном
итоге как квазирелигиозная форма отречения. Принадлеж¬
ность Микеланджело к партии Савонаролы превращает
протеже Медичи в аскета, который, желая творить, должен
снисходить до демонстрации помогавшим ему мастеровым
самых простых приемов усмирения материи — куска мра¬
мора, которому необходимо придать должную форму. В ста¬
рике Микеланджело Тоде видит ренессансного Лоэнгрина,
преклоняющегося перед страданиями Христа, своего рода
алхимика, способного переплавить идеал античной красоты
в обостренную христианскую веру. Этот очень субъектив¬
ный и пристрастный подход характеризует также второй
том, носящий подзаголовок «Поэт и идеи Ренессанса», где он
пытается объяснить Микеланджело исходя из литературы
его времени, ставя тем самым особый акцент на поэтическом
творчестве. Уже в эпоху раннего Возрождения то, что про¬
исходит в живописи, происходит одновременно и в поэзии:
С той же твердостью, с какой живописец Джотто своими тво¬
рениями возвещает, что очевидность божественного в его
проявлениях может быть продемонстрирована только изо¬
бражением человеческой красоты, его современник Данте
утверждает своей человеческой комедией, что содержанием
и задачей поэзии является выражение любви, высшей люб¬
ви, образующей единое целое с верой3.
1- Донато Браманте (1444-1514) — архитектор Высокого Возрождения,
один из создателей базилики Св. Петра в Ватикане.-Прим. пер.
Юлий II вошел в историю как щедрый (хотя и деспотичный) меце¬
нат. При нем было начато строительство нового собора св. Петра
по проекту Донато Браманте, открыты для обозрения фрески Сик¬
стинской капеллы. —Прим. пер.
3- Thode Н. Franz von Assisi. S. 26.
549

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Таким образом, Микеланджело выступает у Тоде как на-
следник традиции синкретизма, вследствие чего его твор-
чество может изучаться по-настоящему только в контексте
истории культуры. Следуя методу, позволившему ему со*
положить Джотто и Данте, Тоде утверждает, что, чтобы по*
нять Микеланджело, надо изучить деятельность кружка
Лоренцо Медичи и Анджело Полициано1, участники кото¬
рого были заняты вопросом создания языка итальянской
поэзии и который он сам посещал. Испытав на себе влия¬
ние платоновской концепции любви, которую выражает
Диотима в «Пире», Микеланджело, считает Тод, являете я
также наследником францисканства и Данте2. Тем самым
он продолжает развивать идеи, высказанные им в книге
о св. Франциске, и, в частности, свою гипотезу о неразрыв¬
ной связи социальных движений XIII века и движений ре¬
лигиозных, а также телеологии Возрождения. Что касается
близости взглядов Микеланджело позиции Савонаролы,
который начиная с 1489 г. играл весьма активную роль в со¬
циальной жизни Флоренции, то факт этот позволяет Тоде
предположить перекличку во времени между проповедями
монаха и собственно Реформацией в ее итальянском изводе.
Историческая схема, нарисованная Тоде для объяснения Ре¬
нессанса в целом и Микеланджело в частности, оказывается
направленной на поиск параллелей с Реформацией, как если
бы речь шла о том, чтобы ввести итальянское Возрождение
в немецкий контекст, используя при этом историю искусства.
Аргументация Тоде предстает тем самым как пример куль¬
турного трансфера — перемещения и применения творче¬
ства Микеланджело в новой науке Kunstgeschichte3.
Третий том большого труда Тоде о Микеланджело носит
название «Художник и его творчество». Он возвращает чи¬
тателя к материалу, опубликованному в 1908 г. в двух первых
томах приложения под названием «Микеланджело, образцы
1. Анджело Амброджини по прозвищу Полициано (1454-1494), ита¬
льянский поэт и драматург, был другом Лоренцо Медичи и нос-
питателем его сыновей. Преподавал греческую и латинскую ли ie-
ратуру во Флорентийском университете. Автор пьесы «Сказание
об Орфее» (1471). —Прим. пер.
2. Thode Н. Franz von Assisi. S. 191.
3. История искусства (нем).
550

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
исследования его творчества», и посвящен историческому
комментированию опубликованных в этом приложении
материалов. В истории искусства первые два тома исследо¬
вания Тоде о Микеланджело не имели особого резонанса,
тем более что развитая в них историко-культурная концеп¬
ция уже была в достаточной степени намечена в книге о св.
Франциске. Что касается третьего тома, то он, уходя от гло¬
бальных вопросов, обнаруживал глубокое знание и понима¬
ние автором отдельных произведений Микеланджело. Тоде
исходит из того, что именно скульптура оказалась наиболее
приспособленной для выражения античного мифа во вре¬
мена, когда христианская культура создавала свое «здание
веры», то есть в Средневековье. Искусство Микеланджело
и стало местом встречи двух миров, тем местом, где Антич¬
ность слилась с христианской мистикой: «Красота и пол¬
нота выражения должны были соединиться — так возник
антично-христианский, мифически-мистический стиль,
монументальная итальянская живопись в ее пластическом
исполнении»1. Особенность и величие творчества Мике¬
ланджело объясняется напряженным столкновением двух
начал, к которым он равно тяготел, — Античности и хри¬
стианства. Так, например, как показывает Тоде, знамени¬
тое надгробие Медичи на самом деле есть гимн молодости2.
Сходным образом изображение воскресшей плоти в форме
обнаженного тела свидетельствует о примечательном равно¬
весии между античной эстетикой и христианской догмой3.
Даже Христос Микеланджело, кажется, есть результат ком¬
промисса между Античностью и христианством: он остается
на солидном расстоянии от грозного Судии, который судит
и выносит свой приговор в конце времен: «Произведение
гения обнаруживает потаенное; раскрывая во всей полноте
содержание догмы, гений одновременно выносит этой догме
приговор, хотя сам, возможно, не осознает содеянное»4. Ми¬
келанджело тем самым оказывается помещенным в гран¬
диозное пространство светотени, одновременно отделяю-
ь ThodeH. Franz von Assisi. S. 44.
2. Ibid. S. 428.
3. Ibid. S. 599.
4- Ibid. S. 609.
551

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
щее и соединяющее греческий свет и мистическую ночь
христианства.
В сравнении с самим текстом книги тома приложения
(первый из них посвящен Рейнхарду Кекуле фон Страдо-
ницу, историку искусств из Бонна, специалисту по исто-
рии скульптуры) читаются как исторический обзор. Гово¬
ря о флорентийском «Давиде», Тоде пытается, например,
определить, сравнивая при том различные свидетельства,
в какой степени Микеланджело использовал заготовки,
уже сделанные другими скульпторами. Он старается дать
максимальный обзор рассказов современников и иных
свидетельств о генезисе того или иного произведения Ми¬
келанджело. В других случаях Тоде резюмирует интерпре¬
тации, воспринимающиеся уже как классические: говоря
о плафоне Сикстинской капеллы, он пересказывает интер¬
претацию Юсти, будучи, как и он, особенно привлеченным
изображением на нем сивилл. Если глобальные концепции,
предложенные Тоде в его труде, характеризуют прежде всего
интеллектуальный климат зарождающейся дисциплины,
то его подготовительные работы, опубликованные в при¬
ложениях, свидетельствуют об очень высоких его собствен¬
ных требованиях к исторической эрудиции. Тоде-идеолог
опирается здесь на Тоде-историка, ученик Вагнера — на со¬
ратника Шпрингера.
Вопрос о немецком искусстве
Генрих Тоде хотел показать, что итальянское Возрождение
не было изолированным явлением, но что его необходимо
рассматривать в европейском контексте, где другие школы
живописи, может быть и не менее яркие, чем итальянская, не
получили такого признания. Прежде всего он думал, конеч¬
но, о Германии и особенно о нюрнбергской школе живописи
и ее последнем представителе Дюрере. Он посвятил целую
книгу забытым художникам этой школы, которых хотел по¬
ставить на один уровень с их итальянскими современника¬
ми. Разница между ними заключалась в том,
552

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
что в Тоскане зарубежное искусство, находившееся тогда
в полном расцвете, а именно искусство Византии, оказало
свое воздействие очень рано, уже в XIII веке, но с тех пор
дальнейшее развитие тосканского искусства было полно¬
стью оригинальным и независимым, тогда как в Германии
на первоначальном этапе развитие было автономным, и бо¬
лее развитое фламандское искусство послужило образцом
лишь в эпоху, когда немецкое искусство уже само достигло
полноты своих художественных возможностей1.
И все же в обоих случаях речь шла о вмешательстве ино¬
странных образцов, будь то византийских или фламандских.
Будучи явлением европейским, Ренессанс стал результатом
самых разных воздействий, и возвращение к Античности
было лишь одним из этих воздействий, хотя хронология его
в разных странах была различной. Италия XVI века могла
уже бросить ретроспективный взгляд на три века посте¬
пенного становления Возрождения, тогда как в Германии
эта ретроспектива представлялась гораздо более короткой.
Желание Тоде сделать очевидным существование немецко¬
го искусства в эпоху Возрождения проявилось в его статьях,
посвященных творчеству Дюрера. Первая из них, вышедшая
в 1883 г., была откликом на дискуссию, разгоревшуюся по
поводу образцов, послуживших Дюреру моделью для его ри¬
сунка «Аполлон». Тоде вмешивается тем самым, причем не
слишком удачно, в полемику между Германом Гриммом и Мо-
рицем Таузингом. Вторая статья о Дюрере (1888), более про¬
граммная, превращала этого художника в самое законченное
выражение германского искусства, каким впоследствии стал
Вагнер. Отличительной особенностью этого искусства, как
его определял Тоде, было превалирование идеи над формой,
почему оно и не было в состоянии конкурировать в изображе¬
нии тела, например, с искусством Рафаэля. Страсть, которая
его воодушевляла, не могла быть выражена живописными
средствами. Зато идея, носителем которой оно являлось, на¬
ходила наиболее адекватное выражение в музыке. Третья
ь Thode Н. Die Malerschule von Niirnberg im 14. und 15. Jahrhundert in ihrer
Entwicklung bis auf Diirer dargestellt von Henry Thode. Frankfurt-am-
Main: Heinrich Keller, 1891.
553

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
статья о Дюрере (1891) касалась вопросов атрибуции. В 1893 г.
Тоде публикует текст, в котором он атрибутировал Дюреру
несколько портретов весьма произвольным образом, что не
одобрили даже его друзья. При этом Дюрер продолжает за¬
нимать центральное место в размышлениях Тоде и в даль¬
нейшем, он возвращается к нему, например, в статье 1901 i.
о Дюрере и немецком искусстве. Возможность религиозно¬
го искусства, выразителя внутреннего мира, открыл в Гер¬
мании Лютер. Согласно Тоде, на которого оказал влияние
его учитель Таузинг, Дюрер был неким воплощением худо¬
жественных чаяний Лютера; исследователь не сомневался
в лютеранских убеждениях художника, который пусть еще
и несовершенно, но уже начинал исповедовать духовность,
ставшую отличительной чертой немецкого искусства. Он
вновь возвращается к этой глобальной интерпретации исто¬
рии искусства в работе 1915 г. о Лютере и немецкой культуре.
Лютер «оформил» ностальгию, присущую немецкому народу,
его глубинную индивидуальность:
Только живопись, воспроизводившая мир в красках (жи¬
вопись, которой даже в эпоху итальянского Ренессанса от¬
давалось предпочтение в ряду других изобразительных ис¬
кусств), была благодаря своей выразительной способности
на высоте требований, выдвинутых христианской духов¬
ностью; в этом она походила на музыку, хотя и не обладала
ее глубиной. При этом противоречие между мистикой про¬
тестантского мировоззрения и законом прекрасного в изо¬
бразительном искусстве, прославлявшим человеческое тело,
не могло быть разрешено1.
Поэзия и музыка более, чем живопись, отвечали импуль¬
су, заданному в Германии лютеранством. И разве великий
реформатор своим переводом Библии не содействовал соз¬
данию поэтического языка, так же как церковный хорал
способствовал развитию музыки? В своей книге 1892 г., из¬
данной уже посмертно, Шпрингер сделал особый акцент
на Дюрере как представителе той духовности, что была
I. ThodeH. Luther und die deutsche Kunst. Miinchen; Leipzig: Georg Muller,
1915.
554

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
порождена Реформацией, — Дюрере как адепте Нового За¬
вета, подавленном глубокой меланхолией. Но при этом, как
показывает Тоде, он сумел достигать внутреннего равнове¬
сия именно тогда, когда сам демонстрировал недостаточ¬
ность живописи и необходимость других художественных
форм, поэтических и особенно музыкальных. Размышления
Тоде о Дюрере и лютеранском характере немецкого искусства
представляет собой некую рамку, в которую вставляются, так
сказать, a contrario его исследования искусства Ренессанса,
глубокие вальденские корни которого заставляют вспом¬
нить и о Реформации. Апорийное суждение об искусстве
Микеланджело в этом смысле довольно мало отличалось от
апории Дюрера. Так историк искусства Тоде парадоксальным
образом исповедует ограниченные возможности изобрази¬
тельного искусства.
Особенно в период его пребывания в Гейдельберге, то есть
начиная с 1894 г., Тоде стремится определить эстетическую
специфичность Германии. Так возникает его умозрительная
конструкция, согласно которой в изобразительном искусстве
сталкиваются идеалистическая и реалистическая тенден¬
ции. Именно первая характеризует немецкое искусство, вто¬
рая же является тем, что по преимуществу сковывает вооб¬
ражение1. Конечно, он продолжает в это время читать лекции
о Микеланджело, пишет статьи о Мантенье и Тинторетто, но
постоянно возвращается при этом к вопросу о германском
искусстве, например в случае, когда атрибутирует гравюры
на деревt Ars Moriendi* немецким, а не брабантским художни¬
кам. В 1900 г. Тоде отказался занять кафедру Германа Грим¬
ма в Берлинском университете, обосновывая свое решение
осознанием своей миссии, которая была связана не только
г Thode Н. Das deutsche Volkstum in der bildenden Kunst I I Meyer H. Das
deutsche Volkstum. Leipzig, 1898. S. 77-136.
2. Ars Moriendi («Искусство умирать») — название двух латинских тек¬
стов, опубликованных в период между 1415 и 1450 гг. и объясняв¬
ших, как надо «хорошо умирать» в соответствии с христианскими
заповедями позднего Средневековья. Эти тексты сначала исполь¬
зовались священниками для обряда отпевания, затем получили
распространение в форме иллюстрированных книг. Ars Moriendi
входило в число первых книг, напечатанных на станке. Циклы
гравюр, помещаемых в эти издания, изображали борьбу ангелов
и демонов за человека. — Прим, пер.
555

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
с занятиями наукой. В это время он, в духе Рихарда Вагнера,
пророчествует о гармоничной целостности немецкого на¬
рода. В 1903 г. он особенно обеспокоен тем, как наилучшим
образом почтить память великого пророка немецкой нации.
Трудно себе представить позицию, которая была бы более
противоположной взглядам Антона Шпрингера. Послед¬
ний, отнюдь не считая XIX век периодом упадка искусства,
видел в нем доказательство того, что реализм был общей
чертой немецкого и французского искусства. Расхождение
между Тоде и Шпрингером демонстрирует виртуальную спо
собность истории искусства, в то время как оно опирается
на одни и те же основы, кардинально различным образом
интерпретировать характер инородных имбрикаций в ис¬
кусствах национальных.
Помимо полемики между Тоде и Юлиусом Мейером-Грефе,
касающейся творчества Бёклина, этноцентризм его воззре¬
ний и скрытый антисемитизм более всего проясняет его дис¬
куссия с Максом Либерманом. Либерман в газете «Frankfurter
Zeitung» иронически пишет в июле 1905 г. об историке искус¬
ства, который, совершив явные ошибки в атрибуции про¬
изведений старинного искусства, позволяет себе выносить
окончательный приговор также современному искусству.
В особенности его возмущает постоянно встречающийся
у Тоде упрек в подражании французам. Отвечая Либерману,
Тоде подвергает критике то, что было предвестием импрес¬
сионизма, который он трактует как проявление болезни ис¬
кусства. Немецкая пейзажная живопись, будучи альтерна¬
тивой импрессионизму, могла бы как раз стать выходом из
кризиса искусства. У Тоде история искусства оказывается
тем самым поставленной на службу некоему эстетическому
конформизму, отрицающему какие бы то ни было модер¬
нистские или интернациональные тенденции и радостно
исповедующему самые общие законы культуры. Так Тоде
не избежал опасности ухода из области истории искусства
в сферу идеологии — опасности, которую можно было уже
предвидеть в тот момент, когда он стал членом первого круж¬
ка вагнерианцев.
На самом деле зарождающаяся история искусств как
дисциплина должна была учитывать факт существования
556

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
современного искусства, истолкование канонических про¬
изведений прошлого она должна была связывать и с ин¬
терпретацией современных произведений. У Тоде также
были свои предпочтения в немецком искусстве XIX века,
в особенности он выделял двух художников — Ганса Тома1
и Бёклина. С начала 1890-х гг. Ганс Тома стал к тому же
его близким другом, с которым он вел обширную пере¬
писку, и в ней поднимались многие вопросы эстетики.
Живописец, изображавший немецкую природу и буколи¬
ческие сцены, был благодаря Тоде принят в вагнеровское
окружение и даже участвовал в работе над костюмами
к «Кольцу Нибелунгов». Несомненно, все это объясняет
и позднейшее злоупотребление его искусством в пропа¬
гандистских целях национал-социализмом. Тоде делится
с Тома своими впечатлениями от прочитанных им книг.
Так, в 1893 г. он читает книгу Гильдебранда, посвященную
проблемам формы, и признается, что покорен текстом,
модернистские теоретические амбиции которого могли
бы его оттолкнуть:
Его острый ум, который лишает его собственные скульптуры
теплоты выражения и творческой наивности, проявляется
здесь в наилучшем виде, и всякий, кто хочет заниматься
эстетикой изобразительных искусств, должен будет усвоить
основные положения его художественного кредо1 2.
Тоде говорит Тома о своем чтении Шопенгауэра, Гиббона,
Лютера и Гёте3. Тома, со своей стороны, следует советам Тоде
и погружается в изучение истории философии Пауля Дейс-
сена перед тем, как взяться за Упанишады4. Он пересказыва¬
ет другу свою беседу с Альфредом Лихтварком, директором
1. Ганс Тома (1839-1924), пейзажист из Шварцвальда, известен и как
иллюстратор вагнеровского эпоса.
2. ThomaH. Briefweschel mit Henry Thode. T. 2 / Jos. Aug. Beringer (Hg.).
Leipzig: Koehler & Amelang, 1928. S. 79. Ганс Тома был знаком с Гиль-
дебрандом и посещал его во время своего третьего путешествия
по Германии в 1887 г. Разделявший пристрастие Тоде к Италии, он
совершил итальянские путешествия в 1874,1880,1887,1892,1897 гг.
3- Письмо от 24 июня 1893 г. (Ibid. S. 84).
4- Письмо от 17 декабря 1897 г. (Ibid. S. 172).
557

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Кунстхалле в Гамбурге1, касающуюся связи романтической
живописи Филиппа Отто Рунге с теорией цвета Гёте:
Он развивает свою теорию цвета и, как истинный романтик
доходит до самой сути мистического прозрения, основывая
на нем свою триаду желтого, красного и синего цветов; все
это прекрасно и полно очень тонких наблюдений1 2.
Взгляд художника Тома оправдывал построения теоре¬
тика и историка Тоде. Ганс Тома рассказывал, например,
о своих впечатлениях от посещения берлинской выставки
1893 г. Кумиры предшествующих десятилетий — Фридрих
Андреас и Освальд Ашенбах, Людвиг Кнаус, Антон фон Вер¬
нер, Карл Фридрих Лессинг — внушали ему только тоску,
скандинавский модернизм Мунка, как и французский мо¬
дернизм, казались ему поверхностными. Зато его привлека¬
ли шотландские художники, в полотнах которых он видел
близость французскому реализму:
Эта шотландская живопись находится в полном согласии
с французской: я часто вспоминаю Курбе; но в ней есть особая
эволюция, национальная, которая может развиться, следуя
как освободительному пути, проложенному этим великим
французом, так и той французской живописи, что представ¬
ляется утонченной и поверхностно элегантной3.
Тоде пришлось принять этот комплимент французскому
реализму и даже допустить, чтобы его друг Тома выставлял¬
ся в рамках мюнхенского Сецессиона.
У Тоде и Тома была и попытка совместного творчества.
Тоде написал стихи для иллюстрации «Игры в перыш¬
ки» («Federspiele») Ганса Тома, который, в свою очередь,
1. Альфред Лихтварк (1852-1914) был ассистентом историка искусч i и
Юлиуса Лессинга (1843-1908) в Музее прикладного искусства в Бер¬
лине еще до того, как защитил под руководством Антона Шприн се¬
ра диссертацию «Малые мастера-декораторы» («Die Kleinmeister als
Ornamentisten»). В 1886 г. стал директором Кунстхалле в Гамбур! е
2. Thoma Н. Briefwechsel mit Henry Thode. S. 241 (письмо от 19 ноября
1904 г.)
3. Ibid. S. 72 (письмо от 23 мая 1893 г.).
558

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
иллюстрировал виньетками литературное эссе Тоде, вы¬
шедшее под заглавием «Кольцо Франжипани», род его худо¬
жественной автобиографии1. Известно, что первые историки
искусства Винкельман, Румор, Куглер задавались вопросом
о литературном качестве описаний произведений изобрази¬
тельного искусства, отмеченных художественной красотой.
Как говорить о прекрасном, не используя изысканный лите¬
ратурный стиль? Тоде тоже пытается параллельно со своей
деятельностью историка искусства заниматься литератур¬
ным творчеством. С автобиографии начинается его «Коль¬
цо Франжипани» — эссе, отмеченное Вагнером, в котором
цитируется его «Лоэнгрин». Автору, читающему рукописи
в венецианской библиотеке Марчиана, приносят перстень
с выгравированными на нем на немецком языке словами,
которые и предопределяют развитие новеллистического
сюжета. Любовь немецкой женщины к своему супругу-ита-
льянцу, заключенному в Венеции в тюрьму, становится ал¬
легорической нитью повествования, в котором рассказы
о войнах в Италии начала XVI века дополняются сообра¬
жениями о генезисе различных произведений искусства,
в частности алтаря церкви в Оберфеллахе (Австрия), на ко¬
тором навсегда запечатлелись черты героини: «Я радовался
и страдал вместе с тобой» — этими словами заключает свой
рассказ повествователь, который, реконструируя шаг за ша¬
гом терзания своей немецкой героини, связанные с Италией,
говорит и о самом себе:
Я сопровождал нового претендента, явившегося после су¬
ровой военной жизни, чтобы отвезти тебя с ним на его ро¬
дину в Средиземноморье, и я видел, как ты отдалась ему на
жизнь и на смерть, подарив ему в знак верности перстень.
Тебе пришла весть об утрате перстня и твоего счастья—ты
поспешила ухаживать за опасно раненым несчастным: вы¬
рванный из рук смерти, он попал в руки врага. Страдая от
тоски, твоя душа иссыхала. Шли годы, и он не вернулся. Ты
оставила своего ребенка и родину; смертельно больная, ты
пошла в тюрьму и никакая земная сила не могла разлучить
l' Thode Н. Der Ring der Frangipani. Ein Erlebnis. Frankfurt: Verlag von
Heinrich Keller, 1895.
559

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
тебя с ним. Долгое и печальное время ты сама умирала, но
расточала любимому силу и утешение. И никогда ты не хо
тела его оставить. Ты последовала за ним в новый плен; твос
сердце там разорвалось, и ты умерла в чужой стране1.
Переводчик стихов Микеланджело, Тоде и сам пытался
писать стихи. Писать историю искусств означало для нею
заниматься литературным трудом.
Кроме Ганса Тома, Тоде был также увлечен творчеством
Бёклина. Его предпочтения совпадали в этом смысле с пред¬
почтениями большей части любителей искусства его вре¬
мени, которые на рубеже веков видели в Гансе Тома и Ар¬
нольде Бёклине двух основных представителей немецкого
искусства. Именно им обоим Тоде посвятил одну из своих
последних лекций1 2. Для Тоде немецкое искусство было выра¬
жением духа и почти религией, как это исповедовал и Вагнер.
Эта позиция ставила его в ряды противников французского
искусства, во всяком случае в тех формах, в каких его вос¬
принимал первооткрыватель импрессионизма в Германии
Юлиус Мейер-Грефе, считавший, что прогресс в искусстве
следует видеть в переходе от Делакруа к импрессионистам,
сумевшим возвести на более высокую ступень чувственное
восприятие мира3. Для Мейера-Грефе, который попытался
оспорить культ Бёклина, созданный его современниками,
немецкое искусство демонстрировало очевидное отстава¬
ние. Полемика, возникшая между Тоде и Мейером-Грефе,
в которой не последнюю роль сыграли антисемитские на¬
1. Thode Н. Der Ring der Frangipani. Ein Erlebnis. S. 138.
2. Лекции Тоде были опубликованы в 1905 г. под названием «Восемь
лекций о современной немецкой живописи». О полемике вокр\ г
Арнольда Бёклина можно также прочитать в каталоге выставки:
Arnold Bocklin (1827-1901). Paris: Musee d’Orsay. Oct. 2001 —janv. 2002.
3. В 1905 г. Мейер-Грефе публикует свою полемическую статью «Вс-
клин и его теория единства», в которой упрекает художника .за¬
то, что темы его живописи дают повод для националистическо¬
го истолкования. Его работа «История современного искусства»
(«Entwicklungsgeschichte der modernen Kunst») датируется 1904 г.,
а в 1906 г. Мейер-Грефе организует в Берлине совместно с Гуго фон
Чуди и Альфредом Лихтварком большую выставку, посвященную
истории живописи за последние сто лет (1775-1875), в которой pa г\ е г
за новые направления.
560

ГЛАВА 6. ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ И РИХАРД ВАГНЕР...
строения первого, означала разрыв между двумя концеп¬
циями искусства. Само воплощение немецкого искусства,
Бёклин, по мысли Тоде, сумел примирить изображение при¬
роды и внутреннего мира человека, греческую и германскую
мифологии, эллинизм и север. И именно эта способность
превращала его в глазах Тоде, не склонного, вообще говоря,
к наивным преувеличениям и напыщенному стилю, кото¬
рый иногда появлялся у него, когда он говорил о Бёклине,
в явление чисто немецкое. Можно только удивляться художе¬
ственной франкофобии Тоде в те времена, то есть в 1890-е гг.,
когда такие коллекционеры, как Гарри Кесслер и Эдуард Ар¬
нольд, начинают покупать картины импрессионистов и ког¬
да Арнольд без тени колебания помещает в своем собрании
полотна Моне, Мане, Либермана рядом с картинами Бёкли-
на1. Наивность Бёклина, вероятно, была сравнима для Тоде
с наивностью, которой обладали картины старых венециан¬
ских мастеров; она была противоположна чистому возвра¬
ту к природе и ее возбуждающему воздействию на зрителя
у импрессионистов2. Для иллюстрации своих лекций Тоде
даже организовал в Гейдельберге выставку картин Бёклина,
где, в частности, можно было увидеть «Пана, пугающего па¬
стуха», «Виллу на берегу моря», «Битву кентавров». Бёклин,
который женился на итальянке и жил в Италии, воплощал
для него тот идеальный симбиоз германского духа и антич¬
ного эталона, который определял эстетические построения
Тоде. И все же религиозная сущность искусства в том виде,
в каком ее декларировал Тоде, вписывалась в поиски вза¬
имодействий и взаимопересечений в европейском искус¬
стве, которые были основным предметом интереса Антона
Шпрингера.
г Dorrmann М. Unser bedeutendster und gliicklichster Sammler von neuen
Bildern: Die Enstehung und Presentation der Sammlung Arnhold de
Berlin // Die Moderne und ihre Sammler. Franzosische Kunst in deutschem
Privatbesitz vom Kaiserreich zur Weimarer Republik. Weimar; Berlin:
Akademie Verlag, 2001. S. 23-40; Walter S. Die Sammlung Harry Graf
Kessler in Weimar und Berlin. S. 67-93.
2* Meier-Graefe J. Eugene Delacroix. Beitrage zu einer Analyse. Miinchen:
Piper & Co Verlag, 1913.

Глава 7
Психология и история
искусства
Творческий путь Антона Шпрингера, в особенности
в его последние годы, совпадает по времени с перево¬
ротом, который произошел в эстетике, дав соответ¬
ственно импульс и тем изменениям, что произошли в исто¬
рии искусства. Прекрасное перестало восприниматься как
вещь в себе, структуру которой следовало, однако, изучать,
шеллингианский и даже гегельянский подход казались
устаревшими, и отныне при анализе произведения искус¬
ства акцент стал делаться на психологии субъекта, который
это искусство воспринимал. Еще до появления психологии
народов экпериментальная психология проникает в обще¬
ственные науки, придавая сциентистский характер и самой
философии. Эстетика — область, в наибольшей степени за¬
тронутая этой эволюцией, — постепенно утрачивает свой
статус одной из составных частей философии, становясь
привилегированным пространством рефлексии об инди¬
видуальных и коллективных представлениях. История
искусств, несомненно, только выиграла от этого виража,
превратившего искусство в экспериментальную площадку;
полученные здесь результаты в дальнейшем могли перено¬
ситься и в другие области знания.
Эстетика Гербарта и ее последствия
Поворот в психологии связан с творчеством философа
значение которого долгое время принижалось в истории
культурной жизни XIX века в Германии, а именно Иоганна
562

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
Фридриха Гербарта1. Своей попыткой математического под¬
хода к психическим явлениям, который сделал многие его
работы труднодоступными для читателя, Гербарт на са¬
мом деле во многом способствовал сциентизации филосо¬
фии. Огромное количество его последователей и учеников
в Германии, а также в Западной и Восточной Европе содей¬
ствовали тому, что его наследие воспринимается ныне как
явление гораздо более значительное, чем оно было при его
жизни. Путь Антона Шпрингера, посещавшего занятия ав¬
стрийского психолога Франца Экснера, который помог ему
избавиться от гегелевского наследия, есть одно из ярких
свидетельств подобной смены вех.
Примечательно, что сам Гербарт никогда эстетических
трактатов не писал, и для того чтобы реконструировать его
мысль в данной области, необходимо учитывать разрознен¬
ные материалы, а также свидетельства его последователей,
таких как Герман Лотце, Роберт Циммерман, Макс Шаслер1 2.
Первое, на чем он делает акцент, это на необходимости ав-
тономизации эстетики в отношении метафизики и привне¬
сении в нее методов психологии: «Холодное спокойствие
теоретического исследования присуще психологии; ясная
строгость эстетического суждения присуща эстетике; мыс¬
литель должен быть готов к тому и другому»3. В его глазах
скрещение эстетики и метафизики было истинным злом, от
которого пострадала эстетика и, шире, вся посткантианская
философия. Эстетик должен выделять слои представлений,
палимпсест которых и создает произведение искусства4.
1. Maigne С. Herbart. Paris; Berlin, 2007. На роль, которую в создании
эстетики Гербарта сыграл Отакар Гостинский, указала мне Кароль
Мэнь, за что приношу ей сердечную благодарность. О проблемах
постгербартовской эстетики в Центральной Европе см. недавние
работы Селин Тротман-Валер.
2. Работа эта на самом деле была выполнена О. Гостинским в послед¬
ние годы XIX века в Праге (см.: Hostinsky О. Herbarts Asthetik in ihren
grundlegenden Teilen quellenmassig dargestellt und erlautert. Hambourg;
Leipzig: Leopold Voss, 1891). В центре внимания Гостинского оказа¬
лись три текста Гербарта: «Allgemaine praktische Philosophic» (1808),
«Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophic» (1813), «Kurze Encyklopadie
der Philosophic aus praktischen Gesichtspunkten entworfen» (1831).
3- Hostinsky 0. Herbarts Asthetik. S. 11.
4- Ibid. S. 18.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Вкусовое суждение должно, по его мнению, переквалифи¬
цироваться в психологическую задачу. Красота существу¬
ет лишь в глазах тех, кто ее созерцает, воссоздавая в своем
психологическом сознании голоса, образы или характеры,
которые ему представляет предмет искусства. Эстетическое
чувство присоединяется в таком случае к представлениям
об объекте как некий предикат1. Гербарт ссылается одновре¬
менно и на Шиллера, и на Цицерона, чтобы ввести понятие
эстетические нравы, поскольку эстетика для него в некотором
отношении есть производное от морали:
Эстетическое суждение и вправду обладает нравственным
воздействием, когда оно оказывает влияние, каким бы сла¬
бым оно ни было, на волю — так что мы, с одной стороны,
приходим к эстетическому суждению путем самосозерцания,
а с другой — это самое суждение приводит нас к новому на
пряжению воли1 2.
В эстетике существует форма суждения, в основании
которой лежат элементарные эстетические принципы
и отношения. Подобного рода суждение, исключающее из
сферы эстетики идею приятного, тем не менее приводит
нас в определенное состояние, имеющее эстетическую
природу. Эстетические категории Гербарт легко подме¬
няет понятиями «состояние духа», «серия раздражений».
Он охотно использует понятия «эстетическое отношение»
и «форма эстетического отношения», обозначая ими не
алгебраическое уравнение, а отношение между собой раз¬
личных представлений. Понятия эти подхватит и разо¬
вьет, в частности, Роберт Циммерман, которого, собствен
но, и можно считать истинным создателем гербартовской
эстетики. Предшественниками же Герберта можно назвать
Христиана Вольфа с его формалистскими взглядами3, но
в особенности англосаксонскую эстетику в лице Фрэнсиса
1. Hostinsky О. Herbarts Asthetik. S. 30.
2. Ibid. S. 54.
3. Христиан фон Вольф (1679-1754)—немецкий энциклопедист, фи ло-
соф, юрист и математик, популяризатор философии Лейбница.
Прим. пер.
564

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
Хатчесона1, Дэвида Юма2 и Генри Хоума3. Отмечается так¬
же особое внимание, которое Гербарт уделял творчеству
Шиллера, хотя и не принимая его тезис, согласно которому
прекрасное в мире видимостей является образом идеи. Его
собственная эстетика естественную красоту, как и красоту
художественную, рассматривает в единой система коор¬
динат4. Эстетика Гербарта постулирует себя тем самым не
как чисто спекулятивная, но скорее как прикладная на¬
ука. Она ставит перед собой цель оказывать влияние и на
художественную практику. Гербарт фокусирует свое вни¬
мание на художнике и той сумме представлений, которую
художник в себе аккумулирует, поскольку произведение
искусства мыслится им как производное от его воспри¬
ятия. Устанавливая также различие между искусствами,
рассмотренными в диахроническом и синхроническом
аспектах, он воздерживается от того, чтобы говорить о сис¬
теме художественных жанров. Что же касается восприятия
художественных произведений, то оно полностью зави¬
сит от механизмов перцепции и апперцепции, благопри¬
ятствуя — если говорить об обществе в целом — формам
общения или, если проще, развлечения.
То, что ныне называют эстетикой Гербарта, на самом деле
было разработано Робертом Циммерманом в его книге «Об¬
щая эстетика как познание форм» («Allgemeine Asthetik als
Formwissenschaft», 1865)5, отличающейся той же концептуаль¬
ностью, которая отличает и работы Гербарта, и остающей-
1. Фрэнсис Хатчесон (1694-1746) — шотландский философ эпохи Про¬
свещения, оказал существенное влияние на философию Дэвида
Юма и Адама Смита. —Прим. пер.
2. Дэвид Юм (1711-1776) — шотландский философ, экономист и исто¬
рик, представитель эмпиризма и агностицизма в философии шот¬
ландского Просвещения. — Прим. пер.
3- Генри Хоум (1696-1782)—шотландский философ, основатель Эдин¬
бургского философского общества {Philosophical Society of Edinburgh). —
Прим. пер.
4- Непсктапп W. Uber die Grundziige von Herbarts Asthetik 11 Herbarts
Kultursystem. Perspektiven der Transdisziplinaritat im I9.jahrhundert /
Andreas Hoeschen, Lothar Schneider (Hg.). Wurzburg: Konigschausen &
Neumann, 2001. S. 231-258.
5- Данному эстетическому труду предшествовал труд исторический:
Geschichte der Asthetik als philisophische Wissenschaft. Wien: Wilhelm
Braumiiler, 1858.
565

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ся весьма трудной для понимания. Циммерман утверждает,
что эстетика, понятая в ее первоначальном значении как
изучение восприятия, универсальна, но возможность пре¬
вращения ее в науку целиком зависит от выработки эсте
тических концептов и суждений. Именно здесь на первый
план выходит понятие формы. Чтобы наука об эстетике
стала возможной, надо, чтобы эстетические концепты были
дополнены образом и формой, которая единственно може i
нравиться или не нравиться:
Эстетика как чистая наука о форме есть морфология прекрас
ного. Показывая, что нравиться или не нравиться могут толь
ко формы, она тем самым одновременно демонстрирует, что
наше суждение о прекрасном определяется только формой1.
Циммерман устанавливает параллель между формами
логическими и формами эстетическими: первые соответ¬
ствуют точным представлениям, а вторые — приятным
представлениям. Как и его идейный вдохновитель Гербарт,
Циммерман перебрасывает мостик между категориями эсте¬
тики как науки универсальной и этики, или того, что он на¬
зывает духом общества (esprit social).
Герман Лотце, восприемник Гербарта в Гёттингене, впи
сывается, пожалуй, в ту же линию развития, которая пред¬
ставлена и его предшественником1 2. Врач по профессии, он
также пытался ввести в философию научные принципы
исследования, в частности в своем большом антропологиче¬
ском трактате, носящем название «Микрокосм» (1854-1864).
Он был также автором трехтомной «Истории эстетики в Гер-
мании» (1868), первый том которой был посвящен трудам
великих теоретиков, начиная с Баумгартена, второй — ана¬
лизу содержащихся в них фундаментальных концептов,
третий — различным художественным родам и жанрам,
начиная с музыки и кончая поэзией, посредниками между
1. Qmmerrnarm R. Allgemeine Asthetik als Formwissenschaft. Wien: Wilhclm
Braumiiller, 1865. S. 30.
2. О том, как современники воспринимали родство идей ГербарЫ
и Лотце, см.: Hartmann Е. von. Lotzes Philosophic. Leipzig: Verlag von
Wilhelm Friedrich, 1888.
566

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
которыми у него выступает живопись, скульптура и архи¬
тектура. Лотце видит в эстетике Гербарта последний этап
исторического развития эстетики. Но если он и говорит
о Гербарте, то видит его явно сквозь призму его учеников
и в первую очередь Роберта Циммермана, которого, однако,
пытается противопоставить учителю:
Невозможно по-прежнему говорить о существовании гар¬
монии между миром внутренним и внешним, являющейся
предпосылкой всякого эстетического суждения, не пред¬
полагая при этом их обоюдного подобия или соответствия,
легко доступного нашему наблюдению, в каких бы формах
оно ни проявлялось. Вот почему необходимо признать, что
все формы, и не только пространственные, но и все те, что
доступны нашему внутреннему восприятию, естественно
становятся для нас символами нашего внутреннего мира.
Проявляясь в нашем восприятии, они в дальнейшем сами
репродуцируют, пусть и в модифицированном виде, пред¬
ставления того внутреннего мира, которому соответствуют.
Тот факт, что знание о явлении не препятствует тому, что мы
можем предположить наличие в нем глубинной сущности,
представление о которой нам дает форма, демонстрирует
счастливое равновесие внутреннего и внешнего1.
Для Лотце эстетической относительности не существу¬
ет. Поскольку для Гербарта идентичность субъектов эсте¬
тического восприятия представляет собой неоспоримую
данность, эстетическое суждение, считает он, обладает уни¬
версальной ценностью2. Будучи очень восприимчивым к от¬
дельным эстетическим формам, к поэзии, как и к музыке,
Гербарт не сумел бы построить систематическую эстетику
исходя из отдельных наблюдений. Новый путь для эстети¬
ки мог быть открыт лишь экспериментальным путем, что
с очевидностью продемонстрировал Теодор Фехнер.
Lotze Н. Geschichte der Asthetik in Deutschland. Miinchen: Cotta, 1868.
S. 231-232. О ранней рецепии идей Фехнера французскими эсте¬
тиками см., в частности: Seailles G. Essai sur le genie dans Part. Paris:
Germer Baillere, 1883.
2- Lotze H. Geschichte der Asthetik. S. 243.
567

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Словно по наущению Лотце Фехнер в 1876 г. опублико¬
вал под названием «Приготовительная школа эстетики»
(«Vorschule der Asthetik»), заимствованным у Жан Поля (Рих¬
тера), свою собственную эстетику. Для основателя психофи¬
зики1 это не удивительно, поскольку Фехнера интересовало
научное объяснение того возбуждающего действия, которое
оказывают произведения искусства. Испытывая недоверие
к тому, что сам он называл эстетикой верхнего уровня, ис
пользующей дедуктивный метод, он отдавал предпочтение
эстетике нижнего уровня, использующей метод индуктив¬
ный. Себя он числил среди представителей этой второй
эстетики, наряду с Гербартом, а также Шопенгауэром и Гарт¬
маном. Эстетика представлялась ему не иерархической
классификацией концептов, а поиском того, что вызывает
чувство удовольствия, разновидностью эвдемонизма, объ
ясняющего ее связь с этикой:
Наше соединение эстетических и этических категорий и, сле¬
довательно, эстетики с этикой как таковой возникло благо¬
даря эвдемонической точке зрения (ставящей своей целью
счастье, удовольствие), и я не вижу другого более удачного
способа, который бы позволил объединить эти две области2.
В эстетическом плане необходимо, чтобы личность испы¬
тывала пассивное удовлетворение в отношении к объекту—
удовлетворение, вызываемое возможностью его мыслитель¬
ной реконструкции, делающей очевидной его осязательные
формы3. В этой схеме Фехнера еще находится место и для
понятия эстетический вкус, универсальность которого он,
однако, отрицает4. Суть его, по Фехнеру, заключается в том,
чтобы придавать дополнительное субъективное измерение
испытываемому нами эстетическому удовольствию или, на¬
оборот, раздражению.
1. Fechner G.T. Elemente der Psychophysik. Leipzig: Breitkopf& Hartel, I860
2. Fechner G.T. Vorschule der Asthetik. Leipzig: Breitkopf & Hartel, 1876. I I
S.38.
3. Ibid. S. 54.
4. Cp.: «С понятием вкуса происходит то же, что и со всеми нашим11
общими понятиями, их невозможно законсервировать, они вы 1С
зают из банки со всех сторон» (Ibid. S. 231).
568

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
Он интересуется, например, феноменом серийности и его
влиянием на восприятие. Он рассказывает, как итальянец
из Дрездена по имени Альгаротти, один из первых постав¬
щиков картин для Дрезденской галереи, представлял посе¬
тителям «Мадонну» Гольбейна:
Граф Альгаротти приобрел в Венеции для курфюрста Сак¬
сонии серию картин, которые до сих пор украшают Дрез¬
денскую галерею; центральной среди них была «Мадонна»
Гольбейна, и по поводу этой покупки в своих письмах он
сообщал, что венецианские художники приходили к нему
нескончаемым потоком, чтобы увидеть это великолепное
произведение, и что он придумал разумный способ показы¬
вать им сначала картины Карло Маратти и Якопо Бассано,
а в заключение — так же, как обыкновенно подают в конце
трапезы бокал токайского вина, оставляющего особо нежное
послевкусие, — показывал «Деву Марию», написанную Голь¬
бейном. Альгаротти применял здесь в отношении эстетиче¬
ского удовольствия тот же принцип, что применяют к удо¬
вольствиям, получаемым за столом, и он сам подчеркивает
аналогию обоих случаев1.
Говорить о цвете для Фехнера — это значит затрагивать
проблемы психологии восприятия. Характер развески кар¬
тин также становится зашифрованным синопсисом, содер¬
жащим информацию о ритмах, продуцируемых соположени¬
ем картин различных размеров. Даже если Фехнер и спорит
в этой связи с Гербартом и его любимым учеником Циммер¬
маном, сам он беспрестанно говорит о психологии форм.
Если и существует область, где столь дорогая для Фехне¬
ра психология восприятия отчетливо определяет эстетиче¬
скую рефлексию, то этой областью оказывается музыка, как
это показал Карл Штумпф в своем фундаментальном труде
(Психология музыкальных восприятий» («Tonpsychologie»,
883-1890). Опираясь на многие положения Гельмгольца
* экспериментальную психологию Вундта2, Карл Штумпф
• Ibid. S. 236.
!* Beitrage zur Akustik und Musikwissenschaft / G. Stumpf (Hg.). Leipzig:
Ambrosius Barth, 1898.
569

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в конечном итоге резко меняет направленность своих иссле¬
дований, поворачиваясь в сторону психологии восприятия.
Чисто физиологические причины, считает он, никогда не
бывают достаточны для объяснения фактов сознания. Так,
по поводу смешения тонов он пишет:
Предположим, что нам удалось бы с точностью указать на
химические или молекулярные процессы мозга, обеспе
чивающие восприятие смешения тонов, но и тогда наивно
было бы думать, что благодаря этому сведению психическо
го к физиологическому мы больше узнали бы о его приро
де <...> Проявления сознания могут быть объяснены лишь
функционированием самого сознания1.
Ученик Лотце и будущий учитель Гуссерля, Карл Штумпф,
который познакомился с Теодором Фехнером, также принад¬
лежал к числу неявных учеников Гербарта. Несмотря на то
что он преподавал в Праге в университете, с которым Антон
Шпрингер, работавший тогда в Лейпциге, был тесно связан,
ничто не позволяет думать, что сам Шпрингер с работами
Штумпфа был знаком. И все же исследования Лотце, Фехне-
ра, Вундта, Циммермана и некоторых других пришлись гто
времени на последние годы научной деятельности Шприш с-
ра. Эти исследования представляли для него некую отдален¬
ную перспективу. Если он сам и не участвовал в эволюции
психологической эстетики, то все же можно утверждать, что
он стоял у ее истоков. Его наставник в Пражском универси¬
тете Экснер еще в начале 1840-х гг. призывал в своей работе
о гегелевской психологии вернуться к Гербарту:
Этот мыслитель, который, к сожалению, уже ушел от нас,
построил математически выверенную психологическую
систему, которая демонстрирует генезис важнейших со¬
стояний нашего сознания и тех законов, которые им15
управляют, с невиданной дотоле точностью. В основу этоп
системы легла идея душевной простоты и принцип, со-
гласно которому в определенных обстоятельствах просты0
I. Beitrage zur Akustik und Musikwissenschaft. S. 54.
570

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
впечатления могут рассматриваться как движущие силы.
Представления об оригинальности, автономии и универ¬
сальности душевных свойств, которые ранее препятствова¬
ли познанию, стали восприниматься как этапы эволюции,
происхождение и взаимодействие которых между собой
в точности установлены1.
Даже если Антон Шпрингер, который так же дистан¬
цировался от Гегеля, как и от его непосредственного пре¬
емника в области эстетики Фридриха Теодора Фишера, не
стал последовательным сторонником психологического
направления в эстетике и не дошел до теории интуиции
и чистых форм, его собственные исследования закономер¬
ностей восприятия в истории искусства, которая благодаря
его стараниям превращалась в научную дисциплину, впи¬
сываются со всей очевидностью в ту же логику развития
научной мысли.
Пути интуиции
Сразу два направления эстетики, которые появляются со¬
ответственно в 1903 и 1905 гг., а именно эстетика Теодора
Липпса и эстетика Иоганнеса Фолькельта, развивают идею,
согласно которой эстетика есть всего лишь прикладная
психология2. Липпс, который преподавал в Институте пси¬
хологии в Мюнхене начиная с 1894 г., разрабатывал свою
эстетику вокруг центрального понятия, заимствованного
из области психологии, а именно интуиции: «Совершенная
интуиция — это совершенное поглощение меня самого оп¬
тическим восприятием, а также тем, что я при этом испы¬
тываю. Такая совершенная интуиция и называется эсте¬
тической интуицией»3. В самом конце XIX века Липпс внес
I- ExnerDr. Е Die Psychologie der hegelschen Schule. Leipzig: Fleischer, 1842.
2. Об эстетике конца XIX века см., в частности: Nichtsheim S. Kunstphi-
losophie und empirische Kunstforschung (1870-1920). Berlin: Gebriider
Mann Verlag, 1984.
3* Lipps T. Grundlegung der Asthetik. Hambourg; Leipzig: Leopold Voss,
1903. S. 53.
571

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
свой вклад в превращение столицы Баварии в безусловный
центр интуитивистской эстетики1. Интуиция — это ощу¬
щение самого себя, следовательно, чувство абсолютно реф¬
лексивное, проецирующееся на предметы внешнего мира,
словно ощущение себя самого тесно связано с подобным
восприятием. Чтобы перефразировать термин «интуиция»
в том смысле, в каком он его понимает, Липпс употребляет
термин «выражение» («Ausdruck»). Когда предмет выража
ет что-нибудь, это означает, что интуиция осуществилась1 2.
Для Липпса форма в эстетике дополняет интуицию. Под
формой следует понимать принцип качественного единства
множества одинаково воспринятых элементов. Эстетиче
ское восприятие, следовательно, и есть восприятие формы.
Понятие формы тесно связано с понятием интуиции3. Всег о
несколько лет спустя Иоганнес Фолькельт, подобно Липпсу,
практически уподобит эстетику психологии:
В настоящее время принадлежность прекрасного к миру со¬
знания почти повсеместно признана. Но не все из этого дела
ют вывод, который напрашивается, как мне представляется,
сам собой, а именно что исследования в области эстетики
принадлежат области психологии4.
При этом он признает, что сам по себе психологический
анализ не предполагает оценок аксиологического характера,
принципиальных для эстетики. Каким бы очевидным ни
было сближение психологии и эстетики (сближение, против
которого, кажется, все же выступают некоторые эстетики,
1. BiittnerF. Das Paradigma «Einfuhlung» bei Robert Vischer, Heinrich Wolft-
lin und Wilhelm Worringer. Die problematische Karriere einer kunsttheori-
tichen Fragestellung // 20oJahre Kunstgeschichte in Miinchen. Positioncn-
Perspektiven-Polemik 1720-1980. Miinchen; Berlin: Deutscher Kunstverlag,
2003. S. 82-93. Восприятие немецкой интуитивистской эстетики
начинается во Франции на рубеже веков. См. об этом: Lalo С. Senti¬
ments esthetiques. Paris: Alcan, 1910; Lalo C. Introduction a Pesthetique. Pa'
ris: Armand Colin, 1912; Lee V. Travaux recents de l’esthetique allemande H
Revue philosophique. 1902. N2 2. P. 75-92.
2. Lipps T. Die asthetische Betrachtung und die bildende Kunst. Hamboui §;
Leipzig: Leopold Voss, 1906.
3. Lipps T. Grundlegung der Asthetik.
4. VolkeltJ. System der Asthetik. Bd. I. Miinchen: C.H. Beck, 1905. S. 16.
572

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
как, например, Макс Шаслер1), между ними существует жест¬
кая граница, которая в первую очередь связана с понятием
формы и с той ее реконструкцией, что является производной
от чистого восприятия.
Наиболее яркой эстетической теорией середины XIX века
была, вне всякого сомнения, эстетика Фридриха Теодора
Фишера, которая послужила главной отправной точкой
для его любимого ученика Антона Шпрингера. Как извест¬
но, это была эстетика, в значительной степени отмеченная
гегельянством, даже если детальный анализ позволяет
увидеть, что на самом деле Фишер довольно рано от Гегеля
дистанцировался. Впрочем, это дистанцирование стало на
самом деле содержанием текста Фишера, опубликованного
им под названием «Критика моей эстетики» («Kritik meiner
Asthetik», 1866). В ней уже была намечена новая программа:
Прекрасное к конечном счете не является объектом, Прекрас¬
ное заключено прежде всего в восприятии, оно есть результат
контакта между объектом и воспринимающим субъектом,
и поскольку действительно активной инстанцией этого
контакта является субъект, то речь идет о действии. Иными
словами, прекрасное — это способ восприятия2.
Отныне субъект становится отправной точкой любой
эстетики. В этом объемном тексте, в котором Фишер во
многом занимается самоанализом, он повествует о чтении
им Циммермана и Гербарта и очень позитивно реагирует
на новейшие течения современной ему эстетики. Попытка
творчески осмыслить течение эстетической психологии
хотя и выдается Фишером за самокритику, тем не менее
является также его подспудной попыткой показать, что
у Циммермана и формализма, отказывающегося замечать
присутствие форм в самой природе, тоже есть своя уязви¬
мая сторона.
Роберт Фишер, сын Фридриха Теодора Фишера, опуб¬
ликовавший в 1872 г. свою работу «Оптическое чувство
г SchaslerM. Asthetik. Leipzig; Prag: Tempsky, 1886.
2. Vischer F.T. Uber das Erhabene und Komische und andere Texte zur
Asthetik. Frankfurt-am-Main: Suhrkamp, 1967. S. 229.
573

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
формы» («Uber das optische Formgefuhl»), не только восполь¬
зовался импульсами, которые содержала самокритика его
отца, но и сам, несомненно, способствовал тому, что пост¬
гегелевская эстетика стала сдавать свои позиции в пользу
психологии1.
Это можно наблюдать, в частности, в статье, которая до
полняет самокритику Фишера. В тексте, озаглавленном
«Символ» («Das Symbol», был напечатан в 1887 г. в сборнике,
посвященном Эдуарду Целлеру1 2), Фридрих Теодор Фишер,
в частности, комментирует метод, избранный его сыном.
Роберт Фишер предстает здесь как та движущая сила, что за
ставила Фридриха Теодора Фишера обратиться — почти не¬
ожиданно для себя — к пристальному изучению формализ¬
ма Циммермана и теории интуиции Фолькельта. Критика
Роберта Фишера побудила отца дополнительно дифферен¬
цировать формы выражения интуиции, выделяя ее различ¬
ные модальности «Anfuhlung», «Nachfiihlung», «Zufiihlung» и,
наконец, «Einfuhlung»3:
Две первые идут скорее извне внутрь в отношении к объ¬
екту, «Einfuhlung» постигает его движением изнутри вовне,
она помещается в его центре и облекает его чувствующее «я»
своими формами как одеянием или скорее своим собствен¬
ным телом. «Zufiihlung» есть глубинная чувствительность
души, которая проявляется, как и сама душа, в явлениях
света и цвета4.
Понятие символа, которым охотно пользуется Фридрих
Теодор Фишер, комментируя тексты сына и критикуя фор¬
мализм, оказывается способным примирить объективис г-
скую и субъективистскую эстетику. Труды Роберта Фишера,
который начинал свою карьеру историка искусств в Мюнхе¬
не, а закончил ее в Гёттингене и основной сферой интереса
1. Biittner К Das Paradigma «Einfiihlung» bei Robert Vischer, Heinrk h
Wolfflin und Wilhelm Worringer. S. 82-93.
2. Эдуард Готлоб Целлер (1814-1908)—немецкий теолог и философ ""
Прим. пер.
3. VischerF.T. Kritische Gange. Bd. 4. Miinchen: Meyer &Jessen, 1922. S. 110
4. Ibid.
574

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
которого стал Лука Синьорелли1 и итальянское Возрожде¬
ние, читал молодой Вёльфлин, работая над диссертацией
«Пролегомены к психологии архитектуры». Отметим также,
что «Опыты по изучению истории искусства» («Studien zur
Kunstgeschichte») Роберта Фишера и диссертация Вёльфлина
вышли практически одновременно, в 1886 г. В характеризую¬
щем их обоих непосредственном подходе к анализу художе¬
ственных произведений и отказе от историзма можно, конеч¬
но же, увидеть прием, периодически применяемый — и это
вне всякой связи с психологией—историками искусства еще
со времен Винкельмана, которому идея интуиции, хотя сам
концепт к тому времени еще не сформировался, вероятно,
не была чужда. При этом любопытно, что Антон Шпрингер,
будучи в области истории искусства прямым последовате¬
лем Фридриха Теодора Фишера, к работам Роберта Фишера
отнесся негативно. И все же связи, поддерживаемые Анто¬
ном Шпрингером с семьей Фишер, превращают понятия
формы и интуиции, даже если они не играют центральной
роли в его творчестве, в некую перспективу, необходимую
для понимания его размышлений об искусстве.
Крутой поворот истории искусства в сторону психологии
весьма характерен для научного пути Генриха Вёльфлина2.
В молодости он еще нередко противопоставляет филосо¬
фию филологии. По поводу этой дихотомии он изъясняется
в письме к отцу в ноябре 1885 г.:
Мы хотим, по сути, одного и того же. Я, как и ты, почитаю
филологический метод, с дотошностью входящий во все де¬
тали, совершенно необходимым. Но мой путь другой. Я не
могу глубоко заниматься частностями, не достигнув прежде
видения целого, подобно тому как художник сначала соз¬
дает общий графический рисунок и распределяет объемы
и только потом прорабатывает детали и переходит к живо¬
писанию деталей3. *•*• Лука Синьорелли (1445 (1450?)—-1523) — итальянский живописец ран¬
него Возрождения. —Прим. пер.
См.: Wolfflin Н. Autobiographic, Tagesbiicher und Briefe /J. Gantner (Hg.).
Basel; Stuttgart: Schwabe & Co. AG. Verlag, 1982.
3- Ibid. S. 31.
575

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Под философией молодой Вёльфлин подразумевает, на¬
пример, «Микрокосм» Германа Лотце, чтение которого пле¬
нило его настолько, что он утверждал, будто нашел в нем
все, что искал1. Другой его ранний ориентир — базельский
философ Иоганнес Фолькельт, в семинаре которого молодой
Вёльфлин делает доклад об интуитивном методе и которому
вероятно, он был обязан темой своей диссертации1 2. В Базе¬
ле он охотно общается с Якобом Буркхардтом, повлиявшим
на историзм его складывающегося метода и пробудившего
в нем интерес к проблемам истории культуры. В Берлине
Вёльфлин посещал лекции Вильгельма Дильтея (1833-1911),
который первым ввел понятие Geisteswissenschaft (гуманитар¬
ная наука, дословно: наука о духе), оказавшее огромное вли¬
яние как на современную ему историческую науку (Генрих
Риккерт, Вильгельм Виндельбанд), так и на литературове¬
дение (Унгер, Оскар Вальце ль, Фридрих Гундольф). Парал¬
лельно Вёльфлин изъявил желание встретиться в Лейпциге
в 1887 г. с Антоном Шпрингером, из работ которого он знал
в основном книгу о Рафаэле и Микеланджело, а также Виль¬
гельмом Вундтом, основателем экспериментальной психо¬
логии. Также у него была возможность встретиться в 1901 г.
с Юсти3. Это был год, когда из Базеля он переехал в Берлин,
и в 1934 г. в письме к Клемену4 он все еще будет вспоминать
о своей встрече с тем, кто в те времена занимал кафедру
истории искусств в Бонне. Оригинальность позиции моло¬
дого Вёльфлина заключалась в поразительном сочетании
в нем пристрастия к психологии и интереса к художествен¬
ным формам. В1886 г. в Мюнхене он защищает диссертацию
«Пролегомены к психологии архитектуры»; в состав дис¬
сертационного совета входят в это время философы Георг
фон Гертлинг5, Карл фон Прантль, Мориц Карьер и историк
1. Wolfflin Н. Autobiographic, Tagesbiicher und Briefe. S. 20 (запись в днев¬
нике от 29 января 1884 г.).
2. Ibid. S. 21 (письмо к родителям от 4 мая 1884 г.).
3. Ibid. S. 152.
4. Ibid. S. 435.
5. Георг фон Гертлинг (1843—1919) — профессор философии Мюн¬
хенского университета, с 1875 по 1890 и с 1896 по 1912 г. — депугаг
рейхстага, глава правительства Баварии в 1912-1917 гг. С 1 нояЬря
576

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
литературы Михаэль Бернайс (Bernays)1. Члены совета весь¬
ма сдержанно отнеслись к защищаемой Вёльфлином идее
использовать психологию как основной метод истории ис¬
кусства. Отходя от экспериментальной психологии Вундта,
которая, по его мнению, была слишком ориентирована на
физиологию восприятия, Вёльфлин апеллирует в это вре¬
мя к работам Фолькельта и Роберта Фишера (с которыми он
познакомился благодаря Фолькельту). Теория интуиции,
как показывает Вёльфлин, основывается на следующем
утверждении: всякое состояние духа имеет определенный
способ физического выражения, универсально декодируе¬
мый; его имитация, в свою очередь, повергает дух в анало¬
гичное состояние.
После защиты диссертации Вёльфлин путешествовал по
Италии и побывал во Франции, где, работая над неболь¬
шой книжечкой о швейцарском поэте Соломоне Гесснере,
он решает заняться историей литературы2. Опыт, приоб¬
ретенный им во время путешествий, обусловил и его пред¬
ставление о том, что психологию следует изучать в нераз¬
рывном единстве с историей, понимая при том научную
историю искусства как отражение исторических форм
психологии. В чем-то в это время Вёльфлин даже начинает
совпадать с Вундтом и его психологией народов, особенно
когда в 1889 г. он утверждает, что ни одно произведение
искусства невозможно понять без знания страны, народа
и эпохи, в которую оно появилось на свет3. В период, по¬
следовавший за его защитой диссертации, у Вёльфлина
обостряется интерес к истории культуры Ипполита Тэна,
из трудов которого он уже делал выписки в 1885 г. К их чте¬
нию он снова обратится в декабре 1888 г. во время своего
пребывания в Париже.
Именно из этой встречи психологии и истории родит¬
ся проект истории форм видения, или оптических форм,
1917 по 30 сентября 1918 г. — рейхсканцлер. Подписывал с Россией
Брестский мир. Приходился внучатым племянником Беттине фон
Арним и Клеменсу Брентано — Прим. пер.
*• Wolfflin Н. Autobiographic. S. 36.
2- Отправной точкой работы Вёльфлина о Гесснере был доклад, про¬
читанный им в семинаре Михаэля Бернайса.
3* Wolfflin Н. Autobiographic. S. 61-62.
577

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
основным этапом которого станет защита Вёльфлином
диссертации под названием «Ренессанс и барокко»1. В1901 г.
Вёльфлин занимает в Берлине кафедру, которую до него
занимал Герман Гримм, высказав в отношении своего пред¬
шественника гораздо большее понимание, чем многие его
современники. А в 1912 г. он переезжает в Мюнхен.
Равновесие между Вёльфлином-психологом и Вёльфли¬
ном — историком искусства, несомненно, достигается
в момент публикации «Основных понятий истории искус¬
ства» (1915). Отныне речь идет об изучении, в эпоху превра¬
щения классических форм искусства в барочные, основ
ных категорий художественного восприятия, которые в то
же время оказываются признаками культурной эволюции:
Когда художник создает свое произведение, его творческий
порыв оказывается ограничен определенными оптическими
условиями. Не все возможно во все времена. Видение имеет
свою историю, так что осмысление его категорий должно рас¬
сматриваться как первостепенная задача истории искусства1 2.
Переход от закрытой формы к форме открытой, как и пе¬
реход от множественности к единству, является частью тех
основных понятий, исходя из которых можно анализировать
искусство. Так, барокко отрицает контур статуи, не позволя
ет ей зафиксироваться внутри отдельной формы, но создает
абсолютное единство, в котором разнородные части погло¬
щаются общностью сюжета. Оскар Вальцель3 и Фриц Штрих4,
1. Lurz М. Heinrich Wolfflin. Biographie einer Kunsttheorie. Worms:
Werner’sche Verlagsgesellschaft, 1981.
2. Wolfflin H. Principes fondamentaux de l’histoire de Part / Traduit par Claire
et Marcel Raymond. Paris: Plon, 1952.
3. Оскар Вальцель (1864-1944)—историк и теоретик немецкой литера¬
туры, автор в том числе труда «О духовной жизни XVIII и XIX с i о-
летий» («Vom Geistesleben des XVIII und XlXJahrhunderts»). C 19161
уделял преимущественное внимание методологическим пробле-
мам литературоведения, приближаясь к формализму Вёльфлина."
Прим. пер.
\. Фриц Штрих (1882-1963) — немецкий литературовед, автор труда
«Немецкая классика и романтика, или Завершение и бескохи'4
ность» (1922). —Прим. пер.
578

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
если говорить только о них1, попытались применить «основ¬
ные понятия» к истории литературы, придав ей тем самым
общеэстетическое значение. Что касается Вёльфлина, он вер¬
нется к идее основных понятий в своей работе «Италия и не¬
мецкое чувство формы» («Italien und das deutsche Formgefuhl»),
на этот раз — с целью противопоставить национальные
стили, покой и движение, северное и южное чувство формы.
Конечно, к тому времени, когда Вёльфлин опубликовал
свои «Основные понятия истории искусств», Шпрингера дав¬
но уже не было в живых. Самое большее, что он мог при жизни
слышать о Вёльфлине, была его диссертация о психологии
архитектуры. И тем не менее генезис теории Вёльфлина, в ко¬
торой тесно переплетаются психология искусства, интуиция,
психологическая эстетика, основные понятия истории искус¬
ства и которая складывается начиная с 1860-х гг., отвечает тем
тенденциям, которые определяли исследования Шпрингера
в самый плодотворный период его деятельности.
Эстетика формы и ее разновидности
Особенно важным этапом в развитии эстетики формы, опи¬
рающейся на психологию, стала книга скульптора Адольфа
фон Гильдебранда «Проблема формы в изобразительном
искусстве» («Das Problem der Form in der bildenden Kunst»),
опубликованная в 1893 г. и определившая во многом направ¬
ление исследований не только Алоиза Ригля, но и Вёльфли¬
на. Ниже мы еще будем говорить о том, насколько Август
Шмарзов в своих «Основных понятиях истории искусства»
обнаруживает родство с Риглем. Можно сказать, что кни¬
га Гильдебранда занимает центральное место в созвездии
формализма2. Связано это было во многом и с его профес-
1. См.: Walzel О. Das Wortkunstwerk. Leipzig, 1926; Strich F. Deutsche Klassik
und Romantik. Miinchen, 1922.
2. См., в частности: Locher H. Kunstgeschichte als historiche Theorie der
Kunst. Miinchen: Wilhelm Fink Verlag, 2001. В своей книге «Die Krisis
der Geisteswissenschaften vorgefuhrt am Beispiel der Forschung liber
bildende Kunst» («Кризис гуманитарных наук, рассмотренный на
примере изучения изобразительных искусств») (Wien, 1923) Йо¬
зеф Стржиговский назвал книгу Гильдебранда отправной точкой
для нового направления в истории искусств, которое оказалось
579

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
сиональной деятельностью: трудясь над трактатом, Гиль¬
дебранд интенсивно работал еще и как скульптор. На фоне
умозрительных построений эстетиков он выделялся как
художник, вдохновленный долгим пребыванием в Италии
и созерцанием метоп Парфенона1. Гильдебранд, изучающий
прежде всего оптические характеристики формы и зритель¬
ное восприятие объемов в пространстве, исходит из суще¬
ствования «экспрессивной формы», противостоящей форме
экзистенциальной, не подверженной изменениям2. Худож¬
ник, замечает Гильдебранд, должен противопоставлять
впечатление от поверхности предмета впечатлению от его
в состоянии преодолеть исторический к нему подход. В качестве
продолжателей этой тенденции он называет как самого себя, так
и Вёльфлина, Франка Викхофа и Алоиза Ригля, основателей Вен¬
ской школы. Традиции же французской исторической школы ска¬
жутся в работах Ганса Титце (1880-1954), историка культуры и ис¬
кусствоведа, профессора Венского университета («Метод истории
искусств» (1913), «Современное искусствознание. К вопросу о кри¬
зисе искусства и истории искусства» (1925)).
1. Braunfels S.E. Adolf von Hildebrand (1847-1921). Berlin: Deutscher Verlag
fur Kunstwissenchaft, 1993. Источниками вдохновения для Гиль¬
дебранда были художник Ханс фон Маре и эстетик Конрад Фид-
лер, сам испытавший влияние Маре (см.: Salvani R. Pure visibilite et
formalisme dans la critique d’art au debut du XXe siecle. Paris: Klinsieck,
1988). Будучи более теоретиком и коллекционером, нежели исто
риком искусства, Конрад Фидлер в своих двух статьях «О спосо¬
бах оценивать произведения изобразительного искусства» (1876)
и «О происхождении художественной деятельности» (1887) развил
концепцию искусства как способа познания, отзвуки которой обна¬
руживаются, в частности, и у Вёльфлина. Для него «художественная
деятельность является здоровой и подлинной только в том случае,
если все действия, выполняемые художником, могут быть сведены
к одному и тому же источнику, то есть зрительному восприятию,
и если акт творения в целом есть не что иное, как видение, но кото¬
рое не просто осуществляется зрением, но действием человека в це¬
лом» (Fiedler К. Essai sur Part / Trad, de l’allemand par Daniel Wieczorek.
Paris: Les editions de l’lmprimeur, 2002. P. 127). Об отношениях между
Конрадом Фидлером, Адольфом Гильдебрандом и художником
Хансом фон Маре и их общем интересе к проблеме «чистой види¬
мости» см.: Faensen Н. Die bildnerische Form. Die Kunstauffassungen
Konrad Fiedlers, Adolf von Hildebrand und Hans von Marees. Berlin-
Akademie Verlag, 1965; Decker E. Zur kiinstlerischen Beziehung zwischen
Hans von Marees, Konrad Fiedler und Adolf Hildebrand. Basel, Diss; 1966:
Dudweiler: Klein 1967.
2. Salvani R. Pure visibilite. P. 122.
580

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
глубины1; делая это, он остается в рамках эстетики воспри¬
ятия. Тем самым Гильдебранд соединяет идею восприятия
форм с представлением об интуиции:
...мы понимаем любую мимику, любой жест другого челове¬
ка как выражение внутренних процессов, как язык. Этот
перенос заходит так далеко, что даже там, где мы становимся
свидетелями совсем новых явлений, мы их оживляем и обо¬
значаем при помощи собственного телесного движения, ко¬
торое сопровождало похожие явления2.
Внимание Гильдебранда одинаково привлекает как пси¬
хология зрителя, так и психология самого художника, рабо¬
тающего с материалом, с его рельефами. Воспроизведение
форм не бывает пассивным, оно еще и оживляет материал.
Здесь мы имеем дело уже с активной, действующей психо¬
логической эстетикой.
Именно этот интерес к деятельности, активности про¬
является в тексте 1908 г., тоже связанном с психологиче¬
ской эстетикой и выражающем самим своим заглавием
(речь идет об «Абстракции и интуиции» — «Abstraktion und
Einfuhlung» — Вильгельма Воррингера3) дихотомию интуи¬
ции и психологической реакции. Дихотомия эта основана на
абстракции еще более волюнтаристской и архаичной. В во¬
просе определения интуиции Воррингер выступает прямым
наследником Теодора Липпса. Что касается понятия абстрак¬
ции, то его следовало бы скорее соотнести с «Kunstwollen»
(«художественной волей») Алоиза Ригля. Воррингер исходит
из представления о том, что существует воля, производя¬
щая формы: «Импульс абстракции наслаждается всем, что
есть неорганического, отрицающего жизнь, что заложено
в самом принципе кристалла и в более широком смысле во
всех абстрактных правилах и потребностях»4. Абстракция
оказывается здесь почти синонимом некоторого примити¬
I. Ibid. Р. 130.
2- Ibid. Р. 137.
3- О Воррингере см.: Wilhelm Worringers Kunstgeschichte / Н. Bohringer,
В. Sontgen (Hg.). Munchen: Wilhelm Fink Verlag, 2002.
4- Worringer W. Abstraktion und Einfuhlung. Munchen: Piper, 1987. S. 36.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
визма. Она является продуктом деятельности художников,
с трудом справляющихся с реальностью во всей ее сложно¬
сти и стремящихся наложить на нее некую принудительную
геометрию. У первобытных народов абстракция служит
для освобождения осязаемой реальности от изначальной
неопределенности. Если теория Воррингера может быть
понята как синкретизм множества предшествовавших ей
эстетик и психологий формы, она все же вносит, со своей
стороны, национальное содержание, оперируя настоящей
мистикой неорганической формы (подобная мистика, ве
роятно, была в особенности типична для северного искус
ства и окончательно исчезла в эпоху Ренессанса). Воррингер
обнаруживает первые признаки этой художественной воли
к абстракции и подавления органического начала в теориях
стиля, разработанных Готфридом Земпером. И эти теории он
стремится переосмыслить в духе психологии народов Виль
гельма Вундта. Очевидно, что Воррингер, будучи учеником
Вёльфлина и Артура Визе1, ассистента Шмарзова, не мог
пересекаться с Антоном Шпрингером. И все же мы не можем
удержаться от искушения увидеть связь между работами
Шпрингера об иллюстрациях средневековых рукописей
(и в более общем виде — его работами, посвященными
средневековому искусству) и теоретическими выкладками
Воррингера, а также понятием абстракции, все еще тесно
связанным с психологией восприятия.
Август Шмарзов, бывший преемником Антона Шпрингера
в Лейпциге1 2 (если не считать очень непродолжительный
1. Артур Визе (Weese) (1868-1934)—швейцарский историк искусства Сред¬
них веков и Возрождения. —Прим. пер.
2. В своем письме к Шпрингеру от 12 октября 1877 г. (хранится в уни¬
верситетской библиотеке Франкфурта) Август Шмарзов, который
в то время посещал занятия Михаэлиса, до того будучи студентом
в Бонне у Юсти, вспоминает о начале своей учебы в Лейпциге: «Вы
наверняка не помните имени Шмарзов и еще менее того, кто ci о
носит и кто несколько лет назад приезжал к вам в Лейпциг, чтобы
под вашим руководством начать изучение искусства и культуры
<...> У Юсти я начал заниматься одним частным вопросом истории
искусства, и после того как я потратил на это немало времени, он
сказал, что для продолжения работы мне совершенно необходимо
отправиться на длительное время в Петербург и во Францию. Э i0
было невозможно по срокам, не говоря уже о стоимости путешествия
582

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
период, когда кафедру эту занимал Яничек), ознаменовал
своими работами тот резкий поворот науки к формализму
и психологии форм, который под воздействием импульсов,
изначально заданных Гербартом, характеризует
немецкую историю искусства конца XIX века. Нельзя
сказать, что сам Антон Шпрингер, ученик Экснера, не
испытывал потребности соединения разнородных
подходов, но при этом он оставался все же и прежде
всего историком, демонстрирующим интерес к деталям
почти филологического свойства. Подход Шмарзова был
в гораздо большей степени ориентирован на формы. Его
главный труд «Основные понятия науки об искусстве
в период перехода от Античности к Средневековью,
критически проанализированные и систематически
изложенные в соответствии с их контекстом бытования»
(1905) представляет собой спор с двумя авторами, Алоизом
Риглем, чьи работы о художественной продукции поздней
римской Античности1 ознаменовали собой эпоху в истории
искусства, и Готфридом Земпером. Вопрос о стиле искусства
поздней Античности мыслится Шмарзовом как один
из приоритетных в истории искусства. Если к Земперу
он апеллирует в основном тогда, когда сам затрагивает
область архитектуры, то Франц Викхоф служит ему
дополнительным авторитетом в изучении связей поздней
Античности с современным искусством. Шмарзову было
вообще очень важно увидеть связь эпох: «Было бы хорошо
продолжить начатое Теодором Липпсом, который сам
был внимательным читателем Готфрида Земпера, о чем
свидетельствует его труд „Основы эстетики^, и именно
этим я как раз и намерен заняться»2.
<...> Теперь же я, вместе с Михаэлисом, надзираю за институтом
истории искусств, который со времени вашего отъезда находится
в полном забвении, и стараюсь сделать его доступным для студентов
и любителей искусства». В Страсбурге Шмарзов завершил фило¬
логическую диссертацию о Лейбнице и грамматисте Шотелиусе.
RieglA. Spatromische Kunstindustrie. 2 ed. Wien: Staatsdruckerei, 1927.
2* Schmarsozv A. Grundbegriffe der Kunstwissenschaft am Ubergang
vom Alternum zum Mittelarter kritich erortert und in systematischem
Zusammenhange dargestellt. Leipzig; Berlin: Teubner, 1905. S. IX.
583

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Уже в предисловии Шмарзов отчетливо постулирует те¬
зис: содержание в искусстве есть проблема изображения
(representation). После появления работ Ригля произведе¬
ния искусства более не расцениваются как производное от
материала, техники, потребительской стоимости — в них
видится теперь прежде всего результат воли, «Kunstwollen».
Восприятие целостности и своеобразия произведений ис¬
кусства возможно только благодаря чувству осязания, то
есть благодаря нашим структурам восприятия.
Естественно передвигаясь в пространстве, мы ощущаем
глубину, предполагая ее наличие повсюду, где она только
существует, и даже там, где на ее пути встают преграды. Из
нашего физического движения рождается основополагаю
щая суть наших представлений о пространстве и его отно¬
шении с наполняющими его предметами1.
Акцент, сделанный здесь на структурах восприятия, от¬
нюдь не подразумевает полного согласия с предшественни¬
ками: Шмарзов критикует теорию удаленного восприятия
Алоиза Ригля, который имел обыкновение противопостав¬
лять египтянам, ограниченным чувством осязания, рим¬
лян, способных лучше воспринимать удаленные предме¬
ты1 2. Стремясь определить суть его разногласий с Риглем,
Шмарзов в особенности говорит о сложной организации
человеческого субъекта, которая предопределяет восприя¬
тие и тем самым основные понятия искусства3. Именно на
этом соображении он основывается, когда утверждает, что
симметрия есть понятие не высоты, а только ширины4. Ка¬
тегория симметрии становится отправной точкой его со¬
ображений об органической целостности, об отношениях
частей к целому в эстетике.
Хотя Шмарзов придает очень большое значение меха¬
низмам восприятия и тем самым психологии искусства, ему
как формалисту оказывается не менее важна идея системы.
1. SchmarsowA. Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 12.
2. Ibid. S. 25.
3. Ibid. S. 29.
4. Ibid. S. 70.
584

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
Основные понятия искусствознания действительно име¬
ют тенденцию группироваться, составляя организованное
целое:
Под системой мы подразумеваем объединение различных
частей при наличии доминанты. Это и есть сущность
(динамическая сердцевина) формы целого; именно благодаря
ей возможно определить все разнообразие и соотношение
частей между собой1.
Наряду с категориями пропорциональности и симме¬
трии Шмарзов особое внимание уделяет категории ритма,
которая главенствует в описании всех динамических про¬
цессов. Ритм берет начало в воспринимающей деятель¬
ности субъекта: когда человек испытывает непрерывную
последовательность возбуждений и побуждений, он стре¬
мится их организовать, и эта организация восприятия —
здесь Шмарзов ссылается на Германа Лотце — уменьшает
воздействие возбуждения посредством сегментации. Ритм,
следовательно, порождается в первую очередь восприятием
временного континуума, но он может быть также перенесен
в область визуального. Между музыкальными мелодиями
и зрительными конфигурациями может просматриваться
некий параллелизм, и в этом пункте Шмарзов на какое-
то время вступает в полемику с Земпером, утверждая, что
зрительное восприятие не является непосредственной
и недифференцированной способностью и что ритм, на
который оно реагирует, нельзя путать с простой симметри¬
ей2. Концепту ритма близок концепт ритмической линии
(«Linienrhythmus») как дешифровки соразмерности всех
чистых форм3, а также понятие ритмического колорита,
в основе которого лежат отношения света и тени. Далее
Шмарзов переходит к анализу восприятия отдельных про¬
изведений, таких, например, как мозаика римской Кампа-
ньи, подчеркивая, что
г Ibid. S. 79.
2. Ibid. S. 88.
3. Ibid. S. 95.
585

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
образ того, что предстает нашему взору, не есть образ барелье¬
фа, но результат соотношения различных цветовых пятен,
цветовых точек, а также света, что порождает абсолютно не
связанные формы, но именно они позволяют нам впослед¬
ствии эти формы узнавать одним только воспоминанием
о телах, сущность которых проходит мимо нашего сознания1.
Мозаика с изображением Юстиниана в церкви Сан-Витале
в Равенне анализируется Шмарзовом как сведение релье¬
фа к гладкой поверхности, в результате чего происходит
примирение оптического восприятия и непосредственного
осязания.
В заключение Шмарзов подчеркивает, что определение
художественных форм в терминах психологии восприятия1 2
особенно необходимо для понимания всех тех сложных про¬
цессов, которые происходили при переходе от Античности
к Средневековью. Говорить о том, что пластика придает форм)
телу, что архитектура организует пространство и что живрпись
отражает отношение между телом и пространством,—все это
не сводится к простому определению жанров и родов искус¬
ства в их отношении между собой. Совершенно необходимой
при этом оказывается фокусировка истории искусства на пси
хологии. Шмарзов делает еще один шаг вперед, напоминая,
что и действенность поэтического слова зиждется на законах
чувственного восприятия, что для рождения поэтического
произведения необходимо, чтобы звуки и фонемы комбини¬
ровались в придающей им смысл психической деятельности.
Психическая деятельность становится, таким образом, неким
общим знаменателем для определения различных форм по¬
этического или живописного искусства3. Даже если иерар¬
хия доминирующих жанров и форм искусства может быть
определена в зависимости от тех или иных эпох в истории
1. SchmarsowA. GrundbegrifFe der Kunstwissenschaft. S. 316.
2. Некоторые из его учеников, например Вернер Вейсбах, диссертации !
которого он руководил (работа была начата под руководством IV-
бертаЯничека), упрекали его в позитивистском, почти математичс
ском подходе к художественным законам (см.: Weisbach W. «Und allcs
ist zerstoben». Erinnerungen aus der Jahrhundertwende. Wien; Leipzig:
Ziirich: Herbert Reichner Verlag, 1937. S. 143).
3. SchmarzowA. GrundbegrifFe der Kunstwissenschaft. S. 344.
586

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
человечества, общее психологическое основание сводит их
к одному и тому же набору. Шмарзов скептически относится
к подходу к истории искусства с позиции истории культуры,
свойственному Ипполиту Тэну и его последователям. Помимо
исторических циклов—такова его мысль — надо учитывать
и «внутреннюю жизнь искусства». Поиск основных понятий
истории искусства, которые на самом деле выводятся из ос¬
новных принципов восприятия, становится, таким образом,
приоритетной задачей науки об искусстве.
Труд Шмарзова — это веха в истории искусства, понятой
как эстетика стиля. Наследник идей Земпера, Гильдебранда,
Ригля, оказавшийся вместе с Циммерманом и Робертом Фи¬
шером предшественником Вёльфлина, Шмарзов вписал ос¬
новные понятия истории искусств в контекст размышлений
о пространстве, об отношениях между пространством и те¬
лом, заменив оптическую и оптико-тактильную парадигму
концепцией телесности как средоточия восприятия. Иными
словами, тем типом анализа, который, казалось бы, более
подходил для истории архитектурных форм. «Эстетика» Те¬
одора Липпса1, которая вышла в 1903 г., определит эстетику
как науку о прекрасном, а само прекрасное как способность
предметов оказывать определенное воздействие. Тем самым
будет установлено, что эстетика—это дисциплина психоло¬
гическая, и история того или иного произведения искусства
непременно должна дополняться исследованием тех чувств,
которые оно вызывает у наблюдателя. Если глубинное род¬
ство формальной эстетики Шмарзова с идеями Гербарта
скрыть было невозможно, то в отношении других своих пред¬
шественников Шмарзов демонстрирует большую дистанци-
рованность, стараясь не ограничивать себя ни оптическими
ощущениями, как это делал Гильдебранд, ни тактильными,
что было свойственно, как мы уже видели выше, Фишеру2.
Благодаря поддержке Лампрехта Шмарзов получил
в 1893 г. место профессора в Лейпциге, обойдя двух своих
г Lipps Th. Grundlegung der Asthetik. Hambourg; Leipzig: Leopold Voss,
1903.
2. PinottiA. II corpo dello stile. Storia dell’Arte come storia dell’estetica apartire
Semper, Riegl, Wolfflin. Palerme: Centro Internazionale Studi di Estetica,
decembre 1998.
587

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
конкурентов, Роберта Фишера и Генриха Вёльфлина1. Ока¬
зываемая поначалу поддержка Лампрехта не помешала
Шмарзову дистанцироваться и от него, когда он понял,
что всеобщая история, как ее понимал историк Лампрехт,
составляет конкуренцию для него как историка искусства.
Будучи родом из Мекленбурга, Шмарзов в юности учился,
в частности, в Страсбурге, где посещал занятия археолога
Адольфа Михаэлиса. В Лейпциге его привлекла возмож¬
ность познакомиться со Шпрингером, в Бонне он затем
сблизился с Юсти. В1885 г. Шмарзов получил свою первую
профессорскую кафедру в Бреславле (Вроцлаве), которую,
однако, вскоре вынужден был оставить из-за конфликта
с местным епископом. Отправившись во Флоренцию, он
заложил там основы для создания немецкого Институ¬
та истории искусств. Именно во Флоренции с ним встре¬
тился Аби Варбург, ставший на какое-то время его учени
ком. Это было время, когда Шмарзов пытался соединить
историю искусства с психологией народов, устанавливая
связь между примитивным сознанием и необычайной
силой его материального выражения. Именно во Флорен¬
ции под влиянием Шмарзова Варбург решил посвятить
себя исследованию наследия Античности в искусстве Ре¬
нессанса. Его научные интересы касались в особенности
архитектуры, и его инаугурационная лекция называлась
«Сущность архитектонического замысла» («Das Wesen der
architektonischen Schopfung», 1894). Для Шмарзова история
искусства подразумевала историю стилей, в основе которой
лежал формальный анализ. Подобное обращение к форма¬
лизму никоим образом не помешало ему так же сдержанно
отнестись к патетической риторики работавшего в Берлине
специалиста по Рафаэлю Германа Гримма, как и его учи¬
тель и предшественник Антон Шпрингер. Его труды как
историка искусства представляют собой последовательную
полемику с Вёльфлином по вопросам барокко и с Риглем
как автором «Основных понятий...». Последние годы своег о
I. Ullman Е. Die ersten fiinf Dezennien der Kunstgeshichte an der Alma Mater
Lipsiensis // «...die ganze Welt im kleinen». Kunst und Kunstgeshichte in
Leipzig / Ernst Ullmann (Hg.). Leipzig: VEB E.A., Seemann Verlag, 1989-
S. 285-296.
588

ГЛАВА 7. ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ ИСКУССТВА
лейпцигского периода он посвятил в основном изучению
законов композиции в эпоху Средневековья и наследию го¬
тики («Готика в эпоху Ренессанса», Штутгарт, 1921). Выйдя
на пенсию в 1919 г. после двадцати шести лет преподавания
в Лейпциге, он имел репутацию профессора, взрастивше¬
го множество учеников1, среди которых был и Вильгельм
Пиндер1 2, ставший его преемником и внесший свой вклад
в создание богатой коллекции фотографий.
Воспоминания слушателей Шмарзова в Лейпциге свиде¬
тельствуют почти единодушно о его пристрастии к матема¬
тическим формулировкам, с помощью которых он описы¬
вал произведения искусства. Вернер Вейсбах вспоминает
о преподавателе, который, будучи «позитивистом и раци¬
оналистом самой чистой воды, свой разум использовал
для того, чтобы увязать наистрожайшим образом самые
разнообразные явления между собой. Его теоретическим
изложениям мы предпочитали лекции, в которых речь
шла о критике стиля»3. Именно из-за этого формализма,
противостоявшего пышной риторике Германа Гримма,
Шмарзов не всегда был оценен своими современниками.
Дехио4, например, весьма скептически отзывался о его те¬
ории пространственности5. И напротив, Карл Юсти, столь
критично настроенный по отношению к Гильдебранду,
проявлял большое уважение к работам своего младшего
коллеги Шмарзова. В Лейпциге Шмарзов имел в качестве
ассистента Артура Везе, работы которого о скульптурах
1. Среди них—Рудольф Фридрих Кауч, Оскар Вульф, Пауль Шубринг,
Феликс Бекер, Г.Н. Чубинашвили, Иоганнес Ян, Вили Дрост.
2. Известно, что Вильгельм Пиндер, который сначала занимался сред¬
невековой скульптурой и лишь потом обратился к изучению худо¬
жественных форм, исповедовал, по крайней мере некоторое время,
идеологию национал-социализма. Он также был учителем Николая
Певзнера, который в эмиграции занял кафедру в Кембридже.
3- Weisbach W Und alles ist zerstoben. Erinnerungen aus der Jahrhundert-
wende. S. 158.
4- Георг Готфрид Юлиус Дехио (1850-1932), немецкий историк искус¬
ства прибалтийского происхождения. Задуманное им в 1900 г. из¬
дание «Handbuch der deutschen Kunstgeschichte» продолжается ныне
обществом Дехио («Dehio-Vereinigung») в Мюнхене.
5* Betthausen Р. Georg Dehio. Ein deutscher Kunsthistoriker. Berlin: Deutscher
Kunstverlag, 2004. S. 158.
589

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Бамбергского собора, явно отмеченные историей культуры
Лампрехта, демонстрировали связь между французской
и немецкой готической скульптурой, и в частности межд^
скульптурными портретами королей в Реймсе и Бамберг¬
ским всадником1.
I. WeeseA. Die Bamberger Domsculpturen. Ein Beitrag zur Geschichte dcr
deutschen Plastik des 13. Jahrhunderts. Strasbourg: Heitz, 1897. Бамбер!
ский всадник (1235), находящийся в Бамбергском кафедральном со¬
боре св. Петра и Георгия, в годы нацизма стал культовым объектом*
воплощением немецкого духа и образом национального героя.
Прим. пер.

Глава 8
Как писали историю
искусств в XIX веке
С момента появления истории искусств, то есть систем¬
ного исследования творений прошлого, иллюстриру¬
ющих ту или иную культуру (а такая история искусств
возникла как минимум со времен Винкельмана и Карла
Фридриха фон Румора), встает вопрос об уместности подоб¬
ного рода исследований. Как может история искусств судить
о великом множестве произведений, создаваемых в одно и то
же время и часто независимо друг от друга, которые к тому
же из-за исторической удаленности поддаются лишь весь¬
ма несовершенной классификации? Здесь возникает и еще
более общий вопрос: какое место история искусств как дис¬
циплина может занять в комплексе гуманитарных дисци¬
плин? Чтобы попытаться найти у Антона Шпрингера хоть
какой-то ответ на этот вопрос, необходимо понять, как сам он
воспринимал современное ему искусство, то есть искусство
XIX века, и какова была телеология той истории искусств,
в которую он естественно вписался.
Учебники по истории искусства
Оставляя в стороне фолианты Серу д’Аженкура1, которые
появились как реакция на труды Винкельмана2, следует при-
ь Жан Батист Серу д’Аженкур (1730-1814), французский антиквар
и историк искусства, автор первой иллюстрированной истории ис¬
кусства, которая издавалась в период между 1810 и 1823 гг. под назва¬
нием «История искусства в памятниках искусства, начиная с эпохи
его упадка в IV веке и до его обновления в XVI веке».—Прим. пер.
2- См.: Locker Н. Kunstgeschichte als historische Theorie der Kunst. Miin-
chen: Wilhelm Fink, 2001.
591

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
знать, что наиболее близкими Шпрингеру и соответствовав¬
шими его видению проблемы были учебники по истории
живописи и истории искусства Франца Куглера1. Вспомним,
что в 1837 г. Куглер публикует свой учебник по истории жи¬
вописи, охватывающий период от времен императора Кон¬
стантина до первой трети XIX века. Автор скромно представ¬
ляет работу как компиляцию, составленную в основном из
трудов Ру мора, но также и как путеводитель, который мо¬
жет быть полезен путешественникам, открывающим для
себя различные европейские страны и в первую очередь
Италию2. Но уже второй том «Настольной книги...» свиде¬
тельствует о более серьезных авторских амбициях. В нем
он повествует о том стилевом сломе, который обозначили
в истории живописи «крайности» полотен Делакруа, а так¬
же о попытках Ари Шеффера перенести в своих имитациях
рембрандтовскую манеру во французский контекст. Нако¬
нец, он подчеркивает и то влияние, которое оказал, начиная
с Карстенса3, на немецкую живопись Винкельман. Но глав¬
ным объектом внимания Куглера оказывается связь, суще¬
ствующая между искусством и народом, запросы которого
во многом и определяют его развитие. Куглер, в частности,
особо подчеркивал то неразрывное родство, что существует
1. Среди своих источников Куглер указывает, в частности, на
Ж.Д. Фиорилло, Серу д’Аженкура, К.Ф. фон Румора, «Краткие био
графии самых знаменитых живописцев» Дезалье д’Аржанвиля
(1742-1745), «La storia pittorica dell’italia inferiore» (Florence, 1792) Луид¬
жи Ланци, «Опыты истории итальянской живописи» (1823) графа
Григория Орлова, «Beitrage zur neueren Kunstgeschichte» («Материа¬
лы к новейшей истории искусств», 1835) Эрнста Фёрстера, «Историю
современного искусства Германии» (1836-1841) Афанасия (Атанази-
уса) Рачински. Здесь следует подчеркнуть оригинальность перво
проходческого труда Рачински (1788-1874), чиновника польскою
происхождения на службе при дворе прусского короля, опубли¬
ковавшего по-французски историю немецкого искусства. В своем
берлинском особняке он хранил коллекцию немецкой живописи,
которая теперь находится в Познани.
2. Связь между историей искусств и зарождением туризма кажется оче¬
видной с самого начала. Антон Шпрингер, который путешествова. i
по Италии с книгой Румора в качестве путеводителя, сам принял
участие в создании путеводителя по Бельгии, и нам хорошо известна
роль, которую «Cicerone» Буркхардта сыграл в истории искусства.
3. Асмус Якоб Карстенс (1754-1798) — датско-немецкий художник. ^
Прим. пер.
592

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
между произведениями так называемого высокого искусства
и искусства прикладного1. Он говорил о важности собраний
и коллекций, поскольку именно они стимулируют интерес
к искусству и дают импульс к появлению новых произведе¬
ний, отвечающих уже новому духу времени. Так постепенно
происходит переход к новому пониманию истории искусств,
пробуждающий также и новое осмысление современной
культуры. Историк искусства становится тем самым одним
яз создателей нового града, в чем можно убедиться на при¬
мере Мюнхена — города, который как раз и продемонстри¬
ровал телеологические перспективы новой дисциплины,
равно как и возможность их реализации:
Здесь наш взгляд устрем ляется к тому, что не имеет аналогов
в других странах, он устремляется к великолепным художе¬
ственным начинаниям, ежедневно возникающим в Мюнхене
по воле нынешнего короля Людвига Баварского. Все, что соз¬
дается по велению этого покровительствующего искусствам
энтузиаста, поистине монументально. Все способствует про¬
явлению и прославлению глубоких и плодотворных идей.
Сколь ни разнообразно взаимодействие отдельных элемен¬
тов, все они корреспондируют между собой и объединяются
в обширную и значимую общность. Богатство и размах всех
этих начинаний настолько необычайны, что, вероятно, не
найти во всей Новейшей истории другого примера столь
широкого применения искусства2.
За учебником по истории живописи всего несколько лет
спустя последовал учебник по истории искусств3, в четы¬
рех фундаментальных разделах которого рассматривалась
всеобщая история изобразительных искусств начиная с его
истоков (раздел этот включал также обзор искусства доко¬
лумбовой Америки и Восточной Азии). Следующие разделы
были в нем посвящены искусству классического и, затем,
романтического периода (в последнем разделе речь шла
l- KuglerF. Handbuch der Geschichte der Malerei von Constantin dem Grossen
bis auf die neueste Zeit. Berlin: Duncker & Humblot, 1837. T. II. S. 354.
2. Ibid.
3- KuglerF. Handbuch der Kunstgeschichte. Stuttgart: Ebner & Seubert, 1842.
593

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
преимущественно об исламском, романском и германском
искусстве) и, наконец, современному искусству. В опреде
лении искусства, которое он дал в предисловии к изданию,
Франц Куглер особо подчеркнул антропологическую важ
ность отыскивания тех связей, что существуют между «объ
ектом», памятником искусства и господствующими идеями.
Искусство всегда стремится перенести интеллектуальные
конструкции в мир физический. Подобного рода «вопло
щения» имеют, как правило, национальную специфику,
и Куглер стремится противопоставить романскую художо
ственную традицию традиции германской, даже если и при
знает, что немецкие произведения искусства нередко носят
гибридный характер, что в особенности свойственно архи
тектуре севера Франции. Его труд завершает беглый обзор
современного состояния искусства: в Германии он особо вы¬
деляет искусство Корнелиуса1 и полемически направленное
против него искусство дюссельдорфской школы2, тогда как
во Франции историческая живопись в лице Ораса Верне3
и Поля Делароша4, а также жанровая живопись, основным
1. Петер Йозеф фон Корнелиус (1783-1867) — немецкий художник.
Уехав в Рим в 1811 г., присоединился к «Союзу Святого Луки» (на
зарейцам), работал над иллюстрациями к «Песни о Нибелунгах».
В 1819 г. стал директором Академии художеств в Дюссельдорфе.
В 1820-е гг. был приглашен в Мюнхен ко двору Людвига Баварско¬
го, писал придворные портреты, а в 1825 г. возглавил баварскую
Академию художеств. Расписал несколько мюнхенских церквей,
а также здания Глиптотеки и Пинакотеки. —Прим. пер.
2. Дюссельдорфская школа, одна из местных школ немецкой живо¬
писи XIX века, стала складываться после того, как в 1819 г. в Дюс¬
сельдорфе была создана Академия художеств. Среди ее директоров
были П. Корнелиус и В. Шадов, бывший директором с 1826 по 1859 г.
В это время развивались различные течения живописи, преоблада¬
ющими оказались романтические темы немецкого Средневековья*
трактуемые то в идеализированном героическом (А. Регель), то в оп¬
позиционном антикатолическом (К.Ф. Лессинг) ключе.—Прим, пер.
3. Орас Верне (1789-1863) сделал блестящую карьеру художника и ди¬
пломата, входил в политическую элиту Франции как при Бонапар гс*
так и в эпоху Реставрации. Директор Французской академии в Риме
в 1829-1835 гг., в 1842-1843 гг. он приезжал с дипломатическими по¬
ручениями в Россию, где написал несколько картин по заказу Д**0'
ра. Североафриканские мотивы его жипописи оказали большос
влияние на развитие ориентализма. —Прим. пер.
4. Поль Деларош (1797-1856), французский исторический живописи-
представитель академизма, зять Ораса Верне. —Прим. пер.
594

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
представителем которой был Луи-Леопольд Робер1, напро¬
тив, скорее гармонично уравновешивают классицизм шко¬
лы Давида.
Год спустя после публикации учебника Куглера Карл
Шнаазе2, юрист по образованию, решающим событием в жиз¬
ни которого стало чтение Гегеля, опубликовал первый том
своей истории изобразительных искусств (к 1864 г. их уже
было издано семь). То, что задумал Шнаазе, явно противо¬
речило интенциям Куглера, несмотря на большое уважение,
которое Шнаазе проявил к своему предшественнику. Шнаазе
видел необходимость перевести историю искусств из стадии
эмпирической в теоретическую:
Цель моя была другая. Сегодня уже никто не сомневается
в том, что искусство, как и каждая историческая эпоха, от¬
ражает физическое, психическое, моральное и умственное
состояние народа. Но мне казалось также, что понять произ¬
ведения искусства как таковые невозможно без учета условий
их возникновения и что, следовательно, сама история искус¬
ства должна тщательно изучать эти условия и показывать
процесс взаимодействия художественного смысла с другими
жизненными элементами3.
В определенном смысле Шпрингер постарается впослед¬
ствии примирить подходы Куглера и Шнаазе, продемонстри¬
ровав одновременно позитивистский подход и внимание
к теоретической систематизации.
Этот поворот в сторону теории, связанный с открытием
Гегеля, чьи философские спекуляции становятся опорой для
I. Луи-Леопольд Робер (1794-1835), швейцарский художник, учился
в Париже у Жака-Луи Давида. С 1818 г., приехав в Рим, увлекается
жанровой живописью. Основу его картин составляли зарисовки из
повседневной жизни простых итальянцев. — Прим. пер.
2- Карл Шнаазе (1798-1875) работал в судах Кёнигсберга, Дюссельдорфа
и Берлина. Основным его трудом как историка является «История
изобразительных искусств» («Geschichte der bildenden Kiinste») в семи
томах (1843-1864). В1875 г. в первом номере журнала «Repertorium fur
Kunstwissenschaft» историк искусств Альфред Вольтман посвятил
ему длинный некролог.
3- SchnaaseK. Geschichte der bildenden Kiinste. Dlisseldorf: Julius Buddeus,
1843. Bd. I. S. 9.
595

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
эмпирических соображений, в определенном смысле сближа¬
ет Шпрингера с Ипполитом Тэном, историком французского
искусства 1860-х гг., чтение лекций которым под картиной
Поля Делароша в амфитеатре Школы изящных искусств
может рассматриваться как важнейший вклад в историю
дисциплины1. Ипполит Тэн начинает преподавать историю
искусств в 1864 г., совершив до того путешествие в Италию.
Результатом этого преподавания станет пятитомный труд,
каждый из томов которого выходит под собственным назва¬
нием: «Философия искусства» (1865), «Философия искусства
в Италии» (1866), «Об идеале в искусстве» (1867), «Философия
искусства в Нидерландах» (1868), «Философия искусства в Гре¬
ции» (1869). Тэн, как и Шпрингер, были историками, увлече¬
ние которых философией Гегеля приводило к неустойчивому
равновесию между потребностью синтеза и эмпирическими
исследованиями, между поиском общих законов и необходи¬
мостью описания генезиса конкретных произведений. Оба
они видят в искусстве превосходящее его самое проявление
культуры, и здесь уместно было бы вспомнить, что Тэн одина¬
ковое внимание уделял и итальянскому искусству, и англий¬
ской литературе, изучение которой и позволило ему развить
собственный метод. Оба они пришли к убеждению, что искус¬
ство есть выражение национального духа, что не исключает
в нем наличие «скрещивания» — привнесения инородных
элементов, метисации. Тэн подчеркивает, до какой степени
итальянская живопись несет в себе черты голландского сти¬
ля, а Антон Шпрингер захочет доказать, что романское ис¬
кусство вовсе не является искусством романских стран, в то
время как готическое искусство, традиционно почитающееся
германским, своего высшего развития достигнет в Северной
Франции. Основными референциями для Тэна оказывают¬
ся труды Карла Густава Ваагена и Буркхардта. Шпрингер
же в своих рассуждениях охотно опирается на примеры, по¬
черпнутые из французского искусства. Шпрингер получает
кафедру истории искусств в период институционализации
дисциплины, Тэн же развивает свою деятельность в более
I. См.: EspagneM. Anton Schpringer et Hipollite Taine. Le socle intercultim'l
de Phistoire de Part I I Revue germanique internationale. 2000. №
P. 187-200.
596

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
широкой области, которая, по сути, становится историей
культуры, интегрирующей и синтезирующей в себе полити¬
ческую, художественную и интеллектуальную истории. Со¬
поставление подходов Тэна и Шпрингера позволяет выявить
тот контекст, на фоне которого вырисовывались очертания
дисциплины в том виде, в каком ее представлял себе Шприн¬
гер. Оба историка наметили телеологию дисциплины, точ¬
кой отсчета которой стало настоящее время, или, правильнее
сказать, последовательность настоящих времен.
«Учебник» Шпрингера
Телеологическая перспектива глубинным образом вписа¬
на в ход размышлений Шпрингера. Она присутствует уже
в «Письмах об истории искусства» («Kunsthistorische Briefe»),
законченных в Бонне, но начатых в Праге и еще сильно
проникнутых гегельянством. «Письма...» свидетельствуют
о настоятельной потребности Шпрингера создать всеоб¬
щую историю искусств, которая бы начиналась на Востоке,
и развернуть в дальнейшем исследование в сторону Евро¬
пы. В них уже присутствует скепсис в отношении теории
немецкого происхождения так называемой готической ар¬
хитектуры и скандинавских корней немецкого искусства1.
Также в «Письмах...» наблюдается характерный интерес
к прикладным искусствам, малым художественным формам,
иллюстрациям в древних рукописях. В них, наконец, обна¬
руживается пристрастие к оригинальным сближениям, соз¬
даниям своего рода генеалогий, одна из которых связывает,
например, поэзию миннезингеров с «Цветочками» святого
Франциска Ассизского и, следовательно, с францисканским
искусством2. Очевидно, что «Письма об истории искусства»
Шпрингера — это лаборатория, в которой исподволь под¬
готавливается «Настольная книга по истории искусства»
(«Handbuch der Kunstgeschichte»), более академическая по
Духу, первое издание которой вышло в 1855 г., а пятое — на
Рубеже XIX и XX веков. Это был пример труда, задуманного
г Springer A. Kunsthistorische Briefe. Prague: Ehrlich, 1857. S. 396.
2. Ibid. S. 534.
597

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
с дидактическими целями, получившего широчайшее рас¬
пространение, который помог заложить основы истории
искусства как дисциплины.
Первое издание, опубликованное в типографии Ригера
в Штутгарте, имело предисловие Фридриха Теодора Фишера
с характерным подзаголовком «Для художников и студентов
в качестве путеводителя в путешествиях». Последующие
издания будут выходить в типографии Зеемана в Лейпци
ге. В 1900 г. «Настольная книга...» насчитывает уже пять то¬
мов, последний из которых посвящен искусству XIX века.
Теперь она издается с большим количеством черно-белых
и несколькими цветными фоторепродукциями. А в период
между 1900 и серединой 1920-х гг. в многочисленных пере¬
изданиях постепенно превращается в коллективный труд,
так как многие историки искусства вносят в текст Антона
Шпрингера свои исправления, дополнения и новые фор¬
мулировки. Так, например, над третьим изданием тома, по¬
священного XIX веку (1906), работал Макс Осборн1. Адольф
Филиппи2 участвовал в седьмом издании тома, посвященно¬
го искусству Ренессанса в Италии. Феликс Беккер3 работал
над седьмым изданием тома о Северном Возрождении (1905).
Йозеф Нойвирт4 выступил в качестве редактора девятого
издания тома, посвященного Средневековью (1913). До 1909 г.
переиздания выходили главным образом у Зеемана в Лейп¬
циге, затем у Крёнера, который в 1929 г. опубликовал шестой
том, посвященный искусству неевропейских народов5. Исто-
1. Макс Осборн (1870-1946) был сотрудником газеты «Vossische Zeitung»
по вопросам искусства. В 1930-е гг. он покинул Германию, где его
книги были сожжены.
2. Адольф Филиппи был автором книги о Флоренции (1903) и ряда
работ об искусстве Ренессанса.
3- Феликс Бекер был вместе с Ульрихом Тиме издателем «Всеобщи о
лексикона изобразительных искусств» («Allgemeines Lexikon der
bildenden Kiinstler») (37 томов вышли до 1950 г.).
4- Йозеф Нойвирт опубликовал в 1888 г. «Историю христиансксл о
искусства в Богемии до конца эпохи Премислидов» («Geschichte
der christlichen Kunst in Bohmen dis zum Aussterben der Premysliden»*
Был автором «Иллюстрированной истории искусств» («Illustrierte
Kunstgeschichte») (1910).
5. В создании разделов этого тома принимали участие: Курт Гла *СР
(Дальний Восток), Стела Крарих (Индия), Эрнст Кюнель (ислам). Па*
ульГерманн (Африка), Генрих Уббелоде-Деринг (америндские народ1,1'’
598

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
рия этого издательского предприятия (большинство томов
этой серии имели к середине 1920-х гг. до 11 переизданий) за¬
канчивается с растущим интересом к антропологическим
корням искусства.
Когда издание «Настольной книги...» только еще начи¬
налось, раздел об искусстве XIX века в ней не был преду¬
смотрен, он был добавлен лишь позднее. Однако с самого
начала история искусств в ней рассматривалась как после¬
довательность диахронически осмысленных истолкований,
выявление и демонстрация определяющих его механизмов.
Изображение, например, библейских сцен в искусстве Сред¬
невековья не может избежать, как показывает Шпрингер,
использования античных мотивов:
Когда надо было изобразить кита, поглотившего Иону, гла¬
зам невольно представало чудище, которое на античных
изображениях угрожает Андромеде. Могила Лазаря изобра¬
жалась как античное надгробие. Ноев ковчег напоминал
даже и в христианскую эпоху ящик, в котором Даная и Пер¬
сей были брошены в море1.
В «Настольной книге...» Антон Шпрингер особое внима¬
ние уделяет иллюстрациям средневековых рукописей, в ко¬
торых, начиная с библии Алкуина и вплоть до Утрехтской
псалтыри, происходит, как ему кажется, переход от канони¬
ческих (ритуализованных) форм к изобретательности еще
неловкой, но уже свидетельствующей о свободе художника2.
Тем самым микроанализ средневековых рукописей демон¬
стрирует то непрерывное развитие искусства, которое идет
в направлении освобождения форм и достижения опре¬
деленного реализма. Изучение средневекового искусства
Дает также Шпрингеру возможность пересмотреть и подвер¬
гнуть сомнению ряд слишком узких национальных атрибу¬
ций. Для него оказывается значительно важнее продемон¬
стрировать не статику, но динамику, движение. Романское
Августин Кремер (Малайзия и народы Тихоокеанского региона).
Springer A. Handbuch der Kunstgeschichte. Bd. 2: Das Mittelalter. Leipzig:
Seemann, 1898. S. 1.
2- Ibid. S. 77.
599

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
искусство не более французское искусство, чем искусство
готики — немецкое. В «Настольной книге...» описываются
многочисленные примеры романского искусства в Германии
и не скрывается, что именно север Франции стал колыбелью
готического искусства. При этом сам термин «романское ис¬
кусство» представляется ему все же уместным и точным —
поскольку речь на самом деле идет о восприятии элементов
античного и в первую очередь римского искусства. Что ка
сается генезиса готического искусства, то Шпрингер дает
ему не только социологическое (расцвет городской культу¬
ры повлек за собой строительство более амбициозных и,
главное, просторных культовых зданий), но и техническое
объяснение. Готическая архитектура превращает конструк¬
ции массивных стен (Massenbau) в структуры с открытыми
опорами, или пилястрами (Gliederbau) — создаваемые в ре¬
зультате проемы дают возможность появления новых форм
орнамента, игры со светом и в особенности стимулируют воз¬
никновение искусства витража. Шпрингер даже не скрывает
своего огорчения, которое он испытывает в том случае, когда
художественная форма не поддается подобного рода объяс¬
нению, как это происходит в случае с надгробной скульпту¬
рой, пластичность которой не вытекает из форм готической
архитектуры1. В томе, посвященном Северному Ренессансу
и искусству XVII и XVIII веков, Антона Шпрингера продол¬
жает интересовать социальный детерминизм. Например, на
искусство Севера налагает отпечаток общество, не возлагаю¬
щее уже надежд на имперскую власть. А потому гражданское,
буржуазное, домашнее искусство, искусство народное, раз¬
вивается именно в Германии и Голландии. Одной из первых
форм выражения этого искусства становится ксилография,
расцвет которой связывается с творчеством Дюрера и с не¬
мецкой традицией — в гораздо большей степени, нежели
с импульсами, пришедшими из Италии. Шероховатость,
присущая гравюрам на дереве, обнаруживается у того, кто
всегда предпочитал идеальным лицам молодых женщин
характерные, «изрытые» морщинами лица людей, подверг¬
шихся жизненным испытаниям, демонстрируя тем самым
I. Springer A. Handbuch der Kunstgeschichte. Bd. 2. S. 246.
600

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
склонность к особому и единичному. Также и французское
искусство выводится Шпрингером из утвердившейся во
франции абсолютной монархии эпохи правления Людови¬
ка XIV: искусство это усваивает многие мотивы Античности
и Ренессанса, но усваивает именно мотивы, оставаясь не¬
способным усвоить их дух1. Политическая обусловленность
объясняет, в частности, и то, что немецкое искусство оказы¬
вается при ближайшем рассмотрении частично француз¬
ским, или, точнее, что французское искусство переживает
свой расцвет в Германии. А все это означает необходимость
релятивизации национальных категорий:
Аристократическая культура слагалась из очень разно¬
образных элементов. Французские, итальянские и голланд¬
ские влияния пересекались в ней и скрещивались. Фран¬
цузский вкус очевидно преобладал в Пфальце и Рейнских
землях, при дворе курфюрстов. Для управления Академи¬
ями, созданными на французский манер, предпочитали
приглашать членов Французской академии, таких, напри¬
мер, как Луи де Сильвестр2, ставший в 1715 году придвор¬
ным художником при дворе Августа Сильного в Дрездене,
Антуан Пэн3 (1757), пользовавшийся заслуженной славой
портретиста в Берлине.
Определяющей французская модель была также и для
устройства княжеских дворцов и замков — настолько, что
развитие французской архитектуры и декоративного искус¬
ства происходит почти столь же явно в Германии, как и на
французской почве...4.
Г Springer A. Handbuch der Kunstgeschichte. 5е Ausgabe der Grundziige der
Kunstgeschichte. Bd. 4: Die Renaissance im Norden und die Kunst des 17.
und 18. Jahrhunderts. Leipzig: Seemann, 1899. S. 345.
Луи де Сильвестр (1675-1760) — французский художник. В 1716 г.
приехал по приглашению короля Саксонии и Польши Августа
Сильного в Дрезден, где проработал более 30 лет. Кроме многочис¬
ленных портретов он создал декоративные украшения для ряда
Дрезденских дворцов и салонов Цвингера. В 1727 г. стал директо¬
ром Дрезденской академии художеств. После возвращения в Париж
в 1752 г. занимал должность ректора Королевской академии.
3- Антуан Пэн (1683-1757) — придворный художник прусского короля
начиная с 1711 г. и директор Берлинской академии художеств с 1722 г.
Springer A. Handbuch der Kunstgeschichte. Bd. 4. S. 381-382.
6oi

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Таким образом, можно сказать, что если в «Настольной
книге...» Шпрингера телеологическая перспектива появл я
ется еще задолго до того, как речь явно заходит о современ
ности, то, во всяком случае, эта телеология никоим образом
не является национальной, а выдвигает на первый план
культурные скрещения, связанные с эпизодами европей
ской политики.
Самоопределение историка искусств
Появление научного интереса к искусству XIX века, то есть
к искусству для Шпрингера современному, было связано
с раздумьями над ролью истории искусств и историка ис¬
кусств в обширной области гуманитарных наук. В этом смыс¬
ле Шпрингер выступает как последователь тех взглядов, что
были сформулированы его учителем Фридрихом Теодором
Фишером. Не будем забывать, что если Фишер и восприни¬
мается сегодня прежде всего как автор самой монументаль¬
ной эстетики XIX века, которая выходит в свет тогда, когда
Шпрингер только еще начинает утверждаться как историк
искусства, то помимо занятий эстетикой Фишер посвящал
немало времени и сил литературной критике и истории
искусств. Кроме того, немало он размышлял и об истории
искусства как новой для того времени дисциплине. Можно
указать в этой связи на объемную статью «Немецкая история
искусства» («Deutsche Kunstgeschichte»), которая появилась
впервые в 1844 г. в «Анналах современности» («Jahrbticher der
Gegenwart»), перед тем как войти в серию «Критические обзо¬
ры» («Kritische Gange»). Это был, по сути дела, комментарий
к незадолго до того вышедшей книге об истории немецкой
и голландской живописи гегельянца Генриха Густава Гото
(Hotho)1, издателя курса эстетики Гегеля. Работа эта стала
I. Генрих Густав Гото (1802-1873) — историк искусства и эстетик ic-
гелевской школы, профессор Берлинского университета, ав i op
сочинений по эстетике: «Лекции об эстетике» («Vorlesungen liber
Asthetik, 1835-1838), «История немецкой и нидерландской живопи¬
си» («Geschichte der deutschen und niederlandischen Malerei», 1840-1843),
«История христианской живописи» («Geschichte der christlichrn
Malerei», 1867-1872) и др. —Прим, пер.
6o2

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
для Фишера поводом продемонстрировать, насколько для
понимания существа национального немецкого искусства
необходимо знание о художественном прошлом нации. И,
кроме того, насколько важно историю эту осмыслить как
философскую. Ибо если Фишер и приветствовал историче¬
ский синкретизм, которым оперировал Куглер, если для него
важна была оценка национального немецкого искусства,
данная французом Ипполитом Фортулом, то все же все эти
вышеперечисленные работы лишь продемонстрировали, на¬
сколько велика была в его понимании потребность истории,
основанной на теории. Немецкому искусству недоставало
историка, каковым для итальянского искусства стал Румор:
интерпретатора, который свои толкования способен был бы
вывести из философской конструкции, из развития идеи.
И потому Фишер внимательно анализировал социальные
условия возникновения произведений искусства, влияние
на них религиозных воззрений или, например, городской
цивилизации:
Начиная с эпохи возникновения церковных форм искус¬
ства и еще более в период возникновения светского искус¬
ства города были самой плодотворной его родиной. Именно
в городах вырисовался этот мирской характер искусства, ка¬
кой религия никогда не смогла бы создать. Форму придает
жизнь, а не смерть. Художник становится человеком, созер¬
цающим людей1.
Фишер восхищается тем, как Гото ставит проблему вос¬
приятия Рубенсом и ван Дейком итальянского влияния.
Батальная живопись голландцев, проникнутая юмором
и чувством комического, предстает таким образом вопло¬
щением той эволюции, что ведет к художественному при¬
знанию ценности предметов повседневной жизни, но при
этом также и к утверждению национальности.
История искусства реабилитирует, по мысли Фише¬
ра, потребность чувственности, противостоя тем самым
тенденции чистой рефлексии, парализующей искусство
1 VischerF. Th. Kritische Gange. V. Miinchen: Meyer&Jessen Verlag, 1922. S. 148.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в Германии. Чтобы признать и создать чувственные формы,
искусство должно ныне проникнуться, как это было в эпоху
Джотто, духом времени:
И что есть этот дух, как не прямое погружение в мир материаль¬
ный, когда сердце переполняется величием при его созерца¬
нии? Мир этот заключает в себе сферу божественных форм
и форм земных, идеализированных в своем движении, стра¬
сти которых каждая эпоха рассматривает как абсолютное
содержание мировой истории1.
Интенции современного искусства в наибольшей степе¬
ни оказались воплощены в творчестве двух бельгийских
живописцев — Луи Галле1 2 и Эдуарда де Бьефа. В посвящен¬
ной им статье 1844 г. Фишер рассматривает их полотна как
доказательство того, что холодность идей Корнелиуса может
породить настоящую латинскую теплоту. Принцип евро¬
пейского искусства вырисовывается тем самым как ниспро¬
вергающий представления о национальном; чувственная
реальность подобного искусства достигается в первую оче¬
редь в сюжетах исторических. Заслугой полотен Луи Галле
«Отречение Карла V» и «Соглашение вельмож Фландрии»
Эдуарда де Бьефа является проникновение в историческую
реальность, и из этого внутреннего понимания истории воз¬
никает, по мысли Фишера, колорит, достичь которого одной
только техникой совершенно невозможно: «И так как жизнь
и история откликаются на прикосновение их рук, в произ¬
ведениях их словно слышится музыка цвета»3 * * *.
В своем стремлении уйти от чистой рефлексии Фишер
приходит к тому, что совершенством почитает одну лишь
историческую живопись. Но интерес, который он в других
1. VischerF. Th. Kritische Gange. S. 54. Статья «Состояние современной
живописи» («Zustand der jetzigen Malerei») вышла впервые в 1842 i
2. Луи Галле (Gallait) (1810-1887), бельгийский живописец, писал ро¬
мантические картины на темы истории Бельгии. Был извест он
и как жанровый живописец. —Прим. пер.
3. VischerF. Th. Kritische Gange. S. 96 (статья «„Отречение Карла V“ Л>11
Галле и „Соглашение вельмож Фландрии" Эдуарда де Бьефа», 18Ч;
другой существующий перевод названия картины Галле нарусскш1
язык—«Договор нидерландского дворянства»).
604

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
статьях проявляет к феномену моды и карикатурам Родоль-
фаТепфера1 и Гаварни, свидетельствует о том, какой смысл
в его глазах приобретает история искусств: речь идет о по¬
иске соответствия, существующего между современным
искусством и духом времени; соответствия, которое только
и позволяет давать научную оценку произведений, в том
числе оценку их с точки зрения техники.
Преемственность между чаяниями Фридриха Теодора
Фишера, желавшего написать историю искусства, и рабо¬
той Антона Шпрингера в этой области представляется оче¬
видной. Шпрингер тоже немало размышлял над тем, какую
роль призвана играть история искусств для своего времени.
В частности, в работе «Образы новой истории искусства»
(«Bilder aus der neuren Kunstgeschichte») он пытается опреде¬
лить разницу между понятиями «Kunstkenner» (знаток искус¬
ства) и «Kunsthistoriker» (историк искусства). В то время как
деятельность знатока искусства определяется способностью
видения и упражнения глаза, историк искусства практикует
свою дисциплину как любой другой историк, отличаясь от
других историков более своим предметом, нежели методом.
При этом история искусства не могла бы развиваться, если
бы ей не предшествовал труд знатоков искусства. Истори¬
ки искусства призваны, считает Шпрингер, анализировать
в первую очередь творчество великих, а те, в свою очередь,
определяются своей способностью воплощать движения эпо¬
хи. Историк искусства является, следовательно, биографом,
который вносит в свое повествование свои соображения об
эволюции изучаемых им личностей. Он двулик, одним ли¬
ком он обращен к индивидуальности художника, а другим—
к окружающему его миру:
История искусства главным образом должна выполнять две
задачи. Она должна создавать живую и говорящую картину
механизмов движения и художественного развития, описы¬
вать те мысли, которые одухотворяли воображение художни¬
ков, те формы, в которые они их облекали, объяснять путь,
Родольф Тепфер (Тёпффер) (1799-1846), швейцарский франко¬
язычный писатель и рисовальщик-карикатурист, автор сочинения
«Библиотека моего дяди» (1832). —Прим. пер.
605

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
по которому они следовали во весь период своей деятельно -
сти, и то, каким школам и направлениям они стремились
подражать. Помимо этих психологических характеристик,
историк искусства должен также описывать воздух, коим
дышат художник и его ученики, окружающую его среду, от
которой он получает те или иные импульсы, наследие, ко¬
торое достается ему в удел и которое он преумножает. Это
и называется обрисовкой исторического контекста, в том
числе культурного контекста, и нет никакого сомнения, что
в последнее время собственно история искусства оказалась
обогащена также открытиями в области истории культуры»1.
Подлинная история искусства, следовательно, не явля¬
ется ни семиотикой, ни серией биографий художников, но
историей культуры. Шпрингер объясняет это на примерах
Данте и Джотто. Если между ними и существует родство, это
вовсе не означает, что Джотто был непосредственно связан
с Данте. Скорее это свидетельствует о том, что оба они черпа¬
ли свои творческие импульсы из одного и того же народного
сознания, существо которого и надо определить. Занятия
литературой являются естественной частью деятельности
историка искусства, который должен уметь различать, что
в поэтических произведениях эпохи проистекает от творче¬
ского индивидуума, а что — от субстрата, «народного вооб¬
ражения данного периода». Чтобы определить этот субстрат,
историк искусства не может довольствоваться анализом
текстов эпохи, почитаемых как «классические», но должен
обращаться и к второстепенным текстам и авторам, которые
иногда лучше позволяют его понять. И требование это в от¬
ношении историка искусства столь же законно, сколь спра¬
ведливо оно и в отношении историка как такового.
Историк искусства, как и историк культуры, сталкивается
в особенности с проблемой, которая реже стоит перед пред-
ставителями социальной или экономической истории. Речь
идет о проблеме взаимодействия между различными хроно¬
логическими эпохами, которые порой объясняются взаимо¬
действием разных культурных пространств. В исследовании.
I. Springer A. Bilder aus der neuren Kunstgeschichte. Bonn: Adolph Marcus
1886. Bd. II. S. 399.
606

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
посвященном искусству эпохи Французской революции,
Шпрингер, например, задается вопросом о природе того на¬
следия, которое она нам оставила, полагая, что античные
формы, которые вновь появляются во французском искус¬
стве начиная со второго года Революции, не столько опреде¬
лялись эстетическими поисками, сколько демонстрирова¬
ли связь, существовавшую между свободными античными
полисами и новым государством, возникшим в результате
французской революции.
Самым замечательным вкладом Шпрингера в теорию
истории культуры является, конечно же, его статья о на¬
следии Античности в Средние века. В своем стремлении
показать механизмы спасения одной культурной традиции
другой Шпрингер утверждает, что Средневековье более опи¬
ралось на Античность, чем даже Возрождение. Архитектура
XI и XII веков, если начинать с них, использовала античные
образцы в многочисленных конструктивных деталях, на¬
чиная со структуры колонн и вплоть до орнаментов. То, что
оставалось от римских памятников, становилось образцами
для нового строительства, как это, например, произошло
в Нижне-Рейнской области, ряд храмов которой повторил
архитектуру императорских терм в Трире. Античность узна¬
ется также в деталях, и Шпрингер, предвосхищая в этом
смысле Аби Варбурга, открывает случаи копирования антич¬
ных драпировок в средневековых одеждах1. Разрыв между
Античностью и Средневековьем относителен даже в той
области, где речь идет об использовании религиозных мо¬
тивов. Голова горгоны на фронтоне собора в Госларе1 2, сатир,
словно готовый овладеть молодой женщиной, на барельефе
Шартрского собора, мотив античной статуи—мальчик, вы¬
нимающий из ноги занозу, — появляющийся на саркофаге
епископа XI века в Магдебурге (мотив, который якобы от¬
влек Николая Пизанского от созерцания античного сарко¬
фага, представляющего сцену охоты Мелеагра), — все эти
и многие другие детали указывают на античное присут¬
ствие в средневековом искусстве. В средневековой культуре
1. Ibid.Bd.LS.10.
2. Гослар — город в Германии у подножия горного массива Гарц, из¬
вестный своим собором Св. Симона и Иуды. — Прим. пер.
607

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
важной фигурой оставался Вергилий. Античные мотивы
можно наблюдать также на средневековых гравюрах на кам
нях. Присутствие Античности было настолько велико, что
в воображении средневековых художников оно ассимили¬
ровалось с демоническими силами природы, являя собой
запас предметов и форм, которыми они могли пользоваться
вседозволенно, не заботясь о внутренней связи элементов,
которые в любом случае оставались для них чужими.
Историк искусства призван описывать не только разрывы
и сломы—то, что сейчас мы склонны называть эстетически¬
ми революциями, но и генеалогию искусства, которая есть
последовательные его истолкования. Принцип спасения
художественного наследия, которым Шпрингер руковод¬
ствуется, приводит его к тому, что произведения древности
интересуют его только в перспективе настоящего. История
культуры, каковой и является история искусства, призвана
освещать условия создания, оценки и легитимации совре¬
менного искусства, которое только и придает значимость
произведениям древности.
Шпрингер и история искусства XIX века
Антон Шпрингер хотел найти прямую связь между исто¬
рией искусства, современностью и самосознанием Европы.
Ради этого в 1858 г. он начинает писать историю искусства
XIX века, несмотря на то что век к этому времени едва до¬
стиг своей середины. Этот интерес к искусству современ¬
ному, как и совсем недавнего прошлого, сохранится у нею
и в дальнейшем, поскольку второе издание истории искус¬
ства XIX века, вышедшее в 1884 г., будет дополнено сообра¬
жениями о периоде 1850-1880-х гг.1 Размышление Шпрингера
об искусстве XIX века имело двойную направленность: он
I. Springer A. Geschichte der bildenden Kunst im neunzehntenjahrhundert.
Leipzig: Brockhaus, 1858: Springer A, Die Kunst des neunzehnten Jahr-
hundert. Bd. 2. Leipzig: Seemann. 1884. Первая часть труда опережает,
следовательно, почти на десять лет труд Юлиуса Мейера (Meyer]’
Geschichte der modernen franzosischen Malerei seit 1789. Leipzig: See¬
mann, 1867).
608

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
пытался, с одной стороны, доказать реалистический харак¬
тер немецкого искусства, а с другой — показать его внутрен¬
нюю связь с французским искусством своего времени. Его
анализ свидетельствовал об отказе от постулатов идеализма
й убежденности в том, что исследование должно вписываться
в общеевропейский или по меньшей мере франко-немецкий
контекст и что имбрикации между этими двумя культурами
важнее, чем расхождения между ними. Ведь не случайно во
второй половине XVIII века около трех сотен иностранцев
обучалось в Парижской академии и среди них было более
семидесяти немцев. Наступление реализма было прежде все¬
го попыткой освободиться от идеализма, который в глазах
Шпрингера ассоциировался с немецкими художниками, ра¬
ботавшими в стиле рококо и влюбленными в Версаль эпохи
Людовика XIV. Но особенно, конечно, с назарейцами с их не¬
преодолимым влечением к Риму и Средневековью. В художе¬
ственном отношении наступление XIX века совпадает для
него с искусством Давида, который на практике воплотил
заповеди эстетической теории, зародившейся в Германии:
«Знакомство с облагороженной Античностью и тот яркий
научный характер, который придали художественной кри¬
тике Винкельман и Лессинг, заложили основы современ¬
ной концепции искусства»1. На самом деле Шпрингер на¬
ходит элементы реализма даже у художников-назарейцев,
например у Овербека, чьим мастерством создания пейза¬
жей он восхищается2. Да и в целом он не мыслит ни один
из периодов Средневековья без усвоения античных форм
и возникновения гибридных представлений. В конечном
итоге решающим фактором разграничения положительных
и отрицательных тенденций в искусстве начала XIX века
становится для Шпрингера фактор чувственного воспри¬
ятия. Подобно тому как скульптуры французских соборов
в их сложной композиционной соотнесенности между собой
больше говорят уму, нежели чувству, живописные полотна
Корнелиуса, создававшиеся им как в Риме, так и в Дюссель¬
дорфе и Мюнхене, не дают чувственного впечатления о том,
!• Ibid. S. И.
2- Ibid. S. 19.
609

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
что они хотят выразить1. Для Шпрингера выразителем тен
денции мюнхенского искусства были, помимо Корнелиуса,
многочисленные архитектурные постройки, созданные под
влиянием Лео фон Кленце и непосредственно им самим1 2. Ко
нечно, Кленце побывал в Париже, и его путешествие в Гре¬
цию, вероятно, могло ему дать глубокое знание античных
форм, но он не проникся той жизнью, которую они в себе
содержали3. Несмотря на расцвет искусства, который он на
блюдает в Мюнхене начиная с 1816 г., когда создается мюн¬
хенская Глиптотека, Шпрингер остается весьма сдержанным
по отношению к официальному искусству баварской столи¬
цы и предпочитает ему, несмотря на все их несовершенство,
скульптуры Людвига Шванталера4 и пейзажную живопись
Карла Ротмана5, а также гражданскую архитектуру, которая
в это время, особенно в Мюнхене, переживает свой расцвет.
Период, предвещающий появление реализма, ознаме¬
нован появлением дюссельдорфской школы живописи
и творчеством самого выдающегося ее представителя Кар¬
ла Фридриха Лессинга (1808-1880). Вообще же дюссельдорф¬
ская школа живописи начинает развиваться с того момента,
когда в Германии появляются многочисленные стихийные
художественные объединения (Kunstvereine), которые словно
выводят искусство на реалистический путь, даже если, по
словам Шпрингера, первым, кто всерьез воспринял этот по¬
ворот, был Карл Фридрих Лессинг. Об этом свидетельствуют
1. Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 62.
2. Лео фон Кленце (1784—1864) — немецкий архитектор, худож¬
ник и писатель. По его проекту был построен «Императорский
музеум» (1839—1852), получивший впоследствии название «Новый
Эрмитаж», первое в России здание, специально предназначенное
для хранения и публичной демонстрации художественных коллек¬
ций. — Прим. пер.
3. «Он почти исключительно отдает дань Античности и во время
своего путешествия в Грецию приобрел знание и понимание чи¬
стых архитектурных форм, однако не уловил их свежести чу вства
и не проникся их абсолютной ценностью» {SpringerA. Geschichte der
bildenden Kunst. S. 71).
4. Людвиг Шванталер (1802-1848), баварский скульптор, преподавал
в Мюнхенской академии. В частности, он работал над статуей Вз¬
варил (Bavaria), ставшей символом государственности.
5. Карл Ротман (1797-1850), художник-пейзажист при дворе Людвига 1
Баварского.
6ю

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
написанные им пейзажи, а также сцены немецкой исто¬
рии, которую он любит иллюстрировать: «Исторические
картины Лессинга изображают борьбу пап с императора¬
ми, Реформу и — в качестве главенствующей для них тема¬
тики — борьбу церкви и государства, свободного личного
убеждения с исторически сложившимися ограничениями»1.
С точки зрения Шпрингера, понятие субъективной свобо¬
ды, противостоящей гнету традиции, становится решаю¬
щим моментом в утверждении реалистической тенденции.
По сути, в исследованиях, которые он посвящает искусству
начала XIX века, Шпрингера интересует в основном поиск
того, что исподволь уже предвещает реализм. Возьмем, на¬
пример, живопись Вильгельма фон Каульбаха (1805-1874) с ее
юмористической направленностью. Несмотря на то что речь
в данном случае идет о живописи, призванной выражать
идеи, в ней, так сказать вопреки ее исходным позициям, вы¬
ражена противоположная тенденция к индивидуализации.
Художники, таким образом, оказываются детерминированы
противоречиями, над которыми они не властны.
Для Шпрингера важный этап в наступлении реализма
связан был со скульптурой. Необходимо было, чтобы Ка-
нова сперва освободил скульптуру от слишком большой
ее зависимости от живописных образцов и стремления
к поверхностному эффекту, чтобы затем Торвальдсен смог
вернуться к традиции древних греков. Именно вокруг этой
греческой традиции или, точнее сказать, вокруг альтерна¬
тивы между подражанием формам и верностью духу, ра¬
зыгрывается противостояние идеализма реализму: «Для
нас реализм в искусстве означает прямой возврат к антич¬
ным формам, которые — по отношению ко всем последу¬
ющим формам — обладают абсолютной художественной
значимостью»2. Переход к реализму в области пластиче¬
ских искусств сказался также в творчестве Кристиана Ра¬
уха3, в котором Шпрингер видел «старого наставника» не-
г Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 104.
2. Ibid. S. 128.
3- Кристиан Даниэль Раух (1777-1857) —немецкий скульптор, был
камердинером прусского короля Фридриха Вильгельма II, затем
Фридриха Вильгельма III. В 1803 г. создал бюст королевы Луизы,
6н

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
мецких художников. Именно Раух, по его словам, превратил
Берлин в центр немецкой скульптуры.
В целом эволюция искусства в Германии связана с посте
пенным возвратом к народным формам. Эстетический кри
зис и общая для всех потребность вернуться к народным
истокам стирают региональные различия. Потребность
«более тесной связи с реальностью», вероятно, первыми
признали художники исторического направления, которые
не могли довольствоваться абстрактным изображением ми
рового духа и должны были сделать акцент на проявлениях
жизни. Подобное подпитывание исторической живописи
жизнью сказалось в наибольшей степени в творчестве Тео¬
дора Дица (Dietz)1, в котором Шпрингер видел подражателя
Ораса Верне. В этом контексте следует еще раз упомянуть
дюссельдорфскую школу с такими ее представителями,
как Карл Хюбнер2, а также Людвиг Кнаус3, дюссельдорф¬
ский художник, обосновавшийся в Париже, ставший во¬
площением синтеза немецких и французских тенденций
в живописи. «Немцы должны были бы разделять энтузи¬
азм французов к Кнаусу и считать законным то почетное
место, которое его полотна занимают на выставках»4. На¬
ряду с Кнаусом следовало бы упомянуть здесь и историче¬
ские полотна бельгийского художника Луи Галле, которым
особенно интересовался Фридрих Теодор Фишер, а также
Адольфа Менцеля, которого Шпрингер почитал одним
из основных представителей реалистического искусства.
И наконец, как ни парадоксально это звучит, Карл Фри-
а в 1812 г. — ее надгробный памятник. Работал в течение несколь¬
ких лет в Риме, где сблизился с Торвальдсеном и Кановой. Автор
статуй и портретных бюстов Гёте, Канта, Александра I, великого
князя Николая Павловича. Самым знаменитым созданием Рауха
стал исполненный в 1830-1851 гг. монумент Фридриху Великому
в Берлине. —Прим. пер.
1. Теодор Диц (1813-1870), исторический живописец, с 1862 г. был про¬
фессором исторической живописи в Школе изящных искусств
в Карлсруэ. —Прим. пер.
2. Карл Хюбнер (Hiibner) (1814-1879), ученик Шадова, создатель жан¬
ровых картин.
3. Людвиг Кнаус (1829-1910) жил в Париже в 1850-е гг. В1874 г. стал чле¬
ном Берлинской академии изобразительных искусств.
4. Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 168.
6l2

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
дрих Шинкель1, несмотря на его связь с идеализмом начала
XIX века, может быть упомянут как автор архитектурных
зданий в окрестностях Потсдама и Сан-Суси, в которых
так и угадывается художник, перенесший небо Италии на
берега реки Хафель и тем самым способствовавший вос¬
крешению Античности, которая для Шпрингера уже сама
по себе есть проявление реализма.
Французская революция в области истории искусства
настоящей революции не произвела. Более значительной
Шпрингеру кажется фигура Давида, конечно же, художника
французского, но тесно связанного с Германией через сво¬
их немецких учеников — Карла Вильгельма Ваха, Иоганна
Петера Крафта и Кристиана Готлиба Шика2. Важной фигу¬
рой вслед за Давидом был Энгр, который несколько сгладил
экспансивность и излишества школы Давида, отказавшись,
в частности, от манеры применять к живописи скульптур¬
ную модель3, но, по сути, остался верным своему учителю.
И все же в поисках синтеза пафоса и чувственности Антон
Шпрингер обращается прежде всего к Жерико и Делакруа.
Творчество Жерико знаменует для него коренной разрыв
с академической холодностью:
Ностальгия по захватывающим мотивам, свежим впечат¬
лениям и мощным краскам была общей, и вот почему та¬
кое сильное одобрение встретил в 1819 г. показ Жерико
(который, помимо всего, слыл самым большим знатоком
1. Карл Фридрих Шинкель (1781-1841) — немецкий архитектор, ху¬
дожник, представитель «романтического историзма» в немецком
зодчестве. Автор Готической капеллы (церковь во имя св. Алексан¬
дра Невского) в Петергофском парке «Александрия» (1829). Оказал
большое влияние на развитие архитектуры в России в XIX веке.
Николай I заказал ему проект дворца в крымской Ореанде, вну¬
тренние помещения должны были быть отделаны в стиле пом¬
пейских вилл (проект оказался дорогим и был отклонен). Решет¬
ки Аничкова моста в Санкт-Петербурге являются копией перил
Дворцового моста в Берлине, построенного Шинкелем в 1824 г.
2. Иоганн Петер Крафт (1780-1856) — австрийский жанровый живо¬
писец и портретист. Кристиан Готлиб Шик (1776 —1812)— немец¬
кий художник, автор исторических полотен, портретов и пейзажей.
В 1798—1802 гг. работал в мастерской Жака-Луи Давида, а в 1802—
1811 г. проживал в Риме.
3. Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 217.
613

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
лошадей среди современных художников) картины «Плот
,,Медузы“», обладавшей всеми качествами, отсутствовав¬
шими у академистов: мощным пафосом, захватывающей
чувственностью, ясностью, а также лишенной присущих
им недостатков1.
Что касается Эжена Делакруа, видимо, он не мог писать
без того, чтобы не ощущать свою живопись противоядием
ужасу академического классицизма. Шпрингера интересу
ют французские художники, которые, как ему кажется, есть
само воплощение взрыва красок и чувственной жизни. Ху¬
дожник Луи-Леопольд Робер привлекает его внимание, как
он привлекал и внимание Гейне: он выступает как живопи-
сатель итальянского народа, и его картина «Прибытие жне¬
цов в Понтийские болота», выставленная в 1831 г., вызывает
энтузиазм (не потому ли, что скромные персонажи, на ней
изображенные, излучают чувство свободы?1 2). Несмотря на
то предпочтение, которое Шпрингер отдает художникам-ко-
лористам, он все же отмечает, что иногда они проходят мимо
индивидуального характера. Пожалуй, лишь Поль Деларош,
будучи пейзажистом, сумел примирить цвет и индивидуаль¬
ный характер. Именно он станет важным звеном в наступле¬
нии реализма:
Влияние Делароша было решающим для судеб французско¬
го искусства. Без него не было бы победы над классическим
направлением, сторонниками которого выступили также
крайние колористы, стоило их изначальному энтузиазм}
поубавиться. Чувство меры в искусстве Делароша, его ху¬
дожественная культура, тесная связь его живого воображс
ния с чувством жизни и совершенным знанием цвета уже
сами по себе стали залогом утверждения реалистического
искусства3.
В поисках реализма Шпрингеру удается создать удиви
тельный «табель о рангах». Так, от него не ускользнуло в се
1. Springer A. Handbuch der Kunstgeschichte. S. 226.
2. Ibid. S. 236.
3. Ibid. S. 248.
614

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
значение Курбе, которому он приписывает заслугу поиска
эстетического совершенства в уродливом, однако преувели¬
чение форм и сознательное приглушение колорита кажутся
ему родом «честного шарлатанства»1. В системе, разработан¬
ной Шпрингером, Курбе1 2 являет собой контрапункт фри¬
вольности, которую культивирует в своих работах Франц
Ксавер Винтерхальтер3. Поразительно, но звания «самого
законченного натуралиста эпохи» заслуживает скорее Орас
Верне с его почти военным пристрастием к точности: «Часто
ссылались на то, что перед картинами Верне офицер Гене¬
рального штаба мог бы отдавать команды, настолько воспро¬
изведенная на них реальность точна и верна. Им не страшен
суровый анализ»4. Несмотря на свое нордическое происхож¬
дение и пристрастие к немецким сюжетам, Ари Шеффер
внимание Шпрингера не слишком привлекает. Он отмечает,
что те соотечественники Шеффера, которые им восхища¬
ются, в основном поклонники современной французской
живописи. В то время как в Германии даже имя Корнелиу¬
са остается неизвестным, все хорошо знают французскую
и бельгийскую историческую живопись, например живопись
Луи Галле, и в Германии середины века коллекции фран¬
цузской живописи весьма многочисленны5. Архитектурные
1. Springer A. Bilder aus der neuren Kunstgeschichte. S. 250.
2. Немецкие контакты Курбе способствовали его рецепции в Герма¬
нии. Напомним, что он посещал Штадель, в 1869 г. был с триумфом
принят в Мюнхене, поддерживал личные связи с портретистом
и автором сцен из крестьянской жизни Вильгельмом Лейблем
(1844-1900), считающимся предтечей импрессионизма в Германии.
Однако книга Шпрингера была написана еще до того, как завяза¬
лись эти разнообразные контакты.
3- Франц Ксавер Винтерхальтер (1805-1873) — немецкий живопи¬
сец и литограф, известный портретами царственных особ Европы
середины XIX века. Его имя тесно связано со светской придвор¬
ной портретной живописью. Среди наиболее известных полотен
Винтерхальтера—«Императрица Евгения в окружении фрейлин»
(1855), а также принадлежащие его кисти портреты императрицы
Елизаветы Баварской (1864).
4- Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 256.
5- Шпрингер ссылается на коллекции графа Афанасия Рачински,
консула Вагера в Берлине, а также коллекцию консула Шлеттера
в Лейпциге, хранящуюся ныне в муниципальном музее (Ibid. S. 262).
615

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
эксперименты Франца Христиана Гау1 и Жака-Иньяса Гит-
торффа2, спроектировавшего Северный вокзал в Париже,
не представляют особого интереса в глазах историка, ко¬
торый находит их, как и парижскую церковь Сен-Венсан де
Поль, слишком отмеченными неоклассическим духом. Для
Шпрингера самое важное — это показать, как происходит
синтез французских и немецких культурных тенденций
в обход существующего национального психологического
кода, делающего из французов реалистов, а немцев застав¬
ляющего существовать в пространстве идеального.
Это совершенно неправильно, что два народа, главенствую¬
щих в художественной области,—французы и немцы—вза¬
имно игнорируют друг друга в их художественной деятель
ности. Излюбленное утверждение наших критиков, будто бы
идеализм достался нам в непререкаемое наследство, тогда
как французское искусство, напротив, следует по изначально
ему предначертанному реалистическому пути, является од¬
ной из тех банальных фраз, что повторяются бездумно, и ни¬
кто не дает себе труда вдуматься более серьезно в проблему3.
Во втором издании 1880-х гг. книги, посвященной исто¬
рии искусства XIX века4, Шпрингер остается в целом верен
1. Франц Христиан Гау (1790-1853) изучал архитектуру в Кёльне, затем
в Париже, в 1818 г. отправился через Палестину в Египет и Нубию,
где занимался исследованием памятников художественной древ¬
ности. Чертежи и рисунки, сделанные им за время путешествия,
были опубликованы в издании «Antiquites de laNubie ou monuments
inedits des bords du Nil» (1821-1828). В 1824 г. он открыл в Париже ар¬
хитектурную школу, просуществовавшую до 1848 г.
2. Жак-Иньяс Гитторф (1792-1867), французский архитектор и археолoi
немецкого происхождения. Ему принадлежит проект архитектуры
Северного вокзала в Париже. См. с. 146 наст. изд.
3. Springer A. Geschichte der bildenden Kunst. S. 321.
4. Начиная с 1870-х гг. некоторую информацию о тенденциях со¬
временного искусства можно найти в описаниях салонов, напри¬
мер в отзыве о салоне 1872 г., написанном Г. фон Гуттенбергом,
в котором, высоко отзываясь о немецкой батальной живописи,
критик считает все же именно жанровую живопись той областью,
в которой немецкие художники демонстрируют свое превосход¬
ство (см.: Franzosische Kunst — deutsche Perspektiven. Quellen und
Kommentare zur Kunstkritik / Andreas Holleczek, Andrea Meyer (Hg)
Berlin: Akademie-Verlag, 2004. S. 92-96).
6l6

ГЛАВА 8. КАК ПИСАЛИ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ В XIX ВЕКЕ
однажды избранному пути. Он продолжает все так же вос¬
хищаться Делакруа, его способностью писать картины, не
прибегая к зарисовкам1, и воспроизводить на них цвета,
которые наблюдал во время своего путешествия в Марок¬
ко — в том новом открытии Востока, которое он совершил
вместе с А.-Г. Габриэлем Декампом1 2. Роль Менцеля как ини¬
циатора возврата к народности (Volkstum) в живописи истори¬
ческого типа во втором издании несколько усиливается. Но
в особенности ясно ему видится отныне значение 1848 г. как
поворотного момента в художественной истории XIX века,
провоцирующего появление новых художественных форм,
к которым Шпрингер оказывается уже более внимателен.
Открытием для него становится также Тома Кутюр3, живо¬
писец темных сторон общественной жизни. Использование
железа в архитектурных конструкциях павильонов париж¬
ского рынка Les Halles (т.н. «чрево Парижа») архитектором
Виктором Бальтаром, железа и стекла в перекрытии куполов
читального зала Национальной библиотеки Пьером Лабру-
стом4 открывает перед архитектурой новые перспективы.
Но если Шпрингер понимает, насколько перспективно ис¬
пользование в архитектуре железа, то в отношении к другим
экспериментам в искусстве, как, например, к импрессиониз¬
му, он подобной восприимчивости не обнаруживает. Конеч¬
но, правда и то, что в частные немецкие собрания первые
1. Springer A. Die Kunst des neunzehnten Jahrhunderts. Leipzig: Seemann,
1884. Bd. 2. S. 76.
2. Александр-Габриэль Декамп (Decamps) (1803-1860) — представитель
романтического направления в академизме французской школы
наряду с Энгром и Делакруа. — Прим. пер.
3- Тома Кутюр (1815—1879)— французский художник, имевший ре¬
путацию французского Веронезе благодаря элегантной манере
письма и утонченному чувству цвета. —Прим. пер.
4- Пьер Франсуа Анри Лабруст (1801-1875), французский архитектор,
чье творчество знаменует собой переход европейской архитекту¬
ры к функционализму. Изучал в Риме конструктивную основу
античной архитектуры, был сторонником использования в стро¬
ительстве новых материалов и учета их свойств в архитектурном
проектировании. В 1830 г. организовал в Париже «Рациональную
школу архитектуры». Одним из образцов его стиля является зда¬
ние библиотеки св. Женевьевы в Париже (1843-1850). В 1858-1868 гг.
перекрыл куполами из стекла и металла читальные залы париж¬
ской Национальной библиотеки. — Прим. пер.
617

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
картины импрессионистов попадают лишь в конце 1880-х гг.
и критик Эмиль Гейльбут1 прочтет в Веймаре свою первую
лекцию о французском искусстве, и в частности о Клоде
Моне, лишь в 1889 г.1 2 Значение же труда Шпрингера заклю¬
чается в основном в его попытке прояснить смысл современ
ности, поместив ее в контекст истории XIX века.
1. Эмиль Гейльбут (Хейльбут) (1861-1921) — немецкий художник и кри¬
тик искусства. В 1902 г. стал одним из основателей берлинского
издания «Искусство и художники». В 1910-х гг. переехал в Швейца¬
рию. —Прим, пер.
2. Ziegler Н., Heilbut Е. Ein friiher Apologist Claude Monets I I Die Moder ne
und ihre Sammler. Franzdsische Kunst in deutschem Privatbesitz vom
Kaiserreich zur Weimarer Republik / A. Pophanken et F. Billeter (Hg )
Berlin: Akademie-Verlag, 2001. S. 41-65.

Глава 9
Франко-немецкие встречи
в истории искусств
Во второй половине XIX века мы наблюдаем ряд личных
встреч между немецкими и французскими историками
искусства, а также весьма примечательных пересече¬
ний перспектив исследования в немецком и французском
искусствознании. Причем сближения эти касаются вопроса,
вызвавшего самые жаркие споры, а именно вопроса о генези¬
се и глубинной природе романского и готического искусства.
Дух Школы хартий: Жюль Кишра и Луи Куражо
В первую очередь здесь следует остановиться на феномене
преподавания археологии в Школе хартий, роль которой
как места подготовки филологов и историков искусства
в XIX веке неправильно было бы недооценивать.
Наиболее репрезентативной личностью здесь был Жюль
Кишра (1814-1882)1, с 1835 г. воспитанник Школы хартий, где
несколько лет спустя он создаст ученый орган данного заве¬
дения —«Библиотеку Школы хартий» («Bibliotheque de l’Ecole
des chartes»). В 1847 г., поддерживаемый министром Сальван-
ди2, Кишра начал преподавать национальную археологию
I. О Кишра см., в частности: LeniaudJ.-M. Projecteur sur une zone d’ombre
dans l’histoire de l’histoire de Part medieval: le cours inedit d’archeologie
medievale de Jules Quicherat (1814-1882) // Recht R., Senechal P., Bar-
billon C., Martin R-R. Histoire de l’histoire de Part en France au XIXе siecle.
Paris: La documentation frangaise, 2008. P. 47-68.
2* Нарсис-Ашиль де Сальванди (Narcisse-Achille de Salvandy, 1795-
1856)—французский политический деятель, министр образования
в 1837-1839 и 1845 гг., занимался реформированием Школы хартий,
член Французской академии с 1835 г. —Прим. пер.
619

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
в Школе1. Он был одним из немногих французских историков
искусства, к которым благосклонно относился Георг Дехио1 2,
хотя в остальном надо признать, что деятельность Школы
хартий у германских историков искусства, особенно венской
школы3, получала весьма положительные отклики. Одна из
первых работ Кишра была посвящена истории костюма —
теме, которая станет одной из центральных в его исследо¬
ваниях и которая позволит ему объединить рефлексию об
истории и об эстетике. Кишра славился тем, что сопровождал
свои лекции рисунками, демонстрирующими, например, по¬
следовательные фазы строительства зданий, о которых он
говорил. Одна из его главных идей, как пишет об этом его
биограф и ученик Робер де Ластери4, состояла в том, чтобы
взять отдельный архитектурный элемент, в частности свод
храма (voiite\ и положить изучение изменения его конструк¬
ции в центр исследования об эволюции церковной архитек¬
туры в XI-XII веках. Возникшая в начале XI века тенденция
перекрывать церкви сводом заставила, по всей видимости,
строителей не только изменить пропорции храма, но и изу¬
чать сопротивление архитектурных конструкций напряже¬
нию сводов. Научное наследие Жюля Кишра, который после
длительной работы над историей Жанны д Арк и определе¬
нием местоположения древнего галльского города-крепости
Алезия стал в 1871 г. директором Школы хартий, включает
в себя большое количество разнообразных статей, нередко на
совершенно разные темы, которые он публиковал в разных
изданиях и которые были собраны лишь после его смерти.
1. До этого национальные древности изучались в основном теми, кто,
как антиквар и археолог Арсисс де Комон (1801-1873), был членом
научного сообщества или же, как Эдмон Дю Соммерар (1817-1885),
был связан с музеями.
2. Dehio G. Kunsthistorische Aufsatze. Miinchen; Berlin: Verlag von
Oldenbourg, 1914. S. 238.
3. Cm.: Therrien L. L’histoire de Part en France. Genese d’une discipline
universitaire. Paris: Editions du CTHS, 1998.
4. Робер де Ластери принадлежал к плеяде великих историков архитек¬
туры романских и готических церквей. См.: Quicherat Jules. Melanges
d’archeologie et d’histoire. Antiquites celtiques, romaines et gallo-romaines.
Paris: Alphonse Picard, 1885. См. также: LasteyrieR. de. L’architecturc en
France a l’epoque romane. 2ced. Paris: Auguste Picard, 1929. Лекции Ла-
стери были посвящены Жюлю Кишра.
620

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
В области архитектуры он полностью отказался от исполь¬
зования термина «ожива» (ogive) для обозначения стрельча¬
тых арок (arc briseee) и использования его в качестве отличи¬
тельного знака между романским и готическим стилями.
Истинным различием, по его мнению, был сомкнутый свод
(voUte d’arete), пришедший на смену полукруглому своду (voute
еп Ьегсеаи), характерным признаком которого стали пересека¬
ющиеся диагональные стрелки (croisee d’ogive):
В средневековой архитектуре пересечение стрелок является
неким основополагающим элементом. Не будет преувеличе¬
нием сказать, что оно является смыслопорождающей дета¬
лью, без которой эта архитектура не имела бы своих законов,
не обрела бы своего отличительного вида, не достигла бы
известной нам оригинальности1.
Сомкнутый свод позволяет перенести напряжение на
контрфорсы и представляет собой настоящую инновацию,
хотя его следы обнаруживаются и на боковых нефах ро¬
манских церквей. Что касается романского стиля, в самом
названии которого Жюль Кишра видит неологизм, появив¬
шийся в 1825 г. в кругу нормандских антикваров и которым
мы обязаны Арсиссу де Комону2, то он, по его мнению, вовсе
не восходит к римской архитектуре. Напротив, романская
архитектура, вероятно, была той архитектурой, которая по¬
рвала с собственно римскими традициями: в ней наблюда¬
ется уже отказ от пропорций как результат утолщения стен,
призванный противостоять давлению свода3.
Наиболее ярким учеником и продолжателем дела Кишра
был, конечно же, Луи Куражо (1841-1896)4. Выпускник Шко-
1. QuicheratJ. Melanges d’archeologie et d’histoire. Archeologie du Moyen
Age, memoires et fragments reunis par Robert de Lasteyrie. Paris: A. Picard,
1886. P. 498.
2. Арсисс де Комон (1801-1873), французский археолог и историк, осно¬
ватель «Общества нормандских антикваров» (1823), а также «Обще¬
ства сохранения памятников» (1833). — Прим. пер.
3- QuicheratJ. Melanges d’archeologie et d’histoire. P. 88,93.
4- О Луи Куражо см., в частности: Un combat pour la sculpture. Louis
Gourajod (1841-1896) Historien d’art et conservateur / Genevieve Bresc-
Bautier (ed.). Paris: Ecole du Louvre, 2003. А также старую работу Альбе-
раМариньяна: MarignanA. Un Historien de Part frangais: Louis Courajod.
I. Les temps francs. Paris: Emile Bouillon, 1899.
621

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
лы хартий (1866), в 1874 г. он становится сотрудником отде¬
ла скульптуры Лувра и впервые в истории музея получает
кафедру истории скульптуры. В 1887-1896 гг. он преподает
последовательно историю искусств XIV-XV веков, историю
романского и готического искусства и, наконец, современ¬
ное искусство. Куражо, будучи одним из последователей
Ленуара1, дневник которого он издал, интересовался также
историографией искусства и собственно ее генеалогией1 2.
Если Александр Ленуар стал героем для Луи Куражо, так
это потому, что в революционном угаре, когда администра¬
ция национального музея осуществляла абсурдный отбор
произведений искусства, поступающих из всех провинций,
один только Ленуар предоставил свое хранилище в мона¬
стыре малых августинцев как убежище для французской
скульптуры. Куражо вообще с презрением относился к лю¬
дям, чьей задачей, казалось бы, было сохранение и отбор
произведений:
Комиссия из алчных грузчиков, если бы Франции в эту
эпоху выпало счастье иметь таковую, которая, не вступая
в споры, довольствовалась бы тем, что относила в Лувр все
найденное, создала бы для нации музей, с каким не смог бы
соперничать ни один народ. Но комиссия по сохранению
ценностей состояла из «людей со вкусом», а люди со вкусом
восхищаются лишь тем, что является объектом моды, и ни¬
когда не лишают себя права игнорировать то, чего они нс
понимают3.
1. Александр-Мари Ленуар (1762-1839) — французский живописец,
историк искусств, археолог, был директором учрежденного в Па¬
риже в 1791 г. Музея памятников французской архитектуры (Musee
des Monuments frangais). Им были спасены от уничтожения в годы
Французской революции многие памятники и произведения ис¬
кусства средневековой Франции. В 1816 г. музей был закрыт, ei о
скульптурное собрание перенесли в Лувр. — Прим. пер.
2. Среди недавних исследований об Александре Ленуаре и основан и н
музеев см., в частности: PoulotD. Musee, nation, patrimoine (1789- 1815)-
Paris: Gallimard, 1997.
3. Alexandre Lenoir, son journal et le musee des monuments frangais / PaI
L. Courajod. Paris: Honore Champion, 1878. T. I. P. LXXXVI.
622

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Чувство «вкуса» как раз и диктовало хранителям отказ от
искусства средневековой скульптуры, которое, как считал
Куражо, было искусством в высшей степени французским;
ему они предпочитали образцы римской Античности, чьи
«ошибки и предрассудки они полностью разделяли»1. В то
время как Ленуар, третируемый властями предержащими
того времени и использовавший собственные средства, что¬
бы спасти презираемые останки национального прошлого,
был единственным, кто думал о научной ценности произве¬
дений, политические деятели той эпохи видели в искусстве
лишь чистое развлечение и забаву. Ностальгировавшему
по дореволюционному Парижу Куражо было важно понять
происхождение собраний французских скульптур, и ему,
вероятно, хотелось воссоздать в своей первородной чистоте
музей Ленуара. Здесь важно не упускать из виду, что Куражо
был одновременно историком-педагогом и историком-иссле-
дователем. С одной стороны, в своих лекциях он старался
установить те различные наслоения, сочетание которых,
собственно, и создало французское искусство, теснейшим
образом связанное с немецким, но порвавшее, однако, с ла¬
тинской традицией. С другой стороны, он старался понять,
как происходило развитие этого искусства, как постепенно
менялось его восприятие. Изучение следов, оставленных
культурой франков, равно как и изучение рукописей Алек¬
сандра Ленуара, есть свидетельство этой двойной задачи,
стоявшей перед Куражо, историком искусства, видевшим
себя еще и педагогом. По образцу Музея французских па¬
мятников, имевшего педагогическую направленность, Ку¬
ражо желал превратить в образовательное учреждение также
отдел скульптуры Лувра. Его труд «История преподавания
искусства рисунка в XVIII веке» («Histoire de Penseignement
des arts du dessin au XVIIIе siecle», 1874) показывает, насколько
важным для него было изучение того, как в разные эпохи
передавались художественные навыки. Его исследования об
Александре Ленуаре и о преподавании рисунка появились
за двенадцать лет до того, как он начал читать свои лекции
в Школе Лувра, став в некотором смысле предисловием к ним.
I- Ibid. Р. CLXXI.
623

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Как и его учитель Кишра, Куражо подвергает сомнению
тезис о связи, будто бы существовавшей между романским
и латинским искусством. Напротив, утверждает он, корни
романского искусства, которое, как и последовавшее за ним
готическое, было осмысленно впоследствии как проявле¬
ние национального творческого гения, были кельтскими
и франкскими. Тезис о первоначальном смешении кельтских
народов и варваров, которое привело к разрыву с латинским
наследием, стал одним из краеугольных камней в форми¬
ровании национальной идентичности. Но, что любопытно,
этот же тезис вскрыл глубинные связи, существовавшие
между национальным французским искусством и искус¬
ством германских народов. По мысли Куражо и его учеников,
эпоха Возрождения была на самом деле моментом упадка (де¬
каданса), неумелого возвращения к латинскому миру, вытес¬
ненному с момента возникновения романской архитектуры.
Несомненно, точка зрения Куражо была противоположна
тезисам Шпрингера, стремившегося показать случаи цити¬
рования латинского искусства искусством Средневековья.
Куражо, неприязнь которого к Возрождению носила под¬
час характер нетерпимости, объяснимой его в целом весьма
непростым характером, любил сопровождать свои лекции
показом предметов или изображений, предпочитая раз¬
мышлению над текстами — созерцание. Главное достоин¬
ство его лекций о происхождении романского и готического
искусства1 заключалось в выявлении им первоначальных
культурных наслоений, обусловивших появление нацио¬
нального искусства, независимого от латинских образцов.
По его мнению, начиная с Меровингов и, уж конечно же,
в эпоху Каролингов то, что рассматривалось впоследствии
как римское искусство, было скорее искусством византин
ским. Пример тому — Равенна, архитектуру которой тради¬
ционно во Франции сближали с римской. Куражо здесь явно
полемизирует со Шпрингером:
I. CourajodL. Lec^ons professes a PEcole du Louvre (1887-1896) / Publies sous
la direction de H. Lemonnier et A. Michel. T. I: Origines de Part roman ct
gothique. T. II: Origines de la Renaissance. T. Ill: Origines de Part moderns
Paris: Alphonse Picard, 1899.
624

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Выдающийся историк искусства, господин Шпрингер, по¬
старался указать на все симптомы выживания римского
искусства в период Средневековья. Да будет так! Я же хочу
только доказать, что оно не было ни главным вдохновите¬
лем, ни путеводной звездой западного мира1.
Чтобы подкрепить свои тезисы, Куражо обращается
к использовавшейся в те времена системе декора. Во вре¬
мя крупных набегов завоевывавшие Галлию варвары не
позволили поглотить себя галло-римской цивилизацией,
но принесли с собой «фантастические» орнаменты с их
«бьющим через край безумным воображением»*. Если в эпо¬
пеях XI или XII века узнаются следы забытых варварских
эпопей, утверждает выпускник Школы хартий Куражо, то
те же следы обнаруживаются и в произведениях изобрази¬
тельного искусства. Работы Арбуа де Жубенви ля3 позволя¬
ют ему обнаружить родство между кельтами и германскими
народами. Получается, что присутствие варваров-франков,
чье влияние быстро распространилось до подножия Пи¬
ренеев, разбудило кельтские народы, слишком долго быв¬
шие в плену латинского мира. Намечаются сложные пути
влияния. Восточное влияние, индийское, обнаруживает¬
ся в Византии, другие его следы, вероятно, обнаружились
у скандинавов, которые «в некотором отношении самые
восточные из арийцев»4 и, по всей видимости, оттуда заво¬
евывали французское пространство. В долине рек Эна, Уаза,
1. CourajodL. Lemons professes a PEcole du Louvre (1887-1896). T. I. P. 26.
2. Ibid.P.29.
3- Мари Анри д’Арбуа де Жубенвиль (dArbois de Jubainville, 1827-1910),
французский историк и филолог, в 1851 г. окончил Школу хартий
как палеограф-архивист, автор многочисленных трудов по истории
Средневековья, кельтским языкам, литературе и законодатель¬
ству.— Прим. пер.
4- Courajod L. Lemons professes a l’Ecole du Louvre. T. I. P. 186. Чтобы опи¬
сать культурные встречи, происходившие между народами во вре¬
мена раннего Средневековья, в 1880-х гг. Куражо охотно использует
термин «раса» как синоним понятий «нация» или «народ». На него
явно оказали влияние дискуссии об индоевропеизме и его антропо¬
логических характеристиках. Если Германия отданной гипотезы
выигрывает, то для отрицания художественной преемственности
развития искусства начиная с искусства Древнего Рима она оказы¬
вается трудноприменимой.
625

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Сена и Марна, короче, в регионе Иль-де-Франс, который,
по словам Куражо, станет колыбелью соборов, возникает
как реакция новая культура: «Старая система гравитации
галльских элементов вокруг меридиональных разрушает
ся. Центр гравитации смещается к северу»1. Новая культу¬
ра, рождающаяся от этой встречи, может претендовать на
оригинальность, по меньшей мере равную оригинальности
классической архитектуры:
Нам не в чем завидовать латинской расе, культура которой,
после того как она нас порабощала в течение четырех веков,
была вынуждена отступить и скрыться по ту сторону Альп
до тех пор, пока педантизм XVI века не вернул нам забытое
наше иго2.
По мысли Куражо, римское искусство, в котором постоян¬
но присутствовала навязчивая тема декаданса, всегда стре
милось затормозить движение преобразования человече¬
ства. То, что оставалось от этого искусства в Средневековье,
это, с одной стороны, то, что захотела от него воспринять
Византия, или, говоря более прозаическим языком, самые
примитивные техники использования строительных мате¬
риалов. Следы античного искусства в искусстве средневеко¬
вом сохраняются (и в этом смысле Куражо все же солидарен
со Шпрингером), но влияния на сам дух искусства они не
оказали. Франки, византийцы, ломбарды, восточные наро¬
ды, арабы — все они в разной степени создавали тот новый
культурный перекресток, который разбавил кельтский суб¬
страт. Участие в этом пробуждении каждого народа есть во¬
прос коэффициента влияния, который Куражо и пытается
уточнить. Идея непрестанно происходящего скрещивания,
перехода от одного народа к другому, опровергающая тради¬
ционные модели, — вот центральная, глубоко выстрадан¬
ная мысль Куражо как историка искусства, даже если это
представление о перекрестке послужит затем легитимации
идеи нового и независимого национального искусства. Бу¬
дучи результатом встречи византийских традиций, то есть
1. CourajodL. Lec^ons professes a l’Ecole du Louvre. T. I. P. 46.
2. Ibid. P. 47.
626

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
неогреческих и христианских, и традиций варварских, ро¬
манское искусство, как его определял Арсисс де Комон, было
скорее искусством готов, а так называемое готическое искус¬
ство всего лишь продолжило его, никак с ним не порывая.
Мариньян и его роль посредника
Среди историков искусства, связующих французское и не¬
мецкое научные пространства начиная с 1880-х гг. и вплоть
до Первой мировой войны 1914 г. и бывших нередко специ¬
алистами именно в области церковной архитектуры, следует
упомянуть Альбера Мариньяна (1858-1936). Мариньян был
поклонником и убежденным сторонником того типа обра¬
зования, которое давала Школа хартий. В брошюре, посвя¬
щенной методам, характерным для французской археологии
более раннего периода, он особо подчеркнул ту значимость,
которую курсы, прочитанные в Школе хартий Кишра, а за¬
тем его ученика Куражо, имели для понимания истории
стрельчатых арок (voutes) как характеристики XII века. Атмо¬
сфере Школе хартий Мариньян был благодарен зато, что она
подсказала ему необходимость оставить практику чтения
публичных лекций в пользу научных семинаров, образцом
которых были для него семинары Жана Виктора Дюрюи1,
стимулировавшие глубоко научный подход. Кишра он был
благодарен за глобальную интерпретацию французского ис¬
кусства, распространение которого в Европе, и в частности
в Италии, Мариньян был намерен изучать.
I. Жан Виктор Дюрюи (1811-1894), французский историк и государ¬
ственный деятель, автор семитомной «Истории римлян и народов,
находившихся под их владычеством» («Histoire des Romains et des
peuples soumis a leur domination», 1843-1844), министр образования
в период между 1863 и 1869 гг., принимал участие в реорганизации
высшего образования во Франции. Важнейшие его реформы: рас¬
ширение бесплатного начального обучения, создание специаль¬
ного среднего образования, развитие женских учебных заведений,
увеличение числа высших школ, включение в программы средних
учебных заведений новых языков и обязательного преподавания
гимнастики. Избран членом Французской академии в 1884 г. —
Прим. пер.
627

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Наступит день — и мы желаем ему наступить как можно
быстрее, — когда обнаружатся заблуждения Буркхардта
и основных историков итальянского искусства. Изучение
итальянского искусства перестанет быть необходимым для
изучения искусства французского, и наоборот, последнее ста
нет необходимым для объяснения XIII и XIV веков в Италии1.
Полученное образование хорошо подготовило Мариньяна
к его последующей роли посредника, связанной с его пребы¬
ванием в Германии. В1886 г. он побывал в Бонне и сблизился
там с Карлом Лампрехтом, который позволил ему опублико
вать в 1889 г. перевод своих «Исследований экономического
состояния Франции во времена раннего Средневековья» —
объемный труд, написанный Лампрехтом в период его пре¬
бывания в прирейнских областях, который во французской
версии был дополнен фрагментом, посвященным экономиче¬
скому состоянию Германии в Средние века1 2. В 1880-1890-е гг.
случаи, когда труды немецких ученых, работающих в обла¬
сти гуманитарных наук, переводились на французский язык,
были достаточно редкими, и потому в этом можно увидеть
знак хорошего знания Мариньяном немецкой историогра¬
фии. Также он побывал в Халле вместе с бельгийским уче-
ным-романистом Морисом Вильмотом3, которому мы обяза¬
ны, помимо его существенного вклада в романистику, еще
и переводом «Парцифаля». Карл Лампрехт, лекции которого
Мариньян посещал в Бонне, был не только специалистом
в области средневековой экономики, но и историком куль¬
туры, пытавшимся применить к анализу эпохи различные
1. Marignan A. Les methodes du passe dans Parcheologie frangaise. Paris:
Dorbon Aine. S.d. P. 151.
2. Lamprecht C. Etudes sur l’Etat economique de la France pendant la premiere
partie du Moyen Age / Trad, par A. Marignan. Paris: Picard Guillaumin,
1889. В предисловии Мариньян говорит о том, чем он обязан Лам-
прехту: «Во время долгого пребывания в университете Бонна вы
любезно приобщили меня к политической экономии Средневеко¬
вья, и благодаря вашим глубоким знаниям и долгим часам, про¬
веденным с вами вместе, трудности, с которыми бы я неизбежно
столкнулся в этой работе, оказались преодолимыми».
3. Морис Вильмот (1861-1942), бельгийский романист. Считается отцом
валлонской школы романской филологии, после Первой мировой
войны стал первым бельгийским академиком. —Прим. пер.
628

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
подходы, соединяя, например, историю искусства с экономи¬
ческой историей. В 1880-е гг., в частности, он издает свой труд
об орнаментах в инициалах средневековых манускриптов,
в котором предметом его анализа оказывается мельчайшая
деталь, несущая в себя элементы традиции, формируемой
в самые отдаленные и трудно поддающиеся датировке эпо¬
хи немецкой истории:
С того времени как немцы научились искусству письма,
инициал как верный спутник сопровождает художествен¬
ную жизнь нации и позволяет почувствовать, еще до на¬
ступления эпохи каролингского Возрождения, глубины
художественного замысла, выраженного в орнаменте. И не¬
смотря на тот след, который классическое искусство оста¬
вило в искусстве каролингского периода, очистив его и про¬
яснив, орнамент остается связанным с древним основанием
нашего национального искусства и отражает его постепен¬
ный расцвет в первые века существования Империи. Со¬
храняя еще последние следы геометрического орнамента
в древних фризах, он одновременно с легкостью открыва¬
ется наступлению растительного стиля: с документальной
точностью инициал отражает историю своего зарождения,
роста, зрелости и окончательного упадка под давлением
нового типа каллиграфии и появления новой, анималист¬
ской, орнамента листики1.
Преподавание Карла Лампрехта в Бонне в 1880-е гг., есте¬
ственно, вызвало особый интерес к деталям, являющимся
носителями разных типов культур, перемещающих их из
одного пространства в другое и служащих основой для бо¬
лее точной датировки.
Альберт Мариньян, который в течение 40 лет возглавлял
бельгийский историко-филологический журнал «Средне¬
вековье» («Le Moyen Age»), в области истории средневеково¬
го искусства может считаться наследником как Лампрехта,
так и Куражо. Одна из особенностей его исследовательского
метода состоит в том, что он изучает историю французской
l- LamprechtK. Initial-ornamentik des 8. bis 13.Jahrhunderts. Leipzig: Alphons
Durr, 1882. S. 25.
629

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
культуры параллельно с историей немецкого искусства, при
меняя в обеих областях одни и те же методы. В своей работе
«Монументальное декорирование церквей южной Франции»
(«Decoration monumentale deseglises de la France septentrionale»5
1911) он старается определить как можно точнее датировку
скульптур целого ряда церквей, проявляя почти маниакал ь
ный интерес к циркулированию различных моделей внутри
французского пространства, но также и между Францией и,
например, Сицилией, где обнаруживается след присутствия
художников из Пуату. Его внимание направлено, в частности,
наукрашение портала церкви в Сен-Лу-де-Но1. Для него важ-
но включение тех или иных образцов скульптуры в некую
микроисторию, где взаимодействие между различными ху¬
дожественными формами может служить основанием для бо¬
лее глобального анализа художественных трансформаций:
В XIII веке происходило, по-видимому, постепенное движе¬
ние к синтетическому искусству. Но появление подобного
рода идеализированной скульптуры поддерживалось су¬
ществованием более выразительной живописи. Напрасно
считали, что живопись была заброшена во Франции в кон¬
це XII века. Она еще была в большом почете: интересные
и многочисленные манускрипты, поистине прекрасные
изображения на витражах были известны в Европе и ста¬
новились образцами для иностранных художников. Наши
церкви в начале XIII века были еще расписаны, и об этом
свидетельствуют тексты, а также обнаруженные в Пуату
фрагменты культовых зданий. И в Италии, и в Германии
мы обнаруживаем влияние наших художников. Скульпто¬
ры, которые работали над убранством церквей в Шампани
в самом начале XIII века, уже умели придавать своим пер¬
сонажам различные выражения лица, соответствующие
I. Сен-Лу-де-Но (Saint-Loup-de-Naud) — французская коммуна в ры ио¬
не Иль-де-Франс, где сохранилась романская церковь XI-XII веков,
один из самых прекрасных памятников романской архитект\ ры
региона. Считается, что тимпан церкви с изображением Христа во
славе и символами евангелистов вдохновил Пруста на описание
портала церкви воображаемого Бальбека. —Прим. пер.

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
характеру изображаемых сцен, чего не умели еще делать
художники XII века1.
Внимание Альбера Мариньяна привлекало не только
взаимодействие живописи и скульптуры, но и все состав¬
ляющие средневековой культуры, а также культуры позд¬
ней Античности. Он, в частности, был автором работы
«Народная медицина в церкви VI века» (1887) и еще одной
работы — о христианстве IV века. В этой последней работе,
посвященной Морису Вильмоту, разбор иконографии сарко¬
фагов и катакомб предваряется изучением общества первых
христиан, их представлений о небе и народных верованиях.
Работа эта наполнена ссылками на труды Германа Узенера,
у которого Мариньян учился в Бонне, и на советы, которые
в частных беседах давал ему ученый-филолог2.
Отдельный раздел исследовательской деятельности Аль¬
бера Мариньяна составляют труды, посвященные истории
немецкого искусства и, в частности, таких его малых форм,
как манускрипты или резная деревянная дверь в Кёльне3.
Есть в этом что-то парадоксальное: франко-бельгийский
историк немецкого искусства публикует в Страсбурге на¬
кануне Первой мировой войны свои труды в серии «Studien
zur deutschen Kunstgeschichte» («Исследования по немецкой
истории искусства»). По этому поводу Альбер Мариньян вы¬
сказывается сам в книге, озаглавленной «Фрески церквей
в Рейхенау. Бронзовое убранство собора Хильдесхайм» («Les
fresques des eglises de Reichenau. Les bronzes de la cathedrale
de Hildesheim», 1914). Его труды предполагались для печати
в журнале «Revue de Part chretien», прежде чем были при¬
няты для издания страсбургским издателем Хейтцем, со-
г Marignan A. La decoration monumentale des eglises de la France septen-
trionale du XIIе au XIIIе siecle. Paris: E. Leroux, 1911.
2- Marignan A. La foi chretienne au IVе siecle. Paris: Alphonse Picard, 1876.
P. 85. Альбер Мариньян хотел познакомить французов еще и с ра¬
ботами Узенера, как он это сделал с Лампрехтом, переводя его ра¬
боты. До настоящего времени проект перевода работ Узенера на
французский язык не осуществлен.
3- Marignan A. Etude sur Phistoire de Part allemand. Quelques manuscrits
attribues aux Xе et XIе siecles. La porte en bois de Sainte Marie de Cologne.
Strasbourg: Heitz, 1913.
631

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
бравшим их и издавшим в нескольких томах. Мариньян
проводит в них мысль об интернациональном характере ис¬
кусства, каким оно было вплоть до XI века. Соответственно
и история искусств, во всяком случае этого периода, просто
обязана быть межнациональной и изучать движение форм
также и по ту сторону границ. Современный метод изучения
средневекового искусства, когда оно ставится в тесную связь
с его социально-экономическими основаниями, обязан, по
его словам, преподаванию Средневековья Лампрехтом в Бон¬
не в те времена, когда все еще предпочитали заниматься
греческим или тосканским искусством. Импульс, заданный
Лампрехтом, его вкус к эволюции немецкого средневекового
искусства передались его ученикам, таким как Вильгельм
Фёге, бывший одновременно учеником Куражо и Лампрех-
та, который «тщательно анализировал реймсскую школу,
чтобы иметь затем возможность описать школы Страсбур
га и Фрибурга»1. Были еще среди его учеников и Артур Ха¬
зе лоф2 , который «с пылом, достойным всяческой похвалы,
занимался историей манускриптов XIII-XV веков», и Артур
Везе, приехавший во Францию изучать реймсскую школу,
«чтобы написать затем монографию о церкви в Бамберге»,
и Адольф Гольдшмидт, «ученый из университета в Халле,
уже известный во Франции своими исследованиями ка¬
ролингского искусства и недавними работами о скульпту¬
ре XIII века в Германии». Оспаривая чрезмерную любовь
к Греции, споря с концепциями Буркхардта и Шпрингера
1. Marignan A. Les fresques des eglises de Reichenau. Les bronzes de la
cathedrale de Hildesheim. Strasbourg: Heitz, 1914. P. 2.
2. Артур Хазелоф (1872-1955), ученик Шпрингера в Лейпциге и специ¬
алист в области иллюстраций средневековых псалтырей. С 1905
по 1915 г. был секретарем Прусского института римской истории,
пользовался европейской известностью благодаря своим рабо¬
там об иллюстрациях. В частности, он интересовался переходом
от романского к готическому искусству в средневековой живопи¬
си, а также византийским влиянием. С 1905-1906 гг. стал известен
во Франции благодаря своему участию в труде Андре Мишеля
(Histoire de Part depuis ses premiers temps chretiens / Andre Michel
(ed.). Paris: Arman Colin, 1905-1929). О Хазелофе см., в частное ! и:
Dilly Н. Studieren und photographieren, Arthur Haseloff, ein deutscher
Mitarbeiter von Andre Michels Histoire de PArt // Recht R., Senechal ?•■>
Barbillon C., Martin F.-R. Histoire de Phistoire de Part en France
S. 379-390.
632

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
и их французского эпигона Эжена Мюнца, казавшимися
ему слишком италофильскими, Альбер Мариньян самим
характером референций и ссылок, которые он делает в сво¬
их работах, намечает некое франко-немецкое сообщество
историков средневекового искусства, сформировавшихся
под влиянием Лампрехта и Куражо и занятых изучением
художественных перемещений в искусстве XII и XIII веков.
Фёге и Гольдшмидт в поисках готики
Многие ученики Антона Шпрингера были хорошо знакомы
с работами французских историков искусства и прояв ля ли
в особенности большой интерес к французскому средневе¬
ковому искусству. Двое из них заслуживают особого внима¬
ния —это Вильгельм Фёге (1868-1952) и Адольф Гольдшмидт
(1863-1944)1. Вильгельм Фёге2 был студентом Шпрингера
в Лейпциге, учился затем у Юсти и вагнерианца Тоде в Бонне,
продолжи л позже свою учебу в Мюнхене и, наконец, в Страс¬
бурге, где написал под руководством Губерта Яничека дис¬
сертацию, посвященную рукописям Рейхенау (1891), опубли¬
кованную на деньги рейнского политика Г устава Мевиссена,
бывшего также меценатом Карла Лампрехта. Можно предпо¬
ложить, что, как и для Аби Варбурга, в переезде Вильгельма
Фёге из Бонна в Страсбург свою роль сыграл Карл Л ампрехт.
В течение двух лет Фёге затем путешествовал по Франции,
изучал готические соборы и писал свой второй труд «На¬
чала монументального стиля в Средневековье. О раннем
расцвете искусства французской скульптуры» («Die Anfange
des monumentalen Stils im Mittelalter-Eine. Untersuchung liber
die erste Bliitezeit franzosischer Plastik», 1894). Фёге становится
в это время приват-доцентом у Дехио в Страсбурге, а затем
переезжает в Берлин, где в течение десяти лет осуществляет
координацию работы берлинских музеев под началом Боде.
l' Brush К. The Shaping of Art History. Wilhelm Voge, Adolph Goldschmidt
and the Study of Medieval Art. Cambridge: Cambridge University Press,
1966.
Wilhelm Voge und Frankreich / W. Schlink (Hg.). Freibourg-im-Breisgau:
Frankreich-Zentrum, 2004.
бзз

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
После разрыва с Боде он едет преподавать во Фрайбург, где
остается до 1916 г., когда нервическая болезнь вынуждает его
прервать преподавание.
Близкий друг Вильгельма Фёге Адольф Гольдшмидт на
чал изучать историю искусства в Вене (1884-1889) и продол
жил свое обучение в Лейпциге, где написал под руководством
Антона Шпрингера диссертацию о живописи и скульптуре
в Любеке «до 1530 года»1. Затем Гольдшмидт преподавал исто¬
рию искусства в Берлине и в Халле. В не меньшей степени,
чем его первая диссертация, вторая диссертация, посвящен¬
ная псалтыри св. Альбана XII века, носит следы обучения
у Шпрингера и его интересов. Встретившись в период уче¬
ничества в 1892 г. в Париже, когда оба они находились под
влиянием Шпрингера, более сорока лет Фёге и Гольдшмидт
обменивались письмами. В своих воспоминаниях Адольф
Гольдшмидт сообщает, что в конце 1880-х гг. самые извест¬
ные преподаватели истории искусства жили в Вене, Бонне
и Страсбурге, но только другу Ницше Паулю Ре (Ree) он обя¬
зан тем, что тот обратил его внимание на Шпрингера. Свя¬
зи со Шпрингером оказались крайне прочными. Они вновь
встретились после путешествия Гольдшмидта на Сицилию,
где он продолжил исследования учителя. А его рассказ о том,
как он нашел тему для своей диссертации, вообще можно
считать его личным исповеданием веры:
Во время посещения Хильдесхайма я с удивлением увидел
у капеллана церкви святого Годегарда богато украшенный
манускрипт XII века, совершенно мне неизвестный и кото¬
рый весьма меня заинтересовал в связи со статьей Шприн¬
гера о русской псалтыри. Я сразу же решил им заняться
и потому задержался на некоторое время в Хильдесхайме1 2 *.
Адольф Гольдшмидт не был, как Фёге, чистым истори-
ком французского искусства, но изучение французскою
1. Goldschmidt A. Liibecker Malerei und Plastik bis 1530. Liibeck: Druck von
Max Schmidt, 1889.
2. Rosen-Runge-Mollwo M. Adolph Goldschmidt (1863-1944). Lebenserinn6'
rungen. Berlin: Deutscher Verlag fur Kunstwissenschaft, 1989. S. 89.
634

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Средневековья стало для него, как и для Фёге, частью его
приобщения к истории искусства: «До того как попасть
в Париж, я видел только большие соборы Севера в Шартре,
Амьене, Реймсе, Лане, Руане и некоторые другие, меньшего
значения»1. Его путешествие продолжилось на юг:
Через Нарбонн я достиг Каркассона и получил там одно из
моих самых сильных впечатлений, созерцая закат солн¬
ца: с моста нового города давно оставленный людьми
верхний старый город, тщательно отреставрированный
Виолле-ле-Дюком, выглядел как мечта о Средних веках,
ставшая явью, и естественно, что на следующее утро я от¬
правился его смотреть. Оттуда я снова направился на се¬
вер через Тулузу, Муасак, Ангулем, Пуатье, Бурж и достиг
наконец Парижа1 2.
Во время Первой мировой войны Адольф Гольдшмидт был
в числе историков искусства, которые работали с Паулем
Клеменом над инвентаризацией бельгийского культур¬
ного наследия; для него это было возможностью изучать
манускрипты с миниатюрами в Королевской библиотеке
Брюсселя.
В своей работе о средневековой скульптуре Фёге поста¬
рался доказать преемственность, превратившую западный
портал церкви Святого Трофима в Арле в некую парадигму,
объясняющую скульптуры Шартра и даже Сен-Дени. Это
заставило его вступить в полемику с Виолле-ле-Дюком, от¬
рицавшим возможность связи между Арлем и Шартром. Что
касается композиций в Шартре, то они были поставлены
в прямую связь с античными образцами. Фёге охотно ссы¬
лался на исследования Антона Шпрингера об античных
мотивах, сохранявшихся в искусстве Средневековья, и до¬
полнял их ссылками на работы Эжена Мюнца3 4 и Луи Кура-
жо*. Кроме того, он усматривал тесную взаимосвязь между
1- Ibid. S. 212.
2. Ibid. S. 213.
3- Например: MiintzE. La tradition antique chez les artistes du Moyen Age //
Journal des savants. 1887-1888.
4- Louis Courajod // Bulletin des Musees. T. II. P. 415-419.
635

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
средневековой скульптурой и фигуративным искусством.
Под влиянием Шпрингера и Лампрехта, которые в изучении
произведений изобразительного искусства уделяли особое
внимание анализу письменных свидетельств и предпола¬
гали существование внутренней связи между различными
слоями, составляющими культуру, Фёге, таким образом,
обращается к письменным источникам для объяснения
локальных особенностей, а также различия между Иль-де-
Франс и Провансом:
Чтобы ответить на вопрос, почему в Шартре и в Сен-Дени
череда королей и прародителей пришла на смену череде
апостолов, обнаруженных нами в Провансе и Лангедоке,
надо указать на то центральное место, которое в совре
менной французской литургии занимает liber generationis1.
Этот текст, как показывают шартрские манускрипты, от¬
носящиеся к зрелому Средневековью, торжественно читал¬
ся и пелся в рождественскую ночь. Мы часто его находим
в молитвенниках и на последних страницах требника в со¬
провождении комментариев, написанных праздничным
шрифтом1 2.
Можно было бы сказать, что Фёге осуществляет транс¬
позицию своей филологической компетенции на другие
предметы — статуи, скульптуру. Но в противоположность
своему учителю Шпрингеру он не отказывается учитывать
также психологический подход, представленный в истории
искусства Робертом Фишером, и потому тексты Фёге не¬
редко отмечены интересом к теории эмпатии. Фёге охотно
ссылается на дух французского искусства, французский ге¬
ний — все эти формулировки, очевидно, кажутся уже уста¬
ревшими, однако они отражают подлинное восхищение
историка искусства своим предметом. Куражо, Эжен Мюнц,
Альбер Мариньян, а также архивист из Пикардии Жорж
1. Libergenerationis—вступительная часть Евангелия от Матфея, проД'
ставляющая родословие Спасителя (стихи 1-17). — Прим. пер.
2. Voge W. Die Anfange des monumentalen Stils im Mittelalter—Eine Unter-
suchung iiber die erste Bltitezeit franzosischer Plastik. Strasbourg: Hcitz,
1894. S. 182.
636

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Дюран1 и Гастон Масперо1 2 были в числе собеседников Фёге,
а его немецкими вдохновителями после смерти Шпрингера,
очевидно, являлись Карл Лампрехт, Пауль Клемен, Густав
Дехио, Йозеф Стржиговский3. Вскоре после выхода книги
фёге Альбер Мариньян опубликовал о ней длинный отчет
в журнале «Средневековье» («Le Moyen Age», 1894), что спо¬
собствовало быстрому распространению этого труда. Эмиль
Маль4 посвятил ему статью в «Ревю де Пари» (Revue de Paris)5.
На рубеже веков труды Вильгельма Фёге, который сам ни¬
когда не мыслил искусство в национальном ракурсе, были
хорошо известны в кругу историков французского искус¬
ства, хотя и не были переведены еще на французский язык.
Спустя два года после публикации книги Фёге Артур Везе,
другой ученик Шпрингера, уже цитировал его в собственной
работе о Бамберге, вышедшей в том же издательстве в Страс¬
бурге, утверждая, «что готика есть изобретение французско¬
го духа»6 и что бамбергский мастер является наследником
скульпторов Бургундии и Лангедока.
Опыт изучения Эжена Мюнца
Среди историков французского искусства, интересовав¬
шихся также и Германией, эльзасец Эжен Мюнц (1845-1902)
1. Жорж Дюран (1855-1942) играл важнейшую роль в деятельности
Общества антикваров Пикардии как коллекционер фотографий
и местных произведений искусства. Ему мы обязаны, среди про¬
чего, трудом: Durand G. Monographic de l’Eglise Notre-Dame, catlredrale
d’Amiens. Atlas. 3 vol. Paris: Picard, 1901-1903.
2. Гастон Масперо (Gaston Maspero, 1846-1916), египтолог.
3* Йозеф Стржиговский (1862-1941), немецкий историк искусства, из¬
вестный своей теорией влияния раннехристианской армянской
архитектуры на архитектуру раннего Средневековья в Европе. Член
Венской школы истории искусств. — Прим. пер.
4- Эмиль Маль (1862-1954), французский историк искусства, специ¬
алист по средневековому христианскому искусству, автор моно¬
графий о церквях и соборах в Шартре, Реймсе, Альби, член Фран¬
цузской академии. — Прим. пер.
5- Revue de Paris. 1895. № 5. Р. 198-224.
6- Weese A. Die Bamberger Domsculpturen. Ein Beitrag zur Geschichte der
deutschen Plastik des XIII. Jahrhunderts. Strasbourg: Heitz, 1897. S. 51.
637

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
занимает важное место. Родившийся под Вертом (Woerth)1,
сразу же после окончания лицея в 1869 г. он становится со¬
трудником «Gazette des Beaux-Arts»1 2, пользуясь в это время
протекцией Пауля Манца3 4, автора многочисленных ра¬
бот об искусстве. Начиная с 1873 г. он работает в Эколь де
Ром (Римской школе) над книгами о Рафаэле и Леонардо
да Винчи, которые станут центральными в его наследии.
При этом, будучи эльзасцем, он также был знаком с герман¬
ским миром и много путешествовал по Германии в конце
1860-х гг. Он побывал в Саксонии и Вене, путешествовал
по Франконии и Швабии и описал свой германский опыт
в «Gazette des Beaux-Arts», опубликовав, в частности, в 1870 г.
большую статью о преподавании промышленного искус¬
ства в Южной Германии, что дало ему возможность набро¬
сать панораму развития дисциплины начиная с Франца
Куглера и его «Истории живописи», вышедшей в 1837 г.<
Эжен Мюнц изучал Гольбейна, Дюрера и Мартина Шёна5.
В «Gazette des Beaux-Arts» он, в частности, помещает в апре-
ле-мае 1869 г. очень хвалебный отзыв на работу Альфреда
Вольтмана о Гольбейне и его времени. Мюнца в особен¬
ности привлек предложенный Вольтманом анализ иллю¬
страций Гольбейна к изданию 1514 г. «Похвального слова
глупости» Эразма Роттердамского:
1. Верт, коммуна на северо-востоке Франции, к северу от Страсбур! а,
вошла в историю как место битвы, состоявшейся в начальной ста¬
дии Франко-прусской войны в августе 1870 г. — Прим. пер.
2. Учрежденная в 1859 г. Шарлем Бл аном «Gazette des Beaux-Arts» бы л а
пронемецким органом. Там печатали свои статьи о Музее изобра¬
зительных искусств в Берлине Вильгельм Боде, об итальянском
искусстве — Шмарзов. Эпистолярная связь с Берлином поддержи¬
валась при посредничестве поэта Жюля Лафорга.
3. См.: Maurice J. Notice necrologique sur Eugene Muntz (1845-1902) // Ext rait
du Bulletin de la Societe nationale des Antiquaires de France. Paris: De Boc-
card, 1906. Об Эжене Мюнце и Эльзасе см. также раздел: L’histoirc de
Part des vaincus. L’Alsace et son arts dans l’historiographie frangaise entre
1870 et 1918 // Recht Roland, Senechal Philippe, Barbillon Claire, Martin
Frangois Rene. Histoire de l’histoire de Part en France. P. 361-377.
4. Muntz E. L’enseignement des arts industriels de l’Allemagne du Sud n
Gazette des Beaux-Arts. 1970. P. 122-151,269-277,374-392,447-463.
5. Мартин Шонгауэр, прозванный Мартин Шён (Martin Schon, 1450—
1491), эльзасский художник-гравер.
638

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Господин Вольтман выдвинул весьма остроумную догадку по
поводу рисунков Гольбейна к «Похвальному слову глупости»:
тот знал латынь и был способен прочитать Encomium moriae1
в оригинале. Вольтман полагает, что если бы Гольбейну при¬
шлось прибегнуть к чужому переводу, переводчик указал бы
ему на самые важные пассажи, и художник постарался бы их
проиллюстрировать; но этого не произошло, Гольбейн от¬
дался своей фантазии и принимался без разбору то за один,
то за другой пассаж. Более того, он буквально начал воспро¬
изводить образы и идиоматизмы латыниI- 2.
Немного позднее, в 1876 г., Мюнц опубликовал восторженный
отчет о труде Морица Таузинга, посвященном Альбрехту Дю¬
реру, и в 1879 г. в том же журнале мы находим его хвалебную
статью, на этот раз посвященную Антону Шпрингеру, только
что опубликовавшему тогда «Рафаэля» и «Микеланджело»:
Поистине высочайшие качества ученого профессора из Лейп¬
цига, его вкус, его проницательность, его пристрастие к на¬
учным методам, его редкий талант изложения, естественно,
сделали его столь подходящим для исполнения той важной
миссии, которую возложил на него наш главный издатель
книг по искусству в Германии господин Зееман3.
В образовании Эжена Мюнца, который окончил Школу
хартий, была на самом деле очень сильная немецкая со¬
ставляющая. Он внимательно прочитал труды основных
представителей немецкой истории искусств и ими вдох¬
новлялся. И все же по характеру своих интересов Мюнц,
которого эстетик и французский ученик Шеллинга Феликс
Равессон (1813-1900) отправил учиться во французскую
Эколь де Ром, где он изучал Рим XV века, был, по существу,
обращен к Италии. И это несмотря на то, что Италию он
познавал порой сквозь призму трудов Якоба Буркхардта,
I- Encomium moriae — латинское название «Похвального слова глупо¬
сти» Эразма Роттердамского. —Прим. пер.
2* Miintz Е. Holbein d’apres ses derniers historiens // Extraits de la Gazette
des Beaux-Arts. 1869. Avril-mai. P. 17.
3- MiintzE. Raphael et Michel-Ange // Gazette des Beaux-Arts. 1879. P. 173-184.
639

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
которого читал, а на Рафаэля смотрел глазами Иоганна
Давида Пассавана, чьи работы хорошо знал и к книге ко¬
торого о Рафаэле опубликовал дополнение в виде библио¬
графии с комментариями.
В Италии Мюнц интересовался художественными коллек¬
циями. Но Италия стала также поводом для полемики между
ним и другим великим представителем Школы хартий Луи
Куражо. В то время как Куражо рассматривал влияние фран¬
цузского средневекового искусства на итальянское, Мюнц
подчеркивал обратное влияние, а именно ту роль, которую
итальянское искусство сыграло во Франции. В 1885-1893 и.
Мюнц читал курс эстетики и истории изящных искусств
в Школе изящных искусств. Это дало повод вновь обра¬
титься к теме, столь для него важной: о месте Античности
в искусстве Возрождения.
Рассматривая научный аппарат, которым сопровожда¬
ются работы Мюнца об итальянском Возрождении, мы
вынуждены констатировать, что в нем основная часть при¬
надлежит немецкой науке. Так, в его работе «Возрождение
в Италии и во Франции в эпоху Карла VIII» (1885) отсылки
к Буркхарду, а также к Фиорилло, Ваагену, Земперу, Антону
Шпрингеру, Губерту Яничеку, Готфриду Кинкелю, Августу
Шмарзову, Георгу Фойгту, Вильгельму фон Боде, Вильгель
му Любке практически испещряют текст, который, кажет¬
ся, черпает свое содержание в немецкой истории искусства
XIX века. В трех томах его «Истории искусства Возрожде¬
ния», в частности в последнем томе, посвященном позднему
Возрождению, щедрые ссылки на Буркхардта, Шпрингера
и Корнелиуса Гурлиттта определяют, так сказать, теоре¬
тический контекст его рассуждений. Мюнц принадлежал
к тем французским историкам итальянского искусства,
которые воспринимали Италию сквозь немецкую призму,
а именно через работы Буркхардта, но также и шире — че¬
рез немецкую традицию истории искусств как дисципли¬
ны, только еще зарождавшейся во Франции. Успех работ
Мюнца об Италии позволяет сказать, что французская
аудитория не оставалась в неведении по поводу того, что
происходило по ту сторону Рейна. И Мюнц сыграл в этом
свою посредническую роль.
640

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
Когда немецкие историки искусства приезжали в Париж,
Эжен Мюнц был среди тех, кого они непременно посеща¬
ли. К кругу немецких респондентов Мюнца принадлежал
й Вильгельм фон Боде1. Эти ученые были ровесниками,
и в их научном пути легко обнаружить некоторые параллели.
Избравший карьеру историка искусства благодаря Шнаазе
и Гото, Боде писал свою диссертацию в Вене, испытав явное
влияние Таузинга и Эйтельбергера, которые представляли
скорее филолого-архивистскую традицию в истории ис¬
кусств. Став помощником директора художественной гале¬
реи Берлина благодаря протекции гегельянца Гото, в среде
историков искусств он будет представлять мир музеев. В ка¬
честве закупщика и эксперта он отныне путешествует по
Европе, оказавшись, например, в 1874 г. в Париже на аукци¬
оне в особняке Друо2. В написанной им автобиографии он
рассказывает о своем пребывании в Париже. Не имея досту¬
па к частным коллекциям, он ежедневно отдается созерца¬
нию картин в Лувре, куда попадает впервые. Его тогдашнее
общение в основном немецкое — Конрад Фидлер и Адольф
Гильдебранд, но также и Эдуард фон Колоф, о котором он
пишет в дневнике, что тот занимает весьма низкую долж¬
ность в отделе эстампов. Во время путешествия 1878 г. Боде
устанавливает связи с французскими историками искусства.
Так, он знакомится с Шарлем Ириартом3. Но в особенности
завязывает отношения с Куражо.
Моим постоянным спутником был Луи Куражо. У него был
живейший интерес к тем многим вопросам итальянской
скульптуры, которые меня тогда занимали. С тех пор и до
I. Bode W. von. Mein Leben / T. W. Gaehtgens und B. Paul (Hg.) Berlin: Nicolai,
1997. Явная симпатия Боде к Куражо кажется удивительной, если
принять во внимание ярко выраженную националистическую по¬
зицию, занятую директором Берлинского музея во время войны
1914 г.
2- Друо — особняк, в котором с 1852 г. проходили аукционы, где на
продажу выставлялись парижские коллекции, включавшие дра¬
гоценности, охотничьи трофеи, а также предметы африканского
искусства. — Прим. пер.
3- Шарль Ириарт (1832-1898) был начиная с 1856 г. инспектором памят¬
ников культуры. Он путешествовал по Испании, Италии, Марокко
и опубликовал записки о своих путешествиях.
641

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
его, увы, преждевременной смерти мы оставались в тесных
отношениях и беспрестанно обменивались мыслями о пред,
метах исследования, одинаково интересовавших нас обоих.
Куражо неоднократно приезжал в Берлин, мы встречалис ь
в Италии, но чаще всего в Париже, где я также постоянно
пользовался его старомодным гостеприимством в квартир(
ученого-оригинала, заполненной книгами и всевозможными
скульптурными фрагментами, которую его старушка мать
пыталась по мере сил сделать уютной1.
Во время путешествия Куражо в Берлин летом 1883 г. его
сопровождал Эжен Мюнц.
Пауль Клемен и теория национального
достояния
Преемником Карла Юсти в Бонне был хранитель рейнского
культурного достояния Пауль Клемен, который, защитив
вторую свою диссертацию под руководством Юсти (1893),
получил сначала должность экстраординарного профессо¬
ра (1898), а в 1902 г. — и ординарного профессора. Уроженец
Саксонии, Пауль Клемен в середине 1880-х гг. сначала учил¬
ся у Антона Шпрингера в Лейпциге, продолжил обучение
у Юсти в Бонне, а затем под руководством Губерта Яничека
в Страсбурге защитил первую свою диссертацию, посвя¬
щенную изображениям Карла Великого1 2. Ему мы обязаны
биографиями двух его основных наставников: биография
Шпрингера была помещена в «Общей немецкой биогра¬
фии» («Biographie generate allemande»), своего рода биогра¬
фией Юсти стала длинная речь, произнесенная Клеменом
во время празднования сотой годовщины со дня рождения
его учителя3. Главными вехами его формирования как уче¬
ного стали встречи со Шпрингером, Юсти и Яничеком, ко¬
торые были, несомненно, самыми заметными преподавате-
1. Bode W. von. Mein Leben. S. 136.
2. Clemen P. Die Portratdarstellungen Karls des Grossen. Aix-la-Chapelle;
Gremer, 1890.
3. Clemen P. Gesammelte Aufsatze. Diisseldorf: Schwann, 1948.
642

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
лями истории искусств в последние десятилетия XIX века.
В Саксонии в 1886 г. он участвовал в создании Ассоциации
по изучению древностей, литературы и искусства Герма¬
нии, став ее председателем. Во время своего пребывания
во Франции в 1890 г. он слушает лекции в Школе изящных
искусств. Личность Пауля Клемена как историка искусства
определяется двумя противоречивыми тенденциями. С од¬
ной стороны, это был педантичный хранитель, с другой —
он охотно посещал поэтов, был связан с кругом Штефана
Георге (1868-1933)1, знал Родена и Майоля. Клемен стал про¬
фессором в Бонне благодаря поддержке Карла Юсти, но так¬
же и потому, что согласился преподавать историю искусств
кронпринцу—Боннский университет был традиционным
местом обучения представителей императорской семьи. Его
неудачливый соперник Адольф Гольдшмидт (1863-1944)
в своих воспоминаниях, напротив, писал, как ему повезло
избавиться от выполнения этой неблагодарной миссии2.
Клемен прекратил совмещать должности профессора и хра¬
нителя в 1911 г., передав свою должность ученику Яничека
Эдмунду Ренару3. С этого момента он смог более активно по¬
святить себя написанию труда «Романская монументальная
живопись в Рейнских землях»4, а также сопровождать своих
учеников на экскурсиях.
1. Verbeek A. Paul Clemen (1861-1947) // Sonderdruck aus Rheinischen Le-
bensbilder. Bd. 7. Koln: Rheinland-Verlag GmbH, 1977. S. 181-201.
2. «Кронпринц должен был получать образование в форме лекций,
которые, очевидно, как и во времена его отца, проходили в при¬
ватной обстановке в Бонне. Главный ординарный профессор по
этой дисциплине, Карл Юсти, отказался от данной миссии, так как
у него явно были негативные воспоминания о лекциях, которые
он читал отцу кронпринца, прерывавшему время от времени спо¬
койное слушание зычным ,Jawohl“ <...> Я все больше замечал, до
какой степени был мало готов к этому поручению, следя затем, как
Клемену приходилось путешествовать с принцем и его младшим
братом по Египту, Греции и т.д., не находя у них настоящего отклика
и не имея ни досуга, ни покоя, чтобы продолжать собственную на¬
учную деятельность» {GoldschmidtA. Lebenserinnerungen / М. Roosen-
Runge-Mollwo (Hg.). Berlin: DeutscherVerlagftirKunstwissenschaft, 1989.
S. 113-117).
3- Эдмунд Ренар (Renard) был среди прочего автором работ об искус¬
стве Рейнской области.
4- Clemen Р. Die romanische Monumentalmalerei in den Rheinlanden. Dtis-
seldorf: Schwann, 1916.
643

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
В педагогической области Клемен был убежден в необхо-
димости непосредственного знакомства студентов с арте-
фактами, а за неимением таковых—с их муляжами. Август
Вильгельм Ш легель и его ко л лега Велькер уже создали к тому
времени в Бонне первый университетский музей, который
Антон Шпрингер расширил, добавив в него документы о Ра
фаэле и Микеланджело. Карл Юсти, со своей стороны, при
обрел фотодокументы и коллекцию Карла Зимрока, а также
гравюры, собранные историком Шнаазе, и несколько скульп¬
тур эпохи итальянского Возрождения, позаимствованных
из хранилища Берлинского музея. Но именно Клемен начи¬
ная с 1900 г. дал настоящий толчок для создания коллекции
муляжей, в частности копий средневековой французской
и немецкой скульптуры. При переговорах о его возможном
переходе в 1911 г. в Гейдельберг или Мюнхен (в обоих городах
ему была предложена кафедра) решающую роль в принятии
им решения остаться в Бонне сыграло, кажется, желание
продолжить пополнение коллекции муляжей1.
Пауль Клемен, который провел инвентаризацию художе¬
ственного наследия Рейнской области, считается одним из
создателей специфически немецкой теории национального
художественного достояния, определившим также те меры,
которые следует предпринимать для его сохранения. На
самом деле в своем понимании искусства как достояния он
в большей мере вдохновлялся французским опытом, изуче¬
нию которого посвятил, в частности, книгу «Сохранение
культурного достояния во Франции» («Die Denkmalpflege in
Frankreich», Берлин, 1898). Этот был поистине труд эрудита
и вместе с тем первая настоящая история истории искусства
во Франции, начинавшаяся с истории музея Ленуара. Осо¬
бое восхищение у Клемена вызывал закон от 30 марта 1887 г.,
предписывавший классификацию произведений искусства,
подлежащих сохранению, и обязывавший государство фи¬
нансово обеспечивать их реставрацию, поручая ее специ¬
алистам, имеющим для этого соответствующую квалифи¬
кацию. Вопрос о классификации спровоцировал полемику
I. Klein Н. Paul Klemen und die Abgusssammlung des kunsthistorischen
Instituts Bonn // Paul Clemen. Zur 125. Wiederkehr seines Geburtstag( s
U. Mainzer (Hg.). Koln: Rheinland Verlag, 1991. S. 215-250.
644

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
в Германии, поскольку оказалось, что она подразумевает
возможность полного пренебрежения второстепенными
памятниками, но с другой стороны, сама классификация
предполагала осуществление серьезной инвентаризации
памятников, которую Клемен сумел воплотить в жизнь,
создав реестр «Национального достояния прирейнских зе¬
мель» («Kunstdenktmaler der Rheinprovinz»). Бавария и другие
области Германии воспользовались рейнским опытом, ко¬
торый, в свою очередь, базировался на изучении Клеменом
ситуации, сложившейся в этой области во Франции1. Иссле¬
дование, которое он посвятил сохранению национального
художественного достояния Франции, было, ни более ни
менее, пространным резюме работ, посвященных истории
монументального искусства во Франции XIX века. Клемен
особенно хорошо знал работу Луи Куражо об Александре
Ленуаре и восхищался созданным им музеем:
Ленуар уже научил французов перенесению целых фасадов
и порталов в музей и их реконструкции, они все еще могут
учиться на примере того, что осталось от его музея во дворе
Школы изящных искусств. В Кане, Орлеане, Авиньоне это
учение стало поистине источником вдохновения и приво¬
дило к созданию самых прекрасных и впечатляющих архи¬
тектурных образов2.
Клемен горячо одобрял то, что Франция придавала одина¬
ковое значение средневековым памятникам и памятникам
Античности. Он изучал различные источники, отражавшие
споры о художественном наследии, начиная с журнала «Ревю
де де Монд» и вплоть до многочисленных специализирован¬
ных журналов («Revue archeologique», «Bulletin monumental»
и т.д.). Он изучил в этой же перспективе инвентаризации
памятников вклад Гизо и его Комитета, выступавших за
публикацию неизданных документов, касающихся истории
Франции. В своей рефлексии о роли художественного насле¬
дия и его сохранения он сумел дать оценку значительной *•*• Ibid.
2- Clemen Р. Die Denkmalpflege in Frankreich. Berlin: W. Ernst & Sohn, 1898.
S. 108.
645

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
роли Виолле-ле-Дюка, Серу д’Аженкура, Арсисса де Комона
и нормандских антиквариев, а также первых генеральных
инспекторов исторических памятников — Людовика Витэ1,
ставшего инспектором в 1830 г., и, позднее, его преемника
ПроспераМериме. Клемен прекрасно знал историю искусств
в том виде, в каком она практиковалась во Франции, и ис
пытывал в отношении нее истинное восхищение, сожалея,
что немецкая историография так еще и не внесла свою лепту
в вопрос о художественном достоянии.
В период Первой мировой войны Клемену было офици¬
ально поручено дело сохранения памятников на оккупи¬
рованных территориях Бельгии и Франции, что дало ему
возможность сделать тысячи фотоснимков и продолжить
в новых условиях работу по инвентаризации — деятель
ность, которая из-за военных событий, приведших к раз¬
рушению Лувена (Лёвена) и частичному разрушению Реймс-
ского собора, представала как весьма проблематичная. На
фотографиях того времени видно, как Клемен, одетый в во¬
енную форму, позирует среди развалин. Вскоре после войны
он издал под названием «Защита искусства в военный пе
риод» серию статей, в которых говорил о том уважении, ко¬
торое в отношении архитектурного достояния проявляли
немецкие войска, и обвинял французские войска в совер
шении или косвенном провоцировании разрушений, на¬
пример, в Реймсе:
Поскольку французы—в своей собственной стране и не вы
звав возражений ни в самой Франции, ни в мире со стороны
художественного сообщества—превратили в крепость один
из своих наиболее богатых памятниками городов, а именно
Реймс, который в 1871 году еще был открытым городом, по
скольку они сделали его фронтовым опорным пунктом, от
куда войска выступали для участия в великой битве за Шам
пань весной 1917 года, они вынудили нас обстреливать этот
I. Людовик Витэ (Ludovic Vitet, 1802-1873), политический деятель, либо
рал, был назначен Франсуа Гизо генеральным инспектором истори
ческих памятников. В период Июльской монархии и в начале III Р(с
публики возглавлял Комиссию по историческим памятникам.
646

ГЛАВА 9. ФРАНКО-НЕМЕЦКИЕ ВСТРЕЧИ В ИСТОРИИ ИСКУССТВ
город, чтобы изгнать противника. То же самое произошло
в Ипре, удерживаемом англичанами в южной части фронта1.
Ле Перрон, Бапом, Мондидье были разрушены француза¬
ми, и, вероятно, именно французские войска обстреливали
в пасхальные дни 1918 г. собор в Лане (Лаоне). От вниматель¬
ного изучения французского понятия культурное достояние
и до попыток самооправдания в вопросе его защиты в во¬
енные времена, мысль Клемена оказывается связанной
с Францией. И все же, несмотря на издание в 1937 г. книги
о готических соборах во Франции2, у него со временем все
больше наблюдается тенденция замкнуться в германском
символизме, который лишает его филологической стро¬
гости, присущей его ранним работам. Но заметим, в 1946 г.
именно Клемен открывает новую кафедру истории искус¬
ства в Боннском университете.
l- Kunstschutz im Kriege. Bd. I: Die Westfront / Paul Clemen (Hg.). Leipzig:
Verlag von E.A. Seemann, 1919. P. 8.
Clemen P. Gotische Kathedralen in Frankreich: Paris, Chartres, Amiens,
Reims, Zurich. Berlin: Atlantis-Verlag, 1937.

Глава 10
Путь в Лейпциг. Антон
Шпрингер и его ученики
Когда самые способные в своем поколении француз¬
ские студенты совершали в 1870-1880-х гг. академи
ческую поездку в Германию, их путь обязательно
пролегал через Лейпциг. Там они посещали самые извест¬
ные семинары, иногда спорадически, иногда задерживаясь
в Лейпциге на более продолжительный период. И потому
можно по праву сказать, что в модернизации гуманитарных
и общественных наук во Франции и в других странах суще
ственно заметен и лейпцигский след.
Ученики Антона Шпрингера
Семинар Антона Шпрингера был особенно востребован.
Абель Лефран1, например, который оказался в Лейпциге
в конце 1880-х гг.1 2, отмечал, что столица Саксонии благодаря
Шпрингеру стала культовым местом для истории искусств3.
Он восхищался его эрудицией медиевиста, знанием фран¬
цузского искусства, энтузиазмом, с которым он, несмотря на
1. Абель Лефран (1863-1952), профессор литературы эпохи Возрожде¬
ния в Коллеж де Франс, составил по возвращении из учебной по¬
ездки в Германию (1897) отчет о том, как поставлено в стране пре¬
подавание истории.
2. Lefranc A. Notes sur l’enseignement de l’histoire dans les Universites cie
Leipzig et de Berlin H Revue internationale de l’enseignement. 1888. № IS-
Р. 239-262.
3. Иоганн Фридрих Крист (Christ), учитель Лессинга, преподавая
в Лейпциге античное искусство с 1734 г.
648

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
болезнь, преподавал. Лефран прослушал лекции Шприн¬
гера по истории искусства начиная с XVIII века, а также
курсы о Микеланджело, о теории стиля и об орнаментах. И,
что главное, он принимал участие в тех удивительных для
французов упражнениях на семинарах, во время которых
студенты должны были определить происхождение и ха¬
рактеристики архитектурных форм, орнаментов и мебели
по репродукциям, которые им раздавал профессор. Первая
лекция Шпрингера в 1873 г. была посвящена законам раз¬
вития «пластических искусств». В ней он соединил истори¬
ческий подход с попыткой проникновения во внутренний
мир художников:
История искусства не должна растворять художников и пре¬
вращать их в бесплотные тени своей эпохи. Она должна
объяснять и оценивать то, что они получают от своей эпохи,
и то, что они ей дают, не забывая при этом описывать их соб¬
ственную творческую деятельность. Произведение искусства
принадлежит мастеру не только формально. Для истории не¬
достаточно показать его происхождение <...>, существенное
значение имеет осмысление его внутренних конфигураций1.
Уход Антона Шпрингера в 1891 г., казалось, лишил исто¬
рию искусств главного ее наставника. Когда, например, Вер¬
нер Вейсбах1 2, сын богатого коллекционера и сам будущий
историк искусства, начинает свое обучение в университе¬
те, смерть Антона Шпрингера приводит его в полнейшее
замешательство: «Я задавался вопросом, где мне изучать
историю искусств после смерти Антона Шпрингера, обожа¬
емого всеми наставника и руководителя, сформировавшего
целое поколение немецких историков искусства, но оставив¬
шего свою кафедру пустой, и никто не знал, кто станет его
1. Цит. по: Ullmann Е. Die ersten ftinf Dezennien der Kunstgeschichte an
der Alma Mater Lipsiensis 11 «...die ganze Welt im kleinen...» Kunst und
Kunstgeschichte in Leipzig / E. Ullmann (Hg.). Leipzig: VEB E.A. Seemann
Verlag, 1989. S. 286.
2. Вернер Вейсбах (1873-1953), занимавший профессорскую кафедру
в Берлине начиная с 1921 г., в 1933 г. официально был отправлен
на пенсию и продолжал свои исследования эпохи Возрождения
в Базеле.
649

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
преемником»1. Конечно, уже к тому времени существовала
методика аналитического и исторического комментировав
ния произведений искусства, но тот, кто ее создал, уже не moi
ее преподавать. Последнее десятилетие жизни Шпрингера
совпало с его увлечением Ренессансом, которое обнаруживав
ется как в его работах, так и в преподавании. Однако работа
его семинара была более сконцентрирована на упражне¬
ниях, способствующих пониманию форм и стилей, то есть
морфологии искусства. Шпрингеру в то время помогал ею
ассистент Эрнст Штейнман1 2, специалист по итальянскому
Возрождению.
Именно по поводу эпохи Возрождения разгорелся спор,
последствия которого стали судьбоносными для истории
искусства. Это была дискуссия, касавшаяся интерпрета¬
ции или, точнее, подхода к искусству этого периода и сде¬
лавшая непримиримыми противниками Германа Гримма
и Шпрингера. По поводу книги Германа Гримма последний
не раз говорил: «Все, что он дает своим ученикам и своим
слушательницам (здесь Шпрингер особо подчеркивал жен¬
ский характер аудитории), все это (тут он бросал на стол
книгу Гримма „Рафаэль и Микеланджело") — не более чем
болтовня, неудавшийся исторический роман, лубочная
литература»3. Спор между Гриммом и Шпрингером, продол
женный в Берлине самим Гриммом, на этот раз уже с Боде
(вдохновенный оратор вступил тогда в полемику с экспер-
том-музееведом), кажется, превратил Берлин последних
десятилетий XIX века в место, которое историки начали
избегать. Что касается Шпрингера, то, начав преподавать
еще в Лейпциге и назвав свою инаугурационную лекцию
«Законы развития пластических искусств», новый про¬
1. Weisbach W. «Und alles ist zerstoben». S. 126. Вернер Вейсбах уже был
знаком с одним из учеников Шпрингера Альфредом Готтхольдом
Мейером, который незадолго до того составил каталог коллекции
своего отца.
2. Эрнст Штейнман (1866-1934) был с 1912 г. и до самой смерти дирек¬
тором библиотеки Хертциана в Риме. В сферу его интересов входи i
также вопрос реквизиции произведений искусства в период Первой
империи во Франции.
3. Kessler H.G. Gesichter und Zeiten. Erinnerungen. Hamburg: S. Fischer
Verlag, 1962. S. 257.

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
фессор продемонстрировал собственный строго научный
подход, который предполагал синтез исторического метода
(изучение истории произведений) с методом генетическим
(тем, что сам он называл «внутренней историей», фокуси¬
рующейся на происхождении и самом процессе создания
произведений искусства)1.
Важной для понимания того контекста, в котором Шприн¬
гер преподавал в Лейпциге, является общая ориентация
университета и атмосфера, в нем царившая. С середины
XIX века в Лейпцигском университете развивается новая
наука, получившая название эмпирической психологии.
Задачей ее было, вслед за Гербартом и в противовес более
герменевтическому подходу, который царил в Берлинском
университете, перекинуть мостик между гуманитарными
науками и естественными. Шпрингер не был единствен¬
ным, кто исповедовал новые требования. Среди представи¬
телей психологии, а также эстетической психологии следует
вспомнить имя Густава Теодора Фехнера. В те годы, когда
Шпрингер преподает в Лейпциге, среди преподавателей
университета мы находим и непосредственных учеников
Гербарта. Это Мориц Дробиш, математик и философ, кото¬
рый еще в ранней молодости подпал под сильное влияние
Гербарта, Людвиг Штрюмпель (Ludwig Strumpell), коммен¬
татор Гербарта, на философские труды которого ссылался
в Вене Эйтельбергер, один из отцов-основателёй истории
искусств в Австрии. В годы, когда Шпрингер уже завершал
свою преподавательскую карьеру, в Лейпциге начинает
читать свои курсы Фридрих Ратцель, один из создателей
новой географии, точнее, антропогеографии, зоолог по об¬
разованию, участник многочисленных научных экспеди¬
ций. И все же две наиболее важные фигуры лейпцигского
окружения Шпрингера—это Вундт и Лампрехт. Вильгельм
Вундт, основатель экспериментальной психологии, но также
и прежде всего «психологии народов» (Volkerpsychologie), стал
профессором Лейпцигского университета в 1875 г. И хотя пер¬
вые его публикации, посвященные «психологии народов»,
появились уже после смерти Шпрингера, речь о ней шла
I. Springer A. Uber das Gesetzmassige in der Entwicklung der bildenden
Ktinste. Leipzig, 1873.
651

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
гораздо раньше — в частности, на лекциях Вундта. Термин
Volkerpsychologie подразумевает: чтобы понять органическое
и эмпирическое функционирование человеческой психики,
необходимо поместить ее расширительным образом в зна¬
чимый для нее культурный контекст. Психология личности
непонятна без коллективной психологии, которую возмож
но изучать лишь синтетически, то есть применяя, сочетая
и скрещивая различные научные подходы, которые суще
ствуют в лингвистике, истории искусства и истории религии,
социологии, этнологии, просто истории и экономике. Этот
всеохватывающий подход имел своим следствием введение
эмпирической психологии в совокупность общественных
наук, сочетание требований, релевантных для естественных
наук, с глобальным субстратом наук гуманитарных и обще¬
ственных. Конечно, глобалистские амбиции Volkerpsychologie
вскоре потерпели крах, но при этом психология народов по¬
родила различные частные разновидности знания, которые
от нее унаследовали новые формы научного подхода, вклю
ченного в более обширные сферы знания. В частности, исто¬
рия искусств могла теперь апеллировать также к психологии,
этнологии и истории. Среди первых слушателей Вундта
в Лейпциге был историк Карл Лампрехт, сам получивший
профессорскую кафедру в Лейпциге в 1891 г. (именно по его
инициативе несколько студентов университета в Бонне, сре¬
ди которых были Аби Варбург и Пауль Клемен, перебрались
в свое время в Страсбург для продолжения образования).
Подобно этому в Бонне, где Лампрехт интересовался вопро¬
сом иллюстраций и форм каллиграфии манускриптов, во¬
просы искусствознания станут составной частью его изуче¬
ния истории культуры и всеобщей истории, которым будет
ознаменован его лейпцигский период. Конечно, Лампрехт
получает профессорскую кафедру в Лейпциге в год смерти
Шпрингера, и, следовательно, его можно считать скорее на¬
следником Шпрингера, чем коллегой. Однако его научная
деятельность очень хорошо демонстрирует саму атмосфер}
Лейпцигского университета, в котором общее стремление
к научности влекло за собой конвергенцию различных
дисциплин. И среди них история искусства должна была
сыграть важнейшую роль.
652

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
В карьере Шпрингера мы видим вначале сменяющие друг
друга фазу исследования в области истории, связанную
с его либеральными политическими взглядами1, и фазу,
в которой преобладает интерес к историографии искусства.
В годы преподавания в Лейпциге он никоим образом не от¬
казывался от своих политических убеждений. Он все еще
оставался историком, в том числе историком настоящего
времени и журналистом. Это доказывают его работы, опу¬
бликованные в еженедельном издании «Новая империя.
Еженедельник политической, научной и художественной
жизни немецкого народа» («Im neuen Reich. Wochenschrift fur
das Leben des deutschen Volkes in Staat, Wissenschaft und Kunst»)2.
В многочисленных статьях Шпрингера обнаруживаются
размышления о вопросах, которые его занимали, когда он
только еще приехал в Бонн: восточном вопросе, проблеме
раздробления Оттоманской империи и его последствий
для балканских народов, особенно сербов. Как мы помним,
сербское министерство платило Антону Шпрингеру за рас¬
пространение в западной прессе информации, которая бы
поддерживала его политику. Соответственно Шпрингер по¬
рицает попытку сближения Сербии с Россией, выступая за
ее интеграцию в Австро-Венгерскую империю:
Положение Австрии рисовалось бы более благоприятным,
если бы она могла оказывать господствующее влияние на
Сербию и Черногорию. Но вмешиваясь в дела обеих стран,
она разбила их самые смелые чаяния и устранила выгоду,
которую они почти наверняка могли бы извлечь3.
Шпрингер охотно делает обзоры политического и эконо¬
мического состояния Германии в статьях, носящих очень
общие заглавия, как, например, «Наше положение»4. Он
с волнением наблюдает за сепаратистскими тенденциями
1- Im neuen Reich. 1880. № 10. S. 405-409.
2- Как публицист Антон Шпрингер публиковался также в следую¬
щих органах печати: «Jahrbticher der Gegenwart», «Union», «Kolnische
Zeitung», «Allgemeine Zeitung», «Die Grenzboten».
3- Osterreichische Orientpolitik // Im neuen Reich. 1879. № 9. S. 7-12. См.
также: Unsere Orientpolitik // Im neuen Reich. 1877. № 7. S. 401-405.
4- Im neuen Reich. 1881. № 11. S. 1-6.
653

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
либералов империи Бисмарка, анализирует их, явно вы¬
ступая в поддержку канцлера. Историк искусств высту-
пает здесь как публицист. На Кёльнской художественной
выставке 1876 г. его особенно интересуют художествен-
ные промыслы, которые, как он считает, свидетельству¬
ют о профессионализме немецких рабочих1. В том же году
он выдвигает теорию рабочей аристократии, вниматель
ной к эстетическим качествам производимой продукции2.
В еженедельнике «Новая империя» он публикует свои раз¬
мышления о различии между знатоками искусства и ею
историками, выступает с хвалебными отзывами в адрес
аналитического метода Джованни Морелли3, но при этом
напоминает, что задача историка искусства—изучение не
только деятельности самих художников, но и окружающей
их атмосферы, для чего особенно полезными могут быть
литературные источники4.
Во время своего пребывания в Лейпциге, то есть в пери¬
од между 1873 и 1891 гг., в течение почти двадцати лет Ан¬
тон Шпрингер был одним из основных, если не главным
наставником молодого поколения историков искусства.
Список его учеников, многие из которых вспоминали впо¬
следствии о его преподавании в своих мемуарах, впечатля¬
ет. В частности, одним из самых восприимчивых к лекциям
Шпрингера был граф Гарри Кесслер, выросший в Париже
и ставший крупным немецким коллекционером француз¬
ского искусства. Он стал участником семинара Шпрингера
в конце 1880-х гг., незадолго до кончины своего учителя, ко¬
торого он опишет как старого демократа, путающего свои
лекции с речами, произносимыми в парламенте, и страстно
критикующего враждебную фракцию, которую в его глазах
представлял Герман Гримм. Но при этом он признает, что
Шпрингер был особенно требовательным к своей дисципли¬
не, от которой ожидал той же степени научности, каковой
1. Im neuen Reich. 1887. NQ 6. S. 441-459.
2. Ibid. 1876. № 6. S. 476-491.
3. Джованни Морелли (настоящее имя Николас Шеффлер, 1816-1891)
итальянский политик и историк искусства, получил образований
в Мюнхенском университете. Заложил основы сравнительно! о
анализа в искусствознании. — Прим. пер.
4. Im neuen Reich. 1881. № 11. S. 737-758.
654

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
обладают, например, химия и биологии, и видел в ней, на¬
ряду с экспериментальной психологией, единственную под¬
линную науку в области гуманитарного знания.
То, что он разрабатывал, было не столько введением в ис¬
кусство, сколько изучением эволюции его форм, морфоло¬
гией искусства. Будучи применен к картинам Дюрера или
Рембрандта, метод этот мог показаться на первый взгляд
педантичным и почти гротесковым; в действительности же
он вел к самой сердцевине их искусства, так как заставлял
концентрировать внимание на форме, а не ограничиваться
так называемым «содержанием» и еще менее увлекаться пу¬
стыми философскими фантазиями1.
Именно благодаря подобного рода формальному анализу
деталей, при котором историко-филологический метод со¬
единялся с вниманием к развитию форм, ученики Шприн¬
гера были, как писал Кесслер, в течение ряда десятилетий
самыми надежными экспертами. Шпрингер испытывал
особую симпатию к ученикам, которые не делали из жизни
художников своего рода религию. Среди них был Альфред
Лихтварк, чьи занятия политэкономией и историей искусств
в Лейпциге финансировал северный коммерсант-филан¬
троп. Именно Лихтварк стал впоследствии одной из цент¬
ральных фигур художественной жизни Гамбурга, где с 1886
по 1914 г. он возглавлял Кунстхалле и всемерно защищал
и пропагандировал авангардистское искусство. Его дис¬
сертация, которую он защитил в 1885 г., была посвящена
изучению декоративных гравюр эпохи Ренессанса. Скорее
всего, это она позволила ему получить—еще прежде, чем он
оказался в Гамбурге, — должность ассистента в Музее при¬
кладного искусства в Берлине2.
г KesslerH.G. Geschichte und Zeiten. S. 22i.
2. Kay C. Art and the German Bourgeoisie: Alfred Lichtwark and Modern
Painting in Hamburg. 1886-1914. Toronto: University of Toronto Press,
2002. Разделяя пессимизм поэта и публициста консервативно-на¬
ционалистического направления Юлиуса Лангбена, Лихтварк
делал, однако, из него другие выводы и проявлял сдержанность
в отношении немецкой культуры вильгельмовской эпохи.
655

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Преемник Лихтварка в Кунстхалле, Густав Паули тоже
писал свою диссертацию у Шпрингера. Будучи сначала
учеником Яничека в Страсбурге, Паули затем отправился
в Лейпциг, чтобы получить образование у «самого извест¬
ного в немецких университетах историка искусства, Антона
Шпрингера»1. Он тоже вспоминал об общественном тем¬
пераменте профессора, сказавшемся на его карьере, о его
политической ангажированности, которая, как он считал,
органично сочеталась с удивительным ораторским даром
Шпрингера и его увлекающейся натурой. Конечно, недо¬
статком Шпрингера в глазах Паули было то, что профессор
слишком мало путешествовал, что заставляло его коренным
образом противопоставлять научную деятельность истори¬
ка опыту, накопленному знатоками. Но от своих учеников
и в противовес эстетизму Германа Гримма, своего давнего
противника, он непрестанно требовал строжайшей науч¬
ной дисциплины:
Его жизнь была борьбой, сначала с нищетой, потом с силами
реакции, потом за престиж и серьезность науки об искусстве
и, наконец, с болезнью. В декабре 1889 года, когда я защищал
свою докторскую диссертацию, он был так болен, что, каза¬
лось, его дни сочтены. Но есть больные, которые умирают
только тогда, когда они сами того захотят1 2.
Пристрастие Шпрингера к точности сказалось, напри¬
мер, в том, что он нередко ссылался на опыт итальянского
врача Джованни Морелли, который как врач, стремящийся
поставить диагноз, комментировал картины из немецких
музеев, подписываясь русским псевдонимом Иван Лермо-
льефф (Iwan Lermolieff)3. В семинаре Шпрингера Паули
1. Pauli G. Erinnerungen aus siebenjahrzehnten. Tubingen: Rainer Wunder¬
lich Verlag, 1936. S. 73.
2. Ibid. S. 77.
3. Метод Морелли, которому частично следует Шпрингер, описан в ei0
статье о знатоках и историках искусства: «В наше время знамениты я
итальянский знаток искусства господин Морелли, пишущий по;*
именем Лермольефф, особенно развил наше понимание стилисти¬
ческих признаков оригинальности и постарался убедительно пока
зать, каковы параметры, по которым мы должны искать признаки
656

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
познакомился с Кесслером, который вдохновил его на чте¬
ние трудов Тэна. Когда он прервал свое пребывание в Лейп¬
циге на семестр, чтобы прослушать курс лекций Буркхардта
в Базеле, тот заметил: «Ах, вы приехали от Шпрингера. Тогда
у меня вам делать нечего»1. И даже если сам Паули отмечает,
что Буркхардт имел больше литературного чутья и больше
прославился в Европе, чем Шпрингер, подлинным учителем
для него все же остается профессор из Лейпцига.
Два крупнейших историка средневекового искусства, ко¬
торые встретились во Франции, Вильгельм Фёге и Адольф
Гольдшмидт2, были студентами Шпрингера. Фёге, имя
которого, как мы видели, в основном связано со Страс¬
бургским университетом, старался в своих исследованиях
примирить историю культуры Лампрехта с более форма¬
лизованной психологией Роберта Фишера. Видимо, опыт
Шпрингера и опыт Лампрехта совокупно подпитывали
исследования Фёге. Адольф Гольдшмидт, в свою очередь,
защитил в 1889 г. в Любеке диссертацию о средневековой
живописи, которой руководил Шпрингер3. Свою карьеру
профессора он закончил в Берлине и был вынужден по¬
кинуть Германию в 1939 г. Он также вспоминал о пробле¬
мах здоровья, которые испытывал Шпрингер, что иногда
ощущалось на его практических занятиях. Но при этом он
очень высоко оценивал его лекции, которые «были исклю¬
чительно захватывающими, в частности, когда он излагал
общую историю какого-либо периода»4. Гольдшмидт пове¬
ствует о тех семинарских занятиях, на которых Шпрингер
настоящего художника. Согласно Морелли, нужно уделять особое
внимание рисунку ушей, ушной раковины и мочки уха. А также
форме пальцев руки» (Im neuen Reich. 1881. № 11. S. 737-758). О Мо¬
релли и Франции см.: Anderson J. Giovanni Morelli and the French //
Recht R., Senechal P., Barbillon C., Martin F.-R. Histoire de Phistoire de
Part au XIX siecle. P. 447-461.
i- Pauli G. Erinnerungen aus sieben Jahrzehnten. S. 84.
2. Brush K. The Shaping of Art History. Wilhelm Voge, Adolph Goldschmidt
and the Study of Medieval Art. Cambridge: Cambridge University Press,
1996.
3- Goldschmidt A. Ltibecker Malerei und Plastik bis 1530. Ltibeck: Schmidt,
1889.
4* Adolph Goldschmidt (1863-1944) Lebenserinnerungen / M. Roosen-Runge-
Mollvo (Hg.). Berlin: Deutscher Verlag fiir Kunstwissenschaft, 1989. S. 69.
657

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
показывал своим студентам каталоги с репродукциями
или фотографии и спрашивал их о происхождении тех
или иных произведений. В этом роде упражнений особен
но блистал другой студент, Макс Фридлендер, который, за-
щитив в 1891 г. под руководством Шпрингера диссертацию,
посвященную немецкому художнику эпохи Возрождения
Альбрехту Альтдорферу, сделал блистательную карьеру,
которая увенчалась должностью руководителя берлинских
музеев. До того как отправиться в изгнание, Фридлендер
работал некоторое время в отделе эстампов в Дрездене
у Макса Лерса (Lehrs), также бывшего студента Шпринге
ра, автора диссертации о средневековом художнике — так
называемом Мастере с лентами (1888)1.
Некоторые из диссертаций, которыми руководил Шприн¬
гер, носили, по правде говоря, достаточно теоретический ха¬
рактер, как, например, диссертация Корнелиуса Гурлитта2,
впоследствии занявшего профессорскую кафедру в Дрездене
и ставшего наиболее заметным в свое время специалистом
по искусству барокко, в реабилитацию которого ему удалось
внести значительный вклад. Учитывая уже написанные им
работы, Шпрингер в 1887 г. согласился присудить ему док¬
торскую степень без экзамена, что позволило Гурлитту на¬
чать преподавание в Берлине3.
1. Макс Лере (1855-1938) руководил отделом эстампов в Дрездене с 1908
по 1923 г. Его диссертация «Der Meister mit den Bandrollen. Ein Beitrag
zur Geschichte des altesten Kupferstiches in Deutschland» была защи¬
щена в 1886 г. Его основной труд — «История и аналитический ка¬
талог немецкой, нидерландской и французской гравюры XV века»
(Geschichte und kritischer Katalog des deutschen, niederlandischen und
franzosischen Kupferstichs im 15. Jahrhundert. Wien: Gesellschaft fur
vervielfaltigende Kunst, 1908-1934.9 Bde.).
2. Корнелиус Гурлитт (1850-1938) преподавал в техническом универ
ситете Дрездена с 1899 г. и до самой смерти.
3. Гурлитт рассказывает такой эпизод: «Позднее, уже в 1889 г., я на¬
нес визит Антону Шпрингеру в Лейпциге с намерением спроси i ь
у него, как получить звание доктора, необходимое, в свою очередь,
для получения должности приват-доцента в техническом универ¬
ситете Шарлоттенбурга, и застал его зачтением моей книги о сти ie
барокко. По ее поводу он высказался очень дружелюбно и попроси, i
меня написать что-нибудь, что бы он мог предъявить на факуль¬
тете. Я отдал ему работу о немецких турнирах, доспехах и подо-
нах XVI века, после чего звание доктора мне было присуждено и»
absentia. Я говорю это для того, чтобы прояснить одну особенное i ь
658

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
У Шпрингера учился в Лейпциге также Артур Хазелофф,
известный как крупнейший специалист по иллюстрациям
в средневековых псалтырях, ставший затем профессором
в Берлине. Рихард Мутер1, профессор в Бреслау, преподавав¬
ший историю искусств Рильке, как и Ульрих Тиме2, автор
монументального труда «Allgemeines Lexikon der bildenden
Klinste», также были аспирантами Шпрингера3.
Как уже было сказано, Пауль Клемен, преемник Карла
Юсти в Берлине, начал посещать лекции Шпрингера по
истории искусства Возрождения, и эти лекции решили его
профессиональную судьбу как историка. Именно в Лейп¬
циге он создал ассоциацию студентов, желавших изучать
германские древности, в частности, в художественном от¬
ношении. В течение зимнего семестра 1886-1887 гг. он посе¬
щал лекции Шпрингера, посвященные истории искусства
начиная с XVII века, а также другие его курсы о Микеланд¬
жело, теории стиля и орнамента. Во время последнего се¬
местра, проведенного Клеменом в Лейпциге (летний се¬
местр 1887 г.), Шпрингер читал лекции об истории культуры
моей биографии: я никогда не сдавал ни одного экзамена!» (цит.
поiJahnDr.Js. Kunstwissenschaft der Gegenwart in Selbstdarstellungen.
Leipzig: Felix Meiner, 1924).
1. Рихард Мутер (1860-1909), автор работы «История живописи
в XIX веке» (1893), в которой речь идет о соотношении пейзаж¬
ной живописи и импрессионизма во Франции, пытался позна¬
комить читателя с французским искусством, как показывает его
комментарий к Салону 1887 г. См.: Die Moderne und ihre Sammler.
Franzosische Kunst in deutschem Privatbesitz vom Kaiserreich zur
Weimar Republik. Weimar; Berlin: Akademie Verlag, 2001. S. 149-156.
Рихард Мутер подчеркивал «натуралистические» тенденции
французской живописи.
2. Жизнь Ульриха Тиме прошла в работе над «Всеобщим лексико¬
ном изобразительных искусств от Античности до современно¬
сти» («Allgemeines Lexikon der bildenden Ktinste von der Antike bis zur
Gegenwart»).
3- Диссертация Тиме была посвящена живописи Ганса Шауфелейна,
ученика Дюрера; диссертация Мутера—живописи Антона Граффа.
В этой связи можно вспомнить еще Корнелиса Хофстеде де Гроота
(Hofstede de Groot), специалиста по творчеству Рембрандта и автора
десятитомного каталога голландских художников XVII века, Рихар¬
да Грауля, ставшего впоследствии директором Музея прикладного
искусства в Лейпциге, и Эрнста Штейнмана, руководившего биб¬
лиотекой Херциана. См.: Bode W. Mein Leben / Hg. von T. W. Gaehtgens,
B. Paul. Berlin: Nicolai, 1997. T. II.
659

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Средневековья, истории искусства XIX века, искусстве гра-
вюры на дереве. Свое обучение у Шпрингера Пауль Клемен
пополнил лекциями по археологии Овербека1 и посещением
частной академии художника Генриха Лёйтманна2.
Несколько перечисленных здесь имен — всего лишь при-
мер того, кто были студентами Шпрингера в годы его пре¬
подавания в Лейпцигском университете. Ценность его се¬
минара, который мог бы быть блистательной инициацией
для любого историка искусств, заключалась еще и в том,
что он приобщал студентов к профессии, прививая им вкус
к исторической эрудиции и одновременно к изучению ху¬
дожественных форм. Все это сплачивало его студентов в не¬
кую единую семью, способствуя возникновению диалога
между историками искусства, принадлежащими к одному
поколению.
Перекличка с венской школой
В работах, которые выполнялись под руководством Антона
Шпрингера, обращает на себя внимание сильный интерес
к Средневековью, который отвечал направлению исследова¬
ний самого Шпрингера в определенный период, но который
может показаться находящимся в отрыве от уже установив¬
шейся в истории искусств традиции, отдающей предпочте¬
ние Античности и Возрождению. Также эти работы отли¬
чает пристрастие к искусству малых форм и прикладному
искусству. Но, что удивительно, те же особенности, которые
мы находим у Шпрингера и его учеников, обнаруживаются
и у представителей австрийской школы3, основоположником
которой считается Рудольф Эйтельбергер фон Эдельберг
Иоганнес Овербек (1826-1905) преподавал археологию в Лейпцш с
начиная с 1863 г. Одна из его основных публикаций была посвя
щена истории Помпеи (1855).
Живописец Генрих Лёйтманн (Leutemann, 1824-1905) писал картины
в том числе и на экзотические сюжеты. Был иллюстратором газе i ы
«Die Gartenlaube».
Borodajkewycz Т. von. Aus der Friizeit der Wiener Schule der Kunstgeschieb'
te. Rudolf Eitelberger und Leo Thun // Collectif. Festschrift fur Hans St til
mayr. Miinchen: Beck, 1962. S. 321-348.
660

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
вместе с его учениками Таузингом и Викхофом1. Эйтельбер-
гер получил профессорскую кафедру в Вене в 1852 г. несмотря
на то, что его прошлое как участника событий 1848 г. и к тому
же еще адепта гегелевской философии некоторое время сму¬
щало Франца Иосифа и задержало потому его назначение.
В своей аргументации в пользу осуществления реформ уни¬
верситетского образования и, в частности, преподавания
философии, которую Эйтельбергер представит австрийской
администрации, он будет ссылаться на философов школы
Гербарта, таких как Людвиг Штрюмпель, Герман Лотце, Те¬
одор Вайц. Еще одной референцией для него окажется по¬
лемика с Гегелем Франца Экснера и Роберта Циммермана,
и он разделит также увлечение венских властей и, в част¬
ности, министра фон Туна1 2 работами Больцано3, ставшими
для него основной идеологической опорой. В подобной уста¬
новке видится одновременно и желание порвать с изящной
словесностью и наукообразием, и стремление к формализа¬
ции, в частности психологической. Именно она определяет
специфику работ Эйтельбергера, посвященных изучению
средневекового австрийского искусства4, сказавшись и на
развитии художественных промыслов и создании Музея
искусств и промышленности в Вене. В своем стремлении
1. В номере журнала «Revue de la Synthhese» за февраль 1914 г., озаглав¬
ленном «Преподавание истории искусств в Австрии», Ганс Титце
знакомит французских читателей с венской школой. Заслугу ее
создания он приписывает Эйтельбергеру и отмечает факт одно¬
временного появления первой кафедры истории искусств в Вене
и первого музея декоративного искусства. Мориц Таузинг, специ¬
алист по Дюреру, представляется ему вторым звеном в традиции,
к которой последовательно примкнули Алоиз Ригль, Франц Вик-
хоф, Макс Дворжак, Юлиус фон Шлоссер и Йозеф Стржиговский.
2. Граф Лео фон Тун-Гогенштейн (1811-1888) был министром просве¬
щения в Австрии с 1849 по 1860 г. и за этот период провел реформу
австрийской системы образования под влиянием философа Фран¬
ца Серафина Экснера (1802-1853), последователя Гербарта.
3- Бернард Больцано (1781-1848), чешский математик, философ и те¬
олог. Занимал кафедру истории религии Карлова университета
с 1805 по 1820 г., затем лишен права чтения лекций за «вольнодум¬
ство», после чего мог работать только над проблемами математики
и логики. Основные труды (по математике и логике): «Наукоучение»
(1837) и «Парадоксы бесконечного» (1-е изд. —1851). —Прим. пер.
4* Eitelberger R. Mittelalterliche Kunstdenkmaler des osterreichischen Kai-
serstaates. 2 Bde. Stuttgart: Ebner und Seubert, 1858-1860.

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
реформировать художественное образование в Австрии Эй-
тельбергер охотно обращается к опыту Франции и высоко
оценивает эффективность французского преподавания, р<^
зультаты которого дали себя знать прежде всего в приклад-
ном искусстве1. Он яростно защищает теорию, согласно ко¬
торой народные традиции являются подлинным горни лом
художественной жизни1 2.
Мориц Таузинг, родившийся и умерший в Богемии, был
одним из первых учеников Эйтельбергера и одним из самых
известных, благодаря своим работам о Дюрере (1876). С1864 г.
в Вене он возглавлял художественный музей Альбертина.
В 1883 г. он попытался подвести итоги своему осмыслению
истории искусства как науки, которую он явно желал связать
с филологией как наукой, занимающейся анализом лингви¬
стических особенностей и деталей текста:
Она (история искусства) становится, таким образом, исто¬
рией народа, историей культуры в лучшем смысле этого
слова, то есть в том смысле, который Бёк3 * * * * * вкладывал в свое
понимание филологии. Если эта филология охватывает
лингвистику, историю литературы, археологию и историю,
древности, памятники правовой мысли, чем же она тогда
является, как не тем, что по праву мы могли бы назвать исто¬
1. См., в частности, его статью о Всемирной выставке в Вене в 1873 г.:
Franzosische Kunstdeutsche Perspektiven. Quellen und Kommentare zur
Kunstkritik / Andreas Holleczek, Andrea Meyer (Hg.). Berlin: Akademie-
Verlag, 2004. S. 36-42. На этой выставке были представлены, в част¬
ности, произведения Энгра и картины художников барбизонской
школы. Эта школа и в особенности работы Жан-Франсуа Милле
быстро нашли отклик в Германии.
2. «Нет ничего более замечательного, чем народ в его художествен ной
деятельности; народ и есть самый великий художник, более вел икни,
чем может быть какая бы то ни была личность» (EdelbergR. Eitelbergtf
von. Osterreichische Kunst-Institute undkunstgewerbliche ZeitfragenAVu'ii:
Wilhelm Braumiiller, 1879. S. 267). Антон Шпрингер напечатал его не¬
кролог в «Repertorium flir Kunstwissenschaft» (1885. № 8. S. 142-147).
3. Филипп Август Бёк (1785-1867) — немецкий филолог, с 1807 ь ^
профессор филологии в Гейдельберге, с 1810 г. занимал кафедр'
риторики и древней литературы в Берлине. Согласно его теори11’
филология не должна служить сама себе целью, но лишь средстве»1
к пониманию государственных и социальных условий, равно
и других особенностей культуры древности. — Прим, пер.
662

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
рией культуры, если бы это название уже не использовалось
в дурном смысле?1
В то же время история искусства мыслится как продолже¬
ние археологии, составная часть исторической науки, и по¬
тому Таузингу представляется особенно важным отделить
ее от эстетики. При этом он обращает внимание на психоло¬
гические моменты, отмечая, например, что в самых древних
текстах человечества (Библии, Ригведе, Зенд-Авесте, древ¬
ней книге огнепоклонников) синий цвет, не будучи назван,
как бы еще не имеет существования и что человечество еще
должно было научиться развить его восприятие.
Франц Викхоф, ученик Таузинга, венский профессор и ав¬
тор, в частности, труда, посвященного исследованию Венско¬
го Генезиса—иллюминированной рукописи Книги Бытия,
созданной в Сирии в VI веке, — может рассматриваться как
еще один посредник между Эйтельбергером, Таузингом —
и Максом Дворжаком1 2, историком австро-чешского проис¬
хождения, профессором Венского университета и автором
теории, согласно которой история искусств и есть подлин¬
ная форма Geistesgeschichte3.
Оставляя в стороне индивидуальные различия, следует
признать, что австрийские, а вернее, чешские и пражские
истоки Шпрингера во многом объясняют его исследователь¬
ский путь, сопоставимый с путем главных действующих лиц
венской истории искусств4. Как и они, Шпрингер ищет в сво¬
их работах об иконографии источники, чаще всего антич¬
ные, средневековых мотивов. Вспомним, что его диссертация
уже затрагивала вопрос религиозного и светского искусства
1. ThausingM. Wiener Kunstbriefe (1884) // Wiener Jahrbuch fur Kunstge-
schichte. T. 36.1983. S. 140-150.
2. Cm.: Beitrage zur Kunstgeschichte Franz Wickhoffgewidmet. Wien: Anton
Schroll, 1903. В сборнике, издателем которого выступил Алоис Ригль,
находится в частности, работа Дворжака об Алисканском эпосе.
3- Dvorak М. Kunstgeschichte als Geistesgeschichte. Studien zur abendlan-
dischen Kunstentwicklung. Miinchen: Piper, 1924.
4- Неудивительно, что один из основных трудов, посвященных мето¬
ду Шпрингера, принадлежит представительнице чешской истори¬
ческой науки. См.: HorovaA. А.Н. Springer a metodicke problemy dejin
umem // Umeni. 1979.27/4. P. 273-295.
663

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Средневековья1. Он пытался создать теорию генезиса стилей,
построенную на научной основе и освобожденную от мета¬
физических постулатов. Стремление создать дисциплин),
сочетающую социологию, психологию, эмпирический ана
лиз и основанную на филологическом подходе к Средневе¬
ковью, выдает близость Шпрингера трудам венской школы.
Исследование им малых форм художественной продукции,
позволяющее с очевидностью показать существование сти¬
лей, а также реабилитация преданных забвению эпох вполне
соответствуют тому направлению, которое будет разрабаты
ваться Алоизом Риглем в его работах, посвященных истории
промышленного искусства в Риме.
Лейпцигские годы
Антон Шпрингер уже продемонстрировал свой интерес
к микрологическому подходу к средневековому искусству
в своей работе о Палермо — городе, в котором его особенно
заворожило смешение и скрещивание на малом простран¬
стве нормандских, греческих, латинских и особенно араб¬
ских элементов1 2. Но декоративное искусство Средневековья
станет центральным в его исследованиях именно в 1880-е гг.,
что, по правде говоря, ложным образом создаст ему репута¬
цию историка-позитивиста. В1883 г. он публикует свой труд
об иллюстрациях в псалтырях раннего Средневековья. Ис¬
следование это показывает, насколько утверждение о един¬
стве средневекового искусства является мифом и что можно,
основываясь на одних только псалтырях, определить раз¬
личия между национальными художественными течения¬
ми. Искусство раннего Средневековья получает тем самым
1. De artificibus monachis et laicis medii aevi / Scripsit Antonius Henric us
(Springer). Bonn, Adolphum Marcum, 1861.
2. «В эпоху норманнов четыре языка в равной степени имели ста i \ с
официальных: греческий, латынь, арабский и французский; обще¬
ственное право черпало свои положения из трех источников: из
кодекса Юстиниана, из Корана и из обычаев норманнов. Исполь-
зовался также тройной церковный праздничный календарь: от
сотворения мира, от рождества Христова и от Хиджры» (Springer 1-
Die mittelalterliche Kunst in Palermo. Bonn: Carl Georgi, 1869. S. 2).
664

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
собственную, до того времени как бы и не существующую
историю, тесно к тому же связанную с народной культурой.
Но в особенности северное искусство осмысляется в его ра¬
ботах как принципиально независимое от византийских
образцов, с которыми его часто путали:
Концептуальное содержание, композиция и технические
средства здесь совершенно иные. Северное искусство свобод¬
но чувствует себя в рисунке пером простых и ярко расцве¬
ченных миниатюр, в то время как византийская живопись
находит себя в изображениях, выполненных с лессировкой,
создающих эффект картины. В каролингскую эпоху уже
нельзя говорить о византийском влиянии на западную жи¬
вопись, по меньшей мере в области, касающейся иллюстра¬
ции псалтырей1.
Год спустя Антон Шпрингер создает типологию изобра¬
жений сцен Бытия в эпоху зрелого Средневековья2. Для
первого периода здесь характерны реплики из античной
архитектуры (колонны, поддерживающие горизонталь¬
ные структуры), где складки одежд и женские украшения
напоминают об утонченной культуре. Соответственно
время создания манускрипта венской Книги Бытия (Вен¬
ского Генезиса) Шпрингер датирует VI веком. Затем по¬
является другой тип изображения, более примитивный,
для которого характерны в особенности батальные сцены.
Это время Пятикнижия Ашбернхема3, датировке которого
Шпрингер отдает немало усилий. В Книгах Бытия зрелого
Средневековья он усматривает следы германского куль¬
турного субстрата. Появляются, наконец, манускрипты
!• Springer A. Die Psalterillustrationen im friihen Mittelalter 11 Ab-
handlungen der philologisch-historischen Classe der koniglich-
sachsischen Gesellschaft der Wissenschaften. Leipzig: Hirzel, 1883.
S. 226.
2. Springer A. Die Genesisbilder in der Kunst des friihen Mittelalters mit
besonderer Riicksicht aufden Ashburnham-Pentateuch // Ibid. S. 665-733.
3- Пятикнижие (Пентатека) Ашбернхема, или Турское пятикни¬
жие, — иллюстрированный средневековый манускрипт, дати¬
руемый VI веком. Хранится в Национальной библиотеке в Пари¬
же. — Прим. пер.
665

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
каролингской эпохи, в которых ритм линий выдает уже
существующую эстетическую традицию. В 1889 г. Шприн¬
гер опубликовал также и свои размышления по поводу
иллюстраций, обнаруживаемых в молитвенниках ран¬
него Средневековья. Для него эта работа явилась еще
и поводом отдать должное французскому специалисту
по средневековой палеографии Леопольду Делилю1, по¬
следователем которого он сам себя считал и на работы
которого опирался в данном исследовании. И снова речь
шла о том, как деталь, мельчайший след, соединяющий
в себе письменный и изобразительный знаки, позволяет
говорить о наличии определенной художественной воли,
иначе говоря, стиля. Когда Шпрингеру не удается интер¬
претировать метаморфозу инициала в птицу, он прибега¬
ет к таким авторам, как Марциал и Авзоний. Но главной
для него остается задача типологически осмыслить по¬
следовательность стилей:
Так мы прослеживаем постоянное развитие искусства по эту
сторону Альп, от его начал и до каролингского и оттоновско-
го периодов, и учимся понимать его длительную эволюцию
от орнаментики к историческому смыслу*.
Когда в 1886 г. русский историк искусства Никодим Павло¬
вич Кондаков, в то время профессор Одесского университе¬
та, опубликовал «Историю византийского искусства и ико¬
нографии по миниатюрам греческих рукописей» в серии,
которой руководил Эжен Мюнц, Антон Шпрингер написал
к ней очень квалифицированное введение, в котором резю¬
мировал размышления, представленные в его статьях о ми¬
ниатюрах. Труд Кондакова о византийской миниатюре был
пионерским в той мере, в какой он подвергал сомнению пред-
ставление об атавистической неподвижности иллюстраций 1 21. Леопольд Дел иль (1826-1910), историк, выпускник Школы хар i иЙ,
в 1874-1905 гг. руководил Национальной библиотекой и считался
одним из самых эрудированных медиевистов-палеографов своего
времени.
2. Springer A, Der Bilderschmuck in den Sacramentarien des friihen Mittel-
alters // Abhandlungen der philologisch-historischen Glasse. S. 339~37^
666

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
в рукописях, представляющих собой крошечные живопис¬
ные орнаменты, — область, которая в ту пору оставалась
очень мало изученной. В особенности Кондакову удалось
пересмотреть уже существовавшие весьма приблизительные
датировки, поставить вопрос о становлении византийского
искусства в контексте богословских идей, а также народного
творчества, на фоне которого оно смогло развиваться. Он
показал остаточные следы античных образцов и всю ту раз¬
ницу, которая существует между Византией и Античностью,
а также разработал типологический метод их анализа. Его
труд открывал путь для реабилитации и историзации ис¬
кусства Древней Руси. В своем тексте он, в свою очередь, от¬
мечал, что Шпрингер, незадолго до того опубликовавший
работу о средневековых иллюстрациях к Библии и псалты¬
ри, заложил основы национальных историй искусств. Кон¬
даков подсказал Шпрингеру теорию обменов. Точно так же,
как использование масляной живописи вслед за ван Эйком
итальянцами не означало, что они должны были стать уче¬
никами фламандцев, так и византийство не было источни¬
ком всех тех влияний, которые ему приписываются. Дары
Григория Великого1 английским церквям в VII веке могут
объяснить, например, непрерывающуюся связь с ранни¬
ми годами христианства, которую вовсе не следует относить
на счет византийского влияния. В вопросе о происхожде¬
нии христианского искусства, который является ключевым
в полемике об оригинальности византийства и его распро¬
странения, Антон Шпрингер, впрочем, охотно ссылался
на Эжена Мюнца как автора «Исследований об истории
христианской живописи и иконографии», возглавлявшего
серию, в которой, как уже было упомянуто выше, эта работа
печаталась. Для него же византийское искусство оставалось
искусством среди прочих, а самого «византийского вопро¬
са» не существовало.
Кондаков писал, что нужно было дождаться появления
трудов Антона Шпрингера, чтобы Германия усвоила точный
Метод в подходе к византийскому искусству. Следовательно,
1 Григорий I Великий (в православной традиции Григорий Двоеслов)
(ок. 540—604), папа римский в 590-604 гг. Почитается как право¬
славной, так и католической церковью. — Прим. пер.
667

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
основы метода анализа древнерусского искусства он пытался
установить, обращаясь как к немецким, так и к французским
теориям и демонстрируя тем самым, что вопрос о византий-
ском искусстве касается всей ранней европейской культуры.
Когда Страсбургский университет чествовал в 1885 г. Анто-
на Шпрингера, Губерт Яничек, опубликовав в юбилейном
сборнике два своих исследования, посвященных живописи
каролингской эпохи, определил в них то, что составляет
специфику взглядов Шпрингера на Средневековье, кото¬
рые благодаря Мюнцу и Кондакову приобрели общеевро¬
пейское значение.
В годы своего активного преподавания в Лейпцигском
университете Антон Шпрингер читал лекции об итальян¬
ском Возрождении, но также и о Возрождении в других ев¬
ропейских странах, в частности в Германии и Голландии.
Его лекции, например, 1881-1882 гг., посвященные истории
культуры Возрождения1, хорошо демонстрируют его метод
изложения. Речь в них идет об одном из периодов в жизни
Италии, увиденном сквозь призму быта (одежды, мебели,
убранства дома и т.д.), а также образовательной системы, кни¬
гоиздания, общественных форм жизни. Подчас у Шпринге¬
ра даже возникает чувство, что он пишет историю культуры,
а не историю искусства, и он объясняется по этому поводу:
История культуры, такая, какой мы ее видим в идеале, объ¬
единяет историю политики, экономики, литературы — сле¬
довательно, она самодостаточна. В противовес политической
истории, которая занимается выдающимися личностями,
история культуры имеет дело с неизвестными величинами.
Наш предмет—это то, что испытывает и думает народ. Что
думали и испытывали наши предки? Мы стремимся в конеч¬
ном итоге воскресить и представить себе их внутренний мир-
Искусство есть всего лишь элемент этой целостности, и,
кажется, в этом кроется ключ к работе Шпрингера о Пари¬
же XIII века. Считая себя во многом единомышленник ом
I. Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность Норберто I ра>1'
мачини, ознакомившему меня с конспектами лекций Шприн* ер-ь
сделанными студентом Хансом фон Шубертом.
668

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
Якоба Буркхардта и Георга Фойгта, он настаивает, однако,
на тезисе о разрывах, существующих между эпохами. Куль¬
тура, как он ее понимает, способна использовать и заново
интерпретировать достижения предыдущих эпох, однако
это вовсе не означает, что она непрерывна.
Одна из главных книг Шпрингера этого периода была
посвящена Рафаэлю и Микеланджело. Издательская дея¬
тельность в области истории искусств облегчалась в Лейп¬
циге наличием издательского дома Эрнста Артура Зеемана
(1829-1904)1, который вовремя заметил расцвет новой области
в науке, требующей и новых типов публикаций. Первой кни¬
гой, опубликованной Зееманом, была история архитектуры
Вильгельма Любке. Затем последовало издание истории жи¬
вописи Альфреда Вольтмана и Карла Вёрмана2. Почти что
дублирование друг друга издателями, специализировав¬
шимися на книгах об искусстве во второй половине 1860-
х гг. (к 1869 г. число их достигает цифры 154), в полной мере
демонстрирует масштабы любознательности, проявляемой
к этой нового вида литературе. Зееман стал издателем Бурк¬
хардта, и если первое издание «Чичероне» (1855) появилось
не у него, то зато тринадцать последующих переизданий,
обеспечивших книге ее огромную популярность, вышли
уже в его издательстве. У Зеемана издается также начиная
с 1866 г. «Журнал изящных искусств» («Zeitschrift fur bildende
Ktinste»), который будет оставаться центральным органом
истории искусств вплоть до 1930-х гг. и с 1868 г. будет выхо¬
дить тиражом в 2000 экземпляров. С Лейпцигским инсти¬
тутом истории искусств у Зеемана были особые отношения.
Так, он издавал в виде картин серии репродукций, к которым
Антон Шпрингер составлял комментарии и которые служи¬
ли методическим пособием для обучения будущих истори¬
ков искусства. Начиная с 1900 г. эти репродукции будут уже
издаваться в цвете, а десять лет спустя появится еще и кол¬
лекция диапозитивов. В 1911 г. ученик Шпрингера Ульрих
Тиме начнет на средства издательства Зеемана публикацию
!• Lange А. Е.А. Seemann und die Kunstgeschichte // «...die ganze Welt im
Kleinen...» Kunst und Kunstgeschichte in Leipzig. S. 273-284.
2. Woltmann A., Woermann K. Geschichte der Malerei. Leipzig: Seemann,
1879-1884.
669

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ставшего знаменитым словаря художников, который будет
выходить вплоть до 1962 г. (насчитывал всего 250 000 статей
и 43 тома). И наконец, именно у Зеемана Вильгельм Ветцольд',
ставший одним из первых историков новой дисциплины,
публиковал в период между 1921 и 1924 гг. портреты немец
ких историков искусства. Таким образом, можно сказать, что
постановка издательского дела в Лейпциге предоставила
Антону Шпрингеру исключительно благоприятные усло¬
вия, которые способствовали его успеху.
Книга «Рафаэль и Микеланджело» вышла в двух томах
в 1878 г. Две центральные фигуры итальянского Возрожде¬
ния рассматривались в ней параллельно, за главой о Рафаэле
каждый раз следовала глава о Микеланджело. Второе изда¬
ние книги вышло пять лет спустя (в 1883 г.), что позволяет
предположить, что первое издание пользовалось хорошим
спросом. Шпрингер подчеркивал универсальный характер
Возрождения. Он приводил в качестве примера совет, кото¬
рый Леон Баттиста Альберти давал молодым художникам, —
знать хорошо поэтов и поэзию, и отмечал, что этому совету
художники непременно следовали:
Действительно, гуманисты появляются в XV веке как по¬
мощники художников; они рассказывают прекрасные басни
и истории, позаимствованные у Лукиана и у других древ¬
них авторов, они готовы сообщать им свои собственные
«поэтические сочинения», которые могли рассчитывать на
одобрение придворных кругов, где царил дух гуманизма.
Самым большим успехом пользовались аллегорические
изображения2.
По мнению Шпрингера, важную роль в распространении
гуманистических идей сыграли гравюры на меди, в особен¬
ности гравюры, выполненные в Северной Италии. Шприн¬
геру было ясно одно — живопись Возрождения в целом 1 21. Вильгельм Ветцольд (Waetzoldt, 1880-1945) опубликовал два том*1
своего исследования «Немецкие историки искусства» («Deutsche '
Kunsthistoriker») в 1921-1924 гг.
2. Springer A. Raffael und Michelangelo. 2 Bde. Leipzig: Seemann, 1883. Btl !■
S. 121.
670

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
имела функцию назидательного текста. В станцах Рафаэля
в Ватикане можно прочитать всю историю культуры эпохи
Юлия II. Шпрингер отмечает, что изображение первород¬
ного греха, к которому Рафаэль также охотно обращался,
было начиная с эпохи Средневековья негласным поводом
изобразить красоту обнаженного человеческого тела. В кар¬
тинах Рафаэля присутствуют средневековые элементы, как
и элементы архаики, и Шпрингер опознает эту архаичную
тональность, в частности, в сцене «Диспута» («La disputa del
sacramento») в Сикстинской капелле. При этом изображение
обнаженного тела Рафаэлем скорее связано с его желанием
открыть нечто новое в человеческой личности. Шпрингер
задается вопросом об отношениях Микеланджело и Рафаэ¬
ля. Мог ли Рафаэль вдохновляться плафоном Сикстинской
капеллы? Если ответ a priori должен быть негативным, если
можно даже сказать, что присутствие элементов Античности
в творчестве Рафаэля невелико, то все же Шпрингер подчер¬
кивает, что опосредованно, через свое окружение, он не мог
не быть связанным с такими фигурами, как Микеланджело
и Браманте. Элементы объяснения, считает Шпрингер, сле¬
дует искать не столько в отношениях двусторонних, сколько
в общем историческом контексте.
На самом деле Рафаэль открыл для себя Античность в са¬
мом конце своего творческого пути. В конце жизни он по¬
гружается в чтение Витрувия, сменив Браманте в качестве
архитектора собора Святого Петра в Риме, и в последних
его работах нередко встречаются буквальные иллюстрации
к античным поэтическим текстам1. Гротески, украшающие
лоджии Рафаэля, повторяют мотивы, присутствующие в тер¬
мах Тита. Шпрингер замечает перекличку между картонами
Рафаэля и фресками Мазаччо, например между картоном
на сюжет об исцелении больного и фресками из капеллы
Бранкаччи. Но он также замечает, что изображение стра¬
стей Христовых, которое для германских народов является
средоточием художественного выражения веры, у Рафаэля
не играет никакой роли: «Старая германская мифология
Уже научила нас видеть богов страдающими, умирающи-
h Ibid. Bd. II. S. 255.
671

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
ми, жертвующими собой; античная же традиция внушила
итальянскому народу, что благодать и безоблачное счастье
являются существенными характеристиками божественной
природы»1. Книга 1860 г., целиком посвященная фреске «Дис
пут», рецензия на биографию Рафаэля, написанную в 1872 г.
Германом Гриммом, — все эти работы также развивают тему
которая занимала Шпрингера в течение двадцати лет, но,
кажется, была меньше оценена современниками, чем его
ученые штудии средневековых источников.
Лейпцигский период для Шпрингера был еще и временем
создания произведений дидактического характера. Помимо
продолжения и неоднократного переиздания «Учебника»,
вспомним об уже упомянутых выше комментариях к ре¬
продукциям, опубликованным Зееманом. Этот коммен¬
тарий вышел под названием «Основы истории искусства.
Тексты для карманного издания иллюстраций к истории
искусства» («Grundziige der Kunstgeschichte. Textbuch zur
Handausgabe der kunsthistorischen Bilderbogen»). Первое его
издание относится к 1879 г., третье вышло также еще при
жизни Шпрингера в 1889 г. Примечательной стороной этих
комментариев является то, что они предлагают общую кон¬
цепцию искусства и методы его анализа. Сначала, считает
Шпрингер, искусство было связано с ремесленничеством:
ткачество и гончарное дело являются источником искусства
в той мере, в какой они прибегают к орнаментальным фор¬
мам1 2, выходя за пределы чисто утилитарных потребностей.
Другой момент, на котором настаивает автор, это вопрос
скрещивания, гибридизации. Искусство по определению
является результатом одновременно синхронических и диа¬
хронических скрещиваний. О синхронической оси он пишет:
Подобно тому как смешение этносов одно только способно
сообщить настоящую энергию, необходимую для политике
ского успеха, так и культурное смешение расширяет сфер)
художественных возможностей. Контакт с искусством другй*
1. Springer A. Raffael und Michelangelo. Bd. II. S. 76.
2. Springer A, Grundziige der Kunstgeschichte. Textbuch zur Handau^ga'
be der kunsthistorischen Bilderbogen. 3 Bde. Leipzig: Seemann,
Bd. I. S. 2.
672

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
стран не только побуждает к усвоению тех многочисленных
форм, которые в нем присутствуют, но и способствует прора¬
щиванию тех семян, что спрятаны в собственной природе1.
Диахроническая ось — это, в частности, та ось, что ведет
от Античности к Средневековью. Этот переход, которому
Шпрингер ранее, в конце 1860-х гг., уже посвятил свою ста¬
тью, напечатанную в «Обзорах новейшей истории искусства»
(«Bilder zur neuen Kunstgeschichte») и привлекшую внимание
Аби Варбурга, он снова описывает в «Основах истории ис¬
кусства...». Речь идет, в частности, о том, что скульпторы XI
и XII веков могли вдохновляться изображениями кентавров
и сирен, смысл и значение которых они полностью изменяли
в соответствии с собственным мыслительным кругозором1 2.
Универсалистской концепции искусства Шпрингер тем са¬
мым явно предпочитает национальную. Для него готиче¬
ский стиль—это прежде всего французское явление, связан¬
ное с севером Франции, которому он в XII веке приписывает
культурное превосходство, обусловленное централизован¬
ной монархией и зарождением городской буржуазии3. Желая
при этом все же выйти за узконациональные границы, он
также утверждает, что искусство не замыкается в ограни¬
ченных периодах. Например, в Германии «многочисленные
готические элементы мы находим в искусстве, называемом
немецким Возрождением; и, напротив, в Италии в эпоху
Средневековья можно обнаружить черты, прославлявшиеся
впоследствии как итальянское Возрождение»4. Быть исто¬
риком искусства предполагает умение ощущать и сопро¬
вождать эту текучесть, это особого рода движение, которое
релятивизирует отдельные исторические периоды в той же
мере, в какой оно релятивизирует пропасть, будто бы суще¬
ствующую между большим искусством и ремесленничеством.
Антон Шпрингер подчеркивает также, что искусство опреде¬
ляется своей включенностью в общественный контекст, ко¬
торый везде различен. Носящее характер более приватного
1- Ibid. Bd. I. S. 4.
2- Ibid. S. 111.
3- Ibid. S. 211-212.
4- Ibid. S. 257.
673

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
свойства в германских странах, искусство монументально
и публично в Италии. Если искусство в немецких церквях
сводится в основном к картинам, которые украшают алтари,
то в Италии фрески, которыми расписаны стены, делают ею
зависимым от архитектуры1. Также важным объектом для
историка искусства является материал. По мысли Шпринге-
ра, немецкое искусство начинается с гравюр на дереве, а мае -
ляная живопись появляется во Фландрии лишь во времена
ван Эйка*. Значение материалов и тесная связь, существую¬
щая между искусством и ремесленничеством, сказываются
также в том значении, которое Шпрингер придает созданию
мануфактуры гобеленов Кольбером — институции, учреж¬
дение которой для истории искусства гораздо более значимо,
чем создание Французской академии в Риме1 2 3. Интересуясь
смешением, текучестью, скрещиваниями, Шпрингер инте¬
ресуется также художниками иностранного происхождения.
Например, он подробно говорит о венгерском происхожде¬
нии семьи Дюрера4. Неудивительно поэтому, что последний
труд Шпрингера, приобщенного к немецкой культуре чеха,
посвящен отпрыску семьи, так же как и он ставшему неде¬
лимой частью другой, не своей культуры, а именно Альбрех¬
ту Дюреру.
Действительно, последняя работа, написанная Шприн¬
гером, — это его монография о Дюрере. Опубликованная
с посвящением королю Саксонии год спустя после его смер¬
ти сыном Шпрингера Яро, книга была полностью готова
к моменту смерти автора за исключением приложений,
в которые должны были войти отдельные анализы работ
Дюрера. Антон Шпрингер занимался Дюрером по меньшей
мере лет тридцать: в 1861 г. в Бонне он прочитал о нем курс
лекций. Значение Дюрера для Шпрингера заключалось
не столько в его художественном совершенстве, сколько
в способности выразить дух немецкого народа в его пере¬
ходной фазе, в период вступления в новую эпоху. Хотя он
и жил в Венеции и даже испытал влияние Якопо де Барбар и,
1. Springer A, Grundziige der Kunstgeschichte... S. 426.
2. Ibid. S. 438.
3. Ibid. S. 618-620.
4- Ibid. S. 475.
674

ГЛАВА 10. ПУТЬ В ЛЕЙПЦИГ. АНТОН ШПРИНГЕР И ЕГО УЧЕНИКИ
художника, по мнению Шпрингера, явно второго плана,
Дюрер остается для него художником по своей сути немец¬
ким, который как живописец явно уступает самому себе
в качестве гравера. В период между 1509 и 1515 гг. в области
гравюры по дереву (столь характерной для древней Герма¬
нии формы примитивной выразительности) и гравюры на
меди Дюрер проявляет удивительную изобретательность:
«Он попытался заменить медную пластинку железной, за¬
менить прежний резец на иглу, углубить и усилить штрихи
на офорте, полученные при ее помощи»1. Дюрер принад¬
лежал эпохе, которая не считала еще само собой разумею¬
щимся чтение Библии, в частности Ветхого Завета, если
он не давал ей темы для вдохновения. Также он не знал
легенды о святых и потому сосредотачивался на сценах из
жизни Христа. Дюрер, хорошо знакомый с Эразмом Роттер¬
дамским, представляется Шпрингеру человеком, которого
более всего интересуют наука и теория. Это стремление
выдают не только его поздние теоретические труды о Ви¬
трувии и пропорциях, но и такая знаменитая гравюра, как
«Меланхолия», понимание которой невозможно в отрыве
от другой гравюры — изображающей святого Иеронима. Из
этой знаменитой гравюры Шпрингер и выводит глобаль¬
ную интерпретацию личности Дюрера:
Он рисует сильную женскую фигуру, в природе которой зало¬
жено мощное стремление к величественному и возвышенно¬
му. Но он также убежден, что умственное смятение разрушает
душевный покой, угрожает мирной жизни и, как следствие,
приводит к глубокой печали. Гармония мысли и действия
оказывается нарушенной, превратившись в свою противопо¬
ложность. Средствами художественной выразительности для
передачи этого внутреннего борения становятся освещение,
игра света и тени. Не дружественное солнце, но тревожная
комета освещает пространство, едва нарушая сумрак, раз¬
ливая скорбный свет. Демонизм сцены, мрачные стороны
жизни духа успешно находят здесь свое выражение2.
Springer A. Albrecht Dtirer. Berlin: Grotesche Verlagsbuchhandlung, 1892.
S. 74.
Ibid. S. 101.
675

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Меланхолия оказалась тем самым введена в число демо~
нических и саморазрушительных устремлений немецкой
науки. Сравнение анализа, выполненного Шпрингером,
и анализа гораздо более детального, который предложит
полвека спустя Эрвин Панофский, могло бы показать уди
вительные совпадения.

Заключение
Исследование места, которое занимает история ис¬
кусств в Германии второй половины XIX века, пред¬
ставлено в этой книге, разумеется, далеко не в пол¬
ном виде, но в нем очерчены, в частности, контуры молодой
дисциплины и ее связи с соседними мыслительными обла¬
стями, от которых она постепенно отделяется. Поскольку
историки, филологи, эстетики, психологи на вполне закон¬
ных основаниях тоже интересуются искусством и его истори¬
ей, было бы соблазнительно определить историю искусств
этого периода как историю культуры. Однако этот термин не
должен подразумевать, что дисциплина снижает свой уро¬
вень требовательности и погружается в методологическую
путаницу. Напротив, он предполагает стремление к умно¬
жению исследовательских регистров и сознательное их со¬
вмещение. Такая позиция, занятая наиболее очевидным
образом Якобом Буркхардтом, позволила истории искусств
застраховаться, помимо прочего, от «сползания» в сторону
культа прекрасного, сохранив при этом антропологическое
восприятие художественных феноменов, присутствующее
уже в первых проявлениях цивилизации. Тем самым исто¬
рия искусств в своей институциональной фазе оказывается
весьма продуктивным полем для исследований культурного
трансфера, и именно она способна предоставить этому на¬
правлению новый научный инструментарий.
Когда в период усиления национализма большинство гу¬
манитарных наук и в особенности история неявно видели
свою миссию в том, чтобы через исследования прошлого
продемонстрировать единство европейских наций, история
искусств также не смогла избежать этого веяния. Конечно,
с одной стороны, Мориц Таузинг пишет в это время свою
книгу о Дюрере, Альфред Вольтман в своем исследовании
677

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
о Гольбейне воздвигает памятник национальному гению
и сам Антон Шпрингер старается показать национальную
преемственность через иллюстрации средневековых псал
тырей. И тем не менее, когда речь идет об искусстве прошлого,
немецкие историки искусства в большинстве своем иссле
дуют иностранные объекты: итальянские, французские, ис
панские или греческие. И это тоже говорит о том, что история
искусств берет на себя функцию присвоения иностранного,
его причисления к национальным категориям—так, что оно
оказывается впитанным и усвоенным принимающей сторо¬
ной, как это произошло, например, с Дрезденской галереей,
создатели которой выставили главным образом итальян¬
ские полотна, но широко прославили при этом Саксонское
королевство. Это движение к поглощению через трансфер
можно было бы сравнить с той переводческой лихорадкой,
которая охватила романтическую, но уже националисти¬
чески настроенную Германию, которая оказалась в равной
степени падкой и на Сервантеса, и на Шекспира.
Динамика подобных процессов двойственна, поскольку
она трансформирует сам контекст рецепции. Не так уж она
далека от филологического филэллинизма Фридриха Ав¬
густа Вольфа, превратившего — в поисках мыслительной
скрепы (Bildung) — греческую культуру в модель, которую
необходимо было перенести в Германию. Посредники, на
которых было возложено это присвоение, оказались под его
влиянием. Вспомним историю постепенной италианиза-
ции в Риме Винкельмана, а позже — Румора, вспомним, как
важно было для Карла Юсти выучить итальянский, а затем
испанский язык не только для того, чтобы получить доступ
к источникам, но и чтобы понять политическую жизнь обеих
стран, проникнуться их эстетическим восприятием, постичь
их литературу, игры и ритуалы. Если история искусств есть
действительно национальное и даже националистической
«предприятие», то даже в случае Генриха Тоде с его ксено¬
фобскими устремлениями она строит свою дисциплину на
мощной системе заимствования.
Можно говорить о культурном трансфере в рамках нс-
кусствоведения и на другом уровне. Главные создатели
этой дисциплины часто имели тесные связи с заграницей-
678

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Среди ее провозвестников были Иоганн Доминик Фиорил-
ло, который открыл итальянское искуство поколению ро¬
мантиков, учившихся тогда в Гёттингене; сам же он был
итальянцем, учившимся искусству живописи у Помпео
Батони в Болонье. Франкофоном был Иоганн Давид Пас-
саван. Да и Антона Шпрингера, которого мы выбрали пу¬
теводной звездой нашего исследования, сегодня сочли бы
чехом (впрочем, так он и числится в чешских биографиче¬
ских справочниках). Сам же Шпрингер, хотя он очень мало
писал на своем родном языке, осознавал свою роль «прово¬
дника» через культурные границы, о чем свидетельствует
не только его автобиография, но и научная практика, ког¬
да, например, он стремился показать всю относительность
противопоставления между французским и немецким ис¬
кусством XIX века.
Губерт Яничек тоже родился на чешской территории, по¬
скольку он был родом из Остравы, и на этом основании тоже
фигурирует в чешских энциклопедиях, даже если недоста¬
ток биографической информации затрудняет оценку его
собственного восприятия своей идентичности. Георг Дехио,
которому мы обязаны в первую очередь «Настольной книгой
памятников немецкого искусства» («Handbuch der deutschen
Kunstdenkmaler») был немцем из Таллина (Ревеля) и учился
в немецкоязычном университете Российской империи в Дер-
пте (Тарту), месте встречи и пересечения представителей
разных национальностей, проживавших в империи.
Говоря о Венской школе истории искусств, нельзя не
вспомнить имя родившегося в чешской Руднице Макса
Дворжака. Его работы посвящены, в частности, истории
готической живописи и скульптуры, и в мультиэтнической
Австрии он был тесно связан как с художником Кокошкой,
так и с философом Д. Лукачем. Выпускником Венской школы
был и Йозеф Стржиговский, происходивший из польского
города Бельско-Бяла. В 1907 г. он стал председателем Между¬
народного конгресса историков искусств в Дармштадте, а его
творчество было посвящено поздней Античности и высоко¬
му Средневековью. Эксперт Джованни Морелли, известный
под именем Иван Лермольефф, с которым общалось боль¬
шинство историков искусств 1880-х гг., был родом из Вероны.
679

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Юлиус Мейер-Грефе, который открыл для Германии импрес¬
сионизм, Ван Гога и Сезанна, родился в Румынии.
Речь не идет о том, чтобы делать общие выводы и при¬
давать решающее значение вопросу о происхождении. Тем
не менее частотность авторов иностранного происхожде ¬
ния среди историков искусства явно больше, нежели сре¬
ди представителей других дисциплин, и, исходя из этого,
можно поставить им в заслугу более острое переживание
проблемы границ германского пространства, а также пере¬
ходов, существующих между этим пространством и сосед¬
ними территориями.
Действительно, важная часть работы историков искусства
состоит в изучении тех переходов, что приводят к новым ин¬
терпретациям, исследованию движения форм и мотивов на
европейском пространстве. Братья ван Эйк, «классический
предмет» для историка искусства начиная с Густава Фридри¬
ха Ваагена, ставят, например, вопрос об отношениях между
живописью итальянского Возрождения и фламандским ис¬
кусством. Как распространялась по Европе живопись маслом,
в какой мере фламандские модели повлияли на Италию?
Известно, что Дюрер бывал в Италии, в Венеции. И можно
задаться вопросом, что он знал о Тициане и обязан ли он чем-
либо в своем развитии художнику Якопо де Барбари. Очер¬
тить движение форм есть главная задача истории искусств.
Карл Юсти, работая над книгой о Веласкесе, стремится ос¬
мыслить влияние Рубенса на автора «Менин» и оценивает
их виртуальную встречу в пространстве культуры. В своей
книге об истории искусства XIX века Антон Шпрингер гово¬
рит о распространении в Европе таких форм исторической
живописи, какие были присущи бельгийским художникам
Луи Галле и Эдуарду Бьефу. В своем введении к книге Конда¬
кова он с полемической целью вспоминает об утвердившейся
в свое время версии распространения византийской моде¬
ли в Западной Европе. Его ученик Вильгельм Фёге, изучая
готическую скульптуру, стремится показать, как романские
модели смогли перейти из региона Арля в регион Шартра
с его готическим собором и захватить затем всю Централь¬
ную Европу. Именно в терминах контаминации поднима
ется вопрос о распространении первичных декоративны*
68о

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
мотивов, идет ли речь об ил люстрациях в каролингских ма¬
нускриптах или же о ритуальных фигурах, которые Земпер
сделал отправной точкой своих исследований о стиле. Во
всех этих случаях историк искусств рассказывает о забы¬
той гибридизации и показывает результаты, которые она
позволила получить.
И все же самым интересным случаем культурного транс¬
фера, прослеженного немецкими историками искусств вто¬
рой половины XIX века, стал диахронический трансфер,
предполагающий переход из одного культурного контекста
в другой при смене одной эпохи другой. В этом плане, как мы
видели, Антон Шпрингер сыграл пионерскую роль, пред¬
ложив тот тип рассуждения, который впоследствии неодно¬
кратно использовался представителями школы Аби Варбур¬
га. Голова Горгоны, украшающая собор в Гос ларе, и мотив
ребенка, вынимающего занозу из ступни на саркофаге со¬
бора в Магдебурге, показывают связь между Античностью
и Средневековьем, что подтверждается использованием
в церквях неподалеку от Трира принципов конструирования,
заимствованных у римских руин. Этот контекст, естествен¬
но, не означает подражания, и средневековый Вергилий не
есть Вергилий Античности. Контекст оказывается тем су¬
щественнее, чем сильнее предстает момент разрыва между
эпохами, и Куражо не уставал повторять, что романское ис¬
кусство не есть искусство романской культуры, а, наоборот,
результат кельтского и франкского в нее вклада. Диахрони¬
ческий культурный трансфер между Античностью и Средне¬
вековьем часто больше касается декоративных элементов,
чем самой сущности произведений.
Параллельно ему наблюдается диахронический трансфер
между Античностью и Возрождением, который еще более
интересует историков искусств. И тут тоже нет безупречной
преемственности. Генрих Тоде в своей книге о Франциске
Ассизском показал, что ересь вальденсов и полуересь, кото¬
рую являл собой в их глазах францисканский дух, оказали
большее воздействие на итальянское искусство начиная
с Джотто, чем открытие Античности после падения Кон¬
стантинополя. Поэтому динамика повторной интерпрета¬
ции особенно важна для изучения присвоения античного

ИСТОРИЯ ИСКУССТВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
наследия. Изучая сивилл Сикстинской капеллы, Карл Юсти
осмыслял дистанцию, существующую между их местом
в Античности и тем местом, которое они заняли в капелле.
В соответствии с той же исследовательской логикой Антон
Шпрингер заинтересовался «Афинской школой» Рафаэля.
Диахроническая интерпретация культурного трансфера,
возможно, более, чем интерпретация движения мотивов
в пространстве, требует обращения к письменной тради
ции — текстам и авторам, которые могут наделить смыс¬
лом присутствие в христианском храме сивилл. И потому
история немецкого искусства XIX века в том виде, в каком
ее понимал и хотел видеть, в частности, Антон Шпрингер,
и стала описанием культурных перемещений, а также ис
следованием порождаемых этими перемещениями смыслов.

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ
КУЛЬТУРЫ

Культурный трансфер
и история греческой
культуры
Что такое культурный трансфер и как это понятие мо¬
жет помочь нам в рассмотрении в особенности истории
Греции? В самом широком смысле под культурным
трансфером мы понимаем процесс переозначивания (ресе-
мантизации), который сопровождает переход культурного
объекта из одного пространства в другое. Объекты куль¬
турного достояния, книги, произведения искусства, фило¬
софские школы, эстетические стили переходят от одного
лингвистического или национального контекста к другому,
и перемещение это в истории европейских стран не является
феноменом маргинальным. Оно одновременно и занима¬
ет центральное место, и оказывается часто вытесняемым,
так как, по распространенному мнению, компрометирует
выстраивание форм культурной идентичности. Франция
XVII века, как представляется, воспринималась бы неадек¬
ватно без знаковой отсылки к Испании, которая в XVIII веке
оказывается отмечена большим влиянием Англии. В то же
время Германия обнаруживает свое тотальное присутствие
во французской философии XIX века, а русский романтизм
обретает свою форму, отталкиваясь от тех французских и не¬
мецких образцов, которые часто оказываются забытыми
в их собственных национальных контекстах. Если движение
культурных моделей является фундаментальной данностью
в европейской истории Нового времени и современности, то
постоянное переосмысление заимствований из чужих куль-
ТУР, которое сопровождает это движение культурных смыс¬
лов, достойно особого изучения; оно действительно целиком
685

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
определено контекстом принимающей культуры. Контекс i}
принимающий чужеродные ценности, берет на себя иници-
ативу как импорта их в свою культуру, так и семантическое
го сдвига, позволяющего использовать их в новом аспекте.
Живописное полотно итальянского Возрождения имеет ра з¬
ное значение, когда его выставляют в Лувре или же в Дре ь
денской галерее; французская и немецкая судьбы Гомера
не идентичны. Теория культурного трансфера1 заставляет
переосмыслить ряд часто употребляемых понятий в исто¬
рии культуры, например понятие о влиянии, позволяющее
предположить нечто вроде спонтанного перехода исходною
смысла к субъекту восприятия и отдающее приоритет куль¬
туре-источнику в большей степени, нежели контексту его
восприятия. Таково и понятие сравнения, которое, проти¬
вопоставляя культурные традиции в обобщенных образах
с целью подсчета их сходств и различий, только акцентирует
идентичности национальных групп, в то время когда речь
идет скорее о выявлении взаимодействий и взаимовлия¬
ний. Хотя утверждение идентичности невольно стремится
минимизировать объем инородной памяти в различных
странах Европы (что заметно хотя бы в системах архивных
классификаций), новое открытие этой чужой памяти необ¬
ходимо для того, чтобы восстановить конститутивные эта¬
пы каждой из этих систем. Теория культурного трансфера
включает в себя герменевтику, поскольку отстаивает прин¬
цип переосмысления (реинтерпретации); в то же время она
тесно соприкасается и с социологией культуры, поскольку
свободное движение объектов, книг, доктрин или эстетиче¬
ских форм не находит своего объяснения без привлечения
посредников: очевидно, мы имеем в виду путешественни¬
ков, торговцев, переводчиков, преподавателей языка—всех
тех, чья роль состоит в перемещении объектов и идей в про¬
странстве. История таких посредников должна быть напи¬
сана и конкретизирована для большинства европейских
I. Первое определение культурного трансфера см.: Transferts. U‘s
relations interculturelles dans l’espace franco-allemand / Textes reunis et
present6s par M. Espagne et M. Werner. Paris: Editions Recherche sur les
Civilisations, 1988; Espagne M. Les transferts culturels franco-allemand4
Paris: PUF, 1999.
686

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
стран и, конечно, не только для Европы. Теория культур¬
ного трансфера заставляет нас признать первостепенное
значение подвижности пространств в истории; тем самым
она изменяет сами гуманитарные науки, которые слишком
часто замыкаются в узконациональных рамках. Зачем про¬
должать писать истории национальных литератур по лека¬
лам XIX века, если известно, что развитие форм и генезис
произведений определяются во многом транснациональ¬
ными взаимодействиями? Хотя теория культурного транс¬
фера позволяет по-новому осветить данные взаимодействия,
равно как и феномены самоутверждения одной культуры
посредством другой, не стоит пренебрегать и диахрониче¬
ским измерением, которое позволяет, к примеру, исследовать
усвоение Античности в XIX веке или присутствие той же
Античности в культуре Возрождения. Наконец, интересно
заметить, что Античность становится объектом националь¬
ных реконструкций лишь в XIX веке, тогда как древние Рим
и Греция были пространствами в значительной степени
смешанными, и античные города на восточном побережье
Эгейского моря были так же космополитичны, как Смирна
в начале XX века, а древняя Персия включала в свой состав
также и значительные греческие колонии.
* * *
Почему греческая история на всей ее протяженности пред¬
ставляет собой исключительно притягательный предмет
исследования при изучении культурного трансфера? Ар¬
хеология в значительно большей степени, чем филология,
ставит в настоящее время под сомнение представление об
этнической однородности культур Античности, ставшей ос¬
новным «поставщиком» культурных моделей европейского
гуманизма, риторики и литературной традиции различных
составляющих Европу стран. Идея национальной идентич¬
ности уже присутствовала в представлении о греко-латин¬
ской Античности, якобы изолированной от тесных связей
с окружающими ее культурами. Проблема эта требует еще
Дальнейшего рассмотрения, при этом если Греция может
687

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
вообще быть объектом исследования с точки зрения культур,
ного трансфера, то тем более это относится к тем периодам
в ее истории, которые предшествовали созданию Оттоман,
ской империи или же, напротив, относятся уже ко времени
освобождения страны от турок. Изучение Античности как
автономного образования свойственно науке XIX века. Но
при этом известно, что лингвистическая и этническая ре-
альность пространств, составлявших первое греческое го¬
сударство, изначально была очень сложна, и в ней наблюда¬
лось значительное присутствие славяно-, албано- и, конечно
же, тюркоязычного населения. С другой стороны, Турция,
которая, так сказать, усвоила балхский извод фарси, попу¬
ляризованный Руми в Конье, а затем еще и малоазийский
греческий, сама была отнюдь не однородным в этническом
отношении образованием. Современная эллиноязычная
Греция не есть естественное образование, но результат куль¬
турного конструирования. Оттоновская Бавария с ее фи¬
лологами, археологами и просветителями является лишь
кристаллизацией более широкого европейского движения,
нацеленного на эллинизацию Греции и объяснение грече¬
скому населению того, что значит быть настоящим греком.
Появление в этой среде известного эллиниста Я. Ф. Фаль-
мерайера способствовало созданию целой научной школы.
Еще более интересно наблюдать, как восприняли сами гре¬
ки предложенные им модели их собственной культурной
идентичности. То, что они отчасти приняли эти модели, но
вместе с тем попытались от них отстраниться, во многом
предопределило греческую культурную эмансипацию. По¬
тому что если филологи, в особенности немецкие, взяли на
себя миссию преподавать грекам эллинство, то и сама гре¬
ческая элита получала образование в Европе, знакомясь
с европейскими произведениями искусства и стремясь обо¬
гатить свою культуру не только французскими и немецки¬
ми представлениями о Древней Греции, но и при помощи
современной европейской литературы. В этом смысле мо*'
но сказать, что Ш. Бодлер и Г. Флобер стали конкурентами
Пиндара и Платона в создании специфически греческой
литературы. Отношения Европы и Греции можно рассмо'
треть и в обратной перспективе. Именно Греция существенно
688

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
определила облик Германии XIX века. В эллинизации, во¬
обще характеризующей XIX столетие, особая роль при¬
надлежит диаспоре. И если освободители Греции, будучи
усердными филологами, словно взяли компас и очертили
круг с центром, который находился в Афинах, то реальность
была совершенно иной: греческая история творилась на
самом деле на периферии диаспоры, в Александрии, Смир¬
не, Фанаре, Италии, на Корфу, на Крите. И все это означает,
что вопрос о культурном трансфере имеет здесь еще и кон¬
ститутивное свойство. Такие работы о Греции XX века, рас¬
смотренные в европейском контексте, как книга Хрисулы
Камбас и Марилисы Митсу1, подходят к проблеме именно
с позиции культурного трансфера.
Одно из наиболее знаковых явлений культурного транс¬
фера в греческой истории—это, определенно, эллинофиль-
ство2. Эллинофильство есть важнейшая составляющая
истории европейской культуры XIX века, объединившая
в единой мифологии, в едином одновременно освободитель¬
ном и колонизаторском порыве греков, французов, немцев,
швейцарцев, англичан. Явлений подобного рода в истории
Европы было не так уж много. «История юного Анахарсиса»
аббата Бартелеми (1787), переведенная на немецкий язык
в 1792 г., «Живописное путешествие в Грецию» французского
посла в Турции Огюста де Шуазёля-Гуфье (1782), «Путеше¬
ствие в Морею» Франсуа Пуквилля, опубликованное в 1805 г.
и сразу же переведенное, — вот книги, которые будоражили
умы, внушая желание освободить Грецию от турецкого ига;
они стали вместе с тем важным фактором в формировании
образа мышления французской молодежи, ключевыми со¬
бытиями интеллектуальной истории Франции и, шире,
Европы. Сформированное этими книгами представление
о Греции, кажется, было более тем, что сплотило Европу,
нежели собственно конструкцией национальной греческой
идентичности. И только в этом качестве оно стало частью
г Kambas С.} Mitsou М. Hellas verstehen, deutsch-griechischer Kulturtrans-
fer im 20.Jahrhundert. Koln; Weimar: Bohlau, 2010.
2. См. о данной проблематике: Revue germanique internationale: Philhelle-
nismes et transferts culturels dans PEurope du XIXe siecle / Ed. par M. Es-
pagne et G. Pecout. 2005. № 1-2.
689

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
также и греческой истории. Смерть Байрона под Миссолонги,
изображенная на картине неоклассического бельгийского
художника Ж. Д. Одевера, — событие как английской, так
и греческой истории.
Эллинофильство зачастую представало как коллектив¬
ный проект, объединявший европейских писателей и их
греческих информантов, чья роль слишком часто недооце¬
нивается. Карл Бенедикт Хазе, основатель кафедры совре ¬
менного греческого языка в Школе восточных языков, вы¬
учил, как известно, греческий у янычар, рекрутированных
в армию Наполеона. Среди французских эллинофилов,
увлеченность которых носила одновременно и политиче¬
ский, и филологический характер, Клод Форьель — лич¬
ность особенно замечательная; его можно рассматривав ь
как одного из франко-немецких культурных посредников
первых десятилетий XIX века. Его эллинофильство было
явно порождено франко-германским трансфером1. Главным
вкладом Форьеля в эллинофильство является составлен¬
ный им сборник «Народные песни современной Греции»,
выходивший в 1824-1825 гг. у такого известного издателя
эллинофильской литературы, как Фирмен Дидо. Сборник,
первый в своем роде, ставший предметом анализа Алексиса
Политиса, стал также результатом встречных творческих
импульсов и обменов мнениями. Необходимо отметить и де¬
ятельность Вернера фон Гакстхаузена, который как в деле
издания, так и собирания был предшественником Форьеля.
Не будем забывать и о греческом филологе Бартоле Копитаре,
словенце по происхождению, бывшем библиотекарем вен¬
ской библиотеки, дружившем с собирателем песен Адаман-
тиосом Кораисом — греком из Смирны, бежавшим в Париж.
Тем не менее, как нам представляется, первый импульс для
собирания и публикации греческой литературы был дан
Андреасом Мустоксиди, с котором Форьеля познакомил ею
друг, итальянский романтик А. Мандзони. Именно научно¬
му потенциалу сообщества греческих ученых-эмигрантов
обязан в целом сборник Форьеля, стостраничное введение
к которому содержит пояснения, важные для понимания
I. Claude Fauriel et l’Allemagnes. Idees pour une philologie des cultures
G. Espagne et U. Schoning (ed). Paris: Honore Champion, 2014.
690

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
замысла издателя. Форьель вначале выступает как побор¬
ник эллинизма, прошедшего через всю греческую историю;
по его мнению, современные греки являются прямыми на¬
следниками античной страсти к свободе. Современные греки
имеют книжную поэзию, восходящую к итальянским образ¬
цам, однако интересует его прежде всего «народная поэзия
в самом широком смысле и во всей силе этого слова, прямое
и подлинное выражение национального характера и духа,
которую любой грек понимает и любовно ощущает, и именно
это и делает его греком, живущим на своей земле и дышащим
ее воздухом; поэзия, которая живет не искусственной жизнью
в книгах и нередко есть лишь видимость, но в самом народе,
пронизывая всю его жизнь»1. Сборник греческих песен, та¬
ким образом, воспринимался как «подлинная национальная
история современной Греции». Форьель утверждает сходство
судеб греческих поэтов и рапсодов гомеровских времен: «Эти
слепые рапсоды были сказителями и историками и в то же
время народными поэтами, и в этом они совершенно схожи
с древними певцами Греции»1 2. Уже и после издания своего
сборника Форьель призывал греков продолжать, как только
они обретут независимость, собирать свои народные песни,
которые станут восприниматься со временем как образцы
книжной поэзии.
Невозможно не увидеть в замысле Форьеля, который он
частично воплотил в своем сборнике, отражение немецких
теорий устного народного песенного творчества. Мы не
только вправе соотнести его предприятие с деятельностью
братьев Гримм, с которыми он был лично знаком, но само
его представление об анонимной поэзии как воплощении
истории народа демонстрирует безусловное влияние работ
о происхождении гомеровских поэм Фридриха Августа Воль¬
фа. Вклад, который Форьель внес в эллинофильство, ока¬
зался, таким образом, порождением одного из самых ярких
споров в немецкой филологии 1800-х гг.
1. Fauriel С. Chants populaires de la Grece recueillis et publies avec une tra¬
duction fran^aise, des eclaircissements et des notes par Claude Fauriel.
Paris: Firmin-Didot, 1824-1825. T. I. P. XXV.
2. Ibid.P.XCII.
691

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Очевидно, что парижский профессор Форьель избежал
забвения прежде всего благодаря тому, что его близким дру-
гом и верным корреспондентом был знаменитый итальян¬
ский романист и поэт Мандзони. Италия, как и Германия,
оказалась необходимым этапом эллинофильских штудий
Форьеля: Мандзони познакомил его с творчеством ита¬
льянского поэта Джованни Берше, автора поэмы «Беглецы
из Парги» («I Profughi di Parga»), повествующей о греках из
города Парга. Форьель издал в 1823 г. у Фирмена Дидо пере¬
вод этого трепетного итальянского призыва к защите гре¬
ков. И тем самым можно сказать, что тот значимый вклад,
который внес Клод Форьель в эллинофильство, обязан еще
и небесконфликтному сочетанию в его научной деятельно
сти немецкого и итальянского опыта.
Греческие песни, безусловно, способствовали привлече¬
нию внимания и к произведениям новогреческой литера¬
туры. Сен-симонист Гюстав д’Эйшталь после пребывания
в Греции в 1830-е гг. пошел еще дальше, предложив превра¬
тить греческий в язык универсального общечеловеческого
общения1. Он основал в Греции политэкономическое бюро
и выступал за создание индустриальных колоний в стране.
Важность Греции как наиважнейшей культурной рефе¬
ренции возрастает у д’Эйшталя по мере того, как отдаля¬
ется во времени его путешествие в Грецию. Своего апогея
греческая тема достигает в работе 1862 г. «О практическом
использовании греческого языка», написанной д’Эйшталем
в характерном для него стиле широких обобщений, где, го¬
воря о трех культурах, воспитавших человечество (Иудея,
Греция и Рим), он предлагает превратить новогреческий
язык с его восточной фонетикой в «общеупотребительный
язык, предназначенный для всех потребностей человеческой
деятельности и мышления». Это утопическое предложение
нашло благосклонный отклик в университетских кругах
XIX века и, в частности, у одного из главных эллинистов
Франции того времени Эмиля Эжера.
I. EspagneМ. Gustave d’Eichthal et PAllemagne. Critique biblique ou geopo-
litique // Etudes saint-simoniennes / Sous la direction de Philippe Regni( i
Lyon: PUL, 2002. P. 111-125.
692

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
В контексте всего сказанного становится понятно, что изу¬
чение Греции, как и «надзор» за пространством греческой
культуры, есть задача приоритетная. И во времена Шато-
бриана, и во времена Ренана Акрополь оставался любимым
культовым местом, чем и объясняется важность создания
французской школы в Афинах (история которой подробно
изложена в книге Софи Баш1), где с 1846 г. лучшие студенты
французских университетов могли завершить свое образо¬
вание (свидетелем таких институционализированных па¬
ломничеств стал писатель Эдмон Абу). Основание афинской
школы представляется в некотором смысле дальним послед¬
ствием знаменитой экспедиции в Морею—военно-научного
вторжения в Грецию, в котором участвовал один из главных
идеологов Третьей республики Эдгар Кине — историк, ав¬
тор исследования о современной Греции в ее отношениях
с Античностью1 2. Экспедиция в Морею, одновременно воен¬
ная и научная, стала повторением — в другой части мира—
египетской экспедиции. Эл л инофильство шло рука об руку
с увлечением Востоком, что легко прочитывается на картине
Делакруа, где на руинах Миссолонги эмблематически пред¬
ставлена Греция. Эллинофильство участников экспедиции
в Морею и основателей французской школы в Афинах ба¬
лансировало между собиранием данных, способствующих
созданию нового греческого государства — достойного на¬
следника Эллады, и использованием этих же данных для
утверждения французской идеологии. Французская и гре¬
ческая истории оказывались тем самым теснейшим образом
связанными друг с другом.
Поразительно, что культурный трансфер, вовлекающий
Грецию в европейскую историю, совершался параллельно во¬
влечению Европы в историю греческую. Особо пристального
рассмотрения заслуживает в этом плане немецко-греческий
культурный трансфер в напряженный период XIX века. Гер¬
мания в это время создавала Грецию, а Греция, по меньшей
1. Basch S. Le mirage grec. La Grece moderne dans la litterature franchise
depuis la creation de PEcole frangaise d’Athenes jusqu’a la guerre civile
grecque (1846-1946). Paris; Athenes: Hatier, 1995.
2. Quinet E. De la Grece moderne et de ses rapports avec PAntiquite. Paris:
Levrault, 1830.
693

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
мере начиная с «Истории искусства древности» Винке льмаца
и работ Фридриха Августа Вольфа о гомеровском эпосе как
творении народного духа, создавала Германию. Известно, что
баварский король Отто, живший в Нафплионе, а затем в Афц.
нах, призвал к себе в качестве помощника Йозефа Людвига
фон Армансперга, ставшего в 1833-1835 гг. по, сути, регентом
Греции. Известно также, что Людвиг Росс, происходивший
с севера Германии, стал первым профессором археологии
в Афинах и главным хранителем греческих древностей
должность, которая сохранялась за ним в течение почти Ю
лет. План новых Афин был разработан Эдуардом фон ШШу¬
бертом, получившим образование в Берлинской академии,
а баварский архитектор Лео фон Кленце выступил автором
плана по переустройству Акрополя, предполагавшего, в част¬
ности, строительство королевского дворца. Этот проект от¬
разил тенденцию, которая достигла своего апогея в трудах
Якоба Филиппа Фальмерайера, отрицавшего существова¬
ние в греческой истории непрерывной традиции. Наиболее
весомым вкладом немецких ученых в созидание греческого
государства стали труды филолога Фридриха Тирша, знато¬
ка Пиндара (ему посвящена недавно вышедшая в свет книга
Сандрин Мофруа1). Тирш был мюнхенским профессором,
который греческую филологию изучал в Гёттингене и Лейп¬
циге, а с 1809 г. проживал в Баварии. Перебравшись в Афины
в 1831 г. и окончательно обосновавшись в Греции, он с упор¬
ством начал защищать интересы Баварского королевства.
Он был апологетом идей неогуманизма, преимущества ко¬
торого излагал в работе 1838 г., посвященной образователь¬
ным учреждениям Европы и где на почетное место была по¬
ставлена эллинизированная Германия. Ему принадлежит
также изданный в 1833 г. двухтомный труд, посвященный
проблемам возрождения Греции. В первом томе излагалась
недавняя история страны, в особенности война за освобож¬
дение Греции, во втором томе обсуждались возможные пути
греческого возрождения: Тирш касался вопросов сельскси о
хозяйства, ремесел, но очевидно, что в центре его внимания
оставалось образование. Он призывал к изучению античны*
I. Mavfroy S. Le philhellenisme franco-allemand (1815-1848). Paris: BcH11’
2011.
694

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
авторов и подражанию им; но характерно, что в той части
книги, которая посвящена непосредственно университету,
именно немецкая модель университетского образования
утверждалась им в качестве образцовой. Соответственно
приват-доценты оказываются необходимым дополнением
к профессорскому составу кафедр, и в завершении Тирш
говорит о необходимости широкого использования в гре¬
ческих университетах зарубежных специалистов, особенно
молодых немецких профессоров.
Если сам факт немецкого участия в создании греческо¬
го государства не подлежит сомнению, то следует учесть,
что созидание Греции сопровождалось также адаптацией
германского опыта. К примеру, в разработке плана новой
столицы Э. Шауберту помогал Стаматиос Клеантис, учив¬
шийся в Германии, но бывший греком. Здание, занимаемое
в наши дни Национальной греческой ассамблеей, построил
в Афинах баварский архитектор Фридрих фон Гертнер. Но
происходит и обратный процесс: образ Греции, отчасти ре¬
альный, отчасти воображаемый, участвует в создании совре¬
менной Германии. В архитектурной сфере, например, опора
на греческие образцы впечатляюща во многих зданиях, по¬
строенных по проекту архитектора К. Ф. Шинкеля, в особен¬
ности на берлинском Музейном острове. По всей Германии
им же возводятся дома по образцам греческих храмов, среди
них «Neue Wache» в Берлине и «Hauptwache» в Дрездене. Сам
Шинкель был близким другом Вильгельма фон Гумбольдта,
семейный замок которого был перестроен по его проекту;
для Шинкеля греческая культура была неисчерпаемым ис¬
точником средств выражения. Греческая культура не толь¬
ко утверждается во внешнем облике немецких городов, она
ложится в основу модели, в соответствии с которой будет
создаваться Германия, все еще раздробленная на тот момент.
Нетрудно догадаться, что на первый план выходит вопрос
образования (Bildung), обучения наукам греческой древности,
входящим теперь в программу воспитания прусского чинов¬
ничества. Современный Мюнхен принципиально не будет
отличаться от Берлина: две главные немецкие метрополии
этого времени следуют эллинским архитектурным образцам.
Центральная фигура в архитектуре Мюнхена — Леопольд
695

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
фон Кленце — выступает в качестве не только архитектор^
греческого ансамбля наКенигсплац (Королевской площади)5
но и автора Вальхаллы — храма германской славы, возве.
денного по образцу Парфенона. Как и Шинке ль, Леопольд
фон Кленце занимался проектами по обновлению Афин, он
посещал Грецию, где часто выступал в роли политическо1 о
советника Людвига Росса. В 1847 г. Лео фон Кленце создает
картину, на которой изображены античный Акрополь и Аре¬
опаг со статуей Афины Воительницы (Промахос). Недавно
изданная переписка Росса и Кленце1 показывает влияние
баварского эллинофильства на создание афинского поли¬
са и политику сохранения античных древностей. Греческие
корни мюнхенского урбанизма не менее очевидны.
Иные, не столь очевидные примеры можно найти в дру¬
гих городах Германии, скажем в Бонне, где близкий ученик
Гумбольдта Фридрих Готлиб Велькер в течение сорока лет
использовал в археологических и филологических работах
греческие образцы как основу для неогуманистического об¬
разования. Создав музей, где филологи могли изучать древ¬
ние тексты в окружении скульптурных копий классической
древности, Велькер, совершив продолжительное путеше¬
ствие в Грецию, начал учить демотическое письмо и видел
будущее Германии как страны, взявшей себе за образец
Афинское государство. Путешествия в Грецию наиболее за¬
метных ученых XIX века — а среди них был и знаменитый
философ и эстетик Фридрих Теодор Фишер, пробывший
в Греции с 1839 по 1840 г.а, — необходимо рассматривать не
столько как попытку познакомиться с культурой страны,
сколько как собирание предметов и впечатлений, которые
бы позволили создать новый конструкт Германии. Этот дву¬
направленный культурный трансфер, очевидно, интересен
также с точки зрения семантических смещений. Созданная
Германией Греция должна была бы соответствовать не¬
мецким образцам, однако она смогла освободиться от них: 1 21. Papageorgiou-VenetasA. Briefwechsel Klenze — Ross. 1834-1854. Athcnes:
Archaologische Gesellschaft zu Athen, 2006.
2. EspagneM. Le voyage en Grece de Friedrich Theodor Vischer // «Voyages- • •
Voyages...». Hommage a Alain Ruiz / Frangoise Knopper etj. Mondot (cd^
Pessac: Presses universitaires de Bordeaux, 2010. P. 267-279.
696

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
греческий стиль Музейного острова в Берлине или Вальхал¬
лы является не стилем греческого Парфенона, а попыткой
создания немецкой идентичности с ее культом власти, выра¬
жению которого служат заимствования греческих образцов,
разрывы, одним из которых стало утверждение греческой
модели в Германии XIX века, как и импорт германских цен¬
ностей в Грецию в том же веке, оказываются все же формами
непрерывного движения культур, встретившихся в опреде¬
ленный момент в глобальной европейской истории.
Но даже современная Греция нередко развивается за пре¬
делами своих границ. Так, переиздание Кораисом древне¬
греческого писателя III—IV веков Гелиодора (впрочем, при
посредничестве венецианского издателя) было, конечно же,
вызвано необходимостью продемонстрировать Греции, что
она обладает собственной романической традицией, и тем
самым придать законность и современному греческому ро¬
ману, например историческому. Но при всем этом Гелиодор
издается все же в Париже. Именно в Париже Сеферис читает
и переводит ряд произведений Жана Мореаса и Байрона —
поэтов, воплотивших своим творчеством эллинизм extra
muros (о Мореасе Сеферис еще и напишет на французском
языке главу в истории греческой литературы).
В XIX веке Греция extra muros проникает в принимающие
ее культуры, оказывая то или иное влияние на раздираю¬
щие их внутренние конфликты. Проблемой, которая стояла
перед немецкой литературой начиная с середины XVIII века
и в особенности перед поэзией, была необходимость создать
язык и ритмические формы, которые были бы отличны от
доминирующей европейской модели. Ею же, как известно,
была французская литература XVII века. Начиная с Клоп-
штока и его «Мессиады» стала утверждаться идея, согласно
которой процесс литературной автономизации должен осу¬
ществляться посредством переложения греческих ритмов на
немецкий язык, окончательно освобожденный от алексан¬
дрийского размера. Лучшим же способом эллинизировать
немецкий язык, подчеркивая его отличие от французского,
оставался перевод античных авторов. Наиважнейшим со¬
бытием в этом процессе стал перевод Гомера поэтом Иоган¬
ном Генрихом Фоссом. Если в истории немецких переводов
697

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Гомера выделяется несколько этапов, то в данном случае
особый интерес представляет собой именно тот этап, ког-
да специфика языковых метафор и специфика греческо10
языка оказываются максимально точно переданными на
немецком, доходя порой чуть ли не до границ дозволенного
Именно в этом искалеченном немецком языке будут ис¬
кать вдохновение поколения поэтов. Сам Фосс предпринял
в своей «Луизе» попытку создания бюргерской эпопеи в гек¬
заметрах и с гомеровскими метафорами; такое описание се¬
мьи немецкого пастора может быть теперь лишь предметом
любопытства исследователя. Однако бюргерская эпопея
Фосса воодушевила другого подражателя Греции — Гёте,
написавшего гекзаметром «Германа и Доротею» — эпопею
о Германии, окруженной французскими революционными
войсками. Здесь, очевидно, важно не только следование го¬
меровским подражаниям Фосса: обращение к гомеровской
Греции становится у Гёте вызовом культурной гегемонии
Франции, чьи войска пересекают Рейн.
Неоднократно уже отмечалось, что территория современ¬
ной Греции после окончания войны за ее освобождение пред¬
ставляет собой своего рода круг, центром которого оказались
Афины — по той простой причине, что немецкие, англий¬
ские и французские филологи традиционно испытывали
особый интерес к Аттике IV столетия до н.э. При этом полно¬
стью игнорировался тот факт, что история греческой куль¬
туры позволяет с полным правом сместить данный центр
в сторону Милета, Александрии, Константинополя, Элеи
или Агридженто. В этом и заключается проблема Греции,
которая на самом деле в нынешних ее очертаниях была скон¬
струирована на основании диаспоры — еще одной формы
трансфера. Культурный трансфер обнаруживает здесь себя
на двух уровнях. Центр страны оказывается следствием во¬
леизъявления филэллинов иностранного происхождения
(преимущественно немецкого). Вклад же диаспоры и тех
культурных метисаций, что исторически с ней связываются*
отвечает уже логике собственно греческой. Однако диаспора
по самой своей природе предполагает наличие давнего и по¬
стоянного контакта с иными культурными пространствами,
а следовательно, и обогащение центра теми новшествами*
698

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
которые диаспорой приносились. Культуры диаспоры по
определению смешанные, для них нередко характерно дву¬
язычие. Вспомним об Александрии — греческом городе, ос-
дованном Александром в IV веке и прославившемся леген-
$й о своей библиотеке, а также легендой о Гипатии, столь
нечитаемой Леконтом де Лилем, и Тайсе, столь любимой
Анатолем Франсом, Александрии, оказавшей влияние на
европейскую культуру практически независимо от Греции
(в узком значении этого понятия). Если Александрия была
местом, где родился Аполлоний Родосский, то не следует за¬
бывать, что там родился и жил также Константин Кавафис.
TD, что один из самых значительных греческих писателей
своего времени впервые посетил Афины лишь в 1901 г., буду¬
чи 42 лет от роду, причем уже после поездки в Париж, то, что
первые стихотворения Кавафиса появились в 1886 г. в гре¬
ческом журнале в Лейпциге,—яркий пример того значения,
которое имела диаспора. Закадычный друг английского ро¬
маниста Э. М. Форстера, снискавшего славу тем, что он пер¬
вый сказал правду о британской Индии («А passage to India»),
Кавафис, по правде говоря, признанием своего эллинизма
был в некоторой мере обязан как раз тому космополитизму,
который был свойственен ему самому и сказался на харак¬
тере использования им греческого языка.
Виды диаспоры могут быть разнообразны, одним из них
была Смирна1. Но можно ли вообще говорить о культуре диа¬
споры применительно к этому порту, который в 1884 г. насчи¬
тывал примерно 40 000 турок, 9000 армян, 15 000 евреев, 30 000
греков, выходцев из Королевства Греция (так называлось в то
время государство), а также 90 000 греков, остававшихся под¬
данными Оттоманской империи; и это не считая левантин¬
цев? Имея статус меньшинства в 1830-е гг., греки стали пода¬
вляющей частью населения после 1860 г. Смирна, возможная
родина Гомера, была местом пребывания множества древ¬
них писателей, от медика Галена до софиста Элия Аристида.
В XIX столетии многие писатели и филэллины из Смирны
(Иоанн Каразутзас, Алекос Фотиадис, Ангелос Симириотис)
своим поэтическим творчеством внесли значительный вклад
Kontente L. Smyrne et POccident de PAntiquite au XXIe siecle. Paris: Yve-
linedition, 2008.
699

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
в создание греческого литературного языка. Константин И ко.
номос в издании 1817 г. своего «Этюда о Смирне», как и в по-
следующих расширенных переизданиях, подчеркивал ту ро л ь5
которую в деле строительства греческой культуры сыграл
этот город, бывший еще и родиной Адамантиоса Кораиса
самого значительного представителя греческой культуры во
Франции 1800-х гг. Но хотя Смирна и была городом по прей м у.
ществу греческим, где начиная с 1838 г. выходила греческая
газета «Amaltheia», там уже с 1824 г. существовала и газета на
французском языке «Smymeen»—первая газета Оттоманской
империи, которая вначале была позитивно настроена в отно¬
шении греков, а потом, будучи переименована в том же году
в «Spectateur oriental», заняла протурецкую позицию. В Смир¬
не же появятся и первые газеты на иудео-испанском наречии,
на армянском языке, некоторые газеты выходят сразу на двух
языках (французском и иудео-испанском; турецком и иудео-
испанском1). При этом часто игнорируется тот факт, что хотя
напряженность в отношениях греков и турок, а также иудеев
и греков оставалась одной из характерных особенностей жиз¬
ни в высшей степени космополитичной Смирны, эти трения
нередко были гораздо менее ярко выраженными, нежели, ска¬
жем, столкновения между собой англичан и французов или
французов и итальянцев, происходившие все в той же среди¬
земноморской метрополии, характерной фигурой которой
является левантиец. Примечательно, что когда греческое на¬
селение Смирны было вынуждено покинуть город, переселив¬
шись в 1912 г. в ставшие греческими Фракию или Салоники,
оно не утратило дух космополитизма Смирны, не дававший
разгораться конфликтам, а также способствовавший бракам
между представителями разных культур. Ситуация эта сохра¬
нялась долго: еще в 1930 г. 67 процентов союзов заключалось
с иностранцами — либо выходцами с турецкого берега, либо
с теми, кто прибыл с Понта.
Понтийские греки1 2, безусловно, представляют собой осо¬
бое пространство диаспоры. Понтийский эллинизм вос¬
1. Kontente L. L’antisemitisme grec en Asie Mineure (Smyrne 1774—J 92-t).
Istanbul: Libra Kitap, 2015.
2. Les Grecs pontiques. Diaspora, identite, territoires / Michel Bruneau (ей-)*
Paris: CNRS-editions, 1998.
700

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
ходит ко времени появления греческих полисов на южном
берегу Черного моря и закладывания колоний, таких как
Трапезунд. Понтийские монастыри на территории Трапезун-
да, поддерживавшие связи с другими странами, оставались
урочищами эллинизма на всем протяжении Средневековья.
Трапезундский порт в 1860-х гг. был ключевым в торговых
связях Персии и местом встречи греков и персов. Понтий¬
ские греки мигрировали в Россию (например, в Мариуполь,
ростов, Таганрог, Карс после присоединения этой террито¬
рии к России), а также на Кавказ; понтийские греки в зна¬
чительной степени способствовали подъему Абхазии, а их
возвращение в Грецию происходило по преимуществу после
Первой мировой войны. Многочисленные контакты с ту¬
рецким, грузинским, лазским и русским языками породили
множество понтийских диалектов, а также предопределили
вначале ситуацию двуязычия, а потом и одноязычия — по¬
сле того, как в забвении оказался греческий язык. Театр, как
представляется, оставался одним из способов сохранения
идентичности для понтийцев, сберегавших народные тра¬
диции и столкнувшихся с проблемой интеграции после того,
как они вернулись в Грецию,—ситуация, так и не разрешив¬
шаяся в течение всего XX века. Тот культурный трансфер,
который обусловил зарождение понтийского эллинизма
и его последующую трансляцию в собственно греческое го¬
сударство, есть тема культурной микроистории. И все же этот
новый компонент в конструировании греческой культуры
через диаспоры предельно важен: он является источником
также кавказской темы в литературе, что ярко проявилось,
например, в романе Марии Иорданиду «Каникулы на Кав¬
казе» («Vacances dans le Caucase»)1.
Вклад понтийской греческой диаспоры в дело созидания
культурной элиты, каким бы значительным он ни был, бе¬
зусловно, уступает тому, что внесла диаспора итальянская.
Ведущий представитель этой диаспоры — Андреас Мусток-
сиди, который, будучи уроженцем Корфу, в течение несколь¬
ких десятилетий, преимущественно в Италии, но также и во
Франции, проповедовал идею греческого государства. Он
*• Iordanidou М. Vacances dans le Caucase. Paris: Acte Sud, 1997. Первое из¬
дание романа на греческом языке вышло в 1965 г.
701

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
был своим человеком в интеллектуальных кругах Пьемсщ.
та, Ломбардии, Венето, Тосканы. Он был другом романиста
Мандзони и знал Джованни Берше, автора знаменитой по.
эмы «Беглецы из Парги», использовавшего в своей поэме
его работу о сдаче Парги. Совместно с Винченцо Монти он
переводил на итальянский язык «Илиаду», самостоятельно
перелагал Геродота, опубликовал на итальянском серию тру.
дов греческих историков, вдохновил Леопарди на создание
«Песни о Греции» («Canzone sulla Grecia») и написал на ита¬
льянском языке несколько томов об истории и культуре Кор.
фу. Именно Мустоксиди вдохновил Клода Форьеля на изда
ние сборника греческих песен и сопровождал его в Венеции
и Триесте в то время, когда тот посещал греческих иммигран¬
тов, помогая собирать эти песни. Мустоксиди в дальнейшем
представилась возможность практически поспособствовать
делу создания греческой культуры: он стал первым мини¬
стром образования молодого греческого государства. В его
лице мы имеем одного из тех «трансляторов» в литератур¬
ной и культурной истории Европы, которые представления
о Греции, распространенные в среде итальянцев, переноси¬
ли в собственно греческую культуру. Путь от итальянского
к греческому характеризует и творческий путь Дионисеса
Соломоса, который писал свои первые труды на итальян¬
ском, а затем — для создания «Гимна свободе» (1823) — пе¬
решел на греческий язык, которым, кстати сказать, владел
хуже. Для понимания роли, которую культурный трансфер
сыграл в греческой истории, очень важным представляется
именно этот пример: национальный гимн оказывается со¬
чинен человеком, пришедшим со стороны, да к тому же еще
и носителем чужого языка. Отметим, что национальный
гимн Португалии также был создан эмигрантом во втором
поколении—Альфредо Кейлем. Безусловно, все случаи диа¬
споры специфичны, и яркий пример тому — «Семиос i ро-
вье» (Ионические острова), родина как Соломоса, так и Му-
стоксиди, история которой связана с Венецией, в меньшей
степени с Францией и Грецией. В случае «Семиостровья»
можно вновь употребить термин «культурная периферия»)
но не будем забывать, что именно благодаря этой перифс'
рии формируется центр и что эта периферия отправляет
702

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
собственную элиту для обучения в Италию. И элита эта будет
стремиться к тому, чтобы.перенести внутрь грекоязычного
пространства, казалось бы находящегося в процессе гомоге¬
низации, манеру мышления либеральной и романтической
Италии, вовлеченной в процесс собственной унификации.
Обращает на себя внимание наличие в неоэллинской сло¬
весности с самых ее истоков постоянных отсылок к иным ли¬
тературам. Мы обнаруживаем их уже в таком тексте критско¬
го Возрождения, как «Эротокритос» Вицендзоса Корнароса,
созданном в конце XVI века и вышедшем в Венеции в 1713 г.
Принципиально важным в этом отношении представляется
и рыцарский роман «Парис и Вьена», написанный выход¬
цем из Марселя Пьером де Ласипедом; первый его перевод
появился в Италии в 1492 г. Хотя комментаторы (и в первую
очередь Сеферис) обыкновенно стремились минимально ос¬
вещать вопрос о заимствовании в произведении, очевидную
оригинальность которого составляет использование народ¬
ного наречия вместо литературного языка, итало-француз-
ская основа «Эротокритоса» от этого не становится менее
очевидной, а наличие нескольких цитат из Ариосто ставит
сочинение Корнароса в ряд произведений народных лите¬
ратур Европы позднего Средневековья. Пересмотр тезиса об
изолированном бытии культуры не исключает того значе¬
ния, которое придается реинтерпретации, хотя и позволяет
задуматься о ее размерах. Поэма «Эротокритос» оказывает¬
ся живым свидетелем многочисленных контактов и встреч
с дальними землями, присвоения чужих обычаев, мировоз¬
зрения, языков, нравов. В своем эссе об «Эротокритосе» Се¬
ферис подчеркивал самостоятельность Корнароса, не желая
признавать возможность заимствований из такого образца,
каковым был «Неистовый Роланд» (при том, что заимствова¬
ния все же имели место), и утверждая, что отсылки Корнаро¬
са к более древним авторам были всего лишь общим местом
в ренессансной Европе. В то же время он приписывал поэме
важную роль как языкового связующего звена:
Мне пришла в голову мысль, что если бы я обратился к пе¬
реводу стихов Расина, поэта, которого я ценю очень высоко,
то я бы приступил к нему, вначале изучив «Эротокритос».
703

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Я уверен, что в действительности никакой иной текст на
греческом языке не мог бы научить меня той сдержанности,
точности, чистоте линии, соотношению разума и страсти
и чувству бега времени, которые отличали французскую
поэзию XVII века1.
Трудно удержаться и не вспомнить еще об одном киприоте,
во временном отношении более близком к нам, — Никоею
Казандзакисе. Когда Крит еще оставался частью Оттоман
ской империи, он слушал в Париже лекции Бергсона и писал
свою диссертацию о Ницше, а позднее также глубоко к серд¬
цу принял призыв «Эротокритоса».
В настоящее время мы обладаем группой источников для
исследования культурного трансфера, связанного с перево¬
дом на греческий язык французских произведений и грече¬
ских произведений на французский. Если данная инфор¬
мация и необходима, то в то же время она дает нам лишь
часть необходимых сведений для изучения перемещений
в терминах культурного трансфера. Исследования, которые
в состоянии проводить лишь историки современной грече¬
ской культуры, безусловно предполагают учитывать также
и вклад переводчиков. Такого рода история переводчиков, по
правде говоря, не существует ни во Франции, ни в Германии,
по-видимому, она должна быть написана именно в Греции.
Переводчики, хотя и являются основными медиаторами,
отнюдь не одиноки в деле посредничества. Существуют по¬
средники, обеспечивающие сам процесс перевода, как то
литературные агенты и критики; помимо этого возникает
вопрос о преподавании литературы и, шире, французской
культуры; этот фактор обуславливает выбор, который де¬
лают переводчики. Включение французского текста в каж¬
дый из таких контекстов придает ему смысл, отличный от
того, который он имел в исходном контексте, и при изуче¬
нии переводов (за исключением случаев обращения к чисто
лингвистическому материалу) явление это необходимо при¬
нимать в расчет.
I. Seferis G. Essais. Hellenisme et creation / Traduit par D. Kohler. Pai s:
Mercure de France, 1987. P. 157.
704

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Книги и переводы могут быть также объектами, товарами;
они обладают эстетическими характеристиками, которые
совершенно не зависят от их содержания. Вопрос о фран¬
цузских книгах в Греции предполагает фундаментальное
изучение фондов частных и публичных библиотечных со¬
браний, принципа их коллекционирования, того особого ме¬
ста, которое французские издания занимали по сравнению
с книгами, пришедшими из Германии, Великобритании или
Италии. Будучи переведенной, книга превращается в пред¬
мет, имеющий свою цену, обладающий обложкой, иллюстра¬
циями, а также присущим ему способом распространения.
Обыкновенно именно известные издательские дома оказы¬
ваются в состоянии покрыть издержки на перевод, и если
внедрение в новый контекст придает издаваемым ими кни¬
гам новый смысл, то этот новый смысл оказывается также
связан с эффектом серийности, встраиванием в череду тех
изданий, что вышли в рамках серии. Из таких данных сугубо
материального характера в дальнейшем может выстроиться
и история чтения в Греции: кто и при каких условиях обра¬
щался к чтению переводных французских изданий? Суще¬
ствовала ли в XIX столетии система библиотечного проката
книги? Каково соотношение научности и развлекательности
при таком типе чтения? Для единственной группы читате¬
лей — тех, кто получил университетское образование и спе¬
циализировался на французской литературе,—перевод был,
безусловно, не нужен. Обращались ли к нему как средству
изучения языка или же на первый план выходила страсть
к обновлению греческого языка при помощи импортируе¬
мой словесности? Идет ли речь о переводе функциональном
или же имеющем творческое обоснование?
Можно утверждать, например, что всякое переложение
Шиллера или Гёльдерлина (последний, хотя и имеет слож¬
ную рецептивную историю1, все же переводился достаточно:
70 из его стихотворений переведены, причем некоторые из
Них представлены в 5 различных версиях) и даже такого по¬
эта, как О. Элитис, возвращает греческой литературе тексты,
нз нее же и вышедшие. Греки переводят немцев, которые
*• Clairmont С. W. Holderlin-Rezeption bei den Neugriechen. Holderlins
Ubersetzungen // Holderlin-Jahrbuch. № 94-95. S. 89-102.
705

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
переводили греков, но они могут также подражать немцам,
которые подражали грекам. Проблема обратного импорта,
присущая культурному трансферу, вновь ставит вопрос о том,
что экспорт есть явление древних литератур, в то время как
обратный импорт (reimportation)—литературы современной.
То, что говорилось о современной греческой литературе,
тем более относится к современной французской литературе
и ее глубинной связи с немецким филэлинизмом. История
французского чтения и переводов Гёльдерлина от Буске до
Рене Шара связана прежде всего с восприятием Греции и со*
ставляет одну из основ французского лиризма XX столетия.
Более сложным видом трансфера оказывается тот, что свя¬
зан с французским неоклассицизмом 1800-х гг. и греческим
влиянием. Стихотворения Парни и Шенье, даже когда речь
не идет собственно о переводах, привносят во французскую
литературу того времени греческие темы. Эти греческие мо¬
тивы имели долгую жизнь, но не во Франции, где оказались
по преимуществу забыты, а в России, где они были подхваче¬
ны главными представителями русского романтизма — от
Батюшкова до Пушкина. Выскажем предположение, что если
бы существовали новогреческие версии этих переводов, как
и переводы пушкинских текстов на греческий язык, то они
бы оказались результатом долгого пути сквозь европейские
литературы, и каждый этап такого пути оставил бы свой
след, представляющий интерес для комментатора.
Среди космополитически настроенных отцов-основате-
лей греческой литературы Александр Пападиамантис зани¬
мает особое место и заслуживает нашего особого внимания:
он, не покидая родины, выучил английский и французский
языки, увлекался, среди прочего, творчеством Шекспира,
прекрасно знал традицию исторического романа, а также
переводил статьи для серьезных греческих газет и художе¬
ственные тексты, как, например, «Преступление и наказа¬
ние» Достоевского и рассказы Чехова (очевидно, с уже суще¬
ствующих переводов на известные ему языки). Его пример
лишний раз доказывает, что даже представитель традици¬
онного греческого общества и апологе! православия вос¬
принимает литературу как процесс постоянного обмена
с другими европейскими культурами.
706

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Значительная часть греческой интеллигенции получала
образование за рубежом — от Папарригопулоса, обучавше¬
гося во французском лицее Одессы, и до Сефериса, бывшего
парижским студентом. Такое проникновение чужеродных
образцов значит для греческой культуры больше, чем для
какой бы то ни было другой европейской страны. Можно
было бы предположить, что подобное присутствие чужого
уменьшается, когда мы обращаемся к низовой литератур¬
ной продукции, но это не так. Рассмотрим тексты, которые
нельзя заподозрить в излишнем следовании правилам хо¬
рошего литературного тона, например «мемуары» генерала
Иоанниса Макриянниса1, языковые особенности которых
так высоко были ценимы Сеферисом. Перед нами произве¬
дение неграмотного человека, обратившегося к фонетиче¬
скому письму для того, чтобы изложить важные события
истории греческого освобождения, в которых генерал уча¬
ствовал. Стихийный патриотизм Макриянниса проявля¬
ется в филэллинском пространстве, в котором действуют
турки, албанцы, французы, англичане, а также баварцы,
против которых генерал задумывал заговор, ставивший це¬
лью принятие конституции. Упоминание об иностранцах,
турках или филэллинах, а также о разных представителях
диаспоры, таких как фанариоты, приводит к тому, что па¬
триотические мемуары генерала превращаются в историю
Греции в Европе, как если бы неграмотный генерал вознаме¬
рился воплотить в тексте сокровенные чаяния европейцев-
филэллинов и красочную эстетику клефтов и паликаров.
Стоило бы установить периодизацию иностранных ре¬
ференций греческой литературы. Как представляется,
в XX веке греческие студенты, ставшие впоследствии пи¬
сателями, особенную склонность питали к Франции; это
было свойственно философам — от Костаса Акселоса до
Корнелиуса Касториадиса (о чем подробно писала Сервана
Жоливе*), хотя парадоксальным образом во Франции они
оказались во многом благодаря своему увлечению немецкой
Macriyannis Т. Memoires / Traduit par Denis Kohler. Paris: Albin Michel,
1986.
Jollivet S. Destins d’exiles. Trois philosophes grecs a Paris: Kostas Axelos,
Cornelius Castoriadis, Kostas Papaioannou. Paris: Manuscrit, 2011.
707

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
философией, которую тоже старались переводить. Во второй
же половине XIX века греки более явно тяготели к Германии:
вспомним, например, поэта ЛорендзосаМавилиса, которому
посвящено исследование Марии Тцуцуры, недавно пере¬
веденное на французский язык1. Уехав в Германию в 1878 г.;
Мавилис оставался там почти 12 лет, приобщившись к идеям
Канта, Фихте и Шопенгауэра. Проучившись в нескольких
немецких университетах, став членом студенческого объе
динения Фрайбургского университета, в 1890 г. в Эрлангене
он защищает докторскую диссертацию. Мавилис перевел
труды Гёте, Шиллера, Уланда; златокудрые немецкие девы
стали навязчивыми образами его сонетов. В них присутству¬
ют и воспоминания о Фрайбурге, и о девушках из немецких
Kneipe (кабачков), и все это перемежается с ницшеанскими
идеями сверхчеловека. Мавилис погиб на балканской войне
1912-1913 гг., сражаясь за освобождение Крита: греческий
патриотизм подпитывался у него преклонением перед не
мецкой философией.
Подобный же путь домой через немецкую культуру ха¬
рактерен и для творчества Эммануила Роидиса, который
изучал в конце 1850-х гг. в Берлине филологию и филосо¬
фию и прославился своим провокативным и ироничным
романом «Папесса Иоанна» — одним из самых ярких вкла¬
дов греческой словесности в традицию сатирической лите¬
ратуры. В центре повествования Роидиса — средневековая
Германия, действие романа разворачивается в монастырях
Мосбаха и Фульды, в нем присутствуют ссылки на «Герма¬
нию» Тацита и множество ремарок, призванных красочно
обрисовать изнанку Средневековья.
Имя Георгиоса Визииноса, о котором не так давно появи¬
лось исследование Элеоноры Вратскиду1 2, также должно быть
упомянуто в числе греческих писателей XIX века, которые
именно в Германии искали источник вдохновения, избрав ее
тем местом, где они получали образование. Так, Визиинос из¬
учал философию и психологию в Гёттингене, а затем в Лейп¬
циге, где защитил диссертацию по детской психологии. Он
1. Mavilis L. Les sonnets. Athenes: Epsilon, 2011.
2. Vratskidou E. L’emergence de l’artiste en Grece au XIXe siecle (1840-189°^
These de l’EHESS soutenue en 2011.
708

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
был учеником Г. Лотце и В. Вундта, тех двух ученых, которым
наука обязана радикальным поворотом гуманитарных зна¬
ний к психологии. Новая дисциплина, которую они препо¬
давали, была, впрочем, особенно тесно связана с эстетикой,
в свою очередь и Визиинос своими психологическими этю¬
дами о прекрасном способствовал развитию греческой эсте¬
тической мысли, ставшей ярким продолжением немецких
дебатов по данной теме. Визиинос был также переводчиком
немецких поэтов; когда же его поразил психический недуг,
он некоторое время лечился в Бад-Гаштайне.
Следует отметить, что поездка в Германию не исключала
пересечение и иных культурных пространств, в особенности
Франции и Италии. Те из названных нами авторов, которые
занимались переводами, переводили с разных языков, так
что германо-греческий культурный трансфер, державший¬
ся на вкладе немецкой мысли в новоэллинский контекст,
обыкновенно сопровождался более сложными трансфера¬
ми, включавшими в себя также и французское достояние.
Таким образом, новая греческая литература в период своего
утверждения была далека от националистического изоляци¬
онизма; она стала точкой встречи различных европейских
литератур, которыми сама подпитывалась. И утверждение
себя как греческого писателя происходило также нередко
с опорой на французскую культуру. Инициация Францией
с целью восхождения к собственным источникам состав¬
ляет основу романа Ванге лиса Георгудиса «Пифей», в кото¬
ром подробно описаны события XIX века — путешествие
в Скандинавию журналиста, имеющего французскую жену;
сюжетная нить этого путешествия — сон, в котором повто¬
ряется путешествие к легендарному острову Фула уроженца
Марселя, греческого писателя Пифея, относящееся к перио¬
ду между 340 и 330 гг. до н.э. От рассказа Пифея сохранились
лишь пронумерованные доксографические фрагменты (они
опубликованы в великом памятнике немецкой филологии
XIX века—энциклопедии «Паули-Виссова»), что не помеша¬
ло Жан-Жаку Амперу в XIX веке начать именно с него исто¬
рию французской литературы, предшествующей XI веку1.
ь Ampere J.J. Histoire litteraire de la France avant le XHe siecle. Paris:
Hachette, 1839-1840.
709

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Пифей, автор «Та peri tou Okeanou», — грек, который хоть
и символически, но связан с Францией, ее территорией, ее
литературой, и связи эти неоспоримы, ибо не существует
никаких текстов, которые могли бы их опровергнуть. Заяв
ленная героем цель странствия—«отправить в путешествия
послания, что качаются на соленых волнах, нашептанных
мифами, 0АААЕЕОПОРОЕ и его волшебным миром»1. Слово
«мореплаватель» («талассопорос»), которое Георгудис поже-
лал оставить на греческом языке во французском переводе,
не только придает эпический размах расстоянию, которог
преодолевается для достижения гиперборейских стран —
Норвегии и Исландии с их сагами. Оно оправдывает также
те слова, которые Пифей адресует Марселю, своему родному
городу: «Они явились сюда внимать ему со всей прибрежной
Галлии. Их привел фантастический рассказ этого рапсода.
Дабы позабавить скептиков, он отправился с ними по та¬
вернам, где они воздали жертвенные возлияния повели¬
телю волн, Посейдону»1 2. Дать новый импульс франко-гре¬
ческому мифу о Пифее, дабы свежим взглядом взглянуть
на Осло, Стокгольм и Рейкьявик, становится возможным
в результате наслаивания различных культурных пластов
и создания своего рода франко-греческого сплава, который
оказывается уникальным средством, позволяющим поэти¬
ческое странствие к северным берегам. Мы имеем здесь дело
с рядом сложных перемещений: Пифей переносится в гре¬
ческую литературу, дабы открыть ей доступ к северу, но в то
же время и чтобы выстроить преемственность между Антич¬
ностью и современностью.
Хотя семантические сдвиги, сопровождающие перемеще¬
ние, предопределяют оригинальность конечного результата,
весьма часто случается и так, что европейские литературы
получают свое обновление в литературе греческой. И транс¬
фер этот — несколько иной, нежели тот, что имел место
в начале XIX века (когда речь шла о создании баварской
Греции), — предопределяет создание собственно греческой
литературы.
1. Georgoudis V Pytheas / Traduit par Catherine Fabre et l’auteur. Boulogne:
Les cahiers de Pandora. 2001. P. 7.
2. Ibid. P. 22.

КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР И ИСТОРИЯ ГРЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Все истории литератур и, шире, истории культур XIX века
отчасти были создаваемы извне, по образцу, который был
предложен Жерменой де Сталь в ее книге «О Германии», вы¬
строившей пантеон немецкой литературы и философии.
Но случай Греции оказывается в этом смысле совершенно
особым, потому что европейские страны стремились спро¬
ецировать на Грецию свое представление о том, чем она
должна была быть. Проекция эта затрагивала как геогра¬
фию страны, так и ее язык и литературную традицию. Но
хотя филэллинизм отчетливо сказался на самосознании
Греции, греческая словесность питалась также из европей¬
ских источников, которые порой были очень далеки от пред¬
писаний филэллинизма. Источники эти могли, в конечном
счете, сами иметь греческий субстрат, служивший созданию
уже европейской идентичности. Роль диаспор, ставящих под
сомнение особый статус Афин, в еще большей степени ос¬
ложняет и без того сложную траекторию культурного транс¬
фера, но без учета этой роли трудно рассуждать о греческой
истории XIX столетия.
Все эти типы и направления трансфера, заслуживающие
каждый раз отдельного изучения и требующие самых разно¬
образных компетенций в зависимости оттого, интересует ли
нас вклад понтийского эллинизма или же переводы Шекспи¬
ра, демонстрируют, однако, тот непреложный факт, что вне
истории Европы греческой истории просто не существует.

Из Турфана в Берлин:
шелковый путь как
культурный трансфер
В 2002 г. в Берлине отмечалось столетие проводившихся
с начала XX века исследований различных культур
Шелкового пути. Впечатляющим итогом этих вековых
усилий стало издание, включившее в себя 70 публикаций,
в которых представлены лингвистические и исторические
аспекты данных исследований1. Турфан и, шире, Централь¬
ная Азия, где обитали китайцы и тюркские народы, тохары
и монголы, несторианцы и манихейцы, буддисты и мусуль¬
мане — с того момента, как размах культурных контактов
стал ощутимым, — не могли не мобилизовать легионы уче¬
ных. Для историка гуманитарных наук, особенно немецкой
гуманитарной науки, подобного рода исследования Цен¬
тральной Азии представляют особый интерес, поскольку
экспедиции в Турфан и обработка рукописей или произве¬
дений искусства, способных привести к перекрестным ин¬
терпретациям, были делом немецких и в особенности бер
линских ученых. Это касается также контекста, в котором
подобный научный интерес мог развиться. Ибо точно так
же, как понятие «Центральная Азия»I. 2 во многом обязано ра¬
ботам Александра фон Гумбольдта (1769-1859) и Фердинанда
I. Turfan Revisited — The First Century of Research into the Arts and Cul¬
tures of the Silk Road / D. Durkin-Meisterernst, S.-C. Raschmann ,J. Wid¬
ens, M. Yaldiz, P. Zieme (ed.). Berlin: Dietrich Reimer Verlag, 2004.
2. О границах Центральной Азии и их истории см.: Gorshenina S. Asic
centrale. L’Invention des frontieres et Pheritage russo-sovietique. Paris:
fiditions du CNRS, 2012; о разработке концепта Центральной Азии:
Gorshenina S. L’Invention de l’Asie centrale. Histoire du concept de la Tar-
tarie a PEurasie. Geneve: Droz, 2014.
712

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
фон Рихтгофена (1833-1905), изучение ее культур обязано не¬
мецким и немецкоязычным филологам, стоявшим у истоков
исследования Азии,—Арминию Вамбери (1832-1913) и Ауре-
лю Стейну (1862-1943). Известно, что даже швед Свен Гедин
(1865-1952) был студентом Рихтгофена в Берлине, когда он со¬
вершал свое первое путешествие в Кашгар в 1890-е гг. Аурель
Стейн, выходец из еврейской общины Будапешта, учился
в Вене, Лейпциге и Тюбингене, где стал доктором, перед тем
как поселиться в Англии и начать свои экспедиции в Такла-
Макан, приведшие его в Дуньхуан к открытию в 1907 г. зна¬
менитой библиотеки. Но и Арминий Вамбери, венгерский
еврей, которого считают одним из отцов-основателей тюрко¬
логии, сам ощущал себя представителем немецкой культуры
и даже попытался добиться своим рассказом о путешествии
пешком в Бухару и Самарканд сначала признания в Вене
и только потом, разочаровавшись, опубликовал его в Ан¬
глии1. Рудольф Гёрнле (1841-1918), один из первых специали¬
стов по разговорному языку в Хотане и вдохновитель Ауре ля
фон Стейна, был немцем, жившим в Индии. Исследования,
посвященные Турфану, позволяют проследить адаптацию
культур Центральной Азии к немецкому научному контек¬
сту как продолжительное начинание немецкой филологии,
а также те последовательные семантические сдвиги, которые
определили и саму историю этих культур.
Интересной чертой немецкого знания о Центральной
Азии, получающего развитие в Северной Европе 1900-х гг.,
было то, что интерес к Азии стал результатом международ¬
ного сотрудничества и, в частности, научного обмена между
Россией и Германией. Путешествие в Турфан длилось бы го¬
раздо дольше, если бы нужно было ехать через Пекин и если
бы российские власти не позволяли пересекать Централь¬
ную Азию по пути следования1 2: одна только эта причина
1. EspagneM. Armin Vambery. Les peregrinations d’un derviche // Passeurs
d’Orient. Les Juifs dans l’orientalisme / M. Espagne et P. Simon-Nahum
(ed.). Paris: Editions de l’Eclat, 2013. P. 69-84.
2. См. письмо Эрнсту Куну от 24 июля 1904 г.: «Через Чугучак можно
достичь Турфана за два месяца или два с половиной, тогда как пу¬
тешествие из Пекина в Турфан длится сто двенадцать дней, если
ежедневно без остановки ехать верхом по 46 км. Как тогда нужно
вести себя с русскими, об этом никто не говорит, несмотря на то что
713

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
могла оправдать немецко-российское сотрудничество. Чере з
Россию до Турфана через Чугучак можно было добраться за
два с половиной месяца, тогда как один только переезд из Пе
кина в Турфан занимал четыре. Кроме того, первые работы
о языках Таримского бассейна были связаны с открытием
древних рукописей. Российский консул в Кашгаре Николай
Федорович Петровский (1837-1908) побывал на развалинах
городищ еще до начала всяких раскопок и начал собирать
коллекцию древних манускриптов, многие из которых ему
приносили на продажу сами местные жители1. Будучи в тес¬
ном контакте с Сергеем Федоровичем Ольденбургом (1863-
1934), по происхождению русским немцем, специалистом
по буддизму и будущим директором советского Института
востоковедения, Петровский именно ему посылает первый
тохарский манускрипт, перевод которого Ольденбург публи¬
кует в 1893 г. вместе с его факсимильным воспроизведением.
Петровский вместе с семьей прибыл в Кашгар в 1882 г. по¬
сле того, как Санкт-Петербургский договор открыл путь рос¬
сийским купцам для торговли в Синьцзяне. Он покинул Каш¬
гар, где его консульство сыграло важную политическую роль,
в 1903 г. В вопросе о древних рукописях Центральной Азии
его советником был Ольденбург. Его коллекция, завещанная
Азиатскому музею в Санкт-Петербурге2, насчитывала около
600 рукописей и фрагментов рукописей. На необходимость
заниматься полевым востоковедением указывал также еще
и Дмитрий Клеменц (1848-1914), имевший немецкие корни
и сосланный по политическим причинам в Сибирь. Имен
но он прошел по северу пустыни Такла-Макан и подготови л
пути для дальнейших немецких исследований3.
без них совершенно невозможно работать в Турфане...»(Griinwedel 1
Briefe und Dokumente / Hg. von H. Walravens. Wiesbaden: Harrassowit/.
2001. S. 51).
1. Vorobyova-Desyatovskaya M. I. The Role of N. F. Petrovsky in the form at i о n
of the Central Asiatic manuscript collection of the St. Petersburg branch
of the Institute of Oriental Studies // Turfan Revisited. P. 361-362.
2. Азиатский музей (основан в 1818 г.), в советские годы—Институт вое
токоведения АН СССР (ИВАН), в настоящее время после ряда преоб¬
разований — Институт восточных рукописей РАН.—Прим. пер.
3. См.: Tolz V Russia’s Own Orient. The Politics of Identity and Oriental Stud¬
ies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford: Oxford University
Press, 2011.
714

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
Во время XII Международного конгресса востоковедов,
который проходил в 1899 г. в Риме, Ольденбург и Вильгельм
радлов (1837-1918), уроженец Берлина, защитивший свою
диссертацию в Иене, предложили организовать междуна¬
родные экспедиции в Туркестан. Надо сказать, что британ¬
ский консул Джордж Макартни (1867-1945), находившийся
в Кашгаре около двадцати лет, сыграл в этом начинании
роль, аналогичную той, которую сыграл его старший кол¬
лега Петровский. Выросший в Китае, но получивший об¬
разование во французском университете города Кан (Нор¬
мандия), Макартни прибыл в Кашгар в 1890 г. и оставался
там вплоть до 1918 г. На протяжении почти тридцати лет он
старался сдерживать российскую экспансию в этом регионе,
однако в условиях войны 1914—1918 гг. ему приходилось иметь
дело и с пантуранизмом (пантюркизмом) тюркского населе¬
ния Синьцзяна, которым манипулировала тогда Германия1.
Германо-русскому сотрудничеству способствовал и Аль¬
берт Грюнведель (1856-1935), который в 1899 г.2 совместно
с российским тюркологом Радловом совершил свою первую
экспедицию. Грюнведель, знавший русский язык, затем при¬
нимал участие в нескольких немецких экспедициях в Турфан
и в Таримский бассейн: в 1902-1903 гг. и в 1904-1905 гг. под ру¬
ководством своего коллеги Альберта фон Лекока (1860-1930)
и затем еще и в 1905-1907 гг.3 Грюнведель был специалистом
по буддизму Центральной Азии и сотрудником Этнологиче¬
ского музея Берлина. В своей книге о буддийском искусстве
в Индии он отводит значительное место скульптурам Ганд-
хары и соответственно переходным культурам между Инди¬
ей и Китаем. Но Россия не исчезает с горизонтов интересов
Грюнведеля, который в 1905 г. публикует на русском языке
ь Skrine С. Р, Nightingale Р. Macartney at Kashgar. New Light on British,
Chinese and Russian Activities in Sinkiang. 1890-1918. Fakenham: Norfolk,
Methuen & Co, 1973.
2. О традиции немецких экспедиций в Центральную Азию см.: Torma К
Turkestan-Expeditionen. Zur Kulturgeschichte deutscher Forschungsrei-
sen nach Mittelasien (1890-1930). Bielefeld: Transkript-Verlag, 2011.
3- %ieme P. Von der Turfanexpedition zur Turfanedition // Turfan Revisi¬
ted. P. 13-18; Walravens H. Albert Griinwedel — Leben und Werk I I Ibid.
P. 362-369.
715

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
свою работу о коллекции российского востоковеда и полити¬
ческого деятеля князя Эспера Ухтомского (1861-1921).
Еще до великих экспедиций Альберт Грюнведель в кни¬
ге о мифологии буддизма определил рамки своих будущих
исследований, подчеркнув значение исследований о гре¬
ческой культуре, перенесенной на Восток, переработанной
и по-новому истолкованной: «Битвы греков между собой ос¬
лабили их господство и сделали возможным вторжение орд
скифов, которые со времени первого восстания греческих
сатрапов против могущества Селевкидов представляли со¬
бой грозившую другим народам опасность. Индо-скифы, ко¬
торых в греческих донесениях называли эфталитами, в ки¬
тайских хрониках — юэчжи, в индийских — турушка, или
кушаны, как они сами себя называли, были наследниками
греческих царей. Положив конец греческому господству, они
в течение определенного времени сохраняли греческую куль¬
туру, и, будучи совершенными чужеземцами, они (не имея
определения с точки зрения своей этнической принадлежно¬
сти) становились частью греческой и китайской, индийской
и персидской культур, чьи территории распространения они
завоевывали. Кушанские князья, которые на свои головные
уборы водружали индийские божества греческого типа, гре¬
ческие и индийские надписи, перевели буддийские книги
с санскрита на китайский. Создается впечатление, что они
при своих дворах собрали в миниатюре самые разнообраз¬
ные культурные течения, как это впоследствии произошло
уже в большем масштабе при дворе монгольских правителей
в Каракумах. И если Александру Македонскому не удалось
добиться успеха в завоевании Дальнего Востока, то можно
сказать, что символически удалось это совершить при дво¬
ре монгольских правителей. При этом самым мощным по¬
средником в культурном обмене стали буддизм и искусство
поздней Античности»1.
Такое посредничество, наблюдаемое особенно в Ганд-
харе и на пересекающем Туркестан старом торговом пути,
было описано китайцами. Считается, что в самом начале
I. GriinwedelA. Mythologie des Buddhismus in Tibet und der Mongolei. Fuh-
rer durch die Sammlung des Fiirsten E. Uchtomskij. Leipzig: Brockhaus.
1900. S. 16-17.
716

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
христианской эры китайский император Ай-ди уже имел
в своем распоряжении буддийские книги, а император Мин¬
ди во сне увидел приблизившееся к его трону светящееся
видение и отправил своих эмиссаров на запад в поисках
книг. Грюнведель, который отмечает укоренение буддизма
в Китае начиная с IV века, упоминает путешествия Фасяня
(около 400 г.)1, Сон Юня (около 518 г.), а также путешествие
в Индию буддийского монаха Сюаньцзана (начало VII в.), из
которого тот привез 657 текстов на санскрите. Привезенные
книги были переведены на китайский язык, вместе с кни¬
гами в Китай проникло и искусство Центральной АзииI- 2.
Именно искусство всегда было в центре интересов Аль¬
берта Грюнведеля, который превратил берлинский Музей
азиатских искусств в уникальное место воссоздания тохар¬
ского буддизма. Он вместе со своим сотрудником Теодором
Бартусом (1858-1941) без колебаний снимал слои фресок и,
воспользовавшись своими очень точными зарисовками,
приступил к созданию настоящего архивного фонда. Пере¬
мещение этих коллекций в Гумбольдт-Форум, находивший¬
ся в двух шагах от Пергамского алтаря, демонстрировало
структурную связь между этими произведениями искусства,
оказавшимися в самом центре Берлина3.
Финансируемые немецкой крупной промышленностью
и прусским двором, экспедиции в Центральную Азию впи¬
сывались и в глобальный контекст колонизации. Конечно,
Германия, в противоположность Англии и России, не предъ¬
являла территориальных требований к Центральной Азии,
но она пристально интересовалась каналами коммерческого
сбыта в Туркестане4. Определенная бесцеремонность, с ко¬
торой во время этих экспедиций начала XX века найденные
I- В «Мемуаре о буддистских странах» Факсиана упоминается, в част¬
ности, существование буддийских поселений в районе Хотана еще
до того, как монахи проложили путь в Индию (Memoire sur les pays
bouddhiques de Faxian. Paris: Les Belles Lettres, 2013).
2. Ibid.P.26.
3- Gabsch X Auf Grunwedels Spuren. Restaurierung und Forschung an zen-
tralasiatischen Wandmalereien. Leipzig: Koehler & Amelang, 2012.
4- Mark R.A. Im Schatten des «Great Game». Deutsche «Weltpolitik» und
russischer Imperialismus in Zentralasien 1871-1914. Paderborn: Ferdinand
Schoningh, 2012.
717

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
на китайской территории предметы искусства экспропрц.
провались и перевозились затем в Берлин, показывает, что
такую научную любознательность в отношении Востока
необходимо связывать с фоном, на котором происходили
колониальные завоевания других стран1.
Говоря о германо-русском сотрудничестве, стоит, конечно
же, упомянуть и специалиста по персидским языкам, немца
балтийского происхождения на службе российского востоко¬
ведения Карла Германовича Залемана (1849-1916), который
в 1890 г. сменяет Радлова на посту директора Азиатского му¬
зея, а также его богатейшую коллекцию манускриптов. За-
леман, основные труды которого были написаны на немец¬
ком, главным образом занимался манихеями Центральной
Азии, представителями региона, который сам по себе пред¬
стает как феномен трансфера. У Залемана есть работы, по¬
священные исследованиям грамматики согдийского языка
и восходящих к нему ягнобского и осетинского языков. Во
время своих путешествий в 1897 и 1908 гг. в Самарканд он
значительно обогатил коллекцию центральноазиатских ма¬
нускриптов. Именно он на Конгрессе востоковедов в 1899 г.
в Риме совместно с Ольденбургом и Радловом выдвинул
предложение провести совместные германо-российские
экспедиции.
Здесь нужно привести еще одно важное имя — Дмитрия
Александровича Клеменца (1847-1914), тоже имевшего отда¬
ленные немецкие корни, который в силу своей политической
деятельности вынужден был около пятнадцати лет прожи¬
вать в изгнании в Сибири. Но в 1898 г. он тоже предпринял
путешествие в Турфан в окрестности Хара-Хота (Гаочан), где
своими первыми находками подготовил почву для последу¬
ющих экспедиций. И хотя финансовые трудности привели
к тому, что немецкие экспедиции проходили независимо друг
от друга, совершенно очевидно, что весь контекст открытий
в Турфане основывался на двусторонних инициативах и тес¬
ных связях немецкого и российского востоковедения. В1904 г.
Альберт Грюнведель без обиняков говорит об этом своему
учителю, специалисту по санскриту Эрнсту Куну: «Думаю,
I. Marchand S. German Orientalism in the Age of Empire. Religion, R;«
and Scholarship. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.
718

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
невозможно переоценить ту поддержку, которую оказали
нам русские ученые, то дружеское внимание, с которым нас
всегда принимала российская администрация, и то, до ка¬
кой степени все это предприятие было бы невозможным без
этой помощи» (письмо от 24 июля 1904 г.)1.
Одной из особенностей этих экспедиций было то, что со¬
бранный материал в большом количестве попадал в Бер¬
лин. Это было время, когда берлинская музейная культура
переживала свой расцвет. У Вильгельма фон Боде (1845-1929),
известного создателя берлинских музеев в 1870-1918 гг.,
основавшего, в частности, специальный музей для экспо¬
зиции Пергамского алтаря, был также проект открытия
экспозиции исламского искусства2. Таким образом, кол¬
лекционирование предметов восточного искусства и их
экспонирование в столице немецкой империи были делом
само собой разумеющимся. Даже Грюнведель, изначально
имевший филологическое образование, с энтузиазмом за¬
нимался коллекционированием произведений искусства.
Грюнведель, сотрудничая с антропологом Адольфом Басти-
аном (1826-1905)3 и заведуя музеем искусства Индии в Бер¬
лине, проявлял большой интерес к предметам искусства,
представляющим различные культуры в расцвете своего
развития. Выставить в Берлине привезенные им из Тарим¬
ского бассейна фрески означало добавить столице немец¬
кой империи некий политический блеск, конечно, не без
помощи российских востоковедов, которых также можно
было бы назвать германо-российскими. Альберт фон Лекок
и Альберт Грюнведель были не только учеными, но и путе¬
шественниками, которые вели жизнь полевых археологов
!• GriinwedelA. Briefwechsel und Dokumente. Wiesbaden: Harrassowitz, 2001.
S.51.
2. В1904 г. Вильгельм фон Боде подарил Берлинскому музею свою кол¬
лекцию восточных ковров, которая положила начало открытию
отдела искусств Восточной Азии.
3- Адольф Бастиан (1826-1905), основатель берлинского общества ан¬
тропологии и соучредитель «Revue d’anthropologie», был, в частно¬
сти, автором шеститомного труда о народах Восточной Азии («Die
Volker des ostlichen Asiens».Jena, 1866-1871). В его сборнике «Melanges»
[«Смесь»], который вышел в 1896 г., были опубликованы статья
Грюнведеля о тексте Священного Писания на языке лепча и статья
Франца Боаса об индейском народе квакиутль.
719

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
ради того, чтобы иметь возможность доставить в Берлин
коллекции из Турфана. За ними также стоят филологи,
среди которых в первую очередь надо назвать Фридриха
Вильгельма Карла Мюллера (1863-1930), ставшего издате¬
лем манихейских манускриптов, найденных в Таримском
бассейне. Он принадлежал к первому поколению интел¬
лигентов, работавших в Берлине, которые посвятили свою
жизнь изучению рукописей Центральной Азии. Один из
первых исследователей манихейских рукописей на средне¬
персидском языке, он был также инициатором согдийских
исследований1. В1904 г. он опубликовал первый согдийский
текст, основываясь на двуязычной персидско-согдийской
рукописи. Он существенно продвинулся и в расшифровке
и понимании согдийского языка, опираясь на тексты Ново¬
го Завета. Мы обязаны ему и объяснением той роли, какую
играли в Центральной Азии согдийцы. Изучая манихей-
ские и христианские рукописи1 2, он особенно интересовался
различными культурными перемещениями и, в частности,
переходом от манихейства к буддизму. Он сыграл также
важнейшую роль в классификации манускриптов, приве¬
зенных в Берлин начиная с 1903 г. Внимание Мюллера пре¬
жде всего было направлено на заимствования из малоиз¬
вестных или плохо расшифрованных языков, потому что
они могли пролить свет на словник и структуру этих самых
языков. Именно поэтому он занимался проблемой заим¬
ствований из монгольского языка в согдийский и в тюрк¬
ский, чтобы сформировать собственно буддийский словник.
Мюллер в итоге определил базовые принципы этих иссле¬
дований, в рамках которых впоследствии были предпри¬
няты первые издания манускриптов Турфана. При этом
он использовал буквы древнесирийского происхождения
1. Письма согдийских купцов, один из величайших памятников согдий¬
ской культуры, проливают свет на экономические отношения между
Китаем, где происходит постепенная ассимиляция согдийских народов,
и находящейся в нескольких тысячах километров от Китая Согдианой.
См.: La Vaissiere Ё. de. Histoire des marchands sogdiens. Paris: De Boccard,
2004.
2. О несторианстве Древнего Китая и Центральной Азии см.: TangL.
East Syriac Christianity in Mongol-Yuan China. Wiesbaden: Harassowitz,
2011.
720

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
и транскрипцию, вводящую отсутствующие в оригиналах
гласные. Эта новая восточная филология, ориентирован¬
ная на ранее неизвестные регионы, утверждается в Герма¬
нии как главенствующее направление на всем протяжении
XX века, будучи при этом теснейшим образом связанной
с антропологией и историей религий.
Здесь следует задаться вопросом о причинах этого уди¬
вительного расцвета филологических исследований Цент¬
ральной Азии в Германии 1900-х гг. Причины его различны,
однако в атмосфере Jin de siecle одной из них, несомненно,
стал повышенный интерес к Заратустре. Книга Ницше «Так
говорил Заратустра», увидевшая свет в 1883-1885 гг., была
имплицитно связана с историей манихейства и стала зна¬
ковым культурным событием рубежа веков. Она задала те
мыслительные сюжеты, которые нужно было изучать и ста¬
вить в исторический контекст. В частности, надо было найти
тексты-источники, критически осмыслить их и издать. То,
что ранее делалось в отношении перевода и комментирова¬
ния древнегреческих текстов, теперь повторялось в отно¬
шении центральноазиатских рукописей. Восточные древ¬
ности Турфана приобрели примерно те же функции, что
и древнегреческая культура, которая когда-то тоже являлась
чуждым, но конструктивным элементом немецкой культур¬
ной идентичности XIX века1. Вслед за Ницше Шопенгауэр
открыл путь для изучения древностей Центральной Азии,
в частности, в области индологии.
Его ученик и издатель Пауль Дойссен (1845-1919), бывший
также одним из учеников Ницше в Шульпфорте, защитил
диссертацию по теме, связанной с историей культуры Ин¬
дии1 2. Путешествие в Индию привело его в Кашмир и Хай-
берское ущелье со стороны Афганистана. Он стал учителем
Эрнста Вальдшмидта (1897-1985)3, который является одним
1. См.: MarchandS. Down from Olympus: Archaeology and Philhellenismus
in Germany. Princeton: Princeton University Press, 2003; Marchand S.
German Orientalism.
2. Cm.: Deussen P. Erinnerungen an Indien. Kiel; Leipzig: Verlag von Lipsius
und Tischer, 1904; Deussen P. Mein Leben / Dr. E. Rosenthal (Hg.). Leipzig:
Brockhaus, 1922.
3- Sander L. Ernst Waldschmidt’s contribution to the study of the «Turfan
Finds» // Turfan Revisited. P. 303-309.
721

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
из важнейших представителей последующего поколения ис¬
следователей, занимавшихся изучением рукописей Турфана.
Последний защитил диссертацию об одном из санскритских
манускриптов Центральной Азии и стал сотрудником Этно¬
логического музея, где работал ассистентом Альберта фон
Лекока1. Первая его книга была посвящена Гайдаре (Чанда-
харе), Кушанскому царству и Турфану1 2. Именно с его именем
связано изучение настенной живописи, обнаруженной на
Великом шелковом пути, и описание отличий в росписях
тохарского периода в Куче от уйгуро-китайской эпохи в Тур-
фане. В 1932 г. Вальдшмидт заново отредактировал книгу
Грюнведеля о буддийском искусстве в Индии. Однако ос¬
новным полем его деятельности было изучение и издание
древнесанскритских рукописей.
В юности на Вальдшмидта оказал также влияние один из
первых интерпретаторов индийских рукописей из Турфана
Рихард Пишель (1849-1908) и его преемник Генрих Людерс
(1869-1943). Таким образом Вальдшмидта можно поместить
в центр очень узкого круга филологов, которые заставили
говорить о существовании письменного трансфера в Цен¬
тральной Азии, но которые по своим методам полностью
принадлежат контексту немецкой культуры и эрудиции.
Вальдшмидт уехал из Берлина, где ныне существует фонд,
носящий его имя, в Гёттинген, который на какое-то время
стал эпицентром исследований Турфана. Так в Гёттингене
установилась традиция востоковедческих исследований,
начинавшаяся с Генриха Эвальда, продолженная Теодором
Бенфеем, Германом Ольденбергом, Эмилем Зигом и, нако¬
нец, Эрнстом Вальдшмидтом. Если сначала акцент делал¬
ся на индологии, то зачастую исследования продолжались
в направлении Центральной Азии.
1. Немецкие исследователи Турфана также внесли свой вклад в фор¬
мирование первых советских археологов Центральной Азии. Так,
Борис Петрович Деннике (1885-1941), один из первых советских
историков древнеазиатского искусства и один из исследователей,
работавших в Термезе, открывает для себя в 1913 г., будучи в Бер¬
лине, работы Лекока, о котором пишет статью.
2. Waldschmidt Е. Gandhara, Kutscha, Turfan. Eine Einfuhrung in die friih-
mittelalterliche Kunst Zentralasiens. Leipzig: Klinkhardt&Biermann, 1925.
722

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
Эрнст Вальдшмидт, который, впрочем, испытывал боль¬
шую слабость к национал-социализму1, составил каталог
турфанских текстов на санскрите или, вернее, инициировал
начало издания подобного каталога, опубликовав пять пер¬
вых томов под своей редакцией. Надо сказать, что во время
Второй мировой войны рукописи эти были эвакуированы
и вновь обнаружены только после ее окончания в Берлине
в довольно плачевном состоянии. Однако это не помешало
дальнейшей научной работе над турфанской коллекцией,
в которой принимали участие все студенты Вальдшмидта
и которая постепенно была полностью опубликована. Вальд¬
шмидт сумел также подготовить словарь этих санскритских
текстов из Турфана, который после его смерти был расши¬
рен, включив в себя тексты буддийской секты Сарвастивада.
Его собрание санскритских текстов Турфана представляло
собой разбитые на несколько колонок версии на тибетском
языке, а также на санскрите и пали (трех языках, на которых
основывается буддийское учение). Вальдшмидт предложил
нечто вроде филологической модели, сравнимой с тем, что
Готфрид Герман (1772-1848) и Карл Лахман (1793-1851) сделали
в отношении греко-латинской Античности. Он создал некую
Восточную Грецию. Эта традиция была продолжена в Берли¬
не его преемником Генрихом Людерсом (1869-1943). Но если
немецкая турфанология была, так сказать, чисто внутреннего
употребления, то по сравнению с греческой филологией она
обладала особенностью, позволявшей ей заниматься полива¬
лентным культурным пространством, богатым на контакты
и взаимовлияния совершенно различных языков.
Если есть сфера, в которой немецкая научная традиция
сыграла значительную роль в конструировании Централь¬
ной Азии как исследовательского поля, то это как раз сфера
тохарского языка1 2. Рождение этой новой науки связывают
1. О влиянии национал-социализма на историю немецкого восто¬
коведения см.: Ellinger Е. Deutsche Orientalistik zur Zeit des National-
sozialismus 1933-1945. Berlin: Deux-Mondes-Verlag, 2006.
2. Появление исследований тохарского языка и нынешнее состоя¬
ние этих исследований проанализированы в многочисленных
работах Жоржа Пино. См., в частности: Pinault G.-J. Chrestomathie
tokharienne. Textes et grammaire. (Collection linguistique publiee par
la Soci6te de Linguistique de Paris, t. XCV). Leuven; Paris: Peeters, 2008.
723

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
с именем Эмиля Зига (1866-1951), сына мельника из Ангер-
мюнде. Его социальное восхождение стало результатом его
занятий классической филологией, которым предшество¬
вало его увлечение санскритом, обучение у Эрнста Куна
и защита диссертации о метрике ведических текстов в 1891
г. В Берлине Зиг слушал лекции Германа Ольденберга,
специалиста по буддизму, и Пауля Дойссена, востоковеда
и ученика Шопенгауэра1. Также он был наставником Эрн¬
ста Вальдшмидта. Его работы, в которых филология тесно
связана с изучением религий, составляют одну из ярких
страниц своего времени, отмеченного реактуализацией
шопенгауэровских и ницшеанских идей. Зиг заинтересо¬
вался Центральной Азией с точки зрения санскритских
манускриптов, найденных в Восточном Туркестане. Зани¬
маясь этими манускриптами с одним из своих учеников,
Вильгельмом Зиглингом, он столкнулся с новым языком,
который в документах Берлинской академии 1908 г. был
определен как тохарский. Берлинский индолог Рихард
Пишель (1849-1908), которому была поручена организация
обработки рукописей, вывезенных из Турфана, привлек
к работе, в частности, молодого Вильгельма Зиглинга, ко¬
торый и занимался ею на протяжении всей своей жизни.
Ему поручили упорядочить фрагменты, размещенные под
стеклами, и при их расшифровке он достиг подлинного
мастерства. Этот новый объект исследования, в котором
сошлись филология и ностальгия по восточным фило¬
софиям, идеально отвечал ожиданиям берлинской науки
1900 г. Зиг, сменивший Ольденберга в Киле, а потом и в Гёт¬
тингене, в 1931 г. публикует свою «Грамматику тохарского
языка», которая основывается на издании тохарских тек¬
стов, начатом обоими учеными в 1921 г.
Тохарская грамматика 1931 г. затрагивала только то¬
харский язык «А». Тохарский язык «В» должен был быть
Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность Жоржу Пино
за критическое прочтение настоящей статьи и многочисленные
сведения, которые он мне сообщил об истории тохарского языка
и его изучения.
I. Вклад в понимание ведических текстов и буддизма Германа Ольден¬
берга, чьи работы переводились на французский язык, описан в на¬
учном журнале «Lejournal Asiatique» (тетради 1903-1907 гг., с. 536-543).
724

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
рассмотрен позднее. Издание текстов было подготовлено
Зигом иЗиглингом1. Первый том вышел в 1949 г. после смер¬
ти Зиглинга, второй, опубликованный в 1953 г. уже после
смерти Зига, был издан его учеником Вернером Томасом1 2.
Материалом для этой работы послужили «Фрагменты то¬
харских текстов», изданные Сильвеном Леви (1933)3.
Новый объект исследования полностью вписался в тра¬
дицию немецкой филологической науки XIX века, внеся
дополнение в теорию сравнительной грамматики индоев¬
ропейских языков.
Открытие в семнадцати языках от согдийского до тибет¬
ского, в том числе бактрийского, или уйгурского, и в два¬
дцати четырех письменностях, следы которых были
найдены в Таримском бассейне, новых разновидностей
индоевропейского языка, существовавших в Центральной
Азии, придало индоевропеистике (уже значительно видо¬
изменившейся после открытия австрийским востоковедом
Бедржихом Грозным хеттского языка4 вслед за находками
археолога Гуго Винклера в Хаттусе) новизну, отвечавшую
общему увлечению Востоком. Речь шла об интеллектуальном
и научном завоевании обширных территорий, с которыми
компаративизм как наука, господствовавшая в немецких
университетах, признал скрытое родство. Действительно,
открытия Центральной Азии одновременно положили на¬
чало интенсивной циркуляции между различными про¬
винциями индоевропейского пространства, а также между
1. См.: Sieg Е. Kleine Schriften / Hg. von Klaus Ludwig Janert. Stuttgart:
Franz Steiner Verlag, 1991 (там же опубликован некролог Вильгельму
Зиглингу, подписанный Е. Зигом, с. 452-454)«
2. Thomas W. Die Erforschung des Tocharischen (1960-1984). Schriften der
Wissenschaftlichen Gesellschaft an der Johann Wolfgang Goethe-Univer-
sitat Frankfurt am Main. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1985.
3- О вкладе С. Леви в тохарские исследования см.: Pinault G.-J. Syl-
vain Levi dechiffreur et lecteur des textes des frontieres I I Sylvain Levi
(1863-1935). Etudes indiennes, histoire sociale. Actes du colloque tenu
a Paris (8-10 octobre 2003), (Bibliotheque de PEPHE. Sciences religieuses,
№ 130) / L. Bansat-Boudon et R. Lardinois (ed.). Turnhout: Brepols, 2007.
P. 111-144.
4- О началах хеттологии см.: Klock-Fontanille 1. Les debuts de Phittitologie:
le role de la science allemande // Revue germanique internationale. 2012.
№ 16. P. 119-133.
725

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
этими провинциями и внешними областями — тюркской,
монгольской или китайской.
Тохарские тексты, которыми занимается Зиг, — это пере¬
воды. Сама скорость, с которой тохарский язык был рас¬
шифрован, объясняется большим числом параллельных
версий тех же самых текстов на других языках, индийских,
конечно, но также и тюркских1. Исследования тохарского
языка долгое время сосредотачивались на буддийской
драме Maitreya-Samiti в берлинских собраниях рукописей
из Турфана, которая существует и на тохарском языке «А»,
и в параллельной версии на древнетюркском2. Тохарология
является наукой, предполагающей знание индоевропей¬
ских языков и буддизма, но также и знание истории искус¬
ства — науки, центром которой стал в то время Берлин3.
Исследования, посвященные бактрийскому языку, на ко¬
тором говорили в Бактрии и в Кушанском царстве, языку,
также использующему греческий алфавит и связанному
с тохарским своими заимствованиями, менее документи¬
рованы и не вызвали особого интереса в Германии даже
в той среде, которая испытывала влечение к утраченным
языкам Центральной Азии4. Наука о языках Турфана не
была чисто немецкой наукой, но, как это часто происхо
дило в период, предшествующий Первой мировой войне,
она вписалась в контекст франко-немецкого противосто¬
яния и обмена, а также франко-российского сотрудни¬
чества, которое, например, сближает С. Ф. Ольденбурга
1. Schmidt К. Т. Indo-Tocharica. Die Bedeutung anderssprachiger Parallel
versionen fur die ErschlieBung des tocharischen Schrifttums I I Turfan
Revisited. P. 310-311.
2. Cm.: Pinault G.-J. Contribution de Maitrisimit a Interpretation de textes
paralleles en tokharien I I Die Erforschung des Tocharischen und die alt
tiirkische Maitrisimit. Symposium anlasslich des 100. Jahrestages der Ent
zifferung des Tocharischen (Berlin, 3. und 4. April 2008) / Yukiyo Kasai.
Abdurishid Yakup, Desmond Durkin-Meisterernst (Hg.). Turnhout: Brepols.
2013. S. 183-234.
3. Pinault G.-J. Zum Tocharischen in der Turfanforschung I I Turfan Revi
sited. P. 256-263; %immer Stefan. Die Bedeutung der Turfanfunde fur di<
Indogermanistik 11 Ibid. P. 424-429.
4. Fussman G. L’inscription de Rabatak, la Bactriane et les Kouchans 11 Le-
riche P., Pidaev C., Gelin M., Abdoullaev K. La Bactriane au carrefour des
routes et des civilisations de l’Asie centrale. Paris: Maisonneuve et Larose,
2001. P. 251-291.
726

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
и С. Леви1. Именно поэтому изучение согдийского язы¬
ка стало основным объектом научного интереса молодо¬
го француза Робера Готьо (1876-1916), бывшего учеником
лингвиста Антуана Мейе (1866-1936) и погибшего во вре¬
мя Первой мировой войны. Готьо, который совершил не¬
сколько путешествий в Центральную Азию, был дипло¬
мированным германистом и поддерживал тесные связи
с немецкими специалистами, занимавшимися Турфаном.
В письме от 27 сентября 1912 г. Альберт фон Лекок вспо¬
минает об их встрече в Париже: «Готьо был здесь, и мы
отобедали вместе с его семьей. Мюллер тоже был на этом
обеде»1 2. И хотя Лекок воздает должное обоим ученым, он
делает оговорку: «И все же — это французы, национальное
тщеславие приводит их к неподобающим безумствам»3.
При этом сам Готьо во многом был обязан идеей изучения
согдийского языка Фридриху Карлу Андреасу (1846-1930),
супругу известной музы Ницше Лу Андреас-Саломе, а так¬
же самому Лекоку. Андреас, который выучил персидский
язык в Персии, поддерживал связи с персидским двором
и получил должность преподавателя тюркского и персид¬
ского языков в Берлинском университете. С 1904 г. он пере¬
писывался с Фридрихом Вильгельмом Карлом Мюллером,
обсуждая с ним проблему атрибуции согдийских текстов4.
Очевидно, он был одним из интерпретаторов турфанских
текстов. Его биография, как и биография Пауля Дойссе-
на, делает очевидной ту органическую связь, которая су¬
ществовала между немецкой философией Шопенгауэра
и Ницше и филологическим и лингвистическим изуче¬
нием турфанских находок, а также решением в Берлине
и Гёттингене проблем, поставленных историей древней
центральноазиатской культуры.
1. См.: Bongard Levin G.M., Lardinois R., Vigasin A. A. Correspondances
orientalistes entre Paris et Saint-Petersbourg (1887-1935). Paris: AIBL-De
Boccard, 2002; Bansat Boudon L., Lardinois R. Sylvain Lewi (1863-1935).
Etudes indiennes, histoire sociale. Note 31.
2. TongerlooA. van. Die Briefe von Le Coqs an Willi Bang-Kaup im Archiv der
Lowener Universitat I I Turfan Revisited. P. 353.
3. Ibid.
4- Библиографию Андреаса см.: Festschrift Friedrich Carl Andreas. Leip¬
zig: Harrassowitz, 1916.
727

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Говорят, что Альберт фон Лекок в 1909 г. рассказал Готьо
забавную историю про то, как он объяснил Полю Пельо
и Эдуарду Шаванну, что тексты, которые они с гордостью
демонстрировали ему как уйгурские, были на самом деле
согдийскими рукописями. Лекок не доверял французам.
А между тем «Journal asiatique» в № 16-17 за 1911 г. подробно
освещал дискуссию, которая велась в немецких работах по
поводу согдийского языка (статьи Робера Готьо) и касалась
тохарского языка (статьи Сильвена Леви). В январе-февра¬
ле 1912 г. Сильвен Леви публикует двухстраничный буддий¬
ский текст на тохарском языке, который ему передал Гёрнле.
В мае—июне 1913 г. Робер Готьо обращается к исследованию
согдийского алфавита. В сентябре—октябре 1913 г. Сильвен
Леви описывает тохарский язык «В», основываясь на тексте,
найденном в Куча. Это время, когда центральноазиатская
филология оказывается в фокусе внимания европейского
научного сообщества. Робер Готьо, «Опыт согдийской грам¬
матики» которого выходит в 1914—1923 гг., как никто другой
воплощает собой франко-немецкое направление европей¬
ского освоения культурного многообразия Турфана.
В предисловии к «Опыту согдийской грамматики» Робер
Готьо, вспоминая о том, что Геродот в «Авесте» и в отрывке из
Страбона уже упоминал о существования согдийского наро¬
да, делает акцент на исторической роли согдийцев, исчезнув¬
ших под ударами монгольских завоевателей, но, несомненно,
открывших путь персидской культуре в Центральную Азию.
Он отмечает явления культурного палимпсеста, в результате
которого уйгурская письменность превращается в разновид¬
ность согдийской, которая и сама является заимствованием
семитской письменности. Даже если Готьо признает вклад
Поля Пельо, Антуана Мейе и Сильвена Леви в открытие со¬
гдийского языка, он все же настаивает на доминирующей
роли в этом открытии немецких ученых и вспоминает—не¬
задолго до того, как пасть от немецкой пули — о своих отно¬
шениях с рейнскими филологами-востоковедами:
В Берлинском этнографическом музее Фридрих Вильгельм
Карл Мюллер всегда оказывал мне сердечный прием, и не¬
сколько часов беседы об открытиях и истории религий
728

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
Центральной Азии были, естественно, самыми интересными
и самыми впечатляющими. В начале 1910 года я смог прове¬
сти десять дней в Гёттингене. Там я многому научился как
в области филологии, так и в области иранской лингвисти¬
ки благодаря г-ну Андреасу, который принял меня как дру¬
га, посвятил мне свое время и в незабываемых, чарующих
и теплых беседах о Персии и Иране щедро наделил советами,
знаниями, идеями и гипотезами. <...> Наконец, господин За-
леман проявил большую доброжелательность к моим рабо¬
там по расшифровке рукописей и, в частности, к этой работе:
он не только сообщил мне о фрагментах на согдийском языке,
хранящихся в Санкт-Петербурге, но и предоставил мне весь
материал на ягнобском языке. По большей части неиздан¬
ный, он представлен в этой книге и позволяет проследить
развитие согдийского языка вплоть до настоящего времени1.
Самая поразительная особенность исследований, про¬
водившихся в Турфане, это то, что включенные в опись
письменности языки, сотни из которых, как, например, ти¬
бетский, играли иногда роль языка межэтнического обще¬
ния (linguafranca:), изучались на основе переводов. Если от¬
крытие тохарского и других языков индоиранской группы
позволило углубить знание индоевропейской языковой
семьи, то само это знание возникло благодаря параллелям
с тюркским, тибетским или китайским языком. Перевод стал
путеводной нитью в исследовании культур и связывающего
его культурного трансфера.
На различных языках Турфана сохранялись главным об¬
разом религиозные тексты. Наряду с переводом с одного язы¬
ка на другой встает, следовательно, проблема передачи рели¬
гиозного содержания. Она тем более является ключевой, что
До ислама этот регион находился под влиянием манихейства,
буддизма, несторианства. Таким образом, возникает вопрос,
какой религиозный субстрат обнаруживается в каждой из
религий. Вопрос этот, в частности, встал в отношении пред¬
вещающего грядущего Будду образа Майтрейи, который осо¬
бенно повлиял на уйгурский буддизм. Присутствуя в тексте,
I- Gauthiot R. Essai de grammaire sogdienne. Paris: Geuthner, 1914-1923.
P. XVII-XVIII.
729

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
одновременно сохранившемся на тохарском языке «А» и на
уйгурском, Майтрейя напоминает о значении тюркологии
для исследования культурного палимпсеста Турфана. Осо¬
бую роль играют в этом смысле тексты турфанских уйгуров
и архаический тюркский язык, надписи на котором были
открыты в начале XIX века в долине реки Орхон1. Но здесь
самое время вспомнить и Аннемари фон Габайн (1901—1993)2,
немецкую женщину-ученого, долго жившую в Берлине. Она
застала еще первое поколение турфанологов, таких как Фри¬
дрих Вильгельм Карл Мюллер и Альберт фон Лекок, и даже
написала их историю и в 1941 г. создала первую грамматику
древнетюркского языка. Основой для ее грамматики по¬
служил корпус древнетюркских рунических надписей, об¬
наруженных на севере Монголии в верхнем течении Енисея
и в бассейне реки Талас. Привезенные из Турфана рукописи
стали базовыми. Но помимо рун для записи древнетюркского
языка использовались уйгурское, согдийское, манихейское
письмена и письмо брахми. Таким образом, запись древне¬
тюркского языка происходила пятью различными способа¬
ми, заимствованными из других языков, что сразу же обна¬
руживает тесную его связь с другими центральноазиатскими
культурами3. Будучи лингвистом, Аннемари фон Габайн
занималась также историей культурных контактов, перево¬
дами и перемещениями, происходившими между тюркским
и иранским мирами. Ее интересовали ирано-тюркские куль¬
турные связи, влияние зороастризма на народы Центральной
Азии. Она расшифровала биографию путешественника Сю-
аньцзана, написанную на древнетюркском языке. Она стара¬
лась установить связи между культами Митры и Майтрейи,
между разными регионами Центральной Азии, такими как
Бамиан и Кушанское царство. Она подготовила крупного
специалиста по тюркофонному буддизму—Клауса Рёрборна,
ставшего профессором в Гёттингене.
1. Первая расшифровка надписей VIII века, найденных в долине реки
Орхон, была начата в 1893 г. датским лингвистом Вильгельмом Том
сеном (1842-1927).
2. Hazed G. Annemarie von Gabain — Gedanken zu ihrem Wirken in der
Berliner Turfanforschung I I Turfan Revisited. P. 129-130.
3. Gabain A. von. Alttiirkische Grammatik. Wiesbaden: Harrassowitz, 3. Aus
gabe, 1974.
730

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
Конечно, существуют рукописи, представляющие большой
культурный интерес и не являющиеся переводами, как, на¬
пример, знаменитый философский манускрипт на санскри¬
те, обнаруженный в виде многочисленных фрагментов во
время экспедиции в Турфан в 1906 г. и реконструированный
затем Морицем Шпитцером, моравским евреем, изучавшим
индологию в Вене. Он был сионистским активистом, кото¬
рый помогал Буберу в переводе Библии, позже стал редакто¬
ром в издательстве Шокен, где ему было поручено, в частно¬
сти, издание произведений Кафки. Его биография типична
для немецкого филолога, который, внеся огромный вклад
в изучение санскритского философского опуса, руководство¬
вался при этом самыми строгими методами филологии1.
Главным же вопросом в изучении культур Центральной
Азии стал вопрос о переводе. Переводы в этом географиче¬
ском регионе нередко сопровождались теоретическими раз¬
мышлениями о статусе переведенного текста, о том, насколь¬
ко точно в переводе передаются характеристики оригинала
(или же просто делается попытка передать смысл, удаляясь
от образца и приспосабливаясь к характеристикам того язы¬
ка, на который осуществляется перевод, в частности к его
метрике, будь он хатаносакским (хотанским), китайским,
уйгурским или тохарским). Чтобы показать, что тохарский
перевод отличается в стилистическом плане от оригинала,
были также разработаны концепты для обозначения раз¬
личных типов передачи и «перевода»8.
В Центральной Азии были настоящие переводческие ма¬
стерские, например в Иньчуане, где группа переводчиков
занималась переводом буддийского канона с китайского и,
несомненно, с уйгурского на тангутский язык, основные
тексты которого были открыты Петром Козловым (1863-
1935)1 2 3 * * * * в Хара-Хото в пустыне Гоби. В этом обширном пред¬
1. Franco Е. The Spitzer Manuscript (SHR 810)—A Philosophical Manuscript
from the Kusana Period 11 Turfan Revisited. P. 92-94.
2. Thomas W. Probleme der Ubertragung buddhistischer Texte ins Tocha-
rische 11 Abhandlungen der geistes- und sozialwissenschaftlichen Klasse.
Mayence, Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Jahrgang 1989.
Nq 10.
3- Петр Козлов оказался в Центральной Азии в качестве ассистента
Николая Пржевальского (1839-1888).
731

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
приятии участвовали, в частности, уйгурские монахи, то
есть тюркофоны. Тангутское население района Иньчуань
китаизируется — перед тем, как обратиться в ислам под
давлением монголов1. Тангуты были интегрированы в Ки¬
тай при династии Юань. Приход буддизма в Китай связан
с путями, идущими по бассейну реки Тарим, что подтверж¬
дается переводами тохарского буддийского монаха Локаксе-
мы (II век). Пришедший из Гайдары и Кушанского царства
в Лоян, где находилось одно из буддийских святилищ Китая,
он переводил на китайский язык сутры Махаяны, а также
рассказ о мифическом путешествии Сюаньцзана (602-664),
буддийского монаха VII века, который, вернувшись в Сиань,
перевел, по легенде, на китайский язык 657 трудов, приве¬
зенных из Индии. Между школой Лояня и Кумарадживы
в Сиане (Чанъане) существовала еще одна переводческая
школа, к которой в 284 г. примкнул тохарский переводчик
Дхармаракшита. Благодаря китайскому монаху Даоаню
Сюань стал в середине IV века центром китайского буддиз¬
ма8. Кушанец Кумараджива (344-413), буддийский монах
IV века, поселившийся в Сюане, был одним из наиболее
значительных переводчиков. Считается, что он переводил
на китайский язык многочисленные книги индийского
буддизма, йспользуя мастерскую коллективного перево¬
да. Система переводческих мастерских с многочисленным
высококвалифицированным персоналом и кодифициро¬
ванным распределением заданий, базирующаяся на тео¬
ретической рефлексии о переводе, получила широкое рас¬
пространение в течение первого тысячелетия нашей эры.
Кумараджива, как показал Поль Демьевиль1 2 3 * *, был сыном
обращенного брахмана и кушанской принцессы, он полу¬
чил образование в Кашмире и в Кашгаре, а затем посели лея
в Кушанском царстве, откуда его украли и увезли в Китай.
В его переводах китайский текст перемежается с добавле¬
1. Kycanov Е. I. Turfan und Xixia // Turfan Revisited. R 155-158.
2. Cm.: Zhang C. Xi’an, une capitale ancienne au carrefour de l’Orient et de
POccident // Tozai, humanisme etlangues. Hors-s6rie. 2011. № 3. R 78-85.
3. Demieville P. Choix d’etudes bouddhiques. Leiden: Brill, 1973. R 415-416.
См. также: BoulnoisL. La Route de la soie: dieux, guerriers et marchands,
Geneve: Olizane, 2010; Zhang C. Xi’an, une capitale ancienne (сноска 50).
732

ИЗ ТУРФАНА В БЕРЛИН: ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ...
ниями личного свойства, где он говорит о собственной био¬
графии, о проделанном им духовном пути: центральноази¬
атские посредники не были нейтральны в осуществлении
своего посредничества. Родным языком Кумарадживы был
тохарский. В Сюане укравший его во второй раз власти¬
тель сделал его главой переводческой мастерской, самым
известным достижением которой стала китайская версия
лотосовой сутры. Тогда как переводы буддийских текстов
были слишком близкими версиями санскритского ориги¬
нала и непонятны тем, кто не мог соотнести их с языком
оригинала, переводы Кумарадживы, не будучи свободны¬
ми переложениями, легко читались по-китайски. Чтобы
быть лучше понятым, он пользовался народным языком,
но его переводческая мастерская обогатила китайский язык
несколькими тысячами абстрактных слов1. Эти эпизоды
перевода буддийского канона подтверждают роль куль¬
тур Центральной Азии в посредничестве между Востоком
и Западом и отсутствие перегородок между различными
пространствами евразийского континента. Монгольские
рукописи, привезенные из Турфана немецкими археоло¬
гами, несут на себе следы уйгурского языка, на который
эти тексты первоначально были переведены с санскрита1 2.
В первые века нашей эры вплоть до XIII века перевод, ино¬
гда осуществлявшийся переводчиками, которые не явля¬
лись носителями ни языка, с которого делался перевод, ни
языка принимающей культуры (явление исключительное
в истории перевода), был одним из главных видов деятель¬
ности на территории, простиравшейся от Самарканда до
Сюаня, центром которой был, вероятно, таримский бас¬
сейн. Так что отнюдь не случайно немецкие турфанологи
фактически стали историками центральноазиатской пере¬
водческой культуры.
Центральная Азия — это место, где происходили много¬
численные встречи между культурами и их перемещение.
Наука, занимающаяся историей этих встреч, которую могут
1. Hansen V The Silk Road. A New History. Oxford: Oxford University Press,
2012. P. 56-82.
2. Matsukawa T. Some Uighur elements surviving in the Mongolian Buddhist
Sutra of the Great Bear // Turfan Revisited. P. 203-207.
733

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
интересовать, например, монгольские версии романа об
Александре Македонском, настолько связана с экспедиция¬
ми немецких ученых—Арминия Вамбери, Радлова, Ауреля
Стейна и особенно Грюнведеля и Лекока, — что мы имеем
полное право задаться вопросом о немецкой составляющей
этого явления.
Если в 1900 г. пути филологии, лингвистики и истории
религий сходятся в создании науки о центральноазиатской
культуре, это значит, что интерес к ней составляет и часть
истории немецкой культуры и в равной мере затрагивает ди¬
намику французско-немецко-российских научных обменов.
Новая наука была связана с расширением области филоло¬
гии, введением в нее элементов антропологии, истории ре¬
лигий и философии Востока. Однако основная специфика
этого нового объекта исследования заключается в том, что
он состоит из «переводческих» культур, беспрестанных син¬
хронических и диахронических трансферов, а также в том,
что он вынуждает нас самих все время перемещаться между
языками и культурами и формулировать объект исследо¬
вания каждый раз заново в зависимости от этих перемеще¬
ний — из Европы в Китай, из Турции — в персидский мир.
/

Франко-вьетнамский
культурный трансфер:
парадигматические
отношения
Франция и Вьетнам имеют общую историю, начало ко¬
торой положил в 1624 г. миссионер-иезуит Александр
де Род, отправившийся из Макао в портХойан на юге
от Дананга, намереваясь пробыть несколько лет во Вьетнаме.
Он вернется оттуда с первым словарем вьетнамского языка,
DictionariumAnnamiticum lusitanum etlatinum, который будет из¬
дан в Риме в 1651 г.1 Эта история — далеко не единственный
повод видеть во Вьетнаме особенно благодатный материал
для изучения культурного трансфера. Наряду с франко-вьет¬
намской историей у Вьетнама есть общая история, которую он
разделяет с Китаем, Японией, этническими меньшинствами,
не говоря уже о Соединенных Штатах—вплоть до окончания
войны во Вьетнаме. Каждое из этих взаимодействий, как и
каждый внутренний отклик на него, составляет свой пласт
в диахроническом развитии вьетнамской культуры.
Возможно, мы могли бы начать с самых первых ощуще¬
ний —с того странного впечатления привычности и узнава¬
емости, которое оставляют городские вьетнамские пейзажи,
где мэрия, вокзал, церковь, театр и музей напоминают архи¬
тектуру французских городов времен Третьей республики.
Существуют также персоналии, которые могли бы найти
свое место в общей исторической франко-вьетнамской га¬
лерее, где, например, проживший много лет во Вьетнаме
французский бактериолог Александр Иерсен оказался бы
I. LePichonJ. France-Indochine. Au cceur d’une rencontre. 1620-1820. Paris:
Jubile, 2005.
735

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
рядом с белыми солдатами освобождения, или теми леги¬
онерами, что перешли на сторону Вьетминя, или же рядом
с вьетнамским философом-феноменологом Чан Дык Тхао,
или имеющим двойное гражданство, Вьетнама и Франции,
выдающимся современным математиком Нго Бао Тяу.
Некоторые пояснения
Говоря о культурном трансфере, важно помнить, что речь
не идет о том, чтобы рассмотреть — уже привычным спо¬
собом — отношения между культурными пространствами,
будь они национальными или менее определенными эт¬
ническими, лингвистическими, религиозными. Еще более
важно не пытаться сравнивать эти пространства. Предмет
рассмотрения гораздо более специфичен: необходимо вы¬
явить те точки, где две или более культуры действительно
соприкасаются. Понятие трансфера, безусловно, подразуме¬
вает динамику импорта-экспорта культурных благ, будь они
материальными или имеющими отношение лишь к мысли¬
тельной деятельности. Но решающим моментом здесь явля¬
ется проблема реинтерпретации, связанная с перемещением
в пространстве и во времени.
Понимание культурного трансфера подразумевает, что мы
отказываемся от представления о влиянии, обладающего
чуть ли не магическим свойством, — чтобы сконцентриро¬
ваться на исторически определяемых медиациях (посредниче¬
ствах), позволяющих книге, произведению искусства, фило¬
софскому учению или какому-либо материальному объекту
циркулировать между культурами. Эти медиации обусловле¬
ны самыми разнообразными социальными факторами. Оче¬
видно, что важнейшим посредником является коммерция.
Существование колонии немецких негоциантов в Бордо или
Нанте проливает свет, например, на путешествие Гёльдер¬
лина к берегам Гаронны, а Гердера — в Нант. Переводчики
также выполняют функцию медиаторов, и история перевода
в этом плане еще ждет своего изучения. К медиаторам отно¬
сятся и преподаватели иностранного языка—еще одна ма¬
лоизученная социальная категория. Мы должны подумать
736

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
и о военных: библиотека сухопутных войск в Венсене богата
документами XVIII века, знакомившими офицеров с куль¬
турными особенностями Центральной Европы — этого те¬
атра военных действий при Старом режиме. Наконец, будем
иметь в виду, что путешествуют не только военные и моряки,
но и католические священники, миссионеры, пасторы и рав¬
вины. В целом все социальные категории, чье предназначе¬
ние — перемещаться из одного культурного пространства
в другое, вносят свой вклад в культурный трансфер. История
европейских евреев, перемещавшихся в зависимости от по¬
литических условий от одной страны к другой — точнее, от
Испании к Голландии и Турции, а в течение XIX века — от
востока к западу Европы, — есть тоже история культурного
трансфера. Социологическая значимость феномена обязы¬
вает порой заниматься также малыми популяциями. Между
значимостью культурного трансфера и его демографически¬
ми показателями не существует прямо пропорционального
соотношения. То, что значимый факт культуры представлен
лишь мизерным количеством его носителей, не позволяет
отказаться от него как от случайного, если только не счи¬
тать количественный критерий единственно подходящим
для историографии.
Интерпретация импортируемого явления культуры глу¬
бинно изменяет его содержание, завися от принимающего
контекста, от характера того применения, которое оно на¬
ходит в новом контексте с его разнонаправленными поля¬
ми, и, наконец, от последствий того влияния, которое оно
оказывает. Появление нового смысла при перемещении эле¬
мента культуры в чужое пространство ни в коем случае не
может быть интерпретировано как убыль смысла. Одна из
аксиом исследования трансфера состоит в том, что перевод
{traduction) так же легитимен, как и оригинал, а подлинность
{originalite), не будучи константой, есть нечто подлежащее
постоянному воссозданию. Французское кантианство не ме¬
нее релевантно, чем кантианство немецкое, китайский буд¬
дизм не является менее подлинным, чем индийский. Даже
когда в нашей информации о перемещении отсутствуют
некоторые звенья, новая конфигурация смысла не должна
тем не менее рассматриваться как ущербная. Существуют
737

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
типы трансфера, использование которых в принимающей
культуре остается латентным вплоть до того момента, когда
проявляется необходимость трансформировать пассивную
память в активную. В целом размышление над культурны¬
ми перемещениями вызывает необходимость разобраться
в особенностях структурирования памяти: последняя—как
это происходит, например, в государственных архивах—ча¬
сто стремится отодвинуть на периферию то, что не работа¬
ет на государство. Также нередко наблюдается стремление
свести культурный трансфер к двусторонним отношениям.
В действительности же чаще всего мы имеем дело с гораздо
более сложными конфигурациями. Так, в истории русской
культуры французская культура постоянно находилась
в состоянии конкуренции с культурой немецкой. Рецепция
немецкой мысли в Италии часто происходила при фран¬
цузском посредничестве. Система промежуточных перево¬
дов объясняет судьбы английской литературы в Германии
XVIII века: подобная система все еще существует, когда речь
идет о распространении произведений, написанных на ма¬
лоизвестных языках, переводы которых осуществляются
при посредничестве английского языка.
Культурный трансфер чаще всего рассматривается как
метод, где преобладает синхронический подход к изучению
тех или иных явлений. Тем не менее важно напомнить, что
мы можем принимать в расчет и их диахроническое из¬
мерение. Именно на диахроническом типе исследования
культурного трансфера была основана работа историка ис¬
кусства Аби Варбурга, в которой он исследовал ресеманти-
зацию античных элементов в искусстве Ренессанса. В кон¬
це концов, трансфер не ограничивается историей Нового
времени, даже если начало исследования такого типа свя¬
зано с историей XIX века и отношениями между нациями
в течение этого столетия. Так, встреча греков ионического
города Фокеи с кельтским населением на месте, где ныне на¬
ходится Марсель, встреча греков и малоазиатского народа
карийцев у Галикарнаса, а солдат Александра Македонского
с кочевниками и персидскими народами у Ай-Ханума в Аф¬
ганистане — все эти примеры культурного трансфера не
менее правомерны, чем, например, история ассимиляции
738

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
Францией элементов культурной истории Германии. Одна¬
ко, чтобы обратить внимание на подобного рода примеры,
необходимо пересмотреть оппозицию между культурны¬
ми центрами (каковыми в данном случае является греко¬
римское Средиземноморье) и периферийными областями.
В исследовании культурного трансфера такой пересмотр
приводит к размышлению над самим понятием «культура».
Речь не может идти о том, чтобы ограничиваться идеей на¬
циональной культуры с ее литературой и историографией,
встроенной в рамки национального государства. Нравы
и формы экономической жизни также составляют неотъ¬
емлемую часть культуры. С другой стороны, всякая форма
лингвистической, этнической или религиозной общности,
способная быть пространством реинтерпретации и присво¬
ения импортированных предметов материальной культуры
и идей, есть также и территория культурного трансфера.
Трансфер в колониальном контексте
Исторический подход с позиции культурного трансфера
особенно уместен по отношению к странам, испытавшим на
себе господство колониального типа. Тому есть несколько
причин. Прежде всего, метод сравнения явно не подходит
для транснациональной историографии территорий, на¬
ходящихся в асимметричных отношениях с метрополией
и подверженных организованному насилию. Мы не можем
сравнивать Англию и Бирму, Францию и Камерун. Но это
не означает, что история взаимодействий между данными
странами лишена интереса с точки зрения всеобщей истории
или же что она может быть сведена лишь к истории домини¬
рования. Именно в свете культурного трансфера оказыва¬
ется возможен уход от колониальной системы мышления.
Например, мы можем заметить, что привычки потребления
в метрополиях претерпевали глубокие изменения под воз¬
действием колонизованных территорий (кофе, какао, резина
или — из совсем иной области—уран). Эта трансформация
экономического свойства с очевидностью показывает, что
Подобные отношения не бывают односторонними. Если не
739

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
имеет большого смысла сравнивать Францию с африкански¬
ми странами, то вполне актуально будет показать, до какой
степени Африка присутствует на всех уровнях французской
культурной, экономической и даже политической жизни. Это
утверждение, по-видимому, будет справедливым и в отноше¬
нии всего касающегося сферы культуры. Например, кубизм
остается непонятным без того, что Карл Эйнштейн называл
«негритянской пластикой». В области литературы следовало
бы обратить внимание на место, занимаемое в современной
французской литературе африканскими литературами.
Алжирская литература—от Ассии Джебар до Ясмины Ха
дры, — очевидно, не может восприниматься как маргиналь¬
ная. История литературы, которая бы ее проигнорировала,
выглядела бы просто смешной. Подход к бывшим колониям
с позиций культурного трансфера подразумевает особое вни¬
мание к образовательным учреждениям. На момент своего
возникновения эти учреждения задумывались для форми
рования местных элит, чьи представители должны были
играть роль властных сил, верных метрополии. На практике
местные элиты эту роль зачастую хотя и исполняли, но ино¬
гда также находили в знаниях, полученных во французских
школах или университетах, те средства, которые позволяли
им осмыслять саму колониальную ситуацию и планировать
протестные движения. Мы можем сказать, что, создавая
предпосылки собственной ликвидации, колониальное го¬
сподство показывает, что однонаправленного отношения
в доминировании просто не существует. В некотором смысле
колониальное господство само содействует формированию
новой идентичности и новой реальности. И это происходит
не только потому, что метрополия устанавливает государ¬
ственные границы и таким образом распределяет население
на той или иной территории, но также и потому, что она со
бирает этнографические данные, которые укрепляют чув¬
ство идентичности. При этом роль этнической антропологии
неоднозначна. Этническая антропология может собирать
сведения о народах, и эти народы воспользуются ими для
создания своей собственной истории. Тем самым она слу¬
жит зеркалом, в котором отражается рефлексия о человече
ских обществах. Но она же может создавать и предпосылки
740

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
для доминирования, способствуя бесконечному дроблению
пространства на этносы и языки, чьи отличительные черты
выступают как результат нарушения целостности. Двести
языков одной африканской страны сделали возможным по¬
литическое доминирование, оправданием которого стала
чрезмерная этнизация.
История Вьетнама — идеальное поле для наблюдения за
феноменами культурного трансфера между некогда колони¬
зованными странами и Францией, но также — если брать
гораздо более широкую временную перспективу—культур¬
ного трансфера в азиатском пространстве.
Вьетнам или непрерывность трансфера
Древняя история Вьетнама—это уже история переплетения
культур. Большая выставка, посвященная искусствам древ¬
него Вьетнама, проходившая в Хьюстоне в сентябре 2009 г.1,
прекрасно продемонстрировала сочетание, например, ки¬
тайских мотивов и мотивов донгшонской культуры, харак¬
терной для берегов реки Хонгхи в начале нашей эры. Хотя
китайские образцы, по-видимому, постепенно брали верх
над последней, местные нюансы ясно показывают, что речь
может идти скорее об их адаптации, чем о заимствовании.
Культура Сахюинь на юге отлична от той, что преобладает
в бассейне Хонгхи, но контакты между ними часты, и мы
находим, например, барабаны донгшонского типа на месте
раскопок на территориях, относящихся к культуре Сахюинь.
При этом Вьетнам становится местом особенно впечатля¬
ющих метисаций с появлением культуры тямов. Противо¬
стоявшее кхмерам государство Тямпа ввело индуистский
пантеон богов, которым поклонялись в храмах — башнях
из кирпича, до сих пор составляющих одно из основных
свидетельств о древнем Вьетнаме, и использовало также
мифологию санскритских текстов. Сохранившиеся надпи¬
си с очевидностью свидетельствуют о знании основных ин¬
дийских литературных текстов. Хотя тямский язык считают
I. Arts of Ancient Vietnam: From River Plain to Open Sea / Ed. by N. Tingley
et alii. Houston: the Museum of Fine Arts, 2009.
741

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
австронезийским, санскрит здесь встречается часто, поэтому
общество Тямпы является двуязычным; двуязычным пред
стает и север Вьетнама, который использует дополняющие
друг друга вьетнамский и китайский языки. Будучи порой
союзниками вьетов в борьбе против кхмеров или монго
лов, порой — китайцев в борьбе против вьетов, в культуре
Вьетнама тямы в любом случае представляют альтерната
ву китайской культуре. Или, если говорить точнее, две эти
культурные модели сочетаются в синкретизме, который
считается характерным для нескольких вьетских династий
(династии Ли и Чан). В области религии мы можем наблю
дать, что тямская богиня-мать (По Нагар-Бхагавати), покро
вительница этого края, была включена во вьетский пантеон
как богиня-благодетельница, близкая простым людям1. Б01
Индра почитался в Тханг Лонге. Мифическая птица Гаруда.
принадлежащая индийской традиции, переходит из Тямпы
в декоративные мотивы вьетского искусства, тогда как тям
ское искусство начиная с IX века перенимает драконов, займ
ствованных вьетами у Китая2. Хотя указ XIV века запрещаем
говорить на тямском языке на вьетской территории, а ука i
XV века запрещает вьетам брать в жены тямских женщин,
сами эти запреты свидетельствуют о тенденции к метиса
ции, представлявшейся опасной. В победоносных военных
походах на Тямпу вьетские войска захватывают танцовщиц
и музыкантов. И тямы, и вьеты отдали дань китайской тра
диции, хотя значимость китайских образцов более заметна
у вьетов, заимствовавших у своих северных соседей тексты
буддийского канона в китайской версии. И хотя изучение
отдельно взятых частей древнего Вьетнама, очевидно, очень
важно для понимания его истории, возможно, еще более
важным представляется исследование его взаимодействий
с внешним миром, пронизывающих его историю.
ПортХойан, поначалу включенный в экономические свя
зи Тямпы, обеспечивал, в частности, контакты с Китаем. Но
наличие японского моста-пагоды показывает, что этот го¬
род был также важным промежуточным звеном в торговле
с Японией. В XVI веке негоцианты Хойана имели торговьк
1. SchweyerA. V Le Vietnam Ancien. Paris: Les Belles Lettres, 2005. P. 186 sq
2. Ibid. P. 277-278.
742

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
связи вплоть до Киото. Однако в XVII веке торговля Хойана
контролировалась китайскими торговцами. Обнаруженные
в открытом море вблизи Хойана обломки тайского судна
XV века, перевозившего китайский фарфор и продукцию
вьетских ремесленников, вероятнее всего, в сторону Си¬
амского залива, свидетельствуют о сложности экономиче¬
ских связей, контролируемых портом Хойана. Смешанные
браки иностранных торговцев и местных женщин, играв¬
шие значительную роль в коммерческой активности, по-
видимому, были правилом в этом месте встречи разных куль¬
тур. В момент обоснования иезуитов в Азии миссия в Макао
отправила японских священников в Хойан, где, в частности,
при посредстве португальских иезуитов была разработана
куокнгы — современная система письменности для записи
слов вьетнамского языка, основанная на латинском алфа¬
вите и снабженная диакритическими знаками, один из ко¬
торых указывает тон.
В совокупности культурных наслоений Вьетнама культура
Ок-Эо в дельте Меконга, описанная Пьером-Ивом Мангэном
в каталоге выставки древневьетнамского искусства, оказы¬
вается культурным слоем, тесно связанным с Индией, так
как здесь были обнаружены санскритские надписи V века.
Однако Ок-Эо не относилась к культуре тямов. Два римских
медальона II века н.э. (эпоха Антонинов), обнаруженные на
раскопках в дельте Меконга и восходящие к культуре Ок-Эо,
подтверждают ее космополитический размах. Мифическая
Каттигара — город Бапном, в котором некоторые видят са¬
мый восточный город, упоминаемый Птолемеем, — оче¬
видно, поддерживала тесные отношения с Индией. Здесь
были найдены геммы и камеи индийского происхождения,
а расположение города позволяет предполагать его связи
с Малайзией. Международная торговля была одним из ис¬
точников дохода этого города, упоминаемого в китайских ис¬
точниках. Предполагается присутствие здесь коммерсантов
из Центральной Азии — из Согдианы и Бактрии.
Исследование космополитической атмосферы различ¬
ных регионов Вьетнама и взаимодействия между ними было
предметом изучения не только во Французском институте
Дальнего Востока с самого момента его основания в 1898 г.
743

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
(первоначально он, собственно, так и назывался: «Архео¬
логическая миссия в Индокитае»). Многоликость Вьетна¬
ма — также одна из излюбленных областей исследования
французской структурной антропологии. Вспомним книгу
Жоржа Кондоминаса «Лес священного камня» («Nous avons
mange la foret», 1957), где описывается общественная жизнь
мнонгаров в деревне Сар Лук, поблизости от Далата. Кон-
доминас с самого начала берет на себя роль наблюдателя
в исследовании: «Когда мы говорим о человеке, мы говорим
о социальном контексте. Хотя я отказался от обычного, „нор-
мального“ поведения моих соотечественников и попытался
раствориться в среде мнонгов, эти люди не могли увидеть во
мне ничего иного, как представителя—совершенно особого,
само собой разумеется — одной из социальных категорий,
являющейся частью глобальной структуры, внутри которой
оказались и они сами в результате колонизации»1. Сделав по¬
добную оговорку, Жорж Кон доминас пытается все же описать
структуру общества, так сказать, в его чистом состоянии, не
останавливаясь слишком долго на его взаимодействиях ни
с колониальной системой, ни с другими, традиционными
обществами. Однако его подход, имеющий, кстати сказать,
и свою собственную историю, есть тоже пример культурного
трансфера, так как объединяет вьетнамский объект иссле
дования с герменевтической мыслительной конструкцией.
Таким образом, и составляющие традиционный Вьетнам
общества, и направленный на них взгляд европейца могут
быть интерпретированы как феномены трансфера.
Городская архитектура
Если есть область общественной жизни, где переплетение
значимых культурных элементов порождает ясно читае
мые знаки, то это именно городская архитектура. Прежде
всего, архитектура служит утверждению господства. Нет
необходимости начинать с Вьетнама, чтобы размышлять об
этом феномене. Семь сталинских высотных зданий Москвы
I. Condominas G. Nous avons mange la foret. Paris: Mercure de France, 2003
P. 10-11.
744

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
устанавливают в городском пейзаже российской столицы си¬
стему отношений, имеющую целью организовать ее жизнь.
Берлин архитектурно подчеркнул свое господство над рас¬
падавшейся на части территорией бывшего курфюршества
Саксония. Форму символического доминирования воплоти¬
ли в архитектуре Афин немецкие архитекторы, организо¬
вавшие греческий город по модели, отмеченной немецким
неоклассицизмом.
Чтобы продемонстрировать свою власть и запечатлеть свое
господство в городском пространстве, Франция выбрала
Ханой, столицу не только Вьетнама, но изначально и всей
индокитайской колониальной территории. Мы имеем в виду
кафедральный собор Святого Иосифа, дворец генерал-гу¬
бернатора и муниципальный театр. Заметим, что, в сущ¬
ности, все эти строения сближают городской пейзаж Ханоя
с французским: такое сближение не стояло на повестке дня
ни для одной африканской колонии. Как показывает Филип
Папэн в своей истории Ханоя1, так называемый индоки¬
тайский стиль с его плотно пригнанными друг к другу изо¬
гнутыми крышами, дающий жизнь разнородным формам,
появляется благодаря Эрнесту Эбрару, лауреату Римской
премии 1904 г., отвечавшему за планировку города в 1923-
1933 гг. Здание Французского института Дальнего Востока,
построенное в 1931 г. и ставшее впоследствии национальным
музеем, а также Управление финансов, построенное в 1934 г.,
характерны для этой эпохи смешения, начало которой, по-
видимому, положило здание Индокитайского университе¬
та, сооруженное в 1927 г. Сходная эволюция наблюдается
и в Сайгоне1 2. Музей Бланшара де Ла Бросса, спроектирован¬
ный Огюстом Делавалем в 1929 г., равно как и построенный
в том же году лицей Петруса Ки по проекту Эрнеста Эбрара,
выдают стремление интегрировать местные элементы в ар¬
хитектуру и социальную жизнь. Строители музея в Дананге
стремятся, в свою очередь, интегрировать элементы тямской
архитектуры. Церковь, построенная в 1959-1962 гг. в Хюэ
архитектором Нго Вьет Тхю, — первый пример сакральной
1. Papin Ph. Histoire de Hanoi. Paris: Fayard, 2001.
2. Cm.: LeBrusqA., SelvaL. de. Vietnam a travers l’architecture coloniale. Paris:
Patrimoines et medias/editions de Pamateur, 1999.
745

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
архитектуры, также отмеченной стремлением к смешению
форм и делающей акцент на использовании традиционного
типа крыш. Здания, возникшие как результат этих архитек¬
турных экспериментов, в полной мере включены в жизнь
современного Вьетнама.
Далат — город-трансфер
Вопрос о культурных взаимодействиях, разумеется, не сво¬
дится к присутствию или отсутствию в городе форм, ощуща¬
емых архитекторами как азиатские. Во Вьетнаме существу¬
ет совершенно невероятное место, случай действительно
впечатляющего и убедительного трансфера — город Далат,
задуманный согласно европейским нормам и проектам, но
с учетом необходимости (дабы сделать этот опыт вообще воз¬
можным) адаптировать его, при соблюдении строжайшего
контроля, к условиям Юго-Восточной Азии и тем ограниче¬
ниям, которые налагаются на него его колониальным ста¬
тусом. Город этот недавно был описан и проанализирован
Эриком Дженнингсом1, который полагает, что его создание
было необходимым условием существования французско¬
го Индокитая. Далат — это оазис с благоприятными для
здоровья условиями жизни в стране, преследуемой маля¬
рией и с исключительно высоким уровнем смертности сре¬
ди французских солдат. Впрочем, этот оазис есть в значи¬
тельной степени миф, потому что климат Далата отнюдь
не препятствует распространению малярии, даже если эта
местность и напоминает чем-то альпийские пейзажи. Ты¬
сячи работников из числа местных горских племен были
задействованы на плато Лангбиан для реализации меч¬
ты — ее осуществление мы встречаем, впрочем, и в других
колониях (например, в городе Дарджилинге в британской
Индии). Далат предназначался для того, чтобы производить
европейские овощи и вино и экспортировать их в другие
районы Индокитая для нужд колониального общества. Бур¬
жуазия приезжала сюда на каникулы, желая пользоваться
I. JenningsЕ. La ville de Peternel printemps. Comment Dalat apermis l’lndo-
chine fran$aise. Paris: Payot, 2013.
746

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
велодорожками, теннисными кортами и бассейнами этого
мирка, который старался походить на Францию. Охота на
тигра или слона являла собой элемент экзотизма хорошего
тона, допустимый в этом подобии европейской жизни.
То, что окрестности города населены этническими груп¬
пами мнонгов, позволяло установить так называемую ие¬
рархию рас, дававшую колонизатору возможность привлечь
на свою сторону союзников против вьетнамского большин¬
ства. Публикация небольших словарей языков этнических
меньшинств лишь подтверждала их статус других, находя
причины этого различия в самой лингвистической реаль¬
ности. Далат стал чем-то вроде столицы для этнических
меньшинств нагорий.
За внешним видом альпийского курорта скрывались идеи
менее буколического свойства—тесно связанные с планиро¬
ванием в стране долгосрочного французского присутствия,
а также с демонстрацией адаптируемости Франции к коло¬
ниальному контексту. Впрочем, сегрегационистская модель
в архитектурном решении городских кварталов стала по¬
степенно вызывать сомнения, по крайней мере со стороны
вьетнамской буржуазии; резиденция Бао Дая, построенная
в Далате, только усилила эту двойственность. Построенный
по модели вокзала в Довиле, вокзал Далата свидетельствует
о силе французской ностальгии, но при этом сам город по¬
степенно начинает осмысляться и рекламироваться фран¬
цузскими колонистами как образец интеграции вьетнам¬
цев во французскую культуру. И не случайно некоторые
вьетнамцы оседают в Далате — городе, о котором написал
стихотворение Хан Мак Ты.
Лицей, носящий имя Иерсена, который был учеником Па¬
стера и первооткрывателем этой местности, построившим
здесь туберкулезный санаторий, прикладывал все усилия,
чтобы сформировать смешанную туземную элиту, для кото¬
рой изучение латыни оставалось основополагающей дисци¬
плиной. В1944 г. в Далате во время чествования Жанны д’Арк
были упомянуты также сестры Чынг, изгнавшие в I веке н. э.
китайцев из Вьетнама; их имена фигурируют с тех пор в на¬
званиях групп скаутов. В 1946 г. совещание о будущем Индо¬
китая проходило именно в Далате. Несомненно, этот город
747

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
есть создание колониализма, инструмент для обеспечения
колониального господства, место, где кристаллизовались все
противоречия индокитайского колониализма. Но, вопреки
изначальному проекту, город стал также одним из мест про¬
живания общества смешанного типа—то есть чем-то совсем
отличным от той высокогорной станции, которая была при¬
звана изначально восстанавливать здоровье военных.
Изобразительные искусства
Подобное отклонение от изначальных целей, характерное
для городского строительства и архитектуры, наблюдается
также и на разных уровнях художественной жизни. Напри¬
мер, известно — во многом благодаря книге Надин Андре-
Паллуа1, — что Индокитай был важным источником вдох¬
новения для французских живописцев и что некоторые из
них, как, например, Жозеф Ингимберти (1893-1971), худож¬
ник дельты Хонгхи, преподавали в Ханойской школе изо¬
бразительных искусств, основанной в 1924 г. Они выставля¬
ли свои полотна в Париже и тем самым внесли свой вклад
в изменение эстетических вкусов парижской публики. Но
они же сформировали и поколение вьетнамских учеников,
которых учили способам изображения природы и человека,
адаптируя при этом местные традиции и материалы: жи¬
вопись по шелку, а также лаковую живопись. Такой худож¬
ник, как Нгуен Тьен Тюнг (1914-1976), был сначала учеником
(1936-1941), а затем и преподавателем (1955—1966) в Ханойской
школе изобразительных искусств; он воспроизводил сцены
вьетнамской жизни, употребляя живописные приемы, за¬
имствованные, в частности, у Матисса. В каталоге нынеш¬
него Ханойского музея изобразительных искусств можно
найти ряд картин, где французские живописные традиции
1920-х гг., трансформированные и приспособленные к се¬
веро-вьетнамскому контексту, служат для изображения не
I. Andre-Pallois N L’Indochine: un lieu d’echanges culturels? Les peintres
fran^ais et l’lndochine (fin XIXe-XXc siecle). Paris: Presses de PEcole fran-
$aise d’Extreme-Orient, 1997.
748

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
только местного населения и пейзажей, но и эпизодов анти¬
колониальной борьбы.
Литература
Стоит ли напоминать, что отсылки к Вьетнаму пронизывают
французскую литературу, искавшую слова и метафоры для
передачи впечатлений и ощущений от этой далекой страны.
Конечно, среди интересовавшихся Вьетнамом писателей
были и колониалисты, однако многие из них проявляли
удивительную способность идентифицироваться с вьет¬
намским населением. В частности, здесь можно вспомнить
репортажи Леона Верта, собранные под заглавием «Кохин¬
хина» (1926). С одной стороны, в них присутствует попытка
описать небывалые впечатления:
Атмосфера тяжелая, липкая. Цветки цезальпиний спуска¬
ются ступенями гранатового и сурикового цвета. Яркие
цветы Европы растут в теплицах и садах. Здесь они, однако,
высотой с дерево1.
Записи эти перемежаются с острыми наблюдениями за
колониализмом в действии:
Какой-то военный бьетрикшу-кули, который не хочет «идти».
Бульвар Боннар, на нем магазин шелковых тканей, который
держит аннамит и его жена, родом из Лиона. Эта женщина
подходит к военному и говорит очень мягко: «Как же так, друг
мой... будьте вежливы...». Военный оборачивается и кричит
на нее: «Если вы получили гражданство и стали ня куэ1 2, то
я — нет...»3.
Вьетнам во французской литературе — это также и реа¬
лизм в описании «маленького» белого человека, в чьей мар¬
гинальной, полной опасностей жизни нет ничего особенно
1. Werth L. Cochinchine. Paris: Viviane Нашу, 1997. P. 27.
2. nha-que — зд.: «деревенщина». — Прим. пер.
3- Werth L. Cochinchine. P. 58-59.
749

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
идиллического, а его формы братства с вьетнамским населе¬
нием имеют источником, скорее всего, своего рода естествен¬
ное единомыслие заброшенных людей, а не высокие миро¬
воззренческие идеалы. Таковы персонажи «Индокитайской
ночи» (1950-1958) ЖанаУгрона. Конечно, есть и открыватели
экзотического мира: так, Жюль Буасьер использует Тонкин
в качестве декорации для своих «Курильщиков опиума»
(1896), отсылающих ко вполне определенной европейской
традиции, которая находит продолжение в фантасмагори¬
ческих описаниях Вьетнама. В «Цвете цивилизации» («Les
Civilises»), романе, который появится несколькими годами
позже, в 1905 г., и принесет Клоду Фарреру Гонкуровскую
премию, мы все еще находим описание отравленного мира
курилен опиума и домов терпимости, которое, однако, мо¬
жет быть истолковано как угодно, но только не как аполо¬
гия колониализма. Это скорее обличение циничного мира,
замешанное на постромантическом восхищении беспо¬
рядком чувств. Возможно, именно потому жители Тонкина
никогда не испытывали симпатии к Клоду Фарреру. При
этом темы французской литературы, унаследованные, на¬
пример, от Гюисманса, находили во Вьетнаме благодатную
почву и были способны подорвать сам колониализм. И дей¬
ствительно, в то самое время, когда Буасьер воспевал опиум,
Альбер де Пувурвиль в «Кровавом Аннаме» (1898) выражал
восхищение Вьетнамом, черпающим свою силу в наследии
китайской культуры. Вьетнамские топонимы в романе обо¬
гащают французский язык, придавая ему чуждое звучание,
тогда как политическая борьба описана с точки зрения не
колонизатора, а скорее его жертвы в изображении Пувурви-
ля — как если бы французская литература стала средством
осуждения варваров, покоряющих огнем и мечом китаизи¬
рованные земли.
Обращаясь к более недавнему времени, мы можем пред¬
положить, что часть литературы о Вьетнаме приобрела
вьетнамские ритмы, далеко уйдя за пределы характерного
для Пувурвиля использования вьетнамских имен и назва¬
ний. Об этом не раз говорилось в связи с Маргерит Дюрас,
на которую, возможно, повлияла ее погруженность с детства
во вьетнамский язык и его ритмы, вылившаяся в эстетику
750

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
паратаксиса, столь характерного для ее стиля. Склонность
к паратаксису чувствуется в стиле и другого лауреата Гонку¬
ровской премии—Паскаль Роз, в ее романе «Красная вода»:
Река не прекращает распутывать свои излучины, колоколь¬
ни пропадают и появляются вновь. Наконец, речная при¬
стань. Военный духовой оркестр встречает их, заставляет
трепетать их сердца. Но то, что их захватывает до схода на
берег, — это запах. Запах Сайгона, эта тяжелая смесь тины,
сахара, плюмерии1, специй для рассола,—усиленная жарой,
которая завладевает вами, покрывает вашу плоть и пропи¬
тывает дыхание2.
С другой стороны, во вьетнамской литературе мы можем
встретить использование моделей литературы французской.
Можно упомянуть работу большого вьетнамского франко¬
фила Нгуен Ван Виня (1882-1936), который, не довольствуясь
своим переводом на французский язык собственного романа
«Кьеу», также — и возможно, это самое главное — перевел
на вьетнамский язык басни Лафонтена (над их переводом
он начал работать в 1900-е гг.), тем самым в значительной
степени содействуя рождению современной вьетнамской ли¬
тературы. Ему же мы обязаны переводами на вьетнамский
язык Бальзака, Гюго, Мольера, аббата Прево, а также «Трех
мушкетеров» Александра Дюма. Эти переводы наиболее по¬
пулярных произведений французской литературы печата¬
лись на куокнгы, как и созданный Нгуен Ван Винем журнал,
и, таким образом, действительно имели целью оказывать
широкое влияние на литературу. Даже если не слишком
легко определить, каковы были источники вдохновения
Нят Линя, например для его романа «Одиночество», тем не
менее очевидно, что перед нами психологический роман,
поощряющий женскую эмансипацию, — в традиции фран¬
цузских психологических романов от Флобера до Мопасса¬
на, которые автор прочитал во время своего пребывания во
Франции, еще до написания собственных главных романов.
Столь же очевиден и генезис стихотворений Хан Мак Ты,
1. Плюмерия — род тропических растений. — Прим. ред.
2. Roze Р. L’eau rouge. Paris: Stock, 2006. P. 21.
751

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
разрывающегося между экстазом и грехом, — его можно
было бы определить как вьетнамского преемника Бодлера.
Безусловно, речь не идет о зависимости Нят Линя или Хан
Мак Ты от французских авторитетов: положение француз¬
ской женщины в 1920-е гг. совершенно иное, чем вьетнамской,
а экстаз и восторг имеют не одинаковое значение в Париже
середины XIX века и в обстановке, сильно отмеченной буд¬
дизмом. Речь идет лишь о важности французского материа¬
ла, об ощущении присутствия французской литературной
истории в конструировании национальной литературы.
Если развитие литературы во многом определяется язы¬
ком, которым она пользуется, то читатель является еще
одним важным ее компонентом, который нельзя не прини¬
мать во внимание. Некоторые вьетнамские авторы пишут
непосредственно на французском языке, явным образом
обращаясь к смешанной читательской аудитории: к вьет¬
намской диаспоре, в равной степени привычной к вьетнам¬
скому и французскому языкам, и к франкоязычным читате¬
лям, готовым проявить эмпатию. Не французская, но и не
вьетнамская, история литературы вписывается в этот зазор.
Когда Ким Тхюи называет свой роман на французском язы¬
ке «Ru» — поясняя, что по-французски это слово означает
«вытекание слез или крови», а по-вьетнамски «колыбель¬
ную», — то автор, сама уцелевшая в эпопее «людей в лодках»,
задает тем самым тон роману. Вьетнамский язык остается
темой для раздумья в этом французском тексте:
Во вьетнамском языке есть возможность классифицировать,
оценить количественно жест любви следующими специаль¬
ными словами: любить для удовольствия (thich); любить, не
будучи влюбленным (thuong); любить, будучи влюбленным
(уеи); любить в упоении (те); любить слепо (mu quang); лю¬
бить из благодарности (tin nghia). Таким образом, невозможно
любить просто, любить бездумно1.
Этот тип литературы включает в себя множество автобио¬
графий, описывающих переход от одной культуры к другой,
I. Thuy К. Ru. Paris: Editions Libre expression, 2009. P. 21.
752

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
иногда—перемещения сквозь несколько языков и террито¬
рий, как это происходит в повести Тхи-Хьен Тран «История
одной вьетнамки. Непокорная студентка». Автор рассказы¬
вает об адаптации вьетнамской студентки в Польше, а затем
во Франции и с самого начала задается вопросом о собствен¬
ной идентичности:
Я чувствую себя в основном апатридом, но ностальгиче¬
ски — вьетнамкой, сентиментально — полькой, виртуаль¬
но — француженкой. Во мне постоянно сосуществуют три
культуры, которые встречаются в самых мелких деталях
повседневности1.
Роман Ким Доан «На месте» также представляет собой
романическую транспозицию автобиографии, обращенной
столько же к Вьетнаму, сколько и к Франции и тематизиру-
ющей эту двойную идентичность:
С тех пор как она в пути, на пограничной черте, эта внут¬
ренняя граница, которую она жестко прочертила, чтобы
отделить свою вьетнамскую часть от французской, — эта
граница как будто исчезла, позволяя двум частям смеши¬
ваться и совмещаться1 2.
Возможно, в эту же категорию нужно включить вьетнам¬
ских авторов, пишущих для французских читателей, но чьи
произведения переведены с вьетнамского языка. Эти писа¬
тели говорят в основном о вьетнамском обществе, но живут
во Франции после того, как столкнулись со сложностями на
родине, и имеют при этом смешанную идентичность; бла¬
годаря французскому языку книги их хорошо распростра¬
няются, пример тому—Зыонг Тхю Хуонг, чьи книги всегда
можно найти во французских книжных магазинах.
1. Thi-Hien Т. Itineraire d’une vientnamienne. L’etudiante insoumise. Paris:
Balland, 2009. P. 12.
2. Doan K. Sur place. Paris: Plon, 2003. P. 304.
753

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Динамика языка
Литература — важный инструмент для понимания куль¬
турного трансфера, потому что она отражает динамику со¬
циальных процессов, из которых одним из самых сложных
является изгнание. Именно на динамику и следует обращать
внимание в первую очередь, дабы явления культурного
трансфера не оказались зафиксированы в форме статич¬
ных перечней. Язык в этом плане представляется особенно
интересной областью. Хорошо известна роль Александра де
Рода в создании вьетнамской письменности на базе латин¬
ского алфавита, дополненного диакритическими знаками.
Куокпгы имел поначалу в основном религиозную функцию,
служа миссионерам, то есть европейцам, при том что первые
посвящения вьетнамцев в священнический сан последовали
очень скоро. Только в 1900 г. и под давлением колониальной
администрации эта чистая транслитерация постепенно ста¬
новится естественным для вьетнамцев письменным языком.
Это событие имело обычные в таких случаях последствия:
с одной стороны, отход от китайской традиции, с другой
стороны, сближение с традицией европейской и, более кон¬
кретно, французской. Газета «Фонг Хоа», основанная Нят
Линем по возвращении из Франции, в которой помещались
политические карикатуры на колонистов и вьетнамское про¬
стонародье, имевшие юмористические подписи, была вос¬
точной имитацией французской газеты «Le canard enchaine»1.
Но даже и вне зависимости от письменности язык сам по
себе быстро обогащался французскими понятиями, иногда
в нем просто фонетически воспроизводились французские
слова для обозначения таких реалий, как ложка, вилка, сыр,
галета, омлет, бензин, чемодан; иногда, напротив, новый
термин политической или социальной тематики (напри¬
мер, колониализм, феминизм или профсоюз) создавался
из элементов вьетнамского языка1 2. Но порой происходят
трансформации, более глубоко затрагивающие структуры
1. Nguyen V К. La societe vietnamienne face a la modernite. Le Tonkin de la
fin du XIXе siecle a la Seconde Guerre mondiale. Paris: L’Harmattan, 1995.
P. 191-228.
2. Ibid. P. 134-138.
754

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
языка. Таковым оказался постепенный переход от слова
thuong куеи для выражения «любить» или даже внезапное
появление местоимения toi (ты) для обозначения субъекта,
индивидуума1.
Языковая динамика оказывает влияние на обществен¬
ные привычки и нравы. Хотя европейское население во
Вьетнаме составляет одного человека на тысячу (достигнув,
однако, 3,5% в Хайфоне и Ханое в конце 1930-х гг.), европей¬
цы во многом определяют манеру одеваться современных
вьетнамцев. Так, знаменитый аозай является, по-видимому,
синтезом вьетнамских традиций и экспериментов портных
и модельеров, копировавших свои модели с образцов за¬
падной моды. Тому пример — Нгуен Кат Тыонг (известный
под псевдонимом Ле Мур), который создал в 1930-е гг. то, что
сейчас мы склонны рассматривать как национальную одеж¬
ду вьетнамских женщин. На самом деле эволюция нравов
и сближение с французскими манерами дают себя знать
прежде всего в образе жизни вьетнамок и их общественном
статусе. От отбеливания зубов до стрижки волос Франция
явно участвует (в частности, благодаря вернувшимся из
Франции вьетнамцам) в эволюции вьетнамского общества,
которое хотя и движется постепенно к либерализации, тем
не менее сохраняет некоторое количество наиважнейших на¬
родных традиций, таких как вокальное народное искусство
туанхо. Культурный трансфер, таким образом, не вытесняет
культуру принимающей стороны, а адаптирует заимствова¬
ния к этой культуре.
Эта адаптация заимствований может порой принять
и форму резкого поворота. Так, западное образование—или,
в иных случаях, сначала японское, а затем западное, когда
Япония выступала в качестве третьей культуры в процессе
культурного трансфера, — играло в отдельных случаях от¬
нюдь не примиряющую, а, напротив, взрывоопасную роль.
Известно, что генерал Во Нгуен Зяп так преподавал историю,
что многие студенты, уехавшие — как, например, будущий
издатель газеты «Фонг Хоа» Нят Линь — во Францию изу¬
чать научные дисциплины, возвращались оттуда с хорошим
I. Ibid. Р. 126.
755

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
знанием французской культуры, но также и с весьма ради¬
кальными политическими идеями. Подобная эволюция про¬
изошла, например, с Чан Дык Тхао, уехавшим во Францию
для прохождения конкурса на замещение должности препо¬
давателя философии (экзамен на звание агреже) и вернув¬
шимся адептом феноменологии марксистского извода. Нет
необходимости напоминать здесь об участии Хо Ши Мина
в конгрессе французской секции Интернационала в Туре,
о его роли в деле издания во Франции антиколониалистской
газеты «Le Paria»1 — все это по большей части иллюстриру¬
ет тот факт, что культурные связи с Францией зачастую по¬
могали отдалению от нее как от колониальной метрополии.
Причем использовался для этого адаптированный и транс¬
формированный интеллектуальный инструментарий.
* * *
Как и все территории, где изучается феномен культурного
трансфера, Вьетнам дает материал для разнообразных иссле¬
дований, освещающих различные аспекты его культурной
жизни. Но на самом деле попытка подойти к истории куль¬
туры Вьетнама с позиции культурного трансфера наталки¬
вается на несколько подводных камней. Первым из них яв¬
ляется существующая традиция описания исключительно
автохтонных образований, стремление обрисовать строго
национальную историю, которая возможна в отношении
еще молодых национальных государств. В эпоху, когда мы
должны уже задать себе вопрос, могут ли немецкая история
литературы и школа изобразительных искусств француз¬
ского Индокитая мыслиться как отдельные, не связанные
между собой образования, изолирование культурной исто¬
рии Вьетнама выглядит настоящим анахронизмом. В то же
время не меньшей ошибкой было бы отказаться от вклю¬
чения в историю французской литературы ее пересечения
с языком и, в более общем смысле, с культурой Вьетнама,
и неважно, происходят ли эти контакты при посредстве
I. Brocheux Р. Ho Chi Minh. Du revolutionnaire a Picone. Paris: Payot, 2003.
756

ФРАНКО-ВЬЕТНАМСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР...
представителей вьетнамской диаспоры или французских
путешественников. Невозможно изучать эти отношения
односторонне. Ибо благодаря Вьетнаму—и, шире, всей тер¬
ритории французского Индокитая—изменилась и история
французской мысли.
В завершение еще раз подчеркнем: межкультурные фран¬
ко-вьетнамские отношения не могут ограничиться строго
двусторонними механизмами заимствования и ресеман-
тизации — хотя бы потому, что Вьетнам сам по себе суще¬
ствует как результат многочисленных соприкосновений
составляющих его этнических групп, соприкосновений
с индианизированной культурой тямов, с Китаем, с фран¬
цузскими колонизаторами, с японской протомодернизацией,
а также с американским противником (или союзником). Это
постоянство культурного трансфера в истории Вьетнама от
Античности до современности делает пространство Вьет¬
нама исключительно плодотворным полем исследования
и побуждает задаться вопросом о творчестве культуры, ко¬
торая, как представляется, и вызывает все эти перемещения,
одухотворяя их на всем протяжении вьетнамской истории.

Лео Фробениус, Шейх Анта
Диоп и Мартин Бернал:
европейское зеркало Африки
Европейские сведения об Африке были предметом фран¬
цузско-немецких разногласий и соперничества, следы
которого обнаруживаются в разнообразных попытках
осмыслить историю африканского континента. По этой про¬
стой причине знание об Африке является уже своего рода
зеркалом европейских противостояний и идеологий. В нем
отражаются и многие другие процессы; и потому Африка мо¬
жет быть проанализирована как пространство постоянных
проекций того, что происходит в Европе: так, филологическое
освоение африканских языков, один из результатов разви¬
тия европейской филологии, имело явно культуртрегерскую
миссию. Однако в противоположность тому, что происходи¬
ло в востоковедении, африканские исследования не всегда
имели результатом укрепление европейского самосознания.
Иногда их эффект был прямо противоположным, поскольку
они обнаруживали африканский субстрат классической ев¬
ропейской культуры. Помещение франко-немецкого и, шире,
европейского освоения Африки в исторический контекст
расширяет рамки транснациональной истории культуры.
Мы рассмотрим эти побочные эффекты африканистики на
нескольких известных примерах, внутреннюю связь между
которыми, однако, необходимо будет уяснить. Речь пойдет
о воззрениях на Африку Лео Фробениуса и рассуждениях
о египетской Африке Шейха Анты Диопа и Мартина Бернала.
В частности, мы увидим, что вопрос о языке (языках) прохо¬
дит через всю историю африканистики, которая сама может
рассматриваться как форма языковой проекции.
758

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
Изучение обратного воздействия науки об Африке на Ев¬
ропу можно начать с неоднозначной и спорной фигуры Лео
Фробениуса. Своего рода стихийное восхищение африкан¬
скими культурами позволило этому африканисту—любим¬
цу Вильгельма II стать одним из предшественников теории
негритюда. Современник Освальда Шпенглера, он предло¬
жил более оптимистическое видение человеческой истории,
в которой Африканский континент должен был стать местом
регенерации. Понятие Ergriffenheit, «энтузиастическая взвол¬
нованность», — одно из тех, что проходят красной нитью
через его труд об истории культуры Африки, вышедший
в 1933 г. и посвященный Вильгельму II. Правда, эта взволно¬
ванность и восхищение оказываются очень неравномерно
распределены по африканскому континенту, на котором
Фробениус видит фундаментальную полярность, существу¬
ющую между народами, предназначенными для земледелия
и собирательства, и народами, занятыми скотоводством1.
Хамитское начало оказывается тем самым противопостав¬
лено началу эфиопскому. Земледельцы, показывает Фробе¬
ниус, отмечены духом общности, который подталкивает их
к жизни в больших группах. В этих обществах практически
не разговаривают: воспитание здесь—результат своего рода
повторения жестов. Скотоводы характеризуются большей
индивидуализацией кланов и территорий. Им знакомо чув¬
ство героизма в сражениях, чувство чести и забота о сохране¬
нии девственности; они без конца утверждают превосходство
жизни над смертью. Именно в традициях охотников-ското-
водов Фробениус будет искать образцы европейского рыцар¬
ского духа. Эта сущностная дихотомия, проходящая через
все его труды, вызвала известный скептицизм со стороны
нарождавшейся немецкой африканистики. Его упрекали за
несколько произвольный характер собранной им коллекции
этнографических объектов, равно как и их интерпретацию.
К тому же вопрос о языке не занимал у него того централь¬
ного места, которое он занимал у африканистов, принадле¬
жавших к миссионерской традиции. В особенности разде¬
ление континента на два начала — разделение, которое он
I. О Фробениусе см., в частности: Heinrichs H.-J. Leo Frobenius, Anthro-
pologue, explorateur, aventurier. Paris: L’Harmattan, 1999.
759

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
распространил на все человечество, — сильно напоминало
франко-немецкое противостояние: как если бы героико¬
романтический индивидуализм готовых к бою охотников
был проекцией на Африку самоощущения Германии, на
фоне которой Франция казалась менее творческой, менее
экспрессивной и более коллективистской. Однако подозре¬
ние в том, что Фробениус спроецировал на Африку стерео¬
типы франко-немецких отношений, ничуть не повредило
его французской рецепции, так как между 1928 и 1936 гг. его
главные труды, в частности его история африканской циви¬
лизации, были переведены. Верно и то, что использованное
им понятие paideuma, дополнявшее Ergriffenheit^ превращало
культуру в нечто превосходящее индивидуальные представ¬
ления и знания, ставшее производным от некоего коллек¬
тивного иррационального воодушевления. Понятие это не
только пленило африканцев вроде Леопольда Сенгора, но
и открыло пути междисциплинарному подходу — и в этом
смысле Фробениус оказался в русле идей зарождавшейся
в то время африканистики. Язык, эстетика, история, этни¬
ческие исследования — все это с самого начала сочеталось
в изучении Африки, и Фробениус, имевший политическое
влияние, обеспечившее его трудам широкий резонанс, также
содействовал такому подходу. Удивительно, что Фробениус,
чьи работы были использованы национал-социалистами,
стал источником вдохновения для Сенгора и Эме Сезера. Во
всяком случае, его исследования Африки оказались зеркаль¬
ным отражением европейской истории культуры и в особен¬
ности франко-немецких отношений.
Африка очаровывает Фробениусатеми мифами, которые
она порождает, но в особенности обширной антропологией
хамитов. Карл Майнхоф (1857-1944), как мы увидим, также
говорит о хамитах, но рассматривает их с лингвистической
точки зрения, лишь постепенно переходя от лингвистики
к антропологии. Для Фробениуса же хамиты не являются
народами, говорящими на языке кавказского происхож¬
дения, принесшими африканцам свою культуру. Для него
они хотя и не белокожие африканцы, но все же этнос, яв¬
ляющийся главным носителем мифов, сказаний, новых
идей, создателем новых ценностей. Именно рассматривая
760

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
хамитские наскальные рисунки в Феццане на севере Афри¬
ки, Фробениус ощущает реальность того, что сам обозначает
как Ergriffenheit npaideuma. Африка являет себя в хамитских
творениях и в продуцируемых в них новых смыслах.
Фробениус жил в эпоху, когда только начала зарождаться
история религий — результат эволюции древнегреческой
филологии и ее поворота в сторону антропологии. Этот но¬
вый вид знаний связан с именами Германа Узенера, Валь¬
тера Отто, позже — Карла Кереньи, с которым Фробениус
встречался несколько раз в 1930-е гг. В обстановке Мюнхена
1900-х гг., где Людвиг Клагес проповедовал мистицизм, исто¬
рия религий легко могла поддаться искушению сделать ак¬
цент на иррациональных аспектах человеческого существова¬
ния. Но очевидно, что она предпочла перейти от филологии
к антропологии, став одним из основополагающих элементов
современного знания. Этот интеллектуальный фон в трудах
Фробениуса особенно дает себя знать в том, как он использо¬
вал миф об Атлантиде. Великая культура, существовавшая,
согласно Платону, по ту сторону Геркулесовых столпов за Ги-
бралтаром, Атлантида, полагал Фробениус, оставила весьма
заметные следы. Прямой наследницей, даже просто продол¬
жением Атлантиды стала культура народов йоруба:
И тогда я предположил, что сказание это не было просто
сказанием. Я стал утверждать, что должно быть возможным
понять и объединить все эти элементы как память о культу¬
ре, предшествовавшей культуре Древней Греции, в которой
было развито мореходство, благодаря чему она распростра¬
нилась не только по средиземноморскому бассейну, но и за
его пределами. Я утверждал тогда, что в памяти народов эта
Атлантида была последним воспоминанием о догреческой
цивилизации, занимавшей территорию на западном бере¬
гу Африки1.
Вместе с мифом об Атлантиде Фробениус приписывал
культурам Западной Африки — и прежде всего народам
йоруба — историю, относившуюся к догреческой эпохе
I. FrobeniusL. L’Atlantide. Paris: Editions de Rocher, 1993. Исходный текст
был опубликован в Йене в 1925-1929 гг. в 12 т.
7б1

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
и к остаткам той культуры, о которой Платон, узнавший
о ней от Солона, который, в свою очередь, узнал о ней от
египетских мудрецов, едва ли имел представление. Миф
об Атлантиде, таким образом, помещал Африку у истоков
греческой культуры. Миф этот был важен для Фробениуса
еще и потому, что позволял описывать объекты культуры
йоруба как знаки древней культуры, о которой нынешние
йоруба имеют порой лишь смутное представление. Таким
образом, задача африканиста, как показал Фробениус, со¬
стоит в том, чтобы собрать разрозненные части древнего
органичного единства и напомнить народам, уже утратив¬
шим память о нем, о ценности тех традиций, наследника¬
ми которых они являются. Особенно отчетливо, по мнению
Фробениуса, представляет античную культуру Атлантиды
священный город Ифе. Понятие из области истории куль¬
туры, а именно Kulturkreis — круг, собирающий в единую
систему разрозненные элементы, с тем чтобы придать им
органичное единство, связывается именно с этой моделью
Атлантиды. Задача Фробениуса — даже если своими иссле¬
дованиями он логически подводит к идее превосходства
Германии 1930-х гг. (ведь именно Германия способна была
испытать взволнованность хамитов) — заставить признать
древность африканской культуры. Этим он уже предвеща¬
ет будущие размышления о черном Египте. Аналогичным
образом он содействует тому, чтобы история могла исполь¬
зоваться африканцами в их антиколониальной борьбе. Это
хорошо понимали и Сезер, и Сенгор. Обратное воздействие
его работ на историю европейской мысли сказалось на двух
уровнях: Африка, с одной стороны, как в зеркале, отразила
франко-немецкое противостояние, с другой - лишила Евро¬
пу привилегии стоять у истоков культуры: как выяснилось,
сама Греция питалась реминисценциями более древней аф¬
риканской культуры.
Среди работ по африканистике, оказавших сильное влия¬
ние на историческое самовосприятие Европы, следует упомя¬
нуть труды Шейха Анты Диопа (1923-1986), давшего свое имя
университету Дакара, и в особенности его книгу «Негритян¬
ские нации и культура» («Nations negres et culture»), вышед¬
шую в 1955 г. Полученное в Париже Шейхом Антой Диопом
762

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
образование дало ему начальный аналитический инстру¬
ментарий. Итоговую работу первого университетского цикла
(licence) по философии он написал, посещая лекции историка
науки Гастона Башляра; работа эта стала подготовительным
этапом его диссертации «Культурное будущее африканской
мысли». Свою вторую диссертацию1, посвященную культу¬
ре египтян додинастического периода, он пишет под руко¬
водством Марселя Гриоля. В это же время он работает над
лингвистическими исследованиями об африканском наро¬
де волоф и размышляет о возможности африканского воз¬
рождения на основе египетской культуры. Опубликованная
в издательстве «Presence africaine» (дословно: «Африканское
присутствие») книга «Негритянские нации и культура» вы¬
росла из текста диссертации, оказавшейся до такой степени
взрывоопасной, что защищать ее не представлялось возмож¬
ным. Лишь в 1960 г. под руководством Андре Леруа-Гурана
Шейх Анта Диоп защищает докторскую диссертацию на
тему: «Доколониальная черная Африка и культурное един¬
ство черной Африки». Тем временем он принимается за изу¬
чение физики и химии, которые позволяют ему получить
должность в университете Дакара. Правда, даже занимаясь
точными науками, он продолжает одновременно занимать¬
ся и африканской историей, работая над радиоуглеродным
методом датировки. Тезисы опубликованной им книги были
незамысловаты: чтобы создать основы африканского гу¬
манизма, нужно открыть миру африканскую историю. Эта
африканская история, превращающая Африку в действу¬
ющее лицо первого плана, неизбежно связана с историей
Египта. Западная цивилизация оказывается наследницей
черной цивилизации, пришедшей с Нила. Необходимо также
продемонстрировать связь, существующую между Египтом
и другими африканскими этносами. Родственность должна
сказаться прежде всего на уровне языка, и Шейх Анта Диоп
начинает устанавливать многочисленные параллели между
языком Древнего Египта и языком народности волоф. Даже
если эти лингвистические параллели были самой спорной
I. В эти годы во Франции для получения докторской степени пола¬
галось защищать две диссертации, «основную» и «дополнитель¬
ную».—Прим. пер.

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
частью работы Шейха Анты Диопа, книга его тем не менее
получила сильный резонанс, так как поставила под сомне¬
ние европейскую эрудицию последних веков. В ходе одной из
конференций, проходившей в 1974 г. в Каире, Анта Диоп вы¬
нудил французских египтологов — а среди них был и Жан
Леклан, будущий постоянный секретарь Академии надпи¬
сей и изящной словесности, — признать, что Египет — это
страна африканская.
Естественно, книгу Анты Диопа нужно поставить в кон¬
текст движения деколонизации, завершающегося в основ¬
ном к 1960 г. Напомним, что 1955 г. был отмечен Бандунг¬
ской конференцией и ее призывом к деколонизации, а уже
в следующем году Гама ль Абдель Насер успешно нацио¬
нализирует Суэцкий канал. Политическая деятельность
Анты Диопа, его приверженность поиску культурных основ
современной африканской цивилизации и его защита аф¬
риканской политической идеологии, его книга о будущем
федеративном государстве черной Африки демонстрируют
очевидную связь, существующую между процессом деколо¬
низации и желанием Диопа создать историю африканской
культуры от ее истоков и до настоящего времени. Древняя
история Африки становится тем самым орудием борьбы
против колониальной политики. Следует еще добавить, что
в период работы над своим трудом о негритянских нациях
и культуре Анта Диоп получает должность генерального
секретаря Африканского демократического объединения
(Rassemblement democratique africain).
Наряду с именем Шейха Анты Диопа следует упомянуть
имя конголезца Теофиля Обенга, который продолжил ис¬
следования Диопа в книге 1973 г., также опубликованной
в «Presence africaine» и озаглавленной «Африка в Антично¬
сти: Египет фараонов и черная Африка». К ней Анта Диоп
написал предисловие. Если негритюд Сенгора и позиция
Эме Сезера представлялись авторитетными как для Анты
Диопа, так и для Обенга, то тем удивительнее обнаружить
среди источников, которыми они пользовались, также и Фро-
бениуса1. Тем самым Египет ретроспективно становится
I. Gray Ch. Conceptions of history. Cheikh Anta Diop and Theophile Obenga.
London: Karnak House, 1989.
764

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
неким центром, с которым разные регионы Африки обнару¬
живают связь. Впрочем, реальность этой связи порой оказы¬
вается спорной, как, например, в случае с западной частью
Камеруна. А между тем вопросы остаются: не происходит ли
название реки Нум от древнеегипетского Нун, что означает
«черная вода хаоса»? Не является ли форма пирамиды эле¬
ментом культуры камерунского народа бамилеке1?
Другим известным учеником Шейха Анты Диопа, но также
и Жака Деррида был Грегуар Бийого, ставший впоследствии
профессором в Либревиле2. В его работах философская де¬
конструкция, совершаемая им во имя Африки, получает
название «ректификационизм». По мнению Бийого, Египет,
который посещали многочисленные греческие авторы от
Фалеса до Платона, является настоящим источником так
называемой греческой философии, а благодаря посредниче¬
ству фараона Эхнатона—еще и настоящим источником трех
монотеистических религий. Колоссальная фальсификация,
плоды которой надлежит ныне пересмотреть, приписала
«греческому чуду» то, что следовало бы искать в египетской
истории. Правильнее было бы говорить о «египетском чуде»,
что позволяет уйти от нашего представления о классике
или, во всяком случае, поместить его в совершенно иной
контекст. Цель «ректификационизма» — «упразднить ложь
западной истории науки и философии, на которых лежит
ответственность за отрицание и затушевывание факта су¬
ществования крупных цивилизаций в доколониальной Аф¬
рике, отрицание и сокрытие африканского — негритянско¬
го — происхождения Египта, а также приоритета Египта как
источника наук и общественных институтов»3. И не был ли
египтянином сам Моисей? Африканская философия стре¬
мится тем самым стать эпистемологической основой егип¬
тологии. Но очевидно, что попытка переписать — исправ¬
ляя — историю философии, преобразовав ее во всеобщую
1. Тоикат D. Histoire et anthropologie du peuple Bamileke. Paris: Harlmattan,
2°m.
2. Biyogo G. Aux sources egyptiennes du savoir. Systeme et antisysteme. Cheikh
Anta Diop et la destruction du Logos classique. Paris: fidtitions Menaibuc,
2002.
3. Ibid. P.55.
765

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
историю, имеет результатом деконструкцию теоретических
построений, на чем, как мы увидим, позже будет спекулиро¬
вать Мартин Бернал.
Египтологи — это ученые, которые по вполне понятным
причинам оказываются наиболее втянуты в проблему ре¬
кламации Африкой Египта. Некоторые из них непосред¬
ственно занимались историей взаимоотношений Египта
и Африки. Рихард Лепсиус (1810-1884), которого в египто¬
логию привел Александр фон Гумбольдт, сформировался
как ученый на грамматике Шампольона и созданном по
распоряжению Наполеона знаменитом «Описании Египта».
При этом он расширил свой объект исследования, начав за¬
ниматься Африкой в целом и изучая африканские языки.
Лепсиус предложил свою собственную систему транскрип¬
ции, путешествовал по территориям, которые сам весьма
обобщенно называл Эфиопией. Он изложил грамматику
нубийского языка, в предисловии к которой предложил
типологию языков и народов Африки1. Сначала Лепсиус
разделил понятия языка и этноса, что позволило ему ут¬
верждать принадлежность черного населения Нубии к так
называемой хамитской языковой группе, пришедшей пред¬
положительно из Азии. Египтяне, хотя они и имеют темный
цвет кожи, якобы также принадлежат этой группе. Таким
образом, согласно Лепсиусу, они имеют африканское проис¬
хождение, но относятся к трансконтинентальной языковой
группе. Вопросам цвета кожи Лепсиус придавал мало значе¬
ния, и благодаря этому равнодушию ему удалось развести
историю Египта и историю собственно африканского кон¬
тинента. Кушитские языки восточной части Африки, кото
рые Лепсиус называет «афроазиатскими», имеют малое от¬
ношение к языкам черной Африки. В области египтологии
сопротивление афроцентризму позволяет ему переставить
акцент, подчеркнув связь Египта с цивилизациями Тигра
и Евфрата. Придерживавшийся традиционного воззрения
на Средиземноморье Рихард Лепсиус неизбежно попадает
в стан противников Анты Диопа и того африканского дви¬
жения, которое тот инициировал. Что касается самого Анты
I. LepsiusR. Nubische Grammatik mit einer Einleitung iiber die Volker und
Sprachen Afrikas. Berlin: Wilhelm Hertz, 1880.
766

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
Диопа, то тот отрицал наличие берберского и ливийского
населения в Египте1. Теория африканского Египта была,
таким образом, поставлена под сомнение.
Лингвистический вопрос—одна из тех областей, где роль
африканистики как зеркала европейского культурного пей¬
зажа оказывается наиболее очевидной. Книга Сары Пугач
очень точно представляет африканистику как большое пере¬
водческое начинание, когда африканисты начинают пере¬
водить самих себя на иностранный язык, на котором еще
надо сначала научиться говорить1 2. По образцу пиетистов
из Халле, из Теологического востоковедческого коллегиума
(Collegium orientale theologicum), для которых знание языков
было необходимым инструментом в широком распростране¬
нии христианства, африканисты выступали миссионерами,
стремящимися перевести Библию. Миссионерские объеди¬
нения более или менее поделили между собой африкан¬
скую территорию в соответствии с национальными и даже
региональными интересами, что на самом деле находится
в явном противоречии с их универсалистскими притязани¬
ями. Густав Рейнхольд Нилендер, один из первых миссио¬
неров, составивший словарь африканского языка буллом,
а затем начавший переводить на него текст Нового Завета,
был эстонским немцем. Эта ситуация, повторявшаяся за¬
тем в африканистике бесчисленное количество раз, совпа¬
ла с развитием немецкой филологии, которая, конечно же,
интересовалась и романистикой, и славистикой, но в осо¬
бенности была заинтересована в переводе на другие язы¬
ки произведений своей литературы, как религиозной, так
и светской. Евангелизация мыслится отныне как тот этап
развития цивилизации, который предполагает нормали¬
зацию бесписьменных языков и их превращение в языки,
на которые возможно осуществлять перевод. Карл Бютнер
(1848-1893), один из первых ученых-африканистов, перевел
Новый Завет на язык народа гереро (Намибия). Основатель
1. Fauvelle F.-X. L’Afrique de Gheikh Anta Diop. Histoire et ideologic. Paris:
Karthala, 1996. P. 95.
2. Pugach S. Africa in Translation. A History of Colonial Linguistics in
Germany and Beyond (1814-1945). Ann Arbor: The University of Michigan
Press, 2012.
767

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
немецкой научной африканистики Карл Майнхоф был па¬
стором. Семинар восточных языков, открытый в Берлин¬
ском университете в 1887 г., еще до того, как в 1908 г. был
создан Институт колониальных языков (Kolonialinstitut)
в Гамбурге, являлся во многом продуктом этого миссио¬
нерского подхода. Начиная с 1886 г. журнал «Zeitschrift fur
afrikanische Sprachen» дает миссионерам возможность публи¬
ковать работы об африканских языках. Ему на смену придет
другой журнал, созданный в Гамбурге в 1910 г., — «Zeitschrift
furKolonialsprachen». Трансформация бесписьменного языка
в письменный подразумевала работу по его нормализации
и выработку новой системы транскрипции (которая могла
бы заменить транскрипцию Рихарда Лепсиуса), что стало
предметом разногласий между Майнхофом и его учеником
Дитрихом Вестерманом (1875-1956). Понятно, что в период
развития колониализма германские власти ожидали от
берлинского Семинара восточных языков, что тот займет¬
ся скорее практическим образованием, а не пролегомена¬
ми к созданию письменных языков, задачей которых будет
стать проводниками европейской культуры. Принимаясь за
компаративные исследования языков банту, Карл Майнхоф
открывал пути новой науки, но вместе с тем раздражал так¬
же и тех, кто его финансировал.
Как бы то ни было, изучение языков и их исследование
составляли часть миссионерских обязанностей, и миссио¬
неры должны были в любом случае пользоваться услугами
носителей языка. Отношения между этими двумя группами
людей — европейскими миссионерами-лингвистами и ин¬
формантами — остаются до сих пор плохо изученными,
очень мало известно также и об информантах. Некий Нджо
Дибон, приехавший из Камеруна в Германию в 1885 г., пре¬
подает Карлу Майнхофу первый выученный им африкан¬
ский язык — дуала. Преподавание суахили в Берлине не
обходится без участия двух ассистентов — Сулеймана бен
Саида и Бакари. В отличие от африканцев, демонстрируемых
на «Volkerschauen», информанты, зачастую прибывавшие
из одной из африканских миссионерских школ, должны
были преподавать свой родной язык и скорее смешивались
с европейским населением. В периоды двух мировых войн
768

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
африканские военнопленные использовались прежде всего
как информанты для немецких африканистов. Так, Мария
фон Тилинг (1886-1974), специалист по сомалийскому язы¬
ку, использовала сведения, полученные от Мухаммада Нура,
военнопленного из лагеря Рухлебен. Африканские инфор¬
манты, с которыми, по-видимому, обращались хуже и кото¬
рым платили меньше, чем представителям азиатских куль¬
тур, остаются малоизученными, в то время как сам проект
перенесения в африканскую языковую среду европейской
религии и культуры держался именно на них.
Освоение африканских языков с целью превратить их
в инструмент перевода требовало знания их внутреннего
строя; этим, в частности, объясняется и полемика, возник¬
шая между Майнхофом и французским миссионером Ле
Бером, который, чтобы описать язык мпонгве в Габоне, ис¬
пользовал грамматические категории французского язы¬
ка (имперфект, прошедшее предшествующее время и т.д.).
В подходе к африканским языкам очень важна, разумеется,
их классификация. Но и здесь проявляет себя присущая
африканистике европейская проекция. Так, выявляются
три языковые группы: хамитские языки, языки банту и не¬
гритянские (или суданские) языки. Это разделение на три
группы на самом деле иерархично, потому что хамиты, со¬
гласно определению Майнхофа, говорят на флективных
языках, связаны со средиземноморским пространством
и представляют собой более высокую ступень цивилиза¬
ции. На нижней ступени этой лингвистической лестницы
находятся суданские, или негритянские, языки, тогда как
банту находятся посередине. Однако смешение наблюда¬
ется на всем африканском пространстве, и признаком ин¬
новации считается распространение хамитского элемента.
Майнхоф опубликовал в 1912 г. работу о хамитских языках1,
где уподобил их проникновению белой расы в африкан¬
ское языковое пространство. Присутствие грамматического
рода и некоторые морфологические особенности выдают
присутствие хамитских черт. Таким образом, на Африку
I. Meinhof С., Luschan F. von. Die Sprache der Hamiten. Hamburg:
Friedrichsen,i9i2.
769

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
оказывается спроецирована иерархическая схема европей¬
ской культуры, еще более узаконивающая великое перевод¬
ческое начинание.
Связанная с миссионерскими и колониальными зада¬
чами, африканистика выходит тем не менее на универса¬
листский уровень после войны 1914 г. и создания Института
африканских языков и культур (Institute of African languages
and cultures), который возглавят Дитрих Вестерман и фран¬
цузский антрополог Анри Лабуре (1878-1959), специалист
по языкам манден. Хотя французские африканисты чаще
вступают в ряды управляющих в колониях, чем в ряды мис¬
сионеров, и придают меньше значения исследованию язы¬
ков и переводу на них, тем не менее некоторое сходство их
деятельности с немецкими, очевидно, имеется.
У Карла Майнхофа были ученики (Николас ван Вар-
мело, Макс Эйзелен, Пауль Лестраде) в южной Африке, то
есть именно на той территории, которую Вильгельм Блик,
специалист по языкам бушменов, учившийся в Берлине
у Рихарда Лепсиуса, воспринимал как территорию для соб¬
ственных лингвистических исследований. Так устанавли¬
вается связь между немецкой африканистикой и языковой
политикой апартеида. Тот факт, что Майнхоф и Вестерман
приняли национал-социализм и увидели в нем возрожде¬
ние колониальной политики, вновь открывающей перед
ними их излюбленное исследовательское поле, позволя¬
ет видеть в их работе своего рода прелюдию к идеологии
апартеида. Действительно, существует крутой поворот от
мышления в лингвистических категориях, преобладавше¬
го в середине XIX века, к мышлению в категориях расовых,
утвердившемуся к началу XX века и сопровождавшему
переход от миссионерского сознания к сознанию колони¬
альному. Однако позиция африканистов, по крайней мере
в начальной стадии развития этой дисциплины, не была
в собственном смысле расовой. Доминирующей идеей была
та, что христианство может успешно распространяться
только на языках аборигенов. Его надо было проповедо¬
вать на языках Африки, а не на европейских языках —■
английском, немецком или французском. Перевод евро¬
пейской культуры на африканские языки подразумевал
770

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
и поддержание, и сохранение этих языков — процесс, ко¬
торый получил уже независимое развитие. Даже если пере¬
водческое задание миссионеров заставляло их поначалу
стирать культурные различия посредством перевода, это
не помешало им в конце концов прийти к стереотипам
и классификациям, близким национал-социализму: они
попали в своего рода ловушку лингвистических проекций.
Во всяком случае, такое использование лингвистики ра¬
дикально отличается от метода Диопа, который, пройдя
Африку с юга и до севера, не миновав и Египет, занимался
поиском африканских следов, глубоко сокрытых в напла¬
стованиях европейской культуры.
Вопрос о той роли, которую изучение Африки сыграло
в европейской истории, обрел новую актуальность в связи
с выходом серии из четырех работ, опубликованных Мар¬
тином Берналом в период между 1987 и 2006 гг. под общим
заглавием «Черная Афина» («Black Athena»). В первом томе
речь шла о «фальсификации Древней Греции», второй том
(1991) был посвящен вкладу археологии в доказательство аф¬
ро-азиатских корней классической культуры, третий (2001)
был ответом хулителям теории черной Афины, а четвертый
приводил доказательства лингвистического характера. На
первый взгляд во всех четырех книгах затрагиваются во¬
просы, касающиеся греческой Античности, но при этом
сама греческая цивилизация неожиданно рассматривается
как наследница Египта и Финикии. Греческий язык пред¬
ставлен в них как результат метисаций с преимуществен¬
ным семитским влиянием. Тем самым устанавливается
связь между главным ориентиром для утверждения евро¬
пейской идентичности, каковой была Греция, и Африкой,
и в особенности Египтом, более непосредственно связанным
с африканским континентом через своих черных фараонов.
Мартин Бернал изучает потоки культурного взаимообмена,
интегрирующие неолитический Крит в африканскую систе¬
му, связывающие его с Египтом, Финикией и южной частью
турецкого побережья, так что зарождение микенской Греции
становится в этом смысле наследием Африки. Особенно его
интересует вопрос письменности, которая, по его мнению,
появилась в Греции благодаря финикийцам в середине
771

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
II тысячелетия до н.э.1 Он развивает теорию Геродота, для
которого легенда о Кадме отражала финикийскую колониза¬
цию греческой земли и для которого путешествие в Египет
было своего рода паломничеством к фараоновым истокам
Греции. При этом Бернал ограничивается тем, что помещает
африканский континент в центр классической древности,
не задаваясь вопросом о том, каким конкретно образом еги¬
петская цивилизация могла быть связана с Африкой. И все
же заново поставленные исторические акценты в «Черной
Афине», очевидно, затрагивали также и историографию со¬
временной Европы.
Действительно, речь уже шла не об изучении культурного
трансфера, который совершался между двумя закрытыми
мирами, Африкой и Европой, а о пересмотре самого закры¬
того характера этих двух миров на большом промежутке
времени, так что наблюдаемые в колониальную и постколо¬
ниальную эпохи перемещения оказывались современным
продолжением гораздо более старых тесных связей, суще¬
ствовавших в истории на всей ее протяженности1 2. История,
мыслящая себя всемирной, предполагает, что «всемир-
ность» не начинается в ту или иную эпоху, отделенную от
предыдущей явной временной границей, а вписывается
в ход времени. Впрочем, следует заметить, что по своему
образованию Мартин Бернал был совсем не египтологом,
а специалистом по Азии, Вьетнаму и Китаю — террито¬
рии, которую можно рассматривать только сквозь призму
пронизывающих ее культурных трансферов. Собственно,
именно на эту исследовательскую модель ссылается и сам
Бернал. Даже если классические мировые истории, от Авгу¬
ста Людвига Шлёцера и до Кристофа Мейнерса, уже с конца
XVIII века постепенно включали в себя Восток, африкан¬
ский континент они оставляли в стороне. Его включение
в самую консервативную систему знания, каковой явля¬
ется знание о классической Античности, было условием
появления настоящей всемирной истории, основанной
к тому же не на параллелизмах, а на связях. Мартин Бернал
1. Bernal М. Cadmean Letters: The Transmission of the Alphabet to the
Aegean and Further West Before 1400 В. C. Winon Lake: Eisenbraun, 1990.
2. Fauvelle-Aymar F.-X. Le rhinoc6ros d’or. Paris: Alma, 2013.
772

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
в предисловии напоминает, что замысел «Черной Афины»
родился в условиях Корнелльского университета, где не¬
оконсерватизм ряда профессоров противился малейшей
идее о возможности связи семитов и эллинов в Антично¬
сти, подготавливая тем самым интеллектуальную основу
для войны в Ираке.
Идея Греции, многим обязанной черному Египту, реани¬
мировала старинные теории и мифы, в которых уже упо¬
миналось об африканском присутствии в истории европей¬
ской культуры. В опубликованной в 2011 г. тремя авторами
в Оксфорде «Африканской Афине» предстает панорама
этих впоследствии отринутых научных традиций. Так,
начиная с XIX века в текстах, написанных темнокожими
американцами, содержатся упоминания о славных под¬
вигах эфиопов, африканцев и египтян. С начала XIX века
африканские рабы порой воспринимались эмансипиро¬
ванными и образованными темнокожими американцами
как потомки древних египтян1. Аббат Грегуар ссылался
на Геродота, чтобы доказать африканское происхождение
наук и искусств. На Египет и Эфиопию регулярно с начала
XIX века ссылаются аболиционисты. Преподаватели об¬
разовательных учреждений для афроамериканцев в тече¬
ние всего XIX века рассказывают своим ученикам о связи,
которая существовала между классической Античностью
и Африкой. В начале XX века поэт Маркус Гарви развивает
теорию белой Европы, весьма поздно вошедшей в историю,
в которой центральную роль играли уже Азия и Африка1 2.
Фигура исхода была так же знакома чернокожим амери¬
канцам, как и еврейской общине. А в 1670 г. Пьер-Даниэль
Юэ высказал мысль о том, что романный жанр, во многом
определивший историю европейских литератур, возник на
самом деле в Египте3. Марк Аней Лукан в своей «Фарсалии»
представляет Африку как вражескую землю, но вместе с тем
и как землю исконную, во всяком случае как неотъемлемую
часть римского мира. Будучи гвинейского происхождения,
1. Orrells D. African Athena. New Agendas / D. Orrells, G. K. Bhambra,
T. Roynon (eds.). Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 75.
2. Ibid. P.107.
3. Ibid. P.212.
773

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
Хуан Латино преподавал в XVI веке латынь в Гранаде
и охотно говорил о ее африканском, «эфиопском» проис¬
хождении1. Викторианский поэт и египтолог-любитель
Джеральд Мэсси писал в конце XIX века стихи, отмеченные
афроцентризмом. Нигерийкий драматург Воле Шойинка,
вдохновленный текстами Еврипида, находит их прооб¬
разы в мифологии йоруба. Построения Мартина Бернала,
разумеется, получили отклик и в постколониализме, хотя
сам он призывал прежде всего к пересмотру роли Африки
в долгой истории европейской и североамериканской куль¬
тур — роли, которую классическая монополия так упорно
не признавала.
Тематика «Черной Афины» не исчерпана и требует про¬
должения. Можно упомянуть в этой связи работу 2011 г. Вима
ван Бинсбергена1 2, в которой главным образом исследуются
те моменты истории, когда Африка находилась не в рецеп¬
тивной пассивности, но, напротив, проявляла активность.
В ней, например, демонстрируется, что такие практики, как
игра манкала или гадание с помощью земли, получившее
название геомантия, имеют африканское происхождение
и лишь позже получают распространение в Европе. При
этом подобные «диффузионистские» подходы делают оче¬
видной всю условность разделения на континенты; даже
в очень древние времена существовал трансконтиненталь¬
ный обмен, и этот обмен не был односторонним. Тексты ли¬
нейного письма А, найденные на Крите, особенно в Малье,
демонстрируют множество родственных связей с египетски¬
ми иероглифами, но наличие этих родственных связей об¬
условлено сложными маршрутами, проходившими, в част¬
ности, через финикийский Библос и Сирию. Следовало бы
рассматривать начальную стадию критской письменности
не столько как прямое наследование, сколько как скрещение
разнообразных заимствований, проистекавших из встречи
Африки с Ближним Востоком. Была ли верной или нет пред¬
ложенная Берналом этимология имени богини Афины (о г
Ht-Nt, богини Нейт, покровительницы города Саиса в дельте
1. OrrellsD. African Athena. New agendas. P. 268.
2. Binsbergen W. van. Black Athena Comes of Age. Towards a Constructive
Reassessment. Berlin: LIT-Verlag, 2011.
774

ЛЕО ФРОБЕНИУС, ШЕЙХ АНТА ДИОП И МАРТИН БЕРНАЛ...
Нила1), во всяком случае, она заставляет обратить внимание
на этимологию греческих топонимов, отделяя их от их эт¬
ноцентричного контекста. Возможно, мысли, высказанные
Берналом, приводят в дальнейшем к тому, что под сомнение
ставится в конечном счете и афроцентризм, пришедший на
смену европоцентризму. Ему предпочитается пеласгическая,
афроазиатская модель бронзового века. Во всяком случае,
обращает на себя внимание та роль, которую в образовании
Египта сыграл субсахарский регион Африки. Так, напри¬
мер, по всему побережью Средиземного моря в топонимах
и именах богов обнаруживаются отголоски языков банту.
А с черной Афины начинается деконструкция уже устано¬
вившихся исторических представлений, сопровождающа¬
яся стремлением открывать в науке новые пути.
Один из таких новых путей открывает Клод Рийи, тща¬
тельно изучавший в южном Египте мероитскую цивилиза¬
цию и особенности ее языка2. Мероитский язык, сохранив¬
шийся в многочисленных надписях и рассматриваемый
как один из фундаментальных элементов древнеегипет¬
ской цивилизации, должен быть отнесен, по его мнению,
к группе «северо-восточно-суданских языков», родственной
нубийскому языку и изначально пришедшей из Дарфура.
Эти африканцы — основатели древнего государства, пред¬
положительно мероиты, — возможно, представляют собой
связующее звено между черной Африкой и Египтом, которое
предстоит глубже изучить. Это звено тем более важно, что
нило-сахарские языки, к которым относится мероитский,
получили распространение вплоть до современных тер¬
риторий — Центральноафриканской Республики и Конго.
Пересмотр европоцентризма в истории культуры с не¬
обходимостью затрагивает и историю африканистики,
стремившуюся создать иерархическую классификацию
африканских языков, отвечавшую ожиданиям Европы, но
1. Как пишет М. Бернал, Ht Nt—это расшифрованное из иероглифов
священное название города Саиса; далее он старается доказать фо¬
нетическое сходство этих двух имен собственных: Ht Nt и Athena.
См.: BernalМ. Black Athena: Afroasiatic Roots Classical Civilization. Vol.
Ill: The Linguistic Evidence. New Brunswick: Rutgers University Press,
2006. P. 580. —Прим. пер.
2. Rilly C. Le meroi'tique et sa famille linguistique. Louvain: Peters, 2010.
775

ПЛАВИЛЬНЫЕ КОТЛЫ КУЛЬТУРЫ
закончившуюся полным подрывом греко-латинских ос¬
нов классической Античности. Этот парадокс мы находим
в зародыше у Лео Фробениуса, труды которого ярче других
обнаруживают франко-немецкие проекции на изучение
Африки, а также вводят в научный оборот тему догрече-
ской античности. Тема эта была продолжена и развита,
практически превратившись в отдельное исследователь¬
ское направление, в трудах Шейха Анты Диопа, Мартина
Бернала и их продолжателей.
Если даже африканские корни египетского языка явля¬
ются одним из аргументов для пересмотра греко-латинского
классицизма, тем не менее данная лингвистическая пробле¬
матика остается зеркалом и иных процессов, поскольку аф¬
риканские языки (в отличие от ситуации в востоковедении)
не принимаются такими, какие они есть, но классифициру¬
ются, иерархизируются, транскрибируются, превращаясь
тем самым в объект инструментализации. История африка¬
нистики есть настоящий компендиум, содержащий самые
разнообразные иллюстрации транскультурной истории.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абель Отто 441
Абу Эдмон 693
Август III (Фридрих Август И)
466,467
Август Сильный (Фридрих Ав¬
густ I) 86,182,186,193,377,601
Авзоний 666
Агдолло Грегорио 188
Аделунг Иоганн Кристоф 247
Ай-ди (Сяоай-ди, Лю Синь) 717
Акселос Костас 707
Аламбер Жан Лерон Д’ 244
Александр 1612
Александр Македонский 699,
716, 734, 738
Алкуин (Флакк Альбин) 599
Альберти Леон Баттиста 527,
529,532,670
Альбрехт Вильгельм Эдуард 443
Альгаротти Франческо 467,569
Альтдорфер Альбрехт 658
Амброджини Анджело (Поли¬
циано) 528,550
Амелин Октав 256
Ампер Жан-Жак 709
Андлер Шарль 72,99,108-111,
116,122-126, 358
Андраде Марио де 212
Андреас Фридрих 558
Андреас Фридрих Карл 727,729
Андреас-Саломе Лу 727
Андре-Паллуа Надин 748
Андромеда 599
Анже Давид д’ 146
Антонелло да Мессина 498
Анхальт фон, граф 242
Аполлоний Родосский 699
Арбуа де Жубенвиль Мари
Анри д’ 625
Аренс Генрих 198,346
Аржансон Марк-Пьер де Вуайе
де Польми, граф д’ 269
Ариевич Мордекай 191
Ариосто Лудовико 703
Аристотель 38,63,411,443
Арк Жанна д’ 620, 747
Армансперг Йозеф Людвиг
фон 694
Арндт Иоганн 238
Арндт Эрнст Мориц 394,410,444
Арним Беттина фон 411,445,577
Арно Антуан 232
Арнольд Эдуард 561
Асье Мишель-Виктор 200
Ауэрбах Бертольд 439
Ашенбах Освальд 558
Баадер Франц 481
Бабеф Гракх 360
Баггесен Йенс 245,338,339
Байрон Джордж Гордон 690,697
Бакари Мторо 768
Балакирева Маргарита 5
Балашова Тамара 26
Бальдансперже Фернан 95,99,
120,125
Бальзак Оноре де 751
Бальтар Виктор 617
Барбари Якопо де 674,680
Барбье Фредерик 50
777

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Барни Жюль-Ромен 46, 61,62,
349, 350
Бартелеми Жан-Жак, аббат 244,
245, 246,689
Бартус Теодор 717
Баршу де Паноэн Огюст-Тео-
дор-Илер 342, 347
Бассано Якопо 569
Бастиа Фредерик 429
Бастиан Адольф 507, 719
Батай Жорж 252, 253
Батони Помпео 679
Батюшков Константин Н. 706
Баумгартен Александр Готлиб
21, 287, 378,465,566
Бах Иоганн Себастьян 124,547
Баш Виктор 112,113,123-126, 355
Баш Софи 693
Башляр Гастон 763
Беатриче (Беатриче Портина-
ри) 306
Бейтсон Грегори 207
Бейшлаг Виллибальд 415
Бек Христиан Даниель 244
Беккариа Чезаре 242
Бекер Готфрид 246, 247
Бекер Николаус 415
Бекер Феликс 392,589,598
Белендорф Казимир Ульрих 164
Белуэн Жорж 125
Бенар Шарль 62,482
Бенедикт XTV, папа римский 298
Бенедикт Рут 205
Бенке Вильгельмина 174
Бенке Генрих Лео 175,176
Бенлоэв Луи 63
Бентинк Шарлотта Софи, гра¬
финя 273
Бенфей Теодор 722
Беньямин Вальтер 21,74, 75,
133-135, 213, 310
Берар Ева 51
Бергсон Анри 15,134,249,251,
258,704
Берд инг Гельмут 95
Бердяев Николай 255
Берлиоз Гектор 199
Бернайс Михаэль 577
Бернайс Яков 463
Бернал Мартин 6, 30, 758, 766,
771,772,774-776
Бернштейн Полина Самойлов-
на 332,333
Берше Джованни 692,702
Бетц Луи 120
Бештель Дельфин 50
Бёк Филипп Август 312,402,662
Бёклин Арнольд 560,541,556,
557,560,561
Бёкинг Эдуард 444,445,512
Бёме Якоб 237,251,252,255
Бёме Иоганн Готлиб 196
Беноццо ди Лезе ди Сандро
(псевдоним Гоццоли Беноц¬
цо) 516
Бёрне Людвиг 11,12,75,155,321,
325,326, 327,413
Бийого Грегуар 765
Биненшток Мирьям 366
Бинсберген Вим ван 774
Бисмарк Отто фон 456,459,654
Блан Луи 413
Блан Шарль 290,477,638
Блик Вильгельм Генрих Имма¬
нуэль 445, 770
Блок Марк 78
Блюхер Герхард Леберехт фон
332
Боас Франц 20, 205,221, 222,
225-228,719
778

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Боде Вильгельм фон 286,380,
389,495,540,633,634,638,640,
641,650,719
Боде Иоганн Элерт 247
Бодлер Шарль 47, 75,133, 310,
688,752
Бодмер Иоганн Якоб 281
Бодт Жан де 201,466
Больцано Бернард 421,661
Бомгартен Жан 50
Бонапарт Полина 330
Бонапарт Наполеон см.:
Наполеон
Бонафу Рей мон 98
Бонне Шарль 243,245
Бонфуа Ив 17
Бопп Франц 105,106
Бордье Анри 141
Боссанж Мартен 192
Боттичелли Сандро 131,309,
516,527-530
Браманте Донато 549, 671
Бранд, книготорговец 166
Брандейс Розали 107
Брандес Жорж см.: Кохен Георг
Морис
Брандис Христиан Август 63,
411,442,443
Браун Адольф 459
Бреаль Мишель 91,105,106
Брейтингер Иоганн Якоб 281,
282
Брентано Клеменс 481,577
Бретон Жан см.: Бугле
Селестен
Брик Осип 15
Бродель Фернан 78
Брох Герман 9
Брунеллески Филиппо 521,523,
527
Бруншвиг Леон 257,355, 357
Брюль Генрих фон, граф 466
Буайе Поль 197
Буассере Сульпиц 444
Буасьер Жюль 750
Бубер Мартин 731
Буве Иоахим 233
Бувересс Жак 362, 364
Бугле Селестен (псевдоним
Жан Бретон) 111
Буйе Франсиск 46,349
Буле Иоганн Готлиб 343
Бунзен Теодор фон 442
Буонарроти Филиппо 360
Бурге Давид-Луи 141
Бурдье Пьер 205
Бурель Доминик 50
Буркхардт Якоб 5,94,101,285,
291, 306,309, 387,390, 394-397,
399-416,440-441,481,503,509,
532,534,576,592,596,628,632,
639,640,657,669,677
Буске Жоэ 706
Бутервек Фридрих 102
Бутру Эмиль 354,461
Буф Шарлотта см.: Кестнер
Шарлотта
Бьеф Эдуард де 399,428,604,680
Бьянкони Джованни Людови-
ко 296
Бюлов Бландина фон 542
Бюлов Даниэла фон 541-543
Бюнау Генрих фон, граф 296,
466
Бюрнуф Эжен 104
Бюссе Луиза 175
Бютель Поль 162
Бютнер Карл 767
Бюхнер Александр 122
Бюхнер Георг 103,146
779

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Вааген Густав Фридрих 287, 389,
440,476,496,498,499,503,640,
680
Вааген Карл Густав 483,596
Вагенер Иоахим Вильгельм
Генрих 615
Вагнер Козима 542
Вагнер Рихард 6,100,122,488,
539,541-543,548,552,553,556,
559,560
Важен Норбер 50
Вазари Джорджо 285, 307,486,
506,512
Вайль Генри 157
Вайц Георг 536
Вайц Теодор 461,661
Валантен, банкир 487
Вальд Пьер 544
Вальдшмидт Эрнст 721-724
Вальтер Фердинанд 403
Вальцель Оскар 24,576,578
Вамбери Арминий 713, 734
Ванс Клод-Александр де Виль-
нев, граф де 281
Варбург Аби 131-133,284,306,
309, 380,382,384, 388,392,451,
453,463,492,505-508,510-533,
535,538,588,607,633,652,673,
738
Вармело Николас ван 770
Вассершлебен Фрид
рих Вильгельм Герман 268
Ватле Клод-Анри 276
Вах Карл Вильгельм 613
Вахтель Натан 84
Вебер Вильгельм Эдуард 443
Вебер Макс 134, 256, 257,541
Вебер Пауль 534
Веге Вильгельм 391
Везе Артур 589,632,637
Вейгель Эрхард 251
Вейль Анри 63
Вейротер Клеменс фон 418
Вейроттер Эдмунд 273
Вейсбах Вернер 534,586,589,
649,650
Вейсе Христиан Феликс 193,
244,263,274
Веласкес Диего 285,299, 301-306,
309,461,469-472,505,530,680
Веллингтон Артур Уэлсли, гер¬
цог 319
Велькер Карл Теодор 394,484
Велькер Фридрих Готлиб 289,
390, 394,411,441-444,506,644,
696
Вёльнер Иоганн Христоф фон
237
Венециано Доменико 522
Вера Огюст 46
Вергилий 306,452,516,529,681
Вермей Эдмон 123
Верне Клод Жозеф 269
Верне Орас 406,492,493,497,594,
612,615
Вернер Антон фон 558
Вернер Михаэль 8,13,14,19,22,
25,49,52
Вероккио Андреа 516
Веронезе Паоло 617
Верт Георг 415
Верт Леон 749
Веселовский Александр Н. 28,31
Веспуччи Симонетта 530
Вестерман Дитрих 768, 770
Ветцольд Вильгельм 670
Вехтлер Якоб Эмманюэль 275
Вёльфлин Генрих 16, 24, 27,284,
291,295,309, 385, 388, 390,525,
536,575-580,582,587,588
780

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Вёпке Франц 149
Вёрман Карл 669
Вид Мария цу, принцесса 454
Визе Артур 582
Визева Теодор (псевдоним Га¬
стон Лефевр) 547
Визиинос Георгиос 708, 709
Викхоф Франк (Франц) 580,583,
661,663
Виламовиц-Мёллендорф Уль¬
рих фон 411
Виланд Кристоф Мартин 174,
237-238,244,420
Виллер Шарль де 73, 341
Вилле Иоганн Георг 20,22,146,
200, 261-283
Вильгельм II308, 759
Вильгельм 1535
Вильм Жозеф 102, 344
Вильмар Август Фридрих Хри¬
стиан 461
Вильмен Абель-Франсуа 102
Вильмот Морис 171,628,631
Винд Эдгар 131
Виндельбанд Вильгельм 256,
576
Винкельман Иоганн Иоахим
21, 22,192,200,263,266,274-
278,280-282,285-286,291-298,
301,303-308,380, 396,406,
409,427,433,453,455,461,
463-471,473,479-484,486,511,
513,514,559,575,591-592,609,
678,694
Винклер Готфрид 190,264,269
Винклер Гуго 725
Винтерхальтер Франц Ксавер
615
Виолле-ле-Дюк Эжен 635,646
Вите Людовик 498
Витрувий (Марк Витрувий
Поллион) 530,671
Витт Георг 254
Витэ Людовик 646
Вишеринг Клеменс Август
Дросте цу, архиепископ
Кельнский 401
Влакос Жорж 361
Во Нгуен Зяп 755
Водуайе Леон 484
Вокерод Иоганн Готтлиф 232
Волтере Альбрехт 413
Вольней Константен Франсуа
де Шассбёф, граф де 223
Вольтер (Аруэ Франсуа-Мари)
232, 241, 244
Вольтман Альфред 291, 391,532,
535,536,538,540,595,638,639,
669,677
Вольф Фридрих Август 62,315,
377,678,694
Вольф Христиан фон 196,234,
236,245,378,486,564
Воррингер Вильгельм 384,581,
582
Вратскиду Элеонора 708
Вуд Роберт 202
Вульф Оскар 589
Вундт Вильгельм 28,110,111,
198,208,256,285, 315,385, 391,
509,569,570,576,577,582,651,
652,709
Габайн Аннемари фон 730
Габсбурги 195,454,456
Гаген Фридрих-Генрих фон
дер 405,538
Гаден, семейство 160,164,175,
177
Гаден де Ванв Франсуа 165
781

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Гаден Генрих Герман 161
Гаден Герман 174-176
Гаден Карл Георг 164
Гаден Кристиан 164-174,176
Гаден Шарль 174,175
Газе (Хазе) Карл Бенедикт 62,
105
Гакстхаузен Вернер фон 690
Галеви Фроманталь 12
Галеви, семейство 320
Гален Клавдий 699
Галле Луи 399,428,604,612,615,
680
Галлер Альбрехт фон 243,245,
247
Гальцова Елена Д. 26
Гамильтон Александр 148
Ганс Эдуард 311,481
Гарви Маркус 773
Гарибальди Джузеппе 297,468
Гартман Мориц 418,456
Гартман Николай 257,258
Гартман Эдуард фон 568
Гаскелл Элизабет 430
Гау Франц Христиан 487,615,616
Г види Томазо ди Джованни ди
Симоне (псевдоним Мазач¬
чо) 521-523, 671
Гебхарт Эмиль 101
Гегель Георг Вильгельм Фри¬
дрих 10,13,24,50,62,64,73,
253,286-288, 312, 321,347,348,
367,384,398,426,431,433,434,
436,447,464,481,498,500,562,
573,597,602,641
Гедин Свен 713
Гейбель Эмануэль 408,409,415
Гейльбут (Хейльбут) Эмиль 618
Гейне Генрих 5,9-14,45-46,48-
51,54,75,98,113,114,119,125,
140,161-174,215,215,309-312,
316-334,340,371,395,405,406,
410,415,475,492-495,497,614
Гейнзиус Готфрид 196
Геларди Маурицио 402
Гелиодор 697
Геллер Штефан 199
Геллерт Христан Фюрхтегот 196
Гельвеций Клод Адриан 236,
241
Гельмгольц Герман Людвиг
Фердинанд 569
Георге Штефан 643
Георги Иоганн Готлиб 242
Георгудис Вангелис 709, 710
Гербарт Иоганн Фридрих 16,
24,382,385, 386,421,432-434,
562-570,573,583,587,651,661
Гервинус Георг Готфрид 443
Герман Иоган Готфрид Якоб
723
Германн Пауль 598
Геродот 702,728, 772,773
Герр Люсьен 47,109,110,115,116
Геррес Йозеф 481
Гертлинг Георг фон 576
Гертнер Фридрих фон 695
Геру Марсьяль 359,360
Герц Иоганн Даниэль 275
Геснер Иоганн Матиас 192,238
Гесс Генрих 485
Гесс Мозес 10,13,20,64,321,324,
346
Гессенский ландграф Йозеф
Игнац Филипп фон Гессен-
Дармштадт, епископ Ауг¬
сбургский 296
Гесснер Соломон 237,263,577
Гете Иоганн Вольфганг фон 7,
35,75,80,83,118,120,123,152,
782

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
189,199,295,324,325,326,373,
380, 386,420,426,436,445,446,
455,489,557,558,612,698,708
Геттнер Герман 439,544
Гецци Пьер Леон 468
Гёльдерлин Фридрих 17,51,52,
161,164,177,277, 311, 334, 371,
401,705,706
Гёрнле Рудольф 713
Гиббон Эдуард 557
Гиберти Лоренцо 508,511,513,
516,521-527,531
Гизо Франсуа 69, 311,312, 327,
645,646
Гийом Эжен 477
Гиллебранд Карл 67,122,503
Гильберт Давид 249
Гильдебранд Адольф фон 291,
579-581,587,589,641
Гинзбург Карло 208,214,215
Гиньо Жозеф-Даниэль 63
Гипатия Александрийская 699
Гирландайо Доменико 307
Гирландайо Ридольфо 428
Гирц Клиффорд 41,301
Гирцель Саломон 445,455
Гитлер Адольф 37,67,155,361
Гитторф Жак-Иньяс 146,157,
487,616
Глазер Курт 598
Гобино Жозеф Артюр де 541
Годе лье Морис 219
Голицын Дмитрий А. 242
Голубков Андрей В. 6
Гольбах Поль Анри 16,64
Гольбейн Ганс 291,532,535,569,
638,639,678
Гольдшмидт Адольф 387,632-
635,643,657
Гомбрих Эрнст 513
Гомер 202,518,686,691,697-699
Гоммель Карл Фердинанд 196
Гонкур, братья 750,751
Горнфельд Аркадий 326,332,333
Горшенина Светлана 29
Гостинский Отакар 563
Гото Генрих Густав 286,426,431,
495,498,602,603,641
Готшед Иоганн-Кристоф 118,
125,193,194,196,234,241
Готшед Луиза 193
Готьо Робер 727,728
Гоувальд Кристоф Эрнст 420
Гофман фон Фаллерслебен 395
Гофман Эрнст Теодор Амадей
45,46,174, 394,405
Гоццоли Беноццо см.: Беноццо
ди Лезе ди Сандро
Граджонк Жак 346
Граммачини Норберто 668
Грау Конрад 232
Грауль Рихард 659
Графф Антон 659
Грегуар Анри 773
Грембло Поль 62,348,349,482
Григорий I Великий (Григорий
Двоеслов) 667
Грильпарцер Франц 100
Грим Фридрих Мельхиор
Гримм Вильгельм 291,443
Гримм Герман 291,308,383,388,
389,460,464,538,540,553,555,
578,588,589,650,654,656,672
Гримм Самуэль Иероним 266,
268-269
Гримм Якоб 107,108,443,444
Гримм, братья 51,121,443,445,
691
Гриоль Марсель 763
783

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Гришов Августин Нафанаил
242
Гро Антуан-Жан 482
Грозный Бедржих 725
Гросле де Вилье Жан де 306
Гроций Гуго 295
Грэмбло Пьер 46
Грюкер Эмиль 101
Грюн Карл 346
Грюнведель Альберт 715-719,
722,734
Грюневальд Маттиас 547
Губер Михаэль 192,268,270,281
Гуди Джек 135
Гумбольдт Александр фон 225,
312,439, 712, 766
Гумбольдт Вильгельм фон 40,
90,102,106, 289, 315, 370,423,
481, 695, 696,
Гумбольдт, братья 24, 717
Гундольф Фридрих 576
Гурвич Жорж (Георгий Давидо¬
вич) 256-259, 362
Гурлитт Корнелиус 384,540,
640,658
Гуссерль Эдмунд 51,52,134,249,
251-253,257-259,570
Гуттен Ульрих фон 444
Гуттенберг Георг фон 616
Гуфеланд Кристоф Вильгельм
420
Гудков Карл 125,414,439,495
Гширакль 419
Гюго Виктор 75,413, 751
Гюйгенс Христиан 232
Гюисманс Жорис Карл 547, 750
Гюндероде Каролина фон 422
Да Винчи Леонардо см.: Лео¬
нардо да Винчи
Давид Жак-Луи 482,483,595,
609.613
Давид Луи-Жозеф-Антуан 141
Даготи Жан-Батист-Андре Го¬
тье 175
Даль Юхан Кристиан Клаусен
485
Дальман Фридрих Кристофер
290, 390,400,441,443-445,455
Дамм Христиан Тобиас 465
Даоань (Дао-ань) 732
Дармстетер Арсен 107,108
Дармстетер Джеймс 108
Дворжак Макс 661,663,679
Девим Жан-Франсуа-Лоран 143
Дезалье д’Аржанвиль Антуан
Жозеф 592
Дейк Антонис ван 269,603
Дейссен (Дойссен) Пауль 557,
721,724, 727
Декамп Жан-Батист 266,269,
275,278-280,498
Декамп Александр Габриэль
492-494,617
Декюльто Элизабет 22,52,294
Делаваль Огюст 745
Делакруа Эжен 492,497,560,592,
613,614,617,693
Деларош Поль 406,492,493,594,
596.614
Делиль Леопольд 666
Делла Франческа Пьеро 522
Демьевиль Поль 732
Деннике Борис Петрович 722
Деренбург Йозеф (Жозеф) 150,
157
Державин Гавриил 232
Деррида Жак 765
Дехио Георг Готфрид Юлиус
391,536,537,541,589,620,633,
637,679
784

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Джебар Ассия 740
Дженнингс Эрик 746
Джорджоне (Джорджо Барба-
релли да Кастельфранко)
494,495
Джотто ди Бондоне 427,452,482,
516,533,545-547,549,550,604,
606,681
Дидо Фирмен 690,692
Дидро Дени 56,114
Дильтей Вильгельм 298, 309
Диоп Шейх Анта 6, 758, 762-766,
771, 776
Дитрих Иоганн Готлиб 166
Дитрих Христиан Вильгельм
Эрнст 266,271,276,279-281
Диц Теодор 612
Диц Фридрих 315
Дмитриева Екатерина Е. 4,5,11,
17, 31, 32,51
Долнуа Жан Батист 322
Дольфус Шарль 68
Домашнее Сергей 242
Доменикино (Доменико Дзам-
пьери) 472
Донателло (Донато ди Никколо
ди Бетто Бард и) 305, 307,516
Дону Пьер Клод Франсуа 138,140
Доронченков Илья 131
Достоевский Федор М. 15, 706
Дрейдорф Иоганн Георг 417
Дрейфус Альфред 109,248,354
Дреш Жозеф 124,125
Дробиш Мориц Вильгельм 421,
432,651
Дройзен Иоганн Густав 403,423,
439
Дрост Вили 589
Дрюэ Филипп 364
Дункер Макс 440
Дюбнер Фридрих 63
Дюбоск Франц 190
Дюваль, оценщик 174
Дюкро Луи 113,114
Дюма Александр 751
Дюмезиль Жорж 215
Дюран Жан-Николя-Луи 489
Дюран Жорж 636,637
Дюрас Маргерит 750
Дюрер Альбрехт 291, 389,448,
484, 502, 534, 540,541,552-555,
600,639,655,659, 661,674,675,
677,680
Дюркгейм Эмиль 107,108,110,
111,115,198,256, 373
Дюрюи Жан Виктор 37,106,627
Дюфур-Феронс Альбер 190
Еврипид 774
Екатерина II 189,190,196,230,
237,238,241,242,246
Елизавета Баварская 615
Елизавета, королева Румынии
454
Жак Амеде 46
Жан Поль (Рихтер) 420
Жанблан Хельга 50
Жанлис Стефани-Фелисите
Дюкре де Сент-Обен (госпо¬
жа де Жанлис) 243
Жегль Утц 81
Жейзман Михаэль 89
Женгене Пьер Луи 98
Жерандо Жан-Мари де 343
Жерико Теодор 613
Жирарден Эмиль де 424
Жирмунский Виктор 15,28
Жоанно братья (Шарль, Аль¬
фред, Тони) 84
785

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Жоливе Серван 707
Жорес Жан 314, 315, 355, 356
Жулиан Камиль 314
Журдан Антуан Жак Луи 343
Жье, маршал см.: Роган Пьер
де, маршал Жье
Жюлья Дидье 361
Залеман Карл 718
Зандрарт Иоахим фон 285, 378
Захер-Мазох Леопольд фон 455
Зедльмайр Ганс 309
Зеекатц Иоганн Конрад 271,
281
Зееман Эрнст Артур 598,639,
669,670,672
Зельден Камилла см.: Криниц
Элиза
Земпер Готфрид 393,475,486-
491,582-583,585,587,640,681
Земсков Валерий Борисович 26
Зибель Генрих фон 411,444
Зиг Эмиль 722,724-726
Зиглинг Вильгельм 725
Зиммель Георг 256
Зимрок Карл 395,415,444,644
Зоргенфрей Вильгельм Алек¬
сандрович 319,323-324,328
Зукки Лоренцо 200
Зульцер Иоганн Георг 245,475
Зыонг Тхю Хуонгу 753
Ибсен Генрик 113
Йейтс Фрэнсис 128,130,133
Йерсен Александр 735,747
Икономос Константин 700
Илэр де Луар 186
Ингимберти Жозеф 748
Иннокентий X, папа римский
299,469
Иоанна, папесса 708
Иорданиду Мария 701
Ипполит Жан 46,252
Ириарт Шарль 641
Истлейк Чарльз Локк 483
Йордан Йоганн Петер (Ян
Петр) 197,424
Йордане Якоб 428
Кавафис Константин 699
Казандзакис Никое 704
Казанова Джованни Баттиста
200,272
Кайуа Роже 252
Калиновски Изабель 11,17,52
Кальдерон де л а Барка Педро
302,470
Калькбреннер Фридрих 158
Камбас Хрисула 689
Камерата Джузеппе 200
Камилло Джулио 130-131
Кампе Иоахим Генрих 114
Камю Арман-Гастон 137,138
Каналетто Джованни Антонио
200
Кандинский Василий В. 255
Канина Луиджи 469
Канова Антонио 330,612
Кант Иммануил 13,16,40,49,50,
60-62,73,90,112,113,117,118,
125,143,144,243,244,256-259,
287,288,323,324,338-344,
347,349,350,353,355,356,360,
362-364,366,367,421,433,461,
563,612,708,737
Кантемир Антиох 242
Каразутзас Иоанн 699
Карамзин Николай М. 242-247
786

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Карл I Гогенцоллерн-Зигма-
ринген, король Румынии
454
Карл V Габсбург, император
Священной Римской импе¬
рии 604
Карл VIII, король Франции 640
Карл Август, герцог Веймар¬
ский 265
Карл Великий 104,642
Карл Мартелл 412
Карстенс Асмус Якоб 485,592
Карус Карл Густав 485
Картин, поэтесса 148
Карьер Мориц 447,538,576
Кассирер Эрнст 507
Кассини Джованни Домени¬
ко 232
Касториадис Корнелиус 707
Катремер-де-Кенси Антуан-
Кризостом 488
Каульбах Вильгельм фон 485,
611
Кауниц-Ритберг, князь 273
Кауч Рудольф Фридрих 589
Кафка Франц 731
Квинтилиан Марк Фабий 129
Кеведо Франсиско де 302,470
Кейзерлинг Герман Карл фон,
граф 242
Кейль Альфредо 702
Кейлюс Филипп де, граф 293,
479,518
Кекуле фон Страдониц Рейн-
хард 390,505,506,552
Келлер Готфрид 120,125
Келлнер Христиан Готтлиб 241
Кендлер Иоганн Иоахим 466
Кёниг Кристоф 50
Кено Раймон 252,253
Кереньи Карл 761
Кесслер Гарри, граф 384,561,
654,655,657
Кестнер Герман Август 426
Кестнер Шарлотта фон (урожд.
Буф) 426
Кетшау Карл 534
Кёчке Рудольф 184
Ки Петрус 745
Ким Доан 758
Ким Тхюи 752
Кине Эдгар 69, 73, 74, 312,313,
345, 346,693
Кинкель Готфрид 384, 390,395-
402,404,406,408-410,412-416,
440,441,449,640
Кинкель Иоганна 397,400,402,
408,410,414,415
Кишра Жюль Этьен Жозеф
389,619-621,624,627
Клагес Людвиг 761
Клапрот Мартин Генрих 247
Клапрот Юлиус Генрих 149
Кларендон 295
Клеантис Стаматиос 695
К лейст Генрих фон 98
Клейст Эвальд фон 244
Клемен Пауль 464,506,533,576,
635,637,642-647,652,659,660
Клеменц Дмитрий А. 714, 718
К ленце Леопольд (Лео) фон 488,
610,694-696
Климент XIII, папа римский 298
Клингер Фридрих Максими¬
лиан 240
Клипш Карл 161,172,174-176
Клипш, семейство 160,164,165,
175,177
Клопшток Фридрих Готлиб 118
Кнаус Людвиг 558,612
787

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Кобенцль Людвиг фон 327
Кожев (Кожевников) Алек¬
сандр 37,46,252-255,257,259
Козлов Петр 731
Койре Александр 38,248-255,
257-259
Кок Юрген 94
Кокошка Оскар 679
Коллар Ян 421
Колоф Эдуард фон 475,477,
495-497,641
Кольбер Жан-Батист 674
Комб Луи 161
Комб Пьер Жюде де ла 50
Комон Арсисс 620,621,627,646
Кондаков Никодим П. 666-668,
680
Кондоминас Жорж 744
Константин Великий 405,406,
495,592
Конт Огюст 484
Контц Жюль-Анри-Альбер 125
Копитар Бартол 690
Кораис Адамантиос 690,697,700
Кореф Давид Фердинанд 394
Корнарос Вицендзос 703
Корнелиус Петер Йозеф фон
485,494, 502, 540, 594,604,609,
610,615
Корню Гортензия 445
Корреджо Антонио да 411,541
Кох Макс 119
Кохен Георг Морис (псевдоним
Брандес Жорж) 119
Коцебу Август фон 244
Коэн Герман 249,256
Крарих Стела 598
Кратценштейн Готлиб 141
Краузе Иоганн Готлиб 193
Краузе Карл Христиан Фрид¬
рих 198,346
Краус Франц Ксаверий 391,
536-538,540
Крафт Иоганн Петер 613
Крейцер Георг-Фридрих 63,102,
311,312,411
Кремер Августин 598
Крепон Марк 50
Кречмар Хельмут 184
Крёнер 598
Криниц Элиза (псевдоним
Зельден Камилла) 98,503
Крист Иоганн Фридрих 286,
467,648
Кристофоро-Фини Томмазо да
(прозвище Мазолино да Па-
никале) 522
Крубзациус Фридрих Август
201,466
Круг Вильгельм Траугот 197
Куглер Клара 405
Куглер Франц Теодор 24,389,
393, 397,398,400,402,403,405,
406-409,414,416,440,495,536,
559, 592,594,595,603,638
Кудре Пьер 200
Кузен Виктор 13,14,20,37,46,
62,63,65,69,73,82,90,102,
103,141,145,282,286, 342-345,
348-350,443,499
Кумараджива 32
Кун Эрнст 713,718, 724
Купер Джеймс Фенимор 420
Куражо Луи 389,477,478,504,
619,621-627,629,632,633,636,
640-642,645,681
Курбе Гюстав 387,558,615
Курциус Георг 425
788

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Курциус Эрнст 450
Кутузов Алексей М. 237,243,244
Кутюр Тома 617
Кювье Жорж 488
Кюн Генрих 141
Кюнель Эрнст 598
Ла Бросс Бланшар де 745
Лабруст Пьер Франсуа Анри
617
Лабуре Анри 770
Лависс Эрнест 314
Лавуазье Антуан Лоран 247
Лажье Франсуаз 19
Лакан Жак 252
Лакруа Поль 483
Лактанций Луций Цецилий
Фирмиан 473
Лакур Пьер 160
Лаланд Жозеф Жером Лефран-
суа де 247
Ламенне Фелисите Робер де 481
ЛампрехтКарл 94,111,179,181,
208,209,285, 391, 396,505,
508-510,512,532,533,587,588,
590,628,629,631-633,636,637,
651,652,657
Лангбен Юлиус 500,655
Лансон Гюстав 73
Ланци Луиджи 592
Ларош Софи 238
Ларошфуко Франсуа де 100
Ласипед Пьер де 703
Ласк Эмиль 256,257
Ласпейрес Пауль 446
Лассаль Фердинанд 356
Лассен Кристиан 149
Ластери Робер де 620
Латино Хуан 774
Лаубе Генрих 194
Лауэр Рейнхард 232
Лафатер Иоганн Каспар 243,
245.247
Лафермьер Герман 239
Лафонтен Иоганн Каспар 751
Лафорг Жюль 638
Лахман Карл 723
Ле Бер 769
Ле Гофф Жак 127
Ле Гран 322, 323, 330
Ле Ридер Жак 21,51
Леба Филипп 104
Лебрен Шарль 199
Левальд Фанни 430
Леве-Веймар Франсуа-Адольф
45,46
Левек Петр-Карл (Пьер Шарль)
246,482
Леви Альбер 125
Леви Мишель 320
Леви Сильвен 222,725, 727,728
Леви-Брюль Люсьен 117,118,204,
205.248
Леви-Стросс Клод 218
Легенькова Елизавета А. 5,6
ЛеграЖюль 125
Лейард Остин Генри 488
Лейбль Вильгельм 615
Лейбниц Готфрид Вильгельм
118,232,234,236,243,342,378,
486,564,583
Леклан Жан 764
Лекок Альберт фон 715, 722, 727,
728,730,734
Леконт де Лиль Шарль 699
Лемуан Франсуа 199
Ленау Николаус 121,125
Ленуар Александр-Мари 478,
622,623,644,645
789

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Ленц Якоб Михаэль Рейнхольд
240,243,247
Леон Ксавье 92,145,194,257,
351-355,357-359,361,364
Леонардо да Винчи 450,464,504,
530,534,638
Леопарди Джакомо 702
Лепсиус Рихард 766, 768, 770
Лерминье Эжен 344, 345
Лермольефф Иван см.: Морел-
ли Джованни
Лере Макс 658
Леру Альфред 162
Леру Пьер 65, 73, 347
Леруа Жюльен-Давид 489
Леруа-Гуран Андре 763
Лескин Август 197
Лессинг Готхольд Эфраим 24,
98,113,125,238,295, 380, 388,
433,480,486,508, 511, 513-520,
523,525,531,538,609,648
Лессинг Карл Фридрих 399,485,
558,594,610,611
Лессинг Юлиус 446,540,558
Лестраде Пауль 770
Лефевр Гастон см.: Визева
Теодор
Лефевр Жан-Пьер 51
Лефевр Жоэль 366
Лефран Абель 648,649
Лёйтманн Генрих 660
Либерман Макс 542,556,561
Липперт Филипп Даниэль 467
Липпс Ганс 249
Липпс Теодор 24,288,505,571,
572,581,583,587
Лисипп, скульптор 513
Литре (Литтре) Эмиль де 73
Лихтварк Альфред 557,558,560,
655
Лихтенберже Анри 122-124
Лихтенберже Эрнст 108,124
Ложье Марк-Антуан 488
Локаксема 732
Ломбард Ламберт 504
Ломоносов Михаил В. 238,240
Лонгелюн Захариас 201,466
Лоренц Иоганн 161
Лоренц Отто 93
Лорте Пьер 46, 347, 349
Лосский Николай 258
Лотце Герман 125,563,566-568,
570,576,585,661, 709
Лоу Хадсон 319
Луи Филипп 146,311, 342,493
Луиза Амалия Брауншвейг-
Вольфенбюттельская 611
Лукан Марк Аней 773
Лундберг Евгений 326, 334
Любке Вильгельм 400,401,640,
669
Людвиг I Баварский 406,593,
594,610
Людевиг Иоганн Петер фон 295
Людерс Генрих 722,723
Людовик XIV 233,609
Людовик XV157
Людовик XVI76
Люзебринк Ганс-Юрген 75
Люнтешуц Жюль 483
Лютер Мартин 313,436,547,554,
555,557
Люткенс, семейство 162
Мабийон Жан 476,499
Мабли Габриэль Бонно де 241
Мавилис Лорендзос 708
Мазаччо см.: Гвиди Томазо ди
Джованни ди Симоне
790

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Мазолино (Мазолино да Пани-
кале) см.: Кристофоро-Фи-
ни Томмазода522
Майнхоф Карл 760, 768-770
Майоль Аристид 643
Майтрейя (Бодхисаттва) 729,
730
Макартни Джордж 715
Макиавелли Никколо 349
Маколей Томас Бабингтон 430
Макрияннис Иоаннис 707
Максимилиан II Баварский 447
Малиновски Бронислав 205
Маль Эмиль 637
Мальбранш Николя 243
Мандельберг Отто 399
Мандзони Алессандро 690,692,
702
Мане Эдуард 424,542,561
Мантенья Андреа 484,518,540,
555
Манц Пауль 638
Маратти Карло 569
Маре Ханс фон 580
Марешаль Жозеф 360
Маринович Иован 441
Мариньян Альбер 621,627-629,
631-633,636,637
Маричик-Сьоли Юлия А. 5
Мария Антония Баварская 296
Маркс Карл 64,155,253, 321, 324,
356, 361, 366,415, 756
Маркус Людвиг 150
Мармье Ксавье 194,195
Марсенеде Гюи Антуан 269
Мартинуччи, монсеньор 468
Марциал Марк Валерий 666
Марцо Джоаккино ди 453
Марьетт Пьер Жан 280
Марэ Анри, аббат 481
Масперо Гастон 637
Массими, маркиз 485
Мастер (Майстер) Экхарт (Ио¬
ганн Экхарт) 9,57
Матер Жак 102
Матисс Анри 748
Маторе Жюль 155
Маттисон Фридрих 246
Матье Иоганна 401,410
Машре Пьер 50,332
Мевиссен Густав фон 508,633
Медичи, семья 516,549
Медичи Козимо 305
Медичи Лоренцо 550,551
Мейе Антуан 727, 728
Мейер, семья 164,165,177
Мейер Альфред Готтхольд 650
Мейер Георг Вильям 164,166,167
Мейер Густав 105
Мейер Даниель Кристоф 160,
161
Мейер Иоганн Лоренц 161
Мейер Иоганн Валентин 161
Мейер Матильда 160,161
Мейер Поль 315
Мейербер Джакомо 12,37
Мейер-Грефе Юлиус 387,556,
560,608,680
Мейерсон Эмиль 252
Мейзенбуг Мальвида фон 400
Мейнерс Кристоф 772
Мейснер Альфред 418,456
Мелеагр 607
Мемлинг Ганс 504
Менгс Антон Рафаэль 275,303,
471
Мендельсон Феликс 199
Менцель Адольф фон 124,407,
417,612,617
Мериме Проспер 646
791

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Мерклин Теодор Христиан
(Кристиан) 437
Мерло-Понти Морис 252
Мессершмидт Даниэль Готлиб
235
Метродор Скепсийский 128
Меттерних-Виннебург-Бейль-
штейн Клеменс фон 157,421,
492
Миддель Катарина 51
Миддель Матиас 51
Микеланджело Буонароти 258,
301, 303-308, 377,448,450,464,
470,472,473,512,541, 542, 548-
552, 555, 560,576,639, 644,649,
650,659, 669-671
Милле Жан-Франсуа 662
Мин-ди (Хань) 717
Митсу Марилиса 689
Михайлов Александр В. 232
Михайлов Михаил 317
Михаэлис Адольф 536,538,582,
583,588
Михаэлис Иоганн Давид 202,540
Мишле Жюль 124,313
Мишьельс Альфред 498,504
Мовийон Елеазар де 193
Моисей 307,473,765
Моль Жюль 149,157
Мольер Жан-Батист Поклен
100, 751
Моммзен Теодор 314
Моне Клод 561,618
Моно Габриэль 304
Монталамбер Шарль де 481
Монтень Мишель де 296, 315
Монтескье Шарль де 242,295,
296
Монти Винченцо 702
Мопассан Ги де 751
Мореас Жан 697
Морелли Джовани (псевдоним
Лермольефф Иван) 654,656,
657,679
Мориц Карл Филипп 244
Мориц Саксонский, маршал
182
Мосс Марсель 111,115,116,218,
220,222
Мофруа Сандрин 694
Музиль Роберт 9,117
Мундт Теодор 414
Мунк Соломон 12,48,157
Мунк Эдвард 558
Мурильо Бартоломе Эстебан
412
Муссолини 59
Мустоксиди Андреас 701, 702
Мутер Рихард 659
Мэнь Кароль 16,563
Мэсси Джеральд 774
Мюллер Герхард Фридрих 234,
235,239
Мюллер Макс 116,221-225,
227-228
Мюллер Фридрих Вильгельм
Карл 720,727,728, 730
Мюллер Карл Отфрид 412,484
Мюнц Эжен 477,633,635-642,
666-668
Наполеон I Бонапарт 12,22,45,
54,136,150,161,164,169,253,
318-334,337,339,340,343,352,
371, 386,477,497,499,594,690,
766
Наполеон III (Шарль Луи На¬
полеон Бонапарт) 61,104,
105,445,446
Насер Гамаль Абдель 764
792

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Наторп Пауль Герхард 256
Нго Бао Тяу 736
Нго Вьет Тхю 745
Нгуен Ван Винь 751
Нгуен Кат Тыонг (псевдоним
Ле Мур) 755
Нгуен Тьен Тюнг 748
Нджо Дибон 768
Нейт, богиня 774
Нерли Фридрих 427
Нестрой Иоганн 418
Нефцер Огюст 68
Нибур Бартольд Георг 105,287,
412
Низар Дезире 75
Николаи (Nicolay) Людвиг Ген¬
рих 239
Николаи (Nicolai) Фридрих
Кристоф 114, 239, 240, 244,
263,266,274,281
Николай 1612,613
Николай Пизанский 607
Николя Мишель 347,348
Нилендер Густав Рейнхольд 767
Ницше Фридрих 15,64,65, 72,
109,112,113,122,123,289,355,
441,448,542,634, 704, 708,721,
724, 727
Новалис (Фридрих фон Гар-
денберг) 8,123,125
Новиков Николай 236-238,243
Нойбер, семейство 193
Нойвирт Йозеф 598
Ноорден Карл фон 290,442
Нора Пьер 127,133
Ностиц фон, графиня 419
Ноэл Роберт Ральф 430,439
Нур Мухаммад 769
Нят Линь 755
Обенг Теофиль 764
Овербек Фридрих 412,428,431,
485,502,609
Овербек Иоганнес 660
Овидий 529
Одевер Жозеф-Дени 690
Оливье Людвиг Генрих Ферди¬
нанд 485
Олонн д’, генерал 188
Ольденберг Герман 724
Ольденбург Сергей Федорович
714, 715, 718, 722,727
Ольсхаузен Юстус 149
Опперт Юлиус 149,157
Орканья Андреа (ди Чоне) 525
Орлов Григорий 592
Орлов Владимир 196
Осборн Макс 598
Остерле Гюнтер 51
Отто Вальтер Фридрих 761
Отто I, король Баварии 694
Оттон I, король Греции 63
Оффенбах Жак 12,37
Павел Петрович, великий
князь (Павел I) 239
Паллас Петр Симон 235
Пан дар 518
Паникале Мазолино да см.:
Кристофоро-Фини Томма-
зо ди
Панов Сергей В. 6
Панофский Эрвин 21,676
Пападиамантис Александр 706
Папарригопулос Иоаннис 707
Папе Генрих 158
Папэн Филип 745
Парацельс (Филипп Ауреол
Теофраст Бомбаст фон Го-
генхайм) 251
793

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Парис Гастон 315,316
Парни Эварист 706
Пассаван Иоганн Давид 482-
484,541,640,679
Паули Август 709
Паули Густав 656,657
Паули Рейнольд 447
Пачеко Франсиско 301,470
Певзнер Николай 589
Пельо Поль 728
Пениссон Пьер 50
Пенлош Жоашим 125
Перве Фредерик-Эмиль Кордье
де 141
Переннек Рене 52
Перран Томми 93
Перре Клод-Камиль 339
Перро Жорж 223
Перц Георг Генрих 445
Песталоцци Иоганн Генрих
114,339
Петиманжен Пьер 50
Петр I (Петр Великий) 77,232,
233,234,241,242,271
Петр III270
Петровский Николай Ф.
714-715
Пизано Андреа 521,522,524,525,
527
Пикаве Франсуа 249,352
Пиндар 688,694
Пиндер Вильгельм 309,589
Пинкас Адольф Мария 424,439,
446,455
Пинкас Изабелла 425
Пинкас Собеслав 424
Пино Жорж 723,724
Пино Марсьяль-Леон 121
Питоле Камилла 98
Пишель Рихард 722,724
Пишуа Клод 95
Платнер Эрнст 196,241,245
Платон 9,38,129,130,249-251,
256,258, 305,433,461,525,532,
550,688, 761,762,765
Плейель Игнац 158
Плётнер Бербель 51
Подро Мишель 511
Политис Алексис 690
Полициано см.: Амброджини
Анджело
Польцер Венцеслав Игнас До¬
миник 141
Помян Кшиштоф 135,139,153
Понт-Аван Пюже де 165
Понтий Пилат 319
Попова Ольга 6
Прантль Карл фон 576
Прево Антуан Франсуа, аббат 751
Преслер Иоганн Мартин 265
Пржевальский Николай 731
Пропп Владимир 207
Прудон Пьер-Жозеф 346
Пруст Марсель 133,630
Прутц Роберт Эдуард 423,439
Пувурвиль Альбер де 750
Пугач Сара 767
Пуквилль Франсуа 639
Пуриц Елена 332
Пуссен Николя 499
Пуфендорф Самуэль фон 363
Пушкин Александр 706
Пэн Антуан 601
Пюклер-Мускау Генрих фон 100
Рёрборн Клаус 730
Равессон Жан Гаспар Феликс
482,639
Радищев Александр Николае¬
вич 196,236,241
794

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Радлов Вильгельм 715,718,734
Раефф Марк 236
Разумовский Кирилл 242
Райхардт Рольф 75
Раль Карл 428
Рамлер Карл Вильгельм 239
Рамюза Абель 150
Ран Иоганн Рудольф 446
Ранке Леопольд фон 298,402,
404-406,412,441,447
Расин Жан 703
Ратцель Фридрих 222,391,651
Раумер Фридрих фон 312
Раух Кристиан Даниэль 611,612
Рафаэль см.: Санти Рафаэль
Рачински Афанасий (Атанази-
ус) 592,615
Рейнах Адольф 249
Рейнах Саломон 392
Рейно Луи 121
Рейнхард Карл Фридрих 163
Рейнхольд Карл Леонгард 338
Рейхе ль Иоганн-Готфрид 241
Реке Элиза фон дер 230
Реклам Фредерик 262
Рембрандт Харменс ван Рейн
448,496,499,500,592,655,659
Ренан Эрнест 73,74,92,105,223,
336,544,693
Ренард Эдмунд 534
Рено Ален 365,366
Рено Луи 125
Ренувье Шарль 256,357
Ренье Жак-Огюст Адольф 104
Ренье Филипп 49,51
Рибо Теодуль 385
Ригер Франц 429,430,598
Ригль Алоиз 291,309,381,393,
463,579-581,583,584,661,664
Ридген фон 291,538
Ризенер Жан-Анри 157
Рийи Клод 775
Риккерт Генрих 256,576
Рильке Райнер Мария 659
Рио Алексис-Франсуа 479-481
Риттер Карл 402
Рихтгофен Фердинанд фон
712,713
Рихтер Томас 190,264
Ричль Фридрих Вильгельм 289,
290,440-442,444
Робер Луи-Леопольд 492-494,
595,614
Робер Шарль 352
Робеспьер Максимилиан 324
Роган Пьер де (маршал де Жье)
307
Роггенбах Франц фон, барон
458
Род Александр де 735,754
Роде Эрвин 289
Роден Огюст 648
Роз Паскаль 751
Роза Гимараес 213
Роидис Эммануил 708
Ройсс (Реусс), семья 114
Ройсс Родольф Эрнст 102
Ройсс Эдуард 102,103
Ройтлингер, братья 84
Рок, книготорговец 166
Росс Людвиг 694,696
Ростопчин Фёдор 244
Ротман Карл 610
Рошер Вильгельм 509
Рубен Христиан 431
Рубенс Питер Пауль 302,412,
471,603,680
Руге Арнольд 64,155
Ругендас Иоганн Мориц 279
Ружа Люсьен 123
795

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Руис Алан 50,197
Ру мор Карл Фридрих фон 22,
23,287,378,396,405,409,427,
476,480-483,485,494,495,499,
511,524,559,591,592,603,678
Рунге Филипп Отто 558
Руссо Жан-Жак 75,113,114,119,
241,244,245,247,351,354,360
Руше Макс 360
Савонарола Джироламо 549,550
Савская царица 404,523,525,527
Сазонова Лидия И. 232
Салинас Антонино 453
Сальванди Нарсис-Ашиль де
619
Сальватор Роза 472
Санти Джованни 483
Санти Рафаэль 275,287,290,291,
303, 308,377,388,442,448,450,
459,474,471,480,483,638-640,
650,669-672,682
Сарто Андреа дель 428
Сартр Жан Поль 362,363
Саси Сильвестр де 149,150
Сассетти Франческо 508
Сафир Мориц Готлиб 418
св. Александр Невский 613
св. Альбан 634
св. Ансельм 249
св. Бонавентура (Джованни
Фиданца) 545
св. Георгий 249,590
св. Годегард из Хильдесхайма
634
св. Доминик 545
св. Елизавета Венгерская, гер¬
цогиня Тюрингская
св. Женевьева 617
св. Зенобий 523
св. Иероним
св. Иосиф 745
св. Иуда 607
св. Лука 399
св. Мавр 499
св. Максим 249
св. Павел 400
св. Петр 307,549,590
св. Трофим 635
св. Симон 607
св. Франциск Ассизский 543,
544,546-548,550,551
Свобода Вацлав Алоиз 420
Сезер Эме 760,764
Селиус Готфрид 296
Сен-Жюст Луи Антуан 360
Сен-Мартен Луи Клод де 237
Сен-Симон Анри 10,14,49,194,
344,373,484,493,692 .
Сент-Андре де Мари Андре 160
Серу дАженкур Жан Батист 591,
592,646
Сеферис Йоргос 697,703,707
Сийес Эмманюэль-Жозеф (аб¬
бат Сийес) 143,339
Силезиус Ангелус 237
Сильвестр Луи де 199,601
Симириотис Ангелос 699
Симон Тодорский 235
Симонид Кеосский 128
Симон-Наум Перрин 50
Симеон Эдуард фон 439
Синьорелли Лука 575
Скотт Вальтер 319,420
Скьяво (Стефано Бадалони Па¬
оло ди) 522
Сметана Августин 419,424,433,
434,439
Смит Адам 565
Соймонов Михаил 242
796

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Соловьев Владимир 254
Соломон 414,523,525,527
Соломос Дионисос 702
Солон 762
Сольмс-Лаубах, граф 442
Соммерар Эдмон дю 620
Сон Юнь 717
София-Шарлотта, принцес¬
са 233
Софокл 481
Спанле Жан Эдуард 123-125
Спиноза Бенедикт 232,257,344,
351,433,462
Сталь Жермена де (госпожа
де Сталь) 28,50,61, 331-333,
340-342,349,367,394,484, 711
Стейн Аурель фон 713, 734
Стерн Лоренс 241
Страбон 728
Стржиговский Йозеф 580,637,
661,679
Струве Густав фон 421
Сулейман бен Саид 768
Сурбаран Франсиско де 302
Сюаньцзан 717, 732
Тайлор Эдуард Бернетт 224
Тайс, гетера 699
Тальберг Сигизмунд 418
Тард Жан Габриель 256
Таузинг Мориц 291,463,540,
553-554,639,641,661-663,677
Тейлор Эдвард Бернетт 224
Теннеман Вильгельм Готлиб 343
Тепфер (Тёпффер) Родольф 605
Тибаль Андре 124
Тик Людвиг 397
Тилинг Мария фон 769
Тим Пауль 542
Тиме Ульрих 384,598,659,669
Тинторетто (Робусти Якопо)
541,555
Тирш Фридрих 312,694,695
Тит, император 671
Титце Ганс 580,661
Тициан (Тициано Вече л л ио)
502,680
Тишендорф Лобеготт Фридрих
Константин фон 198
Тоде Генрих 6,383,388,463,505,
512,539-561,633,678,681
Тойхер Иоганн Кристоф 270
Токвиль Алексис де 445
Толипанг212
Тома Ганс 541,542,557,558,560
Томазиус Христиан 57
Томас Вернер 725
Томсен Вильгельм 730
Торвальдсен Бертель 611,612
Торе Теофиль 498,503
Торе-Бюргер Этьен-Жозеф 499
Торнабуони Франческа 516
Трейчке Генрих фон 336,337,
458
Тренде ленбург Адольф 438
Тротман-Валер Селин 16,50,
563
Ту Жак Огюст де 295
Тун-Гогенштейн Лео фон, граф
661
Тхи-Хьен Тран 753
Тцуцура Мария 708
Тширнхаус Эренфрид Вальтер
фон 232
Тынянов Юрий Н. 15,323
Тэн Ипполит Адольф 73,98,150,
285,475,478,500,577,587,596
Тюммель Мориц Август фон
238
797

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Уббелоде-Деринг Генрих 598
Угрон Жан 750
Узенер Герман 132,284,285,289,
390,411,505-507,631, 761
Уланд Людвиг 436,708
Ульман Ганс Петер 95
Ульричи Германн 538
Унгер Рудольф 576
Устери Пауль 269
Ухтомский Эспер 716
Учелло Паоло ди Доно 522,523
Фортул Ипполит 484-486,603
Фабриано Джентиле да 522
Фабрициус Иоганн Альберт 465
Фай Йозеф 399
Факсиан 717
Фальмерайер Якоб Филипп
688
Фарнгаген (Фарнхаген) фон
Энзе Рахель 123
Фарнгаген (Фарнхаген) фон
Энзе Карл Август 423
Фаррер Клод 750
Фасянь 717
Фауст 124,492,502
Фёге Вильгельм 387,632-637,
657,680
Федоров Андрей В. 325,327
Фейербах Людвиг 10,125,321,
346,423,430
Фернов Карл Людвиг 480,485
Ферри Люк 365
Фёрстер Эрнст 592
Фехнер Теодор 385,567-570,651
Фиданца Джованни 545
Фидий 481
Фидлер Конрад 580,641
Филипп IV, король Испании
302
Филипп II Август (Филипп
Кривой), король Франции
137
Филиппи Адольф 598
Филоненко Алексис 363,364,
366
Фиорилло Иоганн Доминик
378,397,480,592,640
Фихте Иоганн Готлиб 5,20,54,
72,92,113,118,245,249,252,
256-259,324,325,336-368,371,
446,708
Фишер Роберт 523,529,536,540,
574,575,577,587-588,636,657
Фишер Фридрих Теодор 20,288,
382, 384,431,435-438,449,454,
464,500,528,571,573-575,598,
602-605,612,696
Флобер Гюстав 688,751
Фоге Вильгельм 464,506,533,535
Фойгт Георг 509,669
Фолькельт Иоганнес 24,256,571,
572,574,576,577
Фонвизин Денис И. 246
Фонтане Теодор 405
Фонтенель Бернар Ле Бовье
241,242
Формей Иоганн Генрих Саму-
эль 244
Форстер Георг 238
Форстер Эдвард Морган 699
Форьель Клод 121,148,149,315,
338,690-692,702
Фосс Иоганн Генрих 697,698
Фотиадис Алекос 699
Фра Бартоломео (ди Сан-
Марко) 428
Фра Липпи Филиппо 502
Франк Адольф 350
Франк Семен 258
798

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Франке Август Герман 235
Франке Иоганн Михаэль 466
Франсуа Этьен 49,95
Франц Иосиф 1661
Фреге, торговый дом 190
Фрейлиграт Фердинанд 415
Фрейтаг Густав 460
Фридлендер Макс 658
Фридрих II Прусский (Фри¬
дрих Великий) 232,238,244,
407,410,467,612
Фридрих Август II Саксонский
466
Фридрих Вильгельм II Прус¬
ский 611
Фридрих Вильгельм III611
Фридрих Каспар Давид 485
Фробениус Лео 6,758-762,764,776
Фромантен Эжен 499
Фюссли Иоганн Каспар 265,
275,277,279-281
Хагедорн Фридрих фон 192,261
Хагедорн Христиан-Людвиг
фон 200,261,275,280,281
Хаген Август 291
Хадра Ясмина 740
Хазе Карл Бенедикт 690
Хазелоф Артур 632,659
Хайдеггер Мартин 257-259
Хаим Натан 189
Хайланд Сюзанна 264
Хайльман Иоганн Каспар 275
Хайне Кристиан Готлоб 466,
511,513
Хальбвакс Морис 88,134
Хальс Франс 286
Хан Мак Ты 747,751-752
Хартвиг Отто 301,462-464
Хатцфельд Адольф 108
Хатчесон Фрэнсис 564,565
Хейзе Пауль 400,405
Хейнекен Карл Генрих 467
Хенке Эрнст Людвиг Теодор 469
Херсковиц Мелвилл Джин 206
Хитциг Юлиус Эдуард 405
ХоШи Мин 756
Хоум Генри 565
Хофстеде де Гроот Корне лис
659
Хохштаден Конрад 404
Хюбнер Карл 612
Цабель, редактор 455
Цедлер Иоганн-Генрих 196
Цезарь Гай Юлий 326
Целлер Эдуард Готлоб
354,461,574
Циглер Фридрих Вильгельм
420
Циммерман Роберт 540,563-
567,569,570,573,574,587,661
Цинг Адриан 200,264,276
Цицерон 129,130,420,473,564
Цойс Иоганн Гаспар 90,91
Цшокке Генрих 45
Чайковский Петр Ильич 199
Чан Дык Тхао 736,756
Чермак Иоганн Непомук 419,
432,434
Чехов Антон Павлович 706
Чимабуэ (Ченни ди Пепо) 545
Чок Карл 184
Чони Микеле Андреа см.: Ве-
роккио Андреа
Чубинашвили Георгий 589
Чуди Гуго фон 540,560
Чынг, сестры 747
799

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Шаванн Эдуард 728
Шаден Иоганн Маттиас 243
Шадов Фридрих Вильгельм
фон 594,612
Шамиссо Адельберт фон 174,405
Шампане Филипп де 499
Шар Рене 17, 706
Шарль Кристоф 50,91
Шаслер Макс 563,573
Шатобриан Франсуа Рене де 62,
332,373,693
Шауберт Эдуард фон 694,695
Шауфелейн Ганс 659
Швайгхойзер Жан-Жофрей
102,103
Шванталер Людвиг 610
Шварц Иоганн Георг 237
Шварценберг Фридрих цу, кар¬
динал 434
Шварценберг Феликс цу, князь
425
Шварцкоппен Максимилиан
248
Швеглер Альберт 426,435,437
Швейцер Альберт 124
Швенкфельд Каспар 251
Шези Антуан Леонар де 148
Шези Вильгельмина Кристина
де 148
Шекспир Уильям 678,706
Шелер Макс 249,258,259
Шеллинг Фридрих Вильгельм
Йозеф фон 10,62,63,65,73,
113,249,250,252,254,259,282,
311,341,342,347, 348,358,366,
397,412,448,479-482,562,639
Шеллинг Бруно фон 255
Шенье Андре 485,706
Шерер Вильгельм 75
Шефтсбери Энтони Эшли Ку¬
пер 466
Шеффер Ари 146,406,492,592,
615
Шеффлер Николас 654
Шён Мартин 638
Шётлер Петер 52
Шива Исаак 81
Шик Кристиан Готлиб 613
Шиллер Фридрих 21,100,112,
114,124,125,386,420,564,565,
705,708
Шинкель Карл Фридрих 481,
612,613
Шкловский Виктор 15
Шлегель Август Вильгельм 102,
121,148,149,250,325-326,331,
394.411.444.476.480.481.644
Шлегель Фридрих 121,123,326,
331
Шлейермахер Фридрих 252,
298,468,470
Шлеттер Адольф Генрих 615
Шлёцер Август Людвиг 232,235,
239,772
Шмарзов Август 384,389,463,
464,507,508,512,524,536,579,
582-589,638,640
Шмидт Георг Фридрих 261,281
Шмуцер Якоб Матиас 264,273
Шнаазе Карл 287,398,400,440,
498.595.641.644
Шнат Георг 147
Шнорр фон Карольсфельд
Юлиус 485
Шойинка Воле 774
Шонгауэр Мартин 638
Шопенгауэр Артур 113,462,557,
568,708,721,724,727
8оо

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Шорн Людвиг 409,447,482,486
Шотар Аменаида 175
Шоэн Анри 125
Шпацир Рихард Отто 155
Шпеман Вильгельм 540
Шпенглер Освальд 759
Шпитцер Мориц 731
Шпрингер Антон 4-6,23,288-
292,381-389,391-396,398,401,
416-461,463-465,567,469,
471,473-475,483,490,492-493,
495,497,500,503,505,508-511,
529,532,533,535,536,538-540,
542,544,547,552,554,556,558,
561-563,570,573,575,576,579,
582,583,588,591,592,595-
602,605-618,624-626,632-
637,639,640,642,644,648-660,
662-676,678-682
Шпрингер Яро 674
Шрадер Фред 50
Шрадер Юлиус 428
Шрейбер Генрих 402,403
Штейн Вольфганг Ганс 147
Штейн Генрих Фридрих 325
Штейн Эдит 249
Штейнман Эрнст 650,659
Штейнталь Хейман 16,24,27
Штирле Карлхайнц 74
Штирнер Макс 112,355
Штраус Давид Фридрих 73,430,
437
Штраус Лео 253,257
Штрих Фриц 24,578
Штрюмпель Людвиг 651,661
Штумпф Карл 24,569,570
Штурм Леонард Кристоф 193
Шуазёль-Гуфье Огюст де 689
Шуберт Ханс фон 668
Шубринг Пауль 589
Шультесс Даниэль 366
Шульце Альткаппенберг
Хайн-Теодор 274
Шульце Иоганн 102,395,440
Шульце Христиан Готфрид
200
Шуман Роберт 317
Эбен Жан-Франсуа 156
Эберте Иоганн Генрих 264
Эбрар Эрнест 745
Эвальд Генрих Август 443, 722
Эванс-Причард Эдвард-Эван
43,117
Эвербек Герман 46,346
Эггерс Иоганн 165
Эгли Эдмон 95
Эйтельбергер фон Эдельберг
Рудольф 291,532,538,660
Эдуард III Английский 428
Эжер Эмиль 692
Эзер Адам Фридрих 199,467
Эйзелен Макс 770
Эйк Губерт ван 286,498
Эйк Ян ван 287,450,498,667,674
Эйк ван, братья 476,497-499,
522-523,680
Эйлер Леонард 234,242
Эйнштейн Карл 740
Эйхенбаум Борис 15
Эйхгорн Иоганн Готфрид 102,
395
Эйшталь Г юстав д* 692
Экснер Франц Серафин 421,
432,433,438,563,570,583,661
Эленшлегер Адам Готлоб 120
Элий Аристид 699
Элиот Джордж (Мэри Энн
Эванс) 430
Элитис Одисеас 705
8oi

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Эмли Луи-Огюст 103
Энгр Жан-Огюст-Доминик 445,
477,483,613,617,662
Эптинг Карл 147
Эразм Роттердамский 638,675
Эратосфен 473
Эрхард Август 99,100,124
Эрхард Леон 100
Этамп Пьер дй 151
Этингер Фридрих Кристоф 251
Юбер Анри 115,116
Юбер, аббат 48
Юдифь 516
Юлий И, папа римский 304,30,
470,472,473,549,671
Юм Дэвид 243,565
Юнг-Штиллинг Иоганн Ген¬
рих 244
Юнкер Христиан 45
Юссон Клод 62
Юсти Карл 6,284,285,290-309,
388,398,443,460-474,505,
506,508,510-514,527,529-531,
538,540, 552,576,582,588,589,
633,642-644,659,678
Юсти Людвиг 464
Юсти Фердинанд 462
Юстиниан (Юстиниан Вели¬
кий), император 586,664
Ютен Шарль 199
Юэ Пьер-Даниэль 773
Якоби Фридрих Генрих 117,118,
347
Якобсон Роман 250
Ян Иоганнес 59
Ян Отто 444,445
Ян Фридрих Людвиг 347
Яничек Губерт 391,463,512,531—
537,540,541,583,586,633,640,
642,643,656,668,679
Яничек Мария 534
Янкелевич Самюэль 360
Ясперс Карл 254
AarslefFHans 90
Abdoullaev Karim 726
Abdurishid Yakup 726
Aeschimann Willy 312
Alberti Leon Battista 527,533
Ampere Jean Jacques 709
Ananieva Anna 30
Anderson Jaynie 657
Andler Charles 109,110,124
Andrade Mario de 213
Andreas Friedrich Carl 727
Andre-Pallois Nadine 748
Andrews Lew 522
Antonello da Messina 498
Arbois de Jubainville Marie-Henri
d' 625
Arnhold Eduard (Arnhold de Ber¬
lin) 561
Arnould Edmond 81
Arnoux Mathilde 478
Assise Frangois d’, Assisi Franz
von (Francisco de Assis) 545,
547-551
Assmann Aleida 180
Auffret Dominique 252
Axelos Kostas 707
Azouvi Frangois 61
Baedeker Karl 503
Baldensperger Fernand 120
Bang-Kaup Willi 727
Bansat-Boudon Lyne 725
Barbey-Say Helene 70
802

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Barbier Frederic 47,71,147,158
Barbillon Claire 619,632,638,657,
477,502
Barchou de Penhoen Auguste-
Thёodore 342
Barni Jules-Romain 350
Basch Fran£oise 112
Basch Sophie 478,693
Basch Victor 112
Bast L. de Gand de 499
Bastiat Frederic 429
Bateson Gregory 207
Bautier Robert Henri 137
Baxandall Michael 522
Bazin Germain 379
Beck Friedrich 137
Behncke Heinrich Leo 176
BelavalYvon232
Belting Hans 380
Benedict Ruth 205
Benjamin Walter 21,22,132,506
Bensussan Gerard 64
Benz Ernest 234
Berard Ewa 30
Bergson Henri 15,251
Beringer Joseph August 557
Bernal Martin 771, 775
Bernays Michael 577
Bernd Roeck 506
Bertolino Annalisa 286,498
Besson Jean-Louis 493
Betthausen Peter 380,536,589
Betz Louis 121
Beyrodt Wolfgang 398,415,483
Bhambra Gurminder K. 773
Bickendorf Gabriele 284,476,499
Bihl Liselotte 147
Billeter Felix 618
Binsbergen Wim van 774
Biyogo Gregoire 765
Blanc Charles 477
Blaschke Karlheinz 184
Blum Antoinette 109
Boas Franz 222
Bode Wilhelm von 641,642,659
Boden Dieter 236
Bollackjean 67,312
Bollack Mayotte 63
Bolle Willi 214
Bonafous Raimond 98
Bongard Levin Grigori
Maximovic 727
Bonnin Richard 344,345
Bopp Franz 106
Bordier Henri 136,141
Borne Ludwig 11
Borodajkewycz Taras von 660
Borsi Franco 522
Borsi Stefano 522
Bosl Karl 423
Bougie Celestin (псевдоним Bret¬
on Jean) 111
Boulnois Luce 732
Bourel Dominique 61
Boutroux Emile 354
Bouveresse Jacques 362, 364
Bocklin Arnold 512,560
Brandt Irike 404
Brather Hans-Stephan 233
Braubach Max 400
Breal Michel 73,105,107
Bresc-Bautier Genevieve 621
Breton Jean cm.: Bougie Celestin
Brocheux Pierre 756
Brubaker Rogers 92, 336
Bruneau Michel 700
Brunschvicg Leon 355
Brush Kathryn 633,657
Buhle Johann Gottlieb 343

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Burckhardt Jacob 397, 399,402,
404,406,408,413
Buren Anne von 504
Butel Paul 162
Buttner Frank 572,574
Bohringer Hannes 581
Camporesi Gristiano 116
Carbonell Gharles-Olivier 314
Castoriadis Cornelius 707
Catherine II (Caterina II) 238, 241
Cencetti Giorgio 152
Chalard-Fillaudau Anne 499
Charle Christophe 91,97
Chatelet-Lange Liliane 459
Gheikh Anta Diop 764, 765, 767
Ghickering Roger 94,508
Christ 398,449,598,602, 720
Christ Johann Friedrich 286,648
Glairmont Christoph Walter 705
Clemen Paul 642-645,647
Cole Ahl Diane 516
Collani Claudia 233
Combe Sonia 148
Condominas Georges 744
Constantin der Grosse 405,593
Cotten Jean-Pierre 69
Courajod Louis 477,621,622,624-
626,635
Cousin Victor 13,69,82,283
Craigjohn E. 458
Cross Anthony G. 243
Cuche Denys 204
Czermak Johann Nepomuk 419,
432
Gzok Karl 181,184,187,195
Dagoty Pier re-Edouard 161
Dante (Alighieri Dante) 462
Decker Elizabeth 580
Decultot Elisabeth 20-22,30,158,
285
Dehio Georg 536,537,589,620
Delacroix Eugene 561
Delinierejean 163
Demieville Paul 732
Dente Marco 540
Descamps Jean-Baptiste 275, 279,
498
Desmond Durkin-Meisterernst 726
Deussen Paul Jacob 721
Didier Beatrice 22,223,224
Dietz Feodor 612
Digeon Claude 47
Dilly Heinrich 284, 379,632
Dmitrieva Katia (Ekaterina) 15,
28,231
Doan Kim 753
Donati Gerard 527
Dorffel Edmund 286
Dorrmann Michael 561
Doye Sabine 365
Dreyfus Alfred 112
Dreyfus-Brisac Edmond 446
Drude Christian 447
Drudi David 502
Druet Pierre-Philippe 364
Duchein Michel 136,152
Duchene Herve 478
Ducros Louis 113
Durand Georges 81,637
Durer Albrecht 291,553,675
Durkheim £mile 111
Durkin-Meisterernst Desmond
712, 726
Durr Michael 222,510,629
Duvignaud Jean 256
Dvorak Max 663
Ehrhard Albert 101
804

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Ehrhardt Wolfgang 411
Eichthal Gustave d’ 692
Eitelberger von Edelberg Rudolf
660-662
Ellinger Ekkehard 723
Epting Karl 147
Eriksen Svend 157
Esche-Braunfels Sigrid 580
Espagne Genevieve 30
Euler Leonhard 242
Evans-Pritchard Edward 43,44,117
Exner Franz 571
Eyck Hubert van 284,476,498,499
Eyckjohann van 284,476,498,499
Fabian Bernhard 202
Fabre Catherine 710
Faensen Hubert 580
Fauquet Eric 69
Fauriel Charles-Claude 121,690,
691
Fauvelle-Aymar Frangois-Xavier
767,772
Fechner Gustav Theodor 568,569
Fellmann Walter 190,191
Fernow Carl Ludwig 480
Ferry Luc 365
Fichte Johann Gottlieb 53, 337,
338,340, 348, 350, 352, 353,
359-366
Fiedler Konrad 580
Fiorillo Johann Dominicus 480
Fohrman Jurgen 75
Forberger Rudolf 186,187
Fortoul Hippolyte 484-486
Fournier Marcel 111
Franco Eli 731
Franz Heinrich Gerhardt 201
Frevert Ute 80
Frisch Samuel Gottlob 193
Frobenius Leo 759,761
Fuchs Erich 338
Fussman Gerard 726
Gabain Annemarie von 730
Gabsch Toralf 717
Gaehtgens Thomas Wolfgang 641,
659
Gallait Louis 604
Garber Klaus 232,273
Gauthiot Robert 729
Geertz Clifford 41, 301
Gelin Mathilde 726
Gellert Christian Flirchtegott 194
Georgoudis Vangelis 710
Gerando Jean-Marie de 343
Ghelardi Maurizio 402,413
Ghiberti Lorenzo 524
Gilbert Felix 404,406
Ginzburg Carlo 207,208,214
Glowczewski Barbara 210
Goddard Jean-Christophe 365
Godelier Maurice 219
Goesin Pierre-Frangois de 499
Goethe Johann Wolfgang 123,124,
725
Goldschmidt Adolph 633-635,643,
657
Gombrich Ernst 506,511
GoodyJack 135
Gorshenina Svetlana 712
Gozzoli Benozzo 516
Grandjonc Jacques 66,99,155
Gray Chris 764
Gresillon Almuth 11
Grosse Jurgen 408
Grosser Thomas 70
Grucker Emile 101
Grunewald Michel 53,547
Griinwedel Albert 714-717, 719
805

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Gruzinski Serge 218
Gueroult Martial 352, 359,360
Guigniaut Joseph-Daniel 63
Guillaume Eugene 477
Guizot Francois 69,311
Gurvitch Georges 256-258,362
Hagedorn Christian Ludwig von
192,200,281
Halbwachs Maurice 134
Halevy Elie 357
Hansen Valerie 733
Harnack Adolf 241
Hartmann E. von 566
Hartmann Nicolai 257
Hartwig Otto 294, 301,463
Haubtmann Pierre 347
Haupt Heinz-Gerhard 78
Haupt Hermann 425
Hauschildjan-Christoph 318
Hazai Gyorgy 730
Hedicke Robert 379
Hegel Georg Wilhelm Friedrich
13,69,82,102,283, 342, 344,571
Heger-Etienvre Marie-Jeanne 413
Heidegger Martin 257
Heiland Susanne 190
Heilbut Emil 618
Heine Heinrich 10, 312, 316, 318,
320, 340,493,494
Heinekamp Albert 233
Heinrichs Hans-Jiirgen 759
Henckmann Wolfhart 565
Henning Eckart 137
Herbart Johann Friedrich 421,
563-565
Herder Johann Gottfried 73
HerrLucien 110,124
Herrmann Dagmar 236
Herrmann Wolfgang 487
Hess Moses 13,64
Hettner Hermann 544
Heyse Paul 400
Higounet Charles 183
Hildebrand Adolf von 580
Himly Auguste Louis 103
Ho Chi Minh 756
Hoai Huong Aubert-Nguyen 29
Hoeschen Andreas 565
Hofstede de Groot Gornelis 659
Hohn Gerhard 316
Holbein Hans 639
Holderlin Johann Christian Fried¬
rich 53,705
Holleczek Andreas 617,662
Horova Andela 434,492,663
Hostinsky Otokar 563-564
Hotho Heinrich Gustav 286,498,
602
Huber Michael 192
Hubert Henri 115,116
Hiibner Karl 612
Humboldt Alexander von 24
Humboldt Wilhelm von 24,90
Husserl Edmund 249,257
Huysmans Joris-Karl 547
Hvattum Mari 487
Hyppolite Jean 46
Iggers Georg Gerson 404
Iordanidou Maria 701
Ischreyt Heinz 239
Jahn Johannes 659
Janert Klaus Ludwig von 725
Janitschek Hubert 532,533,535
Jaures Jean 355
Jeanblanc Helga 66,71,158
Jeismann Karl Ernst 80
Jeismann Michael 89
8o6

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Jennings Eric 746
Jentel Marie-Odile 501
Joliet Etienne 502
Jollivet Servanne 707
Jorland Gerard 248
Jullian Camille 314
Justi Carl 294,297,299-302, 305,
306,405,461-463,465,468-
474,510
Kaegi Werner 397
Kalinowski Isabelle 12
Kambas Chryssoula 689
Kant Immanuel 61,102,113,143,
341, 344, 347, 349, 360, 363, 364
Капу Roland 132,506,507
Karamzine Nicolai 243
Karsenti Bruno 221
Kasten Erich 52,222
Kasten Ingrid 52
Kay Carolyn 655
Kayser Heinrich 297,299, 300,468,
470
Keilhauer Annette 76
Keller Mechthild 233
Kemp Wolfgang 291
Kessler Harry Clemens Ulrich 561,
650,655
Kinkel Gottfried 398,400,401,415
Klein Heijo 644
Kleist Heinrich von 98
Klenze Leo von 696
Klock-Fontanille Isabelle 725
Knopper Frangoise 696
Kobuch Agatha 193
Коска Jurgen 78,80,94
Kohle Hubertus 447
Kohler Denis 704, 707
Kojeve Alexandre 252, 253, 255
Kolloff Edouard 496,497
Kontente Leon 699, 700
Koschnik Leonore 405
Kotzschke Rudolf 184
Koyre Alexandre 38,248,249
Kracauer Siegfried 213
Kramer Astrid 414
Kraus Franz Xaver 538
Krautheimer Richard 524
Kretzschmar Hellmut 184
Kreuzer Georg-Griedrich 63
Krinitz Elise (псевдоним Selden
Camille) 98,503
Kroker Ernst 189
Krug Wilhelm Traugott 197
Kugler Franz Theodor 24,402,
405-408,593
Kultermann Udo 284,379
Kycanov Evgenij I. 732
La Vaissiere Etienne de 720
Lagier Frangoise 19,67,71,82
Lalo Charles 572
Lalouelte Jacqueline 348
Lamprecht Karl 94, 508,510, 628,
629
Lange Alfred 669
Lardinois Roland 725
Lask Emil 257
Lasteyrie Robert de 620,621
Laugier Marc-Antoine 488
Lauth Reinhard 365
Layard Henry 488
Le Brusq Arnauld 745
Le Coq Albert von 727
Le Pichon Jean 735
Le Rider Jacques 21
Lebeau Christine 186
Leclerc Helene 420
Lee Vernon 572
Lefranc Abel 648
807

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Leger Frangois 501
Lehmann-Carli Gabriela 235
Lehrs Max 658
Leibniz Gottfried Wilhelm 118,
232-234, 342
Lemonnier Henri 624
Leniaud Jean-Michel 619
Lenoir Alexandre 622
Lepsius Karl Richard 766
Leriche Pierre 726
Lerminier Eugene 344,345
LermoliefFIwan cm.: Morelli
Giovanni
Leroux Alfred 162
Leutemann Heinrich 660
Levi Sylvain 725,727
Levy-Bruhl Lucien 117,118
Lichtenberger Ernest 124
Lichtenberger Henri 122,123
Lichtwark Alfred 655
Lipps Theodor 288,571,572,587
Locher Hubert 380,579
Loschburg Winfried 197
Lotze Hermann 566,567
Lundgreen Peter 80
Lunzer Victoria 498
Lurz Meinhold 578
Luschan Felix von 769
Lusebrink Hans-Jurgen 28, 75, 76
Luther Martin 337,554
Macherey Pierre 333
Macriyannis Yannis 707
Magdelaine Michelle 186
Magnan Andre 273
Maigne Carole 421,563
Maillet Marie-Ange 494
Mainzer Udo 644
Marchand Suzanne 718, 721
Marcus Ludwig 11
Marechal Joseph 360
Marees Hans von 580
Maret Henri Charles 481
Marignan Albert 621,628,631,632
Mark Rudolf A. 717
Marmier Xavier 195
Martin Frangois-Rene 477,502,
619,632,638
Maspero Gaston 637
Mathorez Jules 155
Matsukawa Takashi 733
Matzerath Josef 435
Maufroy Sandrine 24,694
Maurice Jules 638
Mauss Marcel 111, 115,221
Mauvillon Ё1ёагаг de 193
Mavilis Lorenzos 708
Meier Nikolaus 413
Meier-Graefe Julius 561
Meinert Gunther 187,188
Meinhof Carl Friedrich Michael
769
Menke-Schwinghammer Annema-
rie 447
Merlio Gilbert 53
Metscher Klaus 190
Meyer Andrea 616,662
Meyer Hans 555
Meyer Julius Lothar 161,608
Meysenbug Malvida von 400
Michaelis Adolf458,525
Michel Andre 632
Michelangelo (Michel-Ange) 305,
306,472-474,639,670-672
Michelet Jules 313
Middeldorf-Kosergarten A. 480
Middell Matthias 19,87,110,186,198
Mitsou Marilisa 689
Mondot Jean 71,156,696
Monet Claude 618
8o8

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Monnier Andre 238
Monnier Gerard 290,477
Montalembert Charles 479
Morelli Giovanni (псевдоним
LermoliefFIwan) 656,657
Morvan Michel 215
Motte Olivier 314
Moulin Eckart Richard 394
Muller Max 116,223,224
Muller Sybille 528
Munch Marc-Mathieu 63
Muntz Eugene 635,638,639
Miisebeck Ernst 425
Neefs Jacques 22
Nethercott Frances 15,251
Nguyen Van Ky 754
Nichtsheim Stephan 288,571
Nicola Giorgio Maria 241
Nicolai Friedrich 239,240, 281
Nicolay Ludwig Heinrich 239,240
Nightingale Pamela 715
Noiriel Gerard 42,134,155
Nora Pierre 133,136
Nothanker Sebaldus 281
Novikov Nikolaj (Nicolas) 238
Obenga Theophile 764
Oellers Peter Norbert 414
Oesterle Gunter 487
Orrells Daniel 773
Pabst Georg Wilhelm 87,158
Pallach Ulrich-Christian 157
Panofsky Erwin 21,487
Papageorgiou-Venetas Alexander
696
Papaioannou Kostas 707
Papin Philippe 745
Paravicini Werner 52
Paris Gaston 105
Parisse Michel 53,105
Pasquier Jacqueline du 161
Passavant Johann David 405,483
Paul Barbara 641,659
Pauli Theodor Gustav 656,657
Pecout Gilles 689
Pelletier Nicole 53
Penisson Pierre 313
Perennec Rene 52
Perrens Frangois-Tommy 93
Peter der Gro(3e (Pietro I) 234, 241
Petitmengen Pierre 63
Petrovsky Nikolai Fiodorovic 714
Pfisterer Ulrich 380
Philonenko Alexis 363
Pidaev Chakirjan 726
Pinault Georges Jean 723, 725, 726
Pinotti Andrea 587
Pinto Eveline 528
Pitollet Camille 99
Pochat Gotz 480
Podro Michael 284,379,511
Pomian Krzysztof 135,136,139
Pommier Edouard 380
Pophanken Andrea 618
Poser Hans 233
Poulot Dominique 622
Poussou Jean-Pierre 162
Powell James M. 404
Preiss Bettina 511
Proudhon Pierre Joseph 347
Pugach Sara 767
Quicherat Jules Etienne Joseph
619-621
Quinet Edgar 73,312,313, 346,693
Rabault-Feuerhahn Pascale 29
Radiscev Aleksander 236,241
809

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Radrizzani Yves 361, 366
RaefFMarc 236
Ranke Leopold von 404,406
Raphael Sanzio d’Urbino 483
Raschmann Simone-Christiane 712
Recht Roland 477,502,619,632,
638,657
Recke Elisa von der 230
Regnier Philippe 692
Rehm Walther 402
Reichardt Rolf 75-76
Reichner Herbert 534,586,650
Reinach Adolf 249
Reinach Salomon 478
Reinhard Karl Friedrich 163
Rein hold Josef 189
Rembrandt 499-500
Renan Ernest 544
Renaut Alain 365
Renner Egon 222
Ribot Theodule 385
Ridderbos Bernhard 504
Ridder-Symoens Hilde de 336
Riegl Alois 291,583,587
Rilly Claude 775
Rio Alexis-Frangois 479,480
Rosch-Sondermann Hermann
398,414,415
Rosen-Runge-Mollwo Marie 634,
635
Rosenthal Erika 721
Rouge Lucien 123
Roynon Tessa 773
Roze Pascale 751
Rossler Johannes 460
Ruiz Alain 86,696
Rumohr Carl Friedrich von 23,
287,405,480
Salvandy Narcisse-Achille de 619
Salvani Roberto 580,581
Sander Lore 721
Santi Giovanni 483
Santini Leopoldo 137
Sauerlander Willibald 459
Savettieri Chiara 498
Savoy Benedicte 24,496
Scerbatov Mihail Mihailovic 241
Scharf Claus 238
Schasler Max 573
Scheler Max 257
Schiel Hubert 538
Schlegel Friedrich 123,477
Schlink Wilhelm 399,413,633
Schlobach Jochen 53
Schlosser Julius von 524
Schmarsow August 508,583-586
Schmidt Klaus T. 728^
Schnaase Karl 595
Schneider Lothar 565
Schon Martin 638
Schoning Udo 690
Schonwalder Jurgen 482
Schopenhauer Arthur 113,162
Schopenhauer Johanna 162
Schorn-Schiitte Louise 508
Schottky Richard 365
Schulze Altcappenberg Hein-
Theodor 274
Schwegler Albert 431,435
Schweyer Anne-Valerie 742
Seailles Gabriel 567
Sedlmayr Hans 660
Seemann Ernst Arthur 669
Seferis Georges 704
Seidel-Hoppner Waltraud 66
Selden Camille cm.: Krinitz Elise
Selva Leonard de 745
Semper Gottfried 487,489-491,587
8lO

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Senechal Philippe 477,502,619,
632,638,657
Sepp Hans-Rainer 249
Sieg Emil 725
Sieyes Emmanuel-Joseph 143
Simo David 29
Simon-Nahum Perrine 84, 357,713
Skrine Clarmont Percival 715
Smetana Augustin 433-434
Soloviev Vladimir 254
Sontgen Beate 581
Soprani Anne 273
Springer Anton 23,288,417-423,
425-427,429-432,434,436,
439-442,444-446,448-450,
452,454-460,492,544,597,
599-601,606-617,651,663-
666,670-675
Stein Wolfgang Hans 151
Steinthal Heymann 30
Stierle Karlheinz 74
Stiftung Ephraim Carlebach 191
Strauss Leo 253
Strich Fritz 579
Striimpell Ludwig 651
Strycek Alexis 246
Stumpf Friedrich Carl 569
Sulzer Johann Georg 285
Szylin Anna Maria 512,539
Taine Hippolyte 501-504,596
Tang Li 720
Taubes Nicole 340
Texte Joseph 120
Thadden Rudolf von 186
Thausing Moritz 663
Theremin Anton Ludwig 143
Therrien Lyne 620
Thiem Paul 542
Thiersch Friedrich 67, 312
Thi-Hien Tran 753
Thode Henry 512,539-540,545,
547-551, 553-555, 557-560
Thoma Hans 557-558
Thomas Werner 725, 731
Thore Theophile 503
Thun Leo 660
Thuy Kim 752
Tingley Nancy 741
Tolz Vera 714
Tongerloo Alois van 727
Torma Franziska 715
Toukam Dieudonne 765
Trabant Jurgen 90
Trautmann-Waller Celine 24,30,84
Treitschke Heinrich von 337
Tronchon Henri 312
Uccello Paolo 522
Uchtomskij Esper 716
Ullmann Ernst 588,649
Vaisse Pierre 477
Valentin Jean-Marie 71,156
Vambery Armin 713
Veen Henk van 504
Velazquez Diego 302
Veneziano Agostino 540
Verbeek Albert 643
Vermeren Patrice 69
Vieillard-Baron Jean-Louis 365
Vigasin Aleksej A. 727
Villers Charles Frangois Domi¬
nique de 341
Viollet Catherine 11
Vischer Friedrich Theodor 20, 382,
573-574,603-604,696
Vischer Robert 572,574
Vitet Ludovic 646
Vlachos Georges 361
8ll

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Voge Wilhelm 387,633,636,657
Volkelt Johannes 572
Voltaire 274
Vorobyova-Desyatovskaya Mar¬
garita I. 714
Voss Jurgen 71,156,162
Vosskamp Wilhelm 75
Vratskidou Eleonora 708
Waagen Gustav Friedrich 284,476,
483,49
Wachtel Nathan 216
Waetzoldt Wilhelm 284,379,405,
670
Wagner Michael 76
Wagner Richard 122
Waldschmidt Ernst 721,722
Walravens Hartmut 714,715
Walter Sabine 561
Walzel Oskar 579
Warburg Abraham Moritz 131,
132,309,506,510,511,528-531
Waschek Matthias 413
Weese Artur 582,590,637
Weisbach Werner 534,586,589,
650
Weisse Christian Felix 193
Weizsacker Heinrich 508
Welcker Friedrich Gottlieb 411
Wentzcke Paul 425
Werner Michael 8,13,14,19,20,22,
25,49,64,66,67,69, 71,73,8,
105,108,155,158, 261, 283, 311,
318,493,686
Werth Leon 749
Wilkensjens 712
Wille Johann (Hans) Georg 20,22,
66,158,261,263,274
Willm Joseph 102, 344
Winckelmann Johann Joachim 21,
192,465,487
Wind Edgar 131
Winter Eduard 233,234
Wismann Heinz 21,63,232, 273
Witkovski Georg 13
Woermann Karl 669
Wolfflin Heinrich 523,572,574-
578,587
Woltmann Alfred 669
Worringer Wilhelm 572,574,581
Wright Jean 98
Wuttke Dieter 131, 309
Yaldiz Marianne 712
Yukiyo Kasai 726
Zeune Johann Karl 286
Zeuss Johann Kaspar 91
Zhang Chunhong 732
Ziegler Hendrik 618
Zieme Peter 712, 715
Zimmer Stefan 726
Zimmermann Robert 566
Zola Emile 502
Zunz Leopold 84

Мишель Эспань
ИСТОРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
КАК КУЛЬТУРНЫЙ ТРАНСФЕР
Редактор Т.Вайзер
Дизайнер Д. Черногаев
Корректор О. Семченко
Верстка Л. Ланцова
Налоговая льгота — общероссийский
классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА
«НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ»
Адрес редакции:
123104, Москва,
Тверской бульвар, 13, стр. 1
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
сайт: www.nlobooks.ru
Формат 60 х90 Vi6. Бумага офсетная № 1.
Офсетная печать. Печ. л. 51. Тираж 1000. Заказ 3103.
Отпечатано с готовых файлов заказчика
в АО «Первая Образцовая типография»,
филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14

Книги и журналы
«Нового литературного обозрения»
можно приобрести в интернет-магазине издательства
www.nlobooks.mags.ru
и в следующих книжных магазинах:
в МОСКВЕ:
«Библио-Глобус» — ул. Мясницкая, д. 6/3, стр. 1, 8 495 781-19-00
Галерея книги «Нина» — ул. Волхонка, д. 18/2 (здание Института
русского языка им. В.В. Виноградова), 8 495 201-36-45
«Гараж» — ул. Крымский Вал, д. 9, стр. 32 (Парк Горького,
слева от центральной аллеи, магазин в Музее современной
культуры «Гараж»), 8 495 645-05-20
Государственная галерея на Солянке — ул. Солянка, д. 1/2, стр. 2
(вход с ул. Забелина), 8 495 621-55-72
Книжная лавка историка — ул. Б. Дмитровка, д. 15,8 495 694-50-07
Книжный киоск РОССПЭН — ул. Дмитрия Ульянова, д. 19,
8 499 126-94-18
«Медленные книги» — http://www.berrounz.ru/, 8 499 258 45 03
«Москва» — ул. Тверская, д. 8, стр. 1, 8 495 629-64-83, 8 495 797-87-17
«Московский Дом книги» — ул. Новый Арбат, д. 8, 8 495 789-35-91
«ММОМА ART BOOK SHOP» — ул. Петровка, д. 25
(в здании ММСИ), 8 916 979-54-64
«ММОМА ART BOOK SHOP» — Берсеневская наб., д. 14, стр. 5А
(Институт «Стрелка»)
«Новое Искусство» — Петровский бул., д. 23, 8 495 625-44-85
«Порядок слов в Электротеатре» — ул. Тверская, д. 23,
фойе Электротеатра «Станиславский», 8 917 508-94-76
«У Кентавра» — ул. Чаянова, д. 15 (магазин в РГГУ), 8 495 250-65-46
«Фаланстер» — Малый Гнездниковский пер., д. 12/27, 8 495 749-57-21
«Фаланстер» (на Винзаводе) — 4-й Сыромятнический пр., д. 1, стр. 6
(территория ЦСИ Винзавод), 8 495 926-30-42
«Циолковский» — Пятницкий пер., д. 8, 8 495 951-19-02

в САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ:
• На складе нашего издательства — Лиговский просп., д. 27/7,
8 812 579-50-04, 8 952 278-70-54
• «Академкнига» — Литейный просп., д. 57, 8 812 273-13-98
• «Все свободны» — наб. реки Мойки, д. 28, 8 911 977-40-47
• Галерея «Новый музей современного искусства» — 6-я линия В.О.,
д. 29, 8 812 323-50-90
• Киоск в Библиотеке Академии наук — В.О., Биржевая линия, д. 1,
8 950 025-64-66
• «Классное чтение» — 6-я линия В.О., д. 15, 8 812 328-62-13
• «Книжная лавка» — Университетская наб., д. 17 (в фойе Академии
Художеств), 8 965 002-51-15
• «Университетский книжный салон» — Университетская наб., д. 11,
8 812 328-95-11
• Книжный магазин в Государственном Эрмитаже —
Дворцовая пл., д. 2, Зимний дворец, галерея Растрелли
• Книжный магазин в Главном штабе Государственного Эрмитажа —
Дворцовая пл., д. 6/8
• Книжный магазин Государственного Эрмитажа в Универмаге
«Аи Pont Rouge» — наб. реки Мойки, д. 28, 8 800 250-19-07
• Книжный магазин Музея «Эрарта» — 29-я линия В.О., д. 2,
8 812 324-08-09 (доб. 467)
• Магазин Музея Фаберже — наб. реки Фонтанки, д. 21,8 812 333-26-55
• «Подписные издания» — Литейный просп., д. 57, 8 812 273-50-53
• «Порядок слов» — наб. реки Фонтанки, д. 15, 8 812 310-50-36
• «Порядок слов на Новой сцене Александринки» —
наб. реки Фонтанки, д. 49А, эт. 3
• «Росфото» (книжный магазин при выставочном зале) —
ул. Большая Морская, д. 35, 8 812 314-12-14
• «Санкт-Петербургский дом книги» (Дом Зингера) —
Невский просп., д. 28, 8 812 448-23-57
• «Свои книги» — ул. Репина, д. 41,8 812 966-16-91
• «Симпозиум» — ул. Достоевского, д. 19/21, лит. М
(интеллектуальный кластер «Игры разума»), 8 812 670-25-00
• «Факел» — Лиговский просп., д. 74 (Контейнерная улица),
8 911 700-61-31
• «Фаренгейт 451» — ул. Маяковского, д. 25, 8 911 136-05-66
• «Фотодепартамент» — ул. Восстания, д. 24, 8 901 301-79-94
• «Хувентуд» — Ковенский пер., д. 14, 8 929 116-24-54

ИЗДАТЕЛЬСТВО
Новое
Литературное
Обозрение
Интернет-магазин
Возможность купить книги НЛО по ценам издательства,
которые значительно ниже цен в книжных магазинах
Доставка в любой регион России
Специальные сервисы
для покупателей интернет-магазина:
Раздел «Раритеты»
Возможность оформить заказ на редкие книги
нашего издательства, тираж которых почти распродан.
Раздел «Print on demand»
Возможность купить книги «НЛО», которые уже давно
стали библиографической редкостью.
Мы специально издадим эти книги для Вас
по уникальной технологии «Print on Demand»,
которая позволяет напечатать любую книгу тиражом
всего в 1 экземпляр.
Раздел «Специальные предложения»
Возможность купить отдельные книги издательства
со значительными скидками

ООО Аватар'
1,1 785444**807521 "
Эспань М История цивилюа
Цена: 1049,00,
В книгу современного французского историка, филолога-герма-
ниста Мишеля Эспаня, одного из создателей теории культурного
трансфера, вошли две его монографии: «Франко-немецкий куль¬
турный трансфер» и «История искусства как культурный транс¬
фер. Путь Антона Шпрингера». Теоретическое обоснование нового
исследовательского метода, зародившегося в 80-е годы XX века и
получившего в настоящее время широкое распространение в обла¬
сти гуманитарных наук, идет в данных работах бок о бок с приме¬
рами его конкретного применения: в области истории, философии,
литературы, изобразительного искусства, а также истории дисци¬
плин, их изучающих. Печатаемые здесь в отдельном разделе статьи
М. Эспаня свидетельствуют еще и о возможном географическом рас¬
ширении области применения теории культурного трансфера: соб¬
ственно европейские границы здесь преодолеваются и объектом
исследования становятся регионы Средней Азии, древней Греции,
Вьетнама, Африканского континента, метафорически рассматри¬
ваемые автором как плавильные котлы многочисленных культур.